«Судьбы»

Максин Барри Судьбы

Об авторе

Читателям, интересующимся серией «Скарлет», хорошо известно имя замечательной английской писательницы Максин Барри по романам «Лед и пламень» и «Карибское пламя», вышедшим в свет в 1997 году.

Для тех же, кому почему-либо не удалось познакомиться с ее творчеством, мы сообщаем некоторые сведения о ней. Максин Барри живет в маленькой деревушке в графстве Оксфордшир, приютившейся на окраине Котсуолдса, вместе с родителями-инвалидами и серым котом по кличке Ките. Прежде чем полностью посвятить себя писательской деятельности, она в течение пяти лет работала помощником ученого секретаря Сомервиллского колледжа в Оксфорде, все свое свободное время пропадая в библиотеке колледжа, славящейся богатым собранием книг.

Максин владеет искусством каллиграфии, много и запоем читает, обожает долгие пешие прогулки на природе и терпеть не может ходить по магазинам.

Ее первый роман «Похищенный огонь» имел большой успех не только в Англии, но и в других странах, в том числе и в России, и мы надеемся, что книги Максин Барри, вышедшие в серии «Скарлет», будут не менее популярны.

Глава 1

Германия, 1939

Такой сказочный замок можно увидеть только во сне. На фоне ночного неба его шпили и башни с бойницами гордо возвышались над заросшими пышной зеленью долинами, залитыми лунным светом. Но в его подземельях томились многочисленные узники. Некоторые уже умерли, другие рыдали в темноте, не слышимые никем, кроме допрашивающих их офицеров гестапо. Скорее это был замок кошмаров.

Вечером 13 октября 1939 года замок принимал высокопоставленных гостей. Для дам главной задачей было одеться как можно элегантнее, поразить своей прической и ослепить блеском драгоценностей. Мужчины надеялись проявить себя с лучшей стороны в глазах гитлеровской элиты — может быть, поговорить с Геббельсом, поймать одобрительный взгляд Геринга или хотя бы кого-нибудь из их ближайшего окружения.

Замок преобразился до неузнаваемости. Прожекторы высвечивали небольшое озеро, где плавали лебеди, изящно изогнув длинные шеи и подхватывая подачки, которые им бросали из окон гости; разноцветные бумажные фонари свисали с опускной решетки, а ночной воздух наполняла музыка Моцарта.

В парадных залах замка, украшенных свежесрезанными цветами, звон дорогих хрустальных бокалов с лучшими винами заглушался радостным женским смехом. В воздухе, густо перемешиваясь, висел запах дорогого вирджинского табака и тонких французских духов. На стене над входом огромный красный флаг со свастикой посередине возвещал о торжестве Третьего рейха.

Вольфганг Хельмут Мюллер вышел из большого черного автомобиля, доставившего его с супругой из их берлинского особняка, бросил на замок довольный взгляд и повернулся, чтобы помочь жене, которая находилась на пятом месяце беременности, выйти из машины.

— Только Ольга может устроить прием в таком месте, — ехидно заметила Марлен Мюллер и, достав пудреницу, убедилась, что ее макияж как всегда безупречен.

— Геббельсы будут, — с усмешкой сообщил Вольфганг. — Она из кожи вон вылезет, чтобы ее прием затмил бал прессы.

— Разумеется. Но я буду самой красивой на этом балу.

На этот счет у Вольфганга не было никаких сомнений. Его жена отличалась идеальной арийской красотой — пепельные волосы и глаза настоящего василькового цвета. Несмотря на тридцать шесть лет, ее кожа оставалась гладкой, без малейших морщин. Сама она, правда, жалела, что беременность несколько испортила ее обычно идеальную фигуру.

Войдя за Вольфгангом в замок, она глубоко вздохнула. Фюрер требовал от немецких женщин увеличить число блондинистого и голубоглазого населения, и муж настоял на еще одном ребенке. Если бы только Вольфганг больше любил сына, с горечью подумала Марлен, возможно, ей не пришлось бы идти на такие неудобства во второй раз. Она на мгновение вспомнила оставшегося в Берлине четырехлетнего сына. Услышав, что они с Вольфгангом уезжают, он, как обычно, разревелся. Пожалуй, Вольфганг прав. Мальчишка — сплошное недоразумение…

Они уже входили в холл, куда приглушенно доносились звуки музыки из зала, и она подняла голову, приклеив на лицо привычную улыбку. Шедший рядом высокий и стройный Вольфганг был под стать своей жене. Около метра девяносто, с такими же светлыми, как у Марлен, волосами и голубыми глазами, Вольфганг отдавал себе отчет, что они с женой в расовом отношении считаются идеальной парой.

Истинный аристократ, Вольфганг, как и большинство ему подобных, в душе презирал маленького бесноватого фюрера, выходца из низов. Но он не мог не признать, что Гитлер удивительно быстро восстановил былое величие Германии и что у его отечества теперь есть реальный шанс показать всему миру, кто настоящий властелин Европы.

Провожаемые завистливыми взглядами, они медленно поднимались по лестнице из розового мрамора. Вольфганг в форме майора люфтваффе выглядел этаким героем-победителем, к тому же его репутации явно пошло на пользу, что ему посчастливилось летать вместе с фон Рихтхофеном, прославленным Красным бароном Великой войны, которого все боялись как огня.

— Вольфганг! Сюда.

Вольфганг отрывисто кивнул полковнику, который махал ему рукой, и, с улыбкой извинившись перед женой, отошел. Взяв предложенный официантом бокал шампанского, Марлен наметила среди жен присутствовавших гитлеровских бонз подходящую жертву, чтобы поточить коготки, и, предвкушая удовольствие, начала пробираться через толпу.

Йозеф Геббельс, министр пропаганды, быстро нашел в Вольфганге то, что искал. В отсутствие Красного барона Германия нуждалась в летчике-асе в качестве предмета обожания и поклонения, и Мюллер как нельзя лучше подходил для этой цели. К тому же он имел прелестную жену и голубоглазого блондина сына и вполне мог служить эталоном немецкого мужчины.

Вольфганг замер, заметив приближающегося Геббельса. Он прекрасно понимал, что Геббельс, сделавший из него идола, с той же легкостью в любую минуту может его уничтожить.

— Очень рад, что вы приехали, Вольфганг, — приветствовал его Геббельс, небрежно щелкая пальцами проходящему официанту и выбирая бокал с великолепным рейнским вином. — Я не был уверен, в состоянии ли ваша жена посетить нас сегодня.

— Она ни за что не пропустила бы этот бал, герр Геббельс. — Это было слишком слабо сказано. Марлен с большим одобрением относилась к растущей популярности и влиянию своего мужа, во имя чего была готова пойти на любые жертвы.

— На этот раз ждете девочку? — с улыбкой спросил Геббельс, кивком указывая на Марлен.

— Нет, мне хотелось бы второго сына, — коротко ответил Вольфганг.

— Да? — Геббельс прищурился. — Вы назвали вашего первенца?..

— Хельмутом, герр Геббельс, — неохотно помог ему Вольфганг.

— Он вас… разочаровал? — вкрадчиво продолжил Геббельс, и Вольфганг немедленно насторожился.

— Вовсе нет, герр Геббельс. Он — славный мальчик, очень высокий для своего возраста и уже умеет читать и писать. Дело в том, что я… несколько старомоден. Считаю, что сыновей не может быть слишком много.

Довольный ответом, Геббельс рассмеялся.

Вольфганг расслабился. Он не лгал, говоря о сыне, — учитель мальчика в восторге от его сообразительности. Честно говоря, Вольфганг и сам не сумел бы объяснить, почему он разочарован в сыне. Есть что-то такое в глазах ребенка, в выражении, с которым он смотрит на отца, что беспокоит и раздражает Вольфганга. И он безусловно будет рад, если Марлен подарит ему еще одного сына. Он и имя уже выбрал — Ганс, в честь отца.

— Похоже, Финляндия выступит против Москвы, — сказал Вольфганг, желая увести разговор подальше от своей семьи.

Геббельс серьезно кивнул.

— Да, верно… О, Вагнер. Признаюсь, у меня слабость к Вагнеру, — вздохнул он, прислушиваясь к увертюре из «Зигфрида» в исполнении оркестра. — Пойдемте, познакомлю вас с вашим новым главнокомандующим. — И, провожаемый одобрительным взглядом Марлен, подвел ее мужа к группе высокопоставленных военных, что-то оживленно обсуждавших.

Теперь Марлен должна выполнить свою задачу — стать королевой бала. С этой мыслью она направилась к столам с закусками. Несколько красивых офицеров СС наперебой принялись предлагать ей изысканные угощения на дорогом дрезденском фарфоре. Она приняла одну из наиболее привлекательных тарелок, но от десерта решительно отказалась.

Оставив разочарованных поклонников, она направилась через просторные комнаты к внутреннему балкону, нависающему над бальным залом. Кругом сверкали драгоценности и развевались широкие юбки. Марлен внимательно оглядела присутствующих и убедилась, что ее ожерелье из сапфиров и розовых бриллиантов здесь самое изысканное.

Прищурившись, она поискала глазами мужа и обнаружила его танцующим с Магдой Геббельс. Замечательно! Когда Вольфганг наконец-то утвердится в положении любимца люфтваффе, она сможет позволить себе немножко расслабиться. Марлен радостно рассмеялась.

Атмосфера в зале казалась накаленной. Германия стояла на пороге героической и на этот раз победоносной войны. Марлен увидела руководительницу Лиги германских девушек и направилась к ней, наслаждаясь восхищенным взглядом молодой женщины. Марлен по-своему становилась популярной, как и ее муж. Она снова радостно рассмеялась. Впереди был приятный вечер, можно вволю позлорадствовать и порадоваться комплиментам.

Шел первый час ночи, когда Вольфганг с извинениями отошел от итальянского министра культуры и спустился по лестнице в поисках туалета. Он открыл первую попавшуюся дверь, но обнаружил лишь плохо освещенную комнату, украшенную гобеленами XVI века и настоящим персидским ковром. Когда он уже собрался закрыть дверь, его внимание привлек какой-то звук. За тихим, но вполне определенным стоном последовал другой стон, еще более откровенный. В зеркале, висевшем напротив двери, Вольфганг увидел две фигуры, разместившиеся на круглом диванчике.

Девушке было не больше двадцати. Брюнетка с длинными волосами. Верх ее платья был расстегнут, и в лунном свете, падающем из окна, Вольфганг различил ее торчащие соски. Лежащий на ней мужчина в форме морского офицера был постарше. Ноги девушки, скрещенные у партнера на спине, казались молочно-белыми.

Вольфганг нахмурился. Какие же идиоты — заниматься здесь любовью! Если Геббельс их накроет, они дорого за это заплатят.

Мужчина тем временем принялся возиться с брюками, и Вольфганг увидел в зеркале его распухший торчащий пенис. Он сделал резкое движение, и пенис исчез между раздвинутых ног девушки. Их тела задвигались в быстром темпе. Голову девушка откинула на подлокотник дивана, и лицо ее, искаженное от страсти, было ясно видно в лунном свете. Рот девушки был приоткрыт, и она тихо постанывала.

Вольфганг ощутил мгновенную реакцию в паху. Ему внезапно захотелось побыстрее оказаться дома. Он знал, что ему вряд ли удастся уговорить Марлен, которая в связи с беременностью стала очень осторожна, но ведь, в конце концов, есть еще новая горничная.

Гости уже расходились, когда он вернулся в зал. Марлен сразу же подошла к нему. Она всегда чутко чувствовала его настроение. Они вежливо распрощались сначала с хозяйкой, потом с Геббельсами и Герингом. Вне сомнения, Вольфганг произвел прекрасное впечатление на шефа люфтваффе.

Из своего окна на втором этаже четырехлетний мальчик видел, как большая черная машина въехала в ворота. Сердчишко его бешено заколотилось. Он уже давно должен был спать. Если его застанут у окна, не избежать порки. Он быстро залез в постель, аккуратно расправив одеяло на тот случай, если мать зайдет пожелать ему спокойной ночи. Правда, такое случалось не часто. Когда же она заходила, то всегда ругала его за скомканные одеяла. Но мальчик ничего не мог с этим поделать. Каждое утро они снова оказывались сбитыми в комок как немые свидетели кошмаров, которые преследовали его по ночам.

Внизу в гостиной Марлен сбросила туфли, быстро чмокнула мужа в щеку и пожелала ему спокойной ночи, не дав возможности обратиться с амурным предложением.

Лежа в кровати, Хельмут слышал шаги матери и молча молился, чтобы она заглянула к нему. Ему нравилось прикосновение ее прохладных губ ко лбу, вызывающее у него желание прижаться к ней. Разумеется, он никогда себе этого не позволял, зная, что рассердит мать, если помнет ей платье или испортит прическу. Но звук шагов, минуя его дверь, постепенно затих, и он понял, что на сегодня остался без материнского поцелуя. Почувствовав, что по щекам текут слезы, он быстро и решительно вытер их ладонью. Отец всегда приходит в ярость, когда он плачет, а Хельмут готов на что угодно, лишь бы избежать порки.

Все в доме стихло, но Хельмут никак не мог заснуть. Может быть, няня даст ему чашку горячего какао, если он пожалуется, что не может заснуть? Конечно, он должен быть очень осторожен. Если отец узнает… Несколько минут он мучился, разрываясь между страхом перед отцом и ночными страданиями. Потом вспомнил пухленькую няню, всегда ласковую и пахнущую вишней, и откинул одеяло. Босиком подошел к двери и открыл ее.

Вольфганг стоял у небольшого окна с решеткой и наблюдал за раздевающейся девушкой. Она ничуть не удивилась, когда в ответ на тихий стук открыла дверь и увидела его на пороге.

Розовощекая и грудастая, как все деревенские девушки, с густым треугольником золотистых вьющихся волос внизу живота, она дышала свежестью и здоровьем. Пару секунд он просто смотрел на нее, потом неспешно разделся. Мускулистый, стройный, щедро одаренный природой как мужчина, Вольфганг вызывал у девушки чувство восторга и наполнял ее сердце гордостью.

Она нетерпеливо приблизилась, и Вольфганг улыбнулся. Упав на колени, она схватила его член руками и сильно сжала. Он закрыл глаза, его ноздри раздувались от прерывистого дыхания.

— Ах… — Как же ее зовут? Вроде Ирма. — Ирма, какие у тебя умелые руки! — пробормотал он хрипло.

Девушка улыбнулась. Если она сумеет доставить ему удовольствие, он, возможно, станет приходить к ней регулярно, во всяком случае пока фрау беременна. Подавшись вперед, она открыла рот и медленными круговыми движениями провела языком по всей длине члена, легко касаясь его зубами. Вольфганг шумно втянул воздух и, чтобы устоять, положил руки ей на голову. Сам он откинулся назад, и жилы у него на шее вздулись от наслаждения.

Осмелев от столь благоприятной реакции, Ирма толкнула его назад, и он растянулся на комковатом матрасе. Устроившись на нем, она приняла его в себя и начала ритмично двигаться вверх и вниз с довольным постаныванием. Вольфганг закрыл глаза и представил себе поразившее его лицо девушки из замка. Ирма изо всех сил сжала мускулы живота, заставив его беспомощно дернуться. Он закинул руки за голову и вцепился пальцами в железную спинку кровати. На лбу выступили капли пота, голова начала метаться из стороны в сторону. Он громко застонал, не зная, что эти стоны слышит его маленький сын, который только что подошел к двери.

Ирма ускорила темп, ее сильные колени держали его как в тисках. Вольфганг упирался пятками в матрас, и пот струился у него по груди. Он чувствовал, как его семя мощно извергается в нее.

Потрясенный увиденным, Хельмут как вкопанный остановился на пороге, у него в горле застрял огромный комок. Он не мог понять, что значат все эти стоны и телодвижения. Зачем отцу бороться с Ирмой? В этот момент Вольфганг повернул голову и разглядел в темноте сына.

— Какого черта ты здесь делаешь? — прорычал Вольфганг. Он испытывал вполне понятное чувство неловкости оттого, что сын застал его за таким занятием, и поэтому злился еще больше.

— Я не м-м-мог заснуть, папа, — выдохнул Хельмут, заикаясь и пятясь назад. Ненавистное заикание всегда нападало на него в присутствии отца.

— Ты снова шпионишь! — Вольфганг надел брюки и направился к оцепеневшему от ужаса мальчику. — Ты маленький пронырливый негодяй!

— Н-н-нет, папа. Я п-п-просто хотел попить чего-нибудь горячего…

Оставив остальную одежду в комнате горничной, Вольфганг подхватил сына одной рукой и потащил в его комнату, где швырнул ребенка на пол. Тот испуганно съежился.

— Опять ревешь! — с отвращением выкрикнул Вольфганг. — Сколько раз тебе говорить? Ревут только слабые девчонки.

Хельмут шмыгнул носом, пытаясь сдержать слезы, но этот жалкий звук привел отца в еще большую ярость. Сняв ремень, Вольфганг грубо схватил сына за шиворот и бросил поперек стула. Сорвав с него пижамные штаны, он принялся безжалостно хлестать мальчика. Хельмут вскрикнул, но тут же закусил губу, помня, что крики только продлят мучения. Хельмут знал, что утром няня смажет зловещие красные рубцы мазью, но все равно ему еще несколько дней придется сидеть на мягкой подушке.

Постепенно гнев Вольфганга утих, он повернулся и молча вышел, захлопнув дверь и оставив несчастного ребенка одного. Хельмут хорошо знал, что это значит, — ему сутки не дадут ни есть, ни пить.

Мальчик с трудом поднялся, каждое движение причиняло ему боль. Он забрался в постель и прижался горячей щекой к холодной подушке. За что его избили? Наверное, это имело какое-то отношение к тем странным вещам, которые он увидел в комнате Ирмы. Больше не было необходимости сдерживаться, и он отчаянно зарыдал. Но, будучи понятливым не по возрасту, Хельмут Мюллер вынужден был признать, что он не в силах заставить отца полюбить его.

Отец радовался, что у мамы будет еще один ребенок. Хельмута же эта перспектива приводила в ужас. Ему хотелось колотить по подушке, кричать и визжать от ярости при мысли, что кто-то может занять его место. Теперь вот и мать едва его замечает. Если же появится ребенок… Он возненавидит этого младенца, он уже его ненавидит. И отца он тоже ненавидит. Он ненавидит весь мир и всех живущих в нем людей.

Вот так в пятницу 13 числа маленький Хельмут Мюллер стал взрослым.

Глава 2

Канзас, США, четыре года спустя

День выдался сухим и жарким — один из тех деньков, которые лишают тебя не только жидкости, но и силы воли. На небе, выбеленном яростным солнцем, ни облачка, и лишь спасительный слабый ветерок шуршал молодыми ростками кукурузы. Побитый и проржавевший грузовик, чихнув раз-другой, едва не заглох, когда сворачивал на грунтовую дорогу, ведущую к маленькому нищему фермерскому поселку под названием Барманвилл.

Хэнк Хакорт смачно выматерился — заело сцепление. Он с силой надавил на педаль и утопил ее, снова выругавшись. Он выглядел на все шестьдесят, хотя ему не было еще и сорока. Поля его шляпы неизвестного происхождения обвисли, и она вся пропиталась потом. Он снял ее и бросил на драное сиденье.

Проехав несколько миль по скверной дороге, он добрался наконец до крайнего строения города, если, конечно, можно назвать городом одну улицу с несколькими магазинами и разбросанными вокруг ранчо. Городок имел выжженный и пыльный вид, краска на домах облупилась, дерево покорежилось. Прямо на тротуаре лежал серовато-коричневый пес, задыхающийся от жары. Старательно объезжая выбоины, Хэнк помахал рукой своему старому другу Фреду Галауэю, владельцу единственного на много миль гаража.

На улице в это время дня практически не было никого. Скрипела подвешенная на ржавых цепях вывеска. Хэнк согнал с лица мух, сам того не заметив. За долгие годы жест стал механическим. Он слегка замедлил ход, заметив старый разбитый фургон, который, однако, в этих краях был новинкой. Как и все живущие среди бескрайних кукурузных полей Канзаса, где мало что происходило, Хэнк отличался любопытством. Он с интересом следил за маленьким незнакомым человечком в мятом запыленном синем костюме, который тащил огромный стол в магазин. Хэнк поставил рядом свой потрепанный «бьюик», но мотора не выключил.

— Приветик, — сказал он, выцветшими карими глазами разглядывая незнакомца. В его взгляде снисходительное дружелюбие соседствовало с легким презрением. Незнакомец показался ему мелким мошенником. Где-то под пятьдесят, на круглом, блестящем от пота лице выделялись аккуратно подстриженные черные усики.

— Приветик, — довольно охотно, но несколько неуверенно ответил незнакомец. Создавалось впечатление, что для нового владельца продовольственного магазина в Барманвилле это чисто американское приветствие весьма непривычно.

Ага, подумал Хэнк, точно, прощелыга. Он протянул руку — огромную, красную, мозолистую лапищу — и представился:

— Хэнк Хакорт. У меня ранчо в десяти милях отсюда.

— Оскар Смит. — Рука незнакомца была белой и мягкой.

Хэнк кивком показал на фургон.

— Перебираетесь?

— Да. Мистер Дженнингс был прав, когда говорил, что здесь много места.

Хэнк усмехнулся. Старик Клайд Дженнингс не моргнув глазом сказал бы, что под его магазином — золотоносная жила, если бы это помогло ему продать его подороже. Он уже многие годы собирался перебраться в Чикаго к старшей дочери, поэтому весь город страшно удивился, когда он и в самом деле уехал. Хэнк внимательно присмотрелся к новому жителю города. Он напоминал одного из тех, кто мог запросить с тебя за воздух, которым ты дышишь, только дай ему такую возможность.

— И когда вы открываетесь? — спросил Хэнк, прикидывая в уме свои запасы. Мука и соль уже были на исходе.

— Завтра, — пообещал ему Оскар Смит.

Коротко кивнув, Хэнк собрался было трогаться и уже перевел рычаг передачи, как в дверях показалась женщина, стряхивая с себя годами скопившуюся в доме пыль.

— Господи, Оскар, ты бы только посмотрел на… Простите, я сразу не заметила, что мы не одни.

Женщина наклонилась к окну машины, и Хэнк почувствовал на себе оценивающий взгляд ярко-зеленых глаз. Молоденькая, лет двадцати пяти, выбившиеся из-под пестрой косынки рыжие волосы прилипли к влажному лбу. Лицо в веснушках, ничуть его не портивших, крупный рот растянут в приветливой улыбке. Но пристойный внешний вид был явно обманчивым. Хэнк даже заерзал под ее откровенно сексуальным, призывным взглядом.

— Это моя жена, Магда. Магда, познакомься с мистером… гм… Хакортом.

— Как поживаете? — спросила Магда, еще больше наклоняясь и предоставляя Хэнку возможность увидеть ее полную грудь в глубоком вырезе блузки.

Хэнк взял протянутую руку, словно это был хвост гремучей змеи, быстро потряс ее и с такой же поспешностью убрал свою ручищу назад, в безопасность «бьюика». Да он ей в отцы годится! Эта дамочка наведет шороху в городе, и недели не пройдет, подумал Хэнк довольно равнодушно. Как только женщины раскусят ее, они немедленно введут для своих мужей, собутыльников Смита, комендантский час.

— Не зайдете ли выпить, мистер Хакорт? — предложила Магда, но Хэнк поспешил отказаться. Простой парень из простой фермерской семьи, он не изменял своей жене. Они с Джун вместе ходили в школу, а когда им исполнилось по семнадцать, поженились. Нарожали семерых детей, крепко любили друг друга, и у Хэнка никогда не возникало желания изведать чего-нибудь новенького.

— Мне пора двигать, — пробормотал он. — Но завтра, может, и заскочу кое за чем.

— Обязательно, мистер Хакорт, — поддержал его Оскар, и его круглое лицо просияло. — Мы будем открыты с шести утра до девяти вечера.

— Угу, — пробормотал Хэнк, с силой двинул рычагом передачи старенького «бьюика» и тронулся с места.

Снова оказавшись на дороге, он вздохнул с облегчением. Только этого Барманвиллу и не хватало — мошенника владельца магазина и его похотливой жены. Хэнк порадовался, что в городе есть мужчины помоложе, которые будут счастливы стать жертвами зеленоглазой Магды. Например, молодой Джимми Бэнкс… Внезапно Хэнк нахмурился. Нет. Тут он ошибается. Очень скоро все молодые отправятся во Францию и всякие другие места, чтобы сражаться с нацистами и япошками.

Для участия в первой мировой войне Хэнк был слишком молод, а поврежденное пять лет назад колено убережет его от второй. Ему было жалко несчастных лондонцев, чьи дома бомбили германские летчики. Но все это так далеко от Канзаса с его кукурузой. И Хэнку явно не по душе мысль, что его сыновья, как и сыновья его приятелей, будут вынуждены отправиться на край света и, возможно, никогда не вернутся.

Проезжая мимо маленькой деревянной церквушки с огороженным штакетником кладбищем, он как обычно замедлил ход и отыскал взглядом среднюю могилу в первом ряду с простым деревянным крестом в изголовье, уже выцветшим от солнца, но ничем не отличающимся от таких же крестов рядом. Во рту сразу пересохло, а в горле застрял комок. Он снял руку с руля и помахал ею в сторону кладбища.

— Привет, Пэмми, — прошептал он, и глаза его на мгновение увлажнились.

Через несколько миль он въехал на свой участок. Еще через милю он проехал мимо двух высоких столбов, на которых когда-то раскачивалась на скрипучих цепях вывеска с надписью красными буквами: «Ранчо Хай Блаф». Но вывески давно и след простыл. Подъезжая к дому, построенному из дерева и крупного саманного кирпича, он заметил Кира, младшего сына. Мальчишка сидел на нижней ступеньке крыльца и что-то рисовал прутиком на песке. Хэнк с трудом выбрался из кабины, хромая обошел грузовик и открыл капот, чтобы выпустить пар из радиатора. Потом направился к корыту с водой, подобрал старую жестяную банку, которую специально держал там, и дал измученному жаждой грузовику как следует напиться. Затем снова предусмотрительно опустил капот. На таком солнце его нельзя было оставлять открытым.

— Привет, пап, — сказал Кир. Его лицо было все еще сосредоточенно нахмурено. Мальчику скоро исполнится семь, но для своего возраста он был высоким. Волосы того же темного цвета, как когда-то у Хэнка, глаза глубокие и карие, но еще незамутненные заботой и тяжелым унылым трудом. Он унаследовал красоту матери — длинные густые ресницы, высокий, гордый лоб с широкими бровями. Уже сейчас Хэнк понимал, что через несколько лет мальчишка сможет выбрать себе любую девицу в округе. А может, он найдет себе девушку в Канзас-Сити.

— Что там у тебя, сынок?

— Рассказывательная картинка.

— Чего?

— Рассказывательная картинка. Ну, как в кино. Здесь вот мальчик прячется за сарай. А внутри собака, видишь? Собаку сперли и…

— Вот как? — быстро перебил Хэнк, которому было совершенно не интересно. Он с некоторой тревогой и частично с раздражением отметил, как парень с обидой выпятил подбородок. Кир отличался ослиным упрямством. Такую бы одержимость да на полезное дело, с тревогой подумал Хэнк. Но Кир мог говорить только о Голливуде, и эта бесконечная болтовня про кино начинала его беспокоить. Во всем виноват Джим Кливер, открывший в городке кинотеатр. После того как Кир увидел «Дилижанс» Джона Уэйна, мальчишку словно подменили. — Ты маме дрова нарубил?

— Да, папа.

— Хорошо. Наверное, тебе лучше заняться уроками, а то мисс Риттер снова будет на тебя жаловаться.

— Я уже все сделал. Она говорит, я здорово продвинулся в английском, и собирается поручить мне сочинить рассказ для школьной пьесы. Правда, здорово?

Хэнк с сомнением пожал плечами. Ему еще и семи нет. В возрасте Кира Хэнк мечтал водить поезда от Тихого океана до Атлантического. Но ему уже скоро сорок, а он даже за пределы штата ни разу не выезжал.

— Не надо тебе писать никаких пьес. Когда я ходил в школу, мы ни о каких пьесах не слыхивали. А когда это будет?

У Кира упало сердце. Он уставился на свой рисунок на песке, его нижняя губа задрожала.

— Не знаю, пап, — соврал он. Мисс Риттер предупредила, что даже если он напишет пьесу, это вовсе не будет означать, что ему дадут в ней главную роль. Она явно забавлялась, слушая, как он на полном серьезе объяснял ей, что не собирается стать актером, но лишь хочет, чтобы с пьесой все было в порядке. Когда она пошутила, что, похоже, среди них появился новый Сесил Б. Де Милль, он впервые услышал слово «режиссер».

— Ладно, твоей матери виднее, — заключил Хэнк и прохромал мимо мальчика в дом. Жену он нашел на заднем дворе, где та развешивала белье. Хэнк остановился в дверях. Как и он, она выглядела старше своих лет. Плечи согнулись, уже начавшие седеть волосы висели прямыми прядями. Живот, выпяченный как немой свидетель многочисленных беременностей, резко выделялся на фоне ее худобы — кожа да кости. И все же она что-то напевала, развешивая выстиранное белье, а когда повернулась к нему, ее лицо сразу же осветилось все еще очаровательной улыбкой. Хэнк вовсе не завидовал Оскару, женатому на молоденькой хорошенькой и неудовлетворенной женщине.

Но улыбка не скрыла боли в глазах. С того момента как доктор Джон сказал ему, что у нее рак — это ужасное слово избегали произносить вслух в приличном обществе, — Хэнк познал ужас и отчаяние. Доктор предупредил его, что Джун осталось жить несколько месяцев. Хэнк представления не имел, что будет без нее делать. Хоть он ничего не сказал ей и они эту тему никогда не обсуждали, он понимал, что она знает. Он понимал это по тому взгляду, который она останавливала на детях, казалось, стараясь запечатлеть их в своей памяти. Он чувствовал, что Джун знает, когда та ночью, видимо ища утешения, сжимала его руку.

— Ты хорошо выглядишь. — Джун знала, что Хэнк лжет, — он всегда был неуклюж по части комплиментов — но не обратила на это внимания. Он искренен, а это главное. Она снова улыбнулась.

— Ты привез проволочную сетку? — спросила она, поднимая пустую плетеную корзину, которую он тут же отнял у нее и внес в дом.

Она молча шла следом и улыбалась. Корзина ничего не весила, а она только что вручную перестирала груду белья в корыте, потом тщательно его отжимала. Нет, она не боится тяжелой работы. Она знала, что муж трудится от рассвета до заката, а теперь ему приходится еще труднее, раз Пит болеет… Она все надеялась, что он выздоровеет, но если этого не случится, тогда по крайней мере она, Пэмми и Пит будут вместе. И подождут Хэнка и остальных. Она не слишком ясно представляла, что такое рай, но ее воспитали убежденной баптисткой, и она твердо верила, что рай существует и ждет ее, Хэнка, а потом и детей.

— Сегодня утром приезжал пастор Шиммиди, — сказала она, ставя чайник на огонь и засыпая кофе в старый кофейник. — Он говорит, что у Эми прекрасный голос. Спросил, не хотим ли мы поучить ее пению… ну, знаешь, профессионально…

Хэнк что-то проворчал, но глаза его потеплели. Старше Кира на три года, Эми была его любимицей.

— Не можем себе позволить, — заметил он угрюмо, а Джун кивнула.

— Я так ему и ответила, — сказала она и быстро отвернулась. — Кир сообщил тебе про свои дела?

— Какие дела?

— Про школьную пьесу.

— А, вот ты о чем. Пустая трата времени. Я так ему и сказал.

Джун положила в кружки сахар и неожиданно вскрикнула от острой боли, пронзившей ее тело. Она крепко ухватилась за стол. Он положил ей руки на плечи, и она почувствовала, как ей на шею падают его слезы и стекают по спине. Она тяжело опустилась на стул, хватая ртом воздух. Хэнк молча выпрямился и разлил по кружкам кофе. На нее он не мог смотреть, ему казалось, что его большое сердце вот-вот разорвется на части. Когда боль немного отпустила, она взяла протянутую кружку обеими, продолжающими дрожать руками, и отпила глоток.

Собравшись с силами, она откинулась на спинку стула. То, что ей предстоит сейчас сделать, очень важно, и такой пустяк, как боль, ничего не значит.

— Кир не такой, как другие наши дети, Хэнк, — тихо произнесла она, понимая, что должна заручиться его обещанием пока еще не слишком поздно. Для нее и для Кира. — Я ведь читаю рассказы, которые он пишет, а ты нет.

Хэнк покраснел. Он вообще не слишком хорошо читал.

— Он не такой, как Мэри или Пит. И не привязан к земле так, как ты.

Хэнк вздохнул.

— Вот тут ты права.

— Мы не должны ему мешать, Хэнк. Пусть мечтает, пусть добьется своего, когда придет время. Он хорошо учится, и мисс Риттер собирается готовить его на стипендию. Может, даже в Оксфорде… ну там, в Англии. Обещаешь мне, Хэнк? — взмолилась Джун дрожащим от непрекращающейся боли голосом.

Хэнк, видя муку в ее глазах, быстро кивнул лохматой головой. Для Джун он был готов на все.

— Ладно, дорогая. Обещаю. — Он накрыл ладонями ее руки, ухватившиеся за край стола.

Сидящий на крыльце Кир Хакорт принялся рисовать новую сцену из своей пьесы. Он был еще слишком мал, чтобы понять, что такое трагедия. Это знание у него впереди.

Глава 3

Атланта, штат Джорджия, год спустя

Особняк вполне сгодился бы для съемок «Унесенных ветром». Четырнадцать спален, сверкающий элегантный фасад с белыми колоннами. Дом стоял на холме окнами на заросший ивами берег Чаттахучи, протекающей на севере штата. Тень ему обеспечивали заросшие мхом деревья, а на всех клумбах красовалась алая, пурпурная и розовая бугенвиллея.

Кларисса Сомервилл открыла балконную дверь в восточном крыле дома и вышла на террасу. Ее пепельные волосы были уложены в изящный пучок. Глаза темно-серые, кожа, несмотря на тридцать два года, оставалась нежно-розовой, как цветы магнолии, которая росла вдоль дорожки, ведущей к воротам.

— Я выпью чай на террасе, Билли, — сказала она чернокожей служанке со свойственной ей ленивой южной протяжностью.

Служанка ушла, а она вытащила садовый стул и села. Кларисса Сомервилл была баловнем судьбы. Богатая, красивая, душа светского общества в Атланте. Но последнее время она постоянно жила в тревоге. Дело в том, что Кларисса Сомервилл была влюблена. И вовсе не в мужа.

— Ваш чай, мэм, — объявила вернувшаяся служанка. — А хозяин скоро вернется, мэм? Кухарка все волнуется, как он там, в загранице-то.

— Нет, Билли, ему еще на некоторое время придется задержаться в Швейцарии, — терпеливо пояснила она, наверное уже в десятый раз.

— Да, мэм, — с несчастным видом пробормотала Билли и ушла.

Кларисса долго еще сидела в саду, глубоко задумавшись. Она думала о жалкой лачуге на окраине Берфорда, отлично понимая, что скоро она обязательно туда поедет. Она держалась сколько могла, но силы ее уже были на исходе. Она побрела в кабинет мужа в надежде найти что-нибудь отвлекающее.

На стене висели портреты ее свекрови и свекра, Сомервиллов девятого поколения. Сама Кларисса была из чарлстонских Гафов, и все в один голос утверждали, что семьи удачно породнились. Мать Дункана Сомервилла давно надоедала сыну с просьбами жениться и родить наследника, а Кларисса отдавала себе отчет, что ей никогда не найти такого покладистого мужа. Но больше всего ей понравился дом, она влюбилась в него с первого взгляда… Что же. Нельзя иметь все сразу. Она решила, что будет хорошей женой и хозяйкой в доме. Кларисса устраивала роскошные приемы и вечеринки, о которых всегда писали в прессе Атланты. Она даже родила столь нетерпеливо ожидаемого наследника, вернее наследницу, но ведь и женщина имеет такое же право наследовать. И все были довольны. Наследницы, пожалуй, сейчас даже больше в моде.

Мысль о дочери погнала Клариссу наверх, где ее встретил веселый детский смех.

Пятилетняя дочь Клариссы в белом платье из органди с кружевом сидела на деревянной лошадке, изображая брыкающегося жеребенка. Старая Дженни поддерживала ее с двух сторон, чтобы девочка не упала. Но Ориел падать не собиралась. Она была цепкой девчушкой. Малышка, хоть и унаследовала от Клариссы пепельные волосы, изящество и красоту, характером и силой воли далеко превосходила и мать, и своего мягкосердечного отца. Когда Ориел подняла на нее свои прелестные голубые глаза, Кларисса почувствовала, как теплеет на сердце. Она уже распланировала будущее Ориел с той тщательностью, с которой занималась приемами. Лучшая школа, женская академия в Чарлстоне, потом год в Швейцарии. Затем год дома для выхода в свет, и, наконец, замужество. Муж будет богатым и знатным.

— Здравствуй, мой ангел, — сказала Кларисса с волнением и поцеловала дочь.

— Смотри! — взвизгнула Ориел, продолжая скакать на лошади.

— Очень мило, дорогая, — пробормотала Кларисса. — Твой папа тобой гордился бы. — Ориел скучала по отцу и Кларисса послушно читала ей все его письма. Она не возражала, когда Дункан решил стать дипломатом. Ей хотелось, чтобы он был счастлив, к тому же в его отсутствие Ориел целиком принадлежала ей. — Отдохни, детка. Ты совсем загоняла беднягу Доббина, — мягко укорила она дочь, взъерошивая той волосы.

— Ну и пусть! — заявила Ориел, весело смеясь, а комната продолжала качаться перед ее глазами.

— Я не буду обедать дома, Дженни. Проследи, чтобы она съела зелень.

— Слушаюсь, миссис Кларри, — сказала Дженни. На жалобные протесты девочки обе женщины не обратили внимания.

Внизу Кларисса остановилась в холле, чтобы в большом зеркале проверить, как она выглядит. Щеки пылали, глаза блестели. Разумеется, она знала причину. Она всегда так выглядела, когда собиралась навестить Кайла. Просто смешно. Деревенский парень, старший сын механика гаража в Берфорде, к тому же почти всегда грязный. Иногда она заставляла его принять душ. Но чаще нет. Это зависело, насколько трудно ей было сдерживать свое нетерпение. Он был молод, яростно ненавидел ее богатство и порой вел себя грубо, неприлично и просто жестоко. Но никогда раньше она не видела таких сказочно красивых молодых людей. И совсем потеряла голову. Это обстоятельство ее ужасало. Если кто-нибудь узнает, с ней будет покончено. Семья устроит дикий скандал. Муж будет опозорен. Но она ничего не могла с собой поделать. Не могла жить без Кайла, бросить его — все равно что перестать дышать.

С бьющимся сердцем Кларисса села в свою спортивную «багатти». Вела она ее на автопилоте. Вскоре предместья Атланты сменились идиллическим сельским пейзажем. Она не обращала ни малейшего внимания на цветущие сады и ровные ряды неизбежной кукурузы. Ее бедра подрагивали в сладком предвкушении. Она знала, что это безумие, но все равно нетерпеливо давила на педаль газа. После часа быстрой езды она свернула на грунтовую дорогу и наконец увидела одинокую хибару. Оставила машину в тени огромного дуба. Мускулы живота сжимались. Любовником Дункан был неплохим, но Кайл… Трясущимися руками она открыла дверцу машины и опустила ноги в туфлях от Ноны Роше на грязную дорогу. Кайл не должен знать, какую имеет над ней власть. Не должен даже догадываться, что она одержима им. Если это случится… она будет бессильна. Именно поэтому Кларисса Сомервилл вела себя как богатая, крутая, требовательная стерва. Она доминировала в их отношениях. И так хорошо играла эту роль, что Кайл ненавидел ее не меньше, чем любил.

Она вошла без стука и прямиком направилась в спальню. У него был выходной, но он ее не ждал. Кайл никогда не знал, когда она объявится, чтобы практически изнасиловать его и снова исчезнуть, уйти в свой замкнутый роскошный мирок.

В темной комнате на кровати спал молодой мужчина. Он был без рубашки, кожа слегка загорелая, соски в темном зовущем ореоле. Джинсы пыльные и мятые, ноги босые и грязные. Кларисса медленно приблизилась к кровати, чувствуя, как громко стучит сердце. Она взглянула на мирное спящее лицо, такое прекрасное, что у нее перехватило дыхание. Жгучий брюнет, он имел на удивление светлую кожу. Его темно-синие глаза в моменты страсти казались почти черными. И Клариссе нравилось наблюдать, как они темнеют.

Ему было всего девятнадцать, на столько он и выглядел. Клариссу ужасала эта разница в возрасте. Ей скоро будет сорок, и он станет считать ее старой и безобразной. Она постаралась выбросить из головы эти пугающие мысли и предалась созерцанию его красоты. У него были высокие, красивые скулы и чувственный рот. И такой длинный язык…

Он что-то пробормотал, повернувшись на старой, огромной кровати. Кларисса сняла чулки и туфли. Немного поколебалась, потом сняла и трусики. Изогнувшись, она расстегнула бюстгальтер и вытащила его, не снимая платья. Тут же почувствовала, как разбухшие твердые соски уперлись в мягкий шелк, с нетерпением ожидая, когда их коснется его влажный, горячий язык. Она слегка пошевелилась. Этот тихий звук разбудил его. Он мгновенно приподнялся на локте, как бы предчувствуя опасность. Сразу же увидел ее, и на губах появилась почти безобразная, жадная улыбка.

Клариссе нравилась эта игра, хотя порой бывало страшновато.

— Привет, мальчик, — тихо произнесла она, вложив в последнее слово определенную долю презрения. Она делала это из чувства самосохранения. Он должен быть уверен, что ничего для нее не значит. От этого зависела — в прямом смысле — ее жизнь.

— Привет, сучка, — ответил Кайл и сел, свесив ноги на пол.

Кларисса сразу же встала перед ним, не дав ему подняться и глядя на него с насмешливой, вызывающей улыбкой. Ее торчащие соски находились прямо на уровне его глаз. Он медленно наклонился и прижался губами к покрытой щелком груди.

Кларисса вскрикнула, по телу пробежала дрожь. Обхватив за талию, он грубо бросил ее на кровать.

— Кайл, — простонала она, когда он запустил грязную руку в ее чистые, пахнущие лавандой волосы и растрепал элегантную прическу. Он захватил в кулак прядь волос и оттянул ее голову назад, одновременно подминая ее под себя. Серо-синие глаза открылись, разбуженные болью, а он не отрываясь смотрел на нее, пока между ними шла знакомая молчаливая битва. Она застонала. Он порвал лиф платья и, не сводя с нее глаз, принялся ласкать ее грудь, обводя большим пальцем вокруг сосков. Она содрогалась от грубой ласки. Он тоже негромко постанывал от возбуждения. Для них секс был чем-то вроде наркотика: каждому нужна была доза и каждый откладывал ее принятие до того момента, когда становилось совсем уж невмоготу.

— Ох, Кларри, — с отчаянием прошептал он, потом с бесконечной нежностью наклонил голову и припал губами к ее груди. Он сосал жадно, забирая сосок далеко в рот и прижимая к нему язык. Кларисса закрыла глаза, полностью отдавшись сладострастным ощущениям. — Ненавижу тебя, — прошептал Кайл, перейдя с груди на живот и медленно двигаясь вниз, к паху.

— Почему? — простонала она, с трудом дыша и вздрагивая, когда его язык проник в пупочную ямочку на животе.

— Потому что ты заставляешь меня хотеть тебя, — зло пробормотал он осевшим голосом. — Ты настоящая сука, богатая сука, видишь и берешь, что захочется.

Кларисса засмеялась и, заметив, как он побледнел, поняла, что обидела его. Она инстинктивно потянулась к нему, но тут же вскрикнула, потому что он грубо раздвинул ей ноги.

— Этого хочешь, сука? — прорычал он, быстро наклонил голову, пальцами раздвинул плоть, расчищая себе дорогу, и вонзил в нее свой язык. Кларисса прореагировала, выгнув спину, но он ждал этого и грубо удержал ее, ухватив за бедра.

— Ох, Кайл! — вскрикнула она, мотая головой из стороны в сторону и беспомощно извиваясь. Она чувствовала доводивший ее до умопомрачения язык Кайла на своем клиторе. Настало время расплаты.

Если они встречались на улице, она смотрела на него как на пустое место, а потом приезжала сюда, в его дом, подобно течной сучке, ненасытно требуя вот этого, зло подумал он, поднимая голову от ее душистых бедер и засовывая в нее два пальца. Он вытянулся рядом и, глядя ей в глаза, умело ласкал ее. Она выпрямилась, судорожно сжала ноги, но не могла с ним справиться. Они оба задыхались, лежа почти вплотную. Он снова нащупал ее клитор и начал гладить его круговыми движениями, доводя ее до безумия.

— Негодяй, — простонала она. Ноги беспомощно дергались, но он упорно подводил ее к оргазму. Кларисса вскрикнула, вскинулась и осталась лежать, судорожно хватая ртом воздух. Пока она пыталась отдышаться, Кайл стянул с себя джинсы.

— Твоя машина нуждается в регулировке. Пригони ее завтра к отцу в гараж.

— Хорошо. — Она следила, как он снимал джинсы, а потом повернулся к ней, демонстрируя выпуклость в белых плавках. — Иди сюда, — приказала она, протягивая руки.

— Мне нужна новая машина, — заявил Кайл. Не Бог весть какая месть, но лучше он ничего не мог придумать.

— Я куплю тебе машину, — поспешно пообещала она. — Только иди сюда! — Она села, когда он подошел к кровати. Ее руки нетерпеливо ухватились за плавки и стянули их вниз. Как обычно, она ахнула при виде его мужской мощи и жадно ухватилась рукой за член. Он показался ей раскаленным, твердым как сталь и мягким как бархат.

— Когда-нибудь я стану хозяином этого гаража, — сказал он. — И многих других по всему югу.

Кларисса улыбнулась.

— Ты жадный мальчишка, Кайл. Грязный, жадный, неотесанный… — Он заставил ее замолчать, с рычанием упав на нее. Грубо схватив за запястья, он закинул ее руки назад и удерживал в таком положении. Медленно покачивая телом и не овладевая ею, он терся пенисом о ее бедро. Она застонала. Он улыбнулся. — Кайл, ох, Кайл!

В этот момент он чувствовал себя сильнее ее, но не обманывался. Эта власть на короткий момент, ее же власть абсолютна. Если она перестанет покровительствовать гаражу, он останется без работы. Одно ее слово шерифу, и он окажется в тюрьме по какому ей вздумается обвинению. Она это знала. Как же он ее ненавидел. И хотел. Да, он ее хотел. Он начал медленно овладевать ею, останавливался, потом снова продолжал, так же мучительно медленно. Кларисса стонала и пыталась приподнять бедра ему навстречу, но он опережал ее и отстранялся. И начинал снова, мучая ее и себя. На лбу выступил пот, и, хотя она молила, ругалась, угрожала и снова умоляла, он не входил в нее полностью.

Только когда они оба находились уже почти на грани безумия, он сделал резкое движение и проник в нее глубоко и мощно. Ее гортанный вскрик эхом отозвался в хижине. Она впилась ногтями ему в спину, царапая его до крови, но он не обращал на это ни малейшего внимания. Приятели в гараже давно привыкли к царапинам на его спине. Он добродушно посмеивался, когда они пытались грубовато подшучивать над ним. Скажи он, кто оставил на его спине эти следы, они бы сдохли от зависти. Но у Кайла хватало ума молчать.

Он двигался мощными толчками, погружаясь в нее до отказа. Южная принцесса распласталась на грязном комковатом матрасе в убогой жалкой лачуге и получала наслаждение от каждого мгновения. Она стонала, колотила его пятками по ягодицам, сжимала мускулами влагалища. Но он не спешил, медленно наращивая темп, заставляя ее испытывать один оргазм за другим, пока они не слились в один долгий, мучительный момент экстаза.

— Кайл! — вскрикнула она. Ее прекрасное, идеально подкрашенное лицо исказилось от наслаждения, помада с губ стерлась, холеное, породистое тело было залито его потом и местами измазано машинным маслом. — Кайл! — простонала она и выгнулась так резко, что они едва не свалились на пол.

Он ощущал приближение оргазма и содрогнулся, предупреждая ее. Она быстро взяла его лицо в ладони.

— Смотри на меня, — приказала она резко. Куда только подевалась южная певучесть. — Смотри на меня, негодяй! — взвизгнула она, совсем потеряв над собой контроль. — Я хочу видеть. Хочу прочитать в твоих глазах, когда это произойдет.

Кайл зарычал и попытался вырваться, но было уже поздно. Тело его взрывалось, оргазм рвал на части. Он вскрикнул, глаза внезапно стали обсидианового цвета, раскрасневшееся лицо совсем невинным, но искаженным наслаждением.

— Кларисса, — беспомощно прошептал он. Она засмеялась, все еще держа его лицо в ладонях. Господи, как же она его любит.

— Бедный мой Кайл, — сказала она нежно, когда он бессильно свалился на нее, истратив всю свою недюжинную силу.

Положив голову ей на плечо, Кайл судорожно дышал. Он едва не заплакал, когда она принялась ласково гладить его по влажным от пота волосам. Через несколько минут она столкнула его с себя.

— Проверь масло в машине до моего отъезда, — распорядилась она.

Кайл на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл.

— Когда-нибудь, — бесстрастно заметил он, — я убью тебя, Кларисса.

Кларисса взглянула на него и улыбнулась.

— Если только я не убью тебя первой, — сказала она и провела рукой по его бедру. Он нахмурился, в глазах появилось беспомощное выражение, потому что тело немедленно прореагировало на ее прикосновение. Вскоре он уже мог лишь стонать от наслаждения и отчаяния.

Кларисса следила за ним, внешне торжествующая, но внутренне угнетенная. Ведь она точно так же не могла не коснуться его, как он не мог не отреагировать на ее прикосновение.

— Бедненький Кайл, — прошептала она, наклоняясь к нему и легко касаясь его губ своими губами. Рука ее трудилась вовсю, но она ястребиным взглядом следила, как темнеют его глаза. Он снова застонал и вздрогнул всем телом. — Бедняжка Кайл.

И бедняжка Кларисса.

Глава 4

Германия, апрель 1945

Вольфганг Мюллер на мгновение притормозил машину у ворот концлагеря в Кобленце, дожидаясь пока два солдата поднимут шлагбаум. Он уезжал из этого Богом проклятого места в последний раз, хотя, разумеется, никто еще об этом не знает. Крысы бегут с тонущего корабля со скоростью, от которой в глазах рябит. Сегодня даже Геббельс с его искусным манипулированием прессой не мог скрыть горькой правды. Война почти окончена. И Вольфганг Мюллер собрался исчезнуть. Он давно позаботился о своем будущем, необходима лишь последняя страховка. Именно поэтому он направлялся в Берлин, а не на юг, в тихий прелестный Меерсбург, где его ждали жена и сыновья.

Вольфганг признавался себе, что напуган. Он послал своего адъютанта лейтенанта Хейнлиха вперед, дав ему задание забрать из архива СС все папки с документами, касающимися его, Вольфганга.

Этот последний страшный год Вольфганг никогда не забудет. Германия проиграла войну. Первого апреля немецкий флот ушел с полуострова Хел, а тринадцатого союзные войска взяли Вену.

Вольфганг перевел все свои деньги в драгоценности и через своих связных уже переправил большую часть на нейтральный латиноамериканский теплоход, который находится сейчас в Средиземном море на пути к Монако. Скоро Вольфганг будет очень богат, но пока нужно подстраховаться. Выжившие евреи устроят настоящую облаву, и Вольфганг как комендант концлагеря окажется в самом начале списка. Если бы только он не был так тяжело ранен и не был вынужден бросить летать! Он ненавидел тоскливое прозябание в лагере и очень тяжело переживал потерю славы и почета.

Вольфганг свернул на Кантштрассе и прибавил скорость. На улицах было пугающе пусто. Он на минутку заехал на Перлбергерштрассе, чтобы попрощаться с рыдающей любовницей, затем вернулся в машину и направился к Лейпцигерштрассе, где под землей находились секретные архивы СС. Вольфганг уверенно вошел в здание. Кольца на его руках, поддельный пропуск и естественная начальническая осанка позволили ему легко пройти мимо фанатичных часовых СС.

Подземный бункер напоминал плохо освещенную кроличью нору, битком набитую суетливыми, бледными, но весьма наблюдательными женщинами. Вольфганг направился прямиком в офис своего друга Карла Циммельманна.

— Вольф, дружище. Я и не знал, что ты в городе.

— А меня тут и нет, — заявил Вольфганг и сразу взял быка за рога: — Мне нужны документы по Кобленцу.

Карл несколько секунд молча не мигая смотрел прямо в глаза своему другу.

— Хочешь их уничтожить? — тихо спросил он. Вольфганг помедлил, потом кивнул. Если Карл ему не поможет, придется его убить. Так или иначе, он планировал возложить вину за пропавшие документы на Хейнлиха. Вряд ли убийство может что-либо прибавить к предательству.

— Разумеется, — сказал Карл без всякого осуждения в голосе. — Иди за мной.

Следуя за Циммельманном в глубь лабиринта, Вольфганг невольно задумался, а не обеспечил ли себе Карл такой же безопасный отход, как и он.

— Здесь. У тебя десять минут. — Карл открыл тяжелую стальную дверь, за которой находился ряд ящиков с папками.

Вольфганг кивнул.

— Спасибо. Ты как, с финансовой точки зрения… в порядке?

— Конечно. Это во имя старой дружбы.

Вольфганг хлопнул его по спине.

— Спасибо, старина.

Как только дверь закрылась, он принялся за работу, вываливая папки по концлагерю в большой железный бак для мусора. С мрачным удовольствием проследил, как с дымом улетучиваются улики против него, и улыбнулся. За спиной открылась дверь, и послышался предупреждающий кашель Карла.

— Еще несколько минут, — попросил Вольфганг не оборачиваясь. — Мой человек — Хейнлих сейчас в бункере на Тауентцинштрассе. Не можешь дать мне пару твоих полицейских?

— Хочешь сделать из него козла отпущения?

Вольфганг кивнул.

— Как только заберу у него документы, — подтвердил он. У работников СС хватало сообразительности не хранить все документы в одном месте. В том бункере их было меньше, но все равно они доказывали его причастность к нацистам.

— Я могу позвонить охраннику секции и попросить задержать его.

— Прекрасно. — Вольфганг помедлил, потом протянул руку. — Удачи тебе, Карл.

— И тебе тоже, дружище.

Машина все еще стояла перед зданием. День выдался мерзким, моросил унылый дождь. На Тауентцинштрассе его встретил Отто фон Штром, охранник секции, который сообщил ему дурные вести.

— Этот предатель Хейнлих сбежал, герр комендант. Его впустили в секцию лагерей по вашему письменному приказу, но, когда после звонка герра Циммельманна мы пошли взглянуть, его уже не было.

Вольфганг пришел в ярость, но с большим трудом сумел спокойно спросить:

— Что пропало?

Охранник явно ждал этого вопроса, сверился со списком и быстро сообщил требуемые сведения, для Вольфганга весьма неутешительные. Негодяй унес убийственные свидетельства не только против него, но и против других высокопоставленных офицеров.

— Понятно, — мрачно заметил он, садясь в машину. — Вы послали людей на поиски?

— Разумеется, герр комендант.

Вольфганг кивнул, но знал, что нет ни малейшей надежды. Отсалютовав охраннику, он повернулся к водителю.

— На вокзал, быстро.

Водитель кивнул и с понимающей улыбкой направил машину к центральному вокзалу. Сидящий на заднем сиденье Вольфганг кипел от ярости. Он недооценил Хейнлиха, а такое случалось с ним нечасто.

Вольфганг вышел у вокзала и сел в товарняк, перевозящий уголь. Они ехали через разгромленную сельскую местность. Он нервничал, вскакивая каждый раз, как поезд останавливался. Но постепенно местность стала более гористой. Они приближались к швейцарской границе, и Вольфганг начал успокаиваться. Вот только бы знать, где сейчас его подлый адъютант…

Фридрих Хейнлих медленно шел по берегу озера в Меерсбурге в поисках рыбачьей лодки, которая могла бы переправить его в Швейцарию. Он с довольной улыбкой похлопал по кейсу, который держал, прижав к груди, потом быстро отвернулся, заметив идущую в его сторону высокую белокурую женщину с двумя маленькими мальчиками. Он еще далеко не в безопасности. Знай он, что его начальник всего в паре часов пути от городка, он не чувствовал бы себя так уверенно.

Марлен Мюллер нашла скамейку на берегу озера и села.

— Иди сюда, Хельмут, — нетерпеливо обратилась она к старшему сыну, который подошел к перилам и остановился рядом с коротышкой с кейсом в руках.

— Да, мама, — ответил он, но не двинулся с места.

Марлен вздохнула и прижала к себе Ганса. Хельмут наклонился, взял камень и швырнул его в озеро. Белые чайки летали низко над ярко-голубой поверхностью озера. Ему не жаль было уезжать, он даже радовался предстоящим приключениям.

Марлен с нетерпением ждала Вольфганга. Одна она чувствовала себя неуютно, часто раздражалась. Черт бы побрал союзные войска! Она с горечью вспомнила, сколько прелестных вещей им пришлось бросить: картины, рояль, который стоил целое состояние, люстры и ковры, дорогую антикварную мебель.

— А на что похоже Монте-Карло? — спросил Хельмут, неожиданно возникая рядом со скамейкой.

— Не смей так подкрадываться к людям, — огрызнулась она.

Хельмут был очень высоким для своего возраста, и уже было ясно, что он вырастет в изумительного красавца. Светлые волосы имели легкий медный оттенок, лицо четко очерченное, твердый подбородок.

Мальчик пожал плечами и отвернулся, внимательно разглядывая мужчину. Хельмут был уверен, что видел его раньше. Он отличался практически фотографической памятью и никогда не забывал раз увиденного лица. Хельмут подозревал, что человек этот — офицер СС, направляющийся в Швейцарию. Его выдавало напряжение, с которым он сжимал свой кейс. Какой дурак, с осуждением подумал Хельмут. Почему бы ему не расслабиться и не сесть чего-нибудь выпить, дабы выглядеть обычным человеком?

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Фридрих оглянулся, но тут же успокоился, убедившись, что это всего лишь мальчишка. Хельмут же обрадовался. Да это же лейтенант… Хейнц? Нет, Хейнлих, адъютант отца. Почему отец не сказал, что тот едет с ними? Он неохотно повернулся, услышав крик матери, и потащился за ней в гостиницу. Его четырехлетний брат Ганс деловито обсасывал леденец. Хельмуту леденца не предложили, поэтому, когда мать отвернулась, он хлопнул брата по руке. Леденец упал на мостовую, а Ганс взвыл.

— Ты это нарочно, — всхлипывал он, размахивая кулачками.

— Вовсе нет, — соврал Хельмут.

— Потому что мама тебе не купила.

На мгновение Хельмут почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы, и сжал зубы.

— Я уже слишком большой для леденцов, — заявил он. — Ты — малыш, а я почти взрослый.

Марлен повернулась и уперлась руками в бока.

— Давайте шевелитесь, а то я пожалуюсь отцу, что вы плохо себя вели. — Услышав эту страшную угрозу, мальчики припустились догонять мать.

Через два часа приехал Вольфганг. Марлен не выразила никаких чувств при его появлении. Он направился прямиком к Гансу и подбросил мальчика в воздух. Ганс весело рассмеялся.

— Катер уже в гавани, — коротко бросил он, ставя ребенка на пол. — Все упаковано?

Марлен кивнула.

Владельцем катера был швейцарец немецкого происхождения. Он кивнул Вольфгангу, который поблагодарил его и сразу же направился в небольшую рубку, где переоделся в гражданскую одежду. Хейнлих, сидящий на корме рядом с куском брезента, замер при звуке голоса Мюллера. Он побелел, бросился на живот и заполз под брезент, где и затаился, мелко дрожа. Он заплатил хозяину за молчание, к тому же рыбак не имеет представления об их знакомстве. Но вдруг он решит сообщить Мюллеру, что у него на борту незаконный пассажир и что не он один рвется к свободе?

Впервые в своей жизни Фридрих Хейнлих молился.

Через несколько минут суденышко уже выходило из гавани. Хельмут стоял у перил и смотрел на медленно исчезающий немецкий берег. Появился Вольфганг в строгом черном костюме и подошел к Марлен, которая стояла немного в стороне у перил и плакала. Хельмут подвинулся ближе, чтобы лучше слышать.

— Успокойся, — сказал Вольфганг со стальными нотками в голосе. — А то команда увидит.

— Я ничего не могу с собой поделать, — всхлипнула Марлен.

Вольфганг негромко выругался.

— Знаю. Но мы скоро будем в Монте-Карло. Сама увидишь.

Марлен вытерла глаза и шмыгнула носом.

— Я все же считаю, что нам лучше уехать в Боливию.

— Я не собираюсь жить в этом захолустье. Не волнуйся. Наши новые удостоверения личности сделаны идеально. Мы — американцы французского происхождения. Даже у наших детей теперь американские имена. Забавно, ты не находишь?

Марлен пожала плечами, ей было не до шуток. Ее теперь звали Мэри, это имя казалось ей безобразным. Ганс превратился в Генри, а Хельмут выбрал себе имя Уэйн. Как она подозревала, сделал он это главным образом назло отцу, зная, что тот никогда не дал бы ему такого имени.

— Надеюсь, вещи прибудут вовремя, — сказала она дрожащим голосом. — А вдруг корабль потонет?

