«Дотянуться до звезд»

Луанн Райс Дотянуться до звезд

Глава 1

В Нью-Йорке шел снег. Порхающие белые хлопья скрывали верхние этажи темно-серебряных зданий Мидтауна. Снег засыпал улицы быстрее, чем городские снегоуборочные машины успевали его счищать. Его белые шапки накрыли памятники и отключенный на зимнее время фонтан на площади перед отелем. Сгущались сумерки, в окнах загорался свет, и за всеми этими переменами, вдыхая морозный воздух, наблюдали женщина с небольшой девочкой.

— В городе снег такой волшебный! — восхищенно восклицала двенадцатилетняя Эми.

— Да, очень красиво, — согласилась Диана.

— Но где же здесь дети катаются на санках?

— Наверное, в Центральном парке. Это вот там. — Диана указала на деревья в белых уборах, за которыми мерцали желтые огоньки.

Эми как зачарованная водила глазами по сторонам. Для нее в Нью-Йорке все было новым и чудесным, и Диане было приятно смотреть на город ее глазами. Совсем недавно прибыв с тихих болот восточного Коннектикута, они уже успели зарегистрироваться в отеле «Плаза», сходить в универмаг «Мейси» на встречу с Санта-Клаусом и покататься на коньках в Рокфеллер-центре. На этот вечер у них были билеты в Нью-Йоркский городской балет, где шел «Щелкунчик».

Стоя под навесом у входа в отель, они разглядывали рождественские огни, швейцаров в ливреях и гостей, пышно нарядившихся для торжественного вечера. У обочины тротуара ожидали кого-то три такси с припорошенными снегом фарами. Тут же выстроилась очередь чуть ли не из двадцати человек, нетерпеливо всматривавшихся в улицу в надежде увидеть свободную машину. Поколебавшись немного, Диана взяла Эми за руку и сошла вниз по ступенькам.

Охваченная возбуждением, собственным и передавшимся от девочки, она никак не могла пропустить волшебный миг поднятия занавеса, теряя время в длинной очереди на такси. Встав у края бордюра, она сверилась с картой и прикинула в уме возможность пройтись до Линкольн-центра.

— Диана, мы опаздываем? — волновалась Эми.

— Нет, — сказала Диана, приняв решение. — Я поймаю такси.

От одного вида своей подруги, стоявшей на улице, вытянув руку, как настоящая жительница Нью-Йорка, Эми радостно рассмеялась. На Диане было черное бархатное платье, черная кашемировая накидка, нитка жемчуга, и серьги с бриллиантами и сапфирами, подаренные ей бабкой мужа, — вещи, которые она никогда не носила дома в Галл-Пойнте. Ее дамская сумочка выглядела немного старомодной и поношенной. Сшитая из черного атласа, несколько потерявшего блеск после многих лет, проведенных в шкафу, она была когда-то куплена в одном из бутиков Эссекса в Коннектикуте.

— О, давай я тоже буду ловить такси, — воскликнула Эми и, приплясывая от восторга и подражая Диане, резко взмахнула рукой. Из-за этого неожиданного движения она споткнулась и вцепилась в сумочку Дианы. Ремешок был очень длинным; даже когда Диана подняла руку, сумочка свисала ниже ее бедра. С трудом сохранив равновесие на скользкой улице, Диана подхватила Эми и устояла на ногах.

Оказавшись в кратком объятии, они улыбнулись друг другу. Хотя День благодарения прошел совсем недавно, повсюду уже сверкали рождественские гирлянды. Под снежным покрывалом город был словно окутан магическими чарами. Ансамбль Армии спасения играл «Тихую ночь». На проезжавших мимо конных экипажах звенели колокольчики.

— Я никогда не видела ничего подобного, — призналась Эми. Ее большие зеленые глаза смотрели на Диану с восхищением двенадцатилетнего ребенка, отправившегося в такое удивительное путешествие.

— Я счастлива, что ты поехала со мной, — улыбнулась Диана.

— Жаль, что с нами нет Джулии, — сказала Эми.

Испытывая какое-то замешательство от радости по поводу восхищения девочки и тоски по собственной дочери, оставшейся дома, Диана не сразу заметила подъезжавшее такси.

Развернувшись на льду, машина ударила в бампер черный лимузин. Снегоочиститель и грузовик с песком ехали по встречной полосе и «Желтое такси», отскочило от плуга, смяв капот и разбив лобовое стекло. Диана метнулась к Эми.

Жестокое действо происходило, словно в режиме замедленной съемки. Сделав один пируэт, другой, такси вылетело на заледеневшую улицу. Диана обхватила девочку. Ее невысокие черные сапожки скользили по оледеневшему тротуару. На мостовую посыпалось стекло. Случайные зрители завизжали. Диана, схватив Эми, попыталась бежать. За долю секунды она оценила ситуацию и, осознав, что ей не удастся отскочить в сторону, прижала Эми к себе всем телом, стараясь собой защитить ее от удара.

Такси врезалось в очередь. Люди, сбитые с ног, падали друг на друга, обдирая кожу и ломая кости. Их разметало по мостовой, и из бесформенных куч тел слышались стоны. На один долгий миг город затих. Движение автотранспорта прекратилось. Никто не сходил с места. Снег оросила ярко-красная кровь. Внизу на улице раздались громкие гудки. Вдали зазвучала сирена. Люди стали подходить ближе, пытаясь оказать хоть какую-то помощь.

— Они мертвы! — закричал кто-то.

— Столько крови…

— Никого не трогайте, так вы можете навредить им еще больше.

— Эта девочка, кажется, она шевельнулась? Она жива?

Пять человек лежали неподвижно, будто сломанные куклы, в окружении людей, которые не знали, что делать. Двое нью-йоркских полицейских, проводившие вечер выходного дня в компании жен, увидели суматоху из своей машины и остановились, чтобы помочь. Один из них подбежал к покореженному такси. Просунувшись через разбитое ветровое стекло, он дернул за ручку двери, но потом замер.

Водитель погиб, его шею рассекал кусок дверной металлической обшивки. Даже после смерти от мужчины ужасно разило виски. Покачав головой, полицейский отправился к травмированным пешеходам.

— Водитель мертв, — сказал он, присев рядом со своим другом, который осматривал девочку.

— Что с ней? — спросил он, расстегнув пальто Эми, чтобы проверить ее сердцебиение.

Сосредоточившись на девочке, полицейские не обращали внимания на Диану. Кровь сочилась из-под ее светлых волос, ее рука была вывернута под немыслимым углом. Действуя решительно и быстро, к ней подсел какой-то незнакомец. Словно щупая пульс, он нагнулся над ее головой. Никто не увидел, как он снял с ее уха бриллиантовую сережку, до которой смог дотянуться, и стянул жемчуга с ее шеи.

Когда он схватил ее сумочку, его заметила женщина из толпы. Вор уже держал ремешок в руке, вытаскивая его из-под руки раненой женщины.

— Эй! — крикнули ему. — Какого черта ты делаешь?

Вор дернул еще сильнее. Он тряс сумочку, борясь с застежкой. Она открылась, и ее содержимое вывалилось на снег. Расческа, билеты на балет, хрустальный флакончик духов, какие-то карточки и маленький зеленый бумажник. Схватив бумажник, парень помчался по улице и исчез в темноте парка.

Среди пострадавших были и мертвые — первым стал пожилой мужчина. Муж пытался подползти ближе к своей неподвижно лежавшей жене. Склонившись над девочкой, один полицейский почти не поднимал голову. Другой прошел к женщине — должно быть, матери девочки — увидев, что у нее из головы текла кровь. Сняв свой шарф, он прижал ее к открытой ране. Вместе с полицейскими машинами прибыли «скорые», и санитары перевернули светловолосую женщину. Она была красивой, с лицом белым как мел. Полицейский повидал много смертей, и холодок, пробежавший по его спине, сказал ему, что у матери дела очень плохи.

Толпа расступилась, шум голосов не прекращался ни на минуту. «Такси… потерял управление… занесло на льду… пятеро ранены… мать пыталась спасти дочку… подонок украл ее бумажник».

— Наркоман спер ее документы? — спросил водитель скорой помощи. — Только этого не хватало. Черт, побери. И никто не знает, как их зовут? И нам некому позвонить?

— Все верно, некому, — ответил полицейский. Он знал, что водитель совсем не из альтруистических соображений был огорчен тем, что не знает, кого известить о несчастье. Он нисколько не заботился о тех, которые где-то ждали этих двоих и не могли с ними связаться. Неопознанные жертвы были для него просто кошмаром, означавшим заполнение несметного количества отчетных бумаг.

— Черт подери, — сказал его друг, глядя на то, как бригада врачей загружала пострадавших в скорую помощь. Женщина была такой хорошенькой, нежной и изящной. Очевидцы говорили, что она защитила своим телом девочку от потерявшего управление автомобиля. Можно было поспорить, что она была иногородней, остановившейся в отеле «Плаза» на время рождественских праздников, только чтобы попасть под колеса какому-то вдоволь навеселившемуся таксисту, который возвращался в гараж, нагрузившись алкоголем.

Забросив бесполезную сумочку в машину скорой помощи, люди смотрели, как машина понеслась по Западной пятьдесят девятой улице, направляясь к больнице Святой Бернадетт.

Мчась через город, водитель «скорой» сбрасывал скорость на светофорах и осторожно миновал перекрестки. Метели пробуждали в ньюйоркцах самое худшее. Они впадали в панику от одного вида снега. Водитель крепко сжимал руль, объезжая медленно ползущий поток автомобилей и многочисленные мелкие аварии. Хорошо понимая, в каком состоянии находились его пассажиры, он сразу же позвонил в отделение и предупредил персонал.

Кислородные маски скрывали лица потерпевших. Санитар снял с женщины накидку, нащупывая ее пульс. Проверив кровяное давление, он испытал шок, когда она раскрыла глаза. Она лежала не шелохнувшись, губы ее посинели. Было страшно наблюдать за тем, как она еле-еле открыла рот и произнесла одно слово.

— Эми, — сказала она.

— Ваша девочка? — спросил врач.

— Эми… — повторила женщина, в ее глазах и усилиях, требовавшихся ей для шепота, отчетливо сквозил ужас.

— Ваша дочка? — спросил парамедик. — Она здесь, рядом, с ней все в порядке. С вами обеими все будет в порядке. Откиньте голову, вот так. Все будет хорошо, — сказал он, видя невообразимые страдания, исказившие ее лицо под кислородной маской, прежде чем она опять провалилась в забытье.

Рука девочки сильно повреждена, подумал он, молча укорив себя за явную ложь.

В отделении травматологии все было подготовлено к их приезду. Встретив скорую помощь возле широкого портика, они переложили женщину и девочку на каталки. Подключили капельницы. Кровь и плазма для переливания дожидались определения группы крови. Медсестры и врачи в зеленых халатах обступили пострадавших, оценивая их повреждения. Мать и ребенка отвезли в раздельные смотровые комнаты.

Пока доктора были заняты своим делом, санитар положил на стол черную атласную сумочку. Старшая медсестра поискала в ней документы, но полицейский отчет не соврал: бумажника не было. Она нашла два билета на балет, два корешка от билетов «Амтрак» с пунктом отправления в Олд-Сейбруке, и две визитных карточки — одна со склада пиломатериалов в Ниантике, другая с рыболовецкой лодки под названием «Афродита».

— Что-нибудь нашли? — спросила молодая медсестра, выйдя из палаты женщины. — Сейчас самое время кому-нибудь позвонить.

— Как ее состояние? — подняв голову, спросила старшая медсестра.

— Критическое, — ответила молодая женщина, снимая перчатки. Ей было тридцать пять лет — приблизительно столько же, что и женщине, над которой она только что работала. У нее самой были дети, в том числе десятилетняя дочка, немного моложе той девочки, и ничто так не пугало ее, как серьезно травмированные женщина и ребенок. — Они обе. Большая потеря крови, ушибы, сотрясение и контузия у женщины, перелом плечевой кости и разрыв артерии у девочки. Обеих готовят к операциям.

— В сумке почти ничего нет, — сказала старшая медсестра. — Карточки с лесного склада и рыбацкого катера…

Старшая медсестра прищурилась и еще раз заглянула внутрь. Она увидела миниатюрную молнию, которую не заметили раньше, вдоль шва подкладки сумочки. Раскрыв ее, она запустила туда пальцы и выудила небольшую карточку, заполненную изысканным почерком:

В чрезвычайных ситуациях звонить Тимоти Макинтошу (203) 555-8941.

— Номер Коннектикута, — сказала молодая медсестра, прочитав карточку. — Думаешь, это ее муж?

Набирая номер, старшая медсестра не ответила. Она услышала автоответчик: код региона изменился. Воспользовавшись новыми цифрами, она узнала, что телефон был отключен за неуплату. Она попробовала номер склада лесоматериалов: но в такой час кто там мог взять трубку? Расстроившись, она посмотрела на последнюю карточку и подумала о том, есть ли смысл звонить на рыболовецкий катер в конце ноября. Но у нее не было выбора, и она вызвала оператора морской связи и попросила соединить ее с «Афродитой».

Волны разбивались о борта катера, и мягкий снег падал с темного ночного неба. Тим Макинтош держал штурвал, следуя курсом на юг. Он промышлял ловлей омаров в Мэне, скопив достаточно денег, чтобы пережить зиму. Плотные перчатки защищали его руки, но они все равно огрубели и обветрились. Его кожаные ботинки насквозь промокли, и ноги были похожи на два куска льда.

Он бросил взгляд на карту, лежавшую на нактоузе. Пойнт-Плезант, Нью-Джерси — вот конечный пункт его плавания. Он собирался переждать одну ночь в доке «Ред Лобстер» и потом с утренним приливом вновь двинуться на юг. Нынешней зимы Тиму хватило на всю оставшуюся жизнь. Малаки Кондон как-то пытался уговорить его не уезжать, но это было до их последней ссоры. Теперь Тим направлялся во Флориду.

Над волнами, разлетавшимися брызгами, врезаясь в стальную обшивку, пронесся рев сирены, предупреждавшей о нависшем тумане. Сверившись с экраном системы «Лоран», Тим повернул направо в Манаскуан Инлет. Качка уменьшилась, но во всех своих суставах он все еще чувствовал удары волн Атлантики. Он проделал долгий путь. Высокие бетонные брекватеры обрамляли канал с обеих сторон. В домах горел приглушенный свет, рождественские ели мерцали в венецианских окнах, и Тим представлял себе, как другие рыбаки возвращались к своим семьям.

Затрещало радио. У Тима звенело в ушах от постоянного рева ветра и гула дизельного двигателя, но тем не менее он расслышал голос морского диспетчера.

— «Афродита», — услышал Тим. — Вызываю судно «Афродита»…

Тим уставился на приемник. Его первой мыслью было то, что Малаки все-таки сдался. Тим испытал облегчение; он знал, что Малаки не сможет сердиться вечно, он не был настолько жесток, чтобы вычеркнуть Тима из своей жизни. Малаки Кондон — пожилой океанограф, ученый по природе, но с присущим семейному человеку романтическим представлением о праздниках. Малаки считал, что былые ошибки следует исправлять. Значит, он хочет помириться с ним и заставить Тима изменить отношение к своей дочери, ее матери и своему брату.

— Макинтош, с борта «Афродиты», — ответил Тим, взяв микрофон и приготовившись встретить старого ворчуна фразой «С Днем благодарения, что же ты так долго?» Раздался щелчок, оператор соединял его с абонентом.

— Это Дженифер Хэнсон из реанимационного отделения больницы Святой Бернадетт города Нью-Йорка. Боюсь, что у меня для вас плохие новости…

Тим выпрямился — обычная человеческая реакция на слова «плохие новости» и «реанимационное отделение», услышанные в одном предложении. Он ненавидел Нью-Йорк, как, впрочем, и все остальные рыбаки, которых он знал. Хуже того, каждая клетка его тела питала отвращение к больницам и болезням.

— Несколько часов назад к нам доставили женщину и ребенка. При них не было никаких удостоверений личности, кроме карточки с названием вашей лодки.

— «Афродиты»? — недоумевая, спросил он.

— Женщина белая, худенькая, светловолосая.

Он ничего не сказал в ответ.

— Голубые глаза… — продолжила медсестра.

Тим опустил голову, кровь пульсировала у него в висках. Его разум вызвал образ пары знакомых глаз цвета лепестков барвинка, внимательных и веселых. Золотистые волосы, ниспадавшие ей на плечи, светлые веснушки на бледной коже. Но чтобы с ребенком в Нью-Йорке? Этого просто не могло быть.

— Тридцать четыре или тридцать пять лет, — продолжала медсестра. — Первая группа крови. Ребенку около двенадцати, четвертая группа крови.

— Я их не знаю, — ответил Тим, с трудом ворочая языком в пересохшем рту. Разве у его дочери не вторая группа крови? Его голова закружилась, словно в момент приступа гриппа. Это жестокое море мстило ему. Час расплаты за то, что он бросил дочку. Он и так чувствовал за собой вину, почти помешавшись на своем образе жизни. Малаки никогда раньше не отворачивался от него, и последняя вспышка ярости старика потрясла Тима до глубины души.

Сбросив скорость, Тим свернул к «Ред Лобстер». Доки и штабеля грузов были белыми от снега. Оснастку больших барж покрывал слой льда. Женщина с двенадцатилетним ребенком. В Нью-Йорке? Он думал, что девочка слишком больна для поездок, но она же была в Новой Шотландии прошлым летом.

— У женщины была одна серьга. Небольшой бриллиант и сапфир, в виде цепочки…

После этого отрицать что-либо было бессмысленно. Подняв голову, Тим увидел свое отражение в стекле рулевой рубки. Борясь с нахлынувшим стыдом и печалью, он вспомнил маленький дом рядом с доками Хоторна, деревья, которые очень нравились его жене, те самые с белыми цветочками, источавшие такой сладкий запах. Но она не стала бы ему звонить. Особенно после того, что произошло прошлым летом.

— Сумочка из атласа, — сказала медсестра. — Внутри есть бирка с названием места.

— Магазин «Шхуна», — прокашлявшись, ответил Тим. — Я подарил ей ее на Рождество. Серьги принадлежали моей матери…

— Значит, вы знаете ее? — с напряжением в голосе спросила медсестра.

— Ее зовут Диана Роббинс, — сказал Тим. — Она была моей женой.

Такси оказалось старым «Шевроле Импала» синего цвета. Тим сидел на заднем сиденье, глядя в окно, пока водитель гнал по шоссе № 35 к кольцевой транспортной развязке. Перед его глазами мелькали пригородные дома, украшенные венками и гирляндами. Перед некоторыми во дворах стояли снеговики. На подъезде к парковой автостраде Штата садов дети забросали машину снежками.

— Эх, — вздохнул водитель. — Мне следовало бы разозлиться, но в их годы и при нынешней снежной зиме я, наверное, делал бы то же самое.

— Да, — сказал Тим, размышляя о себе и своих братьях.

— Направляетесь в город, чтобы хорошо провести время?

— В больницу, — ответил Тим, у него так пересохло в горле, что слова приходилось выдавливать.

— Извини, приятель, — сказал водитель. Он замолчал, и Тим был этому рад. У него не было желания разговаривать. Из радиоприемника неслась музыка, шумел обогреватель. Тим не хотел рассказывать случайному незнакомцу историю своей жизни, о том, как он вот уже одиннадцать лет был в бегах и собирался сбежать еще дальше, когда его застал этот звонок.

Рождество. Возможно, Малаки был прав насчет этого времени года. Семьи воссоединялись, женщины прощали, дети выздоравливали. Тим сам все испортил. Он украл Диану у своего брата, женился на ней, а потом бросил ее и их дочь.

С горем пополам ему удалось прожить эти одиннадцать лет, спрятавшись далеко в море. Но он разругался со старым ирландцем, человеком, который посвятил жизнь прослушиванию пения дельфинов Новой Шотландии и который пробудил его. Малаки Кондон всегда убеждал его наладить отношения с Дианой. Может быть, для Тима сейчас настал последний шанс.

Эми медленно приходила в себя. Ее первой мыслью было Мама! А второй — Диана. Эми лежала в больничной койке. Стены были зелеными, простыни белыми. Она посмотрела на свою руку, которую над ее головой поддерживал металлический треугольник, похожий на трапецию.

— Как Диана? С ней все в порядке? — спросила она медсестру, стоявшую возле ее кровати.

— Она твоя мама, милая? — спросила медсестра.

Эми отрицательно покачала головой. Она почувствовала, как к глазам подступили жгучие слезы. Ее мама была дома в Хоторне. Эми хотела позвать ее, чтобы она приехала сюда, к ней. — Пожалуйста, скажите мне, — всхлипывала она, — что с Дианой… — пыталась спросить она.

Таксист завернул в туннель Холланд. Тим уже не помнил, когда в последний раз был в туннеле. Его жизнью давно стало море: ракообразные, цены на омаров в Портленде и подработки в Бостоне, замерзшие ноги в мокрых ботинках, запах солярки и угрызения совести.

Жизнь Тима могла бы быть совсем другой. Разглядывая дома, по-рождественски украшенные, он гадал, почему отказался от всего этого. Однажды он был сам себе хозяин: красивая жена, собственный дом, процветающий бизнес по добыче омаров. Иногда он испытывал вину за то, что увел Диану у брата, но ведь это был ее выбор. Она могла бы остаться с Аланом — «великим доктором» — если бы только захотела, но она предпочла Тима.

— Я поеду по Гудзон-стрит, — сказал водитель. — На Вестсайдском шоссе жуткая пробка.

— Как хотите. Просто довезите меня туда, — ответил Тим. Диана была в какой-то нью-йоркской больнице, лишь в нескольких минутах от него. Приближаясь к ней, он чувствовал, как заколотилось его сердце. Он совершал ошибки — что было, то было. Но, возможно, он смог бы исправить некоторые из них: он мог прийти в больницу, чем-нибудь помочь ей. В душе Тим был хорошим парнем и никогда не держал в мыслях зла. Он хотел, чтобы Диана знала об этом.

А может быть, она уже все поняла. Разве это не она попросила медсестру позвонить ему?

Тим хотел бы, чтобы сейчас его увидел Малаки. Ему было неприятно вспоминать их последнюю встречу: слюна летела из обозленного рта Малаки, кричавшего на Тима, когда они стояли в доках Луненбурга. Он больше походил на Алана: на лицемера, порицавшего Тима за его проступки. Но, может быть, сейчас перед ним открывалась возможность помочь Диане и доказать Алану с Малаки, что они были перед ним не правы.

К тому же, не звезды ли привели его сюда? Почему вдруг Тиму взбрело плыть в Пойнт-Плезант, а не куда-то еще? Он ведь мог зайти на Нантакет и переждать там вчерашний шторм. Или взять курс на Гольфстрим, отправившись дальше на юг, минуя Нью-Джерси, выключить радио и вообще не услышать вызов.

— Диана, — произнес он вслух.

В Нью-Йорке было полно людей и машин. Парочки обнимались на каждом углу. Здание Эмпайр-стейт-билдинг купалось в свете зеленых и красных огней. Рождественские ели из Новой Шотландии, где Тим провел прошлогоднее лето, дарили городскому воздуху одинокий аромат сосновых лесов. Диана обожала праздники. Она была хорошим, любящим человеком и видела в таких днях лишнюю возможность осчастливить свою семью — и порадовать их дочь, в этом он не сомневался.

Когда Тим подумал о маленькой девочке, которую так и не увидел, в глазах у него защипало. Диана сказала ему, что назвала ее Джулией. От того, что Алан был ее детским врачом и что он посылал Тиму письма через Малаки, легче не стало. Тим рвал их, не читая. Ребенок родился калекой.

Ни одному ловящему омаров отступнику не хотелось бы, чтобы ему напоминали о тех подлостях, что он сделал. Диана произвела на свет неизлечимо больное дитя, и Тим сломался. Вот что для него значила Атлантика: приливы, течения и большой, названный в честь богини любви рыбацкий катер, на котором можно было уплыть куда глаза глядят.

Тим сунул водителю ворох банкнот и выскочил у больницы Святой Бернадетт — представлявшей собой комплекс краснокирпичных строений, настолько огромных, что их очертания терялись в темноте. Он вбежал в отделение интенсивной терапии, отпихнув в сторону охранника, который пытался остановить его, говоря, что он должен записаться в журнале для посетителей. В приемном покое он столкнулся с медсестрами. Им было достаточно один раз взглянуть на него, чтобы понять, что он сам нуждался в срочной помощи. Тим давно не покидал борт «Афродиты», и ему явно не помешало бы умыться и побриться.

— Женщина с девочкой, — обратился он к старшей медсестре. — Их привезли раньше, после аварии, вы мне звонили…

— Значит, вы тот рыбак с катера, — мягко сказала она, протянув ему серьгу его бабушки.

Тим вздрогнул и застонал. Он вытер лицо испачканным рукавом своей коричневой куртки. Костяшки пальцев у него потрескались и кровоточили после зимовки в северных водах. Он сжал в руке старинную сережку, которую Дороти Макинтош вручила Диане в день их бракосочетания, и вспомнил, как она блестела под солнцем Хоторна, когда они произносили свои клятвы.

Тим слишком долго скитался, ища что-то, что помогло бы ему забыть о том, что он бросил жену и ребенка. Джулия родилась искалеченной. Тиму не хватило смелости даже взглянуть на нее.

— Где Диана? — спросил он, смахнув слезу с глаз.

Медсестра повела его по коридору. Тим следовал за ней, и их шаги эхом отдавались в длинных коридорах. Больница казалась очень старой — несколько кирпичных зданий соединялись переходами, напоминавшими кроличьи норы. Тим, привыкший к свету звезд, постоянно моргал от яркого свечения люминесцентных ламп. Войдя в крыло, отделанное в современном стиле, они поднялись на лифте на двенадцатый этаж.

— Сначала мы пройдем к ребенку, — сказала медсестра. — Ее мать еще в операционной.

— Нет… — начал было Тим.

— Девочка испугана, — сказала сестра. — Ей больно, и она совсем одна.

— Моя дочь, — прошептал Тим. Происходило ли это на самом деле? И он встретится со своей девочкой спустя двенадцать лет? Его желудок свело судорогой. Он никогда не видел ее, но в его воображении она была чахлой и беспомощной, как и все другие больные дети, которых показывали по ТВ. Но теперь, когда встреча с ней неотвратимо приближалась, Тим собрался с силами и готовился принять то, что должно было предстать его глазам.

— Сюда, — сказала медсестра, открывая дверь.

— Которая из них? — спросил Тим.

В палате стояли две койки. Обе были заняты. Обитатели палаты не шевелились, их лица скрывали тени. Медсестра указала на девочку со сломанной рукой. Она лежала на вытяжке, ее руку поддерживали металлические крепления, похожие на сложную оснастку бригантины. Сделав шаг к ее постели, Тим был потрясен.

Это была красивая девочка. Рука в гипсе, на лбу синяк, но в остальном она была идеальна. Темные ресницы покоились на нежной коже. Ее лицо было округлой формы, нос прямым, губы — припухлыми. Пока Тим глядел на нее, его начала бить сильная дрожь.

— Моя дочь, — сказал он охрипшим голосом.

— Она просыпается, — прошептала медсестра.

Девочка заерзала. Она облизнула губы, попыталась опустить руку. Ее вскрик был полон страдания, и Тим захотел заключить ее в объятия.

— Ой, — всхлипнула она. — Рука болит.

— Ну-ну, милая, — успокаивающе сказала медсестра, присев рядом с девочкой. Она говорила очень тихо, помогая ребенку сориентироваться и загораживая от нее Тима. Тим постарался взять себя в руки. У него не было желания впервые встретиться с дочкой, выглядя словно капитан Ахав или того хуже.

— Я хочу домой, — заплакала девочка. — Хочу в Хоторн.

— Все хорошо, — мягко сказала сестра. — Ты обязательно поправишься, милая. И ты уже не одна. Тут к тебе кое-кто пришел.

Девочка моргнула. Выйдя из-за спины одетой в белое медсестры, Тим смотрел, как девочка перевела на него взгляд. Кровь стучала в его ушах, подобно волнам, бьющимся о нос корабля. Он выдавил улыбку, чтобы не испугать ее. Но он зря беспокоился. Только она увидела его, как затравленное выражение на ее лице сменилось восторгом и любовью.

— Доктор Макинтош! — воскликнула она, разразившись громким плачем.

Тим не мог издать ни звука. Услышав лишь свою фамилию, он на мгновение подумал, что дочь узнала его. Диана показывала ей его фотографию. Может быть, они поставили ее на полку у камина. И все это время они говорили о нем.

— Ох, доктор Макинтош, — повторила она, и на этот раз Тим явственно услышал первую часть фразы, «доктор». Черт! Она звала его брата. Алана. Пребывая в слабом, посттравматическом состоянии, она увидела одного Макинтоша и спутала его с другим. Сердце Тима оборвалось. Он закрыл глаза и понял, что девочка ошиблась.

И он, вероятно, тоже. Но он собирался все исправить. Ему надо было срочно увидеться с Дианой.

Глава 2

Ощущая лишь яркий свет и жгучую боль в руке и голове, Диана издала стон. Ее глаза пытались сфокусироваться на каком-нибудь предмете. Силуэты метались перед нею — зеленые существа, снова и снова произносившие ее имя.

— Диана, — услышала она. — Диана, вы меня слышите?

— Миссис Макинтош, сколько пальцев я держу перед вами?

— Эми…

— Не дергайтесь, вот так. — Она почувствовала прикосновение руки, надавившей на ее лоб. Отель «Плаза», рождественские гирлянды. Фары налетели на нее, и она закричала. Но сейчас это были не фары. Человек в зеленом халате стоял рядом и светил фонариком ей в лицо.

— Диана, вы знаете, где находитесь? — спросил женский голос.

— Она потеряла много крови, — сказал мужской голос.

— Давление падает, — еще один голос.

— Пожалуйста, помогите, — пробормотала она. Был ли это ночной кошмар? Она не могла пошевелиться, и в голове ее царило смятение. — Джулия, — произнесла она, но она же была вместе с Эми, разве нет? Джулия осталась дома, с ее матерью. Алан должен был быть здесь… если он приехал, то знает, что нужно делать. Он спасет ее. Фрагменты памяти начали вставать на свои места, перемещаясь подобно кусочкам жуткой головоломки.

— Миссис Макинтош, — тихо сказала медсестра. — Об Эми уже позаботились. Мы делаем все, что в наших силах. Крепитесь.

Разум Дианы был подернут пеленой тумана из-за боли, травм, потери крови и тех лекарств, которыми ее накачали. Она чувствовала, что теряет сознание. Она хотела бы открыть дверь и выйти на заснеженную улицу. Как она ни старалась, глаза отказывались видеть что-либо кроме расплывчатых образов. Она была в Нью-Йорке. Точно, они приехали в Нью-Йорк, чтобы сходить на «Щелкунчика».

Дрожа и думая об объятой страхом Эми, Диана мучительно закричала.

— Крепитесь, Диана, — сказал один голос. — Миссис Макинтош! — позвал ее другой. Она думала о своем доме в Коннектикуте, о своей матери, дочке и об Алане. Медсестра назвала ее «Миссис Макинтош», словно она еще была женой Тима. Давным-давно Диана бегала на свидания с обоими братьями Макинтош. Они оба любили ее, и в разные времена она любила каждого из них. Алан был днем, Тим — ночью. Диана, к которой жизнь всегда была нежна и добра, выбрала темного брата. Она вышла замуж за Тима и заплатила за это свою цену.

Но в течение последних волшебных месяцев она опять стала встречаться с Аланом. Диана снова полюбила впервые за двенадцать лет, и теперь она лежала в странной постели в нью-йоркской больнице, вдали от дома, и чуть ли не при смерти. Она мысленно полетела назад: сквозь зиму, осень и лето в весну прошлого года…

Стоял апрель, и в воздухе Хоторна витал аромат цветущих груш. Деревья были посажены сто лет назад вдоль мощеных тротуаров вокруг порта, и сейчас их украшали белые, хрупкие цветки. Проходя под ними, Диана Роббинс подняла голову и гадала, как же им удавалось противостоять свежему морскому ветру, дувшему с востока.

— Цветы, Джулия, — сказала она.

Ее дочь беззаботно дремала в инвалидной коляске. Вытянув руку, Диана встала на цыпочки, ухватилась за нижнюю ветку и отломила от нее один побег. Три идеальных цветка держались на тонких плодоножках. Лепестки были белыми, с мягко-розовым оттенком в центре. Диана подумала, что они прекрасны, тем более что жили они совсем недолго. Хоторнские груши стояли в цвету меньше недели.

Однажды Джулия увидела цветок и сказала «ла», свое первое слово. Поэтому Диана положила веточку на колени спящему ребенку и двинулась дальше. Она миновала площадь Уайт-Чапел, названную так в честь окружавших ее трех церквей. Следом шли дома капитанов дальнего плавания — блестящие белые «федералы» с широкими колоннами и черно-зелеными ставнями, выходившими на гавань и маяк. Диана с самого детства мечтала жить в одном из них.

Она задержалась перед тем, что нравился ей больше всех. Возле него была лужайка и большой двор, окруженный кованой железной изгородью. В возрасте девяти лет Диана стояла здесь, вцепившись в черные прутья забора, и представляла себе свою взрослую жизнь. Она станет архитектором, у нее будет чудесный муж, замечательные дети, две собаки, и они счастливо заживут в этом доме у гавани.

Посмотрев на дочку, Диана ускорила шаг. Поднялся ветер, и для апреля погода была довольно прохладной. Низкая облачность заволокла небо, навевая мысли о скором дожде. Они приехали рано и, припарковав машину, еще могли позволить себе небольшую прогулку. Но теперь было уже почти три часа — время Джулии встретиться со своим дядей, доктором Аланом Макинтошем.

Алан Макинтош сидел за своим столом, пока миссис Воден перебирала фотографии Билли, подыскивая наиболее подходящую для «Стены». Она была очень молодой матерью — Билли был ее первенцем — и Алан уже давно понял, что мать каждого пациента хотела, чтобы ее ребенок был должным образом представлен в том несметном количестве снимков, что висели у него за спиной, на знаменитой «Стене» в кабинете доктора Макинтоша.

— На этой он пускает слюни, — улыбнувшись, сказала она и тем не менее с гордостью протянула ему фото. — А тут щурится. Он совсем как старикашка!

— Так и есть, — сказал Алан, одной рукой придерживая Билли, а другой заполняя рецепт на ушные капли. — Во вторник ему будет шесть месяцев.

В дверях появилась его медсестра, Марта Блейк. Она приподняла брови, словно спрашивая Алана, не пора ли вежливо выпроводить миссис Боден. Утром ему пришлось съездить в больницу по экстренному вызову, поэтому теперь его приемная ломилась от посетителей. Он был настолько занят, что даже не смог выкроить времени на обед, и в этот момент его желудок громогласно заурчал, от чего Билли удивленно распахнул свои карие глазки.

— Мне нравится та, где он щурится, — сказал Алан, взглядом спрашивая у матери разрешения повесить фотографию на «Стену». — У него здесь такой вид, будто он поглощен серьезными думами.

Проводив миссис Боден до двери, он отдал ей рецепт и велел не мочить Билли уши во время купания. Его офис располагался в здании старой щеточной фабрики, построенной еще в начале девятнадцатого века, и некоторые дверные проемы были очень низкими, спроектированными для людей, которые жили двести лет назад. Алану, вымахавшему к восьмому классу до шести футов восьми дюймов[1], приходилось сгибаться в три погибели, чтобы не задеть головой притолоку.

Выпрямившись, он увидел приемную, полную пациентов: мамы с чадами были повсюду. Дети прижимались к матерям, пытаясь читать книжки с картинками, их большие глаза смотрели на него, словно на волка, сошедшего с раскрашенной страницы. Только два ребенка были рады его видеть, и они наполняли его сердце той благодарностью, которую мог испытывать только врач. Обе были девочками-погодками, и лишь одну из них привезли на прием.

Эми пряталась в большом игрушечном домике, стоявшем в углу. Двенадцати лет, худощавая, с шелковистыми распущенными каштановыми волосами и большими зелеными глазами, она, наверное, была слишком большой для таких проделок. Затаившись в тени, она пригнулась, чтобы ее не заметили другие матери, но успела широко улыбнуться Алану. Он незаметно вернул ей улыбку, дав понять, что принял ее игру и поговорит с ней позже.

Джулия сидела в своем инвалидном кресле. У нее были огромные, выразительные глаза. Когда она улыбалась, то обнажались все ее зубы. Завидев Алана, она издала радостный вопль, из-за чего ее мать наклонилась к ней сзади и заключила в объятия. Диана Роббинс рассмеялась, целуя бледную щечку Джулии. Когда Диана подняла голову, ее голубые глаза выражали восторг и счастье молодой девушки. Алан начал говорить, что немного задержится, но что-то в этот момент лишило его дара речи, поэтому он просто вернулся в свой кабинет.

Эми Брукс была невидимкой. Она в точности отражала сущность своей фамилии: чистый ручей, бежавший между скалами, камнями и голышами, под поваленными деревьями и арочными мостами, через темные леса и залитые солнцем луга. Эми была водой. Люди смотрели в ее направлении, но их взгляд проходил сквозь нее.

Эми чувствовала себя в безопасности в игрушечном домике доктора Макинтоша и никак не могла решить, что же лучше. Знать, что доктор Макинтош находится в соседней комнате или сидеть в этом маленьком доме. Какая-то дама из Хоторна сделала этот домик точной копией белых особняков, стоявших внизу у воды. Снаружи на нем были блестящие белые рейки и темно-зеленые ставни с защелками. На медных петлях висела массивная синяя дверь с молоточком в форме морского конька.

Карапуз постучался в дверь, желая попасть внутрь.

— Гррр, — зарычала Эми, словно щенок, которого только что принесли в клетке в новый дом. Малыш не мог видеть ее, потому как она была невидимкой, но он мог слышать ее. Этого было достаточно.

— Снова только мой, — прошептала Эми домику.

Глядя на отцовские часы — гигантский «Таймекс», свисавший у нее с запястья — она размышляла, когда же доктор Макинтош примет ее. Она провела неплохой день в школе — она училась в шестом классе Хоторнской средней школы, всего в трех кварталах от его офиса — и специально опоздала на автобус, чтобы рассказать ему об этом. И вдруг она услышала странный шум.

Это был кто-то из детей: на другой стороне комнаты ребенок, сидевший спиной к Эми, начал издавать забавные звуки, похожие на журчание воды по разбитой трубе. Его мать была хорошенькой, словно сказочная Златовласка, с голубыми глазами и улыбкой, предназначенной только для своего дитяти. Две мамаши из соседних кресел согнулись, будто перочинные ножи, чтобы посмотреть, что там случилось. Бульканье ребенка превратилось в нечто напоминавшее песни дельфинов, и внезапно его мать подхватила эту мелодию.

Их позвала медсестра, и они скрылись за поворотом коридора. Проходя мимо, мать бросила взгляд на игрушечный домик, но не подала виду, что заметила Эми. Когда за ними закрылась дверь кабинета, Эми поняла, что скучает по их необычному пению.

— Приятная музыка, — сказал Алан.

— Это Джулия пела, — сказала Диана, держа дочь за руку, пока та закатывала глаза. — А я просто подпевала.

— Привет, Джулия, — сказал Алан. Он присел рядом с коляской Джулии, смахнув белокурые волосы с ее лица. Закрыв глаза, она на мгновение прислонилась к его руке, выказывая тем полное доверие. Диана отошла в сторонку и наблюдала за ними.

Алан разговаривал с Джулией. Его тон был низким и бархатным — голос очень большого мужчины. Но к Джулии он обращался мягко, с нежностью и без угрожающих ноток, и девочка, довольно вздыхая, кивала головой. Он был ее дядей и врачом все одиннадцать лет с того самого дня, когда она появилась на свет. Несмотря на их прошлое и неловкость между ними, Диана никогда бы не повела Джулию к кому-либо еще.

Алан взял Джулию под мышки и с легкостью посадил ее на стол для обследования. Она весила совсем мало: двадцать девять фунтов[2] в прошлом году. Она была волшебным ребенком с идеальным лицом и уродливым телом. Ее голова свисала на грудь, а тонкие руки медленно болтались, так, словно она плавала в заливе. На ней были джинсы, и темно-синий спортивный свитер марки «Гэп» поверх футболки. Должно быть, доктор Макинтош пощекотал ее, потому что она неожиданно глубоко вздохнула. При этом звуке Диана отвернулась.

Она позволила себе пофантазировать о том, что Джулия была здоровой, «нормальной». Что она ничем не отличалась от детей за дверьми кабинета. Что она могла читать книги и рисовать, и если ее взять за ручку, то ее ручка не была холодной, словно лед. Что она прыгала, танцевала и требовала свою любимую овсянку. Что Диана узнала, что ее любимый цвет синий, потому что она это сказала, а не после нескольких часов наблюдения за изменением выражения ее лица, пока Диана указывала на цвета на странице: красный, желтый, зеленый, синий.

Синий! Джулия, ведь он нравится тебе больше всех? Синий, да, дорогая?

Быть матерью и чувствовать сердце своего ребенка: Диана не могла представить ничего более замечательного. Могла ли Джулия вообще различать цвета или Диана просто обманывала себя? Джулия не отвечала на вопросы Дианы. Она издавала звуки, которые, как сказали Диане эксперты, вовсе не были словами. Когда она произнесла «ла», это не означало «цветок»; это был обычный звук.

— Как дела, Диана? — спросил Алан.

— Отлично, Алан.

— Мы с Джулией чуток поболтали.

— Правда?

— Ага. Она говорит, что ты слишком много работаешь. Каждый ребенок в Хоторне мечтает об игрушечном домике, а у тебя дел невпроворот до самого Рождества.

Диана тревожно сглотнула. Нервничая весь сегодняшний день, она не могла поддержать дружескую беседу. Во время обследований Джулии ей становилось очень не по себе. Диана была на пределе, а тут еще Алан — поневоле он напомнил ей своего брата, напомнил, что она осталась одна и обо всем тяжелом, что было связано с ее ребенком. Дожидаясь, пока он не начнет осматривать Джулию, она едва сдерживалась, чтобы не закричать.

Джулия родилась с дефектами. У этого белокурого ангелочка было расщепление позвоночника и синдром Ретта, состояние близкое к аутизму. Ни тебе разговоров, ни выражений любви. Возможно, любовь присутствовала в тех моментах, когда она целовала лицо Дианы, но Диана не знала, были ли те поцелуи настоящими или просто у нее губки дернулись в результате спазма. Диана была по натуре оптимисткой и при каждом таком лобзании гнала от себя сомнения прочь.

Со дня своего рождения Джулия перенесла тринадцать операций. Неоднократные поездки в больницы — здесь, в Провиденсе, и в Бостоне — и долгие часы ожидания в удручающе одинаковых приемных, проведенные в размышлениях о том, переживет ли Джулия очередную процедуру, не лучшим образом повлияли на душевное здоровье молодой матери. После одной операции у Джулии развилась гидроцефалия[3], и на какое-то время Диане пришлось привыкнуть к шунту в голове ее дочурки, через который выводился избыток жидкости.

Диана, отчаянно желая накинуться с кулаками на Тима, часто говорила сама с собой.

«Привет! Дорогой! Принеси, пожалуйста, губку — кажется, я пролила маленькую миску с водой из мозга нашей дочки. О, так ты ушел совсем? Ну да ладно, я сама принесу».

Сердце Дианы не знало, в какую сторону ему метаться. Она разрывалась между надеждой и яростью, любовью и страхом. Она ненавидела Тима за то, что он сбежал, Алана за внешнее сходство с братом, всех врачей за то, что они могли продлить жизнь Джулии, но не были способны вылечить ее. Но Диана любила Джулию всем своим существом. Ее дочь была невинна и непорочна.

Джулия не могла ходить, держать вещи, есть твердую пищу. Она уже никогда не вырастет. Ее конечности выглядели скрюченными и сломанными; кости в ее теле были искривлены. Тело было ее тюрьмой и ограничивало ее буквально во всем.

Все ее органы были расположены неправильно. Большая часть тех ранних операций потребовалась, чтобы заново соединить ее желудок, мочевой пузырь, кишечник и защитить выпячивающийся мешок на спинке, в котором содержались оболочки головного мозга и спинной мозг ее малышки. Джулия была ребенком-кошмаром для любой беременной матери, и Диана любила ее так сильно, что порой ей казалось, что ее собственное сердце вот-вот расколется на части.

— Ты в порядке? — спросил Алан.

— Просто осмотри ее, — покрывшись испариной, сказала Диана. — Пожалуйста, Алан.

Она сняла с Джулии одежду, оставив на ней только футболку и подгузник. Они были в этой комнате, на этом самом столе, уже много раз. Сейчас Алан хмурился, его чувства были уязвлены. Диана хотела извиниться, но у нее свело горло. Ее желудок выворачивало наизнанку: она была жутко расстроена, ее одолевали страхи и дурные предчувствия, и единственное, что могло облегчить ее страдания, — это ободряющие слова Алана после обследования.

Расстегнув футболку Джулии, Алан приложил серебряный диск к ее впалой груди. Его волнистые каштановые волосы постепенно седели, а очки в стальной оправе съезжали с носа. Частенько в его карих глазах присутствовало загадочное, отстраненное выражение — словно его мысли были заняты раздумьями о высоких материях, но в этот момент он полностью обратил свое внимание на сердце Джулии.

— Ты что-нибудь слышишь? — спросила она.

Он не ответил.

Диана до боли прикусила губу. Это была часть осмотра, которой Диана боялась больше всего. Но она смотрела на него, борясь с волнением и не мешая ему работать.

У Джулии было крохотное тело — ее небольших легких и почек как раз хватало, чтобы сохранять ей жизнь. Если бы она скоро перестала расти, как это предсказал эндокринолог, то таких органов для нее было бы достаточно. Но если она подросла бы хоть на дюйм, ее легкие не справились бы с напряжением, и остальные системы ее организма тоже отказали бы.

— Сегодня у нее хорошее, отчетливое сердцебиение, — сказал Алан. — Ее легкие тоже работают нормально.

— Правда? — спросила Диана, хотя знала, что он никогда не лгал им.

— Да, — ответил он. — Правда.

— Так хорошо или нормально?

— Диана…

Алан никогда не обещал исцелить Джулию. Прогноз течения ее болезни менялся с каждым годом. Вся жизнь Джулии проходила в ожидании того переломного момента, когда она поправится. Иногда Диана не справлялась с напряжением. Ей хотелось пролистать книгу до последней страницы и узнать, что там в конце.

— На самом деле хорошо? — спросила она. — Или нет?

— На самом деле хорошо, для Джулии, — ответил он. — Ты же знаешь, это все, что я могу сказать тебе. И ты лучше любого специалиста понимаешь, что это означает.

— Моя Джулия, — сказала Диана. Новости были настолько хорошими, насколько она ожидала их услышать. На какое-то время она онемела. Волна облегчения окатила ее, и она испытала непреодолимое желание со всех ног помчаться в доки, запрыгнуть в шлюпку и грести по ветру до полного изнеможения.

— До сих пор, — сказала Диана, в ее глазах блестели слезы, — я лишь хотела, чтобы она росла.

— Я знаю… Как у нее с питанием?

— Хорошо. Прекрасно. Молочные коктейли, куриный суп, она все время ест. Правда, дорогая?

Джулия посмотрела на них со стола. Взгляд ее огромных глаз блуждал между Дианой и Аланом. Она глядела на свою мать с чем-то вроде радости и обожания. Ее ручка поднялась, потянувшись к щеке Дианы. Как всегда, Диана не была уверена, хотела ли Джулия прикоснуться к ней или ее движение было обыкновенным рефлексом, но она наклонила голову и позволила маленьким пальчикам дочери потрогать ее лицо.

— Гааа, — сказала Джулия. — Гааа.

— Я знаю, — ответила Диана. — Я знаю, любимая.

Диана верила, что у ее дочки была очень нежная душа и что, несмотря ни на что, Джулия могла проявлять глубокие эмоции. Чуть раньше, в приемной, когда остальные мамаши таращились на нее, Диана стала ей подпевать, чтобы Джулия не чувствовала себя одинокой и не смущалась.

Одиннадцать лет назад она дала своему искалеченному больному ребенку самое лучшее, самое достойное имя из всех, что смогла придумать: Джулия. Не Меган, Элли, Дарси и даже не Люсинда, как звали мать Дианы, а Джулия. Имя, предназначенное для значительного, прекрасного человека. Диана никак не могла забыть малыша, смотревшего на Джулию сквозь стекло палаты новорожденных: малыш расплакался, увидев, что Джулия — ужасный монстр.

Джулия тяжко вздохнула.

Диана взяла ее за руку. В грезах о материнстве она представляла себе, как будет читать, рисовать и играть со своим ребенком. Они придумывали бы семейные сказки, ничем не хуже сказок из библиотеки. Ребенок Дианы стал бы вдохновлять ее в изготовлении игрушечных домиков. Вместе они бы росли и менялись. Успехи ее малышки, ее творческое и интеллектуальное развитие приносили бы Диане невообразимую радость.

— Вот моя девочка, — сказал Алан, нагнувшись, чтобы поцеловать Джулию. При этом его голубая рубашка натянулась на сильной спине. И теперь, когда обследование осталось позади, включились другие чувства — еще одна причина, по которой ей было нелегко находиться рядом с Аланом. Диана сложила руки на груди.

Она видела его мышцы, его плоский живот. Из-под воротника выглядывала его шея. Глядя на него, она ощущала колики в животе. Она мысленно вернулась в день их знакомства. К ее изумлению, он пригласил ее на свидание. Диана была застенчивой девушкой, и молодой доктор одновременно очаровывал и пугал ее. Но потом она предпочла его брата — ведь встречаться с ловцом омаров было гораздо интереснее, не так ли? Однако жизнь надолго связала Диану и Алана, и она не могла отвести глаз от его тела. Боже мой, думала она, мучительно желая, чтобы ее обняли.

— Не могу поверить, что Люсинда уходит на пенсию, — сказал Алан. — Вам с Джулией повезло — будете проводить с ней больше времени.

— Я знаю. — Мать Дианы была городским библиотекарем, и хотя она увольнялась в июле, люди уже начинали скучать по ней.

Когда он оглянулся, Диана прикусила губу. Это было безумие: она только что разглядывала тело Алана, мечтая, чтобы он обнял ее, а теперь отгородилась колючей проволокой, и все внутри нее восстало против его знакомого голоса, а одна мысль о том, что он был частью их семьи приводила ее в ужас. Она не могла с этим справиться; равновесие было слишком хрупким.

— Без нее библиотека станет совсем другой.

Диана затаив дыхание смотрела на стену за столом Алана. Это была знаменитая «Стена» с фотографиями. У него и ее матери была общая клиентура: миссис Роббинс прививала пациентам Алана навыки чтения. Джулия не могла пойти в библиотеку, она никогда не держала в руках книгу, но многими вечерами ее убаюкивала бабушка, любимая и уважаемая рассказчица из публичной библиотеки Хоторна.

— Везет нам, — сказала Диана Алану, встав боком к Джулии.

Алан не понял, что она имела в виду, и поэтому ответил не сразу.

— В каком смысле? — спросил Алан.

— Насчет того времени, о котором ты упомянул.

Заламывая руки, Джулия склонила голову. Она простонала, но этот звук сменился чем-то вроде песни.

— Мама, я и Джулия, — продолжила Диана. — Мы будем вместе после ее выхода на пенсию. И сможем сделать что-нибудь важное, прежде чем Джулия…

Алан ничего не сказал. Думал ли он о том, что она не включила его в этот список? Диана открыла было рот, чтобы поправить себя, но потом остановилась. Сдержавшись, она посмотрела на Джулию. Моя девочка, подумала она. В кабинете Алана ужасная реальность заявляла о себе во весь голос: настанет день, когда она покинет их.

— Диана, поговори со мной, — проговорил он.

Он снял очки и помассировал глаза. Сейчас он был так похож на Тима, что Диана в смятении уставилась на свои туфли. Подойдя ближе, он дотронулся до ее плеча.

— Я не могу, — отстранившись, тихо сказала она. — Разговорами делу не поможешь.

— Это безумие, — сказал он. — Я твой друг.

— Не начинай, Алан. Пожалуйста. Ты врач Джулии.

Он не сводил с нее взгляд, и морщинки гнева и напряжения обозначились на его лице.

— Я способен на много большее, — сказал Алан, и к глазам Дианы подступили слезы. Без очков он выглядел точь-в-точь как брат, и в это мгновение голос его приобрел мрачные интонации Тима.

Глупая женщина, думала Диана, чувствуя что слезы заструились у нее по щекам. Она была полна любви. Она выбрала того Макинтоша, которому, как ей казалось, она была нужна больше, который принял бы ее заботу и позволил излечить себя от печалей прошлого. Тим был дерзким и загадочным и никому не открывал свои чувства. Диана полагала, что сумела бы изменить его. Она хотела спасти его. Но вместо этого он бросил ее и их больного ребенка.

— На много большее, — повторил Алан.

Но Диана не подняла глаз. Она нагнулась, чтобы поцеловать Джулию, прижавшись мокрым от слез лицом к шее своей дочки.

— Мааа, — сказала Джулия.

Диана резко выдохнула, пытаясь взять себя в руки. Поцеловав Джулию, она быстро одела ее.

— На улице прохладно, — примирительно сказал Алан.

— Я знаю, — ответила Диана глухим голосом.

— Лучше надень на нее спортивный свитер, — сказал Алан, копошась в пакете с детскими вещами.

— Спасибо, — ответила Диана, стараясь не смотреть на него. Ее сердце колотилось, а ладони были мокрыми от пота. Он поцеловал Джулию и долго держал ее за руку. Она счастливо урчала. Взрослые молчали, потому что не знали, что еще сказать. Диана разглядывала свои ладони, Алан не отпускал ладошку Джулии. Потом она подняла Джулию, посадила ее в инвалидное кресло, и они ушли.

Когда Алан закончил принимать пациентов, было уже полседьмого. Марта попрощалась, спешно умчавшись забрать своего сына с тренировки по бейсболу. Алан кивнул, не поднимая головы. Спина у него болела, и он разминал плечи — место, где накопилось сдерживаемое напряжение от встречи с Дианой. Он почувствовал, что ему не помешало бы пробежаться.

На столе он разложил медицинскую карту Джулии, отслеживая ее изменения с прошлого приема. Возможно, сегодня следовало бы снять ЭКГ. Но он уже проводил подобное обследование две недели назад и ничего необычного не обнаружил.

Больница Хоторн Коттедж была отличным местом для здоровых малышей и стандартных процедур. Мало кто из педиатров делал электрокардиограммы; у большинства даже не было необходимого оборудования. Алан купил свой аппарат сразу после того, как стало ясно, что Джулии потребуется частое наблюдение. В Нью-Хейвене были врачи-специалисты, но Алан не видел причин, по которым Диане понадобилось бы ездить за тридевять земель, если он мог все сделать прямо здесь.

В воображении Алана предстал идеальный образ, не раз посещавший его. Диана стояла в дверном проеме, дожидаясь, когда он соберется домой. Ее светлые волосы были заплетены в длинную косу, и она улыбалась так, словно знала все секреты мира. В ее голубых глазах, в отличие от реальной жизни, не мелькало беспокойство. Она наконец решилась позволить Алану любить ее и помогать ей; наконец-то она осознала, что эти две вещи на самом деле были одним и тем же.

— Кхм-кхм! — Кто-то покашливал, привлекая его внимание.

Оторвав взгляд от бумаг, он увидел стоявшую в дверях Эми Брукс. Ее каштановые волосы, как всегда, были взлохмачены, и на ней был один из розовых свитеров ее матери, надетый поверх мятых красных легинцев из хлопка. Широкий пояс и бусы из бирюзы дополняли наряд.

— О, это же юная леди, которая живет в игрушечном домике, — сказал он. Он был настолько поглощен раздумьями о Диане и Джулии, что позабыл про Эми, и теперь чувствовал себя неловко.

— Ты видел меня? — улыбаясь, спросила она.

— Как же я мог не заметить эти красивые зеленые глаза, блестевшие из окна?

— Я пряталась, — сказала она. — Больные карапузы стучались в мою дверь, но я наложила на них заклятие и отправила обратно к мамашам. Кстати, что там у них было?

— Ничего особо важного, — ответил Алан. — Что сегодня привело тебя ко мне?

— Мне нравится этот маленький дом, — сказала она, глядя на часы в виде черной кошки, чей хвост с каждой секундой раскачивался из стороны в сторону. — Очень нравится.

— Я передам твои слова даме, которая его сделала, — сказал он.

Эми кивнула. Она перешла от часов к «Стене». Скользя взглядом по галерее, она нашла свои фотографии. Один снимок из школы, другой прошлогодний, вот Эми на Джетти-бич, Эми на крыльце своего дома. Она сама вручила доктору их все.

— Тут есть еще дети, у которых по четыре фотографии?

— Только ты.

— Правда? Ни у кого нет больше?

— Нет, — сказал Алан.

Повертевшись, она наклонилась над его столом, читая лежавшие там документы. Алан услышал ее несвежее дыхание, и от нее пахло так, будто она не купалась и не мыла голову несколько дней. Ее руки до локтей уже были покрыты загаром, а под ногтями чернели полумесяцы грязи.

— Джулия Роббинс… — прочитала Эми вверх ногами. Алан аккуратно задвинул страницы карты Джулии под стопку медицинских журналов. Он знал, что Эми ревновала его к другим пациентам. Для него она была одним из самых тяжелых случаев. Алан обладал способностью помогать детям, страдавшим от боли, но он знал, что существовали и неизлечимые вещи.

Эми была из неблагополучной семьи. Ее мать находилась в тяжелой депрессии, и он хорошо знал, что это такое — тридцать лет назад мать Алана топила свою печаль в бутылке. Мать не била Эми и не давала ему явного повода связаться с Марлой Арден, соцработником Эми. Но в ее службу поступали звонки от соседей. Они сообщали о том, что Эми прогуливала школу, что ее мать дралась со своим сожителем, что двери их дома сильно хлопали, из дома доносились громкие крики. На Эми завели дело. Однако Алан понимал, каково это было для ребенка — любить мать, попавшую в беду. Всего один шаг отделял их от пропасти.

Эми привязалась к Алану. Со своего первого визита она влюбилась в него без оглядки. Она хваталась за его руку, словно обезьянка за дерево, и медсестре приходилось силой оттаскивать ее. Она с воплями покидала его кабинет, тогда как другие дети ревели, попадая сюда. Ее мать спала целыми днями, утратив всякий интерес к жизни после гибели мужа, совсем как мать Алана, которая стала пьянствовать, дабы пережить смерть его старшего брата, Нила.

— Пойдем, — сказал он Эми. — Отвезу тебя домой.

Она неопределенно пожала плечами.

Алан знал, что такое горе. Оно кружилось вокруг него, отнимая у людей тех, кого они любили. Его мать, мама Эми, Диана и Джулия, даже его брат Тим. Алан хотел бы спасти их всех. Он хотел бы вылечить каждого, воссоединить все разрушенные семьи. Он мечтал о том, чтобы Джулии довелось пережить хотя бы пору отрочества. Он собирался познакомить Диану с Эми, надеясь, что они сумеют помочь друг другу. Чтобы выжить, люди должны держаться вместе.

— Я отвезу тебя, — повторил он.

— Не стоит, — расплывшись в улыбке, сказала Эми.

— Я знаю, — ответил он. — Но мне хочется. — Врачи — те же родители: по идее у них не должно быть любимчиков, но они ничего не могут с собой поделать. Так уж устроена наша жизнь.

Эми переживала, что однажды доктор Макинтош запретит ей приходить в его офис. Ей вообще не следовало там появляться: она была здорова как лошадь — ее четвертое любимое животное — после дельфинов, кошек и зеленых черепах.

— Сегодня я сделала ошибки всего в двух словах, — сказала она.

— Только в двух? — спросил он. — Каких?

Эми нахмурилась. Она думала, что он похвалит ее: ведь раньше она никогда не добивалась таких успехов в английском языке. Судья и восхитительный, ответила она.

— И как ты написала судья?

— С-у-д-я, — сказала она. — Так же, как оно звучит.

— Ты читала книги, что я тебе дал?

Эми тянула вылезшую из свитера нитку, то завязывая ее, то развязывая. Доктор Макинтош купил ей две увлекательные книжки, которые, по его мнению, пришлись бы ей по вкусу. Эми никогда особо не увлекалась чтением. Ей казалось, что от рождения у нее не было того ключа к разгадкам, который вручали всем другим читателям. К тому же ей было слишком сложно сосредоточиться на книге в своем доме, где ее со всех сторон окружали загадки.

— У тебя есть горничная? — спросила Эми, меняя тему.

— Горничная?

Наверное, он подумал, что она совсем глупая, раз задает такие вопросы? Эми откинулась на подголовник, чувствуя себя полной дурой. Они сидели в его «универсале», проезжая мимо рыбацких доков. В этой части городка стоял аромат моллюсков, камбалы и засоленных в раковинах устриц. Обожая такие запахи, Эми шумно втягивала носом воздух. Ее отец был рыбаком, и море было у нее в крови.

— Ну женщина, которая прибирается в доме, — сказал она.

— В некотором роде, — рассмеялся он, словно она брякнула какую-то нелепость.

Эми пыталась не расстраиваться. Он был богатым врачом — он мог позволить себе горничную! Он не носил обручальное кольцо, и когда она однажды спросила его, был ли он женат, он сказал, что нет. Значит, он жил один, и ему был нужен человек, который позаботился бы о нем. И почему бы Эми не стать этим человеком?

— Я люблю прибираться, — сообщила она.

— Правда?

— Это, конечно, не хобби, но у меня неплохо получается. Для меня «Мистер Клин» пахнет все равно что духи — почему, думаешь, мне так нравится в твоем офисе? Много ли ты знаешь людей, которым не противны запахи врачебных кабинетов?

— Это редкое качество, — сказал он. — И я действительно ценю его.

Свернув от береговой линии, он выехал на так называемую скоростную автостраду. В Хоторне было три вида дорог: красивые и ровные возле гавани, шоссе из центра города длиною полтора километра и жуткого вида улицы рядом с болотами, там, где жила Эми.

— Я могу приходить пару раз в неделю, — сказала она.

— А как насчет учебы?

— Все будет в порядке.

Доктор Макинтош выруливал на ее улицу. Дома здесь были небольшими и перекошенными. За двориками почти никто не ухаживал. Сломанные холодильники подпирали стены ветхих гаражей. Стаями бегали бродячие кошки, половину которых Эми старалась спасти. Это был район, где дети не делали домашние задания, а родители и не заставляли их. В воздухе воняло кислятиной и затхлостью.

— Ты же знаешь, что я хочу помочь тебе, — сказал он, смотря на ее дом. — Тебе плохо там, Эми? Хочешь, я позвоню мисс Арден?

— Нет, — выдавила из себя Эми.

— Я знаю, ты беспокоишься за свою маму. Возможно, будет лучше, если ты какое-то время поживешь в другом месте, а мы попробуем помочь ей.

— Я не уеду, — сказала Эми. Она страшилась одной этой мысли. Ее мама могла умереть без нее. Заснуть и не проснуться. Или она пострадает от рук Бадди, своего приятеля. Или — и это было ужаснее всего — ее мать могла навсегда сбежать вместе с Бадди.

— У тебя есть друзья? Девчонки, с которыми ты играешь?

Эми пожала плечами. Он все равно не понял бы. Ее ближайшей подругой была Эмбер Дигрэй, но Эмбер курила и бритвой расписывала себе ноги. Эми боялась ее. Остальные школьники недолюбливали Эми. Ей казалось, что она несла на себе отпечаток своей жизни, и когда хорошие дети смотрели на нее, то видели ее мать, в депрессии свалившуюся на кровать, раздраженного Бадди, неумело наигрывавшего «Полуночного бродягу» на своей дорогой электрогитаре, и нового пса Бадди, забившегося в угол клетки.

— Я спрашиваю, — сказал доктор Макинтош, — потому что знаю кое-кого, кто тебе понравится. Это молодая мать с дочерью. Ты когда-нибудь была нянькой?

— Нет, — ответила Эми. Кто бы ее пригласил? К тому же Эми был нужен только один друг — доктор Макинтош. Он уже знал ее и не считал неопрятной грубиянкой. Он был добрым и забавным, и она доверяла ему.

— Это моя невестка с племянницей, — сказал доктор Макинтош.

Эми удивленно выдохнула. Она и не подозревала, что у него была семья! Внезапно она ощутила сразу и страстное любопытство, и ужасную ревность.

— Джулия — инвалид. За ней требуется серьезный уход, и иногда Диана сильно устает. Они живут неподалеку — я уверен, ты им понравишься.

— Правда? — спросила Эми, радуясь его словам о том, что она может кому-то понравиться, и слезы подступили к ее глазам.

— Конечно, — ответил он.

Эми нервно сглотнула. Он сказал, инвалид. Была ли Джулия похожа на тех детей со скобками и костылями, слуховыми аппаратами и очками? Эми пару раз видела таких ребят и сама испытывала знакомые ей чувства, которые, наверное, испытывали и они, — отстраненность, непохожесть на других и жгучую боль.

— Раньше меня называли особенной… — начала Эми, желая рассказать что-то о своих родителях, когда они были молоды, когда Эми была их любимой малюткой в темно-синей детской коляске, когда они жили в рыбацком парке, где в воздухе витали свежесть и ароматы соленой воды, весенних цветов и рыбы.

— Ты прекрасна в своем естестве, — сказал доктор Макинтош.

«Моя мама в депрессии… она плачет и спит дни напролет… никто не хочет приходить ко мне в гости… Я так одинока!»

Эти мысли метались в голове Эми, но поскольку ей не удалось озвучить их, она выскочила из машины доктора и, не оборачиваясь, побежала домой по зацементированной дорожке.

Диана мастерила игрушечные домики для детей других людей. Тим занимался ловлей омаров, и Диана обустроила магазин в их доме на пристани. За те тринадцать месяцев, что они прожили вместе, ее игрушки впитали в себя запах ракообразных. К тому времени заказы поступали ей отовсюду. Она давала рекламу в журналах, привлекая родителей, романтиков и любителей Новой Англии. Остальное за нее делали слухи, передававшиеся из уст в уста. В ее домиках было много пространства для игр. Их украшали мелкие блестящие детали, голубятни, карнизы, остроконечные крыши и двери со сценами из Библии; ее компания называлась «Дом, Милый Дом».

Полис медицинского страхования Дианы оплачивал несколько часов еженедельной терапии и услуги сиделок. Если Джулия оставалась одна, то могла весь день пролежать в позе эмбриона. Она съеживалась, подбирая под себя ноги и руки, подобно цветку на закате в эпизоде с замедленной съемкой из документальных фильмов о природе. Специальные процедуры помогали, но Диана не выносила присутствия в доме посторонних. Она предпочитала возиться с Джулией самостоятельно. Никто не любил Джулию так, как Диана.

Многие советовали Диане поместить Джулию в лечебное учреждение. Например, в детскую больницу Святой Гертруды или «Фреш-Понд Мэнор». Они говорили Диане, что Джулия будет обузой любому человеку, даже святому. Иногда Диана чувствовала уколы совести, воображая, что те люди думали, будто она выпрашивала у них сочувствия за свою самоотверженность и преданность. Она спрашивала себя: разве в подобном месте о Джулии не позаботятся как следует? Разве там не будут разминать ее тельце, менять ей подгузники, кормить и наблюдать за ее состоянием? Разве у Дианы не появится больше свободного времени для себя, чтобы она могла отдохнуть и потом со спокойным сердцем навещать Джулию?

Но Джулия постоянно нуждалась в массажах. Иначе ее мышцы сводило судорогами. Ее кишечник сжимался, и это вызывало у нее запор. И только Диана знала, какие растирания ей нравились. С детским маслом на загрубевших ладонях Диана облегчала страдания своей малышки. Джулия любила круговые движения у лопаток. Ей нравилось легкое надавливание рядом с грудной клеткой, в области почек, но она ненавидела прикосновения к своим шрамам.

Ну кто в стационаре мог бы догадаться обо всем этом? Даже если бы одна санитарка изучила все особые предпочтения Джулии, вдруг потом ее перевели бы в другое отделение или больницу? Джулии пришлось бы привыкать к новому человеку. Вдобавок, еще существовала проблема с ее запорами. Большинство врачей-практикантов не понимали, что это было одним из побочных явлений синдрома Ретта. Они всегда быстренько предлагали слабительное, когда Диане всего-то было нужно нежно потереть ее животик — ладонью, не пальцами — чтобы помочь прохождению кала.

Джулия вздыхала. Она урчала, как малое дитя, и Диана говорила ей: «Ну-ну, милая. Давай-ка я расскажу тебе о филине и кошечке… Когда-нибудь ты слышала о том, как данаиды улетают в Белиз?.. О выдрах, которые живут на болотах, и ястребах, охотящихся у берегов…»

Диана отнюдь не была святой. Ее гнев и страдания не знали границ. Она вымещала злобу, яростно забивая гвозди. Распиливая доски, она кричала, проклиная Бога, Вселенную, братьев Макинтош. С деньгами было туго. Она заламывала огромные цены за свои игрушечные домики, позиционируя их как товар для самых богатых. Но производство ее было ограничено; она жила с матерью, не платя за коммунальные услуги, и почти все заработанное тратила на медицинскую страховку. Когда ее подменяли сиделки, она изматывала себя пробежками по берегу и заплывами по болотам на старой маленькой шлюпке отца. Плакать и заниматься спортом можно было бесплатно.

Сейчас ее мастерская располагалась в небольшом коттедже за домом ее матери, куда они с Джулией переехали жить после того, как Тим их бросил. Окна выходили на расширенное воронкообразное устье реки, и в этот вечерний час зеленый тростник окрасился в золотые тона. Опилки были повсюду. Подобно пыльце в весеннем воздухе, они покрывали пол коттеджа, верстаки, стол со станком для резки досок, рубанок и даже оконные стекла с внутренней стороны. Стелла, ее пугливая тигровая кошка, пряталась в корзине на верхней полке. Джулия сидела в своей коляске.

Они слушали музыку. Диана обожала старомодные баллады с их безумной тоской и вечной любовью; частенько за работой она пела их Джулии. «Взгляд любви», «Ярмарка в Скарборо», «Как мне забыть о тебе».

У Дианы не было мужчины с того самого дня, когда родилась Джулия. Порой она смотрела на женщин с их мужьями и гадала, каково это. Была ли у них взаимная любовь и стоила ли семья споров и разногласий? Иногда, в темноте, на Диану накатывало одиночество. Она обхватывала руками подушку и воображала, что кто-то шептал ей, что все наладится. Она старалась не представлять лицо или конкретный голос, но прошлой ночью она мечтала о том, как спина Алана могла бы выглядеть под его рубашкой и как напряглись бы его мускулы, обними он ее крепко-крепко.

Аккуратно отмеряя, она помечала карандашом места для распиловки. Станок взвизгнул, когда она пропустила через него кусок древесины. Ее отец был плотником. Он обучил ее столярному ремеслу, и когда Диана что-нибудь пилила, она мысленно слышала его добрый голос, просивший ее поберечь свои бесценные руки.

— Окончен бой, пришла домой, — входя в дом, сказала Люсинда Роббинс.

— Привет, мам, — ответила Диана. — Тяжелый день?

— Нет, дорогая, — сказала ее мать. — Просто я ощущаю приближение своего выхода на пенсию в июле, и мое тело начало обратный отсчет.

— И сколько осталось? — с улыбкой спросила Диана.

— Восемьдесят семь, — ответила Люсинда, направляясь к Джулии, чтобы поцеловать ее. — Здравствуй, любимая. Бабуля дома.

Люсинда присела рядом с Джулией. Большие ясные глаза Джулии осмотрели все — пройдясь по необработанным доскам, готовым игрушечным домикам и открытому окну, прежде чем остановиться на лице бабушки.

Диана стояла чуть поодаль и наблюдала. Люсинда была невысокой и худощавой, ее коротко подстриженные волосы — седыми, а одежда яркой: синяя блузка поверх красно-коричневых брюк. Ее длинное ожерелье из полированных агатов было куплено на уличном рынке в Мехико, в ее единственном совместном круизе с отцом Дианы одиннадцать лет назад — в год рождения Джулии и его смерти.

— Мааа, — сказала Джулия. — Бааа.

— Она называет нас, — улыбнулась Люсинда. — Мама и Бабуля.

— Правда? — спросила Диана, поразившись своему неверию.

— Да, — убежденно сказала Люсинда. — Конечно.

У Джулии была гиперчувствительная кожа, и Диана погладила ее белесые волосы так нежно, как только могла. На ощупь они были шелковистыми и тонкими. Они волнами спускались за уши девочки — подобно мягким светло-золотистым ручейкам.

— В возрасте Джулии у тебя были такие же кукурузного цвета волосы, — сказала Люсинда. — Шелковые и красивые. Теперь, скажи мне, что говорит Алан?

— Ох, мам. — Диана нервно сглотнула.

Люсинда схватилась за сердце.

— Дорогая?

Диана покачала головой:

— Нет, никаких плохих новостей, — сказала она. — То есть вообще без новостей. Ничего определенного, все по-старому.

— Она подросла?

— На одну восьмую дюйм[4].

— А это не много? — хмурясь, спросила Люсинда. — За такой короткий срок?

— Нет! — резко ответила Диана, хотя и не собиралась кричать. — Это не много. Это абсолютно нормально, мам.

— Хорошо, дорогая, — сказала Люсинда, приняв позу Будды, как это про себя называла Диана: прямая спина, безмятежный взгляд, руки сложены у подбородка, словно в молитве. Возможно, внутри у нее было то же смятение, что и у Дианы, только она его лучше скрывала. — Ты с ним не ссорилась? — спросила она.

— Ссорилась?

— С Аланом, — сказала ее мать. — На сегодняшнем приеме…

— Ну… — нерешительно ответила Диана, вспомнив выражение лица Алана в тот момент, когда они покидали его офис.

— Диана?

— Почему он мне так сильно напоминает Тима? — проговорила она.

— Ох, дорогая.

— Походки у них похожи, — сказала Диана. — Их голоса звучат одинаково. У Алана волосы темнее, но летом они светлеют. Он носит очки, но когда снимает…

— Внешнее сходство, — сказала Люсинда.

— Я и сама себе это говорю, — ответила Диана. — Я чувствую себя так плохо, постоянно злясь на него. Каждый раз, когда я думаю о Тиме, у меня ноет живот. Я лежу, не сомкнув глаз, ненавидя его за боль, которую он причинил Джулии, но главное — я ненавижу его за то, что он бросил меня. Это так ужасно, будто я проглотила камень.

— Ой, ой, — вздохнула Люсинда.

— Я знаю. А когда я вижу Алана, то вспоминаю о Тиме. И у меня сразу всплывают мысли о боли и предательстве и о том, как яростно я ненавижу его брата…

— Нет, — прервала ее Люсинда. — Вот в это я не верю.

— Это так, мам. Я ненавижу Тима.

— Но я сомневаюсь, что бы Алан вызывал у тебя такие эмоции. Это невозможно. Он и не мог бы — он слишком хороший. Он беспокоится о тебе и о Джулии, он всегда рядом. Ты все придумываешь сама. Откуда бы ни взялись эти чувства, просто не забивай ими голову.

Диана подумала о глазах Алана, как они светились добротой и нежностью, когда он смотрел на Джулию. Она мысленно представила его ладони, обследующие тело Джулии, держащие ее искривленные ручонки так, словно они были самой великой драгоценностью во всем белом свете.

— Я знаю, что он хороший, — тихо сказала Диана.

— Дорогая, послушай меня, — сказала Люсинда. — Когда ты говоришь о проглоченном камне, я понимаю, что с тобой происходит. Ты сильна, ты взвалила бремя этого мира на свои плечи, но те гнетущие чувства, о которых ты говоришь, разрывают тебя на части.

От правды в словах матери глаза Дианы защипало. Когда она перестала горевать об отъезде Тима и у нее остались только горечь и гнев, Диана в один миг поняла, что совершила ошибку в самом начале: она выбрала не того брата.

— Я в порядке, — сказала Диана.

— Ты только так говоришь, но я вижу, как ты переживаешь. И когда звонит Алан, ты набрасываешься на него, будто он перед тобой виноват, а не Тим. А он просто пытается тебе помочь.

— Иногда он выбирает неудачное время, — буркнула Диана.

— Для него у тебя всегда неудачное время, — сказала Люсинда с улыбкой.

— Я устала, мам, — сказала Диана, испытывая неловкость от их разговора и двусмысленной улыбки матери.

— Вот выйду я на пенсию, — сказала Люсинда, обняв рукой Диану, — и хорошенько позабочусь о тебе.

У Дианы перехватило дыхание. Так хорошо, когда тебя любят. Она закрыла глаза и ощутила, как ее телу передалось тепло матери. Возможно, она выбрала не того брата, испортила себе жизнь, но у нее была самая лучшая в мире мать.

— У нас с Джулией большие планы по поводу твоего выхода на пенсию, — проговорила Диана.

— Ох, дорогая, — сказала Люсинда. — Только без вечеринки, хорошо? Я знаю, что ты хочешь что-нибудь сделать для меня, и я ценю это, но я не большая любительница сюрпризов.

— Никаких вечеринок, — ответила Диана.

— К тому же в библиотеке устраивают танцы, — сказала Люсинда. — Думаю, они собираются подарить мне памятную дощечку с именем или что-то в этом роде. Мне придется притвориться, что я несказанно удивлена. Например, так. — Она изобразила любимую ужимку Бетти Буп: широко распахнутые глаза и раскрытый рот, кончики пальцев, сложенные в изумлении у подбородка.

— Очень убедительно, — смеясь, сказала Диана.

— Не то чтобы я была неблагодарна, — сказала Люсинда, — это не так — я люблю их всех и буду жутко по ним скучать. Но с меня хватит, дорогая. Сорок лет с отекшими ногами — и теперь я хочу от души зашвырнуть эти дурацкие оксфорды подальше в болота и никогда их больше не видеть.

— Мы с Джулией что-нибудь придумаем для разминки ног, — сказала Диана.

— Ах, — сказала Люсинда, блаженно прикрыв глаза и отсчитывая секунды до пятнадцатого июля.

— Глиии, — протянула Джулия.

— Только представь себе, Джулия. У меня появится свободное время, я смогу прочитать все те книги, до которых у меня не доходили руки. Поможешь мне наверстать упущенное? — спросила Люсинда, прежде чем открыть глаза.

Диана медленно выдохнула. Жизнь Джулии переполняла любовь, но это было так ужасно и чертовски несправедливо: иметь бабушку, работавшую городским библиотекарем, и не уметь читать, иметь мать, мастерившую красивые игрушечные домики, и быть неспособной в них играть.

— Думаешь, она счастлива? — услышала Диана свой голос.

— Я не думаю, я знаю, — ответила ее мать. — Ты только взгляни на нее.

Диана открыла глаза и увидела, что это правда. Джулия покачивала головой, словно под мелодию, известную лишь ей одной. Она смотрела на Диану. Люсинда дотронулась до плеча Дианы, и Диана прильнула к ней.

— Моя счастливая девочка, — сказала Диана, из всех сил желая верить своим словам.

— Мааа, — сказала Джулия. — Маааааа.

Мог ли человек умереть от переизбытка любви? Мог ли вес Джулии раздавить ее, лишить последнего дыхания? Лето казалось далекой, сладкой мечтой. Ее мать выйдет на пенсию; она, Диана и Джулия будут лежать на пляже, ощущая спинами горячий песок, позволяя легкому бризу унести прочь все их невзгоды.

— Иди покатайся на лодке, милая, — предложила Люсинда. — Я побуду с Джулией.

Диана колебалась. Она думала о чудесном белом доме возле гавани: с недавних пор она стала воплощать свои мечты в игрушечных домиках, которые строила. Ее собственный семейный дом был разрушен. Диана чувствовала, что внутри у нее все одеревенело. Ее мышцы болели, и она понимала, что ей не помешает помахать веслами и проплыть через болота на морской простор.

— Спасибо, мам, — сказала Диана.

Люсинда пристально глядела на нее. Мать была маленькой и сильной. Даже не прикасаясь к Диане, она давала ей поддержку и энергию. На улице ветерок шевелил золотисто-зеленый камыш. Каланы скатывались с берегов, играя в заиленной коричневой воде.

— Иди, — повторила мать.

Кивнув, Диана побежала к докам.

Глава 3

Детство братьев Макинтошей прошло у моря. Нил, Алан и Тим выросли на полуострове Кейп-Код, в десяти милях к востоку от Вудсхоулского океанографического института. В пору своего юношества Алан летом частенько подрабатывал в местной лаборатории, оборудованной гидрофонами. Его наставник, Малаки Кондон, говорил ему, что еще никогда у него не было ученика с таким хорошим слухом для дельфиньих разговоров. Но совершенно не подозревавший об этом тогда Алан в дальнейшем понял, что его призвание — педиатрия.

Теперь, через семнадцать лет, по средам после обеда Алан ходил в библиотеку, чтобы почитать свежие выпуски «Дельфинов» и «Китового альманаха» — дабы потрафить былым интересам и повидаться со старым другом — Люсиндой Роббинс. Публичная библиотека Хоторна располагалась в двух кварталах от его дома. Но Алан сначала отправился побегать, поэтому ему понадобилось сорок пять минут, чтобы добраться туда.

— Шесть миль? — спросила миссис Роббинс, стоя за конторкой.

— Сегодня семь, — ответил он.

Она протянула ему свернутое полотенце, которое взяла с тележки, где лежали книги, ожидавшие своей очереди быть расставленными по полкам.

Спустя несколько месяцев после того, как Тим бросил Диану, Алан, завершив свою обычную пробежку, остановился у входа в библиотеку. Он скучал по миссис Роббинс. Она всегда относилась к нему по-доброму, сразу приняв в свою семью. У него с ней было больше общего, нежели у Тима, — он буквально жил в библиотеках Вудс-Хоула и Кембриджа, и на протяжении короткого брака Тима и Дианы Алан с Люсиндой всегда обсуждали книги и делились идеями.

Но в тот день, одиннадцать лет назад, он стоял там, рассматривая капли пота, падавшие на коричневое линолеумное покрытие, и выслушивал гневную тираду библиотекаря. А на что еще он надеялся? Он был Макинтошем, братом Тима, и одного этого факта хватило, чтобы она разбушевалась.

На следующей неделе он первым делом забежал домой и принял душ. Он не хотел ссориться с миссис Роббинс. Он понял, насколько важна она была для него, но так уж вышло, что сейчас она его на дух не выносила. Заботясь о Джулии, он ощущал, что, как никогда привязался к этой семье, и поэтому пришел извиниться. К изумлению Алана, миссис Роббинс встретила его с полосатым полотенцем в руках.

— Прошу прощения за прошлую неделю, — сказала она. — Зловредность — это у меня профессиональное.

— Вы имели полное право, — ответил он.

— Нет, — настояла миссис Роббинс, замотав головой. — Ты можешь приходить вспотевшим, когда захочешь. В том, что натворил Тим, нет твоей вины. Ты так много делаешь для Джулии и Дианы…

Алан пытался возразить, но замолчал, приняв ее предложение. Его отношения с Дианой были очень непрочными, и он был готов на что угодно, лишь бы сохранить их. Он счел полотенце одномоментным знаком примирения, но миссис Роббинс продолжала приносить его каждую среду.

Сегодня он сказал «спасибо», взял полотенце и отыскал свое любимое кресло. Комнаты старейшей библиотеки штата были светлыми и с высокими потолками. В читальном зале стоял камин, достаточно большой, чтобы зажарить в нем целого быка, и Алан уселся рядом с ним, прихватив с собой для чтения пачку журналов. Чистое апрельское солнце проникало через арочные окна; он с головой погрузился в последние изыскания о морских животных. И затем он подумал о своей собственной семье.

Их старший брат, Нил, обожал китов. Когда они были еще юнцами, он, Тим и Алан зарабатывали на китовых смотринах, на небольшой моторной лодке возя желающих к местам кормления млекопитающих у отмелей Чатам. Отплывая из пароходных доков в Хайянисе, они брали по десять долларов с человека. Это Нил сразу предложил возвращать деньги, если им не удастся найти китов или дельфинов. Таков был Нил — щедрый, добродушный и достаточно уверенный в их умении отыскивать свою цель, чтобы знать, что подобных возвратов почти не будет.

Нил умер от лейкемии. В то лето, когда им исполнилось шестнадцать и четырнадцать, Алан и Тим смотрели, как их брат медленно расстается с жизнью. Оставаясь в доме с закрытыми окнами, где всем было запрещено шуметь или входить в его комнату, Нил невыносимо страдал. Не только от своей болезни, но и от изоляции. Он тосковал по морю, китам, лодке. Он хотел увидеться с братьями. Причиной смерти Нила в восемнадцать лет стала лейкемия и одиночество. Тим провел две последние ночи жизни Нила, сидя на траве под его окном. Алан прокрался внутрь, чтобы быть рядом с братом.

Родители Алана опасались, что рак был заразен. Они не обращали внимания на слова доктора Джеркоффа, который лечил Нила и убеждал их в обратном. Они испытывали первобытный страх перед заболеванием крови и жили объятые ужасом, боясь потерять всех своих сыновей. Отец Алана уходил в море, подолгу не возвращаясь домой. Мать стала пить.

Несколько следующих лет Алан и Тим провели, больше интересуясь рыбой и китами, чем общением с людьми. Тим бросил школу и занялся ловлей омаров. Как и отец, он дни напролет пропадал в море. Алан привязался к Малаки Кондону. Старик обладал резким характером рыбака, хотя у него была докторская степень Колумбийского университета. На выходные Тим приплывал с Нантакета, встречался с Аланом в доках Вудс-Хоула и слушал красочные рассказы Малаки об исследовательских экспедициях в Северном море и Индийском океане. Потеряв Нила и внимание родителей, братья чувствовали себя словно оторванными от реальности, и Малаки стал человеком, придававшим им сил.

На последнем году обучения в Гарварде Алан обнаружил, что ему каждую ночь снится Нил. Одним промозглым ноябрьским утром он разорвал свое заявление о приеме на работу в Вудс-Хоул и вместо этого поступил в Гарвардскую медицинскую школу. Малаки очень расстроился, а Тим подумал, что брат сошел с ума. Тим надеялся, что они вместе станут плавать на его катере, он будет ловить рыбу, а Алан ее изучать. Он преградил Алану дорогу на ступеньках Уайднеровской библиотеки, желая переубедить его.

— Занимайся рыбами, — сказал Тим. — Если какие-то люди помрут, то какое тебе дело?

— Ну да, — сказал Алан. — Каждую ночь после полуночи я изучаю планктон, и мне совершенно наплевать на него. Я буду врачом.

— И зачем?

— Чтобы помогать людям, — ответил Алан, думая о брате и родителях.

— Хочешь провести всю жизнь, возясь с больными? — закричал Тим. — Думаешь, от тебя будет хоть какой-то толк?

— Да, — сказал Алан.

— Как Нилу от доктора Джеркоффа?

— Он должен был поговорить с нами, — сказал Алан. — Объяснить матери и отцу, что может произойти. Помочь им понять и лучше подготовить нас к этому. Он был обязан помочь нам, чтобы мы помогли Нилу умереть, Тим. Мне больно думать о том, что нам пришлось пройти через это в одиночку, без чьей-либо поддержки.

— Что с того, как именно это случилось? — зло спросил Тим. — Он умер. И ничего теперь не изменишь.

— Но он страдал, — сказал Алан. — Все не должно было обернуться так плохо…

— Я знаю, что он страдал, — крикнул Тим, толкнув Алана. — Я был там. Думаешь, я забыл?

— Перестань вести себя как придурок, — сказал Алан. — Нилу бы это не понравилось.

— Он мертв, — огрызнулся Тим, ударив Алана в грудь тыльной стороной ладони.

После смерти Нила старшим братом стал Алан. Тим был сильнее, но Алан просто крупнее и поэтому всегда выходил победителем из их стычек. Дрожа от ярости, он сделал шаг назад.

— Ты сидел под его окном, — разозлился Алан. — Ты боялся войти к нему. Я хочу помочь людям перестать бояться.

— Боялся? Да пошел ты, — сказал Тим. — Сейчас я тебе прочищу мозги…

Он резко выбросил правую руку и попал Алану в живот. Взгляды их широко раскрытых глаз встретились. Алан охнул и, размахнувшись, ударил Тима левой в бок. Тим подскочил к нему, Алан попытался отпихнуть его, но Тим сграбастал Алана за шею, и братья кубарем покатились по тротуару посреди гарвардского двора.

Алан с силой врезал ему кулаком правой в голову. Тим вцепился ему в волосы, и Алан дернул его руки вверх, чтобы ослабить хватку. Ссадина над глазом Тима кровоточила, а Алан чувствовал на своей шее следы от его ногтей. Поднявшись, он наклонился к Тиму и рывком поставил его на ноги. Тиму явно было мало. Кровь застилала ему глаза, и он вслепую махал руками перед собой. Алан пришел в себя.

— Эй, прекрати, — сказал он, тряся Тима за плечи.

Еще один левый хук.

Алан парировал его в воздухе. Братья кружились, с трудом удерживаясь на ногах. Оба были настороже, но от жгучего гнева Алана не осталось и следа. Когда Тим снова раскрылся, Алан нанес ему удар в солнечное сплетение, отчего тот повалился на колени. Алан отступил назад, но Тим опять набросился на него. Безумие какое-то, подумал Алан. Он всего лишь хотел помогать детям, исцелять их, если это было в его силах, и утешать в противном случае, и вот он оказался вовлечен в безобразную драку с собственным братом.

После этого пропасть между братьями стала еще шире: Алан полностью посвятил себя учебе, а Тим сбежал обратно в море.

Несколько следующих лет Тим плавал вдали от суши. Ловля омаров отнимала почти все его время. Из-за этого лицо его обветрилось, руки покрылись мозолями; более того, что-то умерло у него глубоко внутри. Он забыл, как общаться с людьми. Он пил и буянил или посылал очередной девушке улыбку с намеком на то, что ему одиноко. Что она нужна ему.

Одной из этих девушек оказалась Диана. Узнав, что Диану интересовал Алан, Тим приударил за ней по полной программе. Чего он только не делал! Тиму был нужен человек, который спас бы его, и он выбрал женщину, обладавшую особым даром. Что-то в его поведении было притворством, думал он, изображая томящегося одиночеством подвыпившего ловца омаров. Но это сработало, потому что было правдой. То есть он считал, что разыгрывал ее, а на самом деле показывал настоящего себя. И Алан видел, как это произошло — Диана влюбилась в его брата.

Алан сдался, решив не мешать им по одной причине: если он не смог заполучить Диану, то, возможно, ей удалось бы по крайней мере исправить Тима. Или, может быть, он только пытался убедить себя в этом. Диана была сильной, а Тим катился под гору со дня смерти Нила. Может быть, брак и дети заполнили бы пустоту в его душе, избавили от прошлых невзгод. Но вышло совсем наоборот.

— Оказывается, ты сегодня виделся с моими девочками, — прервала его мысли миссис Роббинс, появившись со своей тележкой, доверху нагруженной разной периодикой, которую теперь предстояло водрузить на полки.

— Да, — ответил Алан.

— Как дела у Джулии?

— Она просто чемпион, — сказал Алан.

Миссис Роббинс работала в библиотеке Хоторна сорок лет. Алан слышал, как дети в его офисе утверждали, будто она прочла все здешние книги, и сам он почти верил в то, что это действительно так. Ее голубые глаза светились пониманием и сочувствием. Любознательность продлевает молодость таким женщинам, как миссис Роббинс.

— Но как она себя чувствует? — спокойно спросила миссис Роббинс.

— Вы же знаете, — сказал Алан. — Она держится.

Миссис Роббинс прикусила губу. Она перебирала подшивку «Нэшнл джиографик», словно проверяя, в правильном ли порядке собраны номера. Но Алану было ясно, что она старалась совладать с эмоциями.

— Ну, Алан, — сказала миссис Роббинс. — Мы надеемся на тебя.

— Спасибо, — ответил он.

— Я переживаю за Диану, — продолжала она.

— Почему? — встревоженно спросил Алан.

— Она изматывает себя, — сказала миссис Роббинс, переходя на шепот. Слова быстро слетали с ее губ, а на лице было написано беспокойство. Алан наклонился вперед, чтобы выслушать ее. — Джулия легка словно перышко. Она ничего не весит. Но усилия, которые прилагает Диана… даже когда она спит, отдыхая в углу мастерской. Диана отдает всю свою энергию, до последней капли, чтобы она просто жила. Не зная, что ждет их в будущем.

— Это вызов… — сказал Алан, выбрав фразу из своего обычного репертуара. В теории врач должен быть готов ко всему. Но после слов о страданиях Дианы внутри у него царила полная сумятица.

Подумав о Ниле, Алан понял, что хотела высказать миссис Роббинс. Нет ничего хуже, чем видеть, как страдает любимый человек. Действовать — перевязывать раны, вправлять сломанные кости, очищать ожоги — намного легче, нежели сидеть в стороне, смирившись с тем фактом, что ты бессилен.

— Диана храбрая, — сказал Алан.

— Чаще всего.

— Она могла бы попросить меня больше помогать ей.

— Ох, Алан, — сказала миссис Роббинс. — Разве ты не видишь, как ей тяжело находиться рядом с тобой — несмотря на то, что ты добрый, ты всегда будешь напоминанием о Тиме.

— Да, — ответил Алан, уязвленный правдой, прозвучавшей из уст Люсинды.

— Есть от него новости?

Алан отрицательно покачал головой. Два месяца назад Тим звонил из Камдена, прося в долг тысячу долларов. До этого Алан получал звонки за счет абонента-адресата и открытки из портов от Любека до Галифакса. Тим превратился в моряка-скитальца. Иногда он навещал Малаки. Он не имел ни собственного дома, ни адреса. Такова была цена, которую ему пришлось заплатить за то, что он бросил свою жену с ребенком.

— Бедняга, — сказала Люсинда. — Почти невозможно ненавидеть его, когда он так мучается. Но все же.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — сказал Алан, ощущая на себе взгляд Люсинды. Он размышлял о том, догадывалась она или нет. Она была очень преданна Диане, слишком осторожна, чтобы спросить его напрямую, но он решил, что она знала.

Алан был влюблен в Диану.

Это чувство и не собиралось исчезать. Даже когда она предпочла Тима, а Алан обманывал себя, думая, что Диана поможет Тиму, спасет его жизнь, он все равно любил ее. Он был готов на что угодно, чтобы помочь ей, и тогда, и теперь.

Он убеждал себя, что для врача такое сочувствие вполне естественно. Но глаза Дианы ничего не скрывали. Ее волосы были цвета осенних болот Кейп-Кода, озаренных золотистым октябрьским солнцем. От нее пахло краской, деревом и морем. У нее на лбу часто появлялись бороздки грусти, но когда она смотрела на Джулию, они растворялись в такой искренней любви, что у Алана иногда перехватывало дыхание.

Психиатры — и Малаки Кондон — сказали бы, что он любил свою невестку, потому что она была абсолютно недоступна для него. Боязнь взвалить на себя обязательства? Да без проблем — выбери ту, которую оставил твой братец, женщину, от души ненавидящую твою семью. Алан был полным профаном по части отношений — он сам это прекрасно осознавал. Он встречался с хорошими женщинами. Они все были лучше, чем он того заслуживал. У него имелась паршивая привычка забывать перезвонить им после третьего или четвертого свидания. Он никогда не был женат, и сколько бы он ни любил детей, своих у него не было. И ближайшее будущее особых перемен не обещало.

— Диана надеется, что лето выдастся преотличным, — проговорила миссис Роббинс.

— Я знаю, — сказал Алан.

— Я стану помогать ей по хозяйству.

— Думаете, Диана откажется от няни? — спросил он. — У меня есть один человек на примете, как раз подходящая помощница.

— Возможно, — ответила миссис Роббинс. — Попробуй поговорить с ней.

— Если эта идея будет исходить от меня, то я сомневаюсь в ее успехе.

— Ты очень добр к ней, Алан, — сказала она. — Хотя она это тщательно скрывает, но она ценит твою заботу.

— Это не имеет значения, — проговорил он.

Библиотекарь встретилась с ним взглядом:

— Имеет, и еще какое, — сказала миссис Роббинс. Она взяла его мокрое полотенце и повесила на металлическую ручку своей тележки. Алан знал, что она выстирает его и снова принесет на следующей неделе. Он понял, что Люсинда жалела, что не он тогда стал победителем. Что Диана не осталась с Аланом, а вышла замуж за Тима.

И уж не меньше, чем она, об этом жалел сам Алан.

Эми рано пришла домой из школы. Ее мать спала, а приятель матери, Бадди, репетировал со своей группой. Местом их сборищ служил чей-то гараж дальше по улице, и Эми слышала доносившиеся оттуда отвратительные металлические звуки. Кому в здравом уме могла нравиться музыка, походившая на грохот от столкновения двух поездов? В этом было и хорошее: его не было дома, он был занят, и стоило ему перестать играть, как она это сразу же услышала бы.

Шторы были задернуты, но весеннее солнце пробивалось сквозь щели в оконной раме, создавая нечто вроде светлых квадратиков. Пустые бутылки из-под пива источали свой обычный аромат. Эми пробежала по темной комнате с баллончиком соснового освежителя, распыляя его во все стороны. Она думала о ручьях и лесах, ухающих совах и козодоях. Заглянув в комнату матери, она увидела ее лежавшей под ворохом одеял.

— Мама? — прошептала Эми.

Ее мать и не подумала шевелиться. Плотные занавески скрывали опущенные жалюзи, поэтому в комнате царил сумрак и пахло пылью. Было очень жарко, и Эми едва совладала с желанием распахнуть окна настежь. Она знала, что матери требовался отдых. Ища, с кем бы поговорить, она вернулась в гостиную.

— Привет, щеночек, — сказала она, бухнувшись на колени рядом с собачьей клеткой.

Молодой песик скалил зубы, рыча и прячась в углу клетки. Бадди, намереваясь сделать из него сторожевую собаку, дал ему кличку Слэш, но Эми ни за что не стала бы так называть его.

— Я твой друг, — сказала она.

— Гррр.

— Не веришь? — Эми помчалась на кухню и пришла обратно с двумя ломтиками «американского» сыра — даже Бадди не хватился бы двух маленьких ломтиков. Разломав их на кусочки, она положила один перед дверцей клетки.

— Гррр, — проурчал пес. Эми вспомнила свой первый визит к доктору Макинтошу. Эми была напугана — у нее сильно болело горло, и из-за температуры под тридцать девять ее мучил жар. Она так боялась открыть рот. Но доктор Макинтош не стал торопить ее, а просто медленно завоевал ее доверие — конфеткой, историей про дельфинов и своим мягким голосом.

— Я твой друг, щеночек, — сказала Эми, стараясь подражать голосу доктора Макинтоша. И это сработало, потому что вскоре небольшой черный пес пополз вперед. Не сводя с Эми глаз, он по дюйму продвигался к выходу из клетки.

