«Мстительница»

Инга Берристер Мстительница

…

Любви моей темно начало,

Ее ведь ненависть зачала

И жажда мести родила…

Как прочны путы, что она сплела!

Эндрю Марвелл

Глава первая

Наверное, в Лондоне чаще, чем в других городах, можно встретить улицы, вся жизнь которых связана с деньгами и властью.

Такова и изящно изогнутая Бофорт-террас, на которой расположены каменные четырехэтажные дома эпохи Регентства. Между каменными лестницами, ведущими к старинным дверям, черная решетка выпускает вверх острые стрелы, покрытые золотой краской — и правильно, что золотой, ибо плата за здешние офисы едва ли не самая высокая в городе.

Наверное, Пеппер Майденес знала эту улицу лучше всех. Когда закончили работу реставраторы и дизайнеры, первой обустроилась тут ее компания, заняв дом в самом сердце регентской дуги. Случайно оглянувшись, она обратила внимание, что с другой стороны улицы на нее пристально смотрит какой-то мужчина. Неудивительно, ведь на ней платье от Сен-Лорана с глубоким треугольным вырезом, которое она носит так, словно под ним голое тело, хотя на самом деле под ним черная шелковая рубашка. Пеппер давно поняла, что, сбивая с толку деловых и неделовых партнеров, можно получить неплохую выгоду. И хотя она принадлежала к тем немногим женщинам, которые своей властностью и сексуальностью открыто бросают вызов мужчинам, если ее это по каким-то причинам устраивало, она позволяла им думать, будто они могут взять над ней верх.

По обе стороны улицы в два ряда, словно соревнуясь друг с другом в роскоши, выстроились дорогие машины. За здешние офисы дельцы от торговли и финансов сражались, как бешеные псы, однако компания «Майденес Менеджмент» за аренду не платила — и по праву. Пеппер принадлежали здесь два дома и еще два в других местах.

Ей пришлось долго воевать за все, что она имела сегодня, и все же она не была похожа на женщину, возглавляющую мультимиллионную империю, — хотя бы из-за своего юного вида. Ей еще не было двадцати восьми лет. Однако Пеппер считала, что все знает о человеческой природе.

Майденес — не настоящая ее фамилия, а псевдоним, но псевдоним с двойным дном, ибо это была анаграмма имени греческой богини возмездия Немезиды. Она вообще увлекалась греческой мифологией, так как властвовавшее в тогдашнем мире отрицание чувств удовлетворяло циничной стороне ее натуры.

Пеппер не давало покоя то, что двуличное общество стыдливо умалчивало о страданиях детей, но благородно негодовало, заслышав слово «месть». А ей оно нравилось. Впрочем, она из другого мира. Из того, где справедливым считалось немедленное, наказание за преступление.

Пока она шла к офису по солнечной стороне улицы, казалось, что на голове у нее полыхает костер. В тени волосы Пеппер производили впечатление черных, но на самом деле они были цвета старого бургундского вина. Редко встречающийся оттенок. Такой же редкий, как насыщенный фиалковый цвет ее глаз.

Пока открывала дверь, мужчина напротив все пялился на ее стройные ноги в черных шелковых чулках, которые она купила оптом, когда подвернулся удобный случай.

В приемной секретарша испуганно улыбнулась при виде Пеппер. Ее боялись. Кто меньше, кто больше, но боялись все. У Пеппер были четкие представления о том, как надо работать, тем более что сама она не знала устали. А иначе ничего не получилось бы. Ей пришлось начинать с нуля, зато теперь ее агентство работало со звездами, в основном со звездами спорта, добывая для них миллионные гонорары.

Секретарше было не больше двадцати одного года. Пеппер нравилась эта прелестная блондиночка, вполне справлявшаяся со своими обязанностями. Однако взяла она ее к себе на работу из-за потрясающе длинных ног, каких больше ни у кого не было. Пока клиенты ждали своей очереди, им было чем занять свои мысли.

Позади прохладной серо-черной приемной, кое-где тронутой белым цветом и уставленной креслами в стиле баухауз, находилась роскошная комната для переговоров, где между придуманными дизайнерами двойными стенами располагалось самое совершенное аудио и видео оборудование. Если кто-то из бизнесменов хотел пригласить на работу ее клиента, он должен был доказать, что знает свою работу.

Пеппер никто не ждал. Она помнила обо всех своих встречах на месяц вперед и никогда ничего не упускала из вида, словно вместо мозгов у нее был самый мощный современный компьютер.

Секретарша подняла голову, когда Пеппер проходила мимо. Уже пять лет Миранда Хейес работала в «Майденес Менеджмент», но о своей хозяйке знала немногим больше, чем в первый день.

Она уловила аромат духов, которые Пеппер специально заказала для себя в Париже, и позавидовала тому, как отлично сидит на ней черное платье, подчеркивая соблазнительные формы. Миранда знала, что в ее хозяйке нет ни унции лишнего веса.

Если она занимается спортом, то никто не знает, где и когда. Пеппер Майденес выглядела так, словно понятия не имела о тренажерах. Да Миранда и не могла представить свою сдержанную хозяйку разгоряченной и потной после физических упражнений.

— Кто-нибудь звонил? — спросила Пеппер.

Миранда кивнула.

— Джефф Стоуэлл напоминал о сегодняшней вечеринке в честь Карла Вайнера.

Пеппер чуть-чуть подняла брови, что означало недоумение по поводу неуместного напоминания, сделанного агентом восходящей теннисной звезды.

— Он сказал, что кто-то хочет познакомиться с вами, — добавила Миранда.

— Кто?

Миранда покачала головой.

— Позвонить ему?

— Не надо, — решительно ответила Пеппер. — Если Джеффу хочется поиграть в рыцаря плаща и шпаги, пусть играет, но один. У меня нет времени.

Пеппер закрыла за собой дверь, оставив в секретарской стойкий аромат своих духов.

В ее владениях ничто не напоминало о том, что хозяйка — женщина. Когда она нанимала дизайнера, то потребовала, чтобы от кабинета исходило ощущение силы.

— Силы? — не понял он.

И Пеппер лучезарно улыбнулась ему.

— Да… Знаете ли, это то, что должно быть у человека, сидящего тут за столом.

— Мужчины плохо реагируют на сильных женщин, — с сомнением заметил дизайнер и нервно передернул плечами.

Пеппер напоминала ему большую ленивую кошку, замершую в ожидании добычи. Впрочем, он был голубым, и любая сексуальная женщина внушала ему чувство опасности.

Не желая вступать с ним в спор, Пеппер не отрицала, что он прав, но в то же время она знала, что нет на свете мужчины, с которым не могла бы совладать. Опыт подсказывал ей: чем могущественнее мужчина, тем уязвимее его «я». И первым делом она научилась именно это обращать себе на пользу.

Солнечный луч играл на изящной золотой цепочке у нее на левом запястье, без которой ее никто никогда не видел, и Пеппер со странной улыбкой несколько мгновений смотрела на нее, а потом сняла и висевшим на ней крошечным золотым ключиком отперла ящик письменного стола.

В этом ящике лежали документы, принадлежавшие лично ей. Всего четыре папки, не имевшие никакого отношения к клиентам компании. Те, кто хорошо ее знал, сочли бы совершенно естественным, что Пеппер днем и ночью держит при себе ключ от ящика с документами подобно тому, как другие женщины не расстаются с подарками своих возлюбленных.

Она помедлила, прежде чем коснуться документов. Слишком долго ей пришлось дожидаться этого часа, не только дожидаться, но и работать ради него. И вот теперь последняя недостающая информация у нее в руках и она, наконец, может выковать инструмент, который станет орудием ее мести.

Месть — не для слабых.

Во всех религиях, известных человеку, есть предостережения насчет узурпации смертными власти богов. И Пеппер понимала почему. Стремление отомстить придавало необычайную силу человеку, который ради мести готов был на такое, на что никогда не решился бы под влиянием других чувств.

Никаких имен на папках не было. Да и зачем они Пеппер? Много лет она по крохам собирала необходимую информацию, пока не получала то, что ей было нужно.

Она помедлила, постучав темно-красным ногтем по первой папке, не решаясь открыть ее. Пеппер не часто позволяла себе сомнения, и люди, которые много слышали о ней, при первой встрече не могли поверить своим глазам, ведь перед ними представала хрупкая малышка ростом всего пять футов два дюйма. Однако очень скоро они убеждались, что малышка сделана из самой твердой стали. Правда, такой Пеппер была не всегда. И она умела страдать, как любой человек… Пеппер повернулась к окну. У нее были чистый профиль египтянки из далекой древности и слегка косящие глаза, придававшие ее лицу загадочное выражение.

Она долго смотрела на папки, а потом, едва заметно усмехнувшись, положила их обратно в ящик и заперла там. Пора начинать войну.

Зазвонил телефон.

— Лесли Иванс, — услыхала она голос Миранды.

Юная конькобежка, которую надо было лишь слегка подтолкнуть, чтобы она завоевала золотую медаль на следующих Олимпийских играх, недавно стала клиенткой «Майденес Менеджмент». Год назад Пеппер заметила ее и приказала менеджеру не спускать с нее глаз.

В деловых кругах считалось, что у Пеппер Майденес дар ставить деньги на призовую лошадку и, более того, оставлять всех прочих далеко позади.

Пеппер не спорила. Бизнес есть бизнес, и она не возражала, когда пресса начала изображать ее как безошибочную предсказательницу, хотя на самом деле ничего такого не было и в помине. Но это прибавило ее имиджу еще немножко загадочности, хотя все ее решения строились на тщательно подобранном фактическом материале с добавлением интуиции, на которую Пеппер привыкла полагаться с юности.

Одна из компаний, отлично известная Пеппер своим стремлением выбирать короткие дорожки и связывать неопытных клиентов рабскими договорами, предложила юной звезде контракт на рекламу спортивной одежды для подростков. То, что ее владельцы не связались с Пеппер, говорило не в их пользу.

За этим звонком последовали другие. Клиенты Пеппер были большими звездами с раздутым — иногда до неприличия — самомнением, так что ей нередко приходилось изображать психотерапевта. Но до определенного момента…

В пять часов в дверь постучала Миранда и спросила, можно ли ей уйти.

— Да, конечно… Я тоже сегодня не задержусь. Прием начинается в семь.

Пеппер подождала пятнадцать минут и вновь отперла заветный ящик. На сей раз она не медлила. Взяв все четыре папки, она отправилась в секретарскую и, усевшись за компьютер, принялась печатать с такой скоростью и аккуратностью, что Миранда наверняка удивилась бы. У Пеппер не было сомнений. Она отлично знала, что делает.

Четыре папки.

Четверо мужчин.

Четыре письма, из-за которых они прибегут к ней в мгновение ока.

В какой-то мере она сама удивлялась тому, что унаследовала от матери атавистическую потребность в неотвратимом наказании виновных… В справедливом наказании!.. Правда, ее понимание справедливости не совсем соответствовало существующему в Англии законодательству, и все же…

С годами у Пеппер выработалось умение смотреть на себя со стороны и анализировать свои мысли и действия.

Четверо мужчин отняли у нее то, чем она больше всего дорожила, и будет справедливо ответить им тем же.

Когда письма были напечатаны на отличной фирменной бумаге, Пеппер положила их в конверты со специально заготовленными для этой цели марками, словно исполняя часть мистического ритуала.

Когда Пеппер вышла под лучи летнего солнца, охранник улыбнулся ей. Конечно же, он уважает ее, потому что она дает ему работу, но все же охранник еще и в достаточной степени мужчина, чтобы с удовольствием смотреть на ее великолепную фигуру и стройные ножки, стучащие каблучками по тротуару.

На углу висел почтовый ящик. Бросив в него письма, Пеппер направилась к своей бордовой «астон-мартин-воланте» с номером «Р5М 1», отперла дверь и изящно скользнула за руль. Внутри все было из кремовой кожи, и только на кресле водителя перемежались кремовые и красные полосы. Включив зажигание, Пеппер одновременно нажала кнопку и опустила сиденье.

Водила машину она так же расчетливо и мастерски, как делала все, за что бралась. Меньше чем через полчаса она уже подъезжала к железным воротам, которые открывались с помощью специальной карточки. За ними было довольно много домов в том же стиле, что и на Бофорд-террас. Они считались едва ли не самыми престижными в Лондоне и располагались вокруг довольно большого и принадлежащего только им парка, где все владельцы и арендаторы имели право пользоваться спортивными сооружениями: бассейном, не уступающим олимпийскому, и одним из самых роскошных в Лондоне гимнастическим залом, оборудованным по последнего слову техники, кортами для игры в сквош, спроектированными чемпионом мира. Помимо дома, в котором Пеппер жила, она владела квартирой, которую держала на случай всяких неожиданностей, время от времени случавшихся с ее клиентами.

Ее собственный дом был в три этажа. Внизу располагались гостиная, столовая и кухня, на втором этаже — две спальни для гостей с примыкающими к ним ванными комнатами, а наверху — ее личные апартаменты: огромная спальня, ванная комната, гостиная и что-то вроде костюмерной с зеркальными шкафами, занимающими две стены до самого потолка.

Служанка уже ушла, оставив в холодильнике все, что нужно, для любимого питья Пеппер, как правило, заменявшего ей еду. К сожалению, за фигурой приходилось внимательно следить, так как Пеппер была склонна к полноте и не могла позволить себе ничего лишнего. Впрочем, она уже давно привыкла к осмотрительности любого рода.

Отпивая глоток за глотком из бокала, Пеппер думала о мужчинах, которым послала письма и которых знала лучше, чем, может быть, они сами знали себя. Год за годом собирая о них сведения, она с легкостью могла представить, что они думают и что говорят.

Пора было взглянуть на часы, представлявшие собой тонкий золотой браслет, вышедший из мастерской королевских ювелиров. Пеппер не желала ничего такого, что было знаком принадлежности к определенному кругу. Пусть другие носят свои «ролексы» и «картье». Ее часы сделаны по специальному дизайну и не имеют никакого отношения к воплям моды. Через двадцать лет они будут выглядеть не хуже и носить она их будет с не меньшим удовольствием, чем теперь.

Выбранный на вечер костюм лежал в ожидании на кровати, так как Пеппер не забыла утром оставить записку служанке. К одежде она относилась с таким же вниманием, как ко всему остальному.

Сегодня она решила надеть модель от Валентино. В отличие от многих известных дизайнеров, Валентино считался с тем, что не у всех женщин шесть футов роста. Черный бархатный костюм состоял из короткой обтягивающей юбки и бархатного верха с длинными рукавами и тюлевой вставкой от груди до талии, обтягивавшей тело, как вторая кожа. Если бы в фигуре Пеппер был хотя бы небольшой изъян, костюм смотрелся бы ужасно.

Первым делом Пеппер приняла душ, наслаждаясь теплом и, как кошка, потягиваясь под струями воды. Такую Пеппер не знал никто — чувственную и чувствительную женщину в облаке любимых духов, которыми она пользовалась так давно, что была вся пропитана ими.

Выйдя из-под душа, она насухо вытерлась и аккуратно смазала тело лосьоном. В двадцать восемь лет, если доверять науке, кожа начинает стареть, однако, даже не глядя в зеркало, Пеппер знала, что ее кожа не только в порядке, но и привлекает к себе взгляды всех без исключения мужчин.

Пеппер поджала губы. Как раз время думать о мужской похоти! Когда-то ей хватило ума создать себе имидж в высшей степени сексуальной особы, и это был столь добротный имидж, что никому в голову не приходило в нем усомниться. И не придет!

Взгляд Пеппер упал на крохотный серебристый шрам, и она, помрачнев, прижала к нему палец.

Костюм от Валентино слишком плотно облегал тело, чтобы она могла надеть что-нибудь, кроме особых чулок на круглых резинках, которые купила в Нью-Йорке задолго до того, как они появились в магазинах на Британских островах.

Ожидая, когда лосьон впитается в кожу, Пеппер расхаживала по комнате, стараясь обрести душевный покой. Двери были заперты, окна тоже, и она чувствовала себя вполне защищенной от внешнего мира. Однако Пеппер была слишком умна, чтобы не понимать — если женщина желает выставлять напоказ свою сексуальность, то она непременно вызывает мысли о том, что не справляется со своим телом.

Все мужчины похожи на хищников, и у них прекрасный нюх на женскую слабость. Пеппер постаралась унять вдруг охватившую ее сильную дрожь. Делая вид, будто ничего особенного не произошло, она занялась макияжем с ловкостью, которая дается долгой тренировкой, а потом привела в порядок волосы и надела великолепную золотую цепь с единственным безупречным бриллиантом, который расположился как раз в ложбинке на шее и мгновенно засверкал тысячью огней на ее гладкой золотистой коже. Пеппер редко подставляла свое тело солнцу. Выходных она не признавала, а без выходных какие солнечные ванны?

Без пятнадцати семь Пеппер вышла из дома и села в машину. Подняв сиденье и включив зажигание, она нажала на педаль газа и стала вслушиваться в звуки собственного голоса, рассказывающего ей о Карле Вайнере. Пеппер по возможности старалась знать всё о своих клиентах. К тому времени, как она подъехала к дому на Гроувенор-сквер, биография теннисной звезды навсегда запечатлелась в ее памяти.

Поверх костюма Пеппер накинула короткую пелерину из черного бархата и белой норки с черными пятнами, как у горностая. Это был чистейшей воды театр — необходимый фасад, который Пеппер демонстрировала миру. Привычно делая вид, будто ее не интересует реакция окружающих, она с удовольствием отмечала про себя любопытные взгляды, когда в одиночестве пересекала холл.

Правда, ее почти тотчас узнал один из служащих и поспешил проводить в зал, где должен был состояться частный прием, оплаченный производителями теннисных туфель с автографом юного Карла Вайнера, для которого Пеппер выторговала шестизначный аванс плюс проценты с продажи. Себе она брала десять процентов.

Джефф Стоуэлл словно поджидал ее возле двери и сразу схватил за руку.

— Какого черта ты так поздно?

— Поздно? Сейчас ровно семь, Джефф, — холодно проговорила она, отстраняясь и позволяя служащему принять у нее накидку.

Она видела капельки пота на лице Джеффа и не понимала, почему он нервничает. Любой мог бы позавидовать его кипящей энергии, и ему нравилось задирать тех, кто послабее, но к своим клиентам Джефф относился, как к детям, лелея в них все самое лучшее.

— Послушай… Кое-кто здесь хочет встретиться с тобой… Помнишь яхтсмена Теда Стейнера? Он сейчас с Марком Маккормаком, но хочет сбежать от него. — Пеппер нахмурилась, и это не ускользнуло от внимания Джеффа. — А что? Я думал, ты обрадуешься…

— Когда узнаю, почему ему не сидится на месте? Всего полгода назад он завоевал свой главный приз и подписал контракт с Маккормаком. Если он не может слезть с наркотиков и считает, что я горю желанием заняться его снабжением, то очень ошибается.

Пеппер заметила, как побагровел Джефф, и поняла, что попала в точку.

— Моральные принципы… — пробурчал Джефф.

Пеппер покачала головой.

— Нет. Финансовые… Если, конечно, не считать потенциальных столкновений с полицией и прессой. Спортсмен, пристрастившийся к наркотикам, быстро теряет форму и статус, следовательно, деньги, следовательно, мой интерес к нему.

Оставив Джеффа размышлять над ее словами, она отправилась на поиски Карла Вайнера.

Найти его оказалось нетрудно. Карл любил женщин, и они любили его. Вот и теперь он стоял, окруженный пятью-шестью длинноногими и загорелыми блондинками, но, едва увидев Пеппер, мгновенно потерял к ним интерес. У него был уже устоявшийся и вполне заслуженный имидж плейбоя, отчего другие агентства предпочитали не вести с ним дела, однако Карл отлично знал правила игры, и Пеппер почти не сомневалась, что он станет победителем на следующем Уимблдоне.

В отличие от остальных мужчин, одетых, как положено, в смокинги, Карл не изменил своей теннисной форме. Его шорты были такими узкими, что смотрелись почти неприлично. Светлые, выгоревшие на солнце кудри падали ему на лоб, словно к ним никогда не прикасалась расческа. Ему исполнился двадцать один год, а с двенадцати он уже профессионально играл в теннис, и хотя походил на шаловливого мальчишку ростом в шесть футов, с красивыми голубыми глазами и неотразимыми мускулами, на самом деле хватка у него была железная.

— Пеппер!

Он прокатал ее имя на языке, лаская его, словно ее саму. Наверное, как любовник, он принадлежит к тому типу мужчин, которые находят радость в поцелуях и нежных ласках. Еще до того, как его взгляд двинулся в заданном направлении, Пеппер поняла, что он предпочитает женщин с высокой и полной грудью.

Одна из льнувших к нему блондинок надула губки, не зная, то ли радоваться появлению Пеппер, то ли сердиться. Сделав вид, будто ее не существует, Пеппер перевела взгляд на длинные мускулистые ноги Карла в теннисных туфлях. Когда она вновь подняла на него глаза, на губах Карла играла откровенно сладострастная улыбка.

— Если хочешь проверить, правильно ли я подписал договор, буду рад посодействовать.

Блондинки захихикали, но Пеппер не переменилась в лице.

— Что проверено, то проверено, — сухо отозвалась Пеппер. — А я хотела удостовериться, что на тебе спонсорские туфли.

Карл Вайнер покраснел, как пойманный за шалостью мальчишка, и Пеппер погладила его по щеке, намеренно, но с осторожностью запуская коготки в нежную плоть.

— Настоящие женщины всегда предпочитают утонченность прямолинейности. Пока ты этого не понял, тебе лучше играть со своими прелестными куколками.

Спонсоры Карла занялись спортивной обувью недавно, и им необходимо было громко заявить о себе. Пеппер вычитала о них в одной из газет и сама пришла к ним, дав повод финансовому директору фирмы думать, будто он может взять над ней верх. Однако она быстро лишила его этой иллюзии, ибо уже работала с несколькими изготовителями теннисной обуви, которые не отказали бы ей в спонсорстве. Еще ни разу Пеппер не позволила своему клиенту принять предложение, не одобренное ею — вот и у этой фирмы было отличное финансовое положение, к тому же ее разработчики смоделировали туфли, которые в скором времени должны были вытеснить все остальные. И все-таки уверенная в себе Пеппер заставила финансового директора Алана Харта принять ее условия.

И сегодня он здесь.

Одно время ему казалось, что уложить Пеппер в постель достаточно просто, и до сих пор он никак не мог прийти в себя из-за своего поражения.

Для невысокой женщины Пеппер двигалась с поразительным великолепием. Когда-то один из мужчин сравнил ее походку с мощной поступью леопарда и одновременно с гипнотическим скольжением змеи. А ведь она ничего нарочно не придумывала. Ее походку выработали многие поколения независимых гордых женщин, живших до нее.

Алан Харт пристально следил за Пеппер, пока она переходила от одной группы приглашенных к другой, и не мог не видеть, как ее присутствие действует на людей. Что касается мужчин, то они тотчас признавали себя побежденными, ибо она пользовалась своей сексуальностью, как хирург — острым скальпелем.

— Интересно, какая она в постели…

Алан обернулся и без тени улыбки сказал подошедшему мужчине:

— Задира.

Тот рассмеялся.

— Это ваш собственный опыт?

Алан не ответил и вновь посмотрел на Пеппер.

Как ей все удается? Как ни из чего удалось построить мультимиллионную империю? Даже для мужчины, не достигшего тридцати лет, такое почти невозможно. А уж для женщины… По ее собственному признанию она получила лишь самые основы общего образования, не говоря об университете…

Алан отлично понимал, что чувствует. Мужчин всегда привлекают женщины типа Пеппер Майденес, особенно если собственная жена вполне довольна ролью зависимой глупышки. Он сделал ей двух детей и дал то материальное положение, о котором мечтает любая женщина. Частенько изменяя ей, он никогда особенно не задумывался об этом, как, не задумываясь, менял рубашку. Но если бы и задумался, то не стал беспокоиться. Из-за любовниц она его не бросит. Слишком многого ей пришлось бы лишиться. К тому же зарабатывать деньги она не умела, а Алан жестко следил, чтобы на руки она получала не больше, чем нужно на булавки. Ему и в голову не могло прийти, что уже три года его жена спит с одним из его ближайших друзей. Он этого не знал, а Пеппер знала.

Она ушла, едва получила то, за чем явилась на прием, — предварительное предложение спонсорства для одного из своих клиентов. Этот мальчик жил пока в нищенском районе Ливерпуля, но в один прекрасный день, по ее предположениям, должен был завоевать золотую медаль на беговой дорожке.

Предварительные переговоры закончились, и теперь начиналась бескомпромиссная борьба, в которой Пеппер не было равных.

На лондонском почтамте машина сортировала письма и, наполняя один мешок за другим, не забыла ни об одном из четырех писем Пеппер.

Начало положено. На шахматной доске реальной жизни фигуры заняли исходное положение.

Глава вторая

Первый из четверых получил письмо в субботу в пятнадцать минут десятого утра. Хотя банк Хауэлла по субботам не осуществлял никаких операций, председатель совета директоров Ричард Хауэлл имел обыкновение пару часов проводить в своем офисе, разбирая почту и вникая в, возможно, небольшие недочеты, не замеченные им за неделю.

От Челси, где он жил вдвоем со своей второй женой, до банковской стоянки было всего полчаса езды. Служащий в униформе всегда оказывался на месте, чтобы впустить его. Гарри Роджерс работал в банке с конца Второй мировой войны, на фронтах которой потерял правую руку. В конце года ему предстояло уйти на пенсию, хотя он не очень этого хотел, несмотря на солидную пенсию. Ему нравилось работать у Хауэлла. Хотя бы потому, что он мог похвастаться этим, когда с дружками засиживался по пятницам в «Собаке и утке». Не было человека, не знавшего Хауэлла. Коммерческий банк прославился своим неожиданным расширением и, соответственно, доходностью под руководством Ричарда Хауэлла. В профессиональной прессе его приводили в качестве примера быстрого обогащения, и те корреспонденты, которые прежде называли его «отчаянным» и «счастливчиком», теперь писали, что у этого человека «дьявольски точное провидение финансовой ситуации, новаторское мышление и закалка борца». В последние годы Хауэлл стоял за спиной нескольких самых влиятельных дельцов Сити, и клиенты, которые к ним приходили, уже не покидали их.

Едва перевалив за тридцать, Ричард Хауэлл был так же неуёмен и энергичен, как в тот день, когда впервые переступил порог банка, разве что теперь он стал осторожнее и хитрее.

Его фотографии постоянно появлялись на страницах профессиональных изданий, а по прошествии некоторого времени — в колонках светской жизни популярных газет, которые освещали жизнь знаменитостей. Однако ни один человек, видевший эти фотографии, не узнал бы его на улице, потому что ни одна фотография не могла передать то невероятное внутреннее напряжение, которое отражалось на его лице. Ростом он не отличался, был всего пяти футов десяти дюймов. Прямые темные волосы, которые он стриг без особых изысков, и оливкового цвета кожа выдавали его еврейское происхождение.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как Хауэллсы англизировали свою фамилию и забыли о вере отцов. Они женились на представительницах английской аристократии, иногда даже высшей, но то в одном, то в другом семействе рождался ребенок — вылитый основатель империи Иаков Хауэлл.

У Ричарда Хауэлла было выразительное лицо аскета, но со слабоватым подбородком, зато в глазах насыщенно-синего цвета постоянно горел огонь сжигавшего его честолюбия. Он знал, откуда оно — это стремление бесконечно расширять свои владения. Его отец и дед тоже были честолюбивы, правда, каждый по-своему. К сожалению, отца его честолюбие довело до смерти! И теперь он занял его место.

Первая жена обвиняла его в том, что он трудоголик, но он не был трудоголиком, потому что не неуемная страсть к работе определяла его жизнь. Ричардом двигало совсем другое. У него всегда была цель. Правда, теперь, когда цель вроде бы достигнута, он все равно не мог остановиться.

Ричард Хауэлл в душе был игроком. Но не тем игроком, который выигрывает и просаживает состояния за зеленым столом в казино. У него было достаточно денег, чтобы получить доступ в эксклюзивный игорный клуб — международную финансовую элиту.

Ричард взял письмо и внимательно прочитал обратный адрес. «Майденес Менеджмент». Название, естественно, было ему знакомо. Некоторые дельцы в Сити поговаривали, будто недолго ждать, когда компания станет акционерной, но Ричард не поддерживал их. Он был уверен, что Пеппер Майденес никому не отдаст свою империю, сколько бы миллионов это ни принесло ей.

Один раз они случайно встретились на каком-то приеме, на который он пришел со своей второй женой, и ее лицо показалось ему знакомым. Всю ночь это не давало ему покоя, но он так и не вспомнил, где мог ее видеть прежде. Ричард расстроился, ибо гордился своей памятью, а ее лицо к тому же было столь поразительно прекрасным, что он представить не мог, как, увидев однажды, оказался в состоянии его забыть. В общем-то, он мог бы поклясться, что не видел этого лица, и все же… все же память не давала ему покоя. Линда, его вторая жена, работала в одной из независимых телекомпаний и, подобно ему самому, жить не могла без работы.

Пеппер Майденес пришла на прием с одним из своих клиентов.

У Ричарда Хауэлла не было предубеждений против удачливых женщин, и Пеппер Майденес очень интересовала его. Она построила свою империю на пустом месте, и никто не знал, откуда она взялась и чем занималась, прежде чем подписала договор со своим первым клиентом, если не считать ее работы на американского предпринимателя Виктора Орландо. Эта женщина мастерски изображала предельную открытость и в то же время умудрялась держать свою жизнь в полной тайне.

Ричард задумчиво смотрел на конверт, хотя для него не было ничего необычного в письмах от незнакомых людей. Такое происходило постоянно. Банк Хауэлла был известен своей чистоплотностью в отношениях с клиентами.

Прочитав письмо, Ричард взялся за ежедневник. Вторая половина дня в понедельник была свободна, и он написал «Пеппер Майденес». Письмо заинтриговала его, и он едва ли не обрадовался возможности встретиться с его отправительницей. Это могло оказаться… интересным.

Едва он закончил читать почту, как зазвонил телефон, и, взяв трубку, Ричард услышал голос жены. Они собирались провести уик-энд с друзьями, и она напоминала ему об этом.

— Буду дома через полчаса.

Он подумал, что у них еще хватит времени заняться сексом. Неужели его возбудило письмо Пеппер? Вот так всегда.

Стоит только поманить чему-то новому — и у него тотчас вскипает кровь.

Линда — идеальная жена. Когда он хочет с ней спать, она с радостью идет ему навстречу, когда же не хочет, она ничего не требует. С его точки зрения, у них был совершенный брак. Первая жена… Ричард помрачнел, не желая вспоминать Джессику. Как-то раз Линда даже сказала ему, что он старается делать вид, будто его первой женитьбы вовсе не было. Она намекнула, что в этом виновато его еврейское происхождение и унаследованное от предков стремление сохранить освященные веками жизненные ценности. Однако он с ней не согласился. Да и как он мог? Даже теперь ему трудно обсуждать с кем бы то ни было свой брак с Джессикой. Ричард почувствовал, как в нем поднимается ненависть, сводя на нет сексуальный порыв, и постарался подавить ее. Джессика в прошлом, вот пусть там и остается.

Алекс Барнетт тоже получил письмо в субботу с утренней почтой. Его жена Джулия подобрала послание Пеппер с устланного ковром пола в холле и принесла в залитую солнцем гостиную, где они по субботам обычно устраивали себе неторопливый завтрак.

Боясь вновь увидеть на ее лице знакомые признаки депрессии, Алекс бросил на нее быстрый взгляд. Пока вроде бы ничего. Джулия все еще не пришла в себя после визита в агентство по усыновлению. Они получили от жизни все, о чем можно было только мечтать. Все, кроме одного…

В свои тридцать лет Алекс Барнетт был одним из самых известных и удачливых людей в своей области. Компьютерная эпоха еще только зарождалась, когда ему досталась в наследство от отца фабрика, производившая швейные машинки. И хотя между швейными машинками и компьютерами пропасть, Барнетт легко перескочил через нее, несмотря на косые взгляды «больших дядей».

В ближайшие шесть недель должно выясниться, подпишет ли правительство с ним контракт на поставку компьютерного оборудования в посольства Британии по всему миру. Этот контракт был настолько важен для него, что Барнетт даже не решался о нем говорить. К сожалению, уровень продаж неудержимо снижался, правда, не так резко, чтобы паниковать, но все же Барнетт сознавал — без правительственного заказа ему придется туго.

Подобные контракты — ключ к успеху в компьютерном мире, который целиком и полностью принадлежит молодым. Алекс же в свои тридцать лет чувствовал себя чуть ли не стариком среди юных служащих.

— Есть что-нибудь интересное? — спросил он, когда Джулия вошла в гостиную.

Свой дом они купили четыре года назад, когда к Алексу пришел первый успех. Тогда они праздновали в Котсволдсе годовщину своей свадьбы и появление нового компьютера и, прогуливаясь, вдруг увидели выставленный на продажу дом, который сразу понравился обоим. Короче, это было именно то, о чем они мечтали.

Им всегда хотелось иметь много детей. Алекс был единственным ребенком в семье, Джулия тоже, и они мечтали, что у них все сложится по-другому. Да и этот дом был как раз рассчитан на многодетную семью — с садом, огороженным живой изгородью, с загоном для нескольких пони. Деревня — всего в десяти минутах езды, и в округе довольно много хороших частных школ.

Им удалось купить дом по приемлемой цене, и Джулия оставила работу, чтобы заняться хозяйством и, естественно, приготовлениями к новой жизни, в которой их должно было быть уже не двое и, может быть, даже не трое.

Однако из этого ничего не вышло. Что они ни делали, все было напрасно. Медицина оказалась бессильна. Когда последний эксперимент дал отрицательный результат, Джулия вдруг принялась изображать веселость, которая действовала Алексу на нервы примерно так же, как скрип ножа по стеклу.

Самое печальное для Джулии заключалось в том, что в их бездетности она могла винить только себя. Алекс пытался утешать ее, говорил, что она важнее для него, чем их не рожденные дети, но она не желала ничего слышать, и, в конце концов, они решили усыновить ребенка. Когда-то, впервые услышав о ее бесплодии, они уже обсуждали такую возможность, но тогда отказались.

За это время Джулия и Алекс испробовали все, — безрезультатно.

Несколько лет надежд и горьких разочарований оставили след в их душах, но сильнее это сказалось на Джулии. Она поставила все на искусственное оплодотворение и, когда ничего не получилось, впала в стойкую депрессию.

Правда, в последнее время Джулия как будто начала выходить из нее и даже улыбнулась, подавая Алексу письма.

— Есть письмо из агентства. К нам скоро приедет социальный работник посмотреть, подходим ли мы в родители.

Остановившись возле его кресла, она еще раз пробежала глазами письмо. Солнечный луч упал на светлую прядку волос, закрывшую ей лоб. Алекс убрал ее. Джулия покорила его с первого взгляда. Он все еще любил ее, поэтому несчастье Джулии было его несчастьем. Алекс отдал бы все на свете, чтобы у них появился ребенок, о котором она так отчаянно мечтала.

— Ммм… А это что? — спросила она, забирая у него кремовый конверт.

Алекс вернул его себе и удивленно поднял брови, прочитав название фирмы-отправителя.

— «Майденес Менеджмент» занимается спортивными звездами и спортивным оборудованием, которое эти звезды рекламируют. Серьезная компания.

— А ты им зачем понадобился?

— Понятия не имею… Возможно, они задумали какое-то соревнование и хотят, чтобы мы участвовали.

Алекс распечатал конверт, прочитал письмо и отдал его Джулии.

— Ничего не понятно.

— Мне тоже.

— Ты пойдешь к ним?

— Почему бы и нет? Всегда полезно лишний раз разрекламировать себя, хотя все будет зависеть от цены. Позвоню им в понедельник и все узнаю…

Алекс потянулся и засмеялся, заглянув в глаза жены. Они всегда отлично ладили в постели, правда, в последние годы секс не доставлял им большого удовольствия, так как они должны были подчиняться определенным правилам в надежде на зачатие.

— Я думала, ты собираешься поиграть в гольф.

— И поиграю, только, скорее всего, не в гольф, — поддразнил он жену, увертываясь от газеты, которой она собиралась шутливо стукнуть его, и обнял ее.

Алексу и без детей было совсем неплохо, но он знал, что Джулия ни перед чем не остановится, особенно теперь, когда они уже так много пережили.

А если им не позволят усыновить младенца? Алекс вздрогнул и посмотрел на жену. Она очень похудела за последнее время, лицо покрылось тоненькими морщинками. Слишком много надежд Джулия возлагала на эту последнюю пробирку… Они оба возлагали… И он боялся, как бы с ней чего не случилось…

До чего же она тоненькая и хрупкая, все косточки можно пересчитать… И Алекса затопила волна нежности к жене. Он поцеловал ее в шею и попросил неожиданно хриплым голосом:

— Пойдем, а?

Взявшись за руки, они поднялись по лестнице, и Джулия молила Бога, чтобы он ничего не заметил. После последней неудачи она совсем потеряла интерес к сексу. И замужество, и секс имели для нее смысл только, если вели к рождению детей, а безнадежность, внушенная ей медиками, лишила секс радости. Она больше не могла ощущать то немыслимое наслаждение, которое ей дарила близость с Алексом в прежние времена, ибо тогда каждое их соитие заканчивалось неудержимым оргазмом, облагороженным тем, что в нем могло быть начало новой жизни.

Прошли годы, наслаждение несколько поблекло, однако Джулии все еще нравилось заниматься сексом, и она любила чувствовать Алекса внутри себя. А теперь… Все бессмысленно. Сколько бы они ни соединялись, ребенка все равно не будет.

В спальне Алекс обнял Джулию, и она закрыла глаза, чтобы он не мог прочитать в них равнодушие и апатию.

Симон Геррис, член парламента от консерваторов Селвика, что на границе между Англией и Уэльсом, получил свое письмо тоже в субботу утром, но незадолго до одиннадцати.

Накануне он провел встречу с избранными и могущественными консерваторами, интересы которых лоббировал, и спать лег только в три часа ночи, так что к завтраку в своем доме на Честер-сквер вышел необычно поздно. Следуя заведенному порядку, он, сев за стол, первым делом взялся за почту.

Дворецкий заранее принес ее и оставил на серебряном подносе. Почему-то кремовый конверт, присланный «Майденес Менеджмент», первым привлек его внимание.

Как политик Симон Геррис обязан был знать все компании и институты, которые, не очень это разглашая, поддерживали консервативную партию, и он тотчас вспомнил, как в конце прошлого финансового года от «Майденес» пришел чек на очень солидную сумму.

Парламентарии-консерваторы, в основном, представляли собой продукт платной системы образования в Англии и потому всегда предпочитали говорить меньше, а не больше, чем нужно. Такова британская традиция, начало которой, по-видимому, положил Дрейк, одновременно игравший в шары и наблюдавший приближение испанской Армады. Солидный чек был почти на миллион фунтов.

И все равно Симон не сразу вскрыл конверт. Несколько минут он внимательно разглядывал его. Осторожность — едва ли не главное качество политика, ведь и в этой сфере, как в других, за все и всегда приходится платить.

Неожиданное письмо внушало ему опасения именно своей неожиданностью, так как он принадлежал к тем людям, жизнь которых протекает по раз и навсегда заведенному порядку, любое нарушение которого ввергает их в растерянность.

В свои тридцать два года он уже считался будущим лидером партии тори во всех более или менее значительных — с финансовой и политической точек зрения — кружках и кругах. Сам он, хоть и криво усмехался, но не упускал ни единого шанса, играя роль восхищенного и робкого ученика тянувших его наверх политических баронов.

Едва закончив учебу, он уже знал, что его устроит лишь самый высокий пост, однако отлично умел прятать свои амбиции. Откровенность в этом вопросе считается подозрительной и неблагородной в правящих кругах Британии. Но у Симона Герриса было все для достижения цели. Он происходил из аристократической семьи со связями, имевшей корни в северных графствах, его отлично знали в коридорах Вестминстера, где нельзя было стать членом парламента, не имея дополнительный доход. Левое крыло подкармливалось профсоюзами, а правые должны были иметь собственный источник существования. Только благодаря трастам, учрежденным семьей его жены, Симон Геррис мог поддерживать образ жизни, который и не снился многим его коллегам. Помимо дома на Белгрейв-сквер, ему принадлежали тысяча акров отличной плодородной земли и поместье близ Бервика еще елизаветинских времен. Лондонский дом, купленный родственниками жены в качестве свадебного подарка, оценивался в полмиллиона фунтов.

Симон Геррис взялся за «Таймс», решив сначала прочитать передовицу, но кремовый конверт притягивал его взгляд.

Ровно в одиннадцать часов дворецкий открыл дверь, отделявшую кухню от остальной части дома, и внес завтрак — свежий апельсиновый сок из любимых им калифорнийских апельсинов, два кусочка отличного белого хлеба, мед с собственной пасеки, черный кофе, который каждый день, кроме воскресенья, покупали в «Гарродс Фуд Холл». Ему нравилось, что его жизнь упорядочена и каждой мелочи придан едва ли не ритуальный смысл. Когда знакомые обращали на это внимание, Симон говорил, что это результат платного образования.

За своим весом Симон следил так же дотошно, как за всем остальным. Имидж — дело серьезное. Конечно, никому в голову не придет подделываться под сияющих улыбками и слишком элегантных американских коллег, чтобы не разогнать избирателей, но глупо не использовать дарованные природой преимущества, например, шестифутовый рост и атлетическое сложение.

Волосы у него были густые и довольно светлые, правда, на солнце они выгорали, зато кожа обретала здоровый коричневый цвет. Выглядел он истинным аристократом. Женщины любили его и голосовали за него и его программу, мужчины завидовали ему и восхищались его успехами. Пресса писала о нем, как о единственном сексуально обаятельном члене парламента. Симон делал вид, будто ему это не нравится.

Наверное, только его жена знала, какое удовольствие он получал от всего этого и почему!

В данный момент ее не было в Лондоне, так как она навещала свою родню в Бостоне. Жена была из семьи Калвертов и знала свою родословную вплоть до первых переселенцев. Окончив университет в Америке, она приехала на год в Оксфорд и своей бостонской самонадеянностью развеселила Симона так, что он решил позабавиться еще немного и отвез ее в свое поместье, где показал документы, удостоверяющие его происхождение от норманнского герцога Вильгельма.

Элизабет в свой черед пригласила его в Бостон, и он сумел понравиться ее родителям. Отцу Элизабет, совладельцу банка, не понадобилось много времени, чтобы понять — отношение его семьи и Симона к деньгам совершенно одинаковое.

О свадьбе писали все газеты. И не удивительно, ведь на ней присутствовали члены королевской фамилии. Например, крестная мать Симона.

Церемония, естественно, проходила в Вестминстере, в соборе святой Маргариты, и мать Элизабет разрывалась между радостью и разочарованием. Ей бы очень хотелось дать обед в честь крестной своего зятя, но Симон на уступки не пошел. Вестминстер — и только Вестминстер.

В «Таймс» была напечатана статья, поддержавшая новый закон, на котором он настаивал и который должен был ужесточить наказание за насилие над детьми. Не торопясь, но и не сворачивая в сторону, Симон создавал себе репутацию политика, стоящего за закон и порядок, а также за возвращение к более строгой морали. Его коллеги, иногда довольно язвительно, называли его «любимцем домохозяек». Но он лишь улыбнулся, вновь прочитав об этом в газете. Домохозяек в стране хватает, и все они имеют право голоса.

Его помощница, вне всяких сомнений, вырежет эту заметку и положит ее к остальным в соответствующую папку. Уже месяца три он спал с этой выпускницей Кембриджа и отличницей. Умница, ничего не скажешь, но уж слишком напористая. Его мысли переключились на нее. Наверное, неплохо, что предстоят парламентские каникулы. Пора немного остудить пыл. У него не было намерения слишком привязываться к ней.

Симон разрезал конверт ножом с серебряной ручкой, подаренным королем его деду.

Письмо оказалось коротким и совершенно не информативным. Оно содержало приглашение посетить «Майденес Менеджмент» в три часа пополудни в понедельник для обсуждения какого-то вопроса, в котором заинтересованы обе стороны.

Нельзя сказать, чтобы послание было очень уж необычным, и Симон заглянул в календарь проверить, что у него в три часа в понедельник. Ничего важного не было, и он, наметив себе эту встречу, заодно написал секретарше записку с просьбой разузнать все, что возможно, о компании «Майденес Менеджмент» и ее основательнице Пеппер Майденес. Ему еще не доводилось с ней встречаться, однако Симон знал о ее репутации очень красивой и очень умной женщины.

Барристер Майлс Френч, и, вполне возможно, в недалеком будущем судья Френч, получил письмо только в понедельник утром.

Уик-энд Майлс провел с любовницей, а так как он принадлежал к тому типу людей, которые предпочитают концентрироваться на чем-то одном, то, будучи в обществе прелестной женщины, не пожелал ни на что отвлекаться. Уже почти полгода продолжалась его связь с Розмари Беннетт, а это довольно долгий срок, по крайней мере, для Майлса Френча. Ему нравились красивые женщины, но также нравились умные разговоры, и обычно его мозг начинал скучать прежде, чем успевало насытиться тело.

Розмари была редактором в «Вог» и время от времени, чувствуя, что он выходит из повиновения, наказывала его, выставляя на посмешище перед своей модной тусовкой.

Конечно же, он чувствовал себя не в своей тарелке. Мужчины с откровенным презрением глядели на его костюм и рубашку, зато женщины исподтишка любовались им, соображая, есть ли у них шансы увести его у Розмари Беннетт.

Добыча бы того стоила, ибо представляла собой шесть футов сплошных мускулов. К тому же у него были темные, волнистые волосы и очень светлые, цвета замерзшей воды, зеленовато-голубые глаза. Розмари частенько говорила, что испытывает «чудо какой страх», когда он смотрит на нее в своей «судейской» манере. Они подходили друг другу. Оба отлично знали правила игры и прекрасно представляли, что могут, а чего не могут получить от своих отношений. Майлс не спал с другими женщинами, но Розмари не сомневалась: едва она надоест ему, Майлс оставит ее и ничем его будет не удержать.

Письмо он взял вместе с остальной почтой, когда открыл свою квартиру, удобно расположенную рядом с конторой, и бросил на стол, так как собирался отправиться наверх, чтобы принять душ и переодеться. На понедельник у него как будто ничего не было назначено. Спешить Майлс не любил, предпочитал неторопливость и обстоятельность и многих поражал своей откровенной пассивностью. Такие люди, как он, могут быть очень опасны, хотя их довольно трудно довести до этого.

Едва он включил душ, как зазвонил телефон. Майлс выругался и, не потрудившись вытереться, отправился в спальню. Крепко сбитый, он гордился своей силой и поддерживал ее игрой в сквош в клубе. Грудь и даже спина у него были покрыты темными шелковистыми волосами, возбуждающе действовавшими на ясен шин.

Звонил один из его клерков, и, ответив на вопрос, Майлс положил трубку.

Одевшись после душа, он отправился в кухню и сварил кофе, купленный служанкой, которая каждый день приходила убирать в квартире. Майлс предпочитал полную независимость. Своих родителей он не знал. Совсем маленьким его подкинули в детскую больницу в Глазго, после чего Майлс попал в детский дом, где научился ценить одиночество и независимость.

Налив кофе в кружку, он прошел в кабинет, просторную комнату, все стены которой были в книжных полках. Собственно, из-за них он и купил эту квартиру. Сев за стол, Майлс проглядел почту и слегка нахмурился, когда в его руках оказалось письмо от «Майденес Менеджмент». Название компании было знакомо, но, насколько Майлс помнил, никаких дел с ней он не вел.

Майлс разорвал конверт и с улыбкой прочитал письмо. Привыкший к интригам, он мог бы точно сказать, что письмо от женщины, даже если бы понятия не имел, кто возглавляет «Майденес Менеджмент». Не вспомнив, встречались они или нет, он, тем не менее, знал о ней и не понимал, какого черта этой даме от него понадобилось. Впрочем, узнать это можно было только одним способом. К тому же понедельник оказался свободным. Майлс взялся за телефон.

Пеппер провела уик-энд с друзьями, жившими недалеко от Оксфорда. Филип и Мэри Симмс были ей ближе всех, если не считать бабушку, которая умерла, когда Пеппер было лет пятнадцать. Приехала она к ним в субботу около одиннадцати утра, пораньше, чтобы не попасть в пробку.

По дороге, желая насладиться ярким солнечным утром, Пеппер подняла верх «астон мартин» и позволила легкому ветерку играть своими волосами. На ней был костюм оливкового цвета с узкой юбкой и полуприталенным жакетом, из-под которого виднелся воротник кремовой шелковой блузки.

Выключив зажигание, она открыла дверь и, едва поставила ноги на землю, как увидела десятилетнего Оливера Симмса, поворачивающего за угол довольно обшарпанного дома викторианских времен.

Пеппер окликнула его, и он, застыв на месте и покраснев, с серьезным видом стал ждать ее. Привитые мальчику с младенчества хорошие манеры не позволили ему ни сбежать от нее, ни броситься ей навстречу.

— Привет, Оливер!..

Из друзей своих родителей он больше других любил Пеппер. Она не ерошила ему волосы и никогда его не целовала, зато всегда помнила о подарках на день рождения и на Рождество, причем умела угадать именно то, чего ему больше всего хотелось, не забывая и о некоторой сумме наличными. Сейчас он копил деньги на новый велосипед. День рождения Оливера приходился на июнь, и он очень рассчитывал, что родители сделают приличный взнос.

— Мама и папа в саду.

Его матери было уже за сорок, а отцу на восемь лет больше, когда Оливер появился в их жизни, и за свои десять лет он ни на мгновение не усомнился в том, что был желанным ребенком. Однако они сумели не избаловать его, да и возможностей у них не было, чтобы засыпать его подарками, так как отец работал в местной государственной школе и семья ни в коей мере не могла считаться богатой, хотя, в сущности, ни в чем не нуждалась. Тем не менее, Оливер всегда чувствовал себя уверенно под защитой родительской любви.

Награжденный от природы добрым нравом, он рано научился анализировать и обобщать, поэтому, если иногда и завидовал кому-нибудь из школьных друзей, например, когда им дарили новейшие компьютеры или интересные программы к ним, то тотчас вспоминал, что его приятель неделями не видит отца, а с матерью у него и вовсе нет ничего общего.

Оливер понимал, что его родителям стоило больших усилий отправить его в лучшую частную школу, и все же денег всегда и на все хватало — и на новенькую школьную форму и на излишества, например, на обещанное ему катание на горных лыжах после Нового года.

Проводив Пеппер в сад, он с важностью проговорил:

— Я собирался потренироваться в крикет… Возможно, в этом году мне удастся попасть в команду.

Пеппер долго смотрела ему вслед…

— Пеппер, родная! Как ты рано!

— Раз в жизни повезло доехать без пробок.

Пеппер чмокнула Мэри в щеку и позволила ей обнять себя. Мэри была единственной, кому Пеппер позволяла это, ибо предпочитала держаться от всех на расстоянии… от всех, но только не от Мэри. Если бы не она…

— Отлично выглядишь, Мэри. И ты тоже, Филип.

Правда, особых эмоций при этом Пеппер не выказала, и, не зная их, глядя со стороны, никто не поверил бы в самые тесные узы, связывающие этих людей.

Мэри Симмс выросла в большом доме викария недалеко от Кембриджа, в котором жили не только ее престарелые родители, но и множество тётушек и дядюшек, изливавших на нее свою нежность и любовь. Ее ужасно угнетало то, что Пеппер была лишена любви, в которой сама она купалась с детства и которую теперь изливала на мужа и сына.

Филип Симмс, как всегда, погруженный в какие-то размышления, добродушно поздоровался с Пеппер. Он был прирожденным педагогом и владел даром привлекать к себе учеников, которые стремились к знаниям. Ее он тоже многому научил, очень многому… В этом обшарпанном доме она…

— Ты видела Оливера? — прервала ее размышления Мэри.

— Да. Но он куда-то ушел. Вроде, играть в крикет.

— Правильно. У него есть шанс попасть в команду.

В глазах Мэри сияли любовь к сыну и гордость за него.

Филип что-то пересаживал, и Пеппер внимательно следила за его осторожными движениями, в которых проявлялись его бесконечное терпение и понимание потребностей, — будь то юное растение или человек.

— Пошли в дом. Я сварю кофе.

Кухня почти не изменилась с тех пор, как Пеппер впервые увидела ее. Правда, появились моечная машина, новая плита, морозилка, но старинные шкафы по обеим сторонам очага и тяжелый сосновый шкаф для посуды как стояли на своих местах много лет назад, так стоят и теперь. Фарфор прежде принадлежал одной из тетушек Мэри, кстати, и мебель тоже досталась им по наследству от родни. Деньги не были главным в жизни Симмсов.

За разговорами Мэри сварила кофе. Успех Пеппер восхищал Симмсов, и они гордились ею, как гордились Оливером, может быть, даже больше, потому что никогда не могли понять ее до конца… Да и как им понять?

Отдыхая у Симмсов от своей напряженной жизни, Пеппер пыталась представить, что бы сказала Мэри, узнай она о письмах. На секунду взгляд у нее затуманился, но она тотчас взяла себя в руки. Разве можно прилагать этические принципы Мэри к ее поступкам? Жизнь Пеппер, ее чувства, ее реакции были такими сложными и далекими от той атмосферы, которая царила в этом доме, что ни Мэри, ни Филип не смогли бы до конца понять, что ею движет.

Как же они расстроились, когда она решила уехать из Оксфорда! Но даже слова поперек не сказали. Почти год Пеппер прожила здесь, обласканная и утешенная хозяевами. Они укрыли ее от всего мира и дали ей то, чего она не знала в своей прежней жизни, став первыми истинными христианами, встретившимися ей на жизненном пути. И все же Пеппер не сомневалась, что многие презирают Симмсов за их простоту и нежелание добиваться богатства и успеха.

Поездки сюда были так же необходимы Пеппер, как и ее неиссякаемая ненависть. Однако она заставляла себя наведываться сюда не чаще раза в месяц, не считая, естественно, Рождества и дней рождения…

Пеппер и Мэри молча пили кофе, наслаждаясь тишиной и покоем. Потом Пеппер помогла Мэри вымыть посуду и приготовить ланч. Вот бы удивились подчиненные, застав ее за такими домашними делами! Никому и никогда Пеппер не позволяла видеть себя слабой и зависимой.

После ланча все опять отправились в сад, но никому и в голову не пришло растянуться на травке под теплым летним солнышком. Все трое едва ли не с остервенением набросились на сорняки, постоянно нападавшие на клумбы Филипа. За работой они разговаривали. Филипа очень заботил один из учеников. Слушая его, Пеппер чувствовала, как ее заливает волна нежности к этому человеку. Но она понимала, что навсегда останется для него шестнадцатилетней невеждой, грубой дикаркой, знавшей только законы цыганского племени и ведомой чувствами, а не логикой.

Домой Пеппер отправилась в воскресенье после того, как попила с Мэри и Филипом на лужайке чаю с домашним печеньем и прошлогодним сливовым джемом. Оливер и еще два его одноклассника с нескрываемым восхищением изучали ее машину. Она наблюдала за ними, и Оливер заговорщически улыбнулся ей такой очаровательной улыбкой, что Пеппер словно увидела его взрослым мужчиной. В нем было все, что только можно желать — обаяние, ум, сила воли…

Пеппер встала из-за стола, поцеловала Мэри, потом Филипа. И они все вместе пошли к машине.

— Через три недели у Оливера в школе Открытый день, — сообщил ей Филип. — Приедешь?

Пеппер поглядела на мальчика, который застенчиво улыбался ей.

— Что же, придется постараться ради крестника.

Они с Оливером обменялись понимающими улыбками. Пеппер отлично знала, что взяла верный тон, ведь он был не один, а с друзьями. В этом возрасте мальчишки ужасно не любят, когда взрослые открыто изливают на них свои чувства.

Забравшись в машину, Пеппер включила зажигание. Впереди были Лондон и понедельник.

Интересно, получит она ответы на свои письма? Почему-то ей казалось, что этот этап пройдет благополучно. Пеппер готова была держать пари, что ни один из адресатов не откажется встретиться с ней, ибо они все, но каждый на свой лад, будут рассчитывать что-нибудь получить от «Майденес Менеджмент». Она усмехнулась, выезжая на шоссе, и в этой усмешке было больше горечи, чем любопытства.

Глава третья

В понедельник Пеппер проспала и опоздала на работу. Когда же возле Найтсбридж она попала в пробку, ярости ее не было предела.

Впереди Пеппер видела множество людей, которые неторопливо прохаживались по улицам, представлявшим собой рай для богатых людей, — Хэрродс, Найтсбридж, Бромптон-роуд, Слоан-сквер.

Именно здесь у «Харви Николе» принцесса Уэльская делала покупки перед свадьбой с наследником престола, а теперь в каждом отделе этого престижного магазина девушки говорили только так, как подобает говорить аристократкам. Здесь же толпились американские и японские туристы. Не особенно об этом задумываясь, Пеппер, тем не менее, отметила, что арабских женщин стало как будто гораздо меньше.

Она нетерпеливо взглянула на часы на приборной доске. К счастью, никаких деловых встреч у нее утром не было, но ей все равно претило опаздывать, дабы ни у кого не появлялось сомнение в том, что она полностью контролирует свою жизнь.

Пеппер взяла себя в руки. От нетерпения можно стать невнимательной и наделать ошибок. А ошибкам, если только их не делали другие, не было места в ее жизни.

Для Пеппер опоздание было таким из ряда вон выходящим событием, что девушка, которая сидела в приемной, не могла не поговорить об этом с Мирандой, когда та пришла за почтой.

— Может, она перегуляла в уик-энд? — пошутила Хелена, подавая Миранде письма.

Несмотря на то, что Миранду сексуальная жизнь Пеппер интересовала никак не меньше, она не поддержала разговор. Сплетни о боссах подводят многих секретарей, а от глаз и ушей Пеппер ничто не ускользало.

— Интересно, она выйдет замуж? — продолжала Хелена, не желая упускать удобный случай.

 — Многие деловые женщины удачно соединяют замужество и бизнес.

— А… В какой-то газете была ее фотография с Карлом Вайнером. Он очень сексуальный. Правда?

Миранда чуть-чуть подняла брови и сухо ответила:

— Она тоже.

Краем глаза она увидела входящую Пеппер. Ее походку ни с чьей не спутаешь.

— Доброе утро, Миранда… Хелена.

Поздоровавшись, Пеппер не убавила шаг, направляясь в свой кабинет, и секретарше пришлось идти за ней следом.

— Миранда, сегодня в три я жду четырех джентльменов. Приму их всех вместе. Вот фамилии.

Она отдала отпечатанный листок секретарше.

— Хорошо… Вам принести кофе?

— Да. Спасибо. Кстати, будьте добры, скажите охраннику, что он должен быть настороже, пока они тут.

Миранда прошла отличную школу и давно научилась не показывать свои чувства, но тут не смогла припомнить ни одного случая, когда бы Пеппер отдала подобное распоряжение. С любопытством она взглянула на фамилии, но узнала только две из них — члена парламента и предпринимателя.

Миранда на время подавила любопытство, зная, что оно будет удовлетворено, когда Пеппер продиктует ей свои замечания по поводу переговоров. Она всегда аккуратно вела свои дела с клиентами и с предполагаемыми спонсорами.

Оставив листок с фамилиями на столе, Миранда отправилась в крошечную кухоньку, из которой другая дверь вела в комнату, где сидели служащие, — просторную, отлично декорированную, с удобными креслами и книжными полками во все стены. В «Майденес Менеджмент» не было столовой, так как устраивать ее было невыгодно из-за небольшого числа сотрудников. Однако Пеппер позаботилась о специальной комнате, примыкавшей к ее собственному кабинету, в которой и устраивала деловые ланчи, заказывая еду в небольшой фирме, специализировавшейся исключительно на деловых ланчах и обедах. Довольно часто в таких случаях Миранде приходилось выяснять религиозные ограничения или особые вкусовые пристрастия приглашенных, которые она сообщала Пеппер, а та уж принималась за обсуждение меню со специалистами.

В этом, как и во всем остальном, Пеппер всегда проявляла почти интуитивные прозорливость и настойчивость, но если бы Миранда хоть раз позволила себе сказать ей об этом, то Пеппер, наверное, ответила бы, что давным-давно поняла, как необходимо внимание к мельчайшим деталям в большой игре.

Миранда налила кофе в кофейник и поставила на серебряный поднос рядом с чашкой, сахарницей и маленьким молочником. Все эти предметы были из одного сервиза — белые с голубыми полосками и золотой каймой, очень дорогие и не очень броские на вид, то есть как раз такие, какие были по душе Пеппер Майденес.

Когда Миранда принесла кофе, Пеппер отложила документы, с которыми работала.

— Если кто-нибудь из списка позвонит, меня нет. Если кто-нибудь отменит встречу, пожалуйста, сообщите мне.

Больше Пеппер ничего не сказала, но и Миранда не задала ни одного вопроса. Зачем? Пеппер знает, что делает. В ее руках настоящее и будущее «Майденес Менеджмент».

Пеппер пила кофе и изучала вырезки из воскресных газет, подобранные Мирандой, в обязанности которой входило просматривать прессу и вырезать все, что имело хоть какое-то отношение к клиентам или спонсорам.

Без четверти двенадцать она убрала бумаги со стола и позвонила секретарю.

— Миранда, в двенадцать у меня назначены встреча с Джоном Флетчером. В два я вернусь.

Модельер Джон Флетчер подавал большие надежды. Пеппер обратила внимание на его платья, фотографии которых были помещены в разделе «Молодые модельеры» в журнале «Вог», и заказала ему два туалета. Пока он еще не пользовался особенной известностью, но Пеппер собиралась его прославить. В ее памятной книге была юная манекенщица, которая как нельзя лучше подходила для его стиля, и Пеппер решила познакомить девушку с модельером, чтобы раскрутить сразу обоих.

Луиза Фабер сама представилась Пеппер на одном из приемов. Ей было всего восемнадцать, но она отлично знала, чего хочет. От матери, тоже манекенщицы, Луиза унаследовала внешность и связи, которые должны были помочь ей войти в бизнес. Кое-кто из приятельниц матери выбился из простых моделей и занялся крупным бизнесом, так что Рина Фабер смогла предложить дочери неплохой старт. Но и сама Луиза счастливо выделялась в среде яснооких восемнадцатилетних красоток, амбиции которых не шли дальше фотографии на обложке американского «Вог».

У Луизы Фабер была мечта. Она хотела стать владелицей супер ресторана, но для этого ей не хватало ни денег, ни образования. Без денег и влиятельных знакомых она даже не могла поступить на работу в ресторан, чтобы получить нужную подготовку. Женщина — шеф-повар? Какой шеф-повар? Женщина может быть только поварихой. Однако Луиза Фабер поставила себе целью доказать, что это неправда.

Ее родители развелись, когда она была совсем маленькой, и, насколько Пеппер знала, в семье никогда не хватало денег, так что ни о каком ресторане даже речи идти не могло. Однако когда приятельница матери невзначай заметила, что из девочки могла бы получиться отличная модель, Луиза решила, что это — ее шанс. Но уж если становиться моделью, то самой лучшей.

Ей нужен имидж, доверительно сообщила она Пеппер, чтобы побыстрее выделиться из толпы хорошеньких и честолюбивых девушек, а Пеппер вспомнила о Джоне Флетчере. Вот кто ей нужен. Если Луиза в свободное время будет носить платья от Флетчера, они оба извлекут выгоду из подобного сотрудничества. Пеппер даже знала, кого из газетчиков имеет смысл подключить к этому делу. Она уже все обсудила с Джоном, и сегодня он должен был дать ответ.

В первое время сама она вряд ли что получит, но ведь это ее конек — отыскивать молодые таланты, будь то в спорте или в любой другой области, пестовать их, пока они не засверкают на звездном небосклоне и не начнут приносить прибыль.

Ни один спонсор не рискнет своими деньгами ради темной лошадки, но стоило этой лошадке показать себя, и Пеппер получала право диктовать свои условия. Так, собственно, она и начала свое дело, найдя потенциального победителя, на которого никто не обращал внимания.

Апартаменты Джона Флетчера располагались там же, где старались обосноваться все добившиеся хоть чего-то дизайнеры со своими или не своими магазинами, то есть рядом с Бромптон-роуд. Так как в этот час рассчитывать на стоянку было трудно, то Пеппер взяла такси, которое подвезло ее почти к самым дверям нужного дома. Из офиса Брюса Олдфилда вышли две моделеподобные девицы и уставились на нее. Обе были не старше девятнадцати лет.

— Ого! — воскликнула одна из них. — Вот тебе настоящий класс!

К счастью, по дороге ей больше никто не встретился. Постучав в дверь, Пеппер, не ожидая ответа, вошла в демонстрационный зал Джона Флетчера.

Двое мужчин стояли возле окна, внимательно изучая алую ткань.

— Пеппер! — Флетчер отдал кусок шелка своему ассистенту и направился к Пеппер. — Надо же, пришла в черном!

Пеппер улыбнулась. Она специально выбрала черный костюм, который Джон сшил для нее. Может быть, он ассоциировался у нее с черным головным убором, который надевают судьи, вынося смертный приговор? Майлс Френч наверняка оценит ее наряд, даже если остальные ничего не поймут, но ей хотелось думать, что все всё поймут.

Она позволила ассистенту Джона снять с нее жакет. Это был самый красивый юноша, какого она когда-либо видела в жизни, — изящный, крепкий, с золотистой кожей и золотистыми волосами. Они с Джоном обменялись быстрыми взглядами, и Джон покачал головой.

Пеппер заметила, но промолчала, ожидая, когда она и модельер останутся наедине, прежде чем сказать как ни в чем не бывало:

— Очень мудро, Джон. Я бы обиделась, если бы ты вдруг решил предлагать мне услуги своего прирученного производителя.

— Он недавно у меня и еще не успел обтесаться, — извинился Джон.

— Много у тебя клиентов, которым требуются услуги такого сорта? — спросила она, снимая юбку.

— Хватает. А как ты узнала? Многие принимают его за…

— Голубого? — одарила его насмешливой улыбкой Пеппер. — Джон, я знаю, когда мужчина любит женщин и когда не любит, но мне казалось, что ты и без этого неплохо зарабатываешь на своих клиентах.

— А я на Ллойде не зарабатываю. Это его личное дело, и меня не касается.

Пеппер поморщилась.

— Ходят слухи, что вокруг полно богатых скучающих старух, которые готовы взять под крылышко модельера, если он принимает на себя обязательство заботиться не только об их одежде.

Джон пожал плечами.

— Надо же как-то жить.

— Ммм. Пусть так…

Пока он работал, Пеппер еще раз обсудила с ним свои планы насчет Луизы Фабер.

— Мне нравится идея.

Он встал и посмотрел на платье, заколотое множеством иголок.

— Думаешь, ты мог бы влезть в «Вог»?

— Посмотрим. У меня есть там знакомые. На сегодняшний прием, кстати, придут редакторы. Мы могли бы поговорить с ними, и, если что-то выгорит, встретимся с Луизой и обсудим детали.

Через полчаса Пеппер освободилась, вновь взяла такси и поехала в свой любимый ресторан. Метрдотель тотчас проводил ее к особому столику. Она тут же привлекла к себе всеобщее внимание.

Когда-то это было разрушающееся здание, одно из многих рядом со Слоан-сквер. Пеппер купила его, как только поняла, что богатые жители Лондона готовы нести свои чековые книжки и кредитные карты на Найтсбридж. Все три этажа она теперь сдавала в аренду. Платили ей много, но не очень. Пеппер сама нашла деньги для ресторана, нашла менеджера и остальное тоже.

В любой день недели все до одного столика были заняты. Проведенная ею искусная рекламная кампания сделала ресторан модным местом. Повсюду сидели элегантные и хорошо воспитанные дамы, которые тыкали вилками в тарелки, не собираясь ничего есть, — их талии были им дороже всего на свете. И приходили они сюда не есть, а показать себя и посмотреть на других.

Некий художник, тоже из числа клиентов Пеппер, украсил внутренние стены великолепными эротическими фресками, и если посетитель неплохо знал в лицо особо важных персон, то легко мог узнать их в нимфах и сатирах. Стоило какой-нибудь знаменитости выйти из-под света прожекторов, как его или ее лицо заменялось другим.

Непосредственное отношение Пеппер к ресторану держалось под большим секретом, и ее голова ни разу не появилась на теле шаловливой нимфы, однако, когда она следовала за метрдотелем, ее походка привлекла к себе внимание всех без исключения посетителей.

Усевшись и сделав заказ, Пеппер задумалась. Многие женщины, пришедшие сюда без мужчин, были лет двадцати с небольшим либо почти пятидесяти, то есть молодые жены или заскучавшие разведенки. Женщины, занятые своей карьерой и деланием денег, делили ланч с клиентами или завязывали новые знакомства. Для этого у их коллег-мужчин были клубы. А у них?

А у них нет, хотя деловым женщинам тоже требуется где-то развлекать клиентов, обедать и даже ночевать в случае надобности.

Если клиенты обеспечивали Пеппер деньгами, то инвестировала она их по собственному усмотрению, всегда стараясь вложить деньги во что-нибудь стоящее. Улыбнувшись, Пеппер подумала, что надо время от времени давать отдых своему мозгу, в котором постоянно рождались новые идеи.

Она прекрасно понимала, что за ней следят со всех сторон, но не обращала на это внимания, мысленно плетя кружево нового бизнеса и одновременно наслаждаясь вкусно приготовленным лососем с овощами. В детстве Пеппер слишком часто голодала, чтобы не ценить усилия повара, но она отлично видела, сколько дам, поигрывающих вилками в тарелках с салатами, втайне скрипели зубами, завидуя ее аппетиту и стройности фигуры. Правда, они не знали, что вечером Пеппер почти совсем не будет есть, а прежде чем отправиться на прием, пойдет на теннисный корт и проведет на нем не меньше часа. Сидеть в ресторане и ничего не есть значило для Пеппер привлекать внимание к своим возможным слабостям, а она давно дала себе слово быть сильной в любых обстоятельствах.

Обратно в офис Пеппер приехала в пять минут третьего. Миранда сообщила, что звонили все четыре джентльмена. Трое спрашивали лично Пеппер, но, когда узнавали, что ее нет, без лишних слов соглашались на назначенную встречу.

— А четвертый?

Миранда заглянула в список.

— Майлс Френч. Он ни о чем не спрашивал, но сказал, что приедет.

Уходя, Миранда подумала, что Пеппер как-то необычно притихла, словно захваченная непонятными размышлениями, но сочла за благо лишних вопросов не задавать.

В два тридцать Миранда приготовила поднос, чтобы отнести в кабинет чай, когда Пеппер позвонит. Подобно кофейному, чайный сервиз тоже был изготовлен по особому заказу.

Мужчины явились один за другим в течение десяти минут. Их проводили в приемную. Когда на столе у Миранды раздался телефонный звонок, она посмотрела на часы. Без пяти минут три.

Пеппер сидела в своем кабинете, борясь с искушением еще раз заглянуть в драгоценные папки и еще раз проверить в зеркале, как на ней сидит костюм и в порядке ли макияж. Без пяти три позвонила Миранда, и у нее сжалось сердце, однако она, как всегда, спокойно попросила секретаршу проводить джентльменов к ней в кабинет.

Набрав полную грудь воздуха, она сказала:

— Пожалуйста, Миранда, сразу принесите нам чаю.

Миранда пересекла коридор и оказалась в комнате с удобными креслами, в которой ожидали приема четверо приглашенных. Естественно, они узнали друг друга и несколько удивились странному стечению обстоятельств, сведшему их вместе, но не стали отрицать своего знакомства. В последние годы они почти не встречались. Из всех один только Майлс Френч чувствовал себя совершенно раскованно. Что он здесь делает, задавал себе вопрос Симон Геррис, хмуро поглядывая на него. Или он как-то связан с Майденес? Приглашен, чтобы законно уладить взаимоотношения?

Дверь открылась, и на пороге появилась привлекательная длинноногая блондинка.

— Мисс Майденес готова вас принять. Следуйте за мной, пожалуйста.

Когда они вошли в кабинет главы «Майденес Менеджмент», Пеппер продолжала что-то высматривать в окне. Она подождала, пока Миранда принесла чай и закрыла за собой дверь, и только после этого повернулась к приглашенным ею мужчинам. Все четверо не остались равнодушными к внешности Пеппер, но лишь один, кажется, узнал ее — Майлс Френч.

Пеппер постаралась держаться, как обычно, не выказывая сжигавшей ее ярости.

А Майлс не сводил с нее изумленных глаз. Лицо Пеппер сразу же показалось ему знакомым, но прошли несколько мгновений, прежде чем он вспомнил, где видел его. Посмотрев на остальных, Майлс понял, что ни один не знает, кто перед ними. И только он, привычный к судебным заседаниям с их эмоциональным напряжением, уловил ее тревогу, смятение, злость, ненависть, подавляемые железной волей. Долгий путь пришлось пройти ей после Оксфорда, очень долгий.

Первым заговорил Симон Геррис. Пеппер позволила ему пожать ей руку и улыбнуться заученной улыбкой, в которой все же было очевидно мужское любование ею, вполне искреннее. Он возмужал с тех пор, как они виделись в последний раз, и это ему шло. Каким он был, таким и выглядел — богатым счастливчиком. Остальные последовали его примеру. Но только Майлс Френч прямо смотрел ей в глаза, стараясь преодолеть ее превосходство над ним. Да, он узнал ее!.. Сердце Пеппер бешено забилось. Такого она не ожидала. Остальные не узнали, а он узнал! Это лишило ее стопроцентной уверенности в себе.

— Убеждена, вы все спрашиваете себя, зачем я вас пригласила…

Она изобразила профессионально-соблазнительную улыбку, обещающую, что они не разочаруются в своих ожиданиях. Ящик с соответствующими документами был отперт заранее, и теперь она одним движением положила папки на стол.

— Думаю, все станет ясно, как только вы прочитаете это.

В папках, естественно, были копии. Оригиналы хранились в банке. У Пеппер не было желания видеть, как на ее глазах рвут или сжигают результаты десятилетнего труда.

Разливая чай в чашки, она думала о том, сколько времени потребуется, чтобы самодовольные улыбки сползли с лиц ее посетителей.

Первым, отбросив бумаги и прищурившись, уставился на нее Ричард Хауэлл.

— Вам с молоком, мистер Хауэлл? — приветливо спросила Пеппер.

В каждой папке была заключена тайна, раскрытие которой раз и навсегда разрушало профессиональную жизнь того, кому эти документы предназначались. Они-то думали, что тайны их никогда не вылезут наружу, но, увы!..

Ричард Хауэлл добился очень высокого положения в банковском мире, а когда-то был всего лишь бедным родственником в империи своего дяди Дэвида.

Пришлось всерьез покопаться, чтобы узнать, где он взял деньги, позволившие ему тайно скупить акции и победить дядю в борьбе за контроль над семейным бизнесом. Пеппер потребовались месяцы кропотливой работы, прежде чем она выяснила, что свои первые акции он приобрел, работая в депозитном отделе банка.

Для многих клиентов отдать свои ценности на депозитное хранение значит уберечь их от воров. Но есть и такие, которые прячут там деньги или что-то иное, нажитое неправедным способом, благодаря сокрытию неких сумм от налога, мошенничеству или даже грабежу.

Ричарду Хауэллу крупно повезло. Работая в депозитном отделе, он столкнулся как раз с таким человеком. А так как в банке принято иметь дубликаты ключей от депозитных ящиков, то, улучив момент, он лично изучил содержимое его ящика, правда, это случилось после того, как человек по имени Уильям Ло умер на улице от сердечного приступа.

Уильям Ло упал всего в полумиле от банка. Газеты поместили его фотографии и короткие заметки о смерти, только звали его не Уильям Ло, а Фрэнк Прентисс, и был он членом банды, которую подозревали в грабежах на сотни тысяч фунтов стерлингов. Впрочем, у полиции никогда не хватало доказательств, чтобы обвинить его в совершенных преступлениях. Ричард выждал три месяца, но ни полицейские, ни банковские служащие не соединили Уильяма Ло и Фрэнка Прентисса в одного человека, так что он присвоил себе все, принадлежавшее этому вору, за исключением двух сотен фунтов.

Ричард не сомневался в своей безопасности. Такой тертый калач, как Фрэнк Прентисс, наверняка позаботился о надежности купюр. А если полиция наконец идентифицирует Фрэнка Прентисса как Уильяма Ло и найдет его банк, ей придется поверить в то, что Фрэнк потратил свои деньги.

В личном распоряжении Ричарда Хауэлла оказались двести сорок пять тысяч фунтов, а когда дядя решил наконец выяснить, откуда взялись деньги, было уже поздно. Использовав двести сорок пять тысяч фунтов как базисный капитал, умный и хорошо информированный Ричард сумел немало дел провернуть на фондовой бирже, став владельцем самого большого пакета акций семейного банка.

С ласковой улыбкой Пеппер подала ему чашку. Ее позабавил страх в глазах Ричарда. Вне всякого сомнения, он долгие годы считал себя надежно защищенным от всяких неожиданностей. А напрасно!..

Вот и Симон Геррис. Подающий большие надежды политик, благовоспитанный семьянин… А на самом деле? Гомосексуалист, истинное наслаждение получающий от насилия над мальчиками — и чем они младше, тем для него приятнее! Еще в Оксфорде он был лидером тайного общества избранных, занимавшихся в числе прочего черной магией.

Пеппер и ему улыбнулась, заглянув в его полыхавшие яростью голубые глаза.

Алекс Барнетт тоже принадлежал к этому обществу, правда, недолго, но вполне достаточно, чтобы агентства по усыновлению детей раз и навсегда вычеркнули его фамилию из своих списков. А Пеппер Майденес отлично знала о неистребимом желании Джулии Барнетт иметь ребенка и о любви Алекса к своей жене.

В конце концов, очередь дошла и до Майлса Френча. В свое время он разочаровал Пеппер. Правда, Майлс вел в высшей степени активную сексуальную жизнь, но был весьма разборчив в выборе партнерш и хранил им верность.

Долго пришлось Пеппер ждать, когда появится что-нибудь стоящее. Но ее терпение было вознаграждено.

Три месяца назад восемнадцатилетняя дочь его друга везла в Англию кокаин, и ее должны были арестовать. Пеппер получила информацию, что она села в самолет в Рио-де-Жанейро и что наркотик у нее в рюкзаке. Когда же юная наркокурьерша прилетела в Хитроу, никакого кокаина у нее не оказалось.

Правда, самолет совершал посадку в Париже как раз в то время, когда там был Майлс Френч, и они вместе вылетели в Лондон. Каким-то образом Майлс, уговорил девушку избавиться от кокаина. Пеппер была уверена в этом, хотя доказательств, увы, не получила. Но даже без этих доказательств в ее папке было много такого, что наверняка разрушило бы его карьеру, не говоря уже о доброй репутации. Предполагаемый верховный судья замешан в скандале с наркотиками! Ему, как минимум, грозит запрет адвокатской практики!

Пеппер подождала, пока все четверо дочитали до конца свои досье. Улыбался один Майлс Френч. Пеппер, оценив его стойкость, тем не менее, не поверила в это напускное спокойствие.

Первым, захлопнув папку, заговорил Симон Геррис:

— Какого черта?! Что это значит?

Но хозяйка кабинета словно не заметила его ярости.

— Все вы прочитали врученные вам документы и, надеюсь, осознаете свое положение. Информация, заключенная в этих папках, стань она доступной общественности, не оставит от вас камня на камне.

— Вот оно что! — прошипел Симон Геррис. — Шантаж!..

Пеппер смерила его ледяным взглядом и спокойно проговорила:

— Возмездие.

Наконец-то. Они уставились на нее, ничего не понимая. Все, кроме Майлса Френча, который изогнул губы в дьявольской усмешке.

— За что, черт побери? — не выдержал Алекс Барнетт.

Улыбнувшись, Пеппер поднялась из-за стола.

— За изнасилование, джентльмены. Одиннадцать лет назад вы все, так или иначе, приняли участие в насилии надо мной. — Она помолчала, наблюдая, как меняются их лица. — Вижу, вспомнили, — издевательски добавила она.

— Зачем вы позвали нас?.. Что собираетесь делать?

Это спросил Алекс Барнетт, понимая и не желая понимать, какая беда свалилась на его голову. Конечно же, он помнил тот случай. Никогда не забывал о нем. Но ему казалось, что все это так же надежно похоронено в прошлом, как и другие неприятности, о которых он предпочел бы ничего не знать.

Алекс смотрел на Пеппер и видел богато экипированную даму, не в силах осознать происшедшую в ней перемену. Девушка из прошлого была тощей, оборванной и говорила так, что понять ее было почти невозможно. Она сражалась с ними, как тигрица, когтями впивалась им в щеки… Его передернуло, и он закрыл глаза.

— Что вы собираетесь делать? — повторил он свой нелепый вопрос.

Она все еще улыбалась, и это было чудовищно.

— Ничего. Конечно, если вы меня не вынудите…

С улыбкой наблюдая за мужчинами, она была настороже, готова ко всему, возбуждена, энергична.

Насилие. Для нее это было самое отвратительное слово в словаре, особенно если учесть то, что они сделали с ней. Никогда она не сможет забыть кошмар той ночи. Такое не забыть, и она помнила, сделав ненависть единственной движущей силой своего бытия. Ненависть вытащила ее из бедности и бесправия в тот мир, в котором она теперь жила.

— Вы взяли у меня нечто, чего нельзя возместить, и я решила, что поступлю так же. Каждый из вас потеряет самое драгоценное в своей жизни. Вы, мистер Геррис, — продолжала она, изогнув губы в улыбке, но не смягчая ледяного взгляда. — уйдете из своей консервативной партии. До меня дошли слухи, будто они хотят сделать вас своим лидером, но я уверена, прочитай они вашу папку, им бы и в голову не пришло сокрушаться о потере.

С улыбкой понаблюдав за его яростью, она повернулась к Ричарду Хауэллу.

— Мне кажется, банк много значит для вас, мистер Хауэлл, но, боюсь, вам придется уйти в отставку.

— В отставку?

Он не верил собственным ушам. А она улыбалась.

— Боюсь, что так. Уверена, ваш дядя очень обрадовался бы, ведь ваше место займет его сын.

Алекс Барнетт ждал своей очереди, уже зная, какой удар подготовлен для него. С тех пор, как он окончил университет, его жизнь была беспрерывной борьбой за выживание, за благополучие, за процветание его дела, и теперь он ощутил почти неодолимое желание обхватить пальцами тоненькую шейку этой очаровательной в своей ненависти женщины и сжимать ее до тех пор, пока последний звук не замрет на ее губах.

Пеппер хватило одного взгляда, чтобы убедиться в его понятливости, и она обратила свое внимание на Майлса Френча.

— Знаю, — сухо проговорил он. — Но вы кое о чем забыли, Пеппер…

Она нахмурилась, когда он назвал ее по имени. В отличие от остальных, им двигал не столько страх, сколько откровенное изумление.

— Господь сказал, что мщение принадлежит ему. Аз воздам, — насмешливо процитировал он. — Вы ступаете на очень опасную дорогу.

Пеппер отвернулась от него.

— У вас есть один месяц обдумать мои… предложения. Если в конце этого срока вы не дадите о себе знать, содержимое этих папок станет известно прессе. Естественно, у вас в руках копии.

— И вы оставили письмо в банке и у адвоката на случай своей внезапной смерти, — мрачно поддразнил ее Майлс.

То, что он делал вид, будто его забавляет ситуация, раздражало Пеппер. В конце концов, он терял не меньше остальных. Она заглянула ему в глаза и содрогнулась, вспомнив, как в то страшной утро очнулась в его комнате, завернутая в его рубашку, и как он стоял и смотрел на нее.

— Это тебе не поможет! — взвился Ричард Хауэлл.

Майлс положил руку ему на плечо и покачал головой.

— Значит, месяц? — Он задумчиво посмотрел на Пеппер, потом повернулся к остальным мужчинам. — Это небольшой срок, господа, так что советую не терять ни минуты.

Пеппер не видела, как они уходили. Она позвонила Миранде и попросила ее проводить джентльменов.

— Документы можете взять себе, — съязвила на прощание Пеппер и, повернувшись к ним спиной, вновь встала у окна.

Она слышала, как открылась и закрылась дверь ее кабинета, как минут пять спустя вернулась Миранда и убрала посуду, и хотя знала, что секретарша ждет вызова, не позвала ее и не продиктовала резюме сегодняшней встречи.

Четверо мужчин вышли на улицу и остановились, переглядываясь.

— Надо что-то делать.

— Да, — согласился Майлс. — Хорошо бы посидеть где-нибудь и поговорить.

 — Где эта сука не могла бы нас подслушать, — не сдержался Симон Геррис. — Не исключено, что она послала следом шпионов…

— Предлагаю пойти ко мне. — Майлс отодвинул белую манжету и посмотрел на часы. — Половина пятого. Вечером я занят. Так идем?

Все трое кивнули. Каждый из них был по-своему могущественным и властным человеком, но сейчас они вели себя как растерянные и не привыкшие к самостоятельности мальчишки. Майлс понимал, что до них еще не дошел весь ужас происшедшего. Сам он, если можно так выразиться, был в более выигрышном положении. В отличие от них, он узнал ее и, осознав скачок, который она совершила, вырвавшись из грязи и уверенно обосновавшись в высших деловых кругах, почти понял, насколько она могущественна.

— Не могу поверить! — не унимался Алекс Барнетт, словно читая мысли Майлса. — Сколько же лет она выжидала?

Выражение лица у него изменилось, так как шок уступил место реальному пониманию ситуации.

Что он скажет Джулии? Если им откажут в усыновлении, это ее убьет.

— Надо остановить эту гадину!

Будто сквозь стену он слышал, как что-то говорил Симон Геррис, пока до него не дошел смысл слов, холодно произнесенных Майлсом:

— О чем ты думаешь, Геррис? Надеюсь, не об убийстве?

— Убийстве?

— Никакого убийства.

Это вмешался Ричард Хауэлл.

— Ее надо остановить.

Горящим взглядом Симон Геррис обвел троих мужчин, чувствуя, что его сердце бьется так, словно готово выпрыгнуть из груди. Сука!.. Как же она радовалась, сведя их вместе и показав свою силу. Он мог бы ее убить только за одно это, не говоря уж об остальном.

— Если вы согласны разговаривать, то я предлагаю пойти куда-нибудь, где нас никто не увидит и не услышит. Поскольку я живу один, то, пожалуй, лучшего ничего не придумать.

Господи! Как только Френчу удается сохранять спокойствие? Он даже как будто забавляется. Глядя на него, Симон вспомнил свое недоверие к нему еще в те дни. Сколько удовольствия ему доставило, когда он…

Неожиданно Симон понял, что Майлс наблюдает за ним, и быстро погасил в глазах огонь ненависти. Сейчас ему выгоднее быть вместе со всеми.

Майлс остановил такси. Майлс договорился с шофером. Майлс ни голосом, ни жестом не выдал своего волнения. Слишком долго он был барристером, чтобы поддаваться эмоциям. Важнее — сохранять здравый смысл, когда все вокруг теряют голову. Если встать на точку зрения Пеппер Майденес (откуда, черт подери, у нее это имя?), то вполне естественно и закономерно, что она хочет отомстить за содеянное, но какая же нужна сила воли, чтобы столько лет терпеливо, по камешку строить свое здание ненависти!

Никто, кроме Майлса, не мог скрыть своих чувств. Хуже всех был Симон Геррис, готовый на все, вплоть до убийства. Он всегда был опасным. В Оксфорде лидерствовал в среде золотой молодежи, но под позолотой у него скрывалась злобная душонка.

А остальные? Алекс Барнетт еще не пришел в себя. Ричард Хауэлл едва не дрожит от нервного перенапряжения.

Все молчали, не желая тратить силы на пустые разговоры, пока не вошли в кабинет Майлса.

— Как насчет выпивки?

Никто не отказался.

За эти годы им приходилось время от времени видеть друг друга, однако они не поддерживали отношений, объединявших их в Оксфорде, и теперь всматривались в лица друг друга, отмечая перемены и ожидая, кто заговорит первым.

— Это не должно сойти ей с рук! — Симон Геррис выпил свою порцию виски одним глотком и с размаху поставил стакан на стол. — Будь я проклят, если позволю цыганской суке командовать собой!

— Думаю, Симон, твои обожательницы очень заинтересовались бы этой речью, — холодно заметил Майлс. — Но ты, кажется, забыл, что на сей раз мы имеем дело не с семнадцатилетней замарашкой. Мисс Майденес в высшей степени могущественная и удачливая дама.

— Она хочет нас погубить! — У Алекса Барнетта дрожали пальцы, когда он ставил стакан на стол. — Нам придется ее остановить…

— Ради Бога, не надо! Это понятно. Непонятно, что делать, — с раздражением произнес Ричард.

Майлс поджал губы, потом тихо сказал:

— У меня есть идея.

Все посмотрели на него.

— Насколько я понимаю, нам надо поставить мисс Майденес в такое положение, чтобы она не только захотела отдать нам документы, но и отказалась от возмездия… Раз и навсегда.

— Думаешь, ей можно пригрозить? — растерянно спросил Алекс Барнетт.

Майлс пропустил его слова мимо ушей.

— Мне кажется, успех «Майденес Менеджмент» зависит исключительно от ее основательницы. Если бы мисс Майденес на некоторое время исчезла, ее компания непременно начала бы разваливаться.

— Ты о похищении? Это не сработает, — перебил его Ричард. — Ты же слышал, что она говорила о принятых ею предосторожностях.

— Ну, конечно, слышал. И согласен с тобой. Она не может просто взять и исчезнуть. Но она может, например, куда-нибудь поехать, предположим, с любовником… И оставаться с ним так долго, что ее клиенты потеряют терпение. У суперзвезд обычно и суперэго, которое требует постоянного внимания. В случае если мисс Майденес обделит их вниманием…

Майлс вопросительно поднял одну бровь.

— Великая идея! — усмехнулся Симон Геррис. — А как ты убедишь любовника увезти ее? И вообще, откуда ты знаешь, что она с ним поедет?