— Глупости. Дом я уже снял, все бумаги здесь… — Он похлопал себя по нагрудному карману, где лежали паспорта, страховые полисы, удостоверения личности и другие бумаги, необходимые для новой жизни. — Мы скоро будем говорить по-французски, как местные жители, и по-английски тоже. Как у мальчиков дела с учебой?

Марлен передернула плечами.

— Хельмут…

— Уэйн, — резко поправил он.

— Уэйн, — послушно повторила Марлен, — делает замечательные успехи. Учитель говорит, что у него блестящий ум.

— А Ганс?

— Генри, — Марлен не отказала себе в удовольствии, — тоже ничего. — Она устало вздохнула. — Мне неприятно, что они лишаются корней…

— Знаю. Но тут уж ничего не поделаешь. Сейчас важно, чтобы они быстро адаптировались. Этот подлец Хейнлих исчез вместе с документами, за которыми я его послал.

Марлен ахнула и побледнела.

— Вольф…

— Все будет нормально. Я обещаю тебе, никто не свяжет Маркуса Д'Арвилля и семью, живущую в Монте-Карло, с берлинскими Мюллерами. Кроме того, возможно, Хейнлиха уже пристрелили как предателя.

Съежившийся в комок под брезентом, Хейнлих начал потеть. Он и носа, не покажет до тех пор, пока Мюллеры не высадятся на том берегу. Хозяин сумеет улизнуть от патрульных катеров швейцарцев, да они и так уже ушли далеко в сторону, направляясь к небольшому заливчику в нескольких милях от ближайшего городка или пограничного пункта. Вдруг Хейнлих заметил, что край его галстука высовывается из-под брезента. Он на сантиметр приподнял брезент и дрожащими руками начал втягивать галстук.

Хельмут краем глаза заметил движение, повернулся и присел на корточки в каком-нибудь метре от затаившегося адъютанта. На секунду испуганные карие глаза встретились с холодными голубыми. Слишком поздно Хейнлих узнал сына своего начальника. Хельмут улыбнулся. Хейнлих медленно опустил брезент, его сердце билось с такой силой, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Ему казалось, что он задыхается и сейчас умрет. Он с ужасом ждал, когда сынок Вольфганга позовет отца. Но прошла минута, и ничего не случилось. Затем Хейнлих услышал голос Мюллера совсем близко.

— Ну, Уэйн, мы скоро будем в Швейцарии. Я слышал, ты делаешь успехи в изучении языков.

— Да, папа. — Вольфганг не похвалил его, да Хельмут и не ждал похвалы. — Папа, разве лейтенант Хейнлих не приходил к нам однажды ужинать? — спросил Хельмут, прекрасно понимая, что Хейнлих в этот момент находится на грани истерики, прислушиваясь к каждому слову.

— Возможно. А в чем дело?

— Такой маленький, темный, с глазами-бусинками, как у кролика? — продолжал настаивать Хельмут, наслаждаясь своей тайной и пьянящим ощущением власти. В этот момент он понял, что должен иметь власть, неограниченную власть.

— Правильно, — резко ответил Вольфганг. — А в чем дело?

— Да так. — Мальчик пожал плечами. — Я только что слышал, как ты говорил о нем маме. Тебе бы хотелось знать, где он, папа? — Лежащий под брезентом Хейнлих сунул кулак в рот и обмочился.

— Еще как! — в ярости сказал Вольфганг. — Ты его видел?

Хейнлих замер, горячая моча текла по ноге, с костяшек пальцев стекала кровь. Прошла, казалось, вечность, прежде чем Хельмут произнес:

— Нет, папа. — Вольфганг кивнул и с теплой улыбкой повернулся к Гансу, играющему на палубе. Понемногу напряжение спадало. Он был свободен и чист, а остальное не имело значения.

Хельмут взглядом проводил отца и посмотрел на брезент. Лицо его растянулось в улыбке. Он только что обнаружил пьянящую радость власти над людьми, и жизнь сразу стала очень интересной.

Глава 5

Канзас, девять лет спустя

Из белого деревянного здания вырвалась радостно галдящая толпа юношей и девушек. Занятия кончились, летние каникулы! Кир Хакорт медленно шел по пыльной дорожке, размахивая связанными ремнем книгами, и старался припомнить, как проходил экзамен. Сдал он или нет? Он пожал плечами. Или да, или нет. Какой смысл зря волноваться?

— Эй, Хакорт, ты сегодня репетируешь? — Кир поднял глаза и увидел веснушчатую физиономию догнавшего его Билли Джонсона.

— Естественно, — сказал Кир. — И чтобы вы, уроды, мне пьесу не портили. Это должна быть современная трагедия, а вы готовы превратить ее в фарс!

Билли усмехнулся.

— Да будет тебе, Сесил, — Билл поднял руки, сдаваясь.

Это имя прилипло к Киру еще со времен его первой пьесы в школе, когда учительница назвала его Сесилом Б. Де Миллем… Но за прошедшие годы пьесы Кира стали главным мероприятием при сборе средств на церковь, принося денег больше, чем все лотки по продаже испеченных горожанами тортов и печенья и благотворительные распродажи вместе взятые. Однако клуб, созданный Киром, оставлял себе небольшую часть денег, чтобы его члены могли сходить в кино. Клубу ведь тоже надо жить.

Киру исполнилось семнадцать, и он вскружил уже не одну девичью головку. Он был чуть выше среднего роста с копной темных волос, с широко поставленными, обрамленными густыми ресницами глазами того самого цвета, какой бывает у волков. Он и двигался по-волчьи, свободно, слегка разболтанно, без малейших усилий. Одна из девиц назвала его «поэзией в движении», так что теперь девушки звали его просто Поэтом. Кир считал, что этим прозвищем он обязан его писательским и режиссерским попыткам, а не чисто физическим качествам.

Он подобрал прислоненный к дереву старый велосипед и поехал прочь, все время думая об экзаменах. Последние два года он чертовски много занимался, так что если сейчас провалится, это будет конец всем надеждам. Из предложенных мисс Риттер вариантов дальнейшего обучения он выбрал самый престижный, самый недоступный — Оксфордский университет. Там не учился еще ни один человек из Барманвилла.

Велосипед еще не остановился, а он уже, перекинув одну ногу через руль как циркач, спрыгнул у магазина, где работал часть дня.

— Привет, юноша. — Оскар Смит поднял голову от бухгалтерских книг, потом снова опустил, старательно сверяя колонки цифр, так как всегда безумно боялся, что кто-нибудь его надует.

— Мистер Смит, что мне делать?

— Надо принести несколько мешков муки из погреба и уложить на полки в задней части дома.

— Да, сэр. — Кир открыл дверь и спустился по шатким ступенькам.

В погребе было очень душно и влажно, и Кир одним раздраженным движением стянул через голову рубашку. Взвалив на спину тяжеленный мешок, он начал осторожно подниматься по ступенькам. Через полчаса, весь покрытый потом, он уже складывал мешки на полку.

Сидящая у окна и наблюдающая за ним Магда Смит облизала губы. Самое время. Все эти годы она смотрела, как юный помощник мужа превращается из двенадцатилетнего мальчика в мужчину. Подобно осторожному пауку, она ждала, внимательно следя за его развитием, — могла с точностью до миллиметра назвать ширину его груди и выпуклых бицепсов. С жадным торжеством она обнаружила, что на мускулистой груди начали расти волосы. Магда считала праздником тот день, когда пять долгих лет назад Кир Хакорт пришел в магазин в поисках работы. Ждать пришлось долго, но дело того стоило.

Магду начала бить дрожь. Он весь был засыпан мукой. Самое время ей себя побаловать чем-то особенным. Особенный — как раз то слово, которое больше всего подходит Киру. И не только из-за его внешности. Есть в нем что-то такое, аура что ли, сразу и не скажешь, отчего у нее по телу ползли мурашки. Женская интуиция подсказывала ей, что этот парнишка далеко пойдет. В отличие от Кира она не сомневалась, что он отлично сдал все экзамены и теперь отправится в Оксфорд или куда он там собирается.

С бьющимся сердцем она спустилась вниз.

— Оскар, отвлекись на несколько минут, — попросила она.

Дверь открылась, и в магазин вошел Джейк Гордон и принялся рыться в большой коробке, наполненной разномастными болтами и гвоздями.

— Зачем? — Оскар не сводил орлиного взгляда с Джейка.

— Мне нужно передвинуть мебель, милый.

— Чем могу тебе служить, Джейк? — спросил Оскар. Как раз в этот момент на пороге возник Кир. Он был весь мокрый и устало тер ладонью лоб.

— Дорогой, — снова вмешалась Магда, точно рассчитав время, — мне нужен помощник, чтобы передвинуть мебель.

— Ты ведь знаешь, я не могу уйти из магазина, — нетерпеливо прошипел Оскар, оглянулся и заметил Кира. — Уже закончил с мукой, сынок?

— Да, сэр.

— Тогда помоги миссис Смит передвинуть мебель.

Кир кивнул и пошел за торжествующей Магдой как невинный агнец на заклание. Магда зашла на кухню, повернулась и взглянула на парня, который неловко переминался с ноги на ногу.

— Ты, верно, после такой тяжелой работы пить хочешь, Кир? — мягко спросила она, подходя к холодильнику и доставая кувшин с ледяным лимонадом.

Кир с благодарностью взял стакан и сделал несколько хороших глотков, сразу избавившись от привкуса муки во рту. Магда проследила, как движется его кадык, и перевела дыхание. Она ждала слишком долго, так что получит удовольствие по полной программе.

— Значит, ты теперь один дома остался? — спросила она, медленно обмахивая рукой лицо. — Господи, как же жарко! — Она расстегнула две верхние пуговки на платье.

— Да, мэм.

— Я позавчера видела твоего отца. Не больно-то он хорошо выглядит.

Кир покачал головой.

— Эми была его любимицей. Когда она уехала в Висконсин, он почти перестал разговаривать. Без мамы стало совсем плохо. И он все еще тоскует по Пэмми. Она умерла во время Депрессии. Заболела, а денег на больницу у нас не оказалось. — Кир тогда еще и не родился, но он хорошо знал все эти грустные факты.

— Какой ужас, — заметила Магда с искренним сочувствием. — Жизнь — такая мерзость. Хорошо тебе или плохо, все в конечном счете сводится к деньгам. — Она посмотрела на Кира и улыбнулась. — Когда-нибудь у тебя будут деньги, Кир. Я знаю.

— Да? — неожиданно оживился он. — Вы вправду так думаете?

— Конечно, — совершенно серьезно подтвердила она, и Кир даже покраснел от удовольствия. — И что ты будешь делать с деньгами, когда они у тебя появятся?

Глаза юноши загорелись.

— Первым делом выкуплю закладную на ферму и найму работников в помощь отцу.

Магда протянула руку и дотронулась ладонью до щеки Кира.

— Ты милый мальчик, Кир Хакорт.

Кир покраснел, испытывая неловкость от прикосновения ее ладони, и переступил с ноги на ногу. Он затруднился бы сказать, огорчился он или обрадовался, когда Магда отошла и направилась к лестнице. Его глаза задержались на круглой попке, соблазнительно раскачивающейся при ходьбе. Он просто не мог оторвать от нее глаз. Магда кивнула в сторону свободной спальни.

— Мебель там.

Он кивнул.

— Да, мэм.

— Не хочешь сначала немного помыться? — Она вошла в маленькую ванную комнату и налила в раковину воды. — Ты, верно, совсем взмок. — Повернувшись, она направилась к двери, где протиснулась мимо него, коснувшись его при этом всем телом. Кир прошел к раковине, с удивлением обнаружив, что дрожит. Он намочил фланелевую тряпку и протер грудь. Соски показались ему больше и куда тверже, чем обычно.

Магда наблюдала за ним сквозь приоткрытую дверь и тяжело дышала. Она успела отскочить, когда он вышел. Быстренько провела его в крошечную, заставленную сломанной мебелью свободную спальню.

— Я здесь быстро все уберу, мэм, — пообещал Кир.

Он направился к ящику у окна и вытащил его на середину комнаты.

— Поставь его во дворе, где мусор, — приказала Магда, решив дать ему возможность сначала поработать: вдруг Оскар станет проверять, чем они все это время занимались. Когда Кир вернулся, Магда уже сняла платье. Он сразу же залился краской смущения. — Не обращай на меня внимания, — сказала она. — Так жарко, а я не хочу, чтобы платье все пропотело. — Она улыбнулась. — Да и эта старая комбинация закрывает не меньше платья, так ведь?

— Да, мэм, — сказал Кир с сомнением. Тонкая белая комбинация была столь прозрачной, что позволяла разглядеть контуры ее грудей, не стесненных лифчиком. У него зачесались ладони.

— И если ты никому не расскажешь, никто не узнает.

— Да, мэм.

— В этом городе сплетничают, потому что нечем заняться.

— Да, мэм, — послушно согласился Кир.

Магда быстро провела тряпкой по пыльному окну. Огляделась в поисках вдохновения, заметила кое-что и улыбнулась про себя. Встав на цыпочки, она постаралась дотянуться до кожаных уздечек, висящих на стене на гвоздях под самым потолком.

— Давайте я, — предложил Кир, подходя к ней. Он поднял руки, схватил уздечки и, прижавшись грудью к прохладной штукатурке, замер. Пальцы Магды коснулись его спины, одним пальцем она провела по углублению вдоль позвоночника.

— Знаешь, Кир, — тихо заметила она, — а ты здорово вырос, с тех пор как впервые пришел сюда.

— Да, мэм, — выдохнул он, уставившись в стену.

Она решительно повернула его лицом к себе.

— Дай мне хорошенько взглянуть на тебя. Гм…

С отсутствующим видом, будто не сознавая, что делает, она пробежала ладонями по его груди, медленно и лениво обвела пальцем один сосок. Глаза Кира расширились, когда он поймал взгляд зеленых кошачьих глаз. Возбуждение гнало в кровь адреналин.

— Ты станешь настоящим покорителем сердец, верно, Кир Хакорт? — приговаривала Магда, поднимая руки к кожаным ремням, за которые Кир все еще держался. Медные кольца были прочно закреплены на гвоздях.

— Никаких сердец я покорять не хочу, — пробормотал он. Причем его собственное сердце стучало так громко, что ему казалось, она услышит. Он немного испугался, но горел нетерпением. Это случится. Он не слишком хорошо знал, что значит это, но слышал, как мужчины в кабаке, смеясь и хлопая друг друга по спинам, делились впечатлениями от посещения борделя Мейзи, находившегося в Буффало. Теперь это произойдет с ним.

— И все равно будешь покорять, — сказала Магда, подходя к нему вплотную. Она прижалась к его груди, и соски ее показались ему сквозь тонкую ткань твердыми камушками. Кир с трудом проглотил слюну.

— Миссис Смит, — прохрипел он, словно прося о пощаде, но в то же время умоляя о продолжении.

— Гм? — проворковала Магда, наклоняясь и целуя его в губы.

Кир почувствовал, как ее язык пробежал по его зубам и как тесно ему стало в джинсах. Он застонал, глаза сначала расширились, потом закрылись, а поцелуй становился все более страстным. Магда медленно отстранилась, взглянула на его джинсы, и глаза ее радостно заблестели.

— Кир Хакорт! — сказала она с наигранным возмущением. Кир стал пунцовым и попробовал сбежать, но она опередила его. — Нет уж, этот номер не пройдет. — Она положила ладонь на его грудь. — Если бы мой муж узнал, что ты здесь делаешь, он бы тебя выпорол.

— Да, мэм, — смиренно согласился Кир. Она встала на цыпочки и начала привязывать его запястья к уздечкам с помощью сложных узлов. Это его так ошарашило, что он молча подчинился.

— Значит, не надо ему говорить. Правильно? — прошептала она, глядя в испуганные карие глаза и улыбаясь.

Окончательно запутавшись, он покачал головой.

— Да, мэм.

Привязав его руки над головой, Магда внезапно наклонила голову и поцеловала его под мышкой. От неожиданности Кир дернулся.

— Нравится, маленький поэт? — прошептала Магда, удивив его знанием прозвища.

Он молча кивнул.

— Следует говорить «да, мэм», Кир.

— Да, мэм.

Магда поцеловала его шею, потом двинулась по ключице, дальше вниз к соску прямо над бешено колотящимся сердцем. Кир вскинулся, попытался опустить руки, но они были крепко привязаны. Он вцепился пальцами в уздечки, ладони вспотели, пальцы скользили по влажной коже.

— Нравится, Кир?

— Да, мэм, — хрипло ответил он, облизывая пересохшие губы. Она снова встала на цыпочки, и их глаза оказались на одном уровне. Она медленно скользнула рукой вниз, к твердой выпуклости в его джинсах, и принялась растирать ее, причем с большой силой.

Кир закрыл глаза и застонал, ноги готовы были вот-вот подкоситься. Магда уже тяжело дышала. Она обожала девственников. Их реакция была всегда такой сильной и чистой. И Кир будет лучшим из всех, это она нутром чувствовала. Глядя, как искажается его красивое лицо, она радовалась его стонам, ликовала, когда его юное тело начало раскачиваться у стены в такт ее движениям.

— Тебе и это нравится, да, Кир?

— Да, мэм, — простонал он.

Быстро, не отводя взгляда от его лица, она стянула с него джинсы. Он замер. Магда улыбнулась.

— Не бойся, я не сделаю тебе больно, мой маленький поэт, — пообещала она. — Я научу тебя всему, что тебе понадобится в Оксфорде, где ты встретишься с этими английскими воображалами.

Она медленно поцеловала его грудь и опустилась на колени, чтобы поцеловать живот.

— Нравится, Кир? — спросила она, спускаясь ниже.

— О да, мэм, — простонал Кир. Его юное потное тело беспомощно дергалось, пока она со знанием дела ласкала его член, превратив свой рот в жаркое и влажное орудие пытки. Что-то ярко вспыхнуло у него перед глазами, и он задергался, пытаясь освободиться. Застонав, он выгнул спину и прислонился головой к стене.

Хоть рот ее был полон, Магда все же умудрилась улыбнуться. Она знала, что до конца еще далеко. Она его развяжет и начнет все сначала. Только на этот раз его эрекция не пропадет даром. Если он полагает, что она ему уже кое-что показала, а, судя по его стонам, он именно так и думает, то он жестоко ошибается.

Интересно, что с ним будет, когда она познакомит его со своим влагалищем. Ее внутренние мускулы сожмут его, доводя до полного безумия. Она будет держать его в себе своими длинными, сильными ногами и заставит поработать так, как он никогда не работал. Она уже сейчас слышит его стоны и видит, как искажается юное лицо в муках сильнейшего оргазма, после которого он будет рыдать как ребенок.

Кир, не ведающий, что его ждет, начал резко дергаться.

В сарай он пришел поздно, совершенно вымотанный, когда репетиция уже почти кончилась.

— Ага, вот и Сесил, — радостно приветствовал его Джонни Картер. — Решил все же появиться?

— Угу. Валяйте, бандиты, показывайте, как вы тут без меня время тратили. — Он слушал, как Джонни читает сценарий, и постепенно профессионализм брал верх над усталостью. Под его руководством пьеса начала принимать какие-то формы. Он импровизировал, давал указания, иногда даже переписывал текст.

Лето проходило, и пьеса с каждым днем становилась все лучше. Они дали три спектакля, которые прошли без сучка без задоринки и собрали рекордную сумму. В июне ему сообщили, что он сдал все экзамены и получил стипендию Родса для обучения в Уэйнфлит-колледже в Оксфорде. Начинать он должен был через три года. Мисс Риттер пообещала завалить его работой, не оставив ему ни минуты свободного времени.

Он работал на ферме, в магазине, занимался, а также трудился над, под и рядом с миссис Смит.

Через три года Кир был прекрасно подготовлен к Оксфорду и встрече с английскими воображалами.

Глава 6

Швейцария, два года спустя

Когда приблизился поезд, Ориел Сомервилл вышла из-под навеса вокзала на яркое солнце. Одинокий канюк парил в лазурном небе. Станция сияла безукоризненной чистотой, с корзин свешивались цветы — алая герань, барвинок и белые колокольчики. Деревянное строение отлично смотрелось на фоне покрытых густой зеленью гор, увенчанных снежными шапками.

— Мы жутко опаздываем, — проговорил мрачный голос ей прямо в ухо. Ориел улыбнулась и повернулась к своей лучшей подруге Бетти Вустер, девушке из семьи английских аристократов.

— Подумаешь событие! Старая Ворона подаст тебя за это на обед? С подходящим соусом, разумеется.

Бетти усмехнулась.

— И со всеми положенными пр-р-риборами и… — начали девушки хором, подражая высокому голосу немки, — пр-р-равильно сложенными салфетками.

Обе расхохотались, закончив подражать учительнице по этикету, чем заставили начальника станции снисходительно улыбнуться. Каждый год молодые девушки приезжали в школу св. Иоанна для молодых леди, и ему казалось, что все они одинаковые. Попадались англичанки, гнусавыми голосами сокрушавшиеся по поводу отсутствия в Швейцарии лошадей, француженки с короткой стрижкой, идеальным макияжем, безукоризненным французским и высокомерием, обижавшим жителей городка, американки, всегда дружелюбные, откровенные и наивно хвастливые.

Хорошенькая американка, попросившая билет до Интерлейкена, была лучшей в помете этого года. При виде этой миниатюрной красотки с роскошными длинными пепельными волосами, широко расставленными голубыми глазами, подбородком эльфа и личиком в форме сердечка его внук впадал в прострацию и переставал работать.

Девушки сели в поезд и разместились на удобных деревянных сиденьях.

— Черт возьми, — проворчала Бетти, — почему мы все время опаздываем?

— Понятия не имею, — сказала Ориел, покачав головой. Ее протяжный южный выговор напомнил Бетти Скарлетт О'Хару.

Бетти вздохнула. Сама Бетти, мягко говоря, была полной. Ее короткие неуправляемые волосы торчали вокруг головы на манер колючей проволоки. Отличаясь прекрасными математическими способностями, она плохо воспринимала языки и была школьной жертвой. Все удивлялись, почему общая любимица Ориел Сомервилл выбрала Бетти себе в подруги. Бетти сначала решила, что Ориел просто издевается. Но через месяц их уже было не разлить водой, и смелые выходки Ориел принесли осчастливленной Бетти в течение года больше неприятностей, чем она имела за всю жизнь.

— Слушай, — сказала Бетти. — Ты поедешь со мной к нам на летние каникулы, ладно? Папа будет в Лондоне, он практически живет в Палате лордов, а мамочка наверняка опять подастся на Багамы. Так что хибара в нашем полном распоряжении. — Под хибарой подразумевался старинный особняк в семьдесят три комнаты в самом центре Бедфордшира.

— Хорошо, — согласилась Ориел. — Но сначала мне нужно съездить на пару недель домой. — Поезд тронулся, и Ориел весело помахала рукой сутулому начальнику станции.

Они проезжали мимо водопадов самой разной величины — от шириной в фут до тоненьких струек кристально чистой воды. Вдоль железной дороги стояли виллы с темными крышами и яркими стенами. Когда они поднялись еще выше, в горы, за окнами до самого горизонта потянулись луга. Повсюду росли пурпурные дикие орхидеи, незабудки, лютики и голубая горечавка.

— Нравится мне здесь, — сказала Ориел, разглядывая маленькое стадо коров с огромными колокольчиками на шеях.

— Который час, Ор? — нервно спросила Бетти. Ориел, не взглянув на часы, безразлично пожала плечами.

— Слишком поздно.

— Замечательно, — пробормотала Бетти. — Жаль, что у меня не такие стальные нервы, как у тебя.

— Секрет в том, что я кладу на это с прибором, — сообщила Ориел своей подруге, причем грубое выражение так изящно соскользнуло с ее прелестных розовых губ, что Бетти расхохоталась. Когда она смеялась, то напоминала икающую лошадь, но Ориел это не смущало. Бетти была такой простодушной. Мысли Ориел перекинулись на мать, ждущую ее дома, в Атланте, и она нахмурилась. Домой ей возвращаться не хотелось.

После крутого подъема поезд остановился у станции.

— Сейчас нам всыплют, — мрачно предсказала Бетти.

— Наверняка, — беспечно подтвердила Ориел и взяла Бетти за руку. — Ужасная парочка снова отличилась.

— Яволь, — заключила Бетти. — Это нам обойдется в пятьсот строчек. Нельзя исчезать во время прогулок.

— Причем по-французски.

— Нет, только не по-французски! — заныла Бетти.

Подходя к белому трехэтажному зданию, служащему им домом, школой и местом развлечений, девушки едва волочили ноги. Но директриса заметила их сразу же и величественно поманила пальцем. Девушки переглянулись, дружно вздохнули и неохотно приблизились. Фрау Рейнхарт наблюдала за их приближением с куда большей теплотой, чем они догадывались.

— Мисс Сомервилл. Мисс Вустер. Мы вас ждали.

— Мы изо всех сил старались, — храбро заявила Ориел. И Бетти с трудом удержалась от своего лошадиного ржания.

— Полагаю, мисс Сомервилл, в данных обстоятельствах вам стоит покинуть школу на несколько недель раньше.

Ориел слегка побледнела, но ничем иным не проявила своего удивления.

— Не думаю, мисс Рейнхарт, что здесь могут возникнуть трудности, — очень похоже передразнила она сухую манеру директрисы говорить.

— Макс отвезет вас и ваши вещи на станцию. Я говорила с вашей матерью, она вас ждет. — Мисс Рейнхарт отпустила их и долго глядела вслед. Потребуется сильный мужчина, чтобы покорить эту красотку. Мисс Рейнхарт даже ей немного завидовала.

— Ну и зануда, — заметила Бетти, подхватившая это американское словечко у подруги и несколько им злоупотребляющая.

— Да ладно. Девушку должны ведь хоть разок исключить из школы, как ты думаешь? — весело спросила Ориел, когда они вошли в свою комнату, и начала собирать вещи.

— Боюсь, мне такое не удастся. Разве что дадут пинка в Святой Катьке, — с несчастным видом призналась Бетти.

— Где?

— В колледже Святой Екатерины, в Оксфорде. Я собираюсь заняться там математикой. Я ведь тебе говорила, забыла?

— Мне бы тоже хотелось поехать в Оксфорд, — задумчиво проговорила Ориел. — Папа вполне может меня туда послать в качестве иностранной студентки. Господи, до чего же домой не хочется, — жалобно призналась она, прижимая к груди шерстяной свитер пастельного розового цвета.

Бетти взглянула на нее с любопытством.

— Что плохого дома?

Ориел передернула плечами.

— Да вообще-то ничего. Просто… душно как-то. Если не был в Джорджии, понять трудно. А хуже всего то, что отца все лето не будет.

— Каким бизнесом он занимается? — спросила Бетти, и Ориел хмыкнула.

— Сомервиллы из Атланты до бизнеса не опускаются. — Потом вздохнула. — Да нет, я не права. Во время войны папа работал здесь в качестве дипломата. Теперь создана международная комиссия по розыску бывших нацистов, так отец в ней работает. Он не может оставаться в стороне, предоставляя другим возможность бороться со злом. Считает своим долгом преследовать военных преступников. Денег и времени у него навалом, а больше делать нечего. Вот и…

Бетти вздохнула. Ее собственный отец проводит время, похрапывая в Палате лордов.

— Значит, мы будем вдвоем с мамочкой, мрачно подвела итог Ориел. — И каждый раз, когда я приезжаю домой, мне кажется, что там нечем дышать. Утренние сборища за кофе, коктейли вечером, вечеринки и обеды в ресторанах. Все те же люди, те же разговоры. Фу, — она театрально вздохнула, — при одной мысли дурно становится.

Бетти поежилась. Уж эти семьи!

— Дело в том, что я совсем не похожа на свою мать, — продолжила Ориел. — Она ведет двойную жизнь, вроде как мы с тобой надеваем разные блузки. Ей это почему-то идет. Могу поспорить, она ждет не дождется, когда папа опять уедет в Европу и тем самым даст ей возможность без помех встречаться со своим любовником.

Она закончила укладывать вещи, даже не заметив изумления Бетти.

— Любовником? — с трудом выговорила Бетти. — Ты хочешь сказать… настоящим… любовником? У нее есть мужчина на стороне? Не могу себе представить, чтобы моя мать вообще могла этим заниматься… с мужчиной. С любым мужчиной!

— Ну, я хорошо представляю, как моя мамочка занимается этим с Кайлом О'Салливаном, или О'Коннором, или как там его.

— Ты знаешь, с кем именно? — удивилась Бетти.

— Ага, — спокойно подтвердила Ориел. — У него гараж в Берфорде.

— И какой он? — с любопытством спросила Бетти. — Низенький и весь маслом перемазанный?

Ориел закрыла замки чемоданов и задумалась.

— Мне, конечно, неприятно это признавать, — вздохнув, сказала она, — но он просто потрясающий. — Лицо на мгновение исказилось. Бедный папа. — Ну, тут уж ничего не поделаешь, к сожалению. По крайней мере, она не пыталась соблазнить нашего дворецкого, — грубо прибавила она.

Глаза Бетти стали похожи на круглые блюдца, и Ориел не выдержала, закатилась хохотом, ловко уклонившись от брошенной в нее подушки. Битва на подушках закончилась при стуке в дверь. Макс пришел сказать, что пора ехать на станцию. Девушки печально переглянулись и пообещали друг другу встретиться сразу же, как Бетти сможет организовать поездку Ориел в Англию.

Ориел начала скучать по Швейцарии сразу же, стоило ей подъехать к дому. Юг напоминал ей перезрелый персик, слишком мягкий, слишком горячий, слишком… здесь все было слишком. Джорджия совсем не изменилась, мрачно решила она. Мать стояла в дверях — стройная, спокойная. Ориел глубоко вздохнула и расплатилась с таксистом.

Мгновение Ориел и Кларисса молча изучали друг друга. Потом Кларисса с радостной улыбкой протянула руки, и Ориел обняла ее. Она сразу ощутила знакомый запах духов, которые так любила мать, и привычное ощущение гладкого прохладного шелка под щекой. Она отстранилась, и их взгляды встретились.

— Ты на меня злишься? — спросила Ориел, но Кларисса лишь печально улыбнулась.

— Нет, если только ты сумела научиться быть настоящей леди.

Ориел застонала, отодвинулась и вошла в холл.

— Не волнуйся, мама, я никогда больше не смогу прилюдно ни рыгнуть, ни пернуть.

— Ориел! — возмутилась Кларисса.

Дочь остановилась и несколько смущенно повернулась к матери.

— Извини. Обещаю, буду вести себя хорошо. Я могу составлять букеты, обсуждать меню не хуже ресторанного повара и знаю достаточно о косметике и тряпках, чтобы открыть собственный бутик. Годится?

Кларисса расслабилась, заметив спокойную элегантность, с какой двигалась Ориел, и классическое скромное платье. В конечном счете она не зря потратила деньги.

— Ты, верно, совсем вымоталась. Почему бы тебе не принять душ и поспать до ужина? А?

— Звучит соблазнительно, — согласилась Ориел и быстро начала подниматься по лестнице.

Кларисса следила за ней с гордостью и любовью. Молодая, красивая, она напоминала породистую норовистую кобылку.

Голос, раздавшийся за спиной, заставил ее обернуться.

— Это Ориел или я ослышался?

— Да, она только что приехала, — сообщила Кларисса мужу. — Спустится к ужину. Бедная девочка жутко расстроена. У меня не хватило решимости пожурить ее за скверное поведение.

Дункан взглянул на пустую лестницу и улыбнулся.

— Хорошо, что она вернулась, — просто сказал он, повернулся и скрылся в своем кабинете.

Кларисса вздохнула и пошла следом.

— Нам надо начинать готовиться к ее выходу в свет, — заявила она. — Понимаю, ты большую часть времени будешь в Люксембурге, но это не значит, что она не должна этим летом дебютировать.

— Как скажешь, дорогая, — ответил Дункан, усаживаясь в огромное черное кожаное кресло, которое, казалось, поглотило его.

— Что ты думаешь о Билли Бобе Уокере? Он скоро унаследует отцовские алмазные шахты в Латинской Америке. Считаешь, он годится в мужья Ориел?

Дункан открыл было рот, но тут же снова закрыл его. Бесполезно напоминать ей, что Ориел всего семнадцать лет.

— Делай, как считаешь нужным, — мягко сказал он, но на лбу появилась небольшая морщинка. Кларисса кивнула и вышла из кабинета.

Поужинали удивительно спокойно. Ориел развлекала отца рассказами о Швейцарии. Немного погодя Кларисса перевела разговор на более существенные темы.

— В «Рэндолфе» завтра прием, — сообщила она, называя самый роскошный отель в Атланте. — Пойдешь? — Она взглянула через стол на дочь, которая коротко кивнула и сказала:

— Наверное.

— Что-то не слышу энтузиазма, котенок, — заметил Дункан.

Ориел улыбнулась, потом пожала плечами.

— Ну, приятно будет встретиться со всей старой бандой. Да, пока не забыла, достопочтенная Элизабет Эндора Вустер пригласила меня погостить этим летом в фамильной груде кирпичей. Можно?

— Разумеется, — ответил Дункан.

— Не думаю, — одновременно с ним заявила Кларисса.

Ориел взглянула на мать и потянулась за бокалом с вином.

— Почему, мама? — спросила она с обманчивым спокойствием.

— Ну, этим летом надо столько успеть, — сказала Кларисса, которую насторожил внезапный металл в голосе дочери. — Я думала, мы пробудем какое-то время в Чарлстоне и подберем тебе новый летний гардероб. Потом в июле бал у Грегсонов и встреча в яхт-клубе в августе. Надо еще съездить в Саванну на охоту, а затем…

Ориел закрыла глаза и тяжело вздохнула.

— Черт бы все побрал, — сказала она так тихо, что расслышал лишь сидящий рядом отец. Под столом он нашел ее руку и легонько сжал.

Следующим вечером, вернее уже ночью, Ориел в великолепном вечернем платье бледно-зеленого цвета ворвалась в кабинет отца. Лицо ее раскраснелось, и она тяжело дышала. Дункан отложил бумаги, с которыми работал.

— Что случилось? — спросил он с тревогой в голосе.

— Этот… этот… подонок Билли Боб Уокер, — прошипела она и резким движением руки вытерла губы.

Ярость охватила Дункана. Пальцы сжались в кулаки.

— Что он сделал?

— Распустил лапы, вот что, — огрызнулась Ориел, потом прищурившись взглянула на отца. — Когда я велела ему убираться, он очень удивился. Оказывается, он считает, что мы с ним практически помолвлены. — Ориел помолчала, маленькая грудь вздымалась от сдерживаемой ярости. — Помолвлены! — повторила она с таким выражением, будто это было какое-то грязное слово. — Откуда у него такая идейка? Ты в курсе? — Она возмущенно взглянула на отца.

Дункан глубоко вздохнул, поднялся и обошел огромный письменный стол.

— Твоя мать подсказала, так я думаю, — угрюмо проговорил он. — Как обычно, она слишком торопится.

— Мама? Что она задумала? — спросила Ориел. Плечи опустились, праведный гнев начал проходить. — А я-то никак не могла понять, почему этот урод Билли так самоуверенно себя ведет.

— Твоя мать, похоже, считает его прекрасной партией для тебя, — признался Дункан, наливая в большие пузатые рюмки коньяк и подвигая одну дочери.

— Не может быть! — простонала Ориел. — Поверить не могу. Папа, ты должен помочь. Мне нужно исчезнуть! — Она уже почти смеялась, но отец все-таки разглядел в ее глазах панический страх.

Он коротко кивнул.

— Договорились. Куда желаешь исчезнуть?

— Я хочу, — твердо заявила она, — поехать в Оксфорд.

— Оксфорд? — поразился Дункан. Он ни разу не слышал, чтобы она упоминала об университете вообще.

— Оксфорд, — решительно повторила Ориел.

Дункан медленно расплылся в улыбке и поднял свою рюмку. Они торжественно чокнулись.

— За Оксфорд, — сказал он. — А мать твоя пусть рвет и мечет, сколько ей заблагорассудится.

Глава 7

Монте-Карло

В Монако на легких волнах Средиземного моря покачивалась флотилия белоснежных яхт, над которыми летали чайки. Мачты с аккуратно свернутыми парусами вздымались в небо, на бортах золотом сверкали медные украшения. Высоко на холме стоял княжеский дворец. Ходили слухи о возможной женитьбе князя Ренье на американской кинозвезде Грейс Келли. Женщины уже осаждали бутики и парикмахерские в поисках краски для волос того же оттенка, что и у знаменитой актрисы. Входили в моду элегантные, холодные блондинки.

Уэйн Д'Арвилль медленно шел по набережной с брезгливым выражением на лице. Он ненавидел Монте-Карло летом. На дорогах сплошные пробки, на улицах толпы. Мостовые замусорены обертками от мороженого, в кафе под открытым небом столики постоянно заняты. Но, с другой стороны, это означало, что казино работают на полную мощность. Он хорошо себе представлял, сколько миллионов оседает сейчас в карманах его отца, владельца казино «Друа де Сеньор».

Вольфганг безмерно гордился своим казино. Там подавали прекрасные вина и самые изысканные блюда французской и итальянской кухни. Это было лучшее казино в городе, не считая, разумеется, знаменитого «Монте-Карло».

Уэйн легко пробирался сквозь толпу. Ему недавно исполнилось двадцать. Красивый, высокий, около двух метров, с волосами цвета осенних листьев, большими голубыми глазами и твердым подбородком, характерным для его расы, он имел вид человека, который знает, чего хочет, и непременно добьется своего. И он действительно это знал. Он хотел унаследовать все, что было у отца. Учился с таким остервенением, что получил место в Сорбонне. Ему было мало лишь интеллектуального превосходства, он работал над своим телом, пока не превратил его с помощью упражнений в отлаженную, мускулистую машину. Тем не менее, приближаясь сейчас к казино, чей готический фасад нисколько ему не нравился, он почувствовал знакомую внутреннюю слабость. Его это раздражало, ибо он знал ее причину, — ему все еще хотелось угодить отцу.

Он до сих пор помнил удовлетворение и гордость на лице отца, когда он получил степень бакалавра. Даже его мать, постаревшая, но все еще элегантная, ущипнула его за щеку рукой в белой перчатке и с гордостью улыбнулась ему. Ему тогда казалось, что он может летать. До следующего дня, когда Ганс победил в любительском соревновании водных лыжников. Гансу устроили по этому поводу вечеринку в лучшем зале гостиницы «Эрмитаж» и пригласили репортера из местной газеты, который взял у Ганса интервью и потом опубликовал его портрет на развороте. Мальчишке покупалось шампанское, хотя в его возрасте Уэйну пить не разрешалось. Гансу, думал Уэйн, толкая вертящуюся дверь, ведущую в роскошные помещения казино, нет ни в чем отказа.

Уэйн помедлил и огляделся, давая возможность раздражению улечься, спрятаться в привычное потайное место и сидеть там, подобно крысе в темном уголке.

В интерьере казино преобладал красный цвет. Люстры освещали зеленые площадки игорных столов, мебель красного дерева тускло поблескивала в искусственном освещении. В залах не было ни окон, ни часов. На большинстве игр, разумеется, казино шельмовало. Но время от времени Вольфганг позволял кому-нибудь очень крупно выиграть. Это было великолепной рекламой, после которой толпы идиотов ломились в казино. С легкостью, дающейся долгой практикой, Уэйн начал оглядывать лица. Он замечал домашних хозяек, проматывающих деньги, припасенные на мясо к воскресенью, в надежде выиграть и купить себе наряд от Шанель. Были там и профессиональные игроки, мужчины в помятых костюмах, чьи лица ничего не выражали. И, разумеется, туристы.

Уэйн медленно прошелся по залу, избегая официантов во фраках. Постоянный гул автоматов, изгнанных к дальней стене, звук крутящейся рулетки, клацанье костей, постукивание фишек — все сливалось в постоянный знакомый шум.

На него умышленно наткнулась официантка.

— Ох, простите, месье, — извинилась девушка, и ее загорелые щеки зарделись, когда она торчащими грудями коснулась его руки. Ей нравилось все в сыне владельца казино, начиная с его манеры носить костюм от Кардена до волос цвета осенней листвы. Она игриво надула губки. Уэйн улыбнулся, почувствовал реакцию в паху, но тут же велел себе выбросить похоть из головы. В данный момент у него имелись более важные дела. Он снова улыбнулся ей и вышел из зала.

Пройдя по узкому коридору, он вошел в офис менеджера. Эдуар де Лепи настороженно поднял голову. Завидев сына хозяина, он заметно расслабился, и Уэйн ощутил знакомую беспомощную ярость. Эдуар де Лепи, правая рука отца, быстро разобрался в расстановке сил в семье. Не Уэйн, а Ганс будет наследником Вольфганга, хотя вслух об этом никто не говорил. Перед Вольфгангом Эдуар пресмыкался, с Гансом вел себя осторожно и подобострастно. Старшего же сына хозяина он практически не замечал. Уэйн почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки от гнева, не имеющего выхода, а Эдуар тем временем просматривал какие-то бумаги.

— Уэйн, — сказал он вежливо, — чем могу быть полезен?

— Я ищу брата, — пояснил Уэйн. Его лицо оставалось бесстрастным, хотя он был готов убить подонка. Когда-нибудь, подумал он, я с превеликим наслаждением уволю это жалкое ничтожество и…

— Ганс на пляже. Тренируется. Готовится к школьным состязаниям по прыжкам с высоты.

Уэйн коротко кивнул и вышел. В один прекрасный день он станет тут хозяином. Ганс и все остальные будут делать то, что он скажет. Выйдя на улицу, Уэйн несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Он ненавидел шумных туристов. Ненавидел палящее солнце. Ненавидел брата, отца и эту собаку Лепи. Он ненавидел весь мир.

Уэйн подошел к двухместному «мазерати» бутылочного цвета, открыл дверцу и опустил верх. Когда он выехал на улицу Терразани, ведущую за город, дышать стало легче. Он знал, что найдет Ганса на берегу, — тот прыгает с утеса Святого Михаила. Прыжки в воду с высоты относились к последним достижениям его младшего брата. Уэйн ехал быстро, умело ведя машину по серпантину, шедшему вдоль берега. Отношение Уэйна к Гансу нельзя было назвать однозначным. Мальчишка его боготворил, что сильно огорчало Вольфганга, и Уэйн отдавал себе отчет, что в отношении брата, его соперника и врага, в нем борются самые противоречивые чувства. Как ни странно, он почти полюбил маленького Ганса, и это его порой беспокоило. Он не должен позволять себе такую слабость.

Завидев утес, Уэйн изо всех сил надавил на педаль газа. Скала была добрых сорок футов высотой, и, когда он остановил машину у поросших травой серебристых дюн, он заметил красное пятно на середине утеса, в котором узнал плавки брата. Не успев подумать, Уэйн нажал на клаксон, салютуя мальчику. Он разглядел, как поднялась в приветствии бледная рука. Он не стал махать в ответ. Но Ганс продолжал размахивать рукой со щенячьим упрямством, и Уэйн медленно, неохотно поднял руку и тоже помахал. Разозлившись на себя, он снял рубашку и туфли и пошел по пляжу в тень под скалой, на которую продолжал взбираться Ганс. Сюда доносились возбужденные голоса приятелей Ганса, стоящих на вершине утеса и готовых аплодировать новой попытке своего героя.

Уэйн никогда не пользовался популярностью в школе. Он лишь хотел быть первым и добивался этого, за что его обожали учителя и презирали сверстники. Парни, которых по глупости угораздило ввязаться с ним в драку, ходили потом с переломанными носами, а одному он даже сломал ребра. Он заработал себе репутацию громилы, хотя это было и не совсем справедливо. Если его никто не трогал, он ни с кем не связывался.

Уэйн отбросил неприятные воспоминания, заслышав высоко над собой голос брата. В сотне метров от берега покачивалась на волнах единственная рыбацкая лодка, и Уэйн, занятый своими мыслями, без особого интереса следил за одиноким рыбаком.

Ганс всегда хочет нравиться всем. Он любит бегать с приятелями по улицам, целовать девчонок и играть в шахматы с отцом. Короче, Ганс просто любит жизнь. Ганс стоял на краю утеса, смотрел вниз на спокойное море и не испытывал страха. Он думал об Уэйне, высоком, красивом, замечательном Уэйне, ждущем на берегу его прыжка, и улыбнулся, обнаружив отсутствие одного зуба. Помедлив, он вытянул руки и решил сделать сальто назад. Уэйн наверняка будет им гордиться. Если в субботу все пройдет хорошо, он завоюет еще один кубок, который подарит отцу, а тот поставит его в шкафчик со стеклянной дверцей, заказанный специально для этой цели.

Ганс прыгнул, уверенный в себе и своем месте в мире. Внизу Уэйн краем глаза заметил падающее тело и отвлекся от созерцания рыбачьей лодки. Через долю секунды он сообразил, что случилось что-то ужасное: тело падало под странным углом и вошло в воду не легко и беззвучно, а с громким всплеском. Через несколько томительных секунд стало очевидно, что Ганс не всплывет как обычно со смехом и радостными восклицаниями. Сердце Уэйна дернулось, во рту пересохло. Он сделал два шага вперед, готовясь броситься в море… и остановился. Он стоял так некоторое время, наблюдая за поверхностью, потом увидел бледные руки брата в волнах. Уэйн почувствовал, как сжалось все внутри, но остался стоять, не сводя глаз с колыхающихся на волнах бледных рук. Они напоминали белые крылья бабочки, такие беспомощные на лазурной поверхности моря. Уэйну казалось, что его ноги ушли в песок и он не может сделать ни шага.

Клод Риссо встал во весь рост в своей лодке и нахмурился.

— Черт, — пробормотал он, стаскивая через голову выцветшую голубую футболку и скидывая сандалии.

Клоду было всего семнадцать, но плавать он научился раньше, чем говорить. Через несколько секунд его стройное тело уже стрелой разрезало волны. Уэйн услышал далекий всплеск и с трудом отвел взгляд от рук брата. Теперь он видел в воде пловца, быстро удаляющегося от рыбачьей лодки в направлении берега.

За несколько минут Клод доплыл до безжизненного тела Ганса Мюллера, которого также звали Генри Д'Арвилль. По лицу Ганса стекала вода, и, когда Клод взял мальчика за подбородок, он показался ему холодным и липким. Клод потащил Ганса к берегу, где заметил мужчину с волосами медного цвета, который спокойно наблюдал, как тонет мальчик. В груди Клода клокотала ярость, когда он достиг берега и вытащил тело на песок. Упав на колени, он всмотрелся в лицо мальчика. Его глаза были открыты, но он не дышал. Клод стал делать ему искусственное дыхание, вспомнив прочитанную в приемной у дантиста брошюру.

Никакого результата. Он отчаянно давил на грудь мальчика, но не добился никакой реакции. Клода начало трясти. Он никогда еще так близко не сталкивался со смертью. Эти открытые голубые глаза, маленькое безжизненное тело… Слезы заливали ему глаза, он тяжело вздохнул и утер тыльной стороной ладони нос.

На него упала тень. Клод поднял голову и увидел над собой лицо мужчины. Разумеется, он сразу его узнал, как и утонувшего мальчика, младшего сына Маркуса Д'Арвилля. Человек спокойно смотрел, как тонет его родной брат! Ему в голову закралось сомнение. Может быть, шок помешал Уэйну Д'Арвиллю прийти на помощь брату?

— Месье Д'Арвилль… Мне так жаль, — заикаясь, выговорил Клод, с трудом поднимаясь на ноги. Он хорошо понимал, какой властью обладает стоящий над ним высоченный человек. Рядом с ним он чувствовал себя карликом. Не обвинит ли он его в том, что недостаточно быстро доплыл до Генри? — Я… я не поспел вовремя! — воскликнул Клод с отчаянием. Под пристальным взглядом стальных голубых глаз он начал ежиться и смущенно отвел со лба мокрые волосы. — Понимаете, он неудачно прыгнул… я видел. Не успел выпрямиться и ударился о воду спиной. — Клод беспомощно махнул рукой в сторону утеса и замолчал.

Уэйн кивнул.

— Я отсюда его прыжка не видел.

— Да, конечно, — пробормотал Клод, чувствуя, как все внутри холодеет. — Вы, возможно, не заметили, что он неудачно прыгнул.

— Да, — мягко подтвердил Уэйн с холодной настойчивостью. — Не заметил.

Клод судорожно кивнул. Он внезапно сильно испугался, хотя и не мог понять почему. Было что-то страшное в неподвижно стоящем над ним гиганте, что-то угрожающее.

— Такая трагедия, месье, — наконец пробормотал он, не в состоянии больше переносить молчание.

Уэйн взглянул вниз на лицо Ганса, и маленький мускул на его челюсти начал подергиваться.

— Да, — сказал он мертвым голосом, — трагедия. Мне жаль… мне жаль, что я здесь оказался. — Голос его прервался.

Клод с облегчением вздохнул. Конечно же он ошибся. На одну ужасную минуту он было подумал…

— По сути, — продолжил Уэйн окрепшим и холодным голосом, — незачем кому-либо знать, что я тут был. Какой смысл еще больше расстраивать семью?

— Месье? — удивился Клод.

— Мальчишки на утесе не видели, как я приехал. И ты тоже меня не видел. Верно ведь, Риссо?

Клод побелел. Он теперь все знал и поэтому отступил на несколько шагов, будто Уэйн ядовитая кобра, готовая на него напасть.

— Вы нарочно не попытались его спасти, — произнес он возмущенным шепотом.

На юном лице появилось выражение такого отвращения и ужаса, что Уэйн побелел от ярости. Он стремительно выбросил вперед руку и ударил Клода кулаком в челюсть. Клод отлетел на несколько метров и упал в воду в полосе прибоя. Уэйн подошел и навис над ним.

— У твоей семьи рыбацкая лодка, так? — Клод ничего не ответил. — Кажется, в последнее время дела идут не слишком хорошо, — мрачно продолжил Уэйн. — Туристы загадили все места, где водились омары, так что ловите вы все меньше и меньше. Ведь так, Риссо?

Клод кивнул. Волны, плескавшиеся вокруг его тела, казались ледяными, сердце билось так сильно, что его затошнило.

— Ведь ты бы не хотел, чтобы банк запросил с вас долги, Риссо? — спросил Уэйн. — Или чтобы твоя лодка внезапно сгорела темной ночью?

Клод отвернулся, и его вырвало. Слезы струились у него по лицу. Он никогда не подозревал, что на земле может существовать такая подлость.

Уэйн быстро огляделся. В море не было других лодок, а Ганс при падении задохнулся и не успел выкрикнуть его имя. Никому не следует знать, что он был здесь. Но вскоре с утеса спустятся мальчишки с криками и воплями. Уэйн посмотрел на мертвого Ганса со странной гордостью. Да, его младший брат заслуживает воплей и слез. Никто, с холодной уверенностью подумал Уэйн, не станет рыдать, когда я умру.

— Подними его, — приказал Уэйн. — Вынеси на дорогу и останови какую-нибудь машину. И, Риссо, если не хочешь последовать за ним, — он в последний раз взглянул на безжизненное тело брата, — держи рот на замке.

Глава 8

Оксфорд

Кир сидел в лекционном зале св. Варфоломея, который еще любовно называли Ямой, уставившись на маленькую, но вполне приличную сцену. Он сразу решил, что понадобится дополнительное освещение.

— Ну как, сойдет? — раздался ленивый, скучающий голос.

Сосед Кира по комнате, Вивиан Майлз Крейн, старший сын графа Дорминстерского, сидел, забросив длинные ноги на спинку сиденья спереди. В свои двадцать лет он производил впечатление мечтательного, безнадежного романтика. Бессовестно богатый, очень талантливый, он жил бесцельно и бессмысленно, Кир даже втайне жалел его. Они подружились сразу, как только Кир вошел в комнату и обнаружил уже поселившегося там Вивиана, который мучился похмельем и умолял дать ему таблетку аспирина.

— А что поделать? Не Олд-Вик, разумеется, — ответил Кир, думая об Оливье и целой плеяде молодых английских талантов: Кортни, Финли и О'Туле.

Он мечтал посмотреть «Оглянись во гневе», пьесу модного теперь драматурга Осборна. Уже наступила эпоха «сердитых молодых людей», а Оксфорд все еще находился в довоенном времени.

— Проклятый янки, — нежно сказал Вив. — Мне почему-то кажется, что это, черт побери, будет лучший спектакль, какой старик-университет только видел.

— Потому что так оно и будет, — заявил Кир, откидываясь в неудобном кресле с насмешливо-хвастливой усмешкой на лице.

— Проклятый янки, — повторил Вив, потом лениво ухмыльнулся и сменил тактику. — Решил, кто будет играть главную роль? Кстати, напомни-ка, как ты собираешься назвать это гениальное творение?

— «Кейт против Пита», — сказал Кир, точно зная, что Вив не забыл, а просто хочет его подзавести. После двух лет пребывания в Англии он начал постигать качественно новую идею юмора. Он даже стал проникать в тонкости иронии. Может быть, в следующей пьесе…

— А, модернизируешь Шекспира. Не много ли на себя берешь? — насмешливо спросил Вив.

— Я же варвар, забыл? Завоеватель, захватчик этих священных залов.

— Проклятый янки.

— Вот именно. Почему, как ты думаешь, вы все, ушибленные драмой придурки, проголосовали и выбрали меня в режиссеры? Никому не известного первокурсника, у которого за спиной только одна постановка в Барманвилле?

— Потому что у нас поехала крыша, — ответил Вив, жалобно сморщив красивое лицо. — Мы все были здорово под газом, когда ты вылез со своей идейкой изуродовать «Укрощение строптивой», и решили, что это просто блеск. Тем более что тогда старина Флейки оставался не у дел.

— Малколм Флейкстоун, — совершенно серьезно объявил Кир, — настоящий идиот. Меня тут не было в прошлом году, когда он поставил своего «Фауста», но мне все еще приходится слышать о рецензиях, большинство из которых были написаны на стенах сортиров.

Вив начал хохотать.

— О Господи, жаль, что ты не видел. Массовое участие зрителей. Их всех вырвало одновременно, как по заказу.

— Здорово.

— Еще как. Но, мне кажется, ты сможешь его переплюнуть. Ты ведь на самом деле не собираешься назвать пьесу «Кейт против Пита»?

— Собираюсь.

— Проклятый янки.

— Во-первых, мне нужен художник по декорациям, осветители — их можно найти на инженерном факультете — промоутеры, костюмеры… Что же еще?

— Может, актеры? — обиженно спросил Вив, растягивая слова на манер английской аристократии, причем так искусно, что сам Оливье ему бы позавидовал. — Так как же насчет старушки Кейт? Здесь-то какие дела? Она-то хоть будет?

— Не совсем. Но не расстраивайся. — Кир задумчиво почесал ухо. — Я что-нибудь придумаю.

Секунду Вив оторопело смотрел на него, потом заметил смешинку в глазах американца. Он медленно расслабился и откинулся на спинку стула.

— Проклятый янки.

Фасадом на Брод-стрит, известную всем как Брод, выходил магазин «У Блэкуэлла», самый популярный книжный магазин в городе, хотя выглядел он обманчиво маленьким и невзрачным. Бетти взяла Ориел под руку и глубоко вздохнула.

— Гм, Оксфорд осенью. Ни с чем нельзя сравнить.

На нескольких буковых деревьях еще робко держались желтые листья, красный плющ с золотыми прожилками обвивал стены колледжа св. Троицы. Небо отличалось той странной осенней голубой пустотой, которая летом заполнялась стрижами и ласточками, устраивавшими свои гнезда под карнизами более тридцати колледжей Оксфорда.

— Пока я сюда не приехала, мне и в голову не приходило, что здесь, по сути, нет такого места, на которое можно указать и сказать: «Вот Оксфордский университет». — Ориел взглянула на подругу, которая широко улыбнулась. — Это просто собрание колледжей.

— Уж такие мы, британцы. Никогда не идем легким путем, — усмехнулась Бетти. Она не переставала радоваться, что подруга опять с ней. Бетти знала, что с Ориел ей будет весело в Оксфорде.

— Слушай, а когда будут готовы фотографии для документов о поступлении? — спросила Ориел, вероятно уже в пятый раз за последние дни.

— Я же сказала — не раньше ноября. Что с тобой такое — формоманией заболела?

— Манией чего?

Бетти усмехнулась.

— Формоманией, дорогуша. Помнишь ту очаровательную форму, которую нам пришлось напяливать, чтобы сфотографироваться? Черная юбка, белая блузка, кепочка?

Ориел рассмеялась.

— Мне нравится. Мне все здесь нравится. — Она оглянулась на древний город с его мощеными площадями, готическими башнями, величественным куполом театра Шелдона, причудливыми часами и спокойной атмосферой научного городка, которая преобладала даже в самом центре города. — Я так рада, что приехала. Посмотришь, как отец обрадуется, когда получит мои открытки.

— Угу, — промычала Бетти, со свойственной ей скромностью пытаясь скрыть свою гордость чудесным городом. — Подожди, скоро увидишь Яму.

— Этот театр еще древнее Нового колледжа, да? — Когда она выяснила, что Новый колледж просуществовал уже более восьмисот лет, она просто обалдела.

— Ага, и канализация под стать, — мрачно заметила Бетти. — Мы обязательно отморозим наши милые маленькие за… попки, — деликатно поправилась она. — Разумеется, если нас возьмут. Я слышала, режиссер — один из ваших.

— Нас возьмут, — заявила Ориел, глядя на подругу горящими от возбуждения глазами. — Ты — лучший в мире художник-декоратор.

Бетти искоса взглянула на подругу и как обычно беззлобно позавидовала ее красоте. Сегодня на той были лилового цвета вельветовые брюки и пушистый розовый кашемировый свитер. Светлые волосы распущены и отливают серебром. Если бы я так выглядела, печально подумала Бетти и пожала плечами.

— Пришли, — сказала она, выводя подругу на старый плац. — Указатели видишь?

— Не-а.

— Чудненько. А они сказали, что театр можно найти по указателям.

В театре царил полный хаос. Кир сидел позади всех и следил за спецами с инженерного факультета, которые возились со светом. Стук молотка вперемежку с ругательствами доносился с того конца сцены, где парни прибивали холст на деревянные рамы для будущих декораций сцен на природе.

— До Рождества ни за что не успеем, — зло пробормотал Кир. — Хоть тресни. Черт, во что это я вляпался?

— У нас целая очередь девиц, желающих попробоваться на роль Кейт! — заорал с первого ряда Чарлз Гриффин, помощник режиссера и лучший студент на факультете классической литературы. — Может, начнем?

— Почему бы нет? — заорал в ответ Кир и взял свой экземпляр пьесы, которую он переписал, весь с загнутыми уголками и в пятнах от кофе. — Прекратите стучать на минутку! — крикнул он двум студентам с факультета экспериментальной психологии, которые с удовольствием отложили молотки.

Они удалились, бормоча под нос что-то обидное насчет мазохизма. Уже несколько недель производственная бригада занималась технической стороной постановки — расширяла сцену, устанавливала полозья, по которым, если повезет, будут без визга двигаться декорации. Они обсудили, какую взять краску, грим, костюмы и все остальное, но к самому главному этапу еще не приступали. К самой пьесе. Теперь места в зале постепенно заполнялись заинтересованными зрителями. Кир в джинсах с дырами на коленях, в промокшей от пота рубашке, щедро посыпанной опилками, вышел на сцену и расчистил место в центре. Он устало отбросил волосы со лба. В этот момент на сцену вышли несколько смущающихся девушек и остановились у стены. Кир оглядел их оценивающим взглядом и вытаращил глаза, заметив девицу, похожую на завитого толстого пуделя. Не успев как следует подумать, он подошел к ней.

— Ну у тебя и характер, девушка, — сказал он удивленной Бетти. — Но как бы там ни было, мы не собираемся ставить фарс.

— А? — не поняла Бетти, чьи глаза расширились до размера блюдец.

— Слушай, на будущий год мы, возможно, будем ставить Мольера. Вот тогда и приходи.

— А? — повторила Бетти, оторопев при виде такого мужского совершенства. Он напоминал грязного бродягу, но было в нем что-то и от Марлона Брандо. А Бетти обожала Брандо.

— Он хочет сказать, — произнес ледяной голос из-за ее спины, — что ты не годишься на роль его драгоценной Кейт.

Голос, источающий яд, был таким мягким, таким протяжно-южным по выговору, что Кир удивленно перевел взгляд на девушку, стоящую рядом с завитым пуделем, и открыл рот. Он почувствовал исходящий от нее антагонизм и быстро оглядел ее, отметив миниатюрную стройную фигурку, лицо сердечком и персиковый цвет кожи. Серебристыми волосами и яркими голубыми глазами она напомнила ему фею из сказки.

Бетти покраснела.

— Да нет. Я… не на прослушивание пришла.

— О чем бы ты сразу узнал, — огрызнулась Ориел, — если бы спросил, а не спешил с выводами.

Кир услышал легкий смех в зале и тоже покраснел.

— Замечательно, — пробормотал он, отворачиваясь, чтобы не растерять остатки уязвленной гордости. — Только этого нам не хватало. — Он отошел на несколько шагов, потом снова повернулся к девушкам: — К вашему сведению, мы ставим вовсе не «Унесенных ветром», моя дорогая, — насмешливо произнес он и обрадовался, расслышав еще более громкий смех. Ориел с шумом втянула воздух.

— Меня это ничуть не удивляет, масса, — сказала она, усилив акцент до крайности. — Для такого эпического произведения нужен режиссер хотя бы с минимумом опыта.

Бетти переводила взгляд с Ориел на Кира, как зритель на теннисном матче. У обоих на щеках пылал румянец, оба тяжело дышали и оба готовы были убить друг друга.