У него ушло на это целых десять минут, но щенок все-таки взял сыр. Потом еще один кусочек и еще. Эми осторожно сняла защелку с металлической дверцы. Петли скрипнули, и пес, испугавшись, кинулся в угол. Но Эми продолжала выкладывать сыр, и щенок вылез, чтобы съесть его. Через мгновение он уже ел у нее с рук и, казалось, больше не боялся. Его шерсть была жесткой и теплой, и от него шел запах детеныша животного, чуя который Эми самой хотелось стать собакой.

— Музыка! — воскликнула Эми, слишком поздно осознав, что какофония стихла.

— Что тут происходит? — появившись в дверях, спросил Бадди.

Эми попыталась загородить от него пса. В комнате было темно, и даже с сиянием из оконных щелей он бы его не увидел. Щенок мог бы забраться в свое убежище, и все были бы довольны. Эми вытянулась перед клеткой, молясь, чтобы псу передались ее мысли.

— Ничего, — ответила она. — Как репетиция?

— Хреново. Я порвал струну, а басист ушел на работу. Что…

— Вы здорово играли, — перебила его Эми, чувствуя, как колотится ее сердце. Протянув руку, она пробовала затолкать щенка назад.

— Ты слышала?

— Да. Даже с порванной струной ты был лучше всех. Как зовут того знаменитого парня, которого слушает мама — не Джеймса Тейлора, а другого…

— Эрик Клэптон?

— Ага! Ты играл лучше, чем он.

— Хех, — сказал Бадди. Никто не был способен извлечь из слова «хех» больше, чем это удавалось ему. С его тонких губ оно слетало подобно рокоту тонны цемента, падающей вниз с Эмпайр-стейт-билдинг. Но в тот момент в нем промелькнуло что-то похожее на выражение удивления. Несколько столетий назад, когда легендарный испанский конкистадор Понсе де Леон вышел из раскаленных джунглей и обнаружил «источник молодости», то его «хех» наверняка прозвучало в точности, как у Бадди.

— Намного лучше, — дружелюбно продолжала Эми, ее грудь разрывало от волнения. Щенок унюхал ее пахнувшие сыром пальцы и принялся их вылизывать.

— Правда? Мне кажется, я скорее похож на Хендрикса[5]. Когда у меня оборвалась струна, я чуть не… это что?

— Тот шум? — спросила Эми, лихорадочно соображая. Щенок увлекся и громко шлепал языком.

— Пес, что ли, вылез? — спросил Бадди.

— Нет, — тут же ответила Эми, запихнув щенка в его клетку и упершись руками в дверцу. — Я выпустила его, это моя вина, просто я хотела…

Одним движением Бадди поднял Эми с пола и бросил на диван. Просунув руку внутрь клетки, он схватил пса за загривок. Эми широко распахнула глаза. Она смотрела, как объятый ужасом щенок, словно кусок мяса на крюке, болтался в руке Бадди.

— Что я тебе говорил? — спросил Бадди, и Эми не могла понять, к кому он обращался, к ней или к собаке.

— Это я виновата, — повторила Эми. Необычный звук ее голоса напомнил ей шуршание наждачной бумаги, которую она иногда использовала на уроках рисования.

— Мне плевать, кто виноват, — тихо сказал Бадди. — Меня волнует только послушание.

— Не бей его, — сказала Эми.

— Что толку от непослушной сторожевой собаки? Либо ты учишь их с младых когтей, либо пристреливаешь позже.

— Все равно не бей его, — сказала Эми.

Без лишних слов Бадди пнул пса носком своего ковбойского сапога. Щенок заскулил от боли, и Бадди ударил его еще раз.

— Тебе же на пользу, — сказал Бадди, удерживая его. — Тебе же, блин, на пользу.

Эми заплакала. Пес не мог вырваться. Визжа, он боролся и извивался. Бадди, не переставая, колошматил его, а закончив, пинком зашвырнул в клетку. Взяв свернутую газету, он хлопнул ею себя по ладони.

— Теперь понятно? — спросил он. Он никогда не поднимал руку на Эми, но теперь она отчетливо почувствовала угрозу в его тоне. — Ясно, кто тут хозяин?

Из спальни послышалось шевеление одеял. У Эми свело желудок. Она не знала, чего ей хотелось больше — чтобы ее мать спасла пса или, чтобы она не вмешивалась.

— Поди сюда, — приказал Бадди.

Эми глядела в сторону, боясь, что он зовет ее.

— Иди сюда, — повторил Бадди, и дверца клетки с дребезгом открылась. Он опять засунул в нее руку и вытащил пса. Он гладил щенка, что-то шепча ему и почесывая за ушком. Пес жалобно тявкал и пытался удрать.

— Я сломаю тебя, парень, — сказал Бадди. — Если уж на то пошло, я это сделаю.

— Не ломай его, — прошептала Эми.

— Что? — спросил он.

Эми прикусила язык. Она не хотела, чтобы Бадди ее услышал. По опыту она знала, что он не переносил, если кто-то совал нос в его дела — будь то Эми или ее мать.

Щенок дергался, крича, совсем как человеческий ребенок. Тело Эми болело, напрягшись от желания пойти и помочь ему, но она радовалась тому, что у него хватало сил сражаться. Было бы хуже, если б он лизал Бадди руки, сдавшись ему на милость. Эми знала, что ей нужно сидеть очень тихо и тогда Бадди уйдет из комнаты. Чтобы это прекратилось скорее, она должна была стать невидимкой.

— Я что сказал? — спокойно спросил он.

Но Эми растворилась в своих мыслях, почувствовав себя журчащим ручьем. Она текла в покрытых мхом берегах, через тенистые горные долины и по лесным опушкам. Цапли вили возле нее гнезда, а пауки плели прозрачную паутину над ее кристально чистой водой. Она стремилась вниз, к морю, где ее отец ловил рыбу. Она была в пути, когда зазвонил телефон.

— Алло? — сказал Бадди.

Эми наблюдала за ним. Подняв трубку, он гордо выпрямился, словно король в своем замке. Должно быть, избиение щенка придало ему уверенности, потому что в его голосе звучало непомерное самодовольство. Но, слушая человека на другом конце провода, он увял прямо у Эми на глазах. Его спина ссутулилась, и он поник, будто стебель тюльпана.

— Да, она здесь, — сказал он. — Сейчас.

— Маму? — спросила Эми.

— Тебя, — ответил он, прикрыв ладонью микрофон. Казалось, он собирался отчитать ее, сказать, что ожидал важный звонок или напомнить ей о том, что семейные дела не следует выставлять на всеобщее обозрение. Он пару раз беззвучно открыл рот, а потом просто протянул ей трубку.

— Алло? — спросила Эми.

— Это Эми Брукс? — раздался низкий голос, и она его сразу же узнала. Волна облегчения накрыла ее, в глазах заблестели слезы.

— Привет, доктор Макинтош, — сказала она.

— Какие у тебя планы на субботу? — спросил он.

Глава 4

Субботним утром Диана клеила обои в гостиной небольшого викторианского особняка. Она выбрала белесо-голубые с узором из крохотных белых пионов. Диана всегда начинала работу с создания интерьера. Первым делом она обустраивала внутреннее убранство, и только убедившись, что каждая деталь была на своем месте, сколачивала дом в одно целое.

— Бабушке понравятся обои, — сказала она Джулии. — Пионы — ее любимые цветы.

Джулия сидела рядом, прислонившись к спинке своей коляски. Все окна были открыты, и с болот дул теплый ветер. Стелла притаилась на подоконнике возле сетки от насекомых и наблюдала за жизнью во дворе. Сегодня Джулия вела себя очень тихо, наслаждаясь легким бризом, шевелившим ее волосы. У каждого было свое собственное весеннее настроение. Диана чувствовала, как апрель постепенно переходил в май.

Хлопнула дверца машины, и кошка тотчас скрылась от чужих глаз. Рожденная в дикой природе, Стелла была крайне пуглива. Диана вытянула шею, но не смогла увидеть подъездную дорожку из окна. Смыв с рук обойный клей, она подошла к дверям.

— Боже мой, — сказала она, ощутив волнение от того, что увидела Алана, вылезавшего из автомобиля. Диана подумала о результатах анализов Джулии, гадая, приехал ли он затем, чтобы лично сообщить плохие новости. Но потом она заметила девочку-подростка и немного успокоилась. Он не стал бы привозить с собой еще кого-то, если бы ее опасения подтвердились. Руки Дианы дрожали, пока она вытирала их куском старой тряпки и смотрела, как они шли к ее мастерской.

Алан прикрыл глаза ладонью и огляделся. Болота купались в солнечном свете и сотнях оттенков зеленого. Шумели рогозы, и из их зарослей то и дело выглядывал красноплечий черный кассик. Вдали сверкал пролив Лонг-Айленд-Саунд. У Роббинсов был последний дом в Галл-Пойнте, в десяти кварталах и целой вселенной от жилища Эми.

— Ты знаешь этих людей? — спросила Эми, стоя подле него с ошарашенным выражением на лице.

— Да.

— Они же ведьмы, — сказала она. — Все дети это говорят.

— Какие дети?

— Из моего района.

— И что же они говорят?

— Что эти женщины насылают порчу и превращают детей в монстров и троллей. А потом держат их у себя в качестве пленников. — Эми в изумлении разглядывала дом. Типичное для этой местности опрятное здание с белыми кедровыми дранками, с течением времени сменившими свой цвет на серебристый. Синие ставни украшали резные морские коньки; белая оконная рама поблескивала на солнце. В наружных ящиках для растений были высажены бордовые и желтые фиалки.

— Ну… — пробормотал Алан.

— Это правда? — спросила Эми, встав к нему так близко, что плечом касалась его пиджака.

— Тебе придется выяснить самой, — сказал он и, увидев Диану, стоявшую у дверей, почувствовал, как мурашки побежали у него по спине.

Эми раньше всегда доверяла доктору Макинтошу, но она не могла себе представить, зачем ему понадобилось привозить ее к дому теток-ведьм. Она была очень счастлива провести день в его компании, и ради этого приняла ванну с солью «Рейн-Мэджик», надела свежие джинсы и самую чистую футболку, какую только сумела найти. Но теперь, стоя на насыпной подъездной дорожке в Галл-Пойнте, она испытывала страх.

Высокая живая изгородь из бирючины обрамляла двор, загораживая обзор с улицы. Хотя Эми жила всего в нескольких кварталах отсюда, она никогда еще не видела этот дом и была поражена тем, что он выглядел так мило. Стали бы ведьмы вешать на свои окна ставни с морскими коньками? Вместо того чтобы пройти к главному входу, доктор Макинтош направился обходным путем через двор. Там буйно колосился луг морских руппий, зелено-коричневых и колючих, но были здесь и клумбы с нарциссами, розовыми азалиями и небольшими голубыми гиацинтами.

Чуть поодаль, у края болотных топей, стоял невысокий белый коттедж. «Совсем не похоже на ведьм», — подумала Эми. А в дверном проеме стояла златовласая дама, которую Эми видела дня три назад в кабинете доктора Макинтоша.

— Ох! — сказала Эми.

— Наверное, мне следовало позвонить, — сказал доктор женщине.

— Что-то случилось? — спросила она испуганным голосом.

— Ничего. Абсолютно, — быстро ответил он. — Так вышло, что я очутился в вашем районе, захватил Эми Брукс и решил познакомить тебя с ней.

Дама, вздохнув с облегчением, кивнула. На ней была белая рубашка, заправленная в джинсы. Рукава она подвернула; а на ногах у нее красовались старые кроссовки. Ее волосы были заплетены в некое подобие косы, конец которой она перевязала тонким стебельком травы. Как и при прошлой их мимолетной встрече, цвет ее глаз напомнил Эми барвинки.

— Я узнала тебя, — улыбнувшись, сказала дама.

Эми сделала шаг за спину доктора.

— Ты сидела в игрушечном домике, — продолжила женщина.

— Мне разрешил доктор Макинтош, — выпалила Эми, думая, что дама сейчас начнет ее ругать.

— Я рада, что он тебе нравится, — сказала она.

Эми нахмурилась, не понимая, какое даме до этого дело. В замешательстве она обратила свой взор к доктору, и он положил ладонь ей на плечо.

— Миссис Роббинс построила тот домик, — сказал он. — Я купил его у нее, чтобы поставить в приемной. А мой брат привез его на своем грузовике. Тогда-то мы и встретились.

— Это очень старая история, — сказала дама. — Пусть Эми называет меня Дианой. Заходите.

Совладав с первыми коликами, появившимися после того, как она увидела Алана и подумала о плохих новостях, Диана расслабилась. Их взгляды встретились, и короткое мгновение они смотрели друг на друга. Диана отметила про себя открытое выражение его глаз, морщинки от улыбки, которую обожали все матери Хоторна, и настолько мысль о том, что ей нельзя подпускать его к себе, затуманила ее мозг, что она забыла открыть сетчатую дверь.

— Как дела? — спросил он, входя в ее мастерскую.

— Спасибо, отлично. Все в порядке? — спросила она.

— Да, в полном, — ответил он, осматриваясь так, будто впервые попал сюда. Он часто приезжал к Джулии по срочным вызовам, но почти всегда проводил осмотр непосредственно в доме.

— Ты ведь уже бывал здесь, разве нет? — спросила она.

— Обычно это место напоминало баррикады, — сказал он.

Она вскинула бровь, но увидела, что он неловко улыбался.

— Вы с ним родственники, — сказала Эми. — Он говорил мне.

— Дальние, — ответила Диана.

— Я дядя ее дочери, — объяснил Алан с той мягкостью в голосе, которую даже Диана не могла не услышать. Он был добрым со всеми детьми — никто не стал бы отрицать факт наличия у него дара общаться с ними.

Почему человек, так сильно отличавшийся от Тима, каким-то непостижимым образом напоминал о нем Диане? Алан был умником, Тим — задирой. Алан носил вылинявшие синие футболки, старые джинсы и походные ботинки. Очки сползали у него с носа, и Диане приходилось бороться с желанием задвинуть их обратно. Тим был домашним «анфан террибль», а Алан ученым. Но они оба были высокими, стройными, с легкой, изящной походкой. При виде Алана Диана всегда отстранялась, словно перед ней стоял Тим.

— Дииии, — оживившись, сказала Джулия. — Дииии!

— Ой! — испуганно вскрикнула Эми, увидев Джулию, и отшатнулась.

Желудок Дианы налился свинцом. Когда кто-нибудь впервые встречался с Джулией, у Дианы пробуждались все ее материнские инстинкты. Если люди расстраивались, выражали неприязнь или отвращение, Диана находила предлог, чтобы как можно быстрее их выпроводить. Она думала, что Алан предупредил свою спутницу, но, по-видимому, он совсем забыл об этом.

— А кто… — сказала Эми.

— Моя дочь, — спокойно ответила Диана.

— Ее зовут Джулия, — сказал Алан. — На днях ты спрашивала меня про нее.

— Я видела ее медкарту! — сказала Эми. Широко раскрыв полные изумления глаза, она осторожно шагнула к Джулии.

У Дианы заболели плечи. Она обхватила себя руками. Девочка казалась такой испуганной, а теперь на ее лице появилось выражение нездоровой зачарованности. Диана вскипела от гнева и решительно двинулась вперед, чтобы не подпустить Эми к дочке.

— Ты показывал ей историю болезни Джулии? — разъярившись, спросила Диана.

Алан просто помотал головой, будто на эту тему и не стоило объясняться.

— Это мастерская Дианы, — сказал Алан.

— Где вы строите игрушечные домики? — спросила Эми.

— Да.

— Хм, — сказала Эми. Она мельком глянула на Джулию и затем быстро отвернулась. Маленькая девочка ее заинтриговала. Ей хотелось получше рассмотреть ее, но она была достаточно воспитанна, чтобы этого не делать. Пока Алан болтал с Джулией, Диана, пытаясь отвлечь Эми, показала ей незавершенный домик.

— В этой части я наклеиваю обои, — сказала Диана, ощущая себя птицей-наседкой, уводящей опасное животное от своего гнезда. Но с другой стороны, девочка казалась такой ранимой. У нее были растрепанные каштановые волосы, изгрызенные ногти и глубоко залегшая морщинка между бровей.

— О, красиво, — сказала Эми, потрогав пальцем белые цветочки.

— Я обрабатываю стены по очереди, — сказала Диана. — А потом соединяю в комнату.

— Ага, — сказала Эми, оглядываясь на Джулию.

— Когда домик собран, я добавляю внешнюю отделку. Эти деревянные завитушки называются орнаментом. Я прикрепляю их к карнизу, потом добавляю эту маленькую голубятню и вон те ставенки. Затем я его крашу…

— А у нее есть в своей комнате такой?

— Что? — спросила Диана.

— У Джулии, — тихо сказала Эми. Высунув голову из-за спины Дианы, она обвела взглядом комнату. — У нее есть свой игрушечный домик?

— Кхм, нет, — медленно ответила Диана. Разве Эми еще не поняла?

Должно быть Эми догадалась, что сморозила глупость, потому что щеки ее покраснели.

— Я просто подумала, раз она ваша дочь и все такое…

— И что Диана построила бы для нее домик, — придя на помощь, сказал Алан.

— Джулия, она… — Диана подыскивала слова, чтобы объяснить.

Но Эми больше не могла сдерживаться. Она прошла к Джулии и, наклонившись, посмотрела ей в глаза. Ее лицо светилось теплотой и дружелюбием.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Привет, девчушка, — сказала Эми, присев рядом с коляской Джулии.

Диана рванулась к ним, желая оттащить Эми от дочери.

— Оставь их… — прошептал Алан, схватив ее за запястье.

— Хорошенькая девчушка. О, какая же ты хорошенькая девчушка, — приговаривала Эми.

— Гааа, — повторила Джулия. Создавалось впечатление, что до этого она радовалась, потому что видела Алана, но теперь все ее внимание было сосредоточено на Эми. Руки Джулии поплыли в их странном балете и легонько помахали перед лицом Эми.

— Сколько тебе лет? — спросила Эми.

Диана хотела ответить за Джулию, но язык отказывался ей повиноваться.

— Ей одиннадцать, — сказал Алан.

— Почти ровесницы, — сказала Эми, держа Джулию за левую руку. Она обращалась не к взрослым, а к самой Джулии. — А мне двенадцать.

— Дииии, — сказала Джулия. — Диии… Гаааа…

— Она не удивилась, — шепнула Диана Алану. — Обычно когда люди видят Джулию, они думают, что она намного моложе.

— Несмотря на возраст, Эми еще совсем ребенок, — сказал Алан. — Я вбил себе в голову, что она могла бы присматривать за Джулией. Не одна конечно, а когда вы с матерью будете дома поблизости. У тебя появилось бы свободное время, и я думаю, что это пошло бы на пользу Эми. Я разговаривал об этом с твоей мамой…

— Алан, тебе не стоит заботиться о нас…

— Я знаю, — ответил он.

— Это часы моего отца, — сказала Эми, подняв руку, чтобы Джулия их потрогала. — Они весят целую тонну, но мне все равно. Я ношу их уже одиннадцать лет, а они до сих пор работают. Ювелир починил их в день его смерти. Он был героем и утонул вместе со своим кораблем…

Диане пришлось отвернуться. Она встала у окна и смотрела во двор. Высокие бордовые ирисы колыхались на ветру. В камышах охотилась дикая кошка. Диане хотелось взвыть. Эмоции переполняли ее грудь, и ей пришлось крепко обхватить себя руками, чтобы не выпустить их наружу. Сзади к ней подошел Алан, и Диана почувствовала его близость еще до того, как он сказал хоть слово.

— Слышишь, как она разговаривает с Джулией? — спросила Диана, по ее щекам струились слезы.

— Да, — сказал Алан.

Стоя спиной к Алану, Диана закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Ее тело содрогалось от рыданий, и она ощутила прикосновение его пальцев, погладивших ее плечо. В его больших ладонях чувствовалась сила и уверенность. Жар его горячих пальцев проходил сквозь тонкую ткань рубашки, растворяясь на поверхности ее кожи. На другой стороне комнаты Эми рассказывала Джулии о щенке, который жил у нее дома, так умело подражая собачьему лаю, что ее с трудом можно было бы отличить от настоящего молодого пса.

— У Джулии никогда не было друзей, — прошептала Диана.

— В этом они с Эми очень похожи, — ответил Алан.

Глава 5

Сначала Эми забегала к ним, возвращаясь из школы. Со второй недели она стала навещать их почти через день. Эми нравилась Джулии, и казалось, она ее успокаивала. Джулия часто сражалась с невидимыми демонами в своей голове. Целыми часами она могла сидеть и выкручивать себе руки. Когда Эми была с ней, она выглядела более умиротворенной и безмятежной, и к тому же она улыбалась.

Каждый день в два тридцать по полудни Диана начинала выглядывать из-за сетчатой двери своей мастерской, прислушиваясь к шагам Эми. Обычно Эми быстро проносилась по болотистой земле, топоча словно молодая кобылка на последнем участке финишной прямой, и затем влетала в двери с дикой улыбкой на лице. Она была маленьким дьяволенком, неуклюжим и перепачканным. К ее приходу Диана готовила лимонад и выставляла кувшин с напитком на поднос вместе со стаканами, овсяным печеньем и квадратными льняными салфетками.

В тот вторник они полдничали за небольшим столом рядом с коляской Джулии. Сквозь окна струился солнечный свет, и от болот поднимался теплый, солоноватый запах. Они в тишине жевали печенье, а потом, что стало у них традицией, несколько минут разговаривали, прежде чем Диана снова принималась за работу.

— Какие чудесные стаканы, — любуясь одним из них, сказала Эми. Старинные стаканы для сока были расписаны миниатюрными корзиночками с крошечными цветами. Приглядевшись, можно было различить даже мельчайшие лепестки — чуть ли не микроскопические мазки алого, синеватого, желтого или зеленого цветов.

— Они достались мне от бабушки, — сказала Диана.

— Все ваши вещи, они очень… аккуратные.

— Какие? — переспросила Диана, услышанное слово приятно пощекотало ее.

— Просто у вас такой порядок во всем. И в ваших руках вещи приобретают некий смысл. Прекрасные стаканы, салфетки из настоящей ткани, то, как вы подвязываете волосы стебельком водоросли…

— Это потому что я не нашла резинку, — сказала Диана.

— Хм, — сказала Эми, с довольным видом откусив кусочек печенья. Диана считала себя скорее сентиментальной, нежели аккуратной. Ей нравились вещи, напоминавшие о дорогих людях. Она любила свою бабушку и бабушку Тима. Дороти Макинтош жила среди зеленых лугов и вплетала в свои волосы длинные травы и стебли цветов. Она вышла замуж за капитана дальнего плавания, который из своего путешествия в Индию привез ей драгоценности и розовое дерево, и теперь ее инкрустированные алмазами и сапфирами серьги хранились у Дианы в укромном месте.

Диана придерживала чашку у подбородка Джулии, вложив соломинку в ее губы. В первый день Эми попробовала скормить Джулии печенье, и Диане пришлось объяснить ей, что Джулия могла подавиться. Ей было по душе то, что Эми приняла то, какой была Джулия, без лишних расспросов, без попыток изменить ее, сделать лучше, приспособить к себе. Эми наклонилась вперед и салфеткой промокнула лимонад, вылившийся изо рта Джулии.

— Спасибо, — сказала Диана.

— Черт, не благодарите меня, — покраснев, сказала Эми.

— Твоя мама не против того, что ты ходишь к нам?

Эми покачала головой.

— Она на работе? — спросила Диана, стараясь понять, почему Эми хотела проводить вторую половину дня вдали от дома. Возможно, ее мама возвращалась только к пяти или шести часам вечера и Эми не нравилось оставаться одной.

— Нет, — глядя в пол, ответила Эми. — Она дома.

После этого они долго молчали. В том времени, что они посвящали друг другу, присутствовал особый ритм. И им не надо было ничего делать, чтобы ускорять его; он развивался сам собой. Диана пыталась не задавать себе вопрос — почему для нее имело такое большое значение то, что двенадцатилетняя девочка из соседнего района захотела встречаться с ней и Джулией.

Благодаря Эми она смогла кое-что увидеть. То, какой стала бы жизнь, родись Джулия нормальной: мама и дочка, а их обычные будни. Диана, как мать, была готова отдать очень многое. Алан просто познакомил их; и в глубине сердце Диана была ему благодарна, но порой она чувствовала, что слишком задолжала ему. Он всегда оказывался рядом, даже если она этого от него и не ждала.

В прошлую среду она заехала к матери, чтобы отдать ей ленч. Из-за стеклянной перегородки кабинета библиотекаря Диана увидела Алана, трусцой поднимавшегося по широким ступеням библиотечного крыльца.

— Сегодня среда, — сказала Люсинда, проследив за ее взглядом. — Он проведывает меня в свой выходной.

— Я совсем забыла, — держа на руках Джулию, сказала Диана.

— Подожди минутку, — сказала Люсинда. — Сейчас вернусь.

Ее мать взяла со своего стола свернутое полотенце и прошла к конторке, чтобы встретить Алана. Убаюкивая Джулию, Диана наблюдала за тем, как они поздоровались. Футболка у Алана потемнела от пота, и мокрые волосы ниспадали на глаза. Она чуть привстала, думая пойти и дружески поприветствовать его. Это был ее шанс сказать ему спасибо за то, что он свел их с Эми.

Люсинда жестом пригласила его за конторку, а потом отвела Алана в комнату с перегородкой из коры пробкового дерева. Стоя за стеклом, Диана видела, как он огляделся по сторонам, чтобы удостовериться, что рядом никого нет. Затем он снял футболку. На его сильном теле сияли капельки пота. Он промокнул полотенцем подмышки, и она смотрела, как он тщательно вытирал буйную темную растительность у себя на груди.

Диана оцепенела. Она не могла ни пошевелиться, ни отвести взгляд. Она чувствовала себя шпионкой, библиотечной вуайеристкой. Кровь прилила к ее голове, дыхание участилось, во рту пересохло. У Алана была невероятно гладкая, лоснящаяся и плотно облегающая рельефные мышцы кожа. Зашли две молодые библиотекарши, чтобы взять свои ленчи. Они хихикнули, и Диана поняла, что Алан им тоже приглянулся. Она пробормотала что-то нечленораздельное.

Тело педиатра. Она таращилась на него: на плоский живот и узкую линию черных волос, скрывавшуюся за поясом шорт. В его бедрах ощущалась мощь, а ноги были длинными и стройными. Закончив обтираться, он снова облачился в футболку. Когда он просунул голову в горловину, то увидел Диану.

Она смущенно моргнула и потупила взор. Открылась дверь, и в комнату вошла Люсинда. Молоденькие библиотекарши поддразнивали ее, шепча, что ей стоит поделиться таким мужчиной, как Алан. Люсинда ответила им в том же шутливом тоне. Джулия принялась махать руками, пытаясь привлечь внимание бабушки. Когда Диана подняла голову, вспомнив, что еще не поблагодарила Алана за Эми, он уже ушел.

Завершив вчера сборку миниатюрного викторианского особняка, Диана приступила к планировке дома в стиле греческого возрождения, который должен был стать подарком в седьмой день рождения маленькой девочки из Олд-Лайма. Для этого заказа требовалось построить портик и правильно расположить ряд ионических колонн. Пока Джулия дремала, Эми сидела на высоком стуле, наблюдая за работой Дианы. Стелла, все еще не доверяя новой знакомой семейства, забралась на полку в корзину из ивовых прутьев и оттуда поглядывала вниз.

— Почему я не нравлюсь Стелле? — спросила Эми. — Обычно кошки себя так не ведут.

— Наша Стелла — это белка, — ответила Диана.

— Нет, правда, почему я ей не нравлюсь?

— Нравишься. Просто она очень пуглива, — сказала Диана, отмеряя расстояние между колоннами. — Ее мать загрызли лисы в тот самый день, когда она родилась, и ее вырастила белка, жившая в каменной стене позади дома.

— Бедняжка! — сказала Эми, рассматривая серо-полосатую кошку с коричневатым подшерстком. — Она и на самом деле похожа на белку… Как вы узнали?

— Я нашла трупик ее матери. И еще я заметила, что в стене время от времени появлялся крохотный котенок. Через пару недель, когда она стала слишком большой, белка отказалась ее кормить и выкинула из своего жилища. Возможно, она думала, что ее детенышам угрожала опасность…

— Кошки охотятся на белок, — сказала Эми. — Это их добыча.

— Да, но она была еще очень маленькая. Мне приходилось поить ее теплым молоком из бутылочки для кукол. Она весила совсем ничего и помещалась у меня на ладони.

— Наверное, она была такой миленькой, — тихо сказала Эми.

— И дикой к тому же. По ночам она исследовала дом. Однажды к нам каким-то образом попала летучая мышь, и она гонялась за ней до самого рассвета. Если приходили люди, она пряталась так тщательно, что иногда я тратила весь день на ее поиски.

— А где она пряталась?

— В моем шкафу с одеждой, под моим одеялом — она распластывалась до такой степени, что на поверхности кровати не оставалось даже бугорка — в дымоходе и на полках.

— И сейчас она снова там, притаилась в корзинке, — сказала Эми, откинув голову назад. Стелла по-прежнему следила за ними своими редкого бирюзового оттенка глазами.

— Понимаешь, дело вовсе не в тебе, — сказала Диана.

— Я-то думала, что она ко мне привыкнет, — сказала Эми. — Ведь скоро будет месяц, как я прихожу к вам.

— Она и не мяукает, а чирикает, словно настоящая белка. По утрам она пищит. Иногда я называю ее Пискуньей. Просто она очень необычная кошка, — Диану тошнило от мысли о том, что кто-то мог жалеть их и считать отверженными, брошенными, нелюбимыми. Включая Эми. Теперь она бывала у них каждый день — сидела с Джулией и часами напролет разговаривала с Дианой. Пока Эми с любопытством глазела на Стеллу, она выглядела такой хрупкой и неряшливой, словно потерявшийся оборвыш.

— Вы кормили дикую кошку из бутылочки… — повернувшись к Диане, сказала Эми. В ее глазах горела боль. — Обычные люди не стали бы этим заниматься.

— Ты бы тоже стала, — ответила Диана.

— Откуда вы знаете? — спросила Эми.

— Я вижу, с какой заботой ты относишься к Джулии.

Прокашлявшись, Диана начала издавать звуки Стеллы, подражая белке.

— Ек-ек. Ек-ек.

Кошка навострила уши. Джулия проснулась, ее взгляд медленно проплыл к укромному месту, где затаилась Стелла. Диана продолжала чирикать. Эми сидела, не шелохнувшись, а Джулия стала водить в воздухе руками, дирижируя одним ей видимым оркестром. Стелла вылезла из корзинки. Крадучись, она спустилась с полки.

Это была игра, в которую Диана часто играла со своей кошкой. Стелла могла играть; Джулия — нет. Эми смотрела на них, разинув от удивления рот.

Полуденное солнце согревало комнату, и Диана подставила циферблат своих часов под его лучи: она направила отраженный свет на белую стену, и вдоль плинтуса запрыгал солнечный зайчик. Стелла бросилась за ним, «ек-екая» в пылу погони.

— Она думает, что он живой, — воскликнула Эми. — Она хочет поймать его!

— Попробуй и ты, — сказала Диана. — Отцовским «Таймексом».

— Сейчас, — сказала Эми, и Джулия вздохнула.

Диана смотрела, как Эми приноравливалась, послав на пол отблеск небольшого полумесяца, Стелла щебеча, неслась по пятам.

— Глянь, Джулия, — рассмеялась Эми. — У тебя абсолютно сумасшедшая кошка!

Джулия силилась сосредоточиться. Ее руки быстро дергались. Казалось, ее глаза поспевали за действом, а когда зайчик Эми очутился на подносе Джулии и кошка прыгнула к ней на колени, Эми заверещала от восторга и изумления.

— «Стелла» означает — звезда, — сказала Диана. — Я дала ей такое имя, потому что, принеся ее домой, как-то ночью я увидела, что она сидела на окне, устремив свой взгляд в небо. Она всегда смотрит на одно и то же созвездие.

— Какое? — спросила Эми.

— Пояс Ориона.

— Мне очень понравилась история Стеллы, — сказала Эми.

Диана кивнула. Наблюдая за гладившими кошку Джулией и Эми, она старалась не принимать близко к сердцу последние слова Эми. Она думала о любви к странному, необычному. Она знала цену игре, фантазиям и символизму. Любая мать мечтает увидеть, как ее ребенок взрослеет и развивается, и посильно помогать ему в этом. Диане же оставалось воплощать свои грезы, воспитывая кошку, а не собственную дочь.

Оставив девочек наедине друг с другом, она молча прошла к своему верстаку, где лежали приготовленные колонны. Она обожала ионические капители: завитки их орнамента напоминали ей молодой месяц. По воздуху плыли приятные и мелодичные голоса девочек, а в ногах у них щебетала и пикала кошка.

Диана слушала и думала: это была вовсе не та жизнь, которую она предполагала. Диана любила общение, интересные истории, рассказы о таинствах и загадках жизни. Ее дочурка, ее крошка, ее путеводная звезда, была неспособна размышлять. Глядя ей в глаза, она видела пустоту, словно Джулия смотрела внутрь себя, в глубину своей души — или вообще никуда. Иногда Диана думала, что Джулия разговаривает на своем языке звуков и жестов, и порой она, как никто другой, сознавалась в своей материнской лжи.

Сама того сначала не заметив, Диана постепенно превратилась в чудачку, беседовавшую с кошкой. Потом, поскольку у нее не было возможности поговорить со своей дочерью, она ухватилась за ребенка чужой женщины. В который раз обманывая себя и пытаясь сбежать от невзгод такой жизни, она стала думать, что ее дочь все понимала. Что Джулия была чем-то большим, нежели искалеченным человеческим телом.

Намного большим, Джулия. Намного, любовь моя.

Диана оглянулась: девочки мирно болтали. Эми изображала кошку, а Джулия выражала свою радость круговыми движениями рук. Диана склонилась над верстаком, аккуратно размечая колонны.

— Разве твоя мама не хочет, чтобы ты оставалась дома? — окликнула она Эми.

— Не-а, — крикнула Эми.

Эми редко упоминала свою семью, но Алан объяснил Диане, что не все было ладно в семействе Бруксов. Диана уважала всех матерей, даже не самых идеальных, и глубоко вздохнув, она снова напомнила себе об этом.

— Как думаешь, что нам устроить для моей матери, когда она выйдет на пенсию? — спросила Диана, сменив тему, понимая, что затронула очень болезненный вопрос. Эми была еще явно не готова откровенничать с Дианой о том, что происходило у нее дома.

— Вечеринку-сюрприз, — ответила Эми.

— Она сказала, что пристрелит нас, если мы решимся на нечто подобное.

— Мама моей подруги Эмбер на золотую годовщину своих родителей подарила им билеты в морской круиз.

— Круиз… — повторила Диана, обдумывая эту идею.

— Диана, — позвала ее Эми. — Джулия описалась.

— Ясно, я сейчас, — сказала Диана.

Игра закончилась, и Стелла вернулась в свою корзинку. Диана сходила в ванную и принесла чистый подгузник. Если Диане приходилось подмывать Джулию во время первых визитов Эми, то она закрывала ее ширмой из рисовой бумаги. Теперь этого не требовалось. Джулии было одиннадцать лет. Если бы она ездила в лесной лагерь, занималась спортом или ночевала у подруг, другие девчонки все равно увидели бы ее нагишом. Эми была подругой Джулии, хорошей подругой.

— Вот присыпка, — сказала Эми, протянув Диане флакон.

— Спасибо, — сказала Диана, сняв крышку.

— А мне нравится детская присыпка, — сказала Эми Джулии. — По-моему, она лучше духов. Я всегда мажусь, перед тем как идти в школу.

— Лааа, — сказала Джулия.

— Когда она говорит «ла», — сказала Диана, — мне кажется, что она имеет в виду цветок.

— Так и есть, — с полной уверенностью ответила Эми. Будто она больше знала о языке Джулии и лучше Дианы могла понимать и переводить его. Диана молчала, всей душой желая, чтобы Джулия что-нибудь сказала. Но чуда не произошло.

— Ла, Джулия, — сказала Эми. — Бархатцы, лилии, маргаритки и розы.

Джулия моргнула и покачала головой…

Глядя на то, как Джулия играла со своей подружкой, Диана слушала их и радовалась тому, что рассказала Эми историю Стеллы. Возможно, когда-нибудь она расскажет Эми другую историю, историю Джулии.

Эта история началась с братьев Макинтош.

Всю свою жизнь Диана мечтала о любви. Ее родители были чудесной парой, посвятившей себя друг другу. Она всегда мечтала найти такую же чистую, искреннюю любовь. Мать Дианы выросла в сиротском приюте и утверждала, что Эммет ее спас. Диана была застенчивой и продолжала жить с матерью и отцом уже после того, как другие дети ее возраста отправлялись в самостоятельное плавание. Она словно догадывалась, что во внешнем мире ей предстояло столкнуться с жестокостью и что без должной подготовки там делать нечего.

Пойдя по стопам своего отца, она занялась столярным ремеслом. В детстве он построил для нее игрушечный домик, и Диана самостоятельно собрала своего первенца на третий день рождения дочки давней подруги. В качестве образца она использовала белый особняк возле гавани, о котором она грезила как о месте, где однажды заживет вместе с собственной семьей, и каждая мать, видевшая творение ее рук, хотела такой же для своего ребенка.

В ту пору Алан был новым городским педиатром, и он попросил отца Дианы установить полки в его кабинете. Лишь недавно открыв свою медицинскую практику, Алан был полон молодого задора и очень понравился Эммету. Он предложил ему купить в офис один из домиков Дианы и поставить его в приемной. Диана отправилась в здание больницы, чтобы посмотреть на комнату и получить представление о ее расположении и размерах, и у входа повстречалась с Аланом.

— Ваш отец отлично справился, — сказал он. — И я хотел бы увидеть, на что способны вы.

— Я всему научилась у него, — сказала Диана, одновременно смутившись и слегка испугавшись. — У лучшего из лучших.

— Я стану единственным доктором в городе с домиком от Роббинсов. Все детишки захотят прийти ко мне. Так что у меня будет явное преимущество, — пошутил он, и она уловила в его словах серьезность и небольшой налет неуверенности. Он был высоким и худым, ненамного старше Дианы. Светлые каштановые волосы постоянно ниспадали ему на глаза.

— Откуда вы приехали? — спросила она.

— С Кейп-Кода.

— И вы решили стать врачом в Хоторне?

Он кивнул:

— Я окончил ординатуру в Нью-Хейвене и занял это место, когда доктор Моррисон вышел на пенсию.

— Вы скучаете по Кейп-Коду?

— Это не так уж и далеко, — сказал он. — Но все-таки скучаю.

— У вас там осталась семья? — спросила Диана, зная, что сама не смогла бы долго прожить без поддержки родителей.

Он отрицательно покачал головой:

— Теперь нет. Мой брат промышляет ловлей омаров, и в этом году он рыбачит у острова Блок. Иногда он заглядывает сюда, в Хоторн.

— Это хорошо, — кивнув, сказала она.

— Мне понравилась ваша больница, — сказал Алан. — Город растет, и места тут замечательные. Но вот чтобы сразу приспособиться…

— Мой отец говорит, что горожане Хоторна чересчур подозрительно относятся к приезжим, — сказала Диана. Хотя она была простым столяром, а он доктором, ей показалось, что она может говорить подобные вещи Алану. — Даже мой бизнес начинался ни шатко ни валко, а я родилась здесь.

— Люди поверят в меня, — сказал Алан.

— Конечно, — окидывая его оценивающим взглядом, сказала Диана. Если бы у нее был ребенок, то она не отказалась бы, чтобы этот мужчина был его отцом. Он показался ей добрым человеком и к тому же он с таким пылом сказал «люди поверят в меня», будто не сомневался в том, что был отличным врачом и что родители поведут к нему своих чад.

— Не волнуйтесь, — опять кивнув, сказала Диана. — Я построю для вас прекрасный игрушечный домик. — Она не знала почему, но это обещание было крайне важным для нее. Уже вернувшись к себе, она перерыла ворох книг по архитектуре и разные журналы, дотошно выбирая мельчайшие детали. Карапузы обычно были в восторге от дверных молоточков в виде морских коньков, закрывающихся ставен и почтового ящика для писем.

Однажды вечером, несколько недель спустя, мать позвала ее к телефону, сказав, что звонит Алан Макинтош. Предположив, что он хотел узнать, как у нее продвигаются дела, она сняла трубку с параллельного телефона. Но нет, он хотел пригласить ее на ужин. Прикрыв рукой микрофон, Диана молчала. Работать на доктора это одно, а вот идти с ним на свидание — уже совсем другое. О чем они будут говорить? Что он подумает, когда выяснит, что она бросила учебу в Коннектикутском колледже?

— Да, — услышала она свой голос. — Я согласна.

В субботу, сказал он. Он решил, что она не откажется посетить «Роузкрофт Инн».

Диана влюбилась и в само заведение, и в тот день. Они сидели в гриль-баре. Распивая шампанское, она чувствовала, как пузырьки газа щекотали ее верхнюю губу. Это был такой романтический вечер. На столе стояла роза, в камине горел огонь, в притемненном зале поблескивали свечи.

Алан был очарователен и заботлив. Он проявил интерес к ее прошлому — тому факту, что она провела всю свою жизнь в пределах Хоторна. Он не выказал удивления, когда она рассказала ему о нелюбви к колледжу и о желании работать с отцом. Он рассказал о своем брате Ниле и той причине, по которой он стал врачом. Он говорил и о другом брате — Тиме, дикаре, ловившем ракообразных в море на востоке, приезжая домой только в самых крайних случаях.

Заинтригованная тем, что два брата могли быть настолько непохожи, Диана хотела знать продолжение истории. Они с Аланом так долго беседовали, что официант подходил к ним четыре раза, прежде чем они что-либо заказали. И когда подошло время, она поняла, что даже и не заглянула в меню. Она выбрала «сладкое мясо», потому что никогда еще не пробовала это блюдо.

Алан попросил ее рассказать о самом счастливом воспоминании. Она спросила его о любимой мечте. Он захотел узнать обо всех ее домашних животных, а когда она описала ему каждую зверюшку, он полюбопытствовал о том, как они получили свои имена. Она спросила у него, верит ли он в загробную жизнь.

Никогда у нее не было подобного свидания. Большинство парней, с которыми она встречалась, были местными, как и она. Многие из них вместе учились в школе и знали друг друга с пеленок. Но всего два часа общения с Аланом подсказали Диане, что раньше ей чего-то не хватало. Она и представить себе не могла, что будет с таким удовольствием рассказывать мужчине о шотландском терьере, которого ей подарили на четвертый день рождения.

У него были плечи футболиста, широкие и мощные, но двигался он с поразительным изяществом. Он заказал устриц и скормил одну Диане, приложив ракушку к ее губам. Его волосы были слегка растрепаны, и им не помешало бы внимание парикмахера. Слушая, как он говорит о медицине, она угадывала в его речи страсть. Он занимался этим не ради денег или престижа: у него было настоящее призвание помогать людям.

Потом он отвез ее домой и всю дорогу держал за руку. Остановив машину, он поцеловал ее. Кровь прилила к лицу Дианы, и колени ее ослабли, когда он, страстно целуя ее, запустил свою длинную пятерню в ее волосы, а она прижалась к его груди. Он был сильным и крепким, как любой трудяга, хотя руки его не покрывали мозоли. Но ведь он работал врачом, по-другому и быть не могло.

Пока она возилась с постройкой домика, прошла еще одна неделя. Она надеялась, что игрушка ему понравится и он пригласит ее на второе свидание. Но у него все время отбирала врачебная практика, а она была поглощена созданием домика. Как-то он позвонил, но не застал ее дома; она перезвонила ему, но он уехал по вызову в больницу.

Затем наступил день доставки. Домик был готов. Он стоял в ее студии, и они с отцом сами собирались отнести его в грузовик Эммета. Но потом Алан позвонил и сказал, что в город вернулся его брат Тим. Поскольку его катер был пришвартован в рыбацких доках, у Тима было достаточно времени, чтобы заехать к ним и забрать домик.

Она оборачивала домик ватином для лучшей защиты от повреждений во время перевозки, когда в ее мастерскую вошел Тим Макинтош. Он был одного с Аланом роста, но более светловолосым. Он жил под открытым небом и палящим солнцем, и это отразилось на его лице. На нем была рубашка из шотландки с подвернутыми рукавами, обнажавшими мускулистые предплечья, и у него был сколот кусочек в одном из передних зубов. В его глазах отражался тот же проницательный ум, что и у Алана, но с какой-то печалью, словно он думал о чем-то очень грустном.

— Эй, — только и сказал он, подойдя к Диане и выхватив у нее из рук рулон ватина. — Я сам управлюсь.

— Нет, я… — попыталась возразить она.

Но он ее не слушал. Он просто взял рулон плотной набивки и стал заворачивать домик с такой ловкостью, будто занимался этим всю свою жизнь. Ничего не говоря и даже не улыбаясь, он пристально глядел на нее поверх остроконечной крыши миниатюрного особняка. Диана почувствовала, как мурашки побежали у нее по спине и вниз до самых лодыжек. Она гадала, как он умудрился выбить себе часть зуба и приобрести шрам над правой бровью.

— О чем вы думаете? — спросил Тим.

— Я? — переспросила она, смутившись от того, что он застал ее врасплох. — Ни о чем.

— Неправда, — сказал он.

— Ну тогда сами расскажите мне, о чем я думаю.

— Вы хотите прокатиться на катере, — ответил он.

— Нет, — сказала она. — Если я о чем и думаю, так это о том, что у вас отлично получилось обернуть домик.

— Вы всегда работаете в таком наряде?

В надежде на то, что они с Аланом поужинают после доставки домика, Диана принарядилась в красивое платье. Оно было голубого цвета с белыми полосками, с нежно-белесым воротничком, который внезапно стал для нее слишком велик. Стоя перед Тимом, она чувствовала себя очень неловко, и пот градом струился по ее спине. Она не могла отвести глаз от его широкой ухмылки. Диана думала, что в своем полосатом платье была похожа на школьницу, и спрашивала себя, как бы он отреагировал, если бы узнал о том, что она до сих пор жила с родителями.

— Чтобы построить этот домик, — сказал он, — нужно быть сильной женщиной. Только не врите — отец вам помогал? Потому что по вам не скажешь, будто вы любительница помахать молотком.

— Но это правда, — ответила она.

— Я и сам по части физического труда. Вот почему я не ожидал, что кто-то столь же обаятельный, как вы… — Он снова улыбнулся, продемонстрировав сломанный зуб.

— Я люблю свою работу, — проговорила она.

— Я тоже, — сказал он. — Такая женщина мне по душе.

Со своими светлыми волосами, загорелой кожей и маленькими морщинками по краям глубоких голубых глаз он был ярчайшим примером рыбака. Он обладал грубоватой красотой и суровым взглядом, от которого у Дианы сложилось впечатление, что он скрывал некую жуткую тайну. Он был полон жизненной энергии, и она живо представила его, стоящим на палубе, прокладывая курс по ночным звездам. Когда он взял ее ладонь и сжал в своей, она ощутила приятное покалывание во всем теле.

— Тим Макинтош, — представился он. — Рад знакомству.

— Диана Роббинс, — сказала она, опустив взгляд на его сильную мозолистую руку. Он и не думал ее отпускать.

— Как насчет прогулки на катере? — спросил он.

— Ваш брат ждет нас.

— Возьмем его с собой, — сказал Тим.

— Перестаньте, — рассмеялась она. — Мы должны отвезти домик в его офис.

— Остров, — сказал Тим. — Вот куда я отвезу тебя на своем катере. Где-нибудь на Багамах. Мы будем ловить рыбу острогами, а потом завалимся спать прямо на пляже. Тебе нравится звук пальмовых листьев, шуршащих на ветру?

— Я никогда его не слышала.

— Обязательно услышишь, — сказал Тим Макинтош, и его голубые глаза сверкнули.

— Но, я… — промямлила Диана, не в силах сопротивляться его напору. Он легонько держал ее за руку, так, словно знал ее уже много-много лет, и собирался сбежать с ней навстречу закату. Она отстранилась, убедив его, что Алан ждет уже слишком долго и что им следует сдержать свое обещание и доставить игрушечный домик к нему в приемную.

— Будь по-твоему, — сказал он, обняв ее за талию. — Ты же не влюблена в него?

— Мы один раз поужинали вместе, — дрогнувшим голосом ответила Диана.

— Отлично, — сказал Тим.

— Это почему? — спросила она, чувствуя его ладонь у себя на пояснице. Их лица оказались рядом, и она поняла, что пропала. Он был ковбоем с катером, щербатым зубом и страшным секретом. Ее сердце заколотилось, и она растаяла. От одного его вида она одновременно улыбалась, нервничала и хотела расхохотаться.

— Потому что мы устроим прогулку на катере, а если все выгорит, то я сделаю тебе предложение, — сказал он. — Что ты на это ответишь?

— Что вы безумец, — сказала Диана, когда он провел по ее щеке кончиками своих огрубевших пальцев. Но она знала, что с Аланом у нее все кончено.

Самое безумное было в том, что меньше месяца спустя Тим Макинтош на самом деле предложил ей стать его женой. Он просил ее выйти за него замуж на палубе своего катера, когда над головами у них сияли новые весенние созвездия.

— Ты нужна мне, — сказал он.

— Мы почти не знаем друг друга, — ответила она.

— Но у меня совсем другое ощущение, — тиская ее, сказал он. — Мне кажется, будто я знал тебя всю свою жизнь. Диана, выходи за меня, — повторил он.

— Выйти за тебя…

— Тебе не будет скучно.

— Тим! — засмеялась она, посчитав его слова шуткой.

— Я не Алан, — продолжил он. — С ним у тебя все было бы легко и просто. — Он произнес это с напускной скукой. — И тебе никогда не пришлось бы дважды просить его подстричь лужайку перед домом. Просто идиллия. Но со мной… — он прильнул к ней, — у тебя не будет лужайки.

— Да ну? — спросила она, глядя ему в глаза.

— Только это, — сказал он, указав рукой на море и уходившие к горизонту серебряные волны. — Это все, что я могу дать тебе.

— Только море? — Она опять рассмеялась.

— Выходи за меня, — еще раз сказал он.

У Дианы появилось странное ощущение, что Тим соревновался со своим братом, и призом в их борьбе была она. Но, будучи застенчивой и робкой, она не поверила своей интуиции. Алан был преуспевающим врачом, а Тим симпатичным рыбаком: они могли бы заполучить любую женщину, какую бы ни пожелали. С чего бы вдруг им сражаться за нее?

Скромные девушки порой сомневаются в себе. Они и не догадываются, насколько хороши. Ее единственное свидание с Аланом Тим воспринял намного серьезнее, чем она сама. Если она так понравилась Алану, то почему он не пригласил ее сходить еще куда-нибудь? Тем вечером в «Роузкрофт Инн» она чудесно провела время. Алан казался тогда надежным и искренним, словно он точно знал, что будет дальше.

С Тимом же все было совершенно по-другому. Держа ее в объятиях, он дрожал. Он говорил «ты нужна мне» так же часто, как и «я люблю тебя». Он рассказал ей, что вел счет времени по приливам и отливам, и она сочла это невероятно романтичным. Когда он впервые опоздал, то свалил все на восточное течение. Потом он обнял ее и сказал, что, потеряв из вида берег, он боялся утонуть, думая, что больше никогда не увидится с ней.

Он называл Диану «своей единственной».

Дважды в день они общались по системе связи «корабль — берег». Бросив якорь в отмели Лендсдаун, он палил из сигнальной ракетницы, написав на небе азбукой Морзе имя «Диана». Он отбирал из своего улова лучших омаров и готовил ей на ужин. Каждую ночь они наслаждались хорошим вином.

И любили друг друга. Тим нежно обнимал ее и неустанно шептал ее имя. Они лежали на койке в каюте его катера, завернувшись в шерстяные одеяла и чувствуя ритм окружавшего их моря. В подобные моменты в его глазах читались серьезность и тревога. Он пристально смотрел на ее лицо, словно стараясь запомнить его мельчайшие черты.

— Не бросай меня, — шептал он.

— Никогда, — отвечала она.

— Я не могу потерять тебя, — сказал он. — Пусть это длится вечно.

— Как ты можешь думать, что будет иначе? — испуганно спросила она. Она тоже рисковала: полностью отдавая себя другому человеку, ей требовалась вера в то, что он останется с ней навсегда, сдержит свое слово и будет любить ее до скончания веков.

— Все течет, все меняется, — сказал он. — У некоторых людей.

— Но не у нас, — пообещала она.

— Мои родители… — сказал он. Той ночью он поведал ей свою версию того, что произошло в его семье. Они почти вплотную подобрались к заветному счастью: его родители были возлюбленными с самого детства. Поженившись в двадцать, они родили трех мальчиков. Жизнь казалась сказкой. Они рыбачили, ловили крабов и купались. Мать устраивала для них пикники. А потом заболел Нил.

Семья развалилась. Мать лишилась рассудка: жгучая боль от того, что сын угасал у нее на глазах, подтолкнула ее к беспробудному пьянству. Не в силах помочь ей, отец ушел в море. Алан погрузился в чтение книг, а Тим занялся рыболовством. Но Нил все равно умер. Алан уже рассказывал об этом Диане, но слушать историю двух братьев во второй раз ей было ничуть не легче.

— Мне жаль, — прошептала Диана.

— Я больше никого не потеряю, — сказал Тим. — Никогда.

— Нельзя управлять судьбой, — сказала она. — Как бы тебе этого ни хотелось.

Тим отстранился, глаза его потемнели, и в них появилось беспокойство. Он вглядывался в ее лицо, вытирая слезы со своих щек.

— Я должен, — сказал он. — Потому что я не смогу пройти через это снова.

— Наверное, ужасно лишиться того, кто тебе дорог, — сказала Диана. — Но посмотри на Алана — смерть вашего брата подтолкнула его на благое дело. Он решил стать врачом.

Тим застонал.

— Тим!

— Извини, — сказал он, и она почувствовала, что его била сильная дрожь. — Просто в смерти Нила нет ничего хорошего или благого. И мне не нравятся твои речи об Алане, о том, какой он замечательный, прекрасный и расчудесный доктор. Он прошляпил тебя, и… — Он осекся и покраснел.

— Я люблю тебя, — откидывая волосы с его глаз, сказала Диана, испуганная выражением его лица. — Не Алана.

— Раньше мы не ссорились из-за женщин, — сказал он.

— Я не хочу быть яблоком раздора.

— Тогда выбери меня, — сказал он.

— Да выберу. То есть я уже… — в замешательстве ответила она.

— Я раньше никогда не любил, — сказал Тим.

— Никогда? — спросила Диана, испытав потрясение до глубины души. Таков ее плохой парень во всей своей красе: слишком привлекателен, необуздан и очарователен, чтобы не иметь подружек. Он нагло врал ей, и она прекрасно это понимала.

— У меня были девушки, но не было любви, — сказал он, целуя ее лоб и гладя волосы. — Пока я не нашел тебя.

— Люди должны через многое пройти, чтобы заслужить любовь, — срывающимся голосом сказала Диана. Она жила без забот и хлопот: ее семья была до краев наполнена любовью, и, к счастью, никто из ее близких не болел. Но почему-то Диана вдруг подумала об Алане и о том, как он спрашивал ее о самом счастливом воспоминании, домашних питомцах, рассказывал ей о своей жизни, и она нервно сглотнула.

— Думаешь, у нас получится? — спросил Тим, обняв ладонями ее лицо.

— О, я уверена, что получится, — ответила она.

— Мы будем вместе, — сказал Тим. — С этой самой секунды.

И Диана поверила его словам. Она была нужна ему. Жизнь жестоко обошлась с ним, оставив незаживающую рану, и Диана была готова заботиться о нем в их браке. Впервые она могла верить в то, что ее собственный девиз «Дом, милый Дом» будет применим и к ней самой. Счастье было совсем близко. Любовь была настоящей. Они с Тимом заведут много хорошеньких карапузов, и она каждому построит по игрушечному домику. Жизнь будет такой прекрасной.

Они станут любить друг друга, несмотря ни на что.

Она будет всегда поддерживать точку зрения Тима и попытается помирить его с Аланом, чтобы братья Макинтош наконец-то позабыли прежние обиды.

Она никогда не расстанется с Тимом.

Таким было обещание.

Алану совсем не хотелось разорвать Тима на части со дня драки на ступенях Уайднеровской библиотеки. Но когда Тим сказал ему, что женится на Диане, старые чувства тут же вернулись. Тим разглагольствовал о том, как они решили пригласить Алана на бракосочетание, и спросил, не согласится ли он быть шафером Тима? Жгучая ярость забурлила в груди у Алана.

— Что скажешь? — поинтересовался Тим. — Или собираешься держать меня в неведении?

— Ты просил ее выйти за тебя и она ответила «да»?

— Нет, — сказал Тим, его глаза сверкнули. — Мы просто смеха ради хотим прогуляться к алтарю. Да что с тобой такое?

— Ничего, — стараясь успокоиться, ответил Алан.

— Ври больше. Уж я тебя знаю. — Тим шумно выдохнул и принялся мерить шагами кабинет Алана.

— А не рано ли? — спросил Алан. — Ты же ее почти не знаешь.

— Я знаю ее достаточно хорошо. Послушай, это случаем не из-за того, что ты встречался с ней? Потому как у меня сложилось впечатление, что между вами ничего особенного не было. Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне кажется, вы и ходили всего-то на одно свидание.

— Да, — сказал Алан. — Одно свидание.

— Ну, так в чем тогда проблема?

Проблема была в том, что Алан упустил свой шанс. Мир мог измениться в течение одного свидания, и когда он ужинал с Дианой, то понял, что встретил потрясающего человека. Глядя ей в глаза и целуя ее в машине, он сгорал от любви и был готов поклясться, что она испытывала то же самое. Но потом он работал допоздна в больнице, звонил Диане, когда ее не было дома, и потерял возможность узнать, существовала ли та привязанность на самом деле или же ему всего лишь померещилось.

— Так в чем проблема? — опять спросил Тим.

— Ты хочешь жениться на ней и остепениться?

— Ага.

— Точно? — спросил Алан, изображая напускное сомнение, дабы Тим не заметил, что изнутри его буквально пожирала ревность.

— Насколько смогу, — ответил Тим. — Ей все известно о катере, лицензии на вылов и том факте, что я работаю в море. Не думаю, что это ее волнует.

— Она не видела, как ты появляешься и тут же уходишь, — сказал Алан. — Последние десять лет.

— Эй, ты сам виноват. Ты мог бы стать океанографом. Но ты выбрал медицину.

— Я знаю.

— Диану моя работа не коробит, — сказал Тим. Он ухмыльнулся, обнажив щербатый передний зуб. Шесть лет назад, в открытом море, он пытался поднять ловушки для рыб и получил по лицу рукояткой лебедки. Алана выводило из себя то, что Тим не пошел к дантисту и не поставил на зуб коронку. Он словно решил, что с таким видом ему будет проще играть некую роль.

— Значит, ей нравится рыбак-скиталец, — сказал Алан. — Да?

— Еще как нравится.

— Беглец, который вернулся домой из далеких морей.

— Эй… — сказал Тим, сразу распознав сарказм.

— Надеюсь, что ты ей не разонравишься, когда тебя не будет дома, — сказал Алан. — Когда тебе вздумается направиться в Ньюпорт, вместо того чтобы плыть обратно в Хоторн.

— Те дни давно в прошлом, — сказал Тим. Он снова осклабился и подмигнул брату. Алан опять почувствовал приступ ревности и желание набить брату морду. Тим был прав: Алан приглашал Диану на свидание только один раз. Но нравилось ему это или нет, Алан до сих пор ощущал то особое чувство. Алан знал брата и не хотел, чтобы он причинил ей боль. Сделав шаг, он оказался с Тимом лицом к лицу.

— Лучше бы оно так и было, — сказал он.

Тим смерил его взглядом, в глазах у него вспыхнула искра, и стало ясно, что он готов к драке. Братья не забыли свой последний поединок в Кембридже, и Алан чувствовал, как от кожи Тима поднимается жар. Каждый ждал, кто первым нанесет удар.

— Она не похожа на нас, — сказал он. — В ее семье все заботятся друг о друге. Ты это понимаешь?

— С чего бы тебе вдруг предупреждать меня, — ответил Тим, тыкая Алана в грудь указательным пальцем, — насчет моей собственной будущей жены?

— Я предупреждаю тебя, чтобы ты не навредил ей, — сказал Алан.

— Не переживай.

— Ее родители всегда рядом, — сказал Алан. — Они поддерживают друг друга и ее. В отличие от наших мамы с папой. И того, что произошло, когда умер Нил.

— Я поддерживал Нила, — выпятив подбородок, сказал Тим.

Алан с вызовом смотрел на него, не в силах опровергнуть то, что брат считал правдой. Но, подумав о тех далеких годах, Алан вспомнил, как Тим сидел под окном Нила.

Стояло лето, небо ярко сияло синевой, птицы заливались трелями, а Тим сидел в траве, снова и снова кидая бейсбольный мячик в перчатку-ловушку. Алан прокрался мимо родителей, чтобы побыть с Нилом. Они слышали звук, с которым мячик Тима попадал в перчатку. В темной спальне пахло болезнью и смертью, и глаза у Нила были раскрыты широко, как у совы, пока он в ужасе глядел на Алана, не зная, что ожидало его.

— Не обижай Диану, — сказал Алан, и душа у него заныла от плохого предчувствия.

— Иди ты к черту, — ответил Тим. Отступив назад, он развернулся и пошел к дверям. — Так ты будешь моим шафером или нет?

— Да, — сказал Алан, потому что Тим был его единственным живым братом. Ради него и ради Дианы, он решил расставить все точки над «i» прямо сейчас. Диана никогда не узнает об этой ссоре или о том, какие страдания терзали его душу. — Конечно.

— Не знаю, почему, — сказал Тим, — но я рад это слышать.

Алан устало прислонился к своему столу и провожал его взглядом. Тим шел, высоко подняв голову и гордо расправив плечи. А почему бы и нет? Он победил. Алану достались дипломы и степени, а Тиму катер и Диана. Подойдя к двери кабинета, он обернулся.

Голубые глаза Тима свирепо блеснули. У Алана свело желудок — он понял, что его брат праздновал победу в самой последней битве их повседневной жизни. Но помимо этого он заметил еще кое-что. Глубоко в его глазах Алан увидел страх — медленно затухавший огонь человека, которого уже нельзя спасти.

Какое-то мгновение Алан пытался придумать повод, чтобы окликнуть Тима, остановить его и выяснить отношения. В конце концов, кроме друг друга у братьев никого не было. Но когда Тим Макинтош решал уйти, никакие слова не могли остановить его.

Глава 6

В последнюю среду мая Алан ощущал непонятное напряжение во всем теле, словно перед пробежкой в двадцать миль. Но хватило его всего на три, после чего он направился в библиотеку. За конторкой миссис Роббинс не было, и этот факт его незамедлительно расстроил. Но на тележке для литературы лежало его желто-белое полосатое полотенце, свернутое в виде книги. Поприветствовав кивком помощницу библиотекаря, Алан протянул руку через конторку и достал его.

Потом он взял свои журналы, устроился за столом в читальном зале и открыл статью под названием «Криль: жизненная сила и источник пропитания голубых китов». От физической нагрузки сердце его учащенно колотилось. Недавно у него разболелось левое колено, впервые за долгие годы, — последствие давнишнего повреждения, когда на бейсбольном матче в средней школе округа Барнстейбл он со всего разбегу врезался в Тима. К тому же у него весь день побаливало горло, а теперь он еще начал чихать.

Воскресным вечером он возил в кино Рейчел Палмер, свою знакомую медсестру из больницы. После сеанса она предложила пойти выпить и поужинать. Но Алан убедил ее, что лучше прогуляться по песчаной отмели к маяку. Было очень темно. Луна не почтила небо своим присутствием, и они шли, почти не разбирая дороги.

Высокие каблуки ее туфель то и дело проваливались в холодный сыроватый песок. Но она не жаловалась, стараясь не отставать от Алана и продолжая обсуждать просмотренный фильм. Алан шел широким шагом, засунув руки в карманы пиджака. На той стороне залива был Галл-Пойнт. Казалось, канал соревновался в черноте с беззвездным ночным небом, отлив уносил воду в открытое море. За темной полосой болот призрачно мерцали огни дома Дианы.

Алан остановился у маяка. Луч света метнулся над водой, указывая путь к Диане. Рейчел взяла его за руку. Она была стройной и чертовски привлекательной в своем облегающем бежевом свитере. Алан уложил ее на влажный песок и с таким остервенением стал стаскивать с нее одежду, что она вскрикнула. Но свой кружевной лифчик она сняла сама. Потом был час бурной страсти. Алан прижимал ее к себе, пытаясь совладать с чувствами. Словно желая извиниться за свои мысли и за то, что не мог отвести взгляд от дома Дианы на другой стороне канала, он накинул ей на плечи свой свитер и пиджак.

— Позвони мне, — сказала она, когда он отвез ее домой.

— Обещаю, — целуя ее, сказал Алан. Она протянула ему его одежду. Дрожа от ночной прохлады в одной футболке, он бросил пиджак со свитером на заднее сиденье. Она была разведена, работала в пункте скорой помощи и воспитывала шестилетнего сынишку. Алан чувствовал себя негодяем, который заслуживал подхваченной простуды. Он знал, что никогда ей не позвонит. Когда речь заходила о романтических отношениях, у Алана редко что получалось. Он вспомнил, как притворился, будто простил Тима за то, что тот украл у него Диану, хотя на самом деле готов был убить его.

Он снова чихнул.

— Gesundheit![6] — громко прошептала библиотекарь из справочного отдела.

— Будь здоров, — одновременно с ней сказала миссис Роббинс, выйдя из-за угла с большой стопкой свежих журналов.

— Спасибо, — сказал Алан им обеим.

— Ты случаем не заболел? — спросила миссис Роббинс.

— Скорее всего, простыл на работе, — ответил он.

— Тогда тебе не следует бегать.

— Мне нужно поддерживать форму, — сказал он.

— Форму! Не смеши меня. Отправляйся домой и отлежись денек в постели, — строго сказала она, но потом ее лицо смягчилось чудесной улыбкой. — Если, конечно, доктор не возражает.

Алан еще раз чихнул. Горло болело, а в груди ощущалась странная тяжесть. Миссис Роббинс положила ладонь ему на лоб. В тот момент она напомнила ему его бабушку.

— Друг мой, у тебя температура, — сказал она.

— А как поживают Джулия с Дианой? — как бы невзначай спросил он. — С Эми у них все наладилось?

— Не волнуйся за Джулию и Диану, — ответила миссис Роббинс. — Не переживай за Эми. Иди выспись и постарайся для разнообразия немного позаботиться о себе. Хорошо?

— Хорошо, — согласился он. Внезапно по его спине пробежали холодные мурашки, и он поежился. Он действительно заболел. И было так непривычно ощущать чужое участие. Ему опять вспомнилась бабушка. Дороти сделала все, что было в ее силах, после того как родители Алана погрузились в свои страдания. Но она жила далеко отсюда, на Нантакете, и Алан почти не виделся с ней.

— И чтоб позвонил мне утром! — с шутливой суровостью добавила миссис Роббинс.

Наверное, бабушка Дороти сказала бы то же самое.

Вернувшись домой, Люсинда Роббинс направилась прямиком на кухню и взяла из буфета две банки куриного бульона. Когда болел Эммет, она брала целую курицу и сама готовила бульон. Но теперь она обошлась консервами, бросив в кастрюлю немного шалота, морковки, сельдерея, перца, лаврового листа и тимьяна из собственного сада. Потом она накрыла ее крышкой и поставила на медленный огонь.

Девочки были в мастерской Дианы. Сегодня они слушали Карли Саймон: любовные баллады витали в воздухе, вплывая в открытое окно Люсинды. Диана обожала Карли. Всегда. Она слушала этот голос — с неудержимой страстью поющий о потерянной любви, разбитом сердце, счастье ее детей и надежде на завтрашний день — так, словно лишь Карли было под силу выразить в звуках глубоко скрытые чувства Дианы.

С деревом Диана творила настоящие чудеса. У нее было отцовское мастерство, его здравый смысл и терпение. Терпение, помимо всего прочего, было залогом качественно выполненной работы. Оно включало способность делать аккуратнейшие замеры, вплоть до мельчайших долей дюйма, чтобы плотно подогнать друг к другу деревянные детали, не оставив ни зазора, ни щели. И веру в то, что она, отпиливая так тщательно, правильно и точно, ни за что не испортит дорогую доску по собственной небрежности.

Работая с деревом, Диана в полной мере проявляла свое терпение и веру.

Но она не верила в любовь. И это было понятно. Иногда Люсинда оглядывалась на жизнь Дианы и гадала, где она взяла силы, чтобы побороть свое отчаяние? Быть безумно влюбленной, как Диана была влюблена в Тима, выйти за него замуж, сиять счастьем на великолепной свадьбе, родить от любимого мужа ребенка и быть брошенной им, когда ребенок оказался не таким, как все, необычным и нуждавшимся в особой заботе.

Диана чуть не умерла. Те первые дни после бегства Тима Люсинда провела в хлопотах о маленькой Джулии, пока Диана была не в силах даже выбраться из постели. Да и позже, когда она осознала все проблемы, которые от рождения получила Джулия, на нее накатила мрачная депрессия, и единственное, на что Диана была способна, так это непрестанно рыдать. Но все же Джулия помогла ей. Одиннадцать лет назад эта не пожелавшая сдаваться малютка, со всем ее ужасными злоключениями и бедами, не дала своей матери умереть от любви.

Но и Алан Макинтош был рядом с ними. Он навещал их каждый день. Редкие врачи соглашались на домашние приемы, но он даже и не помышлял о том, чтобы отказать им. Он простил Диану за то, что она оставила его ради Тима. По окончании рабочего дня он спешил к ним, чтобы помочь Диане справиться с особенностями организма Джулии. На третьей неделе жизни ребенку сделали операцию по выправлению перекрученного кишечника и временно вывели толстую кишку на стенку живота, где закрепили небольшой калоприемник для сбора ее испражнений.

Обезумевшая от горя Диана неумело возилась с этим пакетиком. Она оторвала клейкую полоску, которой к коже был прикреплен калоприемник, — от самого уязвимого места на крохотном животике, — и, почувствовав жуткую боль, Джулия разразилась дикими воплями.

Люсинда хорошо помнила тот кошмар. Джулия визжала, Диана рыдала. Алан вошел на кухню, поставил на стол свой черный портфель и взял Джулию из рук Дианы. Он держал младенца возле груди и тихонько утешал. Мелкие подтеки желтоватых детских фекалий запачкали его голубую рубашку, но он не обратил на это никакого внимания.

— Я сделала ей больно, — всхлипывая, сказала Диана.

— Нет, с ней все в порядке, — ответил Алан.

— Когда я меняла пакет, то дернула слишком сильно, и крепление оторвалось! Ее кожа такая тонкая, она уже столько вытерпела…

— Ты не причиняла ей боль, — твердым голосом сказал Алан. — Это все равно что снимать повязку — ничего особенно страшного. Пощиплет минутку и пройдет. Мы прицепим ей новый, а пока подготовь ее.

Осторожно передав Диане ее дочурку, он порылся в своем портфеле. Потом открыл упаковку. Не прошло и двух минут, как он прочистил Джулии ранку, прикрепил новый пакет и укутал ее в одеяльце.

Люсинда ошеломленно наблюдала за его умелыми действиями. Она вырастила здоровую дочь и не имела ни малейшего представления о том, как менять калоприемник и как помочь Диане не сойти с ума. От пережитого ужаса она не могла пошевелить ни рукой ни ногой.

Мужество Алана не позволяло им опустить руки и сдаться. Хотя он никогда не притворялся, что считает Джулию нормальным ребенком, он тем не менее относился к ней как к одной из своих обычных маленьких пациентов. Диана родила три недели назад, на той же неделе, когда уехал Тим. В своем синем больничном халате она выглядела словно буйно помешанная, образ которой дополняла давно немытая голова и бледное, как у покойницы, лицо. Боясь подойти к своему ребенку, она стояла в углу и готова была рвать на себе волосы.

Люсинда никогда не забудет, что произошло потом. Стояло лето, и на болотах оживленно стрекотали сверчки. В черном небе сияли далекие звезды. И звуки воя дикой кошки напомнили Люсинде о собственной дочери. Алан прошагал через кухню и попытался вложить Джулию в руки Диане. Но она отказалась брать ее.

— Это твой ребенок, — сказал Алан.

— Она мне не нужна, — плача, причитала Диана.

Ты думаешь совсем иначе, хотела сказать Люсинда. Но может быть, она ошибалась. Диана лишилась мужа и много чего еще: уверенности в том, что любовь способна преодолеть все на своем пути, что мир безопасен, что у хороших людей рождаются здоровые дети.

— Но ты нужна ей, — сказал Алан.

— Мне нужен Тим, — взмолилась Диана. — Пусть он вернется ко мне!

— Он сбежал, Диана! — чуть ли не закричал Алан, тряся ее за плечо. — Ты нужна ребенку!

— Я не гожусь быть матерью, — ответила Диана. — Мать должна быть сильной. А я не могу, я не…

— Кроме тебя у нее никого нет, — спокойно сказал Алан.

— Унеси ее, — заплакала Диана.

— Твоя дочь хочет есть, — сказал Алан. Подталкивая Диану в спину, он отвел ее к креслу-качалке у окна и силой усадил туда. Потом самым нежным движением, что Люсинде доводилось видеть, он раскрыл халат Дианы. Сначала она сопротивлялась, но теперь перестала. Она просто сидела, замерев на одном месте, словно кукла.

Алан приложил Джулию к груди Дианы. Диана рыдала в тусклом свете кухонной лампочки и отказывалась смотреть на своего ребенка. Снаружи в ночи мерцал Млечный путь. Она устремила взор наверх, словно желая оставить эти мучения и превратиться в звезду на поясе Ориона. Она упорно не хотела прикасаться к дочери. Опустившись перед ней на колени, Алан поддерживал Джулию, пока она посасывала грудь Дианы.

Прошло немало времени. Минуты тянулись, будто часы. Наконец Диана взяла девочку. Ее руки сомкнулись с двух сторон, двигаясь, словно по собственной воле, без ее участия. Обхватив Джулию, она дотронулась до руки Алана. Люсинда видела, как они соприкоснулись лбами, глядя вниз на младенца. Их лица были рядом, руки соединились. Джулия громко чмокала.

Стоя у плиты, Люсинда погрузилась в воспоминания. Бросив взгляд на стол, мысленным взором она увидела их, как тогда: Диану, Алана и Джулию.

Люсинда перелила бульон в большую стеклянную банку, оставив крышку открытой, чтобы он немного остыл. Затем она положила в пакет свежий хлеб с маслом и налила в кувшин лимонаду. Покончив с этим, она направилась через задний дворик к своей дочери, чтобы сказать ей, что доктор сильно простудился, и что сейчас ее очередь совершить выезд на дом. Бывали времена, ворчала она про себя, когда Диана не замечала того, что творилось у нее под носом.

Диана с порога отмела предложение матери. Сборка чердачной площадки для крыши ее нового игрушечного домика, созданного по подобию приглянувшегося ей в Стонингтоне особняка, требовала от нее предельной сосредоточенности и внимания. Но Люсинда настаивала на своем, сказав, что сварила для Алана куриный суп, который Диана должна отвезти ему.

— Ты хоть знаешь, когда я в последний раз была у него? — спросила дочь.

— Что ж, — сухо ответила мать. — У тебя в записной книжке есть его адрес. А если ты забыла, где он живет, то поищи его улицу в справочнике.

— Справочники это по библиотекарской части, — огрызнулась Диана.

— Библиотекари мало чем отличаются от плотников, — сказала она. — У каждого свои рабочие инструменты.

— Я знаю, где он живет, — нехотя ответила Диана.

— Джулии очень повезло, — неожиданно сказала Эми.

Они вдвоем обернулись и посмотрели на нее с недоумением. Эми принесла сегодня шашки и играла с Джулией в какой-то новый вариант, придуманный по собственному вкусу.

— Что доктор Макинтош ее дядя, — пояснила Эми.

— Тут есть свои плюсы и минусы, — сказала Диана.

— Ты просто невыносима, Диана, — воскликнула Люсинда. — Он переживает, заботится о вас.

— Мам, мне необходимо закончить этот заказ к воскресенью, — Диана снова попыталась найти отговорку. — Разве ты не можешь сама заглянуть к нему?

— Вечером ко мне придут девочки на кружок чтения, а я еще толком и не подготовилась.

— А время, чтобы сварить ему суп, ты нашла, да?

— Но ведь Эми уже сказала. Он дядя Джулии, — ответила Люсинда Роббинс.

Диана открыла окна в своем грузовичке, впустив в кабину весенний ветер. Птицы носились как угорелые, наполняя сумерки свистом и звуком рассекаемого воздуха. На полях ласточки ловили насекомых. Большим черным облаком кружили стаи скворцов. Одинокий зимородок гордо восседал на телефонном проводе над Силвер-Крик. Диана вдыхала ароматы розариев, свежевскопанной земли и солончаков. Пакет с продуктами, собранными ее матерью, стоял на заднем сиденье между тяжелыми сумками с дверными петлями и мелкими гвоздями.

Перл-стрит делила Хоторн ровно пополам. Это была одна из старейших улиц города — в начале девятнадцатого века многие преуспевавшие китобои и торговцы поставили на ней свои дома. Она располагалась в двух кварталах от гавани, и здесь было тише и спокойнее, чем на Фронт и Вотер-стрит.

Медленно спускаясь по Перл-стрит, Диана ощущала солоноватость воздуха. Солнце пряталось за горизонтом, и белые фасады сияли приятными глазу переливами. Она не навещала Алана уже много-много лет. Его улица вызвала воспоминания о счастливых временах, когда Тим был с ней, и она сильнее надавила на педаль газа.

Дом Алана был построен в викторианском стиле. Белые дранки, серая отделка и три ступеньки, ведущие к широкой веранде. Украшавший дом орнамент, голубятня и виноградная лоза. Но этому зданию требовался основательный ремонт. Краска отслаивалась, в одном из боковых окон не было ставни, флюгер перекосился. По траве следовало бы пройтись газонокосилкой, а стоявший на проржавевшем прицепе шлюп явно давно не видел соленой воды. Она вспомнила долгие морские прогулки вместе с мужем и деверем.

В ту пору их взаимоотношения можно было назвать нормальными. Она чувствовала, что Алан желал им с Тимом только добра. Он приглашал их поплавать, а они его на ужин. Все шло гладко, без сучка и задоринки. Дни тех прогулок были яркими и запоминающимися — они втроем на небольшом паруснике Алана, и больше никого вокруг. Он стоял за румпелем, Тим отдыхал, надвинув на глаза кепку, Диана управлялась с кливером, пока их судно держало курс на пролив.

Одним солнечным днем, когда волны разбивались о борта шлюпа, Диану охватило непередаваемое ощущение радости. Они плыли против ветра, Тим ловил луфарь на корме, а Диана пробралась на бак. С раскрытым от восторга ртом она обернулась, чтобы сказать что-то о солнце или ветре или о том, как им хорошо втроем, и увидела, что Алан пристально смотрит на нее. Его глаза были прикрыты ресницами, на лице было выражение печали и тоски. В то же мгновение она поняла, что причиной его настроения стало то чувство, что когда-то ненадолго связало их, и ей стало не по себе. Она быстро отвернулась.

Диана и Алан сохраняли дистанцию, проявляя вежливость и обходительность в общении. Теперь они были родственниками. Каждую пятницу она готовила тушеную рыбу, и Алан приходил на ужин в перерыве между работой в офисе и дежурством в больнице. Он интересовался ее мнением по поводу цвета коврового покрытия, которое задумал настелить в своем кабинете. Тим широко улыбался, держа Диану за руку, радуясь тому, что Алан стал частью их счастливой семейной жизни. Но всякое притворство исчезло в тот день, когда Тим сбежал в море.

Пройдя по неухоженной лужайке, она заметила на траве какой-то предмет: старый скворечник. Давным-давно Диана смастерила его для Алана, еще до рождения Джулии. В качестве обещания построить каждому из будущих детей Алана по игрушечному домику она сделала для него скворечник. Она помнила, как Тим держал лестницу, пока Алан лез наверх, чтобы повесить его на высокий клен. Теперь он валялся на земле. Прислонив дощатый домик к облицованному камнем фундаменту, Диана поднялась по ступенькам к двери.

Пару раз она нажала кнопку звонка, но ей никто не ответил.

— Эй, — громко сказала она. — Есть кто живой?

Было странно снова оказаться здесь. Она вспомнила тот вечер, когда они с Тимом пришли к Алану, чтобы поведать ему потрясающую новость о том, что она была на третьем месяце беременности. Она стояла в фойе, Тим обнял ее и попросил Алана погладить ее животик. Она почувствовала, как смутился Алан; когда их взгляды встретились, она увидела замешательство и неловкость в его глазах, но, не желая расстраивать Тима, он выполнил просьбу брата. Его прикосновение было сильным и уверенным. Прикрыв глаза, Диана представила, что рука Алана дотронулась до малыша в ее утробе, и вздрогнула.

— Алан, — позвала она. — Ты дома?

Она подергала дверную ручку. Та провернулась у нее в руке. За открывшейся со скрипом массивной дверью располагалась небольшая прихожая, откуда можно было сразу попасть в гостиную. Интерьер, по сути, отсутствовал: обеденный стол из красного дерева, рабочий стол со стулом и обитый выцветшей хлопковой тканью диванчик. Дизайнерские навыки хозяина за эти годы ни капли не улучшились.

— Алан! — крикнула Диана, сопроводив слова свистом.

Стены были уставлены полками, ломившимися от книг: Диккенс, Шекспир, Норман Маклин, Йетс, Вильям Карлос-Вильямс, Хемингуэй, Фрейд, Джон Дос Пассос, Треваньян, Роберт Б. Паркер, Кен Фоллет, Карл Линней, Карл Густав Юнг, Льюис Томас, Луис Агасси, Джон Джеймс Одюбон, Чарльз Дарвин, Винникот и многие другие. Тиму не хватило бы терпения читать подобную литературу.

Верхняя полка была заставлена фотографиями в рамках.

Алан был очень высоким, поэтому снимки находились на уровне его глаз. Диана даже на цыпочках не могла их толком разглядеть. Портрет его родителей — он был похож на своего отца, такого же стройного и подтянутого. Фото его бабушки Дороти в серебряной рамке. Снимок трех пацанят в бейсбольной форме. Те же трое на парусной шлюпке; на пляже с удочками в руках. Алан, Тим и их брат Нил.

— Тим, — произнесла она, испытав шок от одного его вида.

Их с Тимом свадебная фотография. Дрожащей рукой она сняла ее с полки. Люди часто советовали ей «забыть и расслабиться». О прошлом, о своем гневе, о бывшем муже. Прошло одиннадцать лет. Но почему Диана опять закипела от злобы, взглянув на его лицо?

Когда-то они любили друг друга; это было видно по тому, как ее тело тянулось к нему, как он не мог отвести от нее глаз. Она таяла от его прикосновений, его голос сводил ее с ума. На этой фотографии смокинг был узковат для его широких плеч. Его галстук сбился набок. Тогда Диана поставила себе новую цель жизни — дарить Тиму счастье, сделать все, чтобы он перестал страдать после смерти Нила.

Вспоминая, сколько сил она на это потратила, Диана с такой яростью сжала кулаки, что ногти впились в ладони. Одиннадцать лет не стерли давних чувств. Он не просто бросил ее, он бросил их дочь — беспомощного больного ребенка.

Всплыло воспоминание об одном вечере — будучи беременная уже несколько месяцев, она лежала на палубе его рыбацкого катера. Над головой сияло звездное небо, и Диана шептала: «Если родится девочка, назовем ее Корнелия, а если мальчик, то Нилом. Хотя для девочки Нил тоже отличное имя».

Тим поцеловал ее; он выглядел таким счастливым. Они были сравнительно молоды, каждому по двадцать семь лет. Ее врач посоветовал провести предродовое тестирование, но не из-за ее возраста, а потому что обнаружил высокое содержание белка в ее крови. Он отправил ее на дополнительные анализы.

Всего два слова: отклонения на генетическом уровне. Диана помнила холодок, пробежавший по спине и как ее внутренности превратились в лед. Обхватив себя руками, молясь, чтобы время пошло вспять и результаты тестов оказались ошибкой, она горько рыдала дни напролет. Как такое вообще могло случиться? Они с Тимом оба были здоровыми, сильными людьми. Они любили и работали не покладая рук. Почему у их ребенка, их девочки, врачи нашли врожденные дефекты?

Было ли всему причиной ее неправильное питание? Или то, что они жили неподалеку от электростанции? А может быть, Диана слишком увлекалась вином до того, как узнала, что беременна? Или все же это был грязный воздух? Нечистая вода? А вдруг молоко, которое они пили, было отравлено химикатами? Или они ели некачественное мясо? Возможно, она использовала не тот стиральный порошок, шампунь, лосьон для кожи или размягчитель ткани? Не было ли у нее в организме нехватки фолиевой кислоты? Или она ела мало свежих овощей?

Обняв себя руками, Диана сидела в кресле-качалке у окна своей мастерской и целыми днями раскачивалась вперед-назад на скрипучем полу. Она не мыла волосы, ничего не ела, не разговаривала с матерью. Тим уходил в море, возвращался, уходил и снова возвращался. Она так хотела, чтобы он заключил ее в объятия и сказал, что все будет в порядке, но этого не происходило. Поэтому ей оставалось обнимать себя самой.

Младенец внутри нее не подавал признаков жизни. Может быть, оно умерло, подумала она. Она любила своего ребенка, назвала его Нил, но сейчас она начала думать о нем в среднем роде. Например, «оно не толкается», «оно генетически дефективное», «оно больное».

— Мы не можем пойти на это, — как-то вечером сказал Тим. Не приближаясь к ней, он говорил с противоположного конца комнаты. — Никому и в голову не придет обвинять нас.

— Ты о чем? — спросила она.

— Об аборте, — ответил он.

— Ох, — простонала она, чувствуя накатившую тошноту.

Он подошел и встал рядом. С мокрым от слез лицом он поцеловал ее в шею.

— Когда мы согласились на процедуру, — сказал он, — то понимали, что такой вариант был возможен. В этом весь смысл теста — дать нам шанс сделать свой выбор. Мы должны решиться, Диана.

— Я рада, что ты сказал «мы», — прошептала Диана. Ей было очень одиноко. Тим постоянно пропадал вдали от берегов, не желая обсуждать с ней их ребенка и кошмар, свалившийся им на головы. Она понимала — болезнь еще неродившегося младенца лишила его способности здраво мыслить. Он жутко боялся, но она хотела, чтобы они прошли через это вместе.

— Вызовем врача, — говорил он. — Назначим день для аборта. Потом мы сможем завести нового…

— Я подумаю, — ответила Диана.

И она действительно подумала. Проходили дни, а она качалась на своем кресле, пытаясь представить, как ей полегчает, когда эта проблема разрешится. Она поедет в больницу, доктор даст ей обезболивающее, и ребенок исчезнет из ее жизни. Да и вообще, ребенок был безнадежно болен. Его существование было бы наполнено ужасными проблемами. Он мог оказаться умственно отсталым, и другие дети стали бы над ним потешаться.

Вспоминая дни, проведенные в кресле-качалке, Диана протянула руку за фотографией Джулии, стоявшей на полке Алана. На снимке ей было шесть месяцев. Это фото считалось ее официальным детским портретом, сделали его, конечно, поздновато, но все из-за того, что начало своей жизни она провела в операционных. Она была завернута в розовую пеленку, из которой выглядывало ее крошечное личико. Диана держала ее на руках, а Алан их фотографировал.

Диана всматривалась в лицо дочери. Оно было таким хорошеньким, таким чудесным. Глядя в эти голубые глаза, никто бы и не догадался, насколько изуродовано было ее скрытое пеленкой тело. Малюсенький розовый язычок Джулии забавно поблескивал. Диану окатила волна любви.

— Джулия, — сказала она так, словно дочь сидела возле нее. — О, Джулия.

Диана снова вспомнила дни и недели, проведенные в кресле-качалке. Она не ненавидела себя за раздумья об аборте; и большую часть времени она не ненавидела Тима. Решение оставить Джулию сформировалось у нее постепенно. Медленно покачиваясь, она ощутила, как ребенок шевельнулся. Легчайшее движение, и ее косточки задели ребра Дианы. Потом младенец потолкал пяткой ее позвоночник. И Диана почувствовала трепет его сердечка.

Приехал Алан. Он вошел в комнату и остановился в дверном проеме. Диана никому не рассказывала о результатах тестов, даже матери. Тим никогда не стал бы распространяться о подобных вещах; Диана и предположить не могла, что он раскроет их тайну своему брату. В особенности своему брату.

— Тим мне все рассказал, — произнес Алан.

Диана была потрясена. Обхватив себя руками, она поняла, что никакие слова братьев Макинтош не заставят ее передумать. Она баюкала своего ребенка — и если они останутся вдвоем, то все будет отлично.

— Он показал мне результаты тестов.

— Мне без разницы, — ответила Диана.

— Он предложил мне поговорить с тобой, — сказал Алан. — Вразумить тебя. Наверное, он считает, что если я врач, то…

— Врач и рыбак, — возразила Диана. — Вы оба такие практичные.

— Он испуган, — сказал Алан. — Ему уже довелось быть свидетелем страданий близкого человека. Он знает, что бывает с родителями, если их ребенок болен.

Диана опустила голову. Она тоже боялась. Слезы навернулись на ее глаза и заструились по щекам. Она все знала о ссорах родителей Тима, о пьянстве его матери, и с того дня, когда им стали известны результаты теста, она чувствовала запах пива в дыхании Тима.

— Только не говори, — сказала она, — ничего против моего ребенка. Не проси меня…

— Не буду, — ответил Алан.

— Не проси меня отказаться от нее.

— Никогда, — сказал Алан. Пройдя через комнату, он опустился на колени возле Дианы. Взяв ее за руку, он ждал, пока она не взглянула на него. Слезы капали у нее с подбородка, но ей не хватало сил, чтобы вытереть их.

— Я позабочусь о малышке, — сказал он. — Я буду ее врачом.

Его предложение повисло в воздухе. Она разглядела круги у него под глазами и представила, как он мучился бессонницей, принимая такое решение.

— Правда?

— Да.

— Тим показывал тебе бумагу? — спросила она, вцепившись в его руку. — Ты понял, что там написано? Это очень плохо?

— Я не знаю, — ответил Алан.

— Ей будет больно?

— Я не знаю.

Диана рыдала, пока Алан обнимал ее за плечи. Она решилась: как бы то ни было, но она родит этого ребенка; однако многие вопросы оставались без ответов. Девочке могло быть хуже или лучше, но она появится на свет, и Диана собиралась стать ей матерью.

— Я хочу, чтобы Тим полюбил ее, — проговорила Диана. — Чтобы он был рядом с нами. Скажи ему, что он должен смириться.

— Не проси меня об этом, — сказал Алан. — Он мой брат, и я не вправе указывать ему, как поступать. Хорошо?

Тим уехал до следующего полнолуния. Вот вам и любовь «несмотря ни на что». Диана несколько недель кряду оплакивала нарушенное им обещание.

Но Алан сдержал слово. С самого начала он поддерживал ее. Тим бросил семью, оставив их на попечение Алану. Алан был врач и дядя малышки, но не отец. Прекрасный человек, который выводил Диану из себя, потому что был братом Тима.

Диана сняла фотографию трех молодых братьев Макинтош, увлеченных рыбалкой. Они были неразлучны. Когда умер Нил, умерли и какие-то частички внутри Алана и Тима. Частички, умевшие любить, подумала Диана.

Ей незачем было задерживаться в доме Алана. Решив оставить суп на кухонном столе, она повернула за угол и попала на застекленную террасу. И там, раскинувшись на софе, спал он.

— Алан, — тихо сказала она, боясь разбудить его.

Что ж, ее мать не ошиблась. Он и вправду заболел. Это сразу было видно по тому, как он лежал на спине, дыша через рот, одной рукой прикрыв глаза, а другую свесив на пол. Сегодня он не брился, и на его подбородке темнела свежая щетина. Без очков и в пятичасовой тени он выглядел совсем другим человеком. Опаснее и загадочнее, нежели обычный Алан.

На нем были шорты защитного цвета и футболка. Диана таращилась на его голые руки, на сильные, волосатые предплечья. То были настоящие мышцы, о существовании которых матери его пациентов даже и не догадывались. Его плоский, подтянутый живот мерно вздымался под футболкой.

Испытывая странное ощущение, Диана просто стояла и глазела. Ее желудок перевернулся вверх тормашками, и она почувствовала, что совершила нечто запретное. Он действительно был очень привлекателен в такой позе. Его взъерошенные волосы, открытый рот, руки: раньше она считала Тима единственным Макинтошем с мускулами. Плед, которым он укрывался, сполз вниз, и Диана наклонилась, чтобы подтянуть его чуть повыше.

Она вышла на улицу. Но, спускаясь по ступенькам, она остановилась. Сердце ее гулко стучало. Она сказала себе, что это вторжение в личную жизнь — украдкой наблюдать за человеком, пока тот, ничего не подозревая, мирно спал — и возможно, так оно и было. Скворечник стоял на том же месте, где она его оставила. Она подняла его и, забираясь в кабину грузовичка, бросила в кузов.

Потом завела двигатель и поехала домой.

Глава 7

Алан проснулся от запаха куриного бульона. В голове у него стоял звон, и мысли метались в круговороте снов.

Он был в Италии или Греции, где-то на покрытых зеленью холмах, в лучах мерцающего света, выделявших силуэты всего, что находилось вокруг, — от темных кипарисов до богинь. Мимо протекала река, и Алан беспомощно лежал на пушистом мхе. Богиня спустилась к нему. У нее были маленькие руки, ясные глаза и непричесанные соломенного цвета волосы. Пытаясь протянуть к ней руку, он не смог пошевелиться от нахлынувшей любви. Богиней была Диана. Спустя целую вечность она вернулась к нему.

Очнувшись, он отправился на кухню, чтобы промочить горло стаканом воды. На разделочном столе он увидел незнакомый пакет. От него шел тот же запах, что и во сне. Умирая от голода, он разорвал бумажный пакет. Бульон еще не остыл, и в качестве добавки там лежал ломоть свежего хлеба.

Усевшись на стол, он выпил суп прямо из банки. Приходила ли сюда Диана на самом деле? Из-за болезненного состояния размышления давались ему с большим трудом. Да и с чего бы ей вдруг угощать его куриным бульоном? Она не была похожа на заботливую соседку, готовую пожертвовать своим временем у плиты. И, как правило, она не хотела иметь с Аланом ничего общего, если только это не касалось Джулии.

Среди всех, кого он сумел припомнить, Рейчел лучше других подходила на роль члена клуба доставки бесплатного куриного бульона. У него было несколько знакомых мамаш, которые вязали ему свитера, пекли пирожки или заглядывали на ужин с кастрюлей тушеных овощей. Его друг Малаки Кондон называл их БМО — Бригада Матерей Одиночек. То были приятные женщины, выражавшие свою благодарность за то, что он заботился об их бесценных чадах. Они были добрыми и щедрыми, их подарки попадали к нему аккуратно упакованными в корзинки из ивовых прутьев, украшенные цветами, шишками, морскими ракушками и шоколадками. Подношения всегда сопровождались проникновенными посланиями.

Суп стоял в пакете из плотной бумаги: несомненно, изготовленном вручную. Он покопался в обрывках, ища ключи к разгадке. Ни записок, ни цветов. Никаких признаков того, что его принесла Рейчел или кто-то другой.

Алан признавал тот факт, что умышленно изображал дурачка, принимая эти подарки. Некоторые женщины, приносившие продукты и вещи, были разведены, две рано овдовели. Он догадывался, насколько тяжело им было в одиночку растить детей. Эти женщины с искренней добросовестностью и вниманием читали книги о том, как быть идеальными родителями, и изо всех сил старались ими стать. Но одиночество давало о себе знать. Они всегда были готовы утешить ребенка, если ему приснился кошмар, напоить теплым чаем от больного горла и держать тазик, если его тошнило. После многих бессонных ночей холостой педиатр превращался в мечту наяву. Поэтому они вязали ему свитера и пекли пироги.

Кого-то из них Алан приглашал на свидания. Они прекрасно проводили время. Женщины были приятны в общении, остроумны, умны и обаятельны. Алан жалел о том, что не испытывал к ним серьезных чувств. Ведь слова «брак» и «семья» звучали очень заманчиво. Он начал гадать, чего же ему не хватало: почему он не мог любить этих женщин, которые, казалось, были от него без ума?

Он нашел лишь один ответ: они не были Дианой.

Когда Алан совершал выезды на дом в Галл-Пойнт, Диана открывала ему дверь с лицом, перекошенным от гнева. Она не скрывала своих чувств, и в ту пору они были воистину ужасны. С взъерошенными космами, безумными глазами, одеждой, заляпанной мочой и слюнями Джулии, она лишь отдаленно напоминала ту девушку, которую он когда-то возил в «Роузкрофт Инн». Она разговаривала с Аланом, но смотрела только на Джулию. Ни отвращения, ни привязанности, вообще ничего. В те времена Алан был для нее случайным гостем. Не деверем или мужчиной, с которым у нее один раз было свидание — бывшим другом, превратившимся в заклятого врага, — он был просто человеком, которого она вызвала, чтобы тот облегчил мучения ее дочери.

Она упомянула время. Она хотела узнать, смогут ли они — она, ее мать и Джулия — побыть вместе еще немного дольше. Он поглядел на висевший над телефоном календарь, разосланный всем жителям Хоторна компанией «Лейтон фармаси». На обложке была фотография маяка, у которого он гулял с Рейчел и заодно подхватил простуду. Снимок запечатлел то самое место, где они — Алан поискал подходящее слово — «совокуплялись». Любовью тогда и не пахло. Он сорвал фото и швырнул его в мусорную корзину.

Потом он посмотрел на числа. Белые квадратики, тянувшиеся через июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь. Семь страниц, семь месяцев. В голове у Алана гудело, а перед глазами висела мутная дымка. Он сомневался, что Джулия проживет больше семи месяцев, семи страниц календаря.

Но, с другой стороны, Джулия снова и снова преподносила ему сюрпризы. Он не ожидал, что она отметит свой первый день рождения. Он ни за что бы не поверил, что увидит праздник в честь ее пятилетия. Дети с подобными проблемами со здоровьем, как правило, умирали рано, поэтому каждый новый год был для них подарком небес. Но в этом году Джулия вдруг решила подрасти.

Алан потер переносицу. У него была всего одна племянница. Вперив взгляд в календарь, он видел, что до наступления лета оставалось совсем ничего. Джулия обожала море. Когда вода становилась достаточно теплой, они с матерью лежали на линии прибоя на закрытом для посторонних пляже рядом с маяком, тихо покачиваясь на маленьких волнах. Алан сам был свидетелем тому, как позапрошлым летом Диана держала Джулию на руках, а море кружилось и играло вокруг них. Прозрачный изумрудный прилив, кремовая пена и две белокурых головки.