— Это просто. Любовником должен быть один из нас, — ласково отозвался Майлс.

В кабинете воцарилось недоуменное молчание.

Первым заговорил Ричард Хауэлл, который от волнения никак не мог усидеть на месте.

— Какого черта, Майлс? Нашел время шутить! Ты сам прекрасно знаешь, что ни с одним из нас она не захочет иметь дело…

— А ей и не надо хотеть.

Все уставились на него, ничего не понимая.

— Конечно же, она не согласится иметь с нами дело… И с кем-нибудь другим тоже, если это поставит под угрозу ее бизнес. Но если мы убедим ее сотрудников и всех, кто связан с ней в том, что она по доброй воле уехала с любовником, тогда ее отсутствие никто не назовет исчезновением и указания, оставленные ею в банке и у адвоката, не возымеют силу. Понятно, что в этом случае у нас будет время уговорить ее отказаться от шантажа.

— Осталась только одна проблема, — с усмешкой перебил его Ричард Хауэлл. — Кто из нас будет играть роль любовника?

Майлс наморщил лоб.

— Я думал взять ее себе, — улыбнулся он. — У меня нет жены, и я могу отсутствовать, сколько пожелаю, не вызывая ненужных расспросов. — Он еще раз улыбнулся и еще раз наморщил лоб. — Конечно, если кто-то из вас желает…

Они молча переглянулись, после чего Симон Геррис недоверчиво произнес:

— Очень благородно. Но зачем тебе стараться ради нас?

— Не ради вас, — спокойно отозвался Майлс, — а ради себя. Честно говоря, мне предпочтительнее рассчитывать на себя, чем на кого-то еще. Но если у вас есть идея получше…

— Ничего не могу придумать, кроме убийства, — с горечью признался Ричард. — Боже, она всех нас скрутила в бараний рог и прекрасно это знает!

Никто не стал с ним спорить.

— Итак, решено. — Майлс встал. — Я бы предложил нам всем держаться подальше друг от друга до ее исчезновения: Несомненно, она следила за нами, может быть, не постоянно, но следила и теперь следит, если предполагает, что мы постараемся ответить ударом на удар.

— Естественно, она не ждет, что мы сдадимся без боя.

Алекс Барнетт все еще был растерян, но уже начинал давать волю злости. Наконец-то осознав свое положение, он весь покрылся потом. Каким он был дураком, когда ввязался в дела Герриса!.. Но ему так хотелось дружить с Геррисом, так хотелось чего-то добиться!..

Мрачные мысли одолевали и Ричарда Хауэлла. Как Пеппер удалось разузнать о депозите? А теперь уйти? Бросить банк, когда в него вложено столько сил? Может быть, Френч прав? В конце концов, если начистоту, то они сговариваются о похищении, и если план Френча сработает, если девушку удастся где-нибудь придержать… Он проглотил застрявший в горле комок. Какого черта? Все равно нет альтернативы.

Симон Геррис не сводил глаз с Майлса. Он не доверял ему… Никогда не доверял. И никогда не относился к нему с приязнью. В Оксфорде Френч не присоединился к его двору. Хитрая сволочь! Может быть, он все-таки справится? Слишком долго он боролся, чтобы сейчас пустить все псу под хвост. Должен быть еще один выход. Должен!.. Но пока он его не найдет, придется подыгрывать Френчу.

— Ну же, джентльмены, что скажете? Вы за мой план или против?

Майлс обвел их вопрошающим взглядом.

— Я не вижу альтернативы, — слабым голосом проговорил Алекс Барнетт, у которого был совершенно больной вид.

— Даст Бог, план сработает. — Ричард мерил шагами комнату. — Да… Да… Конечно, я согласен.

— А ты, Геррис?

Майлс посмотрел ему прямо в глаза.

— Согласен.

Я не верю тебе, Френч, ни на грош не верю, думал он, и буду в оба за тобой следить.

— Что ж. У нас есть месяц, и я собираюсь использовать его нам на пользу. — Майлс взглянул на часы. — Прошу прощения, джентльмены, но у меня назначена встреча.

Его ждала Розмари. Придется сказать ей, что их отношениям настал конец. Интересно, как она поведет себя? Жаль, что Пеппер удалось узнать о Софи. Он-то думал, будто неплохо замел следы.

Пеппер Майденес… Ну и имечко, хмыкнул он после ухода бывших приятелей. В Оксфорде он знал ее как Цыганочку. Там ее только так и звали.

Когда и каким образом Цыганочка стала основательницей «Майденес Менеджмент»? Майлс взялся было за телефон, но положил трубку. Завтра тоже не поздно начать работу над тайной Пеппер Майденес, а сегодня ему надо сконцентрироваться на разрыве с Розмари. Его огорчило, что он в состоянии печалиться из-за отсутствия сожалений. Разве он не выбирал своих женщин, заранее прикидывая, что ему будет стоить прощание с ними?

Пеппер Майденес… Он вспомнил, какой увидел ее в то утро, когда она сжималась в комок в углу запертой комнаты.

А ведь она была девицей… Майлсу пришлось уничтожить простыню. Он закрыл глаза и грубо выругался.

Стараясь снять напряжение, Пеппер долго лежала с закрытыми глазами в теплой ванне. Ей не хотелось идти на прием, но там ее должна ждать Луиза.

Как поверить, что все закончилось и она, в самом деле, сделала то, о чем всегда мечтала. Перед ее мысленным взором мелькали картинки сегодняшней встречи. Искаженное лицо Алекса Барнетта. Непроницаемые глаза Майлса Френча. Симон в ярости. Ричард никак не мог поверить в реальность происходящего. Что они делают? Наверное, стараются придумать, как остановить ее, но это им не по зубам. У нее десять лет ушло на составление идеального плана, а у них есть всего один месяц. К тому же она обезопасила себя. Если с ней что-нибудь случится… Ничего не случится. Сейчас она сильнее. Невежественной замарашки, которую можно было бить, словно собаку, больше нет. Неужели они, в самом деле, думали, будто она забыла о том, что они с ней сделали, и не мечтала о мести?

Пеппер поерзала в остывшей воде, не понимая, почему радость не разгорается. Рядом с ванной стояла бутылка шампанского. Сегодня утром она поставила ее в холодильник, чтобы вечером отпраздновать свой триумф, но пить почему-то не хотелось. В чем дело? Она ведь так ждала этого дня. Возможно, было бы лучше, если бы она могла разделить радость с… Эта мысль застала ее врасплох, но Пеппер немедленно отвергла ее.

Прием должен был состояться на Гроувенор-сквер в большой бальной зале, и Пеппер уже договорилась, что пойдет на него с одним из своих старинных друзей. Джеффри Питт в течение нескольких лет был ее финансовым советником.

Они встретились, когда компания «Майденес Менеджмент» была еще совсем крошечной, но у Пеппер уже появилась идея ее расширения, и Джеффри Питт стал тем человеком, который руководил ее первыми робкими шагами. Это он посоветовал ей купить дома, а не арендовать офис и квартиру, и он же помог ей выгодно инвестировать прибыль.

Теперь она знала о финансах почти столько же, сколько он, но формально он все еще считался ее советником.

Их первая встреча пришлась как раз на время развода, стоившего Джеффри много сил, и их сближение было почти неизбежным, хотя Джеффри, как другие мужчины до него и после него, почти мгновенно понял, что она скрывает от него важную часть своей жизни. Многие мужчины считали ее фригидной. Но как Пеппер могла отдаться кому-то после всего, что с ней случилось? Естественно, в ней глубоко сидело недоверие ко всем без исключения мужчинам. Страх перед ними Пеппер сумела побороть, но все же… Только она знала, чего ей стоило сотрудничество с мужчиной. От одной мысли о пережитом унижении ее плоть превращалась в лед.

Однако Пеппер отлично понимала, что позволь она кому-нибудь любить и нежить себя, ей удалось бы окончательно побороть свой страх, но как раз этого она и не желала. Наблюдая со стороны, Пеппер видела, как мучаются другие женщины, не в силах разорвать узы, связывающие их с их мужчинами, и не хотела для себя ничего подобного. Почти всю жизнь она была одна и постепенно высоко оценила свое одиночество, решив, что для нее это единственный способ выжить. Пеппер отлично научилась держать мужчин на расстоянии.

Джеффри перенес отказ на редкость легко, и теперь они радовались своей дружбе, доступной только людям, отлично знающим друг друга и не любопытствующим без надобности. Время от времени Джеффри все же испытывал желание уложить Пеппер в постель, однако понимал, что она не чувствует ничего похожего по отношению к нему. Кроме того, в ее жизнь вошел Ник Хауарт…

Джеффри поморщился. Если бы Хауарт не уехал куда-то за границу по своим делам, у Пеппер не было бы нужды приглашать его сегодня вечером.

Ровно в восемь он приехал за ней.

Джеффри принадлежит к тому типу высокородных англичан, которые лучше всего смотрятся в вечерних туалетах, подумала Пеппер, усаживаясь в его «роллс-ройс». Высокий, с каштановыми волосами и добрыми карими глазами, он постоянно вызывал у матерей стремление выдать за него своих дочек.

Выехав на Парк-лейн, они стали частью длинной череды автомобилей, высаживающих своих разодетых пассажиров возле ярко освещенного здания. На сей раз благотворительный прием был устроен ради душевнобольных детей, которым покровительствовала принцесса Уэльская. Ее тоже ждали вместе с принцем.

Следуя за Пеппер в бальную залу, Джеффри не мог не думать об их отношениях с Ником Хауартом, ведь ему-то было известно, что Хауарт — один из ее главных клиентов. Ходили упорные слухи, что они к тому же и любовники… Что косвенно подтверждалось их совместным появлением на разных мероприятиях… Хотя эти мероприятия, как правило, были связаны с тем видом спорта, который Хауарт спонсировал.

Неужели они и в самом деле любовники? Джеффри почувствовал знакомый укол ревности. Так всегда бывало, стоило ему подумать, будто кто-то делит с Пеппер постель. Джеффри постарался избавиться от этой мысли. По сути, он был добрым мягким человеком. И, кстати, у него ни единого шанса, напомнил он себе не без сарказма, привлечь внимание такой женщины, как Пеппер, — настолько женственной и не скрывающей свою женственность, что ни один мужчина не может остаться к ней равнодушным.

Пеппер не удивилась бы, знай о его мыслях. Джеффри не единственный подозревал о ее связи с Ником Хауартом, с которым она была знакома уже несколько лет. И хотя их нередко видели с другими мужчинами и женщинами, все давно решили, что они любовники.

Ник не похож на Джеффри. Некоторое время назад он предъявил ей ультиматум. Впрочем, он не первый, наверное, и не последний.

Сейчас Ник, слава Богу, в отъезде, но скоро вернется и вот тогда… Тогда она и отыщет способ поладить с ним, сказала себе Пеппер, а пока у нее есть о чем подумать.

Наконец-то она ощутила радостное возбуждение. Через четыре недели… Нет, не сейчас… Еще будет время… Она давно научилась контролировать свои мысли, тем более чувства, поэтому, выбросив все из головы, сосредоточилась на присутствующих в зале.

Едва переступив порог, она сразу обратила внимание на бесчисленных Эммануэлей в кружевах и шифоне. Ее собственное платье моделировал Бельвиль Сассун. Синяя широкая юбка, колыхавшаяся на каждом шагу, и узкий лиф, открывавший лишь самый верх груди. Рукава и низ юбки украшали старинные кружева, которые стоили не меньше самого платья.

Пеппер сделала себе гладкую прическу и сзади скрепила волосы под стать платью шелковым цветком. На фоне розовых и кремовых туалетов ее наряд сразу бросался в глаза своей необычностью.

Герцогиня Йоркская ввела в моду рыжие волосы, но совсем не поэтому многие гости откровенно уставились на Пеппер, едва она вошла в залу.

Отыскав Джона Флетчера и Луизу Фабер за одним из столиков, она представила им Джеффри и взяла предложенный бокал шампанского.

Несколько минут они поговорили, пока гости усаживались за столики рядом, и вдруг по залу пробежал взволнованный шумок. Объявили о приезде принца и принцессы Уэльских. Все встали.

— Правда, она очаровательна? — шепотом спросила Луиза, наклоняясь к уху Пеппер, когда председательница начала свою приветственную речь.

Джон, внимательно осмотревший платье принцессы, объявил:

— Брюс Олдфилд. Наверное, из его новых моделей. Он теперь работает немного по-другому.

За ужином они обговорили свои дела. Джону хватило времени со всех сторон обдумать предложение Пеппер, и у него не возникло никаких возражений. Он даже успел придумать целый гардероб для Луизы.

— Сегодня, после нашей встречи, я говорила с «Вог», — сообщила ему Пеппер. — Здесь одна из редакторов. Может быть, знаешь ее? Розмари Беннетт.

— Знаю. Где-то ее видел. — Джон огляделся. — Вон она. Видишь даму в белом атласном платье от Армани? Хочешь, чтобы я тебя представил?

— Нет… Не здесь. На неделе я загляну к ней в «Вог».

Пеппер резко повернулась и похолодела, заметив мужчину, который прокладывал себе путь между столиками. На одно мгновение ей показалось, что он идет к ней, и она побелела от ужаса.

— Тебе плохо, Пеппер?

Каким-то образом ей все-таки удалось отвести от него взгляд.

— Тебе плохо?

Джон задумался. Никогда с ней такого не бывало. Вот уж кто умеет держать себя в руках, а тут один взгляд на Майлса Френча — и она никак не может успокоиться.

Наверное, сегодняшний день стоил ей больше, чем она сама думала. Да и Майлс Френч вел себя не так, как остальные. Он был холоден, контролировал свое поведение… И сразу же узнал ее. Этого она вовсе не ожидала, ведь она так переменилась с тех пор, что думала, будто от прежней девчонки совсем ничего не осталось.

Майлс Френч доказал совсем другое, и это внесло беспокойство в ее душу.

За другим столом Розмари Беннетт протянула руку и ласково провела пальчиками с длинными ногтями по запястью Майлса.

— Ты выглядишь как-то не так, дорогой. Что случилось?

Майлс вымученно улыбнулся.

— Ничего особенного.

Розмари сразу поняла, что он не такой, как всегда, словно внезапно отдалился от нее. И ей все стало ясно. Она хорошо знала мужчин. Майлс заскучал. Пора им расставаться. Но вот так ей как раз и не хотелось. Другого такого любовника она не знала в своей жизни, хотя эмоциональная жизнь Майлса, в сущности, оставалась для нее тайной за семью печатями. Прикрыв глаза ресницами, Розмари внимательно следила за ним. Не тот Майлс человек, чтобы долго оставаться без женщины, а это значит, что он уже кого-то нашел для себя.

Не испытывая ни тени раздражения, она стала думать, кто бы это мог быть. И, кто бы ни был, Розмари пожелала своей счастливой сопернице достаточно здравого смысла, чтобы не влюбиться в Майлса. Он повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

— Я подумал, не уйти ли нам сегодня пораньше?

Майлс собирался выдержать стиль. Розмари мысленно усмехнулась. Интересно, когда он собирается сообщить ей — до или после того, как она побывает в его постели. Достаточно изучив Майлса, она решила, что он должен это сделать до, чтобы прощальными ласками избавить ее от горьких мыслей покинутой женщины.

А Пеппер не могла прийти в себя после того, как увидела Майлса. Не понимая причины ее волнения, Джеффри спросил, не хочет ли она уйти, если с ужином покончено.

Пеппер благодарно кивнула и извинилась перед Джоном и Луизой:

— У меня разболелась голова, — солгала она, позволяя Джеффри взять ее под руку и вывести из залы.

— Стой здесь. Я возьму пальто, — сказал он, как только они вышли в фойе.

Пеппер уселась на один из позолоченных стульчиков и стала смотреть прямо перед собой, и вправду ничего не видя. Еще одна пара покинула залу, и она услыхала холодный, будто металлический голос женщины и более глубокий, чем-то знакомый мужской голос.

Усилием воли она подняла голову.

— Пеппер, какая приятная неожиданность!

Она видела, что Майлс направился к ней, и понимала, как трудно ей будет выдержать предстоящую сцену. Тогда она попыталась подняться, но зацепилась острым каблуком за кружево на юбке и покачнулась. Майлс подошел как раз вовремя, чтобы поддержать ее, и она вздрогнула, почувствовав теплое прикосновение его рук к своим голым плечам.

Розмари стояла в пяти футах от них и видела, каким взглядом Майлс смотрел на другую женщину. Она сразу поняла, что эта женщина должна занять ее место в его постели, и печально усмехнулась. Что же, по крайней мере, у него есть вкус. Пеппер Майденес не какая-нибудь куколка.

К тому времени, когда Джеффри вернулся с ее пальто, Розмари и Майлс уже ушли, но Пеппер все еще не могла забыть о теплых руках Майлса на своем теле.

Глава четвертая

Пеппер плохо спала ночью. Ее преследовал старый кошмар, который всегда возвращался, стоило ей слишком сильно понервничать. Постоянно подавляемые воспоминания обретали свободу и проникали в ее мысли, когда она лежала на своих шелковых простынях, положив руку на сердце, чтобы хоть как-то успокоить его, и старалась забыть непроницаемую тьму, чьи-то руки, голоса, шепот. В своем кошмаре она не понимала, о чем шепчутся кругом, но в реальности она слышала все. И знала, что с ней делают.

Насилие. Это слово оставляло горький зловонный привкус у нее во рту. Она печально скривила полные чувственные губы, притягивавшие к себе взгляды мужчин, которые воображали, каким возбуждающим может быть их теплое влажное прикосновение.

Пеппер проснулась и боялась опять заснуть. Она знала, что ее ждет. Темная комната в Оксфорде, возле дверей мужчины, которые привели ее туда, а тем временем…

Она вздрогнула и вся покрылась потом. Вновь она ощутила завладевший ею тогда страх и постаралась взять себя в руки, отвергая воспоминание о невидимых руках, щупавших ее тело, и о шепоте, недоступном ее ушам.

Пеппер включила лампу, стараясь привести в порядок дыхание и вновь взять под контроль свои чувства. Ей было жарко, И она дрожала, как в лихорадке, преследуемая демонами, не имеющими человеческого облика. Та майская ночь была жаркой, но внутри Пеппер ощущала могильный холод.

— Ты можешь получить от жизни все, что хочешь, — однажды сказал ей Филип, — но за все придется платить.

Пеппер встала и пошла вниз. В кухне она облазила все шкафы, пока не нашла банку с шоколадом, которая провалялась у нее два года с тех пор, как Мэри в последний раз приезжала в Лондон за рождественскими подарками. Мэри и Филип никогда не чувствовали себя уютно в ее лондонском доме. Счастье, внутренний покой — вот мерки, которыми они мерили свою жизнь, и Пеппер не сомневалась, что оба они, каждый по-своему, беспокоятся за нее. И у них были для этого основания, хотя они не подозревали об этом.

Пеппер скривилась и с кружкой шоколада с молоком отправилась обратно в спальню. Свернувшись калачиком на роскошной постели из шелка и старинных кружев, она выглядела со своими красными волосами и не накрашенным лицом не больше, чем на семнадцать лет, и была похожа на девчонку, забравшуюся в кровать к старшей сестре. Однако ей уже не семнадцать…

А в семнадцать…

Пеппер вздохнула и вся сжалась, сопротивляясь напору воспоминаний… Слишком поздно. Они уже накатили на нее, вновь погружая ее в прошлое, в котором были боль и страх… Пеппер расслабилась и позволила им завладеть ею.

Возможно, так оно и должно быть. Возможно, после всего происшедшего сегодня ей надо вспомнить, устало подумала она, и запастись терпением, присущим народу ее матери, в отношении неожиданных ударов судьбы.

Что ж, если воспоминаний не избежать, то надо начинать с начала. Она все вспомнит… Все!

В январе 1960 года цыганский табор, к которому принадлежала мать Пеппер, остановился в Шотландии на земле лорда Макгрегора. Зима была холодной и снежной… Отчаянно завывал ветер, налетавший с Русских морей. Сэр Иэн Макгрегор был человеком мягким и воспитанным в старых традициях. Он считал себя, вождя клана, ответственным за все живое на его земле так же, как он был ответственен за свою собственную семью.

Макгрегоры никогда не были особенно богаты, хотя у них хватало земель, правда, годившихся, в основном, для пастбищ да еще для охоты на куропаток, любимой богатыми американцами. Когда его управляющий сообщил ему о прибытии цыган, которые по обычаю стали табором в долине, он первым делом вздохнул с облегчением, радуясь, что они живые. Эти цыгане приходили сюда уже больше двухсот лет, но на сей раз они задержались из-за снегопада. Вторая его мысль была об их здоровье в столь суровые морозы, и он приказал управляющему послать им сено для лошадей и мясо, оставшееся от оленя, которого охотники убили под Рождество.

Управляющим у Макгрегора с недавних времен служил его племянник и наследник Дункан Рэндалл. Высокий восемнадцатилетний юноша с черными волосами и узким костистым лицом был мечтателем и идеалистом. Он любил своего дядю, любил места, на которых жил и охотился, и его душа переполнялась поэзией кельтских предков.

Ночью выпал снег, который отрезал цыган от всего живого, и Дункан представлял себе темные лица и усталые глаза, когда сидел за рулем «лендровера». На горизонте он видел ниточки дыма и думал только о голодных детях, пытавшихся согреться возле костров.

Год выдался для цыган нелегкий. Осенью умер их вожак, и они остались, словно корабль без капитана. Все племя пошло за его вдовой Наоми.

Единственная дочь вождя — пятнадцатилетняя Лайла — по обычаю должна была стать женой мужчины, которого племя выбрало новым вожаком.

Ее будущему мужу Рейфу, младшему сыну вожака другого племени, уже исполнилось тридцать, и он казался Лайле старым и страшным. Конечно, отец избаловал свою дочь, ставшую утешением его старости, и Лайла выросла диковатой и переменчивой, как апрельское солнышко. Понимая, что легкой жизни для дочери не приходится ждать, Наоми боялась за нее.

Ей удалось уговорить Рейфа подождать со свадьбой, пока Лайле не исполнится шестнадцать лет. Ее день рождения приходился на весну. Рейф с неохотой, но согласился. Все племя видело, каким ревнивым становился его взгляд, когда он следил за своей будущей женой.

Лайла так отличалась от всех остальных девушек, что Наоми впадала в отчаяние. Любая из них была бы счастлива назвать Рейфа своим мужем, а Лайла, заметив его взгляд, опускала голову или улыбалась мальчишкам, с которыми вместе выросла.

Рейф первый год кочевал со своим новым табором. Он никогда прежде не бывал в этой долине и недоверчиво смотрел на медленно приближающийся «лендровер».

— Кто это? — спросил он Наоми по-цыгански.

— Племянник Макгрегора, — ответила Наоми, кладя руку на плечо Рейфу. — Он — наш друг.

— Но он не цыган, — злобно возразил Рейф.

— Правильно. Однако мы живем тут уже несколько столетий. Смотри, он привез сено для наших животных, — сказала Наоми, глядя, как Дункан остановил «лендровер» и полез наверх за сеном.

Ребятишки бросились помогать ему. И Лайла с ними, отметила про себя Наоми, мрачнея при виде того, как мелькают на бегу ее голые коленки.

По цыганскому обычаю женщина может показывать свои ноги только одному мужчине — своему мужу, и хотя Лайла отлично это знала, временами, словно нарочно, нарушала запрет.

Она не желала быть женой Рейфа. Но другого выхода не было. Они — ровня. И Лайла, и Рейф были потомками одного из самых могущественных вождей. В их жилах текла одна кровь, и Лайла нарушила бы неписаный закон, если бы вышла замуж за кого-то другого. И все равно сердце матери болело, стоило ей задуматься о печальной участи дочери.

Сено было тяжелым, и перетаскивать его считалось работой не для слабаков, однако Дункан уже год трудился на земле своего дяди и сильно окреп за это время. Ощущая на себе недоверчивые взгляды цыган, он старался не обращать на них внимания, но все же ему было неловко.

Он видел на другой стороне поляны, на которой горело несколько костров, наблюдавших за ним старую женщину и мужчину и даже чувствовал неприязнь мужчины, которая мешала ему и сковывала его движения. Бедняги, думал он, ничего удивительного, что они ненавидят меня. Сам бы он ни за что не согласился жить, как они, то и дело голодая и переезжая с места на место. Отведя взгляд от сурового мужчины, Дункан посмотрел на ребятишек, сгрудившихся вокруг него. Все они были тощие, у многих на лицах краснели язвы. Дядя послал им крупы и мяса, и Дункан опять полез в «лендровер», как вдруг на глаза ему попалась стоявшая поодаль девушка, в лице и осанке которой он прочел такую гордость, что у него не возникло желания ее жалеть. Если ребятишки показались ему тощими, то она была стройной и хрупкой, как тростинка. Длинные черные волосы сверкали на солнце, и такой гладкой золотистой кожи ему еще не приходилось видеть. Ее золотистые, под цвет кожи, глаза метали злые молнии. Дункан подумал, что такие красавицы встречаются, наверно, раз в жизни. Мешок выскользнул у него из рук, но он подхватил его, чувствуя, как лицо, шею, все тело заливает жаркая волна.

Лайла достаточно знала о мужчинах, чтобы сразу все понять, но она не показала, как довольна произведенным эффектом. В ее таборе почти не было юношей, близких ей по возрасту, ну а те, что были, не могли сравниться красотой с черноволосым и белокожим чужаком, который был гораздо выше ростом и шире в плечах любого цыгана. К тому же он не сумел скрыть, что она ему понравилась.

Проходя мимо него, Лайла весело тряхнула волосами. Ей не хотелось идти замуж за Рейфа. Он пугал ее. И хоть ни за что не призналась бы в этом, она инстинктивно чувствовала его жестокость.

Наоми резко окликнула Лайлу, и та рассердилась. Нечего обращаться с ней, как с ребенком. Она женщина и сама будет выбирать свою дорогу в жизни. Старательно обойдя Рейфа, Лайла исчезла в кибитке.

Дункан увидел, что Наоми идет к нему, и по описанию дяди узнал в ней жену вождя. По-английски она говорила неважно, но Дункан понял, что старый вождь умер и теперь их вождь — Рейф.

Позднее, когда они с дядей Иэном ужинали горячими картофельными оладьями, на которых таяло масло, и пили крепкий чай перед камином в дядином кабинете, Дункан рассказал, какими больными и диковатыми ему показались цыгане.

— Что ж, они такие, какие есть. С чего бы им нам верить, подумай сам. Все их преследуют, никто не понимает. Привычки и обычаи у них с нашей точки зрения нелепые и жестокие. Женщин все еще убивают за измену, ибо они считают узы брака настолько священными, что разорвать их может только смерть. И в то же время они очень гордые, замечательные люди.

Дункан еле удерживался, чтобы не рассказать дяде о поразившей его цыганке, но едва он собрался открыть рот, как вошла домоправительница с новой порцией оладий.

Сэр Иэн жил в достатке, но тихо и просто, и Дункан уже начинал скучать по Эдинбургскому университету. Мать Дункана приходилась сэру Иэну сестрой, но вышла замуж за адвоката, который не принадлежал к клану Макгрегоров.

Сэр Иэн был намного старше сестры.

Его единственный сын погиб в конце войны. Вскоре после этого умерла жена, как говорили, от разбитого сердца. Иэн Макгрегор не пожелал жениться вторично. Вот так Дункан стал его наследником и по доброй воле оставил занятия юриспруденцией, чтобы поработать в имении дяди, поучиться управлять хозяйством, которое должно было когда-нибудь перейти в его руки.

Лайла скучала и не находила себе места. Она ненавидела снег, обрекавший ее на сидение в кибитке и постоянное ощущение Рейфа рядом. Ей хотелось сбежать… Ей хотелось еще раз увидеть Дункана Рэндалла.

Никто не заметил, как она выскользнула рано утром за пределы цыганского табора. Бесшумно и уверенно ступая по нетронутому снегу, как овцы Макгрегоров, она поднималась вверх по тропинке.

Через полчаса Лайла была уже на вершине горы. Она видела множество тропинок, расходившихся во всех направлениях, видела тут и там долины, похожие на ту, в которой теперь стоял ее табор, и, в конце концов, обратила внимание на довольно густой дым вдалеке. И Лайла пошла к нему, хотя понимала, что лучше ей вернуться домой.

Дункан тоже проснулся в этот день рано. Он хотел забросить чабанам еду, пока не идет снег.

Услышав шум мотора, Лайла поняла, что нашла того, кого искала, хотя еще не успела увидеть «лендровер». На фоне голубого неба, с развевающимися, как черное знамя, волосами, она стояла и смотрела на приближающийся серо-синий грузовик. Поначалу, увидев ее, Дункан подумал, что в таборе что-то случилось, но когда остановился и заглянул ей в глаза, то… Ошибки быть не могло. Его словно опалило огнем, и он молча отрыл дверь.

Всю ночь Лайла мечтала о чужаке, и вот он рядом. Она не ошиблась. Он — ее судьба. Рейф ей не нужен. Пусть другая берет его.

Необразованная, невежественная девочка, знавшая только язык чувств, отлично понимала, что соединяет ее и сидящего рядом с ней чужака.

Хотя Лайла все еще была девственницей, она знала об отношениях мужчины и женщины. Мать сказала ей в ответ на отказ стать женой Рейфа, что она сама все поймет, когда наступит ее время. И вот оно наступило. По тому, как отзывалось ее тело на взгляды Дункана, Лайла поняла, что готова отдать себя во власть мужчины. Она коснулась его руки, пробежала пальцами по выпуклым мускулам. Когда он остановил «лендровер», они стали целоваться с такой неистовой жадностью, словно многие годы ждали этого мгновения. Несмотря на их неопытность, не было ничего некрасивого и неловкого в том, как они соединились друг с другом, ведомые силой более могущественной, чем разум и воля.

Лайла кричала от восторга, обвиваясь вокруг Дункана, который чувствовал ее сильные ноги и приходил в неистовство от ее терпкого женского запаха. Ночью, лежа без сна в своей постели, он вновь мечтал о нем.

И Лайла думала о Дункане. Она вспоминала наслаждение, которое они разделили, но как будто больше всего радовалась тому, что, совершив отчаянный шаг, уже никак не могла стать женой Рейфа. Теперь ей не придется склонять перед ним голову и признавать его своим господином.

Лайла знала, что многие считают ее гордой и упрямой. Люди прямо говорили, что отец слишком избаловал ее. Может быть, они и правы. Но она не лошадь, которую можно продать кому угодно. Ужас, отвращение, злоба, которые она испытала, когда Наоми сообщила ей о решении табора, сделали ее бунтовщицей, и она выбрала себе возлюбленного из чужаков, нарушив самый священный из цыганских законов. Но ей было все равно. Никакие законы не могут удержать Лайлу. Она свободна.

Так прошла неделя, и Дункан забыл обо всем на свете, кроме любви к Лайле. Он жил ради их коротких встреч и сторожил каждый миг, когда она могла убежать из табора. Лайла знала, что Рейф следит за ней, но от этого только радостнее были ее свидания с Дунканом.

А потом начал таять снег и Рейф заговорил о том, что пора двигаться дальше. Тут Лайла поняла, какую беду навлекла на свою голову, и открылась Дункану, когда они лежали на сене в одном из сараев его дяди.

— Не уходи, — попросил он. — Останься со мной… Мы поженимся.

Лайла беспокойно заерзала в его объятиях. Выйти замуж за Дункана? А хочет ли она этого? Да, Лайла любит его. Ей сладостно его гладкое крепкое тело, сладостно наслаждение, которое он дает ей. Это так. Но ей не менее сладостно тайком убегать из табора и не менее сладостно возбуждение, даруемое опасностью. Если она останется с ним, табор отвергнет ее… А мать…

У матери были свои проблемы. Шотландская долина всегда была ее любимым местом, и обычно табор проводил тут не меньше двух месяцев, однако вожак теперь Рейф, а ему долина не пришлась по душе. К тому же Рейфу не терпится заполучить Лайлу, и он злится, Наоми отлично это видела, но ведь Лайла упряма, как ребенок, и к тому же своенравна и свободолюбива, как молодая кобылка.

Старая я, сокрушалась Наоми. Она стала мерзнуть на холодном ветру, да и жизнь потеряла для нее привлекательность с тех пор, как умер ее Леон.

Раздражение Рейфа передавалось остальным, и мужчины уже начали поговаривать, что долина перестала им нравиться. Нужен праздник… Свадьба! Но в таборе есть только одна взрослая девушка — Лайла, а она…

Тяжело вздохнув, Наоми достала потрепанные карты Таро, которые всегда были при ней, и привычно разложила их. Едва она взглянула на то, что получилось, ужас завладел ею. Смерть. Наоми дрожащими руками убрала карты.

Она-то знала, что карты Таро никогда не врут, и задрожала всем телом в ожидании грядущего кошмара, который пока еще оставался скрытым от человеческих глаз, но уже бросил свою тень на жизнь табора.

Наконец настало утро, когда Рейф объявил, что они уезжают. Никто не оспорил его решение, даже Лайла… Разве можно идти против воли вождя? Однако, улучив минуту, она сбежала к Дункану.

Правда, на сей раз ей не удалось ускользнуть незаметно.

Рейф сделал все, чтобы держать ее в поле зрения, но при этом не давать о себе знать, а Лайла запаниковала и оттого стала менее осторожной. Она понимала, что стоит табору покинуть долину, как Рейф потребует ее в жены. Но теперь, когда она познала любовь Дункана, мысль о Рейфе была для нее еще отвратительнее прежнего.

С одной стороны, она не сомневалась, что Дункан женится на ней, но, с другой… ей придется расстаться с матерью… с табором… Мысли у нее путались. Она никак не могла ни на что решиться. Видимо, еще и поэтому ей изменил слух, и шаги Рейфа, все-таки нарушавшие привычную тишину в горах, не привлекли ее внимания.

Возле сарая Лайла помедлила, огляделась, но никого не заметила. Она вбежала внутрь, и Дункан, бросившись навстречу, обнял ее и принялся страстно целовать.

Когда он отпустил Лайлу, она рассказала ему о решении Рейфа.

— Останься, — попросил Дункан. — Останься со мной.

— Останусь.

Они не знали, что их подслушивают. Проскользнув в сарай, пока они целовались, Рейф стоял в темном углу и не сводил с них глаз.

Его сжигала ярость. Лайла, предназначенная ему, опозорила его, отдалась чужаку, нарушила священный цыганский закон. Табор отвергнет ее, когда узнает. Отныне ей не быть его женой, но он все равно возьмет ее, накажет за то, что она пренебрегла им ради своего смазливого шотландца. Но сначала…

Ни Лайла, ни Дункан не подозревали о его присутствии, пока он не встал рядом с ними, не оторвал Лайлу от возлюбленного и не всадил ему острый длинный нож между ребер.

Дункан вскрикнул, кровь хлынула у него изо рта, и он упал. Рейф поразил его в самое сердце. А Лайла в ужасе, не веря самой себе, смотрела, как умирает ее любовник, который даже в смерти тянулся к ней и смотрел на нее растерянными испуганными глазами.

Когда Рейф наклонился, чтобы взять нож, Лайла убежала. Как лань, мчалась она по горам, не смея не только остановиться, но даже обернуться.

Рейф ее не преследовал. Куда она денется? Он вытер нож и равнодушно посмотрел на мертвое тело соперника. Шотландец украл у него женщину и заплатил за это своей жизнью. Но Лайлу он накажет по-другому. На его лице появилась злобная усмешка. Жена? Ну, нет! Но в его постели она все равно побывает.

У Рейфа была редкая для цыгана черта. Ему нравилось причинять боль. Еще мальчишкой он с удовольствием ставил капканы на кроликов и других мелких зверюшек, но не потому что голодал. Мучительный страх в глазах умирающих животных доставлял ему радость.

Его отец, узнав об этом, попытался воздействовать на сына силой, но добился только того, что Рейф научился скрытничать. Обыкновенно, когда ему становилось невмочь и были деньги, он покупал женщин и делал с ними, что ему заблагорассудится, а теперь Лайла давала ему возможность в полной мере удовлетворить долго сдерживаемую, порочную страсть. Она сама поставила себя вне закона, и никто не посмеет защитить ее.

Зачем спешить? Да и куда ей бежать? Шотландец мертв, а табор не позволит матери ее спрятать.

Одного взгляда на лицо дочери хватило Наоми, чтобы понять самое страшное. Она помнила, как легли карты Таро, и видела злобную усмешку смерти.

Лайла была не в себе и не могла скрыть правду, а когда она все рассказала, то Наоми в ужасе и отчаянии отшатнулась от нее.

— Рейф убил его, — сказала Лайла.

Мозг Наоми заработал в поисках спасения. Главным в ее жизни всегда был табор. Из-за Лайлы и мести Рейфа пострадают все… Табору нужен вожак, нужен Рейф. Из долины придется бежать, и чем быстрее, тем лучше. Если они уберутся, пока Дункана не найдут, то, может быть, правда не выйдет наружу. Наверняка полицейские их допросят, но, возможно, все и обойдется…

— Сиди в кибитке и не выходи, пока я сама не приду за тобой, — резко бросила она Лайле.

Что же делать?.. И Рейфа нет. Она шла от кибитки к кибитке, приказывая собирать пожитки и готовиться к отъезду. Костры потушили. Дети и животные сразу стали беспокойными, учуяв перемены.

Через час вернулся Рейф и по лицу Наоми понял, что ей все известно.

— Она сказала?

Наоми кивнула, не в силах смотреть ему в глаза, так велик был ее позор. Лайла… Дочь опозорила ее. Хорошо еще, что Леон не дожил до этого дня!

— Мы должны ехать. Явятся полицейские, будут спрашивать…

— Нам нечего ответить, — твердо сказал Рейф, не сводя с нее глаз. — Сегодня ты пришлешь ко мне свою дочь.

Наоми хотела было что-то сказать, но посмотрела на него и молча пошла к своей кибитке. Лайла совершила непоправимое и должна быть наказана, однако у нее кровь стыла в жилах, стоило ей вспомнить выражение лица Рейфа.

Лайла сидела на своей подстилке, невидящим взглядом уставясь прямо перед собой. Когда Наоми передала ей решение Рейфа, она покачала головой.

— Нет!

Печаль и любовь разрывали сердце Наоми, не сводившей глаз со своей свободолюбивой дочери. Даже теперь она гордо держала головку, слишком гордо, наверно. Позор словно не коснулся ее.

— Нет!

— Дитя мое, у нас нет выбора.

Нет выбора. Эти слова бились у Лайлы в мозгу, лишая сил. Она ненавидела Рейфа… Если бы она могла его убить, она бы это сделала, но, во-первых, ее не учили обращаться с ножом, а, во-вторых, сил у нее меньше, чем у Рейфа.

Даже теперь она не до конца осознавала, какую понесла потерю. Шок заслонял от нее реальность, и она не понимала, что некому защитить ее от злой судьбы.

Явились полицейские, но цыгане все отрицали, с горячностью доказывая свою непричастность к убийству. Рейф стоял поодаль и холодно наблюдал за происходящим.

Сэр Иэн тоже приехал. Он сразу осунулся и постарел, и Наоми от души жалела его, ведь он потерял единственного сына, а теперь потерял племянника, заменившего ему сына. По его лицу она видела, что ему недолго осталось жить.

Под конец полицейские допросили Рейфа, но он сказал им, что охотился, выставив двух цыган в качестве свидетелей.

Как полицейские ни старались, им не удалось пробить стену отчуждения, воздвигнутую цыганами, хотя они не сомневались, что убийцу надо искать среди пришлых людей. Слишком опытной была рука, управлявшаяся с ножом.

— Держатся друг за друга, как черти. Уж простите меня, сэр Иэн, — сказал сержант, когда они шли к «лендроверу». — Мы ничего от них не добьемся.

— Почему?.. Почему?.. Не понимаю. Дункан был добрый мальчик…

— Чего-то мы не знаем.

Позднее, докладывая начальству о случившемся, сержант сказал:

— Наверняка убил кто-то из цыган, но не думаю, что нам удастся его найти. Они отлично защищаются.

В сумерках, когда цыгане принялись за еду, в лагере воцарились страх и недоверие. Никто не сказал Лайле ни единого слова. Она ела одна в материнской кибитке, а время неумолимо бежало, лишая ее последней надежды.

Когда до Лайлы наконец дошло, что он собирается с ней сделать, она содрогнулась от страха. Дункан пробудил в ней любовь, и она с радостью открывалась ему, словно цветок открывается солнцу. Но Рейф? Страх и ненависть испытывала она, думая о человеке, который убил ее возлюбленного. Она боялась его, как только женщина может бояться мужчины, собирающегося — в этом она не сомневалась — причинить ей боль.

— Пора идти, — тихо сказала Наоми. — Если ты не пойдешь сама, тебя отведут к нему силой. Прими неизбежное.

— Он убьет меня! — истерически закричала Лайла.

В свои пятнадцать лет она жаждала прижаться к матери и выплакаться у нее на груди, но Наоми не могла защитить дочь.

Эту ночь Лайла не забыла до конца своей короткой жизни. Дрожа от страха, она отправилась в кибитку Рейфа, а когда через несколько часов, едва он заснул, выползла из нее, все ее тело было в синяках и кровоподтеках.

С трудом сдерживая слезы, Наоми вымыла ее, но ничего не сказала. Лайла тоже молчала, лишь смотрела на нее, как загнанный зверь. Гордый дух дочери был сломлен.

Однако стоически стерпеть насилие Лайла не смогла. Ненависть к Рейфу затмила в ней все остальные чувства. Даже матери она не рассказала, что Рейф вытворял, как издевался над ней, словно извращенное животное, насилуя ее. Едва она начинала говорить, как дрожь охватывала ее, и Наоми подала дочери отвар известных ей трав, чтобы она заснула и отрешилась от реальности. Однако Лайла, когда мать отвернулась, вылила питье.

Еще одной такой ночи ей не вытерпеть, да она и не собиралась терпеть.

Пока табор спал, Лайла бесшумно выскользнула из кибитки и побежала в полицейский участок. Выслушавший ее констебль не поверил собственным ушам, не в силах представить, что такое возможно. Подняли с постели сержанта. Тот, ругаясь, на чем свет стоит, приехал в участок, но лишь мельком взглянул на белое как мел, несчастное лицо Лайлы и сразу понял, в чем причина преступления.

Рейфа арестовали на рассвете и через два месяца приговорили к смерти. Но веревки ему удалось избежать. Неизвестно как, он раздобыл яд, и однажды утром его нашли в камере мертвым. Рейф уже весь застыл, но глаза дерзко сверкали навстречу неведомому.

Табор отверг Лайлу. Цыгане выбрали другого вожака, который разрешил Наоми остаться, но Лайле приказал убираться прочь.

Так, наверное, и было бы, если бы Наоми не обнаружила, что Лайла беременна. Она воззвала к милосердию цыган, и оно было ей даровано. Лайлу не приняли обратно в табор, но ей разрешили жить с матерью.

Состояние дочери, которая чудом сохраняла жизнь, приводило Наоми в отчаяние. Скорее всего, только зародившееся в ней дитя удерживало ее на этом свете. Дитя Дункана. Эти слова Лайла постоянно повторяла как заклинание.

— А вдруг это ребенок Рейфа? — спросила как-то Наоми.

Лайла покачала головой и посмотрела на мать глазами столетней старухи.

— Нет. Не его. Он не взял меня, как мужчина берет женщину, и его семени во мне не было.

Рашель Ли родилась восьмимесячной. Для Наоми мукой мученической было видеть почти бескровное тело своей дочери, которая последние силы отдавала ребенку. Оказалось, в Лайле живет неукротимый дух, благодаря которому она продолжала сохранять гордость и волю к жизни, чего Наоми никак не ожидала от своей избалованной дочки.

Роды проходили трудно, и, хотя многие слышали крики, доносившиеся из кибитки, ни одна женщина не пришла помочь Наоми. Впрочем, это-то Наоми не пугало. Она была опытной повитухой, да и положение ребенка не внушало ей никаких опасений, хотя он был великоват для хрупкой Лаилы.

Только положив девочку рядом с дочерью, она в первый раз со дня смерти Дункана увидела на ее лице улыбку.

— Красавица, — сказала Лайла. — Назови ее Рашель. Ты ведь будешь ее любить, правда, мама?

Кровь лилась из Лайлы рекой, и остановить ее не было никакой возможности. Наоми знала, что ее дочь умирает. Она знала это с того самого мгновения, когда начались роды. Ничего удивительного.

Лайла заставляла себя жить, чтобы доносить свое дитя. Во всяком случае, для табора она была мертвой с того самого часа, как предала Рейфа.

Цыгане не сложили погребального костра для Лайлы, не оплакали ее и не пожалели о ее короткой жизни, и хотя Наоми оставалась законным членом табора, Рашель скоро поняла, что чем-то выделяется из остальных детей.

Прошло совсем немного времени, прежде чем Рашель узнала, что имя ее матери произносить ни в коем случае нельзя и что она и Наоми кочуют с табором скорее из милости, чем по праву.

Свою боль Рашель научилась скрывать под маской гордости и безразличия, и очень скоро о ней заговорили как о яблоке, которое падает недалеко от яблони. Дети ее не любили, и она, зная об этом, все больше замыкалась в себе. Одна лишь Наоми одаривала ее своей любовью, вставая между ней и людьми.

Глава пятая

Ее изгойство началось с самого рождения, думала о себе Пеппер, уже не стараясь бороться с нахлынувшими на нее воспоминаниями.

Обиды посыпались на нее, едва она встала на ноги. У цыганских детей своя гордость. Но из-за их жестокости она на всю жизнь выучила два урока.

Первый заключался в том, что чувства надо уметь скрывать. Как любой ребенок, Рашель была в высшей степени чувствительна к презрению и нелюбви других детей. Она знала, как знают все дети, что ее отвергают, но не понимала почему, однако научилась делать вид, будто ничего особенного не происходит. Это был второй урок. Никто не должен был думать, будто в его власти обидеть ее.

Собственно, намеренно ее никто и не обижал, просто она была чужой людям, среди которых жила, так как ее мать преступила главный закон племени.

Детство Пеппер прошло в бесконечном кочевье по стране. Школ для цыган тогда практически не было, и даже самые дотошные инспекторы не тратили время на цыганских детей, которые то появлялись, то исчезали с глаз долой. Однако Наоми, благодаря мужу, умела читать и писать и гордилась этим.

Она понимала, что происходит с ее внучкой, и очень горевала, но понимала также и своих соплеменников, которых не могла винить в жестокости.

Время от времени ей приходила в голову мысль поехать к сэру Иэну Макгрегору, но она сомневалась, что у него девочка заживет лучше, чем в таборе. Как бы то ни было, когда Рашель исполнилось семь лет, Макгрегор умер и поместье перешло к его дальнему родственнику.

После смерти Дункана цыгане ни разу не приходили в Глен, зная, что им там не обрадуются, и в потере привычного места, где к ним неплохо относились несколько веков, тоже обвиняли Лайлу, а значит, и Рашель.

Наоми учила девочку грамоте и посылала ее в школу, как только табор останавливался где-нибудь более или менее надолго.

Зная, насколько бабушка гордилась своим умением читать и писать, Рашель никогда не рассказывала ей о своей трудной жизни в школе, где она была такой же отверженной, как в цыганском таборе. Дети смеялись над ее поношенной одеждой, дразнили за неправильный выговор и за золотые кольца, которые она носила в ушах. Старшие мальчики дергали за них так сильно, что начинала идти кровь из мочек. Они называли ее грязной цыганкой, а девочки хихикали, показывая пальцами на драные джемперы и заплатанные юбки.

У Наоми и Рашель не было мужчины, который мог бы защитить их или пойти для них на охоту, поэтому им приходилось полагаться только на удачливость Наоми, которая гадала, предсказывала судьбу и продавала травы. Время от времени какая-нибудь женщина стучалась в их кибитку глухой ночью и просила Наоми продать ей особые травы, которые она собирала летом.

У Рашель это вызывало неистребимое любопытство, но бабушка отделывалась ничего не значащими фразами или говорила, что ей еще рано об этом знать. Она раз и навсегда решила, что искусство лечить травами, которому ее научила мать и которое она пыталась передать своей непоседливой дочери, не для ее внучки. Ни одна цыганка не придет к Рашель за советом и помощью, как они приходили к ней, потому что Наоми была одной из них. Ее все еще почитали, хотя к этому почитанию уже давно примешивалась жалость. А Рашель — чужая, дочь шотландца. Ради его любви Лайла нарушила цыганский закон и предала назначенного ей мужа. Когда Рашель подрастет, ей придется покинуть табор, и это больше всего печалило Наоми.

Она старела. От холода и сырости у нее начали болеть кости. Посылая внучку в школу, она надеялась, что таким образом сможет подготовить ее к другой жизни, а Рашель, щадя бабушку, не говорила ей, что соплеменники отца гонят ее от себя так же, как соплеменники матери.

Школа, которая поначалу влекла ее, постепенно, по мере того как Рашель взяла от учителей все, чему они могли научить, стала ненавистной тюрьмой, из которой она потихоньку сбегала, чтобы в одиночестве побыть на природе.

Когда Рашель исполнилось одиннадцать, она стала резко меняться физически. Соответственно менялось и отношение к ней ее мучителей. Мальчишки в школе, которые прежде дергали ее за волосы и серьги, теперь изыскивали возможность незаметно ущипнуть за набухшие груди.

Волосы у Рашель всегда были густые и блестящие, а тут совсем потемнели и стали виться. Девочка превращалась в девушку.

Бывало, что и в таборе на Рашель с интересом поглядывали молодые цыгане, но они помнили, кем была и что сделала ее мать.

В то время как другие девочки проверяли власть своей недавно обретенной женственности, заигрывая с ровесниками, Рашель, повинуясь инстинкту, вела себя иначе и подавляла свои порывы. Часто бабушка, заглядывая во всезнающие глаза Рашель, с печалью думала, что ее внучка — дитя мрака. Словно в самом деле обладая даром второго зрения, Рашель видела, как цыгане отыскивают в ней черты ее матери и оставляют в покое, но только пока она молчит и ни во что не встревает.

Однако не все можно спрятать. И она не могла спрятать от окружающих свою красоту.

Щипки и насмешки одноклассников Рашель довольно быстро научилась не замечать. Она не единственная подвергалась нападкам мальчишек, но у других были матери, братья, защитники, к которым можно было воззвать, когда мучительство переходило определенные границы. У Рашель не было никого. И она, и ее мучители это знали.

Цыгане кочевали по стране, строго следуя раз и навсегда определенному маршруту. На Троицу, во время ярмарки, они всегда являлись на север Англии в города с фабриками и заводами, обитатели которых были наследниками Промышленной революции, то есть мрачными прагматичными людьми, отлично знающими муки голода.

Жизнь этих людей была так же ограничена, как холмы, окружающие долины, а разум так же не возделан, как земли, на которых они раскидывали свои шатры и палатки.

Фабрики закрывались, потому что их продукцию вытесняли с рынка дешевые товары из Пакистана. В школах учились подростки, для которых не было работы там, где работали их деды и отцы. Настроение у живущих здесь людей было далеко не радостное.

Цыгане останавливались в этих местах каждый год, и Рашель больше всего не любила, когда наступал черед Севера, где люди жили почти так же бедно как цыгане, а из-за этого особенно яростно отстаивали свои права и привилегии. Чужаков здесь не любили, откуда бы они ни приехали, а цыган, естественно, не любили больше всего, и жить им здесь было тяжелее, чем на более богатом юге страны.

В северных городах у людей было слишком мало радостей, поэтому они с особым нетерпением ждали Троицына дня.

В основном здесь жили методисты но их вера не мешала им со всей страстью участвовать во всех развлечениях кульминацией которых была прогулка по городским улицам в Троицын день. За несколько недель женская часть семьи начинала собираться и обсуждать свой выход, ведь, в сущности, это была возможность показать себя во всей красе никого и ничего не стесняясь. Новое платье в этом случае было совершенно необходимо. Все горожане выходили из дома в новых туалетах и неторопливо прогуливались, а потом отправлялись пить чай, после чего подростков отпускали на ярмарку, устроенную на базарной площади.

Именно эти ярмарки и привлекали цыган, которым торговлей и гаданием обыкновенно удавалось собирать там богатый урожай.

Рашель же все это ненавидела. Ненавидела насмешливые взгляды одноклассниц и их хихиканье у себя за спиной. Ненавидела свое отверженное положение, из-за которого постоянно должна была быть настороже. Но этой весной, когда ее тело стало телом женщины, она ненавидела его еще сильнее. Девочки завидовали ее красоте, мальчишки желали ее, но она была им чужой, отверженной, и становилась легкой добычей для насмешек и издевок как тех, так и других.

Еще в младенчестве она в совершенстве овладела искусством пропускать мимо ушей все, что о ней говорили, притворяясь, будто ничего не слышит. Однако в то утро, зная, что вся школа ждет не дождется Троицына дня, ей не хотелось никого видеть. Рашель всегда была свойственна повышенная чувствительность к мнению окружающих, но, повзрослев, она как будто стала еще чувствительней к внешнему миру.

В северных долинах можно было перебираться с места на место по тропинкам, по шоссе и по воде. Рашель шла вдоль канала, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться болотной курочкой с выводком птенцов или понаблюдать, как меняет движение мошкара в зависимости от того, куда падает ее тень. По каналу уже давно не ходили транспортные суда и суденышки, и от его густо заросших водорослями вод исходил слабый аромат запущенности и гниения. Фабрики, когда-то поставленные на его берегах, чернели громадными коробками на многие мили вперед, глядя мир выбитыми окнами.

Рашель любила бродить одна. Проходя под низким мостиком, она вздрогнула от холода и сырости. По дороге ей попались несколько человек. Старик выгуливал собаку. Парочки обнимались и хихикали. На другой стороне она видела мужчин, работавших на своих приусадебных участках, расположенных вдоль железной дороги.

Долина, которую выбрал табор, была длинной и узкой. В горах почти не было деревьев, и на Рашель наводила тоску эта суровая, даже мрачная природа. Каждый раз, когда ей приходилось жить здесь, Рашель казалось, будто ее заперли в душном чулане. Ей не хватало воздуха.

Возле одного из домиков она увидела женщину, мывшую крыльцо. Та подняла голову и закричала:

— Уходи прочь! Только цыган нам тут не хватало!

Рашель сделала вид, будто крики женщины не имеют к ней никакого отношения, и пошла дальше, туда, где речка Калдер бежала вдоль канала. Их разделяла довольно высокая насыпь, которая со стороны канала имела пологий склон, а со стороны реки круто шла вниз, усыпанная ржавыми банками, сломанными велосипедами и прочим мусором, который местные жители бросали в реку.

Остановившись на открытом месте между домами, Рашель подставила лицо теплому солнышку. Неожиданно открылась задняя дверь паба и из нее вышел мужчина, который довольно решительно направился к уборной, а потом остановился и стал мочиться прямо в реку.

Не обращая на него внимания, Рашель двинулась дальше. Когда-нибудь она вырвется отсюда, и ей не придется терпеть рядом этих людей. Когда-нибудь…

Только мечты скрашивали ее жизнь, и Рашель пряталась в них, как улитка в раковину. Ей очень нравилось читать, и из книг она узнала, что есть другая жизнь, есть много разных жизней, поэтому решила, что… В грезы Рашель ворвались громкие крики, и она вся напряглась, увидев перед собой мальчишек из школы. Все они были старше ее и учились в последнем классе, все были одеты в джинсы и дешевые кожаные пиджаки. Они окружили ее. Рашель гордо выпрямилась, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Сердце у нее билось, как у загнанного кролика, но внешне она сохраняла полное спокойствие.

— Проглотила язык, цыганка? — спросил один из них, не сводя глаз с ее грудей. — Неплохие сиськи отрастила… Говорят, цыганки много чего умеют…

Его хриплый голос и хохот остальных парней внушали Рашель ужас, но она твердо знала, что бежать нельзя. Ведь как раз этого они и добивались. Вряд ли они посмеют изнасиловать ее среди бела дня, убеждала она себя, когда парень прижал грязную ладонь к ее груди. Рашель выдержала и это, заставив себя не сбросить его руку, не вцепиться ему ногтями в лицо. Вдоволь поиздевавшись над ней, они ушли, уже и след их простыл, а Рашель все еще не могла прийти в себя и вся дрожала от унижения и страха.

Во время праздников ее бабушка была занята гаданием. Рашель убегала в горы и бродила по пустошам, где щипали траву голодные полудикие овцы и в горном рельефе можно было различить каменную кладку или давно высохший ров. В общем-то, эти места уже давно забыли о хозяйской руке, если не считать канала, в котором отражались плывшие по небу облака.

Праздники продолжались три-четыре дня, и самые бедные жители окрестных долин приезжали в городок хотя бы на день. Утром Рашель слышала, как они ехали в одну сторону, а ночью — в другую. Цыгане расположились недалеко от базарной площади, где была конечная остановка автобуса, и поздно вечером шоферы, выгрузив последних пассажиров, устраивались выпить пива и поесть рыбу с картошкой.

Здесь, в центре маленького городка, под виадуком — между каналом и дорогой — было любимое место не нашедших другого приюта любовников. Цыгане свысока смотрели на бесстыдных городских подростков, но Рашель-то знала, что многие юноши из их табора, особенно из тех, что работали на ярмарке, ускользали по ночам к хихикающим девчонкам, стайками собиравшимся под виадуком.

Однажды вечером Рашель возвращалась в табор и узнала одну из парочек. Энн Уаттс училась вместе с ней в школе, правда двумя классами старше. Учителя считали ее медлительной, но ни о какой медлительности и речи быть не могло, едва рядом с ней оказывался более или менее подходящий мальчишка. Она очень ревниво относилась к своему положению школьной секс-бомбы и едва ли не сильнее прочих ненавидела Рашель.

Со временем Рашель, скорее всего, поняла бы и пожалела ее, но в тот вечер она не могла не видеть, как Энн всем телом прижимается к Тайлеру Ли.

Старший из трех братьев Ли, семнадцатилетний Тайлер, был довольно высоким для цыгана, с шапкой вьющихся черных волос и крепким мускулистым телом, закаленным работой на ярмарках и на полях. Кожа у него была темная, а глаза черные, как гагат. Он гордился своей цыганской кровью, и родственники уже выбрали ему жену из его троюродных или четвероюродных сестер. Рашель об этом знала, а Энн Уаттс — нет. Для нее Тайлер Ли словно сошел с экрана дешевого кинотеатра, который она посещала раз в неделю! Красивее него она никого не встречала, по крайней мере, Тайлер гляделся намного лучше прыщавых мальчишек учившихся с ней в школе. К тому же только он мог дать ей желанное ощущение опасности. Во-первых, у него был мотоцикл, собранный им самим из всякого хлама, подобранного во время переездов с места на место, и, во-вторых, взгляд его черных, как ночь, глаз пробирал девчонок до самого нутра, о чем ему было отлично известно.

Энн Уаттс понятия не имела, что Тайлер презирает ее, как презирает всех желавших его не цыганок, из которых Энн была далеко не первой. Он осознал силу своей физической власти над женщинами, когда ему было четырнадцать лет. Именно тогда Тайлер в первый раз переспал с женщиной, скучающей тридцатилетней домохозяйкой из Норфолка, получив за это велосипед и достаточно денег, чтобы купить мечту всех подростков-цыган — черный кожаный пиджак. С тех пор в его объятиях перебывало такое множество домохозяек и любопытных девчонок, что он потерял им счет.

И Энн Уаттс не задержится в его памяти… А она все прижималась к нему, отвечая на ритмичные движения его тела. Тайлер был третьим мальчишкой, с которым Энн дошла до конца. Она заранее предвкушала, как будет рассказывать о нем своим подружкам, и те, пока еще девственницы, будут смотреть на нее широко открытыми глазами и бояться, как бы не пропустить хоть слово из ее откровений.

Энн тоже заметила Рашель и злобно уставилась на нее. Ей не нравилась ее гордая походка. Небось, считает себя лучше всех. А с чего бы? Все знают: цыгане не лучше воров… И никогда не моются.

Сама Энн мылась раз в неделю в новой ванне, совсем недавно установленной в ее доме. Кстати, на улице только у них в доме был теплый туалет. Ее отец работал мастером на фабрике, а мать готовила школьные обеды. Энн была их единственной дочерью, и миссис Уаттс не уставала хвалиться перед товарками, мол, ее Энн — красавица и в девках не засидится. Уже и сейчас все мальчишки — ее.

Почувствовав, что Энн отвлеклась, Тайлер, царапая ей спину о каменную кладку, покрепче сжал ее голые ляжки.

— На что загляделась?

— Там Рашель Ли.

Энн взглянула на него и поняла, что он относится к Рашель не лучше, чем она.

— А что? — с любопытством спросила она. — Почему ты к ней так?

— Ее мать — убийца.

В таборе никто ничего не говорил о матери Рашель, но все всё знали. Энн в восторге округлила глаза. Она всегда думала, что Рашель Ли не такая, как все. В этот момент Тайлер всерьез взялся за дело, одним махом задрал на Энн юбку и привычным движением снял с нее трусики. Рашель была забыта… Но ненадолго…

Едва войдя в школьный двор, Рашель сразу учуяла, что творится неладное. Всегда готовая к опасности, она правильно оценила внезапно воцарившуюся тишину и, не глядя ни вправо, ни влево, своей гордой походкой продолжила движение к школьному зданию.

Энн Уаттс дождалась, когда Рашель поравнялась с ней, и нанесла ей первый удар:

— У кого это мать убийца? — крикнула она, после чего ее подружки стали кричать то же самое, бегая по двору и подначивая остальных.

К этому времени Рашель все знала о своем появлении на свет, но не могла спокойно слышать об этом, поэтому, забыв обо всем на свете, она подняла руку и влепила Энн пощечину. Правда, она немного промахнулась и задела ей нос, из которого мгновенно хлынула кровь.

Наверное, именно так возбужденные кровью псы травят лисицу. Весь двор бросился на Рашель. Четыре учителя с трудом вытащили ее из-под груды разъяренных тел, но уже с тремя сломанными ребрами и ключицей.

Несмотря на пристрастный допрос учителей и полицейских, Рашель ни слова не сказала о том, что стало причиной драки. Констебль был еще очень юн. Его совсем недавно прислали в эти края из Уэльса, и он сам не мог привыкнуть к здешним местам, где все говорило о нищете и жестокости. В Уэльсе люди тоже жили небогато, но их бедность была другой и сами они были другими. В душе он отчаянно жалел маленькую цыганку, но это никак не отражалось на его лице. На больничной койке девушка выглядела такой хрупкой и одинокой, что он сразу понял — сестрички в больнице проявляют к ней не больше доброты, чем ее сверстники.

Многое изменилось для Рашель после больницы. В первый раз она поняла, какая старенькая у нее бабушка, заметив на ее лице новые морщинки. В первый раз она познала страх грядущего одиночества. Что ей делать, если бабушка умрет? Цыгане прогонят в день похорон.

Пойти в приют? Рашель почти ничего не знала об этих заведениях, лишь то, что они собирали под свою крышу оставшихся сиротами цыганских детей, да еще ими пугали ребятишек в таборах, когда те баловались. Каким-то образом эти приюты соединились в воображении Рашель с тюрьмами.

Каждый день она замечала все новые следы угасания на лице бабушки. Все чаще Наоми терла больную грудь и пила специальный отвар, чтобы заснуть ночью.

Рашель жила в страхе, но об этом никто не догадывался, так как она привычно держала свой страх при себе.

Сама Наоми тоже понимала, что конец близок. Ее съедала боль, поселившаяся внутри нее, от которой она не знала, куда деться. Боль шла от опухоли в груди. Скоро она умрет, и что тогда будет с Рашель?

Наступила зима, и цыгане вновь отправились на север, на сей раз обходя стороной земли Макгрегоров. Они встали табором на пустоши недалеко от маленького городка.

Если когда-то цыгане вызывали у людей почтение или страх, то теперь их везде презирали и называли «грязными ворами». Еще никогда Рашель не чувствовала себя такой одинокой и такой несчастной. Даже пожаловаться было некому. Наоми умирала, и Рашель не желала отравлять своим нытьем, может быть, последние месяцы ее жизни.

Часами она выискивала особые травы, которые по преданию обладали волшебной силой, отдавала бабушке лучшие куски мяса, но толку от этого не было никакого.

Когда Рашель исполнилось пятнадцать лет, цыгане опять пришли на Троицын день на север. Энн Уаттс все еще училась в школе, но была уже в последнем классе. Пухленькая девочка превратилась в жирную уродину, с завистью и злобой поедавшую Рашель глазами, когда та появлялась в школе.

— Так я и знала, что цыгане явились, — прошипела она, нарочито обходя Рашель. — То-то мне почудилась вонь.

Не обращая внимания на хихиканье и смех, Рашель с гордо поднятой головой вошла в класс. Она почти так же сильно любила тишину во время урока, как ненавидела своих одноклассников. Уже довольно давно Рашель поняла, что отчаянно хочет учиться, однако из-за постоянных переездов мало что могла почерпнуть из школьных премудростей.

Да и для учителей она была одной из цыганят, которые исчезают прежде, чем их успеваешь научить чему-то полезному. Правда, читать и писать Рашель умела. Немного знала арифметику, впрочем, не хуже, чем многие ученики подобных школ, покидающие их примерно с таким же уровнем образованности.

Цыгане уже стояли в долине неделю. Однажды Рашель, сидя на уроке, поняла, что ее зовет бабушка. Когда все встали и учительница вышла за дверь, она стрелой помчалась вон из школы. Не остановившись ни на мгновение, она бежала вперед и вперед, в первый раз в жизни явив ту силу, которая отличает женщин ее племени.

Увы, она не ошиблась в своем предчувствии. Наоми умирала, правда, она узнала внучку и, напрягая все силы, чтобы побороть боль, протянула к ней руку. Много часов она провела в раздумьях о будущей жизни Рашель, которой не было места ни среди своих, ни среди чужих.

Притянув ее к себе, Наоми на ухо сообщила Рашель, где припрятала немного денег, которые ей удалось собрать с тех пор, как она поняла, что ее болезнь смертельна. Эти деньги, следовало использовать только с одной целью, и она сказала Рашель, что ей нужно сделать.

— Беги немедленно, прежде чем… я умру. Сделай вид, будто ты старше, чем есть на самом деле. Найди себе работу и живи, как живут соплеменники твоего отца. Цыганский табор тебе не подходит. Я не хочу, чтобы ты стала шлюхой. Всегда помни, я с тобой.

Горячие слезы побежали по ее холодеющим щекам, и она оттолкнула Рашель. Если она останется, табор отвергнет ее, и тогда попечительский совет отправит ее в приют. Наоми права, надо бежать.

Дрожа всем телом и проливая потоки слез, Рашель отыскала припрятанные бабушкой деньги, наклонилась над Наоми, поцеловала ее и прошептала тайные слова цыганского прощания. Она не увидит, как погребут ее бабушку, и не сможет проститься с ее душой.

Наоми открыла глаза и прочитала сомнение на лице внучки. Собрав последние силы, она взяла ее за руку.

— Уходи… Беги сейчас же… Я благословляю тебя, дитя мое… Уходи.

С того часа, когда Рашель научилась читать, она твердо знала, что единственный способ выбиться из нищеты — это образование, и, подобно тысячам других отправилась туда, где золотились на солнце шпили Оксфорда.

Она знала этот город из конца в конец, ибо не раз бывала в нем с цыганским табором. Из книг она тоже многое узнала. Но в своем невежестве Рашель не имела ни малейшего представления о множестве обычаев и запретов составлявших жизнь Оксфорда, таких же строгих, как и законы ее собственного племени.

Рашель добралась до Оксфорда в конце лета, когда ей едва исполнилось семнадцать лет. Большую часть пути она прошла пешком по старым цыганским тропинкам, тщательно сберегая бабушкины деньги и пополняя свои запасы случайными заработками, в основном работая на фермах. Рашель выбирала такие, где ей легко было укрыться от мужских притязаний под крылом хозяйки. За свою короткую жизнь она столько узнала о мужчинах, что ей совсем не хотелось испытывать на себе их власть. Рашель все еще помнила отвратительное ощущение от прикосновений их рук. К тому же мужчина стал причиной трагедии ее матери.

Ко времени, когда Рашель оказалась в Оксфорде, у нее было двести фунтов в кожаном мешочке, пришитом к изнанке юбки, но одета она была в лохмотья, которыми ее изредка снабжали сердобольные фермерши, — слишком короткие, слишком узкие, слишком рваные.

Если когда-то чужая жалость обижала, то теперь Рашель принимала ее с едва заметной улыбкой, ибо в первый раз в жизни поняла, что такое настоящая свобода. Она очень скучала по бабушке, но совсем не скучала по табору, в жизни которого только теперь начинала что-то понимать, как не скучала по недружелюбным и высокомерным жителям тех городов, в которых ей пришлось побывать. Жизнь вне города была другой… И Рашель стала другой, потому что больше никто не называл ее цыганкой.

Теперь она по-настоящему ощутила себя свободной, и в ее воле было выбрать, кем стать в будущем. На фермах, где Рашель работала, ее принимали за бездомного подростка, ради пропитания подрабатывающего летом на поле. Цыгане не путешествовали в одиночку, да и кожа у нее была светлее, чем у многих из них, и волосы отдавали рыжим, так что немногие догадывались о ее происхождении.

Трудилась Рашель без устали, за что ее очень любили фермерши. К тому же она не выбирала работу, хотя предпочитала ту, что держала ее подальше от мужчин, и это тоже нравилось фермершам.

На одной из ферм в богатом Чешире ее поселили в комнате, принадлежавшей когда-то замужней дочери хозяев, в которой стоял телевизор. У некоторых цыган тоже были телевизоры, но, конечно же, не у Наоми. И Рашель стала все свое свободное время проводить у экрана, усваивая самую разную информацию. Она была похожа на путника в пустыне, над которым вдруг пролился дождь.

Рашель вспомнила, как бабушка неустанно внушала ей, что образование — это ключ, который открывает многие двери. Но как его получить? Теперь у Рашель была цель. Она хотела стать, как те холеные, красивые… любимые женщины, которых она видела по телевизору. Что для этого надо? Прежде она таких не видела… Прелестные лица, длинные светлые волосы… А платья!

До сих пор Рашель даже в голову не приходило, что одежда существует не только, чтобы укрывать тело от докучливых взглядов и согревать в холодное время года.

Когда Рашель не работала, то много времени проводила в городах, большей частью разглядывая витрины. Она смотрела, наблюдала. Так продолжалось довольно долго, прежде чем Рашель решилась открыть стеклянную дверь одного из магазинов. Возможно, продавщицу и изумили ее лохмотья, но она даже вида не подала.

Однако Рашель не пустила свои деньги по ветру, а потратила с толком, ибо точно знала, как хочет выглядеть. Когда в магазине она поглядела на себя в зеркало, то на мгновение застыла на месте от изумления. Она больше не была чужой в этом мире, потому что перестала быть нищенкой. Она сделалась такой, как все.

Уже на улице оглядевшись, Рашель убедилась в своей правоте. Повсюду она видела девушек, одетых точно так же, которые вовсю смеялись и кокетничали с юношами. Теперь она была одной из них. Рашель поглядела на джинсы и вспомнила, как бабушке не нравились женщины в штанах, а потом прикоснулась к тонкой спортивной рубашке и едва не застонала от удовольствия, щупая новую чистую материю. Ей было на удивление приятно сознавать, что никто до нее не надевал эти вещи и они принадлежат только ей.

По дороге в Оксфорд Рашель успела избавиться и от своего цыганского выговора, и от цыганских украшений.

Оксфорд тянул ее к себе, как магнит. И она пришла. Это случилось незадолго до осеннего триместра, когда в городе почти не было студентов. Редкие велосипеды, которые чуть погодя должны были заполнить узкие городские улочки, стояли далеко друг от друга. Пустовали дискотеки и пабы. Летом Оксфорд принадлежал его жителям и туристам, в основном американцам, которые сновали между колледжами и пялились на все вокруг.

Рашель довольно быстро нашла работу в одном из городских отелей, но платили здесь меньше, чем на ферме, а требований предъявляли едва ли не больше. Многие горничные были иностранки, но одна, ирландка с таким акцентом, что Рашель едва понимала ее, выказала такое дружелюбие по отношению к новенькой, что уже к концу первой недели Рашель почувствовала себя почти как дома.

Когда же она пожаловалась Бернадетте на свою зарплату, та засмеялась.

— Почему бы тебе не сделать, как я? Найди вечернюю работу. В моем пабе, например, ищут официанток. Я бы могла поговорить о тебе.

Рашель согласилась и стала по вечерам работать в пабе. Полноватый веселый менеджер лет пятидесяти с небольшим, у которого дочери учились в университете, может быть, и не прочь был бы пофлиртовать с девушками, но жена следила за ним в оба.

Рашель никогда еще не была так счастлива, но когда робко спросила ирландку, не знает ли та, как получить доступ в библиотеку, Бернадетта весело расхохоталась.

— Вот это да! А я думаю, такая красавица, как ты, может получить образование, какое только хочет. От мужчин…

Вскоре Рашель поняла, что Бернадетта дня не может прожить без мужского внимания, и только тогда она осознала, какая пропасть между ней и ирландкой. В первый раз она заскучала по табору. Все-таки там были близкие ей люди.

Однажды Бернадетта пригласила ее на танцы, но Рашель отказалась.

— Твое дело… Пусть все парни будут моими, не возражаю.

Бернадетта тряхнула волосами, выходя из комнаты, и Рашель поняла, что обидела подругу.

К счастью Бернадетта была отходчива и добросердечна, и утром, забыв о вечерней стычке, взахлеб рассказывала Рашель о своем новом парне.

— Держись подальше от десятого номера, — предупредила она Рашель. — Хельга… Ты знаешь, немка… Она сказала, что когда пришла утром убираться, он вышел голый из ванной и спросил, не помассирует ли она его! Грязный старик! Ему уже пятьдесят, а все туда же. Помнится мне, он приезжал сюда с женой…

Все горничные любили посплетничать. Но Рашель старалась держаться от этого подальше. Она не привыкла к таким откровенным отношениям и относилась к ним с недоверием, все время ожидая какого-нибудь подвоха, так как не могла забыть выстраданное ею в детстве. Правда, теперь она другая, не отверженная цыганка, а обычная девушка, каких много кругом.

Довольно часто Рашель сталкивалась с молодыми людьми, которые, подобно ей, дорожили своей свободой, но, в отличие от нее, много путешествовали. Они приходили в паб с рюкзаками, в потертых джинсах — худые бородатые юноши, и длинноволосые, с накрашенными глазами девушки. Заказав пиво, они рассказывали о дальних странах на востоке, о Катманду и непонятных религиях. Каждый, кто хотел самоутвердиться, медитировал. Читая оставленные посетителями журналы, Рашель постепенно узнавала, что живет в удивительное время.

Летняя жара уступила место осенней прохладе, и по утрам над рекой висел туман. Оксфорд начинал возвращаться к своей обычной жизни. Все больше становилось студентов. Улицы оживали. Туристы уступали место первокурсникам.

С началом нового учебного года жизнь забила в Оксфорде ключом, и Бернадетта была в восторге.

— Вот погоди. Теперь время настоящих джентльменов, — сказала она как-то Рашель, едва они закончили с уборкой. — Сама увидишь.

Когда, казалось, пьянит даже городской воздух, усидеть дома не было мочи. Рашель чувствовала, как частит у нее пульс в непонятном для нее самой ожидании… Почти каждый вечер в паб приходили длинноволосые молодые люди в потертых джинсах или вельветовых брюках, с обернутыми вокруг шей шарфами. Какого только акцента тут не было! И все-таки все они принадлежали к одному кругу, были сливками общества, jeunesse dore, и прекрасно об этом знали.

В некоторых старомодных колледжах на вождение машин все еще требовалось разрешение, поэтому основным средством передвижения был велосипед. Однажды вечером, когда Рашель спешила в паб, ей пришлось перебежать через дорогу, рискуя попасть под один из них. Неожиданно она услыхала за спиной душераздирающий крик и удар, а когда оглянулась, то увидела пару одетых в джинсы ног и велосипедные колеса.

Однако остановилась она, только когда услыхала за спиной жалобный голос:

— Пожалуйста, не уходи и не оставляй меня тут! Может быть, я сломал ногу…

Голос звучал немного насмешливо поэтому Рашель сразу поняла, что молодой человек привык к поклонению и лести. Обернувшись еще раз, она обратила внимание на белокурые волосы и замедлила шаг.

— Ну же… Я ведь по твоей вине упал, сама знаешь. Не помню уж, когда катался на чертовом велосипеде, а, увидев тебя… Хорошеньким девушкам надо запретить переходить улицу перед носом велосипедиста!

Юноша назвал ее хорошенькой, и в ответ Рашель вся напряглась, хотя ничего угрожающего в его голосе не было.

Осторожность требовала, чтобы она не останавливалась, но что-то более сильное и глубинное взяло верх над осторожностью. Не торопясь, Рашель подошла к нему и стала смотреть, как он освобождается от велосипеда. У него был высокий рост, не меньше шести футов, белокурые волосы до плеч и такие голубые глаза, каких Рашель еще не приходилось видеть. Казалось, в них было столько света и смеха… А он и в самом деле смеялся, причем смеялся над собственной неловкостью.

— Черт! Вроде погнуто переднее колесо. Ничего, не буду заглядываться на хорошеньких девиц! — Он шагнул и поморщился. — Не хватало еще сломать лодыжку. Я живу тут недалеко… Если дашь мне руку, смогу добраться до дома без «скорой помощи».

В другое время Рашель ни за что не поддалась бы на его уговоры, но сейчас, сама не понимая себя, улыбнулась и подошла поближе.

— Если бы я мог опереться на твое плечо…

У него была мускулистая, но тонкая рука, и Рашель чувствовала запах его тела, смешанный с запахом свитера из овечьей шерсти. Он не переставал улыбаться ей, и она видела две полоски белых зубов на темном, загорелом лице. Рашель захотелось протянуть руку и коснуться его, но, испугавшись собственного желания, она отвела взгляд.

Рашель еще не приходилось встречать парня или мужчину, который сумел бы ей приглянуться, и она посмотрела на его руку с длинными пальцами и ухоженными ногтями на своем плече.

— Кошка откусила тебе язык? — продолжая улыбаться, спросил он.

Рашель покачала головой. Из-за него она опаздывала на работу, но сейчас это волновало ее меньше всего.

Хотя он сказал, что до его дома рукой подать, на самом деле они прошли добрых полмили. Рашель почтительно оглядела старинные здания колледжа. Она все тут обошла летом, сравнивая свои впечатления с тем, что узнала из взятых в библиотеке книг и телепередач. Жена хозяина паба пришла ей на помощь и объяснила, как записаться в библиотеку, и теперь она коснулась рукой знакомого замшелого камня, когда они свернули за угол и вошли в квадратный дворик.

— Наш Том, — весело проговорил спутник Рашель, искоса поглядывая на нее.

Рашель улыбнулась в ответ. Она все знала об истории колледжа Христовой Церкви, который был заложен кардиналом Волей за четыре года до того, как он лишился расположения Генриха VIII. Кристофер Рен надстроил башню над воротами Волей в 1682 году, и Рашель невольно взглянула на нее, когда колокол Великий Том начал отбивать время.

— Вот так всегда! Пойдем. Мои комнаты наверху.

У Рашель разболелось плечо, на которое он опирался, однако ей и в голову не пришло сказать ему об этом. Летом она научилась удачно парировать шуточки посетителей, но и Бернадетта и жена хозяина предупреждали ее, что студенты бывают на редкость настойчивыми.

— Можно подумать, им делать больше нечего, как тащить тебя в постель, — фыркала Бернадетта.

От нее и от других девушек, работавших в отеле, Рашель научилась тому, что было привычно для многих молодых людей. Теперь она частенько напевала модную мелодию за работой и подкрашивалась (этого бабушка терпеть не могла), перенимая манеры и привычки своих сверстников.

В первый раз в жизни она чувствовала себя на равных с девушками и юношами ее возраста, и Рашель это нравилось. Однако по натуре она была очень осторожной, и если другие девушки легко соглашались на свидания с парнями, которых в первый раз видели, и не появлялись до утра, то Рашель лишь прислушивалась к их откровениям, но сама наотрез отказывалась с кем-нибудь встретиться. Ее не интересовали мальчики. Для них пока не было места в жизни Рашель, ведь ей предстояло еще многого добиться. Лишь осев в Оксфорде, она поняла, сколько пропустила в детстве.

Студенты, которые якобы слонялись без дела по улицам, в один прекрасный день должны были выйти в мир и стать преуспевающими обеспеченными людьми, имеющими достойную профессию. Детские обиды оставили незаживающие раны в душе Рашель, и она решила стать такой, чтобы никто-никто не смел посягнуть на ее гордость. А для этого надо было добиться финансовой независимости.

Будучи от природы умной девочкой, Рашель быстро сообразила, что ей не подходят кавалеры Бернадетты и других товарок, которые жили одним днем, тратили жалованье на новые платья и меняли мальчиков каждый вечер. Рашель сравнивала их с красивыми летними бабочками, которых ветер уносит то в одну, то в другую сторону, но наступают холода и они погибают.

— Ты не могла бы помочь мне подняться по лестнице?

Рашель нахмурилась и с опаской посмотрела на своего спутника. Он был не первым студентом, проявившим к ней интерес, и она решила вспомнить об осторожности.

— Мне надо возвращаться. Пора на работу.

— Ты работаешь?

Он произнес это с таким изумлением, что Рашель покраснела от обиды.

— Да. В «Королевском оружейнике».

— А… Ну, да… Понятно.

Теперь он смотрел на нее иначе, и Рашель поняла его мысли. В джинсах и рубашке, то есть одетая как большинство студентов своего возраста, с длинными волосами, рассыпанными по плечам, она вполне походила на студентку. Теперь же, когда понял, что ошибся, он смотрел на нее, почти как деревенские ребятишки на цыганских детей. Разве что в его глазах не было подозрительности, зато появился блеск, говоривший о внезапно вспыхнувшем возбуждении.

— Значит, ты не студентка.

Рашель подняла голову и холодно посмотрела на него.

— Нет.

— А как тебя зовут? Меня Тим… Тим Уилдинг.

Он застал ее врасплох, мгновенно изменив тактику, и Рашель сама не поняла, как пошла ему навстречу.

— Рашель.

В его голубых глазах заплясали веселые чертики.

— Мне не нравится… Слишком библейское имя… Давай я буду звать тебя Цыганочкой… Тебе это больше подходит.

У нее сжалось сердце от страха, но он, казалось, ничего не заметил.

— Ты же в душе цыганка, правда? Я-то уж точно.

Наверху открылось окно, и он отступил на шаг. Рашель подняла голову и увидела юношу, который смотрел прямо на них. Он был примерно того же возраста, что и Тим, но внешне совсем другой — с темными, круто завивающимися волосами, подстриженными короче, чем требовала студенческая мода, с резкими чертами лица и серыми пронзительными глазами.

— Майлс, я повредил лодыжку, и прекрасная незнакомка пришла мне на помощь. Ты не спустишься?

Голова исчезла, но сначала ее владелец смерил их обоих холодным саркастическим взглядом. Окно закрылось.

— Майлс Френч. Мой сосед. — Тим Уилдинг поморщился. — Слишком он правильный, на мой вкус, но, верно, это потому, что он изучает право. Флегматик наш Майлс, ничем его не проймешь хотя иногда с ним забавно.

Рашель выслушала его, не двигаясь с места, потому что он крепко держал ее за руку Ей показалось, будто Тим недолюбливает своего соседа, и она вздрогнула, вспомнив как он рассматривал ее с холодным изумлением. Почему-то он пугал ее, как никогда не пугал ни один мужчина, откровенно предлагавший ей секс.

— Загадка наш Майлс, — продолжал Тим в той же слегка ироничной манере. Он достал из кармана сигареты. — Хочешь?

Она покачала головой и стала смотреть, как он закуривает, улыбаясь, словно напроказивший херувим. Едва он выпустил дым, как Рашель поняла, в чем дело. Это уж ни с чем не спутаешь. Девочки в отеле просветили ее насчет того чем у них пропахли некоторые комнаты да и в кое-каких районах Оксфорда, бывало, не продохнешь от сладкой вони, от которой ее мутило. Бабушка рассказывала о свойствах трав, насколько опасны некоторые из них…

Она не успела ничего сказать, как открылась другая дверь, и ее внимание привлек направившийся к ним молодой человек.

— А вот и рассудительный Майлс! — поддразнил его Тим, заметив, как он смотрит на него. — Мой дорогой, какой же из тебя выйдет юрист, если ты не познаешь на себе все удовольствия и опасности жизни?

— Я и без этой дряни знаю, что у тебя с мозгами. — У него был более низкий голос, в котором Рашель ясно услышала злость и насмешку. — Хватит, Тим, перестань выпендриваться перед своей подружкой. У меня нет времени.

Даже не взглянув на Рашель, он потащил Тима к двери.

Рашель же помедлила, возмущенная его безразличием, и Тим успел крикнуть ей, не оборачиваясь:

— До скорой встречи, Цыганочка!

Развернувшись на каблуках, Рашель зашагала прочь из темного дворика… Естественно, они больше не увидятся, но даже если и увидятся, она ясно даст ему понять, что не собирается ложиться с ним в постель. У Рашель была другая наследственность. Слишком она страдала из-за легкомыслия своих родителей, чтобы быть как все. Страсть уже когда-то заставила ее мать презреть все опасности, но привела к безвременной смерти — и ее, и отца. Про себя Рашель давно решила, что с ней ничего подобного не случится. Никогда!

В тот вечер она опоздала на работу и Бернадетте это пришлось не по вкусу.

— Как ты поздно! Уэллс уже спрашивал о тебе.

В те годы найти работу было нетрудно а Рашель работать умела, да и привлекала посетителей своей красотой, так что Джордж Уэллс очень скоро простил ее хотя и задержал дольше остальных заставив проверить, все ли убрано и расставлено по местам.

Уже совсем стемнело и улицы обезлюдели, когда она вышла из паба и помедлила на пороге. Неожиданно кто-то положил ей руку на плечо… От страха у нее перехватило дыхание.

— Привет, Цыганочка. Я уж думал ты не появишься…

Рашель мгновенно узнала голос и повернув голову, заглянула в смеющиеся голубые глаза.

— Пойдем посидим где-нибудь где можно поговорить, — произнес он тоном не допускающим возражений. — Я хочу все знать о тебе.

Рашель чувствовала запах наркотиков и пальцы, которые он сплел с ее пальцами, были ненормально горячими. Хотелось оттолкнуть и одновременно удержать его. Он был совсем не похож на нее… А Рашель покоя не давала другая жизнь, в которую она могла бы заглянуть с его помощью.

Она, даже не спрашивая себя, откуда ей это известно, знала о его высоком происхождении и о немалом богатстве, защищавшем от превратностей жизни. Рашель же только в книгах читала о том, что ему было привычно с детства. Она хотела говорить с ним.

Рашель вспомнила о маленьком кафе, которое располагалось на полпути к ее дому и всегда было открыто. Почему бы не пойти туда?

Глава шестая

Тим Уилдинг никогда не знал, что значит желать и не получать желаемого.

С первой же минуты своей жизни он был окружен обожавшими его женщинами, и когда подрос, то научился отлично пользоваться их обожанием, манипулировать ими, но с такой чарующей непосредственностью, что они продолжали любить его и возносить до небес.

Он был внуком лорда Марчингтона, предки которого пользовались благосклонностью королевы Елизаветы I. Его семья владела богатыми землями в Пемброкшире и на Севере. Дед обычно жил в Дорсете, где владел беспорядочным нагромождением домов, расширявшихся и усовершенствовавшихся несколькими поколениями богатых людей, которые могли позволить себе перестраивать их в угоду моде.

Собственно, из Дорсета явился первый граф — моряк, ставший пиратом, а потом одним из фаворитов королевы Елизаветы, которому она щедро отплатила за верность (или, ходили слухи, за постельные услуги) рукой одной из своих богатейших подопечных девиц. Кейт Соти принесла своему мужу состояние, накопленное ее дедами, и вдобавок он сам заслужил земли на севере Англии.

Уиллу Уилдингу было уже сорок семь лет, когда он женился, и поговаривали, будто его невеста пошла за него против воли. Она любила кого-то другого, но слово королевы — закон, и в положенное время леди Кейт родила своему мужу одного сына и трех дочерей.

И все же графский титул явно не компенсировал ее потери, отчего на фамильных портретах леди Кейт изображали хрупкой неулыбчивой женщиной, словно теряющейся в тени жизнелюбивого великана, своего супруга.

Уилл Уилдинг заложил традицию, которую поддерживали все Уилдинги, бравшие в жены только богатых невест, чтобы сохранить и увеличить свои богатства. Современный лорд Уилдинг был мультимиллионером и жил вместе с сыном и его семьей в Марчингтон-плейс. И хотя его невестка родила четверых детей, только один из них был мужского пола, а следовательно, единственным наследником фамилии. Тим вырос в полном осознании своей значительности, ведь в будущем ему предстояло стать пэром Англии. Кстати, он довольно рано узнал о своей физической привлекательности и бессовестно пользовался ею.

Секс был для Тима способом подчинять себе свои жертвы, и ему одинаково нравилось спать с мужчинами и с женщинами. Возраст, внешность, личность не имели значения и не влияли на его выбор пока он не встретился с Симоном Геррисом который был на год старше его. Они познакомились совершенно случайно но с первого же взгляда Тим определил что Симон не такой, как все. У него была сила которая порабощала Тима, и под его всезнающим руководством Тим стал учиться тщательнее отбирать любовников.

В Оксфорде он положил глаз, помимо прочих, на одного из преподавателей влияние которого на жизнь колледжа трудно было переоценить. Они еще не стали любовниками, но Тим был уверен в победе.

Сойдясь вместе, друзья смеялись над тем, с какой легкостью им удается подчинять себе все новые и новые жертвы. Они оставались любовниками, собственно, всегда ими были, однако секс не составлял главную часть их отношений Симон слишком хорошо знал Тима чтобы не предоставлять ему полную свободу. Иногда Тим наслаждался преследованием своей жертвы и в итоге ее полным подчинением, но, бывало, он выбирал себе таких любовников, которые могли быть ему просто полезны.