— Чтобы ставить «Унесенных ветром», — грубо и насмешливо ответил Кир, — нужен режиссер без мозгов. Другому с этим мусором не совладать.

— Слушайте, слушайте, — раздался одобрительный голос с боковых мест, и Ориел, быстро повернувшись, обнаружила возмутительно красивого парня, развалившегося на нескольких стульях сразу.

— А ты тоже заткнись, — велела Ориел Виву, который от неожиданности моргнул и начал широко ухмыляться.

— Кир, друг ты мой любезный, — сказал он, направляясь к тому месту, где стояли спорящие. — Чтоб мне сдохнуть, но мы нашли Кейт. Ты где-нибудь еще такой огонь видел? — Вив взял Ориел за подбородок, но она сердито смахнула его руку. — А такую строптивость? — продолжил он голосом утомленного сноба, имевшего привычку цедить слова сквозь зубы. Вив любил заварушки не меньше, чем некоторые из его сверстников любили секс.

— Черт, — устало пробормотал Кир и потер ладонью лоб. — Ладно! — крикнул он, умышленно поворачиваясь спиной к Ориел и своему эксцентричному приятелю. С Вивом он попозже разберется. — Пора начинать представление. — Кир хлопнул в ладоши, пытаясь навести порядок в зале и напомнить, кто тут главный.

— Боже мой, только послушайте его! — Снова этот голос, сладкий как кленовый сироп, голос Скарлетт О'Хара. — Король клише, — поддела его Ориел. — Кто-то рассказывал, что вовсе не он написал сценарий этой постановки.

Кир резко обернулся, готовый уничтожить ее, и насмешливый хохот внезапно смолк. Ориел задрала подбородок, готовясь к битве. Кир перевел дыхание и нарочито глубоко вздохнул.

— Не возражаешь, Скарлетт, если мы начнем прослушивание?

Он проговорил это с таким напускным смирением, что Ориел с трудом сдержала улыбку. Сердце ее колотилось. Она вся покрылась потом, ей стало казаться, что от нее исходит жар. Таких красавцев она еще не видела. И Ориел почувствовала, что она его страстно, до боли возненавидела.

Понимая, что он следит за ней как коршун, она быстро взяла себя в руки.

— Ничуть, масса, — ответила она так же смиренно и сделала маленький, но идеально исполненный реверанс.

И взяв Бетти под руку, она прошла в первый ряд.

— Вы так добры, — сказал Кир только лишь затем, чтобы за ним осталось последнее слово, и слегка поклонился.

Ему хотелось придушить ее, но еще больше хотелось завалить ее прямо тут, на сцене, и заняться с ней любовью. Уж он-то сотрет с этого личика невинное выражение. Он представил себе, как берет в ладони ее груди, как касается языком сосков, которые так хорошо видны под розовым свитером. И тогда он посмотрит, будет ли она продолжать острить!

Казалось, весь зал вздохнул с облегчением, и он вспомнил, зачем, собственно, стоит на сцене. Крепкое словцо уже было готово сорваться с языка. Еще ни одной женщине не удавалось отвлечь его от работы. Он знал, что режиссура у него в крови. Теперь, похоже, эта дикая кошка тоже пытается туда пробраться.

— Так вот. — Кир глубоко вздохнул, взял несколько экземпляров текста и раздал их девушкам, все еще стоящим у стены. — Я хочу, чтобы вы прочитали эту сцену, даю вам пять минут, и начнем. Да, Скарлетт, тебе нужен экземпляр или ты у нас не только театральный критик, но и мысли читать умеешь?

Ориел сердито поджала губы и резко поднялась со стула. Приблизилась к нему походкой тигрицы и выхватила экземпляр у него из рук. Потом так же решительно вернулась на место. Кир не мог оторвать глаз от намеренно преувеличенно раскачивающихся бедер. В горле у него пересохло.

Вив начал медленно хлопать в ладоши.

— А ты там заткнись, — зловеще прорычал он, ткнув пальцем в направлении Вивиана. — Я всегда могу взять Марка Дженнингса на роль Пита.

Вив побледнел и упал на колени.

— Смилуйся, босс, — сказал он, идеально подражая Лоуренсу Оливье. Он протянул к Киру руки ладонями вверх. — Умоляю тебя, босс, не поступай со мной так.

Случайные зрители бешено зааплодировали, даже Кир рассмеялся.

— Вставай, клоун.

Сидящая в нескольких футах от сцены Ориел вся кипела, слушая, как Кир распоряжается.

— Какой самовлюбленный, бездарный…

— Поганец? — подсказала, внимательно следящая за ней Бетти.

— Придурок, — поправила Ориел, а сердце в груди продолжало стучать как молот.

Высокий, сильный и опасный, он так хорошо и естественно смотрелся на сцене, что она быстро опустила глаза и принялась читать сценарий, втайне надеясь, что это сущее дерьмо. Но буквы расплывались у нее перед глазами, и она мужественно боролась с желанием взглянуть на него поверх бумаги. Глубоко вздохнув, она заметила, как сильно трясутся руки и возмущенно фыркнула.

Нет, так не пойдет.

До нее доходили слухи, что новый режиссер адаптировал пьесу. Она быстро пробежала глазами страницу. Так ведь это же «Укрощение строптивой», с изумлением сообразила она и, прежде чем успела подумать, во все глаза уставилась на него.

— Он всего-навсего переписал Шекспира! — сказала она еле слышным шепотом в полном шоке.

Бетти наклонилась, прочитала страницу и улыбнулась.

— Верно. Ты должна оценить его смелость по достоинству.

Ориел уже собралась ответить Бетти, но в этот момент Кир повернулся в ее сторону и их взгляды встретились. Время, казалось, на секунду остановилось. Ее глаза расширились, дыхание перехватило.

Кир тоже понял, что глаз от нее отвести не может. Как же она прекрасна, черт бы ее побрал! Ни одна женщина не имеет права выглядеть так идеально. Он хочет…

Он ее хочет, вот и все.

Тут кто-кто кашлянул, и он снова вспомнил, где находится. Кир повернулся, чтобы проверить что-то на сцене, не требующее проверки, но это дало ему повод повернуться к ней спиной. Его лицо залила краска.

Ориел с чувством огромного облегчения перевела дыхание. Если бы он не отвернулся, она так и продолжала бы пялиться на него, как влюбленная школьница.

Она сердито вернулась к его так называемому сценарию. Но хотя действие и было перенесено в современность и язык тоже был осовременен, она сразу поняла, что лежащий перед ней текст такой же остроумный, веселый и талантливый, как и оригинал.

— Что ж, по крайней мере писать он умеет, — заметила Бетти, прочитавшая текст через ее плечо, но тут же отшатнулась, потому что Ориел резко повернулась к ней. — Ладно, ладно, это просто ужасно, — попыталась она успокоить подругу, но губы ее дрожали от смеха.

— Какой кошмар! — громко, так чтобы все слышали, проговорила Ориел. — Портить Шекспира, надо же такое придумать. Что он о себе воображает?

Кир, сидящий в трех рядах позади, с ненавистью смотрел на серебристую головку. Она наверняка никуда не годится, с надеждой подумал он. Она обязательно провалится. А корчит-то из себя. Видно, приехала из какого-нибудь роскошного особняка на юге, где все мужики валялись у ее ног. Заботливая мамочка послала ее в одну из этих частных школ для завершения образования. Кир знал таких. Испорченная и избалованная до предела, она ни в чем не знала отказа. Все подавалось на блюдечке. А теперь она решила втереться в его пьесу и получить главную роль только потому, что обладает большими голубыми глазами и прелестной… прелестной грудью. Он поставит ее на место.

Первой вышла на сцену высокая брюнетка, внешне идеально подходящая для роли, но она не смогла бы ничего сыграть, даже чтобы спасти свою жизнь. Вторая была весьма соблазнительной и вполне сгодилась бы на роль женщины-вамп, но никак не мужененавистницы Кейт. Ориел следила за их попытками, ни на минуту не забывая о сидящем сзади Кире. Ей казалось, его взгляд прожигает в ее спине две дырки. Она неловко подвинулась на стуле, готовая в любую минуту взорваться. Невоспитанный, наглый, бесчувственный, красивый сукин сын! Она ему покажет. Пусть только подождет.

Вив играл в сцене с девушками с потрясающим мастерством, и Кир с облегчением вздохнул. Теперь никто не сможет сказать, что он дает роли приятелям. Пусть Вив его лучший друг, но и ежу понятно, какой он талантливый актер. Если произойдет худшее, он один вытянет спектакль. Разумеется, Вив воспользовался случаем и бесстыдно флиртовал с девушками. Третья кандидатка даже принялась беспомощно хихикать.

Кир положил ладони на лицо и провел ими сверху вниз по глазам, носу и подбородку. Пусть эта последняя подойдет, взмолился он в душе. Боже, пожалуйста, не дай Скарлетт влезть в его спектакль.

Последняя девушка и в самом деле оказалась лучше всех. У нее был опыт, она успела заучить текст, и выглядела на сцене вполне прилично. Кир почувствовал облегчение. Сидевшая в зале Ориел почти ощутила накатывающие на нее волны этого облегчения и замерла.

Она решила выйти на сцену и сыграть Кейт, как Скарлетт О'Хару, чтобы досадить ему. Но услышав его ненавистный протяжный ковбойский голос, спрашивающий, не желает ли она попробоваться, она внезапно почувствовала, что вдруг страстно захотела получить эту роль. Захотела сильнее, чем чего-либо ранее хотела. И она знала почему. Тогда она окажется с ним рядом. Будет видеть его каждый день. Слушать его голос, дразнить его и чувствовать, как ее охватывает приятный жар каждый раз, когда он окажется поблизости. Она втюрилась в него.

Ориел медленно, стараясь собраться с мыслями и успокоиться, двинулась к сцене. Глаза метали голубые искры. Не зря же она считалась лучшей студенткой на драматических курсах в обоих колледжах — в Атланте и Швейцарии.

Вив, инстинктивно почувствовавший настроение прелестной девушки, тихонько присвистнул. Внезапно в зале стало совершенно тихо. Ориел несколько раз глубоко вздохнула. Глаза Кира расширились, когда он увидел, как расслабилось ее лицо, превратившись в лицо другой женщины. Она высоко подняла одну бровь, губы изогнулись в пародии на улыбку, — словом, она выглядела точь-в-точь так, как должна была бы выглядеть Кейт при первой встрече с Питом.

— Значит, ты тот самый свистун из Бирмингема? — прочитала она первую строчку с издевательской усмешкой, в которой не было даже и намека на акцент Скарлетт О'Хары.

В ее голосе ясно слышалось презрение. Вив мгновенно откликнулся. Подошел поближе, самодовольно ухмыльнулся, сразу же входя в образ нахального Пита.

— А ты наверняка Кейт. Слышал о тебе от твоей очаровательной, — он сделал ударение на последнем слове, — сестрицы.

Ориел медленно обошла его вокруг, оглядывая с ног до головы. Впервые она поняла, насколько же он хорош собой. Разумеется, в сравнение с Киром Хакортом он не идет, но…

Она посмотрела на Кира, сидевшего в зале, и странная улыбка появилась на ее лице, которая, впрочем, тут же исчезла.

Кир напрягся. Он знал, что улыбка эта не принадлежит Кейт. Что она еще задумала?

На сцене Ориел смерила Вива взглядом Кейт.

— Ты тоже очарователен, мальчуган, — прочитала она следующую строчку с ядовитым сарказмом, но в голосе появилась странная хрипотца, заставшая Вива врасплох. Он взглянул на нее повнимательнее. Очень сексуальная девочка.

Последние нотки в голосе Ориел заставили Кира содрогнуться всем телом. Он стиснул зубы.

— Если ты читала сценарий, Скарлетт, — прошипел он, — то заметила, что я прошу здесь презрения, смешанного с легким страхом. Если бы мне нужна была вамп, я бы так и сказал.

Ориел улыбнулась. Прекрасно. Она его достает.

Вив едва не расхохотался. Взглянул на приятеля и позавидовал ему. Этим двоим будет хорошо вместе.

— Вот спасибо тебе, Кейт, — сказал Вив. — Рад, что заметила.

Ориел секунду помедлила. Она потеряла в тексте следующую строчку, слишком увлекшись реакцией Кира. Перевела взгляд на Вива.

— О, я много чего замечаю, мальчуган, — протянула она. — Даже мух на стене и змей в траве. — Последнюю строчку она прочитала, повернув голову и глядя прямо на Кира. Глаза Кира сузились.

Ориел снова повернулась к Виву, который с тревогой соображал, что же она сейчас выкинет. Играть с ней, все равно что иметь дело с динамитной шашкой. С зажженным фитилем!

— Мужчина таких габаритов для меня не проблема, — закончила она свою реплику. Она знала, что собиралась произнести эти слова с бравадой и презрением, но вместо этого умышленно наклонилась поближе к Виву, слегка повернула плечо и снова понизила голос до хрипоты.

Вив почувствовал немедленную реакцию в паху, хоть знал, что она не для него старается. Ничего не мог с собой поделать. Таких сексапильных девиц ему встречать еще не приходилось.

Так же думала и вся мужская часть аудитории. Атмосфера заметно накалилась.

Ориел удовлетворенно улыбнулась и повернулась к режиссеру.

Кир сидел на самом краю стула, сжав руки в кулаки. Ему хотелось как следует встряхнуть ее и запретить приставать к Виву, черт побери! Но, разумеется, именно этого она и добивается.

Будь он проклят, если пойдет у нее на поводу.

— Не совсем то, что мне хотелось бы видеть, милочка, — небрежно сказал он и увидел, как в тревоге расширились ее глаза. — Ты хорошо начала, но полагаю, мы предпочтем Джанис. — Так звали последнюю девушку, которая произвела хорошее впечатление.

Вив недоуменно уставился на него. Он что, рехнулся? Эта девушка — Кейт, причем с большой буквы.

— Может быть, если ты поподробнее объяснишь, чего хочешь, я пройду сцену еще раз? — с трудом проговорила Ориел, и в голосе ее послышался самый настоящий страх.

Кир это заметил и зло ухмыльнулся. Ориел сжала губы. Негодяй! Она повернулась к Виву.

— Давай еще раз, хорошо? — попросила она. Кир вскочил со стула.

— Эй, Скарлетт! — завопил он, и голос его разнесся по притихшему залу. — Про меня забыла?

— Да как я могу, — огрызнулась Ориел. Кир ее проигнорировал.

— Я здесь режиссер, поняла? Я решаю. — Он ткнул себя большим пальцем в грудь. — От меня зависит, пройдете вы еще раз эту сцену или нет. Это моя работа, ясно тебе?

Ориел скрипнула зубами так громко, что Вив услышал. Он кашлянул.

— Эй, старина, давай мы попробуем еще разок. — Он взглянул на своего приятеля. — Ведь мне играть Пита, если ты не забыл, — добавил он. — И я хочу иметь хоть какой-нибудь голос при выборе партнерши.

Он подмигнул Ориел.

Кир еле сдерживался. Вив был ему нужен, и поганец, черт бы его побрал, это знал.

— Ладно, — рявкнул он. — Еще раз. Но, — он кивнул Ориел, — делай так, как сказано.

Ориел заметила гнев в его глазах, и сердце ее подпрыгнуло. Он ревнует к Виву! Ха! Не такой уж ты всесильный, господин режиссер.

— Я постараюсь, — мягко протянула она и выполнила свое обещание.

С первого произнесенного ею слова она превратилась в Строптивую, а ее партнер в решительного укротителя.

Кир следил за сценой с ощущением приближающейся катастрофы. Когда они закончили, все в зале невольно зааплодировали. Просто блеск! Потрясающе, и все это поняли.

Вив со сцены отыскал взглядом Кира и беспомощно пожал плечами.

— Ну что тут поделаешь, старина? — Он снова превратился в идеального английского джентльмена. — Она просто великолепна, нет?

Зал не сводил глаз с Кира, ожидая его приговора.

Он же положил голову на руки и простонал:

— Черт бы все побрал.

Глава 9

Две недели спустя Бетти в старом голубом комбинезоне стояла на сцене. Руки ее по локоть были перемазаны краской. Она уже почти закончила декорации и вполуха прислушивалась к идущей на сцене репетиции. Она шла кое-как, но результаты были великолепными. Как и у всех остальных репетиций, с усмешкой подумала она, стирая с рук краску.

Все участники спектакля рассчитывали, что отношения между режиссером и ведущей актрисой войдут в мирное русло. Но, Бог мой, как же они все ошибались, подумала Бетти, разрисовывая декорации.

— Хорошо, — говорил теперь Кир, стоя на сцене вместе с двумя ведущими актерами. — Тут Пит оглядывает тебя с ног до головы. — Он неохотно взглянул на Ориел. — И говорит, что нет ничего удивительного в том, что ты до сих пор не имеешь дружка, раз постоянно носишь брюки. Тут нет ничего сложного, верно?

Кир терпеть не мог смотреть на нее, потому что ему это безумно нравилось. Стоило ей поднять одну бровь или скривить рот, который так хотелось поцеловать, как он уже не мог ни на чем сосредоточиться.

Ориел мило улыбнулась.

— Конечно нет, — подтвердила она беспечно. И, бросив насмешливый взгляд на Кира, добавила: — Здесь я полностью доверяю твоему опыту, ведь очевидно, что ты себя комфортно в брюках не чувствуешь.

Вив громко расхохотался и быстро закрыл рот ладонью, поймав убийственный взгляд друга.

— Давай выясним одну вещь, — начал Кир, устало вздохнув, а Ориел еще ласковее улыбнулась и перебила его:

— Давай для разнообразия.

Все присутствующие, позабыв свои дела, увлеченно следили за перепалкой. Не часто им доводилось так развлекаться бесплатно.

— Я — режиссер постановки, — угрожающим голосом заговорил Кир, делая вид, что не обращает внимания на ее подначки. Сделав шаг, он приблизился к ней почти вплотную.

Сердце Ориел, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, но она не отступила. Это все равно что сражаться с тигром. Она почти ощущала его когти, разрывающие ее тело, ласкающие ее и… Ей удалось выбросить эту картинку из головы и заставить себя прислушаться к его словам.

— Я написал этот текст, — Кир с силой постучал пальцем по экземпляру пьесы, — и если ты хочешь играть в спектакле, то будешь делать то, что я скажу и когда скажу. — Он произнес это свистящим шепотом, приблизившись к ней настолько, что их лица оказались на расстоянии пары дюймов друг от друга. — Поняла? — прорычал он.

Ориел чувствовала его грубую силу и могла поклясться, что исходящий от него жар обжигает ей лицо. Она нервно облизала губы и тут же пожалела об этом. Его невероятные оранжево-карие глаза мигнули и проследили за этим движением. Ориел вздрогнула, но только Кир и Вив заметили.

— Поняла, — выговорила она скрипучим голосом, подпустив туда своего обычного яда.

Молча наблюдавший за ними Вив потер руки. Интересная будет репетиция. Очень даже интересная.

Ориел решила изменить тактику. До конца репетиции она была холодно вежлива и демонстративно послушна. Но приближалась премьера, и вся труппа находилась в постоянном напряжении.

— Нет! — Даже Бетти подпрыгнула, когда внезапно раздался громкий рев Кира. — Я же тебе говорил. — Он вышел на сцену, где нервно поеживалась Ориел.

Ей еще не доводилось играть в такой большой пьесе, и она нервничала. Она опасалась, что своим поведением поставила себя в положение, из которого ей не выбраться, а антагонизм Кира лишь усугублял ситуацию.

— Тебе вовсе не смешно, когда он велит тебе заткнуться и поцеловать его в задницу. Тебя это должно привести в ярость, а ты ухмыляешься, черт побери, — раздраженно объяснял Кир.

Ориел не выдержала. Она неделями мирилась с его грубостью, постоянными изменениями в тексте, ехидными замечаниями. Все, с нее хватит. Она дошла до ручки.

— Я ничего не могу поделать! — закричала она. — Ты так написал. Смешно, и все. Разве нет? — воззвала она к обычной аудитории из разнорабочих и случайных зрителей, которые начали дружно кивать. За последние недели ее красота, талант, чувство юмора и полное отсутствие зазнайства, обычно свойственное примадоннам, завоевали ей симпатии всех членов труппы, за исключением Кира, который постоянно был ею недоволен.

— Чего ты к ним обращаешься? — заорал он, доведенный до крайности. — Какого черта они понимают?

Ориел швырнула сценарий на пол сцены и уставилась на него. Глаза ее горели, грудь порывисто колыхалась под свитером, и Кир поймал себя на мысли, что не может оторвать от нее глаз.

— Почему бы тебе, — тихо спросила она, — не облить себя бензином и не отправиться прямиком в ад?

— Потому что, Скарлетт, имея тебя в качестве ведущей актрисы, я уже давным-давно там.

— Ах ты… — Долго сдерживаемый гнев прорвался наконец наружу. С яростным воплем она размахнулась и закатила ему звонкую пощечину.

Это была не театральная пощечина, но настоящий удар, нанесенный с силой и бешенством. Кир отшатнулся, лицо его запылало. Вив закрыл глаза и печально покачал головой. Когда звук пощечины разнесся по залу, все сразу притихли и затаили дыхание, ожидая реакции Кира. Ориел почувствовала, как ее охватывает страх, борющийся с желанием отряхнуть руки и сказать: «Что, получил?»

Кир посмотрел на нее. На одну томительную секунду их глаза встретились.

— Вот так, — спокойно сказал он, — ты должна поступать с Питом, когда он предлагает тебе поцеловать его в задницу. Вив, теперь твоя реплика.

Ориел моргнула, за ней Вив, и неожиданно весь зал разразился смехом и аплодисментами.

— Молодчага, режиссер! — крикнул кто-то сзади. — Покажи-ка им!

Кир потер горящую щеку и направился к ступенькам справа от сцены. Ориел раздиралась между желанием присоединиться к общему смеху и раздраженно топнуть ногой.

— Ненавижу тебя, — прошептала она, когда он проходил мимо и она могла чувствовать запах его одеколона, пота и еще чего-то, свойственного только ему одному. Ей так захотелось упасть в его объятия, что она даже качнулась к нему.

— Естественно, — прошептал он в ответ, глядя на нее горящими тигриными глазами. — Ты меня хочешь.

С этими словами, от которых у нее остановилось сердце, он сошел со сцены, оставив Ориел стоять с открытым ртом.

— Давайте все сначала! — крикнул Кир, садясь на свое обычное место в первом ряду, откидываясь назад и кладя руки на спинки соседних кресел с таким видом, будто ничего необычного не произошло. Он чувствовал себя отлично. Он умирал от желания сказать ей это уже несколько недель. И ее растерянный взгляд был таким милым, что у него все пело в душе.

Он увидел, как стоящую на сцене Ориел начала бить дрожь ярости, смущения и чего-то еще, куда более сильного, чему она и сама вряд ли сумела бы найти определение. Наверное, облегчения, ибо она теперь знала, что не одна сходит с ума от любви.

— Гм… Кейт, дорогая моя, — обратился к ней Вив, и Ориел смущенно повернулась к нему. — На этот раз не усердствуй так с пощечиной, ладно? У меня сегодня свидание, и мне не хочется предлагать своей возлюбленной подпорченный товар. Договорились? — Вив произнес это с таким уморительным щенячьим выражением, что она начала беспомощно смеяться.

Кир с ухмылкой наблюдал за ними.

Шел уже шестой час, репетиция закончилась, и вся труппа вывалилась из здания. Их ждали свидания, встречи с друзьями, обсуждения животрепещущих событий и покуривание травки с передачей косячка из одних рук в другие до самого утра под бормотание радио. Таков был Оксфорд — либеральный, вечно молодой Оксфорд. Кир как всегда уходил последним, делая пометки в сценарии и получая удовольствие от того, что смог наконец смутные и неопределенные мысли воплотить в нечто реальное на сцене.

— Хороший получится спектакль.

При этих словах он резко поднял голову и с удовольствием остановил взгляд на прелестной девушке, стоящей на сцене. Без зрителей и роли Кейт, за которой можно спрятаться, она выглядела потерянной и уязвимой. Кир почувствовал, как кольнуло сердце.

— Спасибо, — коротко ответил он, складывая заметки и засовывая их в потрепанный кейс, купленный из вторых рук на блошином рынке.

— Слушай, я… я хочу извиниться за то, что ударила тебя. Мне не следовало распускать руки.

Кир поднял голову от кейса, куда засовывал бумаги, и посмотрел на нее сквозь упавшие на лоб волосы. Потом пожал плечами.

— Проехали, — коротко сказал он.

Ориел мрачно кивнула и пошла через сцену. Он не пытался облегчить ей задачу, да и с какой стати? На мгновение она почувствовала острое сожаление, что они такие непримиримые враги. Кир, взглянув на ее понурые плечи и опущенную голову, ощутил себя первоклассным негодяем.

— Послушай, почему бы нам не пойти к Брауну и что-нибудь пожевать? После этих каторжных трудов я умираю с голоду.

Ориел с надеждой обернулась на внезапно мягкий и ласковый голос и помимо воли расплылась в улыбке. Неужели она так изголодалась по доброму слову с его стороны? Похоже, так оно и есть, удрученно решила она.

— Ладно, пойдем. К тому же сегодня я раздавала удары, так что хочу есть еще больше, чем ты, — добавила она, не удержавшись.

Кир рассмеялся.

— Надо признать, ты предерзкая девчонка.

— А ты — сексуальная свинья, — быстро ответила Ориел. Нельзя сказать, чтобы она шутила, и Кир усмехнулся.

— Это все постановка виновата, — объяснил он. — Она тоже на меня действует. Я всегда перевоплощаюсь в героя любой пьесы, которую ставлю. Однажды ставил в Канзасе «Повесть о двух городах», так тем летом постоянно думал о самоубийстве.

— В Канзасе? Ты оттуда? — с интересом спросила Ориел, желая узнать о нем хоть что-нибудь.

— Ага.

Кир ненадолго оставил ее на улице, чтобы забежать к себе в комнату за деньгами. Вскоре он снова присоединился к ней. Было по-ноябрьски холодно, они быстро миновали военный мемориал и перешли на ту сторону, где коринфские колонны Музея Ашмола всегда напоминали Ориел о собственном доме. Пройдя вдоль колледжа Святого Креста, они медленно двинулись по Вудсток-роуд.

— Бетти говорит, что весной эта улица прекрасна, — нервно заговорила Ориел, чтобы прервать молчание, — потому что цветут все вишневые деревья.

— Вот как? — Кир как-то странно взглянул на нее.

— Ты здесь когда-нибудь был? — Она кивком показала на другую сторону улицы. — Там есть огромный магазин, где продают всякую ерунду.

— Ерунду?

— Слушай, прекрати. — Она расстроенно передернула плечами. — Я стараюсь быть вежливой.

— Знаю, — совершенно серьезно заявил Кир. — И это меня дико нервирует.

Они одновременно расхохотались, и это сразу сняло напряжение.

Они вошли в ресторан, все еще смеясь. Выбрали место у окна, заказали чай и занялись изучением меню.

— Мне бифштекс и пирог с почками, — попросила Ориел.

Кир с облегчением вздохнул, он с ужасом ждал, что она закажет омара. Ему не улыбалось остаток ночи мыть на кухне посуду, если не хватит денег заплатить по счету.

— Мне тоже. Так расскажи о себе, Скарлетт, — попросил он, когда официант отошел. — Этот акцент настоящий?

Ориел рассмеялась и кивнула.

— Боюсь, что да. Я родилась и выросла в Джорджии.

— А, атлантская красотка. Я так и подумал.

— А ты деревенщина из Канзаса?

— Точно.

Постепенно они разговорились, подробно поведав друг другу о том, где жили, учились, о родителях и друзьях. Казалось, что теперь, когда все барьеры исчезли, они не могут наговориться. Несколько недель они томились, не желая понять настоящей причины их антагонизма. Теперь шлюзы открылись, и они с энтузиазмом, свойственным молодости, старались наверстать упущенное. Она рассказывала, а он представлял себе ее жизнь в виде фильма на экране — лицемерие любящей матери, безволие отца. Он понимал, почему она решила сбежать от такой жизни и почему так привязалась к Бетти. Кир и сам полюбил Бетти и безмерно уважал ее.

В свою очередь, Ориел со слезами на глазах слушала его рассказ о тяжелой жизни отца и мучительной смерти матери. Она пришла в ужас, узнав, как умерла его старшая сестра. Сама она всегда была богатой и представления не имела, что такое может случиться и случается с людьми, у которых нет денег.

Они выпили бутылку красного вина. Когда они уходили, ресторан был почти полон. По дороге в колледж им встретились два мальчика в шортах до колен и серых пуловерах, кативших тачку с чучелом.

— Пенни для Гая, сэр? — попросил старший мальчик лет одиннадцати, протягивая кружку.

— Приятеля?

Кир взглянул на Ориел, но она пожала плечами.

— Да они янки, — сказал младший презрительно, когда Ориел спросила, о каком приятеле речь.

— Мы о Гае Фоксе, — объяснил он, показывая на соломенное чучело на тачке. — Пятое — ночь Гая Фокса.

— И на что вы собираете деньги? — поинтересовалась Ориел, доставая шиллинг из кармана джинсов.

— На фейерверк, конечно, — так же презрительно сообщил мальчишка.

— Конечно, — послушно повторил Кир, тоже доставая монетку. — И что сделал этот Гай Фокс? — спросил он, ожидая длинного повествования о подвигах легендарного героя.

— Он попытался подорвать парламент, — сказал тот, что поменьше, с явным удовольствием. — И короля Якова Первого… а может, Второго. Ну, какого-то из них.

— Мой папа очень жалеет, что ему это не удалось, — серьезно добавил старший, и Ориел закусила губу. Сдержать смех, однако, ей не удалось. — Спасибо, — сказал он, ухмыляясь как Чеширский кот, когда Кир бросил еще одну монетку в кружку.

— Уж эти мне британцы, — заметил Кир. — Ну как их не любить?

Они уже почти подошли к колледжу, довольно плохо освещенному в это время суток.

— Не зайдешь на чашку чая или еще чего-нибудь? — неловко спросил Кир, радуясь, что темнота скрывает его покрасневшие щеки, но еще больше радуясь тому, что Вив наверняка не явится до утра.

Разумеется, правила внутреннего распорядка не разрешали девушкам заходить в комнаты к парням и наоборот, но по ночам движение по корпусу было всегда довольно интенсивным, а любого студента, у которого хватило бы глупости доложить о нарушителях, очень скоро бы выжили из общежития. Оксфорд, вечно молодой и либеральный Оксфорд, предпочитал не замечать подобные вещи, если только, конечно, студентов не ловили на месте преступления.

Ориел жутко нервничала. Виновато огляделась вокруг, но, не заметив ничего подозрительного, быстро кивнула.

— Хорошо.

Комната оказалась близнецом ее собственной — маленькая, квадратная, с одним окном, облезлыми стенами, двумя односпальными кроватями, большим письменным столом между ними и полками, заставленными толстыми книжными томами.

— А что ты вообще изучаешь? — спросила она, сбрасывая с кровати грязную рубашку и усаживаясь. Она промолчала, заметив, что Кир запер дверь, хотя сердце ускорило темп, подгоняемое смесью страха, возбуждения и желания.

— Английский. А ты?

— Языки. Я на другое не способна.

— Французский и немецкий?

— Угу.

Он насыпал две ложки чая в заварной чайник и подождал, когда закипит вода.

— Тут полный кавардак, — пробормотал он, собирая грязное белье в охапку и засовывая под кровать. — Жить с Вивом все равно что жить с хорьком.

Ориел моргнула, удивленная сравнением, потом кивком указала на чайник.

— Кипит.

Кир заварил чай, протянул ей кружку и сел на кровать напротив, прислонившись к побеленной стене и внимательно разглядывая Ориел.

— Правда ведь лучше, чем орать друг на друга? — спросила она, отпивая глоток чая. Сморщив нос, она потребовала сахар.

Кир насыпал ей две ложки и вернулся на свое место на противоположной кровати. Он знал, чем это все грозит, и собирался свести опасность до минимума.

— Во всяком случае менее болезненно, — согласился он, осторожно потирая щеку.

— Ох, Кир, прости, — мягко попросила она, поставила кружку и встала на колени перед ним. — Болит? — спросила она, осторожно касаясь пальцами челюсти. Она почувствовала щетину — кончикам пальцев стало щекотно.

Кир пожал плечами и неловко отстранился.

— Не очень. Все в ажуре. — Он тайком взглянул на часы и едва не застонал вслух. Всего лишь половина девятого.

— Кир, — ласково и укоризненно произнесла Ориел.

Он неохотно посмотрел на нее и передернул плечами.

— Извини. Мне на мгновение показалось, что я еще в состоянии улизнуть.

— Ничего не выйдет, — тихо сказала она, наклонилась и укусила его за ухо.

Он вскрикнул, выругался, потом схватил ее за волосы, повернул и бросил на кровать, одновременно наклонив голову. Он поцеловал ее с жадностью и сразу почувствовал, как его охватывает страсть. Он нашел ее грудь под толстым свитером и большими пальцами коснулся затвердевших сосков.

Ориел застонала, вытянула ноги и выгнула спину, упираясь грудью в его ладони. В голове Кира начало стучать, и он сообразил, что это его горячая кровь пульсирует в венах.

— Все эти недели я уверял себя, что ты просто испорченная девчонка, — пробормотал он, вытаскивая свитер из-под ремня ее джинсов и стаскивая его через голову.

Она по-детски подняла руки, чтобы помочь ему, и статическое электричество шерсти разметало ее волосы по подушке. Впервые в жизни мужчина расстегнул ей бюстгальтер. Ориел закрыла глаза, наслаждаясь необыкновенным ощущением прикосновения его губ к своей обнаженной груди. Она провела пальцами по его голове, и Кир почувствовал, как начало гореть все тело.

Он приподнялся на коленях и нетерпеливо сдернул рубашку. Ориел широко открытыми глазами наблюдала за ним. Его мускулистая грудь была покрыта густой порослью темных волос, но на плечах и руках растительности не было. Она погладила его соски, потом игриво подергала за окружавшие их волосы. Кир поморщился.

— Ты знала, что это произойдет? — полувопросительно, полуутвердительно сказал он.

Ориел немного хрипловато рассмеялась.

— Разумеется, проклятый янки, — протянула она, позаимствовав любимое выражение Вива. — Я знала сразу, как только тебя увидела, — добавила она, берясь за пряжку его ремня.

Кир мрачно усмехнулся, но тут же застонал, потому что она засунула руку ему в джинсы и принялась гладить его член. Он неспешно расстегнул молнию, с удовольствием наблюдая, как исчезла усмешка с ее лица, когда он сначала разделся сам, а потом раздел ее. Он медленно согнул ее ногу в колене и поднес к губам. Сначала лизнул ступню, потом взял в рот каждый палец по очереди. Ей никогда и в голову не приходило, что такое возможно. Она начала тихонько постанывать.

— Ты не того парня выбрала, чтобы играть в эти игры, Скарлетт, — печально произнес Кир и поцеловал внутреннюю сторону ее колена. Ориел дернулась и задрожала. — Видишь ли, — он продолжал целовать ее ногу, постепенно продвигаясь по бедру вверх, — у меня дома была учительница. Ее звали миссис Смит.

— Смит? — повторила Ориел, чьи мозги, казалось, уже превратились в желе.

— Угу, — подтвердил Кир, осторожно раздвигая ей ноги. — И очень неплохая учительница, — добавил он, наклоняя голову.

Ориел застонала и закусила нижнюю губу, почувствовав его язык в своем жарком лоне.

Она забилась так резко, что едва не свалилась с кровати, когда Кир довел ее до первого в жизни оргазма.

Дав ей немного успокоиться, он начал медленно прокладывать себе путь наверх, целуя ее живот, грудь, затем шею и, наконец, губы. Она бедром чувствовала его член, твердый, горячий и нетерпеливый.

— Кир, — торопливо произнесла она, задыхаясь и открывая глаза, чтобы встретиться с взглядом его карих глаз, — я должна тебе кое-что сказать.

Кир улыбнулся так мягко и нежно, что она едва не заплакала.

— Шшш, — пробормотал он, — я знаю, Скарлетт.

— Знаешь? — удивилась она и затаила дыхание, потому что он начал медленно и осторожно входить в нее.

Лицо Кира было напряжено, он немного отступил, потом снова двинулся вперед, постепенно лишая ее девственности.

— Все эти недели я только и делал, что наблюдал за тобой, дышал тобой, жил тобой, — прошептал он, когда она начала стонать и двигать бедрами в такт его осторожному ритму.

Ориел вскрикнула и вскинулась, когда он задвигался интенсивнее. Боль вскоре прошла, сменившись более изощренной пыткой. Он все дальше входил в нее, его руки лежали на ее груди, губы касались виска, он играл ее телом как виртуоз, заставив громко вскрикнуть в оргазме. Она схватила его за плечи и услышала, как он тоже застонал и, замерев, упал на нее.

Он лежал так некоторое время, положив голову ей на грудь, пока их дыхание не пришло в норму.

В комнате было прохладно, и Кир натянул на них одеяло.

— Этот раунд за тобой, — наконец сказала Ориел и хитро улыбнулась, — но впредь я буду быстро учиться.

Кир ухмыльнулся и прикусил ее сосок, заставив подскочить и обхватить ногами его бедра.

— Скарлетт, — уверил он ее сонным голосом, — иначе и быть не может.

Глава 10

Париж

Уэйн больше всего в Париже любил Люксембургский парк. За спиной сквозь деревья виднелись готический фронтон Пантеона и Сорбонна, где он учился, но Уэйн уже давно не обращал внимания на архитектурные красоты Парижа. Шагая по траве, он стянул рубашку, сделал из шелкового шедевра Армани подушку и улегся на свежескошенную траву. Ветерок доносил до него запах цветущей липы, а издалека, со знаменитых Елисейских полей, слышался приглушенный рокот автомобильного движения.

Семестр вот-вот закончится, и он вернется в Монте-Карло. После гибели Ганса он с радостью покидал виллу, погруженную в мрачное отчаяние, и сбегал в Париж, где по иронии судьбы пользовался определенным почетом и уважением как человек, потерявший младшего брата. Сокурсники относились к нему с трогательным сочувствием, что Уэйну нравилось, хоть и вызывало некоторое болезненное отвращение. Вина грызла его, наполняя ночи кошмарами. Он наслаждался этой болью, как мазохист наслаждается, надавливая на больной зуб, а жалость профессоров, дающих ему по его просьбе дополнительные задания и при этом печально покачивающих головами, наполняла его извращенной гордостью.

Шел первый час, и несколько минут отдыха, непривычного для этого времени дня, внушали ему смутное беспокойство. Пробивающееся сквозь листву солнце грело кожу, жужжание пчел в липовых кронах навевало сон. Но он не мог позволить себе заснуть. Одно дело просыпаться в поту от собственного крика посредине ночи, когда никто не может тебя видеть, и совсем другое — в центре Парижа среди белого дня.

Две совсем молоденькие девушки, не больше шестнадцати, сидящие на скамейке, вытаращили глаза, когда он встал, пораженные его ростом. Они уже некоторое время следили за ним, хихикали и обменивались замечаниями, прикрыв рты ладошками. Когда он проходил мимо, они замолчали и благоговейно уставились на него. Уэйн улыбнулся им и с удовольствием заметил, что девчушки покраснели. Он вышел из парка через южные ворота, не обращая внимания на маленькие лодки, плавающие по озеру, пересек бульвар Сен-Мишель и направился к Сорбонне.

В первый год своей учебы в прославленном университете, где он занимался английским и экономикой, Уэйн проделал все положенные студенту вещи: посетил Версаль в грозу, прошелся по Лувру, гадая при этом, что из его сокровищ умудрились спереть коллеги его папаши. Он попробовал настоящий луковый суп в ресторанчике на улице со смешным названием — улица Кота-рыболова. Ел трюфели и форель, и видел знаменитых исполнительниц канкана в злачных местечках, когда-то любимых Тулуз-Лотреком. Иногда он ходил со спутницей, но никогда не приглашал одну и ту же женщину дважды. Он не ограничивал себя в сексе и уже завоевал репутацию пользователя. Он никогда не забывал тот случай с Ирмой, и, хотя теперь уже прекрасно понимал — отец был лишь смущен тем, что его застали во время полового акта, ему так и не удалось избавиться от ощущения, что секс в лучшем случае нечто совсем несущественное, а в худшем — постыдное. Поэтому все его сексуальные встречи были страстными и очень короткими. И он не всегда умел тактично избавиться от любовницы, в чем некоторые его сокурсницы вскоре убедились. Но, разумеется, это не останавливало женщин, пытающихся изменить его, — каждая надеялась, что ей удастся укротить сидящего в нем монстра.

Уэйн поднялся по древним ступенькам Сорбонны и вошел в зал с высоким потолком, на мгновение задержавшись у доски с объявлениями музыкального отделения. Жан-Поль Монтаж следил за ним, сузив глубоко посаженные зеленые глаза. Жан-Поль, сын посла в Турции, в детстве много ездил с родителями по разным странам, где кое-чему научился. Так, от арабов он узнал, что мужчина, не способный содержать женщину, не мужчина. А позволить, чтобы твою женщину соблазнил другой, и вовсе означает потерю лица. А если об этом узнают…

— Говорят, концерт Рахманинова будет великолепен, — сказал он тихо с хищной улыбкой на губах, принимая готовую к нападению стойку. Уэйн резко повернулся. Хватило секунды, чтобы прочесть ярость в глазах Жан-Поля и напряженность, с какой тот двигался. — Жаль, что ты его пропустишь.

Уэйн отступил на шаг, почуяв опасность. Но вроде он не сделал Жан-Полю ничего плохого, он его и не замечал-то никогда. Внезапно в мозгу что-то щелкнуло, и Уэйн вспомнил, что тот был бойфрендом его последней партнерши Жаклин де Поли. Она сказала Уэйну, что у них с Жан-Полем все кончено, но, вероятно, эта сучка соврала. Уэйн оценивающе посмотрел на Жан-Поля, и его губы изогнулись в издевательской ухмылке.

— И почему же я его пропущу? — холодно спросил он, впрочем уже зная ответ. Заведенного человека следует остерегаться. И кому это знать, как не ему, ведь он постоянно на взводе?

— Потому что ты загремишь в больницу, подонок. — Жан-Поль, тяжело дыша, выплевывал ругательства.

Лицо покраснело, ярость захлестывала его. С быстротой молнии Уэйн со страшной силой ударил его кулаком в живот. Француз согнулся пополам, завопил от боли и упал на колени. Уэйн посмотрел на опущенную черную голову, подумал, не заехать ли ему как следует в челюсть, но отказался от этой соблазнительной мысли. Меньше всего ему хотелось, чтобы его выгнали из университета.

— Убирайся из Парижа, жалкий ублюдок, — тихо произнес он, приподнимая голову Жан-Поля за волосы. Лицо несчастного было белым и потным, глаза потемнели от боли. — Потому что если ты не смоешься, — прошептал Уэйн почти с восторгом, — я тебя прикончу. — Он оттолкнул Жан-Поля с легкостью, с какой собака стряхивает крысу, и ушел, насвистывая отрывок из Рахманинова.

Ранним утром следующего дня он уже выехал из Парижа.

Он ехал по Национальному шоссе домой. Туда, где больше не было Ганса. Где скорее всего не будет матери, отправившейся как обычно на какую-нибудь художественную выставку, встречу с приятельницами, благотворительный базар или поиграть в бридж. Где Вольфганг превратился в старого, согбенного деда. Смерть Ганса сокрушила отца, забрав у него все силы, желание жить, былую надменность. В течение двух недель после похорон Ганса, когда Уэйна переполняло чувство вины и эйфория, он горящими глазами следил за отцом, который не прикасался к еде, но лишь стакан за стаканом осушал виски.

Если отец и изменился, Монте-Карло остался тем же. Подъезжая к расположенной высоко в холмах деревне Ла Тюрби, улочки которой вились серпантином, Уэйн сбросил скорость и вскоре въехал в ворота виллы «Мимоза» — такой белой, что глаза резало. В соответствии с названием вокруг в прекрасно распланированном саду в изобилии цвела мимоза. Он загнал машину в двухъярусный гараж и оставил чемоданы в багажнике. В центре идеальной лужайки перед домом росла юкка, а из двух фонтанов в форме цветов лотоса вверх били водяные струи. Вдали виднелся пруд с золотыми карпами, заросший белыми водяными лилиями.

Из дома вышел Хуан, мажордом-испанец, достал из багажника чемоданы и почтительно приветствовал его.

— Где все? — лениво спросил Уэйн.

Хуан улыбнулся, больше по привычке, чем от удовольствия видеть Уэйна, и сообщил, что отец в казино, а мать обедает с друзьями. Уэйн коротко кивнул и быстро вошел в дом, начав раздеваться, еще не доходя до своей спальни — роскошной комнаты с большим белым ковром, кремовыми стенами и расписанным вручную потолком. Кровать была королевских размеров с кружевной противомоскитной сеткой, что придавало комнате несколько экзотический вид. Раздвижные двери из темного африканского дерева закрывали встроенные шкафы, зеленые жалюзи гармонировали с зеленым покрывалом на кровати и подушками, брошенными на два кожаных кресла. На комоде в хрустальной вазе стояли оранжевые орхидеи, а на балконе легкий морской ветерок наигрывал импровизированную музыку на установленных там морских раковинах.

Уэйн, ослепленный забытой роскошью, принял душ и переоделся, решив остаток дня провести за игрой в мяч в престижном спортивном клубе, членом которого являлся.

Столовой служила круглая комната с белыми стенами, хорошо отполированным деревянным полом и раздвижным столом, где по необходимости можно было усадить тридцать человек. Но этот раз стол был накрыт на троих — розовая льняная скатерть, тарелки из королевского вустеровского сервиза и серебряные приборы. В центре стояли розовые и белые гвоздики и листья папоротника, несколько оживляя обстановку.

— Здравствуй, мама, — бесстрастно произнес Уэйн, обошел стол и поцеловал мать в подставленную щеку. — Здравствуй, папа, — так же бесстрастно поклонился он отцу и сел.

Вольфганг протянул руку к бокалу, который Хуан только что наполнил изысканным бордо, и недовольно пролаял:

— Ты что-то рано вернулся.

Уэйн спокойно взглянул на отца.

— Я раньше закончил занятия.

За прошедшие месяцы горе от потери любимого сына потеряло свою остроту, и Вольфганг уже не выглядел таким старым и опустошенным. Пока Уэйн пил вино и ждал первого блюда, он заметил во взгляде отца нечто странное, новое.

— С занятиями все в порядке?

— Вполне, — ответил он, даже не делая попытки говорить с теплотой, поскольку был уверен, что Вольфганг уже получил отчет о его успехах и он лежит где-нибудь в столе.

— Очень похвально, Уэйн, — заметила Марлен с отсутствующим видом, впервые подав голос.

Интересно, подумал Уэйн, она уже успела напиться? Обычно к этому времени она уже бывала пьяна, хотя порой было трудно сказать точно.

— Ты держись так и дальше, — сказал Вольфганг, и Уэйн неожиданно сообразил, в чем дело. Ну конечно! Отец теперь вынужден смотреть на него как на наследника. Его губы изогнулись в подобии улыбки.

В этот момент вошла Росита Альварес, дочь Хуана, с превосходно охлажденными авокадо. Уэйн остановил на ней взгляд. Росита работала у них в доме после окончания школы, с шестнадцати лет, то есть уже два года, но Уэйн только теперь заметил ее роскошные черные вьющиеся волосы и большие темные глаза, которые она задержала на нем, но тут же скромно опустила. Он ей улыбнулся, заставив ее застенчиво покраснеть, и с удовлетворением подумал, что она не иначе как влюблена в него. Ее рука дрожала, когда она ставила перед ним хрустальную плошку. Когда Росита выпрямилась, Уэйн заглянул ей в глаза.

— Спасибо, Росита, — тихо пробормотал он.

— Да, сеньор. — Она поспешно удалилась, еще больше покраснев.

Уэйн, привыкший иметь дело с закаленными стервами, удивился, почувствовав, что ее невинность трогает его и возбуждает желание с этой невинностью покончить. Он взял ложку и поднял глаза, наткнувшись на взгляд отца. В его мозгу мгновенно возникла картинка — Ирма, сидящая на отце и двигающаяся как сошедший с ума поршень. Рука машинально сжала ложку, но он справился с собой, точным движением отрезал кусок авокадо и поднес ко рту. Он не сводил с отца жестких глаз, напоминавших голубые алмазы. Вольфганг еле слышно вздохнул, легонько пожал плечами и принялся за еду. Бокал Марлен был уже пуст. Она протянула руку за графином и наполнила бокал, надеясь, что никто не заметит.

Некоторое время Уэйн наблюдал за Роситой, получая удовольствия от ее смущения каждый раз, когда пытался пофлиртовать с ней. Ее отец иногда бросал на него злые взгляды, но Уэйна это не трогало. Он дождался субботнего вечера, когда Хуан повез родителей на машине на открытие ночного клуба в Каннах. Он сидел один в столовой и ужинал под легкое жужжание кондиционера. Как только она подала ему паштет по-страсбурски, он почувствовал ее страх, смешанный с детским возбуждением. Когда она наклонилась над ним, он расслышал ее взволнованное, прерывистое дыхание и хищно улыбнулся.

— Почему бы тебе не присоединиться ко мне, Росита?

— Присоединиться? — спросила она в изумлении, потом покачала головой. — Ох, нет, сеньор, мне не разрешать сидеть за один стол с хозяином.

— Как долго ты здесь работаешь, Роси? — спросил он, поймав ее руку и проводя большим пальцем по запястью.

— Уже больше два года, сеньор. — Голос ее дрожал, пульс под его пальцами бешено колотился, и она нервно оглядывалась.

— И ты ни разу не ела за этим столом? — Она молча покачала головой. Он одной ногой зацепил ближайший стул и подвинул его. — Тогда, наверное, самое время, а? — Она медленно и неохотно села, положив судорожно сжатые руки поверх белого фартука. — Вот, попробуй, — сказал он, беря паштет своей вилкой и поднося к ее рту.

Она послушно открыла рот и попробовала. Француз-повар орлиным взглядом следил за ней, так что ей никогда не доводилось пробовать ничего из тех изысканных блюд, которые она подавала к столу. Ее глаза расширились, когда она ощутила изумительный вкус паштета. Сердце готово было выскочить из груди. Когда они доели паштет, Уэйн настоял, чтобы она отведала жареного фазана и лимонного шербета, такого холодного, что у нее занемели щеки. Она весело рассмеялась, изумившись тому, насколько быстро хозяйский сын сумел заставить ее почувствовать себя раскрепощенной. Она решила, что он удивительно добрый человек.

Это был самый замечательный вечер в ее жизни. Она была тайно влюблена в Уэйна с тех пор, как его увидела. Пока все суетились вокруг маленького Генри, Росита с тоской взирала на одинокого и задумчивого Уэйна, который казался в доме посторонним. Ей всегда хотелось любить его, нежно обнять, пожалеть, потому что ее доброе сердечко чувствовало, что он глубоко несчастен. Но она никогда и не мечтала, что он ее заметит. Теперь она пила вино, голова немного кружилась. Она отказывалась, когда он снова наполнил ее бокал, но он так мило настаивал, что она выпила. Добрая католичка, воспитанная церковью, Росита понимала, что ей не следует оставаться с ним наедине. Но она не могла уйти. Он так красив, так внимательно ее слушает. И разве один вечер за столом, пара бокалов вина и несколько поведанных ему секретов такой уж большой грех?

Уэйн поставил пластинку с медленным вальсом Штрауса и пригласил ее танцевать. Она сразу же насторожилась, но, когда он встал, нежно улыбнулся и протянул к ней руки, не смогла устоять. Пока они танцевали, Уэйн зарывался лицом в ее волосы, щекой ощущая их шелковистость. От нее пахло розами и мылом, о чем он ей и сообщил. Ритуал соблазнения был для него настолько привычным, что он выполнял его почти механически.

— Ты очень красивая, Росита, — прошептал он.

Сердце ее замерло, ибо еще ни один мужчина не говорил ей таких слов. Медленно танцуя, он вывел ее на веранду, куда выходила открытая дверь его спальни. Она запротестовала, когда он ввел ее туда, но он уже ощущал дурманящее голову желание, готовое вырваться наружу. Возможно, дело было в воспоминаниях об отце и Ирме, но Уэйн внезапно ощутил, что хочет Роситу с совершенно новой для него страстностью.

— Сеньор, — протестующе прошептала она, когда он начал расстегивать ей кофточку.

Несмотря на сопротивление, он быстро обнажил ее груди. Они оказались полными, торчащими, с очень темными ареолами вокруг сосков. Он осторожно взял их в ладони, и их тяжесть и шелковистость немедленно возбудили его еще больше. Он коснулся соска большим пальцем, и Росита застонала наполовину от страха, наполовину от наслаждения. Она смутно понимала, что надо уйти, остановить его.

— Пожалуйста, сеньор. Мы… мы не должны.

Уэйн мягко возразил, наслаждаясь всегда испытываемым им в такие моменты ощущением власти едва ли не больше, чем самим половым актом. Он поднял ее, как будто она ничего не весила, положил на огромную кровать и припал губами к одному соску. Она схватила его за волосы, пытаясь оттолкнуть, и ее загорелые пальцы резко выделялись на его светлых волосах.

Уэйн, ощущая растущее неудобство от стиснутого брюками возбужденного члена, потянулся к молнии. Мимоходом он задел ее бедро, и она сразу же замерла. Воспользовавшись моментом, он ухватился за край юбки и поднял его, проведя пальцами по длинной, гладкой ноге. Росита закрыла глаза.

— Ради Бога… нет, не надо, — пробормотала она, но ее ноги предательски раздвинулись, и он быстро стянул с нее простые детские белые трусики.

Мгновение он с изумлением смотрел на пышный куст темных волос. Потом коснулся его, и Росита инстинктивно в испуге сжала ноги. Все происходило так быстро, что она не вполне осознавала происходящее. Она не привыкла к алкоголю, и теперь ей казалось, что ее голова набита ватой.

Он нетерпеливо раздвинул ей ноги, ему хотелось проникнуть в ее лоно. Когда он провел языком по ее клитору, она застонала и нахмурилась. Так нельзя… Ощущение было приятным, но она не должна…

Уэйн занялся ею всерьез, и ее стоны перешли в крики, голова моталась по подушке из стороны в сторону. Лежа с задранной до пояса юбкой, она вдруг почувствовала накатывающую волну экстаза и беспомощно выгнула спину.

— Ради Бога, — снова прошептала она, и ее тело начало дергаться под его руками.

Уэйн торжествующе улыбнулся, когда лицо ее исказилось, а тело задрожало в первом оргазме. Он не привык к таким эмоциям, но ее невинность странным образом помогала ему соблазнять ее. Пока она старалась отдышаться, он быстро и молча разделся, и, когда она опять взглянула на него, глаза ее расширились от страха и желания. Стоя у кровати, он возвышался над ней, его широкие плечи плавно переходили в узкие бедра. Но больше всего ее поразил его член, в глазах появилось паническое выражение, она осознала, в какой опасности находится. Она никогда раньше не видела голого мужчину, и все в ней вдруг сжалось при виде такой мощи и силы. Она забормотала, пытаясь возразить, говорила, что она еще девственница, взывала к его порядочности и чести. Уэйн, который немножко знал испанский, превосходно ее понял, но притворился, что не понимает.

— Ты ведь хочешь этого, маленькая Росита? Ты ведь проголодалась, верно?

Он наклонился над ней, поставив колени по обе стороны ее стройных бедер, и, не сводя взгляда с перепуганного лица, медленно взял за руку. Мягко, но настойчиво он положил ее руку на свой член. Росита оцепенела, сердце готово было выскочить из груди. Такой твердый, подумала она изумленно, и одновременно такой нежный. Как сталь в бархате. Она тряхнула головой, пытаясь освободиться от желания.

— Нет, нет!

Уставший от этих игр, Уэйн нетерпеливо фыркнул, резко раздвинул ей ноги и быстро и грубо овладел ею, не принимая во внимание ее девственность и не думая о том, доставляет он ей удовольствие или нет.

Росита вскрикнула. Боль унесла прелесть лунной ночи, протрезвила ее, заставив понять всю лживость его комплиментов. Слишком поздно она осознала, что ее наивностью и слабостью воспользовались, чтобы обмануть и надругаться.

Он начал резко, поршеообразно двигаться, кошмар становился все ужаснее, она беспомощно билась, но не могла сбросить с себя тяжелое тело. Из-под крепко сжатых век катились слезы. Уэйн застонал, яростно добиваясь собственного оргазма. Росита только плакала и молилась, чтобы все это поскорее закончилось.

Через десять минут Уэйн был уже в душе. Закончив мыться, он обмотался полотенцем и вышел в спальню, где Росита все еще лежала на спине в распахнутой блузке и с влажными от слюны сосками. Юбка все еще была задрана до талии. Простыни намокли от пота и крови. Он почувствовал такое отвращение, что едва не задохнулся. Снова Ирма, опять то же самое. Неожиданно он ощутил себя грязным.

— Убирайся.

Росита открыла глаза, пораженная резкостью его тона, но одного взгляда на это напряженное, злое лицо оказалось достаточно, чтобы она вскочила с кровати и побежала к двери. Зажав рот рукой, она промчалась через весь большой пустой дом и влетела в помещение для прислуги. Бросилась на узкую кровать в крошечной комнатушке, единственным украшением которой служило распятие в изголовье, и начала судорожно рыдать. Она наверняка отправится в ад за то, что сделала, ведь священники ее предупреждали.

Росита с ужасом ждала встречи с Уэйном на следующий день, но тот не обращал на нее никакого внимания, будто ничего и не произошло. Более того, следующие два месяца она его почти совсем не видела.

Уэйн снова вернулся к работе в казино, причем его страшно забавляла перемена в Лепи, который теперь буквально заглядывал ему в глаза.

Он плавал на яхте с приятелями, выбирая богатых и влиятельных, чтобы потом затащить их в казино. На деньги, подаренные ему Вольфгангом к восемнадцатилетию, он купил себе маленькую яхту, на которой проводил время с самыми прелестными дочерьми друзей своей матери. Он почти не бывал дома, а когда ему случалось там бывать, то с трудом выносил Роситу, смотрящую на него жалкими глазами.

В начале сентября, рано утром, подгоняемая отчаянием Росита пришла к нему в комнату. Он скоро возвращается в Париж, и она должна сказать ему все. Она с ужасом и обреченностью ждала месячных, и все рассказы о том, что Господь карает павших, оказались правдой, потому что уже прошло три месяца — и никаких менструаций. Три дня подряд ее тошнит по утрам. Она больше не могла обманывать себя и тянуть. Теперь она стояла, глядя на лицо спящего Уэйна и чувствуя знакомый страх и вину. Она поспешно перекрестилась. Но ребенок — это слишком важно, она не может таить это в себе, как бы ей ни хотелось лишить Уэйна радости отцовства.

Уэйн начал стонать и метаться в постели. Ганс плыл к нему на ухмыляющейся акуле. Как ни быстро плыл Уэйн, акула с мрачным Гансом догоняла его. «Нет!» — закричал он и сел так быстро, что Росита вздрогнула в испуге. Кошмар медленно рассеялся, его глаза остановились на ней, и в нем начала закипать ярость.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Я должна поговорить с вами, сеньор. Пожалуйста.

Уэйн рывком опустил ноги на пол и поймал ее жадный взгляд, прикованный к его паху.

— Пожалуйста, я должна сказать… я…я…

— Ну? В чем дело? Давай выкладывай и выметайся отсюда, пока тебя кто-нибудь не застал. — Он торопился от нее избавиться, потому что у него вдруг возникло предчувствие, что история может повториться: отец ворвется сюда и застанет его в неловкой ситуации. Эта мысль заставила его вскочить на ноги, схватить ее за плечи и поволочь к двери.

Перепуганная его грубостью и боясь, что он выгонит ее, прежде чем она успеет рассказать ему про ребенка, Росита поспешно все выложила.

Уэйн замер в шоке, глядя на нее с отвращением.

— Беременна? — повторил он почти что шепотом. — Ты беременна?

— Si. — Росита увидела его потрясенное лицо и несмело улыбнулась. — Это замечательный новость, правда? Ваш маленький бамбино.

Нежный голос проникал в него подобно пулям, он сделал несколько шагов назад и упал на постель, потеряв дар речи. Он обрюхатил служанку? Он уже слышал сплетни, насмешливый смех. На него станут показывать пальцами, и все, чего ему удалось добиться этим летом, пойдет коту под хвост, сведет на нет его попытки стать членом элиты Монте-Карло. Он уже слышал ноющий голос матери: «Как ты мог? Все надо мной смеются».

Но четче всего он видел ироничное, самодовольное лицо отца. Его даже затошнило. Мозг начал бешено работать. Надо искать выход, должен же быть выход. Он не сомневался, что ребенок его, но это не имело никакого значения. Он принялся ходить по комнате, раздумывая, как бы избавиться от нее, и побыстрее. Остановился и взглянул на Роситу.

— Ты сегодня уезжаешь. Я отвезу тебя в аэропорт. Где твой паспорт?

Эти слова самым неожиданным образом вывели Роситу из состояния покорности. Она даже подумать не могла о возвращении в Испанию, в нищую маленькую деревушку в горах. Ее мать в буквальном смысле загнала себя тяжелым трудом в могилу, чтобы дать возможность Росите уехать из Испании и начать новую жизнь в роскошном Монте-Карло. Она скорее умрет, чем вернется.