Они выглядели такими свободными. Диана сбрасывала груз забот, Джулия нежилась в руках матери. Алан слышал пение Дианы, видел ее улыбку. Летнее солнце посылало на землю свои лучи, и вода постепенно убывала. После плавания Диана возвела из мокрого песка замок. Джулия безмятежно лежала рядом с ней, с довольным видом впитывая тепло желтого светила.

Замок был высоким, внушительным. Диана построила башенки и выкопала ров. Для украшения она использовала аномии, кусочки стекла и щепки от выброшенных на берег досок. Взяв ладошку дочки, Диана помогала Джулии приминать песок. Так что, сама о том не подозревая, Джулия тоже вносила свою лепту. Но на лице Дианы была неподдельная радость. Она играла со своей малышкой, и никто не мог бы сказать, что это было не так.

Семь месяцев, подумал Алан. Семь страниц. Он не знал, сколько еще раз ему удастся увидеться с ней, с Дианой — со смертью Джулии Диана исчезнет из его жизни. У Алана не останется причины для встреч с ней. И без Джулии они оба погрузятся в беспросветный мрак.

Белые квадратики на календаре. Алан хотел помчаться к Диане. Она спросила, смогут ли они побыть «вместе». Алан мечтал стать частью их семьи. Он хотел жениться на Диане. Помочь ей воспитывать Джулию тот короткий отрезок времени, что был ей отведен, и пройти с ней через все невзгоды. Девочка заслуживала отца. И он хотел взять на себя эту роль.

Держа банку с оставленным кем-то на кухне куриным бульоном, Алан рассматривал числа и гадал, какое из них станет для Джулии роковым. Он подумал о своем брате Тиме, который пропадал в море на рыбацком катере. Вдали от суши, под звездным небом он по-прежнему был причиной их душевных страданий. Алан хотел бы вернуть Тима на берег и заставить его уладить дела с Дианой. И с ним, Аланом. Чтобы все получили шанс сдвинуться с мертвой точки.

Пока не будет слишком поздно.

Люсинда Роббинс планировала провести вечер в дружеской беседе с дочерью. Но Диана приехала поздно, а участники кружка чтения Люсинды так увлеклись обсуждением Шекспира, что и не заметили, как пролетели лишних сорок пять минут. Потом Диана уложила Джулию спать, а Люсинда вернулась со своей вечерней прогулки в тумане. И наконец-то на кухне, кроме них, никого не было.

— Ну? — спросила Люсинда.

Диана стояла у плиты, размешивая плитку горького шоколада в кастрюле с кипящим молоком. Она надела белую ночную рубашку, и со спины выглядела такой тощей, словно понемногу уменьшалась до размеров Джулии.

— Почти готово, — ответила Диана.

— Я не про шоколад, — сказала Люсинда. — Я о другом.

— Как ваши чтения?

— Просто чудесно. Я бы даже сказала — восхитительно. Мы никак не могли понять, почему, учась в колледже, так и не удосужились прочитать «Тщетные усилия любви». При том что все мы специализируемся в английском языке, ни одна из нас не…

— Я больше не собираюсь этого делать, — сказала Диана.

— Что, милочка?

— Доставлять бульоны Алану Макинтошу.

— Почему? Он…

Диана покачала головой. Попробовав шоколад, она добавила молока и продолжила помешивать.

— Он спал. Я знаю, потому что он не ответил на дверной звонок, и я прошла в дом. Мне следовало оставить суп на веранде, но я хотела, чтобы он обязательно нашел его, — я такая дура.

— Но почему? Это нормальный заботливый жест.

— Это был твой заботливый жест, мама.

— У него никого нет, дорогая. Ты думаешь, что он великий доктор, но позволь я тебе скажу кое-что. По выходным он приходит в библиотеку, потому что ему очень одиноко. В этом они совсем не похожи с Тимом.

Диана выразительно посмотрела на мать. В ее взгляде не было улыбки, только предупреждение Люсинде, чтобы она замолчала.

— Давай лучше не будем, — сказала Диана.

— Дорогая…

— Мам, пожалуйста. Я не сумасшедшая. Клянусь. Меня полностью устраивает нынешнее положение вещей. Пусть Алан заботится о Джулии. Это его работа, понимаешь? И я не хочу все испортить куриным бульоном, визитами вежливости и раздумьями о том, что, возможно, когда-нибудь…

Люсинда наблюдала за тем, как она разливала шоколад по синим кружкам. У Дианы слегка дрожали руки, и поэтому ложка позвякивала об край. Стелла вспрыгнула на стол и принялась слизывать пролитое молоко, Диана наклонилась к ней и потерлась щекой о голову кошки.

— Когда-нибудь что? — спросила Диана.

«Когда-нибудь мы снова будем друзьями, как и прежде», — хотела сказать Люсинда, но ничего не сказала. Она мысленно перенеслась в первые дни знакомства Дианы с парнишками Макинтош.

Однажды, перед своим двадцатишестилетием, Диана расцвела. У нее прорезалась лучезарная красота: их собственный гадкий утенок превратился в плотника-лебедя. Сама того не понимая, Диана посеяла между братьями семена кровной вражды. Она и не догадывалась, по крайней мере сначала, что сильно ранила чувства Алана: ей было невдомек, что он влюбился. Но потом она, наверное, прозрела. Потому что его боль увидел бы даже слепой.

Тогда Диана начала гулять в компании приятеля и его брата — Тима и Алана, — и эта троица стала неразлучной.

— Эммету они нравились, — сказала Люсинда. Хотя она мечтала, чтобы Диана сошлась с Аланом, Эммету больше по душе был Тим. Люсинда считала Эммета самым умным мужчиной из всех, кого она знала, но у него, как у старого работяги, был свой пунктик насчет выскочек с дипломами. — Оба.

— Я знаю.

— Он хотел, чтобы ты была счастлива. — Люсинда подумала о годах, которые они прожили вместе. Эммет частенько рыбачил с Тимом. Он соорудил шкафы для смотровой комнаты Алана. Узнав о беременности Дианы, он радовался, словно ребенок, но умер от сердечного приступа месяц спустя. А потом уехал Тим. Двенадцать долгих лет назад.

— Папа даже не знал Джулию, — сказала Диана, скользя взором по пленке на поверхности своего какао.

— Не знал, но он был так взволнован и возбужден, когда ты сказала ему, что беременна, — сказала Люсинда, взяв дочку за руку.

— Тим тоже «был».

— Он не выдержал напряжения, — сказала Люсинда. — Бедняга.

— Но ведь он не видел ее, — сказала Диана. — Он просто сразу сбежал, бросив нас.

— Человек, который не способен принять действительность такой, какая она есть, — ответила Люсинда, — не заслуживает тебя.

— Он всегда говорил мне, что со мной его жизнь стала идеальной.

Люсинда поколебалась, но снова протянула руку через сосновый стол и погладила ладонь дочки.

— В этом и состоит его беда, — тихо сказала она. — Он думал, что у него все должно было быть идеально.

Люсинда наблюдала за Дианой. Пальцами другой руки Диана вела по сучкам и волокнам старого стола. Ее отец собрал его в первый год брака с Люсиндой.

— Я скучаю по папе, — произнесла Диана.

— Он ликовал, Диана. Вот единственное слово, которым можно описать его состояние. Он вышел во двор и кричал, обращаясь к звездам. Он вопил, что станет дедушкой.

— Но он умер до ее рождения, — сказала Диана.

Крепясь духом, Люсинда прокашлялась. Разговаривая об Эммете, пусть и через одиннадцать лет после его ухода в мир иной, она вновь ощущала его присутствие рядом с собой.

— О, я бы так не сказала, — возразила Люсинда. — И думаю, он тоже.

— Но, мама, — ответила Диана. — Он умер, когда я была на четвертом месяце…

— Да, но не говори, что он не был дедушкой, — сказала Люсинда. — Такими словами ты могла бы его ужасно огорчить! Он был очень привязан к твоей малышке, дорогая. А то, что они официально не встречались, не имеет абсолютно никакого значения.

— Увидев ее, он только расстроился бы.

— Он бы любил ее, — уверенно сказала Люсинда.

— Ее оставил собственный отец!

Тут уж Люсинде было нечем ответить. Такова правда — когда дело касалось болезней и проблем, у мужчин сразу появлялись сотни отговорок. Эммету не хватало терпения, чтобы ухаживать за Дианой, когда у той был круп, ветрянка или острый фарингит. Он не менял ее пеленки, а после того как однажды Люсинда попросила его почистить Диане уши, его начало тошнить.

— У нее есть мы, дорогая, — сказала Люсинда.

— Я знаю.

Люсинда видела, как она опустила голову, водя ногтем по волокнам столешницы. Люсинда обожала ночные кухонные посиделки, и у нее разрывалось сердце от сознания того, что у Дианы с Джулией ничего подобного не будет. Порой любовь принимала совершенно необъяснимые формы с настолько непредсказуемыми правилами, что было непонятно, как другим семьям удавалось сводить концы с концами.

— Эммет любил бы ее. Он был дедушкой этой крошки, — повторила Люсинда, посмотрев на потолок, где на втором этаже была комната Джулии.

Диана кивнула. Выглядя такой хрупкой и милой, она тем не менее обладала внутренней силой. У нее были тонкие изящные пальцы и огрубевшая, как у Эммета, кожа рук. Незнакомые люди останавливали ее на улице и выражали свое восхищение ее решением не определять Джулию в медучреждение. Люсинда знала, что Диана тайно хотела отыскать катер Тима и потопить его.

Обычно в моменты стресса Люсинда представляла себе образ мужа, так она поступила и сейчас. И вот он появился, сидя во главе стола. Его голова с львиной гривой седых волос одобрительно кивала, в голубых глазах светился покой. Он жевал один из желтых карандашей, что всегда носил с собой для разметки досок.

Жить с ним было отнюдь не просто. Своенравие и раздражительность дополнялись еще и скрытностью характера. Если бы Люсинда могла изменить прошлое, то они стали бы чаще бывать на природе. Устраивали бы званые обеды. Люсинда мечтала о литературных вечерах, где гости читали бы любимые стихи, разыгрывали сценки из пьес и угощались хорошим вином. Но за такие идеи Эммет наверняка бы поднял ее на смех.

Он очень рано переложил на ее плечи воспитание Дианы. Находясь рядом с малышкой, он испытывал нервное беспокойство, потому что боялся своим прикосновением навредить этому слабому созданию. Эммету еще предстояло осознать, что младенцы порой бывают крепче духом, чем иные взрослые. Поэтому Люсинде, работавшей библиотекарем на полной ставке, пришлось поставить детский манеж Дианы непосредственно за своей конторкой. Но когда Диана подросла, он начал брать ее с собой в поездки на грузовике. Они катались по городу, а она стояла на сиденье и обнимала худенькими ручонками его шею. Иногда для зарождения любви требовалось больше времени — даже любви отца к дочери.

Она подумала об Алане, о том, как он относился к Джулии. Пытаясь подобрать слова, которые заставили бы Диану увидеть его в другом свете, Люсинда улыбнулась и сказала:

— Ну, надеюсь, мой куриный бульон пойдет ему на пользу. В конце концов, он дядя Джулии.

— Он действительно выглядел заболевшим, — ответила Диана.

— Да, когда он вошел в библиотеку, я решила что передо мной сам мистер бледная Смерть с косой.

Диана рассмеялась. Ее пустой взгляд блуждал по стене, словно она увидела там что-то жутко веселое.

— Тебе кажется смешным, — сказала Люсинда, — то, что Алан Макинтош слег с простудой?

— Нет, — сказала Диана. — Я думала о его руках. Снаружи он похож на типичного профессора-очкарика, но под полинявшей синей сорочкой у него всамделишные мышцы.

— Странно, что ты раньше этого не заметила, — ответила Люсинда. Уж она-то с ее наметанным глазом и коллеги библиотекарши сразу просекли, что к чему.

— Эми без ума от него, — сказала Диана.

— Тебе нравится общество Эми?

— Да, — сказала Диана. Она прикрыла глаза, словно гоня неприятные мысли прочь из своей головы. — Смотря на нее, я вижу Джулию, если бы она умела разговаривать. И мне кажется, Эми очень привязалась к Джулии — она считает ее нормальным, полноценным человеком.

— О, милая, — прошептала Люсинда.

— Интересно, что с ее матерью…

— Может быть, у нее не получается поделиться с ней своими проблемами; и, возможно, она доверилась бы тебе.

— Похоже на то, — ответила Диана.

Люсинда решила не напоминать дочери, что это Алан познакомил их с Эми. Ее сватовские инстинкты включились на полную мощь, но она поняла, что ей лучше сбавить обороты. Люсинда не знала, как Диана в ее нынешнем состоянии приняла бы любое упоминание об их добряке-педиатре. Поэтому она просто улыбнулась, надеясь, что и дочь ответит ей улыбкой.

Глава 8

В этот июньский полдень, пока подсыхал второй слой краски на очередном домике, Диана обнаружила у Эми еще одно качество, которое роднило ее с ними. Они с Джулией всегда обожали поездки на автомобиле: дорожный ритм, теплый ветер в волосах и ощущение движения вперед, пребывания вместе в небольшом пространстве доставляли им непередаваемое блаженство. И вот теперь выяснилось, что Эми тоже любила покататься.

Принадлежавший Диане грузовичок «форд» поблескивал на солнце темно-зеленым отливом. Заднее стекло было украшено наклейками из порта Мистик, тамошнего же океанария и музея истории судоходства на реке Коннектикут. Инвалидная коляска Джулии лежала в кузове, под синим брезентом для защиты на случай дождя. Пристегнув Джулию к ее специальному сиденью, установленному посередине кабины, Диана выставила локоть в окно, включила зажигание, и они отправились в путь.

— Ух ты! Мы так высоко! — воскликнула Эми.

— Ты раньше ездила в грузовике? — спросила Диана.

— Когда была совсем маленькой — у моего отца был такой. Это мама мне рассказала. Он хранил в нем рыболовные снасти. Жаль, что у нас больше нет машины. Я бы договорилась с мамой, чтобы она поставила ее где-нибудь на стоянку, пока мне не исполнится шестнадцать, а уж потом я стала бы гонять до полного одурения…

— Мой отец тоже водил пикап, — сказала Диана. — Они отлично подходят для перевозки всяких вещей — досок, сетей с удочками, инвалидных колясок… ведь так, Джулия?

Взгляд Джулии был устремлен сквозь лобовое стекло. В грузовике ей было незачем вертеть головой из стороны в сторону. Мир и так достаточно быстро пролетал за окном со скоростью сорок миль в час. Она сжимала и разжимала пальцы рук.

— Можешь ответить мне на один вопрос? — спросила Эми.

— Конечно, — ответила Диана.

— Тебе не противно, когда люди называют девушек цыпочками?

— Под людьми ты подразумеваешь ребят, правильно?

— Да, в школе. Они зовут нас цыпочками. А один парень вообще обругал меня за то, что я не дала ему списать тест.

— Это хорошо, ты правильно поступила. — Диана поглядела на Эми через Джулию и увидела, что та, нахмурившись, рассматривает свои коленки. — А как он обозвал тебя?

— Стервой и еще одним матерным словом.

— Бедняга, — сказала Диана, покачав головой, словно на самом деле испытывала сочувствие к безымянному шестикласснику. Но про себя она отметила, что никому бы не простила подобных высказываний в адрес Джулии.

— Это еще почему? — с недоумением спросила Эми.

— Потому что он явно ограничен в умственном развитии. Раз выставляет свое невежество напоказ перед всей школой. Печально, но что поделать? Жаль мне его.

— Ага… — нерешительно сказала Эми.

— Значит, ребята называют вас цыпочками?

— Угу. Это плохо?

— А ты как думаешь?

— Ну, мне нравятся цыпочки, в смысле цыплята. Мы с моей подружкой Эмбер болтали на эту тему. Нам нравится само слово, да и цыпочки тоже. Такие хорошенькие, пищащие малыши. Они пушистые, счастливые и живут без забот.

Джулия вздохнула и хмыкнула.

— Обожаю пушистость, — сказала Диана, включив радио. — Но я очень разборчива по части прозвищ. Например, вам с Джулией я разрешаю называть меня цыпочкой, а мужчинам нет.

— Потому что они вкладывают в это слово совершенно другой смысл, да? — спросила Эми, на лице которой отразилось глубокое раздумье в поисках ускользающей правды.

— Наверное, — сказала Диана.

— Но когда мы вместе — ты, я и Джулия, — то мы можем быть цыпочками?

— Точно.

— О как! — одобрительно отозвалась Эми.

— Для мужчин мы — женщины.

— Женщины? — с сомнением в голосе переспросила Эми. — Я всего лишь в шестом классе.

— Не важно, — сказала Диана. — Главное правильно поставить себя.

Джулия наклонила голову и подмигнула солнцу.

— Женщины, — сказала Диана, — они сильные.

— Моя мама говорит дамы.

— Так тоже сгодится, — ответила Диана. — Каждый выбирает свой собственный путь. И становится сильнее по-своему. Вот я хочу, чтобы люди называли меня женщиной.

— Даже мы? Я и Джулия? Мы должны называть друг друга женщинами?

— Нет, — сказала Диана. — Мы же знаем, кто мы на самом деле, и поэтому можем расслабиться в своей компании. И если нам захочется, то будем цыпочками.

— Через неделю заканчивается учебный год. А потом я пойду уже в седьмой класс.

— Ого, — с выражением сказала Диана.

— Женщина-семиклассница, — сказала Эми, попробовав на языке эти два слова.

— Умная отличница, — добавила Диана.

— С подружками цыпочками, — продолжила Эми и расплылась в улыбке.

— Это про нас, да, Джулия?

— Бабенки, — сказала Эми.

— Девчонки.

— Диффчонки, — рассмеялась Эми.

— Гаааа, — произнесла Джулия.

— И это тоже мы! — воскликнула Эми.

— Три гаааа, спешащие навстречу морю, — сказала Диана, улыбаясь так, что у нее заболели щеки.

Теперь Эми была свободна!

Школьные будни наконец-то навсегда миновали. Ну, по крайней мере до сентября. В первую неделю каникул стояла сырая и теплая погода. Потом облако жары спустилось на Хоторн, и все пытались укрыться от зноя в тени.

В день летнего солнцестояния Диана подарила Эми соломенную шляпку. С широкими полями и голубой лентой она выглядела точь-в-точь как собственная шляпа Дианы. Эми до того полюбился новый головной убор, что она чуть ли не спала в нем.

Три «диффчонки» решили прокатиться на лодке по болотам. Благодаря стайкам крупной луфари вода приобрела серебристо-бирюзовой оттенок. Под свисавшими с берега ветвями деревьев затаилась серая цапля. Эми сунула руку за борт и побрызгала прохладной водой на ноги Джулии. Для Джулии Диана соорудила в гребной шлюпке небольшую кроватку между сиденьями, предусмотрительно накрыв ее синим зонтом.

— Какое у тебя самое любимое животное? — спросила Эми.

— Именно животное, а не вид? — переспросила Диана.

Эми удивленно охнула. Диана смотрела на вещи совсем под другим углом, из-за чего Эми иногда ощущала себя полной дурой. Дома люди так не разговаривали. Их ответы были довольно просты и понятны: «пес» или «заткнись, я смотрю телек». Но как бы странно это ни прозвучало, Эми не боялась показывать свою глупость в обществе Дианы. Она знала, что в конце концов Диана объяснит ей ход своих мыслей и Эми рано или поздно постарается его понять. И Эми чувствовала, что постепенно становилась умнее.

— Это как? — спросила Эми.

— Ну, к примеру, Стелла мое любимое животное. Но мой любимый вид животных — это каланы[7], а не кошки.

— Ничего себе! — Эми пока еще не ухватила точный смысл слова «вид», но была готова поразмышлять над ним на досуге. Они проплывали через заросли камыша, и она высматривала у кромки воды семейства каланов.

— А у тебя какое? — спросила Диана.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Наверное, мое любимое животное это щенок, который живет у меня дома, или, может быть, Стелла. А вот что касается видов, — Эми попыталась правильно сформулировать свою мысль, — то мне больше всего нравятся киты и дельфины.

— Похоже, у вас с доктором Макинтошем общие интересы, — сказала Диана.

— Ага, — ответила Эми. С появлением в ее жизни Дианы она перестала заглядывать к нему. К тому же его офис находился в центре города, рядом со школой. Но от упоминания его имени у нее по-прежнему делалось тепло на душе.

— Кстати, как он там поживает? — поинтересовалась Диана, потихоньку работая веслами.

— Длииии, — сказала Джулия.

— О, у него все отлично. Я вчера разговаривала с ним по телефону.

— Хм, — ответила Диана.

Ты должна выйти за него замуж, чуть не сорвалось у Эми с языка, но она вовремя сдержалась. Эта мысль уже не впервые посещала ее. Когда они оказывались рядом друг с другом, то выглядели такими счастливыми. Они были знакомы со стародавних пор. И оба одинаково сильно любили Джулию. Но домашние происшествия научили Эми с осторожностью относиться к чувствам других людей, и она понимала, что Диана вряд ли обрадуется высказываниям по поводу ее вероятного совместного будущего с доктором.

Не подозревая об этом, Диана соревновалась за третье место среди самых важных живых людей в жизни Эми. Первой была ее мать, вторым доктор Макинтош, а Диана с Джулией третьими. На всех них с небес взирал погибший отец Эми. Так что в этом состязании участвовали только земные жители.

— У тебя есть братишки или сестры? — спросила Эми.

— Нет, — ответила Диана.

— Значит, ты тоже единственный ребенок в семье, — сказала Эми.

— Я всегда мечтала о сестрах, — сказала Диана.

Ах как часто Эми жалела, что у нее нет сестры? С которой можно было бы поделиться девчачьими секретами, любовью к матери и ненавистью к Бадди. Старшие сестры знали бы, как поступить. Они позаботились бы об Эми, наставив ее на путь истинный.

— А кто твой лучший друг? — спросила Эми.

— Не знаю. Наверное, мама, — ответила Диана.

Эми промолчала. Хотела бы и она сказать то же самое, но, к сожалению, это было невозможно. Для нее ее собственная мать и Люсинда находились словно на разных полюсах одной планеты.

— А что насчет тебя? — спросила Диана. — Вы с матерью хорошо ладите?

Эми кашлянула, притворившись, что не расслышала вопрос.

— Ты что-нибудь придумала? — спросила она. — Насчет сюрприза по случаю ухода на пенсию?

— Не знаю, — ответила Диана. — Ничего нового в голову не лезет.

— Не волнуйся, ты справишься.

— Забавно, — сказала Диана. — Прошлой ночью мне приснилось, будто Джулия окончила школу. После выпускного вечера я решила ее куда-нибудь свозить и, проснувшись, подумала, что нам всем следует отправиться в путешествие.

— В «Дисней Уорлд»! — воскликнула Эми.

Диана рассмеялась. Словно прочувствовав их настроение, Джулия принялась курлыкать. Эми была очень взволнованна. Подразумевала ли Диана и ее тоже? Она сказала «Нам всем следует отправиться в путешествие…» Но включалась ли в это «всем» Эми?

— Или еще куда-то, — сказала Диана. — Большой Каньон, Скалистые горы… Миссисипи, остров Принца Эдуарда. Мама обожает «Тома Сойера» и «Энн из зеленых крыш». Мы могли бы посетить места, где развиваются сюжеты этих книг. Вот о чем мне подумалось, когда я очнулась ото сна.

— Но как вы туда попадете? — спросила Эми, тайно молясь, чтобы Диана поправила ее и снова сказала «мы». Но ее ждало разочарование.

— Не знаю, — ответила Диана. — Мой сон оборвался на самом интересном моменте.

Руки Джулии месили воздушное тесто перед ее лицом.

— Всегда есть завтрашний день, — уверенно заявила Эми. — Может быть, завтра тебе опять приснится этот сон.

Диана направляла их лодку вперед по водной глади болот. Джулия посапывала у них в ногах. Засыпая, она сворачивалась в клубок, словно щенок на своей подстилке. Эми видела, что Диана не сводила с нее глаз. Диана наклонилась к Джулии, чтобы смахнуть влажные волосы со лба дочери, и погладила ее ладонью. Лицо Дианы выражало безмятежное спокойствие. Но так было не всегда. Теплый бриз шевелил тростник, и нещадно припекало солнце. Эми радовалась тому, что у них были шляпки, а у Джулии зонтик, и ей хотелось, чтобы их плавание продолжалось вечно.

Глава 9

Дни понемногу становились короче. Небо было белым, а воздух горячим. Над дорогой струилось марево. Диана с девочками купили себе по мороженому и теперь наслаждались им, сидя в тени на полянке для пикников.

Прошлую ночь Диане не удалось как следует выспаться. Джулия ворочалась с боку на бок. Дважды она срывала свой подгузник. Во второй раз она начала задыхаться, и Диане пришлось взять ее на руки, пока ее пульс не нормализовался, а грудь не перестала трепыхаться. Когда она все-таки заснула, то снова приняла свое обычное положение в позе эмбриона.

— Ммм, — сказала Эми, облизывая сладкий рожок. — Люблю апельсин с ананасом.

— А мне нравится с малиной, — сказала Диана. Они с Джулией поделили мороженое поровну, и она вложила ей в рот ложечку холодного лакомства.

— Почему ты назвала ее Джулией? — спросила Эми, с любопытством глядя на то, как таявшее мороженое стекало по ее рукам.

— Потому что это имя звучит благородно.

— Благородно? — спросила Эми и нахмурилась — как она обычно поступала, если не могла понять то или иное слово.

По ее манере речи Диана догадалась, что она не была начитанным ребенком, и это ее серьезно печалило.

— Да, — сказала Диана. — Я хотела, чтобы все знали, что она особенный, значительный человек.

— Но ведь так и есть, — сказала Эми, словно для нее это был самый очевидный факт на свете.

— Я знаю, — ответила Диана, подумав об уплывшем вдаль Тиме.

— Какое у нее заветное желание?

— Не знаю, — сказала Диана.

У них над головами дул ветер, шелестя листьями окружавшей их зеленой рощицы. Диана зачерпнула ложечкой мороженое.

— А как далеко бывала Джулия? — спросила Эми.

— Только здесь, — сказала Диана. — В окрестностях Хоторна.

— Хотелось бы куда-нибудь свозить ее, — сказала Эми, — в путешествие.

Огромный трейлер с шумом въехал на поляну. За рулем сидел пожилой мужчина. Припарковав машину у деревьев, они с женой вышли поразмять ноги. С ними была колли, и женщина выгуливала ее на поводке в высокой траве.

— В одном из таких вот, — сказала Диана. Она засмеялась, и Эми последовала ее примеру, одновременно рассматривая «виннебаго».

— Джулия, — сказала Эми, взяв ее ладошки. — Хорошенькая девчушка!

Джулия заломила руки и устремила взор к небу.

— А какая у тебя любимая мечта? — спросила Диана, повернувшись к Эми. — И в каком самом невероятном месте ты была?

— Эээ, — протянула Эми. — Не знаю. — В ее ответе проскользнула небрежность, словно это для нее ровно ничего не значило. — Окромя Хоторна я больше нигде не была.

Диана поколебалась, но лишь долю секунды. В конце концов, она была дочерью библиотекаря. — Кроме Хоторна, — мягко поправила она. — Не окромя. Ты слишком умна, чтобы говорить неправильно.

— Спасибо, — сказала Эми. И Диана вдруг пожалела о том, что вообще открыла рот.

— Расскажи нам о себе, — сказала Диана. — Мы столько времени проводим вместе, а ты постоянно отмалчиваешься.

— Дома у меня есть пес. Он спит на моей кровати и сторожит мою комнату, — проговорила Эми, потупив взгляд. — Он меня любит.

— Конечно, любит, — подтвердила Диана. — Как его зовут?

Эми не ответила. Она прикусила ноготь, а потом посмотрела на свое запястье.

— Нет, не любит, — сказала она. — Он спит в клетке.

— Эми… — только и смогла произнести ошеломленная Диана.

— Папа оставил мне свои часы.

— Я знаю, — сказала Диана.

— Этот большой трейлер… — пытаясь изобразить улыбку, воскликнула Эми. — Ты бы действительно решилась путешествовать в таком?

— Я просто пошутила, — ответила Диана.

— Это как в той истории, когда целая семья жила в одном большом башмаке. Мне кажется, что вы с Джулией заберетесь в него и уйдете.

— Ушедшие башмаки могут и вернуться, — сказала Диана.

Эми пожала плечами. Она ткнула носком своего ботинка колесо коляски Джулии. Джулия выкручивала свои руки, но в тот момент перестала. Ее ладони принялись выплясывать странный балет, разгребая воздух между собой и лицом Эми.

— Они могут, Эми, — повторила Диана.

Эми кивнула, но ничего не ответила.

У Дианы заколотилось сердце. Она хотела слишком много. Помочь Эми, быть хорошей матерью, хорошей дочерью, подарить Джулии жизнь нормальной девочки — свозить ее в другие города, чтобы она подышала свежим воздухом и поняла, как Диана ее любит. Съездить с ней на рождественское представление «Щелкунчика» в Нью-Йорке — ведь каждая мать и дочь должны были увидеть его вместе хотя бы один раз. Диане казалось, что это она постарела, а не ее выходившая на пенсию мать.

— Я знаю, каково чувствовать себя брошенной, — вслух сказала Диана. Эми повернулась к ней. — Это очень больно, — как бы про себя продолжала Диана. — И бесполезно притворяться, убеждая себя в обратном.

Эми заплакала, но она не хотела, чтобы Диана увидела ее слезы. Поэтому она наклонилась к Джулии и продолжила играть с ней. У Дианы сдавило грудь от того, что для этих детей она была единственной защитой и взрослым человеком. Она жалела, что рядом с ней не было Люсинды. И даже больше того, ее несказанно удивило, она хотела, чтобы здесь был Алан.

Но чему удивляться? Он заботился обо всех: об Эми, Джулии и Диане. Диане стало тяжело дышать, и она чуть не расплакалась. В такие моменты она тосковала по нему. Он был тем, кто знал, действительно знал, через что она прошла. Ей хотелось почувствовать себя в его нежных объятиях, но это было невозможно. Она вышла замуж за Тима. Спустя много лет Диана осознала свой роковой недостаток: она не знала, как выбрать человека, который по-настоящему любил бы ее.

Она тихо сидела и смотрела на руки дочки и ее подружки, выводившие незримые стихи в теплом воздухе чудесной маленькой рощи из березок и сосен, на столе для пикника, на таявшее мороженое и представляла, как хорошо было бы провести такой день вместе с настоящим другом, с Аланом.

На следующую ночь Джулия зашлась диким криком; Диана бросилась к ней и обнаружила свою малышку дышавшей так шумно, словно она только что пробежала марафон. Диана выполнила обычные действия в подобной ситуации: проверила, не застряло ли у нее что-нибудь в горле, чистый ли у нее подгузник, не прилипло ли что-то лишнее к ее коже. Джулия показалась ей больше, чем раньше: но неужели она могла подрасти за одну ночь? У Дианы сердце выпрыгивало из груди. Схватив телефонную трубку, она дозвонилась до автоответчика Алана и сказала, что у нее к нему срочное дело.

— Привет, Диана, — сказал он, перезвонив ей через пять минут. Хотя на часах было три утра, его голос звучал довольно бодро. — Что случилось?

Как это часто бывало, как только Диана набрала номер Алана, Джулии стало лучше. Ее дыхание нормализовалось, сердечко успокоилось. Возможно, ей приснился кошмар. Покрывшись потом и с несчастным выражением на лице она еле слышно плакала.

— Джулия задыхалась. Но теперь ей уже легче…

— Я сейчас буду.

— Нет, Алан, — сказала Диана, пощупав у Джулии пульс. — Извини, что я позвонила. Честно, она…

— Поступим так. Я встречу тебя в приемном покое, либо приеду на дом. Выбирай.

Прижимая к себе Джулию, которая постепенно затихла, Диана не решилась везти ее через спящий город. Они обе были в ночных рубашках без рукавов из белого хлопка, сквозь который прохладный воздух обдувал их теплые тела. На улице стрекотали сверчки, и висевший над горизонтом полумесяц проливал на болота слабый светло-коричневый свет.

— Наверное, на дом, — сказала Диана. Она вспомнила о том, как хотела, чтобы он очутился возле нее на полянке для пикников, и поняла, что у нее задрожали руки. Она попыталась унять собственные чувства; Джулия страдала, и ей требовался осмотр врача. — Спасибо, Алан.

Она пошла одеваться.

Припарковав свой старый «вольво» перед домом Роббинсов, Алан взял медицинский саквояж и направился к крыльцу. Уже много раз он проделывал этот путь, когда у Джулии возникали проблемы со здоровьем. Но сегодня сердце у него стучало, словно паровой молот. Он приехал помочь своей племяннице и был влюблен в ее мать. И такое положение вещей не менялось почти двенадцать лет. В кухне горел свет, и он разглядел Диану, сидевшую за столом. Она опустила голову, и ее лицо скрывала тень.

Шагая по тропинке, Алан думал о случаях ложных вызовов. Такое происходило регулярно три-четыре дня в неделю, и к тому времени, когда ему удавалось дозвониться до родителей, тревожные симптомы, как правило, исчезали. Кашель прекращался, падение с кровати не причиняло особых повреждений, а крики детей становились причиной большего переполоха, нежели сами болезни. По голосу Дианы Алан догадался, что обострение у Джулии миновало.

Но тем не менее он примчался сюда. И ничто не могло остановить его. Пусть она злится хоть до того самого дня, когда они оба умрут, но он все равно будет навещать их. Ночные птицы выводили причудливые трели, а на болотах повизгивало разное зверье. Сделав глубокий вдох, Алан постучал в дверь кухни.

— Мне так неудобно, — сказала Диана.

— С дыханием у нее все в порядке?

— Да, — сказала Диана, — и к тому же она быстро заснула.

Они стояли в дверном проеме на расстоянии вытянутой руки. Мотыльки порхали вокруг висевшего над крыльцом фонаря, по очереди ударяясь об его стекло. На Диане были джинсы и просторная белая рубашка. Алан гадал, была ли это ее ночнушка. Глядя на ее красивое тело и изящные формы, ему хотелось прижать ее к своему пылавшему сердцу.

— И все же давай я быстренько осмотрю ее, — наконец сказал он.

Кивнув, Диана впустила его в дом. Они поднялись по лестнице, и она провела его по небольшому коридору. Алан мог бы найти дорогу даже с завязанными глазами. За минувшие годы он выучил этот маршрут как свои пять пальцев, и отзвуки собственных шагов стали для него чем-то вроде безмолвной медитации — молитвой в защиту дочери Дианы.

Они вошли в комнату Джулии. Диана всегда оставляла включенным ее ночник. От него на спящего ребенка падало тусклое сияние, подобное тому, что окружало полумесяц в небе. Ее волосы разметались по подушке. Только во сне Джулия выглядела безмятежной и отрешенной. Диана стояла так близко к нему, что он чувствовал тепло ее тела.

— Видишь? — прошептала Диана. — С ней все хорошо.

Вынув стетоскоп, Алан осторожно перевернул Джулию на спину. Ее сонное дыхание перемежалось легким присвистом — словно из пробитой покрышки медленно вырывался воздух. Диана приспустила лямки ночнушки Джулии, и Алан прослушал ее сердце и легкие.

— Видишь? — сказала Диана.

Закрыв глаза и сосредоточившись, Алан не обратил на нее внимание.

— Она прекрасно себя чувствует, — опять сказала Диана.

Каждые семь ударов сердце Джулии приглушенно щелкало. Чтобы как следует удостовериться в этом, Алан послушал ее еще несколько минут. Щелканье впервые обнаружилось, когда ей было три годика. Тогда оно случалось через каждые десять ударов. Этим летом, по ночам, оно снова дало о себе знать. И вот теперь щелчки перемежались лишь семью ударами; Алан заметил эти изменения прошлым Рождеством.

— Видишь? — прошептала Диана, однако в глазах у нее отражалось беспокойство.

Передвинув стетоскоп, он прислушался к работе ее кишечника. Пальпируя ее живот, он пытался нащупать припухлости. Потом он аккуратно раскрыл ее подгузник и заглянул внутрь.

— Ну с ней все в порядке, — наконец сказал Алан, убирая стетоскоп.

Они спустились на первый этаж.

— Извини, что напугала тебя, — сказала Диана.

— Ты правильно поступила, позвонив мне.

— Да? — спросила она. Волнение исчезло с ее лица, когда он убрал стетоскоп, но после последних слов вернулось вновь, и поэтому, чтобы она не переживала, Алан положил ладонь на ее плечо.

— Я просто хотел сказать, что осторожность никогда не помешает. Мы наблюдали за ней…

Цепляясь за каждое слово, Диана ждала, что он закончит свое предложение. Но Алан не смог. Он не знал, что говорить. Диана лучше кого бы то ни было понимала состояние Джулии. Стоя в кухне, они не сводили друг с друга глаз.

— Что происходит? — спросила она.

— С Джулией?

— Скажи мне, — потребовала она, и ее глаза дико сверкнули.

Алану хотелось взять ее за руки. Обнять ее, сказать, что все эти годы он любил ее. Ведь он изнывал от любви к ней: неужели она была настолько слепа? Жизнь так коротка, а люди растрачивали отведенное им время на всякие пустяки. Врачам это было известно лучше, чем кому-либо еще.

— Что? — спросила Диана.

— Когда ты меняешь ей подгузник, — сказал он, — то смотришь «туда»?

— В каком смысле? Конечно, смотрю!

— У нее наступил пубертатный период, — сказал он.

Диана сидела за кухонным столом и, казалось, пребывала в шоке. Она морщила нос и встряхивала головой.

— Э, тут у вас кофе? — спросил он, увидев кастрюльку, стоявшую на конфорке.

— Да, недавно сварили, — ответила она. — Присаживайся.

Алан пододвинул стул к старому сосновому столу. Он был здесь отнюдь не впервые. Когда Диана и Тим были женаты, для него, как правило, оставляли отдельное место. Сейчас же Диана сидела рядом с ним, хорошенькая и румяная. Ее кожу покрывал легкий загар, отчего она поблескивала в теплой ночи. Ее губы были влажными и сочными. Он теребил пальцами ложку, чтобы ненароком не схватить ее за руку.

— Пубертатный период? Ты уверен? — спросила Диана.

— Что?

— У Джулии…

— Да, я знаю, она еще мала, — сказал он. — Но некоторые девочки взрослеют раньше других.

— Но как ты определил? — спросила Диана, и в ее словах прозвучало желание узнать правду вперемешку со смущением. Многие матери в подобных ситуациях задавали Алану этот же вопрос. Обычно они очень тяжело переживали любые изменения в телах своих дочурок; они вспоминали собственный опыт и начинали выискивать подозрительные признаки. Неужто Диана думала, что у Джулии ничего такого не будет?

— У нее три волоска на лобке, — стараясь придать голосу тон кабинетного врача, сказал Алан. — И ареола ее правой груди немного увеличилась.

— Бог мой, — выдохнула Диана. — Моя малышка Джулия.

Алан отхлебнул кофе. Он видел, как Диана прикрыла ладонью рот. За ее рукой была улыбка, которая постепенно перешла на глаза. На одно короткое мгновение она позволила себе расслабиться. Взгляд ее ярких очей устремился вверх, возможно, представляя себе образ Джулии-подростка. Ее лицо просияло, и Алану снова захотелось взять ее за руку. Он тоже ощутил нечто важное: он был свидетелем взросления Джулии наравне с Дианой.

Диана посмотрела на него. Ее улыбка стала глубже, и она так долго не сводила с него глаз, что он непроизвольно улыбнулся в ответ. Оттопырив пальчик, она протянула через стол руку, и Алан прикоснулся к нему своим мизинцем.

— Я и не предполагала, что ее организм… будет так развиваться, — сказала Диана.

— Она удивляет нас на каждом шагу, — сказал Алан.

— Точно, точно, — сказала Диана.

— Когда она тяжко дышит, как, например, сегодня ночью, то причина, скорее всего, кроется в выбросе гормонов. У нее менструация, понимаешь? Именно это и вызывает перемены в настроении.

— О, я помню по себе, — пробормотала Диана.

Опустив руку в медицинский саквояж, Алан вынул из него бумажный пакет. Наблюдая за выражением лица Дианы, он отметил в ее глазах что-то вроде мимолетного замешательства.

— Спасибо за бульон, — сказал он.

— На здоровье.

— Я сразу подумал, что это твоих рук дело. Помню, что, еще толком не проснувшись, я увидел тебя. Но потом убедил себя, что мне все померещилось. У меня ведь был жар.

— Тропическая лихорадка.

— Во-во. И я решил, что тут замешан кто-то другой. Но никто так и не появился.

Диана достала старую банку из бумажного пакета. С улыбкой она подняла ее к свету:

— Чтобы забрать этот чудесный сосуд? Интересно почему. Но все равно спасибо за то, что принес ее. Теперь мы будем начеку.

— Бульон мне понравился.

— Я передам маме.

Значит, Диана его не варила. То, что это оказалось затеей Люсинды, Алана ни капли не удивило. Алан допил кофе и поднялся, чтобы уйти.

— Тебе уже лучше? — после долгой паузы спросила Диана, и Алан не сразу понял, что она имела в виду его простуду.

— Да, — ответил он. — Намного. Здоров как бык.

— Отлично, — произнесла она. — Я рада.

— Приходится держать себя в форме, — сказал Алан. — Чтобы не отставать от Джулии.

— Да, — сказала Диана. — Мы рассчитываем на тебя.

Алан хохотнул.

— Ох, Алан, — сказала Диана, внезапно привстав на цыпочки и заключив его в объятия. Он ощутил ее дыхание на своей коже и ее руки вокруг своей шеи. Почувствовав, как по спине побежали мурашки, он положил руку ей на талию. Ее тело было податливым и зовущим, и он чуть не потерял голову от неописуемого блаженства. Они стояли посреди ее кухни и обнимались, смеясь как два безумца.

— Ты счастлива, — сказал он.

— Да, — сквозь смех ответила Диана. — Действительно счастлива.

Было жутко приятно слышать ее смех и видеть, как она радовалась своей необыкновенной, поразительной дочери. Диана с Аланом вместе воспитывали ее маленькую девочку, вот только если бы сама Диана поняла это. Он сгорал от желания быть с ней. Он хотел взять их обеих под свое крыло.

Алану казалось, что он мог бы остаться на кухне Дианы до наступления рассвета, и она не стала бы возражать. Но вместо этого он накинул свой твидовый пиджак и попрощался. Выйдя на улицу, он почувствовал, как сердце его сжалось от нахлынувшего одиночества. Полумесяц уже спрятался, а солнце пока не спешило появляться. В доме до сих пор горел свет. И Алан направился к машине.

Глава 10

Одним пасмурным днем компания ребят собралась в сарае рядом с домом Эми. Эмбер стащила у матери сигареты, и теперь все курили. Эми услышала смех и пошла проверить, в чем там дело. Дэвид Бегвел изображал из себя крутого парня, прислонившись к стене с сигаретой, зажатой в уголке рта.

— Вам нельзя быть здесь, — сказала расстроенная Эми.

— Тогда прогони нас, — ответила Эмбер.

— Бадди это не понравится…

— Бадди нормальный чувак, — прервал ее Дэвид. — Он играет в группе моего отца. Тебе повезло с таким отчимом.

— Они неженаты! — воскликнула Эми, перекрестившись от греха подальше. Из-за дыма почти ничего не было видно. Серая пелена напоминала тяжелый ночной туман, только вот воняло просто ужасно. Снаружи пошел дождь, и по жестяной крыше забарабанили капли воды. Ей было жалко этих ребят, растрачивавших свое здоровье на курение. Она знала, что у них не было таких друзей, как Диана и доктор Макинтош, которые показали бы им, что в жизни существовали вещи намного интереснее, чем травить себя никотином в сарае для инструментов.

— Вы убиваете себя, — резко сказала она, смутившись от звука собственного голоса. — Курение — это вредно.

— О, ну так иди играйся со своей дебилкой, — сказала Эмбер, пуская колечки дыма.

— Она не… — Потрясенная, Эми замолчала.

— Пошла вон, сука, — сказал Дэвид, запустив в нее скомканной сигаретной пачкой.

— Только невежественный человек может так обзываться, — ответила Эми, воспользовавшись словами Дианы.

— «Сука» — это собака женского пола, то есть как раз про тебя! — крикнул Дэвид Эми, когда она повернулась к выходу.

Проходя мимо Дэвида, она пыталась найти в себе силы простить его, но не смогла. В ее голове кружил ураган горьких мыслей. Выбежав под дождь, Эми оскорбилась из-за того, что ее обозвали сукой, разозлилась на Эмбер за ее ругательство в адрес Джулии, но больше всего она беспокоилась о своей матери. Прошлой ночью за дверьми ее комнаты случилось что-то плохое, и хотя часы уже показывали три, сегодня Эми ее еще не видела.

С неба низвергались дождевые потоки. Во дворе образовалась огромная лужа. Эми знала, что подвал зальет водой и поэтому Бадди будет злее, чем обычно. У Эми выработался навык предвидеть перепады в его настроении. Она выяснила, чему он радуется, а что ненавидит, и использовала свои знания, чтобы не попадаться ему под руку. Но теперь, как бы там ни бушевал Бадди, Эми собиралась увидеться с матерью.

Промокнув до нитки, Эми вошла в дом. Потом она аккуратно сняла кеды и оставила их на кухонном полу. Сердце ее колотилось так, словно она оказалась в усадьбе с призраками, которую показывали на прошлой ярмарке. В доме было темно и тихо, как, впрочем, и всегда. Щенок жалобно пискнул, робко поприветствовав ее.

Разругались они не на шутку. Начало вечера не предвещало ничего страшного — Эми, ее мама и Бадди вместе ужинали на кухне. Бадди был счастлив как никогда. Он получил зарплату, и какой-то бармен благосклонно отозвался о его музыке; ничто так не льстило его самолюбию, как чувствовать себя важной персоной. Откинувшись на спинку стула и вытянув руки вдоль стены, он рассказывал им, как его группа станет популярнее «Перл Джем», «Ганз энд Роузез» или, например, «Найн инч нэйлс»[8].

Бадди прихлебывал пиво, а мама Эми потягивала белое вино. Наблюдая за тем, как Бадди снова и снова подливал себе хмельного напитка, Эми чувствовала, как ноет у нее в животе. Она видела признаки опасности, и тут ошибиться было невозможно. Чем больше Бадди напивался, тем хуже становилось им всем.

Во-первых, ее мама приготовила рыбные палочки. Когда Бадди их увидал, его тонкие губы вытянулись в еле заметную струнку. Рыба — даже мороженое филе — напоминала Бадди об отце Эми, о том факте, что мама Эми раньше была замужем. Но Бадди ничего не сказал: ему было еще слишком хорошо, и он знал, что утопшему в море рыбаку не сравниться с будущим лауреатом премии «Грэмми» в категории лучший рок-исполнитель.

Во-вторых, мама осмелилась попросить поставить пластинку Джеймса Тейлора. В комнате звучала громкая и неприятная музыка «Тул», совсем не подходящая, чтобы служить фоном для семейного ужина. А тут мать Эми осторожно поинтересовалась, не будут ли они против того, чтобы немного послушать Джеймса. Бадди не возражал, но стало ясно, что он был против. Глаза и губы на его лице исчезли: они превратились в узкие щелки. Все началось из-за Джеймса Тейлора. Его музыка бередила сердце матери Эми, вызывая у нее грусть и тоску, после этого она принималась листать старые фотоальбомы и вскоре уже сидела на диване с глазами полными слез, держа в руках снимки отца Эми.

Теперь, на следующий день, Эми прокралась к двери в ее комнату и легонько постучалась.

— Мам? — прошептала она. — Мама?

Пес заскулил чуть громче. Зная, что он не станет шуметь, пока Бадди был дома, Эми решительно распахнула дверь. В дождливые дни в комнате ее матери стояла непроглядная тьма. Жалюзи были опущены, шторы задернуты — двойная защита от солнечных лучей. По крыше стучал дождь. Ее мать бесформенным комком лежала на кровати, и создавалось такое впечатление, что в этой позе она пребывала с самого утра.

Испугавшись, Эми подошла ближе. В комнате висел отвратительный смрад — к вони от сигарет и пива Бадди примешивались туалетные ароматы, как от подгузников Джулии. Но если в случае с Джулией это было терпимо, то здесь подобные запахи создавали поистине зловещую атмосферу. Эми не могла объяснить почему, но ей вдруг захотелось встряхнуть свою мать и изо всех сил закричать в ее ухо.

И в то же время Эми не хватало смелости, чтобы пошевелиться. Она просто стояла у края кровати матери и смотрела на нее.

— Мам? — шепнула она. — Мам, ты проснешься? Я хочу тебя кое о чем спросить…

Это было ужасно — бояться разбудить собственную мать. Когда она обнаружила в себе этот страх? Когда к ним переехал Бадди. Три года, четыре месяца и две недели назад. Вот когда.

— Мам! — позвала Эми.

Ее мать застонала.

— Уже три часа дня, — сказала Эми. Прошлой ночью ей было очень жаль свою маму, когда она слышала ругательства Бадди, звуки ударов и ее крики. Эми лежала в постели, накрыв голову одеялом, и думала о том, что же ей делать. Она могла вызвать полицию, побежать к соседям или напасть на Бадди с кухонным ножом. Но она не знала, как поступить и что было бы лучше для матери, и поэтому ничего не предприняла.

— Ой-ой, — хныкнула ее мать.

— Мама! — разгневанно крикнула Эми. Отчего посреди бела дня ее умная, обаятельная, интересная мама пряталась в простынях, словно гусеница в коконе? Она должна была рисовать картины, писать стихи или готовить Эми что-нибудь сладенькое.

— Вставай! — решительно сказала Эми, схватив мать за плечи и перевернув ее на спину.

Увидев лицо матери, Эми испытала облегчение и досаду. На коже ничего не было: ни синяков, ни опухолей, как в те страшные дни два месяца назад. Но если с ее матерью все было в порядке, то почему она не вставала с постели?

— Эми, я не выспалась, — сказала она. — Дай мне поспать.

— Мам, пойдем.

— Пойдем? — спросила мать.

— Давай уедем. Сбежим отсюда. — Разные мысли вертелись в голове Эми, когда она произносила эти слова. Она будет очень скучать по Диане, Джулии и доктору Макинтошу. Но они с матерью имеют возможность спастись, уехать далеко-далеко и там начать все заново. Ее мама снова стала бы счастливой, как до появления Бадди. Они купили бы трейлер, наподобие виденного ею на пикнике «виннебаго», и отправились бы в путешествие по замечательным местам — каньонам, горам и северным заливам, где плещутся киты.

Но ее мама неподвижно лежала, уставившись в потолок, и из-за этого энтузиазм Эми разгорелся еще больше.

— У нас же есть деньги, — сказала она, имея в виду сумму, полученную от рыболовецкой компании, в которой работал ее отец. — Мы можем уехать в другой город! Мам, это будет здорово. Мы избавились бы от Бадди…

— Бадди ни при чем, — сказала ее мать. — Это я виновата в том, что случилось вчера.

— Нет, — возразила Эми. — Ты всего лишь захотела послушать Джеймса Тейлора.

— Я глупая и сентиментальная, — ответила мать. — Мне самой тошно, когда я так плачу, — чего уж тут ожидать от других людей?

— Я слышала, как он бил тебя, — сказала Эми.

Ее мать затрясла головой. Неужели она отрицала правду? Это окончательно вывело Эми из себя, она сдернула покрывало и стала искать синяки. И нашла — на плече. Темно-синее пятно. Остальные усеивали грудь ее матери.

— Вот, — сказала Эми, тыча пальцем.

— Эми, ты не знаешь, о чем говоришь. Иди посмотри телевизор.

— Если бы ты работала, то чувствовала бы себя гораздо лучше, — сказала Эми. Глядя на валявшуюся в кровати маму, она подумала о Диане. За Джулией был нужен глаз да глаз — правильно усадить ее в коляску, сменить подгузник, покормить — и тем не менее Диана выкраивала время и не оставляла свою работу. Порой Эми замечала, что Диана выглядела такой же усталой, как и ее мама, но она все равно продолжала работать. В тот момент, вместо того чтобы пожалеть маму, Эми буквально возненавидела ее. Видя эти синяки и то, как она безвольно раскинулась на постели… Ну почему она не встает?

— У нас все хорошо, Эми, — пробормотала мать. — И отцовских денег нам хватит надолго.

— Но не отдавай их Бадди, — сказала Эми. — Чтоб он не покупал свое дурацкое пиво.

— Ты не понимаешь, — ответила мать.

— Он использует тебя, — сказала Эми.

— Тсс, ты не понимаешь.

— Почему мы живем с таким гадом? — спросила Эми, чувствуя, как внутри у нее что-то оборвалось. — Мы же не плохие, разве нет? Или, может быть, дело во мне?

— Эми, дай мне отдохнуть.

— Мама, — сказала Эми, и к горлу у нее подступили слезы. Ненависть улетучилась, осталась лишь любовь. Лишь любовь, хотела сказать она, проклиная себя за то, что, пусть хоть и на мгновение, ненавидела свою собственную мать.

— Иди посмотри телевизор, — повторила мать с болью в голосе.

Эми затаила дыхание. Разве мама не заметила, что сегодня был необычный день? Что Эми провела его дома и не пошла к Диане с Джулией? Неужели она не скучала по Эми, когда ее не было здесь? Или она вообще ни на что не обращала внимание? Но, оставив эти вопросы при себе, Эми горько всхлипнула и быстро выбежала из комнаты.

Музыкальной коллекции Дианы можно было дать два определения: романтическая и старомодная. Что-то принадлежало еще ее родителям, а остальное она слушала сама, будучи молодой девушкой, растрачивавшей свободное время на грезы о мальчиках. Песни, наполненные страстью, о любви недоступной для простых смертных, — и теперь, ставя пластинки на проигрыватель, она пела эти баллады Джулии: «Тот, кто в тебя влюблен», «Милая Каролина», «Если не ты, то кто», «Взгляд любви».

Сейчас у Дианы гремели «Супримс»[9]. И она во весь голос подпевала. Сегодня работа была исключена. Этот день она готовилась посвятить общению с дочкой. Ее маленькая крошка Джулия становилась женщиной. Диана улыбалась, хмурилась, трясла головой, смотрела в окно, пела, мерила комнату шагами, а потом подошла к Джулии. Она взяла в свои руки правую ладошку Джулии.

— Я столько хочу тебе рассказать, — сказала она.

Головка Джулии качнулась, и ее левая рука поплыла по воздуху.

Даяна Росс взяла высокую ноту. Диана рассмеялась.

— Ты одна из нас, милочка, — объявила Диана Джулии.

— Гыыы, — сказала Джулия.

Что дальше, подумала Диана — первые месячные, лифчик? Диана вспомнила себя в возрасте Джулии. Она часами глазела на рекламу дамского белья в журналах матери. Однажды она и ее лучшая подружка Марджи прогуляли школу и весь день примеряли содержимое гардероба старшей сестры Марджи, мечтая, что когда-нибудь тоже смогут носить бюстгальтеры.

Больше всего их волновали груди. Сейчас, когда у нее все давно выросло, Диана не придавала им особого значения. Но в то время… Диана была просто одержима вопросом их скорейшего появления. Как-то днем Люсинда усадила ее за стол. Она поведала ей правду о таинствах жизни. Разговор вышел откровенным и забавным. В качестве наглядного иллюстративного материала она использовала библиотечные книги.

— Значит так, милочка, — сказала Люсинда, указывая на красно-синий рисунок женской репродуктивной системы. Она объяснила ей, что такое менструация, овуляция, колики и кровотечение. Диана не верила своим глазам, придя в ужас от одной только мысли о чем-то настолько отвратительном. Фаллопиевы трубы в ее собственном теле? Ну нет уж, дудки.

— Возможно, в книге это выглядит несколько непонятно, да и звучит устрашающе, — сказала Люсинда, — но на самом деле все наоборот. Просто от тебя требуется ухаживать за своим телом. Заботиться о себе, понимаешь?

— Как при простуде? — спросила Диана.

— Нет, болезни тут совершенно ни при чем! По идее мне следовало бы сказать тебе, что это чудесно и восхитительно, но мелкие неудобства все-таки присутствуют. Но и только-то. Ты идешь в аптеку, покупаешь прокладки, через пару дней они заканчиваются, и тебя это ужасно раздражает. Черт, правительство должно ввести льготы на гигиенические салфетки. Почему каждый месяц женщинам приходится выкладывать кучу денег на то, о чем мужчины не имеют ни малейшего представления?

— А это больно? — спросила Диана.

Люсинда улыбнулась:

— Хотела бы я сказать, что нет, но всякое бывает. Это странное ощущение, его можно сравнить с ожиданием бури. Когда облака разверзнутся, все пройдет и тебе полегчает. Правда-правда.

— И так каждый месяц? — уныло спросила Диана.

— Каждые двадцать восемь дней, — ответила Люсинда, похлопав ее по руке.

— Кошмар.

— Дорогая, взгляни на рисунок, — сказала Люсинда, постучав пальцем по обезглавленному красно-синему изображению женского тела. Художник придал ему форму песочных часов с выпуклыми формами и осиной талией. — Тут показана тайна вселенной, — сказала Диане мать. — Это ты — прямо вот на этой странице. Ты женщина, и ты поразительное создание. Не думай о том, какая ты слабая, привередливая, капризная или что там еще люди — мужчины — будут говорить тебе, когда у тебя начнутся месячные. Не бери пример с тех девушек, которые пропускают занятия в спортзале, чтобы наведаться к врачу.

Диана внимательно слушала.

— Не позволяй людям внушать тебе, что твои чувства ненастоящие и вызваны обыкновенным выбросом гормонов. Не вини во всех бедах свои месячные, потому что так поступают только ограниченные люди. А ты у меня слишком умна для этого, милочка.

— Ох, мама.

— Одни женщины называют это проклятием, — сказала Люсинда, — или своим маленьким секретом. Мне их не понять. Это же просто месячные. Как прибой — это прибой, а ветер — это ветер.

— Похоже, что проклятие — это в самую точку, — сказала Диана, посматривая на испещренную венами картинку в книге по анатомии, все еще не оправившись от ново-приобретенного страха перед наличием в своем организме матки с шейкой и остальными страшными словесами. — Я действительно такая изнутри?

— Ага. И Марджи. И я. Но знаешь, что самое замечательное?

— Что? — спросила Диана.

— Ты появилась оттуда. И когда ты будешь готова родить, твой малыш пойдет тем же путем.

Теперь Диана глазела на этого малыша, который обернулся Джулией. Что случится, когда у Джулии начнутся колики? Как она воспримет перемены там, внизу? Диана хотела показать ей ту же схему с пышным телом и доходчиво разложить все по полочкам. Она поцеловала ладонь Джулии, потом прижалась щекой к ее гладкой коже.

— Джулия, — сказала она. — О чем ты думаешь?

— Гууу, — протянула Джулия.

Диане предстояло отправить бланки со счетами, подшить каталог и пополнить баланс на чековой книжке. Со стороны болот налетел сильный ветер с проливным дождем. Внезапно пришла в голову мысль, а почему бы им не съездить к морю.

— Буря идет с юга, — сказала Диана, неся Джулию к машине. — Чувствуешь ее тепло?

С неба обрушились потоки дождя. Диана решила, что непогоду принесло от Флориды — над верхушками пальм и коралловыми островами — через мыс Хаттерас. Она пристегнула Джулию к сиденью, затем покрутила ручку радио в поисках голосов поющих женщин, потому что сегодня только они могли поддержать ее. Найдя волну, где крутили песню группы «Блонди» «Мечты», она уселась за руль.

Они поехали прямиком в нижнюю часть Хоторна. Океан обрушивал на берег тонны воды, и лодочные мастерские были затоплены. Офис Алана находился в одном из старых кирпичных зданий, и Диана мельком посмотрела наверх. Потом она перевела взгляд в черную глубину бури; шумно вздохнув, она взяла дочь за руку.

А это больно? — спросила Диана у матери. Буря, — ответила Люсинда…

В тринадцать лет Диана почувствовала, как в ее теле разыгралась такая буря. Она проглотила ураган, и ей казалось, что он разорвет ее на части. Вскоре месячные прошли, груди отросли, и она стала тайно сохнуть по мальчикам. Но благодаря матери Диана узнала слова, которыми могла описать свои чувства.

А как же Джулия? Она выглядела такой крохотной. У нее не было знакомых мальчиков, но даже если бы и были, то что бы она подумала? Догадывалась ли она об этом или нет, но ее тело развивалось, как у любой обыкновенной девочки.

— Моя взрослая дочурка, — сказала Диана.

Джулия пискнула.

— Смотри, Джулия, — сказала Диана, указывая на воду. Позади яхт-клуба был сущий ад. Волны разбивались о пристань, посылая в воздух миллионы брызг. Диана наклонилась к дочери и положила правую руку ей на живот.

— Это то же самое, — прошептала Диана. — Здесь и… здесь.

Но понимала ли ее Джулия? Диана хотела сказать ей, чтобы она не переживала. Она хотела объяснить ей, откуда берутся дети, поведать о радостях и печалях менструации и непростом женском счастье.

— Я люблю тебя, Джулия, — сказала Диана. — Не пугайся, хорошо?

Больше Диана ничего не говорила. Она знала, что Джулия все равно не улавливала смысла ее слов. Помахивая одной рукой в направлении ревущего шторма, она снова нежно надавила на пузико Джулии. Это то же самое. То же самое. Не бойся бури внутри себя. Не бойся, любовь моя.

Окна офиса Алана выходили на гавань. Диана гадала, стоял ли он там сейчас, наблюдая из окна за ее грузовичком. От этой мысли она ощутила не только нервозность и волнение, но и облегчение.

Диана старалась не думать, почему, но воспоминания о прошлой ночи неотступно преследовали ее. Он крепко держал ее в своих объятиях, и она почувствовала, как огонь страсти зажегся у нее в сердце. Она размышляла о его сильных руках, о том, как когда-то их тянуло друг к другу. Однажды, сотню лет назад, они даже поцеловались.

Она посмотрела на его офис. Был ли он тем человеком у окна? Она видела темный силуэт на другой стороне стекла. Наверняка это был он. Она залилась краской, словно он поймал ее за подглядыванием. Откинувшись на спинку сиденья, она с трудом перевела дыхание. Столько лет прошло, а старое чувство никуда не делось.

— Там наверху дядя Алан, — сказала Диана.

— Даааа, — размахивая руками, сказала Джулия.

Диана окинула взором лодочные мастерские. Между ними виднелся старый домишко, где она раньше жила вместе с Тимом. Где они зачали Джулию? О чем Диана тогда думала? Что жизнь с Аланом будет слишком легкой, сладкой и предсказуемой? Что ей нужно было выбрать его брата, негодяя со шрамами и щербатым зубом, чтобы доказать себе, какая она независимая и дерзкая? Что своей любовью она смогла бы вернуть Тима Макинтоша домой, помочь ему оправиться от удара судьбы?

Точно, это Алан стоял у окна. Похоже, он разговаривал по телефону, созерцая штормящее море. Он был высоким и сильным, его профиль с трудом помещался в оконной раме. Он не шевелился и не уходил, и она ощутила на себе мощь его выразительного взгляда. Диана ничего не могла с собой поделать и просто смотрела на его очертания.

— Гуааа, — сказала Джулия. В ее тоне послышалось огорчение, как если бы она проголодалась или описалась. Ее хныканье стало громче, и она наконец расплакалась.

— Хорошо, дорогая, — спокойно проговорила Диана. — Мы едем домой.

Диане показалось, что на ее плечи свалились все тяготы мира. Поглядев на Алана, она загадала желание, чтобы он заметил их и спустился вниз. Ей был нужен человек, который обнял бы ее, сказал, что все будет хорошо и что она молодец. Опять подумав о руках Алана вокруг своей талии, она чуть не зарыдала. Потом она почувствовала себя покинутой и несчастной. В тени офиса Алана, со старым рыбацким домиком на самом видном месте, Диана прикрыла глаза и взяла Джулию за руку.

Алан стоял у окна и заканчивал телефонный разговор. Уж не Диане ли принадлежал тот пикап возле пристани? И что она там делала в самый разгар шторма? Если бы он сказал Марте выпроводить пациентов и не принимать звонки, то мог бы взять свою куртку и пойти узнать, что стряслось. Но только он собрался исполнить задуманное, как Диана уехала.

День у Алана выдался не из легких. Трехлетний пацаненок проглотил фишки от «Монополии», и Алан потратил целое утро на то, чтобы определить, сколько именно. Одну? Тринадцать? Оказалось, что мать вошла в комнату, когда ее сын уже дожевывал остатки первой. Прежде чем она успела помешать ему, он засунул в рот еще парочку. Эти три и обнаружились на рентгеновском снимке, поэтому Алан посоветовал семье следить за стулом карапуза и отправил их домой. Теперь он взял телефонную трубку и набрал номер в Новой Шотландии.

— Алле? — раздался глухой, скрипучий голос, словно принадлежавший отрицательному персонажу какого-нибудь мультфильма.

— Очень мило, — сказал Алан. — Тебе могли бы звонить из Международного дельфиньего совета, чтобы подкинуть денег на исследования, а ты им отвечаешь как заправский водяной.

— У меня уже есть их деньги. С какой стати я обязан повторно лизать им задницы? Вы, врачи, слишком обходительны и тактичны. По моему скромному мнению, хорошие манеры не стоят потраченного на них времени. Хоть ты и не спрашивал меня об этом.

— Привет, Малаки.

— Здорово, Алан. Чем обязан?

— Обязан?

— Ну да. Тому, что меня беспокоит занятой молодой доктор.

Алан мысленно представил себе Малаки в рулевой рубке. Уйдя на пенсию из ВОИ, он продолжил научные изыскания самостоятельно, переехав в Луненбург, что в Новой Шотландии. Он жил и работал на своем старом буксире, записывая звуки морских млекопитающих для изучения способов их коммуникации. Необычное времяпрепровождение для старикана, чьи собственные навыки в общении были довольно сомнительны, и это еще мягко сказано.

— Как погодка? — спросил Алан.

— Отличная. Приедешь в гости?

— Работы по горло.

— У меня идея. Быстренько до Рождества вылечиваешь болезных детишек. Потом бросаешь свою клинику, летишь в Канаду и днями напролет слушаешь китов. Мне бы пригодилась твоя помощь.

— Звучит заманчиво, — сказал Алан.

— Тогда в чем дело? Повесил табличку на дверь офиса, послал всех к чертям и приехал сюда.

— К чертям, говоришь? — сказал Алан, пробуя на вкус эту фразу и посматривая на стену фотографий, с которой улыбались его пациенты — малыши и подростки.

— Единственное, что меня волнует, так это чем займется БМО? — спросил Малаки.

— БМО… — повторил Алан.

— Точно… Им придется выбросить все эти пироги с курятиной, шоколадные торты и свитера.

— Ты, наверное, там как в масле катаешься, — предположил Алан.

— Они предпочитают держаться от меня подальше, — ответил Малаки, — эти милашки из Новой Шотландии. Одной жены мне хватило на всю оставшуюся жизнь.

— Видимо, их отпугивает череп с костями над твоей дверью, — сказал Алан. — Или то, как ты отвечаешь по телефону.

— Ладно, хорош подкалывать дедушку, — сказал Малаки, — переходи к делу. Прошлую ночь я шесть часов сидел с гидрофонами, и мне надо прослушать еще две пленки. Что случилось-то? Дети заколебали?

— Они едят свои игрушки.

— Хех, — хмыкнул Малаки. — Мой однажды сожрал морскую звезду. Ничего, выжил. Еще что-нибудь беспокоит?

— Племянница, — сказал Алан, глядя на медкарту Джулии.

— Дочка Тима?

— Да.

— Я весь внимание.

— Ей уже одиннадцать. У нее больше проблем, чем радостей, Мал, и так было с самого начала.

— Знаю. Думаешь, я не помню вашу мыльную оперу? Что изменилось? — спросил Малаки, и скрипучесть в его голосе пропала.

— К чему этот вопрос? — сказал Алан.

— Одиннадцать лет ты просто наблюдал за ней — а сейчас, должно быть, произошло что-то серьезное. Так что же, ей становится хуже?

Алан выглянул в окно:

— Пока нет.

— Но станет?

— Да. От Тима есть новости?

— Я не особо люблю разговаривать с ним о тебе, как и с тобой о нем. Понимаешь? Потом бед не оберешься. Что говорит мать девочки?

— Ей известны факты, но она закрывает на них глаза. Она…

— Вот только не говори «отказывается признавать очевидное», — пробурчал Малаки.

— Не буду, — сказал Алан. Старый наставник научил его избегать профессионального жаргона и никогда не опошлять ситуации шаблонными выражениями, которые звучали так, словно их выдрали из журнальных статей. — Но что-то вроде этого.

— Послушай, — сказал Малаки. — Ты лучший педиатр, выпущенный Гарвардом за последние двадцать лет. И для этого ребенка ты делаешь все, что в твоих силах… она в хороших руках. Вот мой взгляд на ситуацию.

— Похоже, я должен прыгнуть выше головы, — сказал Алан.

— Я уже говорил тебе, океанографом быть намного проще, — сказал Малаки дрогнувшим голосом.

— Да, и порой я жалею, что пропустил твои слова мимо ушей, — сказал Алан.

— Как она?

— Джулия? Я же сказал, она…

— Нет, я про мать. Про Диану.

Алан поежился. Сердце у него заколотилось в бешеном ритме, и на мгновение голос отказался ему повиноваться.

— Это ты спрашиваешь или кто-то другой? Он что, рядом с тобой?

— Это я спрашиваю.

— Она в порядке, — сказал Алан, осознав, что Малаки не ответил на его второй вопрос. — В полном порядке.

— Рад это слышать, — сказал Малаки. — Она-то ни в чем не виновата.

— Ты прав, — ответил Алан, ощутив, как в груди начал закипать давнишний гнев. — Не виновата.

— Паршиво, когда один брат уводит подружку у другого.

— Она не была моей подружкой, — сказал Алан. — Мы сходили только на одно свидание.

— Слова, слова — свои чувства нельзя обмануть. Тебе следовало открыться ей, когда у тебя еще был шанс. Но, чтобы не мешать им, ты отошел в сторонку и теперь расплачиваешься за это.

— Хм, — сказал Алан, рассматривая залитую морской водой пристань.

— Ты там живой, Алан?

— Я хочу разобраться с этим раз и навсегда, — сказал он.

— Разобраться? В смысле с Тимом?

— Да.

— Давно пора, — сказал Малаки. — Незачем держать все внутри и травить себя.

— Вот и конец перемирию, — сказал Алан.

— Перемирию? Это ты о чем? — спросил Малаки. — Хотелось бы узнать.

— Я понял, к чему ты клонишь, Мал, — сказал Алан. — Если увидишь Тима, если он вдруг окажется в твоем доке, передашь ему кое-что? Скажи, что я хочу поговорить с ним. Как можно скорее.

— Заметано, — ответил Малаки Кондон.

Промокший насквозь Бадди, изрыгая ругательства, захлопнул за собой входную дверь. Сидя возле щенячьей клетки, Эми читала «Энн из зеленых крыш», смотрела телевизор и намеренно не обращала на него внимание. Она слышала, как он шумел на кухне, гремя содержимым шкафчиков. Из своих ежедневных походов в гости к Джулии и Диане Эми вынесла главный урок — хорошее настроение всегда побеждало плохое.

«Пусть ругается, пусть буйствует», — думала Эми, силясь сосредоточиться на книжке, которую ей дала Диана. Она попробовала поступить так же, как и в случае с Дэвидом Бегвелом: пожалеть Бадди. Своим поведением недалекие люди вызывали лишь горькую усмешку и сожаление. Но когда Бадди направился к двери в комнату ее матери, благие намерения тут же улетучились из головы Эми.

— Не ходи туда, — сказала Эми.

— Что-что? — спросил Бадди, взявшись за дверную ручку.

— Я сказала, — Эми нервно сглотнула, — оставь мою маму в покое.

— В моем собственном доме никто не будет указывать мне, что я могу делать, а что нет, — заявил он. — Ни ты, ни твоя мать.

— Мы тоже здесь живем, — сказал Эми. Ее сердце снова гулко застучало. Чтобы набраться смелости, она пыталась вызвать в памяти лицо Дианы. Но это ей нисколько не помогло.

— Заткнись, Эми, — сказал он. — Лучше выключи телевизор, пока читаешь. Твой последний табель с отметками был хуже некуда.

Для Эми табель успеваемости оставался еще одной занозой в сердце, помимо того факта, что ее мать проводила почти все дни, зарывшись в одеяла. Сжавшись внутри, будто слизень, на которого сыпанули соли, Эми вперила в Бадди непокорный взгляд.

— Ты побил маму, — сказала она.

— Чего ты там вякнула?

— Ты сделал ей больно, — сказала Эми. — Я видела.

— Оставь разборки взрослым, — ответил Бадди. — Ты ничё в этом не понимаешь.

— Ничего, — сказала Эми, — а не ничё.

— Умничаешь, совсем как твоя мать. Эта стерва любит выпендриваться, и похоже, яблоко от яблони недалеко укатилось…

У Эми на глаза навернулись слезы. Почему какой-то засранец вроде Бадди имеет право обзывать ее мать? Как мама могла жить с ним под одной крышей — и подвергать Эми таким унижениям? Действия опередили ее мысли, она вскочила на ноги и подбежала к нему.

— Не смей так говорить о ней.

— Ты же слышала, как прошлой ночью она распевала «У тебя появился друг», будто у нее есть голос. Она тупая корова, вот кто. Устроила тут караоке.

— Это их с папой любимая песня! — крикнула Эми, и в ее глазах полыхнул гнев.

По ошеломленному выражению лица Бадди Эми поняла, что он только сейчас узнал об этом. Он схватил Эми за руку и сильно сжал. Его отвратительное лицо словно скукожилось — губы, брови и щеки сошлись на кончике его носа.

— Хочешь проучить меня? — спросил он. — Давай посмотрим, как тебе самой это понравится.

Раньше Бадди даже пальцем не прикасался к ней. Он поволок ее за руку через комнату. Эми закричала, но Бадди просто бросил ее рядом со щенячьей клеткой и открыл дверцу. Забившись в угол, пес смотрел на него полными ужаса глазами. Бадди вытащил его из клетки и швырнул на пол.

— Бадди, пожалуйста, — раздался слабый, дрожавший от страха голос матери Эми. — Оставь ее…

— Нюхай, нюхай, — сказал Бадди, сунув Эми лицом в выложенный газетными обрезками собачий туалет. — Что, нравится? Будешь еще выступать?

Мать Эми с криками повисла на руке Бадди, саму Эми вырвало, она кашляла и плакала. Резкий запах перебил ей дыхание, жег глаза и горло. Наверное, щенок в панике нагадил на ковер, потому что в следующее мгновение Бадди отпустил шею Эми и принялся пинать пса.

— Чертов сукин сын, — взревел он. — Долбаное сраное животное. Ты никчемная шелудивая шавка — дайте мне мешок. Быстро дайте мне мешок.

Мать Эми побежала за ним на кухню. Эми размазывала по лицу слезы, рвоту и собачью мочу. Ее мама умоляла его успокоиться, но взбешенный Бадди рвал и метал в кладовке, ища там хозяйственный мешок. Как только Эми поняла, что он собрался утопить пса, мысли ее приобрели кристальную чистоту.

Щенок спрятался под кроватью. Пройдя за ним в комнату матери, Эми сразу решила, что надо делать. Бадди, хоть и был настоящим гадом, но подбросил ей неплохую идею. Она сняла с одной из подушек пожелтевшую от грязи наволочку. Забравшись под кровать, она не стала тратить время на сладкие уговоры. Одним движением она запихнула щенка в наволочку.

Потом, пока Бадди разносил в клочья кладовку, проклиная их с матерью, отца Эми, Джеймса Тейлора и пса-сыкуна, Эми выскользнула из дома. До полусмерти напуганный щенок вертелся в мешке.

— Пойдем туда, где нам будет лучше, — успокаивала она щенка, пока он бился головой об ее спину. — Намного, намного лучше.

Щенок визжал и извивался. Используя свои острые когти, он, словно ленивец на дерево, пытался взобраться на Эми. Ничего не видя, он щелкал челюстями и случайно задел ее плечо и голову. В спешке она забыла прихватить куртку или шляпу. Она неслась босиком, а подошвы ног у нее еще не огрубели от прогулок по песчаным пляжам.

Она услышала пронзительный скрип покрышек. Бадди всегда газовал на полную, когда злился. Срезав путь через задние дворы, она как угорелая пробежала две улицы. Ее плечо кровоточило там, где его кусал щенок, а ноги болели. Она молча плакала. Она уже достаточно хорошо научилась скрывать слезы и не хотела, чтобы какой-нибудь сердобольный сосед отвез ее обратно домой.

Из-за угла навстречу Эми вывернула машина. Это не был Бадди, потому что звук глушителя не напоминал пулемет, расстреливающий беззащитную деревню. Глаза Эми застлали слезы. Она оглянулась назад. То был грузовичок. Зеленого цвета. Со знакомыми наклейками на стекле.

— Привет, Эми, — с улыбкой сказала Диана, опустив боковое окно. — Хочешь прокатиться?

— Помоги мне, Диана, — разрыдалась Эми, широко раскинув руки и чуть не уронив на землю пса. — Помоги нам, пожалуйста!

Диана отвезла Эми к себе домой. Всю дорогу Эми, не переставая, всхлипывала. То, как она оглядывалась через плечо, делало ее похожей на преступницу, пустившуюся в бега. Джулия сохраняла молчание. Ее руки выписывали в воздухе странные фигуры. Когда они припарковали пикап и открыли дверь мастерской, Эми первой залетела внутрь. Она стояла в центре комнаты с безумными глазами, прижимая к груди верещавший мешок. На ее плече краснели капли крови.

— Эми, что случилось? — шагнув к ней, спросила Диана.

— Мне пришлось забрать его, — сказала Эми. Ее ноги приросли к полу, тело напряглось, как струна. Она вцепилась в мешок, словно фанатик, намеревающийся совершить террористический акт во имя патриотизма.

— Забрать кого? — спросила Диана. — Милая, у тебя кровь…

— Можно я выпущу его? — спросила Эми, и слезы снова заструились у нее по щекам. — У меня устали руки.

— Да… — ответила Диана.

Эми поставила на пол свою сумку, которая оказалась сильно испачканной наволочкой, и из нее вывалился черный щенок. Он сразу вскочил на ноги, словно молодой олень. В его глазах сверкал вящий ужас. Надув под себя большую лужу, он сломя голову бросился в угол и забился под тахту.

Диана сделала еще один шаг к Эми. Она подходила медленно, боясь еще больше испугать ее. Побледневшая девочка дрожала, пребывая в состоянии, близком к шоку. Ее губы посинели, и она хватала ртом воздух, будто маленькая рыба. Она смотрела на Диану с беспомощностью и страданием в глазах, и когда Диана протянула к ней руки, Эми метнулась в ее объятия.

— Тебе ничто не угрожает, — прошептала Диана плачущей девчушке, толком не зная, что вообще могло ей угрожать. — Я обещаю.

— Я за щенка переживаю, — всхлипнула Эми. — Его имя Слэш, но я не могу его так называть. Это ужасное имя. Нам надо придумать другое…

— Да, — сказала Диана, глядя на кровь и потемневшие красные отметки на шее Эми. — Я согласна. Он чересчур милый для имени Слэш.

Помогая Эми снять рубашку, она увидела, что кровь текла из тех мест, где пес поцарапал и укусил ее. Эми срывающимся голосом объясняла, что он не виноват, что он был очень испуган, что он не хотел причинить ей боль. Диана согласилась с тем, что, наверное, так оно и было. Порезы оказались неглубокими, и она осторожно промыла их мыльной водой. Но была еще одна отметина, которую пес просто не мог сделать.

На плече Эми и вокруг ее шеи растянулся лиловый отпечаток руки. Диана различила ладонь и четыре пальца у Эми на ключице, а большой палец отпечатался на ее лопатке. Диана и хотела бы помазать чем-нибудь синяки, да дома у нее ничего не было. От одного их вида у нее свело желудок.

— Эми, кто так поступил с тобой?

— Никто, — сказала она.

— Я не про укусы. У тебя тут синяк…

— Я стукнулась плечом, — сказала Эми, — когда доставала щенка из клетки.

Диана перевела дух. Кем бы ни был человек, поднявший на Эми руку, он оставил неопровержимые доказательства своих действий.

— Тебя никто не бил? — борясь с волнением, спросила Диана.

— Нет!

— Мне ты можешь сказать, дорогая. Я обещаю, все будет…

— Я в порядке, — ответила Эми. — Это щенок. Я хотела показать тебе щенка.

Посидев пару минут в обнимку с Дианой, Эми вдруг встревожилась. Она заглянула под кровать и удостоверилась, что щенок никуда не пропал. Подняв голову, она поискала взглядом Стеллу: из корзинки торчали кончики ее серых ушек. Потом она посмотрела в окно. Наконец, она направилась к Джулии. Придвинув стул к инвалидной коляске, она залезла на него и склонила голову на маленький лоток Джулии. Джулия стала выписывать руками фигуры непонятного пилотажа, словно пытаясь утешить свою подружку.

Диана прошла к своему столу. Отвернувшись от девочек, она набрала номер офиса Алана. Было поздно, почти полседьмого, но Марта взяла трубку.

— Привет, Диана, — сказал он чуть погодя.

— Привет, — ответила она. — Эми у нас.

— Хорошо, — сказал он. — Как она?

Диана понизила голос. Она с трудом подбирала слова:

— Алан, кто-то побил ее, — сказала Диана. — Она все отрицает, но это правда…

— Я сейчас же приеду, — резко ответил Алан.

Конечно, плохо лелеять надежду на то, что обнаружишь отметины, но именно этим и занимался Алан по дороге к дому Дианы. В его медицинском саквояже лежал фотоаппарат «полароид». Работая педиатром, он повидал немало ужасов и наслушался достаточно лжи. Истощенные, лишенные пищи дети. Ожоги от сигарет, которые выдавали за близкое соседство с горячей батареей. Следы порки ремнем, списываемые на неудачное падение.

В подобных случаях Алан действовал незамедлительно. Один звонок в полицию — и потом Алан следил за тем, как соцработник отвозил ребенка в семейный приют. И без всяких вопросов. Нельзя бить и мучить свое дитя.

Но порой было недостаточно одного взгляда, чтобы увидеть всю картину. Выражение жестокое обращение, как бы удивительно это ни звучало, могло иметь несколько оттенков смысла. Существовали черствые родители, которые давали своим отпрыскам еду и подарки, но лишали заботы и любви. Они никогда не обнимали и не целовали их и не подбадривали теплым дружеским словом. Но самым худшим вариантом были родители, наказывавшие словами, перенося на своих детей собственные разочарования и неудовлетворенность жизнью — обзывая их глупыми, уродливыми, мерзкими, неряшливыми ничтожествами. Несомненно, родители понимали, что эти слова предназначались им самим, но психиатрия была не по части Алана, и поэтому он их ни капли не жалел.

Особенно он симпатизировал детям родителей, страдавших глубокой депрессией. Детям, чьи родители — когда-то желавшие им добра, любившие их по-настоящему и искренне — были людьми, которые, возможно, страдали больше, чем кто-либо из нас, и не могли избавиться от своей боли. Некоторые, как мать Алана, спивались. Другие, как мама Эми, пытались спрятаться от проблем, оставляя своих детей на растерзание одиночеству и отчаянию.

Бадди Слэйн не был ничьим родителем, но он являлся частью мира Эми. Если у Эми на теле были отметины, Алан не сомневался, что это Бадди стал причиной их появления. И Алан решил забрать ее у Тесс Брукс до захода солнца, как бы она ни убеждала его в том, что любит свою дочь.

Сердце Эми не сбавляло обороты. Но сидя рядом с Джулией, она начала понемногу успокаиваться. Джулия не прекращала свои рукотворные танцы, накладывая добрые волшебные заклинания на голову Эми и гоня от нее прочь плохие мысли. Ладошки Джулии были такими нежными. Время от времени они задевали ухо Эми, гладили ее кожу, пробегали по волосам. Сегодня у Джулии был очень приятный голос, и она шептала «глиии, глиии», словно пытаясь выразить своим языком послание безмятежности и умиротворения.

Когда Диана звонила доктору Макинтошу, Эми притворилась спящей, но слышала каждое произнесенное слово. Поэтому теперь ей надо было определиться с тем, что делать.

В одной из фантазий Диана удочеряла ее. Она становилась матерью Эми, а Джулия — младшей сестрой, и они вместе счастливо жили здесь на болотах. Пожилая миссис Роббинс была ее бабушкой. Эми первой брала новые библиотечные поступления, а также славилась лучшей успеваемостью по грамматике в седьмом классе.

Эта фантазия показалась ей совсем неплохой. Она продолжила ее, желая добавить последние идеальные штрихи. Почему бы им с Джулией не заполучить отца? К примеру, доктора Макинтоша. Они с Дианой могли бы полюбить друг друга, стать хорошими родителями, и тогда все были бы счастливы.

Словно грезя о том же самом, Джулия тяжко вздохнула.

Эми обожала мечтать. Мечты позволяли ей сбежать от себя, своих страхов и переживаний. Она была собакой, кошкой, дельфином, муравьем и летучей мышью. Она воображала, что Бадди умер, а ее отец воскрес. Она засыпала, мысленно представляя, как плавала с мамой под водой у коралловых рифов, как прекрасные дельфины увлекали их за собой в кристальные течения, как они сами превращались в дельфинов и мчались, рассекая волны, навстречу отцу. Столько счастливых грез…

Слезинка скатилась по переносице Эми. Сейчас же она должна была вернуться в неприглядную реальность. К ним ехал доктор Макинтош. Он намеревался расспросить ее о синяке, который видела Диана, а Эми собиралась ему соврать. Все было просто, как дважды два. Она прекрасно знала порядок проведения процедуры. В службе соцобеспечения детей на нее было заведено дело. Им будет достаточно малейшего повода, чтобы забрать ее из дома.

Бывали мгновения, когда Эми хотелось сбежать из дома.

И ей причиняло страшные муки притаившееся глубоко в сердце желание покинуть свой мрачный дом. Оставить в прошлом крики и пьянство, драки и ругань, задернутые шторы и пустые бутылки из-под пива, раскиданные Бадди по полу. Ведь были семьи как у Дианы и Джулии, где жизнь хоть и не текла идеально гладко, люди все равно любили друг друга. Эми могла бы только намекнуть, и доктор Макинтош сразу определил бы ее в такую семью.

Но, поступив подобным образом, она бросила бы маму.

Подумав об этом, Эми задавила приглушенный всхлип. Эми безумно любила мать, даже больше, чем прилежные девочки любили своих замечательных матерей. От этого чувства содрогалось все ее тело, от пальцев до кончиков волос. Она старалась не издавать никаких звуков, чтобы не привлечь внимание Дианы. Но Джулия услышала. Или ощутила ее терзания. Как бы то ни было, ее руки замерли в воздухе. Потом они опустились на голову Эми.

Эми лежала и тихо плакала. Ладошки Джулии нежно похлопывали ее по волосам. Она дышала своим особым способом — воздух с легким свистом вырывался из ее рта — ничего не говоря, но в то же время высказывая очень многое. Эми знала язык безмолвия. Она сама частенько на нем разговаривала — как и сейчас — с кошкой, сидевшей на полке, и псом, притаившимся под кроватью. Она лежала, не шевелясь, и молча общалась со своей подружкой и животными.

— Эми? — спросила Диана. — Можешь поговорить с нами?

— Нет, — спокойно ответила Эми в третий раз. — Меня никто не бил. Я просто ударилась плечом, когда лезла в клетку.

— Эми, — смотря ей прямо в глаза, сказал Алан.

Дети рождались честными созданиями. Они вступали в жизнь, не зная ничего кроме правды: что ванна — мокрая, полотенце — сухое, молоко — полезно для здоровья, а от мамы пахнет мамой. Взрослея, некоторые дети начинали врать, и это жутко бесило Алана. Он почти всегда мог определить, если кто-то его обманывал. И Эми делала это уже не впервые.

— Это правда, — сказала Эми, скосив глаза в сторону так, будто ей было что скрывать.

— Эми, ты была очень расстроена, когда я нашла тебя на дороге, — мягко сказала Диана. Она держалась чуть поодаль, сложив руки на груди, и, казалось, сомневалась в том, стоило ли ей вмешиваться в этот разговор. Алан подвинулся, чтобы она могла встать рядом с ним.

— Да, Диана сказала, что на тебе не было башмаков и куртки.

— На ней тоже, — вытянув руку, ответила Эми.

Алан посмотрел вниз. Точно, не было. Его взору предстали голые ступни Дианы, обрамленные подвернутыми джинсами. За долгие годы он привык к тому, что она расхаживала по дому босиком.

— В машине я была в ботинках, — сказала Диана, — и на улице тоже.

— Да, но… — протянула Эми.

— Не увиливай, — сказал Алан. — Нас волнуют не башмаки, а синяк на твоем плече. Думаю, ты понимаешь, что я очень переживаю за тебя. Почему вы с псом сбежали?

— Ему не нравится Бадди, — ответила Эми.

— Бадди, — сказал Алан. — Бадди тебя бил?

— Бадди меня не бил, — наконец ответила Эми. Алан снова заметил ее косой взгляд. Ее мысли не были для него тайной за семью печатями. Она знала, что если донесет на Бадди, то ее заберут из дома. Ее лишат возможности встречаться с матерью.

У Алана перед глазами стоял образ кровати и женщины, укутанной в одеяла. Он видел его так отчетливо, словно это было вчера. Он, как никто другой, знал, что такое боль матери и ее попытки спрятаться от невзгод и страданий.

— Эми… — сказала Диана. — Мы хотим помочь тебе. Действительно хотим. — Она присела рядом с Эми и взяла ее за руку. Диана всем сердцем любила свою дочь, полагая, что и другие матери так же относятся к своим детям. Этот конфликт был для нее в новинку, поэтому она думала, что Эми будет легко и просто рассказать им правду.

— Бадди ударил пса, — прошептала Эми, глядя куда-то вдаль. — Вот и все. Он просто ударил пса.

— Бааааа, — завопила Джулия. Когда Алан только приехал, она вела себя спокойно. Но сейчас она расплакалась, и Диана пошла утешить ее. Алан нутром чувствовал разочарование Дианы. Он сидел возле Эми и беспомощно наблюдал за тем, как она ушла в себя. Это была ее обычная реакция на домашние происшествия: она становилась молчаливой и замкнутой, отгораживаясь ото всех стенами своего маленького личного мирка. Она сползла со стула и забралась в один из недостроенных игрушечных домиков Дианы.

Алан проверил камеру на наличие пленки; он еще не отказался от идеи сфотографировать отметины.

Стоя у противоположной стены комнаты, Диана пристально смотрела на него. В ее глазах сверкало любопытство и вызов. Она хотела увидеть, как он справится с этой ситуацией и поможет несчастному ребенку, который боялся принять чужую помощь. Алан думал о лжи и о том, что люди прибегали к ней, лишь потому, что не могли совладать с правдой.

Он отнюдь не случайно позвонил Малаки, вновь принявшись за поиски Тима. Алан хотел уладить с братом прошлые дела, и ему предстояло открыть правду — всю правду — Диане. Стресс одиннадцати лет, прожитых по горло во лжи, давал о себе знать. Он сгорал от любви к ней; но, не желая навязывать свои чувства, он из последних сил старался их скрыть. Он долго врал и теперь решил покончить с этим.

Люсинда Роббинс припасла для себя и Дианы парочку корнуэльских кур, но, узнав, что Алан и Эми останутся на ужин, она вышла из положения, разрубив птиц на половинки и сварив побольше риса. Вечеринка начиналась медленно — ничего удивительного, если учесть то, что сотрудники службы детского соцобеспечения почти час расспрашивали всех заинтересованных лиц.

— Эми, ты любишь кашеварить? — спросила Люсинда.

— Кашеварить? — переспросила Эми, будто никогда не слышала это слово.

— Я к чему спрашиваю, — сказала Люсинда, — к нам в библиотеку завезли новые кулинарные книги для подростков. Я их еще и расставить-то не успела, так меня поглотило чтение разных рецептов вроде «Коктейля из суфле» и «Шоколадно-малиновой штуковины».

— Эми хорошо готовит, — сказал Алан, сидевший между Эми и Джулией. Они обе смотрели на него широко раскрытыми глазами, словно на родного отца.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Вам бы понравилась ее стряпня, — сказал Алан, придерживая соломинку у рта Джулии. — У нее отлично получаются сливки с мороженым.

— Ты помнишь? — спросила Эми, с видом человека, которого накрыл сердечный приступ. Под глазами у нее темнели полумесяцы, а веки припухли от пролитых слез.

— Как я мог забыть? — сказал Алан. — На прошлый День независимости ты пришла ко мне до начала салюта и соорудила лучший ленч в моей жизни.

— Вы с ним давние друзья? — спросила Диана.

Эми кивнула:

— С самого моего детства.

— Ты помнишь стену в моем кабинете? — спросил Алан. — Ту, что увешана мордашками очаровательных карапузов? Так вот, там четыре фотографии… — Он указал на Эми.

— Ого, — сказала Диана, отрезая кусок курицы.

Люсинда с интересом рассматривала Эми Брукс. Редкий городской ребенок не заглядывал в библиотеку, но Эми была одной из них. Люсинда знала, что причиной, по которой дети не пользовались библиотекой, являлись их родители, а не они сами.

Перед глазами Люсинды прошло два с половиной поколения читателей, и она ожидала, что Тесс Брукс лучше позаботится о своей дочери. В молодости Тесс очень любила книги. Ребенок, лишенный прелестей библиотеки, был похож на растение, оставленное без полива: он увядал, останавливался в развитии и забывал свои корни. Если бы только Джулия могла читать? Она перевела взгляд с Дианы на Джулию, и ее грудь сдавила тяжесть.

— Что это за птица? — спросила Эми, тыкая мясо вилкой.

— Корнуэльская курица, — ответила Диана.

— Она такая маленькая, — с сомнением в голосе сказала Эми.

— Можешь не есть ее, — сказала Диана.

— Я съем, — сказала Эми, пытаясь управиться с вилкой. — Просто у меня не получается ее разрезать.

Диана наклонилась к ней через стол, чтобы помочь. Люсинда наблюдала за тем, как Диана правильно вложила в руки Эми нож и вилку. Казалось бы, такая мелочь — научить ребенка резать свою пищу. Посмотрев на Джулию, которая, сидя в слюнявчике на высоком стуле, медленно вращала глазами, Люсинда улыбнулась ей.

Джулия и Эми, подумала Люсинда. С трудом верилось в то, что они приходились друг другу ровесницами. Две девочки с непростыми судьбами. Люсинда, Диана и Алан были готовы на все ради них. Люсинда видела, что Эми, подобно губке, поглощала любовь, витавшую за столом. Но Люсинда изумилась еще больше, заметив, что и Диана тоже впитывала эту любовь. Помогая Эми, Диана буквально сияла — нечастое зрелище в их доме.

Двенадцать лет назад Диана и Тим, держась за руки, сидели за этим столом, рассказывая Люсинде о невероятной новости. У них будет малыш! Диана лучилась от радости и была на седьмом небе от счастья. Словно не веря в то, что у нее внутри забилось еще одно сердечко, Диана робко поглаживала правой рукой свой живот. Всю свою жизнь она мечтала иметь детей.

— А это что? — спросила Эми, обнаружив в рисе смородину. Там же был лук-шалот, колотый грецкий орех и чеснок.

— Смородина, — ответила Диана. — Что-то вроде изюма.

— В рисе? — удивленно, но не без интереса спросила Эми.

— Когда в рисе что-нибудь напихано, то его называют пловом, — сказал Алан.

— Мне нравится импровизировать с едой, — призналась Люсинда.

— Твой этюд удался на славу, Люсинда, — сказал Алан. Он подмел все крошки на тарелке, и Люсинда не смогла удержаться от улыбки довольной хозяйки.

— Спасибо, — сказала она. — Тебе следует чаще заглядывать к нам на краюшку хлеба.

— Краюшку хлеба? — нахмурив брови, спросила Эми, ожидая объяснений.

— Это такое устойчивое выражение, — сказала Диана. — Мама имеет в виду, что ему следует бывать у нас в гостях не от случая к случаю, а стать завсегдатаем в нашей компании.

— Выражения… — помрачнев, сказала Эми так, словно никогда не смогла бы их все запомнить.

— Льет как из ведра, — сказала Диана. — Тоже выражение. Семь бед — один ответ. Без труда не вытащить и рыбку из пруда…

— А я не прочь воспользоваться предложением Люсинды, — заявил Алан.

— Конечно, в любое время, — ответила Люсинда.

— Это так здорово, — ослабшим голоском сказала Эми, — то, как вы приглашаете к себе людей. Вы даже не знали, что мы придем, но приготовили для нас плов…

— Сварить плов — пара пустяков, — сказала Люсинда.

— Мы научим тебя. — Диана произнесла эти слова так быстро, что выдала себя с головой. Люсинда уже не могла спокойно смотреть в ее восторженные глаза. Диану переполняла энергия, и она хотела бы поделиться ею, да только Джулия была неспособна ее принять. У нее никогда не будет уроков домоводства, никто не растолкует ей пословицы и поговорки. Люсинда считала Эми в некотором роде даром богов, но в то же время жутко боялась, что она уйдет от них, когда Диана чересчур привяжется к ней.

— Даааа, — сказала Джулия.

— Привет, милашка, — ответила Диана.

— Она хочет молока, — сказала Эми.

Алан поднес Джулии соломинку, она взяла ее в рот и стала шумно потягивать питье.

— Где ее отец? — вдруг спросила Эми, обведя их взглядом.

— Что? — спросил Алан.

— Твой брат. Отец Джулии, — повторила Эми. Она выглядела взволнованной и расстроенной, и похоже, что этот вопрос имел для нее большое значение.

— Уехал, — сказала Диана.

— Он в море, — с неприкрытым раздражением ответил Алан.

— Как мой дорогой папа, — дрожащим голосом сказала Эми. — Но он пока жив. Это он должен поить нашу любимую Джулию молоком, а не ты. О, как бы я хотела, чтобы он был рядом с ней…

— Он совсем не такой, как твой папа, — сказала Диана.

— Если не все идет гладко, — произнесла Эми, — это еще не повод говорить, что в семье не любят друг друга.

— Или не должны любить, — добавил Алан.

— А ты любишь своего брата? — спросила Эми.

— Сложный вопрос, — напрягшись, сказал Алан. — Но все-таки — да. В конце концов он мой брат. И я люблю его. — Диана отвернулась в сторону. У Люсинды перехватило горло; еще немного, и она могла бы разразиться громким плачем по своим непутевым детям.