Его с Симоном сосед подпадал под первую категорию, однако никак не желал им подчиняться. Тима это не расстраивало. Он мог ждать, предвкушая сладость победы. До приезда Майлса в одной секции с Симоном и Тимом жил кто-то третий, и нельзя сказать, что Майлсу пришлось по вкусу заменять собой выбывшего студента. Он подозревал, что и Симон Геррис относится к его появлению без восторга, по крайней мере, они оба старательно избегали друг друга.

Тим действовал иначе, получал удовольствие от мучений Майлса, донимая его двусмысленными шуточками. Вот была бы радость, если бы бесстрастное лицо Майлса исказила гримаса страсти! Тим думал об этом постоянно, не сводя с Майлса смеющихся глаз… И никуда он не денется, так оно и будет! До сих пор на счету Тима не было ни одного поражения. А почему бы ни пригласить Майлса к себе домой на рождественские каникулы?

Представив реакцию Симона на это приглашение и его темные от неукротимой злобы глаза, Тим помрачнел, и тотчас его мысли перескочили на Рашель. Она все еще девственница… Он готов был отдать голову на отсечение. Уж в чем в чем, а в этом он разбирался, как никто. Что же, как нельзя кстати. Сердце у него забилось быстрее в предвкушении будущих удовольствий.

С ее помощью он наверняка вызовет Дьявола. Симон… Тим помрачнел, вспомнив, что Симон не верит в это. Хотя он и был одним из инициаторов и организаторов Клуба адского пламени, сам давно перестал этим интересоваться, верно потому, что не испытывал такую тягу к мраку, какая была у Тима.

Он ему покажет. Сам все сделает и убедит его… Как сделает? Теперь он знает. И Тим вновь ощутил накатившую на него волну возбуждения. Теперь девственницы наперечет, а эта — настоящая девственница, самая настоящая! Он чувствовал в ней гордость и свободолюбие. Эта будет сопротивляться. И отлично. Жаль что нельзя сразу…

Наверное, она всего лишь официантка, но умница и на мякине ее не проведешь. Не надо ее пугать… Пока не надо. Вот, когда придет срок, пусть боится сколько влезет…

Кафе, о котором вспомнила Рашель не пустовало, однако один столик на двоих оказался свободным. Рашель села, а Тим пошел к стойке. Она заметила как все взгляды сразу устремились на него. Такой совершенной красоты ей еще никогда не приходилось видеть, и все же именно это совершенство остужало ее порыв, хотя и притягивало к себе. Инстинкт, передавшийся ей от предков внушал недоверие к юноше, но Рашель убеждала себя в отсутствии опасности так как они всего лишь собираются посидеть и поговорить. Кафе они покинули едва ли не последними, и Тим настоял на том, чтобы проводить ее до отеля, но, когда он попытался ее поцеловать, Рашель с силой оттолкнула его. Тим принял отказ, но удивился, а потом лениво улыбнулся, и она поняла, что ему совсем нетрудно найти ей замену. — Рашель обрадовалась, что Бернадепа уже спит и ей не надо ни с кем говорить о Тиме. Пока еще не время…

А Тим вернулся к себе после двух. Распрощавшись с Рашель, он был так возбужден и доволен собой, что отправился на дискотеку. Там он нашел симпатичную простушку, которая была готова на все, лишь бы затащить его к себе в постель. Только после того, как она заснула на скомканных простынях, он ушел, унося с собой запах ее тела и дешевых духов.

Майлс поднял голову, но не выказал никакой другой реакции на его приход.

— Все сидишь? Я думал, ты уже давно в своей постельке. Или побоялся, что я приду к тебе? — поддразнил его Тим, который уже давно разработал стратегию и тактику преследования жертвы.

Однако Майлса нелегко было пронять. Настроение у Тима упало, и он полез за сигаретами. Затянувшись, Тим наблюдал за точными движениями никак не отреагировавшего на это Майлса, который принялся собирать книги. Проклятье!

Слишком он умный, ничем его не прошибешь. Тим жаждал увидеть, как Майлс забудет о самоконтроле и как от всей его гордости не останется и следа.

— Геррис искал тебя.

Майлс проговорил это, не глядя на Тима, но не сумел скрыть от него напряжение, которое прятал под маской безразличия. Ага! Значит, не такой уж он чурбан! Тим улыбнулся и вынул изо рта сигарету.

— Ревнуешь? — промурлыкал он, делая шаг навстречу Майлсу. — Мой дорогой…

— Прекрати, Тим, — не скрывая неприязни, отозвался Майлс. — Знаешь, тебе в самом деле пора от меня отстать. Твое дело, с кем ты водишься, но мне Геррис не нравится.

— Потому что он голубой? — насмешливо подняв бровь, спросил Тим. — Мой дорогой, да половина университета…

— Сначала насилует, а потом избивает десятилетних мальчишек? Не думаю.

Итак, Френчу известно. Где-то Симон прокололся… Обычно он неплохо скрывает свои пороки. Надо его предупредить, чтобы был осторожнее.

— Он сказал, что ему нужно? — беззаботно поинтересовался Тим.

— Он говорил насчет собрания. Насколько я понял, оно перенесено на завтрашний вечер.

В Оксфорде было немало тайных, полу тайных и совсем не тайных обществ и клубов, так что подозрительный взгляд Майлса вселил в душу Тима беспокойство. Однако ощущение опасности сразу же оживило его. Вот такой и должна быть жизнь. Всегда на грани… Опасность, насилие, смерть…

Майлс смотрел, как Тим слоняется по комнате, все еще напичканный своими наркотиками, и ему показалось, что от него пахнет не только злосчастной травкой, но и духами. Странно… Черноволосая девушка, которую он видел с ним, как будто не в его вкусе. Обычно Тим предпочитает более искушенных и ко всему привычных девиц.

Майлсу захотелось открыть окно и впустить в комнату свежий воздух, но он знал, что стоит ему сделать это, как он немедленно подвергнется всякого рода нападкам, единственная цель которых — лишить его самообладания. В смысле секса Тим совершенно его не интересовал, впрочем, как и любой другой представитель мужского пола, однако у него был горячий нрав, и хоть он старательно держал его в узде, Тиму уже не раз удавалось доводить его до края… Майлс подозревал, что, подобно Симону, Тим тоже предпочитает соединять секс с насилием, разве что, в отличие от Герриса, Тиму больше нравилось, когда причиняли боль ему самому.

И вновь Майлсу пришлось напомнить себе, что сексуальные причуды соседей его совершенно не касаются. Ему крупно повезло, что он может учиться в Оксфорде, значит, надо работать, а не ввязываться в игры избранных.

Студент, который прежде делил секцию с Симоном и Тимом, был исключен из университета, кажется, за наркотики. Но ведь сигареты с травкой тут не курит только ленивый. Не слишком ли жестоко его наказали за обычный в Оксфорде проступок? Странно, но Тим ни разу не назвал его по имени, хотя они прожили вместе целый год.

Тим принадлежал к золотой молодежи. В Оксфордском университете учились его деды и прадеды. У Майлса почти не было сомнений, что никакой степени Тим не получит и ему, в сущности, наплевать на нее. Несмотря на всю его божественную красоту, Тим внушал Майлсу опасения не только из-за своей бисексуальности. Что-то было в нем расчетливое и опасное, никак не сочетающееся с его постоянной улыбчивостью своего в доску парня. Если бы у Майлса было право выбора, он предпочел бы другое соседство, по крайней мере, небогатый и честолюбивый юноша был бы ему больше по душе.

И к степени он относился со всей серьезностью, потому что она означала первую ступеньку в достижении поставленной им перед собой цели. Сколько Майлс себя помнил, он всегда хотел быть юристом, и ему, выросшему в приюте доктора Барнадо, уже удалось многого достичь. Словно в классическом романе, его, одного дня от роду, оставили на ступеньках больницы. Мать не нашли, а ему еще долго пришлось сражаться за жизнь, прежде чем два года спустя врачи признали его здоровым. Но тогда он уже был слишком большим для тех семейных пар, которые ждали своей очереди на усыновление ребенка.

На судьбу Майлс не обижался, относясь к ней философски. Приют был совсем не плохим, воспитатели добрыми, и сам он упорно культивировал в себе жизнерадостность, которая защищала его от слишком упорных мыслей о поступке его матери.

Если ему и повезло в жизни (а ему нравилось считать себя везучим), то это случилось, когда его отправили в приют, расположенный на окраине деревни Котсволд. Одним из наиболее щедрых его попечителей был местный мировой судья и бывший офицер — полковник Уайтгейт. Вдовец и приверженец строгой дисциплины, он принадлежал к тем бездетным людям, которые любят детей и притягивают их к себе. Кстати, он частенько приглашал к себе сирот, которые сначала помогали ему на его крошечной ферме, а потом долго пили чай в просторном кабинете. Полковник выращивал пони для поло, еще в армии став признанным знатоком этой спортивной игры. Ему хватило ума понять, что он не в состоянии содержать команду и кататься по всему свету, посещая более или менее интересные матчи, поэтому полковник отдал свои силы разведению пони. Человек он был начитанный, но жизнь вел по-деревенски простую и кое в чем оставался в высшей степени наивным для своего возраста. Короче, принадлежал к тем немногим людям, которых с полным правом можно называть джентльменами.

К детям он относился с неизменной добротой, а так как приют был небольшим, то полковник почти всех знал по имени. Правда, только когда Майлс заслужил стипендию для учебы в Регби, он проявил к нему особый интерес.

Словно нарочно, школа в Регби была частной, принадлежавшей полковнику, и когда директор приюта пожаловался ему, что Майлс не сможет воспользоваться стипендией, потому что нет денег на его экипировку и прочие расходы, он немедленно принял решение оплатить не только форму, но и все мероприятия, в которых Майлс по настоянию полковника непременно должен был принимать участие.

Когда же в конце первого семестра Майлс попробовал было восстать, полковник доходчиво объяснил ему, как привилегия учиться в частной школе скажется на его будущей жизни, и посоветовал не пренебрегать представившейся ему возможностью.

— Думаешь, я бы поднаторел в поло, если бы не служил в армии? А у тебя уже есть планы на будущее?

— Юриспруденция, сэр… — не очень уверенно ответил Майлс.

Он сам не понимал, почему его так завораживают законы. Искажение законов или неправильное их понимание приводили его в бешенство, и Майлс не упускал случая подискутировать на тему законотворчества.

Если полковник и огорчился, то не показал вида. Но и Майлс отлично знал, как дорого будет стоить его обучение и как много оно потребует времени, не говоря уж о том, что мир юристов — очень закрытый, и чужаков туда впускают с большой неохотой. А он к тому же в своих честолюбивых мечтах видел себя барристером, но для этого другие барристеры должны были открыть для него свои конторы и пригласить к себе. Менее сложным, хотя тоже непростым был путь в солиситоры, и Майлсу пришлось бы начать с него.

Все это он уже не раз обсуждал с заведующим пансионом при школе и осознавал, сколько препятствий на его долгой дороге к цели. Без ученой степени о карьере и думать было нечего, однако степень, полученная в Оксфорде, десятикратно увеличивала его шансы. После этого опять придется учиться и сдавать экзамены, но полдела будет сделано.

Вот обо всем этом он и поведал полковнику, когда тот спросил его о планах на будущее.

— Умный мальчик. Цель у него высокая, — сказал полковник директору приюта.

— Слишком высокая, пожалуй.

 — Да… Посмотрим….

Полковник финансировал последние два года обучения Майлса в школе и очень гордился его успехами. Каждый год он приглашал его на каникулы в свое поместье, но Майлс приезжал всего на две недели, а остальное время зарабатывал деньги подсобным рабочим на буровой в Северном море. Жить там приходилось в ужасных условиях, работа была тяжелой, зато деньги платили большие, так что в банке у него скопилась приличная сумма, если, конечно, не пускать ее на ветер.

В Абердине Майлс многому научился. Приезжая с другими рабочими на континент, он обнаружил, что стоило сказать о буровой, и девушки слетались на эти волшебные слова, словно мухи на мед. В Оксфорд он приехал не девственником. Сначала у него были случайные встречи с абердинскими девицами, а потом в пабе его подцепила скучающая жена одного из служащих нефтяной компании, привезла домой, показала разницу между удовлетворением сексуальных потребностей и сексуальным наслаждением и научила любовным играм. Майлс с изумлением обнаружил в себе страстность, о которой и не подозревал, и положил уроки той женщины в основу своего сексуального образования.

Постоянную подружку он не заводил, предпочитая менять девушек, так как, подобно некоторым другим студентам, меньше всего на свете хотел связать себя узами брака.

Учеба отнимала у него много времени, и хотя Майлс ни на секунду не забывал о степени, все же оставлял достаточно времени и на развлечения, был членом нескольких дискуссионных клубов, занимался греблей и теннисом, любил слушать классическую и народную музыку, хотя не играл ни на одном инструменте, и время от времени приносил остроумные заметки в университетский журнал «Исида».

Ни под каким предлогом он не позволял себе пьянство и наркотики, обожаемые jeunesse dore, так как был слишком умен, чтобы угодить в этот капкан. Майлс отлично знал, почему его преследует Тим Уилдинг.

О гомосексуализме он узнал еще в Регби, но понял, что это не по нему. Майлс любил женщин, хотя среди его друзей были и голубые. Они привлекали его умом и знаниями. Однако в Тиме Уилдинге было заложено что-то разрушительное и опасное.

Хотя их комнаты были в одной секции, друзей они выбирали себе разных. Тим совершенно не интересовался учебой. Он и его приятели сверху вниз смотрели на студентов, которые появились в Оксфорде из обычных школ или благодаря грантам. Их узколобый снобизм раздражал Майлса, хотя он и не исключал, что все происходит скорее от их комплекса неполноценности, нежели от искреннего сознания своего величия, которое выставляли напоказ при каждом удобном случае.

Тот факт, что Тим был внуком пэра Англии, никак не влиял на Майлса. Тем хуже для Тима. Его дед был суперважной персоной, отец — в высшей степени удачливым бизнесменом, так что Тиму было на что чудить. Однако Майлс не завидовал ему. Нелегко нести на своих плечах бремя чужой славы. В общем, его соседи ему не нравились, хотя если выбирать из двух зол, то Симон был пострашнее.

В нем было нечто такое, что пугало Майлса. Он мог быть на редкость обаятельным, тут и спорить не о чем, но иногда… Если что-то складывалось не по его, Майлс чувствовал, как Симона окутывает мрак и наружу просятся все его пороки. Короче, он старался держаться от них подальше.

Сексуальные наклонности обоих не были секретом, но в Оксфорде бисексуалами никого не удивишь. Иногда, наблюдая их вместе, Майлс видел, как Тим нарочно старается спровоцировать Симона на жестокость… Ему это нравится, с отвращением думал Майлс. Впрочем, оба его соседа были людьми взрослыми и их личные дела его не касались.

К тому же их соединял не только секс, и Майлс понимал это, видя бесчисленных любовников и любовниц Тима, которых он не прятал от чужих глаз. Правда, несмотря на свои сексуальные победы, Тим производил впечатление бесполости, даже невинности, как неполовозрелый ребенок. Если Тим старался быть обаятельным и остроумным, то мрачная аура Симона Герриса отпугивала всех, кроме его ближайших друзей.

Майлс подозревал, что Тим и остальные основали нечто вроде тайного клуба, хотя не имел ни малейшего понятия ни о его цели, ни о творящихся там делах. Тайных клубов в Оксфорде было пруд пруди. Одни организовывались, другие умирали естественной смертью, третьи превращались в почтенные институты, членство в которых считалось великой привилегией. Майлс, однако, сомневался, что кто-нибудь вспомнит о клубе Герриса, едва он покинет Оксфорд.

Однажды Тим сказал, что Геррис мечтает о церковной карьере. Майлс не принял его слова всерьез, так как Симон никак не мог считаться благочестивым христианином, однако счел за лучшее промолчать, зная любовь Тима к розыгрышам.

В другой раз один из преподавателей заметил, что из Симона Герриса может получиться хороший политик.

— Он достаточно порочен и бесчестен для этого…

Тим дождался, когда Майлс заснул, и выскользнул из дома. К счастью, прошли те времена, когда на оксфордских улицах нельзя было появляться ночью. Для Тима тайна составляла главную часть его жизни, и ему нравилось незаметно покидать свою комнату и держаться в тени по дороге к месту встречи.

Симон уже ждал его, и это не удивило Тима. В отличие от Майлса, Симон даже не попытался скрыть отвращение, едва учуяв запах духов, исходивший от приятеля, и грубо оттолкнул его, едва тот приблизился, чтобы обнять.

Тим тихонько засмеялся, зная, что в его власти заставить Симона выть от страсти.

Тима в занятия черной магией, не знал, насколько он подпал под власть сатанизма. Он изучил его истоки и проявления в разные времена. Вызов дьявола он предвкушал как наслаждение из наслаждений, гораздо более сильное, чем любой наркотик, гораздо более возбуждающее, чем соприкосновение с чужой плотью. Тиму стало жарко и даже показалось, будто он отделяется от своего тела…

А Симон смотрел на него и мрачнел. Опять Тим курил свою гадость. Глаза полыхают огнем, и в уголке рта — струйка слюны. Сколько раз он предупреждал его о привыкании. Сам Симон тоже баловался наркотиками, но очень осторожно.

Жертвоприношение девственницы. Идея ему понравилась, хотя он предпочел бы бледное бесполое тело мальчика. От этой мысли ему стало жарко. На прошлой неделе… Он вздрогнул и весь покрылся липким потом.

Маленьким мальчишкой, еще в Итоне, он как-то раз зашел в комнату старшего ученика, когда тот трудился над Тимом, и возбуждение, охватившее его тогда при виде совершавшегося на его глазах сексуального насилия, еще долго волновало кровь. Тогда он в первый раз понял, что удовольствие можно получать не только от секса, но и от причиняемой боли.

Когда Пол Сомертон продал Тима своему приятелю, Симон занял его место. Однако жестокость старшего ученика не произвела на него большого впечатления. Симон давно не мог получать удовольствие, не причиняя боль своей жертве. Но так же давно он научился скрывать свои садистские порывы.

Повзрослев еще больше, он стал непревзойденным мастером камуфляжа. Никто не догадывался об его истинной сути. Окружающие могли любить его, могли не любить, но все чувствовали исходящие от него могущественные токи, хотя никто не понимал их значения.

Он уже возненавидел Рашель, даже ни разу не встретившись с ней, ибо ощущал сексуальное возбуждение Тима, причиной которого стала смазливая сучка. Симон ненавидел женщин. Они не возбуждали его, хотя он прекрасно понимал, что наступит день — и ему придется взять себе жену. Отец уже умер, оставив ему дом и земли, — всё. А Симон был честолюбив и знал, что амбиции сами по себе ничего не стоят, не подпитанные богатством, так что женитьбы не избежать. Он даже набросал небольшой список кандидаток в жены.

Неожиданно его мысли потекли в другом направлении. Один из членов клуба совсем сдурел и не убрал после последней мессы черные свечи. Теперь мучайся из-за него.

— У меня идея! — услыхал он голос Тима.

Симон посмотрел на него. Тим стоял на фоне окна, закинув назад голову, и глаза его горели. Знакомая поза. Обычно Тим принимал ее, когда хотел быть убедительным.

— В Марчингтоне есть часовня. Устроим там следующую мессу.

— Не дури! Это слишком опасно.

Симон на мгновение забыл, как Тим любит опасность, и не сразу понял, что совершил непоправимую ошибку. Увы, сказанного не вернешь.

— Чем опаснее, тем лучше, — тихо проговорил Тим. — Подумай сам. В Марчингтоне никто нам не помешает. Мы сможем сделать все, как полагается. Вызовем дьявола. Представляешь, какими мы станем могущественными?

Симон недовольно переступил с ноги на ногу. Неужели Тим всерьез верит?.. Он скривился. Ответ напрашивался сам собой. Тим ни на секунду не сомневался, что старинные ритуалы черной магии скрывают тайну единовластного могущества.

— Итак, черная месса — в Марчингтоне. Мы принесем в жертву девственницу и вызовем дьявола.

Опомнившись, Симон попробовал было разубедить его, но, внимательно вглядевшись в Тима, замолчал. Он был во власти слепой силы и предвкушал нечто необыкновенное… Он верил. Симон мог бы его остановить… Возможно… Но девушку нельзя упустить… Подумать только, какую он получит власть, если позволит Тиму привести его план в исполнение. Но мечтал Симон не о той власти, которая грезилась Тиму, а о куда более значительном земном могуществе. Пусть Тим режиссирует мессу. Сам он пока останется в тени и удостоверится, что ничего не сорвется. Людей надо подобрать очень осторожно…

Он стал вспоминать членов клуба, которые могли бы быть наиболее полезны ему в будущем. Тех, кто послабее и легко поддастся шантажу. О Рашели он забыл… Симону было безразлично, есть она или нет. Девушка была лишь средством для достижения определенной цели, а сама по себе значила не больше крошечного муравья. Если она нужна Тиму, чтобы провести мессу, пусть берет ее. У Симона глаза загорелись от удовольствия при мысли о своем двуличии. Каждый раз он возбуждался, получая очередное подтверждение своей полной власти над Тимом.

— Прекрасно, — медленно произнес он. — Только надо действовать очень осторожно, и никто, совсем никто, не должен ничего знать до самого последнего момента. Нам не нужно, чтобы кто-то струсил и побежал в полицию.

— Это будет здорово! — подтвердил Тим.

Он тяжело дышал, и его стройное тело напряглось. Симон узнал взгляд, который видел много-много раз, и тихо засмеялся.

— Здесь? — спросил он. — Ты хочешь меня здесь?..

Им было плевать на холод и мрак, когда неожиданный порыв сладострастия бросил их в объятия друг друга и заставил забыть обо всем на свете.

Потом они долго лежали на земле, пока Тим наконец не открыл глаза и не сказал тихо:

— Ужасно обидно, что Майлс не с нами.

— Осторожно, — предостерег его Симон, не разделяя его чувств. — Он не такой. Он не подчинится, Тим.

Но Тим не поверил ему, правда, не стал и спорить. Закрыв глаза, он представил, как должна проходить черная месса, и эти образы вновь возбудили его, отчего он потянулся к Симону. Но тот оттолкнул его. В их отношениях правила устанавливал Симон… Но иногда Тим забывал об этом.

Глава седьмая

Симон и Тим основали свой первый Клуб адского пламени, когда Тим приехал в Оксфорд. Тогдашний их сосед тоже был среди первых членов клуба, но был болтлив, и им пришлось избавиться от него. Это Симон предложил подсунуть ему наркотики и организовать его поимку. С тех пор они очень тщательно отбирали своих последователей.

По правилам им требовалось тринадцать человек, и они приняли несколько новеньких, среди которых оказались Ричард Хауэлл и Алекс Барнетт.

Оба появились почти случайно. Алекс познакомился с Тимом в библиотеке колледжа, и они разговорились. Еще мальчишкой он заинтересовался трудами алхимиков, которые хотели получать золото из обычного металла, и когда увидел книгу, которую читал Тим, то почти сразу согласился присоединиться к друзьям Тима, совершенно не понимая, во что ввязывается.

Втайне он был даже польщен, получив приглашение. В Оксфорд он явился из государственной школы и в первом семестре побаивался Тима и его высокомерных приятелей-аристократов.

Ричард Хауэлл появился по другой причине. Его сексуальные потребности всегда намного превосходили то, что принято считать нормой, и, едва заслышав о Клубе адского пламени, который будто бы давал новую жизнь оргиям восемнадцатого столетия, он немедленно принялся разыскивать его.

Оба новеньких всерьез не принимали сатанинскую основу Клуба. Для них это было волнующее таинственное приключение, возносящее над остальными непривилегированными студентами Оксфорда. Оба смеялись, когда Тим говорил им о своей искренней вере в сатанизм, считая это не более чем веселой игрой. Когда же поняли, что ошибались, было слишком поздно.

Как новички они пока участвовали только в первой части черной мессы. Симон был крайне осторожен в подборе своих последователей. К тому времени, когда студента принимали в члены Клуба, он уже набирал на него столько компрометирующих материалов, что, захоти тот покинуть Клуб, ему все равно пришлось бы держать рот на замке.

Для Симона Клуб был ступенькой на пути к славе. Правда, он еще не решил, какую карьеру избрать, но уже твердо знал, что чем больше людей от него зависят, тем лучше.

Новички не поверили бы, узнай о досье, заведенных на них Симоном.

Ричард Хауэлл имел связи с банковским миром… Может быть, не очень прочные, но, кто знает, какими они станут в будущем и насколько это знакомство окажется полезным.

Алекс Барнетт принадлежал к тому слою общества, от которого Симон ничего для себя не ждал. Средний класс не владел ни могуществом, ни деньгами, однако было в Алексе что-то такое, угадываемое шестым чувством Симона, отчего его членство в Клубе состоялось.

Формальное принятие Ричарда и Алекса и члены Клуба должно было состояться на следующем официальном заседании, и они долго об этом говорили, случайно встретившись вечером в библиотеке.

Если сравнивать Ричарда и Алекса, то Алекс был более нервным и менее уверенным в себе. Он отлично знал, что скажут ему родители, если узнают о его занятиях, и откровенно завидовал Ричарду Хауэллу, который предвкушал сексуальные открытия, предстоявшие им в будущем.

Если бы не искренняя безмятежность Ричарда, Алекс наверняка покинул бы Клуб. Ему было не по себе на первой черной мессе, и у него даже как будто шевелились волосы на голове во время нечестивой службы от сознания, что он ступил на опасную дорожку. Однако в Оксфорде Алекс был недавно и не ощущал в себе уверенности высказывать собственные суждения о чем бы то ни было. Он побаивался оксфордских небожителей с их непробиваемой самоуверенностью и насмешками, поэтому, хоть и с неохотой, но шел навстречу тому, чего ему уже совсем не хотелось. Все знали, что Симон Геррис и Тим происходят из богатых семейств землевладельцев, и он не мог не подчиниться им, хотя здравый смысл подсказывал, что любой человек ценен сам по себе как личность, а не тем, в какой семье ему повезло или не повезло родиться.

Когда стало известно, что Алекс едет в Оксфорд, родители очень разволновались и возгордились, хотя его отец, вспомнив о слухах, ходивших об университете и его студентах, предостерег его от вступления в политические группировки. Однако вся жизнь в Оксфорде была так густо замешана на клубах и обществах, что, еще не сообразив, к кому податься, Алекс оказался в свите Симона и Тима.

Оба пугали его. Он мечтал перенять их свободные манеры и освободиться от угнетающей власти их богатства и высокого происхождения, поэтому в самом скором времени обнаружил, что подражает Тиму.

— Интересно, что они придумали для церемонии посвящения, — с усмешкой проговорил Ричард.

У Алекса тотчас заболел живот, потому что Оксфорд кишел ужасными историями о садистских церемониях, принятых в привилегированных школах Англии, и он не смог сдержать дрожь.

— Может, предложат нам по девственнице? — еще раз усмехнулся Ричард.

В отличие от Алекса, он не боялся предстоящего испытания, потому, наверное, что никогда не отличался богатым воображением. Его вырастил отец, поглощенный своей обидой на то, что его выкинули из совета семейного банка, и он всю жизнь не мог избавиться от этой разъедавшей душу обиды. Еще прежде, чем Ричард научился понимать слова отца, ему передалось ощущение его обиженности. Он вырос с чувством, будто его тоже лишили чего-то, принадлежавшего ему по праву.

Впрочем, история оказалась на удивление банальной. Его отец, Иаков Хауэлл был младшим сыном, и контрольный пакет акций дед отдал старшему, чего Иаков не простил до конца своих дней, как не простил и своего брата за его старшинство.

В день, когда Ричарду исполнилось тринадцать лет, Иаков Хауэлл достал револьвер, который издавна хранил в правом верхнем ящике своего стола, и выстрелил себе в голову.

Нашла его мать Ричарда, а Ричард, только вернувшись из школы на каникулы, узнал о смерти отца и помещении его матери «туда, где ей должны помочь». С тех пор дом дяди должен был бы стать его домом.

Но не стал.

В отличие от отца, Ричард отлично умел прятать свои чувства под маской веселой безмятежности, которая могла обмануть любого, но только не дедушку Рувима.

— Попомни мои слова, этот мальчишка еще доставит тебе хлопот, — говорил он своему племяннику, но Давид Хауэлл только смеялся в ответ.

— Да он же дурачок, — отвечал дядя Ричарда своему дяде. — Его совсем не интересуют деньги.

— Нет, племянник. Это ты дурак, если не замечаешь, как он смотрит на тебя, когда думает, будто его никто не видит, — стоял на своем Рувим Вейсс, но Давид качал головой и жаловался жене, что ее дядя стареет и теряет ясность мысли.

Банк Хауэллов, по крайней мере, его английское отделение открылось в Лондоне в 1789 году, как раз когда французской аристократии, хлынувшей в Лондон, потребовались наличные деньги в обмен на фамильные драгоценности. Французы были в восторге, обнаружив в Лондоне банк, владелец которого не только свободно владел французским, но и относился к ним с почтением, словно они не потеряли все, оставив родину. Им было очень приятно сидеть в уютном кабинете мсье Хауэлла, обставленном в стиле их собственных салонов, и рассказывать о судах и даже о своей злости внимавшему им хозяину.

Мсье Хауэлл отлично понимал, что им требуется обменять драгоценности на деньги и сделать это быстро, так как некоторые члены семьи все еще оставались во Франции и подвергались непосредственной опасности. И мсье Хауэлл умел им помочь. Он был связан с группой смелых молодых людей, посвятивших себя освобождению французских аристократов из когтей толпы. Правда, это требовало денег и успех не всегда был гарантирован…

Будучи осторожным и здравомыслящим человеком, Иаков Хауэлл никогда не рисковал напрасно и не позволял жадности завладеть душой. Ему было достаточно, если один из десяти, обращавшихся к нему за помощью, не получал обещанного. А если к тому же этот несчастный был очень-очень богат и щедро платил, то банк много выигрывал, когда все якобы приложенные усилия кончались неудачей.

Конечно, мсье Хауэлл возлагал вину на своих приятелей… Тем более что некоторые из них тоже исчезали вместе со спасаемыми ими людьми. Если бы мсье Хауэлл мог вернуть деньги, которые ему вручили мсье или мадам, он бы непременно это сделал, но, к несчастью… И он слегка пожимал плечами, как бы говоря, что главное, естественно, не деньги, отчего мсье или мадам, покидая его банк, были совершенно уверены в том, что имели дело с самым добрым и самым храбрым человеком, каких только рождает земля.

Осторожность мсье Хауэлла была вознаграждена. Количество вызволенных из Парижа французов гарантировало ему на некоторое время постоянный приток денег. Правда, иногда ему не везло… Что же, судьба не всегда благосклонна… Но провалы были редкими и с такой тщательностью спланированными, что никому и в голову не приходило, будто они зависели от кошелька дающего.

Едва Иаков набрел на эту золотую жилу, как сделал еще один шаг, благодаря своим семейным связям. Иаков Хауэлл был пятым ребенком в семье австрийского ростовщика, и его братья рассеялись по всей Европе. Освобожденные французы снабжали французскую и английскую секретные службы информацией, за которую тоже щедро платили.

Во Франции Фуше считал брата Иакова Хауэлла самым результативным источником информации, да и кто мог даже в своих самых смелых предположениях соединить яростного защитника революции Рауля Лебруна, например, с Феликсом Левотицем из Австрии или Иаковом Хауэллом в Англии? Братья недаром выросли в гетто и умели прятать концы в воду.

Уильям Питт в Англии был в высшей степени почтителен с Иаковом Хауэллом, ведь войны — дело дорогое, и банкиры, выказывающие готовность поддерживать своим капиталом приютившие их страны, особенно богатые банкиры типа Иакова Хауэлла, люди нужные.

Ни один человек не подозревал, что вместе с письмами, которые он контрабандой ввозил в страну, Иаков ввозил более существенные ценности в виде французского шелка и французского бренди.

Благодаря связям с другими банкирами того же происхождения, например с Ротшильдами, Иаков Хауэлл узнал о победе англичан при Ватерлоо раньше правительства… И ему хватило времени сделать практические выводы и увеличить свой капитал едва ли не вчетверо, благодаря тем, кто глупо распорядился своей собственностью из страха перед предполагаемой победой французов.

В 1818 году Иаков Хауэлл купил себе пэрство и женился на единственной дочери богатого лондонского купца. У него были один сын и три дочери, и в своем завещании он оставлял банк сыну, а дочерям — ничего. Таким образом, была установлена традиция наследования в семье Хауэллов.

Дед Ричарда не был таким крутым, как его предшественник, но у него родились два сына, причем близнецы, из которых первый появился на свет на десять минут раньше второго. Отец всегда больше любил Иакова, хотя он оказался более эмоциональным и менее рациональным, чем его брат.

И все же семейная традиция есть семейная традиция. Умирая, он поделил владение банком между сыновьями, но все же контрольный пакет акций достался Давиду по праву рождения.

Все могло бы закончиться неплохо, не сглупи Иаков, который всегда завидовал своему брату. Давид точно последовал семейной традиции и взял в жены девушку из богатой респектабельной семьи, кстати, единственную дочь и наследницу. А Иаков не нашел ничего лучшего, как безрассудно влюбиться в девицу не только не хорошенькую, но и небогатую. Упрямо стоя на своем, он женился на Филлис, не получив согласия семьи, однако, как казалось Ричарду, всегда жалел об этом. Став игроком и пьяницей, он не мог больше ни о чем думать, кроме как о своем удачливом брате.

Крах наступил тогда, когда обнаружилось, что Иаков задолжал больше, чем у него было. Давид вызвал его в банк и сказал, что ничего не заплатит, если тот не отдаст ему большую часть своих акций и не согласится покинуть совет. У Иакова не было выбора.

Через месяц он застрелился, оставив сыну в наследству обиду, которую Ричард старательно прятал от окружающих. Он вырос в сознании, что если бы не десять минут, то банк унаследовал бы он, а не его кузен Моррис.

Кстати, Моррис был на три года младше Ричарда.

Дядя обещал Ричарду, что если он будет хорошо учиться в Оксфорде, то получит работу в банке, и хотя Ричард хотел эту работу, он мечтал о большем… гораздо большем.

Ему легко было заметить впечатление, которое произвело на его дядю якобы случайное упоминание имени Тима Уилдинга, а уж когда он поставит дядю в известность, что приглашен в Марчингтон… Правда, он не собирается говорить ему. Зачем?

То, что посвящение состоится в марчингтонской часовне, прибавляло ему радости.

 Все участники действа должны были приехать в Марчингтон на уик-энд. Ричард специально пошел в библиотеку, чтобы почитать о знаменитом поместье. В отличие от владений Френсиса Дэшвуда, в Марчингтоне не было пещер, в которых можно было бы отправлять тайные ритуалы. Но Тим уже сообщил всем, что семейство будет в отъезде, после чего Ричард честно признался себе, что предпочитает роскошные спальни Марчингтона каким бы то ни было пещерам.

Больше недели Тим каждый вечер встречал Рашель после работы. Поначалу она держалась с ним недоверчиво, ожидая, что он потащит ее в постель. Но Тим не намекнул на это ни в первый, ни во второй день, и она успокоилась.

Он был первым юношей, с которым Рашель беседовала, ведь если Тим хотел, он мог быть замечательным рассказчиком. У него в памяти хранилось множество историй о семье и о друзьях, а его манера рассказывать очаровывала куда более искушенных слушателей, чем Рашель.

Другая девушка, будь она ее возраста и привлекательности, непременно задалась бы вопросом, почему Тим не пытается ее соблазнить, однако Рашель была не такой, как все. Она научилась бояться тех, кто посягает на ее тело, и Тим, будучи искусным охотником, тотчас учуял ее страх. Забавно было смотреть, как далеко он может зайти, не пугая ее. Стоило ему коснуться Рашели, якобы случайно, как она замирала и смотрела на него недоверчиво. Ну и находка! Мыслями она была так же чиста, как и телом. Что же, тем лучше для задуманного. Тим чувствовал руку дьявола в неожиданном появлении Рашель на его пути и именно тогда, когда он больше всего в ней нуждался.

После первого вечера он старательно выбирал места, где их не могли увидеть знакомые, предпочитая долгие прогулки по берегу реки или поездки на машине в окрестностях Оксфорда.

Когда Тим сообщил Симону, что собирается пригласить Рашель в Марчингтон, тот пришел в ярость.

— Дурак! Ты не можешь!

— Почему же? В конце концов, дорогой, это — мой дом.

— Ей там не место. Твои сестры…

— Сестры стерпят ее, как они терпят всех моих друзей, включая тебя. Кстати, их там не будет.

Тим мог быть злым и опасным, если ему хотелось, и теперь он с удовольствием смотрел, как Симон багровеет.

— Ты был слишком откровенен, — поддразнил он Симона. — Отец никогда не отдаст за тебя Дебору, даже если ты сделаешь ей предложение. У него другие планы на нее.

Симон в изумлении смотрел на него.

Иногда, несмотря на свою неискоренимую страсть, ему хотелось убить Тима. Весьма чувствительный ко всему, что задевало его гордость, он скрипнул зубами, но не сказал, что и не посмотрел бы в сторону Деборы, не будь она дочерью богатого лорда. К тому же она и не красавица, как и остальные сестры Тима… Родители отдали свои дары Тиму, ничего не оставив для остальных детей.

Рашель никак не ожидала, что Тим пригласит ее к себе домой.

— Ну? — переспросил Тим, наблюдая, как ее переполняет радость.

Вот дурочка! Неужели она думает, что он собирается делать предложение, жениться?.. Тим едва не расхохотался.

— Ты приглашаешь меня на уик-энд?

— Разве я нечетко выразился?

 Внимательно глядя на него, Рашель вдруг похолодела от мало приятных предчувствий. Она даже подавила пробравшую ее дрожь, словно забыв о трагическом уроке своей матери.

— Надо узнать, отпустят ли меня с работы.

Тиму пришлось взять себя в руки, чтобы сдержать нетерпение. Он едва не сказал ей, чтобы она плюнула на свою дурацкую работу, однако не стал пренебрегать осторожностью. Что-то было несравнимо волнующее в охоте именно за этой добычей. Неожиданно ему представилось ее обнаженное тело, распростертое на алтаре в марчингтонской часовне, и алая кровь, стекающая на чистый белый пол. Его обдало жаром. В голове словно бухал колокол… Он чувствовал, что скоро, очень скоро обретет могущество… И в предвкушении чуда не мог сохранять спокойствие. Это будет великолепно! Тим уже от одной мысли о грядущей перемене чувствовал себя сильнее. Однако он взял себя в руки, больше всего боясь напутать Рашель или внушить ей сомнения.

Расставшись с Тимом, Рашель верила и не верила ему. Ей предстояло ехать к нему домой в его машине. Она познакомится с его семьей. Естественно, Тим не сказал ей, что никакой семьи не будет — его дед в Шотландии, родители и сестры отдыхают в Алгарве в отсутствие туристического люда.

Бернадетта обратила внимание на молчаливость Рашель, когда они начали готовиться ко сну. Не страдая отсутствием любопытства, она спросила:

— Опять виделась со своим дружком? Куда же он водил тебя сегодня?

— О, мы всего лишь погуляли.

Бернадетта хмыкнула.

— Будь осторожна. Пусть он лучше сводит тебя в какое-нибудь приличное место.

С чего это он прячется, будто не хочет, чтобы вас видели вместе?

— Он пригласил меня к себе домой на уик-энд.

Только произнеся это вслух, Рашель сама поверила в слова Тима, а так как Бернадетта застыла с открытым ртом, то у Рашель и вовсе потеплело на душе.

— Не может быть!

— Зачем мне лгать? Как думаешь, меня отпустят с работы?

— Конечно. Даже если не отпустят, мы за тебя поработаем, — заявила Бернадетта, чья щедрая натура не дала воли зависти. — Если не хочешь ни с кем говорить, я все устрою… Ты же нас заменяла. Правда, в пабе будешь беседовать сама, хотя, думаю, хозяин тебя поймет. Это же первый уик-энд, который ты пропустишь за все время. А что ты наденешь? Ты же не можешь ходить там в одних только джинсах.

Бернадетта неплохо вписалась в молодежное население Оксфорда, которое, казалось, оторвалось от своих корней, однако ее ирландское воспитание все же время от времени сказывалось. Там, откуда она была родом, девушка обязательно волновалась перед встречей с семьей своего парня, и Рашель тоже должна была волноваться.

Что надеть? Рашель даже не подумала об этом.

— Подберем что-нибудь, — успокоила ее Бернадетта. — Сходим завтра в магазин, если хочешь.

Рашель улыбнулась и ничего не сказала. Она уже давно обратила внимание на разницу между дешевыми тряпками Бернадетты и других девушек, с которыми она вместе работала, и одеждой студентов.

Джинсы носили все. Однако у студенток были и другие наряды, каких Рашель не приходилось видеть прежде, разве что по телевизору, но и в них она инстинктивно узнавала некую униформу привилегированных девиц.

У Бернадетты вытягивалось лицо, когда она видела девушек в юбках и свитерах, надетых поверх блузок с аккуратными воротничками. Тим уже рассказывал о своих сестрах. И они наверняка будут одеты так, а не иначе. Но хотя инстинкт все правильно подсказывал ей, Рашель не могла позволить себе подобную одежду из-за отсутствия денег.

— Тебе надо взять что-нибудь на вечер, — сказала Бернадетта. — Вечернее платье.

Платье… Рашель не спала почти всю ночь. Она не могла относиться к одежде безразлично, слишком много ей пришлось страдать в детстве из-за насмешек.

К утру она все еще не нашла выход. В одиннадцать, когда она собралась сделать небольшой перерыв, появилась хозяйка и послала ее убрать номер 112. Рашель не стала возражать.

Она постучалась и, когда никто не ответил, достала запасной ключ, решив, что в номере никого нет. Но Рашель ошиблась. Посреди комнаты стояла девушка ее возраста и примерно ее комплекции, стараясь отобрать и сложить в чемодан самое нужное из вороха разбросанных повсюду вещей.

— Привет, — сказала она Рашель. — Ты мне не поможешь? Мы с друзьями едем в Индию. Сбегаем, понимаешь? — Она состроила гримасу и рассмеялась. У нее был такой же выговор, как у Тима, и такие же светлые волосы, а еще прелестные длинные ногти. — Уезжаем прямо сегодня. На автобусе… Нас пятеро. Вот здорово! Но Джил сказал, что я должна уложиться в один чемодан…

Рашель уже складывала ее вещи в аккуратные стопки.

— Нет, нет, это не надо, — остановила ее блондинка. — Это я оставляю. Начинаю новую жизнь. — Она развела руками и улыбнулась. — Родители с ума сойдут, когда узнают! Они послали меня в Оксфорд, чтобы я нашла тут подходящего мужа… Ничего, напишу им, как только перееду границу. Мы с Джилом, наверно, поженимся в Дели…

Пока она болтала, Рашель сложила ее вещи. Правда, время от времени девушка прерывала себя, чтобы сказать:

— Нет, нет… не это… Лучше вот это.

Когда чемодан наполнили доверху, на кровати осталась еще куча платьев, блузок и всего прочего. Рашель вопросительно посмотрела на нее.

— Всё? Ну и ладно. Управлюсь с тем, что у меня есть. Помоги мне его закрыть…

Они закрыли чемодан, поставили на пол, и девушка взялась за сумку.

— А с этим что делать?

Девушка обернулась уже в дверях, поглядела на сложенные на кровати вещи и пожала плечами.

— День их куда-нибудь, а то я уже опаздываю. Джил сказал, что не будет ждать.

И она, хлопнув дверью, убежала.

Минут пять просидела Рашель, не двигаясь с места, потом встала и принялась убирать комнату, все время ожидая, что девушка вернется и потребует свои вещи. Однако та не вернулась.

Но и оставить их разбросанными Рашель тоже не могла. Она облизала языком сухие губы и подошла к кровати, после чего принялась разворачивать каждое платье, каждый свитер из замечательной мягкой шерсти, каждую блузку из нежного шелка или легкого полотна. Здесь же лежали две плиссированные юбки, какие она видела на студентках, и два отличных шерстяных платья, сшитых в талию, с маленькими кружевными воротничками.

Прошли годы, прежде чем Рашель в полной мере осознала, что она тогда унаследовала. Ведь это был гардероб будущей Слоан Рейнджер. Но одно Рашель знала наверняка — ничего подобного она еще не держала в руках.

Вещи не поражали своей модностью, так что Бернадетта наверняка вздернула бы носик, и другие девушки в отеле и пабе сделали бы то же самое, но в них было то, что Рашель не променяла бы ни на какую модную тряпку. Не помня себя от волнения, она сняла униформу и стала примерять все подряд.

Рашель была немножко выше и тоньше незнакомой девушки, но все же вещи сидели на ней неплохо. Она поглядела на себя в зеркало, и сердце у нее запело от восторга. Именно так она мечтала одеваться. Если она будет это носить, никто не посмеет насмехаться над нею. Такие вещи будет носить девушка, на которой женится Тим.

Тим женится! Рашель точно знала, что Тим никогда не возьмет в жены такую девушку, как она. Несмотря на то, как он вел себя с нею, она ощущала в нем презрение к стоящим ниже на социальной лестнице. Не надо жить иллюзиями. Просто ему с ней пока интересно, как с новой игрушкой, которую он, заскучав, выкинет.

Глядя на себя в зеркало, Рашель горела желанием стать девушкой, которая носит такие вещи по праву и которая умеет разговаривать так же беззаботно, как только что убежавшая девушка… Короче, она хотела стать частью элиты, которая живет, не зная проблем и забот. Но как стать такой?

Рашель сняла нарядную юбку и вновь надела свою рабочую униформу. Какой смысл ехать с Тимом? Их отношения все равно никуда не приведут. Она посмотрела на разложенную одежду и, вспомнив, как выглядела в ней, гордо вздернула подбородок, послав своему отражению гневный взгляд. Разве она не потомок самого гордого народа на земле? Разве ее отец не племянник самого лорда Макгрегора?

В первый раз в своей жизни Рашель с гордостью подумала об отце. Она поедет с Тимом. Возможно, их отношения временные и они скоро расстанутся, но она постарается взять от него все, что только возможно.

Рашель попробовала сказать несколько слов так, как говорила уехавшая девушка, но у нее ничего не получилось. Ладно! Придет день, и все получится! Когда-нибудь на ней тоже будет патина богатства и защищенности от внешнего мира… Когда-нибудь и она будет выкидывать вещи, даже не глядя на них.

Она ничего не сказала подружкам о чудом приобретенном гардеробе. Бернадетта не поняла бы ее. Вместо этого она отправилась в химчистку, а потом в магазин покупать чемодан. Сначала Рашель не увидела ничего, даже похожего на тот чемодан, который открытым лежал на кровати. Где же она нашла его, если такие не продаются? В конце концов, ей повезло, и она отыскала в точности такой в магазине ношеной одежды на одной из узких улочек Оксфорда.

Вошла она несколько неуверенно, чувствуя себя незваной гостьей, но прежде чем успела сбежать, к ней, раздвинув занавески в глубине, подошла женщина. Это было самое чудное существо, когда-либо попадавшееся Рашель на глаза. Выкрашенные красной краской волосы, хотя женщине было далеко за пятьдесят, совсем не красили ее, а одета она была, словно восемнадцатилетняя девчонка. В ее ушах сверкали такие большие серьги, каких Рашель не видела даже в таборе. Картинку дополняло белое, как мел, лицо и черные круги под глазами.

— Что угодно?

Рашель замерла пораженная. В магазине было полно всякой одежды, платьев, обуви, которые заполняли все, оставляя совсем небольшое свободное пространство посередине.

— Я… Я… хотела бы взглянуть на чемодан в витрине, — пролепетала она, в конце концов.

Глаза, смотревшие на нее, были черными и непроницаемыми.

— Ах, этот! У вас отличный вкус. Одну минутку. Я его достану.

Женщине понадобилась не одна минута, чтобы достать чемодан из витрины. Он был покрыт пылью, которую она стерла собственной шалью, прежде чем проверить замки.

— Вам повезло. У нас один такой без инициалов… Обычно они все надписаны. Их было много… Специально сконструированы для «роллс-ройса». Этот последний. Хотите посмотреть, что внутри? Он обит шелком… Глядите…

Рашель не удержалась, чтобы не прикоснуться рукой к шелковой обивке. Она была такой нежной на ощупь… Огрубевшие от работы пальцы Рашель дрожали от волнения, трогая волшебную ткань.

— Сколько… Сколько он стоит?

У нее пересохло во рту. Ей казалось, что если она не купит этот чемодан, то умрет. Почему-то он стал символом всего того, что она хотела получить от жизни…

Женщина поджала губы.

— Только для вас. Десять фунтов.

Десять фунтов. В других магазинах чемоданы были вдвое дешевле. Десять фунтов… Она так долго копила эти деньги.

— Если бы он был новый, то стоил бы в десять раз больше… Да и я могла бы продать его фунтов за двадцать…

Рашель отлично понимала, что женщина торгуется с ней, старается разжечь в ней аппетит. Недаром она все детские годы провела среди самых больших искусников в этом деле.

— Я… Я возьму его, — еле слышно проговорила Рашель.

Женщина улыбнулась, и Рашель показалось, что она увидела понимание в ее глазах.

— Вы не пожалеете, — пообещала та. — Этот чемодан вам прослужит еще лет пятьдесят. У вас хороший вкус. — Она задумчиво посмотрела на Рашель. — У меня тут есть кое-что, что вам непременно понравится. Я сейчас.

Она исчезла в глубине магазина прежде чем Рашель успела ей сказать, что больше ничего не нужно. Ее не было минут десять, а потом она появилась, неся в руках нечто, завернутое в белое полотно.

— Я получила их совсем недавно… Дом продают, вот и… Нет, вы потрогайте ткань!

Она развернула белое полотно, и изумленным глазам Рашель предстали два платья. Одно было то ли кремового, то ли нежно-абрикосового цвета с такой великолепной плиссировкой, что трудно было представить, как человеческие руки сделали это. Когда она взяла платье в руки, оно стало похоже на узкую длинную трубку.

— Вам повезло, — с восхищением проговорила женщина. — Это платье, точно, от модельера. Вы только пощупайте его.

Рашель прикоснулась к дорогой ткани. Было в платье что-то, взывавшее к ней.

— И еще одно.

Это платье было из блестящего атласа, выкроенное по моде двадцатых годов. Даже если Рашель суждено прожить тысячу жизней, у нее все равно не будет случая надеть эти платья, они не про ее честь и пришли из другой жизни, которая ей недоступна. Но как раз поэтому Рашель захотелось их купить. Ее пальцы нежно касались дорогой ткани, а глаза были полны мечтаний.

— Возьмите оба за десять фунтов. Сейчас такие никто не покупает. Конечно, если подождать… то когда-нибудь… Боюсь, мне не дожить до тех времен. Покупайте.

Когда Рашель полезла в кошелек, она уже знала, что покупает не вышедшие из моды платья, а стиль жизни, мечту, свою мечту.

Из магазина она вышла, как в тумане, постепенно сменившемся раздражением! Надо же было потратить двадцать фунтов!.. Несколько месяцев работы… Она развернулась на ходу. Надо отнести вещи обратно, объяснить, что они ей не по средствам… Но, поворачиваясь, она увидела, как женщина вешает табличку «закрыто». Поздно. Покупка сделана. Нельзя только показывать платья другим девушкам, а то ее засмеют.

Несчастная Рашель сама не помнила, как добралась до отеля и сунула чемодан под кровать, не вынимая из него свернутых платьев.

Сегодня Тим ждет ее ответа. Почему бы не поехать, подумала она устало. Что ей терять?

В тот день, когда отец Тима возвратился после медового месяца, церковные колокола звонили вовсю, приветствуя молодоженов. С тех пор церковные колокола в Марчингтонской деревне звонили четырежды, каждый раз отмечая рождение ребенка в семье виконта и его жены, но особенно гордо и радостно звонили они в тот день, когда родился мальчик.

Дорога в Марчингтон шла через деревню, мимо деревенской церкви, потом сворачивала, и тут деревья расходились, и глазам открывался вид на Марчингтонский замок.

Рашель в первый раз увидела его осенью, когда он поднимался из тумана, окруженный густо посаженными деревьями, словно сверкающая красная роза — рубин в зелено-желтой короне.

Тим подъехал к отелю сразу после ланча в своей длинной машине с поднятым из-за мелкого осеннего дождя верхом. Запах настоящей кожи кружил голову Рашель. Она отлично видела, как он изумился, когда она вышла к нему в юбке в складку и джемпере, из-под которого высовывался воротничок скромной блузки. Ей пришлось купить соответствующие колготки и пару осенних туфель. Рассыпанные по плечам волосы, отсутствие всякой краски на лице, если не считать губной помады, произвели на него впечатление. Рашель в этот день ничем не отличалась от студенток, которым так искренне завидовала, и в ее улыбке, когда Тим усаживал ее в машину, была незнакомая ему уверенность в себе.

Пока они ехали в Дорсет, Тим несколько раз взглядывал на нее, не веря в происшедшую с ней перемену. Сегодня она была одета совсем как его сестра, что не соответствовало ее социальному статусу. В первый раз ему пришло в голову, не соврала ли она, заявив, что едва ли не в младенчестве осталась сиротой. Сомнения грызли его, не давая ни минуты покоя и нарушая все его отлично выстроенные планы. Чем ближе они подъезжали к Марчингтону, тем сильнее они были. Остальные члены клуба должны были приехать на другое утро. Он сам так решил. Тим дрожал и мечтал о наркотике, от которого воздерживался целую неделю, зная, что ему потребуется чистая голова. А теперь его охватил страх. Ему нужен был Симон… Симон, который как будто никогда не знает сомнений и не сворачивает с пути.

Рашель чувствовала, что что-то не так, однако Тим молчал, и она не смела ни о чем его спросить.

И вот, как чудо, им открылся Марчингтон. От восторга у нее перехватило дыхание и слезы подступили к глазам. Тим тихо проговорил:

— У нас тут есть призрак, так что не пугайся, если ночью услышишь его шаги.

Она недоверчиво поглядела на него.

Ворота оказались открытыми, и они проехали под орлами, которые, раскинув крылья, держали в клюве каменную ленточку со словами: «Мы выживем благодаря себе». Этот символ годился в любой ситуации. И ему следовали все поколения Уилдингов.

Дом поразил Рашель если не заброшенностью, то пустотой. Где же все? Ведь Тим обещал познакомить ее со своей семьей. Рашель отлично помнила, как он несколько свысока говорил о сестрах, которые жили тут вместе с его родителями и дедушкой.

Она вопросительно посмотрела на Тима.

— Похоже, никого нет… Странно! — Он остановил машину и вышел из нее. — Ничего, скоро все тут будут. Пойдем со мной.

Рашель нерешительно последовала за ним Двойные двери открылись в довольно просторный и темный коридор, и Рашель остановилась на пороге, искоса поглядывая на машину.

— Мой чемодан…

— Не беспокойся. Горничная о нем позаботится.

Горничная! Ее ровня… Рашель испугалась не на шутку.

— Пошли! Покажу тебе Марчингтон, пока моих нет.

Тим взял ее за руку и потащил по очень большим и почти не меблированным комнатам, в которых Рашель чувствовала холодный запах старины и тлена. Она понимала, что он почему-то потерял покой и очень напряжен, но, подумав, отнесла это на счет того, что он нервничает в преддверии появления родителей и процедуры знакомства.

Они оказались в узком коридоре с каменным полом, в котором было холодно и сыро. В конце него Рашель заметила дверь, но когда они приблизились к ней, она наотрез отказалась идти дальше. Не желая ни о чем слышать, она не двигалась с места, и Тим, все еще не отпускавший ее руку, повернулся к ней с хмурым видом.

— В чем дело? Я всего лишь собирался показать тебе семейную часовню. Ты не представляешь, какая она знаменитая. — Он открыл дверь, не обращая внимания на ее протесты. — Наш священник был убит возле алтаря на глазах у всех, — беззаботно продолжал он, таща ее за собой, словно не замечая, как она дрожит от страха. — Видишь, пятно на полу. Считается, это его кровь…

Рашель не могла пошевелиться. Она застыла, вся во власти поднимающегося откуда-то изнутри страха. Если бы ее спросили, Рашель не могла бы объяснить, что конкретно ее пугало, но твердо знала, что, переступив порог небольшой чистенькой комнаты с алтарем, крестом и витражами, изображавшими страдания Христа на кресте, она войдет в контакт с чем-то немыслимо злым и опасным, что перевернет всю ее жизнь.

Много-много раз Рашель слышала, как бабушка говорила ей о видении, но только однажды ей удалось почти вплотную подойти к нему. Зато теперь, глядя на алтарь, она видела его не совсем таким, каким он был на самом деле, да и в комнате как будто сгустился мрак, несмотря на яркое солнце за окнами. Вокруг алтаря в ее видении стояли бесформенные фигуры… Мужчины в балахонах… А на алтаре лежало тело… Тело женщины…

Страх, ужас завладели Рашель. Она задрожала, и не просто задрожала, а почти забилась в конвульсиях… В первый раз после смерти бабушки она учуяла смертный холод и отступила назад, не смея отвести глаз от алтаря, не смея повернуться к нему спиной, не смея бежать, чтобы ее чудовищное видение не обернулась правдой. Тим оглянулся от алтаря.

— Что ты?

Он помрачнел, даже разозлился. Рашель отлично это видела, но ничто, никакая сила на земле не могла заставить ее войти в комнату с алтарем. Здесь жило зло, и даже воздух был пропитан им. Рашель вспомнила цыганский жест, отгоняющий злую силу, и вышла в коридор.

— Рашель…

— Нет!.. Нет! Я не могу!

Тим был в восторге. Его раздражение мгновенно улетучилось, когда он заглянул ей в глаза. Наверно, она что-то учуяла… Может быть, увидела… Черт, она отлично подходит для его целей!.. Просто создана для них. Он чувствовал, как в нем прибавляется сил. Даже голова закружилась в предвкушении неземного могущества.

— Глупая девочка, тут нечего бояться!

У него переменился голос, стал низким, глуховатым и торжествующим, словно ее страх доставлял ему удовольствие.

Не надо было приезжать сюда, поняла Рашель. Здесь все чужое и опасное… Она чувствовала, что тут ей грозит беда. Запах зла и разложения исходил от этого места… От Тима тоже. В первый раз она увидела его таким, каким должна была увидеть сразу.

Слабый и опасный, он привез Рашель сюда ради каких-то целей, которые ей недоступны, но которые опасны для ее жизни. Она ощутила такой страх, какого не знала никогда прежде. Все здесь грозило ей злом, и ощущение опасности давило.

На обратном пути по узкому коридору она чувствовала, что задыхается, и когда они наконец выбрались в другой коридор с несколькими дверями, Рашель обнаружила, что, несмотря на могильный холод, засевший у нее в сердце, вся она покрылась потом.

Снаружи послышался шум мотора. Тим нахмурился и подошел к окну. Слишком рано для остальных. Они должны приехать утром. Кто посмел нарушить его уединение?

Выглянув во двор, Тим сразу понял, что приехал его дед, и его охватила ярость. Что старику понадобилось в Марчингтоне? Он же в Шотландии. И Тим сжал кулаки.

Лорд Марчингтон никогда не обманывался красотой и обаянием своего внука. Очень давно, когда он еще был маленьким мальчиком, ему пришлось столкнуться в саду со старухой, которая без устали ходила взад и вперед, разговаривая сама с собой. Маленький Адам подошел к ней, чтобы спросить, кто она и что делает в саду его матери, но вдруг ощутил такое исходящее от нее зло, что подался назад. Она бросилась за ним, да так быстро, словно не была древней старухой, и мальчик испугался. Хотя он был довольно высоким и сильным для своих шести лет, потребовалось вмешательство няни и гувернантки, чтобы разжать пальцы старухи, сомкнувшиеся у него на шее.

Позднее отец постарался как можно спокойнее объяснить ему, что старуха — его старшая сестра, и, пока он не родился, тешила себя мыслями о том, как ее сын в один прекрасный день станет владельцем титула и земель. Она была единственной дочерью своего отца, и наследников-мужчин в семье не было. Когда же ей исполнилось двадцать лет и она уже стала женой и матерью, вопреки всякому здравому смыслу, у ее родителей появился сын и наследник. Муж сразу сообразил, что их сын не получит титул, и бросил ее. От шока в голове у нее помутилось, по крайней мере, так сказал Адаму отец, и прошло несколько лет, прежде чем он сообразил, что совсем не горе из-за потери мужа привело ее в такое состояние, а неистребимая ненависть к брату.

Иногда, заглядывая в глаза своего внука, лорд Марчингтон видел в них ту же ненависть и ту же зависть, которыми когда-то горели глаза старухи. В титулованных семьях, в которых поколение за поколением кузены женились на кузинах, душевные недуги не были редкостью… Однако сумасшествие и страсть к убийству не объяснишь очаровательной эксцентричностью богачей. Непростительно молчать о такой опасности, ведь могут пострадать люди.

Не в первый раз лорд Марчингтон забеспокоился о своем внуке и наследнике.

Ему позвонил один из его старых друзей из Оксфорда и предупредил, что Тим замечен в употреблении наркотиков, из-за чего, собственно, старик и нагрянул из Шотландии. Пока он не увидел машину Тима, ему и в голову не приходило, что внук может приехать на уик-энд домой, но это не обрадовало его, наоборот, внушило еще большие опасения.

— В чем дело? — спросила Рашель, увидев тень раздражения на лице Тима.

— Приехал дед.

Он проговорил это спокойно, словно не усматривал в этом ничего особенного, но Рашель почувствовала, как в нем поднимается ненависть.

— Поехали, — приказал он. — Возвращаемся в Оксфорд.

В это мгновение Рашель окончательно поняла, что в Марчингтон он привез ее вовсе не для знакомства с членами своей семьи. Снова она почувствовала холодок, повеявший на нее в часовне, увидела белое тело на алтаре и ощутила присутствие смерти.

Лорд Марчингтон удивился при виде девушки. Тим никогда не привозил своих любовников, ни девушек, ни юношей, в Марчингтон. Граф не был дураком… Он отлично знал о бисексуальности своего внука… Однако рассчитывал, что в один прекрасный день ему придется жениться и произвести на свет сына и наследника, поэтому не очень волновался на этот счет. Его беспокоило только одно — внук мог обесчестить имя Марчингтонов.

Мрачно выслушав Тима, который заявил, что они как раз собрались уезжать, лорд Марчингтон счел себя не вправе задавать ему вопросы в присутствии застенчивой девочки. Он не ожидал встретить внука в Марчингтоне и решил не менять свои планы, коли уж сам собрался приехать в Оксфорд и там разговаривать с ним.

То, что он должен сказать Тиму, может подождать… По крайней мере, несколько часов ничего не изменят. Учтиво распрощавшись с Рашель, он улыбнулся ей, но внука не обмануло его внешнее радушие.

В сердце Тима рядом с ненавистью к деду всегда жили страх и обида. Знаменитый силач своего времени, герой войны, человек великого ума и очарования, его дед был таким, каким Тим стать не мог. Но когда-нибудь он умрет, когда-нибудь его заменит он, Тим, и дед ничего не может поделать. В этом была сила Тима, его власть над дедом, и если бы дед не появился так не вовремя, то эта сила удесятерилась бы всего через несколько часов. А теперь Марчингтон не годится для черной мессы, но и отменять ее нет времени.

Всю дорогу до Оксфорда Тим лелеял свою ненависть, а Рашель, сидя рядом с ним, мечтала оказаться подальше от него. Сегодня она узнала о юноше нечто такое, что испугало ее, и больше она с ним не встретится.

Тим в высшей степени бесцеремонно высадил ее возле отеля. Ему не терпелось отыскать Симона и рассказать ему о том, что случилось, ведь надо было изменить план действий, но, главное, ему нужно было подпитать себя исходившей от Симона силой.

О Рашели он забыл под наплывом куда более сильного чувства — ненависти к деду. Но ведь не всегда ему придется делать не то, что хочет. Когда-нибудь… Когда-нибудь… Ненависть билась в его груди, как пойманный в клетку зверь.

Глава восьмая

Тим перехватил Симона, когда тот собирался уйти из дома, и в приступе ярости сразу же рассказал о случившемся. Поскольку у Симона не было ничего назначено на вечер, он предложил Тиму прогуляться.

Симон давно знал о ненависти Тима к деду, потому что издавна взял себе за правило быть внимательным слушателем… Несмотря на сказанное Тимом, Симон был уверен, что в один прекрасный день станет мужем его сестры.

Когда Тим злился, как, например, сейчас, то мог совершить что-нибудь опрометчивое, но сестры Тима обожали и сделали бы для него все. Если бы только можно было поднажать… Эта мысль и многие другие теснились в голове Симона, пока он выслушивал излияния своего приятеля. Имя Рашель соскальзывало с его языка не реже, чем имя деда. Он не забыл о ее непонятном нежелании войти в часовню, и ненависть к деду каким-то чудовищным образом переплелась с ненавистью к восставшей против него Рашель.

Отчасти Симон радовался, что все случилось так. Ему не нравилось желание Тима провести черную мессу в Марчингтоне, однако он искренне выражал свое согласие с тем, что Рашель следует наказать.

— Мы должны принести ее в жертву, — едва не кричал Тим, поворачиваясь и хватаясь за отвороты его пиджака. Они как раз переходили узкий мостик над быстрой речкой. — Должны!.. Для меня это единственный способ получить власть!

Тим впал в ярость, и от этого его монологи все больше напоминали бред сумасшедшего. Симону нелегко было слушать его… Ему совсем не нравилась идея жертвоприношения и льющейся на пол крови, но едва он пробовал остановить Тима, как тот еще больше зверел.

— Хватит, Тим…

Симон попытался высвободиться из рук Тима, в ужасе думая о том, что кто-нибудь может оказаться рядом и услышать его. Физически он был сильнее Тима и легко оттолкнул его в сторону невысокого каменного парапета.

И тут он увидел, как падает камень, а потом, будто в замедленной съемке, как падает Тим и ударяется головой об опору моста.

Прыгая следом, он уже знал, что Тим мертв, но все же вытащил его на берег, разрываемый горем и страхом. Потом кто-то окликнул его, когда он стоял на коленях возле тела Тима.

Подбежал незнакомый студент.

— Он упал… Он упал с моста….

Потом он долго повторял эти слова, пока они не начали жечь его мозг, — полицейским, несчастным родителям Тима, декану… Он так часто повторял их, что сам поверил в собственную невиновность, и его ненависть обратилась против человека, которого он считал причиной смерти Тима и разрушителем его собственных планов на будущее. Во всем он обвинял Рашель, словно в момент смерти сумасшествие Тима перешло к Симону и стало его собственным.

Смерть Тима была признана случайной, но Симон знал, что это неправда. Его убила Рашель, которую следует наказать за это. Но один он ничего не мог. Нужна была помощь. И он вспомнил, как Тим уверял его, будто она подходит для жертвоприношения… Девственница… И у него созрел новый план.

Сначала ему надо было подобрать помощников. Два новичка… Да… Да…

Оба отказались и еще долго отказывались, пока Симон не объяснил им, как ему легко добиться, чтобы их с позором вышвырнули из Оксфорда. В конце концов, разве он много просит? В общем-то, ничего особенного… Похитить девушку и привести ее в его комнату. Это все.

Выхода у них не было… И они согласились. Ричард Хауэлл подумал о работе в банке, которую дядя обещал ему, но только на определенных условиях. Алекс Барнетт вспомнил о жертвах, принесенных его родителями, и надеждах, которые они возлагали на него.

Симон решил, что задуманное им должно произойти в день похорон Тима… Пусть это будет его собственным прощанием с другом.

Рашель слышала о смерти Тима и, не забыв о своем потрясении, внутренним цыганским чутьем решила, что это было неизбежно. Она сама не знала, почему так решила… Это было такое же инстинктивное провидение, как в часовне в Марчингтоне, нечто за пределами логики и здравого смысла.

Потрясение, испытанное ею, когда она почти соприкоснулась со всем тем злом, что скопилось в часовне, и тем злом, что исходило от самого Тима, убило ее нарождавшееся чувство к нему. Однако оно не убило в ней страстного желания, рожденного одновременно с пониманием, что она не та девушка, которую Тим может пригласить в дом и представить родителям в качестве своей невесты, страстного желания как-нибудь найти путь ко всем тем вещам, в которых жизнь до тех пор отказывала ей. Уважение, материальная обеспеченность, статус, образование. Она должна все это иметь… А если повезет, то и больше.

Не удивительно, что о смерти Тима писали центральные газеты. В Оксфорде стали поговаривать о наркотиках и их разрушительном влиянии на студентов.

Похороны были многолюдными. Одетый во все черное, Симон неподвижно стоял в глубине марчингтонской деревенской церкви. Раза два Дебора Уилдинг оборачивалась, чтобы посмотреть на него. Она не сомневалась в том, что он был лучшим другом Тима, но он пугал ее. У нее было странное чувство, будто он виновен в смерти ее брата, но так как доказательств никаких не нашли, то Дебора не осмеливалась поделиться своими мыслями с кем бы то ни было.

Дебора знала, что он нравится ее матери и младшим сестрам, которые едва вышли из подросткового возраста и находили его очень сексуальным. Она же всегда чувствовала себя скованно в его присутствии, потому что Симон напоминал ей об огне, на который слетаются бездумные мошки, чтобы погибнуть в нем. А вот Тим слепо следовал за ним, что бы он ни говорил и ни делал. Он почти боготворил его, и Деборе не раз становилось не по себе от откровенной сексуальности их отношений. Ей очень хотелось с кем-нибудь поговорить об этом, но друзей ее возраста у нее не было, отец был недоступен, мать — слишком наивна. Она вновь искоса посмотрела на Симона и едва не задрожала от исходившего от него холода. Неужели никто, кроме нее, не видит, какое у него злое лицо?

Дебора любила брата, но не была слепа к его порокам. Тим вырос бесхарактерным гедонистом. Все вместе они избаловали его, и теперь золотой юноша лежит мертвый, а она уверена, абсолютно уверена, что юноша в глубине церкви, который называет себя его другом и несет свою печаль как мантию, на самом деле виновен в его смерти.

Рашель не поехала на похороны. Зачем? Она помнила строгое и гордое лицо старого лорда Марчингтона, который вышел из машины, и жалела его, хотя не могла заставить себя пожалеть Тима.

Неожиданное видение зла, поразившее ее в часовне, вернуло ей память о корнях. Рашель казалось, будто она зашла в самую глубину опасного мрака, и узнать его ей помогла цыганская память.

Тим, такой красивый и светлый внешне, весь прогнил внутри. Рашель сама не понимала, откуда это знала, но она знала это так же точно, как знала свое имя и свою историю.

На некоторое время он заворожил ее, ведь зло притягивает, но это не могло продолжаться вечно. Теперь она свободна.

Однако опасность все еще подстерегает. Рашель ощущала ее так явственно, словно могла потрогать рукой. И это удручало. Почему? Тима ведь нет. А она все равно чует беду. По какой-то причине зло не исчезало, не покидало ее, сторожило и пугало еще сильнее, так как Рашель не понимала, с какой стороны его ждать.

Симон тщательно готовился к предстоящему. Желание отомстить жгло его изнутри, исторгало из него чувство вины и чудовищным образом преображало реальность, заменяя то, что произошло на самом деле, на то, во что он хотел поверить.

Еще в детстве появилась у него эта способность обманывать самого себя, и ее корни неразделимо сплелись в одно целое с корнями его страхов. Ему просто не приходило в голову, что таким образом он панически бежит от реальности и от собственной вины, подставляя вместо себя другого человека, якобы ответственного за смерть Тима.

Он потерял ближайшего друга, своего самого верного последователя, который был готов на все и не задавал вопросов. Симон наслаждался своей властью над Тимом. Она поддерживала в нем уверенность в себе, ласкала его душу, а теперь от нее ничего не осталось. И виновата в этом цыганка.

Никогда Симон не разделял веры Тима в возможность вызвать дьявола, но так получилось, что, умирая, Тим вселил в него свою веру, ведь Симон понятия не имел, что это просто-напросто душевная болезнь, взращенная кошмарами его детства. И даже если бы кто-нибудь сказал ему об этом, он рассмеялся бы ему в лицо, такой всепоглощающей была его вера в свои силы и в свое предназначение.

Но на его пути встала Рашель. Она уничтожила один из инструментов, который он собирался использовать, чтобы добиться успеха, и за это должна быть наказана. Он не виноват в падении Тима и в его смерти, это она, цыганская шлюха… И ее надо наказать.

С тех пор, как умер Тим, у него не было ни крошки во рту, ибо еще подростком, когда к нему пришла половая зрелость, он обратил внимание, что пост самым чудесным образом усиливает работу мозга. Бывало, он не ел по нескольку дней кряду, время от времени галлюцинируя и видя во сне кошмары. Симон задрожал, но почти тотчас взял себя в руки, постаравшись сосредоточиться на образе Тима. В его сознании план мести был облачен в одежды священной войны за правду, словно некая потусторонняя сила призвала его стать мстителем за смерть друга.

В голове у него проносились образы один другого ужаснее. Стоило ему закрыть глаза, и он видел молящего о возмездии Тима, который пристально смотрел на него и говорил о могуществе, которое они должны обрести и о котором будут знать только они двое.

Но Тима нет, и Симон боялся, что эта смерть станет преградой на его пути к могуществу.

Увидев в наказании Рашель проверку своих сил, Симон сравнивал его не более и не менее, как с проверкой могущества короля Артура на мече Экскалибуре. Реальность затуманивалась и становилась почти неразличимой, как бывало почти всегда, когда долгий пост выводил его на другую ступень сознания и Симон словно пьянел от могущества своего «я».

Он все тщательно спланировал и легко выяснил, когда девушка заканчивала работу по вечерам. Еще в Итоне Симон научился искусству собирания и использования информации, так что переговоры с персоналом в отеле не составили для него труда. Он сделал вид, будто эта информация нужна его другу.

Симону везло. В тот день, когда хоронили Тима, Майлс Френч отправился на собрание одного из своих обществ, так что и он не мог ему помешать. Симон принял это как благоприятный знак судьбы. Ему даже в голову не приходило бояться чего-то реального, например, что Рашель заявит на него в полицию. Девушки ее социального уровня такого не делали.

Стоило ему вспомнить о Рашель, и его охватывала ненависть. Если он когда-то и любил кого-то, то одного лишь Тима. Симон никогда не жаловал женский пол, но теперь его ярость переходила всякие границы. Недаром он их ненавидел, слабых разрушительниц, которых следует почаще наказывать. У него закололо в кончиках пальцев, такую он ощутил в себе силу. Эйфория, охватившая его, окончательно вытеснила реальность, и им завладела болезнь, которая будет проявляться вновь и вновь, пока окончательно не превратит логично мыслящего, обаятельного человека в опасного психопата,

— Не думаю, что нам надо в это ввязываться, — неохотно проговорил Алекс, когда они с Ричардом поджидали Рашель возле паба.

— У нас нет выбора, — напомнил ему Ричард.

Алекс умолк, признавая его правоту. Ему было не по себе оттого, что им предстояло сделать, ведь это шло вразрез с его собственными представлениями об отношении к женщине. Мужчины должны любить и защищать женщин. Так вели себя его дед и отец, так и он собирался вести себя в будущей жизни, а сейчас он стоял и ждал девушку, чтобы отдать ее в руки…

— Хватит нюнить, — оборвал его размышления Ричард. — Ничего трудного не предвидится. Мы пойдем за ней следом. Я схвачу, а ты свяжешь ей руки. Потом посадим ее в машину. Дальше останется только отнести в комнату Герриса.

— А что он собирается с ней сделать?

Алекс, помимо воли, задал Ричарду этот наивный вопрос. Он боялся. Правда, Симон сказал, что девчонка несколько недель дурила его и Тима, и теперь он хочет проучить ее не столько из-за себя, сколько из-за Тима. Но как бы Алекс ни отворачивался от правды, он понимал, что речь идет об изнасиловании…

Накануне вечером он сказал об этом Симону и испугался до дрожи в коленках, когда тот холодно посмотрел на него.

— Какое же это изнасилование, если она сама столько времени напрашивалась…

Алексу не хотелось участвовать в этом деле, но ему не хватило мужества отказаться.

Клуб адского пламени после смерти Тима объяла паника, но если его члены думали, будто могут уничтожить память о нем вместе со своими мантиями, то они глубоко заблуждались. По крайней мере, Симон был настроен иначе. И Алекс, и Ричард отлично знали о власти Симона над ними.

Хотя у Ричарда не было таких моральных устоев, как у Алекса, ему тоже не нравилось дело, в которое их втянули, однако он слишком крепко стоял на земле, чтобы не сомневаться в намерении Симона исполнить свои угрозы, так что без боя признал свое поражение. Слишком много он мог потерять из-за какой-то незнакомой девчонки. Одного взгляда на проклятую фотографию, на которой он запечатлен пляшущим в чем мать родила между черными свечами, ему было достаточно, чтобы понять — никакой банк ему не светит, если это выйдет наружу. Рисковать всем, к чему он стремился, ради глупенькой сучки, которой хватило ума настроить против себя Симона?

Рашель немного припозднилась. Она отказалась от предложенного ей сопровождения жившего в семье хозяев племянника хозяйки и храбро вышла во тьму из задней двери паба.

Ей и в голову не пришло, будто кто-то идет за ней по пятам, пока чья-то рука не заткнула ей рот, а другие руки не связали ее. Рашель даже не успела закричать и позвать на помощь…

Подсознательно она понимала, что происходившее каким-то образом связано с Тимом, но ведь он мертв… Рашель содрогнулась всем телом и, так как кельтские и цыганские предки не позволяли ей сдаться, попыталась отбиться от своих похитителей. Не тут-то было. Зажав с двух сторон, они привели ее к арендованной машине, которую припарковали на другом конце улицы, и втолкнули внутрь. Рядом с ней сел Алекс, чтобы в случае какой-нибудь неожиданности не дать сбежать.

Ричард взял направление на дом Тима, но ехал к нему долгим, кружным путем, следуя наставлениям Симона.

Перепуганная Рашель не лишилась чувств и способности соображать. Она понимала, что ее похитили не просто так, а для какой-то цели, и цель эта непонятным для нее образом связана с Тимом. Неужели мертвые могут достать живых и из могилы? Она вспомнила о своей бабушке и стала думать о ней. Потом принялась вспоминать заговоры от всякого зла, которым ее тоже учила бабушка.

По дороге Рашель не ощущала присутствие зла, однако зло явно ждало ее впереди.

Машина остановилась. Сильные мужские руки вытащили ее и понесли вверх по лестнице.

Симон видел, как они подъехали. Он молча открыл дверь и показал на приготовленную кровать, которая, кстати, принадлежала не ему, а Майлсу, проследил, как Ричард и Алекс укладывают на нее Рашель, после чего махнул им рукой, чтобы они уходили, и торопливо запер дверь. На нем был только халат, и все его тело пылало в предвкушении наказания, придуманного им для женщины, которая была виновата в смерти единственного любимого им человека. Мертвый Тим был ему бесполезен. Да, он жаждал живого Тима. Он смотрел на Рашель сверху вниз, словно сверля ее ледяным взглядом, и, в конце концов, обнажил зубы в зверином оскале.

Рашель сразу поняла, что он не собирается ее убивать. Однако то, что он собирался сделать с ней, было хуже смерти, намного хуже. Рашель вспомнила свою мать и в отчаянии подумала, что, может быть, в женщинах ее рода заложено нечто, притягивающее самых порочных из мужчин.

— Испугалась, сучка? Страшно?.. Правильно… Так оно и должно быть. Знаешь, почему ты здесь?

Рашель покачала головой, всем своим существом ощущая его желание поговорить и моля всех святых, чтобы совершилось чудо и он отпустил ее.

— Ты здесь, чтобы понести наказание за смерть человека. Это ты, грязная сука, убила его. Ты… его околдовала…

Тим! Он говорит о Тиме! Наверняка о нем.

— Он хотел принести тебя в жертву дьяволу. Ты знаешь об этом?

От неожиданности у Рашель похолодело в груди, а Симон рассмеялся.

— Он думал, что сможет вызвать Люцифера, если принесет ему в жертву девственницу…

Часовня в Марчингтоне, ощущение зла, ярость Тима, когда приехал его дед… Теперь Рашель поняла все до конца. Мужчина, стоявший над ней, был любовником Тима. Опять она не знала, как догадалась об этом, но не сомневалась в справедливости своей догадки. Еще она поняла, что он убил Тима. Ей было видение… Два человека дерутся на мосту, один из них падает…

— Ты это сделал?.. Ты убил Тима?

— Нет!

Симон больно ударил ее по голове, отчего она едва не лишилась сознания, и заклеил ей рот клейкой лентой. Потом он протянул к ней руку, и Рашель увидела сверкнувший в его руке нож. Взявшись за ворот ее простенькой рубашки, он разрезал ее, кое-где ножом коснувшись кожи, так что выступила кровь.

Красный туман застил глаза Симону. Он делал это для Тима, не для себя. Но что-то было в этой девчонке с золотистой кожей… Ее страх, наверное, который влек его к ней в тысячу раз сильнее, чем когда-нибудь к какой-нибудь другой девчонке.

Он разрезал на ней джинсы, замирая от наслаждения, и стал сдирать с нее остатки одежды, как гиена сдирает кожу со своей жертвы. Всякое ощущение реальности исчезло. С губ лишь сорвалось:

— Тебя следует наказать… Я должен это сделать… Я накажу тебя…

Он вошел в нее так стремительно и грубо, что Рашель показалось, будто она не переживет эту боль. Потом чуть было не потеряла сознание от ненависти и отвращения к насильнику и пришла в себя, почувствовав, как он излил в нее свое горячее семя. Новая боль обожгла Рашель, когда он покинул ее.

Симон все еще был возбужден, все еще не мог прийти в себя от ненависти. А у Рашель ныли связанные за спиной руки, гудела голова и все тело болело так, что эту боль она никогда не забудет, однако, как бы ни был силен ее страх, она запомнит этого мужчину, эту ночь, и когда-нибудь он тысячекратно заплатит ей зато, что сделал… Они все заплатят, подумала Рашель, вспоминая тех двоих, что принесли ее к нему.

Симон поднялся, и на мгновение ей показалось, будто пришел конец ее мучениям, но она ошиблась. Слегка задыхаясь, он перевернул ее на живот.

— Это было за Тима… За то, что ты сделала с ним, а теперь на вечную память о нем…

Рашель почувствовала, как из глубины ее существа рвется крик, когда он коснулся ножом ее правой ягодицы и провел сначала вертикальную линию на ее нежной плоти, а потом горизонтальную. «Т… Т…» На память о Тиме… На память…

— Это от меня на память о человеке, которого ты… убила.

Ее тошнило от боли и унижения. Пока терпела его издевательство над своим телом, Рашель поняла, что не забудет о нем до конца своей жизни, и обещала себе, что отомстит, так отомстит, что этот подонок, подобно ей сейчас, захочет скорее умереть, чем увидеть новое утро.

Прежде чем уйти, Симон сдернул с ее губ клейкую ленту, так что глаза у нее мгновенно наполнились слезами, и поднес ко рту стакан с какой-то жидкостью без цвета и запаха. Когда Рашель отвернулась, он влепил ей пощечину и сказал:

— Пей, дура. Это всего лишь снотворное.

Рашель все равно отказывалась пить, но он зажал ей нос и стал лить воду в рот, так что ей ничего не оставалось, как глотать ее.

Симон не ушел, пока она не начала засыпать. Он быстро сложил свои вещи. Их надо сжечь. Симон посмотрел на часы. Еще около получаса до прихода Майлса. Отлично. Он будет уже далеко. Симон попытался представить лицо Майлса, когда тот обнаружит свою постель занятой.

Если он дурак, то, вполне возможно, решит, что эта сука дожидается его… Ничего, Майлс сразу поймет свою ошибку, как только попытается овладеть ею. Симон посмотрел на безжизненное лицо в ореоле красных волос… Он это сделал!.. Он отомстил за смерть Тима. Безумие сладострастной ненависти оставило его, и Симон вновь был спокоен и рассудителен,

На сегодняшнюю ночь ему нужно алиби, если девчонка сглупит и примется болтать, но вряд ли она откроет рот. Эти девчонки из низов… Кто они такие? Никто… Пусть расскажет. Посмотрим, кто ей поверит.

Он улыбался спокойной ангельской улыбкой, когда вышел из комнаты и запер за собой дверь. Последнее, что он сделал, это перерезал веревки, связывавшие руки Рашель. От них на коже остались ссадины.

Майлс ушел с собрания позже, чем рассчитывал. Он позволил себе ввязаться в жаркий спор, из которого вышел победителем, однако все удовольствие ему портило ощущение грядущей беды.

Что-то Симон Геррис задумал. Майлс чувствовал это, но кому скажешь?

Смерть Тима не удивила его. Он даже как будто ждал ее, хотя в представлении Майлс она должна была быть более фантастической, чем банальное падение с моста. Если, конечно, Тим упал сам… Он не мог не видеть, как Тим манипулировал людьми, и часто думал о том, когда же наконец найдется хоть один, который восстанет. Удивляло его другое. Симон Геррис был рядом с Тимом, когда тот погиб, а, насколько он понимал, Симону невыгодна его смерть. Тим был нужен ему живой… Он был инструментом для Симона Герриса…

Как любой будущий адвокат Майлс изучал не только законы, но и человеческую природу. Наблюдая за своими соседями, он видел много такого, чего ни один из них не желал ему показывать. Конечно, он знал, что Тима и Симона связывал секс, но не только и не в первую очередь секс. По исходившей от них энергии и по собственной реакции на опасность Майлс был уверен, что Симон сильнее Тима. Симона вело стремление повелевать всеми окружающими его людьми, а Тим предпочитал играть с другими, как кошка с мышкой. Теперь Тим мертв, не убит одним из его пришедших в ярость любовников, как можно было бы предположить, а умер, напичканный наркотиками, упав с моста… Так думал Майлс. И все же что-то подсказывало ему, что это был не несчастный случай. Что-то во всем этом кроется… Темное и опасное… Что-то почти злоумышленное… Но Майлс никак не мог понять.

Поднявшись на свой этаж, он достал ключ.

Кабинет, который они делили на троих, не был освещен. Майлс настолько устал, что направился прямо в свою спальню. Незнакомый запах висел в воздухе. Не наркотиков. Не секса. Однако у Майлса волосы зашевелились на голове. Страха. Запах страха, с удивлением понял он, страха и… И крови? Он включи свет и увидел разобранную постель, а в ней обнаженную девушку.

Неслышно ступая, он подошел поближе и тотчас узнал ее. Девушка Тима… С черными, отливающими красным огнем, волосами. Дурочка. Что она тут делает? Неужели связалась с Симоном? Перешла из постели Тима в его постель?

Ничто из происходящего в Оксфорде не могло изумить Майлса. Это было время такой сексуальной вседозволенности, когда удивить могло только чье-нибудь нежелание соответствовать сексуальному духу эпохи.

Майлс наклонился и потряс ее за плечо. Зачем бы она ни пришла в его постель, он хотел, чтобы она удалилась. С удивлением он обратил внимание, какое у нее прелестное тело… Такое прелестное, что ему стало не по себе. Ведь у него уже давно не было женщины… Однако Майлс не желал иметь что-либо общее именно с этой красоткой.

— Восхитительно, — проговорил он устало. — Но, боюсь, сегодня я бы хотел иметь свою постель для себя одного, если вы не возражаете…

Он понятия не имел, что она может здесь делать, если только это не очередная злая шутка Симона.

Она не пошевелилась, когда он взялся за простыню, собираясь без всяких церемоний скинуть женщину на пол, и только когда стал потихоньку перекатывать ее на другой бок, увидел кровь и букву, вырезанную на ягодице. До него мгновенно дошло, что случилось в его отсутствие. И это не имело никакого отношения к невинной шутке… По крайней мере, в отношении хрупкой девушки на его кровати.

Совсем другими глазами он осмотрел обнаженное тело, заметил ссадины и синяки от веревки на запястьях. Потом обратил внимание на стакан, понюхал остатки жидкости. Интересно, Геррис опоил ее до или после того, как надругался над ней? Зная своего соседа, Майлс почти не сомневался, что тот сделал это напоследок перед самым уходом.

Похоже, она была девственницей, Майлс коснулся порезов на ее ягодице, которые еще кровоточили, и вздохнул.

Даже если бы Майлс знал, где она живет, он все равно не смог бы разбудить ее и выволочь на улицу. К тому же он устал и должен хоть немного поспать.

Майлс скрипнул зубами, поняв, как ужасно Симон надругался над девочкой. После всего пережитого ей, наверное, не удастся прийти в себя настолько, чтобы вести нормальную половую жизнь… Она ни разу не пошевелилась, пока Майлс обмывал ее. Потом он надел на нее одну из своих рубашек, застегнул пуговицы, подвернул рукава и только после этого поднял ее и сдернул с кровати окровавленную простыню.

Несмотря на усталость, спал Майлс недолго и сразу открыл глаза, едва она проснулась перед рассветом, после чего встал с кресла, на котором провел несколько часов, и наклонился над ней.

Когда Рашель увидела нависшего над ней мужчину, она испугалась сильнее прежнего, с криком вскочила и бросилась к двери, но дверь была на запоре. Дергая защелку, она слышала приближающиеся шаги Майлса за спиной. Ее охватывала паника. Она точно знала, что скорее умрет, чем позволит мужчине прикоснуться к себе.

Майлс не стал ее удерживать. Если бы он побежал за ней, то она испугалась бы еще сильнее. Но он видел ужас в ее глазах и непроизвольно сжал кулаки. Майлс не был человеком агрессивным, однако, отмывая хрупкое женское тело, он не мог не возненавидеть того, кто над ним надругался. Трудно было обвинить Майлса в наивности. Он отлично знал, что есть мужчины и женщины, которых возбуждают насилие и боль… Конечно, это их дело, но до того момента, пока они не обращают внимания на тех, кто не разделяет их вкусы. Когда соединялся с женщиной Майлс, он хотел, чтобы она делила с ним наслаждение, и ему нравилось, когда она кричала от счастья.

Бернадетта единственная знала, что Рашель отсутствовала почти до утра, и как верная подруга никому ничего не сказала.