— Нет, — сказала она, качая головой и отступая в угол, потому что он угрожающе надвигался на нее. Но она была сильной, сильнее, чем сама думала. Когда подступила опасность, она, внезапно ощутив огромную материнскую силу, выпрямилась и посмотрела прямо на него. В лице ее больше не было страха. Даже Уэйн заколебался. Росита положила ладонь на живот и подняла голову. — Я не уезжать, — заявила она твердо и ясно. — Это ваш бамбино, и он иметь много вещей, которых я никогда не иметь. Он будет жить в этот красивый дом, — она жестом обвела комнату, — и будет называть вас папой. — Хоть она и боялась его, ради ребенка была готова на все.

Уэйн сразу понял, что ему ее не переубедить. Он знал, никакие доводы на нее не подействуют. Он сразу же отказался от мысли предложить ей деньги и умиротворяюще поднял руки.

— Ладно, делай как знаешь. — Заметив ее подозрительный взгляд, он мрачно добавил: — Но не вини меня, если твоего ребенка не примут и он будет считаться незаконнорожденным. Потому что я не собираюсь на тебе жениться, — уверил он ее отворачиваясь.

Росита побледнела при мысли о бесчестье, но заставила себя пожать плечами, хотя сердце ее болезненно билось в груди. У нее уже не осталось сомнений в том, что она ему совершенно безразлична, но, может быть, когда родится ребенок и Уэйн впервые возьмет его на руки, он передумает? Кто знает, может быть, ребенок совершит чудо и он на ней женится, дав малышу законное имя? Ей оставалось только надеяться. Больше того, она может позволить себе подождать.

На следующее утро она весело бродила по рынкам в поисках наиболее удачных покупок — самой свежей рыбы, самых спелых фруктов. Она чувствовала себя спокойнее и увереннее, ведь все устроилось. Теплое солнце приятно грело, и она ощущала себя молодой, здоровой и полной надежд. Но, завернув за угол, она натолкнулась на полицейских, ждавших ее.

При обыске в ее комнате были обнаружены запонки с бриллиантами и ониксом, спрятанные в коробке под кроватью, а также часы Уэйна и серебряная зажигалка от Картье. Ей не дали возможности объясниться, позвонить адвокату, собрать вещи, поставить в известность отца, которого на месте не оказалось — он повез куда-то Марлен.

Онемевшую от шока Роситу отвели к полицейской машине и грубо втолкнули на заднее сиденье. Она съежилась там, обхватив руками слегка округлившийся живот и безудержно рыдая.

Уэйн бесстрастно следил за событиями из окна своей спальни. Росита заметила его. С залитым слезами лицом она в отчаянии принялась колотить в заднее стекло, по-испански умоляя его спасти ее.

В последний раз он ее увидел, когда полицейский грубо оттащил ее от стекла и ударил по лицу.

Они привезли ее не в полицейский участок, а в аэропорт, где посадили на первый же самолет, отправляющийся в Испанию, предупредив, чтобы она не вздумала вернуться. Если она вернется, уверили ее полицейские, то ее сразу же бросят в тюрьму.

Росита им поверила.

Глава 11

Кларисса и Кайл прибыли в Хитроу в пять утра, так что, когда они подъехали к Оксфорду в нанятой машине с шофером, как раз вставало солнце. Было ясное декабрьское утро, лимонно-желтое солнце бросало мягкий отсвет на покрытые изморозью и оттого серебристые поля, в низких местах долин скопился туман. Знаменитые шпили Оксфорда тоже были покрыты изморозью и блестели на солнце. На улицах еще никого не было.

— У этого места ритм чарльстона, — заметил Кайл, быстро и одобрительно оглядывая все вокруг.

За прошедшие годы Кайл из смазливого мальчишки превратился в красивого сумасбродного мужчину. Это сумасбродство притягивало к нему женщин, и Клариссу в особенности.

— Несомненно, — согласилась Кларисса, откидываясь на сиденье и натягивая мягкие, кожаные перчатки.

Может быть, после того как она разберется с Ориел, они смогут провести несколько недель в поездках по этой стране. Она повернулась, чтобы взглянуть на мужчину, который вот уже пятнадцать лет был ее любовником. Кларисса часто видела боль в его взгляде, но ничего не могла с собой поделать. Она не в силах отпустить его.

— Где ты остановишься? — спросил Кайл, не догадываясь о ее мыслях, и Кларисса улыбнулась.

— В «Рэндолфе». Самый классный отель в Оксфорде, во всяком случае так меня уверяли. — Кларисса прижала его руку к себе. Она никогда не говорила этому человеку «я тебя люблю», но, правда, и он никогда не признавался ей в любви.

Кайл насмешливо улыбнулся.

— Понятно. — Где же еще остановится его южная красотка, если не в лучшей гостинице города? Когда Кларисса подняла идеально выщипанные брови, он спросил: — А я где буду жить?

— Тебе заказан номер в гостинице чуть похуже. — Она протянула руку и погладила Кайла по выбритой щеке, не обращая внимания на его сжатые зубы. — Для тебя только чуть-чуть похуже, любовничек, — хрипло добавила она.

Ей до боли хотелось поцеловать его. Не один Кайл обладал таинственной аурой постоянной боли. Свою Кларисса прятала более искусно. Сегодня на ней был туалет и духи от Шанель, и улыбалась она как довольная кошка. Кайл и не подозревал, какую имеет над ней власть, а она не собиралась сообщать ему об этом. Прошедшие годы пощадили ее, но все-таки ей уже за сорок, и она все чаще паниковала. Если он бросит ее сейчас…

Кайл прикрыл глаза, но тут же резко открыл их, потому что машина начала замедлять ход. Он никогда еще не ездил на «бентли» — этой черной классической машине, борющейся за звание лучшего британского автомобиля. Привыкший к безвкусным, тяжелым, американским машинам, Кайл с восторгом прислушивался к тихому урчанию двигателя и с восхищением рассматривал великолепную внутреннюю отделку из красного дерева. Хотя теперь ему принадлежат несколько гаражей, он любит сам возиться с машинами, не гнушаясь грязной работы. А не имеет ли смысла заняться дома дорогими иностранными марками? — подумал Кайл. Его любовь к машинам осталась неизменной с детства, даже Клариссе не удалось изгнать из его души автомобильного механика.

— Все еще спят в этот забытый Богом час, — заметила Кларисса, когда автомобиль остановился у гостиницы и шофер начал вытаскивать чемоданы из багажника, — так что у нас есть время принять душ и переодеться. Часов в восемь приходи сюда завтракать.

— Договорились.

Кларисса пошла к гостинице, не замечая его горящего и рассерженного взгляда. На ней была накидка из кремового бархата, сколотая у горла огромной старинной брошью-камеей, и тюрбан в тон. Фигура осталась той же — стройной и изящной. Черная сумка — кожаная, итальянская, с золотой пряжкой, макияж — классически скромный, хотя она и стала краситься сильнее, чтобы скрыть приметы надвигающейся старости.

Кайл следил за ней, одновременно и ненавидя, и страстно желая ее. Ничего не изменилось за пятнадцать лет, прошедших с той поры, как он стал ее любовником. Нет, не совсем так. Однажды, лет пять назад, он сделал отчаянную попытку избавиться от нее. Приехал в Чикаго и нанялся водителем автобуса. Он уже решил, что свободен, но однажды, вернувшись домой после ночной смены где-то в пять утра в снимаемую им тесную однокомнатную квартирку с сырыми стенами и подозрением на тараканов, увидел ее там. Она ждала его, разодетая в белый атлас. Аромат ее духов перебивал запах вареной капусты и чеснока, постоянно доносившийся с нижних этажей, и губы ее были сложены в насмешливую улыбку, которая сразу же стала действовать ему на нервы, лишая воли и вызывая эрекцию.

Она медленно раздевалась, давая ему возможность сбежать, но он, естественно, этого не сделал. Стоило ему ее увидеть, как он снова почувствовал, как цепи, эти восхитительные, опасные, ненавистные, сладостные цепи, опять обвиваются вокруг него, приковывая его к месту. Да, у него были девушки, пока он скрывался, две девушки, если быть точным. Он удовлетворил их, но не себя. И тогда он понял, что только Кларисса способна отправить его к головокружительным вершинам. Ему хотелось кричать, бить кулаками о стену, пока на них не выступит кровь.

И когда она разделась перед ним в этой нищей комнатенке, продемонстрировав свое шелковое белье и гладкую ухоженную кожу, он понял, что правда в одном — ему никогда от нее не освободиться… никогда.

Он помнил, как прислонился к двери и на мгновение закрыл глаза от нестерпимой боли, но в этот момент она набросилась на него, как безжалостная тигрица. Ее руки были всюду, губы тоже, и не прошло и пяти минут, как он был глубоко внутри нее, достигая оргазма, заставившего его закричать. Всю ночь они занимались любовью, ругались, дрались, чертыхались и снова любили друг друга. Она ушла утром, побитая, поцарапанная, еле двигающаяся.

Она не оставила ему ни сил, ни желания. Он устало упаковал свои жалкие манатки — два поношенных костюма, купленных с рук, бритвенный прибор и книгу о машинах — и отправился домой. Домой, где его ждал гараж в виде утешительного приза — его собственный гараж. С той поры он открыл еще два гаража, один в Саванне, другой в Далтоне. Переехал в небольшой дом в Атланте. Теперь его руки были ухожены, никаких следов грязи под ногтями. Он стал носить костюмы и галстуки, правильно говорить, научился острить, по крайней мере один раз в неделю обедал в ресторане и завоевал себе репутацию Жеребца Джорджии. И каждую ночь он ждал, не приедет ли она к нему. В дом, стоящий на окраине и выходящий окнами в поле, где не было любопытных соседей.

Так что в самом важном ничего не изменилось.

Машина остановилась перед скромным зданием из кирпича. Кайл легко выбрался из нее и сам достал чемодан из багажника, отмахнувшись от услужливого шофера. На окнах гостиницы, располагавшейся среди небольших частных домов, висели кружевные занавески, большой сад был хорошо ухожен. Кайл вдохнул полной грудью. Никто его здесь не увидит, во всяком случае никто из тех, кто имел значение, — почтенные матроны, жены политиков, художники или организаторы благотворительных акций, которые всегда вертелись вокруг Клариссы, где бы она ни появлялась. Когда он шел по дорожке к двойной двери с матовым стеклом, на губах играла улыбка, но глаза оставались печальными.

Ориел проснулась и обнаружила, что ее мутит от страха. Сегодня премьера. Она быстро оделась и помчалась в столовую. За центральным столом преподаватели пили чай с тостами, обсуждали теорию Платона и сравнивали достижения Шекспира и Марло. Ориел решила обойтись кофе. К ней подошла Бетти, держа тарелку с яичницей и беконом, и вопросительно посмотрела на нее.

— Как ты?

— В ужасе.

— Значит в норме.

Ориел посмотрела, как подруга расправляется с едой, и спросила:

— Ты утром свободна?

— После лекции в университете. А что? Хочешь повторить текст?

Ориел пожала плечами.

— Нет смысла. Знаю, что как ступлю на сцену, так все забуду.

— Чепуха. А этой чего надо?

Ориел оглянулась и увидела подходящую к ним секретаршу декана.

— Мисс Сомервилл? — Ориел кивнула, и женщина сообщила, что приехала ее мать и желает с ней повидаться.

Ориел нашла мать в своей комнате. Кларисса встала навстречу дочери. Выглядела она шикарно и экзотично и совершенно не вписывалась в интерьер студенческой неубранной комнаты. Кларисса улыбнулась и протянула руки.

— Мама! — Ориел обняла ее и поцеловала. — Почему ты меня не предупредила о приезде? Господи, как же я нервничаю! — Она подвела мать к постели. — Садись. Как там папа?

Кир шел по коридору к ее комнате, осторожно оглядываясь по сторонам — не видит ли его кто. Он знал, что она нервничает, но, заслышав женские голоса, остановился в нерешительности.

— Я приехала не только чтобы посмотреть спектакль, дорогая, — сказала Кларисса, нервно дергая за концы своего капюшона.

— Да? Ничего не случилось, мама?

Кир из-за двери расслышал страх в ее голосе и подошел поближе.

— Я не уверена, — сказала Кларисса. — Был странный телефонный звонок насчет тебя и одного молодого человека. Ты помнишь Маргарет Свейнтон? Ее дочь здесь учится. Она мне позвонила. Решила, что я должна знать.

Ориел почувствовала, как упало сердце и к горлу подступила тошнота. Она знала, что сейчас услышит, и ей это не нравилось. Стоящий за дверью Кир замер.

— Так вот, дорогая… — Кларисса с несчастным видом оглядела комнату. Она боялась этой встречи с момента телефонного звонка.

Через приоткрытую дверь Кир видел, каким жестким и упрямым стало лицо Ориел. Он с облегчением вздохнул и только тогда понял, в каком находился напряжении. Ему на мгновение почудилось, что Ориел поддастся давлению матери, а что она станет давить, он не сомневался. Ему стало стыдно, что он мог усомниться в Ориел.

— Понимаешь, она говорит, что ходят слухи… — деликатно начала Кларисса, но Ориел было не до тонкостей, она перешла сразу к делу.

— Какие слухи?

Кларисса заметила твердый взгляд дочери, решительно поднятый подбородок и все поняла.

— Послушай, дорогая… ты же знаешь, как бывает, — обеспокоенно начала она. Как похоже на ее буйную дочь позволить себе попасть в беду. А Кларисса полагала, что она не переживет, если Ориел неудачно выйдет замуж. Она должна помешать своему ангелу сделать роковую ошибку. — Я просто тревожусь, вот и все. Идут разговоры о тебе и этом молодом человеке, режиссере спектакля. Каком-то… ковбое из Канзаса, — закончила она, надеясь, что дочь поймет, насколько смешон такой мезальянс.

Ориел чуть не рассмеялась. Снобизм ее матери просто поражал.

— Кир Хакорт вовсе не ковбой, — сказала она. — У его отца было ранчо в Канзасе, но сейчас его нет, он умер.

— Да, — мрачно подтвердила Кларисса. — Я все знаю. Несколько сотен акров в небольшом городишке под названием Барманвилл. Дорогая, я надеюсь, у тебя с ним ничего серьезного. Ты еще слишком молода, чтобы…

— Все очень серьезно! — перебила Ориел, хотя где-то в ее душе и жило крошечное сомнение.

После той первой ночи они с Киром были любовниками уже целый месяц. Они разговаривали, целовались, гуляли по Оксфорду и окрестностям, смеясь и держась за руки, один раз даже занимались любовью в сарае, сначала дрожа от холода, а потом горя от страсти. Они уже знали друг о друге буквально все. Она сказала ему, что любит его, шептала эти слова ночью и днем, и он отвечал ей тем же. Но это была первая любовь, и она не знала, относится ли Кир к этому с такой же серьезностью, как и она. Это единственное облачко на ясном горизонте ее беспокоило.

— Ах, дорогая, — с отчаянием произнесла Кларисса. Как объяснить дочери, что брак влияет на всю оставшуюся жизнь и если произойдет ошибка… Она вспомнила о Кайле и глубоко вздохнула. Если произойдет ошибка, то рушится не только твоя жизнь, но и жизнь других.

Ориел беспомощно посмотрела на мать и заметила любовь и боль в ее глазах. Но почему она просто не может оставить их в покое?

— Ты же не знаешь Кира, мама! Представления не имеешь, какой он человек на самом деле.

Кларисса встала, подошла к окну и уставилась на плац перед домом.

— Что этот мальчик собирается делать после окончания университета? Вернуться с тобой в Канзас?

— Да ради Бога, мама. Кир — стипендиат, он не какой-нибудь деревенщина, с которым можно обращаться так, как ты обращаешься с коридорными в гостиницах. Он написал пьесу, поставил ее, и все говорят, что спектакль будет удачным…

— Значит, он собирается увезти тебя на Бродвей или в Голливуд, так? — устало спросила Кларисса, поворачиваясь к дочери и глядя на нее расстроенными глазами. — Дорогая, прошу тебя, не торопись. Ты в чужой стране, думаешь, что впервые влюбилась, но все может так быстро измениться…

— Я его люблю. И Кир меня любит. Что бы ты ни говорила, ничего не изменится. Мама, ну посмотри же ты правде в глаза, — быстро перебила ее Ориел.

— Я бы сам не мог сказать лучше, — мягко произнес Кир, входя в комнату.

Женщины вздрогнули и резко обернулись. Кларисса должна была признать, что внешний вид человека, который собрался разбить сердце ее дочери, поразил ее. Она уверяла себя, что он — примитивный деревенщина, соблазнивший ее дочь с помощью грубого секса. Но, когда он вызывающе посмотрел на нее, она инстинктивно поняла, что Кир обладает чем-то неуловимым… может быть, аурой сильной личности, которую не часто встретишь в мужчинах. Он безумно, до боли в сердце напомнил ей Кайла. Его происхождение и воспитание сразу отошли на задний план, он стал казаться ей выше и значительнее. Даже в грязных джинсах и черном свитере с дырами на локтях он выглядит гигантом. Молодым, едва оперившимся, но все равно гигантом. Одним из тех, кто способен взять мир за горло и хорошенько встряхнуть. Все это она увидала и испугалась. Ориел нужен человек, способный о ней позаботиться, а не любитель острых ощущений. Ориел выросла в светской среде. Этот человек… да он же казался дикарем рядом с ней. Она чувствовала, как к сердцу душной волной подступает отчаяние, ибо впервые ей пришло в голову, что ей не удастся легко подавить этот роман в зародыше.

— Полагаю, вы — Кир, — заметила Кларисса ледяным тоном, стараясь взять себя в руки. — Вы всегда подслушиваете чужие разговоры?

Кир ухмыльнулся.

— Если представляется возможность, — спокойно сказал он.

Ориел невольно широко улыбнулась, обрадованная способностью Кира противостоять ледяному сарказму матери.

Кларисса решительно взглянула на Кира.

— Я хочу с вами поговорить. Наедине.

— Мама, я не хочу… — горячо вмешалась Ориел, но Кир поднял руку и спокойно сказал:

— Все в порядке. Не волнуйся.

Ориел неохотно встала с кровати и, проходя мимо него, прошептала:

— Будь осторожен.

Кир взял ее лицо в ладони и основательно поцеловал, не обращая внимания на разгневанное шипение, исходящее с другой стороны комнаты.

— Все будет хорошо, — пообещал он тихо.

Ориел сразу и безоговорочно ему поверила. Мать привыкла все делать по-своему, но, когда девушка заглянула в карие глаза человека, которого полюбила всей душой и сердцем, она поняла, что на этот раз Кларисса проиграет. Как же ей повезло! — думала Ориел. Найти такого человека, причем с первой попытки, — это ли не чудо? Она с вызовом взглянула на мать, ответившую ей холодным взглядом, и вышла, плотно притворив за собой дверь.

Кларисса открыла сумку и извлекла оттуда сигареты.

— Она явно без ума от вас, — признала она неохотно. — Но она так молода. Наверняка вы ее первая любовь.

— И первый любовник, — решительно заявил Кир, но спокойно, без ехидства. Кларисса ему не нравилась, но он не мог не отдать должное ее выдержке. Большинство матерей на ее месте сейчас бы рвали и метали.

— Тем не менее, — продолжила она, будто он ничего и не говорил, — с такими вещами легко покончить. Если я перестану платить за ее обучение, ей придется вернуться домой. И посмотрим, как повлияют на ваши отношения расстояние в несколько тысяч миль и долгая разлука.

Кир улыбнулся.

— Я тоже могу бросить университет, мы будем работать.

— Работать? — поразилась Кларисса. — Да Ориел дня в своей жизни не проработала.

Кир молча смотрел на нее, поражаясь, как родная мать может так плохо знать дочь.

— Научится, — коротко бросил он. И от того, как он это произнес, сердце Клариссы сжалось от страха. Что он собирается делать? Жить за счет Ориел?

— Сколько хочешь, неотесанная канзасская деревенщина? — спросила она тихо, но с дикой яростью. — Сколько тебе дать, чтобы ты оставил мою дочь в покое?

Кир сначала не поверил своим ушам, потом разозлился, но гнев быстро сменился жалостью.

— Леди, мне вас жаль, — сказал он, повернулся и вышел.

Ориел, ждавшая немного дальше по коридору, вопросительно посмотрела на него.

— Что она сказала?

— Думаю, ничего нового.

Ориел поморщилась.

— Что теперь делать?

— Пойдем искать Джона Кортени. Он больше известен как Джински. У его отца есть личный самолет. Держит его в Кидлингтонском аэропорту, всего в нескольких милях отсюда.

— Зачем нам самолет?

— Полетим в Шотландию.

Они уже вышли во двор, и сверху на них с тяжелым сердцем смотрела Кларисса. Придется задержаться в Англии дольше, чем она планировала. Ориел нужна защита, хоть она сама и не отдает себе в этом отчета. Кларисса никому не позволит использовать дочь в своих интересах. Она с ненавистью посмотрела на темную голову Кира.

— Шотландию? — повторила Ориел еле слышным шепотом. — Зачем нам в Шотландию? Сегодня же премьера.

— На премьеру мы успеем, — заверил ее Кир и обнял за плечи. Его рука была тяжелой, теплой и успокаивающей, и Ориел, приноровившись к его шагу, вдруг почувствовала себя необыкновенно счастливой.

— А что в Шотландии? — спросила она после небольшой паузы. Они медленно шли к воротам, думая каждый о своем.

— Гретна-Грин.

— А кто это?

— Не кто, а что, — поправил он. — Это такое местечко, где можно пожениться без разрешения родителей.

— Пожениться? — Ориел замерла.

— Ага. Эта женщина, — он кивком указал на здание колледжа, — не оставит нас в покое.

— И ты боишься, что ей удастся нас разлучить, — закончила за него Ориел, неожиданно ощутив острое разочарование.

Кир покачал головой.

— Ей никогда не удастся нас разлучить, — упрямо заявил он. — Но пока мы не поженимся, она будет болтаться под ногами и действовать нам на нервы. Мне, прямо скажу, ни к чему эти радости. А тебе?

Ориел уставилась на него и неожиданно безудержно расхохоталась. Прохожие таращились на них и начали улыбаться, когда молодая пара принялась обниматься, а Кир приподнял Ориел и закружил. Любовь утром в понедельник. Что может быть прекраснее?

Они обнаружили Джона Кортени в столовой, где он с упоением поглощал овсяную кашу. Он пришел в восторг от романтичности происходящего и с готовностью взялся помочь. Он будет свидетелем и шафером, сообщил ему Кир.

В самолете Джон обнаружил шампанское, которое они с удовольствием выпили. К полудню они были в Шотландии. Джон одолжил им десятку, и Ориел купила длинное белое платье. Кир порылся в карманах и приобрел цветы, чудесные розовые и пурпурные фиалки и одну розу. Глаза Джона подозрительно блестели, когда молодые клялись друг другу в вечной любви, и он настоял, чтобы на обратном пути они заехали в Эдинбург, где угостил их ланчем, состоящим из говядины по-веллингтонски и яблочного пирога. Ориел и представить себе не могла лучшего свадебного пира.

Но, с ее точки зрения, лучшим за весь день был момент, когда их пригласили зайти. Джон хлопнул себя ладонью по лбу и в отчаянии застонал.

— Кольцо, — пробормотал он. — У нас нет кольца.

Тут Кир улыбнулся и вытащил из кармана простое золотое кольцо. Она смотрела на это кольцо в полутемном зале, пока они ждали, когда их объявят мужем и женой, и внезапно осознала, что он с самого начала хотел на ней жениться и что визит ее матери лишь ускорил события. Она заплакала, засмеялась от счастья и бросилась его целовать.

В Кидлингтонский аэропорт они прибыли около шести. Сломя голову они кинулись в колледж: Ориел — переодеваться, а Кир — в театр, где все уже стояли на ушах. Первым его заметил Вив.

— Где ты шляешься, черт побери? — завопил он, а остальные члены труппы взирали на Кира со смешанным чувством облегчения и раздражения.

— Простите, — извинился он перед всеми сразу. — Меня задержали дела.

Вив уставился на него, открыв рот.

— Его задержали дела, — изумленно повторил он, оглядываясь на остальных в поисках поддержки. Хоть он и был лучшим другом Кира, но по мере того как проходило время и приближалось начало спектакля, а проклятым янки и не пахло, даже он начал сомневаться, не струсил ли его приятель. Теперь он твердо, но все-таки слегка игриво перечислил все претензии к Киру. — Ты должен был быть здесь с утра. Сломалась декорация, осветительные лампы перегорели, а Карлик заболел.

— Но все сделано? — спросил Кир, сбрасывая пальто и закатывая рукава.

У Вива совсем отвисла челюсть.

— Да не в этом дело. Ты же режиссер, проклятый янки. Где ты пропадал весь день? Ты должен был быть здесь, держать нас за руки, успокаивать. И мы хотим знать, чем ты вместо этого занимался.

Все его дружно поддержали. Кир посмотрел на сердитые лица друзей, потом снова на Вива и пожал плечами.

— Я женился, — просто объяснил он. — В Гретна-Грине, — добавил он. Все молчали. — На Строптивой, — закончил он, и внезапно все присутствующие, поняв, что он не шутит, разразились аплодисментами, смехом и свистом. Не было недостатка и в двусмысленных намеках.

Вив подошел к нему, потом медленно покачал головой.

— Ах ты, проклятый янки, — любовно сказал он и протянул руку.

Кир с широкой улыбкой на лице пожал ее. Он на самом деле женился. У него теперь есть жена. В мир вошла миссис Кир Хакорт. До него все это начало медленно доходить, голова пошла кругом, и он вынужден был сесть.

— Еще никогда у меня не утаскивали мою героиню прямо из-под носа, — пожаловался Вив. — Как тебе удалось смотаться в Шотландию и обратно за один день?

Кир им все рассказал. Работа полностью застопорилась, потому что он вынужден был выложить им все пикантные подробности. Не рассказал он им лишь о приезде матери Ориел этим утром. Тем более что сама мадам появится в театре к поднятию занавеса ровно в… Он взглянул на часы и завопил:

— Полчаса до начала! Черт возьми! — При этих полных ужаса словах все снова начали смеяться.

— Добро пожаловать в замечательный мир шоу-бизнеса, янки, — сердечно произнес Вив и хлопнул его по спине.

К семи часам зал был полон. В маленькой комнате, отведенной под гримерную, Бетти заканчивала гримировать Ориел. Та уже в десятый раз извинялась за то, что не взяла Бетти в Шотландию, как раздался клич:

— Занавес!

— Ох, нет! — Ориел с ужасом смотрела на свое отражение в зеркале. За один короткий день она умудрилась, возможно, потерять мать, приобрести мужа, а теперь ей предстоит первый раз в жизни выйти на сцену перед такой большой аудиторией. Ну и денек выдался!

Кларисса сидела в первом ряду между деканом физического факультета и знаменитым дирижером лондонской филармонии. Со всех сторон ее окружали сливки оксфордского общества, собравшиеся на студенческий спектакль этого года. Если он окажется удачным, то пойдет всю неделю до Рождества.

Занавес поднялся. На сцене были декорации гостиной в пригородном доме. Кларисса нахмурилась. Она ошиблась или кто-то ей действительно говорил, что они ставят «Укрощение строптивой»? Следующие два часа она сидела, не сводя глаз со сцены. Она едва узнавала свою дочь — никакого акцента, никакой мягкости и изысканности. Вместо этого она видела строптивую мужененавистницу, вознамерившуюся во что бы то ни стало поставить на колени Пита, ее противника-мужчину. Во время первого акта Кларисса молилась, чтобы пьеса с треском провалилась, чтобы зрители шипели и улюлюкали и морально уничтожили дегенерата, который отважился так непотребно и нагло обращаться с Шекспиром. Но уже после антракта стало ясно, что спектакль имеет грандиозный успех. Он был забавным, занимательным, трогательным и невероятно сексуальным.

Главный герой в исполнении Вива излучал мужественность и силу, и, следя за ним и Ориел, Кларисса даже подумала, не следует ли ей попросить его помочь ей. Разве смогла бы Ориел так сыграть, если бы была к нему равнодушна? Она спросила сидящего рядом декана, кто играет ведущую мужскую роль, и услышала, что он — сын графа. Кларисса кивнула, внезапно преисполнившись надежды. Английский граф — совсем неплохая партия для ее дочери. Ориел рождена, чтобы быть хозяйкой большого дома. Да и титул не помешает…

Когда упал занавес, скрыв от зрителей уже укрощенную и покорную Кейт, надевающую домашние тапки на ноги Питера в драных носках, зал дружно встал и начал аплодировать. Сначала на поклон вышли второстепенные персонажи, потом Вив, за ним Ориел. Исполнителей главных ролей наградили бешеными аплодисментами. Ориел смотрела на приветствующих ее зрителей и удивлялась. Она вышла на сцену нервной развалиной, судорожно пытающейся вспомнить первую фразу. Увидела Вива, его сочувствующие глаза, и через секунду появился голос, чистый и ясный, как на репетиции. Весь спектакль Кир простоял за боковой кулисой, обеспечивая ей моральную поддержку. К третьему действию она уже получала огромное удовольствие от спектакля. Теперь зрители кричали, требуя на сцену автора и режиссера. Кир заколебался, но Ориел подошла к нему, взяла за руку и вывела на сцену. Они поклонились под оглушительный гром аплодисментов.

За кулисами Кир обессиленно свалился на стул, а Вив хлопнул его по спине.

— Ну, бедный ты наш женатик, ты своего добился.

Кир застонал.

— Никогда в жизни. Чтобы я еще раз взялся ставить спектакль — да ни за что!

Все рассмеялись, напряжение постепенно спадало, чему немало — способствовала эйфория от удачной премьеры.

— Ты видел Флейки в заднем ряду? Он из штанов выпрыгивал, — заметил кто-то под общий смех.

Потом все вдруг замолчали, ибо Вив поднял бокал. В нем было дешевое красное вино, потому что большего они не могли себе позволить, но никто не роптал.

— За «Кейт против Пита», — провозгласил он. Никем не замеченная Кларисса, стоя на пороге, вытягивала шею, стараясь найти Ориел. Она собиралась тепло поздравить обоих — и дочь, и Кира Хакорта. Ведь спектакль и в самом деле получился хороший. — И за нашу главную героиню и режиссера. Поздравляем с браком, хорошего вам здоровья, пусть все ваши беды будут маленькими. И если вы снова решите сбежать в Шотландию, не делайте этого в день премьеры следующего спектакля! — Вив снова поднял бокал.

Кир и Ориел поцеловались. Им о многом предстояло позаботиться. Надо было в первую очередь найти квартиру. Затем известить декана, изменить фамилию Ориел в университетских документах. Кир протянул ей руку, она взяла ее, и их глаза встретились.

Стоящая в дверях Кларисса побелела. Ее глаза остановились на руке дочери, и она заметила там блеск обручального кольца. Она молча повернулась и спотыкаясь ушла. Подобно роботу она шагала по улицам, ее переполняла дикая ярость. Ох, Ориел, что же ты натворила? Мысли путались у нее в голове — она лишит ее наследства, оставит без гроша. Но, разумеется, она не могла так поступить. Ориел тогда пропадет. Ей надо каким-то образом развести их.

В ее номере Кайл принимал душ. Он слышал, как открылась дверь ванной комнаты, сквозь матовое стекло различил неясную фигуру. Постояв на пороге, она подошла к кровати и принялась раздеваться.

Внезапно дверь душа открылась, и он едва не упал, поскользнувшись на кафельном полу, когда она набросилась на него. Ее волосы сразу потемнели, попав под струю воды. Губы были горячими и жадными, он почувствовал, как сильно она укусила его за нижнюю губу. Его руки автоматически легли ей на плечи. Сначала он хотел оттолкнуть ее, но, как только пальцы коснулись ее кожи, он забыл обо всем и притянул ее к себе. Соски, твердые как камень, прижались к его груди, и его член мгновенно отреагировал, встав по стойке смирно. Она быстро опустила на него руку и сжала так крепко, что он вскрикнул.

Кларисса вгляделась в красивое, суровое лицо и мгновенно забыла об Ориел. Кайл был смыслом всей ее жизни. Она ласкала его и чувствовала, как ее тело горит от нетерпеливого предвкушения. Она молча встала перед ним, оперлась руками о его плечи и легко подпрыгнула. Кайл машинально подхватил ее за бедра, а она обвила ногами его ягодицы.

Он открыл глаза только тогда, когда она взяла его член и направила в себя. Он застонал, потом снова вскрикнул, когда она начала двигаться, а он легко поддерживал ее в этой позиции. Она трудилась изо всех сил, как будто хотела расплющить его по стене, а теплые струи воды разбивались о ее спину. Ноги Клариссы сжали его талию как в тисках, и она все двигалась и двигалась в бешеном темпе. Потом вскрикнула, перевела дыхание и начала все сначала. В конце концов даже его сила иссякла, он резко повернулся кругом и прижал ее к стене. Его лицо исказилось в экстазе, он застонал и обмяк. Кларисса, удовлетворенная потрясенным выражением его лица, ласково оттолкнула его. Он медленно сполз вниз по кафельной стенке и сел на коврик.

— Этот подонок на ней сегодня женился, — сообщила Кларисса, а ее все еще упругие груди поднимались и опускались при каждом вдохе и выдохе. — Он на самолете слетал с ней в Шотландию и там женился. Почему она оказалась такой… слабой? И как могла я быть такой дурой?

Когда Кайл понял, что послужило причиной для его полуизнасилования, почти физическая боль волной прокатилась в его груди.

Кларисса посмотрела на него сверху вниз и мягко улыбнулась. Взяла кусок мыла, намереваясь продолжить его сексуальные мучения. Кайл плотно закрыл глаза, радуясь что струи воды прячут слезы, вытекающие из-под его крепко закрытых век.

Когда-нибудь она зайдет слишком далеко.

Глава 12

Париж

Из отеля «Конкордия» — трехэтажного каменного строения с арочными окнами и столетним флагом, развевающимся на парижском ветру, открывался великолепный вид на Эйфелеву башню. В отеле обычно останавливались люди, которых зачастую можно было найти в европейском справочнике «Кто есть кто».

Уэйн направлялся к «Конкордии», неся в кармане пиджака документ об окончании Сорбонны. Он сдал все экзамены, попав в два процента лучших студентов. Теперь оставалась только церемония окончания, на которой родители будут пить шампанское, разговаривать с лекторами и заезжими знаменитостями и с удовлетворением поглядывать на своих смущенных отпрысков.

Однако Уэйн знал, что ни Вольфганг, ни Марлен на официальную церемонию не явятся. Поэтому на душе у него было не так легко и беззаботно, как у большинства других выпускников, которые сейчас собирались в кафе «Чат» на шумную вечеринку. Это кафе с темными прокуренными залами, плохим красным вином, хриплой певичкой и сырыми стенами никогда не нравилось Уэйну. Но, следуя своему решению не портить ни с кем отношения, он частенько захаживал туда с группой из пяти-шести студентов, чтобы обсудить современную французскую политику, последнего художника, произведшего фурор, и, разумеется, подвиги Алена Делона и Роми Шнайдер.

Но сегодня у него была другая, очень важная цель.

Швейцар в красной с золотом ливрее распахнул перед ним двойную арочную дверь, одновременно уважительно поднеся руку к фуражке. Гостиницу часто навещали члены королевских семей, и никогда нельзя быть уверенным, что молодой человек в обычной одежде, входящий в отель, на самом деле не заморский принц. К тому же Уэйн, одетый в синий костюм, держался по-королевски. Его появление в холле с высоким, разрисованным потолком, где за конторкой красного дерева сидело несколько служащих, заставило по меньшей мере шестерых женщин повернуть головы в его сторону.

Хрустальные люстры освещали круглый холл, на полу лежал восточный ковер XVIII века. По углам разместились юкки, а в подвешенных корзинах — орхидеи и другие цветы, наполнявшие воздух своим ароматом. Пробили старинные часы. Он быстро направился к конторке, где хорошенькая блондинка поспешно выпрямила спину и выпятила грудь, обтянутую бледно-голубой формой. Но за несколько футов до конторки Уэйн помедлил, заметив что-то золотистое в телефонной будке, находящейся в углу холла. То была старинная будка из тика, закрытая, с единственным окном на уровне лица, чтобы видеть, занята она или нет. Уэйн изменил направление и остановил взгляд на женщине в будке. Ее длинные волосы отливали золотом, она держала трубку и смеялась. У нее был высокий лоб, аристократический нос и манеры представительницы высшего класса, чему способствовал костюм от Балмена. Ни секунды не колеблясь, он открыл дверь будки и зашел. Она не успела обернуться, как он уже закрыл дверь, забрал у нее телефонную трубку и положил на рычаг, оборвав звучавший в трубке молодой женский голос. Блондинка сделала попытку повернуться. Но будка была слишком маленькой и тесной для двоих, к тому же руки Уэйна держали ее, заставляя смотреть в стену. Затем они скользнули ей на плечи, потом коснулись пышной груди и остановились на плоском животе.

Блондинка ахнула, ее голова откинулась назад ему на грудь, волосы рассыпались по его плечам, обтянутым пиджаком от Кардена. Он медленно наклонился и поцеловал ее за ухом.

— Туанетта, откуда ты знаешь, что я не какой-нибудь похотливый коридорный? — прошептал он, опуская руку и подтягивая юбку вверх, на бедра. В жаркую погоду она не носила колготок. Его пальцы начали медленно, круговыми движениями ласкать мягкую кожу.

Антуанетта Монтиньи, старшая дочь графа де Монтиньи, главы одной из старейших семей Нормандии, самодовольно улыбнулась.

— А я и не знаю, — промурлыкала она, задыхаясь, потому что его пальцы уже заползли под трусики персикового цвета и начали ласкать пушистый кустик. — И вообще, здесь все коридорные очень даже ничего.

Уэйн улыбнулся, но глаза оставались мрачными, и он больно укусил ее за ухо. Он встретил Туанетту на вечеринке в доме одной из самых богатых пар Франции. Он быстро проконсультировался с приятелем и узнал, кто такая та прелестная блондинка, которая безбожно флиртует с официантом, разносящим вино. Туанетта Монтиньи, наследница миллионов, имеющая титул и безупречное происхождение, как нельзя лучше подходила ему в жены.

Выбранная им тактика заключалась в том, что он наблюдал за ней, не сводил с нее глаз, а когда они встречались взглядами, иронично улыбался и отворачивался. Он так и не подошел к ней почти до самого конца вечеринки, хотя она явно ждала этого, насмешливо наблюдая, как он танцует со второй по красоте девушкой в комнате — парижской моделью, дочерью итальянского графа. Но Уэйн удивил ее, поразил до глубины души тем, что и ушел с итальянкой, даже не взглянув в ее сторону. Во второй раз они встретились на открытии галереи, и Туанетта взяла дело в свои руки. Она затащила его в свою машину и заехала в узенькую, пустынную улочку, где они предались бурной любви, которой не помешала даже теснота. Уэйн давно понял, что французы далеко не такие романтики, какими кажутся остальному миру. В постели у Туанетты перебывало несчетное число мужчин, но, если речь шла о замужестве, в расчет принимались совсем другие соображения. Когда во время охоты в долине Нуар он познакомился с ее отцом, тот отнесся к нему так пренебрежительно, что у Уэйна даже голова заболела. Ему ясно дали понять, что, хоть он и вполне презентабелен, а его семья достаточно богата, в смысле родословной он оставляет желать много лучшего. Семейная история Д'Арвиллей была довольно туманной, если не сказать больше, а американские иммигранты, вернувшиеся в Монте-Карло после войны, в родственники не годились. Именно поэтому Уэйн так старался угождать ненасытной Туанетте. Он нашел самое чувствительное ее место и начал с силой его поглаживать. Мужчина, ожидающий, когда освободится телефон, взглянул на них, заговорщически улыбнулся и отошел к другой будке.

Закрыв глаза, Туанетта самозабвенно предавалась наслаждению. Ее голова едва доставала ему до плеча, хотя на ней были туфли на огромных каблуках. Ей нравились высокие мужчины, ей нравились красивые мужчины, а больше всего ей нравились мужчины, умеющие доставить удовольствие.

Будучи от природы неглупой и отнюдь не романтической складки, что мешало некоторым ее приятельницам поумнее, Туанетта сразу сообразила, что нужно Уэйну. Ее титул, ее положение в обществе и все преимущества, которые может дать женитьба на Монтиньи. Она была на четыре года его старше и хорошо понимала, что для получения ежемесячных чеков от отца ей придется скоро выйти замуж и родить наследника. И в этом смысле Уэйн, прекрасно развитый физически, с непонятным происхождением и несложной сексуальной техникой вполне годился. Ей нравилась перспектива стать владелицей казино и заиметь мужа, которого каждая баба желает затащить в койку. И скорее всего ей это удастся. У нее хватало ума не ждать от него верности, но было в нем что-то холодное и опасное, что настораживало Туанетту, выделяя его из толпы обычных плейбоев, с которыми она привыкла делить постель.

Когда ее тело судорожно забилось в оргазме, она улыбнулась, вздохнула и поправила одежду. Через минуту ее дыхание восстановилось и температура тела пришла в норму.

— Очень даже ничего, — пробормотала она, наконец повернувшись, чтобы взглянуть на него насмешливыми серыми глазами. Привстав на цыпочки, она поцеловала его, и он почувствовал отвращение при мысли о том, скольким мужчинам она говорила эти слова.

Они пошли в ресторан «Шевалье» и заказали цыпленка, язык, рулет из говядины и ромовую бабу. Уэйн пил и ел без всякого удовольствия, но радовался, что все идет по плану.

В нескольких сотнях миль от Парижа, на предательских дорогах Монте-Карло в дорожное ограждение на большой скорости врезалась машина. Перелетев через ограждение, она свалилась в глубокую пропасть, превратившись в смятый ком металла. Находившиеся в машине Жюли и Пьер Риссо, родители Клода Риссо, умерли мгновенно.

После обеда Туанетта с Уэйном отправились в гостиницу, где она останавливалась, когда бывала в Париже, что случалось нередко. Она часто говорила, что жить за городом в Англии — это стиль жизни. Во Франции это равносильно ссылке. Они провели день, проверяя прочность пружин на кровати времен королевы Анны, а в четыре часа пополудни она отвезла его в аэропорт Орли, откуда он вылетел на один день в Ниццу.

Уже стемнело, когда он на своей «мазерати», которую обычно оставлял в аэропорту Ниццы, подъехал к вилле «Мимоза». Солнце почти скрылось за горизонтом, и прозрачная музыка фонтанов создавала атмосферу покоя.

Отец Роситы ушел от них через несколько месяцев после того, как обнаружился позор дочери, и теперь новый садовник, чье имя он забыл, обрезал цветы с клумбы для обеденного стола. Уэйн достал ключ из кармана, открыл дверь и сразу почувствовал знакомый запах лавандовой полироли, смешанный с ароматом материнских духов Диор. Он вдруг ощутил себя дома, что случалось с ним крайне редко. В вилле было темно, да он и не ждал другого, поэтому быстро прошел в главную гостиную, где находился большой камин с заранее приготовленными дровами. В жаркие летние вечера камин не топили. Он направился к открытой балконной двери, по пути заглянув в шкафчик красного дерева и налив себе рюмку коньяка.

Он пребывал в отличном настроении после сегодняшней встречи с женщиной, с которой теперь помолвлен. Он сделал ей предложение в постели, надев на палец дорогое кольцо с большим бриллиантом. Целуя ее грудь, Уэйн представлял роскошное шато в Нормандии и себя в качестве владельца, после того как старый граф перестанет коптить небо.

Теперь он взглянул на часы и задумался, как прореагируют его родители на сообщение о женитьбе на девушке из старинного французского рода. Имея блестящее образование, полученное в Сорбонне, подходящую жену и два огромных наследства в перспективе, он будет на вершине мира. После женитьбы он первым делом купит большую яхту. Нельзя жить в Монте-Карло и не иметь приличной яхты. Для начала вполне подойдет двухъярусная яхта в несколько тысяч тонн со всеми современными удобствами, включая кинозал. Затем, разумеется, придется ублажать Туанетту, для чего вполне сгодится круиз длиной в год, а уж потом надо будет брать в руки поводья, став президентом Дома Монтиньи. Он попробует пробиться на американский рынок. Только там настоящие деньги. Для престижа неплохо обеспечивать вином европейскую знать, но серьезно заработать можно только поставляя среднего качество вино простым американцам, принимая во внимание их иллюзии насчет знатности и способность тратить деньги без всякой меры. Старый граф может сколько угодно возмущаться, но Уэйн пребывал в уверенности, что через несколько лет достигнет такой власти, что сможет справиться с ним. Конечно, ему придется соблюдать осторожность и не торопиться.

Он отошел от окна и налил себе еще рюмку. Почему-то он нервничал. Ему хотелось увидеть лицо отца, когда он сообщит тому новости, ему хотелось, чтобы Вольфганг почувствовал власть сына, растущую прямо на глазах. Он все еще хотел отомстить. Он всегда хотел отомстить.

Проходя по холлу к своей спальне, он заметил полоску света под дверью отцовского кабинета. Он удивился, нахмурился и медленно направился к двери, к которой ему, сколько он себя помнил, даже подходить не разрешалось. Этот кабинет служил Вольфгангу домашним офисом и был заполнен бумагами и папками. Интересно, что могло заставить отца не поехать в казино, мелькнуло у Уэйна, но ему не терпелось сообщить свои замечательные новости, поэтому он поднял руку, резко постучал и вошел, не дожидаясь ответа.

Отец сидел за письменным столом, с силой вцепившись пальцами в край стола. Единственная зажженная настольная лампа освещала его лицо. Никаких бумаг на столе не было. В свете лампы поблескивали тяжелое хрустальное пресс-папье и нож с серебряной рукояткой для разрезания бумаги. Пока Уэйн закрывал за собой дверь и шел к массивному столу, отец следил за ним с бесстрастной неподвижностью пресмыкающегося.

— Папа, — сказал Уэйн, — у меня для тебя новости.

Вольфганг промолчал.

— Сегодня состоялась моя помолвка с Антуанеттой де Монтиньи.

Вольфганг моргнул один раз, потом другой и медленно отпустил стол. Он просидел так весь день и только сейчас понял, что все-таки зажег лампу, когда стало темно. Когда Жак доложил ему, что его ждет рыбак, его первым желанием было велеть прогнать мальчишку. Но любопытство взяло верх, и Клода Риссо впустили. Наверное, прошло уже много времени. Вольфганг не знал сколько. Время перестало иметь значение.

Уэйн стоял за кожаным креслом, положив руки на спинку, и настороженно и удивленно наблюдал за отцом. Вольфганг взглянул на холеные крупные руки на темной коже кресла, потом поднял глаза на лицо сына-убийцы и почувствовал, что одеревенелость постепенно проходит. Сам факт убийства ничего не значит. Но ведь он убил не еврея, пленного, цыгана или еще какое-нибудь отребье, а Ганса, который был лучше всех. Ганса. Его Ганса, самого умного, самого любимого сына.

— Мы решили пожениться на Рождество и провести медовый месяц в Сен-Морице. Разумеется, граф сделает меня вице-президентом, так что вряд ли я теперь буду часто здесь бывать.

Вольфганг почувствовал, как его пальцы обхватывают рукоятку ножа для разрезания бумаги. Что он такое говорит? Он потряс головой, чтобы развеять туман в голове, и только тогда слова Уэйна как горящие угли обожгли его мозг. Ганс лежит мертвый в своей могиле, а его убийца рассуждает о женитьбе, об отдыхе на лучшем курорте мира. Ганс никогда не узнает радости, которую может дать женщина, никогда не почувствует, как греют лицо солнечные лучи, а тем временем его убийца…

Уэйн был совершенно не готов к тому, что отец сорвется с кресла, его изумленный мозг лишь зарегистрировал блеск серебра в свете лампы, когда отец нанес удар. Он едва успел повернуться и поднять руку, отведя точно нацеленный клинок от сердца. Острое как бритва лезвие скользнуло по его груди, прорвав шерсть костюма, и вонзилось в плечо. Уэйн вскрикнул, и его левый кулак автоматически врезался в отцовскую челюсть.

Вольфганг хрюкнул, налетев на кулак Уэйна, отбросивший его к столу. Все произошло так быстро, что секунду, пока Уэйн смотрел на старика, спиной лежащего на столе, он не мог сообразить, что же произошло. Он схватился за рукоятку ножа, торчащего из его плеча, скривился от сильной боли, пронзившей руку, выдернул нож и изумленно уставился на залитое кровью лезвие.

Вольфганг выпрямился, на гортанном немецком обозвал Уэйна убийцей и подонком и ухватился за подставку лампы. Уже не в первый раз он проклял свои преклонные годы. Когда-то он мог бы сразиться с сыном в прямом бою, убить его голыми руками, а сейчас ему именно этого хотелось больше всего на свете. Но старость вынуждала его пользоваться оружием.

У Уэйна была всего секунда, чтобы сообразить, что отец каким-то образом узнал про Ганса, и тут лампа полетела ему в голову, тускло блестя тяжелой металлической подставкой. Он уклонился и бросился вперед, ударив отца головой в живот, а лампа разбилась об его спину, поранив осколками лопнувшего стекла. Его собственный вопль боли смешался с криком отца, и они оба свалились на пол. Уэйн приземлился сверху и начал наносить отцу короткие, резкие удары в лицо, грудь и живот. Но Вольфганг умудрился вцепиться в горло противнику. Костлявые морщинистые пальцы сжали шею сына хорошо заученным гестаповским приемом. Уэйн почувствовал, что в глазах темнеет и они вылезают из орбит. Он отчаянно вцепился в запястья Вольфганга, пытаясь оторвать его руки, но отец обладал силой сумасшедшего и все крепче сжимал горло Уэйна. Легкие жгло как огнем, и с растущим ужасом он почувствовал, что не сумеет оторвать эти душащие его пальцы. Он слепо принялся шарить по лицу отца, стараясь сделать что-то, чтобы заставить того отпустить шею. Он чувствовал, что теряет сознание, но как раз в этот момент его пальцы нащупали глаза отца, и он надавил на них с силой, удесятеренной нарастающей паникой. Вольфганг громко закричал, руки его ослабили хватку от чудовищной боли, победившей даже безумную ненависть. Уэйну удалось вырваться и откатиться в сторону. Судорожно дыша, он с трудом поднялся и повалился в ближайшее кресло. Он свесил руки между колен и наклонился вперед. Голова кружилась, все большое тело тряслось. В нескольких футах от него, свернувшись в клубок, лежал Вольфганг, закрыв глаза руками, и выл как раненый зверь.

Уэйн почувствовал, что его пальцы выпачканы в чем-то липком. Взглянув на них, он увидел кровь, и к горлу подступила тошнота. Он бегом ринулся к балконной двери, открыл ее, и его вывернуло наизнанку среди роз и кустов гибискуса.

Вольфганг дополз до своего кресла за столом, но глаза все еще прикрывал ладонями. Их жгло огнем, он не мог дышать без стонов, но не смел открыть глаза, боясь того, что может увидеть, вернее того, что может не увидеть.

— Я пошлю тебя на гильотину. — Он слышал, как сына рвало под окном, слышал, что он вернулся. Он не говорил, он с лютой ненавистью шипел.

На секунду у Уэйна заледенела кровь, когда он представил себе такую смерть. Но он тут же рассмеялся.

— Ничего не выйдет, старик, — заявил он голосом, в котором слышалась такая же жгучая ненависть. — Ты только рискни позвонить в полицию, как я тут же извещу охотников за нацистами, где ты скрываешься. Помнишь, как украли Хайнцберга, папа?

Вольфганг помнил. Слишком живо помнил. Четыре года назад израильская секретная служба выкрала одного из его соотечественников прямо из собственного дома в Боливии. Его судили и казнили в новом государстве Израиль. Вольфганг настолько перепугался, что в течение нескольких месяцев из-за огромного числа охранников в казино и дома жизнь стала совершенно невыносимой. Марлен в конце концов удалось убедить мужа, что такие усиленные меры безопасности могут вызвать лишь подозрения. Вольфганг понял свою беспомощность, начав ругаться по-немецки, и в словах его было столько бессильной ярости и грязи, что Уэйн побелел.

Он видел, как течет кровь сквозь пальцы отца, прижатые к глазам, и отвернулся, снова ощутив подступающую тошноту. Ему надо убираться отсюда, он не выдержит больше ни секунды в одной комнате со стариком.

Когда Вольфганг услышал скрип отворяющейся двери, он еще плотнее прижал руки к кровавой каше, которая недавно была его глазами.

— Я тебя убью, — прохрипел он, думая о наемных убийцах, о людях, способных выполнить эту работу медленно и заставить жертву помучиться…

— Только посмей, — сказал Уэйн от дверей, где стоял, прислонившись от слабости к притолоке, — и экземпляры повествования о твоей славной жизни автоматом попадут в израильскую разведку. Ты пойдешь под суд как убийца, каковым на самом деле являешься не только в глазах Израиля, но и всего мира. — Затем, предположив, что отцу может быть уже безразлична собственная судьба, он выложил козырную карту: — Твоего драгоценного Ганса выроют из могилы и закопают где-нибудь на неосвященной земле. Ты ведь не думаешь, что французы позволят сыну нациста поганить их кладбище, дорогой папочка?

Вольфганг осел в кресле, как бы признавая полное поражение, а Уэйн шатаясь вышел из комнаты, зная, что ему никогда не придется бояться пули наемного убийцы. Он с трудом доехал до дома знакомого врача, понимая, что нельзя ехать в больницу, поскольку сестры вполне могли известить прессу. Все знали, что скандальные издания платили медсестрам за информацию о знаменитостях, попадающих в поле их зрения.

Врач наложил десять швов на рану и сделал противостолбнячный укол, не задавая никаких вопросов. Уже уходя, Уэйн поколебался в дверях и тяжело вздохнул.

— Вам лучше съездить на виллу «Мимоза», — сказал он, повернулся и вышел.

Он доехал до Сен-Жан де Люз, с облегчением оставив Монте-Карло далеко позади. Остановился в небольшом отеле недалеко от пляжа. Ему требовалось что-то чистое, незараженное. Сначала он ничего не чувствовал, потом вместе с воспоминаниями о детстве в Берлине пришла боль. Он вспомнил, как просил Боженьку, чтобы мать зашла в его комнату. Она нужна ему и сейчас; он бы отдал все, чтобы почувствовать ее руку на лбу, услышать голос, обещающий, что все будет хорошо. Впервые в жизни он почувствовал, что ему кто-то нужен, что он не может больше оставаться один. Ему не нужен теперь секс, он нуждается в чем-то более длительном, более значительном. Ему вдруг потребовался друг, которого у него никогда не было. Человек, который бы его выслушал, понял, сыграл бы с ним в карты, с кем можно было бы вместе посмеяться. Друг… Первая острая тоска постепенно прошла, но источник ее спрятался где-то глубоко в ожидании момента, когда она снова даст о себе знать.

Он пробыл там пять дней. Плечо болело, по ночам снились кошмары. Утром он просыпался весь в поту, мучимый сожалениями и ощущением вины. Когда он решил, что может уже вести машину, то направился на север, в Нормандию.

Шато Монтиньи располагалось на окраине маленького провинциального городка среди зеленых лугов на берегу реки. Железные ворота оказались на запоре, но на одном из каменных столбов была установлена видеокамера. Он нажал на клаксон, надеясь, что кто-нибудь откроет ему ворота. Прошло пять минут, он снова погудел, но никто не появлялся. Он заглушил мотор и вылез из машины. Его охватило неприятное предчувствие. Он подошел к воротам и коснулся их, но тут же, получив электрический разряд, вскрикнул и отдернул руку. Он потер руку и образно выругался по-французски. Через минуту, услышав хруст гравия, он увидел графа. Тот шел по направлению к Уэйну, профессионально держа ружье на сгибе локтя.

Граф был худым и высоким, с шапкой седых волос и носом пьяницы. Его серые глаза ничего не выражали. Он остановился по другую сторону ворот и холодно оглядел человека, за которого собиралась выйти его дочь.

Уэйн увидел, как граф молча полез в верхний карман, достал оттуда какой-то маленький предмет и бросил его сквозь резную решетку. Он с легким звоном упал на землю. Уэйн опустил глаза и увидел бриллиантовое кольцо, но не сделал попытки его поднять.

— Я хочу видеть Туанетту.

— Ее здесь нет.

Уэйн встретился с его неподвижным взглядом и едва удержался, чтобы не обозвать лжецом. Потом сообразил, что Туанетта скорее всего удрала, чтобы избежать неприятной сцены. Именно такой реакции он привык ожидать от всех бесхребетных женщин мира.

— И где она?

— В Америке. Она просила передать вам вот это. — Граф кивком показал на кольцо, но Уэйн даже не взглянул вниз. В нем начала закипать бессильная ярость, губы раздвинулись в зловещей ухмылке.

— Вы с самого начала не желали видеть меня членом вашей драгоценной семьи, верно?

— Верно, — охотно подтвердил граф, ничуть не смутившись.

— Не думайте, что все кончено. Туанетта хочет…

— Туанетта хочет вести роскошную жизнь, — перебил его граф. — Пользоваться всем, что может предложить жизнь. Мужчина, у которого нет ничего, ей не нужен.

— Ничего? — Слово показалось Уэйну непривычным, а граф впервые улыбнулся.

— Мне вчера позвонил ваш отец и сказал, что лишил вас наследства. Он также добавил, что вы не сможете вернуться в Монте-Карло… по крайней мере, если вам дорога жизнь. Откровенно говоря, — добавил граф с таким самодовольным выражением, что Уэйну захотелось придушить его, — вам вообще нечего делать во Франции.

Уэйн оцепенел, поняв, что он и в самом деле остался без гроша. Еще пару дней назад будущее казалось таким многообещающим, а сейчас все рухнуло, и проблем у него столько, что голова идет кругом. От бессильной ярости он готов был закричать, но ничто не отразилось на его лице, он лишь слегка сжал зубы.

Граф сразу же невзлюбил великана, которого три месяца назад Туанетта привела в дом, почувствовав под его внешней респектабельностью и замечательной наружностью что-то опасное, черное. Еще никогда в жизни он не чувствовал такого облегчения, как после звонка Маркуса Д'Арвилля, сообщившего ему все эти новости. Еще больше он обрадовался, когда Туанетта, немного поплакав, согласилась с тем, что помолвку надо расторгнуть. Даже она понимала бессмысленность попыток спасти ситуацию. Теперь, наблюдая за стоящим перед ним человеком и заметив, как он замер, а глаза стали пустыми и безучастными, граф ощутил некоторое беспокойство. Смотреть в его глаза все равно что смотреть в глаза кобре — в них не было ничего человеческого, и граф почувствовал, как в ушах отдаются глухие удары его пульса, подгоняемого страхом.

Уэйн медленно нагнулся, поднял кольцо и сунул в карман, понимая, что на данном этапе он не может разбрасываться деньгами. Де Монтиньи наблюдал за ним с презрением, которое, впрочем, быстро испарилось под ледяным, ровным взглядом молодого человека. Граф невольно сделал шаг назад, хотя их и разделяли ворота с пропущенным по ним током. Уэйн это заметил, и его охватило пьянящее чувство от осознания своей власти. Оно не зависело от положения или денег, но являлось его неотъемлемой частью. И он внезапно поверил, что обязательно будет на самом верху.

Чего бы это ему ни стоило.

Глава 13

Сан-Франциско

Старушка прожила в Сан-Франциско всю жизнь, но за те семьдесят два года, которые она ходила по этим холмам, они не стали менее крутыми. Все те же девяносто градусов, да еще эта корзина с жестянками кошачьей еды до невозможности оттянула ей руки.

— Здравствуйте, миссис Добсон. Тепло сегодня, не находите? — Голос, заставивший ее остановиться, был мягким и добрым.

Она повернулась лицом к солнцу и увидела нимб над головой молодого человека, который светящее сзади солнце сотворило из его рыжих волос. Она моргнула, молодой человек повернулся, и она разглядела его лицо.

— Ба, да это же молодой Себастьян. Боюсь, я немножко запыхалась.

— Давайте вашу корзину. Нам по пути.

Он шел совсем в другую сторону, но ее старое морщинистое лицо было потным, а легкие пряди седых волос прилипли к покрасневшему лбу. Он удивленно посмотрел на корзинку, оказавшуюся на редкость тяжелой, потом заметил все эти банки с кошачьей едой, и его охватило такое глубокое сочувствие, что он отбросил прочь сожаление. Он собирался посетить центр реабилитации.

— Как сегодня дела в школе? — спросила Инид Добсон, опираясь о стену, чтобы лучше держаться на ногах, когда они свернули на Питман-стрит с ее старыми, но сохранившими былую элегантность жилыми домами. Когда она была девушкой, жить в этом районе считалось престижным. Да, то были славные денечки, подумала Инид, глядя на высокие, трехэтажные дома канареечного цвета с кружевными занавесками на окнах.

— Я только что закончил колледж, — прервал ее мысли Себастьян, перекладывая корзину в другую руку и беря ее под руку галантным старомодным жестом, что заставило почтенную миссис Добсон покраснеть как школьницу и игриво взглянуть на него выцветшими голубыми глазками.

Ах, уж эти теперешние молодые люди! Себастьян был среднего роста, но все равно возвышался над маленькой старушкой, которая на мгновение в мыслях перенеслась в довоенные дни, когда они танцевали вальс, а не раскачивались на месте, как нынешняя молодежь, и когда большинство молодых людей были такими, как этот парнишка. В те годы было проще простого отличить девушку от парня.

— Закончил, да? — повторила она, качая головой. — Жаль, что мне не пришлось учиться в колледже. Но… в мое время девушки не учились в колледжах. А потом началась война, и мы все пошли работать на заводы… — Ее голос немного дрожал от старости, но в нем чувствовался характер.

Себастьян покачал головой, искренне сочувствуя ей. Чтобы отвлечь от печальных мыслей, он решил ее мягко поддразнить.