— Ты должен взять напрокат «виннебаго», — сказала Эми, — и отправиться на его поиски. Проверь все гавани и дай объявления в газеты. Привези его домой ради Джулии, пока не стало слишком поздно.

— Слишком поздно? — настороженно спросила Диана, словно Эми была пророчицей и знала то, что было недоступно другим.

— Его катер может потонуть, как и у моего папы. Он может упасть за борт. Тогда он никогда не увидит Джулию. Никогда-никогда. У него не будет второго шанса, — говорила Эми, и слезы ручьем текли по ее щекам. — Мне так жаль их…

— Кого? — прошептала Диана, взяв Эми за руку.

— Их всех, — всхлипнула Эми. — Родителей, потерявших своих детей, и детей, лишившихся родителей. Я люблю мамочку! Я не хочу потерять ее.

— Ох, Эми, — воскликнула Диана.

Алан так буравил Диану своим огненным взором, что Люсинда чуть не свалилась со стула. Его эмоции как на ладони отражались у него в глазах, в напряженности шеи и плеч, словно любовь к Диане не позволяла ему свободно дышать. Он захлебывался ею. Глядя на то, как Диана рыдала, прижимая Эми к своей груди, Алан с трудом сдерживал себя. Люсинда видела, что все его существо буквально разрывало изнутри.

— Я нужна ей, — плакала Эми. — Не позволяйте им отнять меня у нее.

— Мы все нужны друг другу, — прошептала Люсинда, не сводя глаз с Алана, который все смотрел и смотрел на Диану.

Глава 11

Эми осталась у Роббинсов еще на пару дней. Диана обустроила для нее небольшую кровать в комнате Джулии. В первую ночь Эми не сомкнула глаз. Она ворочалась в постели, бродила по комнате и, встав на колени, выглядывала в окно, словно надеясь на то, что мама придет и заберет ее. Диане тоже не спалось. Она хотела позвонить Алану и попросить его, чтобы он приехал и побыл вместе с ними. Увидев, что Эми плачет, она подошла к ней.

— Ты вернешься домой, только не волнуйся, — сказала Диана.

— Она не справится без меня, — плакала Эми.

— Я уверена, что она скучает по тебе, — сказала Диана.

— Она забывает принимать витамины, — всхлипывала Эми. — Без меня Бадди сделает ей больно. Но если я буду рядом с ней, то он не поднимет на нее руку.

Диане хотелось сказать, что дети не обязаны защищать своих родителей. Что все должно быть в точности наоборот. Джулия подергивалась во сне, и звук ее дыхания напоминал рокот отдаленного грома. Присев у окна, Эми смотрела в направлении своего дома. На болотах кричали козодои. Ночь выдалась такой темной, что можно было разглядеть каждое созвездие: вот Дракон и Цефей, а тут Кассиопея. На Млечном Пути сверкала звездная река.

— Она хотела бы, чтоб ты поспала, — сказала Диана, положив ладонь Эми на плечо.

— Я боюсь, что произойдет нечто ужасное…

— Знаю.

— Но я не хочу… — тихо сказала Эми.

— И это я тоже знаю, — ответила Диана. Алан лучше нее разбирался в ситуации, сложившейся в доме Бруксов. Эх, если бы он приехал, обнял бы Эми и утешил ее, сказав нужные слова, как он обычно поступал с Дианой…

На другой стороне дворика вырисовывались очертания ее мастерской. Как обычно, Стелла сидела на подоконнике, созерцая звезды. Голова кошки была поднята к небу, и даже из своей комнаты Диана могла разглядеть тоску в ее глазах.

— Посмотри, — сказала Диана, наклонившись к Эми, так что их лица оказались рядом. Щеки девочки были влажными от слез, и Диана слышала, как ее тельце сотрясали приглушенные рыдания. — Твоя подружка.

— Подружка?

— Стелла, — ответила Диана. — Занимается своим привычным делом: ищет Орион.

— Каждую ночь?

— Да. Даже в пасмурную погоду она высматривает это созвездие. И ничто не может отвлечь ее. Виден он или нет — она знает, что он где-то там.

— Она верит, — запинаясь, сказала Эми.

— Да. У нее есть вера. Я часто представляю себе, как, будучи котенком, она жила в каменной стене и смотрела на ночное небо. Мне кажется, она думала, что Орион — это ее отец. Он, конечно, охотник, но он защищал ее.

— Совсем как мой папа… — сказала Эми, обратив взгляд к звездам. Диана посмотрела на Эми, а затем на Стеллу. Девочка и странная кошка вместе глядели на Орион, думая о своих отцах. Откинув голову назад, Диана подумала об Эммете. И еще об одном человеке, который никогда не был отцом, но знал, что такое отцовская преданность и любовь, — об Алане.

Прошло четыре дня, но щенок все еще прятался под тахтой в мастерской Дианы и отказывался вылезать. Диана хранила там справочники по архитектуре, фотоальбомы и куски древесины любопытной формы, между которыми он и нашел себе прибежище. Он залез так далеко, что не было видно ни его лап, ни хвоста, ни глаз.

Диана оставляла возле своего стола чашки с едой и водой, но даже пищи было недостаточно, чтобы он покинул свое укрытие. На вторую ночь, когда стало понятно, что он не отважится выбраться наружу, Диана задвинула миски под тахту. Ей еще не доводилось встречать настолько запуганное животное, и это ее чрезвычайно расстраивало.

Хуже были только мысли о том, что пришлось увидеть и вынести бедняжке Эми. Сколько бы Диана ни наблюдала за ней, она лишь стояла у окна, да еще печально посматривала на телефон. Она жутко скучала по своей матери. События развивались каждые семьдесят два часа: сначала было выписано судебное положение о защите, запрещавшее Эми возвращаться домой. Потом состоялось слушание, где Алан был назначен ее временным опекуном. И напоследок было принято решение, определившее, что Эми будет передана на воспитание в семью Дианы на установленный судом срок.

Синяк Эми почернел и проглядывал сквозь тонкую ткань ее летней хлопковой рубашки. Переводя взгляд с Эми на Джулию, Диана чувствовала, как у нее в груди закипала ярость.

Эми была настоящей мечтой любой нормальной матери: здоровая, симпатичная, подвижная, сообразительная, отзывчивая. Разве можно было иметь такого ребенка и не любить его всем своим существом? Почему мать попусту растрачивала свою жизнь и спала, когда могла бы проводить чудесные дни в компании дочери? Как Тесс Брукс позволила своему сожителю причинить себе самой и в особенности Эми столько зла?

Но то, как Эми любила свою маму, буквально убивало Диану. Когда их разлучили, Эми пала духом. Она почти не разговаривала и ничего не ела. Если Диана спрашивала у нее совета по поводу цвета двери для нового игрушечного домика, то Эми в ответ только пожимала плечами. Даже игры с Джулией больше не интересовали ее. Эми неподвижно сидела на стуле и смотрела в одну точку.

Пока Стелла не спустилась вниз из своей корзинки.

Кошка кружила у тахты. Она не выглядела напутанной или любопытствующей, а просто ходила, подыскивая удобное местечко. Под тахтой притаился пес. Странный пес. Ничто не ускользало от внимания Стеллы, и по тому, как она двигалась, Диана поняла, что кошка знала про собаку и что-то задумала.

— Эми, — позвала она. — Глянь-ка.

Заметив Стеллу, Эми вопросительно посмотрела на Диану.

— Что она делает? — спросила Эми.

Стелла замерла. Присев на корточки, она немного повертелась, устраиваясь поудобнее, так, словно собиралась провести в этой позе не один час. По ее расположению Диана догадалась, что она сидела как раз напротив того места, где прятался щенок. Взгляд бирюзовых кошачьих глаз был направлен на дюймовый просвет между свисавшим покрывалом и полом.

— Она ждет.

— А ей не страшно? — спросила Эми, в ее глазах зажглись былые искорки. — Ведь он крупнее нее…

— Ну, она… — сказала Диана, но Эми и без нее все поняла.

— Она хочет подружиться с ним?

— Наверное. Она говорит ему, что тут неопасно.

— Но она же так не думает, — сказала Эми, посмотрев на полку. — Она целыми днями сидит в своей корзинке! И не спускается, даже если мы зовем ее!

— Может быть, сказав ему, что тут все в порядке, она почувствует себя увереннее.

— А вечером она покажет ему Орион? — спросила Эми. — Когда на небе появятся звезды?

— Я бы этому не сильно удивилась, — ответила Диана.

— Это его имя, — внезапно воскликнула Эми. — Орион.

— Щенок — Орион! — сказала Диана.

— Стелла и Орион…

Эми подошла к Джулии. Джулия дремала с самого утра, но, почувствовав приближение Эми, она встрепенулась, подняла голову и широко распахнула глаза. Подражая Стелле, Эми присела возле коляски Джулии.

— У нас есть зверюшки, — прошептала Эми. — Раньше я никогда никому не давала имен. И я назову этого пса Орион. Мужчины видят его со своих катеров, Джулия. Наши с тобой отцы. Орион указывает им путь, когда они плывут за звездами домой.

Джулия легонько раскачивалась. Казалось, что голос Эми вселял в нее душевное спокойствие. На ее лице отражалась искренняя преданность и сильная привязанность. Она тянулась к подружке своим худеньким телом. В глазах Эми блестели слезы и безумие любви к людям, которых здесь не было. Диана тоже знала, каково тосковать по тем, кто находится вдали от тебя, и поэтому она с трудом сдерживала подступавшие к горлу рыдания. Алан не был отцом Джулии. И эта суровая правда разбивала Диане сердце.

В выходной Алан заскочил домой к Эми, чтобы забрать необходимые ей вещи. Услышав звук его машины, Диана выбежала на улицу. Алан был сам не свой — его глаза остекленели, лицо осунулось.

— Ты будто призрак увидел, — сказала Диана.

— Тесс Брукс. Она похожа на леди Макбет, — ответил Алан. — Отсутствующее выражение на лице, затравленный взгляд, брр. Клялась и божилась, что Бадди ни в чем не виноват. Это пес пытался укусить Эми, а он просто отпихнул ее в сторону. Кстати, пес кусается?

— Мы не видели его с тех пор, как он попал к нам. Он по-прежнему под тахтой. Но если Эми сказала, что он не кусается, то я ей верю.

— Я тоже.

— Ее мать солгала?

— Чтобы выгородить Бадди. Тесс Брукс в депрессии, а он убедил ее, что в одиночку она долго не протянет. Этот жестокий ублюдок говорит ей, что она должна быть ему благодарна за его помощь.

— Хотела бы я пожалеть ее, — сказала Диана. — Но как же Эми? Почему мать бессовестно врет, вместо того чтобы защищать дочь?

— Потому что она в отчаянии и напугана, — сказал Алан.

Диане показалось, что сейчас он говорил о своей матери. Тим рассказал ей несколько историй о том, как после смерти Нила его мать покупала водку. Она пила ее не таясь, объяснив мальчикам, что это обыкновенная вода. Позже, когда они раскусили ее хитрость, она стала прятать бутылки, уверяя их, что завязала. Разбив вдребезги машину, она сказала, что пыталась объехать собаку. А когда она на полной скорости влетела в фургон, отправив его в затяжной полет через всю дорогу, то доказывала полицейским, что ее мучили жуткие головные боли, вызванные смертью сына, и поэтому она не заметила проезжавший мимо микроавтобус.

— Что еще она говорила? — спросила Диана. От одной только мысли о Тесс Брукс ее выворачивало наизнанку. Она разгневалась, и за секунду ее кровяное давление резко подскочило.

— Она хочет вернуть Эми домой.

— Она прямо так и сказала?

— Разумеется. Она обещала ходить на консультации, прогнать Бадди и сделать все, что потребуется. На этой почве у нее нервное истощение.

— Допустить, чтобы Эми причинили боль… — сказала Диана. Она стояла, сложив руки на груди, вспоминая синяки Эми, и тряслась от негодования.

— Она полностью раскаялась.

— Несколько поздновато, — сказала Диана.

— Любой человек заслуживает второй шанс, — сказал Алан.

Диана воззрилась на него, пораженная. Как он мог так просто произнести подобные слова? После всего, что ему и Тиму пришлось пережить по вине собственной матери? В приступе ярости Диана замотала головой.

— Мне трудно смириться с тем, — сказала Диана, — что Эми пострадала из-за этой женщины, особенно когда я думаю о своих чувствах к Джулии…

— Вас нельзя сравнивать, — сказал Алан.

— Конечно, я не сплю дни напролет!

— Она не плохой человек, — сказал Алан. — Ока больной человек.

— Я не понимаю, как ты можешь такое говорить, — сказала Диана, уставившись на свои голые ступни, чтобы он не увидел слезы бессильной злобы в ее глазах. — Ведь ты сам прошел через это.

— Ты думаешь, Тим был бы здесь, если бы наша мать не пила? — спросил Алан.

Диана выпятила подбородок.

— Этого мне уже давно не надо, — сказала она, и слезы заструились по ее щекам. — Но что-то в раннем возрасте ранило его, превратив в того, кем он стал. Да, я думаю об этом. Я думаю о том, что послужило всему началом. Если бы она не променяла своих детей на выпивку… Да, я считаю, что жизнь Тима сложилась бы совсем иначе. Он смог бы остаться со мной и Джулией…

— О чем ты, Диана? — спросил Алан, его лицо исказило страдание, которое она уже замечала раньше. — Неужели ты действительно хотела бы, чтобы он остался?

— Он отец Джулии, — ответила Диана.

— Только формально, — сказал Алан.

У Дианы появилось жгучее желание оттолкнуть его. Реальность жизни обложила ее со всех сторон. Что означали слова «только формально», когда речь шла о родителях? Кровные узы имели первостепенное значение. Джулия была дочерью Тима, и никто из них никогда об этом не забудет. Она ощутила дыхание Алана на своей шее. Чувствуя себя эмоционально раздавленной, она хотела бежать от него прочь.

— Я не могу говорить о Тиме, — сказала она.

— Я собираюсь приволочь его сюда, чтобы он посмотрел на то, от чего сбежал.

— Он не способен принять жизнь такой, какая она есть, — сказала Диана и почувствовала, как у нее похолодели руки. — Просто не способен.

— Но я не прячусь от своей жизни, — сказал Алан, — а смотрю ей в лицо каждый день, каждую минуту. Иногда это очень тяжело…

— Вас нельзя сравнивать, — сказала Диана.

— Да, в этом мы оба похожи, — сказал он. — Ты и я.

— Возможно, — прошептала она, ощущая дуновение теплого ветерка, шевелившего крохотные волоски на ее руках. Он стоял так близко, что у нее закружилась голова.

— Ты самая любящая женщина из всех, кого я знаю, — сказал он.

— Для Джулии, — ответила она.

— И для Эми. Ты приняла ее с самого первого дня.

— Я хочу, чтобы Эми осталась у нас, Алан. Столько, сколько ей будет угодно.

— Только если ты осознаешь тот факт, что ее мама хочет забрать ее домой. И Эми хочет того же.

— О, я знаю, чего хочет Эми, — сказала Диана, бросив взгляд в сторону своей мастерской. Эми сидела возле коляски Джулии, и они вдвоем наблюдали за животными.

— Я не могу допустить, — сказал Алан, — чтобы тебя опять покинул любимый человек.

Диана опустила голову. Она онемела от ноющей боли, но нежность в его голосе снова заставила ее прослезиться. Он подошел ближе. Она слышала его дыхание и видела его тень на траве у своих ног.

— Диана, — сказал он. — Посмотри на меня.

Она помотала головой. В руках у него были коробки с вещами Эми, но он поставил их на землю. Он прикоснулся ладонью к ее щеке, и она подняла голову. На лице у нее блестели бисеринки слез, и она не могла перестать плакать. Алан полез в карман за платком, но, не найдя его, вытер ее слезы своей рукой. Но они все текли и текли.

Алан не убирал ладонь, словно не мог оторваться от нее. Диана не сводила с него глаз. Пытаясь сказать ему, что с ней все в порядке, она нервно сглотнула, но губы отказались ей повиноваться. Ее сердце гулко колотилось в грудной клетке. Она чувствовала, как ветер шевелил ее волосы, и вдруг у нее задрожали колени, словно кто-то уколол ее там булавкой. Когда Алан притянул ее к себе и обнял, она прижалась к нему так сильно, будто они оба готовились принять смерть прямо здесь и сейчас.

Зарывшись носом в ее волосы, Алан что-то пробормотал.

— Что? — спросила она.

Она могла поклясться, что слышала его голос и как он сказал «Наконец-то».

Но он лишь покачал головой. Его губы дотронулись до мочки ее уха, потом он чуть отстранился и крепко взял ее за плечи, словно не давая ей упасть.

— Ты что-нибудь говорил? — снова спросила она.

Она ждала его ответа, но вместо этого он поднял ладони к небу. Жест был прост и понятен. Он казался одновременно и вопросом и молитвой. На небе раскинулась лазурная синева, изредка перемежаемая лениво плывущими облаками. Над головами у них пролетела скопа, держа в цепких когтях большую рыбину. Пара лебедей мерно скользила по водной глади болот.

Диана посмотрела на обратившего взор к небу Алана, а затем повернулась к двум девочкам, сидевшим в ее мастерской. Она думала о любви, дочерях, матерях и отцах. О людях, которым судьба предначертала быть вместе. Ее лицо было мокрым от слез, и коленки до сих пор подкашивались. Хотя люди молились по-разному, Диана верила в то, что произносимые ими молитвы мало чем отличались друг от друга.

Настал день выхода Люсинды на пенсию. В пятницу, пятнадцатого июля, ее будильник, как и на протяжении сорока промелькнувших лет, зазвонил ровно в шесть утра. Спускаясь на первый этаж, она скромно надеялась, что Диана встретит ее за кухонным столом и предложит отметить торжественный момент. Но в комнате было пусто. Вчера поздно вечером у Джулии разболелся живот, и Диана пока еще не проснулась от ночных забот.

Выйдя на веранду с чашечкой горячего кофе, Люсинда молча помолилась, глядя через болота на восток. В зарослях камыша стояла старая голубая цапля. Рассматривая большую птицу, Люсинда почувствовала комок в горле. Она почти позабыла про свои псалмы. У нее возникло такое ощущение, будто она стояла на пристани и прощалась с огромным пароходом, заполненным дорогими для нее людьми. Она хотела, чтобы они отплыли и у них выдалось замечательное путешествие, но понимала, что будет безумно скучать по ним.

Пока она выбирала одежду, это ощущение и не собиралось исчезать. Она нарядилась в свой лучший синий костюм, приколола подаренную матерью брошь к горловине белой блузки и накрасила губы помадой. Обычно она одевалась более буднично, но теперь решила, что, может быть, друзья по работе устроят для нее праздничный ленч в честь ее последнего дня на службе. Она задержалась перед зеркалом и потренировалась в изображении невероятного изумления на лице.

Диана по-прежнему спала, и Люсинда тихо выскользнула из дома. С появлением Эми у Дианы хлопот только прибавилось. Поэтому Люсинда уняла уязвленное самолюбие, не желая признавать тот факт, что несколько расстроилась, не получив с утра поздравлений от собственной дочери.

В библиотеке царила прохладная, умиротворяющая атмосфера. Люсинда обожала это время дня. Она ходила между рядами полок, выравнивая книги и складывая их на свою тележку. Сквозь высокие окна проникал желтый солнечный свет, а в воздухе сверкала серебряная пыль. Люсинда знала, что ей будет не хватать каждой книжки, каждого окна и мельчайшей пылинки.

— Удачи вам, миссис Роббинс!

— Мы будем скучать по тебе, Люсинда!

— Без тебя библиотека станет совсем другой…

Целый день ее коллеги и посетители библиотеки говорили ей одно и то же. И Люсинда всех их благодарила за добрые слова. Должно быть, она достаточно ясно дала им понять о своем отношении к вечеринкам с сюрпризом, потому что никакого особого ленча для нее никто не организовывал. В обеденный перерыв две молоденькие сотрудницы убежали на занятия по аэробике, а библиотекарь из справочного отдела пошла на встречу со своим мужем, который ждал ее в кафе возле лодочных мастерских.

С тяжелым сердцем Люсинда занималась привычными делами. Она понимала, что у нее и не могло быть профессиональной карьеры лучше этой. Она окончила Уитонский колледж по специальности «Английский язык», получила степень магистра литературоведения в Коннектикутском университете и сорок лет назад начала работать в местной библиотеке. Она была свидетельницей больших перемен и горевала, когда на место старых картотек в отделанных дубом ящиках пришли современные компьютеры.

Она собственноручно выдала своей дочери ее первый библиотечный формуляр. Стоя прямо здесь, за конторкой, она смотрела, как пятилетняя Диана выводила на карточке свое имя. Люсинда видела, что она старалась выстроить все буквы в ровную линию; и пусть одна из букв славной фамилии Роббинсов свалилась вниз, в тот момент Люсинда необыкновенно гордилась ею.

Для новой пристройки Эммет сделал полки из дубовых досок. В детской библиотеке он соорудил сиденья у окна и установил эркер в читальном зале. А если привозили только-только изданные романы Роберта Ладлэма, Люсинда их тут же хватала и записывала на своего мужа. И еще Люсинда тайком улыбалась, когда он, проезжая мимо на своем грузовичке, приветствовал ее громким ревом клаксона, хотя она неоднократно говорила ему, что тут шуметь нельзя.

— Неужели ты действительно прочла все эти книги? Она подняла глаза и обнаружила перед собой Алана.

Он держал букет алых роз и какой-то сверток.

— И кто тебе такое сказал? — спросила она.

— Но ведь это самая известная хоторнская легенда.

— Как и привидение на маяке, — отшутилась она. — И как пиратское золото, закопанное на Джетти-бич. Ну вот, я стала притчей во языцех.

— Точно, — ответил он.

Люсинда кивнула. К своему удивлению, она почувствовала навернувшиеся на глаза слезы. Многими месяцами она ждала наступления этого дня. Теперь ей надо было успеть посмотреть кучу пропущенных фильмов, выучить иностранные языки, посетить новые места. Четыре десятилетия она верой и правдой служила читателям Хоторна. Она убеждала себя, что не стоило переживать из-за того, что город не нанял духовой оркестр, чтобы с почестями отправить ее на пенсию, но, как бы то ни было, комок в горле давал о себе знать.

— У нас будут танцы, — сказала она, стараясь придать голосу радостное звучание. — И у меня заготовлен огромный список из того, что я хотела бы попробовать.

— Отлично, — сказал он.

— Но я буду скучать по нашим средам. К редкому библиотекарю забегает молодой доктор, чтобы пропитать запахом пота зал периодики.

Алан кивнул и протянул ей розы со свертком. Люсинда изо всех сил пыталась не падать духом и улыбаться, но в глазах Алана за очками в стальной оправе светилась печальная серьезность. Словно он понимал, что она чувствовала — и как грустно ей было покидать любимую библиотеку. Свои печали Алан хранил за стеной благородного молчания, и Люсинда знала, что ей можно многому у него поучиться.

— Удачи, — сказал он.

— Ну мы же сможем встречаться у нас дома. Особенно сейчас, когда две твои пациентки живут под одной крышей…

— Это будет совсем не то, что прежде, — ответил Алан. Люсинда подумала, что мотивы его визита имели отношение к тому, как он смотрел на Диану за ужином два дня назад, но в его голосе она услышала искреннее огорчение.

— Спасибо, — сказала Люсинда. У нее перехватило дыхание, когда он поцеловал ее в щеку и потом отстранился. Хотя он и не подал вида, в глазах у него стояли слезы.

Остаток дня пролетел незаметно. Она выполняла свои обычные обязанности. Все были так добры к ней. Когда солнце отправилось в путешествие на запад, в залах стало жарко, и зажужжали вентиляторы. В бюджет на следующий год был включен пункт об установке кондиционеров. В пять часов раздался звон колоколов с площади Уайт-Чапел.

«Вот мне и пора», — подумала Люсинда.

Три молодые библиотекарши выстроились друг за дружкой, желая поцеловать ее на прощание. Они говорили ей о том, как сильно она повлияла на них и как они будут тосковать по ней. Люсинда работала вместе с ними уже не первый год. Она выслушивала их истории, давала советы насчет личной жизни, укачивала на руках их новорожденных младенцев — Черил, Рамона и Гвен.

Спускаясь по широким ступеням, она слышала, как подметки ее «оксфордов» звонко клацали по каменной кладке. Опустив голову, чтобы никто не увидел ее слез, она понюхала подаренные Аланом розы. От их сладкого запаха у нее закружилась голова. Уже сидя в машине, она дрожащими руками распаковала сверток. В нем лежало новое полотенце. Она поднесла его к лицу и всплакнула.

По дороге домой Люсинда сняла жакет от костюма. Ветер развевал ее короткие волосы и остужал кожу. Она включила радиоприемник. На волне НГР[10] кто-то рекламировал тур в Тоскану, утверждая, что нет ничего лучше, чем отпуск, проведенный в домике в глубине оливковой рощи. Может быть, Люсинда начнет учить языки как раз с итальянского. Когда она подъехала к Галл-Пойнту, ее слезы уже высохли.

Девочки собрались во дворе. Они были так поглощены игрой, рассматривая что-то на земле, что даже не подняли головы. Припарковав машину, Люсинда пару раз нажала на клаксон. Ну и что, если Диана забыла про день ее выхода на пенсию? Учитывая все, о чем ей приходилось ежеминутно думать, можно было простить эту ее промашку. Люсинда взяла себя в руки и глубоко вздохнула.

Но, выйдя из машины, она не смогла сдержать улыбку.

Это был парад. Эми вышагивала впереди. К ней вернулось прежнее веселое настроение, и сейчас она несла плакат с надписью ПОЗДРАВЛЯЕМ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО БИБЛИОТЕКАРЯ! Диана катила коляску Джулии, украшенную красной, белой и голубой гофрированной бумагой и плакатом со словами ЧУДЕСА ВСЕЛЕННОЙ ЖДУТ ТЕБЯ ВПЕРЕДИ!

Прижимая к груди розы с полотенцем, Люсинда от смеха лишилась дара речи.

Теперь Диана поменялась с Эми местами. Пока Эми продолжала толкать вперед коляску с Джулией, Диана нырнула за изгородь. Она вернулась с деревянной тележкой, выстланной голубым шелком и обложенной яркими подушками и украшенной двумя узенькими проволочными арками, оплетенными красодневами, цветами дикой моркови и чайными розами.

— Ваш трон, мадам, — сказала Диана торжественно.

— Мой что? — расхохоталась Люсинда.

— Мама, ты звезда нашего парада, — ответила Диана, чмокнув ее в щеку.

— Ты сама это сделала? — спросила Люсинда, трогая покрытые зеленью арки.

— Конечно, — улыбаясь, сказала Диана и помогла Люсинде взобраться на подушки.

Усевшись и не выпуская из рук розы, Люсинда позволила прокатить себя через двор. Эми распевала песни, а Джулия издавала дельфиньи звуки. Люсинда старалась не вывалиться на землю, пока Диана толкала тележку по усеянной кочками тропинке вперед к болотам.

Стрижи и ласточки носились очень низко, ловя насекомых. Два калана сползли с берега и принялись барахтаться в воде. Высокий золотистый тростник что-то шептал на ветру, а зимородок то и дело нырял за мелкой рыбешкой. Не переставая петь, Эми остановила коляску Джулии. Потом она заговорщицки посмотрела на Диану.

— Пора? — хитро ухмыляясь, спросила Эми.

— Пора, — решительно сказала Диана, вставая на колени у ног Люсинды.

— Уж не хочешь ли ты устроить мне внеплановое купание? — спросила Люсинда.

— Нет, — ответила Диана, аккуратно снимая одну туфлю с ноги Люсинды. Эми развязала и чуть грубее стащила вторую. И вот ее башмаки оказались у них в руках — крепкие старые «оксфорды», от которых у нее все эти годы так болели ноги. Они были тяжелыми и жесткими, и она уже не помнила, сколько раз меняла им каблуки.

— Мы сделаем то, что я сейчас думаю? — спросила Люсинда.

— Ты говорила мне, что давным-давно мечтала это сделать, — сказала Диана.

— Когда выйду на пенсию…

— Это официальное затопление башмаков, — торжественно произнесла Диана. — Только после него твой пенсионный парад будет считаться состоявшимся.

— Глииии, — раскачиваясь в кресле, пропела Джулия.

— Свобода! — закричала Люсинда, шевеля пальцами ног. Свежий ветер продувал ее колготки и дарил прохладу уставшим конечностям. Диана и Эми держали по «Оксфорду».

— Первый пошел! — воскликнула Эми, швырнув туфлю с такой силой, что та, упав с громким всплеском, распугала лебедей, каланов, рыбу и голубых крабов.

— Мам? — вопросительно произнесла Диана, поднеся Люсинде другую туфлю с улыбкой и таким почтением, словно это была тиара на атласной подушке.

— Секундочку, — говорила Люсинда, с помощью Эми выбираясь из тележки. Она взяла второй башмак и, держа Диану за руку, прошла к воде. Земля была мягкой и влажной, и ее ступни медленно погружались в теплую жижу. Не отпуская руки Дианы, Люсинда наклонилась и опустила туфлю на воду.

На какое-то мгновение «оксфорд» застыл на зеркальной поверхности, и Люсинде показалось, что он уплывет в море. Башмак из кордовской дубленой кожи блестел и сверкал, отражая в себе позднее солнце. Присев рядом с Джулией, Эми хохотала во все горло и никак не могла остановиться. Диана сжала ладонь матери, и Люсинда ответила ей тем же.

И пока они вчетвером наблюдали за тем, как старая туфля постепенно тонула в болоте, Люсинда окончательно почувствовала, что стала пенсионеркой.

Глава 12

Сапфировая бухта была заполнена небольшими, ощетинившимися соснами островками. Высокие темные деревья произрастали прямо из скалистых берегов. В этой части Мэна не было ни пологой отмели, ни песчаных пляжей. Лишь глубокие впадины, неприступные утесы и больше омаров, чем Тим Макинтош мог бы поймать за всю свою жизнь. «Афродита» скользила так близко от берега, что Тим слышал, как лось жевал лавровые листья.

Он вытащил корзину-ловушку, бросил двенадцать больших омаров в широкое корыто, сменил наживку и швырнул ловушку обратно за борт. Теперь к следующей корзине, а потом еще к одной. В этот раз у него были красно-белые буйки. Чтобы правильно выровнять цвета, требовалось немало времени и усилий. Тим постепенно пробирался на север, по пути подписываясь на работу в разных рыболовецких компаниях, и у каждой были свои цвета. Он привозил омаров, получал деньги и плыл дальше.

Тима полностью устраивала жизнь рыбака-скитальца. Постоянное движение удерживало его от погружения в пучину воспоминаний о прошлом. Самоанализ был для него настоящим проклятием. Тим решил смотреть не вовнутрь, а наружу: на гранитные скалы, голубое небо, искрящуюся воду, резвящихся черных дельфинов, на одинокого орла, медленно выписывающего круги в вышине. Тиму приходилось уделять внимание и более насущным проблемам: отцеплять порванный трос, чинить сломанную лебедку, следить за уровнем горючего и волнением на море.

На тот момент прибежищем Тиму служил остров Элк. Хорошее место, спокойные люди. Платили средне; Дирк Кроуфорд был тем еще жмотом и поэтому ничем не отличался от остальных судовладельцев, с которыми Тиму доводилось иметь дело. Дирк сдавал в аренду свои ловушки, что, как он считал, давало ему право присваивать себе до семидесяти пяти процентов стоимости любого добытого Тимом омара.

Ну и что с того? Тиму не нужно было содержать семью. Он спал на своем судне и ел пищу собственного приготовления. «Афродита» заменила ему дом. Она была для него и семьей, и женой, и единственным другом. Тим Макинтош выбросил из своей жизни существенную часть, поэтому ему пришлось довольствоваться тем, что осталось. Это была хорошая лодка. Она согревала его ночью. Он лежал в своей койке, слушая потрескивания и шуршания «Афродиты» и звуки воды, разбивавшейся об ее стальную обшивку, и засыпал под ее убаюкивающий шепот.

Его лодка заботилась о нем.

Вот что он получил взамен, назвав ее именем богини любви. Он купил катер сразу после свадьбы с Дианой. Это она подбила его обзавестись новой лодкой, Алан предоставил ему начальный взнос, а остальное одолжили Люсинда и Эммет. Тим чувствовал себя царем вселенной. Он не отличался особым умом, но и дураком его не считали — если эта лодка не была даром любви, то чем же тогда? Пытаясь выразить свою благодарность и не найдя лучшего способа, Тим нарек ее «Афродитой».

Тим вытащил последнюю на сегодня ловушку. Стая кричащих чаек неотступно следовала за ним. Он посмотрел на старую прибрежную ферму по разведению гусей. Грязные птицы вразвалочку ковыляли по каменистому полю, а старик с мальчишкой шли по тропе к амбару. Белый домишко был маленьким и опрятным, он наверняка понравился бы Диане. Скорее всего, она бы его уже сфотографировала, чтобы затем воплотить в одной из своих игрушек.

Встряхнув головой, Тим перевел взгляд на водную гладь. Раздумья о Диане ни к чему хорошему не приводили. Ему хватало того, что иногда по ночам ему мерещился ее голос. После чего он начинал мысленно представлять себе свою дочь, возившуюся в домике под торговой маркой «Дом, милый Дом». Он слышал, как она называла его папочкой, и воображал, будто держит ее на руках.

Обычно странствующие рыбаки не придерживаются общих правил, но у Тима было несколько таких, которые он считал нерушимыми. Люди, не знавшие собственных детей, не имели права видеть их в своих снах. То же самое относилось и к тем, кто сбежал от жен. Они не должны были звонить, посылать поздравительные открытки и проситься обратно. Им запрещалось жалеть себя и спрашивать, что случилось бы, поступи они иначе.

Они могли лишь двигаться вперед. Море было надежным товарищем. Оно тянуло его за собой и заставляло держать ухо востро. Приливы и течения, плохая погода, подозрительное небо, — все это вынуждало его быть начеку. Другие люди и жили по-другому. В женатых Тим не особо разбирался. Он испытал брак на своей шкуре и понял, что это не для него. Никто не предупреждал его, что любовь бывает зла: отца смерть настигла на рыбалке, а мать умерла в запое, так и не успев передать ему важные знания об устройстве этого мира.

Алан тоже был скитальцем, даже если он сам и не догадывался об этом. У него были пациенты и больница. Свой дом в Хоторне. Для Тима его занятия ничем не отличались от ловли омаров — работы, которая держала в напряжении, а дом — от «Афродиты» — места, чтобы отдыхать подальше от незваных гостей. При всех своих ученых степенях Алан был таким же неудачником, как и все остальные.

Тим скучал по старшему брату Нилу. Иногда ему казалось, что Нил — повзрослевший, а не умерший в восемнадцать лет паренек — стоял рядом с ним в рубке. Словно Нил был немым свидетелем каждой передряги, в которую Тим попадал на своем пути, и Нил любил его так сильно, что мог простить ему все. Алан же ни за что и никогда не согласился бы отринуть прошлое и дать брату второй шанс.

Тим крутил штурвал и думал об Алане и Диане. Они были знакомы еще до появления Тима на горизонте. Один раз они поужинали вместе, и для Алана это было чем-то большим, чем обычное свидание. Тим не собирался отрицать то, что было и так очевидно. Алан решил уступить, чтобы не ссориться с братом, но вполне вероятно, что к тому моменту он уже по уши влюбился в нее.

Весь тот его бред о правильном к ней отношении и обязанностях хорошего мужа — за лекцией Алана скрывалось нечто большее, чем наставления старшего брата младшему. Тим еще никогда не видел, чтобы Алан так вел себя из-за женщин. В общем-то Тим просто взял и увел Диану у него из-под носа. Не обращая внимания на чувства брата или, может быть, именно из-за них. Детская ревность, братское соперничество… Тим пытался найти слова, чтобы объяснить случившееся, но из этого ничего не вышло.

Раздался звон буя с колоколом. Прямо по курсу, за волнорезами, раскинулся город. Тим увидел развевавшийся над почтовым отделением флаг. Красный, белый, синий, «Доблесть прошлого». Глядя на него, он ощутил комок в горле. Флаг напоминал ему, что он — малая частичка чего-то необъятно огромного. Он отказался от семьи и дома, и теперь у него была только своя страна.

Вскоре он на время оставит эти места. Покинув остров Элк, Тим собирался направиться к побережью Канады. Ему был нужен настоящий друг, а не призрак Нила или голос моря. Подобное настроение охватывало его с наступлением весны; желание пообщаться с живым человеком, старым знакомым. Тим хотел повидаться с Малаки в Новой Шотландии.

Но пока ему надо было продать омаров и получить деньги. Он до сих пор расплачивался за свой катер. Каждый месяц, в какую бы глушь его ни заносило, он посылал Люсинде почтовый перевод на сумму в двести долларов. До этого дня он выплатил ей двадцать шесть тысяч четыреста долларов; к концу года он уже ничего не будет должен.

Он гадал, о чем думала Люсинда, получая его конверты с марками со всего Северо-Востока. Из жалости к Диане он отправлял платежи ее матери на адрес библиотеки, чтобы Диана, открывая почтовый ящик, ненароком не увидела его почерк. Он считал, что, поскольку ей приходилось в одиночку заботиться об увечном ребенке, у нее и без того хватало проблем. И ей совсем не обязательно было знать о том, что Тим Макинтош где-то бороздил морские просторы.

Эми сидела в мастерской, присматривая за Джулией. Диана отлучилась на пару минут и перед уходом поручила ей это ответственное задание. Эми пыталась научить Джулию рисовать. Она вложила в ее руку синий карандаш и помогала ей вести им по бумаге. Они рисовали Стеллу, которая опять примостилась возле тахты в ожидании момента, когда из-под нее наконец-то вылезет Орион.

— Кошки не синие, — объясняла Эми Джулии. — Ты и сама об этом знаешь, и, наверное, хочешь узнать, почему мы взяли синий карандаш. А потому, что этот цвет красивее серого или коричневого, и к тому же я думаю…

Внезапно Стелла насторожилась. Меньше чем за секунду она взлетела на полку и спряталась в своей корзинке. Эми посмотрела на дверь и увидела стоявшую в дверях Эмбер.

— Тук, тук, — сказала Эмбер, изображая стук.

Эми обмерла.

— Может, предложишь мне войти?

— Э… — промямлила Эми. Она словно приросла к полу. Она не хотела впускать Эмбер. Что, если Эмбер начнет расспрашивать Эми о том, где она была? Эми не хотела объяснять ей, что пока живет здесь, а не у себя дома. Но Эмбер не стала долго ждать. Она просто шагнула в мастерскую. На ней были штаны до щиколоток и безрукавка. Бретельки ее лифчика так откровенно проглядывали через ткань рубашки, что Эми покраснела. Когда Эмбер оказалась в комнате, Эми встала, закрывая собой Джулию.

— Кто это? — спросила Эмбер.

— Тебе нельзя сюда, — сказала Эми.

— Где тебя черти носили? Я звонила тебе раз тридцать. Твоя мать не брала трубку, и я никогда бы не нашла тебя, если бы Бадди не рассказал отцу Дэвида, что ты сбежала.

— Э… — сказала Эми, удивившись, что Дэвиду и Эмбер вообще пришло в голову озаботиться ее поисками. Она не особо расстроилась от того, что они считали ее беглянкой, хотя в действительности все обстояло несколько иначе. Само слово «побег» звучало так, словно на нечто подобное мог решиться только человек намного смелее Эми, и оно ей нравилось больше, чем реальность, в которой ее забрали из дома по предписанию службы детского соцобеспечения.

— Но зачем ты сбежала сюда? — спросила Эмбер почти шепотом. — На мой взгляд, ведьмы и дауны — это плохая компания.

— Замолчи, Эмбер, — сказала Эми.

— Пропусти меня, — сказала Эмбер, пытаясь обойти Эми.

— Нет.

— Да ладно тебе, — ухмыльнулась Эмбер, схватив Эми за плечи, и толкнула ее. Она улыбалась, будто это была какая-то шутка. Упершись руками в костлявые плечи Эмбер, Эми пихнула ее в ответ, стараясь не подпустить к Джулии. Сама Эмбер отнюдь не отличалась красотой: у нее были близко посаженные глаза, перхоть и два нароста на шее, которые формой напоминали Эми картофельные ростки.

Эми была предельно серьезна, но в то же время настойчивость Эмбер заставляла ее паниковать. Выгибая шею, Эмбер смотрела и так и эдак, силясь заглянуть за спину Эми. Потом она притворилась, что споткнулась и сейчас упадет. Когда Эми подхватила ее под руки, Эмбер с силой отодвинула ее в сторону.

— Мать моя женщина, — протянула Эмбер. Она уставилась на Джулию, ошеломленно разинув рот. — Это ребенок? Что у него с головой?

— Оставь ее в покое, — сказала Эми.

— Это девочка? — недоумевала Эмбер. — Но она же не настоящая. Она наверняка робот или что-то в этом роде, ты только посмотри на то, как она шевелит головой и руками. Словно заводная кукла. Черт подери, Эми!

— Глииии! — завизжала Джулия. Вытянув ручонки, она воззрилась на Эми, словно моля, чтобы ее спасли. У Эми перехватило дыхание. Она опустилась на колени и обняла свою подружку.

— Ты прикасаешься к ней? — спросила Эмбер. — Эми, ты в своем уме? У нее все лицо в прыщах.

— А ты не задумывалась о том, что она может слышать тебя? — спросила Эми, придерживая Джулию так, как той нравилось больше всего — легонько прижимая ее к себе руками. Эми научилась этому, наблюдая за Дианой. Ее нельзя было грубо тискать. С внутренностями ее организма что-то не ладилось, и поэтому к ней нужно было прикасаться с особой нежностью. Сердце Эми выпрыгивало из груди, и она чувствовала на своих щеках пыхтение Джулии.

— Ничего себе, — наклонившись, сказала Эмбер. — Она понимает? Я и не подозревала…

— Конечно, куда уж тебе, — ответила Эми.

— Извини, — сказала Эмбер.

— Глаааа, — пропела Джулия на ухо Эми.

— Сколько ей лет?

— Двенадцать, — сказала Эми.

— Ты, должно быть, шутишь.

Эми промолчала. Ей хотелось ударить Эмбер головой в живот и выставить ее за дверь, но она боялась, поступив так, еще больше расстроить Джулию. Дыхание у Джулии было очень взволнованным, словно ей никак не удавалось сдуть пушинку с кончика своего носа, но сейчас она постепенно успокаивалась.

— Как ее зовут? — спросила Эмбер.

Эми не хотела отвечать ей.

— Джулия, — все-таки сказала она.

— Ха, — сказала Эмбер. — Привет, Джулия.

Услышав свое имя, Джулия расслабилась в объятиях Эми. Причем полностью: с ее мышц спало напряжение, будто бы она знала, что человек, произнесший эти звуки, — не кто иной, как настоящий друг. Со временем Эми поняла, что у Джулии не было врагов. Любого, кто называл ее по имени, она считала добрым, хорошим человеком.

— Гаааа, — ответила Джулия.

— Дай мне нормально поздороваться, — сказала Эмбер, пытаясь поднять Эми с пола. — Ну не упрямься. Я пришла узнать, как твои дела, а ты строишь тут из себя.

— Иди домой, Эмбер, — сказала Эми.

— Эй, я же твоя подруга. Ты сбегаешь, я навещаю тебя. Здесь неплохо. Всяко лучше, чем в гадюшнике Бадди. У Дэйва дома тоже полный бардак. В пятницу мы сперли у его отца шесть банок пива. Он был мертвецки пьян и подумал, что сам их выпил.

— Ты пьешь? — спросила Эми. У нее екнуло сердце, и она даже не поняла почему. Почему ее должно заботить то, чем занимается Эмбер? Ведь они были такими разными. Но ее выводило из себя, что кто-то ее возраста или вообще любого возраста мог прикасаться к этой отраве, причем после того, как своими глазами видел разрушительные последствия ее употребления.

— Пара банок, — ответила Эмбер, — это не «пьешь». К тому же мы не глушим пиво днями напролет. Приходи к нам — сегодня мы отрываемся на пляже.

— Глиии, — сказала Джулия, и ее руки взмыли в воздух.

— Видишь? Джулии я нравлюсь. Ты послушай ее. Дай мне посмотреть на нее.

Эми медленно поднялась. Она смахнула белесые волосы с лица Джулии. Ее огромные глаза перекатывались из стороны в сторону, и она широко улыбалась, показывая все свои зубы.

— Красивая улыбка, — на полном серьезе сказала Эмбер.

— Да, — согласилась Эми.

— Она поговорит со мной? — спросила Эмбер.

Эми поглядела на Джулию. Эмбер околдовала ее. Джулия зачарованно смотрела на серебряные сережки знакомой Эми. Самое странное заключалось в том, что Джулия была гораздо красивее Эмбер. Джулия обладала болезненным изяществом и глазами, в которых отражалась ее душа. Когда Эмбер наклонилась вперед, Эми на мгновение показалось, что у нее тоже было сердце. Оказавшись лицом к лицу с Джулией, Эмбер ухмыльнулась.

— Полли хочет крекер? — хихикая, спросила Эмбер.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Хороший попугай, хороший гуманоид, — сказала Эмбер. — А теперь скажи «Отведите меня к вашему командиру…». — И она расхохоталась.

Кинувшись к ней, Эми толкнула Эмбер в грудь, а затем отвесила ей оглушительную оплеуху.

— Уходи, — сказала Эми. — Уходи и никогда не возвращайся.

— Ах ты тупая сучка, — заорала Эмбер, потирая лицо ладонью. — Ты — мусор, вот кто. Кусок дерьма. Думаешь, мы не знаем о том, что произошло в вашем трейлерном парке?

— Я живу не в трейлерном парке! — крикнула Эми.

— Один хрен. У вас такая же помойка. Твоя мать настолько обленилась, что не может вылезти из постели. Она валяется на грязных простынях, словно какая-нибудь бабка из дома престарелых. Ты не задумывалась над тем, почему я перестала забегать к тебе в гости?

— Нет, — дрожа, проверещала Эми. — Я была безмерно этому рада!

— А потому что дома у тебя стоит жуткая вонь. Все так говорят. Все! Будто твоя мать обделалась в кровати и катается в собственных экскрементах. Неудивительно, что тебе понравилось здесь. Воняет точно так же.

— Уходи, — захлебываясь слезами, сказала Эми.

— Вонище и папашки. Вот две вещи, роднящие тебя с этой дебилкой… — сказала Эмбер.

— При чем тут мой отец? — спросила Эми. Одна лишь мысль о нем придала ей сил и помогла задавить всхлип.

— Ее отец сбежал, — сказала Эмбер, ткнув пальцем в направлении Джулии. — Мои родители относятся ко мне как к взрослой и рассказывают то, до чего тебе еще расти и расти. Ее отец киданул ее мать и отправился в долгое, приятное морское путешествие, так и не увидев лицо своей дочурки-дауна. Умный человек. Твой же отец…

— Он утонул, — продолжала Эмбер.

— Я знаю, — ответила Эми.

Эмбер хмыкнула, и у Эми снова гулко забилось сердце.

— А ты знаешь, почему он утонул?

— Не начинай, Эмбер, — сказала Эми.

— Он был пьян, совсем как Бадди. Он припас на своем катере бутылочку нехилого бухла и в одиночку уговорил ее всю до последней капли. И в чем его винить, с такой-то дочерью. Что, не просекаешь? Ленивая мать, пьяный отец, а ты просто никчемная дрянь.

Эми налетела на Эмбер и сбила ее с ног. Влажная пелена застилала ей глаза. В ее груди пылала ярость, от которой закипала кровь. Джулия плакала. Эми слышала страх и боль в голоске своей подружки. Она представила, как ее чудесный отец вместе со своим катером скрылся в морской пучине, и ей жутко захотелось выбить из Эмбер ее наглость и самодовольство.

Внезапно она ощутила на своих плечах руки Дианы.

— Эми, прекрати, — сказала Диана. — Перестань, милая.

Эми позволила поставить себя на ноги. Отчаянно рыдая, она бросилась в объятия Дианы. Та крепко прижала ее к себе, но Эми не могла перестать думать о Джулии и злобных словах Эмбер. Стараясь унять свой плач, она высвободилась из рук Дианы. Тяжело дыша, она склонилась над Джулией. У них обеих лица были мокрыми от слез.

— Ты в порядке? — спросила Диана Эмбер, протянув ей руку.

— Нет! — крикнула Эмбер. — Она сшибла меня на пол! Подскочила, как маньячка и…

— Ну, — перебив Эмбер, сказала Диана, — возможно, когда-нибудь ты поймешь, что, распространяя слухи об отцах других людей, есть риск подорвать свое здоровье.

— Вы не… — пробормотала Эмбер, пятясь к дверям. — Вы не должны защищать ее. Вы же взрослая! Неужели вы не видели, что она сделала? А это? — Она подняла руку и продемонстрировала Диане оцарапанный при падении на пол локоть.

— Да, я все вижу, — ледяным тоном ответила Диана. — И мне очень жаль тебя.

Болота расцвели ярким золотом. Огненные облака проносились перед горящим диском исчезавшего за горизонтом солнца. Летая на западе возле зарослей камыша, скопы начали свою вечернюю охоту. Марта сказала Алану, что звонила Диана по поводу драки Эми с кем-то из соседских детей, и, отпустив последнего пациента, он сразу же поспешил к ним домой. Войдя в мастерскую, он увидел Диану, сидевшую с девочками у окна.

— Она негодяйка, — говорила Эми.

— Точно, — подтвердила Диана.

— Что стряслось? — спросил Алан, и они все рассказали ему. Услышав подробности, он с трудом унял в себе приступ гнева и постарался сохранить профессиональную беспристрастность. Эмбер Дигрэй была его пациенткой с самого своего рождения; однажды он спас жизнь ее брату, подавившемуся ватным шариком.

— Что, прямо так и сказала? — спросил он.

— При этом она улыбалась, — ответила Эми, — и смеялась, словно для нее это обыкновенная шутка.

— Но Эми показала ей, где раки зимуют, — с серьезным видом сказала Диана, и ее взгляд встретился с глазами Алана. Минуту они смотрели друг на друга, и он почувствовал исходившее от нее тепло.

— Мой папа не был пьян… — шептала Эми, снова зашмыгав носом. — Он совсем не такой, как Бадди.

Они сидели рядом возле окна и пили лимонад. Одну руку Диана положила на плечи Эми, а другой поглаживала Джулию. Обе вздрагивали от затихавших рыданий, и Алан видел, как Диана покрепче обняла Эми.

— Я уверена, что не был, — сказала Диана.

— Он просто не смог бы так поступить…

— Твой отец был хорошим рыбаком, — сказал Алан, присев на штабель досок. — Тим мне рассказывал. И я никогда не слышал ни слова о том, что катер утонул по его вине. Тогда был ужасный шторм. В тот день пропало еще несколько лодок вдоль восточного побережья.

— Я не была с ним знакома, — сказала Диана. — Тим знал многих рыбаков, но я с ними не особо ладила. Но из того, что слышала, знаю, что твой отец был хорошим человеком.

Стоило Диане произнести имя его брата, как у Алана кольнуло в груди. Ему даже пришлось пару раз глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться.

— Рассел Брукс, — охрипшим голоском сказала Эми.

— Хороший человек, — повторила Диана.

Эми опять судорожно схватила ртом воздух.

— Эмбер солгала, — сказала Эми. — Просто солгала.

— Да, с некоторыми такое бывает, — сказала Диана.

— Печально, но факт, — сказал Алан.

— И она говорила, — тихо сказала Эми, прислонившись к Диане, чтобы Джулия не могла ее услышать, — страшные гадости о Джулии.

— И такое тоже бывает, — проговорила Диана.

— О том, как она двигается, — сказала Эми, — и про ее тело.

Диана прикрыла глаза, и Алан смотрел, как она вела пальцами по макушке Джулии. Ее волосенки были шелковистыми и опрятными, а косточки хрупкими; она была такой крохотной девчушкой. Диана прильнула к Джулии, зная, что ни одна мать не могла сравниться с ней в любви к своему ребенку.

— Почему? — спросила Эми.

— Почему Эмбер ругалась? — спросила Диана.

Эми покачала головой. Потом она с надрывом спросила:

— Нет, почему Джулия так выглядит?

— У нее врожденные дефекты, — ответил Алан. — Она такой появилась на свет.

— Но почему? — не унималась Эми. — Ведь людям очень легко обидеть ее. Наговорить пакостей или оставить одну. Я не хочу, чтобы кто-либо причинял ей боль.

— Я знаю, — взяв Эми за руку, сказал Алан.

— Понимаешь, — сказала Диана, — я сомневаюсь. Я сомневаюсь, что ее можно ранить чем-то подобным. — Ее голос звучал еле слышно. Она убрала правую руку с плеч Эми и заключила Джулию в нежные объятия.

Джулия закрыла глаза. Мать прижала ее к своей груди. Детское личико побледнело, а губы задвигались, будто в поисках соски.

— Раньше я думала иначе, — продолжила Диана, расправляя волосы своей дочурки. — Я боялась бранных слов и дурных взглядов. Но я ошибалась. Я была слепа.

— А сейчас? — спросил Алан.

— Я прозрела, — открыв глаза, сказала Диана. Они светились синевой, и она расплылась в широкой улыбке. — Эми мне очень помогает. Эми подружилась с Джулией. Джулия нравится ей такой, какая она есть…

— Я люблю Джулию, — мягко поправила Эми Диану.

— Каждое утро мама читает Библию, — сказала Диана. — Миллион раз она говорила мне: «Человек смотрит на лицо, а Бог смотрит на сердце». Из Самуила. И Эми помогает мне это понять, — укачивая Джулию, сказала Диана.

— Правда? — неуверенно спросила Эми.

— О, да, — нервно сглотнув, сказала Диана. — Правда-правда.

Уснув, Джулия приняла позу эмбриона. Алан знал, что это проявление симптомов синдрома Ретта, но он представил себе, будто бы она хотела забраться обратно в лоно матери, и от этой мысли у него сперло дыхание. Его разрывало от любви ко всем, здесь собравшимся. Эми прислонилась к Диане. Солнце скрылось вдали, и по двору поплыли запахи приготовленного Люсиндой ужина.

Все четверо сидели не шелохнувшись, и через какое-то время кошка Дианы вылезла из своей корзинки. В жизни кошек для педиатров не было ничего интересного, но Алан никогда не видел, чтобы при нем это животное решалось на подобный поступок: обычно она была пугливой отшельницей. Соскользнув с полки, кошка бросила настороженный взгляд в направлении Алана.

— Она хочет убедиться, что ты не причинишь ей вреда, — прошептала Эми.

— Что ты наш друг, — сказала Диана.

— Да, я и есть друг, — подтвердил Алан, глядя Диане прямо в глаза.

Они наблюдали за тем, как кошка кружила возле кровати. Наконец она выбрала себе местечко у изголовья и, устроившись поудобнее, улеглась на пол. Вперив свой взор в просвет между свисавшим покрывалом и полом, она словно чего-то ждала, на что-то надеялась. У Алана расшалилось сердце. Толком не зная почему, внезапно он понял, насколько был похож на эту кошку.

Глава 13

Что ни говори, а это лето словно явилось из самых сладких грез Дианы. Дни были длинными и теплыми, и их переполняло дурманящее чувство покоя и близости. Тем утром они все вместе — Диана, ее мать и Эми с Джулией — катались на лодке по болотам. Они вытащили шлюпку на песок, потом закрепили небольшой якорь поглубже в прибрежную траву и, перейдя дюну, пешком направились к пляжу возле маяка.

В этой части волны были выше, нежели на болотах, которые от ветра защищал высокий холм. Буруны накатывали с моря, вздымались и падали, рассыпаясь искрами брызг. Диана занималась установкой зонтика, пока Люсинда стелила одеяло и раскладывала шезлонги. Облачившись в новый темно-синий купальник, Эми переживала, что теперь будет выглядеть толстушкой, но Люсинда убедила ее, что она просто бесподобна и соблазнительна. Эми потребовала у нее объяснений незнакомых слов.

Диана отнесла Джулию к кромке прибоя. Здесь песок был влажным и прохладным, и в нем блистало больше камушков, чем на том месте, где они разбили лагерь. Диана осторожно гладила мягкую кожу своей дочери, втирая солнцезащитный крем. В мокром песке Диана вырыла для Джулии небольшое углубление, затем усадила ее туда и начала возводить песчаный замок.

— Помощь нужна? — спросила Эми.

— Не помешает, — ответила Диана.

Они работали с противоположных сторон замка, делая его внушительным и огромным. Диана руками придавала форму стенам и башенкам, пока Эми голубым пластмассовым ведерком выстраивала парапеты и крепостной вал. Они пригоршнями загребали сырой песок и посыпали его кружевными зигзагами на крышу и перила. Диана сделала флаги из обрывков коричневой и зеленой морской капусты. Чтобы при всем своем великолепии замок еще и сверкал, они вдавили в песок обломки ракушек мидий и гладкую гальку. Вместо окошек переливались кругляши обточенных морем кусочков стекла.

— Он прекрасен, — сидя на корточках, сказала Эми.

— Замок Джулии, — сказала Диана, помогая Джулии добавить финальный штрих: кусочек деревяшки для подъемного моста.

— Собирая игрушечные домики, ты чувствуешь то же самое? — спросила Эми.

— Ну вроде того, — улыбнувшись, сказала Диана. Она обожала плотницкое ремесло, тот факт, что ее творение доставит радость малышам, и конечно получение чека с оплатой. Замки из песка были похожи на летние дни: даря тепло и счастье, они потом исчезали в морской пене. Единственное, что оставалось, — это радость от их постройки, и она была ценнее любых чеков.

— Ты любишь работать?

— Обожаю, — ответила Диана.

— Хм, — сказала Эми и сразу же замолчала.

Диана знала, что она подумала о своей маме. Пребывание Эми у Роббинсов было продлено на неопределенный срок. Диана ходатайствовала об этом через Алана, и после начальных протестов Тесс Брукс все-таки согласилась.

Звонила мать Эмбер и жаловалась насчет того, что Эми толкнула ее дочь. К ним приезжал полицейский. Марла Арден заявила, что дети учатся насилию у взрослых, и СДС не собиралась отправлять ее обратно в опасную среду обитания без проведения должного расследования обстоятельств произошедшего инцидента. Папка с делом Эми толстела не по дням, а по часам, и иногда Эми казалось, что ее жизнь кто-то с громким шумом спустил в унитаз.

Порой Диана чувствовала, что Эми сравнивала ее со своей матерью. Диана трудилась — ее мама спала. Диана была постоянно занята — ее мама ленилась. Из-за всех этих противоречий, разрывавших ее изнутри, Эми ходила хмурая, словно майская туча.

— Но больше всего, — с улыбкой сказала Диана. — Я люблю играть. Давай поплаваем.

— Не хочется.

— Нет?

Эми передернула плечами. Она помрачнела, будто над ней зависло черное грозовое облако:

— Тут слишком высокие волны. Обычно мы отдыхаем на Джетти-бич, там спокойнее.

— Эми, волны тебя не укусят. Я показала бы тебе, как здорово на них скользить.

— Нет, я правда не хочу.

— Ну, может быть, еще передумаешь, — расстроившись, сказала Диана.

Для Джулии эти волны были действительно опасны, поэтому Диана отнесла ее к Люсинде.

— Как водица? — спросила Люсинда.

— Теплая, — сказала Диана.

— Устроите заплыв?

— Я — да. А Эми боится.

— Не торопи ее, милочка. Ты тоже сначала не очень горела желанием лезть под большие волны. Помнишь, как ты упала головой в песок? Тогда ты поцарапала нос и лоб.

— Помню, — сказала Диана, — но я была намного младше — лет четырех или пяти.

— Первый раз — это первый раз, — сказала Люсинда.

— Спасибо, мам.

Люсинда довольно кивнула и помогла Джулии устроиться рядом с собой. Она прекрасно вписалась в образ пенсионерки: у нее был пляж, книга, семья и уверения дочери в том, что вода теплая. В библиотеке вскоре намечались танцы, и Люсинда уже была приглашена в качестве почетной гостьи.

К тому времени как Диана спустилась к воде, Эми сменила гнев на милость. Она ничего не сказала, а просто встала с того места, где работала над песчаным замком, и вошла в воду рядом с ней.

— Ты хорошо плаваешь, — сказала Диана, когда они были вдали от берега, где море колыхалось относительно спокойно.

— Мама научила меня, — ответила Эми. — Еще в детстве.

— Она молодец, — сказала Диана. — Меня тоже мама учила.

Она поглядела на Люсинду, сидевшую с Джулией под бело-зеленым полосатым зонтом. В соломенной шляпке и затененных очках, читая книжку в своем старом выцветшем шезлонге, она выглядела ни капли не изменившейся, такой же, как и раньше, молодой матерью Дианы.

— Моя мама боится волн, — нервничая, сказала Эми. — На Джетти-бич их почти не бывает.

— Секрет, — сказала Диана, взяв Эми за руку, — в том, что не нужно бороться с ними. Представь себе, что ты — морской котик и все время проводишь в воде. И здесь тебе лучше, чем где бы то ни было.

— Как дельфин?

— Скорее как котик, — ответила Диана. — Ты должна двигаться вверх-вниз.

Море дарило свежесть и прохладу. У него был соленый привкус, и оно снимало тяжесть с груди Дианы. Когда Эми приготовилась, они позволили течению понести себя к пляжу. Диана показала Эми, как смотреть через плечо, предугадывая появление следующей волны. Вытянувшись, словно бесстрашные амазонки, и подняв руки над головами, окутанные пушистой белой пеной, они вылетели на берег на гребне прибоя.

— Ничего себе! — воскликнула Эми, смахивая волосы с глаз.

— Молодчина!

— Люсинда! — позвала Эми. — Ты видела?

— Да! — крикнула Люсинда.

Диана очень радовалась за Эми. Скольжение по волнам было только началом. Получив новый опыт, девочка не хотела останавливаться. Весь остаток дня она провела, изображая из себя серфера без доски. Неподалеку играли другие дети, но Эми сторонилась их. Казалось, ей больше нравилось плавать с Дианой и Люсиндой и возиться с Джулией.

Вода постепенно прибывала, и Диана видела, как она все ближе подбиралась к песчаному замку. Она ощутила комок в горле. Первая волна смыла утрамбованный песок, легонько облизав крепостной ров. Диана не хотела смотреть на то, как замок исчезал у нее на глазах.

— Ох, море, море, — сказала ее мать, выйдя на берег и вытирая полотенцем волосы.

— Джулия тоже любит море, — сказала Эми.

— Ее второе имя, — сказала Люсинда, — Лея. Оно означает луг у края моря. Л-е-я.

— Джулия Лея Роббинс, — сказала Эми. — Ой, как красиво. Джулия Луг-у-края-моря Роббинс.

Диана глядела на песчаный замок. Волны неумолимо приближались. Она наклонилась к Джулии. Дитя проснулось и молча смотрело в глаза матери. Диана взяла ее крохотные ладошки. Они были мягкими и теплыми, и, прикоснувшись к ним, Диана испытала облегчение.

— Я возьму Джулию поплавать, — сказала она. — За холмом.

Эми и Люсинда собрали пляжные принадлежности. Диана понесла Джулию через дюны. Сверху открывался вид на полукруг пляжа, широко раскинувшиеся болота и белый маяк. Море уничтожило их прекрасный замок из песка, и Диана отвернулась от него.

Джулия шевелилась у нее в руках. Диана прижала ее к себе. Их голые руки и теплая кожа слились воедино. Джулия обожала лето; так было всегда, а сейчас наступала ее самая любимая часть — плавание. Диана спустилась с ней на подветренную сторону небольшой дюны. Слева лежало открытое море, справа родные болота.

Вода излучала спокойствие и тепло. И Диана вместе с Джулией вошла в нее. Песчаное дно мягко обволокло ее ступни. Диана прогнала от себя мысли о крабах и острых ракушках, развернулась лицом к берегу, подняв Джулию почти до подбородка, и откинулась на спину. Солоноватая шелковистость заключила их в свои нежные объятия.

— Маа, — сказала Джулия.

— Да, любимая, — ответила Диана. — Я твоя мама.

Покачиваясь на спинах, они отдалялись от берега. Диана придерживала Джулию у груди и легонько двигала ногами. Став невесомыми, они ощущали на лицах солнечные лучи. Стая куликов со свистом неслась вдоль пляжа, а потом сорвалась вверх в коричневом вихре. Диана представила себе полет и Джулию, не обремененную своим искалеченным телом.

— Мы плаваем, милая, — сказала Диана.

Джулия уткнулась носом в ее ключицу. Не имея возможности обвить руками шею Дианы, она доверяла эту обязанность матери. Диана плыла за них обеих. И морская вода помогала ей. Она поддерживала их на своей поверхности и, нисколько не напрягаясь, увлекала вперед.

— Лето, — сказала Диана; соленые брызги у нее на лице на вкус были словно слезы. — Ты любишь лето, Джулия.

— Маа, — сказала Джулия.

— Очень сильно. Ты всегда любила его, с самого своего рождения.

Лежа у Дианы на животе, Джулия дернулась, заламывая руки.

— Ты дитя лета, — говорила Диана. — Ведь ты так любишь это время года, правда, Джулия? Это теплое, чудесное время…

За болотами Диана увидела свой дом. Под солнцем потрепанная погодой кровля казалась серебряной, а ставни синими, будто само море. Садик Люсинды искрился всеми цветами радуги. Золотисто-зеленый тростник раскачивался на ветру, а флаг гордо реял. Ее мастерская отсюда выглядела крохотной, размером с ее игрушечный домик. На подъездной дорожке было пусто, но Диана гадала, заедет ли к ним Алан, чтобы проведать Эми с Джулией. Она вспомнила, как они обнимались в тот последний раз, и еще крепче прижала к себе Джулию.

— Хэй-хэй! — закричала Эми, размахивая руками на вершине дюны.

— Слышишь? — спросила Диана. — Это тебя зовет твоя подружка, Эми.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Привет, — крикнула в ответ Диана. — Джулия говорит «привет».

Подобно пушинке, Джулия была легка и свободна. На песчаном холме стояла Эми с Люсиндой. Их лица скрывала тень, но Диана была уверена, что они улыбались. Этот день стал подарком небес. Усевшись на высохшие ветки, за ними наблюдал зимородок. Солнце припекало, а ветер дарил свежесть. Это было лето, и все девчонки были вместе.

В девятистах милях на северо-восток, в старом буксире, сидел Малаки Кондон и слушал брачные песни дельфинов. На голове у него были наушники. Прошлой ночью он втащил гидрофон на борт и снялся с якоря у острова Биг-Танкук. Мимо стремительно промчались дельфины, оставив огненно-зеленый след. Их сложный, таинственный язык, словно поэзия, будоражил воображение сурового ирландца.

Теперь он вернулся в доки Луненбурга и занимался расшифровкой вчерашних записей. Он был крепким седовласым мужчиной семидесяти двух лет, который родился и вырос на западе Ирландии, где и отдал навсегда свое сердце морю. Его отец ходил с неводом на лосося, и однажды летом ребенком вместе с сестрами он проделал в нем дырки, чтобы выпустить рыб. Любовь этого непримиримого идеалиста к природе не знала границ. Вот и сейчас он был готов в любое время слушать воркование дельфинов под звуки флейты Джеймса Голуэя или пение Лучано Паваротти.

За окном рубки зеленела темная гавань. Ярко-красные и синие здания своей незамысловатостью напоминали детские кубики. В вышине кружили белые чайки. Из доков вышел рыбацкий катер, и Малаки тяжело вздохнул. Он созерцал драму северной гавани под чудесную музыку — так чего же ему не хватало?

Вопрос был слишком горьким, и он прикусил мундштук трубки. Малаки тосковал по своей жене. Бриджит умерла девять лет назад. У них была замечательная жизнь — в Ирландии, Штатах и на многих океанах по всему свету. Его жена была родом с острова Аран, и именно она поддержала его стремление посвятить себя изучению моря. Она работала уборщицей и брала стирку на дом, дабы ему хватало на учебу. В Океанографическом институте Керри было не так уж много студентов, чьи юные жены так же бы горбатились, чтобы их мужья могли изучать взморник и акулью печень.

— Придет день, — говорила она мелодичным низким голосом, сияя вересковыми глазами, — когда ты будешь в поте лица исследовать своих рыб, а я стану отдыхать дома и целыми днями напролет играть с нашими детьми в дочки-матери.

— Обещаю, — сказал Малаки, — поддерживать тебя и одиннадцать ребятишек до тех пор, пока ты не будешь настолько счастлива, что тебе станет невмоготу.

— А разве женщина может быть так счастлива, — склонив рыжую голову ему на грудь, спросила она, — что ей станет невмоготу?

— Ну, к примеру, после одиннадцати малышей она будет так счастлива, что начнет молить своего мужа оставить ее в покое, — пошутил он.

— Ох, Мал, — рассмеялась она.

Но у них не было одиннадцати малышей. Лишь один. У Малаки и Бриджит родился сын. Они назвали его Габриель[11], потому что он стал их архангелом. Бриджид больше не рожала, но Малаки был рад. Ему хватало Габриеля. Он был их ясной луной, их восходящим солнцем. Маленький и забавный, с курчавыми рыжими волосами матери, он был поэтом.

Нет, он не печатал свои произведения. Но Малаки верил, это непременно случилось бы. У мальчугана был талант. Его язык был наследием предков: Йетса, Синга и Джойса. В четырнадцать лет он обладал душой умудренного жизнью человека. В его словах чувствовался ритм песен, а когда он писал о лунном сиянии над заливом, вы могли увидеть рябь на поверхности воды. Когда он слагал оды о любви к девушке, которую сам еще не успел испытать, его стихи пронзали сердце, оставляя в нем кровоточащую рану.

Блеск и живость были даны Габриелю самой природой. Он был самым счастливым из когда-либо появлявшихся на свет детей и с пылом и страстью ухватился за дарованную ему жизнь. Все в его окружении было прямиком из необыкновенной сказки. Его учителя, друзья, соседи. Его стихи побеждали на литературных конкурсах. Учителя английской литературы боготворили его, твердя Кондонам, что их сын обязательно станет знаменитостью. Но Малаки было наплевать на славу. Если бы только он мог слушать речь сына до конца жизни, он был бы безмерно счастлив.

Но Габриель умер. В возрасте четырнадцати лет он погиб в автомобильной аварии на шоссе 132 в Хайянисе, недалеко от аэропорта Ротари. Удар буквально уничтожил его родителей. Если бы не их вера…

Каждое утро Бриджит ходила на мессу в церковь Святого Франциска Ксавьера, преклоняя колени всего в нескольких скамьях от Роуз Кеннеди. Иногда их взгляды встречались — пожилая женщина прекрасно понимала печаль Бриджит.

Малаки похоронил себя заживо в собственной лаборатории. В ВОИ были привычны к полуночникам, но даже там огни офиса Малаки гасли позже всех остальных. Он страстно увлекся дельфинами. Он часами прослушивал их щебетание. У него были притянутые за уши теории, на которые никто не обращал внимания, — о том, что дельфины, как существа романтические, имели свои церемонии ухаживания и, мол, их голоса меняли звучание, когда они влюблялись.

Ссутулившись и натянув наушники, Малаки обезумел от горя. У него остались силы лишь слушать. Разве мог человек понять брачные песни дельфинов, не позволяя их музыке проникнуть в себя? В тот год он чуть не лишился своего исследовательского гранта. Потеряв способность воспринимать любовные рулады морских обитателей, он перестал писать научные доклады на эту тему. А исследования без теории не получали финансирования.

Малаки помог его молодой ассистент. Спустя пару месяцев после смерти Габриеля Алан Макинтош передал ему аудиокассету.

— Это с Карибского моря, — сказал он. — Дельфины из пролива Анегада.

— Еще больше тарабарщины, — буркнул Малаки.

— Не соглашусь, — сказал Алан. — Особенно после того, как ты научил меня слушать. Я бы назвал эти звуки поэзией. Сейчас на факультете мы читаем Йетса, и по мне так они очень похожи.

— Йетс, — сказал Малаки. Габриель был его Йетсом. Габриель творил слова, разбивавшие сердца и пробуждавшие душу. Что мог американский студент вроде Алана Макинтоша понимать в Йетсе?

Малаки долго и болезненно морщился от одного его вида: молодой человек, в отличие от Габриеля, был жив и каждый день ходил на учебу. С другой стороны, Алан потерял брата. Это была трагедия, подкосившая его родителей. Поэтому, желая выразить свою благодарность, Малаки облачился в наушники, пытаясь уловить Йетса в языке дельфинов. Но вместо него он услышал Габриеля.

Сам того не зная, Алан вручил ему этот дар. Упомянув Йетса, он передал Малаки ключ к Габриелю. И Малаки до сих пор слышал своего сына. Песни дельфинов были похожи на поэзию Габриеля: прекрасную, невесомую, невыносимо благозвучную для этого мира. Спустя все это время Малаки удалось повстречать лишь несколько людей, которые могли слышать их, ощущать их магию. Большинство его знакомых не улавливало ничего кроме щелчков, трелей, курлыканья и рыданий. Только эмоциональные, духовно развитые, безудержно влюбленные, сумасшедшие, до предела безрассудные, убитые горем, виновные, просветленные люди с душами поэтов и сердцами детей могли слышать, как дельфины распевали песни о своей любви.

Алан Макинтош был таким человеком. А его братец Тим — нет.

Парнишки Макинтош: единственные сыновья, оставшиеся у Малаки Кондона. Они не приходились ему родней, но разве это имело хоть какое-то значение? Малаки усыновил их в своем сердце, и они ответили ему тем же. Малаки считал, что люди не выбирали друг друга. Они предназначались друг другу Богом в качестве вечных спутников. Появление братьев Макинтош в жизни Малаки было добрым знаком, и не важно, догадывался ли он об этом или нет.

— Позвони своему старику, — сказал он вслух, передвинув трубку в уголок рта.

Кроме него на буксире никого не было. В его ушах без умолку болтали дельфины, без единого человеческого голоса, если, конечно, не считать дух Габриеля. Малаки верил, что голос преодолевал немалое расстояние и что, даже если Тима и Алана не было видно, они все равно могли услышать его зов.

— Позвони мне, — повторил он. — Ты знаешь, что должен. Так чего же, черт возьми, ты ждешь? Думаешь, такая жизнь будет продолжаться вечно?

В прошлом месяце ему звякнул Алан. Теперь настала очередь Тима. У братьев осталось неулаженное дело — источник всех их неприятностей, — и они не могли должным образом начать новые жизни, не разобравшись со своим прошлым. И у Малаки были припасены слова мудрости для них обоих.

У него было необычное качество ясновидения — характерное для ирландцев, но очень редкое у мужчин. Он представил себе Диану, ее спокойную, совсем как у Бриджит, естественную красоту; он отчетливо видел купавшуюся в материнской ласке и любви Джулию, искривленную будто корень дерева. Малаки мог бы сам связаться с братьями, но это было бы уже совсем не то. Отцам нравилось, когда им звонили. Хорошие люди не забывали про своих стариков. Малаки крепился духом и слушал дельфинов, приготовившись в любой момент ответить на звонок Тима.

Потому что время пришло.

Глава 14

Эми хитро посмотрела на Люсинду и спросила:

— Кого ты возьмешь?

— Куда? — удивилась Люсинда.

— На библиотечные танцы.

— А, — улыбнувшись, сказала Люсинда. Они сидели на веранде, попивая чаёк. Диана повезла Джулию к Алану на очередной осмотр.

— Особенно если учесть, что ты — как там это называется?

— Почетная гостья, — скромно ответила Люсинда.

— Вот, если учесть, что ты почетная гостья, то можешь взять с собой, кого захочешь.

— Например, тебя? — спросила Люсинда.

Эми изумленно разинула рот. Уже несколько дней подряд она открыто намекала на свою персону, а теперь, когда ее поймали с поличным, пыталась изобразить удивление.

— Меня? Ну зачем же. Я не имела в виду…

— Как у тебя дела с чтением? — спросила Люсинда.

— Э, я почти закончила книжку, которую мне дала Диана — «Энн с Зеленых крыш»[12].

— Но ведь она дала ее тебе еще два месяца назад! За это время умненькая девочка, вроде тебя, должна была прочесть уже книг пять или шесть.

— Просто она мне очень понравилась, — сияя, сказала Эми. — Особенно Энн. В том месте, где она путешествует по острову в поисках родственных душ, я чуть не лопнула от смеха! А тебе она понравилась, Люсинда? Как по-твоему, это хорошая книга?

— Настолько хорошая, — сухо ответила Люсинда. — что ее нужно читать аж три месяца. — Она понимала, что ее пытались обвести вокруг пальца. «Энн с фермы «Зеленая крыша»» была ее самой любимой книгой, и она не сомневалась, что Эми знала об этом. Как и героиня книги Энн, Люсинда осиротела в раннем детстве. Три года она прожила в приюте города Провиденс, а потом ее удочерили злые люди. Хоть она и называла их родителями, в сердце у нее оставался тайник, где обитали ее настоящие папа с мамой. Тогда она мечтала, чтобы ее передали в семью наподобие той, куда попала Энн.

— А остров Принца Эдуарда существует на самом деле? — спросила Эми.

— Да, — ответила Люсинда. — Это одна из морских провинций Канады.

— Ты там бывала?

— Нет, — Люсинда отхлебнула чаю, — Эммет дал обещание свозить меня туда, но он умер, так и не исполнив его.

— Эммет был твоей родственной душой? — спросила Эми, глядя на нее через краешек чашки.

— О, да, — сказала Люсинда, — он был.

— Мой папа тоже был родственной душой моей мамы, — сказала Эми. — Они были лучшими друзьями, а не просто женатой парой.

Люсинда улыбнулась. Ребенок был умен не погодам.

— Так и должно быть, — сказала она. — Но не всегда получается.

— У них была своя песня — «У тебя появился друг», — сказала Эми. — Ее исполняет Джеймс Тейлор. Они обещали никогда не бросать друг друга. Папу звали Рассел, а маму Тереза, и возле библиотеки растет дерево с их инициалами, Р и Т, в большом сердце. Это он вырезал.

— Хорошо, что его не поймала библиотекарша, — заметила Люсинда.

— Он бы тебе понравился, — сказала Эми. — Он был хорошим человеком. Диана так сказала.

— Ну, в моих глазах у него есть два замечательных качества: мнение Дианы и его дочь, ты.

— А Диана с Тимом были родственными душами? — спросила Эми.

— Э… — промямлила Люсинда.

— И были без ума друг от друга?

— Да, они были влюблены, — ответила Люсинда. — Но я бы не сказала, что они были родственными душами. Простой «любви» до родственности душ ой как далеко. Ей нужно расти и расти. Преодолевать невзгоды и вместе радоваться, идти через болезни и нелепости, через проблемы с деньгами и рождение детей. То есть расти во всех событиях нашей каждодневной жизни. Но если один человек решает, что это не для него, то все заканчивается.

— Я надеюсь, — очень тихо сказала Эми, — что я никогда никого не брошу.

— Я уверена в этом, — подтвердила Люсинда.

— Они думают, что я плохая, — понурив голову, тихо сказала Эми.

— Кто?

— Власти штата Коннектикут, — прошептала Эми, и по ее щекам потекли слезы. — Они считают меня склонной к насилию из-за того, что я толкнула Эмбер и она свалилась на пол.

— Это лишь означает, что ты совершила ошибку, — сказала Люсинда. — А не то, что ты буйная маньячка.

— Они говорят, что я научилась этому у Бадди. Что когда девочка перенимает подобные привычки у себя дома, то она становится плохой.

— Допустим, она встретилась с чем-то подобным, — спокойно сказала Люсинда, вспомнив жестокое лицо своего отчима, грубые ругательства, щелчки ремня и часы, проведенные в заточении в своей комнате. — Но ей не обязательно использовать это в своей жизни.

— Правда? — посмотрев на нее, спросила Эми.

— Да. И вообще я бы сказала, что ее долг — перед собой, родителями и Богом — быть выше всего этого.

— Ага, — вытирая глаза, сказала Эми.

— Ты сама творишь свою жизнь, — сказала Люсинда. — И только ты в ответе за свои действия. Если кто-то обвиняет других, то он лишь пытается пожалеть и оправдать себя. Ты не такая, Эми.

— Спасибо, — сказала Эми.

— Ты подарила столько радости Диане и Джулии.

— Я бы хотела, чтобы Тим остался с ними.

— Я тоже.

— Нельзя покидать родственную душу, — сказала Эми.

— Да, нельзя, — согласилась Люсинда.

Диана стояла возле Джулии, пока Алан снимал у нее ЭКГ. Он побрызгал специальным белым гелем на ее кожу, затем подсоединил присоски. Ее ребра были искривлены, а грудная клетка вогнута. На ее слегка загоревшей шее и руках виднелись следы лямок купальника. Выцветший переводной рисунок крохотной розы просматривался на ее плече.

— Ее татуировка, — заметив его взгляд, сказала Диана.

— Эми? — спросил он.

Диана кивнула:

— Да. Мы ходили в аптеку, и Эми решила, что им с Джулией на лето нужно непременно сделать татуировки. Видишь? — Она указала на левую ножку Джулии.

Алан улыбнулся. Чуть повыше лодыжки у Джулии была переводная картинка-татуировка в виде оранжево-голубой бабочки. Лодыжку обвивал браслет из цветных бус, связанных в виде цветочков.

— Какая прелесть, Джулия, — сказал Алан. — Моя племянница самая модная девчонка на пляже.

— Алан, — сказала Диана, и ей не удалось скрыть дрожь в голосе. — Не мог бы ты продолжить обследование?

Алан кивнул. Он щелкнул переключателем на аппарате. Загудел внутренний механизм, и наружу поползла распечатка. Машина выплюнула длинную белую ленту — вроде тех, что выбивают на кассе в супермаркете, — всю сплошь в черных точках. Он увидел, что Диана, склонив голову набок, пыталась понять ее смысл.

— Не волнуйся, — сказал он.

Она тяжко вздохнула.

— Прости, — сказал он. Он нервничал не меньше нее. Вспотевшими пальцами он взял бумагу. Просматривая график, он выискивал изменения. Прошлые кардиограммы Джулии лежали в ее медкарте, но он мог сравнить их и по памяти. У нее были шумы и неразличимый щелчок.

— Что там? — спросила Диана.

— Подожди, — ответил он.

Джулия лежала на столе, взирала на взрослых и заламывала руки. Такое поведение было симптоматичным для девочек, больных синдромом Ретта, — болезнь передавалась на генетическом уровне, затрагивая только младенцев женского пола, — но когда Алан видел, как Джулия выкручивала свои ручонки, словно выражая безграничное отчаяние, он ощущал себя совершенно беспомощным.

— Есть что-нибудь определенное? — спросила Диана, пока Алан выключал аппарат.

Алан сдвинул очки на кончик носа, разглядывая поверх оправы поминутные отметки. Потом он перебрал длинный рулон до самого конца. Он понимал, что в этот конкретный момент ему не подобало испытывать возбуждение от ощущения ее близости. Они изучали кардиограмму Джулии, а он упивался запахом кожи и волос Дианы.

— Если ты ничего не скажешь, — сказала она, — я начну орать во всю глотку. Вот, крик уже на подходе. Я сейчас…

— Не вижу серьезных изменений, — ответил он, почувствовав, что она наклонилась к нему поближе. Он ткнул пальцем в ленту, и Диана напрягла внимание. — Возможно, тут что-то проклевывается, но я не уверен. Я перешлю результаты по факсу в Провиденс, а там их посмотрит Барбара Холмс.

— «Что-то» — это что? — спросила Диана, взяв Джулию за руку. Но и от него она не отходила. Она стояла между Аланом и ребенком и прикасалась к ним обоим.

— Неравномерность, — сказал Алан. — Едва заметное изменение на фоне общей картины.

— Ты же только что сказал, что серьезных изменений нет, — взволновалась она.

— Потому я и говорю «едва заметное», — ответил он. На ней была безрукавка в бело-желтый квадрат. Ее обнаженные руки покрывал загар и крапинки веснушек. От нее исходило тепло, которое передавалось Алану сквозь тонкую хлопчатобумажную ткань его голубой рубашки. Ему хотелось нагнуться и поцеловать ее оголенное плечо, но она быстро отстранилась, и внезапно весь его левый бок овеяло холодом.

— Я не врач, — угрожающе проговорила она, наклонившись к Джулии, и принялась снимать с нее присоски.

— Я знаю, — сказал он.

— И я не выношу снисходительности, — срывающимся голосом продолжала она. — Я понимаю разницу между «серьезным» и «мало заметным». Но ведь ты собираешься отправить эту бумагу доктору Холмс, а будь все в порядке, ты не стал бы этого делать.

Алан наблюдал за тем, как она нежно стирала липкий гель с кожи Джулии. Она использовала собственные салфетки, аккуратно прикасаясь к тельцу Джулии, не желая причинять ей боль или оставлять следы мази. Она намочила в теплой воде ватный тампон и мягко счистила мельчайшие капельки. Проигнорировав висевшие рядом грубые бумажные полотенца, она протерла грудку Джулии квадратными кусочками марли. В ее плечах чувствовалось внутреннее напряжение.

— Диана, — позвал ее Алан, чтобы она обернулась.

Не поворачиваясь к нему, она просто покачала головой и продолжила нянчиться с Джулией.

— Но я не хотел снисходительно относиться к тебе, — сказал он, ощутив судорогу в горле. — Это правда.

Она поежилась. Он видел, как ее плечи поднялись, но поскольку она была ужасно взвинчена, они замерли где-то на уровне мочек ее ушей. Она сказала, что не была врачом, но в то же время лучше Марты знала все закоулки и тайны кабинета Алана. Она проводила для Джулии такие процедуры, от которых обычных людей просто стошнило бы, случись им возиться то с шунтами, то с калоприемниками, то с зондами для кормления и лонгетами.

Взяв ее за плечи, Алан повернул ее лицом к себе. Он чувствовал в ней сопротивление; она не хотела смотреть на него. Опустив голову, она разглядывала свои туфли. В солнечном свете ее волосы сияли чистым золотом. От нее пахло цветами и пляжем. У Алана так разбушевалось сердце, что он с трудом смог открыть рот.

— Я переживаю за Джулию, — сказал он.

Она вскинула голову. Во взгляде ее голубых бездонных глаз была мольба. Алан пожалел, что был не в силах взять на себя ее боль и страхи.

— И никогда не устану переживать за нее, — сказал он. — То же касается и тебя. Такова наша участь.

— Но кардиограмма… — попыталась возразить она.

Ладони Алана сжимали ее плечи. Он хотел бы прижаться к ней и поцеловать ее. В подобные мгновения он понимал, что был слишком эмоционально пристрастен для врача Джулии, что ему давно следовало передать ее кому-нибудь, не столь близкому к семье. Но он не мог. Он никогда не бросил бы ее или Диану. Он прокашлялся.

— На ней ничего толком не ясно, — сказал он. — Пока что мы в полном неведении. Нет ни хорошего, ни плохого и никаких четких проявлений. Мы в переходной зоне вроде лимба, впрочем, для Джулии это вполне обычное явление. Давай успокоимся, примем то, что у нас есть, и станем наслаждаться каждой секундой ее близости. Каждую минуту…

— Она мне необходима, — сказала Диана.

— Я знаю, — ответил он.

— Я даже не осознавала насколько она мне нужна, пока мы не пришли сюда, — сказала она. — Пока у меня не появились мысли о том, что однажды я потеряю ее.

— И ты думаешь об этом здесь? — спросил Алан. У него сжалось сердце. Он всегда считал себя защитником Джулии и светочем надежды для Дианы. Он всегда пытался помочь. Когда Джулии бывало совсем плохо, он отдавал ей все свое время — отменял приемы, пропускал конференции, не ходил на свидания — чтобы по первому же зову поспешить на выручку.

— Да, — шмыгнув носом, сказала Диана. — Тут мы узнаем новости. Что бы там ни было, именно здесь мы выслушиваем это.

— Но ведь было и что-то хорошее, — сказал Алан, поглаживая ее спину и стараясь не паниковать в надежде на то, что она увидит его в другом свете. Неужели он был предвестником неотвратимости судьбы? Неужели, глядя на него, она видела только самое жуткое из того, что могло произойти с Джулией? — Даже много хорошего. В жизни Джулии было столько радости, и все благодаря тебе. — Прозвучали ли эти слова с ноткой отчаяния, будто он хотел переубедить ее?

— Раньше меня спрашивали, — сказала Диана, — почему я решила оставить ее. Узнав о ее состоянии после тестирования, я могла бы легко и просто избавиться от нее… Мне пришлось выбирать между ней и мужем.

Алан весь напрягся. Обнимая Диану, он представил себе образ далекого моря и своего брата, не имевшего ни малейшего представления о том, что тут происходит.

— Они спрашивали у меня такие вещи, — сказала Диана. — Ты понимаешь?

— Порой люди не ведают, что творят, — сказал Алан.

— Это не потому, что я вся из себя такая хорошая, — сказала Диана, — или благородная. Я никогда не была храброй, хотя люди всегда думали наоборот. Я была трусихой! Я очень боялась…

— О чем ты? — спросил Алан.

— Родить дочь, — сказала Диана. — Я мечтала о ней днями и ночами. Я так боялась, что у меня не будет другого шанса. В детстве я любила играть с куклами. Я часами не выпускала их из рук и просила маму купить мне настоящие детские пеленки и одежку. Отец мастерил для них колыбельки. У меня был игрушечный домик…

— Который построил Эммет? — спросил Алан. Он уже слышал эту историю.

— Да, — ответила Диана. — Он был просто очарователен, и я утащила его в свою комнату. Там были ящички для растений и настоящий дверной звонок, подключенный к батарейке. Я все время играла в нем. Он сделал его по образу одного из хоторнских домов — моего самого любимого. И я воображала, что, когда вырасту, у меня будет свой малыш. И я припеваючи заживу в таком же доме.

— И у тебя действительно родился малыш, — сказал Алан.

— Джулия, — отойдя от Алана, сказала Диана. Желая привлечь ее обратно, он вытянул руки, но она отвернулась к своей дочурке. Она что-то говорила, но, чтобы ее услышать, ему пришлось придвинуться ближе, настолько тихим был ее голос. — Нельзя выбирать собственных детей. Если бы у меня не было Джулии, то кто дал бы мне гарантию, что я рожу еще одного? Джулия принадлежит мне.

— Диана… — сказал Алан.

Но Диана не слышала его. Она взяла Джулию на руки и крепко прижала к себе.

— Она принадлежит мне, а я ей. Но не упоминай лимб, Алан. Не смей говорить, что мы в лимбе.

— Хорошо.

— Лимб — это место, куда попадают дети, которым заказана дорога в рай. Оно не для Джулии.

— Конечно, нет. Для таких людей, как Джулия, были созданы небеса, — сказал Алан.

— Я люблю тебя, — укачивая Джулию, сказала Диана. Огромные глаза ребенка скользили по лицу матери.

Она подняла ручонки, прикоснувшись пальчиками к губам и подбородку Дианы.

— Я тоже, — сказал Алан, шагнув к племяннице и положив ладони ей на плечи. Джулия повернула голову и одарила его широчайшей улыбкой. Диана все укачивала ее. Она думала, что Алан обращался только к Джулии. Она не понимала, что его слова предназначались им обеим.

— Я хочу свозить ее куда-нибудь, — сказала Диана.

— Например? — спросил Алан.

— В путешествие. Чтобы она поглядела на мир хотя бы краешком глаза. Мы можем себе это позволить?

— Ну, — сказал Алан, внутренне поморщившись от мысли о том, что Диана пусть и ненадолго, но уедет. — Если будете останавливаться неподалеку от городов с хорошими больницами. На всякий случай. Уже есть конкретные наметки?

— Точно уж не в «Дисней Уорлд», — сказала Диана, поглаживая ладошку дочери. — Туда, где красиво, — это так сказать общий план.

За высокими окнами его офиса на солнце переливался Хоторн. В гавани кипела жизнь, и непрерывно сновали рыбацкие катера и траулеры, спортивные яхты. Береговую линию обрамляли большие белые дома, и Алан гадал, какой же из них послужил источником вдохновения для отца Дианы. Из мечтательного состояния его выдернула Марта. Из динамика раздался ее голос, сообщивший, что звонила Беттина Гори и просила его встретить ее не дома, а прямо у дверей театра.

— Небольшое изменение в планах, — объяснил он Диане. На вечер у него было назначено свидание, и сейчас он пристально смотрел на нее, пытаясь уловить малейшие проявления заинтересованности или ревности.

— Ох, — сказала она, одевая Джулию. — Извини, что мы отняли у тебя так много времени. Я понимаю, тебе еще надо работать…

— Я не это имел в виду, — сказал он.

Но она уже вышла.

Алан часто объяснял ей характерные особенности состояния Джулии, но по дороге домой Диана обнаружила нечто подобное и у себя. За несколько дней до очередного осмотра Джулии Диана начинала нервничать. Ее мучила головная боль, бессонница, уныние. Подскакивало кровяное давление. Она лежала, не смыкая глаз, и ей мерещились самые ужасные новости на свете. К тому времени, когда они попадали в офис Алана, она уже была на грани эмоционального истощения. Если он позволял себе хотя бы десять секунд отвлеченной болтовни, ей хотелось убить его прямо на месте. А ведь он не заслуживал такого к себе отношения.

Но прием закончился, и теперь ей взбрело в голову петь во все горло. И вот, будучи в машине наедине с Джулией, она открыла окна и врубила радио. Она могла протянуть руку к соседнему сиденью и потрогать ладошку дочери. На дворе было лето, и они были вместе; ей немного полегчало, будто оттого, что кто-то свыше даровал им временную отсрочку. В этом и заключалась особенность Дианы: ее напряжение улетучивалось, как только она выходила из офиса Алана. Она подумала о белом флаге и о такой желанной капитуляции. Если бы она могла перестать винить братьев Макинтошей в своих невзгодах.

Вернувшись домой, она отнесла Джулию в мастерскую. Эми сидела за ее столом и, увидев их, тут же вскочила со стула.

— Ты не сердишься? — спросила она. — Просто я хотела написать письмо.

— Можешь сидеть за моим столом сколько угодно, — сказала Диана. — Я не возражаю.

— Я пишу письмо, — повторила Эми.

Диана улыбнулась, заранее зная, что ей следует спросить дальше.

— И кому, если не секрет? — спросила она.

— Папе, — с гордостью ответила Эми. — Он моя родственная душа.

— Ты читала «Энн с фермы «Зеленая крыша»», — сказала Диана.

— И разговаривала с Люсиндой. Она сказала, что беседует с Эмметом, несмотря на то, что он умер. И я подумала: а почему бы тогда и мне ни написать письмо отцу?

— Действительно, почему бы и нет? — спросила Диана, усадив Джулию в ее коляску.

— Ничто не может сравниться с общением родственных душ, — сказала Эми, снова взявшись за ручку. — Людей, любящих и понимающих друг друга с полуслова. Я уверена, что папа все знает обо мне, но, даже если это так, мне нужно столько ему рассказать. Как дела у Джулии?

— Отлично, — сказала Диана, смахнув волосы со лба.

— Я напишу про нее папе. Как поживает доктор Макинтош?

— Тоже отлично.

— Он моя родственная душа на этой земле, — сказала Эми. — И вы с Джулией тоже. Но папа мне ближе — он знает меня лучше, чем кто бы то ни было, и я хочу еще многое обсудить с ним. А кто твоя?

— Моя что?

— Родственная душа, — ответила Эми.

— Ох, — сказала Диана. — Мама, наверное. Ты, Джулия. — Она чуть не назвала имя Алана, и краска смущения залила ее щеки.

— Ага, — сказала Эми. Она разгладила лист бумаги и принялась за письмо. По тому, как шустро она чиркала ручкой, Диана поняла, что ей на самом деле было что сказать.

Наблюдая за Эми, Диана почему-то разволновалась. Эми выплескивала потоки слов, будто ее сердце было переполнено до краев и она наконец-таки нашла верного собеседника. Диана уже давно ни с кем не разговаривала по душам и даже не знала, с чего начать. Она представляла себе, как ее выслушивает Алан и что он нежно и долго держит ее за руку. Утомившись за день, она решила отдохнуть на тахте. Пружины скрипнули, слегка испугав Стеллу. Она сидела на своем посту, напротив тахты.

Диана уснула. Ей снился сон, в котором проплывали фрагменты ее жизни. Алан обнимал ее в брызгах волн. Тим пялился на нее из-за окна рубки. Джулия летала, словно ангел, золотые волосы развевались у нее за спиной. Но тут голос Эми, окликнув ее по имени, разорвал эти грезы.

— Диана! — прошептала Эми. — Проснись. Ты должна это увидеть.

Диана раскрыла глаза. Ее взгляд метнулся к Джулии, но с ней все было в порядке — она сидела прямо и разгребала руками воздух. Эми, казалось, замерла за столом и не могла пошевелиться. Но она улыбалась и показывала пальцем на пол.

— Это Орион! — шепнула Эми.

Перекатившись на бок, Диана посмотрела вниз.

Щенок выбирался наружу. Диана заметила его черный нос. Влажный дрожащий носик высунулся из-под покрывала. Вместо того чтобы отскочить, Стелла подползла поближе. Будто желая подбодрить щенка, она демонстрировала небывалую храбрость. Ее усики дернулись, и она ткнулась своим розовым носом в его черный.

— Он выходит! — прошептала Эми, сцепив пальцы.

Они знали, что он вылезал по ночам, чтобы поесть и воспользоваться кошачьим туалетом Стеллы, потому что после него оставались явные следы. Но до сих пор, точнее до этого момента, Орион был чересчур робок и боялся показываться на глаза людям. От одной мысли о том, какие кошмары загнали его так далеко под кровать, у Дианы перехватило дыхание.

Джулия вздохнула. Орион заскулил, и Стелла пискнула, Диана улыбнулась Эми, но, отвернувшись от щенка и кошки, она почувствовала укол в сердце. Сказав себе, что причиной тому жестокость, которую пришлось пережить псу, она понимала, что это еще не все. Животные принюхивались друг к другу. Стелла, пугливая кошка Дианы, выманивала побитого собачонка на свет божий.

— Она подзывает его! — восторженно воскликнула Эми.

Внезапно Диана осознала, что вызвало боль в ее сердце. Она стала свидетелем волшебства любви, даровавшей силу слабым, чтобы они вселили надежду в тех, кто утратил веру. Орион ползком продвигался вперед. Стелла попятилась назад, оставляя для него свободное место. Его так сильно трясло, словно он только что плавал в холодном море. Диана всегда мечтала о подобной любви: той, что сделала родственными душами необычную кошку и щенка.

— Хороший мальчик, — сказала Эми, опустив руку. — Помнишь меня? Я кормила тебя сыром.

— И спасла тебя, — добавила Диана. Она была ближе, поэтому пес подошел к ней. Он боязливо лизнул ее ладонь и отпрянул.

— Сюда, Орион, — сказала Эми, и Диана всем своим существом хотела, чтобы щенок послушался ее. — Сюда, малыш.

Орион направился к Джулии. Он прикоснулся носом к пальчикам ее ног, пяткам, лодыжкам. Стелла неотступно следовала за ним, замирая словно вкопанная каждый раз, когда он оборачивался. Руки Джулии парили над псом, будто благословляя его. Сквозь сетчатую дверь дул ветерок, и Орион проковылял туда, чтобы вдохнуть запах внешнего мира.

— Я не нужна ему! — горестно произнесла Эми. — Он позабыл меня!

— Погоди, Эми, — сказала Диана. Она чувствовала нетерпение девочки, ее страх оказаться отвергнутой. Диана сама часто испытывала то же самое, молясь в душе, чтоб Тим развернул свой катер и вернулся домой. От этих воспоминаний у нее заныло сердце, и она подумала о том, как же ужасно потерять человека, которого ты когда-то считала своей родственной душой.

Очень медленно Орион обернулся к Эми. Стоя на полу всеми четырьмя лапами, он долго и пристально вглядывался в нее. Возможно, она ассоциировалась у него с побоями и зловещей жизнью под каблуком Бадди. Может быть, ее запах заставил его припомнить тот ужас. Диана видела, что у Эми задрожали губы. Ребенок протянул руку.

Орион пошел через комнату. Осторожно, не сводя с нее глаз. Эми не убирала руку. Он понюхал ее пальцы. Маленький шажок — и он лизнул ее ладонь. Эми беззвучно плакала. Пес облизывал ее руку, а закончив, он позволил ей погладить себя по голове.

Любовь это чудо, подумала Диана. Она лежала на кровати, а вокруг нее расцветала любовь. Щенок склонил голову на колени Эми, и она уткнулась лицом ему в шею. Диана помахала Джулии, и ей показалось, что Джулия тоже махнула в ответ. Родственные души оставались. Они помогали друг другу справиться с трудностями. Они понимали, что любовь была не чем иным, как настоящим чудом, сопровождающим нашу жизнь сквозь дни и годы.

Диана закрыла глаза, думая о Макинтоше, который остался. Сегодня она нагрубила Алану, что случалось уже не впервой. Но он по-прежнему был рядом. Она напомнила себе, что на вечер у него было назначено свидание. И вдобавок она гадала, почему ее снедала ревность к совершенно незнакомому человеку, женщине по имени Беттина Гори.

Пес гавкнул, и, еще не открывая глаз, она услышала, как Эми сказала:

— Не бойся, Орион. Твой дом теперь здесь.

Глава 15

Поскольку Люсинда была почетной гостьей, она решила, что может пригласить на танцы в библиотеку любого по своему усмотрению. Ее выбор пал на Диану и Эми. К Джулии на эти часы они пригласили сиделку. И по случаю отсутствия хозяев Орион должен был остаться в доме за главного и в качестве сторожевого пса.

Танцы проводились в помещении самой библиотеки, во вторую субботу августа. Диана взяла Эми в поход по магазинам, и они купили себе платья в «Шунер-шоп», что в Эссексе. Это был самый главный местный магазин, где приобретались все мало-мальски важные туалеты. Диана была в нем трижды вместе с матерью, и теперь она радовалась тому, что попала сюда в компании Эми.

— А как тебе это? — спросила Эми, появившись из примерочной в желтом платьице, подчеркивавшем красоту ее темных кудрей и очарование зеленых глаз.

— Ты выглядишь бесподобно, — сказала Диана.

— Правда? — спросила Эми, поворачиваясь перед зеркалом. На ее лице отражалась застенчивость, гордость и волнение. У Дианы сложилось впечатление, что она никогда раньше не бывала в приличном ателье.

— Конечно, — сказала Диана, подкатив коляску Джулии, чтобы она могла посмотреть на Эми.

— Благодаря тебе я чувствую себя настоящей принцессой, — сказала Эми, бросившись в объятия Дианы. — Я никогда еще не была в подобном месте. Спасибо.

Но по дороге домой Эми притихла. Когда они проезжали Болдуин-Бридж, она устремила свой задумчивый взгляд вдоль реки Коннектикут к проливу Лонг-Айленд-Саунд.

— Что-то не так? — спросила Диана, посматривая на нее.

— Нет, все в порядке, — ответила Эми, прижимая сумку к груди.

— Ты действительно неотразима в этом платье.

— Хм.

— Я знаю, кто еще согласился бы со мной, — сказала Диана.

Эми подняла голову.

— Твоя мама, — сказала Диана. — Ты хотела бы показаться ей?

— У нее мало хороших вещей, — сказала Эми, снова уставившись на свои ботинки. — Я боюсь, что она расстроится.

— Обычно матери надеются, что у их дочерей будет то, чего они сами были лишены, — сказала Диана.

По приказу суда Эми запрещалось возвращаться домой в течение девяноста дней, и сейчас они были на середине этого срока. Ее маме предоставили право посещать дочь при том условии, что она избавится от Бадди. Было решено, что Тесс Брукс могла приходить на встречу с Эми к Роббинсам в субботу утром, но она уже дважды отменила визит, сославшись на болезнь.

После каждого отказа ее матери Диана пристально наблюдала за Эми. Эми переставала играть с Джулией, общаться, есть и просто смотрела телевизор. Она часами глядела на экран, не обращая внимания на то, что там показывали. Когда Диана или Люсинда спрашивали ее, как она себя чувствовала, Эми отвечала, что не расстроена тем, что мама не пришла, — просто ее мама частенько хворала.

Но Диане было понятно, что она безумно тосковала по матери. Просыпаясь по ночам, она слышала, как Эми рыдала, уткнувшись носом в подушку. Это печалило Диану еще больше, потому что Тесс обещала занести свидетельство о рождении Эми. Если бы они зашли к ней сейчас, то могли бы забрать его.

— Мы можем ей позвонить, — сказала Диана.

— Чтобы убедиться, что Бадди нет дома? — взволнованно спросила Эми. — А затем навестить ее?

— Да, — ответила Диана.

Они остановились возле супермаркета «Дэйри-Март», и Диана воспользовалась таксофоном. Но никто не брал трубку. Тогда они решили проехать мимо дома Эми. Грузовичка Бадди нигде не было, но окна во всех комнатах скрывали плотные шторы.

— Войдем? — спросила Диана. — Хочешь, я пойду первой и проверю, здесь он или нет?

— Не стоит, — сказала Эми, не сводя глаз с одного конкретного окна. — Нам лучше не заходить внутрь. Она очень устает, не будем тревожить ее.

Диана мысленно представила мать Эми укутанной в одеяла на кровати и поняла — Эми переживала, что они могли застать ее не в самом благопристойном виде. А присутствие Дианы было бы еще унизительнее для нее. Но когда Диана вырулила от обочины на дорогу, Эми бросила через плечо на свой дом полный любви и тоски взгляд.

Диана уже не сомневалась в том, что Эми было необходимо повидаться с матерью. К тому же ей надо было забрать свидетельство о рождении. Приехав домой, она собиралась позвонить Алану. Она знала, что он не откажет ей…

Вход на библиотечные танцы был открыт для любого человека с лишними двадцатью пятью долларами в кармане. Тех, кто пришел, призывали пожертвовать даже больше, если, конечно, у них хватало средств на подобный жест. Публичной библиотеке Хоторна требовались новые книги, апгрейд парка компьютерной техники, ремонт крыши. Всем без исключений библиотекарям платили меньше положенного. Каждый год Алан Макинтош выписывал чек на тысячу долларов, надевал синий блейзер и повязывал галстук.

На этот раз у него была дополнительная миссия. Позвонила Диана и попросила его об услуге. Он заехал за Эми чуть пораньше; Диана была в мастерской вместе с Джулией. Люсинда принаряжалась в своей комнате, но Эми уже поджидала его. Она стояла в дверном проеме, с нетерпением и застенчивой гордостью посматривая на проезжавшие машины.

— Привет, — радостно просияв, сказала она.

— Эми Брукс, это действительно ты?

— Да, — ответила она. Кружась волчком, она во всех деталях продемонстрировала ему свое новое платье. Оно замечательно подходило ей по цвету и для вечеринки на излете солнечных деньков. У Алана появилось такое ощущение, будто он приехал за собственной дочерью, чтобы отвезти ее на первые в жизни танцы.

— Тогда, вперед, — сказал он, распахнув дверь, взяв ее за руку и отведя к машине. — Ты выглядишь великолепно, Эми. Я горжусь, что меня увидят рядом с тобой.

Эми лучилась счастьем, пока он открывал дверцу автомобиля. Алан поднял голову и увидел Люсинду с полотенцем на голове, махавшую им на прощание со второго этажа. Он посмотрел на мастерскую — из-за дверей за ними наблюдала Диана в рабочем комбинезоне. Их удивленные взгляды встретились, и оба улыбнулись. Уезжая, он чувствовал, что она смотрела им в след.

— А мама знает, что мы приедем? — спросила Эми, когда он остановился возле ее дома.

— Да, — ответил он. — Она ждет нас.

— Я хорошо выгляжу? Что, если она подумает, будто я модничаю?

— Ты бесподобна, — сказал Алан. — Вот что она подумает.

Поднимаясь по ступенькам своего крыльца, Эми волновалась и выкручивала руки, совсем как Джулия. Алан нажал кнопку звонка. Изнутри послышались звуки шагов. Эми глубоко вдохнула. Она пыталась принять нужную позу, словно стояла перед зеркалом: прямая спина, сложенные руки, руки по швам, милая улыбка, никакой улыбки. Но как только отворилась дверь, ее нервозность улетучилась.

— Мамочка! — вскричала Эми, бросившись в объятия матери.

— Эми, — воскликнула Тесс Брукс. — О, любимая.

Алан отошел в сторонку и наблюдал за воссоединением семьи. Мама и дочка обхватили друг друга, раскачиваясь взад-вперед. Спустя пару минут, взяв Эми за руку, Тесс провела их в гостиную. Комната блистала чистотой, а через открытое окно струился угасавший солнечный свет.

— Ай-ай, — сказала Тесс. — Ты только взгляни на себя.

— Слишком вычурно? — спросила Эми, одергивая юбку.

— Нет, дорогая. Ты прекрасна. О, как я по тебе соскучилась…

— Я тоже, мам, — сказала Эми.

— Мне нужно тебе кое-что сказать. О том, что я извиняюсь за все те субботы, — проговорила Тесс, — когда я не навещала тебя.

— Я знаю, у нас тут какая-то инфекция. Грипп или что похуже, — быстро ответила Эми, словно слова матери причиняли ей невыносимую боль.

— Это был не грипп, — сказала Тесс, и у нее задрожали руки. — Я болела, но в другом смысле. У меня была депрессия… У меня и сейчас депрессия. Так это называют. Я хотела, чтобы ты знала, что происходит на самом деле. И я не притворяюсь и ничего не выдумываю.

— Все нормально, мам, — тут же сказала Эми. — Не надо извиняться.

Алан помнил это чувство — желание простить свою мать. Но то, что сделала Тесс Брукс, просто восхитило его. Взяв ладони Эми в свои руки, она заглянула дочери в глаза.

— Нет, Эми, — сказала Тесс. — Я прошу у тебя прощения.

— Тссс, мам, — пыталась перебить ее Эми. — Не надо…

— После смерти твоего папы, — продолжила Тесс, — я почти не заботилась о себе. Потеряв его, я словно провалилась в ночной кошмар. Мне лишь хотелось свернуться клубком и заснуть, чтобы ни о чем не думать. Я так и поступила.

Эми слушала ее, широко раскрыв глаза.

— Это было плохо, — сказала Эми.

— Но что еще хуже, я и о тебе ни капельки не заботилась. Я не обращала на тебя внимание…

— Нет, — возразила было Эми. — Ты не…

— Я должна, дорогая. Пойми. Мне придется быть честной, или же у нас ничего не получится. Я выгнала Бадди.

— Мам! — Эми сверкнула глазами.

— И я записалась на прием к психоаналитику, чтобы он помог мне справиться с депрессией. Как я уже сказала, это депрессия, и от нее не убежишь. Она вполне реальна, так же как и пневмония.

— Значит… я смогу вернуться домой? — спросила Эми.

— Скоро, — ответила Тесс.

— Но почему не сейчас? Мне вовсе не обязательно идти на танцы. Доктор Макинтош свозит меня за моими вещами, или мы можем забрать их позже. Мне все равно. Я хочу остаться дома, с тобой.

— Эми, нам не следует торопиться, — ласково сказала ее мама. — Власти штата требуют, чтоб ты пока жила у Роббинсов, и я думаю, что это разумное решение. Просто нужно убедиться.

— В чем убедиться? — ошеломленно спросила Эми. Было такое впечатление, что кто-то показал ей рай, а потом захлопнул ворота перед самым носом. Ее лицо исказили разочарование и печаль. — В том, что ты не разлюбила меня?

— Ох, Эми, — сказала Тесс, прильнув к дочери. — Никогда не сомневайся в этом.

— Но в чем тогда? — крикнула Эми.

— В том, что она не разлюбила себя, — пояснил Алан. — Что у нее есть силы позаботиться о себе.

Тесс с благодарностью посмотрела на него. Язык отказался ей повиноваться, и она лишь кивнула. Помогая Тесс и Эми, он чувствовал, что получил шанс исправить ошибки своего прошлого. Теперь он стал врачом и намного умнее, чем в ту пору, когда была больна его собственная мать.

— Ты должна, — сказала Эми, взяв в руки лицо матери и глядя на нее сквозь пелену слез. — Ты обязана заботиться о себе.

— Мне помогают, — ответила Тесс. — Все меняется, но не так быстро, как мне того хотелось бы.

— Ты непременно должна поправиться, я требую! — сказала Эми, и ее мама рассмеялась.

— Мой маленький деспот, — проговорила она. — Ты всегда пытаешься командовать мною.

— Я так хочу остаться… — прилипнув в матери, хныкала Эми.

— Пойдем, Эми, — сказал Алан, аккуратно оттянув ее назад. — Что подумает Люсинда, если тебя не будет среди зрителей, когда ей станут вручать памятную табличку?

— Она пригласила меня, — с гордостью сообщила Эми матери.

— Тогда тебе лучше идти, — сказала Тесс.

— Как ты решилась выставить его? — спросила Эми.

— Когда я увидела фотографию, — запинаясь, сказала Тесс, — твоих синяков. В тот момент я стояла прямо здесь, но почему-то ничего не видела. Я поверила его россказням, тому, что это был несчастный случай. Но, увидев снимок и отпечаток его ладони на твоем плечике… — Наклонившись, Тесс поцеловала Эми в плечо и шею.

— Спасибо, — прошептала Эми.

— На дворе прекрасный вечер, — сказала Тесс, и ее глаза просияли. — Я хочу, чтобы ты поехала в библиотеку и станцевала там для меня!

— Обещаю, — сказала Эми.

— А я прослежу, — сказал Алан, пристально посмотрев на Тесс Брукс. Она передала ему лист бумаги, за которым он, собственно, и пришел. Кивнув, он поблагодарил ее.

— Повеселись от души, — сказала Тесс. — И пришли мне…

— Что прислать? — спросила Эми.

Тесс просто покачала головой. Она выглядела молодой и полной надежд, но от Алана не ускользнула боль в ее глазах, когда она провожала взглядом Эми. Она старалась измениться, стать честной, всем сердцем любить свою дочь, а пока нашла в себе силы отпустить ее. С точки зрения врача, именно так и начинался процесс выздоровления.

Библиотека празднично преобразилась. У дальней стены читального зала играл музыкальный ансамбль. Столы и стулья вынесли, чтобы освободить место для танцплощадки. Гости распивали пунш и поедали небольшие сэндвичи, приготовленные добровольцами. Единственными украшениями были ряды книг на полках, поблескивавшие своими темно-красными, желтыми и зелеными корешками.

Диана подколола волосы и немножко подкрасилась. На ней был новехонький с иголочки наряд — узкое, нежно-голубого цвета шелковое платье без рукавов, которое она купила по настоянию Эми, сказавшей, что этот цвет идет к оттенку ее глаз. Еще она украсилась сверкавшими брильянтами и сапфирами серьгами, подаренными ей когда-то Дороти Макинтош. Стоя во всем этом великолепии в углу и слушая музыку, она была возбуждена и немного смущена. Слишком давно ей не приходилось бывать на вечеринках.

Глядя на мать, она испытывала настоящую гордость. Все хотели привлечь внимание Люсинды. Люди окружили ее, каждому было что сказать ей, поделиться с ней воспоминаниями о том, как она помогала им подобрать материал для курсовых, раздобыть книгу любимого автора, погрузиться в мир поэзии, вовремя дать совет, Люсинда всех слушала и радостно улыбалась.

Ансамбль затих, и к микрофону вышла миссис Теофилус Макомбер. Будучи одной из самых импозантных персон Хоторна, она являлась также председателем библиотечного совета. Блистая жемчугами и роскошным платьем из черного крепа, она произнесла торжественную речь, выразив всем признательность за их пожертвования.

— А теперь настал момент, которого вы так ждали, — сказала она. — Я прошу Гвен Хантер, нашего новоназначенного библиотекаря, пройти сюда и представить нашу неподражаемую почетную гостью.

— Благодарю вас, миссис Макомбер, — сказала Гвен со своим мягким теннесийским акцентом. Она взяла микрофон и с сомнением посмотрела на него. — У меня плохо получается говорить в подобные штуки, но если и есть человек, ради которого я готова на что угодно, так это наша почетная гостья. Я знаю, что она не нуждается в представлении, но все же, миссис Люсинда Роббинс…

Зал разразился бурными овациями. Скромно улыбаясь, Люсинда склонила голову. Громче других отбивала ладоши Диана. Посматривая на свою маму, она заметила, как в дверь вошел Алан с Эми, и у нее екнуло сердце.

— Миссис Роббинс так сильно повлияла на мою жизнь, что я даже не знаю, с чего начать. Когда мы с Полом переехали сюда десять лет назад, у меня вообще не было в городе знакомых. Я искала работу, не имея ученой степени, но зато с любовью к книгам…

Она поведала свою историю о том, как приходила в библиотеку, сначала в качестве читательницы, а потом помощницы библиотекаря на полставки. Миссис Роббинс взяла ее под свое крыло. За минувшие годы, по ее советам, Гвен повышала уровень своего образования, изучала библиотечное дело и бралась за любые работы в библиотеке. Миссис Роббинс стала другом и наставницей, показывая Гвен, как помогать читателям, особенно молодежи, открыть книги, которые пришлись бы им по душе.

— Здесь, — сказала Гвен, — между нами, мы считаем Люсинду Роббинс необыкновенным человеком. Мы очень любим ее и скучаем по ней. Но мы счастливы за нее. Приходя на работу, она часто рассказывала нам о своей дочери и внучке и о том, как она хотела бы уделять им больше времени.

Люсинда посмотрела в толпу и встретилась взглядом с Дианой. Она кивнула, послав дочери воздушный поцелуй. Смахнув с глаз слезы умиления, Диана улыбнулась в ответ.

— Теперь оно у нее есть, — сказала Гвен. — Время для своей семьи. Мы хотим, чтобы она знала, что ее деятельность в библиотеке не канет в Лету. Мы любим наших юных читателей и стараемся направить их к книгам, лучше всего соответствующим их столь разным вкусам. Однако частенько мы начинаем с предложения одной книги, которая всегда так нравилась миссис Роббинс…

— «Энн с фермы «Зеленая крыша»»! — хором отозвались гости, и голосок Эми прозвучал звонче всех.

— Благодаря ей три поколения читателей окунулись в мир этой чудесной классики, — продолжала Гвен переждав шум голосов, — действие которой разворачивается на зеленом острове у берегов Канады.

— На острове Принца Эдуарда! — громко уточнила Эми.

— Именно так, — с улыбкой подтвердила Гвен. — Очень похвально, маленькая мисс. Люсинда, чтобы выразить нашу признательность и любовь от лица каждого владельца формуляра публичной библиотеки Хоторна, я хотела бы вручить тебе эту карту дорог…

Люди расступились, и Люсинда прошла к сцене. Встав рядом с Гвен, она взирала на молодого библиотекаря со слезами на глазах.

— Сначала мы собирались купить тебе билет на авиарейс до острова Принца Эдуарда, — сказала Гвен, — дабы ты смогла лично посетить места событий своей любимой книги. Но, поговорив с твоей дочерью, я узнала, что она собирается сама отвезти тебя туда на «виннебаго». Поэтому вручаю тебе подарочный сертификат для тебя и твоей семьи на покрытие расходов, связанных с арендой большого трейлера. Спасибо за все, Люсинда Роббинс.

Пожилая библиотекарша обняла молодую коллегу, которая была выше ее на двенадцать сантиметров, и они долго сжимали друг друга в объятиях перед ликовавшими зрителями.

— Ох, — сказала Люсинда, разглядывая подарочный сертификат, и по ее щекам заструились слезы. — Ты даже не представляешь, что это значит для меня. Такое… Я-то думала, что получу памятную табличку! Но поездка в Канаду… чтобы увидеть край, где жила и росла Энн… да еще с Дианой!

Посмотрев на гостей, Люсинда снова нашла свою дочь. Они обменялись улыбками. Диана жалела, что с ними не было ее отца. Вытирая глаза, она сдунула с ладони воздушный поцелуй.

— Я никогда не забуду свои годы в библиотеке, — дрожащим голосом сказала Люсинда. — Вы все столько для меня сделали. В детстве книжки были моими лучшими, а порой единственными друзьями. Я тонула в их страницах, и бывали дни, когда мне не хотелось возвращаться в действительность. И работа здесь, — сказала она, на мгновение замолчав, чтобы собраться с духом, — была чем-то сродни этому чувству. Среди всех этих замечательных книг, — она обвела взглядом зал, — и со всеми вами, у меня была жизнь за пределами мечтаний.

— Мы любим тебя, Люсинда, — прошептала Гвен, прикрыв рукой микрофон.

— Я хотела бы поблагодарить свою дочь, Диану, — сказала Люсинда, — которая, как вы знаете, сделала игрушечный домик для детской библиотеки, — за ее любовь и поддержку. И мою прекрасную внучку, Джулию, которая наполняет радостью каждый мой день. И я хочу выразить благодарность чудесному педиатру моей внучки, Алану Макинтошу, за его визиты по средам и чтение журналов о дельфинах вместо партий в гольф с другими врачами. Но больше всего…

Собравшиеся притихли, не отрывая глаз от Люсинды, которая смотрела в окно, сдерживая навертывающиеся слезы.

— Больше всех, я хочу поблагодарить моего дорогого мужа, Эммета. Эммета Роббинса. Два раза на дню он проезжал мимо библиотеки — по дороге на лесопилку и обратно, — приветствуя меня звуком клаксона. Ох, помню, я ругала его за этот шум… а он бурчал в ответ, что, женившись на библиотекарше, ничего другого от нее и не ожидал. Его любимым словом было «тсс!». Он обещал свозить меня на остров Принца Эдуарда, но… — Она всхлипнула, — ему так и не предоставилась такая возможность. — Помахав картой дорог, она снова повернулась к окну. — Мы уже в пути, любимый, — крикнула она. — Встречай меня в Канаде!

Зал взорвался громоподобными аплодисментами. Люсинду обступили друзья, но она вытянула руки для Эми, которая взбежала на сцену и попала в ее объятия. Никто не догадался выключить микрофон, и Диана услышала, как Эми плача спросила Люсинду:

— …Ты пришлешь мне открытку?

— Нет, дорогая, — ответила Люсинда, прижимая ее к себе и обратив к Диане полный любви и признательности взгляд, — ты поедешь с нами. Я уверена, что именно об этом думала Диана, когда у нее появилась идея насчет дома на колесах. Мы отправимся в путешествие все вместе.

— Скоро ты увидишься со своей родственной душой, Люсинда, — сказала Эми. — Ох, как же он ждет тебя!

Не совладав с эмоциями, Диана тихонько выскользнула из зала. Толпа гостей перетекла в главный холл, и она прошла сквозь нее к противоположной стене. Она не знала, куда шла, но ей нужно было уединиться. Рыдая, она наткнулась на высокие стопки художественной литературы. Здесь было тихо, и никто бы ее не побеспокоил. В зале опять звучала музыка. Наверное, они исполняли просьбу Люсинды, потому что Диана услышала их с Эмметом песню — «Каждый раз, когда мы расстаемся».

— Диана…

Услышав знакомый голос, она вздрогнула.

— Я видел, как ты сбежала, — сказал Алан, чей силуэт высвечивался с другой стороны полок. Он снял очки и держал их в руке. На секунду ей показалось, что это был Тим. Голос, строение тела, все. И ей стало дурно от того, что подобное случалось уже не в первый раз и что она сама же делала себя жертвой собственных плохих воспоминаний.

— Ты испугал меня, — схватившись за сердце, сказала Диана.

— Почему? — спросил он.

— На мгновение, — сказала она, — мне показалось, что ты — это Тим.

Алан отшатнулся. Он шагнул назад, и Диана заметила, как он ссутулился. Она расслышала его стон и увидела боль в его глазах, когда он прислонился спиной к стеллажу книг.

— Лишь на мгновение… — повторила она, желая повернуть время вспять.

— Я не Тим, — резко сказал он, сжав очки в кулаке.

— Но ты похож на него, — сказала она. — Когда темно и я вижу тебя без очков…

Он надел их и снова снял.

— Боже правый, разве я только очками и отличаюсь? — сказал он, и его голос дрожал от ярости и обиды. — А как насчет моего сердца? Я не бросал тебя, Диана! — Его слова эхом поднялись к потолку; под ними играла музыка и щебетали счастливые голоса.

— Я знаю, что не бросал! — внезапно разбушевалась Диана. — Неужели ты думаешь, что я думаю иначе?

— Эй…

— Но я не могу перебороть себя, — вскричала она.

— Что значит «не можешь»?..

— Я понимаю, что ты не Тим. Что ты хороший человек и заботишься обо мне с Джулией и Эми. Господи, Алан! Думаешь, мне самой это нравится? — Они оба ошарашенно смолкли. Потом Диана заговорила, чтобы успеть до того, как здравый смысл заставит ее промолчать.

— Я сделала неправильный выбор, — сказала она, упрямо выпятив подбородок. — Тогда, давным-давно. Если бы можно было все изменить, перенестись назад во времени, я бы…

— Сделала неправильный выбор? — переспросил Алан.

Диана посмотрела на него. Их взгляды встретились и так долго не могли разойтись, что Диана прислонилась к ближайшей книжной полке.

— Выбрала другого брата, — сказала она. Она почувствовала, как что-то в ней щелкнуло и закрутились шестеренки в тот момент, когда с ее уст сорвались слова правды. Она нервно сглотнула, потому что боялась прикоснуться к нему, хотя ей очень хотелось. Она приказала себе шагнуть вперед. Очень медленно она протянула руку и отвела волосы с его глаз.

Он поднял голову. Она оказалась с ним лицом к лицу. Очки сползли ему на кончик носа, и она нежно задвинула их на место. У нее перехватило горло, потому что она осознала всю глубину своих чувств к этому человеку. Он выглядел уязвленным и сбитым с толку, но теперь его глаза прояснились, и ей померещилось, что в них промелькнула улыбка.

Долгие годы у них было одно и то же. Горе, взаимные укоры и необоснованные обиды. Диана уже устала от всего этого. В его глазах было столько горечи, словно она причинила ему намного больше страданий, чем сама о том догадывалась.

— Прости меня, — сказала она.

— За что?

— За все, — хрипло сказала она. — За то, что сегодня спутала тебя с Тимом. И за…

— Что? — спросил он.

— Эта библиотека, — задумчиво ведя пальцами по корешкам книг, сказала Диана, стараясь взять себя в руки. — Когда я была маленькой, мама уже работала здесь, и я считала, что все это здание принадлежало ей. Вместе со всеми книгами. Я даже думала, что это она их написала.

— Мои пациенты думают, будто она их все прочитала.

— Так и есть, — сказала Диана.

— Ты из-за этого плачешь?

— Нет, — сказала она. Слезы струились по ее щекам, и она не могла их остановить. — Просто я думаю о том, что она сказала.

— О подарке?

— О моем отце, — ответила Диана, закрыв ладонями лицо.

— Я помню его, — сказал Алан; он стоял так близко, что, глядя вниз, она видела его туфли.

— Расскажи мне что-нибудь о нем, — попросила Диана.

— Он был хорошим человеком, — сказал Алан. — Хотя ты вышла замуж за Тима, он и меня считал частью своей семьи. Он смастерил шкафчики в моем офисе, и мы вдвоем с ним устраивали перекуры и болтали. Он был интересным, остроумным и постоянно смешил меня. Ему нравились дети, и его приводил в восторг тот факт, что твой игрушечный домик находился в моей приемной. Он любил тебя, Диана.

— Я знаю, — прошептала Диана.

— Редкий отец вдохновит свою дочь стать плотником.

— Либо плотником, либо библиотекарем, — сказала Диана. — У меня были хорошие образцы для подражания.

Сквозь книги просачивалась музыка, и Диана ощутила руку Алана на своей щеке. Он был так ласков. Прядь ее волос выбилась из прически, и он подоткнул ее обратно за ухо. Он потрогал пальцем ее серьгу: серьгу его бабушки. Диана прикрыла глаза.

— Когда уезжаете? — спросил Алан.

— Завтра, — ответила она.

— Вот свидетельство о рождении Эми, — внезапно вспомнив, сказал Алан. — Тесс уже все приготовила, когда мы заехали к ней. И я пошел за тобой, чтобы отдать его.

— Спасибо, — сказала Диана, взяв листок из рук Алана. Она подала запрос на проведение семейного отпуска вместе с Эми, и Марта Арден обсудила эту идею с Тесс Брукс. Тесс согласилась, потому что Эми предоставлялся чудесный шанс отдохнуть, и она не хотела ей мешать.

— Я буду скучать, — сказал Алан.

— Потанцуй со мной, — сказала она.

Играла музыка. Мелодия звуков труб и перебирания струн наполняла Диану таким сильным желанием, что у нее заныло сердце.

— Потанцевать? — спросил он, словно впервые слышал это слово.

— Ты умеешь танцевать, — сказала она. — Я видела. В клубе, у пристани…

Он не дал ей закончить фразу. Он обхватил ее руками и резко привлек к себе. Придерживая ее за талию, он танцевал с ней посреди книг. Вокруг мерцал тусклый, загадочный свет, и он чувствовал, как ее груди упирались в его крепкие мышцы.

— Поцелуй меня, — тихо шепнул он, но тут же лишил ее возможности ответить.

Диана растаяла у него на руках. Ее растопил его дикий, неистовый поцелуй. Диана испытывала возбуждение, но в то же время ее терзали сомнения, будто она совершала нечто ужасное и запретное. Все эти годы они были рядом, как звери в клетке, и их страсть приняла форму гнева, и этот поцелуй уже заждался своего часа.

— Алан, — прошептала она. Сила эмоций поразила ее. То, как трепетала ее кожа, и мурашки, покрывшие ее от шеи до самых пяток. Она не могла перевести дыхание. Они целовались у полок с пыльными томами, прямо перед носом у Хемингуэя. Ее глаза были закрыты, а в коленях была такая слабость, что ей казалось, она сейчас рухнет на пол.

Музыканты играли Гершвина, и когда поцелуй закончился, Алан не выпустил ее из рук. Их ноги задвигались в такт, и Диана поняла, что они действительно танцевали. Сквозь стекла очков она вперила свой взгляд в его глаза, гадая, как же подобное могло случиться.

— Танцы в библиотеке, — проговорила она.

— Не говори библиотекарше, — сказал он.

— Она будет счастлива, — сказала Диана.

— Я знаю, — ответил Алан.

— Правда?

— Она все знала, — сказал он, — задолго до тебя.

— Что знала? — спросила Диана.

— Что ты выбрала другого брата, — сказал Алан, прикоснувшись губами к ее уху.

Диана кивнула, не сомневаясь в прозорливости своей матери.

— Тут становится жарковато, — еще через минуту сказал Алан. — Хочешь прогуляться на свежем воздухе?

— О, да. Было бы неплохо, — ответила Диана, вытирая со лба испарину, пока они выбирались из лабиринта стопок художественной литературы.

Диана пошла проведать Люсинду и Эми, а Алан решил подождать ее на улице. Стоя на крыльце библиотеки, он здоровался с друзьями, соседями и родителями пациентов. Он пытался вести себя непринужденно, как будто сегодня и не исполнялись все его заветные мечты. Может быть, она не выйдет. Возможно, она поймет, что, поцеловав его, совершила самую большую ошибку в своей жизни.

Но она пришла, протолкавшись к нему через толпу гостей.

— У них все отлично, — сообщила она. — Они вне себя от радости и готовы сейчас же поехать домой, чтобы начать собираться в дорогу. Мама показывает Эми несколько простейших танцевальных па.

— Я уверен, что здесь каждый мужчина хочет потанцевать с твоей матерью, — сказал Алан. — Ведь она царица бала.

— Не думаю, чтобы после смерти отца мама вообще с кем-нибудь танцевала, — ответила Диана.

Спустившись по широким ступеням, они пошли вдоль пристани. В ночи чувствовался привкус исчезающего лета, подгоняемый ветром со стороны моря. Ярко горели уличные фонари, а стволы некоторых деревьев обвивала алая лоза. Алану хотелось взять Диану за руку, но он сдерживал себя.

— Это было чудесно, — сказала она. — Там, в библиотеке.

— Вечеринка? Музыка? Да, все для Люсинды, — сказал Алан.

— Мы с тобой, — тихо сказала она.

— Да? — взволнованно спросил он. — Правда?

— Я была в смешанных чувствах, — сказала Диана, — из-за сентиментальной речи матери и завтрашней поездки в Канаду. Ты ведь так думал, верно? Что лишь по этому между нами что-то случилось?

— А разве нет?

— Давай пройдемся, — сказала она.

Теперь он взял ее за руку.

Диана не сопротивлялась. Наоборот, она покрепче сжала его ладонь. Свободной рукой она сняла туфли и пошла босиком. Они неторопливо брели через город, по улице, где стояли дома, принадлежавшие китобоям.

— Какой? — спросил он.

— Что, прости?

— Какой из них вдохновил твоего отца? — спросил он. Было немного странно, что спустя столько лет он до сих пор не знал этого. — Построить твой игрушечный домик? С которого у тебя все и началось?

— О, — сказала Диана. — Мы еще не дошли. Он за углом.

За домами и деревьями блистала гавань. На темной воде играли отражения лодочных огней. По небу метнулся луч маяка, с востока на запад и обратно. По улице проезжали автомобили. Казалось, Диана нисколько не переживала, что хоторнцы могут увидеть ее на прогулке под руку с доктором. Он же не понимал произошедшей в ней перемены, да и вообще-то ему было все равно.

— У Беттины Гори не получилось? — шепотом спросила она.

— Что не получилось? — удивленно спросил он.

— Прийти на танцы.

— Я и не приглашал ее, — ответил он.

— А я гадала, — сказала Диана. — На днях Марта упомянула ее… я тогда была у тебя в кабинете. Что-то насчет встречи в театре. Это твоя подружка?

— Нет, — сказал он, когда они завернули за угол, где дома стали выше, а дворы шире. С освещением здесь дело обстояло похуже, и улицы скрывал легкий полумрак. — У меня нет подружки. Ею всегда была ты, — сказал он, тяжело дыша. В библиотеке она открыла ему правду, и теперь настала его очередь.

Диана ничего не ответила. Они миновали луг, расположенный на восточной оконечности портовой территории. Тут было полно высоких трав и дикорастущих цветов: астр, золотарников и индейских кастиллей. Алан видел, как они мерцали в свете единственного фонаря. Кованый узорчатый забор окружал участок поля, который затем уступал место аккуратно подстриженному газону. Величественный белый особняк был погружен во тьму.

— Вот, — сказала Диана, указывая рукой. — Этот.

— Твой игрушечный домик, — сказал Алан.

Диана ухватилась за металлические прутья и заглянула внутрь. Белый дом квадратных пропорций украшала мансарда на крыше и колонны в ионическом стиле. На окнах были ядовито-зеленые ставни и висели ящички для рассады. На свежей краске мелькали редкие блики. Хотя складывалось впечатление, что за домом присматривали, он выглядел пустым и заброшенным. Стоявший в двух улицах отсюда дом Алана был совсем другим: там все жило, только нуждалось в ремонте и покраске.

— Раньше я так мечтала об этом месте, — сказала Диана.

— Правда? — взглянул на нее Алан. — Почему?

— В детстве… Я думала, что у обитателей этого дома должна быть не жизнь, а сказка.

— И твой отец построил для тебя точно такой игрушечный домик.

— Да, — ответила Диана. — Это было самое большее, что он мог сделать, чтобы подарить мне мою мечту. Я понимаю его желание осчастливить своего ребенка…

— Ты и теперь веришь, — спросил Алан, блуждая взглядом по улице, — что у тех, кто обитает в этом районе, не жизнь, а постоянный праздник? — Он очень хотел, чтобы она сказала «да».

Диана минутку помолчала. Не отходя от ограды, она пристально вглядывалась в мрачный дом, словно пытаясь увидеть сквозь стены и ставни притихшие комнаты.

— Я уже не так уверена, — сказала она тихо, почти шепотом.

Алану захотелось еще раз ее поцеловать. Обнять, крепко прижать к себе, дабы она поверила.

— Но ты ведь можешь надеяться, — сказал он. — Даже если и не уверена.

— Надеяться на то, что они живут припеваючи? — спросила она.

— Да, — ответил Алан.

— А ты сам веришь в это? — прошептала Диана.

Алан сжал ее ладонь:

— Да, — сказал он. — И ты тоже. Если бы не верила, то не стала бы собираться вместе с семьей в такое удивительное путешествие.

— Единственное в жизни путешествие на «виннебаго», — рассмеялась Диана. — Это вообще возможно?

— А почему, собственно, нет? — сказал Алан, глядя ей в глаза. — Слушай. По дороге к острову Принца Эдуарда вам придется проехать через Новую Шотландию. Я дам тебе телефон Малаки Кондона. Мало ли что…

— Малаки, — повторила Диана. Он был наставником Алана и человеком, заменившим Тиму отца; он присутствовал на их свадьбе. — Это друг Тима.

— Он и мой друг, — сказал Алан, что-то написав на обратной стороне визитки. — Он отличный мужик и знает там все как свои пять пальцев. Мне будет спокойнее, если у тебя будет его номер.

— С нами ничего не случится… — сказала Диана.

— Когда вы вернетесь?

— В конце августа. В сентябре у Эми начинается новый учебный год.

— Все-таки не зря я вас познакомил, — сказал Алан.

— Алан… — сказала Диана.

— Не надо ничего говорить.

Разделявшая их стена рухнула, но он хотел, чтобы все в их отношениях развивалось естественно и просто. Она не должна была чувствовать себя уязвимой и действовать необдуманно и поспешно. Он обвил ее руками, и они какое-то время помолчали.

— Но я хочу все тебе объяснить, — сказала она.

— Я буду ждать, — пообещал он.

Сияя глазами, она улыбнулась ему. Он ощутил, как она придвинулась ближе, и, положив ладонь ей на талию, сквозь тонкую ткань платья почувствовал ее изящное тело.

— Сегодня что-то изменилось, — сказала она.

Абсолютно все, подумал он.

— Я сказала это вслух, — прошептала она. — У меня не сразу получилось, но я смогла. Я мечтала…

— О чем ты мечтала?

— Об этом, — шепнула она. Они обнимались в теплой летней ночи. Волосы Алана взъерошил ветер, и он слышал его пение среди деревьев. Над их головами звезды были настолько яркими, что, казалось, они вот-вот опустятся на город. Небо заволокла дымка, похожая на невесомый шелк, а звезды были словно огненно-оранжевые очи.

— Диана… — прошептал он в ее волосы.

— Об этом, — сказала она, привстав на цыпочки и целуя его в подбородок и щеку. Он поймал ртом ее уста, и их сплетенные в объятии тела раскачивались взад-вперед под покровом знойной ночи.

Это длилось долго-долго, а потом Алан почувствовал, как она сняла руки с его шеи и взяла его лицо в свои ладони. Ее щеки блестели в звездном свете, и он понял, что они были влажными от слез.

— Об одной возможности, — сказала она, улыбаясь и плача. — Вот о чем я мечтала. О возможности быть с тобой. И отринуть прошлое.

— Но прошлое и свело нас вместе, — не мог не признать он.

— И оно же проложило между нами пропасть, — сказала она.

— Значит, ты мечтала…

— Быть вместе, — сглотнув, шепнула она. — Если это возможно.

Он снова прижал ее к своей груди. Было ли это возможно? Если бы это зависело только от Алана, то да. Его пульс участился, а в голове бушевал водоворот мыслей и способов убедить ее в том, что у них все получится, если они сами этого хотят. Быть вместе… Чего еще ему желать? Он взял бы ее такой, какая она есть, какой была всегда, и ничего не желал бы в ней менять.

— Я тоже мечтал быть с тобой, — сказал он. — С давних, давних пор.

— И все это случилось в ночь перед моей поездкой в Канаду, — ответила она.

У него оборвалось сердце. Она уезжала завтра. Он обнял ее крепче, словно пытаясь удержать ее.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — сказал он.

— В некотором смысле я тоже.

— Как загадывают желания? — спросил он.

— Чтобы они исполнились? — спросила она, смеясь и осыпая поцелуями его подбородок, пока они стояли, прислонившись к кованой ограде. Она подумала, что он пошутил, но он был совершенно серьезен. Как врач и ученый, он хотел все знать наверняка. Он хотел получить гарантию, что они будут вместе.

— Как? — повторил он.

— Перво-наперво смотришь наверх, — сказала она. Взяв его за руку, она подняла ее. — Потом находишь звезду и указываешь на нее.

— Так? — спросил он, осматривая небесный свод.

— А теперь закрой глаза и загадай желание.

Алан кивнул. Он опустил веки и загадал желание. Когда он открыл глаза, она по-прежнему была рядом с ним.

— Неплохо для начала, — сказал он, целуя пальцы ее правой руки, потом левой и, наконец, ее губы.

Глава 16

На следующий день, не дожидаясь рассвета, семейство отправилось в путь. За рулем сидела Диана. В первые часы их обуревал просто неописуемый восторг, но где-то после тридцати миль Люсинду и Эми затянуло обратно в сонное царство. Стелла нашла себе подходящую полку на кухне, а Орион свернулся клубком на одной из коек. Диана все еще мысленно переживала прошлую ночь и думала об Алане. Они целовались и держались за руки, потом опять целовались, пока у нее не стали подкашиваться коленки, и Диана поняла, что ее непродолжительное отсутствие пойдет им обоим только на пользу. Ей требовалось время, чтобы как следует все это пережить. А грезам требовалось время, чтобы они смогли прижиться в реальности.

— Лишь мы с тобой не спим, Джулия, — сказала Диана.

— Гааа, — заламывая руки, проговорила Джулия.

— Будешь моим штурманом, хорошо? Эми и бабуля не знают, до чего это приятно.

— Глиии, — ответила Джулия, и Диане показалось, будто дочь поняла ее.

Дом на колесах поражал воображение своими размерами, внутренним простором и роскошью. Для каждого была отдельная койка, в салоне хватало места под разные вещи, а в дополнение ко всему тут был небольшой кухонный уголок с раскладным обеденным столиком. Диана заставила шкафчики банками с супами, арахисовым маслом и джемом, буханками хлеба, пакетами с изюмом и пастилками.

Когда она была девчонкой, ее отец однажды упросил Билла Путнэма с лесопилки разрешить ей покататься на тяжелой технике. Она водила вилочный погрузчик, самосвал, а один раз даже самый настоящий тягач. Управлять трейлером, с его гидроусилителем рулевого привода, мощными тормозами и автоматической коробкой передач, было не в пример проще, единственное, к чему ей пришлось привыкать, — это к зеркалам заднего обзора.

Они держали путь на север по шоссе 395. На дороге было тихо и спокойно. Мерцали последние звездочки, а темное небо, подобно бархатным шторам, раскинулось над холмами Коннектикута. Она подумала о своем желании. Оно было достаточно странным: без формы или очертаний. Кто стал бы просить о такой вещи, как возможность измениться? Но как? Перестать быть грубой, жестокой, решила она. Научиться прощать и принимать любовь.

Но жизнь могла быть очень жестокой. Уход за Джулией иногда отнимал у нее последние силы, и тогда она становилась вспыльчивой и быстрой на пустые обиды. В напряженной жизни не слишком-то много места для любви: спина у Дианы походила на стальной стержень, который ни перед чем не хотел прогибаться. Теперь же, направляясь на север, Диана понимала, что мечтала о самом простом — возможность потерять жестокость и приобрести мягкость. Подпустить к себе другого человека. Над Вустером[13] взошло солнце, окрасив старые кирпичные заводы в оранжево-красный цвет. Они позавтракали, не покидая трейлера.

На портсмутской транспортной развязке Диана свернула на парковку «Хауард Джонсон», чтобы выгулять Ориона. Оттуда они поехали по береговой трассе. У них еще оставалось десять часов до девяти вечера, когда они должны были попасть на паром из Портленда до Ярмута, что в Новой Шотландии. Эми старалась отправлять своей матери открытки чуть ли не из каждого города.

— Тут действительно полно омаров, — сказала Эми, заметив, что почти у всех ресторанов на крышах были закреплены буйки, ловушки и клешни.

— В этой поездке мы так объедимся омарами, — сказала Люсинда, — что сами станем ракообразными.

— Можешь произнести это слово по буквам? — спросила Эми, вытащив блокнот. Пытаясь увеличить свой лексикон, она начала записывать новые слова. Люсинда дала ей список для летнего чтения, и сейчас она перешла от Энн к Джо, добравшись до середины «Маленьких Женщин».

— Ракообразные, — сказала Люсинда. — Попробуй сама.

— Р-а-к-а, — запинаясь, сказала Эми, — а-б-р-а-с-н-ы-я.

— Терпение и труд все перетрут, — спокойно сказала Люсинда.

Они катили по прибрежным автострадам, любуясь пейзажами и аккуратными постройками. На солнце сверкали рыбацкие деревеньки, а на далеких горах блестели белоснежные шапки. Они промчались через Йоркшир, мимо песчаных кос Огункита, и с грохотом миновали поселок Кеннебункпорт.

— Мы совсем как настоящие туристы, — сказала Диана, вцепившись в руль и втискивая свою махину в узкую улочку, усеянную бутиками и свечными лавками.

— Ты-то уж точно, — подтвердила ее мать.

— Но ты должна признать, — сказала Диана, — у нас все тип-топ. «Виннебаго» и прочее. Вот только жаль, что в отличие от остальных наши стекла не облеплены наклейками из тех далеких мест, где мы побывали. — Они стояли в длинном ряду трейлеров и домов на колесах, водители которых надеялись пробраться к пляжу и мельком глянуть на дом Джорджа Буша.

— Но наш-то нам не принадлежит, дорогая, — ответила Люсинда.

— Как знать, мам, вдруг когда-нибудь, — сказала Диана. — Мы ведь можем помечтать, да?

Люсинда рассмеялась. Они были облачены в шорты и рубашки с короткими рукавами и потягивали из банок диетическую «коку», пока в открытые окна задувал морской бриз. Эми и Джулия сидели сзади, играя в свой вариант шашек и рассматривая окрестности. Стелла в кои-то веки выглядела довольной, а Орион был просто счастлив, поскольку каждые два часа ему устраивали пробежку на улице.

— Ну, раз мы изображаем туристов, — сказала Диана, — и наш паром до вечера никуда не денется, давайте заскочим в «Л.Л. Бин».

— А что это? — спросила Эми.

— Что это? — хором с наигранным потрясением воскликнули Диана и Люсинда.

— Эми, каждая уважающая себя жительница Новой Англии просто обязана купить себе в «Л.Л. Бин» по крайней мере две вещи, — заявила Диана. — Резиновые сапоги и пижаму с лосями.

Добравшись до Фрипорта, они нашли специальную парковку для автотранспорта повышенных габаритов. Там уже было полно других домов на колесах, и они не без гордости отметили, что их трейлер оказался самым огромным и шикарным. Они отправили открытки Гвен и всем знакомым из библиотеки, поблагодарив их за это путешествие. Тайком от своих спутниц Диана отослала одну карточку Алану. Потом они занялись шоппингом.

Войдя в «Л.Л. Бин», Эми была потрясена, увидев нагромождения из каноэ, снегоступов и лыж. Люсинда объяснила, что раньше это был старомодный галантерейный магазин, которому удалось поймать свой звездный час. Они отыскали пижамы из плотной зеленой фланели с вышитыми на ней мордами ухмыляющихся лосей. Люсинда купила каждой по комплекту, а заодно прихватила шерстяные тапочки-носки. Диана приобрела четыре пары длинных рейтуз для прохладных канадских ночей, карманные ножи и несколько упаковок мороженой говядины.

— Снаряжение играет большую роль, — сказала она, — особенно в такой поездке.

— Ты взяла с собой энциклопедию по птицам? — спросила Люсинда.

— Забыла, — ответила Диана, и они разрешили Эми самостоятельно выбрать полевой справочник.

— Вы такие предусмотрительные, — сказала Эми, сияя глазами и толкая коляску с Джулией к кассам.

В полседьмого они уже готовились загрузиться на борт «Принца Шотландии». На пароме имелось ограниченное пространство под высокие автомобили, поэтому они прибыли заранее. Перед тем как въехать на палубу, им еще предстояло показать билеты и доказательства американского гражданства. Паспорт был только у Люсинды. У Дианы, Джулии и Эми были свидетельства о рождении, и, взяв все документы, чтобы передать их таможеннику, Диана почувствовала укол в груди: неустанно заботясь о Джулии, она никогда не выезжала за границу. Она никогда не задумывалась над тем, чтобы оформить паспорт. Она лишала себя слишком многого.

— Что стряслось, милочка? — спросила Люсинда, уловив ее понурый взгляд.

— Ничего, мам, — ответила Диана, взяв мать за руку. — Я думала о том, как здорово путешествовать всем вместе.

— Я так признательна, — сказала Люсинда, — за то, что ты организовала все это для меня.

— Я тоже так думала, — призналась Диана, скользя взором вдоль заката над гаванью Портленда, в лучах которого кирпичные сооружения причала отсвечивали теплым розовым цветом. — Я думала, что эта поездка в основном для тебя и Джулии, и, возможно, Эми. Ты вышла на пенсию, и я хотела, чтобы Джулия посмотрела мир… Но сейчас я понимаю, что эта поездка и для меня.

— Но ты тоже смотришь на мир, — сказала Люсинда, помогая Диане справиться с потоком эмоций. — Вы обе открываете для себя новый мир.

Улыбнувшись матери, Диана кивнула. Девочки возились у заднего окна, стараясь показать Ориону пуделя в трейлере, стоявшем за ними.

— Это самая замечательная часть материнства, — сказала Люсинда, похлопывая Диану по руке. — Дети заводят нас туда, куда мы сами никогда бы не попали.

— Спасибо, мам, — сказала Диана, заключив Люсинду в крепкие объятия. В глубине души она по-прежнему помнила слова Алана, о том, что он будет ждать ее возвращения. Одиннадцать долгих лет она не позволяла себе любить, но почему-то, все больше удаляясь на север, она глубже ощущала происходившие внутри перемены. Сердце Дианы открывалось навстречу давно забытому чувству.

Им выпала удача плыть ночью! Это было нечто невероятное. Эми впервые очутилась на всамделишном корабле, «Шотландском Принце». Он представлял собой судно вместимостью в полторы тысячи пассажиров — наполовину паром, наполовину круизный лайнер. На нем было казино и кабаре, кинотеатр и бинго. И даже отдельные каюты для вип-персон! Животным отводились специальные загоны. Если это не было жизнью на широкую ногу, то Эми не знала, что и думать.

— Тут как на «Королеве Елизавете»? — спросила она Диану.

— Может быть, масштаб чуть поменьше, — ответила Диана.

Они стояли у поручней, наблюдая за удалявшимся от них городом под названием Портленд. На море было спокойно, в воздухе витала свежесть. Эми помахала людям на пристани. Она жалела, что у нее не оказалось с собой платочка, чтобы все выглядело, как в кино. Единственным недостатком этого путешествия было отсутствие ее мамы и доктора Макинтоша.

Они поужинали в ресторане, где на эстраде дама распевала песни из бродвейских мюзиклов. Потом настало время идти на боковую. В своей каюте они обнаружили четыре койки, расположенные одна над другой. Диана заняла нижние на пару с Джулией, поэтому Эми с Люсиндой пришлось забраться наверх. Все четверо надели «лосиные пижамы».

— Спокойной ночи, — пожелали они друг другу.

— Приятных снов.

— Выспись хорошенько, — сказала Люсинда, протянув через узкое пространство руку, чтобы дотронуться до пальцев Эми. Внизу Диана пела Джулии колыбельную, а Джулия так сладко посапывала, будто ей еще никогда не доводилось испытывать подобного блаженства. Корабль, словно большая люлька, укачивал их, рассекая водную гладь на пути к Канаде.

Эми ощущала присутствие отца. Раньше она не бывала на море, и теперь ей казалось, что именно такую жизнь любил ее отец. Волны шлепали о корпус корабля, звоном колокольчиков разносясь по его палубам. Она чувствовала, как судно вздымалось и медленно оседало; оно двигалось в ритме ее дыхания и ударов ее сердца. Сейчас ее папа, а точнее его останки и катер, принадлежал морю, но его душа всегда жила в самой Эми.

— Спокойной ночи, папа, — прошептала Эми, обхватив себя руками.

Съехав с парома, они оказались в Канаде. Небо над Ярмутом было ярко-голубым с легким налетом облачности. В доки прибывали рабочие, а город пробуждался от ночной дремоты. Они приплыли через залив Фанди, в котором был самый большой в мире перепад уровня воды в течение дня, но еще более поразительным было то, что они увидели кита и нескольких дельфинов.

— Ты видела? — спросила Эми. — То есть — ты же об этом мечтала, правда?

— Какие прекрасные создания, — сказала Люсинда.

— Твой первый кит, Джулия, — взволнованно прошептала Диана. Когда кит всплыл на поверхность, Джулия действительно повернула голову туда, где появилась его блестящая спина, над которой поднялся фонтан брызг под аккомпанемент его шумного дыхания.

— Глиии, — сказала Джулия.

— И дельфины, Джулия, — говорила Эми, радостно обнимая ее. — Надо будет написать доктору Макинтошу. Или даже позвонить ему!

— Алан наверняка определил бы их вид, — сказала Люсинда.

— Как поедем к острову Принца Эдуарда? — спросила Диана, остановившись у развилки. Поворот направо привел бы их прямиком в Луненбург, где друг Алана Малаки держал свой катер. Ее посетила мысль, а почему бы не заехать к нему и не навестить старика. Он-то уж точно рассказал бы им множество историй о морских обитателях. Но, с другой стороны, она очень дорожила ночью, проведенной с Аланом. У их отъезда из Хоторна было много плюсов, и она не хотела заводить знакомства — особенно здесь, — которые могли бы снова вернуть ее на территорию Макинтошей и напомнить о Тиме.

— Нам сюда, дорогая, — сказала Люсинда, заглянув в карту. — Езжай налево.

— Тут так красиво! — воскликнула Эми. — Мы в чужих краях.

— Налево? — переспросила Диана, посмотрев на дорогу в Луненбург.

— Налево полным ходом, — сказала Люсинда.

— Хорошо, — ответила Диана. И завернула автомобиль на шоссе № 1 — Эванджелин Трейл, — которое должно было привести их к парому от Пикту до острова Принца Эдуарда, оставив далеко позади Луненбург и наставника братьев Макинтошей.

У Тима Макинтоша не было лицензии на ловлю омаров в Канаде, но он не особо переживал по этому поводу. Ему требовалась небольшая передышка. Следуя за течением на восток, он прибыл в Луненбург на неделю раньше, чем рассчитывал. Буксира Малаки нигде не было видно.

— Я думал, что он тут живет, — сказал Тим пожилому мужчине, околачивавшемуся возле доков.

— Такова жизнь на море, молодой человек, — ответил старый рыбак. — Где твоя посудина, там же и твой дом. А катера Малаки здесь нет.

— Ясно, — сказал Тим.

Утром седьмого дня, когда Тим собрался отправиться обратно в Мэн, проснувшись, он обнаружил буксир Малаки на обычном месте посреди гавани.

— Тим, мальчик мой! — обрадовался Малаки, хлопая Тима по спине, пока тот взбирался на борт.

— Где, черт подери, ты пропадал? — спросил Тим.

— В заливе Святого Лаврентия, — сказал Малаки. — Хотел узнать, поют ли тамошние дельфины лучше местных.

— Чтоб тебя, Малаки, — сказал Тим. — Они не поют. Они трещат, тараторят, называй это, как угодно. Они застревают в сетях, а «зеленые» сходят по ним с ума. Все считают дельфинов такими романтичными, но, по правде, от них одни лишь неприятности. Каждый рыбак, у которого есть ружье, знает, куда нужно целиться…

— Но это действительно так, — сказал Малаки, раскуривая трубку.

— Что — так?

— На севере они поют лучше, чем здесь.

— Наверное, они тебя развлекали какими-нибудь фокусами, — ухмыльнулся Тим, — если ты столько там проторчал. Я уже чуть было не свалил отсюда.

— Ну хорошо, что я успел вовремя.

— Ага.

— А то твой брат был бы очень расстроен, — сказал Малаки. — Он пытается связаться с тобой.

— Алан? — спросил Тим, и у него екнуло сердце. — Алан ищет меня?

— Э, да, он «ищет» тебя — насколько это возможно из его хоторнских тропиков. Он звонил мне. — Попыхивая трубкой, Малаки оглядел зеркальную гавань. День должен был выдаться на славу. Солнце только что взошло над водой, рассылая повсюду свои чистые золотистые лучи. — Хорошо возвратиться домой. Спускайся вниз, выпьем чайку.

— Чтоб тебя еще раз, — резко сказал Тим. — Я американец. Я пью черный кофе.

— Ну, пусть будет черный кофе, — улыбаясь уголками рта, сказал Малки. — Как пожелаешь. Ты же знаешь, тебе стоит лишь попросить.

— Чего ему надо? — спросил Тим.

— Ты ведь в курсе, что я не вмешиваюсь в ваши дела, — суровым голосом произнес Малаки. — Если хочешь узнать, то тебе придется лично спросить его.

Тим кивнул старому ирландцу, тем самым выражая свое почтение и принося извинения. Известие о звонке Алана настроило его на воинственный лад. Даже в другой стране ему не удавалось скрыться от чувства вины и воспоминаний о семье и прошлом. Такие чувства ничем хорошим не заканчивались. К полуночи Тим обязательно нарвется на неприятности. Может быть, покутит с женщиной, может быть, ввяжется в драку, а возможно, и то и другое. Малаки молча смотрел на Тима, словно читая его мысли и зная, что у него впереди целый день, чтобы отговорить его от глупостей.

Остров Принца Эдуарда был настоящим воплощением грез Люсинды. Край лугов и рек, открытый всем ветрам в объятиях нежного моря. Куда ни глянь, везде виднелись пляжи, некоторые с красным песком, остальные же с песком настолько белым и чистым, что он был похож на размолотые в порошок жемчужины. Она словно ступила на страницы своей любимой книги, и чуть ли не каждый пейзаж вызывал на ее глазах слезы.

Диана медленно вела их дом на колесах, чтобы Люсинда могла подольше посмаковать мгновения своего пребывания на этом острове. Тут был Акадийский приход в Тиньише; столица Шарлоттаун и готические шпили базилики Святого Дунстана; зеленые пригороды Саммерсайда, где им на глаза попались две черно-бурые лисицы; и, наконец, дорога «Блу Херон Драйв», по которой они покатили вдоль побережья из красного песчаника прямиком во владения Энн с фермы «Зеленая крыша».

— «Блу херон» — голубая цапля, — прочитала Эми из энциклопедии. — «Большая, обитающая вблизи водоемов, птица, каждой весной прилетающая в морские провинции на гнездовья в отмелях и болотистых низинах». Мы ее увидим?

— Мы ее видим у себя дома на болотах, — сказала Диана. — Каждый день. Ну та здоровенная птица, что все время стоит в тени…

— С шишковатыми коленками, — сказала Эми.

— Это серая цапля, — поправила свою дочь Люсинда.

— Одно и то же, — сказала Диана, взбираясь на высокий живописный холм.

— Эми, разве это одно и то же? — спросила Люсинда. — Неужели голубая цапля это то же самое, что и серая цапля?

— Они отличаются! — размахивая полевым справочником, радостно сказала Эми. — Они одного вида, но птицы-то разные!

— Ошиблась, что поделать, — рассмеялась Диана, радуясь тому, что в Эми пробудилась любовь к знаниям. Она обменялась улыбками с матерью. Джулия дремала на своем сиденье, поджав колени к животику.

Они посетили Кавендиш. Здесь Люсинде пришлось слегка поумерить свой пыл. Ее «Энн с фермы «Зеленая крыша»» превратилась в местную торговую марку и прибыльный бизнес. Тут были водяные горки и ходунки, парк развлечений и национальный парк. Люсинде не терпелось отправиться дальше, ощутить связь с юной сироткой Энн, которая в детстве доставила ей столько счастливых минут, но Орион начал намекать, что пора бы ему справить нужду.

Когда Люсинда ушла со щенком на прогулку, Диана с девочками двинулась к аттракционам. На всех были шорты и безрукавки, и летнее солнце казалось таким же теплым, что и в Хоторне. Их глазам предстали карусель, чертово колесо, мини-машинки и наклонный желоб, совсем как в аквапарке.

— Глиии, — сказала Джулия, откинув голову назад, чтобы посмотреть вверх.

— Что видишь? — спросила Эми, присев возле ее коляски.

— Может быть, голубую цаплю? — поддразнила ее Диана. — В полете.

— Нет, — сказала Эми, проследив за взглядом Джулии. Диана придерживала ее голову, и она увидела чертово колесо. Оно возвышалось над всеми прочими аттракционами — громада из серебристого и разноцветного металла, блестевшего на солнце. Медленно вращаясь, оно напоминало ей гигантское колесо на палочке, которым Диана играла с Джулией, когда та была еще очень маленькой.

— Она хочет покататься, — сказала Эми.

— Она не может, — ответила Диана.

— Почему? — воскликнула Эми, схватив Диану за руку и сверкнув глазами. — Разреши мне взять ее с собой.

— Нет, — встревоженно ответила Диана.

— Дети обожают такие штуки, — сказала Эми. — Правда-правда. Ты привезла ее сюда, это великое путешествие всей ее жизни… И почему же сейчас ей нельзя на чертово колесо?

Джулия уставилась на Диану. Ее глаза радостно сияли. Звенела праздничная музыка, а у Дианы перехватило дыхание, как это обычно происходило, когда, пусть и на секунду, Джулия выглядела нормальной девочкой. Чем она рисковала? На колесе катались карапузы и меньше Джулии…

— Ну хорошо, — сказала Диана. — Я разрешаю.

— Ура! — восторженно закричала Эми, прыгая и указывая в небо. — Мы будем там, Джулия. На самом верху.

Диана заплатила за двоих. Она вся напряглась, опасаясь, что билетер что-нибудь скажет, косо посмотрит на Джулию или запретит ей прокатиться. Но он просто взял у нее деньги и взмахом руки предложил им не задерживать очередь. Диана настояла на том, что лично пристегнет девочек. Служащий даже и не подумал возражать.

— Эти сиденья безопасны? — ужасно волнуясь, спросила она.

— Конечно, — ответил он.

— Здесь раньше не было несчастных случаев?

— Пока никто не падал, — пошутил он.

— Диана… — смущенно шикнула Эми.

— Мааа, — сказала Джулия, прикоснувшись ручонками к лицу и волосам Дианы.

— Отлично, кто там следующий! — громко сказал служащий, когда чертово колесо слегка провернулось, подхватив Эми и Джулию, чтобы стоявшая за ними пара могла занять свои места. С каждым поворотом Джулия постепенно удалялась от нее. Диана стояла на земле, задрав голову и страдая, что отпустила свою малютку.

— Дорогая, а где девочки? — поинтересовалась подошедшая Люсинда.

— Я, наверное, с ума сошла, мам, — сказала Диана. — Они на чертовом колесе.

Теперь уже Люсинда запрокинула голову и принялась высматривать их, прикрыв глаза от солнечных лучей. Она расплылась в улыбке и изо всех сил махала им рукой. Джулия и Эми были сейчас в точке высшего подъема. Они оставались там еще какое-то время, пока загружались остальные посетители, а потом колесо начало двигаться.

— Ты только глянь на них, — размахивая руками, сказала Люсинда.

— Не могу, — ответила Диана.

— Уииии! — визг Эми заглушил музыку и смех других людей. — Мы летим!

— Ох, мам, — сказала Диана. Паника охватила ее и когтями вцепилась в сердце. Она послала свою дочурку, свою бедную крошку Джулию, навстречу неизвестности. Диана оставляла ее с сиделками, в больнице, но еще никогда она не чувствовала себя такой беспомощной. А вдруг Джулия испугается? Что, если она выскользнет из-под ремня и свалится вниз?

— Уииии! — снова завопила Эми.

— Уии! Уии!

— О, боже ж мой, — сказала Люсинда, взяв Диану за руку. — Ты слышала?

— Да, — сказала Диана, пряча лицо в ладонях. — Эми очень рада.

— Это Джулия, милочка, — сказала Люсинда. — Это твоя дочь.

Диана раздвинула пальцы. Чертово колесо задорно крутилось под музыку, позвякивавшую в летнем воздухе. Все кабинки были заняты и вращались вокруг спиц огромной конструкции. Диана отыскала свою дочь, вперила в нее взгляд и увидела, что она широко улыбалась и заходилась диким криком в приступе безудержного блаженства.

— Уииии! — визжала Джулия. — Уииии!

Наблюдая за тем, как ее дочь веселилась в небесах, Диана покрепче сжала руку матери. Затем колесо остановилось и, подбежав к поручням, Диана услышала голос Эми: «Ух ты! Вот это да. Можно нам еще разок?»

— Может быть, попозже, — ответила Люсинда, помогая им выбраться.

Диана боялась, что Джулия расплачется. Приготовившись заключить ее в теплые объятия, она крепилась с духом. Но Джулия лучилась улыбкой, счастливо раскачивая головой из стороны в сторону.

— Уиии, — прошептала Джулия, глядя в глаза матери.

Неожиданно Диана поняла, что жутко хочет, чтобы рядом был Алан, чтобы он мог увидеть и услышать ее.

Глава 17

Алан вернулся из больницы в свой офис. Одного из его пациентов доставили с травмой головы, полученной на Джетти-бич, и работники отделения скорой помощи вызвали Алана. Крис Райт, семилетний брат двух старших сестер, расшиб голову, играя с пляжной доской. Пока их родители плавали на своем катере, за ним присматривала его сестра Абигейл, которая и попросила врачей позвонить доктору Макинтошу. Он немедленно поспешил на выручку.

И вот теперь, сидя в рабочем кресле, он тупо смотрел на лист бумаги, лежавший на столе, и поначалу не мог осмыслить того, что там было написано: «Звонил твой брат, Тим». Дальше шел неправильный телефонный номер.

Алан связался по спикерфону с Мартой. Она была занята, ожидая на другой линии разговора с неврологом Криса, но тем не менее мгновенно ответила ему.

— Да, доктор Макинтош, — сказала она.

— Насчет сообщения от моего брата, — проговорил он.

— Ах, да. Он звонил, когда ты был в больнице. Он…

— Ты неправильно записала номер, — перебил ее Алан.

— Нет, все правильно, — ответила она.

Марта была замечательной медсестрой, но навыки секретарши не были ее сильной стороной. Он все время собирался нанять специального служащего, чтобы избавить ее от лишних хлопот. Но сейчас, помня о том, что в приемной его дожидалась целая толпа пациентов, он сорвался.

— Марта, — сказал он резко. — Ты записала номер Малаки Кондона. Но, где бы черти ни носили моего брата, так уж точно не в Канаде. Поэтому, будь добра пойди к своему столу и поищи…

— Он у Малаки, — невозмутимо проговорила Марта. — Он так прямо и сказал.

— Ох, — ошеломленно сказал Алан. — Прости, Марта.

— Ну а сейчас, если не возражаешь, на второй линии у меня невролог Криса…

— Привет, Джейк, — сказал Алан, переключившись на вторую линию, и приготовился узнать результаты обследования Криса от Джейкоба Трентона, лучшего по части неврологии в Хоторн Коттедж. Алан слушал, с облегчением восприняв новости об отсутствии сотрясения головного мозга — значит, беспокоиться не о чем и Крис скоро поправится. Однако мысли его занимало совсем другое.

Положив трубку, он посмотрел на оставленное сообщение. Его брат был с Малаки Кондоном в Луненбурге, что в Новой Шотландии, — то есть именно там, куда Алан предложил заехать Диане, если ей что-нибудь понадобится. Направить любимую женщину в руки брата никоим образом не входило в планы Алана.

Он набрал до боли знакомый номер буксира Малаки.

Диана наслаждалась каждой милей поездки. И почему они раньше не решились на нечто подобное? После этого путешествия они будут просто обязаны прокатиться по всем достопримечательностям Соединенных Штатов: горам Колорадо, пещерам Кентукки, Мемфису, Большому Каньону и берегам Миссисипи. Они посетили тематический парк Вудли и с удовольствием погуляли среди уменьшенных копий памятников мировой истории. Они увидели Мыс Траверс, где сто зим назад буера с пассажирами волокли через пролив мужчины, запряженные в них, словно лошади. По дороге она посылала Алану открытки.

И еще на каждом попадавшемся им на глаза пляже они строили песчаные замки. Они обнаружили россыпи белого песка в северной части острова и красного на южном побережье. И везде они возводили чудесные замки, не забывая их потом фотографировать. Джулии нравилось ковыряться в песке в компании своего семейства и укладывать ракушки и высушенные водоросли в виде украшений на крепостные стены.

— Может быть, я сменю род занятий, — сказала Диана. — И вместо игрушечных домиков стану лепить замки из песка. А Джулия будет моей помощницей.

— Но тебе не удастся продать песчаные замки, — грустно сказала Эми. — Они недолговечны.

— Я знаю, — сказала Диана, помогая Джулии посыпать башенку мокрым красным песком. — Но пока они существуют, ничто не может сравниться с ними по красоте.

— Маааа, — сказала Джулия.

Они побывали в местах знакомых любимице Люсинды — Энн. Им представилась возможность посмотреть на земли, где когда-то стоял дом Люси Мод Монтгомери в Кавендише, в котором автор книги жила вместе с бабушкой и дедушкой после смерти матери.

— Она все познала на собственном опыте, — сказала Люсинда.

— Каково быть сиротой? — спросила Эми.

— Да, — ответила Люсинда. — Ты даже не представляешь, насколько это ужасно и одиноко.

— Я могу лишь догадываться, — сказала Эми, взяв ее за руку.

Они гуляли по фермерским полям и в старых яблочных садах. От настоящего дома остался лишь фундамент и белый штакетник, поэтому Диана была несколько разочарована. Она надеялась сделать фотоснимки, чтобы затем изготовить игрушечную копию для какой-нибудь маленькой девочки из Хоторна. Слушая разговор своей матери с Эми, Диана толкала вперед коляску Джулии и радовалась тому, что они так сдружились. Радовались, что у нее была мать и она не болела.

— Это… столько значит для меня… получить возможность приехать сюда, — сказала Люсинда, идя под руку с Дианой и Эми.

— Я знаю, ты без ума от той книги, — улыбнулась Диана.

— Мое детство было очень одиноким, — сказала Люсинда. — Мои приемные родители постоянно выясняли отношения, и зачастую дело доходило до рукоприкладства.

— Ага, — сказала Эми. — Это мне знакомо.

— Жаль, что ты не начала читать в свои ранние годы, — сказала Люсинда, поцеловав Эми в макушку. — Я находила спасение в книгах. Услышав крики отчима, я открывала свою книжку и ныряла в нее. Не знаю, что бы со мной сталось, не будь у меня книг.

— Я просто мечтала, чтобы они прекратили, — ответила Эми. — Я лежала на кровати, скрестив пальцы, и мечтала из последних сил. Я молилась каждому пролетавшему ангелу, чтобы однажды что-нибудь случилось, чтобы Бадди исчез и у нас все наладилось.

— Один из тех ангелов внял твоим мольбам, — сказала Люсинда.

— Да, — кивнув, сказала Эми. — Я тоже так думаю.

— Бадди уехал, а твоя мама понемножку поправляется.

— Было ужасно, — прошептала Эми, — слышать, как он бил ее…

— Этот звук, — сказала Люсинда, прикрыв глаза, словно в ушах у нее до сих пор звенели ссоры собственной семьи. — Удар большой ладони по незащищенной коже… было еще хуже, когда он использовал кулаки…

— И ее громкие крики, — сказала Эми. — И осознавать, что я не могу ей помочь.

— Хотя ты и хотела, — вздохнула Люсинда.

— Больше всего на свете, — сказала Эми.

Катя коляску Джулии, Диана понимала, что ей не следовало вмешиваться в их беседу. Ее мать очень редко рассказывала о своем трудном детстве. Люсинда предпочитала не распространяться на эту тему. Диана всегда с сочувствием относилась к тяжелому прошлому матери, но, похоже, Люсинде и в голову не приходило обсуждать подобные вопросы с дочерью.

Да и Эми почти ничего не говорила о своей непростой жизни у себя дома. Диана знала: Алан считал, что путешествие пойдет ей на пользу, что она травмирована домашней обстановкой. По его словам, пребывание в жилище, пропитанном насилием, приравнивалось к командировке в зону военных действий.

Вчетвером они гуляли по полям. В полуденном свете яблони сияли своими сочными плодами, а пикантный запах сидра щипал нос. Диана думала об Алане, зная, что он обрадуется происходившим с Эми переменам.

— Нам чрезвычайно повезло, — сказала Диана.

— Дорогая?

— Мне и Джулии, — сказала Диана. — У нас замечательная жизнь.

— Но, Диана, — с сомнением в голосе возразила Эми. — Разве ты можешь такое говорить? Ведь Джулия серьезно больна…

— Да, — сказала Диана. — И я очень злилась по этому поводу. Мне даже стыдно за свое поведение в прошлом. Но, как бы то ни было, мы счастливы. Нас повсюду окружает любовь.

— Ее отец уехал, — тихо напомнила Эми Диане.

— Но она получила столько тепла от других людей, — сказала Диана, — что теперь это почти не имеет никакого значения. У нее есть я, бабушка, дядя… — Осекшись, Диана осознала, как ей не хватало Алана.

— Разве кто-то может не любить нашу Джулию? — спросила Люсинда, наклонившись, чтобы поцеловать внучку.

— Бадди, — мрачно ответила Эми.

— Ты права, — сказала Люсинда. — Или, к примеру, мой отчим. Люди с больной душой не умеют любить. Они лишены этого чувства.

— Здесь просто здорово, — сказала Диана, ощущая дуновение теплого ветерка, шевелившего листья фруктовых деревьев. Она закрыла глаза, желая навсегда запомнить этот момент. Не только окружение, но и разговор: люди, которых она так любила, открывали друг другу свои сердца. Она отчетливо чувствовала присутствие Алана и каким-то неведомым ей образом знала, что по их возвращении все будет в порядке.

— Точно, — сказала Люсинда.

— Давайте возьмем здесь что-нибудь, — предложила Эми. — На память.

— Ох, дорогая, — сказала Люсинда. — Нехорошо брать чужое…

— Вот, — сказала Эми, подняв с земли четыре испорченных яблока. — Никто же не будет против, если мы их заберем, ведь так?

Диана, недоумевая, посмотрела на плоды. Яблоки были гнилыми и сморщенными. Их плодоножки торчали под причудливыми углами, и от них пахло уксусом или вином. Почему Эми выбрала нечто столь уродливое? Она могла бы нарвать цветов, подобрать красивые камушки, четырехлистный клевер или собрать желтые листья.

Но Люсинда поняла смысл ее поступка. Она кивала, аккуратно трогая пальцем каждое яблоко.

— Они хорошо засохнут, — сказала она.

— Правда? — спросила Эми.

— Да. Мы положим их в кухонный шкафчик, а когда приедем домой, они уже дойдут до нужной кондиции. Они мне очень нравятся, — сказала Люсинда. — Нет, я их просто обожаю.

— Но почему? — спросила Диана. — Объясни мне. Зачем брать старые гнилые яблоки?

— Потому что это мы, — сказала Эми.

— Неужели ты не видишь? — спросила Люсинда, и ее голубые глаза сверкнули. — Ты-то как никто другой должна была увидеть и понять. Эми абсолютно права, они — это мы. Искалеченные и брошенные, лишенные любви и лежащие в пыли…

— Пока кто-нибудь не возьмет их к себе, — прошептала Эми. — Как ты взяла меня к себе, Диана.

— Ой! — воскликнула Диана, прикрыв рот ладонью.

— Вещи, которые кажутся людям неприятными и отталкивающими, — сказала Люсинда, и теперь Диана прозрела: ее мать говорила о себе в детские годы. Диана посмотрела на Джулию, чьи огромные глаза блуждали по небосводу, а уши ловили звуки ветра, игравшего в верхушках деревьев. Подумав обо всех тех людях, что видели в Джулии лишь страдающую калеку, Диана ощутила комок в горле.

— Мы сохраним их навсегда, — сказала Эми серьезным тоном, который, как была убеждена Диана, был присущ только двенадцатилетним девочкам. Пока секунду спустя его не подхватила Люсинда…

— Навсегда и во веки веков, — сказала Люсинда.

Взяв свое старое яблоко, Диана закрыла глаза. Она подумала о том, каково это упасть с дерева. Быть покинутой, потом подобранной и испытать на себе заботу брата человека, который, по-видимому, посчитал ее недостойной своих чувств. Диана медленно, но верно влюблялась.

— Да, это мы, — держа на ладони яблоко, громко сказала Диана. Джулии, матери, Эми и кому-то еще в тысяче миль от них на берегу моря.

На ночь они припарковали свой трейлер в прибрежном кемпинге. Звезды здесь светили еще ярче, чем дома. Стелла сидела у окна, созерцая свое созвездие. Щенок лежал на койке Эми, мирно посапывая у нее в ногах. В воздухе расползлась прохлада, и они надели свои пижамы с лосями.

Диана и Люсинда, закутавшись в одеяла и натянув новенькие шерстяные носки, сидели на улице в раскладных креслах и слушали шелест волн. На столике между ними горела свеча, отгоняя назойливую мошкару. Они потягивали чай с медом и апельсином, согревая руки теплыми кружками.

— Ты ощущаешь себя пенсионеркой? — спросила Диана.

— Я ощущаю себя молодой, — ответила Люсинда. — Счастливой, взволнованной, полной энергии…

— Тебе нравится наша поездка? — спросила Диана.

— Это мечта наяву, — сказала Люсинда. — Она превзошла все мои ожидания и стала в тысячу раз лучше, потому что со мной ты и Джулия. И Эми тоже…

— Только папы не хватает.

— Мне, — сказала Люсинда. — А вот кого тебе не хватает?

— Не знаю, — ответила Диана.

— Ты что-то подозрительно долго пропадала той ночью, когда были танцы, — заметила Люсинда.

— Ммм, — хмыкнула Диана, разглядывая небо. Здесь, на севере, воздух был кристально чистым. На черно-синем покрывале сверкали звезды. Млечный путь, как обычно, рассек собой ночь, а в океане сгинула искра метеора. — Ты видела? — спросила Диана.

— Да, — сказала Люсинда. — Падающая звезда — как кстати.

— Еще одна! — воскликнула Диана, вскочив на ноги. Она посмотрела на мать. — В каком это смысле «кстати»?

— А в том, что мы говорим о людях, которых любим, и одновременно видим падающие звезды. Ты собиралась рассказать мне о твоей прогулке.

— Мам…

— Да, да, о твоей прогулке с Аланом.

— Мы просто побродили у гавани, — сказала Диана, и ее сердце совершило прыжок с переворотом, пока она вспоминала мельчайшие подробности, пытаясь решить, что можно рассказать, а о чем следует умолчать. По небу метались падающие звезды, расчерчивая небо длинными хвостами белого огня. — Что происходит? Неужели остров Принца Эдуарда так притягивает к себе метеоры?

— Это метеоритный дождь, — пояснила Люсинда. — Случается каждый август, то же самое и в Коннектикуте. Вы с отцом частенько наблюдали сей летний феномен.

Диана кивнула, припоминая события далеких дней. Она стояла с отцом у болот, держа его за руку, а он обещал ей вызвать падающую звезду. И стоило исчезнуть одной, как тут же появлялась другая. Она не понимала, что это было природное явление, ей казалось, что ее отец был волшебником, который мог командовать звездами.

— Давно же я его не видела, — сказала она.

— Но ты была так занята, милочка, — заметила Люсинда. — Будучи по уши в заботах о Джулии, у тебя не оставалось времени смотреть на небо.

— Я знаю, — сказала Диана, не в силах отвести взгляд от звездного шоу.

— Или заметить, что один замечательный человек хочет любить тебя.

— Мам… — сказала Диана.

— Но это правда, дорогая, — проговорила Люсинда.

— Я и сама догадалась, — ответила Диана, стараясь держать себя в руках.

Диана, не отрываясь, смотрела наверх. Не увидев в течение пары секунд ни одного метеора, она непроизвольно затаила дыхание. Потом один все-таки промелькнул, и она слегка расслабилась. Она думала о том, как учила Алана загадывать желания по звездам. К чему-то изумительному привыкнуть было достаточно легко. Так же быстро люди смирялись с печалью. Но почему бы не принять любовь? Жизнь могла измениться в мгновение ока, давая возможность забыть, что когда-то она была совсем другой.

— Диана? — спросила Люсинда, желая разговорить ее.

— Я ему кое-что сказала тогда, — прошептала Диана.

— Что?

— Что теперь выбрала бы другого брата.

— Ну, неплохо, неплохо, — сказала Люсинда, и Диана отчетливо услышала улыбку в ее голосе.

— Я надеюсь, что у нас получится, — сказала Диана.

— О, у меня множество причин, чтобы не сомневаться в этом.

— Почему? — спросила Диана. — Какие еще причины?

— Ты и Алан… — улыбаясь, ответила Люсинда.

— Раньше я лишь мучила и себя и его, — сказала Диана. — И сейчас все не пойдет идеально вот так сразу.

— И навсегда, — добавила ее мать.

— И навсегда.

— Тебе нужно, — сказала Люсинда, — сделать первый шаг.

Диана промолчала. Позади нее, в окне «виннебаго», Стелла засекла над морем созвездие Орион и принялась радостно попискивать. Щенок же нарезал крути по траве, тявкая от восторга.

Люсинда не унималась:

— В некотором роде я целую жизнь училась тому, как идти вперед, не позволяя прошлому сломить меня. Прежде всего я простила своих родителей — настоящих — за их смерть, а других за удочерение.

— Но как? — спросила Диана.

— Есть только один способ, — ответила Люсинда, протянув руку к креслу дочери и взяв ее ладонь. — Любовь.

— Но как ты смогла? Если тебе было так плохо?

— Я начала с Эммета, — улыбнулась Люсинда, — и продолжила с тобой.

— Я тоже хочу попробовать, — шепнула Диана.

— Самой большой ошибкой с нашей стороны, — сказала Люсинда, — было бы думать о том, что любовь представляет собой обыкновенное чувство, просто эмоции. Но это совсем не так. На самом деле любовь заключается в наших действиях, образе жизни. Это то, что ты делаешь для Джулии. И это то, что ты хочешь сделать для Алана.

— Я знаю, чего хочу, — прошептала Диана. — Уже давным-давно.

— Тогда не сдерживайся, милочка, — сказала Люсинда. — Позволь себе любить его.

Диана кивнула, поглядывая на падавшие звезды. Животные издавали привычные звуки, а дети спали в машине. О берег разбивались волны. Атлантический океан простирался на тысячи миль к югу, и Диана подумала, что в Хоторне Алан, наверное, слышит те же самые волны. Она не сомневалась в том, что Алан ждал ее возвращения, и все ее существо нетерпеливо стремилось ему навстречу.

На пути к парому Диана решила выгулять Ориона и заехала на изрытую колдобинами проселочную дорогу, остановив трейлер у подножия покрытой грязью песчаной дюны. Все грустили из-за того, что им приходилось покидать остров принца Эдуарда в такой бесподобный, солнечный день. Вскарабкавшись на дюну, Эми первой увидела, что было на другой стороне: пляж с черным песком в объятиях укромной бухточки.

— Сюда, сюда! — закричала она. — Мы должны построить здесь замок. Это же черный песок!

— У нас мало времени, — заметила Люсинда, посмотрев на часы. — Мы можем не успеть на корабль.

— Длиии, — сказала Джулия. Прошлой ночью у нее был легкий жар. Диане пришлось протирать ее тельце влажной махровой мочалкой и открыть все форточки, чтобы впустить прохладный ветерок. Но сейчас она выглядела нормально, а Диана знала, какое удовольствие ей доставляла возня в песке.

— Ну, на небольшой замок времени нам хватит, — сказала Диана. — Если, конечно, будем строить его сообща.

— Ты архитектор, — ответила Люсинда. — Вопросы строительства я оставляю тебе.

И вот они перелезли через дюну и побежали к берегу. Песок поскрипывал под их голыми ногами. Он вызывал приятное ощущение, напоминая тальковую пудру, и прилипал к ступням нежданных гостей, сверкая подобно крошкам черных алмазов. Вчетвером они выбрали площадку чуть выше плескавшихся волн. Потом они начали сооружать насыпь и руками придавать ей форму.

— Маа, — сказала Джулия, пока Диана помогала ей отковырять затвердевший песок.

— Любимая, — прошептала Диана. — Это такая редкость. Мы еще никогда не видели черный песок. — Песок хорошо удерживал придаваемые ему очертания, и они выкопали в нем крепостной вал, а затем вырезали балкончики. Раковины были такими же необычными, что и песок, — непривычных размеров, розовые и изящные. Стараясь не поглядывать на часы, Диана помогла Джулии украсить каждое окно ракушками и галькой.

— Черный замок, — сказала Эми.

— Наш шедевр, — печально сказала Люсинда. — В наш последний день.

— Но зачем нам уезжать? — спросила Эми, осторожно возводя лестницы вдоль стен замка. — Почему мы не можем просто остаться?

— Я согласна, — сказала Люсинда. — Я на пенсии. Мне спешить некуда.

— Ты могла бы учить меня, — сказала Эми. — Мы превратили бы «виннебаго» в нашу школу и стали бы в нем жить. Джулии наверняка понравилось бы.

— Несомненно, — поддержала ее Люсинда. — Наше бесконечное странствие. Пришли, увидели и остались.

— Гааа, — сказала Джулия на ухо Диане. Они сидели вместе, напротив Эми и Люсинды. Диана откинулась на бок и деревяшкой проделывала в стене ворота, а Джулия свернулась эмбрионом рядом с ней. Слюда пристала к ее коже, поблескивая, словно черные звезды. Диана послушала шутливый разговор матери с Эми, которые придумывали разные способы, чтобы подольше задержаться на этом острове, и отбросила палочку на песок.

Она притянула к себе свою дочурку. Голоса и волны сливались в восхитительную мелодию. Если бы только это чувство никогда не исчезало: теплое солнце, легкий бриз и ощущение единства родственных душ. Лето подходило к концу: на следующей неделе начинался сентябрь. Слушая смех Эми и своей матери, она крепко обняла Джулию.

Осталась бы она здесь, будь у нее такая возможность? Хотела бы она сделать так, чтобы это продолжалось вечно? Черный песок был теплее песка других цветов. Он притягивал солнечные лучи и удерживал их в своих темных песчинках. Диана думала о падающих звездах, о возбуждении, охватывавшем ее в предвкушении встречи с Аланом. Но разве у нее не было здесь, на этом удивительном пляже, всего, о чем она когда-то могла лишь мечтать?

Неужели ей недоставало иной любви?

У нее была дочь, мать, их общий друг, этот прекрасный замок… Если бы только она могла остановить прилив, не позволив ему разрушить созданное ими. Люсинда поднялась и отряхнула песок с рук. По традиции она достала свой фотоаппарат и пару раз щелкнула затвором. Время нещадно летело вперед; теперь им придется поторопиться, чтобы не опоздать на паром. Щенок как безумный носился кругами, давая понять, что ему нужно обратно в трейлер.

— Идем, Орион, — рассмеялась Эми. — Хочешь пить? Тогда за мной.

— Сорок минут, — сказала Люсинда. — Именно столько нам осталось, чтобы добраться до причала. Если не успеем, то останемся тут навсегда. И ты меня даже клещами отсюда не вытянешь.

Диана размышляла. Что, если она не будет спешить? Она могла бы потянуть время, задержаться в дороге. Они бы остались в этом заколдованном месте, ей не пришлось бы ехать домой, бороться со старыми чувствами, и реальность больше никогда их не потревожила бы.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Едем, дорогая? — спросила Диана. — Ты это хочешь мне сказать?

— Глиии, — ответила Джулия.

Джулия и ее звуки. У них не было перевода, но для Дианы они несли глубокий смысл. Как плеск волн, шепот песка, крики чаек. В природе все имело какое-то значение, неся в себе живую поэзию для тех, кто хотел ее услышать. Джулия была храбрее своей матери. Она призывала ее двигаться вперед, вернуться в Хоторн, увидеть, что приготовило им будущее.

Взяв Джулию на руки, Диана направилась к дюнам. До прилива оставалось еще несколько часов. К тому моменту они уже будут мчаться на пароме в Новую Шотландию. Обнимая дочку, Диана радовалась тому, что они не станут свидетелями гибели их черного замка в морских волнах.

И скоро она будет с Аланом.

На время работы Малаки почти всегда выключал свой телефон. Он не хотел, чтобы ему мешали наслаждаться песнопениями дельфинов. Но, не успев воткнуть шнур в розетку, он уже отвечал на звонок от Алана.

— Ты разминулся с братом, — сказал Малаки. — Сейчас он закупает провизию на обратную дорогу в Мэн. Обещал вернуться через час.

— Он уезжает? — спросил Алан. — Когда?

— Когда? — переспросил Малаки, наблюдая за парочкой ловивших рыбу гагар. Настроившись на тайные смыслы дельфиньих бесед, он легко заметил в голосе Алана странную смесь разочарования и облегчения. — Может быть, сам его спросишь об этом, когда он перезвонит тебе? А я прослежу.

— Скажи, Мал, — с ноткой нетерпения сказал Алан. — Что он задумал?

— Иисус и угодники, — пробурчал Малаки. — Тебе что, нужны письменные показания под присягой? Он отчалит из доков с рассветным приливом. В чем дело-то?

— Я объясню тебе, Малаки, — резко сказал Алан. — Диана проводит у вас свой отпуск, а я дал ей твой телефон и попросил в случае необходимости заглянуть к тебе. Я не хочу, чтобы она столкнулась нос к носу с Тимом. Ей это совершенно не нужно.

— Она уже взрослая девочка, — сказал Малаки. — Возможно, именно это ей и нужно. Пусть сражается. Или заключает перемирие. Не тебе решать за нее.

— Малаки, — сказал Алан.

— Послушай меня, — ответил Малаки. — Если вам судьбой предначертано быть вдвоем, то бояться тебе нечего. А манипулированием ситуации с Тимом ты лишь все испортишь. Пусть в дело вступят силы природы, свершится воля Господа, называй это, как угодно. Но не проси меня вмешиваться в ваш треклятый любовный треугольник. Я слишком переживаю за каждого из вас, чтобы так поступить.

— Ясно, — сказал Алан, глядя в окно на хоторнскую гавань. Он знал, что Малаки был прав. Но подобное знание не могло побороть дурное предчувствие и страх того, что Диана встретится с Тимом после стольких лет и вспомнит связывавшее их некогда чувство. Алан находился очень далеко от них, и не в его силах было помешать этому.

Глава 18

По пути через Новую Шотландию к парому, который должен был доставить их на материк, у Джулии случился эпилептический припадок. Ее тело оцепенело, она до крови прикусила язык и билась в судорогах целых две минуты. Эми закричала, а животные попрятались под койки. Свернув на обочину, Диана чуть не загнала «виннебаго» в дренажный ров.

— Джулия, — пытаясь удержать ее, говорила Диана. Изо рта девочки текла смешанная с пеной кровь, и у нее закатились глаза.

— Что это, что с ней такое? — плакала Эми.

— Диана, возьми ложку, — сказала Люсинда, пытаясь просунуть ложку в рот Джулии. — Нам надо ухватить ее язык. Чтобы она не проглотила его.

— Прочь! — заорала Диана. — Бери с собой Эми, и уходите отсюда. Мам, я знаю, что делаю. Так мы только причиним ей боль. Не путайтесь под ногами. Убирайтесь!

Трясясь как осиновый лист, Люсинда помогла Эми вылезти из трейлера. Диана слышала их голоса, Эми была расстроена, а Люсинда утешала ее. Диана еще никогда не попадала в подобную переделку, но Алан предупреждал ее насчет вероятности припадков. Он сказал ей, что во время припадков нельзя засовывать в рот Джулии ничего твердого, потому что так можно было выбить ей зубы или повредить мягкие ткани. Диане оставалось лишь обнимать ее и ждать. Судороги постепенно прекращались. Ее мышцы расслабились. Ее тельце еще раз дернулось, и ребенок вздохнул.

Диане хотелось разрыдаться. Она хотела извиниться перед матерью за крики и убедиться, что с Эми все в порядке. Она хотела поставить на место вещи, опрокинутые Джулией, — бутылку с фруктовым соком, стопку справочников. Но она знала — что-то очень плохое происходило с Джулией, и она была обязана помочь ей.

— Мама! — позвала она.

Люсинда и Эми вернулись, остановившись в дверях.

— Садись за руль, мам, — укачивая Джулию, сказала Диана. — Отвези нас в больницу.

Кивнув, Люсинда забралась на водительское сиденье. От сельских красот Новой Шотландии буквально перехватывало дыхание. Куда ни глянь, везде сияли поля цветов. Вдалеке большие холмы вытягивались прямиком к морю. Высокие сосны отбрасывали длинные тени на дорогу, однако городов нигде не было видно. Эми сверялась с картой и по мере сил направляла Люсинду.

— Дорогая, — сказала Люсинда, отмерив десять миль. — Говори, что делать.

— Найди таксофон, — сказала Диана. Джулия, дрожа, лежала у нее на коленях. Она тяжело дышала, и ее кожа совсем потеряла цвет. Ее веки трепетали, словно ей снился сон, но она никак не просыпалась. Из-за одной мысли о том, что они могли затеряться в глуши, Диану обуял панический ужас.

На следующей площадке для отдыха было четыре телефона-автомата. Люсинда взяла Джулию, Эми присела рядом, а Диана выбежала на улицу. Ее сердце безумно колотилось, и она была в такой панике, что чуть не лишилась способности здраво рассуждать. Существовала ли в Канаде служба вроде 911? И если да, то как ей объяснить им, куда нужно ехать? И вдруг, посреди этого кошмара, она вспомнила номер телефона Малаки.

— Опять ты? — только сняв трубку, взревел он. — Я уже сказал, что это между твоим братом…

— Малаки! — закричала Диана. — Это Диана Роббинс. Я в Новой Шотландии и…

— Успокойся, Диана, — сказал он уже совсем другим голосом. — Я знаю о том, что ты здесь. Мне уже все уши прожужжали. Итак, что стряслось? Похоже, ты серьезно напугана.

— Малаки, моей дочке плохо, — сказала она. — Надо отвезти ее в больницу, а я не знаю, куда ехать…

— Где вы сейчас?

Диана рассказала ему все, что смогла. О том, как они прибыли в Пикту, потом направились в Ярмут, и еще упомянула про последний виденный ими дорожный знак.

— Езжайте в Галифакс, — сказал он. — Это лучший выбор, к тому же вы не так далеко от него. Она справится, дорогая? В каком она состоянии?

— Она после припадка, без сознания. У нее учащенный пульс и…

Диана разразилась громким плачем. У Малаки был глубокий, приятный голос, и он натолкнул ее на воспоминания об отце.

— Я понимаю, ей пришлось нелегко… бедная девочка, — сказал он. — Просто привези ее в Галифакс, а мы встретим вас у больницы. Сумеешь?

— Да, — ответила Диана. — Ради Джулии я постараюсь. Спасибо, Малаки. Я рада, что позвонила тебе.

Только повесив трубку, она подумала, с кем Малаки собрался ее встретить и каким вообще образом он узнал, что она была в этой провинции.

— Луненбург отличное место, — сказал Тим, поднимаясь на борт буксира с охапками продуктов. — Хороший такой городок. Может быть, мне стоит… — Одного взгляда на лицо Малаки было достаточно, чтобы понять — что-то произошло.

— Это твоя дочка, Тим, — сказал он. — Дела у нее совсем плохи.

— Джулия… — потрясенно произнес Тим.

— Только что звонила Диана.

— Звонила сюда? — спросил Тим.

Значит, это было серьезно. Красноватое лицо Малаки помрачнело, в его глазах отражалась глубокая печаль. Ну конечно, ведь он был ирландцем, а они могли отыскать трагедию в чем угодно, хоть в густом тумане, хоть в тающем мороженом. И все же Тим нервно сглотнул и приготовился слушать. Долгое время он был в бегах, но это не означало, что он совсем никогда не думал о ней — о ребенке, которого бросил. Сердце его гулко стучало.

— Она страдает, — сказал Малаки.

— Я знаю.

— Ужасно страдает, — сказал Малаки. — Жизнь не должна быть настолько жестока к маленьким девочкам. И к их матерям и отцам. Поставь сумки, и идем.

— Что? — спросил Тим.

— Ты поедешь со мной в Галифакс. Они сейчас там.

— В Галифаксе, в Новой Шотландии? — ошеломленно переспросил Тим. — В нескольких милях отсюда?

— Точно, — ответил Малаки. — Твой братец Алан из кожи вон лез, пытаясь связаться с тобой. Диана отдыхала здесь неподалеку, и у ребенка случился припадок. Теперь бери свою куртку и…

— Я не могу, — тупо сказал Тим.

— Черта с два ты не можешь, — вскричал Малаки, схватив его за руку. — Тим, она твоя дочь. С чем бы ни предстояло столкнуться Диане, она справится с этим быстрее, если рядом с ней будет отец Джулии. Забудь о своей глупой гордыне и веди себя как мужчина. Ради девочки.

— Я хотел бы, — сказал Тим, — но не могу. — У него перед глазами появился образ Дианы в тот момент, когда он видел ее в последний раз: на девятом месяце беременности, с зареванным лицом, она тянула его за руку и умоляла остаться. Двенадцать лет он уплывал от этого воспоминания и мог лишь представлять, что делала она. Ради нее же самой он не хотел снова врываться в ее жизнь.

— Иисусе, Тим, — сказал Малаки. — Ты как призрак, который скитается всю свою жизнь. Что это за существование такое — ловля омаров для первой нанявшей тебя компании? Ты потерял семью, а теперь и брата. У тебя нет ни дома, ни любви. Тим, это твой шанс.

Тим стоял, не шелохнувшись и закрыв глаза, словно пытаясь защититься от свалившихся мучений.

— Сынок, ты что ли ослеп? Это чудо, иначе и не скажешь. Ты нужен своей дочери, и вот он ты. Думаешь, тут простое совпадение?

— Не знаю, — ответил Тим.

— А я знаю, — сверля его взглядом, сказал Малаки. — Никакое это не совпадение, а твой шанс, возможно, даже последний шанс. Если бы я мог провести хотя бы минуту, нет, секунду, с Габриелем и Бриджит, то отдал бы за это последние годы своей жизни. Ну же, Тим!

У Тима перехватило горло. Что, если Малаки был прав? Что, если он мог увидеться с Дианой, встретиться с дочерью? И зачем он приплыл в Канаду этим летом, на этой неделе? А зачем приехали они?

— Галифакс? — услышал он собственный голос. — Значит, они там?

— Они туда сейчас направляются, — сказал Малаки. — Пошли.

Тим покачал головой. Он понял, что не поедет.

— Идем, — сказал Малаки, потянув его за собой.

Тим выдернул руку.

— Отстань, Малаки, — сказал он. — Оставь меня в покое.

— Оставить тебя в покое? — прогремел Малаки. Он выпрямился в полный рост и заревел, не сдерживаясь в выражениях. — Где-то рядом твоя дочь нуждается в помощи, а ты боишься показаться и поддержать ее?

— Я не могу… — сказал Тим.

— Ты просто дерьмо, — сказал Малаки. — Настоящее дерьмо.

— Мал…

— Все, — сказал Малаки. — Это конец. В тот день, когда ты не поделился кровью со своим ребенком, я решил, что ты был чересчур далеко, слишком молод и напуган. Но сейчас. Она прямо здесь. Всего пару миль по дороге…

— Не обвиняй меня, Мал, — сказал Тим, чувствуя себя пацаненком из той поры, когда мать променяла его на бутылку. — Не говори…

— Не говорить правду? — кипятился Малаки. — Я умываю руки. Я любил тебя, как родного сына, но мой сын никогда бы не проявил подобной слабости. Ты сраный трус, Тим Макинтош, и больше я не хочу иметь с тобой ничего общего.

— Эй, Малаки, — побежав за стариком, кричал Тим, и слезы текли по его обветренным щекам.

— Оставляю тебя в покое, — сказал Малаки, ускорив шаг. — Вот что я делаю. Ты попросил меня, и я выполняю твою просьбу. Иди к черту.

Тим остановился как вкопанный посреди доков луненбургской гавани и, всхлипывая от ярости, смотрел, как человек, которого эти двенадцать лет он считал своим отцом, покидал его навсегда. Так, словно он был никому не нужным куском мусора.

Ко времени их приезда в больницу состояние Джулии стабилизировалось. Что бы ни было причиной ее припадка, повторных проявлений оно не имело. Она пришла в себя и осознавала, что происходило вокруг нее. Ее рот открывался и закрывался, словно она хотела что-то сказать. Она продолжила заламывать руки, но делала это очень вяло. Диана ни на мгновение не выпускала ее из своих объятий, однако врачи сказали, что ее нужно было свозить на магнитно-резонансную томографию.

— Можно мне с ней? — спросила Диана.

— Лучше подождите здесь, — сказал медбрат. — Не волнуйтесь. Мы вернем ее вам в целости и сохранности.

Глядя вслед каталке, на которой лежала Джулия, Диана прижала ладонь к сердцу. Она была в ужасе, и ей становилось еще хуже, когда она думала о том, что чувствовала Джулия. Диана хотела пройти с ней через все невзгоды, чтобы, когда Джулия была испугана, она знала, что ее мать рядом. Окинув взглядом приемный покой, она пожалела о том, что тут не было ее матери — Люсинда спустилась с Эми в кафе на первый этаж.

Диана сильно нервничала. В зале работал телевизор, но она не могла сосредоточиться на экране. Возле регистратуры она увидела ряд таксофонов. Не раздумывая, она прошла туда и дрожащими руками набрала номер Алана.

— Офис доктора Макинтоша, — ответила Марта.

— Марта, это Диана Роббинс. Мне надо поговорить с Аланом.

— Диана, у него сейчас пациент. Может быть, я…

— Марта, — сказала Диана, вцепившись пальцами в телефонную трубку. — Я не могу ждать. Это срочно. Пожалуйста, позови его. Пожалуйста…

Через десять секунд Алан был на проводе. Он поздоровался, и у Дианы из глаз брызнули слезы. Ее тело сотрясали сдерживаемые рыдания, и облегчение от звука его голоса выпустило их наружу.

— Алан, это я, — простонала она. — Мы в больнице. У Джулии случился припадок, и ее забрали на МРТ. У нас было такое замечательное путешествие, она так радовалась…

— Она в сознании? — мягко спросил Алан. — Дышит?

Его вопросы произвели на Диану успокаивающий эффект. Они были строго по делу, что заставило ее мыслить трезво и сконцентрироваться.

— Да, — ответила Диана. — В сознании и дышит. Когда мы сюда приехали, она уже больше напоминала себя прежнюю.

— Ловит невидимых бабочек? — спросил Алан, так точно описав взмахи рук Джулии, что Диана с трудом сдержала улыбку.

— Выкручивает руки, — сказала Диана.

— Да, это наша девочка, — сказал он.

Они уже сталкивались с неприятностями и побороли их все. Никто лучше Алана не разбирался в заболевании Джулии. Диана видела, как местные врачи, посмотрев на ее дефекты, сокрушенно покачали головами. Для Алана Джулия была прекрасной племянницей. Он вел себя настолько невозмутимо, что Диана остолбенела.

— К кому ее направили? — спросил Алан, записав имя и телефон.

— Ее можно помещать в стационар? — спросила Диана, ощущая пропасть расстояния между ними.

— Я поговорю с ее врачом, — сказал Алан. — Но я хотел бы, чтоб она как можно скорее вернулась домой. Поблизости есть аэропорт?

— Я в Галифаксе, — сказала Диана, вспомнив значок аэропорта на карте в справочнике.

— Если ее состояние позволит, вы обе должны сегодня же прилететь обратно. Я встречу вас в Провиденсе, и оттуда мы отвезем ее прямиком в Хоторн Коттедж.

— О, я надеюсь на лучшее, — сказала Диана, и ее глаза опять защипало. Сама мысль о возвращении домой, к Алану, была невыносимо приятна для нее. Но ее жутко пугало то, что Джулию могли оставить здесь, в незнакомой больнице, врачи которой не разбирались в истории болезни ее крошки. Диана зарыдала. Она опустила голову и вдруг подпрыгнула как ошпаренная, почувствовав чужую руку на своем плече.

Перед ней стоял Малаки Кондон — высокий старикан в потертой спецовке и замшевой рубашке, седая челка свисала ему на лоб. Его лицо покрывали морщины и загар, а глаза лучились сочувствием. Диана не была с ним близко знакома, но, когда он обнял ее, она уткнулась носом в его грудь и заревела.

— Диана, кто там? — спросил Алан.

Диана попыталась ответить, но язык отказывался ей повиноваться. От Малаки пахло табаком и соленым воздухом. Она знала, что он потерял сына, и его доброта заставила ее полностью утратить контроль над собой. Малаки гладил ее по спине, прося передать ему трубку. Захлебываясь слезами, она протянула ему телефон.

— Диана? — спросил Алан. — Куда ты пропала?

В динамике были слышны ее громкие всхлипы. Алан услышал мужской голос, и у него екнуло сердце. Был ли то врач Джулии с дурными вестями? Или же объявился Тим? Диана сказала, что была в Галифаксе; а это меньше часа езды от Луненбурга, значит, там, рядом с ней, был Тим.

— Кто это? — спросил глубокий, ирландский голос.

— Малаки?

— Да, Алан, это я. Только добрался.

— А что насчет Тима? — спросил Алан. Во рту у него пересохло, сердце выпрыгивало из грудной клетки. Джулия была в больнице, а он мог думать лишь о том, чтобы его брат не наложил свои лапы на Диану. Она была так уязвима, так перепугана. И конечно, она обрадовалась бы, если бы отец ребенка свалился ей, как снег на голову, и выступил в роли спасителя.

— Уехал, — резко ответил Малаки.

— В смысле?

— В прямом. Уехал.

— Но ведь еще утром он был у тебя, — сказал Алан, пытаясь выведать подробности. Общался ли Тим с Дианой? Уехал ли он из больницы или же вообще покинул провинцию? Вопросы метались в его мозгу, но потом он понял, что на другом конце провода Малаки, находясь возле Дианы, пытался защитить ее от правды.

— Он видел ее? — спросил Алан. — Они разговаривали?

— Нет, — ответил Малаки.

— А она его видела? Она знает, что он был в городе?

— Иисусе, — только и мог вздохнуть Малаки.

Алан тоже решил взять передышку. Он склонил голову и на мгновение уперся лбом в крышку своего стола. Он действовал необдуманно, страсть затуманила его разум. Он был врачом, и его племяннице угрожала опасность. Вместо того чтобы сохранять спокойствие, он повел себя как влюбленный ревнивец.

— Ты видел Джулию? — спросил Алан. — Ты знаешь, что с ней?

— Другое дело, — спокойно сказал Малаки. — Нет, не видел. И не знаю.

— Окажи мне услугу, Мал, — попросил Алан. — Побудь с Дианой. Я сейчас позвоню вашим врачам и постараюсь организовать перелет в Хоторн. Проследи, чтобы Диана ни в чем не нуждалась, хорошо?

— Заметано.

— Поездка в аэропорт, машина скорой помощи для Джулии, если, конечно, она понадобится?

— Договорились.

— Ее мать, Люсинда, — спросил Алан, — она сейчас с ней?

— По крайней мере я ее не вижу, — сказал Малаки. Наверное, он повернулся к Диане, потому что Алан услышал, как он утешал ее. — Ну, ну, дорогая. Поплакали, и хватит. Она же маленький ангелок, твоя Джулия. И теперь она в надежных руках. В Галифаксе отличные врачи. Возможно, не такие, как у тебя дома, но почти. Да, почти. Кстати, а где твоя мама?

Алан навострил уши. Звук голоса Дианы был приятен и мелодичен, но он уловил в нем страх и напряжение. Он сгорал от желания прыгнуть в телефон и заключить ее в объятия. Он лично хотел доставить их домой, и ему стоило больших усилий удержать себя от совершения безумных поступков.

— Ее мама куда-то вышла вместе с Эми, — сказал Малаки. — Не знаю, что это за Эми. И, похоже, у них тут щенок, которому не помешало бы прогуляться.

— Орион, — сказал Алан.

— Ага, — хмыкнул Малаки. — Она так и сказала.

Посмотрев на «Стену», Алан отыскал взглядом фотографию маленькой Джулии. Диана держала ее у себя на коленях: ее руки обвивали грудку ребенка. Ее голова не поместилась в кадре, но зато в него попали ее длинные, изящные пальцы, самые красивые из всех, что Алану доводилось видеть. Его глаза наполнились слезами, и ему понадобилось пару мгновений, чтобы совладать с эмоциями.

— Позаботься о ней, Мал, — сказал Алан.

— Обещаю, Алан, — ответил Малаки.

— Можешь позвать ее? — спросил Алан.

Малаки помолчал секунду.

— Сынок, она сейчас не может разговаривать. Ты улаживай медицинские вопросы, а я удостоверюсь, чтобы тут все было в порядке. Идет?

— Идет, — ответил Алан.

Кровь не вода.

Повесив трубку, Алан вспомнил о событиях десятилетней давности и, как и тогда, разозлился на Тима. Джулии был годик — она лежала в больнице, ожидая третьей операции на своем перекрученном кишечнике, и ей требовалось переливание крови. Запасы крови были исчерпаны, и в Хоторн Коттедж крови второй, ее группы почти не осталось.

С помощью береговой охраны и друзей-рыбаков Алан выследил Тима. Он был в Ньюпорте, штат Род-Айленд, всего в часе езды от них. Оставив Диану в больнице вместе с Джулией, Алан запрыгнул в машину и помчался на север по шоссе № 95. Большую часть времени Тим проводил в доках «Лонг Варф». Алан хорошо знал его привычки и поэтому теперь медленно катил вдоль пристани, всматриваясь в стоявшие на якоре рыбацкие катера. Никаких признаков «Афродиты». Он свернул на Темз-стрит, проверил все причалы и выяснил, что в «Боуэнс» он погрузился на тягач из Нью-Бедфорда. Теперь оставалось лишь пройтись по близлежащим барам.

Склонившись над кружкой пива в заведении под названием «Ковчег», Тим рассказывал свою печальную историю светловолосой девушке в облегающих джинсах. На ней была блузка с бретельками, и ее груди сильно натягивали тонкую ткань. Тим грустно качал головой, и, хотя Алан не мог расслышать его слов, он не сомневался, что история была о Диане и Джулии, но в том варианте, который вызывал сочувствие к Тиму.

— Привет, — сказал Алан, похлопав Тима по плечу.

— Эй, Алан, — обрадовавшись встрече, ответил Тим. Он отпихнул стул и крепко обнял брата. По тому, как Тим стоял на ногах и двигался, Алан понял, что тот еще не напился. Вот и хорошо.

— Это касается Джулии, — сказал Алан. Он потратил час, чтобы доехать сюда, и ему еще предстояла обратная дорога. Он не мог тянуть кота за хвост. Посмотрев в лицо брата, в его запавшие глаза, он осознал, что делал это по большей части именно для Тима. Давая Тиму возможность побыть хорошим парнем и искупить свои грехи.

— Твоей дочки? — с сочувствием спросила блондинка, словно Тим уже успел ей поведать всю историю — свою версию, конечно.

— Да, моей малышки, — ответил Тим.

Алан не выдержал.

— Слушай, Тим, — грубо сказал он. — Давай выйдем. Нужно поболтать.

Тиму это не понравилось, но, делать было нечего, и он поплелся за ним на улицу. Стояло лето, и Ньюпорт распирало от наплыва отдыхающих. Темз-стрит кишмя кишела прохожими, и Тим с Аланом оказались посреди тротуара, где их толкали все кому не лень.

— Ей нужна кровь, — объяснил Алан. — Ей проводят серию операций, и у них заканчивается ее группа. Она у вас с ней одинаковая, вторая, и я хочу, чтобы донором был ты.

— Переливание крови? — спросил Тим, моргая красными после вчерашней попойки, но сегодня более или менее трезвыми глазами.

— Да, — ответил Алан.

— Мне придется ехать в больницу? — испуганно спросил Тим.

— Тебе решать, — сказал Алан. Он знал, что Тим жутко боялся больниц. Этот панический страх поселился в нем с тех самых пор, как заболел Нил. — Но я могу взять у тебя кровь где угодно. Оборудование у меня с собой.

— Что, в твоей сумке? — посмотрев вниз, спросил Тим. По-видимому, он только сейчас заметил в руке Алана медицинский саквояж. Алан приготовил все, что могло понадобиться ему для процедуры: иглы, капельницу, пакетики для крови. Тиму было достаточно сдать одну пинту. Он мог бы лечь на заднем сиденье в машине Алана, или они могли пойти на его катер.

— Я хочу, чтобы ты понял, — объяснял Алан, — ей нужна кровь, и твоя — для нее самая подходящая.

— Я только что выпил кружку пива, — пытаясь выкрутиться, сказал Тим. — Это же плохо, да?

— Ничего страшного, — заверил его Алан.

— Я еще никогда не сдавал кровь, — побледнев, сказал Тим.

— Не бойся, — стараясь придать голосу добрые нотки, сказал Алан. — Это не больно.

— Дружище, — сказал Тим, — я не знаю. Мне кажется, это дурацкая затея. — Он мельком заглянул в глаза Алану, но был вынужден отвернуться. День сменяли легкие сумерки. Он посмотрел на ярко-красное марево заката между двумя зданиями с другой стороны Темз-стрит. Его внимание привлекли две девицы, дефилировавшие по улице в коротких юбчонках, и он проводил их взглядом.

Алан толкнул его к стене.

— Не глазей на них, когда мы говорим о Джулии, — резко сказал Алан.

— Отвали, — сказал Тим, отпихнув Алана.

— Она твоя дочь, — сказал Алан. — Тим, она может умереть.

— Не смей, — разозлившись, сказал Тим. — Не смей меня обвинять.

— Ты должен ей помочь. Неужели ты не хочешь? Или ты думаешь, что, если откажешься помочь ей, сумеешь заткнуть голос своей совести?

— Смерть стала бы для нее избавлением от мучений, — сквозь слезы прошипел Тим.

— Нет, — возразил Алан. — Я так не считаю, и ее мать тоже.

— Ее мать. Стоило мне уехать из города, как ты сразу же получил, что хотел, — брызжа слюной, заговорил Тим. — Ты заполучил Диану. Наверное, теперь ты ее герой. Поэтому можешь засунуть свое высокомерие куда подальше. Ты же врач — так почему ты сам не достал кровь второй группы?

— Я хотел получить ее у тебя, — сказал Алан.

Тим потряс головой. На его шее вздулись вены, и он тяжело дышал, словно после долгой погони. По щекам у него струились слезы.

— Я не дам свою кровь. Ты это хотел услышать, не так ли? Чтобы почувствовать свое превосходство? Я против этого. Я не таскаюсь по врачам, да я вообще не был в больнице со дня смерти Нила. И мне плевать на твое мнение. Мне наплевать, что ты думаешь, что я суеверен или просто дурак. Тебе ясно, Алан?

— Да, Тим, — сказал Алан, опустив руки. — Ясно.

— Ну и хорошо.

Толпа закружила их и оттолкнула друг от друга. Горизонт медленно поглощал закат, превратившийся из красного в багровый с матово-золотым оттенком. Алан помнил, что для лета было довольно-таки прохладно. Стоя на тротуаре, он наблюдал за тем, как его брат сделал пару шагов назад, а затем побрел обратно в бар.

Возможно, Тим был прав. Может быть, Алан всего лишь хотел потешить свое самолюбие. Почему-то он знал, что Тим не согласится сдать свою кровь. Спасение Джулии не имело для него никакого значения. Он уже отказался от нее; и зачем ему спасать ей жизнь? Но внезапно он обнаружил в себе еще кое-что помимо альтруизма, заставившего его примчаться в Ньюпорт.

Выяснилось, что он был способен испытывать ненависть к брату. Своей плоти и крови. Утопив педаль газа в пол на шоссе № 138, он крепко сжимал руль и от всей души ненавидел Тима. Потому что тот оказался трусом, повернувшимся спиной к собственному искалеченному ребенку. Алану было мучительно стыдно за родство с взрослым Тимом Макинтошем. В нем не осталось ни капли сходства с мальчишкой, вместе с которым Алан рыбачил на песчаных берегах Кейп-Кода.

Сейчас, десять лет спустя, Алана обуревали те же самые чувства.

Наконец-то все договоренности были достигнуты. Диана с Джулией дожидались рейса на Хоторн, а Люсинде и Эми предстояло отправиться домой в их огромном трейлере. Диана была как на иголках. Она не могла понять, что ее путало больше — опасение за жизнь Джулии или мысль о том, что ее матери и Эми придется прокладывать обратную дорогу в полном одиночестве. Пытаясь успокоить дочь, Люсинда заключила ее в объятия и покрыла поцелуями.

— Ты сомневаешься в моих водительских способностях? — спросила она.

— Вовсе нет, — ответила Диана. — Но вдруг произойдет что-то непредвиденное. Ведь вам так долго ехать. Со мной у нас было два водителя — на тот случай, если бы с одной из нас что-нибудь случилось. А если ты устанешь? Или еще хуже — затеряешься в какой-нибудь глуши?

— Я буду рядом, — сказала Эми. — Обещаю болтать без умолку и поить ее галлонами кофе.

— Мы справимся, любимая, — сказала Люсинда, взяв лицо Дианы в свои ладони. Диана сквозь слезы смотрела в глаза матери. — И ты тоже.

Эми собирала вещи Джулии, и когда она позвала Диану проверить содержимое сумки, Диана пошла к ней. И вот в аэропорту, на автостоянке возле «виннебаго», Люсинда осталась наедине с Малаки Кондоном.

— Значит, вы и есть тот знаменитый наставник, — сказала она.

— Меня называли и похуже, — проговорил он.

— Наставник братьев Макинтошей, — сказала она. — Из одного вышел толк.

— Не напоминайте, — ответил он. — А то мне еще больше захочется на хрен открутить башку второму.

Люсинда от изумления разинула рот.

— Прошу прощения, — сказал он, увидев ее реакцию. — Сегодня столько всего стряслось, и я немного не в себе.

Они разглядывали друг друга. Люсинда не имела привычки оценивать незнакомых людей, но Малаки показался ей вполне достойным. Он был высоким и крепко сбитым — то, что Эммет называл настоящим мужчиной. Его глубоко посаженные голубые глаза одновременно лучились внутренней силой и в чем-то раскаивались.

— Не переживайте, — сказала она.

— Ну что вы, — покачав головой, ответил Малаки. — Я ужасно переживаю. Понимаете, девяносто пять процентов моего времени мне даже не с кем поговорить, кроме дельфинов. Поэтому появляются дурные привычки. Моя дорогая жена, Бриджит, сейчас устроила бы мне взбучку за сквернословие в обществе дамы. — Запустив руку в нагрудный карман, он вынул оттуда аудиокассету. — Примите в знак добрых намерений. Теперь вам будет что послушать по пути домой.

— Спасибо, — с улыбкой ответила Люсинда, взяв кассету.

— И еще, — сказал Малаки. — Я любил этих ребят. Обоих. В каком-то смысле любить Тима было намного легче. Он настолько безалаберный, что вы не можете не преисполниться к нему сочувствием.

— Я могу, — сказала Люсинда.

— Я пробовал убедить его приехать в Галифакс вместе со мной, — сказал Малаки. — Но я зря старался.

— Сегодня? — возмущенно спросила Люсинда. — Тим здесь? В Новой Шотландии?

— Был, — ответил Малаки.

— Но зачем? — спросила она. — Он справлялся о Диане или Джулии? Что он сказал, когда вы просили его…

— Эх, да какая разница? — всплеснув руками, спросил Малаки. Он был похож на миротворца с невозмутимым, спокойным голосом, в котором слышалась печаль, а в глубине под ней нечто гораздо более мрачное. — Он не может переломить себя.

— Он никогда не мог, — сказала Люсинда, и когда она посмотрела на Диану, возившуюся с Джулией, подготавливая малышку к перелету, ее глаза застлала влажная пелена.

— Я отрекся от него, — сказал Малаки, тоже не удержавшись от слез. — Боже, я не понимаю, как можно оставаться таким равнодушным. Я сказал ему, чтобы он больше никогда мне не звонил, и на этот раз я был предельно серьезен. Эгоистичный негодяй. Бессердечный человек.

— Тим Макинтош сам обрек себя на адовы муки, — сказала Люсинда, похлопав старика по руке; голос из громкоговорителя объявил посадку на рейс, и Диана встревоженно поспешила за санитарами, подхватившими носилки с Джулией. — Потому что он совсем не разбирается в устройстве этой жизни.

* * *

Как бы Тим ни стремился к горизонту, их по-прежнему разделяло не меньше миллиона миль. Он положил «Афродиту» на курс зюйд-зюйд-вест. Время от времени за бортом мелькали пустынные острова с прекрасными в своем величии скалами и одинокими соснами. Иногда он встречал другой рыбацкий катер, плывший куда-то по одним ему ведомым делам, а скорее всего, возвращавшийся домой.

Тим Макинтош ощущал на своих плечах непомерный груз ошибки. Когда он сказал, что не поедет в Галифакс, то увидел в глазах Малаки смесь разочарования, презрения и ненависти.

Ненависти, и от кого — от Малаки. Тим уже привык к подобному отношению со стороны Алана и Дианы. Но чтобы его возненавидел Малаки — да ни за что и никогда. Он содрогнулся. Сжечь все мосты. Медленно, но верно Тим становился профессионалом в этом деле.

Здесь, рядом, была Диана с Джулией, и они нуждались в помощи. Что там говорил Малаки — чудо? В некотором роде Тим соглашался с ним. Череда событий, совпадений — и вот два человека оказались в одно время в одном и том же месте. Тиму было достаточно ответить «да», пойти за Малаки, всех осчастливить и заслужить прощение.

Но Тим поступил по-своему.

Глубоко внутри Тим знал, что Диана скорее начнет плеваться ядом, чем согласится взглянуть на него. Она наверняка считала, что имеет на это полное право. Стоя на ветру, Тим смахнул слезу. Яркое солнце слепило ему глаза. Он вытащил из-под сиденья бейсболку и натянул ее козырьком до самого низа. Он плакал, и даже тут, где не было ни одной живой души на многие мили вокруг, Тим не хотел, чтобы кто-то увидел проявление его слабости.

Рюмка текилы была бы очень кстати, но Тим больше не собирался искать спасения в бутылке. Он хотел избавиться от этих чувств. Убравшись из Луненбурга, он надеялся испытать облегчение, и оно пришло, но этого было мало. Мысли о Диане и их больном ребенке не покидали его ни на минуту. Они метались в его голове, не позволяя ему забыть о том, какой же он подонок.

Он мог бы остаться.

Когда Тиму становилось совсем невмоготу, он начинал думать о прошлом. Ему вообще не надо было убегать. Двенадцать лет назад, когда они узнали страшную новость, Тим мог бы обнять ее и сказать, что они пройдут через это вместе. Он мог бы держать ее за руку при родах. А не отдавать ее Алану…

Тим обвинял своих родителей. Это они испоганили ему жизнь. После болезни Нила их не волновало ничего кроме самих себя. Сколько раз Тим глядел на горизонт, ожидая, что в гавань Хайяниса вот-вот войдет катер его отца. Если бы не Алан, Тим был бы самым одиноким мальчишкой в мире. Он безумно тосковал по отцу.

Но Тим никогда не хотел превратиться в его копию. Одиночка, сердцу которого были ближе моря и океаны, а не кухонные посиделки под звуки трескотни жены по поводу плохого дня. Или хорошего дня. Тиму следовало бы знать, что он не создан для домашней жизни. Он так нуждался в любви Дианы, но зачем она забеременела? И почему ребенок родился искалеченным? У Тима не было другого выбора, кроме как уехать.

Никакого выбора: такова была его точка зрения. Жизнь лишила его возможности выбирать. Она дала ему смерть брата, тронувшихся умом родителей и больного ребенка. Тим был странником, и жизнь наделила его трагичной судьбой. Люди даже находили во всем этом что-то романтичное. Он заходил в бар, пил виски и первому попавшемуся слушателю выкладывал историю о своей жене и больной дочке. Он выставлял себя законченным подлецом и ждал, чтобы его собеседники сказали, что он вовсе не плохой человек, а просто слишком эмоционально воспринял то ужасное событие. А потом он рассказывал про Нила, предоставляя им право самостоятельно прийти к нужному выводу.

Люди обязаны были понять его. Конечно, что сделано, уже не исправишь. Жизнь не оставила ему выбора! Потеря брата выбила его из колеи; и он не намеревался ждать, пока его дочь тоже умрет. Неужели они были настолько слепы?

Диана, Алан, а теперь и Малаки. Три человека, которые должны были заботиться о нем, любить и жалеть его за все, что ему пришлось вынести. Но, увы! От подобных мыслей у него расшалилось сердце. Несправедливость окружала его со всех сторон.

Некоторым людям доставляло удовольствие чувство превосходства над остальными. Это многое объясняло. Диана и Алан с давних пор превратились в лицемеров. Но Малаки… Тим покачал головой и вытер слезы. Его больно ранил поступок Малаки.

Тим все еще помнил выражение глаз Алана в тот вечер, когда он отказался сдать кровь. Тогда в Ньюпорте, в центре оживленной улицы, его собственный брат смотрел на него, как на кусок дерьма. Разве не так Малаки обозвал его пару часов назад? Дерьмо?

На полной скорости уплывая от Новой Шотландии, Тим удалялся в море и не планировал возвращаться. Больше никаких нежданных контактов с семьей. Тим Макинтош был отшельником, и он не хотел ничего менять. Сначала он решил отправиться в Мэн, но это было чересчур близко. Возможно, в Нью-Гемпшир. А может быть, вообще не подходить к берегам Новой Англии, бросить к чертям ловлю омаров и заняться крабовым промыслом в Чесапике? Или добычей креветок в Мексиканском заливе.

Солнце по-прежнему ярко светило, а глаза Тима все так же слезились. В надвинутой на лоб бейсболке он крепко сжимал штурвал и правил строго вперед. Море поражало его своей пустотой и бесконечностью. По крайней мере именно так оно выглядело из рубки «Афродиты». С Джулией все будет в порядке. Дожив до сегодняшних дней, сейчас она могла справиться с чем угодно.

Глава 19

Алан встречал рейс из Новой Шотландии. Всю юго-восточную часть Новой Англии заволокла низкая серая облачность, и теперь моросил мелкий дождь. Он стоял рядом с машиной скорой помощи, не сводя глаз с неба, а ветер ерошил его волосы и развевал полы пиджака.

Появившись в зоне видимости, самолет раскачивался, словно огромная стрекоза. Он выглядел невообразимо уязвимым и хрупким. Ветер швырял его из стороны в сторону, и Алан с замирающим сердцем наблюдал за тем, как пилот посадил небольшой двухмоторник в аэропорту Провиденса имени Т. Ф. Грина.

Люк открылся, и показалась Диана с Джулией на руках. Она стояла на самом верху подкатившего трапа — Диана прижимала к себе Джулию, защищая ее от промозглой погоды. Две стюардессы пытались уговорить ее вернуться в салон. Бригада парамедиков была наготове и уже доставала носилки, но Алан не стал их дожидаться и первым взбежал по ступенькам.

— Ты приехал, — удивленно хлопая ресницами, сказала Диана.

— Вы дома, — сказал Алан, заключив в объятия их обеих.

Соприкоснувшись, их головы образовали маленький треугольник, и у Алана свело судорогой горло и сдавило грудь, а в его мозгу проносились молитвы и благодарности за то, что они вернулись к нему в целости и сохранности, за то, что Джулия не умерла в Новой Шотландии и что он снова получил возможность крепко обнять их.

— Бееее, — тихо пропищала Джулия.

Взяв племянницу из рук Дианы, Алан посмотрел ей в глаза. В них произошла перемена. Обычно широко раскрытые и подвижные, сегодня они напоминали щелочки, вяло подергивавшиеся во сне. Из-за этого у Алана защемило сердце. К ним подоспели парамедики с носилками, но Алан жестом попросил их не вмешиваться. Пригнув голову и укрыв Джулию пиджаком, он последовал за Дианой вниз по трапу к машине скорой помощи.

Диана ожидала завершения повторного обследования. Она уже много раз сидела в приемном покое больницы Хоторн Коттедж и хорошо знала большинство местных медсестер. Они пускали ее в сестринскую попить чайку или приготовить суп из пакетика; они настаивали, чтобы она не стеснялась угощаться шоколадным пудингом, желе и сушками. Диана думала о своей матери и Эми, желая им скорейшего возвращения. Опустив руку в карман джинсов за бумажной салфеткой, она выудила оттуда камушки с пляжа с черным песком.

— Как ты? — спросил Алан, присев рядом с ней. На нем был белый халат, а на шее висел стетоскоп.

— Нормально, — ответила Диана, сцепив пальцы. — Ты видел Джулию?

— Она на МРТ.

— Ей уже делали одно в Галифаксе, — устало сказала Диана. Джулии пришлось перепробовать множество медицинских процедур: анализы крови, анализы мочи, ЭЭГ, ЭМГ, МРТ, сканирование костей, проверки мышечного тонуса. МРТ было хуже всего. Чтобы избежать лишних движений с ее стороны, Джулию прикрепляли к столу ремнями, а она не понимала, что говорили санитары, когда все это должно было закончиться и где ее мама.

— Я знаю, — сказал Алан. — Но мы обязаны сделать свое. Скоро ее выпустят. Ты сама-то держишься?

— Ох, я, — сказала Диана и покачала головой. При том, что довелось вытерпеть ее дочке, Диане было стыдно даже думать о жалости к себе. Как она могла говорить о головной боли, ноющей спине, резях в сердце, когда Джулия крепилась духом и сражалась изо всех сил. — Я в порядке.

Алан обнял ее. Пару месяцев назад она, наверное, оттолкнула бы его. Теперь она склонила голову ему на грудь, ощущая его мерное дыхание, и тоже постаралась успокоиться, прогнать прочь домыслы и страхи. Она глядела на свои колени, где он держал ее за руку.

— Что с ней? — прошептала она.

— Мы пока не знаем, — ответил Алан.

— Мы замечательно проводили время, — проговорила Диана, вспоминая их золотые деньки на пляже, волшебное плавание на пароме, чертово колесо, яблони и песчаные замки, которые они строили все вместе. — Джулия была так счастлива.

— Я вчера получил твою открытку, — сказал Алан. — Судя по тому, что там написано, путешествие у вас удалось на славу.

— Может быть, даже чересчур? — спросила Диана, сжав его ладонь. — Что, если я утомила ее и ее нервная система не выдержала такой нагрузки? Была ли наша поездка слишком напряженной, со всеми этими пересадками и колдобинами на длинных дорогах?

— Нет, — сказал Алан. — Только не обвиняй в этом себя.

— Припадок случился так неожиданно. Не было никаких признаков…

— Их никогда не бывает, Диана. То, как она себя порой ведет, вообще не свойственно больным синдромом Ретта. Мы пытаемся установить источник ее болезни.

— Как обычно, — печально сказала Диана. — Мы занимаемся одним и тем же всю ее жизнь.

Диана знала, что для Джулии не существовало лекарств. У нее были неврологические расстройства, которые по прошествии времени лишь прогрессировали. Замедленный рост, низкий мышечный тонус, слабеющее зрение. Диана привыкла считать, что Джулия выражала эмоции посредством своих искривленных ручонок. Она понимала, что если здоровье Джулии даст хотя бы одну пробоину, они могли лишиться даже такой формы общения с ней. Диана всегда думала, что готова к подобному развитию событий.

— Я боюсь, — надтреснутым голосом сказала она.

— Я понимаю, — сказал Алан.

— Что же будет?

— Мы не знаем. Ты будешь любить ее, — сказал он. — Я буду заботиться о ней. Все остальное сокрыто мраком.

Диана прикусила губу. Потом кивнула. В коридоре раздался звонок, и мимо прокатили тележку с обедом.

— Слава богу, ты с нами, — сказала она так тихо, что Алан не сразу услышал ее. — Спасибо тебе за то, что нам было к кому возвращаться.

— Слава богу, что вы вернулись, — прошептал он в ответ и еще крепче сжал ее в объятиях. Она ощутила тепло, исходившее от его сильного тела. Диана подумала обо всех тех мгновениях, когда он утешал ее. Годы напролет она относилась к его доброте как к чему-то само собой разумеющемуся, но сейчас, испытывая безграничную благодарность, она поняла, что больше никогда не сможет принимать его чувства как должное. Еще никогда она так не нуждалась в его поддержке, как в этот тревожный момент.

— И сколько же получается? — спросила Люсинда.

— Значит, так, — сказала Эми, глядя на список. — Остров Принца Эдуарда, Новая Шотландия — две провинции. Затем граница между Канадой и Соединенными Штатами, это три. Потом Мэн, это четыре.

Они считали границы, которые им предстояло пересечь, возвращаясь в Хоторн. Люсинда хотела чем-нибудь заполнить свободное время, чтобы отвлечься от размышлений о том, что могло произойти с Джулией. Она сама с трудом держала себя в руках, а Эми ужасно нервничала и постоянно спрашивала ее, скоро ли они приедут.

— А Джулия поправится? — спросила Эми.

— Надеюсь, что да, — ответила Люсинда.

— Что случилось, когда она начала трястись?

— У нее был припадок.

— Что-то вроде приступа? — спросила Эми.

— Да, очень похоже, — сказала Люсинда.

— Я испугалась, — тихо призналась Эми, — когда у нее изо рта потекла кровь.

— Она прикусила язык, — ответила Люсинда. — Но не по своей воле.

— Я думала, что она умирает, — сказала Эми.

— Ммм, — сказала Люсинда, смотря на шоссе.

— Люсинда, а Джулия умрет?

— Когда-нибудь, дорогая.

— Мы все когда-нибудь умрем, — сказала Эми. — Как мой папа, и Эммет, и брат доктора Макинтоша Нил. Но когда кто-то еще молод, как Нил или Джулия, на мой взгляд, это несправедливо. Как вообще такое может случиться?

— Бог выбирает время, — сказала Люсинда. — Он решает, что этот человек нужнее ему на небесах, а не нам на земле.

— Но почему Джулия, — спросила Эми, разглядывая сосновый бор за окном, — нужна ему больше, чем я?

— Во-первых, — сказала Люсинда, — это тайна. А во-вторых, до этого еще далеко. Мы лишь знаем, что у Джулии был припадок, и Алан настоял на том, чтобы ее отвезли домой для обследования. Она попадала в переделки и почище этой, дорогая. Джулия еще удивит тебя.

— Я тоскую по ней, — сказала Эми, расковыривая дырку на коленке джинсов.

— Я знаю. Этот большой старый «виннебаго» кажется пустым без нее и Дианы. Но давай лучше думать о хорошем. Мы все вместе отлично отдохнули, и теперь у нас останутся чудесные воспоминания.

— У нас есть наши сувениры. — Эми улыбнулась, думая о тех яблоках-паданцах, что они подобрали в старом саду и которые теперь сушились на кухне.

— Именно, — сказала Люсинда. — И мы направляемся домой, к людям, которых так любим. К Диане и Джулии…

— К моей маме, — сказала Эми.

— К Алану.

— Я называю его «доктор Макинтош».

— Ммм, — хмыкнула Люсинда.

— Я не хотела, чтобы наш отпуск заканчивался, но сейчас мне не терпится вернуться домой, — сказала Эми.

— Мне тоже, — ответила Люсинда.

Шоссе не бросало им особых вызовов в плане водительского мастерства. Для второй половины летнего дня на нем было довольно-таки мало транспорта. Люсинда присоединилась к неофициальному каравану домов на колесах, которые катили на запад по главной магистрали Мэна и которыми управляли почти поголовно одни старики. Ее взгляд выхватил пожилую пару. У мужчины были седые волосы, совсем как у Малаки Кондона, что напомнило ей об аудиокассете. Куда же она ее засунула?.. Пошарив рукой под солнцезащитным козырьком, она нашла ее.

Люсинда воткнула кассету в магнитолу. Сначала не было слышно ничего кроме тишины, а потом зазвучала музыка.

— Дельфины, — сказала Эми.

Люсинда кивнула, придавив педаль газа.

Мелодичное щебетание наполнило салон. Мучительно прекрасные дельфиньи рулады передавали ощущение первозданной чистоты, смешанной с чувством утраты и любви. Слушая, Люсинда думала о своей семье.

Она представляла себе стаю дельфинов, не расстававшихся с незапамятных пор, но терявших детей, мужей и отцов. Ее глаза застлала влажная пелена, и, смахнув слезы, она увидела, что Эми сделала то же самое. Они торопились домой — туда, где их ждали.

Дельфины обладали знанием древнего волшебства. Эми послушала их музыку и поняла, что они были ангелами подводного царства. Они плавали и резвились, радостно выпрыгивая из морских волн. Они облачались в накидки из серебряной воды, которая сверкала подобно бриллиантам, когда на них падали солнечные лучи. Дельфины жили в океане, но дышали воздухом. Возможно, раньше они были людьми?

Эми думала о своем отце. Она лишилась его очень давно. Многие годы ее сердце ныло, если она думала о том, как сложилась бы ее жизнь, останься он с ней рядом. Ее мама не потеряла бы свое счастье. Не было бы ни ссор, ни страданий, ни Бадди.

Но что самое замечательное, у Эми был бы папа. Постепенно взрослея, она получала бы его наставления и чувствовала его заботу. Он мог бы учить ее ходить, кататься на велосипеде, помогать делать домашнее задание. Рассел Брукс был хорошим человеком.

Теперь отец Эми был в стране дельфинов. Она слушала их песни, пытаясь уловить его голос. В их звуках переливалась любовь. Был ли ее отец влюблен? Не кололо ли у него сердце, когда ему приходилось покидать доки и уходить в плавание, вместо того чтобы остаться дома, с женой и ребенком? Ведь тем ребенком была Эми. Она была его единственной дочерью, его плотью и кровью!

Люсинда говорила о тайне. Эми знала, что она имела в виду. Почему в жизни полно вопросов и ничтожно мало ответов? Она изо всех сил старалась вытолкнуть из головы жестокие слова Эмбер о своем отце. Эми хотела верить собственному сердцу, тому, что оно нашептывало ей. Разве могла бы она так любить своего отца, не будь он на самом деле чудесным-расчудесным?

Эми слушала дельфинов. Любовь…

И что там, в этой любви? Она ехала домой. Через две недели истекали девяносто дней. Каково это будет — вернуться в свой дом? Она очень любила свою маму, но слегка стеснялась снова увидеться с ней. Пребывание в обществе Люсинды и Дианы в некотором смысле испортило ее, ибо в ней разгорелась любовь, которая нуждалась в ответном чувстве. Она хотела жить в семье, где мать с дочерью понимали бы друг друга. И глубоко внутри она до сих пор боялась, что Бадди не оставит их в покое.

Бадди был приятелем ее мамы уже довольно долгое время. Во всей вселенной наверняка не нашлось бы более сбивающей с толку загадки. Как женщина могла любить такого человека? Пока за окном мелькали деревья, Эми закрыла глаза, мечтая, чтобы дельфины научили ее житейской мудрости, дабы с ней никогда не произошло ничего подобного.

— О чем задумалась? — спросила Люсинда.

— Хочу быть дельфином, — сказала Эми.

— Или петь, как они…

— Нет, — возразила Эми. — Хочу быть настоящим дельфином. Вместе с Джулией. Мы стали бы плавать на просторе, играть с волнами и отправились бы на поиски наших отцов.

— Ох, дорогая, — проговорила Люсинда.

— Они оба в море, — сказала Эми. — Мой на дне, а ее на катере. А я так сильно люблю своего папу, Люсинда. Я хочу, чтобы мама вспомнила…

— Что вспомнила?

— Его любовь, — ответила Эми. — Когда мы жили втроем. Когда все было хорошо.

— Иногда вспоминать хорошее, — сказала Люсинда, — может быть очень больно.

Эми сползла с сиденья, вытащила из шкафчика засушенные яблочки, потом снова умостилась рядом с Люсиндой.

— Какой толк от счастливых воспоминаний, — спросила Эми, держа в руках маленькие коричневые яблочки, — если они нас так расстраивают, что мы даже не хотим о них думать?

— Когда умер Эммет, — сказала Люсинда, — мне потребовался целый год, чтобы заставить себя взглянуть на его фотографию.

— Но теперь-то ты на нее смотришь? — спросила Эми.

— Постоянно, — ответила Люсинда.

Эми поглядела на яблоки. У них дома не было фотоснимков ее отца. Но она хранила свой, припрятав его в ящике письменного стола. В дельфиньих трелях одни морские обитатели задорно чирикали, а другие плакали на заднем фоне. Эми силилась понять, как они могли быть счастливы и печальны одновременно. По-видимому, ключом к этой тайне служили слова Люсинды, вот только если бы Эми удалось разгадать ее.

Глава 20

Сами по себе припадки не представляли серьезной опасности, в отличие от их первопричин. Состояние Джулии нормализовалось, и ее отпустили домой. Постепенно, все энергичнее размахивая руками, она становилась бодрее. Диана испытала ни с чем не сравнимое облегчение. Она далеко не в первый раз проходила через это: Джулия попадала в больницу, а Диану начинали мучить паника и страхи, от которых она уже и не надеялась оправиться.

Алан повез их обратно в Галл-Пойнт. Выезжая из-за поворота, Диана надеялась увидеть припаркованный у бордюра «виннебаго».

— Вчера мама звонила из Хаверхилла, — сказала она. — Они могут добраться сюда в любой момент. Не могу поверить, что оставила их там совсем одних.

— Я уверен, Эми справилась с обязанностями второго пилота, — ответил Алан.

— Мне следовало знать, что это всего лишь припадок, — сказала Диана, посмотрев назад, на Джулию. — Мне нужно было сохранять спокойствие, зная, что он скоро пройдет.

— Знаешь, о чем я мечтаю? — спросил Алан, скользя по ней взглядом. — Чтобы до тебя наконец-то дошло, что ты хорошая мать. И не мучай себя всеми этими «если бы да кабы». Ты приняла решение позвонить и поступила абсолютно правильно.

Диана посмотрела на их руки, крепко сжимавшие пальцы друг друга. Она заглянула в глаза Алана, а он в ответ вернул ей полный теплоты и любопытства взор. Улыбнувшись ему, она откинулась на подголовник. Путешествуя по Новой Шотландии, она никак не могла забыть те поцелуи в библиотеке. В открытые окна автомобиля задувал ветер, осторожно пощипывая ее кожу.

— Нет ничего лучше дома, — сказала она.

— Болота сегодня бесподобно красивы, — ответил он, рассматривая золотое покрывало из камыша. После вчерашнего шторма воздух был искрящимся и прохладным. Дул легкий бриз, и высокая трава шевелилась под его порывами, подобно мерцающему холсту из чистого золота.

— Я не об этом, — сказала Диана.

— Нет?

— Я скучала по тебе, — сказала она.

Алан расплылся в радостной улыбке, словно она только что сделала его самым счастливым человеком на земле.

— Но ты даже представить себе не можешь, как скучал я.

— Мы с Джулией еще никогда вот так не уезжали, — сказала она. — Мы замечательно провели время. Потом я все расскажу тебе, покажу фотографии и сувениры, которые мы прихватили с собой. Нам довелось увидеть самые прекрасные пляжи мира, но ты знаешь… — Она улыбнулась и нервно сглотнула прежде чем продолжить.

— Что? — мягко спросил он.

— Было очень приятно встретить тебя в аэропорту.

— А ты разве не знала, что я там буду?

Диана склонила голову:

— Да. Знала. В том-то и дело. Я знала, что ты там будешь — ты никогда не подводил нас.

— Для чего же еще нужна семья? — спросил он.

— Да, так оно и должно быть, — сказала Диана, переводя взгляд с Джулии на Алана. Она подумала о Тиме и о тех ужасных вещах, что некогда происходили под крышей жилища Эми.

Затем они отнесли Джулию в дом. Оставив открытой дверь и распахнув настежь окна, они впустили внутрь осенний бриз. Джулия была рада снова очутиться дома. Она осмотрелась по сторонам и потрогала воздух. Диане показалось, что она искала глазами Люсинду, Эми и животных.

— Они тоже скоро вернутся, — сказала она.

— Гааа, — пискнула Джулия.

Алан взял Джулию на руки и пошел на второй этаж. Диана семенила позади и заметила, как нежно он сжимал ее в своих крепких объятиях. Пройдя в комнату Джулии, он усадил ее на столик для переодевания. Диана хотела сама этим заняться, но он опередил ее.

Это было такой мелочью — смотреть, как он менял подгузник Джулии. Она сучила ножками по подстилке и слабо дергала ручонками. Алан ни на секунду не переставал разговаривать с ней, а она смотрела на его лицо. Диана видела, как он нагнулся, чтобы поцеловать ее. Вытянув свои кривульки, Джулия схватила его за очки. Ее изуродованные пальцы обернулись вокруг стальных дужек, и на мгновение они оказались лицом к лицу.

— Дааа, — сказала Джулия.

— Я рад, что ты дома, — сказал Алан. — Ты не поверишь, но я ужасно тосковал по тебе.

Диана затаила дыхание. Она взяла его за руку, а он обнял ее.

Позже той же ночью Люсинда, Эми и зверье благополучно прибыли в Коннектикут. На улице было прохладно, поэтому Диана разожгла камин. Люсинда воткнула в магнитофон кассету дельфиньих песен. Они сидели кружком, облачившись в «лосиные» пижамы, делясь новостями и заново переживая особо запавшие в душу моменты своего путешествия. Стелла лежала на подоконнике, а Орион свернулся клубком перед очагом.

— Как же хорошо попасть в дом без колес, — сказала Люсинда.

— Да, кемпинги мое любимое место для отдыха, — ответила Диана.

— Длиии, — прошелестела Джулия.

Эми привалилась рядом с ней на полу и смотрела на огонь.

— Что молчишь, мисс Брукс? — спросила Люсинда, потыкав Эми пальцем ноги.

— Джулия не похожа на себя, — сказала Эми.

— Она поправляется после припадка, — объяснила Диана. — Пару дней она побудет немножко вялой, но это нормально.

— А, — сказала Эми, но было видно, что слова Дианы ни капли не успокоили ее.

Люсинда промолчала, но мысленно согласилась с Эми. Джулия выглядела так, словно ее лишили частички жизни. Ее глаза теперь не сияли, а звук голоса напоминал тихий шепот. Здоровье у Джулии всегда ухудшалось небольшими шажками. В возрасте одного года она могла поднимать маленькие игрушки. Но когда ей исполнилось два, она начала терять эту способность.

Игрушки уже не интересовали ее. Надежды на то, что ее лепетание превратится в слова, постепенно обращались в пыль. Она проваливалась в собственный мир, и ничто не могло помочь Диане вытащить ее обратно. Люди советовали Диане чаще стимулировать мыслительные процессы дочери: читать ей сказки, учить ее играть с кубиками, брать ее мизинчик и тянуть за него, чтобы она отвечала ей тем же.

— Неужели они считают, что я ничего не знаю? — рыдала Диана. — Неужели они думают, что я не читала книг по воспитанию детей и не хочу быть хорошей матерью?

— Ты чудесная мать, — говорила ей Люсинда, но Диана все равно захлебывалась слезами. Она словно верила, что подвела Джулию еще до рождения — наделив ее плохими генами и не удержав ее отца.

— Гааа, — сказала Джулия.

— Привет, милашка, — сказала Люсинда. — Тебе уже лучше? Как отдохнула?

— Баа, — запыхтела Джулия.

— Когда она говорит «Баа», это означает «Бабуля», — сказала Эми.

— Я так и думала, — сказала Люсинда.

— Интересно, сколько из наших замков уцелело? — сказала Эми. — Ведь мы построили их достаточно высоко и подальше от волн, да?

— Волны смывают все песчаные замки, — ответила Люсинда. — Похоже, в этом и заключается смысл их существования на этой земле.

— Ну, может быть, и не все, — сказала Диана, уткнувшись носом в грудку Джулии.

Эми поглядывала на Джулию, но теперь ее внимание привлекла Диана и то, как она играла со своим ребенком. Люсинда, в свою очередь, наблюдала за Эми, не сводившей глаз с матери с дочкой, и размышляла о том, какие же мысли посещали ее хорошенькую головку. После того времени, что они провели вдвоем, Люсинда не сомневалась — Эми была впечатлительной, полной сочувствия, умной девочкой, которая имела богатое воображение. Люсинда собиралась убедить ее принять участие в конкурсе на короткий рассказ, который библиотека проводила в начале ноября.

— О чем задумались, касатики? — спросила Люсинда.

— Я? — сказала Диана. — Я думала о том, что не могу дождаться, когда проявят пленки. Что нет места милее собственного дома. И о том, что наша Джулия просто красавица.

— Мааа, — пробормотала Джулия.

— Срок в девяносто дней истек, — сказала Эми. — Вот о чем я думаю. И я могу вернуться домой. Но мне одновременно и хочется и нет.

— Я испытываю то же самое по отношению к тебе, — сказала Диана, обняв Эми. — Я счастлива, что ты вернешься домой, но, с другой стороны, я хотела бы, чтобы ты осталась здесь, с нами.

— Давай не будем сейчас говорить об этом, — прошептала Эми. — Пусть у нас будет свой небольшой домашний праздник, а мысли о разлуке мы прогоним прочь.

— А ты, мам, — сказала Диана. — О чем думаешь?

— О том, — ответила Люсинда, вспоминая их поездку, бесконечные пляжи, падающие звезды и восторг от посещения родины «Энн из фермы «Зеленая крыша»». — Что у меня три самые лучшие во всем белом свете подружки.

— Гааа, — сказала Джулия, тихонько подпевая дельфинам с аудиокассеты.

* * *

На следующий день Эми наконец-то возвращалась домой. Она проснулась очень рано, перед самым рассветом. Пурпурные тени покрывали двор и болота, а за ними блестело темное зеркало моря. Стоя возле окна в комнате Джулии, Эми слушала хрипящее дыхание своей подружки и жалела, что они не могут пойти поиграть на улицу.

Жизнь вне дома сделала Эми еще более самостоятельной, чем раньше. Она спустилась по лестнице, сжевала пирожное и вывела Ориона на утреннюю прогулку. Не надевая башмаков, она босиком побежала по тропинке к болотам. У камышей была привязана старая шлюпка, доверху наполненная дождевой водой. Поработав ковшиком, она дала команду Ориону запрыгнуть в лодку.

Болота Хоторна имели свой, особый запах. Теплые, илистые, свежие и чистые, они обладали легким привкусом морской жизни. За время путешествия по Канаде Эми многое поняла о том, что значит находиться в смятении. Знания, полученные в жизни, могли истолковываться по-разному, а человек был способен испытывать сразу несколько эмоций и не сходить при этом с ума.

Скользя по глади темной воды, она чувствовала себя повзрослевшей и готовой не-знамо-к-чему. Она не представляла, что ее ждало по возвращении домой. Эми хотела взять частичку пляжа, сохранить ее внутри себя, чтобы она придала ей сил справиться с чем угодно. Помахивая веслами, она направилась к маяку.

Причалив с подветренной стороны, она закрепила якорь так же, как это делала Диана. Орион скакал по дюнам, гавкая на солнце, пока оно медленно поднималось над Атлантикой, наверное, принимая его за свой красный мячик. Он нюхал траву, выискивая рыбьи головы и куски деревяшек. Эми шла рядом, подбирая кругляши обточенного морем стекла, раковины моллюсков и найденную псом старую бутылку из-под вина.

Подойдя к вышке маяка, она опустилась на колени. Песок под ее ногами был влажным, и она стала копать. Подняв голову, она удостоверилась, что это то самое место. Линия прибоя проходила шестью метрами ниже. Здесь же песок был мокрым и твердым, потому что его утрамбовывал сток с маяка.

— Этот простоит дольше, — сказала она Ориону.

Он залаял в ответ.

Теперь, благодаря Диане и Люсинде, Эми хорошо разбиралась в строительстве песчаных замков. Конкретно этот она хотела сделать по виду и подобию настоящей крепостью, чтобы он был таким же долговечным, как и игрушечные домики в мастерской Дианы. Она ощущала магию в своих действиях: если ей удастся возвести замок, который не развалится под напором стихии, то Джулия поправится. Джулия выживет.

Эми как следует прихлопывала песок ладонью. Она построила толстые стены с аккуратными зубчиками. Фундамент она укрепила крупными камнями, а стены подперла стояками из плавучей древесины. Приминая песок, она думала о жилище, которое защищало бы своих обитателей от любых опасностей и где всегда царило бы счастье.

Через пару часов Эми отправлялась домой. Эта мысль слегка пугала ее, но почему? Ведь мать любила ее и потихоньку выздоравливала. Эми осознавала, что ее страхи не шли ни в какое сравнение с тем, что вынесла Джулия. Когда с тобой вот так запросто случается припадок и ты прикусываешь свой язык, а потом трясешься, как сумасшедший. Впервые попадаешь на самолет, взмываешь в воздух, несешься сквозь небо, не зная, упадешь ты или нет. Когда никто не понимает твои слова, а твой голос превращается в шепот и люди почти перестают тебя слышать.

Замок был готов.

Нарезая круги, Орион радостно лаял. От долгого сидения у Эми затекли ноги, поэтому она решила пробежаться за щенком. Вся накопленная ею энергия хлынула наружу, и она с улюлюканьем завопила, выкрикивая тарабарщину, недоступную для восприятия простому человеческому уху. На волнах покоился красный диск солнца, отбрасывая на пляж розово-лиловую рябь.

Замок удался на славу. Конечно, он был не так прекрасен, как те, что они строили на острове Принца Эдуарда. Он не обладал изяществом и волшебством сказочных замков, прятавшихся высоко в горах и глубоко в лесу. Он не был похож на те замки, которые Эми видела в кино, или на замок-мороженое, стоявший в центре «Дисней Уорлд».

Это был замок Джулии. В нем была мощь, сила и надежда. Эми откинулась на песок, переживая, что их канадские замки, скорее всего, уже смыло и от них ничего не осталось. Но сейчас все будет по-другому. Для дополнительной защиты она вытащила из кармана куртки почтовую открытку с ручкой и написала послание. Запихнув открытку в бутылку, Эми подошла к воде.

Размахнувшись, она швырнула бутылку так далеко, насколько у нее хватило сил. Покрутившись на волнах, бутылка начала тонуть, поскольку Эми не заткнула ее пробкой. Потому что именно этого она и хотела. Глядя на море, она вспоминала, как здесь же Диана учила ее седлать волну. Это было просто идеальное место для постройки ее замка и отправки ее послания.

«Дорогой Папа, — написала она, — я люблю тебя. Когда я слышу песни дельфинов, то гадаю, а слышишь ли их ты. Я думаю, что да. Я очень-очень хочу, чтобы ты прочел это. Папочка, помоги нам. Помоги Мамочке поправиться, мне быть хорошей девочкой, а Джулии больше никогда не болеть. Она моя подружка. Если замок выстоит, то и она тоже. Я люблю тебя. Я слышала тебя среди дельфинов.

С любовью, навеки твоя дочь,

Эми Брукс».

Бутылка скрылась под водой. Солнце поднялось чуть выше, еще сильнее скрепя своими лучами стены песчаного замка Эми. Орион потрусил обратно к шлюпке, укрытой в тени дюны. Эми поняла, что теперь готова вернуться домой и снова увидеться с матерью. Ловко управляясь с парой весел, она погребла обратно к болотам.

Диана стояла на берегу, наблюдая за Эми. Она оставила Джулию под присмотром Люсинды, желая провести несколько минут наедине с Эми. Она видела, как девочка утром пошла к болотам, и слышала удалявшийся всплеск весел. Над гладкой, словно зеркало, поверхностью воды вились облачка тумана.

Ухватившись за нос, Диана помогла Эми привязать лодку. Шлюпка с Эми тихо покачивалась из стороны в сторону. Диана пристально посмотрела на нее. Единственным звуком было пение птиц. Диане хотелось изречь какую-нибудь житейскую мудрость, которая подвела бы итог лету, проведенному ими вместе. Но она не могла открыть рта. Они с Эми глядели друг на друга, зная, что час прощания настал.

Диана влезла в лодку.

Эми сидела напротив, положив локти на весла. Она вздохнула. Диана вздохнула. У обеих на глазах блестели слезы, но тем не менее они улыбались.

— Чудесное лето, — сказала Диана.

— Да, — кивнула Эми, вытирая глаза ладонью.

— И ты возвращаешься домой.

— Ага.

— Твоя мама так рада, — сказала Диана. — Она сказала мне об этом по телефону прошлым вечером.

— Бадди больше не появится.

— Начинается учеба…

— В этом году у меня все будет недурственно.

— Хорошо, — сказала Диана. — Будет хорошо. — Диане было ужасно неловко делать Эми замечания, но она знала, что если бы подобную ошибку допустила ее дочь, Джулия, то она непременно поправила бы ее. Она покосилась на Эми, чтобы убедиться, что та не обиделась.

Эми кивнула. Она рассматривала свои коленки, а потом подняла взгляд на Диану.

— Спасибо, — сказала Эми.

Стайка мелкой рыбешки пронеслась мимо лодки, окрасив воду серебром. Из ила выбрался голубой краб, помахал клешнями и опять зарылся в ил.

— Я имею в виду, — сказала Эми, — спасибо за все. Огромное. Ведь тебя никто не заставлял это делать.

— Ох, но я действительно очень этого хотела, — сказала Диана, борясь с болью в груди. Она думала обо всем, чем они занимались вместе, и о том, сколько радости ей доставила Эми. Эми сумела расшевелить Джулию, как никогда не удавалось Диане, и помогла ей увидеть дочь в другом свете — настоящей двенадцатилетней девочкой, а не больным ребенком.

— Правда?

— Да, — ответила Диана. — Но ты дала мне больше, чем я тебе.

Эми покачала головой:

— Я так не думаю.

— Гораздо больше, — сказала Диана. Она смотрела на покрытое веснушками лицо Эми и видела девочку, одаренную, с внутренней теплотой, развитым воображением, из которой получится замечательная женщина.

— Когда я уйду, — спросила Эми, широко раскрыв зеленые глаза, — можно мне навещать вас?

— В любое время, — сказала Диана.

— Я знала, что ты это скажешь, — кивнула Эми.

— Не знаю, может ли у человека быть два дома, — сказала Диана. — Но если да, то я хочу, чтобы ты считала наш одним из своих двух.

— Я уже, — прошептала Эми.

Глава 21

Разбирая хлам в кузове своего грузовичка в поисках двух кварт белой краски, Диана обнаружила там старый скворечник. Она подобрала его возле дома Алана, когда отвозила ему куриный бульон, а потом закинула в грузовик и совершенно забыла о нем. Сейчас же она отнесла его в свою мастерскую. Прислонив скворечник к своему рабочему столу, она размешала краску и нанесла один слой на небольшой бельведер, построенный ею для одной маленькой девочки из Ноанка.

Джулия дремала в своей коляске. Ее тело свернулось вперед, колени подтянулись вверх, а руки сжались в кулачки, которые она держала рядом с сердцем. Стелла отдыхала у Джулии на лотке, служа подставкой для ее лба. Орион валялся неподалеку, положив морду на лапы. Включив музыку, Диана пела во все горло. Пока подсыхала краска, она решила осмотреть скворечник.

Это был домик для синешейки. Диана смастерила его в подарок Алану еще двенадцать лет назад. Она помнила, как брала точные измерения из орнитологического справочника и вырезала отверстие с помощью дюймового сверла. Побитая погодой древесина приобрела серебристый оттенок. Дырки от гвоздей, в том месте, где он крепился к дереву, были красными от ржавчины. Жердочка отвалилась, а вход был расширен многочисленными ударами птичьих клювов.

Подцепив крышу, Диана выломала крючок, на котором та держалась. Она заглянула внутрь и обнаружила три покрытых крапинками яйца в уютном гнездышке. Оно было наскоро сплетено из прутиков и увядшей травы и утыкано пушистыми перьями вперемешку с прядями волос. Стараясь не расколоть яйца, Диана осторожно достала гнездо.

— Мааа, — проснувшись, сказала Джулия.

— Посмотри, милая, — сказала Диана, подойдя к ней, чтобы показать гнездо.

Джулия моргнула. Ее кожа была похожа на воск. Она слегка качала головой, но уже без прежней энергии и страсти. Казалось, что ее руки ужасно устали; Джулия сжимала и разжимала ладошки, словно пряча их от посторонних глаз. Стелла потянулась, сползла с лотка и забралась в свою корзинку.

— Это птичье гнездо, Джулия, — сказала Диана.

— Бааа, — пропищала Джулия.

— Птицы живут в нем, так же как мы живем в своих домах. — Взяв Джулию за руку, она провела ее пальцами по сплетению веточек.

— Длиии, — сказала Джулия.

Свернув одну ладошку Джулии лодочкой, Диана вложила в нее яйцо. Оно было совсем маленьким, не больше крупного желудя. В кремовой скорлупе, с коричневыми и золотыми пятнышками. Пальцы Джулии сомкнулись вокруг яйца так, словно она пыталась защитить его.

— Там живет птичий малыш, — сказала Диана.

— Маа…

— Птенчик, — сказала Диана, вспомнив, как они втроем — Диана, Джулия и Эми — катались летом на грузовике. — Пушистое, писклявое крошечное создание.

Джулия склонила голову набок. Вытянув руку, она держала яйцо. Диана глядела на своего птенца, зажавшего в кулачке яйцо, и гадала, сколько поколений птиц вили гнезда в этом скворечнике, сколоченном ею для Алана, и сколько птичьих семей воспитывали свое потомство прямо у него на глазах.

— Маа, — сказала Джулия, опустив руку. Она устала. Ее голова поникла, подбородок уперся в грудь. Диана нежно забрала у нее яйцо. Она положила его обратно и затем отнесла гнездо к своему столу. Скворечнику Алана требовался мелкий ремонт, и пока сохла краска на предмете ее основной работы, она достала инструменты и принялась за дело.

Эми и ее маме теперь предстояло заново привыкать друг к другу. В первый день Эми вернулась из школы и, поднимаясь по ступенькам, ощутила знакомое напряжение в области живота. Дом будто ни капли не изменился. Сайдинг по-прежнему отставал по углам, возле клумб лежали те же разбитые цветочные горшки, а траву так никто и не подстриг. Но машины Бадди нигде не было видно, и этот факт вселял в нее надежду.

Пройдя внутрь, она нашла свою мать в гостиной с сигаретой в руке. Но, завидев Эми, она улыбнулась и, оставив сигарету в пепельнице, поднялась ей навстречу.

— Привет, мам, — сказала Эми.

— Как прошел день? — спросила ее мать.

— Хорошо, — ответила Эми. — Мне нравится наша учительница английского языка и литературы.

— Английский был моим любимым предметом.

— Мы читали мифы, — сказала Эми. По непонятной причине она нервничала, словно ей приходилось вести светский разговор с продавцом в магазине. Ее мама поставила на стол коробку печенья «Туинкиз». Она посматривала на нее, будто надеясь, что Эми с радостью набросится на сладости. Но у Эми так свело желудок, что она совсем забыла про чувство голода.

— Какой твой самый любимый миф? — спросила ее мама.

— Ну, тот, который об Орионе… — Произнеся это имя, Эми прикусила язык. Она оставила пса у Дианы. Не потому, что не любила его или не хотела брать с собой. Она знала, что для щенка воспоминания о ее доме будут слишком ужасны и наполнены присутствием Бадди и он не смог бы чувствовать себя здесь в безопасности. Пес и так уже многое вытерпел, а дни жизни в клетке и под кроватью закончились всего-то пару недель назад.

— Расскажи мне об Орионе, — сказала мама.

— Он был греческим охотником, — сказала Эми, — великой красоты и возлюбленным Артемиды. Но она ненароком убила его. Она так печалилась, что вознесла его на небо, вместе с его псом, Сириусом.

— Хочешь печенья? — спросила ее мать.

Эми запнулась. Она рассказывала маме свой любимый миф, который по случаю был к тому же ее любимым созвездием. На уроках астрономии она узнала, что две самые яркие звезды на небе — Ригель и Бетельгейзе — находились как раз в созвездии Орион. В этом году Эми была без ума от школы, и ей хотелось обсудить с мамой произошедшие в ней перемены, а она в такой момент предлагала ей печенье. Вот Диана с Люсиндой наверняка слушали бы ее затаив дыхание.

— Я хотела рассказать тебе об Орионе, — тихо сказала Эми.

— Я слышала тебя, Эми, — ответила ее мама. Дрожащей рукой она подняла сигарету. В открытые окна проникал солнечный свет, купая их небольшую гостиную в своих лучах. На ее маме были чистые джинсы и спортивная рубашка, а ее лицо изрезали морщинки беспокойства и грусти.

— Ты представляешь, как она себя чувствовала? — спросила Эми, пытаясь объяснить матери весь драматизм ситуации. — Артемида? Убив человека, которого она так любила?

Ее мама кивнула. Она поднесла сигарету к губам, затянулась и выпустила облачко сизого дыма. Эми закипела от досады. Она хотела говорить о звездах и мифах, о любви женщины, которая подарила своему мужу небо, а ее маму волновали лишь печенье и курение.

— Мама, это очень важно, — сказала Эми. — Это же трагедия, то, что случилось с ними, а чувства Артемиды…

— О, я прекрасно понимаю ее чувства, — сказала Тесс.

Эми осеклась.

— После гибели любимого человека от ее рук… — сказала ее мать. — Я знаю, что это такое.

— В каком смысле? — спросила Эми.

Тесс показала ей ладонь. Это была совсем небольшая ладонь, и пока она держала ее на весу, Эми увидела, что ее мама снова надела свои обручальные и свадебные кольца. Все годы жизни с Бадди она прятала их в шкафу. Ладонь матери ожидала прикосновения дочери, и Эми медленно взяла ее.

— В каком смысле? — повторила Эми.

— Убить можно по-разному, — сказала ее мама. — Можно убить душу человека, даже не приложив никаких усилий. Разве не так я поступала с тобой? Иногда я беседую об этом со своим врачом. Я очень напугана… Прости меня, Эми.

— Ты вредила не мне, — сказала Эми. — А только самой себе.

— Я бы тоже хотела так думать, — сказала Тесс, — но ведь это неправда. В семье действия одного человека отражаются на всех остальных.

— Но я живая, — сказала Эми.

— И замечательная, — сказала ее мама. — Я так рада, что тебе нравится ходить в школу в этом году.

— Да, очень, — сказала Эми. — Я собираюсь учиться только на пятерки, а еще сочинять рассказы на английском языке и прочитать все-все мифы. — Однако она не хотела, чтобы ее собственная жизнь превратилась в миф. Она не хотела, чтобы ее мама становилась Артемидой.

— Я счастлива, что ты дома, со мной.

— Я тоже, — ответила Эми, чувствуя уколы совести, потому что в ее словах было поровну правды и лжи.

— Да? — спросила ее мама, и морщинки между ее бровями обозначились еще сильнее. — Ты действительно счастлива?

Эми тяжело вздохнула. Она подумала о другом своем доме, в котором жили Диана с Джулией, и у нее перехватило горло. Она радовалась тому, что в любой момент могла вернуться туда, но ее настоящий дом был здесь. И именно в нем она и хотела остаться.

— Да. И еще я рада, что ты сняла шторы, — сказала Эми.

* * *

Как-то вечером в начале октября, когда листья стали потихоньку желтеть и краснеть, Диана попросила мать присмотреть за Джулией. Она натянула коричневые бархатные брюки, темно-рыжую блузку и направилась к своему грузовичку. Над горной грядой из пунцовых облаков восседал молодой полумесяц. Дул легкий ветерок, а облачные горы подсвечивались снизу золотым огнем.

Подъезжая к Хоторну, Диана была предельно спокойна. Она разглядывала окрестности и никуда не торопилась. Хотя было прохладно, она накинула на плечи плотную бархатную шаль и опустила окна. Она слышала шелест травы на болотах, всплеск волн на отмели Лендсдаун. Мир казался таким странным и загадочным, и сегодня Диана чувствовала себя его частью.

Со дня возвращения из Канады она была с головой поглощена заботами о Джулии. Восстановление после этого припадка проходило медленнее, чем в предыдущий раз, но Диана запаслась терпением. Она верила, что наступит момент, когда она сможет оставить Джулию с Люсиндой на один вечер, и теперь ее терпение было вознаграждено.

Когда она увидела городские огни, ее сердце забилось немного быстрее. Но в то же время она поехала чуть медленнее. Она не хотела спешить. У нее было ощущение, что она все делала правильно. Летом она загадала желание, и ждала пока оно наконец не исполнилось. Сегодня вечером ее жизнь должна была измениться, и она хотела запомнить каждую деталь, каждую мелочь: кленовые листья в свете уличных фонарей, тыквы на крыльце, щекочущий холод в ночном воздухе.

Дом Алана был погружен во тьму. На мгновение она подумала, что он куда-нибудь уехал. Но его «вольво» стоял в боковом дворике. Свет горел на кухне, с обратной стороны. Старый дуб, на котором висел скворечник, раскинул свои ветви перед входом в дом, шурша на ветру коричневыми листьями.

Диана надавила кнопку звонка. Через несколько секунд послышался звук шагов. Алан шел через весь дом, постепенно приближаясь к двери. Когда он открыл ее, на нем были слаксы и свободная белая рубашка. Свет бил из-за его спины, поэтому увидеть выражение его лица не представлялось возможным. Приглядевшись, Диана заметила удивление, но потом Алан взял ее за руку, и она уже не обращала на это внимание.

— Привет, — сказал он.

— Я решила вернуть тебе, — сказала она, передавая ему скворечник. — Он свалился с дерева. Ты, наверное, и не заметил…

— Заметил, — ответил он.

Не включая свет, Алан провел ее на кухню. Он только что поужинал и сейчас занимался наведением порядка на столе. Стоя у мойки, он рассматривал скворечник. Диана натерла побитое непогодой дерево специальной тканью, отполировав его до мягкого серебристого оттенка. Она заменила проржавевший крючок и по-новому закрепила крышу. Из березовой ветки она сделала жердочку. Еще она отшлифовала вход в скворечник, чтобы, пролезая в него, птицы не теряли свои перья.

— Я смастерила его для синешеек, — сказала она.

— Не припомню, чтобы им пользовалась хотя бы одна синешейка.

— Там внутри было гнездо, — проговорила она. — С яйцами. Я сверилась с энциклопедией. Думаю, они принадлежали воробьям.

— А где оно сейчас? — спросил он, приподняв крышу. — В смысле гнездо?

— У меня дома, — ответила она. — Я сохранила его.

Теперь ее пульс заметно участился. Она была одновременно спокойна и невероятно возбуждена. Свежий воздух с улицы пощипывал ее кожу. По тому, как Алан смотрел на нее, она поняла, что он чувствовал то же самое. Его золотисто-зеленые глаза выжидали. Она подошла ближе, зная, что сама этого хотела. После стольких лет, она все-таки поняла.

— Я хотела повидаться с тобой, — начала она.

— Я рад, — сказал он.

— Ты удивлен?

— Должен бы, — чуть помолчав, ответил он. — Но нет, ни капли.

Диана кивнула. Он поставил скворечник на разделочный стол и обвил ее руками. Она почувствовала, как соприкоснулись носки их обуви. Нежным движением он отбросил волосы с ее лица. За лето они отросли и переняли от солнечных лучей легчайший белокурый цвет. Отведя назад каждую прядь, словно сгорая от желания увидеть ее лицо и посмотреть ей в глаза, он обнимал ее крепко-крепко.

— Я ждал тебя, — прошептал он. — Со дня нашей первой встречи.

Диана перевела дыхание. Она опять подумала о Тиме, но на этот раз выкинула его из своей головы. Диана пришла к Алану Макинтошу, после двенадцати лет вражды.

— Почему ты пришла именно сегодня? — спросил он.

— Я знала, что должна, — сказала она. — Еще с момента нашего приезда из Канады. На острове Принца Эдуарда я постоянно думала о тебе. О нашей последней прогулке…

— У пристани, — сказал он. — Где мы посмотрели на твой дом.

— Мой дом. — Она улыбнулась, подумав, что ее отец был бы рад услышать эти слова. — Да, я думала об этом. О том, что я никогда не показывала его никому другому. И как счастлива я была с тобой.

— Да, тогда выдалась замечательная ночь, — сказал Алан.

— И как мы танцевали, — сказала Диана. — В окружении библиотечных книг.

Алан ждал. Диана не сводила взгляда с его глаз, зная, что ни один мужчина раньше на нее так не смотрел.

— И как мы целовались… — прошептала Диана.

Алан дотронулся до ее щеки. Пару секунд он глядел на нее, словно давая ей последний шанс одуматься. Но она и не собиралась, а, наоборот, привстала на цыпочках и потянулась к нему. Казалось, что она всю жизнь ждала этого момента. Он заключил ее в жаркие объятия, которые словно соединили их тела, и поцеловал ее.

У Алана в доме где-то было открыто окно, потому что по кухне вдруг пролетело дуновение ветра, заставившее Диану поежиться и вздрогнуть. Она еще сильнее прижалась к Алану. Он возвышался над Дианой, оберегая ее и поражая своей грандиозной мощью, но глубоко в душе она чувствовала, что сама должна защитить его.

Целуя его, она видела звезды и созвездия, но от пяток до кончиков волос ее сжигало желание уберечь этого человека: сделать для Алана Макинтоша то, что он делал для нее и Джулии все эти годы, не требуя ничего взамен. Отблагодарить его…

За каждый раз, когда Диана гневалась или билась в истерике, оплакивая его брата, и гнала Алана прочь. За каждый час, который он провел, сидя рядом с ней, держа ее за руку, пока они ждали возвращения Джулии с обследования, операций или физиотерапии. За каждую минуту, когда он слушал сердечко Джулии, массировал ее сведенные судорогой мышцы, ни на миг не сомневаясь, что она нуждалась в ласке и любви, как и любой другой ребенок. И вот, за все его поступки, Диана перестала целовать Алана и отстранилась от него.

Она не мигая смотрела на него, ощущая в сердце такую бурю эмоций, что с трудом могла двигаться и разговаривать. Открыв рот, она точно знала, что сейчас скажет; и она удивлялась, почему же ей понадобилось столько времени, чтобы решиться на это.

— Я люблю тебя, Алан, — сказала она. Она никогда не говорила ему этих слов ни как невестка, ни как добрый друг.

— Я всегда любил тебя, Диана.

— Я не знаю, почему, — прошептала она, стиснув его ладони.

— Тогда и не спрашивай, — сказал Алан. — Я не буду.

— То, как я вела себя…

— Все нормально, — успокоил он.

— Я пришла к тебе, потому что… — надтреснутым голосом произнесла Диана.

Алан затаил дыхание, ожидая, что она скажет.

— Я хотела быть с тобой, — сказала она.

Алан кивнул. Он поцеловал ее в лоб, брови, кончик носа. Его очки съехали вниз, и она пальцем задвинула их на место. Потом она заправила его волнистые каштановые волосы за уши. Она слышала в воздухе звон произнесенных ею мгновение назад слов и не могла представить, что же теперь делать.

Но Алан мог.

Подхватив Диану на руки, словно малышку Джулию, он понес ее по коридору через весь дом, мимо комнат, которые она помнила с давних пор, и поднялся на второй этаж. Миновав темный пролет, он завернул в спальню у дальней стены.

Его спальня не отличалась богатством интерьера. В углу кровать с пружинистым матрацем, на полу — коврик, сплетенный еще самой Дороти. Диана знала, что стол раньше принадлежал Малаки, — он отдал его Алану, когда перебрался жить на буксир. Она уже достаточно хорошо разбиралась в вещах Алана и чувствовала исходившие от них вибрации старых историй. Когда Алан положил ее на белое покрывало, она вспомнила, что прежде оно служило одеялом в постели его бабушки, в Нантакете.

Сквозь оконные створки пробивался лунный свет, отбрасывая бледно-лиловые тени по всей комнате. Алан прилег рядом, нежно поглаживая ее лицо, словно никак не мог поверить в то, что она на самом деле здесь. Его дыхание согревало ей щеку, и они долго и молча смотрели друг на друга.

Он прикоснулся губами к ее рту, и они поцеловались. Диана перевела дух, и их губы разомкнулись, пока они сжимали друг друга в пылких объятиях, словно боясь, что кто-то из них мог свалиться с воображаемого обрыва. Когда он провел рукой по укромным уголкам ее тела, Диана покраснела и смутилась. Ведь ее так давно никто не касался.

— Все в порядке, — сказал он, почувствовав ее волнение. — Если хочешь, начнем потихоньку и не спеша.

— Это… — промямлила она. — Я никогда… — Она не знала, что и сказать. Так легко забыть свое тело, если его давно не ласкали. Она была сильной и, может быть, чуточку худой. А вдруг он сочтет ее уродливой и непривлекательной?

— Просто помни, что я люблю тебя, — сказал он, поглаживая ее спину и глядя ей в глаза. — Пусть это будет нашей отправной точкой.

Диана кивнула. Не закрывая глаз, она нежно поцеловала его, полностью доверившись ему. Это было совсем не похоже на времена с Тимом — тогда она теряла над собой контроль, превращаясь в дикую, необузданную кошку. Теперь же ею управляла любовь, собственные желания и знание того, что Алан никогда бы не обидел ее.

Алан целовал ее шею, плечи. Не отпуская его ладонь, Диана трепетала, ощущая электрические разряды по всему телу.

— Просто помни, что я люблю тебя… — сказал он. Она думала об этих словах и чувствовала их: они выпустили на волю нечто внутри нее, и оно вырвалось наружу.

— Алан, — сказала она, потянувшись к нему. От его сильного тела исходил испепеляющий жар. Она жутко хотела его, но не знала с чего начать. Дрожащими пальцами она пробежалась по его мускулистой груди. Двенадцать лет она ждала этого и теперь с жадностью смаковала его поцелуй.

Расстегнув друг на друге рубашки, они соприкоснулись обнаженной кожей, ощущая гулкое биение своих сердец. Когда Алан запустил руку в ее штанишки, а потом и трусики, Диана громко застонала. Дрожа, она ухватилась за язычок его молнии.

Он осторожно помог ей расстегнуть ширинку своих брюк. Она хотела, чтобы он овладел ею в то же мгновение, не растрачивая попусту драгоценные секунды, но он стал медленно осыпать поцелуями ее тело, вынуждая ее запастись терпением. Чувствуя его раскаленные губы на своей коже, Диана выгибала спину в порыве обжигающей страсти.

У Алана было крепкое, подтянутое тело, и когда он оказался без штанов, она почувствовала, как под тонкой тканью боксеров напряглись мышцы его бедер. Она четко осознавала их различия: ее ноги были гладкими, а его волосатыми, ее округлые перси налились соками, а его грудь сохраняла твердость стали. С особой мягкостью и любовью он целовал каждый дюйм ее тела, заставляя ее нарушать тишину довольными вскриками.

— Я не хочу больше ждать, — прохрипела она.

— И не надо, — шепнул в ответ он.

Обхватив ее руками, он приподнялся над ней. Она прильнула к нему, лаская ладонями его разгоряченную спину и жадно раскрывая рот, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее. Трепеща, она направила его в свое лоно. Она попыталась лежать спокойно, но не могла унять свою дрожь.

— Диана, — прошептал он.

— Мне не верится, — сказала она, сверкая глазами. Она стиснула его тело, чувствуя их общее тепло, пока он мощно двигался внутри нее. Они нашли друг друга. Ей еще никогда не было так хорошо за всю ее прожитую жизнь. Она целую вечность ждала своего часа и теперь обнимала этого человека, слыша, как он снова и снова называл ее по имени. Ни ей, ни Алану не верилось, что в конце концов это случилось.

— О, боже, — шептала она. — Пожалуйста…

— Всегда, Диана, — выдавил он, прикасаясь влажными губами к ее шее. — Мы всегда будем вместе.

— Алан, — сказала она, сжимая его торс изо всех оставшихся у нее сил.

Они кончили вместе, и Диана расплакалась от нахлынувшей на нее гремучей смеси эмоций, о существовании которой она даже и не подозревала. Это был экстаз, печаль, любовь и изумление — нечто одновременно безымянное и необъяснимое, простое и невероятно сложное. Слезы стекали по ее шее, впитываясь в подушку под головой. Алан укачивал ее в своих объятиях, повторяя, что любит ее и никогда не расстанется с ней и что так будет всегда и во веки веков.

— Я знаю, — рыдала Диана.

— Наконец-то, — сказал Алан, успокаивая ее.

— Прости… — всхлипывала Диана. — За то, что я плачу…

— Нет-нет, любимая, — сказал Алан, баюкая ее и целуя слезы на ее глазах, щеках и шее. И только прикоснувшись к лицу Алана, чтобы отблагодарить его за неземную нежность, Диана поняла, что на нем тоже были капельки соленой воды. Что он плакал вместе с ней, испытывая то же безымянное, невероятное чувство, которое переворачивало ему душу.

Их собственное чувство, творение их тел.

— О, Алан, я люблю тебя, — повторила Диана. — Люблю, люблю… — Потому что других слов у нее не было.

Октябрь удался на славу. Он словно стал продолжением лета. Днем грело, а порой даже и припекало солнце. Ночи были прохладными, но не морозными. Утром воздух был свежим и бодрящим. По средам Алан заезжал к Диане. Они упаковывали Джулию в свитер и джинсы, а потом Алан катал их на лодке по болотам.

Осень лучше всего подходила для прогулок по пляжу. Теперь эта полоса берега принадлежала исключительно им одним. В прозрачной зеленой воде плескались невысокие волны, словно сберегая основные силы для зимних ураганов и штормов. Алан устраивал себе пробежку, и затем они с Дианой шли поплавать, ни на секунду не выпуская Джулию из поля зрения.

Они постоянно прикасались друг к другу. Начав, они не могли остановиться. Алан обожал шелковистость кожи Дианы и напор ее любви. Она рассказала ему о своем новом чувстве, и он понял ее с полуслова. Оно стало вулканом эмоций, взорвавшимся после всех минувших лет, когда они хотели друг друга, но ничего не делали для удовлетворения своих желаний. Оно поселилось глубоко в их сердцах и наполняло их радостью, которую омрачало лишь то время, которое они упустили.

Иногда Алан сомневался в реальности своей жизни. Он лежал на солнышке, на груди у него покоилась голова Дианы, и вдруг он вздрагивал, с ужасом осознавая, что они могли умереть буквально в любой момент. Ему было необходимо ощутить биение ее сердца рядом со своим, чтобы удостовериться в том, что они были вместе и что это не сладкая иллюзия. Почему сейчас, почему в этом году? Волны облизывали песок, а вопросов только пребывало. Алан убедил себя оставить их без ответа.

Все, что от него требовалось, так это любить ее.

— Я и не знала, что тебе нравятся пляжи, — как-то сказала Диана.

— А они мне и не нравились, — согласился он.

— По средам ты обычно наведывался в библиотеку, — поддразнила она.

— Ну а теперь я наведываюсь на пляж, — обнимая ее, сказал он. — Туда, где ты. Где вы с Джулией.

— Глиии, — сказала Джулия. Ее голова склонилась на впалую грудку. Ей стало еще труднее держать шею прямо. За припадок пришлось заплатить большую цену, и Алан, наряду с другими врачами, никак не мог установить его причину. Алан был ученым, медиком, но он понимал, что не для всего в этом мире существуют готовые объяснения. Теперь же он поднял Джулию на руки и тихонько покачал ее в лучах осеннего солнца.

Диана лежала на животе, разглядывая вышку маяка. Когда они впервые приплыли на местный пляж, Алан чувствовал себя очень неуютно, потому что именно сюда он однажды приводил Рейчел. Но сейчас это было в далеком прошлом. В прошлом, потраченном впустую, — без Дианы, — когда он ждал, чтобы она пришла к нему. И он не собирался разбазаривать то, что даровали ему небеса.

— Как думаешь, — спросила Диана, прикрыв глаза от солнца, — что позволяет песчаному замку стоять так долго?

— Какому замку? — придерживая Джулию, спросил Алан.

— Вон там, наверху, — сказала Диана, указывая пальцем в направлении маяка.

Повернув голову, Алан посмотрел туда и увидел квадратную кучу песка, напоминавшую скорее шлакобетонный блок, нежели замки, которые Диана, Эми и Джулия строили во время своего путешествия. Диана показала ему фотографии, и он с изумлением отметил, сколько в тех песчаных изваяниях было фантазии и любви.

— Он тут как минимум две недели, — сказала Диана. — Я наблюдала за ним.

— А ты уверена, что это один и тот же?

— Да, — ответила она. — Он осыпался по краям, но это определенно тот же самый. Наверное, кто-то добавил в песок мертель. И еще его частично защищает сам маяк.

— Волны так высоко не забираются, — сказал Алан.

— Дааа, — сказала Джулия, водя пальцами по его груди.

— Дождей давно не было, — сказала Диана. — Один хороший шторм, и его смоет.

— Мы всегда сможем построить другой, — сказал Алан.

— А мне нравится этот, — сказала Диана. — Даже не знаю почему.

— Мааа, — сказала Джулия, словно ей он тоже приглянулся.

— Господи, — обняв их обеих, простонал Алан. — Пусть это длится вечно.

Глава 22

Бадди Слэйн не принимал отказов и ненавидел слово «нет». Оно наполняло его желчью и жгло изнутри. Оно каждый раз грозило поставить под сомнение его счастливое существование. Когда же он услышал его от женщины, то желчь превратилась в смертельный яд.

Пока он катался по городу, слово «нет» звенело у него в голове. Уши Бадди звенели от тяжелого рока — музыки, которая на полной громкости лилась из динамиков его магнитолы и которую он каждый вечер играл в своей группе. Они выступали недалеко от пристани, в одном из баров, где Бадди был давнишним завсегдатаем. Глядя на толпу слушателей, он испытывал горечь и боль оттого, что не видел среди них Тесс.

Тесс не была красавицей. Она не была богатой, чересчур умной или какой-то особенной, но она была его женщиной. Однажды, субботней ночью четыре года назад, Бадди выбрал ее из прочих посетителей, купил ей выпить и помог, пусть и ненадолго, отвлечься от ее проблем. Все знали, что Тесс Брукс была вдовой. Она была домоседкой с оставшейся без отца дочкой — убитая горем женщина, которая лишилась смысла жизни. Пока на горизонте не появился Бадди.

Как же быстро она позабыла об этом!

Тесс выставила его на улицу только потому, что соцработники и некоторые сердобольные соседи решили вмешаться в их жизни. Он должен был уйти, чтобы она могла снова увидеться со своей девочкой. Эми наверняка продолжит доставлять ей неприятности, и она еще пожалеет о том, что прогнала его. Эми могла растолстеть; он видел предпосылки к этому по ее округлому лицу. Тесс была слишком беспечной, чтобы лично прочесть ей лекцию насчет вреда ожирения. За ребенком, особенно девочкой, необходимо присматривать, дабы она не набирала вес. Ведь это ради ее же, девочки, блага.

Хуже всего было оказаться за дверьми собственного дома. Бадди не волновало, что на самом деле жилищем владела Тесс, что она выкупила закладную на деньги из компенсации, полученной после смерти ее мужа. Важным был лишь тот факт, что она посмотрела Бадди прямо в глаза и сказала: «Уходи».

На первых порах он перекантовался у Рэнди Бенсона. Отличное местечко возле Джетти-бич. Если бы у Бадди были деньги на такую же квартирку, то он не стал бы ошиваться вместе с Тесс. С другой стороны, она нуждалась в нем. Жалкая бедолага с дочерью, от которой были одни хлопоты. Маленькая сучка сбежала с его псом — ужасная несправедливость.

Кружа по Хоторну, Бадди потягивал пиво и вынашивал планы мести. Сначала он проехал в центр, высматривая здание, в котором находился офис святоши Алана. Долбаный святоша Алан Макинтош, человек без изъянов. Он не знал, где жил этот засранец; зажравшиеся доктора вроде него не указывали свои адреса в общественных справочниках. Они очень любили дергать всех за ниточки, эти врачи: вынуждая людей зависеть от них, а потом исчезая в своем комфортном домишке, чтобы простые смертные не могли до них добраться. Бадди колесил по улицам Хоторна в надежде отыскать добряка-доктора.

Оставив пока эту затею, он направился в Галл-Пойнт. Медленно подъезжая к тупику, он не сводил взгляда с дома — обители ведьм, которые первыми разворошили это осиное гнездо. Семейка Роббинсов. Мамашка, дочь и ужас, летящий на крыльях ночи. Три лицемерные суки, обожавшие совать свой нос в дела чужих семей, потому что у них давно не было нормального мужика. Эти женщины могли чувствовать себя счастливыми, только если вокруг них все были такими же, как они, одинокими стервами, от всей души ненавидевшими мужской род.

Вдавив педаль газа в пол, Бадди с дымом из-под колес и визгом покрышек умчался из Галл-Пойнта.

И теперь, напоследок, он выехал на свою улицу. Свою старую улицу, подумал он, вспоминая самое горькое из всех: «Уходи». Вот этот дом. Настоящая помойка по сравнению с той квартирой, где он жил сейчас. Помойка с королевским размахом. Но Бадди был готов на жертвы. Он отказался бы от холостяцких излишеств — полного холодильника пива, кабельного ТВ и чтения журнальчика с девицами в туалете, — чтобы вернуться на свое законное место, если бы только она вежливо его об этом попросила.

«Вежливо», подумал он, сбавив скорость до минимума. Да, самое верное слово — вежливо. Штор на окнах не было, и он мог рассмотреть скромное убранство комнат. Прищурившись, он надеялся увидеть Тесс. Хотела она это признавать или нет, но она любила его. У них было множество приятных моментов, они дико резвились в постели, ведь он знал, как вести себя, чтобы она почувствовала себя королевой. Конечно, иногда его взрывной темперамент проявлял себя во всей красе, но это просто его безудержная страсть рвалась наружу.

Тщедушные заморыши не занимались рок-музыкой. Так и передайте святоше Алану. Бадди был воплощением огня и страсти. Перед ним меркла даже известная ирландская группа «U2». Бадди был умиравшим от любви рокером, который вкладывал в тексты песен все снедавшие его сердце мучения и терзания. Умиравшим от любви. Так и скажите Доктору С-Девяти-До-Пяти. Доктору Пригород, Доктору Совершенство.

Повернув обратно, Бадди пустил машину чуть ли не ползком. Ага, вон она. Тесс вышла на задний двор. Было солнечно, и в руках она держала тазик с бельем на просушку. Держа во рту прищепки, она развешивала одежду. Рубашки Эми, ее джинсы, трусы. Ночнушка Тесс, ее лифчик, трусики. Там должно было быть и белье Бадди. Потому что ему срочно требовалась хорошая стирка.

Припарковавшись на противоположной стороне улицы, Бадди со злобой наблюдал, как Тесс вешала шмотки, которые не имели к нему никакого отношения. Это было похоже на еще одно «нет», еще одно напоминание о том, что он больше не был частью ее семьи. Однако в его злобе притаилась и любовь. Мало кто был способен это понять: но Бадди жил ради любви. Он умер бы за эту женщину, не задавая лишних вопросов. Он завел двигатель на слабых оборотах. Она не услышала.

— Я люблю тебя, — сказал он вслух.

Тесс натянула веревку, повесила рубашку. Солнечные лучи окрасили ее волосы в золотисто-каштановый цвет.

— Люблю тебя, — повторил Бадди. Он старался не говорить слишком громко. Ему ни к чему было кричать. Он знал. Если их связь сохранила хотя бы половину от того, о чем он думал, то ему даже не надо было шептать.

— Эй, — тихо произнес он, буравя взглядом голову Тесс.

Мимо проехали какие-то автомобили. Бадди не хотел, чтобы его застукала стерва из службы соцобеспечения детей. Он посмотрел на часы: полтретьего. Эми уже возвращалась домой из школы. До появления ее автобуса оставалось еще как минимум двадцать минут, но Бадди решил, что не стоит рисковать понапрасну.

— Эй, — снова сказал он. — Я люблю тебя. Увидимся, крошка.

Словно отгоняя назойливую пчелу, Тесс заправила за ухо выбившуюся прядь волос. Возможно, она почувствовала присутствие Бадди, но не понимала, что это был он. Нет, она в порядке. Она в полном порядке. Ни красивая, ни особенная, ни самая горячая цыпочка из тех, что он знавал. Но для Бадди не существовало никого лучше Тесс. Потому что она была его женщиной.

* * *

Погода стояла ясная, а потом в конце октября выпал снег, и через пару дней температура понизилась сразу на двадцать пять градусов[14]. Эми уезжала в школу еще в комбинезоне и футболке, а сойдя с автобуса в Галл-Пойнте, она ощутила жуткий холод и вприпрыжку понеслась сквозь порхавшие снежинки прямиком в мастерскую. Распахнув дверь, она прокричала обычное приветствие. Орион запрыгал вокруг нее, непременно норовя лизнуть в щеку.

— Эй, малыш, — погладив его, сказала она. — Хороший пес.

Но кроме Ориона и Стеллы здесь больше никого не было. Эми нахмурилась. Неужели она ошиблась? Как правило, она навещала Диану с Джулией каждый четверг. Эми скучала по тем временам, когда бывала у них чаще, но ей не хотелось, чтобы у ее мамы сложилось впечатление, будто бы она предпочитала эту семью своей собственной.

Выглянув на улицу, она увидела шедшую к ней по двору Люсинду. В руках она несла большую кастрюлю. Белые хлопья плясали на ветру, покрывая тонким слоем болотную траву и подметая землю.

— А где Диана и Джулия? — спросила Эми. — Что-то случилось?

— Они в доме, — ответила Люсинда. — Джулия простыла.

— Как раз в зиму, — посматривая в окно, сказала Эми.

— Я сделала попкорн, — сказала Люсинда, предложив угощение Эми. — Это наша с Дианой традиция, еще с той поры, когда она была маленькой девочкой, — мы делаем попкорн на первый снег в году.

— Потому что он белый и пушистый? — жуя, спросила Эми.

— Наверное, — сказала Люсинда. — И еще потому, что для нас снег — нечто вроде праздника.

— Могу я увидеться с Джулией? — спросила Эми, поглядев во двор.

— Хм, — сказала Люсинда. Эми знала, что ответ был «нет», и это больно ранило ее сердце. Ей стало очень плохо, и она не могла понять почему: была ли Джулия так уж серьезно больна? Или Эми чувствовала себя паршиво из-за того, что Роббинсы исключили ее из своей жизни? А ведь она так любила их!

— Но почему? — тихо спросила она. — Диана злится на меня?

— Нет, — ответила Люсинда. — Вовсе нет. Просто Джулия лежит в комнате, и Диана хочет, чтобы она отдохнула. При виде тебя она слишком волнуется.

— Я ее лучшая подружка, — сказала Эми.

— Да, так и есть, — согласилась Люсинда. Поставив рядом с собой кастрюлю попкорна, они устроились возле окна, и Эми чуть расслабилась. Ей нравилось быть с Люсиндой. Обратная дорога из Канады сблизила их, и Эми воображала, что, скорее всего, именно такие отношения бывают у внучек и бабушек.

— Расскажи мне про школу, — попросила Люсинда. — Что вы изучали сегодня?

— Я написала стих для урока английского.

— Правда? Ну-ка, ну-ка.

— Он рифмуется, — сказала Эми. Ей было немного неловко. Все остальные дети писали свободным стилем, представляя в виде дневника свои мысли о неудачах в любви, веселье на пляже и даже самоубийстве.

— Шекспир рифмовал, — сказала Люсинда. — Китс рифмовал. Эдна Сент-Винсент Миллей, Элизабет Бишоп.

— Эмбер посмеялась надо мной.

— Ох уж эта Эмбер… — Люсинда даже не стала продолжать.

— Он о яблоневых садах, — сказала Эми. — На острове Принца Эдуарда.

— Неужели? — взволнованно спросила Люсинда.

— Ага. — Эми засунула руку в карман. Там лежал свернутый листок со стихом. Она хотела достать его и показать Люсинде, но потом передумала.

— Я бы не отказалась его прочитать, — сказала Люсинда.

— Он глупый, — проговорила Эми.

— Порой написать стих или рассказ проще, чем представить их на суд других людей, — сказала Люсинда. — Требуется немалое мужество, чтобы разрешить кому-то еще прочитать твою работу. Ты словно позволяешь им заглянуть в твое сердце.

Кивнув, Эми нащупала листок. Она ухватила его пальцами. Эми не хотела обижать Люсинду, не показав ей стих, но она была слишком испугана, чтобы пошевелить рукой. Слова Люсинды попали в самую точку, а Эми оказалась не настолько храброй.