Два дня Рашель провела в постели, дрожа всем телом под несколькими одеялами, предоставляя хозяйке думать, будто ее совсем одолели месячные. А так как она всегда много и с охотой работала, ей даже не сделали замечания.

Два дня Рашель думала только о том, как отомстить за нанесенную обиду. Не имело смысла идти в полицию, по крайней мере, это она усвоила из своего цыганского воспитания. Как же отомстить за поруганную душу и поруганное тело бедной и необразованной девушке, у которой нет ни семьи, ни родственников, ни связей? Надо найти способ… Надо найти!.. И она найдет.

Через три дня в Оксфорд возвратился Симон. Тем, кто интересовался, он объяснял свое отсутствие шоком из-за смерти Тима и необходимостью побыть подальше от места событий. Однако Симон не забыл позаботиться о том, чтобы надежно спрятать в банковском сейфе компрометирующие документы на всех членов клуба… Впрочем, у сейфов есть ключи, а их легко потерять, украсть, подделать…

Майлс ждал его. Он знал, что рано или поздно Симон вернется, ведь ему нужно университетское образование. И не будучи человеком агрессивным, даже не подозревая этого в себе, он избил Симона так, что тот не мог даже ползком добраться до своей кровати, а лежал, скорчившись на полу, размазывая по лицу слезы и тихонько хныча себе под нос.

— Теперь ты знаешь, что чувствуют беззащитные люди, когда их бьют и унижают, — бесстрастно произнес Майлс.

Он уже договорился о переезде в другую комнату. Наверное, ему надо было разыскать девушку и удостовериться в том, что с ней все в порядке, но его так потрясло происшедшее, что он хотел поскорее обо всем забыть.

Рашель тоже хотела забыть, но не могла… Воспоминания жгли ее огнем, к тому же у нее кружилась голова и поташнивало. Через месяц все стало ясно. Она забеременела, понесла от насильника.

Если бы Рашель могла вырвать ребенка из своего тела собственными руками, она бы сделала это.

Первой догадалась Бернадетта. Без всякого шума, со свойственной ей заботливостью она пришла к Рашель и сказала:

— Здесь есть одна женщина, к которой ходят девушки, если хотят избавиться от беременности. Но ей надо заплатить.

Аборт! Бабушка Рашель тоже время от времени делала нечто подобное. Но аборт опасен, даже если девушка попадает в опытные руки. Можно использовать спорынью, однако если не знать дозы, то велика вероятность безумия и смерти. Но ребенок ей не нужен. Она не может себе позволить…

И Рашель отправилась к женщине, о которой ей рассказала Бернадетта. Она поднялась наверх в холодную, напоминавшую о больнице, спальню с узкой кроватью и раковиной.

— У тебя около шести недель, — сказала ей женщина, закончив осмотр. Рашель с трудом перенесла его, ибо он живо напомнил ей, как был зачат нежеланный ребенок. — Надо подождать до двенадцати… Это самый лучший срок. Сто фунтов… Принесешь мыло… и ведро. Меньше шансов подхватить инфекцию, да и мне спокойнее.

Внимательно посмотрев на Рашель, она сердито скривилась.

— Господи! Да ты еще и не раскусила ничего, красотка. Как же так? В наше время! Почему ты не принимала таблетки? Ладно. Что сделано, то сделано. Будь я на твоем месте, взяла бы деньги у папаши. Такая красавица, как ты… Наверняка у него водятся деньжата. А если он заупрямится, скажи, что пойдешь к его начальству. Небось, студент? Думает, ему все позволено…

— Мыло, — перебила ее Рашель.

— фунт… Мы его прокипятим в ведре, а потом… — Женщина поглядела на побледневшую Рашель. — И нечего бояться. Я не порчу ничего внутри, как некоторые… Знаю таких… Потом ты пойдешь домой, и через двенадцать часов все будет кончено. Словно твои месячные, только побольнее. И все дела.

Рашель вышла из дома, почти больная от страха. Где взять сто фунтов? У папаши… Если бы она знала…

Нет… Сто фунтов ей не достать. Остается одно… Холодея от страха, Рашель старалась вспомнить, что ей говорила бабушка о растениях, которые, если их неправильно использовать, могут вызвать гангрену и смерть.

Она знала названия трав… Но вот пропорции… Сколько и когда?

Рашель вышла за границу города и продолжала идти по дороге, словно только ходьба могла спасти ее от отчаяния.

Первой ее увидела женщина, когда машина резко повернула. Она крикнула, но было слишком поздно, и хотя мужчина, сидевший за рулем, затормозил, все равно задел Рашель бампером. Она упала на заросшую травой обочину. Мужчина и женщина со всех ног бросились к лежавшей без сознания девушке.

— Живая! Скорей в больницу.

Глава девятая

Рашель проснулась в крохотной, залитой солнцем спальне, которая была ей совершенно незнакома.

Открылась дверь, и она уставилась на возникшую в проеме женщину — невысокую, простенько и аккуратно одетую, с самыми добрыми глазами, какие ей когда-либо приходилось видеть.

— Привет! Как ты себя чувствуешь?

— Я… Почему я здесь?..

Рашель наморщилась, стараясь вспомнить лицо женщины, и вдруг испугалась оттого, что у нее ничего не получалось.

— Не волнуйся. — Теплая ладонь накрыла ее беспокойно двигавшуюся руку. — Я — Мэри Симмс. Произошел несчастный случай… Мы сбили тебя, когда ехали в машине. В больнице нам сказали, что тебе нужен покой, и мы давали тебе много таблеток. Твоя подружка в отеле сообщила нам, что у тебя нет семьи, поэтому мы привезли тебя к нам. — Женщина помолчала. — Если ты не хочешь оставаться…

Не хочешь оставаться!.. Рашель огляделась. Тепло и забота исходили от женщины, стоявшей рядом с кроватью, и Рашель в первый раз после смерти бабушки почувствовала, что она не одна на свете. Потом она вспомнила, почему шла по пустынной дороге, и ее рука инстинктивно прикрыла живот. В глазах женщины полыхнула боль, но Рашель не поняла ее.

— Нет, нет! Ребенка ты не потеряла.

Рашель отвернулась.

— Жаль! — с горечью отозвалась она, не чувствуя ничего, кроме ненависти, к зародившейся в ней жизни.

— Бернадетта сказала нам, что твой друг умер… Ты не хочешь сообщить его родным, что беременна от него?

Рашель не сразу поняла, о чем говорит Мэри Симмс, а когда поняла, то поглядела на нее несчастными глазами.

— Тим здесь ни при чем. Я была… — Она проглотила застрявший у нее в горле комок, который не дал ей выговорить страшное слово. — Это ничейный ребенок. Я ненавижу его!

Мэри Симмс с любопытством смотрела на нее.

— Ты заговоришь иначе, когда он родится.

Рашель покачала головой.

Никогда! Она не может любить дитя, зачатое ею в таком унижении и с такой болью. С ужасом Рашель почувствовала, как по щекам бегут слезы, которые она не в силах остановить.

Рассердившись на себя, миссис Симмс воскликнула:

— Ну вот, я тебя расстроила! Пойду-ка приготовлю тебе поесть, а ты пока отдыхай. Доктор сказал, тебе надо полежать несколько дней.

— Почему?.. Из-за ребенка?

Рашель инстинктивно чувствовала, что для чужой женщины ее ребенок почему-то очень важен, и не могла отнестись к этому без ревности.

— Нет… У тебя небольшое сотрясение мозга. Все-таки ты попала под машину.

Мэри Симмс ушла, оставив Рашель одну, но почти тотчас вернулась с бульоном и теплыми рогаликами, и Рашель с жадностью набросилась на еду, в первый раз за долгое время ощутив настоящий голод.

— Ты еще слишком слаба, Рашель, чтобы работать. Мой муж и я хотим, чтобы ты оставалась с нами, пока не поправишься. Ты не против?

Не против? Рашель несказанно обрадовалась, словно в ее плеч упал неподъемный груз, едва она осмыслила предложение женщины, но, не привыкшая к подобной доброте, она не могла не отнестись к нему с некоторой долей подозрительности.

— Почему вы хотите, чтобы я осталась? — спросила она напрямик. — Из-за ребенка?

Она сама не понимала, почему задала этот вопрос, но сразу же увидела, как потемнело лицо женщины.

— Не совсем. Филип и я хотели бы позаботиться о тебе… Мы считаем себя ответственными за то, что произошло. Ты одна на всем свете, а тебе всего лишь семнадцать… Мы с Филипом женаты уже пятнадцать лет, но детей у нас нет. Знаешь, несколько раз мы уже были уверены, что… Но ничего не получалось… Поэтому нам будет приятно, если ты поживешь с нами столько, сколько сама пожелаешь.

— А ребенок?

— И твой ребенок, когда он родится. — Женщина встала и взяла поднос. — А сейчас отдыхай. Попозже придет доктор и посмотрит тебя.

Доктор оказался веселым разговорчивым человеком лет шестидесяти.

Да, знаком с Симмсами давно, сказал он в ответ на расспросы Рашель, не сводя глаз с ее бледного лица и поджатых губ. Она не желала рожать, и доктор почти не сомневался, что, если предоставить ее самой себе, Рашель сделает аборт. Ему стало жалко девушку, потому что она была похожа на зверька, попавшего в ловушку и отчаянно искавшего выход.

Мэри уже сообщила ему, что Рашель отрицает отцовство Тима, тогда как подружка говорит, будто никаких других дружков у нее не было. Это же подтверждают хозяева паба, в котором она работает.

Что-то более серьезное таилось в ее нежелании оставить ребенка. Возможно, и свежие порезы на ягодице имели какое-то отношение к ее состоянию. Но пока, очевидно, у нее не было сил говорить о своих бедах. Доктор решил рассказать Рашель о приютивших ее людях.

— Филип — учитель… Тебе он понравится. Добрее его никого нет.

Да и Филипу будет интересно повозиться с умной, но совершенно невежественной девушкой, подумал доктор, уходя.

По прошествии нескольких дней Рашель убедилась в правоте доктора. Она не могла не откликнуться на доброту Симмсов.

Дни шли за днями, недели — за неделями, месяцы — за месяцами. Ребенок рос в ее животе, и сама она расцветала в атмосфере любви и доверия.

Дом Симмсов находился в нескольких милях от Оксфорда и был окружен большим садом, любимым детищем Мэри. Когда она узнала, что Рашель разбирается в травах, то пришла в такой восторг, что девушка не устояла и постепенно почти все рассказала о себе своим неофициальным попечителям.

— А что ты будешь делать, когда ребенок?.. — как-то спросил ее Филип.

Выражение ее лица поразило его, и он даже растерялся.

— Я хочу стать богатой, — ответила Рашель. — Такой богатой, чтобы…

Рашель замолчала. Деньги в этом доме не играли большой роли. Их было немного, но, в общем, хватало, и никто не жаловался на бедность.

Если бы она выросла здесь, надежно защищенная от невзгод, то ее жизнь могла бы быть совсем другой. Несправедливо, что эта семья, которая мечтает о ребенке… Что Мэри, которая все отдала бы за счастье родить малыша… У них нет даже надежды на исполнение своей мечты, тогда как другие…

— Я… Я хочу отдать ребенка вам, — неожиданно заявила Рашель.

Побагровевшая Мэри с недоверием посмотрела на нее. И она, и Филип старались не говорить о приближающихся родах. Каждый раз, когда речь заходила о ребенке, Рашель злилась. Она ничего не рассказывала, только твердила, что не хочет его, и Мэри пришла к выводу, что Рашель отдаст его приемным родителям. Однако они с Филипом ни разу не позволили себе даже подумать о том, чтобы взять ребенка себе.

Если бы раньше, да… А теперь любое агентство сочтет их слишком старыми. Они поженились, когда Мэри было двадцать пять, а потом долгие годы прошли в ожидании беременности, каждая из которых кончалась трагедией. Несколько лет она не могла даже слышать детские голоса. А теперь, когда они с Филипом с радостью взяли бы приемыша, ей — сорок, Филипу — и вовсе под пятьдесят. Слишком поздно…

По крайней мере, так она думала… И вот им предлагают ребенка. Это было как сон, и Мэри отчаянно хотела вернуться в реальность и как-то закрепить это предложение, прежде чем Рашель откажется от своих слов. Однако здравый смысл восторжествовал. Мэри вспомнила, что Рашель сама еще ребенок. К тому же ее чувства в ужасной сумятице, так что она не должна принимать поспешных решений.

Мэри накрыла ладонью сжатую в кулачок руку Рашель.

— Знаешь, моя дорогая, мне очень хочется сказать тебе «да», но, вот увидишь, ты родишь и все будет иначе.

— А если нет? — стояла на своем Рашель.

— Если нет, — вмешался Филип, — тогда ты и твой ребенок будете тут, как дома. Ты уже стала частью нашей жизни… Очень важной частью, и мы с Мэри любим тебя совсем не потому, что ты носишь ребенка. Когда я спросил тебя о твоих планах на будущее, я вовсе не думал избавиться от тебя. Просто тяжело видеть, как ты обращаешься с разумом, данным тебе Богом. Ты говоришь, что хочешь стать богатой. Но будь осторожна, не пожелай себе того, что потом может оказаться в тягость.

Рашель показалось, что он ударил ее ножом. Его добрые слова хороши для других, у кого есть родители и свой дом.

Роды начались в конце июня, в субботу вечером. Мэри утешала и поддерживала ее. Родился мальчик, но Рашель отказалась даже посмотреть на него.

— Не хочу, Мэри. Унеси!

Пока Рашель была в больнице, Мэри склонялась над его кроваткой и следила за каждым движением малыша, с радостью отмечая малейшие перемены в его поведении.

Она купила коляску и все, что нужно ребенку, и держала его на руках, когда Филип приехал за ними в больницу.

— Рашель, возьми его на руки!..

Рашель неизменно отворачивалась. Она уже три недели, как вернулась из больницы, и ни разу за все это время не дотронулась до своего сына. Ненависти она не чувствовала, но боялась, если коснется его, если возьмет на руки, если поцелует, то возникнет связь, которую она не сможет разорвать.

Мэри оказалась права. Возненавидеть своего ребенка она не сумела. Но у Рашель было время подумать. Много месяцев в ожидании родов она занималась тем, что планировала свою будущую жизнь, в которой не было места ее сыну.

Здесь, с Мэри и Филипом, он получит любовь и надежный дом, которых у него не будет, если она возьмет его с собой. Справедливость восторжествует, если он станет их ребенком. Едва эта мысль пришла ей в голову, как Рашель стала думать о будущем ребенке не иначе, как о ребенке Мэри и Филипа. Здесь он не узнает о своем запятнанном происхождении. Здесь добрые ласковые люди научат его тем вещам, которым она не сможет научить. Здесь он будет защищен от всего света, потому что когда она отомстит Симону, тот обязательно захочет причинить ей боль и вряд ли остановится перед убийством собственного сына.

С рождением ребенка желание отомстить стало еще сильнее. Рашель заметно повзрослела, пережив роды, и у нее хватило смелости, прямо посмотрев в глаза Мэри, откровенно признаться:

— Я не могу. Если я возьму его на руки, то уже не отпущу. А он не мой ребенок, Мэри. Он твой. — Она тяжело вздохнула и сказала Мэри о том, о чем еще никому не говорила. — Я… Его отец изнасиловал меня. Как мне забыть об этом? Не хочу, чтобы он рос, чувствуя на себе злую тень. Ты можешь много ему дать… Все, чего не могу дать я… любовь, надежность. Мне хочется, чтобы у него это было. Чтобы у него была ты, а у тебя был он. Неужели ты не понимаешь, Мэри? Я хочу, чтобы он стал твоим сыном.

Все было организовано так, чтобы не привлечь лишнего внимания. Ни родни, ни близких друзей у Симмсов не было. Они не любили жить нараспашку. Короче, Симмсы поменяли дом, Филип поменял работу, да еще пустили слушок, будто ничего не говорили о беременности Мэри, так как боялись сглазить ее или ребенка, все-таки возраст, выкидыши… Вот так Оливер стал их сыном.

— А ты, Рашель? — спросил Филип, когда она помогала ему перевязывать книги перед переездом. — Что ты будешь делать?

Рашель уже знала ответ.

— Буду учиться в колледже. Хочу учить языки и секретарскую работу.

Филип не смог скрыть разочарования, и Рашель поняла его. Он был убежден, что она пройдет полный университетский курс, но на это у нее не было времени… Слишком поздно для начала карьеры…

— Потом мне хочется поучиться на кулинарных курсах и курсах ведения хозяйства… Конечно, на ускоренных. По вечерам буду работать, так что смогу оплатить.

Пока Рашель жила с Мэри и Филипом, она многое узнала из разговоров с ними и из книг. Взять от жизни то, что она хотела, нельзя, имея одни способности. Ей нужны связи, которые можно получить только на самых дорогих курсах. Их посещают избранные девицы, окончившие частные колледжи Оксфорда.

— Позволь нам помочь тебе. По крайней мере, живи с нами, — попросил ее Филип.

Рашель покачала головой.

— Не могу. Хотя бы потому, что здесь… Оливер.

Он не стал с ней спорить, но когда Рашель приступила к занятиям на частных секретарских курсах, которые сама выбрала, Филип вручил ей чек на сто фунтов, которые, как он сказал, ей не нужно ему возвращать.

Рашель очень скоро опередила своих однокурсниц. По вечерам она подрабатывала в пабе… В другом, где ее никто не знал… И лелеяла мечту получить работу машинистки, как только закончит курсы. В этом случае вечера будут свободными, и она займется языками.

Первую работу ей нашел Филип. Один из его коллег искал кого-нибудь на летние месяцы, пока он будет писать книгу. Кроме перепечатки, требовалось еще заниматься библиографией и поиском нужных материалов. Рашель нервничала, когда шла на переговоры с профессором Кромптоном, но вида не показывала. Она все еще носила вещи, которые ей достались от уехавшей студентки, и на профессора Кромптона произвела впечатление аккуратной и застенчивой девушки.

Вскоре он пересмотрел свое мнение о Рашель, когда увидел, как она умеет работать, и когда случайно узнал, что после полного рабочего дня она еще посещает курсы французского и немецкого языков.

— Зачем это? — полюбопытствовал он.

Профессор не сомневался, что к двадцати одному году она выйдет замуж, и не мог понять, зачем ей напрасно терять время.

Рашель пожала плечами и ничего не ответила. Она уже знала, где будет искать работу, когда получит нужную квалификацию и приобретет необходимый лоск. Только наверху!.. Там, где сможет контактировать с богатыми и могущественными людьми… Где ей откроется дорога к ее цели.

В конце лета труд Кромптона был аккуратно отпечатан, все документы разложены по порядку, книги систематизированы, и профессор, выдав Рашель деньги, сразу же пригласил ее к себе секретаршей-ассистенткой на полный рабочий день. Рашель отказалась. Она не собиралась делать карьеру в Оксфорде.

Филип и Мэри были разочарованы.

Оливер превратился в пухлого, довольного жизнью младенца, который махал ручками и улыбался всем, кто оказывался рядом. Иногда у Рашель сжималось сердце. Ей хотелось прикоснуться к нему, но Рашель держала себя в руках. Она не могла позволить себе любить своего первенца. Он принадлежал Филипу и Мэри.

Итак, Рашель почти удалось скопить достаточно для получения того, что она называла «глянцем». Еще месяца два — и с Нового года начнется новая жизнь.

Но сначала она купила подержанную печатную машинку. Вечерами Рашель училась, днем работала для агентства, посылавшего в разные учреждения временных секретарш, что позволило ей узнать требования, предъявляемые в разных местах. Кроме того, она перепечатывала студенческие работы. Это был тяжелый и мало оплачиваемый труд, но Рашель отдавала ему все свободное время, стремясь получить знания в самых разных областях. Да и деньги, даже небольшие, ей совсем не мешали.

Когда она поступила на свои последние курсы, то решила перебраться в другую квартиру в более престижном районе.

Рашель точно знала, чего хочет… Чтобы вокруг было много девушек с правильным выговором и богатыми родителями. Последние месяцы Рашель была занята тем, что искореняла из своей речи провинциализмы, подражая тем, с кем хотела быть рядом. К Рождеству она должна справиться со своей речью.

Иногда Филип и Мэри не могли удержаться от изумления перед ее настойчивостью, даже фанатизмом в достижении неисполнимых мечтаний. Однако они все равно любили ее и не из-за подаренного им ребенка, а просто потому, что она — это она. И Рашель постепенно научилась доверять им, более того, она тоже их полюбила.

Новую квартиру Рашель нашла случайно. Уже наступил октябрь. Ветреным вечером она бежала по улице, желая успеть на свой автобус, когда столкнулась с торопившейся в другом направлении девушкой, которая выронила папку и усыпала грязный тротуар неважно отпечатанными бумагами.

— О, Боже! — с отчаянием воскликнула девушка. — Нил меня убьет. — Рашель стала помогать ей собирать листочки. — Это мой брат. Я обещала перепечатать его работу. Он уже и так задержал ее на неделю!

Рашель сразу прониклась симпатией к невысокой брюнетке с копной блестящих кудряшек и веселыми карими глазами, одетой в плащ, узкие брючки и тяжелые башмаки и переполненной счастливой щенячьей самоуверенностью.

— Я помогу, — предложила Рашель.

— Правда? Послушай, я живу тут за углом. Пойдем к нам, заодно выпьем кофе. Так будет легче объясняться с Нилом.

Она изобразила гримасу, ясно сказавшую Рашель, как мало на самом деле она боится брата.

Жили они на соседней улице в одном из чистеньких домов с симпатичными ставнями и тяжелой входной дверью.

— Ужасно, правда? — спросила брюнетка уже внутри дома. — Предки настояли. Пришлось купить! — Она округлила глаза и поморщилась. — Нил живет наверху, а я тут. Совсем недавно со мной жила подружка. Уехала в Швейцарию. Предки требуют, чтобы я нашла кого-нибудь еще. Один Бог знает, чего они боятся, когда у меня под боком Большой Брат.

Все в просторном доме говорило о том, что девушка выросла в богатой семье, в которой принято заботиться о детях.

— Кстати, я — Изабелла Кент.

— А я Пеппер… Пеппер Майденес.

Рашель уже давно придумала себе это имя, однако назвалась им в первый рази потому, затаив дыхание, ждала, что скажет ее новая знакомая. Та приняла сообщение Рашель как должное.

Для своей новой жизни Пеппер придумала и новую биографию. Родители у нее якобы умерли, опекуна нет, и жила она с друзьями своих родителей — Симмсами, — но теперь хочет попробовать немного самостоятельности. Денег у нее тоже нет. (Рашель даже выучила гримаску, с какой должна произнести эти слова.) Она давно поняла, что деньги не играют такой уж большой роли, если есть соответствующая семья и правильный выговор. Семьи у нее не было, зато выговор…

— Что ты делаешь в Оксфорде? Ты ведь не в колледже? — с сомнением спросила ее Изабелла.

Пеппер рассмеялась.

— Нет. Я… Сейчас я ничего не делаю, но с Нового года буду заниматься на Бентоновских курсах…

— О Боже, вот совпадение! Я только-только начала там учиться. — Изабелла скорчила рожицу. — Ужасное место! Правда, не такое ужасное, как то, где я училась прежде… Пыталась освоить секретарскую работу, но, кажется, я безнадежна. Мама была в ярости, когда увидела, что я все еще печатаю двумя пальцами! Папа у меня — совладелец коммерческого банка, и она хотела, чтобы я поработала у него… Не столько ради практики, сколько ради поисков приличного молодого человека. — Она опять скорчила рожицу, и они обе рассмеялись. — А где ты сейчас живешь?

— Пока нигде. Ищу что-нибудь. Но вообще-то я у друзей моих родителей.

— Вот здорово! Послушай, а ты не хотела бы переехать сюда ко мне?

У Рашель громко забилось сердце от такой удачи. Она никак не ожидала, что Изабелла сделает ей такое предложение, хотя видела в ней прекрасный объект, на котором могла бы тренировать свой новый образ. Но теперь, когда предложение сделано…

— Не знаю, — с сомнением ответила Рашель-Пеппер. — Боюсь, я не настолько обеспечена. У меня…

— Ах, это! Не беспокойся. Платит папа. За тобой только половина расходов на еду. Послушай. Ты должна меня выручить, иначе мама подселит ко мне какую-нибудь свою зануду. А тогда, сама представляешь…

Рашель улыбнулась. Совесть у нее была не совсем спокойна, но скажи она Изабелле, что она незаконнорожденная, да еще полуцыганка, заговори она с ней, как говорила в детстве, поведай о том, что служила горничной, была изнасилована и родила ребенка, — разве Изабелла приняла бы ее к себе в дом?

Сегодня начинается новая жизнь, твердо сказала она себе. Прошлое надо забыть. Отныне перед ней две цели — финансовый успех и месть четверым мужчинам, которые участвовали в ее изнасиловании.

Отныне Рашель Ли больше не существует. Есть Пеппер Майденес.

Официально изменив имя и фамилию, она поселилась с Изабеллой. Поначалу Нил, брат Изабеллы, подозрительно посматривал на подружку своей легкомысленной сестренки, но вскоре успокоился.

А на Рождество, перед началом занятий, Изабелла пригласила Пеппер к себе домой.

Пеппер отказалась. Она еще не была готова предстать в своем новом качестве перед большим количеством людей. Ей не хватало практики. Поблагодарив Изабеллу, она написала ее родителям любезное письмо, в котором сообщила, что собирается провести праздник в Оксфорде с друзьями своих родителей.

Мэри и Филип обрадовались, увидев ее. Малышу исполнилось уже полгода, и он рос счастливым и веселым.

Строго-настрого Пеппер запретила себе думать об Оливере иначе, нежели о сыне Симмсов. Она купила ему рождественский подарок, играла с ним, но старательно держалась в тени его родителей.

А Мэри не знала, пугаться ей или восхищаться силой воли Пеппер. Она не совсем понимала, как относиться к самоуверенной молодой женщине с модной стрижкой и оксфордским выговором, которая еще полтора года назад казалась ей запуганным ребенком.

И изменилась она не только внешне, но и внутренне. Филип никогда не сомневался в уме Пеппер, но даже он приходил в восторг от спокойной уверенности, с какой та вела беседу.

Когда она в первый раз спросила его, как ей расширить свой кругозор, он посоветовал читать газету «Файнэншиал тайме», которую считал самой правдивой в изложении мировых новостей. Однако Пеппер превзошла все его ожидания — она впитывала информацию, как губка, и отлично все запоминала.

Филип даже начал подумывать, что Рашель, то есть Пеппер, могла бы многого добиться в науке, но, увы, ей академическая жизнь не подходила. Она мечтала о финансовом успехе.

Вздохнув, Филип напомнил себе, что у всех потребности и желания разные. Когда же он посмотрел на склоненную головку своего сына, который играл в кубики, то ощутил привычный укол совести… Наверное, надо было быть понастойчивее с Пеппер, когда та отдавала им своего ребенка. Как бы он и Мэри ни любили малыша, все же они не были его настоящими родителями…

— Я не изменю своего решения.

Он поднял голову, потрясенный тем, что Пеппер прочла его мысли.

— Погляди на него, — тихо проговорила она. — Его любят, и он доволен жизнью. С вами Оливер в безопасности, а я не хочу, чтобы он хоть на миг почувствовал себя незащищенным. Обещай, что ты никогда не откроешь ему правду.

Знает ли она, как ему трудно? Наступит время, когда мальчик сам захочет узнать о своих родителях, о людях, которые дали ему жизнь.

— Я прошу тебя ради него, — почти торжественно произнесла Пеппер. — Правда не принесет ему добра, она только причинит боль. Мужчина, которому он… — Пеппер вздрогнула и постаралась побыстрее отогнать кошмары, которые все еще мучили ее по ночам. — Я хочу, чтобы у него было то, чего никогда не было у меня… Надежный дом. Это останется у него на всю жизнь, и это — мой подарок ему, единственное, что я могу сейчас дать. Обещай, что ты ничего ему не скажешь!

И Филип обещал.

Все к лучшему, уговаривала его Мэри после отъезда Пеппер, и он жалел, что не может с такой же легкостью, как Пеппер и Мэри, относиться к происходящему.

Не будь рядом Изабеллы, первые недели на престижных оксфордских курсах дались бы Пеппер куда тяжелее.

Изабелла, а скорее ее родители, знали всех, кого только можно было. В свое время мать Изабеллы была одной из самых блестящих дебютанток, и никого не удивило, когда она околдовала самого выгодного жениха, отец которого был совладельцем одного из могущественнейших частных банков, принадлежавшего семье Кентов.

Пеппер приняли на курсы (но об этом она никому не рассказывала) только благодаря письму, написанному якобы близкой подругой ее покойной матери.

Она не сомневалась, что почерк матери Тима неизвестен руководителю колледжа. Насколько Пеппер помнила из рассказов самого Тима, и его мать, и сестры учились в Швейцарии. А листок бумаги она утащила со стола в холле марчингтонского дома, но даже не представляла, что он когда-нибудь ей понадобится. Унесла его Пеппер из-за дорогого вида, которым листок отличался от бумаги в номерах ее отеля. Позднее ей стало стыдно за то, что сделала, и она запрятала бумагу подальше, вспомнив о ней, только когда услыхала диалог двух девиц о третьей, которую наверняка не допустят к занятиям, потому что она «не из их круга».

Пеппер, конечно же, поступила дурно, но свой поступок она оправдывала тем, что никому не причинила вреда. Если она собирается отомстить, то ей надо пользоваться любой возможностью, которая помогает добиться цели.

Но даже письмо матери Тима Уилдинга значило не очень много там, где все девушки знали друг друга или хотя бы слышали друг о друге благодаря своим родителям. Ей пришлось бы прозябать в одиночестве, не будь рядом Изабеллы. Пеппер отлично это понимала.

Во время ланча, — а у школы была собственная столовая и все студентки должны были есть там, — девушки болтали о вечеринках и приемах, которые посещали во время зимних каникул. Некоторые ездили кататься на лыжах со своими родителями, другие оставались дома. Пеппер, которая тихонько сидела рядом с Изабеллой, казалось, что все они понимают друг друга с полуслова.

Охота стала отвратительной, до ужаса вульгарной, а хуже всего охота с собаками, взахлеб делились они впечатлениями и также взахлеб рассказывали о знакомой девушке, которая получила потрясающую работу в магазине одной из маминых подруг. Пеппер уже не надо было объяснять, что магазины могут быть только на Найтсбридж, а виллы — на юге Франции или в самых модных местах Карибского бассейна.

Если родители покупали яхту, то она была «совсем крошечной»… Иметь большую яхту считалось вульгарным, как довольно скоро сообразила Пеппер, а вульгарность в свою очередь считалась самым большим недостатком.

— А ты, Пеппер, что собираешься делать после курсов? — поинтересовалась у нее одна из девушек.

Пока у Пеппер не было ни малейшего представления об этом. Но слова Изабеллы, сказанные как-то не то в шутку, не то всерьез, запомнились, и она, даже не успев подумать, ответила, как ни в чем не бывало:

— О, пока еще точно не знаю, но подумываю о ланчах вразнос.

Такие ланчи, которые привозятся прямо в фирмы или банки, считаются отличным способом подыскивания кавалеров, но и доказательством того, что у девушки не совсем пусто в голове. Однако тогда это еще было в новинку, и девушки с изумлением уставились на Пеппер.

— Моя кузина тоже занималась ланчами, — заметила одна скучающая юная дама, — но ей это казалось ужасно обременительным. К тому же тут не до горных лыж и других удовольствий. Пришлось бросить.

— А мне кажется, идея замечательная! — встряла Изабелла. — Кстати, мы с Пеппер собираемся стать партнерами.

Пришла очередь Пеппер с удивлением посмотреть на Изабеллу, ведь работа совсем не входила в ее планы. Сама Изабелла никогда не помышляла о независимости или карьере. Несмотря на всю свою видимую беззаботность, она твердо знала, что выйдет замуж молодой и выйдет удачно, во всем следуя примеру своей матери. И все же… И все же Пеппер многим обязана Изабелле. Благодаря Изабелле, она может завести нужные связи. Впрочем, Пеппер просто успела привязаться к своей подруге.

Пеппер давно запомнила, «что быстрее бежит тот, кто бежит в одиночку».

Наверняка Изабелла забудет о своих словах, успокоила она себя, когда прозвенел звонок и все поспешили обратно в классы. Однако Изабелла не только ни о чем не забыла, но, наоборот, вдруг загорелась таким энтузиазмом, что Пеппер не смогла охладить ее пыл.

— Я рассказала маме о наших планах, — сказала однажды Изабелла, вернувшись в Оксфорд после уик-энда. — И она тоже считает, что идея блестящая. Ей очень хочется повидаться с тобой, и в следующий раз, Пеппер, тебе придется поехать к нам.

— Поедем, — обещала Пеппер.

Она правильно поняла приглашение матери Изабеллы. Доротея Кент хотела присмотреться к ней. На ее месте любой сделал бы то же самое.

— Папа тоже одобряет. Говорит, что поможет нам… Но сначала позволит кормить только правление, — хихикнула Изабелла. — Он сказал, что не даст нам экспериментировать на его клиентах, пока сам не убедится, что мы их не отравим!

— А твой брат?

Иногда Пеппер встречалась с ним на лестнице, но это бывало редко, и она чувствовала, что между братом и сестрой нет особой нежности.

— А, Нил! Он только и может, что все портить. Видите ли, ему кажется, что у нас ничего не получится и больше двух недель мы не выдержим. Ну, нет, мы выдержим, правда, Пеппер? Докажем ему, что он дурак? Да, совсем забыла… Папа сказал ему, чтобы он позаботился о билетах для нас на ежегодный бал в колледже святой Магдалены… Здесь это самый лучший бал. Мама обещала купить мне новое платье. А ты что наденешь?

У Пеппер не имелось на этот счет ни малейшего представления. Пока жила в одном доме с Изабеллой, она не могла позволить себе подрабатывать, а сбережений у нее было не так много, чтобы ими швыряться. Единственное, что у нее имелось, — два платья, купленные когда-то в магазине подержанных вещей. Она усмехнулась. Придется что-нибудь придумать и отвертеться от бала.

Однако это оказалось непросто.

Заболела двоюродная бабушка Изабеллы, которая жила в Шотландии, и ее матери пришлось ехать к ней, так что предполагаемый визит в Лондон не состоялся. Пеппер получила письмо от Доротеи Кент, в котором та подтверждала приглашение и выражала надежду встретиться до или после бала, когда они будут жить в доме своих друзей недалеко от Оксфорда.

Путь к отступлению был отрезан.

В своей комнате Пеппер внимательно изучила великолепное платье, которое никак не подходило для предстоящего бала.

Мать Изабеллы постоянно получала «Татлер», и после уик-эндов Изабелла привозила журналы в Оксфорд, так что у Пеппер была возможность изучить, что носят в свете и какое именно платье желательно надеть на бал.

В очередной раз приехав к Мэри и Филипу, она решила поделиться с ними своими переживаниями.

Оливер уже пытался ходить и одарил Пеппер улыбкой, какой одаривал всех приходивших в дом людей. Он даже позволил взять себя на руки. Пеппер удивилась отсутствию материнских чувств в своем сердце. А чего же она ожидала, если с момента его рождения отказывала себе в этих чувствах? Теперь, внимательно изучая его лицо, Пеппер не находила в нем сходства ни с ненавистным ей насильником, ни с собой.

Оливер был совсем другим — ласковым, открытым, улыбающимся всем и каждому.

Стоило Мэри войти в комнату, как он повернулся к ней и стал рваться из рук Пеппер, а оказавшись на полу, побежал от нее прочь. Оливер сделал правильный выбор… Правильный выбор для себя и для Пеппер.

— Что-нибудь случилось? — спросил Филип за ужином.

Весь день Пеппер была необычно молчаливой, будто ей не давала покоя какая-то неприятность.

И она рассказала, изобразив усмешку на красивом лице.

Мэри глядела на нее и думала, что своей естественной манерой поведения и свободной речью она все больше и больше становится похожей на девушку, которую когда-то рисовала в своем воображении, и все меньше и меньше на цыганскую девчушку. Любой, кто познакомится с ней сейчас, ни на секунду не усомнится, что она принадлежит к вполне обеспеченному семейству из высших слоев, где строго блюдут традиции и заповеданная предками жизнь легка, как дыхание.

— Ну, конечно, тебе нужно что-нибудь особенное, — согласилась с ней Мэри, когда Пеппер умолкла.

— Я не хотела идти, но миссис Кент не оставляет мне выбора. Она хочет проэкзаменовать меня как подругу и возможную партнершу своей дочери.

— Возможно, не только поэтому, — прозорливо заметила Мэри. — Ты живешь в том же доме, что и их единственный сын!

— О, Боже, да мы почти не видим его… Они с Изабеллой не очень ладят. Даже не уверена, что он замечает мое присутствие.

Мэри не поверила Пеппер, которая превратилась в очень красивую молодую женщину, а появившаяся в ней уверенность в себе лишь подчеркивала ее красоту.

— Кажется, я могу помочь с платьем, — неожиданно заявила Мэри. — Если тебе не претят распродажи.

— Вот еще! — повеселела Пеппер.

— Ну и хорошо. Я помогала жене викария разбирать вещи для нашей ежегодной распродажи, и мне попались совершенно замечательные вещи. Наверняка они принадлежали ее приятельнице, которая убежала с арабским принцем…

— Господи, чего ради она это сделала? — удивился Филип.

— Мой дорогой, она ведь женщина, — усмехнулась Мэри. — Думаю, молодой человек был на редкость красив и богат.

Пеппер хотела взглянуть на платья, и они с Мэри и Оливером, который не пожелал отпустить мать, отправились к викарию. Жена викария оказалась нервной на вид, возможно, чем-то встревоженной женщиной лет тридцати с небольшим. Однако она с готовностью повела их смотреть предназначенные для продажи вещи.

— Эти платья слишком хороши для наших дам, и вряд ли кто-нибудь их купит… Такие тут не носят. Пойдемте. Посмотрите сами.

Три или четыре сверхмодных платья Пеппер отвергла сразу, несмотря на их высокое качество… Девушки в колледже не носили такие вещи, а ей меньше всего на свете хотелось выделяться из толпы. Глядя на них, она молила Бога, чтобы в чемодане нашлось что-нибудь менее вызывающее.

И нашлось. Это было белое платье с открытым верхом, украшенное голубой ленточкой под цвет пояску, и с длинной, в оборках, юбкой, выкроенной по косой, которая очень напоминала юбки всеобщей любимицы Лоры Эшли. Пеппер сразу поняла: именно такое платье ей нужно — достаточно скромное, чтобы быть одобренным Доротеей Кент, и более или менее похожее на платья, которые наденут остальные девушки.

— Идеально, — твердо заявила она. Жена викария была счастлива получить десять фунтов.

— Я постираю и поглажу его, — пообещала Мэри. — И еще, мне кажется, нужно поменять ленточки. Как насчет абрикосового цвета?

Вкус у Мэри был безупречный, и Пеппер не стала возражать.

На такие балы принято было укладывать волосы в более или менее высокую прическу, и Изабелла с Пеппер полдня занимались своими волосами.

— Так нечестно! У тебя на редкость послушные волосы, а мои кудряшки попробуй уложить… Они все время вылезают, — хныкала Изабелла.

Все шло по плану.

Доротее Кент хватило одного взгляда на девушку, с которой ее единственная дочь делила жилье, и она сразу поняла, кто из них двоих сильнее. Несмотря на скромную блузку и юбку в складку, а потом прелестное белое платье, она почувствовала такую волю и такую энергию, каких никогда не было и не будет у ее дочери. Однако пятиминутной беседы с Пеппер было достаточно, чтобы убедиться — эта девушка не увезет Изабеллу в Австралию и не выдумает ничего столь же экстравагантного, в отличие от прежних подружек.

Жаль, конечно, что ее родители умерли, но, если не считать этого, миссис Кент не нашла в Пеппер ни единого недостатка.

Прежде чем отправиться к своим друзьям, она даже предложила Пеппер провести часть летних каникул у них в поместье, на что Пеппер, не уступая ей в учтивости, согласилась.

Заботливая мать заодно успокоилась насчет своего сына, который должен был пойти по стопам отца, ибо убедилась, что ему ничего не грозит со стороны прелестной девицы. У нее с мужем были свои планы насчет будущего Нила, планы, которые включали женитьбу на дальней родственнице, чей отец владел землями в Шотландии и титулом.

Что же, все складывалось как нельзя лучше. Пеппер, правда, несколько странное существо и слишком уж устремленное на придуманный девочками бизнес, но, в конце концов, она неплохо влияет на Изабеллу, да это долго и не продлится… Если Изабелла не обручится к своему совершеннолетию, Доротея очень удивится.

Что касается Пеппер, то бал не имел для нее никакого значения. Главным событием стала встреча с четой Кентов, в первую очередь с матерью Изабеллы, которая, как она инстинктивно поняла, имела решающий голос. Отец Изабеллы тоже одобрительно посмотрел на Пеппер и сказал, что его интересуют результаты обучения девиц в колледже, и после этого почти все время молчал.

Мать Изабеллы тоже не страдала болтливостью, поэтому все ее вопросы имели вполне конкретный смысл, и Пеппер, сообразив, что сумела произвести благоприятное впечатление, вполне могла бы расслабиться и повеселиться. Однако ей, как ни странно, больше всего хотелось оказаться в гостиной Мэри и Филипа и неторопливо обсудить планы на будущее.

На бал они явились в сопровождении Нила… Того самого Нила, который сверху вниз поглядывал на свою увлекающуюся сестрицу. У него была девушка, тоже студентка. И как-то раз Изабелла со смехом объявила Пеппер, будто он ищет в женщине мозги, а не красоту.

Изабеллу мучило любопытство, которую больше всего на свете интересовали сексуальные приключения ее знакомых… Наверное, потому, что не было своих, как она с печалью пожаловалась подруге.

— Держу пари, мы — единственные девицы в целом Оксфорде! — мрачно заявила Изабелла, убежав как-то вечером со свидания и не в силах не поделиться с подругой своими неприятными впечатлениями. — Все его руки… Такие липкие!.. Ну, ты представляешь?.. — спрашивала она, театрально пожимая плечами. — Нет. Надо найти кого-то другого.

Пеппер уже была законным членом девичьего кружка на своих курсах. Благодаря этому, среди присутствовавших на балу молодых людей у нее тоже были знакомые, так что она недолго оставалась без партнера. И пока Изабелла танцевала с последним из своих кумиров, Пеппер кружили по залу кавалеры, ни один из которых не сумел добиться ее расположения. Мужчина… Любовник… Муж… Меньше всего ей нужен был мужчина, и она почти не замечала их.

Но один из мужчин глядел на нее иначе, чем остальные.

Майлса Френча заставила достать пригласительные билеты на бал его последняя подружка Элизабет, американка, которая училась в Оксфорде по обмену. Высокая, энергичная, с водопадом черных волос, она открыто заявляла, что в ее жилах течет кровь краснокожих индейцев, и была совершенно не похожа на прежних подружек Майлса. Уже не девственница, Бет не собиралась замуж, по крайней мере, в ближайшее время, как сама сообщила ему во время их второго свидания, когда предложила пойти к нему и заняться любовью. С тех пор они не расставались. Майлс восхищался ею, но был счастлив, что она не набивается ему в жены, жить с ней одним домом было бы делом нелегким.

Так он размышлял, танцуя, и тут в поле его зрения попала Пеппер. Сначала Майлс обратил внимание на ее волосы… Таких черных с красным отливом волос он ни у кого не встречал… Потом на ее красивое лицо. Майлс прищурился, стараясь, несмотря на мешавшую ему толпу, получше ее разглядеть.

Ту ночь он не мог забыть… И не мог простить себе свое безразличие… Часто он думал, что сталось с девушкой, в ужасе глядевшей на него с его собственной постели… И теперь, неожиданно заметив холодное отстраненное выражение на ее лице, он понял, что с ней сталось.

Она изменилась, почти неузнаваемо изменилась, но он все же узнал ее. Взгляд, который холодно всех предостерегал не подходить близко, был результатом совершенного Геррисом преступления… В этом Майлс мог бы поклясться даже на Библии.

Она была почти безупречно прекрасна, как сказали бы все, кто был в зале. И они ошиблись бы. Червоточина была у нее внутри, и Майлс знал об этом, ибо он даже с другой стороны залы чувствовал исходивший от нее холод.

Майлс вспомнил о своей энергичной американочке с ее неуемной жаждой жизни, с ее постоянной готовностью к сексу и приключениям и постарался отыскать что-то подобное в холодном лице Пеппер, хотя знал наверняка, что его поиски напрасны. Стоит ли подходить к ней, заговаривать, напоминать о себе?

Насилие — это ужасно, и кто захочет лишний раз вспоминать о нем? Тут Майлс, услыхав, как Бет зовет его, со вздохом облегчения повернулся к ней, помимо своей воли ответив на вопрос, заговорить или не заговорить с той прекрасной девушкой. Наверное, она сама не захотела бы, чтобы он напоминал о случившемся с нею.

Так лучше… И все же у Майлса осталось странное чувство, что он принял очень важное и неправильное решение.

Глава десятая

Алекс Барнетт ждал своего отца. Странно было думать, что он больше не приедет осенью в Оксфорд… И скучать он по нему будет, хотя его отношение к Оксфордскому университету далеко не однозначное.

Оглядываясь назад с высоты всего пережитого и узнанного, Алекс удивлялся сам себе. Неужели это он так старался быть правильным, соответствовать своему окружению? Зная то, чего не знал прежде, Алекс жалел, что выбрал Оксфорд, а не Кембридж, где бы оказался весьма кстати со своей тягой к компьютерам.

Странно вспоминать, что, когда он приехал в Оксфорд, компьютеры не имели для него никакого значения. А теперь…

Алекс отлично помнил первую лекцию о компьютерах и все остальные тоже. Но после окончания университета ему предстояло войти в дело отца, против чего ему в голову не приходило возражать, тогда как его ученая степень и годы, проведенные в знаменитом университете, будут служить лишь украшением, этакой розочкой на торте, которой его родители будут гордиться и хвастаться перед своими друзьями. Если честно, то Алекс сам этого хотел. И все же… Да, он завидовал тем студентам, у которых был шанс начать собственное дело и самостоятельно делать карьеру в совершенно новой отрасли британской индустрии. Алексу отчаянно хотелось быть с ними. Это он знал точно. Но Алекс также знал, чего ждет от него отец. Компанией, выпускавшей швейные машинки с их фамилией, владели и управляли уже несколько поколений семейства Барнетт. Его отец гордился своим делом, гордился надежностью машинок, все еще экспортировавшихся по всему миру. Их покупали одинокие поселенцы в Австралии и Новой Зеландии, жены миссионеров в Африке и Китае, жены капитанов, плававших в Южную Америку и на Карибские острова.

Конечно, нельзя сравнить экспорт последних десятилетий с тем, что было в викторианские и даже эдвардианские времена, но все же компания считалась твердо стоящей на ногах. В Ноттингемшире, где располагалась фабрика, их семью знали как ответственных и заботливых работодателей. Его отец возглавлял местный Коммерческий клуб, а мать принимала участие в работе всех благотворительных организаций.

Если бы на первом курсе университета его спросили, каким бы он хотел видеть свое будущее, Алекс с уверенностью ответил бы, что таким же, как жизнь отца. Теперь он не был в этом уверен и чувствовал себя едва ли не предателем интересов семьи. Студенты из Кембриджа, которых он знал, ездили в Японию и Калифорнию изучать последние технические достижения и говорили о будущем и о новых технологиях.

Алексу мучительно хотелось быть с ними, однако он знал, что не посмеет отвернуться от отца и разочаровать его своим уходом. Алекс пытался поговорить с ним, но отец лишь нахмурился и отверг компьютеры «как фантастику, которая умрет естественной смертью через пару лет».

Отец ошибался, и Алекс знал это.

Он помрачнел, возвращаясь в действительность, так как его кто-то окликнул, и нахмурился еще сильнее, узнав Ричарда Хауэлла.

Кажется, целая жизнь прошла с тех пор, как они дружили и вместе состояли в Клубе адского пламени, придуманном Геррисом. Господи, какими же дураками они были!.. И чуть было не вляпались в такое!..

Теперь легко называть себя дураком. А тогда… Тогда Симон Геррис и его ребята казались ему оксфордскими небожителями, так что он даже не думал о том, во что лезет.

Задумываться он стал только после того, как Геррис приказал им с Ричардом похитить девушку, которая работала в баре. Интересно узнать, что с ней стало… Алекса аж передернуло от этих воспоминаний. Впрочем, бессмысленно сожалеть о юношеской слабости. Все равно нельзя вернуться в прошлое и изменить его. Надо думать о будущем.

Завидев машину отца, он подхватил свои вещи и коротко попрощался с Ричардом.

По дороге домой отец с сыном молчали. Джилберт Барнетт вообще был человеком неразговорчивым и замкнутым, а уж за рулем и вовсе предпочитал следить за дорогой.

Вечер только начинался, когда они проехали ноттингемпширскую деревню и остановились возле большого дома в викторианском стиле, построенного прапрадедом Алекса. Возвышаясь над всем, что стояло вокруг, он казался таким же массивным и солидным, как и много лет назад. Алекс обратил внимание на привычное изменение в шуме мотора на повороте, когда они выехали к воротам.

Отец Алекса не был человеком мелочным, но показуху не любил. «Ровер» он купил четыре года назад, и тот работал у него не хуже, чем в первый день. Алекс знал, что, когда отец купит новую машину, эта достанется ему. Правда, он предпочел бы что-нибудь менее солидное и более спортивное, как у его кембриджских друзей, однако отец вряд ли одобрительно к этому отнесется. Солидный, надежный «ровер» под стать их компании.

Мать ждала Алекса в гостиной. Она пошла ему навстречу и поцеловала с милой застенчивостью, помня о том, что мужу не нравятся «телячьи нежности». Ей всегда приходилось держаться в тени.

— Сегодня обедаем раньше. У отца важная встреча. Будет твоя любимая дикая утка.

За десять лет в его комнате ничего не изменилось. Алекс ощутил себя здесь до странности чужим. Только выглянув в окно, он признался себе, как ему не хотелось ехать домой.

Алекс отлично знал, что пройдет много лет, прежде чем отец позволит ему полноправно участвовать в деле. Но как признаться в том, что ему хочется более современного дела? Невозможно. Алекс принял душ, переоделся и отправился обедать. За столом он слушал бесконечное щебетание матери о благотворительных обществах, время от времени перебиваемое замечаниями отца. Все это было ему известно, как собственное лицо, и все же он чувствовал себя немного чужим в своем доме…

Когда Алекс предложил сопровождать отца на его встречу, тот сказал, что ничего веселого не предвидится.

— Кстати… Думаю, тебе неплохо бы побывать в местном гольф-клубе. Там есть неплохие ребята.

Гольф! Алекс мысленно поморщился. Он предпочел бы что-нибудь более активное — сквош или теннис. Сонная неподвижная атмосфера, похожая на серое облако, затянет его. Зачем учился в Оксфорде? Неужели ради этой скуки?

Тем не менее отец удивил его. Когда Алекс заговорил о работе, тот предложил ему взять «ровер» и пару месяцев отдохнуть. Алекс так обрадовался, что даже ни о чем не спросил.

Хотя он не видел особого смысла в поддержании отношений со своими приятелями-компьютерщиками из Кембриджа, все же его обрадовало письмо от одного из них, сообщавшего об очередной встрече, на которой можно будет обменяться информацией о новинках. Поскольку у Алекса было два свободных месяца, то ничто не помешало ему сложить чемодан и отправиться в Кембридж. Он ехал туда две недели, останавливаясь в деревнях, в лесу или на берегу реки, и явился за два дня до назначенной конференции.

Написавший ему приятель жил неподалеку, и, найдя место в отеле, Алекс, сам не зная зачем, поехал к нему. Деревню он нашел легко и, быстро выяснив, что его знакомый — сын тамошнего викария, отыскал и его дом с большим, но неухоженным садом.

Алекс остановил машину на заросшей травой дороге, и дверь ему открыла небольшого роста, хрупкая девушка с золотистыми глазами и облаком светлых волос. На ней была короткая юбка, и из сандалий выглядывали накрашенные ногти. Принять ее за дочь викария было довольно трудно, и, видно, она поняла это по его глазам, потому что с укором взглянула на него, прежде чем пригласила войти.

— Я — приятель Уильяма, — с сомнением в голосе проговорил Алекс. — Он не ждет меня, но…

— Мы в саду…

Не обращая на него внимания, она пошла в сад, и ему ничего не оставалось, как последовать за ней, что Алекс и сделал, правда, с некоторой неохотой.

Сад за домом оказался таким же заросшим, как перед домом, хотя кто-то все-таки, видимо, попытался раз-другой скосить траву на лужайке. Уильям сидел в шезлонге, погруженный в какую-то техническую задачку, но удивление в его взгляде тотчас сменилось радостью, едва он узнал гостя.

— Я приехал на конференцию, — довольно неловко принялся объяснять Алекс. — Подумал, почему бы не заехать к тебе. Твоя сестра…

Он оглянулся в поисках девушки и нашел ее в другом шезлонге, колдующей над своими ногтями.

Уильям сначала нахмурился, потом улыбнулся.

— Джулия мне не сестра.

Алекс сам не ожидал, что еще не разучился краснеть. Надо же было ему так вляпаться.

— Родители уехали, — объяснил Уильям, отчего Алекс покраснел еще сильнее. Не хватало ему только роли незваного гостя при парочке любовников. — И Джулия, как добрая кузина, явилась присматривать за мной.

Значит, они не любовники… Кузены… Но это еще ничего не значит… В другое время Алекс спросил бы напрямик, но, пожив немного с родителями, он уже не чувствовал прежней раскованности и некоторые слова никак не сходили с губ. Чувствуя себя не в своей тарелке, Алекс поглядел на Джулию и убедился, что она не сводит с него внимательных глаз.

— Послушай, я ведь ненадолго. У меня…

— Почему бы тебе не поужинать с нами?

Подобного приглашения он никак не ждал от нее, поэтому опять повернулся к ней, но Джулия уже сидела с закрытыми глазами.

— Ну да, — подтвердил приглашение Уильям.

Миновала полночь, когда Алекс неохотно поднялся из-за стола и сказал, что ему пора ехать.

— Иначе меня не пустят в отель.

— А зачем тебе туда? — спросила Джулия. — У нас тут полно пустых комнат.

— Мои вещи… Я…

Что было такого в этой хрупкой девчушке, отчего он терял контроль над собой и способность связно выражать свои мысли?

Джулия рассмеялась.

— Уильям даст тебе все, что нужно. А, Уильям? У тебя есть лишняя пижама?

— Я не ношу пижамы, — весело отозвался Уильям. — Послушай, Алекс, плюнь на свой отель. Подъедем туда утром и заберем твои вещи. Джулия дело говорит. Здесь много комнат, и я рад тебе.

Вот так Алекс поселился в доме викария. Уильям, как оказалось, был знаком с другими компьютерными фанатами, жившими по соседству.

— Видишь? — поддразнила его Джулия. — Что еще нужно?

Алекс не был уверен, показалось ему это или Джулия действительно с ним флиртовала, но, по крайней мере, одно он знал наверняка — между Уильямом и Джулией были чисто родственные отношения. Кроме того, она была умна, очень начитанна и понимает шутку. Родители воспитывали ее «исключительно для замужества», как она с усмешкой призналась, но, похоже, она, периодически сбегала из родного дома в Глостере и жила в Лондоне, снимая там квартиру вместе с еще двумя девушками. Работала Джулия в художественной галерее, и, если хотела, могла довольно смешно изображать разных персонажей, с которыми ей доводилось там встречаться.

С конференции, которая, собственно, была целью поездки Алекса, они с Уильямом возвращались поздно и в приподнятом настроении, подпитанные умными разговорами и спорами с себе подобными. Алекс сидел за рулем «ровера».

— Что ты собираешься делать? — неожиданно спросил его Уильям.

— У меня нет выбора. Придется входить в отцовский бизнес. А ты?..

— Я разрабатываю дизайн маленького компьютера… Такого маленького, что с ним можно будет работать дома. Я бы хотел, чтобы компьютеры стали доступными даже маленьким детям. Правда, у меня есть кое-какие трудности… — Уильям вздохнул. — Один мой приятель работает над тем же самым, и мы договорились встретиться завтра. Поедешь со мной? Сколько ты еще можешь тут оставаться?

— Дней десять у меня есть, но…

Алекс хотел сказать, что ему вряд, ли удобно оставаться так долго, но Уильям, к его великому удовольствию, перебил:

— Вот и прекрасно! Поживешь у меня? Мы могли бы поработать вместе.

— Твои родители…

— Они возвращаются только в конце месяца, но, в любом случае, они не будут возражать. Комната у нас есть, так что какие проблемы? Если, конечно, ты не предпочитаешь погулять оставшееся время с девицами?

Уильям вопросительно посмотрел на него, и Алекс покачал головой. У него, конечно же, были подружки, пока он учился в Оксфорде, но это так — ничего серьезного. Сексом Алекс занимался охотно, но так, чтобы потерять голову, чтобы девушка сумела заслонить все остальное в жизни… Пока не приходилось.

И вот пришлось. Он понял это почти сразу. Каждый раз, когда Джулия смотрела на него, у Алекса мгновенно возникало желание броситься к ней и… С первой же минуты, как увидел ее, он почти не переставал о ней думать. И когда ложился ночью в постель, его мучили эротические фантазии, героиней которых была Джулия. Иногда у Алекса складывалось впечатление, что она отлично знает о его страданиях. И уж, во всяком случае, Джулия смотрела на него особым взглядом, в котором горел знакомый Алексу огонь.

Все произошло совершенно неожиданно. Однажды вечером Алекс, приняв душ, отправился к себе в спальню. По примеру Уильяма, он теперь тоже не носил пижаму, поэтому был лишь в обмотанном вокруг бедер полотенце. В комнате не горел свет, хотя Алекс как будто помнил, что оставил его включенным. Легкий ветерок шевелил занавески, и он потянулся к выключателю, как вдруг услыхал тихий голос и замер на месте.

— Не надо.

Алекс торопливо закрыл дверь и пригляделся.

Она лежала в его постели, но Алекс мог различить только неясный контур ее тела. Когда он неуверенно подошел к кровати, у него перехватило дыхание, потому что Джулия лежала на ней обнаженная. Ее кожа светилась, словно перламутр. Розовые соски темнели на полных грудях. Он медлил. Джулия приподнялась и спросила:

— Ты ведь хочешь меня?

Она как будто едва сдерживала смех, по крайней мере, ее тело сотрясалось…

И его охватило неистовое желание, смешанное со злостью. Полотенце не могло скрыть мгновенную эрекцию. Черт бы ее побрал, она отлично знала, что делала с ним! Алекс лег на нее и прижался губами к ее губам, нашел ее грудь и стал настойчиво ласкать, пока Джулия, издавая почти звериное урчание, впивалась ногтями в его плечи и царапала ему спину вдоль позвоночника.

Он весь горел огнем и потянул руку вниз, отыскивая и лаская влажный лобок, раздвигая ноги… Она простонала:

— Сейчас… Скорее… Хочу тебя…

Алекс, не медля больше, вошел в нее.

Никогда прежде у него не было такой женщины. Его разум и тело были в полном согласии друг с другом. Горячая, неистовая, она требовала своего, заставляя его еще сильнее желать ее и погружаться в нее еще глубже.

Он услышал ее крик и, не сдерживаясь больше, излил в нее свое семя. Только потом он сообразил, что у Джулии как будто не было оргазма. Оставляя ее, он вновь почувствовал, какая она узенькая внутри, и увидел, что она поморщилась от боли.

Алекс не был самовлюбленным эгоистом и отлично знал, что природа создала его не хуже и не лучше большинства мужчин, по крайней мере, он не должен был причинить ей боль, если только…

— У тебя это в первый раз?

Едва он задал свой вопрос, как понял, что не надо было этого делать. Как это он забыл, что имеет дело с современной, свободно мыслящей женщиной, которая ни за что не признается ни в чем подобном? Лучше бы он промолчал, а потом, оставшись один, провел свое расследование. Джулия вся напряглась, отстранила его, и Алекс постарался спасти то, что еще можно было.

— Извини, извини… Я не… — Он ругал себя, чувствуя, как Джулия отдаляется от него. — Я ужасно хотел тебя. Просто сходил с ума. Стоило на тебя поглядеть, как я совсем терял голову. Обещаю, в следующий раз будет лучше.

Алекс подождал, почти не сомневаясь, что никакого следующего раза не будет, но когда она всего лишь тихонько шмыгнула носом в ответ, он разрушил все возведенные им самим баррикады и крепко прижал ее к себе, стал целовать и нашептывать на ухо нежные слова.

Они решили пожениться, и как можно скорее.

Когда Алекс обнаружил, что Джулия не только девица, но еще к тому же не принимает таблетки, он испугался настолько, что перестал с ней спать. Ему хотелось жениться на ней, очень хотелось, но он не желал, чтобы она преждевременно забеременела.

Джулия стояла на своем. Она не давала ему покоя, требуя, чтобы он нарушил свою клятву не прикасаться к ней, пока они не женаты, но и таблетки не желала принимать. Ей нужна была семья, дети, а от этих таблеток, она слыхала, можно стать бесплодной. Алексу Джулия тоже запрещала предохраняться.

Иногда, проводя у нее в Лондоне уик-энды, он едва не сходил с ума, не разрешая себе перейти черту, а Джулии как будто только того и надо было. Она ласкала и целовала его до тех пор, пока он больше не мог сдерживаться. Между ними не осталось никаких барьеров. И не имело значения, сколько раз она доходила до оргазма, потому что ей нужно было совсем другое.

Потом Алекс удивлялся, как ему хватило сил столь долго ей сопротивляться. За неделю до свадьбы Джулия встретила его полуголая, надушенная, с красными от помады сосками. И сразу же потянулась к молнии на его брюках. Она ласкала и возбуждала его до тех пор, пока он не забыл обо всем на свете, и тогда отодвинулась от него с едва заметной улыбкой.

— Ты знаешь, чего я хочу… — прошептала она.

Его ребенка. Джулия много раз повторяла это, и за неделю до свадьбы он не смог устоять.

В тот уик-энд они превзошли самих себя, вновь и вновь приникая друг к другу с такой силой, словно чувствовали, что жизнь хочет их разлучить.

Оглядываясь назад, Алекс часто думал, не было ли это подсказано дурным предчувствием.

За два дня до свадьбы умер от разрыва сердца отец Алекса.

Он никогда не говорил сыну, что у него болит сердце. И хотя Алекс был в отчаянии, ему приходилось думать о матери. Она совсем растерялась.

О свадьбе было, конечно же, забыто, и Алекс занялся похоронами отца.

Хрупкая Джулия — вся в черном — стояла рядом с ним на похоронах. Ее родители поддержали Алекса в том, что свадьба должна быть отложена «по крайней мере на полгода», как сказала Джулии ее мать в присутствии Алекса.

— У Алекса траур.

— Траур? Мама, нельзя быть такой старомодной, — возразила Джулия.

— Что бы ты ни говорила, — твердо заявила мать, — свадьба будет отложена.

Алекс хотел было предложить Джулии быстро и без шума зарегистрировать брак, не поставив в известность родителей, но вовремя опомнился. Джулия была их единственной дочерью, и родители, верно, не один год мечтали о пышной свадьбе, так что ждать от них понимания не приходилось.

— Шесть месяцев пролетят быстро, — попытался успокоить ее Алекс.

На понедельник у него была назначена встреча с семейным адвокатом. По традиции Алекс должен был унаследовать дом, как унаследовал его отец после смерти деда, а матери купить коттедж поблизости. Он знал, что мать хочет именно этого. Однако Джулия была против. Дом ей не нравился, и Алекс не мог винить ее за это, так как и ему тоже дом казался мрачным и старомодным.

Однако пора было заняться делами. До сих пор отец не пускал его дальше магазина, странным образом не желая вводить в семейный бизнес. Алекс подозревал, что старый лев стережет свои владения, но в понедельник утром выяснилось, что он был слишком наивен.

Чарльз Уиллшоу был адвокатом отца, сколько Алекс себя помнил. Наверно, и лет ему столько же, сколько отцу, подумал Алекс, глядя через стол на мрачного Чарльза.

— Алекс, отец посвятил тебя в свои дела?

— Почти нет… Не такой он человек. Понятно, что я должен был войти в дело, продолжать его, но…

— Увы, Алекс, боюсь, мне нечем тебя порадовать.

Все обстояло намного хуже, чем он мог вообразить. Однако, несмотря на шок, у Алекса появилось и крепло приятное чувство… Теперь он был свободен. Продажа машинок во много раз уменьшилась за последние несколько лет, и отец влез в долги, причем под большие проценты. Отдавать было нечем. Фирме грозило разорение.

Несколько оправившись от шока, Алекс спросил:

— Что же у нас есть?

— Ничего. Твой отец не желал увольнять рабочих, и в течение многих лет ему приходилось везти непосильный воз. Есть, конечно, дом, но потребуется время, чтобы его продать. Сейчас на такие большие и дорогие дома спрос невелик.

Целую неделю Алекс не знал покоя, встречаясь с банкирами, кредиторами, управляющим, оптовиками, и, в конце концов, пришел к выводу, что ему еще посчастливится, если он выйдет из дела с десятью тысячами долларов. Это, конечно, немалая сумма, однако недостаточная, чтобы обеспечить мать, Джулию и себя.

Он вспоминал, как пришел к отцу Джулии просить руки его дочери. Мистер Хендерсон принадлежал к тому старомодному типу мужчин, которые считали, что женщины слишком слабы, чтобы думать о финансовых проблемах, тем более, работать вне собственного дома. Всю жизнь он холил и лелеял свою дочь, оберегая ее от всего на свете. Алекс не кривил душой, когда признавался себе, что ее робость привлекает его едва ли не больше всего остального. Он не хотел, чтобы Джулия становилась другой, но и женой бедного человека, который должен сам пробивать себе дорогу в жизни, тоже не хотел ее видеть. Сомнительно, чтобы родители Джулии согласились на такое замужество. К тому же она была еще очень юна. Наверняка ее отец, узнав о реальном состоянии его дел, потребует отложить свадьбу, пока Алекс не встанет на ноги.

Достойным выходом из создавшегося положения он счел немедленную встречу с отцом Джулии, чтобы объявить о своем решении отложить свадьбу на неопределенный срок.

Джулия восприняла все это ужасно. На глазах у родителей она бросилась на шею Алексу и заплакала, умоляя его переменить решение. Она предлагала ему жить в доме ее родителей и не отпускала, пока мать не увела ее из комнаты, чтобы Алекс мог поговорить с будущим тестем.

Все было как он ожидал. Вежливо, но твердо мистер Хендерсон заявил, что ни под каким предлогом не позволит своей дочери выйти замуж, пока у Алекса не будет достаточно средств, чтобы достойно содержать ее.

Потом, утешая Джулию, Алекс с обидой думал, что, умри его отец на несколько дней позже, они с Джулией были бы уже счастливыми мужем и женой. Изо всех сил он старался смотреть на все глазами ее родителей, но это было очень трудно.

Отвергнув просьбу Джулии немедленно пожениться, он совершил почти подвиг. Ему пришлось сказать ей, что у них нет выбора, если они хотят сохранять нормальные отношения с ее родителями.

Однако Алекс был до глубины души тронут мольбами Джулии, не понимая, правда, что случилось с его избранницей, которая еще совсем недавно настаивала на соблюдении всех формальностей. Еще сильнее уверившись в ее любви, он решил, что сделает все возможное и невозможное, дабы завоевать материальную независимость, сколько бы это ни потребовало времени. Они с Джулией еще молоды и вполне могут подождать…

Ее родители полностью поддержали Алекса. Им первым он рассказал о внезапной смерти отца, а теперь поставил их в известность о своем материальном положении. Алекс знал, что может потерять Джулию, но не желал обречь ее на нищету, к которой был готов сам в том случае, если не найдет какой-нибудь работы.

В одну ночь из довольно обеспеченного молодого человека, который спокойно смотрел в будущее, он стал никем… А если ему не удастся продать дом?

Отец Джулии слушал его, не перебивая. Он был старомоден в своем отношении к жизни и, наверное, похож на своего отца. Приветствуя желание Алекса в первую очередь заняться поиском работы, он, видимо, мысленно взвешивал его шансы в качестве возможного мужа для своей дочери.

То же самое Алекс рассказал кузену Джулии, когда спустя неделю встретился с ним в Кембридже.

— Нашел что-нибудь? — спросил Уильям.

Алекс покачал головой.

— Боюсь, сначала мне надо разобраться с финансами компании. Да и дом неплохо бы продать.

Он не стал рассказывать Уильяму об истерике матери, когда она узнала, что ей придется покинуть дом, в котором она прожила всю свою замужнюю жизнь. С ней случился нервный срыв, как сказал вызванный доктор, и пока мать жила с кузиной в Норфолке. Алекс поморщился.

— А как Джулия?

— Тоже неважно. Но я не могу ее винить, ведь свадьба отложена чуть ли не в последний момент. — Алекс пожал плечами. — Пока я не обрету приличный финансовый статус, у нас нет возможности пожениться.

— Есть! — удивил его Уильям.

— Ты о чем?

— О домашнем компьютере, о котором мы с тобой говорили… Кажется, я нашел человека, который поможет нам решить некоторые проблемы. У него есть деньги… Правда, небольшие, но я тут посчитал, и…

— Подожди! Ты предлагаешь?..

— Нам троим объединиться и основать свою компанию.

— Но уйдет много лет, прежде чем мы сможем что-нибудь сделать, — возразил Алекс. — У нас ведь ничего нет…

— Не думаю, что все так плохо, как ты думаешь. Твои последние идеи кое-чего стоят. Мы можем получить лицензию и начать производить чужое или улучшенное чужое… Нам нужно от полугода до года, прежде чем мы выпустим нечто такое, чего не будет больше ни у кого. Почему бы не попробовать?

Алекс не знал, огонь страха или возбуждения побежал по его жилам, но в одном был уверен — он почувствовал себя куда более живым, чем в последние несколько месяцев. У него появилась возможность делать то, что он хотел. Правда, работать предстояло много…

Он поглядел на Уильяма.

— Когда я могу встретиться с твоим парнем?

Через три дня Алекс, вновь поверивший в себя и весь в планах на будущее, уехал из Кембриджа. Когда он добрался до дома и обнаружил там агентов по продаже недвижимости, приехавших с возможным покупателем, то счел это добрым знаком.

И Алекс решил поехать в Лондон к Джулии. Обычно он не ездил к ней посреди недели, но тут случай особый… Она так расстроилась из-за отложенной свадьбы, выглядела такой несчастной!.. И хоть они не приблизились к заветной цели, но, по крайней мере, у Алекса появилось дело в руках.

Джулия делила квартиру с двумя своими бывшими соученицами, и дверь ему открыла одна из них. Алексу никогда не нравилась Франсес Напьер. Было в ней что-то отталкивающее. Гораздо более раскованная, чем Джулия, и старше ее на год, Франсес выбирала себе мужчин, обязательно богатых и лет сорока с хвостиком.

Она вопросительно подняла брови, и в ее холодных голубых глазах он увидел презрение.

— Джулия в постели. Неважно себя чувствует.

На мгновение Алексу показалось, что она не позволит ему войти, но Франсес отступила на шаг, и он направился в комнату Джулии. Та, действительно, сидела в постели, подоткнутая дюжиной подушек, и щеки у нее были белые, как мел. Она подняла на него безжизненный взгляд и, когда Алекс наклонился, чтобы поцеловать ее, отвернулась.

— Джулия, родная, не надо так со мной! Я не меньше тебя хочу, чтобы мы поженились…

Он попытался развеселить ее, рассказал о планах Уильяма, однако Джулия оставалась хмурой и безразличной. Зрачки у нее были расширены, словно она напичкала себя наркотиками. Когда же Алекс спросил, что случилось, слезы появились у нее в глазах, и она резко проговорила:

— У меня месячные, понятно?

Алекс пробыл с Джулией два часа, но она была поглощена собственными мыслями и совсем не походила на себя.

— Он ушел? — спросила Франсес, услыхав, как хлопнула входная дверь. — Ты сказала ему?

Джулия покачала головой.

— Нет. Что говорить? Я носила твоего ребенка, а потом сделала аборт?

— Перестань, малышка! Все не так плохо… Будут другие дети… Видно же, что парень без ума от тебя.

Джулия не ответила. Она не могла. Слезы застилали ей глаза. С той минуты, когда Алекс сообщил, что свадьба откладывается, она жила, как в кошмаре. В тот самый вечер, когда Алекс не выдержал и спал с ней, Джулия понесла. Она хотела этого, зная, что Алекс не сможет ей отказать…

Джулия еще не верила в свою беременность, когда он сказал, что его отец умер, а через несколько дней, окончательно убедившись, растерялась. Ее родители были людьми старомодными и меньше всего на свете хотели бы получить незаконнорожденного внука. Ах, если бы она рассказала Алексу, он бы непременно женился на ней. Джулия это знала. Но как скажешь?.. Как она могла взвалить на него ответственность за нее и за ребенка, когда у него не было ни денег, ни перспектив? Джулии никогда не приходилось вести хозяйство, и она не имела ни малейшего представления, как это делается. Ее отец — человек богатый… но если бы она вышла замуж, то содержать ее пришлось бы Алексу.

Джулия была в панике, когда осознала свое положение, и бросилась к Франсес.

— Ну, забеременела, — пожала та плечами. — Большое дело!

Франсес оказалась права. Джулия нанесла визит в небольшую, но очень дорогую частную клинику, где доктор и персонал отнеслись к ней с антисептическим безразличием. Она провела там день и ночь и на другое утро вернулась домой. Никаких кошмаров, о которых она читала, никакой боли и никакого дискомфорта.

Однако это было не так. Кошмар поселился в глубине ее души, и она боялась, что никогда не избавится от него. Она убила своего ребенка… и сколько бы раз она ни повторяла себе, что будут другие дети, она знала, что никогда не избавится от тоски именно по этому ребенку. Это будет ей наказанием, которого она жаждала. Ее следует наказать… ее необходимо наказать, и Франсес, которая сама пару раз побывала в этой клинике, смотрела на нее с нескрываемым презрением.

Если бы она могла сказать Алексу… Но она не могла. Знай он о ее беременности, он бы женился на ней, не раздумывая. В этом она не сомневалась. Но она не могла открыть правду, чтобы ее родители узнали о том… Если бы отец Алекса не умер, все было бы в порядке. Они поженились бы, а там…

Разрыдавшись, Джулия сунула голову под подушку, бессознательно прикрыв рукой плоский пустой живот.

Алексу повезло. Вскоре нашелся покупатель на фабрику, и после отдачи всех долгов у него осталось двадцать тысяч фунтов… вдвое больше, чем он рассчитывал. Его мать решила жить с кузиной, и Алекс поделил между ними деньги, предполагая, однако, что его мать вложит свою часть в его бизнес, который будет и ей давать небольшой доход. Много он не мог платить, но все же это лучше, чем ничего, а если его надежды оправдаются, то и доход увеличится.

В течение года новая компания завоевала рынок, и заказы посыпались со всех сторон. Тогда Алекс смог наконец сказать Джулии, чтобы она назначила новый день свадьбы. Они купили небольшой домик недалеко от Кембриджа, чтобы Алекс мог ездить туда каждый день, а по ночам они любили друг друга, и Джулия отдавалась мужу с ненасытной неуемностью. Так продолжалось два года, но она не беременела, хотя страстно этого желала. Вот тогда-то он купил ей дом в Котсволдсе, старый, красивый дом, предназначенный для большого семейства.

Компьютерный бизнес не стоял на месте. Через некоторое время рынок оказался перенасыщен, и три года спустя партнеры стали тратить деньги на разработку новой революционной системы. Так как она не была еще обкатана, то заказов на нее приходило мало… но если удастся получить правительственный заказ…

Алекс выпрямился в кресле и посмотрел в окно. Все не так… Пора бы уже получить ответ… А тут еще проклятая Пеппер Майденес… Если хоть что-нибудь станет известно…

Он не додумал эту мысль, искренне жалея, что повстречал на своем пути Симона Герриса, стал членом Клуба адского пламени… приехал в Оксфорд. Да нет, глупо все это.

Тут он увидел Джулию. Кажется, за последнее время морщинки у нее вокруг глаз стали глубже. Он знал, как она страдает оттого, что не в силах забеременеть. Если бы он мог что-нибудь сделать… Оказывается, усыновить ребенка тоже не просто… Социальный работник ничего не обещает… А пока бесконечные вопросы… вопросы… не надоело им лезть в их личную жизнь… Алекс с ужасом подумал, что будет с Джулией, если им откажут. Она такая слабенькая… И приступы депрессии стали чаще… Сколько ночей она уже проплакала, лежа рядом с ним и думая, будто он не знает.

Джулия увидела, как Алекс отвернулся, заметив ее, и помертвела от привычного уже страха. Теперь он часто отворачивается от нее… почему бы и нет? Какой мужчина не отвернется от женщины, не способной родить ему ребенка, от женщины, убившей ребенка, которого он дал ей? Снова на нее накатила черная волна отчаяния.

Может быть, Алекс нашел себе другую женщину, которая способна рожать детей? В конце концов, он — привлекательный мужчина… очень привлекательный, богатый, добрый. Что ей делать, если она его потеряет?

Боже, пожалуйста, мысленно кричала она, разве недостаточно я страдала? Разве не сполна заплатила за свой грех?

Конечно же, виноват аборт, та чистая безболезненная операция, которая лишила ее не только одного ребенка, но и надежды иметь других детей, потому что доктор, несмотря на всю свою видимую опытность, совершил ошибку… из-за которой она теперь не может забеременеть. Однако об этом знали только она и ее врач. Она едва не впала в истерику, когда он сказал ей правду, и тотчас согласился, что нет нужды ставить в известность Алекса, который принял объяснения Джулии, не задавая вопросов.

Он очень терпелив с нею… А вдруг его терпению пришел конец? Что, если…

Она замедлила шаги. Ей не хотелось видеть Алекса и читать в его глазах подтверждение своих страхов.

Когда она вошла в дом, Алекс замер в ожидании. Потом он услышал, как она поднимается по лестнице, и подумал, что надо пойти к ней. Но не смог… Слишком много неприятностей обрушилось на него за последнее время. Вот если бы он получил заказ… Если бы Майлс Френч позвонил и сказал, что все идет по плану…

Глава одиннадцатая

Ричард Хауэлл покинул Оксфорд тогда же, когда и Алекс. Его тоже ждала работа, но он не был наследником в семейном бизнесе. Эта роль предназначалась его кузену Моррису.

Летние каникулы он провел в банке, подменяя уходивших в отпуск сотрудников и набираясь, по словам дяди Давида, необходимого опыта. Ричарду это было глубоко противно, потому что на нижнем уровне не было ничего, кроме ежедневной рутины и бесконечной череды клиентов. Он хотел большего… Он заслуживал большего. И он повторял это себе с горьким сарказмом особенно часто после того, как получил высшие баллы.

Давид Хауэлл удивился, зато не удивился Рувим Вейсс.

— Я тебе говорил, чтобы ты приглядывал за ним! Будь осторожен, не то он уведет банк из-под носа Морриса.

Моррис был работягой, хорошим мальчиком, но в уме уступал своему старшему кузену, и мужчины отлично это понимали.

— Чепуха, — словно через силу, проговорил Давид. — Они же братья… Выросли вместе.

— Каин и Авель тоже были братьями, — с усмешкой напомнил ему Рувим Вейсс, и Давид вспомнил о горькой обиде своего собственного брата.

Он в задумчивости поглядел на племянника.

Моррис не учился в Оксфорде… и в другом университете тоже. Только самому себе Давид мог признаться, что у сына мозги работают хуже, чем у его кузена. Бывали минуты, когда Ричард напоминал ему его собственного отца, проницательного посредника, которому банк был обязан своим современным положением.

Может быть, отослать куда-нибудь Ричарда, словно делая ему подарок в честь окончания университета?.. Недели через две Моррис приступал к работе в банке. Давид сам собирался учить его, чтобы он был достоин занять главенствующее место. Но, похоже, Моррис подпал под влияние своего старшего и более умного кузена, а это не годится. Члены правления не должны видеть, что их председатель боится человека, который хоть и носит фамилию Хауэллов, но никогда не станет более чем менеджером.

Давид Хауэлл задумался не на шутку. Наверное, и в самом деле лучше всего на какое-то время отослать Ричарда… но куда?

Надо решаться.

А утром ему позвонил знакомый банкир из Нью-Йорка и сообщил, что он со всем семейством едет в Лондон. Давид хорошо знал Дана Либермана. Много лет они вели общие дела, и Давид останавливался у Либерманов, когда приезжал в Нью-Йорк.

Они с Даном уже говорили о том, что неплохо бы поженить Морриса и Джессику, дочь Дана. Отличный получился бы союз… Банк Либермана, хоть и не имел статуса, равного статусу банка Хауэллов, был тем не менее хорошо известен, и контрольный пакет акций держала семья Либерманов. Сын Дана должен был наследовать отцу, но отец Дана незадолго до смерти основал трастовые фонды для обоих внуков, и это значило, что Джессике Либерман в один прекрасный день предстояло стать очень состоятельной женщиной.

Давид позвонил жене и сообщил, что пригласил Либерманов провести у них в Виндзоре уик-энд.

Виндзорский дом с прилегавшими к нему землями был недавним приобретением семейства. Когда жена предложила купить его, Давид поначалу уперся, но за прошедшие два года, что они владели им, банк Хауэллов приобрел несколько очень важных клиентов, благодаря тем знакомствам, что Давиду удалось завязать в Виндзоре, где имела собственность королевская семья. Давиду показалось, что на Дана Либермана произвело впечатление название городка.

Для банкира Анна Хауэлл была идеальной женой. Отличная хозяйка, она умела устроить дом так, что он имел элегантный вид и был хлебосольным одновременно. К тому же у нее был спокойный характер, и она не позволяла себе сердиться. А уж о ее воспитанности и тактичности и говорить не приходилось. Ни разу в жизни она не встряла в разговор, который вел муж, даже если затянувшаяся беседа грозила нарушить плавное течение обеда.

Едва положив трубку, она принялась хлопотать.

Моррис вошел в гостиную, как раз когда она составляла списки и делала подсчеты. Он играл в теннис с сыном одного из их соседей, и Анна поморщила нос, уловив запах пота.

— Что ты делаешь? — спросил Моррис.

— Твой отец пригласил на уик-энд Либерманов. Они приезжают на этой неделе в Лондон. Помнишь их? У них дочь…

— Еврейская царевна из Америки, — с усмешкой перебил ее Моррис. — Ну, конечно же, помню.

Анна улыбнулась. Возможно, у Морриса нет знаний и устремленности его кузена, но у него есть кое-что другое… гораздо более важное, на ее вкус. Моррис был нежен и ласков. Не меньше его отца она сожалела, что он смотрит снизу вверх на старшего кузена, но совсем по другой причине. Ричард не нравился ей, потому что был похож на своего деда и ее свекра.

Анна отлично знала, почему отец Давида добивался их свадьбы… не потому что она ему понравилась, а потому что она была богатой еврейкой. На этот счету нее не было иллюзий. Давид женился бы на ней, будь она даже последней уродиной, и возненавидел бы ее всеми силами своей души, потому что этого брака хотел его отец.

Неважно, насколько нелогичны были ее страхи, но она боялась, что ее Моррис, ее бесценный Моррис может быть запуган своим кузеном так, как его отец был запуган своим отцом. Значение имело лишь то, что Давид никогда не был любимым сыном, любимым и лелеемым сыном, и ему приходилось отступать перед своим братом… даже когда этот брат доказывал, что он недостоин отцовской любви и отцовского уважения. Анна знала, как знали все, что ее свекор, будь у него власть изменить порядок вещей, предпочел бы Иакова со всеми его недостатками своему старшему сыну и наследнику.

— Не надо так, — ласково упрекнула она сына. — У них хорошая дочка.

Моррис поморщился.

— Испорчена до ужаса, и тебе это известно.

— Ладно, ладно, не будем об этом… Просто приезжай в этот уик-энд домой.

— Если надо, то надо. Но тебе не удастся так легко справиться с Ричардом.

Это была еще одна заноза в материнском сердце. Ричард все еще продолжал жить с ними в одном доме, намного дольше, по ее мнению, чем ему следовало бы. А виновата еврейская традиция, которая требует, чтобы вся семья жила в одном месте. Давид постоянно напоминал ей об этом, но оба знали, что Ричард не уезжает, потому что не может сам поддерживать тот уровень жизни, который ему предоставлен в доме дяди. А пока он живет с ними, он старается опередить Морриса во всем, что бы они ни делали — в плавании, в теннисе, даже в танцах.

В отличие от Морриса, Ричард молча выслушал дядино сообщение о приезде Либерманов. Обычно он вместе с дядей отправлялся в Виндзор на уик-энд… небольшое жалованье, которое Ричард получал в банке, не позволяло ему обзавестись машиной… по крайней мере, такой машиной, в которой ему не стыдно было бы показаться. И он предпочитал путешествовать в дядином «роллсе», нежели мучиться в подержанном автомобиле, который мог бы купить сам.

Так же молча он выслушал распоряжение дяди насчет того, что ему надо ехать в Хитроу и встречать там семейство Либерманов. Когда он наклонил голову, подтверждая свое согласие, Давид сказал себе, что ему померещился яростный блеск в голубых глазах, доставшихся Ричарду от матери. Случалось, что Ричард внушал ему неприятные чувства и ему казалось, будто в душе тот постоянно что-то подсчитывает и ждет-ждет… В точности, как предостерегал его дядя Анны.

Ричард встретил Либерманов. Он ре виделся с ними прежде, поэтому поздоровался с пожилой четой, выказывая им ровно столько почтительности, сколько считал необходимым для их удовольствия.

Даниэла Либермана-младшего с ними не было. Он учился в Гарварде и предпочел провести каникулы с друзьями, как сообщила Митци Либерман в ответ на его вежливый вопрос.

Митци Либерман нравился Ричард. Она одарила его кокетливой улыбкой, вызвав неудовольствие Джессики. Неужели ее мать никогда не смирится с тем, что она уже немолода и нечего смешить людей?

Стоило только поглядеть на Ричарда Хауэлла, чтобы понять — этот мужчина не испытывает недостатка в женщинах. Наверное, он смеется в душе над ее матерью. Джессика мысленно поморщилась от этой мысли.

«Еврейская принцесса из Америки», Джессика Либерман едва ли с самого рождения помнила о своем трастовом фонде и миллионах, которые она унаследует, достигнув тридцати лет, и, наверное, от этого держалась с таким высокомерием, что была крайне непопулярна в своей престижной школе для девочек, где гораздо больше почиталось Происхождение, нежели богатство. Джессика вообще вела себя так, что вряд ли могла пользоваться особой любовью окружающих, а ее богатство лишь усиливало неприязнь к ней, потому что было такой же естественной частью ее, как голубые глаза.

Когда-нибудь ей придется выйти замуж. Это она понимала, однако считала, что сие событие относится к далекому будущему. Ее мать как раз занималась тем, что готовила появление дочери в нью-йоркском обществе, и Джессике пришлось лететь с родителями в Лондон.

Ничего более скучного она и представить не могла, однако общественный статус требовал от Джессики Либерман держать свои чувства и мысли при себе. Лишь искусство вызывало у нее искреннее волнение, и она решила, что, как только исполнит свой долг перед семьей, тотчас убежит в знаменитые лондонские галереи. Одно время она мечтала всерьез заняться живописью, однако собственная бесталанность приводила ее в ярость, и она отказалась от кисти. Всю свою жизнь она стремилась к совершенству. Это относилось не только к окружающим ее вещам и людям, но и к ней самой. Если она не может быть лучшей из лучших, то не стоит и стараться.

Джессика сидела на заднем сиденье рядом с матерью. Багажа было столько, что для него едва хватило места, но мать Джессики искренне считала, будто все самое лучшее есть только в Нью-Йорке, поэтому не умела путешествовать налегке.

Они уже бывали в гостях у Хауэллов, но виндзорский дом еще не видели, поэтому Ричард, ведя машину, заодно отвечал на вопросы Дана Либермана.

Время от времени он поглядывал в зеркало на Джессику Либерман, в которой сразу признал блеск, свойственный, по-видимому, всем богатым американкам. Одевалась она дорого, но не по последней моде, так как Митци Либерман не одобряла «моду». Зубы у нее, которые все восемнадцать лет были доверены лишь лучшим дантистам Нью-Йорка, сверкали белизной на фоне круглых оливковых щек, когда она открывала рот, чтобы что-нибудь сказать. Темные густые волосы вились от природы. И хотя она не вышла ростом, все, что нужно иметь женщине, у нее было в полном порядке, так что она вполне могла бы сойти за антитезу модному типу высоких тощих девиц с прямыми волосами. И все-таки блондинки приятнее, думал Ричард, отводя взгляд от зеркала.

Либерманы, естественно, пришли в восторг от дома в Виндзоре. Анна Хауэлл внимательно приглядывалась, как обставлены дома у знакомых ее мужа не еврейского происхождения, и, когда дело дошло до виндзорского дома, она была во всеоружии. Результат превзошел все ожидания.

Давид был доволен стараниями жены и подарил ей бриллиантовое колье на очередную годовщину свадьбы.

Митци Либерман сам дом понравился, но внутри она предпочитала нью-йоркский стиль с его почти беспредельными пространствами. Одну комнату она в точности скопировала с «Лайфстайл», если не считать пары золотых конских голов, поддерживавших журнальный столик из стекла, и золотистых портьер от потолка до пола.

Окончательно она устроила свой дом, когда Джессика заканчивала учебу. Странная все-таки Джессика, в который раз подумала Митци. Никакого интереса к молодым людям, к замужеству. Ни слова не сказала, когда увидела отделанный дом, а в него столько труда вложено. Это раздражало Митци Либерман, и иногда она удивлялась, как могло получиться, что Джессика ее дочь…

А Джессика, насладившись рассматриванием нескольких акварелей, которые Анна отыскала в антикварном магазине наградила мать выразительным взглядом. Ничто на свете не в силах убедить Митци, что от ее нью-йоркского дома так и несет дурным вкусом. Самой ей противно даже смотреть на него. Зато здесь она чувствует себя лучше… намного комфортнее, словно это «ее» дом и «ее» сад.