— И что бы вы хотели изучать, миссис Добсон? Готов поспорить, поэзию. Например, все эти замечательные подвиги сумасшедшего, порочного и опасного лорда Байрона?

Инид засмеялась, и смех ее неожиданно прозвучал так молодо и беззаботно, что несколько прохожих с любопытством повернули головы в сторону странной пары — маленькой, сгорбленной старушки и молодого красивого парня с волосами цвета английских каштанов и влажными карими глазами.

— Ах, это было бы замечательно. Бедная леди Каролина Лэм. Знаешь, ведь она умерла от разбитого сердца. Мне кажется, сегодня никто на это не способен. И еще Теннисона, разумеется, — я всегда обожала «Королеву Марию». Ты английским занимался?

Себастьян по-мальчишески усмехнулся, продемонстрировав ровный ряд белых зубов, и покачал головой.

— Нет. Психологией. Осенью начну работать в психиатрической интернатуре при больнице.

— А, — произнесла Инид. Она не доверяла этой новомодной науке. Ей казалось, что люди должны держать свои проблемы при себе, так было всегда. Ей становилось жутко при мысли, что можно пойти и поведать свои самые сокровенные тайны совершенно незнакомому человеку. — Ну… — Она попыталась сказать что-нибудь приятное, потому что Себастьян Тил, когда-то добрый, вежливый маленький мальчик, вырос на ее глазах, а ей не хотелось быть неприветливой с человеком, который однажды спас ее Пушка из-под колес молочного фургона. — Уверена, ты прекрасно учился. Значит, мне следует теперь говорить тебе «доктор»?

Себастьян, который ясно читал ее мысли, засмеялся.

— Пока еще рановато. Мне еще пять лет учиться. И одновременно я должен три года подвергаться психоанализу.

— В самом деле? А зачем?

— Медицинская комиссия должна убедиться, что я подхожу по всем статьям. Ведь не могу же я помогать людям, если сам слегка не в себе?

— Да брось ты! — Старушка игриво шлепнула его по руке и вздохнула. — Ну вот, наконец-то. Я совсем вымоталась.

Ее дом стоял в конце улицы. Ей пришлось разочек передохнуть, прежде чем она осилила пять ступенек, ведущих к двери. Огромных размеров черно-белый кот скатился по ступенькам и стал тереться об его ноги.

— Привет, Пушок! Все еще гоняешься за молочными фургонами? — Он легонько погладил кота, отчего тот немедленно пришел в экстаз. Он издал громкое мурлыканье, напомнившее Себастьяну звук работающей газонокосилки, и сузил зеленые глаза в щелочки. Сообразив, что от него требуется, Себастьян начал чесать коту живот, и газонокосилка прибавила оборотов.

— Ох уж этот кот! — сказала Инид с наигранным возмущением. — Он меня до могилы доведет.

Умение Себастьяна находить общий язык с животными удивляло многих. Злые собаки, даже тренированные для охраны, подчинялись ему сразу же. Еще мальчишкой он каждую неделю притаскивал домой какое-нибудь животное из тех, что во множестве водились в его родной Калифорнии, включая большую жабу, которой машиной раздробило заднюю ногу. Он назвал ее Гарри и, к большому неудовольствию матери, нянчился с ней шесть лет, пока та не умерла от старости. Он был единственным в классе, кто научился ловить мух голыми руками, но после кончины Гарри эти его способности оказались невостребованными.

Но лучше всего Себастьян умел ладить с людьми. Он всегда больше слушал, чем говорил, и с детства хорошо умел разбираться в человеческих характерах. Его собственная врожденная чувствительность со временем развилась в умение разглядеть, что скрывается под маской, которую люди привычно носят. Еще мальчиком Себастьян приносил домой не синяки и ссадины после драки, а записку от учителя с похвалой за то, что он уладил ссору, помог избежать драки, а порой и превратил заклятых врагов в неразлучных друзей.

Хоть он и ровно учился по всем предметам, его с раннего возраста больше интересовали гуманитарные науки, что сильно огорчало отца. В четырнадцать лет он начал изучать социологию и увлекся ею, к удивлению многих своих приятелей, которым этот предмет казался скучным. С разрешения польщенного учителя он год назад взялся за психологию и в шестнадцать лет блестяще сдал экзамен по этому предмету. Но не его успехи в учебе, не его привлекательная внешность и чувство юмора привлекали к нему людей десятками. Он вряд ли мог пересчитать всех своих друзей. Было в нем что-то такое, на что люди реагировали сознательно и неосознанно. Всех раненых душ влекло к нему как магнитом. Его тихий голос, мягкий взгляд, умение слушать, острый ум и полное отсутствие чувства превосходства делали его не по возрасту идеальным отцом-исповедником.

Когда ему было пятнадцать, Артур Уайт признался, что пристрастился к бутылке, прекрасно зная, что Себастьян не предаст его и не будет презирать. Его ожидания полностью оправдались. Себастьян не стал советоваться с учителями или родителями, а обложился литературой по борьбе с алкоголизмом и разработал для приятеля схему освобождения от пагубного пристрастия. Он все время находился рядом, проводил в его доме выходные под предлогом совместных занятий, чтобы Артур не сорвался. Через два года, когда Артур уже обрел способность более реально смотреть на вещи, он убедил его признаться родителям и вступить в группу анонимных алкоголиков. Были и другие случаи. Мальчишки и девчонки обращались к нему с проблемами, которые мучают подростков во всем мире.

Забеременев, Сью Энн Хайнес обратилась к нему, хотя и была на год старше и почти его не знала. Он пошел вместе с ней в больницу, держал ее руку, пока она говорила с доктором, обсудил с ней все возможные варианты и вместе с ней пошел к ее родителям.

Иногда его мать задумывалась, был ли он на самом деле когда-нибудь ребенком. Его необычные умственные способности проявились с самого раннего детства. В двенадцать лет он прошел тест на интеллект, получив высочайшие оценки, после чего двери всех университетов были для него открыты. Но он остался дома, учился в местном колледже, успев за два года пройти то, на что другим требовалось четыре. При этом он начисто был лишен тщеславия.

Теперь он выпрямился, взял кота, с обожанием лизавшего его руку, и вместе с корзинкой внес его в дом.

— Ты ведь выпьешь стакан лимонада, правда? — спросила Инид, надеясь что ее голос не выдает желания задержать его подольше.

С тех пор как погиб на фронте муж, Инид чувствовала себя такой одинокой, что иногда разговаривала с котом. При этом она сама себе казалась старой дурочкой, но Пушок никогда не возражал.

Он сразу расслышал мольбу в ее голосе и кивнул.

— С удовольствием, — сказал он и, понимая, что старой женщине не придется по душе жалость, мудро добавил: — От этого солнца у меня дикая жажда.

Дом был заполнен безделушками, дешевой керамикой, картинками с осенними английскими пейзажами, купленными в ближайшем магазине, и диванами, покрытыми выцветшими ситцевыми чехлами. Она жила только на первом этаже, выше ей взбираться было трудно. Весело болтая, она провела его на кухню, где он помог ей разгрузить корзинку. Она налила ему стакан ледяного лимонада, и он сел, оглядывая кухню и высматривая, не требует ли что починки. Он полагал, что просидеть ему придется не менее трех часов. Краска на стенах облупилась, окна покрылись грязью, отчего в кухне было темно и мрачно. Он приготовит ей что-нибудь легкое на обед. Большинство одиноких стариков ленятся себе готовить, он знал это по опыту работы в доме для престарелых.

— Почему бы вам не сдать два верхних этажа, миссис Добсон? — спросил он.

Она сначала удивилась, потом встревожилась.

— Ох, нет. Я не могу. Я что хочу сказать… там, наверху, такой беспорядок.

Себастьян отпил глоток, понимая, что должен действовать крайне осторожно. Она ведь представляет себе жильцов, которые будут устраивать полуночные вечеринки, и уже дрожит при мысли о возможных жалобах соседей, собаках, которые разорвут ее Пушка, шумных ребятишках. Она так давно живет одна, что самая мысль о постоянном пребывании в доме людей пугает ее.

— Я подумал, что вы могли бы сдать верх каким-нибудь пенсионерам, мужу и жене. Вот, например, миссис и мистер Петтит. Он проработал сорок шесть лет в садоводческой компании и жил в одном из домов, принадлежавших ей. Платил всего пять долларов в месяц, но они вырастили шестерых детей, которые все разлетелись кто куда, так что денег на покупку собственного дома у них не осталось. Теперь он ушел на пенсию, и им с женой приходится жить в однокомнатной квартирке при приюте просто потому, что домовладельцы не желают сдавать жилье старикам.

По мере того как он рассказывал, лицо Инид становилось все сердитее, и в конце концов она раздраженно стукнула кулаком по столу.

— Это ужасно. Кошмар какой-то! Не знаю, куда движется эта страна. Вот испанцы… они не бросают своих стариков. Бедняжки. Ты говоришь, одна комната?

Себастьян кивнул.

— Им хочется иметь свое жилье. Они могли бы платить двадцать долларов в месяц…

— Это слишком много! — перебила его раскрасневшаяся от возмущения Инид, глаза ее метали искры. — Я ведь не пользуюсь этими комнатами.

— К тому же миссис Петтит чувствует себя очень одинокой, когда ее муж уходит работать в приют. Он человек гордый, а святому отцу нужна помощь. А у вас же тут так много места, вполне можно бы поселить еще бедного мистера Крокета. Знаете, он вдовец…

Через пять часов, когда он довольный покидал этот маленький дом с пожелтевшей фотографией красивого мужчины в форме военного летчика и большим черно-белым котом, стены в кухне были выкрашены, а окна сверкали. В приюте вскоре станет на четыре старика меньше, а у миссис Добсон появятся помощники чуть моложе ее, с кем можно будет сходить в магазин и поговорить.

Солнце уже садилось, тонуло в Рыбацкой гавани — любимом месте туристов, наезжающих в город летом. Себастьян устал, был сердит и хорошо знал почему. Он потратил долгие годы, чтобы узнать себя, каждую свою реакцию. Если что-то его раздражало, он не успокаивался, пока не добирался до причины и не устранял ее. Он знал все свои недостатки и относился к себе куда суровее, чем к кому-либо. Теперь пришло время попытаться заставить отца понять, что он не собирается отказываться от выбранной им карьеры, сколько бы его ни подкупали, пугали или эмоционально шантажировали.

Себастьяну не хотелось идти домой в огромный бунгало, наполненный предметами искусства, — последний крик моды среди американской элиты. Ему требовалось время, чтобы подготовиться к разочарованию отца и молчаливому осуждению матери.

В китайском квартале всегда можно отвлечься, но Себастьян, американец до мозга костей, прекрасно понимал, что там он посторонний, пытающийся заглянуть в чужой мир. Он знал, что Лин Чун радостно встретит его в своем маленьком ресторанчике и накормит настоящей китайской едой, не той, что он подает обычным посетителям. В этом он видел печальную иронию. У него были друзья всюду — разные по цвету кожи, вероисповеданию, характеру, и все же он чувствовал себя чужим среди них.

Скользнув взглядом по мосту «Золотые ворота», где с энтузиазмом фотографировалась группа туристов, он посмотрел на мрачный остров, где располагалась знаменитая тюрьма Алкатрас, странным образом являющаяся причиной всех его неприятностей. Ему не хотелось иметь дело с благородной клиентурой Ноб-Хилла, что вполне одобрили бы родители. Его не интересовали мелкие проблемы сильных мира сего. Он хотел помогать людям. Хотел бороться с людской болью напрямую и победить ее. И когда Себастьян смотрел на Алкатрас, он знал, что прав: именно там, внутри мрачной крепости, и есть настоящие боль и отчаяние. И если что и вызывало ненависть у Себастьяна, так это людские страдания.

Вернулся домой он лишь через час и очень удивился, заметив свет в окнах. Обычно родители вечерами куда-нибудь уходили, стараясь подняться еще выше по социальной лестнице. Он пожал плечами, достал из кармана джинсов ключ и вошел, сразу наткнувшись на уродливую железную скульптуру — новейшее приобретение матери. В последнее время в моду вошли маленькие коврики, так что везде в доме были разбросаны мексиканские ковры густо-красного, белого и черного цветов. В следующем месяце будет что-нибудь другое.

Он вошел в гостиную, полную табачного дыма, и обнаружил родителей при полном параде. Значит, они его ждали. Он легонько вздохнул, когда отец медленно встал.

— Ответь мне, папа: тебе на самом деле нравится курить трубку или ты делаешь это, потому… — он кивком головы показал на дорогую трубку в руке отца, — что это подарок президента компании?

Отец внимательно посмотрел на него и пожал плечами.

— Разумеется, это политика, Себастьян. Надо, чтобы все видели, что я курю трубку мистера Хелмана. Он через два года уходит на пенсию, и на его место претендуют Филип Свитен, Ральф Хайнс и я. Выпить хочешь?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду спать. — Мать, сидевшая на неудобной банкетке, вывезенной из Японии, неожиданно встала, причем движения ее были странно резкими и нервными.

— Можешь подождать минутку? Мы с отцом хотели бы с тобой поговорить.

Себастьян хорошо знал этот тон, и ему захотелось сбежать. Но он кивнул и пожал плечами, понимая, что разговор неизбежен, а откладывать он никогда не любил.

— Ладно. Я все же выпью. — Он налил себе немного джина с тоником — больше тоника, чем джина, — и сел.

Отец откашлялся, и Себастьяна захлестнула волна любви и жалости. В свои сорок пять лет Доналд Тил был типичным американцем средних лет из высшего общества. Аккуратная прическа, седые волосы, усы. В последнее время он начал полнеть, но пока лишний вес был ему к лицу. Загорелый, карие глаза, на руке перстень с черным камнем.

— Мы с мамой подумали… то есть… мы надеемся…

— Слушай, папа, давай выкладывай прямо. Так намного проще, — мягко попросил Себастьян.

— Прекрасно. Ты все еще собираешься… — он деликатно прокашлялся, — работать с… заключенными?

На мгновение он встретился с полным надежды взглядом отца и ему захотелось соврать. Себастьян ненавидел боль со страстью, которую многие тратят на политику или религию. Он ненавидел ее как личного врага и старался избежать ее любой ценой. Но здравый смысл победил. Иногда это неизбежно, надо только стараться свести боль до минимума. Он глубоко вздохнул и ответил:

— Да, собираюсь.

— Понятно. — Доналд взглянул на Джейн, бывшую ему хорошей женой вот уже двадцать один год, и беспомощно пожал плечами.

— Себастьян, — задумчиво протянула Джейн, что обычно случалось, когда она собиралась закамуфлировать приказ под предложение. — А ты думал когда-нибудь о Европе?

Себастьян удивленно моргнул.

— Европе?

— Ну да. Я что хочу сказать, ты ведь молод, холост, тебе наверняка хочется попутешествовать, посмотреть мир? — Она встала и начала беспокойно ходить по комнате. Ее итальянские туфли оставляли небольшие вмятины в ковре, а запах духов Шанель приятно щекотал ноздри. Она упорно не смотрела на своего единственного сына.

— Я бы поехал, если бы мог, — сказал Себастьян, все еще не догадываясь, к чему они клонят. — Но мне надо заниматься. А этому абсолютно ничего не должно мешать, — решительно закончил он.

Джейн взглянула на него повлажневшими глазами. Он всегда был послушным мальчиком. Даже маленьким, в раннем детстве, он никогда не капризничал. И все же эта… эта его одержимость так некстати.

— Мы это понимаем, — вмешался Доналд. — Но я только что говорил по телефону с Джулиусом Ремусом. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Мы познакомились во время войны, когда я был в Англии.

— Я помню.

— Сэр Джулиус — лучший психиатр в Англии. Насколько я помню, он учился вместе с Юнгом в Швейцарии. Работа со специалистом такого калибра… Вряд ли мне стоит говорить, как это может помочь твоей карьере. Сэр Джулиус — замечательный человек. Сейчас он уже на пенсии, но, когда я рассказал ему о тебе, о твоих успехах… он сказал, что будет очень рад, если ты приедешь. Он все еще официально является главным врачом больницы св. Эдмунда в Лондоне.

— Той самой больницы? Психиатрической клиники для преступников? — сразу заинтересовался Себастьян.

Доналд поморщился при этом уточнении, но спокойно кивнул.

— Той самой. Он сказал, что может взять тебя в штат. Кроме того, он предложил стать твоим гм… психоаналитиком.

— Ясно. Англия ведь так далеко. — Себастьян попытался рассмеяться, но не мог скрыть обиды. — И сэр Джулиус такая знаменитость, что вполне можно упомянуть о нем в разговоре с друзьями во время моего отсутствия, — печально добавил он.

Джейн ахнула, расплакалась и попыталась оправдаться.

— Себастьян, пожалуйста.

Но она могла не беспокоиться. Он признал свое поражение, едва увидев ее слезы.

— Ладно, мама, — быстро сказал он, подходя к ней и обнимая. — Англия — это просто замечательно.

Вода в озере оказалась холодной, но вокруг никого не было, и Кайл начал живо раздеваться, предвкушая удовольствие от купания. Кларисса лежала рядом на большом банном полотенце и втирала крем для загара в кожу. Она ласково следила за любовником, но, заметив его взгляд, отвернулась.

Кайл мрачно улыбнулся. Клариссе нечего беспокоиться. У нее все еще фигура двадцатилетней девушки, и она это хорошо знает. Да и то сказать, печально подумал он, разве относился бы он к ней иначе, если бы она выглядела на свои годы? Он стянул рубашку через голову и сердито бросил ее на траву. Конечно нет. Даже если бы она выглядела сморщенной старухой, он все равно был бы ее рабом.

— Будь осторожен, дорогой, — протянула Кларисса. — Вода холодная.

Кайл подошел к воде и пальцем ноги пощупал воду. И вздрогнул в приятном, слегка мазохистском предвкушении.

Кларисса смотрела, как он входит в воду, потом огляделась вокруг. Но поблизости никого не было. Озеро Талман, находящееся на приличном расстоянии от ближайшего города, они обнаружили случайно примерно год назад. Теперь они часто приезжали сюда, чтобы поплавать и позаниматься любовью.

— А ты пойдешь в воду? — спросил Кайл, поворачиваясь к ней.

В закрытом купальнике персикового цвета, который необыкновенно ей шел, она выглядела просто бесподобно.

— Пока нет, дорогой. Ты знаешь, я люблю следить за тобой.

Губы Кайла изогнулись в мрачной усмешке.

— Жаль, что твой муж плохо следит за тобой, — негромко пробормотал он, но она все равно услышала.

Кларисса весело рассмеялась и погрозила ему пальцем.

— Будет тебе. Сам знаешь, что Дункан ничего против тебя не имеет. Я же говорила, мы поженились не по любви. У Дункана даже есть любовница в Чарлстауне. Я тебе о ней уже говорила?

Кайл тяжело вздохнул. С одной стороны, было приятно сознавать, что он не разбивает семью или причиняет боль Дункану Сомервиллу. С другой стороны, угнетала мысль, что они встречаются с благословения ее мужа.

— Нет, не говорила, — коротко ответил он и нырнул в чистую холодную воду. Через несколько футов он задыхаясь вынырнул. Насмешливый смех Клариссы все еще звучал в его ушах.

Кайл медленно и лениво поплыл кролем. От холода руки покрылись пупырышками, но он не обращал на это внимания. Он думал совсем о другом.

Как обычно, этим другим оказалась Кларисса. Какая злая судьба свела их много лет назад? И почему он не перерос свое юношеское восхищение ею? Ему уже за тридцать, сердито подумал он, переворачиваясь на спину и глядя в небо. И все же… он знал, что умрет, если она перестанет приходить.

— Любовь, — сердито пробормотал он. Надо смотреть фактам в лицо. Он любит эту хитрую, высокомерную, лживую… восхитительную… стерву.

Внезапно Кайл почувствовал острую боль в лодыжке. Он вскрикнул, резко дернулся, неловко взмахнув руками, и голова его ушла под воду. Судороги, промелькнула мысль. Замечательно. Только этого не хватало. Он расслабился, заставив тело принять вертикальное положение, затем с помощью рук вытолкнул себя на поверхность.

Кларисса с берега следила за ним с привычной тоской. Она услышала крик и увидела, как он скрылся под водой. Поняв, что происходит, она не раздумывая нырнула в озеро. Сердце ее разрывалось от страха. Где он? Отчаяние придало ее хрупкому телу необыкновенную силу, и она быстро оказалась рядом.

Темная голова Кайла внезапно появилась на поверхности. Она облегченно вздохнула и только тогда поняла, что рыдает взахлеб.

Кайл ощутил ее присутствие и повернулся к ней. Кларисса не дала ему возможности заговорить. На удивление сильной рукой она подхватила его под подбородок и поплыла к берегу. Кайл позволил ей поиграть в спасателя, раз уж она так хочет.

На берегу Кайл сам дотащился до травы, хотя грудь его тяжело вздымалась от напряжения.

Кларисса, все еще не переставая рыдать, встряхнула его за плечи.

— Ты в порядке? — почти закричала она.

Кайл тупо смотрел на нее. На ее лице ясно читались страх, боль и облегчение. Волосы мокрыми прядями свисали на плечи. Дорогая помада смылась с губ. Он внезапно осознал, что она выглядит измученной. Он никогда еще не видел всегда элегантную Клариссу в таком состоянии.

Руки Клариссы были всюду — она трогала его лицо, грудь, руки. Но прикосновение на этот раз было нежным. Глаза огромные, лицо белое как мел. И она дрожала как осиновый лист.

Ее взгляд остановился на его лодыжке, все еще скрюченной судорогой. Сама того не сознавая, она рыдала и приговаривала:

— Ох, Кайл, Кайл. — Она повторяла его имя без конца, как талисман. — Я боялась, что ты умрешь. — Она принялась разминать ему лодыжку сильными пальцами.

Но Кайл, не обращая внимания на боль, не сводил с нее расширенных глаз, пораженный своим открытием. Кларисса в ужасе. Она боялась, что он утонет. Она…

— Ты меня любишь, — с укором произнес он.

Руки Клариссы замерли. Она не сразу поняла значение его слов, потом оцепенела. Он узнал ее тайну. Теперь у нее нет над ним власти. Он будет над ней смеяться. Исчезло то, что держало его возле нее все эти годы. Теперь он ее бросит.

Она медленно повернулась и взглянула на него. Он был бледен, синие глаза потемнели от шока.

— Ты меня любишь, — повторил он громче с дикой яростью. — Все эти годы… все эти годы… — Голос его прервался.

Глаза Клариссы снова наполнились слезами. Его любимая мучительница расплакалась прямо у него на глазах.

Кайл долго смотрел на нее. За несколько секунд его мир перевернулся.

— Ты меня любишь, — повторил он в третий раз изумленным хриплым голосом, — ты меня любишь.

Глава 14

Голливуд

— Из Оксфорда в Голливуд, — задумчиво заметила Ориел, обращаясь к мужу, сидящему за рулем подержанного олдсмобиля, направляющегося в Беверли-Хиллз, местечко, которое в последнее время становилось все более популярным среди самых знаменитых звезд Голливуда. — Разве можно себе представить более резкую смену культур? — спросила она, оглядывая пустыню, которая все еще окружала строящийся город.

— Угу, — признал Кир, включая третью скорость.

Всего два месяца назад они оставили Оксфорд и оказались под палящим солнцем Голливуда. За это время они успели наслушаться сплетен Хедды Хоппер и привыкнуть к постоянно упоминаемым в разговорах именах таких знаменитостей, как Богарт, Тони Кертис, Ким Новак и, разумеется, Грейс Келли.

— Как во сне, — прошептала Ориел, все еще восторженно реагирующая на этот город, и вытянула шею, заметив проезжающий мимо «кадиллак». — Слушай, там не Одри Хэпберн на заднем сиденье? Ты видел?

Ее возбужденный голос заставил его с улыбкой взглянуть в зеркало заднего вида. Однако он успел увидеть лишь хвостовые огни удаляющегося роскошного лимузина.

— Вполне вероятно.

Ориел игриво толкнула его локтем в бок.

— Не дури мне голову, Кир Хакорт, — заметила она. — Ты так же очумел, как и я.

— Очумел? Ну и жаргон у тебя, Скарлетт, — сквозь зубы процедил Кир, делая вид, что стряхивает пепел с воображаемой сигары.

Ориел весело рассмеялась.

Последние два года в Оксфорде были настоящей идиллией. Они нашли маленькую квартирку на Мэгпай-роуд, прямо в центре города. По сути, это был перестроенный чердак в высоком, узком доме, с шумным водопроводом и ненадежной канализацией. Кир по вечерам работал официантом в кафе, а Ориел играла небольшие роли в оксфордском театре, что позволяло оплачивать часть квартплаты. Ей это нравилось, но актрисой она становиться не собиралась. Они упорно учились, а Кир одновременно пытался наладить контакты с английским кинобизнесом. Во время каникул они путешествовали по Англии, ездили в гости к своим друзьям по колледжу, где бесстыдно жили за их счет, поскольку еле сводили концы с концами.

Единственно, что мучило Ориел все это время, был ее разрыв с семьей. Она ужасно скучала по отцу и несколько раз разговаривала с ним по телефону. Она знала, отец звонил из офиса, чтобы не сердить Клариссу. Сначала Ориел боялась, что он станет ее осуждать, но Дункан первым делом спросил, любит ли она своего мужа.

Поскольку в тот самый момент Кир стоял рядом, обняв ее за талию, она ответила так убедительно, что вполне удовлетворила Дункана, находящегося за тысячи миль от нее. Теперь он звонил регулярно, и Ориел постепенно смирилась с ситуацией. О матери она ничего не знала. Та сразу же перестала посылать деньги, но они, разумеется, этого ожидали, и в первые несколько месяцев Кир беспокоился, сумеет ли его молодая жена, привыкшая к роскошной жизни, приспособиться к относительной нищете. Он беспокоился напрасно. Ссорились они крайне редко и после каждой ссоры занимались любовью с повышенным энтузиазмом на своей скрипучей кровати, где они мерзли зимой и жарились летом. Но, несмотря ни на что, они были счастливы. Им даже не хотелось уезжать. Но Голливуд был мечтой Кира, а Ориел быстро поняла, что пустая болтовня насчет того, что жена должна быть рядом с мужем и в горе и в радости, оказалась вовсе не болтовней.

— Как ты думаешь, мы сегодня чего-нибудь добились? — спросил Кир, прервав ее мысли, и она нахмурилась, вспоминая интервью с Говардом Шусмитом, директором студии «Пума».

— Не уверена, — призналась она. — Мне показалось, что он заинтересовался, но…

— Но? — Он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее.

— Не знаю. В этом проклятом городе тысячи парней рвутся в режиссеры. И у всех столько же, а может, и больше опыта, чем у тебя, милый. Мне показалось, ты ему понравился, но сомневаюсь, что можно быть таким сердечным и дружелюбным и в то же время успешно руководить студией. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Кир понимал. Говард Шусмит был местечковым евреем, добившимся относительного успеха. Студия была маленькой, но независимой, и приносила небольшой, но постоянный доход. Говард Шусмит не смог бы достичь всего этого к сорока годам, если на самом деле был таким, каким хотел казаться. Им потребовалось две недели, чтобы добраться до него, пробиваясь сквозь заслон из секретарш, помощников и различных посредников. Кир пытался продать написанный им сценарий. Наконец вчера позвонила секретарша и назначила встречу. Трубку сняла Ориел, и, хорошо зная своего босса, секретарша предупредила, что на встречу они должны явиться вместе. Ориел оторопела, но быстро согласилась. Какая разница, в конце концов? У человека, добившегося успеха в Голливуде, могут быть свои причуды.

Кир надел свой единственный приличный костюм, а Ориел — лучшее платье, которое в свое время привезла в Оксфорд. Хоть оно несколько устарело, но было из настоящего шелка красивого синего цвета. Она сделала высокую прическу, к которой как нельзя лучше подходили длинные жемчужные серьги, и сама выглядела как кинозвезда.

Они решили произвести хорошее впечатление и приехали заранее. Им пришлось прождать полчаса, прежде чем их провели в большой офис. В комнате пахло дешевым табаком, а стены украшали афиши фильмов, выпущенных студией, как правило второй категории и с второстепенными актерами. Правда, большинство этих второстепенных актеров далеко пошли и теперь обеспечивали хорошие кассовые сборы, так что репутация студии была отменной.

В Говарде Шусмите, как и в его офисе, смешался класс с признаками человека из низов. Костюм дорогой, но помятый и засыпан пеплом от сигары. Маленький жгучий брюнет с пронзительными темными глазами, он походил на итальянца, но стоило ему заговорить, как сразу чувствовался Вайоминг. Он пожал Киру руку, не сводя глаз с Ориел. Его первые слова задали тон всему разговору.

— Я думал, мы тут будем обсуждать, как тебе стать режиссером, сынок, а у тебя уже имеется готовая кинозвезда.

Казалось бы, Ориел должно было польстить, что человек, создавший немало звезд, считает ее подходящей кандидатурой для кинозвезды, но она почувствовала себя оскорбленной. И дело было не в его откровенном взгляде, Ориел уже привыкла к таким мужским взглядам. Что-то в нем настораживало, внушая недоверие.

— Моя жена Ориел, — несколько холодно представил ее Кир.

— Боюсь, я не актриса. И не хочу ею быть, — быстро добавила она, улыбаясь, чтобы не показаться грубой.

Говард удивился и не пытался этого скрыть. Он привык, что прекрасные женщины, ушибленные Голливудом, обивают его порог. Он мог похвастаться многими победами в процессе отбора актрис на роли, и ему нравилось ощущение власти. В любом другом месте человек с такой внешностью был бы никем и ничем. Здесь же у него была реальная власть и постоянный приток самых красивых женщин страны. Ему редко приходилось сталкиваться с отказом, и это его заинтриговало.

— Ну, присаживайтесь, в ногах правды нет. Сигару хотите?

Кир отказался, не доверяя его показному дружелюбию. Говард говорил как ковбой, но напоминал акулу, и следующие полчаса Киру казалось, что он идет по минному полю. Они говорили о пьесах, которые Кир поставил в Оксфорде. Шусмит с явным интересом читал вырезки с хвалебными отзывами. Он слушал, как Кир излагает свои идеи, улыбаясь и согласно кивая головой, а сам то и дело поглядывал на Ориел. Потом он рассказывал о студии, о снятых им фильмах и, наконец, о своем последнем замысле.

— Видишь ли, сынок, — сказал он нарочито покровительственным тоном, — я слышал от одного знающего парня, что большие студии начали снимать эти научно-фантастические фильмы. Они дешевые, заводят зрителей, а потому идеальны для такой студии, как наша.

Их можно снимать не в цвете, да и звезд не требуется.

Кир сразу оценил бюджетные преимущества подобных фильмов.

— И если «Клякса» соберет хорошую кассу, у вашего фильма будет уже подготовленная аудитория.

Говард кивнул, явно довольный ответом. Вообще-то он не слишком обольщался. Такие ребятишки, как этот Кир, приходили в его офис каждый день. Он не разглядел в Кире искры Божьей. Он казался ему середнячком, возможно умным, не без способностей, но ничуть не лучше других.

Именно это ощущение неопределенности и пыталась сейчас выразить Ориел.

Кир понимал, что она хочет сказать. У него самого создалось такое же впечатление. Он прекрасно понимал, что это замкнутый круг. Ни одна студия не захочет довериться режиссеру, не снявшему ни одного фильма. Пока не найдется человек, способный рискнуть, наняв новичка, он ничего не добьется. Кир и Ориел не говорили этого вслух, но оба понимали, что Говард Шусмит не тот человек, который может дать Киру шанс. Они уже успели наслушаться ужасных историй о людях, приехавших в этот фантастический город давным-давно и до сих пор перебивающихся случайными заработками. Он был здесь уже два месяца, не продал ни одного сценария и не получил никакого предложения, а деньги тем временем кончались. Иногда он терял надежду.

Кир подогнал машину к их пансиону и выключил шумный двигатель. Дом был щитовым, окруженный белым забором, нуждавшимся в покраске, со сломанными качелями во дворе. Он казался вышедшим из фильмов тридцатых годов, когда весной цвели вишни, идеальные дети играли в идеальных садиках под присмотром идеальных родителей. Хозяйка, мисс Тиллсон, пожилая сухопарая дама, помешалась на Голливуде. Ее идолом был Гари Грант, и комнаты она сдавала только людям, связанным с кинобизнесом. Внешность Ориел и рассказы Кира о пьесах в Оксфорде помогли уговорить ее сдать им две комнаты на втором этаже — большего они не могли себе позволить.

Они старались вести себя как можно тише, но вездесущая мисс Тиллсон ждала их.

— Привет. Как дела? Расскажите мне про студию! — Ее скуластое личико так и светилось любопытством.

Ориел и Кир обменялись взглядами, уселись на старомодные качели перед домом и принялись сочинять необыкновенную историю о том, как они неожиданно натолкнулись на Гари Гранта, которого снимали в сцене ограбления.

В свою очередь мисс Тиллсон рассказала им последние сплетни. Ее не волновало, что Хуан Перон скрывается в Парагвае, что страну охватила антикоммунистическая истерия и каждый американец ищет красных у себя под кроватью, она никогда не слышала о дезодорантах с шариком или сигаретах с фильтром. Ее волновали более важные вещи.

— Вы, конечно, слышали, что Янки Клиппер и Белобрысая Бомбочка решили разойтись? Это, наверное, слышали даже в Англии. — Для мисс Тиллсон Англия была все равно что другая планета.

Ориел удивилась устойчивой манере пожилой дамы употреблять голливудский жаргон. Немного подумав, она сообразила, что старушка говорит о Мерилин Монро и Джо ди Маджьо, собирающихся разводиться, и пожала плечами, уверенная в прочности своего брака. Особенно сейчас.

— С нами такого никогда не случится, — прошептала она, а Кир взял ее за руку к вящему удовольствию мисс Тиллсон, обожавшей романтику в любом ее проявлении.

— Ну, мне пора готовить ужин, — объявила она и удалилась, напевая мелодию из «Отсюда в вечность».

— Я всюду слышу этот мотив, — лениво заметила Ориел, откидываясь на спинку качелей и продолжив напевать мелодию с того места, где закончила хозяйка дома.

— Ничего удивительного. Эта пляжная сцена между Ланкастером и Деборой Керр настоящая классика. Можешь мне поверить, о ней еще многие годы будут вспоминать.

— Ты бы мог поставить эту картину, — серьезно сказала она. Она не сомневалась, что Кир обязательно станет знаменитостью в Голливуде — таким, как Хьюстон или Хьюз. У него даже фамилия начинается с той же буквы.

Кир резко поднялся. Он явно был разочарован и угнетен.

— Мне надо завести здесь друзей. Какой смысл, черт побери, быть самым лучшим режиссером в мире, если ты не знаешь нужных людей. Мне это противно, но такова жизнь.

— Я знаю, милый. — Она встала рядом с ним у нагретых солнцем перил и обняла за талию. Возможно, сейчас не время сообщать ему ее собственные новости. С другой стороны, это может помочь ему взбодриться, поднимет настроение.

Уже два дня она носит эту новость в себе, и ей не терпится поделиться ею. И сделать это надо сейчас, пока он еще не занялся работой и целиком принадлежит ей.

— Кир…

— Эта картина, о которой он говорил, как раз по мне, — перебил он ее. — Что ждут зрители от подобных фильмов? — Он повернулся к ней со знакомым выражением оживления на лице. Она прикусила язык, заставив себя думать, как он, почувствовать его настроение, подыграть ему.

— Захватывающих ощущений, — задумчиво ответила она. — Им хочется, чтобы монстры их напугали.

— Верно, и это тоже. Но они обычно примеривают события фильма на себя. Большинство зрителей таких фильмов — жители маленьких городков, официанты, клерки. Им хочется верить, что и с ними может произойти нечто необыкновенное. Шусмит собирается снимать фильм в Лос-Анджелесе, но это неправильно. Конечно, у него есть свое величие, да и ехать никуда не надо и, следовательно, тратить деньги, но природа там абсолютно не годится.

Ориел слушала и чувствовала, как ее охватывает знакомое возбуждение. Она знала, что, когда он так говорит, все получится.

— У него завоеватели появляются в первой же сцене, — продолжал рассуждать вслух Кир. — Зрители получают все, за чем пришли, с самого начала. Надо постепенно нагнетать обстановку, намекать на что-то необычное. Мы можем через эту девушку, Салли, показать, как меняются люди в городе, пусть все медленно начнут соображать, что происходит что-то страшное. Зрители все время будут в напряжении, стараясь догадаться, что же, черт возьми, происходит. Понимаешь? Зрители должны догадываться, что произошло вторжение, понять это по главным героям, не надо навязывать им жутких монстров с самого начала.

Ориел настроилась на его волну, у нее это всегда получалось и, подобно Киру, уже могла представить себе готовый фильм.

— Тогда к моменту появления чудовищ аудитория будет достаточно взвинчена, — закончила она за него, а он обнял ее и поцеловал в награду за сообразительность.

— Верно. Черт, надо все записать.

— Потом пошли записи с посыльным Шусмиту. Знаю, это дорого, но тогда он получит их сегодня, пока еще не забыл о встрече с тобой.

Кир снова поцеловал ее.

— Что бы я делал без тебя? — хрипло прошептал он и помчался в дом.

Через минуту она услышала стук старой машинки. Она снова села на качели. Теперь, когда Кира рядом не было, ее эйфория сразу же испарилась.

Неожиданно она почувствовала себя одинокой. Будто ей чего-то не хватало. У Кира есть мечта, у него пожар в крови и видения в голове, а что есть у нее? Она положила руку на живот и улыбнулась. У нее есть тайна. И она еще ничего ему не сказала.

Она почувствовала, как щиплет щеки, коснулась пальцами кожи и удивилась, ощутив влагу.

Внезапно ей безумно захотелось поговорить с матерью. Она и сама не понимала, в чем дело. Ведь она все еще злилась на нее за попытку откупиться от Кира. Он только на прошлой неделе проговорился, и Ориел никак не могла с этим смириться.

И все же… она ведь никогда еще не была беременной. Когда врач сообщил ей об этом, она страшно обрадовалась, но в то же время немного испугалась. А теперь она чувствовала себя такой уязвимой, что самое время услышать голос матери, вспомнить о давно умершей няне, о старом Доббине, на котором она так любила качаться в детстве, о жареных курах, приготовленных кухаркой по особому рецепту, о сладком лимонаде, о деревьях, поросших мхом…

Она прошла мимо мисс Тиллсон, склонившейся над журналом, и направилась к платному телефону в холле, роясь в сумке в поисках мелочи. Конечно, лучше, чтобы за разговор заплатила мать, но ей не хотелось, чтобы Кларисса догадалась, насколько тяжело у них с финансами. Она набрала номер дрожащим пальцем и услышала, как на другом конце континента раздался звонок.

На пятом звонке трубку сняла Вилли, служанка матери.

— Привет, Вилли. Это я, Ориел.

— Ох, мисс Ориел! — услышала она вскрик и живо представила себе, как Вилли широко улыбнулась белозубой улыбкой. — Ох, мисс Ориел, целую вечность не слышала ваш голос.

— Мне тоже приятно слышать тебя, Вилли. Мама дома?

Последовала короткая, но многозначительная пауза, после чего снова послышался голос Вилли.

— Понимаете, я не знаю, мисс Ориел. Миссис Сомервилл… она очень на вас сердилась за то, что вы сбежали, а потом и замуж вышли. Она не велела мне звать ее, если вы позвоните.

— Пожалуйста, Вилли, ты только скажи, что я звоню. Скажи, что это очень важно. Даже срочно.

— Ладно, мисс Ориел, сделаю. Подождите минутку.

Минута превратилась в две, и Ориел пришлось опустить еще монету. Она чувствовала, что нервы у нее на пределе, и уже собралась положить трубку, как услышала четкий, несколько взволнованный голос матери.

— Ориел? Это Кларисса. Что случилось? — Голос звучал резко, но Ориел знала, что эта резкость вызвана тревогой, и на глаза набежали слезы. Глубоко в душе она скучала по матери. И, поняв, что мать все еще о ней беспокоится, она шмыгнула носом и вытерла текущие по щекам слезы. — Ориел? Ориел? Ты плачешь? Что стряслось, детка? Что он с тобой сделал? — Ярость в голосе матери заставила Ориел улыбнуться.

— Нет, мама, я не плачу. То есть плачу, но от счастья. Мамочка, я хочу, чтобы ты знала. У меня будет ребенок!

Молчание длилось целую вечность. Ориел нервно сжала пальцами провод, потом облегченно вздохнула, услышав прерываемый слезами голос Клариссы.

— Ох, Ориел… девочка моя… я так… я так… — Ориел затаила дыхание, надеясь услышать желанные слова, потом снова расплакалась, когда Кларисса сказала: — Так счастлива. Я реву, как школьница. Подожду минутку, только платок возьму.

Ориел прислонилась к стене, смеясь и плача одновременно. Хорошо, что Кир печатает там наверху, а мисс Тиллсон поглощена последними журнальными сплетнями. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь ее сейчас видел.

— Милая, ты меня слышишь?

— Да, мама. Ты ведь рада, правда? — спросила она, и Кларисса узнала в ней ту маленькую девочку, о которой так тосковала. В этот момент вся ее злость и ощущение предательства исчезли, она ухватилась за стул и с дрожащей улыбкой повернулась к стоящей рядом Вилли, улыбающейся от уха до уха от таких замечательных новостей.

— Да, детка, конечно, я… но я слишком молода для бабушки! — Произнеся эти слова, она машинально взглянула в зеркало и успокоилась — она увидела там женщину в расцвете красоты. У нее все еще регулярно приходят месячные, так что она и родить может, если захочет. И у нее все еще есть Кайл. Но сейчас не время думать о Кайле. Или том постоянном страхе, который она испытывает с того дня на озере. — Дорогая, я просто в восторге, — откровенно призналась она. — А как обрадуется отец!

— А где папа?

— В Германии. Его комитет собирает данные по поводу концентрационного лагеря Вольфганга Мюллера. Я же говорила тебе, он стал просто одержимым, все ищет бывших нацистов, — сообщила Кларисса без особого энтузиазма. Вообще-то она гордилась крестовым походом Дункана, тем более что он сам в войне не участвовал. Но он мог распознать зло и решительно с ним боролся.

Ориел проглотила комок в горле.

— Мам, а ты не могла бы к нам приехать ненадолго? Я… мне хочется, чтобы ты была рядом, когда родится ребенок. Мне немного страшно, мама, — призналась она дрожащим голосом.

— Ну, разумеется, я приеду, родная. Ничто меня не удержит… — Она помолчала, выпрямилась на стуле, но только Вилли увидела возникшую в ее глазах тревогу. — А что думает об этом Кир? Он не возражает?

Ориел закусила губу, потом пожала плечами.

— Я еще… — Она уже собралась сказать, что Кир пока ничего не знает про ребенка, но что то ее остановило. — Я не сомневаюсь, что он будет рад, если ты приедешь. Он совсем не хотел, чтобы мы поссорились. Тут уж ты виновата. Кир меня любит, он ради меня готов на все, уверенно закончила она.

Кларисса повертела в руке кулон из яшмы, борясь с гордостью.

— Я приеду, как только смогу. Может быть, в следующий понедельник. Годится?

— Да, конечно. Только, боюсь, тебе придется заказать номер в гостинице.

Последовала короткая пауза, после чего Кларисса заметила:

— Понятно.

Они попрощались со слезами, и Кларисса в раздумье положила трубку. Разумеется, все теперь изменилось. Она не может допустить, чтобы ее внуки росли без нее. Значит, придется принять Кира в качестве зятя. О разводе уже не приходится думать. И что если… что если Ориел и в самом деле счастлива? Что если Кир Хакорт действительно тот, кто ей нужен? Такая дикая мысль до сих пор не приходила Клариссе в голову.

Пока она звонила мужу и сообщала ему приятные новости, причем Дункан согласился выбрать время и слетать с ней вместе, она торопливо соображала. Кларисса отличалась практической смекалкой, удивлявшей многих.

Интересно, в какой трущобе живет Ориел, если стесняется пригласить туда мать? Вероятно, в какой-нибудь дыре с тараканами. Что ж, если девочка выбрала Кира, пусть это будет Кир. Она должна принять меры, чтобы сделать все более пристойным. Не может же она, черт возьми, позволить, чтобы ее дочь и внуки жили в трущобе.

Кларисса прошла через прохладный холл своего особняка и велела Вилли принести чай. Потом взяла записную книжку и принялась ее просматривать, пока не нашла то, что искала. Сняв трубку, она набрала код Калифорнии и номер.

— Привет, Глория. Это Кларисса. Да, целую вечность не виделись. Как ты там? — Кларисса, как и большинство людей ее поколения, продолжала поддерживать тесную связь со всеми своими школьными подругами, к которым принадлежала и Глория Финчели-Галлертон, в свое время вышедшая замуж за голливудского киномагната.

После обмена любезностями женщины перешли к делу.

— Глория, я звоню, чтобы сообщить тебе замечательную новость. Я скоро стану бабушкой. Поверить невозможно, правда? — весело рассмеялась она. — Да, я, представь себе. Мой зять живет в Голливуде, так что ты его можешь знать. Кир Хакорт. Ты должна как-нибудь пригласить его с Ориел на ужин. Кир — режиссер, я так думаю. Наверное, твой Фрэнк о нем слышал. Ведь он член правления «Парамаунт», не так ли?

Глория пообещала пригласить Ориел с мужем на ужин и договориться с Фрэнком. Обе женщины знали, в какую игру играют. Возможно, наступит день, и Глория тоже попросит Клариссу об одолжении.

Прошло три дня, надо было платить за квартиру, и мисс Тиллсон с восторгом слушала, как Ориел рассказывает ей об идеях Кира насчет «Завоевателей», не упоминая, однако, что мистер Шусмит так и не позвонил.

Она наконец сказала Киру про ребенка. Он пришел в неописуемый восторг и начал относиться к ней с предельной осторожностью, словно она сделана из драгоценного фарфора. Теперь они говорили о детях, причем мисс Тиллсон быстро перевела разговор на те голливудские пары, у которых в этом году родились дети.

Неожиданно послышался шум остановившейся у дома машины, и Ориел встала, увидев, как Кир перепрыгнул через калитку, даже не попытавшись ее открыть. Его акробатический подвиг привел в восторг мисс Тиллсон. Он вел себя точно так же, как мог вести себя Эррол Флинн.

Лицо Кира сияло. Он подхватил Ориел на руки и закружил по террасе, не обращая внимания на просьбы мисс Тиллсон быть поосторожнее с женой в таком состоянии.

— Я получил фильм! — закричал он, продолжая кружиться. — Я получил «Завоевателей»!

Ориел взвизгнула в восторге и начала осыпать его лицо поцелуями.

— Я случайно столкнулся на студии с директором, и он велел мне зайти с Шусмиту. Оказалось, ему понравились мои идеи насчет фильма. Он решил рискнуть и взять меня. Ох, детка, наконец-то.

— И значительно быстрее, чем мы надеялись, — прибавила она, обхватив его красивое лицо ладонями. — Ура! — завопила она, не обращая внимания на соседей, проезжающие машины и играющих на улице детей.

Мисс Тиллсон, воодушевленная ее криком, отбросила пристойные манеры и завопила еще громче. В награду они посадили ее в машину и отвезли в аптеку на бульваре Сансет, где все выпили содовой, а мисс Тиллсон непрерывно вертела головой, считая кинозвезд, зашедших купить зубную пасту или губную помаду.

Внезапно весь мир оказался у их ног. Пришли, увидели, победили. Блестящие идеи Кира, его талант, сильный характер и непохожесть на других наконец взяли верх. Скоро у них будет ребенок, и Кир сделает блестящую карьеру.

— За нас, — поднял Кир стакан с содовой с клубничным сиропом, и они торжественно чокнулись.

Кир пообещал мисс Тиллсон однажды взять ее на студию и показать, как снимается кино. Они говорили об актерах, которых стоит взять в фильм, о костюмах, обо всем. Они открыто целовались, смеялись без всякого повода. Кир даже посадил смущенную мисс Тиллсон на колени и пообещал познакомить ее с Бадом Уэстмором, знаменитым гримером, который сделает ей такой макияж, что она будет выглядеть на тридцать лет моложе и завоюет сердце Гари Гранта. Это был их самый счастливый день. И уже тогда они знали, что «Завоеватели» — только начало, только первый шаг к выдающейся карьере…

Говард Шусмит тепло поблагодарил Клариссу Сомервилл за то, что она с такой щедростью вложила деньги в постановку фильма «Ночь завоевателей».

Кларисса наклонила голову и улыбнулась.

— Вы должны благодарить мистера Финчели-Галлертона за подсказку. — Она намеренно упомянула имя могущественного человека и насмешливо наблюдала, как расцвел этот забавный мистер Шусмит. — Он такой верный друг, — добавила она для пущего эффекта.

Говард Шусмит галантно проводил ее. Кто мог подумать, что у этого мальчишки Хакорта такие связи? А уж он, Говард Шусмит, использует эту восходящую звезду на всю катушку.

Выйдя из студии, Кларисса во взятом внаем автомобиле вернулась в гостиницу. Пришла пора дать знать Ориел, что она в городе.

Оказавшись в номере, она устало подошла к кровати и сбросила туфли. Взглянула на пустую постель и едва не разрыдалась.

Кайл отказался сопровождать ее. И впервые за все время ей не удалось его заставить.

Глава 15

Лондон

Отель «Виндзор» — четырехэтажное здание из светлого песчаника с великолепной террасой, украшенной коваными железными решетками, и прекрасной английской кухней — пользовался большим успехом. Он славился английскими завтраками, английскими горничными, английским консерватизмом и клиентами-англичанами. Именно по этой причине Уэйн и предпочел его другим знаменитым соперникам — «Ритцу» и «Савою». На данном этапе ему не требовалось интернациональное окружение, тем более что остальная Европа была для него закрыта.

Он продал «мазерати» во Франции одному коллекционеру за очень хорошие деньги. Популярность этой марки была настолько высока и очереди желающих ее приобрести так длинны, что за подержанную машину в идеальном состоянии иногда можно было получить больше, чем за новую, потому что покупателям порой приходилось ждать доставки новой машины по нескольку месяцев. Ему также удалось напроситься на яхту к знакомому, тем самым сэкономив на авиабилете, и он приехал в Англию, имея достаточно денег, чтобы произвести впечатление.

Он остановился в «Виндзоре». Цены там были заоблачные, но Уэйн посчитал это хорошим капиталовложением. Он усиленно тренировался, стараясь избавиться от французского акцента, и вполне преуспел, давая себе поблажку только в дамском обществе. Ведь французский всегда считался языком любви, а ему срочно требовалась либо богатая жена, либо спонсор.

Он жил в «Виндзоре» уже неделю. Его прибытие привлекло внимание работников гостиницы и ее постояльцев по разным причинам. Среди женщин появление высокого, красивого француза, разумеется, не прошло незамеченным, и горничные даже ссорились из-за привилегии убирать его номер. Одна из них призналась, что видела его голым до пояса, когда он брился в ванной комнате, и уверяла, что такой мускулатуры не видела никогда в жизни. Дамы с незамужними дочерьми сразу настораживались, когда он спускался в обеденный зал — темноватую комнату с высоким потолком, но у Уэйна хватало ума не флиртовать с кем попало. Более того, за неделю его хорошие манеры, ненавязчивость и вежливость усыпили бдительность английских матрон. Не лишними в этом смысле оказались и его костюмы, рубашки и туфли от лучших английских модельеров. Француз, одевающийся как англичанин, все-таки приемлемее, нежели иностранец, выглядящий иностранцем. Уэйн, к счастью, имел светлую кожу, а загар быстро исчезал. Это тоже помогало.

Появление Уэйна не осталось незамеченным и среди мужчин. Мужчина таких размеров автоматически становился конкурентом. Стоило ему войти в бар, как разговор немедленно переходил на занятия боксом в Итоне или греблей в Кембридже и спортивных достижениях участвующих в беседе мужчин. Естественно, Уэйн слушал, делал комплименты и рассказывал, что в Сорбонне он уделял основное внимание учебе, а не спорту. Утверждая, что умеет лишь стрелять (искусство, владеть которым считается необходимым в английском обществе) и не имеет никаких других спортивных достижений, он умудрился успокоить большинство хорохорящихся мужчин.

Его с радостью и некоторой снисходительностью приняли в маленькую группу, которая собиралась в баре, чтобы выпить перед ужином. Все-таки он был иностранцем. Сегодня Уэйн подошел в баре к Стэнли Уэтерингтону, выходцу из одной из лучших английских семей.

— Добрый вечер, Уэтерингтон, — поздоровался он, зная, что англичане предпочитают обращение по фамилии. Он заказал выпивку, попросив записать ее на его счет.

— Очень мило с вашей стороны. Мне виски, — пробормотал Уэтерингтон.

Уэйн развернул «Таймс» и углубился в деловую страницу. Уэтерингтон, начинающий пьяница, потягивал шотландский виски с одобрением настоящего знатока.

Ужин в «Виндзоре» подавали ровно в семь, ни минутой раньше, ни минутой позже. Это был не ресторан, так что опоздавшие оставались голодными. Уэйн находил англичан очаровательными, но довольно странными. Нация, похоже, делилась на две части — аристократию и всех остальных, причем эти части никак не смешивались. Повернувшись к Уэтерингтону, Уэйн спросил:

— В Бордо бывали?

— Бордо? Нет, но выпил я его предостаточно. — Покрасневшие от пьянства глаза Стэнли смеялись, и Уэйн послушно рассмеялся.

— У моей семьи там виноградник, вернее несколько.

— И вы уехали? Вы что, рехнулись?

Уэйн пожал плечами — чисто по-английски — и покачал головой.

— У меня нет нюха виноторговца, да и в винограде я не разбираюсь. Кроме того, у меня несколько младших братьев, у которых есть этот талант, так что мне удалось отделаться от своего старика.

— Повезло, значит. И поэтому вы перебрались в старую добрую Англию?

Претенциозность этого человека не переставала изумлять Уэйна, но он улыбнулся и кивнул.

— Именно. Все дело в том… — Он наклонился вперед, как будто собирался открыть какую-то тайну, сразу возбудив любопытство Стэнли. — Я все еще не знаю, чем мне стоит заняться. Вы меня понимаете? — Уэйн был уверен, что собеседник поймет. Несмотря на свое происхождение, Стэнли просто плыл по течению. Он не обманул ожиданий Уэйна — на его лошадином лице появилось выражение глубокого сочувствия.

— Знаю, что ты имеешь в виду, старик.

Уэйн терпеливо ждал. Если кто-то сообщает тебе что-то по секрету, ты делаешь все, чтобы помочь, особенно если этот человек платит за выпивку. Стэнли заказал еще виски и задумался. Не вызывало сомнений, что это занятие было для него непривычным.

— Ну, старина… Дарвилл, — он умышленно произнес фамилию Уэйна на английский лад и сразу почувствовал себя увереннее, — а что ты, собственно, можешь делать?

Уэйн пожал плечами.

— Говорить по-французски и по-английски. В Сорбонне изучал экономику. Неплохо разбираюсь в биржевых делах. Вожу спортивную машину, могу управлять яхтой и прекрасно чувствую себя в казино. Вот, пожалуй, и все.

Это было не так, но Уэйн тщательно продумал перечень и добился своего.

— Гм… как и все мы, старина. — Стэнли рассмеялся собственной шутке, потом снова задумался. — Подожди… а что если? — Он повернулся на стуле и остановил взгляд на пожилом мужчине, сидящем в углу и читающем толстую книгу в кожаном переплете. — Ага, вот он. Пошли. Следуй за мной и предоставь говорить мне.

Без особой надежды, чисто из любопытства, Уэйн прошел за Стэнли в угол, где сидел старик. Уэйн видел его и раньше, он был здесь завсегдатаем.

— Здравствуйте, сэр Мортимер. Как обычно, интересуетесь котировкой акций? — Такое развязное приветствие заставило Уэйна поморщиться, но старик ничуть не удивился, поднял глаза, быстро и недовольно оглядел Стэнли и перевел взгляд на Уэйна.

Водянистые глаза старика светились умом, и Уэйн невольно замер. Надо быть осторожным, очень осторожным.

— Сэр Мортимер, это мой друг, Уэйн Дарвилл. Боюсь, он отчасти француз, но все равно добрый малый.

Уэйн невольно улыбнулся и увидел, что сэр Мортимер сделал то же самое.

— Значит, ты тот парень, который вскружил голову моей горничной? Она так торопится поскорее уйти из моего номера и очутиться в твоем, что проносится по комнате как торнадо. — Он говорил хрипловато, но четко и ясно, и Уэйн пожал плечами, на этот раз в чисто французской манере.

— Les femmes[1], — пробормотал он и заметил, что Стэнли быстро взглянул на него, предупреждая не переусердствовать с французским.

Уэйн извинился на идеальном английском, и сэр Мортимер пригласил их за свой столик. Уэйн сразу увидел, что тот пил чай, и догадался, что он, скорее всего, ярый противник спиртного. На нем был твидовый костюм примерно пятнадцатилетней давности, но из дорогого материала и прекрасно сшитый. Свои седые вьющиеся волосы он, скорее всего, стриг одинаково всю жизнь.

— Дарвилл приехал из Франции, сбежал от семейного бизнеса.

— Да?

— Виноделие, — вставил Уэйн, сразу различив в тоне старика неодобрение. — В этом бизнесе надо иметь особый нюх. Тут не поможет почетный диплом Сорбонны в экономике и умение обращаться с деньгами, здесь надо иметь этот самый инстинкт. У меня его нет. Тут уж ничего не поделаешь, приходится пробовать себя в совсем другой области.

Уэйн обратил внимание на странную, резкую манеру постояльцев гостиницы говорить и постарался взять ее на вооружение. Как он и ожидал, неодобрение на лице сэра Мортимера сменилось одобрением.

— Разумеется, что уж тут поделаешь, — согласился он, понимая, что человек не может бесконечно биться лбом о кирпичную стену. Ему нравились люди, способные оценить ситуацию, принять решение и его придерживаться. Да и чтобы оставить свою страну, нужно мужество. Разумеется, этот мальчик проявил хороший вкус и здравый смысл, перебравшись в Англию. Вот если бы Тоби был так же скроен…

— Тут вот какое дело, сэр Мортимер, — вмешался Стэнли. — Его надо подтолкнуть в нужном направлении. И когда он мне сказал, что изучал экономику и хорошо разбирается в акциях и прочем, я подумал… Ну, я сразу же подумал о компании «Платтс''.

В мозгу Уэйна что-то щелкнуло.

— «Платтс»? Та самая инвестиционная компания? — спросил он с растущим интересом.

Сэр Мортимер кивнул, польщенный тем, что иностранец слышал о его компании. Разумеется, в Англии она олицетворяет традиции и многовековую деятельность и имеет репутацию, не запятнанную ни единым скандалом. Самое ее название является синонимом класса и стиля. «Платтс'' давал финансовые советы членам королевской семьи, магнатам и владельцам алмазных копей.

— Наши люди связаны с лучшими домами Англии. Даже старый король однажды советовался с нами по поводу… покупки недвижимости, — похвастался сэр Мортимер.

Уэйн кивнул с искренним уважением; притворяться на этот раз не пришлось.

— В библиотеке в Сорбонне практически в каждой книге по экономике есть глава, посвященная «Платтсу». Ведь среди ваших основателей был бывший канцлер казначейства, верно?

— Дамы и господа, ужин подан, — возвестил с порога Джордж, старший официант, проработавший в гостинице больше тридцати лет.

— Я должен сегодня увидеться с Клинкером Хейкрофтом, — быстро извинился Стэнли. — Сэр Мортимер, вы не могли бы на этот вечер освободить меня от Дарвилла?

— Ну что ж? — Он произнес это, вопросительно подняв одну густую бровь, и Уэйн с готовностью согласился.

Джордж приказал своему помощнику поставить еще один прибор на стол сэра Мортимера. Сначала подали суп из дичи, доставленной поездом из Шотландии, где у «Виндзора» было дочернее предприятие — гостиница «Хай-ланд». Темный густой суп оказался на редкость вкусным, что приятно удивило Уэйна. Он наслушался жутких рассказов об английской кухне и даже разочаровался, что слухи не подтвердились.

— Значит, ты учился в Сорбонне. Кто читал у вас экономику?

Сэр Мортимер сделал первый ход в игре, и Уэйн принялся рассказывать об университете, старался вспомнить забавные эпизоды или придумать их по необходимости, ненавязчиво упоминая о своих достижениях. Закончил он весьма скромно.

— Вот так я и оказался в Англии с хорошей квалификацией, которой нет применения.

— Гм. Положим, это не совсем так. «Платтс», к примеру, сейчас расширяется. Выходим на континент. Так может, и стоит взять на работу парня, который знает, что творится на французском рынке. У вас есть свой портфель?

Уэйн кивнул.

— Конечно. Отец ссудил меня деньгами, когда я наконец убедил его, что мне нечего делать в виноградниках. С той поры я осторожно покупал, следил за котировкой…

Следующие полчаса Уэйн без остановки говорил о своем несуществующем портфеле.

— Похоже, вы осторожный делец. В «Платтсе» мы в основном занимаемся тем же самым, только в значительно большем масштабе. Мы не беремся за суммы меньше пятидесяти тысяч. Большинство наших клиентов вкладывают миллионы. Если ты согласен начать с малого, мы могли бы тебя использовать.

Предложение было сделано как бы между прочим, но Уэйн не попался на крючок, не захватил наживку.

— В качестве советника? Что же, это очень мило с вашей стороны. Я уверен, что это было бы интересно… для начала. Но я не заинтересован в работе как таковой. Мне нужно… Да я и сам не знаю. Разумеется, я хочу сделать карьеру, но мне еще важно… как бы это сказать, призвание, что ли. Мне очень понравились ваши планы расширения. К тому же хотелось бы получше изучить европейское законодательство.

Сэр Мортимер кивнул и внимательней присмотрелся к красивому молодому человеку. Он безусловно имел в виду, что не хочет быть клерком на зарплате, как бы красиво ни называлась должность. Сэру Мортимеру этот человек нравился. Если забыть о его росте и национальности, что, конечно, следует отнести к недостаткам, можно сказать, что он умен, остроумен, тактичен и обладает шармом. И весьма осторожен. Не слишком ли осторожен? С удовольствием отдавая должное утке под апельсиновым соусом, сэр Мортимер внезапно осознал, что говорит с человеком битый час и все еще ничего о нем не знает. Да, он знает, где тот учился, видит, что он умеет дорого и скромно одеваться, что замечательно. Он терпеть не мог разодетых выскочек, выставляющих напоказ свое богатство. Но что он знает о характере этого человека?

Уэйн мгновенно прочитал его мысли и решил исправить упущение. Он нутром чувствовал, что попал в точку, нашел спонсора, в котором так нуждался. Нужно закрепить свои позиции.

— Разумеется, виноградники перейдут моему младшему брату, — заметил он, отпивая глоток вина, ничего не говоря, однако, о его вкусе и происхождении, хотя вполне мог бы это сделать. Сегодня явно не время хвастаться. Он печально улыбнулся. — Я не завидую Жан-Жаку. Во Франции вино становится хозяином человека, а не наоборот.

Сэр Мортимер кивнул.

— Гм. Человек, позволивший себе стать рабом, просто идиот.

Уэйн прикусил щеку, зная, что он всегда в таких случаях бледнеет. Опустил глаза и положил в рот кусок утки. Потом взглянул на старика и смущенно улыбнулся.

— Это так. Человек не должен быть рабом. Особенно рабом женщины.

— А-а-а, — протянул сэр Мортимер с облегчением. Есть вещи похуже, чем бегать за юбками. Уж он-то знает. Если бы Тоби… Он решительно выбросил мысли о сыне из головы и взглянул на француза. Пережил трагическую любовь? Что ж, мужчине с такой внешностью рано или поздно суждено обжечься. Лучше перегореть в молодости. С точки зрения сэра Мортимера, мужчине не повредят несколько хороших ударов в жизни.

Он сам когда-то был без ума от Мод Фитцсиммонс, маленькой блондинки, обещавшей дождаться его с войны. Но она не дождалась. Он вернулся домой, вся грудь в орденах, и узнал, что она вышла замуж за фермера, который избежал призыва по болезни. Теперь он хмыкнул и произнес:

— Уж эти женщины!

— Вы, конечно, женаты, сэр? — поинтересовался Уэйн, глядя на него ясными глазами, и на этот раз способность сэра Мортимера правильно оценить человека подвела его.

— Да, вторично.

А вот это уже интересно, подумал Уэйн, но расспрашивать не стал. После утки им предложили пудинги на выбор. Сэр Мортимер предпочел яблочный, а Уэйн взял смородиновый.

— Итак, на данный момент ты не у дел? — Сэр Мортимер вернулся к старой теме, довольный, что Уэйн не сделал этого сам. Он ненавидел, когда его торопят. И ему все больше нравился этот молодой человек.

— На данный момент, — вежливо ответил Уэйн.

Сэр Мортимер встретился взглядом с французом и решился.

— Само собой. Конечно, должность младшего советника — лишь первая ступенька лестницы. В компании несколько отделов — страхования, брокерский, недвижимости и так далее, и заведуют ими люди, которые, как и я, уже состарились. Но это не означает, что я скоро собираюсь уйти на покой, — добавил сэр Мортимер с такой яростью, что Уэйн сначала моргнул от неожиданности, потом улыбнулся.

— Я вас понимаю, — просто сказал он, и это прозвучало приятнее и искреннее, чем любые заверения.

— Мм, — проворчал сэр Мортимер. — Ты завтра утром свободен?

— Да.

— Прекрасно. Мне это в тебе нравится. Без всяких обиняков. Можешь явиться ко мне в офис, скажем, в половине одиннадцатого?

— С удовольствием.

— Чудно. Значит, договорились. А, сыр и печенье. Должен признаться, у меня слабость к печенью.

Уэйн наклонился и, не сводя с сэра Мортимера честных, ясных глаз, потянулся за куском чеддера.

Но внутренняя улыбка, скрытая вежливым фасадом, была улыбкой хищника. Хищника, вышедшего на охоту…

Главные офисы компании «Платтс» находились на улице со странным названием Табб, фешенебельном районе Лондона, где размещалось несколько всемирно известных компаний. В холле было прохладно, но Уэйн успел уже привыкнуть к этой особенности англичан — им почему-то нравилось трястись от холода.

Он подошел к конторке, в душе хваля себя за свой английский костюм и стрижку, которую он сделал на второй день после приезда.

— У меня на половину одиннадцатого назначена встреча с сэром Мортимером, — сказал он клерку, который даже не потрудился заглянуть в регистрационный журнал.

— Разумеется, сэр. Сюда, пожалуйста.

Он подвел его к старомодному лифту и нажал на кнопку «5». Лифт медленно поднялся на пятый этаж, и он оказался в покрытом ковром коридоре, стены которого были увешаны портретами старых клиентов и фотографиями, иллюстрирующими успехи фирмы. Мосты, построенные с помощью инвестиций компании. Новый причал для яхт. Предметы искусства, проданные музеям с помощью экспертов компании. Все весьма традиционно и впечатляюще.

— Мистер Д'Арвилль, сэр Мортимер, — провозгласил клерк, не обращаясь к секретарше — женщине средних лет в очках и с мужской стрижкой, которая старательно печатала на древней машинке.

— А, Д'Арвилль, — сердечно приветствовал его сэр Мортимер, что не осталось не замеченным клерком, которому не терпелось сообщить всему персоналу о появлении какого-то иностранца.

Уэйн крепко пожал протянутую руку сэра Мортимера.

— Это здание — нечто, — сказал он, не скрывая детского восхищения. — Как будто переместился назад во времени. Снаружи в городе все меняется, здания растут как грибы, а здесь кажется, что вот-вот встретишь Диккенса.

Сэр Мортимер просиял. Он усиленно противился всем попыткам модернизировать офис, разрешил только установить лифт, пожалев ноги работников. А поскольку сэр Мортимер имел девяносто процентов акций компании, ему было легко настоять на своем. Он твердо верил, что, когда люди доверяют тебе свои деньги для инвестиций, они предпочитают иметь дело с кем-нибудь, напоминающим им любимого дядюшку, а не молодого, нахального проходимца. Так что после постоянного нытья Тоби по поводу устарелости и отсталости отца сэру Мортимеру было приятно встретить молодого человека, у которого еще не помутился разум от всех этих новшеств.

— Я рад, что ты пришел. Садись. Чаю хочешь?

Уэйн взял чашку чая. И выпил его. Он ненавидел чай, но промолчал, разглядывая кабинет. Две стены были сплошь заняты инструкциями, брошюрами и папками с делами. Целый час они с сэром Мортимером рыскали по полкам. Явный интерес Уэйна к ведению чужих денежных дел ничуть ему не повредил, а, напротив, помог окончательно убедить сэра Мортимера в правильности сделанного им выбора.

Вернувшись за стол и выпив еще чашку чая, сэр Мортимер удовлетворенно заявил:

— У тебя явный нюх на то, как работают деньги, мой мальчик, хоть в винах ты и профан.

Уэйн улыбнулся.

— Пусть деньги зовут презренным металлом, мне они нравятся.

Сэр Мортимер захохотал.

— Мне тоже, старина. Мне тоже. Вот если бы Тоби… — Он внезапно замолчал и покачал головой.

Уэйн не стал спрашивать, со свойственной ему проницательностью он уже догадался. Тоби, вероятнее всего сын, разочаровал папашу. Сэру Мортимеру определенно требовался сын, который бы оправдал его ожидания… Он молча пил чай, на этот раз даже получая удовольствие.

— Почему бы нам не пообедать в «Виндзоре'', а потом, если ты свободен, я познакомлю тебя с Лондонской биржей? Отчасти бедлам, но там получаешь такой энергетический заряд, что поверить невозможно. Нам придется добыть для тебя лицензию и все такое, но я, как говорится, знаю одного человека, который знает одного человека.

Уэйн рассмеялся.

— С удовольствием.

— Прекрасно. Мне тут надо поговорить кое с кем по поводу лошади. Давай позже встретимся в «Виндзоре»?

Уэйн встал и попрощался.

— Значит, до встречи в «Виндзоре».

Сэр Мортимер проводил его до двери. Выходя, Уэйн мило улыбнулся секретарше. Только закрыв за собой дверь, он позволил себе по-волчьи ухмыльнуться. Открылись двери лифта, и он вошел. Когда лифт остановился на четвертом этаже, туда набились служащие, у которых, судя по всему, начался обеденный перерыв.

Уэйн нетерпеливо посмотрел на часы. Подняв глаза, он встретился взглядом с молодой женщиной, почти притиснутой к нему. Среднего роста, с короткими темными волосами и глазами цвета шоколада. Кожа у нее, однако, была бледной, скулы высокими и красиво очерченными, а когда их глаза встретились, Уэйн почувствовал, как между ними пробежала искра.

На ней была нескладная тяжелая юбка и белая блузка, схваченная у ворота огромной брошью. Явно секретарша, понял Уэйн, ведь вряд ли компания нанимает женщин в советники.

Лифт со скоростью улитки пополз вниз. Они стояли так близко, что ее локоть упирался ему в живот, а бедро касалось его бедра, и он почувствовал, что возбудился. Мужчина и женщина одновременно поняли, что между ними происходит что-то странное, необъяснимое, примитивное, далекое от цивилизации.

Вероника Колтрейн слышала лишь оглушительный стук собственного сердца. В тех местах, где незнакомец ее касался, кожа горела огнем. Ничто в предыдущей жизни не подготовило ее к такой встрече. До того момента, как она в первый раз взглянула в глаза незнакомца, она считала себя обычной девушкой, обладающей здравым смыслом, с неплохой головой на плечах. Теперь она поняла, что ошибалась. Все в ней таяло под его пристальным взглядом, во рту пересохло. Что с ней такое творится?

Уэйн подвинулся еще ближе. Поднял руку и положил ладонь на ее грудь.

Вероника оцепенела и легонько вскрикнула, но за общим шумом ее никто не услышал. Ее не волновало, что их могут увидеть, что она позволяет совершенно незнакомому человеку вещи, которые не разрешает даже постоянному поклоннику. Ее глаза сначала расширились, потом закрылись. Губы слегка приоткрылись. В мозгу возник слабый предупредительный сигнал, но его тут же заглушил гулкий стук сердца. Сбывалась ее мечта. Она вошла в лифт и увидела там самого красивого в мире мужчину, который смотрел на нее так, будто любил без памяти. Смелый, как рыцарь из сказки, он касался ее так, словно имел на это право. Нет, она сошла с ума. Совершенно рехнулась. Куда подевалось ее хваленое благоразумие? Где та Вероника, которую в школе дразнили синим чулком?

Уэйн видел ее прекрасные глаза совсем рядом и впервые в жизни почувствовал, что попался в сети женщины. И испугался.

Но не мог отодвинуться. Он пальцем чувствовал ее твердый сосок, видел, как она инстинктивно выгнула спину, как снова широко распахнулись глаза.

Веронике хотелось запретить ему… так трогать ее. Но, когда она открыла глаза и увидела его умоляющий взгляд, ей захотелось прижать его к себе. Значит, не ее одну поразил удар молнии? Колени ее подгибались. Но тут лифт остановился, и кабина опустела. Она почувствовала, как краска запоздало заливает лицо, и выскочила из лифта, судорожно прижимая к груди папку.

Она лишь раз взглянула через плечо и увидела, что незнакомец все еще стоит в лифте и следит за ней потрясающими синими глазами. Задыхаясь, она нырнула в женский туалет, где прислонилась горящим лбом к холодной кафельной стене, пытаясь понять, что же такое с. ней произошло.

Уэйн вернулся в гостиницу на такси и переоделся к встрече с сэром Мортимером. Он упрямо старался не думать о той женщине в лифте, уверяя себя, что все это пустяки. Опасные игры в лифте, вот и все. Расстраиваться не из-за чего.

Часом позже сэр Мортимер невольно помог ему избавиться от тревожных мыслей, с гордостью показывая Лондонскую фондовую биржу. Когда Уэйн вернулся в гостиницу, получив приглашение провести уик-энд в загородной усадьбе сэра Мортимера в Беркшире, в его ушах все еще звучали громкие мужские выкрики и непрерывный звон телефонов.

У Уэйна теперь не было машины, поэтому он поехал с сэром Мортимером в его «бентли» тридцатых годов.

Дом сэра Мортимера оказался каменным особняком восемнадцатого века с ровным рядом окон. Слуга с бесстрастным лицом проводил его в гостевую комнату в восточном крыле, где стояла кровать с балдахином и старинный платяной шкаф — настоящий антиквариат. Он в рекордное время распаковал вещи и вышел в коридор, увешанный портретами. Пока он с интересом рассматривал их, из-за угла вышла молодая женщина в бархатном зеленом костюме для верховой езды и шляпке в тон. Она явно направлялась на конюшню.

— Привет, вы здесь новенький.

Уэйн представился, обратив внимание, что карие глаза быстро и без особого интереса оглядели его.

— Я — Аманда Платт, невестка Морти. Вы, вероятно, на выходные? Думаю, мне лучше просветить вас, раз вы тут впервые, — заявила Аманда без обиняков. — Прежде всего, — она быстро зашагала по коридору, — вам лучше держаться подальше от моего мужа, Тоби, — предупредила она, останавливаясь, чтобы снова оценивающе оглядеть его, — тем более с такой внешностью. Ему нравятся большие мальчики. Вы меня понимаете?

Уэйн покраснел и смущенно улыбнулся.

— Обещаю, буду избегать его как прокаженного.

Аманда безразлично пожала плечами.

— Дальше, не ешьте ревень, иначе неделю проведете в обнимку с унитазом. Да, насчет второй леди Платт. Первая умерла, когда перепрыгнула через препятствие, чего не сделала ее лошадь. Наша Беатрис — молодая кобылка, ее старик взял в надежде, что она родит ему пару сыновей, но из этого ничего не вышло. Бедняжка Морти уже слишком стар, поэтому она утешается с конюхом.

Они уже дошли до огромной мраморной лестницы, но Аманда, похоже, только вошла во вкус.

— У Синтии, сестры Тоби, трое детей, один ужаснее другого. Да, и берегитесь Лабрадора. Поганец кусается. Ну вот, вроде все. Добро пожаловать в Англию, мистер Д'Арвилль.

Уэйн смотрел ей вслед, не зная, как ему реагировать на услышанное. Ей что, плевать на то, что она болтает?

— А, Д'Арвилль.

Уэйн быстро обернулся, услышав голос сэра Мортимера. Рядом с ним стояла женщина с короткими светлыми волосами, приятными серыми глазами и крупным ртом, одетая в платье густо-красного цвета.

— Беатрис, это тот самый юноша, о котором я тебе рассказывал. Моя жена, Беатрис, — произнес сэр Мортимер.

Она оглядела его холодным, оценивающим взглядом, и Уэйн сразу почувствовал, с ее стороны неприязнь, смешанную с желанием.

— Очень приятно. — Она наклонила голову.

— Мне тоже, леди Платт, — сказал он, поймал ее руку и изысканным движением поднес к губам.

Беатрис замерла, глаза загорелись ненавистью, и она со свистом втянула воздух. Как раз в этот момент сэр Мортимер произнес:

— Полагаю, ты незнакома с одним из наших младших советников из отдела драгоценностей, верно?

Уэйн повернулся, все еще держа руку разгневанной Беатрис, и увидел перед собой прелестное лицо женщины из лифта.

Глава 16

Сидящая у окна женщина казалась мертвой. За пять лет она не произнесла ни слова. Себастьян все время посматривал, вздымается ли ее грудь, — хотел убедиться, что она дышит. Она не моргнула, не пошевелилась даже тогда, когда на куст под окном сел черный дрозд и запел.

— Сара. Сара, вы меня слышите?

Женщина вдруг так резко нахмурилась, что Себастьян даже подскочил от неожиданности.

— Сара, вы слышите, как поет птица?

Серые глаза начали быстро моргать. Снова этот голос, она слышала его раньше, он доносился с небес. Это Господь? Голос приятный, теплый и любящий, таким в ее представлении должен быть голос Господа.

— Сара, послушайте, как поет птица.

Птица? Что такое птица? Она что-то помнила… Сара Кэшман не могла вспомнить птицу, но звуки, напоминающие флейту, пробились сквозь окружающий ее туман. Она их слышала.

— Божья флейта, — сказала она, потом усомнилась, действительно ли она произнесла эти слова. Она иногда только думала, а ей казалось, что говорила. Но ангелы в белом никогда ее не слышали, так что, наверное, она и в самом деле ничего не говорила.

Себастьян повернулся к Гарри Чемберлену, заведующему психиатрическим отделением тюрьмы, отцу девятерых детей.

— Когда она в последний раз разговаривала?

— Пять лет назад, после того как убила собственную дочь.

Себастьян повернулся к женщине, чья кожа была такой бледной, что казалась прозрачной.

— Сара, вы слышите, как поет птица?

— Да, Господь.

Она с трудом выговаривала слова, голос был хриплым, но стоящие перед ней мужчины никогда не слышали ничего более приятного.

— Ты пробился к ней, Себ. Черт побери, тебе удалось! — восхитился Гарри. Себастьян подвинулся поближе. Но не слишком — у Сары была привычка внезапно кидаться на людей, подходивших к ней очень близко.

— Вам нравится, как поет птица, Сара? — спросил Себ, молясь в душе, чтобы дрозд не улетел.

Она снова сердито нахмурилась. Лицо было страшно исхудавшим и раньше времени постаревшим. Сара устала, ей казалось, что она сто лет не спала.

— Скажите мне, о чем вы думаете, Сара, — попросил голос, и она задумчиво потерлась ухом о плечо. У нее приятный голос, у этой птички.

— Спой для Джейни, птичка, — сказала она, но неприятный звук собственного голоса заставил ее плотно сжать зубы.

— Она прикусила себе язык, — заволновался Себастьян, и Гарри кинулся ему на помощь, заставив женщину открыть рот и высвободить кровоточащий язык. Вызвав санитара, он приказал отвести ее в хирургическое отделение. Себастьян смотрел, как Сару уводят. Снова ее лицо стало мертвым.

Гарри заметил его огорчение и дружески хлопнул по плечу.

— Поздравляю, Тил. Ты единственный, кому удалось хоть чего-нибудь от нее добиться за все то время, как она впала в кататонию.

Себастьян кивнул, но на душе все равно было муторно. Еще столько предстоит сделать.

— Господи, как же я устал, — сказал он, невольно повторяя слова своей пациентки. Он работал в больнице уже более пяти месяцев. Сара Кэшман была одной из его пациенток и первой, с кем он хоть чего-то добился.

— Ты знаешь, сэр Джулиус говорил мне, что у тебя талант к таким вещам, — сказал Гарри Чемберлен.

— Как я уже понял, сэр Джулиус хорошо разбирается в людях, посему надеюсь, что он прав, — засмеялся Себастьян, вспоминая свою первую встречу с ним.

В аэропорту Хитроу Себастьяна встретила секретарша сэра Джулиуса, которая отвезла его на снятую ему квартиру. Она находилась в трехэтажном здании времен королевы Виктории на окраине города, в тихом жилом районе. Хозяйка дома была когда-то пациенткой сэра Джулиуса и приняла Себастьяна с распростертыми объятиями. Она показала ему большую, светлую комнату, окна которой выходили в сад. К тому же квартплата была сравнительно невысокой.

На следующее утро он бесстыдно изображал из себя туриста, осмотрев все, что можно осмотреть за один день, — от собора святого Павла до Букингемского дворца. Себастьян много фотографировал — темные казематы лондонского Тауэра, Биг Бен, Тауэрский мост, яхты с высокими мачтами на Темзе. Фотографирование было его единственным хобби, и он весьма в этом преуспел.

И все же, как себя ни уговаривал, он сильно нервничал, когда ехал на такси к своему будущему наставнику в Мейфэр. Его приветливо встретила жизнерадостная, худенькая экономка Вивьен и немедленно провела к своему знаменитому хозяину.

Англичанин до мозга костей, шести футов ростом, с копной седых волос, сэр Джулиус имел такой внушительный вид, что Себастьян в первую минуту растерялся, чувствуя себя не в своей тарелке. Потом хозяин пожал ему руку, и он встретился взглядом с проницательными, всезнающими, ярко-синими глазами. Странное это было ощущение: ему казалось, что его проверяют, ищут слабые места, пытаются докопаться до самых сокровенных секретов.

— Себастьян, а ты не очень-то похож на отца, — заметил великий психиатр.

— Спасибо, — машинально ответил Себастьян и смутился.

Сэр Джулиус громко расхохотался, сразу разбив лед, который мог образоваться из-за разницы в возрасте и менталитетов.

— Я хочу поблагодарить вас за то, что вы помогли мне попасть в больницу, сэр Джулиус, — сказал Себастьян при первой возможности, сознавая, что ему вовсе не по душе такие привилегии.

Сэр Джулиус попросил Себастьяна обходиться без обращения «сэр» и уверил, что, учитывая его успехи на экзаменах, рекомендации и опыт работы в приюте, администрация больницы сама заинтересована иметь его в своем штате.

За ужином по просьбе сэра Джулиуса Себастьян дал ему точный отчет о своем психическом состоянии. Джулиус внимательно слушал. Ему безумно нравился этот юноша, и он хорошо себе представлял, что и другие относятся к нему с симпатией. Опыт подсказывал ему, что в Себастьяне есть нечто такое, что будет притягивать к нему людей, заставлять их исповедоваться, доверять ему и верить в него. Как психиатр он знал, что это уже половина дела.

Через несколько дней сэр Джулиус позвонил Себастьяну и сообщил ему, что вечером состоится прием в доме его друга, и спросил, не хочет ли тот поприсутствовать.

— Это прием в честь юбилея одной крупной финансовой фирмы. Меня пригласил председатель, мой старинный приятель. Ты будешь иметь возможность познакомиться с английской аристократией в полном объеме, включая снобов, пьяниц и нимфеток.

Себастьян рассмеялся.

— Звучит как коктейль из невроза и паранойи, прямо для начинающего психоаналитика. В какое время?

Прием состоялся в частной резиденции в Белгрейвии. Предупрежденный заранее сэром Джулиусом, Себастьян взял на прокат смокинг, заслужив одобрение миссис Глин, его квартирной хозяйки, которая про себя отметила, что к его русым волосам и янтарным глазам необыкновенно идет черный смокинг. Он доехал на такси, назвав шоферу адрес, который сообщил ему сэр Джулиус. В фойе, украшенном букетами роз и гладиолусов, дворецкий взял у него написанное от руки приглашение. Он почти ждал, что дворецкий громко произнесет его имя перед залом, уже заполненным толпой великолепно одетых людей, и вздохнул с облегчением, когда этого не случилось.

Сэр Джулиус заметил его смущение и сразу же подошел.

— Черт побери, — произнес Себастьян, — здесь больше платьев от кутюр, чем в парижском бутике. '

Джулиус довольно рассмеялся. Ему нравилось остроумие юноши, к тому же он заметил, что его мальчишеская ухмылка привлекла внимание многих увешанных драгоценностями женщин.

— А вот девушка, с которой я бы хотел тебя познакомить, — заявил Джулиус и подвел его через толпу к молодой женщине, которая с явной симпатией поцеловала Джулиуса в щеку. — Вероника, познакомься с Себастьяном Тилом, нашим гостем из-за океана. Себастьян, это Вероника Колтрейн.

Себастьяну сразу понравилась молодая женщина, ее легкий смех, темные волосы, глаза цвета шоколада и простое бледно-голубое бархатное вечернее платье.

— Очень приятно познакомиться. А это Уэйн… Уэйн, вот ты где. — Она повернулась вполоборота к мужчине, занятому разговором с престарелой покровительницей искусств, и Себастьян увидел перед собой такого красивого мужчину, каких ему еще не приходилось видеть. Синие глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, широко расставлены, лицо сильное, волевое. Хотя любой, кто видел его, прежде всего отмечал огромный рост и широкие плечи, Себастьян почувствовал такую ауру боли и злобы, исходящую от него подобно ядовитому облаку, что у него перехватило дыхание. Все в этом человеке говорило о молчаливом страдании, и Себастьяну стало трудно дышать.

— Приятно познакомиться, доктор Тил, сэр Джулиус.

Всех, кроме Вероники, удивил его французский акцент.

— Месье Д'Арвилль присоединился к нашей компании, чтобы помочь нам проникнуть на европейские рынки, — объяснила Вероника, переводя взгляд с Джулиуса на Себастьяна. Она любила Джулиуса, как родного отца, и видела его заинтересованность в молодом протеже. Она снова пристально взглянула на американца, но тут же успокоилась, разглядев доброту в карих глазах. Да и Джулиус всегда ставит на победителя.

— Значит, «Платтс» хочет половить рыбку в Европе? — спросил сэр Джулиус, внимательно приглядываясь к французу. — Интересно. — Он тоже любил Веронику, но что-то в этом французе его беспокоило.

Уэйн слушал вполуха, с трудом отвечая на тонкие вопросы сэра Джулиуса. Он не мог отвести глаз от молодого американца, и в его груди возникало странное чувство, отдаленно напоминающее удовлетворение, когда он встречался с ним взглядом. Но одновременно ему казалось, что его выставили напоказ, в затылке начала возникать тупая боль.

— Сэр Джулиус в своем деле лучше всех, Уэйн, — тихо заметила Вероника. — Он прямо-таки революционизировал психиатрию в этой стране. Мы все им так гордимся. Так что не смей говорить, что я не знакомлю тебя с интересными людьми. — Она засмеялась, глядя на него с нежностью и неприкрытым обожанием.

, — В самом деле? И вы тоже… психиатр? — повернулся Уэйн к Себастьяну, с ужасом ожидая ответа. Часть его существа кричала, что этот человек опасен, что от него следует держаться подальше. Но другая часть, более глубокая и сильная, требовала узнать его лучше, догадаться, что за мистическая сила скрывается за этими карими глазами. В этом человеке ощущалась власть, а уж Уэйн знал про власть все. Но есть что-то еще…

— Я только начинаю, — скромно ответил Себастьян.

— Не верьте ему, — фыркнул сэр Джулиус. — Может, этот юноша еще не занялся бумагомаранием, но он гений в обращении с людьми. Я сегодня узнал, что он смог разговорить пациентку, которая пять лет молчала. Можете мне поверить, Себастьян — настоящий целитель, — закончил он несколько театрально.

Уэйн при этих словах слегка напрягся, и Себастьян сразу это отметил. И Уэйн знал, что тот все видит. Он сжал челюсти, и на лице его промелькнуло выражение паники, боли, гнева, которое он быстро сменил на циничную усмешку. Но тут Вероника увидела свою приятельницу, и Уэйн с облегчением дал себя увести.

— Думается, наша маленькая Вероника влюбилась, — с легким беспокойством заметил сэр Джулиус. — Много лет назад мы с ее родителями были соседями. Качал маленькую Веронику на колене…

Себастьян кивнул официанту и взял с подноса два бокала, но глаза его не отрывались от широкой спины Уэйна. В этот момент сэр Джулиус взглянул на него, заметил напряженное выражение лица и кивнул, несколько успокоившись. Может быть, Себастьяну удастся избавить француза от тех демонов, которые разрушают его душу. Он очень на это надеется. Ради Вероники.

Вечеринка продолжалась. Сэр Джулиус представил его своему старому приятелю по Кембриджу, но Себастьян постоянно оглядывал зал, разыскивая Уэйна, который в данный момент танцевал с Вероникой. Он слишком крепко прижимал ее к себе и смотрел в пол. Простой наблюдатель мог бы отнести такое поведение за счет страсти, но Себастьян знал, что есть что-то еще, что-то глубоко угнездившееся в психике француза и не имеющее никакого отношения к сексуальному желанию.

Сэр Джулиус также представил его хозяину со странным именем — сэр Мортимер Платт — энергичному семидесятилетнему старику, настоящему олицетворению старой Англии. Но он все продолжал следить за высоким французом. Видел, как он пьет и ест без малейшего видимого удовольствия. Интересно, неожиданно подумал Себастьян, получал ли Уэйн Д'Арвилль когда-нибудь в жизни истинное удовольствие.

Уэйн кивнул, когда запыхавшаяся Вероника извинилась и отправилась в дамскую комнату.

— Не задерживайся, — велел он, но в голосе слышалась мольба. После встречи с Себастьяном Тилом он чувствовал себя до смешного одиноким. Странно, но ему казалось, что он в опасности.

Вероника быстро кивнула, глядя на него сияющими глазами, и хрипло пообещала:

— Только одну минуту.

После встречи в поместье сэра Мортимера Вероника проводила столько времени в обществе Уэйна, сколько тот ей позволял. Она чувствовала, что он настороже, и подозревала, что в его прошлом осталась несчастная любовь, но она твердо намеревалась смести все барьеры. Она уже почти в него влюбилась.

Уэйн проводил ее взглядом, не зная, что каждый нюанс выражения его лица отмечается. Он оглянулся и поморщился, ослепленный блеском бриллиантов в ожерелье дамы, попавшем в луч света. Внезапно мелодия «Голубого Дуная» Штрауса показалась ему пошлой, а от запаха огурцов и сельдерея затошнило. Он повернулся и почти столкнулся с сэром Мортимером, разыскивающим старого приятеля.

— Уэйн, ты Генри не видел?

Услышав впервые за столько лет, прошедших с того дня, как брат утонул, его имя, Уэйн на мгновение побелел и тупо посмотрел на старика. Стоящий в двух шагах Себастьян едва не кинулся к нему, уверенный, что он вот-вот упадет. Но лишь подошел поближе, чтобы расслышать ответ Уэйна.

— Гм… Н-нет. Не д-думаю.

Снова вернулось ненавистное заикание, но сэр Мортимер, который уже порядком принял на грудь, ничего не заметил. Но Себастьян слышал и все понял. Почти расталкивая плечами толпу, Уэйн выбрался на балкон и остановился у перил, дрожа и с шумом вдыхая воздух. Шел дождь. Было свежо и прохладно. Он машинально сорвал цветок с куста, растущего у каменных перил, и начал вертеть его в руках. Терраса была освещена лишь свечами, и, стоя в прохладной темноте, Уэйн начал успокаиваться.

— Черт, — произнес он страдальческим голосом.

Он-то уже решил, что все кошмары позади, что больше ему никогда не будет казаться, будто мир готов свалиться ему на голову и раздавить. С ним часто случались такие приступы после смерти Ганса, но с годами они становились все реже, а потом и вовсе прекратились. И почему именно сегодня это случилось снова?

Себастьян задержался в дверях и внимательно наблюдал.

Уэйн стоял, низко опустив голову. В его мозгу снова возникла все та же картина — бьющееся в волнах тело Ганса. Он провел рукой по глазам и ощутил прикосновение цветочных лепестков к щеке. Это была лилия, любимый цветок Ганса. Глядя на цветок, Уэйн со свистом выдохнул воздух, что хорошо расслышал стоящий в дверях Себастьян. Затем Уэйн медленно поднес цветок к пламени свечи и не сводил с него глаз, пока лепестки не почернели и не опали.

Уэйн мгновение смотрел на жалкий обгорелый стебель, и у него вырвался крик, мало напоминающий человеческий. Он быстро бросил обгорелый цветок через перила. Внезапно он почувствовал себя потерянным, ему захотелось умереть, погрузиться в забытье, которое освободило бы от боли. Он сомневался, что возможно выдерживать такую пытку и продолжать жить. Но он должен. Иного выхода у него нет.

Он повернулся и встретился взглядом со спокойными карими глазами, предлагающими ему выбор.

За тысячи миль от Лондона Кайл схватил телефонную трубку и небрежно произнес:

— Слушаю. — Голова его была забита цифрами, он просматривал финансовые документы и соображал, не имеет ли смысл открыть еще один гараж в Каролине.

— Дорогой. — Нежный голос Клариссы проник в его ухо, и дыхание сразу перехватило.

Он осторожно отложил бумаги и пересел на кровать.

— Кларисса, — тихо сказал он. — Ну как там Голливуд?

— Как и ожидалось, — немного нервно засмеялась Кларисса. — Жаль, что тебя здесь нет. Мы бы могли делать все те глупости, которые обычно делают люди. Например, ходить по тротуару с этими звездными табличками, посетить китайский театр, устроить пикник под огромным табло с названием «Голливуд»… — Голос звучал тоскливо. И испуганно.

Впервые Кайл ясно расслышал страх в ее голосе и удивился, как он не замечал этого раньше.

— Я же говорил, у меня работа, которую нельзя отложить, — честно ответил он более мягким голосом. — Я действительно не могу, Кларисса, — попытался он убедить ее, наверное уже в сотый раз. — Мне надо встретиться с менеджерами, банкирами. Я ведь хочу создать сеть гаражей. Не могу же я все бросить и мчаться за тобой в Голливуд?

Кларисса вздохнула.

— Понимаю, — сказала она грустно. На самом деле у него просто есть повод ей отказать, и он им пользуется. До того дня на озере он никогда бы не посмел. Теперь же ей нечем его держать. Он ускользает, и она ничего не может сделать. Она ведь знала, что это когда-нибудь произойдет.

Кайл тяжело вздохнул.

— Сомневаюсь, радость моя, — ласково заметил он. — Мне кажется, ты сейчас такая же, каким я когда-то был. Слепая.

Теперь Кайл мог оглянуться на все прошедшие годы и увидеть их совсем в другом свете. Он уже не считал себя беспомощной жертвой, человеком, попавшим в ловушку своих собственных сексуальных желаний. И Кларисса уже не была отменной стервой. Пауком, затянувшим его в паутину.

В Голливуде Кларисса замерла, как зверь в ожидании выстрела. Подняла взгляд и увидела в зеркале свое лицо, белое как мел. Она знала, что сейчас услышит. Кайл собрался ее бросить. Ее настиг кошмар, которого она страшилась с первого дня их знакомства. Единственный мужчина, которого она всегда любила и любит, сейчас распрощается с ней…

— Кларисса? Ты еще здесь? — резко спросил Кайл.

— Ну конечно, дорогой, куда же я денусь? — спросила она с обычным ядовитым сарказмом и услышала, как он выругался.

— Не смей!

Кларисса закрыла глаза. Пожалей меня, дорогой, молча взмолилась она, потом спохватилась. Ей нужна вся ее сила воли.

— Чего не сметь, сердце мое? — промурлыкала она.

Кайл взял телефон в руку и принялся ходить по комнате. Все зависит от того, что сейчас случится, а он не готов. С того дня на озере он знал, что этого разговора не избежать, но говорить об этом по телефону?..

— Не смей изображать стерву с юга, Кларисса, — предупредил Кайл более резким тоном, чем собирался. — Больше меня на это не купишь. Никогда. Ты меня слышишь?

Кларисса попыталась скрыть рыдания и слабо рассмеялась.

— А кто же я еще, милый? — спросила она, чувствуя, как рвется на части сердце.

— Ты можешь быть тем, чем хочешь, — услышала она голос Кайла.

Кларисса моргнула, не веря своим ушам. Она ждала чего угодно, но не этого.

— Я не… — начала она и замолчала. Ох, какое теперь это имеет значение? Все кончено, ей этого не пережить. — Кайл, — взмолилась она, — не бросай меня. Кайл, пожалуйста, — продолжала она бесстыдно умолять, заливаясь слезами. — Я умру, если ты меня бросишь.

Кайл закрыл глаза. С его плеч свалилась огромная тяжесть. Ему показалось, что пожелай, и он сможет взлететь.

— Я знаю, — тихо сказал он. — Я знаю.

Он вернулся к кровати и сел, опустив голову.

— Ох, Кларри, — прошептал он. — Столько лет потеряно зря…

Кларисса перевела дыхание. Он не говорит «прощай». Невероятно, но не говорит. Или затеял свою игру? Захотелось отомстить?

— Не понимаю, — наконец сказала она.

Кайл резко рассмеялся.

— Мы оба не понимали, — мрачно произнес он. — В этом вся проблема. Мы играли в игру, сами установили правила, и едва не уничтожили самих себя. Но игре конец. Ты любишь меня, я люблю тебя. И нам следует что-то предпринять, — закончил он.

Кларисса не верила своим ушам. Ей так давно хотелось услышать эти слова, поэтому она решила, что они возникли в ее помутившемся мозгу. Она проглотила комок в горле.

— Ты меня любишь? — тупо спросила она.

— Да, — почти сердито подтвердил Кайл. — И я знаю, что ты тоже меня любишь, так что не пытайся отрицать, — предупредил он, выпрямляясь и поднимая голову. — И если ты не уйдешь от мужа, не разведешься с ним и не выйдешь за меня замуж, между нами все кончено…

Глава 17

Голливуд

Это был вечер звезд. Роскошные лимузины один за другим подъезжали к зданию премьерного кинотеатра, и собравшаяся толпа радостными криками приветствовала их знаменитых пассажиров.

Джина Лоллобриджида, чья знаменитая талия была уже шеи ее мужа, была одета в черный шелк, такой блестящий, что напоминал металл. В ушах и вокруг шеи сверкали бриллианты. Среди гостей находился иранский шах, проделавший путь на яхте в половину окружности земного шара, чтобы посетить западное побережье Америки.

Все сколько-нибудь известные люди в Голливуде собрались на премьеру «Ночи завоевателей», так как молва о режиссере фильма и главных актерах распространилась практически с первого дня съемок. Приехал Кирк Дуглас, пожелавший посмотреть, действительно ли стоит верить слухам, что студия «Пума», обычно производящая фильмы второй категории, может выпустить хит сезона и побить все кассовые рекорды. Разумеется, бюджет фильма просто астрономический, что еще больше повысило к нему интерес. Говард Шусмит особой щедростью не славился, так что его поведение на этот раз всех поразило. Луэлла Парсонс всячески поддевала его в своей колонке, прозрачно намекая на климакс. Сначала он берет никому неизвестного режиссера из Канзаса, в активе у которого всего-то пара пьес в Оксфорде. Затем он раскошеливается на бюджет, который бы не заставил покраснеть таких гигантов, как «Парамаунт» и «Юниверсал». И как, недоумевала Луэлла, умудрились Говард Шусмит и Кир Хакорт, о котором сейчас все говорят, уговорить Бада Уэстмора сделать себе такой грим? Как им удалось заполучить на главную женскую роль Бетт Дэниелс, у которой контракт с «Юниверсал»? Или уговорить Уоррена Уэйнрайта, восходящую звезду и секс-символа, на главную мужскую роль? Не говоря уж о вывезенных из Англии техниках для специальных эффектов… Луэлла веселилась вовсю. Где-то у этого Кира Хакорта есть большая мохнатая лапа.

Шум вокруг фильма был поднят грандиозный. Репортеров поили и кормили так, как никогда раньше, даже телевизионные ведущие ток-шоу были задействованы на полную катушку, объявив временное перемирие со своими вечными конкурентами — киностудиями. Да, «Ночь завоевателей» нарушала все правила. Толпа взревела, заметив Ким Новак в желтом, в тон волосам, платье с глубоким вырезом. Мужчины пришли в еще большее неистовство при виде Авы Гарднер, а женская часть толпы с обожанием смотрела на красавчика Джеймса Мейсона.

В миле от кинотеатра Кир сидел на заднем сиденье лимузина, чувствуя себя крайне неловко в смокинге. Воротник, казалось, вот-вот его задушит, он отчаянно потел и его мутило от страха.

— Милый, оставь в покое воротник. — Ориел наклонилась, чтобы поправить ему галстук-бабочку.

Кир усмехнулся.

— Ладно, признаюсь. Я нервничаю.

— Нервничаешь?

— Боюсь до смерти. Теперь довольна?

— Конечно нет, дорогой. Просто приятно сознавать, что ты не супермен и ничто человеческое тебе не чуждо.

Кир внимательно посмотрел на нее, не пропуская ни одной детали — от элегантной прически, украшенной фамильными жемчугами, до платья персикового цвета с треугольным вырезом, в котором красовался крупный топаз на тонкой золотой цепочке. По ее виду никак нельзя было сказать, что всего восемь месяцев назад она родила дочь.

— Я тебе говорил, что ты выглядишь потрясающе?

— Нет. Ты говорил, что надеешься, что проектор не сломается, что красную ковровую дорожку привезут вовремя и что форма у билетерш будет той, что ты выбрал, а не такой крикливой, как хотел Говард, и еще ты мне говорил…

— Хватит, — простонал он. — Я — чудовище. Знаю. Но как только все будет позади, я возмещу все и тебе и Бетани.

— Бетани нет еще и года, — улыбнулась Ориел, проводя ладонью по его гладко выбритой щеке. — Она у нас умница и любит своего папочку в любое время суток — и ночью и днем, как уж ей повезет его увидеть.

— Я так поздно никогда не возвращаюсь!

Ориел только приподняла бровь, но ничего не сказала.

Кир смущенно взглянул на нее и пожал плечами.

— Ладно. Но все равно, ты выглядишь потрясающе, — довольно нелогично закончил он и внезапно обнял ее. Ориел взвизгнула. — С моей стороны будет настоящим оскорблением, если я не докажу это на деле, — проворчал Кир и, наклонившись принялся покусывать ей мочку уха, рука же одновременно скользнула за вырез платья.

Ориел застонала, забыв обо всем.

— Ох, милый, всегда ты выбираешь самое неподходящее время!

Ориел вздохнула, вспомнив, сколько она провела одиноких ночей, тоскуя по его прикосновению. Иногда она даже проклинала фильм, ругала Кира за дотошность, за стремление довести каждую сцену до идеала, чертыхалась при постоянных изменениях, которые он вносил в сценарий, чтобы сделать фильм современным и отличным от других. «Я хочу сделать совсем другой фильм, — непрерывно повторял он. — Новый, необычный. Я хочу изменить взгляд этого проклятого города на кино. Оно застряло где-то в тридцатых годах, времени Бетт Дэвис и Роналда Колмана. Америка же изменилась с тех пор и продолжает меняться…» Тогда ей удалось заставить его замолчать поцелуем и ладонью, стратегически удачно положенной на бедро.

Теперь же она застонала, как всегда реагируя на его умелые ласки.

— Кир, ради Бога, — взмолилась она, когда он наклонился, пытаясь добраться губами до ее соска.

После рождения Бетани грудь ее стала полнее и иногда, как сейчас, он чувствовал вкус молока на губах. Он обнял ее за талию и притянул к себе. Весь этот год он почти не обращал на нее внимания, он это понимал. Но, когда начались съемки, она была на девятом месяце беременности. Звонок из больницы застал его в разгар съемок сцены с приземлением космического корабля. И с того чудесного мгновения, когда он взял в руки свою только что родившуюся дочь, такую крохотную, красную и сморщенную и все же такую прекрасную, его жизнь превратилась в хаос.

Он был не только режиссером, но и сценаристом, а после окончания съемок провел десять недель в монтажной, где очень многому научился. Теперь в титрах его имя появится трижды — как режиссера, как сценариста и как помощника редактора. Время шло так быстро, что иногда ему казалось, что его дочь научилась стоять буквально за неделю, и тогда он сомневался, стоит ли овчинка выделки.

Ориел попыталась оттолкнуть его.

— Кир, черт возьми, мы приехали.

Она поправила верх платья. Щеки разгорелись от желания, глаза сверкали. Кир несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться и избавиться от несколько неудобной в такой ситуации эрекции. Он посмотрел сквозь тонированное стекло на украшенный фонариками фасад кинотеатра и едва не ослеп от вспышек блицев. Репортеры сновали повсюду. Разглядев огромную, жадную до впечатлений толпу у дверей, Кир снова почувствовал, что его мутит от страха.

— Смотри-ка, сегодня весь зверинец собрался, — сказал он, заставив Ориел улыбнуться.

Часть фильма он снимал на натуре в маленьком городке в Огайо, где вышел с камерами на улицы. Это было смелым новшеством, так до него никто не снимал, поэтому весь город собрался поглазеть, что, разумеется, было совсем некстати. В маленьких городках обычно не собираются большие толпы народа, так что ему пришлось установить барьер, чтобы сдержать толпу и дать актерам возможность работать. Но в сцене приземления космического корабля он велел оператору снимать и толпу, и все эти кадры с обычными людьми, следившими за приземлением с открытыми ртами, стоили вагона массовки.

— А тебе бы больше понравилось, если бы здесь было пусто, милый? — поинтересовалась Ориел.

Кир быстро взглянул на нее и улыбнулся.

— Я когда-нибудь говорил тебе, как я рад, что ты вышла за меня замуж?

— Нет.

— Ну не дрянь ли я?

— Ага.

Когда лимузин подъехал к кинотеатру и они вышли, толпа подалась вперед, но потом по ней пронесся вздох разочарования. Лица совсем незнакомые. Потом люди начали перешептываться — это же тот самый режиссер, о котором столько разговоров. И такой молодой и красивый. А это кто, его жена или любовница? Какая, право, красотка. Кир чувствовал на себе сотни глаз, пока шел по красной дорожке и пожимал руку директору кинотеатра под яркими вспышками блицев фотоаппаратов. Им показалось, что прошла вечность, прежде чем они наконец вошли в холл, где их встретил Говард Шусмит с толстой сигарой в зубах.

— Все поднакатили, сынок, — заметил он. С его лица не сходила самодовольная ухмылка.

— Подумать только, моим звездам это нравится, — засмеялся Кир, кивком показав на толпу у дверей, окружившую белый лимузин, доставивший ведущих актеров фильма.

Это тоже была идея Кира. Обычно актеры, играющие главных героев, приезжали отдельно со своими сопровождающими. Кир решил дать толпе повод посудачить. А в жизни они тоже любовники? Он мог представить себе завтрашние колонки Хедды или Луэллы почти строчка в строчку, все их намеки и стервозные остроты.

— Ну, пора двигать, — сказал Говард, с любопытством глядя на Кира. — Посмотрим, стоит ли фильм всей этой шумихи.

Кир холодно улыбнулся, заподозрив Говарда в желании провала фильма хотя бы ради того, чтобы лицезреть, как Кир приложится мордой об стол? Потом пожал плечами, отмахнувшись от этой мысли. Пусть Говард его не любит, но он дал ему работу и на редкость много денег. Он выполнял все требования Кира, начиная от экспериментального освещения и кончая английской бригадой специалистов по спецэффектам.

Кир слишком много брал на себя и понимал это. В зале наверняка уже сидят критики и все знаменитости. Если фильм провалится…

Он почувствовал, как маленькая рука сжала его руку. Взглянув в голубые глаза, все еще горящие недавней страстью, он почувствовал, что напряжение спадает. Он смог даже улыбнуться.

— Пошли, — тихо сказала Ориел, и они вместе вошли в тускло освещенный зал.

По просьбе Кира их посадили в середине первых рядов. Он хотел сидеть за критиками и репортерами, чтобы лучше видеть их реакцию. К тому же он не имел ни малейшего желания сидеть со «звездами».

Они сели, оказавшись среди тех счастливчиков, кто часами стоял в очереди, чтобы купить те билеты, которые были в свободной продаже.

Свет погас, пошли титры, сразу же поразив зрителей своей необычностью. Как правило, фильмы начинались с музыки и простого показа титров. Но только не этот фильм. Кир попросил подругу Бетти из художественной школы Раскина в Оксфорде сделать графические рисунки для титров, а один из музыкантов, приятелей Вива, сочинил музыку — смесь классики и чего-то авангардного, таинственного и немного пугающего. Поразительная графика с использованием мультипликации превращала имена ведущих исполнителей в летающие тарелки, планеты и роботов, приковав внимание зрителей к экрану с самого начала.

Кир откинулся в кресле, будучи уже не в состоянии волноваться. Фильм или провалится, или стартует.

Через сорок пять минут напряжение в зале достигло высшей точки. Герои были старыми знакомыми из плоти и крови, и зрители уже начали догадываться, что там, в экранной жизни, что-то сильно не так. Кир почувствовал реакцию зала, когда Салли, главная героиня, внезапно провалилась в подземную шахту. Она медленно повернулась и увидела странное существо, стоящее за ее спиной. Но Кир заставил зрителей догадываться, что именно она увидела, по ее глазам — сам инопланетянин был лишь смутной тенью. И эта неясность нагнетала ужас, испытываемый зрителями.

Салли не закричала. Не упала в обморок. Фильм развивался не в соответствии с принятыми канонами, каждый критик это понимал.

Главному герою тоже не все удавалось, его ошибки были понятными, человеческими и объяснимыми. К кульминационному моменту фильма оцепеневшие зрители вовсе не были уверены, что герой успеет спасти девушку. Их лишили счастливой уверенности, что все закончится благополучно.

Зрители долго не знали, что думать. Сначала им казалось, что Салли обречена. Джо спешил, и у них появилась надежда, что он успеет ее спасти. Только в этот момент они увидели лицо чудовища. Бад Уэстмор полностью отработал свой огромный гонорар. Он предстал не в образе обычного голливудского чудовища. С помощью искусного грима его лицо сочетало в себе черты зверя и человека и поражало неземным уродством. Несколько молодых зрительниц завизжали, когда на экране наступила полная тишина. Джо и монстр стояли лицом друг к другу, камера сначала медленно, потом все быстрее переходила с одного лица на другое, и зрители уже с трудом разбирались, что же происходит.

И наконец развязка. Джо взял кустарный огнемет, который инопланетянин уже видел, но не выстрелил в упор, а поднырнул под чудовище и выстрелил вверх, причем камера двигалась вместе с ним. Зал наполнили странные, высокие, визгливые звуки, которые звукооператор записал у дельфинов и ускорил запись. Весь зал вскочил, потом люди начали в удивлении оглядываться. Кир заставил техников разместить громкоговорители по всему залу, так что звук, казалось, доносился отовсюду.

Тут Салли подползла к Джо и помогла ему подняться. Побитые, дрожащие, рыдающие, они вместе выбрались из шахты в прохладную, ясную ночь. В миле мигал огоньками маленький городок, и из сарая на окраине до зрителей доносились звуки негритянской танцевальной музыки. Как Кир и рассчитывал, эффект внезапного перехода к нормальной жизни был оглушительным.

Затем пошли финальные титры, на этот раз слова составлялись из звезд на ночном небе, только в именах основных действующих лиц и режиссера поблескивали луна и солнце. Зажегся свет. В зале стояла полная тишина. Вокруг них потрясенные люди моргали и поглядывали друг на друга.

Паренек, сидящий недалеко от Кира, достаточно громко, чтобы все услышали, произнес:

— Мама моя родная! Я, пожалуй, не поеду на ферму к дяде Элмеру.

Тут все рассмеялись. Так смеются люди, когда спадает напряжение. Ориел начала хлопать. Через секунду все уже бешено аплодировали, свистели и топали ногами.

Кир встал, и все головы повернулись к нему. На подгибающихся ногах он прошел к экрану, где уже стояла и радостно улыбалась его ведущая актриса. Да и было чему радоваться — она только что стала суперзвездой. Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его. Кир повернулся и спокойно посмотрел на критиков. Пусть пишут, что хотят, черт побери. Он знал, что своего добился.

Кларисса взглянула на Говарда Шусмита, потом отвернулась. Говард тоже встал, но все внезапно ринулись к режиссеру — руководители больших студий, критики, репортеры, причем каждый норовил поговорить с «чудо-мальчиком». Так назовет его на следующий день Хедда Хоппер, и это станет его кличкой на ближайшие двадцать лет.

Ориел осталась на своем месте. По ее лицу текли слезы.

— Маленькая, ты в порядке?

Услышав протяжный южный выговор, Ориел повернулась к матери и молча кивнула, разыскивая глазами отца. Дункан выглядел почти таким же гордым, как в тот день, когда он впервые взял на руки свою внучку. Наконец Ориел сказала:

— Правда, он замечательный? Разве я вам не говорила?

Дункан широко улыбнулся.

— Конечно, говорила, милая. Мне кажется, сегодня у меня появился зять-знаменитость.

Ориел смеялась, плакала, обнимала отца, целовала мать и наблюдала, как толпа осаждает Кира. Через некоторое время все переместились в гостиницу «Беверли-Хиллз». Там в ресторане собрались кинозвезды, режиссеры, продюсеры, газетчики и манекенщицы. Метрдотель умело двигался среди них, рассаживая гостей за изогнутые банкетные столы. Лучшие места были отведены Киру Хакорту и его очаровательной жене.

Кларисса удовлетворенно оглядела зал: все было сделано идеально. Кругом огромные букеты цветов, меню, которое она заранее обговорила, выдержано до мельчайшей детали. На серебряных блюдах красовался паштет по-страсбурски, белужья черная икра с рублеными крутыми яйцами и сырым луком была уложена на тосты и украшена ломтиками лимона. Суфле из омаров, телячий язык, черепаховый суп, осетрина и каперсы. Потом жареный барашек и фазаны с острыми приправами. Потом обильный десерт — ромовые бабы, фрукты в ликере, желе и многое другое. Кроме лучших сортов розового шампанского подавали выдержанные крепкие напитки и сладкие вина для дам.

Давно Голливуд не видел такой великолепной вечеринки после премьеры фильма. Всемирно известный оркестр из десяти музыкантов наигрывал мелодии Глена Миллера и более современные джазовые вещи.

— Ну, и как ты себя чувствуешь? — спросила Ориел, когда поток людей с поздравлениями почти иссяк.

Кир откинулся на спинку стула. Галстук-бабочку он уже давно снял.

— Не знаю… — Он встретился глазами с ее насмешливым взглядом и начал смеяться. — Да нет, знаю, — признался он тихо и закричал: — Я чувствую себя великолепно.

Несколько голов повернулись в их сторону, зубы сверкнули в улыбках — у всех было превосходное настроение. В этом городе успех означал все, и, если ты его добивался, люди относились к тебе доброжелательно. Звезды, раньше никогда не обращавшие на него внимания, сегодня подходили к их столику, прощупывая почву насчет возможной роли.

Ориел медленно облизала губы и поднесла руку к вырезу, легонько проведя пальцем от шеи вниз, к ложбинке между грудей. Кир резко перестал смеяться.

— Ты так замечательно себя чувствуешь, что готов проторчать здесь всю ночь? — хрипловатым голосом спросила она.

— Нет. — Кир покачал головой и встал, поскольку Ориел извинилась и направилась в дамскую комнату.

Кларисса заметила, что дочь ушла, и несколько неуверенно опустилась на освободившийся стул. Глаза Кира сразу потускнели, и сердце ее упало. Хотя она и провела в городе две недели после рождения Бетани, у нее не хватило смелости попробовать наладить отношения с зятем. Но она уже начала уставать от этой неопределенности.

— Кларисса, — сказал Кир безразличным голосом, — надеюсь, вам понравилось?

С тех пор как Кларисса снова вошла в их жизнь, Кир держался с ней подчеркнуто предупредительно. Он понимал, как много значит для Ориел ее присутствие, к тому же вынужден был признать, что Кларисса не вмешивается в их дела, всегда идет ему навстречу, предельно вежлива и никогда не появляется, не предупредив заранее. К тому же Кир не умел долго таить злобу.

— Даже очень, — ответила Кларисса. Как лучше предложить оливковую ветвь? — Я искренне рада, что смогла помочь, — заметила она и с надеждой улыбнулась. Кир замер.

— Помочь?

Кларисса успокаивающе положила ладонь ему на руку.

— Это произошло после того, как Ориел позвонила мне в первый раз насчет ребенка. Мне… мне так хотелось сделать что-то для вас обоих.

Кир почувствовал, как все внутри похолодело.

— Вот как?

Кларисса с опаской взглянула на него.

— Разве тебе не пришло в голову, что бюджет картины куда больше, чем Говард обычно разрешает? — начала она. Она всегда думала, что, когда все откроется, Кир будет благодарен. Куда же теперь подевалась эта уверенность? — Я решила, что мне стоит вложить деньги в твою карьеру. Ведь мне так хотелось, чтобы тебе все удалось.

Кир побледнел, но ограничился вопросом:

— Так вы — спонсор?

— Правильно, — подтвердила она, обрадовавшись, что они наконец начали говорить на одном языке. — И должна заметить, что ты достойно использовал мои деньги. Фильм получился прекрасным. И, разумеется, я организовала все это, — добавила она, обводя взглядом зал.

Кир перевел дыхание.

— Кларисса, никогда в жизни я вас ни о чем не попрошу. И Ориел тоже.

Улыбка сползла с лица Клариссы.

— Но… Я полагала, так тебе будет легче. Я хотела, чтобы фильм получился удачным… — расстроенно начала она.

— И чтобы потом ткнуть меня в это носом? Чтобы вы могли всем говорить, что у меня ничего бы не вышло без ваших денег?

Кларисса даже открыла рот от изумления.

— Нет, нет, клянусь. Я… Ну, признаюсь, когда я в первый раз приехала, мне не понравилось, что Ориел живет в такой тесноте. Но я видела, что она счастлива. Я только хотела помочь. — Кларисса сжала его руку. — Мы плохо начали, и все эти годы даже не разговаривали… — Она почувствовала, как начал дрожать голос и набегать на глаза слезы, и тихо чертыхнулась. Полезла в сумку, достала платок и не успела заметить выражения искреннего изумления на лице Кира.

— Вы в самом деле имеете это в виду? — спросил он, настолько удивившись, что не нашел, что еще спросить.

Кларисса подняла глаза, заметила его удивление и печально улыбнулась.

— Не такая уж я стерва, — мрачно заверила она. — Давай начнем все сначала, ты и я? И если ты не хочешь, чтобы я давала деньги на другие твои фильмы, я не буду.

Кир засмеялся, наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Договорились.

Ориел, наблюдавшая за ними с другого конца зала, почувствовала комок в горле и подошла к ним. Она увидела счастливые глаза матери и улыбнулась.

— До завтра, мама, — радостно произнесла она, и Кларисса кивнула.

По пути в холл их перехватил Фрэнк Локвуд из «Парамаунта».

— Ну, мой мальчик, ты сегодня показал настоящий класс. Слушай, не хочу ходить вокруг да около. Могу предложить тебе контракт на три фильма прямо сейчас. Сам выбирай жанр, можешь даже писать сценарий. Короче, карт-бланш, а бюджет получше этого. Что скажешь?

Кир ухмыльнулся.

— Скажу, да. Спасибо, Фрэнк.

В машине Ориел откинулась на сиденье, положила голову ему на плечо и тяжело вздохнула.

— Я рада, что все позади, — тихо призналась она, проводя пальцем по его носу, подбородку и губам. — И счастлива, что вы с мамой помирились.

Кир усмехнулся.

— Оказывается, она не такой уж и дракон.

Ориел игриво ткнула его кулаком в бок.

— Мне кажется, сегодня третий самый лучший вечер в моей жизни, — вздохнула она.

Их дом находился совсем рядом. Они вышли из лимузина, Кир кивком попрощался с водителем и крепко взял ее за локоть. В доме было двадцать пять комнат, внутренний и наружный бассейны, оранжерея, ванные комнаты при каждой спальне и мраморные полы. Теперь, после успеха «Завоевателей», Кир легко сможет расплатиться по закладной. Они устало поднялись по ступеням, и Кир сразу же сбросил пиджак вместе с рубашкой. В спальне стояла круглая кровать с балдахином. Кир быстро разделся.

Ориел еще стояла перед зеркалом и снимала драгоценности, когда он подкрался сзади. Его руки скользнули за вырез бального платья и легли на ее груди. Ориел вздохнула, прижавшись спиной к его обнаженному телу. Он распустил ей волосы и начал осыпать поцелуями плечи.

— Кир, — тихо прошептала Ориел, когда он осторожно потянул сзади молнию на платье и оно, шурша, осело у ее ног шелковым облаком.

Бюстгальтера на ней не было. Он поднял ее на руки, положил в центр круглой кровати и, глядя ей в глаза, снял с нее чулки и трусики. Он поцеловал ее ступни, потом впадинки под коленками, затем добрался до бедер, раздвинул их и проник в нее языком. Ориел дернулась и вскрикнула, вцепившись в подушку пальцами с ногтями персикового цвета. Их тела отражались в зеркале на потолке. Ее груди были белыми, соски торчащими и красными, а еще она видела его голову между своих бедер и загорелые руки на животе.

— Кир! — простонала она, подтягивая его наверх и смотря, как голова наклоняется сначала над одним соском, потом над другим.

Он прикоснулся губами к ее губам и прошептал:

— Я люблю вас, миссис Хакорт.

Когда он вошел в нее, такой сильный, большой и уверенный, глаза Ориел расширились, но она продолжала смотреть в зеркало на потолке. Она казалась себе маленькой и бледной, почти раздавленной мускулистым телом, чьи ягодицы ритмично поднимались и опускались. Ориел почувствовала приближение оргазма, и отражение в зеркале помутнело.

— Ориел! — вскрикнул Кир задыхаясь. Она плотно обняла его ногами, мускулы ее влагалища сжались, лаская его и доводя до исступления. — Никогда не бросай меня. Я умру!

Кларисса в своем номере медленно сняла тесные туфли и облегченно вздохнула. Дункан, вытаскивающий запонки из манжетов, улыбнулся.

— Ты счастлива, дорогая? — с отсутствующим видом спросил он.

Кларисса поколебалась, потом решительно произнесла:

— Да нет, пожалуй.

Дункан замер, держа одну запонку в руке, потом в замешательстве взглянул на нее. Они долго смотрели друг на друга, затем Дункан медленно улыбнулся. Улыбка вышла печальной, но в ней чувствовалось облегчение.