— О, чуть не забыла, — как бы невзначай вспомнила Люсинда. — У нас будет проводиться конкурс.

— О как, — поморщившись, сказала Эми. Она не принадлежала к числу тех, кто верил в свою победу. Когда они были в третьем классе, Эмбер выиграла конкурс костюмов для хеллоуина, а Дэвид Бегвел получил приз за победу в каком-то состязании на Оушен-бич. Эми же никогда ничего не выигрывала.

— Это писательский конкурс, — сказала Люсинда. — Устраивает его библиотека. Любой желающий может выставить свой короткий рассказ. Заявку следует подать до Дня благодарения; выбор темы ограничен лишь воображением участников, но рассказ должен быть не более пятнадцати листов — машинописных, через два интервала.

— У меня нет ни печатной машинки, — возразила Эми, — ни компьютера.

— У нас есть, — сказала Люсинда, кивнув в сторону стола Дианы.

— Ну не знаю, — смутилась Эми, думая о писателях как о богатых, умных людях, у которых не жизнь, а сказка. — Я всего-то стишок написала.

— Вот этим писатели и занимаются, — сказала Люсинда. — Чтобы стать одной из них, тебе нужно сделать только одно: начать писать.

— Ага, — сказала Эми, снова нащупав сложенный листок.

— Яблоневые сады, — мягко сказала Люсинда.

— Как те, куда мы ездили, — напомнила Эми. Пробежав взглядом по мастерской Дианы, она остановилась на полке Стеллы. Кошка сидела на прежнем месте, в своей корзинке. Прямо под ней Эми увидела полку, где Диана хранила замечательные вещи: птичье гнездо с яйцами, камушки с черного песчаного пляжа и четыре засушенных яблочка.

Эми вспомнила, как подобрала эти яблоки с земли. Теперь, сморщившись, они выглядели еще меньше. Казалось, с момента их путешествия в Канаду прошло около миллиона лет. Поначалу ее домашняя жизнь не предвещала ничего плохого, но в последнее время, возвращаясь из школы, Эми частенько обнаруживала свою маму дремавшей на диване. Она пришла сюда в надежде повидаться с Джулией и Дианой, а ей ответили отказом.

— Хоть я и не видела твой стих, — произнесла Люсинда, — я уверена, что он великолепен.

— Может быть, ты так говоришь, — предположила Эми, сдерживаясь, чтобы не расплакаться, — потому что не хочешь расстраивать меня?

— Я бы не стала лгать насчет стихов, — сказала Люсинда. — Ведь я библиотекарь, а у нас есть правило — говорить о поэзии только правду.

— Тогда почему ты думаешь…

— Что твой стих великолепен? — спросила Люсинда. — Я отвечу тебе. Потому что ты смотришь на жизнь широко раскрытыми глазами, Эми Брукс. Ты видишь мир таким, какой он есть, и с добротой взираешь на его обитателей. Если бы ты написала стих о яблоневых садах, то в нем непременно содержалась бы частичка твоего сердца. Я-то знаю.

Эми прослезилась.

— И что бы ты ни написала, все это будет идти от сердца и души.

— Рассказы должны быть захватывающими, — сказала Эми. — О сиротках и островах, ну я не знаю, о семьях на природе.

— Или об одиноких девочках, побитых щенках и прогулках среди яблонь, — сказала Люсинда.

— Похоже на меня.

— Ты определенно заслуживаешь собственного рассказа, — заверила ее Люсинда.

Она протянула Эми кастрюлю, и девочка зачерпнула еще одну пригоршню попкорна. На улице прекратился снегопад. Коричневые болота сохраняли величавое спокойствие. Эми спрашивала себя, когда же начнутся зимние шторма. Она думала о Джулии, лежавшей где-то в доме, и гадала, уцелел ли ее замок.

— Люсинда… — начала было Эми.

— Что, дорогая?

Эми колебалась. Она не знала, как сказать о том, что ей хотелось пойти к Джулии, что она опять хотела стать частью этой семьи, как в те далекие летние деньки. Почему все должно было меняться? У нее свело судорогой горло. Там, на полке, четыре яблока были такими крохотными. Она закрыла глаза, чтобы уловить их кислый запах и воскресить в памяти день во фруктовом саду.

Опустив руку в карман, Эми в третий раз сжала свой стих. Она протянула его Люсинде и, не решаясь попрощаться, вылетела из мастерской и побежала домой.

Джулия тихо хрипела. Ее глаза были закрыты, а слипшиеся веки покрылись желтой коркой. Диана смачивала их влажным ватным тампоном. Алан сказал, что у Джулии, по-видимому, обыкновенная простуда. Но даже после его объяснений Диана ужасно нервничала. Она знала, что сегодня должна была прийти Эми, и с нетерпением ждала встречи с ней, но в то же время не хотела, чтобы кто-либо тревожил Джулию. Ведь в школе было полно микробов.

— Как спина? — спросила ее мать.

— Что? — не сразу поняла Диана. — О, уже нормально.

— Что-то непохоже, — сказала Люсинда.

Диана сорвала спину, когда тащила Джулию по лестнице. Несколько последних дней она ощущала легкое покалывание, но все было в порядке, пока она не почувствовала нечто вроде удара — не выдержала ее поясница. Теперь ей приходилось ходить, согнувшись самым противоестественным способом — меньше боли причиняли наклоны вправо.

— Нет, все нормально, — сказала Диана.

Люсинда опустилась в кресло-качалку. На носу у нее были очки, и она что-то читала — может быть, письмо. Диана повернулась обратно к Джулии, снимая ваткой янтарные кристаллики с ее желтых ресничек.

— Что это? — не оборачиваясь, спросила Диана.

— Стих, — ответила Люсинда. — Авторства Эми.

— Правда? — улыбнулась Диана. — Прочтешь вслух?

— Ммм, — хмыкнула Люсинда, погрузившись в чтение.

— Мам? — спросила Диана, потрогав головку Джулии, чтобы убедиться, что у нее не было температуры. — Прочтешь нам стишок Эми?

— Не могу, милочка, — раскачиваясь, ответила Люсинда. — Эми мне не разрешила. Извини, но тебе придется самой попросить ее.

Диана кивнула. Она была уязвлена в лучших чувствах. За две последние недели Эми заходила к ним все реже и реже, и она по ней очень соскучилась. Она понимала, что у Эми была своя мама, свой дом, но эта девочка столько привнесла в жизнь Дианы. Она пробудила Джулию. Заставила ее рассмеяться, поняла ее язык, относилась к ней как к лучшему другу. Если бы только у Джулии не было такой сильной простуды, то Эми могла бы навестить их сейчас.

— А он хорош? — спросила Диана, восхищаясь уважением матери к пожеланию Эми никому больше не показывать ее литературное творение.

— Он великолепен. — Люсинда не отрывала глаз от листочка разлинованной бумаги.

* * *

Тем же вечером к ним приехал Алан. Он примчался прямиком из больницы, завершив последний обход. Обычно он выбирался к ней, когда только мог, даря ей каждую свою свободную минуту. Заворачивая на ее подъездную дорожку, он заметил припаркованный у самого тупика старый автомобиль. Как только Алан вышел на улицу, чтобы посмотреть, кто там был, машина сорвалась с места. Алан с беспокойством наблюдал за удалявшимися задними фарами, потому что сумел разглядеть водителя, который чем-то напомнил ему Бадди Слэйна.

Люсинда занималась уборкой на кухне. Когда вошел Алан, она улыбнулась и чмокнула его в щеку. Это уже становилось их новой традицией. Он не жил здесь, но спал с ее дочерью, и, похоже, Люсинда ничего не имела против. Мало того, она была счастлива.

— Я оставила для тебя суп из моллюсков, — сказала она. — Сейчас разогрею. Салат, хлеб, стаканчик сидра…

— Спасибо, Люсинда. Звучит неплохо. Слушай, ты не замечала на вашей улице подозрительную машину, особенно в эти дни?

— Нет, — покачав головой, сказала она. — Может быть, подростки балуются. Иногда по ночам сюда заезжают влюбленные пары. Ну, сам понимаешь — тупик и все такое…

— Да, наверное, так оно и было, — согласился Алан, выглянув в окно. Машина действительно выглядела, как автомобиль типичного тинейджера — эти ее наклейки с названиями рок-групп на стеклах и еще глушитель, подвязанный упаковочной проволокой. Алан пожалел, что не помнил, на чем ездил Бадди, но, впрочем, он никогда и не обращал на это особого внимания. — Диана с Джулией?

— Да, — поджав губы, ответила Люсинда. — Лучше поднимись наверх.

Алан похлопал ее по плечу. Он взбежал по ступенькам на второй этаж. Там горел приглушенный свет, что означало одно — Джулия спала. Идя по коридору, он мог слышать ее дыхание. Оно было громким и рокочущим, словно ее одолевала высшая стадия пневмонии.

Диана, сжавшись, сидела в кресле-качалке возле постели дочери. Завидев его, она просияла и потом смотрела за тем, как Алан прослушал стетоскопом сердце и легкие Джулии. Но, попробовав встать, дабы поцеловать его, она жалобно вскрикнула.

— Что такое? — спросил он.

— Спина, — робко ответила она.

— Что случилось? — начал он прощупывать ее позвоночник.

— Ох, поднимала тяжести.

— То есть тащила Джулию наверх? — догадался Алан.

— Да, — сказала она.

Алан помог ей пройтись до небольшой кровати, на которой летом спала Эми. Она даже присесть нормально не могла — ее лицо сразу искажало страдание. Алан тихонько опустил ее на бок, а затем перевернул на живот. Потом он сбросил подушку на пол, чтобы она лежала на ровной поверхности.

— Как у нее с дыханием? — спросила Диана приглушенным голосом.

— Слегка затруднено, — сказал Алан. — Я привез лекарства для нее. А теперь лежи спокойно.

— Хорошо, — Диана не возражала.

Он задрал ее рубашку. То была вылинявшая голубая хлопковая сорочка с длинными рукавами, очень мягкая и потрепанная, и пока он закатывал ее до плеч Дианы, его руки скользили по ее теплой, гладкой коже. Он начал разминать ее плечи, провел пальцем вдоль позвонков. Она резко дернулась.

— В этом месте? — спросил он.

— Да, болит, — сказала она.

Алан ослабил нажатия. От вида ее обнаженной спины и ощущения ее тела он испытывал головокружительное возбуждение. Наклонившись, он поцеловал ее в затылок.

Она томно простонала. Высвободив руку, она взяла его ладонь. Поднеся ее к своим губам, Диана поцеловала ее тыльную сторону. Он нежно вытянул ее руки вдоль боков, выпрямил ее спину. Она затаила дыхание, позволив ему делать свое дело. Алан наклонился и поцеловал ее ухо. В одних местах он мял, применяя силу, в других ласку. Он проработал весь позвоночник до самого крестца. Диана покряхтывала от удовольствия. В другом углу комнаты мерно сипела Джулия.

— Так лучше? — прошептал он Диане на ухо.

— Намного, — шепнула она в ответ.

Алан кивнул. Свет горел совсем тускло. Он был вместе со своей семьей, с теми, кого любил. Он хотел сохранять спокойствие, чтобы Диана могла расслабиться. Она не просто потянула спину; во всех ее мышцах накопилось запредельное напряжение. Но внутри Алан был весь как на иголках.

Он знал, что Диане приходилось несладко. Ей уже было невмоготу носить подросшую Джулию. Им требовалась комната на первом этаже. Как обычно, осенью наступала пора перемен. Диана чувствовала то, в чем они еще не были уверены; она проводила почти все свое время с Джулией, в доме, вдали от мастерской и работы.

Джулия была на распутье. Алан не видел, что ждало ее впереди, но он ощущал приближение этого нечто. Он поглядел на нее. Она лежала на боку, закрыв глаза и свернувшись в позу полумесяца. Она была его маленькой крошкой, и не важно, что ее угораздило родиться его племянницей, а не дочерью. У него сводило горло от боли и желания стать ей отцом, удочерить ее до того, как она умрет.

— О, да, вот так еще лучше, — пробормотала Диана.

— Отлично, — прошептал Алан. — Наслаждайся.

— Ммм… — простонала Диана. Она закрыла глаза и повернулась лицом к стене. Алан массировал ее спину, подоткнув простыню ей с боков и возле грудей, чтобы она не замерзла. Ему хотелось отнести ее в ванную и заняться там с ней любовью. Но не сегодня. У Алана к глазам подступили слезы, и он смахнул их рукавом. Но они снова навернулись.

— Спасибо, — сказала Диана.

— За что? — спросил он.

— За все. Я так счастлива с тобой. Никогда бы не подумала, что буду настолько счастливой.

— Я тоже, любимая, — шепнул он.

— Мы словно настоящая семья.

— Только об этом я и мечтал, — сказал Алан, прильнув к ней, чтобы поцеловать в щеку.

Глава 23

Иногда по утрам, до поездки на работу, Алан устраивал пробежки; и вот в последнее время он обнаружил, что непроизвольно избрал новый маршрут. Вместо того чтобы наматывать круги в городском парке, а потом возле библиотеки и дендрария, он стал бегать вдоль пристани. Два дня подряд, хотя ему и следовало придерживаться определенного ритма, он сбавлял шаг, как только оказывался неподалеку от больших белых домов на Вотер-стрит.

Там находился дом, который так нравился Диане. Пробегая мимо, Алан отмечал взглядом высокие окна, ионические колонны, веранду, совмещенную с солярием, кованую ограду. Он видел широкий двор, переходивший в лужайку, и три флигеля. С улицы было невозможно догадаться о внутренней планировке. Дом поражал своими размерами, и он гадал, были ли в нем на первом этаже просторные спальни.

Алан подыскивал себе новое жилье. В принципе ему хватало и старого дома, но в нем скопилось слишком много воспоминаний. Он жил там с момента своего приезда в Хоторн. Туда же Алан приводил своих многочисленных подружек; не раз и не два на втором этаже отсыпался Тим, правда, по большей части в одиночестве, но однажды после шумной гулянки к нему присоединилась Диана. Он знал, что, когда ей приходилось там появляться, она чувствовала себя неуютно. К тому же дому требовался ремонт и новая отделка и на первом этаже не было комнат, подходивших для спальни.

Может быть, он просто размечтался. Он не спрашивал Диану о том, хотела ли она вообще жить вместе с ним. Но что, если да? После ее возвращения из поездки они стали ближе друг другу; и порой ему казалось, что их сомнительное прошлое принадлежало кому угодно, но только не им двоим. Он перевел дух, прислонился к ограде. Дом выглядел отлично, окруженный аурой благополучия и блеска. Кто бы в нем ни жил, определенно заботился о месте своего обитания. На внутреннем дворике, в окружении каменных стен, находился огород и росли фруктовые деревья. На клумбах цвели хризантемы.

Он не был в этом особенно уверен, но ему казалось, что первый этаж расширялся в задней части дома. Прямо за той живой изгородью он словно вытягивался в форме латинской «L». Там можно было бы устроить спальни, — для них с Дианой и вторую для Джулии. Тогда Диане не придется носить Джулию по лестнице. Приобретение этого дома было нужно Алану отнюдь не для собственного удовольствия: он мечтал о счастье Дианы, об исполнении ее заветной мечты.

Передохнув, он побежал домой. Время пролетело незаметно, а первым пациентам было назначено ровно на девять утра. Он посмотрел на часы. Если прибавить скорости, то он успеет принять душ, переодеться и, добравшись до офиса, позвонить своей знакомой Нине Мейнард из агентства по продаже недвижимости «Хоторн Риелти».

Эми получила пятерки за все свои экзамены и тесты. Она еще никогда не попадала в почетный список, но ее учительница сказала, что если она продолжит в том же духе, то в этом триместре непременно попадет. Это могло бы стать приятным сюрпризом для ее мамы. Эми снова переживала за свою мать, потому что по утрам она опять не вставала из постели, чтобы проводить ее в школу, и иногда дремала, когда Эми уже возвращалась с уроков.

— Мам! — сидя за кухонным столом, позвала Эми.

Нет ответа.

— Мам, хочешь чаю?

Когда ее мама снова промолчала, Эми встала и зажгла на плите газ. Температура понизилась, и в системе отопления, по-видимому, были какие-то неполадки. Возможно, ее мама оставалась под одеялами, чтобы согреться. Эми не стала бы винить ее за это.

Она с удивлением обнаружила, что стала придумывать для своей мамы оправдания. Может быть, она простудилась, размышляла Эми. Или не спала целую ночь и теперь отдыхает. Эми не могла понять, что такое депрессия. Врач матери сказал ей, что это тот же гнев, только обращенный внутрь, на себя. Мать Эми так винила себя за обиду на ее отца, за то, что он умер и покинул их одних, что выплескивала эту ярость на саму себя.

«Почему в жизни столько сложностей?» написала Эми. Сидя за столом, она трудилась над своим рассказом. Его события разворачивались в небольшом доме в городе под названием Оуквилл, который был почти точной копией Хоторна. Ее главным персонажем была двенадцатилетняя девочка Кэтрин, мама которой страдала от депрессии, а сестра появилась на свет с врожденными дефектами. Когда Эми что-либо беспокоило, она позволяла Кэтрин рассуждать об этом вместо себя. Чтобы дать своей героине надежду на будущее, она отправляла Кэтрин на пляж, где та строила песчаные замки.

— Привет, милая, — сказала мама Эми, выйдя из своей комнаты. На ней был розовый банный халат. Ее волосы примялись с одной стороны, а на щеке пропечатался узор от наволочки. Она зевнула и закурила сигарету.

— Я готовлю чай, — сказала Эми. — Будешь?

— Э, конечно, — ответила ее мать. Она присела за стол, и ее взгляд упал на рассказ Эми. — Что это?

— Пишу рассказ.

— О чем?

— О приключении, — отчего-то смутившись, сказала Эми. Это было приключение, только не на море, в горах, джунглях или в космосе. Это было приключение семьи — любимых и нелюбимых, которые обретали друг друга после долгой разлуки.

— Очень интересно, — сказала мама, но в ее голосе не было заинтересованности. Когда она попробовала улыбнуться, у нее задрожали губы.

Эми не знала почему, но это ее жутко разозлило. Почему ее мама не могла просто улыбнуться? Почему она не могла быть радостной и счастливой? Собственный гнев немного пугал Эми. Он накрывал ее с головой. Эми еще помнила прошлое лето, когда она пихнула Эмбер, и соцработники чуть было не повесили на нее клеймо «склонного к насилию ребенка». С другой стороны, Эми не хотела обращать свою ярость внутрь и впадать в депрессию подобно матери. Тут требовался выверенный баланс, поэтому она передала эту проблему Кэтрин, которой тоже приходилось переживать море гнева.

— Мам, ты сегодня чем-то расстроена? — спросила Эми.

— Ох, немножко, — ответила ее мама.

— Ты выглядишь уставшей. Я начинаю волноваться, когда ты подолгу остаешься в постели.

— Не переживай, Эми, — успокаивала мать, — я стараюсь, правда.

— Принимаешь лекарства?

— Да, — ответила ее мама, силясь улыбнуться.

— Как считаешь, я могу привести сюда Ориона? — неожиданно задала вопрос Эми. — Я скучаю по нему, и мне кажется, Диана слишком занята, чтобы заботиться о нем.

— Не знаю, — ответила ее мама. — Это был пес Бадди…

— Дики, — громко сказала Эми, назвав вымышленное имя Бадди из своего рассказа, чтобы не сорваться.

— Кто такой Дики? — не поняла мать.

— Никто, — ответила Эми. Но потом, ощутив укол совести из-за явного вранья, она пояснила: — Это из моего рассказа. Он…

Засвистел чайник. Мать Эми встала со стула и поплелась к плите. Она сняла чайник с конфорки, взяла две чашки, залила кипятком пакетики с чаем. Эми хотела поделиться с ней о своем рассказе, а она просто взяла и ушла. Она словно вообще ее не слышала.

— Это, — с великим трудом произнесла Эми, — меня очень злит.

— Что?

— Когда ты вот так уходишь. — Глаза Эми защипало от горячих слез, как будто бы гнев в ее груди вскипятил слезы, прежде чем вытолкнуть их наружу. Эми еле-еле удерживалась от того, чтобы не закричать.

— Я слушаю, — сказала ее мать. — Давай, доскажи мне про Дики.

— Уже не важно, — ответила Эми.

— Еще как важно, — сказала ее мама, усевшись за стол с чашкой чаю и сигаретой и подарив Эми самую искреннюю улыбку из всех, что она видела в последние дни.

Почему с Люсиндой и Дианой ничего подобного никогда не происходило? Эми разговаривала с матерью меньше пяти минут, а уже была готова взвыть от негодования. Буквально все в ее маме сводило ее с ума! То, что она спала, курила, то, как она произнесла «Дики» с улыбкой в голосе, словно это был забавный малыш, а не отвратительный взрослый засранец.

— Ну же, расскажи, — попросила ее мать.

Эми тяжко вздохнула. Она все еще злилась, и ей это совсем не нравилось. Ее мама пыталась быть вежливой. На мгновение она решила обратить гнев на себя: Эми, ты тупая дура, если сердишься на эту добрую женщину, которая произвела тебя на свет и которая делает все, что в ее силах. Но разве это не означало направить гнев внутрь себя и встать на верный путь к депрессии? Ей надо будет обмозговать эту загадку вместе с Кэтрин.

— Мам, а где папины фотографии? — увильнула Эми.

— Снимки Рассела? — Ее мама назвала отца по имени.

— Да.

— Ну, наверное, на чердаке, — предположила ее мать. — Мне было невыносимо больно смотреть на них. Столько времени прошло. Понимаешь? Потому что я ужасно тосковала по нему.

Эми кивнула. Отец Кэтрин утонул, а ее мать так тосковала по нему, что прятала в подвале все их любимые кассетные записи. Когда их нашел Дики, то перетащил в гараж, поближе к мусору.

— Можно я возьму одну? — попросила Эми. — Поставлю в своей комнате.

— Конечно. — К вящему изумлению Эми, ее мать затушила сигарету и потянула вниз небольшой люк в кухонном потолке. Оттуда спустилась лестница, и мама вскарабкалась наверх. Застыв, Эми стояла возле стола, ее сердце гулко стучало, и когда секунд через тридцать мама протянула ей коричневый бумажный пакет, она по-прежнему оставалась на том же месте.

— Фотографии… — сказала Эми. Это было нечто из ряда вон. Эми так боялась Бадди и его запрета на разговоры о Расселе Бруксе и воспоминаний о нем, что даже не подозревала о существовании его фотографий. Их было немного, всего три: ее отец в младенчестве, в облачении выпускника и в костюме-тройке.

— Он тут такой симпатичный, — ласково сказала Тесс, прикоснувшись к лицу мужа. — Это с той поры, когда он собирался покончить с рыбалкой и заняться продажей автомобилей. Они велели ему надеть костюм и галстук, и он говорил мне, что вот-вот задохнется. Эта фотография висела у них на стене выставочного зала.

— Папа продавал машины? — спросила Эми, и ее глаза просияли от восхищения. У нее был потрясающий отец. Рыбак, продавец автомобилей…

— Совсем недолго. Пока я была беременна тобою. Я так боялась отпускать его в море.

— А какие машины? — прошептала Эми.

— «Форды», — ответила ее мама.

Эми постаралась представить себе эмблему «форда». Теперь она должна была отыскать ее, чтобы добавить в свою коллекцию самых дорогих воспоминаний и важных предметов. Эмблеме «форда» предстояло очутиться в компании рыбацких лодок, дельфинов, песчаных замков и высушенных яблок.

— Фотография висела на стене, чтобы все могли ее увидеть? — удивилась Эми. Она и предположить не могла, что ее отец был настолько известен.

— Да. — Тесс провела пальцами по запылившемуся стеклу. — В самом центре «Брентон Моторс». Если бы только он остался там… если бы он не вернулся в море…

— Не плачь, мама, — сказала Эми, ощутив тяжесть в животе. Слезы струились по лицу ее матери, капая на фотоснимки.

— Глядя на эти старые фотографии, — всхлипнула мать, крепко сжимая их в руках, — я вижу его как живого. Он был замечательным человеком, дорогая. Веселым и добрым. Не похожим ни на кого из тех, кого ты знаешь.

— Мой дорогой папа, — обняв маму за плечи, прошептала Эми.

— Рассел Брукс. — Я была миссис Брукс.

— Мама, он ведь не злоупотреблял спиртным, правда? — вдруг напрягшись как струна спросила Эми. Она не хотела произносить этих слов, но ей так и не удалось смириться с наглой ложью Эмбер.

— Нет, милая, твой папа никогда не любил алкоголь. Он не хотел, чтобы во время плавания у него кружилась голова. Он почти и не пил.

— Я так и знала, — успокоилась Эми. Она прикоснулась к снимку отца и унеслась мыслями к своему рассказу. С Кэтрин никогда не случалось ничего столь необыкновенного. Эми не могла вообразить, чтобы мама Кэтрин лезла на чердак, чтобы достать спрятанные фотографии своего мужа, на одной из которых он был представлен продавцом «фордов». Да к тому же в костюме с галстуком! Эми нравились различия между ней и Кэтрин; она гадала, сколько их еще появится до истечения срока сдачи работ на конкурс.

Но самым прекрасным было то, что от ее гнева не осталось и следа. Ни внутри, ни снаружи — он просто исчез. И она наслаждалась обществом матери точно так же, как пребыванием в кругу Дианы, Люсинды и Джулии. Впервые за многие годы, она любила свою семью не меньше, чем чужую.

Люсинда прогуливалась по дорожке к почтовому ящику. Среди рекламных каталогов и счетов она обнаружила чек от Тима Макинтоша — его ежемесячная выплата по займу, полученному от Люсинды с Эмметом, — которую переслали на ее адрес из библиотеки. Рассматривая написанные его рукой слова, она чуть не упустила из виду автомобиль. То была припаркованная у поворота старая, ржавая колымага, которой не помешало бы немного подкачать колеса.

Подойдя ближе, Люсинда увидела, что в ней никого не было. Она оглянулась по сторонам. Иногда сюда приезжали любители понаблюдать за птицами. На болотах постоянно работали орнитологи, изучая цапель, чибисов, черных дроздов, крачек и певчих птиц — особенно в период их весенней и осенней миграции. Полюбилось это место и художникам, которые устанавливали свои мольберты прямо в камышах. Но кроме Люсинды вокруг никого не было.

Засунув в карман чек Тима, она неспешно пошла к дому. Диана была в спальне вместе с Джулией. В последнее время они стали неразлучны, с того самого дня как Джулия простудилась. Каждый вечер к ним приезжал Алан, обследовал Джулию и успокаивал Диану. Люсинда старалась не вмешиваться в их дела.

Она завернула в мастерскую Дианы. Она не понимала почему, но ей хотелось побыть в одиночестве. С недавних пор, когда участились визиты Алана и их отношения с Дианой вышли на новый уровень, Люсинда начала чувствовать себя третьим лишним. Может быть, ей стоило уехать во Флориду, последнее прибежище всех пенсионеров? Или же улететь в Новую Шотландию, чтобы слушать там дельфинов в компании Малаки Кондона?

Люсинде не нравилась старость, но она приняла ее. Она слышала, как шестидесятипятилетние женщины утверждали, что чувствовали себя лет на двадцать, а то и на все сорок моложе. Что, смотрясь в зеркало, они ожидали увидеть молодых красавиц. Люсинда была не из их числа. Она заслужила каждую свою морщинку, каждый седой волосок. Наверное, именно поэтому ей был симпатичен Малаки: он выглядел на все семьдесят, нимало не стесняясь своего возраста. Он был похож на человека, с которым ей нашлось бы о чем поговорить.

Люсинде не хватало общения, которое раньше давала ей библиотека. Конечно, все они разговаривали шепотом, но она со своими молодыми коллегами могла и посплетничать, и обсудить книги, и поделиться событиями личной жизни. Сначала Люсинде казалось, что у них с Дианой все будет точно так же: ведь мама и дочка — это лучшие друзья. Увы, ее надежды не оправдались. Но она оставалась преданной матерью, а это было лучше, чем любые проявления дружбы.

Ведь у Дианы наконец появился Алан! Многие годы Люсинда ждала момента, когда эти двое все же поймут, что были созданы друг для друга. По ночам, после того как засыпала Джулия, Люсинда слышала их перешептывания. Люсинда читала свои книги, размышляя о том, насколько далеко они собирались зайти. Она знала, что это был всего лишь вопрос времени. А разве нет? Неужели что-то могло им помешать?

И чем бы стала Люсинда заниматься, останься она одна, без Дианы и Джулии? Вздыхая, она села за стол Дианы. Орион на пару со Стеллой подошли проверить, не принесла ли она им чего-нибудь вкусненького. Вспомнив, что у нее с собой было печенье, она опустила руку в карман и выудила оттуда стихотворение Эми. Расправив лист бумаги на поверхности стола, она прочла:

ЯБЛОНЕВЫЕ САДЫ На чудесном островке, В объятиях океана, Мы гуляли налегке В царстве яблоневого сада. Тени деревьев и стен Повсюду вижу я, Здесь росла, играя, Энн, Скажи, что завтра ждет меня? Мама печалью изводит себя, Высокие волны скрывают отца, Ты мне скажи, возможно ль любя ничего не бояться и стоять до конца? Грязная девочка-яблоко — как раз обо мне, Вот в чьи-то руки я однажды попала, Забота, уход, все словно во сне, Любовь творит чудеса, я это знала. Но оставь среди яблонь меня Звездам, ветру и небесам, Где созвездий всполохи огня, Ведь каждый судьбу выбирает сам.

Читая стихотворение Эми, Люсинда чувствовала, как у нее судорогой сводило горло. Она почесала Ориона за ухом. От ее очков на полу появился небольшой солнечный зайчик, и кошка тут же прыгнула на него, выпустив когти. Люсинда вздохнула. Ее окружали создания, которые были настолько же нелюбимыми, как и она когда-то. Диана вытащила Стеллу из каменной стены, и они все приняли Эми с Орионом из их мрачного дома, пока там не прорезался лучик света. Люсинда ощущала такую сильную связь со стишком Эми, что у нее дрожали руки.

Ранние годы жизни Люсинды складывались совсем непросто, и когда она встретила Эммета и родила Диану, для нее это было похоже на собственный рай. Что может случиться, если Диана уйдет, чтобы жить самостоятельно? Люсинда всегда с неприязнью относилась к пожилым женщинам, которые вешались на своих повзрослевших детей, вместо того чтобы проявить хоть каплю активности и найти себе подходящее дело, но теперь она страшилась того, что вскоре могла стать одной из них.

Или вернуться в прежнее состояние, когда ей было больно и страшно. Как и Эми, Люсинда чувствовала себя девочкой-яблоком. Она знала, каково это валяться на земле и ждать, чтобы тебя кто-нибудь поднял. Даже будучи в преклонном возрасте, Люсинда боялась, что в любой момент ей угрожало падение вниз, если только она сама не предпримет срочных мер, дабы этого избежать. Она сняла с полки четыре засушенных яблочка и положила их на стол. Иссохшие яблочки выглядели как человеческие лица.

Маленькие люди, маленькие девочки-яблоки. Протянув руку, Люсинда выбрала ту, которая больше всего походила на нее. У нее было много морщин, но также и самый мудрый вид. Она знала, что у Дианы в столе хранились обрезки от тканей, которые она использовала для занавесок в своих игрушечных домиках. Пестрые, яркие лоскутки.

Люсинда решила сшить из них платьица и превратить сухие яблоки, эти лишенные красоты и любви предметы, подобранные Эми в яблоневом саду, в куколок. Возможно, она даже подпорет штанину на своей «лосиной» пижаме, чтобы смастерить куколкам одежки в таком же роде. У них с Эми было много общего. Им обеим нравились вещественные знаки, связанные с теми и тем, кого они любили.

Глава 24

Нина Мейнард и Алан стояли на круговой подъездной дорожке большого белого дома, припарковав свои машины у гаража.

— Это просто здорово, что ты позвонил мне именно сейчас, — сказала Нина, пожимая Алану руку.

— Я и не ожидал, что он продается, — сказал Алан, отмечая взглядом качественную краску, ухоженный садик и надежную охранную систему. — По ночам тут всегда горит свет. Словно в доме кто-то живет.

— Владельцам он достался по наследству от родителей, — объясняла Нина, сверившись с блокнотом. — Они живут в Лос-Анджелесе — занимаются кинобизнесом — и планировали использовать этот дом, чтобы приезжать на уикэнды и отдыхать летом. Они так и делали почти пять лет, но теперь им надоело сюда мотаться. По-моему, они приезжали лишь на два летних сезона и раз шесть на выходные.

— Однако ж за домом они присматривали, — заметил Алан, обойдя тисовый куст и проверяя обшивочную доску на предмет следов гнили или деятельности термитов.

— Денег у них хватает, — сказала Нина. — Должно быть, кинобизнес приносит неплохие доходы. Ну, как бы там ни было, сейчас я найду ключи… Владельцы очень осторожны, они не разрешили нам расклеивать объявления или рекламировать его… Нам постоянно поступают звонки с вопросами по поводу домов китобоев, но этот был выставлен на продажу буквально только что.

— В нем есть спальни на первом этаже? — спросил Алан.

— Давай, я все тебе покажу, — сказала Нина, отыскав наконец ключ. — Входи.

Они вошли через парадную дверь. Надраенные дощатые полы с широкими половицами слепили глаза своим блеском. Сквозь высокие окна струился яркий свет. В фойе висела роскошная люстра, а белые стены украшали изящные канделябры. Тут же была огромная, уставленная антиквариатом гостиная с двумя каминами по обе стороны. Скульптуры показались Алану чересчур абстрактными и современными. Раздвижные двери вели на каменную террасу, чья увитая плющом балюстрада огибала весь дом. Отсюда открывался вид на гавань, где на серых волнах покачивались рыбацкие лодки.

— Это дом настоящего китобоя, — сказала Нина. — Построен в 1842 году капитаном Илайхью Хаббардом. Обратил внимание на окна? Там оригинальное свинцовое стекло…

Алану понравилось, как стекло задерживало свет, прежде чем пропустить его в помещение. Оно было толще обыкновенного стекла и, подобно чистому серебру отбрасывало маленькие радуги на стены и пол. Здесь были эркеры и окна с местами для сидения, Нина облокотилась на одно из них, чтобы показать ему кое-что: буквы, выцарапанные на стекле.

— И-Л-Х, — прочитала Нина. — Легенда гласит, что жена Илайхью написала их на стекле бриллиантом, привезенным ей мужем из дальних странствий. Не знаю, что оно означает, но…

— Пошли дальше, — сказал Алан. Он не хотел слушать истории о том, как мужчины уплывали в море, а женщины тосковали по ним, сидя дома. Тот факт, что это здание было построено капитаном корабля, не имел для него ровным счетом никакого значения; он лишь напоминал ему о Тиме. Если бы Алан мог утаить эту историю от Дианы, то непременно так бы и поступил.

— Вот кухня, — рассказывала Нина. — Холодильник «Саб-Зиро», плита «Гарленд», итальянский кафель… Ты только взгляни на мебель, гриль «Дженн-Аир»…

— Отлично, — улыбнувшись, сказал Алан. Он не помнил, чтобы за все те годы, что они были с Дианой знакомы, она хотя бы раз приготовила еду своими руками. Но когда Нина указала на открывавшийся под кухней подвал и Алан спустился вниз и увидел мастерскую с разнообразным инструментом, окна и дверь, выходившие прямо во двор, он понял, что Диана будет в восторге.

— Ты спрашивал насчет спален, — сказала Диана, когда вернулся Алан. — Через минуту поднимемся на второй этаж. Ты будешь без ума от тамошней анфилады, но сначала я покажу тебе это. Я называю его крылом для родственников… — Они обогнули кухонную печь и очутились в коротком коридоре.

Шагнув в первую спальню, Алан принял решение о покупке.

— Как видишь, тут довольно просторно, — сказала Нина. — Красивые деревянные полы, работающий камин, стеклянные двери, выходящие на уединенную веранду… ванная комната… — Миновав ванную, они вошли в рабочий кабинет. Тут ощущался особый уют, который создавали стол, книжные полки, стеклянные шкафы с наградами и фотографиями хозяев дома в компании таких людей, как Лорен Баколл, Грегори Пек, Харрисон Форд и Том Хэнкс.

— Все просто обожают эти снимки — капелька Голливуда в старой серой Новой Англии, — рассмеялась Нина. — Ну как тебе такая планировка? Спальня-ванна-кабинет? Отличное место, чтобы перевести дух после ссоры с женой… или поселить родителей, если они вдруг нагрянут с нежданным визитом. Кстати, твои родители живы?

— Нет, они умерли, — ответил Алан, мысленно представляя себе, куда поставить кроватку Джулии, ее бюро и кресло-качалку. Они с Дианой займут комнату по соседству, чтобы всегда иметь возможность подоспеть к Джулии, если ей понадобится их помощь. Ванная комната была прямо здесь, на первом этаже, значит, Диане больше не придется носить Джулию по лестнице.

— Сочувствую тебе, — сказала Нина. — Что ж, вперед и наверх. На втором этаже…

— Этого достаточно, — сказал Алан. Глядя в окно, он гадал, будет ли Диана тосковать по болотам. Виды на гавань были совсем другими: постоянная суета, снующие туда-сюда катера, подгоняющий волны ветер, трепещущие полотнища флагов над лодочными мастерскими.

— Он тебя не устраивает? — спросила Нина. — Может, я могу еще что-нибудь тебе показать? У нас есть восхитительный перечень, давай пройдем за дом, там потрясающий…

— Устраивает, — сказал Алан. — Я покупаю.

— Покупаешь? — переспросила Нина. Как она ни старалась, ей не удалось скрыть свое удивление. Она даже не назвала ему цену, он не был на верхнем этаже, но, похоже, ему было все равно.

— Да, сейчас, — сказал он. — Хочу въехать до Рождества.

— До Рождества, — медленно улыбаясь и кивая, сказала она. — Будет сделано!

Они обменялись рукопожатиями. Теперь Алану предстояла поездка на работу, где его дожидались многочисленные пациенты. Но когда Нина достала мобильник и позвонила в свой офис, чтобы запустить начальную стадию оформления документов, Алан в последний раз окинул взглядом будущий дом Дианы.

Их дом.

Ночью Диане приснился Тим. Она стояла на палубе катера, который нещадно трепали волны. Это был шторм, жуткая буря, а океан превратился в темную, тягучую пустоту. Он напоминал скорее зыбучие пески, заглатывавшие все, что попадало на их зловещую поверхность. Диана испытывала ужас, потому что там был кто-то из тех, кого она любила. Хотя на лодке ей ничего не угрожало, она принялась звать на помощь.

— Пожалуйста, — кричала она. — Помогите мне, помогите!

Куда, куда подевались все дорогие ей люди? Удерживать катер на плаву было совсем непросто, и она боялась отрывать глаза от штурвала. Она заставила себя поверить, что они скрывались в каюте у нее за спиной. «Они» были собирательным образом, и она надеялась, что он включал Джулию, Люсинду, Эми и Алана.

Кто-то плюхнулся за борт. Из морских глубин появилась рука. Она была обмотана водорослями, и с нее стекала илистая грязь. Диана так испугалась, что чуть не обмочилась от страха. Были ли у нее силы спасти этого человека? Или же он утянет ее за собой? Она рыдала, стонала и уже хотела уплыть прочь. Но спокойный голос внутри нее сказал, что она должна остаться и следовать велению своего сердца. Тяжко вздохнув, отринув сомнения и уняв слезы, она перегнулась за борт, схватила кошмарную руку и почувствовала, как Тим тащит ее на дно.

Внезапно она проснулась.

Джулия билась в истерике. У Дианы сон как рукой сняло, и она, дрожа, поднялась с кровати. Джулия надула в постель, вдобавок у нее был сильно заложен нос. Диана приступила к еженощным процедурам по уходу за дочерью.

— Мааа! — вопила Джулия, громко всхлипывая, будто тоже видела плохой сон.

— Тише, тише, любимая, — прошептала Диана. — Мы в безопасности, на суше, мы вместе.

Джулия вяло ворочалась, словно что-то причиняло ей неудобство, но она никак не могла понять что именно. Она побледнела, и Диана взяла ее ладошки в свои руки, пытаясь их хоть немного согреть. Они были ледяными, словно она только что купалась в открытом море.

— Она в порядке? — раздался из коридора голос Люсинды.

— Похоже на то, — кивнула Диана, растирая Джулии ручки. — Нам приснились дурные сны, и мы обе проснулись.

— Расскажешь мне свой?

— В нем был Тим, — поежившись, сказала Диана, повернувшись к матери. — Он пытался утащить меня в воду.

— Ты была на катере, а он в море? — спросила ее мать.

— Да. Должна ли я жалеть его? Что, если это какое-то знамение?

— Жалеть Тима? — переспросила ее мать.

Диана обхватила себя руками. Ей тоже было холодно. Как ручкам Джулии, как человеку, прошедшему сквозь настоящий шторм. От батарей исходили потоки тепла, но Диана по-прежнему мерзла. Она закрыла глаза и подумала об Алане. Она знала, что он спас бы ее и никогда не бросил. Он сделал бы все, что было в его силах.

Но отголоски сна никак не желали выпускать ее из своих холодных объятий.

Она знала, что это была ошибка из ее прошлого, часть которого вызывала у нее чувство, которое было сложно выразить в словах. Чтобы любить Алана, ей ничего не оставалось, кроме как бороться с печалью и страданиями. Она расплакалась, жалея, что увидела во сне Тима. И горюя о том, что на ее жизнь оказала неисправимое влияние такая трагическая первая любовь.

Эми сидела в школьном автобусе. Она дописала свой рассказ и теперь направлялась к Диане, чтобы распечатать его на принтере. Эмбер ехала тем же автобусом, всячески допекая ее. Но Люсинда дала Эми полезный совет: «Всегда носи с собой книгу, и когда ты чувствуешь себя неуютно, просто окунись с головой в интересную историю».

Эмбер и Дэвид подкалывали Эми. Они перешептывались и тыкали пальцами, и она слышала, как они чехвостили ее почем зря. Эми это злило, но она старалась не показывать виду. Она была в новой школьной одежде и туфлях, полученных в подарок от Дианы с Люсиндой, а доктор Макинтош купил ей тетрадки, карандаши и ручки.

В кармане своего ранца она хранила пригоршню ракушек и стекляшек, оставшихся от тех песчаных замков, которые они с Джулией строили летом. Недавно она открыла для себя творчество Маделейн Л'Энгл и уже прочла половину ее романа «Скачок во времени». Когда Эмбер и Дэвид начали кидаться в нее фантиками от жвачек, Эми притворилась, что читает, хотя на самом деле думала о конкурсе коротких рассказов.

Эми придумала новую концовку своей истории: теперь мать Кэтрин выходила из депрессии, тем самым давая всем надежду на светлое будущее. В заключительной сцене Дики исчезал навсегда. Она отослала его в Калифорнию на новую работу, но потом разорвала эти страницы.

За свои поступки Дики должен был оказаться в тюрьме. Он бил своего щенка, бил мать Кэтрин и саму Кэтрин. Он был плохим человеком, и в рассказе Эми ему доставалось по заслугам. Мона, искалеченная сестричка Кэтрин, только-только училась ходить без посторонней помощи.

На последней странице Кэтрин, Мона и их мать, которую звали Бет, сидели на пляже и возводили песчаный замок. Песок был мягким и белым — хоторнский песок. В море пели дельфины, и можно было расслышать их музыку. Конечно, замки могли исчезнуть под сильным напором волн, но вот любовь оставалась навсегда. У матери были румяные щеки, и ее волосы ниспадали на плечи золотым дождем.

Ага, значит, в рассказе мать Кэтрин получила волосы Дианы.

— Чур меня! — рассмеялась Эми. — Ведь это просто вымышленная история!

— Чё? — спросила Эмбер.

— Э, ничего, — смутившись, ответила Эми.

— Бубнит что-то себе под нос и сбивает людей с ног, — сказала Эмбер, рисуя на своем запястье шариковой ручкой. — Такая вся взрослая стала.

— Я же извинилась… — сухо ответила Эми.

— Пожив с идиоткой, она сама насквозь пропиталась идиотством, — сказал Дэвид. Эми смерила его спокойным взглядом, словно выражая ему свое сочувствие по поводу смерти его любимого червячка.

Эми не терпелось победить на конкурсе. После этого довольно легко было представить, как ее стихи и рассказы попадают в известные журналы. Эмбер откроет свежий номер «Семнадцати», а там будет рассказ Эми о ее лучшей подруге, которая стала поганой ябедой. Дэвид пролистает свои глупые музыкальные журналы, вроде тех, что читал Бадди, и увидит фотографию группы «Аэросмит», которая благодарит Эми за разрешение использовать один из ее стихов в качестве основы для их последнего хитсингла.

Выскочив из автобуса в Галл-Пойнте, Эми и не подумала оглядываться. Она сломя голову рванула прямиком в мастерскую и выдохнула, только увидев внутри Диану и Джулию. Испытав огромное облегчение, она была готова кричать от радости.

— Привет, — сказала Эми, открыв дверь, и ее тут же облобызал обезумевший от счастья Орион. Она подошла к Джулии и обменялась с ней взмахами рук.

— Как дела в школе? — спросила Диана из-за верстака.

— Хорошо, — ответила Эми. — Получила четыре за научный тест. Но это достойная четверка — 88 баллов.

— Так ты точно попадешь в почетный список, — сказала Диана.

— Надеюсь, — просияла Эми.

— Я пошумлю немного, — предупредила Диана, включив пилу.

Эми поиграла с Джулией, но та выглядела слишком уставшей. Она не хотела шевелить ручками и постоянно склоняла голову на левое плечо. И опять, как и во время прошлой их встречи, Эми забеспокоилась. Она поглядела на Диану, словно спрашивая у нее, что было не так, но Диана надвинула на глаза защитные очки и сосредоточенно вырезала доску своей ленточной пилой.

Шум стоял неимоверный. Врубив магнитофон, Диана во все горло орала песни. Эми подкатила к столу коляску Джулии и достала из ранца свою тетрадку. Она посмотрела на Диану, желая получить разрешение на работу. Диана показала ей большой палец, и Эми приготовилась. В школе у них были компьютеры. Она знала, как ими пользоваться, но ей еще не доводилось заниматься чем-либо подобным. Она никогда не набивала в текстовый файл собственноручно написанный рассказ. Сидя перед монитором, она ощутила комок в горле.

Она начала с названия: «Песчаные замки».

— Думаешь, я выиграю? — спросила Эми неделей позже, когда рассказ был проверен на предмет грамматических и орфографических ошибок, затем распечатан, и вот теперь осталось лишь передать финальный вариант рукописи в библиотеку миссис Хантер и миссис Макомбер.

— У тебя получилась отличная история, — сказала Люсинда.

— Но я выиграю?

— Наверняка, — сказала Диана, — если бы я была в судейской комиссии. Ты написала замечательный рассказ и восхитительный стих. Я бы отдала тебе первое место.

— Девочки, девочки, — сказала Люсинда, изобразив притворный гнев. — Сколько раз мне вам повторять? Не важно, выиграешь ты или проиграешь, главное то, как ты смотришь на мир!

— Что-то я ничего такого не припомню, — нахмурившись, ответила Эми.

— По правде, мама все время об этом твердит, — сказала Диана, укачивая Джулию у себя на коленях. — Только другими словами.

— Например? — спросила Эми.

— Например, любите друг друга, — сказала Диана. — Прощайте тех, кто вам не нравится.

— Бадди? — спросила Эми. — Никогда.

— Тогда ты навсегда останешься его пленницей, — сказала Люсинда.

— Тьфу, — вздрогнув, сказала Эми. — В плену у Бадди… Я скорее объемся тараканами. Но все равно, не надейтесь, что я прощу его.

— Твоей маме понравился рассказ? — спросила ее Диана.

— Она его еще не видела, — тихо ответила Эми.

— Длиии, — запищала Джулия.

Диана усадила дочурку рядом с собой и взяла ее за руку. Люсинда наблюдала за тем, как она пыталась научить Джулию держаться за свой указательный палец. Ладошка Джулии соскальзывала вниз, но Диана не отступалась и продолжала настойчиво учить дочь. Диана могла быть такой упорной, подумала Люсинда. Понимала ли она, говоря о прощении, что сама еще не рассталась с плохими чувствами к Тиму? Тот сон…

— Ну да ладно, буду верить в свою победу, — сказала Эми. — Даже если и не заслуживаю ее.

— Бааа, — сказала Джулия.

— Диана, скажи, тебе на самом деле понравился рассказ?

— Я влюбилась в него.

— О как, — хмыкнула Эми. — Я рада.

Люсинда нервно сглотнула. Она гадала, обратила ли Диана внимание на тот факт, что Эми наделила персонаж матери своей героини ее внешностью.

— Глиии, — протянула Джулия.

— Слышали? Джулия говорит, что я выиграю.

— А вот что я тебе скажу, — объявила Люсинда, глядя на двух девочек и думая о той поре, когда Диана была в их возрасте. — Победишь ты или нет, я покупаю билеты на «Щелкунчика».

— Балет «Щелкунчик»? — спросила Эми. — Тот, что показывают по телевизору каждое Рождество? Ты это имела в виду?

— Мама возила меня, — сказала Диана. Она выглядела утомленной — то ли на нее так действовал стресс, то ли безуспешные попытки удержать пальцы дочери. — Это было бесподобно и незабываемо.

— И теперь настал твой черед свозить на «Щелкунчика» Эми, — сказала Люсинда.

Глава 25

У Джулии случился еще один приступ. На этот раз все произошло холодной ноябрьской ночью, и Диана услышала, как она заколошматила в стенку, словно какой-то зверек пытавшийся вырваться из клетки. Влетев в комнату, она схватила Джулию и попыталась взять ее за руки, чтобы она перестала бить себя ими по голове. Удерживая ребенка, она с ужасом улавливала страшные, харкающие звуки, вырывавшиеся изо рта Джулии.

— Диана, что случилось? — в комнату вошла Люсинда.

— Вызывай 911, — с трудом произнесла Диана. — Позвони Алану.

Ее мать как ветром сдуло. Диана осталась наедине с Джулией. У девочки были блокированы дыхательные пути. Она не могла дышать. Что, если она проглотила язык? Или подавилась предметом, оставленным в ее постели? Джулия постепенно синела.

Запаниковав, Диана заметалась вокруг нее. Джулия продолжала дергаться. Диана попробовала легонько пошлепать ее по спине. Что-то хрустнуло, как если бы она сломала кость. Но припадок никак не отступал. Диана решила перевернуть ее лицом вниз. Она обезумела и отчаянно пыталась расслышать вой сирен. Сколько времени прошло с момента звонка Люсинды? Обняв дочку — конечности Джулии сучили ей по лицу и коленям, — Диана направилась к лестнице.

Диана лихорадочно соображала: помощь была внизу. Там находилась ее мать, и «скорая» вот-вот должна была приехать. Пока Диана боролась с Джулией, у нее вновь разболелась спина. Она ощутила спазм в пояснице, но проигнорировала его. Джулии требовался воздух. Они могли бы сделать экстренную трахеотомию. Или ничего не сделать… Уняв всхлип, Диана остановилась, прислонившись к перилам. Они могли бы отпустить Джулию из этого мира, и все бы закончилось. Все ее мучения…

— Нет, — сказала Диана, отринув эту подлую мысль. Она собралась с силами и двинулась дальше вниз по лестнице. — Джулия, не смей оставлять меня.

Скорая стояла на подъездной дорожке. Помощь подоспела вовремя. По телефону Люсинда сообщила, что у Джулии был приступ, поэтому бригада парамедиков прибыла во всеоружии. Один укол диазепама, и судороги прекратились. Они прочистили ее дыхательные пути: она прикусила язык и давилась собственной кровью. Диана ни на секунду не выпускала ладошки Джулии из своих рук. Она заставила себя забыть об эмоциях и сконцентрировалась на глазах дочери. Они были закрыты, но Диана чувствовала их сердцем. Она видела, как эти огромные, голубые очи искали лицо своей матери.

— Я люблю тебя, — прошептала Диана, нагнувшись к Джулии, когда ее вынесли на улицу. — Люблю, люблю.

В больнице их встретил Алан. Он убедился, что с Дианой все в порядке, оставил ее в приемном покое, а затем прошел в смотровую комнату, чтобы взглянуть на Джулию. Из ее руки, носа и горла торчали трубки. Ее лицо скрывала кислородная маска.

— Когда ее привезли, она дышала самостоятельно, — сказал дежурный врач. — Сейчас уже нет.

Алан кивнул. С болью он взирал на свою племянницу. Цвет ее кожи был совсем плох, ее губы приобрели цианозный оттенок. Подобную синюшную окраску вызывала нехватка кислорода, поэтому он проверил подачу кислорода из баллонов, смонтированных у стены. Срочно вызванный невролог заполнил бланки на проведение МРТ и ЭЭГ. Кардиолог в своем заключении указал необходимость ЭКГ. Поцеловав Джулию в лоб, Алан отправился к Диане.

— Рассказывай, — вскочив на ноги, потребовала она. Она схватила Алана за руки, заглядывая ему в глаза.

— Ее отвезут на обследование, — сказал он.

— В этот раз все еще хуже, да? — спросила она. — Намного хуже. Ведь ты же не стал бы ничего от меня скрывать? Что с ней, Алан?

— Я не знаю, — ответил Алан. Он пытался сохранить профессиональное спокойствие, которое уже не единожды выручало его в подобных ситуациях. Он сделал глубокий вдох, обвел взглядом знакомое помещение, напомнил себе о врачебном долге. Но перед ним стояла Диана, а его пациенткой была Джулия, поэтому весь его аутотренинг ни капли ему не помог. Его глаза наполнились слезами. Когда он обнял Диану, горячие капли заструились у него по щекам, и ему не удалось сдержать рыдания. — Я не знаю, — повторил он.

— Если что-то и произойдет, то это целиком моя вина, — простонала Диана. — Я задержалась на лестнице. Я пожелала — всего лишь на мгновение, — но я пожелала ее смерти!

— Любой на твоем месте взмолился бы об этом, — сказал Алан. — Пусть и на мгновение. Особенно когда у тебя на глазах ребенок терпит такое…

— Но я же не всерьез, — умоляюще смотрела на него Диана.

— Я знаю.

Шли часы томительного ожидания. Алан сидел рядом с Дианой в углу ярко освещенного приемного покоя, обняв ее за плечи и наблюдая за остальными посетителями. Тут были люди с рваными ранами, растяжениями и болями в грудной клетке. По привычке Алан мысленно ставил каждому диагноз. Он оценивал повреждения и назначал лечение. Но теперь, когда дело касалось Джулии, он выступал в роли родителя, а не доктора.

— Алан? — подозвал его к своему столу Джим Ведстоун. Джим был неврологом старой закалки. Болтовне с пациентами и их родней он предпочитал общение с коллегами по медицинскому цеху. В данном конкретном случае врачом-специалистом был Джим, а основным лечащим врачом — Алан. Джим намеревался объясниться с Аланом, чтобы тот потом передал его слова Диане. Но у Алана было свое мнение на этот счет. Взяв за руку Диану, он потащил ее за собой через весь ПП.

— Джим, это Диана Роббинс. Мать Джулии.

— Э, здравствуйте, — сказал Джим. Его лицо выражало явную досаду из-за того, что ему предстояло с ней разговаривать, но Алан просто не оставил ему путей к отступлению.

— Как дела у Джулии? — спросил Алан.

— Она снова дышит без посторонней помощи, — сказал Джим. — С тобой еще побеседует ее кардиолог, но у нас сложилось такое впечатление, что у нее проблемы с циркуляцией кислорода в организме. Он слишком медленно поступает в ее мозг и прочие внутренние органы…

— Она выросла, — сказала Диана, ошеломленно глядя на Алана. — Ведь так, да?

— Не исключено, — ответил Алан. — Может быть.

— Я все лето этого боялась, — дрожа, сказала Диана. — Ее легкие не справляются… в этом причина ее припадков?

— Припадки могут быть следствием подобных расстройств, — ответил Джим, констатировав одну из множества ставших уже привычными загадок в жизни Джулии. Будучи неврологом, Джим специализировался именно на припадках. Он принялся рассказывать Диане о синапсах и нейромедиаторах, и его речь звучала так рационально и успокаивающе, что Алан видел, как она, широко раскрыв глаза, энергично кивала, жадно впитывая каждое его слово.

Слушать было легче, чем думать. Джулия подросла. Случилось то, чего они страшились больше всего.

— Пойдем, — сказал Алан, потянув Диану за локоть.

— Подожди секундочку, — сказала она, пытаясь изобразить улыбку на своих запекшихся губах. — Доктор Ведстоун говорил мне о…

Джим Ведстоун мог бы день напролет потчевать мать Джулии теориями о припадках у девочек-подростков, страдающих разнообразными расстройствами, но Алан решил, что на сегодня было уже достаточно. Он поблагодарил Джима, потом взял с кресла пальто Дианы. Придерживая его, он помог ей просунуть руки в рукава, полностью отдавая себе отчет в том, что она обиделась на него за ту грубость, которую он проявил в отношении Джима.

— Он просто старался быть вежливым, — сказала Диана. — Объяснял мне болезнь Джулии.

— Я знаю, — сказал Алан, застегнув ей верхнюю пуговицу. На улице было холодно, а с гавани дул пробиравший до костей ветер. — Но давай-ка прогуляемся.

В гавани слегка волновалось серое море. Все грушевые деревья потеряли свои листья, и их голые ветви шелестели на ветру. Шагая рядом с Аланом, Диана повыше подняла воротник пальто. Он был прав, предложив им выйти на улицу. В больнице ощущалась невыносимая духота, и она всегда ужасно нервничала, пока ей не позволяли сидеть рядом с Джулией.

С неба, тихо порхая, спускались снежинки. Они падали на мостовую, образуя крошечные белые вихри. Диане не верилось, что зима уже почти вступила в свои права. На следующей неделе они отмечали День благодарения, потом начинался декабрь, а затем и до Рождества рукой подать.

— Когда ее отпустят домой? — спросила она.

— Поживем увидим, — ответил Алан. — Наверное, когда ее состояние не будет вызывать особых опасений.

— Один день, — сказала она. — Обычно ей требовалось как раз столько. Она же в порядке, да? А что-то насчет нехватки кислорода… вы ведь можете это исправить?

— Давай просто погуляем, — сказал Алан.

Внутренне оцепенев, Диана позволила ему взять себя под руку. Они торопливо шли мимо пристани, рыбацких мастерских и доков. Большая часть судов была пришвартована у причала, клацая фалами под порывами ветра. Оглядываясь назад, она гадала насчет того, как далеко они собирались уйти от больницы. Скоро должна была вернуться с обследования Джулия, и она хотела находиться подле нее.

Свернув за угол, они направились к Вотер-стрит. Ветер задул еще сильнее, потому как здесь ему ничто не преграждало путь. Он злобно морозил Диане щеки. Прильнув к Алану, она почувствовала, как он обнял ее за плечи, пытаясь хоть немного согреть. Она уже была готова сказать, что им следовало бы повернуть назад и повидаться с Джулией, как вдруг он остановился прямо перед домом, который ей так нравился.

— Ох, — сказала она, подойдя к воротам. У нее не было с собой перчаток, поэтому она обхватила прутья ограды голыми руками.

Алан взял ее под локоть. Сначала ей показалось, что он, чтобы согреться, хотел продолжить прогулку, и тогда она мягко отстранилась, желая задержаться тут еще на минутку. Она смотрела на большой белый дом, на газон и роскошный луг.

— Это то самое место, — сказала она.

Алан стоял, засунув руки в карманы и скользя по ней взглядом сверху вниз. Его лицо покраснело, подбородок он спрятал в воротник. Она знала, что ему было чертовски холодно, но он давал ей шанс насладиться несбыточными мечтами. Она остро нуждалась в чем-то подобном, чтобы сбежать от действительности, от того, что происходило с ее дочерью, и от собственных ужасных мыслей, промелькнувших в ее голове тогда на лестнице.

— В детстве… — промямлила она.

— Какие у тебя были мечты, — спросил Алан, — об этом доме?

— Ах, о вечеринках в саду, — сказала она. Это было так давно. — Дамы в белом. Дети с игрушками на траве. Все счастливы.

— Наша прогулка прошлым летом, — сказал Алан. — Когда мы стояли здесь…

Диана кивнула. Она помнила. Они держались за руки, бредя в темноте, разбавленной летним бризом. Они только что потанцевали и поцеловались. Вспомнив тот день, она улыбнулась. Откинув голову назад, она посмотрела Алану в глаза. В них была такая серьезность и искренность, что она встала бы на цыпочки, чтобы поцеловать его, если бы ее не терзала страшная мука.

— Я спросил тебя, думаешь ли ты, что люди, жившие в этом доме, были счастливы. Ты ответила, что не знаешь, — сказал он.

— Разве это имеет какое-нибудь значение? — спросила Диана, ощущая подступившее к горлу отчаяние.

— Пойдем, — сказал он. Опять взяв ее за руку, он повел ее в ворота.

— Алан, — сказала она, потянув его назад. Она была шокирована тем, что он вознамерился без спросу проникнуть на чужую частную собственность. Машин на подъездной дорожке не было, но на ступеньках крыльца лежали тыквы.

— Они не станут возражать, — сказал он.

— Откуда ты знаешь? — спросила она. — Что, если внутри кто-то есть? Лишь потому, что нет машин…

— Сомневаюсь, что тут есть кто-то кроме нас, — сказал Алан.

Не отпуская его руку, Диана неохотно пошла за ним по подъездной дорожке. Она была выложена мелко дробленными устричными раковинами, которые хрустели у них под ногами. На зимнее время кто-то заботливо мульчировал клумбы и собрал мусор граблями во дворе. Раньше ей не доводилось подходить к этому дому почти вплотную, поэтому, пользуясь случаем, она старалась запомнить все мельчайшие детали и подробности.

Он был похож на тот игрушечный домик, что смастерил для нее отец: три дымохода, белые облицовочные доски, черные ставни, колонны и широкие каменные ступени. Подойдя ближе, она перестала нервничать. Теперь она ощущала волнение вперемешку с возбуждением. Окна не были зашторены. Возможно, она могла бы позволить себе заглянуть внутрь краешком глаза.

Алан остановился и что-то искал, роясь в карманах. Обогнав его, Диана начала медленно подходить к дому. Аккуратные кусты древесного самшита и тиса были высотой чуть ли не с человеческий рост; ей пришлось вытянуть шею, чтобы заглянуть в окно, но то, что она там увидела, застало ее врасплох.

Дом был пуст.

Голые белые стены, блестящие полы без признаков мебели. В доме ничего не было: ни интерьера, ни картин, ни жизни. Она предполагала увидеть изящные портреты на стенах и книги на полках. Пустота в душе и страх за Джулию совершенно подавили Диану, поэтому она надеялась, что хотя бы чужой мир был чем-то наполнен.

— Где же они? — дрогнувшим голосом шепнула Диана. Алан не услышал ее. Он стоял у дверей, словно ожидая, что сейчас выйдет хозяин и пригласит их на чашечку чая. Диана с болью думала о Джулии, которая была там, в больнице, одна-одинешенька.

Жизнь могла стать такой же пустой, как этот дом. Прошлой ночью, спускаясь по лестнице с корчащейся дочерью на руках, Диана на краткий миг пожелала смерти своей девочке, ее освобождения. Диана не должна была здесь стоять. Какое обследование ни делали бы Джулии, оно наконец должно было окончиться. Диане надо было спешить к своему измученному ребенку и загладить проявленное малодушие.

Она взглянула в окно, прощаясь со своей давней фантазией. Комната была совершенно пустой, за исключением одной вещи. Диана не сразу ее заметила: это было небольшое кресло, стоявшее перед камином у противоположной стены, точнее кресло-качалка бледно-розового цвета, его ручки и деревянные часы украшали гирлянды из цветков ипомеи и красного водосбора.

Кресло было небольшим. Розовый цвет обивки заставил Диану предположить, что оно принадлежало девочке. Но что заставило ее родителей покинуть этот дом? Внезапно ее охватило жгучее желание бежать отсюда со всех ног. Тут жили настоящие люди, со своими собственными терзаниями и проблемами, совсем как у Дианы, Алана и Джулии.

— Алан, давай уйдем, — заныла она, подойдя к нему и дергая его за рукав.

— Подожди минуту, — высвободив руку, попросил он.

— Мы должны идти, — уже настойчиво сказала она. — Нельзя здесь оставаться. Мне надо к Джулии.

— Мне тоже надо к Джулии, — сказал он. — Но сначала мы должны кое-что сделать.

Он поцеловал ее. Стоя на холоде, в чужом саду, он обнял ее и очень нежно поцеловал. Диана попыталась отстраниться. Ее сердце колотилось в бешеном ритме. Вид одинокого маленького кресла заставил ее проникнуться сочувствием к жившей тут семье, и она хотела исчезнуть до того, как вернутся хозяева и застанут их возле своего дома. Тыквы, принадлежавшие чужим людям, лежали на ступеньках, возле них.

— Здесь живут какие-то люди, — укоризненно повторяла она.

— Я знаю, — шепнул он, целуя ее лицо и вкладывая в ее руку какой-то холодный металлический предмет.

— Что это? — спросила она, посмотрев на свою ладонь. Это был ключ от двери.

Алан, ничего не объясняя, взял у нее ключ и вставил в замочную скважину. Он повернул его, раздался щелчок, и дверь распахнулась. Диана ошеломленно смотрела на него. Его лицо сияло, а в глазах отражалась целая буря эмоций.

— Алан, — шептала она. — Что ты делаешь?

— Добро пожаловать домой, Диана! — сказал он, делая приглашающий жест.

Она взглянул в его глаза — они излучали любовь и гордость. Он подхватил ее на руки. Диана обняла его за шею и прижалась лицом к его щеке. Ее сердце трепетало, ей казалось, что она попала в мир своих невероятных детских фантазий.

Он перенес ее через порог и опустил на ноги. Ошеломленная, она хватала воздух ртом, пытаясь понять, что происходит. Там, в больнице, ее ждал кошмар и ужас, там ее дитя сражалось за жизнь с безжалостной болезнью, а здесь Алан внес ее на руках в дом, который был прекрасной мечтой ее детства.

Звук его шагов гулко отозвался в пустой комнате, он подошел к мраморному камину и небольшому розовому креслу. Только теперь Диана увидела, что на спинке кресла, на узкой деревянной планке было написано имя: Джулия.

Буквы были выложены из зеленых веточек с распускавшимися на них цветами: белыми, как у яблонь и груш, и голубыми, как у ипомеи. У основания букв были изображены яблоки, словно символизируя собой чудесный сад, в котором могли одновременно произрастать и обыкновенные цветы, и фрукты.

— У них есть дочка по имени Джулия, — прошептала потрясенная Диана, опускаясь на пол возле кресла.

— Да, — ответил Алан.

— Где же они? — спросила она.

— Конечно же, они здесь, — ответил Алан, улыбаясь.

— Мы? — спросила Диана, это слово было очень коротким и тихим, и она с трудом поверила, что произнесла его.

— Мы, любимая, — сказал Алан, — именно мы.

Она подняла взгляд к его теплым зеленовато-золотым глазам. Его очки запотели с мороза, поэтому он снял их и пытался запихнуть в карман. У Алана задрожали руки, тогда Диана взяла у него очки и крепко сжала их в своих пальцах.

— Этот дом?.. — тоже дрожа, спросила Диана.

— Я купил его для тебя. Для нас.

— Кресло! — воскликнула Диана, медленно начиная понимать.

— Его изготовили специально для Джулии, — улыбаясь, сказал он.

На глаза Дианы навернулись слезы.

— Я хочу удочерить ее, — сказал Алан. — Как можно скорее. Диана, я хочу, чтобы Джулия стала моей дочерью.

— О, Алан.

— Я хочу, чтобы она стала моей дочкой, а ты моей женой и чтобы мы жили здесь, в этом доме, который ты всегда так любила.

— Да, — сказала Диана. — Любила, люблю и буду любить вечно.

— Я хочу, чтобы мы жили все время вместе, — сказал Алан, — как настоящая семья. Я хочу, чтобы мы встретили здесь приближающееся Рождество и чтобы Джулия сидела у огня в своем новом кресле.

— Ей будет тепло, — сказала Диана, закрыв глаза и подумав о том, какими холодными порой становились ручки у Джулии. Ее девочка страдала от плохого кровообращения, поэтому пальцы на ее руках и ногах всегда были чуть теплыми. Вот почему ей так понравился черный песчаный пляж, а особенно то, как темный песок поглощал солнечные лучи. Алан позаботился поставить ее креслице у камина, так что теперь Джулия сможет всегда быть в тепле.

— Диана… — Алан взял ее за руку, и она открыла глаза. Он смотрел на нее с легкой нерешительностью, и она потянулась к нему, чтобы прижаться к нему и сказать, как она невероятно, безмерно счастлива, что ее оставили все страхи, мучившие ее эти долгие годы, но язык отказался ей повиноваться, Диана просто крепко сжала его в своих объятиях.

— Диана, — сказал он уже более уверенным голосом, — ты выйдешь за меня?

Она улыбнулась. От изумления она прикрыла рот ладонью. Она смотрела на него, расплывшись в широкой улыбке. На ее глаза навернулись слезы радости.

— Да, — сказала она, коснувшись рукой его пальцев. — Да, Алан!

— Я люблю тебя, — сказал Алан.

— И я люблю тебя, — сказала Диана.

Рядом с ними покачивалось маленькое кресло, и для Дианы оно на мгновение заменило собой ее дочь. Если бы здесь была Джулия, она бы просто обезумела от восторга. Доктор Макинтош, ее дядя Алан — человек, любивший малютку с того самого дня, когда она появилась на свет.

— Джулия должна быть с нами, — сказала Диана, глядя на кресло. Она была благодарна за те чуткость и внимание, которыми обладал Алан, чтобы заказать эту вещь.

— Так и будет, — убежденно сказал Алан.

— Пора возвращаться, — проговорила Диана. Она была бы согласна вообще никогда не покидать этот дом, если бы с ними была Джулия. Сердце ее сжалось, когда она представила себе, что еще не вполне проснувшаяся дочь уже чувствовала, что матери возле нее нет. Пора было идти.

— Я знаю, — сказал он. — Только…

— Я хочу сказать ей, — прошептала Диана, — что ты станешь ее отцом.

Алан кивнул. Он попытался что-то сказать. Он уже открыл рот, но сразу же остановил себя. Диана смотрела на него, боясь, чтобы он не заговорил о Тиме. Она надеялась, что он промолчит. Она молилась, чтобы Алан не произнес имени Тима и дух его брата не омрачил этот благословенный, замечательный дом.

Он не упомянул брата. Держа Диану за руки и глядя ей в глаза, он весело улыбнулся:

— Джулия все уже знает, — сказал он. — Она знает, что я собирался просить тебя…

— Джулия… знает?

Алан кивнул:

— Я рассказал ей, что купил дом и что хочу жениться на тебе. Тогда в больнице, до нашей прогулки, я попросил у нее… я попросил у нее твоей руки, Диана.

— И что же она… — спросила Диана, не сводя с него глаз, — как она отнеслась?

— Ну, она согласна, — сказал Алан.

Сияя очами, Диана кивнула с пониманием.

— Еще я сообщил ей, что хочу быть ее отцом, — сказал он. — Но, ты знаешь, она уже слышала это и раньше.

— Правда?

— Да, — сказал Алан. — Много, много раз. Каждый раз, как ты выходила из комнаты, начиная со дня ее рождения, я говорил Джулии, что хочу быть ее отцом.

— Так и есть, — сказала Диана, прижимаясь головой к груди Алана. — Ты уже ее отец.

Он хотел показать ей еще кое-что, прежде чем вернуться в больницу, к Джулии. Он провел ее по нижнему этажу, через солярий, где Джулия могла бы сидеть и любоваться катерами, вплывавшими в гавань, на чудесную кухню, а оттуда, миновав короткий коридорчик, они попали в спальню.

— Тут целая анфилада, — сказал Алан. — С комнатами для нас и Джулии.

— Совсем рядом… — обрадовалась она, увидев двери в стенах.

— Да, на первом этаже, — сказал Алан, обнимая ее. — Теперь тебе не придется носить Джулию по лестницам.

— О, Алан, — сказала Диана. Хотя она никому и не говорила, спина у нее по-прежнему болела. Этим утром ее опять прихватило… Она со стыдом вспомнила ужасную мысль о Джулии, которая мелькнула у нее на лестнице, и поняла, что частично причиной ее появления была ее собственная боль.

— С этого момента я всегда буду с тобой, Диана, — проговорил Алан. — Чтобы заботиться о тебе и Джулии. Ты будешь счастлива, обещаю.

— Я уже сейчас счастлива, — сказала Диана, глядя в глаза самого лучшего человека на земле. — Ты даже не представляешь, что ты дал мне.

— Это ничто по сравнению с тем, что я получил от тебя, — сказал Алан, целуя ее и подведя к месту, где, как ей думалось, они могли бы поставить свою кровать. Он расстелил на твердом полу свой пиджак, и они улеглись на него. Смотря друг другу в глаза, они долго лежали, не разжимая крепких объятий. Диана слышала, как бились в унисон их сердца. Перевернувшись на бок, она запустила руку ему под рубашку.

Она вспомнила о том, как они впервые принадлежали друг другу. «Пусть тебя согревает моя любовь», — сказал ей тогда Алан. Он сделал все, чтобы ей было легко и приятно. Она прижалась к его груди, чувствуя бесконечную нежность. Она изнемогала от желания сделать его счастливым. Ее рука начала медленно расстегивать пуговицы, на его одежде.

— Ты не должна… — сказал он.

— Пусть тебя согревает моя любовь, — тихо ответила она.

Алан закрыл глаза, и она видела, что он собирается с духом. Очень нежно она ласкала его тело. Она провела пальцами по его груди, плоскому животу. Наклонив голову, она поцеловала его губы.

Диана еще никогда не брала на себя роль ведущей стороны. Обычно все было наоборот: она лежала на спине, проваливаясь в эмоциональный водоворот и сполна получая наслаждение, что он дарил ей. Больше она ничего и не умела. Мастерство в искусстве любви не приходит сразу. Для этого требовалось время, и Алан был терпеливым и добрым учителем.

Даже сейчас он приподнялся, желая положить ее на спину. Он хотел ласкать ее, заботиться о ней, дать ей почувствовать его любовь, в которой она так нуждалась. Но Диана хотела этого же для него.

— Тише, — покусывая его ухо, шепнула она. — Не шевелись…

— Но у тебя же боли в позвоночнике, — возразил он.

— Со мной все нормально. — Не спеша, ласково и нежно она раздевала его, сопровождая поглаживания его кожи жаркими поцелуями. Она сняла с него штаны. Он извивался под обжигающими прикосновениями ее пальцев, но она легко надавила ему на грудь, принуждая его быть спокойным.

Потом Диана разделась сама. Зимний свет проникал в высокие окна, и спрятаться от него было негде. Но она и не собиралась этого делать. Она хотела отдать ему каждую частичку своего тела. С раннего детства Диана привыкла стесняться. Более десяти лет она не помнила, что у нее были груди, бедра, ноги, плечи. Но сейчас, сбросив рубашку и сняв лифчик, она увидела и глаза Алана, она увидела, что он любит в ней все, она хотела подарить ему это все.

— Ты прекрасна, — прошептал он.

Слишком худая, чуть не сказала она. Слишком костлявая, угловатая и недостаточно мягкая. Но она не стала ничего говорить, просто накрыла его рот своими губами. После долгого поцелуя их уста разомкнулись. Диана подумала о своих пустых опасениях и о том, как они испарились в мгновение ока. Алан назвал ее прекрасной, и любовь в его глазах заставила ее поверить в эти слова…

«Это наш дом, — думала она. — Наш дом. Это наш первый раз в нашем новом доме».

Струясь сквозь толстое свинцовое стекло, свет рисовал радуги на полу. Этот человек столько сделал для нее. Он изменил течение ее жизни. Благодаря ему, его нежности и ласкам Диана увидела мир другими глазами.

Теперь настал ее черед ублажать Алана. Направив его в свое лоно, она ощутила, как ее с головой накрыла волна блаженства. Она хотела, чтобы эта близость никогда не кончалась. Она жалела только о тех долгих годах, когда она не принимала теплого взгляда Алана, легкого дуновения ветерка от его пальцев, скользивших по ее щеке, отказывалась от бурной всепоглощающей страсти.

— Алан… — шептала она снова и снова.

— Я люблю тебя, Диана, — повторял он, — я люблю тебя.

Их глаза встретились. Она прильнула к нему, накрыв его тело своим. Поворочавшись, они каким-то образом оказались на боку, все так же оставаясь одним целым и двигаясь в ритме, напоминавшем ей волны прибоя. Гавань находилась совсем близко от их дома — за окном, а там уже и до моря рукой подать, и она закрыла глаза, ощущая каждой клеточкой своего организма прилив неземной силы. Не разнимая объятий, они кончили, прижимаясь друг к другу, пока животное возбуждение постепенно оставляло их. Но общее чувство блаженства осталось.

«Сила любви», — думала Диана, сжимая Алана в объятьях и не желая отпускать. Это она возводила замки, вращала земной шар и двигала волны, растила детей и взывала к звездам. Она посвятила свою жизнь любви к Джулии, и вот сейчас у нее появился Алан. Они обрели друг друга.

— Держи меня как можно крепче, — сказала она, хотя он и не собирался разжимать свои руки.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Свершилось, — прошептала она.

— Мы вместе навсегда, — сказал он.

— Это был мой игрушечный домик, — проговорила она, гладя ладонями его лицо.

— Я знаю. Именно поэтому мы здесь.

— Ты превратил его в мой настоящий дом, — счастливо улыбнулась она.

Алан кивнул и поцеловал ее.

— Мы дома, — повторила она, потому что она никак не могла в это поверить.

Глава 26

До Дня благодарения оставалось всего два дня. Диана и Люсинда возились на кухне, занимаясь приготовлением праздничного ужина. У каждой из них было свое коронное блюдо. Диана всегда варила клюквенный соус, а Люсинда специализировалась на тыквенных пирогах. По старой традиции они начистили серебро и перемыли до блеска хрустальные бокалы. На столе лежала уже готовая начинка для индейки, поэтому в кухне пахло луком и шалфеем. Автором этих давних обычаев была, конечно же, Люсинда.

— Мама, я так счастлива, — стоя возле раковины, говорила Диана. В ее голосе слышалось изумление вперемешку с радостью, и это продолжалось с тех самых пор, как пару дней назад она объявила Люсинде о том, что Алан сделал ей предложение.

Люсинда кивнула, ее руки были покрыты вязким тестом. Уж она-то ни капли не удивилась. Она просто пребывала в состоянии пьянящего восторга, в котором чувствовался легкий налет горечи из-за того, что ее дочери понадобилось столько лет, чтобы найти свое счастье.

— Со мной еще никогда ничего подобного не было, — говорила Диана. — Я ни жила в счастливом браке и просто не знаю, с чего начать.

— Что именно тебя интересует? — спросила Люсинда.

— Все, — ответила Диана. — Я же почти всю свою жизнь прожила здесь, с тобой и Джулией.

— Не всю, — напомнила ей Люсинда.

Диана кивнула. Размешав клюквенный соус, она поднесла к губам деревянную ложку.

— Когда мы с Тимом жили у пристани, — сказала она, — это было так просто. Мы взяли немного мебели из твоего подвала, и Алан отдал нам… — Она осеклась.

— Это было черт знает когда.

— И все же… — промямлила Диана. Она нахмурила брови, словно что-то очень беспокоило ее, и теперь ей не оставалось ничего другого, как поделиться этим с другим человеком. — Я так жалею о том, что вообще вышла замуж за его брата. Хотела бы я, чтобы мы с Аланом могли все начать с чистого листа. Меня тяготит мое прошлое.

— Я понимаю тебя, милочка, — сказала Люсинда. Она раскатывала тесто для пирога, но теперь остановилась. Ей хотелось изречь какую-нибудь житейскую мудрость насчет того, что прошлое следует оставить в прошлом, но в душе она соглашалась с дочерью.

Она подумала о тех далеких днях, когда они с Эмметом ступили на путь самостоятельного существования. После венчания они укатили от церкви на его грузовике, позвякивая привязанными к бамперу консервными банками. Они поселились в доме, который он же и построил, обставили его мебелью, и у них не было проблем с бывшими мужьями или соперничающими братьями. Их жизнь ничем не отличалась от замужества миллионов других пар. Брак и так был непростой штукой, даже без кошмаров из прошлого обоих супругов.

— Он купил мне дом, — сказала Диана.

— Чудеснейший дом Хоторна, — подтвердила Люсинда.

— Он такой огромный, — сказала Диана. — Рассказывая ему о нем, я и не предполагала, что он его купит. Никогда не ожидала ничего подобного, но он купил!

— Я помню, как мы ездили по городу и ты всегда хотела посмотреть поближе на этот дом, — улыбалась Люсинда. — Ты просила отца сбросить скорость, и он сворачивал прямо к тротуару напротив.

— Мой игрушечный домик… — сказала Диана.

Люсинда кивнула. Она помнила, как Эммет удивил ее на Рождество, смастерив дочке детский домик по образцу и подобию большого. Он досконально изучил мельчайшие детали и сделал все точь-в-точь. Люсинда знала, как он был бы счастлив, если бы знал, что Алан осуществил для его дочери ее невероятную мечту.

— Я собирала игрушечные домики для людей, которые теперь станут моими соседями, — сказала Диана.

— Они даже не подозревают о том, как им повезло, — ответила Люсинда, поглядывая на Диану. Она уловила нотки неуверенности в ее голосе. Люсинда и Эммет были скромными людьми: библиотекарь и плотник. Диана многие годы содержала себя и Джулию, изготовляя игрушечные домики для тех, кто жил в роскошных особняках. На ладонях у нее были мозоли, а сколько раз они на пару вытаскивали занозы из ее пальцев! Доставляя свои работы заказчикам, Диана проходила по подъездным дорожкам великолепных домов с высокими колоннами, домов с собственными названиями.

— Все приводят лечить своих детей к Алану, — сказала Диана. — Они не удивятся тому, что он там поселится.

— С тобой и Джулией, — добавила Люсинда.

Диана кивнула, светясь от любви и счастья.

Люсинда покосилась на свою внучку. Последнюю неделю Джулия почти не открывала глаза. Она качалась и спала, пытаясь еще туже свернуться в позу эмбриона, словно стремясь превратиться в улитку. Диана проявляла недюжинную выдержку. Она постоянно старалась развернуть Джулию из ее клубка — следуя совету, давным-давно полученному от одного физиотерапевта, — чтобы мышцы Джулии не сводило судорогами.

— Алан хочет удочерить ее, — сказала Диана, проследив за взглядом матери.

— Я знаю.

— Больше всего мне нравится то, что он хочет, чтобы мы стали семьей.

— Он мечтал об этом целых двенадцать лет, — добавила Люсинда.

— Мам, — обратилась к ней Диана, обхватив себя руками, словно ее обдало дуновением холодного ветра.

— Что, милочка?

— Разве я заслуживаю всего этого?

— Диана!

— Так долго, — тихо сказала Диана, и Люсинде пришлось немного наклониться вперед, чтобы расслышать ее слова. — Я гадала, чем навлекла на себя эту кару. Я думала, что первоисточник всех бед был во мне, в моих поступках, которые стали причиной того, что Джулия родилась такой больной.

— Ты в этом не виновата, — сказала Люсинда.

— Но ведь я ее мать, — продолжала Диана. — Наверняка что-нибудь да было. Пища, которую я ела, или, наоборот, не ела. Пакости, что я натворила в детстве…

— Не было никаких пакостей.

— Грехи, — сказала Диана. — Странно. Я никогда не думала ни о чем таком в отношении других людей — калек, слепых, меня не интересовало, какие грехи совершили их матери, прежде чем произвели своих детей на свет. Но тогда почему же я размышляла об этом в моем случае?

— Но ты уже перестала размышлять об этом, правда? — с надеждой спросила Люсинда.

— Я пытаюсь, — ответила Диана. — Но мне очень тяжело. Когда я вижу страдания Джулии, ее припадки. Когда я думаю о том, что вместо Джулии беру на «Щелкунчика» Эми, потому как Джулия не в состоянии поехать… Я думаю об этом, и меня одолевают сомнения. Мне кажется, что есть причина, по которой кто-то свыше наказал меня.

— Но сейчас-то, — возразила Люсинда, — тебя вознаградили?

— Да, Аланом, — сказала Диана. Стоило ей произнести его имя, как она тут же переменилась в лице. Люсинда видела, как улетучилось ее волнение. Она почувствовала, что тревожные мысли покинули комнату. Внезапно лицо Дианы просияло.

— Любовью, — поправила ее Люсинда. Потому что не только Диана получила Алана. Он тоже был вознагражден ею. Родственные души обрели друг друга. Справившись с трудностями, они наконец были вместе.

— А мы можем ее сохранить? — спросила Диана.

Люсинда взяла ее за руку. В детстве Диана была маленькой почемучкой. Она безоговорочно доверяла своим родителям, и Люсинда помнила, как Диана спрашивала о чем-нибудь невообразимом — например, на какой высоте находится небо, — и глядела в глаза Люсинды с таким же доверчивым выражением, как и в эту минуту.

— Диана, дорогая моя, — сказала Люсинда, — начинай говорить себе, что ты заслуживаешь любви, что ты достойна быть счастливой. Точно так же, как и все остальные. Я. Эми. Джулия. Мы не должны упускать то, что само дается нам в руки. Будь то поездка на «виннебаго» или жизнь в большом белом доме у гавани. Или здесь.

Диана обхватила себя руками, обведя взглядом скромное убранство своего родного дома.

— Вообще везде где угодно, — добавила Люсинда.

— Моя родственная душа, — проговорила Диана, задумчиво.

— Эми обрадуется, когда узнает, — сказала Люсинда.

— Как же хорошо, что праздник совсем близко, — сказал Диана.

Люсинда притянула ее к себе:

— Раскрою тебе свой секрет. Будь благодарна каждому божьему дню. Так мы и жили с твоим отцом и именно поэтому были счастливы. Потому что нам не дано узнать, когда нашему счастью придет конец.

Завтра ее рассказ должны были принять на участие в конкурсе. Эми спрятала его в самое надежное место — за фотографию отца, висящую на стене своей спальни. Оттуда ей улыбался Рассел Брукс, симпатичный продавец автомобилей. А сразу за снимком, словно в стенном сейфе, лежал рассказ Эми. Теперь она вынула его из тайника. Она нервничала, боясь, что в ее рассказе было полно недостатков, и ей хотелось узнать чужое мнение на этот счет.

— Мам, — позвала Эми, подойдя к двери в комнату матери.

— Тссс, дорогая, — лежа на кровати, проговорила мама. — Мне не удалось выспаться прошлой ночью. Я очень устала.

— Прочтешь вот это? — спросила Эми.

— Не сейчас, — простонала из-под покрывала Тесс.

— Пожалуйста, мам. Это важно, — просила Эми, ощутив прилив гнева. Ну как же так: в рассказе мама Кэтрин справилась с депрессией, а в реальной жизни мама Эми, наоборот, погружалась в нее еще больше. Эми ужасно переживала, но в то же время жутко злилась.

— Позже, — простонала ее мать, и Эми могла поклясться, что услышала, как она всхлипнула.

Эми сжала кулаки. Люсинда с Дианой так гордились ею, и почему ее родная мать не могла хоть как-то поддержать ее? Флакончик с антидепрессантами, которые принимала ее мама, стоял на полке в ванной. Вчера Эми их пересчитала, желая убедиться в том, что мать их принимает. Она пошла в ванную комнату и снова пересчитала пилюли: их количество не изменилось.

— Мам, — сказала она, тряся мать за плечо.

— Что случилось, Эми? — недовольно пробормотала мать.

— Почему ты не принимаешь свое лекарство? Разве ты не хочешь поправиться?

— Хочу, Эми.

— Но ты же не пьешь свои таблетки! — вскричала Эми. — Я посчитала, так что не обманывай меня. Жизнь прекрасна, мы вместе, наступает День благодарения! Почему ты не принимаешь лекарство? — Она с силой потрясла свою маму, но скорее от отчаяния, а не из желания заставить ее покинуть постель.

— Они нагоняют на меня сон, — расплакалась Тесс. — Сушат рот и вызывают головную боль.

— Но ты даже не пытаешься выздороветь! — орала Эми. — Ни капли не пытаешься!

Ее мать просто лежала среди простыней и рыдала. Эми, недоумевая, глядела на нее. Почему она не была похожа на Диану? Ее не интересовало участие Эми в писательском конкурсе, поездка в Нью-Йорк. Почему ее мама сама не могла свозить свою дочь на «Щелкунчика»? Казалось, ее даже нисколько не встревожило, что Эми собиралась поехать с кем-то еще. Она была занята одним: валялась на кровати и ничего не делала.

— У нас нет индейки, — дрогнувшим голосом сказала Эми. — Праздник уже близко, а у нас вообще нет никакой птицы на ужин. Ни репы, ни клюквенного соуса. Я написала рассказ, а ты не хочешь его читать.

— Я прочла его, — прошептала ее мама. — Когда ты была в школе.

— Правда? — удивилась Эми, испытав легкое головокружение.

— Из-за этого рассказа мне стало совсем плохо, потому что я не могу поправиться так же быстро, как мать Кэтрин. Она чем-то напоминает меня, только во сто раз лучше. Она заботится о своих детях — ребенке-тебе и ребенке-Джулии — намного лучше, нежели я. Прости меня, Эми.

— Мам… — не зная, что и ответить, сказала Эми.

— Просто оставь меня, — простонала Тесс. — Пожалуйста. Дай мне немножко поспать.

Эми попятилась из комнаты и закрыла за собой дверь. Она бросила лист с рассказом на кухонный стол. Там желтело большое пятно арахисового масла, но ей было все равно. Она окончательно расстроила маму своей выдуманной историей.

Бредя по улице, она невольно обнаружила, что шла в направлении дома Роббинсов. Возможно, после встречи с Джулией ей бы хоть немного полегчало. Но, подойдя ближе, она осознала, что не хочет видеть Диану. Люсинду, может быть, но не Диану, с ее румяными щеками и золотыми волосами. Подумав о том, что пережила ее мама, когда прочла описание матери Кэтрин, Эми поежилась.

Ее заметил Орион, который играл во дворе. Взяв его с собой, Эми отправилась к болотам. Старая шлюпка была доверху залита покрывшейся ледяной коркой водой. Эми вычерпала ее. Щенок заметно подрос. Он запрыгнул в лодку, желая прокатиться. У Эми ныло сердце, но она не хотела разочаровывать своего друга. Может быть, сегодня они вернутся домой вместе.

Она выплыла с болот и погребла к пляжу. Только на темно-сером горизонте сияла полоска из чистого золота. Болота казались потускневшими и безжизненными. Перед ее глазами стоял образ матери, лежавшей в кровати и плакавшей из-за ее рассказа. Наверное, поэтому она и не стала принимать лекарство. Эми собиралась выбросить рассказ, чтобы мама ненароком не прочла его еще раз.

Орион скакал по насыпи. С океана дул холодный ветер, развевавший волосы Эми, подобно миниатюрным полотнищам. Крупицы песка попадали ей в рот, и она выплевывала их, взбираясь на небольшой холм. Пес восторженно носился вокруг нее, обнюхивая все, что попадалось ему на пути. Он повел ее к маяку, и, последовав за ним, Эми с трудом заставила себя не отводить взгляд.

Песчаный замок исчез.

Большая крепость, которую она построила еще в сентябре с подветренной стороны вышки маяка, вдали от волн и штормов, которые она нарекла именем Эмбер, пала под натиском моря. Она не могла в это поверить, но линия прибоя добралась и сюда: Эми видела кусочки водорослей и обломки деревяшек, разбитую ловушку для омаров, рыбьи кости.

Пока Орион радостно фыркал, тыкая носом песок и морскую капусту, Эми опустилась на колени. Это было как раз то место. Ей чудилось или перед ней действительно лежала бесформенная кучка песка? Неужели это все, что осталось от возведенного ею замка? В тот день в ее сердце теплилась надежда. Строя свой песчаный замок, Эми думала о Джулии.

Как все изменилось. Мама Эми опять не вылезала из постели, а Джулия… Эми прикрыла глаза. Теперь Джулия почти не разговаривала. Замок Эми подвел их всех. Эми принялась копать, сгребая песок, чтобы выложить фундамент и начать все заново. Но ее руки были холодны, как два куска льда, и она дрожала на морозном ветру. Да и какой в этом был смысл?

Орион гавкнул. Эми горько всхлипнула. Ветер дул так сильно, что никто не слышал ее, даже бороздившие морские волны дельфины. Эми дала волю слезам. Замок обрушился, и у нее не осталось душевных сил, чтобы возродить его.

Поднявшись с кровати, Тесс Брукс увидела, как ее дочь убегала вниз по улице.

— Эми! — закричала Тесс, распахнув входную дверь и выскочив на крыльцо. — Эми!

Но было слишком поздно; Эми свернула за угол и скрылась. Вздохнув, Тесс притворила дверь. Порыв ветра успел проскользнуть внутрь, принеся с собой пробирающий до костей озноб. Тесс подошла к термостату и посмотрела показатели температуры. Там высветились цифры: шестьдесят два градуса. Тесс не могла себе позволить выставить более высокое значение; деньги из фонда Расса постепенно заканчивались.

Эми была такой хорошей девочкой. Она никогда не жаловалась на прохладу, царившую в их доме. Она делала уроки и помогала с уборкой. Решив посвятить себя писательской стезе, она приложила максимум усилий, чтобы ее первый рассказ удался на славу.

Ну почему с языка Тесс слетели те слова? Смахнув со лба растрепавшиеся волосы, она отправилась в ванную и приняла лекарство. Ей самой не нравилось быть такой: обозленной и перепуганной. Она не хотела пребывать в депрессии, прячась в постели и переживая, что дочка променяла ее на семейство Роббинсов.

Взяв расческу, она провела ею по своим каштановым волосам. «Понемногу, маленькими шажками» — так сказал ее врач. Он был очень милым и добрым; он никогда не говорил, что она впустую тратила время их сеансов, рыдая все пятьдесят минут напролет. Она потеряла мужа в возрасте двадцати лет. Он был единственным парнем, которого она когда-либо любила.

Тесс не выдержала утраты и утратила саму себя. Да, у нее была Эми и деньги, полученные из фонда рыбаков, но она ощущала себя оставленной. У нее никогда не было интересовавшего ее дела, и она потеряла ощущение радости жизни. Тесс осталась одна, с шустрой малышкой на руках, и Тесс не нашла в себе энергии даже для того, чтобы читать ей книжки.

Тесс сделала много ошибок, но эту считала самой ужасной: она лишила Эми удовольствия от чтения, когда та была совсем маленькой. Сама Тесс обожала книги. В детстве она не вылезала из библиотеки, расписываясь за книги сразу же, с нетерпением ожидая, когда новые книги поступят в распоряжение миссис Роббинс. Но со смертью Расса ее мир лишился всех былых красок. Реальная жизнь и жизнь на страницах книг одинаково не интересовала Тесс.

Вот почему она обрадовалась, когда Эми стала ходить в гости к Роббинсам. Миссис Роббинс была такой честной, серьезной дамой, обеспокоенной воспитанием молодых людей, что Тесс знала — знакомство с ней сослужит Эми добрую службу. И все в городе знали Диану, и то, как она боролась за здоровье дочери даже после бегства своего мужа. Могла ли Тесс запретить Эми проводить время в обществе таких хороших людей?

Но тогда почему же Тесс буквально кипела от ревности? Отчего каждый раз, когда она слышала фразу «Я иду к Джулии» или еще хуже — «Я иду к Диане», ее желудок сводило жуткой судорогой? Тогда здесь был Бадди, и он подкидывал дрова в топку ее гнева, нашептывая ей, что Эми предпочитает собственной семье чужаков и что скоро она вообще не захочет тут появляться.

Впрочем, Тесс не могла упрекнуть Эми в таком отношении к себе. Она вздохнула и увидела на столе листок с рассказом Эми. Нижний левый угол был слегка заляпан арахисовым маслом. Пятно расплывалось по бумаге, уничтожая печатные буквы. Тесс вытерла его. Она посмотрела на название: «Песчаные замки». Ревность никого до добра не доводила. Она жалела о том, что сказала, как огорчил ее рассказик дочери. Отчасти она была счастлива, что Эми имеет возможность съездить на «Щелкунчика». Но почему Эми в своем рассказе наделила маму Кэтрин белокурыми волосами?

Глава 27

Эми медленно шла, поглядывая на дом Роббинсов. Она надеялась увидеть в окне Люсинду или Диану, чтобы у нее был предлог подойти и поздороваться. Она особенно хотела встретиться с Джулией, и это желание обострилось после того, как она обнаружила гибель своего песчаного замка. По правде, она даже загадала желание, дабы они сами заметили ее и пригласили в дом. Пытаясь хоть чем-то занять время, она бродила поблизости.

Но день постепенно угасал. Ей пора было возвращаться домой, чтобы не доставлять маме лишних переживаний. Убедившись, что теперь шлюпка лежала на порядочном расстоянии от воды, она прошла через двор, давая Диане с Люсиндой последний шанс окликнуть ее.

Орион радостно бегал кругами. Эми хотелось забрать его домой, но она знала, что лучше оставить его здесь, вместе со Стеллой. Ведь это Стелла тогда выманила его из-под кровати. После пребывания в ужасной клетке только маленькая кошка Дианы смогла вернуть его к нормальной жизни. Орион тявкнул и поскакал за ней к дороге.

— Пока, Орион, — сказала Эми, опустившись на колени и дав ему возможность потыкаться носом в ее лицо.

Орион облизал ей глаза и уши. Она чувствовала, как он смывал своим языком слезы, что она выплакала на пляже в том месте, где когда-то стоял замок Джулии. Пока пес лобызал ее, Эми стало немножечко легче. Поцелуи всегда производили на нее подобный эффект: и не важно, людские они были или собачьи. Сейчас Эми пойдет домой, извинится перед матерью и очистит лист с рассказом от арахисового масла.

Вдруг Орион тихо заскулил.

Эми открыла глаза. Щенок лежал на дороге, пытаясь спрятаться в трещинах асфальта. Он обмочился: Эми видела, как из-под его хвоста текла струйка желтой жидкости. Орион был в таком перепуганном состоянии, в каком Эми не видела его уже несколько месяцев. А потом ее взгляд упал на машину.

Сначала она не обратила на нее внимание. Эми была так погружена в мечты о том, как Диана увидит ее прогуливающейся во дворе и позовет к себе в дом, что ей не было дела до чужих машин. Сливаясь по цвету с камышом, ржаво-коричневый автомобиль стоял у выезда из поворота.

— Привет, Эми, — сказал Бадди через опущенное дверное окошко.

— Тебе нельзя здесь находиться, — проговорила Эми.

— Неужто? — спросил с издевкой Бадди.

— Да, — ответила Эми.

Орион завизжал. Он просто валялся на земле и дрожал. Ну же, вставай, хотела крикнуть ему Эми. Несись, словно Лэсси, и приведи подмогу! Но он будто оцепенел. Тогда Эми придется бежать самой. Нет, сначала она закричит изо всех сил. Но, открыв рот, она не сумела выдавить из себя ни единого звука.

Бадди распахнул дверцу, прошагал через тупик и с размаху залепил Эми пощечину. Она была настолько потрясена, что, вместо того чтобы кинуться на него с кулаками, только потерла пальцами покрасневшую щеку. В то же мгновение Бадди сграбастал Ориона за шкирку, подхватил Эми за талию, кинул их обоих на заднее сиденье своей колымаги и с оглушительным грохотом захлопнул дверцу.

— Выпусти меня! — крикнула Эми.

— Заткнись, — прошипел Бадди, устроившись за рулем.

— Тебя арестуют и посадят в тюрьму.

Орион свернулся подобно улитке, вжимаясь в пол позади Бадди. Эми попыталась открыть двери, но внутри не было ни ручек, ни замков, вообще ничего. Они оказались в западне!

— Скоро День благодарения, — раскурив сигарету, сказал Бадди.

Орион посмотрел на Эми округленными от страха глазами. Он напомнил ей Джулию, то, как она выглядела, когда хотела о чем-то попросить, но не могла найти способа передать свою просьбу. Ради Ориона Эми пообещала себе выкрутиться из этой переделки.

— Бадди, пожалуйста, — попросила Эми, стараясь не выдать голосом свой страх. — Выпусти нас из машины.

— Всего два дня, — сказал Бадди, — два дня до праздника, а бедному Бадди некуда податься. И никто не приготовит ему ужин с индейкой.

— Мне очень жаль, — сказала Эми.

Бадди тянул время. Заперев Эми с Орионом в своей старой развалюхе, он не особо торопился их похищать. Покурив, он поковырял зубы спичкой. Если бы Эми не была так испугана, ее обязательно стошнило бы от подобного зрелища. Бадди неспешно поиграл с настройками радио и выбрал подходящую волну.

— Выпусти нас, — тихо заговорила Эми. — Клянусь, я попрошу маму разрешить тебе вернуться к нам. Мы устроим роскошный ужин при свечах. С тыквенным пирогом, ведь ты его любишь, да? — спросила она, пытаясь вспомнить, что было в прошлом году. У нее возникло такое ощущение, что если бы только она смогла простить его, как к тому призывала Люсинда, если бы ей удалось поверить, что ему самому был противен его поступок, что никто, даже Бадди, не хотел провести День благодарения в полном одиночестве, тогда Бадди почувствовал бы ее доброту и отпустил их восвояси.

— Тыквенный пирог? — сверкнув глазами, спросил он.

— Да, — неуверенным голосом ответила она. — Со взбитыми сливками.

— Пирог с изюмом, маленькая сучка. Я люблю пирог с изюмом. Три долбаных года под одной крышей, а ты даже этого не запомнила. — Он повернул ключ в замке зажигания и завел двигатель.

Теперь Эми действительно запаниковала. Волосы у нее на руках встали дыбом. Отсюда ей был виден дом Дианы и ее мастерская. Если бы только они вышли на улицу! Или выглянули в окно! Вдруг Бадди выругался. К ним приближался другой автомобиль. Эми вытянула шею. Это был доктор Макинтош!

Эми закричала и принялась стучать в окна. Ее кулачки словно превратились в два булыжника. Если бы ей удалось разбить стекло! Орион пытался сжаться в крохотный комок. Бадди сполз вниз по сиденью. Эми была в ужасе, когда доктор Макинтош проехал мимо, устремив свой взгляд на дом Дианы. Он так спешил повидаться с ней, что даже не заметил коричневую машину возле зарослей тростника.

— Доктор Макинтош! — кричала Эми. — Спаси нас! О, помоги…

— Он не слышит тебя, — переключив передачу, сказал Бадди. И рассмеялся.

— Пожалуйста, — плача упрашивала его Эми. Бадди медленно вырулил на дорогу. Эми прижала ладони к заднему стеклу. Когда она копалась на пляже, ей под ногти забился песок. Орион продолжал скулить. Эми не отрывала глаз от подъездной дорожки Дианы: ее дома, ее мастерской.

Там, возле окна, на своем привычном месте, сидела Стелла. Маленькая кошка видела, как машина Бадди уезжала прочь, как похищали ее друга, пса Ориона, и наблюдала за всем этим в беспомощном отчаянии, которое могли испытывать лишь способные на любовь создания.

Алану так не терпелось встретиться с Дианой, что он выбежал из офиса, забыв пиджак на спинке кресла. Но это его нисколько не волновало. За пару секунд он преодолел расстояние от машины до ее дома. Перепрыгивая по лестнице через две ступеньки на третью, он нашел Диану в спальне, где она раскладывала по коробкам свои вещи. Она возилась у открытого шкафа и не сразу услышала его шаги.

— Диана, — сказал он.

— Ой, ты напугал меня, — воскликнула она.

Он с любопытством поглядел на нее. Ее волосы растрепались, и она подвязала их сзади шарфиком. На ней была ее рабочая одежда и старые кроссовки. Компанию ей составляла Джулия, лежавшая на расстеленном на полу одеяле.

Алан опустился на колени рядом с ней. Его сердце гулко стучало, как и час назад, когда он уезжал из больницы. На прошлые Дни благодарения он старался посвящать работе каждую минуту. Праздник для него ничего не значил. Уладив свои дела, он переписывал на себя вызовы других врачей. Но в этом году все было иначе. Сейчас был лишь вторник, а он уже сбежал от медицинских забот раньше положенного времени.

— Пойми меня правильно, — сказала она, взяв его за руку, — но что ты здесь делаешь? Я думала, ты придешь вечером.

— Я отменил прием до конца дня, — сказал он.

— Правда?

Он кивнул:

— И завтра я тоже приеду только к обеду. А послезавтра День благодарения. Пока вы с Эми не отправитесь в Нью-Йорк, я постараюсь быть рядом с тобой как можно дольше.

Диана покосилась на Джулию. Когда она опять перевела взгляд на Алана, в ее глазах появилось беспокойство, а лоб пронзала еле заметная морщинка.

— Это касается Джулии? — спросила она. — Что-нибудь в результатах обследования…

Он быстро покачал головой и обнял ее.

— Нет, — ответил он. — Просто мне захотелось отдохнуть в вашей компании. Чем занимаетесь?

— Пакуем одежду, мою и Джулии, — ответила Диана, показав ему летнюю рубашку, что была у нее в руках. — Готовимся к переезду в наш дом. А что?

Алан чуть отстранился. Он подумал об их последней беседе. Они обсуждали День благодарения. Она рассказала ему о словах матери, о том, что они, во-первых, должны быть благодарны каждому дню, а во-вторых, говорить спасибо за каждую прожитую вместе минуту.

— Давай я вам помогу, — сказал он.

— Ты закрыл офис? — улыбнувшись, спросила она. Она не отпускала его руку.

— Я ведь уже сказал, что отменил прием на вторую половину дня, — ответил он. — Обычно в праздники я езжу по вызовам на дом, но в этом году я попросил Джо Берстейна подменить меня. Я хочу, чтобы мы отпраздновали новоселье, как только вы вернетесь из Нью-Йорка. — Он снова притянул ее к себе, и его сердце зашлось в дикой пляске. — Мы с Джулией наведем там порядок и будем ждать тебя.

— Ты читаешь мои мысли, — целуя его, сказала Диана. — Именно поэтому я и решила поскорее собрать наши вещи.

— Можем прямо сегодня начать перевозить коробки, — предложил он.

— Внизу уже лежат шесть штук, — улыбнулась она.

— Мы с тобой даже думаем об одном и том же, — крепко сжимая ее в объятиях, сказал он.

Эми пыталась разработать план. Бадди был маньяком, а Эми обладала развитым воображением. Он был неким безумным, отвратительным негодяем, а на стороне Эми стояла сила духа и добра. Все те книжки, что она прочла, и все те дни, что провела вместе с Роббинсами, доказали ей — добро всегда побеждает зло.

— Недавно наблюдал за твоим домом, — крутя руль, сказал Бадди. Они ехали по проселочной дороге через заповедник Лавкрафта. Справа тянулись бескрайние болота, слева — сосновые леса.

Орион жалобно заскулил. Эми успокаивающе потрепала его между ушами. Ей нужно было сохранять спокойствие и оставаться начеку. Если им навстречу попалась бы машина, то она собиралась привлечь внимание ее пассажиров энергичными взмахами рук. Если бы только кто-нибудь ехал позади них, то она прилипла бы к заднему стеклу и стала строить отчаянные гримасы, чтобы водитель понял весь ужас ее положения и внял ее мольбам.

— Наблюдал за твоим домом, день и ночь, — заявил Бадди. — Похоже, твоя мама чувствует себя не очень хорошо.

— С ней все в порядке, — сказала Эми.

— Она выглядит измученной, — хмыкнул Бадди, — как настоящая старая карга.

Орион снова пискнул. Эми почуяла запах аммиака. Испугавшись, что Бадди тоже его унюхает, она сняла свои башмаки, а потом стянула носки. То были плотные шерстяные носки, купленные еще в «Л.Л. Бин», и она потихоньку стала вытирать ими щенячью мочу.

— Сидеть в машине напротив собственного дома! — оскорбленно сказал Бадди. — Очень, блин, мило. Но там ничего особого не происходит — она просто дрыхнет дни напролет и все. Тогда я отправился по другим местам, чтобы проверить житье-бытье своих врагов. Например, добряка доктора.

Доктор Макинтош… при мысли о нем Эми не смогла сдержать слезы. Он был совсем близко; ведь стоило ему посмотреть в сторону, и он увидел бы ее; эх, если бы только Эми удалось привлечь его внимание.

— Доктор Святоша, — сказал Бадди. — Или, может, Святой Доктор? А, по фигу. Он просто сранный неудачник. Он и его подружка, твоя приемная мамашка.

— Диана, — прошептала Эми.

— А еще этот больной ребенок, — продолжал Бадди. — Как-то повстречал ее вместе с ее мамкой в продуктовой лавке. Черт, я чуть не сблевал, так от нее воняло. Хотя мордашка вполне ничего. Кривые руки и так называемые ноги. Словно их прожевали и выплюнули. Эй, если у человека руки и ноги совсем не работают, то разве его не называют неким специальным словом?

— Замолчи, — проговорила Эми. Ей было невыносимо больно слушать то, что Бадди говорил о Джулии. Он не имел права злословить о ней, обзывать ее подружку. Орион нюхал голые лодыжки Эми. Нос у него был совсем холодным, и от каждого его испуганного вздоха по ногам Эми бежали мурашки.

— Что ты там вякнула? — спросил Бадди, посмотрев на Эми в зеркало заднего обзора.

Эми перевела дыхание. Ей ни в коем случае нельзя было терять самообладание. В этом заключался ее шанс на спасение. Маньяком здесь был Бадди, а Эми должна была втереться к нему в доверие.

— Прости меня, Бадди, — смиренно ответила Эми.

— Мне показалось, что ты сказала «Замолчи», — хмыкнул он.

Она отрицательно помотала головой. Дорога уходила все глубже в заповедник. Сердце Эми расшалилось не на шутку. Во рту она ощущала странный привкус, словно ее тело было перепугано еще больше, чем мозг, и поэтому выделяло некий химикат страха. Бадди снял дверные ручки. Что бы это могло значить? Эми пошарила рукой под сиденьем в надежде найти обрезок металлической трубы. Она могла бы огреть его железякой по голове, а потом выбраться вместе с Орионом через переднюю дверь и удрать.

Но там не было никаких труб. Она поглядела на пол. Он был усеян пустыми банками из-под пива и обертками от фастфуда. Похоже, Бадди частенько наведывался в «Макдоналдс» и «Данкин Доунатс». Пол представлял собой рай для любителей крошек и объедков, но Орион был не в состоянии жевать что-нибудь в такую минуту.

Дорога петляла лесами, и чем дальше они забирались, тем страшнее становилось Эми. Заросли тсуги и белых сосен превратились в непроглядные чащи. Изредка мелькавшее вверху небо казалось серым и унылым. Бадди включил музыку. Конечно же рок. По мнению Эми, ничего ужаснее и быть не могло. Привкус страха лишь усилился. Она начала скулить на пару с Орионом.

Внезапно дорога вильнула на открытую местность. Они вырвались из объятий тьмы! Слева, у подножия Хоторн-Хиллс, были причудливые образования из горной породы. По правую руку раскинулось море. Они обогнули мыс за болотами, и теперь впереди был только океанский простор. Придвинувшись к окошку, Эми увидела волны, разбивавшиеся о скалы: отмель Лендсдаун.

Здесь было так светло. В сердце Эми затеплилась надежда. Если бы Бадди задумал что-то плохое, то он сделал бы это в лесу, где не было случайных свидетелей. Где людям понадобилось бы немало времени, чтобы отыскать их.

Впрочем, в этой части заповедника по-прежнему царствовала мать-природа. Никаких домов вокруг, да и для пеших прогулок было чересчур прохладно. Но на море покачивались корабли. Недалеко от берега Эми заметила два рыбацких катера, которые расставляли буйки и поднимали ловушки для омаров. Она помахала им рукой, надеясь, что они увидят ее. Бадди проигнорировал поступок Эми. Он тихо подпевал гремевшей из колонок песне.

Вдруг он остановил машину.

Эми осмотрелась. Дорога тут не заканчивалась — чуть поодаль протянулся мост. Ей еще не доводилось видеть его собственными глазами. Ведь ее мама никогда не выбиралась из города, а прошлым летом, когда Диана устраивала им экскурсии, сюда они не заезжали ни разу. Бадди вылез из машины. Он что-то держал в руке, но Эми была слишком взволнована, чтобы уделять внимание таким мелочам: он собирался выпустить их!

— Ох, — сказала она, проползая мимо него, когда он открыл дверь. Орион двинулся за ней.

— Что ты сказала? — спросил Бадди.

— Спасибо, Бадди, — ответила она.

Ее била дрожь, но, размяв ноги, она почувствовала себя лучше. По дороге дул свежий морской ветер. Им предстояло долгое возвращение домой пешим ходом, они с Орионом еще устанут и продрогнут, но ей было все равно. Какой бы урок Бадди ни намеревался преподать ей, она решила притвориться, что усвоила его целиком и полностью.

— Да пожалуйста, — сказал он.

Теперь они просто стояли и смотрели друг на друга. У него был передний зуб со щербинкой, а на шее татуировка в виде молнии, которую она почему-то раньше не замечала.

— Ну, мы пойдем домой, — пытаясь выдавить улыбку, сказала Эми.

— Ты пойдешь, — ухмыльнулся он.

И в это мгновение Эми осознала, что Орион остался внутри автомобиля. В вящем ужасе он пытался спрятаться среди пустых коробок от гамбургеров. У Эми свело судорогой желудок. Она поняла — промедление было смерти подобно. Своей беспомощностью Орион не отличался от Джулии. Если бы не он, а Джулия оказалась запертой в машине Бадди, то Эми переживала бы точно так же. Бадди мог забрать его с собой — и прости-прощай, Орион.

— Сюда, Орион, — прошептала Эми, пошлепывая себя по ноге. Она с трудом произносила слова, так у нее все пересохло во рту. — Сюда, малыш.

— Как ты его назвала? — спросил Бадди, переложив что-то серое в другую руку.

Эми лишилась дара речи.

— Потому что мне послышалось какое-то дурацкое имя, — сказал Бадди. — Его зовут Слэш.

Эми молчала.

— У нас со Слэшем осталось одно незаконченное дельце, — сказал Бадди и резким движением встряхнул холщовый мешок, зажав его в кулаке. Раздался щелчок, и пес жалобно визгнул.

— Бадди, нет, — закричала Эми, потому как до нее все-таки дошло, что именно он хотел сделать. Из последних сил она повисла у него на руке.

Бадди стряхнул ее, будто пушинку одуванчика, и выволок пса из машины. Потом он засунул Ориона в мешок так, словно тот был охапкой грязного белья. С прошлого лета пес подрос; как следует отъевшись, он обзавелся настоящим собачьим изяществом, а его темная шерсть лоснилась от любви и заботы Дианы и тех дней, что ему позволяли резвиться на солнышке.

Эми схватила Бадди за руку и не желала отпускать. Орион был в мешке, а мешок крепко держал Бадди. Его ковбойские сапоги со шпорами звонко цокали по проезжей части, цок-цок-цок, пока он быстрым шагом направлялся к мосту.

Эми заходилась плачем и умоляла его.

— Не надо, Бадди, — кричала она. — Возьми меня. Лучше меня, а не невинного пса…

— Закрой, — цок-цок-цок, — рот.

— Бадди, нет, — цепляясь за его рубашку, не унималась Эми. Ей было известно о тех ужасных вещах, которые порою случались с маленькими девочками. Она сама выведала о них у Марлы Арден, когда та беседовала с Эми по поводу поведения Бадди. Эми знала о непристойных прикосновениях и разговорах и даже домогательствах, и именно этого она ожидала от него, когда они ехали через лесную чащобу. Теперь же она рыдала от обуявшего ее страха, а во рту у нее защипало еще сильнее.

Мост располагался на довольно приличной высоте.

Это была красивая железная конструкция зеленого цвета, и складывалось такое впечатление, что давным-давно ее построил тот, кто понимал всю прелесть сочетания подобной реализации инженерной мысли и замечательных видов местного ландшафта. Мост соединял берега узкой тридцатифутовой[15] речушки, откуда вода со свистом неслась в море. Начиналась она из небольшого ручейка, постепенно расширяясь и преодолевая покрытые мхом валуны, и впадала в серебристый океан прямо в этом месте, под мостом.

— Если сторожевого пса не выучить, то толку от него не будет, — сказал Бадди, глядя Эми в глаза. Он отвел ногу назад, словно хотел пнуть мешок с Орионом.

— Не бей его, — простонала Эми.

— Думаешь, тебе есть чем поторговаться за эту псину? — спросил Бадди.

Эми от удивления чуть не проглотила язык. В удалении она услышала звук двигателя рыбацкого катера, напоминавший жужжание комара. Махать руками и звать на помощь было бесполезно. До катера все равно не докричаться.

— Ну же, — сказал Бадди. — Торгуйся.

— Отпусти его, — прошептала Эми, видя, как Орион шевелился в мешке. Она думала, что там, наверное, было очень темно, и искренне надеялась, что он ощущал себя в большей безопасности, как и тогда, под кроватью.

— Продолжай… — сказал Бадди, погладив волосы Эми.

— Пожалуйста, — захныкала Эми.

— Пожалуйста? — спросил он.

Шумно дыша, Бадди наклонился к ней. Она почувствовала его липкие пальцы на своей щеке и шее. Он взял ее ладонь и прижал к своей ширинке.

Она заверещала, судорожно стараясь унять всхлип. Она пыталась думать о Диане, о ее силе и о том, что предприняла бы она, если бы попала в такую передрягу. Покурив, Бадди швырнул окурок на дорогу. Она слышала, как он растоптал его каблуком сапога. Когда она открыла глаза, он держал мешок еще выше. Сейчас в его злобном взгляде светилась некая цель, словно он придумал, как поступить с Эми, и перед осуществлением этих планов ему оставалось лишь избавиться от надоедливого пса.

— Нет, — вскричала Эми, увидев, что он двинулся к ограде.

— Незаконченное дельце, — повторил он.

И потом он разжал пальцы.

Эми посмотрела вниз. Поток воды, бурля и кружа, уносился прочь. Ил вперемешку с водорослями придавал ему жутковатый черно-коричневый оттенок. С громким всплеском мешок шлепнулся в воду. Около минуты он продержался на поверхности. Эми затаила дыхание, по ее лицу лились слезы. Она молилась, чтобы из мешка показался нос Ориона и его передние лапы с белыми носочками.

Море мигом приняло мешок в свои объятия. Попав на течение, он задергался, словно щенок боролся, пытаясь выбраться наружу. Эми даже почудилось, что она увидела, как его когти натягивали холщовую ткань.

Мешок проплыл еще пару метров и начал тонуть.

— Нет! — закричала Эми.

Орион умел плавать, подумала Эми. Если бы только ему удалось вылезти из мешка. Она видела, как он плавал на болотах у Дианы и на пляже острова Принца Эдуарда. Он был прирожденным пловцом! Но он оказался в западне внутри мешка, который уходил под воду прямо у нее на глазах.

— Пешком или подвезти? — ухмыльнулся Бадди.

Эми прикусила губу. Наблюдая за тонущим мешком, она вздрагивала от беззвучных рыданий. Она почувствовала, как Бадди потрепал ее по волосам, словно это была всего лишь игра. Она думала о том, что ей рассказала Марла Арден, о том, что Эми могла запросто сгинуть в трясине мира Бадди, а потом ее посетила мысль о Диане с Джулией и жизни, которую не стоило терять. Эми думала о спасении своей собственной жизни.

Своей и Ориона.

Эми прыгнула с моста.

Глава 28

Эми барахталась и дрыгала ногами. Вода была ледяной. Она хватала ртом воздух и пыталась удержаться на плаву. Море тащило ее за собой, увлекая прочь от суши. Стоявший на мосту Бадди теперь казался совсем маленьким. Сначала он провожал ее взглядом, но потом влез в машину и уехал. Она видела, как он оставил ее на верную смерть.

Течение так быстро несло Эми, что ей даже не нужно было плыть самой. Ее тянули вниз намокшие джинсы и пальто. Волны здесь были невысоки, но и они накрывали ее с головой, заливая воду в нос и горло. Она хотела позвать Ориона, но не смогла выдавить из себя ни звука. Ей с трудом удавалось дышать.

Тогда на мосту Эми казалось, что не было ничего проще: нужно всего-то нырнуть, подплыть к псу, и это спасет их обоих. Понимая, что время истекает, она запаниковала. Мешок утонул, она видела это своими глазами, и Орион наверняка захлебнулся морской водой. Казавшийся таким узким заливчик в действительности был очень широким, а море, в котором она очутилась, было вообще необъятным.

Папа, подумала она.

Ее отец был там, под волнами. Соленые слезы и вода щипали ее глаза, и она шарила руками в надежде нащупать своего пса, Ориона. Она молилась о том, чтобы он всплыл и уткнулся в нее носом и они сразу же погребли бы обратно к берегу. Ее отец был дельфином, гладким и сильным, уж он-то обязательно вынес бы их из морских пучин.

Было время отлива. Это океан втягивал пресную воду из ручьев, прудов и рек. Эми боролась с потоком, зная, что чем дальше от твердой земли она окажется, тем меньше у нее будет шансов остаться в живых. Она кричала, силясь снять мокрую одежду. Волны били ее по голове. Теперь они стали больше, потому что она попала в открытое море.

Волны играючи подбрасывали ее в воздух и швыряли вниз. Эми сражалась с ними. Чем больше она сопротивлялась, тем больнее ей было. Она еле-еле переводила дух. Стальное серое небо сливалось с ревущими волнами. Ее нос забивала пена. Она кашляла и чихала, не желая сдаваться на милость морю. И тут она вспомнила Диану.

«Будь как морской котик», — говорила ей прошлым летом Диана, когда учила ее кататься по волнам.

Будь котиком, подумала Эми. Она вытянулась. Не дельфином или черной собакой. Вот в чем была ее ошибка. Котиком, повторила она себе. Свободным и скользким, способным разрезать волны своим телом. Ей помогали Орион и отец, а Диана советовала опустить голову и держать руки вдоль боков. Точно, серфинг без доски. И какая разница, что на дворе ноябрь, да и пляжа нигде нет?

Эми просто подумала о любимых людях и псе, опустила голову, вняв словам Дианы, стала гладкой, как котик, задержала дыхание, пока легкие еще слушались ее, — и вот Эми Брукс взмыла на гребень волны и поспешила к спасительной отмели Лендсдаун.

Только одна скала выступала из моря и лишь на полчаса дважды в день. Вода спала, поэтому она показалась над поверхностью, и Эми удалось уцепиться за нее. Отплевываясь и почти не чувствуя собственных конечностей из-за страшной дрожи, Эми вскарабкалась на коричневую остроконечную скалу.

Рядом с красными буйками кружил рыбацкий катер. Теперь Эми заметила его. Она попробовала поднять руку, но, сделав неловкое движение, чуть не свалилась со скалы.

— Помогите! — крикнула она.

Риф покрывал густой слой похожего на топленое сало морского мха, усеянного усоногими раками и мидиями, которые своими острыми раковинами кололи и резали ладони Эми. С самого верха Эми огляделась по сторонам. Она звала на помощь, не переставая высматривать Ориона.

— Помогите! — звала она. — Спасите меня!

На суше никого не было. От машины Бадди уже и след простыл. Рыбак перегнулся за борт и поднял одну из ловушек для омаров. Двигатель его катера мерно урчал. Но слышал ли он ее? Эми крикнула громче.

— Папа! — раздался ее вопль. — Папа!

В тот момент она была совсем как маленький ребенок. Она плакала, прижимаясь к скале, которая вот-вот грозила скинуть ее в море, горюя по сгинувшему щенку.

— Папа-папа-папа-папа! — звенело у нее в ушах.

Катер уплывал. Она видела, как он описал большой полукруг, оставляя за собой широкую полосу белых звезд. Немного побурлив, вода превратилась в серебряную реку, по яркости способную затмить собой Млечный путь. Вперемешку со слезами в глазах у Эми плясали звезды.

— Помогите! — крикнула она в последний раз вдогонку удалявшемуся катеру. — Помогите!

Залаяла собака.

Стуча зубами, Эми подумала, что ей померещилось. Она цеплялась за скалу, а по ее телу стекала обжигающе холодная вода. Навострив уши, она снова услышала чье-то настойчивое тявканье. Ох, Орион, всхлипнула она. Она погрузилась в мечты о своем щенке.

— Помогите! — опять закричала Эми. — На помощь!

Катер сделал разворот на 180 градусов. Его корпус был белого цвета с красной полосой, а его нос смотрел прямо на Эми, на всех парах приближаясь к ней. Она поежилась и соскользнула. Звезды еще ярче засияли в ее глазах. Она отхаркнула соленую воду и из последних сил вгрызлась в скалу. Теперь собачий лай звучал громче и отчетливее. Эми тонула, и Орион зазывал ее на дно морское, на встречу с ее отцом.

— Держись, — крикнул мужской голос. — Только держись.

— Не могу, — завыла Эми, ее руки болели и кровоточили, а волны нещадно поливали ее ноги.

— Вот так, — сказал мужчина. — Отлично, сейчас…

Он заглушил двигатель. Катер еще чуть-чуть отнесло течением. Мужчина был невысокого роста, старый, с проседью на висках и в желтом плаще поверх оранжевого комбинезона. По количеству морщин его лицо могло соперничать с одним из засушенных яблочек Эми, а его глаза были такими же голубыми, как и ясное летнее небо. Он неустанно бормотал о том, как сложно маневрировать на мелководье и что он не хотел бы затопить свой катер, прежде чем ему представился шанс спасти ее.

— Давай руку, — сказал он.

— Не могу, — простонала Эми, прилипнув к скале, словно улитка.

— Ну же, — сказал он. — Ты молодец. Такая храбрая. Просто дай мне свою руку. Ну…

Эми закрыла глаза. Она не хотела показаться трусихой, но боялась, что стоит ей ослабить хватку, как море тут же поглотит ее на веки вечные.

— Хорошо, дорогая, — сказал мужчина, проявляя ангельское терпение, особенно если учесть тот факт, что его катер задевал отмель своим днищем. — Давай, отпусти скалу и хватайся за меня. Я поймаю тебя…

Эми плакала. Она думала о Джулии и ее припадках. Ее челюсти стучали точно так же, как и у Эми, но она ничего не могла с этим поделать, и у нее не было доброго рыбака, который пришел бы ей на выручку. Ни Диана, ни кто-то еще… если бы Джулия всегда была храброй… в небе, почуяв наживку и омаров в катере мужчины, летали чайки, и их пронзительные крики навевали Эми воспоминания о Джулии: «Длиии, длиии».

Если бы Джулия смогла…

Держась кончиками пальцев за выступ в скале, она протянула руку мужчине. Его старческая ладонь обхватила ее запястье.

Мой папа был рыбаком, рыдала она.

Но, наверное, она не произнесла это вслух, потому что мужчина ничего ей не ответил. Он и сам молчал от пережитого волнения. Он вытащил из ящика одеяло и накинул на ее плечи. Эми даже не могла пошевелиться, уж слишком она была слаба и вымотана ужасом и горем. Она лежала на палубе и лила слезы.

— Ну, ну, — сказал мужчина. — Не плачь.

— Папа, — стонала Эми.

— Нужно убраться подальше отсюда, — сказал мужчина. — Пока мы тут не потонули.

— Мой папа утонул, — хныкнула Эми.

— Правда? Извини, — сказал мужчина, прибавив скорости. — Но сегодня ничего подобного не случится. Нет, не сегодня, в такой-то удачный денек.

Удачный, всхлипнула Эми, покачав головой при мысли о том, что она подвела Ориона.

— Не каждый день мне удается спасти сразу двух молоденьких страдальцев, — сказал мужчина.

— Двух? — пребывая в замешательстве, спросила Эми.

— Ага, двух, — сказал мужчина, надвинув одеяло ей на голову. — Тебя и этого щенка.

Эми смахнула с глаз соленую воду. Ну и дела — рядом с ней стоял Орион. Он выглядел таким благородным и гордым, словно только что переплыл Ла-Манш. Он дрожал и каждые десять секунд отряхивал свою шерстку, но его красного цвета язык свисал из пасти в счастливой собачьей улыбке.

— Он плавал неподалеку, — сказал мужчина, указав куда-то пальцем. — Поначалу я принял его за тюленя, но ведь их миграция еще не скоро. Тогда я решил, что это утка.

— Орион! — вскричала Эми.

— Плавал он, значит, кругами. Ну а я вытянул его на борт. Так он потом спрятался на корме, но, должно быть, вылез, когда услышал твои крики о помощи.

— У собак очень чуткий слух, — сказала Эми, целуя уши Ориона.

— Он спас тебе жизнь, — сказал мужчина. — Если бы он не залаял, я бы тебя никогда и не заметил.

— Орион, — выдохнула Эми.

— А, так он твой, — сказал мужчина. — Что ж, тогда все сходится. Ну разве не замечательно, а? Пес спасает жизнь своей молодой хозяйке. Ужо мы расскажем эту историю всем в порту. Вот увидишь.

— Ох, Орион, — сказала Эми, крепко обнимая его. Она-то считала, что все было наоборот, что это она спасала его жизнь, спрыгнув с моста. Эми думала о людях, которые помогли ей на той скользкой скале: своем отце, Диане и Джулии. Особенно о Джулии. И еще о мужчине — необыкновенном, чудесном рыбаке, спасшем ее пса. И Орионе — который своим лаем прогнал прочь злодейку-смерть.

Они миновали красный буй с колоколом, отмечавший вход в гавань Хоторна. Удары колокола были глубокими и насыщенными. Свинцово-серое небо пронзали три белых церковных шпиля. Тут же стояло кирпичное здание, в котором находился офис доктора Макинтоша. На ветру развевались полотнища флагов. Вдоль пристани тянулся ряд больших белых домов капитанов-китобоев, и Эми с Орионом поняли, что это такое — вернуться живыми из опасного путешествия.

Диана устроила вторую койку в комнате Джулии. Эми предстояло пожить у них несколько дней. Бадди арестовали за похищение, и хотя полицейские не верили в причастность к этому делу Тесс Брукс, они собирались все тщательно проверить. В службе детского соцобеспечения не любили рисковать.

— Он попадет в тюрьму, да? — спросила Эми.

— Он уже там, — сказала Диана.

— Совсем как в моем рассказе, — сказала Эми.

— Где Дики отправляется за решетку, — продолжила Диана.

Эми кивнула. Она сидела на полу, а Джулия лежала у нее на коленях. По возвращении в этот дом она хотела лишь одного — быть рядом с Джулией и обнимать ее; она даже отказывалась отходить от нее больше чем на шаг. Диана слышала, как Эми целовала личико Джулии.

— Глиии, — шептала Джулия.

— Ты моя подружка, — говорила ей Эми.

— Глиии, — подтверждала Джулия.

Диана наблюдала за детьми. Ей нравилось то, как Джулия менялась в компании Эми. Джулия пыталась проявлять внимание. Она переставала сворачиваться в клубок. Ее голос становился громче. Ее руки начинали плясать в воздухе. Возле них валялся Орион со Стеллой. Стелла была безумно рада возвращению пса, и теперь она раскинулась на его голове, вылизывая ему уши. Все хотели быть вместе.

— Как у вас тут дела? — просунув голову в дверь, спросила Люсинда.

— Отлично, — ответила Эми.

У Дианы перехватило дыхание. Оптимизм Эми внушал надежду. Она только что испытала такое ужасное потрясение и тем не менее старалась быть веселой и энергичной. Диана знала, что она притворялась. Эми вздрагивала от громких звуков. Когда они с Аланом поднимались по ступенькам на веранду, она выглядела очень грустной, и он потом сказал, что прощание с матерью далось ей с большим трудом.

— Я принимаюсь за начинку индейки, — сказала Люсинда. — Есть желающие помочь?

— Конечно, — ответила Эми, но так и не выпустила Джулию из рук.

— Последний пирог уже в духовке, — объявила Люсинда.

— Пахнет просто восхитительно, — сказала Диана.

— А с чем он? — поинтересовалась Эми.

— С яблоками, разумеется, — ответила Люсинда. — Для моих девчушек-яблочек.

— Только не надо изюма, — дрожа, проговорила Эми. — Если там не будет изюма…

— Обещаю, не будет, — сказала Люсинда.

— В моем рассказе, — печально сказала Эми, — Кэтрин почувствовала себя намного лучше, когда Дики посадили в тюрьму. Я думала, что мне тоже полегчает. Но я до сих пор вижу выражение его лица в тот момент, когда он сбросил Ориона с моста. В его глазах была пустота. Он словно выкидывал пакет с мусором.

— Не думай об этом, — советовала Люсинда. — Не трать свое воображение на этого страшного человека.

— Но я ничего не могу с собой поделать, — шмыгала носом Эми, укачивая Джулию.

Диана подошла к девочкам. Она присела и обняла их. Они с Эми соприкоснулись лбами.

— Ох, Эми, — прошептала Диана.

— Диана, — Эми вцепилась в свитер Дианы.

Диана понимала, как хорошие люди могли забивать себе голову раздумьями о самых гадких и отвратительных человеческих качествах. Как, при том огромном количестве добра, что существовало в мире, они концентрировались только на неприятном. Она тоже не была исключением: все эти двенадцать лет она могла бы любить Алана, но по собственной глупости мучила свою душу ненавистью к Тиму.

Ни летнему бризу, ни певчим птицам, ни падающим звездам — никому и ничему не удавалось прогнать эти чувства. Многие годы Диана слышала последние слова Тима, звук хлопнувшей двери и его удалявшихся шагов. Диана хотела, чтобы Эми освободилась от своих страхов, но боялась, что пустой взгляд Бадди будет преследовать ее до конца жизни.

— Почему? — спросила Эми. — Диана, почему человек так поступает?

— Не знаю, — призналась Диана.

— Мааа, — трепеща ресницами, сказала Джулия.

— Я пытаюсь понять, — рыдала Эми, — как он мог так сильно ненавидеть маленького пса? Как он мог быть так обозлен, но в то же время делать вид, что ему абсолютно все равно?

Диана молчала. Она просто обнимала девочек, прижимая их к своему телу. Она хотела утешить их теплом и биением своего сердца. Некоторые моменты жизни не поддавались толкованию и объяснениям. Она потратила немало лет, пытаясь найти смысл там, где его не было. Как можно было понять то, что случилось с Джулией? Почему она родилась такой больной? Почему ее отец ушел, а ее мать осталась?

— Он в тюряге, — сказала Люсинда. — Это самое главное. Как и в «Песчаных замках»: справедливость восторжествовала.

— Я не выиграю конкурс, — вытирая глаза, сказала Эми. — Срок сдачи рассказов уже истек.

— Еще не поздно, — сказала Люсинда. — Ты ведь не забыла, что у меня в библиотеке хорошие связи.

Эми помотала головой, и у Дианы заныло сердце. Девочка поежилась, словно от какого-то ужасно болезненного воспоминания, о котором она предпочла бы умолчать.

— Эми? — не отступалась Люсинда.

— Это плохой рассказ, — сказала Эми. — Он расстроил мою маму. Люсинда, я не хочу его сдавать. Спасибо за твою помощь, но я просто хочу забыть о нем.

— Хмм, — остановившись в дверном проеме, сказала Люсинда. По лестнице поднимался приятный аромат выпекавшегося яблочного пирога. Диана чувствовала, что ее мать очень хотела исправить ситуацию с рассказом, но все-таки сдержала себя. — Что же, будь по-твоему. Однако уговор есть уговор. Я сказала, что, выиграешь ты или нет, в любом случае тебя ждет поездка на «Щелкунчика».

— Правда? — спросила Эми, и ее глаза просветлели.

— Ну конечно, — ответила Диана, думая о том, какую уверенность она ощущала, оставляя Джулию с Аланом. Они будут жить здесь, вместе с Люсиндой, и он заодно начнет потихоньку перевозить их вещи в новый дом.

— «Щелкунчик», — хватая ртом воздух, воскликнула Эми. — Это то, чего стоит дождаться!

— Этот балет великолепен, — сказала Люсинда. — Особенно когда балерины танцуют среди порхающих снежинок…

— Через пару дней… — проговорила Диана.

* * *

Алан вызвался доставить их к поезду. Вцепившись в руль, он уделял все внимание заледеневшей дороге. Мимо прогромыхал снегоочиститель, помигав оранжевыми огнями. Ален понял, что был против того, чтобы Диана с Эми уезжали в Нью-Йорк. Погода портилась, и сводки прогнозов погоды не обещали ничего хорошего.

Но дело было вовсе не в погоде. Он просто не хотел ни на миг расставаться с Дианой. Он хотел переждать метель в ее объятиях в их уютном доме. Они могли бы развести в камине огонь и любоваться гаванью. Они могли бы смотреть на то, как волны сменяли пятьсот оттенков серого цвета. Они могли бы лежать, укутавшись в одеяло на твердом дубовом полу, и разглядывать потолок. Его распирало от любви к ней, и ему было больно отпускать ее в такую даль.

— Значит, вы возвращаетесь в воскресенье, — сказал он.

— В воскресенье вечером, — ответила Диана. — Ровно в девятнадцать тридцать две.

— Я встречу вас, — сказал он.

— Это будет моя первая поездка на поезде, — перечисляла Эми, — мое первое путешествие в Нью-Йорк, первый балет…

— Мы повеселимся, — улыбнулась ей Диана.

— Не переживай за Джулию, — сказал Алан.

Она повернулась к нему, и он взял ее за руку. Она крепко сжала его ладонь, и он почувствовал соединявшую их связь. В ее взгляде светилось тепло и спокойствие, словно она говорила, что доверяет ему, как никому другому.

— Ты ее отец, — прошептала Диана, преподнеся ему самый величайший дар на земле. Оформление документов на удочерение шло полным ходом. Его сердце испытывало такое блаженство, что ему даже не верилось в то, что это чувство никогда его не покинет.

— Да, именно это я и чувствую, — ответил он.

— Раньше мы никогда не расставались с ней, — сказала Диана.

— У нее есть я, — напомнил Алан. — И Люсинда.

— Пока она с тобой, любимый, — сказала она, — я ни о чем не беспокоюсь. И к тому же мама очень обрадовалась, узнав, что ты поживешь у нее.

Алан кивнул. Но почему он до сих пор очень хотел, чтобы она опоздала на поезд? Он мог бы ехать чуть медленнее. Диана мягко сдавила его руку. Он поднял ее ладонь к своему лицу, прикоснулся ею к своей щеке. По лобовому стеклу елозили дворники. Рядом проехал грузовик с песком.

— Как вам мое платьице? — спросила Эми. — Сгодится для балета?

— Оно великолепно, — сказала Диана.

— Доктор Макинтош, а Диана прихватила с собой те красивенькие сережки, — сказала Эми взволнованным голосом.

— Подарок Дороти? — спросил Алан, покосившись на соседнее сиденье.

— Да, — ответила Диана.

— И еще она взяла модную сумочку и роскошную кашемировую накидку, — не унималась Эми. — Она будет похожа на кинозвезду.

— Жаль, что вы едете без меня, — вздохнул Алан.

— Да, жаль, — улыбнувшись, сказала Диана. — А что, если мы забудем про поезд? — спросила Диана. — И ты сам отвезешь нас. Держу пари, мы запросто достали бы тебе билетик на «Щелкунчика»…

Одних этих ее слов было уже достаточно, хотя Алану показалась заманчивой идея прогулки под ручку с Дианой по большому городу. Или просто прогулки, где угодно. Но он дал обещание позаботиться о Джулии, и ему как никому другому было известно, что Диане не помешало бы немного отдохнуть.

— У нас девичник, — напомнила Эми взрослым.

Алан включил радио и прослушал прогноз погоды. Обещали еще больше снега — от шести до восьми дюймов осадков до завтрашнего утра.

— Может, нам не стоит ехать? — сказала Диана.

— Только не это! — простонала Эми.

— А ты что думаешь? — спросила Диана. Он бросил на нее короткий взгляд и увидел, что ее щеки покраснели и она, улыбаясь, прикусила нижнюю губу.

— Тебе лучше не знать, что я думаю, — сказал он, вспоминая о прошлом вечере, как они занимались любовью до самой полуночи, а потом долго не могли заснуть из-за того, что их обоих так расстраивал ее отъезд.

— О том, следует нам ехать в Нью-Йорк или нет, — сказала Эми. — Убеди Диану, что следует.

Они добрались до железнодорожной станции. Шел снег, а на платформе лицом на восток стояла толпа людей. Поезд из Бостона до Нью-Йорка должен был появиться с минуты на минуту.

— И что же ты думаешь о том, следует ли нам ехать в Нью-Йорк или нет? — спросила Диана, сжав его руку.

— Ну, так и быть, — сказал Алан. — У нас скоро начнется метель. Если бы это был учебный день, то занятия в школе, наверное, отменили бы.

— Но не нашу поездку в Нью-Йорк, — пробурчала Эми.

— Но в Нью-Йорке вам не придется сидеть за рулем, — сказал Алан. — Вас домчит туда поезд, а уже попав на место, вы возьмете такси до отеля «Плаза». Потом поблизости найдете отличный ресторанчик или спуститесь на первый этаж и пообедаете в тамошней столовой.

— А завтра мы пойдем на «Щелкунчика». Этот балет как раз и надо смотреть, когда за окном бушует метель.

— Словно в сказке, — обратив взор к небу, восхищалась Эми.

— Хорошо. Мы поедем в Нью-Йорк, — сказала Диана, поглядывая на Алана, держа его за руку, давая ему понять, как сильно она любит его и что все будет в порядке. — И затем вернемся домой.

— Я буду ждать вашего приезда вместе с Джулией.

Прозвучал свисток поезда. Начальник станции объявил прибытие подвижного состава. Эми вылезла из машины, таща за собой свою сумку и строя Диане рожи, тем самым намекая ей, что нужно быстрее садиться на поезд, пока кто-нибудь из них троих не передумал.

Диана потянулась к щеке Алана. Ему всегда нравилась глубина ее любви, которая светилась в ее глазах. Но долгое время он считал, что вся мощь ее любви была предназначена лишь малышке Джулии. Он понимал, что Джулия всегда будет на первом месте, но сейчас любовь Дианы была направлена и на Алана, и он ощущал это всем сердцем. В этой любви содержалось обещание, а Алан знал, что Диана держала свое слово. Такова уж была ее натура.

— Любовь, — прошептала она. Одно слово.

— Да, — ответил он, поглаживая ее ладонь.

— С Джулией все будет в порядке? — спросила она.

— В полном, — сказал он.

— Поезд, — махнув рукой, сказала Диана.

Алан выбрался из машины и взял у своих спутниц сумки. Через мгновение Эми сломя голову неслась по припорошенной снегом автостоянке. По случаю праздника народ вырядился во все самое лучшее, а старомодную станцию уже украсили рождественскими гирляндами. Алан притянул к себе Диану, и у него свело спазмой горло.

— По вагонам! — рявкнул кондуктор.

— Это нам! — радостно закричала Эми.

Алан и Диана все никак не могли разомкнуть страстные объятия. Он чувствовал биение ее сердца сквозь ткань ее пальто. Было бы так хорошо лежать у камина в их новом доме, наблюдая за порханием снежинок. Он не хотел отпускать ее.

— Ты уверен, — спросила она, откинувшись в его руках и блеснув глазами, — что это хорошая идея?

— Но ведь Эми сказала, — одновременно со свистком ответил он, страстно поцеловав ее и помогая подняться в вагон, — это будет словно в сказке.

Она махала ему, и он махал ей, пока кондуктор мягко не подтолкнул ее внутрь и не закрыл стальную дверь.

Вот так и случилось, что Алан Макинтош посадил свою любимую женщину на поезд, который повез ее в Нью-Йорк навстречу судьбе и бамперу «Желтого такси».

Глава 29

Диана лежала в отделении интенсивной терапии больницы Святой Бернадетт. Ей снился жуткий сон: такси, кружащееся в диком танце на льду и врезающееся в толпу людей у отеля «Плаза». Она видела саму себя, из последних сил пытавшуюся защитить Эми, видела, как Эми взлетела в воздух и шмякнулась об тротуар. Диана лежала неподвижно, приходя в себя и теряя сознание, из нее торчало несколько трубок, а рядом с ней шумели аппараты и шептались врачи. Она была под сильным наркозом — а может быть, на нее все еще действовал болевой шок, — и не представляла, на каком свете находится.

Ей обрили голову. На голове был глубокий порез, на который пришлось наложить швы, а потом перевязать. Она могла видеть и слышать, но из-за большой потери крови даже дыхание давалось ей с превеликим трудом.

Был созван консилиум из лучших врачей. За ней присматривал самый классный нейрохирург больницы Святой Бернадетт. Доктор Джерард Беллависта давным-давно привык к автомобильным авариям, несчастным случаям в метро и столкновениям мотоциклов. Он не растрачивал время попусту, а изучал только ту часть мозга, позвоночника или нервной системы, которая нуждалась в лечении. Но, глядя на Диану Роббинс, всю в синяках и бинтах, он не мог не заметить ее красоту.

— Где ее семья? — обратился он к медсестре.

— Мужчина ждет в холле, — ответила медсестра.

Доктор кивнул и вышел поговорить с ним. Как истинный житель Нью-Йорка, доктор Беллависта полагал, что человеческая порода уже не способна хоть чем-то удивить его. Но когда он увидел человека в приемном покое, то у него отвисла челюсть. Да, этого мужчину уж точно нельзя было назвать городским обитателем. Высокий и широкоплечий, он затравленно озирался по сторонам. Его белокурые волосы были растрепаны, а лицо покрывали морщины и загар от долгого пребывания под открытым небом. На нем была засаленная коричневая куртка из грубой ткани. Его голубые глаза выражали подозрение. На черных резиновых сапогах блестели рыбьи чешуйки.

— Доктор Беллависта, к вашим услугам, — представился доктор.

— Тим Макинтош, — ответил мужчина.

— Она ваша жена?

Макинтош откашлялся:

— Была, — сказал он. — Была моей женой. Диана Роббинс.

— Вы знаете, кому нужно звонить? — спросил доктор Беллависта.

— Они живут в Коннектикуте, — ответил Тим.

— Лучше сами позвоните родственникам.

— В каком она состоянии?

— У нее травма головы. А это подразумевает пристальное наблюдение в течение по крайней мере двадцати четырех часов.

— Я могу ее увидеть? — спросил Тим.

Доктор призадумался. Он надеялся на встречу с кем-нибудь из близких родственников. Диана Роббинс была в плохом состоянии, и врачи не хотели терять ни минуты, дожидаясь приезда ее родных. Хотя вот прямо перед ним стоял ее бывший муж. Уж он-то наверняка знал эту женщину, как никто другой.

— Возвращайтесь через час, мы как раз закончим обследование. Тогда вы сможете пройти к ней минут на пять, — сказал врач. — Это все.

Эми чувствовала себя все лучше и лучше.

Каждого, кто входил в ее палату, она спрашивала про Диану.

— Она отдыхает, — отвечали ей. — С ней врачи.

Или:

— Мы работаем, не переживай.

— Как же не переживать? — тосковала Эми.

Конечно же, она переживала. Диана привезла ее в Нью-Йорк на «Щелкунчика» в качестве награды за рассказ, который Эми даже не сдала на конкурс. Диана пожертвовала своим временем с Джулией ради нее, Эми. В отеле «Плаза» она обращалась с Эми словно с принцессой, разрешив ей помыться в огромной ванной, наполненной до краев водой с душистой пеной, и два раза заказать еду в номер: мороженое прошлым вечером и завтрак этим утром.

— Вы позвонили доктору Макинтошу? — спросила она.

— Кому? — переспросила медсестра.

Эми объяснила. Тот мужчина, что пах океаном и оставлял за собой след рыбьей чешуи, не должен был здесь находиться. Его звали Тим Макинтош, но на него не стоило рассчитывать, ведь он сбегал при первых намеках на трудности. Он даже обознался, спутав Эми с Джулией. Так ни разу и не увидев лицо своей дочери, на мгновение он решил, что Эми и была его дочкой.

Эми как раз заканчивала диктовать медсестре номер доктора Макинтоша, когда вошел его брат.

— Э, я только что из ОИТ, — сказал он; его лицо покраснело, а под глазами появились темные круги.

— Как она? — вскричала Эми.

— Не очень, — ответил Тим. — Но они пустят меня повидаться с ней.

Медсестра укоризненно посмотрела на него, словно говоря: неужели-вы-не-знаете-как-нужно-обращаться-с-детьми? Но Эми хотела знать. Это было лучше, чем лежать в темноте и неведении.

— Насколько «не очень»? Она может ходить? Она придет проведать меня? Или, может быть, я схожу к ней? Она же не в коме, правда?

— Не знаю. Я не врач, — ответил Тим. — Слушай, извини, что тогда я принял тебя за свою дочь. Ты того же возраста, ты вместе с Дианой, вот я и подумал… — Он смущенно запнулся.

— Ничего страшного, — ответила Эми. Ей доводилось иметь дело с типами и похуже: Бадди.

— Хм, ты не знаешь, где мой брат? Похоже, вы с ним завзятые друзья. Я попробовал звякнуть домой, но там никто не отвечает. Может, он…

Эми поглядела на медсестру, которая передала Тиму записанный со слов Эми номер. Он сразу же отправился искать телефон. Эми откинулась на подушки. Она была потрясена тем, что случилось. Так это был отец Джулии? Он выглядел таким печальным и измученным, совсем как яблоко, которое оставили гнить на земле. У него даже не нашлось сил, чтобы быть вежливым с девочкой, которую сбило машиной.

— Удачи, — прошептала Эми. По крайней мере теперь приедет доктор Макинтош.

Ей сказали, что у нее был перелом руки, разрыв артерии и серьезная потеря крови. Сейчас они делали ей переливание крови — на капельнице висели ярко-красные пакетики, и из них живительная жидкость по канюле перетекала в ее тело. То была кровь других людей, которых Эми никогда не встречала. Весь этот процесс казался ей чудом, вершиной человеческой доброты.

Кровь незнакомцев бежала по ее венам, наделяя силой и вселяя надежду. Ей словно говорили: ты важна, ты имеешь такое же значение, как и все остальные. Она была простой девчушкой-яблоком, но тем не менее люди заботились о ней. Она хотела, чтобы рядом с ней оказалась Джулия. Эми очень жалела о том, что у нее не было возможности пообщаться со своей подружкой.

Когда зазвонил телефон, Алан менял Джулии подгузник. Они были на втором этаже дома Люсинды, и он втайне надеялся, что звонок адресован ему. Поэтому, когда Люсинда позвала его, он быстренько спеленал Джулию, взял ее на руки и пошел к параллельному телефону.

Внезапно по лестнице поспешно поднялась Люсинда.

— Это твой брат, — сказала она. — Он не говорит мне, что ему надо, но я решила предупредить тебя.

— Спасибо, — ответил Алан.

Все еще держа Джулию, он снял трубку.

— Привет, Тим, — произнес он.

— Алан, — ответил Тим.

— Я пытался связаться с тобой.

— Да, я знаю от Малаки. Слушай, Алан. Я не отрицаю, мы с тобой разные люди. Но ты всегда нормально относился ко мне — даже лучше, чем нормально, — и теперь я тоже пытаюсь поступить правильно.

— Помедленнее, — сказал Алан. Он ужасно злился на Тима, но в тот момент в голосе его брата звучало неподдельное страдание. Он держал у груди его дочь, разглядывая ее личико. — Спокойно, Тим. Что стряслось?

— Алан, они позвонили мне. Я был в море, и вдруг — звонок. Говорю тебе, сложно поверить в то, что они добрались до меня, но когда я услышал, то тут же приехал. Я…

— Куда приехал? — спросил Алан.

— В Нью-Йорк, в больницу.

— Нью-Йорк? — медленно переспросил Алан, и тут до него дошло, что Диана сейчас в Нью-Йорке и что это какое-то уж совсем невероятное совпадение.

— Больницу Святой Бернадетт, — надтреснутым голосом сказал Тим. — Я подумал, что она моя дочь. Клянусь Богом. Я вошел в ее палату и подумал, что она сейчас назовет меня папой.

— Где Диана? — похолодев, спросил Алан.

— Потому я и звоню, — сказал Тим. — Вот как все было: у нее в сумочке нашли одну из моих старых карточек. Диану и девчонку по имени Эми, которую я спутал с Джулией, сбило такси. Медсестры вызвали меня по ошибке. Я хотел поступить правильно, и вот я здесь, в больнице.

— Сбило такси? — спросил ошарашенный Алан.

— Я приехал сразу после звонка. Я понимал, что должен позвонить — когда ответила Люсинда, я чуть не помер. Она просто готова была откусить мне голову через трубку. Ты сообщишь ей, что случилось? И каким ветром тебя вообще к ней занесло?

— В каком состоянии Диана? — спросил Алан.

— В плохом, по-моему, — сказал Тим. У него снова дрогнул голос. — Что-то там с травмой головы. Меня пустят к ней через минуту. Ты уже привык к подобным вещам, постоянно видишь больных людей. С девчонкой все в порядке — легкий перелом руки, но Диана…

Но Алан уже не слушал. Он бросил трубку и прижал к себе Джулию. Она спала или притворялась, что спала, но, почувствовав его состояние, зашевелилась. Он ощутил, как по ее мышцам пробежала сильная дрожь. Он был уверен — она знала. Эта больная девочка отличалась поразительной интуицией, когда дело касалось ее матери.

В коридоре стояла Люсинда. Она тоже что-то знала. Ее лицо вытянулось, в глазах стоял вопрос. Алан провел ее в комнату и усадил на край кровати. Наверное, выражение лица выдало его с потрохами, потому что ее глаза неожиданно наполнились слезами.

— Что-то с Дианой, да? — спросила она.

— Она в больнице, — сказал Алан, глядя ей прямо в глаза и используя успокаивающий тон врача-профессионала. — Ее сбило такси. Ее и Эми.

— Нет… — пролепетала Люсинда.

— Я еду в Нью-Йорк, — сказал Алан. — Тим говорит, что с Эми все в порядке, а с Дианой гораздо хуже.

— Возьми меня с собой…

Алан отрицательно покачал головой. Он пытался сохранять самообладание. Придерживая Джулию, он поцеловал ее головку, на десять долгих секунд прильнув губами к ее прохладному лбу. Она была плотью и кровью Дианы. Она была единственным ребенком его возлюбленной, и он держал Диану за руку, утирая пот с ее глаз, в ту ночь, когда Джулия появилась на свет. Он присутствовал при ее рождении.

— Останься с Джулией, — сказал он, передавая девочку в объятия бабушки. — Ты нужна ей.

— Алан!

— Я позвоню, как только что-нибудь узнаю, — сказал Алан. Он достал из кармана ключи от машины. Поездка до Нью-Йорка по шоссе № 95 занимала максимум два часа. Он был врачом, которого обучили контролировать себя в подобные моменты. Но, поглядев в глаза матери Дианы и увидев, как пристально Джулия смотрела на него, он с трудом сдержал рыдания.

Тиму пришлось ждать больше часа, пока Диану возили на МРТ, а потом еще час, пока ее осматривал пластический хирург. К тому времени, когда ему разрешили пройти в ОИТ, он уже собирался уходить. Он ужасно вспотел. Больничная атмосфера заставляла его нервничать. Попав сюда, он словно оказался в пчелином улье. На него нахлынули воспоминания о Ниле, когда его и Алана не пускали в комнату к брату, когда им объяснили, что в больницы людей привозят доживать последние дни. А отделение интенсивной терапии было средоточием этого зла.

Он подавил свои страхи. Ему позвонили, и чтобы добраться сюда, он преодолел немало миль по суше и морю. В этот раз он поступил правильно — теперь они могли забыть о Ньюпорте и Новой Шотландии. Тим приехал. Имели ли они хотя бы малейшее представление о том, что он переживал, находясь в больнице, в ОИТ?

Ему казалось, что все взгляды были устремлены на него. Он, наверное, даже позеленел. Ведя его к нужной палате, медсестра улыбалась. У Тима заныло сердце. Он чувствовал себя так, словно только что прорвался сквозь кошмарный ураган с огромными волнами. В одной из кроватей лежала Диана. Теперь Тиму предстояло встретиться с женщиной, которую он когда-то любил.

— Вот она, — прошептала медсестра.

Тим лишился дара речи.

Диана лежала под белым покрывалом. Ее потемневшее от синяков лицо покрывали порезы, но она все равно выглядела сущим ангелом. Это была девушка, которую он давным-давно взял в жены. Годы растворились в небытии, и он увидел ее стоявшей в мастерской возле игрушечного домика, который Тим должен был доставить Алану. Сейчас же он смотрел на Диану, искренне желая поддержать ее в эту трудную минуту. Для этого он и примчался сюда.

Но она не двигалась.

Тим придвинул к кровати единственное кресло. Он уселся на него, смахнул с глаз свои космы и просто глядел на нее. Ее длинных белокурых волос не было видно. Ее светлые ресницы обрамляли посиневшие щеки. Обе ее руки лежали на покрывале, и что-то вынудило Тима прикоснуться к ее безымянному пальцу, на котором в прежние времена она носила обручальное кольцо.

Диана открыла глаза.

Тим от неожиданности вздрогнул. Он заметил изумление на ее лице. Словно она увидела призрак или ожидала, что рядом с ней будет сидеть кто-то другой. Он подумал о том, что девочка назвала его «доктор Макинтош», и ему не хотелось повторно проходить через это унижение, вызванное расстройством сознания после тяжелой травмы. Поэтому он тряхнул головой и приказал себе говорить.

— Привет, Диана, — сказал он.

Она просто смотрела, но ее глаза округлились еще больше.

— Я не успел заскочить к парикмахеру, — сказал он. — Да, я знаю, что похож на пугало.

Ее рот открылся и закрылся, выталкивая наружу беззвучные слова.

— Меня вызвали по ошибке, — сказал он. — Я уже плыл во Флориду. У тебя в сумке оказалась какая-то старая карточка с названием «Афродиты». То, что им удалось перехватить меня, иначе как чистой случайностью и назвать нельзя. В другой палате я видел девочку и решил, что это Джулия. Господи, Диана. Я приехал, желая помочь вам. Я думал, что здесь моя дочь.

У Дианы на глазах заблестели слезы, и Тим Макинтош дал волю чувствам, которые сдерживал все эти годы. Опустив голову на ее подушку, он разразился плачем.

Она прокашлялась.

Тим продолжал всхлипывать. Он слышал ее речь — крохотные, почти неразличимые слова. Видимо, она благодарила его, давая ему знать, что понимала его боль и то, как нелегко далось ему это решение. Наконец, он поднял голову и вытер лицо. С другой стороны подушки она глядела прямо в его глаза. Он был прав: она пыталась заговорить.

— Что? — спросил он, прильнув ближе, дотронувшись пальцами до ее потемневшей щеки. — Я не слышу тебя, детка.

— Я сказала, убери свою грязную голову с моей подушки.

Он вскочил, отдернув руку, словно она укусила его. Ее голос еле-еле хрипел. На губе у нее был порез и вдобавок несколько швов над бровью, под скулой и вдоль челюсти. Может, она бредила?

— Я приехал, чтобы помочь, — оторопев, сказал он.

Она по-прежнему не сводила с него взгляда, изредка шевеля веками, словно ей требовались неимоверные усилия, чтобы моргнуть.

— Мне, — проговорила она, — невыносимо видеть тебя.

— Я уйду, — сказал он, почувствовав ее настроение и приготовившись шагнуть к двери.

— Зная, что ты отверг нашу дочь. Не только когда ты бросил нас, — сказала она чуть окрепшим голосом.

— Диана…

— Но и в Новой Шотландии.

— Но я приехал загладить свою вину и помириться, — сказал Тим. Он не мог понять, почему люди говорили с ним в подобном тоне. Сначала Малаки прошлым летом, а сейчас Диана. Он делал все что мог; каждый божий день он старался изо всех сил. У него были благие намерения.

— Ее зовут Джулия, — сказала Диана.

— Тише, тише, — сказал Тим, нервничая и озираясь вокруг. Она делала усилия, пытаясь подняться чуть выше.

— Она красивый, замечательный ребенок, — сказала Диана. — Она такая хорошая, и ей столько довелось вытерпеть, Тим, а ты даже не увидел ее. — Прибежала медсестра. Она хотела уложить Диану обратно на подушки, но Диана стала сопротивляться. Она собралась с духом и намеревалась покончить со всем этим раз и навсегда.

— Слушай, успокойся. Ты же ранена, — сказал Тим. — Ты не знаешь…

— Я знаю, — сказала Диана, и ее глаза просветлели.

— Я думаю о ней, — сказал Тим. — Я знаю ее имя. А ты ведешь себя так, будто я не…

— Я не хочу иметь с тобой ничего общего, Тим Макинтош, — сказала Диана.

— Но я приехал, чтобы…

Она откинулась на подушку. Он видел, что она вымоталась, что она побывала в серьезной передряге, но именно четыре последних слова доконали ее. Тим произнес их, и она сломалась у него на глазах. Ее кожа приобрела пепельный оттенок, и она замотала головой. Когда она опять заговорила, ее голос был похож на предсмертный шепот.

— Вся ее жизнь прошла мимо тебя.

— Сэр, вам пора… — встряла медсестра.

— Диана, возможно, ты и не поверишь этому, — сказал Тим, вдруг осознав тот факт, что, выйдя за дверь, он, вероятно, больше никогда не увидит ее. Во рту у него пересохло, а ноги предательски задрожали. — Но я никогда не хотел причинять боль тебе или ей. Никогда. Это правда.

Диана лежала на спине. Ее глаза были закрыты, и из них текли слезы, попадавшие на ее уши и на бинты головной повязки. Работа на катере была одним делом. Там было проще найти оправдание существованию на морских просторах. Но, увидев Диану в таком состоянии, Тим вспомнил все, что когда-либо выбросил из своей жизни.

— Мама считает, что мне следует простить тебя, — прошелестела она.

— Просто пойми.

Диана яростно дернула головой. Она крепко зажмурилась, чтобы не смотреть на него.

— Я прощаю тебя, — сказала она, захлебываясь слезами. — Но я не могу тебя понять. И даже не буду пытаться. Теперь уходи.

Тим хотел что-то ответить, но медсестра заметила изменение показаний кровяного давления Дианы. Она покрутила ручки аппарата, а потом вызвала доктора. У Дианы понизилось давление, и Тим слышал, как они тревожно обсуждали опасность внутреннего кровотечения. Зажегся верхний свет, и прибежала еще одна бригада медсестер. Тима отпихнули в сторону, и он повернулся к ним спиной. Он прошел мимо копошащихся медработников и покинул помещение ОИТ.

Глава 30

Распахнув тяжеленные двери на пути в ОИТ, Алан повстречал Тима. Они стояли лицом друг к другу на расстоянии в десять футов. Алан предполагал, что Тим к этому времени уже уедет. Ведь он исполнил свой долг, вызвал Алана, так почему же он был здесь до сих пор? У Алана ныло все тело. Увидев брата, он напрягся, гадая, чего такого Тим мог наговорить Диане, но в то же время на него нахлынуло старое чувство кровного родства.

— У нее врач, — сказал Тим, в его глазах было спокойствие. — Какие-то перемены в ее состоянии.

Алан не стал слушать дальше. Он вошел в двери ОИТ и заметил оживление в дальнем конце палаты. Как только он вздумал поспешить туда, его тут же остановила медсестра в компании двух врачей.

— Это Диана, — сказал он. — Я должен увидеть ее…

— Они работают с ней.

— Я тоже врач! — вскричал он.

— Вон отсюда, — приказал один из врачей. — Сейчас вы ей ничем не поможете. Вам придется подождать снаружи.

Алан отступил. Он ощутил свою полную беспомощность.

Тим ждал его в коридоре.

— Она что-нибудь сказала? — спросил Алан. — Она вообще приходила в сознание?

— Она была в сознании, — ответил Тим.

— Как она выглядела? — спросил Алан. У него дрогнул голос. Ему удалось лишь мельком взглянуть на нее через все отделение. Ее лицо было очень бледным, и его покрывали синяки вперемешку с кровоподтеками.

— Она ранена, — сказал Тим.

— Боже, боже, — схватившись за голову, сказал Алан, меряя шагами небольшой коридорчик. Гоня на полной скорости в Нью-Йорк, он старался сдерживать себя. Но сейчас страх потерять Диану, до этого томившийся глубоко внутри, вырвался на свободу. — Иисус, помоги мне, помоги нам…

— Алан, — окликнул его Тим.

Алан слегка обезумел. Он никак не мог перевести дух. Много раз он наблюдал за семьями, ожидавшими возле ОИТ исхода судьбы своих родственников, и вот теперь он сам оказался на их месте. Он потряс головой, подавил всхлип. Рядом стоял его брат, потный и грязный, с шевелюрой, которую не расчесывали и не подстригали, наверное, около месяца. Он был похож на маленького мальчика, которого Алан учил рыбачить и плавать на пляжах Кейп-Кода.

— Я ухожу, — сказал Тим.

— Тим, — остановил его Алан, и ужас сковал его сердце. Он понял, что не хотел, чтобы брат покинул его в такую минуту.

Тесс Брукс повесила трубку. Эми сбило такси! Она была ранена, и ее доставили в большую больницу. Она чуть не истекла кровью! Тесс так тяжко дышала, ей казалось, что сейчас у нее подкосятся ноги и она упадет в обморок. В доме было пусто и темно. Она ходила кругами, дергая себя за волосы.

И это после того, что Эми натерпелась от Бадди! Ее затащили в ржавую колымагу, ей пришлось смотреть на то, как он пытался утопить пса, да она сама чуть не утонула. А теперь еще это! Тесс громко завыла. Ее дочь попала под колеса автомобиля! О, какой же никчемной матерью она была. Какой жалкой, эгоистичной женщиной.

Тесс бродила по своему небольшому дому. По всем комнатам. По своей спальне, гостиной, кухне, комнате Эми. Она не могла найти себе места, ее посещали видения прошлого. Детские башмачки Эми, рыбацкий катер Рассела, ее подвенечное платье. Тесс слышала о людях, у которых в одночасье вся их жизнь проносилась перед глазами, но ведь что-то подобное происходило только на смертном одре, разве нет? Тогда почему это случилось с ней здесь и сейчас?

В комнате Эми она задержалась у святилища Рассела. По крайней мере так можно было охарактеризовать это место: Эми собрала коллекцию памятных вещей, и Тесс даже не знала, откуда она все это достала. В центре был портрет улыбавшегося Расса. Он мог бы продать миллион машин… Под фотографией висели рыболовецкий крючок, картонная вырезка с эмблемой «форда», пластмассовый дельфин и рисунок песчаного замка.

Песчаные замки имели для Эми особое значение. Тесс не понимала почему, пока не прочитала рассказ Эми. Тесс стало очень не по себе из-за того, что мать героини была вылитой копией Дианы, и по этой причине Эми так и не отнесла свой рассказ на писательский конкурс. Пока в голове у Тесс мелькали события прожитых лет, она увидела суровую правду: она снова разбила мечты дочери.

— Депрессия убивает меня, Расс, — сказала она, усевшись напротив фотоснимка. — Зачем ты оставил нас?

Тишина была ей ответом.

— Я пыталась держаться сама, но посмотри, к чему это привело.

Опять молчание.

— Просто посмотри! — повторила она, заметив в зеркале свое отражение. У нее были большие, умные глаза и грустные морщинки в уголках рта. Она попробовала улыбнуться, но откуда взяться улыбке, если твоя дочь в больнице.

Она вздохнула и перевела взгляд обратно на лицо Рассела. Фотографии не разговаривали. Утонувшие мужья не возвращались из морских пучин, чтобы утешить жен, которые собственными руками портили себе жизнь. Не возвращались, чтобы караулить телефонный звонок в надежде узнать новости о состоянии их дочери. Испытывая легкое головокружение, Тесс прошла на кухню. Она открыла шкафчик, где хранился разный старый хлам, и нашла его. Рассказ Эми.

Подумать только — рассказ ее дочери среди ненужной рухляди.

В уголке листа блестело жирное пятно. Тесс попыталась свести его. Ее затея успехом не увенчалась, но буквы пока еще можно было вполне различить. Она не хотела вчитываться в слова. Они по-прежнему терзали ей сердце. Но Эми потратила на рассказ уйму сил — она всегда доводила начатое до конца.

Тесс могла лишь… Внезапно она поняла, что натянула на ноги теплые сапоги и накинула на плечи старую куртку. Машина не заведется, ей следовало бы попросить кого-нибудь подвезти ее, но она никому не хотела звонить. К тому же снегопад прекратился и ночное небо очистилось от облаков. Эми ничто не угрожало, и Тесс могла сесть на утренний поезд до Нью-Йорка.

Чтобы успеть вовремя, она решила пойти к железнодорожной станции прямо сейчас. Она покопалась в чулане и достала свой конвертик с деньгами на черный день. На билет их как раз хватит. Засунув рассказ Эми в карман своей куртки, она порадовалась тому, что станция находилась неподалеку от библиотеки.

Срок сдачи уже истек. Рассказ ее дочери опоздал на конкурс, он был заляпан арахисовым маслом, и к нему не прилагалась красивая папка. Но может быть, позвонив миссис Роббинс, Тесс могла бы попросить ее об отсрочке для Эми. В любом случае Тесс могла хотя бы попытаться.

Пытаться для Тесс было в новинку. Но она хотела с чего-то начать. Покинув свой темный дом, она вышла в прохладную, залитую светом звезд ночь.

* * *

Ночные часы тянулись ужасно долго. Алан прогулялся по больничным холлам. Он сидел рядом с Эми и держал ее за руку, пока она не заснула. Он прочитал ее медкарту, посовещался с ее лечащим врачом, подкорректировал угол ее вытяжки. Потом позвонил Люсинде. Она доложила ему, что с Джулией все было в порядке. Она лежала подле Люсинды и проявляла несвойственное ей в последнее время внимание. По словам Люсинды, она будто бы знала, что бабушке требовалась ее поддержка.

Алан попросил Люсинду приложить трубку к уху Джулии.

— Я люблю тебя, Джулия, — сказал он.

— Даааа, — ответила Джулия.

Алан вернулся в коридор возле ОИТ. На одном из кресел спал Тим. Он собирался уйти, но Алан уговорил его остаться. Тогда их взаимному возмущению не было предела, и они так посмотрели друг на друга, словно готовились к славному мордобитию.

Теперь Алан снова окинул его взглядом. Было несколько странно видеть своего младшего брата таким постаревшим. Среди его белокурых волос проглядывала седина, а в уголках рта и глаз залегли глубокие морщины. Он спал в защитной позе, сложив руки на груди.

Присев подле него, Алан вперил взор в дверь отделения. Все самое важное происходило именно там. От испытываемого напряжения его глаза за стеклами очков превратились в узкие щелочки. Он задвинул очки повыше, снял их, опять водрузил на место.

— Раньше я думал, что они волшебные, — сонным голосом сказал Тим.

Алан покосился на него.

Его брат проснулся, но не выглядел особенно бодрым. Вытянув ноги и не убирая рук с груди, он подавил зевок.

— О чем ты? Что волшебные? — спросил Алан.

— Твои очки. Когда в детстве ты цеплял их на нос, я думал, что они наделяли тебя особыми чарами. Что ты становился умнее, быстрее и сильнее.

— Дороти говорила, что я испортил зрение чтением в темноте. Вот и все. Прочие качества достались мне, как твоему старшему брату.

— Точно, я считал тебя повелителем мира.

— Если бы, — сказал Алан. — Скорее я пытался подражать Нилу. Жизнь на пьедестале казалась неплохой идеей.

— Ага, а мне нравилось скидывать тебя оттуда, — сказал Тим.

— Хм, — сказал Алан, поглядывая на дверь ОИТ.

— Теперь она для тебя больше чем невестка, да? — спросил Тим.

— Она всегда была больше чем, — ответил Алан.

— Ты снова встречаешься с ней?

— Я собираюсь жениться на ней.

Тим надолго замолчал, но было ясно, что он уже не спал. Потом он выпрямился и потряс головой, словно пытаясь навести порядок в своих мыслях.

— Я все время любил ее, — сказал Алан.

— А насчет моей дочери?

— Джулии, — сказал Алан. Ему было странно слышать то, как его брат, этот чужой человек, называл ее «моя дочь». Так сам Алан относился к ней. Он знал, что для Тима это были всего лишь слова, но тем не менее они заставили его желудок свернуться в морской узел. — Я удочеряю ее.

— Я мог бы оспорить это, — сказал Тим, рассматривая лампочки. — Мог бы, но не стану.

— Спасибо и на этом, — сказал Алан.

— Двенадцать лет, — сказал Тим. — Джулии двенадцать лет.

— Да.

— Когда ты приехал, я уже хотел отчаливать, — сказал Тим, — обратно к катеру.

— Ты говорил, что уходишь, — осторожно сказал Алан. Не зная, что произошло между Тимом и Дианой, он боялся выяснять правду. Старое чувство ревности никуда не делось, и теперь оно разгоралось в нем с новой силой. — Я рад, что ты остался.

— Ага, — сказал Тим.

— Ага, — сказал Алан.

— Хочешь выяснять отношения? — спросил Тим. — Насчет того, какой я засранец, да?

— Малаки рассказал мне, что ты был в Луненбурге, — резко ответил Алан.

— Рассказал тебе и Диане, наверное, тоже проболтался, — сказал Тим. — Она ненавидит меня всем сердцем.

— Она так сказала?

— Она сказала, что прощает меня, — ответил Тим, оставив за кадром остальные ее высказывания.

Алан закрыл глаза. У него кольнуло сердце. Диану обследовал доктор Беллависта. Уже довольно долго через двери ОИТ никто не входил и не выходил. Алан сгорал от желания узнать, что же там творилось. Сидя здесь и болтая с Тимом, он одновременно беспокоился, огорчался и думал обо всем, что они значили друг для друга в пору детства на Кейп-Коде. Алан размышлял о том, как они любили одну и ту же женщину, как он был на полпути к оформлению бумаг на удочерение ребенка своего брата, как Диана смотрела на него с ненавистью в глазах.

— Какая она? — спросил Тим.

— Что? — не сразу понял погруженный в раздумья Алан.

— Джулия, — сказал Тим, и у него дрогнул голос. — Какая она?

Алан достал свой бумажник и вынул оттуда ее младенческий портрет. Протянув карточку Тиму, он видел, как его брат закрыл глаза, взял себя в руки и только потом посмотрел. Через месяц после рождения Джулии Алан посылал ему ее фотографию, но теперь можно было с уверенностью сказать, что Тим никогда ее не видел.

— О боже, — расплакался Тим.

— Что с тобой? — спросил Алан. — Она красавица.

— Она калека, — прорыдал Тим, поднеся снимок к лицу.

Алан отвернулся к дверям. Диана была внутри, и он вмиг перенесся в прошлое, в больницу Хоторн Коттедж, в ту ночь, когда родилась Джулия. Тим уплыл, и Диана до сих пор пребывала в состоянии шока. Люсинда сидела в приемном покое, команда врачей завершала последние процедуры. Все знали, что у ребенка будут проблемы, но какие именно — это оставалось загадкой.

Диана лежала на приемном столе. Алан был ее партнером, ее родовым тренером. Он был педиатром и думал, что годы практики достаточно закалили его. Диана распласталась прямо перед ним, мучаясь родами, делая все, чтобы произвести на свет здорового ребенка. Акушерка советовала ей дышать. Тужиться. Дышать. Теперь расслабиться.

Алан держал ее за руку. Она вцепилась в него, словно клешней. Сжимая пальцы, он мечтал о том, чтобы она никогда его не отпускала. Ее волосы разметались по лицу, пот стекал по ее телу. На ранней стадии родов она не сводила глаз с двери, будто надеялась, что Тим одумается и с топотом вбежит к ней в палату.

Подошло время принимать ребенка. Врачи столпились вокруг нее. Сидя у ее изголовья, Алан удерживал Диану за плечи.

— Ты молодец, Диана, — говорил он, словно подбадривал игрока на бейсбольном поле. — У тебя отлично получается, это девочка.

Она схватила его за подбородок.

— Скажи мне, — взвыла она, — что я поступаю правильно.

Младенец еще не родился, и они не знали, что ждало ее в будущем. Но Диана лишилась мужа и подписалась на пожизненный уход за ребенком, который никогда не поправится. Алан не имел ни малейшего представления о том, что говорил, но его ответ шел из глубин души и сердца.

— Да, Диана, — прошептал он. — Ты поступила правильно.

— О, — ревела она. — Надеюсь, что это так…

— Обещаю заботиться о ней, — сказал Алан. — Всю ее жизнь; пока тебе будет нужна моя помощь.

— Спасибо, — сказала Диана, тужась, пыхтя, выталкивая ребенка наружу. В палате царило нетерпеливое оживление, каждый врач понимал, что его специальности обязательно найдется применение. Диана запрокинула голову, ее кожа блестела, волосы развевались, вены на шее напряглись, словно проволока. Во время учебы Алан присутствовал при родах, но все это не было так, как теперь, ведь он не был близко знаком с той роженицей.

— Она выходит, — сказал доктор. — Давай, Диана, еще один толчок, мы видим ее, еще чуть-чуть…

Вдруг все замолчали.

Радуясь и испытывая облегчение после рождения ребенка, Диана визжала как резаная, подобно любой матери, только что произведшей на свет свое дитя, и Алан думал, что к ней присоединятся и остальные — коллектив шумных голосов, этот хор медработников. Но ничего подобного не случилось. Все, бывшие в той палате, затаили дыхание и прикусили языки.

— Пожалуйста, — рыдала Диана. — Дайте ее мне.

Акушерка понесла ребенка в инкубатор. Медсестры загородили Диане обзор. Диана хныкала, протягивая к врачам трясущиеся руки. Никто не хотел, чтобы она увидела, что вылезло из нее. Девочка оказалась дефективной — уродливая, с позвоночником в мешке на верхней части спины и с искривленными ножками: ее тельце было похоже на несовместимые друг с другом куски полотен художников-авангардистов.

Алан встал со своего места. Пройдя через комнату и оставив позади вопящую невестку, которая умоляла его вернуться и принести ей ребенка, он впервые взглянул на свою племянницу. Он был педиатром. Он окончил Гарвардскую медицинскую школу, стажировался в Массачусетской больнице и Йельском университете. Но ничто не могло подготовить его к тем чувствам, что он испытал, посмотрев в глаза этого маленького существа.

— Дайте ее сюда, — сказал он.

— Ей нужно…

Алан прекрасно знал, что ей было нужно. Взяв крошку на руки, он понес ее к матери. Диана плакала и качала головой. Она была прекрасна в своем больничном наряде. Ребенок был не больше котенка. Диана всхлипывала. Когда ее взор упал на девочку, она чуть не подавилась.

Алан навсегда запомнил то, что она сделала потом.

Несмотря на послеродовые боли, горе от потери мужа, переживания по поводу судьбы искалеченного ребенка, она сумела отринуть все эти эмоции. Она просто смотрела на свое дитя. И кивала. Она дрожала, понимая, что самое тяжелое еще впереди, но она была готова попытаться.

— Дай ее мне, — надтреснутым голосом сказала она.

Алан вложил ребенка в ее объятия.

— Красавица, — прошептала Диана. — Моя малышка… я люблю тебя. Я люблю тебя, люблю. И никогда не брошу тебя. Никогда.

Теперь же, сидя возле ОИТ, Алан наблюдал за тем, как его брат Тим орошал слезами фотографию этой девчушки. Алан дал Тиму время взять себя в руки. Пару секунд Алан размышлял над тем, рассказывать или нет своему брату обстоятельства рождения его дочери, но потом решил, что не стоит. Эта история принадлежала только ему и Диане.

— Она все время жила вместе с Дианой? — спросил Тим.

— Да, — ответил Алан.

— И она никогда не пыталась избавиться от нее?

— Ни разу.

Тим кивнул и вытер глаза. В то же мгновение открылись двери ОИТ. Оба брата вскочили на ноги. К ним вышел доктор Беллависта. Его суровое лицо выражало предельную серьезность, но по его глазам Алан увидел, что он принес добрые вести. Нейрохирург смерил взглядом одного Макинтоша, потом второго.

— Ее состояние улучшилось, — сообщил он. — Жизненные показатели в норме, и она реагирует на внешние раздражители. Она спрашивала, приехал ли Алан.

— Это я, — отозвался Алан.

— Иди, — сказал Тим.

Алан колебался. Напоследок он хотел сказать что-нибудь хорошее. Часы ожидания в компании брата вернули его в то время, когда они были очень близки. Конечно, это не могло продолжаться долго, они были слишком разными и чересчур много воды утекло с тех пор. Но он вспомнил, что когда-то они были близки.

— Думаешь, она не шутила? — спросил Тим.

— Насчет чего?

— Что она прощает меня.

— Если она это сказала, то так и есть, — сказал Алан. Он достаточно хорошо знал Диану, чтобы быть уверенным в том, что она не бросала слов на ветер.

— Надеюсь, ты прав, — сказал Тим. В его глазах появились слезы. Алан понимал, что, после того как Тим уйдет, он его больше никогда не увидит. — Мне не следовало забирать ее. Она всегда должна была быть вместе с тобой.

— Но тогда не было бы Джулии, — ответил Алан, и только так, не говоря об этом напрямик, он смог простить своего брата.

— Сделай ее счастливой, — в последний раз обняв Алана, сказал Тим ему на ухо. — Сделай то, что не удалось мне.

— Обещаю, — сказал Алан.

Они пожали друг другу руки, и Тим Макинтош побрел прочь по чистому больничному коридору, оставляя за собой серебристый след рыбьих чешуек. Алан вбежал в отделение еще до того, как Тим успел надавить кнопку вызова лифта.

Глава 31

Рассказ Джулии

Что ж, они думают, я не знаю, но я знаю. И они думают, я не понимаю, но это не так. Они говорят стихами и песнями, а мне нравятся их слова, и я обожаю петь. Когда мама рядом со мной, в ее голосе слышится улыбка, даже если у нее выдался плохой день. Мама любит меня, и она защищает меня своим счастьем.

Мое тело — это мое тело. Оно странное, тяжелое и неудобное. Мои руки и ноги не работают, поэтому они постоянно мешают. Я вижу, как другие люди двигаются легко и без страданий, и мне хочется освободиться, вырваться из оков кожи, чтобы я тоже, подобно всем остальным, могла побежать к пляжу, потоптать траву и постоять на ветру.

Родившись, я попала в мир, где было два человека. Мама и дядя. Долгое время я считала его своим отцом, но, когда у меня прорезался слух и я начала понимать слова, я выяснила, что мой настоящий отец уехал и мама постоянно плакала как раз потому, что он бросил нас. Что все это значит? Я хотела знать. У нас есть этот другой отец, этот замечательный отец, этот отец, который любит нас, словно солнце.

Солнышко всегда грело меня, оно светило в саду, помогая цветам Бабули расти, а мой Папа Алан согревал меня и Маму, даря нам счастье и уют. Он всегда был с нами.

Он нашел для меня Эми. Получив подружку, я стала еще счастливее. Я замечаю то, как люди смотрят на меня. Мое тело уродливое и кривое, но я хочу крикнуть им: «Это не я! Внутри я красива, легка и свободна! Но они морщат носы и отворачиваются. Они рады притвориться, будто меня вообще не существует. Поэтому я расстраиваюсь и плачу внутри.

Но с Эми все по-другому. Она глядит на меня с любопытством и любовью. Она смешит меня, корча рожи и рассказывая забавные шутки. Когда Мама отворачивается, мы с Эми обмениваемся танцами рук и нашим сигналом. Я высовываю язычок, а Эми дотрагивается до мочки уха. Когда она катит мою коляску, то делает это очень быстро, чтобы я почувствовала, каково это — иметь нормальные ноги. Так бегают дети, сказала она мне, чтобы я знала.

И теперь я знаю!

Сейчас меня держит Бабуля. Она плачет, ее слезы падают мне на голову. Что-то случилось с Мамой и Эми, и они попали в больницу. Я дрожу, потому что больница — это страшное место. Там все слишком яркое. Там нет красивых теней, сияющего полумрака или приятной ночи, когда Мама приходит меня проведать.

Но все-таки больница это хорошо. В ней заботятся о людях вроде меня. Мне сложно представить, что мама и Эми оказались на моем месте и что они больше не смогут подняться, питаться и двигаться без посторонней помощи. Но в больнице я видела и нормальных людей, которые сами приходят и уходят.

— Бааа, — говорю я, называя ее по имени, чтобы Бабуля знала, что я люблю ее.

— О, дорогая, — всхлипывает Бабуля, прижимая меня к себе. — Твоя Мама побывала в ужасной аварии. Алан поехал проведать ее и Эми. Скоро он нам позвонит.

Бабуля так переживает. Все будет хорошо, хочу я ей сказать. Я пытаюсь пошевелить руками, погладить ее лицо, но я очень устала. Мое тело постепенно слабеет. И я этому рада, потому что, когда мое тело исчезнет, я обрету свободу. Я смогу бегать и смеяться и плавать в небесах. Я чувствую приближение этого дня. Не сегодня, не завтра, но уже скоро.

Сначала нужно кое-что сделать. Я знаю, хотя и не понимаю, почему. Возможно, наградив меня бесполезным телом, Бог дал мне способность знать больше других. Я не спрашиваю, потому что какой в этом смысл? Я лежу в своей постельке или сижу в своем кресле и жду, пока все произойдет само собой. И ничто — ни мои действия, ни мои желания — не может ускорить ход событий. Но каким-то образом я знаю…

Грядет свадьба. Этот день наступит. Мой Папа, дядя Алан, купил кольцо моей Маме. Он показал мне его вчера, когда брал меня посмотреть на наш новый дом. Он большой и красивый, и Алан сказал мне, что он построен любовью. Он показал мне мою комнату, откуда я смогу наблюдать за лодками, рыбацкими катерами и шлюпками, которые, подобно бесплотным духам, разрезают водную гладь гавани.

Он показал мне Мамино кольцо.

— Это бриллиант, — сказал он, открыв мягкую бархатную коробочку. — Это символ вечности, Джулия, потому что он стар, как наша Вселенная. Бриллиант — самый твердый материал в мире, и прежде, чем мы уйдем, я докажу тебе это.

— Глиии, — сказала я; так я говорю «чудесно!».

— Гляди, — сказал он, поднеся Мамин бриллиант к свету, и в тот же миг на потолке, полу и стенах заплясали радуги. Ох, если бы только Стелла была здесь, подумала я. Моя кошечка стала бы носиться за этими радугами как сумасшедшая, а мы с Эми надорвали бы животики от смеха.

— Я собираюсь сделать ей предложение, милая, — сказал мой Папа. — Я удочерю тебя и женюсь на твоей Матери, и мы будем одной счастливой семьей.

— Даааа, — ответила я. Это значит «Папа», потому что я никогда не думала о нем иначе, и я считаю, что мы и так уже одна счастливая семья.

— Вот тут, — сказал он, подойдя со мной к огромному окну в нашей новой гостиной, — мы поставим нашу рождественскую елку. Ну как, нарисовала себе эту картину? Мы будем украшать ее все вместе, ты, я, твоя мать, Эми и Люсинда. Мы повесим блестки и тысячи гирлянд, таких ярких, что моряки в гавани решат, будто у нас здесь собственный маяк.

— Длиии, — сказала я, потому что мне понравилась эта идея.

— И женюсь на твоей Маме, не сходя с этого места, — сказал он. — Прямо перед рождественской елкой. Если она думает, что я буду тянуть до следующего года, то ее ждет потрясающий сюрприз.

— Дааа, — сказала я. Я внимательно слушала его слова, потому что они касались времени. Для меня время очень насущный вопрос. Мне двенадцать лет, а по моим меркам это уже довольно много. Мое сердечко притомилось. Ему приходится так тяжко трудиться. Это кошмарное тело отнимает столько сил, и я вымоталась. Но некоторые вещи необходимо сделать. Это часть моей работы, моего дара.

— Здесь, Джулия, — сказал Папа. — Вы с Эми будете подружками невесты. И у вас в руках будут цветы, самые прекрасные букеты из всех, что ты когда-либо видела.

— Бааа, — сказала я, желая напомнить ему, что Бабуля выберет только лучшее. Бабуля обожает цветы. Летом в ее саду растет все что угодно: розы, пионы, колокольчики и ландыши.

— Ты наденешь белое платьице с серебряными шарфиками, — сказал Папа. — Потому что твоя Мама однажды поведала мне свою мечту о вечеринках в здешнем саду, где дамы были бы наряжены в белые платья.

— Нааа, — сказала я, потому как мне нравятся невесты. Мама станет невестой, а мы с Эми будем ее подружками. В книжках и по телевизору невесты похожи на сказочных принцесс. Мама будет самой хорошенькой из всех, и в ее улыбке просияет счастье.

— А Люсинда выдаст твою Маму замуж, — сказал Папа.

Сейчас я на руках у Бабули. Она перестала плакать и несет меня вниз по лестнице. Каждые пять минут она грустно вздыхает. За окном, на улице, стихла метель. Облака разбежались, и появились звезды. Бабуля опять вздыхает и крепко обнимает меня.

— Бааа, — говорю я. Я счастлива в такие моменты. Она гладит меня, целует в макушку. Я обожаю ее поцелуи и объятия. Она полна любви; она тот человек, который поддерживал Маму в самые худшие времена. Она общается со мной, как Папа, она рассказывает мне истории из прошлого, она показала мне яблочных куколок, которых сама смастерила в подарок нам на Рождество из пропавших фруктов, найденных Эми в яблоневом саду.

Все делятся со мной своими тайнами. Я везучая, потому что в тайнах содержится одна лишь любовь. Они говорят о том, что в моей семье все хотят помогать друг другу и вместе справляться с любыми неприятностями. Яблочные куколки Бабули означают, что и нелюбимое может быть любимо, а Папа рассказал мне одну интересную историю, и никто не слышал ее, кроме нас с ним.

Он рассказал мне ее в нашем доме, там, где я встречу свои последние дни. Это было в гостиной, у огромного окна, рядом с которым мы поставим нашу елку. В том окне есть древнее волнистое свинцовое стекло с пузырьками пойманного воздуха. На нем были какие-то царапины, и Папа глядел на них злыми глазами.

— Когда я увидел это окно, Джулия, — сказал он мне, — я захотел разбить его. Риелтор сказала мне, будто бы эти буквы имели некое романтическое значение для первых владельцев дома. Морского капитана и его жены. Ну ты знаешь, как я отношусь к морским капитанам…

Я потрогала воздух.

— Я хотел разбить стекло, избавиться от него до того, как его увидела бы твоя Мама. Я боялся, что оно напомнит ей о Тиме.

— Дааа, — сказала я, пытаясь объяснить ему, что это не имело никакого значения, Мама не любила Тима, Алан был единственным отцом, о котором я мечтала, так что ему не о чем беспокоиться.

— Но затем я немного поразмыслил, — сказал он. — А может быть, я не так все понял. Тут написано И-Л-Х. И-Л-Х. Владельца звали Илайхью Хаббард, и тогда я подумал, что средняя буква Л была из его инициалов. Но я проверил оригинальные бумаги на дом и нашел там С. Потом я отправился в библиотеку, порылся в исторических справочниках Хоторна, в которых упоминался этот особняк, и выяснил, что его жену звали Летиция.

Я помахала рукой, потому что мне нравилась его история.

— И-Л-Х — это их монограмма, — сказал он. — Илайхью Летиция Хаббард. То, чем они стали, когда поженились. Она нацарапала ее на стекле бриллиантом, который он ей привез из своих странствий. И я собираюсь поступить точно так же. — Он достал бархатную коробочку и вынул Мамино кольцо.

— Мааа, — сказала я, потому что мне хотелось, чтобы Мама была с нами и увидела это своими глазами.

— Нацарапать рядом нашу монограмму.

Бриллианты — это самые твердые минералы на земле. Он уже говорил мне. Рожденные из недр планеты, они хранят в себе вечность и режут стекло, не разбивая его. Я смотрела, как мой Папа взял то кольцо и с помощью Маминого бриллианта вырезал на толстом стекле их монограмму: А-Д-М.

— Алан Диана Макинтош, — сказал он. А потом он сделал нечто удивительное, то, отчего я так счастлива, что он мой отец. Он добавил еще одну букву Д. — Для Джулии, — сказал он, целуя мою голову.

Бабуля опять вздыхает. Мы сидим с ней за кухонным столом. Свет выключен, а ее сердце гулко колотится под свитером в ожидании телефонного звонка. Я дышу тихо-тихо, чтобы лишний раз не тревожить ее. Бабуля будет переживать, пока Мама не приедет обратно домой. Я знаю, потому что Бабуля не может по-другому.

Вот в чем дело: люди такие, какие они есть. За двенадцать лет молчания я познала эту истину. Я наблюдаю и слушаю. Я не могу ничего изменить. Если бы я могла, то сказала бы Бабуле, что Мама непременно приедет. Я обладаю внутренним зрением, которое вселяет в меня уверенность. Сейчас я ощущаю сильную связь с Мамой. Мои глаза закрыты, и я трогаю ее лицо.

Моя мама ранена, и подобно мне она находится на волоске от Смерти. Она очень близко, ее костлявые руки хотят утянуть нас к себе. Но ни Бабуля с Аланом, ни Мама с Эми не знают одной важной вещи: я иду Ей навстречу, а Мама удаляется от Нее. Я сгораю от желания покинуть это тело, эту клетку. Когда мое тело исчезнет, я буду любить их так же, как и прежде. Моя душа жаждет свободы. Но моей Маме еще многое надо сделать, и она должна выжить.

Стелла мяукает. Она тоже понимает.

Моя кошечка запрыгнула на подоконник. Орион пришел на кухню и жалобно просит Бабулю уделить ему капельку внимания. Она гладит его по голове и говорит: «Не плачь, малыш, не плачь». Он сразу успокаивается и, покружив на месте, укладывается на пол. Но Стелла ждет.

Она держит ухо востро. Ее бирюзовые глаза моргают и смотрят прямо на меня. Я моргаю ей в ответ. Наши глаза общаются друг с другом — мы сами научились этому за долгие годы. Она говорит мне, что понимает мои чувства, что я хочу, чтобы Мама поскорее оказалась дома. Она тоже скучает по моей Маме и Эми, и сегодня она обратится к звездам с просьбой, чтобы они вернули их домой.

Бабуля видит.

— Стелла, — почти шепча, говорит она. — Ты высматриваешь Орион на небе?

Я машу руками, говоря Стелле, чтобы она воззвала к звездам.

— Ох, кошечка, — спрашивает Бабуля, — ты же думаешь, что живешь в том созвездии, да?

Стелла молчит. С королевским изяществом и грацией она поворачивается к нам спиной. Она обращает взор к небу, ее тело напрягается от страстного желания. Она умоляет своего друга, Небесного Охотника, уберечь мою Маму от бед.

— Бааа, — говорю я.

— Милая, — отвечает шепотом Бабуля, целуя мою макушку.

Я машу руками, желая поддержать Бабушку.

Бабуля такая умная. Она знает рассказы и пьесы. Она помнит наизусть стихи, и, глядя на мою кошку, Стеллу, она подумала об одном таком и повторила его вслух.

Вот что она говорит:

Вечерняя Звезда, Геспер[16], Ты приносишь хорошее в жизнь. Ты возвращаешь домой все, что яркий рассвет разгоняет, так верни же домой заблудших овец и козу, верни ребенка домой к матери.

— Верни домой мою дочь! — молит моя Бабушка вечернюю звезду на бархатистом небе.

— Бааа, — говорю я, чтобы она знала, что все будет хорошо.

Я закрываю глаза и думаю о четырех яблочных куколках. У каждой собственное платьице, сшитое из Маминых тканей для занавесок. Но больше всего я люблю их лица, которые сделаны из старых, сморщенных яблок, подобранных Эми в яблоневых садах.

Бабуля спрятала куколок.

Они появятся в качестве сюрприза утром наступившего Рождества. Я, Мама, Эми и Бабуля. Как когда-то сказала Эми, те яблоки — это мы сами: смешные на вид, свалившиеся с дерева, не годящиеся для начинки пирога.

Бабуля снова плачет, и я хочу ей сказать: Все будет хорошо.

Мы все приближаемся к концу нашего существования на этой земле. У всех нас есть подарки, которые нужно раздать, и поэтому мы еще здесь. Мы девочки-духи, ангелы в изуродованных телах, ожившие яблочные куколки. Мы видели, как строятся песчаные замки, и мы видели, как их смывает вода.

Но Маме предстоит еще многое сделать, и пока она остается.

Она так нужна мне.

Примечания

1

Около 192 сантиметров. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Чуть больше 13 килограммов.

(обратно)

3

Водянка головного мозга.

(обратно)

4

Около 30 мм.

(обратно)

5

Джими Хендрикс (1942–1970) — легенда рок-н-ролла.

(обратно)

6

Будьте здоровы! (нем.)

(обратно)

7

Калан (камчатский бобр, морская выдра) — млекопитающее семейства куньих. Обитает в прибрежной зоне северной части Тихого океана.

(обратно)

8

Американские рок-группы: Pearl Jam, Gun'sn, Nine Inch Nails.

(обратно)

9

«Супримс» — американское поп-трио, в котором до 1969 года выступала Даяна Росс.

(обратно)

10

НГР — национальное государственное радио.

(обратно)

11

Абриэль (Гавриил) (амер.) — имя одного из архангелов.

(обратно)

12

Популярная книга Л.М. Монтгомери (1874–1942) «Энн с фермы «Зеленая крыша»».

(обратно)

13

Вустер — штат Массачусетс.

(обратно)

14

По Фаренгейту.

(обратно)

15

Около девяти метров.

(обратно)

16

Название планеты Венера, как вечерней звезды.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg