«Наследница»

роман : [пер. с англ.] / Мери Каммингс.

Современная школа, 2011.— 384 с.Минск

ISBN 978-985-539-005-4.

ПРОЛОГ

До границы оставалось меньше километра — повезло и почти сразу удалось найти подходящую машину. Наверное, полицию уже вызвали... Значит, до того как поднимется тревога, осталось час-полтора — за это время нужно успеть перебраться через границу.

Если ее поймают и вернут, второго шанса не будет, это она хорошо понимала. Весь этот план она продумывала три месяца — с того момента, как поняла, что ее ожидает; тогда же начала копить деньги. Правда, сейчас, после того как она расплатилась за такси и заказала чашку кофе, над которой сидела уже полчаса, у нее оставалось не больше шестидесяти франков — немного мелочи и две кредитки.

Она знала, что выглядит моложе своих лет — тем более в джинсах и свитере Алисы — и вполне сойдет за студентку, путешествующую автостопом. Во всяком случае, у пожилой пары, с которой она добралась сюда из Цюриха, никаких подозрений не возникло.

Но через границу автостопом ехать нельзя — даже если документы там проверяют не слишком тщательно, у нее их просто нет, никаких. Все ее документы лежат в сейфе, надежно запертые... надежно спрятанные от нее...

Все было продумано — так хорошо продумано! Но реальность не совпадала с планами: на улице капал мелкий противный дождик, деньги кончались, каждый входивший в кафе человек заставлял все внутри сжиматься от страха, а подходящей машины по-прежнему не было.

Официант уже спрашивал ее, не собирается ли она заказать что-нибудь еще. Пришлось использовать ту же легенду: она студентка из Франции, едет с подругой в Кельн и договорилась встретиться с ней в этом кафе — но подруга почему-то опаздывает. Еще на полчаса этого хватит, но сидеть до бесконечности здесь нельзя.

Подъехавшие к кафе машины были, казалось, ответом на ее безмолвную молитву: три огромных грузовика с бревнами, прикрытыми сверху брезентом. Теперь оставался самый главный вопрос — куда они едут?

Глубоко вздохнув, она встала и, широко улыбаясь, направилась к вошедшим в кафе людям.

— Простите, месье, вы, случайно, не из Цюриха едете? Как оказалось, водители были итальянцами, более-менее сносно знающими французский язык. Они тут же предложили подвезти ее до Людвигсбурга и даже, кажется, слегка огорчились, когда выяснилось, что дружелюбно улыбающуюся молоденькую француженку интересует лишь одно: не обгоняли ли они по пути машину ее подруги — зелененький «Фиат»? Не дай бог, у бедной Мадлен спустилось колесо! Иначе почему же ее так долго нет?!

Водители были уверены, что такой машины им на дороге не попадалось, и предложили, пока она дожидается Мадлен, выпить с ними чашечку кофе — или еще чего-нибудь. Это не входило в ее планы... но прямо сейчас уходить из кафе — это подозрительно. Быстрее, быстрее, думай!

— Спасибо, месье, я сейчас только позвоню маме — может, Мадлен ей звонила? Прямо не знаю, что и думать — она, конечно, часто опаздывает, но чтобы настолько! — все это с широкой улыбкой, кажется, уже приклеившейся к челюстям.

Выскочив наружу, она побежала в сторону телефонной будки — на случай, если кто-то из итальянцев смотрит ей вслед. По спине бегали мурашки, словно от холода — но холодно не было, наоборот, лицо горело, и прохладные капли дождя давали мимолетное облегчение.

Все, теперь из кафе ее уже не видно. Окинув взглядом стоянку — нет, никто не видит! — она свернула за кафе и осторожно, чтобы не споткнуться, пошла обратно, в сторону грузовиков, стараясь держаться вне освещенного участка.

Добравшись до ближайшего грузовика, оглянулась — на стоянке по-прежнему никого не было. Теперь — быстро! Она подпрыгнула, ухватившись за выступающее бревно, повисла (быстрее, быстрее!), попыталась подтянуться и зацепиться за что-нибудь носком кроссовки. Цепляясь за торцы бревен, полезла наверх, добралась до края брезента и вползла под него, извиваясь, как червяк. Растянулась, стараясь забиться во впадину между бревнами, чтобы ее невозможно было заметить снизу.

Теперь от нее больше ничего не зависит.

Водители пришли не скоро — показалось, прошла целая вечность, прежде чем вблизи послышались голоса, захлопали двери кабин и машина, наконец, тронулась. От задувающего под брезент ветра сразу стало невыносимо холодно.

Прижавшись к бревнам, она считала секунды и твердила шепотом:

— Господи, господи, господи... Пожалуйста, пожалуйста... Господи...

Машина затормозила, снизу раздались голоса — она вцепилась зубами в кулак, мысленно продолжая повторять: «Господи, господи...»

Сердце билось часто-часто, внезапно затошнило — во рту стало кисло и противно. Господи, господи...

Когда машина тронулась, она даже не сразу поняла, что произошло, продолжая крепко зажмурившись вжиматься в бревна. Прислушалась... Они ехали... Она ехала!

Машину плавно покачивало, и, несмотря на пронизывающий холод, ее внезапно неудержимо потянуло в сон. Она отключилась, потом снова пришла в себя и попыталась подтянуть колени к груди — казалось, так станет теплее.

До Людвигсбурга часа четыре — значит, когда они приедут, будет еще темно. Но если остановятся раньше, надо сразу слезать. Позвонить... Эти мысли мелькали в голове, вспыхивая между краткими периодами забытья — или сна? Не додумав до конца, она снова проваливалась куда-то, усыпленная мерным покачиванием и шумом дождя над головой...

Проснувшись в очередной раз, она не сразу сообразила, что происходит: было абсолютно темно, тихо и тепло. Лишь через несколько секунд поняла, что дождь кончился и машина стоит неподвижно с выключенным мотором. Она рискнула — извернулась, чтобы оказаться головой к задней части машины, проползла к краю брезента и выглянула.

В стороне виднелась светившаяся яркими огнями заправка. Поблизости никого не было. На секунду она замерла, прислушиваясь, затем выскользнула из-под брезента, повисла на руках и спрыгнула вниз, неловко приземлившись на четвереньки. Пригнувшись, отбежала, стремясь оказаться подальше от света, почувствовала под ногами траву и присела, оценивая обстановку.

Водители, очевидно, решили передохнуть и ушли на заправку. Пока они здесь, вылезать нельзя — они уже давно забыли глупенькую француженку, беспокоящуюся о своей подруге, и будут крайне удивлены, узрев ее снова. А когда они уедут, можно будет выйти — и позвонить! И позвонить...

Машины сдвинулись с места лишь минут через двадцать — все это время она сидела в траве и смотрела перед собой, беззвучно шепча что-то. Теперь, когда большая часть пути осталась позади, ей снова стало страшно.

На заправке давно было пусто, а ей никак не удавалось заставить себя встать. В горле пересохло, казалось, все суставы застыли и уже никогда не сдвинутся с места... и не надо — тут так тихо...

Глубоко вздохнув — это всегда помогало ей собраться с духом — она выпрямилась. Пучком травы попыталась стереть с джинсов и свитера пятна смолы и опилки — кажется, получилось вполне прилично.

Вышла на шоссе, огляделась. Неподалеку виднелся указатель: «Штутгарт — 38 км».

Через пару минут она стояла в телефонной будке. Внутри все застыло от страха, только сердце отчаянно билось.

Первый звонок оказался удачным, теперь...

Пальцы плохо слушались и дрожали — она дважды сбивалась и начинала сначала. Этот номер она помнила наизусть —когда-то он был записан карандашом в тетрадке по химии, но три месяца назад она сожгла листок с записью в камине. Никто не должен знать...

Голос автоответчика был незнакомый, женский:

— Оставьте, пожалуйста, сообщение и номер телефона — вам перезвонят.

Гудок... и она заговорила срывающимся голосом, громко и быстро:

— Тед, это Рене. Мне нужна помощь. Я ушла от мужа. Приезжай, пожалуйста. Мюнхен, Нойбахштрассе восемь. Пожалуйста, приезжай, ты мне очень нужен. Мюнхен, Нойбахштрассе, восемь...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

За четыре года до описанных событий.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В этом доме вечно было полно народу. Сам хозяин, высокий мрачноватый красавец, на весь день уезжал в сопровождении шофера и телохранителя и не создавал особых проблем. Проблема состояла в том, что и без него дом никогда не оставался пустым.

Домоправительница, горничные, какая-то девчонка, болтавшаяся по двору со стаей мелких разношерстных собачонок, садовники, секретарь (именно секретарь, а не секретарша!) и еще человек пять, чьи функции со стороны было трудно определить — и все это для того, чтобы обслужить одного человека!

Правда, и дом был хорош: помпезное трехэтажное здание конца восемнадцатого века (под названием «особняк Перро» он упоминался в путеводителе по Цюриху). Две круглые башни, мраморные колонны у входа, подъездная дорожка, выложенная битым кирпичом. И высокая чугунная ограда, позволявшая видеть всю красоту этого светло-синего с белым дворца, не давая при этом возможности подойти вплотную ни туристам, ни прочим посторонним.

Впрочем, молодого человека, сидевшего в парке и мрачно созерцавшего дом, мало волновали вопросы социальной справедливости — его проблема была куда более прозаической. Несмотря на всю эту толпу, ему необходимо было каким-то образом добраться до сейфа, находившегося на втором этаже, в кабинете хозяина — и он собирался это сделать в самое ближайшее время.

Звали молодого человека Тед Мелье. Как правило, в беседах с более-менее интересными женщинами он представлялся частным детективом — это звучало романтично и таинственно. У него и правда была лицензия частного детектива, даже с разрешением на оружие — выданная во Франции и посему в Швейцарии не дающая никаких прав.

Что касается более-менее интересных женщин, то с ними особых проблем не было. Конечно, какая женщина, если она имеет голову на плечах, захочет всерьез и надолго иметь дело с человеком, единственное имущество которого — небольшая квартирка в центре Парижа. При этом без денег, без устойчивого заработка — да и особо интересной внешностью не отличающимся: возраст — неопределенный, можно дать и двадцать пять лет и тридцать пять (на самом деле — тридцать один); рост — выше среднего, худая, кажущаяся чуть долговязой фигура. Волосы — средне-коричневые, глаза — средне-серые — словом, не за что зацепиться глазом.

Тем не менее самого Теда его внешность вполне устраивала, равно как и несерьезные отношения с женщинами, которые... скажем, так — не находили его непривлекательным. Кто-то из знаменитостей (он не помнил, кто) обмолвился однажды, что для мужчины достаточно быть лишь немного красивее обезьяны — таковому требованию он вполне удовлетворял. Кроме того, на столь неприметную внешность легко ложился любой грим и парик — а для его работы это было весьма полезно.

В разговоре с клиентами он обычно именовал себя «специалистом по особым поручениям» — это понятие охватывало более широкую сферу деятельности, чем просто работа частного детектива. Слежка за чужими мужьями и женами, мелкий промышленный шпионаж, добывание улик — вот то, что уже не первый год давало Теду верный кусок хлеба и крышу над головой.

Вот и сейчас, сидя напротив сине-белого особняка, он был уверен, что справится с порученным заданием: забраться в сейф и сфотографировать проект договора о слиянии некоей фирмы с другой фирмой, президентом которой являлся владелец особняка... Проще простого — а заплатят очень неплохо!

Девчонка с шавками, очевидно, решила, что двора ей недостаточно, и, позвав свою разномастную стаю, начала прицеплять к ним поводки. Собачонки подпрыгивали и пытались лизнуть ее в нос.

Наконец, обрядив всю свору, девчонка накрутила на руку поводки, приоткрыла створку ворот и вышла на улицу. Огляделась, сказала собакам что-то строгое — на минуту они присмирели — перешла дорогу и направилась к входу в парк.

Тед незаметно наблюдал за ней, прикидывая, не может ли она оказаться ему полезной. Впрочем, нет — слишком молода и явно не из тех девушек, которые расположены к случайным знакомствам. Скромное темно-синее платье с белым воротником, туфли на низком каблуке, никакой косметики. Каштановые волосы крупными локонами спадают на плечи. Не прислуга, а, скорее всего, какая-нибудь бедная родственница — кузина или двоюродная племянница.

Войдя в парк, она на секунду задумалась, потом свернула на боковую аллею — ту самую, где сидел Тед — и прошла совсем рядом с ним. Одна из собак даже потянулась, пытаясь его понюхать.

Собак было три, все маленькие. Тед распознал только фокстерьера — в породах он разбирался плохо. Кроме того, в стае состоял приземистый угольно-черный песик, заросший так, что невозможно было различить, где у него глаза и — словно по контрасту — тонкое вытянутое существо на высоких лапках, светло-желтое, гладкое, с длинным тонким носом.

На Теда девушка даже не взглянула. Да, это еще одно подтверждение тому, что не стоит тратить на нее время. Поэтому, проводив ее глазами, он вернулся к своим мыслям, продолжая — почти машинально — наблюдать за домом.

За неделю не было ни одного случая, чтобы хозяин особняка, Виктор Торрини, нарушил свое расписание. Ровно без четверти восемь его «Линкольн» выезжал на улицу и поворачивал в сторону центра. Возвращался Виктор часов в семь и тут же проходил в кабинет. Примерно через полчаса свет в кабинете гас, но еще через сорок минут — после ужина вспыхивал вновь, уже до самой ночи. Исключение составило воскресенье: с утра Виктор отправился в собор, на мессу, после чего вернулся домой — и, судя по горевшему в кабинете свету, опять работал до ночи.

Более непредсказуемым было поведение секретаря — он то ночевал в особняке, то вечером отправлялся домой, иногда утром уезжал вместе с хозяином, а порой работал в кабинете и в его отсутствие. Но если уж секретарь уезжал, то никогда не возвращался один — только вместе с Виктором, а, следовательно, не раньше семи часов.

Значит, операцию можно было проводить буквально завтра вечером — если, конечно, секретарь не останется работать в доме. Или послезавтра — если останется.

Внезапный крик заставил Теда повернуть голову. Это была та самая девчонка — только на этот раз она лежала на животе посреди дорожки и тонким срывающимся голосом орала:

— Назад! Ко мне!

Собаки, не обращая на эти крики внимания, скакали вокруг старого дуба, задрав кверху носы и потявкивая, и изредка оборачивались к хозяйке, словно призывая ее принять участие в веселье.

Идеальная ситуация для знакомства — правда, никому не нужного. Но делать нечего — подойдя к девушке, Тед склонился над ней.

— Вам помочь?

Ее глаза были залиты слезами — она сморгнула и мотнула головой, чтобы лучше увидеть его.

— Поймайте их, пожалуйста! Тут сторожа везде! — воскликнула она и, заметив сомнение на его лице, добавила. — Пожалуйста! Они не кусаются! — Он попытался помочь ей встать, но девушка снова мотнула головой. — Я сама. Их — скорее, пожалуйста!

К дубу Тед шел не без опаски. Дело было не в том, кусаются или не кусаются собаки — он их просто побаивался, любых, и больших, и маленьких. Но показывать это незнакомой девушке не стал бы ни один уважающий себя мужчина.

Собаки приняли его вполне, даже слишком доброжелательно: его джинсы тут же украсились несколькими фигурными отпечатками лап. Но стоило Теду ухватить поводки, как шавки перестали прыгать и безропотно направились к девушке, которая уже успела доковылять до скамейки и опуститься на нее.

Привязав поводки к углу скамейки, он подошел и присел на корточки.

— С ногой все в порядке? — не дожидаясь ответа, взял ее за щиколотку, придержав второй рукой под колено, и попытался согнуть ногу. Нога послушно согнулась — девушка при этом прикусила губу, но, скорее, из-за сочащейся капельками крови ссадины на колене.

— Это белка, — неожиданно сказала она.

— Что? — не понял Тед.

— Белка дорожку перебежала. Они вообще воспитанные и не дергают — но тут под самым носом...

Он удивленно поднял голову — будто сейчас так уж важно было реабилитировать в его глазах собак! Девушка уже не плакала, хотя на щеках еще виднелись влажные полосы и нос посапывал. Теперь, вблизи, стало видно, что глаза у нее карие — точно такого же каштанового оттенка, как волосы. Она оказалась чуть старше, чем он подумал вначале — пожалуй, лет восемнадцати.

Достав из кармана платок, Тед сунул девушке:

— На, вытри лицо, — отошел на пару шагов, сорвал несколько листьев, вернулся и снова присел на корточки. Лопухом — мягкой тыльной стороной — смахнул прилипший к ссадине песок, после чего лизнул лист подорожника и прилепил к колену. — Посиди так пару минут. Должно помочь.

Она молча кивнула. Тед чувствовал, что ей очень неудобно и стыдно — и то, что посторонний человек трогает ее за ногу, и то, что он видит ее такую заплаканную и беспомощную — и вообще вся эта ситуация.

— А как называется та желтая собачка? — спросил он, кивая в сторону своры и присаживаясь на скамейку рядом с девушкой.

— Левретка, — несколько удивленно отозвалась она.

— Я плохо разбираюсь в собаках, — пожав плечами, пояснил Тед.

— Это самая маленькая из борзых.

— Такая малютка? Кого же она может поймать? — собачонка и правда была ростом с кошку — но значительно короче, легче и худее.

— В прошлом веке они были очень популярны. С ними в Италии охотились на кроликов.

Кажется, он сумел отвлечь ее от переживаний — во всяком случае, глаза она уже не прятала.

— А эта на кого охотится? — спросил он в полушутку. — На белок?

— Нет, они все просто домашние, — ответила девушка вполне серьезно.

 Попыталась, придержав листик, согнуть-разогнуть колено, осторожно встала и прошла, прихрамывая, пару шагов.

— Ну, как?

— Уже могу ходить. Спасибо, — она улыбнулась виноватой улыбкой, словно снова почувствовав себя неловко. Начала отвязывать поводки — собаки радостно запрыгали.

— Ну-ка, все угомонитесь! — внушительно сказала девушка; повернулась к Теду. — Еще раз — спасибо.

— Не за что. Не споткнись по дороге, — улыбнулся он. Слегка улыбнувшись в ответ, она направилась к выходу из парка. Уже на улице оглянулась, помахала рукой и, больше не оборачиваясь, пошла к особняку.

ГЛАВА ВТОРАЯ

По вечерам фасад особняка был ярко освещен. Задний двор тоже был освещен, кроме того, там постоянно болтались люди. Самое подходящее для того, чтобы забраться в дом, место находилось за правой башней, туда выходили и окна спальни хозяина, из которой можно было, минуя коридор, пройти прямо в кабинет.

С этой стороны особняк граничил с соседним домом, в настоящий момент пустым, так что риска быть замеченным практически не было.

Прошлой ночью Тед обследовал ограду, отделяющую особняк от соседнего дома, даже перебрался через нее и пару минут походил по траве, прислушиваясь: не выскочит ли откуда-нибудь собака.

Но никаких собак не было — те мелкие шавки, очевидно, ночевали в доме. Таким образом, операция представлялась не слишком сложной: вечером, когда начнет темнеть, с тихой соседней улочки забраться во двор пустующего дома, перемахнуть через ограду и перебежать пятиметровый открытый участок, в результате оказавшись за башней. Подняться по стене на второй этаж — дом, казалось, был для этого специально предназначен благодаря огромному количеству выступов, завитушек и украшений. Забраться в окно — Виктор Торрини любил свежий воздух и весь день держал форточку открытой, что облегчало задачу; через гардеробную пройти в кабинет, отключить сигнализацию (схема была приложена к заданию, равно как и шифр сейфа, кроме последней цифры), открыть сейф, достать документы и сфотографировать. Положить все на место и уйти тем же путем, через окно спальни.

Секретарь после обеда убрался — дорога оказалась свободна, и смысла откладывать дело не было.

Все шло по плану: двор пустого дома, ограда, подъем (еще легче, чем он предполагал, почти как по лестнице), окно — и, перемахнув подоконник, Тед оказался в спальне.

Прислушался — было тихо. Подсвечивая себе тонким лучом фонарика, он подошел к двери гардеробной — она оказалась не заперта.

Через пару минут Тед был уже в кабинете. Сигнализацию удалось отключить быстро — проблемой оказалась картина, за которой, по данным заказчика, находился искомый сейф. Освещая ее фонариком, Тед тщетно пытался понять, как она снимается. Ну не приклеена же она, в самом деле, к стене?!

Наконец, случайно посветив в сторону, он обнаружил на ткани, покрывавшей стену, небольшую потертость. Стоило нажать на это место, как картина одной стороной отошла от стены. Оказывается, она была закреплена на петлях, как дверца! Чтобы пристроить ее обратно, требовалось просто прихлопнуть ее к стене — язычок замка попадал в прорезь и защелкивался. Такого Тед еще не видел. Век живи — век учись...

Зато сейф удалось открыть почти сразу — подбор последней цифры занял всего минуту. Кроме толстой папки документов, в нем ничего не было: ни денег, ни драгоценностей.

Вытащив всю палку на стол, Тед начал быстро просматривать ее. Какие-то соглашения, страховой полис... черновик завещания... да, вот оно!

Еще раз пробежал глазами: «Солариум»... «Релан» — да, все сходится. Четыре страницы, каждую для надежности нужно сфотографировать раза по три. Первая страница — раз... два... три... Вторая...

Шаги в коридоре и последовавший за ними скрежет ключа в замке заставили Теда действовать с быстротой молнии. Бумаги — в сейф, запирать некогда. Картину на место — черт возьми, когда сейф не заперт, замок не защелкивается! В гардеробную... нет, не успеть.

Он едва успел метнуться за штору и вскочить на подоконник, как в кабинете вспыхнул свет. Это оказался хозяин собственной персоной в сопровождении секретаря. Только бы они не заметили, что картина не защелкнута!

Впрочем, надежды на это было мало. Оставался лишь слабый шанс, что Виктор подумает, будто преступник давно сбежал, и не станет искать его за шторой в собственном кабинете.

Из-за плотной ткани ничего не было видно, но голос слышался отчетливо:

— У нас мало времени — через час я уже должен быть там. Когда я уйду, вставьте все, о чем мы говорили, а вечером посмотрим еще раз. Подождите! — Тед напрягся, но последующие слова Виктора заставили его слегка расслабиться: — Это письмо тоже проработайте, — и после короткой паузы: — Рейни, поднимитесь ко мне!

Чем дальше, тем больше народу! Прямо хоть в окно прыгай! На секунду в голове Теда мелькнула шальная мысль: открыть окно и попытаться быстро спуститься прямо по фасаду — несколько секунд, пока они придут в себя, у него будет! Но реализовать эту безумную идею не удалось — внезапно штора отодвинулась в сторону.

Виктор стоял метрах в трех от окна, с пистолетом в руке. Секретарь — сбоку, придерживая штору. Несколько секунд все смотрели друг на друга, потом Виктор повел дулом пистолета, молча приказывая Теду спуститься с подоконника.

Не подчиниться было нельзя — медленно, стараясь не делать резких движений, Тед слез и, повинуясь качнувшемуся дулу, отошел на середину комнаты.

— Руки! — отрывисто бросил Виктор.

Покорно подняв руки, Тед застыл в этой неудобной позе.

В коридоре послышались шаги, и на пороге появился телохранитель.

— Стойте у двери, — приказал Виктор. Кивнул секретарю: — Обыщите его!

«Черт возьми, я, кажется, крепко влип!» — подумал Тед, когда руки секретаря начали обшаривать его карманы. Никаких полезных идей — например, как унести отсюда ноги — в голову не приходило.

Закончив обыск, секретарь отошел к письменному столу и вывалил на него добычу: документы, фотоаппарат, фонарик и отмычки.

— Оружие? — коротко спросил Виктор.

Секретарь покачал головой. — Хорошо. Можете опустить руки, но одно липшее движение — и я стреляю.

— Вызвать полицию? — вопрос секретаря был вполне естественным, зато ответ показался Теду несколько странным:

— Пока не надо. Я сначала сам с ним поговорю.

Подойдя к двери гардеробной, Виктор запер ее на два оборота, проверил дверь в противоположном конце кабинета — та уже была заперта — и повернулся к телохранителю:

— Можете идти, Рейни, — еще несколько секунд постоял, глядя куда-то вниз, побарабанил пальцами по столу и обратился к секретарю: — Пере, пожалуй, я справлюсь без вас. Возьмите документы и поработайте у себя в комнате — если понадобитесь, я позвоню. Сообщите, что я не смогу придти на бал... по какой-нибудь удобоваримой причине. Пошлите чек с посыльным и предупредите мадемуазель Рене.

— Но вам может понадобиться... — попытался возразить секретарь.

— Разберусь! — Виктор не дал ему договорить. Секретарь взял со стола пару папок и вышел. Заперев за ним дверь, Виктор вернулся к столу. При этом он ухитрился ни разу не повернуться к Теду спиной и ни на градус не отвести от него дуло пистолета.

— Так, теперь можно и поговорить, — взял паспорт, открыл, — месье Сенно. Тьерри Сенно, если я не ошибаюсь?

Тед кивнул, сделал шаг вперед — и тут же отступил назад, повинуясь жесткой команде:

— Стоять на месте! Итак, месье Сенно, или как вас там — кто вас послал?

— Нет-нет, я... это все из-за денег, — начал Тед. — В таком богатом доме в сейфе обычно...

— Не сметь мне врать! — удар кулаком по столу и резкий крик — впрочем, тут же сменившийся прежним спокойным, даже ироническим тоном — заставили его замолчать. — Так вот, месье Сенно, не стоит тратить время на вранье: вы не могли случайно узнать шифр сейфа, его не знает никто, даже мой секретарь. Поэтому я сейчас буду задавать вопросы, а вам придется на них отвечать. Если ответ меня не устроит, последует выстрел. Я буду стрелять по конечностям — по вашим конечностям. Голень, колено, бедро... и так далее. Стены здесь толстые, а прислуга не болтлива. Потом вас отвезут куда-нибудь подальше и выкинут из машины — я полагаю, вы не станете обращаться в полицию? Если же вы ответите правду, то ничего неприятнее полиции вам не грозит. Возможно, я даже отпущу вас... возможно...

Оттого, что Виктор говорил ровным монотонным голосом, это выглядело еще страшнее. На красивом неподвижном лице невозможно было ничего прочесть, но Тед почему-то чувствовал, что его собеседник не блефует.

— Не надо стрелять... пожалуйста... я все скажу! Только не надо стрелять!

Выдавать клиента было нельзя ни при каких обстоятельствах — это значило потерять репутацию и остаться без клиентов вообще, ведь одним из условий работы являлась полная конфиденциальность. Лихорадочно прикидывая, что сказать, Тед машинально тянул время — сам не зная зачем, ведь помощи ждать было неоткуда.

— А-а, месье боится пистолета? Ну что же — можно обойтись и без него!

Положив пистолет в ящик стола, Виктор запер его на два оборота и сунул ключ в карман брюк. Медленно подошел к Теду, обошел его сзади, но на попытку повернуть голову снова приказал:

— Не двигаться!

Теду показалось, что волосы у него на затылке встали дыбом — присутствие за спиной этого человека несло в себе физически ощутимую опасность. Выйдя из-за его плеча, Виктор остановился и спросил, резко и отрывисто:

— Кто тебя послал?

Тед не успел открыть рот, чтобы ответить — страшный удар в лицо застал его врасплох. И сразу же еще один, под ложечку — но этот он уже ощутил словно через толстый слой ваты.

Он не терял сознания, но почему-то оказался лежащим на полу.

— Откуда ты знаешь шифр? — стоя над ним, спросил Виктор и снова, не дожидаясь ответа, ударил ногой в живот. На этот раз Тед успел сгруппироваться и попытался откатиться в сторону. Голова казалась распухшей и обвязанной толстой тряпкой, слова Виктора доносились словно бы откуда-то издалека:

— Зачем ты пришел? — удар.

— Откуда ты знаешь, что в сейфе? — и опять удар...

Потом наступило затишье. Тед лежал зажмурившись, прикрыв голову руками и скорчившись, чтобы защитить живот — но все же понял, что голос отдалился на несколько метров:

— Ну что же, месье, я перечислил вам мои основные вопросы — а теперь потрудитесь встать и ответить на них!

Медленно, цепляясь за стену, Тед ухитрился встать и, подчиняясь резкому приказу, вновь отошел на середину комнаты.

— Итак — кто вас послал и зачем?

— Документы... в сейфе, сфотографировать.

Как ни странно, челюсть двигалась. Голова гудела, но он уже мог держаться на ногах. При вдохе сбоку становилось больно — наверное, треснуло ребро.

— Какие документы? Кто послал?

— Все... все документы! Я не знаю, кто послал! Они обещали заплатить! Случайно, в баре...

— Хватит врать! У тебя всего одна запасная пленка! На все документы этого не хватит! Ты знал, за чем шел! Хватит врать!

Встав из-за стола, Виктор снова направился к Теду. Уже зная, что его ждет, тот попытался принять какое-то подобие боксерской стойки — увы, его боевой опыт не простирался дальше нескольких подростковых драк, Виктор же явно занимался боксом и, судя по всему, успешно.

— Ах, месье хочет побоксировать? Ну что ж — это даже интересно!

Новый удар под ложечку заставил Теда согнуться, судорожно ловя ртом воздух. Слабой попытки сопротивления Виктор словно и не заметил.

— Откуда ты узнал про эти документы? Кто тебя послал?

Тед еще не успел до конца распрямиться, когда новый удар по лицу отбросил его к стене.

Чернота обрушилась со всех сторон в тот самый момент, когда он врезался в стену затылком. Теду показалось, что он внезапно ослеп, и впервые за время избиения он закричал от ужаса.

Легкое дуновение... шорох... что-то дернуло его за плечо, и над самым ухом раздался еле слышный шепот:

— Тихо! Быстрее!

С противоположной стороны послышатся дикий рев Виктора: «Какого черта!» Неважно, кто и почему, главное — подальше от этого страшного звука — и Тед метнулся туда, куда настойчиво тянуло нечто, вцепившееся в его плечо.

Снова шепот:

— Стой! — шорох, чуть слышный щелчок. — Быстрее! Тихо! — теперь его тянули за запястье.

Еще мгновение, и ему удалось уловить отблеск света из плохо зашторенного окна — но даже обрадоваться, что он не ослеп, времени не было.

— Быстрее! Быстрее! — подчиняясь этому шепоту, он почти бежал в темноте, сам не зная куда.

Какие-то комнаты... двери...

— Стой! — и его запястье освободилось. Отодвинулась штора, Тед увидел фонари на улице — такое мирное зрелище! — и темный силуэт на фоне окна. Створка распахнулась. Он хотел сказать, что не сможет сейчас спуститься по стене — его слегка пошатывало и голова все еще гудела от последнего удара — но, оказывается, никто и не добивался от него этого.

— Сюда, быстрее! — его снова потянули, на этот раз — в угол. — Направо, наверх, по ступенькам — тихо и быстро! — резкий толчок заставил Теда шагнуть вперед, упереться в стену и застыть на месте.

— Направо — ну скорее же!

На этот раз он понял, чего от него хотят и, осторожно шевельнув правой ногой, нащупал ступеньку, другую...

Проход был тесным — приходилось двигаться, развернувшись боком. Внезапно стало светлее, и сзади раздался отчаянный шепот:

— Быстрее, они уже включили свет!

Еще чуть пошатываясь, но с каждым шагом все увереннее, Тед поднимался по проходу, пока внезапно не обнаружил, что ступеньки кончились.

— Прижмись к стене! Дай мне пройти!

Узкая дверь распахнулась перед самым носом, в глаза ударил яркий свет. Мимо протиснулась щуплая темная фигурка, спрыгнула на пол — и, обернувшись к нему, откинула капюшон.

Это была та самая девушка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Повернув голову, она замерла, прислушиваясь, и снова обернулась к Теду:

— Сядь, — увидев, что он не шевелится, пояснила: — Сядь на пол и поставь ноги на ступеньки.

Кивнув, Тед сел на верхнюю ступеньку крутой лестницы, по которой они только что поднялись.

— Хорошо. Когда будет можно — я тебя выпущу, а пока — ни звука... что бы ни случилось.

Он снова кивнул, и дверь закрылась, оставив его одного на темных ступеньках. Впрочем, не совсем темных — на двери светились несколько маленьких отверстий. Приложившись к одному из них глазом, Тед увидел часть комнаты.

Комната была довольно большая, круглая — он понял, что находится в башне — и богато обставленная. Стены, обшитые светлой тканью с чуть заметным рисунком, мраморный камин с литой чугунной решеткой, старинная мебель: пара столиков, кушетка, высокое сооружение с откидной доской — раньше такие назывались «бюро» — и несколько кресел.

Судя по доносившимся звукам, где-то поблизости работал телевизор, но из тайника, где сидел Тед, его видно не было.

В поле зрения появилась девушка. Она уже сняла с себя спортивный костюм с капюшоном и аккуратно складывала его, оставшись в трусиках и лифчике. Тед понимал, что подглядывать, тем более в подобной ситуации, не совсем порядочно, но оправдывал себя тем, что просто пытается оценить обстановку.

Белое кружевное белье красиво смотрелось на загорелой коже, хотя в целом фигура у нее была не в его вкусе. Маленькая грудь, узкие, почти мальчишеские, бедра — скорее подросток, чем женщина.

Внезапно, словно догадавшись, что он подсматривает, девушка вскинула голову и быстро отошла в невидимую часть комнаты. Вернулась в халате и уселась в кресло, казалось, прислушиваясь и чего-то ожидая.

Когда раздался громкий стук в дверь, она даже не вздрогнула — кивнула, словно отвечая каким-то своим мыслям, и пошла открывать. Проходя мимо тайника, на миг повернулась к нему и приложила палец к губам.

Виктор не вошел — ворвался в комнату, оглядываясь по сторонам. Побагровевшее лицо, горящие мрачным огнем глаза — он явно был разъярен и не пытался этого скрыть.

— Что случилось? — спросила девушка. Голос ее был совершенно спокоен, но в интонации чувствовалось едва заметное раздражение. — Мы что — все-таки едем на бал?

— Что? — Виктор не сразу понял, о чем она его спрашивает. — А, нет, не едем. А где собаки?

— В спальне, — раздражение в тоне стало явственнее. — Платье светлое, я не хотела, чтобы на нем была шерсть. Я же не знала, что в последнюю минуту ты все отменишь из-за какой-то глупости. Надеюсь, ты уже вызвал полицию?

— Откуда ты знаешь? — вопрос был задан резко, и она отреагировала на это удивленно приподнятой бровью.

— Лере сказал, что ты поймал в кабинете вора. А что...

— Он все еще где-то в доме!

— Так ты что... — на лице девушки появилась иронически-жалостливая гримаска, — ты что — упустил его, что ли?

Тед, уже успевший понять, что из себя представляет Виктор Торрини, все же не ожидал того, что случилось в следующий момент. Он не предполагал, что Виктор внезапно ударит ее — ладонью, с размаху, по лицу. Девушка не успела отшатнуться или как-то защититься — отлетев в сторону, она упала на ковер.

Несколько секунд в комнате царила тишина. Виктор неподвижно стоял посреди комнаты, глядя вниз, на лежащую девушку. Потом, со странным звуком, похожим на стон или всхлип, он рухнул рядом с ней на колени.

— Рене! Извини, я не хотел... Прости, ну прости, пожалуйста! Я не хотел! — срывающийся голос — жалобный, чуть ли не испуганный — настолько не вязался с тем, что произошло, что Тед не мог поверить своим глазам. Осторожно приподняв девушку, Виктор перенес ее и посадил на кушетку, продолжая повторять: — Тебе больно? Дай, я помогу! Прости, пожалуйста! Это все из-за этого проклятого вора! Я не хотел! Ты же знаешь, на меня иногда находит. Господи, у тебя кровь!

Из ее левой ноздри действительно текла кровь, но лицо было совершенно спокойным, словно застывшим. Прикоснувшись к носу, она взглянула на свою руку.

— Полотенце, — это было первое слово, произнесенное ею с момента удара. — В ванной... намочи. И не выпускай собак.

— Да, конечно, я сейчас, — Виктор сорвался с места, устремившись куда-то в невидимую Теду часть комнаты. Отсутствовал он минуты две — все это время девушка сидела, наклонившись вперед и изредка вытирая ладонью кровь, продолжавшую капать из носа.

Наконец Виктор вернулся, сжимая в руках полотенце, и попытался вытереть ей лицо. Отстранившись, она забрала у него полотенце.

— Дай... я сама, — приложила полотенце к левой стороне лица, сказала сквозь него невнятно: — Повесь, пожалуйста, мое платье в шкаф, — и, опустив руки, добавила: — Сегодня мы уж точно на бал не поедем. — В последних словах чувствовалась горечь и злая ирония.

Встав, Виктор на секунду исчез из поля зрения, тут же прошел в дальний конец комнаты, держа в руках что-то светлое, и, вернувшись, остановился перед девушкой.

— Он успел что-нибудь украсть? — спросила она, по-прежнему прижимая полотенце к лицу.

— Пока не знаю, — коротко и отрывисто ответил Виктор. — Ладно, я пойду посмотрю... что там, — по тону чувствовалось, что приступ раскаяния уже прошел и он опять начинает злиться.

Когда щелкнул замок, девушка не шевельнулась — лишь медленно повернула голову в сторону Теда и вновь приложила палец к губам. Встала, вышла в невидимую дверь и через минуту появилась с собачонкой на руках — той самой левреткой, желтой и тощей.

Снова устроилась на кушетке, одной рукой прижимая к себе собачку, а другой периодически прикладывая к лицу заляпанное кровью полотенце. Кровь уже не текла, но, очевидно, от прикосновения холодной влажной ткани ей просто было не так больно. Даже издали Тед видел, что ее левый глаз заплыл, а губа слева распухла, сделав четко очерченный рот нелепо перекошенным.

Стук прозвучал примерно через четверть часа — так неожиданно, что Тед даже вздрогнул. Крикнув: «Я слышу!», девушка медленно встала и, не выпуская из рук собачку, пошла открывать.

Это снова оказался Виктор, только на сей раз без пиджака и с миской в руках. Слегка, но различимо нахмурившись при виде собачонки, он прошел к кушетке и поставил миску на низенький столик.

— Я тебе лед принес. Приложи — быстрее пройдет.

Кивнув, девушка посадила собаку на кушетку, взяла пригоршню льда и ссыпала в полотенце. Приложила этот импровизированный компресс к лицу — Виктор молча стоял на середине комнаты, сунув руки в карманы, и наблюдал за ней — и спросила:

— Ты уже вызвал полицию?

—Нет. Не стоит, — он говорил с виноватым раздражением, словно злясь, что ему приходится расписываться в собственной неудаче. — Он даже не успел открыть сейф, хотя пытался. Наверное, думал, что там деньги. Мы обыскали весь дом — его нигде нет, зато окно в моей спальне нараспашку... и в комнате твоей мамы — тоже.

— Это же второй этаж? — в ее голосе послышалось удивление.

— Воры бывают очень ловкими. Я скажу Лере, чтобы он завтра же заказал сигнализацию на окна.

— Пожалуй, стоит.

Разговор чем дальше, тем больше напоминал обычную легкую беседу двух людей — словно эта самая девушка всего полчаса назад не лежала, скорчившись на ковре, словно лицо ее не было до сих пор распухшим от удара Виктора.

— Сказать, чтобы тебе принесли ужин?

— Не сейчас, через полчаса. Я еще немного полежу со льдом.

— Хорошо, я скажу, — и, уже направляясь к двери, он обернулся и добавил: — Извини, что так получилось... и с балом тоже.

Девушка вздохнула и кивнула, заворачивая в окровавленное полотенце новую порцию льда.

На этот раз, стоило Виктору выйти, как она подошла к входной двери и заперла ее на задвижку. С минуту постояла, прислушиваясь, и направилась к Теду; еще мгновение — и дверь перед ним наконец распахнулась.

— Можешь выходить.

Попытавшись выпрямиться, он чуть не вскрикнул от резкой боли, вспыхнувшей в груди. На несколько секунд придержат дыхание и вновь попробовал встать, медленно и осторожно, придерживаясь за стену.

Дверь находилась сантиметров на тридцать выше пола — он аккуратно слез, не рискуя спрыгивать, сделал шаг вперед и, услышав тихий щелчок, обернулся. Снаружи это выглядело как зеркало — большое, старинное, в резной раме красного дерева. Дырочки, в которые он смотрел, очевидно, скрывались в этой резьбе.

— Проходи, располагайся, — девушка кивнула на миску со льдом и полотенце, — тебе это тоже, наверное, пригодится.

Подойдя, Тед захватил кубик льда, кинул в рот — очень хотелось пить — и сел в кресло, незаметно осматриваясь.

— Пока тебе придется побыть здесь, а ночью я тебя выпущу, — сказала девушка.

Сама она возилась с большим вделанным в стену телевизором. Нашла канал, где показывали какой-то исторический фильм, сделала погромче, после чего открыла большую двустворчатую дверь — ту самую, которую он не мог увидеть из своего убежища.

Оттуда сразу вылетели две собаки и, увидев Теда, подбежали к нему. Но он не слишком заинтересовал их — покрутившись вокруг и потянув носами воздух, они устремились ко входной двери. Девушка напряженно следила за ними и, стоило им вернуться, заметно успокоилась.

— Если хочешь умыться — ванна там, — кивнула она на двустворчатую дверь.

За дверью оказалась спальня: широкая кровать, огромный, явно антикварный, трельяж с парой таких же табуреток, тумбочка и — единственная современная вещь — еще один телевизор, поменьше. Рассматривать все как следует было неудобно, поэтому Тед быстро прошел к двери в дальнем углу спальни.

Умывшись, он посмотрел на себя в зеркало — как ни странно, заметных повреждений оказалось не так уж и много: щека распухла, глаз заплыл, шевелить челюстью было боль-новато — но в целом лучше, чем он мог предполагать. Хуже обстояло дело с ребрами — при каждом неловком движении грудь пронзал приступ боли.

К его возвращению в круглую комнату девушка уже успела устроиться в кресле с двумя собаками на коленях и бокалом в руке. Третья собака — фокстерьер — свернулась на кушетке. Перехватив взгляд Теда, устремленный на бокал, она кивнула на темно-красный шкафчик с инкрустацией, стоящий под телевизором.

— Там, слева. Только пей из круглого стакана.

Это оказался мини-бар — с подсветкой и зеркальной задней стенкой. Правда, спиртного, кроме пары бутылок белого вина, там не наблюдалось, только соки, несколько бутылочек содовой, еще какая-то газировка — и целый ряд бокалов и стаканов. Тед выбрал из них наиболее отвечающий определению «круглый»: толстую хрустальную сферу, издалека продемонстрировал девушке — кивком она подтвердила, что выбор правильный. Наливая себе содовую, услышал со спины:

— Так значит, ты вор?

На мгновение он замер, не зная, что отвечать, потом, не оборачиваясь, пожал плечами — пусть понимает, как хочет. Вернулся в кресло напротив нее и осторожно устроился, стараясь подобрать такое положение, чтобы боль в груди снизилась до приемлемого уровня. Похоже, девушка заметила выступившую у него на лбу испарину — достав из кармана халата пузырек с таблетками, протянула через столик.

— Прими, это поможет.

Тед нерешительно взял пузырек, вопросительно поднял глаза.

— Это обезболивающее. Ты действительно влез в окно второго этажа?

— Да.

— Значит, с первого этажа сможешь слезть?

— Постараюсь, — усмехнулся он, подумав, что это будет весьма болезненным мероприятием в его нынешнем состоянии.

Молча, маленькими глоточками отхлебывая вино, девушка пристально наблюдала за тем, как он проглотил таблетку, запил содовой и вернул ей пузырек. Теду было не слишком уютно под взглядом этих темных глаз — тем более что не находилось ответа ни на один из возникших у него вопросов.

Кто она? Почему спасла его? И странное поведение Виктора — что связывает ее с ним? Спросить? Или промолчать — какое ему дело до чужой жизни?!

Неожиданно раздался странный звук, похожий на чириканье. Тед вздрогнул, не сразу поняв, что это всего лишь телефон, стоящий на полу у кушетки.

— Да? — отозвалась девушка, втащив аппарат себе на колени. — Да, Жанин, уже можно, спасибо. И попросите, пожалуйста, Робера подняться ко мне — я хочу, чтобы он погулял с собаками... Нет-нет, все нормально... Да, — повесив трубку, она встала и обернулась к Теду: — Придется еще немного посидеть там, — кивнула на зеркало.

Казалось, она чуть ли не извиняется перед ним за причиняемое неудобство.

Тед встал и подошел к потайной двери. Как она открывается, он так и не понял. Девушка скользнула рукой по резьбе — одно короткое движение, и перед ним распахнулся темный проем.

На этот раз ждать пришлось недолго — через пару минут в дверь постучали, и он привычно прильнул глазом к отверстию, наблюдая.

Это оказалась худая женщина средних лет с подносом. Пройдя в комнату и поставив поднос на столик, она осмотрелась, взяла миску с водой, оставшейся ото льда, и окровавленное полотенце, но не ушла, а остановилась с явным намерением поговорить. Собственно, разговор начался с момента, когда она появилась в дверях, и сводился к монологу.

Основной темой был «ужасный преступник», а также неудачное падение «бедненькой мадемуазель Рене», которая «опять поскользнулась!», и то, как «наш месье Виктор» сегодня переживал по этому поводу — «аж побледнел — ну, это понятно...»

В этом месте девушка прервала монолог, спросив, сказали ли Роберу про собак. Появившийся в дверях немолодой коротышка сделал ответ ненужным. С одного взгляда оценив ситуацию, он сообщил Жанин, что слышал, как на кухне звонил телефон — возможно, месье Виктор хочет кофе? — женщину как ветром сдуло.

Пройдя в комнату, Робер взял откуда-то поводки и начал нацеплять их на собак. В сторону девушки, молча стоявшей у камина, он не смотрел. Она заговорила сама:

— Про телефон — соврал?

— Само собой. Я же видел, что вы уже готовы ей эту миску на голову надеть, — буркнул он. Нацепил последний поводок, помедлил и спросил: — Опять?

— Да, — она вздохнула.

— Да что же это такое... — подойдя к ней ближе, он бросил пристальный взгляд на ее распухший глаз.

Она снова вздохнула и похлопала его по плечу.

— Ладно... погуляй минут сорок и... ничего, как-нибудь...

На этот раз девушка выпустила Теда почти сразу. Обезболивающее подействовало, и вылезал он с меньшими усилиями, чем в первый раз.

Хотя она приглашающе кивнула на стол с подносом, Тед остановился у камина, глядя на нее.

— И часто он так? — этот вопрос вырвался у него сам.

Девушка вскинула голову, слегка приподняв бровь и всем видом показывая, что он допустил вопиющую бестактность. Кажется, она даже собиралась сделать вид, что не услышала вопроса — села в кресло, снова указала на поднос:

— Угощайся! — но потом вдруг устало махнула рукой и ответила: — Нет, не очень. За последние полгода — четвертый раз.

— И ты продолжаешь с ним жить?

— Может, хватит? Еще ты тут будешь... — в ее дрожащем голосе Теду послышалась злость и боль. На секунду ему показалось, что сейчас она расплачется — но вместо этого девушка плотно сжала губы, глубоко вдохнула и сказала прежним вежливым тоном: — Поужинай, пока совсем не остыло.

Тед до сих пор не решил для себя, как к ней обращаться — на «ты» или на «вы», но поскольку она упорно говорила ему «ты», то и он решил действовать так же.

— А ты?

— Не хочется.

— Извини... — сказал он и, когда она удивленно вскинула на него глаза, пояснил: — Это все из-за меня вышло, а теперь я к тебе еще с вопросами лезу. Давай-ка вместе поедим. Давай я тебе вина налью?

Неожиданно девушка улыбнулась — правда, не слишком весело, но все-таки улыбнулась. В тот же миг и до него дошел комизм ситуации: находясь у нее дома, он — вор, только что пойманный на месте преступления — великодушно предлагает угостить хозяйку ее же собственным вином!

Ела она неохотно и медленно, хотя еда была вкусная. Салат, несколько ломтиков паштета, жареная картошка с сырным соусом, пара булочек, кусок дыни, нарезанный тонкими ломтиками, тарелочка с сыром, вазочка с шоколадным печеньем — и толстый керамический кофейник, полный горячего кофе.

Едва ли кто-нибудь мог рассчитывать, что такая хрупкая девушка справится со всем этим изобилием, но когда Тед спросил, не возникнут ли подозрения, если будет съедено слишком много, она отмахнулась, пояснив одним словом:

— Собаки! — прислушалась и добавила: — Робер их скоро приведет. Когда он постучит, тебе снова придется... туда, — кивнула на зеркало.

Стук раздался, когда они уже собирались приступить к кофе. По дороге девушка открыла потайной ход, впустила Теда, захлопнула и пошла дальше к двери.

Это действительно были собаки. На сей раз Робер не стал разговаривать — только спросил, не надо ли еще чего, пожелал спокойной ночи и ушел.

Не прошло и минуты, как Тед уже был на свободе. Вместо того чтобы вернуться к столу, он остался у зеркала, пытаясь понять, как оно открывается. Ощупав раму, участок стены вокруг — все выглядело совершенно монолитным и не вызывало ни малейшего подозрения.

— Не мучайся, — посоветовала девушка, снимая с собак поводки. — Если не знаешь — не найдешь.

Бросив бесплодные попытки, он вернулся к столу и налил себе кофе — все в тот же круглый стакан.

— Я просто хочу на всякий случай знать, наверняка мне скоро снова понадобится туда лезть.

Это была всего лишь шутка, но она ответила вполне серьезно:

— Нет, теперь только ночью. Я, перед тем как тебя выпустить, пойду разведать обстановку — вот тогда.

— Думаешь, больше никто не придет? — спросил он уже всерьез.

Только увидев застывшее лицо и плотно сжавшиеся губы девушки, понял, что она увидела в этом вопросе нечто другое.

— Тебе так упорно хочется знать — спит со мной Виктор или нет? — в ее голосе снова послышалась горечь. Тед не успел объяснить, что он не это имел в виду, как она уже ответила: — Нет. Я его в этом отношении... совершенно не интересую.

— Тебя это огорчает?

— Ну что ты все спрашиваешь?! — взорвалась она. — Ты же даже имени моего не знаешь — зачем все эти вопросы? Ты что, собираешься продать эту историю какой-нибудь газете?

Ей было плохо — очень плохо, он это уже понял. Она злилась на его вопросы — может быть, потому, что они ударяли в самые больные места — а сама не могла не думать о том же, неприятном и болезненном, как человек, машинально сдирающий ногтями полузажившую ссадину.

— Тебя зовут Рене, — сказал Тед, — я слышал, что тебя так называли. И я не собираюсь ничего никому продавать — просто спросил, и все. Не сидеть же молча весь вечер, — улыбнулся. — Если хочешь, тоже можешь меня о чем-нибудь спросить. Так, для разговора.

— И ты ответишь?

— Возможно, — он снова улыбнулся.

Девушка вздохнула.

— Как тебя хоть зовут-то?

— Тед.

— Врешь, небось?

— Почему это? — он даже обиделся.

— Ты же француз. А имя...

— Мой отец был американец.

— А-а.

Беседа снова увяла. Некоторое время они молчали, прихлебывая полуостывший кофе.

— Как ты себя чувствуешь? — наконец спросила она. Самая нейтральная тема: о погоде и о здоровье...

— Спасибо. Хорошее обезболивающее, помогает.

— Я тебе дам с собой несколько таблеток.

— Спасибо, — повторил он. — И... Рене, я не вор.

Девушка подняла голову и скорее недоверчиво, чем удивленно, взглянула на него.

— Я... мне нужно было сфотографировать кое-какие документы из сейфа. Ну... меня наняли. Это моя работа.

— Промышленный шпионаж? — поняла она сразу.

— Да, в том числе, — Тед пожал плечами. — Я предпочитаю называться специалистом по особым поручениям. Нечто вроде частного детектива.

— А какие именно документы?

Он поколебался, но все же ответил:

— Договор о слиянии.

— Кого с кем? — не отставала Рене.

— «Солариум» и «Релан».

Очевидно, эти названия что-то значили для нее — она нахмурилась и застыла, задумчиво уставившись в пустую чашку. Потом, выйдя из оцепенения, подняла глаза.

— Спасибо, — устало потерла ладонью распухшую левую щеку, губы искривились в невеселой усмешке. — Ну что же для разговора, так для разговора... Виктор — мой жених.

— Что?! — Тед не сразу понял, не сразу поверил — такой дикостью ему это почему-то показалось.

— Будущей весной я выйду за него замуж, — пояснила она спокойно, как нечто само собой разумеющееся.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Главной в семье была бабушка — это Рене знала с детства. Но еще главнее была фирма. Ей служили все — и папа, и мама, и бабушка.

Бабушка была президентом фирмы «Солариум», которую основал еще ее прапрапрадед — правда, тогда она именовалась «Перро и сын». Название «Солариум» придумал отец бабушки, когда понят, что сына у него не будет и придется оставить все дочери. И никто не смог бы сказать, что она не оправдала доверия — именно при ней фирма приняла тот вид, который имела сейчас: огромный косметический концерн с филиалами во многих странах.

Отца Рене почти не видела — он постоянно находился в разъездах, а приезжая — работал с утра до ночи. Маму — чаще. Иногда она заходила поцеловать дочку перед сном — прекрасное видение, пахнущее духами. Читая сказки, Рене всегда представляла себе принцесс и королев похожими на нее.

Больше всего времени Рене проводила с бабушкой. Конечно, ей и в голову не пришло бы попросить бабушку погулять с ней или рассказать сказку — для этого была гувернантка. Зато уже лет с пяти Рене знала, что может, когда бабушка работает дома, в своем кабинете, находиться там — при условии, конечно, что будет молчать и не мешать.

Часами девочка тихо сидела в огромном кресле, как правило, в обнимку с какой-нибудь собачонкой — бабушка любила маленьких собачек — пока за ней не приходила гувернантка.

Когда Рене было одиннадцать лет, самолет ее отца разбился над Пиренеями. После этого бабушка была вынуждена передать многие его полномочия невестке, которую всю жизнь недолюбливала.

К этому времени Рене начала ходить в школу. Точнее, ездить — школа находилась на другом конце Цюриха. Правда, мама настаивала на закрытой частной школе, но бабушка, не скрывая, что надеется когда-нибудь увидеть Рене в своем кресле, решила, что для внучки целесообразнее жить дома и заниматься по специально разработанной для нее дополнительной программе обучения, включающей в себя основы менеджмента, права и бухгалтерии.

Никто не спрашивал, чего хочет сама Рене — это само собой разумелось, тем более, что, по мнению бабушки, у нее в отличие от матери имелась «деловая хватка». Впрочем, Рене была послушной девочкой и с детства понимала, в чем ее долг перед фирмой: во-первых, стать хорошим руководителем, а для этого как следует учиться, а во-вторых — когда-нибудь выйти замуж, родить и воспитать наследника.

Планам бабушки не суждено было осуществиться — она скоропостижно умерла от инсульта, когда Рене едва исполнилось пятнадцать.

Через два месяца девочку отправили в закрытую школу. Единственное, что ей удалось отстоять, это своих собак — левретку Нелли и двух полугодовалых щенков-терьеров Тэвиша и Снапа, которых собирались после ее отъезда отправить в приют. Мать, обремененная свалившейся на нее ответственностью, в конце концов, разрешила дочери взять их с собой — главное, чтобы не путались под ногами.

В школе Рене нравилось — ей с детства нравилось учиться. Как и все, она ходила на тайные ночные сборища в чьей-нибудь комнате, где верхом шика было выкурить запрещенную в школе сигарету или выпить пару коктейлей, ездила с появившимися у нее подругами на вечеринки и танцы — и, как и все, целовалась с мальчишками, уединившись в уголке во время вечеринки. Не потому, что этого так уж хотелось, а потому, что так делали все — и потом по секрету делились своими «победами» с подругами.

Впрочем, особым успехом у противоположного пола она не пользовалась. Не очень красивая, слишком серьезная, а главное — в ней не чувствовалось того невидимого, но ясно различимого любой особью мужского рода призыва, который и делает девушек привлекательными в глазах их сверстников.

Рене еще не исполнилось восемнадцати, когда, приехав домой на каникулы, она впервые увидела Виктора Торрини — человека, который всего за год из младшего менеджера стал референтом и правой рукой ее матери. Возможно, бабушка была права — матери действительно недоставало деловой хватки — зато она сумела найти человека, у которого этой хватки было с избытком.

Он почти каждый день бывал у них в доме, и то, что для матери стал не только референтом, Рене поняла почти сразу. Саму Рене он почти не замечал, ограничиваясь формальным приветствием и иногда двумя-тремя репликами в застольной светской беседе.

Незадолго до выпускных экзаменов Рене спешно вызвали домой. Войдя в кабинет матери, она сразу поняла, что случилось что-то страшное — ее мама, всегда такая молодая и красивая, за несколько месяцев исхудала и постарела лет на двадцать.

Приговор врачей был беспощаден — рак груди с метастазами в легких.

Фирма находилась в процессе реорганизации, тщательно подготовленной и продуманной и требовавшей крупных капиталовложений. В банках были взяты краткосрочные кредиты, которые продлевались по мере необходимости, но в случае смены руководства банки могли отказать в дальнейшем кредитовании — это было очевидно, так же, как и то, что мадам Перро не проживет больше полугода. Значит, за это время следовало найти другого руководителя, чья кандидатура была бы приемлемой для банков, и при этом способного продолжить реорганизацию.

Разумеется, всем этим требованиям удовлетворял Виктор, но «Солариум» был семейным предприятием, и возглавить его мог только член семьи. Поэтому оставался лишь один выход — Рене должна была выйти за него замуж. Впрочем, пока достаточно было ограничиться помолвкой, о которой следовало объявить как можно быстрее — до того как известие о болезни матери невесты просочится в прессу.

Виктор тоже присутствовал при разговоре — молча стоял лицом к окну и барабанил пальцами по подоконнику. Рене сразу поняла, что ему не по себе и он не слишком рад возникшей ситуации.

Неделю она провела дома: принимала поздравления, с улыбкой фотографировалась для прессы — и только по ночам, закрывшись у себя в комнате и уткнувшись лицом в теплую собачью шерсть, давала волю слезам. Только с ними можно было быть самой собой — они не могли говорить, но сочувствовали и понимали, как ей плохо.

Через неделю она вернулась в школу, уже официальной невестой Виктора Торрини — чтобы сдать выпускные экзамены и выслушать многочисленные (и не всегда искренние) поздравления подруг. Такой красавец-жених, как Виктор, не мог не вызвать их зависти.

Самой Рене казалось, что ее жизнь кончается — точнее, уже кончена. Раньше, как и большинство девушек, она мечтала, что когда-нибудь выйдет замуж, и надеялась, что найдется кто-то, кому будет интересна она — не бесплатное приложение к фирме, не наследница — а она сама, Рене Перро. Но теперь всем этим мечтам пришел конец: то, что происходило, было сделкой — всего лишь сделкой, призванной обеспечить процветание фирмы.

Когда она вернулась домой, Виктор уже жил там, заняв комнаты ее отца, примыкавшие к кабинету. Было решено, что до замужества она будет продолжать жить у себя — на третьем этаже, в бывшей детской — а потом переберется этажом ниже, в апартаменты, которые когда-то занимала ее мать.

Мама к тому времени была уже в больнице. Она прожила еще две недели, почти не приходя в себя.

На похоронах они стояли рядом, принимая соболезнования — высокий мрачноватый красавец и худенькая девушка в трауре.

Они жили в одном доме, но мало общались — Виктор был занят делами фирмы, а Рене предпочитала сидеть у себя в комнатах, в своем маленьком мирке, где жили ее собаки, стояли знакомые с детства вещи, где все было мирно и уютно. Встречались они лишь за ужином, кроме тех случаев, когда, примерно раз в месяц, он уезжал на уик-энд к своей матери, живущей где-то на севере Италии.

Рене могла бы привязаться к нему, даже полюбить — если бы он был добр к ней, проявлял хоть малую толику интереса, сочувствия и понимания. Но она видела, что не интересует его ни как человек, ни как женщина. Временами ей казалось, что она даже раздражает его, но на людях Виктор был неизменно вежлив и предупредителен.

Естественно, она выполняла функции хозяйки дома: сопровождала его на балы и различные мероприятия, устраивала приемы — но к делам фирмы ее больше не допускали. Когда она осмелилась спросить о подробностях реорганизации «Солариума», Виктор впервые ударил ее.

Потом он долго просил прощения, обещал, что больше не будет — а у нее в душе было лишь чувство недоумения и безмерной обиды — даже не на него, а вообще: как же так, она ведь все сделала правильно, она четко выполняет условия соглашения!

С тех пор раздражение, которое она в нем чувствовала, иногда прорывалось — в ответ на какое-то случайное слово, вопрос, поступок. Потом он извинялся, но больше не обещал, что не сделает этого снова.

При людях Виктор не позволял себе ни одного грубого слова или жеста — лишь несколько человек из прислуги догадывались, что «бедненькая мадемуазель Рене» не так уж неуклюжа, и синяк на ее руке или лице вызван не ее собственной неловкостью...

Единственное, что давало ей силы жить — это сознание того, что она поступила правильно, так, как должна была поступить. А теперь этот долговязый француз своими дурацкими вопросами и замечаниями заставлял ее думать о том, о чем думать не следовало, чтобы не лишиться последней опоры.

Почему она слушала его и отвечала, вместо того чтобы просто оборвать разговор, и рассказывала то, чего не рассказывала никому и никогда? Что в этом человеке было такого, что заставляло ее делать все это? Широкий рот, который охотно и часто расплывался в улыбке — так, что невольно хотелось улыбнуться в ответ? Сочувствие в голосе? Смешно: он — нищий, вор — сочувствовал ей!

А может, это просто был первый и единственный человек, который прилепил ей на разбитое колено листик подорожника?

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Ты с ума сошла! Ты что, не понимаешь, кто он такой?

— Он человек, который может руководить «Солариумом», — снова объяснила она. — Это главное.

— Это главное? — переспросил Тед, сам не понимая, почему эти слова вызвали у него такой приступ ярости. — Это — главное? А ты, ты сама — ты что, побоку?

— Я... — начала Рене — и запнулась, закрыв глаза. Что она хотела ответить? Что не все выходят замуж по любви, особенно среди людей ее круга? Что бывают разные обстоятельства, и не ему судить ее? Но вместо всего этого она только сказала беспомощно, почти по-детски: — Я должна. Я обещала.

Чего ему от нее надо? Скорей бы он уже ушел!

Она спасла его, как спасла бы собачонку, попавшую под машину — просто из нежелания видеть, что кому-то больно. А теперь он делал больно ей — и все никак не мог угомониться...

— Так нужно... Сколько тебе лет?!

— Двадцать.

— Ты выглядишь младше. Там, в парке, я вообще подумал вначале, что тебе лет шестнадцать.

Рене молча пожала плечами и вздохнула, сжав зубы — мало ему всего остального, так он еще и насчет ее внешности начал прохаживаться!

— Да представь ты себе на секунду — год за годом, всю жизнь — вот так?! И знать, что уже никогда не будет лучше, и ждать, что в конце концов он тебя искалечит... или сведет с ума. Рене! Это же твоя жизнь — единственная, которая у тебя есть и будет...

Она почувствовала, что сейчас не выдержит и заревет — глупо, невоспитанно и некрасиво. Вскочила — так внезапно, что он, наконец, замолчал, и выкрикнула, забыв, что надо говорить тихо:

— Хватит! — вспомнила и продолжила тише — быстро, лихорадочно, уже не пытаясь скрыть дрожь в голосе и близкие слезы: — Лучше бы я не полезла спасать тебя. И вообще — лучше бы здесь был Виктор. Он, по крайней мере, ударит, извинится и уйдет — а ты тут... — договорить сил не было — слезы залили глаза. Выскочив из комнаты, она пронеслась через спальню, забилась в ванну и расплакалась уже по-настоящему.

Тихий стук в дверь раздался довольно скоро. Вздохнув, Рене сполоснула лицо, вытерла и щелкнула задвижкой.

— Ну что еще?

— Извини... — Тед сказал это и осекся, вспомнив ее слова: «ударит, извинится...» — Давай не будем больше об этом говорить. Пойдем, — взял ее за руку и повел как маленькую обратно в комнату.

— У тебя ничего сладкого нет? — На ее удивленный сердитый взгляд пожал плечами. — Успокаивает хорошо.

— В шкафчике, справа, — вздохнула Рене.

В шкафчике оказался шоколадный ликер — густой и тягучий, как мед. Налив ей полную рюмку, он плеснул и себе, все в тот же неизменный круглый стакан.

Внезапное легкое прикосновение заставило его вздрогнуть. Это была желтая тощая собачонка. Она стояла на задних лапах, опираясь на его колено, и, вытянув длинный нос, принюхивалась, поводя узкой головкой.

Только усилием воли Тед сдержал желание смахнуть ее со своего колена. Очевидно, выражение легкой паники все же промелькнуло на его лице, потому что девушка улыбнулась.

— Она не кусается.

— А чего ей надо? — спросил он — собачонка упорно не уходила.

— Она шоколад любит.

Тед готов был отдать собаке хоть всю бутылку — лишь бы она отодвинулась. Или, может, налить ей в тарелку?

— Макни палец и дай ей облизать, — разрешила его сомнения Рене, — с нее хватит.

Это предложение не показалось ему привлекательным. Судя по всему, она поняла это, потому что сама макнула палец в рюмку и опустила вниз, позвав: «Нелли!» Собачонка бросилась к ней и торопливо, трясясь от волнения, заработала языком.

— Ты не любишь собак? — спросила Рене, поворачивая палец так, чтобы собачке было удобно.

— Да нет, не то чтобы не люблю, — Тед не знал, как ответить, чтобы не пасть слишком низко в ее глазах. Решил, что лучше сказать правду: — Меня в детстве собака... дог здоровенный... В общем, я их до сих пор немного... вроде как боюсь.

— Покусал, что ли? — в голосе Рене послышалось сочувствие.

— Да нет, — махнул он рукой. — Просто лапами по земле валял и встать не давал. И дышал прямо в лицо... пастью. Я потом заикался долго — даже в школе дразнили.

Тед не стал добавлять остальных пикантных подробностей: что этот огромный черный пес, судя по откровенным телодвижениям, принял его за сучку. И — самое неприятное — как он обделался со страху, а потом бежал домой, зареванный и в мокрых штанах, и старшеклассники, затеявшие всю эту забаву, хохотали ему вслед.

Наверное, не стоило вообще об этом рассказывать — теперь было жутко стыдно.

— А я змей боюсь, — неожиданно сказала Рене, — и угрей.

— Кого? — не понял он.

— Угрей... и миног тоже. У нас в Дерривале их очень много. Их там ловят и коптят. Так даже когда они копченые в кладовой висели, я туда заходить в детстве боялась.

— А Дерриваль — это где?

— Это наше поместье, недалеко от Ниццы. Раньше я туда каждый год ездила на каникулы.

— А теперь?

Тед пожалел, что спросил — ее лицо, только украсившееся теплой улыбкой, снова помрачнело.

— А теперь... я не знаю, что будет. Виктор никуда меня одну не отпускает.

Это имя, сорвавшееся с ее губ, заставило их обоих обрести чувство реальности. Только что они мирно болтали — два человека, которые, возможно, при других обстоятельствах могли бы стать друзьями. Но теперь они вспомнили, что свело их вместе в этой комнате.

Рене взглянула на часы.

— Минут через двадцать я схожу посмотрю... — встала, подошла к бюро и, вернувшись, положила на стол пузырек.

— Возьми. Тут еще несколько таблеток. Одной хватает часов на восемь.

— Спасибо, — он сунул таблетки в карман — от этого движения успокоившиеся было ребра опять заныли.

Она снова отошла к бюро и нерешительно спросила:

— Может, тебе деньги нужны?

— Перестань!

— Извини... — вздохнула и вернулась в кресло.

Несколько минут они сидели молча.

— Рене! — наконец решился он прервать эту давящую тишину.

— Не надо... Если ты снова об этом — то не надо!

— Нет. Я хотел тебе оставить свой телефон. Если тебе когда-нибудь потребуется помощь... любая помощь — позвони мне!

Не дожидаясь, пока она откажется, Тед вскочил и шагнул к бюро. Нашел какую-то тетрадь с формулами а на одной из страниц, прямо между ровными синими строчками, вписал карандашом несколько цифр.

— Это телефон в Париже. Там автоответчик. Я каждый день его проверяю, — он говорил быстро, не давая ей возможности вставить что-нибудь вроде «Ни к чему».

Но вместо этого Рене лишь спросила:

— Ты в Париже живешь?

— Да. Но если ты позвонишь — я приеду, очень скоро.

— Спасибо, — неожиданно она улыбнулась своей обычной, не очень веселой и немного виноватой, улыбкой. — А знаешь, если бы обстоятельства сложились иначе, я бы сейчас тоже жила в Париже и училась в Сорбонне, — вздохнула и решительно встала. — Ладно, я пойду проверять. А тебе придется... — кивнула на потайную дверь.

Опередив ее, Тед подошел к зеркалу и снова начал ощупывать раму, пытаясь все же разобраться в ее секрете.

Рене молча наблюдала за его действиями и улыбнулась, когда он, отступив от зеркала, вопросительно взглянул на нее.

— Никак?

Тед покачал головой.

— Смотри, — она протянула руку к одному из резных цветков, — нужно нажать серединку и двумя пальцами совместить вот эти два лепестка, — шевельнула левой рукой — дверь тут же приоткрылась.

— А обратно? — осмелился спросить он.

Она показала на почти незаметную выпуклость на стене проема.

— Это кнопка. Нажать — и откроется.

Дождалась, пока он влезет и усядется, прикрыла дверь, позвала одну из собачонок — черную, лохматую — и вместе с ней выскользнула из комнаты.

Отсутствовала она довольно долго — Тед уже начал беспокоиться. Но первыми ее шаги услышал не он, а собаки, которые насторожились, подбежали к двери — и через минуту еле слышно щелкнул замок.

Рене вошла с большой кружкой в руке и толстой книгой под мышкой. Поставила кружку на столик у двери, заперла задвижку и негромко сказала:

— Вылезай, все в порядке!

Выпрыгнув и скривившись от напомнивших о себе ребер, Тед закрыл за собой зеркало и попытался открыть его снова, нажав на цветок — дверь послушно распахнулась.

— Этому запору почти двести лет, и он до сих пор работает как часы! — похвасталась Рене.

— А Виктор про это не знает?

— Никто не знает. Мне бабушка показала и велела никому, даже маме, не говорить. Мне тогда было лет тринадцать, — она улыбнулась, — и я страшно гордилась, что у нас с ней общая тайна есть. — Лицо ее стало серьезным, а тон — деловитым: — В доме все спят. Я походила по первому этажу, сварила на кухне какао, — кивнула на кружку, — зашла в библиотеку — везде все тихо.

— Тебя никто не заметил?

— Нет. А даже и заметили бы, так ничего — я часто поздно не сплю. Но там никого нет, я специально Тэвиша с собой взяла. Он бы точно услышал.

Тед понял, что под Тэвишем Рене подразумевала черную собачонку.

— Ну, и... что теперь?

— Сейчас мы спустимся вниз, в библиотеку. Крайнее правое окно не заперто. Вылезешь и прикроешь за собой створки, только быстро — дверь в коридор не запирается. А я, когда увижу, что все нормально, вернусь наверх, минуты через три уже открыто спущусь, как будто книгу не ту взяла, и запру окно.

— У вас ночью во дворе кто-нибудь дежурит?

— Обычно нет. Но сегодня... Виктор мог попросить Рейни.

— Ладно... справлюсь.

— Я пойду переодеваться, — не дожидаясь ответа, она встала и скрылась в спальне.

Тед подошел к окну и вгляделся в темноту, пытаясь еще раз прикинуть, нет ли каких-то пробелов в ее плане. Бросил взгляд на книгу, лежащую на столике. Агата Кристи... Похоже, девочка начиталась детективов и неплохо претворяет прочитанное в жизнь.

Наверное, Джеймс Бонд в такой ситуации не стал бы полагаться на план, придуманный молоденькой неопытной девчонкой. Хотя ни один супермен не стал бы и валиться, как кегля, под ударами Виктора — один-два приема, и этот самодовольный красавчик ползал бы по полу и просил пощады!

И супермен поперся бы сейчас за ней в спальню... Впрочем, Тед никогда не считал себя суперменом, да и в спальне его никто сейчас не ждал. Что-что, а почувствовать, когда женщина не против подобного визита, он мог не хуже Джеймса Бонда... Черт возьми, откуда взялся в голове этот дурацкий Джеймс Бонд?

Рене вернулась, снова в спортивном костюме, и коротко спросила:

— Ну, ты готов?

 — Да.

Она пошла к потайной двери.

— Подожди минутку! — позвал Тед. — Когда ты закроешь окно и окончательно поднимешься к себе наверх, погаси, пожалуйста, свет в башне — чтобы я знал, что все прошло гладко и тебя не застукали.

На ее сосредоточенном лице появилась тень прежней улыбки — возможно, она вспомнила какой-то детектив.

— А я как узнаю, что тебя не... застукали?

— Я на той стороне под фонарем помаячу.

— Хорошо, — она кивнула и положила руку на резной цветок. — На лестнице разговаривать нельзя, так что, если еще что-то хочешь сказать — говори сейчас.

Что Тед мог сказать? Спасибо? Или что они больше никогда не увидятся — и он только сейчас это понял? Или «до свидания»? Все это прозвучало бы нелепо...

— Рене... — он обещал больше не говорить об этом — и все-таки не смог удержаться, потому что знал, что другого шанса у него уже не будет, — подумай еще раз: ты же живая — настоящая, живая, нормальная девчонка. Ты еще можешь все исправить, все повернуть иначе. Не делай этого... Черт возьми, сейчас же не средневековье какое-то!

Она не стала даже отвечать — нажала на цветок и, когда зеркало открылось, шагнула внутрь.

На лестнице было абсолютно темно. Рене медленно шла впереди, держа его за руку, и изредка командовала шепотом:

— Тут площадка!.. Снова ступеньки!.. Осторожно!

Лестница казалась бесконечной — Тед насчитал семьдесят три ступеньки, пока наконец Рене, сжав его руку, не шепнула:

— Стой! — и после короткой паузы: — Пришли. Ты помнишь, правое окно!

— Да.

Она отпустила его, через секунду он увидел перед собой отблеск света и услышал:

— Ну, давай! С Богом!

Протискиваясь мимо нее к выходу, Тед нащупал худенькое плечо и сжал, прощаясь.

Все прошло гладко, если не считать того, что, переваливаясь через подоконник, он неловко повернулся и зашипел от боли в груди.

Во дворе никого не было — слава богу, потому что перелезал Тед через стенку почти как девяностолетний старец, кряхтя и постанывая. Добрался до фонаря и замер в ожидании!.

«Средневековье...» — вспомнил он собственное выражение. Пожалуй, в этой истории и правда имелись все атрибуты средневекового романа: тайные проходы в стене, богатая наследница, по воле злых родителей выходящая замуж за жестокого жениха — как и полагается, зловещего брюнета. И, естественно, благородный герой, проникший в замок через окно — в конце он обычно оказывался переодетым герцогом.

Интересно, а герцогам когда-нибудь били морду или только пронзали кинжалом! (не до смерти, иначе не было бы поцелуя в диафрагму)?!

Тед часто предавался подобным идиотским размышлениям — это помогало скрасить часы ожидания, обычного для его работы. Но на этот раз ждать пришлось недолго — свет— в башне третьего этажа внезапно погас.

Перед тем как выйти из-под фонаря, он махнул на прощание рукой, надеясь, что Рене все еще смотрит в окно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Репортеры светской хроники толклись на ступеньках собора, дожидаясь торжественного выхода новобрачных. Присутствовали они здесь исключительно для проформы: те тридцать строк, что предполагалось отвести на свадьбу, были уже написаны. Всем было заранее известно) и о роскошном платье невесты, заказанном у (берлинского модельера, и о свадебном кольце с бриллиантом,, ограненным «сердечком», и о том, что медовый месяц новобрачные собираются провести в Италии. Конечно, оставалась еще эфемерная надежда, что случится что-либо неожиданно — например кто-нибудь споткнется и сломает ногу или закатит скандал — но это было весьма сомнительно. До сих пор ни о женихе, ни о невесте не ходило никаких интересных — то есть скандальных — слухов. Правда, пару лет назад в прессу просочились намеки на романтические отношения между женихом и покойной матерью невесты, но это было так давно, что стало уже неактуальным.

Поэтому, когда двери собора распахнулись и новобрачные вышли наружу, корреспонденты вздохнули с облегчением.

Невеста улыбалась, жених, по своему обыкновению, был серьезен — впрочем, это ничуть не портило его мужественно-романтической внешности.

Он понял, что Рене заметила его: на секунду ее улыбка из светски заученной стала живой, виноватой, почти жалобной. Она словно говорила: «Вот видишь, как получилось...»

Зачем он приехал?? Всю дорогу Тед ругал себя за этот бессмысленный, дурацкий, сентиментальный жест. Это было так же нелепо, как по три раза в день проверять автоответчик (что он, кстати, и делал весь последний месяц).

Заметка о предстоящей свадьбе лежала на его столе уже давно, но сорвался он лишь в последний момент, сначала уговаривая себя, что давно собирался недельку отдохнуть — так почему не смотаться в Цюрих? — а потом просто торопясь, чтобы еще раз увидеть серьезные каштановые глаза под ровными дужками бровей.

Ну вот, увидел — она прошла совсем рядом, пару раз бросив на него взгляд. Теперь можно возвращаться домой...

А на что он рассчитывал? Что она кинется к нему на шею с криком: «Увези меня отсюда!»? Тед усмехнулся — пожалуй, с таким пышным подолом она и не втиснулась бы в его «Рено».

Рене заметила его сразу, едва вышла из собора, и в первый момент не поверила своим глазам. Он — здесь? Откуда, почему? Но это был действительно Тед — стоял, в светлом плаще и шляпе, прислонившись к колонне прямо за толпой репортеров.

Улыбаясь окружающим, она снова украдкой взглянула в его сторону. Их глаза встретились, и он коротким жестом приложил руку к шляпе, приветствуя ее.

Все то время, что Рене шла по ступеням, ей мучительно хотелось обернуться и снова взглянуть на него, но когда ей удалось незаметно это сделать, там уже никого не было.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Даже в этом фешенебельном районе Мюнхена трудно было встретить второе подобное сооружение. Вилла из белого бетона, металла и стекла, непонятной формы — казалось, она пыталась приподняться над землей, подобно летающей тарелке, сверкая и переливаясь на солнце, как диковинная друза циклопических кристаллов.

Обнаружив рядом с калиткой в ограде кнопку звонка, Тед нажал и стал ждать. Наконец мужской голос из замаскированного динамика рявкнул:

— Кто там?!

— Я приехал к... — (как же ее назвать?) — ... к мадемуазель Рене.

— Ждите, — отозвался голос.

Через минуту замок щелкнул и калитка приоткрылась. Дорожка из белоснежного сверкающего дробленого мрамора вела к двери виллы.

Стоило Теду подойти к двери, как она отворилась и на пороге вырос высокий крепкий парень в черных брюках и белой рубашке, с глубоко посаженными глазами под густыми белесыми бровями. Смерил его взглядом и отступил на шаг.

— Проходите, пожалуйста. Госпожа баронесса сейчас вас примет, — голос у этого громилы оказался на удивление мягкий и вежливый.

Препровожденный в комнату этажом выше, Тед остановился у окна, разглядывая обстановку. Белые стены, серая плитка на полу, стеклянный столик около двух белоснежных кожаных кресел — и единственное яркое пятно – красная керамическая ваза неправильной формы на узкой черной подставке. И цветы в ней — яркие, экзотические, сияющие и переливающиеся буйными красками.

Они манили к себе и вызывали нестерпимое желание дотронуться, погладить пальцами непонятно из чего сделанные сверкающие лепестки. Оглянувшись, Тед подошел к ним, протянул руку — и в этот момент услышал сзади:

— Нравится?

В дверях стояла женщина — и какая женщина! Никто не назвал бы ее очаровательной — это слово здесь просто не подходило — но великолепная, роскошная, сногсшибательная! Даже без обуви она была, пожалуй, на сантиметр-два выше него, но сейчас ее ноги украшали босоножки: два золотистых ремешка без задника на высоком каблуке.

Кроме босоножек, на ней был пестрый струящийся халатик, распахнутый спереди и не скрывавший ни великолепной фигуры, ни груди, обтянутой весьма открытым купальным костюмом. Роскошная грива золотистых волос, большие голубые глаза, сильная линия челюсти и ярко накрашенный рот — чуть великоватый, но вполне подходящий ко всему остальному.

— А... да, — ответил Тед, стараясь не слишком откровенно пялиться на нее. Впрочем, он сомневался, чтобы ее это обидело — она явно привыкла производить впечатление.

— Это я сама делаю, — сообщила женщина, подойдя к креслу, и уселась, небрежно откинувшись на спинку, — из стекла. Это мое хобби.

По-французски она говорила безупречно — если в речи и чувствовался акцент, то почти незаметный.

— Я — баронесса фон Вальрехт. Чем обязана, мсье... — в ее голосе послышался вопрос.

— Я хотел бы видеть Рене... Перро, — Тед решил, что назвать Рене именно так будет правильно.

— Почему вы думаете, что она здесь? — это прозвучало легко, но без удивления человека, услышавшего совершенно незнакомое имя.

— Она дала мне этот адрес.

— Когда? — спросила баронесса быстро и резко.

— Сегодня ночью. По телефону.

Несколько секунд подумав, она встала.

— Ну хорошо. Пойдемте. Плащ и шляпу можете оставить здесь.

Анфиладой комнат, расположенных на разных уровнях, он проследовал за ней, стараясь не очень отставать — походка блондинки была столь стремительна, что, казалось, при движении она поднимает ветер, развевающий полы ее воздушного халатика.

Пройдя арочный проем, закрытый занавесью из стеклянных бусин, Тед оказался в огромном помещении — темно-синие стены и пол, стеклянный потолок и длинный прямоугольный бассейн, расположенный в центре.

И два гибких тела, извивающихся в воде — темная и светлая голова и туча брызг вокруг. В первый момент Теду показалось, что головы три — еще одна пестрая — но в следующий миг понял, что это мяч, который пытаются отобрать друг у друга два человека, и один из них — Рене! Вторым оказался мальчишка лет тринадцати, светловолосый и очень похожий на блондинку-баронессу.

Все это Тед успел рассмотреть, пока шел к бассейну. Наверное, Рене почувствовала его взгляд, потому что обернулась и замерла. Еще мгновение — и она, забыв про мяч, бросилась в его сторону, ухватилась за край бассейна и попыталась вылезти, пренебрегая лесенкой, находящейся метрах в пяти справа.

Тед шагнул к самому краю, протянул ей руку и выдернул из воды, придержав второй рукой, чтобы она не поскользнулась.

Секунду они смотрели друг на друга, потом заговорили одновременно:

— Что ж ты раньше не позвонила...

— Я вся мокрая...

И оба замолчали, продолжая глядеть друг на друга...

Едва ли Рене теперь можно было принять за шестнадцатилетнюю девочку — дело было даже не в груди, которая стала немного больше, и не в слегка округлившихся бедрах.

Изменилось что-то в лице — теперь она выглядела, пожалуй, даже старше своих лет. Заострившиеся черты, как у человека, перенесшего тяжелую болезнь, впалые щеки — и две глубокие морщины по обеим сторонам плотно сжатого рта.

Только сейчас Тед понял, что по-прежнему держит ее за руку, и, смутившись, отпустил.

— Ты сказала, что тебе нужна помощь.

— Да...

Блондинка, стоявшая сбоку, вмешалась в разговор:

— Так это и есть тот человек, которого ты ждала?

Рене вздрогнула, словно только сейчас сообразив, что в комнате есть кто-то еще, и, обернувшись, отозвалась:

— Да, Бруни, спасибо. Я... я пойду к себе, мне нужно с ним поговорить.

И снова анфилада комнат, лестницы, переходы... Рене шла впереди, часто оглядываясь, словно боясь, что он исчезнет. Потом не выдержала — схватила его за руку и повела за собой, как когда-то.

Наконец они вошли в очередную комнату, и Рене, остановившись, обернулась.

— Я не сразу тебя узнала...

Да, парик с проседью, усики щеточкой и пиджак на два размера больше и впрямь меняют человека... Он напялил этот камуфляж на всякий случай, не зная, что случилось и не крутится ли поблизости Виктор.

Тед кивнул, улыбнулся — в горле почему-то застрял комок. Внезапно она прильнула к нему, уткнулась лбом и сказала шепотом:

— Ты приехал... Я так надеялась — и ты приехал.

— Я же обещал, — ответил он, обхватив ее и прижавшись щекой к мокрым волосам, — я обещал...

Это продолжалось недолго — потом Рене отступила назад.

— Пожалуйста, располагайся, — повела она рукой, показывая на пару кресел, стоявших в углу комнаты. — Я сейчас приду, — схватила халат, висевший на спинке кресла, и скрылась в ванной.

Вернулась она быстро, завернутая в махровый халат и туго подпоясанная, с полотенцем на голове, но все еще босиком и села в кресло напротив него.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — протянула руку к телефону.

— Потом. Расскажи мне, что случилось и чем я могу тебе помочь?

Несколько секунд она молчала, потом смущенно улыбнулась.

— Сейчас... я так долго готовилась, чтобы все это сказать — а теперь не знаю, с чего начать. Ты сказал тогда, что ты... специалист по особым поручениям, вроде частного детектива. Это действительно так?

 — Да

— Мне нужно... — она запнулась, глубоко вздохнула, закрыла глаза и заговорила увереннее: — Мне нужно спрятаться в каком-то безопасном месте, где Виктор не сможет меня найти. Мне нужно найти и вернуть моих собак. И мне нужен хороший адвокат, который сможет помочь мне с разводом, — немного подумала и добавила: — Я не смогу заплатить тебе сейчас — денег у меня пока нет, нужно сначала продать драгоценности. Документов у меня тоже нет. Вот, пожалуй, и все, — взглянула на него в упор. — Ты сможешь мне помочь? Со всем этим?

Что ж, сказано четко и по существу. Значит, он нужен ей как специалист по особым поручениям — всего и только...

— Да... думаю, что да.

Он физически ощутил охватившее ее чувство облегчения, черты заострившегося лица стали мягче, на губах промелькнула улыбка — неуверенная, болезненная, но все же улыбка.

— С чего ты начнешь?

— С вопросов, — улыбнулся Тед и почувствовал, что Рене снова напряглась. Машинально потянулся за сигаретой — так было бы легче начать разговор — и вспомнил, что они остались в кармане плаща. — Рене, я сделаю все, что смогу, но ты тоже должна мне помочь. Мне придется задавать тебе вопросы, может быть, неприятные. Считай, что ты обратилась к врачу, понимаешь? Я тоже в некотором роде специалист и знаю, что делаю.

— Я понимаю. Просто... — она сжала зубы и выпрямилась, просто некоторые вещи — вспоминать и говорить о них... — ее голос все-таки сорвался.

— Так плохо было? — спросил он, помедлив.

— Да. Сейчас ты скажешь, что предупреждал, да?

— Не скажу.

Ему мешал стол, разделявший их, мешала невозможность дотронуться до нее, взять за руку... Он чувствовал, что Рене близка к слезам — и пусть бы выплакалась, если после этого ей станет легче — но, услышав подобное предложение, она могла обидеться и еще больше замкнуться в попытке сохранить спокойствие. Поэтому Тед решил спросить о другом:

— В этом доме для тебя безопасно?

Она на секунду задумалась.

— Не знаю... В общем-то, да. Мы с Бруни учились вместе в школе. Если Виктор приедет или пришлет кого-то — она не впустит их, не даст меня забрать. Но если полиция...

— Ты думаешь, он мог обратиться в полицию?

— Да. Я в этом почти уверена. И потом, если он меня найдет, я... — она прикусила губу и решительно закончила, — я сама поеду обратно, или куда он скажет.

— Почему?

Рене ответила одним словом, как когда-то — но даже на это слово у нее, казалось, не хватило дыхания:

— Собаки...

Очевидно, на лице у него выразилось недоумение, потому что она заговорила — быстро-быстро, все более высоким голосом, срывающимся на крик:

— Он забрал их четыре месяца назад... и сказал, что если я не буду слушаться, он их убьет, убьет у меня на глазах. Я знаю, что ты не поймешь... никто не поймет. Но это мне сейчас важнее всего. Я ничто, пустое место, мешок с деньгами, бесплатное приложение к фирме — но это мое, только мое, это часть меня, понимаешь? Да нет, ты не поймешь, это же собаки, всего лишь собаки... но я им нужна, именно я, а не мои деньги, именно я... и они меня любят. И он знает, что я сделаю все, что он скажет, чтобы он не убил их. Я понимаю, это глупо, нелепо — всего лишь две старые собачонки... но я не смогу жить, если он их убьет. Он... он... — голос ее окончательно сорвался, и, согнувшись вперед, Рене заплакала навзрыд.

Тед встал, вытащил ее из кресла и неловко пристроил рядом с собой, прижав лицом к груди. Рене продолжала всхлипывать и икать, но его прикосновение вызвало новый поток слов, от которого ему стало холодно внутри:

— Он... он убил Нелли... затоптал, просто затоптал, при мне — а я ничего не могла сделать... Столько крови... Она уже старенькая была и все время простужалась и плохо ходила. Я ей сама... комбинезончик сшила — а он ее...

Вспомнилось — длинный нос, желтые тоненькие лапки... тощенькое безобидное создание ростом с кошку. И шоколадный ликер, который собачка, причмокивая, слизывала с пальца...

Он никогда и никого не ненавидел. Всякое в жизни бывало, конечно, но такой застилающей глаза ненависти, какую он испытывал сейчас к Виктору, Тед не чувствовал еще никогда. Даже когда Виктор избил его, когда угрожал пистолетом — все это было частью работы, профессиональным риском, возможным при столкновении с человеком, застукавшим его у себя в сейфе. Но отбирать у девчонки то немногое, что было ей дорого...

Всхлипывания становились все тише, но он продолжал молча поглаживать Рене по спине, пока не почувствовал, что она перестала судорожно вздрагивать.

Внезапно вскочив, она вихрем пронеслась в сторону ванной, хлопнула дверью и щелкнула задвижкой.

Вернулась Рене без полотенца на голове, с покрасневшими глазами и носом. Сказала хрипловатым от слез голосом:

— Извини...

— Все нормально, — отозвался Тед.

Она хотела снова пройти и сесть напротив, но он не дал, ухватив ее за руку и глядя на нее снизу вверх.

— На будущее — если тебе хочется заплакать... или заорать — не старайся сдержать себя, просто сделай это. При мне — можно и не надо больше извиняться.

Отпустил руку — Рене тут же отодвинулась. В кресле, отгороженная от него столом, она явно чувствовала себя увереннее. Нерешительно спросила:

— Ну, что теперь?

— Нам нужно уезжать отсюда — и как можно быстрее.

— Почему?

— Потому что если все так, как ты говоришь, то к вечеру в этот дом уже придет либо полиция — либо еще кто-нибудь. — Наверное, лучше было сразу расставить точки над I, поэтому — Тед, помедлив, добавил: — Рене, давай договоримся сразу. Я сделаю все, чтобы помочь тебе — но и ты должна доверять мне. Я в этих делах профессионал, и неплохой. И иногда тебе придется делать то, что я сказал, а вопросы задавать потом, — он постарался смягчить прямоту и жесткость этих слов улыбкой.

— Ты найдешь моих собак? — похоже, это волновало Рене больше всего.

— Да... если они еще живы.

— Живы, — уверенно сказала она.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что, пока Виктор не нашел меня, он будет беречь их. Это единственное средство, чтобы заставить меня вернуться и... сделать так, как он хочет.

Он не стал говорить ей, что, возможно, эти собачонки уже давно мертвы — так часто делают с заложниками, продолжая при этом шантажировать их родственников. Просто спросил:

— Ну, ты готова ехать?

— Прямо сейчас?

Тед кивнул.

— А куда?

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь об этом знал.

— Бруни никому не скажет, — запротестовала она.

— Странное имя — Бруни...

Рене рассмеялась.

— Это в школе ее так прозвали — Брунгильда, — Тед тоже фыркнул — имя подходило идеально. — А вообще-то ее зовут Амелия. Мы уже лет девять знакомы, и она меня никогда не подставляла.

— Рене, лучше, чтобы никто ничего не знал — тогда, если придет полиция, им самим будет проще. «Не знаю» — и все.

Она закрыла глаза, глубоко вдохнула и, выдохнув, решительно встала.

— Хорошо. Я пойду скажу, что мы уезжаем.

— Не говори, кто я и откуда. Тебе собираться долго?

Тед не понял, чем вызвана улыбка на ее лице.

Как оказалось, Рене несколько ошиблась в оценке количества своего багажа, по ее мнению, состоявшего лишь из шелковой нижней юбки, в которую была завязана кучка драгоценностей стоимостью около полумиллиона долларов.

Стоило ей появиться около бассейна, как Бруни вылетела из воды.

— Ну, что?

— Я уезжаю.

— С ним?

 Рене кивнула.

— Ты уверена, что это безопасно? Ты его давно знаешь?

— Года четыре.

То, что это знакомство продолжалось всего один вечер, рассказывать было не обязательно.

— А почему ты никогда про него не говорила? Кто он такой?

— Когда-нибудь расскажу, — улыбнулась Рене. — Это действительно интересная история.

— У тебя — и мужик! И ты столько лет от меня это скрывала! Ну, и как он?

— Да причем тут это?! Он просто... мой друг.

А кем действительно был для нее Тед? Случайным знакомым, с которым она вынужденно провела вместе несколько часов? А через четыре года позвонила ему, попросила о помощи — и он приехал...

При слове «друг» на лице Бруни мелькнула скептическая улыбка.

— А когда ты хочешь ехать? И куда вы поедете?

— Прямо сейчас. Он говорит, что если Виктор обратился в полицию, они могут уже к вечеру быть здесь.

— А пошли они! Так я их и впустила! Постой-ка, но у тебя же ничего нет — никаких шмоток!

— Твои мне все равно будут велики, — рассмеялась Рене. — Вот сумку какую-нибудь дай.

— Сумку-сумку-сумку, — забормотала Бруни, как всегда, когда в ее голове оформлялась какая-то идея, и вдруг что есть силы заорала: — Эрни, вылезай!

Через минуту, влекомая за руку, Рене оказалась в комнате Эрни. Вещи Бруни действительно ей бы не подошли — чего нельзя сказать о вещах ее двенадцатилетнего брата. Поэтому Бруни вытащила все из шкафа и начала прикладывать к Рене, бормоча:

— Стой спокойно... Повернись! — в сторону, шоферу, он же телохранитель: — Филипп, накрой в малой гостиной кофе со шведскими бутербродами, проводи туда гостя и заодно принеси из моей спальни желтый чемодан! — опять обращаясь к Рене: — Мы мужика твоего... ах, прости, друга — сейчас заткнем жратвой.

Несмотря на не слишком веселую ситуацию, Рене было смешно. Все ее попытки протеста натыкались на обычный ответ:

— У моего папы несколько нефтяных скважин — и только одна дочь. Если бы не ты, я бы десять раз вылетела из школы. Не спорь — через двадцать минут все будет тип-топ. И с обувью... — снова в сторону: — Эрни, где у тебя носки? — и опять к Рене: — Без ночной рубашки обойдешься — при мужике это не обязательно. Захочет — подарит. Знаю, что друг, уже слышала. Я тебе в сумку пару упаковок таблеток положу — не забывай принимать!

На возмущенный вопль Рене:

— Ну при чем тут таблетки?! — был дан простой и исчерпывающий ответ — А притом!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Через четверть часа после ухода Рене в дверях появился все тот же громила в белой рубашке и торжественно возвестил:

— Прошу вас следовать за мной, мсье!

После чего Тед был препровожден в помещение, украшенное большим зеркалом в необычной стеклянной раме, образованной из переплетенных стеблей какого-то растения с бледно-розовыми цветами, похожими на вьюнки. В этом доме, как он успел заметить, стеклянные цветы являлись ключевым элементом дизайна — они вились по стенам, стояли в вазах и становились основной темой витражей — фантазия «госпожи баронессы» была поистине неистощима. Надо сказать, что выглядело это весьма красиво и оригинально — Тед бы не отказался иметь у себя дома нечто подобное.

В центре комнаты стоял стол, на котором располагалась вращающаяся подставка с полудюжиной блюд, полных самых разных бутербродов. Нечто подобное Тед видел как-то в Швеции — там это называлось, кажется, «смергасберд».

— Прошу вас! — громила сделал приглашающий жест в сторону стола. — Мадемуазель Рене будет готова через несколько минут.

Рене появилась лишь через двадцать минут — слава богу, уже одетая в джинсы и свитер — в сопровождении баронессы. Вид у нее был несколько смущенный.

— Прошу прощения за задержку, мсье. Рене сказала мне, что вы торопитесь, но ей необходимо было собраться, — нежнейшим голосом промурлыкала баронесса, тут же добавив взглядом: «И посмей только что-нибудь сказать на эту тему!» — Надеюсь, у вас найдется еще четверть часа, чтобы она могла перекусить перед дорогой? — и взглядом и интонацией: «Попробуй возрази!»

— Разумеется, мадам, — эту женщину лучше было иметь в союзниках, чем врагах.

— Садись и ешь! — повернулась она к Рене. — Без четырех бутербродов в животе я тебя не отпущу. Это тебе не овсянка!

При чем тут овсянка, Теду было непонятно, но упоминание о ней вызвало на губах у Рене внезапную веселую улыбку. Он засмотрелся на это необычное зрелище и отвлекся, лишь услышав вопрос баронессы:

— Куда вы сейчас направляетесь?

Она сидела на краю стола, совсем близко от него — все в том же распахнутом халатике. Казалось, от нее исходят волны энергии, имя «Брунгильда» — дева-воительница — действительно очень ей подходило.

Тед всегда неплохо чувствовал женщин, и дело было даже не в словах. Легкий непроизвольный поворот головы, какая-то особая интонация в голосе, быстрый взгляд из-под ресниц — вот то, что он истолковывал как приглашение начать игру.

Интерес этой женщины к нему был столь же очевиден, как если бы это было написано у нее на лбу. Она неплохо относилась к Рене, но это не мешало ее телу сейчас посылать сигналы, которые он мог безошибочно расшифровать. Скорее всего, она даже не замечала этого — флиртовать для нее было так же естественно, как дышать.

При других обстоятельствах Тед, возможно, подыграл бы ей, и через пару часов они оказались бы в постели — а еще через пару часов расстались, уже к вечеру забыв о существовании друг друга. При других обстоятельствах... Несколько секунд он представлял себе это, прежде чем ответить:

— Возможно, если не сегодня, то завтра у вас будут нежданные визитеры — и желательно, чтобы мы к тому времени оказались подальше отсюда.

— Что я должна им отвечать? Что ее здесь не было?

— Нет, зачем же. Была, уехала — куда, вы не знаете.

Рене сидела и послушно жевала бутерброды. Очевидно, для нее было привычно, что броская, эффектная и раскованная подруга, сама того не желая, узурпировала внимание мужчин, не оставляя ей ни малейшего шанса.

Было уже почти пять, когда они, наконец, вышли из калитки. Зайдя за угол, Тед кивнул на припаркованный в боковой улочке «Фольксваген».

— Лимузина, к сожалению, предложить не могу.

Все дальнейшие шаги были уже продуманы. Остановившись в тихой улочке, он достал с заднего сидения сумку, а из нее — лохматый светлый парик и тюбик губной помады темно-красного цвета.

— Надень и намажь рот — и постарайся изменить его форму.

Парик Рене надела сразу, а при взгляде на помаду сдвинула брови.

— Рене такой цвет не идет. Это что, твоей жены?

— Зато он идет к этому парику. — Теду внезапно стало смешно: удержаться от того чтобы попытаться узнать, женат ли он, она все же не смогла. — И у меня нет жены. — Неизвестно зачем добавил: — и никогда не было.

Полученный результат вполне удовлетворил его — узнать Рене в таком виде было почта невозможно.

— У тебя есть деньги? — спросил он, трогаясь с места.

— Да, — нерешительно ответила она, — но немного, Бруни мне дала пару тысяч марок. Она в последний момент спохватилась, а в доме наличных больше не было. Я же говорю — нужно продать драгоценности.

Значит, две тысячи марок, по ее мнению, это немного...

— А сколько стоят твои драгоценности?

— Примерно полмиллиона. — От этой фразы Тед чуть не проехал на красный свет. Дальнейшее объяснение поразило его еще больше: — Я вчера, когда убежала, только их и сумела с собой взять. Больше ничего: ни денег, ни кредитных карточек, ни даже документов.

— А как же ты добралась до Мюнхена?

— До границы — автостопом. А через границу — в грузовике с бревнами.

— С чем? — Теду показалось, что он ослышался.

— С бревнами. Наверх залезла и под брезентом спряталась. — Пока он переваривал услышанное, Рене, очевидно, вспомнила, с чего начался этот разговор, и спросила: — А тебе сейчас нужны деньги?

— Я только хотел узнать, есть ли у тебя мелочь. Тебе придется подождать меня в каком-нибудь кафе.

— Мелочи нет, — виновато улыбнулась она.

Доехав до центра, он оставил Рене в кафе, выделил ей двадцатку из собственных средств и поехал к вокзалу. Вернул в агентство взятый в аэропорту «Фольксваген», зашел в туалет — и через пару минут вышел оттуда уже в обычном виде, без парика и усиков. Вместо плаща на нем теперь была куртка с капюшоном.

В другом агентстве снова взял машину — на сей раз синий «Фиат» — и поехал обратно в центр.

Рене он увидел издалека — она сидела за столиком и беспокойно оглядывалась. Тед подошел почти вплотную, но она продолжала вглядываться в прохожих, и только когда он дотронулся до ее плеча, испуганно обернулась. Глаза ее широко открылись, лицо застыло. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы придти в себя, расплыться в улыбке и спросить:

— Это ты?

— Это я, — ухмыльнулся Тед, любуясь произведенным эффектом, — расплачивайся и пошли.

«Фиат» вызвал куда меньшее удивление.

— Ну вот, теперь нам до-олгая дорога предстоит, — сообщил он, отъезжая от кафе. — Ты не очень устала?

— Нет. А куда мы едем?

— В Париж. Сегодня переночуем в мотеле, а завтра к обеду уже будем там.

— А... там что?

— Там я знаю несколько крупных адвокатов, которые специализируются по разводам. Я выполнял для них кое-какие поручения.

Взгляд Рене стал жестким и чужим, почти враждебным.

— Я не могу идти к адвокату, пока ты не найдешь собак — я же сказала!

Стараясь не обращать внимания на злость в ее голосе, Тед попытался объяснить:

— Адвокат готовит документы на развод не день и не два. За это время я найду их, — улыбнулся, — я помню, я же обещал.

Она вымученно улыбнулась и кивнула. Отвернулась, глядя в окно и думая о чем-то своем — не слишком веселом.

— У твоей... Бруни очень красивые цветы везде. Я таких никогда не видел, — сказал он, чтобы как-то отвлечь ее.

— Да, она еще в школе брошки стеклянные всем делала, — лицо Рене просветлело. — Пару раз ее даже чуть не исключили.

— За что? — не понял Тед. — За эти цветы?

— Она тогда пользовалась такими штучками, вроде больших свечек, чтобы стекло плавить — сама их готовила. Ну, и... пару раз ошиблась в пропорции — слишком сильно горело.

— И что, подожгла школу? — хохотнул он.

Рене кивнула и улыбнулась.

— Она мне и сейчас брошку дала — на счастье. Хочешь посмотреть? — Полезла в сумку, достала маленькую коробочку и открыла. В ней лежал стеклянный цветок анютины глазки, фиолетово-бархатистый с переходом к голубому на концах лепестков и с тремя золотистыми бусинками вместо тычинок.

— Она сказала, что к этому надо купить серый костюм, — пояснила Рене. — Правда, красиво? — все так же улыбаясь, погладила пальцем лепесток и аккуратно спрятала все обратно на дно сумки. Потом как-то сразу посерьезнела и спросила: — А когда ты будешь продавать драгоценности?

— Доберемся до Парижа, а там посмотрим. Возможно, полиция будет пытаться найти тебя по этим драгоценностям.

— Думаешь, не удастся продать? — испуганно вскинулась она.

— Удастся, только намного дешевле.

— Наплевать! — отмахнулась Рене.

— Они у тебя далеко?

— Здесь, — она похлопала по сумке.

— Покажи хоть. В жизни не видел вблизи драгоценностей на полмиллиона франков.

— Долларов, — поправила она, вытащила из сумки свернутую шелковую тряпку и развернула — куда с меньшим пиететом, чем стеклянную брошку.

Сверкающая кучка, пожалуй, не поместилась бы на ладони. Что именно там было, Тед не стал разглядывать на ходу. С трудом сдержав готовое вырваться вульгарное «Ни фига себе!», он поворошил кучку пальцем, вернул на место грозившую выскользнуть на пол сверкающую полоску браслета, сказал:

— Можешь прятать, — и усмехнулся. — А вообще у тебя душа авантюристки, я это еще давно понял. Болтаться по всей Европе автостопом — с драгоценностями на полмиллиона долларов в кармане!

— Не в кармане, — рассмеялась она. — Я их на животе привязала, под свитером.

— Тем более!

— Выбора не было, — ответила она, внезапно помрачнев. Посидела, отвернувшись к окну и, когда он уже хотел спросить ее о чем-нибудь — просто чтобы нарушить молчание, сказала: — Без этих усов ты совсем как раньше выглядишь. А столько лет прошло... целая жизнь.

— Четыре года, — он накрыл ладонью ее руку, лежавшую на колене.

Рене спросила, не глядя в его сторону:

— Я очень изменилась?

— Я тебя узнал сразу.

— Спасибо, — поблагодарила она, непонятно, за что. — Я видела тебя тогда... на свадьбе.

Он не ответил — только слегка сжал ее руку.

Некоторое время они ехали молча. Рене сидела, уставившись вперед, в отблески на ветровом стекле. Темно, тихо — вот так бы ехать и ехать...

— Расскажи мне, — послышалось сбоку.

— Зачем? — Было ясно, о чем он спрашивал. — Хватит того, что ты был прав...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

После свадьбы жизнь Рене почти не изменилась, если не считать переезда этажом ниже, в комнаты, по традиции предназначавшиеся для хозяйки дома.

Она раздражала Виктора — чем дальше, тем больше. Он держатся любезно и предупредительно, особенно на людях, но она все равно чувствовала, что раздражает его, и старалась как можно реже с ним видеться — в таком огромном доме это было нетрудно.

Иногда раздражение все-таки прорывалось, потом он каялся, просил прощения, приносил лед или переносил ее на кровать — отлежаться. Правда, извинения становились все короче, а удары — все сильнее...

Ей часто казалось, что она погружается в какое-то болото, что не живет, а ждет, сама не зная чего — и кроме этого бесконечного ожидания, больше ничего и никогда в ее жизни уже не будет.

За эти четыре года она была счастлива всего несколько дней — когда через полтора года после свадьбы поняла, что беременна. Ее ребенок... ребенок, который сможет заполнить пустоту в ее душе и жизни, маленький человечек, которого она сможет любить, и ему будет неважно, богатая она или бедная, красивая или не слишком — она будет просто его мамой.

Он ударил ее, хотя уже знал, что она беременна — ударил сильно, наотмашь, так, что она покатилась с лестницы, тщетно пытаясь защитить живот от мраморных ступенек. Очнувшись в больнице, Рене поняла, что ребенка не будет.

После этого она еще больше замкнулась в своем мирке ее комнаты, собаки, книги...

Месяцев пять назад она попала в больницу со сложным переломом левой руки, на которую пришелся очередной удар. Обычно Виктор старался не оставлять следов — в крайнем случае, синяки — но тут или промахнулся, или просто не ожидал, что Рене успеет прикрыть грудь.

Отдельная палата, букеты цветов, визиты родственников и знакомых, перед которыми приходилось, улыбаясь, кивать в ответ на их: «Ах, как неудачно вышло с этой лестницей!» — хотя наверняка некоторые догадывались, в чем дело...

Может быть, именно это и заставило Рене взбунтоваться. Вернувшись домой, она в тот же день попросила Виктора зайти к ней и сказала, что хочет уехать от него и жить отдельно — под любым устраивающим его благовидным предлогом. Если же он не согласится, она подаст на развод.

Он не ожидал этого и сорвался, уже не думая о предосторожности. Первый же удар заставил Рене отлететь в сторону — она ударилась головой о дверь, сползла на пол и услышала дикий крик: «Сука! Ты хочешь разрушить то, что я строил годами! Я не позволю — я пожертвовал собой ради этого!»

Удары сыпались градом. Не в силах подняться, она пыталась уползти, а он бил ее ногами, продолжая что-то выкрикивать. И тут Нелли — старенькая, подслеповатая, которая в жизни никого не укусила — с лаем выскочила из-под кушетки и вцепилась ему в штанину.

Последнее, что увидела Рене, теряя сознание, была кровь на ботинках Виктора и на ковре вокруг раздавленного тельца.

Пришла она в себя снова в больнице. Наверное, ей кололи какие-то транквилизаторы — приступы забытья сменялись странным состоянием, когда все плавало в тумане и трудно было открыть глаза. Очередной раз очнувшись, Рене поняла, что находится уже дома, в своей прежней спальне на третьем этаже. Оглядевшись, она увидела женщину в белом фартуке, сидевшую неподалеку в кресле.

Где остальные собаки — это было первое, о чем Рене спросила. Сиделка ничего о них не знала. На просьбу позвать Робера, который всегда заботился о них в ее отсутствие, сиделка ответила, что об этом надо говорить с ее мужем.

Виктор заходил каждый день — спрашивал, как она себя чувствует, передавал приветы от знакомых — и уходил до следующего вечера. На все вопросы о собаках отвечал одно: «Мы поговорим об этом, когда ты выздоровеешь».

Однажды вечером, когда сиделка ненадолго отлучилась, Рене нашла в себе силы встать и спуститься вниз, в свои комнаты на втором этаже. Дверь была заперта, но оттуда слышались голоса, и она постучалась.

Ей открыла женщина — столь неправдоподобно красивая, что Рене на несколько секунд замерла, не в силах вымолвить ни слова. Светло-рыжие волосы, синие глаза — и лицо мадонны, прекрасное и безмятежное. Так она впервые увидела Марию.

Рене настолько опешила, что извинилась — она, хозяйка дома! — и спросила, нет ли здесь ее собак. И тут, отстранив женщину, в дверях появился Виктор. Мгновение они с Рене смотрели друг на друга — потом он схватил ее за локоть и повел на третий этаж, встреченной по дороге сиделке бросил на ходу, что она может убираться.

— Если ты достаточно здорова, чтобы встать — то достаточно здорова и для того, чтобы выслушать все, что я тебе скажу, — так начал Виктор разговор. Он стоял у камина, глядя на нее сверху вниз, говорил холодно и презрительно — но ударить не пытался. — Твоих собак в доме нет, — очевидно, он увидел ужас на лице Рене, потому что добавил: — но они живы... пока. Если ты будешь выполнять мои требования, то получишь их обратно, а если нет — я убью их у тебя на глазах. И не пытайся жаловаться кому-то — это всего лишь пара старых никчемных собачонок, от которых я вправе избавиться в любой момент. Тебя просто не поймут: подумаешь, какие-то шавки!

Требования Виктора были просты: она больше не имеет права выходить из дома без сопровождения и принимать гостей — это легко объяснить состоянием ее здоровья. Жаловаться кому-то или оспаривать перед слугами его слова и действия тоже было запрещено.

Уходя, он добавил:

— А на втором этаже теперь будет жить моя мама — она приехала неделю назад.

На следующее утро она попыталась найти Робера — ей ответили, что он больше в доме не живет. Зато Жанин, принесшая завтрак, очень обрадовалась, что «бедненькая мадемуазель Рене» наконец пришла в себя, и выдала целый ворох информации.

Мать Виктора приехала не одна, а с компаньонкой, молодой вдовой с пятилетним сыном. Робера отправили на пенсию через день после того, как Рене попала в больницу, но он иногда приходит чинить проводку и трубы, потому что только он знает, где что в доме.

Но главным было не это. Оказывается, Нелли убила сама Рене — во время одного из приступов ярости, которые начались у нее после потери ребенка. «Месье Виктор» скрывал от всех, что жена набрасывается на него с кулаками и бьется головой о стены, но после гибели бедной собачки вынужден был рассказать правду. А остальных собачек он увез — от греха подальше.

Когда Виктор вечером зашел к ней, Рене спросила, что это все значит.

— Надеюсь, ты не собираешься оспаривать мои слова? — ответил он.

Она молча покачала головой, помня о предупреждении. — Прекрасно, я вижу, ты поняла. Ты хотела жить отдельно от меня — я предоставлю тебе эту возможность: в клинике для нервнобольных, в горах. Если будешь себя хорошо вести, может быть, я привезу тебе туда твоих шавок.

— Когда? — сумела она выдавить из себя.

— Через несколько месяцев... я еще точно не решил.

В тот вечер Рене поняла, что должна бежать.

Она почти не выходила из своих комнат — не хотелось. Есть тоже не хотелось, и подносы часто возвращались на кухню нетронутыми.

В город Рене теперь выезжала редко — только в магазины, в сопровождении шофера, который не отходил от нее ни на шаг и платил за все выбранные ею товары; ни денег, ни кредитных карточек у нее самой не было. Иногда ей удавалось утаить остатки мелочи, которую она брала у него, чтобы купить прокладки в туалете или расплатиться за чашку кофе, однажды — украсть кошелек горничной, но там было совсем немного, всего сто восемь франков. Все это она прятала в потайном проходе за зеркалом, Виктор так и не узнал о его существовании.

Иногда она забиралась в этот проход и спускалась на второй этаж — смотрела, слушала... Там жила женщина, которую любил Виктор — мать его сына.

Едва увидев мальчика, Рене поняла, что это сын Виктора — такое сходство невозможно было объяснить просто дальним родством.

Едва увидев своего мужа рядом с Марией, она поняла, что он любит эту женщину. На лице его не было и следа обычной мрачности, глаза сияли нежностью — он улыбался и рассказывал что-то. Подбежал мальчик — Виктор схватил его, подкинул в воздух, поймал и рассмеялся вместе с ним. Рене никогда раньше не слышала, чтобы он смеялся...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Километры автобана оставались позади, а Рене все рассказывала. Заплакала она лишь один раз, когда заговорила о Нелли. Почему-то именно это воспоминание было для нее особенно болезненным — не потерянный ребенок, не побои, не любовница мужа — а гибель старенькой беспомощной собачонки.

— Значит, он привез свою любовницу и поселил прямо в доме? — переспросил Тед.

Еще четыре года назад он понимал, что ей будет плохо с Виктором — но не предполагал, что настолько плохо. Неудивительно, что она так изменилась...

— Да, — Рене пожала плечами. — Зато он с ее появлением вроде как... успокоился и ни разу больше меня не ударил.

Ему захотелось сделать так, чтобы Виктор больше никогда никого не ударил — возможно, из-за усталого безразличия, с которым это было сказано. Чтобы подавить этот благой, но, увы, бесплодный порыв, Тед полез в сумку за сигаретами. Вспомнил, что положено спросить разрешения у дамы, и поинтересовался:

— Ничего, если я закурю?

Дама не стала возражать. Впрочем, мысленно ему трудно было назвать Рене дамой — девчонка, и все. Неважно, что ей почти двадцать пять, все равно девчонка, наивная, доверчивая и уязвимая — и в то же время сильная и упрямая.

— А как тебе все-таки удалось бежать? — спросил он.

— Из дома моей крестной. Я с самого начала знала, что это проще всего сделать именно там, только боялась, что он раньше отправит меня... в психушку. Но Виктор, как и все нувориши, изрядный сноб, — это прозвучало настолько презрительно, что Тед не смог удержаться от улыбки. — Моя крестная — графиня де Клери, кузина бабушки. Бабушка всегда говорила, что мозгов у нее меньше, чем у курицы, но для Виктора это не важно, зато можно сказать кому-то: «Моя родственница, графиня де Клери...» Вчера был ее день рождения — такого случая он упустить не мог, а идти туда без меня выглядело бы неприлично, — вдруг она осеклась и тихо сказала: — Господи, это только вчера было...

Только вчера... Рене специально выбрала себе серебристое платье — оно ей совершенно не шло, и кожа выглядела болезненно-желтой, что Виктор не преминул заметить, зато к нему отлично подходило подаренное им колье с рубином. И не только оно...

На прием они, согласно правилам хорошего тона, прибыли на пятнадцать минут позже, чем были приглашены. Тетя Жермен благосклонно кивнула Виктору и накинулась на Рене с объятиями, повторяя:

— Эта диета тебе не подходит! Ты себя просто губишь! Пойдем, я тебе расскажу, как я сбросила лишние полкило!

Рене постаралась изобразить маленькую наивную девочку — главное, чтоб никто не заподозрил, что ее бледность вызвана не диетой, а тем, что внутри у нее все трясется, как натянутая струна. Диета...

Она старалась держаться поближе к графине, всячески подлизывалась и внимательно слушала про диету. Их даже вместе сфотографировал репортер светской хроники — Виктор, не отходивший от нее ни на шаг, был явно доволен, что тоже попал в кадр.

Взяв с подноса бокал шампанского, Рене сделала вид, что споткнулась, и украсила подол мокрым розовым пятном. Мельком заметила помрачневшее лицо Виктора и огорченно обернулась к графине:

— Тетя Жермен... Мне, наверное, придется уехать! Простите... Вы же видите... — пару слезинок не пришлось выдавливать из себя, они потекли естественно. — А я так хотела потанцевать!

— Ах, деточка, как же это?! Виктор, не смотрите на бедную девочку так!

И тут — самый главный ход! Неуверенно, словно только сейчас это придумав, Рене спросила:

— А может, я переоденусь в какое-нибудь платье Алисы? Можно? Тетя Жермен?! — и улыбнулась робкой улыбкой наивной неловкой дурочки.

Графиня просияла.

— Конечно! Как же я сама не подумала! — взяла Рене за локоть и повлекла за собой к боковой двери. Виктор попытался было последовать за ними, но она, хихикнув, бросила через плечо: — Нет-нет, у нас, девочек, есть свои маленькие женские тайны!

Добравшись до комнат внучки, графиня открыла гардероб и с энтузиазмом начала перебирать платья.

— Тетя Жермен, мне так неудобно — вы тратите на меня время, а там гости! Давайте я поищу сама? — предложила Рене и, потупившись, добавила: — И... Виктор сердится, что я такая неловкая — может быть, вы займете его беседой на несколько минут?

Тетя Жермен понимающе закивала и удалилась, теперь счет шел на секунды. Хорошо, что Алиса в Англии, а то и ее бы пришлось куда-нибудь спровадить!

Быстро раздевшись, Рене отбросила в сторону платье и начала лихорадочно рыться в гардеробе. Нашла джинсы, примерила — оказались велики размера на два. Джинсы шестнадцатилетней девочки! Неудивительно, что Виктор как-то сказал: «Тощая, как щепка — ни морды, ни груди, ни задницы!»

Подпоясавшись потуже ремнем, она надела кроссовки; выдирая волосы и не чувствуя боли, расчесала тщательно уложенную высокую прическу — скорее, скорее! Свитер... неважно, что велик — сейчас все так носят!

Осторожно открыв дверь, выглянула в коридор — там никого не было. Выскользнула, повернула к выходу на галерею. На улице шел дождь, и никто не заметил, как она перелезла через перила и спрыгнула на землю.

Рене вспоминала, переживая заново каждое движение, каждый шаг — снова становилось страшно и приходилось напоминать себе, что все это уже позади. Она не стала рассказывать про этот страх и про то, как лежала на бревнах, повторяя:

«Господи, господи!» Наоборот, постаралась, чтобы получилось посмешнее: изобразила кудахтанье тети Жермен и мрачную физиономию Виктора, рассказала про Мадлен с зеленым «Фиатом» и про то, как ее хотели подвезти в Людвигсбург.

— Ну, а потом я позвонила Бруни... и тебе, — закончила она. — Бруни приехала за мной прямо в Штутгарт, так что я уже к утру была у нее.

Тед поглядывал на нее с легким восхищением — поистине, у пьяных и сумасшедших свой Бог! Наверное, к этой же категории стоило причислить и неопытную богатую девчонку, которая ухитрилась проехать автостопом чуть ли не пол-Европы, нафаршированная под завязку драгоценностями, ночью — да еще без документов и денег. Какой ангел помахал над ней крылышками?!

— Ты прирожденная авантюристка, — повторил он, — и жутко везучая. Я бы тебя с удовольствием к себе работать взял!

Рене улыбнулась столь необычному комплименту, но следующие слова заставили ее нахмуриться:

— Примерно через час, после границы, мы доберемся до мотеля, и ты сможешь отдохнуть. Я так понял, что с этими приключениями ты всю ночь не спала?

— А как мы через границу поедем? Я же...

— Положись на меня, — Тед снова накрыл ее руку своей, и ничего не бойся.

Похоже, его слова Рене не убедили — чем ближе они подъезжали к границе, тем больше ей становилось не по себе. Лицо приняло зеленоватый оттенок, как у человека, который пытается скрыть от окружающих, что его мутит.

— Ты все-таки боишься? — обернулся к ней Тед.

— Нет-нет, — она бодро, но неубедительно улыбнулась.

— А ты знаешь, тот договор я все-таки сфотографировал!

— Какой договор?

— Тот... ну, помнишь, когда мы с тобой познакомились?

— Ты что, снова к Виктору лазил? — удивилась Рене.

— Нет, была еще одна копия, в офисе «Релана». Я там курьером устроился — конечно, пришлось убрать настоящего курьера.

— Как — убрать?!

Мельком взглянув на знак, показывающий, что до границы осталось два километра, Тед небрежно пояснил:

— Очень просто. Я выследил кафе, в котором он обедал, сел за его столик, уронил монету — а когда он нагнулся, чтобы поднять ее, незаметно сыпанул ему в салат...

— Снотворного или... яду? — ужаснулась Рене.

Да кем она его считает? Киллером, что ли? Детективов, понимаешь, начиталась...

— Нет, ни того и ни другого — вполне хватило, — он сделал эффектную паузу, — хорошей порции слабительного! — Рене широко открыла глаза и рассмеялась.

Вся эта история была целиком выдумана, но цели своей достигла: лицо ее слегка порозовело. Они въехали на заправку.

— Ну вот, до границы еще километра четыре, — сказал Тед, откинувшись на сидении. На самом деле оставалось меньше километра, но ей об этом знать было не обязательно. — Хочешь, пока я заправляюсь, сходи в туалет? А поедим и кофе попьем уже в мотеле.

Она смутилась и замотала головой — очевидно, упоминание о туалете для воспитанницы закрытой школы было чем-то совершенно неприемлемым.

— А ты знаешь такую собаку — боссерон? — спросил он, поглядывая на шоссе и изучая обстановку.

Рене кивнула.

— Я тут про слабительное говорил и вспомнил еще одну смешную историю — как раз с боссероном связано. Давай здесь пару минут посидим, а то у меня уже спина устала от этой машины — и я тебе пока расскажу. Было мне тогда лет девятнадцать...

Повествуя о том, как, чтобы сфотографировать сквозь окно некую парочку в разгаре адюльтера, он влез на дерево и, спускаясь, наткнулся на поджидавшего его внизу боссерона, Тед присматривался к движущимся по шоссе машинам. В это время дня движение здесь было довольно интенсивным — многие жители Страсбурга работали в Германии и сейчас ехали домой. Нужный момент настал минут через пять: на дороге появилось сразу несколько грузовиков, а следом — три легковушки. Плавно выехав на шоссе, он пристроился за ними, продолжая говорить:

— Он мне, зараза, штаны в клочья уже разорвал, а сам все...

Осталось метров пятьсот. Тед прибавил скорость и, обогнав пару легковушек, вклинился перед ними. Триста метров...

— ...Я чудом вылез — весь исцарапанный, а он мне еще вслед лаял наглым голосом...

Сто метров... Впереди остановили один из грузовиков — отлично! Так его, так его — займитесь им как следует!

— ...А потом, в метро... — сбоку мелькнули фонари и полицейские, приглядывающиеся к проезжавшим машинам... меня чуть не забрали за появление в непристойном виде: на мне только трусы снизу оставались, да и те рваные!

Рене, очевидно, представила себе всю эту картину (на самом деле пес только выдрал у него клок из штанов, и в метро пришлось ехать, прислонившись к стене, чтобы не светить трусами) — смутилась, хихикнула — и тут Тед с облегчением выдохнул:

— Все!

— Что — все? — испугалась она.

— Мы уже во Франции. Граница — это вон те огоньки сзади.

Она оглянулась, потом непонимающе уставилась на него.

— Ты же сказал, что еще четыре километра?!

— Я тебя обманул, — рассмеялся Тед. — Ты очень боялась...

 Он думал, что Рене рассмеется в ответ, и никак не ожидал, что она вдруг скажет, нахмурившись:

— Больше никогда так не делай... пожалуйста.

— Чего — не делай?

— Не обманывай меня.

— Тебе же так было лучше — проскочили, ты даже не заметила! — Тед не понимал, в чем дело — ведь все прошло просто отлично!

— Я понимаю, спасибо, но больше не надо. Всю жизнь все считали возможным решать за меня, что я должна думать и чувствовать, что-то умалчивать, что-то не договаривать,— решать за меня мою судьбу, — голос Рене неожиданно стал жестким. — Больше я этого не хочу. Я не хочу быть пешкой, которую для ее же блага двигают из угла в угол, — замолчав, она угрюмо уставилась в окно.

Тед не ожидал такой реакции и не знал, что ответить. Черт возьми, она что, считает его участником вселенского заговора, призванного «двигать ее из угла в угол»? Да еще этот холодный тон — как с проштрафившимся лакеем!

В результате до мотеля он ехал молча и не в лучшем расположении духа.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Выражение легкой паники, замеченное им на лице Рене, когда она вошла в номер, не способствовало улучшению его настроения. Номер как номер: кровать, два стула, стол и шкаф. Может, их светлости племяннице графини подавай апартаменты? Она быстро взглянула на кровать, затем — украдкой, с испугом — на него, после чего на ее лице появилось и прочно обосновалось выражение усталой угрюмой покорности. Ну прямо Жанна Д'Арк, всходящая на костер!

Тед сам не понимал, почему так взбесится, и попытался взять себя в руки — даже пошутил, чтобы смягчить обстановку:

— После ужина!

— Что после ужина? — испуганно встрепенулась Рене.

— Ты так на меня смотришь, будто я сейчас на тебя наброшусь, — ухмыльнулся он. — Так вот — сначала я собираюсь поужинать.

Черт возьми, нет, это невозможно! Кажется, она приняла его слова всерьез и вылупилась на него, как кролик на удава! Она что, вообще шуток не понимает?!

Отвернувшись к окну, Тед опять попытался взять себя в руки, медленно досчитал до десяти и снова повернулся к ней.

— Ты что, всерьез предполагаешь, что я собрался тебя оттрахать после ужина? — еще больший испуг, равно как и исказившееся лицо — ах, простите, мадам, я и забыл, что подобные слова не для ваших аристократических ушек! — неоспоримо свидетельствовали, что да, именно это она и предполагала. — Да, кем ты меня вообще считаешь? Я просто пошутил!

Едва ли Тед мог себе представить, что в его словах Рене услышала нечто вроде: «Ты что, всерьез полагаешь, что я способен польститься на такую задохлину, как ты?», но увидел, как лицо ее стало еще более угрюмым. Его понесло, и он почти заорал:

— Я, когда ехал к тебе... я думал, мы друзья, потому и ехал. А ты! Это постоянное шараханье от меня, недовольная надутая морда, выговор на пустом месте — да какого черта? Я взял один номер, потому что мужчина и женщина, путешествующие вместе, обычно берут один номер — взять два значило обратить на себя внимание. А на границе — они же там смотрят, и твоя перепуганная застывшая физиономия могла вызвать подозрения. Я все сделал правильно, а ты! Ты меня кем считаешь? Монстром? Маньяком? — Он сам знал, что зашел слишком далеко, но остановиться уже не мог: — Ах да, я и забыл, что ты меня всего лишь наняла — как лакея. Так вот, мадам, довожу до вашего сведения, что сейчас ваш лакей принесет вам поесть — и ляжет спать. Пока что можешь, если тебе так кажется безопаснее, положить пару подушек посередине кровати — или хоть чемодан, черт его побери, если так беспокоишься за свою нравственность! На полу я спать не обязан! — с этими словами Тед вылетел за дверь, напоследок хлопнув ею.

Он пробежал несколько шагов, прежде чем затормозит и прижался лбом к холодной стене. Ему было тошно — и еще более тошно оттого, что он был неправ.

Обижаться за такое можно только на очень близкого человека — не на женщину, которую видишь второй раз в жизни. И если он, сентиментальный дурак, непонятно с какой стати все время воспринимал ее как близкого человека, то она, имея толику здравого смысла, вправе не доверять малознакомому подозрительному типу.

И еще одно: она была не в его вкусе... и Тед ни о чем таком не думал, заказывая этот чертов номер — только почему-то очень хотелось провести пальцами по ее шее и коснуться губами нежной кожи на виске, где билась голубоватая жилка...

Он вернулся в номер минут через пять, вдоволь мысленно обругав сначала ее, потом себя, а потом — весь мир. Рене сидела на кровати, согнувшись вперед и закрыв лицо руками. Непохоже, чтобы с момента его ухода она вообще сдвинулась с места.

— Да ладно, — он сел рядом и положил руку на сразу напрягшуюся спину, — не переживай, все образуется.

Рене вздохнула, не поднимая головы.

Под толстым свитером не чувствовалось, какая она худенькая, но Тед помнил, как она прильнула к нему при встрече... кожа да кости. И как шептала: «Ты приехал!»

И в самом деле — приехал! Взял девчонку, пережившую такое, что впору свихнуться — затащил неизвестно куда и наорал неизвестно за что. Доверие ему подавай! Вон ее сумка лежит, раззявившись на стуле — хоть сейчас забирай все, что там есть. А потом — в Канаду или Бразилию с полумиллионом долларов... ну, немного меньше, потому что продавать придется скупщикам краденого.

За какое-то мгновение Тед успел прикинуть это — а заодно представить себя под пальмой в окружении трех смуглых пышных красоток, готовых ради него на все. Вздохнул, понимая, что знакомство с красотками придется отложить, и слегка потряс Рене за спину.

— Эй! Ну где ты там?

Спина медленно разогнулась, и из ладоней вынырнуло лицо — весьма невеселое. Хорошо хоть не плакала. А глаза у нее были совсем как прежде — яркие, бархатисто-коричневые, точнее, каштановые — ему почему-то больше нравилось это слово.

— Не сердись... — Рене сказала это так жалобно, что ему стало смешно.

— Постараюсь. — Тед не выдержал, фыркнул и повторил: — Очень постараюсь!

И впрямь, придется сделать скидку на издержки ее воспитания.

Он стащил с нее блондинистый парик и растрепал слежавшиеся под ним темные локоны. Рене покорно стерпела эту фамильярность; последовала очередная неуверенно-примирительная реплика:

— Я Бруни сказала, что ты мой друг...

— Ладно, — усмехнулся Тед, — значит, так и договорились, да?

Она кивнула, улыбнувшись своей обычной виноватой улыбкой.

— Ну, вот и хорошо, — он встал. — Сейчас я тебе принесу поесть...

— Я могу сходить сама! — запротестовала Рене, очевидно, вспомнив его заявление насчет лакея

— Пока неясно, что с полицией, я не хочу, чтобы тебя кто-нибудь видел. Что тебе принести?

Она пожала плечами.

— Все равно.

— Ну, ты же что-нибудь любишь?

— Картошку.

— А что не любишь?

— Овсянку.

Рене не стала уточнять, что овсянку она не просто не любит — не переваривает. Целый год над ней бились в школе, пытаясь приучить ее к этому полезному продукту. Она с отвращением съедала, но потом, через час-полтора, позеленев и зажимая себе рот, бежала с урока в туалет под хихиканье девчонок. В конце концов, это всем надоело, и от нее отвязались.

— Если кто-то постучит — скажи, что ты не одета, и попроси зайти попозже.

Она кивнула, пошла в ванную, не, не успел он подойти к двери, высунулась:

— Я нигде не могу найти халат... и шампуня нет.

Тед усмехнулся — в дешевых мотелях девочка явно никогда не жила. Вернулся, достал из сумки шампунь, потом, поколебавшись — не воспримет ли она это как очередное покушение на ее добродетель — собственную футболку с Микки Маусом.

— Вот все, что могу предложить.

Когда он вернулся, в номере было пусто, но из ванной доносился шум воды и звуки, похожие на мяуканье — судя по всему, Рене что-то напевала, стоя под душем. Стоило ему хлопнуть дверью, как мяуканье прекратилось.

— Я еду принес! — крикнул он. — Вылезай!

Футболка, по мнению Теда, шла Рене куда больше, чем вся остальная одежда: он не без удовольствия незаметно разглядывал пару торчащих из-под нее изящных босых ножек. Жаль только, что она нацелила лифчик. Зачем? Разве там есть чему отвисать? Нет, все-таки что-то есть — в нужных местах слегка топорщится... очень славненько топорщится!

Решив прекратить наблюдение, чтобы у него самого, грешным делом, ничего не затопорщилось, Тед благонравно перевел взор на голову, замотанную полотенцем — и как это женщины ухитряются накрутить такой аккуратный тюрбан? Мысленно отметил, что вид у Рене порозовевший и посвежевший.

Особых разносолов в мотеле не было, поэтому на подносе красовались пара крепов с курицей и сыром, картонка с жареной картошкой и бутылка розового вина.

Ела Рене, хотя и не торопясь, но явно с аппетитом. Ну и слава богу, ей не мешало прибавить хотя бы килограммов пять.

Выставив за дверь опустевший поднос, Тед кивнул в сторону кровати:

— Ложись спать — завтра рано вставать. Я тоже сейчас вымоюсь и приду.

Решил не обращать внимания на выражение паники, снова промелькнувшее на лице. Судя по всему, Виктор в постели тоже что-то крепко напортачил — об этой стороне их жизни Рене не сказала ни слова, но испуг на лице говорил сам за себя.

Вернувшись из ванной, Тед обнаружил, что она уже в постели — лежит, отвернувшись, закутанная в одеяло так, что виден только затылок — но ни чемоданов, ни подушек, выставленных в качестве разграничительного барьера, на кровати не наблюдалось.

Плюхнувшись в кровать, он пробормотал: «Спокойной ночи!» — из одеяльного кокона донеслись те же слова — погасил свет и повернулся к Рене спиной.

Заснуть удалось не сразу — некоторое время его искушал бес, нашептывавший: «А может она ждет от тебя каких-то активных действий и будет разочарована, если их не последует?» Кончилось тем, что мысленно обозвав беса, а заодно и себя, козлом, он приказал ему убираться, а себе — спать.

Утро принесло весьма неутешительные известия.

Проснувшись, Тед обнаружил, что Рене во сне повернулась к нему лицом и продолжает крепко спать. Во сне она выглядела куда менее напряженной и затравленной, так что даже жалко было будить.

Он тихо встал, умылся, оделся и только после этого — делать нечего! — потряс ее за плечо.

— Эй! Просыпайся!

Она рывком вскинулась, открыла глаза — в них последовательно мелькнули испуг... непонимание... и наконец — облегчение. Ну, слава богу, пришла в себя!

— Просыпайся! Я за завтраком схожу, а ты пока умойся и оденься.

Рене кивнула, улыбнулась и сказала все еще сонным голосом:

— Мне хватит кофе с круассаном, я так рано не ем.

Вместе с завтраком Тед притащил в номер целый ворох свежих газет и, устроившись на кровати, принялся изучать их, прихлебывая кофе.

В первой же газете, в разделе криминальной хроники, он наткнулся на короткую заметку, сообщавшую, что Рене Торрини (Перро), владелица фирмы «Солариум», позавчера вечером таинственно исчезла из дома графини де Клери, ее родственницы. Одной из версий, рассматриваемых полицией, является похищение с целью получения выкупа.

То же самое, с небольшими вариациями, писали еще несколько французских и немецких газет. Газета, выходившая в Цюрихе, посвятила этому событию полстраницы. В центре красовалась фотография, сделанная, очевидно, в тот самый вечер: серебристое платье, бриллианты, высокая прическа. Рядом с Рене, обнимая ее за плечи, стояла элегантная седовласая дама, сбоку и чуть сзади — Виктор. За четыре года он мало изменился.

И подпись крупным шрифтом: «Через полчаса эта женщина бесследно исчезла. Может ли быть, что она сделала это по доброй воле?»

Были даны также некоторые подробности исчезновения: многословное, в стиле светской хроники, описание дома графини де Клери и состоявшегося там приема, с перечнем наиболее именитых гостей. Последней Рене видела хозяйка дома, оставившая ее в будуаре своей внучки. Когда она вернулась, в комнате никого не было. Полицию вызвали лишь через несколько часов после происшествия — все надеялись, что мадам Торрини просто почувствовала себя плохо и решила поехать домой. Кроме того, графиня распорядилась обыскать дом и сад — естественно, безрезультатно.

Ниже было опубликовано короткое интервью с инспектором полиции Мартином Флиттером, возглавлявшим следственную группу. Он сообщил, что киднэппинг — это только одна из версий, разрабатываемых группой. По словам мужа, в последнее время исчезнувшая проявляла признаки эмоциональной нестабильности и поговаривала о самоубийстве — эта версия тоже рассматривается. И наконец, промежуточный вариант: не исключено, что госпожа Торрини связалась с кем-то, кто, пользуясь ее душевным состоянием, захватил ее и намеревается получить за нее выкуп — или выманить у нее большую сумму денег.

Полиция просит всех, кто знает что-либо о местонахождении мадам Торрини, немедленно сообщить об этом.

Значит, теперь Рене разыскивают как жертву киднэппинга. Только этого не хватало...

Она тихо сидела у окна, но стоило ему поднять голову, спросила:

— Ну что?

— Почитай! — Тед пересел к столу и сунул ей цюрихскую газету. — Тут подробнее всего.

Быстро пробежав глазами заметку, она растерянно посмотрела на него.

— Я в жизни не говорила о самоубийстве...

— Да, дело завязывается круто.

—У тебя могут быть неприятности из-за меня?

Девочка быстро соображает! Не то слово — неприятности!

Минимум — лишение лицензии, максимум — двадцать пять лет тюрьмы за киднэппинг. Правда, все это — если он не докажет, что действовал по ее просьбе...

Рене поняла это едва ли не раньше него.

— У тебя есть лист бумаги?

— Зачем?

— Лучше будет, если я составлю с тобой что-то вроде договора, чтобы в случае чего было ясно, что ты действовал как мое доверенное лицо.

— Не паникуй, — Тед понимал, что Рене предлагает правильный шаг — подобный документ ему не помешал бы. Если она будет его клиенткой, это упростит дело и уменьшит риск — только почему-то ужасно не хотелось этого делать. — Я думаю, все обойдется и так.

— Давай напишем. Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности.

Он встал и, вытащив из сумки несколько листов бумаги, положил перед ней. Несколько секунд Рене сидела, глядя перед собой, потом начала быстро писать. Подняла голову.

— Как твоя фамилия?

— Мелье. И оставь место для номера лицензии.

Она кивнула, через минуту расписалась весьма витиеватой и размашистой подписью и протянула ему листок.

— Посмотри, годится?

«Я, Рене Перро (Торрини), поручаю Теду Мелье...»

Дальше было по пунктам расписано: обеспечение ее безопасности, получение необходимой ей конфиденциальной информации и выполнение ее имущественных поручений, включая продажу принадлежащих ей драгоценностей.

— Ну как, сойдет?

— Сойдет, — Тед сложил бумагу и сунул в карман. — Собирайся, пора ехать.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В Париж они прибыли к четырем часам.

Перед самой площадью Республики Тед свернул на набережную канала Святого Мартина и через минуту остановился около пятиэтажного серого каменного дома.

— Ну, слава богу, приехали!

В этом доме находилась его собственная квартира — более безопасного места он придумать не мог.

Когда ему было лет двадцать, тетя Аннет, у которой Тед жил до тех пор, заявила, что понимает его проблемы, но девок в ее дом он водить не будет. Так что пора ему подумать о собственном жилье, Тем более что она случайно слышала, что продается небольшая квартира в приличном районе — хотя и на последнем этаже, зато недорого.

Эта идея упала на плодотворную почву: он и сам подумывал о том, чтобы жить отдельно. Тетя развила бурную деятельность: поручилась за него в банке, ссудила ему недостающие деньги — и вскоре он стал счастливым обладателем двух комнат и кухни.

Квартиру свою Тед любил и холил, а посему слегка побаивался, что Рене, привыкшая к несколько другим условиям, скажет в ее адрес что-нибудь неуважительное.

Войдя, она начала с интересом оглядываться. Тед лишний раз порадовался, что год назад сделал ремонт, вбухав в него едва ли не столько денег, сколько стоила сама квартира. Зато теперь безупречный узорчатый паркет радовал глаз, равно как черно-белая плитка на кухне и в ванной и пижонская черная ванна «под мрамор».

Тогда же, год назад, он хотел было сменить и мебель на более современную, но потом все-таки оставил большую часть привычных и удобных ему вещей.

Он провел Рене в спальню, освободил одну полку в шкафу и кивнул:

— Вот тебе место для вещей. Устраивайся.

Она послушно начала распаковываться, а Тед, воспользовавшись этим, решил первым занять ванну — на сегодня было намечено еще много дел.

Выйдя из ванной, уже в джинсах и майке, Тед обнаружил Рене в гостиной, одновременно служившей ему и кабинетом. Одетая в джинсы, полосатую футболку и — во дает! — расшитые золотом остроносые тапочки без задников в гаремном стиле, подходившие к этим джинсам примерно как сомбреро к пеньюару, она изучала книжные полки и, услышав его шаги, обернулась.

— Ты все эти языки знаешь? — кивнула она на палку самоучителей и разговорников.

— Более-менее. Ванна свободна — мойся, а я пока поесть сделаю.

Вместо того чтобы уйти в ванную, она спросила — с не меньшим интересом и уважением:

— А ты и на машинке умеешь печатать?

— Умею, — Теду стало смешно: знала бы она, что научился он этому только потому, что от руки писал как курица лапой, а на то, чтобы содержать секретаршу, его заработков в первые годы работы не хватало. Но видеть на лице Рене уважение — даже почти восхищение — было приятно.

Языки он действительно знал весьма более-менее — то есть немецкий-то хорошо, еще со школы, а вот голландский, итальянский и английский изучит сам, по самоучителю, и ровно в том объеме, чтобы суметь объясниться. Но Рене он решил не разочаровывать: пусть считает его если не суперменом, то по крайней мере полиглотом.

Готовить Тед не любил, поэтому предпочитал пользоваться презираемыми большинством французов замороженными блюдами, которые можно быстро разогреть в микроволновке.

Секунду, поколебавшись между фаршированным перцем и блинчиками с творогом, он сделал выбор в пользу блинчиков, поставил их разогреваться и предался размышлению над не менее важной проблемой: где кормить гостью? В гостиной — приличнее, на кухне — удобнее и привычнее.

Наконец, обозвав себя Буридановым ослом, он решил быть проще. Поэтому, когда Рене появилась в дверях, на кухонном столе уже стояло целое блюдо блинчиков и банка клубничного варенья.

Взглянув на него, Рене неожиданно хихикнула. Тед не сразу сообразил, что причиной этому явился фартук, розовый с цветочками — подарок тети Аннет — который он надевал всегда, когда готовил. Смутившись, он хотел снять его, услышал взрыв еще более веселого смеха — махнул рукой и тоже рассмеялся, представив себе, как смотрится со стороны.

Может быть потому, что они добрались до цели и Рене почувствовала себя в безопасности, выглядела она куда менее подавленной, чем вчера. И ела с аппетитом — с блинчиками он явно угодил.

Съев несколько штук, она с завистью протянула:

— Ты и готовить умеешь...

— А ты — нет?

Рене молча покачала головой.

— Ладно, вечером научу. Сейчас я поеду на работу — заодно куплю вечерние газеты.

— А где ты работаешь?

— У меня своя контора, недалеко от Северного вокзала.

На самом деле контора была не совсем его — Тед делил ее с еще тремя коллегами. Все вместе они оплачивали помещение, состоящее из двух кабинетов, фотолаборатории и приемной, а также сидевшую в приемной секретаршу.

Это сообщество существовало уже лет десять, но Тед вступил туда всего три года назад и сразу же оценил его преимущества. Его доход вырос раза в полтора — поэтому он и смог позволить себе столь дорогостоящий ремонт. При этом он оставался независимым: единственным обязательством была своевременная выплата своей четверти конторских расходов.

Не секрет, что клиенты имеют тенденцию то куда-то исчезать — то переть косяком. Когда Тед работал один, то иногда, скрепя сердце, вынужден был отказываться от дел, с которыми физически не успел бы справиться — а через месяц ему приходилось сидеть и плевать в потолок со скуки.

Теперь этот вопрос решался просто: избыточных клиентов можно было передавать коллегам, получая от них такие же знаки любезности. Этим, собственно, и объяснялось увеличение его дохода.

Вот и вчера, прослушав с утра сообщение Рене, Тед тут же смог перебросить начатое дело одному из коллег — недавно пришедшему в контору отставному полицейскому Жувену.

Приехав в контору, он позвонил Жувену и спросил, что нового. Тот сказал, что сейчас приедет и расскажет, и Тед устроился в кабинете, просматривая вечерние газеты. В них, кроме повторения того, что Тед уже прочел с утра, красовалась фотография Виктора и его заявление для прессы.

Оказывается, Рене уже много месяцев страдала депрессией, усугубившейся после потери ребенка (вот сволочь!). Иногда ее эмоциональная нестабильность проявлялась также в приступах ярости, во время которых она не отдавала себе отчета в своих действиях. Виктор надеялся, что постепенно это пройдет, но в последнее время положение ухудшилось, и Рене, сама понимая, что больна (подонок!), собиралась провести некоторое время в санатории, под наблюдением специалиста. Он жалеет, что не поместил ее туда раньше — там она была бы в безопасности, в том числе и от себя самой.

В заключение Виктор обратился к преступникам, похитившим его жену, с просьбой пощадить ее — он готов заплатить вознаграждение тем, кто вернет ее домой.

Читая все это, Тед радовался, что его никто не видит — кулаки сжимались сами собой. Он до сих пор помнил, ярко, как кадр из фильма: взмах руки Виктора — и Рене, падающую на ковер. И кровь, которую она потом привычно вытирала мокрым полотенцем...

К тому моменту, как появился Жувен, мизансцена была подготовлена: газета лежала на столе, фотографией Рене кверху.

Жувен влетел в кабинет и плюхнулся в кресло, задрав ноги — он часто разыгрывал из себя лихого сыщика из американских детективов.

— Хочешь сенсацию? — заявил он.

— Ну, давай! — лениво согласился Тед.

— Нет у твоей клиентки никакой соперницы!

— И только-то? Я-то думал, что эту красотку нашли, — он кивнул на фотографию. — А что же там?

Что бы ни писали в романах о лихих сыщиках, одним махом распутывающих дела о кровавых убийствах, на самом деле работа частного детектива процентов на восемьдесят состоит из семейных проблем. Супружеские измены, неверные любовники и связавшиеся с дурной компанией дети (иногда «детям», правда, далеко за тридцать) — именно с этим и приходится чаще всего иметь дело.

Задание, переброшенное Жувен было из той же категории: некая жена, случайно узнав, что муж, по вторникам и пятницам исправно посещавший гольф-клуб, на самом деле там уже давно не показывается, наняла Теда, чтобы проверить — чем же ее супруг занимается в эти дни?

Вчера был вторник, и теперь Жувен с гордым видом выдал свою сенсацию:

— Там парень был! Этот тип решил на старости лет масть сменить! Я их гнездышко засек, к пятнице оборудование поставлю. Или ты сам хочешь?

— Да нет, продолжай. Я завтра снова уезжаю.

— Клиент выгодный?

— Да нет. Это друг один на юге — собирается разводиться и хочет, чтобы я ему помог кое в чем.

Почти правда...

— Но отчет ты пишешь сам!

Как объяснял сам Жувен, из полиции он ушел именно потому, что не любил писанины. Правда, Тед слышал от людей другую версию, связанную с женщиной.

Решив главную проблему, Жувен обратил, наконец, внимание и на газету:

— А-а, эта... Ничего себе история — что-то тут не вяжется, я это еще с утра понял.

— А что не вяжется?

— Если бы похитили, так уже выкуп попросили бы. А если сама сбежала — так чего вдруг, с вечеринки? Нет, помяни мое слово, баба больная на всю голову — думаю, через пару недель труп вместе с камушками где-нибудь всплывет.

— С какими еще камушками?

— Ты что, не видишь? — Жувен щелкнул по фотографии. — Она же цацками, как елка, обвешана. Спорим на сотню, что скоро труп найдут? И еще на сотню, что она сама с больной головы решила утопиться?!

Клюнул! Теперь — подсекать!

— Да брось ты... Я так думаю, что похитили ее, и после того, как этот мудак сказал, что заплатит, стребовали деньги. Может, она вообще уже дома?

— Ну, как ее могли похитить? Там же сотня человек была! Что, думаешь, никто бы не заметил? Нет, сама она смылась — топиться или вешаться. Или где-нибудь в мотеле снотворное приняла.

— Тогда уже нашли бы.

— А я сейчас позвоню ребятам — узнаю! И если еще не нашли — спорим на пару сотен?

— Уж и на пару сотен...

— Ладно, я пошел звонить.

Вернувшись через пять минут, Жувен доложил, что Рене пока не нашли — ни живую, ни мертвую. Об этом Тед, как ни странно, догадывался. Зато таким способом он сумел узнать, что французская полиция тоже подключилась к поискам Рене. Значит, на улицу ей высовываться нельзя, и ее драгоценности почти наверняка в розыске...

На пари пришлось согласиться, зато теперь Жувен будет до конца жизни уверен, что инициатором и разговора, и пари, и — главное! — звонка приятелям в полицию был он сам.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Домой Тед приехал лишь в девять вечера. Выйдя из машины, поднял голову, увидел свет в собственном окне — и на душе стало легко и весело.

Он прекрасно понимал, какие трудности ждут их впереди, но думать об этом не хотелось. Хотелось просто радоваться и ощущать себя почти молодоженом. Поддавшись какому-то дурацкому импульсу, он даже купил по дороге букет цветов.

Рене выскочила в коридор, едва заслышав шум в дверях. Ему показалось, что она собиралась броситься ему на шею, но в последний момент остановилась.

— Ну вот... Как ты тут? — сказал он, потому что надо было что-то сказать.

— Тут хорошо, — она смущенно улыбнулась, — очень свободно.

Тед не совсем понял, что она имела в виду — всю его квартиру можно было разместить в одной ее спальне.

Вручив ей цветы — хорошо, что догадался купить, она явно обрадовалась! — он поволок остальную свою поклажу на кухню, на ходу продолжая говорить:

— У меня тут газета — Виктор сделал заявление для прессы. Почитай, интересно. Сейчас я тоже приду, только с продуктами разберусь.

К тому времени, как он появился в гостиной, Рене сидела в кресле, как-то враз помрачневшая и осунувшаяся.

— Он хочет сделать из меня сумасшедшую, — это было первое, что Тед услышал.

Похоже на то... Стоит ей попасться в руки полиции, как Виктор, под предлогом заботы о ее здоровье, сделает все, чтобы она сразу же оказалась в «санатории» и не вышла оттуда до конца жизни.

Тед подошел и, обняв за плечи, притянул ее к себе.

— Не надо. Ты же и раньше знала, что он сволочь... — Рене молчала, уткнувшись виском в его бок. Поглаживая ее по голове, он продолжил: — Не бойся его. Мы справимся, обязательно справимся, — вспомнил то, что ей было важно и добавил: — И собак твоих тоже найдем. Обязательно.

Он продолжал гладить ее по голове, пока не почувствовал, что она расслабляется — тогда отошел и сел в кресло, подвинув его так, чтобы столик не разделял их.

— Теперь слушай. Тебя уже ищут и во Франции, так что показываться на улице нельзя. Я завтра с утра уеду дня на три, а тебе придется сидеть здесь и ни в коем случае не выходить из квартиры.

— Ты поедешь продавать драгоценности?

— Тут тоже все не просто... Покажи, что там у тебя есть.

Рене принесла сумку и высыпала содержимое тряпочного свертка на стол: серьги, два кольца, браслет, часики «Пиаже» с бриллиантами, пара заколок для волос и колье. Все сверкало и переливалось, как в витрине ювелирного магазина, составляя странный контраст с прожженной в нескольких местах кожаной столешницей, на которой едва ли когда-либо лежало что-нибудь подобное.

— Да-а, — Тед взял в руку браслет, взвесил на ладони, потом покрутил в руке кольцо, любуясь блеском. — Красивые вещи... и дорогие. Конечно, застрахованы?

— Да, разумеется.

— Значит, у страховой компании есть их точное описание. Скорее всего, они уже в розыске.

— То есть... их невозможно продать?

— Почему, — он пожал плечами, — можно. Есть люди, которые возьмут, но очень дешево — процентов за десять от настоящей цены.

— Ты сможешь это сделать? — перебила его Рене.

— Могу попробовать. Но лучше бы обойтись без этого — риск очень большой, а дадут мало.

— Нам нужны деньги.

— Я уже думал об этом, — Тед замялся, вздохнул и решительно сказал: — Я попытаюсь достать их другим способом.

— Каким?

— Одолжить. У меня есть один знакомый, через него это можно сделать. Я с ним уже созвонился и завтра к нему поеду.

Рене сердито поморщилась.

— Надо было попросить у Бруни, она бы дала. Но я думала, что это, — кивнула на стол, — легко можно будет продать...

— Не жалко? Они очень красивые.

Она зажмурилась и замотала головой.

— Я их вообще видеть не хочу. Виктор часто мне что-нибудь дарил, после того, как... бил меня. Вместо извинения. — Презрительно ткнула пальцем в сверкающий браслет. — Вот это, например, он подарил после того, как руку мне сломал.

— А это? — Тед приподнял колье — рубины в обрамлении бриллиантов. Спросил — и в тот же миг пожалел об этом, увидев исказившееся лицо Рене.

— Это когда ребенок... — она криво улыбнулась. — Я выбирала самое... такое, что не жалко.

— Я возьму пару вещиц — на случай, если захотят залог. — Он выбрал из кучки браслет и серьги. — Вот это. А остальное забери пока обратно, или, если хочешь, можно положить в сейф.

— А где сейф?

— Здесь! — усмехнулся Тед, кивая на одну из двух парных японских картин — тушью по шелку — висевших на стене гостиной. Эту идею он почерпнул именно в ее доме.

Встал и, проходя, потрепал Рене по плечу. Он уже начал понимать, что его прикосновения ей не то чтобы неприятны — она просто не привыкла, чтобы к ней кто-то прикасался. Вот и сейчас она подняла голову и неуверенно улыбнулась.

Нажав замаскированную кнопку, он откинул картину и открыл сейф.

— А это у тебя пистолет? — послышалось сзади.

Тед кивнул, почувствовав себя почти Джеймсом Бондом. Неважно, что пистолет он не брал в руки уже лет пять, да и до того стрелял только по бутылкам.

Стоило драгоценностям исчезнуть со стола, как Рене сразу расслабилась, будто стряхнув с плеч какую-то тяжесть. Вытащила из сумки пачку немецких марок.

— Возьми!

Брать у нее деньги Теду было неприятно — он все никак не мог воспринимать Рене как клиентку.

— А сколько тебе вообще денег нужно? Сколько просить?

— Не знаю... Заплатить адвокату — он наверняка потребует какую-то сумму на предварительные расходы. Одеться — я же не могу к нему идти в таком виде. И... найти собак — это самое главное, и я не знаю, сколько на это надо. И всякие другие расходы.

— Тысяч десять марок хватит?

— Бери лучше двадцать — мало ли что.

— Там могут потребовать очень большие проценты, — попытался объяснить Тед.

— Ну и что? Как только ты найдешь собак, я смогу пользоваться своим счетом... или ты считаешь, что это займет больше месяца?

— Нет, не думаю. Я вернусь дня через три, побуду тут пару дней, устрою тебе встречу с адвокатом — и поеду за собаками.

— Думаешь, ты быстро их сможешь найти?

— Конечно! Я же профессионал — и не такое находил!

А живы ли еще эти собачонки? Ладно, неважно — главное, чтобы она хоть немного приободрилась.

— Все, дела закончены. Теперь пошли учиться готовить!

Обучение кулинарной премудрости свелось к объяснению правил пользования микроволновкой и электродуховкой. Напоследок — высший кулинарный изыск! — Тед приготовил омлет, подробно объясняя Рене каждый этап этого непростого дела, после чего урок был закончен, ведь есть холодный омлет — это кощунство!

Они засиделись до ночи — сначала на кухне, потом, прихватив с собой недопитую бутылку вина и бокалы, перешли в гостиную. Рене оставила где-то свои золоченые тапки и сидела босиком, подвернув под себя ноги, словно всю жизнь провела в этом кресле.

Разговор то затухал, то возобновлялся — об одном, о другом... Тед мгновенно чувствовал, когда она вспоминала о Викторе: какое-то случайное слово, жест — и черты ее сразу заострялись, а брови сдвигались. Потом она заставляла себя отбросить это воспоминание, как кусок грязи, и через пару минут уже снова улыбалась.

Он несколько раз напоминал себе, что завтра рано вставать, но не хотелось нарушать покой и тишину этого вечера. Лишь заметив, что Рене украдкой зевнула, взглянул на часы и со вздохом сказал:

— Поздно уже, давай спать ложиться, — чуть подумав, добавил: — Мы завтра, наверное, не увидимся, я рано уйду. Так что... до встречи!

Когда утром прозвонил будильник, Тед прислушался — за дверью спальни было тихо. Он умывался, пил кофе, одевался — и все никак не мог решить: если Рене проснется и выйдет его проводить — поцеловать ее на прощание? Но она так и не проснулась...

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Подъезжая к Парижу, он поругивал себя за то, что перед отъездом переключил телефон на автоответчик, чтобы Рене по ошибке не взяла трубку. В результате даже не смог сообщить ей, что задерживается — но кто же знал, что так выйдет?!

К тому времени, как он добрался до дома, стояла уже глубокая ночь. С улицы окна казались темными, но открыв дверь, Тед увидел, что в прихожей горит свет.

Он захлопнул дверь и обернулся — Рене была уже в коридоре. Глаза, широко распахнутые на бледном лице, растрепанные волосы... Он только успел протянуть руки — и она бросилась к нему, прижалась, дрожа всем телом и вцепившись в него обеими руками. Дыхание вырывалось короткими всхлипами, как после быстрого бега.

Кажется, она хотела что-то сказать, но не выходило ничего, кроме всхлипывания и судорожных вздохов. Прижимая ее к себе, Тед чувствовал под руками худенькую спинку и цепочку позвонков, шее сразу стало мокро — туда уткнулся один глаз.

Ей удалось наконец выдавить из себя тоненькое и подскуливающее:

— Пять дней... Пять дней!

Он должен был приехать еще позавчера! В крайнем случае, вчера утром! Уже два дня она места себе не находила и боялась, что его арестовали... или еще что-нибудь... и в ужасе замирала, когда в новостях показывали про автомобильные катастрофы.

Волосы у нее были растрепанные, теплые и немного влажные — он наклонил голову и зарылся в них лицом. Руки, оказавшиеся умнее его самого, сразу распознали, что на ней только майка — широкая и свободная — ловко сунулись в пройму, очутились на голой спине и заскользили, поглаживая теплую шелковистую кожу.

Покрутив головой, чтобы ее лицо повернулось удобнее, Тед поцеловал оказавшийся совсем близко плачущий зажмуренный глаз, поерзал губами по мокрой щеке и пробормотал:

— Ну-ну, все же в порядке, я уже приехал, все в порядке...

Его слова, казалось, заставили Рене придти в себя – она смутилась и отступила, но, когда он шагнул вслед за ней и снова обнял, возражать не стала. Только на миг пугливо замерла — и снова расслабилась, прижавшись.

— Ты решила, что я тебя бросил?

 Она замотала головой.

— Нет... Я думала, тебя арестовали.

— Деньги я привез. Просто было никак не управиться быстрее.

Упоминание о деньгах заставило ее вздохнуть и выпрямиться, снова отступив на пару шагов. Под майкой у нее явно ничего не было — неправильно истолковав взгляд Теда, Рене смущенно пояснила:

— Я твою майку взяла спать, вместо ночной рубашки.

— Да ради бога! Бери все, что надо, пользуйся. — (В том числе и владельца майки!)

— Ты, наверное, устал? Хочешь, я тебе что-нибудь поесть приготовлю?

Кажется, ей не терпелось похвастаться своими кулинарными успехами.

— Давай. Только кофе не надо — я его сегодня уже литра два выпил, боялся заснуть за рулем.

— А где ты был? — спросила она неуверенно, словно не зная, можно ли об этом спрашивать.

— Сейчас я умоюсь, переоденусь и все тебе расскажу.

Когда Тед появился на кухне, она накрывала на стол, успев уже напялить на себя джинсы с футболкой. Поверх этого на Рене красовался его собственный розовый передник, на ней он выглядел вполне к месту.

Увидев его, она улыбнулась и, надев кухонные рукавички, полезла в духовку. На миг Теда пронзило странное ощущение: будто в другом мире, в другой жизни это его жена, которая ждала его домой с работы, и дождалась, и радуется, и будет, как положено, кормить его ужином — и надо говорить тише, чтобы не разбудить ребенка, который спит за стенкой...

Он даже понизил голос — потом встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, и продолжил уже нормально:

— Ну... ну, как ты тут без меня?

В ответ перед ним поставили тарелку с куском картофельной запеканки. Запеканка, естественно, была покупная, только подогреть — зато соус к ней Рене сделала сама, порезав в майонез корнишоны и укроп.

Разлив по кружкам какао, она поставила их на стол и уселась напротив.

— Я думала, ты еще позавчера приедешь.

— Следующий раз мы что-нибудь придумаем с телефоном, чтобы ты не нервничала. Я только сегодня с утра смог выехать из Ниццы.

— Из Ниццы?

— Да, там живет один человек. Лет десять назад я нашел его дочку, и он с тех пор преисполнился ко мне вечной благодарности.

— Ее что, похитили? — глаза Рене загорелись.

— Нет, там все смешно получилось, если захочешь, я тебе потом расскажу. В общем, я ему позвонил и сказал, что у меня есть к нему одна деликатная просьба. Не знаю, что он подумал — но тут же ответил, что будет рад меня видеть. А когда я приехал и попросил познакомить меня с кем-то, кто может одолжить мне двадцать тысяч марок, он заявил, что не станет беспокоить из-за пустяка занятых людей — да и что они подумают, узнав, что у него самого не нашлось для друга такой суммы?! Короче, он мне дал эти деньги — под тридцать процентов в месяц и без всякого залога. Ну, а потом пригласил остаться у него на уик-энд, и мне в такой ситуации просто неудобно было отказаться...

Взглянув вниз, Тед обнаружил, что тарелка пуста — уловив этот взгляд, Рене тут же вскочила и положила ему добавку. Нет, все-таки в семейной жизни есть свои преимущества!

А она за эти дни вроде бы немного отъелась и пришла в себя. Щеки не такие впалые, и глаза смотрят веселее.

— Я сегодня по дороге купил газеты — ничего нового. Короткая заметка: «продолжаются поиски» — и все.

— По телевизору пару раз показывали мою фотографию. «Полиция просит население...» — и так далее.

— Ничего. — Он похлопал ее по руке. — Ужин был очень вкусный, спасибо.

Логичным завершением подобного «семейного» ужина было бы отправиться с ней в постель... Теду пришлось напомнить себе об истинном положении вещей.

Словно в ответ на его чаяния, Рене неожиданно сказала:

— Тебе, наверное, неудобно спать на диване — он для тебя короткий. Так что ложись на кровати... — Но тут же, увы, добавила — лишнее, ненужное и совершенно разочаровывающее: — а я перейду на диван.

Постель, казалось, еще хранила частицу ее тепла. Тед вертелся с боку на бок, пока не поймал себя на том, что пытается пристроиться на нагретом местечке.

Она же клиентка... Только клиентка! Впрочем, когда это его останавливало?.. И совсем не в его вкусе. Худенькая, все косточки просвечивают...

Уже засыпая, он усмехнулся. Интересно, найдется ли мужчина, способный объяснить это собственному члену, если тот твердо решит изобразить Вандомскую колонну?

Прошла всего неделя с того момента, когда, проверив автоответчик, он услышал ее голос, задыхающийся и дрожащий. Всего неделя... Целая вечность — ведь каждый день вмещал в себя так много!

С утра, едва глотнув кофе, Тед засел за телефон.

Дозвонившись до Жувена, он узнал, что все в порядке, свидание в пятницу состоялось и аппаратура сработала как надо, так что можно писать отчет.

Следующий звонок был куда важнее. За долгие годы работы Тед имел дело со многими адвокатами, но мэтр Баллу был, по его мнению, лучшим и, что немаловажно в такой сложной ситуации, наиболее известным и респектабельным.

Позвонив ему, Тед попросил о короткой встрече и получил приглашение приехать немедленно.

Только повесив трубку, он заметил, что Рене тихонько сидит рядом и смотрит на него.

— Я буду договариваться на завтра? — полувопросительно-полуутвердительно сказал он.

— Только не очень рано — мне надо еще одеться, привести себя в порядок и сделать маникюр.

Ох уж эти женщины! На его взгляд, она была вполне одета.

— Вечером мы сходим с тобой в одно место, — он усмехнулся, — и приведем тебя в порядок — так, чтобы тебя невозможно было узнать. Заодно поужинаем.

Брови Рене слегка сдвинулись. Тед не удержался — быстро погладил ее по щеке и улыбнулся.

— Не бойся, ты останешься такой же хорошенькой. Я просто не хочу, чтобы тебя кто-нибудь случайно узнал по фотографии.

Она невесело улыбнулась в ответ. Хорошенькой... Ну ладно, сказал так — и на том спасибо! Вздохнула и спросила:

— К обеду вернешься?

— Постараюсь.

Типичный вопрос жены... Типичный ответ... Впрочем, Тед уже бросил бесполезные попытки анализировать свои чувства или внутренне посмеиваться над ними.

И все время хотелось прикоснуться к ее лицу — дотронуться, погладить и обвести пальцами контур удивленно приподнятых бровей...

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

С Арсеном Баллу Тед был знаком давно — на мэтра иногда работал еще старый детектив, у которого он когда-то учился ремеслу. Клиентом мэтр был неплохим: умел четко сформулировать свои требования и не отказывался платить, если результат работы по объективным причинам отличался от желаемого.

То, что Тед позвонил и попросил о встрече, мэтра заинтриговало. Еще больше его удивило желание Теда не просто посоветоваться, а оформить это официально, оплатив консультацию.

Но мэтр уже свыше тридцати лет был адвокатом, а посему, не моргнув глазом, выслушал следующий странный вопрос:

— Я хотел проконсультироваться с вами по некоторым аспектам работы частного детектива. Тут недавно я прочел газету, и меня заинтересовало — чисто теоретически — вот если бы, скажем, эта женщина, — Тед постучал пальцем по фотографии Рене, — обратилась ко мне — обязан ли я был бы известить об этом полицию?

Мэтр знал Теда как весьма неглупого и хваткого парня, который не будет забивать себе голову теориями, а тем более специально приезжать ради этого. И эта просьба оплатить время консультации... теперь весь их разговор подпадает под правила конфиденциальных отношений адвоката с клиентом.

— Если дело связано с похищением — то несомненно. Но если женщина сама обратилась к вам, то, как я понимаю, о похищении речи не идет... — Тед кивнул, то ли подтверждая сказанное, то ли просто обознался, что слышит слова мэтра. — Во всяком случае, вам следует рекомендовать ей сообщить полиции о своем местонахождении.

— Нарушит ли она закон, если по какой-то причине не станет этого делать?

— Нет. Если человек не находится под следствием и не давал никаких подписок, он не обязан ставить полицию в известность о своих перемещениях. Так же как он может просто не знать, что его ищут — никто не обязан читать газеты и смотреть телевизор.

— Значит, если бы... предположим... эта женщина обратилась к вам — вы бы порекомендовали ей то же самое?

— Да, разумеется. Кстати, в газете было написано, что она, кажется... не совсем здорова?

— Да, по утверждению ее мужа. Но когда женщина собирается подавать на развод, на слова мужа едва ли можно полагаться.

Оба уже прекрасно поняли друг друга — но продолжали игру.

— А вы полагаете, что речь идет о бракоразводном процессе?

— Я в этом практически уверен.

— Вы знаете, вы меня заинтересовали. Я хотел бы обдумать ваш вопрос. Может быть, нам всем стоит побеседовать об этом... предположим, завтра?

— Это неплохая идея.

— Часов в одиннадцать?

— Может, чуть попозже? — Тед вспомнил о маникюре.

— В двенадцать вас устроит?

— Думаю, что дa.

Уже собравшись уходить, Тед получил в спину последний вопрос:

— Вы, кажется, бывали в Цюрихе?

Он обернулся и с легкой улыбкой спокойно подтвердил:

— Да, четыре года назад.

Ну вот — главное дело было сделано. Теперь оставались всякие мелочи.

Заехав в контору, Тед узнал от секретарши, что Жувен вот-вот подъедет. А заодно — что Жувен вчера брал его машину и помял крыло, так что она в гараже и будет готова после обеда.

Появившийся Жувен отнюдь не мучился угрызениями совести — мало ли, со всяким бывает! Он привез пачку фотографий и магнитофонную пленку — материал для отчета, и предложил свои услуги по встрече с клиенткой. Пусть Тед только напишет отчет — а остальное он готов сделать сам!

Что ж, дело ясное — клиентка была внешне весьма ничего, а женщина в расстроенных чувствах часто нуждается в утешении. Кроме того, куда легче пережить измену мужа, отплатив ему той же монетой.

Поломавшись для вида, Тед пообещал завтра с утра привезти отчет — в обмен на обещание Жувена сегодня вечером подогнать починенную машину к конторе.

Домой он попал даже раньше обеда. На подходе к дому, непонятно почему, начал волноваться и успокоился, только увидев выскочившую в коридор Рене.

— Ну что? — она тревожно смотрела на него.

— Все в порядке! Завтра в двенадцать, Сейчас я тебе все расскажу.

Увидел, что тревога на ее лице сменилась облегчением. Ну, а что она думала? Должна же понимать, с кем имеет дело!

Решив немножечко помучить ее ожиданием, Тед неторопливо переоделся — и лишь потом уселся в кресло и с удовольствием пересказал весь разговор.

— Спасибо. Значит, завтра, — кивнула Рене.

На лице ее появилось странное выражение — то ли растерянное, то ли задумчивое.

— Завтра. Боишься?

— Что? — она не сразу поняла вопрос. — А, нет. Просто хочу еще раз обдумать, что и как ему говорить.

Что ж, у него тоже было полно работы. Оставив Рене с отсутствующим видом сидеть в кресле, Тед сунул в плейер кассету, полученную от Жувена, и завалился на диван — слушать воркование двух геев. Это было необходимо для написания отчета.

Беседа не отличалась разнообразием и прерывалась длительными паузами. Черт бы побрал их кровать! Магнитофон включался от любого звука и, к сожалению, не мог отличить голосов от скрипа кровати, звона бокалов и тому подобного мусора. На сей раз кровать попалась какая-то особенно скрипучая...

Куда интереснее было незаметно наблюдать за Рене. Губы ее слегка шевелились — очевидно, она репетировала завтрашний разговор. Потом сжала зубы так, что заиграли на щеках желваки; глаза сузились. Нахмурилась... чуть улыбнулась...

Теду казалось, что он может понять, о чем она думает — во всяком случае, мысли о Викторе угадывал уже почти безошибочно.

Он даже огорчился, когда пленка кончилась — не было больше повода лежать и смотреть, но со вздохом встал и поплелся на кухню готовить обед. Правда, в голове шевельнулась коварная мыслишка: а на что в доме женщина?! — но он цыкнул на нее, напомнив себе, что пора и совесть иметь. И так Рене вчера кормила его ужином, а с утра варила кофе — и это притом, что она все-таки гостья.

Она даже не сразу заметила, что Тед исчез — сидела и проговаривала все, что нужно будет завтра сказать адвокату, стремясь подобрать как можно более точные формулировки. Но когда с кухни послышался шум, Рене потянуло туда, будто магнитом.

Увидев ее, Тед улыбнулся — и, как всегда, захотелось улыбнуться в ответ.

— Садись, сейчас все будет готово.

И сразу стало легче на душе. Не хотелось больше вспоминать ни о чем плохом — просто сидеть на этой черно-белой кухне и чувствовать себя в безопасности.

Он, кажется, даже не понял ее слов: «Здесь свободно». Свободно — потому что никто не придет, не станет подслушивать под дверью — она подозревала, что Жанин частенько делала это. И никто не сделает ей замечание, что она смеется слишком громко или говорит слишком возбужденно — как не раз бывало в детстве, да и в школе поначалу.

После обеда Тед уселся за письменный стол и стал печатать на машинке. Одна-две фразы... пауза... еще пара фраз — на лице его явственно отражались муки творчества и внезапные приступы вдохновения. Он то хмурился, то хватал сигарету, затягивался, забывал про нее и снова начинал печатать — быстро и сосредоточенно, словно боясь упустить нужное слово.

Рене тихонько подобралась поближе и устроилась на диване, стараясь не отвлечь и не помешать.

Можно было, наверное, еще разок обдумать разговор с адвокатом, но не хотелось. Зачем? Все обдумано уже десятки раз. В те бессонные ночи, когда она лежала и следила за тенями, подступавшими из темных углов — что ей оставалось, кроме этих размышлений?..

Словно поняв, какое направление приняли ее мысли, Тед внезапно весело улыбнулся, будто сказал: «Выше нос! Все образуется!» — протянул руку и быстро потрепал по щеке. Еще мгновение, и рука его вновь вернулась на клавиши, оставив лишь невольную улыбку на ее лице.

Через некоторое время он встал, побродил по комнате; спросил:

— Кофе хочешь?

— Да...

— Ну, тогда сделай мне тоже! — и снова уселся за письменный стол.

Когда Рене вернулась, он вдохновенно чиркал ручкой по напечатанным листкам. Кивнул, буркнул: «угу!» — глотнул поставленный перед ним кофе и продолжил разрушительные действия, уже с помощью ножниц и клея.

Закончив, обернулся к Рене:

— Ну вот, теперь осталось начисто перепечатать — и все. Еще час где-то. Выдержишь?

Теперь Тед печатал с пулеметной скоростью, без остановок, отвлекаясь только чтобы очередной раз затянуться сигаретой. Впервые Рене по-настоящему поняла выражение «дым столбом» — в комнате уже стояла сизая дымка.

Это заняло даже меньше часа. Очередной раз затянувшись, он отодвинул машинку и еще раз пробежал глазами текст. Кивнул самому себе, засунул листки в пластиковую папку, добавил туда же конверт с фотографиями и магнитофонную кассету, вздохнул и потянулся, откинувшись на спинку стула.

— Все! Собирайся, одевайся — пошли!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Когда они вышли из дому, уже смеркалось. На набережной не было ни души, пахло сыростью, дождем и почему-то свежим хлебом. Почти неделю Рене провела в квартире, и сейчас, от первого глотка свежего воздуха, показавшегося необычайно вкусным, ее слегка зашатало.

Выйдя из тихой улочки на бульвар, она подумала, что оказалась в другом мире: яркие фонари, разноцветные вывески, люди — много... Откуда-то слышалась музыка, шелестели шины проносившихся мимо автомобилей, и вырывавшиеся из-под них брызги рассыпались цветными огнями, отражая свет витрин.

Тед вел ее под руку, ловко лавируя в толпе. Наверное, со стороны они выглядели забавно: в одинаковых куртках с капюшоном, джинсах и кроссовках — почти близнецы, только ее куртка была не коричневой, как у него, а темно-зеленой.

Дойдя до автобусной остановки, он расстегнул куртку и развернул Рене к себе, уткнув носом в грудь — со стороны они выглядели обычной обнимающейся парочкой. Впрочем, эта предосторожность наверняка была излишней — едва ли кто-нибудь мог узнать ее в светлом парике, тем более в капюшоне, надвинутом до самого носа.

— Ты бывала раньше в Париже? — шепнул Тед ей на ухо.

— Да, в детстве. Но я почти ничего не помню...

Подошел автобус. Тед впихнул ее внутрь, провел назад и пристроился спиной к окну, снова развернув к себе лицом.

— А куда мы едем? — решилась спросить Рене.

— Увидишь, — он почему-то усмехнулся.

Это был всего лишь толчок — случайная выбоина на мостовой. Автобус покачнулся, она, потеряв равновесие, налетела на Теда — и, наверное, упала бы, если бы он не подхватил ее и не притянул к себе. И внезапно очень остро Рене почувствовала все его тело, жесткое и теплое, плотно прижавшееся к ней.

Внутри стало жарко, а по затылку, по шее, потом по спине, вниз — волной пронеслись мурашки, как от холода. Или будто шерсть встала дыбом...

Он обнимал ее и раньше, и сегодня ночью, когда приехал — но такого странного ощущения тогда не было. За ушами словно покалывало маленькими мягкими иголочками, и щекам стало горячо.

Почему-то очень трудно оказалось поднять глаза и увидеть его лицо. Все-таки Рене заставила себя, взглянула — он смотрел очень серьезно, хотя губы чуть улыбались, и не отпускал — наоборот, обнял еще крепче.

Голова сама опустилась и уткнулась лбом ему в грудь. От его свитера пахло влажной шерстью. Рене ехала, вдыхая этот запах и чувствуя, как колотится сердце, пока не услышала в самое ухо:

— Эй, ты еще не заснула там? Приехали!

Здесь все выглядело по-другому. Тоже широкий бульвар, но куда меньше витрин, зато на каждом шагу вывески — яркие, мигающие неоном и сразу бросающиеся в глаза. Одна из них в первую минуту поразила Рене: «Представление!!! Живые девушки!!!» «А что, кто-нибудь показывает неживых?» — подумала она, прежде чем сообразила, что имеется в виду стриптиз.

— Налево — «Мулен Руж», — сказал Тед. Она посмотрела налево: наверху медленно крутилась красная неоновая мельница. — Направо — Пигаль. Слышала о таком месте?

— А мы туда идем? — спросила Рене с интересом: за всю свою жизнь она не только никогда не видела живой проститутки, но даже не была на стриптизе!

— Нет, — он обнял ее за плечи и повел через дорогу, — но, если хочешь, я тебя здесь как-нибудь повожу. Я в этом районе вырос и все тут знаю. — Усмехнулся: — Вот видишь, с какой дурной компанией ты связалась?!

— А куда мы сейчас идем?

— В одно такое место, куда богатые приличные девочки не ходят, — снова усмехнулся Тед.

Свернув в боковую улочку, он кивнул на полуподвальную дверь.

— Прошу, мадмуазель!

Именно так Рене и представляла себе кабак: полно табачного дыма, громкая музыка и голоса людей, перекрикивающихся через свободный пятачок в центре зала. Столики располагались вдоль стен, отделенные друг от друга перегородками; вместо стульев — диванчики, вделанные в стены. Больше ничего рассмотреть она не успела — Тед впихнул ее за стойку и подтолкнул в сторону двери, прикрытой бамбуковой занавеской.

— Иди наверх!

Наверху оказалась гостиная с диваном, двумя креслами и тяжелыми темно-красными шторами. Сбоку стоял большой секретер, на котором красовались десятки фигурок: рыбки, птички, кошки — даже, кажется, пара ярких стеклянных петухов. Но рассмотреть снова ничего не удалось — Тед уже появился, волоча за талию невысокую круглолицую женщину со светлыми кудряшками.

— Тетя Аннет, — он царственным жестом указал на Рене и ухмыльнулся, — вот тебе девушка. Нужно сделать из нее что-то такое, чтобы мать родная не узнала!

Рене машинально поздоровалась. Женщина обошла ее сбоку, присмотрелась и заявила:

— Ничего не выйдет. У меня полно народу, мне некогда!

Начиналась обычная игра: прежде чем согласиться, тете непременно нужно было поломаться и набить себе цену. Взглянув на Рене, Тед заметил, что та прибодрилась, решив, что изменение ее облика пока откладывается. Не выйдет, голубушка! У тети уже и глазки блестят — она явно восприняла его слова как вызов и сопротивляется просто для виду!

— А я пока постою за стойкой!

— Нет-нет-нет, ты мне там все перебьешь!

Когда-то, лет тридцать назад, тетя закончила парикмахерские курсы и с тех пор стригла уже не первое поколение девиц с Пигаль — скорее в качестве хобби, чем в дополнение к бистро. Она обожала придумывать прически, но ее полагалось уговорить — это входило в программу удовольствий. Тед не раз наблюдал эти сценки со стороны и всегда потешался.

— Когда это я что-нибудь разбил? — обиделся он, тоже для виду.

— А кто налетел на стойку и чуть ее не опрокинул?

— Восемнадцать лет назад! И ты до сих пор помнишь?!

— Ну ладно, так и быть... Но если разобьешь — будешь платить!

Это было сказано для порядка — она в жизни не взяла бы с него денег. Когда Тед был помоложе и сидел на мели, тетя подкармливала его и частенько совала ему в карман пригоршню мелочи — «на сигареты», как она выражалась. Он смущался, но все-таки брал, пытался потом отдать — она обижалась.

Тед воспринял эти слова как согласие и побежал вниз по лестнице, но на середине вспомнил и повернул назад. Рене по-прежнему стояла в центре гостиной, Тетя Аннет обходила ее по кругу, прищурив глаза; увидев его, сообщила:

— Будем делать экстремальный вариант! Все обалдеют!

— Только не делай экстремальный вариант моему парику! — попросил он, стаскивая с Рене забытую «маскировку». — Вот тебе настоящий фронт работ! — Растрепал слежавшиеся темные локоны, сказал ей — шепотом, но чтобы тетя слышала: — Не бойся, получится красиво!

От цепкого взгляда тети Аннет (интересно, это действительно его тетя?) ей было не по себе. Да и от всего происходящего тоже — ужасно не хотелось выглядеть еще хуже, чем теперь.

— Проходи, раздевайся, — бросила тетя Аннет и достала сигарету.

Рене прошла в соседнюю комнату, сняла свитер и услышала:

— И футболку снимай!

Стало неловко — она знала, что за последние месяцы совсем отощала и кости некрасиво выпирают. Но, раз велено, сняла и футболку.

— Садись! — под коленки подъехало кресло.

Рене не видела, что с ней делают — зеркала перед лицом не было — лишь удивлялась количеству падавших на пол волос. Ножницы неутомимо щелкали, указания продолжали сыпаться градом:

— Подбородок вверх! Повернись налево! Голову вперед! Не дергайся, ухо не отстригу — вон Теди до сих пор со всеми ушами ходит!

— А Тед тоже у вас... — осмелилась спросить Рене.

— А где же еще? — в голосе тети Аннет было искреннее удивление. — Лучше меня нет!

Пожалуй, это действительно была его тетя — в самоуверенных нотках в голосе так и слышалось знакомое: «Я же профессионал!»

— Зажмурься!

Рене покорно закрыла глаза, и на макушку ей ляпнулось что-то мокрое и холодное. Быстрые пальцы размазали это по всей голове.

— Вот, так и сиди, — с этими словами тетя Аннет вышла из комнаты.

Тед слишком хорошо знал тетю, чтобы не понять выражения ее лица. Спустившись вниз, она махнула кому-то из официанток встать за стойку и прошипела ему зловещим шепотом:

— А ты иди наверх!

Зная, что буря неизбежна, он проследовал в спальню, где был тут же схвачен за грудки.

— Ты с ума сошел!

Понимая, о чем идет речь, Тед терпеливо ждал дальнейших попреков.

— Ты с ума сошел! Ты же никогда не связывался с такими делами! Я так радовалась, что ты взялся за ум и не попал в тюрьму, как все тебе предсказывали! — шепотом орала тетя. — Нет, вы только посмотрите на него! Ее похитили и показывают по новостям — а он как ни в чем не бывало приводит эту ненормальную ко мне стричься!

— Под дулом пистолета, — кротко заметил Тед.

— А? Какой еще пистолет?

— Она что, похожа на похищенную?

— Ты еще скажи, что это не ее фотография в газете была!

— Ее.

Тетя Аннет увидела на лице у племянника такое же выражение, какое бывало когда-то в детстве, когда он знал, что сейчас его будут ругать, но упрямо продолжал считать себя правым.

— Так что, выходит, ее никто не похищал?

Он помотал головой.

— Она просто ушла от мужа.

— Ты еще скажи, что к тебе!..

Тед пожал плечами, что означало «Понимай, как хочешь», а вслух сказал:

— Она попросила меня помочь. Ну там — с адвокатом и прочее.

— И она не ненормальная?

— Не больше, чем ты и я.

— Ну, про тебя я и говорить не стану! Ее же ищут!

Тед понял, что буря прошла, и теперь тете просто жутко интересно. Он снова пожал плечами.

— Ну ладно, пройди за стойку — некогда мне с тобой разговаривать, краску смывать пора, — примирительно бросила тетя. Все-таки не удержалась, спросила: — А ты ее давно знаешь?

— Четыре года, — сообщил Тед и ухмыльнулся при виде ее удивленного лица.

Рене уже устала ждать, когда тетя Аннет наконец появилась — вместе с очередным указанием:

— Пошли в ванну, смывать пора!

Парикмахерской раковины с вырезом для шеи не было. Рене пришлось наклониться над ванной и безропотно терпеть, пока ее поливали горячей водой из душа.

И снова кресло. Тетя Аннет ходила вокруг, держа в левой руке фен, а правой попеременно хватаясь то за расческу, то за ножницы. Голове было непривычно легко и холодно — Рене казалось, что волос уже совсем не осталось, но зачем тогда расческа?!

— Все, можешь одеваться! Руками не хватай! — так тетя Аннет отреагировала на попытку Рене, если уж нет зеркала, хотя бы пощупать, что творится у нее на голове. — Помаду к этому нужно коричневую с перламутром — самый блеск будет! Пошли в гостиную! Руки от головы убери — сначала пусть Теди посмотрит, а потом я тебе уже зеркало дам!

Когда тетя снова спустилась вниз, на губах ее играла самодовольная улыбочка.

— Иди посмотри, какой супер получился! Обалдеешь!

Она верно подобрала слово — поднявшись наверх, Тед понял, что на сей раз тетя превзошла самое себя. Заказ был выполнен точно, он и сам с трудом узнал Рене в таком виде.

Вместо темных локонов на голове красовались коротенькие прядки, похожие на перышки воробья. Фигурно вырезанная челочка в точности повторяла линию бровей. И все это — цвета седины...

Ничем не прикрытые, чуть оттопыренные ушки трогательно и беззащитно высовывались наружу, шейка выглядел а совсем тонкой и торчала из ворота свитера, как стебелек цветка. В таком виде Рене должна была выглядеть как исхудавший подросток — но любой, взглянув на нее, понял бы, что это женщина.

Седые прядки служили лишь обрамлением для лица —легко очерченного, словно его только что придумали и нарисовали акварелью. Придумали — потому что таких лиц в природе не бывает. Когда-то, в мультфильме, Тед видел похожую девушку — инопланетянку, случайно попавшую на Землю. Заостренный подбородок, нежные щеки, уже не выглядевшие запавшими, и глаза, огромные и яркие под темными дужками бровей. Они казались еще больше из-за того, что были широко открыты — и насмерть перепуганы.

И в этот миг Тед понял, что пропал. Можно было смеяться, иронизировать, напоминать самому себе, что она не в его вкусе — и таким образом держать себя в руках, пока рядом была тощенькая девчонка в золоченых тапках. Но против этого инопланетного чуда он был совершенно беззащитен —одним своим испуганным взглядом она разрушила все тщательно выстроенные им баррикады.

Он подошел к ней и медленно протянул руку, дотронувшись до виска, пробежал пальцами по щеке, обвел линию бровей... Неуверенно улыбнулся, не зная, что сказать — какие тут могли быть слова? — и все же сказал:

— Рене, ты просто чудо!

Она улыбнулась — так же неуверенно, но испуга в глазах стало поменьше.

Руки сами полезли трогать все остальное: скользить по ушкам, по шее, поглаживать серебристые прядки, делавшие лицо еще нежнее.

Сзади обнаружилось еще одно маленькое чудо: на затылке вместо прядок был коротенький ежик, бархатистый и колкий — лишь внизу, на шее, осталась мягонькая шелковая бахромка.

Всей ладонью он поерошил этот ежик. Рене зажмурилась —наверное, ей стало щекотно. Рука тут же начала подтягивать ее ближе и разворачивать поудобнее...

К сожалению, поцелуя не получилось. Услышав легкий шорох, Тед опомнился — тетя стояла сзади, с интересом наблюдая за происходящим. Он обернулся и сказал:

— Тетя, ты тоже чудо!

Она расплылась в довольной улыбке, но, кажется, была слегка разочарована. Еще бы, спектакль прервался на самом интересном месте!

Рене открыла глаза и вопросительно уставилась на него.

— Зажмурься снова! — приказал он. — Сейчас я тебя подведу к зеркалу — тогда посмотришь!

Обняв за плечи, подвел ее к трюмо.

— Теперь смотри!

В первый момент Рене показалось, что сзади стоит какая-то другая девушка — и именно эта девушка отражается в зеркале. Это — она? Неуверенно подняла руку — отражение сделало то же самое. Это — она...

Но эту девушку никто, и в первую очередь сама Рене, не смог бы назвать «никакой»! Так вот что означал странный взгляд Теда — она действительно хорошенькая... То есть эта девушка, не она. Но ведь она и есть эта девушка?!

Мысли путались, ощущения были непривычными — и жар внутри, и мурашки, проносящиеся по коже, и то, как легко было голове без привычных локонов. А может, вся она уже становилась этой другой девушкой — свободной и легкой?

Очевидно, вид у нее был несколько обалдевший, потому что Тед рассмеялся — не обидно, а по-хорошему, так, что Рене тоже захотелось смеяться, а по спине почему-то снова побежали мурашки.

Только тут она поняла, что тети Аннет уже нет в комнате. Наверное, нужно было что-то сказать ей, поблагодарить — но что? Такого с ней еще никто не делал...

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Стоило спуститься вниз, как тетя Аннет сама нетерпеливо подскочила к ним.

— Ну что? Нравится?

— Да... Это просто...

— То-то же! Я же говорю, я лучше всех! — и, уже к Теду: — За угловой столик садитесь, справа.

Народу в зале стало больше, на пустом пятачке появились танцующие пары.

Голоса, запахи, легкий звон посуды, рука Теда, лежащая на ее локте... все вокруг казалось Рене другим, изменившимся, как и она сама. И немного нереальным, будто во сне.

— Посиди, я сейчас принесу еду, — Тед подтолкнул ее к столику.

Вернулся к стойке, заговорил с тетей Аннет; со смехом помахал кому-то рукой... он казался здесь своим, очень подходящим к этому месту. Впрочем, пожалуй, он подходил к любому месту.

Еще когда-то, давным-давно, Рене поразило это ощущение: и в парке, и потом в ее комнате он не чувствовал ни малейшей неловкости. Она тогда страшно стеснялась и непривычной ситуации, и своего подбитого глаза, и вообще — всего, чему он стал свидетелем. А Тед... он вел себя естественно, не казался чем-то чужеродным — и при этом оставался самим собой. И в доме Бруни тоже, и здесь, теперь...

Он еще с кем-то поздоровался, потом вспомнил о ней —обернулся, улыбнулся... Исчез за дверью...

Еду он принес сам, набрав на кухне всякой всячины, в том числе, специально для Рене, тарелку жареной картошки. Отнес все на столик — и пошел за вином.

— Ты еще скажи, что она для тебя просто клиентка! — Эта провокационная реплика тети означала жгучее любопытство.

Он молча пожал плечами.

— Ну что ты молчишь? Что, я сама не вижу?! Да ты же... — она возмущенно задохнулась, и Тед не понял, что имелось в виду. Влюбился? Свихнулся? И то и другое подходило...

— Ролло не говори, — попросил он.

— Что я, дура? — обиделась тетя. — Когда это я ему что-то говорила? Он даже до сих пор не знает, сколько мне лет!

Неудивительно... Тед и сам не знал, сколько тете лет — по документам пятьдесят два, но при этом она была старшей сестрой его матери, которой недавно исполнилось пятьдесят четыре.

Ролло, здоровенный мулат лет сорока пяти, был «бой-френдом» (если можно так назвать человека его возраста) тети Аннет уже несколько лет. Он имел свой бизнес, почти законный: пристраивал на работу нелегальных эмигрантов, которых презрительно называл «ниггерами». Попробовал бы кто-то назвать так его — ведь он в отличие от них родился в Марселе!

Мужик он был неплохой, тетку обожал — возможно, они с Тедом даже могли бы стать приятелями, если бы не одно обстоятельство. Обстоятельство это Тед именовал сокращенно ССК, что означало Самый Страшный Кошмар — или просто Кошмарик.

На самом деле здоровенного добермана, всюду сопровождавшего Ролло, звали Наполеон. Насколько Тед знал, он в жизни никого не укусил, но шума от него бывало порой с избытком. Ролло, со своим идиотским чувством юмора, любил ослабить поводок поблизости от незнакомой «цыпочки» и наслаждался визгом, издаваемым девицей, когда к ней неожиданно совалась огромная зубастая морда. Наиболее нервные даже вскакивали на столы!

— Помяни черта к ночи! Явится! — сказала тетя, глядя через его плечо. — Ой, сейчас визгу будет! Он на твою нацелился — иди выручай!

Вспомнив блестящую красную пасть с белыми, как у акулы, зубами, Тед промедлил самую малость — повернулся, но ни Рене, ни Кошмарика не увидел — все заслоняла мощная спина Ролло, стоявшего у столика.

Он бросился вперед, на ходу услышал, как мулат промямлил странную фразу: — «Э-э... картошечки... да...» — и прибыл в тот самый момент, когда эта картошечка бесследно исчезла в зубастой пасти. Доберман влез передними лапами Рене на колени, страшная акулья морда была в сантиметре от ее лица — но испуганной она не выглядела. Наоборот — просияла, взяла с тарелки очередной ломтик картошки и снова сунула псу в пасть. И еще дала облизать пальцы и вытерла их о лоснящийся черный бок!

Неудивительно, что Ролто онемел. Сожрав картошку, Кошмарик обернулся, оглядел их с — господи помилуй! — идиотской улыбкой во все сто зубов и полез к Рене целоваться. При этом ходуном ходил не только нелепый обрубочек, доставшийся бедняге вместо хвоста, но и вся задница.

— Ай, какая хорошая собачка! — сказала Рене.

Кошмарик, вспомнив от этих слов, что он ближайший родственник болонки, тут же предпринял попытку влезть к ней на колени целиком.

— Привет, Ролло! Ты что мою девушку пугаешь?!

— Да... я... — тот, похоже, был в шоке.

— Ладно, забирай своего... пуделька отсюда, пока он всю картошечку не съел, — Теду стало так смешно, что впервые в жизни он почувствовал себя свободно, находясь рядом с этим псом.

— Это что — твоя цыпочка? — в голосе Ролло было явное восхищение.

Подоспевшая тетя Аннет хлопнула его по затылку.

— Опять людей пугаешь?!

— Да я не боюсь! — запротестовала Рене.

Тем не менее Ролло потянул за поводок, и после легкого сопротивления пес поплелся за ним, то и дело оглядываясь.

Рене проводила его глазами и обернулась — Тед уже сидел за столиком и разливал вино.

— Бедняга в трансе, — ухмыльнувшись, кивнул он в сторону стойки, где остановилась собака вместе с хозяином. — Привык, что его пса тут боятся.

Она виновато пожала плечами. Мама всегда говорила, что возиться с собаками, а тем более гладить посторонних — это неприлично и не женственно...

Хватит! Рене встряхнула головой и почувствовала, как ей легко и прохладно. И именно это ощущение прохлады заставило вернуться то чувство свободы, которое родилось в ней, когда она смотрелась в зеркало.

Тед сидел напротив, опершись локтями на стол и пристально глядя на нее. Ей захотелось дотронуться до него, убедиться, что он настоящий... и не приснился.

Наверное, он умел угадывать мысли, потому что протянул руку ладонью вверх.

— Пойдем потанцуем?

Сказать ему, что не надо? Что она давно не танцевала, и вообще плохо умеет, то есть, конечно, ее учили, но...

Он наклонил голову, улыбнулся — и Рене дотронулась до его руки, оказавшейся теплой и настоящей.

Это было совсем не как на школьной вечеринке... Обычно на вечеринках Рене думала прежде всего о том, все ли видят, что ее тоже кто-то пригласил (это случалось нечасто), и о том, чтобы не отдавить от смущения ноги партнеру.

И не так, как на балу или приеме — там было положено танцевать, и она заранее знала, с кем и когда. И о чем говорить, и как улыбаться — и что скажут ей, тоже было известно заранее.

И уж точно никогда в жизни Рене не танцевала в джинсах и кроссовках... — и никогда ей не было до такой степени все равно, во что она одета. Даже если бы одежды вообще не было...

От промелькнувшей мысли щекам стало горячо. Она подняла глаза, чтобы убедиться, что Тед ничего не заметил... наверное, все же заметил, потому что улыбнулся, поймав ее осторожный взгляд.

Он обнимал ее обеими руками, как тогда, в автобусе, и почти не двигался с места, лишь переступал в такт музыке. И, как тогда, Рене остро и внезапно почувствовала, что он рядом — почувствовала телом, которому вдруг стало нечем дышать.

Тогда, в автобусе, все вышло случайно, он просто не хотел, чтобы она упала. Но губы, прижавшиеся внезапно к ее виску — это уже не было случайностью. Рене задохнулась и чуть не потеряла равновесие — ноги отказались слушаться, а по спине снова пробежала стайка мурашек.

Тед не сбивался с ритма, увлекая ее за собой — и все острее она ощущала жар, разливающийся внутри, и его руку, оказавшуюся у нее на затылке, и его губы у себя на виске... и запах мокрой шерсти от его свитера — и еще что-то, чему она пыталась подобрать название, и уже почти подобрала, когда музыка кончилась.

Подойдя к столику, он остановился и прислонился к перегородке, пропуская ее вперед, но когда Рене попыталась протиснуться мимо, притянул ее к себе. При желании она легко могла бы высвободиться, он держал не сильно — но не хотела. Это показалось ей нужным, правильным и естественным.

И когда Тед поцеловал ее, это тоже было нужно и правильно — в том новом мире, который рождался вокруг нее. От него пахло вином, совсем немножко, и кончик языка требовательно толкнулся ей в губы, которые тут же сами собой раскрылись и впустили его. Внутри пробежала горячая волна, и она потянулась к нему, запрокидывая голову, чтобы ему было удобнее.

Это длилось недолго — совсем недолго. Потом он отстранился, усмехнулся и спросил:

— Что же мы с тобой будем делать, богатая девочка?

Рот его кривится в улыбке, которая могла бы выглядеть иронической, если бы не глаза — слишком теплые и серьезные.

И Рене, все еще во власти этого новообретенного чувства свободы, рассмеялась и выдохнула:

—Жить!

Только тут, от какого-то раздавшегося поблизости звука, она вспомнила, что вокруг люди, которые, наверное, заметили... наверняка заметили, как он целовал ее! Она испуганно оглянулась и скользнула за столик, протиснувшись в самый дальний угол диванчика.

Забавно, она совсем не умела целоваться. Тед знавал пятнадцатилетних девчонок, которые делали это лучше, и уж конечно не так смущались и краснели. И все-таки... он был бы не против повторить все сначала.

Усевшись, он потянул к себе миску с устрицами, вспомнил слова тетки и воровато покосился в сторону стойки — наверняка все видела! Ну и наплевать!

Рене по-прежнему сидела в уголке и, когда он взглянул на нее, неуверенно, почти жалобно улыбнулась. Почему-то ему никак не удавалось воспринимать ее как взрослую двадцатипятилетнюю женщину. Девчонка... такая же, какой была, когда он ее впервые встретил. Инопланетянка...

— Ты чего не ешь ничего?

— Спасибо, я... сейчас буду

Она принялась было за полуостывшую картошку, но отвлеклась, наблюдая, как Тед ел устрицы: прямо руками, совершенно не по правилам, и так вкусно и аппетитно, что ей тоже захотелось попробовать. Он брал устрицу, капал на нее лимоном — и съедал все это, высасывая прямо из раковины. Иногда отщипывал куски от длинного батона, совал в рот, запивал вином — и тянул руку к следующей раковине.

Наверное, она следила за его действиями очень красноречиво, потому что вместо того, чтобы высосать очередную устрицу, Тед внезапно протянул ее ей, подсунув к самому рту.

— Ам!

Рене зажмурилась и осторожно, стараясь не хлюпнуть, слизнула с раковины все, что в ней было. Это оказалось так вкусно, как никогда в жизни... и кажется, никто ничего не заметил.

— Давай! — Тед придвинул миску поближе к ней. — Пока я все не съел!

И от его улыбки снова стало весело и легко и показалось, что это самое правильное: есть именно так, наперегонки с ним, и слушать музыку, и не думать о том, как она выглядит со стороны. И куда важнее стало то, что он рассмеялся и кивнул, увидев, как у нее хорошо получается, и пододвинул ей самую большую и вкусную устрицу.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Когда они вышли на улицу, дождь лил уже всерьез, косыми зарядами, и по мостовой текли струи воды. Прохожих на улице почти не было, лишь вывески продолжали ярко светить, отражаясь в падающих каплях цветными вспышками, похожими на праздничный фейерверк.

Тед еще раз мысленно обругал Жувена — сейчас машина оказалась бы очень кстати. Впрочем, Жувен наверняка уже пригнал ее к конторе, всего в нескольких кварталах отсюда.

— Хочешь, вернись, подожди внутри — а я сбегаю за машиной?

Рене замотала головой, но покорно подставилась, когда он начал приводить ее в порядок: застегнул куртку доверху и подтянул завязки капюшона, чтобы внутрь не поддувал холодный ветер.

— Если ты пойдешь со мной, ты можешь замерзнуть...

— Ты теплый.

Она сказала не думая — то, что чувствовала. Тед стоял совсем рядом, и тепло его тела ощущалось даже сквозь одежду — но главным было не это, а его теплый взгляд, улыбка, смех...

Доверчиво запрокинутое лицо Рене было слишком близко, чтобы стоило искать какой-то другой ответ на ее слова — и он поцеловал ее, сначала легонько, давая возможность сказать какую-нибудь глупость вроде «Не надо», потом по-настоящему, неспешным долгим поцелуем, прижимая к себе все сильнее и сильнее и чувствуя ее восхитительно неумелый отклик.

Отпустил, хотел погладить по зажмуренному лицу, но вовремя вспомнил, что пальцы у него совсем холодные. Дождался, пока она откроет глаза, и улыбнулся, потому что в них было удивление — и наивная детская радость.

— Ну, пойдем?!

Они шли через пустой, залитый водой город, и Рене казалось, что сверкающие разноцветными огнями капли — это праздничный салют в ее честь.

Когда дождь становился сильнее, они забивались в какой-нибудь подъезд, и Тед целовал ее, пытался губами ловить капли, текущие по ее лицу, и смеялся. От него пахло мокрой шерстью, сигаретами, вином — всем вместе, и губы были нежными и горячими, и она тянулась к ним, стараясь не упустить ни одного мгновения, потому что ничего подобного в ее жизни еще не было.

Постепенно переходы становились все короче, а остановки — все длиннее, и это было похоже на полет во сне, где можно ничего не бояться и ни о чем не думать — ни о чем, кроме одного: понравится ему этот подъезд или придется ждать следующего?

И когда они свернули в какую-то улочку, и он вдруг сказал:

— Ну вот, пришли! — Рене огорчилась, что все так внезапно кончилось.

Машина была на месте — слава богу, Жувен не обманул.

Руки дрожали, и Тед знал, что дело не в холоде. До дома еще минут десять — целая вечность — и тогда можно будет стащить с нее куртку и погладить пушистый ежик, и поцеловать маленькое ушко... Он чуть не застонал и резко рванул с места.

На повороте мельком взглянул на Рене. Она смотрела прямо перед собой, и по лицу ее метались отблески от проносящихся мимо вывесок и фонарей. Свет — тьма, красное — белое...

Ей казалось, что она раскачивается на гигантских качелях. Голова кружилась, сердце лихорадочно билось, и было никак не вспомнить, как полагается нормально дышать.

Страх — радость — удивление — и снова страх... И горячая волна, словно кто-то взял и погладил ее изнутри, когда Тед, не глядя, нашарил ее руку и положил себе на колено, горячее и жесткое.

Они подъехали к дому и молча поднялись на пятый этаж. Вместо того чтобы войти в квартиру, Тед вдруг остановился, опираясь ладонью о дверь над головой Рене и глядя на нее сверху вниз.

— Я могу сейчас уйти, если... если ты хочешь, чтобы я ушел...

«Потому что если ты не скажешь, чтобы я ушел, то через час... раньше... ты окажешься со мной в постели. Потому что я схожу по тебе с ума. Потому что... Пожалуйста, Рене, пожалуйста...»

Ее душа снова качнулась на гигантских качелях. Он уйдет и не надо ничего решать... и не будет так страшно. Он уйдет — и станет пусто и холодно, и не будет так биться сердце...

Она замотала головой, не отрывая глаз от его лица.

— Не уходи, — попыталась улыбнуться, — пожалуйста... «Потому что если ты уйдешь, я снова останусь одна – со своим страхом. Потому что ты заставляешь меня смеяться и радоваться в самые неподходящие моменты и смотришь на меня так, словно я что-то значу. Потому что я не хочу, чтобы ты уходил...»

Он обнял ее одной рукой, другой нащупывая замок, приподнял и внес в квартиру, прижимая к себе и почти не чувствуя веса худенького тела. Поставил на пол и принялся целовать, как сумасшедший, уговаривая себя, что не надо так торопиться — и чувствуя, как она дрожит и тянется к нему, привставая на цыпочки. На миг оторвался от нее, чтобы снять куртку — Рене неловко завозилась, тоже пытаясь расстегнуться.

Не в силах дождаться, пока она сделает это сама, Тед перехватил тоненькую холодную ладошку и поцеловал, еще и еще, согревая своими губами, своим дыханием. Покосился на Рене и чуть не рассмеялся — с таким любопытством она следила за тем, что он делает.

Страха не было — лишь безмерное удивление. Что ей уже почти двадцать пять лет, и она до сих пор не знала, что так бывает. И что все это действительно происходит с ней... и это не сон.

— Рене... — Больше слов не было — только ее имя, которое сейчас значило для него больше, чем любые другие слова. —Рене, Рене...

Внезапно он вспомнил, что она наверняка промокла и замерзла, хотел нагнуться, чтобы разуть ее — и не выдержал, прижался лицом к груди, потерся, даже заурчал, как кот. Почувствовал под одеждой катившийся тверденьким шариком сосок и прямо сквозь свитер прильнул к нему ртом.

Рене задрожала и вцепилась ему в плечи, запрокидывая голову, подставляя шею — и губы переметнулись туда, не в силах отклонить это приглашение. Кожа на шее была нежной-нежной, от нее пахло какими-то цветами, и живым родничком под губами билась тоненькая незаметная жилка.

В какую-то короткую секунду просветления Тед понял, что стенка в прихожей — не самое лучшее место... по крайней мере, для первого раза. Глубоко вздохнул и заставил себя остановиться, хотя руки уже шарили под ее свитером, пытаясь залезть еще и под футболку.

Рене стояла зажмурившись, словно прислушиваясь к чему-то. Он погладил по щеке, легонько, одним пальцем очертив линию подбородка — и глаза открылись, уставившись на него. В них было столько требовательного удивления: ну почему он перестал?! — что Тед рассмеялся.

— Сейчас...

Джинсы внизу, почти до колен, у нее были мокрые, кроссовки — тоже, и шнурки никак не желали развязываться. Ноги оказались тоже мокрые, застывшие, с зябко поджатыми пальчиками. Еще не хватало, чтобы завтра у адвоката она хлюпала носом!

— Ну-ка, поехали! — Он подхватит ее и потащил в спальню. По крайней мере, неплохой повод побыстрее оказаться там...

Рене пугливо притаилась в его руках — такая легонькая, что у него защемило сердце. Сумасшедший приступ желания схлынул, и остались нежность и потребность защитить ее от чего угодно, даже от себя самого, если это может причинить ей боль.

Он поставил ее около кровати и бережно притянул к себе, поглаживая по пушистенькому ежику.

— Рене, послушай, я... я все еще могу уйти... И я не обижусь.

«Подумай еще раз. Я не хочу, чтобы ты потом жалела...» Ее лицо испуганно взметнулось вверх.

— Ты хочешь уйти?

«Я очень тощая и костлявая, да?»

— Нет.

Медленно, боясь напугать, он начал раздевать ее, с каждым мгновением все отчетливее понимая, что она не боится — совсем не боится! — и это было частью того чуда, которое называлось Рене.

Она испугалась лишь на мгновение, когда Тед стащил с нее свитер — под тоненькой футболочкой слишком хорошо было заметно, как некрасиво выпирают у нее лопатки. А потом страх куда-то исчез, потому что он погладил ее теплой ладонью по спине, по этим самым лопаткам, и снова стал целовать.

Рене даже не поняла, как получилось, что они уже лежат, и не надо больше думать о том, чтобы заставить слушаться подгибающиеся ноги. Тед старался не раздавить ее и опирался на локоть, но все равно был тяжелый, большой и горячий. Частые удары его сердца отдавались у нее в груди, его губы скользили по ее шее, а рука нетерпеливо дергала за край футболки, пытаясь залезть под нее — и Рене повернулась, чтобы ему было удобнее.

— Рене... — больше он не говорил ничего, только повторял ее имя — вновь и вновь, словно заклинание, — Рене...

Господи, ну какой идиот мог думать, что у нее слишком маленькая грудь? Шелковистая, нежная, упругая, с тверденьким торчащим соском, она ловко разместилась в ладони, словно специально созданная именно для него, для его рук и губ. Он припал к ней открытым ртом, захватив вершинку; переметнулся на другую, снова на первую, потерся лицом об обе сразу и даже рассмеялся — с такой готовностью Рене подалась навстречу.

От нее пахло цветами, и кожа под его губами была нежной и солоноватой. От каждого, самого легкого прикосновения его языка Рене вздрагивала и, кажется, сама того не замечая, сильнее вцеплялась в его плечи, царапая острыми коготками.

Слегка отстранившись, Тед окинул ее взглядом. На ней оставались только беленькие кружевные трусики, и кожа влажно блестела. Она была красивее, чем он помнил и представлял: длинные стройные ноги, темные волосы, просвечивающиеся сквозь кружево, чуть впалый живот, грудь, налившаяся и порозовевшая от его ласки — и выражение томительного ожидания на лице.

Он накрыл ладонью грудь, легонько сжал, потеребив пальцами сосок, услышал нетерпеливый вздох — и снова заскользил губами по шее, пока не добрался до ушка, смешно торчавшего из-под седых прядок.

Поцелуи стали медленными и долгими. Тед обводил ухо языком, втягивал в себя, покусывал мочку, а рука, до сих пор лежавшая на груди, спустилась ниже... еще ниже... погладила живот и решительно нырнула под резинку трусиков.

Рене ахнула и зажмурилась, вздрагивая. Внутри нее что-то сильно, почти болезненно задрожало, отзываясь на его прикосновения, и внезапно она почувствовала — глубоко, в себе — его пальцы! Ее бедра сами раздвинулись и приподнялись навстречу, а пальцы поглаживали, скользили, ласкали, и от каждого их движения она всхлипывала и корчилась, словно выплясывая какой-то немыслимый танец.

Потом он куда-то исчез — и она открыла глаза, ничего не видя перед собой от выступивших слез.

— Пожалуйста!.. — она не знала сама, о чем просит, но Тед, очевидно, понимал это лучше нее, потому что снова оказался рядом и отозвался:

— Сейчас! — попытался стащить с нее трусики, и Рене приподнялась, помогая ему. — Сейчас...

Он вошел в нее — и замер у самого входа, боясь оказаться слишком большим для нее. Медленно двинулся дальше и почувствовал, как она нетерпеливо дернулась ему навстречу.

Это было последней каплей: он рванулся вперед, глубоко, до самого конца — и внезапно с восторгом ощутил, как Рене забилась под ним, запрокинув голову, вцепившись ему в плечи и выкрикивая что-то бессвязное.

Она не знала, что так бывает... что так может быть с ней! Все то, что она читала или слышала, не могло описать этот взрыв внутри: боль, жар, радость, судорога, пронзившая ее до самых кончиков пальцев, свет, вспыхнувший перед плотно закрытыми глазами — и волны наслаждения, бьющие изнутри и сотрясающие напряженное выгнутое тело...

Тед сам не понимал, как сумел пройти через эту бурю и дождаться конца — так и не разрядившись, все еще в ней. Героический подвиг, о котором — увы! — он никогда и никому не сможет рассказать...

Лишь почувствовав, что Рене уже приходит в себя, он подул на капельки пота, украсившие ее лоб, легонько поцеловал в зажмуренный глаз и шепотом спросил:

— Эй, ну как ты там?

Глаза медленно открылись, удивленные, все еще затуманенные пережитым наслаждением.

Только через несколько секунд Рене вспомнила, где она и что произошло. Тед был по-прежнему рядом, смотрел на нее сверху и улыбался — весело, отчаянно, с какой-то непонятной гордостью. Она шевельнулась и лишь теперь поняла, что странное ощущение жара и наполненности возникает оттого, что его член, жесткий и напряженный, до сих пор в ней! Поняла — и испугалась, потому что все то плохое, что она знала про себя, оказывалось правдой. И удивилась, потому что Тед, кажется, совсем не сердился...

Он рассмеялся хриплым задыхающимся смешком, сказал:

— Поехали! — и начал двигаться сильными мощными толчками, медленно и ритмично... потом чуть быстрее... И снова: —Рене, — и губы, жадно впившиеся в шею, и шепот, щекочущий над ухом: — Рене...

И, несмотря на испуг, она с ужасом и восторгом почувствовала, что внутри нее опять все дрожит, и горячая волна уже близко, рядом...

Слова вырвались сами — Рене лишь услышала их, словно со стороны:

— Еще... пожалуйста, еще! Быстрее!

Она не знала, что Тед умеет двигаться так быстро, что кто-нибудь так умеет — в три... в десять... в сто раз быстрее — как машина, но ни одна машина не смогла бы выдержать этого сумасшедшего темпа.

Его лицо исказилось, как от боли, но, схватив ее за ягодицы и впившись в них жесткими пальцами, он продолжал неутомимо подаваться вперед — и вдруг замер и напрягся, сильно, до боли прижав ее к себе. Что-то дернулось у нее глубоко внутри, и именно этого последнего толчка Рене, оказывается, не хватало, чтобы вновь ощутить ту сладкую пронизывающую судорогу, которой она так ждала...

Прошло несколько минут, прежде чем она окончательно пришла в себя.

Она лежала на животе, уткнувшись лбом в подушку, отброшенная, как ненужная кукла. Тед был где-то поблизости, она хорошо слышала его дыхание — хриплое и неровное.

Теперь Рене вспомнила все. Все... Ощущение блаженной легкости исчезло, остался только стыд — невыносимый, такой, что хотелось вскочить и забиться в какую-нибудь тесную дыру, где ее никто не увидит. Слова Виктора, как наяву, зазвучали в ушах: «Да с дохлой рыбой трахаться приятнее, чем с тобой! Даже если какой-то идиот на тебя с голодухи и клюнет, второго раза он уж точно не захочет!»

Если Тед сейчас скажет что-нибудь подобное... Как после этого смотреть ему в глаза, говорить с ним, как? Может, он сумеет хотя бы промолчать?

Он шевельнулся и положил теплую руку ей на плечо. Сказал:

— Я помнил тебя все эти годы... и все никак не мог придумать, на что похожи твои глаза. А теперь знаю. Они как анютины глазки — знаешь, бывают такие, коричневые с золотыми серединками.

И она заплакала...

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Тед не сразу понял, что она плачет, всхлипывания были почти беззвучными — но спина, несомненно, вздрагивала. Прислушался — да, плачет.

Вздохнул — похоже, она все-таки пожалела... Погладил по спине, попытался подтянуть к себе — Рене вцепилась в подушку, продолжая всхлипывать.

— Я был очень грубым, да?

Она замотала головой, не отрывая лица от подушки, и пробубнила что-то невнятное.

— Ну-ка, ну-ка? — уже не церемонясь, он перевернул ее и подтянул к себе. Теперь вместо подушки была использована его подмышка — именно туда Рене повторила, тоже не слишком разборчиво:

— Ты был прекрасным... — впрочем, возможно, сие означало и: «Это было прекрасно...»

— Ну чего ты тогда?

Она всхлипнула:

— Виктор... он... — махнула рукой и снова заплакала.

— Забудь ты про него, хватит! Мне не нужен сейчас третий в постели... мне вообще не нужен никто, кроме тебя!

Господи, что же еще вытворял с ней этот подонок?

— Значит, вот как это бывает на самом деле...

Тед не сразу осознал, что она сказала. Потом осторожно переспросил, не уверенный, что правильно понял ее слова:

— Ты что... ты что, никогда не кончала?

Она слегка вздрогнула — ох уж эта католическая школа, ее еще придется учить называть вещи своими именами! Голова замоталась из стороны в сторону — несомненно, отрицательно.

— Этот твой Виктор — он что, совсем идиот? — вопрос был чисто риторический, но Рене отозвалась:

— Он говорил, что я никуда не гожусь, что я вообще... фригидная. И ты сам видел, у тебя тоже не... я почувствовала, только потом получилось... извини...

Объяснение было нелепое, бессвязное — и абсолютно не укладывалось в голове! Значит, вот как она расценила его сексуальные подвиги! О боже!!!

Когда плечо Теда под ее щекой заходило ходуном, она не сразу поняла, что происходит — настолько это было неожиданно. Он смеялся!

Ладно, можно перетерпеть и это. Рене сползла с трясущегося плеча и уткнулась лицом в подушку. Что ж, если ему смешно...

Смех прекратился так же внезапно, как начался. И так же внезапно Тед рывком повернул ее к себе.

— И ты верила в это? Все время? — он говорил не слишком громко, но ей показалось, что он кричит.

— Да.

Он прижал ее к себе, уткнув лицом в грудь — совсем близко, так, что она слышала, как бьется его сердце.

— Мне было очень хорошо с тобой... очень. Я думал, это не надо объяснять. Ты никакая не фригидная — ты самая нормальная... горяченькая... ну я не знаю, как еще сказать, — приподнял ее лицо и начал целовать — легкими быстрыми поцелуями. — Я помнил тебя все время, помнил и представлял иногда: а как это было бы с тобой... И думал, что никогда больше тебя не увижу. А сегодня — это было лучше, чем я думал, лучше, чем любой сон...

Рене слушала и не верила, что он говорит это ей — но он действительно говорил это ей и, кажется, вполне серьезно. Потом внезапно ухмыльнулся и добавил:

— А то, что ты сказала: «только потом получилось», так учти, следующий раз я смогу еще дольше.

Она лежала, и все вокруг казалось каким-то странным, нереальным. Сказала самой себе: «У меня есть любовник. Тед. И ему со мной хорошо. И я по-настоящему... кончила, — почувствовала себя неловко, но решительно добавила, все так же, самой себе: — Да, кончила! Два раза!»

— Эй, ты там еще не заснула? Пить хочешь?

Только теперь Рене поняла, что пить хочет — просто ужасно! Ответить не успела — он уже перелез через нее, на ходу чмокнув ее за ухом, и пошлепал босыми ногами на кухню.

Когда-то, лет в шестнадцать, она представляла себе, как это будет: романтический полумрак, разбросанная по полу одежда — и мужчина, красивый и влюбленный, который будет шептать ей на ухо нежные слова.

А Виктор... Вот уж действительно — романтический полумрак и красивый мужчина... абсолютно равнодушный к ней. «Выполнение супружеских обязанностей» — это выражение подходило в точности: он приходил, здоровался, снимал халат и ложился к ней в постель... а минут через десять благодарил и уходил. И было очень стыдно видеть его отстраненное, почти брезгливое лицо.

Она прислушалась. На кухне Тед чем-то брямкал, потом перешел в ванную, пустил воду... Снова вернулся на кухню... и появился в дверях, с высоким стаканом в руке.

— Ну, не соскучилась еще?

И Рене почувствовала, как губы сами растягиваются в радостной улыбке.

Он так и не оделся и, похоже, совершенно этого не стеснятся. Высокий, длинноногий; волосы на груди росли ровным треугольником, как у гималайского медведя. Она не успела украдкой перевести взгляд ниже — он подошел и присел на корточки рядом с кроватью.

Больше он не улыбался, просто смотрел на нее, и Рене вспомнила, как он сказал в доме Бруни: «Не старайся сдержать себя, просто сделай это. Со мной — можно.» С ним — можно, потому что это он... Тед...

Боясь, что испугается и остановится, она протянула руку и коснулась его плеча. Погладила всей ладонью, продолжая смотреть ему в глаза; скользнула пальцами выше и потеребила волосы. Тед наклонил голову и прижался щекой к ее руке, все так же пристально глядя на нее.

И оказалось, что это самое естественное — легонько поцеловать его, пробежав губами по щеке, и устроиться, уткнувшись лицом в теплую шею.

Он обнял ее, притягивая к себе, и тихо сказал:

 — А знаешь... за все время ты меня в первый раз сейчас сама поцеловала.

Рене почудилось, что голос у него какой-то странный —вроде бы даже печальный — но, приподняв голову, чтобы посмотреть, она увидела, что он улыбается...

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Проснулась она рывком, испугавшись сама не зная чего. Приподняла голову, прислушалась — нет, все тихо...

С улицы пробивался слабый свет фонаря. Тед спал на спине, раскрывшись до пояса, и на фоне окна хорошо было видно, как мерно ходит вверх-вниз его грудь.

Она хотела уйти спать на диван, а он не отпустил, даже удивился — чего это вдруг? Для него это, кажется, было вполне естественно — спать вместе.

Скорее всего, он даже не понимал, насколько это непривычно для нее. Мама всегда говорила, что спят вместе... впрочем, и прикасаются друг к другу без необходимости только вульгарные и плохо воспитанные люди.

Ну и пусть...

Это тоже воспоминание в копилку — первая ночь вместе. Впрочем, не совсем первая, они уже спали в одной кровати в мотеле. Рене улыбнулась, вспомнив, как боялась тогда и как Тед рассердился на нее за это.

Внезапно вскинулась, вспомнив про Бруни — и таблетки! Она ведь так и не начала их принимать, в голову не приходило, что что-то может быть...

Тед не проснулся, когда она тихонько перелезла через него, нашарила в заваленной грудой одежды сумке таблетки и ушла в ванную.

Остановилась, разглядывая себя в зеркале — чужая, новая, незнакомая девушка... И даже то, что она такая худая, ей к лицу! Подняла руки, закинула за голову — и грудь есть... и руки не такие уж тощие.

Держа в руке таблетку, Рене на секунду задумалась — а может, не принимать? Ведь ей уже почти двадцать пять лет —не девочка, которую нужно «спасать от позора». Ребенок мог бы получиться похожим на Теда...Вздохнула и все же проглотила таблетку. Еще немного постояла у зеркала, но думая уже о другом — как завтра... точнее, уже сегодня, всего через несколько часов, говорить с адвокатом?

Стоило ей улечься на место, как Тед повернулся и навалился на нее, обняв одной рукой и закинув ногу ей на бедро. Промычал что-то, поерзал, устраиваясь поудобнее, и снова ровно сонно задышал.

Рене думала, что не сможет заснуть в такой непривычной позе, но в сон потянуло почти сразу.

Второй раз она очнулась из-за необычного, но весьма приятного ощущения и, открыв глаза, обнаружила, что его причиной является Тед. Все так же навалившись сверху, он пощипывал губами ее ухо, одновременно легонько поглаживая кончиками пальцев по животу.

Проснувшись, он обнаружил Рене прямо под собой — теплую, сонную и расслабленную. Быстро прикинул, что опаздывать на первую встречу с адвокатом, конечно, не стоит — но если позавтракать побыстрее, то все можно успеть... и очень даже неплохо успеть!

Подняв голову, он не смог удержаться от смеха, увидев ее удивленные, широко открытые, но еще сонные глаза и неуверенную улыбку. Скользнул рукой ниже, чтобы она окончательно проснулась и поняла, что тут намечается — и вопросительно протянул:

— М-м?

Рене сразу догадалась, о чем он спрашивает — не понять было трудно, тем более что к бедру ее прижималось нечто весьма твердое и горячее. Внутри разгоралось уже знакомое тепло, было легко и весело — и все еще немножко удивительно, что так бывает...

Тед устал ждать согласия и перешел к активным методам убеждения: добрался до груди и подергал губами сосок. Одновременно рука его спустилась еще ниже, теребя и поглаживая.

Снова поднял голову, весело глядя на нее, и повторил, приподняв бровь:

— М-м?

Смех вырывался у нее короткими толчками из-за нехватки воздуха, и внутри все сладко ныло и подрагивало в предвкушении. Подавшись вперед, Рене с удовольствием потерлась лицом о колючую щеку.

Можно — все можно... с ним все можно!

Большего согласия Теду не требовалось — одним движением он оказался в ней, растянув и наполнив ее до самой глубины. Рене охнула и закрыла глаза, стремясь прочувствовать все до конца.

Сегодня это было совсем по-другому, не так, как вчера. Он двигался медленно, будто мед, стекающий из перевернутой банки, так же медленно проводя губами по ее шее и лицу. Приятные ощущения нарастали постепенно, с каждым толчком, пока не стали почти нестерпимыми и не превратились в волну наслаждения, подхватившую тело. Это было похоже на взрыв, снятый рапидом, когда все вспыхивает и взлетает на воздух — но медленно и плавно.

Она застонала, совсем тихо, но Тед услышал, поймал этот стон губами и сделал еще несколько толчков, очень быстрых и глубоких — замер, не дыша, и медленно опустился, зарывшись лицом в ее плечо...

Прошло несколько минут, прежде чем он приподнял голову, поцеловал ее в щеку и ткнул носом, заставив открыть глаза.

— Эй, соня, вставать пора! К адвокату опоздаешь!

Рене стало ужасно смешно — он напоминал ей о деловой встрече, а сам при этом... до сих пор, все еще был в ней! Тед тоже рассмеялся, словно понял, о чем она думает, и встал.

— Можешь еще минут десять полежать, пока я побреюсь, — кивнул и ушел в ванную.

Усталой она себя не чувствовала, наоборот, тело было переполнено энергией. Хотелось смеяться, прыгать и крутиться на одной ножке — как в детстве, пока ей не объяснили, что это неприлично.

Ну и пусть! Со всеми их приличиями ей еще никогда не было так хорошо!

Вернувшись через десять минут, Тед увидел идиллическую картину: наследница миллионов, в его собственной майке и босиком, стелила постель, при этом что-то напевая.

Он порой забывал, кто она на самом деле и зачем тут — точнее, помнил, но как-то отстраненно. Это была Рене — его девчонка, с которой ему хорошо и весело, с которой он провел ночь и собирается провести и следующую. И с которой он чувствует себя счастливым...

Подошел, обнял и проверил, хорошо ли побрился — потерся подбородком об ее тело. Возмущенных писков не последовало — значит, все в порядке.

— Тебе много времени надо, чтобы одежду купить?

— Часа полтора-два.

Ох уж эти женщины! Два часа — чтобы выбрать три тряпки!

— Вымоешься — поставь кофе. Я сбегаю на угол за круассанами.

Напяливая трусы, Тед не сразу понял, что означает хохот, доносящийся сзади. Оглянулся — Рене завопила что-то вроде:

— Уй! — и покатилась по кровати, хохоча еще громче. Он впервые слышал, чтобы она так весело и беззаботно смеялась — но хорошо бы все же понять, в чем дело?!

— Уй! — снова взвизгнула она и ткнула пальцем в его сторону. — Микки Маус!

Большинство его трусов были с картинками: на них красовались пестрые автомобильчики, гномики, котята — даже розовые чертики. Ему это почему-то нравилось, хотя наверняка какой-нибудь психоаналитик счет бы это отклонением, развившимся на почве тяжелого детства.

На этой паре весь зад был усыпан физиономиями Микки Мауса, а еще один Микки Маус, но побольше и с высунутым языком, красовался спереди.

— Что ты — Микки Мауса никогда не видела? — это замечание вызвало новый всплеск веселья.

В конце концов, Тед не выдержал — прыгнул на нее, навалился сверху и распластал по кровати, таким образом показав, что он главный в доме и не потерпит никаких насмешек!

Рене лежала, прижатая всем его весом, и по-прежнему улыбалась. Неожиданно она потянулась к нему, поцеловала и сказала:

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста.

— Да нет, в самом деле, мне очень хорошо с тобой, и... и... Ее глаза внезапно стали серьезными — слишком серьезным. Чтобы не расчувствоваться, Тед чмокнул ее в нос и вскочил.

— В благодарность можешь сделать кофе! Я побежал!

Чем ближе был конец завтрака, тем больше замыкалась в себе Рене. Она смотрела куда-то в пространство, а когда Тед попытался пошутить, лишь слегка улыбнулась — и тут же лицо снова стало строгим и отрешенным.

Проходя мимо, он похлопал ее по плечу.

— Расслабься... Все образуется — ты же знаешь.

Она вздохнула, покивала — но взгляд оставался все таким же сосредоточенным. Лишь когда Рене увидела его в надетом по случаю визита к адвокату новом костюме с пижонским широким галстуком, в ее глазах загорелся огонек интереса, и она заметила:

— Тебе идет, — улыбнулась. — Впрочем, тебе все идет... даже совсем без одежды.

Самой ей выбирать было особо не из чего: ее гардероб состоял из нескольких свитеров и футболок, двух пар джинсов и пары кроссовок — тех самых, еще вчера промокших насквозь.

Покрутив их в руках и со вздохом натянув на ноги, Рене заметила:

— Нужно купить хотя бы пару кроссовок и еще кое-что из белья и вещей. Думаю, до своей одежды, той, что дома, я долго не доберусь. И дай мне, пожалуйста, часы... эти, из сейфа.

— А остальные украшения? — спросил Тед, открывая сейф.

— Не надо.

Протянул часы — она надела их.

— Ну, ты собралась?

Рене молча кивнула. Если бы кто-нибудь знал, как не хотелось ей сейчас выходить из безопасной и уютной квартиры! Разговаривать с адвокатом, рассказывать, вспоминать...

Наверное, Тед догадался, каково ей сейчас — подошел, уткнул носом в расстегнутый пиджак и погладил по спине.

— Не бойся, я с тобой...

Может быть, это прозвучало излишне самоуверенно, как раз в его стиле — но ей действительно стало легче и показалось, что никакая беда просто не сможет подобраться близко — потому что они вместе...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

На этот раз погода решила их побаловать — весело светило солнышко, и весь город казался чистеньким и умытым. Даже Рене, выйдя из дома и вдохнув запах свежего хлеба — им пахло почти всегда из пекарни на соседней улице — немного оттаяла и улыбнулась.

— Ну, куда едем? — спросил Тед, выезжая на бульвар.

— В какой-нибудь бутик, где можно все сразу купить, — сказала она и вопросительно посмотрела на него, словно ожидая, что сейчас он щелкнет пальцами — и нужный магазин появится за поворотом.

До улицы Фобур Сент-Оноре они добрались быстро — в это время дня улицы были не слишком перегружены.

— Выбирай, — притормозив, Тед кивнул на витрины. — Я тебе для этого нужен?

Сосредоточенное лицо Рене вдруг осветилось несмелой нежной улыбкой.

— Ты мне всегда нужен... — она легонько коснулась его волос.

От этих слов почему-то перехватило горло. Попытавшись справиться с приступом дурацкой сентиментальности Тед, усмехнувшись, ответил:

— Я же в одежде не разбираюсь, — перехватил испуганно метнувшуюся назад руку и прижал к лицу. Попытался заговорить по-деловому, но тон вышел почти извиняющийся: — У меня есть дела, примерно на час. Потом я сюда подъеду.

Рене кивнула.

— Хорошо. Дай мне немного денег, — Тед уже знал, что в ее представлении «немного» — это примерно его месячный заработок, — я постараюсь тоже за час успеть.

Небрежно сунула деньги в сумку, вылезла из машины и, обернувшись, помахала рукой.

Свои дела Тед успел сделать меньше чем за час. Добрался до конторы, оставил отчет для Жувена и проверил, нет ли для него срочных сообщений. После этого сказал секретарше, что ближайшие недели две он будет в отъезде — и вернулся на условленное место.

Точности от женщин, да еще в таком деле, ждать не приходилось, и на углу, естественно, было пусто. Он уже начал беспокоиться, когда заметил девушку в красном костюме с белой блузкой, напряженно оглядывающуюся по сторонам. На Рене она даже отдаленно не походила, но, заметив Теда, возликовала и устремилась к нему.

— Простите, мсье, вы ждете мадмуазель Бруни?

Он сообразил сразу и без запинки ответил:

— Совершенно верно.

— Она у нас, ее уже доделывают, — это прозвучало несколько интригующе, — она просила извиниться, и не хотите ли вы пока выпить чашечку кофе?

Кофе Тед захотел — раз ускорить процесс все равно невозможно — и был с почетом препровожден в один из близлежащих бутиков. Рене он там не обнаружил, зато получил обещанную чашечку кофе и пару малюсеньких шоколадок.

Он уже начал поглядывать на часы, когда раздался шум голосов и из дальней двери появилась Рене в сопровождении свиты из трех женщин в красных форменных костюмах. Правда, и без свиты она выглядела бы как принцесса...

На ней был светло-серый костюм с узкой юбкой до колена, открывавшей ноги, одетые в туфли на высоченном каблуке и от этого выглядевшие еще более стройными и красивыми. Туфли, как и сумочка, зажатая в руках, были серо-синего цвета с серебристыми пряжечками.

На лацкане пиджака красовалась та самая стеклянная брошка (как Тед сильно подозревал, весь ансамбль подбирался именно к этой брошке); под пиджаком виднелась белоснежная блузка — точнее, нечто вроде маечки, оставлявшей открытой не только шею, но и нежную ямочку между ключиц.

И, наконец, шляпка... Похожая на небольшую кастрюльку, с вуалеткой, закрывающей глаза, и узкой сине-серой ленточкой вокруг тульи — она была именно тем последним штрихом, который придавал Рене особый шик.

Перед ним была элегантная светская дама. Гордо посаженная головка, осанка, какую может выработать лишь многолетняя тренировка, и легкая улыбка — улыбка женщины, с рождения знающей, что имеет на все это право. Такая притягательная... светская, холодноватая. Такая непохожая — и странно похожая на его Рене...

Она подошла и остановилась, сказав:

— Ну вот...

Тед не хотел ничего говорить при людях — да слова были и не нужны. Хватило взгляда, в который он вложил все свое восхищение — и из-под вуалетки засветилась прежняя, немного неуверенная улыбка, с каждой секундой становящаяся все более широкой и сияющей.

— Я сейчас, теперь уже быстро! — Рене отошла к маленькому прилавку у входа, где ей предстояло расплачиваться за все это великолепие.

Женщины в красном окружили ее. Вопросы сыпались со всех сторон, Рене коротко отвечала, одновременно копаясь в сумочке и разглядывая небольшую витрину с косметикой и бижутерией.

Да, она хочет, чтобы всю ее прежнюю одежду запаковали — только побыстрее. Нет, у нее нет времени выпить чашечку кофе — она очень торопится. Да, пожалуй, она купит эту серебряную цепочку... или, может, лучше вон ту... или вот эту, потолще?

Заподозрив, что выбор цепочки может занять еще четверть часа, Тед встал и направился к прилавку. Все с надеждой посмотрели на него, и, решив не обмануть ожиданий женщин, он ткнул пальцем в показавшуюся ему наиболее подходящей цепочку.

Услышав, что у него великолепный вкус — а то он сам не знал! — и мадмуазель останется довольной, он с чувством выполненного долга вернулся в кресло. Теперь ждать пришлось недолго — Рене освободилась буквально через пару минут.

Пройтись по Фобур Сент-Оноре с такой красоткой было бы удовольствием, если бы не пара объемистых пакетов, с которыми Тед напоминал самому себе нагруженного осла. Мадемуазель же, не утруждая себя столь низменным занятием, как переноска покупок, шествовала рядом, зажав в руках маленькую сумочку.

Да-а, такой положено разъезжать в лимузине... как минимум, в «Ягуаре» — а не в неприметном «Рено». Все с той же царственной небрежностью скользнув на сидение, она обернулась к Теду — уже с виноватой улыбкой.

— Я боялась, что мы опоздаем... ничего? — и вмиг стала прежней, несмотря на весь свой великолепный антураж.

— Ничего, — отмахнулся он и не удержался, чтобы не добавить: — Ты у меня просто красавица!

Рене быстро бросила на него вопросительный взгляд — не шутит ли? Тед ухмыльнулся.

— Я бы тебя сейчас поцеловал — редко выпадает поцеловать такую красотку — да, боюсь, помну что-нибудь, — и тут же, противореча собственным словам, потянулся к ней.

Рене закинула руки ему на шею и наклонила голову, словно целоваться средь бела дня в машине в самом центре Парижа было для нее обычным делом.

Да, так, пожалуй, они действительно опоздают к адвокату... Оторвавшись от нее, Тед глубоко вздохнул и спросил, заводя машину:

— Чего ты еще успела накупить?

— Кроссовки, туфли, блузку... кое-какое белье — и немного косметики. Там еще моя старая одежда, — она кивнула на пакеты сзади, одновременно глядя в зеркальце и приводя в порядок смазавшуюся помаду.

По мере приближения к конторе мэтра Баллу Рене снова начала нервничать. На лице ее играла отстраненная светская полуулыбка, но Тед видел, что она напряжена и пальцы, вцепившиеся в сумочку, побелели на суставах.

— Боишься? — спросил он, останавливаясь.

— А если меня там ждет полиция?

— Не думаю, — Тед покачал головой. Улыбнулся, пытаясь как-то успокоить. — И потом — я с тобой.

Она закрыла глаза, коротко бросила:

— Сейчас! — и, после нескольких глубоких вдохов, решительно открыла дверь.

Ждать им не пришлось. Стоило Теду появиться в дверях приемной, как секретарша нажала кнопку интеркома, что-то тихо сказала и сделала приглашающий жест:

— Проходите, пожалуйста. Мэтр ждет вас.

Рене вошла первой и остановилась посреди кабинета. Адвокат, сидя за столом, изучал какие-то бумаги; сбоку на столе лежала пачка газет.

Наконец, подняв голову, мэтр Баллу уставился на Рене. Глаза его, казалось, ощупывали ее лицо, но он по-прежнему хранил молчание.

Пауза тянулась долго — невыносимо долго. Тед уже хотел что-то сказать, когда мэтр медленно встал из-за стола, подошел к Рене, склонился, целуя протянутую навстречу руку — и жестом пригласил ее занять кресло, придвинутое к столу.

— Прошу вас, мадам Торрини.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Я предпочла бы как можно скорее избавиться от этого имени, — мягко сказала Рене, садясь.

— Значит... мадемуазель Перро?

— Совершенно верно.

Мэтр Баллу вернулся за стол. Тед несколько секунд колебался, не зная, что делать, и жалел, что заранее не договорился об этом с Рене. В конце концов, он тоже прошел к столу и сел, не зная, правильно ли поступает.

Как оказалось, мэтр подумал о том же самом и спросил:

— Если я не ошибаюсь, вы пришли ко мне, чтобы поговорить о разводе?

— Да. И о целом комплексе проблем, которые в связи с этим возникают, — Рене говорила ровно и четко, словно отвечала заранее выученный урок.

— В таком случае, возможно, будет... — адвокат пожевал губами, выбирая подходящее слово, — уместнее, если ваш друг... если господин Мелье подождет в приемной?

Интересно, случайна эта оговорка — или он зондирует почву, пытаясь определить характер отношений, связывающих их с Рене? Тед бросил на нее вопросительный взгляд — она чуть качнула головой и ответила все тем же ровным и уверенным голосом примерной ученицы закрытой школы:

— Как вы правильно заметили, господин Мелье мой друг. Я наверняка захочу обсудить с ним детали этого разговора, и лучше, если он будет при нем присутствовать, чтобы не пересказывать ему потом содержание.

— Возможно, я задам вам вопросы, на которые вам будет... не совсем удобно отвечать в его присутствии.

— Сомневаюсь. Он достаточно много знает обо мне, — она едва заметно улыбнулась.

— Ну что ж — тем не менее я оставляю за собой право все же попросить его подождать в приемной, если почувствую, что его присутствие создает неудобство.

Рене пожала плечами — это был первый допущенный ею эмоциональный жест.

— Итак — что именно вы хотите?

— Я хочу как можно быстрее и с наименьшими потерями избавиться от присутствия в моей жизни Виктора Торрини. При этом возникает ряд имущественных проблем, которые тоже необходимо решить. По личным мотивам я еще недели... две? — она бросила вопросительный взгляд на Теда, и тот кивнул, — не хотела бы, чтобы о моих планах и о моем присутствии в Париже кто-либо узнал. После этого можно будет начинать все официальные действия. Кроме того, я хочу как можно скорее составить завещание, желательно сегодня — дополнительные коррективы можно внести потом. Вот, пожалуй, и все.

Она так долго обдумывала эти слова, каждое из них, лежа бессонными ночами и не зная, как выбраться из западни, которая почти уже захлопнулась за ней. Казалось, они уже стерлись от долгого употребления и не могли выразить то, что Рене чувствовала в этот момент — теперь, когда, наконец, можно было сказать их вслух...

Разговор продолжался больше двух часов. Многое из того, о чем говорилось, Тед уже знал. Вынужденный брак — точнее, сделка, подготовленная умирающей матерью. Холод, отчуждение — и вспышки насилия, начавшиеся еще до свадьбы...

Только однажды Тед почувствовал, что Рене неприятно отвечать при нем — когда мэтр спросил, имели ли какие-то последствия те побои, которым она подвергалась.

— Он обычно старался не оставлять следов — то есть чтобы не надо было обращаться к врачу. Но иногда... неудачно получалось, — она бросила короткий взгляд на Теда и опустила глаза. — У меня два зуба вставные, на левой руке шрам от операции — там был сложный перелом, и она болит иногда. Врач говорил, что это постепенно пройдет... и ухо тоже... но только все не проходит и не проходит.

— Что — ухо? — переспросил мэтр Баллу.

— Плохо слышит... Левое... — Рене попыталась улыбнуться. — Он обычно бьет правой рукой.

Она сказала «бьет», словно это все еще продолжается... словно это может повториться! Теду захотелось встряхнуть ее, чтобы она поняла — с этим покончено, раз и навсегда! Он сделает все — все! — чтобы Виктор больше никогда не дотронулся до нее. Даже если потребуется для этого его убить...

Он вспомнил худенькую спинку и это ощущение под ладонью — хрупкая и легонькая, как птенец. И — вспышкой — ее слова: «Если он меня найдет, я сама поеду обратно — или куда он скажет».

Вопросы, вопросы, вопросы...

— Как вы считаете — вашему мужу доставляли удовольствие эти акты насилия?

— То есть вы имеете в виду — не садист ли он? Нет, нет. Мне кажется, он иногда делал это намеренно, но удовольствия ему это не доставляло, скорее... пожалуй, он потом чувствовал себя очень неудобно.

— Тогда что значит «намеренно»?

— Например, я думаю, он не хотел ребенка, и этот несчастный случай был ему кстати — слишком кстати. И... в последнее время он словно нарочно целился по груди.

Тед не сразу понял, зато мэтр догадался мгновенно.

— То есть, вы думаете, он был бы непрочь овдоветь, но... если можно так выразиться, естественным путем?

Рене кивнула.

— У него же фактически есть семья. Я ему только мешаю уже тем, что существую.

— Он ваш наследник?

— Очевидно. Потому я и хочу составить завещание — чтобы он не мог ничего выиграть в случае моей смерти.

— Что значит — «очевидно»?

— Я никогда не делала завещания. Значит, по идее, муж — единственный наследник?

— А почему вы не сделали завещания? На это были какие-то особые причины?

— Нет. Просто я не знала, как он отреагирует на это, и не хотела вызывать его раздражение.

— А у него самого есть завещание?

— Не знаю.

При этих словах у Теда мелькнуло смутное воспоминание. Что-то важное... что-то...

— Есть ли свидетели, которые могут подтвердить факты насилия?

Рене покачала головой.

— Нет, все видели только... результаты, — она криво усмехнулась, — а Виктор сначала говорил, что это несчастный случай, что я очень неуклюжая. А потом — что я сама это делала. Думаю, что большинство из тех, кто жили в доме, понимали, что происходит, но...

— Но при них он этого не делал?

— Да.

И в этот момент Тед вспомнил!

Вытянув ногу, он незаметно подтолкнул Рене и, когда она взглянула на него, коснулся кончиками пальцев своей груди... ну пойми же!

Этот жест не ускользнул от пристального взгляда мэтра.

— Вы хотите что-то сказать, Мелье?

Рене не дала ему ответить — короткое движение открытой ладонью в его сторону, и она заговорила сама:

— Был один свидетель, но я не хотела бы, чтобы на суде фигурировала эта история.

— Она может скомпрометировать вас? Или господина Мелье?

— Нет, просто... — Рене опустила голову, вздохнула и помолчала несколько секунд, прежде чем заговорить снова: — Как вы знаете, я являюсь владелицей фирмы «Солариум». Управляет фирмой Виктор, и я фактически полностью отстранена от дел. Он... очень раздражался, если я спрашивала его о чем-то, касающемся фирмы.

Очень раздражался... Весьма вежливый эвфемизм — мэтр Баллу понял его смысл и кивнул, призывая продолжать.

— Я случайно узнала, что в сейфе в моем доме хранятся документы, которые могут прояснить для меня ситуацию. Я захотела с ними ознакомиться — втайне от Виктора, и мне порекомендовали господина Мелье как человека, способного выполнить подобное поручение.

— То есть?

— То есть открыть сейф и сфотографировать эти документы. К сожалению, вышло так, что Виктор пришел домой раньше и застал Теда в кабинете. — (Черт, она назвала его по имени!) — Он не стал вызывать полицию — вместо этого принялся бить его и орать: «Кто тебя послал?» Я не могла допустить, чтобы Виктор искалечил человека, который действовал по моему поручению, поэтому... вытащила его.

— Что значит — вытащила?

Рене замялась, потом решительно вскинула глаза.

— Это ни при каких обстоятельствах не должно фигурировать в суде. Господин Мелье случайно оказался в курсе одной семейной тайны, но я не хотела бы, чтобы об этом узнал кто-то еще.

— Продолжайте, — мэтр Баллу был явно заинтригован.

— В моем доме есть потайной ход — с первого этажа на третий. Он сделан вместе с домом, и о нем знали только члены семьи. Даже мама не знала — она была невесткой бабушки, а не дочерью. Мне бабушка сказала в тринадцать лет. И вот, я пережгла свет и, пока Виктор в темноте не мог сориентироваться, увела господина Мелье через этот ход.

Мэтр удивленно смотрел на нее, потом перевел взгляд на Теда — тот кивнул. Смешно... именно эта, абсолютно правдивая часть рассказа вызвала недоверие — а заявление, что Рене сама его наняла, не возбудило ни малейшего подозрения.

— Вскоре Виктор пришел ко мне в комнату и ударил меня. Из потайного хода эта часть комнаты хорошо видна — так что...

— Ваш муж заподозрил вас в чем-то?

— Нет, — покачала головой Рене, — он до сих пор ничего не подозревает. Он просто был очень раздражен и сорвал настроение.

— Мелье, что вы на это скажете?

— Я действительно все видел, — кивнул Тед. — И вот еще что — у Виктора есть завещание. Оно было в тот вечер в сейфе.

— Кто наследник? — быстро спросил мэтр Баллу.

— Я не читал — только первые строчки, чтобы понять, что это такое.

— А что было потом? — этот вопрос адресовался уже Рене.

— Виктор так и не вызвал полицию — возможно, не хотел, чтобы возникли вопросы относительно моего подбитого глаза. Он обыскал весь дом, ничего, конечно, не нашел — а позже, когда все утихло, я выпустила господина Мелье через библиотеку на первом этаже.

— С тех пор вы с ним контактировали?

А это-то тут при чем?! Какое его собачье дело?!

— Нет. Только последнюю неделю.

Слава богу, на эту тему больше вопросов не последовало — заговорили о другом:

— Эта женщина — у вас есть какие-то доказательства, что она не просто компаньонка матери вашего мужа? И что мальчик действительно его сын?

Рене покачала головой.

— Нет. Они просто очень похожи. И Виктор... он при них становится совершенно другим. Он только берет ее за руку — у него сразу лицо меняется. Но этого никто, кроме меня, не видел.

— А вы?

— Все тот же потайной ход, — невесело усмехнулась Рене.

Личные вопросы закончились, теперь речь пошла об управлении имуществом. Не все слова, мелькавшие в разговоре, были Теду понятны, но общий смысл он уловил быстро: Рене хотела одновременно подать на развод, отозвать все доверенности, выданные на имя Виктора Торрини, отстранить его от управления предприятием и заморозить совместные счета.

— Кроме того, я хочу выселить Виктора и его родственников из моего дома, и как можно быстрее, — добавила она под конец.

— Нет, — вмешался Тед, — с этим лучше подождать.

— Почему? — спросил мэтр, Рене просто молча ждала объяснений.

— Я, конечно, смотрю со своей позиции, но если потребуется установить за ним наблюдение или, скажем, прослушивать разговоры, то лучше, чтобы он пока что жил в известном нам месте.

— Хорошо, — кивнула Рене.

На время составления завещания его все-таки выставили в приемную — как выразится мэтр Баллу: «Это дело не терпит посторонних глаз».

Ждать пришлось почти час. За это время Тед успел соскучиться и выпить две чашки кофе, на сей раз с печеньем.

Что ж — вроде разговор прошел нормально. Мэтр был вполне доброжелателен, да и сама Рене под конец нервничала значительно меньше, чем в начале.

Самыми трудными будут первые дни — когда все закрутится, Виктор наверняка захочет что-то предпринять... И еще собаки. Искать иголку в стоге сена... точнее, черную кошку в темной комнате, где ее уже давно нет... а еще точнее, черную собаку...

Интересно, долго еще там? Третьей чашки кофе он уже не выдержит!

Надо бы дома попросить Рене сварить какао — у нее хорошо получается. Смешно... Интересно, а до него она хоть раз кому-нибудь готовила еду?..

Подобных размышлений ему как раз хватило, чтобы дождаться Рене — точнее, приглашения в кабинет.

— Мелье, остался последний вопрос — мадам... мадемуазель Перро считает, что о том, как я могу с ней связаться, лучше разговаривать с вами.

— Звоните на мой автоответчик. Если потребуется, мадемуазель Перро вам перезвонит в тот же день.

Слава богу, адвокат не стал задавать бестактный и ненужный вопрос: где именно сейчас живет Рене. На прощание снова поцеловал ей руку и проводил до дверей кабинета, по-отечески обнимая за плечики. Ах-ах, знаем мы таких добрых папочек! Куда руки тянешь, козел?!

Тед удивился вспышке странных собственнических чувств. Интересно — неужто он ревнует? Даже смешно... кто он такой, чтобы ревновать?

На самом деле ему было совсем не смешно. Вся эта дурацкая болтовня с самим собой была призвана заглушить одну простую трезвую мысль: эта женщина, которая сегодня проснулась от его поцелуев; эта девчонка, которую он готов защищать любой ценой; эта инопланетянка, своя, близкая и родная — она принадлежит другому миру, куда когда-нибудь должна будет вернуться...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

До самой машины они шли молча. Рене смотрела прямо перед собой и шептала что-то одними губами, будто все еще продолжая разговор. Лишь когда они отъехали от конторы, она очнулась и взглянула на него.

— По-моему, все прошло нормально. Ты как считаешь?

Тед пожал плечами.

— Вроде действительно все нормально...

— А куда мы едем?

— Домой. Нам сегодня еще надо много о чем поговорить.

Рене вздрогнула и резко обернулась.

— Что-то не так?

— Да нет, — Тед даже растерялся. — Ты чего? — приподнял вуальку, коротко глянул — да, и глаза испуганные...

— Всегда, когда мне говорят «нам надо поговорить», это значит что-то плохое... Так что у тебя?

Она словно нацепила маску — спокойный, светский, отчужденный тон.

— Не бойся, ничего плохого. Мне просто нужно поговорить о твоих собаках.

— Что именно? — Рене сжалась. Сейчас он скажет, что не поедет их искать, что все это глупости, что надо их просто забыть. Всего лишь собаки... Которые до сих пор ждут ее и не понимают, почему она их бросила!

— Для того чтобы найти их, мне нужно как можно больше о них знать. Завтра утром я поеду за ними, — Тед улыбнулся, — а пока даже толком не помню, как они выглядят.

Рене закивала, от облегчения не в силах произнести ни слова. И лишь потом до нее дошло — он завтра уедет...

Она забавно говорила о собаках — как о людях:

— Понимаешь, Снапик — он такой открытый, все чувства на виду— Очень хочет показать себя, чтобы им лишний раз повосхищались — какой он ловкий, какой умный... А Тэвиш — тот себе на уме. На вид солидный, серьезный — а на самом деле непрочъ похулиганить, но так, чтобы никто не узнал. Например, если они найдут что-то на улице — косточку, огрызок — Снапик сразу хватает и начинает быстро жевать, пока не отобрали. А Тэвиш тихонько подберет и тащит во рту, пока все не отвернутся, а тогда уже спокойно ест...

Тед слушал и любовался ею: живые веселые глаза, легкий смех, нежная улыбка — она рассказывала о тех, кто был ей дорог, и радовалась, веря, что они еще живы и вот-вот, совсем скоро, он привезет их.

Седенькие прядки Рене щекотали его плечо, когда она шевелила головой. Тонкий лучик солнца, пробиваясь сквозь занавеску, скользил по ее лицу, и она смешно жмурилась, продолжая говорить.

Он не хотел... точнее, не собирался тащить ее в постель средь бела дня. Планировал сначала расспросить как следует — даже купил по дороге, на углу рю де Монмартр, пару крепов1 с ветчиной, чтобы по-быстрому поесть и сразу заняться делом. Потом, если останется время, съездить куда-нибудь погулять — а потом уже...

Он не собирался... все еще не собирался, когда, заскочив на кухню, сунул крепы в микроволновку и пошел переодеваться.

Рене стояла перед шкафом, уже без шляпки и костюма, делавшего ее такой светски-холодноватой — своя, прежняя, с ежиком и милой неуверенной улыбкой. И обрадовалась, когда он подошел, вспомнив, что уже целую вечность не целовал ее. И вскинула руки ему на плечи, и от нее пахло какими-то новыми незнакомыми духами... и цветами...

Так что все дела пришлось поменять местами... точнее, слегка сдвинуть: от того, что намечалось ночью, Тед отказываться не собирался, ведь потом придется долго поститься — до самого возвращения. Конечно, женщин хватало и в Цюрихе — при других обстоятельствах наличие подружки в Париже его бы не остановило. При других обстоятельствах... А сейчас об этом почему-то даже думать не хотелось.

Он слушал, и тренированный мозг сам вычленял из рассказа те крупицы информации, которые могли пригодиться.

Снап — фокстерьер. Фон — белый, по нему — рыжие пятна и одно черное — на спине, между лопатками, формой похожее на фасолину. Левое ухо белое, правое — рыжее. На рыжем ухе вырван маленький клочок, получилась заметная зазубринка.

Тэвиш — скотч-терьер. Черный, но уже начал седеть. На правой передней лапе не хватает самого внутреннего когтя. Обожает сардины.

Когда Рене замолчала, глядя на него доверчиво и с надеждой: он найдет, он обещал! — Тед потянулся и решительно встал. Ему не хотелось смотреть ей сейчас в глаза.

Он знал, что сделает все, что сможет, но понимал, что задача почти невыполнима — скорее всего, этих собак уже давно нет в живых. Если они и дожили до ее побега, то Виктор мог приказать расправиться с ними просто от злости.

Но не стоило сейчас об этом говорить, поэтому, улыбнувшись, он потеребил по пушистой макушке.

— Давай-ка вставать, а то совсем разленимся. Можно сейчас поесть и поехать гулять — и рассмеялся, увидев, с каким энтузиазмом Рене закивала и полезла из-под одеяла.

1 Креп (франц. crepe) — тонкий блинчик, в который завернута какая-то начинка.

К тому времени, как Рене появилась на кухне, подогретые крепы уже лежали на тарелках.

— Ты что будешь пить — какао или что-нибудь холодное? — спросил Тед.

— А что холодное?

— Ну то, что вчера ночью...

— Это — буду! Кстати, что это было?

Вчера он принес в спальню стакан чего-то необычайно вкусного, но непонятного, и она тогда забыла спросить, как это называется.

— Вино, — объяснил Тед, доставая из холодильника кувшин, — из меда. Я вчера бочонок открыл.

— Из меда? — удивилась она.

— Из меда, из меда, — подтвердил он. — А ты что, никогда раньше не пробовала?

— Нет... даже не знала, что такое бывает.

— Ну, пей, — он налил ей большой стакан. — Это мне мать пару месяцев назад прислала. Она мне каждый год несколько бочонков присылает.

— А где она?

— Дома — на ферме, в Оверни. Она там его сама делает.

— А я думала, ты здешний.

— Я с восьми лет у тети жил. Так что... в общем-то, действительно здешний.

Рене не стала спрашивать вслух, как так вышло, только вопросительно взглянула — он понял и объяснил:

— Она... мама собиралась замуж, и в планы ее мужа не входило воспитывать и кормить ублюдка.

— Чего ты себя так? — она испугалась, возмутилась... даже обиделась.

Тед усмехнулся и пожал плечами.

— В данном случае это... чисто технический термин. Я ведь про своего отца знаю только, что он был американцем. У нас неподалеку от деревни стояли американские солдаты — недолго, всего полгода. Вот и... — не договорив, снова пожал плечами, встал и, повернувшись к раковине, начал мыть тарелки.

— Тебя это до сих пор так мучает? — спросила Рене.

— Нет. В школе было неприятно. Деревня маленькая, все знали — ну, дразнили и обзывали по-всякому. А в Париже, где никто меня не знал, мне на самом деле лучше оказалось. Тем более... ты же видела мою тетю.

Говорил он легко и весело, но ей стало как-то не по себе. Она подошла и обняла его сзади, прижавшись щекой к спине между лопатками.

Тед закинул назад голову, коснулся затылком ее макушки и сказал, глядя в потолок:

— Я же говорил, ты связалась с дурной компанией...

Уже начало темнеть, когда они доехали до Монмартра. Тед оставил машину, и они неторопливо побрели по узким кривым улочкам, поднимаясь все выше и выше.

Рене шла медленно, оглядываясь по сторонам. Было очень непривычно идти вот так, просто гуляя — для удовольствия, без всякой цели и направления.

На пересечении каких-то двух улочек Тед остановился и попросил:

— Я хочу, чтобы ты увидела все сразу — так что зажмурься, и я тебя поведу.

Она послушно зажмурилась — и он повел ее, обнимая за плечи и поддерживая, чтобы она не споткнулась на булыжниках мостовой. Было очень уютно идти вот так, вслепую, чувствуя на плечах теплую тяжелую руку и зная, что если он ведет ее — то только к чему-то хорошему,

— Ну вот, теперь можешь смотреть, — сказал он, останавливаясь, и Рене открыла глаза.

Прямо из-под ног вниз уходила широкая светлая лестница. А еще дальше, до самого горизонта, расстилался Париж...

Крыши — большие и маленькие, высокие и низкие — уже начали растворяться в голубоватой вечерней дымке и казались призрачными и легкими, словно дунешь — и они взлетят. Цепочки фонарей обозначали очертания улиц, поблескивала темная вода Сены, и вдалеке были отчетливо видны подсвеченные снизу башни Нотр-Дам, а правее — силуэт Эйфлевой башни.

На секунду Рене почудилось, что можно просто шагнуть вперед и полететь, паря над крышами. Она чуть не потеряла равновесие, обернулась — и забыла, что хотела сказать, потому что, скользнув глазами поверх плеча Теда, увидела совсем близко огромный собор.

Его чистая яркая белизна казалась неземной — он словно парил в воздухе, устремляясь ввысь на фоне темно-синего вечернего неба. Купол, увенчанный башенкой, портал и выступы по бокам, усаженные горгульями — все было белым, кроме двух зеленых бронзовых статуй, охранявших вход.

— Это Сакре-Кер, — объяснил Тед. — Нравится?

Этим словом едва ли можно было описать ее чувства, но за неимением лучшего Рене кивнула.

— Пойдем посидим.

Они спустились по лестнице на десяток метров и уселись прямо на ступеньки. Тед притянул ее к себе, обнимая и согревая теплой рукой.

Какое-то время они молчали. Рене глядела на крыши, на огоньки внизу, на постепенно уменьшающуюся светлую полоску на горизонте, потом закрыла глаза и положила голову на плечо, обтянутое толстым, пахнущим шерстью свитером. Услышала голос над головой:

— Я здесь часто бываю. А в детстве вообще почти все время проводил. Видела, там, наверху, мальчишки всякой всячиной для туристов торгуют? — Не открывая глаз, она кивнула. — Вот, я тоже этим занимался.

Рене немножко позавидовала — в детстве он жил интересно: и в школу ходил сам, и мог по дороге останавливаться и разглядывать витрины, и купить себе мороженое — и съесть не в кафе, ложечкой, а прямо на улице...

Они обошли весь Монмартр, смешавшись с наводнившей его под вечер толпой туристов. Рене с любопытством глазела на витрины крохотных магазинчиков и разглядывала картины на площади Тертр — ей явно были в новинку эти незамысловатые туристские развлечения.

Тед проходил по этим улицам тысячи раз, и сейчас ему было куда интереснее смотреть на нее, а не по сторонам.

Она могла быть очень разной...

Элегантная светская дама — такой ее знали очень многие. Сегодня, с мэтром Баллу, она была именно такой, не позволив себе ни проявления эмоций сверх тщательно выверенной минимальной порции, ни одного лишнего слова или жеста.

А под этой светской маской, которую она так хорошо умела носить, пряталась настоящая Рене: неуверенная в себе, ранимая, добрая — и иногда очень наивная и доверчивая.

Из того, что Рене рассказывала о себе, Тед понимал, что она редко позволяла себе роскошь быть самой собой. Только с теми, кому она доверяла — а много ли их было?

И именно эта мысль заставила его кое-что вспомнить...

Нагулявшись, они устроились за столиком уличного кафе на углу площади Тертр, заказав по бокалу вина. Столик был маленький, на двоих, колени их соприкоснулись — сначала случайно, потом не случайно...

—Устала? — спросил он, увидев, что Рене закрыла глаза.

— Нет... музыку слушаю. И вообще хорошо...

Тед, вздохнув, все-таки заставил себя собраться и заговорить о деле:

— Я тебя еще кое о чем хотел спросить. — Глаза ее сразу же открылись, став серьезными и внимательными. — Робер может знать что-то о собаках? Хотя бы при каких обстоятельствах они исчезли? 

— Не знаю. Но поговорить с ним, пожалуй, стоит.

— Ты ему доверяешь?

— Да, — это было сказано без малейшего колебания. — Он для меня сделает все, что угодно. Виктор потому и постарался как можно быстрее избавиться от него, что это не... «его» человек. Робер в жизни бы не поверил, что я сумасшедшая.

— Значит, ты думаешь, что если я обращусь к нему за помощью, он не пойдет... скажем, в полицию?

— Нет, — Рене даже улыбнулась такому нелепому предположению. — Только я не знаю, где его сейчас искать. Вроде бы он живет у сестры — Жанин что-то об этом болтала.

— Как его фамилия?

— Шабо. А как фамилия сестры, я не знаю. Знаю только, что ее зовут Мадлен.

Ну что ж — с этим ясно, можно попробовать найти и поговорить.

— Я вот еще что подумала, — сказала Рене. — У собак три месяца назад закончилась прививка.

— Ну и что?

— Если они в пансионе, то там обязаны сделать новую прививку, и эти данные передаются в мэрию. Имя, возраст и порода собаки — имя владельца и место проживания.

Мэрия... туда у него ходов нет, но мысль интересная.

— Возможно, мне придется там, в Цюрихе, задействовать дополнительных людей или заплатить за информацию...

— А, — отмахнулась Рене, — трать, сколько надо. Как только мэтр Баллу все запустит, можно будет в банке взять любую сумму. Тебе надо будет снова в Ниццу ехать, чтобы отдать деньги?

— Нет, у него здесь есть магазин.

— Хорошо... а то я не хочу, чтобы ты уезжал, — она смущенно улыбнулась.

— Я не уеду...

«Уедешь ты. Потому что тебе не надо больше будет прятаться, и ты сможешь жить, как привыкла, без этих готовых обедов из коробки и дешевых бистро...»

Наверное, что-то промелькнуло на его лице, тут же отразившись тревогой в ее глазах. Тед постарался беззаботно улыбнуться и отогнать эти мысли прочь. Сейчас — не надо, сейчас — пусть будет просто хорошо.

— Будь поосторожнее там.

— Не бойся, справлюсь, — усмехнулся он, — я же профессионал! — Взяв ее за руку, подтянул поближе, потерся виском о ладошку и повторил: — Я справлюсь. Я тебе никогда не рассказывал, как я нашел дочку... ну, этого, моего знакомого из Ниццы?

Рене покачала головой, и он начал рассказывать, глядя ей в глаза и видя, как из них постепенно уходит тревога.

История была действительно забавная. Шестнадцатилетняя девчонка словно испарилась из номера гостиницы. Отец предположил самое худшее — происки конкурентов! — а потому обратился не в полицию, а к частному детективу, то есть к Теду, который в то время только-только открыл собственное агентство. Точнее, унаследовал от своего учителя и даже вывеску еще сменить не успел.

То, что отец этот был не слишком рад, застав в конторе вместо старого опытного сыщика несолидного долговязого парня, и колебался, поручать ли ему это дело, Тед рассказывать не стал. Зато, выставляя себя в самом героическом свете, описал процедуру поисков.

В конце концов, выяснилось, что дела отца тут не при чем — девчонка просто сбежала на танцульку, встретила там симпатичного парня и закатилась с ним в постель. Пылкость чувств подстегивалась марихуаной, и она не вылезала из этой постели, пока через три дня Тед не вытащил ее оттуда силком и не привез в объятия любящего папы, целую и невредимую. Правда, одетую только в футболку и одеяло: кавалер, когда кончились деньги, необходимые на марихуану, совершил бартерную сделку с использованием вещичек дамы.

— А она была хорошенькая? — неожиданно спросила Рене, чуть покраснев.

Ой ты господи, никак ревнует? Да, явно ревнует!

— Не знаю, — ответил Тед, слегка покривив душой. И честно добавил: — Меня больше волновало, чтобы ее не вырвало мне на заднее сидение.

— Ну и?

— Увы, — он пожал плечами. — Видишь, я кого угодно найду, если надо, а ты беспокоишься.

— Вижу... но ты все-таки будь поосторожнее!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Каждый вечер звонил телефон. Сначала три звонка... потом два — и тогда уже можно было брать трубку, чтобы услышать знакомый голос:

— Ну как ты там, милая?

И начинался разговор — главное событие дня...

— ...Я уже в Цюрихе. Побывал около твоего дома, даже посидел на той самой скамейке, помнишь?

Листок подорожника, прилепленный на колено — вот как это когда-то начиналось...

— Помню.

— Нашел адрес Робера, завтра попытаюсь с ним поговорить...

Вот и все... Теперь остается только ждать завтрашнего звонка. Потому что если телефон не зазвонит — значит, у Теда неприятности, тогда нужно дождаться полуночи и открыть конверт с инструкциями, специально оставленный на этот случай.

А пока можно радоваться, что все в порядке — и вспоминать...

Даже не верится, что он так далеко — ведь совсем недавно, прошлой ночью, они еще были вместе... Даже сейчас, наедине с самой собой, Рене покраснела, вспомнив то прекрасно-бесстыдное, что он делал с ней. Нет, ну она не совсем уж наивная девочка — и книги читала, и фильмы видела... и никогда не думала, что так бывает на самом деле!

Когда его губы поползли по ее телу — ниже, ниже... — Рене не сразу поняла, что он собирается делать. Потом поняла, и на миг стало невыносимо стыдно, захотелось попросить, чтобы он такого не делал, не надо, зачем?! А потом стыда не осталось, не осталось вообще ничего, кроме наслаждения, жаркого и нестерпимого, заполнившего беспомощное тело.

Оно выворачивалось и выгибалось, подаваясь навстречу его горячему рту, и дернувшиеся, чтобы оттолкнуть, руки вцепились ему в волосы — притягивая, прижимая теснее — и крик, рвущийся из горла, был лишь слабым отголоском того, что горело и взрывалось внутри...

Когда она очнулась с бешено бьющимся сердцем и ничего не видящими, полными слез глазами, Тед все еще лежал внизу, между ее ног, задрав голову и пристроившись щекой на бедре. Даже сквозь слезы Рене увидела, что он улыбается — и, встретив ее взгляд, протянул:

— Понравилось... — не спрашивал — просто радовался.

 И от этой его радости последние остатки стыда куда-то исчезли, и не стыдно стало даже спросить:

— А если бы я так сделала, тебе тоже было бы приятно?

Он молча кивнул, но она не решилась... и сейчас немного жалела об этом. Осмелилась только потрогать — изучить кончиками пальцев, погладить, слегка сжать... Тед болезненно охнул, она испугалась, отдернула руку — но он замотал головой, потянув ее обратно.

И вспомнив, что было потом, Рене снова покраснела.

Совет Рене «быть поосторожнее» оказался весьма кстати, и сейчас Тед был рад, что предусмотрел вариант с письмом — на случай, если влипнет по-крупному.

Он полетел через Штутгарт и из аэропорта позвонил Бруни:

— Госпожа баронесса? Надеюсь, вы помните меня — на прошлой неделе я был в восторге от ваших стеклянных цветов...

— Мне сейчас некогда. Перезвоните через полчаса по другому телефону, — коротко ответила она и дала номер.

Через полчаса Тед позвонил, уже с другого автомата:

— Госпожа баронесса?

— Я не могла говорить из дома.

— У вас... были визитеры?

— Нет, но Филипп неделю назад обнаружил, что за домом следят. Показал даже мне из окна машину.

— Полиция?

— Не-ет, — она рассмеялась. — В полицию я тут же позвонила, пожаловалась, что меня преследует какой-то маньяк, и я прямо вся трясусь от страха, так что пусть его скорее арестуют. Они приехали, забрали его — а потом их комиссар позвонил мне и сказал, что этот тип не маньяк, а какой-то там частный детектив, и больше он меня не побеспокоит. Но я на всякий случай сейчас говорю из квартиры американского консула. Не думаю, чтобы кто-нибудь посмел прослушивать его телефон.

— А ваш, вы думаете, прослушивают?

— Не знаю. Жучков нет, но Филипп говорит, что сейчас можно и без них. Как у вас дела?

— Все в порядке. Думаю, через пару недель все встанет на свои места.

Кажется, она хотела еще что-то спросить, но Тед постарался по-быстрому свернуть разговор.

За Робером тоже следили. Тед прошелся мимо его дома, даже мельком увидел старика, копавшегося в клумбе — а также машину, стоявшую на противоположной стороне улицы, и человека в ней. И, похоже, это был не полицейский...

Выходит, наиболее перспективные с точки зрения обнаружения Рене места Виктор решит взять под контроль сам, без помощи полиции. Более того, даже не сообщил полиции ничего о Бруни — иначе ее допросили бы, хотя бы формально. Значит, он хочет найти Рене сам. Найти и вернуть домой — или... он же не знает, что она составила завещание, так что «несчастная полусумасшедшая женщина» вполне может стать жертвой собственного безумия — или похитителей!..

Тед никому бы не признался, что боится, но самому себе лгать было бесполезно: он самым позорным образом боялся Виктора. Именно этим и объяснялись меры предосторожности, как в шпионском боевике: запечатанное письмо, которое нужно вскрыть в определенный час, если не поступит сигнала.

Неизвестно, на что может пойти Виктор, если догадается о его поисках. Если он угрожал «стрелять по конечностям» неизвестного, пойманного в кабинете — и, похоже, не блефовал — то сейчас, когда ему угрожает потеря всего...

Тед знал, что он, увы, не герой, и никогда таковым не станет. Если его начнут бить всерьез, как в тот раз... если бы тогда не появилась Рене, он, наверное, в конце концов рассказал бы все, что от него требовали.

Поэтому, если он попадет в руки Виктора, перед ним будет стоять лишь одна задача: продержаться до полуночи. Вскрыв письмо, Рене должна забрать из сейфа остатки денег, пистолет и драгоценности и уйти из квартиры к тете Аннет — ничего другого Тед придумать не мог — а утром позвонить мэтру Баллу и обрисовать ему ситуацию.

—... Разговаривал сегодня с твоим Робером. Классный старик — все понимает с полуслова!

— Что он сказал?

— Он обещал помочь всем, чем может.

— Он знает что-нибудь про собак?

— Практически ничего. Но он попытается узнать...

Скучно Рене не было — то есть было, но не так, как раньше, когда монотонные серые дни текли один за другим и впереди не маячило ничего, кроме таких же монотонных серых дней.

А сейчас ей было чего ждать — и кого ждать, о ком думать, вспоминать и беспокоиться...

За эти дни, прошедшие с побега — так немного, всего две недели! — она словно родилась заново и почувствовала себя свободной и счастливой. И все это — Тед! Именно он вытягивал ее из привычного кокона, заставляя не бояться жить, чувствовать, смеяться, нарушать все правила — и задумываться об их нелепости. Впервые в жизни она чувствовала себя по-настоящему живой... и по-настоящему женщиной.

И, кажется, она ему действительно нравится...

Почему частные детективы так любят придумывать для контор «астрономические» названия? Его собственная контора называлась «Орион», но эта, порекомендованная ему коллегой из Женевы, именовалась еще лучше — «Сириус».

Более того — седьмое чудо света! — ее возглавляла женщина. На вид деловая, и внешне ничего: спортивная коротко стриженная брюнетка со вздернутым носиком — но все-таки... как это — женщина?! Усмехнувшись, Тед вспомнил, что и его клиентов когда-то смущала его молодость.

Женщина с непривычным для слуха именем Энн Салан — именно Энн, а не Анна — оказалась американкой, неизвестно каким ветром занесенной в тихую и законопослушную Швейцарию. Выслушав необычное задание: получить список собак породы терьер старше семи лет, которым была сделана прививка против бешенства за последние четыре месяца — она не стала задавать вопросов, лишь попросила позвонить завтра вечером.

Тед не стал давать более точных данных: про скоч-терьера и фокстерьера, помещенных в пансион одним и тем же человеком. Не дай бог, кто-нибудь почувствует его интерес именно к этим собакам и свяжет его с исчезновением мадам Торрини. Если в газетах пока что ничего нового нет, это вовсе не значит, что полиция прекратила поиски. А тем более — Виктор...

Он не сомневался, что за Робером следят круглосуточно и фиксируют все его контакты — на случай, если Рене не придет к нему сама, а пришлет кого-то... По крайней мере, сам Тед в подобной ситуации поступил бы именно так — а тут тоже, несомненно, работают профессионалы. Поэтому встречу со стариком он обдумывал целый день.

Под вечер, когда Робер вышел из дома и направился в сторону центра, с ним поравнялся белый «Фиат». Остановился, оттуда вылез прилизанный блондин и с немецким акцентом возопил на всю улицу:

— Простите, месье, вы не могли бы помочь мне разобраться, как проехать? А то мне дали план, а я не понимаю!

К счастью, на улице народу было немного и добрых самаритян, желающих помочь, не набежало, потому что в руки подошедшего Робера вместо плана была сунута записка: «Это мой друг. Помоги ему, пожалуйста» — с характерным витиеватым росчерком вместо подписи.

Старик бросил на бумажку взгляд, застыл — поднял глаза, хотел что-то сказать... Не дав ему произнести ни звука, Тед спросил, все так же громко:

— Может быть, вам в ту же сторону? Вы не согласитесь показать мне дорогу? — и, ловко выхватив у него записку, кивнул в сторону машины.

Их глаза встретились, Робер молча кивнул и полез на переднее сидение. И лишь когда они тронулись с места, внезапно как-то странно задрожал, судорожно вцепившись в переднюю панель, и хриплым голосом сказал:

— Жива... жива, малышечка... — шмыгнул носом, словно собираясь заплакать.

— Жива, — успокоил его Тед. — С ней все в порядке. Ей нужна ваша помощь. У нас мало времени — за вами следят.

Старик бросил на Теда быстрый недоверчивый взгляд, оглянулся назад — но спросил все-таки о самом главном:

— Что я могу для нее сделать?

— Она ищет собак. Вы что-нибудь о них знаете?

— Нет... то есть... Нелли...

— Она знает, — перебил его Тед и, помедлив, добавил: — Это прямо при ней было.

— Я никогда не верил, что это она... Виктор?

Тед кивнул и повторил:

— У нас мало времени.

— Мальчишек Виктор в тот же день увез. Велел мне одеть поводки, забрал — и все.

То, что под «мальчишками» Робер подразумевает терьеров, Тед сообразил не сразу.

— Может, можно что-то узнать у шофера?

— Попробую. Мне все равно туда надо зайти — звали, да неохота было, отговаривался. А теперь схожу...

Минут через пять Робер вылез на одном из перекрестков. Если кто-то спросит — немецкий турист просил объяснить дорогу, и проще оказалось показать...

—...Пока ничего нового нет. Продолжаю искать. А ты там как?

— Ску-учно! Читать уже надоело. Может, мне тебе пока свитер связать? Я умею, я Нелли всегда кофточки вязала.

— Я размером все же немного побольше.

— Ну и что? Я красиво свяжу, зеленый, с оленем! Я уже и шерсть подходящую видела в магазине...

— Ты зачем по улице болтаешься?!

— Я только на минутку вышла, у меня молоко кончилось. В парике, и очки темные надела — у тебя в шкафу нашла.

— А почему зеленый?

— Тебе пойдет, у тебя глаза серо-зеленые.

Всю жизнь Тед считал, что глаза у него неопределенно-серого цвета, и, вернувшись в отель, специально присмотрелся. И правда, что-то зеленое в них просвечивало... Вот уж никогда не замечал!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

И снова — километры, километры... Белые столбики обочины, уносящиеся назад огни, мелькающие впереди знаки...

Тед ехал домой — и никогда еще в жизни так остро не ощущал, что едет именно домой. На заднем сидении он вез приземистую черную собачонку.

Это была единственная оставшаяся в живых собака Рене: Снапик, тот самый любитель показать, какой он красивый и умный, погиб еще летом. У песика обнаружилась небольшая опухоль; возможно, операция могла бы спасти дело, но Виктор не стал разбираться и приказал его усыпить.

Все это рассказала работница пансиона в южном пригороде Цюриха. Собеседницей ее была старушка, которая разыскивала по всем пансионам своих двух скотч-терьеров, отданных туда непутевым внуком, которому это сокровище было доверено. А теперь, когда бабушка вернулась из поездки к сестре в Австралию, выяснилось, что негодник, вместо того, чтобы заботиться о собаках, отдал их в пансион и уехал автостопом по Скандинавии!

В роли старушки выступала одна из сотрудниц «Сириуса», а шофером, почтительно поддерживавшим ее под локоть, был сам Тед.

Список из мэрии мало что дал: нужных собак он нашел сразу, но там фигурировал адрес владельца, а не пансиона. Зато имелась фамилия ветеринара, делавшего прививку, и удалось установить, какие именно пансионы он обслуживал.

Робер, поговорив с шофером, узнал, что собак отвезли куда-то в южный пригород Цюриха. Таким образом, осталось проверить четыре пансиона — их и посетила старушка. В каждом пансионе она требовала, чтобы ей показали всех имеющихся скотч-терьеров — а вдруг кто-нибудь случайно перепутал имя?! А этого песика сдали всего одного? Он так похож на ее Робина, но Робин сразу узнал бы мамочку! А вы уверены, что сдавал его не молодой патлатый шатен со — стыдно сказать! — сережкой в правом ухе?! В наше время мужчины такое не носили!

Осмотрев окрестности пансиона, Тед еще раз убедился, что нашел нужную собаку: за входом в пансион следили. Правда, слежка прекращалась после закрытия — очевидно, Виктор не предполагал, что Рене способна полезть туда ночью, через забор.

Плохо же он все-таки знал свою жену! Тед не сомневался, что при ее склонности к авантюризму и богатом опыте, почерпнутом из детективов, она поступила бы именно так.

Но в данном случае через забор пришлось лезть самому Теду, выбрав подходящее время: ночь с четверга на пятницу, и подходящую компанию — Роббера. Старик рвался в бой и утверждал, что никто лучше него не управится с собакой.

Кроме того, он был не такой уж и старый — и весьма крепкий, судя по тому, что имел подружку, чуть ли не ровесницу Теда. Именно в ее квартире они с Тедом встретились, чтобы согласовать план операции, и именно оттуда, выйдя через черный ход, отправились «на дело».

Само «дело» прошло без осечки. Ночной сторож пансиона сладко спал в сторожке — его не разбудили даже разлаявшиеся среди ночи собаки. Перелезть через примитивный, без колючек сверху и сигнализации, забор и добраться до нужной клетки заняло не больше пяти минут — даже при том, что Робера все-таки пришлось слегка подсадить.

Собачонка, заслышав голос старика, с тонким подтявкиваньем метнулась ему в руки, и вскоре Тед уже гнал машину, с каждой секундой удаляясь все дальше от места преступления, а Робер с псом обнимались и — бр-р! — целовались на заднем сидении. Были слышны подвизгивание, поскуливание и реплики:

— А отощал-то! Небось никто маленького вкусно не кормил! И не стригли! Да посиди ты спокойно! Скоро к маме поедешь! — Тед не сразу понял, что под «мамой» подразумевалась Рене. Ох уж эти собачники! — Скучал, скуча-ал! Ну ничего, теперь все будет хорошо! Сейчас мы чужой противный ошейник снимем и оденем новенький — вот так, вот так!

На прощание Робер в последний раз потискал собаку, со вздохом протянул Теду поводок и сказал:

— Пои его в дороге почаще. А мадемуазель Рене передай, что я в любую минуту готов приехать, куда она скажет. Буду под рукой — авось пригожусь.

Еще до рассвета Тед пересек границу. Никто не обратил на него внимания — впрочем, нужно быть параноиком, чтобы вообразить, что кто-нибудь станет проверять на границе машины в поисках похищенной собаки. Скорее всего, пропажу вообще обнаружат только утром. Он с удовольствием представил себе, как взбесится Виктор, узнав об исчезновении «заложника».

Пес на заднем сидении никак не желал сидеть спокойно — лез вперед, пытаясь протиснуться между сидениями, поскуливал, сопел и дышал в самый затылок.

Высаживаясь возле придорожного кафе, Тед решит взять песика с собой — во-первых, чтобы, по указанию Робера, напоить, а во-вторых — в надежде, что тот, прогулявшись, будет вести себя спокойнее. Пес тут же «отблагодарил» его, задрав лапу на колесо их собственной машины, а потом, решив убрать за собой — как же, мы чистоплотные! — и отбросив задними ногами пару комков земли на брюки высадившегося из соседнего автомобиля мужчины.

Тед скорчил виновато-смущенную мину, ожидая по меньшей мере резкого замечания — но еще раз убедился, что собак во Франции любят. Мужчина расплылся в дружелюбной улыбке, сказал:

— Ничего, ничего! Хорошая собачка! — и пошел своей дорогой.

Точно так же повела себя и полусонная официантка. На просьбу принести пластиковый стаканчик воды — попоить собаку, она воскликнула:

— Ну что вы! Ему же будет неудобно пить из стаканчика! — и притащила миску.

До Парижа оставалось километров четыреста, Тед рассчитывал прибыть туда к полудню. Некоторое время он колебался: может, позвонить, рассказать Рене, что пес уже у него? — но потом решил просто приехать и полюбоваться тем, как она обрадуется.

О том, что у нее осталась только одна собака, он сказал ей позавчера. Рене помолчала в трубку, потом с запинкой произнесла:

— Хорошо, спасибо, — и впервые сама прервала разговор.

Это был еще один счет к Виктору — их накопилось уже так много! Тед не знал, сможет ли он когда-нибудь расплатиться и за тихие беспомощные слова: «ухо... почти не слышит...», и за шрам под локтем, и за вот эти ее слезы, когда никого нет рядом, чтобы погладить и утешить. Наверное, не сможет — но очень хотелось...

После прогулки песик залез на переднее сидение и улегся там, давая понять, что предпочитает ехать спереди. Тед согласился — ему жутко хотелось спать, а так хоть было с кем поговорить. Тем более что при собаке не стыдно было разглагольствовать обо всем, что придет в голову.

Пес следил за ним поблескивавшими среди черной взлохмаченной шерсти глазками и, казалось, внимательно прислушивался к монологу:

— Если так, по правилам, разобраться — мы и познакомиться-то не должны были. Она — миллионерша, а я... И она ведь действительно не в моем вкусе — я всегда пышненьких любил, чтобы было за что подержаться. А сейчас вот еду к ней — и радуюсь, как щенок неразумный. У тебя щенки-то есть?

Тед понимал, что ответа на свои вопросы не дождется, и задавал их просто для оживления обстановки. Заслышав вопросительную интонацию, песик настораживал уши и слегка приподнимал хвост, словно не мог решить для себя, достоин ли сидящий рядом с ним человек полноценного виляния хвостом.

— Она на меня иногда так смотрит, будто я во всем мире единственный мужчина. Знаешь, на меня никто и никогда так не смотрел... Худенькая она, как птенчик — а мне и это нравится. Интересно, а ты имя-то ее хоть помнишь? Вот я сейчас скажу — Рене... смотри-ка, голову поднял! — Пес действительно поднял голову и насторожил уши. — Меня-то ты не помнишь, наверное. А она вот, выходит, помнила... и позвонила. И я помнил. Знаешь, стыдно сказать, я даже фотографию ее из газеты вырезал... как мальчишка. До сих пор в столе лежит.

В Париж они въехали на последнем издыхании. Точнее, на последнем издыхании был Тед — пес чувствовал себя превосходно и сопел в щель приоткрытого окна, принюхиваясь к незнакомым запахам. Что же касается Теда... Возможно, Джеймс Бонд и не обратил бы внимания на бессонную ночь и восемь часов за рулем. Черт, опять откуда не возьмись этот Джеймс Бонд!

Высадившись из машины, Тед совершил последний подвиг: прошелся с псом по набережной в надежде, что тот соизволит сделать все свои дела и не создаст хлопот в квартире. Пес соизволил — естественно, дождавшись, пока двое прохожих подойдут как можно ближе. Теду ничего не оставалось, кроме как сделать вид, что присевшая рядом с ним собака не имеет к нему ни малейшего отношения, хотя они и соединены пуповиной поводка — и стоит он посреди набережной исключительно ради собственного удовольствия.

На подходе к дому пес начал волноваться. Тед не сразу понял, в чем дело, когда тот, сопя и принюхиваясь, натянул поводок и устремился к нужному подъезду. Лишь через несколько секунд до него дошло, что собака учуяла — «мама» рядом!!!

По лестнице пес что есть силы тянул вверх и, добравшись до двери, буквально распластался по ней, встав на задние лапы и принюхиваясь к щели у косяка.

«Интересно, кому она больше обрадуется — мне или псу?» — эта ревнивая и глупая мысль не давала Теду покоя, пока он открывал дверь. Вот сейчас Рене выскочит... и можно будет обнять ее...

Его опередили. Стоило ему приоткрыть дверь, как сопящее черное тельце с неожиданной силой устремилось в брешь, вырвав у него из руки поводок. Тонкий истерический лай, вскрик — и через мгновение, шагнув внутрь, он увидел Рене уже на полу, на коленях. Она говорила что-то бессвязное, смеялась, плакала и обнимала пытавшуюся лизнуть ее в лицо собачонку. На миг приподняла голову — Тед успел заметить беспомощно-счастливый взгляд и залитое слезами лицо — и снова уткнулась в черную взъерошенную шерсть.

Несколько секунд он смотрел на них, потом прошел в спальню и сел на кровать, чувствуя себя обманутым и обделенным.

Радость, смех и слезы, и худенькое тельце в майке, прижавшееся к нему — он так мечтал об этом! И все это досталось не ему... Ревновать — к собаке! Как глупо!..

Сейчас нужно переодеться, выйти и сказать что-нибудь уместное — мол, видишь, я сделал все, что ты хотела! Начал стаскивать свитер — остановился и решил немного подождать, пока непонятно откуда появятся силы.

Что ж, надо радоваться — он сделал свою работу. Работу...

И вдруг он услышал — даже не услышал, ощутил, что Рене здесь, рядом. Легкое неуверенное прикосновение к волосам — наверное, она удивилась, почему он сидит, опустив голову, в полуснятом и повисшем на руках свитере. Сказала шепотом:

— Теди...

Так называл его только один человек — тетя Аннет. В детстве Тед иногда злился — по его мнению, это звучало недостаточно мужественно — потом привык.

— Теди?! — это прозвучало громче и заставило его поднять голову.

Она смотрела на него радостно и немного испуганно — смотрела, как на чудо, самое большое и главное в ее жизни. И от этого взгляда каштановых глаз, похожих на мокрые анютины глазки, на душе стало необыкновенно легко, и Тед улыбнулся, поняв всю глупость того, что он — наверное, с усталости — напридумывал.

Притянув Рене к себе, он уткнулся лицом ей в грудь, покрутился, пристраиваясь поудобнее, и засмеялся, внезапно почувствовав себя счастливым. От нее так чудесно, по-домашнему пахло: ее нежной шелковистой кожей, цветами — и еще чем-то вкусным.

Наверное, Джеймс Бонд — тьфу, опять он тут! — уже не преминул бы, как говорится... «подхватить ее на руки и опустить в призывно манящую постель». Что делать, возможно, этому английскому супермену никогда не понять простого человека, который усталым вернулся домой, сделав то, что должен был сделать, и сейчас хочет лишь одного — чтобы женщина, ради которой он делал все это, обнимала его, гладила по голове, и чтобы ее дыхание щекотало уютным теплом его макушку...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Тед никогда не предполагал, что в его любимой и лелеемой квартире поселится собака. Но что делать — с этим пришлось примириться. Разумеется, все его мрачные прогнозы по поводу погрызанной мебели были встречены полнейшим непониманием:

— Ну что ты говоришь, он же хорошая воспитанная собака!

Хорошая воспитанная собака присутствовала тут же, и у Теда создалось впечатление, что на него укоризненно смотрят сразу две пары глаз.

Надо признать, хлопот из-за собачонки было не так уж и много. После того как Рене, причитая: «Ох, как они тебя там запустили!», помыла пса в ванне, от него даже псиной не пахло.

Песик ел все, что давали, не шумел, не кусался и хотел лишь одного — быть рядом с Рене. Стоило ей выйти из комнаты, как собака вскакивала и, постукивая коготками, устремлялась за ней.

С первого момента у Теда началось что-то вроде негласного соперничества с псом: на кого Рене обращает больше внимания. Он понимал, что это, мягко говоря, неразумно, но ничего не мог с собой поделать и продолжал ревниво — или торжествующе — поглядывать на собачонку после каждого заработанного или проигранного «очка».

Рене расцветала на глазах. Взгляд был уже не таким встревоженным, немного округлились щеки, но главное — она держалась по-другому.

Легкая, веселая, чуть озорная улыбка, горделивый поворот пушистой головки... — теперь Тед понимал, какой Рене могла бы быть, если бы ее жизнь сложилась иначе.

За эти дни в Цюрихе он многое узнал о ней и многое понял — узнал со слов Робера, который тридцать лет был шофером ее бабушки. Вся жизнь Рене протекала у старика на глазах, и как-то он с гордостью сообщил, что вез ее «еще вот такусенькую!» из больницы, когда ей было всего-навсего три дня.

То, что Рене назвала Теда своим другом, было для Робера лучшей рекомендацией — он мог говорить о ней часами:

— Такая славная малышечка была — веселая, ласковая! Помню, ее няня гулять ведет, так она ручку вырывает — и ко мне бегом, и обнимает... А потом как-то услышал — мать ей выговаривает... мне аж не по себе стало: и, мол, поцелуи твои слюнявые никому не нужны, и с прислугой запанибрата обращаться нельзя — это она про меня, про прислугу-то — и чего ты ко всем обниматься лезешь? И почему у тебя руки вечно грязные да липкие — прямо противно! Да уж, руки... сколько ей тогда было — пять, шесть? И с тех пор — как отрезало. Смотрит грустно — и мимо проходит...

Раньше Теду часто казалось, что она лишь терпит его поцелуи, отвечает на них, никогда сама не проявляя инициативы. Только теперь он понимал, какого труда ей поначалу стоило просто лишний раз прикоснуться к нему...

…Они ее всю жизнь под себя ломали, а она угодить им старалась. И не потому, что слабачка — не-ет, она в бабку, характера ей не занимать. Просто она думала, что если будет такой, как им надо — так они ее больше любить будут. А того не понимала, что они любить-то просто не умеют! Мать — упокой Господи ее душу, сука была еще та — никого, кроме себя, в жизни вообще не любила, отец занят очень был, а бабка... та на свой лад, пожалуй, и любила — да только на свой лад. Гордилась ею: растет, мол, будущая глава фирмы... а то что просто растет хорошая, добрая девчушечка — это ей вовсе неважно было...

Виктора Робер ненавидел куда больше, чем сама Рене. Та хоть не подвергала сомнению его способность управлять фирмой, считая именно это причиной их брака — а старик имел свою версию происшедшего:

— Ты думаешь, ее мать из-за фирмы все это сделала? Не-ет, я так думаю — по-другому дело вышло. Этой гадине просто бес в ребро на старости лет ударил, а парень ее лет на пятнадцать моложе был. Вот она и решила ему фирму посулить... и этим при себе удержать — до конца. А девчоночка — что ж, девчоночка просто в придачу к фирме пошла.

Так ли это было? Иначе? Сейчас уже неважно: скоро все это останется в прошлом и будет вспоминаться лишь изредка, как страшный сон...

В субботу утром, сразу после завтрака, Рене уселась на полу и, положив собаку на колени, начала методично выдирать из нее шерсть тупым столовым ножом. Песик оказался явным мазохистом: он спокойно лежат и даже закатывал глазки от удовольствия!

Тед втайне ревновал, хотя поменяться с псом местами не согласился бы ни за какие коврижки.

К обеду собака преобразилась: вместо клубка черной взъерошенной шерсти перед ним предстал элегантный холеный песик с гладкой спинкой и аккуратно подстриженной мордочкой, на которой четко выделялись лохматые брови, усы и бородка. Ноги скрывала тщательно расчесанная «юбочка» — Рене сказала, что именно так называется у собаководов эта густая бахрома внизу.

К этому времени Тед понял, что и его терпению есть предел, и предложил поехать куда-нибудь погулять — а вечером поужинать в бистро у тети.

Предложение было встречено с радостью. Как он подозревал, Рене, кроме всего прочего, жаждала похвастаться тете Аннет образцом своего «парикмахерского искусства». Собака и впрямь была великолепна — хоть сейчас на выставку!

Сначала он покатал Рене по городу, решив хоть мельком показать ей места, о которых она наверняка читала и слышала. К этому добавлялись и его собственные воспоминания:

— Видишь, вон Эйфелева башня. Я туда как-то на пари лазал ночью — метров на двадцать наверх забрался, потом еле слез...

По правде сказать, максимум на двенадцать! Пари, естественно, проиграл, и было очень стыдно перед следившими снизу девчонками.

— ...Вон там — Триумфальная арка. Раньше это место называлось площадь Звезды, а теперь — Шарля де Голля. Мне старое название больше нравилось...

— ...А это Пале-Рояль — помнишь, в «Трех мушкетерах»? Тут под колоннами есть один интересный магазинчик, я в детстве иногда специально сюда смотреть приходил. Там оловянных солдатиков продают — самых разных, от средневековых до современных. И пушки всякие, танки — даже стенобитные машины!

Интересно, каким он был в детстве? — внезапно подумала Рене. Представила себе худенького мальчишку, упрямого и самоуверенного, с нахальными серыми глазами и заразительной улыбкой. Наверное, таким мог бы быть его сын...

Оставив машину у бистро, они поднялись на Монмартр, снова немного посидели на лестнице перед Сакре-Кер, а потом спустились вниз на бульвар Рошешуа.

Вначале Тед держал Рене за руку, а потом обнял и повел, прижимая к себе и лавируя между заполнявшими эти места по выходным туристами.

Они обошли обещанную в прошлый раз Пигаль — Рене с интересом (при этом стараясь, чтобы он не заметил) косилась по сторонам и круглыми глазами пялилась на откровенные фотографии, выставленные в витринах. Теду было смешно: все это он видел с детства и не считал чем-то особенным — но ее явно воспитывали куда более строго.

Собака деловито трусила впереди — он почти забыл о ней, болтая обо всем, что приходило в голову, и вспоминал только когда Рене притормаживала у какого-то облюбованного псом столбика.

Тетя с первого взгляда просекла характер их отношений и прокомментировала короткой фразой — вроде себе под нос, но так, чтобы ему было слышно:

— Сожрал кот канарейку...

Тед еле заметно пожал плечами, что означало «No comments».

Собачка вызвала подобающее восхищение. Увидев, что ее труды кто-то оценил, Рене расплылась в улыбке и с гордостью продемонстрировала Теду умение пса стоять на задних лапах. Вручив песику приз — соленый сухарик, тетя присмотрись к ней и заявила:

— Пошли наверх! Надо кое-что в прическе поправить! Чтобы тетя Аннет сама, без уговоров, предложила это!

 Тед был в шок — к такому он не привык...

Прихватив в холодильнике лучшее средство от стресса — кусок вчерашнего торта, он тоже поднялся наверх и еще с лестницы услышал:

— Ой, да что ты?! Теди терпеть не может готовить — только на сухомятке и живет, когда-нибудь желудок испортит, помяни мое слово!

— Разве? Но по-моему, он очень вкусно все делает... и меня даже научил немножко.

Все ясно — обсуждают его персону...

На самом деле Тед был рад, что две близкие ему женщины так быстро нашли общий язык. Правда, к радости примешивалось и удивление: почему ему самому это так важно? Смешно... словно он привел знакомиться к тете свою невесту!

Его появление было встречено объяснением:

— Мы тут решили цвет поменять. А то чуть-чуть отрастет, и сразу заметно становится.

Рене, обмазанная краской, смущенно заулыбалась. Незаметно махнув тете Аннет рукой, Тед отозвал ее в соседнюю комнату и тихо предупредил:

— Только ты ее, пожалуйста, ни о чем таком не спрашивай!

— О чем таком?

— Ну о муже там, о разводе.

— Да что я — не понимаю?! — шепотом возмутилась тетя, хотя Тед был уверен, что она как раз собиралась исподволь подобраться к этой теме. Тут же, в последней попытке выведать хоть что-нибудь если не у Рене, так у него — бросила вроде бы невинную реплику: — А по новостям ее больше не показывает...

— Ничего, — утешил он, — еще покажут.

Новый цвет волос Рене оказался темнее, чем предыдущий. Хотя Тед всю жизнь считал такие волосы светло-русыми, тетя Аннет сообщила, что этот оттенок называется «темная платина». Смотрелось, во всяком случае, не хуже.

Полюбовавшись делом рук своих, тетя внезапно заторопилась вниз, бросив на ходу:

— Ладно, у меня официантки с ног сбились — а ты мне тут голову морочишь!

Тед удивился столь несправедливому замечанию — сама же предложила! — и лишь через несколько секунд сообразил, что тетя просто сочла нужным оставить их вдвоем.

Когда через несколько минут они спустились в зал, и, пристроив Рене за столиком, он отправился на кухню за едой, тетя перегнулась через стойку, заговорщицки прошептала:

— Помаду вытри! — и довольно хихикнула, когда Тед дернул руку ко рту, лишь в последний момент вспомнив, что никакой помады на губах у Рене не было.

— Шуточки!

Все было как тогда — сизая табачная дымка, танцующие парочки, люди за столиками и у стойки. И Тед был такой же, как всегда, в своей обычной одежде — свитере и черных джинсах. Как всегда... Они вместе всего три недели, а кажется, будто она знает его всю жизнь...

Рене следила за ним глазами, как в прошлый раз — и совсем по-другому. Потому что теперь это был ее мужчина, человек, которому она нравится — и который очень нравится ей. На губах еще чувствовался вкус его поцелуя, и было весело и жарко от мысли, что вечером они поедут домой — вдвоем.

Отправившись за вином, Тед задержался немного поболтать с тетей. Узнал, что Ролло, прихватив Кошмарика, на не делю уехал в Марсель, и обрадовался: не хватало, чтобы собаки, приревновав Рене друг к другу, устроили публичную разборку! На прогулке, когда черный песик облаял высунувшего морду из проезжавшей машины ротвейлера, Тед заподозрил в нем изрядного драчуна — Рене со смехом подтвердила, что размеры противника его никогда не смущали. Хорош смех! А разнимать потом кому?!

Затем он вернулся к Рене уже окончательно, уселся напротив и зажал ее ноги между коленями.

— Ты чего не ешь?

— Тебя жду...

Он осторожно пригладил топорщившиеся светлые прядки, сообщил (а то вдруг она не заметила): — Я пришел! — и рассмеялся, потому что Рене не застеснялась и не спряталась, как улитка в домик, а теплым котенком прильнула к его руке.

Начав есть, она вспомнила разговор с тетей Аннет и спросила:

— А ты что — правда готовить не любишь?

— Примерно как ты — овсянку, — усмехнулся Тед.

— Тогда давай дома я сама готовить буду?

— Давай...

Все было как тогда: радость и смех, и мурашки, пробегавшие по телу — и даже то, что, словно угадав ее мысли, Тед улыбнулся, протянул руку и предложил:

— Пошли, потанцуем?

Все было как тогда — и лучше, потому что на этот раз Рене не думала, куда деть ноги и руки и как она будет выглядеть со стороны. Прижалась к нему, дотронулась до коротко стриженых волос на затылке — можно, все можно! — и сказала то, что вырвалось из самого сердца:

— Мне так хорошо с тобой!

Она даже не знала, услышал ли ее слова Тед — говорила она тихо. Наверное, все-таки услышал — кивнул и потрогал губами за висок.

Услышал и подумал: «Что же это за жизнь такая... проклятая!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В понедельник утром Рене позвонила мэтру Баллу и сообщила, что готова к решительным действиям. Адвокат попросил ее заехать к нему на следующий день, как он выразился «для согласования некоторых вопросов».

Тед предполагал, что одним из «согласовываемых» вопросов станут чересчур тесные отношения мадемуазель Перро неким частным детективом, могущие бросить тень на ее репутацию, столь важную при бракоразводном процессе.

Но Рене беспокоило лишь одно: как бы успеть с утра, до встречи с мэтром, посетить косметолога. Тед не понимал, какого черта ей нужен косметолог — при ее свеженькой гладенькой мордочке больше девятнадцати он бы ей в жизни дал! — но, очевидно, «у них» так было принято.

Лишь под вечер, когда она уселась довязывать тот самый зеленый свитер — кстати, получалось действительно неплохо ее лицо принято уже знакомое ему отрешенное выражение губы зашевелились, выговаривая неслышные слова.

Решив не мешать, Тед тихонько включил телевизор. Ничего интересного не показывали — какой-то нудный фильм, еще более нудную викторину и новости. Казалось, Рене была полностью поглощена безмолвным разговором с адвокатом, поэтому он удивленно обернулся, услышав ее голос:

— Три недели прошло... даже газеты про меня уже забыли. Знаешь, я часто думала: вот если я умру — ведь через месяц про меня никто и не вспомнит. Никто... только собаки бы ждали, что я вернусь, — она грустно улыбнулась, сразу показавшись ему куда старше своих лет, и снова углубилась в вязанье.

В этих словах была какая-то привычная безнадежность. Теду захотелось схватить ее, встряхнуть, закричать: «А я? Неужели ты думаешь, что я мог бы забыть тебя?» Только зачем? Он и без того достаточно осложнил их отношения...

Подойдя, он наклонился, хотел обнять ее — и, не сдержавшись, рухнул на диван, обхватил ее бедра и зарылся лицом в теплый живот, едва прикрытый тонкой футболкой.

— Рене! — как всегда, ее имя заменило ему любые другие, незначащие и ненужные слова. — Рене...

«Любимая, любимая, любимая! Я не хочу, чтобы тебя снова не было...»

Легкие руки легли ему на плечи, погладили по голове, чуть взъерошив волосы — так бережно, как никто и никогда еще не дотрагивался до него.

Какая-то волна подхватила Теда и понесла, смывая и отбрасывая в сторону последние остатки здравого смысла — наверное, поэтому он внезапно сказал то, что не собирался и не должен был говорить:

— Скажи, а если бы я предложил тебе сейчас уехать – что бы ты сделала?

— Куда уехать?

Не поняла... Он знал, что она не поймет, и не стоило вообще говорить об этом — и все-таки...

— Куда-нибудь... в Канаду, например.

— Зачем?

Тед криво усмехнулся, все так же уткнувшись Рене в живот и не поворачивая головы, чтобы не встретиться с ней взглядом.

— Просто чтобы быть вместе... вдвоем. — Представил, как нелепо сейчас выглядит: взъерошенный, с тощими ногами, почти на полметра торчащими за пределы слишком короткого дивана. — Ладно. Все это глупости. Я просто так спросил — в шутку... — Повернулся и встретил щекой теплую каплю.

— Теди... — она редко называла его так. — Теди, предложи мне это — когда все кончится!

Глаза Рене были полны слез, но она не плакала — улыбалась.

— Когда что кончится?

— Когда я смогу не бояться. Когда я верну себе свое имя... и свою жизнь.

— И тогда ты бы согласилась? — он рассмеялся, чтобы она не принимала вопрос чересчур всерьез.

— Предложи!

Она по-прежнему улыбалась, но глаза были серьезными — слишком серьезными для человека, который всего лишь услышал не слишком удачную шутку.

На этот раз мэтр, несмотря на возражения Рене, потребовал беседы при закрытых дверях, тем самым подтвердив худшие подозрения Теда.

Разговор длился долго — больше двух часов. Все это время Тед просидел в приемной, глядя на какой-то нелепый куст, растущий в углу, и думая о том, что сейчас происходит в кабинете. Он примерно представлял себе, что там говорится:

«Вы сами понимаете, что эти отношения могут вас скомпрометировать... Вы должны занять подобающее вам положение и помнить о своей репутации... Ваша жизнь на какое-то время станет объектом пристального внимания прессы...»

Примерно так или в других выражениях — сути это не меняет. Близкие отношения с человеком, столь мало соответствующим статусу мадемуазель Перро, никак не вписываются в ее дальнейшую жизнь — как бы хорошо им вместе не было.

Потом она скажет ему... Или это сделает мэтр Баллу? И все, что Теду останется сделать — это облегчить ей расставание: «Ну как же, милочка, ничего другого я и не ждал!»

И жить без нее... Без ее удивленных каштановых глаз, без пушистого светлого ежика, который так забавно теребить — даже без этой чертовой собачонки! Жить, как он жил раньше...

А может, это и к лучшему? Если всего за несколько дней он так привык... прикипел к ней — то что было бы, если бы они пробыли вместе дольше? Ведь все равно рано или поздно пришлось бы расстаться.

Он сам виноват — можно же было остановиться, подумать... не тащить ее, наконец, в постель! Не упиваться этими ощущениями, достойными влюбленного мальчишки, а сохранить дистанцию, остаться друзьями — так было бы лучше для них обоих. Ведь ей тоже наверняка не по себе сейчас от мысли, что придется жить дальше — без него...

Дверь вдруг открылась, и Рене вышла в приемную. Как всегда элегантная, светски-невозмутимая — но чуть сдвинутые брови и побелевшие суставы пальцев, слишком сильно сжимавших сумочку, выдавали ее волнение — весьма очевидно для Теда, хотя, кроме него, этого, пожалуй, никто бы не заметил.

Шагнув ей навстречу, он спросил:

— Можно идти?

Вблизи Рене показалась ему расстроенной — или рассерженной? — и взъерошенной, как только что подравшийся воробей. Она молча кивнула, и они направились к выходу.

Молча спустились, молча дошли до машины...

Казалось, она до сих пор не в силах отойти от не слишком приятного разговора — сосредоточенный взгляд в никуда, безмолвно шевелящиеся губы; пару раз она даже слегка поморщилась, словно услышав что-то, что пришлось ей особенно не по душе.

Они доехали почти до самого дома, прежде чем Тед решился спросить:

— Ну что... Ты хочешь обсудить со мной то, о чем вы там говорили?

— Нет! — это прозвучало резко и отрывисто. — То есть да... — добавила она уже мягче, — но не сейчас, — и снова зашевелила губами, глядя перед собой.

Да, похоже, она решила сказать ему все сама. Что ж — спасибо и на том...

Господи, только бы она не стала предлагать ему деньги!

Лишь у самой двери он понял, что Рене снова с ним: на губах ее появилась обычная неуверенно-виноватая улыбка, глаза — любимые, до боли родные — взглянули на него сквозь вуальку.

Отперев дверь, Тед пропустил ее вперед и предложил:

— Я сбегаю принесу что-нибудь поесть? По-моему, тебе сейчас не до стряпни... — Не дожидаясь ответа, заторопился вниз — ему тоже нужно было собрать силы перед этим разговором.

Купив обед в ближайшем ресторанчике, Тед не стал торопиться — прошел вдоль канала, немного постоял, глядя через перила на темную медленную воду, и только после этого направился в сторону дома.

Когда Рене выскочила в прихожую — улыбающаяся, совсем не похожая на ту холодноватую светскую даму, которая недавно ехала в его машине, он подумал, что ошибся и все не так плохо. Обнял, подул в макушку и повел в спальню, не желая отпускать ни на мгновение: пусть побудет рядом, пока он переодевается и заодно полюбуется на уникальную пару трусов — таких она еще не видела! Трусы были испещрены занимающимися любовью в самых разных позах скелетиками — весьма актуально и с намеком, учитывая то, что они оба не отличались особой полнотой.

Малоприличные трусы вызвали у Рене лишь слабую улыбку Тед уже оделся, натянув джинсы и черную футболку, когда она внезапно сказала, словно продолжая начатый разговор:

— Он собирается запускать все документы в пятницу. И считает нужным, чтобы к этому моменту я жила в каком-нибудь, респектабельном отеле. Чтобы у прессы не было лишних вопросов.

— Вот так... — То, что он и предполагал.

Теперь остается только помочь ей и сделать процедуру расставания как можно менее болезненной...

Тед отошел к окну и спросил, стараясь, чтобы голос звучал легко и весело:

— Ну, и когда ты собираешься уезжать?

— Куда? — этот странный вопрос застал его врасплох.

— Ну... в отель.

И тут, даже не успев договорить, Тед понял, что сморозил что-то не то — понял по лицу Рене, в котором, казалось, вот-вот не останется ни кровинки.

— Но... я думала, мы — мы вместе переедем — нет? Я надеялась, что ты согласишься... — голос ее звучал все тише, пока не замер, как у лишившегося питания магнитофона.

— А я, то тебе там зачем? — усмехнулся он.

Зачем? Да он что, не понимает?! Захотелось закричать, объяснить... а что объяснять? Ведь он всегда все сам понимал — даже то, о чем она не говорила!

Тед продолжал — все с той же странной жесткой усмешкой:

— Ну я же сделал то, что ты просила: спрятал тебя, свел с адвокатом... и нашел собаку даже...

И внутри стало холодно и пусто: это и правда все, о чем она его просила. Он и так сделал для нее слишком много и не обязан возиться больше с ее проблемами... и с ней — неумелой, некрасивой... никакой...

Ему часто приходилось видеть испуг в глазах Рене — но такого выражения он не видел никогда. Как у бездомного котенка, которого взяли с улицы, накормили, погладили, и когда он, поверив, что все плохое позади, разыгрался, выгибая спинку и толкая лапкой бумажный шарик — вдруг выкидывают из теплого дома обратно на улицу. Ужас, непонимание — ведь только что все было хорошо?! — и покорность, потому что цепляться коготками за диван уже бесполезно...

— Я тебя чем-то обидела? — Рене чувствовала, что ее голос звучит противно-тоненько и жалобно.

 Если Тед больше не хочет быть с ней... конечно, он просто из жалости делал вид, что она ему нравится, а теперь рад, наверное, до смерти, что может наконец избавиться от нее. И надо сохранять достоинство... и ни в коем случае не плакать...

Она беспомощно повторила:

— Я тебя обидела, да?

— Нет... нет-нет, ты меня ничем не обидела... но я тебе вроде как не нужен больше! — попытался объяснить Тед, глядя на испуганные глаза и поникшие плечи и чувствуя себя почти палачом. — И... ну я же не дурак, догадываюсь, почему мэтр Баллу меня сегодня выставил. Он наверняка тебе что-нибудь обо мне говорил: что я тебя могу скомпрометировать... или еще что-то в этом роде...

— Да, говорил! Ну и что?! — Рене неожиданно выпрямилась, и из голоса ее исчезли слезы — он стал жестким и упрямым. — Он не вправе мной командовать в таких вещах! Мы с ним поговорили, и он это понял! — Добавила, уже тише и жалобней: — Только если ты сам не хочешь... я так и боялась, что ты не согласишься...

— Рене...

Не было сил больше смотреть ей в глаза — наверное, именно потому Тед шагнул вперед. Обнял, прижал к себе и спросил, силясь улыбнуться:

— Ну зачем я тебе? От меня одни неприятности...

«Ты у меня в душе, в сердце — везде. Я соглашусь на все, как угодно, где угодно — только с тобой. Даже если потом я не смогу жить без тебя...»

И, поняв этот вопрос как отмену приговора, Рене заплакала — так неожиданно, что он даже испугался; замотала головой, вжимаясь лицом в сразу промокшую футболку, худенькие руки обхватили его спину. Сквозь звуки, похожие на беспомощный скулеж побитой собачонки, прорывалось нечто вроде: «Ты!.. Я!..»

— Ну ты чего... ты чего? Не смей плакать!

 Скорее можно было остановить дождик...

Рывком запрокинув ее голову, Тед взглянул в залитое слезами лицо и быстро заговорил, пытаясь достучаться до нее, успокоить, утешить — и отрезая себе последний путь к отступлению:

— Забудь! Все глупости, которые я тут говорил — забудь, слышишь?! Я поеду и буду с тобой, пока тебе это нужно, и... и не плачь, пожалуйста!

«И да поможет мне Бог...»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Как выяснилось, его персона не являлась основной темой сегодняшней беседы с адвокатом.

— Сначала я документы читала, он вот такую, — Рене показала толщину сантиметра на два, — пачку мне на подпись подготовил. Потом мы поговорили насчет аудиторской проверки. — На вопросительный взгляд Теда пояснила: — Понимаешь, все время считалось, что Виктор самый лучший президент фирмы, которого только можно вообразить. Только вот у меня вопрос — почему же тогда прибыль так мало растет? Он на собраниях акционеров все время объяснял, что идет реорганизация — только что это за реорганизация, которая уже семь лет длится?!

Они сидели в гостиной на диване. Начало темнеть, но вставать, чтобы зажечь свет, не хотелось — уж очень уютно Рене свернулась клубочком у него на коленях.

— Думаешь, он может утаивать часть прибыли?

— Едва ли. Но, похоже, он какие-то свои планы, ни с кем не согласовывая и не афишируя, реализует. Помнишь, тогда... «Ретан» — так вот, это была фармакологическая фирма. А мы раньше ничем, кроме косметики, не занимались. В общем, я хочу разобраться.

Все та же девчонка с пушистым ежиком, только лицо другое — строгое, уверенное. Смешно... Тед никогда не думал, что у него на диване будут ворочать фирмами и миллионами.

— ...Виктор привык к тысячедолларовым костюмам, лимузину с шофером и икре на ужин — представляю, как он взбесится, когда узнает, что я все совместные счета заморозила! — в голосе Рене послышалось злорадство.

— А что мэтр Баллу про меня говорил?

 Интересно все-таки...

— Он сказал, что в пятницу утром я должна поселиться в отеле. У него чуть ли не по часам все расписано — но об этом еще отдельный разговор будет в четверг после обеда. А пока он просил, чтобы ты завтра подъехал к нему в одиннадцать.

— Что он еще про меня говорил?

— Честно говоря, будь моя воля, я бы ни в какой отель не поехала. Мне здесь очень хорошо и не хочется никуда уезжать. — Она виновато улыбнулась и добавила: — Я тебе, наверное, надоела уже?

Тед рассмеялся:

— Да хоть всю жизнь живи — не надоешь!

Хоть всю жизнь... И он приходил бы вечером домой и рассказывал о том, что случилось за день, и за стеной бы спал ребенок...

Встряхнув головой, он вспомнил, что на вопрос Рене так и не ответила.

— Так что он все-таки про меня говорил? Могу я узнать, наконец?!

Поняв, что уйти от ответа не удастся, она вздохнула.

— Ну... он начал с того, что поскольку внимания прессы все равно не избежать, нужно использовать его и создать мне, как он выразился, «определенный имидж». А если тебя будут видеть рядом со мной, это может вызвать ненужные вопросы и испортить мне репутацию — значит, нам с тобой лучше на какое-то время воздержаться от общения...

То, что Тед и предполагал — даже почти в тех же выражениях! Наверняка адвокат не ожидал, что мадемуазель Перро не послушается доброго совета!

— ...Я ему сказала, что подобный вариант меня не устраивает. Он пытался объяснять, что это может ослабить мою позицию, но я ответила, что с того момента, как ушла от Виктора, считаю себя свободной от всех обязательств по отношению к нему. В общем, он понял, что меня не переубедить, и вынужден был принять твое присутствие как данность.

— Я же говорю, от меня одни неприятности. Он был очень недоволен?

Рене пожала плечами.

— Знаешь... он работает на меня, а не наоборот. Довольна должна быть я! — Ее высокомерный тон заставил Теда улыбнуться. — Под конец он уже не возражал, только сказал, что твоему присутствию надо придать официальный статус, и попросил, как он выразился, «не давать материала для скандальной хроники».

— То есть не трахаться прямо в вестибюле? — Ему стало смешно —во-первых, от подобной идеи, а во-вторых, потому что Рене, как всегда, вздрогнула, услышав это неприличное слово. — Он что, знает о наших отношениях?

— Он спросил напрямую, и я не сочла нужным отрицать, — в ее голосе прозвучало все то же высокомерие. — Короче, он хочет, чтобы ты назывался кем-то вроде начальника службы безопасности или старшего телохранителя и чтобы у нас были отдельные спальни, — Рене хихикнула, — правда, в апартаментах они обычно смежные.

В эту ночь она вела себя необычно смело — правда, предварительно все же погасив свет. Ее руки заскользили по его телу, почти уверенно спустились на уже изученное место, и Тед замер, боясь спугнуть ее. Подбодренная его стоном, Рене сползла вниз, втянула в себя сосок, чуть прикусив зубами... еще ниже... и дотронулась губами до живота, поцеловав его и поласкав языком - куда более робко и неуверенно.

Тед понимал, что она не очень знает, как действовать дальше, и пока просто повторяет его движения — но вот-вот дойдет до места, где ей не с кого брать пример. Теплое дыхание, совсем близко... он снова застонал — настолько желанной и возбуждающей показалась ему эта неуверенность. В голове билось: «Ну давай же, скорей! Пожалуйста...»

Как мальчишка, словно для него это тоже впервые... Смешно...

На самом деле было уже совсем не смешно. Он лежал, запрокинув голову и вцепившись пальцами в простыню, почти не в силах дышать, потому что теплые губы наконец дотронулись до его члена и попытались охватить его — неумело, неловко — и невыносимо сладко. Подался бедрами вперед —непроизвольно, почти конвульсивно — и чуть не закричал, настолько острым внезапно стало наслаждение.

Черт возьми, она входила во вкус, ей нравилось, нравилось!..

С каждой минутой Рене действовала все увереннее, сама поймав нужный ритм. Сердце Теда колотилось, кровь шумела в ушах — иногда он забывал даже выдохнуть.

Это длилось невыносимо долго... вечность... мгновения —пока в какой-то момент он не понял, что вот-вот сорвется за грань, где еще может владеть собой — и, сжав худенькие плечи, бережно отстранил Рене, потянув ее к себе, наверх.

Легкий недовольный стон — и она оказалась под ним, опрокинутая на спину, изнемогающая. Тед поймал губами ее губы — и отпустил их, чтобы выдохнуть:

— Обними меня... ногами, — а потом слов не осталось, кроме одного, всегда одного и того же, означающего все слова на свете: — Рене... — и вкус кожи, и поцелуи, и запах цветов... — Рене! — (Вот так, да? Так ты хочешь? Быстрее, да?) — Рене... (Ну давай же, я жду тебя!) — Рене! — (Да! Вот, вот оно! Да-а!)

Дыхание Рене становилось все ровнее — Тед ощущал это плечом, в которое уткнулось ее лицо, и всем телом — опустошенным, легким и ленивым.

Шевелиться не хотелось. Лишь почувствовав, что она задрожала, он провел рукой по спине — а-а, вот что, холодная совсем! — поцеловал за ухом и тихонько спросил:

— Эй, ты как там — живая еще?

Закивала — значит, живая. Он вытащил из-под низа сбившееся одеяло и прикрыл ей спину, подоткнув для тепла. Самому ему холодно не было.

Рене снова закивала и поерзала, пристраиваясь удобнее.

— Я все правильно делала?

Этот вопрос, заданный тихим неуверенным голосом, всколыхнул целую бурю острых блаженных воспоминаний.

— Да, ты все просто на лету схватываешь. По-моему, у тебя к этому делу талант, — Тед понадеялся, что она не сочтет комплимент сомнительным. — Я имею в виду, в постели.

Вроде не оскорбилась, улыбнулась.

— У тебя тоже...

— Я знаю. — (А чего скромничать-то? Что есть — то есть!) — Почему?

Действительно, что заставило ее, вздрагивающую даже от такого невинного слова, как «трахаться», преодолеть обычную застенчивость? Тед не думал, что получит ответ на этот вопрос, не был уверен даже, что Рене поняла, о чем он спросил. Но она поняла — и ответила, уже без улыбки:

— Я сегодня очень боялась, что ты не поедешь со мной, не захочешь. И впервые поняла, что могу потерять тебя... И подумала: вот сейчас ты со мной, и надо радоваться каждой минуте, что мы вместе — радоваться и... и не откладывать ничего на потом — понимаешь?

Возможно, она ожидала, что он что-нибудь возразит или пошутит над ее страхами — но Тед лежал молча, прижимая ее к себе и поглаживая по согревшейся спине.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

На следующее утро Тед, как было велено, отправился к мэтру Баллу. Выяснилось, что ему придется сегодня, прямо сейчас, поехать и посмотреть апартаменты в нескольких отелях — там уже предупреждены о клиентке мэтра, которая колеблется в выборе и до момента вселения желает сохранить инкогнито.

Желательно, чтобы до конца дня мадемуазель Перро решила, какой именно отель она предпочтет. Кроме того, ей необходимы пара телохранителей и лимузин с шофером — все это Тед как начальник администрации мадемуазель (ого! ну и титул!) должен обеспечить к утру пятницы. А завтра в три адвокат ждет их обоих для инструктажа.

Выслушав это и получив список отелей, Тед уже собрался уходить, когда мэтр внезапно спросил его:

— Мадемуазель Перро посвятила вас в подробности нашего вчерашнего разговора?

— Да.

— Надеюсь, у вас нет ко мне претензий по этому поводу? Я считал, что, объясняя ей... положение вещей, действую в ее интересах. Нам предстоит работать вместе, и я бы не хотел, чтобы между нами были какие-то неясности.

Он что, вроде как извиняется? Да, похоже на то...

— Нет. Думаю, что на вашем месте я поступил бы точно так же.

Мэтр Баллу был явно удовлетворен подобным ответом:

— Я всегда считал вас человеком здравомыслящим и, по зрелом размышлении, пришел к выводу, что ваше присутствие рядом с мадемуазель может оказаться кстати.

Очевидно, это означало: «Женщина молодая, одинокая — неизвестно, какая сволочь ей могла бы подвернуться. А ты хоть проблем по дурости не создашь».

— Я в этом не сомневаюсь.

— Ну что ж — я считаю, мы обо всем договорились, — кивнул мэтр и, после небольшой паузы, добавил: — Вы знаете, Мелье, во время первой встречи я все пытался понять — кто же главный в вашем, так сказать... дуэте. А вчера понял, что несколько ошибался в оценке характера мадемуазель Рене...

Похоже, отпор, который Рене вчера дала ему, произвел на адвоката впечатление. Тед до сих пор не был уверен, что она права — но в глубине души ею гордился.

Домой Тед попал только часам к шести — весь день прошел в бегах; по дороге пришел к выводу, что «начальник администрации» звучит слишком помпезно, и именоваться просто старшим телохранителем ему нравится куда больше.

Едва войдя в квартиру, он почувствовал какой-то странный запах. Рене, как положено, выскочила, поцеловала — но на вопрос о происхождении запаха покраснела.

— Я... мы тут печенье попробовали сделать — и оно с краешку немножко подгорело...

Из дальнейших расспросов выяснилось, что «мы» — это она с собакой. Поставив печенье в духовку, Рене решила пока что причесать собачонку — и забыла о времени. Правда, получилось все равно вкусно...

Смешно... Еще никогда в его квартире не пахло подгоревшим печеньем.

Важный вопрос: какую гостиницу выбрать, «Хилтон», «Ритц» или «Георг V», обсуждался на кухне, за чашкой какао с тем самым подгорелым печеньем (чувствовалось, что Рене очень старалась, даже украсила каждую печенину изюминками в виде улыбающейся рожицы). Это несоответствие показалось Теду восхитительно забавным — как дворовый котенок в бриллиантовом ошейнике.

Выбрали они «Хилтон» — немаловажную роль для Рене сыграло то, что в этом районе было где гулять с собакой.

— А как у нас с деньгами — осталось что-нибудь? — неожиданно спросила она.

— Да, больше половины.

— Я завтра хочу до мэтра Баллу успеть еще в бутик заскочить.

Ох уж эти женщины!

На следующий день, оставив Рене в бутике, Тед заехал к себе на работу, узнал у секретарши, кто из его «соконторников» сейчас свободен, и сел за телефон. Дозвонившись до Энн Салан, попросит ее установить наблюдение за Виктором Торрини и, если тот соберется выехать из Швейцарии, тут же сообщить — когда, куда и с кем.

После этого позвонил Жувену и Галли и сообщил им, что есть работенка — так что завтра утром, часов в десять, пусть подъедут в контору. Он не сомневался, что Виктор, узнав о местонахождении Рене, примчится в тот же день, и хотел встретить его во всеоружии.

Инструктаж у мэтра Баллу, хоть и длился больше часа, сводится к нескольким основным указаниям.

Во-первых, Рене следовало быть с репортерами изысканно-дружелюбной, как бы настырно они ни лезли. Во-вторых — обтекаемо сообщить, что последние три недели она находилась в уединенном месте, любезно предоставленном друзьями, и сначала даже не знала, что ее исчезновение вызвало такой резонанс, а потом — не хотела, чтобы Виктор узнал, где она.

И — самое главное. Ни слова, ни звука ни о Марии, ни о ребенке — подобный козырь нельзя выкладывать на стол! Тем более что единственным доказательством того, что Мария — не просто компаньонка матери Виктора, пока что служат слова Рене и сходство мальчика с Виктором, а этого недостаточно.

— Доказательства можно найти, — заметил Тед.

— Что ж — попытайтесь, — кивнул адвокат. — Собственно, я хотел просить вас взять на себя еще кое-что. Если мальчик его сын, то Торрини несомненно попытался как-то обеспечить его будущее и будущее его матери. Хорошо бы выяснить их финансовое положение, а также наличие какой-либо недвижимости, приобретенной на их имя за последние годы.

— Попробую.

По дороге домой, в машине, Рене спросила:

— Значит, ты снова уедешь? — это прозвучало деловито, но Тед заметил тревогу в ее глазах.

— Придется. Я ненадолго, думаю, пары дней хватит, — улыбнулся он. — Ты даже соскучиться не успеешь.

Она не улыбнулась в ответ — вздохнула и сказала неуверенно, словно стесняясь собственной слабости:

— Пока я с тобой, я ничего не боюсь. А ближайшие дни будут самыми трудными.

Тед понял недоговоренное:

— Пока Виктор не объявится, я никуда не уеду — хочу поприсутствовать при вашей встрече. — Успокаивающе накрыл ее руку ладонью. — Не бойся. Он больше не сможет тебя обидеть...

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Утром в пятницу мадемуазель Перро вселилась в апартаменты отеля «Хилтон».

Этому предшествовал визит в контору мэтра Баллу, откуда, пока шофер перегружал ее новенькие, вкусно пахнущие кожей чемоданы из машины Теда в элегантный лимузин серо-стального цвета, Рене позвонила в Цюрих, инспектору полиции Флиттеру, и сообщила, что находится в Париже, в конторе своего адвоката, и готова подписать любое заявление, подтверждающее, что никакого похищения не было — она просто ушла от мужа и собирается подавать на развод.

Что же касается господина Торрини, то, обратившись в полицию, он повел себя некорректно: она оставила ему записку, объясняющую все достаточно ясно! (Это была единственная ложь — с благословения мэтра, который намекнул: «Ну вы же могли оставить ему записку. Может быть, вы просто забыли, что так и сделали?» — и Рене незамедлительно «вспомнила»).

Если у полиции есть к ней вопросы, она готова ответить на них — естественно, в присутствии адвоката. Найти ее можно будет в отеле «Хилтон».

В вестибюле дежурили штук шесть репортеров — Тед подозревал, что здесь не обошлось без мэтра Баллу.

Стоило Рене в сопровождении пары телохранителей и Теда войти в холл, как они насторожились, будто собаки, почуявшие дичь. Услышали четко сказанное «Рене Перро» — и полезли уже всерьез: «Мадам Торрини, вы можете ответить... Как бы вы прокомментировали... Повернитесь, пожалуйста!..»

Увы, репортерам пришлось ограничиться фотографиями — все их возгласы оставались без ответа, подобраться же к госпоже Торрини вплотную не давали телохранители. Она уже направлялась к лифту, когда внезапно остановилась, обернулась и с милой улыбкой заявила:

— Господа, я понимаю, что у вас есть ко мне вопросы. Но я устала с дороги и отвечу на них несколько позже, скажем... в час дня.

Тед шел сбоку и чувствовал себя не у дел. Телохранители, которых он теоретически возглавлял, действовали слаженно и в дополнительных указаниях не нуждались — скорее, ему было чему у них поучиться.

Апартаменты состояли из холла, гостиной, столовой, кабинета, двух спален и кухни — не считая двух туалетов и ванной комнаты размером чуть больше всей спальни Теда.

На столике в гостиной стояла огромная ваза с фруктами и карточкой «С наилучшими пожеланиями от администрации отеля». Дойдя до нее, сопровождавший процессию менеджер замер, с выжидательным видом глядя на Рене, и был удостоен благосклонной улыбки.

— Благодарю вас, месье...?

— Лефер, Гастон Лефер.

— Благодарю вас, месье Лефер.

После этого менеджер убрался восвояси, а телохранители заняли свое место в холле.

— Фу-ух, — это было первое, что Тед услышал, стоило двери за ними закрыться.

 Рене улыбнулась, уже обычной, а не великосветски-благосклонной улыбкой. — Пока, вроде, все идет нормально?..

Это был скорее вопрос, чем утверждение. Кивнув, Тед подошел к ней вплотную и приступил к своим обязанностям старшего телохранителя:

— Значит так... У меня есть кое-какие дела — вернусь часа через полтора. Обживайся, устраивайся, никуда без меня не выходи и никого не впускай. — Напоследок поцеловал — чтобы лучше запомнила указания.

Уже собираясь выйти из отеля и поймать такси, он внезапно вспомнил, что в его распоряжении имеется такое благо цивилизации, как лимузин. Благо оказалось сомнительным: оно плохо вмещалось на стоянку возле конторы, и серо-стальной зад вызывающе торчал чуть ли не на проезжую часть. Тем не менее эффект был произведен — увидев прилипшую к окну конторы пару физиономий, Тед понял, что вопросов не избежать.

— Неплохо прибарахлился! — это прозвучало вместо приветствия. Естественно, Жувен — от Галли такого едва ли можно было ожидать. — Неужто так хорошо платить нашему брату начали?

— Да нет, я в кредит взял, — простодушно объяснил Тед, — вот ты мне должок отдашь, тогда и расплачусь.

— Какой еще должок? — возмутился Жувен.

— Пару сотен, — Тед невозмутимо достал из своего картотечного ящика газету трехнедельной давности и продемонстрировал. — Что, забыл уже?

— Да брось ты! — попытался спорить Жувен. — Труп где-то в озере болтается, вот-вот найдут! Ты лучше скажи, что там за работа наклевывается?

— Кстати о работе, — вклинилась Жюли, их секретарша, — шли бы вы в кабинет — а то работать мешаете! — и удовлетворенно кивнула при виде того, как сыщики дружно гуськом потянулись из приемной.

За все это время Галли не произнес ни слова — он вообще зря болтать не любил. Этот невозмутимый пикардиец прекрасно справлялся с работой, обладал цепкостью бульдога — и при этом никогда не нервничал и ничему не удивлялся. Как ни странно, он был женат и разводиться не собирался, хотя в профессии частного детектива, как и у полицейских, разводы встречаются частенько — мало какая жена может выдержать неупорядоченный график работы.

Сейчас, слушая перепалку коллег, он спокойно уселся, ожидая, когда же они, наконец, заговорят о деле.

— Ну так чего делать-то надо? — спросил Жувен, стремясь увести разговор в сторону от проигранных двухсот франков.

— За ним приглядеть, — положив на стол газету, Тед постучал по фотографии Виктора. И, уже по-деловому, добавил: — Сегодня или завтра он должен объявиться в Париже. Когда — вам сообщат. А дальше — как обычно: где поселился, куда ездил, с кем встречался. Докладывать — два раза в день. И еще одно — как только он приблизится к «Хилтону», тут же звоните! Вот телефон, — дал номер телефона апартаментов.

— С кем там разговаривать? — это был первый вопрос Галли.

— Со мной. Если меня нет — с мадемуазель Перро.

— А кто это такая? — глаза Жувена загорелись любопытством. — Твоя новая цыпочка, что ли?

— Нет, это та самая дамочка, которая, по-твоему, в озере болтается, — кивнул Тед на газету. — Сегодня утром она вселилась в апартаменты «Хилтона». Живая.

Полюбовавшись отвисшей челюстью Жувена, он разрешил при необходимости использовать для слежки свою машину, поболтал еще минут десять и заторопился — хотелось вернуться в отель до встречи с журналистами.

Около лифта уже ошивалась тройка репортеров — он запомнил их еще с утра. При виде Теда они зашушукались и проводили его внимательными взглядами.

Телохранители доложили, что порекомендовали нескольким репортерам подойти к часу, а больше никто не приходил. Как выяснилось, слово «никто» не включало в себя персонал гостиницы, это привело к несколько пикантной ситуации — без стука вкатившись в спальню Рене, Тед обнаружил, что над ее ногами, сидя на низенькой табуреточке, трудилась педикюрша, лицо было обмазано чем-то зеленоватым, а еще одна девушка в белом халате раскладывала что-то на туалетном столике.

Не ожидая увидеть посторонних, он на миг растерялся, но тут же нашел, что сказать:

— Журналисты уже начали собираться.

— Я освобожусь минут через пятнадцать, — кивнула Рене. — У меня даже будет время попить кофе.

В пять минут второго двери апартаментов распахнулись. Препровожденные в гостиную, репортеры расселись на все видимые поверхности, исключая диванчик, предназначенный для хозяйки — он стоял в стороне, охраняемый телохранителем.

В десять минут второго в гостиной появился официант, толкавший перед собой столик с напитками, включая коктейли и шампанское. Репортеры расхватали бокалы и оживились — принимали их хорошо!

И лишь в четверть второго в дверях кабинета показалась главная героиня мероприятия. В сопровождении старшего телохранителя она проследовала к диванчику и грациозно опустилась на него. Ее светло-коричневое платье с бежевой отделкой хорошо смотрелось на фоне голубой обивки.

Дружелюбно улыбнувшись, она обратилась к собравшимся:

— Господа, простите, что заставила вас ждать. Надеюсь, вы пока не скучали, — кивнула на столик с коктейлями.

Вся эта интермедия была продумана и подготовлена заранее.

— Никто и не ждет от женщины, что она придет вовремя, так что опоздать на пятнадцать минут вполне допустимо. Зато у меня будет повод мило извиниться — и этим расположить их к себе. А на дармовую выпивку журналисты хорошо клюют, — все это Рене объясняла, болтаясь по гостиной с недоеденной слойкой и изредка подходя к столику, чтобы глотнуть кофе. Усидеть на месте она не могла — ее состояние напоминало возбуждение скаковой лошади перед решающей скачкой. — Бабушка всегда очень тщательно готовилась к встречам с прессой и меня учила, как себя с ними вести... говорила, что когда-нибудь мне пригодится.

— Очевидно, уроки бабушки основывались на богатом опыте общения с пишущей братией, потому что журналисты действительно были настроены весьма доброжелательно.

— После первого же вопроса:

— Мадам Торрини, в газетах писали о вашем исчезновении — что вы можете сказать по этому поводу? — Рене вскинула руку в протестующем жесте.

— Прошу прощения... я бы не хотела, чтобы меня так называли. Я предпочитаю именоваться Рене Перро.

Репортер смешался, и эстафету подхватил другой:

— Нужно ли понимать ваши слова как то, что вы собираетесь расстаться с мужем?

— Совершенно верно. Фактически я уже сделала это.

После этого вопросы посыпались градом. Тед не мог не восхищаться самообладанием, с которым Рене отвечала на них — негромко, спокойно и доброжелательно, не упуская при случае возможности пошутить. Он стоял достаточно близко, чтобы видеть, как быстро бьется голубоватая жилка на ее виске, но только это и выдавало ее волнение.

— Ваш муж утверждал, что вы эмоционально нестабильны и не всегда отдаете себе отчет в своих действиях. Как вы могли бы прокомментировать его слова?

— Господин Торрини, — Рене ни разу не назвала Виктора своим мужем, хотя не поправляла журналистов, именовавших его так, — относится к людям, страдающим, мм-м... чересчур завышенной самооценкой. Очевидно, ему трудно представить себе, что женщина, находящаяся в здравом уме и твердой памяти, не почитает за счастье числиться его женой. Поэтому, с тех пор как я полгода назад заявила ему о желании расстаться, он усиленно пытается внушить окружающим, что я страдаю этой самой... эмоциональной нестабильностью.

— Но тогда, полгода назад, ваши слова не повлекли за собой дальнейших действий?

— Тогда я попала в больницу с сотрясением мозга и переломом ребра.

Это вызвало целый шквал вопросов. Рене старалась отвечать как можно короче, но вопросы продолжали сыпаться, пока она снова не подняла руку в протестующем жесте.

— Господа, поймите меня правильно — мне очень неприятно говорить на эту тему. Поэтому давайте... не углубляться больше в подробности.

Воспользовавшись короткой паузой, Тед подсунул ей бокал сока. Это было просто поводом дотронуться до нее и напомнить, что он рядом, что оказалось кстати. Выпив бокал одним глотком, она вернула его, случайно — или не совсем случайно — скользнув пальцами по его ладони, и снова сосредоточилась на вопросах.

— Последние шесть лет господин Торрини руководил «Солариумом». Останется ли он и дальше на своем посту?

— Нет. Я думаю, что к этому моменту он уже получил уведомление о том, что больше в его услугах фирма не нуждается.

— Кто же возглавит «Солариум» вместо него?

— Пока что я не могу ответить на этот вопрос. Могу сказать лишь одно: моя бабушка возглавляла фирму более тридцати лет, и именно при ней «Солариум» стал таким, каким мы его знаем. Рядом с ней, под ее руководством работали люди, которых она уважала и считала достойными доверия — с некоторыми из них я знакома. Я очень надеюсь сейчас на их помощь...

Примерно через час Рене почувствовала, что поток вопросов начинает иссякать. Согласно катехизису, разработанному бабушкой, полагалось тут же свернуть мероприятие, что она и сделала, извинившись и сославшись на предстоящую встречу с адвокатом.

Еще пара вопросов... о господи, кажется, эта улыбка приклеилась к лицу — как в детстве говорили: «Будешь гримасничать — так и останется!» Фотографии — голову влево... голову вправо... улыбнуться... Все!

Закрыв за собой дверь кабинета, она распласталась по стене, привалившись к ней затылком. За дверью еще слышался отдаленный гул голосов. В голове пульсировало, и казалось, что это вздрагивает приятно-прохладная стенка.

В такой позе ее и застал появившийся через пару минут Тед. Рене дождалась, пока он подойдет, и, отлипнув от стенки, прижалась к нему.

— Давай так постоим минутку...

Сразу стало легче. Казалось, переполнявшее ее напряжение утекает, как вода, через его руку, лежащую на ее затылке.

— Они уже уходят, сейчас ты сможешь отдохнуть. Там спрашивают, не согласишься ли ты дать эксклюзивное интервью для женского журнала.

Глубоко вздохнув, она оторвалась от него.

— Когда?

— Просили, если можно, завтра.

— Скажи — в одиннадцать, но пусть перезвонят часов в десять... на случай возможных осложнений.

Осложнений, именуемых Виктор... Наверняка он в ярости, а завтра утром, прочитав газеты, взбесится окончательно. И приедет…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В пять приехал адвокат из конторы мэтра Баллу, чтобы сопровождать Рене в банк. Привез какие-то бумаги, сказал: «Мэтр просил ознакомиться до понедельника».

В банке мадемуазель Перро с адвокатом была с почетом препровождена в кабинет директора — Тед с остальными телохранителями остался ждать в холле. Вышла она оттуда лишь через час, благоухая кофе. Интересно, как она выдерживает столько кофе — это «у них» (то есть у миллионеров) врожденное или специально тренируются?

По дороге в отель Рене достала из сумочки палку наличных.

— Вот, двадцать пять тысяч марок — можешь уже отдать. На замечание Теда, что тут слишком много — ведь и от тех денег еще кое-что осталось, она пожала плечами.

— Тебе же в Цюрих скоро ехать! И потом, я у тебя все время прошу деньги, когда мне надо что-нибудь купить!

Она у него просит деньги... Смешно...

Уже за ужином Рене вспомнила и сообщила:

— Я сегодня разговаривала с Бруни — она, наверное, скоро приедет на несколько дней.

Голос ее прозвучал как-то странно — устало и невесело.

Он любил просыпаться первым и смотреть на Рене — долго-долго, а потом медленно будить, легонько поглаживая по груди, по животу, пощипывая мочку уха. Еще во сне на ее губах появлялась улыбка, а потом сонные недоумевающие глаза открывались — и наполнялись радостью и нежностью.

На этот раз традиция была нарушена — они оба еще спали, когда телефон на тумбочке негромко и как-то интимно замурлыкал.

Звонок был из Цюриха — Виктор Торрини только что зарегистрировался на рейс «Эр Франс» до Парижа; с ним еще три человека — фамилии, описание... Тед, прижав плечом трубку к уху, привычно делал заметки в лежащем на тумбочке блокноте с эмблемой «Хилтона».

Повесил трубку, обернулся и ответил на вопрос, светившийся в каштановых глазах:

— Через три часа Виктор будет в Париже.

Перечислил сопровождающих — про одного Рене тут же сказала:

— Лере — это его секретарь, остальных не знаю.

Было всего полседьмого, но спать уже не хотелось. Рене лежала на спине и вглядывалась в никуда, шевеля губами и витая мыслями где-то очень далеко от теплой постели.

Подтянув ее к себе, Тед погладил по лицу, добившись слабой вымученной улыбки, и спросил:

— Ну что, будем вставать? Я закажу завтрак?

— Не хочется...

— Чего не хочется?

— Не хочется, чтобы этот день начинался, — жалобно посмотрела на него Рене. — Пока я здесь с тобой лежу, кажется, будто время остановилось и ничего плохого случиться не может. — Подумала и добавила: — И вообще есть не хочется.

— Ты мне это брось! — Подобные настроения следовало пресекать сразу. — Ты что теперь собираешься — не пить, не есть и не спать? Из-за этого гада? А если он в Париже неделю проторчит? Или месяц? — Послышался тяжелый вздох — очевидно, подобная идея приходила в голову и ей. — Так что давай-ка жить нормальной жизнью. Сейчас встанем, позавтракаем, в одиннадцать дашь свое эксклюзивное интервью — а потом поедем куда-нибудь погуляем. И не бойся — внезапно, без предупреждения, он не явится. И потом — тебе решать, принимать его или нет!

Эта новая для Рене мысль заставила ее губы медленно растянуться в улыбке.

— Можно заставить его подождать...

— Вот именно!

Тед потрепал ее по ежику и повернулся к телефону, вспомнив, что вчера за всеми хлопотами не проверил автоответчик. Обычно он делал это почти автоматически, утром и вечером.

Реклама... опять реклама... и тетя Аннет: первый раз часов в восемь вечера: «Теди, срочно перезвони мне!», а второй почти в полночь: «Теди, ну куда ты делся, в самом деле?!» Тон у нее был чрезвычайно возбужденный, и Тед встревожился.

Набрал номер — ответил ему сонный голос:

— Але?

— Тетя?

— Ну что ты трезвонишь в такую рань?..

— Ты же просила срочно перезвонить! У тебя все в порядке?

— Ах, да, да! — тетя пришла в себя и заговорила быстро и возбужденно: — Вас вчера в телевизоре показывали, в новостях! Два раза!

— Я знаю.

— Ты таким солидным выглядел — прямо не подступись! А она — просто картинка! Я же говорила, что этот цвет ей к лицу будет! Теди, а можно я скажу, что это я ей прическу делала?!

— Кому? — не понял он.

— Ну Ролло хотя бы!

Теду стало смешно — тетя жаждала славы, хотя бы в своем узком кругу. Чуть поколебавшись, он разрешил:

— Про прическу можешь говорить. Но только Ролло и... больше ничего лишнего.

— Что я, дура?! Что я, не понимаю?! — возмутилась она. — Ну, как там, в «Хилтоне»?

— Как в сериале, — усмехнулся Тед. — Все вокруг белое с золотом, мебель с кривыми ножками и мраморная ванна с золочеными кранами.

Незадолго до одиннадцати стало известно, что Виктор поселился в «Ритце». На вопросы вездесущих репортеров он отвечать отказался, сказав, что пока к этому не готов.

В нескольких субботних газетах были опубликованы заметки о пресс-конференции Рене и короткое заявление Виктора. В нем он характеризовал все это как «безответственные высказывания эмоционально нестабильной женщины, болезненным состоянием которой воспользовались бесчестные элементы». Интересно, кого он подразумевает? Мэтра Баллу, что ли?

В одиннадцать часов Рене дала обещанное эксклюзивное интервью — в общем-то, те же самые вопросы, что вчера, ничего нового. Держалась она хорошо, но при каждом внезапном шуме или телефонном звонке слегка вздрагивала, и Тед очень надеялся, что журналистка ничего не заметит.

Остальные приехавшие с Виктором люди была адвокатами. Мэтр Баллу узнал фамилию одного из них, проверил, в какой фирме тот работает — и выяснил, что второй оттуда же. Но к Рене Виктор отправится без них и даже без секретаря, решив для начала поговорить с женой с глазу на глаз.

Жувен позвонил сразу после двух и доложил, что «объект» направляется к «Хилтону». Следующий звонок последовал минут через десять — «объект» вошел в вестибюль.

К этому времени все было готово к встрече.

Подойдя к двери апартаментов, Виктор постучал и был впущен в холл, где его встретили двое охранников и спросили, как доложить, услышав раздраженное:

— Скажите, что пришел ее муж! — один из них невозмутимо кивнул и исчез, но вскоре вернулся с известием, что мадемуазель Перро просила немного подождать.

Виктор смерил его взглядом и уселся на диван в холле. Лишь пальцы, то и дело начинающие судорожно барабанить по лежащему на коленях «дипломату», выдавали его раздражение.

За эти годы он почти не изменился — может быть, немного потяжелел, но от этого выглядел еще значительнее. Теда, стоявшего всего в паре метров от него, он явно не узнал — впрочем, они тогда и виделись-то всего несколько минут.

Через четверть часа телохранитель снова ненадолго ушел и, вернувшись, пригласил господина Торрини пройти в кабинет.

Блудная жена Виктора сидела за письменным столом и читала какие-то бумаги. Ни особой радости, ни страха при появлении супруга она не выказала — молча подняла глаза и холодно уставилась на него.

 Он собирался говорить с ней сдержанно, как подобает цивилизованному человеку, и готов был предложить разумный компромисс — но стоило ему увидеть эту нелепую тощую сучонку, собирающуюся разрушить то, что он строил годами, да еще заставившую его ждать в холле, словно какого-то посыльного — и раздражение вскипело в нем с новой силой.

— Что за выходки? Что ты себе позволяешь? — это заменило Виктору приветствие. — Можете идти! — садясь, небрежно кивнул он охранникам.

Его приказ выполнен не был. Один из телохранителей, худой и долговязый, прошел за спину Рене и встал там, а еще двое остались у двери.

— Убери их! Нам надо поговорить!

— Говори, — ответила она тихо и спокойно, но что-то в интонации заставило Виктора понять, что на требовании убрать охрану настаивать бесполезно.

— Что это за идиотские выходки? — повторил он. — Ты что окончательно свихнулась? И почему я должен был сидеть в прихожей с этими, — кивнул на телохранителей, — шестерками?!

— Нужно было предварительно позвонить — я бы назначила тебе более удобное время.

—Ты бы — назначила?! Ты?! — задохнулся Виктор, но заставил себя успокоиться и заговорить холодно-язвительным тоном, как с провинившимся ребенком: — Кстати, что это у тебя на голове? Не женщина, а какой-то... тифозный подросток!

Сбить с Рене непривычную и непонятную спесь никак не удавалось — обычно подобные замечания вызывали на ее лице огорчение или обиду, но в этот раз она лишь холодно поинтересовалась:

— Ты пришел говорить о деле или обсуждать мою прическу, о которой не тебе судить?

Специально пытается вывести его из себя! Если бы за спиной не стояли охранники, она бы у него сейчас уже летела в угол!

— Ну хорошо, будем считать, что ты... выиграла, — Виктору с трудом удалось выдавить из себя эти слова. — Я согласен на раздельное проживание и готов даже выделить тебе... разумное содержание.

До него не сразу дошло, что улыбка, выступившая на ее лице, вызвана отнюдь не радостью или облегчением — она смеялась, звонко и весело, как никогда не смеялась за все годы, что он ее знал.

— Ты мне — содержание? Из моих же денег? Во дает! — этот вульгарный возглас окончательно взбесил Виктора. Он потянулся к ней — встряхнуть, привести в чувство эту полоумную стерву, стереть с ее тощей морды наглую улыбку! — но его грубо схватили за плечи и чуть ли не бросили обратно в кресло.

— Не смей ко мне прикасаться! — она больше не смеялась — злобно шипела.

— Это мое право! Ты все-таки моя жена!

— Я тебе не жена! Я никогда по-настоящему не была твоей женой — и ты сам это знаешь!

Рене вскочила — и в этот момент Теду, стоявшему за ее спиной, показалось, что в комнате что-то неуловимо изменилось... До сих пор напряжение медленно нарастало, как перед грозой, а теперь полыхнул разряд.

Искаженное и мгновенно побагровевшее лицо Виктора, его странный булькающий возглас:

— Ты?!..

И заглушивший все крик Рене:

— Ты мне всегда чужим оставался! Я больше не хочу этого унижения, хватит! И ты больше ко мне не притронешься, ясно?! Наш брак был сделкой — так я расторгаю эту проклятую сделку!

Как ни странно, у Теда возникло ощущение, что ее крик не взбесил Виктора, а словно бы даже успокоил его. Глаза его по-прежнему полыхали злостью, но голос снова стал резким и презрительным:

— Хватит орать! Давай поговорим о деле, если ты вообще в состоянии что-то соображать!

Пару раз глубоко вздохнув, как она всегда делала, чтобы взять себя в руки, Рене медленно опустилась обратно в кресло.

— Отстранив меня сейчас от работы, ты ставишь под удар всю фирму — хоть это ты понимаешь?

— Возможно...

— Что значит — возможно?!

— Фирма существовала без тебя почти двести лет — думаю, что и твое исчезновение она переживет.

— Но не сейчас! Ведь идет реорганизация! Ты что думаешь — банки продлят тебе кредиты?!

— Я думаю, что какой-то выход всегда найдется. Но ты в моей фирме больше работать не будешь.

— В твоей фирме? — захлебнулся Виктор. — Да ты знаешь хоть, что это теперь за фирма? Мы скоро будем контролировать половину фармацевтического рынка Европы! Мне нужно еще каких-нибудь пять-шесть лет, и...

— Нет.

Рене сказала это очень негромко, но он запнулся на полуслове.

— Нет, я не хочу, чтобы ты работал в моей фирме, — повторила она. — Ты уволен.

— Ты — мне?.. — Виктор медленно встал — сейчас он был страшен. — Ты меня увольняешь? — И вдруг, сорвавшись с места, метнулся вперед, но не ударил, а оперся о стол и навис над ним, задыхаясь и крича ей в лицо: — Да я тебя уничтожу, сука! Я тебя разорю... ты у меня будешь на панели милостыню просить!

— Убирайся отсюда! — Рене тоже встала, чтобы не смотреть на него снизу вверх. Она чувствовала, что Виктор на пределе и может ударить в любую секунду, но страшно ей не было. — Больше нам говорить не о чем!

Все-таки он был намного выше нее, особенно когда внезапно выпрямился. Рене знала это выражение лица, и ей стало не по себе, впервые за время разговора. Сейчас он скажет что-нибудь — и это будет куда хуже, чем удар по лицу, потому что... потому что это будет при Теде.

— Чего это ты так осмелела? Нашла какого-то кобеля — и невесть что о себе возомнила? Ну-ка, который из них тебя трахает — этот, что ли? — Виктор небрежно кивнул на Гастона — высоченного эльзасца, стоявшего у двери, и побагровел, услышав ответ Рене:

— Все трое. А к вечеру еще парочка подойдет.

Она сама не знала, откуда взялись эти слова — и откуда взялась та холодная ярость, которая вдруг заполнила ее. Больше не было ни страшно, ни больно, ни хотелось заплакать или убежать и спрятаться от его язвительных замечаний.

— Да ты хотя бы одного идиота найди! Кому ты нужна, тощая уродина — с тобой трахаться хуже, чем с дохлой рыбой!

— У тебя была возможность сравнить? — Рене заставила себя рассмеяться. — Представляю, как это выглядело!

Виктор не терпел в свой адрес ни малейшей насмешки, поэтому сдавленное фырканье, донесшееся сзади — эти поганые шестерки смеют смеяться над ним!!! — заставило его потерять последние остатки разума. Кулак сам метнулся вперед — уничтожить, стереть с накрашенных, как у шлюхи, губ эту ухмылку, чтобы кровью залилась, чтобы...

Его перехватили, удержав с двух сторон и больно завернув руку за спину, а тощая сучонка продолжала смеяться!

— Никогда не слыхала о подобном извращении! Это как называется — некрозоофил? — Внезапно она стала серьезной: — Ладно, все, — и кивнула на дверь.

Поняв, что сейчас его выведут силой, Виктор смерил ее яростным взглядом и, рванувшись из рук охранников, шагнул к выходу.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Уже послышался стук двери — а Рене все так же стояла, выпрямившись и сжимая побелевшими пальцами край стола.

— Все, он ушел.

— Да... — она несколько раз кивнула. — Да, да...

Почувствовав, что она мелко дрожит, Тед развернул ее к себе — утешить, успокоить — и увидел, что в утешении Рене вовсе не нуждается. Глаза ее горели яростью, казалось, даже ежик встал дыбом, как после драки.

Она на миг прильнула к нему, вжалась лицом в грудь — и бросилась к телефону.

— Мадемуазель, узнайте, пожалуйста, в каком номере «Ритца» остановился Виктор Торрини... Нет, я хотела бы поговорить с его секретарем... Жорж Лере... Да, спасибо, я жду... — обернулась к Теду: — Ты сможешь мне сейчас кое-что напечатать?..

Разговор с Лере продолжался всего несколько минут. Рене поставила его перед выбором: оставаясь с Виктором, он тем самым вычеркивает себя из списков сотрудников «Солариума» — если же Лере проявит по отношению к ней необходимую лояльность, то она лично позаботится, чтобы он не пострадал при грядущих кадровых перемещениях.

В письме, напечатанном Тедом и отосланном в «Ритц» по факсу, Лере было предписано в понедельник явиться в центральный офис фирмы в Цюрихе.

Все то время, пока факс заглатывал лист и выплевывал его с другой стороны, Рене неподвижно стояла, уставившись на него, и лишь когда прозвенел зуммер, означающий конец передачи, тихо и жестко сказала:

— Вот так!

Да, Виктор еще, пожалуй, не успел доехать до «Ритца» — а неприятный сюрприз его уже ждет...

— Ты думаешь, он тебя послушается? — спросил Тед, видя, что она по-прежнему стоит, глядя в пространство.

— Кто — Лере? — очнулась Рене. — Да, конечно. О личной преданности тут речи не идет — Виктор, правда, ему хорошо платил, но за эти деньги издевался как хотел, а у Лере семья, и он жутко боится увольнения. Виктор вообще любит показать, что он главный, а все остальные — дерьмо, — в ее устах это вульгарное слово прозвучало непривычно.

Еще с утра, в преддверии встречи, Тед оборудовал кабинет диктофоном и двумя компактными фотоаппаратами, автоматически делающими снимок каждые пять секунд. Он подумывал и о видеокамере, но чуткий слух мог уловить легкий стрекот, да и пристроить ее в кабинете было особо негде.

Теперь предстояло напечатать фотографии и сопоставить их с пленкой диктофона. Тед всегда предпочитал печатать фотографии один, когда в конторе пусто и никто не мешает болтовней — вечер субботы был самым подходящим для этого временем. Но уже собравшись, он бросил взгляд на Рене, сидевшую в гостиной перед телевизором — и неожиданно для себя предложил ей поехать с ним. Занятие, конечно, на редкость нудное — но, может, она предпочтет поскучать вместе с ним, а не сидеть одна в номере?..

Она обрадовалась, как ребенок, которого неожиданно взяли в цирк — вскочила и побежала переодеваться. Единственное, что показалось Теду подозрительным — это звон поводка, донесшийся из спальни. Ну так и есть — собака тоже готова к выходу! Даже вид у них с Рене одинаково довольный!

Тед подумал, что пес может там что-нибудь опрокинуть, но, зная, что его опасение понято не будет («Он же хорошая воспитанная собака!»), предпочел промолчать.

В контору пришлось ехать в лимузине с телохранителями. Не дай бог, газетчики заметят, что они уезжают куда-то вдвоем — вот вам и материал для пресловутой «скандальной хроники»! Да и Виктор все еще в Париже...

Иногда Теду хотелось быть кем-то вроде Джеймса Бонда — человеком, способным голыми руками справиться с дюжиной противников и с легкостью защитить любимую женщину. Но, будучи реалистом, он прекрасно понимал, что до таких высот ему никогда не подняться. Что ж — остается делать то, что он может и умеет...

Добравшись до места, Тед предложил телохранителям подождать в лимузине или в кафе за углом — в конторе Рене едва ли грозила опасность наткнуться на репортера, не говоря уж о Викторе.

— Почему «Орион»? — спросила она, войдя в приемную.

— Честно говоря, не знаю, — смутился Тед. — Это еще до меня так назвали.

— Наверное, потому что охотник, — сделала Рене неожиданный вывод. — Небесный охотник...

— Ну вот, здесь я и работаю, — усмехнулся Тед, обводя взглядом помещение.

Рене стояла, озираясь, потом взглянула на него — и почему-то им обоим показалось, что сейчас самое время поцеловаться.

Через пару минут он оторвался от нее, чтобы жалобно спросить:

— Ну что ты делаешь — мы же работать приехали! — и снова прижал к себе.

Лишь почувствовав, что Рене уже еле стоит на ногах, он отстранился, пригладил растрепавшиеся перышки на ее висках и рассмеялся, увидев, какой у нее ошалевший вид.

— Ладно, пошли все-таки работать...

Приняв деловитый вид, уселся за стол. На самом деле чувствовал Тед себя отнюдь не готовым связно мыслить и действовать.

Черт возьми, ну за что мужику такая мука! Она спокойно стоит — а его от запаха ее волос прямо распирает! Хочется бросить все эти дурацкие дела и потащить ее в постель... хотя диван в фотолаборатории тоже сойдет!

Поняв, что мысли снова приняли неправильное направление, Тед заставил себя сосредоточиться на работе. До Цюриха он дозвонился быстро, договорился о встрече в понедельник днем — и, повесив трубку, столкнулся с внимательным взглядом Рене.

— А кто такая Энн?

Вопрос прозвучал небрежно, словно мимоходом, и она тут же отвернулась — вроде бы посмотреть на собаку.

Ревнует, черт возьми — ревнует! Почему-то Теду стало очень смешно — и очень радостно.

— Она возглавляет такую же контору, как эта, только в Цюрихе. Называется «Сириус». Когда я искал собак, ее люди мне неплохо помогли. Сейчас я тоже хочу кое-что им поручить.

— Женщина — частный детектив? — удивилась Рене.

Тед пожал плечами.

— Почему нет? Это бывает, и не так уж редко. Иногда женщине куда легче добыть какую-то информацию, чем мужчине. Ладно, пошли с фотографиями разбираться. — Встал, потянул ее за руку и повел за собой, на ходу объясняя: — Я в других городах часто пользуюсь услугами местных специалистов. Они знают там все ходы и выходы — как я здесь, в Париже — и порой могут за час получить то, что мне самому пришлось бы добывать неделю.

В лаборатории Рене немного посидела молча, боясь помешать, а потом все же не выдержала и спросила:

— А как люди становятся частными детективами? Этому учат где-то?

— Вообще, я слышал, сейчас есть курсы, — отозвался Тед, — но не знаю, много ли они дают. — В тусклом красном свете ей было трудно рассмотреть, что он делает на столе, но руки двигались быстро и уверенно. — Многие приходят из полиции — у них там связи обычно сохраняются, это тоже помогает. А остальные — кто как.

— А ты?

— Я по-другому... Мне еще восемнадцати не было, когда один старик начал мне по мелочи кое-что поручать, с чем сам уже не справлялся. Ну там — залезть куда-то, последить, поставить диктофон. Я тогда молодой был, вечно без денег сидел и мне это куда интереснее казалось, чем пиццу развозить или за стойкой торчать. Потом посложнее работу стал поручать, а потом вроде как в помощники меня взял и начал учить уже всерьез. А в двадцать один год я лицензию получил...

— А чему он тебя учил?

— Да всему... методика слежки, как справиться с любым замком, отключить сигнализацию, вскрыть сейф, установить скрытую камеру или прослушку, загримироваться — быстро и чтобы не узнали. И как с людьми разговаривать... Работы у нас тогда было немного, иногда по несколько дней вообще без дела сидели — и он мне все это объяснял, показывал и просто всякие истории рассказывал. Он еще в тридцатые годы начал работать и помнил много интересного. Все! — Тед отступил от стола. — Теперь нужно немного подождать.

— Думаешь, получится?

Обычное «Я же профессионал!» на этот раз сказано не было — улыбка говорила сама за себя. Он просто плюхнулся рядом, притянул ее к себе и ткнулся носом в волосы. Легонько поцеловал, потеребил губами ухо — и вопросительно протянул:

— М-м? — еще раз пощипал ухо и взглянул в глаза.

Как, прямо здесь?! Рене прекрасно поняла, на что он намекает... От пробежавших по спине мурашек ей показалось, что она наполнена легкими колючими пузырьками, как бокал с шампанским. На мгновение ужаснулась — какая она распущенная, ей ведь совсем не стыдно! — и развеселилась от этой мысли.

Короткий чувственный смешок вырвался у нее невольно, и это было самым подходящим ответом.

Она кончила первой. Вскрикнула, вцепилась в него — и, ощутив сладкую судорогу, сжавшую и подтолкнувшую его в ее горячей глубине, Тед застонал от почти невероятного наслаждения. В пустой голове откуда-то возникло и закрутилось в такт ударам сердца: «Так еще не было... Так — еще не было...»

Прямо под собой он чувствовал расслабившееся тело Рене и слышал ее неровное дыхание. Ему и самому не хватало воздуха — чуть сдвинувшись, Тед перевалился на бок и попытался вдохнуть как следует.

У-фф, наконец-то получилось! — словно подкараулив этот момент, на столе что-то зазвенело. Еще несколько секунд он лежал неподвижно, потом процедил сквозь зубы:

— Черт... — подумал, что минуту назад это было бы куда более некстати. — Я сейчас вернусь, — вскочил, встряхнул головой и побежал к столу.

Вернулся он действительно быстро, снова плюхнулся на диван и обнял Рене, притягивая поближе.

— Давай еще полежим немножко. Потом уже надо будет вставать и... действительно делом заняться, — провел рукой по спине, по плечу. — Ты не замерзла?

Рене молча покачала головой.

— Хорошо... — сказала совсем тихо, больше для себя, но Тед услышал и кивнул.

— И правда хорошо...

Она поерзала, устраиваясь поудобнее, и неожиданно спросила:

— А почему ты не женат? — Попыталась объяснить: — Ну, ты такой... — и не договорила, внезапно смутившись.

Ну и вопросики! Хотя большинство его сверстников уже женаты. Или разведены... А он и правда быстро приближается к пределу, после которого его будут называть «старый холостяк». Смешно! Он — и вдруг «старый»...

— Не знаю. Может быть, подходящую женщину не встретил — да и не особенно искал...

«Тебя ждал... Тебя — со всеми твоими проблемами, с испуганными глазами и тонкой трогательной шейкой — доверчивую, веселую, серьезную и беззащитную. Тебя — и другой мне не надо. Тебя — и это то, чему не суждено сбыться...»

— ...И сам я не подарок: квартира маленькая, денег особых нет — да и работа у меня не для семейного человека. Вот за последний месяц — сколько раз я дома ночевал? А в понедельник — снова уезжать... Какая же это семейная жизнь получилась бы?

«Я бы возвращался к тебе... раз за разом — к тебе, единственной... Пожалуйста, Рене, не спрашивай, не надо, пожалуйста!»

Тед пошевелился, собираясь вставать, и услышал новый вопрос:

— А ты свою работу любишь?

— Да, — усмехнулся он. — Мы с ней друг к другу подходим. Я бы никогда не смог работать от звонка до звонка — характер не тот... — Звонок тут же, словно по заказу, прозвенел. — Ну вот — пора вставать и дело делать!

К тому времени, как Рене оделась, он уже вплотную занялся работой. Принес пару магнитофонов, расставил их на полке над столом, спросил:

— Ты хочешь прослушать сегодняшний разговор? Я буду делать копию для мэтра Баллу — может, хочешь что-нибудь убрать?

— Наверное, нет? — нерешительно сказала Рене. — Или, может, конец — там, где про... — она сглотнула, — про дохлую рыбу...

— Это как раз оставь. Любому нормальному человеку такое достаточно один раз услышать — и больше не будет вопросов, почему ты разводишься. — Тед неожиданно ухмыльнулся. — А ответила ты ему хорошо. Я тут же на минуточку представил, как акула ему минет делает — еле удержался, чтобы не заржать.

Рене фыркнула, хотя ей такое неприличное зрелище даже вообразить себе было трудно.

— И взбеленился он вовремя — у меня пара хороших снимков получится, как он на тебя замахивается, тоже пригодится...

Тед заранее предупредил, что печатать фотографии — довольно нудное занятие и ей придется изрядно поскучать, сидя с ним, но скучно не было. Свернувшись на диване, она смотрела, как он работает. Сосредоточенное лицо, неизменная сигарета в зубах — и улыбка, порой пробегавшая по губам. Он сидел в кресле на колесиках; иногда отъезжал на дальний угол стола, складывал туда готовые фотографии в каком-то своем порядке — бывало, ненадолго застывал, словно в задумчивости — и снова возвращался.

Аккомпанементом к этому служили голоса, доносящиеся из магнитофона — запись сегодняшнего разговора с Виктором. Тед прокручивал ее снова и снова, перематывал, начинал сначала, останавливал, возвращал на несколько минут назад — и снова слушал.

Через час он внезапно откинулся на спинку, потянулся и возвестил:

— Перерыв! — встал, включил свет и прошелся по комнате, глядя вверх и дергая плечами — разминаясь. Спросил: — Кофе хочешь?

— Давай я сварю! — Ей тоже захотелось сделать что-то полезное.

Включив свет в коридоре, Тед показал ей кухню, а сам вернулся и растянулся на диване. Мысли по-прежнему крутились вокруг сегодняшнего разговора: что-то там было странно, но что именно? Какая-то мелкая несообразность, которую он даже не мог толком сформулировать, но зудящая и беспокоящая, как комариный укус.

Рене принесла кофе, присела рядом и спросила:

— А чего ты этот разговор все время крутишь?

— Надоело?

— Противно, — поморщилась она. — И голос, и то, что он говорил... Противно...

— Ладно, больше не буду. Могу вместо этого музыку поставить. Мне еще часок поработать надо.

— Давай музыку.

— Кстати, ты не знаешь — чем он бреется?

— Кто — Виктор? — Рене не сразу поняла, о чем он спрашивает — настолько странным показался ей вопрос.

Тед невозмутимо кивнул, отхлебывая кофе — лишь глаза его весело блестели.

— Электробритвой, два раза в день... а зачем тебе? — ей стало жутко любопытно.

Таинственно понизив голос, он заявил:

— Это профессиональная тайна. — Рассмеялся и объяснил уже всерьез: — Мне нужна пара его волосков для теста на установление отцовства. Вот я и думаю — как бы их достать...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

По своему опыту Тед знал, что в гостинице телефонный разговор прослушать легче легкого, и, уезжая, предупредил Рене, что, если он позвонит, нельзя говорить ничего, не предназначенного для посторонних ушей. Но так и не позвонил и в среду после обеда, приземлившись в Орли, слегка беспокоился — как-то она там?!

Когда он уезжал три дня назад, светило яркое солнце и казалось, что сейчас сентябрь, а не конец ноября. Но за эти дни над всей Европой нависли тучи, и Париж встретил его тем же дождем со снегом и ветром, каким проводил Цюрих.

Когда Тед, дождавшись своей очереди, забросил сумку в такси и велел шоферу ехать в «Хилтон», тот удивленно покосился на его промокшую куртку и посиневший нос, по стилю не совсем соответствующие месту назначения.

Войдя в холл, он понял, что беспокойство было напрасным — перед ним предстала вполне мирная картина. Пользуясь отсутствием начальства, его подчиненные — то есть телохранители — выклянчили себе телевизор и теперь сибаритствовали, устроившись на диване.

Увидев «шефа», они доложили, что никаких происшествий не было и Виктор не появлялся. Мадемуазель Рене сегодня еще никуда не выходила, только гулять с собакой. С утра приехал какой-то тип, низенький и немолодой — она увидела его, обрадовалась и приказала впустить. Он долго сидел у нее, потом ушел, а недавно снова вернулся.

Кто именно этот «низенький и немолодой», Тед сообразил сразу — и не ошибся. Стоило ему войти в гостиную, как он увидел Рене и Робера, сидевших на полу над распростертой собачонкой. Вид у обоих был деловито-зверский, в руке Рене был зажат какой-то блестящий инструмент, а рядом на полу стояла тарелка с печеньем.

Все это он успел заметить в первый момент. Секунда — и она уже неслась к нему. Налетела, обхватила обеими руками, уткнулась в свитер — Тед зарылся лицом в короткие, пахнущие цветами прядки, подышал ими и только потом поднял голову.

Робер по-прежнему сидел на полу, уставившись на них и слегка приоткрыв рот от изумления. Поймав взгляд Теда, смешался и попытался встать — тот махнул ему рукой: сиди, мол, не дергайся!

Терять было нечего — что уж теперь скрывать! — и он снова склонился к ней, шепнул:

— Рене... — и поцеловал поднявшееся навстречу лицо. Улыбнулся, сказал — уже громче: — Осторожно, уши мне не отрежь. — Инструмент, до сих пор зажатый в ее руке, весьма чувствительно холодил шею. — Что вы делаете с бедным животным?

— Когти стрижем, — отозвалась Рене. Отступила на шаг, по-прежнему улыбаясь до ушей и не сводя с него глаз, и сообщила: — Видишь — Робер приехал!

Это было настолько очевидно, что он не смог сдержать смеха. Сделал пару шагов, протянул руку — Робер осторожно пожал ее, вопросительно глядя снизу вверх и явно все еще осмысливая увиденное.

— Ладно, я пойду в сухое переоденусь, — с этими словами Тед направился к двери спальни, надеясь, что Рене поймет намек.

— Есть хочешь? — спросила она вслед.

— Нет, достригайте спокойно, — обернулся он.

Намек она поняла правильно — Тед еще не успел вылезти из душа, как на двери кабинки замаячила тень. Исчезла куда-то... вернулась — и застыла в ожидании.

Выключив воду, он высунулся — Рене уже стояла наготове с большим пушистым полотенцем. Увидев его, просияла и доложила:

— Я тебе в спальне нагреватель включила.

— Ну, сейчас пойдем греться...

Он наскоро обтерся, целомудренно обмотал вокруг чресел сухое полотенце и повел ее в спальню. Пристроил на кровати, обнял как следует — она счастливо пискнула, сказал:

— Ну, здравствуй! — и поцеловал, уже по-настоящему. Оторвался, блаженно вздохнул — человек вернулся домой и его встретили как положено! — и спросил: — Что, достригли?

— Да, там всего три когтя оставалось.

— По-моему, Робер догадался... про нас.

Рене пожала плечами.

— Ну и что? Он никому не скажет, — и тут же встревожилась: — Или... тебе неприятно?!

Особой стеснительностью Тед никогда не отличался — просто не хотелось, чтобы при виде них с Рене у людей возникали какие-то пошлые мысли.

— Я о тебе беспокоюсь.

— Я не хочу, чтобы знал Виктор — и репортеры. А свои... — она улыбнулась и махнула рукой.

— Ну, давай рассказывай — что нового?

На него тут же был вывален целый ворох новостей.

Во-первых, приехал Робер — это он уже видел — и будет теперь у них шофером! Сейчас он поехал за другой машиной, а ту, прежнюю, которая была вместе с водителем, она уже отпустила.

Во-вторых, звонят родственники — выражают удивление, задают вопросы... надоело уже, но приходится терпеть. (Это началось еще в субботу, и разговор с тетей Жермен Тед слышал сам — он длился никак не меньше часа). Многие беспокоятся о фирме. Троюродный брат из Англии даже прилетел — правда, он и не скрывает, что Виктор просил его попытаться все же уговорить Рене на раздельное проживание с тем, чтобы он, Виктор, по-прежнему управлял фирмой.

— Ну, с ним, я думаю, ты еще познакомишься, — добавила она. — Он до сих пор в Париже и любит появляться без предупреждения в самые неподходящие моменты.

В-третьих, мэтр Баллу получил подготовленные Тедом материалы о визите Виктора и остался ими очень доволен.

И в-четвертых, пожалуй, самое главное! Еще в понедельник позвонил Ренфро — и к вечеру сам приехал из Дижона— (Восторг в голосе Рене был неподдельным — Тед даже начал было ревновать, но тут же выяснилось, что этому Ренфро уже хорошо за пятьдесят.) Сейчас он возглавляет французский филиал «Солариума», а до того много лет был первым заместителем и правой рукой ее бабушки. Если кто и способен управлять сейчас фирмой — так это именно он, и она, когда давала интервью, имела в виду прежде всего его!

Они с Ренфро просидели вместе целый день, он выслушал ее предложение и сказал, что должен подумать — а сегодня с утра позвонил и согласился! На следующей неделе он снова приедет, а потом отправится в Цюрих принимать дела!

Она рассказывала — радостная, возбужденная — и, скорее всего, сама не замечала, что поглаживает Теда, по-котеночьи трется щекой о плечо, что руки ее почти безостановочно блуждают по его груди, а ноги тесно обхватили бедро. Это было очень забавно и трогательно, и сердце его замирало, когда руки в своих блужданиях оказывались на животе: ну спустятся они, наконец, еще ниже — или снова нет?!

В конце концов, пришлось намекнуть. Когда, покончив с новостями, Рене в очередной раз потерлась об него носом, он взял ее руку, потянул вниз и зацепил пальцами за край полотенца — а потом слегка подергал, показывая, что положено делать дальше.

Наглядное объяснение, для чего может пригодиться то, что под полотенцем, заняло почти час. После этого Рене как-то очень быстро пригрелась, уткнувшись ему под мышку, пару раз зевнула, мурлыкнула: «Сейчас, сейчас...», но что «сейчас», осталось неясно, потому что вскоре оттуда донеслось ровное посапывание.

С некоторых пор Тед начал с большим уважением относиться к собственному телу. До сих пор казалось — тело как тело, в меру (пожалуй, даже слишком) худое, в меру мускулистое. Ну, хоть показать не стыдно — и на том спасибо! Но Рене оно нравилось...

 Они были вместе уже так долго, а он все никак не мог насытиться ею и начать мыслить спокойно и здраво. Вот и сейчас, стоило выдаться паре свободных дней, как он понесся сюда — хотя, разумеется, остаться в Цюрихе вышло бы куда дешевле, и при других обстоятельствах Тед бы так и сделал. При других обстоятельствах...

Впрочем — что значит «так долго»? Всего месяц — а с учетом всех его поездок и того меньше. Но каждый день был таким емким и длинным...

Разбудил их телефонный звонок. Это был факс из Цюриха — для господина Мелье.

Наскоро одевшись — не дай бог, кто войдет! — он вылетел в кабинет, включил факс и дождался, пока лист медленно выползет из аппарата. К тому времени, как Рене, позевывая, в халате и босиком пришлепала посмотреть, куда он делся, Тед уже был целиком поглощен работой.

Сигарета в зубах, блокнот под рукой, листы из факса перед глазами — бросив на Рене короткий взгляд, он отметил ее прибытие словами:

— Принеси, пожалуйста, мою сумку из спальни, — и снова уткнулся в бумаги.

Правда, трудовой порыв иссяк так же быстро, как начался. Через четверть часа Тед сложил бумаги в папочку, потянулся и заявил:

— Я займу верхнюю половину сейфа. Ничего там не трогай и не перекладывай! — быстро запихал все в сейф, присовокупив пару пакетов из сумки, и поинтересовался. — Как насчет какао?

Какао ему было подано в красивой керамической кружке, бежевой с серебряными звездами и полосками. Поставив ее на стол, Рене спросила:

— Ты в каком месяце родился?

— В марте.

— В начале или в конце?

— Восемнадцатого, а что?

— Я хочу тебе тоже такую кружку купить — и не знала, какой у тебя знак зодиака.

Присмотревшись, он обнаружил, что сбоку серебряные полоски складываются в бычью морду и надпись «Таурус». Рене между тем смущенно сообщила:

— Я вчера за покупками ездила и тебе тоже купила — футболку с акулой и пару рубашек... я не знала, что еще нужно...

— Да у меня все есть. — Теду стало не по себе: не хватало, чтобы она ему еще одежду покупать начала — и так в этой сериальной декорации он за ее счет живет!

Наверное, Рене уловила раздражение в его голосе, потому что сразу замолчала и уткнулась глазами в столешницу.

— Ну ты чего? — спросил он через минуту, почувствовав, что молчание слишком уж затянулось.

— Ничего... — она криво улыбнулась, подняла глаза и сказала, очень виновато и жалобно: — Не сердись. Я просто никогда никому не покупала рубашек...

Этих нескольких слов хватило, чтобы Тед оказался полностью обезоружен. Перегнувшись через стол, он потянул Рене за руку и, подтащив поближе, усадил себе на колени.

Легонькая, как птенчик, теплая, и сердце бьется — близко-близко... Поцеловал ладошку — Рене внимательно следила, как он это делает — шепнул:

— Спасибо... — улыбнулся, — с акулой, говоришь?

 Она закивала, устраиваясь поудобнее.

— А ты уже все успел так быстро сделать?

— Я все там наладил — а теперь у меня пара свободных дней выдалась, вот и приехал. Мне к вечеру пятницы обещали кое-какие данные достать, тогда я смогу двигаться дальше.

— И снова уедешь?

Тед вздохнул и кивнул.

— Да, в субботу утром. — Хотя был уверен в ответе, но все же слегка поморщился перед тем, как сказать: — Мне деньги понадобятся. Я вынужден сейчас идти сразу по многим направлениям и платить за информацию. И еще я организовал наблюдение за Виктором и всей его семьей.

Он не сказал главного: неясные подозрения, основанные скорее на интуиции, чем на фактах, заставили его вести расследование значительно шире, чем просил мэтр Баллу. И получаемые данные ничего не проясняли — лишь рождали новые подозрения...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Вопрос с деньгами Рене решила просто — на следующий день с утра они поехали в банк, там Теду принесли на подпись какие-то бланки — и через десять минут он, на правах доверенного лица, получил доступ к ее текущему счету.

Робер поселился в небольшой гостинице в нескольких минутах ходьбы от «Хилтона», но там фактически только ночевал. С утра он приходил в апартаменты и до позднего вечера, что называется, «был под рукой». Сидел в холле, трепался с охранниками, рассказывая им про страны, в которых побывал, и про то, как сразу после войны — недолго, всего две недели — возил самого Генерала1 — и с шиком водил лимузин; ухитряясь выпутаться из любой пробки.

Теду было спокойнее уезжать, зная, что с Рене останется кто-то, кому можно доверять.

В пятницу погода наладилась, поэтому с обеда они с Рене отправились развлекаться. Сначала съездили в музей Гревин, где с удовольствием посмотрели представление фокусника, потом поднялись наконец на давно обещанную ей Эйфелеву башню — и напоследок решили для разнообразия поужинать не у себя в номере, а в ресторане.

Рене развеселилась и заявила, что хочет ужин «по-русски», то есть блины с икрой — и непременно с водкой! Как выяснилось, водку она пила первый раз в жизни — а посему, проглотив с размаха целую стопку (она видела, как это делают в фильмах!), застыла в оцепенении.

На глазах у нее выступили слезы, и Тед, который предпочел вино, быстро сунул ей свой бокал — запить.

Именно в этот момент на плечи Рене неожиданно легли две руки, и ленивый голос процедил на чистом английском:

— Водку — вином? Круто... весьма круто, милочка!

Тед резко вскинул голову и напрягся. Виктор? Нет, не он... Незваный пришелец нагнулся, поцеловал мотнувшую головой Рене в висок и уселся за их столик. Смерил Теда внимательным взглядом и лишь после этого заговорил — все так же лениво:

— Ну что — ты еще не передумала?

Рене, продышавшись, огрызнулась, тоже по-английски:

— Сам выходи за него замуж, если он тебе так нравится!

— Да-а, ты стала изрядной стервой, кузиночка... Впрочем, тебе это идет.

Тед расслабился — враждебных действий явно не ожидаюсь, да и Рене держалась спокойно.

«Типичный англичанин» — это было первое, что он подумал, увидев пришельца. Наверное, женщина, особенно перевалившая порог сорокалетия, сказала бы еще: «очаровательный юноша». Молодой голубоглазый блондин с классически-правильными чертами лица, в элегантном костюме и галстуке с

1 Генералом многие французы старшего поколения называли Шарля де Голля.

полосками. Безупречная, волосок к волоску, прическа, чуть вытянутый подбородок и манера лениво и небрежно, растягивая гласные, цедить слова.

Все это было слишком очевидно — и именно потому заставило Теда присмотреться повнимательнее. На самом, деле этот человек был не так уж и молод, но лишь .легкие морщинки возле глаз давали понять, что лет ему никак не меньше тридцати. Левое ухо проколото... Интересно...

Не менее интересен был развивавшийся диалог:

— Твой Цербер мне не хотел говорить, где ты, и смотрел, как на блоху — точь-в-точь Мадам. Пришлось пригрозить, что я сяду в холле и буду ждать... — с этими словами голубоглазый англичанин прямо рукой взял с тарелки Рене блин и стал меланхолично жевать. — М-м, вкусно!

— Кончай эпатировать публику!

— Почему? Меня это забавляет!

На губах Рене на миг появилась непроизвольная улыбка. Закрепляя успех, пришелец щелкнул пальцами и приказал мгновенно появившемуся официанту:

— То же самое... две порции. И бутылку «Мюэт», — после чего обернулся к Рене и вопросительно протянул, кивнув па Теда. — Мне нужно о чем-то догадаться — или все-таки представишь?

Рене вздохнула.

— Тед, позволь представить тебе достопочтенного Алекзандера Найджела Каррингтона, моего троюродного брата. Алек, это Тед Мелье.

— Алек, — отрекомендовался троюродный брат, протягивая руку. Пожатие оказалось неожиданно крепким. — Черная овца в благородном семействе. Впрочем, даже в Императорском театре липицианов в Вене все липицианы такие беленькие-беленькие — и один черненький, наверное, для красоты — вроде меня, — за сим последовал небрежный жест, напоминающий обмахивание веером.

Тед с трудом вспомнил, что липицианы — это такая порода лошадей.

— Тебя опять Виктор прислал? — сердито спросила Рене.

 Словно не слыша ее, Алек продолжал беседовать с Тедом:

— На самом деле я ей не троюродный брат, а троюродный дядя. Но милая кузиночка предпочитает называть меня «братом» — это дает ей возможность разговаривать со мной без должного уважения, полагающегося по отношению к старшему в семье. Впрочем, я и забыл... — легкий поклон в сторону Рене, — старшая в семье у нас теперь ты! Итак, отвечаю на твой вопрос. Нет, меня никто не посылал, я пришел сам — просто попрощаться и пообщаться. А с Виктора я получил обещанное — две тысячи, кстати, уже успел истратить — и больше с ним дела иметь не собираюсь. — Снова кивок в сторону Теда — и неожиданно внимательный и умный взгляд, противоречащий ленивым и небрежным словам: — Тед Мелье — и все? Или я снова должен о чем-то догадаться?

— Можешь догадываться, — Рене улыбнулась — уверенно, даже немного свысока.

Ответом ей была приподнятая бровь и еще один оценивающий взгляд в сторону Теда.

«Конечно, это ее родственник, хоть и несколько странноватый — но она здорово рискует, — подумал Тед. — Если этот человек как-то связан с Виктором...»

— Не беспокойся, Виктору я не скажу, — словно отвечая на его мысли, заметил Алек.

— С чего это ты стал таким бескорыстным? — съязвила Рене — судя по всему, отношения у нее с троюродным братом были не слишком гладкие.

— Нет, кузиночка, я просто прагматик. Если ты уперлась рогом разводиться, то он конченый человек, и делать на него ставку просто глупо. А кормушка теперь у тебя в лапках, так что с тобой надо дружить, дружи-ить. Ведь если ты узнаешь, что я тебя Виктору заложил — то не простишь... ты же у нас прощать не умеешь?! Да и что это мне даст? Еще жалкую пару тысчонок?..

Все это говорилось легким светским тоном, одновременно с поглощением принесенных официантом блинов. И — неожиданно жесткий вопрос:

— Думаешь — вытянешь фирму?

 И такой же жесткий ответ:

— Постараюсь. Не бойся, не сама.

— А кто?

— Узнаешь. — Рене усмехнулась: — Представь себе, что Виктор попал в авиакатастрофу — ведь фирма бы никуда не делась!

— Ты знаешь, я бы ничуть не огорчился. Этот выскочка мне никогда не нравился.

— Ну что ты — такой красавец!

— Не в моем вкусе, — снова элегантный жест.

И Тед окончательно врубился. Ничего странноватого в этом родственнике нет, кроме нестандартной сексуальной ориентации, которую он особо не скрывает. А Рене об этом знает — и подкалывает его при каждом удобном случае... что, кстати, на нее совершенно непохоже. Следующая реплика Алека в этом контексте показалась Теду весьма странной:

— Судя по тому, что ты рассказывала, тебе лучше было выйти замуж за меня, а не за этого хама. Кстати, ты знаешь, что Мадам одно время носилась с подобной идеей? Пока не узнала... собственно, потому и узнала.

Рене сжала челюсти так, что на щеках заиграли желваки, и спросила:

— Зачем ты мне все это говоришь?

— Так... Мне пришлось самому ей сознаться — признания в еще более страшном грехе она бы точно не простила. — После тщательно выдержанной паузы Алек поинтересовался: — Ты даже не спросишь, в каком?

— Зачем ты все это говоришь? — повторила Рене.

— Наверное, потому, что у нас лет десять не было случая столь мило и неформально пообщаться. При твоем экс-супруге общения бы не получилось, а до того ты от меня шарахалась, как от прокаженного.

— Ты меня использовал! — это прозвучало громко, зло и отчаянно.

— Ах, вот оно в чем дело! Что ж — все друг друга используют... если есть возможность. Кстати, если ты не хочешь, как ты только что элегантно выразилась, эпатировать публику, то нам лучше перебраться в твой номер... надеюсь, ты не откажешься заплатить по счету и заказать туда десерт?

Рене взглянула на Теда и слегка кивнула — он махнул официанту.

— Что ты хочешь на десерт? — спросил он у нее, игнорируя нахального родственничка, отношения к которому все еще не определил.

Она молча пожала плечами — за нее отозвался Алек, на сей раз на чистейшем французском:

— Что-нибудь такое... сверху крем, а снизу пропитано ромом.

В номере Алек еще раз удивил Теда. С порога небрежно швырнув в кресло пиджак, он бесцеремонно распахнул дверь спальни, откуда доносилось сопение — и прямо в элегантных брюках и белоснежной рубашке рухнул на ковер, обнимая и тиская неистово ласкающегося к нему песика.

Безупречная прическа тут же растрепалась, на губах заиграла широкая и совершенно не светская улыбка, а голос стал нежным и воркующим, уже без тщательно отработанных аристократических ноток:

— А вот кто мне тут рад! Знаю, знаю, папа пришел... Ну-ка, дай я тебе ушки почешу... — Пес, бешено виляя хвостом, начал облизывать ему лицо — это было встречено хохотом: — Вот так, вот так... давай, маленький!

Тед вспомнил, как этот пес сегодня вылизывал у себя под хвостом, и подумал, что у англичан, наверное, крепкие желудки. Неправильно поняв его взгляд, Алек весело пояснил:

— Он у меня родился. Я и роды принимал, и выкармливал, а потом ей, — кивнул в сторону Рене, которая, кажется, злилась уже меньше — на губах ее даже промелькнуло нечто похожее на улыбку, — подарил. Кстати, кузиночка, у меня месяца через полтора хороший пометец будет — не хочешь? Силихэмы?!

— Хочу... — Рене окончательно оттаяла и заулыбалась во весь рот. — Только ты же видишь, — обвела взглядом гостиную, — я не знаю, когда это закончится.

Тед молча прислушивался к разговору, пытаясь понять, о чем идет речь. Следующая реплика внесла некоторую ясность:

— Я тебе оставлю. Парня или девчонку?

— Девочку... к мальчику он ревновать будет, — кивнула Рене на пса.

А-а, ясно, они собак обсуждают!

— Так вот, кузиночка, — все так же с пола, опершись на локоть и прижимая к себе собачонку, сказал Алек, уже без улыбки. — Ты не спросила, но я все-таки скажу: то, что Мадам мне никогда не простила бы — это мое нежелание бросаться под колесницу Джаггернаута, именуемую «Солариумом». У меня есть мои акции, и большего — в обмен на мою жизнь — мне не надо. А она предлагала именно это... — и снова обаятельно улыбнулся, резко повернув разговор в другом направлении: — Ты бы сводила кобеля к ветеринару — почистить моляры от камня. Кстати, ты его до сих пор сама триммингуешь?..

Больше о делах Алек не упоминал, вместо этого трепался на самые разные темы. О какой-то Алисе, которая по выходным готовится к скачкам (только ради бога, тете Жермен не сболтни!). О своих котах (шика-арные звери, настоящие норвежские лесные) — у него их было четыре. О лошадях, о лондонской ночной жизни и о купленной на аукционе лампе в стиле арт-деко. Адресовался он, в основном, к Теду, который сначала считал нужным подавать светские реплики, а потом невольно увлекся — рассказывал парень живо, образно и с большим чувством юмора.

Рене тоже незаметно втянулась в разговор. Впрочем, обаянию англичанина трудно было противостоять — это чувствовал даже Тед, до сих пор помнивший и ее «кусачие» реплики в начале визита, и отчаянный выкрик «Ты меня использовал!»

Визит закончился так же неожиданно, как и начался. Взглянув на часы, Алек вдруг сорвался с места, на ходу сообщив:

— Мне пора — у меня самолет!

Потрепал по ушам песика, пожал руку Теду — и уже чуть ли не от двери обернулся к Рене.

— Ну что, кузиночка — мир?

 Она медленно встала и кивнула.

— Мир, — на губах у нее заиграла такая же уверенная улыбка, как и тогда, когда она бросила кузену: «Можешь догадываться!» Тед понял, что в этом разговоре кроется какой-то очень важный смысл. Настолько важный, что Алек вернулся с порога, подошел к ней почти вплотную и сказал:

— Ну и хорошо.

Она снова кивнула — Алек встряхнул ее за плечо и, уже не оборачиваясь, скрылся за дверью.

Не прошло и нескольких секунд, как послышался стук и в комнате появился Робер. Тед не мог понять, показалось ему, или тот действительно посмотрел на Рене с легким неодобрением перед тем, как спросить:

— Мне с собакой погулять?

— Нет, иди спать, — Рене, наконец, сдвинулась с места. — Я сама схожу.

Тэвиш деловито семенил рядом, то становясь невидимым в пересекающих дорожку тенях деревьев, то снова выделяясь черным пятном в свете фонарей. Впрочем, уже не совсем черным — вокруг глаз и на усах выступила седина. Стареет...

— Он тебя расстроил? — неожиданно спросил Тед.

Только теперь Рене поняла, что с самого выхода из гостиницы не сказала ни слова — и он тоже молчит, просто идет рядом. Сунула руку ему в карман — он уютно свернул ее и пристроил греться, обхватив теплыми пальцами.

— Нет... — не сразу ответила она. Ну как ему объяснить, что это все отголоски давней истории, которая сегодня, кажется, наконец закончилась. Вздохнула и сказала, словно прыгнула в холодную воду: — Я была в него очень влюблена. Мне тогда четырнадцать лет было, и я не знала... и никто тогда не знал.

Ей вдруг захотелось рассказать ему — впервые в жизни рассказать кому-то — об этом лете в Дерривале. Алек казался ей тогда сказочным принцем — веселый, красивый и очень взрослый.

— А почему ты сказала, что он тебя использовал?

— Ну, он... всюду водил меня с собой — на танцы, в кино, на пляж. — Рене глубоко вздохнула и объяснила: — Я ему нужна была для прикрытия, чтобы девушки не липли. А я... думала...

Она ожидала, что сейчас снова станет больно и невыносимо, до тошноты стыдно — как было всегда, когда она вспоминала, чем это кончилось. Как Алек, уже весной, приехал к ним в Цюрих, привез ей Снапика и Тэвиша — и в тот же вечер уехал. И только через полгода Рене узнала, почему он уехал и почему бабушка так страшно кричала на него...

Но больно, как раньше, не было — может быть, потому, что ее руку сочувственно помяли и погладили? А может, боль и обида так долго оставались с ней именно потому, что все эти годы Рене порой, стыдясь самой себя, вспоминала то лето в Дерривале, и как они с Алеком танцевали... и как у нее замирало сердце от одного взгляда на него, от звука его голоса...

Ладно, как бы то ни было, эта история уже в прошлом. А настоящее — это человек, который идет сейчас рядом, держа ее за руку, и то чувство близости и доверия, которое он подарил ей. И куда важнее не глупые детские обиды, которые давно пора было забыть — а то, что завтра он снова уедет...

Тед уехал и вернулся через два дня, на этот раз ночью. Она проснулась, когда он, уже полураздетый, стоял над кроватью. Увидев, что Рене открыла глаза, быстро скинул с себя все остальное, слегка подтолкнул ее: «Пусти!» — и нырнул под одеяло — холодный, с отсыревшими волосами и застывшим носом, которым уткнулся ей в шею. Почти простонал:

— Ох... я всю дорогу об этом мечтал! — на ее попытку что-то сказать заявил: — Завтра... все завтра... — заурчал от удовольствия, когда она обняла его, и через минуту уже спал.

С утра, сразу после завтрака, он оккупировал кабинет и занялся работой — печатал на машинке, слушал что-то в наушниках, посылал и принимал факсы. Когда Рене пришла посидеть с ним, заявил:

— А-а, вот и хорошо — я как раз хотел тебя кое о чем спросить!

«Кое-что» затянулось на час — вопросов было много. Все, что она помнит о Викторе: где учился, откуда родом, ходит ли в церковь и как часто, упоминал ли о родственниках или друзьях детства. Под конец Тед спросил:

— Слушай, этот самый... Лере — он тогда, в понедельник, вышел на работу?

— Конечно, — Рене даже удивилась. — Куда он денется?!

— Хорошо, мне его тоже надо будет поспрашивать... А пока позови-ка мне Робера!

Старик также получит свою порцию вопросов — в основном касающихся Марии и мальчика, которого, оказывается, звали Вито. Сплетни прислуги, и что сам Робер видел и запомнил...

И снова он уехал, зачем-то в Англию, и вернулся как раз тогда, когда в гостиной сидел Ренфро, так что даже обрадоваться как следует было нельзя. Рене познакомила их, добавив:

— Возможно, господин Мелье в ближайшее время будет в Цюрихе и попросит вас о чем-то — считайте, что это и моя просьба!

После ухода Ренфро Тед обнял ее и покружил в воздухе.

— Ну вот — хвали! Кое-чего я добился! Мальчик — точно его сын! У меня есть результат генетической экспертизы, это уже доказательство!

Опять сидел в кабинете с сигаретой и машинкой, довольный и сосредоточенный — а вечером рассказал, с каким трудом удалось добыть по паре волосков Виктора и мальчика.

А назавтра — вновь уехал...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

К концу недели Тед успел сделать все, что было намечено, и решил позвонить и предупредить, что приезжает. К его удивлению, по телефону никто не ответил. Прилетев, снова позвонил из аэропорта — и снова не получил ответа, поэтому в «Хилтон» приехал несколько встревоженный.

Ключ оказался у портье, это значило, что в номере никого нет. Странно...

Правда, никаких следов спешки или тревоги не наблюдалось — тапочки Рене ровненько стояли у кровати, а на тумбочке валялся перевернутый детектив в мягкой обложке. Может, вышла погулять с собакой?

Переодевшись, Тед уселся в гостиной, прихватив с тумбочки книгу. Она оказалась интересной, и прошло довольно много времени, прежде чем он понял, что уже десять. Всерьез забеспокоившись, спустился к портье — но тот только два часа назад пришел на работу и ничего не знал.

Виктор? А куда же делись телохранители? Тед взглянул на услужливо подвернувшуюся обложку детектива: двое мужчин зверского вида волокли куда-то бесчувственную девушку. Да нет, чепуха! Скоро Рене приедет, и объяснение окажется каким-нибудь очень простым...

Шум в коридоре раздался лишь около полуночи, и почти сразу — стук в дверь. Слава богу, это была Рене — довольная, запыхавшаяся, в сопровождении охранников и собачонки на поводке. Одного взгляда на ее улыбку хватило Теду, чтобы понять, что беспокоился он зря.

— Ты где была? Я уж не знал, что и думать! — спросил он и про себя отметил, что это типичный вопрос сварливого мужа, как в анекдоте «вернувшегося из командировки».

— А Бруни приехала, — объяснила она, проходя в гостиную. — Мы ужинать ездили в «Куполъ».

Тед задержался на минуту, чтобы отпустить одного из телохранителей. В его отсутствие они дежурили по ночам по двое, для большей безопасности, когда же он ночевал «дома», в этом не было необходимости.

Захлопнул дверь — Рене тут же прильнула к нему, смеясь, и подставилась для поцелуя. От нее пахло какими-то экзотическими духами и немножко вином. Он поцеловал — и все-таки упрекнул:

— Я не понимал, где ты — думал, с собакой пошла и пропала куда-то!

— Если бы я знала, что ты сегодня приедешь... — она с блаженным вздохом прижалась к нему лбом. Сердиться на нее было невозможно — да, по существу, и не за что. Ну кто виноват, что на обложке ее детектива такая дурацкая картинка?!

Выяснилось, что Бруни приехала договариваться насчет выставки ее работ и фотографироваться для буклета, посвященного этой выставке — и остановилась здесь же, в «Хилтоне». Завтра у нее весь день занят, а сегодня они с утра поехали по магазинам, потом сидели в номере — а потом решили поужинать где-нибудь в городе. Рене разминулась с его звонком из аэропорта на каких-нибудь полчаса!

— Меня отсутствие собаки с толку сбило, — уже смеясь над собственными страхами, сказал Тед. — Вот уж не думал, что ты пса с собой в ресторан потащишь!

— А зачем ему одному в номере сидеть?!

Она ворвалась в номер в одиннадцатом часу, и Теду опять показалось, что при каждом ее движении в комнате поднимается ветер. Великолепная, неповторимая, сногсшибательная баронесса фон Вальрехт — она же Бруни.

За ней неторопливо вошел тот самый белобрысый громила, с которым Тед уже познакомился в ее доме, и, не сказав ни слова, прислонился к стене.

От баронессы ощутимо попахивало вермутом, но на ногах она держалась крепко и была переполнена энергией.

— Хватит киснуть в номере — идем танцевать в «Локомотив»! — со смехом закричала она и повернулась к Теду: — Наконец-то мы сможем по-настоящему познакомиться — Рене мне про тебя все уши прожужжала. — Снова к Рене: — Собирайся, пошли! Небось, весь день из номера не вылезала!

Действительно, полдня Рене работала в кабинете, потом позвонила Ренфро, тот приехал, и они просидели над бумагами еще часа три.

— Ну давай, одевайся — не с Филиппом же мне ехать! — подгоняла Бруни. — От этого зануды за весь вечер слова не добьешься! — снова обернулась к Теду: — А ты можешь ехать и так — там никаких формальностей не надо!

Он и сам знал, что для «Локомотива» вполне подойдут его обычные джинсы в сочетании с зеленым свитером с оленем (который Рене наконец довязала и с утра торжественно вручила ему) — этот самый большой в Париже диско-клуб был знаком Теду с детства.

А что, это неплохо — тряхнуть стариной и показать Рене, где и как он танцевал, когда ему было двадцать лет!

— Ну давай, давай! — баронесса буквально приплясывала от нетерпения.

Рене молча встала, пошла в спальню, но Теду показалось, что вид у нее несколько понурый.

Прошло минут десять, а она все не появлялась. Бруни, не обращая на это внимания, разливалась соловьем, рассказывая про свою будущую выставку, но Тед постепенно начал беспокоиться и в конце концов пошел проверить, в чем дело. Как оказалось, вместо того, чтобы переодеваться, она сидела на кровати, прижимая к себе собачонку и опустив голову.

— Ты чего? Что-то не так? — Он приподнял ей лицо, вгляделся — показалось, что глаза у нее несчастные, как у больной собаки. Рене зажмурилась, помотала головой и вдруг, неожиданно для него, прижалась щекой и губами к его руке. — Ты чего? — повторил он, присев на корточки — Ты себя плохо чувствуешь?

— Нет, что ты, — она слабо улыбнулась, — сейчас я оденусь. Просто... устала немножко. Пройдет.

— Одевай что-нибудь такое, что можно снять — там бывает жарковато, — посоветовал он. — Лучше не свитер, а какую-нибудь блузку с жакетом.

В «Локомотив» они поехали на такси, вчетвером — телохранитель остался в номере. Как сказала Бруни:

— На что он нам?! Пусть сидит, собаку стережет! Мой Филипп один стоит десятка таких, как он!

Филипп был телохранителем Бруни, приставленным к ней отцом. Его присутствие являлось условием получения содержания — весьма солидного — выделяемого папочкой непутевой дочери. Все это со смехом рассказала сама Бруни Филипп, как обычно, молчал, лишь в глубоко посаженных пазах порой вспыхивал иронический огонек.

Как сказал бы мэтр Баллу: «интересно, кто же главный в вашем... дуэте?», — подумал Тед, когда Филипп, обнаружив подходящие места возле стойки, обхватил за плечи свою подопечную и пихнул в ту сторону.

Музыка с непривычки показалась очень громкой и быстрой, ко через несколько секунд Тед уловил знакомый ритм и усмехнулся, вспомнив, что под эту же мелодию танцевал здесь лет пятнадцать назад.

— Пойдем? — Он протянул Рене руку и был удивлен паническим выражением, промелькнувшим на ее лице.

— Я... не умею, — она попыталась улыбнуться.

Тед хотел сказать, что ничего в этом сложного нет, и главное не бояться, остальному он ее научит — но не успел. Бруни, уже нетерпеливо отбивавшая ритм носком сапожка, мгновенно сориентировалась и, схватив его за руку, потащила на площадку.

— Пошли, пошли! Она действительно не умеет — не мучай зря человека. Я еще со школы помню, она всегда на дискотеках в уголке сидела, никак вытащить не удавалось!

Рене прихлебывала коктейль, пыталась найти в танцующей массе зеленый свитер и коричневые волосы и уговаривала себя, что вот-вот, совсем скоро, музыка кончится и они вернутся. Но пестрые вспышки над головой мешали отчетливо различить цвета, а музыка все не прекращалась, незаметно переходя с одной мелодии на другую.

— Ух, давно так хорошо не плясал! — услышала она вдруг сбоку и обернулась.

— Я и не знала, что ты так здорово танцевать умеешь! — Бруни все еще держала его за руку, оба они были раскрасневшиеся и веселые.

— Ну, с такой-то партнершей!

Проходя мимо Рене, Тед мимоходом потрепал ее по затылку и, плюхнувшись на табурет, одним махом заглотил полстакана коктейля. Сказал — весело и, как ей показалось, чуть снисходительно:

— Скучаешь? Ничего, как только заиграют что-нибудь помедленнее, мы с тобой тоже потанцуем!

Ей захотелось что-то сказать, просто чтобы он ответил, но Бруни уже заговорила — весело, быстро, возбужденно, и Тед повернулся к ней, чтобы лучше слышать.

Филипп за все это время не произнес ни слова, только заказал еще по коктейлю. Бруни одним махом выпила свой и дернула Теда за руку.

— Ну, пошли!

Рене смотрела, как он уходит... как они уходят — веселые, легкие, красивые и очень подходящие друг другу. Волосы Бруни развевались золотой гривой, почти касаясь лица Теда, смех ее доносился даже сюда — и в его глазах было восхищение, такое же, как у всех, всегда...

Конечно, это жалко и недостойно — ревновать, и он свободный человек, и Бруни... она и вправду красивее, тут и говорить нечего. Только скорее бы все это кончилось, потому что очень хотелось плакать!

Рене ждала только одного — чтобы действительно заиграли что-нибудь помедленнее, и Тед пришел и повел ее танцевать — чтобы они оказались вдвоем. Тогда можно будет пожаловаться, что ей душно, что у нее болит голова — все равно что, лишь бы уйти отсюда поскорее. Пусть он даже рассердится — все равно!

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем яркие вспышки сменились плавными переливами и невидимый оркестр заиграл какую-то медленную мелодию. Она могла бы танцевать под такую, это она умела — но Теда все не было.

Интимная полутьма, разбиваемая медленными сполохами, кружащиеся парочки — и внезапно Рене увидела его... их! Обнявшись так плотно, что казались одним целым, они словно плыли куда-то под музыку; лица их почти соприкасались, и руки Бруни обвивали шею Теда. Вся это картина промелькнула на мгновение перед глазами и снова исчезла за спинами танцующих.

Музыка звучала бесконечно долго, потом замолкла и вновь заиграла, уже другая, быстрая. Рене больше не поглядывала в зал и не пыталась заметить в толпе знакомую фигуру — зачем? Слезы наворачивались на глаза — не от обиды, а просто... так...

Теперь она смотрела в одну точку — на крохотную лужицу коктейля, пролитую на стойку. В ней отражались вспышки разноцветных прожекторов — и вдруг пронзительно и до боли ярко вспомнилось, как они с Тедом шли по пустому городу и капли дождя сверкали праздничным фейерверком...

Подняв глаза, Рене поймала взгляд Филиппа — теплый, сочувствующий — и поняла, какой, должно быть, жалкой сейчас выглядит. Глупой тощей уродиной — какой всегда и была!

Рене попыталась улыбнуться, поняла, что выглядит от этого еще более жалкой и нелепой, и сказала как можно небрежнее:

— Ладно... я, пожалуй, пойду! — Прежде чем Филипп успел что-то возразить, сорвалась с табурета и бросилась к выходу.

Давно уже Тед так не танцевал — самозабвенно, стремясь полностью выложиться и показать, на что он способен. Впрочем, чего греха таить, немалая роль в этом принадлежала Бруни — перед такой партнершей не хотелось ударить в грязь лицом. Красивая и броская, элегантная и раскрепощенная, она двигалась так, будто музыка звучала у нее в крови.

Мелодия сменялась мелодией, но он забыл о времени, опьяненный ощущением легкости, почти полета. Лишь когда закончился медленный танец и Бруни оторвалась от него, чтобы, вскинув руки, извернуться в такт бешено взорвавшемуся року, Тед вдруг вспомнил и обернулся, но за спинами людей было не видно ни стойки, ни тех, кто сидел за ней.

— Ты чего? — увидев, что он сбился с ритма, закричала Бруни чуть ли не в самое ухо.

— Я Рене обещал...

— Ей за таким не угнаться! Да ничего, она не рассердится, — баронесса звонко рассмеялась. — Ну давай еще потанцуем, уж больно хорошо получается! Мне все мужики какие-то дохлые попадаются, давно так здорово не оттягивалась! Ну давай — до первого медленного танца?!

Тед кивнул, хотя прежнего куража уже не было. Повернувшись лицом к стойке, он высматривал в толпе просвет, пытаясь разглядеть Рене и хотя бы помахать ей рукой; наконец не выдержал и мотнул головой.

— Извини — больше не могу! — потянул Бруни за руку, высвобождая из толпы.

Она сделала недовольную гримаску, хотела что-то сказать, но Тед уже не смотрел на нее. В просвете между танцующими внезапно мелькнула стойка и люди, сидящие за ней — но вместо Рене на табурете сидел какой-то парень! Извиняясь и наталкиваясь на чьи-то спины, Тед начал быстро пробиваться сквозь толпу; попытался нашарить глазами Филиппа — его тоже не было. Оглянулся на подоспевшую Бруни.

— Ушла... — растерянно выдохнула та.

— Куда ушла? — не понял Тед.

— Куда... домой ушла, как всегда! — в ее голосе послышалась злость и в то же время слезы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

— Что значит — как всегда?

— Ну она всегда так делает — ты что, парень, не понимаешь? — обычно в речи Бруни было почти не различить американский акцент, но сейчас он слышался отчетливо. Только теперь Тед заметил, что наложившиеся на предыдущий вермут два коктейля сыграли свою роль — она была изрядно пьяна.

Махнув рукой, он выскочил на улицу и огляделся — Рене нигде не было.

Вернувшись в зал, он обнаружил, что баронесса не теряла времени даром — перед ней стоял полупустой стакан с джином. Выразительный взгляд бармена дал Теду попять, что его даме лучше бы завязывать со спиртным.

— Хватит, пошли домой!

— А чего?! Она уже дома, никуда не денется! — в подтверждение своей мысли Бруни прикончила стакан и внезапно, рывком, перешла в следующую стадию: — Сука я, сука! Что же я наделала! — грохнула кулаком по стойке.

— Хватит, пошли!

На этот раз она не стала возражать — соскользнула с табурета и пошатываясь поплелась к выходу. Тед быстро кинул на стойку первую попавшуюся купюру, не стал ждать сдачи — эдак скоро и он приобретет миллионерские замашки! — и поспешил за ней.

Поймал баронессу он уже на проезжей части. Схватив за плечо, выволок на тротуар и слегка встряхнул.

— Ну-ка, стой спокойно!

— Я хочу такси!

— Ты можешь мне объяснить, что значит «как всегда»?

— Ну она всегда тихонько уходила, когда видела, чт-то я ее парнявожу-у... Сука я, сука! Она же мне как родная! – с этими словами Бруни бросилась ему на шею и разразилась рыданиями.

Со стороны это выглядело, наверное, смешно — особенно с учетом того, что баронесса была выше него — но Теду было не до смеха. Только сейчас он понял ситуацию.

Бруни продолжала всхлипывать:

— Ну что я, виновата, что они все ко мне клеятся?! Она с парнем куда-то приходила, а потом он меня видел — и все... А некоторые специально с ней знакомились — из-за меня-я... А она такая хорошая, а этим кобелям только одного надо...

— А Филипп где, по-твоему? — попытался он пробиться сквозь пелену слез, одновременно подзывая жестом появившееся в поле зрения такси.

— За ней пошел... Он же видит, что я при тебе, а ты, вроде, не очень набравшись. А она одна-а, — Бруни истерически рассмеялась. — Ты что думаешь, она — с Филиппом? Да в жизни она такого не сделает, в жизни не сделает! Это я у нее парней уводила, а она слишком правильная, чтобы чужое брать! Да и вообще... — что «вообще», выяснить не удалось: баронессе фон Вальрехт хватило легкого толчка, чтобы нырнуть носом вниз в открытую дверь такси и, оказавшись задницей вверх на сидении, начать барахтаться, как перевернутая черепаха.

Пропихнув ее вглубь, Тед втиснулся рядом — Бруни тут же снова повисла у него на шее. Впрочем, никаких сексуальных претензий к нему она не имела — он был необходим ей лишь как аудитория для истерически-бессвязного монолога:

— Она всегда была правильной, с самого начала. Я ее сначала ненавидела, а потом поняла, это она не выпендривается, она от природы хорошая! Я у нее парней уводила — прямо на танцульке, представляешь?!! Думала, разозлится хоть, а она не злилась. Улыбается и свое твердит: я, мол, знаю, Бруни, что ты меня красивее — ну не ссориться же нам из-за этого! Тогда она и начала домой одна уходить — сразу, как увидит, что ее парень на меня клюнул. Вот и сейчас... Что я наделала, ну что я за сука такая! Кому я нужна, кроме нее? Папаше, который мне любые деньги готов платить, лишь бы я под ногами не путалась и проблем не создавала? Или этому мудаку Филиппу, который меня трахает, когда зову, а сам дешевкой считает, и когда я с другим ухожу, эдак с усмешечкой смотрит? А может, я нарочно — может, я хочу, чтобы он кому-нибудь из-за меня морду набил?! А я и есть дешевка! Они со школы ко мне липли, потому что знали, что я любому дам!

Как-то само собой вышло, что голова баронессы уютно устроилась у него на плече. Похлопывая по спине, Тед безуспешно пытался успокоить ее, прекрасно понимая, что она пьяна вдрызг и завтра пожалеет о том, что разоткровенничалась перед ним.

Уже в вестибюле Бруни внезапно заорала, что хочет в бар — и пошли они все! Пообещав, что сейчас ей будет бар, Тед забрал у портье ключ, впихнул ее в лифт и поднялся на три этажа — к этому времени госпожу баронессу развезло окончательно, и она еле стояла на ногах.

Довел до номера, втолкнул внутрь. При виде дивана мысли ее сразу же приняли другое направление, и она поволоклась к нему, на ходу раздеваясь.

— Ты че — иди сюда... — осоловелые глаза уставились на Теда.

— Ложись спать!

— Спать? А ты чего?

— Я тоже спать!

Подобная идея ее устроила — провыв в ритме какой-то модной песенки:

— Спать, спать, спать-спать-спать! Спать-спать-спать — спа-ать! — она плюхнулась на диван и, не обращая больше на Теда внимания, потащила к себе подушку.

Вопреки прогнозам Бруни, в апартаментах Рене не было. Охранник доложил, что никто не приходил, а звонил ли телефон — в холле, да еще при работающем телевизоре, толком не слышно.

Идти куда-то искать ее было бесполезно, оставалось только ждать. Как глупо и неладно все получилось! Кажется, Рене с самого начала внушила себе, что стоит ему увидеть Бруни, и он, как эта пьяная дуреха выразилась, «клюнет» на нее. Пожалуй, она была бы права — при других обстоятельствах...

Да еще этот Филипп! С одной стороны, конечно, хорошо, что Рене не одна — ночью, в таком районе — мало ли что! А с другой... Уже полвторого — где же она, почему до сих пор не вернулась?!

Только выйдя из «Локомотива», Рене вспомнила, что с собой у нее нет ни сантима. Но все равно — обратно она не вернулась бы ни за что на свете!

Может, это и к лучшему... Ехать сейчас домой — и сидеть одной, ждать неизвестно чего?! Нет, уж лучше так, пешком! Только надо побыстрее убираться отсюда — не стоит выставлять себя еще более жалкой, как ребенок, который отбежал от мамы на десять шагов, спрятался и ждет, что она сейчас забеспокоится и придет. Потому что она уже не ребенок — и никто не придет...

Незаметно смахнув то и дело наворачивающиеся на глаза слезы, Рене подняла голову и увидела вдали знакомый светящийся силуэт. Слава богу — в Париже Эйфелеву башню видно почти отовсюду. Вот туда и надо идти, от нее совсем недалеко до «Хилтона».

Не хотелось ни о чем думать — от мыслей на глаза снова наплывали слезы. Куда проще было считать шаги, стараясь не сбиться — и-раз, и-два, и-три — правой-левой, правой-левой. Но мысли упорно пробивались, и досчитать, не сбившись, даже до ста никак не получалось.

Мысли и воспоминания — горькие, болезненные... и невыносимо счастливые. Как они шли вот так же, поздно вечером, Тед рассказывал что-то и обнимал ее за плечи правой рукой, а она так и не набралась смелости сказать, что не слышит почти ничего из того, что он говорит. Жалкая полукалека!

Она сама виновата... Позволила себе поверить — точнее, придумала то, во что очень хотелось поверить — вопреки очевидному, вопреки тому, что знала с детства.

Очевидно, она свернула куда-то не туда — улочки слали узкими и темными. Выйдя на какой-то перекресток, увидела слева огни и пошла в ту сторону.

Набережная открылась внезапно — залитая светом фонарей, с проносящимися мимо редкими машинами и пандусами, спускавшимися вниз, к воде. Башня оказалась справа, совсем недалеко; Рене прошла по пандусу и уселась на выступающий из мостовой гранитный шар. Вокруг никого не было, лишь огоньки проплывавших барж подмигивали, отражаясь в воде.

Идти в пустую комнату и сидеть там, представляя их вместе... Мысль об этом показалась настолько невыносимой, что захотелось спрятаться куда-нибудь от себя самой.

Наверное, они уже сейчас трахаются... Рене вздрогнула, мысленно произнеся это слово — в нем было нечто грязное и позорное, не имевшее ничего общего с тем чудом, которое происходило между ней и Тедом. Его шепот «Рене... Рене...» — словно ее имя было молитвой — и его горячие руки, и губы, и смех, и стон, и радость, чистая и светлая, наполнявшая ее изнутри...

И с Бруни он — так же?! Так же целует, так же обнимает, так же... все остальное?! Именно сейчас, в эту минуту, именно сейчас...

В два часа Тед сходил к Бруни — а вдруг Рене с Филиппом там? По дороге десять раз обозвал себя ревнивым идиотом: ну как бы они туда попали, ключ-то у него?! — но дошел до номера, открыл дверь и проверил.

Госпожа баронесса, скатившись с дивана, спала на ковре в черном кружевном лифчике, брюках и одном сапожке, в обнимку с подушкой. Тед не стал возвращать ее на диван — во-первых, весила она килограммов семьдесят, а во-вторых, могла снова упасть и расшибиться.

Кроме нее, в номере никого не было. Собственно, этого следовало ожидать — он и пошел-то потому, что сидеть, ничего не делая, стало совсем невыносимо.

Его трясло, и кожа на голове сжималась, словно там была намотана ледяная веревка, которую закручивали с каждой минутой все туже и туже. Так бывало с ним в самые опасные минуты — но сейчас опасность грозила не ему.

А если Бруни ошибается, и Рене ушла не сама? Дурацкая картинка с обложки детектива снова вспыхнула в памяти. Да, но куда же тогда делся Филипп?

Лихорадочно схватив пачку, Тед прикурил очередную сигарету. Он сам не знал, что готов бы был отдать, чтобы снова вернуться в ту минуту, когда Бруни, веселая и полупьяная, влетела в апартаменты... или хотя бы в тот миг, когда зазвучала медленная мелодия.

Если из-за него Рене попала в беду — как он сможет жить дальше? Да ладно, при чем тут он, не о нем речь! Молоденькая девчонка, наивная и беззащитная, одна в темноте — а Тед прекрасно знал, каким опасным может быть этот любимый им город. Или не одна... 

Пожалуйста, Рене, пожалуйста!..

В четвертом часу, когда он уже прикидывал, что лучше: позвонить сейчас Жувену, чтобы тот через свои полицейские связи проверил сводку происшествий по городу — или подождать хотя бы до шести — пес, мирно дремавший в кресле, вдруг вскинул голову и насторожился. Через несколько секунд Тед тоже услышал шаги в коридоре.

Вскочив, он бросился к двери — охранник, не посвященный в случившееся, изумленно вылупил глаза.

Это действительно были они. Рене стояла, закрыв глаза и бессильно привалившись к Филиппу, а он обнимал ее, придерживая второй рукой за плечо.

— Что с ней?!

— Ничего. — Он ловко подхватил ее на руки и перенес через порог, будто жених невесту. — Выпила. Вырубилась. Куда ее?

Теду было жутко не по себе — и от самой ситуации, и оттого, что Филипп, казалось, воспринимал все происходящее как должное. Постаравшись взять себя в руки — слава богу, пришла, хоть такая — он ответил:

— Давай в спальню, — и зашел вперед, чтобы распахнуть дверь.

— А я думал, ты до сих пор с моей валандаешься... — Вопросительный оттенок, прозвучавший в этом замечании, Тед предпочел не заметить.

Уложив Рене на кровать, Филипп отработанным, почти автоматическим движением перевернул ее на бок и стащил с нее туфли, после чего спросил — уже напрямую:

— Моя — в номере?

— Да, спит.

— Одна?

Тед кивнул и протянул ключ.

— Много еще пила?

—Стакан джина, — манера разговаривать односложными репликами оказалась на редкость заразительной. — Кофе выпьешь?

Филипп подкинул на ладони ключ и на мгновение заколебался, после чего кивнул:

— Сейчас вернусь.

За десять минут, прошедшие до его прихода, Тед успел не только сварить кофе, но и раздеть Рене и укрыть ее одеялом. Как он сильно подозревал, Филипп двумя этажами ниже проделывал то же самое.

С собой Филипп принес початую бутылку коньяка. Судя по всему, найдя свою подопечную в добром здравии, он позволил себе слегка расслабиться — во всяком случае, перестал говорить рублеными фразами и принял предложенную сигарету.

— Где ты нашел Рене? — на самом деле Теду хотелось спросить не это, а «Где вы болтались столько времени?»

— Я за ней сразу пошел. Она явно не в себе была, вот я и решил проводить — а то как бы чего не вышло.

Выходит, Бруни не ошиблась...

— Она пол-Парижа отмахала без остановки, — потягивая коньяк, продолжал Филипп, — а потом села на набережной у моста Альма — и ни с места. Где-то через полчаса я не выдержал, подошел — подумал, не дай бог, простудится. Она к тому времени и правда вся синяя от холода была и совсем не в себе — даже не удивилась, что я появился. Я ее в бар повел, на ту сторону — согреться, — усмехнулся, — не рассчитал, что пить-то она не умеет. Да, кстати... — пошарил в кармане и выложил на стол бриллиантовые часики Рене, — собиралась этим в баре расплатиться.

— Сколько я тебе должен? — спросил было Тед, на что Филипп отмахнулся:

— Не своими платил. Моя очень буянила?

 Очевидно, теперь отчитываться полагалось Теду.

— Нет. Мы почти сразу же сюда поехали. Только в вестибюле она хотела в бар свернуть — так я ей пообещал бар, отвел в номер и велел спать.

— Правильно, — кивнул Филипп. — Твою я через черный ход протащил, никто не видел. И лишнее спиртное из нее вытряхнул, так что отоспится и будет в норме.

После ухода Филиппа Тед вернулся в спальню и уселся на кровать. Взял Рене за руку — тоненькую, безвольную — она так и не проснулась.

Он смотрел на нее и не знал, что делать — злиться или смеяться. И на кого злиться — может, на себя? Как глупо и нелепо получилось... Слава богу, что все обошлось — Тед боялся даже представить себе, что могло бы случиться, если бы не Филипп.

Интересный мужик... На вопрос, откуда он так хорошо знает Париж, он невозмутимо ответил, что пять лет назад закончил Сорбонну, и, усмехнувшись, добавил: «а до того учился в Гарварде». Тед не сразу смог справиться с отвисшей челюстью; спросить, как такой человек оказался в телохранителях-няньках-любовниках у буйной и неуправляемой миллионерской дочки, он не решился.

Рене по-прежнему спала. Рот был слегка приоткрыт, и от нее ощутимо попахивало спиртным. Тед поморщился, представив, какая завтра ее ждет головная боль. Вздохнул, лег, не раздеваясь, позади нее и обнял, уткнувшись носом в пушистенький ежик — хоть от него по-прежнему пахло цветами.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Пробуждение Рене ознаменовалось громким стоном. Произошло это около десяти утра. К тому времени Тед уже успел встать и выпить кофе, после чего уселся в кресло и стал дожидаться «левэ1» высокопоставленной особы.

Как выяснилось, дожидался он не зря. После стона — еще бы, голова, небось, раскалывается! — последовала попытка открыть глаза и сесть. Глаза тут же зажмурились, и Рене с болезненной гримасой попробовала нащупать ногой тапочки. Не двигаясь с места, Тед наблюдал за ней со странной смесью жалости и злорадства и вмешался лишь в критический момент, когда Рене попыталась сделать первый шаг.

Ее тут же повело — он еле успел подхватить ее, удержав от падения носом в тумбочку.

— Ты-ы... — выдохнула она и поморщилась — очевидно, даже это короткое слово отдалось болью в голове.

— Осторожненько... осторожненько... — придерживая за плечи, он повел ее в сторону ванной и впихнул в помещение небольшого размера, оборудованное унитазом, надеясь, что там падать особо некуда. Оттуда послышались сдавленные звуки, доказывающие, что Филипп не полностью избавил ее от выпитого — кое-что снова попросилось наружу.

Тед отправился на кухню, налил стакан минералки и, вернувшись, застал Рене привалившейся к стене ванной — глаза ее были закрыты, лоб покрывала испарина.

— Выпей-ка!

Рене жадно выпила все до капли — в ее голове после этого слегка прояснилось, и была сделана мужественная попытка произнести еще одно слово:

— Что?..

Выражение ее глаз уже стало более-менее осмысленным, поэтому Тед сказал, медленно и отчетливо, словно разговаривая с ребенком или с маразматиком:

— Сейчас одиннадцатый час. Мэтр Баллу ждет тебя в двенадцать. Пожалуйста, оденься и приведи себя в порядок. Я пока закажу кофе и завтрак.

Рене попыталась замотать головой — судя по всему, от одной мысли о завтраке ее начало мутить — и скривилась от боли. Тед повторил:

— И завтрак! Тебе надо съесть что-то горячее, тогда станет легче, — не стал слушать возражений и вышел из ванной.

В гостиную она вышла лишь минут через двадцать — судя по несчастному выражению лица, кое-как вспомнив события вчерашнего вечера. Темно-синие круги вокруг покрасневших глаз, остальной тон зеленовато-бледный — ну просто иллюстрация на тему похмельного синдрома!

Только человек, хорошо знавший Теда, мог бы заметить, что он пребывает в опасном и неустойчивом состоянии скрытого бешенства, готовый в любой момент сорваться. Все утро он вспоминал вчерашнее, и теперь обида жгла его, как огнем. Разве он хоть раз — хоть раз! — дал Рене повод усомниться в нем?

Поэтому, встретив ее холодным молчанием, он налил ей кофе, поставил перед носом омлет и сухо сообщил:

— О собаке не беспокойся — Робер с ней уже погулял и покормил.

Она лениво ковырялась в еде, время от времени опуская руку под стол, чтобы скормить собачонке кусочки омлета, и когда ей казалось, что Тед не видит — поглядывая на него. Потом нерешительно сказала:

— У меня очень болит голова... Как ты считаешь — может, позвонить мэтру Баллу и перенести встречу на завтра?

Эти слова подействовали на Теда, как красная тряпка на быка.

— Да? И что же мы ему скажем? — осведомился он язвительным тоном. — Что мадемуазель Перро вчера ужралась до такой степени, что ее только в полчетвертого утра притащили через черный ход, как тюк грязного белья?! И спасибо Филиппу, что он дал тебе проблеваться на улице — только потому ты сейчас хоть что-то говорить можешь, иначе бы вообще в лежку лежала!

Рене смотрела на него, вздрагивая при каждом грубом слове, и глаза ее становились все более несчастными. Тед никогда еще не разговаривал с ней так резко, в нем даже шевельнулась искра жалости, но тут же погасла от ее испуганного вопроса:

— А... откуда ты знаешь?

— Если ты хочешь знать, был ли я в номере, когда Филипп тебя принес — то так и спроси! И если хочешь таким образом выведать, трахался ли я с твоей дорогой подругой, которой ты меня любезно подставила — то тоже просто спроси! Мне этой дипломатии не надо, я человек простой, в закрытых школах не обучался! — рявкнул он, после чего глубоко вздохнул, постарался успокоиться и отправился в кабинет.

В одном Рене была права — в таком состоянии она явно не годилась для визита к мэтру Баллу, особенно после того, что он ей сейчас наговорил... и еще собирался наговорить, не считая беседу законченной. Поэтому Тед позвонил мэтру и попросил, в связи с тем, что у мадемуазель Перро приступ мигрени, перенести встречу на завтра.

Вернувшись, он обнаружил Рене все в той же позе — с несчастным видом уставившуюся на недоеденный омлет. Буркнул:

— Я перенес встречу. Завтра в двенадцать, — отобрал у нее омлет, доел сам и уже собирался попросить Робера спуститься в аптеку и купить что-нибудь от головной боли. Но тут Рене не нашла ничего лучшего, чем начать оправдываться, снова заведя его с пол-оборота:

— Я не подставляла...

— Чего?!

— Я тебя Бруни не подставляла! — в ее голосе послышалось отчаяние. — Я просто... я с самого начала...

—Что с самого начала? Нахвасталась подруге, какой у тебя классный любовник появился — и попробовать предложила? Вроде как угостила, да?! Ах, как мило! — в чем Тед был абсолютно уверен, так это в том, что у нее и в мыслях ничего подобного не было. — А ты пока с Филиппом... поразвлечешься?!

— Не-ет! — закричала Рене, вскинув голову — отчаянно, испуганно, чуть не плача. — Нет, нет! Я просто подумала...

— Поду-умала? Так ты еще думать умеешь? А ты подумала, что ночью, на улице, с тобой черт знает что сделать могут! Что, приключений захотелось? Чтобы тебя где-нибудь в подворотне оттрахали... впятером? Хорошо, у Филиппа мозгов хватило за тобой пойти! Ты что, не понимаешь, что это не ваша пасторальная Швейцария, это город, где все, что угодно, может быть. Ты думаешь, я тебе охрану просто так нанял? Для твоего песика, чтобы он лапку не занозил?

Выслушивать ее оправдания Тед не собирался и, стоило Рене раскрыть рот, перебивал ее. Ему было невыносимо видеть ее несчастное лицо и мечущиеся, словно зовущие на помощь глаза — и от этого он злился еще больше.

— Мне Бруни вчера объяснила, что когда она твоего парня уводит, ты всегда домой потихоньку смываешься — чтобы дать, так сказать, сладкой парочке свободу. Так, что ли?

Ее рот начал растягиваться в плаксивую гримасу, она опустила голову и затрясла ею, подтверждая.

— Ах, как мило! Только я не баран, меня нельзя увести! Если я захочу, то уйду сам и ни у кого спрашивать разрешения не буду! И мне твои благородные жесты не нужны — если я захочу с кем-то трахнуться, то без тебя разберусь, с кем и когда. Но так по-хамски, как ты про меня подумала, я в жизни бы не поступил! — Внутри у Теда все сжималось от боли и обиды — и он сам понимал, что дело даже не в том, что случилось вчера. — Что бы я ни делал, как бы из шкуры ради тебя ни лез, как бы ни любил тебя — для тебя я все равно дерьмом останусь, да?! Конечно, я же не обучатся в закрытой школе, у меня нет миллионов в банке, я вообще... не вашего круга. Но я человек, черт бы тебя побрал, человек, ясно?! И ты меня не купила!

Рене сидела, наклонившись вперед, зарывшись лицом в руки и изредка вздрагивая. Теда и самого трясло, и от злости — в том числе на самого себя — и от желания обнять эту худенькую спинку с торчащими лопатками, согреть и защитить. И еще потому, что он сделал то, что поклялся себе не делать — сказал, что любит ее — а она так, кажется, ничего и не поняла...

Чтобы хоть немного придти в себя, он вышел в холл и, опасаясь, что Робер начнет беспокоиться и спрашивать, не заболела ли Рене, попросил его сходить купить аспирин и еще что-нибудь от головной боли. Но никаких вопросов не последовало — Робер, да и телохранители смотрели на него несколько ошарашенно. О господи, они же наверняка слышали, как он орал!

Вернувшись в гостиную, Тед обнаружил, что там никого нет. Вздохнул и нерешительно сунулся в спальню — Рене лежала на кровати, обеими руками обхватив собачонку и спрятав лицо в черной шерсти.

Он хотел подойти к ней, но раздавшийся стук возвестил, что явились две горничные с намерением убрать в апартаментах. Тед хотел было отослать их — потом, позже! — но потом передумал, лишь предупредил, что у мадемуазель Перро приступ мигрени — к ней не заходить и не беспокоить! — и у него в спальне тоже убирать не надо. После этого ушел к себе, лег на спину поверх покрывала и предался самобичеванию.

Он словно видел заново несчастные глаза Рене... как она вздрагивала от каждого резкого слова и даже не пыталась возражать. О господи, да любая женщина на ее месте давно залепила бы в него сковородкой — и правильно бы сделала! А он, пользуясь ее беззащитностью, нес невесть что. Ну при чем тут ее закрытая школа, про которую он непрерывно талдычил — тоже мне, жупел нашел!

Конечно, надо было с ней поговорить... может быть, даже немного поругать: ведь действительно ночью ходить одной опасно! — но, черт возьми, он же сам виноват! Обещал придти и потанцевать с ней медленный танец — так где была его голова?!

Робер купил не только аспирин, но и соду — от изжоги, и драмамин — от тошноты. Разумеется, все всё уже знают — в этих чертовых апартаментах скрыть что-либо просто невозможно! Отдав таблетки, старик потоптался и спросил:

— К адвокату вроде собирались?..

— На завтра перенесли, — объяснил Тед. — Ну куда ей в таком виде?.. — поймал себя на том, что почти извиняется.

В спальне было по-прежнему тихо. Собачонка перебралась в ноги, а Рене все так же лежала на боку. Лишь подойдя поближе, Тед понял, что она спит. Что ж, оно и к лучшему — может, голова пройдет! В глубине души он испытал невольное облегчение, поняв, что выяснение отношений можно на некоторое время отложить — как и любой нормальный мужчина, он терпеть не мог извиняться.

Бруни появилась часа в два — сначала раздался шум и громкий смех в холле, и через мгновение она ворвалась в гостиную — веселая, с развевающимися волосами, в белых брюках и пестром свободном балахоне. Следом, как всегда неторопливо, вошел Филипп, кивнул и прислонился к стене у входа.

Рене все еще спала — по крайней мере, когда час назад Тед зашел проверить, дело обстояло именно так. Решив не тратить зря время, он занялся работой, успел еще раз просмотреть пару отчетов и сделать кое-какие дополнительные заметки — но творческий процесс был прерван этим незапланированным нашествием.

— Привет! — увидев Теда, обрадовалась баронесса. — А Рене где?

— Спит, у нее голова очень болит.

Тед не сердился на нее — да, в общем-то, и не за что было. Ну, не сказала она, что у Рене есть дурацкая привычка чуть что убегать — так ведь и не обязана была. Ну, потащила его танцевать — так ведь мог потанцевать и вернуться — нет, понимаешь, почувствовал себя двадцатилетним и увлекся... идиот.

— После вчерашнего? — осведомилась баронесса, покосившись на своего телохранителя. — Да, мне Филипп сказал: — судя по всему, в происшедшем она не видела ничего особенного.

Тед кивнул и предложил:

— Кофе будете?

На кофе Бруни охотно согласилась, потребовав также апельсинового сока.

Тед отправился на кухню, но не прошло и минуты, как баронесса приперлась следом. Впервые ему показалось, что она несколько смущена.

— Послушай... — начала она нерешительно, — мы с тобой вчера перепихнулись или нет?

В первый миг он не поверил своим ушам, оглянулся на нее почти испуганно, но в следующий момент спокойно подтвердил:

— А как же! Шесть раз!

— Шесть раз?! — кажется, она все-таки не поверила.

Он кивнул, не оборачиваясь, чтобы не расхохотаться. Потом все же обернулся — Бруни смотрела на него с недоверчивым уважением. Перевела такой же уважительный взгляд на его ширинку, и тут он не выдержал.

— Ты что — действительно не помнишь?

— Нет... — неуверенно сказала она. — Кажется, что-то помню. Но Рене я не скажу, не бойся!

— Да не было ничего на самом деле! — поспешил развеять подозрения Тед. — Это я так... в шутку сказал, — увидев, что баронесса смотрит по-прежнему недоверчиво, со смехом замотал головой. — Да правда, ничего не было. Ты в номер пришла, на диван рухнула — и все. А я ушел Рене ждать.

Кажется, она была чуть-чуть разочарована... Смешно...

За кофе текла мирная светская беседа, сводившаяся, в основном, к монологу Бруни. Выяснилось, что она на ногах с утра — успела сходить в бассейн, сделать прическу и сфотографироваться на фоне Нового моста, Эйфелевой башни и с леопардом (какую фотографию выбрать, еще не решено).

Тед позавидовал: это ж надо, сколько в человеке энергии! Эту бы энергию — да в мирных целях!

Выяснилось, что пришла баронесса с намерением пригласить их с Рене в ночной клуб. А то ей в шесть утра улетать, и она хочет как следует повеселиться напоследок.

— Ладно, проснется — я ей скажу, — пообещал он.

— Уговори ее, ну уговори — ну что тебе стоит! — заканючила Бруни. — А то когда мы теперь увидимся?!

— Попробую, — кивнул Тед, скрестив пальцы — никого уговаривать он не собирался и был совершенно уверен, что после вчерашнего Рене некоторое время будет воздерживаться от посещения злачных заведений.

В спальню он сунулся, стоило Бруни уйти. Рене лежала на спине и лишь слегка повернула голову при его появлении. Наверное, в те долгие месяцы в Цюрихе, когда она была пленницей в собственном доме, у нее было такое же безнадежное лицо.

Присев на кровать, Тед осторожно и нежно, кончиками пальцев, погладил ее по щеке, по покрасневшему глазу и сказал — просто чтобы что-то сказать:

— Не надо из-за меня больше плакать. Не стою я того...

И внезапно, мгновенным ударом боли, в голове его мелькнуло воспоминание — как она крикнула когда-то: «Лучше бы здесь был Виктор. Он, по крайней мере, ударит, извинится и уйдет — а ты...» Если она сейчас сравнит его с Виктором — значит... значит, он этого заслужил!

Но она не стала ничего говорить — просто отвернулась.

— Рене, — позвал он, — Рене... — и, когда она опять повернула к нему голову, произнес всего одно слово: — Прости.

«Ты ни в чем не виновата... ни в чем. Просто я знаю, что нам не быть вместе — и все время живу с этим и схожу из-за этого с ума. И даже тебе не могу в этом признаться...»

Она смотрела на него и молчала.

— У тебя болит голова? — вспомнив про купленный аспирин, сделал Тед еще одну попытку.

— Нет...

Рене медленно села, обхватив колени руками, прислонилась к спинке кровати и оказалась таким образом еще дальше от него.

— Ну скажи хоть что-нибудь... хоть ударь меня — только не молчи! Рене...

— Я понимаю, что виновата, Тед, — после небольшой паузы отозвалась она, негромко и с горечью в голосе, — наверное, мне нужно было еще немного подождать и ты... ты бы пришел. Я... действительно поступила глупо. Просто мне уже приходилось оказываться в унизительной ситуации примерно при таких же обстоятельствах, и я не хотела повторения, — пожала плечами, словно извиняясь. — Я же знаю, что Бруни куда красивее меня, и... и я видела, как ты на нее смотрел...

Ну и что? Мало ли, на кого он смотрел? Он еще и на актрис в кино смотрит! — Тед уже хотел сказать это вслух, надеясь шуткой снять напряжение, но Рене снова заговорила, и с каждым словом ее голос становился все более жестким и уверенным:

— Но попрекать меня тем, чего я не могу изменить — не надо. Да, я родилась такой — не слишком красивой и... наверное, не очень умной — по крайней мере, вы с Виктором так считаете...

«Вы с Виктором...» Лучше бы она просто дала ему пощечину!

— ...Я знаю, что со мной не очень интересно и не очень весело. Бруни... она другая — веселая, заводная, а я... даже танцевать не умею, — сквозь жесткость, сковавшую ее лицо, пробилась щемящая, жалобная улыбка — и тут же угасла, словно Рене устыдилась собственной слабости. — Но я в этом не виновата! И не надо попрекать меня тем, что я училась в этой чертовой закрытой школе, и миллионами в банке — в этом я тоже не виновата. И я никогда не считала тебя дерьмом и не думала, что ты, как ты выразился, «не моего круга»... — глаза ее вдруг наполнились слезами, и голос стал тоненьким и всхлипывающим.

Она так хорошо все обдумала, пока лежала одна, и знала, что сказать, когда Тед придет! А теперь — не получалось... Потому что на самом деле сказать хотелось лишь одно: «Я не хочу, чтобы он меня обижал! Это неправильно! Обними меня, согрей и защити от него — даже если он — это ты сам!..»

Рене все-таки попыталась продолжить:

— И я знаю, что я тебя не купила и если ты захочешь с кем-то... — но договорить не смогла — заревела самым постыдным и отчаянным образом.

Тед оказался рядом как-то сразу; даже не рядом — везде, со всех сторон. И не было сил оттолкнуть руки, обхватившие ее, и все сразу стало так, как должно было быть. Он повторил еще раз:

— Прости!

Начал тихонько покачивать, дуть в волосы — и слезы постепенно прошли, как-то сами собой.

«Ну почему так все выходит?! — горестно подумала Рене. — Ведь я сильная... должна быть сильной и справляться со всем сама. И нельзя никому позволять считать меня беспомощной... размазней — вроде овсянки...» Но было очень уютно лежать и позволять баюкать и утешать себя.

Почувствовав, что она больше не плачет, Тед чуть отодвинулся и подтолкнул ее носом. Спросил — шепотом:

— Ну что — помирились?

Рене кивнула. Вставать не хотелось — после слез в голове еще гудело и немного кружилось. Вспомнила и спросила, стараясь, чтобы вопрос прозвучал между прочим:

— Бруни приходила?

— Она завтра утром уезжает и хотела пригласить нас в ночной клуб.

— Я не пойду... — это прозвучало быстро и сердито.

Тед пожал плечами — собственно, он и не сомневался — и спросил:

— А когда это я на нее смотрел?

— Когда приехал в Мюнхен... и вчера тоже, — не сразу отозвалась Рене.

Все-то она видит! Тогда, в первый день, Бруни действительно произвела на него впечатление, да еще какое! А на кого бы, интересно, она не произвела впечатление — разве что на кузена Алека?! Но вчера — не-ет, это уже чистейшей воды поклеп! Чем дальше, тем больше Тед относился к сногсшибательной баронессе как к «своему парню»: ну, потанцевать там, выпить... Смешно...

— Я вообще, — он усмехнулся, — часто смотрю на женщин. Они мне нравятся. — Поднял уткнувшееся ему в плечо лицо заглянуть в глаза. — Только на кого бы я ни смотрел — это неважно. Ты — единственная, кто имеет для меня значение...

«Единственная, кого я смог полюбить. Единственная, кого я ждал так долго — так бесконечно долго...»

— ...И, кстати, на тебя я тоже смотрю, и довольно часто! — улыбнулся, заставив ее тоже улыбнуться. — Через пару дней я уеду — надолго, недели на две. Но одно дело все-таки успею до отъезда сделать!

Он ждал, что Рене спросит — и она, естественно, спросила:

— Какое?

— Я поучу тебя танцевать — чтобы больше не говорила «не умею»!

— Но я и правда не умею.

— Э-э, милая, месяц назад мне тут кто-то всерьез заявлял, что не умеет заниматься любовью...

В ночной клуб они все-таки пошли — стоило Бруни в девять вечера ворваться в апартаменты с воплем:

— Что?! Ты еще не одета?! — как Рене пожала плечами, виновато взглянула на Теда — и... сдалась.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Требования, выдвинутые Виктором, были непомерны. Мотивировал он свою позицию тем, что все эти годы работал на благо «Солариума» и основной частью своих доходов Рене обязана ему, а так же тем, что виновницей развода является она — ведь именно она внезапно оставила семейный очаг!

Только читая составленный адвокатами Виктора документ, Тед по-настоящему смог представить себе имущественное положение Рене. В число требований входили, например, вилла в Тоскане и шале где-то в кантоне Ури. Кроме того — яхта (про нее Рене сказала: «Пусть забирает — он на одной страховке в трубу вылетит, а мне эта дура тридцатиметровая не нужна»), акции, деньги... — если все просуммировать, то речь шла о восьмизначной сумме...

Именно об этих требованиях и пошла речь на встрече с мэтром Баллу, состоявшейся за день до отъезда Теда. Адвокат объяснил, что это лишь предварительные требования и их можно будет сократить. Насколько? Это зависит от контраргументов, которые он представит. Физическое насилие, психологическое принуждение, внебрачный сын, которого Виктор посмел поселить в доме — да еще вместе с матерью! — все это может стать очень сильным оружием. Но если удастся доказать, что Виктор Торрини нечист на руку — это окончательно подорвет его позиции.

Тед понимал, что именно от него, от того, насколько хорошо он сумеет сделать свою работу, зависит сейчас очень многое...

Поиски в Швейцарии не дали никаких результатов. Ни в одном кантоне в Департаменте земельных наделов не было зарегистрировано недвижимости, принадлежавшей Марии Спинелли или Вито Спинелли (так звали сына Виктора — по документам его отцом числился некий Витторио Спинелли). На имя матери Виктора, Терезы Торрини, тоже ничего не нашлось.

Отчеты аудиторов свидетельствовали, что Виктор был чист, как стеклышко. Можно было, конечно, спорить о его стратегии и разработанной им программе развития «Солариума», но обвинять его в нечестности — едва ли.

Но Тед по-прежнему был уверен, что Торрини предусмотрел себе какой-то «страховой полис» — вопрос только, где и в какой форме. Он надеялся, что в Италии, на родине Виктора, сможет найти нужные доказательства, и поставил своей целью проследить всю его жизнь — от рождения до появления в «Солариуме».

Он переезжал из города в город, находил людей, которые могли узнать то, что ему требовалось — и платил им, не стесняясь в средствах. А потом складывал воедино кусочки головоломки — и шел дальше, шаг за шагом...

Иногда ему очень хотелось позвонить, поговорить о чем-нибудь — просто чтобы услышать голос Рене. Но делать этого было нельзя: если телефон в «Хилтоне» прослушивался, то сам факт звонка из тех мест, где Тед сейчас находился, мог насторожить Виктора. Впрочем, Виктора ли? Он уже не был уверен, что человека, бывшего мужем Рене, зовут именно так...

Прошла неделя... вторая... Как она там? Ответ на этот вопрос пришел неожиданно. Имя «Перро», произнесенное быстро и с непривычным акцентом, заставило Теда вздрогнуть и обернуться к телевизору — чтобы увидеть, как на экране мелькнула набережная Сены и знакомый лимузин, помятый и скособочившийся. В следующую секунду картинка сменилась спортивными новостями, а он стал лихорадочно набирать номер бистро.

Тетя, услышав его голос, возбужденно заорала в трубку — ей хотелось знать из первых рук подробности происшествия. Узнав, что Тед сам ничего не знает, она пересказала то, что видела по телевизору: лимузин Рене врезался в парапет и чуть не упал в Сену. Саму Рене тоже показывали — бледная, но на ногах стоит и выглядит нормально, с собачкой на руках. Один из охранников вывихнул руку. Полиция ведет следствие. Вот и все.

Он попросил тетю выйти на улицу и из автомата позвонить Рене — никаких имен не называть, узнать, как она себя чувствует и передать привет. После этого (обозвав себя параноиком) решил все же не рисковать — вышел из отеля, доехал до аэропорта и оттуда начал обзванивать всех, кого можно.

Прежде всего — свой автоответчик. Ежедневный доклад оперативников «Сириуса» гласил, что Виктэр в Цюрихе и почти не выходит из дома — ну, этого следовало ожидать, у него и должно быть надежнейшее алиби.

Следующий звонок — Жувену. Тед попросил его узнать более подробно — как продвигается следствие?

Мэтру Баллу — домой. Тот сам только недавно услышал о происшествии, но уже успел перезвонить Рене и убедился, что она отделалась парой ушибов. Заодно адвокат сообщил, что через пять дней у него в конторе намечена «встреча сторон» — приедет Виктор со своими адвокатами и придет Рене. Цель встречи — все то же согласование претензий по разделу имущества.

Успеть... только бы успеть! Тед уже знал — почти наверняка знал, что скрывается за столь привлекательным фасадом Виктора Торрини — но доказательств у него до сих пор не было.

И последний звонок — тете Аннет. Тетя говорила конспиративным шепотом, явно чувствуя себя, с одной стороны, приобщившейся к опасной профессии частного детектива, а с другой, как истинная француженка — посланцем Купидона. С Рене все в порядке, она ее сразу узнала и очень обрадовалась. Просила передать, чтобы он не беспокоился: она только немножко ушиблась — и что скучает.

Следующий день принес новую информацию. В утренней парижской газете было опубликовано короткое интервью с Рене, данное ею через несколько часов после аварии.

Она сказала, что предпочитает считать аварию просто несчастным случаем, так как не представляет, кому может быть выгодна ее смерть. На вопрос, не думает ли она, что Виктор Торрини имеет какое-то отношение к происшествию, Рене ответила, что если она умрет, не договорившись с ним о разделе имущества, то ему придется судиться со всеми ее наследниками. Руководить «Солариумом», да и вообще работать там Виктор не будет ни при каких обстоятельствах, это специально оговорено в ее завещании.

Умно... Ее родственники действительно могли вернуть Виктора на прежний пост. Может быть, на это он и рассчитывал?

Жувен рассказал, что, по мнению полиции, это несчастный случай — одна из деталей рулевого управления сломалась из-за внутреннего дефекта.

Все ясно, полиция хочет побыстрее закрыть дело — тем более что никто серьезно не пострадал.

Теду хотелось бросить все и рвануть к ней — увидеть, потрогать, убедиться, что с ней все в порядке, и сделать серьезное внушение: чтобы сидела в «Хилтоне» и не высовывалась! Несчастный случай? Нет, он в это не верил! Вопрос только в одном — какова цель покушения? Деньги, руководство фирмой?

Больше всего Тед боялся, что причиной является проводимое им расследование, что Виктор узнал о нем и любой ценой пытается предотвратить разоблачение...

Чтобы сидела в «Хилтоне» и не высовывалась... Как бы не так! Через два дня в разделе «деловой мир» одной из швейцарских газет красовалась фотография Рене, пожимающей руку Ренфро, и броский заголовок: «Революция в «Солариуме».

В статье сообщалось, что впервые за двести лет руководить «Солариумом» будет человек, не связанный семейными узами с семейством Перро. Об этом сообщила Рене Перро — нынешняя владелица «Солариума». Несмотря на то, что она оставляет за собой пост президента фирмы, практическое руководство на данном этапе будет осуществлять Макс Ренфро, получивший должность главного исполнительного директора. Мадемуазель Перро специально прибыла на один день в Цюрих, чтобы лично объявить об этом на Рождественском балу для работников фирмы и поздравить господина Ренфро.

Ну что ей дома не сидится?! Рождественский бал ей, видите ли, подавай! Черт возьми, за всеми этими делами он и забыл, что через две недели Рождество...

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Она знала, что Тед не позвонит, но все равно, едва заслышав звонок, бросалась к телефону. Он сказал — примерно две недели... Примерно — значит, может, и меньше?

Когда разбился лимузин, Рене даже не успела испугаться: толчок, грохот — и все уже замерло, и она стала нашаривать ручку, чтобы вылезти и посмотреть, что случилось. Испугались другие — больше всех Робер, который налетел на нее и стал ощупывать, словно не веря, что она цела и невредима.

Страшно стало потом, когда увидела смятый бок лимузина и еле стоящего на ногах побледневшего Гастона. И еще страшнее — когда она представила, что то же самое может произойти с Тедом... Она ведь даже знать об этом не будет!

Потом позвонила тетя Аннет, и сразу стало полегче. Он беспокоится, он скучает — значит, все в порядке. Значит, скоро он уже приедет — надо только подождать!

На вечере в Цюрихе Ренфро между делом сообщил: «Да, недавно здесь был тот молодой человек, которому вы просили оказывать содействие. Беседовал с несколькими нашими сотрудниками, в том числе и с Лере...» Он и не заметил, что Рене лишь усилием воли не дала улыбке расплыться по лицу — по крайней мере, она надеялась, что не заметил...

На встрече у мэтра Баллу должен был присутствовать Виктор. Видеть его Рене было не слишком приятно, хотя она понимала, что, если он выкинет что-нибудь в присутствии адвокатов, это может пойти на пользу. Во время того короткого визита в «Хилтон» он сорвался и стал угрожать ей — то есть сделал то, чего раньше никогда не позволял себе в присутствии посторонних.

Точно так же, если не хуже, Виктор сорвался, когда ему вручили приказ об увольнении. Рене, конечно, понимала, что злорадствовать грешно — и все-таки ей было очень приятно представлять себе это зрелище...

Один из адвокатов, вручавших документы, сказал мэтру Баллу, что Виктор вел себя весьма (как он деликатно выразился) «нецивилизованно» — орал, бич кулаком по столу, угрожал вызвать охрану и выкинуть их всех за ворота... Немудрено, что в Париж он приехал уже взбешенный!

Встреча была назначена на двенадцать. Мэтр попросил Рене явиться к половине двенадцатого — чтобы, как он выразился, «проинструктировать» ее перед ответственным мероприятием — но она, как назло, опоздала на пятнадцать минут. И именно в тот день, когда этого нельзя было делать!

Конечно, пробка — вещь непредсказуемая, но когда она добралась до конторы и увидела, что мэтр выглядит каким-то обеспокоенным, то почувствовала себя виноватой и начала неловко оправдываться... Он отмахнулся.

— Садитесь, времени нет. — На несколько секунд закрыл глаза — как всегда, когда собирался сказать что-то важное. — Мадемуазель Перро, ваша основная задача — держать себя в руках и поменьше говорить. Говорить буду я, это моя работа. Если вы услышите или увидите нечто... неприятное, равно как и приятное для себя — постарайтесь удержаться от проявления эмоций.

Он словно предупреждал ее непонятно о чем — и в то же время боялся сказать лишнее. В чем дело? И первая мысль, первый вопрос:

— Что-то случилось с Тедом?

— Нет-нет, насколько я знаю, господин Мелье находится в добром здравии и скоро будет в Париже, — успокоил ее адвокат. — Он вчера звонил и передавал вам привет. Нет, речь идет о предстоящей встрече. Там могут быть всякие... неожиданные повороты.

Значит, с Тедом все в порядке. О чем же тогда ищет речь? Спросить? Так ведь все равно не ответит! Если бы хотел — сам сказал бы...

— Я бы хотела, чтобы мои охранники присутствовали... — нерешительно начала Рене.

Адвокат возражать не стал, ей показалось даже, что он был доволен, словно это отвечало каким-то его интересам. Вызвал телохранителей из коридора, попросил их расставить по определенной схеме стулья и кресла — словно выстраивал декорацию перед спектаклем — пересадил Рене в другое кресло, кивнул — и тут, словно по его сигналу, зазвонил телефон.

Разговор был коротким. Опустив трубку, мэтр возвестил:

— Ну вот, наши гости уже прибыли.

Виктор вошел первым, оба адвоката — следом. Сразу было видно, кто в этой группе главный. Рене мысленно посочувствовала людям, вынужденным — пусть даже за неплохие деньги — терпеть его авторитарные выходки.

Ей Виктор холодно кивнул и больше в ее сторону не смотрел. Зато он жутко обозлился при виде телохранителей — никто посторонний не заметил бы чуть прищуренных глаз и сжатых челюстей, но для Рене эти симптомы были очевидны: в ее прежней жизни за ними часто следовала оплеуха.

После того как новоприбывшие уселись, первым заговорил Виктор:

— Этим людям, — пренебрежительно мотнул он головой в сторону охранников, — обязательно здесь находиться?

Тон его был резок — достаточно резок, чтобы мэтр Баллу посмотрел на него с легким, но вполне заметным, а возможно, даже показным недоумением. Для Рене в подобном тоне не было ничего необычного — с большинством людей, особенно нижестоящих, Виктор разговаривал именно так.

Мэтр, напротив, был сама любезность. Даже дружелюбно улыбнулся перед тем, как ответить:

— Если моя клиентка чувствует себя в их присутствии более комфортно, у меня нет оснований возражать против их присутствия.

Тут вступил один из адвокатов:

— Господин Торрини хочет сказать, что их присутствие оскорбляет его, так как подразумевает, что он представляет опасность для своей жены.

Слово «присутствие» было произнесено уже трижды — и от этого стало казаться каким-то вязким и противным, словно прокисшее варенье...

Мэтр неторопливо протер очки и сообщил:

— У меня есть фотографии, запечатлевшие несколько моментов визита господина Торрини к мадемуазель Перро — это произошло меньше месяца назад. Тут хорошо видно, что именно присутствие охранников уберегло вашего клиента от некоторых... необдуманных действий.

Обращался он не к Виктору, а к его адвокатам, им же протянул несколько фотографий. Рене не было нужды смотреть, чтобы узнать, что там изображено. Виктор, замахивающийся на нее кулаком — и телохранители, хватающие его за плечи. Он же — нависший над столом и орущий на нее... Он же, со злобным перекошенным лицом тянущий к ней руку...

Виктор мельком взглянул на снимки и высокомерно заявил:

— Ну и что? Я ее пальцем не тронул!

— Каким образом сделаны эти фотографии? — влез адвокат. — Наш клиент не был предупрежден о наличии в комнате фотокамер и прочих записывающих устройств!

— Мадемуазель Перро не обязана была ставить его об этом в известность. Это ее жилище, и она имеет право делать в нем все, что хочет. Если бы он спросил о наличии подобного устройства... впрочем, не будем углубляться в юридические тонкости, которые вам, несомненно, хорошо известны.

Судя по кислым физиономиям адвокатов, тонкости им были действительно известны.

У Рене создалось впечатление, что мэтр нарочно тянет время — говорил он чуть медленнее обычного, часто протирал очки, делал в разговоре неожиданные паузы — и иногда поглядывал на нее, словно пытаясь предостеречь. Но от чего?!

— Ну и что? — повторил Виктор. — Я не собирался ей ничего делать! Она меня оскорбила... спровоцировала!

Рене показалось, что адвокаты Виктора были недовольны его выступлением, давшим мэтру Баллу возможность спросить любезным тоном:

— В чем же выражалась эта провокация? Что именно показалось вам оскорбительным?

— Не помню. Я предпочитаю не запоминать всякие глупости!

— Что ж, возможно, вам легче будет вспомнить, прослушав запись этого разговора? — на этот раз мэтр достал из стола магнитофонную кассету.

— Не стоит, — быстро сказал второй адвокат Виктора, до сих пор молчавший, — зачем зря тратить время! Если вы захотите представить эту запись в суд, мы будем категорически против!

— Разговор длился всего минут десять, и я считаю, что нам всем будет нелишним ознакомиться с ним — чтобы лучше понять позиции сторон, — возразил метр. — Со своей стороны могу вас заверить, что я ни при каких обстоятельствах не собираюсь представлять эту запись в суд.

Адвокаты несколько секунд пошушукались, спросили что-то у Виктора — он сердито мотнул головой и отмахнулся — и, наконец, согласились.

Зазвучали голоса... Рене слышала этот разговор уже много раз, поэтому ей было интереснее просто наблюдать за окружающими.

Мэтр Баллу слушал вполуха, думая о чем-то другом.

Виктор сначала пришел в ярость, но потом сумел взять себя в руки. Его волнение выдавали лишь пальцы, барабанившие по подлокотнику. Иногда он ловил себя на этом, останавливался — и через несколько секунд начинал снова.

Адвокаты явно были озабочены — очевидно, они не предполагали, что Виктор при встрече с ней вел себя таким образом, и сейчас не знали, как сгладить ситуацию.

Прозвучали последние слова «Ладно, все!», раздалось легкое шипение пустой ленты — мэтр потянулся и выключил магнитофон.

— Мы не готовы сейчас обсуждать этот разговор, — заявил первый адвокат. (Их имена Рене знала: Кох и Харсвайер, но который из них Кох, а который Харсвайер, так и не поняла, поэтому мысленно называла их «первый» и «второй»). — И мы, кажется, не для этого сегодня собрались. Тем более что у нашего клиента нет намерений пытаться восстановить семейные отношения.

— Вы совершенно правы, — охотно согласился мэтр Баллу. — Но господин Торрини высказал недовольство присутствием в помещении охранников, и мы до сих пор не решили эту проблему.

Виктор снова нетерпеливо отмахнулся — выдрессированные адвокаты прекрасно поняли этот жест.

— Господин Торрини снял свои возражения, так что можно переходить к основной части — то есть к обсуждению его имущественных претензий.

— Да, мне кажется, так будет лучше. Простите, я забыл спросить — возможно, кто-то хочет кофе или что-нибудь прохладительное?

Интересно... никогда раньше мэтр во время деловых встреч не предлагал кофе. Рене еще больше укрепилась в мысли, что он чего-то ждет и тянет время.

От кофе все присутствующие отказались, но мэтр заявил:

— Тогда, с вашего позволения, я один выпью. Возраст, знаете ли... в горле першит иногда.

На него это было абсолютно непохоже...

Рене, из солидарности, тоже попросила попить.

Вызвав секретаршу, мэтр Балту потребовал чашку кофе и стакан сока. Рене сидела напротив двери и была уверена, что произошел незаметный обмен взглядами: мэтр спросил о чем-то — и секретарша чуть заметно качнула головой.

— Ну что ж, — отпустив секретаршу, начал он, — требования вашего клиента изложены достаточно четко и подробно. Позволю себе остановиться на некоторых из них, представляющихся нам наиболее спорными... — опустив голову, стал перебирать бумаги, словно отыскивая нужный листок.

Вошла секретарша со стаканом сока. Рене показалось, что она слегка кивнула мэтру.

— Это для мадемуазель Перро, — повел тот рукой и обратился к Виктору: — Господин Торрини, у меня есть к вам один вопрос... возможно в документах чего-то не хватает...

— В чем дело? — резко спросил Виктор. Похоже, эта тягомотина начала действовать ему на нервы.

— Я хотел бы знать, когда вы развелись, — выпрямившись в кресле, отчетливо выговорил мэтр, предостерегающе взглянул на Рене — и снова устремил на Виктора немигающий пристальный взор.

И тут она увидела, как дверь приоткрылась и в комнату неслышно скользнул Тед! Ей показалось, что сердце ее на мгновение остановилась — теперь она поняла смысл предостережений мэтра Баллу.

Даже не взглянув на нее, он подошел к мэтру и положил перед ним папку.

— Благодарю вас, — мэтр легким жестом отпустил его.

 Тед вернулся к двери, остававшейся приоткрытой, но из кабинета не вышел.

— Итак... на чем же мы остановились? — снова повернулся мэтр Баллу к Виктору. — Ах да, я спросил вас относительно развода!

— Но наш клиент не возражает против развода! — встрял «первый» адвокат. — Я не совсем понимаю...

Мэтр снова заговорил, проигнорировав его и обращаясь непосредственно к Виктору:

— Объявление о вашей помолвке с мадемуазель Перро появилось в газетах... если я не ошибаюсь, в начале марта семьдесят шестого года. А в брак с ней вы вступили пятого апреля тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Поправьте меня, если это не так.

— Все верно, — опять вмешался адвокат, — но я по-прежнему не понимаю смысла ваших вопросов!

Виктор сидел молча и неподвижно — лишь лицо его медленно багровело.

— У меня в руках документ, подтверждающий, что в декабре семьдесят шестого года, то есть в тот период, когда вы, на правах жениха мадемуазель Перро, проживали в ее доме и управляли ее имуществом, вы обвенчались с некой Марией Кальяри...

В этот момент в комнату вошел еще один человек и остановился у двери рядом с Тедом.

Смысл только что произнесенных слов постепенно доходил до Рене — точнее, уже дошел, но все еще не принимался сознанием. Перед глазами все поплыло; сквозь этот туман, сквозь неистовый звон в ушах и холод, как иголками кольнувший лицо, она увидела, как Виктор привстал, обернулся к двери, словно собираясь уйти, наткнулся глазами на пришедшего и застыл в нелепой полусогнутой позе... Стоявший у двери человек сказал, словно не веря своим глазам:

— Вито?!

И внезапно в голове у Рене полыхнула вспышка яркого, ослепительно белого света. В одно короткое мгновение она высветила, сделала кристально ясным то, что отказывалось принимать тщетно боровшееся сознание — и отхлынула, сжигая все на своем пути и оставив лишь одно: сжавшееся, корчащееся от стыда и боли существо, не помнящее ничего, кроме одного: нужно бежать, спасаться!

Она сорвалась с места, бросилась к двери — ударилась об нее несколько раз всем телом, как птица, случайно залетевшая в комнату, и начала медленно сползать вниз. Ее подхватили сзади, и она затрепыхалась, пытаясь вырваться, уйти. Вокруг были какие-то люди — она не хотела, чтобы они были, чтобы они сейчас смотрели на нее.

Потом стало лучше — тише и меньше людей. Услышала:

— Не тронь ее, у нее шок!

Ей понравилось, как это звучит, и она тихонько повторила несколько раз:

— Шо-ок! Шо-о-ок! — но в голове все не утихало: «он был женат...», и хотя она даже не понимала, что эти слова значат, от них становилось не по себе.

Появился еще один человек — почему-то Рене знала, что от него не надо ждать плохого, и решила пожаловаться:

— Вы знаете, оказывается, он был женат... Значит, с самого начала все было неправильно, все было зря!

И другому человеку, постарше, вошедшему следом, она повторила то же самое...

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Очнулась Рене не скоро. Открыв глаза, увидела перед носом знакомую обивку в клеточку и подумала: «Я дома... у Теда...» Стоило моргнуть, как в голове возникало странное чувство полета, хотелось поддаться ему и улететь туда, где тепло и темно, где можно еще немножко поспать — хотя бы минуточку...

Но пить хотелось тоже, очень сильно — во рту было сухо и противно. Она попыталась повернуться, но замерла, судорожно вцепившись в подушку — ей вдруг показалось, что все вокруг качается и диван сейчас перевернется.

Откуда-то доносились негромкие голоса. Рене не пыталась вспомнить, что случилось и почему она здесь — и не удивилась, когда в комнате появился Тед. И не обрадовалась... словно в ней не осталось чего-то, что могло удивляться или радоваться.

— Привет! Ну, как ты тут? — спросил он, присаживаясь на корточки.

— Укачало...

— Пить хочешь?

— Да.

Пока его не было, Рене попыталась сесть — в голове опять закружилось, но она все-таки села, ухватившись обеими руками за диван.

Тед появился со стаканом в руке, спросил:

— Удержишь? — не дожидаясь ответа, сел рядом, обхватил ее за плечи и поднес стакан к губам.

Рене вдохнула знакомый запах медового вина, сделала глоток, другой — отпив полстакана, отстранилась и сказала:

— Спасибо...

— Хочешь умыться?

— Да, наверное.

Кожа казалась сухой и стянутой — и потому очень чувствительной. «Как после ожога», — подумала Рене и вспомнила ослепительно-белую вспышку, полыхнувшую внутри.

Обхватив за плечи, Тед приподнял ее и повел в направлении ванной. Зажмурившись, Рене перебирала ногами и боялась упасть — ей казалось, что пол выгибается и кренится.

Открыла глаза она уже в ванной. Вцепившись в край раковины, терпеливо ждала, пока Тед сначала мокрой рукой, а потом полотенцем возил ей по лицу.

— Нужно? — кивнул он в сторону унитаза. Сквозь плававший в голове туман пробился вопрос: «Он что, собирается помогать и в этом?

— Нет-нет... Я сама...

Когда Тед вышел, она включила воду и еще раз умылась, даже сунула лицо под кран. Вода показалась ей сладкой и вкусной — Рене попила и уставилась на саму себя, глядящую навстречу из зеркала...

Когда минут через пять она вышла из ванной, то помнила уже все... почти все. Тед снова спросил:

— Ты как?

Вздохнув, Рене кивнула:

— Нормально. Только голова кружится.

— Скоро пройдет. Тебе успокоительное вкололи.

— Он... Виктор с самого начала был женат? — она уже знала, но хотелось, чтобы Тед сказал это вслух.

— Да, — не сразу ответил он.

— А кто там? — махнула она рукой в сторону кухни.

— Робер. Хочешь еще попить?

— Да. — Только что она пила вино, потом воду в ванной, и все равно во рту было сухо.

Увидев под ногами Тэвиша, хотела взять его на руки, нагнулась и чуть не врезалась лбом в угол.

— Тише, тише, — Тед еле успел подхватить ее. — Это все успокоительное, скоро пройдет.

Повел на кухню, придерживая за плечи.

— Я что... как-нибудь не так вела себя?

— Нет, ничего страшного.

Они вошли на кухню, и Робер привстал, встревоженно глядя на нее. Рене кивнула, попыталась улыбнуться — даже похлопала его, проходя, по плечу и села в углу, прислонившись к холодильнику. Тед присел рядом, продолжая говорить:

— Ты просто не в себе была. Никого не узнавала, даже ко мне на «вы» обратилась и все повторяла: «Вы знаете, он был женат...» Мэтр Баллу перепугался, врача вызвал. Тот приехал, вколол тебе что-то и хотел в клинику забрать... я не дал.

— В клинику? — повторила она и неожиданно для самой себя громко судорожно рассмеялась. Из глаз выступили слезы, и сквозь смех вырвалось: — В клинику для нервнобольных... Кажется, он все-таки ухитрился упрятать меня туда!

— Тише, тише... на! — Тед быстро смочил полотенце и сунул ей. Зарывшись горящим лицом в холодное и мокрое, Рене услышала: — Ни в какую клинику ты не поедешь.

— Спасибо. Извини, — кивнула она, возвращая полотенце.

— Ничего. Есть хочешь?

— Да... не знаю... — Ее все еще слегка мутило — но, может, от еды пройдет? — Что-нибудь легкое.

— Супа хочешь? С курицей и горошком?

Рене закрыла глаза и прислушалась к собственным ощущениям — при мысли о супе тошноты не возникало.

— Наверное...

— Сейчас... вот! — Тед поставит перед ней тарелку. Кроме горошка и мяса, там плавало еще что-то непонятное, но все вместе оказалось неожиданно вкусно, да и неприятное ощущение в желудке поутихло.

Увидев, с какой скоростью опустела тарелка, Тед вопросительно кивнул на нее.

— Еще?

— Да, еще немножко. Вкусно...

— Это Робер сварил, — сказал он, снова поставив перед ней полную тарелку.

Переведя взгляд на Робера, Рене постаралась улыбнуться.

— А я не знала, что ты так хорошо готовишь.

— Да я что... я самое простое только, — тот явно смутился. — Я пока здесь, рядом буду — так могу еще что-нибудь...

— Я за апартаменты рассчитался, вещи все сюда перевез и охранников отпустил, — объяснил Тед. — Лимузин тоже вернул. А Робер в «Ибис» переехал, на соседнюю улицу.

— Ну да... я, чтобы если что надо, — неловко подтвердит Робер, — и с собакой... — кажется, он боялся, что раз лимузина больше нет, она отошлет его обратно в Цюрих.

— А что... — Рене хотела спросить, сама не зная о чем — и вдруг вспомнила: — А кто был этот человек?

Тед ответил, не обращая внимания на предостерегающие, почти панические взгляды Робера:

— Священник, который обвенчал его с Марией.

Ей не было ни больно, ни даже противно — казалось, эмоции похоронены под толстым вязким покровом и на поверхность пробиваются лишь жалкие остатки. Даже спрашивала она, скорее, из вежливости — в сущности, ей было почти безразлично, что он ответит.

— А что теперь будет?

— Мэтр уверен, что уже завтра эта история просочится в газеты, и просил тебя... не высовываться. Он потому и хочет, чтобы ты побыла в клинике — туда можно не пускать репортеров.

— Нет-нет... — это оказалось единственным, что заставило ее вздрогнуть.

— Я так и подумал. Мэтр хочет составить заявление для прессы — лучше сказать более-менее правду, чем порождать слухи. Ты можешь сейчас с ним поговорить?

— Да, — Рене пожала плечами — почему нет? — Как он себя вел?

Тед сразу понял, про кого она спросила.

— Достойно. Я бы хотел сказать что-то другое, но это выглядело именно так. Не выкручивался, признал свою вину — адвокаты попытались что-то возражать, он их тут же заткнул. Мне даже показалось, что он испытывал нечто вроде облегчения.

— Да.

Это слово упало, как камень в воду, и наступила тишина. Ей внезапно не захотелось больше слушать ни о Викторе, ни о том, как он себя вел — снова стало тошно и противно.

Пять лет — даже больше! — выкинуто из жизни, и теперь оказывается, что все это с самого начала было обманом, что ее просто использовали. Просто использовали...

— Ну, пойдем звонить? — спросил Тед.

Рене встала и вышла из кухни. Проходя мимо Робера, кивнула и повторила:

— Суп был очень вкусный...

Мэтр Баллу, услышав ее голос, обрадовался.

— Мадемуазель Перро? Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, уже лучше.

— Господин Мелье... посвятил вас в суть происшедшего? — этот вопрос был задан осторожно, даже нерешительно.

— Да. Виктор арестован?

— Нет. Разбираться с ним предстоит властям Швейцарии — преступление было совершено именно там.

Преступление... Он нашел подходящее слово, с самого начала ее брак был преступлением. С самого начала — даже если бы Виктор не оказался женат! Только что именно было преступлением — то, что Виктор сделал с ней, или то, что сделала она сама, позволив ему это?

— Мадемуазель Перро, вы меня слышите?

— Да...

— Представитель швейцарской полиции хочет задать вам несколько вопросов. Я договорился, что если ваше здоровье позволит, мы сделаем это завтра, в моей конторе.

— Хорошо.

— В двенадцать вас устроит? Я к тому времени успею набросать черновик заявления для прессы.

— Там... будут репортеры? Я бы не хотела сейчас...

— Я понимаю. Дайте мне на минутку господина Мелье.

Говорили они довольно долго. Рене не стала слушать, ушла и легла на диван.

Повесив трубку, Тед оглянулся — из-под пледа, натянутого почти до ушей, был виден только кусочек светлого затылка. Вздохнул и повернул в сторону кухни.

— Вроде приходит понемножку в себя, — увидев его, сказал Робер, выдавая, скорее, желаемое за действительность. — Ладно, пойду я. Поздно уже...

— Давай, — кивнул Тед.

Вернувшись в гостиную, он увидел, что Рене все так же лежит, укрывшись пледом. Глубоко вздохнул, как ныряльщик перед прыжком в воду, присел на диван и положил руку ей на плечо.

— Эй, как ты там?

Из-под пледа высунулась худенькая рука, чуть сжала его руку — и соскользнула вниз.

— Рене, повернись ко мне, пожалуйста.

Несколько секунд она оставалась в неподвижности, потом завозилась, медленно переворачиваясь.

Потухшие глаза, сдвинутые брови, горькая складка у рта... Веселая девчонка с пушистеньким ежиком, таявшая от его поцелуев и смеявшаяся его шуткам, куда-то исчезла, оставив вместо себя сразу постаревшую усталую женщину. Впрочем, ежик остался — но даже он, казалось, поник и потускнел.

— Ты сердишься на меня?

— За что? — вопрос этот тоже был задан как-то тускло и безнадежно.

— Ну, за то, что это так внезапно на тебя обрушилось.

— Нет. Я бы все равно узнала, не все ли равно — когда и как?

Пытаясь пробиться сквозь окружающую ее стену тоскливого безразлилия, Тед попытался объяснить:

— Мы должны были застать его врасплох и не могли допустить, чтобы он что-нибудь узнал. Он вполне мог добыть липовое, оформленное задним числом свидетельство о разводе.

Она пожала плечами, закрыла глаза и поморщилась, почувствовав его руку, легко, словно перышко, коснувшуюся ее щеки.

— Я тебе неприятен?

«Что случилось, милая? Неужели мы стали чужими? Неужели ты не можешь простить, что я сделал это?..»

— Нет, — она села и прижалась лбом к его плечу. — Я сама себе неприятна... будто в дерьме извалялась.

Это вырвавшееся у нее грубое слово поразило Теда. И еще больше — прозвучавшие в ее словах боль и отвращение.

— Но ты же не знала!

— Ну и что? — Рене вскинула голову. Безразличия больше не осталось, голос ее опасно звенел, как будто она вот-вот разрыдается или закричит от ярости. — Он использовал меня — использовал хуже, чем какую-нибудь шлюху, потому что я еще и деньги за это платила. И я сама все это позволила! Сейчас можно повторять самой себе, что иначе было нельзя, и мама так хотела, потому что фирма и все такое — но я же могла этого не делать! И я могла после первой же пощечины вышвырнуть его из дома, черт возьми! А я позволила, понимаешь, сама позволила! И неважно, был он юридически моим мужем или нет — это только последняя капля! — она почти кричала — и вдруг сникла. — И мне сейчас мерзко, я себя ощущаю чем-то вроде... использованного презерватива.

— Вот придумала тоже! — Тед потянул ее обратно к себе. Пусть обопрется об него... согреется, выплачется, если надо, и ни в коем случае не поймет, как его душа разрывается сейчас от боли — ее боли, которую он уже давно ощущает, как свою, и от ощущения собственной беспомощности.

— Не надо меня утешать, Теди. Спасибо... но не надо.

— Да при чем тут утешать! — сказал он, хотя именно это и собирался делать. — О чем ты вообще говоришь — тебе тогда было девятнадцать лет... всего девятнадцать!

И внезапно он вспомнил, остро и отчетливо, их первую встречу. Хрупкую худенькую девушку с печальными глазами, упрямо стоящую на своем «Так надо...», бесконечно одинокую и упорно цепляющуюся за то немногое, что оставалось у нее в жизни: чувство долга и верность своему слову — несмотря ни на что, вопреки всему...

— И девятнадцать, и двадцать, и двадцать один — и я тогда могла еще все исправить, изменить! И не исправила... А потом он убил Снапика и Нелли. И можно повторять, хоть тысячу раз, что я не знала, не понимала, не могла, не умела — от этого они все равно не вернутся... а они мне доверяли... Я-то сама виновата, а они?!

— Ты не «сама виновата»! — вырвалось у него. — Ты ни в чем не виновата и не смей себя накручивать! Это все уже кончилось и постепенно забудется, как страшный сон. Не думай об этом больше... — Сам тут же понял, что совет едва ли выполнимый, тем более что завтра вся эта история появится в газетах.

Рене погладила его по плечу.

— Хорошо, что ты приехал, — голос ее оставался все таким же безрадостным. — Тебя все не было и не было, а я сидела, думала об этом... думала, а потом, когда лимузин в аварию попал, мне стало страшно. Ведь если и с тобой из-за меня что-нибудь случится — я даже знать не буду.

— Знаешь что — пойдем-ка спать! — сказал Тед, вставая и пытаясь потянуть ее за собой. — Завтра, на свежую голову, все в другом свете увидится...

Может быть, лучше получится утешить именно так? Обнять, прижать к себе, назвать всеми теми именами, которые он так часто придумывал и так редко говорил вслух. И сделать все, чтобы в ее глазах снова загорелись знакомые искорки, и заставить забыть то, что пора забыть — чтобы не мучилась несуществующей виной...

— Я останусь здесь, — эти слова вернули его на землю. — Мне лучше сейчас побыть одной.

Он не был уверен, что это действительно лучше, и хотел возразить, но осекся под взглядом виноватых каштановых глаз.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Утро, к сожалению, не заставило Рене увидеть все в другом свете.

В планы Теда входило разбудить ее пораньше и перетащить в свою постель, сонную и еще не успевшую очухаться.

Увы — гостиная встретила его растопыренной постелью без признаков живого объекта в ней. Живой объект обнаружился на кухне — в обществе кружки с какао и собачонки. Замкнутое печальное лицо, виноватые глаза, не оживившиеся даже при виде прикольных голубых трусов с розовыми поросятами...

— Привет! — Он решил вести себя так, будто ничего не произошло. — Ты чего так рано? — Подошел, притиснул к боку и поцеловал в пушистый затылок.

— Не знаю, — голос по-прежнему тусклый, — не спится чего-то. Хотела с собакой сходить, но боялась тебя разбудить, у меня вся одежда в спальне.

А почему никто не поинтересовался его мнением? Может, он и не возражал бы, чтобы его разбудила некая особь женского рода! Непонятно почему, вроде бы и некстати — но настроение у Теда было самое легкомысленное, если не сказать хуже.

— М-м? — как всегда, тихонько, на ухо... и волосы так вкусно пахнут...

Все его гордые планы были разрушены одной короткой фразой:

— Не надо, не сейчас... — еще и поморщилась, словно к ней на колени лезет пес с испачканными лапами.

А почему, собственно, не сейчас? На взгляд Теда, именно сейчас было самое время! Но сказать что-либо на эту тему он не успел.

— Ты не возражаешь, если я дам твой телефон Ренфро? — спросила Рене, вставая. — А то у него может возникнуть что-нибудь срочное.

Он вздохнул, кивнул — а что еще остается делать? — и отправился в ванну. Говорят, в подобной ситуации неплохо помогает холодный душ...

Вернувшись, Тед обнаружил, что Рене сидит рядом с телефоном, глядя перед собой. Лишь, когда он подошел сзади и положил ей руки на плечи, подняла на него глаза.

— Я должна сказать родственникам сама, не хочу, чтобы они узнали, — Рене сглотнула, — из газет.

Утренние газеты пестрели заголовками вроде «Неожиданная развязка дела о разводе».

Минимум информации, зато максимум домыслов — надо же чем-то подогреть интерес читателей! Суть сводилась к одному: Виктор Торрини подозревается в двоеженстве. А домыслы... Репортеры еще не пронюхали, кто именно настоящая жена Виктора, а потому выдвигали самые разные предположения, называли даже имена каких-то актрис и манекенщиц. То, что Мария — простая деревенская девушка, с грехом пополам окончившая шесть классов, никому и в голову не приходило.

Тед не собирался предоставлять им недостающие сведения, он хотел лишь одного — уберечь от их назойливого внимания Рене...

На первый взгляд, она выглядела вполне нормально: элегантная, деловитая, с отработанной светской полуулыбкой. Ответила на вопросы полицейского — весьма корректные и носившие скорее формальный характер; немного побеседовала с мэтром, выслушала сообщение о том, что признание ее брака недействительным не займет много времени, одобрила заявление для прессы и любезно распрощалась.

Пожалуй, никто, кроме Теда, и не заметил бы чуть сдвинутые брови, все тот же тусклый голос — и взгляд, сосредоточенный на чем-то, видимом только ей.

За то время, пока они были в конторе, кто-то, похоже, успел известить газетчиков, где именно находится вновь ставшая «объектом сенсации» мадемуазель Перро.

Свора репортеров, столпившихся у входа, заставила ее отшатнуться и беспомощно взглянуть на Теда. Но в следующую секунду она уже взяла себя в руки и, когда он шагнул вперед, расчищая дорогу, все с той же светской маской на лице невозмутимо прошествовала к машине, не отвечая на выкрикиваемые вопросы и вздрагивая от бьющих прямо в глаза вспышек. Встать у нее на пути никто не осмелился.

Дома она молча переоделась и легла на диван, уткнувшись лицом в обивку и подтянув колени к животу. На приглашение пообедать помотала головой.

— Спасибо, мне чего-то не хочется...

Побродив по квартире, Тед в конце концов обосновался на кухне и от нечего делать приготовил спагетти в соусе — запах такой, что и мертвого разбудит! Авось учует и придет... Но есть пришлось в одиночестве.

Весь день в доме царило скорбное молчание, прерываемое лишь хлюпаньем собачьего языка — после изрядной порции спагетти пес каждые полчаса бегал пить — и вздохами, доносившимися с дивана. К вечеру Тед не выдержал — присел на корточки, подсунул под Рене руку, обхватывая и притягивая к себе, и шепнул:

— Солнышко... ну хоть бы ты у меня поплакала, что ли! — лишь потом сообразив, что она лежит на правом боку и не слышит.

Повернувшись, она обняла его за шею и положила голову на плечо. Ноги быстро затекли от неудобной позы, но он сидел неподвижно, боясь сдвинуться с места и спугнуть ее.

— Расскажи мне все, — голос был тихим, еле слышным. — Я должна знать...

— Зачем?

— Расскажи, пожалуйста...

Тед колебался лишь пару секунд.

— Подвинься! — растянулся рядом с ней, делая вид, что еле помещается и вот-вот скатится с дивана. Рене тут же (как и было задумано) обхватила его обеими руками, придерживая и прижимая к себе.

Все так просто... а он уже несколько часов не знал, как подойти и что сказать, чтобы она не лежала одна, уткнувшись носом в стенку. А на самом деле нужно было просто подойти...

Губы сами потянулись, чтобы дотронуться до виска, где знакомо билась тоненькая жилка, пробежать по щеке... Тед понимал, что не стоит этого сейчас делать — но удержаться просто не смог.

— Ну, что же тебе рассказать? — Он знал, чего она от него ждет, только вот говорить на эту тему значило снова сделать ей больно. — Ладно... Его настоящее имя — Витторио Спинелли, и он родился на Асинаре — это такой островок к северу от Сардинии. Место глухое, нищее. Виктором Торрини он стал с двенадцати лет, когда переехал к троюродной бабушке в Турин. Его отец попал в тюрьму за убийство, и мать не захотела, чтобы мальчик рос с клеймом сына убийцы. Ну вот... эта троюродная бабушка его официально усыновила. Кстати, та старуха, которая в доме у тебя жила — это она и есть. Но на Асинаре этого никто не знал — когда он приезжал к матери, то для всех по-прежнему оставался Вито Спинелли. И когда он получал документы, то каким-то образом ухитрился получить их сразу в двух местах — на Асинаре как Вито Спинелли и в Турине как Виктор Торрини...

Тед хотел рассказывать покороче, но никак не получалось. Если выбросить что-то из рассказа — то вся картинка развалится.

— ...Я думаю, что сначала он планировал хапнуть побольше денег, через пару лет развестись с тобой и жениться на Марии. Но потом, когда узнал, что она беременна, быстро и без особой помпы женился на ней, а священнику объяснил, что не хочет устраивать никакого празднества, потому что его мать умерла всего три месяца назад и он вроде как в трауре. Сразу увез ее в Турин. О том, что Мария — его жена, там знала только его приемная мать. Окружающие считали, что она просто их дальняя родственница, вдова. Ну вот... все остальное ты знаешь.

— А Мария? Как ему удалось заставить ее считаться вдовой? Думаешь, она... с самого начала знала?

— Трудно сказать. Он мог наболтать ей все что угодно. Все, кто знаком с ней, говорят одно и тоже: милая, красивая, набожная, но... в общем-то, не слишком умная. И безумно любит Виктора.

Рене вздохнула и спросила — уже о другом:

— Как ты вообще догадался обо всем этом?

— Помнишь, когда он приходил к тебе в «Хилтон» — ты крикнула ему: «Я никогда не была твоей женой!» Он тогда испугался, здорово испугался. Не тогда, когда ты сказала, что разводишься, что увольняешь его — тогда он разозлился — а именно в этот момент. Это было как-то... неправильно. Вот тогда у меня впервые возникла мысль — даже не мысль, смутное подозрение — что он испугался потому, что ты случайно сказала правду.

— Я совсем не то имела в виду...

— Он тоже это быстро понял, но сначала испугался. Так вот — мэтр Баллу попросил меня поискать деньги, которые Виктор мог украсть, а я стал проверять вообще всю его биографию. Кстати, на имя Марии и мальчика в Италии есть несколько крупных страховок и квартира в Турине на ее имя. Наверное, если покопать, может еще что-то найтись, но не слишком много.

— Думаешь, он действительно воровал у меня деньги?

— Думаю, сравнительно немного. Да, было вначале несколько сделок, не слишком выгодных для «Солариума»; возможно, он что-то с этого и имел... скорее всего — наличными, потому что никаких следов обнаружить не удалось. Но последние года три придраться вообще не к чему...

— Ему понравилось быть хозяином, и он захотел получить все. Зачем воровать у самого себя?! — мрачно подытожила Рене.

Да, и кто бы запретил вдовцу жениться вторично... и усыновить собственного сына?! Нет, Виктор был не настолько глуп, чтобы решиться на убийство — пример отца, окончившего свою жизнь в тюрьме, был поучителен — но если все произойдет само, скажем, рак... или несчастный случай во время очередного приступа безумия?! И ведь он мог преуспеть!

Теду показалось, что Рене подумала о том же самом и вздрогнула, как в ознобе.

— Не надо, не думай об этом, — быстро сказал он. — Все уже кончилось. Газеты еще немного пошумят и найдут что-нибудь другое. А для тебя это будет уходить все дальше и дальше в прошлое... — Рука его мерно и неторопливо скользила по ее плечам, по спине — успокаивая, приручая, как зверька, готового при малейшей тревоге снова юркнуть в свою норку. — Помнишь, когда-то я спросил тебя: «Что же мы будем делать?» И ты ответила: «Жить!» Вот и давай жить...

Ее губы были сладкими и нежными — такими же, как тогда... Поцелуй длился вечность, и с каждым мгновением Тед все яснее чувствовал, что она оживает, что ее губы уже не просто откликаются, а сами тянутся к нему за лаской. Не страсть, тепло и нежность — вот то, что она готова была дать ему и хотела получить в ответ...

Звонок в дверь прозвучал, как набат — Тед даже не сразу понял, что это такое, а потом вспомнил и чертыхнулся. Принесла же нелегкая! Он, правда, сам договорился с Робером, что в девять тот придет за собакой — но черт бы его побрал с его точностью!

Войдя, старик окинул Теда коротким взглядом, и оба они смутились: Робер — как человек, который в неподходящий момент вкатился в чужую спальню; Тед же, прекрасно понимая, что выглядит несколько предосудительно: и взлохмаченные волосы, и несомненные признаки... возбуждения, которое сразу унять не всегда удается — внезапно почувствовал себя юнцом, застуканным строгим отцом за соблазнением любимой дочери. Каждому хотелось что-нибудь сказать, но слова не шли на ум. Ситуацию еще больше усугубило появление Рене с красноречивым рубчиком от подушки на щеке и припухшими губами — и то, как она мило порозовела и юркнула на кухню.

— Ну ладно, я это... с собакой, — первым нашелся Робер.

— Чего ты торопишься — посиди, кофейку попей, — любезно предложил Тед, надеясь при этом, что старик — чем быстрее, тем лучше — отправится ко всем чертям.

— Да нет... может потом, когда вернусь, — пообещал Робер, надевая на собаку поводок. Чуть замялся и полуспросил-полуподтвердил: — Вроде как действительно в себя приходит, а?..

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Через пару дней, утром, позвонил Ренфро. В этом не было ничего необычного, он звонил почти ежедневно — поэтому лишь через четверть часа, услышав, что в гостиной наступила тишина, а Рене все не возвращается доедать завтрак, Тед пошел на разведку.

Она сидела, глядя на телефон с таким отвращением, будто перед ней стоял не безвинный аппарат, а миска овсянки.

— Неприятности? — спросил он, бесцеремонно поднимая ее и подталкивая в сторону кухни.

— Да нет. Он сказал, что тетя Жермен меня ищет — я ей перезвонила, думала, что-то срочное...

— Ну, и что ей надо? — спросил он, наливая ей свежий кофе взамен остывшего и впихивая в руку слойку — когда Рене о чем-то задумывалась, то забывала о еде.

— Оказать моральную поддержку любимой племяннице, ставшей жертвой развратного авантюриста, — она скривилась, после чего, обнаружив в руке слойку, откусила изрядный кусок и начала молча сердито жевать. Выражение лица у нее было такое, словно она откусывала голову любимой тетушке.

— Она тебе что-то не то сказала?

— Да нет, все как раз в ее стиле. И что Виктор ей никогда не нравился — ах, ах, вот что происходит, когда выходишь замуж за человека «не нашего круга»! И слава богу, что у меня нет ребенка от этого негодяя, и ах, как жалко, что в этом году я не даю традиционный Рождественский бал и у нее нет повода заказать новое платье! А под конец спросила, когда я собираюсь возвращаться домой — ей, видите ли, не терпится меня увидеть.

Эти слова набатом прозвучали в голове Теда: «возвращаться домой...» Стараясь ничем не выдать, как у него сжалось сердце, он небрежно спросил:

— Ну, и что ты ей ответила?

— Сказала, что не знаю, а сама как представила себе, что снова вхожу в дом, где все им... пропитано — и так тошно стало! Те же стены, та же мебель — и лица те же. Как будто ничего не изменилось, а все это, — обвела рукой вокруг, — только во сне было.

— Я точно не сон, — рассмеялся Тед и, подойдя, обнял ее за плечи и потерся щекой о макушку. — Я самый что ни на есть настоящий!

Настоящий... весьма настоящий — и, черт бы все побрал, изголодавшийся по ней до такой степени, что самому не верится. Она опять спала на диване! Точнее, не опять, а все еще, с тех самых пор!

Он видел, что Рене пока что так и не пришла в себя после пережитого потрясения. Правда, уже не лежала, отвернувшись, на диване, но прежняя — смеющаяся и радостно бросающаяся ему навстречу девушка все не возвращалась. Да, она отзывалась на поцелуи, не избегала прикосновений, но сама инициативу не проявляла. И печаль в глазах — словно, что бы она ни делала, думала она при этом о чем-то своем, не слишком веселом...

После завтрака Тед решил съездить в контору — узнать последние новости и рассчитаться с Жувеном. На обратном пути купил газеты, просмотрел их — нет ли там чего-нибудь уж очень неприятного?

Обнаружил статью под названием «Виктор Торрини и две его жены», с портретом Виктора и, по обе стороны от него — фотографиями Марии и Рене. Значит, до Марии уже добрались... В статье журналист полунамеком — так, что и не придерешься — ставил вопрос: а не знала ли Рене обо всем с самого начала? Не хватало еще, чтобы они полезли сейчас к ней с подобными вопросами...

Вернувшись, Тед понял, что утренний разговор дал свои плоды: Рене решила сделать так, чтобы, как она выразилась, «там Виктором и не пахло!» — и не стала медлить ни минуты. В гостиной сидел Робер, который уже завтра должен был лететь в Цюрих — присматривать за ремонтом дома, сама же Рене была целиком поглощена организацией предстоящего ремонта.

Весь день она то звонила по телефону, то садилась за стол и начинала объяснять Роберу свои идеи по поводу того, как должен выглядеть обновленный дом: «посмотри наверху тот гарнитур в цветочек — помнишь, у него еще лапки кривенькие!» или «а занавески хорошо бы посветлее и попрозрачнее...» Тед не всегда понимал, о чем идет речь, но вид у нее был деловитый и уверенный, да и глаза ожили.

Робер ушел лишь поздно вечером. После его ухода Рене еще немного посидела с отрешенным видом, бормоча что-то про себя — потянулась и обернулась к Теду.

— Вроде я все предусмотрела... В любом случае я ему велела звонить каждый день — ничего?

Он молча пожал плечами, не желая показывать, что ему не по себе было слушать ее разговоры о том, как будет выглядеть ее дом в Цюрихе. Дом, в котором она будет жить, уехав от него...

Наверное, она заметила что-то в его лице и спросила:

— Ты на меня сердишься?

Тед покачал головой, взял ее руку и стал водить ею по лицу, закрыв глаза и легонько целуя хрупкое запястье. Почувствовал, как свободной рукой она ерошит ему волосы, и спросил, не слишком надеясь:

— Пойдем спать? Поздно уже.

Рене тихонько вздохнула.

— Не жди меня, ложись, — сейчас должно было последовать «я лягу на диване», но вместо этого Тед вдруг услышал: — Я хочу еще ванну принять.

Его сердце, казалось, на миг остановилось, а потом сделало пару лишних ударов. Но внешне этого бы никто не заметил — он усмехнулся, отпуская ее руку, и попросил:

— Пропусти меня вперед — мне нужно побриться.

Он лежал, прислушиваясь к плеску воды и чувствуя себя глупым мальчишкой, влюбленным и нетерпеливым. Пытался напомнить себе, что ничего особенного не происходит, что это его девчонка, та самая, с которой он уже десятки раз занимался любовью — но сердце колотилось и кровь шумела в ушах, не заглушая, впрочем, еле слышные звуки, доносившиеся из ванной, а воображение подсовывало картинки, которые соответствовали этим звукам.

Она встает, и капли воды скатываются по коже... запрокидывает голову, вытирая шею... полотенце скользит все ниже...

Щелчок задвижки раздался неожиданно, и через секунду Рене появилась в дверях. Тед специально оставил гореть торшер, чтобы видеть ее, и теперь, опершись на локоть, смотрел, как она идет к нему — а глаза почему-то неуверенные… как в первый раз. Попытался улыбнуться, чтобы подбодрить ее, протянул руку и дотронулся до влажного плеча, на котором кое-где поблескивали капельки воды.

Он всегда считал себя хорошим любовником и все знал, и все умел — но в этот раз то, что он знал и умел, было забыто. Осталось лишь непослушное, рвущееся вперед тело и руки, которые что-то делали — сами, не спросясь его, но, наверное, правильно, потому что с каждым мгновением становилось все лучше и лучше. Тихие вскрики звучали, как музыка, от запаха цветов мутилось в голове, и Тед балансировал на грани пропасти, упиваясь волшебным ощущением шелковистой кожи под губами.

Всюду — с ним, вокруг, частью его самого — была она, и внезапно захотелось закричать — неважно что, лишь бы выплеснуть из себя восторг и ужас, и боль, и наслаждение — потому что он сорвался и летел, и обратного пути уже не было!

Он закричал то единственное, что сейчас билось в голове, оставаясь важнее всего на свете:

— Рене!.. — и, изливаясь в нее, непослушными губами повторял как молитву, все тише и тише: — Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя... я... люблю... тебя...

Последнее слово, последнее содрогание — и он рухнул, продолжая изо всех сил прижимать Рене к себе, чтобы не дать исчезнуть, потому что она — его, только его, единственная — его, и ничего другого быть не может и не должно...

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Лица было не видно, только ухо и часть плеча. Вылезти, не разбудив, никак бы не получилось — Тед навалился на нее, по-хозяйски обхватив рукой, закинув ногу ей на бедро и уткнувшись лицом в шею. Рене не удивлялась, как она смогла проспать нею ночь в такой позе — честно говоря, она вообще не помнила, как заснула.

Воспоминание вдруг стало таким ярким, что не удалось не покраснеть, настолько это было бесстыдно — и прекрасно! Она опять, как наяву, услышала собственный стон, когда он ворвался в нее сзади и ее словно подбросило взрывом наслаждения.

Такой ночи в ее жизни еще не было... В какой-то момент даже показалось, что все, больше она не сможет шевельнуться — глаза застилал туман, и сердце билось, выскакивая из груди. Но стоило сердцу немного успокоиться, и руки Теда — умелые и нежные — снова медленно заскользили по груди, по животу... Он смеялся, нашептывал всякие неприличные слова, от которых уши начинали гореть огнем, целовал — и желание разгоралось в ней с новой силой.

Никогда еще он не был таким — словно обезумевшим от желания, ненасытным — и никогда раньше не говорил, что любит ее... Эти слова до сих пор звучали у Рене в ушах.

Почему она не ответила? Потому что, стоило ей попытаться сказать что-то, как он зажал ей рот поцелуем? Впрочем — зачем говорить, когда и так все ясно!

Наверное, она вздохнула слишком сильно — Тед шевельнулся и медленно поднял голову.

Ее поразила неуверенность, промелькнувшая на его лице в первый момент, но в следующий миг его рот расплылся в улыбке, на которую, как всегда, невозможно было не ответить.

Приподнявшись на локте, он окинул ее взглядом и провел кончиком пальца у нее под глазом.

— По-моему, я тебя затрахал! — в голосе его не чувствовалось и тени раскаяния. — И раздавил в лепешку!

Рене затряслась от смеха. Поглаживая ее по щеке, Тед с тщательно скрытым самодовольно-собственническим чувством разглядывал дело рук своих: синяки под глазами, взлохмаченные, как у искупавшегося воробья, прядки волос, красноватый след на плече — о господи, это что, тоже он?! — и искрящиеся весельем глаза.

— А знаешь что?.. — начал он таинственным шепотом.

— Что?

Подсунувшись к самому ее уху, Тед сообщил еще более таинственным шепотом:

— Завтра уже Рождество!

— Ну, и что ты по этому поводу предлагаешь? — спросила Рене — почему-то тоже шепотом.

Кое-что Тед мог предложить прямо сейчас, но побоялся, что она сочтет его неисправимым, неизлечимым и опасным для окружающих сексуальным маньяком — поэтому высказал другое, куда более невинное предложение:

— Купить елку и шарики.

На улицах было полно народа, как всегда перед Рождеством. За стеклами, разрисованными снежинками, подмигивали огоньки гирлянд, улицы были увешаны цветными лампочками, и везде красовались елки — от крошечных, в витринах магазинчиков, до огромных — перед универмагами.

Он специально прокатил Рене по бульварам полюбоваться на разукрашенный к празднику Париж. Жаль, что снег так и не выпал — в белом обрамлении все выглядело бы еще красивее! Потом припарковался на улице Ришелье, и дальше они пошли пешком.

Еще вчера, увидев, как Рене ожила, хлопоча о ремонте, Тед подумал, что ей нельзя сидеть без дела и погружаться в собственные мысли и воспоминания. Что-нибудь, все равно что: ремонт, прогулки, поездка по пригородам — лишь бы голова была занята! Конечно, риск — можно попасться на глаза репортерам, но в капюшоне ее едва ли кто-нибудь узнает...

Полюбовавшись куклами, разыгрывавшими в витринах «Галери Лафайет» сценки из сказок, они свернули с шумного бульвара на узенькую улочку, ведущую в направлении Лувра. Вспомнив, как когда-то они бродили по Монмартру, Тед обнял худенькие плечи.

— Давно мы так не гуляли.

Рене на миг прильнула щекой к его плечу и вздохнула. Пытаясь отвлечь ее от непрошенных воспоминаний, он спросил:

— А где ты хочешь встречать Новый год?

— Не знаю, — она улыбнулась так доверчиво и нежно, что ему почему-то стало не по себе, — с тобой...

— Можно пойти в какой-нибудь ресторан... или заказать столик в кабаре?

Рене пожала плечами.

— Решай сам.

— А где ты обычно праздновала Новый год? — спросил он и тут же пожалел, вспомнив, что ее «обычно» включало в себя и общество Виктора.

— В ресторанах... на приемах, в ночных клубах. А в детстве — когда где. Чаще всего дома, пару раз у тети Жермен, один раз в Англии, у родителей Алека — я тогда совсем маленькая была. А ты?

— У тети в бистро, если работа срочная не подворачивалась.

— Ну так, может, и пойдем туда, в бистро?

Живое воображение Теда тут же явило ему грядущие газетные заголовки — в случае, если об этом пронюхают репортеры: «Миллионерша встречает Новый год с проститутками!» или «Новогодние приключения наследницы на бульваре Клиши». Публика там будет весьма далекая от привычного ей светского общества...

— А что мы ей купим в подарок? — кажется, Рене не сомневалась, что ее предложение пройдет на «ура».

— Стекляшку, — машинально ответил Тед, все еще не совсем уверенный, что стоит вести ее в столь мало респектабельное место, и лишь после этого спросил: — Кому — тете Аннет?

— Ну да!

— Я и говорю — какую-нибудь стеклянную фигурку. Она такие штучки очень любит.

— Жалко, я не знала, можно было у Бруни попросить что-нибудь.

Тед вспомнил яркие цветы, сверкающие и переливающиеся на белом фоне. Да, тетя бы за такой цветок заложила душу дьяволу...

Будущим подарком для тети Аннет стала фигурка леопарда из темного стекла, обнаруженная Рене в антикварном магазине. Название фирмы — «Лалик» — говорило само за себя, Тед не сомневался, что тетя будет в восторге!

В соседнем магазине они выбрали небольшую елочку и снова побрели куда глаза глядят, по дороге покупая всякие приглянувшиеся мелочи: шарики, гирлянду, расписной керамический колокольчик — «на счастье» и паштет в горшочке — на ужин.

Уже начало смеркаться, и Тед решил, что пора сворачивать в сторону бульваров, где на углу была припаркована машина, когда вдруг заметил, что Рене отстала, прилипнув носом к витрине. Потом нагнулась и подняла собаку под мышки — чтобы пес тоже мог увидеть что-то интересное.

Лишь когда он подошел и дотронулся до ее плеча, она обернулась, виновато взглянула на него и поставила собаку на тротуар, еще раз бросив взгляд в витрину.

— Ты чего? — спросит он, заглядывая через ее плечо.

Это были уродцы, в которых Тед даже не сразу опознал щенков — слишком они смахивали на бородатых куцехвостых обезьянок размером с котенка. Сгрудившись в черно-рыжий клубок, они резвились в длинной клетке за стеклом зоомагазина.

— Это что — собаки? — спросил он и внезапно прочел в глазах Рене такой жгучий восторг, словно она увидела нечто невыразимо прекрасное.

— Грифоны! Смотри, какие у них очаровательные личики! — она просияла, всем своим видом призывая его разделить с ней восхищение, снова обернулась к витрине и присела на корточки.

Но Тед смотрел не на щенков — на нее. На румянец, выступивший на щеках, на счастливую нежную улыбку, на то, как она тихонько рассмеялась, увидев, как два щенка пытаются отобрать друг у друга мячик...

Протянул руку, подергал ее за плечо.

— Эй! — Она подняла голову. — Ну что... хочешь такого щенка? — и, встретив растерянный взгляд каштановых глаз, улыбнулся. — В подарок, на Рождество?

Рене медленно выпрямилась, выражения на ее лице менялись, как в калейдоскопе: радость, недоверие, надежда, восторг — и сомнение — и снова радость.

— Хочу...

Тед рассмеялся и, обняв ее за плечи, подтолкнул к двери магазина.

— Тогда пойдем выбирать!

Пожилая женщина, сидевшая за прилавком, встретила их приветливой улыбкой:

— Вас заинтересовали щенята?

Очевидно, она наблюдала за ними сквозь витрину.

— Да... это грифоны? — мотнул Тед головой в сторону клетки. Собак он ни разу в жизни не покупал и не представлял, что при этом положено говорить — может, «упакуйте вон того, с хвостиком»?

— Чистокровные, брюссельские, но, к сожалению, без сертификата. Вы наверное, сами заметили? — (Интересно, что он должен был заметить?..) Она вышла из-за прилавка и направилась к клетке, продолжая на ходу: — Зато всего триста франков. Сами понимаете, за грифона это очень недорого. О-о, какой шикарный парень! — Последние слова относились к Тэвишу, вставшему на задние лапы и энергично вилявшему коротеньким хвостиком.

Женщина извлекла из кармана халата какую-то коричневую штуковину, показала Рене: «Можно?» Та кивнула, и через мгновение песик громко захрустел, перемалывая подачку.

— Вы уже присмотрели — или хотите повыбирать? — спросила продавщица.

— Иди, выбирай, — он кивнул Рене на клетку.

Она нагнулась, несколько секунд вглядывалась в задранные ей навстречу курносые мордочки — и решительно протянула руки к одному из щенков.

— Вот эту!

Как она догадалась, что данное существо «эта» а не «этот», навсегда осталось для Теда загадкой, но через мгновение правота ее слов стала очевидна. Держала Рене щенка одной рукой но как-то очень ловко — вывернуться он не мог, хотя крутился вовсю. Вторая рука тем временем поглаживала, ощупывала, теребила крохотные ушки и разрешала кусать себя за палец.

— Смотри, какая! — прижав детеныша на миг к лицу, Рене просияла и шагнула ближе.

Взять в руки вертлявое создание Тед не решился — только погладил пальцем по мягоньким бакенбардам. Щенок заизвивался еще активнее, стремясь облобызать его в ответ.

После этого Рене присела на корточки, подсунув щенка Тэвишу.

— Смотри, какая хорошая девочка!

Пес не слишком разделял ее энтузиазм — на морде у него было ясно написано: «Экую пакость в нос суют!» Он без особого интереса понюхал грифончика, отвернулся и чихнул.

— Ну что, будем оформлять? — спросила продавщица.

Тед кивнул и достал бумажник. Он понимал, что для Рене это не имеет значения, но ему казалось очень важным расплатиться за щенка из своего кармана — чтобы это был его подарок!

Рене, обнимая щенка, что-то тихонько бормотала, но внезапно подняла голову.

— Нужно еще еду щенячью купить, витамины и игрушки… и...

— Ладно, ты пока выбери все, что нужно — а я сбегаю за машиной, подъеду и расплачусь, — перебил ее Тед, вспомнив, что у них еще елка и целая сумка всякой всячины.

Всю дорогу до улицы Ришелье ему хотелось пробежаться вприпрыжку, и лишь усилием воли он продолжал сохранять более-менее серьезный вид. Снова и снова он вспоминал разрумянившееся лицо Рене, ее улыбку — забывался и улыбался в ответ. Даже если бы он подарил ей бриллиантовое колье, на лице ее не появилось бы выражения столь безграничного счастья...

Правда, вспоминались и «страшилки», рассказанные приятелями: у одного из них щенок сгрыз супердорогую и престижную удочку, у другого — модельные туфли жены, а у третьего — о ужас! — раскаливался на занавеске, вцепившись в нее зубами, пока не обрушил карниз — как назло, прямо на сервант с фамильным хрусталем!.. Тед вовремя напомнил себе, что у него нет ни удочки, ни жены, ни фамильного хрусталя, и постарался забыть слова одного из знакомых: «Это черт знает что такое: один конец все время что-то грызет, другой — непрерывно пачкает, а середина роняет по всему дому клочья шерсти!» — речь шла о трехмесячном пуделе.

Вернувшись, он обнаружил, что Рене чинно восседает у прилавка, болтая с продавщицей, у ее ног стоят две пластиковые сумки, набитые неизвестно чем, а щенок в новом ошейнике размером с ремешок для женских часиков бегает по магазину. При виде Теда грифончик понесся к нему, притормозил на секунду, оставив крохотную лужицу — и с выражением бесконечного обожания на мордочке попытался вскарабкаться по его ноге, как по дереву.

Подхватив щенка на руки, Тед еле уберег подбородок от мелькнувшей когтистой лапки размером меньше его пальца, удивился, какое это создание мягонькое и шелковистое — и неожиданно поймал себя на том, что бормочет:

— Ай какая милая девочка!

О господи, он же всегда втайне посмеивался над тем, как взрослые мужики вроде Робера сюсюкают над собачонками — даже голос становится с каким-то особым подвывом. А теперь делает то же самое?!

Прокашлявшись, он спросил у Рене, уже нормальным голосом:

— Ну, ты готова?

«Приданое» щенка стоило чуть больше его самого. Расплачиваясь, Тед подумал, что в этом магазине неплохо бы было продавать еще и половые тряпки.

Всю дорогу Рене держала щенка на руках, засунув его для тепла под куртку. Дома, поставив грифончика на пол и с умилением пронаблюдав, как он, задрав куцый хвостик, поскакал за Тэвишем, она обернулась к Теду. Обняла за шею и, привстав на цыпочки, дотянулась губами до его щеки. Сказала, почему-то шепотом:

— Теди... спасибо! Это не то слово, я даже не знаю, что еще можно сказать...

— Всегда пожалуйста! — рассмеялся он. — Как ты ее назовешь?

— Я подумала... как ты считаешь, Дезире — подходит?

Дезире, «желанная» — почему бы и нет?!!

Уже через сутки Тед понял, что рассказы, слышанные им от приятелей, отнюдь не были преувеличением — а также то, что мадемуазель Перро никогда в жизни не; держала в руках половой тряпки.

Весь остаток дня малютка Дезире вела себя почти как ангел. Играла с мячиком, грызла специальную косточку (Рене купила две штуки — чтобы Тэвиш не обижался), спала, ела, сделала всего три лужицы — и перед сном погуляла, «как большая», на поводке. Точнее, на тесемочке, привязанной к ошейнику — поводок, купленный «на вырост», был для нее еще слишком тяжел.

Рене прыгала по квартире, веселая, как птичка. Полчаса болтала с Робером — прислушиваясь к беседе, Тед наконец узнал, что именно, по словам продавщицы, он должен был «сам заметить». Оказывается, речь шла о маленьком белом пятнышке на грудке — именно это лишало малышку Дезире права получить сертификат, подтверждающий, что она является чистокровным брюссельским грифоном. Судя по энтузиазму, с которым Рене рассказывала о щенке («...ты себе представляешь, она сразу поняла, что она наша собака, и нее такое личико смешное, и глазки, как бусинки...»), ее этот недостаток абсолютно не волновал.

Кроме того, она ассистировала в украшении елки, приготовила ужин, даже почистила картошку для пюре (как Тед был уверен, впервые в жизни) — и по первому сигналу неслась с тряпкой замывать, неумело, но очень старательно, следы щенячьей оплошности.

Вечером они провели нечто вроде церемонии крещения: покропили малышку шампанским, назвали по имени и выпили остаток бутылки за ее здоровье.

На ночь Дезире была оставлена в прихожей, с мисочкой воды, игрушками и уютным гнездышком из старого ватного одеяла.

Рене сразу предупредила, что в первое время щенок может по ночам скулить от одиночества, но за всю ночь из прихожей не донеслось ни звука, и Тед уже обрадовался, что то ли им попался нетипичный, беспроблемный щенок, то ли все, что говорят люди — клевета на честный собачий род.

С утра он пошел в ванную первым, решив дать Рене еще немножко понежиться под теплым одеялом, и через минуту, услышав вопль ужаса, выскочил в прихожую как был, голый и мокрый. Как выяснилось, она не утерпела, пошла проведать Дезире — и, открыв дверь в прихожую, издала тот самый вопль: под ноги ей кинулся щенок — белый, как болонка.

Вместо того чтобы скулить от одиночества, собачка каким-то образом ухитрилась открыть дверь на кухню, залезла в шкафчик и вытащила оттуда пакет муки. Бумажный пакет был изорван в мелкие клочки, а образовавшуюся кучу муки Дезире всю ночь старательно разносила по кухне и прихожей, извалявшись при этом по уши. Вынутая из кроссовки Теда и изжеванная стелька дополняла картину.

Рене стояла, прижимая к груди щенка и незаметно пытаясь отряхнуть его от муки. Вид у нее был такой виноватый, словно она сама, а не Дезире, была виновницей всего этого безобразия. Под ногами у нее Тэвиш, презрительно озирая картину разрушений, давал понять, что он — хорошая воспитанная собака — не имеет к этому ни малейшего отношения.

— Я сейчас все уберу, — жалобно пробормотала Рене.

Тед представил себе, как она неумело водит тряпкой, разводя еще большую грязь, и вздохнул.

— Ладно, давай ее сюда и иди одевайся. Погуляешь часок с собаками, пока я все приведу в порядок.

Рене подняла на него глаза, сказала еще жалобнее;

— Не сердись, она же маленькая!.. — и дрожащими руками протянула ему малолетнюю преступницу. Уж не решила ли она, чего доброго, что он собирается наказать щенка?

Тед не представлял себе, как можно наказывать создание размером чуть больше цыпленка, глядящее на него радостными темными глазками и изо всех сил пытающееся лизнуть в подбородок.

— Ну что ты натворила? — начал он назидательным тоном. Дезире еще неистовее завиляла обрубочком хвоста. — Ну разве так можно?.. — и рассмеялся, осознав, что стоит в чем мать родила и пытается читать мораль ничего не понимающему двухмесячному щенку.

Через час квартира была вымыта. Кроме того, Тед, успел освободить чуланчик, в котором печатал фотографии, приделать к двери задвижку и перетащить туда щенячье одеяльце.

Весь день Дезире проспала, отдыхая после ночного бдения — и лишь вечером, когда они с Рене сидели в гостиной за праздничным столом, явилась, чтобы вместе со всеми отпраздновать Рождество.

— Слушай, а с этим ничего нельзя сделать? — кивнул Тед на появившуюся на полу очередную лужицу. Последив за его взглядом, Рене тут же понеслась вытирать безобразие, на ходу невразумительно поясняя:

— Нет... у нее постепенно расширяется понятие гнезда, и через месяц-два все само кончится. Мы к тому времени, наверное, уже в Цюрихе будем, — и убежала полоскать тряпку.

Тед замер. «Мы»?! Она что... думает, что он поедет с ней в Цюрих?!

И тут же понял, что если бы дело не обстояло именно так, Рене не была бы сейчас столь весела и беззаботна. Она не из тех людей, которые способны прожить с человеком несколько недель, а потом в один прекрасный день заявить: «Извини, дорогой — у меня закончился ремонт, и ты мне больше не нужен».

Ну и что теперь делать?

Она ведь только-только начала приходить в себя!..

К тому времени, когда Рене вернулась, Тед решил не говорить ей пока ничего, чтобы не портить оставшиеся у них дни — может быть, недели. Потом, когда придет время собираться, он скажет, что не может поехать с ней... постарается как-то объяснить, найдет подходящие слова...

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Тетя Аннет обрадовалась, когда он позвонил и сообщил, что в Новый год собирается придти к ней. Точнее, Тед сказал «мы собираемся» — уточнять, что значит «мы», она не стала.

Рене нервничала и выспрашивала его, что лучше надеть; в конце концов, проведя в бутике полдня, позвала осатаневшего от ожидания Теда в примерочную и продемонстрировала ему свою персону, упакованную в коротенькое коричневое платьице со вставкой из золотой сеточки на груди — вроде и большой вырез, и приличие соблюдено.

— Как ты считаешь, я выгляжу не слишком вызывающе?

На взгляд Теда, она выглядела превосходно, что он и сообщил в надежде, что на этом мероприятие закончится. Выбор туфель, сумочки, пары браслетов с янтарем и крошечных сережек-гвоздиков действительно занял не больше часа.

Зря она беспокоилась, что не впишется в обстановку — все были одеты кто во что горазд. «К месту» смотрелись и нарядные платья, и простенькие джинсы со свитером — и даже какой-то суперкомбинезон, розовый с блестками!

Было весело и немного непривычно; люди вокруг шумели, перекрикивались, кто-то даже пытался петь — и никого это не удивляло.

Когда они с Тедом танцевали, хриплый женский голос с одного из столиков вдруг что есть мочи заорал:

— Эй, Теди — твоя девчонка жутко похожа на ту психованную миллионершу, про которую в газетах пишут!

Рассмеявшись, он махнул рукой и крикнул в ответ:

— Точно! Это она и есть — ты что, не видишь?! — сильнее притянул Рене к себе, шепнул: — Эй, выше нос! — оторвал от елки кусок золотой мишуры и, соорудив нечто вроде короны, нацепил ей на голову.

Он то рассказывал какие-то невероятные истории, якобы приключившиеся с ним самим, то тормошил ее и тащил танцевать. Приносил тарелки со всякими лакомствами, на ходу с кем-то здоровался и пересмеивался.

Потом он ушел — и вернулся с дюжиной бутылок шампанского на подносе. Быстро распределив бутылки по столикам, принес и поставил перед Рене последнюю.

— Вот-вот уже Новый год!

Внутри у нее и без шампанского все было словно наполнено щекочущими пузырьками. Окружающее казалось каким-то ненастоящим, будто бы и не с ней, а через минуту наоборот —то, что было в прошлом, вспоминалось с трудом. Виктор? А кто такой Виктор? Что-то смутное и далекое...

— Эй, ты чего? — наверное, Тед заметил, что она задумалась.

— Ничего... так...

— Не надо — «так», — рассмеялся он, — не думай сейчас ни о чем — просто живи! — разлил шампанское и взглянул на часы. — Ну что?

И тут, словно по его сигналу, погас свет. Остались гореть только цветные лампочки по стенам и гирлянда на елке. Музыка затихла, Рене услышала первый удар часов, восторженные вопли со всех сторон. В темноте она не увидела, как Тед придвинулся ближе — просто почувствовала теплые губы на своем лице и закрыла глаза.

Только когда снова вспыхнул свет, он оторвался от нее, тихо и очень серьезно сказал:

— С Новым годом! — рассмеялся и снова потянул ее к себе. Все вокруг вопили и хохотали, что-то громко хлопало — то ли шампанское, то ли хлопушки. Рене на миг вспомнила, что их могут увидеть и это неприлично, а потом подумала: «А не все ли равно?!»

Было около двух, когда Тед на минуту отошел к стойке и, вернувшись, обнаружил, что у Рене завелся «поклонник». На диване рядом с ней восседал Кошмарик, распахнувший пасть в улыбке и с гордостью оглядывавшийся — все ли видят, какой красивый бантик из серпантина у него на шее?

Похлопав пса по заду, Тед спихнул его с дивана, подумав, что еще месяца три назад на такое бы не решился, и занял свое законное место.

Заметил, что Рене выглядит сонной и слегка осоловевшей.

— Пойдем наверх, отдохнешь? — предложил он.

— Нет-нет, — она выпрямилась, заморгала и сделала бодрый вид. — Я в порядке! Сейчас вот кофе попью...

— Пойдем, я тебе туда кофе принесу.

Рене виновато взглянула и, зная, что его не обманешь, пошла к лестнице.

Их ухода никто не заметил, кроме тети. И слава богу, привлечь внимание Барби, ее подруги, которая вязалась к нему весь вечер (именно ей Тед был обязан репликой про «психованную миллионершу»), было бы сейчас некстати. Хватит и того, что в начале вечеринки она, завопив «Теди, с Новым годом!», налетела на него и поцеловала взасос — да еще в наглую прихватила пятерней за задницу! Он надеялся, что Рене не заметила сквозь толпу этого похабного зрелища...

Тетя появилась в четвертом часу, включила свет и вздрогнула, обнаружив, что Тед сидит на полу в гостиной, прислонившись спиной к дивану и вытянув ноги.

— Ой, господи! Ты чего здесь делаешь?

Ответ был настолько очевиден, что он усмехнулся:

— Сижу...

Он и вправду сидел здесь уже почти час, прислушиваясь к посапыванию свернувшейся на диване Рене и глядя на подмигивавшую разноцветными огоньками маленькую елочку. Он помнил эту елочку с детства — тетя Аннет всегда под Новый год ставила ее на сервант и украшала еще довоенными стеклянными колокольчиками.

— А я думала, вы в спальне... — тетя понизила голос.

— А где Ролло?

— Да ну, — отмахнулась она. — Я ему сказала, чтобы у себя сегодня ночевал. — Вроде даже смутилась: — Не так часто ты ко мне приходишь.

Тед не ожидал от нее подобных слов — тетя никогда не была чересчур сентиментальна.

— Пойдем кофе попьем, с земляничным тортом, — предложила она.

— Пошли, — он встал и пошел вслед за ней на кухню. Даже по походке чувствовалось, как она устала, но привычно захлопотала, со смехом сообщив:

— Барби меня все выспрашивала — с кем это ты, да что, да как!

— А ну ее! — Тед все еще злился из-за дурацкой выходки с поцелуем. — Посиди, я сам кофе сделаю!

Она села и с невинным видом заметила:

— Сам виноват!

Тед прекрасно понимал, о чем идет речь — тетя никогда не комментировала его любовные похождения, но об этом эпизоде, несомненно, знала от самой Барби. Господи, ну что сейчас вспоминать — это было сто лет назад, он тогда только-только закончил школу!

Впрочем, она не собиралась продолжать эту тему — куда больше ее интересовало другое:

— Слушай, а то, что в газетах пишут — правда?

— Там много чего пишут, — лениво отозвался Тед.

— Нет, я про ее мужа, — кивнула тетя в сторону гостиной. — Правда, что у него другая жена была?

— Правда...

— И правда такая красивая, как на фотографии?

— Правда.

— И это все ты раскопал?

— Я, — ему стало смешно: несмотря на усталость, глаза тети светились любопытством и восторгом: ее племянник, ее непутевый Теди, оказался замешан в интриги высшего света.

— Рассказать кому — не поверят! Ну, и что дальше будет?

— Брак признают недействительным, Торрини будут судить за двоеженство.

— Да нет, я не про то... — тетя снова нерешительно кивнула в сторону гостиной.

Да что это с ней? Она в жизни не позволяла себе соваться в его личную жизнь!

— Скоро кончится ремонт, и она уедет.

— Какой ремонт?

— В ее доме, в Цюрихе, — Тед криво усмехнулся. — У нее там трехэтажный особняк.

— А ты с ней поедешь?

— Да что мне, делать больше нечего? — В самом деле, уж не ожидает ли она свадебных колоколов и поцелуя в диафрагму?!

Тетя смотрела в упор, сдвинув брови. Ближе нее у Теда никого не было, да и знала она его как облупленного — так что притворяться, в общем-то, было бессмысленно.

— Не знаю... — наконец ответил он и зачем-то добавил: — Я ей щенка на Рождество подарил — смешного, вот такусенького, — показал на пальцах. — Мы ее Дезире назвали, — закрыл глаза и покачал головой, отвечая не тете — самому себе. — Не знаю... Не спрашивай — я сам ничего не знаю!..

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Малышка Дезире постепенно взрослела и умнела. Она уже уверенно ходила на поводке, умела сидеть и давать лапку — а на прогулке, стоило Теду позвать, стремглав неслась к нему, подтявкивая от усердия.

С самого начала именно Тед был выбран ею главным и любимым хозяином. Почему? Рене объяснила просто:

— Ну что ты хочешь — она же девочка

Он никогда не думал, что может быть привлекателен для особей женского пола, не относящихся к человеческому роду — но другого объяснения не было. Правда, это обожание имело и свои негативные стороны: именно его стельки и тапочки чаще всего оказывались преступно погрызанными. Ругать собачонку было бесполезно, а наказывать просто рука не поднималась — уж очень она была забавная, маленькая и трогательная, с торчащими бакенбардами и курносой задорной мордочкой.

Иногда Теду казалось, что в Рене непостижимым образом уживаются две личности. Его девчонка — с пушистым ежиком, доверчивыми глазами и нежной улыбкой; девчонка, которая по утрам просыпалась в его объятиях и тянулась к нему, прижмурив еще сонные глаза. Она возилась с собаками, бегала по дому босиком, любила картошку, боялась щекотки и смеялась, и напевала что-то, уже не стесняясь, что у нее нет ни слуха, ни голоса...

Но была и другая Рене — точнее мадемуазель Перро — та самая, про которую Робер как-то сказал: «она в бабку, характера ей не занимать». Когда она садилась по утрам за телефон, Теду казалось, что даже лицо ее меняется на глазах, становясь старше и жестче.

В голосе ее порой проскальзывали властные нотки — она спрашивала, советовалась, объясняла. Нажимала на рычаг, на мгновение задумывалась — и набирала следующий номер. Ренфро и Робер, и родственники в Америке, и Лере, бывший секретарь Виктора, и, кажется, дизайнерская контора — и снова Ренфро... И еще какие-то люди, которых Тед не знал...

Все это продолжалось час-полтора — потом Рене клала трубку, потягивалась и оборачивалась к Теду, уже с улыбкой, уже своя и понятная.

— Ну все... А куда мы сегодня поедем?

Он родился не в Париже, но это был его город — место, по которому он скучал в разлуке и куда всегда возвращался. Город, пропитанный воспоминаниями детства и юности, его мир, часть его самого — и именно этот город он пытался подарить Рене, готовый открывать его заново вместе с ней.

Каждый день они ездили куда-то — останавливались, выходили из машины и шли пешком, забредая в узкие переулки и присаживаясь отдохнуть в крошечных кафе. Иногда брали с собой собак, и те трусили бок о бок на поводках, вызывая умиление прохожих.

Лувр и Версаль, зоопарк и Булонский лес, блошиный рынок и Латинский квартал — они побывали всюду. Даже на стриптиз сходили — правда, Рене представление не понравилось (Теду тоже, девицы были какие-то уж больно потертые). Зато ей очень понравилось «Паради Латэн» с его яркими костюмами, музыкой и канканом.

Каждый вечер, засыпая, Тед говорил самому себе: «завтра... у нас есть еще завтра!» — и эти слова несли за собой боль и радость, и запах цветов, и смех, и сияющие каштановые глаза, доверчиво поднятые ему навстречу. Он жил сегодняшним днем, стараясь не думать о том, что будет после — в общем-то, это было ясно с самого начала. Он — и миллионерша... Смешно — что может быть между ними общего? Он — и Рене...

Утренняя газета — Тед купил ее, выскочив в пекарню за свежими круассанами. Заголовок в разделе светской хроники: «Жертва преступника находит свое счастье в Париже?» и фотография, они с Рене. Должно быть, фотограф подловил их на экскурсионном пароходике несколько дней назад: Рене стоит, прижавшись спиной к его груди и закинув назад голову, его руки сцеплены у нее под грудью.

И заметка, начинающаяся так: «Рене Перро, снова попавшая в список самых завидных невест Европы, судя по всему, не собирается долго в нем оставаться. Рядом с ней — Тед Мелье, частный детектив...»

Он все еще смотрел на фотографию, когда услышал:

— Куда ты делся, завтрак готов?!

Первыми сорвались с места собаки — они всегда бежали на подобный призыв, словно накрытый стол предназначался для них. Еще насколько мгновений помедлив, он тоже вышел на кухню, зажав в руке газету.

Рене, в фартучке и рукавичках, деловито выкладывала на тарелки омлет, посыпанный пармезаном.

Положив газету на стол, Тед сказал:

— Тут... — пожал плечами и кивнул на заметку.

Он ожидал чего угодно: злости, огорчения, испуганного взгляда — даже слез, но увидеть медленно наползающую на лицо улыбку не предполагал.

— Хорошая фотография. — Рене перевела взгляд с газеты на него и улыбнулась еще шире. — Но в жизни ты лучше! — увидев, что он растерянно смотрит на нее, спросила: — Ты чего?

— Я боялся... я думал, тебе это будет неприятно.

Она махнула рукой, но, увидев, что он по-прежнему не улыбается, тоже посерьезнела.

— Это тебе неприятно, да?

— Получается, что я тебя вроде как... скомпрометировал, — Тед криво усмехнулся, понимая, что слово, в общем-то, дурацкое, из обихода прошлого века.

— Ну и что? Я не собиралась ни от кого скрывать, что люблю тебя...

Это прозвучало легко и естественно, как нечто само собой разумеющееся. Он замер, вглядываясь ей в лицо, и лишь через несколько секунд произнес:

— Ты никогда мне этого раньше не говорила...

— Но, Теди, — в глазах Рене мелькнула растерянность, — это же и так понятно!

Он попытался пожать плечами, кивнуть, улыбнуться — да, конечно, понятно... В следующий миг Рене сделала шаг и оказалась рядом. Привстала на цыпочки, потянулась к нему, обхватывая и обнимая тонкими руками, все еще в рукавичках.

— Я люблю тебя... — рассмеялась, коротко и удивленно, потерлась лицом о его подбородок, — я люблю тебя, Теди! — и еще раз, в самые губы, тихо-тихо: — Я люблю тебя.

Тед тоже засмеялся, сам не зная, почему — и почему для него так важно, что она сказала наконец эти слова. Ведь, действительно, и так все ясно! Все-таки повторил:

— Ты никогда мне этого не говорила... — хотел поцеловать и вдруг увидел, что глаза ее вспыхнули весельем, а рот расплылся в широкой улыбке.

— Ты чего? — спросил он шепотом.

Все тело Рене затряслось от смеха:

— Ты сказал сейчас, и я подумала: «а повода не было» — понимаешь? Как в анекдоте!

— В ка-каком анекдоте? — ему тоже никак не удавалось остановить рвущийся изнутри дурацкий смех.

— Про овсянку[1]! — это слово вызвало у самой же Рене слабый писк, из глаз ее брызнули слезы.

Тед вдруг представил себе, как это выглядит со стороны: двое ненормальных стоят, обнявшись — не целуются, а глупо ржут в лицо друг другу! После этого перестать смеяться стало уже невозможно.

Внезапный грохот заставил их отскочить друг от друга. Тед успел заметить рыжее пятнышко, мелькнувшее в дверях. И тут же — вопль Рене:

— Стой! — следующий вопль донесся уже из спальни. — Куда полезла?!

На полу красовались следы преступления: перевернутая табуретка, перевернутая, но почему-то не разбившаяся тарелка и кусок омлета.

Добравшись до спальни, Тед обнаружил понуро сидевшую на полу Рене и рядом — Тэвиша, голова песика целиком всунулась под кровать.

— Она стащила круассан! — мрачно сообщила Рене. — И под кровать залезла!

Промежуток там был маленький, сантиметров пятнадцать, но Дезире хватило места, чтобы укрыться в дальнем углу, откуда теперь доносилось смачное чавканье.

Похихикав и полюбовавшись зрелищем, Тед поднял Рене на ноги и, обняв за плечи, повел в сторону кухни.

— А ну ее, пошли завтракать! — Наклонил голову, чтобы утешительно поцеловать в макушку, как вдруг услышал:

— Раз они нас нашли, то теперь уже не отвяжутся. Наверное, пора перебираться в Цюрих.

Как?!.. Вот прямо сейчас нужно сказать, что он никуда не поедет?! Сейчас, когда она улыбается и так хорошо прижалась у него под мышкой, и... и только что сказала, что любит его?! Тед представил себе, как он скажет — и глаза ее станут растерянными, и веселый голос замрет...

Рене продолжала говорить, а он все никак не мог набрать в грудь воздуха, чтобы решиться.

— ...Жалко, конечно — ты меня еще в аквариум обещал сводить. Завтра поедем, или у тебя есть еще какие-то дела? Тед... Тед, ты чего?

— А... ремонт уже закончился?

— Не беспокойся, — рассмеялась она, — там полно места. Так завтра или послезавтра?

— Лучше послезавтра. Тогда мы успеем все-таки сходить в аквариум, — словно со стороны услышал Тед свой собственный голос.

Вот и все — не смог, просто не смог. Ну и пусть! — и вдруг он ощутил небывалую легкость, почти эйфорию, оттого что все вышло именно так...

До Цюриха они добрались без приключений — не считая того, что Дезире в самолете начала голосить тонким голосом, дрожа как в лихорадке. Успокоить ее удалось, только засунув под свитер — там она почувствовала себя в безопасности и почти сразу заснула, благополучно проспав всю дорогу. Лишь перед самой посадкой из ворота свитера, рядом со щекой Теда, высунулась обезьянья мордочка с рыжими бакенбардами, вызвав восторженный писк у стюардессы.

Еще больший восторг Дезире вызвала у Робера, встречавшего их в аэропорту. Глядя на старика, держащего собачонку на руках и воркующего нечто вроде: «Пусь-пусь-пусенька!», Тед еще раз убедился, что собачники — народ странный.

На сей раз машину вел не Робер, а новый шофер по имени Гектор. Сам Робер, теперь уже не шофер, а управляющий, ехал на пассажирском сидении напротив Рене и докладывал обстановку. Многое она уже знала из их ежедневных телефонных переговоров, но ему явно не терпелось показать себя в новом качестве и похвастаться успехами.

— ...Из «стариков» в доме остались только Эльза и Жюно. Остальные все новые: Гектор, три горничные и помощник садовника. Нужно бы побыстрее взять экономку, есть две кандидатуры...

Она именно так и хотела — не жить в окружении людей, которые помнили «бедную неуклюжую мадемуазель Рене», выполняли распоряжения Виктора и обслуживали его. И без того этот дом полон воспоминаний, порой не самых приятных...

— ...Оранжерея еще не закончена, но получилась — просто сказка, это видеть надо!..

В детстве Рене любила бывать в оранжерее — там все зеленело, а в крошечных бассейнах с фонтанчиками плавали золотые рыбки. Но через год после смерти бабушки, приехав на каникулы, она увидела на месте всего этого огромный спортивный зал с зеркалами вдоль стен. «Гиподинамия — бич нашего общества!» — мама любила это повторять.

Тогда Рене еще не понимала, для чего в одном из углов висит боксерская груша...

— ...Апартаменты второго этажа еще не закончены, но кабинет уже готов полностью...

Кабинет она просила сделать в первую очередь. А комнаты... если бы можно было закрыть их и никогда не открывать! «Апартаменты хозяйки» — спальня, куда Виктор приходил выполнять «супружеский долг», гостиная, где он убил Нелли...

Все это нужно переделать капитально — чтобы не осталось никаких следов прошлого!

— ...Я для вас пока приготовил гостевые апартаменты на третьем этаже. А ваши, то есть прежние — закончены, но еще не обставлены...

«Прежние» — ее бывшая детская. Именно там она лежала без сна, обдумывая план побега, и боялась, что в последний момент все сорвется...

— ...Лестницы приведены в божеский вид...

На лестнице он ударил ее и убил ее ребенка. Конечно — зачем ему нужен был ребенок от нелюбимой женщины, который к тому же станет ее наследником?!

— ...Дизайнер приедет завтра с образцами занавесок. Все ненужное убрано в коробках на чердак...

«Ненужное» — это то, что остаюсь после Виктора. Он ведь так и не забрал многие свои вещи: одежду, книги. Нужно узнать, где он сейчас живет, и отослать все туда.

Чтобы не осталось никаких следов прошлого... А в душе? Как убрать из нее эти проклятые следы?!

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Что Рене не по себе, Тед заметил сразу, стоило им войти в дом. Она хвалила все, что с гордостью демонстрировал Робер, знакомилась с новыми горничными — оживленная, улыбающаяся и светская — но он видел, что лицо у нее чуть бледнее обычного и на лбу выступила испарина.

Слегка расслабилась она, лишь увидев Эльзу — кухарку, которую знала с детства. Обрадовавшись, на сей раз вполне искренне, представила ее Теду и сказала, что та «умеет приготовить все, что угодно, и печет самые вкусные в мире круассаны!» Услышав комплимент, Эльза — суровая дама лет пятидесяти, от которой этого меньше всего можно было ожидать — прослезилась.

Еще больше обрадовался Эльзе подлиза и обжора Тэвиш — затанцевал на задних лапах, виляя хвостом.

— А вот кто у нас не забыл тетю Эльзу! — просияла кухарка. («Та-ак, теперь у пса еще и тетя объявилась!» — ехидно подумал Тед.) — А вот кому я печеньице вкусное испекла! — после чего последовало неизбежное: — Пути-пути-пути... — в адрес рыжей обезьянки, которая с ликующим видом скакала вокруг, запутывая всех поводком.

Робер был очень горд тем, что под его руководством было сделано в доме, и, прежде всего, хотел показать гвоздь программы — оранжерею. Всячески расшаркивался, говорил: «Может, вы хотите отдохнуть с дороги?» — но видно было, что ему не терпится.

Оранжерея и правда впечатляла — она представляла собой огромный павильон со стеклянным потолком и мозаичной дорожкой, обегавшей приподнятые участки земли, обрамленные серым гранитом. Большинство участков до сих пор чернело незасаженной землей, но стены уже были увиты лианами, а между небольшими прудиками, где росли какие-то растения с круглыми матовыми листьями и плавали золотые рыбки, извивался узенький ручеек. Через него был перекинут очаровательный ажурный мостик из белого мрамора, похожий на иллюстрацию к волшебной сказке.

— Я так и знал, что вам понравится! — гордо сообщил Робер, увидев, как Рене застыла в восхищении. — Тут еще много чего расти должно, но самое главное — мы к вашему приезду успели. Жюно с тремя помощниками вчера работал чуть не до полуночи! Я их сегодня домой отпустил, пусть отдохнут.

У Теда возникло подозрение, что двигало стариком при этом не столько человеколюбие, сколько желание самому продемонстрировать оранжерею, не деля ни с кем лавры.

— Вот сейчас еще бассейн посмотрим, — посулил Робер, — потом вы, наверное, с дороги отдохнуть захотите и пообедать, — судя по всему, программа встречи была подготовлена заранее, — а потом я наверху все покажу...

— Что с тобой? — спросил Тед, стоило им остаться одним.

Рене прекрасно понимала, о чем он спрашивает, и притворяться перед ним было глупо и бессмысленно. Правду отвечать тоже не хотелось.

— Сейчас обед принесут...

Он вздохнул, что в данном случае означало: «Не заговаривай зубы!», подошел и задрал ее лицо вверх, заглянув в глаза.

Рене прислонилась лбом к его груди — так, не глядя, легче было сказать:

— Мне все кажется, что он где-то поблизости...

— Он не придет. Он больше никогда не придет.

— Знаю, — вздохнула она, — только само как-то получается. — Тоскливо пожаловалась — ему, единственному, можно было на это пожаловаться: — А сейчас еще по дому ходить надо будет…

— Не ходи, скажи, что голова болит. Завтра посмотришь.

— Не могу. — Рене решительно выпрямилась и отошла к окну. — Понимаешь, они все так радуются, что я вернулась. Я не хочу портить людям праздник из-за того, что не могу справиться с собственными нервами. — Попыталась улыбнуться. — Ничего, привыкну... постепенно.

Тед не сомневался, что постепенно она привыкнет, но пока до этого было далеко. Экскурсия по дому далась Рене с трудом — правда, никто, кроме него, этого не заметил. Она весело и непринужденно разговаривала с Робером — и слегка, почти незаметно вздрагивала, услышав шум или чьи-то шаги; улыбалась, задавала какие-то вопросы — но рука, до которой Тед иногда дотрагивался, была холодной и чуть влажной.

Под конец она выглядела совсем усталой, хотя очень старалась этого не показывать. Вернувшись в свои комнаты, свернулась клубочком на диване и погрузилась в мрачное молчание.

Все вещи Теда, равно как и вещи Рене, были уже распакованы и висели в стенном шкафу. То, что они поселятся вместе, окружающими воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

Он побродил немного по комнатам, обживаясь — как кот, который, чтобы привыкнуть к новому жилищу, должен обнюхать в нем каждый угол — и вернулся к нахохлившейся Рене.

— Может, сходим куда-нибудь, с собаками погуляем — чего дома сидеть?

Вместо ответа она взяла его за руку и прижалась к ней виском.

— Спасибо тебе.

— Ты чего?

— Если бы не ты, я еще не знаю, когда бы сюда вернуться решилась... — Взглянула на него с грустной улыбкой: — Навязалась тебе ненормальная, да?

Он помотал головой:

— Пройдет.

Дело было не только в том, что Рене никак не могла избавиться от воспоминаний и, вопреки здравому смыслу, до сих пор боялась, что Виктор внезапно появится. У Теда создалось впечатление, что она болезненно стыдится своего страха, сердится на саму себя — и именно потому никак не может расслабиться.

Возможно, дипломированный психотерапевт объяснил бы это как-то по-другому, на то он и специалист. Но Тед тоже считал себя специалистом — правда, всего по одному пациенту — и решил применить собственные психотерапевтические средства.

Для начала он налил полную ванну горячей воды, на миг растерялся при виде изобилия баночек, флаконов и пузырьков, выстроившихся на полке, но быстро разобрался, что к чему — добавил побольше пены и ароматического масла и отправился за пациенткой.

Она сидела на диване и делала вид, что читает — а на самом деле куксилась и прислушивалась к шорохам за окном. Оторвав ее от этого непродуктивного занятия, Тед сообщил, что ванна готова, сопроводил ее туда и помог раздеться, пару раз поцеловав в шейку — для создания соответствующего настроения.

Убедившись, что Рене погрузилась в пену, сказал:

— Ладно, ты тут отмокай. А я сейчас ужин принесу.

В ответ последовало кислое:

— Мне что-то не хочется...

Он кивнул — зачем спорить? — и отправился на первый этаж, немного опасаясь, как воспримет Эльза вторжение в ее вотчину.

Опасения оказались напрасны — встретили его «как родного». Тед подозревал, что не последнюю роль здесь сыграл Робер, который наверняка поделился с Эльзой некоторыми подробностями их пребывания в Париже.

Из предложенного меню Тед выбрал жареную картошку, куриную грудку в меду, корзиночки с салатом и персиковый компот — словом, то, что можно было «вкормить» в Рене, не вынимая ее из ванны. Эльза захлопотала, пообещав, что все будет готово через десять минут, и была явно шокирована, увидев, что он уселся на кухне и собирается сам отнести еду наверх.

Робер появился, словно почуяв его сквозь стенку. Несколько помялся, прежде чем вопросительно протянуть:

— Чего-то она бледненькая...

— Ничего, просто устала. Слишком много для одного дня.

— Пока вы гуляли, звонила графиня де Клери, — каким-то образом, не моргнув и глазом, старик ухитрился выразить свое не слишком высокое мнение о данной персоне. — Я сказал, что вы поздно будете. Она завтра утром снова звонить будет. — Помедлив, добавил: — В спальне телефон отключить можно — тогда все звонки на холл переводятся... и я сам там отвечу.

Ванна сделала свое дело — выглядела Рене порозовевшей и расслабившейся. И от еды больше отказываться не стала, даже посмотрела на нее с каким-то проблеском интереса.

Присев на край ванны, Тед на пробу предложил ей кусочек курятины, после чего процесс пошел как по маслу. Он совал в послушно открывающийся навстречу рот ломтики картошки, давал откусить корзиночку и подносил к губам вино — запить. Это напоминало кормление птенца и выглядело так забавно, что он еле сдерживал смех — да и сама Рене тоже.

В число запланированных далее психотерапевтических мероприятий входило: совместное принятие ванны, расслабляющий массаж (плавно переходящий в эротический) и, в завершение, жаркий секс на широченной и словно специально для этого созданной кровати. Предполагалось, что после этого пациентка заснет и мирно проспит до утра, забыв про все свои страхи.

К сожалению, программа вечера была скомкана на самом интересном месте... Нет, совместное принятие ванны прошло вполне успешно — Рене уютно выгибала спинку и, мурлыкая, как довольный котенок, подставлялась под его руки. Тед даже подумал было переставить мероприятия местами — но мужественно взял себя в руки (сдуру!) и решил действовать по плану.

В результате, увы, расслабляющий массаж оказался слишком эффективным, и пациентка заснула, не дождавшись самого главного...

Несколько раз за ночь Рене вздрагивала, просыпалась и не могла уснуть, прислушиваясь к шелесту листьев за окном, шагам... или это просто тикают часы? Потом вспоминала, что рядом Тед — а значит, все хорошо, и снова забывалась быстрым некрепким сном, уткнувшись лбом ему под мышку и спрятавшись целиком под одеяло.

Лишь под утро, когда рассвело и стало видно все вокруг, она заснула по-настоящему крепко, без снов и страхов, и проснулась от собственного стона, не сразу осознав, что происходит. Лишь через пару секунд поняла — Тед...

Он терся лицом об ее грудь, прихватывая губами и дотрагиваясь языком — заставив тело, еще во сне, содрогнуться в томительном ожидании. Почувствовав, что Рене проснулась, поднял голову и рассмеялся:

— От тебя пахнет, как от клумбы... кажется, я переборщил вчера с маслом!

Весь день Рене чувствовала себя значительно спокойнее, чем вчера — очевидно, «психотерапия» оказалась действенной. Полдня она болталась по дому с дизайнерами, выбирая подходящие занавески и драпировки для каждой из вновь отделываемых комнат.

Какое-то время Тед побродил вместе с ними, потом спустился в библиотеку и пришел в недоумение, не обнаружив там столь любимых Рене детективов в мягкой обложке. В конце концов, найдя томик Гастона Леру, он устроился с ним прямо в библиотеке на диване, где и был обнаружен Робером.

— Мадемуазель Рене в кабинет просит! — возвестил тот.

— Скажи, а где детективы? — спросил Тед, вставая. — Ну, те самые, которые Рене все время читает?

Старик фыркнул — правда, тут же прикрыл рукой рот, сделав вид, что просто чихнул. Подошел к одному из стеллажей и потянул за укрепленную на стойке резную фигурку дракона.

Стеллаж отодвинулся, открыв за собой маленькое помещеньице с двумя стеллажами, уставленными книгами в ярких обложках.

— Мадам не хотела, чтобы кто-нибудь знал, что она такое читает, — объяснил Робер. — А раньше здесь всякие книги, которые... не для детей, ставили — тут можно запереть, если надо. И вон, напротив, еще один такой же есть, — кивнул он на второго дракончика, злобно таращившегося с противоположного конца комнаты.

Под вечер, когда начало темнеть, Тед заметил, что Рене снова притихла и незаметно прислушивается, и предложил ей съездить куда-нибудь развлечься. С Цюрихом он был знаком не слишком хорошо, но все же знал пару ночных клубов — в одном из них они и просидели весь вечер, а потом, уже совсем поздно ночью, поехали в китайский ресторан.

Для Рене это было экзотикой и страшно понравилось. Она позавидовала, что он умеет есть палочками, попробовала тоже — но разроняла рис по столу и смутилась чуть ли не до слез. Взяла вилку и вздохнула:

— Ничего-то я не умею...

— Ты очень много умеешь такого, что мне и не снилось, — усмехнулся Тед.

— Например?

— Постричь собаку! — сразу вспомнил он.

— А еще?

— А еще ты мне свитер связала!

— А еще?

— А еще, когда ты разговариваешь с Ренфро, для меня это все китайская грамота, а ты вот — разбираешься. И еще ты умеешь ездить верхом и разговаривать с журналистами... и... — он запнулся, не зная, что еще сказать, но тут Рене неожиданно спросила:

— А знаешь, что умеешь ты?

— Я много чего умею! — Тед гордо задрал нос — сам не выдержал и рассмеялся.

— А самое-самое главное?!

— Водить машину? — предположил он.

— Еще главнее!

— Фотографировать?

— Да ну тебя! — она даже обиделась.

Махнув рукой, чтобы Рене придвинулась поближе, Тед оглушительным шепотом спросил:

— Трахаться? — и был вознагражден лицезрением стремительно розовеющего уха.

Рене быстро испуганно оглянулась — не слышали кто?! — и сердито покосилась на его ухмыляющуюся физиономию. Всем своим видом показывая, что от дальнейшего разговора отказывается, начала есть, продолжая коситься на Теда: понял ли он, что на него очень сердятся?!

Он сделал вид, что не заметил, и положил ей на тарелку большую порцию жареных куриных крылышек. Настроение у него было самое что ни на есть легкомысленное, поэтому вспомнилась мало приличная (но на сей раз абсолютно правдивая) история о том, как, устанавливая микрофон в очередном любовном гнездышке, он был чуть не застукан на месте преступления не вовремя появившейся парочкой. Спасла его только худоба и природная ловкость, с которой он нырнул под кровать, где провел полночи. Все было бы ничего — но при некоторых движениях любовников кровать прогибалась и чувствительно колотила его по хребту!

Продержалась Рене примерно три минуты, после чего громко захохотала, чуть не подавившись курицей.

Только в четвертом часу они высадились из такси и медленно побрели по дорожке к особняку.

— Ну так все-таки — что самое главное я умею? — спросил Тед, ожидая услышать какую-то шутку, но Рене ответила серьезно:

— Ты умеешь как-то так сделать, что я себя чувствую... не знаю, как это сказать... свободной, счастливой, и как будто все можно и все получится. И все плохое кажется чепухой, да и не может случиться ничего по-настоящему плохого — потому что ты рядом.

Подняла на него глаза — доверчивые, вопросительные: поймет ли? Тед так и не нашелся, что ответить...

В доме было тихо и темно, лишь в вестибюле горел слабый свет, но, добравшись до середины лестницы, они были остановлены внезапно вспыхнувшей люстрой.

На лице у Робера застыло выражение строгого отца, уже приготовившегося отругать дочь за ночные прогулки, но вовремя вспомнившего, что она давно совершеннолетняя. Легкое неодобрение, даже разочарование (была бы моя воля — выпорол бы!) — и незаметное облегчение (вернулась-таки!)

Он до сих пор был одет, при галстуке, и, судя по всему, спать так и не ложился. Теду стало неудобно — стоило, конечно, предупредить, что они вернутся поздно.

Окинув их взглядом, Робер ограничился короткой сухой фразой:

— Собаки кормлены и гуляны, — и после короткой паузы: — Дезире на кухне пирожное стащила, так что ее пронесло... я ей таблетку дал, и завтра лучше со стола не кормить, — еще подумал и добавил: — И снова графиня де Клери звонила. Завтра с утра еще позвонит.

Тед не понял — почудилась ему или действительно присутствовала легкая ехидца в последних словах старика?

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

Первоначально прием гостей не планировался, но так уж получилось.

Тетя Жермен названивала каждый день, отмечая горячее желание приехать пообщаться с блудной крестницей и выразить ей свое соболезнование в связи с «этой жуткой историей». Бесконечно отказывать ей под благовидными предлогами Рене было неудобно, поэтому в конце концов она решила пригласить на ужин, кроме тети, Ренфро с женой и еще несколько знакомых: и приличия соблюдены, и охи и ахи весь вечер выслушивать не придется.

Теду это мероприятие не слишком понравилось. Конечно, выглядело все безупречно: фарфор, хрусталь, салфетки того же оттенка, что обивка на стенах, вышколенные официанты, предлагающие гостям изысканные яства... Словом, по его терминологии — «сериал, да и только!»

Но не понравилось ему не это, а тот плохо скрываемый интерес, с которым разглядывало его большинство гостей. Заметка, которая толкнула Рене на отъезд из Парижа, была перепечатана еще в двух газетах — и Тед не сомневался, что каждый из присутствующих уже ознакомился с ней.

Сама Рене, в светло-сиреневом закрытом платье, с широкими ажурными браслетами и сверкающими серьгами в ушах, казалась ему ожившей статуей. Она мило улыбалась полагающейся по этикету отмеренной улыбкой, ловко и незаметно руководила беседой — словом, полностью соответствовала роли хозяйки, принимающей гостей. Несколько раз за вечер у Теда мелькала крамольная мысль: «В бистро нам было куда веселее!..»

После основной трапезы гости перебрались в так называемый «музыкальный салон», где был сервирован десерт. Называлась так эта комната из-за стоявшего в ней рояля поросячье-розового цвета; как объясняла ему Рене, это была причуда третьей жены ее прадедушки, считавшей, что розовые отблески оживляют ее лицо, покрывая его девичьим румянцем.

Одна из гостий уселась за рояль и сыграла очень милую музыкальную пьеску, сопровождавшуюся позвякиванием ложечек и вилочек — прочие гости незаметно подъедали десерт. Тед счел этот момент подходящим, чтобы смыться на балкон и покурить — и, вернувшись, был атакован графиней де Клери.

Для начала графиня любезно, хотя и несколько свысока, попросила его принести ей бокал шампанского, после чего начала светскую беседу, словно невзначай вставляя в нее вопросы о его происхождении, материальном положении и планах на будущее.

Он старался отвечать по возможности уклончиво, шаря глазами по комнате в поисках Рене, которая словно сквозь землю провалилась, и не зная, как отвертеться от этого допроса с пристрастием. Помощь пришла неожиданно — от мадам Ренфро, которая, сидя на диване, с интересом поглядывала на них.

— Ой, Жермен, — неожиданно воскликнула она, — я тебя не узнала! Ты так помолодела — тебе доктор Вейлер делал подтяжку, да? А как там поживает наш Кло-Кло? Сто лет его не видела — надо бы заехать, навестить! У него со здоровьем уже все в порядке?

Глаза графини забегали по сторонам, и лицо приняло странный зеленоватый оттенок. Тед хотел быстро испариться — зачем мешать встрече старых подруг — но мадам Ренфро уже переключилась на него:

— Молодой человек, не откажите мне в любезности — принесите кусочек торта! А мы с милочкой Жермен пока поболтаем!

К тому времени, как он вернулся с тортом, «милочки Жермен» и след простыл.

— Присаживайтесь, давайте посплетничаем! — похлопала мадам Ренфро по дивану. — Это будет справедливо, учитывая тот факт, что ваша дама увела моего мужа, и мне не с кем поболтать, — она довольно захихикала. — Нет, это не то, что вы подумали, — (на самом деле он ничего не подумал — просто был слегка ошарашен), — мой Макс по карманам какие-то документы рассовывал и сейчас, небось, ей показывает. Кстати, он о вас очень высокого мнения!

— Мы с ним всего пару раз виделись, — удивился Тед.

— Ну и что — он же понимает, кому обязан столь радикальным избавлением от господина Торрини — не к ночи будь сказано! — хихикнула мадам Ренфро. — Мне показалось, что милочка Жермен вас уже достала?

— А вы давно знакомы?

— О-о, я же родственница Кло-Кло — правда, дальняя и бедная! Сейчас я вам про него тоже расскажу, только принесите мне еще кусочек торта, а то, если я пойду сама, они на меня все будут смотреть дикими глазами. Я и сама знаю, что у меня пара килограмм лишних — только уж очень торт вкусный, у Эльзы на торты рука легкая!

«Пара десятков килограмм — это точнее» — про себя подумал Тед. Правда, это ее совсем не портило — выглядела она уютной и довольной жизнью. Принимая из его рук тарелочку с еще двумя кусками торта, мадам Ренфро не преминула заметить:

— Не понимают они, что оголодавшая корова с десятью подтяжками на физиономии юной ланью, увы, не станет! Не едят, мучаются — только цвет лица от злости портится! Вот у вас этой проблемы никогда не будет! — с легкой завистью покосилась на его фигуру. — Впрочем, у моего Макса тоже, мужчинам вообще везет! А вот, кстати, и он!

В дальнем углу салона открылась дверь, и появилась Рене в сопровождении Ренфро. Она обвела глазами салон и направилась к дивану.

Мадам Ренфро встретила мужа лучезарной улыбкой и легким упреком:

— Ну что вам стоило поотсутствовать еще полчасика! Мне тут попался милый воспитанный мальчик, который делает вид, что с удовольствием слушает мои сплетни, а главное — ничего ни про кого не знает! — Тед еще не понял, счесть ли эти слова комплиментом или ехидной подковыркой (милый! воспитанный! мальчик!!!), как она уже переключилась на Рене: — Душечка, а вы вся в бабушку!

Рене почему-то слегка покраснела и пробормотала:

— Извините, мадам Белла, мы старались побыстрее!

— Естественно — у вас же внуков нет, — захихикала мадам Ренфро. — Ну ладно, уважьте старушку — посидите со мной, поболтайте. Я вас так давно не видела!

Рене покорно присела на диван, Ренфро быт откомандирован за парой кусочков дыни, а Тед милостиво отпущен со словами: «Надеюсь, у нас еще будет случай побеседовать!» — и вечер потек своим чередом.

Мероприятие закончилось заполночь. Спустившись в вестибюль, чтобы проводить гостей, Рене выслушала положенное: «Все было очаровательно! Ах, как мы были рады! Надеемся, скоро...» — словом, все, что было уместно в такой момент.

С улицы донеслись отзвуки разговоров, шум двигателей — вот и все! Слава Богу, гости убедились, что она жива и здорова, и теперь последние остатки слухов об ее «неадекватности» сойдут на нет.

Странная была вечеринка... Вроде все как всегда — и люди, и разговоры — а потом она видела Теда, который не был частью этого «как всегда», и внутри сразу возникаю ощущение легкости и свободы, и становилось все равно, кто-что о ней думает и что потом скажут...

— Не знаешь, где Тед? — спросила она у Робера, запиравшего на ночь дверь.

— В библиотеке, кажется, свет горит, — отозвался тот.

Тед и правда оказался в библиотеке — на диване, с очередным томиком Леру. Он исчез, когда гости начали прощаться, и, очевидно, сразу пошел сюда. Увидев ее, обрадовался, отложил книгу и удобно протянул руку — так, чтобы можно было сесть, откинуться на нее ноющим затылком и закрыть глаза.

— Устала? — спросил он.

— Немножко. Но вроде все прошло нормально... — Тед не ответил, и Рене спросила чуть встревоженно: — А чего ты ушел? Что-нибудь не так?

— Да нет... Они уже прощаться начали — чего я им буду показывать в открытую, что я у тебя живу?! А так — исчез и все...

— А то они не в курсе, что мы вместе живем! — не открывая глаз, лениво фыркнула она. — Тут все всё про всех знают...

— Да. Только я-то ни их, ни тех, про кого они сплетничают, не знаю.

— Тебе скучно было? — Ее голос сразу стал по-настоящему встревоженным, и глаза широко открылись.

И скучно, и противно от любопытных взглядов, в которых читался один и тот же вопрос: что в этом типе нашла одна из самых богатых наследниц Европы?

— Да ничего, нормально, — он пожал плечами. — Просто твоя тетя Жермен меня вопросами задолбала — кто я да что я... А ты, как назло, с Ренфро исчезла куда-то.

— Да это он принес сводную таблицу по филиалам и хотел мне продемонстрироватъ. Я, пока в курс дела хоть немного не вошла, не хотела в офисе появляться — но, пожалуй, пора уже... А ты что — приревновал? — обрадовалась Рене.

Брови ее приподнялись, волосы встопорщились, и рот растянулся в любопытной улыбке. Пришлось подтвердить:

— Конечно! И вообще, ты ко мне весь вечер не подходила — а сама такая красивая! Мне тебя все потрогать хотелось, убедиться, что настоящая, а не с картинки...

Она нашарила его руку и положила себе на плечо, что значило: «Можешь трогать!» Настроение Теда, за время нудного мероприятия упавшее дальше некуда, начало медленно подниматься. Его пальцы пробежали по скуле, погладили бровь и зарылись в ежике. Мурлыканье и легкий кивок засвидетельствовали, что он на правильном пути. Погладил теплое ушко, потом второе, более любимое — потому что больное...

— Хочешь, пойдем наверх? В ванну залезешь...

— Сил нет. Давай так посидим немножко.

— А я тебя на ручках отнесу!

Рене рассмеялась — лениво и устало.

— Мне еще нужно на кухню сходить — Эльзу похвалить, поблагодарить и все такое. Вот, сижу, с силами собираюсь... Торт хоть вкусный был?

— А ты что, не пробовала?

— Некогда было, — вздохнула она. — Пришлось, не закрывая рта, гостей занимать...

— Там еще, кажется, осталось — хочешь, принесу?

— А может, принесем всего самого вкусного — и устроим себе еще раз ужин? А то я чего-то голодная...

Вернувшись из кухни, где она порадовала Эльзу не только хвалебными словоизлияниями, но и желанием еще чего-нибудь поесть, Рене набросилась на пищу так, словно постилась трое суток. Тед называл подобное явление «жор напал» — с ним тоже это иногда случалось.

Лишь минут через пять она оказалась в состоянии говорить и сообщила:

— Ты страшно понравился Белле Ренфро, она наговорила мне кучу комплиментов в твой адрес...

«Милый мальчик!» — с легким возмущением снова вспомнил Тед.

Дальнейшая болтовня Рене приоткрыла завесу тайны над некоторыми остававшимися для него загадкой репликами и замечаниями.

Оказывается, такое неслыханное нарушение этикета, как отлучки в кабинет с сотрудниками, в том числе и с тем же Ренфро, во время званых вечеров часто позволяла себе бабушка Рене — та самая легендарная «Мадам». Все к этому привыкли и относились как к легкой эксцентричности. Отсюда и ехидные реплики мадам Ренфро про то, что Рене «вся в бабушку!», и про отсутствие у нее внуков, которых можно оставить вместо себя выполнять функции «хозяйки вечера».

Упомянутый «Кло-Кло» оказался графом Клодом де Клери, мужем тети Жермен. «Понимаешь, он уже три года живет в Ницце. Считается, что для его здоровья полезен морской климат, а на самом деле все знают, что он там со своей маникюршей.» То-то графиня завертелась, как на сковородке!..

Задумавшись, Тед не сразу заметил, что Рене молча смотрит на него и между ее сдвинувшимися бровями появилась морщинка.

— Я в последнее время слишком много болтаю, да? — она виновато улыбнулась, попыталась пошутить: — Извини, я привыкла разговаривать с собаками, а они никогда вовремя не говорят, чтобы я заткнулась...

«Тебе плохо со мной, да?»

Ну как он мог объяснить ей нахлынувшее сейчас вновь чувство, что все вокруг совсем-совсем «не его»! А «его» в этом чуждом, глядящем на него с высокомерным любопытством мире — только она, и его любовь к ней — богатой и светской, доверчивой, беззащитной и одинокой...

Потянувшись, Тед весело улыбнулся:

— Да нет, мне интересно — я же тут ни про кого ничего не знаю...

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Особняк и вправду был великолепен: сверкающий паркет, тяжелые портьеры, старинные картины на стенах, дорогие вазы и безделушки, антикварная мебель — все это напоминало Теду музей вроде Версаля. Интересно, красиво — но, наверное, нужно родиться в подобном месте, чтобы чувствовать себя здесь как дома. Ему иногда казалось, что они с Рене живут в каком-то фешенебельном отеле, хотелось взять ее за руку и сказать тихонько на ухо:

— Солнышко, поехали домой!

Но это был ее дом...

Последствия званого вечера не заставили себя долго ждать. Не прошло и трех дней, как с утра пораньше явилась тетя Жермен и возжелала побеседовать с любимой крестницей.

— Проводи в кабинет, — ответила Рене позвонившему, чтобы сообщить эту весть, Роберу, — и пусть ей кофе принесут. Только с заменителем сахара, она на диете! — и не торопясь продолжила завтрак.

— Как думаешь, чего ей надо? — поинтересовался Тед.

— Денег. Она мне все уши на вечере прожужжала, как ей хочется загородный дом отремонтировать — почву подготавливала.

— Так она что — приехала у тебя денег на ремонт просить?

— Не совсем, просто через полтора месяца состоится семейный совет... или собрание акционеров — это, в общем, одно и то же. И там будут нюансы, которые зависят от меня, — улыбнулась, пожав плечами, — я же теперь глава семьи.

Когда Алек в свое время сказал это, Теду его слова показались шуткой — но, похоже, сейчас она вовсе не шутила.

Чтобы скоротать время, он спустился в свое любимое место — библиотеку, зачитался и не сразу понял, что прошло уже полчаса, а Рене все не возвращается. Решил тихонько подойти к двери кабинета со стороны бывшей гардеробной Виктора и послушать, что там происходит — если станет ясно, что тетя Жермен окончательно достала Рене, можно будет войти и «напомнить», что они куда-нибудь собирались и уже опаздывают.

Конечно, подслушивать под дверью нехорошо, но, поднимаясь по лестнице, Тед мысленно отпустил себе этот грех: на что не пойдешь ради благого дела! Усмехнулся, подумав, что его профессия не располагает к излишней деликатности — и замер, прислушиваясь к голосам, доносившимся из-за двери.

Точнее, к голосу графини де Клери — говорила именно она:

— ...Откуда ты знаешь, какая у него наследственность?! Может, у него в роду были уголовники или убийцы-маньяки! И потом — эти руки... и этот костюм! Послушайся моего материнского совета, ты должна думать о своей репутации, а не только о сиюминутных желаниях!

Так речь шла о нем... о нем, а вовсе не о деньгах! Тед знал, что должен немедленно развернуться и уйти — но стоял, оцепенев, испытывая странное ощущение, похожее на болезненное, мазохистское удовольствие: все-таки он был прав!..

— Я уже послушалась одного материнского совета — и истратила шесть лет жизни на подонка! Так, может, хватит мне подобных советов?! — голос Рене был почти неузнаваем — столько злости в нем прозвучало.

— Тебе сейчас нужен кто-то респектабельный, из хорошей семьи...

— Вроде вашего бездельника-зятя, который за всю свою жизнь ничего, кроме триппера, не заработал и трахает все, что движется? — впервые на памяти Теда она произнесла это слово, не поперхнувшись. — А про маникюр — уж не вам бы поминать!

Ответа он не услышал — очевидно, графиня онемела от подобных выражений, а Рене продолжала, повышая голос, почти крича:

— Я не хочу больше слышать никаких нападок на Теда и никаких сплетен у меня за спиной! Если вы хотите быть приняты в этом доме, то должны относиться с уважением...

Тед наконец сумел сдвинуться с места и пошел, сам не зная куда — лишь бы подальше от этой двери. Уши горели, хотелось спрятаться, чтобы никого не видеть и не слышать, и было почему-то невыносимо стыдно...

В оранжерее пахло зеленью и водой. Он сидел на краю прудика, бездумно глазея на рыбок и ползающих по дну лягушек... очень противных белесых красноглазых лягушечек... Даже сунул в воду руку, поймал одну, но лягушка вырвалась, царапнув его острыми коготками.

Во рту стоял кисловатый рвотный привкус, и глаза щипало от непонятной детской обиды неизвестно на кого. Не на графиню — чего на нее обижаться, она правду сказала — и уж никак не на Рене, сразу же бросившуюся защищать его. Получается, что она должна его защищать! Смешно!..

Шаги на дорожке он услышал издалека и поднял голову, хотя и без того знал, кто это... Увидел, как Рене вывернулась из-за поворота, побежала... бледная и глаза испуганные... Мелькнула мысль: «Надо сделать вид, что все в порядке, и ни в коем случае не признаваться, что подслушивал под дверью...» — но она уже добежала, и Тед, не вставая, уткнулся лбом ей в живот.

Потерся лицом, словно желая втиснуться еще глубже, зарыться, спрятаться и обеими руками обхватил Рене за бедра. Почувствовал, как она прижимает к себе его голову, плечи... гладит — а пальцы холодные.

— Ты все слышал? — донеслось сверху, и стало противно врать и притворяться.

Тед пожал плечами.

— Достаточно... Как ты догадалась?

— Тэвиш ушки сделал.

Да, конечно, черный песик всегда настораживался, когда кто-то подходил к двери...

— Чем ей так не глянулись мои руки? — он поднял голову и встретил виноватый взгляд каштановых глаз.

— Маникюром...

— У меня его нет...

— Вот именно, — Рене вздохнула и кивнула, скривив губы, словно извиняясь, что вынуждена говорить ему это.

— А костюм, наверное, должен быть пошит на заказ?

— Теди... — тонкие пальцы отвели волосы, упавшие ему на лоб, — она старая, глупая и несчастная женщина — в общем-то, не злая... и меня любит, как умеет — не обращай ты на нее внимания. Больше она ничего подобного не скажет и у нас в ближайшее время не появится.

«У нас...» Смешно!

— Вот уж не думал, что ты способна на подобные выражения...

— Я тоже не думала, — Рене смутилась, сразу догадавшись, о чем идет речь.

Наверное, лучше пойти в дом и сделать вид, что все в порядке — ведь действительно ничего страшного не случилось, мало ли кто что скажет! — но Тед все же спросил:

— Ты хочешь, чтобы я заказал себе такой костюм... и все остальное?

Она пожала плечами.

— Если тебе самому этого хочется... а мне ты нравишься в любом виде. — Улыбнулась. — Пойдем! — потянула его к себе, пытаясь приподнять и заставив тоже улыбнуться — уж очень худенькой и хрупкой она была по сравнению с ним.

— Куда?

— Там скамейка есть... а то ты тут в луже сидишь.

Тед подскочил и лишь теперь понял, что штаны у него сзади насквозь мокрые... наверное, плеснуло, пока он ловил лягушку! Ошалело посмотрел на Рене и непроизвольно засмеялся — настолько это все глупо выглядело. На глаза — от смеха, что ли — навернулись слезы.

— Это я лягушку ловил.

— Зачем?

А действительно, зачем?

— Посмотреть... — растерянно сказал Тед и пожаловался: — А она царапается! — зарылся лицом в нежно щекочущие пушистые прядки, чтобы она не видела его дурацкой истерики. Прошептал — прямо туда, в волосы: — Я очень тебя люблю, Рене!

«Я люблю тебя... И если бы не это — ноги бы моей здесь не было!»

Скамейка оказалась неожиданно удобной — не скамейка, скорее, диванчик, покрытый мягкими виниловыми подушками. Двигаться с нее никуда не хотелось — вообще ничего не хотелось, даже думать.

Он лежал, пристроившись головой на коленях у Рене, и непонятно зачем рассказывал ей со всеми подробностями про то, как впервые приехал в Париж. Мыслительный процесс, точнее то, что можно было с натяжкой так назвать, протекал параллельно, абсолютно независимо от произносимых слов. Лишь иногда Тед лениво ужасался: «Господи, что я несу, она же может подумать, что я совсем идиот!» — и продолжал в том же духе:

— ...Мама меня на поезд посадила и сказала, что тетя встретит — она ей телеграмму послала. А я всю ночь не спал и жутко боялся, что телеграмма не дошла и тетя что-нибудь перепутает, или не узнает меня и возьмет какого-то другого мальчика — я ее совсем не помнил, она к нам приезжала всего один раз... И меня кто-нибудь украдет и сделает нищим... и еще искалечит — как у Гюго, помнишь?! У нас про Париж всякие ужасы рассказывали...

Тед понимал, что надо бы перестать нести чепуху. Ну какое имеет значение, чего он тогда, в восемь лет, боялся! Но Рене смотрела с таким видом, будто ей это действительно было интересно, и даже гладила по голове — как маленького!

Еще не хватало, чтобы она его жалеть начала! Хватит того, что он сам раскис от жалости к себе — подумаешь, обидели дитятко! Тетя Жермен, конечно, стерва длинноносая — но сказала-то она правду, и обижаться тут нечего!

— ...Она мне такой шикарной показалась — как в кино, в шляпке и перчатках... и духами от нее пахло. Я сначала подумал, что она ошиблась, что это не моя тетя, а просто кого-то другого встречает и сейчас поймет, что я не тот, кто ей нужен...

Почему-то все его отношения с женщинами строились по одной и той же схеме и не предполагали особой близости.

И в программу развлечений никогда не входило лежать вот так, уткнувшись лицом в теплый живот, и изливать душу. Да и при чем тут душа? Развлеклись и хватит, хорошего понемножку!

А оказывается, это очень приятно — лежать так...

— ...Она меня на такси домой везла и всю дорогу за руку держала. А мне казалось, что все вокруг ненастоящее — со страху в животе бурчало, и я очень боялся, что она услышит...

(Господи, ну что он несет!!!)

Он никогда никому не был нужен, кроме тети — даже мать порой под горячую руку называла его обузой. Никогда и никому — кроме тети... и Рене. Да, конечно, никого более подходящего он найти не мог — только богачку, для которой связь с нищим ублюдком с непонятной наследственностью ничего, кроме неприятностей, не сулит — и которая упорно отказывается это понять. Смешно... с самого начала их отношения не вписывались ни в какие рамки — но им обоим казались совершенно естественными...

— ...Она в честь моего приезда сделала земляничный торт и мое имя сверху ягодками выложила. Ты знаешь, это в первый раз в жизни кто-то специально для меня сделал торт!..

Ну давай, расскажи еще, как ты обожрался этим тортом — самое милое дело!

Хотя странно: говорил Тед совсем не о том, что произошло сегодня, и не о том, что мучило его все это время, но почему-то казалось, что сейчас он выговорится — и станет легче. И он сам, наконец, поймет, зачем все это рассказывает.

— ...Знаешь, она никогда в жизни меня ублюдком не назвала... бывало, ссорились, и хулиганом я был жутким — и никогда...

В эту ночь Тед долго не спал. Впервые за последнее время ему не удавалось прогнать от себя мысль «А что будет дальше?»

Он бы с удовольствием сейчас закурил, но не хотелось тревожить уютно приткнувшуюся к нему Рене. Да и вообще он старался не курить в постели — какой женщине охота дышать табачищем?!

Хотя она не возражала... она никогда не возражала ни против чего. И эти слова — «мне ты нравишься в любом виде» — это не просто слова, так оно и есть.

И едва ли она сможет понять то, что не дает ему покоя — чем дальше, тем больше — наверняка скажет: «Но, Теди — это всего лишь деньги!..» По ее мнению, вполне естественно, если он будет пользоваться ее счетом и покупать все, что заблагорассудится, а начать объяснять, что он не хочет чувствовать себя альфонсом — обидится! И так смотрит непонимающе и огорченно, когда он отказывается от любых подарков, кроме совсем уж мелочей, вроде кружки со знаком зодиака да тапок взамен изодранных Дезире.

А деньги-то действительно кончаются... Скоро даже на сигареты придется брать у нее! Пока что он по крайней мере в ресторане расплачивается сам... хотя для Рене это не имеет никакого значения. «Но, Теди — это всего лишь деньги!»

И тут еще эта тетя Жермен! Может, старуха и дура — потому что сказала вслух. Но другие-то думают точно так же, хоть и молчат...

Вот и получается, что нужно или принять все, что дарит ему судьба — ценой собственной гордости и уважения к самому себе — или... Или не принять. А значит — расстаться с Рене, ведь нельзя заставлять ее выбирать между той жизнью, к которой она привыкла — и человеком без денег, без перспектив, и даже... без маникюра. Смешнее всего, что возможно... даже наверняка она бы выбрала его — и лишь через какое-то время поняла бы, что сделала глупость.

Но как он сможет жить без нее?!

Эта мысль — страшная, кощунственная! — заставила его вздрогнуть. Это же все равно, что отрезать часть себя — руку, или ногу... или душу...

Она проснулась — Тед почувствовал это сразу. На миг испугалась, замерла, прислушиваясь... И испуг он тоже почувствовал, хотя было совершенно темно. Чуть прижал — легонько, чтобы поняла, что он рядом, дохнул теплом в макушку и шепнул:

— Спи, солнышко...

Рене шевельнулась, расслабляясь. Спросила — тоже шепотом:

— Ты не спишь?

— Не-а...

— А чего?

— Не знаю...

Похватал губами теплую ладошку, коснувшуюся до его лица. Рене окончательно проснулась и пристроилась на плече.

— Ты темноты боишься?

— Нет.

— А я раньше боялась... когда маленькая была.

«Ты и сейчас боишься, только не говоришь — я-то уж знаю!..»

— Может, нам с тобой ночник купить?

Почему-то в этом доме не было ночников... Интересно, почему? Может, «у них» не принято?

— Ой, давай!

Обрадовалась, что можно будет купить что-то, что он захотел. Улыбается — даже плечом почувствовать можно, и завтра, небось, потащит его в магазин — выбирать!

Тед повернулся, погладил по худенькой спинке, вдохнул нежный, едва уловимый запах цветов и зажмурился, боясь расплескать вдруг наполнившее его ощущение счастья. И все, что билось в голове, не давая покоя, вновь показалось глупым и несущественным.

...Руку... или ногу... или душу...

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Как-то за завтраком Рене сказала:

— Пожалуй, мне уже пора начинать работать.

Как выяснилось, сказано это было вполне всерьез. Ежедневные телефонные беседы с Ренфро и присылаемые им на дом документы дали свои плоды — она более-менее вошла в курс дела. Да и заново отделанный кабинет президента фирмы был готов к приему новой хозяйки.

И, как водится с понедельника, мадемуазель Перро приступила к работе. В первый день она вернулась домой к обеду, страшно довольная и переполненная впечатлениями — а потом втянулась и стала целыми днями пропадать в офисе: уезжала часам к восьми и возвращалась, когда уже темнело.

Иногда Тед брал машину и ездил по городу, но одному было скучно, да и непривычно без всякой цели болтаться по улицам.

А в основном он просто сидел в доме. Спускался в библиотеку, проходил в оранжерею, где можно было часами наблюдать за рыбками, по два-три раза в день гулял с собаками. Ближе к вечеру возвращался в «их» комнату, читал, смотрел телевизор и все время прислушивался: не раздастся ли за окном шум мотора?

Наконец машина подъезжала, останавливалась, и через пару минут собаки радостно бросались к двери. Можно было бы, конечно, пойти вниз, но как-то уж так повелось, что Тед всегда дожидался ее в комнате.

Рене входила — часто все еще деловитая, не отошедшая от работы. Могла быть усталой, с больной головой или, наоборот, довольной и веселой, — но в тот, первый момент, когда она видела его, глаза ее загорались радостью.

Только вот возвращалась она с каждым днем все позже. Правда, объясняла, что месяц-два — и все войдет в норму, но Тед помнил, как во времена недоброй памяти Виктора в кабинете до самой ночи горел свет. И слова Алека — «колесница Джаггернаута» — тоже помнил...

Он понимал, что говорить ей что-нибудь на эту тему нельзя. Работа есть работа, ничего не поделаешь — тем более семейные традиции... и так далее... Только лучше бы она все-таки возвращалась домой пораньше!

Потому что чем дальше, тем невыносимее становились эти часы, когда он не знал, чем себя занять, сидел и ждал, и думал... думал... Об одном и том же, все время об одном и том же: что будет дальше? Точнее — что делать? — потому что решать, что будет дальше, предстояло именно ему.

Часто Теду казалось, что вот-вот кончатся эти непонятные затянувшиеся каникулы и они с Рене вернутся в Париж. И он снова начнет работать, и вечером будет приходить домой, и дома его будет ждать веселая девчонка с пушистым светленьким ежиком, вкусный домашний запах и тявкающие от радости собаки.

Он знал, что этого никогда не будет — но все равно почему-то казалось.

Пока еще удавалось делать вид, что все в порядке, и лишь сам Тед чувствовал, что в глубине души зачастую раздражается по пустякам, на которые раньше и внимания бы не обратил. И все труднее ему становилось относиться ко всему с легкой насмешкой и придумывать какие-то забавные хохмы — например, сравнивать себя с героями боевиков и сериалов. Да и вообще — улыбаться...

Между делом состоялся их переезд в памятные Теду покои на третьем этаже, отремонтированные и заново обставленные; в «хозяйских апартаментах» рядом с кабинетом Рене жить не захотела.

При переезде он здорово прокололся. Войдя вместе с Робером в круглую гостиную, взглянул на стену, где когда-то находился телевизор, и выразил удивление по поводу его отсутствия. Как оказалось, телевизор, плоский и суперсовременный, был теперь укреплен на другой стене и в нерабочем положении скрывался за деревянной резной панелью.

Тед предпочел не заметить вопроса в глазах старика: «Откуда ты, без году неделя здесь, знаешь, где именно раньше находился телевизор?»

Как-то раз, шаря на полках в библиотеке, он наткнулся на здоровенный фолиант с золотым тиснением на переплете: «Собаки. Большая иллюстрированная энциклопедия». Открыл, посмотрел — книга показалась занятной. Прихватив ее наверх, уселся на коврике у камина, разложил перед собой — такой огромный том неудобно было держать на коленях — и начал изучать.

Тед никогда не подозревал, что на свете существует такое множество пород собак. Большие и маленькие, лохматые и голые — совсем голые, без всякой шерсти! — с хохолками и курносые, и с ушами до пола, и похожие на собаку Баскервилей — в книге приводились рисунки, фотографии и истории каждой породы.

Он с удивлением узнал, что большинство крупных пород собак происходят от молоссов — боевых собак, которых использовали древние финикийцы, а потом и римляне. С римскими легионами эти псы распространились по всей Европе, отмечая границы некогда великой империи.

Внезапно увидев на картинке знакомую обезьянью рожицу, он внимательно прочитал заметку про брюссельского грифона и сообщил радостно завихлявшейся в ответ Дезире:

— Выходит, ты у нас любимая собака бельгийских королей! Это с твоими-то манерами! А кто на прогулке яблочный огрызок сожрал?! Вот подарим тебя королю — пусть он такую мерзкую невоспитанную шавку любит, которая стельки рвет!..

Этих слов собачонка не выдержала — сорвалась с места, полезла обниматься и успокоилась, только пристроившись у него на бедре и уткнув нос под свитер.

— Так, теперь давай с тобой разберемся, — Тэвиш был куда менее экспансивен — он лишь поднял голову. — А ты у нас, оказывается, охотник... отличный охотник на барсука и лису. Интересно, ты когда-нибудь охотился? — Пес тяжело вздохнул и снова положил голову на лапы. — Понятно, значит, нет, — усмехнулся Тед. — Выходит, оба мы с тобой охотники — и оба не охотимся, только сидим на коврике и ждем. И ждем... — повторил он — хорошего настроения как ни бывало. — И выходит, мы с тобой одно и то же... — это он сказал уже самому себе...

А в самом деле, чем он отличается оттого же Тэвиша? Оба весь лень ждут Рене и радуются, когда она приходит домой, оба из шкуры вон лезут, чтобы сделать ей что-то приятное — полизать руку или... наполнить горячую ванну. Так в чем разница? Но ведь он-то — человек!..

Энн Салан Тед встретил неожиданно, решив очередной раз прогуляться по городу, чтобы скоротать время. Припарковал машину — и тут она окликнула его, помахав рукой с противоположной стороны улицы.

Дождавшись просвета в потоке машин, перебежала через дорогу.

— Привет! Какими судьбами?

— Да я уже почти месяц в Цюрихе...

Она не стала удивляться и интересоваться, что он тут делает, просто спросила:

— Я перекусить собираюсь. Не хочешь составить компанию?

Тед с радостью согласился — в последнее время он соскучился по общению с людьми, а спешить было все равно некуда.

Они устроились в небольшом кафе, которое сам он не нашел бы на шумной улице. Ему было приятно сидеть и слушать ее болтовню — о том, что в последнее время работы невпроворот; без всякого смущения — о попытках поберечь фигуру (эта фраза сопровождалась завистливым взглядом, брошенным на заказанные им сырные шарики — сама она ограничилась салатом), об отпуске, в который она собирается поехать.

Все это сопровождалось озорной белозубой улыбкой и взглядом темно-карих, похожих на вишенки, глаз. Тед подумал, что Энн, несомненно, знает о своем обаянии и использует его, в том числе и в работе. И еще — что при других обстоятельствах он не преминул бы приударить за ней и, скорее всего, не без результата. При других обстоятельствах...

Приступив к кофе, Энн ненадолго замолчала, словно задумавшись о чем-то, потом вдруг сказала:

— Я хотела спросить... скажи, это ты распутал всю историю с Торрини?

— Я.

— Здорово! Одно такое дело может создать человеку имя на всю жизнь!

— Я об этом тогда не думал.

— Понимаю... — кивнула она, будто действительно что-то понимала.

А может, и понимала — заметку в газете она наверняка видела.

Посидела, отхлебывая кофе и искоса поглядывая на Теда, и спросила:

— Ты в Цюрихе надолго?

Этот вопрос он и сам себе не раз задавал... Пожал плечами — пусть понимает, как хочет.

— Я к тому, что я могла бы тебе предложить работу...

— Какую? — Сердце Теда подпрыгнуло и забилось быстрее.

— Мне нужен человек, способный вести крупные дела, координировать действия оперативников и ставить перед ними конкретные задачи. С тобой в этом отношении работать было одно удовольствие, ты всегда точно знал, чего хочешь — словно весь план у тебя заранее в голове был.

Знала бы она, что Тед сам занимался делом такого масштаба впервые!

— По деньгам получится неплохо, — продолжала Энн. — Оклад плюс премии «по результату», выйдет как минимум... — назвала сумму чуть ли не втрое больше, чем он зарабатывал в Париже.

Как Тед подозревал, столь щедрое предложение было связано не только с его профессиональными способностями. История с Виктором Торрини до сих пор была, что называется, «на слуху», и человек, распутавший это дело, мог придать дополнительный блеск ее агентству и привлечь клиентов.

«Вот и все, — подумал Тед, отъезжая от «Сириуса». — Это решит все проблемы!»

Он подвез Энн до работы и договорился, что позвонит ей через пару дней, но на самом деле хоть сейчас готов был дать ответ. Снова работать! Работать — и неплохо зарабатывать! Правда, это, конечно, Швейцария — тут и цены повыше... Но все равно — неплохо!

Рене обрадуется... наверняка обрадуется и, уж конечно, не будет возражать! Правда, иногда придется уезжать на пару дней — но она поймет, она же знает, что такое работа!

Но по мере приближения к особняку энтузиазм Теда начал постепенно угасать. Все испортила трезвая — и едкая, как кислота, мысль: «Всей этой неплохой зарплаты как раз хватит, чтобы сшить пару костюмов в «соответствующем статусу» — то есть суперфешенебельном ателье, на маникюр уже не останется...»

Доехав до дома, он молча поднялся наверх, лег на кровать и уставился в потолок. Дезире, оставленная в гостиной, обиженно потявкала за дверью, но потом угомонилась. Ему сейчас было не до нее.

Впервые за много дней Тед не ждал с нетерпением, когда, наконец, придет Рене — наоборот, хотелось в тишине и одиночестве обдумать все. Обдумать и принять решение.

Если он сейчас возьмет эту работу, значит, он остается в Цюрихе... по крайней мере, в ближайшем обозримом будущем. И, получается, должен будет жить за счет Рене — потому что на все, что полагается иметь мужчине «ее круга», заработать не сможет — а допускать, чтобы ее попрекали плохо одетым и «не соответствующим» любовником, тоже не с руки. И так наверняка многие ее знакомые думают: «Что она в нем нашла? Уж с ее-то деньгами могла бы выбрать и получше!»

Вот и решай, парень, что тебе делать — оставаться или уезжать?

И правда — что только она в нем нашла?!

Тед встал, подошел к зеркалу и долго изучал свое отражение — беспристрастно, словно постороннего человека. Действительно, ничего особенного — так, середнячок. Если бы он услышал о подобной истории, случившейся с другими людьми, то и сам бы, наверное, удивился: «Что она в нем нашла?!»

Конечно, Рене будет плакать, переживать... но на самом деле для нее так будет лучше.

Он вдруг понял, что думает о своем отъезде как о решенном деле, словно это — именно это — единственный выход из создавшейся ситуации.

Стало страшно — так, как никогда еще не было. Или как было однажды, в детстве, когда он ночью проснулся и услышал, как мать в соседней комнате говорит бабушке: «Если она его не примет, поедет в приют — делать нечего» Тед тогда сразу догадался, о ком идет речь...

Захотелось крикнуть: «Но я не хочу... не могу без нее!..» Только кому кричать? Собакам?

Хоть бы Рене скорей пришла — и можно было рассказать ей все, что его мучает. Может, они вместе смогут что-то придумать.

Ну а что придумать? Попросить ее назначить ему содержание, чтобы хватало на все полагающиеся прибамбасы? Она назначит, можно не сомневаться! Назначит — и еще обрадуется!

А его работа... Это будет похоже на то, как ребенку ставят кукольную посуду и говорят — на, лепи свой пирожок, помощник ты наш! Вроде и при деле... только по сравнению с тем, что зарабатывает она — просто смешно...

Пожалуйста, Рене, пожалуйста! Ну хоть раз, хоть сегодня приди пораньше! Приди, погладь теплой ладошкой — и пусть эти мысли покажутся чепухой, и можно будет жить дальше... Ведь все так хорошо — даже работу предложили!

Она пришла лишь в десятом часу, довольная и усталая. Чуть ли не с порога начала рассказывать про какие-то свои, не слишком понятные Теду, дела — большой бизнес всегда был для него китайской грамотой — и, как всегда, он слушал, делая вид, что понимает. И правда, как собака... говорящая собака... Смешно...

Он не стал рассказывать ей ни о предложении Энн, ни о мыслях, которые терзали его — ни к чему, у нее и своих забот хватает. Ни к чему — потому что он все уже решил сам.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Он проснулся на рассвете и не стал будить ее — лежал, всматриваясь в любимое лицо, запоминая...

Зазвонил будильник. Рене вскинула голову, увидела, что он не спит, и глаза стали удивленными. Кажется, хотела что-то сказать — но бросила взгляд на часы и вскочила.

— У меня на восемь люди назначены, а я вчера будильник перевести на пораньше забыла! Позвони, пожалуйста, на кухню, пусть принесут кофе, я ничего больше не успею... — все это было протараторено на одном дыхании по дороге в ванну.

Тед позвонил, а потом лег, заложив руки за голову и наблюдая, как она причесывается, как натягивает чулки — деловитая, возбужденная, уже вся — там.

Присев на табуреточку, наскоро глотнула кофе... Он молча наблюдал за ней, опершись на локоть.

Уже от двери Рене вернулась, села на кровать и потянулась к нему, прижавшись губами ко взъерошенным со сна волосам.

— Ты чего молчишь? — улыбнулась она. — Не проснулся еще?

Тед сумел улыбнуться в ответ.

— Постарайся сегодня вернуться пораньше. Нам надо поговорить, — поцеловал ладошку, — пожалуйста...

Рене слегка нахмурилась, словно почуяв неладное — но он кивнул и еще раз улыбнулся.

— Беги уже, опоздаешь! — И, чмокнув его, она сорвалась с места.

Он встал и немного побродил по дому; вышел на улицу, перешел дорогу и уселся на скамейке в парке — оттуда хорошо был виден особняк. Вот так — словно не было этих пяти лет, словно время сейчас повернет вспять и из ворот снова выбежит девчонка со стаей разномастных собачонок...

Если бы он тогда знал, что так выйдет... Ну и что бы тогда было?

Кто-то когда-то сказал: «История не терпит сослагательного наклонения». Нет никакого «бы» — случилось то, что случилось: он встретил женщину, единственную, любимую — и вот-вот потеряет ее... и принесет ей горе, и сделает больно, и оба они останутся жить с этой болью.

Рене и правда пришла «пораньше» — в девятом часу. Зашуршали шины, собаки насторожили уши... она вошла и радостно улыбнулась, увидев его.

Как она изменилась за эти месяцы! Нет уже той перепуганной инопланетянки, девочки-эльфа, пришедшей к нему из другого мира. Девочки, которой была нужна его помощь — и был нужен он сам. Правда, она до сих пор думает, что нужен...

Тед обнял ее, уткнувшись в пахнущие цветами прядки; дал опереться на себя, — и, как всегда, она блаженно приникла к нему.

Вздохнула, выпрямилась.

— Пойду переоденусь... Устала жутко, просто ноги не держат!

Войдя вслед за ней в спальню, Тед увидел, как она рухнула поперек кровати, раскинув руки.

Собаки тут же налетели, запрыгали по кровати, пытаясь лизнуть в лицо. Увидев его рядом, Рене пожаловалась:

— Ноги гудят...

— Дай помогу, — встав на колени, Тед стащил с нее туфли, растер и помял ступни, и внезапно, наклонив голову, прижал ее ногу к щеке. Поцеловал тонкую изящную щиколотку — черт возьми, не хватало прямо тут пустить слезу, прямо сериал какой-то получается! — и выпрямится, улыбаясь.

— Умывайся скорее, сейчас ужинать будем.

Та же самая круглая комната и почти такой же ужин. И, как тогда, они сидели друг против друга, и одеты были так же: она — в халате, он — в джинсах и свитере. «Все закончится там же, где начиналось...» — подумал Тед.

Еще чуть-чуть, хотя бы на несколько минут оттянуть неизбежное... Вспомнилось — глупо, конечно, но он так и не смог решить эту загадку:

— Я тебя все хотел спросить — почему именно круглый стакан? — Рене не поняла, о чем речь, и он напомнил: — Ну, помнишь, тогда, пять лет назад, ты велела мне пить из круглого стакана — почему?

— А-а, — она смутилась, — понимаешь, я не хотела, чтобы кто-нибудь заподозрил, что у меня в комнате кто-то был. А в этот стакан я обычно наливала остатки какао... для Нелли, и никто не удивился бы, что он испачкан.

— Так ты что — выходит, меня из собачьей плошки поила? — Даже сейчас, когда при мысли о том, что предстояло сделать, внутри все сжималось, Тед был слегка шокирован.

Она еще больше смутилась — и вдруг рассмеялась, весело и свободно, как никогда не смогла бы рассмеяться та, прежняя Рене.

— Но она же мытая была!

Еще немножко... пусть сначала поест! Еще немножко...

Она болтала о чем-то, еле успевая жевать, так ей хотелось поделиться с ним новостями. Тед не вслушивался, просто смотрел на ровные дужки бровей, на каштановые глаза, такие живые и яркие, на губы, то и дело разбегавшиеся в улыбке...

Обрывки фраз — бессмысленные, непонятные, ненужные: «А я ему говорю...»; «Этот кредит можно будет вернуть быстрее...»; «Виктор чересчур зарвался, но насчет фармацевтики был не так уж неправ...» (как легко она уже произносит это имя!); «Мы тут с Ренфро...»

Внезапно она осеклась на полуслове и встревоженно уставилась на него.

— Теди... Да что с тобой? Ты меня совсем не слушаешь!

— Я хотел тебе сказать... я завтра утром уезжаю, Рене.

— Куда? Надолго?

Она уже догадалась, Тед понял это — но губы ее все еще пытались улыбаться со стремительно бледневшего лица.

— Я возвращаюсь в Париж.

 Вот и все, Рубикон перейден...

— Почему? — Рене спросила это медленно, не сразу — и он ответил, так же медленно:

— Потому что я не могу здесь больше оставаться... — Попытался собрать силы и усмехнуться, пошутить, как он всегда умел: — Потому что жизнь с такой богатой девочкой, как ты, мне не по карману! — Понял, что это прозвучало глупо и грубо, и слова полились сами — бессвязные, разорванные, по-прежнему бессильные объяснить то, что творилось у него в душе: — Каждый кусок хлеба, который я ем, куплен на твои деньги. Я сижу тут и ничего не делаю, и жду целый день — наравне с собаками, а я не собака, я человек... я всю жизнь работал, и то, что у меня есть — мое, пусть мало, но мое, и мне не нужно чужого. Я давно понимал, что нам нужно расстаться, потому что я действительно... не подхожу тебе, я знал это с самого начала, и лучше сейчас...

— Да почему ты считаешь, что не подходишь мне? — перебив его, почти закричала Рене.

— Как не тривиально это звучит — потому что ты очень богатая, а я... — Тед покачал головой.

— Да это все чепуха! Ну возьми у меня деньги... те, которые хотел оттяпать Виктор — они же твои, твои по праву... и... — она говорила все тише и тише, видя, что Тед глядит на нее, как на неразумного ребенка.

— Нет... и не надо больше об этом говорить.

— Почему, ну почему?!

— Потому что я — не он, и потому что, как бы я ни был беден, я могу позволить себе одну роскошь: не брать деньги у женщины, которую люблю. Не предлагай мне этого... пожалуйста. Не надо...

Она сидела и молчала, даже не плакала — смотрела на него, оцепенев, пустыми непонимающими глазами. Потом тихо предложила:

— Но ты же можешь работать?..

— Да, и зарабатывать в сто раз меньше, чем ты, и по-прежнему жить на твои деньги... И представь себе заголовок в газете: «Любовник миллионерши пойман с фотоаппаратом в чужом сортире!» или «Альфонсу наследницы приходится подрабатывать на сигареты!»

Тед говорил намеренно зло и хлестко, надеясь, что от обиды Рене придет в себя — и поймет, что он прав. Но глаза ее вдруг стали такими жалобными, что у него перехватило дыхание.

— Ты мог бы на мне жениться... Если хочешь, конечно! — Быстро добавила она. — И у нас все было бы общее...

— Не надо, Рене... пожалуйста, не надо — ты же умная женщина, неужели ты сама не видишь, что мне нет места в твоей жизни и в этом доме, и в этом городе...

— Неправда! Неправда! И если хочешь, мы можем перебраться куда-нибудь... даже в Париж... если ты хочешь... если ты любишь меня... — в ее голосе был вопрос, и отчаяние, и испуг, потому что мир радости и добра, окружавший ее в последнее время, вдруг рушился, осыпаясь грудой обломков, беспощадно ранящих только-только начавшую заживать душу.

— Я люблю тебя. Все эти годы... кажется, всю жизнь — с того самого дня. — Тед никогда не говорил этого раньше, боясь показаться сентиментальным и смешным, но теперь было уже все равно — теперь он мог сказать, потому что знал, что больше такой возможности не будет: — Мы сидели, и ты говорила, что боишься змей и копченых миног... Наверное, именно тогда я полюбил тебя и не понимал этого — а потом приехал на свадьбу — глупо, правда, и всю ночь представлял себе тебя с ним... и тогда понял... И все эти годы помнил тебя и ловил малейшее упоминание о тебе в газетах, и никогда не надеялся, что снова тебя увижу, услышу твой голос. А когда ты тогда позвонила и мы встретились — это было как во сне, словно все мои мечты вдруг сбылись... Но сны должны вовремя кончаться, Рене, и нам обоим пора это понять.

— Я не хочу ничего понимать. Я хочу, чтобы ты был со мной. Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю...

— Ты хочешь меня бросить...

— Нет. Просто я понимаю, что был нужен тебе, когда тебе было плохо. А сейчас ты вернула себе ту жизнь, для которой родилась... и мне в ней нет места.

— Ты даже не предлагаешь мне поехать с тобой...

— Нет. Это твой дом... и твоя жизнь. Я не имею права лишать тебя всего этого.

— Вот уж никогда не думала, — голос ее прозвучал еле слышно, но внезапно окреп и стал суше и жестче: — Вот уж не думала, что ты когда-нибудь бросишь меня из-за денег...

Это прозвучало как пощечина, неожиданная и несправедливая. За что, почему? Он же не из-за денег, он же... наоборот!

Тед хотел сказать, что дело не в деньгах, а в том, что он не может жить за ее счет, что все вокруг думают, будто он с ней из-за денег, и ему противно ловить косые взгляды... И без него ей будет лучше, ведь она еще так молода... а он действительно «не ее круга»... — и прекратил этот беспомощный лепет от одного ее жеста.

— Тебе так важно, кто что скажет и подумает... — Рене говорила размеренно и жестко. — И значит, всей твоей любви не хватает, чтобы любить меня. Значит, главное — деньги. Меня просто... берут к ним в придачу, или... или отвергают в придачу, — она помолчала несколько секунд, глядя на него, но сквозь эту жесткую маску Тед все явственнее видел беззащитную девочку, растерянную и изо всех сил пытающуюся не заплакать. Губы ее искривились в каком-то гротескном подобии улыбки. — Знаешь... меня еще никогда не бросали... Наверное, я должна сейчас рассердиться, сказать: «Ну и уходи, раз ты... раз я тебе не нужна!» — да?

Он кивнул — говорить было уже невозможно — и судорожно вцепился обеими руками в кресло, потому что ничего так не хотелось, как броситься к ней и прижать к себе, защитив, закрыв от всего, что приносит ей боль. И сказать, что да, конечно, он останется, и будет жить в этом проклятом доме, и ждать ее, как пес...

Если он дотронется до нее, то может не выдержать. Поэтому Тед молча смотрел, как глаза Рене медленно наполняются слезами. Сейчас она скажет: «Уходи!»... и правильно, и он сразу уйдет — и так будет лучше и легче для них обоих...

Но лучше и легче не стало.

— Не уходи, Теди... пожалуйста, не уходи, я не могу без тебя... — она пыталась улыбаться и мотала головой, но слезы уже текли по исказившемуся лицу, — не уходи... — и, как тогда, пять лет назад, неожиданно прижала руку к горлу, вскочила и выбежала из комнаты.

Казалось, даже сквозь толстую дубовую дверь Тед слышал тихий плач, и мысль о том, что она там плачет одна, была невыносима. Встал, вздохнул, глядя куда-то в пол — и шагнул в спальню.

Рене лежала на кровати — маленький живой комочек, зарывшийся в подушку лицом и изредка коротко всхлипывающий — и даже не обернулась, когда он присел рядом и притянул ее к себе.

— Солнышко мое... ну прости меня. Прости, пожалуйста, я не могу иначе. Здесь все на меня давит, все чужое. Прости... И тебе так будет лучше. — Кажется, она хотела что-то сказать, но он легонько прикоснулся пальцами к ее губам. — Тс-с... не надо... не спорь больше, это бесполезно. Я люблю тебя, но... пожалуйста... Солнышко, ласточка, детонька, птенчик мой пушистенький... прости меня, я не могу иначе...

Тед сам не заметил, как его поцелуи перестали быть утешающими, а руки скользнули под халат, чтобы добраться до нежной, как лепесток цветка, кожи. Он понимал, что Рене сейчас оттолкнет его... и будет права — но она все не отталкивала...

Он называл ее сотнями ласковых имен, повторяя их снова и снова — и одним, вмещавшим в себя их все: «Рене!» — и ласкал, то нежно, едва прикасаясь к шелковистому хрупкому телу, то неистово вонзаясь в него, выкладываясь до последнего, слыша собственный стон — и сам не понимая, отчаяние или блаженство породило его.

Наслаждение было сродни боли, и, казалось, уже не оставалось сил — но они возвращались снова и снова, и аромат цветов бил в ноздри и кружил голову. Все чувства в эту ночь обострились, и он запоминал и запах, и вкус, и прикосновение тонких рук, которые то покорно раскидывались перед ним, то самозабвенно тянулись к нему, моля, требуя, обещая.

В какой-то момент, когда он был глубоко в ней, Рене вдруг сказала — чужим, незнакомым, охрипшим голосом:

— Зачем были эти проклятые таблетки... — и он зажал ей рот губами, чтобы не услышать еще что-то, после чего вообще невозможно будет жить...

Ей казалось, что пока она не спит и держится за него, и прижимает к себе — крепко-крепко, и смотрит на него — до тех пор он никуда не денется, и еще можно будет что-то сделать, как-то исправить все, что не так. Потому что это не главное, а главное, что они любят друг друга — надо только суметь объяснить ему это!

Глаза закрылись сами. Продолжая отчаянно цепляться за него, она провалилась в сон и проснулась, казалось, почти сразу — но рядом уже никого не было...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Иногда он ненавидел свою квартиру, потому что она предала его, став тоскливой и осиротевшей. Потому что, когда бы он ни пришел, в окнах было темно, и никто не выскакивал в прихожую в нелепых золоченых тапках, и не пахло подгоревшим печеньем...

Сразу после приезда Тед отправился к себе в контору и сообщил, что он снова в Париже. Просидел там пару часов, узнал, что нового, выдержал положенную порцию дурацких шуточек, в основном, Жувена — вроде того, что неужели такому «любимцу публики» все еще нужна работа — и где же это его лимузин?

Он пожимал плечами, отшучивался... Правила игры были известны: если не реагировать — а еще лучше, посмеяться вместе со всеми, то это закончится быстрее.

И тетя Аннет... К ней он тоже зашел — лучше уж сразу.

Увидев его, тетя обомлела и быстро метнула глазами влево-вправо. Тед знал, что — точнее, кого — она ищет. Снова посмотрела на него, обшарила глазами лицо... Не дожидаясь конца осмотра, он развернулся и пошел наверх, зная, что она уже спешит сзади и разговора не избежать.

— Что случилось?! — Именно этого вопроса он и ждал.

— Ничего. Я вернулся. Вот, мышку тебе привез, — достал из кармана коробочку со стеклянным мышонком — усишки в разные стороны, хвостик закручен спиралькой...

— А... Рене?! — Никогда раньше тетя не называла ее по имени — только «она»...

— А она осталась, — попытался сказать легко, почти весело, мол, дело житейское — но голос внезапно предательски сорвался, и Тед почувствовал себя мальчишкой, которому безумно хочется зареветь — и нельзя, потому что он уже взрослый. Подошел к тете, обнял ее, мельком удивился, какая она стала маленькая по сравнению с ним, и повторил, уже не пытаясь притворяться: — А она осталась...

Чтобы окончательно не расклеиться, отошел и посмотрел в окно, на дождливую улицу.

— Вы что — поссорились?

— Нет... — он покачал головой. — Ну пойми: она миллионерша — а я кто? Все же с самого начала было ясно.

— Она что, сказала тебе что-то на эту тему?! — казалось, тетя мгновенно стала выше ростом, глаза сверкнули.

— Нет, что ты, — Тед даже усмехнулся от такой идиотской мысли. — Она бы мне в жизни ничего не сказала... ей это и в голову не пришло.

— Так что же?!

— Ничего... — вздохнул, в который раз попытался улыбнуться — и в который раз не получилось. Сел и опустил голову, чтобы было не видно лица. — Я сам все решил и... так будет лучше...

— А она тоже так считает? — Вопрос прозвучал тихо, словно из другого мира.

— Она плакала и просила, чтобы я остался. Ну ничего, со временем поймет, что я был прав.

— Что же ты наделал... — Тед ожидал услышать что угодно, только не это, только не жалость в ее голосе. — Что же ты наделал... дурачок. — Полагалось обидеться, но сил не было, тетя подошла ближе, и он молча уткнулся лицом ей в бок, чувствуя, как она гладит его по голове и повторяет: — Что же ты наделал...

То ли благодаря мэтру Валлу, который рекомендовал его теперь всем своим знакомым, то ли еще по какой-то непонятной причине, но неожиданно для себя Тед стал «широко известным в узких кругах» — клиенты просто перли косяком.

Правда, некоторых клиенток интересовала не столько реальная проблема, сколько возможность познакомиться — а может, и близко познакомиться с бывшим «героем» светской хроники. Многозначительные улыбки, якобы смущенные взгляды, приглашение «более подробно» поговорить дома... Еще год назад Тед охотно подыграл бы в подобной ситуации, а сейчас становилось просто скучно и тоскливо, и он старался спихнуть клиентку кому-нибудь из коллег. И без того приходилось вести по два-три дела сразу, свободного времени почти не оставалось — хотя, может, и к лучшему...

Потому что когда он не думал о работе — он думал о Рене. Вспоминал каждую фразу, каждое движение, легкий поворот головы и брови, изогнутые ровной дужкой. Мысленно разговаривал, вновь и вновь пытаясь объяснить, что все правильно, что так будет лучше — и, казалось, опять слышал в ответ: «Не уходи, Теди... пожалуйста, не уходи!..»

И снова вспоминал те дни, когда он маялся, дожидаясь ее в огромном особняке, казавшемся тогда чужим и неприветливым. Да что он понимал, идиот! Ведь это же было счастье — знать, что она придет и обрадуется, и улыбнется — а он еще сравнивал себя с собакой!

Порой он ловил себя на том, что, подходя к дому, поднимает голову, проверяя, не горит ли в окнах свет. Запрещал себе делать это, но забывался и делал снова. И часто не мог заснуть, вспоминая хрупкое худенькое тело — запах и вкус... и нежное ощущение под рукой, и пушистый ежик. Гнал от себя эти воспоминания — и боялся, что они действительно обидятся и уйдут. И просыпался среди ночи — сердце отчаянно билось, в ноздрях стоял запах цветов, а кожа помнила легкое шелковистое прикосновение — словно сейчас, сию минуту, Рене была здесь...

Время шло, и мало-помалу Тед научился жить, не пытаясь все время нашарить ее глазами в толпе. И как-то, подумав: «Клин — клином...», притащил домой подсевшую к нему в бистро девчонку — как раз в его вкусе, пышненькую и смешливую.

Он выгнал ее через час, буквально вытолкал на лестницу. Наверное, она здорово перепугалась — он и правда вел себя, как сумасшедший. На мгновение, кончая, увидел перед собой другое лицо и закричал: «Рене!», и сжал ее изо всех сил, и, кажется, заплакал — и только тут понял, что это чужая женщина.

В ту ночь он напился, кричал, бил кулаками по стенам и звал, звал, звал ее, пока не забылся в пьяном сне. Проснувшись, обнаружил недопитую бутылку и выпил до дна, потом нашел еще что-то... и еще... И все казалось, что если ему будет совсем плохо, то она почувствует и придет.

Очнулся Тед через два дня. В квартире было пусто и пахло какой-то мерзкой кислятиной. И внутри у него было так же пусто и мерзко.

Встал, прошел в ванную и долго стоял, глядя на себя в зеркало: покрасневшие глаза, измятое постаревшее лицо с двухдневной щетиной, всклокоченные волосы и пропотевшая, залитая какой-то гадостью футболка. Ясно было одно — так больше продолжаться не может, нужно взять себя в руки!

Вымывшись с ног до головы, он побрился, сменил прокисшее белье и начал методично и тщательно убирать квартиру. Протер пыль, выкинул пустые бутылки, прибил новую полку в чулане, отцепил и сунул в стиральную машину занавески. Начал мыть пол и, сдвинув кровать, обнаружил там какой-то странный предмет.

Он не сразу даже сообразил, что это половинка круассана, высохшая и твердая как камень, со следами крошечных зубов. Долго смотрел на нее, крутил в руках — и почему-то все никак не мог выбросить.

И вдруг, будто это был не засохший кусочек булки, а магический камень, вся квартира на какую-то долю секунды наполнилась звуками, запахами — смехом и жизнью. В памяти крутились обрывки разговоров, жесты, улыбка — каждый уголок был полон Рене и говорил с ним ее голосом.

«Я не собиралась ни от кого скрывать, что люблю тебя, Теди!»

Он глубоко вздохнул — и наваждение рассеялось, оставив в его руках никому не нужный замызганный сухарик...

У тети Тед бывал теперь чаще, чем раньше; всякий раз, заходя в бистро, машинально посматривал на столик, за которым они с Рене когда-то сидели, но ее имя в разговорах никогда не упоминал. Ему хватало и тех сочувственных взглядов, которые тетя бросала на него, когда думала, что он не видит.

Порой мучительно хотелось набрать номер, сказать: «Ну как ты там, милая?» и услышать знакомый голос. Ну а что особенного — может же он чисто по-дружески узнать, как дела?! Останавливала одна мысль: а захочет ли она разговаривать с ним — или просто повесит трубку? Да и потом — зачем растравлять рану?!

А так, может, постепенно забудется, заживет...

Только не забывалось — и не заживало.

Почти каждый день Тед заезжал в киоск на Северном вокзале, где продавали швейцарские газеты. Покупал одну-две, просматривал прежде всего светскую хронику, потом все остальное.

Но в газетах о Рене писали мало, лишь изредка упоминали в числе присутствовавших на каком-нибудь мероприятии. Значит, здорова.

Лишь один раз попалась маленькая заметка «Рабочий день наследницы длится пятнадцать часов!» Там с восторгом расписывалось, как Рене работает с утра до вечера, а по выходным берет уроки компьютерной грамотности — в наш век это необходимо любому руководителю! И еще бывает на благотворительных мероприятиях, недавно присутствовала на открытии центра помощи женщинам-жертвам семейного насилия. И еще изучает японский язык... И еще... И еще...

Господи, да что же она с собой делает! Она же слабенькая и быстро устает... и когда устает — плохо ест! Ну какого черта ей понадобился еще и японский язык?!

В августе в Париже наступает «мертвый сезон» — коренные парижане стараются уехать от жары и духоты, да и туристов становится меньше. Работы почти не было, поэтому Галли увез всю семью на родину, в Пикардию, а Жувен отправился с очередной подружкой в Сен-Тропез.

Когда позвонила Жюли и елейным голосом попросила Теда посидеть пару дней вместо нее в конторе, он не стал даже дослушивать объяснения, согласился сразу — авось клиент хоть завалящий подвернется!

По дороге заехал на вокзал за газетой — это стало своего рода ритуалом. Добрался до конторы, устроился в кабинете и открыл газету, как всегда, на странице светской хроники. И замер, увидев фотографию Рене.

Сердце екнуло, и во рту стало сухо. Тед быстро пробежал глазами статью, названную с претензией на эрудицию: «Дамы предпочитают блондинов?» Потом еще раз, более внимательно.

По обе стороны от портрета Рене красовались фотографии двух мужчин — действительно, оба блондины. Одного Тед узнал сразу — ну конечно, кузен Алек — другой, постарше, был ему незнаком.

По утверждению автора статьи, в последнее время Рене часто видели в их обществе, поэтому ставился естественный вопрос: «Который же из них является ее счастливым избранником?» — и давались краткие характеристики претендентов.

Алек — на шесть лет старше Рене, второй сын баронета. Владелец питомника, специализирующегося на разведении собак комнатных пород. Питомник он унаследовал от деда по материнской линии и стал сам управлять им — вопреки воле отца, считавшего подобное занятие неприемлемым для выходца из аристократической семьи. Имеет ветеринарное образование.

В последнее время его неоднократно видели в обществе Рене, в частности, она ездила с ним на Международную выставку собак в Страсбурге, в которой участвовали его питомцы.

Как ни странно, до такой пикантной подробности, как сексуальные предпочтения Алека, журналисты не докопались.

Второй кандидат был куда богаче и куда старше. Майкл Э. Трент — пятьдесят два года, мультимиллионер в третьем поколении. Нефтяные концессии, предприятия, два телеканала и прочее, и прочее; огромное поместье в Новой Англии, где устраиваются роскошные вечеринки, две бывшие жены (от каждой по ребенку) и шлейф из женщин, в разное время удостаивавшихся его внимания — от кинозвезд и фотомоделей до крупье из Лас-Вегаса.

За последние два месяца он трижды прилетал в Цюрих и останавливался не в отеле, а в доме Рене. Один из уик-эндов они вместе провели в Мюнхене, на вилле его дочери, баронессы фон Вальрехт.

О господи! До Теда только сейчас дошло: это же отец Бруни! То-то в его физиономии сразу почудилось что-то знакомое!

Так который же из них? — Снова спрашивалось в конце статьи. Молодой, но относительно небогатый дальний родственник — или человек куда старше, зато, как говорится, «деньги к деньгам»?

Тед медленно отложил газету и уставится в окно, на пылинки, мельтешащие в луче солнца. Потом снова взял ее, сложил так, чтобы было видно только лицо с заостренным подбородком, удивленно приподнятыми бровями и темными глазами, смотревшими прямо на него.

Она была в Страсбурге! Совсем близко, всего пять часов езды! Если бы он только знал... Можно было бы съездить и хоть издали посмотреть на нее — как она идет, дышит, улыбается.

Женихи! Педик и этот потасканный плейбой! Она что получше себе найти не могла?! Да разве сможет избалованный тип, привыкший к голливудским старлеткам, оценить его Рене, с ее неяркой угловатой прелестью!

Его Рене... Нет, уже не его Рене — он сам, добровольно, отказался от нее. И остается только радоваться, если рядом с ней появится кто-то, с кем ей будет не одиноко, кто сможет о ней заботиться. Радоваться... и не напоминать о себе.

Но если уж выбирать из этих двоих — то лучше бы это был Алек. По крайней мере, человек вроде неплохой, и собак любит...

Лучше бы это был Алек, потому что стоит хоть на секунду представить ее в постели с другим мужчиной — и все летит к черту! И те благо глупости, которые он тут упорно внушает самому себе: «нужно радоваться, если у нее кто-то появится...» — становятся пустыми словами, никому не нужными и лицемерными.

И остается лишь одна правда: Рене — его, вопреки здравому смыслу, вопреки его собственному решению. Она — его, единственная и любимая, его, даже если он никогда в жизни больше ее не увидит...

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Сообщение на автоответчике было несколько странным: тетя Аннет интересовалась «Чего это ты носа не кажешь, зашел бы?!»

Тед удивился — тетя никогда не звонила по таким пустякам — собрался перезвонить, но забегался. Наступил сентябрь, и работы было невпроворот.

В бистро он попал только дня через четыре. Тетя увидела его еще в дверях и бросилась навстречу.

— Ну где ты вечно болтаешься, когда нужен?! Иди скорей наверх!

Вид у нее был возбужденный, глаза горечи... да что случилось, в самом деле?!

Он не успел ничего спросить — она подтолкнула его к лестнице. Пожав плечами, Тед покорно поплелся наверх, тетя нетерпеливо сопела сзади — даже на середине лестницы пихнула его в спину.

— Двигайся быстрее... как вареный!

Он ускорил шаг и, попав в гостиную, быстро огляделся — все, вроде, в порядке — но тут тетя настигла его, дернула за руку, развернув к себе, и выдохнула:

— Была она у меня!

— Кто? — он уже понял, о ком она говорит...

— Твоя... Рене.

Закрыв глаза, Тед простоял пару секунд, прежде чем спросить, едва владея голосом:

— Зачем... зачем она приходила? — Попытался собрать разбегающиеся мысли и, непонятно почему, разозлился. — Про меня выспрашивать?

— Она ко мне приходила. — Тетя сердито отвернулась. — И вовсе не выспрашивать. Стричься она приходила.

Стричься! Ну конечно...

— И как она? Все в порядке?

— Твоими молитвами, — это прозвучало неожиданно резко. — Краше в гроб кладут. Похудела — половина от нее осталась, руки, как птичьи лапки, и лицо серое. Я даже спросила, не болела ли она, часом. А она — нет, и тоже, как ты, вид делает, будто все ей трын-трава.

Похудела... Да куда ей еще худеть! Не ест, наверное — она всегда плохо ест когда что-то не так... И ведь никому не придет в голову проследить, чтобы она нормально поела! Приносят свои дурацки подносы и довольны, а она все потихоньку собакам скармливает...

Притворяться больше сил не было — да и перед кем? Тетя все равно видела его насквозь. Разве что перед самим собой... Смешно!

Тед уселся в кресло, вздохнул.

— Ну давай, рассказывай, не тяни.

— Я ее сразу узнала, как она вошла, — охотно начала тетя. Чувствовалось, то этот рассказ готовился и отшлифовывался все четыре дня, пока она ждала племянника. — На входе остановилась — бледная, глаза как плошки перепуганные, и этими глазами по залу пробежала, словно надеялась тебя увидеть, и при этом жутко боялась. Потом ко мне подошла — так мол и так, здравствуйте, вы меня еще помните, и все такое. Лицо спокойное, а губы аж синие и трясутся, мелко-мелко. Я говорю, что помню, конечно — и как дела, а она отвечает, что вот, на телевидение в передачу ее пригласили, и она хочет, чтобы я ей прическу сделала, потому что, как у меня красиво, ни у кого не выйдет

Тетя Аннет сказала это с гордостью — еще бы, к ней специально приехали стричься из-за границы! — хотя не хуже Теда понимала, что подоплека приезда Рене совсем другая. И неожиданно быстро свернула рассказ:

— Волосы у нее отросли, так я их по-новому подстригла, шапочкой, и цвет поярче, чтобы хоть поживее лицо выглядело. Поговорили немного... ну так, по-женски, потом я поесть ей предложила а она отказалась. Вот и все, потом она ушла.

Тед знал, что это далеко не все — тетя лишь попыталась заинтересовать его и, если он проявит интерес, готова рассказать значительно больше. Обычная игра... ну могла бы хоть сейчас не вести себя как ребенок!

— Значит, про меня она не спрашивала?

Ответ был как раз в духе тети Аннет:

— Ничего она не спрашивала, кому ты нужен... я ей сама все рассказала! И что в работу с головой зарылся, и что на себя не похож. И вообще... Она слушала... ни слова не говорила, только слушала, и видно было, что ее аж трясет.

Да уж... кто ее просил?! Пусть бы Рене думала, что с ним все в порядке!

— Она одна была? — Сам вырвался вопрос.

— Нет, не одна, — тетя сделала эффектную паузу, — с мужчиной...

— Такой молодой, блондинистый пижон?

— Нет, постарше. Моего возраста. — (Неужели отец Бруни? Значит, все-таки в газете была правда?!) — Низенький, плотный, — она подвигала плечами, наглядно показывая фигуру, — такой... мужичок. Пока она у меня была, он в зале сидел, две порции рубца съел — а как она вышла, деньги на стол кинул, сдачи ждать не стал и за ней.

Тед незаметно вздохнул, расслабляясь.

— Это ее шофер, — махнул рукой, немного помолчал, — не выдержал и спросил: — Еще что-нибудь она говорила? Или все только тебя слушала?

— Ну, — тетя неожиданно улыбнулась, вроде бы даже смутившись. — Подарок она мне привезла. Сказала — вы такое любите, пусть на память будет. Посмотри вон, — кивнула в сторону секретера.

Он подошел и замер, сразу поняв, о чем идет речь.

Стеклянные цветы на темно-зеленой керамической подставке. Анютины глазки... Коричневые... каштановые, с серединками из золотых бусинок — лишь верхний лепесток был светлым и казался махровым, как седая фигурная челочка.

— Рене... — он думал, что сказал это про себя, а на самом деле вслух.

 Взял в руки, осторожно погладил лепестки...

— Ой, только не разбей! — эти слова заставили его опомниться.

Поставив безделушку обратно на секретер, Тед вернулся в кресло. Сказал — просто чтобы что-то сказать:

— Да-а, такое ни за какие деньги не купишь. Это ее подруга делала, баронесса фон Вальрехт.

Он ожидал вопросов, но тетя молча сочувственно таращилась на него. Усмехнулся — нечего его жалеть, с ним все в порядке — и тут ее прорвало:

— Да что ж вы делаете, люди! Оба друг без друга маетесь, места себе не находите — а все принципы какие-то дурацкие! Один сделал глупость, а теперь самому себе признаться в этом не хочет, а другая...

— Что — другая? — резко спросил Тед поняв, что продолжать фразу она не собирается.

— Не хотела я тебе говорить, да уж скажу! — Тетя сердито взглянула на него. — В самом конце, уходить она уже собралась, и вот стоит здесь, смотрит на меня, словно сказать еще что-то хочет, и сама не знает — что. Ну, я не выдержала, ей и говорю тихонечко: сходи ты к нему, поговори — вот возьми сейчас и пойди, не мучайся!..

Ну какого черта она лезет не в свое дело?! Что — счастье его устроить хочет? Ведь... ведь Рене могла действительно придти — а его не было дома! И она ушла...

— И знаешь, что она мне ответила? — Тетя все не унималась.

Он молча, не глядя на нее, мотнул головой.

— Если б я знала, что это поможет — на коленях бы поползла! Только ведь не ссорились мы, он просто ушел... значит плохо ему со мной было, так чего я навязываться пойду? И вообще — может, он там не один... Тут вся вздрогнула, губы в нитку сжала и замолчала. Видно было — плакать ей жутко хочется, но так и не заплакала. Я ей — да что ты, да нет у него никого! А она головой покачала и говорит — он уехал. Захочет — знает, где меня найти, только ведь ни разу даже не позвонил! Сказала это, улыбнулась — вроде как извинилась непонятно за что — и ушла...

Передача должна была начаться ровно в шесть — получасовое интервью в рубрике «Школа бизнеса».

Позавчера они с тетей все-таки разругались. Видит бог — он изо всех сил старался избежать конфликта: попытался сменить тему разговора на что-то, не связанное с его личной жизнью, рассказал пару анекдотов... и даже поел! (не хотелось, но решил не огорчать тетю). Но когда он уже собрался уходить, она вновь посмотрела на него все тем же сочувственным взором (что он, инвалид, в конце-то концов?!) и сказала увещевательно-задушевным тоном:

— Поезжай ты к ней! Не бойся, поезжай, она простит!

Наверное, стоило развернуться и уйти, не вступая в дискуссию, но вместо этого он попытался еще раз воззвать к ее здравому смыслу: ну что у него может быть общего с миллионершей?! Неужели она не видит, какая между ними разница?! Ответная реплика: «Он — мужчина, она — женщина, чего тут не увидеть? Или ему что-то другое подавай?» последовала в излюбленной тетей манере — вроде себе под нос, но так, чтобы ему было слышно.

Тед, уже закипая, но все еще корректно намекнул, что, в общем-то, обустройство его личной жизни не входит в ее компетенцию. (Ну, может быть, не совсем корректно — что-то там про длинный нос, которому нечего лезть куда не надо). Лучше бы ему было просто уйти...

Тетя с места в карьер разразилась гневной тирадой, для начала сообщив, что она лично на такого, как он, в жизни бы не польстилась. Но если нашлась хорошая, добрая, порядочная, милая девушка (больше эпитетов — очевидно, от возмущения — она придумать не смогла), которая имела несчастье клюнуть на него — нечуткого, грубого, тощего, глупого, непутевого и т.д. (тут слов нашлось куда больше!) — то он должен радоваться и хватать ее обеими руками, а не валять дурака и не корчить из себя невесть что. Не устраивает его, видите ли, что у нее деньги есть! Нищую ему подавай! Или, может, он на старости лет свихнулся и записался в коммунисты? Так ей тогда с ним говорить вообще не о чем!

Он ответил нечто относительно «старости лет» (точнее, старческого маразма), после чего начался неуправляемый процесс, в народе называемый «слово за слово».

В результате теперь Тед был крайне недоволен собой и между делом раздумывал — с чего начать процесс примирения?

Вот-вот должна была начаться передача, там будут показывать Рене... Сердце от этой мысли билось чаще, словно она действительно должна была сейчас придти, живая и теплая, а не только холодное изображение на экране.

В последний момент неожиданно ударило в голову: записать! Он, торопясь, настроил видеомагнитофон, еле успел — передача началась почти сразу же.

Тед смотрел на экран, с жадностью ловя и запоминая каждую черточку, каждый жест. Все до боли родное, свое!

Волосы действительно «шапочкой». Красиво... И цвет красивый — золотисто-коричневый, а некоторые прядки — посветлее. На первый взгляд, совсем не похудела... правда, он слышал, что телекамера зрительно прибавляет человеку килограммов десять и все телеведущие на самом деле тощие, как жерди.

В то, что Рене говорила, он почти не вслушивался, лишь понял, что речь идет о будущем «Солариума». Сейчас это было неважно — потом, позже, можно будет послушать.

Важнее было другое: впалые щеки, чуть заметная морщинка между сдвинутыми бровями и глаза — внимательные, спокойные. Казалось, они пытались сказать что-то очень важное — что-то, адресованное именно ему...

Передача закончилась внезапно. Тед был уверен, что прошло всего несколько минут, но ведущий вдруг поблагодарил Рене и пожелал ей успехов. В последний раз на экране мелькнуло знакомое лицо — и сменилось заставкой с ползущими по ней титрами.

Он вскочил, перемотал пленку и быстро включил — чтобы она вновь появилась на экране. И опять замер, всматриваясь в ее лицо и слушая знакомый голос с деловито-светскими интонациями. Если закрыть глаза, можно было представить, что она сидит где-то рядом и разговаривает по телефону, например, с Ренфро.

Перемотал, включил снова, хотя уже запомнил до мелочей каждое слово и каждый жест. И снова... И снова...

Опомнился он, когда пробило девять. Взял в руки пульт, бросил последний взгляд на экран и решительно выключил телевизор. Это было уже не нужно.

Прошел в спальню, достал из шкафа сумку и начал складывать туда все, что обычно брал в дорогу, стараясь не задумываться о том, что делает и правильно ли это. Подумал, усмехнулся — достал из дальнего угла шкафа зеленый свитер с оленем и положил сверху.

Позвонил в аэропорт, потом — Жюли. Объяснил, что у него есть срочное дело и он должен уехать. Материалы по клиентам, которые сейчас «в работе», он оставит ей на столе и завтра дополнительно позвонит.

Тетя подошла к телефону не сразу — очевидно, узнав от взявшей трубку официантки, что это звонит проштрафившийся племянничек, решила немного «помариновать» его в наказание. Но все же подошла и недовольным тоном бросила:

— Я слушаю.

Тед выпалил, по-прежнему стараясь не задумываться:

— Прости меня за вчерашнее и... и я уезжаю... — засмеялся. —Уезжаю — понимаешь?!

— К ней? — Голос сразу стал другим, будто она задохнулась.

— Да. Прости меня... я очень тебя люблю! — Быстро повесил трубку, пока тетя, любившая оставить последнее слово за собой, не сказала что-нибудь лишнее.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

Впервые в жизни Теду было страшно лететь в самолете. Почему-то казалось, что вот-вот что-нибудь произойдет — что-нибудь, что не даст им встретиться, и он так и не увидит ее, не дотронется, не скажет все, что собирался...

Отчаянно билось сердце, хотелось закрыть глаза — и открыть их уже там, в Цюрихе. А когда удавалось прогнать нелепый, бессмысленный страх, то думать Тед мог только об одном: как же так получилось?! Почему все те месяцы, что они с Рене были вместе, он жил с ощущением неизбежного скорого конца и позволил ему мало-помалу отравить себе душу — вместо того, чтобы радоваться тому, что подарила им обоим судьба?!

Он сам не понимал, почему так торопится, но изнутри словно что-то подталкивало: «Скорее, скорее!..»

Полетел через Берн, оттуда до Цюриха можно было добраться на машине — не ждать же утреннего прямого рейса! Выскочил из самолета одним из первых и через четверть часа был уже у стойки полусонной девицы, ведавшей прокатом автомобилей.

И снова — километры, километры... Тед старался ехать не слишком быстро, ведь это было бы нелепо — врезаться во что-нибудь в темноте и тумане, сейчас, когда он уже почти у цели— но снова и снова забывался и прибавлял газ.

Как же так вышло?

Он все ждал, когда же она скажет, что пора расставаться, а она готова была пойти на что угодно — ссору с адвокатом, скандал в газетах, недовольство родственников — лишь бы они были вместе...

Он боялся, как бы она не подумала, что он гоняется за ее деньгами — это Рене-то, готовая подарить ему, как в сказке, «весь мир и новые коньки в придачу»! А она огорчалась, что он ничего не хочет, даже подарка на Рождество!

Да будь он проклят, если позволит ей проронить из-за него еще хоть одну слезинку! Скорее, скорее...

Опомнился Тед, только подъехав к ограде. Взвизгнув покрышками, резко затормозил у ворот — и замер, глядя на особняк, в котором не светилось ни одного окна.

Все спят, ночь... что он здесь делает в такое время?! Не лучше ли поехать в какой-нибудь отель, а утром позвонить, поговорить — и только потом явиться?

Быстро, боясь, что передумает и позволит здравому смыслу взять верх, он вышел из машины и нажал кнопку звонка. В ответ — молчание, и изнутри, волной паники, совсем уже нелепый и иррациональный страх: а что если в доме никого нет?!

Но внезапно из расположенного под звонком переговорного устройства раздался незнакомый женский голос:

— Кто там?

— Это... — он кашлянул, чтобы справиться с внезапно осипшим горлом, — это Тед Мелье.

На этот раз молчание длилось значительно дольше. Он уже думал, что про него забыли, когда замок на воротах щелкнул, отпираясь.

Подъезжая к дому, Тед увидел, как в вестибюле загорелся свет, оставил машину перед входом и поднялся по ступенькам, уже догадываясь, кто встретит его за дверью.

Робер выглядел невозмутимо-светским, как и полагается вышколенному слуге — впечатление портили лишь высовывавшиеся из-под пижамных штанов шлепанцы на босу ногу. Слегка поклонившись, произнес холодно-любезным тоном:

— Здравствуйте, господин Мелье. Что вам угодно?

Они давно уже были на «ты», и Робер прекрасно знал, что именно Теду угодно — но на лице его не было написано ничего, кроме вежливого ожидания.

— Я приехал к Рене.

— Мадемуазель Перро сейчас спит. Не угодно ли пройти в гостевую комнату?

— Она проснется часа через два. Я лучше просто подожду на кухне или в библиотеке, — против его воли, голос Теда прозвучал почти просительно.

Несколько секунд Робер обдумывал это предложение, потом кивнул:

— Прошу вас! — и указал в сторону библиотеки.

Ясно, кухня — это для «своих». Ладно, неважно... Главное — Рене здесь, совсем близко!

Проводив Теда до библиотеки, старик все с тем же безразлично-вежливым видом спросил:

— Не желает ли месье кофе с дороги?

— Робер, ну хватит! Разговаривай нормально, без этого идиотского «месье»! — не выдержал Тед.

— Нормально — так нормально, — протянул Робер и неожиданно рявкнул: — Ты зачем приехал — добивать? Или вообразил, что тебе тут гостиница с теплой постелькой? Захотел — пришел, захотел — ушел? Этот... Виктор за пять лет того не смог сделать, что ты в один день. У нее глаза мертвые были... говорила, двигалась — как робот. Сейчас только оживать начала, так ты тут как тут, снова явился?

Тед сидел, как оплеванный. Он сам просил говорить «нормально» — вот и напросился... И что можно на это возразить?

— Эх, была бы она моей дочкой — на порог бы тебя не пустил! — добавил «на закуску» Робер, вздохнул и устало осел, как проткнутый воздушный шарик. Предложил, уже нормальным тоном: — Ладно, так ты кофе будешь?

— Да нет, спасибо... вот воды, если можно.

Робер принес воды — большой бокал с плавающим ломтиком лимона — и сказал суховато, словно спрашивая разрешения:

— Если больше ничего не надо, я тогда спать пойду.

Теду показалось, что старик уже раскаивается, что сгоряча наговорил лишнего, позволив себе влезть в «господские дела».

— Спокойной ночи.

Он сидел и смотрел на темные полки с резным орнаментом — Рене как-то сказала, что им лет двести. И изо всех сил пытался вернуть себе то чувство простоты и кристальной ясности, которое погнало его в путь — ощущение, что наконец-то он делает все правильно и иначе просто быть не может.

Но оно исчезло, и остались лишь медленно ползущие стрелки часов. Рене встает в семь, еще четверть часа, пока ей доложат о его приезде...

А может, пойти к ней прямо сейчас — не ждать, постучать в дверь, разбудить?! Она не рассердится, даже обрадуется! А если нет? Что ж — еще один глупый поступок вдобавок к тому, что он уже натворил, ничего не решает. Или лучше сначала позвонить? А может...

Он вспомнил, как показывала Рене: на раме зеркала нажать серединку цветка, а потом совместить два лепестка. Но зеркала не было, только стеллажи, уставленные книгами, а в промежутках — неглубокие подсвеченные ниши с фарфоровыми статуэтками. Наверное, секрет опять в резьбе — и где-то тут, среди прочих, тоже должен быть цветок с секретом!

Прикинув, где примерно на верхнем этаже было расположено зеркало, Тед довольно быстро нашел нужный стеллаж. Пробежался пальцами по резьбе — ага, вот она, притапливающаяся серединка!

Стеллаж отодвинулся наподобие двери, открыв темный провал с уходящими вправо ступеньками, и, стараясь не думать, правильно ли он поступает, Тед шагнул в проем.

По мере того как он на ощупь поднимался по крутым ступенькам, ему становилось все страшнее и страшнее. В горле пересохло, а сердце билось так, что удары, наверное, можно было слышать сквозь стену.

Он ведь даже не спросил у Робера, в каких комнатах Рене сейчас живет! Если ремонт закончился, она могла перебраться на второй этаж, ближе к кабинету... Хотя она не любит эти комнаты.

Зачем он это делает, зачем делает глупость?! Ведь можно же было подождать пару часов! Господи, ну сколько там еще ступенек?!

Теду уже казалось, что он находится где-то на уровне крыши, когда протянутая вперед рука наткнулась на препятствие.

Открыв дверь, он осторожно — не хватало только вывалиться кубарем и грохотом разбудить весь дом! — вылез наружу. И сразу же — легкий, еле заметный... оглушительный знакомый запах. Значит, он не ошибся, Рене по-прежнему живет здесь!

Тед постоял с минуту с закрытыми глазами, глубоко дыша и улыбаясь. Теперь все будет хорошо — надо только немного успокоиться, чтобы не напугать ее. А потом тихонько войти, зажечь маленький свет у изголовья и присесть рядом. И увидеть, как на еще спящем лице проступает недовольство — кто это ее будит в такую рань?! — Удивление... и наконец — радость!

Его планам не суждено было осуществиться. Стоило Теду приоткрыть дверь и тихо скользнуть в спальню, как ему на ногу налетело нечто увесистое. Раздался истошный — нет, не лай — вопль, в котором так и слышалось восторженное: «Ты!!! Ты!!!»

Нагибаясь, чтобы на ощупь подхватить Дезире, он услышал какой-то звук со стороны кровати и только теперь осознал, что совершил чудовищную глупость: в темноте, спросонья Рене могла решить, что это пришел Виктор — как в ее кошмарах!

Громко сказал, почти крикнул:

— Рене, не бойся, это я... — и в этот момент вспыхнул свет.

Она сидела на кровати, зажав в кулаке и судорожно подтянув до самого горла вырез ночной рубашки — перепуганная, бледная.

— Рене... — горло внезапно перехватило.

Ее глаза не отрывались от его лица, голова запрокидывалась все выше по мере его приближения. Всего несколько шагов — но Теду казалось, что бесконечно далеко.

Он не замечал сейчас ни прыгающих вокруг собак, ни того, как похудела и осунулась Рене, только эти глаза, испуганные, смотревшие на него так, будто он — призрак, который от малейшего слова или жеста растает в воздухе. Еще шажок, совсем коротенький, он оказался вплотную к кровати, хотел дотронуться — и тут Рене неожиданно вскрикнула и вцепилась в него, притягивая к себе, ближе. Ее лицо уткнулось ему в живот, она стонала и вздрагивала, словно задыхаясь.

Тед нагнулся, обхватив обеими руками худенькое, ставшее почти бесплотным тело, и замер так, повторяя осипшим, плохо слушающимся голосом:

— Я вернулся, я больше не уеду... только ты не прогоняй меня...

Ее голова судорожно замоталась из стороны в сторону: «Нет, нет!»

Он хотел еще сказать, что любит ее и не может жить без нее, и какую страшную, чудовищную ошибку чуть не совершил, и как плохо ему было без нее — единственной, любимой. Но для самого главного слова были ни к чему — он и без них знал, что Рене уже все поняла и простила, и для нее сейчас важно только одно — что он вернулся...

Потом ему удалось как-то стащить с себя свитер и устроиться рядом с ней на кровати. Обнял, потянулся за одеялом, она же замерзнет в одной рубашке! От этого движения Рене словно очнулась, погладила его по лицу влажной дрожащей ладошкой и спросила:

— Это действительно ты?.. Скажи еще раз!

— Это я, — Тед сумел улыбнуться, — и она несмело, словно вспоминая, как это делается, улыбнулась в ответ. — Это точно я... — Прижался лицом к ее волосам, потерся об них — и рассмеялся, впервые за многие месяцы почувствовав себя счастливым.

Они лежали, тесно прильнув друг к другу, впитывая то тепло и ощущение близости, которого так долго не хватало им обоим. Легкие прикосновения, какие-то несущественные и неважные, но очень значимые слова:

— Ты похудела...

— Очень противно, да?

— Ты очень хорошенькая... и прическа новая тебе идет. Я тебя теперь сам буду кормить, с ложечки... можно?

Его руки гладили ее по худенькой спинке с цепочкой позвонков и трогательно торчащими лопатками, по взлохмаченной голове, снова возвращаясь к лицу. Рене выглядела уже не такой бледной, губы слегка улыбались, и эту улыбку можно было потрогать кончиками пальцев.

— Я про тебя в газете читал... Ну зачем тебе японский язык?!

— Это они сами придумали, для красоты. А компьютер я действительно теперь немножко знаю.

Наверное, они бы пролежали так довольно долго, если бы не Дезире, которая проскакала прямо по ним и, оказавшись в районе лиц, облобызала обоих — чтобы ни один из «ее людей» не чувствовал себя обделенным.

— Тьфу! — неожиданное прикосновение горячего языка заставило Теда вздрогнуть и подскочить, оторопело уставившись на радостно скалящуюся рожицу с рыжими бакенбардами. — Она меня облизала! И... это еще что такое?! — Рядом с Дезире появилась вторая собачка — белая и усатая, слегка напоминавшая Тэвиша.

— Это Силки, — отозвалась Рене. — Она силихэм-терьер, помнишь, Алек обещал? Ей уже семь месяцев. А Тэвиш сегодня спит у Робера. У Дезире... это самое, — она смутилась. — Видишь, она в трусах. Он ей проходу не дает.

Только теперь Тед заметил, что рыжая собачонка была наряжена в розовенькие трусики с дырочкой для хвоста. Смотрелась Дезире в этом наряде вылитой цирковой обезьянкой.

Смех вырвался из груди внезапно. Все его тело затряслось, из глаз брызнули слезы — он попытался остановиться, но смог только махнуть рукой и простонать:

— Ма-а-кака! — и зашелся в приступе дурацкого хохота. — Смотри — макака!

Несколько мгновений Рене не понимала, что с ним происходит — потом тоже рассмеялась и прижалась к его шее лицом — и именно в этот момент Тед вдруг вспомнил то самое главное, что собирался ей сказать!

Выпалил — быстро, все еще во власти смеха, не думая:

— Солнышко мое, выходи за меня замуж! — и осекся, замолчал, сам не веря, что сказал это — наверное, не так, как надо было.

Рене вскинулась, глядя на него — правильно ли, то ли она услышала? Он быстро заговорил, не дав ей вымолвить и слова:

— Подожди, я хочу сказать... Тетя говорит, что я глупый, грубый и тощий... постой, не перебивай! — Она сдвинула брови, явно не соглашаясь с подобной оценкой. — И это действительно так, и характер у меня плохой — ты просто не знаешь. Я ревнивый, и завожусь из-за пустяков... и... и я знаю, что зарабатываю мало — в смысле по сравнению с тобой, но все равно хочу работать, и работа у меня такая, что не всем по душе, а мне нравится... и еще я про наследственность свою ничего не знаю, — вспомнил он опасения графини де Клери.

— Постой, это ты мне предложение делаешь? — Все-таки перебила она.

— Ну да, да! Я вот что хочу сказать... Я знаю, что ты можешь найти и красивее, и богаче, и вообще — лучше. Только никто из них не будет тебя любить так, как я. И я буду хорошим мужем, и...

— Я согласна! — Быстро сказала Рене.

— Что — вот так, сразу? — Он даже опешил.

— Да, да, — рассмеялась она каким-то странным рыдающим смехом, — и не смей меня больше отговаривать! — Внезапно всхлипнула, уткнувшись ему в плечо.

— Ты чего? — испугался Тед, — плачешь, что ли?

Она закивала, не отрываясь от его плеча. Погладила теплой лапкой по уху и пробормотала сквозь слезы:

— И вовсе ты не грубый...

— Не плачь! — Попросил он. — Ну не надо, все же хорошо. Лучше представь себе, что в газетах напишут! Они там из двух женихов тебе выбирают — а ты третьего выискала! — Нашарил в кармане платок и начал вытирать заплаканное лицо, мельком подумав, что, похоже, ему на роду написано жертвовать своими платками для вытирания именно этого носа. — Ну чего ты, я же самому себе пообещал, что больше ты из-за меня плакать не будешь... и вообще — я того не стою.

— Стоишь! — возмутилась Рене сквозь слезы.

И почему это женщины так любят плакать?! Нет, слова тут не помогут! Тед решил попробовать более радикальный метод убеждения. Увидев, с какой готовностью она потянулась навстречу, прижмурив все еще мокрые глаза и приоткрыв губы, на мгновение удивился — почему не сделал этого раньше, а тратил время на уговоры?!

Его руки, в который раз оказавшись умнее хозяина, начали действовать самостоятельно, каким-то образом задрав ее рубашку чуть ли не до талии и поглаживая по освободившейся спине... точнее, немного ниже. Там было так хорошо, мягко и упруго, что в голове все путалось.

Одежда начала мешать, с каждым движением, с каждым поцелуем все сильнее — но отпустить Рене, даже на мгновение, было немыслимо. Он целовал ее как сумасшедший, навалившись всем телом; сердце отчаянно билось и хотелось смеяться от счастья — но смеяться было нельзя, потому что тогда не хватало бы дыхания.

Поймав руку Рене, он потянул ее туда, где все набухло и пульсировало, как второе сердце — и не сразу понял, что означает вибрирующий звук, внезапно ввинтившийся в уши.

Рене вздрогнула и прижалась к его шее открытым ртом, тяжело дыша. Выдохнула хриплым шепотом:

— Шесть...

Только теперь до Теда дошло, что звонит будильник, стоявший на тумбочке за его спиной.

— Ты можешь сегодня не ходить на работу? — Спросил он так же хрипло.

— Да, только надо позвонить... — Она потянулась к будильнику, и через мгновение пронзительный звон наконец смолк. — Сейчас, — легла обратно, прижалась лбом к его плечу и закрыла глаза, — сейчас...

Полежала пару минут, что-то тихо побормотав сама с собой, как она всегда делала перед серьезным разговором — и потянулась к телефону.

Завтрак принесла лично Эльза и весьма ненатурально испугалась, даже вскрикнула, увидев сидящего на кровати Теда. Ему стало смешно: он не сомневался, что о его приезде уже знают все в доме и появление Эльзы означает, что Робер, не обнаружив его в библиотеке, решил под благовидным предлогом заслать в спальню к Рене лазутчика — выяснить, что происходит.

После плохо разыгранного испуга Эльза сочла нужным, не выпуская из рук поднос, сделать подобие книксена.

— Доброе утро, месье. Доброе утро, мадемуазель. — Рене, прилипшая к телефону, кивнула и сделала рукой некое подобие приветственного жеста.

— Доброе утро, Эльза. Это что — кофе с круассанами? — Как ни в чем ни бывало спросил Тед.

— Как всегда, месье, — кивнула Эльза. Глаза ее бегали из стороны в сторону, то и дело останавливаясь на лице Рене — было очевидно, что она стремится как можно лучше справиться с порученной ей тайной миссией. — Я не знала, что вы... — запнулась, не зная, как продолжить.

— Рене сегодня на работу не пойдет. Часа через полтора мы с ней позавтракаем как следует — ну там... яичница, сосиски, булочки и кофе со сливками. А пока пусть нас никто не беспокоит, — невозмутимо сообщил он — пусть понимают как хотят!

Ушла Эльза с довольным видом, весьма кстати прихватив с собой собак. Тед не сомневался, что не остались без внимания припухшие губы Рене, и общая легкая взъерошенность в их облике... Ну и что, в конце концов, пусть привыкают!

Рене нажала на рычажок и начала набирать новый номер. И что она тут — производственное совещание, что ли, решила устроить?! — возмутился он, чувствуя себя женихом, то есть личностью, имеющей определенные права и полномочия.

Подергал ее за плечо и сообщил громким шепотом:

— Кофе стынет! Хватит болтать!

Она сдвинула брови — и вдруг улыбнулась. Подъехала к нему, ерзая по кровати, на ходу сказала в трубку:

— Ладно, я ближе к вечеру позвоню, — и разъединилась.

— Вот так, умница! — похвалил Тед, отобрал у нее телефон и отключил звонок, подумав при этом, что герой сериала в подобной ситуации не преминул бы выдернуть из стены провод.

— Я до понедельника все дела раскидала! — гордо сообщила она.

Получила в награду круассан, откусила и внезапно захихикала, чуть не подавившись: — Представляешь, ко мне сегодня японцы приезжают. Я их на Ренфро перебросила, так он спросил, все ли со мной в порядке и не может ли он как-то мне помочь!

— Обвенчать! — Фыркнув, предложил Тед.

Она прихлебывала кофе, рассказывала про свою новую секретаршу: «представляешь — у нее два сенбернара!» — веселая, беззаботная, словно не было этих месяцев разлуки. Лишь в глазах еще прятались остатки тревоги и неуверенности, словно она все время хотела спросить: «Это действительно ты? Ты настоящий? Ты есть?»

Тед подумал, что пройдет немного времени, и она привыкнет жить, зная, что завтрашний день тоже будет счастливым. А пока... пока доказать, что он настоящий, было очень просто.

Потянув Рене к себе, он зарылся лицом в теплые волосы цвета осенних листьев, потрогал губами ухо и тихонько мурлыкнул:

— М-м?..

Мельком пожалел, что собирался впопыхах и забыл новые трусы невиданной красоты: на черном фоне тощий красномордый черт с высунутым языком и вилами наперевес. Вот бы она посмеялась!

[1] В одной английской семье родился мальчик. Дожил до пяти лет, но так и не заговорил.

Родители уже отчаялись услышать от него хотя бы слово, как вдруг однажды за завтраком он заявил:

- Овсянка подгорела...

Родители выронили ложки из рук, бросились к нему:

- Как же так, почему ты раньше молчал?

- Раньше повода не было, - ответил мальчик.

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?