Моррис пришел, когда его мать начала разливать чай. Ричард разносил чашки, и кузены обменялись понимающими взглядами, когда явился сам Давид.

Джессика уже встречалась с Моррисом и считала его скучным, однако она знала, что отец прочит его ей в мужья.

После обеда Давид решил, что настало время хотя бы намеком посвятить Морриса в свои планы.

— Джессика не знакома с молодыми людьми в Англии, Моррис, — сказал он сыну, когда Анна увела гостей в сад. — Я хочу, чтобы ты сопровождал ее, пока она тут.

Ричард сразу понял, о чем идет речь, и в нем взыграла ревность, которая не покидала его никогда, но которую он умело держал в узде. Опять этот Моррис. Мало того, что он наследник, так ему еще прочат невесту, которая будет побогаче него самого.

У Ричарда были правильные взгляды на жизнь. Он не сомневался, что, если бы его отец женился, как надо, его собственная жизнь была бы совсем другой. Он ненавидел свою английскость и ничего так не желал, как забыть о нееврейской крови, данной ему матерью. А теперь еще Моррис женится на Джессике Либерман и возьмет ее вместе с ее трастовым фондом.

Он заметил, что Либерманы возвращаются в дом, и отправился открывать двери.

Позднее, когда дядя обвинил Ричарда в том, что он старался привлечь к себе внимание Джессики, он отрицал это.

И говорил правду. Он даже не думал, что все зайдет так далеко. Однако Джессика не желала замуж… и этого ему пока было достаточно.

Несмотря на годы, проведенные в Вассаре, Джессика оставалась девственницей. Слишком она была высокомерна и замкнута, чтобы вызывать желание у юношей, с которыми время от времени встречалась. Ее поведение отпугивало их, тем более что вполне хватало более приветливых девушек, и никому не приходило в голову тратить время на Джессику Либерман.

Да и сама Джессика старательно обходила стороной всех тех мужчин, которые оказывали ей внимание, прекрасно зная, что у них на уме одно и то же… женитьба. А она жаждала независимости, права самой распоряжаться своей жизнью и своим трастовым фондом. Не будучи дурой, Джессика отлично понимала, почему за ней ухаживают.

Однако даже разумные женщины иногда становятся жертвами своих гормонов. Джессика пришла в ужас, когда поняла, что ее смущает Ричард Хауэлл и ей это нравится. Она уже и не мечтала, что такое может с ней быть.

Ему хотелось затащить ее в свою постель и спать с нею, целовать и ласкать ее тело дюйм за дюймом, как нашептывал он ей на ухо в саду. И Джессике тоже этого хотелось. Она жаждала короткого и бурного романа, который должен закончиться с приходом осени, однако Ричард, стоило ему добиться ее внимания, возмечтал совсем о другом и, едва он понял, что надо Джессике, как переменил тактику.

Он довольно долго продержал ее в состоянии напряженного ожидания, поэтому, едва он предложил свидание у нее в отеле, как она мгновенно согласилась. Ее родители должны были отсутствовать вечером… они обедали с Хауэлл сами… нечто вроде прощального «спасибо» за гостеприимство.

Ричард знал, что обед закончится гораздо раньше, чем рассчитывали Джессика и чета Либерманов, потому что он заранее подкупил одного из сотрудников и попросил его включить сигнальную систему примерно на середине обеда. Естественно, полицейские вызвали его дядю.

И Либерманы вернулись в отель как раз вовремя, чтобы услышать глухие крики Джессики, которая не могла их сдержать в порыве восторга, пока Ричард усердно исполнял данное ей обещание.

Им пришлось связать себя узами брака. Ричард играл свою роль великолепно, мастерски изображая виноватого влюбленного, который не отказывается от своей дамы сердца и готов идти с ней под венец.

Джессика сражалась с яростью запертой в клетку птицы, но это ни к чему не привело. Ей придется выйти замуж… неужели она сама не понимает, возмущалась миссис Либерман.

Венчались они в Лондоне. Свадьба была устроена по полной программе, вот только щеки невесты были белыми под цвет ее платья, а губы кривились в горькой усмешке. Теперь она понимала, зачем понадобилась Ричарду, и ей оставалось только изумляться, как она могла быть такой идиоткой, что позволила ему разыграть с ней спектакль и довести ее до невменяемого состояния.

Дан Либерман возмущался глупостью дочери, ведь она по праву могла стать женой наследника, а не его кузена. Давид пришел в ярость, но ничего не сказал, лишь заметил Моррису, что кузен увел у него из-под носа богатую невесту.

— Мне все равно, папа, — защищался Моррис. — Если Ричард ее любит… Мы ведь с ней почти незнакомы…

Давид был не в силах объяснить Моррису, что Ричарду плевать на девицу и его интересует лишь ее трастовый фонд,

Все было бы не так плохо, когда бы Дан Либерман предложил своему зятю поехать с ним в Нью-Йорк, но он этого не сделал, твердо заявив, что место Ричарда с Хауэллсами.

Если бы Ричард любил Джессику, и то это было бы унижением. Но Джессика была далеко не первой девушкой в жизни Ричарда, и он сам не понимал, с чего она вдруг так впилась в него. К тому же она была слишком неопытной, чтобы удовлетворить его потребности, хотя в браке он искал не этого… это он мог найти где угодно. Кстати, он не отказался от своей любовницы, высокой длинноногой блондинки с таким сексуальным образованием, что она даже его время от времени удивляла своими «ноу-хау».

Ничего, утешал он себя, со временем Джессика родит ребенка… желательно, сына… И если его сын будет единственным внуком Дана Либермана… На этом он обрывал себя, боясь слишком искушать судьбу.

Медовый месяц молодожены провели на Карибских островах — подарок жениху от дяди Давида.

Ричарду даже в голову не приходило подумать о том, как Джессика отнесется к замужеству. Она — еврейка, следовательно, воспитана как будущая жена и мать. Ему даже в голову не приходило, что она возненавидит его за ловушку, в которую он ее поймал, и откажется с ним спать. Сначала он пробовал уговорить ее, но, когда это не сработало, он холодно заявил, что, мол, она его жена и их брак не должен быть формальным. Он не изнасиловал ее… но и их соединение не походило ни на что из его прошлого опыта. Джессика демонстрировала такую холодность, что он не мог на нее не злиться, и когда они возвратились в Лондон, то уже едва разговаривали друг с другом, а о постели и речи не шло.

Отец Джессики купил молодоженам роскошную квартиру в одном из самых дорогих кварталов Лондона, но когда Джессика напоминала Ричарду, что платит за все ее отец, он лишь пожимал плечами. Пусть говорит, что хочет. Ему плевать. Он получил, что хотел, то есть жену, которая его обогатит.

Не прошло и шести месяцев, как они стали спать в разных комнатах. Ричард расстался со своей блондинкой… ей на смену пришла рыжая девушка. Он не думал о том, что делает жена в его отсутствие, проводя по возможности меньше времени в их общей квартире и лишь изредка, когда требовали обстоятельства, наведываясь в Виндзор.

Моррис уже приступил к работе в банке, и зависть, которая на некоторое время, утихла, благодаря удачной женитьбе на Джессике, вновь стала жечь душу Ричарда, который теперь точно знал, что ему нужны не только деньги. Он хотел заполучить свой собственный банк.

В первый раз он заподозрил неладное, когда зашел в кабинет к дяде и услыхал часть телефонного разговора. Не подав вида, что финансовые затруднения дяди перестали быть для него тайной, Ричард принялся внимательно следить за всеми делами.

Неудачные вложения съели часть собственного дядиного капитала, да и банк потерял несколько важных клиентов, отчего по городу поползли нехорошие слухи о ненадежности банка Хауэллов.

И вот тут-то, словно судьба решила вознаградить его, Ричарда послали работать в отдел депозитов, где тяжело заболел один из сотрудников.

На пятом году своего брака Ричард делал свой первый миллион фунтов, а банк Хауэллов стоял на краю гибели. О его падении уже начали писать в газетах. Моррис по секрету признался, что беспокоится за отца, и Ричард понял — пора действовать и действовать, не теряя времени.

В тот день, когда он сообщил журналистам о финансовом крахе дяди, он также сообщил, что его как сына родного брата Давида Хауэлла некоторые члены совета просят занять кресло председателя совета.

Акции стремительно падали в цене, что естественно во время паники, и Ричард тайно скупал их. Когда же Давид предъявил ему газетные публикации, то он, невинно потупившись, сказал, что не имеет к ним никакого отношения. Его ложь не убедила Давида Хауэлла, но, не имея доказательств, он ничего не мог сделать. К тому же он терял власть и у него участились боли в сердце, ведь он не мог не винить себя в том, что погубил семейный бизнес. Теперь он часто думал о своем брате и вспоминал его лицо…

Нашел его Рувим Вейсс. Он сидел в своем кабинете, положив голову на письменный стол. Смерть была мгновенной.

В банке творилось бог знает что. Кто-то должен был взять дело в свои руки.

У Ричарда была репутация. У него были акции… и поддержка членов совета. Наконец-то он получил пост, который принадлежал ему по праву.

Неожиданно ему пришло в голову, что он уже трое суток ни на минуту не заглядывал домой. Приняв душ в бывшей дядиной ванной комнате, которая теперь была его, он вызвал такси. Ему не хотелось пользоваться «роллс-ройсом», и он решил продать его, а себе купить что-нибудь другое… Все еще размышляя об этом, он отпер дверь" и вошел в квартиру.

Джессика читала какой-то журнал в гостиной и не выразила никаких чувств при его появлении.

— Представляешь? — вырвалось у него. — Я — президент банка Хауэллов.

— Представляешь? — холодно откликнулась она. — Я подаю на развод.

Она собрала доказательства. Много месяцев она занималась этим… то есть занимался этим частный детектив. Ричард спорил, неистовствовал, но Джессика отказывалась его слушать. Она жаждала свободы и боролась за нее.

Через час Ричард в ярости покинул дом, не переставая на чем свет стоит честить Джессику… Если она разведется с ним… Он подумал о трастовом фонде, к которому она получит доступ в день своего тридцатилетия, и, не сдержавшись, громко выругался. Другие мужчины спят, с кем хотят, и жены с ними не разводятся. Правда, они женаты не на Джессике, нехотя признал он. Помедлив немного перед подъездом, он пожал плечами и принял решение, Если Джессика все равно знает о его любовнице и даже знает, что она у него не первая, то почему бы ему не отправиться на назначенное свидание?

Уже три месяца он встречался с Розой Маршалл, которая работала у одного из лондонских модельеров, недавно завоевавшего известность, и была полной противоположностью Джессике внешне и внутренне.

Роза ждала его, и Ричард, еще не опомнившийся от скандала с Джессикой, забыл собственное правило — никогда и ни с кем не обсуждать свою жену.

— Почему бы тебе не дать ей развод? — безразлично пожав плечами, отозвалась Роза.

В свои двадцать пять лет она уже начинала подумывать о том, что юность и красота проходят… А Ричард Хауэлл богатый человек.

Ричард слишком поздно заметил свой дурацкий промах. Как бы ему ни были приятны отношения с Розой, он совсем не собирался их узаконивать.

— Не могу, — признался он. — Да она на самом деле и не думает о разводе. Просто узнала о нас и ревнует.

— Ну да, ну да… Перестань, Ричард. Мне все известно о твоей жене. Подружка рассказала. Дорогой, она никак не может ревновать… если, конечно, ты не хочешь сказать, что она влюблена в меня.

Она не сводила с него глаз и мгновенно осознала его полную неосведомленность. Тогда она громко рассмеялась, подавляя неожиданный страх. Ричард не был похож на человека, которому нравится его открытие.

— Только не говори, что ты ничего не знал, — в растерянности пролепетала она. — Об этом все знают.

Ричард представлял, как много у Розы приятелей и приятельниц среди ее коллег… и людей, с которыми она встречается по работе… а среди них хватает гомосексуалистов… И неожиданно ему стало ясно, что она говорит правду. Он бы и сам мог догадаться, если бы хоть раз задумался… Женские голоса по телефону, на которые он не обращал внимания… странное выражение в ее глазах, когда она отказывала ему… другие знаки, которые он не замечал или не хотел замечать. Его жена… Его жена не пускала его в свою постель, потому что предпочитала делить ее с женщинами!

Ярость охватила его. Роза увидела это по его глазам и испугалась еще сильнее. Однако она не собиралась так просто отпускать его.

— Когда?.. Когда мы увидимся? — спросила она, едва он направился к двери.

Ричард промолчал. Его жена… Джессика… Боже, как же она, наверное, смеялась над ним! Не удивительно, что ей потребовался развод! Что ж, она его получит, если заплатит…

Джессика лежала на кровати в своей спальне и смотрела в потолок. Слишком она была уверена в себе и слишком беспечна. Ей даже в голову не приходило, что Ричард может узнать правду, однако он узнал и теперь шантажирует ее… угрожает рассказать обо всем родителям, если она не останется с ним еще на два года, пока не получит доступ к своему фонду. Джессика знала, что он не блефует.

До тридцати еще так долго… Это невыносимо. Она не выдержит.

Джессика встала и пошла вниз… немного помедлила у дверей в кабинет Ричарда. Если он хочет, чтобы она купила свою свободу, она ее купит.

Через два месяца они официально развелись, но только после того, как Джессика подписала документ о передаче Ричарду Хауэллу двух миллионов долларов вдень ее тридцатилетия.

Как женщина она ничего не значила для него… Как жена сыграла свою роль. Ричарду было плевать на ее чувства и на ее сексуальные предпочтения, по крайней мере, так он говорил себе, поздравляя себя с отличной сделкой.

Под руководством Ричарда банк Хауэллов вновь быстро набирал силу. Казалось, боги благоволят ему, особенно с тех пор как он встретил Линду, которая оказалась как раз такой женщиной, какая была ему нужна. Уже четыре года, как они женаты, и все шло прекрасно… по крайней мере, пока не появилась Пеппер Майденес.

Ему бы надо было восхищаться ею. В конце концов, она позволила себе не больше, чем он позволял себе, но она женщина и не должна ходить в победительницах. Майлс Френч присмотрит за этим. Ричард нахмурился, мысленно вернувшись в оксфордские времена. Как же они все переменились! Теперь он никому не позволил бы командовать собой… Симон Геррис… Что-то есть в нем странное и опасное… Одержимость, что ли? Или он всегда был таким? Не поэтому ли он решил, что Пеппер виновата в смерти Тима Уилдинга и должна быть наказана?

Слишком поздно даже для сожалений. Остается надеяться, Майлс Френч знает, что делает. Не похоже, чтобы он принадлежал к людям, которые переоценивают свои возможности. Его план очень прост, но если ему удастся его выполнить, все будет в полном порядке.

Если удастся…

А если нет?

Ричард стал думать, что ему известно о Майлсе, и неожиданно вспомнил, что один из почтенных членов Верховного суда недавно доверил его банку свои личные финансы. Ричард пометил себе сказать секретарю, что он хочет пригласить его на ланч. Немного информации не повредит.

Глава двенадцатая

Из-за отсутствия денег Симон Геррис покинул Оксфорд на два года раньше остальных. Его хозяйство обанкротилось, и ему пришлось продать большую часть земель, чтобы заплатить долги. Деньги нужны были срочно, и ему казалось, что он знает, как их достать.

Первым делом он отправился в Марчингтон к матери Тима, доброй затворнице, которой показалось, будто она распознает страдания одиночества в холодных голубых глазах, а так как она помнила, что Симон был лучшим другом ее сына, то пригласила его погостить в ее доме.

Симон гостил два месяца, в течение которых неутомимо ухаживал за Деборой Уилдинг. Титул уходил к дальнему родственнику, внуку сумасшедшей тетки графа, но ведь граф был еще и очень богат, так же как его сын и все внучки с их трастовыми фондами. Если бы Симону удалось уговорить Дебору выйти за него замуж…

Дебора догадывалась, что у Симона на уме, и избегала его всеми возможными способами. Он не понравился ей уже тогда, когда Тим впервые привез его к ним в дом, и с тех пор не нравился все сильнее и сильнее. Вдобавок ко всему, она винила его в смерти брата, ведь он был его другом и находился рядом с ним… Однако она держала свои мысли при себе, предполагая, как они расстроили бы ее мать, которая все еще горько оплакивала своего единственного сына. Не поняли бы ее и младшие сестренки, для которых Симон был воплощением красоты и мужественности. Дебора не могла объяснить, почему испытывает к нему отвращение, почему считает его злым и опасным, почему вздрагивает от страха каждый раз, стоит Симону прикоснуться к ней, но при одной мысли стать его женой она трепетала от ужаса. Что-то было в нем… аура… от него исходил такой запах гнили, что она не понимала, как другие не чувствуют его.

Ее дедушка и отец были поначалу по делам в Австралии, но вскоре возвратились, и граф не мог не обратить внимания на состояние его любимой внучки, которая очень напоминала ему его жену и была такой же тихой и замкнутой, как она, предпочитавшей тень открытому солнцу. Иногда ему приходило в голову, что она не от мира сего с ее чистотой и застенчивостью, и он боялся за ее будущее. В Австралии граф Марчингтон не без задней мысли присматривался к ее молодым кузенам, однако ни один из них, по его мнению, не мог составить ее счастье. Его внучке нужен был ласковый заботливый муж, да и австралийский климат ей никак не подходил.

Обнаружив Симона Герриса в Марчингтоне, он вознегодовал, так как никогда не любил его и не доверял ему, а когда увидел, что Симон открыто преследует его внучку, то вовсе потерял покой. Когда же он попытался поговорить об этом с Деборой, она отмолчалась, ведь ей-то было известно, как ее матери дорого его присутствие в их доме. Симон словно возвращал к ней ее любимого Тима, после смерти которого она так горевала, что боялись, как бы она тоже не умерла. Но граф на этом не остановился, решив разобраться в том, что происходило в Марчингтоне.

Наблюдая за Симоном, он делал свои выводы. Подобно Деборе, он сразу невзлюбил Симона, но так как жизненного опыта у него было больше, чем у его внучки, то он сразу распознал в Симоне патологию. Граф знал… чувствовал ее. За свою долгую жизнь ему не раз приходилось встречать людей, прогнивших изнутри.

Обычно в начале августа он уезжал в Шотландию, но на сей раз остался в Марчингтоне.

Дебора обрадовалась. Несмотря на непоколебимую уверенность, что ей удастся противостоять настойчивым ухаживаниям Симона, все же она боялась его и рядом с дедушкой чувствовала себя сильнее.

А Симон начинал терять терпение. Ему очень нужна была богатая невеста, но его гордость требовала, чтобы она к тому же не унижала его своим происхождением.

Он знал, что отвратителен Деборе, и приходил от этого в ярость. Что она о себе думает? Если не считать происхождения и богатства, то в ней и нет ничего. Она даже не очень-то хороша собой, размышлял он, глядя, как она играет в крокет с сестрами.

Симон предпочитал спортивных высоких девушек с мальчишескими фигурами, то есть с плоской грудью и длинными ногами, и не пытался изменить свои вкусы, как не пытался вернуться к мужчинам-любовникам после того, как раз и навсегда порвал с ними после смерти Тима. Ему хватило ума понять, что вещи, допустимые в школе или в замкнутом сообществе Оксфорда, могут очень осложнить его дальнейшую жизнь. К тому же он осознавал необходимость женитьбы. Вот женится, тогда… Дебора раздражала его своим упрямством. Он знал, что весьма привлекателен физически… по крайней мере, банальная пухленькая Дебора ему и в подметки не годилась. Ей надлежало восхититься его вниманием и с благодарностью упасть в его объятия, а она позволяет себе кочевряжиться.

Ему остается лишь переспать с ней… если она не хочет сдаваться по доброй воле. Как-нибудь подвернется удобный случай… Симон решил, что венчание должно состояться не позднее Рождества в марчингтонский часовне, и тотчас вспомнил, как Тим хотел использовать ее… и его трагическую смерть.

Ничего, он заставил ее заплатить за причиненное ею зло… побирушку, ставшую причиной гибели его друга. Симон помнил, каково было держать ее в руках. Правда, она почти не плакала, но он чувствовал ее страх… и этот страх возбуждал его. Он наслаждался, беря ее и владея ею. Однако с Деборой так нельзя… Никакого насилия, хотя было бы неплохо проучить и ее… Еще успеется.

Дебора не походила на большинство современных девушек. Для нее доступность противозачаточных таблеток не означала сексуальную свободу, более того, она была доброй католичкой. Вновь и вновь проворачивая это в голове, Симон волновался, так как, похоже, судьба решила дать ему шанс.

Вся семья собиралась провести уик-энд у дяди Деборы, но в последнюю минуту Дебора простудилась и решено было оставить ее дома. Симон заявил, что он на уик-энд уедет домой, и Дебора вздохнула с заметным облегчением.

Уехал он за два часа до отбытия семейства, однако уехал недалеко… всего лишь, чтобы его не было видно с дороги, но чтобы сам он не мог не заметить машину Дебориных родителей.

Для полной уверенности помедлив лишний час, он вернулся в Марчингтон.

Вечер еще не наступил, но быстро темнело из-за собравшихся на небе грозовых туч, и время от времени громыхал гром. Дворецкий впустил Симона, удовлетворившись его объяснением, будто он забыл ключи.

Однако вместо своей комнаты он пошел в библиотеку и налил в два стакана любимый графом густой портвейн. В один он высыпал порошок, купленный им у собрата-студента. Это был довольно сильный наркотик, который, подавляя волю, вселял в человека ощущение необыкновенного могущества и свободы и действовал довольно быстро.

Симон, естественно, знал, где находится спальня Деборы, и без стука вошел в нее. Девушка дремала, но едва открыла глаза и заметила его, как села в постели, дрожа от ужаса.

— Я забыл ключи, — сказал он, улыбаясь, однако не сумел обмануть ее. — Смотри, я принес тебе портвейн.

Он сел на край кровати и, поставив один стакан рядом с Деборой, принялся медленно пить из другого стакана.

В доме оставались только слуги. Дебора дрожала, из-за его наглости потеряв всякую способность соображать. Ей даже в голову не приходило, что он может так поступить. Ее мутило, когда она потянулась за стаканом… Может быть, от портвейна станет лучше… Она почувствует себя лучше… У нее не было сомнений относительно того, что собирался сделать Симон… она читала это в его глазах… ей не хватит сил остановить его… Даже если она закричит, никто ее не услышит. Он неплохо рассчитал время. Ужин остался позади, и слуги смотрят телевизор в своей гостиной.

Дебора хотела было молить о пощаде, но слова застряли у нее в горле. Он не пожалеет ее… У него вообще нет к ней никаких чувств, поняла она, заглянув в его глаза и увидев в них уготованную ей судьбу. Он хочет добиться своего и ни перед чем не остановится.

Он выпил свой портвейн, а она — свой, жалея, что мало выпила… жалея, что не может выпить еще, чтобы отключиться.

— Ты ведь знаешь, что сейчас будет, правда?

Он понизил голос до шепота, от которого у нее мурашки побежали по коже. Ей показалось, что он гипнотизирует ее, и у нее закружилась голова. Симон отвернул одеяло, и она тяжело вздохнула от отвращения и ужаса.

Но и Симон, глядя на округлости ее грудей, тоже боролся с отвращением. Закрыв глаза, он стал вспоминать Тима, и внутри него вспыхнул знакомый огонь. Раздавленная его тяжелым телом, Дебора понимала, что разум и чувства больше ей не подчиняются. Удивительно, но страх куда-то испарился, а на его месте возникло туманящее голову возбуждение. Тяжело дыша, она беспокойно заерзала под ним, словно подгоняя его… Под воздействием наркотика Дебора превратилась в существо, исполненное лишь физических желаний. Ей страстно захотелось ощутить его внутри себя, и она с готовностью приняла его. Неужели этого она боялась?

Конечно же, Дебора не могла заменить Тима, но в ее руках были ключи от многого из того, что Симон хотел иметь. Прежде, чем дать ей уснуть, он воспользовался ее состоянием и проделал с ней все, что знал… уча ее сексуальному наслаждению. Его поразило, с какой готовностью эта замкнутая холодная девушка принимала свой позор и свое унижение, и он надеялся, что она ничего не забудет, когда действие наркотика закончится.

Впрочем, даже если забудет, от этого ничего не изменится. Он взял ее, и, возможно, она даже забеременела. Утром придет горничная и увидит их в одной постели. Естественно, он сошлется на молодость и любовь… повинится в том, что согласился с планом Деборы воспользоваться отсутствием старших… Пусть она тогда попробует поспорить с ним или убежать от него… Они обвенчаются.

С этой мыслью Симон заснул.

Дебора открыла глаза, когда Симон еще спал. У нее болело все тело. Она пошевелилась и тотчас замерла, почувствовав рядом Симона. И все вспомнила… сразу же вспомнила. Отодвинувшись на край кровати, она перебирала в памяти события минувшей ночи. Что с ней было? Почему она позволила такое? Почему с готовностью подчинялась его фантазиям, нарушая все моральные принципы, которые составляли основу ее жизни? Что же ей теперь думать о себе? Неужели это насквозь испорченное существо она сама… Как же ей жить? Ее разум никогда не был особенно стойким и теперь не выдержал пытку ужасными воспоминаниями о прошедшей ночи. Дебора встала и, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, бросилась в ванную комнату. Ей было противно глядеть на себя, пока она с ожесточением терла кожу мочалкой. Но видения не отступали…

Симон как будто заворожил ее. Она вспомнила, как кричала от восторга и как требовала от Симона все новых и новых, самых ужасных извращений, и поняла, что никогда не сможет об этом забыть. Ее грех отныне и навеки пребудет с нею. Этого водой не смоешь. Дебора выронила мочалку и вышла из-под душа. Она не вытерлась и не завернулась в полотенце.

Никто не видел, как она бежала в часовню. Все еще спали. Дебора взяла церемониальный меч, принадлежавший ее деду, и, пока несла его, все время боялась уронить, потому что он был очень тяжелым.

Когда она приблизилась к алтарю, ее мозг переполняли картины ночного разврата. Тошнота прошла, и Дебора ощущала лишь необоримое стремление уйти от того, что ее ждало в будущем. Мысли стали кристально ясными. Позор, который она пережила ночью, останется с ней на всю жизнь. Совершив страшный грех, она поняла, как беззащитна перед грехом… она, которая гордилась своей чистотой и сверху вниз смотрела на слабых детей Божьих. И вот она наказана. Если бы дедушка знал…

Слезы подступили у нее к глазам. Последний, о ком она подумала, когда бросилась на острый меч, был ее дед. Жгучая нестерпимая боль пронзила ее, но, теряя сознание, Дебора успела порадоваться своему спасению, несмотря ни на что… Никогда больше она не позволит позорить себя.

Она вздохнула, уже не чувствуя, как алая кровь потоком хлынула у нее из горла.

Нашел ее Симон. Когда он проснулся и не обнаружил Дебору рядом, инстинктивное чувство опасности, о котором он и не подозревал, привело его в часовню. Страх сжимал ему горло, пока он, не дыша, смотрел на залитое кровью тело Деборы.

Выйдя из часовни, он невидящим взглядом обвел все вокруг. Надо бежать, пока не поздно… Никто не знает, что он все еще здесь. Ведь всего шесть часов… Машина за воротами. Слуги спят в дальней части дома. Они и не узнают, что он остался до утра. Симон пошел наверх, вымыл стаканы, потом сам вымылся, торопливо оделся и уже собирался покинуть дом, как вспомнил о запятнанной простыне.

Не долго думая, он стащил ее и, достав чистую простыню из шкафа, что стоял в коридоре возле спальни, перестелил постель. Грязную простыню он решил унести с собой.

Спустился он по главной лестнице, прошел через сад и проехал миль двадцать, прежде чем его перестала бить дрожь.

О смерти Деборы ему по телефону сообщил ее отец. Самоубийство любимой внучки убило и старого графа. В Марчингтоне из поколения в поколение передавались слухи о безумии, изредка охватывавшем кого-то из членов семьи, и теперешний граф, вспоминая о своей тете, готов был поверить в то, что нет дыма без огня. Строгий, бледный, одетый во все черное, Симон присутствовал на похоронах, однако отказался от приглашения остаться в Марчингтоне. Одна из местных газет посвятила свои страницы происшедшей трагедии, и кое-кто заговорил о семейном проклятии.

Симон в ярости бежал в Америку. Он не считал себя виноватым в случившемся и поэтому легко поверил в сумасшествие Деборы, — иначе она не выбрала бы смерть вместо свадьбы.

Старательно загоняя недавнее прошлое в подсознание, Симон запер его там вместе со всем остальным, о чем не желал вспоминать. В его жизни начиналась новая глава.

Американцам он понравился. Его произношение, его внешность, его истинно английское воспитание… Запасшись рекомендательными письмами и постоянно распространяясь о фамильных владениях, Симон лишь пожимал плечами, когда приходилось уточнять, что похороны съели все его наследство. Американцы видели в нем истинного представителя британской аристократии, а Симон, в свою очередь, был очарован их амбициозностью и энергичностью.

Кто-то из общих знакомых представил его Элизабет Калверт, высокой и достаточно худощавой, чтобы привлечь его физически, женщине, а когда Симон узнал, кто она, то сразу понял: он нашел, что искал.

Они обвенчались сразу после Рождества. Тесть уговаривал его остаться в США и найти себе место в семейной империи, где можно было заняться и юриспруденцией и политикой, но Симон лишь качал головой. Он жаждал вернуться домой и восстановить свой семейный очаг. По крайней мере, так Симон говорил. На самом деле у него не было желания жить под строгим контролем Генри Калверта Шестого. Но об этом он молчал. Богатство жены позволяло восстановить все, что потерял его отец.

Кроме того, у Симона имелись другие причины для возвращения. Деньги не составляли главную цель его жизни. Симон хотел власти. О ней он думал, когда учился в Оксфорде. Но власть имеет множество проявлений.

Первым пробудил в Симоне интерес к политической карьере брат его жены, между делом упомянув, что собирается в Вашингтон на встречу с сенаторами.

Питер Калверт был юристом, и Симон всерьез задумался о своем будущем.

Когда-то его дед и один из дядей представляли в парламенте свой край. У отца не было вкуса к политике, к тому же человек без денег никакой политической карьеры сделать не может. Но с богатством Калвертов…

Еще прежде, чем молодая чета вернулась в Англию, Ричард спланировал свою будущую жизнь.

Элизабет Калверт не очень-то представляла, чего ждет от замужества. Сначала она удивилась, потом пришла в восторг, когда Симон Геррис принялся ухаживать за ней. В двадцать один год Элизабет с ужасом осознавала, что ее мальчишеская фигура не привлекает взгляды мужчин. Братья школьных подруг, учившиеся в Гарварде вместе с ее братьями, не игнорировали Элизабет, но и не интересовались ею. У нее был только один роман, случившийся скорее из-за естественного любопытства, нежели из-за чего-то другого, с совершенно не подходящим ей молодым человеком. Ни он, ни Элизабет не пожелали продолжать отношения и распрощались друг с другом без всяких сожалений.

Вскоре Элизабет поняла, что семья начинает ее стыдиться. Женщины из рода Калвертов рано выходили замуж и рожали детей, повторяя жизненный путь своих матерей и бабок. И еще они занимались благотворительностью. Если же им не удавалось выйти замуж, они жили дома или за границей и другие члены семьи называли их «немного эксцентричными».

Ко времени встречи с Симоном Элизабет еще не вошла ни в одну из этих категорий, пока не вошла! Меньше всего на свете ей хотелось стать старой девой, тетушкой своих племянников, которую будут жалеть кузины и презирать жены братьев.

Однако замужество — дело непростое. Элизабет знала об этом, как знала, что ее богатство сделает ее замужней дамой в любой момент, едва она пожелает, едва позволит себе обратить внимание на молодого человека, не принадлежащего к высшим кругам Бостона. Но для этого Элизабет была слишком гордой.

Нельзя быть такой гордячкой, признавала она, но ничего не могла с собой поделать. Сначала Элизабет совсем не поверила Симону Геррису, но потом нехотя поддалась его чарам. Она же не дура. Отлично понимала, что привлекает его, несколько миллионов долларов… Однако этот человек мог придать ее семье аристократический блеск, которого не было у других первых семейств Бостона. Более того, Симон говорил с тем изысканным английским акцентом, который не так-то просто имитировать, и был достаточно образован и умен, чтобы находить общий язык с ее отцом и братьями… Короче говоря, она могла его уважать.

Замужество никогда особенно не привлекало Элизабет. Она уже знала, что в ее природе заложена странная холодность, но принимала это как данность. Женщинам из семьи Калвертов не полагалось думать о своей сексуальности.

Подруг у Элизабет не было, и ей не с кем было посоветоваться насчет своих отношений с Симоном. Едва он предложил ей руку, она приняла его предложение, убеждая себя в том, что замужество хотя бы даст ей немного свободы.

Поначалу Элизабет казалось, что она сделала правильный выбор. После первых ночей их медового месяца Симон стал ее избегать, и это Элизабет вполне устраивало. Правда, он хотел сына… Она отлично знала о фамильных землях и не протестовала против того, что большая часть ее денег пошла на выкуп их и дома елизаветинских времен на севере страны. Это не беспокоило ее. Генри Калверт внимательно изучил дела зятя, и поскольку не нашел его вины в долгах, то передал в ведение Симона деньги своей дочери. Он искренне считал зятя вполне достойным молодым человеком.

Симон уже сообщил ему о своем намерении заняться политикой, и Генри Калверт поддержал его.

Он никогда не ладил со своей единственной дочерью, которая не походила на других женщин в семье, с готовностью принимавших превосходство мужчин. Иногда Генри даже чувствовал себя неловко в ее присутствии. В душе у него были сомнения насчет выбора Симона, по крайней мере, сам он такой выбор не сделал бы. В Бостоне жили другие богатые женщины и куда более миловидные. Однако у Симона были свои причины предпочесть Элизабет, и Генри Калверт очень удивился бы, узнав, что одна из них — ее холодность.

Симону не требовалась сексуальная жена. Он вовсе не собирался быть верным супругом, а жена, не интересующаяся сексом, наверняка не станет обращать внимание на его похождения, тем более, не будет ему мстить, заводить любовника. Как будущий член парламента Симон не мог позволить себе подобного скандала. А он уже мечтал о большем, нежели быть обыкновенным членом парламента.

Симон восстановил оксфордские знакомства, поставив перед собой куда более привлекательную цель, выше которой ничего не могло быть. Он решил, что из него должен получиться отличный премьер-министр.

Когда молодожены вернулись в Англию, Симон первым делом повез Элизабет в родовое гнездо, где она оставалась одна в большом, мрачном, сыром доме, пока он развивал бурную деятельность на благо будущей карьеры. К тому времени, как Симон решил, что пора ехать в Лондон, местные консерваторы уже постановили выдвинуть его своим кандидатом на предстоящих выборах.

Оставаясь одна в доме, Элизабет обнаружила в себе гораздо больше от Калвертов, чем ей представлялось прежде. Она отремонтировала дом, установила отопление, наняла дизайнеров и накупила антиквариата взамен проданного. Прошло не очень много времени, и дом засверкал вложенными в него деньгами и вскоре должен был стать украшением журналов как образец традиционного английского вкуса. По крайней мере, в нем уже было то, что Симон определял для себя как «дом джентльмена».

Он приказал управляющему сообщать о продаваемых в округе землях, собираясь восстановить все, что разбазарил отец.

В Лондоне Элизабет тоже не сидела без дела, и вскоре дом времен Регентства, свадебный подарок ее родителей, стал едва ли не образцом элегантности в столице. Через два года чета Калвертов прилетела на Новый год в Лондон повидать дочь и ее мужа, и Симон с гордостью сообщил тестю, что в результате весенних выборов он не только будет членом парламента от своего графства, но и надеется к тому времени стать отцом своего первого ребенка.

Элизабет молча принимала поздравления отца и матери. Сама она не возражала бы подождать с детьми, ибо теперь большую часть времени проводила дома и очень скучала.

Симон же дома почти не бывал, и она ни о чем не спрашивала его… Собственно, ей было все равно. Элизабет уже поняла, что замужество было такой же ловушкой, как жизнь у родителей. Симон ей даже как будто нравился, но временами она отчаянно тосковала по свободе. А теперь какая свобода? Ребенок еще сильнее привяжет ее к мужу. Да и семья Калвертов не позволит развода, — не из этических, а из чисто финансовых соображений. Калверты всегда очень внимательно относились к своим бракам, ведь если они распадались, это наносило урон состоянию семьи, деньгам, которые собирали многие поколения. Развод в этом смысле ничего не дает, зато потерять можно много. Мужчины предпочитали удовлетворять свои сексуальные запросы с тщательно подобранными любовницами, не возражавшими оставаться в тени.

А вот женщины… Элизабет вдруг пришло в голову, неужели ее мать никогда даже не мечтала о любовной связи с другим, мужчиной? И она тотчас отмела этот вопрос как не имевший смысла. Попытавшись убедить себя, что ей повезло с привлекательным и обаятельным мужем, она неожиданно призадумалась о том, почему у них совсем нет друзей. У Симона множество деловых знакомых, но он редко приглашает их домой. И сами они почти не выезжают.

Об этом думал и Симон. Он восстановил свои оксфордские связи, чтобы не проиграть выборы, однако это еще не все. Ему нужна сфера влияния, нужна власть. Придется ублажать людей, чтобы приобрести их поддержку.

Симон посмотрел на жену. Если политик правильно выбрал супругу, он обеспечил себе половину успеха. Элизабет именно такая жена, какая нужна политику.

Она удивилась, получив от мужа весьма экстравагантный подарок на Новый год — нитку прекрасного жемчуга. Когда Элизабет родила сына, Симон добавил к этой нитке еще и серьги. А когда он обеспечил себе выборы, то у Элизабет появилась очаровательная брошь с ее инициалами.

Одна она знала о бесконечной — из месяца в месяц — череде обедов, где приходилось приятно улыбаться множеству людей, которых трудно было запомнить, и играть роль преданной жены обаятельного Симона Герриса. Женщины искоса поглядывали на нее, не понимая, что он в ней нашел, и Элизабет знала об этом. А сама думала о том, сколько из них отыскали дорогу к мужу в постель, но, в сущности, ей это было безразлично, — лишь бы он держался подальше от ее постели.

Однажды, вскоре после рождения Джайлса, он потерял над собой контроль из-за какой-то пустяковой ее промашки и ночью пришел к ней. Ту ночь Элизабет запомнила на всю жизнь. Правда, никому ничего не сказала, бессознательно чувствуя, что причина его жестокости не в воздержании, связанном с ее беременностью и рождением Джайлса. Симон намеренно делал ей больно и унижал своими прикосновениями и дикими требованиями.

Однако Элизабет — не невежественная, застенчивая девочка, вроде Деборы. Она отвергла его притязания. В результате несколько недель с ее тела не сходили синяки.

Симон был доволен своей жизнью. Наконец он сумел определиться. Окружающие относились к нему с почтением. Симон точно так же наслаждался маленькими преимуществами, которые обрел, став членом парламента, как наслаждался своим статусом, поддерживаемым состоянием жены. Впервые в жизни он начал понимать значение слов «довольство», «удовлетворенность». Больше Симон не вспоминал о Тиме. Эта часть его жизни осталась в прошлом. Подающий надежды молодой политик не имеет права на скандал.

Когда же ему надо было снять напряжение, он находил молодых замужних и незамужних женщин, разделявших его вкусы. Они всегда были под рукой, стоило только поискать, и хотя наслаждение Симон получал не совсем такое, как когда-то, все же он не мог пожаловаться на неадекватность замены.

Едва Джайлсу исполнилось два с половиной года, Элизабет, совсем того не желая, опять забеременела… Она не хотела еще раз рожать и очень рассчитывала, что ей не придется спать с Симоном, однако ошиблась. Симон желал иметь идеальную для политика семью. Так что ему приходилось время от времени наведываться в спальню жены.

К счастью, Элизабет забеременела почти сразу, и он в качестве вознаграждения на месяц отослал ее домой, к семье, чем определил их будущую жизнь.

Эмма Кэтрин Геррис родилась как раз вовремя, чтобы стать подарком отцу, получившему свое первое назначение.

За последние годы Симон очень переменился, и, глядя на него, невозможно было вообразить сжигаемого страстями юношу — лидера Клуба адского пламени. Те же, кто не забыл старые времена, слишком боялись разоблачения, чтобы предать его.

Используя любую предоставлявшуюся ему возможность, Симон старался доказать, что является достойным членом парламента. Он был все еще слишком молод для поста министра, однако его мнение уже учитывалось. Всем своим существом он был настроен на успех, и никто и ничто не могло его остановить. Как-то Элизабет заговорила о разводе, однако получила твердый отказ. Ее семья поддержала Симона, и она, испугавшись за будущее детей, ушла в себя, утешаясь тем, что многие женщины обречены на подобное существование.

Больше всего ее беспокоили трения между сыном и мужем. Джайлс был тихим ласковым мальчиком, который едва ли не с первых дней избегал отца. И когда Симон пожелал отослать его в закрытую школу, Элизабет взбунтовалась, хотя бы в этом добившись своего.

За несколько дней до отъезда Джайлс серьезно заболел, и Симону пришлось смириться, так как врач посоветовал оставить мальчика дома и определить в местную частную школу. Элизабет знала, что от сына не укрылись неурядицы в их семье, как знала, что Эмма — папина дочка, унаследовавшая от Симона его высокомерие и жестокость.

Симон перестал являться в спальню Элизабет, чему она была очень рада. Его связи не были для нее тайной, однако он вел себя очень осторожно.

Ее отец так же, как Симон, считал, что она слишком балует сына. Мужчины из семьи Калвертов не позволяли себе иметь чувства. И отец, подобно Симону, больше благоволил Эмме.

Элизабет страдала, видя, какой испорченной и высокомерной растет ее дочь. В школе Эмму не любили, и, хотя Симон предпочитал рассматривать это в выгодном для девочки свете, Элизабет уже приходилось выслушивать жалобы школьного начальства по поводу того, как их дочь третирует младших учениц. Иногда Элизабет ловила себя на том, что сторонится девочки. Ругая себя за недостатки дочери, она не находила в себе сил сблизиться с ней.

Каждое лето Элизабет с ужасом думала о возвращении в Лондон. Симон уже достиг такого положения, что о нем заговорили как о серьезном кандидате на пост лидера партии, и был очень возбужден и напряжен перед их отъездом. К тому же он завел себе новую любовницу… Элизабет всегда знала, когда он менял партнерш. Ей не хотелось возвращаться, но выбора не было.

Она прилетела в Лондон через три дня после того, как Симон получил ультиматум Пеппер, и обнаружила, что ее муж отправился в свое родовое поместье, оставив ей приказ немедленно и вместе с детьми следовать за ним. Зная, что ослушание грозит немалыми бедами, Элизабет собрала вещи, которые могли понадобиться в течение недели, и попросила шофера подать машину сразу после ужина.

В родовом гнезде Геррисов было все для удобной и приятной жизни, однако она не любила его. Здесь Симон расслаблялся, и Элизабет не чувствовала себя в безопасности в своей спальне… Тут вообще у нее появлялось ощущение такого страшного и неотвратимого давления на нее, что Элизабет с трудом заставляла себя не кричать от страха.

В этом доме Симон провел свое детство, но и он временами не желал сюда ехать. Даже дети казались здесь притихшими, хотя, наверное, трудно было бы найти место красивее. Построенный из светлого камня дом стоял в окружении нетронутой человеком природы. Сады были спланированы в более позднее время, а посреди синело искусственное озеро с островом, на котором возвышалась башня в греческом стиле, построенная одним из предков Симона под впечатлением поездки в Италию. И дом, и все поместье по праву назывались архитектурными сокровищами.

Когда они приехали, в доме было темно, и Элизабет растерялась. Где же Симон? Еще не очень поздно… Он должен их ждать. Обычно они держали в доме мало прислуги, и управляющему приходилось дополнительно нанимать людей, когда они приезжали в поместье.

Каждое лето они всей семьей проводили тут месяц, как правило, август, а потом приезжали на неделю после Нового года, когда Симон давал бал для местных аристократов, в среде которых был весьма популярен.

Элизабет попросила шофера открыть тяжелую дверь и внести в дом багаж. Она следовала за ним, по пути включая свет и дрожа всем телом от холода, так как отопление не работало. Где же слуги?

Заметив полоску света под дверью в кабинет, она распахнула ее и увидела Симона, лежавшего в кресле. От него сильно несло бренди. Заметив пустую бутылку, Элизабет постаралась не показать, как она удивлена. Симон пьян! Но ведь он никогда не пьет… Отпустив шофера, она отослала детей наверх, не обращая внимания на вопросы Эммы.

В доме не оказалось ни одной служанки, и ей пришлось самой заняться детьми, приготовить им ванну, накормить.

Шкафы и холодильник были полны еды. Элизабет готовила ужин, но одна мысль страшнее другой не давали ей покоя. Что происходит? Может быть, Симон потерял над собой контроль и всех уволил? Вряд ли. Такое не в его духе.

Элизабет накормила наверху детей, уложила их и отправилась в кабинет. Симон храпел. Решив не будить его, Элизабет пошла к шоферу, который по обыкновению обосновался в комнатах над гаражом.

Не желая, чтобы он заходил в дом, Элизабет сказала, будто домоправительница взяла выходной и ему придется самому позаботиться о своем ужине. Симон ни за что не простил бы ей, если бы кто-нибудь еще увидел его в теперешнем состоянии.

Она уже вернулась в кухню и стала варить кофе, как вдруг услышала шум мотора.

Домоправительница выглядела растерянной. Они с мужем постоянно, то есть вне зависимости от присутствия или отсутствия хозяев, присматривали за домом и садом, и Элизабет привыкла доверять ей, хотя поначалу с трудом понимала ее северный выговор.

Похоже, Симон действительно отпустил их… Хотел напиться? Женщина упорно отводила взгляд, и у Элизабет упало сердце. Что случилось? Не может быть, чтобы Симон привез сюда одну из своих пассий.

Элизабет отнесла кофе в кабинет и поставила чашку на стол, не имея ни малейшего намерения будить Симона. С отвращением поглядев на него, она закрыла за собой дверь.

Симон проснулся, словно его толкнули. Не сразу он понял, где находится, но ощущение опасности появилось мгновенно… Тяжело было дышать, как будто его связали… Кто-то наклонился над ним…

Отец… Симон отчаянно закричал и съежился, предчувствуя боль, но тут его мысли прояснились, и он сообразил, что испугался собственного сына. Ярость и ненависть вновь помутили его рассудок, едва он заметил отчуждение в глазах мальчика. И весь тот кошмар, тот страх, который он пережил, узнав о разоблачениях Пеппер, неожиданно переродились в одно неодолимое желание. Он подался к Джайлсу, подхватил его и, держа под мышкой, шагнул к двери в сад. Легко отыскав на берегу лодку, Симон бросил в нее сына. Когда мальчик закричал, он ударил его, наслаждаясь прикосновением кулака к нежной плоти.

Никакого определенного осознанного решения у Симона не было, его вела внушенная ему с детства страсть. Не задаваясь вопросами, не обращая внимания на вопли Джайлса, он, как заведенный, следовал к одному ему известной цели. Лодку покачивало на волнах, и он уже собирался отвязать ее…

Симон трепетал от наслаждения, чувствуя свою власть над съеженным комочком.

Он не обращал внимания ни на крики, ни на слезы, ни на устремленный на него взгляд сына, в котором не осталось ничего, кроме страха.

Элизабет тоже не спалось в эту ночь. Она спустилась вниз посмотреть на спящего мужа и в ужасе остановилась, глядя на открывшуюся ужасную картину и не веря своим глазам.

Куда Симон собрался везти Джайлса? Что он делает с ним? Ночь сырая, холодная. Мальчик простудится… И вдруг она все поняла. Элизабет бросилась на помощь сыну, не помня себя от страха и возмущения. Симон уже оттолкнул лодку от берега, когда она примчалась к реке и выхватила из его рук шест.

Симон не ждал и испугался ее, словно Элизабет материализовалась из ночного мрака. Он застыл на несколько секунд, однако вскоре опомнился и, в ярости оскалив зубы, вновь повернулся к жене, чтобы вернуть себе шест.

Элизабет не помнила, как оказалась в воде, однако страх за сына как будто утроил ее силы. Она на равных сражалась за шест с озверевшим мужем, моля небо, чтобы кто-нибудь увидел их и пришел на помощь.

Джайлс притаился на дне лодки, дрожа всем телом и в страхе глядя куда-то мимо своих родителей.

Каким-то чудом Элизабет вновь удалось завладеть шестом, и она, не успев ни о чем подумать, изо всех сил всадила его заостренный конец в грудь мужу. Он покачнулся и, едва не перевернув лодку, упал на дно, ударившись головой о борт. Элизабет бросила шест, выхватила из лодки сына и побежала к дому.

Много времени ушло на то, чтобы разбудить Эмму, которая никак не хотела просыпаться и одеваться, однако Элизабет, подстегиваемая пережитым страхом, едва ли не впервые переупрямила свою упиравшуюся дочь.

В гараже стоял «форд», ключи от которого хранились в кухне, так как в основном им пользовалась прислуга, и Элизабет отправилась за ними, вздрагивая, когда ей казалось, что слышит за спиной шаги Симона.

Только выехав на шоссе, она наконец почувствовала себя в безопасности. Надолго ли? Симон приложит все силы, чтобы найти их… Он не может позволить ей рассказать всем, как он собирался поступить с собственным ребенком…

Зная о непоколебимой поддержке, которую ее семья оказывает мужу, Элизабет не смела даже думать о том, чтобы обратиться за помощью к отцу… По крайней мере, не удастся доказать преступный умысел Симона.

Мысленно она перебрала своих лондонских друзей. Ни к кому из них Элизабет не могла обратиться в беде. Наверное, отчасти она сама была виновата в этом, ибо всегда держалась слишком замкнуто и никого не подпускала к себе. И вдруг ей вспомнилась заметка в какой-то газете о домах, которые существуют для попавших в такое же положение женщин, для женщин, которые хотят укрыться от мужей-насильников.

Денег у нее с собой было достаточно, чтобы устроиться в отеле… Фамилию можно изменить… А утром она постарается отыскать одно из таких учреждений. Времени у нее немного. Симон тоже будет спешить. Элизабет не рискнула даже показаться в лондонском доме.

Джайлс спал, а Эмма хныкала на заднем сиденье. Неплохо бы показать сына врачу… Ее мысли кружились вокруг одной точки, мучая и не давая ни секунды покоя, ведь она так и не поняла до конца, что ее муж собирался сделать с Джайлсом. Не хотела понимать…

Глава тринадцатая

Благодаря полковнику Уайтгейту, юный Майлс успешно завершил образование в Оксфорде и получил работу в адвокатской конторе. Поначалу Майлса приняли там не очень-то хорошо, потому что у него не было ни семьи, ни денег, ни знакомств, и прошло не меньше года, прежде чем он почувствовал себя своим среди коллег.

Майлс много работал, по вечерам занимаясь самообразованием. В отличие от большинства сверстников, он вынужден был подрабатывать. Чего только Майлс не перепробовал! Однажды в баре одного из изысканных клубов Вест-энда он услыхал о том, что какое-то агентство ищет приличных молодых людей, которые могли бы сопровождать их клиенток в театр, на прием и в другие места.

— Отличное агентство, и клиентки там высокого пошиба, — сказали ему. — Только работать надо честно… Если же тебе хочется чего-то этакого, туда лучше не соваться.

— А сколько платят?

— Платят хорошо… И смокинг дают.

— Почему же ты работаешь тут? — спросил он приятеля.

— Сглупил… Завязал романчик с одной клиенткой, а муж узнал и пожаловался. Пришлось уйти.

Сопровождать богатых пожилых дам Майлсу не хотелось, но деньги были нужны позарез. Приходилось покупать много книг, а тут еще приятель, с которым он вместе снимал квартиру, решил жениться, и надо было срочно искать новое жилье.

Скрепя сердце, Майлс позвонил, и ему назначили время для собеседования.

Мэрилин Верной основала свое агентство, когда обнаружила, что молодость покинула большинство ее подруг, которые развелись с мужьями, но у которых было достаточно денег и энергии, чтобы желать развлечений. Однако правила приличия и воспитание не позволяли им посещать в одиночку, например, рестораны.

Она твердо стояла на том, что ее «Эскорт-агентство» вменяет в обязанности своим служащим исключительно те услуги, которые значатся в контракте, и ничего больше. Если молодые люди вступали в какие-то еще отношения с клиентками, это было их личным делом, и к агентству отношения не имело.

В Майлсе Френче она тотчас учуяла чужака, ведь в ее агентство приходили в основном севшие на мель сыновья приличных родителей. Несмотря на очевидную юность, он производил впечатление зрелого мужчины, и Мэрилин заинтересовалась им. Она задавала ему обычные вопросы, на которые он отвечал быстро и откровенно. У Мэрилин брови поползли на лоб, когда она услыхала о его желании стать адвокатом, и она печально усмехнулась, когда он заявил, что, если агентство является таким, каким он его считает, нет причин не работать в нем. — У вас жалованье больше, чем в пабе. Мне нужны деньги.

Чтобы проверить Майлса, она отправила его в оперу с леди Памелой Далвич, одной из самых богатых и самых трудных своих клиенток. Этой светской даме с броской внешностью исполнилось сорок пять. Она была хрупкой на вид, но неутомимой искательницей приключений.

Заранее зная, какое предложение леди Памела сделает Майлсу, она хотела знать, примет он его или нет. Если примет, пусть катится на все четыре стороны. Случайно возникшее чувство, каким бы мимолетным оно ни было, — это одно, а проституция — совсем другое…

Мэрилин сама не поняла, то ли ей радоваться, то ли огорчаться, когда Майлс позвонил ей на другое утро в офис и спокойно сообщил, что, по-видимому, они не поняли друг друга, и он удивлен предложением, которое ему сделала леди Памела.

Майлс был принят на работу. Глупо было бы не взять его.

Очень немногие из клиенток рассчитывали на секс, да и Майлс принадлежал к тому типу мужчин, которых лишь самые самоуверенные женщины осмеливались рассматривать как взятое напрокат мужское тело.

Больше всего он любил работать с леди Ридли. Когда-то она была известной оперной певицей, но потом вышла замуж и полностью посвятила себя семье. Теперь ей было за семьдесят, и леди Ридли заявляла, что старость оберегает ее от любопытства окружающих, когда она позволяет себе появиться в обществе с красивым молодым человеком. Майлсу она нравилась. Он не уставал получать удовольствие и от ее острого язычка. Их отношения напоминали отношения бабушки и внука. Единственная дочь леди Ридли жила в Австралии, и большую часть времени старая дама проводила в одиночестве, если не считать визитов ее крестницы, которую Майлс ни разу не видел.

Правда, слышал он о ней много. Аманда Курант вышла замуж совсем юной девочкой, едва ли не школьницей. Она была единственной дочерью очень богатого и весьма эксцентричного шотландского пэра, который и настоял на ее браке с троюродным братом.

— Хеймиш был уверен, что если в жилах обоих течет кровь Стюартов, то они могут произвести на свет нечто по-королевски прекрасное.

Майлс уже знал, что отец Аманды потерял голову на Стюартах, однако, благодаря богатству, окружающие терпели его эксцентричность. И еще он знал, что брак Аманды оказался неудачным, так как нищий жених не смог отказаться от богатой жены, хотя любил другую женщину.

— Ребенка они так и не родили… Подозреваю, что они даже никогда не спали вместе. И, конечно же, Хеймиш винит во всем Аманду. Сейчас она живет в Лондоне… К счастью, мать оставила ей небольшое наследство. Но она нигде не показывается. Отец вбил ей в голову, будто она сама во всем виновата. И Аманда верит. Конечно, ей нужно замуж… Но как найти мужа, если безвыездно сидишь дома? Майлс, помогите. Я вам заплачу.

— Если вы имеете в виду, что она не должна знать…

Леди Ридли покачала головой.

— О нет, ничего подобного! Я же вам говорю, мой мальчик… Аманда страдает от неуверенности в себе, и ее все равно не убедить, что такой красивый молодой человек заинтересовался ею… Однако у нее не очень много денег. Мне удалось настоять на своем, лишь напомнив, что я ее крестная мать и знаю, что хорошо для нее, а что плохо. Майлс, ей нужно пообщаться с людьми, чтобы забыть о своих неприятностях.

Майлс согласился сопровождать Аманду на прием.

Он не совсем представлял, какого типа женщину ожидал увидеть, когда приехал в Челси и в ответ на его звонок дверь открыла очень милая брюнетка. Но стоило ей поднять на него свои огромные золотистые глаза, он признал правоту леди Ридли. Эта женщина не сознавала свою привлекательность и совершенно не верила в себя. Голос у нее дрожал от нервного напряжения, и Майлс не удивился бы, если бы Аманда отказалась ехать с ним, воспользовавшись первым попавшимся предлогом.

Их ждало такси, но, когда Майлс хотел взять ее под руку, она отшатнулась от него. Бедняжка Аманда была на грани нервного срыва, и Майлс не знал, как успокоить ее. Только в такси Майлс разглядел, что ей скорее двадцать пять, нежели тридцать пять лет.

Вечер был неудачным. Аманда вздрагивала каждый раз, когда рядом оказывался мужчина, и Майлс видел по ее глазам, что она ни на минуту не забывает о его оплаченных услугах. Он попытался разговорить ее, но Аманда отвечала только «да» и «нет», и у него сложилось впечатление, что она ждет не дождется конца вечера.

На обратном пути она забилась в уголок и глядела прямо перед собой, так что Майлсу пришлось признаться леди Ридли в своей неудаче.

Выходя из такси, Аманда зацепилась каблуком и едва не упала, но когда он хотел поддержать ее, причем бессознательно, ибо так же поступил бы в отношении любого человека, она в ужасе отскочила от него.

Майлс не мог прийти в себя от злости, Второй раз в жизни он столкнулся с обиженной мужчинами женщиной.

Его не удивляло, что леди Ридли больше не предлагала ему сопровождать Аманду. К сожалению, ей самой не давал покоя артрит, и Майлс, навещая ее, тактично помалкивал, когда она распространялась насчет одиночества своей крестницы.

— Я нашла для нее идеального мужа. Он — министр, вдовец с двумя детьми. Тоже вырос в Шотландии. Майлс, они так подходят друг другу, но я не могу их даже познакомить.

Естественно, Майлс никак не ожидал встретить Аманду на приеме, на который сопровождал популярную телезвезду.

Когда он заметил ее, то от удивления потерял дар речи. Наверное, Аманда почувствовала что-то, потому что подняла голову и тоже посмотрела на него. Она покраснела, но Майлс не понял, от смущения или от злости. У нее была чистая-чистая белая кожа, и, когда щеки ее разрумянились, он ощутил неодолимое желание коснуться их пальцем. Естественно, Майлс отлично умел справляться с неожиданными порывами, однако на этот раз ему потребовалось несколько минут, чтобы отвести взгляд от ее лица. Он чувствовал, как забилось сердце в предвкушении… Но Майлс лишь покачал головой, изумляясь самому себе. Ведь он и видел-то ее всего один раз, а вот желает с такой силой, с какой не желал и свою первую девушку.

До конца вечера он старательно избегал Аманду. Только этого не хватало!.. Связь… Брак… У него совсем другие планы на будущее. Карьера! Сначала карьера, а потом все остальное, если он собирается добиться успеха. Что же до Аманды Курант, то она не из тех, которые довольствуются физической близостью. Майлс поставил себе за правило никогда не связываться с женщинами, требующими больше, чем он мог им предложить. До сих пор он это правило не нарушал и жил без проблем. Вокруг полно молодых…

После Оксфорда у Майлса были связи с полудюжиной женщин, и всех он вспоминал с восхищением. Зачем спать с женщиной, которая тебе не нравится и которой ты не восхищаешься?.. Это не имеет смысла, ведь секс — лишь часть взаимоотношений.

Майлс был идеальным любовником, хотя не знал об этом. Привлекательный внешне, мужественный, он вел себя с женщинами, как и подобает мужчине. В постели он думал не только о себе, но и о своей партнерше, а вне постели был приятным и умным собеседником, который никогда не позволял себе недооценивать женщину.

У него физически болело сердце, когда он видел, как Аманда шарахается от мужчин. Словно чья-то грубая рука взяла и разбила драгоценную вазу. Майлсу отчаянно захотелось показать ей, какими замечательными могут быть отношения мужчины и женщины, но он знал, что такая возможность вряд ли представится.

Прежде чем покинуть зал, он вновь нашел ее взглядом, и тут звезда, которую он сопровождал, сказала, что больше не нуждается в его услугах. Она откровенно флиртовала с продюсером, и Майлс уже собирался тихо уйти, как вновь увидел Аманду Курант. Бывший игрок в регби загнал ее в угол и громко разглагольствовал о чем-то, не замечая, как она его боится. И хотя Майлс убеждал себя, что ей вовсе не требуется чьего-либо вмешательства, все же он вернулся в залу.

Ему почудилось едва заметное облегчение, мелькнувшее в ее глазах, и, хотя регбист смотрел на него как на захватчика чужой собственности, Майлс проигнорировал его и, удивляясь себе, тихо спросил:

— Вы как будто собирались уехать пораньше?

То ли Аманда тоже удивилась, то ли испугалась, но, как бы то ни было, она вышла из угла и приблизилась к нему. Молча они покинули зал. Майлс заметил, что Аманда вся дрожит, и только тут понял, что на ней нет пальто. Он остановил проезжавшее мимо такси.

Как ни странно, она пригласила его зайти к ней, хотя внутренне была напряжена, как всегда, и даже предложила ему выпить. Майлс отказался. Тем временем она что-то налила себе и, не отпив, поставила бокал. Все ее движения были неловки.

Леди Ридлй уже успела сообщить ему, что дом Аманда арендовала, поэтому он не удивлялся современной отделке и мебели, хотя Аманде куда больше подошло бы что-нибудь из девятнадцатого столетия. Майлс проклинал себя за дурацкую романтичность. Он словно воочию видел ее в бархате и атласе… Трагическая героиня времен Стюартов… Впрочем, ему была известна ее история.

Аманда вновь взялась за бокал, и Майлс, чувствуя неловкость, поерзал в кресле. Неожиданно ему очень захотелось встать и уйти, тем более что Аманда стояла к нему спиной. Когда же она повернулась, он увидел красные пятна у нее на щеках.

— Полагаю, на этом мы можем закончить? — раздраженно спросила она. — Доложите моей крестной, что вы исполнили ее приказание. Каково это — получать плату за то, что спишь с женщиной, которую больше никто не желает?

Он увидел, как ее глаза наливаются слезами.

Майлс злился и жалел ее.

— Вот вы о чем! Считаете, что ваша крестная платит мне за то, чтобы я спал с вами?

— А разве нет? — Она гордо вскинула голову, но не смогла скрыть привычную боль. — Надеюсь, крестная хорошо платит, потому что…

Майлс протянул к ней руку, желая остановить, но Аманда оттолкнула его. Неожиданно он сообразил, что ею движет не гнев, а совсем другое.

У него перехватило дыхание, едва он понял, что Аманда хочет его. Она его хочет! Майлс был слишком опытен, чтобы не понять это. И он обнял ее, хотя Аманда сделала неловкую попытку вырваться.

— Для начала я хочу вам сказать, что мне никто не платит за то, что я делаю в постели.

— Но вам же заплатили за то, чтобы вы сопровождали меня на прием…

— За сопровождение да, но только за сопровождение. Неужели вы и в самом деле думаете, будто мне платят за любовь?

Когда он заставил ее встретиться с ним взглядом, Аманда вся затрепетала.

— Я хочу тебя, — прошептал он, прижимая губы к ее губам.

— Нет…

В ее ответном шепоте он услышал надежду.

— Почему? Из-за мужа?

Аманда содрогнулась, и ее хрупкость, почти невесомость, которую он ощущал, сжимая в объятиях, пробуждала в нем желание, какого он уже давно не испытывал. Майлс хотел ее и хотел немедленно. Он поцеловал ее. Аманда не ответила. Прошло много времени, прежде чем она позволила себе разомкнуть губы и неловко обнять его, отчего Майлса переполнила едва ли не отеческая нежность к несчастной женщине.

Даже у семнадцатилетней девчонки опыта больше. Майлс чувствовал, как у него ноет сердце из-за ее бессмысленно потраченных лет. Он должен дать то, чего она была лишена, показать, какой она может и должна быть, чего она заслуживает…

Он заглянул ей в глаза.

— Я хочу отнести тебя в постель… Сейчас.

На мгновение показалось, что она откажет, и Майлс был готов к этому… Проглотив застрявший в горле комок, она посмотрела на него с недоумением.

— Я… — Голос у нее сорвался. Майлс ничем не мог ей помочь, хотя очень этого хотел. — Я ни с кем не спала. Мой муж…

Она не смотрела на него, но он понимал, о чем она думает, чего ждет. Аманда подняла на него испуганный взгляд.

— Вам не смешно? Женщина в моем возрасте все еще… — Губы у нее скривились в невеселую усмешку. — Все еще девственница… Ни один мужчина до сих пор не захотел…

Майлс прижал палец к ее губам.

— Мне все равно, было у тебя сто мужчин или не было ни одного. Я так хочу тебя, что мог бы взять прямо тут, где мы сейчас стоим. Неужели ты не видишь, что делаешь со мной?

Он схватил ее руку и показал, что говорит правду, глядя, как горячая волна заливает ее лицо.

Аманда со стоном подалась к нему, и Майлс понес ее наверх, чувствуя, как громко и быстро бьется у нее сердце.

Спальня была убрана в том же модернистском духе, и Майлс подумал, что предпочел бы лежать с ней под тяжелым пологом, снимая одну за другой ее одежды.

Аманда замерла, увидев его голым, и, хотя ничего не сказала, Майлс понял, как она испугалась… Не столько его, сколько себя. В спальне было прохладно, и, укрывшись одеялом, Майлс принялся гладить и ласкать Аманду, пока она не согрелась и не затрепетала от его прикосновений.

Ему очень хотелось подарить ей такое наслаждение, чтобы оно вытравило в ней память о прошлом. Стараясь поменьше думать о себе, он использовал все свои знания и все свое искусство, чтобы пробудить в ней желание. Не обращая внимания на неподвижность Аманды, Майлс гладил ее маленькие груди с темными сосками, целовал узкие плечи. Языком он коснулся стремительно бившейся жилки на шее, и, пока целовал ее, под ладонями затвердели ее соски. Майлс услышал тихий стон, сорвавшийся с губ Аманды. Когда его губы коснулись ее груди, она уже обнимала Майлса за плечи и тихонько вскрикивала.

Майлс взял в рот один сосок, нежно провел по нему языком, потом другой, стараясь не напугать и не причинить ей боль. Он вел себя так, словно впереди была вся жизнь, потихоньку пробуждая в ней желания, так что она даже не заметила, как забыла о своем страхе.

Когда он раздвинул ей ноги, Аманда вновь напряглась, но Майлс успокоил ее поцелуем.

Несмотря на возбуждение, Аманда не могла расслабиться, и Майлс чувствовал ее подсознательное сопротивление, отлично понимая, что причинит ей боль, если попробует проникнуть в нее. Его собственная плоть требовала удовлетворения. Ничего, со временем он научит ее всему, а пока внимание Майлса было сосредоточено на том, чтобы доставить удовольствие ей. Наконец-то тело Аманды задвигалось, повторяя движения его руки, и Майлс с жадностью поцеловал ее, проникая языком в рот и не отпуская до тех пор, пока она не ответила на его порыв. Аманда была готова принять его. Выгибая спину, она прижимала соски к его ладоням, требуя ласк, и он охотно отвечал на ее требования. Взяв один сосок в рот, Майлс стал потихоньку покусывать его, пока не услышал слабый стон. Тогда он сжал его крепче.

От ее тела полыхнуло жаром, и Аманда выгнулась, чтобы облегчить путь его руке. Майлс стал целовать ее живот, потом опустился ниже, и, едва его губы коснулись чуть повлажневшей плоти, она опять напряглась. Но Майлс, требовательно лаская ее языком, заставил внять желаниям ее собственной плоти.

Майлс не зря так долго сдерживал себя.

Его старания были вознаграждены. Вскоре он почувствовал, что Аманда отвечает ему. Ее трепет и тихие стоны убедили Майлса в том, что настало его время. Он вошел в нее быстро и решительно, стараясь причинить как можно меньше боли, и почти тотчас излил из себя семя.

Через некоторое время Майлс вновь ощутил прилив желания и во второй раз взял ее, доведя до оргазма.

Аманда плакала в его объятиях, словно ребенок, и он твердо знал, что не было в его жизни больше счастья, чем возвращение этой девочке-женшине уверенности в себе.

Их связь продолжалась полгода, а потом Аманда сказала, что влюбилась. На одном из приемов она познакомила его со своим избранником, и Майлс не удивился, узнав того самого министра, о котором говорила леди Ридли.

С самого начала он знал, что рано или поздно они расстанутся, но ему было жаль терять Аманду, хотя она и не любила его, в чем, увы, не приходилось сомневаться.

Едва сдав экзамены, Майлс перестал работать в эскорт-агентстве Мэрилин Вернон. Вскоре ему позвонил дворецкий полковника Уайтгейта, чтобы сообщить о болезни его благодетеля. Отпросившись в конторе, Майлс помчался к полковнику и был поражен, как тот изменился всего за несколько месяцев.

— Дело не в ноге, — сказал ему полковник, которого Майлс нашел в больнице. — Чертова дрянь поселилась у меня внутри и ест поедом. Дело времени. Вот уж не думал, что придется умирать в больнице.

Майлс отлично его понял. Единственным родственником полковника был его троюродный брат и наследник, поэтому Майлс счел своим долгом принять все хлопоты на себя. Он организовал переезд полковника домой, нанял медицинских сестер, которые оказались очень полезными на последней стадии болезни, и сам остался с ним, позвонив в контору и взяв отпуск на неопределенный срок.

Полковник Уайтгейт мирно умер во сне через месяц после того, как Майлсу исполнилось двадцать шесть лет. Поскольку вечером ему было неважно, Майлс решил не уходить ночью из его спальни, и когда полковник в последний раз открыл глаза, он был с ним. Майлс видел, как тускнеет его взгляд, слышал, как клокочет у него в горле, когда он произнес незнакомое женское имя, и не стыдился своих слез, которые градом катились по щекам.

Майлс потерял своего первого настоящего друга. Люди, подобные полковнику Уайтгейту, — не воспетые герои нашей планеты, и Майлс знал, что без него он мог бы впустую растратить жизнь. Несмотря на свою близость к полковнику, он был потрясен, когда узнал, что тот завещал ему все, кроме дома и земель, которые должны были остаться в семье, и еще оговорил пожизненную пенсию своему дворецкому.

Не считая себя вправе скупиться, Майлс купил дворецкому домик в той же деревне, где жила его сестра, и, естественно, не забыл о пенсии. Но у него еще осталось достаточно денег на дом себе и на первую в его жизни машину. Запас портвейна, который полковник тоже завещал ему, он перевез в Лондон, чтобы пить его по особым случаям, но одну бутылку они с дворецким открыли в день похорон.

Наверное, это пришлось бы полковнику по душе.

Чтобы стать барристером, надо пройти долгий и трудный путь, особенно если у молодого человека нет ни семьи, ни соответствующих связей. Но Майлс одолел все препоны. Он достиг цели. Когда же его в первый раз избрали в Королевский совет, то есть он возвысился над остальными барристерами, в его офисе появился неожиданный посетитель.

Он сразу узнал ее, едва увидел в своем кабинете. Годы не изменили Аманду, и она все еще была очень красивой женщиной.

— Какой приятный сюрприз!

Майлс вышел из-за стола и с удовольствием расцеловался с ней.

Она же была сама не своя, и Майлс почти тотчас заметил суровые складки на ее лице.

— Что случилось?

— Мне нужна помощь, Майлс. — Аманда нервно крутила обручальное платиновое кольцо с большим бриллиантом. — Моя падчерица. Она связалась с продавцами наркотиков. Мужу сообщили, естественно, приватно, что ее используют как курьера. Сейчас она в Бразилии, оттуда через Париж должна вернуться в Англию. Билет уже у нее на руках, но мы не можем связаться с ней и предупредить. Как только она войдет в самолет…

— Почему ты пришла ко мне? — спросил Майлс.

Аманда криво улыбнулась.

— Я читала в журнале о твоей работе с молодыми наркоманами…

Действительно, в одном из воскресных приложений была статья о Майлсе, естественно, в связи с его избранием в Королевский совет. Он вспомнил, как молодая журналистка обвинила его в том, что он слишком благополучен и плохо знает жизнь, ну и он рассказал ей о своей неоплачиваемой работе в нескольких организациях, помогающих людям, которые попали в беду, в частности молодым наркоманам. Но не продавцам. Майлс видел слишком много искалеченных юношей и девушек, чтобы испытывать симпатию к тем, кто зарабатывает на наркотиках.

По-видимому, Аманда заметила, как изменилось выражение его лица, потому что торопливо проговорила:

— Да, да, я знаю, она заслужила наказание, но, Майлс, ей всего восемнадцать лет и она подпала под влияние своего друга. Ей всегда нравилось восставать против устоев… Потом она делает это, чтобы наказать нас, отца и меня. Не думаю, чтобы она понимала, как рискует…

— Почему ты пришла ко мне?

Майлс помрачнел, вспомнив свое последнее дело о наркотиках. Девушку тогда оправдали, но это не принесло ей пользы, потому что через несколько месяцев она погибла от передозировки. У него было правило, которому он твердо следовал, никогда не браться за такие дела, не убедившись, что его подзащитные ни в чем не виноваты. Для тех, кто по доброй воле растлевал и калечил людей, у него не было сожалений, и не имели значения ни их деньги, ни их связи.

— Потому что больше не к кому. — Аманда прижала руки к груди. — Гордон ничего не может сделать. Его положение…

Майлс понял. Он смотрел на нее и злился на самого себя за то, что почему-то считает себя ответственным… Его вечная потребность защищать слабый пол. Он знал за собой эту слабость, которая не исчезла с годами. И понимал, что хочет помочь ей. Хочет, чтобы на ее лице не было страха и отчаяния, как хотел этого много лет назад. Он глядел на Аманду, а сам прокручивал в голове варианты. Если девушка летит из Южной Америки на известном полиции самолете, то за ней будут следить в аэропорту. Единственный способ спасти ее — перехватить в Южной Америке или в Париже.

— Мы даже не можем связаться с ней по телефону, — сказала Аманда. — Адрес неизвестен. Знаем только номер рейса.

Рассчитать время было очень трудно, практически невозможно. Подумав о том, как рискует, Майлс обозвал себя круглым идиотом, и все же, когда Аманда, улыбаясь трясущимися губами, стала его благодарить, он почувствовал себя почти святым Георгием, получившим свой меч. Во всем виновата иррациональность мужского эго, думал он, набирая номер телевизионной дикторши, чтобы отменить свидание на вечер.

Через полчаса он уже договорился о поездке в Париж для консультации с коллегой по поводу одного из спорных вопросов международного права.

Для надежности Майлс позвонил французскому коллеге и пригласил его на ланч. На всякий случай он даже продумал, о чем будет с ним говорить, если кто-то поинтересуется. Его мозг напряженно работал, придумывая вопросы и пытаясь отыскать ответы, а в душе Майлс не переставал сокрушаться о том, что решился на такое малопривлекательное дело.

Из Рио самолет должен был вылететь через два дня, и Майлс успел все организовать. Он отправился в Париж, и если его коллега подумал, что назначать ланч на половину двенадцатого довольно странно, то не сказал по этому поводу ни слова. Некоторое время они и впрямь обсуждали международное право, а потом Майлс попросил счет, и опять его французский коллега промолчал, хотя остался в полном неведении насчет цели их непонятной встречи.

Майлс вернулся в аэропорт как раз, когда садился самолет из Рио. К счастью, французский язык он знал неплохо, и девушка в справочной отнеслась к нему с полной симпатией, когда Майлс рассказал ей, будто его племянница летит из Рио в Лондон, а он в Париже по делу и ему надо сообщить ей печальное известие о болезни ее отца.

Стюардесса, которая привела Софи, больше интересовалась Майлсом, нежели угрюмой и нечесаной девушкой, и с завистью думала, что отдала бы все на свете за такого дядю!

— Какой вы мне дядя? — возмутилась Софи, едва они остались наедине.

Стараясь увести ее подальше от любопытных ушей, Майлс думал о том, что она ничем не отличается от тысяч других подростков в джинсах, спортивных рубашках и с рюкзаками за спинами. За ее усталостью и нарочито вызывающим поведением угадывался страх. Ничего, решил про себя Майлс, чем она сильнее испугается, тем ему легче будет с ней договориться.

— Здесь нельзя, — спокойно отозвался он. — Отойдем подальше.

Он чувствовал, как Софи напряглась, когда он повел ее к двери. Если придется действовать силой, решил Майлс, особых трудностей не предвидится.

— Вот здесь. Дай мне…

Когда он протянул руку к рюкзаку, Софи отшатнулась, побелев, как мел. Значит, все правда… А у Майлса, несмотря ни на что, теплилась надежда…

— Кто вы такой? Что вам надо?

— Я — друг ваших родителей, — тихо проговорил он. — А хочу я… Если быть точным, прилетел я сюда, чтобы спасти тебя от тюрьмы.

Несколько мгновений девушка смотрела на него во все глаза, забыв закрыть рот, но довольно быстро взяла себя в руки.

— За что? — прошипела она. — За молодость?

— Нет… За провоз наркотиков.

Она отвела взгляд.

— Вы не знаете…

— Знаю. И полиция знает. Иначе зачем я тут, как ты думаешь?

Софи помолчала, обдумывая его слова.

— Я вам не верю! Если в полиции знают, что я везу наркотики, то почему они позволили мне сесть в самолет?

— Потому что хотят узнать твои контакты в Лондоне.

Майлс с трудом сдерживался, чтобы хорошенько не встряхнуть ее. Неужели она не понимает, что делает? Наверное, не понимает. Испорченная, избалованная девчонка, которая бросает вызов своим родителям, одним ударом сокрушая карьеру отца и покой мачехи.

— Они уже взяли твоего дружка, — сказал он, безразлично наблюдая, как она еще сильнее бледнеет.

— Иоахима? Не может быть!.. Он умный…

— Да? Ты так думаешь? Софи, он не любит тебя… Просто использует точно так же, как используют его. Наверно, тебе нравится ощущение опасности, но другие работают за деньги и неплохо наживаются на наркотиках. Ты сама как?

Она скривилась и покачала головой.

— Вы считаете меня круглой дурой?

— Ага! Значит, ты все понимаешь и все-таки участвуешь в этом.

Софи не совсем потеряна, понял Майлс, пристально наблюдая за ней.

— Ты когда-нибудь видела, как умирают от наркотиков? — строго спросил он. — Это нелегкая смерть, да будет тебе известно. И, что касается меня, то я бы беспощадно наказывал всех, кто имеет отношение к подобному умерщвлению людей. И не думай, что я спасаю тебя ради тебя самой. Совсем нет.

Девушка уже не смотрела на него с вызовом. Она по-настоящему испугалась, и Майлсу ненадолго стало ее жалко. Вот таких юных и беззащитных циничные мужчины втягивают в свои дела, отлично научившись пользоваться их юношеской непокорностью.

— Вы не можете не пустить меня на самолет.

— Нет. И я не могу помешать французской и английской полиции делать ее дело, — заявил он. — Люди не любят торговцев наркотиками… Так что в тюрьме тебе придется несладко.

В тюрьме… Ему стало ясно, что Софи никогда прежде не задумывалась о такой возможности, и облегченно вздохнул. А он боялся, что справиться с ней будет труднее. Не такая уж она закоренелая преступница, как Майлс себе навоображал.

В конце концов, ему удалось уговорить Софи, и они вместе покинули аэропорт. Майлс привез ее в Париж и поместил в уютном отеле подальше от центра. Там она отдала ему рюкзак, и он, не скрывая отвращения, уничтожил наркотик.

Потом Майлс отправился с ней в магазин и купил ей одежду, более подходящую дочери почтенного члена парламента, чем дешевые джинсы. С пристрастием оглядев мгновенно изменившуюся девочку, Майлс взял у нее паспорт и заказал такси в аэропорт.

Ему повезло, и он купил два билета на следующий рейс. Софи беспокойно крутилась рядом с ним, и Майлс чувствовал, что она все еще сердится. Однако он-то знал, что их ждет в Хитроу, недаром поймал на себе слишком уж внимательный взгляд таможенника, когда они покидали Париж. Впрочем, Софи в плиссированной юбке и аккуратной кофточке выглядела обычной школьницей.

Майлс видел, как насмерть перепугалась Софи, когда заметила повышенный интерес таможенников к их багажу. Паспортист помрачнел, получив их документы, и попросил подождать, пока проверят вещи.

Едва таможенник взялся за рюкзак, Софи побелела, и Майлс хмуро подумал, что наконец-то она поняла, в какую беду чуть не попала. Не избежать бы ей ареста и тюрьмы, если бы не он, это ему стало понятно по помрачневшим лицам мужчин, задержавших их в аэропорту и отлично знавших, что и где искать. Однако им пришлось смириться с неудачей. Наркотиков у Софи не было. Правда, Майлс не торжествовал победу, поймав на себе задумчивый взгляд старшего таможенника, когда их наконец отпустили с миром.

Взяв такси, он отвез притихшую Софи к ней домой и был счастлив, когда избавился от нее.

Ему было неловко выслушивать слова благодарности из уст ее отца. Если бы не Аманда, он бы ни за что не согласился участвовать в таком грязном деле.

Этот эпизод оставил по себе неприятную память, словно он сделал что-то такое, за что полковник Уайтгейт наверняка осудил бы его. Но как он мог отказать Аманде?.. И Майлс постарался поскорее забыть о происшедшем. Мы все поступаем так, когда делаем что-то, с нашей точки зрения, недостойное.

Глава четырнадцатая

Изабелла не уставала удивляться и громко выражать свое удивление оттого, что, едва занявшись бизнесом, они с Пеппер не только не потерпели неудачу, но, наоборот, преуспели.

Причина, конечно же, крылась в потрясающей работоспособности Пеппер и во влиятельности отца Изабеллы, все коллеги которого немедленно стали пользоваться услугами фирмы его дочери.

За месяц выяснилось, что у Пеппер есть деловая хватка. Каждое утро Изабелла вставала в четыре и мчалась на рынок, чтобы купить продукты посвежее и подешевле. Пеппер же занималась счетами и распределением прибыли. Изабелла лишь повторяла, что это ужасно скучно.

Первый заказ они получили от отца Изабеллы — ланч для совета директоров банка. Поскольку каждый из этих джентльменов приходился родственником Изабелле или был другом ее отца и знал ее с младенчества, то Пеппер не могла не отнестись к нему скептически. Она отлично знала, что поговорка «Важно не что ты знаешь, а кого знаешь» совершенно справедлива, поэтому сразу же взялась за работу, тактично предоставив Изабелле огласить меню.

Аластэр Кент остался весьма доволен и даже по секрету сказал жене, что это был лучший ланч за много лет. Единственное, о чем он умолчал, так это о двух поразительно красивых официантках, которые их обслуживали и никоим образом не отвлекали на себя внимание.

Еще со времен работы в отеле Пеппер знала, что клиенты с большей готовностью прощают промах красивой девушке, нежели дурнушке, и соответствующим образом подошла к найму официанток.

Правда, Изабелла поначалу запротестовала, заявляя, что они должны сами обслуживать клиентов, однако Пеппер не была обескуражена и вела дело твердой рукой. Ей не хотелось никакой любительщины, а Изабеллу как раз привлекала возможность покрасоваться перед важными господами.

Через полгода у них уже была отличная репутация в Сити, и Аластэр Кент выразил жене удивление по поводу того, как многого сумели добиться две девочки.

Доротея слегка поморщилась. У нее-то не было иллюзий. Без Пеппер ее дочь не продержалась бы и неделю, что уж говорить о месяце! И все равно она с удовольствием прислушивалась, когда ее подруги говорили, что у Изабеллы есть голова на плечах. Дочери нескольких ее подруг занимались тем же, что и Изабелла с Пеппер, и, когда Доротея с Изабеллой отправилась смотреть, как Аластэр играет в поло, ей было приятно с материнской гордостью повествовать об успехах своего дитяти.

Муж фанатично любил поло со времен службы в гвардии, а так как ему хватало денег заниматься столь дорогим видом спорта, он еще был и членом команды, возглавляемой герцогом Рейнкуртским.

Несколько раз родители Изабеллы приглашали Пеппер поглядеть на недоступные обыкновенным англичанам игры, происходившие на особо знаменитых площадках в Харлингеме и в Виндзоре, и она с циничным любопытством глядела на развлечения высшего света. Это был особый мир, строго охраняемый от посторонних, однако Пеппер не сомневалась, что в один прекрасный день эта стена рухнет. Игроков в поло оставалось немного, ибо им требовались большие деньги, а деньги уже редко принадлежали семействам, гордившимся своими родословными.

Изабелла не делала секрета из того, что ей совсем не интересно смотреть на папины игры, и даже просила Пеппер говорить ее матери, что у них много работы, но Пеппер отказывалась. Медленно, очень медленно плела она сеть знакомств, которые должны были пригодиться ей в будущем. И далеко не сразу, но все же ее приняли в закрытом мире Изабеллы.

Но тут все опять переменилось. Причиной были два события. Во-первых, Изабелла влюбилась в юного, но уже бывшего гвардейца. У Джереми Форстера было все, о чем Доротея мечтала для своей дочери, — связи и богатство, очарование и блестящий ум, уютный дом в Лондоне и процветающая папина фирма. Короче говоря, Джереми подходил Изабелле, словно специально для нее сшитая перчатка,

Обе семьи радовались предстоящему браку и не видели смысла в долгой помолвке. Венчание было назначение на Рождество. Естественно, Изабелла удалилась от дел под предлогом полного отсутствия времени.

Обо всем этом она со смехом сказала Пеппер ровно за неделю до того, как решено было официально объявить о помолвке, и Пеппер, не дрогнув, приняла удар судьбы. Собственно, этого надо было ждать. К тому же Пеппер надеялась, что успела заработать соответствующую репутацию и ей не составит труда подыскать кого-нибудь на место Изабеллы, предпочтительно из того же социального круга, что и ее подруга. И она задумалась о том, какая из знакомых девушек могла бы подойти.

А через два дня к ней явился Нил Кент. Так как она довольно часто бывала в обществе Изабеллы, то неплохо узнала и ее брата, почти сразу поняв, что за его замкнутостью и некоторой ершистостью скрывается весьма чувствительная и нежная душа.

Иногда он заходил к ней, если оказывался поблизости, но обыкновенно имел привычку предупреждать о своем приходе.

Уже пробило одиннадцать. Весь вечер Пеппер трудилась над счетами. К тому же надо было наконец-то решить, кем заменить Изабеллу. На уик-энд она ездила в Оксфорд, и, хотя отлично знала, что для Оливера и для нее нет ничего лучше, чем усыновление мальчика Мэри и Филипом, все же каждый раз, когда видела его, у нее становилось неспокойно на душе.

Чтобы немного снять не отпускавшее ее напряжение, Пеппер приняла горячую ароматную ванну, и теперь была в одном халатике, накинутом на голое тело.

Для нее Нил был всего лишь братом Изабеллы. Пеппер он по-человечески нравился, но как к мужчине она ничего к нему не чувствовала… Собственно, Пеппер ничего не чувствовала ни к одному мужчине, однако считала, что с Нилом ей не надо маскироваться под искушенную и доступную женщину. Когда она пригласила его войти, то старалась не показать, как удивлена его появлением.

Выглядел он довольно странно, и, когда проходил мимо Пеппер, она уловила запах виски.

Коттедж Пеппер снимала, тем не менее немного украсила его на свой вкус. Она считала, что софа с зеленой обивкой едва ли не лучшее ее достижение, но когда Нил тяжело опустился на нее, то зеленый цвет лишь подчеркнул его бледность.

— Ты здоров?

Нил застонал и спрятал лицо в ладонях, а так как Пеппер видела довольно много пьяных мужчин, то безошибочно определила его состояние. Однако она никак не ожидала, что Нил может явиться к ней в таком виде. Обычно он вел себя в высшей степени прилично, что давало Изабелле повод шутить над его несовременным имиджем.

— Мне надо было повидать тебя.

Она с трудом поняла его, потому что он все еще закрывал лицо руками. Глядя на его опушенную голову, Пеппер в первый раз в жизни ощутила жалость к мужчине. Она почти бессознательно потянулась, чтобы погладить его и успокоить, и не поняла, почему он весь напрягся от ее прикосновения.

Однако благостная сцена не затянулась, и Пеппер ощутила знакомый страх.

— В чем дело, Нил? Что случилось? Что-нибудь с Изабеллой? С родителями?

— Нет… Нет… С ними все в порядке, — простонал он, все еще не глядя на нее. — Дело во мне… Во мне, Пеппер… О Боже, я так люблю тебя! Не знаю, как мне теперь быть… Не нахожу себе места… Я только и делаю, что думаю о тебе. Никогда даже представить не мог, что можно так относиться к женщине. Но ты не любишь меня…

Не в силах произнести ни слова, Пеппер смотрела, как у него дергаются плечи.

— Я знаю, что навсегда останусь для тебя братом Изабеллы, но я схожу с ума от желания. — Он хрипло засмеялся. — И это я! А ведь я всегда считал, что уж с сексом справиться ничего не стоит. Надо же! Теперь мне достаточно вспомнить о тебе, чтобы в голове у меня помутилось.

Слушая его, Пеппер чувствовала, будто чья-то ледяная рука сжимает ей сердце. Она всерьез испугалась и не желала ничего слышать… Пусть уходит. Ей хотелось забыть о том, что он успел ей наговорить.

Нил поднял голову и посмотрел на нее затуманенными от слез глазами. Мгновенно поняв, о чем он молча молит ее, Пеппер задрожала всем телом. Он хотел, чтобы она позвала его в свою спальню, он хотел остаться с ней на ночь.

Пеппер обдало жаром, хотя в комнате было довольно прохладно. Бежать… Спрятаться от него… Пеппер едва не кричала. Наконец она хрипло проговорила:

— Нет! Нет… Ты не должен! Я… Я — подруга Изабеллы, поэтому ты…

Она представления не имела, что еще можно сказать, и не чувствовала ничего, кроме охватившего ее неодолимого ужаса. Что толку напоминать себе, что это Нил, добрый, ласковый Нил, который и мухи не обидит, ведь где-то в самой глубине души она знала только одно — перед ней мужчина. А когда-то другой мужчина… Надо бежать, спрятаться…

— Пеппер, пожалуйста… Я очень тебя хочу. Пожалуйста, позволь мне…

Он подался к ней, и она вся напряглась, отвергая его, когда он коснулся ее руки. Если бы Пеппер могла пошевелиться, ее уже давно тут не было бы! Ей сдавило горло, и когда она открыла рот, то не смогла произнести ни слова.

— Что ты, Пеппер?

Раздался звонок в дверь, нарушивший тяжелую тишину в комнате. Нил отпустил ее, и, избавившись от страха, Пеппер быстро взяла себя в руки, вновь став такой, как всегда.

Она направилась к двери.

— Привет! Я отвезла Джереми в клуб и решила заскочить к тебе по дороге домой. Ты уже ложишься?

У Пеппер не было никакой возможности не пустить Изабеллу в гостиную и, тем более, не дать ей подумать то, что она подумала, когда увидела своего брата, а потом перевела взгляд на нее.

— Ну вот, я, кажется, не вовремя? Но я представления не имела…

— Нил забежал поболтать, — твердо проговорила Пеппер, отлично зная, что Изабелла ей не поверит.

Так оно и случилось.

— Ладно, ладно, — усмехнулась Изабелла. — У меня широкие взгляды. И давно это у вас? Я даже не думала… Ну и скрытная ты, Пеппер! Мне-то могла бы сказать. Это серьезно?

— Изабелла, ты ошибаешься. Ничего нет. Нил здесь случайно. Так же, как ты.

Пеппер сразу поняла, что напрасно говорит все это. Изабелла не верит ей и не поверит, даже несмотря на то, что Нил решительно направился к двери.

Пока они прощались, Изабелла шепнула ей на ухо:

— Извини, что испортила тебе вечер. Бедняжка Нил, такой положительный, такой скучный. Наверное, он думает, что подаст мне плохой пример, если останется у тебя. — Она засмеялась. — Много он знает!

Естественно, не приходилось рассчитывать на то, что Изабелла промолчит о своих умозаключениях, слишком ей понравилась мысль сделать из своей подруги невестку. И все равно Пеппер удивилась, когда в один из ближайших вечеров ей позвонил отец Изабеллы и попросил разрешения заехать.

С Аластэром Кентом ей приходилось встречаться реже, чем с остальными членами семьи, но она всегда считала его честным и немного скрытным человеком, который отводил женщинам особую роль в жизни, но не связанную с бизнесом. Он был умен и предпочитал говорить прямо, чтобы не терять понапрасну времени.

Приехал он вовремя, ровно в девять, как и обещал. Пеппер пригласила его в гостиную и предложила что-нибудь выпить, но он отказался.

— Изабелла говорит, будто между вами и Нилом что-то есть, — сказал он, переходя сразу к делу. — Это правда?

Пеппер отлично его поняла.

— Если речь идет обо мне, то нет, — откровенно ответила она, не отводя глаз, и помолчала. — Нил думает, будто влюблен в меня, и считает, что его чувства гораздо сильнее, чем это есть на самом деле.

Она умолкла, и Аластэр Кент позволил себе успокоиться.

Пеппер произвела на него благоприятное впечатление разумными и откровенными речами, а ведь он ждал совсем другого. Она даже ему понравилась. Почему бы и нет? Красивая, умная… Но для Нила ему хотелось не такую жену…

— А вы… вы не разделяете его чувства? — спросил он, внимательно глядя на нее.

Пеппер подняла голову.

— Нет. Не разделяю. Мистер Кент, я хочу сделать карьеру. — Она тяжело вздохнула. — Замужество не входит в мои планы на ближайшее время.

Вот так она дала ему понять, что думает о чувствах Нила и как сама относится к ним. Ей хотелось, чтобы он осознал — никакой сексуальной связи не было и быть не могло, потому что подобное ей даже в голову не приходило.

Аластэр Кент помрачнел. Дело оказалось серьезнее, чем они с Доротеей полагали. Они, правда, никогда не посвящали Нила в свои планы, однако осторожно подталкивали его в сторону его троюродной сестры и уже взяли с него обещание сопровождать их в Шотландию в августе, а потом и на Новый год.

Родословная Фионы Кэмпбелл в высшей степени устраивала родителей Нила. К тому же других детей в семье не было, так что она одна наследовала разрушающийся замок и прилегающие болота, не имеющие особой денежной ценности, зато имеющие ценность историческую, за что их и стремился заполучить Аластэр Кент.

И вот на тебе!

Нил был разумным мальчиком. Обычно… Но иногда позволял себе чувствительность, по-видимому унаследованную от матери, по крайней мере, так думал мистер Кент. Взывать к его здравому смыслу не приходилось, зато Пеппер — дело другое.

Когда мистер Кент ехал к ней, он понятия не имел, что будет говорить и как действовать. Вообще-то он ждал слез, скандала, просьб, поэтому холодный и убежденный отказ от его сына вызвал в нем одновременно вздох облегчения, но и некоторые опасения. В первый раз в своей жизни он слышал, чтобы женщина отвергала замужество ради карьеры, и не совсем понимал, как ему на это реагировать.

Доротея и он обсудили сложившееся положение. Они даже хотели предложить девушке денег, но вскоре отказались от этого плана…

— Она не возьмет деньги, — с сожалением проговорила Доротея. — Все-таки подруга Изабеллы…

Она не договорила, но и без слов было понятно, что хоть Пеппер и подруга Изабеллы, но не «одна из нас», не совсем своя в их избранном обществе. Даже если бы не было Фионы, им все равно пришлась бы не ко двору такая невестка.

Аластэр Кент чувствовал себя неловко.

— Вы же понимаете, Пеппер, — сказал он с наигранным волнением, — что у Доротеи и у меня есть определенные планы насчет Нила…

Он не смотрел на нее. Что-то было в этой ясноглазой девушке такое, отчего он терялся и становился непохожим на себя. Это было удивительно, если вспомнить, что он — старший партнер в весьма уважаемом коммерческом банке, а она — не более чем подружка его дочери.

— Вы хотите, чтобы я ему сказала о том, что он зря теряет со мной время? Я уже сказала, — не без иронии заметила Пеппер.

— Ну… да… Прошу прощения, боюсь, этого недостаточно. И его мать, и я думаем, что будет лучше, если… Ну, если вы совсем не будете видеться какое-то время.

Пеппер молчала. Она давно научилась не облегчать оппоненту его положение, а так как ее молчание беспокоило его, то Аластэр Кент помрачнел еще больше.

Поначалу они с Доротеей решили, что надо отправить Нила куда-нибудь подальше, например в Америку, где у них были родственники, но они никак не могли придумать, что Нилу делать на ранчо. Давно уже Аластэр Кент решил, что Нил продолжит его дело, и теперь настал срок ему приступать к работе, пока Аластэр в силах и сам может научить всему, что должен знать банкир.

К Пеппер он приехал на разведку, и когда убедился, что она не имеет ни малейшего желания вступать в какие бы то ни было отношения с Нилом, ему необходимо было посоветоваться с Доротеей. В таких делах она разбиралась лучше.

Его поразила выдержка Пеппер. Этого Аластэр совсем не ожидал, а когда, извинившись, собрался уходить, то у него появилось неприятное ощущение — захоти она заполучить Нила, ему бы с ней не справиться.

От этой мысли он совсем растерялся. Нехорошо, если владелец коммерческого банка чувствует, что не справится с девчонкой, ровесницей его дочери.

Добравшись до дома, он все выложил Доротее. Поджав губы, она покачала головой. Ее Пеппер пугала не меньше, чем мужа, и она едва подавила в себе желание позвонить ей и попросить исчезнуть из их жизни. К сожалению, это было невозможно. Слишком много возникло бы вопросов и проблем.

— Жаль, что Пеппер не хочет заняться выращиванием скота, — усмехнулась она. — Мы могли бы ее отослать в Америку к твоим родственникам.

На том разговор и закончился.

А на другой день у Аластэра была назначена в клубе встреча с потенциальным клиентом банка, приехавшим из Америки. И тот пожаловался, что никак не может подыскать себе молодую женщину на должность личного секретаря.

— Знаете, какая мне нужна?.. Одна из ваших воспитанных английских девочек с хорошим произношением и из хорошей семьи. В Нью-Йорке на таких сейчас большой спрос.

Не показывая, как ему неприятна эта тема, Аластэр внимательно его слушал. Клиент был из нового поколения немыслимо богатых предпринимателей, которые считали едва ли не своим долгом хвастаться тем, как они делают деньги. Этот американец рекламировал спортивных звезд и представлял их интересы.

Большую часть ланча он в деталях рассказывал Аластэру, как ведет свои дела, но тот слушал его вполуха.

Вот решение проблемы! Умная амбициозная Пеппер наверняка понравится болтливому американцу.

— Кажется, я знаю девушку, которая вам подойдет. Она — подруга моей дочери…

— Классная девочка? — прищурившись, спросил Виктор Орландо. — Красивая?

Пряча раздражение, Аластэр старательно подбирал слова:

— Думаю, Пеппер — как раз та девушка, какая вам нужна.

— Отлично. Дайте ее телефон. Я позвоню.

Аластэр нахмурился. Даже желание уберечь сына от случайного брака не позволяло ему ставить Пеппер в столь щекотливое положение.

— Нет, я сам организую встречу. Скажем, поужинаем вместе… Пеппер я ничего не скажу.

— Звучит заманчиво. У меня будет шанс поглядеть на нее, какая она есть, без прикрас. Хорошая идея!

Внутренне поражаясь, как он выдерживает американское обращение, Аластэр подозвал официанта.

Теперь оставалось уговорить Пеппер. Но ведь она не скрывала своих амбиций, значит, работа на Виктора Орландо должна ее заинтересовать. Не вечно же ей заниматься ланчами!

Аластэр в тот же вечер переговорил с Доротеей.

— Возможно, она и согласится, — не очень уверенно заметила жена. — Но он ужасный человек.

— Пеппер с ним справится.

 И Пеппер справилась.

В отличие от мужа, Доротея Кент не была уверена, что разумно держать Пеппер в неведении насчет цели предстоящего ужина, и она позвонила ей домой. Без лишних слов Доротея поставила ее в известность, какой экзамен ей уготовлен.

— Для тебя это может быть отличным шансом…

И для тебя тоже, со злостью подумала Пеппер, но ничего не сказала, оставив свое мнение при себе.

С первого взгляда Виктор Орландо не понравился ей, ибо Пеппер сразу узнала в нем худшего представителя племени мужчин-шовинистов, однако стать его личным секретарем было бы совсем неплохо.

Меньше чем через шесть дней Виктор сделал ей соответствующее предложение, и меньше чем за шесть минут Пеппер убедила его не только в том, что он напрасно теряет время, но и в том, что она будет гораздо полезнее ему вне постели.

Договор был заключен. Виктор отправился в Нью-Йорк. Пеппер должна была последовать за ним.

Она прилетела в Нью-Йорк в первые дни осени и очень удивилась, когда увидела женщин в тяжелых пальто, хотя на улице было жарко, как летом. Таков Нью-Йорк! В первые дни осени женщины надевают теплые вещи, какая бы погода ни стояла, и Пеппер скоро поняла, что ей придется следовать здешнему обычаю.

В качестве жеста доброй воли мать Изабеллы через знакомых арендовала для нее квартиру в Гринвич-вилледж, которую Пеппер должна была делить с дочерью ее подруги.

Люси Сэндерс очень напоминала Изабеллу и отличалась от нее лишь чувством юмора и тонкой наблюдательностью. Она отнеслась к Пеппер довольно безразлично, едва убедилась, что та не отправлена ее матерью шпионить за ней.

— Мама хочет, чтобы я вернулась домой и вышла замуж, а я хочу совсем другого от жизни. Нью-Йорк — сумасшедший город, и мне он нравится… Гораздо больше, чем мамины планы насчет моего замужества. Здесь женщина может стать, кем только пожелает. — Люси скривилась. — При условии, если она готова обходиться без мужчины. Этот товар тут в дефиците.

Офис Виктора располагался в очень дорогом здании на Мэдисон-авеню.

Люси познакомила ее со своими друзьями, которые в основном подвизались на театральных подмостках или в дизайнерских мастерских, и Пеппер, окунувшись в этот мир, очень скоро перестала ощущать неловкость, когда начинались разговоры о внебродвейских премьерах. В Нью-Йорке она придала себе окончательный блеск.

Виктор был требовательным боссом, и Пеппер пришлось многому учиться, но все равно у нее оставалось время для встреч с друзьями Люси и деловых знакомств. Уславливаясь с кем-нибудь о свидании, она тщательно выбирала мужчину, чье высокое мнение о собственной сексуальности не должно было позволить ему болтать о ее неприступности. Ведя такую мудрую политику, Пеппер устанавливала для себя защитный барьер, за которым могла сколько угодно прятать от окружающих свое истинное «я». И за шесть месяцев, проведенных в Нью-Йорке, она многому научилась, отточила английское произношение, узнала, где надо одеваться, а где покупать продукты и делать прическу, полюбила Центральный парк, однако не очень расстроилась, когда настало время возвращаться.

Виктор Орландо был потрясен ее деловой хваткой, настолько потрясен, что отправил ее в Лондон готовить почву для расширения своего бизнеса.

К моменту возвращения Пеппер брат Изабеллы успел жениться и благополучно переселиться в Шотландию. Сама Изабелла обрадовалась встрече с подругой и тотчас ввела ее в тот элитный кружок, в котором была принята. Пребывание там не прошло для Пеппер даром, и тот блеск, который она там обрела, несколько ожививший общепринятый английский имидж, теперь счастливо выделял ее из толпы. Многие мужчины ухаживали за ней, некоторые даже влюблялись, однако Пеппер отлично научилась держать их, никого не обижая, на расстоянии. Одному она говорила, что у нее связь с другим, другому — что отчаянно влюблена в третьего. И только Пеппер одна знала, почему никого не подпускала к себе близко. Едва мужчина случайно касался ее, как она вся каменела.

Пеппер не была дурочкой. Истоки этого были ясны, и как современный человек она понимала, что могла бы преодолеть себя, стоило обратиться к какому-нибудь модному и дорогому психоаналитику. Кстати, это ничуть не помешало бы ее репутации. Однако в глубине души Пеппер знала, что никакой психоаналитик, будь он модный, дорогой или какой-нибудь еще, не залечит рану, нанесенную ей Симоном Геррисом, и ее боль навсегда останется при ней. И нечто, чего Пеппер уже почти не понимала, нашептывало ей, будто свое наказание она заслужила, правда, ответить на вопрос «За что?» не могла.

Точно так же Пеппер не могла бы объяснить, почему до сих пор поддерживает отношения с Мэри и Филипом. В конце концов, она получила от них все, что они могли дать. У нее была своя жизнь, у них — своя. Если не считать Оливера…

Мэри регулярно писала о нем длинные письма, посылала фотографии, словно нарочно не позволяла Пеппер исчезнуть, а та одновременно радовалась этому и сердилась.

Вернувшись в Лондон, она яростно набросилась на работу, подготавливая почву для приезда Виктора. Так продолжалось шесть недель, в конце которых произошло событие, определившее ее дальнейшую жизнь.

Виктор предпочитал заниматься игроками в теннис и бейсбол, и Пеппер вошла в контакт с быстро набиравшим силы беркширским промышленником, занимавшимся дорогой спортивной одеждой и заинтересованным для рекламы в модной теннисной звезде.

Пеппер еще до встречи была немало наслышана о его компании, и когда ехала к нему, то мысленно прокручивала полученные сведения. Главой фирмы был молодой и энергичный бизнесмен, для которого это дело было лишь частью его дел. Ему срочно требовалось создать свой имидж, и Пеппер рассчитывала убедить его в том, что пока еще молодой, но потенциально сильный теннисист из первого списка британских звезд в агентстве Виктора, на которого она обратила внимание, — идеальный кандидат для рекламы нового бизнеса.

Потом Пеппер стала вспоминать, что ей известно о самом боссе. Нику Хауарту тридцать лет, и, когда ему исполнилось восемнадцать, он унаследовал от отца небольшую фабрику, которую всего за двенадцать лет превратил в мульти-миллионную империю. В мире деловых людей о нем много говорили. Даже Аластэр в благодарность за поддержку, когда решалась судьба его сына, рассказал ей кое-что интересное, что могло оказаться для нее весьма полезным.

Немного удивившись, Аластэр обнаружил, что она не потеряла ни грани своей напористости, пока была в Нью-Йорке, и ему это понравилось. Ведь в Нью-Йорке очень легко соблазниться блеском денег или власти, но Пеппер устояла и все еще продолжала оставаться уверенной в себе молодой женщиной, которая когда-то привела его в замешательство.

В Нике Хауарте почти сразу же Пеппер разглядела неугомонный дух. Он был на редкость привлекателен со своими соломенными волосами и холодными зелеными глазами, высоким ростом и стройной фигурой, не говоря уж о сексуальной притягательности, которую даже Пеппер не могла не заметить, несмотря на его официальный вид.

Этот человек не любит выставляться и отлично умеет сливаться с окружающей обстановкой, с мысленной усмешкой подметила Пеппер. Чего же он хочет, если у него все есть? В Нью-Йорке Пеппер поняла одну важную вещь. Если бизнесмен одолевает все новые и новые рубежи, значит, его гложут не исполненные мечты. На этом держится коммерческий мир — на желании иметь то, чего пока еще нет. Пеппер размышляла об этом, не забывая через стол ослепительно улыбаться ему.

Ее предложения лежали у него на столе. Ник тоже улыбался, и его улыбка была не менее искусственной и контролируемой, чем ее собственная.

— Неплохо, должен признать… Вы почти меня убедили. Но вы уверены, что мне нужен юниор? Может быть, поискать кого-нибудь поизвестнее?

Пеппер сразу поняла, что он испытывает ее, хочет смутить и таким образом добиться преимущества.

— Который уже засвечен как эмблема другой фирмы? — задумчиво переспросила она.

Ник Хауарт ясно дал ей понять, что «имидж», который он желает получить, должен быть необычным и не приевшимся публике, и она спрятала улыбку, заметив, как он нахмурился. Еще один раунд остался за Пеппер, однако до полной победы было далеко.

Ник пожал плечами, и она поняла, что он пытается сделать вид, будто проверял ее.

— Может быть, вы и правы. Но этот юноша… — Он заглянул в бумаги. — Сейчас Тони Ричмонд подает надежды, но ведь ему всего шестнадцать. Откуда нам знать, что он не перегорит за три месяца?

Пришлось Пеппер показать ему зубки.

— С чего вы решили, мистер Хауарт, что разбираетесь в будущих звездах? В мои обязанности входит распознавать их и играть на их честолюбии так, чтобы они не перегорали раньше времени. Именно поэтому Виктор Орландо поручил мне руководить его британском филиалом.

— Я уже думал об этом. Вы работаете, а Виктор собирает призы.

Пеппер улыбнулась, но не позволила увести разговор в сторону.

— У меня сегодня еще одна деловая встреча. — Она посмотрела на часы. — Я понимаю, что мои предложения слишком радикальны, может быть, более авантюристичны, чем вам хотелось бы…

Она не сводила с него глаз и сразу же поняла, как ему не понравилось то, что он услышал, ведь Ник гордился своими неординарными решениями. По крайней мере, так говорили его коллеги.

— Наверное, вам нужно время обдумать мои предложения.

С этими словами Пеппер встала и тотчас похолодела, услышав:

— Что вы делаете в этот уик-энд?

Обычно мужчины ждали какое-то время, прежде чем приглашать ее куда-нибудь, но ей заранее сообщили, что Ник Хауарт не терпит отсрочек.

— Я приглашена в Виндзор на поло, — откровенно призналась она. — Будет играть муж моей подруги, и она пригласила меня провести с ними уик-энд.

Пеппер сказала правду. Изабелла вновь забеременела и, скучая, просила составить ей компанию, а Пеппер не смогла придумать предлог, чтобы отказать и не обидеть ее.

— Поло? — переспросил Ник.

— Игра королей, знаете ли, — заметила она, лишь бы что-то сказать, и тотчас обратила внимание на его пристальный взгляд. По спине у нее побежали мурашки. Неужели это и есть его ахиллесова пята? — Если хотите, можете присоединиться к нам. Думаю, моя подруга не будет против.

Пеппер совсем по-детски скрестила за спиной пальцы. Сейчас она подчинялась инстинкту, что в деловых играх с ней случалось довольно редко.

— Для секретаря вы вращаетесь в высоких кругах. Поло — спорт самых родовитых и богатых. Это, как бы сказать, похоже на закрытый магазин.

Ник Хауарт рассмеялся, но в его глазах смеха не было. Пеппер оказалась права и едва сумела скрыть свое волнение. Вот, пожалуйста… Очень богатый и очень могущественный человек хочет того, что для него почти недостижимо. У Пеппер словно удвоились силы. Теперь, возможно, ей удастся уговорить его. И если удастся…

— Мы с Изабеллой вместе учились в Оксфорде. Наверное, вам известна фамилия ее отца… Кент. Аластэр Кент…

— Он играет в команде герцога Ранкуртского, правильно? — мгновенно отреагировал Ник Хауарт, бессознательно подтвердив то, что Пеппер хотела знать наверняка.

Ни один человек, не связанный со спортом, не сказал бы так об отце Изабеллы, тем более, деловой человек, который должен был бы ответить:

— Ну, конечно… Банкир… Я его знаю.

— Мне, правда, пора… Но если вы решите приехать в Виндзор, позвоните мне. Телефон вам известен.

Ник был слишком опытен и осторожен, чтобы согласиться немедленно. Пеппер даже подумала, что стала бы относиться к нему хуже, если бы он сразу сказал «да». Всю дорогу до Лондона она размышляла о том, примет он ее приглашение или нет. Если она его раскусила… Слишком много «если»… Впрочем, из них состоит вся жизнь.

Ник позвонил в пятницу вечером, когда Пеппер уже собиралась покидать офис, и в его голосе она не уловила никакого волнения.

— Если ваше предложение на субботу еще в силе, то, мне кажется, мы могли бы заодно обсудить наши дела, потому что в воскресенье утром я улетаю в Париж.

Неплохо для человека, который хочет сохранить лицо, улыбнулась Пеппер и подтвердила свое приглашение. Изабелла

и Джереми не очень давно купили дом в нескольких милях от Виндзора, и Пеппер, объяснив ему, как до него добраться, позвонила подруге.

По обыкновению рассеянная Изабелла без возражений согласилась принять приятеля Пеппер.

День прошел, как Пеппер и предполагала. Ник Хауарт был полностью поглощен и заворожен игрой, и в руках Пеппер оказалась превосходная приманка. Естественно, Ник без проволочек согласился спонсировать теннисиста.

Всего за несколько дней до этого Изабелла совершенно случайно упомянула, что один из приятелей Джереми хочет набрать новую команду, однако не может найти нужное количество достаточно сильных и одновременно обеспеченных игроков.

Ник не остался с ними обедать, и, улучив минуту, Пеппер заговорила с мужем Изабеллы о том, что подумает его друг об игроке, который сможет взять на себя большую часть расходов на команду.

— Было бы неплохо, — согласился Джереми. — Старики не очень-то об этом думают, но даже его высочество поговаривает, что нужны новые вливания, если мы хотим сохранить игру. Из стариков далеко не все в состоянии давать деньги.

Пеппер не смолчала, решив выяснить все до конца.

— Значит, команда, скажем так, не слишком настроена вести переговоры с человеком, который имеет все возможности ее поддержать?

— Все зависит от человека. — Джереми умел быть проницательным, когда хотел этого, и внимательно посмотрел на нее. — Мы говорим просто так или у тебя есть предложение?

Пеппер набрала полную грудь воздуха.

— Я думала о Нике Хауарте.

Джереми долго молчал.

— Вроде, он неплохой парень… Не из нашего круга, правда… Мне нужно поговорить с остальными. Один я ничего не решаю…

Через неделю Пеппер позвонила Нику Хауарту и спросила, не могут ли они встретиться. За ланчем она предложила ему, помимо спонсирования будущей теннисной звезды, подумать, не хочет ли он участвовать в организации новой команды игроков в поло.

— В ней будет несколько бывших членов команды гвардейцев. Они ищут новых игроков, но… — Пеппер сделала паузу и сразу почувствовала, как Ник напрягся в ожидании. — Возможно, им понадобится спонсорская помощь, естественно, в разумных пределах…

Ник Хауарт понял, что имеет дело с сильным партнером.

— Сколько? И сколько лично вам? — спросил он.

Пеппер назвала сумму, но он даже глазом не моргнул, правда, спросил:

— Плюс к этому я должен спонсировать подающего надежды теннисиста?

Он нахмурился, и на мгновение Пеппер показалось, что Ник собирается ответить отказом. Вместо этого он проговорил с явным изумлением:

— И это все? Вам я ничего не должен?.. Совсем ничего? Никакого особого гонорара?

Пеппер смерила его холодным взглядом.

— Это не мой способ вести дела.

— Тогда, значит, вы не похожи на своего босса, — вдруг сказал он. — Позвольте, Пеппер, дать вам один совет. Орландо возьмет у вас все, что сможет, а потом выкинет на помойку. Не ждите от него верности. — Он помрачнел. — Вы когда-нибудь думали о собственном деле?

Изменившееся выражение ее лица сказало ему все, и Ник улыбнулся.

— А, вот и я теперь знаю, чего вы хотите, — с видимым безразличием произнес он.

С этого все и пошло. Пеппер ничего не задолжала Виктору. Она поставила его в известность о своем уходе и основала собственную компанию.

Ее первые контракты, подписанные теннисистом и Ником Хауартом и Ником и новой командой игроков в поло, принесли такие комиссионные, каких Пеппер не заработала бы у Виктора и за десять лет.

Виктор пришел в ярость. Он давал интервью всем спортивным газетам, понося ее на чем свет стоит, но это только укрепляло репутацию Пеппер. Женщина, сумевшая обвести вокруг пальца самого Виктора Орландо, не лыком шита. Вскоре Пеппер обнаружила, что многие спортивные звезды предпочитают обращаться к ней.

Итак, первая ступенька на лестнице к успеху была завоевана, и Пеппер позволила себе отвлечься от бизнеса, чтобы уделить внимание Симону Геррису и своему отмщению.

Она узнала имя и адрес самого лучшего частного сыщика, которым мог похвастаться Лондон.

Люди, подобные Симону Геррису, которым в радость насилие, вряд ли удовлетворяются одним разом. Такого быть не может!.. Рано или поздно он вновь переступит черту, и когда это совершится… Пеппер решила ждать столько, сколько потребуется.

Глава пятнадцатая

Майлс хмурился, изучая разложенные на столе документы. Возможно, в них было меньше подробностей, чем в документах Пеппер, однако и они содержали достаточно информации, чтобы он понял, насколько реальными были ее угрозы.

Потрясающе, как много она сумела добиться за прошедшие годы, и к жалости и злости, которые Майлс всегда испытывал, вспоминая ее, теперь присоединилось искреннее восхищение. Даже более того, признался он самому себе, появилось чувство общности, может быть, гордости, ибо Майлс лучше других мог представить себе, чего стоил ее успех.

Пристальный интерес Майлса к Пеппер был вполне обоснован. Оба начинали свою жизнь сиротами. Обоим посчастливилось встретить в жизни людей, чьи доброта и забота помогли подняться над тем, что уготовила им судьба, и удовлетворить свое честолюбие.

Правда, Майлс не был преступно изнасилован в семнадцатилетнем возрасте.

Время от времени ему приходилось заниматься делами об изнасиловании, и он считал, что выработал для себя правильную манеру поведения — сухо излагать факты, не поддаваясь власти чувств.

Ему вспомнилось первое такое дело. Женщине было уже за тридцать, и она ничем не напоминала Пеппер, однако Майлс словно воочию видел обнаженную Пеппер, смотревшую на него с ужасом и осуждением.

Ему пришлось, хотя и с неудовольствием, признать, что Пеппер всегда была частью его жизни, хотя прежде он об этом не догадывался. Она не уходила из его памяти, и, возможно, именно в ней крылась причина его не совсем обычного отношения к женщинам. Майлсу было страшно причинить кому бы то ни было физическую или душевную боль, и, наверное, поэтому он не позволял себе вступать в более ответственные отношения со своими любовницами. Какая-то часть его всегда оставалась для них недоступной.

Так и Пеппер таилась от людей.

Майлс поерзал в кресле. Ему надо было трезво оценить положение, а он вместо этого дал волю чувствам. Однако трудно было не думать о ней, о ее ранимости, столь очевидной для него и скрытой от всех остальных.

Едва Майлс увидел Пеппер за ее чертовым столом, предъявляющей ультиматум четырем мужчинам, ему до боли захотелось защищать ее и заботиться о ней, чтобы она больше никогда и никого не боялась в своей жизни.

Майлс желал ее, как не желал еще ни одну женщину. И хоть он обожал женщин, сумевших найти свою дорогу в жизни, независимых, насмешливых, которые не уступали ему ни в интеллектуальном, ни в физическом плане, ему еще никого, кроме Аманды, не хотелось защитить. Пеппер, сама того не подозревая, тронула какую-то струну в его душе, и Майлса захлестнул поток неведомых прежде чувств. Ему даже показалось, будто в глубине души он всегда знал, что они еще встретятся.

Майлс хотел пойти к Пеппер и попросить, чтобы она забрала обратно свои требования, попытаться доказать ей, что не стоит рисковать собой. Симон Геррис опасен и ни перед чем не остановится. Но Майлс понимал: Пеппер даже не станет его слушать.

Отчаяние оттого, что он не может поговорить с ней, показать… Что показать? Майлс грустно усмехнулся. Показать, как он желает ее? И Майлс представил ее реакцию на это!

Когда Пеппер выставила свой ультиматум, он действовал импульсивно, хватаясь за любую возможность защитить ее. И что теперь? Сработает ли его план? Должен сработать, если Майлс убедит всех, что они любовники.

И он опять вспомнил о Симоне Геррисе, которому совсем не понравилось, когда он взял дело в свои руки… Симон не доверяет ему. Это легко читалось в его взгляде. Майлсу надо соблюдать предельную осторожность, потому что Геррис не спустит ему ни одной оплошности. Что же, пусть Пеппер ради собственной же безопасности верит пока, будто он тоже принадлежит к шайке насильников.

Неужели она не понимает, насколько опасен Геррис?.. С мрачным видом Майлс взял в руки документы, относящиеся к Симону. Наверняка Пеппер знает о его невменяемости. Против своей воли Майлс вновь мысленно восстановил во всех подробностях то, что произошло в его оксфордской комнате много лет назад. Ничего удивительного, что женщина хочет отомстить насильникам.

О Ричарде и Алексе он особенно не беспокоился, ведь они были лишь пешками в большой игре. Для Пеппер они не представляли опасности. А вот Симон Геррис…

Человек, который проделал для него всю поисковую работу, написал свое заключение на документах Симона, и Майлс внимательно его прочитал. Похоже, Геррис после обычного пребывания в родном поместье возвратился в Лондон без жены и детей, более того, слуги в лондонском доме не видели Элизабет Геррис и ее обоих детей с того дня, как она по требованию мужа отправилась вслед за ним в Уэльс. Очевидно, она бросила его, но почему? И почему он не пытается отобрать детей? Человек, которого, подобно Симону, ведет адское честолюбие, вряд ли не понимает, что образ заботливого отца лишь усилил бы его позиции, особенно если инициатива развода принадлежит Элизабет. В Бостон, как доложил его агент, она тоже не вернулась.

Майлс откинулся на спинку кресла и задумался, стараясь изгнать из своих мыслей Элизабет Геррис и сосредоточиться на Пеппер. Достаточно долго он адвокатствует, чтобы не знать, как много респектабельных, но слишком прямолинейных мужчин искренне считают, что приличная женщина никогда не станет жертвой насильника. Некоторые из его коллег годы потратили, чтобы убедить их в неправоте, да и самому Майлсу приходилось лицом к лицу сталкиваться с насилием в таком многообразии проявлений, что от его наивности, если он когда-то и был наивен, не осталось и следа. Но даже при всей его умудренности прочитанное не могло не испугать.

Майлсу было известно о гомосексуальных наклонностях Симона, но до сих пор ему казалось, что они остались в прошлом… В Оксфорде далеко не один Геррис удовлетворял таким образом свои сексуальные потребности, а потом эти студенты благополучно женились и имели детей… Однако агент Майлса писал о маленьких мальчиках, которых Симон подбирал на улице и бросал избитыми до полусмерти. Правда, доказательств он не представил. Но Майлс и без них знал, недаром был адвокатом со стажем, что у самых благообразных на вид мужчин вполне могут быть две жизни.

Он видел ужас и ненависть в глазах Симона, когда Пеппер предъявила им ультиматум, и у него не осталось иллюзий насчет того, что чувствовал к ней Геррис. Если бы мог, он убил бы ее в ту же минуту.

Как когда-то давно, Майлс подумал, что у Симона слишком близко сходятся здравомыслие и безумие… И его всепоглощающая ненависть к Пеппер — серьезное доказательство поврежденного рассудка.

Если бы Майлс мог это доказать и хотя бы на время изолировать Герриса… Однако это не выход. Майлс отлично все понимал и еще раз повторил себе, что ему нет смысла вмешиваться. Собранные Пеппер компрометирующие материалы, даже если она их опубликует, вряд ли повредят его карьере. У него гораздо более выгодное положение, чем у остальных, и он может позволить себе наплевать на нее и уйти в сторону, однако Майлс знал, что не сделает этого.

Его влекло к ней… К тому же она бросила ему вызов. Майлс смертельно боялся за нее. Конечно, Пеппер — женщина храбрая, и он даже восхищается ее упорством, но она представления не имеет, какая опасность ей грозит.

Если Майлс не вмешается и не возьмет дело в свои руки, Геррис способен перейти все допустимые границы и даже совершить убийство.

Может быть, не в первый раз.

После смерти Тима Уилдинга какие только слухи из разряда черного юмора ни ходили в оксфордской студенческой среде. Тогда Майлс отмел их как не имеющие под собой реальной почвы. А теперь… Майлс помрачнел… Он не сомневался, что Симон властвовал над остальными двумя мужчинами. Понаблюдав за ними, Майлс видел, как Алекс и Ричард уступали его натиску. Алекса Барнетта он понимал… Тот никогда не отличался силой духа. А вот Ричард Хауэлл…

Никакого значения для дела это не имело, но Майлсу стало любопытно, когда и как Симон взял над ними власть.

Как адвокат он ненавидел вопросы, остававшиеся без ответа, по крайней мере, так Майлс говорил себе, справляясь со своим календарем, а потом звоня в офис.

Его помощник не привык к тому, что Майлс в последний момент отменяет назначенные встречи, и говорил с ним не без раздражения. Майлс усмехнулся. Помощники барристеров являются большой силой, ибо именно они правят маленьким элитным мирком, и плохо тому придется, кто не признает их власть.

Освободив себе неделю, Майлс должен был решить, что делать дальше. Нельзя терять времени. Насколько он понимал, Геррис быстро потеряет терпение.

Собрав все самое необходимое в небольшой чемодан, Майлс заказал себе номер в отеле на окраине Оксфорда. Там у него были друзья, к которым он мог заглянуть и таким образом убить сразу двух зайцев. Кстати, там же живет и его крестник. Он не видел его со дня крещения, и если все будет идти по плану, то останется время навестить и свое детище.

Наследник полковника Уайтгейта оказался не в состоянии долго держать на плаву свое хозяйство, и вскоре дом был выставлен на продажу. Майлс дорого заплатил за него и устроил в нем приют для умственно неполноценных детей. Когда случалось бывать поблизости, Майлс заглядывал туда и заодно навещал приют, в котором вырос. Там многое изменилось, однако дети все так же страдали от одиночества, и Майлс знал, что как бы о них ни заботились, не все раны можно залечить. А эта будет саднить всю жизнь. Что же, пусть привыкают жить с ней.

Подобно ему, они будут отчаянно мечтать о семье и спрашивать себя, за что Бог послал им такое наказание. Но Майлс хотел надеяться, что, подобно ему, они со временем найдут в себе силы понять, что им не за что себя ругать. Иначе не выжить!

Надо признать, Майлс оказался счастливчиком, ведь ему хватило сил сбросить с себя груз прошлого и устремиться в будущее. Но он — один из немногих.

Майлс отлично знал, почему его потянуло вспоминать прошлое. Он поглядел на две странички плотно отпечатанного текста — досье его агента на Пеппер. Один факт не давал ему покоя. Пока она жила у Симмсов, Мэри родила сына. Неужели он излишне подозрителен? Женщина, которой за сорок, после пятнадцати лет бесплодного замужества рожает здорового ребенка, хотя до этого у нее были сплошные выкидыши… Кстати, ребенок родился ровно через девять месяцев после того, как Симон Геррис изнасиловал Пеппер. Совпадение ли?..

Майлсу показалось, что еще немного, и он сломается. Слишком большое напряжение. Слишком много работы. В первый раз в жизни он без радости подумал о множестве женщин, прошедших через его жизнь. От брака Майлс старательно бежал, обычно говоря себе, что не выдержит постоянного общения. И сейчас он попытался представить себя на месте Пеппер… Что могла думать и чувствовать семнадцатилетняя девочка, у которой на всем свете никого из близких. Симмсы пригрели ее. Может быть, Пеппер из благодарности отдала им своего ребенка?

На память ему пришла торжествующая самоуверенная женщина в богатом офисе, и Майлс поморщился. Что-то не сходится. Но ведь он всего-навсего делает предположения. А что, если эти предположения правильные? Что, если Пеппер действительно родила ребенка от Герриса?

Майлс попытался представить, какое наследство получил малыш от такого союза, и далеко не в первый раз подумал, что иногда ребенку не стоит знать своих родителей.

Ему было неприятно думать об этом. Инстинктивно он чувствовал, — а Майлс Френч принадлежал к людям, которые всерьез относятся к своим инстинктам, — что Пеппер Майденес в опасности. Но как спасти ее и в то же время не пробудить подозрения Симона?

Потом Геррис был уверен, что находится почти у вершины и ему остается сделать последний рывок, чтобы получить высшую власть, а тут Пеппер… Она словно связала его, и Симон не может сбросить с себя веревки. Но это пока… Неизвестно, когда он решит, что пора избавиться от нее. И он это решит, даже не осознав, что она и его утащит на дно пропасти.

Майлс предполагал, что Геррис не имеет понятия о реальной жизни и считает себя неуязвимым, отчего становится еще опаснее для окружающих, ибо не побрезгует убийством, если почует реальную угрозу. Естественно, Симона Герриса поймают, и он станет на несколько недель самой популярной личностью, однако это не вдохнет жизнь в Пеппер.

Да… Надо что-то придумать…

Зазвонил телефон, и Майлс взял трубку. Секретарша напомнила, что ему предстоит встреча с клиентом. Подтвердив, что он не забыл о встрече, Майлс вернулся к своим размышлениям и подумал, что кампания по рекламированию себя в качестве ее любовника как будто дает плоды. Он то и дело звонил в офис Пеппер и засыпал его цветами, а один раз даже оставил свою машину возле ее подъезда.

Пеппер, несомненно, видела его, выходя из дома, но постоянно поворачивалась к нему спиной. В других обстоятельствах Майлс нашел бы возможность разрушить преграду между ними, но он знал причину ее ненависти и поведение Пеппер его не удивляло.

Дежурившие возле офиса и возле дома охранники уже узнавали Майлса. Естественно, Пеппер заявила им, что не желает его видеть. Но он нейтрализовал ее приказ «гнать его» трогательным рассказом о том, что они любили друг друга и поссорились. Уже две газеты намекнули, естественно не без усилий самого Майлса, на некие отношения Майлса Френча и Пеппер Майденес. Теперь никто не удивится, если их имена будут стоять рядом. Пока все отлично, однако Майлсу еще далеко, очень далеко до полной уверенности в безопасности Пеппер.

Вечером ему предстояло играть в сквош, а потом обедать в клубе. Еще нужна врачебная экспертиза, и Майлс знал, где ее получить.

В этот уик-энд, будучи в Оксфорде, он узнает все, что только возможно, о делах Герриса, пока тот там учился, а на следующей неделе… Майлс заглянул в бумаги, в которых было расписание визитов Пеппер на ближайшие две недели, и брови у него поползли на лоб, едва он обратил внимание на субботнюю игру в поло в Виндзоре. Что же, Виндзор недалеко от Оксфорда, а отец его крестника фанатик этой игры.

Кажется, боги на его стороне.

Женский приют располагался на узкой улочке в построенном в викторианские времена и довольно обшарпанном здании с небольшим садом. Майлс позвонил в дверь и тотчас услыхал детский плач.

Дверь открыла очень худая блондинка лет тридцати с небольшим, которая подозрительно оглядела его.

Когда Майлс представился, ее взгляд потеплел. Наверное, поначалу она приняла его за разгневанного мужа, который преследует убежавшую от него жену. Что же, ничего удивительного. Такое постоянно тут случается.

Женщина, руководившая приютом, когда-то работала медицинской сестрой. Она провела Майлса в комнату, которую использовала как офис, и выложила ему свои проблемы, связанные с тем, что домовладелец решил увеличить плату.

— У большинства женщин, которые живут здесь, совсем нет денег, и они не могут платить за себя, ну, а мы стараемся доставать деньги, где только можем. Если честно, то их не хватит, чтобы набить карманы этому сквалыге.

Пока они говорили, Майлс раздумывал, как лучше помочь приюту. Потом Сара Джеймс предложила ему чаю, и он не отказался. Покинув его на несколько минут, она возвратилась с сообщением, что чай скоро будет. Когда дверь открывалась, Майлс слышал детские голоса.

— Вернулись из школы, — пояснила Сара. — Мы обязательно посылаем двух матерей забирать их, чтобы дети не попали в руки отцов. Всякое бывает. Мужчинам не нравится, когда жены убегают, и они готовы на все, лишь бы их вернуть, вплоть до насилия над собственным ребенком.

— И такое случается? — спросил Майлс.

Сара помрачнела.

— Мы здесь не занимаемся насилием над детьми, если вы об этом. У нас нет соответствующих служб и прав. Это дело других, хотя далеко не всегда нам легко убедить женщину рассказать, что же все-таки произошло. Вот и сейчас… У нас тут женщина с двумя детьми… Уже довольно давно. Ее муж всегда плохо обращался с ней, но только недавно она узнала, что он сексуально домогался их сына. Ей понятно, что необходимо сообщить о нем властям, но она ужасно его боится. И еще боится, что ей не поверят и ее отправят к нему обратно. А ведь она — образованная женщина, мистер Френч… Более того, жена очень важного и богатого человека!

Голос у нее звенел от возмущения, глаза сверкали под наплывом чувств. Но тут открылась дверь, и она вынужденно умолкла, а Майлс с улыбкой повернулся к женщине, которая принесла чай.

Он тотчас узнал Элизабет Геррис, и только долгий адвокатский опыт помог ему сохранить на лице улыбку и не выдать себя. Подождав, пока она удалилась, он спросил Сару Джеймс:

— Насколько я понял, вы говорили об этой женщине?

— Как вы догадались, мистер Френч? — помрачнела миссис Джеймс. — Надеюсь, вы понимаете, что рассказанное мною — строжайшая тайна?

На самом деле она была отчасти довольна тем, что Майлс узнал Элизабет Геррис, и понятно почему.

Майлс лихорадочно думал, не зная, как использовать случайно попавшую ему в руки информацию, не повредив при этом Элизабет Геррис. Неплохо бы с ней поговорить, однако так просто не подойдешь. Вот если бы воспользоваться помощью Сары Джеймс…

— Почему бы мне не поговорить с ней? — спросил он и жестом попросил Сару помолчать, когда она встрепенулась, чтобы возразить ему. — Естественно, я обещаю не причинить ей никакого вреда. Кажется, я мог бы ей помочь. Мне известно, кто она и кто ее муж… Очень опасный человек.

Помолчав, Сара неохотно проговорила:

— Она хочет развестись, но боится, что он отберет детей.

— Кажется, я действительно могу ей помочь, — отозвался Майлс, уже кое-что надумав.

Миссис Джеймс внимательно поглядела на него.

— Если вы подождете, я схожу к ней…

Выходя из женского приюта, Майлс подумал, что вовсе не собирался пропускать игру.

Элизабет Геррис нервничала так, что едва могла говорить, но постепенно ему удалось внушить ей расположение. Майлс поклялся, что верит ей, и убедил в необходимости начать бракоразводный процесс ради блага детей и ее собственного блага. Однако он ни слова не сказал о том, какой опасности она подвергает себя. Элизабет требовалась поддержка семьи, однако она боялась даже писать в Бостон, не сомневаясь, что ей не поверят. По секрету она сказала Майлсу, что ее муж собирается стать премьер-министром от партии консерваторов. Кстати, Майлс тоже знал, что теперешний премьер-министр хочет подать в отставку, и Симон является одним из претендентов на его пост.

Премьер-министр был известен своими строгими взглядами на мораль, так что семья Элизабет Геррис вряд ли откажет ей в поддержке, если сам премьер за нее заступится и осудит Симона.

Однако Элизабет возражала против всякого рода публичности, боясь навредить детям.

Надо было найти какой-то обходной путь, и Майлс решил, что непременно найдет его.

Пеппер нахмурилась, когда, постучав, в кабинет вошла Миранда с цветами, уже поставленными в вазу. Это были не те тепличные и слишком яркие цветы, которые принято дарить, а те, которые растут в саду, словно в тумане серебристо-белых листьев.

Едва взглянув на них, Пеппер снова сделала вид, что изучает свой календарь, однако думала она совсем о другом. Даже не посмотрев на карточку, которую ей вручила Миранда, Пеппер поняла, от кого цветы. Что задумал Майлс Френч? Неужели всерьез полагает, что, притворяясь влюбленным, заставит ее свернуть с избранного пути?

— Правда, красивые? — спросила Миранда, ставя вазу на стол.

Она с недоумением посмотрела на Пеппер. Все служащие только и делали, что обсуждали очевидную щедрость нового кавалера своего босса. До него были и другие, много других, но такого, как он, не было.

— Отнесите их в приемную, — коротко приказала Пеппер. — У меня на них аллергия.

Никакой аллергии у нее не было, но если бы Пеппер дала себе волю, то взяла бы вазу, цветы и выкинула их в окно. Однако она не могла позволить себе столь эмоциональный жест. Он не соответствовал бы ее имиджу.

— Мистер Френч звонил сегодня четыре раза, — сообщила Миранда. — Я отвечала, как вы приказали, что не желаете о нем слышать…

Пеппер чувствовала, как ее охватывает раздражение, и не поднимала головы от бумаг, но Миранда не уходила, словно чего-то ждала.

— Он просил меня передать вам, что сегодня приедет, как всегда, и если вы в самом деле хотите, чтобы он вернул ключ, захватит его с собой…

Изо всех сил сжав в пальцах ручку, Пеппер с недоумением уставилась на секретаршу. Немного придя в себя, она открыла рот, чтобы высказать все… Но быстро сообразила, что это не приведет ни к чему хорошему. По лицу Миранды Пеппер поняла, что секретарша все равно ей не поверит.

Черт бы его побрал! Будь он сейчас тут…

Отпустив Миранду, Пеппер принялась шагами мерить свой кабинет. Майлс Френч думает, будто он очень умный, ставя ее в дурацкое положение и не давая ей возможности опровергнуть его притязания на статус ее любовника. Пеппер остановилась и только тут заметила, что скрипит зубами. Только этого не хватало!.. И она выглянула в окно на шумную улицу.

Наверное, пора отдохнуть. Нервы на пределе. Уехать бы куда-нибудь… И Пеппер рассмеялась. Вот уж чего ей никогда не было нужно. Она любила свою работу и отдавалась ей всем сердцем. Сколько раз Ник предлагал ей взять отпуск и поехать с ним, куда заблагорассудится! Но она всегда отговаривалась срочными делами. Пеппер казалось, что дома спокойнее, ведь Ник все еще не оставлял надежду сделаться ее любовником.

Когда Миранда вернулась с письмами, которые требовали подписи, Пеппер с ожесточением терла разболевшийся затылок.

— Устали? — сочувственно спросила Миранда. — Надо отдохнуть.

— Я тоже так думаю, — согласилась Пеппер.

Ей в самом деле надо что-то изменить в своей жизни, может быть, всего-навсего удрать от нарочитого внимания Майлса Френча.

Уик-энд она проведет с Изабеллой и Джереми, однако там ей вряд ли удастся расслабиться. И Пеппер подумала об Оксфорде, где жили Мэри и Филип, однако навестить их не получится, если только не уехать в пятницу пораньше.

Грызя ручку, Пеппер думала о том, что предстоящий матч, на который ее пригласили Изабелла и Джереми, очень важный, так как играть будет команда Ника Хауарта. Теперь он был капитаном команды и совсем своим в обществе, в котором еще недавно его не принимали. В Виндзоре яблоку негде будет упасть из-за поп-звезд, ставших помещиками-миллионерами, и богатых бизнесменов, готовых выложить деньги ради процветания обретшего второе дыхание спорта аристократов.

Мысленно Пеппер перебрала свои платья, решая, какие из них возьмет с собой. Вечером Изабелла устроит официальный обед, на который наденет новое произведение Паркера, немного меняющее ее имидж с откровенно сексуального на нежно-женственный. Пеппер нахмурилась, пытаясь понять, зачем ей это понадобилось.

За неделю Пеппер похудела на два фунта — верный признак того, что у нее неспокойно на душе. И, тем не менее, повода для беспокойства нет. Разве она не достигла цели, которую поставила себе десять лет назад? Ей бы надо радоваться и поздравлять себя, а она мучается и не спит ночами… Почему она позволяет Майлсу Френчу расстраивать себя? Разве у нее нет ничего более важного в жизни? Ультиматум предъявлен, и ее жертвам никуда не деться.

А сейчас надо работать, если она хочет подольше отдохнуть. До нее дошли слухи о подающем надежды теннисисте, который живет в Чешире. Надо ехать и самой смотреть на него. Теннис — большой бизнес, и Пеппер пока еще только начинала его осваивать, но она уже поставила себе задачу за пять лет освоить его как следует. Подумав об этом, Пеппер ожидала обычного волнения в крови… Увы, ничего подобного не произошло. Она немного растерялась, однако не позволила себе выйти из колеи и принялась за чтение лежавших перед ней бумаг.

Пеппер считала своим огромным преимуществом умение быстро концентрироваться на неотложной задаче, когда никаким посторонним мыслям не оставалось места в голове. Однако на этот раз она не смогла до конца перебороть себя, в глубине души чувствуя, что это из-за Майлса Френча.

Подняв голову, Пеппер заметила, что Миранда забыла унести цветы, которые напоминали ей о саде Филипа, а если покопаться в памяти, то это были цветы, которые она постоянно видела в детские годы.

Выбор Майлса удивил ее. Если бы он прислал дорогой модный букет, то, наверное, Пеппер была бы сейчас спокойнее, но в этих неярких нежных цветах она видела что-то такое, что никак не вязалось с ее представлением о нем и потому настораживало. Пеппер задумалась о том, насколько правильно оценила его, или, что гораздо хуже, насколько неправильно…

Джулия Барнетт сидела в своей спальне и смотрела в окно. Примерно полгода назад она стала время от времени переселяться сюда, не в силах справиться с мучившим ее чувством вины. Алекс был на работе… По крайней мере, он сказал, что поедет на работу. Ее губы скривились в горькой усмешке. Полчаса назад Джулия позвонила ему, и секретарша не смогла скрыть удивления, услышав ее голос…

С пола в их спальне, в которой Алекс теперь иногда оставался один, Джулия подобрала листок бумаги. Она разгладила его, и сейчас он лежал на кровати.

Ей не составляло труда узнать почерк Алекса, даже если бы Джулия не хранила все любовные письма, которые он когда-либо присылал ей. На этом листе он написал всего два слова, имя и фамилию, но написал столько раз, что на бумаге не осталось свободного места, и это говорило о многом.

Джулия не могла отвести от него взгляд.

Пеппер Майденес… Другая женщина… Джулия знала ее. Недавно видела по телевизору в шоу, на которое приглашают удачливых женщин.

Алекс, ее Алекс влюбился в Пеппер Майденес. Словно чья-то безжалостная рука сжала сердце Джулии, и она стиснула зубы, чтобы не закричать от охватившего ее ужаса. Джулия знала, что рано или поздно это случится, что Бог накажет ее за убитого ребенка. Задрожав всем телом, Джулия почувствовала, как на нее вновь наваливается тяжесть, почти не отпускавшая в последние дни.

Она не помнила, как вышла из своей спальни… Очнувшись на полу их общей спальни и прижав руку к животу, она встала, хотя у нее все еще сильно кружилась голова. За два дня у Джулии во рту не было ни крошки, однако ей и в голову не пришло, что голова может кружиться от голода. Все это — заслуженное ею наказание. Но и Пеппер Майденес должна быть наказана за то, что украла чужого мужа. Она родит ему детей…

Ей вспомнилось, как на нее смотрели чиновники из отдела усыновления… Какие они были добрые и отчужденные. Джулия знала, что они не дадут им ребенка, потому что узнают о ее аборте, и тогда Алекс бросит ее. Разве она этого не заслужила?

Джулия не знала, как оказалась в поезде и приехала в Лондон. К дому, где был офис Пеппер, она пришла сразу после ланча.

Пеппер сидела за своим столом, изучая документы, когда вошла Миранда.

— Вас спрашивает какая-то женщина… — хмурясь, сообщила секретарша. — Боюсь, она странная.

— Почему?

— Похоже, она думает, будто вы украли у нее мужа…

Пеппер широко открыла глаза. За долгие годы ее имя не раз связывали с именами женатых и неженатых мужчин, но разгневанная жена явилась впервые.

— Чего она хочет? — холодно спросила Пеппер. — Чтобы я открыла сейф и выдала ей его? Кстати, как ее зовут?

— Знаете, с ней трудно… Мы не сразу смогли это узнать. Она очень расстроена. Сказала, что она — Джулия Барнетт.

Жена Алекса Барнетта. Неужели она всерьез думает, будто у Пеппер Майденес связь с ее мужем? Сначала Пеппер хотела приказать Миранде выгнать ее, но потом передумала.

— Приведите ее сюда. Я с ней поговорю.

— Вы уверены? — пробормотала Миранда. — Она в ужасном состоянии… — Девушка покраснела, встретив вопросительный взгляд Пеппер. — Нет, думаю, она не опасна, но… На грани истерики… — Секретарша прикусила губу. — И одета как-то странно…

— Приведите!.. — приказала Пеппер. Она сразу поняла, о чем говорила

Миранда, едва увидела входящую Джулию Барнетт. Женщина, остановившаяся на пороге, когда-то была прехорошенькой и теперь все еще могла быть привлекательной, если бы не растрепанные волосы, отсутствие косметики, ранние морщины. Платье висело на ней мешком, а на ногах были домашние тапочки.

— Вы украли у меня мужа. Хочу забрать его обратно.

Она так и сказала. Пеппер продолжала молча сидеть за столом, чувствуя, как ее совсем некстати охватывает жалость к несчастной женщине.

— Я знаю, зачем вы ему нужны, — торопливо продолжала Джулия. — Вы родите ему ребенка… А я вам не позволю!

Она так стремительно бросилась к столу, что застала Пеппер врасплох. Только что она стояла возле двери, и вот она уже рядом со столом и заносит над головой что-то вроде ножа.

У Пеппер не было времени испугаться. Лишь появилось ощущение нереальности происходящего. В ее ультрасовременном кабинете!.. Ситуация была скорее забавной, чем страшной.

— Мне не нужен ваш муж, — спокойно проговорила Пеппер. — Знаете, давайте выпьем кофе. Немножко поболтаем.

Она увидела, как меняется лицо непрошеной гостьи, становится нежным и по-детски наивным…

— Я потеряла ребенка, — пролепетала она.

— Знаю. Я все знаю.

— Бог наказывает меня. Поэтому он позволил вам отнять у меня Алекса.

— Бог не хочет вас наказывать. Правда. Он все понимает.

Пеппер увидела сомнение в голубых глазах, когда женщина впервые посмотрела ей в лицо, и еще в них мелькнула надежда. Пеппер удивилась самой себе. С чего это она тратит время на несчастную? Ей нет дела до жены Алекса Барнетта. Откуда же тогда дурацкое сочувствие? Почему ей вдруг захотелось помочь бедняжке?

— Джулия, я все знаю о вашем ребенке — предложила она. — И о вас тоже.

— Да?

— И я даю честное слово, что не отнимала у вас Алекса.

— Он не знает, что я сделала. Я солгала ему… У меня не может быть детей, а у него… Он…

— Алекс любит только вас.

Ей удалось привлечь внимание женщины. Занесенная над ней рука разжалась, нож упал на пол, но Пеппер не стала его поднимать. Странно, но она не чувствовала себя в опасности.

Она позвонила Миранде и, когда та пришла, попросила:

— Пожалуйста, принесите нам кофе, а потом мне придется уехать. Мы с миссис Барнетт отправимся за покупками.

— За покупками?

Голубые глаза смотрели на нее, не мигая, а губы произносили слова так, словно они были им совершенно незнакомы.

— Алексу ведь нравится, когда вы хорошо выглядите, правда? — строго спросила Пеппер.

— Да.

Тонкие пальцы неловко теребили потрепанное платье.

Пеппер уже поняла, что перед ней женщина, которая страдает от своей вины и которой необходима психиатрическая помощь. Казалось бы, Алекс Барнетт давно должен был бросить ее, а он все еще любит свою Джулию. По крайней мере, все изыскания подтверждали этот факт. Почему же мужчина, который так преданно и сильно любит, пошел на…

На что? Не выдумала же она, что он похитил ее? Пеппер заставила себя вспомнить о совершенном над ней насилии и о том наказании, которое придумала для него. И вот теперь она может вызвать полицейских, чтобы те принародно выставили отсюда его жену. Но она этого не делает. Почему?

Возможно, причина в сидящей перед ней женщине. В папке у Пеппер были ее давние фотографии, и то, что она видела, вызывало у нее искреннюю жалость. Не слишком ли жестоко она наказывает себя за то, что сделала? Да и что она сделала? Разве Пеппер не думала о том же? Джулия сама наказала себя за свою вину.

Одно дело — читать о том, что, лишив Алекса Барнетта надежды на усыновление ребенка, можно довести его жену до полного отчаяния, и совсем другое — видеть реальную женщину и чувствовать ее боль.

Пеппер не желала даже себе признаться, что не сможет пойти до конца… Придется найти для Алекса иное наказание.

Она приняла это решение почти на подсознательном уровне, но у нее тотчас стало легко на душе.

Миранде Пеппер приказала отыскать Алекса Барнетта, который был в Уайтхолле и пытался узнать о судьбе своего контракта, и оставить ему записку, чтобы он приехал к ней в офис. Тем временем, исполняя свое обещание, она отправилась с Джулией по магазинам, словно взяла на себя ответственность за беспомощного ребенка. Пеппер думала о том, до чего может довести себя женщина, мучимая чувством вины.

Когда все было сделано, она вернулась вместе с Джулией в офис и, усадив ее, твердо заявила:

— Ты должна сказать Алексу правду.

Женщина задрожала от страха.

— Не могу!.. Не могу…

— Ты должна! — стояла на своем Пеппер. — Тебе надо быть сильной. Ради Алекса… Ты должна разделить с ним свою боль.

Пеппер сама не понимала, зачем это делает. Даже со злостью подумала, что зря не позвонила в полицейский участок. Эта женщина переворачивала ей душу… Не хватало еще стать спасительницей для человека, которому она хочет отомстить!..

— Бог не простит меня, — сказала Джулия.

Пеппер набрала полную грудь воздуха.

— Простит. Для этого он послал тебя ко мне. Он хотел, чтобы я сказала тебе. Он уже простил тебя. Но ты должна обо всем рассказать Алексу… Потому что Алексу надо будет позаботиться о малыше.

Едва она это произнесла, как Джулия встрепенулась.

— У Бога есть для нас дитя?

Пеппер с ужасом подумала, какой дурацкий фарс она разыгрывает, однако нельзя останавливаться на полпути. Ее раздирали на части противоречивые чувства, но Пеппер не могла отдать эту женщину на волю ее депрессии. Все же она была цыганкой, и сейчас ею руководил цыганский инстинкт. Пеппер казалось, что в ее жизненном опыте был какой-то непонятный пока, высший смысл, и приход почти безумной женщины — посланное свыше испытание. Она даже ощутила присутствие своей бабушки рядом, и мурашки побежали по спине. До сих пор Пеппер не задумывалась о загробной жизни, о других мирах, но ведь они есть. Да и в обычной жизни много такого, что не поддается пониманию. Эта женщина наверняка послана к ней с какой-то целью… В этом Пеппер не сомневалась. Джулия представлялась ей отчаявшимся существом, пойманным безжалостной трясиной, которая засасывает все глубже и глубже. Она протянула руки к Пеппер, и если та отвергнет ее, если не придет на помощь…

Она тяжело вздохнула и проговорила то, что подсказывал инстинкт:

— Да, Джулия. Да. И Алекс скоро будет тут. Он отвезет тебя домой, и ты расскажешь ему о ребенке.

— И тогда… Тогда Бог пошлет нам другое дитя?

Джулия дрожала всем телом, да и Пеппер уже едва могла бороться с охватившим ее страхом. Что она делает? Как смеет? Она ведь не Бог и не должна давать подобные обещания, и все же… Словно слова приходили к ней откуда-то свыше, она услыхала, как произносит старое цыганское благословение, любимое благословение ее бабушки, и почти тотчас в комнате как будто посветлело и стало тепло.

Джулия тоже это почувствовала. Она перестала дрожать, и глаза у нее сделались ясные-ясные. Пеппер затаила дыхание.

Зазвонил телефон, нарушая благословенную тишину.

— Приехал Алекс Барнетт, — сообщила Миранда.

— Прекрасно. Подождите две минуты и пригласите.

— Алекс здесь, — сказала она Джулии, положив трубку. — Когда он войдет, скажи ему только, что ты хочешь домой. А уж там, дома, признайся во всем. Ты должна это сделать. Джулия!

— И Бог простит меня?

— Бог хочет, чтобы ты призналась Алексу, — строго произнесла Пеппер. — Когда ты это сделаешь, тебе станет намного лучше.

Пеппер надеялась на то, что женщина сама простит себя. Она бросилась к двери, которая вела в ее личную приемную.

Кого Алекс никак не ожидал увидеть в кабинете Пеппер, так это Джулию.

— Джулия…

— Алекс, поедем домой. Я хочу домой.

Он обратил внимание на ее новое платье, потом поглядел ей в глаза, ожидая увидеть бессмысленный взгляд, пугавший его во время ее депрессий, но взгляд был ясный.

— Я хочу домой!.. Мне надо поговорить с тобой! — повторяла Джулия.

— Что ты тут делаешь?

— Просто приехала, — спокойно отозвалась Джулия. — Я должна была приехать.

Пока они разговаривали, Пеппер вышла в коридор.

— Миранда, я ухожу. Пожалуйста, пойдите в кабинет и передайте мистеру Барнетту, что его жена прибежала ко мне в крайне расстроенных чувствах, и будет замечательно, если он заберет ее домой.

Алекс почти в шоковом состоянии выслушал то, что ему сказала Миранда, совершенно не понимая, что происходит, почему Джулия оказалась у Пеппер и, самое главное, что Пеппер сообщила ей. Тем не менее жена показалась ему спокойнее и разумнее, чем он привык видеть ее в последнее время.

Дежурно улыбнувшись Миранде, не заметив ее длинных ног и зазывной усмешки, Алекс снова обратил все свое внимание к жене, что дало потом повод Миранде с сожалением сказать девушкам из приемной:

— Увы, таких мужчин раз-два и обчелся!

Пеппер так и не удалось выехать в пятницу пораньше. В течение недели несколько раз звонил Алекс Барнетт, однако она отказывалась говорить с ним, ибо сама не понимала, что заставило ее вести себя так по-дурацки с его женой. Что же до бабушки… Это и вовсе идиотизм! Впрочем, вещи она уже упаковала, так что оставалось только принять душ и съесть бутерброд, а там можно и в дорогу.

Выбросив Барнеттов из головы, Пеппер села за руль. Если повезет, она приедет в Оксфорд прежде, чем Оливер ляжет спать. Пеппер тотчас поймала себя на этой мысли. У нее нет права желать встречи с ним. Оливер — сын Мэри и Филипа.

Если она позволит себе задуматься об этом, то сойдет с ума, как Джулия Барнетт… Сначала ей кажется, что к ней спустился дух бабушки, а теперь она вспоминает о ребенке, которого не хотела рожать.

И все же когда Пеппер чуть позже девяти приехала в Оксфорд и Оливер улыбнулся ей, она про себя отметила, что ей приятно было видеть его улыбку.

У Симмсов Пеппер пробыла недолго, уехав утром сразу после завтрака. Мэри нежно поцеловала ее на прощание.

— Она любит его, — спокойно сообщила она Филипу, когда они остались одни. — Я знала, что так будет.

Филип взял ее за руку, не понимая, почему самые жестокие муки судьба уготавливает самым слабым и невинным.

— Тебе обидно?

Мэри покачала головой.

— Да нет. — Она встала и улыбнулась мужу. — Скоро придет Оливер. Пожалуй, начну готовить ланч.

Изабелла задумала устроить пикник.

Джереми уже уехал, и теперь, наблюдая, как Изабелла управляется с большой корзиной и толпой ребятишек, которых на самом деле было всего трое, Пеппер одновременно изумлялась и печалилась оттого, как сильно переменилась ее легкомысленная подружка, ставшая женой, матерью и типичной представительницей своего круга. Оксфордская девочка исчезла, словно ее и не было. Пеппер не сомневалась, что сегодняшняя Изабелла ни за что не заговорит на улице с незнакомкой и уж точно не предложит ей кров и дружбу. Не будь они в последнее время связаны поло, возможно, от их дружбы тоже не осталось бы и следа.

— Я горжусь, что ты будешь вручать кубок, — сказала Изабелла. — Это такая честь. В прошлом году его вручала принцесса Уэльская. Джереми думает, что выиграет команда Ника. И ужасно злится. Говорит, они поступают нечестно, скупая талантливых ребят в Южной Америке. Мы даже не знаем, откуда половина их взялась… Ты понимаешь?..

И так далее… И тому подобное… Пеппер жалела, что не поехала в своей машине, однако Изабелла терпеть не могла, когда что-то менялось в ее планах.

— Знаешь, Джереми сам не свой в последние дни. Наверно, это связано с шумихой в Сити.

Изабелла скривилась, а Пеппер подумала, что Джереми скорее ввязался в любовную историю, чем озабочен увеличением семейного состояния, однако ничего не сказала. Слишком хорошо она знала Изабеллу и не сомневалась, что если бы та захотела, то в два счета докопалась бы до истины. Изабелла не дурочка. И к тому же красавица… Правда, она немного располнела после того, как родила троих детей, но у Пеппер были подозрения, что ее подруга не очень-то хранит верность семейному очагу. Конечно, Изабелла старается, чтобы никто ничего не узнал, да и никому не мешают ее маленькие шалости, чтобы обращать на них внимание. Вот только Пеппер, когда гостила у них в последний раз, случайно перехватила взгляд, которым Изабелла обменялась с мужем одной из своих приятельниц…

Устроившись поудобнее на переднем сиденье «рейнджровера», Пеппер ждала, пока Изабелла утихомирит детей и устроит сзади любимца Джереми, огромного Лабрадора, помахивавшего тяжелым хвостом.

— Готовы?

Игра, смотреть которую они ехали, была едва ли не самой важной в спортивном сезоне. Спонсированная Картье, она имела большое значение и для международных соревнований, поэтому, когда они добрались до Клуба, там было уже полно народа.

Четвертый год подряд Пеппер посещала этот «гвоздь сезона», но в первый раз ей было доверено вручить кубок победителю. Она не строила иллюзий насчет «чести» и «гордости», о которых болтала Изабелла. Если бы принцесса Уэльская и герцогиня Йоркская не отправились на отдых со своими почтенными супругами, о ней бы и не вспомнили. А так… Ее компания связана с этим видом спорта, лицо Пеппер примелькалось… Тем не менее, когда она и Изабелла вышли из машины и направились к тому месту, где уже собирались почетные гости, Пеппер сразу почувствовала на себе завистливые взгляды.

К счастью, день выдался чудесный и украшенная цветами лужайка оказалась не слишком переполнена людьми. Пеппер ответила улыбкой на улыбки членов Харлингемской ассоциации игроков в поло. Еще совсем недавно старики раздумывали, могут они или не могут принять деньги от спонсоров, а сейчас это стало нормой даже для столь аристократического спорта.

Ланч, как и ожидалось, был шумным. Все смеялись и сплетничали. Пеппер тоже смеялась и болтала, одновременно прислушиваясь к чужим разговорам, благодаря чему ей удалось узнать нечто весьма интересное для будущей работы. Изабелла уединилась с подружкой. Ник беседовал с одним из игроков.

Пеппер оглянулась и похолодела. Мужчина с темными волосами, стоявший спиной к ней…

Майлс уже давно заметил Пеппер. Иначе и быть не могло. Все замечали ее — и мужчины, и женщины. Пеппер отлично играет свою роль, признал он, удивляясь и восхищаясь естественностью ее поведения среди богачей и аристократов. Элегантный, синий в белый горошек, шелковый костюм великолепно ей шел, а шляпа в тон ему как нельзя лучше подчеркивала необычный цвет волос. На шее завлекательно поблескивали жемчужины. Руки в белых перчатках. Майлс знал об их отношениях с Ником Хауартом, которого все считали ее любовником. Однако, подробно изучив жизнь Пеппер, он не остался в неведении насчет ее искусства держать мужчин на расстоянии. Ее имидж сексуальной женщины не соответствовал тому, что было на самом деле, и Майлс был готов держать пари на свою репутацию, что ни один из приписываемых Пеппер мужчин ни разу не был допущен ею в постель. Он сам не совсем понимал, почему был настолько в этом уверен, ведь собранные его агентом сведения говорили как раз об обратном. В умении подавать себя Пеппер не откажешь. Одного ухажера она отшивала, признавшись ему в своей любви к другому… Другому обещала когда-нибудь… Третьего успешно водила за нос… Как тут не подивиться изворотливости этой женщины? Поразительно, думал Майлс, не упуская ее из вида, как Пеппер удается сохранять хорошие отношения с мужчинами да еще поддерживать репутацию, благодаря которой никому и в голову не придет, что ее сексуальный опыт ограничен зверским изнасилованием.

Майлс поглядел на Ника Хауарта и не мог не признать, что тот отлично подходит Пеппер — красивый, богатый, по всей видимости, влюбленный…

Объявление о начале игры прервало его размышления. Все бросились на свои места, и Майлс почел за лучшее не попадаться на глаза Пеппер, которая напрасно искала его среди болельщиков обеих команд.

Игра шла своим чередом, стремительно и опасно наращивая темп, а Пеппер, делая вид, будто увлечена происходящим, на самом деле старалась побороть накопленную за неделю усталость. Никогда еще ей не приходилось чувствовать себя такой опустошенной и слабой, и она, успокаивая себя, решила, что Майлс Френч ей привиделся. Этот человек как будто охотится на нее… Пеппер усилием воли выкинула его из головы и сосредоточила внимание на игре.

Когда был устроен перерыв на чай, за стол Изабеллы и Пеппер сели Джереми и Ник, и разговор пошел о преимуществах и недостатках обеих команд. Пеппер никогда не была особой любительницей поло, однако ей было неприятно думать о том, что Майлс Френч своим реальным или воображаемым появлением сумел легко вывести ее из равновесия. Ее одолевала скука, когда она якобы внимательно прислушивалась к словам Ника, и отсутствие Майлса Френча она воспринимала одновременно с облегчением и в тоже время с непонятным разочарованием. С разочарованием? Пеппер поймала себя на этой мысли и вся содрогнулась, так что даже Ник Хауарт отвлекся от любимой темы и спросил, что с ней. Он коснулся ее руки, и Пеппер пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отшатнуться от него.

Ник привез на эту игру нового пони, и вскоре они с Джереми уже страстно обсуждали его потенциальные возможности.

— Немного нервный, похоже, но пока трудно сказать, что из него…

Не слушая дальше, Пеппер огляделась. Какого черта Майлс не дает ей покоя? Это странно и, может быть, даже опасно.

Мужчины поднялись из-за стола, и Пеппер с Изабеллой последовали за ними. Вновь начиналась игра, однако Ник освободился еще до чая.

— Пойдем, я покажу тебе мое приобретение, — пригласил он Пеппер.

Нельзя сказать, чтобы ей хотелось с ним пойти, однако чувство вины и злость на себя за ненужные мысли о Майлсе заставили ее согласиться.

Ник по-хозяйски обнял Пеппер за плечи, когда они направились к тому месту, где содержались пони, и она, несмотря на желание немедленно высвободиться, подчинилась ему. В жизни Ника с тех пор, как они в первый раз встретились, было уже много женщин, но она знала наверняка, что он все еще лелеет надежду стать ее любовником. Уж Пеппер-то было известно, что его надежда напрасна, однако ему пока еще нет.

Когда Ник остановился, чтобы перекинуться с кем-то парой слов, Пеппер высвободилась из его объятия. Она услышала, как кто-то громко закричал, и резко обернулась. Один из пони, которому чудом удалось вырваться, бежал прямо на нее. Парализованная страхом, Пеппер не сводила с него глаз, но сдвинуться с места не могла… И вдруг ее кто-то схватил, бросил на землю и накрыл своим телом. То, что тело принадлежало мужчине, Пеппер все-таки успела понять.

Время шло, и Пеппер охватила паника. Она попыталась сбросить с себя мужчину, потому что ей не хватало воздуха, но ничего не получалось. От страха Пеппер ничего не слышала и не понимала… Ничего, кроме того, что во второй раз в жизни мужчина лежит на ней, трогает, пугает…

Она открыла рот, чтобы закричать, но на крик не хватило сил. Пеппер погрузилась по тьму, расцвеченную тысячью сверкающих звезд.

— Она потеряла сознание!

Не обращая внимания на восторженные крики толпы, Майлс встал и тщательно проверил, не сломано ли что у Пеппер. Вскоре рядом с ним оказалась Изабелла со своими детьми.

— Боже! Он же мог затоптать ее до смерти! Пеппер стояла прямо у него на пути…

— Она в шоке, — сказал Майлс, лениво и ласково улыбаясь.

— У нее ничего не сломано? Я отнесу ее в машину, подальше от толпы…

Никто, кроме Майлса, не обратил внимания на вспышки фотоаппаратов. Даже если бы он заранее все спланировал, все равно не могло бы получиться лучше. Все утренние газеты выйдут с их фотографиями.

Он был довольно далеко, когда началась паника, однако никто из стоявших поблизости не бросился на помощь Пеппер. Подобно ей, все от неожиданности застыли на месте.

— Вы знакомы? — удивленно спросила Изабелла.

— Да. — Улыбка и взгляд Майлса были рассчитаны на то, чтобы Изабелла сделала нужные выводы, не задавая лишних вопросов. И она поняла. — А!.. Понимаю. Но, кажется, я не встречала вас тут прежде… Знаете, привыкаешь к определенным лицам, если часто… О, черт!

— Вы ведь учились вместе в Оксфорде? — напомнил ей Майлс, мысленно благодаря своего агента за отличную работу.

Изабелле он определенно понравился. Было в нем нечто, с первого взгляда привлекающее женщин, — очевидная мужественность и столь же очевидная нежность.

— Пеппер ничего о вас не рассказывала… Ой, посмотрите, кажется, она приходит в себя.

Пеппер похолодела, едва сознание вернулось к ней, потому что чувствовала себя в такой густой атмосфере мужского духа, что все ее существо рвалось из нее вон…

— Пеппер, ты в порядке?

— Изабелла.

Она узнала голос подруги и открыла глаза, однако увидела не Изабеллу, а Майлса. Майлс Френч! Она напряглась, и глаза у нее стали круглыми от ужаса.

— Пеппер, что случилось?

Ник… Она вывернулась из объятий Майлса, коснувшись грудью его груди, отчего Пеппер словно обожгло огнем и ввергло в панику.

— Ей повезло, Ник… Майлс спас ее. Почему бы вам не пообедать с нами сегодня, Майлс?

Изабелла ни за что не позволила бы себе допустить за обедом нечетное число гостей, однако она вовремя вспомнила о девушке, которая с восторгом составит пару Нику Хауарту. Интересно, почему Пеппер никогда не рассказывала об этом мужчине? Изабелле было отчаянно любопытно и немножко обидно одновременно.

— Пеппер, дорогая, пусть Майлс отвезет тебя домой. Полежишь, отдохнешь…

— Нет!

Три пары глаз уставились на нее, и только в глазах Майлса Френча она прочитала понимание и поскорее отвернулась от него, стараясь обрести привычную уверенность в себе. Всего одно мгновение, проведенное в его объятиях, еще раз убедило Пеппер в том, что она по-прежнему не в силах выносить мужские прикосновения. Страх уничтожил появившуюся было симпатию к нему. Близость Майлса мгновенно вернула ее в то утро, когда она проснулась на его кровати и, увидев, что он наклонился над ней, панически испугалась, что кошмар повторится. Сама не понимая почему, Пеппер ненавидела его даже сильнее, чем Симона Герриса… Наверное, из-за своей незащищенности перед ним в то утро. И из-за его взгляда, которым он сказал, что жалеет и понимает ее страх. Пеппер покачала головой. Какого черта? О чем она думает? Какая жалость?.. Разве он не участвовал в том, что с ней сделали? Иначе почему она оказалась в его комнате?

Майлс отпустил ее, и Пеппер, слегка пошатываясь, старательно делала вид, будто ничего особенного не случилось.

— Все хорошо, Изабелла. И Майлсу не надо никуда меня везти. — Она улыбнулась ему и протянула руку. — Спасибо. Я…

Изабелла перебила ее.

— Дорогая, не надо ничего изображать. Майлс не такой скрытный, как ты.

Игривый взгляд, которым Изабелла одарила их, все сказал Пеппер, и вновь ее охватила неодолимая ярость, особенно когда она обратила внимание на выражение лица Ника. Зачем Майлсу это нужно? Что он задумал?

— Я пригласила Майлса на обед…

Пеппер чувствовала себя так, словно ее загнали в ловушку… Ей захотелось крикнуть, чтобы Майлс Френч убирался из ее жизни… Она боится его. Почему бы не прижаться к Нику и не попросить защиты? Гордость, чудовищная цыганская гордость и разъедавший душу страх перед мужчинами остановили Пеппер. Разве Ник лучше Майлса? Разве не все мужчины — хищники в душе? Разве им не доставляет удовольствия причинять боль, крушить, ломать, убивать? Разве это не изначальная черта мужского характера?

Попрощавшись и вернувшись к своим друзьям, Майлс подумал, что пока судьба к нему благосклонна.

Ему показалось, что Пеппер была похожа на испуганного дикого зверька, который пытается освободиться из ловушки, не осознавая, где его подстерегает опасность и кто ему враг, а кто друг. От Майлса не укрылось, как она ужаснулась, оказавшись в его объятиях. Как же приручить ее? Как добиться доверия?

Майлс нахмурился, недовольный оборотом, который приняли его мысли. Пеппер Майденес — препятствие, возникшее в его жизни, которое надо убрать, и все. Не больше и не меньше. Ему нравятся совсем другие женщины, а ей никогда не стать похожей на них — спокойной и самоуверенной. Пеппер… Майлс остановил себя прежде, чем мысль успела сформироваться. Эмоции еще никому не помогали в достижении цели.

Глава шестнадцатая

Пеппер громко хлопнула дверью, входя в свой офис и не замечая, как Миранда обменивается понимающим взглядом с другой секретаршей.

— Что это с ней? — воскликнула Хелена. — Никогда такой не видела… Интересно, какая муха ее укусила?

— Та же, что кусает всех женщин, — усмехнулась Миранда. — Мужчина.

Сама она провела отвратительный уик-энд со своим женихом, который настаивал на том, чтобы она бросила работу, когда они поженятся.

Оказавшись в своем кабинете, Пеппер схватилась за волосы. Голова у нее гудела, шея болела, от ярости сводило скулы.

И Пеппер отлично знала, кто был причиной этого.

Майлс Френч.

Боже, стоило только вспомнить, как он испортил ей уик-энд… Испортил! Просто уничтожил!

Плохо было уже в субботу вечером, едва он явился к Изабелле на обед, но потом, когда Майлс устроил представление, словно он в самом деле ее любовник… Пеппер скрипнула зубами. Ей так и не удалось убедить Изабеллу, что она видеть его не может. Эта дурочка всегда была неисправимо романтичной и лишь хихикала в ответ на пространные речи о том, что Майлс совсем ничего не значит для нее.

Какого черта ему нужно? Пеппер понимала, что он хочет сбить ее с ног. Неужели это все? Или у него другая цель? Майлс не производит впечатления человека, который готов потратить весь уик-энд только на то, чтобы сбить кого-то с толку.

Суть в том, что Пеппер не могла полностью довериться Изабелле, и Майлс отлично это понимал, черт бы его подрал. Похоже, у него появляется шестое чувство, когда дело касается ее… Пеппер бросило в дрожь, едва она вспомнила, как Майлс пытался флиртовать с ней за обедом, шептал на ухо, привлекал к ним всеобщее внимание.

Неудивительно, что Ник вышел из себя. И в добавление ко всему, едва она успокоила Ника, встретившись с ним в уютном маленьком пабе в воскресенье, как туда явился Майлс, с обидой заявивший, что она договорилась с ним о свидании еще накануне вечером.

Наверное, Изабелла сказала ему, где они с Ником могут быть, или Майлс узнал это как-то иначе…

Короче, Ник был в ярости.

Пеппер вздохнула, откидываясь на спинку кресла и пытаясь избавиться от неприятных мыслей. Что толку давать себе волю и мучиться из-за Майлса, когда он сам в состоянии заставить ее мучиться.

Открыв календарь, Пеппер попыталась включиться в работу. Обычно ей не составляло труда выкинуть из головы ненужные мысли, но сегодня ничего не получалось. Каждый раз, стоило Пеппер отвлечься от работы, она ловила себя на мыслях о Майлсе. Пеппер вспоминала, как он отлично вписался в кружок Изабеллы, как умно манипулировал всеми и как был похож на нее тем, что его мысли тоже где-то витали и лишь усилием воли Майлс заставлял себя не сбиться с тона. Очень похож…

Отчаявшись, Пеппер бросила ручку. Бессмыслица какая-то. Она поглядела в окно. Светило солнце, и у нее появилось необычное желание почувствовать, как ветер развевает ей волосы, как пахнут цветы на лугу, как журчит ручей… Сколько лет она безжалостно подавляла в себе этот зов своей природы…

Пеппер позвонила и стала ждать, когда придет Миранда, потом холодно проговорила:

— Я уезжаю. Если кто-нибудь позвонит, буду завтра.

Делая вид, будто не замечает изумленного взгляда секретарши, Пеппер покинула офис, даже не сообщив телефона, по которому с ней можно было бы в случае надобности связаться.

— Что произошло? — шепотом спросила Хелена, глядя, как Пеппер выходит из дома. — С ней еще такого не бывало!

— Наверняка, мужчина, — отозвалась Миранда.

Через десять минут Хелена прибежала, размахивая газетой и едва не лопаясь от переполнявших ее чувств.

— Ты права! Смотри, что здесь!

Фотограф снял тот самый момент, когда Майлс вытаскивал Пеппер из-под копыт пони, и они были похожи на любовников в тесном объятии. Подпись намекала на некие отношения, связывающие спасителя и спасенную.

— Майлс Френч… Здорово! Красивый, правда? От такого мужчины я бы тоже не отказалась. Не удивительно, что она сегодня сбежала пораньше!

Не только в офисе Пеппер Майденес обсуждали появившиеся в газете фотографии. Увидев их, Ричард Хауэлл мысленно поздравил своего собрата по ультиматуму с успехом. Пеппер с таким превосходством обращалась с ними у себя в кабинете, что не было ни малейшей надежды на успех Майлса Френча. Видно, он стал слишком циничен, если забыл, как публика падка на чувствительные пассажи! Ричард нахмурился. Время уходит. Пусть Френчу удалось убедить всех, будто он и Пеппер любовники, однако вторая и более опасная часть его плана еще впереди. И Симон нервничает. Он не любит Френча. Вот и вчера ему понадобилось встретиться с Ричардом за ланчем.

Симон на пределе, едва сдерживает себя, и если бы Ричард не знал его с давних времен, то вполне мог бы принять за психа, а не за уверенного в себе члена парламента, когда тот настойчиво втолковывал ему, что они должны взять дело в свои руки и не ждать, когда сработает план Майлса. Однако Ричард не поддался на уговоры, сделав вид, будто не понимает, о чем идет речь. Если Симону удалось заставить его, несмышленыша, похитить девушку, то теперь пусть не старается зря… В его положении… Дайна сей раз Симон не ограничится изнасилованием, это уж точно. Невозможно поверить, чтобы человек, добившийся того, чего добился Геррис, вот так запросто мог решиться на убийство. Впрочем, было видно, как люто Симон ненавидит эту женщину. Ричарду стало не по себе…

Решив, что назрела необходимость поговорить с Майлсом, он взялся за трубку, но положил ее. Не стоит идти на не-нужный риск, ведь можно позвонить из машины. Оттуда их точно не подслушают.

Когда раздался телефонный звонок, Майлс работал в своем кабинете, стараясь сосредоточиться на проблемах женского приюта, а на самом деле думая о Пеппер и о том, как увезти ее в безопасное место. Майлсу показалось, будто он нашел решение, однако оно было рискованным и зависело от множества не зависящих от него обстоятельств.

Поговорив со знакомым врачом, Майлс между делом узнал у него рецепт «коктейля», выпив который человек мгновенно отключается, но без последствий да своего здоровья. Он сказал ему, что страдает бессонницей после пережитого недавно стресса, а к своему врачу идти не хочет, потому что тот принципиально против всяких транквилизаторов и снотворных. Даже Майлсу это объяснение не казалось правдоподобным, однако оно сработало.

Оставалось еще несколько дел, которые Майлс должен был уладить, и из них самое главное — найти убежище для Пеппер, в котором он сможет держать ее, пока не убедит в грозящей ей опасности!

Взяв трубку, он не очень удивился, услышав голос Ричарда Хауэлла. Они постоянно перезванивались, хотя Майлс предполагал, что Ричард, подобно Симону, не доверяет ему.

Алекс Барнетт, в отличие от этих двоих, с радостью передал дело в его руки, ясно давая понять, что если он никогда больше не услышит о Пеппер и ее ультиматуме, то будет самым счастливым человеком на свете.

— Отличная работа, — сказал Ричард. — Я видел снимок в газете. Думаю, теперь все знают, что ты и мисс Майденес жить друг без друга не можете.

— Хочешь меня поздравить? — сухо спросил Майлс.

После долгого молчания Ричард заговорил вновь:

— Знаешь, Симон давит на меня… Если начистоту, то ему не нравится, как ты ведешь дело. Время не терпит.

С самого начала, едва Пеппер предъявила свой ультиматум, Майлс ждал чего-нибудь подобного. Если он не поторопится, Симон перехватит инициативу. А этого нельзя допустить. У него уже были две встречи с Элизабет Геррис, и Майлсу удалось убедить ее не отказываться от аудиенции у премьер-министра, о которой он уже договорился от своего имени, использовав личные связи. О цели аудиенции он умолчал, сказав лишь, что речь пойдет о моральном облике известного члена парламента. Ему нужно было время, чтобы увезти Пеппер в безопасное место и уговорить Элизабет пройти через бракоразводный процесс.

— Не пора ли нам встретиться?

— Думаю, пора, — ответил Ричард. — И Алекса неплохо бы повидать. Но ты должен знать, что Симон жаждет смерти Пеппер Майденес, — откровенно признался Ричард. — Мы с ним виделись вчера. Если честно, он напугал меня. Все время говорил, что от нее надо избавиться… — Он помолчал. — Если он это сделает, нам вообще не выкрутиться.

— У тебя есть возможность пойти в полицию и все рассказать, — заявил Майлс, понимая, что его надежды напрасны.

— Сам знаешь, я не могу этого сделать, — твердо заявил Ричард, как бы подводя итог своим раздумьям. — Никто из нас не может. Чем быстрее ты увезешь ее, тем лучше. Симон тебе не доверяет. Если не поторопишься, он сам примется за дело.

Лучше бы ты рассказал мне что-нибудь, чего я еще не знаю, мрачно подумал Майлс, кладя трубку. Должно же быть где-то убежище для Пеппер. Ну куда ее везти? Обводя взглядом стол, Майлс остановился на папке с делом об авторских правах, которое собирался сдать в архив. В него был вовлечен один очень крупный магнат. Он так благодарил Майлса за победу, так благодарил, что даже предложил, сколько ему угодно, пользоваться одним из его заграничных домов. В то время Майлс ответил, что у барристеров почти нет времени для отдыха, а теперь, все обдумав, взялся за телефон.

— Я хотел бы поговорить с Ральфом Райдом, — сказал он секретарше.

Через три минуты раздался ответный звонок.

— Ральф, у вас еще есть дом в Гоа? — без всяких предварительных любезностей спросил Майлс.

Он побывал там однажды, и дом вместе с окружающей его природой поразили его.

— Конечно… Сейчас я редко там бываю… Слишком далеко. Но если вы хотите…

Майлс поблагодарил, положил трубку и задумался. Чем больше он вникал в прошлое Симона, тем сильнее волновался за будущее Пеппер. У него не возникало сомнений, что она не имеет ни малейшего представления, как на самом деле опасен Геррис. Кстати, Майлс узнал от одного из членов своего клуба, что, несмотря на самоуверенность Симона, консервативная партия не собиралась выдвигать его на пост премьер-министра.

— Слишком он нестабилен, знаете ли. Нет, он нам не подходит. — Приятель Майлса помолчал, покашлял, прежде чем решиться на нечто более определенное. — Время от времени до нас доходят самые неприятные слухи…

В этот клуб, поскольку его материально поддерживал полковник Уайтгейт, Майлс вступил сразу, едва стал адвокатом, и с тех пор не изменял ему из благодарности к своему благодетелю.

Позвонив Ричарду, Майлс сказал:

— Ты мог бы приехать сегодня вечером ко мне?

Майлсу пришло на мысль, что, наверное, неплохо поговорить с Ричардом и Алексом в отсутствие Симона. Может быть, ему удастся поточнее узнать, чем Геррис их держит.

Алекс Барнетт был, по-видимому, чем-то занят, когда Майлс позвонил ему, однако сказал, что приедет.

Оставалось одно небольшое дело. Майлс вновь взялся за телефон и набрал номер. Отозвался приятный женский голос.

— Я хочу заказать два билета в Гоа. Да, пожалуйста. Да, Гоа. Спасибо.

Минут через пять он положил трубку и невесело улыбнулся. То, что он собирался сделать, противоречило всем его убеждениям, не говоря уж о законах, и оставалось надеяться, что осечки не будет, иначе… Майлс вновь взял трубку.

Миранда удивилась, услышав голос Майлса Френча. Она-то была уверена, что Пеппер сбежала с работы, чтобы встретиться с ним. Даже по телефону его голос звучит на редкость сексуально, подумала она, тая от его безразлично ласкового тона. Миранда сказала, что Пеппер уехала.

— А, отлично! — Он засмеялся, словно намекая на некую близость между ними. — Может быть, мне удастся убедить вас заключить со мной союз. Я бы хотел увезти Пеппер, чтобы она отдохнула, а вы ведь знаете, что ваш босс жить не может без своего офиса.

Миранда хмыкнула в ответ.

— Мне кажется, я нашел выход. Почему бы мне не устроить похищение?.. Вы как думаете? Я уже все организовал, но, понимаете, у меня нет ее паспорта. Вы не можете помочь?

Миранда не отказала ему. Паспорт вместе с другими документами и небольшой суммой денег был заперт в сейфе.

Когда она рассказывала об этом своему жениху, то голос у нее звенел от волнения. Ничего более романтического ей не приходилось слышать. Подумать только… Похищение! Аэропорт… И на край земли!

— Вряд ли это показалось бы романтичным, если бы касалось тебя самой, — возразил жених. — Ты бы меня замучила тем, что я не дал тебе как следует одеться.

— Будь на твоем месте Майлс Френч, я бы слова не сказала! — сурово возразила Миранда.

Однако она записала себе, что надо сказать Майлсу об одежде, когда тот приедет за паспортом Пеппер. Ей даже в голову не приходило, что Пеппер может быть против романтического приключения. Какая женщина, если у нее есть голова на плечах, откажется от Майлса?

Майлс увидел Алекса Барнетта и сразу понял, что с ним творится что-то неладное. До сих пор Алекс казался ему робким и тихим, и он думал, будто его насильно втянули в дело, которое теперь поглотило его с головой. Слишком часто Майлсу приходилось сталкиваться с не лучшей стороной человеческой природы, и он стал считать себя неплохим физиономистом. Никому бы в голову никогда не пришло, что Алекс может ввязаться в дурную историю.

Рассказывая обоим о своих планах, Майлс внимательно следил за их лицами! Ричард Хауэлл, похоже, не испытывал ничего, кроме облегчения, зато Алекс Барнетт явно чувствовал неловкость и в какой-то момент даже хотел перебить Майлса, но не стал это делать.

Помолчав некоторое время, Майлс спросил:

— Я правильно понял, что вы трое были членами Клуба адского пламени Тима Уилдинга? До меня только вчера дошло.

Результат превзошел все его ожидания.

Ричард Хауэлл прищурился и едва не заорал на него:

— Если ты собираешься пойти по стопам Герриса и шантажировать нас, то забудь об этом раз и навсегда!

Лицо у него побагровело.

— Уверяю, — не повышая голоса, отозвался Майлс, — у меня и в мыслях такого не было… Сколько это продолжается?

— С тех пор, как меня избрали председателем совета банка.

— Меня он нашел, едва наша компания стала известной, — с горечью проговорил Алекс. — Думаю, кроме нас, у него хватает дойных коров.

— Черт бы его побрал! — перебил его Ричард. — Я провел небольшое расследование и выяснил, что он держит на крючке всех членов этого трижды проклятого клуба, хоть чего-нибудь добившихся в жизни. У него документы, фотографии, копии членских билетов… Боже мой, он обо всем подумал, еще когда был в Оксфорде… А мы-то считали его сумасшедшим!

— Сумасшедшим?

— Ну да, ты же помнишь, каким он был… Тим Уилдинг, во всяком случае, верил, будто мы можем вызвать дьявола, это точно. А когда Тим умер, Симон пошел вразнос…

— Он изнасиловал Пеппер сразу после смерти Тима, правильно?

— Да… И называл это «наказанием», потому что обвинял ее в его смерти. Симон говорил, она прокляла его… В общем, нес чепуху… Нам пришлось исполнить его приказание… У нас не было выбора. Или мы шли с ним до конца, или он предъявлял, кому следует, наши фотографии. Нас бы выгнали. Естественно, мы представления не имели, что у него на уме.

Майлс наморщил лоб.

— Человек приказывает вам похитить девушку и привезти к нему домой, а вы даже не спрашиваете зачем?

Ричард вновь побагровел.

— Послушай… Ведь ты был его соседом. И отлично знаешь, что я имел в виду. У него были другие вкусы… Он и Уилдинг…

— Так что же, как вы полагали, он собирался с ней сделать?

— Не знаю. Мы слишком испугались, чтобы думать о ком-нибудь, кроме самих себя.

В комнате наступила тишина, словно мужчины погрузились в воспоминания о прошедших годах, как вдруг раздался растерянный голос Алекса Барнетта:

— Послушайте… Мне надо кое-что сказать. Моя жена… Моя жена была на днях у Пеппер. Ей пришло в голову, что у нас с Пеппер роман. Она не совсем хорошо себя чувствует. — Он покраснел. — Когда-то давно Джулия сделала аборт и после этого не может иметь детей… Ей очень хочется ребенка… Ну, она явилась к Пеппер просить, чтобы та не забирала меня… Я не понимаю эту женщину. Пеппер пошла с ней за покупками, а потом отправила ее домой и наказала все рассказать мне. Она могла бы довести Джулию до полного безумия, а вместо этого постаралась успокоить. Даже… — Алекс покраснел, однако продолжал говорить. — Она даже внушила ей надежду. Мы хотели усыновить ребенка, но это трудно… А теперь Джулия говорит, будто у Бога есть для нас особое дитя.

Майлс сразу заметил, с каким трудом Алекс выталкивает из себя слова. Но Ричард смотрел на Алекса с недоверием.

— Это все уловки… Она хочет завоевать расположение твоей жены, чтобы потом травмировать ее еще сильнее…

— Джулии нужно какое-нибудь дело, чтобы отвлечься от своего несчастья. Что только я ей ни предлагал, все напрасно. Она ни о чем даже слышать не хотела. А теперь Джулия говорит о работе с неполноценными детьми. Недалеко от нас открылся новый приют… «Дом Рейнджера»…

Майлс нахмурился. «Дом Рейнджера» был когда-то домом полковника Уайтгейта, но он понятия не имел, что Барнетты живут поблизости, и теперь решил поговорить с семейной парой, которая вела там дела. Если их удовлетворит ее физическое и душевное состояние, пусть работает с детишками хотя бы по несколько часов в день.

Тем временем Майлс открывал для себя все новые черты личности Пеппер. Осознавая, как Алексу необходимо выговориться, он внимательно слушал, пока тот рассказывал об аборте Джулии и о своем собственном ужасном состоянии, когда понял, что ничем не может ей помочь.

— Не понимаю, — признался Алекс. — Эта женщина объявила себя моим врагом и в то же время помогает моей жене. Что ты с ней сделаешь, когда увезешь ее?

Майлс холодно поглядел на него и произнес ледяным тоном:

— Надеюсь, ты не путаешь меня с Симоном Геррисом. Я лишь хочу убрать Пеппер с глаз долой, чтобы она, забеспокоившись о судьбе своей компании, перестала нас шантажировать.

На самом деле это было не все. Майлс не сомневался в том, что Симон очень опасен и, если ему представится возможность, не задумываясь, убьет Пеппер. Человек, который однажды пошел на убийство, может пойти на него вновь.

У Майлса затуманились глаза. Он не рассказал Хауэллу и Барнетту о своих открытиях и не собирался этого делать. Ни к чему им знать. Не так-то легко оказалось выяснить правду насчет самоубийства сестры Тима Уилдинга, нелегко, но можно.

Мать Деборы Уилдинг поведала ему о проклятии, постигшем ее семью. Она смеялась, говоря об этом, но, если у тебя один за другим умирают двое детей, еще и не в такое поверишь. Почему в богатых могущественных семьях происходит так много трагедий? Может быть, богатство внушает зависть? Или могущество идет рука об руку со злом?

— Мне пора. Не хочу надолго оставлять Джулию одну.

Алекс встал.

Ричард тоже поднялся. Его жена в своей студии… Он помрачнел. В последнее время она слишком часто заговаривает о новом продюсере. Ему пришло в голову, что он одолел уже почти половину жизненного пути, а все еще не нашел ни покоя, ни радости, о которых когда-то мечтал. Завладев банком, Ричард не стал счастливым, даже наоборот, до этого он куда больше наслаждался жизнью. Он усмехнулся, вспомнив о своих наиболее рискованных сделках. Теперь ему приходилось лишь наблюдать за сделками чужими.

Все еще хмурясь, он сел в машину. Что с ним? Кажется, все есть, что душе угодно, чего желал в юности… Мудрый человек должен знать предел своих желаний… Что же ему еще надо? Расширить банк? А зачем? Ричард был недоволен собой. Не слишком ли он долго занимается самокопанием? Наверное, причина в письме от Морриса.

Давно уже у Ричарда не было никакой связи с кузеном. Насколько он знал, тот работал на Ротшильда и неплохо справлялся со своими обязанностями. Неожиданно ему пришло в голову, что для его работы Моррис подходит куда лучше, чем он сам. Ему бы нравилась эта рутина, которая так раздражает Ричарда. Он остановил машину, не обращая внимания на вопли и гудки со всех сторон. Раздражает, выводит из себя… О чем он, черт побери? Всю жизнь стремился к этому, а теперь что?

Ричард со злостью нажал на газ. Черт знает что! Сейчас бы мартини и заводную блондинку, и он снова ожил бы.

Домой ему не хотелось. Зачем?.. Линды нет. И он почти бессознательно повернул к банку, при виде которого кровь не взыграла у него в жилах. Ричард вспомнил, какой он испытал восторг, когда осознал, что получил наконец вожделенную власть. Помогли деньги Джессики… Те два миллиона, которые он получил от нее за молчание и свободу, уже давно удвоились, и он мог бы отдать ей долг.

Долг? Ричард опять остановил машину и уставился во тьму. Что за бес в него вселился? Наверное, Геррис прав, и Пеппер Майденес действительно ведьма…

Если так, пусть лучше займется Майлсом Френчем. Не хотел бы он стать врагом этого человека! Он не Геррис… Холодные глаза Майлса пронзают тебя насквозь. От него ничего не скроешь.

Ричард медленно тронул машину с места… Может быть, Линда дома. Дай Бог, чтобы она сегодня помолчала о своем продюсере. Свободные отношения — совсем неплохо, однако иногда почему-то появляется желание добром помянуть старые обычаи. Прежде мужчина знал, где место женщины… Она вела дом и рожала детей, стряпала и стирала…

Ричард засмеялся. Господи, да он куда больше еврей, чем всегда думал! Дети… Кому они нужны? Стоит только посмотреть, во что из-за них превратился Алекс Барнетт. И вообще…

Линда еще была в студии, где уже погасили огни, и рядом с ней стоял мужчина.

— Не сказала ему? — спросил он.

Она покачала головой.

— Не могу…

— Но так ведь не может продолжаться. Чего ты боишься?

Словно защищаясь, она прижала руку к животу.

— Думаешь, он заставит тебя сделать аборт?

Линда стала вспоминать, сколько лет они знакомы. Целую вечность. Тогда они только начинали и были по уши в долгах… На него всегда можно было положиться. И теперь, когда Линда обнаружила, что беременна, ей оказалось легко прислониться к его плечу, выплакать на нем свои печали… Он был голубым и гордился этим… А еще умел ее рассмешить…

Уже несколько недель Линда собиралась с силами, чтобы сказать мужу, но все не находила подходящего момента. Когда они с Ричардом решили пожениться, то не хотели никакой обузы. О детях даже разговора не было… И вот она беременна… Одна нелепая случайность, и на тебе…

Казалось, что стоит принять решение? Она никогда не думала о детях и со снисходительным высокомерием относилась к излишней сентиментальности… А теперь ее раздирают противоречивые чувства. Линде не хотелось порывать с Ричардом и не хотелось лишаться ребенка… Пора принять решение… Если, конечно, — предательская мысль не впервые заползла ей в голову, — она сама не хочет дождаться, когда будет слишком поздно.

Искушение было велико, но Линда ему не поддалась. Так низко она не падет! Если решит оставить ребенка, то не станет скрывать от Ричарда. Она расскажет, и пусть он решает сам… Линда замерла, пораженная своим открытием. Так и есть. Что бы там ни было, она не хочет прерывать беременность.

Определив наконец свое отношение к происходящему, Линда почувствовала, как ее заливает волна радости, в которой тонет страх потерять любимого мужчину.

Больше она не будет молчать и мучиться неизвестностью. Решение придется принять ему.

Майлс сам приехал за Элизабет в женский приют и видел, как она дрожит от напряжения, садясь к нему в машину.

В приемной они были вовремя, однако пришлось ждать около получаса, пока уйдет посетитель.

Если бы Элизабет встала и убежала, Майлс не удивился бы, так она напрягалась каждый раз, когда открывалась дверь. Видно, ей мерещился входящий в приемную муж.

Премьер-министр принял их вполне доброжелательно, улыбнулся, но предупредил, что у него мало времени, после чего Майлс взял дело в свои руки и коротко пересказал то, что ему поведала Элизабет. Реакция премьер-министра была в точности такой, как он ожидал. Старик очень расстроился и в не меньшей степени разгневался, но, самое главное, он ни на мгновение не усомнился в правдивости Элизабет.

— Боюсь, то, что я сейчас узнал, лишь подтверждает мои подозрения насчет вашего мужа, — сказал он, обращаясь к ней. — К сожалению, среди моих коллег есть такие, которые не согласны со мной. Думаю, будет лучше всего, если мы инициируем расследование. Я сообщу, что ко мне поступила заслуживающая доверия информация, но умолчу об источнике.

— Мы были бы вам очень благодарны, если бы получили копию отчета, — перебил его Майлс. — Миссис Геррис вынуждена убеждать своих родственников, что ее обвинения справедливы, иначе она не может просить их о помощи в деле о разводе. Естественно, нам было бы нежелательно, чтобы это дело получило огласку. Могут пострадать дети. В первую очередь, сын миссис Геррис. И мы хотим быть уверены, что Геррис откажется от своих прав на детей до того, как мы подадим иск в суд. Это очень опасный человек, — добавил Майлс. — К тому же, насколько я понимаю, он не отвечает за свои действия.

— Думаю, вы правы. Удивительно, но почти никто не уходит добровольно с политической арены, даже заработав на ней психоз. Хотя иногда это случается.

Таким образом, он дал им понять, что ждет Симона в будущем. Правительство, конечно, не будет играть в открытую и объявлять всенародно, почему один из наиболее известных членов парламента покинул свой пост. Однако его заставят уйти.

— Не беспокойтесь, миссис Геррис, — улыбнулся премьер-министр. — Обещаю, ваш муж даже не заподозрит, что мы с вами беседовали.

— Мне было бы спокойнее, если бы с сегодняшнего дня и до конца процесса вы жили за городом в моем доме. Я найму вам охрану. Так надо, Элизабет, — сказал Майлс, когда она попробовала ему возразить. — Только так я могу гарантировать вашу безопасность.

Он высадил ее возле женского приюта и там попался на глаза Пеппер, которая присматривалась к резко упавшим в цене домам. Однако в них уже начинали селиться высокооплачиваемые служащие, и Пеппер не сомневалась в перспективности этого района на рынке недвижимости.

Узнала она и Элизабет Геррис, фотографию которой хранила в «деле» ее мужа. Но почему они вместе? Глядя, как Майлс поддерживает, жену Симона под руку, как разговаривает с ней, она отмела мысль о любовной связи. Но он явно озабочен чем-то и сочувствует ей… Кто? Майлс Френч.

Ни Майлс, ни Элизабет не заметили Пеппер, которая, охваченная неодолимым любопытством к отношениям известных ей людей, потеряла интерес к домам.

Один из союзников Симона Герриса в кабинете министров рассказал ему о расследовании. Симона охватила паника. Никогда еще он не испытывал такого страха и такой ярости. Обвинил он во всем Пеппер Майденес и решил как можно скорее избавиться от нее. Нельзя позволять Френчу тянуть… Нечеловеческим усилием воли ему удалось скрыть свои чувства от коллеги, и, улыбнувшись, он лишь вежливо поблагодарил его за информацию.

Расследование… Ничего они не узнают, успокаивал он себя. Не смогут… И тут он вспомнил об Элизабет. Где она? Надо отыскать и вернуть ее домой, а потом он займется Пеппер Майденес.

Выходя из здания, он натолкнулся на хорошо знакомого ему члена парламента, но лишь грубо выругался, не видя ни его, ни кого бы то ни было вокруг. Виновата Пеппер. Он заставит ее пожалеть о том, что она сделала!

Симон чувствовал, как его заливает волна ярости, в которой тонут все остальные чувства. Он вспомнил о Тиме и о том, как Пеппер отняла у него друга. А ведь Тим хотел принести ее в жертву. Он верил, что, убив Пеппер, сможет вызвать дьявола из ада. Тогда Симон смеялся над ним, но, может быть, Тим был прав? Безумие охватывало его… Однако Симон взял себя в руки, зная, что должен сохранять спокойствие…

Сначала надо найти Элизабет. У нее нет денег и почти нет друзей, так что с ней проблем не будет.

Глава семнадцатая

Выйдя от парикмахера, Пеппер не обратила внимания на припаркованный неподалеку автомобиль. Да и с чего бы? Машина ничем не отличалась от тысяч других, а у нее хватало и других забот.

Салон, где Пеппер обычно причесывалась, располагался рядом с ее офисом, и, если погода была хорошей, Пеппер машину не брала. Она думала о том, что, когда вернется, в первую очередь позвонит Джеффу Стауэллу насчет теннисиста, на которого хотела взглянуть, и вдруг нахмурилась. Миранда не подала ей список неотложных дел, а ведь секретарша никогда и ничего не забывала. Похоже, Миранда была сегодня чем-то взволнована и даже как будто с завистью смотрела на нее. Верно, у нее проблемы с женихом…

Майлс следил за ней, сидя в машине, и ему доставляла удовольствие притягательная женственность ее походки. Едва Пеппер покинула офис, как Миранда, в полном согласии с предварительной договоренностью, позвонила Майлсу.

Сначала он собирался управиться сам без помощи секретарши, однако это оказалось не так-то легко. В итоге Майлс все спланировал с точностью до минуты, наверное, раз десять вместе с Мирандой проштудировав расписание Пеппер.

Решающий день настал. Если ему не удастся перехватить ее сейчас, то придется попытаться еще раз во время ланча.

Едва Пеппер поравнялась с машиной, как Майлс открыл дверь и шагнул к ней, отмечая про себя сначала удивление в ее глазах, а потом страх, когда он встал у нее на пути.

Пеппер открыла рот, собираясь закричать, и едва не задохнулась, потому что Майлс прижался губами к ее губам. Неожиданный поцелуй, да еще на улице при всем честном народе, лишил ее способности соображать. Правда, Пеппер все-таки сделала слабую попытку освободиться, но в ответ Майлс еще крепче прижал ее к себе. В ужасе она поняла, что он подталкивает ее к машине. Похищает!

Едва Пеппер оказалась внутри, как он отпустил ее, но тотчас прижал к ее боку что-то холодное и твердое. Револьвер! От страха сердце у нее забилось еще громче.

— Порядок! — сказал Майлс шоферу. Пеппер встрепенулась, но Майлс грозно прошептал ей на ухо:

— Всего одно слово, и обещаю, оно будет последним!

Обычная уверенность в себе покинула ее. От страха Пеппер не могла пошевелиться. Не отводя револьвер, Майлс делал вид, будто обнимает ее. Губы еще подрагивали после его поцелуя. Она задыхалась, не в силах вынести запах его тела. Мозг отказывался ей служить. Но стоило Пеппер тихонько застонать, как Майлс еще ближе привлек ее к себе в жутковатом подобии страстного объятия.

Пеппер поглядела в окно. Куда они едут? Ей вновь вспомнились Оксфорд, почти пустая комната. По спине побежали мурашки. Тошнота подступила к горлу. Все тело покрылось холодным потом. Хотелось кричать… Надо было кричать, но она молчала. Шофер не поможет. Наверняка они в сговоре.

Неожиданно свет сменился тьмой. Однако Пеппер быстро взяла себя в руки, сообразив, что это всего лишь подземный гараж. И словно желая успокоить ее, Майлс тихо проговорил:

— Не бойся, я не причиню тебе зла…

Ничего себе! А сам угрожает револьвером. Машина остановилась. Шофер вышел и открыл дверь. Не ослабляя хватки, Майлс вылез, таща Пеппер за собой… Шофер отвел глаза, словно они и в самом деле похожи на любовников, в смятении подумала Пеппер.

Майлс несколько слов сказал шоферу, но Пеппер ничего не поняла, разве что разобрала свое имя. А потом Майлс почти понес ее к лифту.

Содрогаясь, Пеппер попыталась представить, что ее ждет… Неужели они все там? Алекс Барнетт, Ричард Хауэлл и Симон Геррис…

Вот они в лифте. Здесь темно и душно, но невыносимо холодно, и, словно понимая это, Майлс растирает ей плечи. Наверное, будь на его месте кто-то другой, это успокоило бы ее… Пеппер стало бы легко и свободно, словно она маленькая девочка… Но она тотчас выбросила эту мысль из головы, испугавшись собственной податливости. Разве не так поступают все похитители? Сначала они приучают свои жертвы зависеть от себя, а потом терпеть и даже нуждаться в тех, кто больше всего внушает им страх. Но Пеппер им не поддастся. Это нацисты во время войны выработали такую тактику обращения с пленными? Выход, должен быть выход!..

Лифт остановился, но Пеппер прижалась к двери, отказываясь из него выйти. Несколько секунд Майлс молча смотрел на нее своими темными, все понимающими глазами, а потом поднял и понес, еще больше испугав легкостью, с какой сумел с ней справиться. Пеппер словно одеревенела. Однако когда Майлс остановился, чтобы открыть дверь, она судорожно забилась в его руках, но это ни к чему не привело.

Не успела Пеппер опомниться, как дверь с шумом захлопнулась, и они оказались в узком коридорчике, который вел в просторную комнату с великолепным видом из большого окна.

— Это квартира моих знакомых, — сказал Майлс, усаживая ее в кресло.

Пеппер сразу поняла, что квартира принадлежит сильной чувственной женщине, которая умеет наслаждаться удобными креслами и пушистыми коврами. Его бывшая любовница? Или не бывшая?

— Итак, — спокойно произнес Майлс, — мы можем все быстро уладить. Зависит от вас…

— Где остальные? — не удержалась от вопроса Пеппер, у которой от ужаса так пересохло во рту, что она не узнала собственный голос. — Разве вы не позволите им насладиться моим унижением?

— Кто конкретно вас интересует? — холодно спросил Майлс, смерив ее всезнающим взглядом. — Симон Геррис?

Пеппер побелела, и на мгновение Майлс растерялся. Как бы ни было непроницаемо ее лицо, он знал, что она насмерть перепугана, хотя и старается этого не показать. Однако он слишком много узнал о ней, чтобы поверить, будто Пеппер менее чувствительна, чем другие. С чувствами у нее все в порядке, и сейчас она чертовски истерзана ими!

— Пеппер, мы постараемся уладить наше дело вдвоем. В конце концов, достаточно одного мужчины, чтобы…

— Нет!

Пеппер не сдержала истошный крик. Она прижала руки к ушам, не желая больше ничего слышать, — ведь он собирается изнасиловать ее…

— Я уже сказал, достаточно одного из нас, чтобы вы поняли, насколько уязвимы. И я был выбран, чтобы доказать это.

Майлсу удалось привлечь ее внимание, и теперь Пеппер смотрела на него во все глаза, моля Бога, чтобы над ней не надругались.

— Как вы думаете, зачем мне нужно было всех убеждать, будто мы любовники?

Она нахмурилась.

— Мы не любовники!

— Но об этом знаем только мы с вами. Остальные думают иначе.

Пеппер промолчала.

— Вы считаете, что «Майденес Менеджмент» будет работать без вас?

Пеппер вопросительно посмотрела на него.

— У вас ничего не получится, — тихо проговорила она, понимая, что ее надежды, если и оправдались, то совсем не так, как ей хотелось бы.

Как же она не подумала о компании!

— Дайте мне документы и письменное обещание никогда и ни под каким предлогом не открывать, что в них, и мы мирно разойдемся.

Майлс ждал ее ответа, молясь всем на свете богам, чтобы она отказалась. Дело зашло слишком далеко, да и узнать ей удалось немало. Вряд ли Симона Герриса устроит что-нибудь, кроме ее смерти, однако пока Майлсу не хотелось открывать все карты. Пусть она сначала поверит ему, если, конечно, удастся завоевать ее доверие, подумал он, вспомнив, с каким ужасом Пеппер реагировала на каждое его прикосновение…

— У вас ничего не выйдет… Меня будут искать… Когда обнаружится, что вы похитили меня…

— Похитил? — переспросил он в нарочитом изумлении. — При чем тут похищение? Женщина уехала со своим любовником… Почему бы нет? Тем более такая женщина, как Пеппер Майденес, которая никому не позволяет командовать собой!

Пеппер не сводила с него глаз. Слишком поздно она поняла, что он задумал. Черт бы его побрал! Он прав, никто не будет ее искать.

— А если я откажусь отдать вам документы?

— Тогда в газетах появится сообщение, что мисс Пеппер Майденес на неопределенное время отправилась отдыхать и восстанавливать силы после нервной и физической перегрузки.

Глядя на него во все глаза, Пеппер старалась сообразить, что же все-таки происходит. Насиловать ее не собираются… Но Майлс угрожает ее бизнесу. Если он сделает, как говорит, от ее компании в одну ночь следа не останется. Она станет нищей…

— Вы не сможете!

— Почему? Но это необязательно… Отдайте документы, и я исчезну.

— Нет!

Пеппер готова была взорваться от злости и даже не заметила, с каким облегчением он вздохнул.

— Очень хорошо! Подождем, к примеру, пару недель где-нибудь подальше от «Майденес Менеджмент»… Может быть, вы передумаете? Корабль без капитана, сами знаете…

Однако Пеппер решила не сдаваться. Если она хорошенько подумает, то наверняка найдет выход.

— Две недели? — переспросила она. — Вы собираетесь держать меня взаперти?

— Ну почему же?

Майлс улыбнулся, и было в его улыбке что-то такое, отчего у нее вдруг закружилась голова. Этот мужчина хочет от нее большего, чем сказал… Он хочет… Она поглядела на него, не в силах осознать то, что ей подсказывали чувства. Прежде мужчины тоже желали ее, многие мужчины, но среди них не было ни одного такого, подумала Пеппер. Да и желает он ее по-другому, не совсем так, как они, более возвышенно, что ли… И потому он опаснее их, гораздо опаснее.

Пеппер постаралась отвлечься от этой мысли, чтобы не ослаблять еще больше свои позиции.

— Я собираюсь выпить кофе. Вы как?

Гордость требовала, чтобы Пеппер ответила «нет», но она не пила кофе в салоне, потому что парикмахеры были очень заняты. Искушение оказалось слишком велико…

Майлс встал и как бы между прочим проговорил:

— Кстати, чтобы не ставить вас в дурацкое положение, хочу сразу предупредить, что телефон отключен и единственная дверь надежно заперта.

Пеппер со злостью посмотрела на него. Очевидно, Майлс Френч совсем неплохой стратег… Впрочем, он адвокат, а им положено все на свете предусматривать. Наверное, он и в постели такой же предусмотрительный, с раздражением подумала Пеппер… Предусмотрительный и рассудительный любовник — что может быть ужаснее!

Очнувшись от своих мыслей, она увидела, что Майлс улыбается. Неужели он читает ее мысли и сейчас озвучит их? Однако она одернула себя, решив, что, скорее всего, он доволен тем, как разрушил ее надежды на побег.

— Мне кофе не надо, — заявила Пеппер.

Однако через несколько минут, когда вкусный аромат свежего кофе защекотал ноздри, она пожалела о своем отказе. Желудок не желал быть принесенным в жертву на алтарь ее гордости.

Майлс вернулся с подносом, на котором стояли кофейник и две кружки.

— Это на тот случай, если вы передумали.

Не забыл он и о молочнике с горячим молоком… Пеппер покачала головой, и он налил кофе себе… Ругая себя за слабость, она сказала:

— Пожалуй, я тоже выпью.

Пеппер не смела поднять на него глаза.

Если Майлс что-нибудь скажет, если рассмеется… Но он всего лишь взял кофейник и стал наливать кофе во вторую кружку. Когда она наполнилась на три четверти, Пеппер остановила его.

— Хочу с молоком.

— Как угодно. — Он показал на молочник. — Не зря, значит, я его подогрел.

Пеппер добавила в кофе молока. Горячая кружка, знакомый запах успокаивали. Она сделала глоток, потом другой. Через пять минут кружка была пуста, и Пеппер с вожделением посмотрела на остатки кофе в кофейнике, но, когда потянулась за ним, Майлс буквально выхватил его у нее из рук.

Что это с ним? Хочет помучить?

— Мне еще…

— Этот остыл. Сварю другой…

Пеппер открыла было рот, чтобы возразить, но, к своему удивлению, зевнула. Странно, с чего бы ей вдруг захотелось спать?.. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Страх навалился на нее не сразу, но когда Пеппер поняла, что происходит, то собрала все силы и, борясь с сонливостью, разомкнула веки.

— Вы меня опоили! — успела все-таки крикнуть она.

И заснула.

Майлс поморщился. А что было делать? Ему совсем не хотелось давать ей снотворное, однако приятель уверял, что оно не причиняет никакого вреда. Майлс совсем не ожидал, что она потребует вторую кружку кофе, и ужасно перепугался. Хорошо еще, лекарство подействовало быстро. Он долго ломал себе голову, как дать его Пеппер, не действовать же силой, пока Миранда не упомянула, что ее босс любит свежесваренный кофе с молоком. До своей кружки он почти не дотронулся, потому что не любил черный кофе, однако Пеппер наверняка заподозрила бы неладное, если бы он принес кофе в кружках.

Оставалось выполнить последнюю часть плана.

Билеты есть. Шофер тоже. Кстати, в шоферы он позвал сына бывшего денщика полковника Уайтгейта, который был счастлив помочь Майлсу в романтическом приключении с дамой, делающей вид, будто ее увозят против воли.

Против воли… Майлс скривился, вспомнив напрягшееся тело Пеппер. Герриса убить мало хотя бы за это!..

Он заставил себя отвлечься от мыслей о прошлом. Что было, то было, сделанного не вернуть… Надо думать о будущем. В аэропорту придется говорить, что его дама до смерти боится летать, поэтому наглоталась транквилизаторов, да еще выпила виски… Такое случается довольно часто, и ему наверняка поверят.

Поглядев на спящую Пеппер, Майлс заметил, что она полулежит-полусидит в неудобной позе, и, стараясь быть понежнее, немного передвинул ее. Он вообще старался без особой надобности ее не трогать… Странно, почему это так важно для него? Словно когда-нибудь в будущем она оценит его деликатность и будет благодарна за заботу. И опять Майлс поморщился. Еще неизвестно, как Пеппер поведет себя, когда проснется.

Даже если он расскажет о грозящей ей опасности, Пеппер все равно не подобреет по отношению к нему. Наверное, не поверит… Поразительно, как быстро он стал понимать, о чем она думает и как собирается поступить. Такое с ним бывало и раньше, когда вел особенно трудные дела, но никогда до такой степени, с таким проникновением в душу другого человека. Один из его учителей однажды сказал, что Майлсом движут инстинкты и лучше ему подчиняться им, не слишком налегая на логику. И был прав! Майлс не раз убеждался в этом, когда позволял себе не выстраивать цепочки причинно-следственных связей, а действовать по подсказке внутреннего голоса.

Вот и сейчас этот голос уверял, что, как только они окажутся в салоне самолета, о пути назад не стоит и мечтать. Майлс посмотрел на спящую Пеппер. Не так уж трудно было найти для нее дюжину других мест… И все же… Он вспомнил виллу в Гоа, тропические сады, которые так располагают к чувственности… На руке у него зажужжали часы, и Майлс отодвинул манжету, чтобы поглядеть, который час.

Пора.

Чемоданы уже в машине. Майлс усмехнулся. Миранда была права, когда сказала, что ни одной женщине не понравится похищение без любимых платьев. Интересно, как Пеппер отнесется к его выбору туалетов? Дай бог, чтобы он не ошибся с размерами.

Майлс поднял спавшую Пеппер и, подивившись ее почти невесомости, усомнился в правильности своего решения, но тотчас одернул себя. Другого выхода все равно нет. Симон Геррис невменяем и ни перед чем не остановится. С ним надо что-то делать… Впрочем, начало положено, и остается только ждать, когда аудиенция у премьер-министра принесет свои плоды… Все прошло по плану. Девушки в аэропорту сочувственно и даже с некоторой завистью отнеслись к Пеппер, когда Майлс объяснил, почему она не совсем в себе. Поднявшись в самолет, он усадил ее возле окна и застегнул ремень. Она даже не пошевелилась… Майлс посмотрел на часы. Ей предстояло проспать весь рейс, и он боялся лишь одного: как бы его приятель не переусердствовал со своим снотворным коктейлем.

Знакомое гудение в ушах заставило Пеппер собрать все силы, чтобы выйти из бессознательного состояния. Самолет, сонно подумала она, я лечу в самолете… А почему так спокойно на душе, даже приятно? Что-то она забыла и никак не могла вспомнить… Что-то нехорошее… Машина, чужая комната, лицо Майлса Френча, страх… Словно она спала, и ей снился кошмар. Да-да, вот оно! Пеппер с облегчением вздохнула. Правильно. Она летит в самолете и, наверное, крепко заснула. Вот ей все и привиделось. А куда она летит? И почему так плохо работает голова? Как будто набита ватой… Надо открыть глаза!..

— Пеппер…

Услышав совсем рядом знакомый голос, она похолодела. Значит, это не сон. Каким-то образом Майлс Френч оказался с ней рядом в самолете…

Пеппер опять закрыла глаза и сделала вид, будто спит. Сейчас она не в состоянии видеть его. Надо подождать, пока в голове прояснится.

Майлс сразу понял, что она не спит, но ничего не сказал. Скоро они будут на месте, а там ждет вертолет, который доставит их в поместье, отрезанное от всего остального мира.

Прислуга на вилле говорит только по-португальски. Все они, живущие замкнутой общиной, — потомки слуг, привезенных в Индию первыми португальскими переселенцами. Телефона там нет. Транспорт — мул с телегой. Владелец позаботился, чтобы вилла оставалась недосягаемой для случайных людей.

Пеппер сидела с закрытыми глазами и по возможности старалась сосредоточиться на том, насколько реальна угроза Майлса. Слишком дорого ей досталась «Майденес Менеджмент», чтобы так вот легко смириться с ее потерей. Похоже, Майлс просто блефует. Пеппер решила не сдаваться.

Неожиданно ей пришло на мысль, что он может думать и об ее угрозах. Однако Пеппер тут же напомнила себе, что, в отличие от Майлса, имеет моральное право на отмщение.

Самолет пошел на посадку. Пеппер никогда не любила летать и бессознательно вцепилась в подлокотники кресла, но тотчас ее холодная рука оказалась в теплых ладонях Майлса. В страхе она широко открыла глаза, стараясь вырвать руку.

— Нет, — прошептал он, улыбаясь. — Я боюсь!

Пеппер хотела было сказать Майлсу все, что о нем думает, но тут самолет попал в воздушную яму, в одно мгновение потеряв несколько сотен футов. С трудом удержавшись от крика, она навалилась на Майлса, а он, не теряя времени, обнял ее и стал шептать на ухо всякую успокоительную чепуху, так что вскоре Пеппер перестала дрожать.

Выправив самолет, командир объявил посадку. Красная от смущения и гнева, Пеппер высвободилась из рук Майлса и отвернулась. Если он скажет хоть слово, она убьет его!

Однако Майлс молчал, и, когда, справившись со своими чувствами, Пеппер вновь взглянула на него, оказалось, что он читает газету. Ощутив на себе ее взгляд, Майлс поднял голову и вопросительно посмотрел на Пеппер.

Непредсказуемый человек! Когда она ждет, что он посмеется над ее трусостью, Майлс ведет себя так, словно совсем ничего не произошло. Ни один мужчина из всех, кого она знала и кто знал ее железную хватку деловой женщины, не утерпел бы, чтобы не посмеяться над ее чисто женскими, по крайней мере, с их точки зрения, страхами.

— У вас все равно ничего не выйдет! — заявила Пеппер. — Как только мы выйдем из самолета, я сообщу властям, что вы меня похитили.

Во взгляде Майлса появилось любопытство.

— Правда? Кстати, если вы хотите обратиться к команде, то я не предупредил… Они думают, будто мы поссорившиеся любовники, так что с ними у вас ничего не выйдет.

Пеппер оставалось только восхищаться его умением все предусмотреть.

В аэропорту было шумно и жарко. Совершенно незнакомые запахи ударили Пеппер в нос, и она застыла на месте, испуганная своей чужеродностью среди окружавших ее людей. Индия!.. Она сразу поняла, что они где-то в Индии. Несколько раз Пеппер слышала, как Майлс называет ее имя, однако когда она оглянулась, то не заметила его. Всюду были чужие лица и звучала чужая непонятная речь.

В полной мере прочувствовав свое одиночестве в этой толпе, Пеппер стала отчаянно искать темноволосую голову Майлса среди белых тюрбанов. Поскольку поиски не сразу увенчались успехом, на мгновение у нее мелькнула мысль, что он бросил ее без денег и документов в далекой незнакомой стране. Пеппер захотелось где-нибудь спрятаться от любопытных взглядов.

Кто-то положил руку ей на плечо. Майлс стоял рядом. Нахмурившись, он притянул ее к себе, и Пеппер не стала возражать, неожиданно обрадовавшись его близости, словно он мог защитить ее от всех и всего. Да, она обрадовалась его появлению, хоть и не желала себе в этом признаваться.

Пока Майлс оформлял документы, Пеппер молчала, потрясенная собственными чувствами. Она не привыкла ни на кого полагаться, а уж если этот человек был ее врагом… Как Майлс…

Впрочем, у похитителя были свои проблемы, которые несколько остужали его радость по поводу удачно исполняемого плана. Притихшая Пеппер пугала Майлса больше, чем если бы она кричала, рвала на себе волосы, дралась с ним, как дикая кошка. К этому он был готов, но ее покорность внушала ему серьезные опасения. Неужели лекарство оказалось слишком сильным? Или само похищение так тяжело подействовало на нее? А может, у Пеппер оно ассоциируется с тем страшным давнишним похищением?..

В первый раз Майлс усомнился в правильности своего выбора, но ведь другого пути не было. Никакой Симон Геррис тут ее не достанет. Но если сказать ей правду о Геррисе, она ни за что не поверит в его, Майлса, альтруизм. В сознании Пеппер он накрепко связан с Геррисом и остальными.

Майлсу стало не по себе. Он ценил, обожал, даже любил в своей жизни многих женщин, однако никогда не испытывал такую неодолимую злость и столь же неодолимое желание защитить свою возлюбленную. А ведь Пеппер вряд ли для него достижима. Майлс грустно улыбнулся. Влюбиться в женщину с таким камнем на душе — этого Майлс не пожелал бы и врагу.

Влюбиться? Поймав себя на этой мысли, Майлс нахмурился. О чем он думает? Ведь он едва знает ее…

Ничего подобного, ты отлично знаешь Пеппер, сказал ему внутренний голос, ты знаешь все, что тебе нужно о ней знать.

Это была правда. Майлс действительно знал очень много. Он знал ее так хорошо, как будто они прожили вместе долгую жизнь. И это тревожило… Слишком часто Майлс ловил себя на том, что, несмотря на насыщенную сексуальную жизнь, мечтает найти женщину, которая сумела бы заполнить пустоту его существования.

Разве такое по плечу Пеппер Майденес? А ведь он вырос с этой мечтой, которая зародилась в детстве… Ведь у него никогда не было ни матери, ни отца… Его разум отвергал эту мечту как несбыточную, но она не уходила, и Майлсу хватило мудрости смириться с ней как с неотъемлемой частью его природы, так как он понял, что если убьет ее, то убьет что-то очень важное в себе. Без этой внутренней уязвимости из него не получился бы хороший барристер, уж в этом-то Майлс не сомневался. Пусть другие считают, что следовать инстинкту глупо и несовременно. Майлс не спорил с ними, но и не соглашался, привычно прислушиваясь к своему внутреннему голосу.

Так было до сих пор… До сих пор он твердо знал, что рядом с ним именно та женщина, какая ему нужна. Майлс посмотрел на Пеппер. Даже после долгого перелета она была прелестна. Нет решительности, нет столичного блеска, зато какая она милая без них!.. Ему захотелось коснуться ее плеча, убрать тяжелую прядь волос с ее лица, прижать к себе…

Представив реакцию Пеппер на подобные мысли, Майлс поморщился. Большинство его возлюбленных были современными деловыми женщинами, и он давно понял, что женская половина рода человеческого не нуждается в мужской лишь для защиты и выживания.

— Куда мы едем?

Измученный голос Пеппер вызвал у него в душе новый прилив сострадания к ней, и Майлсу стало жаль, что он не смог придумать более легкий способ достижения поставленной цели.

— Всему свое время…

Коснувшись ее руки, он показал на вертолетную площадку, где его приятель держал свой личный борт. Пилот уже ждал их. Носильщик принес чемоданы. Пеппер не сводила тревожных глаз с вертолета, и, догадавшись о ее нежелании забираться в него, Майлс подхватил ее на руки. Пилот улыбнулся, а разгневанная Пеппер, если бы могла!.. Уже темнело, и она не видела, где они летят. Потом ее изрядно мутило…

Едва Майлс взглянул на ее побледневшее лицо, как протянул руку, чтобы успокоить, но Пеппер открыла глаза и так на него посмотрела… Майлс с грустью признал, что, хорошо это или плохо, но есть в мужской природе качества, от которых не так-то легко избавиться.

Путешествие на вертолете обоим показалось бесконечным, но вот они приземлились, и Пеппер открыла глаза, но тут же закрыла их, ослепленная множеством огней. Майлс соскочил на забетонированную площадку и протянул ей руку. Пеппер сначала хотела отказаться от его помощи, но потом приняла ее, так как прыгать пришлось бы с довольно большой высоты. Пилот достал багаж, и к нему сразу потянулось не меньше дюжины коричневых рук. Майлс увлек Пеппер в тень, и вертолет улетел.

Она смотрела ему вслед, дрожа от возмущения и удовольствия. Удовольствия? Пеппер задрожала еще сильнее и осторожно взглянула на стоявшего рядом с ней мужчину. Пеппер не привыкла в своей жизни к удовольствиям, а уж в сочетании с этим мужчиной… Разве что ей удастся перехитрить его. Она отвернулась, отлично понимая, что у нее мало шансов перехитрить Майлса Френча. Он совсем обезоружил ее своими манерами и железной хваткой. И это пугало.

— Сюда.

Майлс коснулся ее плеча, указывая на дорогу мимо терракотовых горшков с экзотическими цветами, насыщавшими воздух крепким сладким ароматом. В небе ярко горели звезды, светила луна. Пеппер не могла прийти в себя от множества башен, арок, решеток, пока Майлс вел ее вниз по лестнице в просторную прохладную комнату.

Ее каблуки звонко стучали по выложенному плиткой полу. Вдоль стен стояла тяжелая резная мебель. На окнах висели яркие шторы.

Похоже, комната убрана в мавританском стиле, и Пеппер совсем растерялась. Пришла довольно полная женщина, которая словно скользила по полу, столь бесшумны были ее движения, — в сари и с метой своей касты на лбу. Улыбнувшись, она поздоровалась с Майлсом на языке, недоступном пониманию Пеппер.

Майлс выслушал все и перевел ее слова.

— Майя говорит, что нас ждет ужин, но если вы предпочитаете отдохнуть, то спальня уже приготовлена.

Пеппер ничего не понимала. У нее не было ни малейшего представления о времени. Она так устала, что мысль об одиночестве в постели привела ее в восторг.

Майя поклонилась, показывая, что готова сопровождать ее, и Пеппер отправилась по бесконечным коридорам, пока наконец Майя не остановилась перед тяжелой резной дверью. Она открыла ее и жестом пригласила Пеппер войти.

Подобно другим комнатам, эта была убрана с восточной роскошью. Над широкой кроватью висел полог, накрытый противомоскитной сеткой. На отполированном до блеска полу лежало несколько мягких шелковистых ковриков.

Майя с улыбкой ждала, пока Пеппер освоится в непривычной обстановке, в здешнем великолепии. Только так Пеппер могла назвать увиденное.

Убедившись, что Пеппер достаточно времени потратила, восхищаясь своими покоями, Майя подошла к другой двери. Пеппер последовала за ней и вошла в похожую на длинный коридор комнату с зеркальными шкафами, за которой оказалась круглая мраморная ванна, украшенную золотом и жадеитом. Пол здесь был из полированного малахита. Ничего подобного Пеппер в своей жизни еще не видела, хотя каких только экстравагантностей не насмотрелась. Все, что сейчас окружало ее, предназначалось для женщины, единственной обязанностью которой было радовать собою мужчину, одарившего ее подобной роскошью. Пеппер с ужасом подумала, уж не выбрал ли Майлс Френч эту обстановку специально. Он слишком много знает о ней… И если Майлс знает, что у нее нет сексуальной жизни… Она похолодела, хотя в ванной было жарко.

Майя, заметив, как потемнели глаза Пеппер, вопросительно коснулась ее руки. Пеппер улыбнулась ей. Если бы она могла как-то договориться с этой женщиной! Множество вопросов терзало ее. Где она? Наверняка в Индии. Но где?

Показав рукой на ванну, Майя дала понять Пеппер, что надо раздеться, намереваясь, по-видимому, остаться с ней. В качестве кого? Служанки или стражницы?

Слишком устав, чтобы думать об этом, Пеппер позволила незнакомой женщине командовать собой, словно признавая себя еще одной драгоценной безделушкой среди множества прочих, доступных лишь очень богатому человеку.

Глава восемнадцатая

Спала Пеппер отлично, и солнечным утром, открыв глаза, лениво потянулась на самой удобной в ее жизни кровати. Вечером у нее не хватило сил дождаться, когда Майя распакует вещи, поэтому спала она голой, но на оттоманке возле кровати увидела аккуратно разложенный атласный халат табачного цвета. Взяв его в руки, Пеппер слегка нахмурилась. Резкие, почти мужские линии халата ей не понравились. Однако стоило его надеть на теплое после сна тело, и Пеппер вся затрепетала, вообразив себя рядом с Майлсом Френчем.

Впрочем, если накануне она вела себя глупо и позволила Майлсу себя похитить, то сегодня покажет ему, что с ней не так-то легко иметь дело и что она не собирается быть послушной овечкой в его омерзительной игре.

Приняв ванну и одевшись, в шкафу Пеппер обнаружила довольно много нарядов из удобного прохладного хлопка и, как ни странно, ее размера. Она нахмурилась, узнавая метки магазинов… Неужели Майлс покупал все сам? От этой мысли ей стало не по себе. Белье, вероятно, тоже… На мгновение Пеппер даже показалось, что он как будто сам трогает ее…

Тряхнув головой, чтобы отогнать ненужные ощущения, Пеппер причесалась и тотчас почувствовала себя, как в капкане. Что теперь делать? Куда идти? Как добраться до комнаты, где была вечером?

Словно подслушав ее мысли, кто-то постучал в дверь. На пороге появилась Майя, которая расцвела в улыбке, увидев Пеппер одетой и причесанной. Жестом она попросила следовать за ней. Опять эти бесконечные коридоры… И вот они оказались в тенистом дворике, посреди которого негромко журчал фонтан. Картинка была как в сказке.

Едва заметив Майлса, сидевшего за столом, на котором стояли ваза с фруктами, кофейник и блюдо со свежими рогаликами, Пеппер вся напряглась.

Майя молча ушла, и Пеппер огляделась, стараясь собраться с мыслями. Розовые стены, испанская мебель… Или португальская?.. Индианка Майя… Аэропорт, густой запах специй… Это не Европа. Куда же ее привезли?

Еще раз поглядев на тропические растения, которые ползли по стенам, Пеппер обратила внимание на горячий и влажный воздух… Майлс подвинул ей кресло, и она, как лунатик, опустилась в него.

— Где мы?

Она хотела говорить громко и решительно, но у нее ничего не получилось.

— В Гоа, — с готовностью ответил Майлс. — Португальцы, насколько мне известно, поселились здесь в четырнадцатом веке. Эта вилла принадлежала одному из португальских аристократов, однако спрос на специи упал, и его семья обеднела. Вот он и продал ее одному из моих клиентов. Кроме как на вертолете, сюда не добраться.

Пеппер чувствовала, что он говорит правду.

— Раньше тут были поля, а теперь сплошные джунгли. Ближайшая деревня в двадцати милях, а железная дорога — в пятидесяти. Эти места забыты людьми, но, увы, ненадолго. Да и берег здесь красоты неописуемой — розовый песок и такой синий океан, какого я нигде не видывал. И там совсем нет людей. Просто как в сказке. Но, к сожалению, мы слишком далеко от океана…

На самом деле до берега было не больше дюжины миль и в гараже стоял старый «лендровер», так что при желании поездка к океану никаких трудностей не представляла, однако Майлс не собирался пока раскрывать Пеппер все тайны их роскошного убежища.

Без косметики и с распущенными волосами она выглядела совсем девчонкой, и ее видимая уязвимость лишала его душевного покоя. Майлсу хотелось привлечь ее к себе и успокоить, чтобы Пеппер забыла о страхе, который охватил ее, едва она увидела его за столом. Ему хотелось сказать ей, что бояться нечего, однако делать этого пока не следовало…

Вертолет должен был прилететь за ними через две недели, и к тому времени он рассчитывал убедить Пеппер забыть о мести. Должна же она понять, как опасен Симон Геррис.

— Прошу к столу…

Пеппер хотела отказаться. Но какой смысл мучить себя голодом? Едва заметно пожав плечами, она уселась в кресло, решив делать вид, будто Майлса Френча просто-напросто не существует, что бы он ни говорил ей. Пока Майлс держит ее при себе в качестве пленницы, она будет полностью игнорировать его присутствие. Однако все складывалось не совсем так, как Пеппер хотелось.

После прошедшего в молчании завтрака Майлс извинился и покинул ее, словно в насмешку заявив, что она наверняка предпочитает побыть одна.

— У меня с собой кое-какая работа. А вы погуляйте в саду. Здесь великолепный сад. Майя составит вам компанию.

И будет ее сторожить! Когда индианка появилась, Пеппер постаралась не показать своего раздражения, а та, как ни в чем не бывало, разговаривала с Майлсом и смеялась, по-видимому, какой-то его шутке.

Пеппер не ожидала, что ей будет неприятно чувствовать себя словно вычеркнутой из их общества, однако она не стала лукавить сама с собой. Минут десять Пеппер просидела в гордом молчании, ни на кого не глядя, однако на большее у нее не хватило терпения, и она обрадовалась, когда Майя улыбкой дала понять, что готова сопровождать ее на прогулке.

Через несколько дней Пеппер вполне освоилась в доме и в саду. Никогда еще ей не приходилось видеть ничего более красивого. Однако все здесь настолько располагало к лени и чувственности и противоречило ее собственной природе, что Пеппер все время было в большей или меньшей степени не по себе.

Очень скоро она узнала, что на вилле совсем мало слуг, которые, тем не менее, содержат ее в полном порядке на случай неожиданного приезда владельца или его гостей. Узнала она также, что Майлс говорил ей правду, когда сообщал о недостижимости виллы для случайных посетителей, а также об отсутствии телефона и других средств связи.

Пока Пеппер кипела от ярости, не давая ей выхода, Майлс упорно работал и не обременял ее своим присутствием.

Впрочем, обет молчания, который она дала, Пеппер же вскоре нарушила, так как поняла, что куда приятнее привольно изливать свой гнев, чем злиться про себя, даже если никто не возражает и никто с ней не спорит, ибо Майлс держался с неизменным дружелюбием. Но Пеппер не обманывалась на его счет. Как бы ни была приятна бархатная перчатка, она скрывала железный кулак. У Майлса слова с делом не расходились.

— А вас самого не беспокоит долгое отсутствие? — спросила она как-то вечером после ужина. — Наверняка клиенты хотят связаться с вами… Вы теряете интересные дела…

— Нет… Дела, как автобусы, одно уходит, другое приходит, — усмехнулся он. — Кроме того, я не считаю, что у человека должна быть в жизни только работа. Умеренность во всем — вот мое кредо.

Принять такое кредо Пеппер не могла, однако узнала в его словах что-то знакомое и вспомнила, как бабушка говорила ей примерно то же самое. Она поудобнее устроилась в кресле и, сама того не замечая, улыбнулась своим воспоминаниям.

— О ком вы подумали? — тихо спросил Майлс.

— О бабушке, — ответила Пеппер, прежде чем сумела остановить себя.

— Ну да! Наоми, королева цыганского племени…

Пеппер замерла.

— Откуда вы знаете?

Майлс пожал плечами.

— Я же барристер, привык докапываться до всего. Рашель, мне известно многое из того, что я хотел бы о вас знать, — ответил Майлс, нарочно называя ее так, как звали в детстве.

Он не пошевелился, но Пеппер мгновенно учуяла угрозу, и язык у нее присох к гортани. Неужели он собирается шантажировать ее, припомнив цыганское детство? Не может быть!.. Пеппер вспомнила, что ребенком Майлс был еще меньше обласкан любовью, чем она. Внезапно ей захотелось подальше отодвинуться от него, поставить между ними какую-нибудь преграду, но гордость не позволила ей показать свои чувства.

Неужели настал момент, которого она больше всего боялась с первой минуты ее похищения? Неужели именно сейчас он подтвердит, что ничем не отличается от других мужчин, которых она когда-либо встречала? Неужели и у него под цивилизованными манерами, добродушием и сочувствием, в котором она не могла ошибиться, прячется всего-навсего похоть, определяющая его поведение?

Майлс желал ее, и Пеппер об этом знала, видела это по его глазам. Неужели он посмеет?..

Казалось, на бледном лице остались одни глаза, с ужасом смотревшие на него. Даже воздух в комнате так наэлектризовался, что Майлс невольно прислушался, не раздастся ли треск.

О причине он догадался сразу, ведь с самого начала ждал этой минуты, понимая, что рано или поздно она наступит. Как Майлс ни старался обходить Пеппер стороной, не касаясь ее и предоставляя ей возможность полного уединения, все же время шло, следовательно, решительный момент неумолимо приближался. Он изо всех сил сдерживал свою чувственность, отказывая себе в праве желать ее, пока не добьется доверия, пока не убедит ее в том, что не хочет ее страданий, пока она не осознает, что на свете есть мужчина, который может понять и избавить ее от опутавшей паутины страха.

— Я все знаю, — медленно повторил он и встал.

Пеппер похолодела, ожидая, что он приблизится к ней, но Майлс направился к окну и стал глядеть на звездное небо.

Ей было ясно, что он принял важное для себя решение.

— Я хочу поговорить с вами о том, почему привез сюда…

Пеппер настолько удивили произнесенные Майлсом слова, что несколько минут она просидела в полной растерянности прежде, чем смогла выдавить из себя нечто связное.

— Мне известно, почему. Вы сказали, помните?

— Я солгал… Отчасти. Вы и вправду так плохо думаете обо мне?.. Что я могу причинить вам зло?

Похоже было, будто он умоляет ее сказать «нет», но зачем ему умолять?.. Майлс поглядел на ее отчужденное лицо и вздохнул. Впрочем, легкой победы ожидать не приходилось.

— Послушайте меня, Пеппер… Я не имею никакого отношения к вашему изнасилованию. Совсем никакого! Мне нравится быть человеком чести, и я не принимал никакого участия в событиях той ночи. Вы вообще-то понимаете, с кем имеете дело, что собой представляет Геррис, а? — спросил Майлс, не дав ей времени на возражения.

— Мужчина, который меня изнасиловал! — почти бесстрастно ответила она.

— Мужчина, который издевается над своей женой и над собственным сыном, мужчина, который уводит с улицы мальчиков и… — Он заметил, как она подалась назад, и, недовольный собой, запустил пальцы в растрепавшиеся волосы. — Как мне достучаться до вас? Геррис очень опасен! Он почти невменяем. Думаю, вам грозит реальная опасность лишиться жизни, если вы не положите конец своей сумасшедшей вендетте.

— Сначала у вас Симон невменяемый, теперь я — сумасшедшая! — попыталась пошутить Пеппер. — Придумайте что-нибудь поубедительнее, Майлс, ведь я не забыла, что проснулась в вашей постели. Вы наклонились надо мной…

— Правильно. Но сказать вам, почему вы были в моей постели? Симон ненавидит меня так же сильно, как вас. Он предпочел мою постель, потому что так ему казалось забавнее. Он знал: вы обвините и меня, а я впаду в ярость. Когда я в тот вечер пришел к себе, — продолжал Майлс, — и увидел вас, то подумал, что Геррис уговорил вас подшутить надо мной… Они с Тимом были горазды на такие шутки… Но когда я попытался вас разбудить…

Он замолчал и так посмотрел на нее, что Пеппер захотелось убежать от него или закричать, обвинив во лжи, но она не сделала ни того, ни другого. В первый раз после той ночи она делила свой кошмар с кем-то еще, более того, делила его с мужчиной, который был там с ней и который в точности знал, что Симон сделал с ее телом и душой. В ней поднималось незнакомое чувство освобождения, словно этот человек подставил плечо под ее тяжелую ношу. Однако это Пеппер не понравилось, и она попробовала воспротивиться собственным чувствам, но не смогла, потому что Майлс продолжал говорить:

— Никогда не забуду, какой я увидел вас! Не люблю что-то доказывать силой, но если бы Геррис был тогда там…

На мгновение он отвернулся, но Пеппер успела заметить блеснувшие в его глазах слезы. Из-за нее?

— Я, как мог, вымыл вас, постелил чистые простыни и стал ждать, когда вы проснетесь, потому что хотел спросить, что было, и предупредить, чтобы в будущем вы держались от Герриса подальше. Но вы были в таком состоянии!.. И сразу поверили, будто я тоже причастен к вашей беде. Поэтому я не посмел бежать за вами, чтобы не напугать еще сильнее. Сюда я привез вас ради вас самой, не ради себя. Плевать мне на то, что вы раскопали в моем прошлом! Да, формально я нарушил закон, но я не мог не помочь своей старой приятельнице, которая была в полном отчаянии. А что бы вы сделали на моем месте? Вы бы позволили малолетней дуре разрушить жизнь семьи, поставить под угрозу карьеру отца и душевный покой мачехи? Наверно, мне надо было предоставить их самим себе, но я не смог. Я не Бог, Пеппер…

Что он говорит?.. Неужели считает, что она возомнила себя Богом, впала в грех высокомерия?.. Ей показалось, что Майлс выглядит усталым и говорит устало, отчего, помимо привычной подозрительности, Пеппер вдруг почувствовала странное желание подойти к нему и сказать, что она ему верит.

— Симон Геррис — очень опасный человек… Мне кажется, он на грани безумия. Не обольщайтесь на его счет. Так просто он вас не отпустит. Геррис не то что остальные. Хауэлла и Барнетта он шантажировал. Понятия не имею, зачем ему это понадобилось, но он один все задумал и спланировал. Наверное, хотел убить вас, но не посмел. На нем уже много преступлений. Например, смерть Уилдинга… Возможно, произошел несчастный случай, не знаю, но уж самоубийство сестры Уилдинга на его совести. — Майлс видел, как побелела Пеппер. — Вы не знали об этом? Почти никто не знает. Однако вы не единственная его жертва, как видите.

— Он ненавидит женщин, — как будто безразлично заметила Пеппер.

— Думаю, вы правы. Во всяком случае, его жена наверняка согласится с вами.

Пеппер внимательно посмотрела на него. Почему он упомянул Элизабет Геррис?

— Я видела вас с нею…

— Где?

Майлс, похоже, испугался, чего она никак не ожидала.

— В Лондоне. Вы ее подвозили.

И она назвала район, где это было.

— Элизабет Геррис ушла от мужа, — сказал Майлс, сообразив, что может не скрывать от нее правду. — Она хочет получить развод, но боится, как бы Симон не вернул ее обратно. Ей стало известно, что он мучил их сына.

Пеппер в ужасе не сводила с него глаз.

— Мне удалось уговорить Элизабет встретиться с премьер-министром, и он приказал начать расследование. Если учесть, что может из этого выйти, мне остается только надеяться на поддержку ее семьи. Ведь Элизабет ни за что не назовет истинную причину развода, чтобы не повредить своему сыну.

— Но как же его карьера?

— Какая карьера? Видите, ваш шантаж лишний, — добавил он. — Но пока расследование не закончилось, вам безопаснее быть тут. Потом Геррису будет о чем подумать и без вас.

Пеппер выпрямилась в кресле.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду? И зачем вам опекать меня?

— Неужели то, что я сказал, звучит неправдоподобно?

Майлс поморщился, глядя на нее и понимая, какая борьба идет у Пеппер в душе, и едва удержался, чтобы не обнять и не сказать, как сильно он ее любит. Хмурясь, он соображал, как долго не позволял себе признаться в собственных чувствах, считая, будто им руководит всего лишь сочувствие к попавшей в беду женщине, а не самая настоящая любовь.

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто вы защищаете меня от Симона Герриса?

— Да. Даже если бы я участвовал в изнасиловании, зачем мне ваша смерть?.. Представляете, как она повлияет на мою карьеру? — насмешливо спросил он.

И тотчас понял, что Пеппер не слышит его. При слове «изнасилование» она опять впала в почти коматозное состояние.

— Пеппер… — Майлс подошел к ней. — Пеппер!

Он коснулся ее руки, и она перевела на него взгляд, в котором стоял такой ужас, что Майлс похолодел. Пеппер открыла рот и хотела крикнуть, но не смогла выдавить из себя ни звука и едва не соскользнула с кресла, впав в глубокий обморок.

Майлс легко подхватил ее и с горечью подумал, что Пеппер слишком дорого приходится расплачиваться за попытку завоевать ее доверие. Дурак он!.. Надо было еще подождать… Но где взять время?

Осталось всего десять дней… Прилетит вертолет и заберет их отсюда. Даже если ему не удастся убедить ее в том, что она может ему доверять, надо заставить ее отказаться от мести. Если не удастся, Симон Геррис найдет способ расправиться с ней. Он убьет Пеппер. В этом Майлс не сомневался. Он знал преступников и знал безумцев. У Герриса нет никаких сдерживающих центров. Он не признает законы и поэтому опаснее многих других.

Майлс отнес Пеппер в ее комнату и положил на кровать. Когда она пришла в себя, рядом была Майя, и Пеппер почти уверила себя, будто ей приснился страшный сон, если бы не заметила озабоченность на лице индианки.

Майя помогла ей раздеться и принять ванну. Пеппер призналась себе, что ей нравится сибаритствовать и наслаждаться ароматным купанием, когда все, что от нее требуется, это изредка шевелить рукой или ногой. Иногда она напрочь забывала о своих делах. Почему? Что с ней происходит? Виновата в этом здешняя жизнь или Майлс Френч так влияет на нее?

Майлс… Пеппер вздрогнула. Инстинкт подсказывал ей, что этот человек может прорваться через все поставленные ею преграды и стать куда опаснее, чем дюжина Симонов Геррисов.

Неужели все, что он сказал, правда? Пеппер совсем запуталась и не знала, чему верить, а чему нет. Но он так убедительно… Если это правда, значит, она хотела отомстить совершенно невинному человеку. Пеппер вспомнила, как проснулась в его постели вся чистая и душистая, хотя ожидала совсем другого… Почему так вышло? При мысли о том, что Майлс прикасался к ней, когда мыл, сердце забилось вдвое быстрее.

Майя ушла и тотчас вернулась с шербетом в высоком стакане, который Пеппер с жадностью осушила едва ли не одним глотком. И почти тотчас ее потянуло в сон. Правда, она успела сообразить, что, верно, Майя подсыпала в шербет снотворное. В саду росли всякие травы, многие из которых были завезены сюда из Европы. Если жить в таком удалении от людей, то волей-неволей приходится самим заботиться о своем здоровье. На этой вилле чего только нет… Пеппер закрыла глаза и позволила себе заснуть, признав напоследок, что очень переменилась, если не борется со снотворным, а добровольно отдается ему во власть. Неужели и с Майлсом будет так же? И с ним она не будет бороться, когда он придет? С этой мыслью Пеппер заснула.

Прошло довольно много времени, прежде чем она увидела сон. Наоми была, как живая, словно пришла к ней наяву. Правда, Пеппер ощущала себя взрослой, тогда как Наоми помолодела и поздоровела, но все-таки оставалась ее бабушкой.

Она что-то говорила ей на древнем языке цыган, который Пеппер чудом понимала, предостерегала ее… И она увидела себя и Майлса в одной постели, а потом он с серьезным лицом наклонился над ней. Голос Наоми зазвучал у нее в ушах:

— Он — хороший человек… Он — твой мужчина, девочка…

Видение растаяло, но на его месте появилось другое. На сей раз это был Симон Геррис с перекошенным от злобы лицом, и Пеппер ощутила серную вонь ненависти и смерти. Но еще она уловила запах страха. Это был ее собственный запах. И увидела ребенка, которому грозила гибель. В сонном тумане она пыталась понять, какое имя произносит Наоми, но не поняла, хотя была уверена в том, что видит Оливера, своего сына, и тогда она вновь услыхала ясный голос своей бабушки:

— Ты и твой сын в опасности, девочка. Ты должна быть осторожна!.. Будь осторожна…

Видение растаяло, и сколько потом Пеппер ни звала Наоми, бабушка больше не приходила.

Майлса разбудили крики Пеппер. Ничего не понимая со сна, он решил, что Симон Геррис каким-то образом добрался до виллы, и бросился на помощь…

С широко открытыми глазами Пеппер сидела в постели и кого-то звала. Майлс сразу все понял.

— Наоми!

Она звала бабушку, и он не стал ждать, когда Пеппер сама успокоится, а подошел к кровати и откинул сетку.

— Проснись! Это всего лишь сон…

Не надо было разрешать Майе экспериментировать с травами. Наверняка из-за них у Пеппер кошмар. Она повернула голову и внимательно посмотрела на него, постепенно сбрасывая с себя остатки сна. Едва Пеппер очнулась, как задрожала всем телом и руки у нее стали ледяные, отчего Майлс принялся тереть их, не успев подумать о том, как бы ее не напугать.

— Все хорошо… Это всего лишь сон…

Он утешал ее, как утешал бы испуганного ребенка, и вскоре Пеппер перестала дрожать. Тогда Майлс сел рядом с ней на кровать и обнял, испугавшись безразличия, с каким она приняла это.

У Пеппер не было сил противостоять ему так как наполовину она все еще была в том мире, где ее бабушка пришла к ней живая и здоровая. Кровь предков — и цыган и кельтов — не позволила ей усомниться в том, что дух бабушки явился предостеречь ее насчет Симона Герриса.

Наоми назвала Майлса «ее мужчиной», и, глядя ему в глаза, поражаясь самой себе, она проговорила:

— Люби меня, Майлс… Сейчас люби меня…

Майлс не верил собственным ушам. Знает ли она, что говорит, или это всего лишь Майино колдовство? И, вообще, что все это значит? Майя не имела права лечить ее своими ведьминскими методами… Не навредила ли она ей? Однако Пеппер как будто осознавала, что говорит и о чем просит.

Он протянул руку, чтобы убрать волосы с ее лица, и она, как ни странно, не отшатнулась от него.

Атласная рубашка не скрывала очертаний ее груди, и Майлс ощутил такое яростное желание соединиться с этой женщиной, что решил не бороться с ним. Он уложил ее на подушки, стараясь держаться на весу, словно она могла рассыпаться под его тяжестью.

Сердце у него громко стучало… Вдруг она передумает? Он наклонился и прижался губами к ее губам, как бы испытывая, и Пеппер с легким вздохом раздвинула губы.

Его охватила неведомая прежде радость. Не имея ни малейшего представления, как это могло произойти, он подумал, что случилось чудо. Пеппер желала его. Майлс поглядел на ее мирное прекрасное лицо, и в нем взыграла ревность. О чем она думает? Какие мысли бродят у нее в голове и туманят глаза? И почти тотчас он услышал незнакомый низкий голос, словно в комнате был еще кто-то, кроме него и Пеппер:

— Возьми ее. Она твоя, и ты ее заслужил Удар ножа причиняет боль и отнимает мужество, но, когда с этим покончено, рана заживает.

Пеппер вида не показала, будто что-то слышит, однако, когда Майлс заглянул ей в глаза, она смотрела мимо него в темноту. По спине у него побежали мурашки, когда она тихонько прошептала:

— Наоми…

Майлс не верил в духов и призраков, и все же… Это невозможно, убеждал он себя, но он слышал…

— Пеппер.

Он позвал ее, и она, поглядев на него, вся напряглась.

— Ты хотела, чтобы я любил тебя, — напомнил он ей, правильно поняв ее страх.

— Нет! Нет!.. Не хочу!

Она выкрикивала свои привычные «нет», но не шевелилась, понимая, что на самом деле ей хочется сказать «да».

Не шевелилась она, и пока Майлс снимал с нее рубашку и раздевался сам. Ее тело оставалось безразличным, не принимая, но и не отвергая его, а разум все еще восставал против него, ибо в ней оставалась память о пережитом кошмаре. Пеппер ждала, когда он начнет ласкать ее, в уверенности, что ответит на его прикосновения так же, как отвечала всем и всегда. Физически Майлс был на редкость привлекательным мужчиной, но она не желала его, не могла желать.

Он раздвинул ей ноги. Движения Майлса были такими сильными и уверенными, словно он хотел посмеяться над ее ледяной неподвижностью. Растянув губы в улыбке, словно ему предстояло нечто забавное, он глядел на нее потемневшими глазами, а Пеппер ждала, когда он начнет гладить ее в расчете пробудить чувственность, но вдруг поняла, что у него совсем другие намерения.

— Нет, — услыхала она его шепот. — Сначала не это.

И Майлс уверенно вошел в нее, не причиняя боли, медленно, очень медленно, заполняя ее собой.

В его глазах не было страсти, но он медленно и уверенно двигался внутри нее, словно они оба участвовали в каком-то древнем ритуале, который необходимо было исполнить. Только почувствовав, что Пеппер не отвергает его, Майлс остановился.

— Теперь, — сказал он, — ты не сможешь выбросить меня из своих мыслей или сбежать, потому что я уже часть тебя. Не будет никаких ласк, которые могут закончиться насилием, потому что я уже в тебе. — И он счастливо улыбнулся ей. — Твое тело приняло меня. И теперь я буду учить твой разум принимать меня и желать.

Невозможно, кричал ее мозг, но инстинкт подсказывал Пеппер, что этот мужчина владеет искусством невозможное превращать в возможное. Словно заколдованная им, она не сводила с него глаз, но хотела сказать, что он ошибается и ему случайно удалось взять ее. Откуда он знает о других мужчинах, которые пытались и были отвергнуты, которые теряли желание и интерес к ней, едва видели ее замершее от страха тело? Она вооружила себя против издевательства над ее чувствами, но оказалась в полной власти мужчины, который не совершил над ней насилия, хоть и не пытался бурными ласками пробудить ее чувственность.

Каждое движение Майлса, каждое его прикосновение, каждая его ласка, каждый поцелуй повергали ее в жар, и Пеппер растворялась в его нежности, не в силах определить свои ощущения. Он был частью ее, он был принят ее плотью. Кончиком языка он касался ее шеи там, где билась тоненькая жилка, а она чувствовала удары пульса на его руке, ласкавшей ее грудь. Неожиданно Пеппер выгнула спину, желая быть еще ближе к нему, но сумела подавить рвавшийся с губ стон, хотя Майлс как бы все равно слышал его, потому что нежно тронул зубами ее кожу, и ее соски затвердели под его ладонями. Она сделала движение ему навстречу, отзываясь на его ласки, которых он не жалел, дабы доставить ей удовольствие. Себя ему приходилось сдерживать, потому что иначе он мог не добиться того, чего хотел сильнее всего в жизни.

Мысли, одна другой стремительней, проносились у него в голове. Его женщина. Часть его. Он понял это, едва увидел ее. Теперь он в ней. Ее груди в его ладонях. Ее запах возбуждает его. В ней есть все, о чем он когда-либо мечтал, и он научит ее желать его не менее страстно, чем он желает ее. Он не отпустит ее от себя. Никогда и ни за что.

Пеппер вскрикнула, но он знал, что не причинил ей боль, и ласково тронул языком ее твердый сосок.

Ни о чем не думая и ничего не понимая, Пеппер инстинктивно отвечала на требования своей крови и своей плоти, полностью отдаваясь во власть первого в ее жизни оргазма. А Майлс радовался, глядя на нее, словно она, да и он сам, сдали самый важный в своей жизни экзамен.

Потом они еще раз любили друг друга, и Майлс научил ее давать наслаждение, а не только получать его. И Пеппер спокойно заснула, положив голову ему на грудь.

Правильно он делал, что боялся ее, устало думал Майлс. Отныне его жизнь будет совсем другой, потому что он любит ее и хочет быть рядом с ней до самой смерти.

Проснувшись и обнаружив рядом Майлса, Пеппер перепугалась, но не слишком, ибо почти сразу вспомнила, как они любили друг друга. Слишком быстро она отказалась от принятой на себя роли и стала обычной женщиной, подобной всем женщинам из племени ее матери. И это не давало ей покоя. Даже ясным солнечным утром она не разуверилась в том, что Наоми приходила к ней. Но Майлсу об этом не сказала. Не посмела. Они жили, не зная времени и забот, однако реальность оставалась реальностью и рано или поздно им придется вернуться в нее. А теперь она грелась на жарком солнце и впитывала в себя его чувственность, чтобы отдать ее Майлсу в своей прохладной спальне. От ненависти и отвращения к сексу Пеппер пришла к такой чувственности, что Майлс одновременно горевал о потерянном ею времени и гордился собой, сумевшим освободить страстную женщину от пут страха.

Они не говорили о любви. Пеппер еще не была уверена в его искренности, и Майлс не хотел пугать ее излишней поспешностью. Иногда он даже боялся, что забудет, зачем привез ее в Гоа, поэтому то и дело предостерегал насчет Симона. Однако безуспешно. И еще они не говорили об Оливере. Но вот наступила их последняя ночь в Гоа, и Майлс решил, что не должен больше молчать.

Они долго любили друг друга, а потом Майлс по-хозяйски положил руку Пеппер на живот и внимательно посмотрел на нее.

— Если забеременеешь, я не хочу, чтобы ты скрыла это от меня, как скрыла свою беременность от Герриса.

Пеппер замерла. И об Оливере он знает! У нее пересохло во рту. Все же она собрала все свои силы и посмотрела ему в глаза, однако не прочитала в них ничего, кроме нежности и сочувствия, хотя ждала совсем другого, может быть, пренебрежения, может быть, недовольства.

— Я хотела сделать аборт, — сама не зная зачем, сказала она. — Я хотела убить его ребенка, прежде чем он родится.

Она вспомнила, как ей было плохо, и горько расплакалась, а Майлс, испуганный реакцией Пеппер, немедленно обнял ее и принялся утешать, проклиная себя за свой язык.

Они оба знали, что такое не иметь родителей, и Майлс понял ход ее мыслей, когда она сказала:

— Филип и Мэри очень хотели его. Они могли отдать ему свою любовь, а мне было восемнадцать… Мне не на что было даже кормить его. Я боялась думать, что рано или поздно наступит день, когда мне придется рассказать ему о его отце…

— Ты правильно поступила.

Он знал, что говорит искренне, и к тому же сказав это, почувствовал, что навсегда избавился от собственных призраков. Ребенком Майлс часто, даже слишком часто, мечтал узнать что-нибудь о своих родителях. Он проклинал свою мать за то, что она бросила его. Но разве полковник Уайтгейт не был ему лучшим отцом? Разве он не показал ему пример, которому Майлс гордо последует, когда у него будут свои дети? А Пеппер рыдала у него на груди, оплакивая своего ребенка, себя, все человечество…

— Нам пора назад, — ласково проговорил Майлс, когда она затихла. — Завтра прилетит вертолет. Но прежде, чем мы покинем этот райский уголок, дай слово, что ты забудешь о мести.

Пеппер упрямо поджала губы.

— Майлс, я так долго жила этим, — ответила она. — Не могу я вот так сразу! Он заслуживает наказания…

— Но не от тебя. — Майлс старался говорить спокойно. — Ты не можешь поставить себя выше закона Божеского и человеческого… Подумай об этом.

Она молчала. И Майлс вздохнул. Он знал, как нелегко будет убедить ее, и то, что они стали любовниками, ничего не меняло. Пеппер все еще не очень доверяла ему. И Майлс это понимал, как понимал, что она любит его.

— Уже поздно, — устало произнес он. — Надо поспать.

Пеппер отвернулась от него и немного отодвинулась, но прошло немного времени и во сне она вновь прижалась к нему, так что когда Майлс проснулся утром, ее волосы накрутились ему на руки, словно шелковые путы. Он соединился с ней с неистовой страстностью, не единожды заставив громко кричать от острого наслаждения, пока они оба не обессилели настолько, что могли лишь лежать, обнявшись, на сбитых простынях.

Пеппер знала, что не забеременела. Она не могла сказать, почему в этом уверена, и не раз потом сама задавала себе этот вопрос, но ей было грустно от этого и еще оттого, что совсем не хотелось возвращаться в прежнюю жизнь.

Компания «Майденес Менеджмент» наверняка уже прекратила свое существование, и она чуть ли не ненавидела Майлса за то, что он стал играть важную роль в ее жизни.

Дома все будет иначе, говорила она себе, и чувства у нее будут другие, не такие, как в этом месте, насыщенном древним колдовством. Она возьмет себя в руки, станет больше похожей на себя прежнюю, меньше будет зависеть от Майлса.

Пеппер принимала душ, когда услышала шум мотора. Вот и все. Конец идиллии.

 Глава девятнадцатая

Комната была маленькой, неказистой, ничем не напоминающей роскошные приемные для посетителей. За обшарпанным столом в не очень удобных и потертых креслах сидели десять человек, которые не обращали никакого внимания на окружавшую их обстановку. У них были дела поважнее. Все мрачно переглядывались. Совещание открыл премьер-министр.

— Всем известно, зачем мы собрались тут, — решительно проговорил он. — Я получил некую информацию, касающуюся Симона Герриса, поэтому мы предприняли расследование. Итоги подведены.

Он передал каждому из присутствующих фотокопию доклада, и члены комитета принялись скрупулезно его изучать, предоставив премьер-министру возможность повнимательнее приглядеться к ним. Особенно неприятно чувствовали себя те, кто ратовал за выдвижение Симона Герриса… И неудивительно! Единственное оправдание, которое можно было найти Геррису, — его собственное жестокое детство, которое искалечило ему душу и довело до опасной формы безумия.

Премьер-министра поражало, с какой ловкостью и как долго он умудрялся скрывать от окружающих преступную сторону своей жизни. К счастью, она вышла наружу теперь, когда еще можно заставить его потихоньку подать в отставку.

— Вы хотите сами поговорить с ним, или…

— Возьмите это на себя, Джордж, — сухо ответил премьер-министр лидеру консервативной партии в парламенте. — Вы согласны?

Джордж Макбрайд тяжело вздохнул. Он недавно занял свой пост и плохо знал Симона Герриса, тем не менее не испытывал особенного желания требовать от него отставки. К тому же они были членами одного клуба, что совсем не упрощало задачу. Лидер консерваторов назначил Геррису встречу в клубе.

Симон сразу понял, о чем будет идти речь, так как его уже поставили в известность о результатах расследования. Однако он хотел знать подробности, хотел знать, кто настроил против него премьер-министра.

Джордж Макбрайд, не поставленный в известность насчет некоторых договоренностей, счел возможным быть откровенным.

— Ну, думаю, первой была ваша жена. Она встречалась с премьером. Приходила со своим адвокатом… Френчем, насколько мне известно.

Макбрайду стало не по себе, едва он заметил, как Геррис злобно сверкнул глазами, и он пожалел о своих словах. Слишком поздно! Не надо было пить джин перед обедом, по крайней мере, так много…

— Майлс Френч, — тихо повторил Симон. — Я мог бы догадаться. — Он встал. — Мое прошение об отставке будет у вас с утренней почтой.

Джордж Макбрайд с облегчением пожал ему руку и поздравил себя с тем, что, в общем-то, неплохо справился с трудным делом. Геррис без лишних слов согласился на отставку, как и полагается выпускнику Итона.

Чувствуя себя так, словно он свалил огромную тяжесть с плеч, Джордж налил себе вина в бокал.

Ярость огнем жгла Симона, несмотря на арктическую холодность его реакции на встречу с лидером партии. Желание немедленно уничтожить тех, кто посмел пойти против него, подавило все остальные чувства, однако он пока сдерживался, чтобы раньше времени не навлечь на себя опасность. Френчу палец в рот не клади. Он умеет предвидеть последствия, так что придется соблюдать осторожность.

Первым делом Симон призвал к себе Алекса и Ричарда, чтобы выяснить, как много им известно. Оказалось, они знают совсем мало, однако чутье, которое никогда не обманывало, подсказывало ему, что не стоит доверять им. Они явно выходили из-под его контроля.

— У вас есть какие-нибудь сведения от Френча? — неожиданно спросил Симон.

Алекс и Ричард обменялись удивленными взглядами.

— С тех пор, как он увез Пеппер Майденес, никаких, — ответил Ричард и тотчас понял, что Симон ничего не знает. — Разве он тебе не сказал?

— Ты о его дурацком плане похищения?

— Не такой уж он дурацкий, — возразил Ричард. — По крайней мере, похищение ему удалось как нельзя лучше.

— И где они теперь?

Симон не желал зря терять время, слушая, как Ричард не в шутку расхваливает Майлса Френча.

— Не знаю…

Алекс слушал их, чувствуя, что Симон едва сдерживает клокочущую в нем ярость. Как же он прежде не замечал, насколько Геррис опасен? Прежде чем покинуть страну, Майлс предупредил, чтобы они поменьше рассказывали Симону.

Ричард не врал, он сказал правду, так как Майлс в самом деле скрыл от них, куда собирается везти Пеппер.

Отдав Симона в руки премьер-министра, Майлс заодно освободил от него Ричарда и Алекса, и Геррис нутром чуял перемену в их отношении к нему, как зверь чует приближающуюся опасность. На них он больше не мог положиться. Симон понял, что остался один. И в этом тоже виновата Пеппер Майденес. Он заставит ее заплатить!.. Пусть думает, будто ей ничего не грозит, если она с Майлсом Френчем… Пусть оба думают, будто победили его… Скоро они узнают, что не так-то легко с ним справиться. Он за все воздаст Пеппер, и на этот раз сделает все, как надо. Но сначала надо найти ее. И он отыщет их, а когда отыщет, то отомстит обоим и она уже больше никогда не сможет мучить его. Реальный мир как будто перестал для Симона существовать, была только испепеляющая жажда мести.

Когда Геррис ушел, Алекс почувствовал, что его пробирает нервная дрожь; Не хотел бы он быть на месте Майлса и Пеппер.

Менее чувствительный Ричард постарался побыстрее забыть о Симоне, так как у него на уме было другое. В банке он скучал и наконец-то честно признался себе в этом. Тогда почему бы не передать бразды правления Моррису и не заняться посреднической деятельностью, ведь это как раз то, что ему нравится? Надо будет переговорить с Линдой, подумал Ричард и помрачнел. Она стала почти чужой в последнее время, прячется от него, задерживается допоздна в студии. Ричард думал, что давно избавился от неуверенности в себе, по крайней мере, с тех пор как развелся с Джессикой, ан нет. Нежелание Джессики делить с ним постель ранило его куда сильнее, чем он сам подозревал. Теперь и Линда с явной неохотой подчиняется ему, а иногда и не подчиняется. Неужели нашла кого-то другого?

Может быть, стоит увезти ее на несколько дней…

По дороге в банк он остановил машину возле туристического агентства и зарезервировал два билета на круиз по Средиземноморью. На пять дней даже он может оставить свой банк. Теперь бы уговорить Линду…

Ричард старался не думать о том, что изменившееся отношение жены может быть вовсе не связано с его невниманием к ней из-за постоянной занятости в банке.

После туристического агентства он вернулся в свой кабинет, не желая сидеть дома в одиночестве.

Линда вернулась домой рано. Весь день она чувствовала себя больной, и не только из-за беременности. Предстоящий разговор с Ричардом внушал ей ужас, однако Линда понимала, что должна как можно скорее покончить с неизвестностью. Ребенка она решила сохранить, какова бы ни была реакция мужа.

Когда Ричард открыл дверь, ему показалось, что дома никого нет, но почти тотчас он нашел ее сидящей на софе. Невидящим взглядом Линда смотрела прямо перед собой, и Ричард сразу весь напрягся. Стараясь делать вид, будто ничего не происходит, он подошел и поцеловал ее.

— Представляешь… У меня сюрприз для тебя! — Ричард едва не поморщился, уловив фальшь в своем голосе. — Я заказал два билета на круиз по Средиземному морю. Мы…

— Я не могу.

Подобной прямолинейности Ричард никак не ожидал и, потеряв дар речи, в отчаянии уставился на нее. До этой минуты он даже самому себе не признавался, как много значит для него Линда.

Она обернулась, и он увидел, что она побледнела.

— Мне сейчас не до круиза, Ричард.

Она стиснула похудевшие пальцы, и он заметил, что обручальное кольцо едва не упало с ее руки. Это был дурной знак.

— Я… Я беременна.

Беременна? Ричард смотрел на нее так, словно впервые в жизни слышал это слово.

А Линда, в ужасе оттого, что ее страхи оправдываются и Ричард не желает никаких детей, выплеснула на него не раз и не два обдуманные слова:

— Только не проси меня избавиться от него… Я не хочу. Ричард, ведь это наш ребенок… Но если ты его не желаешь, я готова растить одна. Ничего, как-нибудь… Я знаю, мы договорились не заводить детей, но, тем не менее… — Она подняла на него несчастный и решительный взгляд. — Я беременна и намерена сохранить ребенка, даже если потеряю тебя.

— Беременна? Ребенок?.. У нас будет ребенок? — Ричард тряхнул головой, словно приходя в себя. — А я-то думал…

Он еще раз тряхнул головой, наконец-то поняв до конца, что она сказала. Значит, нет другого мужчины и он ей не надоел. Просто Линда забеременела и носит ребенка… Их ребенка!

— У нас будет ребенок.

Ричард подошел к жене и обнял ее. Отлично. Пусть он даже не думал о таком повороте в своей семейной жизни, но все-таки он был евреем и не мог не испытывать гордости от своего будущего отцовства.

Позже, после того как они поужинали и выпили шампанского и Линда заснула, положив голову ему на плечо, Ричард перебрал в уме все, что произошло за день, и в первый раз в жизни ощутил желание помолиться богам, чтобы они не наказывали его сына за грехи отца. Ему пришло на ум, что первым делом, дабы не навлечь беду на сына, он должен расплатиться с Джессикой. В конце концов, можно себе это позволить. Ее два миллиона уже давно увеличились в несколько раз. Чем больше Ричард думал об этом, тем больше ему нравилась идея отдать Джессике ее деньги. Ради сына… Отличная мысль!..

Алекс вернулся домой после встречи с Симоном в скверном настроении. Недаром Майлс предупреждал его о том, насколько тот опасен, а ведь Алекс не верил. И такой человек разгуливает по улицам и даже считается почтенным членом общества. Он вспомнил, что Майлс, когда они были наедине, говорил ему о жизни Симона, и в ужасе содрогнулся.

Они с Майлсом виделись перед самым похищением Пеппер, однако даже тогда он не сказал Алексу, куда намерен отправиться. Едва они вернутся, как окажутся в опасности.

Джулия ждала его дома. Рекомендация Майлса распахнула перед ними двери детского приюта, и для них словно началась новая жизнь. Джулия проводила там все свое время. У нее как будто открылся неведомый прежде дар, и она легко находила общий язык с детьми. Они даже начали поговаривать, не усыновить ли им ребенка из этого дома.

Кроме того, хоть он и не получил правительственный заказ, большая компания купила его дело, избавив от всех финансовых проблем и предоставив возможность заниматься тем, что нравилось больше всего, — разработкой новых систем и усовершенствованием старых. Им было по карману содержать большой дом, но Джулия неожиданно заявила, что с удовольствием перебралась бы в дом поменьше. Они снова сблизились и с удовольствием разговаривали друг с другом, чего уже давно не делали. Джулия стала другой. Нет, не то чтобы совсем другой… Она стала той Джулией, в которую он когда-то влюбился.

Естественно, не все было так лучезарно, как хотелось бы, но Алекс почти не сомневался, что все плохое в его прежней жизни происходило из-за его преступления против Пеппер. Впрочем, не только плохое, вообще все — плохое и хорошее — так или иначе, шло оттуда, из оксфордской жизни и его причастия к делам Симона.

Эти мысли он не мог обсуждать ни с Джулией, ни с кем бы то ни было еще.

Слишком они были не от мира сего, слишком причудливы для человека науки и разума, каким Алекс с гордостью считал себя. Однако мысли эти не покидали его, и, прислушиваясь к рассказам Джулии, деля с ней радость жизни новой, он не мог не думать о Майлсе и Пеппер, о том, как предупредить их о безумии, охватившем Симона после отставки.

Наверное, Алекс испугался бы еще сильнее, кабы знал мысли Симона.

Пеппер же ничего не боялась. Когда Майлс пытался ее предостеречь, она лишь улыбалась в ответ. Ее жизнь приобрела новый смысл, и прошлое кануло в небытие, а с ним и Симон. В самолете, когда они летели в Лондон, Майлс уговаривал ее разрешить нанять для нее телохранителя.

— По крайней мере, переезжай ко мне, — настаивал он.

Пеппер качала головой.

— Нет… Пока нет.

— Ты не доверяешь мне, да?

Пеппер улыбнулась и прижала палец к его губам, мгновенно затрепетав всем телом от этого едва заметного прикосновения. Майлс научил ее такому физическому наслаждению, о котором она понятия не имела, и теперь чувствовала себя словно опоенной или околдованной им. Когда Майлс ласкал ее, Пеппер хотелось по-кошачьи мурлыкать от удовольствия. Вот и теперь стоило ему лишь посмотреть на нее, как она растаяла под его взглядом, несмотря на их дурацкий спор. Ей хотелось прижаться к нему… Ей хотелось…

— Ради бога, не смотри на меня так! — услыхала она его шепот. — По крайней мере, здесь.

Она вновь улыбнулась ему, на сей раз долгой соблазнительной улыбкой, едва не сводя его с ума. Майлсу тоже больше всего на свете хотелось обнять Пеппер и прижаться губами к ее губам. Последние дни в Гоа были незабываемыми. Он и прежде знал, что любит ее, однако даже не мечтал о том, что Пеппер может стать такой потрясающей женщиной, если ее освободить от пут прошлого. Ему и в голову не приходило, что в ее природе заложена такая чувственность. Ему хотелось любить и ласкать ее до тех пор, пока она не согласится навсегда остаться с ним, но в то же самое время и хорошенько тряхнуть ее за нежелание признавать реальность грозившей опасности.

Похоже, ей казалось, что Симон Геррис каким-то чудесным образом исчез. Майлсу было нетрудно защитить ее в Гоа, но в Лондоне… Его охватывала дрожь при одной мысли о том, как среагировал Симон на свое исключение из партии.

Перед тем, как сесть в самолет, Майлс купил газету двухдневной давности. На первой же странице он прочитал о неожиданном решении политического «везунчика» подать в отставку. Ее истинной причины никто не знал, поэтому отставка породила множество самых фантастических предположений, в большинстве из которых все, так или иначе, связывалось с уходом от него жены.

Если бы она не упрямилась! Когда Майлс предложил переехать к нему, он использовал последнюю возможность убедить Пеппер в опасности ее положения, ведь он и не предполагал, что она согласится, так как они уже обсуждали этот вариант.

В первый раз в жизни ему хотелось, чтобы женщина жила с ним постоянно… А это подразумевало обмен обетами на всю будущую жизнь.

Пока не время. Сначала надо убедить Пеппер. Несмотря на ее отказ от телохранителя, Майлс решил, что одного все-таки наймет, — пусть незаметно наблюдает за ней, чтобы не попала в беду.

Он сам не знал, почему был так уверен в грозившей ей опасности. В конце концов, не Пеппер Майденес, а жена Симона Герриса ответственна за его исключение из партии. Но ведь Симон сумасшедший.

Тем временем Геррис ждал. Если служащие Пеппер и знали, где их босс, они никому ничего не сообщали. У Симона выработалось шестое чувство на опасность, которое довольно часто наблюдается у маньяков… И он час за часом изо дня в день следил за ее конторой и за ее домом. Больше ему все равно нечего было делать.

Едва истинная причина отставки стала известна его коллегам, они отшатнулись от него, как от исчадия ада. Вероятно, инициатива шла от премьер-министра, по крайней мере, Симон подозревал его в утечке информации, так как, судя по официальной версии, никто не должен был ни о чем знать. Однако когда шесть или семь его бывших коллег отказались от приглашения выпить или пообедать с ним в клубе, Симон убедился в своей правоте.

Однажды, возвратившись домой после слежки за офисом Пеппер, он обнаружил в кабинете неожиданного визитера.

До тех пор у него не было времени всерьез задуматься о том, как его тесть отреагирует на обвинения Элизабет, — слишком был занят Пеппер. Так что Генри Калверт, сидевший в его кабинете, застал Симона врасплох.

— Как вы вошли? — спросил он, подходя к бюро и наливая себе виски.

Генри Калверт ненавидел самолеты и терпеть не мог признавать себя неправым. Однако обстоятельства сложились так, что он не мог отказать своей дочери в поддержке. Прожженный циник, Генри Калверт даже не позаботился сделать вид, будто она удивила его своим рассказом. Мысленно он, конечно, ругал Симона Герриса за идиотскую неосторожность. И это когда Калверт уже намекнул, кому надо, в Вашингтоне, что его зять, возможно, станет премьер-министром! И теперь, если он не придумает удовлетворительную причину отставки зятя, то будет выглядеть круглым дураком. А вот этого ему не то что не хотелось… Калверт даже подумать о таком исходе не мог без содрогания.

Губернатор уже поговаривал с ним о том, чтобы пригласить Симона на День благодарения, когда на обед должен был прибыть сам президент. Какие полезные связи он бы там завязал! Генри Калверт потирал руки в предвкушении того, как усилится его влияние, едва зять получит высший пост… И вот! Чтобы с честью выйти из положения, в которое Симон поставил семью Калвертов своей отставкой, им не остается ничего другого, как бросить Элизабет на съедение волкам и публично признать порочность ее мужа.

Генри Калверт уже все продумал и спланировал, включая свою возмущенную речь. Он решил представить дело так, будто его дочь была без ума от англичанина, и он как отец позволил ей уговорить себя и дал согласие на брак. Однако, обнаружив, что его внук подвергается насилию со стороны отца, немедленно настоял на возвращении Элизабет в Америку, где ничего подобного быть не может…

— Воспользовался ключом моей дочери, — сказал он. — В конце концов, это ее дом.

— Это наш дом, — возразил Симон. — В Англии дом принадлежит на равных мужу и жене. Кстати, где она?

— В Бостоне.

Генри не хотел принимать дочь обратно, однако его сыновья настояли на этом, ведь если разразится скандал, в обществе не поймут, почему Элизабет не в лоне семьи, не в родном доме оправляется от пережитой трагедии.

К счастью, она уже объявила, что не собирается оставаться с родителями. Ее сына, который, по мнению Генри Калверта, слишком долго держится за материнскую юбку, неплохо было бы отправить в закрытую частную школу, а Элизабет поселить где-нибудь в тихом месте подальше от любопытных глаз.

— Что вам надо?

— Подписанное вами признание в насилии над вашим сыном и согласие на развод.

Элизабет ничего не знала об этом. Меньше всего на свете ей хотелось прочитать в газетах правду. Но ведь ей невдомек, как может пострадать семья, если не выдвинуть вполне определенную и весомую причину. Генри уже затеял несколько дел как тесть будущего премьер-министра. Но все пойдет прахом, если поползут слухи… У него должен быть железный довод. Калверты не любят терять деньги, даже если этих денег еще нет и в помине.

— А если я не подпишу?

— Тогда я созову британских журналистов, — твердо заявил Генри. — Дурак… Какого черта тебе понадобилось втягивать в свои делишки собственного сына?

Презрение Генри легко прошло сквозь стену, которую Симон воздвиг между своим фантастическим и реальным миром, а так как он не привык к подобному обращению, то ему отчаянно захотелось схватить своего тестя за шею и душить, пока тот не перестанет дышать.

Сил у него хватило бы. Почему бы нет?.. И тут он вспомнил о Пеппер. Тесть подождет. Первой должна быть Пеппер… Наказать Пеппер гораздо важнее, чем порадоваться вечному молчанию Генри.

Документы были уже подготовлены. Симон мгновенно все подписал, и Генри Калверту даже в голову не могло прийти, пока он прятал их в портфель и покидал дом, что на самом деле Симон подписывал смертный приговор Пеппер Майденес.

Майлс и Пеппер прилетели в Хитроу поздно вечером. Пеппер подумала, что должна, наверное, мечтать о сне, а она чуть не прыгает от счастья и сна у нее ни в одном глазу.

В такси Пеппер пожалела, что не согласилась переехать к Майлсу и теперь придется спать одной впервые за почти две недели. Однако здравый смысл подсказывал ей устроить небольшую передышку, так как возвращение в реальный мир наверняка должно было стать и проверкой ее чувств. Пеппер не сомневалась ни в своей любви, ни в том, что может довериться Майлсу. Просто ей нужно было время, чтобы привыкнуть к себе, к своей любви, к новым отношениям с мужчиной.

Инстинктивно она понимала, что Майлс не тот человек, который удовлетворяется полумерами. Он захочет ее всю и навсегда, а Пеппер еще не знала, может ли принять такие условия. К тому же она слишком сильно любила Майлса, чтобы обманывать его в чем бы то ни было.

Все правильно. Им надо побыть врозь. В Гоа ей казалось естественным все время быть вместе, вместе засыпать и вместе просыпаться, и ни ему, ни ей не было скучно, даже когда они молчали. Но так нельзя жить вечно. У Майлса есть работа, у нее тоже…

Понимая, о чем Пеппер думает, Майлс взял ее за руку.

— Ты права. Нам обоим нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что с нами произошло. Жаль только, что ты не изменила свое решение насчет телохранителя…

— У Герриса свои заботы, развод… Ему не до меня.

Наверное, так оно и должно было бы быть, но Майлс слишком хорошо знал Симона. Его не покидало ощущение близкой беды.

— Надеюсь, я могу пригласить тебя завтра на обед? — улыбнувшись, спросил он.

Настаивать бесполезно, а телохранитель у нее все равно будет, хочет она этого или нет.

Пеппер подумала, как странно, наверное, она будет себя чувствовать, когда, пообедав с Майлсом, вернется одна в свою квартиру. Или он уговорит ее поехать к нему? Привыкнув быть честной с собой, Пеппер подумала, что ему не придется ее особенно уговаривать, если вспомнить, с какой радостью она отзывалась на его ласки в Гоа.

В такси они целовались, даже не разговаривали, но Пеппер понимала, что Майлс искренне убежден в грозящей ей беде. Сама же она не сомневалась, что Симону Геррису есть чем заняться и без нее. В любом случае, она решила забыть о мести. Все это стало неважно, и Пеппер лишь удивлялась тому, с какой легкостью она шагнула из прошлого в будущее. Центром ее космоса стал Майлс, однако Пеппер не желала быть зависимой от него. Это не ее стиль.

Возле двери они обменялись коротким поцелуем, и Майлс пошел обратно к машине, а Пеппер едва не закричала, чтобы он вернулся, не представляя, как она сможет прожить без него предстоящую ночь.

Поднявшись в квартиру, она почувствовала себя немного лучше. Начала распаковывать вещи, но перестала, взяв в руки платье, которое особенно нравилось Майлсу. По спине у нее побежали мурашки, едва она вспомнила, как он его снимал, а потом ласкал ее, даря наслаждение, о каком прежде она даже не подозревала. Пеппер легла, но долго ворочалась, не в силах заснуть. Ей хотелось знать, думает ли он о ней… Отругав себя за дурацкие мысли, Пеппер попыталась сосредоточиться на том, что утром придется рано встать…

А Майлс думал о ней, но не потому, что успел соскучиться по ее телу. Прежде, чем ехать домой, он попросил таксиста отвезти его в маленькую частную библиотеку, которая была открыта едва ли не круглосуточно. В ней получали все газеты, и ему не понадобилось много времени, чтобы найти материалы о Симоне Геррисе и сделать с них ксерокопии.

Сварив себе черный кофе, чтобы не спать, Майлс сидел за столом и читал одну статью за другой, стараясь поставить себя на место Симона Герриса. Майлс не в первый раз имел дело с душевно больным человеком, и его адвокатская практика помогала ему понять человека и мотивы его поведения, однако ему мешал страх за Пеппер. В конце концов, не выдержав, он взялся за телефон, хотя часы показывали час ночи, и набрал номер Алекса Барнетта. К счастью, Алекс сам взял трубку, и сон с него как рукой сняло, едва он узнал голос Майлса.

— Я уже просмотрел все газетные статьи о Геррисе. Ты его видел, пока меня не было?

— Да. Один раз. Похоже, он думает, что ты его предал.

— А о Пеппер что? — нетерпеливо спросил Майлс. — Он говорил о Пеппер?

— Ничего такого, чего бы ни говорил прежде. Он ненавидит ее, Майлс, ты был прав. Он опасен. Если честно, не думаю, чтобы он сейчас доверял и мне тоже… Сомневаюсь, что он вообще кому-нибудь доверяет.

Ничего полезного, подумал Майлс, кладя трубку. Утром он первым делом намеревался нанять для Пеппер телохранителя.

То, что ему было нужно, Майлс нашел, связавшись со своим приятелем из полиции. Женщина, прежде служившая в полиции, основала свое агентство, и, как его уверили, одно из лучших в городе. Майлс немедленно встретился с нею и предупредил, что Пеппер не должна ничего знать об охране.

Если коллеги-адвокаты Майлса, встречавшиеся с ним в тот день, нашли его несколько рассеянным, то они были достаточно тактичны, чтобы не говорить об этом. Служащие Пеппер тоже оказались людьми тактичными… По крайней мере, в ее присутствии.

— Я думала, она была на юге, — шепнула Хелена Миранде, едва за Пеппер закрылась дверь ее кабинета. — Что-то совсем не загорела. — Она хихикнула, хотя Миранда и сделала вид, будто хмурится. — Впрочем, ты бы тоже не загорала, если бы тебя увез в тропический рай такой мужчина, как Майлс Френч.

— Да, уж ей повезло!

Люси, тоже секретарша из приемной, поморщилась за спиной Миранды.

— Держу пари, у нее проблемы с женихом!

По своей сути Люси была мечтательницей, которая половину времени витала в облаках, оживляя фантазиями скучную жизнь. В компании Майденес она служила недавно. Взяли ее на летний сезон, когда выдалось особенно много работы. Симон, следивший за всеми служащими, быстро выяснил, что она временная сотрудница, и, как раз в тот день, когда Люси взялась опустить письма в почтовый ящик по дороге в кафе, словно случайно толкнул ее на улице.

Она улыбнулась ему, не сводя с него широко открытых глаз, потому что ей нравились светловолосые мужчины, а этот выглядел особенно привлекательно. И наверняка был богатым, судя по одежде… Подумав так, Люси еще раз улыбнулась ему.

— Прошу прощения, — извинился Симон. — Это моя вина… Ничего не потеряли?

Он помог ей собрать письма и пригласил на ланч. Бар, который он назвал, находился неподалеку и был ей знаком, так что Люси с готовностью приняла приглашение.

За ланчем Симон постарался разговорить ее, искусно направляя беседу в интересующую его сторону, и скоро выяснил, что глава «Майденес Менеджмент» только что вернулась из отпуска и, более того, по уши влюблена. Симон подумал, что девушка может оказаться полезной, хотя она и не в его вкусе — слишком полногрудая и женственная.

Люси понятия не имела, о чем думал Симон, пройдя с ней полдороги до офиса компании, хотя ему самому, судя по его словам, надо было в другую сторону. Она опомнилась лишь когда у нее с языка чуть не сорвался вопрос, не собирается ли он назначить ей свидание. Никогда еще ей не доводилось знакомиться с таким интересным мужчиной, и Люси пожалела про себя, что работает одна в приемной и не может отпроситься.

Ланч Пеппер пропустила. У нее накопилось слишком много дел. Миранда же, отметив про себя, что мисс Майденес покраснела, когда она спросила, довольна ли та отпуском, ни словом не обмолвилась насчет своего участия в похищении, однако сразу определила, что сидящая против нее Пеппер Майденес совсем не та женщина, которая вышла из этого кабинета две недели назад. Она вся сияет, как и должна сиять влюбленная, с завистью подумала секретарша. К тому же у нее вид женщины, сексуальная жизнь которой в полном порядке.

— Сегодня хочу уйти пораньше, — сказала Пеппер. — Около четырех.

С Майлсом она договорилась встретиться в восемь, однако перед этим ей предстояло сделать еще кое-что. Надо было позвонить Мэри… Пеппер прикусила губу и посмотрела на список телефонных звонков за время ее отсутствия. Необходимо поговорить с Ником, объяснить ему… Не то чтобы их связывали какие-то чувства, однако Пеппер всегда думала, что если когда-нибудь пустит мужчину в свою постель, то этим мужчиной будет Ник. За две недели он звонил несколько раз.

У Пеппер был очень четкий, выработанный годами, кодекс чести, и она не собиралась объяснять Нику по телефону, что влюбилась в Майлса. Когда же она дозвонилась, то его голос звучал настороженно, словно он уже знал, что Пеппер хочет ему сказать, однако это не помешало ей назначить ему встречу на следующий вечер в маленьком ресторанчике, в котором они довольно часто бывали вместе.

Майлсу она решила ничего не говорить о свидании с Ником, подозревая, что это может дать ему лишний повод вновь заговорить о телохранителе, против которого отчаянно восставала ее независимая натура.

Поговорив с Ником, она отправилась в спальню подобрать платье на вечер. Неужели все влюбленные женщины недовольны своим гардеробом? У Пеппер неожиданно возникло настойчивое желание облачиться в нежный шелк прохладных пастельных тонов. Ее больше не устраивали резкие линии. Хотелось чего-то совсем другого, более соответствующего ее настроению.

В конце концов, она отобрала платье, которое совершенно неожиданно для себя, ибо оно выходило за рамки ее прежнего стиля, купила несколько недель назад. Белое джерси соблазнительно облегало ее фигуру, а зеленые блестки на юбке придавали ему нарядный вид. Пеппер понравилась себе в новом наряде и вновь подивилась присущей человеку способности меняться.

Майлс приехал раньше, чем обещал, и Пеппер еще не успела накраситься, когда он постучал в дверь. Отложив губную помаду, она поспешила впустить его.

В ее крошечном холле Майлс занял почти все пространство, но Пеппер мгновенно забыла об этом, едва он обнял ее и страстно поцеловал, пробудив в ней ответное желание. Заметив, что она вся трепещет в его руках, он отпустил ее и извинился.

— Прошу прощения, но со вчерашнего дня прошло столько времени… Успел забыть, какая ты хрупкая.

— Мне не больно.

Ее взгляд досказал остальное, и он со стоном вновь привлек ее к себе, шепотом спросив:

— Ты, в самом деле, хочешь в ресторан?

Естественно, она не хотела никакого ресторана. Еще до прихода Майлса Пеппер представляла себе это мгновение, но ей и в голову не приходило, что она с такой жадностью прильнет к нему, едва представится такая возможность.

Можно было подумать, что они не виделись несколько месяцев. Не испытывая ни малейших сомнений, Пеппер позволила ему раздеть себя и, когда платье упало на пол в спальне, с удовольствием отдала свое тело во власть его рук.

Они соединились поспешно, нетерпеливо, как подростки, и Пеппер не уступала Майлсу в силе своего желания.

— Ты знаешь, что я люблю тебя? — спросил Майлс, покрывая поцелуями ее лицо. — Выходи за меня замуж, Пеппер.

Она знала, что это будет, и Майлс выругал себя за поспешность. Он торопил ее, хотя меньше всего собирался это делать, ведь ни капли не сомневался в ее любви… Но любовь, страсть лишь совсем недавно стали ей знакомы, и требовалось время, чтобы утрясти все внутри себя…

— Тебе нужно время. Я понимаю, — сказал он, не получив ответа на свой вопрос.

Майлс ушел за полночь, и Пеппер почувствовала себя едва ли не брошенной, когда осталась одна в своей квартире. А потом, сама не понимая, зачем ей это дурацкое промедление, она крутилась с боку на бок, бессознательно протягивая к нему руки и не находя рядом. Ведь она знала, что любит его, знала, что выйдет за него замуж… Но он прав: слишком все быстро произошло. У нее было странное чувство, будто что-то еще не завершено и может быть опасно.

Возможно, станет легче, когда она поговорит с Ником. Как бы то ни было, пока беспокойство не уляжется, она не сможет сказать Майлсу «да».

Люси была на седьмом небе от счастья, когда Симон позвонил ей. Назвался он, правда, не своим именем, а Грегом Лукасом. Вновь пригласив ее на ланч, он предложил встретиться в другом баре, на этот раз немного дальше от «Майденес Менеджмент».

Люси и в голову не пришло удивиться или забеспокоиться, когда он дал ей полную возможность выговориться… Ведь обычно мужчины предпочитали говорить сами, оставляя ей роль слушательницы. Грег был не таким. Его интересовали ее дела, ее скучная работа. Естественно, не понимая истинных причин его внимания, Люси выкладывала все, что сама знала о «Майденес Менеджмент» и о хозяйке компании.

К его сожалению, ничего нового он не узнал, однако время у него есть… Больше, чем нужно… Благодаря Пеппер.

У него был счет и к Майлсу, однако, чем внимательнее он слушал Люси, тем ему становилось очевиднее, что, убив Пеппер, он накажет и Майлса. Влюбленный Майлс Френч… Симон усмехнулся, вспомнив неудачные попытки Тима затащить его к себе в постель. Заглянув ему в глаза, Люси в страхе умолкла.

Симон тотчас взял себя в руки. Эта дура заговорит кого хочешь… Но пока она нужна ему. Он накрыл ладонью ее руку и стал нежно ее гладить.

— Мне пора на работу, но почему бы нам не встретиться завтра?

— Здесь? — спросила Люси, почти не дыша от восторга.

— Нет.

Ему не хотелось, чтобы его узнали или запомнили в этом районе, хотя риска почти не было, ибо прежде он тут не бывал.

Глава двадцатая

— Как это ты не можешь пообедать со мной сегодня?

— Не могу, Майлс. У меня… Я договорилась раньше.

Пеппер словно видела, как он напрягся, и покрепче ухватилась за трубку. Она должна была предвидеть его реакцию, к тому же терпеть не могла врать, однако Майлс не в том настроении, когда ему можно рассказать о Нике.

— Понятно… Правда, я думал, наши отношения отменили все прежние договоренности, — ласково произнес он.

Пеппер охватила паника. Она вдруг ощутила себя диким зверьком, запутавшимся в сети.

— Я — не твоя собственность, Майлс! Я…

Он взял себя в руки. Что это с ним? С ума сойти! Естественно, она с кем-то встречалась. Он ведь тоже не сидел один, как сыч. На самом деле, его волновало совсем другое… Майлс сходил с ума от страха из-за Симона Герриса. Все его попытки что-то разузнать о нем закончились неудачей. Похоже, он исчез. Лондонский дом заперт и выставлен на продажу. Никто представления не имеет, куда он подевался. И это угнетало Майлса. Было бы легче, если бы он знал, где Геррис и что делает. И еще… Он никак не мог убедить Пеппер в своей правоте насчет грозящей ей опасности. Как будто, если она забыла о прошлом, то и Геррис должен был сделать то же самое. Увы, Майлс был убежден в грозившей Пеппер беде, хотя сам не мог бы объяснить почему…

— Прошу прощения. Не знаю, что на меня нашло… Скучаю, наверно, — усмехнулся он. — Слишком привык спать с тобой рядом, а теперь просыпаюсь — тебя нет. Ужасно неприятно.

— Мне тоже, — тихо отозвалась Пеппер.

— А почему бы нам не провести вместе уик-энд? — предложил Майлс и тотчас опомнился. — Черт, забыл совсем. В детском доме собрание попечителей, и я должен там быть. Но мы могли бы вместе поужинать в пятницу.

— Конечно.

Пеппер подумала, что к тому времени она сумеет сбросить напряжение, ведь разговор с Ником останется позади, а ей казалось, что именно из-за него она чувствует себя не в своей тарелке. Поговорив еще несколько минут, Пеппер и Майлс выяснили, что ни той, ни другому совсем не хочется класть трубку и прерывать столь необходимое обоим общение. Так как ощущение было новым для них, то они не переставали удивляться этой потребности делиться пережитым, потребности, свойственной не столько партнерам по сексу, сколько глубоко любящим друг друга людям.

В конце концов, Пеппер все-таки положила трубку и как всегда, когда Майлса не было рядом, загрустила. Целыми часами она теперь просиживала дома без всякого дела, когда надо было заниматься привезенными из офиса документами, и вспоминала об их жизни в Гоа… Несомненно, она любила его и медленно, очень медленно отводила ему место в своем будущем, привыкала ему доверять.

Понемногу Симон выработал план действий. Теперь он в точности знал, как накажет Пеппер за крушение своей карьеры.

Выставив после приезда Генри Калверта дом на продажу, Симон, назвавшись не своим именем, переселился в маленькую безликую квартирку, хозяин которой был слишком счастлив иметь наличные деньги, чтобы задавать лишние вопросы. Большой дом викторианских времен, разделенный на множество кроличьих нор, понемногу ветшал и разрушался, внушая мужьям и женам восьмидесятых годов маниакальную страсть к разводам. Здесь никто не интересовался соседями, поэтому можно было приходить и уходить в любое время, и даже предпринявший довольно интенсивные поиски Майлс, как ни старался, не смог отыскать Симона Герриса, который словно растворился в лондонском тумане.

Из дома он взял совсем немногое: необходимую одежду да папки с секретными документами оксфордских времен, когда он и Тим…

Тим… В последние дни он настолько часто вспоминал своего друга юности, что временами даже как будто ощущал его присутствие рядом. Если бы Тим не погиб, и у него жизнь сложилась бы совсем по-другому. Но Пеппер Майденес убила его. За одно это она должна понести наказание. Однажды он наказал ее… Мысли эти не давали ему покоя. Ночами Симону казалось, что он и Тим вновь вместе в Марчингтоне.

Гладя револьвер, он вспоминал отца, который привез его с войны и держал до своей смерти в письменном столе в уэльском доме. А потом его там же держал Симон, пока Элизабет не потребовала убрать револьвер подальше от детей, и с тех пор Симон запирал его в своем лондонском письменном столе.

Ему нравилось держать оружие в руках. Прохладный гладкий металл дарил ощущение силы и покоя.

В четверг свидание с Люси не состоялось. Симон арендовал ящик на почте, в котором нашел письмо от своих адвокатов с просьбой немедленно позвонить и прийти. Он понял, что речь пойдет о разводе. Когда он разделается с Пеппер Майденес, у него будет время заняться Элизабет. Придется наказать ее за то, что она увезла детей и предала его врагам.

А враги окружали Симона плотной толпой. В снах его предостерегал против них Тим. Выходя на улицу, Симон соблюдал все меры предосторожности, с маниакальной тщательностью продумывая свои маршруты и высматривая слежку. Тим предупредил его, что Пеппер Майденес очень умна и он должен все время быть начеку.

На сей раз он все сделает правильно и не будет с ней миндальничать, как десять лет назад.

Здравый смысл покидал его, едва он вспоминал о Пеппер. Словно черное облако обволакивало его мозг и вытесняло из него все остальное. Симона начинало тошнить, сердце у него громко билось, как при простуде, зато все чувства становились острее и он испытывал нечто вроде эйфории. Меря шагами комнату, он повторял ее имя, охваченный такой всепоглощающей похотью, какую редко испытывал в реальной жизни.

Когда же он приходил в себя, то чувствовал почти неземной покой. Тогда к нему и приходил Тим.

В четверг вечером Пеппер припозднилась в офисе, с усмешкой признав, что ее усердие не иначе как связано с нежеланием видеть Ника.

Ей пришлось поторопиться, чтобы не встретить его голой, а телохранительца, нанятая Майлсом, проследила, как они вышли на улицу, и последовала за ними в ничем не отличающейся от других, арендованной машине. Она видела, как они скрылись в дорогом ресторане, и приготовилась ждать.

Пеппер же ощутила привычное напряжение, когда Ник помог ей снять пальто, и отказалась пойти перед обедом в бар. Ей было настолько не по себе, что она хотела как можно быстрее все выложить Нику и вернуться домой. Да и Ник, судя по тому, как смотрел на нее, тоже заметил неладное.

Метрдотель проводил их к столику и вручил меню, однако есть Пеппер не хотелось. Вокруг почти все столики были заняты, так как ресторан принадлежал к числу самых модных в Лондоне и его с удовольствием посещали звезды сцены, их менеджеры и представители прессы. К тому же его репутация складывалась и подтверждалась десятилетиями, то есть он не был, как многие, ярко сверкнувшей однодневкой — сегодня есть, а завтра и след простыл.

Не сумев сосредоточиться на меню, Пеппер отложила его.

— Ник, я должна кое-что сказать…

Ник Хауарт был знаком с Пеппер несколько лет и желал ее едва ли не с того самого мгновения, когда она в первый раз переступила порог его кабинета, однако вел осаду осторожно, инстинктивно понимая, что любое неверное движение может ее отпугнуть. О ее репутации победительницы мужчин он знал все, но имел на этот счет собственное мнение. Хладнокровный бизнесмен, сам проложивший себе дорогу в жизни, Ник не очень-то доверял эмоциям. Его собственные родители развелись, когда ему было семь лет, и Ник тяжело переживал их развод. Потом он жил с матерью, пока она не вышла замуж во второй раз. Ее новый муж не очень-то жаловал его. Когда Ник оглядывался на свое детство, то обыкновенно испытывал раздражение, вспоминая, как позволял обижать себя. Сейчас все было по-другому. Попробовал бы кто-нибудь его обидеть… Ник любил женщин, с удовольствием бывал в их обществе, с радостью ложился с ними в постель, однако считал, что только дурак может подчинить женщине свою жизнь. Так продолжалось довольно долго… Пока он не встретил Пеппер.

Едва взглянув на нее, Ник понял, что случилось что-то серьезное. Не имея ни малейшего представления о том, почему она держит его на расстоянии, он нюхом чуял, что прежде должен завоевать ее доверие, а так как ему очень хотелось заполучить ее, то Ник готов был ждать сколько угодно долго. Почти семь лет, черт побери, семь долгих лет он изображал ангельское терпение в надежде раззадорить ее, чтобы Пеппер сама пришла к нему, а теперь она хочет сообщить, что у нее кто-то есть.

Он даже знал, кто это. Журналисты постарались. Еще бы! Роман известного барристера и одной из самых знаменитых деловых женщин Лондона!

Нику Хауарту изо всех сил хотелось доказать самому себе, что Пеппер значит для него не больше любой другой женщины, однако в самом дальнем уголке души он еще лелеял надежду на то, что невозможное станет возможным, хотя умом понимал, как нелепа его надежда.

В будущем он женится, и у него родятся дети, но какой бы красивой и современной ни была его будущая избранница, он никогда не откроет ей свою душу, и она научится находить счастье в любви к детям и в тайных романах.

— Ты любишь Майлса Френча, — сказал Ник, беря инициативу в свои руки. — Об этом ты хотела мне сообщить?

Пеппер проглотила застрявший в горле комок. Чего она ожидала? Его гнева? Расспросов? Упреков? Он имел право, их отношения…

Понимая, что тема их отношений закрыта, она во все глаза смотрела, как Ник взял меню и стал внимательно его изучать.

Прежняя Пеппер наверняка удовлетворилась бы этим и не стала продолжать разговор, который вполне мог перерасти в скандал, однако новая Пеппер жаждала объясниться с Ником, чтобы он понял, какое счастье случилось в ее жизни и может случиться в его.

— Ник…

Она коснулась его руки и тотчас почувствовала, как он напрягся.

— Пожалуй, начну с устриц.

Пеппер убрала руку, осознав всю бесполезность своей затеи. Единственное, что ей оставалось, это не приставать к нему со своими откровениями. За ужином Ник рассказал ей о последней сделке, которую провернул в Штатах, и ни разу не спросил о ее планах на будущее, отчего у нее сложилось впечатление, что они оба довольно фальшиво разыгрывают навязанные себе роли.

Когда с едой было покончено, Ник помог ей надеть пальто, и они вышли на улицу. Действуя по наитию, Пеппер повернулась к нему и тихо сказала:

— Наверно, мне лучше взять такси…

Ей хотелось и не хотелось, чтобы он возразил, но Ник промолчал, а так как его лицо было в тени, то и по нему она ничего не могла прочитать.

На улице было довольно холодно, и Пеппер почувствовала, что дрожит… Ник обнял ее, и она привычно напряглась… Был бы Майлс на его месте… Когда он наклонил голову, она поняла, что он хочет ее поцеловать, но даже не пошевелилась, решив быть напоследок, по крайней мере, вежливой.

Его поцелуй был холоден и бесстрастен. Так целуются при встрече или расставании старые друзья. Телохранительница обратила внимание, что, прежде чем отпустить Пеппер, Ник на секунду покрепче прижал ее к себе, и еще она с завистью отметила, что он очень хорош собой.

— В конце недели я опять улетаю в Штаты. Когда вернусь, не знаю, но позвоню. — Он улыбнулся. — Пожалуй, пора остановить такси. Извини, Пеппер, я не бог и, наверное, слишком долго мечтал о том, как буду любить тебя.

Пеппер едва не расплакалась от его слов, а ведь она никогда не плакала. Ей захотелось обнять Ника и по-дружески утешить, однако Пеппер твердо знала, что как раз этого делать и нельзя. Ей хотелось сказать ему, что она любит его, но только не так любит, как ему нужно, но и этого делать не следовало.

Ник усадил ее в машину и ушел, а телохранительница отправилась следом за Пеппер и стала ждать, когда приедет ее сменщица. Майлс оплатил двадцатичетырехчасовую охрану, и агентство свято исполняло свои обязательства.

Недельный отчет должен был лечь на стол Майлсу Френчу утром, доставленный одной из девушек, которая обучалась в агентстве нелегкой профессии телохранителя.

Майлс прочитал отчет за утренней чашкой кофе, так как распорядился доставить его домой, и помрачнел, когда дошел до последнего абзаца. Пеппер не говорила ему, что у нее свидание с Ником Хауартом.

Прежде Майлс никогда не знал ревности, зато теперь испытал ее в полной мере. Почему Пеппер ничего не сказала об ужине с Ником? Здравый смысл подсказывал ему, что объяснение должно быть самое простое, но разве влюбленный мужчина прислушивается к здравому смыслу? Хауарт очень привлекателен и много лет влюблен в Пеппер. А теперь она тайно встречается с ним…

Майлс подавил в себе искушение немедленно позвонить Пеппер, однако ближе к ланчу уже не мог сдерживаться.

Когда он позвонил, Пеппер сначала удивилась неожиданному приглашению на ланч, а потом насторожилась, так как его голос звучал не совсем обычно. Она в который раз повторила, что ей плевать на Симона Герриса, но вдруг ее охватил страх.

Подслушивая их разговор, Люси с завистью вздыхала, так как Грег предложил ей встретиться лишь после работы, да и то ненадолго. Люси пришло в голову, что он, вероятно, женат и она ввязывается в историю, которая не принесет ей радости. Однако Люси отогнала эту мысль, не пожелав прислушаться к голосу здравого смысла.

Они встретились в ресторане, принадлежавшем Пеппер. Майлс приехал первым и с нарастающим раздражением ждал, когда она поздоровается со своими знакомыми. Он понимал, что ведет себя неразумно, почти по-детски, однако ничего не мог с собой поделать. Им двигала всепоглощающая ревность, но Майлс не желал в этом признаться даже самому себе.

— Что случилось? — спросила Пеппер, усаживаясь за стол.

В первый раз она видела его таким напряженным и хмурым.

— Почему ты ужинала вчера с Ником Хауартом?

Вопрос застал ее врасплох, и Пеппер в недоумении посмотрела на него.

 — Откуда ты знаешь?

Позднее она думала, что более идиотского ответа не могла бы придумать. А Майлс воспринял его как признание вины и потребовал, чтобы Пеппер объяснила, какие отношения ее связывают с Ником.

Она разозлилась, так как не привыкла отчитываться в своих действиях и не предполагала, что Майлс может настолько ей не доверять. К тому же Пеппер и в голову не пришло, что Майлсу никогда не приходилось ревновать, что это чувство ему незнакомо так же, как ей самой. По сути, они оба понятия не имели о радостях и трудностях настоящей любви, ибо не любили прежде.

И вместо того, чтобы успокоить Майлса, Пеппер захотела узнать, кто ему сообщил о ее встрече с Ником.

— Чем ты занимаешься? Следишь за мной, когда мы не вместе?

У нее в мыслях не было, что так оно и есть, и она испытала шок, когда он ответил утвердительно.

— Я нанял телохранителей, чтобы они не сводили с тебя глаз, и это было в их отчете.

Пеппер пришла в ярость. Да как он посмел приставить к ней шпионов, ничего не сказав? С чего он решил, что у него есть право лезть в ее жизнь, без спроса вмешиваться в ее дела?..

Праведный гнев охватил Пеппер, которая совсем забыла, что они с Майлсом не одни в ресторане.

Ей было бы трудно припомнить, когда она в последний раз позволила себе дать волю ярости. Может быть, в детстве, когда ее изводили деревенские ребятишки? Но с тех пор… Она встала. Глаза у нее сверкали, даже от волос, казалось, летели огненные искры.

— Как ты смеешь шпионить за мной? У тебя нет права вмешиваться в мою жизнь! — едва не кричала она.

И пошла прочь.

Майлс остался один. Ничего подобного еще не случалось в его жизни. Он любил женщин и почти никогда не ссорился с ними, по крайней мере, с такой яростью, да еще на людях.

И из-за чего? Прежде чем уйти, Пеппер все-таки сказала:

— Я пригласила Ника на ужин, чтобы рассказать ему о нас. Оказалось, правда, что он уже все знает, но я не могла не поговорить с ним. А от тебя я скрыла это, потому что мне было не по себе, будто мы прятались от него… Так я тогда думала.

Когда Майлс успокоился, то признал, что она имела полное право злиться. Идиотская ревность застила ему глаза, а ведь на месте Пеппер он наверняка повел бы себя точно так же. И еще Майлс был вынужден признать, что причина его ревности в нежелании Пеппер переезжать к нему и выходить за него замуж, тогда как он только этого и хотел. Мечты о совместной жизни не покидали его ни днем, ни ночью… Но сначала он должен сделать все, чтобы уберечь Пеппер от Симона Герриса, а он только усложнил себе задачу. Теперь Пеппер ни за что не согласится на охрану. Майлсу стало не по себе, когда он вспомнил произнесенные ею в запальчивости обвинения… Как Пеппер честила его за устроенную им слежку! Естественно, ее выводы были далеки от разумных, но ведь теперь Пеппер ни за что не переубедить!

Ей понадобилось гораздо больше времени, чтобы взять себя в руки и спокойно все обдумать, но у Пеппер было гораздо меньше опыта, чем у Майлса, собственно, никакого опыта подобных отношений. Ей пришлось признать, что если бы они поменялись местами, то, наверное, она вела бы себя не лучше, однако слежка, телохранитель, нанятый без ее ведома…

Пеппер даже показалось, что она заболела. У нее было кисло во рту, ныло сердце… Неожиданно для себя она схватилась за телефон и позвонила Мэри. Ей хотелось побыть с кем-нибудь, выговориться, излить душу, и только теперь Пеппер поняла по-настоящему, что инстинкт не подвел ее, когда она отдала Мэри своего сына. Они с Филипом могли дать ему то, чего так не хватало ей самой в детстве и юности, они умели любить и быть надежной защитой от враждебного мира.

Договорившись об уик-энде, Пеппер стала убеждать себя в том, что ей нужна передышка, хотя убегать от Майлса, ничего ему не сказав, было как-то по-детски…

Недовольная собой, Пеппер пожала плечами, словно отгоняя неприятные мысли… Майлс сам уедет на уик-энд, и она не обязана сообщать ему, куда и зачем отправляется. Однако пока она старалась сосредоточиться на работе, желая пораньше освободиться, чувство вины не покидало ее. Вряд ли Майлс захочет ужинать с ней после того, как они поругались днем.

И все же… Уходя из офиса, Пеппер задержалась возле стола Люси.

— Если мне позвонит мистер Френч, передайте ему, что я уехала к друзьям в Оксфорд.

Майлс держался, сколько мог, однако мысли о ссоре мешали ему заниматься делами. Он уже было потянулся за телефоном, как вошла секретарша и сказала, что его ждет клиент. Пришлось отложить звонок.

В пять часов он наконец освободился и позвонил, однако застал лишь собиравшуюся уходить Люси, которая в точности передала ему слова Пеппер.

Прокляв все на свете, Майлс стал звонить Пеппер домой, но было уже слишком поздно. Ему никто не ответил.

Очевидно, она уехала к Мэри и Филипу Симмсам. Пеппер много рассказывала о них и об Оливере, однако ни разу не намекнула, что хотела бы познакомить его с ними. Нелегко ей, подумал Майлс…

С самого начала ему было известно, что завоевать доверие Пеппер окажется делом нелегким, но только сегодня Майлс в полной мере осознал, до какой степени.

Если бы не завтрашнее собрание, он бы не удержался и махнул следом за ней. Однако чувство долга не позволило ему подвести других членов комитета, которые хотели обсудить строительство бассейна для детишек и свои финансовые возможности в связи с этим, тогда как у Майлса были на примете два-три бизнесмена, готовых дать деньги.

Пеппер уже была на пути в Оксфорд, когда Симон и Люси встретились в баре

Болтовню девушки Симон терпел с трудом, однако делать ему все равно было нечего, поэтому он тянул время и не уходил. Неожиданно он весь напрягся, по спине побежали мурашки. Вот оно!..

— Что ты сказала?

Люси испугалась, заметив, как сверкнули у него глаза. К тому же он больно сжал ей руку. Собственно, ничего страшного не произошло, однако на душе у нее стало неспокойно.

— Я… Пеппер сегодня рано уехала. Днем она встретилась с Майлсом Френчем и была не в себе, когда вернулась. Так говорит Миранда. Они как будто собирались вместе поужинать, но она уехала в Оксфорд. У нее там друзья…

В Оксфорд… Симон отпустил руку Люси, не замечая оставленных на ней синяков. Закрыв глаза, он наслаждался неожиданным покоем. Оксфорд… Отлично. Лучше не придумаешь. Словно кто-то более могущественный, чем земное существо, вдруг взялся покровительствовать ему… Симон вздрогнул, вспомнив о Тиме. Он знает, как должен наказать Пеппер. Тим сказал ему. Потом он, соблюдая осторожность, купил книги в разных магазинах и прочитал, что нужно делать… Магазины-то разные, а как похожи один на другой, — все на дальних улочках, где нет опасности встретить знакомых, тихие той тишиной, в которой таится угроза… Когда-то давно Тим поклялся вызвать дьявола, и Симон смеялся над ним. Но теперь… Образы далекого прошлого поглотили мозг Симона, не впуская в него реальный мир. Голоса звали его… Ему что-то мерещилось…

Симон, едва не опрокидывая бокалы с вином, встал, не обращая внимания на удивленный возглас Люси. Он попросту не слышал ее. Ему предстояло важное дело.

Все мысли Симона были о том, как Тим собирался принести Пеппер в жертву дьяволу и как он смеялся над его верой в древний ритуал. Теперь Симон понимал, что был не прав. Пеппер Майденес опасна. У нее есть власть… Он не сомневался… Иначе как бы цыганская девчонка сумела выбиться в миллионерши? Ее надо убить.

Первым делом Симон отправился в свою новую квартиру и, вынув пистолет из тряпок, в которые тот был завернут, любовно погладил его. На лице появилась счастливая улыбка. Скоро… Теперь скоро… Симон произнес эти слова вслух, словно был не один в комнате.

Глава двадцать первая

Настроение у Пеппер переменилось задолго до того, как она приехала в Оксфорд. Злость уступила место раскаянию, и ей захотелось повернуть обратно, вновь оказаться в объятиях Майлса, так что пришлось даже вытереть глаза, потому что невесть откуда появившиеся слезы мешали ей видеть дорогу.

Лишь теперь, полностью избавившись от злости, Пеппер по-настоящему ощутила страх, который лишал ее сил и доводил почти до болезненного состояния. Причина скандала не имела значения. Хотелось лишь, чтобы Майлс был рядом.

Если бы не Мэри, которая ждала ее, Пеппер повернула бы обратно… Хотя вперед ее гнало еще и странное ощущение, будто ей необходимо побывать в Оксфорде. Неожиданно Пеппер вспомнила…

Оливер! Она задрожала, словно воочию увидев свою спальню в Гоа и Наоми, которая предостерегала ее от беды, поджидавшей их с Оливером.

Мурашки побежали у нее по спине… Наверное, немыслимое напряжение, которое она испытала, обострило ее чувства и вызвало Наоми. И все же… Пеппер не настолько оторвалась от своих корней, чтобы не верить в невозможное. Она вспомнила, что говорила ей Наоми, и задрожала всем телом.

Мэри с нетерпением ждала ее в Оксфорде. Оливер играл в саду. Взрослея, он все больше походил на Пеппер, был так же красив, как она, черноволос и смугл. Его светлые глаза большей частью хранили серьезное выражение, однако стоило ему улыбнуться, и они словно освещались изнутри. Все любили его… Да и как не любить? У людей, которые его окружали, милый, умный ребенок вызывал лишь добрые чувства. Что до Мэри, то она обожала его, хотя и она, и Филип прилагали максимум усилий, дабы не испортить его баловством.

Десять счастливых лет остались позади, а теперь… Боль грызла ее тело, как она ни старалась бороться с ней.

В глазах врача Мэри прочла, что умирание будет долгим и мучительным, и пришла в ужас. Боли она боялась всегда, а теперь ее мучил еще и страх.

Об операции речи не было. Позднее, если ей захочется, она сможет уйти в хоспис, чтобы помогать таким же обреченным людям.

Оливер пока ничего не знал. Однако пора было поставить его в известность, и Мэри сочла, что время настало, тем более Пеппер обещала приехать. Им придется поддерживать друг друга, ведь у Филипа слабое сердце. Оливер может остаться круглым сиротой, и это больше всего тревожило Мэри. Она поглядела на часы. Скоро приедет Пеппер. Жаль, у нее мало времени… Она не успела внушить Пеппер… Приступ боли был такой сильный, что Мэри не могла ни о чем думать.

Когда немного отпустило, она подошла к двери и позвала Оливера. Он прибежал, и ей сразу стало ясно, что он что-то чувствует, хотя и молчит.

Мэри привела его в свою гостиную, где он малышом ползал на полу, а потом учился вставать на ножки и ходить. Как много воспоминаний, как много счастья!..

Тщательно подбирая слова, Мэри рассказала ему о своей болезни, и он внимательно слушал, не сводя с нее блестевших от слез глаз.

— Оливер, я говорю это, потому что, когда я уйду, всякое может случиться с папой, и ты должен… Я хочу, чтобы ты жил с Пеппер.

Дай Бог, чтобы она не ошиблась… У нее не было сомнений насчет того, возьмет его Пеппер к себе или нет. Но вот сумеет ли она сделать его счастливым? Поймет ли она, какое счастье ей подарили небеса? Оценит ли своего сына?

Мэри тряхнула головой, стараясь сосредоточиться на том, что еще нужно сказать Оливеру. У нее слишком мало времени и сил. Нельзя тратить их напрасно. Она заметила удивление в глазах сына.

— Пеппер — твоя крестная. Она будет заботиться о тебе…

Ей с трудом удалось сдержать слезы. Ради Оливера надо быть сильной, мысленно твердила себе Мэри. Она не могла сказать ему правду. Когда-то Пеппер взяла с нее слово, и все-таки… Мэри поглядела на Оливера и еще раз подумала, как мудро поступила эта девочка. Да, правду сказать нельзя, но подготовить мальчика к ней — ее святой долг.

— Я поговорю с Пеппер, когда она приедет, — продолжала Мэри. — Пеппер поймет.

— И мне придется переехать к ней в Лондон?

— Да, — твердо ответила Мэри. — Обещай мне не забыть, что я тебе сказала. Но ни о чем не спрашивай Пеппер, пока я сама не поговорю с ней.

Пришедшая с болезнью прозорливость подсказывала Мэри, что Пеппер гораздо тяжелее перенесет ее смерть, чем Оливер… С грустью Мэри подумала, что Пеппер ее любит.

Симон приехал в Оксфорд и поселился в маленьком отеле. На поиски Пеппер он решил отправиться с утра. В том, что он найдет ее, не было сомнений. А пока предстояло сделать еще кое-что…

Его ждал Марчингтон. В доме давно никто не жил, и массивные ворота уже начала разъедать ржавчина. Однако Симон проехал мимо них по довольно узкой и неровной насыпи в направлении конюшен и других хозяйственных построек.

Два года назад умер отец Тима, потом его кузен, и так как наследников-мужчин больше не было, то начались семейные распри. Дело передали в суд, и до решения суда никто не имел права здесь жить.

Обо всем этом Симон знал. Он уже все продумал в деталях и поэтому приехал в Марчингтон, в дом Тима, в то место, которое тот выбрал для убийства Пеппер. Будет справедливо, если он именно здесь приведет в исполнение свой план.

В дом он влез, разбив окно библиотеки. Покойный граф ни за что не хотел устанавливать современную охранную систему, полагаясь на привычных собак, но теперь собак тут тоже не было, и никто не мог видеть, как Симон переходит из одной погруженной в сумерки комнаты в другую.

Где же мебель, картины? Наверное, на складе ждут своего часа, решил Симон. Дом казался постаревшим и сильно обветшавшим, однако Симон не решился включить свет. Впрочем, дорогу в часовню он и без света нашел легко.

В руках у него был большой сверток. В часовне он положил его на алтарь, на котором, пролив много крови, умерла Дебора.

Развернув сверток, Симон достал длинные свечи. Хотя он не собирался их зажигать, однако по телу все равно пробежал трепет восторга, едва он дотронулся до них. Удивительно, насколько легко оказалось их купить, да и владелец магазинчика, как ни странно, не проявил ни к нему, ни к его покупкам никакого интереса. Привык, верно…

Черная магия, сатанизм… Многие словно в шутку бросаются этими словами, но Симон был поражен, когда убедился, что в людях еще сильна вера в могущественные силы зла. Наверное, Тим был прав, а он ошибался. От волнения его трясло, хотя Симон всего лишь поставил себе целью наказать Пеппер Майденес, а не вызывать дьявола.

Симон зажег фонарик, чтобы проверить, все ли на месте. Лежа на узкой кровати в убогой квартире, он много раз мысленно проделывал все от начала до конца, так что теперь мелькавшие в его голове и ставшие привычными образы действовали на него почти успокаивающе.

За работой он все время разговаривал со своим другом, который теперь, когда безумие почти полностью завладело Симоном, редко покидал его, — ведь Тим для него словно восстал из мертвых. В этих разговорах Симон обретал могущество, какого иначе мог бы достигнуть только с помощью наркотиков.

Ему казалось, что он мстит не только за себя, но и за Тима, ведь смерть друга и любовника на совести этой проклятой суки. Все дальше и дальше он уходил от реальной жизни, и когда покинул Марчингтон, то навсегда исчез член парламента и бывший претендент на пост премьер-министра Симон Геррис, а его место занял с виду нормальный и здравомыслящий человек, но на самом деле опасный безумец.

Мэри отправила Оливера спать еще до приезда Пеппер. Она хотела поговорить с ней наедине, хотя Филип и возражал. В конце концов, он сдался. Его пугало то, как слабеет под натиском болезни его сильная жена, которая долгие годы была ему надежной опорой.

Они обсудили будущее Оливера, и Филип согласился со всем, что сказала Мэри. Но как посмотрит на это Пеппер? Мэри не сомневалась, что она сделает все, как надо. Сделает ли?..

Едва Пеппер вошла в дом, как сразу поняла, что здесь поселилось горе. И дело было не в отсутствии Оливера. Она чуяла беду. Да и Наоми словно стояла за ее спиной, так что Пеппер едва удерживалась, чтобы не оглянуться.

Она бросилась к Мэри, как обиженный ребенок бросается к матери.

Без лишних слов, тихо и спокойно Мэри рассказала ей о своей болезни, и на мгновение Пеппер застыла, не в силах осознать услышанное.

— Но ведь должно быть какое-то лечение, операция…

Мэри покачала головой.

— Слишком поздно. Я умру, Пеппер, и, наверное, скоро. Если бы ты не приехала сегодня, я бы сама позвонила тебе на следующей неделе.

Пеппер хотелось кричать, звать на помощь, биться головой об стену, но она понимала, что это не поможет. Словно серая тень накрыла ее, и даже присутствие Наоми не могло облегчить страдания. Пеппер уже и так многое потеряла в жизни и не хотела терять Мэри…

— Пеппер, обещай, что возьмешь Оливера к себе, если что-нибудь случится с Филипом.

Пеппер пришла в себя. Они сидели в комнате Мэри, и только теперь до Пеппер дошло, как тщательно Мэри продумала свой разговор с ней, даже Библию приготовила.

— Эта Библия досталась мне от бабушки. В ней все важные даты, когда ей подарили Библию, когда она вышла замуж, когда родила своих детей, когда они умерли… Моя мама тоже все записывала в ней, и я тоже… Поклянись на этой Библии, которая для меня священна, что все сделаешь так, как я говорю.

Разве могла Пеппер отказать? Да она и не собиралась ей отказывать. Оливер был ее сыном, ее болью, едва она поняла, что любит его, что всегда любила…

Взяв Библию в руки, она сделала все, как сказала Мэри.

Потом они еще долго говорили…

— Знаю, я немного старомодна, но мне бы очень хотелось, чтобы ты, Пеппер, тоже нашла своего Филипа.

— Кажется, я уже…

Пеппер выпалила это, не успев подумать, но она не раскаялась в своих словах. Даже разговаривая с Мэри, она ни на мгновение не забывала о Майлсе. Ну почему она была такой дурой? Почему позволила себе нахамить ему? Неужели испугалась собственных чувств? Так оно и было. Ей нестерпимо хотелось сказать Майлсу «да», и это пугало ее так сильно, что она боролась с собой всеми известными ей способами.

— У тебя грустный вид, — сказала Мэри. — Вы поссорились?

Что сказать? Как объяснить беспокойство Майлса? Мэри и так хватает страхов, чтобы пугать ее еще сильнее.

— Да.

— Позвони ему.

— Наверно, он уехал, — возразила Пеппер, берясь за телефон.

Майлс ответил почти тотчас, и по его голосу она поняла, что он сожалеет о случившемся не меньше, чем она.

— Я у Мэри.

— А я ждал твоего звонка, Пеппер… Ты не представляешь, как я сожалею… Но я ужасно ревновал тебя. А теперь скучаю. Жаль, мы сейчас не вместе.

— Мне тоже жаль!

Майлс уловил не только радость в ее голосе, но и отчаяние, которое, по-видимому, никакого отношения не имело к их ссоре. Ему захотелось положить трубку и немедленно поехать к ней, послав ко всем чертям и комитет, и собрание…

Тяжело вздохнув, он сказал:

— Нам надо поговорить. Когда ты вернешься?

— В воскресенье.

Как бы Пеппер ни хотела быть с Майлсом, она должна провести этот уик-энд с Мэри.

— Я приеду в воскресенье, и мы вместе поедем в Лондон.

Пеппер подумала, что могла бы познакомить его с Филипом, Мэри и Оливером. Неожиданно она заметила, что сжимает трубку так, словно хочет раздавить ее.

— Я…

— Почему бы тебе не пригласить его к нам на ланч? — тихонько предложила Мэри.

Но Майлс услышал ее.

— Традиционный английский ланч… — сказал он. — Я с радостью!..

Пеппер объяснила ему, как найти дом, и пожалела, что не может сказать по телефону, как любит его и тоскует по нему.

— Давно ты его знаешь? — спросила Мэри, когда она положила трубку.

Пеппер едва не сказала «всю жизнь», но вот не сказала, хотя подумала, что это была бы чистая правда.

— Несколько раз видела его, еще когда жила в Оксфорде. Думаю, вам с Филипом он понравится. Он — барристер.

Филип читал только «Таймс», а там вряд ли печатали сплетни. Понимая любопытство Мэри, Пеппер кое-что рассказала ей, умолчав, однако, об истинной причине того, почему Майлс увез ее в Гоа.

— Он знает об Оливере, — призналась Пеппер. — Ему известно, что случилось со мной, и он догадался о ребенке. Майлс вырос в сиротском приюте.

Понимает ли Пеппер, что выдает себя с головой, размышляла Мэри, или это она сама стала такой проницательной в преддверии смерти? Например, прежде Мэри не была уверена в чувствах Пеппер по отношению к Оливеру, а теперь точно знала, что она очень его любит, словно сама Пеппер сказала ей об этом. Ведь и отдала она его, потому что любила их и его и понимала с мудростью, удивительной в тогдашней девчонке, что ему будет с ними лучше.

Обычно Филип и Мэри рано ложились спать, и Пеппер тоже отправилась в ту самую комнату, в которой прожила когда-то довольно много месяцев. Кое-какие ее платья все еще висели в шкафу. Это была ее комната, да и вообще у Филипа и Мэри она чувствовала себя, как дома.

Приняв душ и вытершись пушистым белым полотенцем, Пеппер легла. Она лежала и смотрела в потолок. Мэри умирает… И она едва не зарыдала.

Неожиданно ей показалось, что в комнате кто-то есть, и она бессознательно позвала Наоми.

Однако в дверях стоял Оливер.

Он подошел к кровати и стал смотреть на нее, не говоря ни слова. Внешне он был очень похож на Пеппер. Она хотела встать и обнять его, но не смогла. В его не по возрасту серьезных глазах она увидела боль и понимание, и в первый раз ей пришло в голову, что Оливер многое взял у Наоми такого, что она с ее беспокойной душой была не в состоянии ему дать…

Борясь с подступавшими к глазам слезами, Пеппер понимала, что ее сын принимает людей со всеми их слабостями, словно ангел, спустившийся на землю ради смертных. Как будто ее вела Наоми, Пеппер разглядела в десятилетнем мальчике силу и нежность, которые, когда он станет мужчиной, завоюют для него уважение окружающих. В нем не было ничего от Симона Герриса, совсем ничего, и от ее собственных слабостей тоже. Бессознательно, словно она поступала так каждый день со дня его рождения, Пеппер открыла ему свои объятия, и он откликнулся на ее призыв. Так они сидели, не говоря ни слова, соединенные узами, которые сильнее уз крови.

Трудно сказать, долго ли они пробыли так, оплакивая женщину, которую оба любили, но, в конце концов, Оливер молча высвободился и ушел в свою комнату. Откуда он узнал, что был нужен ей? И вновь Пеппер вспомнила о своей мудрой бабушке.

Во сне Пеппер привиделся восхитительный сад, в котором она гуляла с любимыми ею людьми. Майлс держал Оливера за одну руку, она — за другую, и рядом были Мэри и Филип. А потом все исчезло, и ее душа наполнилась страхом. Что-то грозило бедой великолепному раю, а она и Оливер вдвоем оказались в каком-то заброшенном месте. И опять появилась Наоми, которая предостерегала ее, просила что-то сделать…

Проснулась Пеппер вся в поту, но сказала себе, что ночной кошмар связан с близкой смертью Мэри. А если не только с нею? А если Майлс прав, оберегая ее от Симона Герриса? Ведь даже Наоми предупреждает о грозящей им беде. Нет, не надо об этом думать…

Утром Пеппер проснулась рано, то есть как обычно, когда ночевала в доме Мэри и Филипа. В саду созревали ягоды, и после завтрака Пеппер отправилась вместе с Мэри собирать малину. Доживет ли Мэри до того времени, когда придет пора есть джем?

Эта мысль не покидала, тревожила Пеппер, и Мэри, словно услышав ее, тихо сказала:

— Мне недолго осталось.

— Ты храбрая.

Почему они говорят шепотом? Никто не мог подслушать их в саду, разве что дух смерти.

— Нет… Я ужасно боюсь боли. Иногда бывает тяжело.

У Мэри затуманились глаза, и она задрожала всем телом.

— А наркотики?

— Их не хватает.

Они помолчали.

— Оливеру нужно купить костюм и многое другое… Он быстро из всего вырастает, — сказала Мэри. — Поедем сегодня в Оксфорд. Поможешь с покупками. Потом пообедаем где-нибудь.

День был солнечный, жаркий, и казалось, что старинные оксфордские дома плывут над землей.

Точно в такой день Пеппер была в Марчингтоне. Почему она вспомнила о нем? Паркуясь, Пеппер пыталась разобраться в своих ощущениях.

Филип остался дома, предпочитая проводить время за чтением. Он был не из тех людей, которые любят ходить по магазинам.

Оливер ни на шаг не отходил от Мэри, и Пеппер, понимая, что он делает это не столько ради себя, сколько ради нее, переполнялась любовью к сыну, которого когда-то отчаянно хотела ненавидеть. Каким чудом звериное насилие дало жизнь любящему и любимому существу? Ей хотелось коснуться его… Как она могла так долго жить, не понимая собственных чувств?

— Ты сама не позволяла своим чувствам открыться.

Пеппер даже остановилась и оглянулась, так ясно она услышала ответ Наоми. Постоянное присутствие бабушки успокаивало ее, однако она подумала, что испугала Оливера, и улыбнулась ему… Но он смотрел не на нее. Неужели он тоже чувствует присутствие Наоми? У нее громко забилось сердце. Как бы бабушка любила его! Как бы она холила его и учила всему, что знала сама.

Симон тоже проснулся рано, но завтракать не пошел… Ему было не до еды. Еще не высохла роса, как он вновь поехал в Марчингтон. Там никого не было. В часовню тоже никто не заходил. Свечи на месте. Собственно, Симон не сомневался в этом, но проверить никогда не мешает.

Когда он шел по пустым комнатам, ему казалось, что рядом идет Тим.

— Теперь недолго, — пообещал он. Безумие полностью завладело им, то самое безумие, которое он унаследовал от своих предков и которое пробудилось к жизни, как бегство от отцовского насилия. Страна фантазий, дверь в которую он легко открывал и закрывал по своей воле, теперь пленила его, и реальный мир закрылся от него навсегда.

Однако Симон не осознавал этого. Он чувствовал прилив энергии и радости жизни, ощущал себя выше остальных людей, ибо обладал недоступным им могуществом. В его власти было убить сотню таких, как Пеппер Майденес.

О собственной ненависти к ней он забыл, ибо теперь в своем безумии видел в себе палача, посланного потусторонними силами казнить их врага, и пребывал в эйфории, напрочь забыв, как смеялся над Тимом с его верой в дьявола. В его памяти осталось только обещанное Тимом наслаждение, которое он должен был испытать, принося Пеппер в жертву.

Час настал. Пора приниматься за дело. Симон был счастлив, когда покидал Марчингтон и ехал обратно в Оксфорд. Есть ему не хотелось, так как впереди ждало великое свершение. Оставалось только найти Пеппер.

Увидел он ее случайно. Она остановилась на мгновение перед старинным колоколом. Рядом с ней были мальчик и старуха, но Симон не обратил на них почти никакого внимания. Нашел! И так быстро! Еще один знак, что его намерение одобрено потусторонним миром. Стараясь не упускать Пеппер из вида, он шел следом за ней, как тень, неотличимый от множества других мужчин.

Едва ли не сразу Симон определил, что не один следит за Пеппер, и скрылся в тени деревьев, откуда смотрел, как Пеппер и остальные помедлили возле обувного магазина, а потом пошли дальше и следом за ними двинулась женщина в джинсах и свитере, не спускавшая с них глаз. Куда бы они ни пошли, две тени следовали по пятам. Симону было невдомек, кто эта женщина, но она мешала, и он стал думать, как от нее избавиться.

Тем временем Пеппер, Мэри и Оливер зашли в новый рыбный ресторан, однако оказались не в состоянии по достоинству оценить поданную им еду.

Вскоре все необходимое было куплено, и Пеппер усилием воли отгоняла подступавшие слезы, когда думала о том, что Мэри не увидит Оливера в новом костюме, который сама с любовью выбрала для него. Едва они вышли из магазина, как у Мэри изменилось от боли лицо. И хоть она попыталась скрыть настигший ее приступ, Пеппер все поняла, а когда Оливер взял Мэри за руку, то подумала, что и мальчик тоже понял.

В давние времена Наоми учила Пеппер, что смерть — друг, а не враг. Может быть, она была права, но долговременные страдания… Какой в них смысл?

Пеппер хотела, чтобы Майлс был рядом. Еще сутки ей не выдержать.

Когда она с Мэри и Оливером покидала Оксфорд, следом ехали две машины.

Лора Бейтс уже знала, что на узкой дороге возле дома Симмсов машину спрятать негде. Прошлую ночь ее сменщица простояла всю ночь у выезда на шоссе, убедившись, что никто не может ни въехать, ни выехать незамеченным.

От нее же она узнала, что здесь совсем другие обычаи, нежели в Лондоне, и не счесть рыцарей, которые останавливаются, завидев одинокую женщину на обочине.

Поняв, что за Пеппер ведется слежка, Симон постарался держаться как можно незаметнее. Он видел, что «фиеста» остановилась в нескольких ярдах после поворота, и проехал мимо, даже не поглядев в ее сторону, а потом проехал еще несколько миль, прежде чем повернуть обратно.

В Оксфорде он легко отыскал магазин, где продавалась карта города и его окрестностей, и быстро выяснил, что дорога, на которую свернула Пеппер, ведет к одному-единственному дому. Оставалось только узнать, останется в нем Пеппер на ночь или уедет вечером.

Подождав несколько часов, Симон вновь выехал из Оксфорда, задолго до нужного поворота сбросил скорость и стал делать вид, будто в первый раз на этой дороге и совсем не ориентируется. В полумиле от шоссе он заметил дом и рядом с ним машину Пеппер, более того, разглядел ее саму, играющую в крикет с черноголовым мальчиком, который был с ней в Оксфорде. Конечно, она останется. Но надолго ли? Медлить было нельзя. Более удобного случая может и не представиться.

Проезжая мимо синей «фиесты», он вдруг подумал, что сидевшая в ней женщина могла запомнить номер его машины, поэтому возвратился в Оксфорд и арендовал другую в другом агентстве.

Понемногу темнело. Теперь уже скоро. Симон вернулся в отель и лег на кровать, чтобы отдохнуть перед исполнением взятой им на себя миссии.

Собрание, на котором присутствовал Майлс, закончилось, однако члены комитета настоятельно просили его задержаться и поужинать с ними. У него не было причин отказываться, да и Пеппер не ждала его вечером. И все же его не покидало чувство, что он должен ехать. Словно кто-то шептал ему в ухо: «Поезжай, поезжай, поезжай…»

Глупо, конечно. Можно ведь было позвонить… Едва ли не против воли Майлс отказался от приглашения на ужин, сел в машину и помчался в Оксфорд. Глупо, нелогично… Вероятно, это так и было, однако, включив зажигание, Майлс почувствовал, что у него полегчало на душе. Его поведение нельзя было назвать странным, если учесть их отношения с Пеппер, однако Майлс отдавал себе отчет в том, что гонит его не только любовь, но и страх.

Лора Бейтс зевнула и поглядела на часы. Еще только четыре. Ей было скучно. Пока лишь одна машина и два мотоцикла свернули на боковую дорогу и тотчас вернулись. Она уже начинала подумывать, что Майлс Френч напрасно тратит свои деньги.

Подъехала желтая машина, снизила скорость и остановилась рядом, не внушая Лоре никакого беспокойства. Из машины вышел высокий мужчина, кого-то смутно напомнив ей, приблизился, открыл дверь ее машины. Она заглянула ему в глаза, и ее охватил ужас.

Лора хотела закричать, но пальцы мужчины уже сомкнулись на ее шее, а ведь она была не из слабых и специально училась отражать нападения. Ей не хватало воздуха… Лора изо всех сил старалась вырваться…

Напрасно. Сознание ее меркло, и последний, о ком она подумала, был Майлс Френч. К несчастью, он оказался прав, но ей уже не придется сказать ему об этом, потому что Симон Геррис ее не пощадит.

Удостоверившись, что женщина не дышит, Симон пересадил ее в кресло рядом и пристегнул ремнем, чтобы со стороны казалось, будто она спит. Потом он переставил свою машину, надел перчатки и сел за руль синей «фиесты».

Проехал он совсем немного и, заметив колючие заросли на обочине, решил загнать в них машину. Фонаря поблизости не было. Когда рассветет, ее, конечно же, обнаружат, но к тому времени все будет кончено.

Вернувшись в свою машину, Симон снял перчатки и включил зажигание.

В саду было пусто, но в окнах горел свет. Симон поставил машину сразу за машиной Пеппер, блокируя выезд. Подходя к двери, он чувствовал небывалый подъем.

Дверь открыл Оливер, и Симон, схватив его левой рукой, так как в правой был пистолет, прижал к себе, но постарался не причинить ему боль.

Они не говорили, не было нужды. Мальчик уже во власти Симона, и скоро в его власти будут все остальные. Он ведь видел, как старуха опекала его.

И Симон не ошибся.

Первой из комнаты вышла Мэри.

— Оливер, кто там?

Она дико закричала, и тотчас прибежали Пеппер и Филип.

— Ему нужна я, — спокойно произнесла Пеппер, не сводя с Симона глаз. — Вас он отпустит.

Она шагнула вперед, не позволяя себе показать, как она боится. Выбора не было — у него Оливер.

— Нет! — крикнул Филип и попытался вырвать Оливера из рук Симона.

У него ничего не вышло. Симон ударил его пистолетом по голове, и тогда Мэри вновь истошно закричала, а у Пеппер от ужаса перехватило дыхание и она не смогла выдавить из себя ни единого звука.

— Идите в машину, — приказал Симон.

Ему понравилось, как он справился с мужчиной, хотя это убийство не входило в его планы. Нечего было лезть… Неужели не видел пистолет?

— Симон…

Он обернулся, когда Пеппер коснулась его плеча. Глаза у него мрачно сверкали, губы изогнулись в победной усмешке.

— Отпусти Мэри и Оливера, — попросила она. — Они ни при чем. Это наше с тобой дело.

Боже, пусть он отпустит их!.. Однако Пеппер помнила предостережение Наоми и знала, что он не согласится.

— Думаешь, я дурак? Если я их отпущу, они помчатся в полицейский участок. Ты… — Он ткнул пистолетом в Мэри. — Ты и мальчишка — назад!

— Филип… Мой муж… У него слабое сердце… Его нельзя так оставлять! Он может умереть! — закричала Мэри, и Пеппер стало стыдно, потому что все ее мысли были об Оливере.

Она наклонилась над Филипом и увидела кровь у него на голове. Ей показалось, что он уже умер, но Пеппер не посмела сказать об этом.

— Дурак! Нечего было лезть, — резко произнес Симон и расхохотался.

Теперь Пеппер поняла, почему Наоми старалась предостеречь ее. Симон Геррис безумен.

Услышав крик Мэри, Пеппер оглянулась и увидела, что Симон направил пистолет на неподвижное тело Филипа. Оливер забился, стараясь вырваться, рука у Симона дернулась, и Пеппер услышала запах паленой плоти. Мэри рыдала за ее спиной, а Оливер смотрел на всех круглыми от ужаса глазами.

Пеппер не могла заставить себя поглядеть на несчастного Филипа. Если он не умер раньше, то теперь уж точно был мертв.

— В машину, — повторил Симон. — Иначе следующим будет мальчишка.

Ему нравилось держать их в своей власти. И он получил удовольствие, когда убивал мужчину. Удивительно, как это было приятно, но наверняка еще приятнее будет убивать Пеппер. Симон поглядел на нее и нахмурился. Ей бы следовало бояться сильнее, плакать, молить о пощаде…

— Думаю, нам надо подчиниться, — сказала Пеппер.

В душе она сомневалась, стоит ли длить мучения. Все равно Симон убьет их. Она прочитала приговор в его глазах. Тем не менее у нее то и дело появлялось искушение молить его не трогать Мэри и Оливера, однако она понимала: чем сильнее будет о них печься, тем больше удовольствия доставит ему их смерть.

У Пеппер не было ни малейшего представления, как он выследил их, вообще не было никаких мыслей в голове, когда она садилась в машину рядом с Оливером. Симон заставил Мэри сесть за руль и прижал пистолет к ее боку.

Вся дрожа, Мэри попыталась включить зажигание, но ей потребовалось несколько минут, чтобы завести мотор.

— Куда… куда ехать? — спросила она.

Боль отпустила ее, по-видимому, перед лицом смерти. Больше всего на свете ей хотелось повернуть к полицейскому участку, однако она не сомневалась, что Пеппер и Оливер умрут прежде, чем кто-нибудь успеет прийти им на помощь. Она узнала Симона, едва увидела его…

Не допусти, Боже! Пусть Оливер никогда не узнает, что этот сумасшедший — его отец!

В план Симона не входило забирать кого-то еще, кроме Пеппер, однако, заметив, как она старается спасти мальчишку, он изменил свои намерения. Почему бы не получить побольше удовольствия?

Первым он принесет в жертву мальчишку, но, исполняя ритуал, смотреть будет на Пеппер. Пусть знает, что ее ждет мучительная смерть. Ведь она этого хотела для него самого, а теперь он накажет ее так, как хотел Тим.

Пеппер лишь однажды побывала в Марчингтоне, однако дорогу, даже в темноте, узнала почти сразу. Многие поколения жили тут в ладу с природой, и чутье подсказало Пеппер, что они пересекли границу современной цивилизации.

И намерения Симона она разгадала мгновенно, словно он сам рассказал ей о них, едва увидела часовню. На нее повеяло сатанинским холодом. Черные свечи подтвердили догадку. Пеппер закрыла глаза и стала молить о помощи, нет, не Бога, о котором ничего не знала, а другие, еще более древние и могущественные силы. И оберегавшую ее Наоми…

Почувствовав ее напряжение, Оливер протянул к ней руку, но Пеппер отодвинулась от него, боясь, как бы он не прочел ее мысли. Мысленно она повторяла и повторяла слова, которые произносили ее предки с незапамятных времен, предавая земле тела своих маленьких детей.

Несмотря на темноту, Майлс быстро отыскал нужный поворот и, увидев свет в окнах, обрадовался. Больше всего на свете ему хотелось быть рядом с Пеппер, и он даже не вспомнил о Лоре Бейтс и ее девушках-телохранительницах.

Только когда фары высветили неподвижное тело Филипа Симмса, он понял, что пришла беда.

Майлс вышел из машины. Филип был мертв. Остановившись на полдороге между домом и машиной, Майлс подумал, что действует неразумно. Тогда он вошел в дом и позвонил в участок. Через десять минут приехали полицейские.

Поначалу они были вежливы и усердны, но не более того. Майлс как барристер отлично понимал, что его рассказ слишком неправдоподобен, чтобы привлечь внимание нормальных людей.

— Итак. Вы думаете, что этот… Симон Геррис похитил вашу невесту и еще двух человек, чтобы отомстить за что-то?

Майлс еще раз повторил свой рассказ, стараясь употреблять по возможности простые слова. К тому же он едва сдерживался, чтобы не взорваться.

— Полагаю, сэр, вы не знаете, куда он повез их?

К инспектору подошел молоденький констебль в форме, лет девятнадцати на вид. Он весь дрожал и с трудом выдавливал из себя слова:

— Мы нашли машину, сэр. В ней труп… женщины.

Только не Пеппер! Господи, нет! Не может быть!

— Высокая, крепко сбитая… Темные волосы…

Похоже, не она…

— Лора… Лора Бейтс, владелица частного сыскного агентства, — глухо проговорил Майлс. — Я беспокоился, а Пеппер мне не верила, тогда нанял Лору ее охранять.

Теперь инспектор не сводил с него внимательных глаз.

— Подумайте. Неужели вы действительно не имеете ни малейшего представления, куда Симон Геррис мог бы направиться?

— Марчингтон… Он повез их в Марчингтон.

Майлс был потрясен. Откуда он знает? Кто подсказал ему слова? Ведь это не его слова, хотя произнесли их его губы.

— В Марчингтон? — переспросил инспектор.

— Это родовое поместье Марчингтонов. Когда Симон учился в Оксфорде, он дружил с внуком графа — Тимом Уилдингом. Они как будто собирались возродить Клуб адского пламени, но Тим погиб. С этого все и началось.

Майлс рассказал инспектору все, что узнал от Пеппер, стараясь сдерживать свои чувства.

Если кто-то думает, что британские полицейские лишены воображения, то он ошибается. Майлс понял это час спустя, когда кое-как одетый и небритый детектив с нечесаной шевелюрой коротко сказал:

— Надо проверить.

Он поглядел на небо, и Майлс не поверил собственным ушам, когда услышал:

— Сегодня полнолуние. Если ваше предположение верно… Джонсон, Остин, в машину, — бросил он через плечо и вновь задумался. — Вы, надеюсь, понимаете, что если мы застанем его там, то сначала попробуем уговорить сдаться. Придется долго ждать… Я пошлю туда одну из дежурных машин.

Майлс понял, что его не хотят брать с собой, и едва не взорвался. Он нужен Пеппер. Интересно, что сказал бы детектив, если бы он намекнул, что его преследует тощая старуха, по виду цыганка, и все время твердит одно и то же: «Ты нужен Пеппер, ты нужен Пеппер». Пусть попробует его запереть…

— Сейчас нам нужно выяснить, куда ехать. В участке обещали найти нужную карту. Не обещаю, что нам удастся вызволить их живыми, — откровенно признался инспектор. — Все будет зависеть от Герриса. Вы говорите, он сумасшедший?..

Инспектор замолчал, но Майлс и без слов все понял. Он сам об этом думал, потому что не все рассказал полицейским. Например, даже не упомянул, что Оливер — сын Симона…

По дороге в участок Майлс обратил внимание на двух полицейских, которые вытаскивали из синей машины труп… Лора Бейтс. И он подумал, что в ее смерти есть и его вина.

В марчингтонской часовне никто не слышал, как подъехали полицейские машины. Мэри, почти теряя сознание от боли и страха, сидела рядом с поддерживавшим ее Оливером. Уже три часа они слушали разглагольствования Симона.

Но их смысл был понятен только Пеппер. Симон обвинял ее в гибели Тима, хотя она прекрасно знала, кто виноват на самом деле. Лютая ненависть ко всему женскому полу, и к Пеппер в частности, изливалась из Симона, как лава из вулкана. Он говорил о самоубийстве Деборы, и Пеппер почти видела девушку, лежавшую на холодном полу. Тошнота подступила к горлу, когда Симон сказал, что сделал с нею. Наивная девушка, воспитанная в чистоте и уединении, Дебора не могла выжить после всего, что ей пришлось испытать. И, наконец, он заговорил о самой Пеппер, о том, как изнасиловал ее, о своем наслаждении. Но, слушая его, Пеппер вдруг поняла, что равнодушна к его словам, словно не о ней идет речь. Она свободна от власти прошлого… Майлс освободил ее.

Все время, пока Симон говорил, он не сводил с них глаз и не выпускал пистолета из рук. Стоило им пошевелиться, и Симон выстрелил бы. Это Пеппер знала наверняка. И еще она знала, почему он медлит. Черная месса должна начинаться в полночь.

Ей хотелось только одного, чтобы Мэри и Оливер не поняли, какая участь им уготована. Она сама убьет своего сына, но не позволит Симону Геррису прикоснуться к нему.

Как же прав был Майлс, когда предостерегал ее! Майлс… В первый раз она разрешила себе подумать о нем. Прежде Пеппер гнала от себя воспоминания, боясь дать им волю и расслабиться. Она любит его. Слишком поздно… Только теперь она поняла, что все годы, отданные мечтам о мести, она растратила зря, словно сама вычеркнула их из своей жизни. И все-таки не совсем зря, если они подарили ей Майлса. Добро из зла, любовь из ненависти… Вот и Оливер, дитя насилия, сын человека, который теперь собирается убить их обоих. Как могла она подумать, когда отчаянно мечтала убить его, чем этот ребенок для нее станет… Стал бы, с горечью поправила она себя.

Машину нашли сразу, и полицейские окружили погруженный в темноту дом.

— Здесь он вошел, — сказал один из них инспектору, показывая на окно библиотеки.

Они тоже вошли, правда, инспектор предложил Майлсу остаться в машине, но получил решительный отказ. Присутствие Наоми было настолько очевидно, что Майлс не понимал, почему никто, кроме него, ее не замечает.

— Они где-то здесь, — сказал он инспектору, ведя всех в направлении часовни.

Инспектор и полицейские обменялись удивленными взглядами, но они слишком много видели в жизни, чтобы задавать вопросы.

— Поосторожнее, сэр, — попросил Майлса инспектор.

В часовне горели черные свечи, приготовленные для черной мессы. Воск шипел, распространяя странный запах. Секрет изготовления свечей не раскрывался непосвященным так же, как произносимые над ними заклинания. Когда-то очень давно в них добавляли маковый экстракт, видимо чтобы успокоить приносимых в жертву людей. В прошлом обряд жертвоприношения был частью обыденной жизни.

Не только звери, но и люди, несмотря на всю свою цивилизованность, обладают инстинктами, которые переходят от поколения к поколению. Вот и мужчины, подойдя к часовне, ощутили почти неодолимое желание бежать прочь.

Первой их заметила Пеппер, и сердце у нее перевернулось от ожившей надежды. Она, стараясь не привлекать внимание Симона, подалась к Оливеру и застыла под безумным взглядом.

Симон умолк на полуслове, прищурился… Не хуже зверя он чуял страх и опасность. Дрогнули горевшие свечи, словно где-то открыли дверь.

Не сводя глаз с явившейся ему картины, Майлс чувствовал, как комок подкатывает у него к горлу. Все молчали. Полицейские вооружены, но рисковать они не могут. Стоит им подать голос, и Симон, не задумываясь, расстреляет своих пленников. Они и глазом моргнуть не успеют.

А Симон с искаженным лицом направился к Пеппер. До двенадцати оставалось пять минут. Его охватило такое возбуждение, от которого разболелась голова. Ничего подобного в жизни он еще не испытывал… И вдруг все пропало. Потрясенный, он остановился и стал диким взглядом обшаривать темные углы часовни. Где Тим? Он обещал быть тут и разделить с ним… Симон растерялся. Ему хотелось вновь почувствовать возбуждение, ощутить эйфорию и экстаз, которые обязательно вернутся, едва он увидит простертое на алтаре тело Пеппер… Он говорил и говорил, и его невидимые слушатели холодели от ужаса.

— Вы правы, он — сумасшедший, — мрачно заметил детектив. — Надо его отвлечь.

— Рискованно, — возразил другой. — У нас будет мало времени. Постараемся спасти хоть кого-нибудь…

Симон нахмурился. Пришел час, а возбуждение… Где оно? Где Тим? Он же обещал прийти!..

Пеппер не сводила с него глаз и видела, как тьма заволакивает его разум. Сейчас… Пора!.. Другого шанса не предвидится. Пистолет все еще был нацелен на них.

Инспектор повернулся к Майлсу и прошептал:

— С нами снайпер, но он ничего не может сделать. Между ним и этим сумасшедшим пленники.

Пеппер положила руку на плечо Оливеру, и он посмотрел на нее. Когда она показала взглядом на дверь, он сразу все понял. Это их взаимопонимание было новым для него и в то же время давно знакомым, словно родилось вместе с ним. Пеппер хотела, чтобы он бежал. И хоть мальчик знал, что одному из них придется умереть, — неизвестно, кому именно, — он готов был послушаться, если другого выхода нет.

Она все еще сжимала его плечо, глядя, как Симон борется с тьмой. И вдруг Симон отвернулся.

Пора… Пеппер отпустила Оливера… Он побежал, а Симон дико завопил и направил на него пистолет. Тогда Пеппер метнулась к нему, но ее опередила Мэри, которая оттолкнула ее и, раскинув руки, бросилась на убийцу.

Ее смерть была мгновенной. Но Мэри не успела упасть, а пуля снайпера уже вошла в голову Симона.

Едва смерть приняла ее, Мэри увидела ожидавшую ее женщину, которая протянула ей руку, и успокоилась. Рядом с цыганкой стоял Филип. Когда же она оказалась рядом с ними, цыганка показала ей на часовню и как будто сказала, по крайней мере, Мэри услыхала:

— Все кончено. Мальчик спасен.

Как в тумане, Пеппер видела бегущих к ней мужчин: полицейских и еще одного, чье лицо она должна была знать. Он нес на руках мальчика. Потом он назвал ее по имени… Так ей, по крайней мере, показалось. Потом еще раз и, ничего не понимая, наморщил лоб. Вот тут Пеппер очнулась, вскочила, и он обнял ее свободной рукой.

— Все кончено, Пеппер… Вы оба живы.

Они-то живы, это правда, а вот Мэри и Филип погибли.

— Так было предназначено, — услыхала она чей-то голос и едва заметно улыбнулась.

— Наоми…

Больше она не увидит бабушку… По крайней мере, в этой жизни. Почему Пеппер была в этом уверена, она сама не знала.

Почувствовав ладонь Оливера на своем плече, она посмотрела ему прямо в лицо.

— Мэри успокоилась в мире.

Он ответил ей серьезным, все понимающим взглядом.

— Да… Я видел ее.

Майлс смотрел на них, понимая, что происходит нечто, к чему он не имеет отношения, однако это не вызвало в нем раздражения.

— Я должна была прислушаться к тебе, — сказала Пеппер, когда все формальности остались позади и Майлс привез их с Оливером к себе.

— А мне надо было быть более чутким.

Оба замолчали. Потом Пеппер, вспомнив об Оливере, уже уложенном в постель, сказала Майлсу:

— Оливер должен быть со мной. Я обещала Мэри, что позабочусь о нем, но даже если бы не обещала…

— С нами, — поправил ее Майлс. — Да.

Пеппер наклонила голову, и волосы упали ей на лицо. Уже почти наступило утро, но Пеппер и Майлсу было не до сна.

— Я боялась поверить тебе… — призналась Пеппер.

— А я боялся тебя потерять. — Он взял ее за руку. — Мы не можем изменить прошлое.

— Нет… Так было предначертано.

— Мы можем жить в Лондоне. Продадим наши квартиры и купим что-нибудь попросторнее, — предложил Майлс.

Пеппер покачала головой.

— Нет. Оливер не привык жить в Лондоне. И вообще Лондон не для детей.

— Но тебе будет трудно каждый день ездить туда-сюда, — сказал Майлс. — Мне-то что? Я могу работать дома.

Ему уже намекнули, что его хотят сделать судьей окружного суда. Если это получится, то он станет самым молодым судьей в стране, но работы у него будет невпроворот, правда, отпадет необходимость постоянно торчать в Лондоне.

— Нет, — повторила Пеппер.

Они сидели в ее гостиной и обсуждали планы на будущее. Свадьба уже состоялась, но присутствовали на ней лишь Оливер и несколько друзей.

— Я ухожу из бизнеса. — Пеппер старалась не смотреть на Майлса. — Он свое дело сделал.

Майлс сразу понял.

— Майденес… Немезида. Стоило ли, Пеппер?

Она покачала головой.

— Нет. Я потеряла Мэри и Филипа и могла потерять сына.

Услышав в ее голосе виноватые ноты, Майлс взял Пеппер за руку.

— Но ведь было не только горе. Вспомни об Алексе и Джулии.

— Думаешь, им разрешат усыновить Рэндольфа? — спросила Пеппер, представив умственно отсталого малыша, которого Барнетты мечтали привезти в свой дом.

— А почему бы нет? Ты очень умная, — тихо проговорил Майлс, — но и ты — всего лишь смертная женщина. Никому из нас не под силу изменить жизнь, мы можем лишь приспособиться к обстоятельствам.

— Но если бы я не попыталась шантажировать вас, Симон Геррис не…

— Он бы все равно убивал и насиловал, только как-то иначе, втайне. С этим покончено, Пеппер, и мы должны жить дальше. Ты скажешь Оливеру?

— Не знаю. Не думаю. Мне не хочется, чтобы он рос с таким грузом на плечах. — Пеппер помолчала. — Если у нас будет дочь, я хотела бы назвать ее Наоми.

— Наверно, ей понравится, — согласился Майлс, и Пеппер поняла, что он говорит о ее бабушке.

У Пеппер уже были на примете покупатели, которые, как она знала, не возражали бы приобрести ее компанию. А потом они с Майлсом купят дом в пригороде, и она направит всю свою энергию на воспитание детей. Они дадут им все, чего не было у них самих.

Положив ладонь на свой плоский живот, Пеппер улыбнулась. Она уже знала, что внутри нее зародилась новая жизнь. С прошлым покончено. Пеппер попыталась сразиться с судьбой, не думая о том, что может кому-то повредить. Теперь она стала мудрее.

— Поднимайся, — потребовал Майлс. — Хочу есть. Поедем куда-нибудь, а потом освободим Алекса с Джулией от нашего сына.

Алекс и Джулия сами предложили несколько дней приглядеть за Оливером, чтобы Майлс и Пеппер могли побыть вдвоем. Но они уже соскучились по мальчику.

Пеппер поглядела на часы. Вместо ключа она носила на браслете амулет, цыганский символ покоя и надежды. Коснувшись его, Пеппер еще раз улыбнулась и взяла мужа под руку. Заглянувшее в окно солнце коснулось их лиц, и Майлс подумал, что еще никогда его жена не была прекрасней, желанней и женственней, чем в эту минуту. Горе вошло в ее жизнь и оставило на лице тень печали. Зато теперь они вместе. Навсегда.

Заметив, что она улыбается, он спросил:

— Ты о чем думаешь?

— Вспомнила старую поговорку: «Счастливо жить — врагам мстить». Именно так я и собираюсь поступать отныне.

Все, что случается в жизни, имеет смысл, который мы иногда не в силах понять. В ярости Пеппер обрела любовь, в горе — надежду, в опасности — покой, и она решила быть достойной этих даров судьбы.

КОНЕЦ

Внимание!

Данный текст предназначен только для ознакомления. После ознакомления его следует незамедлительно удалить. Сохраняя этот текст, Вы несете ответственность, предусмотренную действующим законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме ознакомления запрещено. Публикация этого текста не преследует никакой коммерческой выгоды. Данный текст является рекламой соответствующих бумажных изданий. Все права на исходный материал принадлежат соответствующим организациям и частным лицам

Оглавление

…

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

 Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?