— Ты хочешь быть свободной, не так ли, Кларри? — мягко спросил он и увидел, как она с несчастным видом кивнула. Подняла голову и взглянула на него блестящими глазами.

— Разве только я одна, Дункан? — тихо сказала она и услышала, как муж вздохнул.

— Нет. Скорее всего, нет. Мы оба делали то, что считали правильным, старушка. — Дункан устало положил запонку и взглянул на себя в зеркало. Он вдруг сильно постарел. — Но этого оказалось недостаточно, вот и все. Ты ведь хочешь выйти за него замуж? — спросил он, и Кларисса вздрогнула.

— Да, — после долгого молчания призналась она. — Да, хочу. Когда Кайл в первый раз предъявил мне ультиматум, я подумала, что не смогу. Развод, отказ от привычной жизни, все эти разговоры о том, что он много моложе меня. Но… чем больше я об этом думала, тем яснее понимала, что… Дункан, дорогой, я не могу без него жить. Ты уж прости меня. Я никогда не хотела сделать тебе больно.

— Как только вернемся, повидаюсь с адвокатами.

Кларисса молча кивнула. Вот и все. Прощай, спокойная старая жизнь. Ее ждет новая жизнь… с Кайлом.

Глава 18

Вероника Колтрейн аккуратно нырнула в бассейн, вынырнула и отвела мокрые волосы с глаз. Шел седьмой час утра, и она сомневалась, что даже сэр Мортимер уже поднялся. Она снова проводила выходные в его загородной усадьбе. Ей безумно нравился этот огромный дом. Купание в закрытом бассейне с подогретой водой в воскресенье утром доставляло истинное наслаждение.

Особенно в такое воскресное утро, когда ты просыпаешься и понимаешь, что влюблена. Она считала, что смешно влюбиться так быстро, но уж так получилось.

Вероника коснулась пальцами стенки бассейна, повернулась и поплыла назад. Кафель на дне бассейна складывался в рисунок павлина, а стеклянная крыша над головой давала возможность тепличным растениям, украшавшим бортики бассейна, спокойно цвести. Однако мысли ее были заняты Уэйном Д'Арвиллем.

Когда он ласкал ее в лифте, она затрепетала и испугалась, как заяц, попавший в свет фар. И не возмутилась таким наглым поведением Уэйна просто потому, что не смогла. Она лишь могла смотреть в его глаза и покоряться тому страстному возбуждению, которое охватывало ее всякий раз, когда о нем думала.

И когда она уже совсем решила попытаться его забыть, он снова возник на ее пути, здесь, в доме сэра Мортимера. Этот потрясающий незнакомец будет ее коллегой по работе. Случившееся походило на чудо, ей не верилось в такое везение. Ведь она всего лишь простенькая Вероника Колтрейн, прожившая почти всю свою жизнь с родителями в Кентербери. В меру хорошенькая, в меру удачливая в работе, она ничем не выделялась среди сотен подобных девушек. И вдруг, без всякого предупреждения, в ее жизни появился этот высокий француз с синими глазами. Она слегка улыбнулась, вспоминая вечер, когда они танцевали. В его объятиях она казалась себе карлицей, запах дорогого лосьона после бритья будоражил ее ноздри. Его голос завораживал, в его устах даже самые простые слова звучали значительно.

Он не спросил ее, как сделал бы любой англичанин: «Не желаете потанцевать?», а просто подошел, взял за руку и заявил:

— Ты будешь танцевать со мной. Пошли…

И она пошла. Весь вечер он без всякого стыда и смущения не сводил с нее глаз. Она сначала волновалась, но потом привыкла и к концу вечера уже тянулась к этому взгляду, как пьяница тянется к бутылке.

Веронику нельзя было назвать наивной. Хотя в двадцать один год она все еще оставалась девственницей, она понимала, что значат его горящие взгляды и почему так реагирует на них ее тело.

Громкий всплеск заставил ее очнуться, она оглянулась и поняла, что уже не одна в бассейне. Во рту пересохло, когда он вынырнул в нескольких футах от нее. Уэйн, чьи светлые волосы потемнели от воды, встал и пошел к ней. Вода ручьями стекала по мускулистой, гладкой груди. На нем были короткие черные плавки, которые не могли скрыть его возбужденного состояния, и она повернулась к ступенькам, потому что инстинкт советовал ей поскорее сбежать.

Она знала, что еще не готова. Слишком мал был ее любовный опыт, она не могла играть в эту игру профессионально.

Когда она поставила ногу на первую ступеньку, Уэйн крепко обхватил ее за талию, и она почувствовала, как подкосились ноги. Он слегка приподнял ее и повернул лицом к себе, спиной прижав к стенке бассейна.

— Уэйн, — прошептала она, не уверенная, что именно хочет сказать, но он не отрывал от нее взгляда, а жар его тела творил с ней странные вещи.

Она ощутила, как затвердели соски, натянув мокрую ткань купальника, и вскрикнула, когда он коснулся ее груди, зажав сосок между большим и указательным пальцами. Она резко втянула воздух.

Уэйн медленно спустил бретельки купальника с дрожащих плеч, покрытых мурашками.

— Уэйн, пожалуйста… я не могу.

Он склонил голову к правой груди и прижался губами к розовому соску, чувствуя, как дрожат ее колени по обе стороны его бедер. Она подняла руки и неуверенно попыталась оттолкнуть его. В ответ он взял их и положил вдоль бортиков бассейна, тем самым еще немного приподняв ее тело.

— Кто-нибудь увидит, — взмолилась она. Собственный голос показался ей странно осевшим.

В ответ Уэйн оставил в покое ее грудь и занялся шеей и плечами, покрывая их поцелуями. Его горячее дыхание заставляло сердце Вероники бешено колотиться.

— Еще никто не вставал, — пробормотал он и улыбнулся.

Все эти недели его самого удивляла растущая тяга к Веронике. Он следил за ней, слушал ее, расспрашивал о ней, но только когда его внутреннее досье на нее стало полным, решил, что она будет ему принадлежать. Хотя она и ничего из себя не представляет. Маленькая мисс. Ни то ни се.

Он стянул с себя плавки, не в силах больше выносить напряжение, но намеренно повернулся слегка в сторону, чтобы не испугать ее.

Осторожно, медленно, так, что она почти этого не заметила, он стянул ее купальник сначала на живот, потом вниз, до колен.

Он снова поцеловал ее затяжным поцелуем, лаская языком небо. Она билась в воде, ощущение было настолько сильным, что оно будило затаившуюся внутреннюю потребность. Она смутно понимала, что ее соблазняют, но его руки уже стащили с нее купальник, потом обхватили ягодицы. Она вскрикнула, когда он раздвинул ей бедра.

— Мы не д-должны, — выдохнула она, но голос беспомощно осекся.

Как она ни сжимала бедра, его пальцы, лаская, проникли в ее лоно, посылая волны жара по всему телу. Через несколько минут, когда наслаждение достигло такой остроты, что она почти перестала соображать и ей стало безразлично, увидит ли их кто, он неожиданно остановился. Она жалобно застонала, подняв на него широко открытые обиженные глаза.

Он немного отодвинулся, и она увидела, что его зрачки сузились.

— Пусти меня, — потребовал он, и Вероника ощутила, как ноги сами по себе раздвинулись.

Он быстро обхватил ее ягодицы и приподнял, заставив ухватиться за его плечи. Только в этот момент ощутила она его пульсирующий член между своих ног. Глаза широко распахнулись, но Уэйн сделал резкое движение вперед и заполнил ее целиком.

Сначала она почувствовала лишь резкую боль, но он быстро закрыл ей рот поцелуем. Боль медленно начала отступать, сменившись наслаждением. Она почувствовала, что тело реагирует на его вторжение с пылом, о котором она и не подозревала. Рот непроизвольно открылся, тело конвульсивно дергалось, неподготовленное к первому в жизни оргазму. Уэйн, крепко держа ее, проникал все глубже, двигался все быстрее, стараясь достичь пика удовольствия. Он поцелуями заглушал ее крики наслаждения, как только что заглушал крики боли. Наконец он вздрогнул, и его семя изверглось в ее тело.

Уэйн отодвинулся, вяло поплыл к противоположной стороне бассейна, с трудом вылез — руки и ноги казались налитыми свинцом. Он так и пошел, голый и молчаливый, к раздевалке, даже ни разу не оглянувшись.

Вероника лежала в бассейне, с трудом переводя дыхание и стараясь собраться с мыслями.

Придя в свою комнату, Уэйн начал собирать вещи, ему безумно хотелось побыстрее уехать. Он не доверял женщинам, и он не доверял своей собственной реакции на Веронику Колтрейн. Любовь была ему чужда, как болезнь, которую следует избегать. Кроме того, ничто не должно отвлекать его от поставленной цели.

Он решительно выбросил ее из головы и потянулся к телефону, набрав номер в Сохо, за который заплатил двадцать фунтов. После пяти звонков трубку сняли, и резкий, агрессивный, подозрительный голос спросил:

— Че надо?

— Я хочу поговорить с Райаном. Мне дал этот номер Винс.

— Айн момент.

Через несколько секунд Уэйн услышал другой голос и сразу перешел к делу. Он хочет, чтобы человека по имени Тоби Платт накрыли в номере с коридорным. С этим не возникнет сложностей, сообщил он анонимному собеседнику, криво ухмыльнувшись. Всем известно, что Тоби Платт — гомик. Как только все будет на мази, он пошлет туда фотографа из грязной лондонской газетенки, чтобы застать их в самый интересный момент.

Как он и ожидал, Райан сразу же согласился. Уэйн пообещал дополнительные сто фунтов за скорость и услышал в ответ, что все будет исполнено этой же ночью.

Уэйн повесил трубку и застегнул ремни на чемодане.

За завтраком он едва взглянул на Веронику, но она не обиделась. За столом собралось слишком много народу, и ей хотелось избежать понимающих, многозначительных взглядов. Хотя сэр Мортимер любил в выходные развлекать своих сотрудников и гостей, у Вероники не было ни малейшего желания послужить поводом для дополнительных развлечений.

Во время завтрака она обнаружила, что леди Беатрис почему-то невзлюбила Уэйна, и только один сэр Мортимер не замечал напряженной обстановки за столом.

— Надеюсь, вам пришелся по душе наш дом, мистер Д'Арвилль, — сквозь зубы процедила Беатрис, — тем более что теперь вы уже работаете в компании.

Уэйн вежливо улыбнулся.

— Даже очень. С удовольствием приеду еще.

Глаза Беатрис сверкнули, и она замешкалась с ответом, но муж опередил ее.

— Ну, разумеется, мой мальчик, — заявил он, разбивая ложкой скорлупу вареного яйца. — Полагаю, кому-то придется подвезти тебя до Лондона. Я прикажу Хиггинсу.

— В этом нет никакой необходимости, сэр Мортимер, — быстро вмешалась Вероника со спокойной улыбкой. Она надеялась, что ничем себя не выдала. — Мне тоже пора возвращаться. Я могу подвезти мистера Д'Арвилля.

Сэр Мортимер перевел взгляд с Вероники на Уэйна и хитро прищурился.

— Конечно. Но обедать останетесь?

— С удовольствием, — согласился Уэйн, злясь на нее за то, что она загнала его в угол. Он перевел взгляд с откровенно счастливого лица Вероники на ехидную физиономию Беатрис, и его рука угрожающе сжала вилку.

Вероника ела мало. Она все еще пребывала в эйфории, отбившей всякий аппетит. Она никогда и не догадывалась, насколько чудесными могут быть интимные отношения. И дело не только в физической стороне. Когда она смотрела на Уэйна, он казался ей таким близким человеком, что хотелось плакать. Она знала, что под белой рубашкой у него родинка на левом плече, и ей мучительно хотелось поцеловать ее. Она все еще помнила ощущение его внутри себя и еле сдерживалась, чтобы не дотронуться до него. Она и не представляла себе, сколь чудесной может быть любовь.

После завтрака Беатрис попросила Веронику показать Уэйну сад, поскольку у него не было возможности увидеть его в свой первый приезд. Она открыто веселилась, когда Уэйн неохотно последовал за Вероникой.

Когда они остались одни, Уэйн так странно притих, что Вероника почувствовала себя неуверенно. Она молча привела его в розарий и с тревогой взглянула ему в лицо.

— Я как-то странно себя чувствую, — наконец произнесла она и неестественно рассмеялась. — У меня такое ощущение, что я все про тебя знаю. У тебя такое же чувство?

Уэйн взглянул в ее невинные глаза, полные тревоги, и нахмурился. До сих пор он делил всех людей на две категории — врагов, как Ганс и Вольфганг, или тех, кого можно использовать, как сэр Мортимер. Он на мгновение вспомнил добрые карие глаза Себастьяна Тила, но тут же выбросил их из головы. Он старался держаться от него подальше. Даже сейчас, хотя прошло уже несколько недель с тех пор, как он видел его в последний раз, Себастьян Тил наводил на него ужас.

Не получив ответа от незнакомца, который утром стал ее любовником, Вероника начала торопливо рассказывать о себе — своем доме, отце, работе. Потом она заговорила о своей книге, и он сосредоточился.

— Какая книга?

Вероника смущенно пожала плечами.

— Ну, это на самом деле теория. Экономический прогноз на ближайшие несколько лет. Я предвижу, что на первый план выйдут компьютеры… — И, обрадованная хоть каким-то откликом с его стороны, Вероника подробно рассказала ему о своей работе.

По мере того как она говорила, интерес Уэйна возрастал. Он изучал экономику и мог разглядеть талант, если с ним сталкивался. Некоторые ее соображения были наивными, над ними еще следует поработать, придать им наукообразие, но он увидел, что Вероника разработала практически блестящую теорию.

— А что думает об этом сэр Мортимер? — с любопытством спросил он. Видимо, старик нанял ее не случайно.

— Да он не знает. Я ни одной душе не говорила. Большинство сотрудников компании что-нибудь да пишут. Мы все уверены, что владеем секретом в экономике, ведущим к славе и к богатству.

— Значит, никто не знает? — спросил он несколько странным тоном. — А родители? Какой-нибудь приятель? Кому-нибудь ты все же рассказала?

Вероника покачала головой.

— Нет. Только тебе, — сказала она, глядя на него влюбленными глазами. — Мне хотелось, чтобы ты знал.

Уэйн посмотрел в теплые, доверчивые глаза, улыбнулся и поцеловал ее.

Оказывается, он зря беспокоился. Вероника сама определила свою категорию — жертва. Разумеется, если эта ее книга так хороша, как ему кажется.

Он ласково взял ее за руку и все время держал, пока они гуляли по саду, время от времени останавливаясь, чтобы поцеловаться или понюхать розы.

Скандал разразился в понедельник. Уэйн первый раз в жизни купил бульварную газетенку и, попивая апельсиновый сок, прочитал о позоре Тоби.

Младший Платт застукан с любовником, — кричал заголовок.

Уэйн с аппетитом позавтракал и отправился на работу. Там дым стоял коромыслом. Младшие сотрудники собирались группками и шептались, а работники повыше рангом ходили с таким видом, будто где-то рядом скверно пахнет. Его собственный начальник, Альфред Хоукес, все утро качал головой, недоумевая, что же будет с компанией.

Уж Уэйн-то точно знал, что будет с компанией. Он проработал весь обеденный перерыв, удостоверившись, что Альфред это заметил. Так что Веронику он увидел лишь во второй половине дня. Она сидела за своим рабочим столом. Когда она подняла на него влюбленные глаза, он тихо прошептал:

— Привет!

— Привет. Ну и денек сегодня! Бедняга Тоби!

В ответ Уэйн пожал плечами в типично галльской манере.

— Я пришел спросить, не могу ли я почитать твою книгу. Ты ведь знаешь, что я защитил диссертацию по экономике в Сорбонне? Я стану первым читателем и честно выскажу свое мнение, прежде чем ты отнесешь ее в издательство.

— Правда? — Вероника нахмурилась, стараясь избавиться от внезапно возникшего чувства тревоги. — Ладно. — Она оглянулась, открыла нижний ящик стола, достала толстый конверт и протянула ему.

Уэйн взял конверт.

— Не волнуйся. — Он наклонился и быстро поцеловал ее. — Я буду честным, но деликатным.

Вероника улыбнулась.

— Хорошо.

— Поужинаем сегодня?

Веронике показалось, что она сейчас лопнет от счастья.

— Да.

Уэйн кивнул и ушел. Если книга хорошая, он легко убедит ее в обратном. И если она станет ему мешать… Что ж, он всегда может накоротке поговорить с сэром Мортимером, тем более что собственный сын так сильно его подвел.

Из офиса Уэйн ушел в шесть и направился прямиком в «Виндзор», где принял душ, переоделся и сразу же засел за рукопись. После пяти минут чтения он мог с уверенностью сказать, что книга потрясающая. Ее позиции были хорошо аргументированы и отличались от общепринятых. Если она права, на этом деле можно заработать целое состояние. Книга наверняка принесет автору немедленный финансовый успех и славу. Ее схемы управления деньгами революционны и надежны. Он даже переинвестирует свои жалкие деньги в соответствии с ее идеями.

Через пару часов, когда он уже читал последнюю главу, раздался стук в дверь. Он сердито взглянул на часы — слишком рано для Вероники. Поэтому он аккуратно убрал рукопись, подошел к двери и распахнул ее.

Себастьян — а это был он — заметил метнувшуюся в глазах Уэйна панику, но тот сразу же взял себя в руки и холодно улыбнулся.

— Привет, — мягко сказал Себастьян. — Вы меня помните?

Не отдавая себе отчета, почему он это делает, Уэйн молча отошел в сторону, пропуская гостя. Себастьян вошел и с интересом огляделся. Он оказался в обычном гостиничном номере — аккуратном и безликом. Ничто не напоминало о живущем здесь человеке. Никаких фотографий на комоде. Никаких безделушек на полках. От сэра Мортимера Себастьян узнал, что Уэйн живет здесь уже более трех месяцев. Вполне достаточно, чтобы придать комнате хоть какую-то индивидуальность. Но он не заметил ничего.

Уэйн смотрел на психиатра, не в состоянии выговорить ни слова. Он знал, всем своим существом знал, что американец опасен, и ничего не мог с собой поделать. Есть в нем что-то… удивительно теплое. Он ощущал, что лед, угнездившийся глубоко в его душе, вот-вот растает. Его охватило безумное желание поговорить с этим человеком, открыть ему душу, выплакаться на его груди. Шлюзы, прикрывавшие самые темные закоулки его души, жаждали открытия. Почему? Почему именно он? Собственный отец не смог поставить его на колени. Почему же этот человек лишь одним своим присутствием заставляет его чувствовать себя таким уязвимым? Уэйна начало грызть любопытство, что с ним нечасто случалось. У него даже немного закружилась голова.

— Чем могу быть полезен? — спросил Уэйн, хорошо сознавая, что Себастьян первым не заговорит. Голос прозвучал сухо и нервно. Интригующая власть этого человека слегка разозлила Уэйна.

Он нутром чувствовал, что Себастьян Тил ему ровня. Может быть, моложе. Определенно мягче. И все же каким-то странным и страшным образом Себастьян обладал достаточной силой, чтобы уничтожить его, Уэйна.

Тогда почему же он не торопится уничтожить Себастьяна первым?

Себастьян взглянул на Уэйна, упрямо смотрящего в окно, но ничего не сказал. Он терпеливо дождался, когда тот встретился с ним взглядом, и мягко произнес:

— Думается, вопрос скорее в том, чем я могу быть вам полезен. Разве не так, Уэйн?

Глава 19

Испания

В Андалузию, расположенную на крайнем юге Испании, редко попадают туристы. Ведь такие блага цивилизации, как электричество, газ, радио и автомобили, там почти не известны. Маленькие, выжженные солнцем долины окружены высокими горами, на склонах которых ютятся крошечные деревушки. Все здесь друг другу родственники. И все одинаково бедны.

Высоко в небе парят канюки, их визгливые голоса — единственное птичье пение, которое терпят суровые горы. Случайному человеку здесь все кажется унылым и скорбным. На скудной почве растут лишь отдельные деревья, да и эти перекручены резкими горными ветрами. Скучный пейзаж оживляют только запущенные оливковые рощи и редкие апельсиновые сады, особенно в пору цветения.

Деревня Гуахар Фронтера, жалкое собрание каменных и глинобитных строений, с убогой площадью, недействующим фонтаном и одним-единственным великолепным особняком располагалась высоко в горах и не изменилась с начала столетия.

Кроме машины дона Луиса здесь не появлялось никаких автомобилей, и даже для этой машины крутые дороги, которые тесно обступили скалы, представляли опасность.

Сейчас как раз эта машина петляла по деревне, сверкая стеклами на солнце. На заднем сиденье сидел сам дон Луис Сильва де Кортес.

Дон Кортес чрезвычайно гордился своим именем и при каждом удобном случае напоминал собеседникам, что в числе его предков был прославленный мексиканский Кортес. У него даже имелось генеалогическое древо, вывешенное на самом почетном месте в его просторной вилле, по которому можно было проследить извилистый путь от знаменитого предка к дону Луису. Работа была выполнена прекрасно, почерк каллиграфический, заглавные буквы украшены настоящим золотом и серебром, самому пергаменту несколько сот лет, и он уже потрескался и пожелтел от старости.

Только сам дон Луис знал, что это фальшивка. Но какая разница? Ни один пеон в деревне спорить не станет, а его редкие гости, все люди богатые или знаменитые, слишком вежливы, чтобы об этом упоминать.

Подъехав к площади, машина замедлила ход — по единственной улице деревни неспешно двигались два осла, запряженные в тележки, нагруженные мешками с картофелем и репой.

— Фредерико, убери их с дороги, — величественно распорядился дон Луис. Его всегда раздражали местные жители, жившие в его деревне круглый год.

Кортесы владели деревней уже несколько веков, крестьяне платили им жалкую ренту за дома, а он, в свою очередь, платил им жалкие гроши за работу в его оливковых рощах, садах, на фермах и в каменоломнях. Образование он получил в Мадриде и был женат на испанской графине. Его дом в горах ему не нравился, но дом есть дом.

Жена подарила ему двух сыновей и затем, очень кстати, скончалась, дав ему возможность ни в чем себе не отказывать по части удовольствий. Он возвращался после визита к старшему сыну, жившему в Барселоне, но воспоминания о внуке, которого он качал на колене, не исправили его настроения и не прибавили терпения. Водитель резко нажал на клаксон, громкий звук напугал ослов, они взбрыкнули, опрокинув тележки, из которых на дорогу посыпались овощи.

Мальчуган, ведущий ослов, начал всхлипывать, зная, что отец побьет его за испорченные овощи. К тому же со всех сторон сбегались дети и хватали картошку и репу, а он бессильно выкрикивал угрозы, подняв вверх палку, но ведь не мог же он бежать в четырех направлениях одновременно.

Мальчик с ненавистью взглянул на проехавшую мимо машину. Разглядев за стеклом седовласого дона Луиса с аккуратными усиками, козлиной бородкой и злобными маленькими глазками, он поежился и перекрестился.

Когда машина скрылась из виду, мальчик принялся отбиваться от воришек, успокаивать ослов и снова грузить тележки. Может, если он скажет отцу, что это была машина дона Луиса, тот не станет его пороть. Потому что все жители деревни единодушно ненавидели дона Луиса Сильву де Кортеса.

О нем ходили слухи и легенды, от которых кровь стыла в жилах даже у сельского священника. Прошло уже пятнадцать лет, но крестьяне все еще не забыли про странное исчезновение одной из горничных дона. А Карлос Монтойя божился, что слышал в ту ночь дикие вопли, доносившиеся из виллы.

Роскошная вилла Кортеса стояла на самом краю деревни, вдали от жалких деревенских домишек, чему дон Луис был несказанно рад. Она выходила окнами на долину, справа — фруктовый сад, к северу — цветник, а с востока и запада — ограда. Здесь все фонтаны работали исправно, разбрызгиватели обеспечивали влагой зеленые лужайки вокруг виллы и экзотические цветы. Генератор снабжал виллу электроэнергией, достаточной для подогрева бассейна, сауны, собственного кинозала и кухни с многочисленными печками.

Дон Луис в слегка помятом белом костюме вылез из машины и по мощеной дорожке направился к дому. Маленького роста, не выше метра шестидесяти пяти, и страшно худой, он шел, опираясь на трость эбенового дерева с серебряным набалдашником, и ее стук был хорошо слышен в доме, где двери держали постоянно открытыми, чтобы впустить в помещение свежий горный ветерок.

Росита Альварес, когда-то служившая горничной в доме Д'Арвиллей в Монте-Карло, услышала стук и похолодела. Она была в кухне, готовила обед для хозяина. Несмотря на худобу, он ел за троих и всегда требовал самого лучшего. Она быстро вытерла руки о белый фартук и с тревогой взглянула на маленькую дочку, которой уже исполнилось шесть лет. Она играла с соломенной куклой, подаренной сыном садовника. К счастью, она ничем не напоминала своего отца, дьявола по имени Уэйн.

— Мария, рог favor, поиграй в саду, — быстро сказала Росита.

Иногда Росита вспоминала, что надо говорить с девочкой по-английски, но чаще забывала. Она лелеяла мечту, что когда-нибудь дочь покинет деревню, где родилась и где как незаконнорожденный ребенок проклятого француза презиралась всеми. Когда-нибудь Росита с дочерью вернутся в цивилизованный мир.

Об Уэйне Д'Арвилле она старалась совсем не думать. Прошедшие тяжелые годы не пощадили Роситу. Теперь, когда Мария Альварес подняла глаза от своей соломенной куклы, она увидела не прекрасную Роситу, а свою маму с ранней сединой на висках, тревожными глазами в окружении морщинок и усталым лицом.

— Ма, я не хотеть играть в саду, — пролепетала она на ломаном английском, протестующе надув губы.

Стук трости все приближался. Росита испуганно оглянулась через плечо.

— Мария, пожалуйста. Если ты пойдешь, я завтра возьму тебя с собой в магазин во Фронтеро. Si? — взмолилась она, чувствуя, что вот-вот расплачется.

Мария просияла, услышав обещание взять ее в ближайший город, где только что открыли новый супермаркет.

— Ты обещать? И мы там купить новую pasta de dientes?

— Да, да, купим зубную пасту, — пообещала Росита.

Хотя Мария была еще совсем маленькой, она все же сознавала, что обладает особой, хрупкой красотой, выделяющей ее из толпы грубоватых деревенских детей.

Стук раздавался уже у самой кухонной двери.

— Но только если ты пойдешь сейчас же, — прошипела Росита в отчаянии. — Немедленно.

Мария быстро вскочила. Ее длинные ножки успели вынести ее за дверь и в огород как раз в тот момент, когда дон Луис вошел в кухню, сразу заполнив ее запахом дорогих сигар и страха.

Мария даже услышала его мурлыкающий голос, произнесший по-испански:

— А вот ты где, моя маленькая шлюшка. Думаю, я слишком надолго бросил дом и связанные с ним удовольствия…

Мария сообразила, что забыла взять куклу, но на кухню не вернулась. Ей не нравился дон Луис, хотя она всегда уважительно приседала, как велела ей мать, когда тот обращался к ней. Иногда он даже давал ей конфетку.

Но странное дело, она никогда не чувствовала себя с ним в безопасности. Все другие слуги щипали ее, толкали и всячески обзывали. Дон Луис так не поступал, и все же она предпочитала находиться среди озлобленных деревенских женщин, дергавших ее за волосы, чем сидеть на коленях у дона, как он иногда настаивал.

Она так глубоко и печально вздохнула, что Хуан, сын садовника, пропалывавший редиску, поднял голову и усмехнулся.

— Эй, чего грустишь? — спросил он.

— Да так, Хуан, — ответила она, подходя поближе, чтобы посмотреть, как он орудует тяпкой.

Хуану было всего четырнадцать, но он наблюдал за ее приближением оценивающим мужским взглядом. Хоть она еще совсем малышка, но уже сейчас видно, что этот кухаркин ублюдок превратится в потрясающую красотку. Волосы цвета воронова крыла, но кожа не смуглая, оливковая, как у остальных жителей деревни, а светлая, гладкая, наверняка унаследованная от папаши. Даже жаркие лучи солнца не могли скрыть этого свидетельства позора ее матери. Глаза темно-карие, но не черные и не круглые, как у других девчонок, а необычно приподнятые в уголках и широко расставленные.

Хуан с удовольствием думал о том времени, когда она подрастет и он сможет обладать ею. Конечно, он на ней не женится, подумал он и даже содрогнулся от отвращения, что не прошло мимо внимания Марии, хотя она и не догадывалась о причине. С матерью случится припадок, если он приведет в дом такую жену, да и вся деревня объявит ему бойкот.

Но в любовницы она подойдет идеально. И, разумеется, с радостью согласится. В этой деревне, по которой бродят вечно голодные собаки, все двери перед ней закрыты. Их с матерью даже не пускают в церковь. И когда Росита Альварес умрет, ее не похоронят в освященной земле.

Разумеется, маленькая Мария будет рада пустить Хуана Родригеса в свою постель, ведь он будет ее кормить и защищать.

— Хуан, а почему мама так боится дона Луиса? — спросила Мария. Ее детский голосок отвлек его от приятных мыслей, и Мария заметила, как он сразу же занервничал и отвел глаза.

Мария многое замечала. Она была умнее других детей, хотя те и ходили в школу, где padre учил их читать и писать. Никто не знал, что Росита сама учила девочку по вечерам, таская книги из библиотеки дона Луиса. Занимались они и английским. С упорством, граничившим с одержимостью, Росита учила дочь не только самым элементарным вещам, но и многому другому.

По мере своих возможностей Росита рассказывала дочери о современном мире, машинах, огромных городах, людях, разительно отличавшихся от подозрительных и жестоких крестьян. Мария с расширенными глазами слушала рассказы о Монте-Карло, представляя себе пальмы и роскошные зеленые сады у гостиниц, таких больших, что в них поместилась бы вся их деревня.

Мария ненавидела слуг, работающих на вилле, потому что те называли ее ублюдком и не разрешали играть с их драгоценными дочками и сыночками. Она часто засыпала в слезах, но на следующий день гордо задирала головку при встрече с деревенскими жителями, швыряющими в нее на улице камнями.

Но больше всего Мария ненавидела дона Луиса, который обижал ее мать и так странно смотрел на нее, Марию.

— Никто не любит хозяина, — прошептал Хуан, тревожно оглядываясь. — Но никогда об этом не говори. Без него мы все бы умерли с голоду, — повторил он слова, с детства вбитые ему в голову родителями. Земля принадлежит дону, значит, ему принадлежит все. Включая жителей деревни.

Мария надулась, ответ противоречил ее простой, детской логике. Если люди могут жить в городах, больших, как горы, следовательно они могут обходиться без дона Луиса, разве не так? Мария вздохнула, пожала плечами и посмотрела на виллу. Наверное, хозяин уже ушел с кухни.

Попрощавшись со своим единственным приятелем на вилле, она на цыпочках вернулась к двери и заглянула в кухню. Там никого не оказалось. Прекрасно. Она проскользнула внутрь, взяла свою куклу и внезапно вздрогнула, услышав приглушенный вскрик матери.

Он донесся из их комнаты — совсем маленькой, с единственным матрасом на полу, где они обе спали, распятием на стене, шатким стулом и разбитым умывальником.

Мария нервно облизала губы, но любопытство взяло верх. С недетской сообразительностью она сняла туфли и оставила их у двери, потом тихонько прошла по прохладному коридору и остановилась у двери в их похожую на келью комнату.

Медленно, осторожно, с бьющимся сердцем она начала приоткрывать дверь. Оттуда доносились приглушенные звуки — мать о чем-то умоляла, а дон Луис смеялся.

Но она не, могла понять, о чем просит мать, потому что та так рыдала, что глаза Марии тоже наполнились слезами, а сердце — страхом.

Она заглянула в образовавшуюся щель, и глаза ее расширились. Мать лежала плашмя на матрасе совершенно голая, а рядом на коленях стоял тоже голый и весь потный дон Луис. Его рот был оскален в жестокой усмешке. Но Мария едва взглянула на его лицо, ее глаза были прикованы к странной штуке у него между ног. Она была длинной, тонкой и красной, и он все время ее трогал. Потом он руками раздвинул Росите ягодицы и засунул эту штуку в нее.

Тело Роситы содрогнулось, она застонала от боли. Марии захотелось вбежать в комнату, броситься на него, укусить и исцарапать, как кухаркиных дочерей, которые постоянно к ней пристают. И хотя ее всегда за это наказывали, она почувствовала, как руки сжимаются в кулаки.

Эта свинья делает маме больно. Ей хотелось его убить. Если бы у нее был нож Хуана, она наверняка бы его убила.

Она уже сделала шаг вперед, но внезапно ощутила жгучий стыд, почти почувствовала то отвращение, которое скорее всего испытывала мать. Сама не понимая как, но Мария догадалась, что мать возненавидит ее, если узнает, что девочка все видела.

Поэтому она не набросилась на хозяина, а тихонько притворила дверь и выбежала в сад, где изумленный Хуан с интересом взглянул на нее, а потом посмотрел на залитую солнцем виллу. Конечно, все слуги знали, как пользуется дон Луис Роситой Альварес. Но чего еще она могла ожидать? Вернулась в деревню с позором, с незаконнорожденным ребенком, тогда как ее отец трудился всю жизнь не покладая рук, чтобы заработать ей на дорогу во Францию? Разве у кого-нибудь из них был такой шанс?

Хуан пожал плечами и вернулся к работе.

Мария спряталась в саду, обняла руками ствол апельсинового дерева и прижалась лицом к грубой коре. Она так безудержно рыдала, сотрясаясь всем хрупким телом, что заболело горло и из носа потекло.

Несмотря на юный возраст, она понимала, что подсмотрела недозволенную сцену, о которой никому и никогда нельзя рассказывать. Так или иначе, но они во всем обвинят маму. Никто не посмеет обвинить дона Луиса.

Но она возненавидела его еще сильнее. С его красной штукой, обзывающего маму шлюшкой. Она никогда не забудет и никогда не простит.

Никогда!

К часу дня обед для хозяина из пяти блюд был готов. Мария уже перестала плакать и вернулась на кухню, где кухарка приготовила последний поднос и приказала ее матери вычистить печь. Мария пряталась до тех пор, пока кухарка не ушла, переваливаясь как утка на жирных ногах, потом медленно вылезла из своего укрытия.

Росита взглянула на нее и печально улыбнулась.

— Привет, детка. Проголодалась?

Мария кивнула, хотя не могла смотреть на мать, не вспоминая той безобразной сцены. Росита быстро разрезала хрустящую булочку, положила в середину козий сыр и нарезанный помидор и протянула дочери. Оглянулась и, никого не увидев, отрезала ей большой кусок бананового торта.

— Madre, почему мы должен здесь жить? — жалобно спросила Мария.

Росита машинально исправила ее грамматику, потом пожала плечами. Когда-то, давным-давно, она пообещала себе, что будет работать на вилле только до рождения ребенка. Тогда она считала, что сможет обеспечить себе и дочери нормальную жизнь. Но это было давно. Испания не Монте-Карло.

— Нам некуда идти, Мария. В этой жизни главное — деньги. Только деньги. Не доброта, не ум, не справедливость. Если у тебя есть деньги, ты можешь делать, что пожелаешь, быть тем, кем пожелаешь, никто тебя не остановит.

Глаза ее смотрели жестко, рот сжался в такую узкую линию, что губ почти не было видно. Мария опустила голову, повозилась на стуле и откусила кусок торта.

Мать и раньше говорила ей то же самое, но она не могла понять, почему при любом упоминании об отъезде в обычно мягком голосе Роситы звучала ненависть и злость.

— Madre, — медленно начала она, решив, что может задать вопрос, который вертелся у нее на языке с того дня, как Анита де Альвансо сказала ей, что ее отец — французская собака. — Madre, а мой padre не мочь помочь нам уехать?

Росита гневно взглянула на дочь, ее губы изогнулись в усмешке и такая ненависть читалась в лице, что Мария машинально отшатнулась.

— Твой padre как раз и виноват в том, что нам приходится гнить в этой дыре. Ему наплевать, живы мы или умерли. Он…

Они услышали шаги кухарки. Мария быстро выскочила из кухни, а Росита опустилась на колени перед духовкой.

Мария унесла свою добычу в сад и съела торт, но не дотронулась до булки. В ее головке мысль об отце смешалась с мыслью о доне Луисе. Мать ненавидела их одинаково, она тоже будет их ненавидеть.

Она скормила булку ласточкам и пошла к оранжерее, где хозяин выращивал орхидеи. По словам кухарки, некоторые были очень редкими и стоили тысячи песо.

Марии трудно было себе такое представить. Кто заплатит столько за цветы? Их же не съешь.

Ходить в оранжерею девочке запрещалось, но сегодня ей было все равно. Подойдя к стеклянной стене, она заглянула внутрь, но тут же отшатнулась, столкнувшись взглядом с доном Луисом, который нагнулся над какими-то саженцами.

Мария медленно попятилась, не понимая, почему оценивающий взгляд маленьких глаз вызывает в ней такую дрожь.

Она повернулась и пустилась наутек, молясь в душе, чтобы нашелся хоть кто-нибудь, кто бы помог им с матерью сбежать из деревни. Сбежать от дона Луиса.

Но в глубине души она уже знала, что помощи ждать неоткуда.

Глава 20

Через три месяца о скандале в компании «Платтс» почти забыли. Теперь сотрудники шептались в кулуарах, клубах и ресторанах о свежих, более будоражащих новостях. Только Тоби и его мгогострадальная жена все еще переживали это несчастье. Их отправили в шотландское поместье в горах и велели не высовываться. Но отсутствие Тоби в лондонских офисах совсем не чувствовалось.

Уэйн Д'Арвилль подкатил к уже знакомому особняку в купленном с рук «бентли», который все еще выглядел идеально, и выключил двигатель. После скандала с Тоби он бывал здесь по выходным практически каждые две недели, чем безумно раздражал Беатрис. Жена сэра Мортимера пребывала в замешательстве относительно человека, которого желала и боялась, и потому решила, что сегодня должна что-то предпринять.

Из окна библиотеки Беатрис наблюдала, как он выходит из машины, и два чувства обуревали ее — злость и желание. Ей еще не приходилось встречать такого привлекательного мужчину. К тому же он ничем не уступал ей в ехидстве, лживости, хитрости и жестокости. Сначала игра доставляла ей удовольствие: колкие замечания, сексуальная тяга, когда их глаза встречались, — словом, извечная игра в кошки-мышки. Но так было вначале, когда она считала себя кошкой. Теперь же все изменилось. Альфред Хоукс, правая рука ее мужа в компании, ушел в отставку, и на его место умудрился сесть Уэйн Д'Арвилль.

История с Тоби случилась в самое неподходящее время. Наблюдая за поднимающимся по ступенькам Уэйном, она не сомневалась, что это его рук дело. А идиот Мортимер ему подыгрывает. Они оба засиживались за полночь, обсуждая ту замечательную книгу Уэйна, от которой Мортимер пришел в восторг.

Теперь Уэйн приезжал так часто, что Мортимер удивлялся, если он не появлялся в пятницу. Он только и говорит о французе — о его удачных связях во Франции, черт бы его побрал, о новом отделе, который тот организовал, и об этой проклятой книге, которая якобы изменит все современное экономическое мышление.

Беатрис опустила кружевную штору и задумалась. Ей необходимо что-то предпринять. И побыстрее. Этот чертов Уэйн хочет заменить Мортимеру сына. Тоби и Аманда прозябают далеко в Шотландии, так что кроме нее никого не остается. Но она ему не спустит. Беатрис открыла балконную дверь и посмотрела в сторону конюшни, разыскивая Джона. Поймав его взгляд, она жестом указала наверх, и Джон, который знал дорогу в ее комнату с закрытыми глазами, кивнул и поднял руки, что означало — через десять минут.

Уэйн, из кабинета наблюдавший за этими манипуляциями, зловеще улыбнулся.

— Гм… должен признать, хорошее начало, — сказал сэр Мортимер, заставив Уэйна вопросительно взглянуть на него.

Старик сильно сдал, пальцы дрожали, когда он переворачивал страницы рукописи. Уэйн собственноручно полностью переписал рукопись Вероники, сделав заметки на полях. Кроме того, он постарался придать ей французский колорит. Теперь никто не поверит Веронике, если она по дурости начнет рассказывать всем, что это ее работа.

— Рад, что вы так думаете, — скромно улыбнулся он.

— С языком, однако, придется повозиться, — заметил сэр Мортимер. — Чтобы не звучало так… по-иностранному. Не возражаешь, если я отдам рукопись толковому редактору?

Уэйн едва не рассмеялся вслух.

— Конечно нет.

— Всегда знал, что у тебя есть голова на плечах, — проворчал сэр Мортимер. — Да и слава Богу, примадонну ты из себя не строишь.

— Не возражаете, если я немного пройдусь? После ужина вы мне подскажете, к какому редактору обратиться.

— Обязательно. И если это, — он похлопал ладонью по рукописи, — произведет такое впечатление, на какое я рассчитываю, тебе обеспечено место в правлении. Компании не помешает гений в экономике за столом заседаний.

Уэйн обернулся от дверей с изумленным видом, сменившимся благодарным смущением.

— Не знаю, что и сказать, с… Мортимер. Я так благодарен…

— Ну, пока еще не за что благодарить, — ворчливо перебил Уэйна сэр Мортимер, жестом отпуская его, но морщинистое лицо старика было довольным.

Уэйн вышел, тихо притворив за собой дверь. Он позвал дворецкого и попросил его передать конюху, чтобы тот помыл его машину. Потом он направился наверх, в комнату леди Беатрис. Пришло время разделаться с ней раз и навсегда. Он открыл дверь и быстро огляделся. Плотные шторы были задернуты, и в комнате царил полумрак. Леди Беатрис в чем мать родила лежала в центре огромной кровати с черной бархатной маской на лице. Уэйн усмехнулся и прошел к кровати, не сводя глаз с лежащей на ней женщины. Он отметил, что она поддерживает хорошую форму — тело было стройным и привлекательным.

Она вздохнула и похлопала ладонью рядом с собой.

— Поторопись, Джон, — прошептала она улыбаясь.

Уэйн посмотрел на кровать, оглянулся на дверь и тоже улыбнулся, взявшись за пуговицы своего модного пиджака.

Беатрис услышала шорох снимаемой одежды и потянулась, как кошка в предвкушении наслаждения. Уэйн, уже полностью раздевшийся, сел на край кровати и дотронулся до ее лодыжки, проведя рукой по гладкой коже. Взглянул на закрытое маской лицо и ощутил острое желание. Он знал, что добровольно она с ним не ляжет, ибо понимала, что отказ — ее единственное оружие. На сэра Мортимера она не имела никакого влияния, поскольку не смогла родить ему наследника.

— Гм… да, — пробормотала Беатрис, раздвигая ноги.

Он встал на колени и пальцами свободной руки начал ласкать ее лоно. Беатрис застонала и облизнула губы.

Уэйн принялся целовать ее, не пропуская ни одного заманчивого местечка. Постепенно он добрался до грудей, обводя языком твердые соски. Когда она подняла руки, чтобы коснуться его спины, он ловко поймал их и прижал по обе стороны ее головы — он боялся, что она обнаружит отсутствие растительности у него на спине или удивится ширине плеч. Джон был значительно меньше его ростом и наверняка волосатее.

— Скорее, скорее, — торопила она его жарким шепотом.

Уэйн улыбнулся, раздвинул ей ноги и вошел в нее.

— Да, да, скорее, — снова простонала она, и Уэйн злорадно ухмыльнулся.

— Все, что скажешь, дорогая, — прошептал он по-французски. Беатрис замерла и напрягла руки, пытаясь вырваться.

— Ах ты французский подо… — начала она, но он прервал ее поцелуем и одновременно еще глубже вошел в нее.

Беатрис почувствовала, как судорожно дергается тело при таком вторжении. Никогда прежде ей не приходилось ощущать такой огромный пенис внутри себя. Она застонала, сначала от гнева, потом от страсти, с которой ничего не могла поделать. Чувствовала, как растягиваются мускулы влагалища, чтобы вместить его. Ей хотелось закричать, обругать, убить, но помешал оргазм. Она выгнула спину и вздрогнула, а Уэйн продолжал ритмично двигаться, наблюдая за ее потным лицом с насмешливым удовлетворением. Но ему было этого мало. Он быстрым движением сорвал с нее маску. Хотел, чтобы она видела, кто ее трахает. Глаза ее распахнулись, в них читались ненависть, презрение и страсть.

— Я тебя убью, — задыхаясь, выговорила она.

Уэйн рассмеялся, все ускоряя темп, и увидел, как ее лицо беспомощно исказилось еще в одном оргазме. Он кончил сам и свалился на нее, прижав ее к кровати.

Беатрис тяжело и со свистом дышала. Уэйн быстро поднялся и оделся.

— Благодарю вас, леди Платт, было очень мило, — сказал он с безукоризненным английским произношением.

Беатрис смотрела ему вслед. Потом с яростным воплем схватила изящную мейссенскую вазу стоимостью в несколько тысяч фунтов и швырнула в него, норовя попасть в голову. Но Уэйн успел закрыть за собой дверь и только слышал, как разлетелся на куски драгоценный фарфор. Теперь ему оставалось лишь дождаться, когда она начнет забавляться с настоящим Джоном, и послать в ее комнату сэра Мортимера. Этим он отплатит ей за все те гадости, которые она нашептывала на ухо мужу. Весело насвистывая, он направился в свою комнату.

В Лондоне Вероника ужинала с Себастьяном и сэром Джулиусом.

— Уф, невероятно вкусно, — пробормотала она, пережевывая сочный кусок говядины по-веллингтонски.

— Я знал, что ты приедешь, и велел приготовить на шестерых, — пошутил сэр Джулиус.

— Вы — поросенок. Себастьян, ведь он поросенок, верно? — обратилась она к Себастьяну за поддержкой.

— Он похрюкивает, когда ходит, — согласился Себастьян с совершенно серьезным лицом, отпивая глоток красного бордо.

Сидящая напротив Вероника начала давиться от смеха.

Сэр Джулиус добродушно хлопнул ее по спине, потом повернулся к Себастьяну.

— Видишь? Ну куда с ней можно пойти? — пожаловался он. — Она, еще когда совсем маленькой была, ела как баклан. Расскажи ей что-нибудь интересное, это единственный способ обуздать ее прожорливость.

Вероника швырнула в сэра Джулиуса салфеткой, но он удачно отбил ее вилкой. Себастьян улыбнулся.

— Но нельзя же допустить, чтобы бедная девочка подавилась? Это не галантно. Что же мне рассказать? Ну, например, мы недавно проводили интересный психологический эксперимент…

— Надо же, — восхитилась Вероника, наигранно захлопав ресницами. — Скорее рассказывай!

Себастьян немного смутился.

— В прошлом году в Америке проводили эксперимент по измерению соответствия. — Вероника тупо смотрела на него. — В этих случаях добровольца помещают в одну комнату с тремя или четырьмя подставными лицами, — пояснил Себастьян.

— Подставными лицами? — удивленно переспросила Вероника.

— Как правило, помощниками врачей, не настоящими подопытными свинками. Тестер выдает подставным и испытуемому простую задачу на сложение, скажем 15+34+58. Что-то в этом роде.

— Сто семь, — быстро ответил сэр Джулиус.

— Верю вам на слово, — усмехнулся Себастьян. — Все подставные лица дают одинаковый ответ, например сто шесть. Подопытный, возможно, все несколько раз пересчитал и получил правильный ответ, но в большинстве случаев он тоже скажет — сто шесть.

— Чтобы не выделяться из толпы, — заметила Вероника, хорошо понимавшая, почему большинство людей именно так и поступает.

— Да ну, — фыркнул сэр Джулиус, — я бы все равно назвал правильный ответ.

— Вы — да, — согласился Себастьян и откинулся на стуле, потому что экономка принесла десерт — мандариновый торт с орехами.

— Я вас ненавижу, — заявила Вероника, уставившись на роскошный десерт. — Вы хотите, чтобы я растолстела, признавайтесь.

— Значит, ты не хочешь? — спросил сэр Джулиус, отрезая небольшой кусок и протягивая его Себастьяну.

— Нечестно! — простонала Вероника. — Я хочу кусок побольше.

— Говорил тебе, настоящий баклан. — Сэр Джулиус разрезал торт пополам и плюхнул огромный кусок на тарелку перед изумленной гостьей.

Вероника бросила на сэра Джулиуса убийственный взгляд и потянулась за ложкой.

— Как сейчас дела в компании? — спросил Себастьян Веронику немного позже, когда они сидели на диванчике и потягивали кофе, переваривая обильный ужин.

— Неплохо. Тоби почти и не работал, а теперь, когда Уэйн… ну, у них с сэром Мортимером все налаживается. Уэйн организовал европейский отдел, который просто здорово работает. Все ходят и улыбаются. Особенно работники бухгалтерии. Первоначальные вложения сэра Мортимера уже окупаются.

— Значит, все пришло в норму, — тихо заметил Себастьян и как бы между прочим поинтересовался: — Вы с Уэйном все еще встречаетесь?

Вероника покраснела и улыбнулась. Выражение такого счастья появилось на ее лице, что Себастьян встревожился и почувствовал, как по спине побежали мурашки. Сидящий рядом сэр Джулиус замер.

— Гм, — пробормотала Вероника, вспоминая ночи, когда они с Уэйном занимались любовью. Ничего не могло быть прекраснее. И все же… — Он — замечательный, — тихо произнесла она, и сэр Джулиус бросил взгляд на Себа.

Уже в течение нескольких месяцев, прошедших с того дня, как Себастьян предложил Уэйну помощь, он время от времени встречался с ним.

После каждой такой встречи Себастьян тщательно записывал свои наблюдения. Хотя сэр Джулиус знал, что Себастьян видит в Уэйне пациента, он беспокоился. Разумеется, Себ никогда не обсуждал с ним проблемы Уэйна, но старик считал, что Уэйн куда более серьезно болен, чем кажется Себастьяну. Конечно, он талантлив, но все-таки еще очень молод и неопытен.

Теперь Себастьян осторожно обратился к Веронике.

— Все между вами происходит слишком быстро. Понимаешь, это не всегда хорошо для мужчины.

— О, но Уэйн совсем другой, — быстро сказала Вероника. Слишком быстро. Она защищала его без особой уверенности. Сэр Джулиус чувствовал это по напряженности в ее голосе. — Он — замечательный человек, правда. Я… — Она встретилась взглядом с добрыми, все понимающими глазами Себастьяна, в которых не было осуждения, и запнулась. — Иногда, — призналась она с некоторым страхом, — у меня возникает чувство…

— Да?

— Не знаю, как объяснить. Мне кажется, что он не всегда… ну… осознает, что происходит. Как будто жизнь — это нечто, через что надо пройти… Он все видит в черном и белом цвете, никаких других оттенков… О, черт, не нахожу слов.

— Все в порядке, — утешил ее Себастьян. — Я понимаю. И мне думается, что он видит куда больше черного, чем белого.

Он вообще сомневался, видит ли что-нибудь Уэйн в белом цвете. Тот мало рассказывал о детстве, но Себастьян понял, что ему не хватало материнской любви. Давным-давно С. Левин вырастил крыс, половину которых он каждый день гладил и ласкал, к другой же половине не подходил. Обласканные крысы раньше открыли глаза, меньше терялись в необычной обстановке и были менее эмоциональны. С этих опытов началась теория, утверждающая, что отсутствие материнской любви ведет к особой форме психопатии. Чем ближе он знакомился с французом, тем больше убеждался, что тот не испытывает никаких чувств к людям, а делит их на определенные категории — врагов, жертв или союзников. Себастьян внимательно присматривался к нему, видел, как глубоко он переживает оскорбления, как старается прореагировать «нормально» на любую эмоциональную ситуацию. Но как можно все это объяснить бесконечно влюбленной в Уэйна Веронике? И тем не менее он считал своим долгом предупредить ее. Но не успел он заговорить, как она повернулась к нему и сказала:

— Знаешь, Уэйн постоянно о тебе упоминает. Мне кажется, у него больше нет друзей. Во всяком случае, я не видела ни одного. Даже когда он переехал из «Виндзора» в свою новую квартиру, он никого не пригласил на новоселье.

Себастьян кивнул, прекрасно сознавая, за кого его держит Уэйн, — гибрид между духовником и потенциальной жертвой. После того визита в «Виндзор» Себастьян постоянно ощущал, какую опасную игру он затеял с французом. Уэйну было бы куда проще сразу зачислить его в категорию врагов, и тот факт, что он до сих пор этого не сделал, говорил об уровне мастерства Себастьяна.

Конечно, Уэйн ему лгал. Он твердо знал, что рассказ о семейных виноградниках во Франции сплошная ложь, но это само по себе не слишком существенно. Уэйн, завороженный их крепнущей дружбой, говорил больше, чем сознавал. Себастьян уже знал, что мать редко ласкала его, что с раннего возраста родители были в нем разочарованы, и еще он ощущал наличие психопатической ревности к другим детям. Особенно ужасало Себастьяна отношение Уэйна к своему отцу.

Себастьяну очень хотелось защитить Веронику, его трогала ее открытость и теплота. Поэтому он сказал довольно резко, отбросив привычный такт:

— Мне думается, что Уэйн ненормален психически, Вероника. Я считаю, что он способен практически на все…

Вероника моргнула, пораженная тем, что обычно добрый и мягкий Себастьян мог сказать такую жестокую вещь. Она прореагировала инстинктивно, заглушив в себе тоненький голосок, подсказывающий ей, что он прав.

— Это неправда, — горячо возразила она. — Ты просто не любишь Уэйна, верно? Вы оба не любите. Я не слепая, я вижу.

Себастьян попытался ее успокоить.

— Нет, ты ошибаешься. Ты не понимаешь…

Вероника встала.

— Я понимаю, что ты нужен Уэйну. Я считаю, что ему нужен друг, и полагала, что ты как раз подходишь. Но если ты поносишь Уэйна за его спиной…

Она выбежала из комнаты, слезы душили ее. Себастьян пошел было следом, но сэр Джулиус удержал его.

— Пусть идет, — тихо произнес он. — Сейчас ей бесполезно что-либо говорить. Завтра я ей позвоню и попытаюсь все объяснить. Скажу, что согласен с твоим диагнозом, может, это поможет.

Выйдя на улицу, Вероника устыдилась устроенной сцены. Шмыгнула носом и подозвала такси. Она хорошо знала, чем на самом деле была вызвана ее несдержанность.

Она была беременна.

В следующий понедельник Вероника с тревогой дожидалась Уэйна в его офисе, стараясь не вспоминать о предупреждении Себастьяна. Она была уверена, что Уэйн на ней женится, что обрадуется, когда услышит о ребенке. Ведь французы славятся любовью к большим семьям.

Через пять минут Уэйн открыл дверь в свой новый офис и слегка нахмурился, увидев ее. Но быстро справился с собой и улыбнулся.

— Привет. — Он сбросил пальто и подумал, что даже неплохо, что она здесь. Ведь когда-нибудь все равно придется сказать ей о книге.

— Уэйн, я хочу тебе кое-что сообщить… — нервно начала она, облизывая губы и сжимая руки. Потом решилась. — Я беременна. Правда, замечательно?

Уэйн мгновение смотрел на нее, затем медленно сел, явно потрясенный. Перед ним была не горничная-испанка, собирающаяся произвести на свет незаконнорожденного ребенка, а приличная англичанка. Мысль о сыне и наследнике на секунду показалась соблазнительной, но он тут же отбросил ее. Наследника он может заиметь в любое время, сомневаться в этом не приходилось, а вот книга и возможность заработать кругленькую сумму на дороге не валяются.

— Ясно, — холодно произнес он, и она сразу поняла, что последует. Медленно опустилась в кресло и проглотила комок в горле. — Мне тоже надо тебе кое-что сказать. Я брал твою рукопись с собой в Кент. Последние недели я ею занимался вплотную, приводил в порядок. Там кое-что было наивным. — Он поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза. — Я сказал сэру Мортимеру, что сам написал ее.

Вероника недоуменно моргнула. Она так зациклилась на ребенке, что не сразу поняла, о чем он говорит.

— Что он о ней думает? — спросила она после паузы.

— Он в восторге. Я собираюсь ее опубликовать. Под своим именем, разумеется, — добавил он решительно, наблюдая, как меняется ее лицо. В последнее время он чересчур привязался к Веронике Колтрейн. Теперь появилась прекрасная возможность навсегда от нее избавиться. Казалось, эта мысль должна была бы его порадовать, но на него внезапно накатило ощущение горькой потери. Уэйн крепко сжал руки.

— Под твоим именем? Но, Уэйн, это же несерьезно. Опубликовать книгу — моя мечта. Я рада, нет, правда, я тебе благодарна, что ты показал ее сэру Мортимеру, но опубликовать ее под своим именем!.. — Она замолчала, отказываясь верить тому, что сердце уже знало. — Ты считаешь, она будет лучше продаваться под мужским именем, верно? Ты, конечно, прав. Я могу использовать твое имя в качестве псевдонима. — Она говорила несвязно и понимала это. Но голова у нее шла кругом, сердце ныло, и ей необходима была хоть одна разумная мысль, за которую можно уцепиться. Он не может ее так предать. Не может!

Уэйн знал, что должен на нее разозлиться. Вне сомнения, ей хочется верить, что его мотивы благородны. Она, видно, считает, что он на ней женится из-за ребенка. Но как она могла быть такой неосторожной, что забеременела? Разве она не понимает, что таким образом можно все разрушить? Она никогда его не любила. Если бы любила, то поддержала бы, черт побери.

— Я сказал сэру Мортимеру, что написал книгу сам, вот и все, — прямо заявил он, сжимая и разжимая руки. — Я уже подписал договор с издательством. Все очень просто, Вероника, мне нужны деньги. После покупки квартиры и машины я остался практически без гроша.

Вероника потрясла головой, лицо ее побледнело, глаза превратились в темные озера, наполненные болью.

— Уэйн, ты не можешь… — начала она и вдруг вспомнила: «Он способен практически на все…» Себастьян оказался прав.

Внезапно боль и отупение испарились, сменившись дикой яростью.

— Тебе это даром не пройдет, — предупредила она жестко, встала и направилась к двери. — Я не позволю.

— Да что ты говоришь? — Уэйн медленно поднял бровь и насмешливо взглянул на нее. Кто знает, что ты писала книгу, дорогая? — спросил он. Он почти жалел ее. Наверное, ужасно быть глупой. — У меня рукопись с моим именем, — он кивнул в сторону сейфа, — вместе с твоим жалким оригиналом.

Вероника проследила за его взглядом и замерла. Она неожиданно осознала, насколько уязвима. У нее был всего один экземпляр, и Уэйн теперь его уничтожит. Однако у нее тоже есть сейф. И, возможно, все сейфы открываются одинаковыми ключами. Они рассчитаны на то, чтобы защитить бумаги компании от взломщиков, но не от собственных работников. Если она вернется сюда вечером и возьмет свою рукопись… Она сможет отнести ее к сэру Мортимеру и все объяснить. Он ее выслушает. Ведь она проработала в компании уже более трех лет.

— Себастьян был прав насчет тебя, — наконец сказала она с презрением. И с горечью заметила, как он ожил при упоминании американца. Ей даже сейчас было больно сознавать, что ее любовь и вера в него ничего не значили.

— И что он сказал? — резко спросил Уэйн, живо интересующийся новостями о Себастьяне. Его враге. Его наваждении.

Но Вероника отрицательно покачала головой и, не говоря ни слова, шатаясь вышла из офиса. Она чувствовала себя больной, но старалась преодолеть желание забраться в темный угол и умереть. Она будет бороться. Она — достойная дочь своего отца.

Уэйн развалился в кресле и взглянул на сейф. Медленно покачал головой со смесью жалости и презрения. Ее мысли настолько ясны, что с таким же успехом могли быть обнародованы по радио.

В ту ночь, когда она вернулась, чтобы проникнуть в его сейф, ее ждала полиция.

Две недели спустя Себастьян и сэр Джулиус сидели в конторе знаменитого адвоката по уголовным делам. Сэр Джулиус пытался отговорить сэра Мортимера от возбуждения уголовного дела, но старик был неумолим. Он утверждал, что это дело принципа. Она не оправдала его доверия. А уж что касается обвинений в адрес Уэйна… Нет, сэр Мортимер считал, что Веронику Колтрейн надо судить.

Безусловно, Себастьян понимал, чем это вызвано. Так сильно разочаровавшись в Тоби, сэр Мортимер не мог и не хотел даже мысли допустить, что и Уэйн может его подвести. К тому же свидетельства против Вероники в пользу Уэйна были весьма убедительными.

Выйдя из офиса адвоката, сэр Джулиус глубоко вздохнул. Сэру Мортимеру нужен его золотой мальчик. Если бы Вероника хоть кому-нибудь, хоть одному человеку сказала о своей книге…

Себастьян выглядел мрачным как никогда. Ему разрешили лишь короткую встречу с Вероникой. Она все еще находилась в шоке, говорила тусклым голосом без тени надежды. Монотонно рассказала ему о ребенке и книге, как будто диктовала рецепт. Казалось, она не осознавала, что ее могут признать виновной в попытке ограбления и посадить в тюрьму.

Себастьян смотрел на нее, слушал и все больше чувствовал себя виноватым. Он должен был это предвидеть. Должен был пойти за ней в тот вечер, после ужина у сэра Джулиуса, и попытаться объяснить… Но как? Он не мог предать доверившегося ему Уэйна. Это противоречило всем его принципам. Более того, он хорошо понимал, что один неверный шаг с его стороны может столкнуть Уэйна в пропасть безумия. А он слишком много подобных пациентов видел в тюремной больнице, чтобы навлечь такую беду на кого-нибудь, вне зависимости от его поступков.

Он рассказал следователю о претензиях Вероники на книгу, но тот ей не верил. Литературные эксперты, приглашенные компанией, в один голос утверждали, что автор — мужчина, скорее всего француз с высшим образованием. К тому же никто не решался выступить против любимчика сэра Мортимера.

— Он не больно-то оптимистичен, — заметил сэр Джулиус, когда они вышли из конторы на Тейт-сквер, вспоминая беседу с умным и хватким адвокатом, который сразу выложил все карты на стол.

— Да, не больно-то, — согласился Себастьян, садясь в машину сэра Джулиуса и не подозревая, что за ними следят.

Уэйн ехал следом, пропустив несколько машин вперед.

После ареста Вероники он видел Себастьяна только один раз, и тот его испугал. Мягкие карие глаза на этот раз глядели сурово, голос был более жестким. И даже теперь его руки на рулевом колесе дрожали.

— Ты считаешь, она говорит правду? — спросил сэр Джулиус, когда шофер остановил «бентли» перед светофором.

Себастьян мрачно кивнул.

— Убежден.

— А что сказал Уэйн, когда ты его спросил?

Себастьян долго молчал, потом устало промолвил:

— Разумеется, все отрицал. Что он еще мог сказать?

— И?

Себастьян потряс головой.

— Я объяснил, что хоть ему и верю, но буду пытаться помочь Веронике.

— И как он прореагировал?

— Он убедился, что я не собираюсь бороться с ним, а стану я помогать Веронике или нет, его не волнует. Это просто поразительно. Думаю, он уже забыл о ней. С ней покончено. Все прошло. Знаете, он панически боится женщин. Боится влюбиться. А Веронике удалось подобраться довольно близко… Она его зацепила.

Сэр Джулиус сердито хмыкнул.

— А ему плевать, что его ребенок может родиться за тюремной решеткой?

— Да, — устало сказал Себастьян. — Я старался объяснить ему, что он делает, но не думаю, что он способен воспринимать собственного отпрыска как человеческое существо. Ребенок — просто временное неудобство и, вне всякого сомнения, проблема Вероники.

Около дома сэр Джулиус открыл дверцу машины и заговорил, не отдавая себе отчета, что его голос доносится до другого «бентли», припаркованного дальше по улице.

— Себастьян, я хочу, чтобы ты серьезно подумал, стоит ли продолжать с ним встречаться. Он безусловно опасен.

Глаза Уэйна сузились, пальцы впились в рулевое колесо. Он бросил быстрый взгляд на Себастьяна и почувствовал безмерное облегчение, заметив, что тот отрицательно качает головой.

— Вы же знаете, я не могу, сэр Джулиус, — тихо сказал Себастьян, и Уэйн едва не расплакался от радости.

Если бы Себастьян согласился снова бросить его в ту темную дыру, где когда-то нашел… Он вздрогнул при этой мысли. Ему бы пришлось его убить. А убить Себастьяна все равно что убить себя.

Они вошли в дом. Сэр Джулиус продолжал уговаривать Себастьяна бросить Уэйна.

— Ты нужен Веронике, а не этому проклятому французу.

— Вы не правы, — тихо заметил Себастьян. Мы нашли для Вероники лучшего адвоката, мы дадим показания, мы будем навещать ее. Мы делаем все, что можем, для Вероники, и, если даже ее осудят, приговор не будет слишком суровым. Она — человек сильный и цельный. А Уэйн… — Он печально покачал головой. — Уэйн получил пожизненное заключение, и тридцать лет уже отсидел. Все в нем держится на ниточке, один толчок — и он развалится на куски, как разбитая ваза.

— И тем не менее он ее подставил, — заметил сэр Джулиус. Впервые в жизни он ощущал свою беспомощность, и ему это не нравилось.

— Верно, — согласился Себастьян. — И поскольку речь идет о Веронике, я понимаю, вам все равно, почему он это сделал. Но мне не все равно. Он болен, Джулиус. Уж вы-то должны это признать. — Он отпил глоток из рюмки и нахмурился, не зная, что за каждым его движением следит Уэйн, пристроившийся у окна. Острый слух позволял ему слышать каждое слово. Глаза опасно поблескивали. — Он постоянно испытывает боль, я в этом не сомневаюсь. У него комплекс вины, причем не один. О, черт… Оставьте Уэйна мне, не ломайте голову. — Он говорил так устало и безнадежно, что сэр Джулиус устыдился, что пристал к нему.

— Хорошо, мой мальчик. Если ты хочешь продолжать с ним работать…

Себастьян мрачно улыбнулся.

— Джулиус, когда я думаю, через что он прошел, чтобы стать таким, какой он сейчас, я… я, черт побери, готов расплакаться.

Сэр Джулиус кивнул. Именно способность сопереживать была самой сильной чертой этого мальчика. Но, содрогаясь подумал он, именно эта способность и делает его таким уязвимым.

Стоящий у дома Уэйн судорожно хватал ртом воздух. Ему вдруг захотелось убить их обоих, но при одной мысли о жизни без Себастьяна он едва не зарыдал навзрыд. Он сел в машину и покачал головой. Он ничего не может сделать Себастьяну. Себастьян — тот наркотик, в котором он нуждается, чтобы протянуть день. Ему оставалось лишь молиться, чтобы Себастьян его никогда не бросил. Потому что если он его бросит…

Глава 21

Голливуд

Ориел осторожно вышла из лимузина, поддерживаемая шофером. Она была на седьмом месяце беременности, ждала близнецов и выглядела, даже в собственных глазах, просто огромной.

Она выбрала ресторан «У Чейзена», чтобы пообедать с Терезой Шварц, которую считала своей единственной настоящей подругой в этом сумасшедшем городе. После того как «Завоеватели» побили все рекорды кассовых сборов, их жизнь превратилась в сплошной хаос. Кира она почти не видела и иногда жалела, что они не в Оксфорде, где он был в полном ее распоряжении. Прелестный Оксфорд, без надоедливых агентов, студийных прилипал и вездесущих фанатов, ждущих их повсюду. И без рвущихся к славе начинающих актрис!

Солнце палило вовсю, она успела вспотеть и запыхаться, пока дошла до дверей ресторана и его освежающей прохлады, в сотый раз желая поскорее родить, чтобы не таскать этот жуткий вес.

— А, мадам Хакорт. Мы счастливы вас видеть. — Метрдотель Андре славился тем, что всегда употреблял королевское «мы» и считался самым большим снобом в Беверли-Хиллз. — Ваш обычный столик, мадам?

Ориел отрицательно покачала головой, сняла очки и огляделась.

— Нет, я встречаюсь с миссис Шварц… а, вот и она. — Ориел кивнула очень высокой женщине с короткими вьющимися волосами, которая, привстав со своего места, с энтузиазмом махала рукой.

Глаза Андре остановились на столике в определенно второсортной части ресторана, около кухни. Он огорченно вздохнул. Если бы он только знал, что эта ужасная женщина обедает с Ориел Хакорт, он бы дал ей столик получше. Но ничего не поделаешь.

— Прекрасно, мадам, — пробормотал он, провожая ее к этому убогому месту.

Ориел в платье для беременных от Кристин Мэннинг из чистого хлопка такого бледно-голубого цвета, что он казался почти белым, спрятала улыбку, позабавившись ситуацией, и кивнула нескольким посетителям, обернувшимся в ее сторону.

— Привет, Тиз, — приветствовала она Терезу и упала на подставленный Андре стул скорее с облегчением, чем с грацией. — Боже мой, — простонала Ориел, — у меня такое впечатление, что я постоянно таскаю мешок с углем! — Она налила в длинный бокал ледяной минеральной воды, которая стояла на каждом столе, и с жадностью выпила.

— Лучше думай о том, как развиваются мускулы твоей спины и ног, — посоветовала Тереза, глядя на нее сочувственными глазами.

Ориел радовалась, что отыскала Тиз. Англичанка, жена американского продюсера, Тиз недавно приехала в Голливуд и еще не успела заразиться тем, что Ориел называла «синдромом пробивания».

— Что будешь есть? — спросила Тиз, подозрительно разглядывая меню. Она еще не поняла, нравится ей американская кухня или нет.

— Только салат, — быстро сказала Ориел. — Я последнее время совсем не могу есть.

Тереза тоже взяла салат, свежие фрукты и еще заказала бутылку сухого белого вина, но Ориел пила только воду.

— Ну как дела с новым фильмом? Ходят слухи, что он уже почти готов и что Уайзман как на иголках. — В своей обычной манере Тереза не стала ходить вокруг да около, сразу взяла быка за рога, хотя ее любопытство и не принимало те безобразные формы, к которым успела привыкнуть Ориел.

Она пожала плечами, положила в рот ломтик ананаса, прожевала и задумчиво сказала:

— Мне кажется, Кир только начал монтаж. Ты же его знаешь, ему мало режиссерской работы, он должен все делать сам.

Тереза сочувственно хмыкнула.

— Уж эти мужчины, — коротко прокомментировала она. — Полагаю, к тебе пристают насчет «Священных сердец» больше, чем к кому-то другому?

Ориел мрачно улыбнулась.

— Тут ты права. Все ждут, что получится у Кира с его собственным фильмом. У него здесь куда больше творческой свободы, чем при работе над «Завоевателями». Он сам написал сценарий, убедил Уайзмана дать деньги и снял часть студии «Файнгал» для съемок. Клянусь тебе, это вызвало такой ажиотаж, будто по радио только что передали предупреждение о предстоящем землетрясении.

Тереза громогласно и весело расхохоталась, запрокинув голову. Несколько человек обернулись, не узнали Тиз, задержали взгляды на Ориел и вернулись к своим бифштексам и французскому шабли.

— Да уж наверное, — заявила Тереза. — Начинающий режиссер настолько обнаглел, что снял студию. Готова поспорить, воротилы «Парамаунта» зашлись от возмущения.

— Точно. Они пытались отговорить Джейсона Файнгала. Кир считает, что кто-то из «Коламбии» даже сделал попытку подать на него в суд. Но Джейсон знал, на что идет. Когда фильм выйдет, на нем будет его марка.

— Ты думаешь, фильм станет хитом? — спросила Тереза.

Ориел нравились в ней открытость и прямота, которых ей так не хватало в этом придуманном городе сплетников.

— Думаю, все будут на него ломиться, чтобы хотя бы взглянуть, о чем было так много шума, — сказала Ориел и криво улыбнулась. — Слухи часто заставляют людей раскошеливаться.

— Гм. Старушка Хедда уж точно старается изо всех сил. Как эта история с Грейс Келли повлияла на Кира?

— Никак. Он спросил Грейс, хочет ли она сыграть роль Морин, но та отказалась. Вот и все. Она сейчас слишком занята своим принцем из Монако.

— А в самом деле фильм такой смелый, как говорят? Давай, выкладывай все подробности.

— Смелый? — повторила Ориел и усмехнулась. — Меня не спрашивай. Кир у нас гений. Теперь с цензурой стало проще, и он этим пользуется. Вот и все. Впрочем, по-моему, ни одному фильму еще не помешали сексуальные сцены.

— Он действительно снимал часть фильма в Ирландии?

— Ага.

— Это наверняка влетело Уайзману в копеечку.

— Еще бы! Правда, он здорово упирался, но Кира остановить невозможно. Честно, Тиз, ты бы на него посмотрела. Он как… как…

— Паровой каток? — подсказала Тереза, и Ориел кивнула, пытаясь поддеть ложкой черешню.

— С той поры как мама впуталась в дела с «Завоевателями», у него появился пунктик — хочет быть сам себе хозяином. И это только начало. Он уже начал прощупывать почву насчет следующего фильма, а ведь этот еще не закончен.

Тереза хрюкнула, длинный тонкий нос задрожал от возмущения.

— Все этот чертов город. Говорю тебе, ничего подобного я не ожидала. Возьми хоть лос-анджелесский аэропорт, сплошное безобразие, похож на обожравшуюся свинью.

Ориел обожала манеру Терезы говорить. Будучи младшей дочерью баронета, она обладала голосом настоящей леди, но ее словарь скорее принадлежал тем странным эксцентричным существам, которых время от времени рождает английская нация.

Они встретились пять месяцев назад на простенькой вечеринке у Хермана Шварца, где собрались близкие друзья. Они жарили мясо на углях, купались в бассейне, а хозяйка открыто говорила, что ей вздумается. Как только Ориел заглянула в янтарные глаза этой женщины шести футов ростом, она сразу почувствовала себя лучше. Ей было так одиноко в своем особняке высоко на холме в Беверли-Хиллз, потому что Кир работал двадцать пять часов в сутки. Мать, занятая разводом с отцом, приезжала редко, а парикмахера, маникюршу, массажистку, шофера или чистильщика бассейна при всем желании она не могла считать своими закадычными друзьями. Иногда ее навещала похудевшая Бетти со своим возлюбленным, владельцем ипподрома, но когда ее старая подруга по Оксфорду и верная дуэнья уезжала, ей становилось еще тоскливее.

Разумеется, новость о ее беременности была встречена с восторгом, даже маленькая Бетани заразилась общим возбуждением. Ориел настояла, чтобы Бетани с двух лет взяли учителя, и оказалась права. Дочка уже читала все, что попадалось под руку, и освоила азы математики. «У нас тут маленький вундеркинд произрастает», — говорил Кир, беря свою светловолосую дочурку на колени или наблюдая, как она строит из кубиков дома — идеально квадратные, с окнами и дверями. Но беременности и игр с дочерью было недостаточно, чтобы чувствовать себя занятой, хотя Ориел обожала возиться с Бетани.

Так что, вне сомнения, Терезу послал ей Бог. Первое, что та ей сказала, было: «Тебе, похоже, все так же обрыдло, как и мне. Скажи, этот безумный город — настоящий?» С этого момента стало ясно, что они подружатся, и теперь они встречались по крайней мере через день. «Нет смысла переться на Родео-драйв», — как-то заявила Тереза, презрительно отмахиваясь от улицы, где находились самые знаменитые бутики, — на меня там ничего не налезет. У вас тут нет барахолок?

Ориел не удалось отыскать барахолки, но они таки посетили несколько блошиных рынков в той части Лос-Анджелеса, которую еще не так затронул голливудский синдром и где, по мнению Терезы, еще можно было встретить «настоящих» людей.

— И что можно ожидать от Голливуда? — спросила теперь Ориел, рассматривая подругу.

Тереза не пользовалась макияжем, причем не видела в этом ничего особенного. Она как-то призналась Ориел, что ненавидит мазюкаться.

— Откуда я знаю. Наверное, он представлялся мне Бетт Дэвис из кирпича и камня. Ну, понимаешь — элегантный, блестящий, веселый. Я полагала, что Кэтрин Хэпберн придаст этому месту хоть какое-то очарование.

— Бедный, наивный ребенок, — заметила Ориел, хлопая ресницами и переходя на свой южный, протяжный выговор Скарлетт О'Хары. — И что же ты увидела?

Тереза состроила забавную гримасу.

— Уф. С чего начать? Во-первых, все здесь по-быстрому. Быстрая еда, быстрый секс. Я тебе говорила, что, когда я вызвала работника почистить бассейн, явился великолепный малый под метр девяносто, явно рассчитывающий, что я приглашу его в койку?

Ориел поперхнулась минеральной водой.

— О Господи.

— Именно. Потом здесь ведь у всех отсутствует воспитание. Мне плевать, что меня игнорируют как скромную жену скромного продюсера, но ведь все прежде всего хотят знать, сколько у нас денег! Я что хочу сказать, черт побери, в Англии мы лезем из кожи вон, чтобы не выставляться. А здесь, если у тебя нет денег, тогда… — Она махнула крупной рукой с короткими ногтями и презрительно фыркнула.

— Ну разве не прелесть этот Голливуд? — сладким голосом протянула Ориел, и снова громкий лошадиный смех приятельницы наполнил ресторан.

— Слава Богу, что я нашла тебя. В противном случае, думаю, я собрала бы вещички и отбыла назад в Кент, предоставив Херману возможность потонуть или выплыть самостоятельно.

— Да уж, как бы не так, — сказала Ориел, прекрасно зная, что никакой силой не оторвать Терезу от ее низенького, добродушного мужа.

— Знаешь, я когда замуж выходила, понятия не имела, что он такой богатый. Он сказал, что унаследовал семейное дело после отца. Откуда мне было знать, что это огромные заводы в Люцерне? Или что он тронется умом и рванет в Голливуд? Мужчины! — Она снова фыркнула, размазывая ни в чем не повинную виноградину по тарелке.

— Не бери в голову, — на полном серьезе заявила Ориел. — У Херма всего-то какой-то миллион. Если ты здесь скажешь, что от тебя отвернулась удача, все решат, что у тебя остался последний миллион.

Тереза что-то проворчала и заказала еще один фруктовый салат шокированному Андре, который неохотно повиновался, мрачно размышляя о женщинах с лошадиным аппетитом.

— Мне кажется, если меня еще разок спросят, не слышала ли я последние сплетни, я не выдержу, дико закричу и буду орать до посинения. Честно, я не преувеличиваю, — предупредила Тиз, набрасываясь на салат.

— Тогда звякни мне, я подъеду и присоединюсь к тебе, — пообещала Ориел, отодвигая тарелку и заказывая кофе. — У меня постепенно создается впечатление, что все вокруг только и ждут, чтобы мой брак развалился.

Тереза внимательно посмотрела на нее и покачала головой.

— Здесь вам с Киром не о чем беспокоиться. Кир — классный мужик. Чтобы его увести, потребуется роковая женщина вроде Гарбо. Сегодня, когда полно молодых свистушек, которые готовы лечь под кого угодно, секс вообще стал делом скучным. К тому же твой муж тебя любит. Хоть ты его и не часто видишь последнее время.

— Я знаю, — удовлетворенно призналась Ориел. — И я не против, чтобы он так надрывался. Понимаешь, сейчас ему надо кое-что доказать. Как только он это сделает, все устаканится.

— И ты будешь веселиться и задирать нос, — энергично кивнула Тереза, сердито оглядывая ресторан.

Ориел усмехнулась и посмотрела на часы.

— Слушай, мне уже пора. Сегодня у Бетани первый урок музыки, я хочу поприсутствовать.

— Не обращай на меня внимания, — заявила Тереза, пережевывая малину. — Отваливай в любой момент.

Проходящий мимо официант, сама элегантность, услышал последнее замечание и замер, затем с бесстрастным лицом двинулся дальше. Ориел рассмеялась, наблюдая эту сцену, потом с трудом поднялась.

— Ты не надрывайся. И не лезь на рожон, — предупредила Тереза, заметив, с каким трудом передвигается подруга.

— Ха, лучше скажи это Киру, — предложила Ориел. — Он уже снял кинотеатр для допремьерного просмотра, так что к пятнице, кровь из носа, фильм должен быть закончен.

— Все едино, поберегись, — с чувством произнесла Тереза, провожая подругу теплым, задумчивым взглядом.

Она так надеялась, что фильм получится. Если он провалится, с Киром Хакортом в этом городе будет покончено. Старая гвардия не позволит молодому выскочке, пошедшему всем наперекор, выжить, если картина окажется неудачной. И еще Тереза подумала, так ли на самом деле плохо быть изгнанным из этого чудовищного города, где каждый норовит пырнуть тебя ножом в спину.

Через месяц состоялась премьера «Священных сердец» в кинотеатре «Уилшир Палладиум». После отказа Грейс Кир взял на роль Морин, героини своего киноповествования об Ирландии начала века, совсем неизвестную актрису — эмигрантку из Ирландии. Ему пришлось выдержать яростное сопротивление Американского союза актеров, но этим его неприятности не ограничились. Все знали, что фильм превысил бюджет и что Уайзман уже консультировался с юристами. Пока никаких мер предпринято не было, но каждый критик, гость или просто зритель, сидящий в зале, знал, что, если фильм провалится, режиссера потащат в суд.

Ориел, одетая в сингапурский щелк цвета яшмы, сидя в зале, испытывала странное чувство отрешенности. Кир крепко держал ее за руку. Свет померк, шум голосов стих. На этот раз в зале не было Говарда Шусмита и Клариссы Сомервилл. Ее мать вся погрузилась в предсвадебные хлопоты.

Титры пошли на фоне ирландских болот, поросших вереском. Серое, грозовое небо, никакой музыки, только вой ветра, одинокий крик кроншнепа да шум разбивающихся о мрачные скалы волн. Когда надпись «Режиссер — Кир Хакорт» исчезла с экрана, камера остановилась на одинокой чайке, потом взмыла вверх, высоко над скалами. Аудитория ахнула.

Для этого кадра Кир специально нанял планер (нельзя было нарушить тишину), и зрители с трудом различили маленькую фигурку, похожую на белую точку, которая становилась все крупнее и крупнее по мере приближения камеры. Для следующего кадра Кир задействовал подъемный кран, с помощью которого камера кружилась вокруг Коллин Макгайвер, той самой неизвестной актрисы, которую он нашел в одной из прачечных Лос-Анджелеса, где она работала. От этого кадра у зрителей закружилась голова.

На Морин было черное платье из грубой шерсти и белый фартук. Буйные русые волосы прикрывал белый чепчик, но прелестное личико оживлял румянец, зеленые глаза сверкали, и Ориел почувствовала, что каждый мужчина в зале прореагировал на ее появление на экране.

Она облегченно вздохнула и повернулась к Киру, внимательно наблюдавшему за ней. Он выглядел усталым, но уже весь светился радостью, и она начала улыбаться.

Фильм рассказывал о любовной истории, прекрасной в своей простоте. Морин, простая девушка-ирландка, работающая в большом и богатом доме, влюбляется в английского солдата, который служит в военной части, расквартированной в Ирландии на время мирных переговоров. Ей пришлось пережить сопротивление своей семьи, в конечном счете отвернувшейся от нее, а Обри, солдат, в которого она влюбилась и которого играл знаменитый актер, столкнулся с презрением других солдат и неодобрением командира.

Но фильм развивался совсем не так, как ожидали зрители. Никакого трагического конца — Морин не умирает, а Обри не гибнет во время восстания ирландских крестьян. Не было в фильме и счастливого конца — Морин с возлюбленным, направляющихся в сторону заката. С начала и до конца фильм был сугубо реалистичным. Никаких макетов уютных ирландских коттеджей, вместо этого кадры настоящих жилищ, снятые внутри и показывающие сырые, темные и мрачные помещения. На Морин практически нет грима, режиссер положился на ее свежесть и натуральную красоту. Любовные сцены длинные, нежные и страстные. Естественная реакция главных героев настолько очевидна, что наверняка даст повод заподозрить, что между ними существуют романтические отношения и в жизни.

От обычных голливудских поделок фильм, кроме всего прочего, отличали мастерские диалоги. Все акценты расставлены безупречно, верно передавая общее настроение безнадежности ситуации. Фильм мог иметь лишь один конец — любовники, вынужденные покориться обстоятельствам, решили расстаться. Обри вернулся домой к своей суженой, дочке богатого фермера, а Морин вышла замуж за плотника, который не отступился от нее и продолжал верно любить.

Когда вспыхнул свет, зрители неохотно вернулись в современную Америку, сохранив в душе ощущение настоящей трагедии — два человека, созданные друг для друга, расстаются из-за предрассудков. Женщины без стеснения плакали, да и у некоторых мужчин глаза подозрительно блестели. Кир поднес руку Ориел к губам и поцеловал. И тут раздались оглушительные аплодисменты.

В фойе на Кира набросились репортеры.

— Мистер Хакорт, реакция аудитории на первый показ фантастическая. — Под нос Киру сунули огромный микрофон с маркой телевизионной компании. — Что вы сейчас чувствуете?

Кир посмотрел прямо в молодое оживленное лицо репортера и мрачно улыбнулся.

— Удовлетворение. И уверен, что мистер Уайзман чувствует то же самое, даже если его адвокаты и не разделяют с ним этой радости.

Ведь они потеряли надежду на огромные гонорары, подумал он. Такая же мысль, по-видимому, пришла в голову и окружающим, поскольку зрители весело рассмеялись. Следующей подошла женщина, соперница Хедды Хоппер в распространении сплетен. Она бесцеремонно растолкала молодежь, пробиваясь поближе к Киру.

— Мистер Хакорт, вы считаете, что остальные кинотеатры в стране разделят энтузиазм наших голливудских зрителей и возьмут ваш фильм?

Кир взглянул поверх голов и встретился с любящими, полными гордости глазами Ориел.

— Надеюсь, — признался он, — но, если и нет, я уверен, что нам больше повезет в Каннах.

Эта сногсшибательная новость вызвала бурную реакцию присутствующих. Кир поднял обе руки, прося тишины. Когда шум улегся, он сообщил:

— Я получил приглашение показать фильм в Каннах на следующей неделе, когда откроется фестиваль. И я обязательно его там покажу.

— Мистер Хакорт, это большая честь. Ведь это только второй ваш фильм. Вы надеетесь завоевать какую-нибудь награду? — Он не видел, кто задал этот вопрос, да вряд ли это имело значение.

— Да, надеюсь.

Решительный ответ без всякой ложной скромности поразил толпу. Кир воспользовался моментом, чтобы сделать объявление.

— Мы с женой завтра летим в Париж, чтобы немного отдохнуть перед Каннами. Мне кажется, она это заслужила, да и я тоже. — Он улыбнулся телевизионным камерам, и женские сердца по всей стране растаяли при виде этой мальчишеской улыбки.

Интервью продолжалось еще минут десять. Ориел, учитывал ее положение, была сделана скидка, и она уже давно сидела в лимузине. Она подняла голову, когда Кир открыл дверцу и сел в машину, провожаемый вспышками блицев. Машина быстро тронулась с места. Кир закрыл глаза и глубоко и прерывисто вздохнул.

— Спасибо, что так своевременно сообщил мне о поездке в Париж, — сухо сказала она и похлопала себя по животу. — Мы все премного благодарны.

Кир ухмыльнулся и сдернул с шеи бабочку. На этот раз он был в дорогом белом смокинге, одном из многих висевших в его шкафу. На это раз, после трех лет, проведенных в Голливуде, лицо его было основательно загорелым. На этот раз он купался в лучах славы. На этот раз его ждали Канны.

Ему хотелось петь, кричать и завалиться спать на целую неделю. Ориел сняла с одной ноги туфлю на низком каблуке и провела ступней по его лодыжке. Он смотрел на нее из-под полуприкрытых век, а пальцы ее ноги достигли его колена и начали подниматься выше. Платье задралось, обнажив все еще красивые, точеные ноги.

— Не будь ты так основательно беременна, Скарлетт, я бы сейчас непременно вогнал шофера в краску.

— Если бы я не была беременна, у тебя не осталось бы ни малейшего шанса. Я бы уже давно тебя изнасиловала! — заявила Ориел, проводя ногой по его бедру. — Но, как недавно сказала Тиз, не до жиру, быть бы живу.

Устроившись поудобнее и не обращая внимания на тянущую боль в спине, Ориел просунула ногу между его бедрами, которые он услужливо раздвинул, нащупала большим пальцем выпуклость в брюках и принялась медленно ласкать ее. Лицо Кира начала заливать краска, он откинулся на сиденье, прерывисто дыша.

— Если ты не прекратишь, этому костюму придет конец, — предупредил он.

— Ну и что? Мы же на этот раз не брали его напрокат, — сказала она, широко улыбаясь.

Кир закусил губу.

— Отомстить хочешь? — спросил он. — За все те недели, что я отсутствовал?

— Верно, — согласилась Ориел, присоединяя вторую ногу к первой и принимаясь за серьезный массаж.

Он так впился пальцами в кремовую обивку сиденья, что материал протестующе затрещал. Он не сводил с нее глаз, она же отвечала ему насмешливой улыбкой.

— Ты когда-нибудь была в Париже? — с трудом проговорил он.

Ориел отрицательно покачала головой, глядя на него невинными глазами.

— Нет. Но думаю, мне понравится.

— Гм, надеюсь. Г-говорят, там очень р-ро-мантично… о черт! — Он содрогнулся, с силой выдохнул и открыл глаза. — Подожди, вот родятся эти дети, — предупредил он, заставив Ориел рассмеяться, — и я заставлю тебя пожалеть, что тебе вообще пришла в голову идея снять туфли.

Ориел подняла бровь, изображая испуг.

— Да? Ну-у меня впереди еще целый месяц. Если повезет, ты к тому времени успокоишься.

На следующий день они вылетели в Париж, где для них в гостинице «Ритц» был забронирован весь верхний этаж. Они поели в номере, потому что перелет утомил Ориел, хотя, как ни странно, заснуть она не смогла. Постоянная боль в спине заставила ее усомниться, стоило ли ей вообще лететь в Париж.

Но она ничего не сказала Киру и на следующий день, отправив его на деловой обед с каким-то каннским представителем, решила подремать.

Когда Кир вернулся через два часа, его встретил взволнованный служащий гостиницы и сообщил, что его жену час назад увезли в больницу. Трудно было сказать, кто больше паниковал, но так или иначе служащий умудрился вызвать такси и возбужденно объяснить водителю, куда следует ехать.

Водитель гнал машину по улицам города с бешеной скоростью, не обращая внимания на регулировщиков и еще меньше на другие машины. Он постоянно взглядывал на бледное лицо пассажира, что-то бормотал на непонятном французском и доставил будущего отца к месту в рекордное время. Кир шатаясь вышел из машины, удивляясь, что все еще жив, сунул водителю деньги и, не дожидаясь сдачи, бегом кинулся по ступенькам к дверям больницы, провожаемый возгласами благодарности и пожеланиями удачи.

В холле он нашел дежурную, немного понимающую по-английски, которая после пяти минут нетерпеливого ожидания провела его в маленькую белую палату. Там он нашел бледную и потную Ориел, которая тем не менее сияла, ибо по обе стороны от нее лежало по крошечному младенцу.

— Быстро ты управилась, — сказал Кир первое, что пришло в голову.

Ориел улыбнулась и пожала плечами.

— Ну, как я всегда говорю, зачем тянуть кота за хвост, — заметила она.

Слегка озадаченная медсестра пятясь удалилась, удивленная таким странным поведением американцев. Если бы французу показали его новорожденного ребенка, он вне себя от радости сразу же бросился бы целовать жену.

— Ну, и что тут у нас? — после некоторой паузы спросил Кир, подходя к кровати с такой осторожностью, как будто он боялся, что они вдруг вскочат и укусят его.

— Вот это у нас мальчик, — кивком показала Ориел налево, — а это — девочка.

— Вот как? — Во рту у него пересохло. Он переводил взгляд с одного ребенка на другого — оба красные, с черными волосиками и такие крошечные. — Очень удобно. Они ведь… слегка поторопились, верно?

Ориел кивнула.

— Слегка. Но с ними все в порядке. Так сказал врач. У нас с тобой всегда рождаются сильные и здоровые дети. Ты сам знаешь, — мягко прибавила она.

— Это уж как водится. — Кир проглотил комок в горле, стараясь, однако, сделать беспечный вид.

Но Ориел нельзя было обмануть. Со слезами на глазах она сказала:

— Я думаю, что сама назову вот этого… — Она легонько коснулась губами лба сына, — а тебе предоставлю честь придумать имя для дочери.

— Вполне справедливо, — согласился Кир, переводя дыхание. Наклонился и осторожно взял из ее рук крошечную дочь.

Он взглянул вниз на Ориел, потом снова на маленький комочек жизни в своих руках.

— Как ты назовешь своего? — подозрительно спросил он.

Ориел слегка смутилась, затем решительно проговорила:

— Я назову его Парис, в честь города, где он родился. И потому, что когда-нибудь он станет таким же красивым и завоюет свою Елену Троянскую. А ее ты как назовешь? — спросила она.

Кир усмехнулся и снова взглянул на дочь. Он увидел, как малышка открыла темно-карие глаза и махнула кулачком.

— Ого, — удивился он. — С этой крошкой мы намучаемся. — Немного подумав, он тихо сказал: — Джемма. — И посмотрел на жену блестящими от слез глазами.

— Почему Джемма? — с любопытством спросила Ориел.

— Да потому, что она настоящее сокровище[2].

Ориел улыбнулась.

— Разумеется. И мы будем очень счастливы.

Кир несколько удивленно взглянул на нее.

— А ты когда-нибудь сомневалась?

— В чем? Что мы поженимся, что у нас будет трое очаровательных детей и ты станешь лучшим и самым знаменитым режиссером в Голливуде?

Кир кивнул.

Ориел засмеялась, откинув назад голову.

— Ни секунды не сомневалась. С того самого момента, когда впервые тебя увидела и ты так чертовски саркастически посмотрел на меня и попытался не дать мне роли в твоей драгоценной пьесе.

Кир наклонился и поцеловал головку дочери. Она в ответ издала громкий протестующий вопль.

— Я тоже никогда не сомневался… Скарлетт.

Глава 22

После предварительного слушания Веронику не отпустили под залог. Школьные связи сэра Мортимера были все еще очень сильны, и хотя отец Вероники был готов продать дом и все ценное, что имел, чтобы вызволить дочь до начала суда, ему такой возможности не представилось. Сэр Мортимер полностью посвятил себя защите Уэйна, своего вновь обретенного сына и наследника.

Поэтому, когда сырым ноябрьским утром Веронику привезли в тюрьму для женщин в Ноттингемшире, с ней был всего лишь маленький саквояж. Слова судьи все еще звучали у нее в ушах.

Странно, но сама тюрьма оказалась довольно приятным местом — высокие здания со множеством окон, квадратные дворы и стоянки для машин. Но все же, несмотря на шторы на окнах и цветы в ящиках, у заведения был явно казенный вид.

Вероника находилась уже на четвертом месяце беременности, ее до сих пор по утрам тошнило, но она уже несколько отошла от первоначального шока. Она расплачивалась за свои ошибки. Когда высокая женщина-охранник с приятным лицом привела ее в офис надзирательницы, ладони Вероники вспотели и сердце бешено колотилось.

Надзирательница оказалась женщиной средних лет со взбитыми светлыми волосами, добрыми карими глазами и громким голосом. Из таблички на двери Вероника узнала, что ее зовут миссис Гарднер. Веронику быстро провели в маленький офис, заполненный цветами в горшках. Вдоль стен стояли старые зеленые ящики с папками, а пыльный ковер под ногами заглушал звук шагов. На окнах висели старые шторы, защищающие от сквозняка.

Миссис Гарднер, сидевшая за столом, подняла глаза и быстро оглядела новенькую. В досье говорилось, что мисс Колтрейн беременна, но пока фигура молодой, темноволосой женщины оставалась стройной. У нее были широко расставленные испуганные глаза и бледное, заостренное лицо. Она выглядела слишком уязвимой, чтобы выдержать тюремную систему. Миссис Гарднер вздохнула, встала и приветливо улыбнулась.

— Миссис Колтрейн, добро пожаловать в Ноттингем.

Вероника моргнула, быстро взяла протянутую руку и пожала. По дороге сюда ее преследовали жуткие картины — сырые, темные камеры и злобные, психически неуравновешенные охранники. Вероника слегка растерялась, попав в самый обычный офис и встретив обыкновенную женщину, похожую на тех, кого она каждый день видела в магазинах и на улицах.

— Пожалуйста, садитесь, Вероника. Я всегда стараюсь поговорить с моими девушками, особенно с теми, у кого суд еще впереди.

Вероника благодарно опустилась в кресло с деревянной спинкой и несколько раз вздохнула, стараясь успокоиться.

— Разумеется, важно, чтобы вы ознакомились с правилами, — сказала миссис Гарднер и быстро перечислила удивительный набор тюремных правил. — Если вы все сразу не запомните, не беспокойтесь. В каждой комнате этот список висит на стене.

— Понятно. — Это было первое слово, произнесенное Вероникой после прибытия в тюрьму, и она обрадовалась, хотя и слегка удивилась, что голос звучит вежливо и твердо.

Миссис Гарднер кивнула, заглянула Веронике в глаза и порадовалась постепенно появляющейся там уверенности. Этой молодой и красивой девушке в ближайшее время понадобятся все ее силы.

— Необходимо, чтобы вы поняли разницу между вами, еще ждущей суда, и теми, кто уже отбывает срок. Если говорить коротко, вы еще ни в чем не виноваты. Значит, вы еще не осужденная, не преступница. И поэтому у вас будет больше свободы, чем у других.

Вероника мрачно кивнула. Она была невиновна, и все же ее бросили за решетку. Она посмотрела на судорожно сжатые руки и быстро разжала их.

— Миссис Гарднер… — Она глубоко вздохнула, прежде чем задать вопрос, который мучил ее и на который ей необходимо получить ответ. — Не могли бы вы мне сказать… Я подумала… нельзя ли мне родить р-ребенка здесь, а не в настоящей тюрьме? — Хотя она и уговаривала себя, что нельзя быть такой пессимисткой, но все-таки не верила, что ее оправдают.

— У вас четыре месяца?

— Да.

— Тогда вполне вероятно, что судебное заседание отложат до ваших родов.

— Слава Богу.

Миссис Гарднер открыла было рот, но тут же снова закрыла его. Нет никакого смысла говорить этой наивной глупышке, что беременным женщинам жюри чаще всего выносит оправдательный приговор. Наверняка обвинитель и сам уже добивается, чтобы судебное заседание отложили.

— На сегодня, я полагаю, все. — Миссис Гарднер медленно поднялась. Вероника последовала ее примеру. — Надеюсь, еда здесь покажется вам приемлемой, а тюремный доктор будет следить за вашей беременностью так же профессионально, как и любой другой врач. Адамс, проводите мисс Колтрейн в ее комнату, пожалуйста.

Адамс, высокая симпатичная женщина в синей форме тюремной служащей, кивнула и улыбнулась Веронике, не сделав никакой попытки взять ее за руку или вообще как-то коснуться. И снова Вероника почувствовала, насколько глупыми были ее представления об ужасной жизни в тюрьме. Адамс даже весело болтала с ней, пока они шли по лестницам и коридорам, куда из комнат доносились музыка и голоса, делая это заведение больше похожим на школу для девушек, чем на тюрьму. Они прошли через несколько общих комнат, где женщины читали, пили кофе, играли в настольные игры и даже смотрели телевизор.

— Пришли. — Адамс открыла дверь комнаты на втором этаже.

Молодая девушка от силы лет шестнадцати с длинными прямыми желтыми волосами, прыщавым лицом и голубыми глазами лежала на кровати. Когда Вероника вошла и положила свой саквояж на вторую койку с двумя сложенными простынями и несколькими одеялами, она села.

— Ну, устраивайтесь. Обед с половины первого до четверти второго в столовой. Мэри вам все покажет. — Адамс кивнула и вышла.

Вероника смущенно посмотрела на девушку и подошла к окну. Оно выходило на лужайку с цветочным бордюром, который пропалывали две женщины.

— Это садовая бригада, — объяснила Мэри, подходя к ней. — Старуха Гарди, начальница, каждый месяц дает задание по работе в саду. Мы и все другое делаем. Стираем, гладим, даже готовим. Она говорит, что таким образом экономит деньги на работниках, спасает нас от безделья и дает возможность размяться. Джинни Фуллер считает, что скоро все тюрьмы последует ее примеру. Наша Гарди — первопроходец.

— Джинни Фуллер?

— Ну, Джинни работает в офисе, она умеет печатать, вот и заглядывает иногда во всякие там бумаги. Она здорово умеет читать вверх ногами.

— А. — Вероника почувствовала странное желание рассмеяться. В это утро она покинула камеру предварительного заключения с полной уверенностью, что ее везут в страшную тюрьму, описанную еще Диккенсом, и вот она в приятной, хоть и небольшой комнате слушает забавную девчушку-кокни, рассказывающую ей о местных нравах.

— Слушай, чего ты не разбираешь вещи? Эта половина шкафа — твоя, я свое барахло запихнула в два нижних ящика.

Она показала пальцам на простенький, но вполне удобный шкаф, стоящий у стены, и снова плюхнулась на койку, с любопытством наблюдая, как Вероника достает свои немногочисленные пожитки. Вероника увидела, как глаза девушки расширились, когда она встряхнула платье для беременных, и приготовилась к вопросам.

— Ты чо, ребенка ждешь?

— Да. — Она попыталась улыбнуться. Ей безумно хотелось одного: свалиться на еще не застеленную кровать и выплакаться.

— Замужем? Не, где там. Ты из-за какого-нибудь мужика сюда влипла? А что он натворил? Оставил краденые шмотки у тебя в квартире?

Вероника отрицательно покачала головой, но ничего рассказывать не стала. Она даже вспомнить об Уэйне не могла без содрогания. Теперь она твердо знала, что ей понадобятся все ее силы, чтобы не сломаться.

Мэри пожала плечами, ничуть не обидевшись на неразговорчивость соседки по камере. Скоро она заговорит. Так всегда бывает, нужно только время.

— А меня сюда сунули за кражу в магазине, — сообщила она, изучая обгрызенные до мяса ногти. — В детдоме, где я жила, есть одна маленькая девочка, она от поп-музыки просто с ума сходит. Ну я и подумала, а не подарить ли ей маленький приемник… но меня сцапали. Эти чертовы детективы в магазине. А я-то воображала, что все их хитрости знаю. Это лишний раз доказывает, — девушка широко и беззлобно ухмыльнулась, — век живи, век учись. Так моя старая воспитательница говорила.

Вероника печально кивнула.

— Что верно, то верно.

— Когда у тебя суд?

— Не знаю. Наверное, как ребенок родится.

— Это как водится, — мрачно кивнула Мэри, знающая все судебные тонкости не хуже миссис Гарднер. — А кто будет присматривать за дитенком?

— Мой отец. Он обещал нанять няню.

— Вот оно как, — протянула Мэри и хохотнула, потому что снаружи раздался оглушительный звонок, заставивший Веронику вздрогнуть. — Не паникуй, — успокоила ее Мэри, заправляя за ухо прядь сальных волос. — Эта помойка еще не горит. Звонок на обед. Идешь?

Вероника не была голодна, но заставила себя пойти за болтливой соседкой на первый этаж в длинную, теплую комнату, где стояли девять длинных столов с пластиковыми салфетками и приборами.

Веронике показалось, что ее разглядывают тысячи глаз, и она, сама того не сознавая, подвинулась поближе к Мэри, стоящей в очереди вдоль длинного подогретого прилавка, из-за которого другие женщины, тоже с любопытными глазами, выдавали всем по порции бифштекса, пудинга с почками и бобов.

— Ты об этой своре не беспокойся, — громко заявила Мэри оглядываясь. — Ты недолго будешь новенькой, а потом они вообще забудут о твоем существовании.

Странно, но из всех услышанных ею за последний месяц слов от защитников, врачей, тюремных охранников, Себастьяна Тила, друзей и соседей по камере эта простая фраза запала ей в душу, она запомнила ее на всю жизнь. Она звучала в ее ушах, когда Вероника села на длинную скамью и принялась за свой остывающий обед. «Ты недолго будешь новенькой, а потом они вообще забудут о твоем существовании». Интересно, подумала она, а Уэйн иногда о ней вспоминает?

Уэйн о Веронике не вспоминал. У сэра Мортимера случился небольшой инсульт, вогнавший всех в панику, особенно Беатрис, из-за которой все и произошло. Сэр Мортимер застал свою жену с конюхом, что его отнюдь не позабавило. Он не сделал ничего особенного, не свалился без чувств, а вышел на негнущихся ногах из комнаты, где красный как свекла Джон натягивал штаны, и направился в кабинет. Он почувствовал боль в груди и некоторое онемение левой руки. Изображавший беспокойство Уэйн послал за врачом, который и поставил диагноз — инсульт.

Сэр Мортимер, бледный и выглядевший столетним стариком, встретился с заботливым взглядом голубых глаз француза поверх головы выслушивавшего его впалую грудь доктора и мрачно попросил:

— Ты займись этой проклятой бабой, слышишь, дорогой мой мальчик? — Он говорил с трудом, нечетко и казался больше расстроенным, чем рассерженным.

Уэйн занялся Беатрис с превеликим удовольствием. Слуги упаковали ее вещи, и она была вынуждена просить своего бывшего шофера отвезти ее на станцию в его побитой машине, потому что Уэйн распорядился запереть гараж.

Врач сказал, что инсульт был не очень серьезным, но его следует рассматривать как первый звонок.

— Вам придется придержать лошадей, сэр Мортимер. Никакой работы, никаких заседаний правления. И никаких сигар. От коньяка тоже лучше отказаться.

Сэр Мортимер недовольно ворчал и мрачно смотрел, как врач прописывает таблетки и умеренные физические нагрузки. Уэйн проводил врача и вернулся в кабинет. Первыми словами сэра Мортимера были:

— Передай-ка мне ящик с сигарами, сынок.

Уэйн улыбнулся и передал ему коробку из красного дерева. Руки сэра Мортимера тряслись, когда он доставал сигару, и скрюченные пальцы не смогли ее удержать. Уэйн мягко взял сигару у старика, обрезал, поджег и вернул сэру Мортимеру.

— Спасибо, — сказал он, глубоко затягиваясь и внимательно глядя на Уэйна. — Ты ведь знал про Беатрис, верно? — спросил он, удивив Уэйна своей проницательностью. — Ты не удивляйся, — проворчал старик почти ласково. — Не думаю, что ты вообще что-то пропускаешь. Как и я.

— Простите, — сказал Уэйн. — Наверное, надо было рассказать.

Сэр Мортимер пожал болезненно худыми плечами, глубоко затянулся, закашлялся и облизал губы. Уэйн молча налил ему коньяку.

— Пожалуй, я долго не протяну, — задумчиво проговорил сэр Мортимер. — Знаешь, люди быстро отдают концы, когда сердчишко начинает пошаливать.

Уэйн открыл было рот, потом снова закрыл его. Надо быть осторожным. Очень осторожным. Одно неверное слово, одна неиспользованная возможность, и все потеряно.

— По-разному бывает, — заметил он, тоже наливая себе коньяк. Ему необходимо выпить. Он не ожидал, что ему будет так… жалко старика. Внезапно в мозгу промелькнула странная мысль: если бы он в самом деле был моим отцом. Тут он увидел, как смотрит на него старик, и побледнел, сообразив, что произнес эти слова вслух. — Забудьте, что я сказал, — скороговоркой попросил он и отпил глоток коньяка. — Похоже, ваш проклятый инсульт повредил мой мозг.

Сэр Мортимер рассмеялся и уставился на огонь в камине.

— Что мне делать с компанией, Уэйн? — скорее риторически спросил он, но Уэйну только того и требовалось.

— Оставите ее внукам, разумеется, — сказал он, как бы удивившись, что могут быть какие-то сомнения.

Мортимер фыркнул.

— Как я могу это сделать, черт побери? Им еще далеко до совершеннолетия. И контроль окажется в руках Тоби, тут ничего не поделаешь. А он доведет компанию до ручки.

— Назначьте опекуна.

— Тебя?

— Меня? Почему меня? — Уэйн посмотрел на старика округлившимися глазами. — Наверняка в правлении есть люди, которым вы доверяете? Мне прежде всего бросилась в глаза семейная атмосфера в компании. Я все время сталкиваюсь с людьми, которые утверждают, что компания не изменилась со времен войны. Я имею в виду, первой мировой.

Сэр Мортимер криво улыбнулся.

— А я о чем? Они все такие же старые, как и я. Мне нужен человек помоложе, кто бы смог взять вожжи в руки. Мир меняется… меняется, чего уж тут, — заторопился сэр Мортимер, заметив, что Уэйн собирается возразить. — Я рад, что до этого не доживу, но компании, чтобы выстоять, нужен человек, не только с чувством традиции, но и способностью конкурировать на современном рынке. Такой, как ты. Ты знаешь, что книга выйдет через четыре месяца?

Уэйн отрицательно покачал головой.

— Так скоро?

— Да. И она будет хорошо продаваться. Именно это нам и нужно в компании. Человек, понимающий, как работают деньги.

— Тоби опротестует завещание, если вы назначите меня опекуном. Не забывайте, я — иностранец и в компании недавно. И английский суд наверняка возьмет его сторону. — Уэйн внимательно наблюдал за стариком, пока говорил, и расслабился только тогда, когда заметил растущий гнев в глазах сэра Мортимера. Больше всего тот терпеть не мог, когда ему идут наперекор. Он привык жить по-своему, и мысль, что его последнюю волю не исполнят, привела его в ярость. На что и рассчитывал Уэйн.

— Я не допущу, чтобы мое завещание оспаривали, — заявил сэр Мортимер, стуча кулаком по подлокотнику кресла как недовольный, испорченный ребенок. — Не допущу!

— Есть один способ… — начал было Уэйн, потом покачал головой. — Нет, нет, не пойдет…

— Что? — сердито спросил сэр Мортимер. — Давай, выкладывай.

— Ну… я подумал… вы можете написать новое завещание и назначить меня единственным наследником. Я тогда поеду к Тоби, все ему расскажу и попрошу приехать к вам и попробовать вас переубедить. Я ведь сам достаточно богат, мне ваши деньги не нужны. Естественно, Тоби тут же примчится.

Сэр Мортимер хмыкнул.

— Это уж как пить дать. Этот парень всегда был приживалкой…

— Да, но если он решит, что может потерять все, вам легче будет с ним торговаться. Вы пообещаете переписать завещание на внуков при условии, что я буду опекуном. Ваши адвокаты наверняка могут составить соглашение, по которому он обязуется не оспаривать завещание. Тогда я смогу управлять компанией и одновременно учить ваших внуков.

Он задержал дыхание и расслабился только тогда, когда старик начал хитро улыбаться. Он даже хихикнул, представив себе выражение лица своего сына, когда тот узнает эти потрясающие новости.

— Я так и сделаю! А заодно позабочусь, чтобы Беатрис не досталось ни гроша. — Он снова начал хихикать.

Уэйн откинулся в кресле, смеясь с ним вместе и потягивая коньяк. Глаза его блестели как голубые алмазы.

Через два месяца завещание сэра Мортимера было переписано в присутствии трех адвокатов и подписано пятью слугами в качестве свидетелей. Сэр Мортимер после второго инсульта, парализовавшего его левую сторону, лежал в постели. Левый угол рта и левое веко опустились, но несколько врачей подтвердили, что он в трезвом уме и светлой памяти.

Когда он подписывал документ, он взглянул на одетого в черное Уэйна и хихикнул, а Уэйн подмигнул ему. Он радовался, что догадался заставить врачей подписать документ, подтверждающий, что старик в своем уме. В противном случае его ублюдок-сын смог бы опротестовать завещание на основании умственной неполноценности отца.

Наконец слуги и два адвоката удалились. Официальный нотариус семьи Мортимеров свернул завещание под напряженным взглядом Уэйна. Грэм Хайнес, старинный друг сэра Мортимера, всегда отличался удивительной проницательностью. Он бросил взгляд на высокого француза, потом перевел его на своего друга, сейчас уже жалкое подобие самого себя, лежащего на огромной кровати.

— Мортимер, ты уверен, что поступаешь правильно? Я знаю, Тоби недавно попал в историю, но…

— Не в-волнуйся, Грэм. Я з-знаю, что делаю.

Грэму все это явно не нравилось. И больше всего ему не нравился огромный француз, который всегда торчал поблизости. Он много раз пытался поговорить с сэром Мортимером один на один, но француз возникал как из-под земли. Весь его жизненный опыт подсказывал, что тут дело нечисто, но сэр Мортимер настаивал. Поэтому он решил избрать другой путь. Укладывая совершенно законное завещание в свой кейс, он повернулся к Уэйну и холодно спросил:

— Я слышал от друзей, что в компании большие перемены?

Уэйн, который сразу понял, к чему ведет старый пройдоха, кивнул и спокойно улыбнулся.

— Да, большинство, наверное, именно так думает. У многих мурашки по спине бегут, когда появляется новый человек в офисе Мортимера. И у меня тоже!

Оба повернулись, услышав хриплый смех, донесшийся с кровати.

— Т-ты давай, зарегистрируй это з-завеща-ние или как там полагается, — произнес сэр Мортимер, кивком показывая на кейс. — П-по-нимаю, я тебя загонял, хотел, ч-чтобы все б-было б-без сучка б-без з-задоринки. И я в-вижу те п-подозрительные взгляды, которые ты бросаешь на нашего д-друга. — Сэр Мортимер кивнул в сторону Уэйна. — Н-но у нас есть свои резоны. Так ведь, мой мальчик?

Уэйн тихо подтвердил:

— Да, есть.

Грэм, признав, что потерпел поражение, через несколько минут ушел в подавленном состоянии.

— Ну, с п-первой ч-частью плана з-законче-но, — сказал сэр Мортимер. На него накатила волна слабости, и он на мгновение закрыл глаза. Господи, как же он устал.

— Не беспокойтесь о второй части, — заверил его Уэйн. — Я уже заказал билет до Эдинбурга. В эти выходные поеду, навещу Тоби. Я буду не меньше его расстроен и уверю его, что ничего не знал о ваших намерениях.

Сэр Мортимер с трудом рассмеялся.

— Х-хорошо. Да, кстати, у м-меня есть к-кое-что для т-тебя. Возьми в-вон там, в верхнем ящике.

Он неуклюже показал на столик около кровати. Уэйн подошел и выдвинул ящик. Внутри лежала бледно-голубая книга. На обложке — рисунок, изображающий биржу. Заголовок гласил: Уэйн Д'Арвилль. Компьютеры, и новая экономическая волна.

— П-первый экземпляр. Весь тираж — через д-два месяца. Я подумал, тебе з-захочется ее иметь, — прошелестел старик.

Уэйн взял книгу, погладил ее, открыл на первой странице и прочитал первую фразу, написанную Вероникой. Потом отвернулся от неподвижно лежащего на кровати старика и отошел к окну, чтобы тот не заметил его довольной улыбки.

В тот день, когда книга попала на прилавки лондонских магазинов, в ноттингемширской тюрьме Вероника Колтрейн родила мальчика весом в три килограмма. Она назвала его Трэвисом. Через несколько часов после родов к ней пришел первый посетитель.

Джеффри Колтрейн держал внука на руках и радовался, что по крайней мере мальчик темненький, в мать. Но уже можно было сказать, что форму лица, нос и рот он унаследовал от отца. Джеффри нежно прижал малыша к себе, поглядывая на бледную дочь с ввалившимися щеками и мучаясь ощущением собственного бессилия.

— Папа, я хочу, чтобы ты сказал ему, что ребенок… умер. Что он родился мертвым. Он не станет проверять. Ему наплевать. — Голос был монотонным и безжизненным.

Джеффри кивнул. Он плохо представлял себе, что может встретиться с французом и не попытается его убить, поэтому предложил компромисс.

— Я ему позвоню.

Вероника кивнула, потом резко отвернулась, когда отец протянул ей ребенка.

— Нет, — жалобно воскликнула она. — Я не могу его взять. — Она плотно сжала веки. Скажи сестре, пусть унесет его.

— Но, дорогая, его надо покормить.

— Не могу. Как ты не понимаешь, что я не могу? — закричала она. — Как я могу его нянчить, кормить, а потом смотреть, как его уносят? Ради Бога, сделай это сейчас.

Сестра, сидевшая в углу, сразу же встала и молча забрала у Джеффри ребенка. На подкашивающихся ногах он вышел из палаты, не в силах переносить рыдания дочери.

— Когда я смогу его забрать? — спросил он у симпатичной женщины, покачивающей младенца.

— Дней через десять, когда мы убедимся, что с малышом все в порядке.

— Десять дней? — повторил Джеффри. — Через десять дней у моей дочери суд.

Выполняя данное Веронике обещание, Джеффри на следующий день позвонил в офис французу. Он коротко сообщил, что Вероника родила мертвого мальчика, и сразу же повесил трубку. Уэйн тоже положил трубку и откинулся на спинку кожаного вертящегося кресла. Несколько минут он тупо оглядывал свой новый большой офис, кричащий о благополучии и богатстве, пока не остановил взгляд на медной табличке, прикрепленной к столу: Уэйн Д'Арвилль — Президент.

Он подтянул к себе графин с дорогим коньяком, налил полную рюмку и одним глотком выпил ее. Значит, ребенок мертв. И раз уж он ничего не может поделать, зачем об этом думать? Как будто ему нечем больше заняться.

Он покинул офис, направив свой новенький «феррари» в центр города, в Белгрейвию, где находилась его новая квартира. Стекло он опустил, чтобы вдохнуть холодный воздух. Ему вдруг расхотелось возвращаться домой, поэтому он повернул машину на север в частную больницу в Чаррингтоне, где в реанимации уже четыре дня лежал сэр Мортимер.

Уэйн ненавидел запах лекарств и белое однообразие палат, но каждый день навещал старика, распорядившись, чтобы никого больше к нему не пускали. И поскольку по счетам платил он, никто и не подумал спорить. Последний и самый тяжелый приступ у сэра Мортимера случился как раз вовремя. А то старик начал задавать вопросы по поводу непонятного отсутствия Тоби. Почему мальчик не стучит в двери, требуя уничтожения нового завещания, как они планировали?

Разумеется, Уэйн ничего не сообщил Тоби о новом завещании. Он никогда и не собирался.

Когда он стоял в ногах кровати старика, прислушиваясь к писку приборов, контролирующих его слабеющее сердце, сэр Мортимер открыл глаза. В них светился вопрос, который он физически уже не мог задать.

Уэйн ласково улыбнулся.

— Не волнуйтесь, сэр Мортимер. — Он взял руку старика и сжал. — Все в порядке. Все идет, как я и рассчитывал…

Через три дня сэр Мортимер Платт умер, его новое завещание так и не было уничтожено. На следующий день Веронику признали виновной в попытке грабежа и приговорили к трехлетнему тюремному заключению. Принимая во внимание, что она уже отсидела полгода и что это ее первое нарушение закона, судья скостил срок до года, предусмотрев возможность досрочного освобождения через шесть месяцев.

Когда Вероника почувствовала крепкую руку на своем локте, выводящую ее из зала, она дала себе клятву никогда больше не думать об Уэйне. Она не позволит себе даже на мгновение вспомнить о нем.

Она бросила беглый взгляд в зал и мужественно улыбнулась Себастьяну Тилу, который всегда был рядом, помогая в самую трудную минуту. После рождения Трэвиса она цеплялась за него, как за спасательный канат. Он помог ей взять себя в руки, помог перебороть гложущее ее чувство вины за то, что пришлось бросить сына, он сочувственно выслушивал ее, давая возможность излить свою злость и горечь. Только его доброта, терпение и душевное тепло не дали ей сойти с ума в эти последние месяцы.

Но она знала, что больше не увидит Себастьяна. Себастьян затеял крестовый поход по спасению Уэйна. А Уэйн… Уэйна теперь не существует.

Забравшись в полицейский фургон и увидев, как захлопнулась дверь, она сказала себе, что в будущем не будет доверять никому.

Эпилог

Одним теплым июльским днем произошло сразу много событий.

В Атланте «стареющая красотка» Кларисса вышла замуж за «грязного механика» Кайла. Вокруг много сплетничали и злорадно предсказывали, что брак будет недолговечным.

Только Кайл и Кларисса думали иначе.

Идя по проходу под руку с молодым, красивым мужем, Кларисса улыбнулась дочери, ее мужу и их прелестным детям.

Жизнь была чудесной.

В нескольких милях от церкви Дункан Сомервилл читал поразительный документ о Вольфганге Мюллере, ненавистном коменданте концентрационного лагеря.

Если эти сведения соответствуют действительности, Вольфганг Мюллер жив и живет в Монте-Карло.

И Дункан Сомервилл его достанет.

Жизнь была интересной.

В Испании в саду молилась маленькая девочка, стараясь не попадаться на глаза хозяину, который начал следить за ней со странным, жадным интересом.

Но у Марии была тайна. В эту ночь они с матерью собирались сбежать в большой город.

И потом, когда вырастет, Мария найдет своего папу и заставит его заплатить за все, что он с ними сделал. Мария Альварес не собиралась каждую ночь засыпать в слезах, как ее бедная мама. Теперь у Марии есть цель в жизни.

Жизнь таила много возможностей.

В тюрьме Холлоуэй Вероника Колтрейн начала думать о будущем. Ей не хотелось оставаться в Англии, она собиралась забрать сына и уехать. Куда-нибудь подальше от этих мест.

Жизнь не сулила ничего светлого.

В своем доме в Ридинге Джеффри Колтрейн нянчил внука. Трэвис был милым, хорошим малышом, и Джеффри не сомневался, что он станет достойным человеком. Таким, какого любой отец будет горд назвать своим сыном…

Шагая по палате в психиатрической больнице Себастьян Тил думал об Уэйне Д'Арвилле. Пока он утешал женщину, уверенную, что ее живьем съедают улитки, он сознавал, насколько Уэйн близок к такому же безумию.

И в глубине души он знал, что только он может спасти его.

В своем офисе Уэйн Д'Арвилль подписывал бумаги, которые принесут ему еще восемьдесят восемь тысяч фунтов. Его личное состояние было уже огромным. Никто не осмеливался оспаривать его право руководить компанией.

Он забрался на самый верх.

Что ж, тем больнее будет оттуда падать…

От редакции

«Что ж, тем больнее будет оттуда падать…» — так заканчивается роман «Судьбы». Но автор не случайно поставил в конце не точку — многоточие. Потому что злодей не должен оставаться безнаказанным, судьба не может быть столь равнодушной и слепой.

Как же сложится в дальнейшем жизнь героев? Об этом, а также о многом другом читатели узнают из готовящегося к печати романа Максин Барри «Отмщение»[3]. Однако это не продолжение «Судеб» — читателей ждут встречи с новыми персонажами и новым, еще более увлекательным сюжетом.

1

Женщины (фр.).

(обратно)

2

Игра слов; gem (джем) — сокровище (англ.).

(обратно)

3

В реальном издании этот роман получил название «Долгожданная развязка».

(обратно)

Оглавление

Об авторе

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Эпилог

От редакции Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg