«Немеркнущие надежды»

Пролог

Еще вчера он пытался проехать в машине по тесным от автомобилей бостонским улицам, а сегодня уже на севере, за сотни миль от родного дома.

Два года, два долгих года доктор Георг Лейтон не был в Миртле — маленьком орегонском городишке, ставшем немалой частью его запутанной и сложной жизни. И где теперь его дом? Правда, в Миртле его знали под другим именем. Для знакомых и коллег он был просто Ален. Доктор Ален Смит — несчастный погибший друг оставил ему это имя. Этим именем Георг воспользовался, когда в результате ошибки следствия было объявлено, что той ночью погиб он, Георг. Мужества явиться с повинной у него тогда не хватило. Он растерялся и спрятался в Миртле. Тогда казалось, одинокая, полная лишь забот о пациентах жизнь частично искупает его грехи.

И так тянулось долгих девять лет. Если бы не Надя, не смерть Эдды Карпентер…

Он вспомнил миниатюрную женщину с водопадом шелковистых каштановых волос и нежной кремовой кожей, малышку Элли — каштановый вихрь в розовом платьице… Больше всего на свете он хотел сейчас увидеть этих двух женщин — большую и маленькую. Какова будет встреча? От этого зависит вся его дальнейшая жизнь. Да, Георг писал им изредка письма, но он не мастер на слова… Да и разве способна бумага все вместить? Год в хорошей, но все же тюрьме. И еще год, когда он, уже работая с отцом, не мог покинуть Бостон, ибо освободили его условно…

У Элли сегодня праздник — день рождения. Георг нащупал в кармане маленький сверточек, лежащий рядом с простой коробочкой для ее мамы. Наверняка ведь первый вопрос Элли будет о подарке. Георг устало посмотрел по сторонам. Боже, как же долго тащится этот автобус…

Глава 1

На этот раз женщина. Из-за нее доктор Ален Смит был вынужден выбраться из-под теплых одеял в холодное февральское утро и спуститься по обледенелой горной дороге в город. Мягкий свежий снег прикрывал коварный лед. Видимость исчислялась уже не милями, а футами.

Шипованная резина помогала доктору удерживать его «бронко» на дороге, а горячий кофе не давал заснуть, но и сильная доза кофеина не улучшила скверного настроения Алена.

Больничная стоянка была почти пуста. Ночная смена работала не в полном составе из-за эпидемии гриппа в округе. Даже его коллега Ник Стикс свалился, и поэтому уже недели полторы Алена каждую ночь вызывали в отделение неотложной помощи.

Его тело молило о сне, а мозг жаждал отключиться. Монашеская жизнь сама по себе не сулит больших радостей. Но монашеская жизнь без сна еще ужаснее. Однако и то и другое было результатом сознательного выбора доктора Смита, хотя и не без влияния внешних обстоятельств.

Остановившись у входа в отделение неотложной помощи, он оставил ключ в замке зажигания. Такую привычку он приобрел в первые же месяцы после приезда в штат Орегон — экономил ценные минуты при срочном вызове.

Доктор не боялся, что уведут его машину. Практически все в Миртле и большинство жителей округа знали, что серо-голубая машина с вмятиной на правом крыле и треснутым ветровым стеклом принадлежит доку Смиту.

За девять лет — семь из них был единственным врачом в радиусе сорока пяти миль — он стал неотъемлемой частью долины, почти такой же, как деревья, давшие название расположенному в ней городку.

За его спиной посмеивались, что он вроде мирт пустил здесь корни. Еще бы: никуда не выезжал из округа, редкие часы отдыхал от работы, никогда не получал писем и даже телефонные звонки его были исключительно деловыми.

Он был в курсе всех сплетен, но не интересовался ими. У него свои основания жить в Миртле, и никого они не касаются, как и причина, по которой он в свои тридцать восемь остался холостяком и собирался оставаться им и впредь.

Пока он стряхивал снег с ботинок, мимо медленно проехала одна из двух городских патрульных машин. Преступления в Миртле были редки и обычно связаны с увлечением спиртным.

В трехпалатном отделении неотложной помощи дежурила Элен Бриз — очень опытная сиделка лет под сорок, работавшая по ночам, чтобы днем заниматься семьей, — у нее было пятеро детей и муж-рабочий.

— Гнусное утро для воспаленного аппендикса, — бросил Ален сиделке, заполнявшей медицинскую карту. Элен ответила ему бодрой улыбкой, что только ухудшило его настроение. Ну кто может улыбаться в пять часов утра? Он так даже и не пытался.

— Судя по вашей белой голове, на улице все еще идет снег, — проговорила она с типичным для нее невозмутимым видом.

Как и другие больничные старожилы, Элен привыкла к мрачному настроению доктора. Большинство приписывало мизантропию Алена постоянным перегрузкам. Некоторые же намекали, что в Миртле доктор укрылся от неприятных воспоминаний о мучительном прошлом.

Врач изучает анатомию по учебникам и на вскрытиях. Знание человеческой натуры приобретается в ежедневной работе, а он-то схватывал все на лету. Впрочем, люди всегда любопытны и всегда готовы обсудить соседа.

— Да, идет снег и жуткий ветер. — Ален сбросил теплую куртку и меховые перчатки, небрежно провел рукой по своим влажным волосам и посмотрел на часы: двадцать восемь минут от дверей до дверей.

— Надеюсь, я не помешала ничему серьезному этим своим звонком, — сострила сиделка.

— Еще как помешала! — раздраженно проворчал доктор. — Впервые за две недели я наслаждался полноценным сном.

Прирожденная сваха, сестра не упускала любой возможности намекнуть на монашеский образ жизни Алена.

— Вы забыли побриться, — заметила Элен, протягивая ему кружку с дымящимся кофе одной рукой и историю болезни — другой.

— Не забыл, — проворчал Ален между глотками. Один взгляд на деловые записи Элен сказал ему, что скорее всего в течение ближайшего часа ему придется взяться за скальпель. — Подумываю отрастить бороду.

Элен с сомнением оглядела щетину на его лице и покачала головой:

— И не думайте об этом, С бородой вы можете напугать тех, кто вас не знает.

— Вот уж никогда не считал себя страшным, скорее трусливым. Здесь меня знают почти все.

— Эта пациентка не знает вас. — Элен бросила взгляд на первую палату. Она новенькая в городе.

Доктор Смит удивился. При своей-то бедности и высоком уровне безработицы округ Миртл редко привлекал новых жителей. Немногие новички вряд ли представляли опасность. Но он прекрасно понимал, как легко можно разрушить его тщательно перестроенную жизнь. Достаточно лишь случайной встречи…

Понимание этого и держало его пленником в долине, заставляло остерегаться какой-либо шумихи вокруг своего имени. Никто, кроме него, не знал, как раздражает иногда такая добровольная ссылка.

Он просмотрел карту. Надя Адам. Тридцать четыре года. Разведена. Владелица и редактор городской газеты «Фри пресс».

Его удивление сменилось отвращением. Знавал он журналисток, даже уважал одну-двух, пока они не обратили свою кровожадность и на него.

Из дошедших до него в последнее время обрывочных сведений он понял, что миссис Адам была из наихудших представительниц своей профессии.

«Привлекательная и одинокая», — несколько раз подчеркивала его секретарша. «Клевая девица», — говорили мужики в баре «Гордый олень»…

По словам Реда Старка, продавшего ей «Пресс» после гибели на охоте бывшего владельца, она оставила Лос-Анджелес, решив воспитать свою дочь в маленьком городке. Скорее всего, решил про себя Ален, девчонка попала в городе в какую-то беду.

Ален не успел познакомиться с миссис Адам, больше того, даже избегал знакомства. Устроил так, чтобы мать с дочерью стали пациентами Стикса, когда впервые явились в клинику.

Ну и где сейчас Ник, с завистью подумал он. Наверное, устроился уютно с горячей грелкой и видит золотые сны. Ален едва не рассмеялся. Подняв глаза, он заметил, что Элен выжидающе смотрит на него.

— Кого можно вызвать из операционной бригады?

Элен сверилась с графиком:

— Фултон, Гаррисон и Фимли.

— Надеюсь, им удалось поспать. Похоже, они нам понадобятся.

— Обзвонить их?

Ален задумался. Вся троица жила в городе, в пяти минутах езды от больницы даже в плохую погоду. Он один предпочел уединиться Бог знает где, в хижине на недостроенной дороге.

— Пока не надо, сначала посмотрим, как себя чувствует наша знаменитая пациентка. — Уж он-то прекрасно знал женщин типа этой Адам. Когда-то, в другой жизни, он даже любил подобную женщину. И бесконечно верил ей.

И вот, когда Ален больше всего нуждался в ней, она предала его, как почти все остальные, кто был дорог ему в то время.

— Посмотрим, как миссис редактор поведет себя при пальпировании живота, пробормотал доктор.

— Первая палата, — напомнила ему Элен. Ален откинул портьеру и вошел в крошечное помещение. Миниатюрная женщина, свернувшаяся в клубочек под простыней, открыла глаза и ухитрилась изобразить улыбку.

Несмотря на взъерошенные каштановые волосы и припухшее лицо, она была достаточно хороша, чтобы он пожалел, что не соизволил соскрести утреннюю щетину.

— Вы, наверное, доктор Смит? — прошептала женщина, пытаясь улыбнуться.

— Да, мадам.

У нее были подернутые влагой карие глаза и настолько густые ресницы, что казались слишком тяжелыми для век.

Так вот какова эта искушенная газетчица, о которой он был уже немало наслышан. Но он представлял ее другой. Вместо лакированной блондинки перед ним была женщина с роскошными волосами и умным лицом.

Светлая кожа, глаза окружены темными тенями, что и не удивительно. И похоже, никакой косметики.

— Надя Адам, — кратко представилась она.

— Вы не моя пациентка, но коль скоро доктор Стикс сражен нынешней эпидемией…

— Я уже слышала. Бедняга. Он слишком много работает.

— Как и все мы.

Малое пространство палаты должно было бы вызвать дискомфорт у такого крупного мужчины, как Ален, но никогда еще не наводило на мысль об интиме.

— Мы не знакомы? — прошептала женщина, явно испытывая острую боль. — Я… Мы не встречались? Может быть, в Лос-Анджелесе?

— Никогда там не был.

Миссис Адам не спускала с него глаз. Умных и, несмотря на боль, оценивающих. Ален Смит ощутил некое смущение.

— Паршивое начало дня, доктор. — Она сделала еще одну отважную попытку улыбнуться. — Для нас обоих.

— Да уж.

Доктор снова пробежал глазами историю ее болезни, опасаясь возможных осложнений при считавшейся простой операции.

— В последний раз вы были госпитализированы, когда рожали дочку?

— Да.

Осложнения при родах, отметил он, если она захочет иметь еще детей, ей не обойтись без помощи хирурга.

— Как я понял, сейчас вас беспокоит аппендицит?

— Не беспокоит, а сводит с ума!

— Очень больно?

— Как будто во мне кто-то постоянно бегает в шиповках. Прошлой ночью я пыталась не обращать внимания на это чудовище, пока готовила газету в печать, но вынуждена была сдаться, когда у меня появилось сильное желание самой забраться под пресс.

Ален взял ее кисть и попытался посчитать пульс, хаотически бившийся под подушечками его пальцев. Кожа миссис Адам была слишком горячей на ощупь, а кости казались такими тоненькими, что он боялся сделать ей больно.

— Постарайтесь расслабиться, миссис Адам, так вам будет легче — Называйте меня Надей, пожалуйста, — еле слышно прошептала она. — Я знаю, что вела себя как идиотка, целый месяц не обращала внимания на эту дикую боль.

— Расскажите мне о своих ощущениях, — спросил он, заметив, что, несмотря на состояние, она внимательно рассматривает его лицо.

— Я говорю о болях. Поначалу что-то вроде приступов. Ничего страшного, решила я, но позже стало труднее не замечать их.

Надя облизала сухие губы, и он увидел, что ее язык похож на язык девчушки, пытающейся слизнуть последние остатки мороженого. У нее был чудесный рот, чувственный, словно созданный для поцелуев, не нуждающийся в помаде, чтобы привлечь внимание.

— Посмотрим, где вас беспокоит больше всего. — Уверенным движением он опустил простыню до ее бедер. Как он и ожидал, Элен облачила пациентку в открывающийся спереди бумажный халат, аккуратно закрытый в данную минуту.

Уточняя диагноз, он положил два пальца на нижнюю правую четверть ее живота и чуть нажал. У нее перехватило дыхание, закрылись глаза.

— Точно в цель, — еле слышно выдохнула она.

— Извините. — Доктор продолжил пальпировать, пока не нащупал окончание уплотнения. — Тошнота, рвота?

— Было немного.

— Что именно?

— И то и другое. — Надя судорожно вдохнула, потом сморщилась. — Так я права? Аппендицит?

— Да, похоже на то. — Он натянул простыню на ее плечи, стараясь касаться совершенно бесстрастно, помня, что прежде всего он врач, а не мужчина.

— Придется оперировать?

Ален Смит помедлил. Некоторым пациентам приходится подслащивать горькую пилюлю. Но по его понятиям, Надя Адам не нуждалась в этом.

— По моему мнению, да. Я мог бы провести дополнительные исследования для большей уверенности, но, судя по вашему рассказу, затягивать опасно.

— Проклятье! Этого я и боялась. — Надя попыталась сесть, но тут же отказалась от своей затеи, когда острая боль резанула ее в правом боку. Насколько опасно? — прошептала она, немного переведя дух.

— Исключительно опасно. Ваш аппендикс может прорваться, и тогда неминуем перитонит.

— Это как с Дудини и Валентине. — Надя была потрясена. — Они ведь умерли?

— Совершенно верно. Однако времена меняются, — ответил доктор, доставая из кармана куртки стетоскоп. — Впрочем, не я был их врачом…

— Как долго я пробуду в больнице?

— Два дня, если все будет хорошо.

— Так оно и должно быть.

— Так я планирую. — Он надел стетоскоп и снова откинул простыню.

— Меня это устраивает.

Надя продолжала напряженно вглядываться в его ясные голубые глаза, словно желала узнать его получше, прежде чем доверить ему свою жизнь.

— Однажды я писала о воздействии мозга на тело. Удивительно, какой силой обладает мысль, вы не находите? Она способна даже изменить всю жизнь человека.

— Вероятно. Сделайте глубокий вдох, пожалуйста, — велел Ален, просунув руку между отворотами ее халата. У нее была кремовая, не тронутая загаром кожа, а слева от груди он заметил полянку веснушек.

Сердце у нее билось чуть ускоренно, но ровно.

— Покашляйте, пожалуйста. Это оказалось больно, и глаза Нади округлились и потемнели, а рот сжался.

— Извините, — пробормотал доктор. — Вот почти и все.

— Прекрасно, — прошептала Надя, закрывая глаза. Ее кожа, казалось, побледнела еще больше, а глаза, полуприкрытые веками, стали прозрачнее.

Ален Смит убрал стетоскоп и накрыл ее простыней.

— Позвонить кому-нибудь от вашего имени?

Надя нахмурилась в задумчивости.

— Лучше всего заведующему типографией, Джону Хубену. Кто-то должен сказать моей дочери Эльвире, а он ей как дядюшка.

— Сколько вашей дочке?

— Скоро десять, но она довольно взрослая для своего возраста — она мне постоянно напоминает об этом.

— Где она сейчас?

— Дома, в постели. — Надя сморщилась от внезапного приступа боли, потом медленно продолжила:

— Мы живем в квартире над редакцией. Один из работников остался с нею, когда Джон повез меня сюда, он обещал заглядывать к ней время от времени. Между ее бровями прорезались две морщинки, а глаза чуть затуманились. — Обычно я прошу посидеть с ней Эдду Карпентер. Элли начала брать у нее уроки музыки. Надеюсь, вы знаете ее?

Доктор кивнул:

— Я позабочусь об этом. Она вздохнула с облегчением:

— Буду вам очень признательна, доктор. Эдда была библиотекарем на пенсии и городским философом, известным своими добрыми делами и хорошим отношением к душам заблудшим. Она же была самым близким другом, какого только мог позволить себе Ален.

— Кое-кто считает ее чересчур мягкой.

— Только не я. Должен же присутствовать какой-то раздражитель в обществе. Так интереснее.

Доктор подавил улыбку. Надя — газетчица, и об этом не следует забывать.

— А у вас есть дети, доктор Смит?

— Во всяком случае, я об этом не знаю. А теперь откройте, пожалуйста, рот и скажите «а».

— Ар-р… — скривилась она. Когда он осмотрел ее рот и горло, она спросила:

— А вам хочется их иметь?

— В данный момент сие от меня не зависит.

— Вы не женаты?

— Нет.

— Разведены?

— Нет.

— Овдовели?

— Нет.

— А, так вы гей?

Такое предположение не удивило его. Еще бы. Холостяк тридцати восьми лет, даже не пытающийся ухаживать за женщинами, всегда подозрителен.

— Нет, миссис Адам, я ваш врач, у которого, ко всему прочему, времени в обрез. — Извините меня за назойливость.

Ален пожал плечами.

— Такая уж у вас профессия.

…Так, лимфатические узлы вроде в норме. Щитовидка вполне допустимого размера. Кожа — мягкая на ощупь. Податливая.

— Вам что же, не нравятся дети? — Миссис Адам не только любопытна, но еще и настойчива.

— Они мне безразличны.

— И это не мое дело, да? В этот момент Элен заглянула в палату и спросила:

— Так я звоню? Ален кивнул:

— Да, и предупредите лабораторию — надо будет проследить за кровью.

— Хорошо. — Элен ободряюще улыбнулась пациентке. — Не волнуйтесь, миссис Адам, вы в хороших руках.

— Чудесная женщина, — прошептала Надя, когда сиделка вышла. — Очень чуткая, — Ее взгляд задержался на лице врача. — Как и вы, доктор, мне кажется.

Ален помрачнел. Вот уж нет, просто ученый тип, механик со скальпелем, только и всего.

— Элен приготовит вам бумаги на подпись, — проронил он. — А я тем временем позвоню Эдде Карпентер.

В операционной оказалось холодно, как в морозилке, и, как ни странно, весело. Куда бы ни взглянула Надя, всюду торчали попискивающе и подмигивающие аппараты, большинство из которых было подсоединено к ней в самых неподходящих местах.

— У меня нет времени болеть, — бормотала она, соображая, уж не набили ли ей в самом деле рот ватой.

Операционная сестра в зеленой хирургической одежде усмехнулась в маску.

Надя прикрыла глаза на пару секунд. Все будет прекрасно, медленно и четко сказала она себе. Об Элли позаботятся. Джон займется газетой. Она мысленно улыбнулась. Забота стала образом ее жизни. Забота об Элли и ее адаптации к маленькому городку после жизни в мегаполисе. О газете, требующей слишком много денег… О докторе со скалоподобным лицом и грустными глазами…

Что-то щелкнуло рядом с ее головой, любопытство заставило ее разлепить веки и посмотреть туда, откуда раздался звук: она увидела большие руки, что так нежно ощупывали ее час назад.

Как бы дрейфуя на блаженном облаке, Надя вдруг вообразила, как те же руки прижимают ее к своей широкой груди, а губы шепчут ласковые слова между чувственными поцелуями.

Зачарованный Принц в хирургической одежде, сонно улыбнулась она. Принц с глубоко посаженными голубыми глазами, с серыми льдинками в глубине. Со слишком грубо вылепленным лицом доктор и близко не напоминал роскошных мужчин, окружавших ее в Лос-Анджелесе. Бывший муж Фред был одним из таких типов. Они разошлись потому, что у нее не хватило терпения на его бесконечные интрижки.

…Встреча с Фредом произошла в университете. Надя заканчивала факультет журналистики, а Фред там преподавал. Их брак продлился чуть больше четырех лет. Ей так и не пришлось тогда последовать по стопам отца-редактора.

Развод она пережила почти безболезненно, без тех кошмарных скандалов, которые довелось испытать ее подругам. И даже сумела сохранить своеобразную дружбу — Фред иногда навещал Элли.

…Так ужасно она чувствовала себя только во время родов. Но тогда у нее была надежда увидеть свое дитя, и она поддерживала ее, когда боль становилась невыносимой.

Сейчас же ей не за что было зацепиться, кроме сочной, успокаивающей модуляции голоса доктора Смита, терпеливо и подробно объясняющего ей ход операции.

Этот голос, эти глаза… Они встречались. Где-то… Хмурясь, она прилагала усилия, пытаясь что-то вспомнить… Ощущения приходили и уходили, оставляя ее все более уверенной в исходе операции.

— Сейчас вы уснете, Надя, — прозвучал другой голос, принадлежавший, как она догадалась, анестезиологу. — Вы почувствуете еще один легкий укол.

Надя попыталась остановить его, но онемевшие губы не подчинились.

— Посчитайте от ста в обратном порядке, хорошо?

Надя чувствовала, как ускользает ее сознание. Последним усилием воли она заставила свой взгляд найти голубые глаза, что казались такими знакомыми.

— Расслабьтесь, Надя. С вами уже ничего не случится. — Его голос. Такой странно… знакомый.

— Подождите, — прошептала она отказывавшимися шевелиться губами. Прежде чем он ответил, темнота поглотила ее.

Глава 2

Несмотря на чудовищную усталость, Ален не мог заснуть.

Как только он закрывал глаза, тут же видел испуганное лицо Нади Адам за мгновение до того, как она отключилась. Словно она внезапно припомнила, когда или где могла видеть его раньше.

Ален отнес это на счет предоперационного психоза. Завтра она ничего не вспомнит. Таково воздействие анестезии на мозг. Он беспокойно зашевелился на диване. В доме было тихо, если не считать волшебной музыки Моцарта, льющейся из динамика. Даже ветер перестал завывать.

Ален привык к одиночеству. Иногда ему это даже нравилось. Но только не сегодня. И вместо имбирного эля он выпил бы виски. Но нельзя — его еще могут вызвать.

Как бы он ни нуждался в забвении, которое может принести алкоголь, он не выпьет и грамма, пока есть вероятность, что его вызовут к больному. Алкоголь, наркотики, иногда даже тяжелая усталость лишают врача остроты восприятия. А ее необходимо сохранить во что бы то ни стало. Таково было одно из немногих правил, которым он неуклонно следовал.

Его спасет мороженое. Он с трудом поднялся с дивана и поплелся на кухню, где его ожидала неполная коробка шоколадного мороженого, и достал из ящика ложку.

Затем Ален снова лег и лежал без сна, вспоминая годы, прожитые в этом городке, время, которое сделало его много менее чувствительным, иногда даже черствым. Порой он сам себе напоминал бесчувственную машину.

Машину, носившую белую докторскую куртку со стетоскопом в кармане. Но несмотря на мрачные мысли, Ален знал: он превратился также и в уважаемого доктора. А некоторыми пациентами даже и любимого.

Ален взглянул на подтаявшее мороженое. Он покупал его оптом и под настроение ел даже на завтрак.

Мороженое могло привести его в более благодушное настроение. Но оно не могло заменить удовольствие от радушной улыбки женщины в конце трудного дня или тепло мягкой щеки жены, прижимающейся к нему ночью.

Надя приходила в себя медленно, как бы на ощупь. Она находилась в послеоперационной палате.

Острая боль в боку сменилась тупой. Даже пошевельнуться было больно. Комната описывала безумные круги, как цветное стеклышко в калейдоскопе. Она чувствовала пустоту внутри. И еще странное ощущение — вне времени, да как бы и вне реальности. Она не знала, сколько сейчас времени, да ей это было и все равно.

Прижавшись щекой к подушке, Надя снова заснула. Самое худшее уже позади. Операция прошла, она идет на поправку.

Еще день, максимум два, и она снова будет дома с Элли и со своей газетной шайкой. Вернется на работу, в свой кабинет. Но перед выпиской она должна поблагодарить доктора Смита за его доброту.

Было уже светло, когда она проснулась на этот раз от ощущения теплой, явно мужской руки, считавшей ее пульс. Ее взгляд быстро нашел голубые глаза доктора Алена.

Произошел моментальный контакт. Надя почувствовала это и знала, что он тоже.

— С возвращением, миссис Адам. Как вы себя чувствуете?

— Привет, — произнесла она и громко рассмеялась, услышав свой похожий на лягушачье кваканье голос, но тут же скривилась от опалившей ее живот боли.

— Осторожно, — предостерег он. — Под повязкой коллекция моих лучших швов. Не хотелось бы, чтобы они разошлись.

Надя быстро заглянула под простыню и ниже высоко поднятой больничной рубашки увидела большую марлевую повязку, аккуратно приклеенную к ее животу. Он бесстрастно наблюдал за ней.

Влажные волосы и запах мыла доктора говорили, что он только что из душа. Из-под расстегнутой под белой курткой фланелевой рубашки выглядывали мягкие золотистые волосы на груди.

Надя снова ощутила влечение, на этот раз еще сильнее. Она не противилась ему, уверенная, что ее выбор контролирует ее голова, а не тело.

— Ну… и как я вам?

Улыбки она от него так и не дождалась. Любопытство — проклятие журналиста или его величайший дар, это уж кому как нравится считать. Так что же в, этом человеке заставляло так жестко нормировать улыбки?

— Пока неплохо. Все жизненно важные органы в порядке. Не считая небольшого жара, все в норме.

— Значит, я могу вернуться домой уже сегодня?

— Завтра, если будет нормальная температура.

— А как насчет компромисса? Может, сторгуемся, и я уйду сегодня вечером?

— Завтра утром, если не будет жара. Нет ничего лучше, как схватиться с оппонентом, привыкшим поступать по-своему.

— Но вы только что сами сказали, что все практически в норме, — возразила она с показным смирением. — Чувствую себя прекрасно. В самом деле потрясающе.

Вместо ответа доктор вписал что-то в ее карту. У него крепкие руки, отметила Надя, достойные работы скульптора, тщательно ухоженные, с очень короткими квадратными ногтями и с тонкими умелыми пальцами.

Но сейчас, когда они выглядывали из слегка обтрепавшихся манжетов рубашки, Надя видела прежде всего руки мужчины, а не врача. Мужчины, который без особых усилий ухитрялся повышать ее кровяное давление.

Заметив направление ее взгляда, Ален удивленно приподнял одну бровь. Она поспешно перевела взгляд на металлическую подставку рядом с кроватью.

— Этот телефон работает? — поинтересовалась Надя. — Я хочу позвонить дочери, пока она не ушла в школу.

— Эдда уже отвела ее на завтрак в «Чашку кофе», откуда они дойдут до школы пешком.

Огорошенная, Надя попыталась сесть, но тут же отказалась от своей затеи. Даже наилучшие швы отреагировали весьма болезненно.

— Откуда вы знаете? — спросила Надя, стараясь скрыть боль.

— Она мне сказала.

— Кто? Эдда?

— Эльвира.

Услышав имя дочери, Надя решила, что его губы не так уж суровы. Или это опять ее подводят болеутоляющие?

— Вы разговаривали с моей дочерью?

— А о чем я только что сказал?

— Когда вы с ней говорили?

— С час назад, ну и вчера, естественно. Она удивленно захлопала своими густыми шелковистыми ресницами.

— Вчера? Вы говорили с ней прошлой ночью?

— Угу. Они с Эддой пришли около пяти. После урока Элли. Да, она просила передать вам, что у нее уже получается та пьеска для концерта. Шопен, кажется. Вот так мы побеседовали.

— Обо мне?

— Ну о всяких вещах — о лимонном пироге Эдды, о мальчиках…

Сказать, что она очень удивилась, значило бы ничего не сказать. Доктор погасил улыбку.

— Похоже, ей нравится один и не нравится другой, — очень серьезно сообщил он. — Но вам-то лучше знать.

— Вы разговаривали с ней до того, как она была здесь? Или после?

— И до и после. Выпили с ней в кафетерии горячего шоколада. Она в него ничего не добавляет. «Как мамочка», — сказала она мне. А мне больше нравится шоколад со взбитыми сливками.

Ален вдруг сообразил, что теплые карие глаза разглядывают и как бы оценивают его. Больше того, он почувствовал, что ему нравится представительница этих глаз, хотя прекрасно понимал, как рискованно поддаться ее очарованию.

— Попросите дежурную сиделку позвонить мне, если возникнут проблемы. Прощаюсь с вами до завтра. — Кивнув ей, Ален направился к двери. Дольше оставаться было опасно. Миссис Адам была слишком непринужденной, слишком забавной, с таким обиженным выражением на лице.

— Отлично, Мэри, превосходно. Еще немного…Дитя легко скользнуло в руки Алена. Миловидное, как маленький розовый кролик, оно уже дышало и жаждало насладиться только что обретенной жизнью.

Охватившее его ликование заставило забыть о боли в спине, и он позволил себе дерзкую улыбку под маской. Черт побери, как же здорово провернуть такое дельце!

— Девочка, как и показало ультразвуковое обследование. И такая же красотка, как ее мама.

— Мы решили назвать ее Аленой в честь человека, сделавшего возможным ее рождение.

Мэрион и Реджинальд Морроу пришли к нему через несколько месяцев после свадьбы. Им хотелось иметь кучу детей, но ничего не получалось. Они использовали все известные медицине методики. Мэри дважды беременела, но в первые же три месяца случались выкидыши. Пара уже отчаялась, когда Ален вычитал о новом типе сложных хирургических операций, которые уже делали в Европе. Однако поездка в Европу была им не по карману.

Ален изучил теорию и решился сделать операцию сам. Мэри и Ред, не колеблясь, доверились ему, ибо хотели ребенка больше всего на свете.

Спустя три месяца после операции Мэри забеременела. Ален испытал не меньшее счастье, чем сама чета Морроу.

После горячего душа Ален направился в палату в крыле А, собираясь быстренько и бесстрастно осмотреть миссис Надю Адам, а затем поспешить в столовую, где миссис Денвер оставит ему в духовке добрый кусок мяса.

Он уже трижды на этой неделе оставался без обеда из-за неотложных случаев, и джинсы ему становились велики. Человек его конституции вряд ли мог долго обходиться одним мороженым и шоколадом.

— Привет, Санди. Есть проблемы сегодня? Санди Спенсер вернулась в Миртл из Португалии, чтобы ухаживать за тяжелобольной матерью. После ее смерти Санди стала работать в больнице — пригодились навыки сиделки.

— Ваша послеоперационная больная миссис Адам из шестнадцатой выписалась сразу после обеда.

Ален Смит произнес словечко, которое Санди из вежливости постаралась не услышать.

— Я пыталась дозвониться до вас, но вы были на родах.

Доктор придвинул картотеку и взял карту Адам с красной пометкой, означавшей выписку без разрешения.

— Вообще-то она ничего, — нехотя признала Санди. — Вежливая, обходительная. Как мило улыбается…

— Телевизионная подготовка, — пробормотал Ален, пробегая глазами последние записи. — Это еще ничего не значит.

— Задала мне массу вопросов о вас.

— Вот как? — Он замер.

— Угу. Интересовалась, откуда вы приехали в округ Миртл. Ей показалось необычным, что отпрыск шахтера из Западной Вирджинии разговаривает как янки.

— Понятненько.

— Я-то не обращала внимания на то, как вы говорите, пока она не упомянула про это. Вы и в самом деле говорите немного по-восточному, особенно когда устаете. Но у нее хороший слух, наверное, от работы на телевидении.

— Наверное.

Ален Смит закрыл карту и сунул ее в ячейку, постаравшись, чтобы на лице не отразились охватившие его чувства. Он повернулся к выходу, когда Санди вдруг окликнула его.

— Ну вот, опять пропал обед, — пробормотал он, беря телефонную трубку, которую ему уже протягивала Санди.

— Что там, Кэт? — спросил он, услышав знакомый голос.

— А, привет, Ален! Быстро вы откликнулись.

— Повезло, ты поймала меня между пациентами.

Пожилая телефонистка рассмеялась. На протяжении долгих лет они привыкли уже подтрунивать друг над другом, и это доставляло им удовольствие.

— Только что позвонили из начальной школы, где Эдда проводит один из своих концертов. Ваша пациентка упала в обморок.

Он бросил встревоженный взгляд на палату 16 А. Похоже, на этот раз некая миссис Адам перехитрила саму себя.

— Позвоните в школу и скажите, что я уже еду, — попросил он Кэт.

Глава 3

Ален посещал окружную начальную школу в августе — делал прививки первоклашкам, родители которых не могли оплатить даже элементарные педиатрические услуги. Делал он это по собственному почину, не получая оплаты и воспринимая как искупление своих прегрешений.

Оставив машину на площадке, предназначенной для пожарников, и хлопнув дверцей, он побежал к входу с потрепанным черным саквояжем в одной руке и теплой курткой, которую так и не успел надеть, в другой.

В фойе он повернул налево к актовому залу. На полпути его встретила старая директриса Бэтти Бритл.

— Слава Богу, — воскликнула она, и в ее добрых глазах промелькнуло облегчение при виде спешащего Алена.

— Что тут у вас?

— Да Эдда.

— Эдда? Я-то думал… Ладно, неважно. Кэт сказала, что она потеряла сознание?

— Да, прямо на сцене, когда объявляла малютку Элли Адам. По словам мамы Элли, она пожаловалась, что задыхается, но миссис Адам не успела вывести ее на воздух, как она упала в обморок.

Бэтти смотрела на него с глубокой тревогой:

— Надеюсь, это у нее не с сердцем. Она чувствовала себя гораздо лучше после проведенной несколько лет назад операции.

В зале царила мертвая тишина. Озабоченные родители, подавленные дети, заметил он, стояли или сидели группами, переговариваясь похоронными голосами, бросая встревоженные взгляды на сцену, где неподвижно лежала Эдда. Голова ее покоилась на коленях Нади.

Когда Ален добрался до сцены, Эдда уже открыла глаза и попыталась сесть. Склонившись над ней, Надя, очевидно, пыталась успокоить нетерпеливую женщину.

Когда он опустился на колени рядом с двумя женщинами, Надя подняла голову, и их взгляды встретились. Как и у Бэтти, ее глаза были полны тревоги. Но в отличие от взгляда Бэтти Надин взгляд произвел на него сильнейшее физическое воздействие.

— Слава Богу, вы приехали так быстро, — прошептала Надя. — Я совсем не умею оказывать первую помощь.

Первым побуждением Алена было всыпать ей по первое число за то, что она так рано покинула больницу. Но тут же на смену пришло желание обнять в благодарность за заботу об Эдде.

Но он не сделал ни того ни другого, — на первом плане сейчас была Эдда.

Ален обратил внимание на бледность пожилой женщины и ее влажную кожу. Дышала она часто, но не глубоко. Он взял ее кисть и посчитал пульс.

У Эдды была холодная рука, а косточки — как у ласточки, на которую она походила сейчас в своем коричневом шелковом платье. Сердце билось слишком быстро, и Алену совсем не понравилась неритмичность этих ударов.

Доктор постарался незаметно раскрыть свой саквояж и извлек из него стетоскоп.

— Уберите эту штуку! — приказала пожилая леди, как только поняла его намерение.

— Доставьте мне удовольствие, ладно? Я пытаюсь завлечь новых пациентов.

Не успела Эдда ответить, как Ален уже приставил стетоскоп к ее груди. Платье несколько приглушало звук, но не настолько, чтобы не узнать хронический недуг.

Чуть зажмурившись, Ален сосредоточился на ритме, знакомом ему почти так же хорошо, как и свой собственный, опасаясь услышать хотя бы намек на его ухудшение. Насколько можно было доверять его слуху, особой беды не произошло. Однако, чтобы убедиться в этом, он решил понаблюдать за Эддой в больнице.

Все еще держа старушку за руку, он окинул взглядом собравшихся, отыскивая изборожденное морщинами лицо начальника полиции Стива Маккензи. Стоя в конце зала, шериф зорко следил за толпой.

Ален поймал его взгляд и чуть заметно кивнул. Не колеблясь ни секунды, Стив поспешил к сцене и, приблизившись, спросил:

— Нужна помощь, док?

— Ты на патрульной или на своем фургоне?

— На фургоне. А что?

— Сэм говорит, что «скорая» опять сломалась, а мой «бронко» забит барахлом. Не довезешь Эдду до больницы? Пусть хоть раз проедется с удобствами, не то что в своем старом драндулете.

У Эдды был «кадиллак» 1948 года, которым старушка гордилась и восхищалась. Она поклялась, что завещает его Алену, а он поклялся в ответ, что она переживет свой драндулет.

— С удовольствием, — подмигнул Стив, заметив неудовольствие на лице Эдды.

— Ничего у него не выйдет, — воскликнула Эдда, однако это получилось у нее еле слышно и вовсе не свирепо, как ей хотелось бы. Ален мягко сжал кисть старушки:

— Уж побалуйте меня, дорогуша, хоть один раз, ладно?

И изобразил свою лучшую улыбку, унаследованную от прадеда-ирландца. Эдда попыталась устоять перед его обворожительностью, но в конце концов сдалась. Кто сказал, что Ален Смит лишен шарма? — самодовольно подумал он.

— У меня нет времени прохлаждаться на больничной койке, — предупредила она, свирепо глядя на него.

— Избави меня. Боже, от женщин, полагающих, что они разбираются в себе лучше, чем их врач, — пробормотал Ален и взглянул на Надю, героически пытавшуюся скрыть виноватое выражение.

Теперь, когда Эдда уже не требовала его непосредственного внимания, он решил напуститься на свою новую пациентку.

— Вам не по нутру мои врачебные принципы? — спросил он так, чтобы слышала только она. — Или в нынешнем сезоне вы, женщины, решили организовать кампанию против переутомившихся врачей?

Надя попыталась изобразить невинность, но тут же смирились с безнадежностью своих усилий.

— Бог с вами, какие кампании? — скромно заметила она, сознавая, что Эдда прислушивается к их разговору с живейшим интересом. — Только компромисс, помните?

— Если верить моему учителю английского, компромисс означает: не одна, а обе стороны идут на уступки.

— Я оставалась до вечера. Спросите у Джона — он заехал за мной ровно в половине седьмого.

Ален скривился. Как и предугадала Надя, даже этот малейший намек на улыбку изменил его лицо к лучшему. Сделал более мужественным и волнующим женщин. Если, разумеется, женщина замечает такие вещи.

— Вы должны были остаться до завтрака. — Ален переключил свое внимание на Эдду, наклонился к ней и жестко проговорил:

— А вы не смейте доставлять мне неприятности. Слышите, миссис Карпентер?

Доктор поднял маленькую неистовую женщину и положил ее на могучие руки начальника полиции, попросив его:

— Скажи Элен, я буду через двадцать минут.

Маккензи направился к выходу, легко, как нос корабля, раздвигая толпу, которая вновь смыкалась за его спиной.

Слыша, как родители и ученики провожают Эдду бодрящими возгласами, Надя позавидовала умению старой леди заводить друзей.

Ей самой это стоило немалого труда.

— У нее что-нибудь серьезное? — спросила Надя Алена, сурово взиравшего на нее.

— Трудно сказать, пока не проведены некоторые исследования.

В последние месяцы у Эдды было уже несколько обмороков, о которых вряд ли знали ее друзья. Он-то знал, ибо это была его обязанность.

Уже многие годы Эдда жила как бы «взаймы». Она была обречена. Ален знал протянет еще месяцев шесть, от силы год, если не побережется, о чем он почти умолял ее. Однако Эдда не желала никого слушать. Как, похоже, и Надя Адам.

— А теперь поговорим о вас, миссис Адам. Почему вы ослушались врача?

— Я не…

— Да, да, знаю, компромисс. — Он протянул руку, помогая ей подняться.

— Спасибо, — прошептала она, медленно поднявшись. Надя неожиданно почувствовала головокружение, ее закачало. Она сделала пару быстрых вдохов, неуверенно держась на высоких каблуках, которые ей, видимо, еще не следовало надевать. Он крепче взял ее за руку, и она наконец выпрямилась.

У него оказалась сильная рука с мозолистой ладонью и крепкими пальцами рабочего, чего она не ожидала от человека, достаточно искусного для проведения хирургических операций.

- Упрямая женщина, — пробормотал доктор. — Вам следует лежать, и вы прекрасно знаете это.

Он держал ее за руку, пока у нее не прошло головокружение. Но и отпустив ее, на всякий случай не отходил.

— Послушайте, я очень сожалею, что доставила вам лишние хлопоты, прошептала Надя. — Честно.

Она вдруг обнаружила, что приходится поднимать голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Не то чтобы он был так высок — дюйма-двух ему не хватало до шести футов, но он был так широк в груди и плечах, что казался гораздо крупнее.

— Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно, в самом деле.

— Может, легкое головокружение? Острые боли в животе?

Она оказалась не такой высокой, как он ожидал, и не такой худой. И очень привлекательной. И благоухала она, как женщина, больше привыкшая к шелковым простыням и шампанскому, чем к обычным для Миртла хлопку и разбавленному пиву. Надя покачала головой.

— Признаюсь, я чувствую себя немного усталой, но…

Она смолкла, когда ее едва не сбил с ног маленький вихрь с каштановыми волосами в чем-то розовом.

— Мамочка! Миссис Карпентер поправится?

— Я… Спросим доктора Смита, — сказала Надя с ободряющей улыбкой. — Ему лучше знать.

Элли подняла голову, чтобы взглянуть на Алена, и почтительно повторила:

— Доктор Смит, миссис Карпентер поправится?

— Надеюсь на это.

Подумав немного, она ткнула его в живот маленьким пальчиком.

— Но вы знаете, что так и будет? Ален едва удержался от улыбки. Дочь Нади по всем признакам была такой же бедовой, как и ее мать.

— Я знаю только, что постараюсь сделать все для выздоровления миссис.

Он почувствовал взгляд Нади на своем лице. Его возбуждала и беспокоила близость этой женщины. Он заметил блеск ее волос и аромат духов раньше, чем тени усталости вокруг глаз и бледность кожи.

Доктора должно заботить лишь самочувствие его пациента. В отношениях врача и больного нет места таким соображениям, как он или она выглядит и насколько кто-то кому-то горячит кровь.

Недовольный собой и раздосадованный, Ален переключился на дочку.

— А сейчас, мисс Элли, я скажу кое-что о твоей маме, которая тоже является моей пациенткой, нравится ли это ей или нет.

— Что скажете? — воскликнула девочка.

— Я предписываю твоей маме отправиться домой и лечь в постель, а тебя назначаю ее начальником, и ты должна проследить за этим.

Элли Хихикнула, и на ее щеках образовались очаровательные ямочки.

— Я еще не была начальником взрослого человека. Что я должна делать?

— Сначала уложить мамочку в постель и как следует укрыть ее, а потом измерить ей температуру. Знаешь, как это делается?

Элли задумчиво наморщила лоб.

— Кажется, знаю. Если мамочка скажет, где найти термометр.

— Так где термометр, мамочка? — поинтересовался доктор, заметив, что пациентка уже не улыбается, а хмурится.

— В аптечке, — сказала Надя дочке. — Однако мне кажется, что доктор Смит подтрунивает над нами. Не так ли, доктор?

— Нет, я говорю совершенно серьезно, — заверил он обеих, замечая обращенные на них пытливые взгляды.

Завтра весь город будет говорить, что он подкатывался к новой знаменитой обитательнице Миртла. К полудню слухи уже уложат их в постель. К вечеру его будут спрашивать о дне свадьбы.

— Послушайте, мы зря теряем время, — сказал он, оглядываясь. — Где ваше пальто?

— В гардеробе в конце холла, но…

— Я возьму его, — крикнула Элли и упорхнула.

— Минуточку внимания! — На край сцены вы шла Бэтти Бритл и хлопнула в ладоши. — Поскольку миссис Карпеятер не смогла остаться до конца концерта, мне кажется, будет правильно, если мы отложим наш праздник, пока она не поправится. Я знаю, что все вы, как и я, желаете миссис Эдде скорее поправиться. А сейчас возвращайтесь домой. Всего хорошего и спокойной ночи.

Люди стали расходиться, забирая с собой детей. Через несколько секунд Надя и Ален остались на сцене одни. В опустевшем зале вдруг повеяло холодом, и Надю охватила легкая дрожь.

Ален сдвинул брови.

— Замерзли?

— Немного, — призналась она, не в состоянии скрыть дрожь.

Бормоча что-то непонятное, Ален поднял с пола свою куртку и с сердитым видом набросил на Надины плечи. Ее тут же окутали крепкие запахи древесного дыма и мускусного лосьона после бритья, и сразу стало тепло.

— Благодарю вас, — прошептала она. — Вы так добры ко мне, хотя наверняка готовы задушить. Ее удивил хмурый взгляд доктора.

— Доброта тут ни при чем, миссис Адам. Я очень серьезно отношусь к своим пациентам, даже к тем, кто этого и не заслуживает.

— Извините меня, — попросила она и вдруг задохнулась от внезапной боли, охватившей ее. Кожа тут же покрылась испариной, ноги стали ватными. — Черт… — не удержалась она от восклицания и испугалась, что сейчас ее стошнит прямо на сцене.

Дальше все происходило очень быстро. Не слушая возражений, он сгреб ее в охапку вместе со своим саквояжем и направился к выходу, навстречу Элли, появившейся с пальто в руках.

Ален остановился на секунду, велел девочке одеться и следовать за ним.

— Куда мы идем? — спросила она.

— Сейчас отвезем твою мамочку домой.

— Я могу идти, — настаивала Надя.

— Помолчите, — свирепо прорычал он. — Вы и так уже напугали дочь. Ей понравится, если вы прямо сейчас свалитесь в обморок?

Ален прав, подумала Надя, борясь с тошнотой. Целый день она дергалась и нервничала в палате, жалея себя, проклиная его тираническое упрямство и считая, что не может не присутствовать на выступлении Эльвиры.

Сказать по правде, ей это было нужно самой. С тех пор как они с Фредом развелись, она старалась быть идеальной матерью, идеальной журналисткой, идеальной современной женщиной.

Но пациенткой она оказалась далеко не идеальной, и страх в глазах дочери показал ей лучше всяких слов, как безрассудно она себя вела.

— Похоже, док, вы нашли себе еще одну пациентку, — крикнул кто-то, когда он нес Надю через просторный холл.

— Уж посимпатичней Эдды, — добавил другой. — И ножки отличные.

Кто-то распахнул перед ним дверь, и он вынес Надю к помятому драндулету.

— Открой дверцу, Элли, — приказал он, переводя дыхание.

С величайшей осторожностью доктор усадил Надю на переднее сиденье. Она попыталась поймать его взгляд, чтобы поблагодарить, но свирепое выражение лица Алена заставило ее прикусить язык.

Пусть Надя была не права, но она же извинилась, и нечего этому доктору обращаться с ней как с девочкой не старше ее дочки.

— Я не такая уж беспомощная, — бросила она, когда Ален наклонился и закрепил ремень безопасности. Он проворчал что-то нечленораздельное, но смысл был ясен: «Сиди и молчи. Ты уже достала меня».

— Очисти себе место от барахла, — кинул он Элли, пытавшейся устроиться на заднем сиденье. — И пристегнись ремнем. Мне уже хватает упрямых женщин.

Надя услышала хихиканье Элли. Потом захлопнулась ее дверца с чрезмерным, по мнению Нади, шумом. Ей нестерпимо захотелось отстегнуть этот дурацкий ремень, распахнуть дверцу, забрать дочку, явно наслаждавшуюся грубостью доктора, и поехать на своей собственной машине.

Тупица, тупица, твердила она себе. Ведь вроде бы неглупая женщина, а тут вдруг… Посчитала себя умнее специалиста.

Последний раз она совершила такую глупость, когда бросила хорошо оплачиваемую работу в крупной телесети и ухнула все свои сбережения в почти похороненную газету, продала дом, который Элли считала родным, и перебралась вместе с ней в дикий орегонский угол, чтобы начать новую жизнь.

— Может, покажете дорогу?

— Сейчас направо. Мы ведь живем над типографией, разве вы не знаете?

— В крошечной квартирке с одной ванной, — подала голос Элли. — Такой противной…

— Эльвира! — возмутилась Надя и тут же пожалела об этом, едва не выплеснув суп, который через силу съела в больнице.

— Противной, — упрямо пробормотала дочь. — Ненавижу ее.

Остаток пути прошел в молчании, и Надя была благодарна за это. Ее занимало только одно — поспать бы.

— А вон Джон, — воскликнула Элли. — Курит украдкой. — Она хихикнула. Вообще-то он пытается бросить. Никто не должен знать, что он покуривает. Это наш с ним секрет.

— Уже не секрет. — Ален выключил двигатель и вышел из машины.

— Так и думал, что это вы, доктор. — Услышала Надя голос своего заместителя Джона. — Босс с вами?

— Я привез ее.

Джон сдержал смешок.

— Мне позвонил Джон-младший из школы. Сказал, что она чуть не свалилась со сцены.

Надя зажмурилась. Завтра об этом будет говорить весь город. Вот и приобрети тут новых друзей, привлеки подписчиков.

Открылась ее дверца, и доктор Смит отстегнул ремень. Надя начала отрепетированную речь:

— Благодарю вас… Ой, подождите! Он поднял ее с той же легкостью, с какой она брала на руки Элли, когда та была маленькой.

— Держитесь и не дергайтесь, — бросил он. — Здесь скользко, и, если я свалюсь, упадете и вы.

По узким крутым ступенькам, ругаясь про себя, Ален ухитрился поднять ее, не стукнув головой о стену. Дверь наверху оказалась незаперта и вела в типичную кухню.

— Где спальня? — спросил он, оглядываясь.

— Вы уже можете поставить меня.

— Не спорьте, только покажите.

— Послушайте, Смит…

— Зовите меня Ален, — произнес он угрожающе тихим тоном. — Налево или направо?

Она сдалась, стараясь сохранить достоинство.

— Первая дверь направо.

Он положил ее на кровать и включил свет. Крохотная комната, скорее, похожая на большой шкаф, пахла прелестно и завлекающе, как и она сама.

Напомнив себе, что он ее врач, а не любовник, Ален сосредоточился на тенях под ее глазами, а не на ее формах, едва прикрытых курткой.

— Раздевайтесь и забирайтесь под одеяло. Я сейчас вернусь.

Он отправился на кухню, где обосновались Элли с Джоном.

-..И тогда полицейский отнес миссис Карпентер в свою машину, а доктор Смит велел маме помолчать и послал меня за пальто.

Джон взглянул на Алена и расплылся в ухмылке.

— Вы и, вправду велели боссу замолчать?

— Извините, Джон, эта информация не подлежит оглашению. — Ален перевел взгляд на девочку:

— Элли, принеси термометр из аптечки в мамину комнату, ладно?

Эльвира заморгала.

— Сегодня я буду командовать мамочкой, как вы и сказали?

— Верно.

— Здорово! — Она бросила победный взгляд на Джона и выскочила в коридор.

Ален мрачно подумал о Нике Стиксе, из-за болезни которого в его жизнь вошла Надя.

— Кристина дома? — спросил он.

Жена Джона когда-то была санитаркой на флоте и теперь часто помогала в больнице, когда ее об этом просили.

— Должна быть. А что?

— Позвоните ей и спросите, не сможет ли она присмотреть сегодня за миссис Адам.

— Да, конечно, сейчас же позвоню. — Джон откашлялся. — С Надей что-нибудь серьезное? Она сказала, что все прошло без осложнений, да и выглядела нормально, когда поехала с Элли в школу. Иначе, док, клянусь, я бы не отпустил ее.

— Да не волнуйтесь вы. С ней будет все в порядке.

— Да, док, она вбила себе в голову, что должна работать больше и лучше всех в газете. Ведь это я заставил ее обратиться в больницу. С этой женщиной не поспоришь. Она не обращала на боль внимания, пока та ее не согнула. Ладно, побегу позвоню по редакционному телефону. — Джон торопливо запрыгал по ступенькам вниз.

Быстро оглядевшись, Ален нашел телефон, набрал номер отделения неотложной помощи и с облегчением услышал голос Элен.

— Как Эдда?

— Стабильно, хороший цвет лица, ровное дыхание, пульс — девяносто два, мерила три минуты назад. Она в бешенстве, грозится вызвать такси и уехать домой.

Ален вздохнул.

— Загоните ее в палату, отберите одежду и попросите Мэн сбегать в мой кабинет и найти ее карту, чтобы я смог посмотреть ее, когда приеду.

— О'кей. Он будет рад вырваться отсюда на пару минут.

— Он возбужден?

— Да не очень. Он отделался порезами и синяками. Пока может обойтись без вашей помощи.

— Я немного задержусь. Тут у меня небольшая проблема.

— Слышала о ней. Как сейчас чувствует себя миссис Адам?

— Она-то прекрасно, а вот я бы провел недели три на необитаемом острове, закрытом для женщин всех возрастов.

В немалом раздражении он вернулся в спальню. Элли уже суетилась вокруг матери, которая сидела на краешке кровати все еще одетая, с термометром, торчащим изо рта.

При виде доктора лицо Нади сморщилось, а ее темные глаза посмотрели неласково. Любопытно, хватит ли одного поцелуя, чтобы гнев в этих глазах перерос в страсть?

Слишком утомленный, чтобы контролировать себя, он позволил себе запретную игру воображения, будто эта женщина смотрит на него с вожделением.

Дуралей, обругал он себя. Ты ее врач, не более того. И тебя заботит ее выздоровление, а не форма ее рта или цвет ее волос.

Заметив, что Надя выглядит лучше, он обратился к дочке:

— Ты все сделала правильно, детка. Девочка расплылась в улыбке.

— Я сама поставила ей термометр. Как доктор.

— Чудесно. А теперь я покажу тебе, как считать показания.

Надя нахмурилась, но позволила ему взять термометр.

— Что он показывает? — спросила Элли.

— Сто один и шесть десятых.[1]

— Значит, у мамочки температура?

— Каждое тело имеет температуру. Когда она поднимается выше девяносто восьми и шести десятых, это называется жаром и значит, что организм борется с каким-то недугом.

— Если у мамочки температура сто один, то у нее жар?

— Верно. — Он сполоснул термометр, убрал его в футляр и передал ей. Положи на место, чтобы миссис Хубен легко нашла его, когда он понадобится.

— Миссис Хубен? Вы говорите о Кристи? Жене Джона?

Он кивнул.

— Она побудет с вами сегодня ночью. Ну хватит, решила Надя и воскликнула:

— Нет, не побудет!

— Почему, мамуля? Мне нравится Кристи. Она рассказывает забавные сказки.

— Потому, дорогуша, что маме не нужна сиделка. Мне достаточно выспаться.

— Скажите, миссис Адам, — Ален сложил руки на груди и склонил чуть на бок голову, — когда вы закончили медицинский факультет?

— Мне не нужен диплом, чтобы знать, чего я хочу. А я хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Нет проблем. — Он протянул руку Эльвире. — Пойдем-ка посоветуемся, пока мамочка злится.

— Ничего я не злюсь! — возмутилась Надя. Элли привела его в ванную комнату, где он положил термометр и взял бутылочку с аспирином. Ален бы прописал другое лекарство, но сгодится и это.

— Когда ты ложишься спать? — спросил он, наливая воду в стакан.

— Обычно в половине девятого, — неохотно призналась Элли. — Но сегодня особый день: был концерт, мама больна и все такое.

— И все же тебе пора в постельку. Ты отдохнешь к утру и сможешь помочь мамочке.

— Может, ей нужна помощь сейчас?

— Не беспокойся, я побуду здесь, пока не придет миссис Хубен.

— Обещаете?

— Обещаю, — ответил доктор, погладив девочку по голове. — А теперь иди.

— Но я хочу помочь.

— Если ты заберешься под одеяло, твоей мамочке не нужно будет беспокоиться о тебе, и этим ты поможешь ей лучше всего.

В Элли сказывался упрямый характер матери, но в конце концов она уступила и, хоть и неохотно, отправилась в свою комнату.

— Эй, док!

Ален оглянулся и увидел Джона, подзывавшего его из коридора.

— Кристи в больнице, подменяет кого-то в ночную смену, — сказал он приблизившемуся врачу. — Она пытается найти кого-нибудь еще посидеть с боссом, но надежды мало.

— Проклятье.

— Да уж. Но, в общем, могу и я побыть. После того как мы с ребятами отпечатаем номер.

— Не надо. Я что-нибудь организую. Не волнуйтесь.

— Вы уверены? Надя очень добра ко мне и к другим. Я не прочь отплатить добром.

— Уверен. К тому же вовремя отпечатанная газета будет, вероятно, для нее лучшим подарком в данный момент.

— Да, похоже так, — Джон кивнул на прощание и ушел.

Взгляд Алена остановился на полоске света под дверью Надиной спальни. В последние годы он нечасто входил поздно ночью в спальню женщины, и речь, разумеется, шла о пациентках.

Ален даст ей аспирин и убедится, что она приняла таблетки, даже если ему придется заставить упрямицу. И когда она уснет, сделает несколько звонков и найдет частную сиделку, готовую сделать ему одолжение.

Итак, Ален должен позаботиться о пациентке. И если есть еще милосердие на свете, сейчас он застанет ее в чем-то фланелевом, укрытой одеялами до подбородка и спящей глубоким сном.

Глава 4

Одеяла были откинуты, а Надя сидела на краю постели, застегивая последнюю пуговицу ночной рубашки. Фланелевой. Но и рядовая фланель выглядела на ней привлекательнее французского шелка.

— Вы все еще здесь? — изумилась она. Ее глаза немного ожили, но линии вокруг рта выдавали боль.

— Естественно.

Ален поставил стакан с водой и достал из кармана бутылочку с аспирином, вытряхнул из нее две таблетки и протянул Наде. Она послушно взяла лекарство.

— Где Элли? — спросила Надя, заглядывая за его спину.

Он же старался смотреть на ее лицо, а не на холмики под мягкой тканью.

— В постели.

— С ней все в порядке?

— Как будто да.

— Хорошо, — Надя бросила взгляд на стакан воды, который все еще сжимала в руке. — Я… прошу извинить меня за то, что была такой непослушной больной. Теперь я вижу, что доставила вам лишние хлопоты, не послушалась, и мне очень стыдно.

— Извинение принято, а про стыд забудем. Что-то я встречал на земле не много идеальных людей.

— Верно, но я терпеть не могу глупые ошибки. Особенно свои.

— Ошибки случаются. Важно не повторять их.

— Так вы не просто хирург, а еще и философ. Его обдало жаром.

— Нет, миссис Адам, просто стараюсь хорошо делать свое дело.

Поскольку он не торопился уходить, Надя подумала было предложить ему пододвинуть кресло-качалку и присесть. Она давно сообразила, что Миртл город, располагающий к быстрому сближению людей. Здесь ведутся неспешные дружеские беседы, и соседи недолго остаются чужими друг другу.

— Вы всегда так добры со своими пациентами, как со мной сегодня ночью? спросила Надя.

— Стараюсь. Чтобы они снова обращались ко мне.

— Я не привыкла к такой заботе. Он пожал плечами.

— Это я унаследовал вместе с кабинетом, принадлежавшим старому врачу Сеннетту. Он практиковал здесь почти шестьдесят лет, никогда не закрывал свою дверь и не отказал ни одному больному. Полагаю, его дух витает вокруг и не дает мне сбиться с дороги.

Надя склонила голову и внимательно слушала. Свет лампы в ее глазах создавал иллюзию приглашающей улыбки. Только иллюзию, напомнил он себе. Не забывай, только чисто профессиональные отношения.

— Не могу себе представить, чтобы вас мог напугать призрак, — сказала Надя задумчиво.

— Вы бы удивились тем вещам, которые могут меня напугать, миссис Адам.

— Вероятно. Однако, я думаю, мы уже миновали стадию «миссис Адам — доктор Смит», а?

— Пожалуй, мне пора выбираться отсюда, пока снова не занесло дороги.

— Я слышала, как вы справлялись в больнице об Эдде. Похоже, она уже не вызывает у вас такого беспокойства, как в школе? Ей уже лучше?

— Лучше — понятие относительное, миссис Адам, — осторожно ответил Ален. Особенно когда речь идет о сердечниках.

— Называйте меня, пожалуйста, Надя.

— Надя, — принял он ее упрек.

— Знаете, я бы с удовольствием взяла у вас интервью для воскресного номера.

— Сомневаюсь, чтобы рядовая медицина заинтересовала чем-то ваших воскресных читателей.

— Не скажите!..

Надя пригляделась к его лицу и решила, что лучше всего подошла бы его фотография в профиль, контрастная, черно-белая.

— Не обращайте на меня внимания, — снова заговорила она, заметив, что Ален опять хмурится. — У меня бывают страннейшие ощущения. — Она покачала головой. — Я вот думаю, что мы встречались раньше. Это во мне говорит репортер. Я не успокоюсь, пока не узнаю, в чем дело.

— Ну что ж, Надя, а врач во мне говорит, что я должен взглянуть на ваши швы перед уходом.

— По-моему, вы собираетесь выставить мне счет за вызов на дом, прошептала она, покорно ложась на спину.

— Непременно, мадам.

Стараясь не касаться своими пальцами ее кожи, он аккуратно поднял подол ее ночной рубашки до талии и вздохнул с облегчением, увидев под нею трусики розовый шелк с кружевами, слава Богу, не совсем прозрачные. Его взор притягивала шелковистая, блестящая, соблазнительно нежная кожа кремового цвета. Ален привык к дисциплине и самоотречению, но и ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить о них и сосредоточиться на толстой повязке, закрепленной клейким пластырем, которую Надя наложила сама после его утренней перевязки.

— Вы заметили кровотечение, когда меняли повязку?

Надя лежала неподвижно, уставясь в потолок.

— Чуть-чуть.

Доктор осторожно снял повязку. Линия шва уже начала сходиться. Он увидел небольшую припухлость, но признаков инфекции не было.

Ален торопливо опустил рубашку и накрыл Надю одеялом. Она внимательно наблюдала за ним.

— Думаю, можно уже обойтись без повязки, — сказал он, бросив старую в корзинку под туалетным столиком. — Будьте осторожны при мытье и две недели не пользуйтесь тесной одеждой.

— Когда мне прийти снять швы?

— В пятницу. Но сначала позвоните, чтобы я назначил вам время.

Ален кивнул на телефон.

— Если вам что-нибудь понадобится, позвоните Джону на первый этаж.

— Мне нужно лишь выспаться.

— Конечно, Надя. И это — предписание лечащего врача.

…Когда Ален приехал в больницу, Эдда безмятежно спала. Никаких последствий школьного происшествия он не заметил. Но тем не менее решил подержать ее день-два в больнице и провести дополнительные исследования.

Ален зашел на пост медсестры, чтобы назначить исследования Эдде и взять ее карту. Дежурила Кристина Хубен — худая женщина пятидесяти с небольшим лет.

— Интересно, могу я быть свободным? — спросил он, ставя свою подпись на лабораторном направлении Эдды.

— Вполне.

— Прекрасно. Трудный выдался денек.

— И интересный, — заметив его свирепый взгляд, она усмехнулась. — С медицинской точки зрения, хотела я сказать.

Он взял под мышку толстую папку с историей болезни Эдды и оглядел стол медсестры.

— Почему вы никогда не приносите чего-нибудь пожевать? — поинтересовался он.

— Приношу. — Она достала мешочек с семечками. — Отличная вещь для успокоения нервов.

— Я думаю о пустом желудке, а не о нервах.

— Снова остались без обеда, да?

— Не ел с самого ленча.

— И Надя не накормила вас, когда вы доставили ее домой?

— Миссис Адам — пациентка. Я отвез ее домой, так как она была не в состоянии сама вести машину. Дал две таблетки аспирина и попросил позвонить мне утром.

Кристина улыбнулась.

— Простите, Ален, до медицинского факультета вы не в духовной семинарии учились?

— Что за глупый вопрос?

— Сколько вам лет? Сорок четыре, сорок пять?

— Тридцать восемь. Девять лет в этом городке, и я выгляжу старше своих лет.

— Тридцать восемь, и все еще холостяк.

— Такое случается.

— Вы не гей, так что…

— Откуда вам это известно?

— Я столько лет жила и работала с мужчинами, что у меня появилось шестое чувство насчет мужских качеств. — Кристина бросая на него понимающий взгляд. Вы очень нравитесь женщинам, но делаете вид, что не замечаете их.

Ален покраснел.

— Знаете что, Кристи? Вся эта так называемая здоровая пища подействовала на вашу голову. — Но у меня есть глаза. Вы покраснели.

— Покраснеешь, когда такая нахалка заговаривает о сексуальной жизни, — Не о сексуальной жизни, а о сексуальной привлекательности. Одна у вас есть, другой — нет. Он покачал головой.

— Вы просто не в себе, Хубен.

Надю разбудил какой-то приглушенный стук. Слишком резко сев в постели, она тут же почувствовала боль в боку. Откинув одеяла, опустила ноги на пол и тут услышала еще один звук. Кто-то ходил по дому.

— Кто там? — позвала Надя испуганным голосом. — Это я, мам. — Голос Элли послышался где-то рядом, затем щелкнула закрывшаяся дверь.

— Эл? В чем дело?

В двери показался маленький призрак в пижаме.

— Я доставала одеяло из шкафа.

В доме было холоднее обычного. Видимо, опять вышел из строя старенький котел. Тапочки, как и пол, были ледяными.

— Пойдем, маленькая, я уложу тебя в постель и заодно проверю термостат. А где одеяло?

— Оно не для меня, а для доктора Смита.

— Ты сказала «для доктора Смита»?

— Угу. Он спит в твоем кресле и совсем замерз.

— В моем кресле? — Ее рука инстинктивно запахнула халат.

— Да, в гостиной. Я встала в туалет, увидела свет и подумала, что там ты и что тебе плохо. — Элли сделала пару быстрых вдохов. — Поэтому я и взяла одеяло. Он выглядит ужасно усталым и замерзшим.

— Ладно, маленькая, иди в постель, а я сама пригляжу за доктором Смитом.

— Ну, мама, я уже не маленькая.

Надя тихо приоткрыла дверь гостиной. Действительно, Ален вытянулся в ее стареньком дряхлом шезлонге, прижимая к себе толстую папку. Совершенно измученный.

Чувствуя себя незваным гостем, она сделала несколько шагов к нему. Доктор не пошевелился. Беззащитный во сне, со смягчившимися чертами лица, он казался другим человеком — более доступным и привлекательным. Но слишком усталым.

Надя торопливо развернула одеяло и осторожно накрыла им мощную фигуру.

Ален вдруг насупился к что-то протестующе забормотал. Надя не удержалась и провела рукой по его волосам. Теплые, чуть вьющиеся, они поразили ее неожиданной мягкостью. Единственное, что есть мягкого в этом мужчине, подумала она, но тут же поправилась: кроме его сердца.

— Спасибо тебе, — прошептала она. Надя уже собиралась уйти, но вдруг почувствовала, как сильные пальцы сжали ее кисть. Она испуганно обернулась и увидела его открытые, хотя и сонные глаза и ленивую насмешливую улыбку.

— Гм, ангел в белом, — пробормотал он, притянув ее к себе так, что она почти растянулась на его груди.

— Едва ли я похожа на ангела, — прошептала Надя, напрасно пытаясь освободить свою кисть. — Что это вы делаете в моем доме?

Лоб Алена наморщился, у него дернулся уголок губ.

— Надо же, ангел еще и говорит. — Глаза доктора опустились на ее губы. Похоже, ангела зовут Надя.

Другая рука Алена высвободилась из-под одеяла и коснулась ее лица. Грубоватые пальцы вызвали неудержимую дрожь во всем ее теле.

— Не надо, Ален, — прошептала она. — Вы же мой доктор.

Его лицо исказилось от боли, заставив ее замолчать.

— А вы репортер. Один хранит доверие, другой через него переступает.

— Не всегда, — прошептала она.

— Всегда.

— Ален! Что с вами? Вам больно?

— Сам виноват.

Голубые глаза доктора закрылись, словно смеженные сном, потом открылись и вгляделись в ее лицо, и в их глубине явственно проступила мука.

— Ну почему ты такая красивая? Разве человеку мало добровольной ссылки в качестве наказания?

— Не понимаю…

— Оно и к лучшему, — прошептал Ален и обнял Надю.

— Ален, остановись… — успела вымолвить она, прежде чем его губы запечатали ее рот.

Пальцы, сжимавшие ее, были похожи на железные. Губы мягкие, и двигались с возбуждающей неторопливостью. Сильное тело удивляло своей тренированностью. А сердце билось в груди как молот. Застигнутая врасплох, Надя не сопротивлялась. Но когда его рука нащупала ее грудь, она резко дернулась, и острая, как нож, боль в боку заставила ее вскрикнуть. Очарование момента тут же улетучилось.

— И это ваш хваленый врачебный такт? — язвительно заметила Надя, превозмогая боль.

Ален густо покраснел, а на виске забилась жилка.

— Но ты же сама позволила мне зайти так далеко…

— Как хрупкой женщине остановить такого типа? Ударом коленкой?

— Сказала бы просто «нет», — отпарировал он.

— Вы же не дали мне возможности… Надя сильно побледнела, ее зрачки расширились.

Какой я тупица! — подумал доктор.

— Немедленно в постель, Надя.

— Только когда вы уберетесь из моего дома.

— Проклятье! Женщина, почему вы вечно спорите?

Ален вскочил с кресла, схватил ее и понес. Мышцы его напряглись. От усилия — или гнева — на шее выступили жилы. Она различила запахи древесного дыма, кофе и мыла и почувствовала исходящие от него волны сильнейшего душевного волнения.

Сжатая с такой силой, она ожидала боли, но его массивная горячая грудь вызывала у нее лишь ощущение безопасности.

Лампа в ее комнате высвечивала смятую постель. Он опустил ее туда осторожно, словно новорожденную.

— Вот что я скажу вам, миссис Адам, — заговорил он, выпрямившись. Давайте заключим с вами договор: я не вмешиваюсь в вашу жизнь, а вы — в мою.

— Прекрасно. Я согласна.

Повернувшись, Ален заставил себя не оглядываться. Уж очень хотелось извиниться, еще больше — объяснить. К своему стыду, он не мог сделать ни того ни другого.

Глава 5

Ален работал размеренно, двигался как точный механизм, все внимание — куче дров, с каждым часом становившейся выше.

Ему доставляла удовольствие физическая работа, особенно колка дров. Она обостряла его чувства, улучшала дыхание и утомляла достаточно, чтобы заглушить чувство одиночества в те редкие вечера, когда Ален возвращался в свой пустой дом раньше одиннадцати.

После ночи, которую хотелось поскорее забыть, он жаждал лишь освободиться от ощущения тела Нади и вкуса ее губ.

Ален поставил на колоду новое полено. Смахнув рукавом пот с лица, снова взялся за топор, нанес точный удар, и полено раскололось надвое. Но даже усталость не мешала ему грезить о ее теле. Это была сладкая мука. Грудь Нади как раз умещалась в его ладони. И он мучил себя сейчас, вспоминая свои ощущения. Или представляя, как тепло и уютно было бы ему с ней.

Стон вырвался из его плотно сжатых губ. Ален не знал женского тепла уже больше девяти лет. И даже почти убедил себя в том, что утратил способность к сексуальной жизни.

К чему обманывать себя? Все эти годы ему, разумеется, не хватало секса. В первые годы добровольно взятого обета безбрачия бывали ночи, когда ему казалось, что он сходит с ума.

Время постепенно сгладило физиологические ощущения. Самоконтроль позаботился об остальном. До последней ночи.

Но одиночество было его собственным выбором. Может же мужчина передумать? Да и что потом?

В одно мгновение ввергнуть ее в грязь и мерзость, которых предостаточно было в его прошлой жизни и, возможно, не исключены в будущей? Покрыть ее и ее дочь позором, который он принес своему отцу и сестрам?

Нет, он не падет так низко.

Ален так утомился, что ему потребовались четыре ходки вместо обычных двух, чтобы наполнить ящик для дров у двери. При этом часть поленьев он обронил по дороге.

Грудь Алена тяжело вздымалась, капельки пота замерзли на лице. Он едва нашел силы вытереть топор и насыпать корма в кормушку для птиц под окном.

Когда он наконец развел огонь в камине, его шатало от изнеможения. О еде не могло быть и речи. Даже будь у него силы приготовить что-нибудь, вряд ли это понравилось бы его желудку.

Кое-как он поднялся по ступенькам в свою спальню и снял почти всю одежду, прежде чем рухнул в постель. Но, несмотря на крайнее утомление, сон еще довольно долго не приходил к нему.

…Кто-то выключил ее будильник. Доктор Смит, конечно, после того как она заснула. И ушел. Только одеяло в кресле напоминало о нем. Нет, не только. Надя поднесла руку ко рту и коснулась кончиками пальцев своих губ. Припухшие, они стали особенно чувствительными.

Привлекательный мужчина, даже сексапильный, когда не хмурится. Судя по поцелуям, отличный любовник. Такому нетрудно найти себе партнершу для любви.

Готовя кофе, она уговаривала себя забыть случившееся ночью. Простое проявление заботы с ее стороны он принял за сексуальное домогательство. Но так случилось.

Нет, Ален не может быть порочным человеком. Она видела его доброту и не может поверить в это. Скорее, еще один избалованный холостяк, решивший, что берет то, что ему предложили.

Только вот все эти рассуждения ничего не стоили. Надя все еще продолжала видеть боль в его глазах и чувствовать одиночество.

Она догадывалась, что в его жизни не хватает ласки. Больше всего ему нужна женщина, которая сможет вернуть к жизни насмешливые морщинки вокруг глаз. Понимает ли он сам это?

Надя задумалась. У нее есть Элли, газета и целый список целей, которых она хочет достичь. Любовная связь с кем бы то ни было, тем более с таким переменчивым мужчиной, как доктор Смит, могла быть где-то в самом конце этого списка…

— Ма, а где доктор?

Обернувшись, она увидела в дверях кухни Элли с разочарованным лицом.

— Ему пришлось уйти, маленькая. Ты же знаешь, врачи — очень занятые люди.

— ТЫ сказала ему, что одеяло принесла я? Надя едва не застонала.

— Извини, милая, забыла, но я уверена, что он был бы доволен, если бы узнал, что ты позаботилась о нем.

— Но ты же обещала, сама говоришь, что обещание — это святой долг и что выполнять его так же важно, как и говорить всегда правду.

— Ты права. Я допустила серьезный промах.

— Но я могу позвонить ему. Он мне разрешил.

— Прекрасная мысль, дорогая, но только лучше сделать это после завтрака.

— Но мне хочется сейчас!

— Хорошо, только вряд ли он будет на работе так рано.

— Тогда позвоню ему домой. Он записал телефон на обороте карточки, которую дал мне вчера в больнице.

…Вафли в вафельнице безнадежно сгорели. Радостная Элли поспешила в свою комнату, и через несколько секунд Надя услышала, как она говорит по телефону. Скоро Элли уселась на свое место за столом, отпила большой глоток молока и объявила:

— Он принимал душ, но подошел к телефону. Горячий или холодный? — задалась вопросом Надя, а вслух сказала:

— Надеюсь, он был рад услышать тебя.

— Ага, спросил меня, встала ли ты и как себя чувствуешь.

— И что ты ответила?

— Что ты пьешь кофе и пытаешься спалить кухню.

Надя зажмурилась:

— А он что?

— Поначалу мне показалось, что смеется. — Элли сделала еще один глоток молока. — Потом он просил меня последить за тобой, так как ты еще не выздоровела и можешь быть не в себе.

— Это все?

— Ну там было еще что-то, но я не поняла.

— Чего ты не поняла, милая? Элли посмотрела в потолок, словно пытаясь припомнить точные слова:

— Он просил напомнить тебе ваш разговор об ошибках и идеальных людях. Надя кивнула.

— Да, помню.

— Потом велел сказать тебе, что его поведение вчерашней ночью доказывает, что их нет. Ты поняла, что это значит?

— Наверное, он хотел извиниться.

— Тогда почему он так и не сказал?

— Некоторым людям бывает трудно облечь свои чувства в слова. Мужчинам труднее, чем женщинам. Сильным мужчинам еще труднее.

— Тебе тоже?

— Нет. Ведь находить нужные слова — моя профессия.

— А за что он извиняется? — Лицо Элли выражало явное сомнение, словно она не могла вообразить, чтобы такой идеальный человек, как доктор Смит, должен был извиняться за что-либо.

— За то, чего ему не следовало бы делать. Элли задумалась на минутку.

— Это когда он накричал на тебя ночью? У Нади екнуло сердце. Выходит, Элли заснула не сразу?

— Да, за это. Кроме прочих вещей. Вещей, которые труднее понять… и забыть.

— Почему он это сделал? Надя прикоснулась кончиком языка к еще припухшей нижней губе.

— Не знаю, дорогуша. Может, он и сам этого не знает.

Удовлетворенная ответом, Элли стала клевать изрядно надоевшие ей хлопья.

— Мамуль, — вдруг спросила она так, словно ее осенила какая-то идея, тебе нравится доктор Смит, правда? Даже если он и кричал на тебя и все такое?

Надя чуть не застонала.

— Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы ответить тебе.

Помешивая ложечкой в кружке с кофе, Надя говорила себе, что не питает неприязни к Алену. Но не уверена, вполне ли безопасно их общение.

— Он очень хороший врач, — добавила Надя, заметив, что дочь не удовлетворена ответом.

— Ага, но я имела в виду, нравится ли он тебе как друг.

Элли опять за старое. Ее чудесная чувствительная доченька продолжает искать идеального кандидата в папы. А уж доктор Смит никак не подходит на эту роль. Пряча свое огорчение, Надя сделала три глотка и изобразила подобие улыбки.

— Я недостаточно знаю его для этого, дорогуша. К тому же мы оба очень занятые люди.

— Но вы же можете стать друзьями? — не отставала Элли. — Мы могли бы даже иногда приглашать его к обеду, как Рэдди, когда мы жили в Лос-Анджелесе. Или как папу.

— Посмотрим, милая, но у меня такое чувство, что доктор Смит слишком занят, чтобы принять приглашение, и я не хочу, чтобы ты из-за этого расстраивалась.

— Но мы ведь можем спросить его, правда?

— Угу.

Элли изменилась в лице.

— Ты всегда так говоришь, когда отказываешь в чем-нибудь, но не хочешь меня расстраивать.

— Ну Эл…

В глазах Элли промелькнуло разочарование.

— Я так и знала, что он тебе не понравится, он не такой слизняк, как Рэдди и другие типы, что назначали тебе свидания в Лос-Анджелесе!

— Я-то думала, что тебе нравился Рэдди…

— И вовсе он мне не нравился! От него сладко пахло, он постоянно смотрелся в зеркало и поправлял свои волосы, как девочка. — Она вскочила со стула и выбежала из кухни.

Надя закрыла лицо руками. Сама во всем виновата. Если бы на этот раз последовала доброму совету и осталась в больнице еще на одну ночь, она не оказалась бы на концерте, а Ален никогда не появился бы в ее доме. Тогда она еще могла бы думать о нем как о возможном друге. А не о мужчине с мукой во взгляде и умением целовать женщину так, чтобы она почувствовала слабость в ногах.

Ради Элли она готова пригласить его на обед при случае и, когда он откажется, сможет с чистой совестью смотреть в глаза дочери.

…Состояние Эдды ухудшилось за последние три месяца. Ален сделал все, что было в его силах, но не был удовлетворен.

— Я хотел бы, чтобы вы показались доктору Лейтону — кардиологу из Бостона. Он лучший специалист по таким заболеваниям, как у вас.

Рукой, еще не тронутой артритом, Эдда поправила одеяло. Несмотря на годы, она сохраняла ясность ума и пользовалась очками только для чтения.

— Никаких специалистов, — твердо заявила она. — Напрасная трата времени и денег, и мы оба знаем это.

— Вы не правы. Каждый день появляется что-нибудь новое. Этот доктор разработал особый режим, который дает эффект даже в более запущенных случаях, чем ваш.

— Ален, вы слишком увлекаетесь медицинскими журналами. Благодарю вас за заботу, но даже такая сильная воля, как ваша, не предотвратит неизбежного.

— Оставьте свой фатализм! Всю жизнь вы были бойцом, так не сдавайтесь и сейчас.

— Ах, мой дорогой Ален! — В словах пожилой женщины прозвучал легкий упрек… — Мне нужно беречь энергию для другого. Для моих учеников, естественно. К тому же приезжает Адриан с женой и ребенком. На этот раз он обещал побыть со мной подольше.

Адриан Карпентер был ее единственным сыном и счастьем ее жизни. Он занимался пластической хирургией в Пальм-Спрингсе.

— Ну и как он? — спросил Ален, вставая.

— О, все прекрасно. Они с Джойс только что построили новый дом. Надеюсь, привезут фотографии.

— Обязательно. — Ален совершенно не был в этом уверен. — Может, я приглашу его на чашечку кофе, чтобы расспросить о новейшей технике подтягивания отвисших подбородков.

Эдда фыркнула.

— Стареет мое сердце, Ален, но не мозг. Адриан вам нравится так же, как мне моя капризная и жеманная невестка. Если вы потратите хоть секунду на него, то только чтобы уговорить его послать меня на консультацию к вашему бостонскому эскулапу.

— Ну-ну, Эдда. Я никогда ничего плохого не говорил о вашем сыне.

Тем, что он даже не попытался отвергнуть ее предположение, он заработал благодарный взгляд.

— Конечно, вы считаете его неблагодарным эгоистом, позорящим память об отце. И вы правы. Он именно такой, но я все равно люблю его. Это вас удивляет?

— Ну как вам сказать…

— Не расстраивайтесь из-за меня, Ален. Знаю, я доставила вам больше хлопот, нежели любому врачу. Но я всегда жила своей жизнью и по своим понятиям. Мне уже поздно меняться.

— Черт побери, Эдда. Я и не думаю изменять вас, а лишь пытаюсь сохранить вашу жизнь!

— Жить и дышать — не одно и то же.

— Эдда…

— Нет уж, выслушайте меня. Жить — это больше, чем занимать место под солнцем. Жить — это любить и быть любимым, наблюдать, как сменяются времена года и как растут твои дети. Жизнь — это дружба и родство со всеми созданиями и потребность, чтобы тебя помнили не только за хорошенькое личико или крупный счет в банке. Поездка в Бостон, быть может, еще одна операция и долгое выздоровление отнимут бесценное время, нужное мне для других целей.

Мысль о ее смерти вызвала у него прилив негодования. Но он скрыл его.

— Чушь собачья, и вы прекрасно это знаете.

— Попридержите язык, молодой человек. — Ее тон тут же смягчился. — И перестаньте беспокоиться обо мне. Я знаю, что делаю.

«Пресс» — в беде. Газета, в которую десять месяцев назад Надя вложила свое сердце, душу и все сбережения, стояла перед опасностью банкротства.

Конечно, можно было попытаться спасти положение. Для этого надо было каким-то образом удвоить тираж, заработать несколько тысяч на рекламе или ограбить банк. И как только Надю угораздило взяться за газету, приносившую убытки последние пять лет подряд, и попытаться сделать ее прибыльной?

— Ты все еще хочешь заставить отца гордиться тобой, — пробормотала она вслух.

Джек Стенли Робертсон родился с типографской краской в венах, как говорили о нем в газетном мире, и столь проворными пальцами, что делал набор почти так же быстро, как машина.

В девятнадцать он унаследовал от своего отца газету «Ньюсвик» в родном Сузанвиле. Когда ему исполнилось тридцать, все журналисты уже были наслышаны о маленькой калифорнийской газетке и ее редакторе-новаторе. Первую премию Пулитцера он получил в тот день, когда ей, восьмилетней, удалили гланды. Второго Пулитцера он удостоился, когда она училась в средней школе и редактировала школьную газету.

В журналистском мире Робертсона считали принципиальным и бескомпромиссным человеком. Правда была его богом, а добывать ее — страстью. В «Ньюсвике» печаталось только то, что было проверено и перепроверено, и можно было смело верить каждому слову.

Отец отправил ее в колледж учиться писать ясно и свежо. После окончания учебы он намеревался передать ей все свои знания об информации, но она встретила Фреда Адама и моментально влюбилась в него без памяти.

Робертсон был в ярости.

— Парень работает на телевидении, — кричал он по телефону. — Пользуется косметикой и зачитывает чужие слова. За неимением фактов он многое выдумывает.

Надя любила их обоих и хотела, чтобы они любили ее. Она собиралась выйти замуж за Фреда, поехать с ним в Мехико и писать оттуда статьи в «Ньюсвик». Но вместо этого забеременела и на время перестала писать вообще.

«Ньюсвик» приказала долго жить — даже здание редакции сожгли дотла лесорубы, когда Робертсон разоблачил коррупцию в их профсоюзе. Вскоре умер и отец. Даже на смертном одре он не сказал дочери, что гордится ею.

Обнаружив, что барабанит пальцами по столу, Надя скривилась. Она не была нервной от природы. Да и давно уже не та импульсивная юная леди, какой была когда-то. Жизненный опыт и рождение дочери как-то быстро сделали ее зрелой. Ее жизнь давно подчинялась продуманным целям и тщательно взвешенным стремлениям никаких крайностей или экзотики, ничего необычного.

Пулитцер не помешал бы, но ей хватило бы и процветающей газеты, известной своей верной службой обществу и прогрессивной позицией по жизненно важным вопросам.

Неплохо бы иметь и пакет доходных акций, но ей хватило бы и скромного счета в банке, который позволил бы ей дать образование дочери и проводить ежегодный отпуск где-нибудь на солнышке.

И все было бы хорошо, если бы одиночество время от времени не давало знать о себе. Иногда она задавалась вопросом, суждено ли ей полюбить еще раз.

Она вспомнила о заросшем, укрощенном сном и похожем на мишку мужчине, в чьих глазах проглядывала долгая усталость и потребность в любви.

— Ну почему все всегда упирается в деньги? — пробормотала она, вспомнив о реальности…

— Этот вопрос занимает меня с тех пор, как я открыл свою практику.

Услышав хриплый мужской голос, она резко крутнулась в кресле.

Ну конечно, в двери стоял Смит с шикарной жемчужно-серой ковбойской шляпой в одной руке и горшком розовых африканских фиалок — в другой, в куртке из овчины и новеньких, еще не стиранных джинсах. Ей даже показалось, что у него начищены сапоги.

Они не виделись целую неделю после их «свидания» в гостиной. Ее шов прекрасно зарубцевался. Несколько дней ее тревожили лишь легкие тянущие боли.

Себе она призналась, что сознательно избегает доктора. Не столько из-за того, что он поцеловал ее, сколько из-за своей реакции на его поцелуй.

— Дверь, между прочим, была закрыта… — с вызовом спросила она.

— Я стучал.

В глазах Нади не было и намека на радушие. Ему казалось, она могла бы быть и приветливей.

— Что-то я не слышала никакого стука, — язвительно ответила Надя, отвернувшись. Желанным посетителем он явно не был.

— Иногда врачу приходится прибегать к крайним мерам, когда пациент в беде.

— Я больше не являюсь вашим пациентом и вовсе не в беде. К тому же мы заключили сделку: я оставляю в покое вас, а вы оставляете в покое меня.

— Мало ли какие бывают сделки. — Ален бросил шляпу на стол. — Как вы себя чувствуете? Какие-нибудь осложнения?

— Не из тех, что могут вызвать ваш интерес.

— Рад слышать это. — Чувствуя себя идиотом с нежным цветком в руке, он грохнул его на стол перед ней. — Вот, искупительная жертва.

Надя неприязненно взглянула на розовые лепестки.

— Ненавижу африканские фиалки — они вечно погибают. Зачем вы пришли?

— Пытаюсь найти способ уйти от извинений. В Надиных глазах промелькнула улыбка, но она тут же погасила ее. Что-то подсказало Алену, что он на верном пути.

— Для начала неплохо. — Надя откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди. Легкий шорох одежды вернул его к мыслям, которые он старался задушить на протяжении недели.

Ален услышал легкий запах ее духов, напомнивший о мягкой белой фланели. Сейчас он готов был даже покаяться.

— Я вел себя как ничтожество и очень сожалею об этом.

— И это, по-вашему, извинение?

Надя уже смотрела на него с большим теплом, а ее рот слегка округлился. Ален воспринял это как знак зарождения дружбы, которую хотел предложить ей.

— Полагаю, я смогу опубликовать объявление в вашей газетенке и…

— Газетенка? — Ее глаза сверкнули. — Да будет вам известно, что «Фри пресс» пользуется заслуженным уважением и славится незапятнанной репутацией! Она нахмурила брови. — Во всяком случае, в последние десять месяцев.

— Значит, она очень изменилась?

— А вы разве не заметили?

Сказать ей, что он ненавидит газеты и почти никогда их не читает, значит, потерять то немногое, чего он добился. Сказать же ей, почему он их ненавидит, и вовсе невозможно.

— У меня нет времени читать что-либо, кроме медицинских журналов.

— Первый способ остаться неинформированным, доктор Смит.

— Я информирован о том, что меня интересует. К тому же по роду своей должности я узнаю новости, вероятно, даже раньше вас. Во всяком случае, самые острые из них.

Надя неожиданно рассмеялась, и возникшее напряжение быстро улетучилось.

— Вы, возможно, правы.

Надя наградила его задиристым взглядом.

— Хотите стать внештатным репортером? Правда, мы почти ничего не платим.

Нет, она не права. Обычно репортеры прилично зарабатывают и плюют на тех, чью кровь пьют. Его же беда в том, что ему отчего-то страшно трудно проклясть ее, как и всех остальных, ей подобных. А это сильно осложняет его жизнь.

— У меня своя работа, — возразил он, беря шляпу.

— Благодарю за фиалки. — Ее язык нервно облизал нижнюю губу. — Постараюсь сделать все, чтобы они выжили.

— Разве не к этому должны мы все стремиться? — Ален посмотрел на шляпу в руках. — Хочу, чтобы вы знали, Надя: я тут наговорил всякий вздор, к вам он не имеет отношения…

Она встала и негромко проговорила:

— Я так и поняла. Но и у меня характер… Я тоже часто сожалею о своих словах.

Миссис Адам протянула руку, чем несказанно его удивила. Ален коснулся ее руки.

— Снова друзья? — спросил он чуть севшим голосом.

— Думаю, да.

В бессонные часы он занимался самоедством и клялся себе, что не поцелует ее снова, до тех пор пока она не попросит его об этом. Но это было до того, как ее духи так раздразнили его. До того как он снова ее коснулся.

Чуть сильнее сжав Надину руку, Ален притянул ее к себе. Она не сопротивлялась, а лишь придвинула мягкие соблазнительные губы, видение которых преследовало его дни напролет, и вздохнула.

— Надя…

— Да, Ален.

— Если есть милосердие в твоей душе, ты попросишь меня поцеловать тебя. Или вели мне убираться из твоего кабинета.

Его губы скривились в подобии улыбки. Зачарованная, она наблюдала, как его лицо приобретало необычную привлекательность.

— Убирайся из моего кабинета. — Ее голос походил на дуновение летнего бриза, а ее карие глаза светились совсем не гневом.

Ален провел своими губами по ее губам — легчайшее прикосновение — все, что он себе позволил. Потом убрал руку и отступил на шаг.

— Берегите себя… и свою очаровательную дочь. В один прекрасный день она станет блестящим врачом.

— Газетчицей.

— Боже упаси. Я уже почти полюбил ее. — Ален выскользнул в дверь, не дожидаясь, когда Надя швырнет в него горшок с цветком.

Глава 6

— Ну вот, пожалуй, и все, — закончила летучку Надя, и члены редколлегии разбежались как дети, отпущенные на переменку. Осталась одна Анна Берроуз.

— Нужна твоя помощь, — сказала она, когда Надя удивленно подняла на нее глаза.

— Давай посмотрим, что у тебя. Анна усмехнулась.

— Насчет заметки о кампании по сбору средств на машину «скорой помощи». Никак не найду зацепку. — Она вздохнула. — Понятно, это очень важно для наших читателей. Но как завлечь их на ужин с лотереей, в которой главный приз гончая?

Надя кивнула.

— Признаюсь, я покупала билеты в надежде, что не выиграю ее.

— Стив Маккензи заверяет, что эта гончая — чемпионка, настоящая чистокровка и так далее. Надя размышляла некоторое время.

— О'кей. А что, если кратко изложить историю медицины с начала века и до кануна следующего? С помощью архивных фотографий можно показать, как внедрялись открытия и изобретения, как автомобиль пришел на смену конной повозке и соответственно менялась жизнь врача.

Анна заметно приободрилась.

— Мне это нравится! Обалденная возможность сравнительного анализа. От двухместной коляски до санитарных вертолетов и самолетов.

— Ален… э… доктор Смит упомянул своего предшественника, кажется, это доктор Сеннетт. Посмотри, что у нас на него есть, может, наткнешься на что-нибудь интересное.

— Великолепная идея! Я немедленно займусь этим.

Надя снова надела очки и встала.

— Ты могла бы попросить доктора Смита прокомментировать прошлое и настоящее медицины или рассказать какой-нибудь забавный случай из практики.

— Стоит попробовать. — Анна тоже поднялась, и они вместе направились к двери.

В коридоре на Надю налетела секретарша.

— О миссис Адам, как хорошо, что вы здесь! Телефон в вашем кабинете не отвечал, и я… — Она замолчала, пытаясь отдышаться. — Вы можете поговорить сейчас с миссис Бритл из школы? Это насчет вашей дочери, и срочно.

…Надя торопливо вбежала по ступенькам крыльца старого уродливого здания, служившего домом и приемной старого доктора — предшественника Алена — всю его долгую жизнь.

Сейчас в нем размещались кабинеты двух врачей, а на втором этаже квартира, в которой уже два года жил доктор Стикс.

В приемной было полно народу. Надя узнала кое-кого из своих знакомых и обменялась с ними приветствиями. Она быстро подошла к регистратору Монике Паркер и требовательно спросила:

— Где Элли? Я так спешила!

— О, не волнуйтесь так, миссис Адам, — ответила Моника с ободряющей улыбкой. — У доктора Смита полно пациентов…

— С Элли все в порядке? — Надя подняла голову, стараясь заглянуть через высокую картотеку во внутреннее помещение.

Моника встала и поманила ее за собой:

— Пойдемте, пока вы совсем не расклеились. Ничего страшного. Доктор как раз заканчивает.

Едва поспевая за пожилой женщиной по длинному узкому коридору, Надя с дрожью в голосе спросила:

— Что значит «заканчивает»?

— С вашей дочкой все будет хорошо, поверьте мне. Она уже крутит доктором, как хочет. — Моника усмехнулась, оглянувшись через плечо.

У последней двери справа она остановилась и постучала, прежде чем открыть.

— Пришла миссис Адам, — объявила она и отступила в сторону.

Надя увидела широкую спину Алена и бледное лицо дочери. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она вошла в небольшую комнату.

Элли показалась ей совсем маленькой и хрупкой на смотровом столе с холодным компрессом на голове. Ее голая левая стопа явно распухла.

— Что случилось? Миссис Бритл сказала только, что произошел несчастный случай на игровой площадке.

— Возможно, легкое сотрясение и растяжение сустава.

— Это серьезно?

— Ничего страшного. День-два посидит дома и пока должна пользоваться костылями.

— Бедняжка, — прошептала Надя, ее голос выдавал волнение, которое она хотела бы скрыть. — Очень больно?

У Элли опустились уголки рта. Но не от боли, поняла Надя, а от ярости.

— Ужасно больно, и во всем виноват Джон Кристи.

— Что случилось? Неужели он ударил тебя?

— Нет. Но все равно он виноват. Выхвалялся перед Мартой Болен, изображая из себя звезду футбола, и врезался в меня.

— Это Джон, у которого мама похожа на Мадонну, или Джон, у которого отец разводит лошадей?

— Джон-тупица, — пробормотала Элли, — который доставляет твои газеты. — В ее взгляде промелькнуло коварство. — Если ты и вправду меня любишь, то уволишь его, — сказала она капризно-очаровательно-убедительным голосом, унаследованным от отца.

Надя подавила улыбку.

— Ты не можешь просить об этом. Элли опять сверкнула глазами.

— Еще как могу. Я ненавижу этого слизняка.

— Может быть, но это ваше дело, меня не вмешивай.

— Ты издатель и владелец газеты, значит, ты босс. Ты можешь все, и никто ничего не скажет, боясь потерять работу.

— Элли, ты сама понимаешь, что было бы несправедливо наказывать Джона за случайное происшествие.

Эльвира надулась.

— Если бы папа был здесь, он заступился бы за меня.

— Могу сказать лишь о себе: я не намерена никого увольнять.

Из карих глаз Элли брызнули слезы.

— Ты любишь только свою дурацкую газету.

— Не правда, — запротестовала пораженная Надя. — Я люблю много чего другого и прежде всего тебя.

— Тогда отвези меня обратно в Лос-Анджелес к моим друзьям, в мою школу, ко всем тем красивым вещам, которые у меня были, пока мы жили там.

— Теперь наш дом здесь, Эл. Помнишь, как мы говорили о необходимости перемены места? Элли заплакала вовсю.

— Я больше не хочу жить здесь. Здесь нет пляжа, у здешнего дурацкого телевидения только несколько каналов, а люди смотрят на меня как на чучело только потому, что я нездешняя.

Надя слышала уже похожие жалобы и не знала, как на них отвечать. Но ее дочери больно, а Ален наблюдал за ними со слишком большим интересом.

— Ну Эл… — Ее прервал новый, еще более бурный поток.

— Ненавижу Орегон! Он скучный, бестолковый и… и зеленый. И я ненавижу тебя за то, что ты привезла меня сюда.

Надя замерла, пораженная, но ею тут же овладел гнев. Элли зашла слишком далеко. Можно понять разницу во взглядах, но смириться с неуважением никогда. И неважно, от кого оно исходит, — от бывшего мужа, от ее сотрудников или от собственной дочери. Но не успела она и слова сказать, как Ален буквально оттер ее в сторону.

— На-ка, детка. — Он вынул из кармана леденец на палочке и развернул его. — Пососи и не скандаль, пока я побеседую с твоей мамочкой в своем кабинете.

К изумлению Нади, Элли повиновалась. Но Ален не дал ей времени на удивление и притащил в свой кабинет, прежде чем она сообразила, что происходит.

— Садитесь, — приказал он, указывая на один из двух стульев перед большим письменным столом, а сам опустился на край стола, сложил могучие руки на груди и спокойно уставился на нее. — Послушайте, что я вам скажу. Физически ваша дочь в порядке. Не могу сказать того же о ее эмоциональном состоянии. Она была здорово расстроенна, когда я привез ее сюда.

— Еще бы она не была расстроенна! Ее сбил с ног парень вдвое крупнее ее.

— После того как она обозвала его тупой, уродливой крысой.

— Кто вам сказал?

— Миссис Бритл. Как я понял, Элли ни с кем здесь не дружит, и ей тяжело среди сверстников, ей бы не помешала помощь подруги.

Он-то знал, что это такое. Каково обнаружить, что твои друзья не желают тебя знать.

— Бэтти сказала мне, что у Элли довольно властный характер.

— Если вы имеете в виду, что она способна позаботиться о себе, это так. Надя излучала гнев как тепловую волну.

— Я говорю о другом. У нее репутация задиры, злой на язык, не стесняющейся дать всем понять, как она не любит Орегон в целом и своих одноклассников в частности.

— Не смешите меня. В Элли нет ни капельки злобы.

Надя смутилась, и, на его взгляд, стала намного симпатичнее, чем вчера. С медицинской точки зрения. Лично же он предпочел бы видеть ее облаченной в розовую фланель и взирающей на него из постели.

Когда кремовая кожа Нади начала оживать в памяти, едва прикрытая красным шелком, Ален напомнил себе, что она пациентка, а сейчас еще и мать пациентки и, следовательно, запретный плод.

Чтобы не забывать об этом, он обошел стол и уселся в кресло. А чтобы его не достигал аромат ее духов, откинулся вместе со спинкой к стене.

— Я не говорю о злобности, — Ален спокойно встретил ее напряженный взгляд, — но Элли явно трудно приспосабливаться к новой обстановке.

— На ваш взгляд.

— Да, на мой профессиональный взгляд.

— О, я и не подозревала, что вы еще и детский психиатр, — язвительно заметила Надя, чем едва не вызвала его улыбку.

— Сегодня мы называем себя семейными врачами.

— Ах извините меня.

— Извинение принято.

Надя постаралась проигнорировать сочувствие в его глазах, но не сдержала подергивания губ.

— А меня вы, конечно, считаете слишком пристрастной матерью?

Ален приподнял брови, словно давая понять, с каким вниманием отнесся к ее вопросу. И она сообразила, что ей в нем нравится.

— Пожалуй, есть немного, — задумчиво проговорил он. — Но мне понятен ход ваших мыслей. Эльвира может быть истинным наказанием, но она же умненькая и нежная девочка, и ее легко избаловать.

Надя громко вздохнула.

— Вы хотите сказать, что во всем виновата я? Так позвольте вам заметить, что воспитывать ребенка одной в наши дни — это вам не прогулка под луной. Но, как мне помнится, сами-то вы не очень стремились попробовать…

Ей не дал договорить смех, похожий на ворчание, немного застенчивый, но все же смех. Смеялся человек, отнюдь не склонный смеяться.

— Хватит, сдаюсь, сдаюсь! — С несвойственным его фигуре проворством он вскочил с кресла, обогнул стол, схватил ее за плечи и поднял со стула.

Застигнутая врасплох, она зацепилась каблуком за ножку стула и упала бы, если бы он не поддержал ее.

— Вы чувствуете себя хорошо?

— Прекрасно.

Ее пронизало ощущение испепеляющего жара, возникшего от их сближения. Нахмурившись, она скосила глаза на его большую руку, сжимавшую ее левое плечо.

— В самом деле, все прекрасно. Никаких осложнений. Я даже ухитрилась сама снять швы. Он изменился в лице.

— Я же говорил вам непременно прийти ко мне.

— Да я бы пришла, если бы в том была нужда. Но я знаю, как вы заняты, и умею пользоваться ножницами. — Она улыбнулась. — Заверяю вас, все обошлось.

— Вы уверены? Никаких приступов резкой боли? Тошноты? — Он пристально вглядывался в ее глаза, и она, к своему удивлению, тоже не могла оторвать от него взгляда.

— Нет ничего, — прошептала она, видя, как углубилась складка между его бровями. — Я полагаю, Элли уже может пойти домой?

— И может, и не может.

— На редкость определенный ответ.

— У меня нет показаний не выпускать ее из больницы. Но она ни в коем случае не должна нагружать растянутую лодыжку, а это значит, что ей нужны костыли. Их вы можете взять напрокат в аптеке, если у вас дома не завалялась лишняя пара.

— Да нет, все вышли.

— А поскольку вам еще несколько недель нельзя будет поднимать ничего тяжелее книги, ей лучше остаться со мной, пока я не смогу привезти ее домой.

Лишая Надю возможности спорить, он распахнул дверь и добавил:

— Скорее всего около шести. — И ушел, прежде чем она обрела дар речи.

Ален сказал «в шесть». Было уже почти семь, когда Надя открыла дверь и увидела раскаяние в сине-стальных глазах.

— Вы в бешенстве, — бросил он, не дав ей и рта раскрыть.

— Как вы определили?

— Ваши брови сдвинуты над переносицей, а глаза мечут золотые дротики в мою голову. Надя фыркнула.

— Вам следует поработать еще над искусством диагноза, доктор.

— Постараюсь.

Она пыталась не замечать, как быстро тает на его волосах снег, и сосредоточила все внимание на дочери.

— Ну как ты, маленькая?

— Есть хочу.

Прижатой к груди доктора, завернутой в одеяло в дополнение к парке, шарфу и варежкам, Элли было тепло и уютно. Одна маленькая ручка обвивала шею Алена, другая держала небольшой белый пакет, такой, в которых продают замороженные продукты.

— Тройное шоколадное, — объявила Элли в ответ на вопросительный взгляд матери. — Любимое мороженое доктора.

— Вы купили мороженое в разгар зимы?

— Оно дешевле роз, — объяснил Смит. — К тому же оно мое любимое.

Надя проигнорировала намек, наклонилась и поцеловала дочку в розовую щеку, потом отступила в сторону.

— Отнесите ее, пожалуйста, в гостиную — я приготовила для нее гнездышко в кресле.

Кивнув, он понес девочку в кресло, стараясь не задеть мать.

Надя последовала за ним с ощущением, что в ее уютную квартирку вторгся огромный, косматый и, несомненно, опасный медведь, слишком долго пробывший в зимней спячке.

Надя хлопотала вокруг дочери, пока доктор усаживал Элли в гнездо из подушек в кресле. В конце концов Элли сидела в кресле, как принцесса на троне, страшно довольная суетой вокруг нее.

— Тебе удобно, дорогуша? — Надя поправила подушку под спиной дочери. Хочешь чего-нибудь?

— Мороженого. — Элли с вожделением взглянула на пакет, лежащий на журнальном столике.

— На десерт.

— Я так и сказал ей, — проворчал Смит. — Только у вас, несомненно, больше веса, вы же мама.

Из своего кармана он вынул левый туфель Элли и поставил его рядом с креслом, потом выпрямился во весь рост и потянул воздух носом.

— Пахнет замечательно. Чем нас угостят?

— Спагетти, — сообщила Элли, не дав Наде шанса ответить. — С консервированным соусом.

— Лишь бы он был горячим.

Высокомерно подняв голову, Надя смерила его подозрительным взглядом.

— Что-то я не припоминаю, чтобы приглашала вас к обеду.

— Считайте это гонораром за починку ребенка. Сарказм явно не действует на него, решила она.

— Ага, мамочка, ты же говорила, что мы его как-нибудь позовем.

Попав в ловушку, Надя попыталась улыбнуться.

— Элли права — соус из магазина.

— Я неприхотлив. Только накормите меня досыта, и я не стану жаловаться.

Взгляд доктора совершенно бесстрастно задержался на лице Нади. Поза и манера держаться говорили, что он проявляет лишь чисто профессиональное внимание. Интерес врача к пациенту. Все правильно. Вполне ответственно.

У нее нет оснований полагать, что она интересует его как женщина. Но именно об этом она думала, именно это чувствовала. И ощущение не было неприятным, скорее смущавшим.

— Ладно. — Она хлопнула в ладоши. — Обед на троих.

— Ура! — крикнула Элли, счастливая, как никогда за последние месяцы.

Надю охватило чувство вины.

Ален сбросил свое пальто на спинку ближайшего стула, смахнул снег с волос.

— Я… вот… взяла напрокат костыли. — Надя бросила взгляд в угол у пианино, где поставила костыли, принесенные из аптеки.

— Да, вижу.

Замечал он и быстрые, настороженные взгляды, которые она бросала на него, когда ей казалось, что он не смотрит в ее сторону. И то, что бледно-розовый цвет ее пушистого свитера придает свежесть ее лицу.

— Аптекарь заверил, что металлические костыли легче и с ними проще управляться.

— С бантами чудесно придумано. Их тоже аптекарь предложил?

— Нет, просто я подумала, что они придадут большую женственность этим жутким штукам.

Элли хихикнула, а Надя снова обрадовалась блеску ее глаз.

— Мамочка учит меня правильно сочетать цвета, чтобы, когда вырасту, я могла сама выбирать себе одежду.

Ален подумал об одежде Нади: фланелевая рубашечка с розовыми цветочками, широкие брюки, свитера слишком большого размера. Не очень-то это годится, чтобы привлечь мужчину, и все же он уже несколько дней все думал и думал о ней.

Сегодня вечером она была в джинсах на пуговицах, из тех, что женщины позаимствовали у мужчин несколько лет назад. Скроенные в расчете на узкие мужские бедра, они обтягивают женские и вовсе обольстительно.

— А как там газета? — спросил Ален и внутренне содрогнулся. Человек с его образованием мог бы придумать вопрос пооригинальнее.

— Становится все интереснее, как мне говорят. — Надя засмущалась. — А как поживает доктор Стикс?

— Лентяй и бездельник, но с искрой Божьей, той самой, которая, как не устает повторять Моника, необходима врачу.

— Забавно, но я подумала об этом в то утро, когда вы запретили мне вставать с постели.

— Точно, я настоящий тиран.

— Послушайте, вы же должны говорить обо мне, — подала голос Элли. — Вы, что ли, забыли, что пациент теперь я?

Надя пригладила волосы дочки.

— Мы помним, дорогая, и позаботимся о тебе. Ален заметил, как ее пальцы задержались на лбу дочери. Его память вернулась на несколько дней назад, когда в этом кресле сидел он сам и те же тонкие пальцы пригладили его волосы.

Он отвел глаза и закатал рукава рубашки. Если очень постараться, можно заставить себя не думать о ее спальне, забыть о ночных фантазиях, в которых она приглашает его к себе.

— Судя по запаху, обед готов, — сказал он, заметив, что Надя снова смотрит на него. — Я могу чем-нибудь помочь?

Глава 7

-..И доктор Стикс просил принести ему немного куриного супа, сказал, вы знаете, какой ему нравится. — Прижав трубку плечом к уху, Ален откинулся вместе со стулом к стене, стараясь не обращать внимания на чудовищную усталость, неожиданно навалившуюся на него.

— Что-нибудь еще?

— Это все, док, — ответила Кэт. — Сегодня всего три вызова на дом.

Доктор засунул записную книжку вместе с огрызком карандаша в карман.

— Спасибо, Кэт. Продолжай трудиться.

— Постарайтесь поспать хоть немного. — Пожилая телефонистка положила трубку.

Ален обдумывал, кого из больных посетить в первую очередь, когда Надя вернулась на кухню. О Наде он тоже предпочитал думать как о пациенте ради собственного же блага.

Но может же он насладиться тем, как она выглядит в неярком свете: розовая и мягкая в свитере и джинсах и в возмутительных пушистых шлепанцах. Ален попытался представить ее такой, какой увидел впервые: свернувшимся калачиком от боли, в стерильном халате, но продолжал видеть мягкие соблазнительные формы под облегающей фланелькой.

— Как там наша пациентка?

— В постели, засыпает.

Вместо Элли он вообразил Надю лежащей под теплыми одеялами, с рассыпавшимися по подушке волосами и таинственной улыбкой на устах. А себя забирающимся под те же одеяла и заключающим ее в объятия.

Примитивный голод тела подсказал ему, что пора убираться из ее дома. И из ее жизни.

— Хотите еще кофе на дорожку? Ну ладно, еще несколько минут не повредят ни ей, ни ему.

— Полчашечки, и побегу. У меня еще три вызова.

— Я бы предложила вам еще мороженого, но вы уже все съели.

— С помощью вашей дочки.

— Неудивительно, что она в восторге от вас. Надо же прописать мороженое от возможного сотрясения!

— На детей легко произвести впечатление.

— Синоптик предсказал к полуночи снегопад, — тихо сказала Надя. — Далеко вы живете?

— В пятнадцати-двадцати минутах по сухому асфальту.

— И он бывает когда-нибудь сухим?

— Пару дней за лето в хороший год.

— Что значит «хороший год»?

— Не знаю. За все время, что я живу здесь, не было ни одного.

— Знаете что, доктор Смит. Вы довольно забавны, когда позволяете себе расслабиться.

— Не сообщайте об этом в Гарвардскую ассоциацию, — в притворном ужасе попросил он. — Там нас учили быть лишь амбициозными и богатыми.

— Ну вы-то ни то и ни другое. По мне, так все эти помпезные гарвардские доктора медицины многому могли бы поучиться у вас.

— Осторожно, Надя. От ваших похвал я могу вознестись!

— Не волнуйтесь — это последний комплимент, который вы услышите от меня.

Казалось бы, как просто: пошутить с милой женщиной, расслабиться и потом насладиться ароматом вкусной еды и крепкого кофе… Но какая это редкость и удовольствие для мужчины, который сознательно и преднамеренно от всего этого отказался.

Алену не хотелось уходить. Но остаться он тоже не мог.

— Спасибо за обед.

— Спасибо, что не назвали его чудесным. Ален старался говорить правду и прибегал ко лжи, только когда не было другого выхода, и тогда уж делал это умело.

— Не такой уж он был и плохой. Я даже попросил добавки.

Когда он натянул куртку, Надя предложила:

— У меня есть термос, и кофе еще много осталось. Дать вам с собой?

Ален не хотел утонуть в доброте ее глаз…

— Это я должен заботиться о вас, правда?

— Вы и позаботились, несмотря на мое, скажем так, неадекватное поведение.

— Лучше сказать — упрямство. Ален слегка привлек ее к себе. На уме был лишь дружеский поцелуй. Пока он не коснулся ее губ.

— Вы вкуснее любого кофе.

Ее глаза потеплели, вопрошающе глядя на него, и он приказал себе уйти, пока не переступил черту, которую сам и установил давным-давно.

— Я взял за правило не увлекаться своими пациентками. Но поскольку вы пациентка Ника, правило тут не применимо. Знайте это.

Она тяжело вздохнула.

— Я не лягу с вами в постель, если вы просите об этом.

— Когда время придет, я не стану просить.

Увидев Алена, Ник Стикс сочувственно подмигнул.

— Виски в шкафу слева.

Ален положил пакет с куриным супом на кровать и стянул перчатки. Уже миновала полночь, и снова вовсю валил снег, делая горные дороги опасными даже для мощного автомобиля. Если повезет, Ник станет последним пациентом в эту ночь.

— Как ты себя чувствуешь?

— Как я выгляжу?

— Да уж не очень-то…

Заросший многодневной щетиной, со спутанными жесткими волосами. Ник, как никогда, походил на угрюмого наркомана, каким он и был прежде.

— Много работы?

— Хватает.

— Тогда радуйся — я готов выйти тебе на помощь.

— Может быть. Однако я еще не осмотрел тебя.

— Никаких проблем. Температура нормальная, кашель почти прошел.

— О'кей, я тогда пойду.

— Подожди, нам необходимо поговорить.

— Слушаю тебя.

Ник заговорил без особой охоты:

— Сегодня вечером опять звонила Мари насчет документального фильма о нашей медицине. Спрашивала, не передумал ли ты.

— Не передумал и не допущу этого, — резко ответил Ален.

— Съемки могли бы привлечь туристов в округ и принести деньги для приобретения новой машины «скорой помощи», — заметил Ник. — А мы могли бы предложить совместные поездки со съемочной группой, как это делают полицейские и пожарные. Знаешь, показать жителям больших городов, чем мы, врачи из глубинки, заняты целый день.

— Показать, как один провинциальный врач развлекается со своей старой подружкой — лихим продюсером документальных фильмов?

Ник покраснел.

— Честно, она жаждет сделать этот фильм. Особенно после того, как я рассказал ей твою биографию.

Ален похолодел.

— Мою?

— Да. Мою она уже знает, и, честно говоря, она ее не вдохновила. Туповатый интерн пошел по дурной дорожке и докатился до тюрьмы. Какая это новость для Лос-Анджелеса?

Оставшись без работы в Калифорнии, Ник приехал на север по объявлению Алена, рассказал ему правду о своем прошлом, и тот сразу же взял его на работу.

Пока что Ален был доволен своим компаньоном. И только сейчас ему подумалось: а доволен ли их компанией Ник?

— Ты же из тех, о ком создаются легенды. — Со сверкающими глазами Ник выписал в воздухе заголовок:

— «Сын неграмотного шахтера, блестящий выпускник Гарварда находит себя в глухом уголке Орегона». Мари говорит, что обещает успех.

Ник был признателен ему и, видимо, решил отблагодарить его таким образом. Но он ошибся.

— Я, кажется, ясно сказал «нет». — Ален схватил свою куртку и вышел.

Надя отложила книжку. Бесполезно. Она дважды прочитала ту же самую страницу, но так и не поняла, кто кого задушил и почему. Ей не хотелось в этом разбираться. С таким же успехом она могла бы читать и поварскую книгу.

Вспомнив последние недели, она нахмурилась. Ничего себе будни! Ее операция, потом обморок Эдды! Когда же все начало как будто образовываться несчастный случай с Элли.

За годы работы репортером и позже, в роли высокооплачиваемой ведущей лос-анджелесского телевидения, она почти постоянно жила в состоянии перегрузок и стрессов. Даже, можно сказать, привыкла… И к тому же стресс стрессу рознь.

Одиночество также становилось иногда проблемой, особенно после переезда в Орегон, но, как правило, ей удавалось бороться с ним. Она ведь была очень занятым человеком.

А вот Ален Смит явно уже не мог держать себя в узде.

Несмотря на внешние мягкость и спокойствие, он очень опасный человек, надо иметь это в виду. Внутренняя сила, самообладание, жуткая гордость уверенного в себе мужчины — все это и многое другое увидела она в нем в операционной в то утро. Увидела она и кое-что другое.

Морщинки, напоминающие шрамы, вокруг его широких бровей, свидетельствовали, что он знает о страдании больше, чем можно почерпнуть из любого учебника.

Несколько лет назад, еще до того как ее лицо стало часто появляться на телеэкране, она работала на общественных началах в больнице для ветеранов. Палаты были полны людей, и многие из них испытывали боль. Но они старались не показать этого. Гордые мужчины с наградами за мужество и отвагу.

Ален напоминал ей тех ветеранов, прятавших в себе страдания.

Задумчивые глаза, постоянная складка между бровями, даже его лохматые табачно-коричневые волосы наводили на мысль, что он гораздо более сложный человек, чем хочет казаться. Забавно было бы соскрести эту колючую мужскую скрытность. Выключив свет, она попыталась заснуть.

Час спустя она все еще лежала без сна и вспоминала, что же такое в глубоких синих глазах Алена она никак не может забыть.

Глава 8

Через два дня Надя привезла Элли на повторный осмотр. Приемная была полна, и Моника объяснила, что Ален задерживается минут на двадцать.

— Не страшно, — заверила ее Надя, взглянув на свой портфель. Еще в Лос-Анджелесе она приучилась всюду захватывать с собой работу.

Пока Элли листала детский журнал, она просмотрела подборку принесенных с собой вырезок о «скорой помощи», подобранных Анной. Она как раз наткнулась на фотографию Алена, когда за ее спиной открылась дверь и появился он сам.

Выглядел он чрезвычайно серьезно в своем белом халате. Но она заметила в его глазах намек на нешуточный интерес, который он тут же поспешил скрыть.

— Извините, что заставил вас ждать, леди, суматошное выпало утро.

— Привет, Ален! — довольно заулыбалась Элли.

— Привет, игрунья. — Руки доктора нежно разбинтовали стопу Эльвиры. Ввязывалась в драки в последнее время?

Элли хихикнула.

— Не-а.

— Приятно слышать. Я и так очень занят. — Он осторожно повращал лодыжку девочки, наблюдая за ее лицом.

— Опухоль исчезла. Какие ощущения? Элли надулась.

— Болит.

— Как и вчера?

Она покачала головой.

Ален ободряюще улыбнулся.

— Ну вы молодец, мисс Элли. Если бы все мои пациентки были такими…

Забинтовав щиколотку снова, он передал Элли журнал и повернулся к Наде. Горячая волна обдала ее, когда она вспомнила о поцелуе доктора.

— Элли пробовала ходить вечером?

— Да, и вроде неплохо получалось.

— Чудесно. — Ален прищурился и внимательно посмотрел на нее. — А вот вы явно нуждаетесь в отпуске.

— Мне достаточно подремать немного, — со вздохом ответила Надя, чувствуя сильное притяжение к этому суровому, в общем, человеку.

— Элли поправляется так же быстро, как и ее мама.

Она через силу улыбнулась.

— Рада слышать это.

— Если она будет вести себя осторожно, то может уже сегодня пойти в школу.

— Обязательно? — простонала Элли.

— Решать, конечно, маме, но сидеть дома тебе незачем. Только еще несколько дней тебе придется попользоваться костылями.

Элли скривилась.

— Раньше я сказала, что нога немного болит. Так вот сейчас она болит очень сильно! Ален с трудом подавил улыбку.

— Похоже, ты не стремишься в школу?

— Эти дети ненавидят меня, и я — их, вот и все! — Она с вызовом посмотрела на мать. Надя раскрыла было рот, но быстрый взгляд Алена заставил ее промолчать.

— Ненависть слишком сильное слово, игрунья.

— Зато это правда. Некоторые из них прямо так мне и говорят, особенно Джон.

Неподдельное страдание в голосе девочки вызвало сочувствие доктора.

— А знаешь, со мной тоже однажды приключилось такое в твоем возрасте.

Эльвира посмотрела на него. В ее огромных карих глазах застыли слезы, и он пожалел, что не смолчал.

— Правда?

— Конечно. — Он повел плечом. — Мы переехали в другой район города, когда я учился в четвертом классе, как ты сейчас. Я был новеньким в школе, маленьким для своего возраста, но с большими ступнями, и это делало мою походку нелепой. Помню, как умолял отца позволить мне вернуться в старую школу, готов был ходить туда пешком, но он сказал, что я должен придумать, как мне завести новых друзей.

Ален потер затылок.

— Однажды утром я рано пришел в школу и увидел, как один мальчишка забрал деньги из стола учительницы. Это был тот самый парень, что больше всех донимал меня на переменках. Эге, сообразил я, теперь-то я смогу ему отплатить. Учительница объявила, что экскурсию в зоопарк придется отменить, если взявший деньги не вернет их.

— И что было потом? — поторопила Элли, словно ей рассказывали сказку.

— Паренек молчал, и я, маленький умник, рассказал учительнице, кто взял деньги.

Элли задумалась на минуту, на ее лице появилось странное выражение.

— И что ребята?

— С того дня и чуть не до тех пор, пока я кончил школу, многие называли меня «доносчиком».

— Мура.

— И это еще не все. Мой отец не уставал повторять, как ему стыдно за меня.

Ален взял маленькие ручки Элли в свои.

— Как ты думаешь, не попытаться ли тебе подружиться с Джоном и другими ребятами?

— Вот если бы мама пригрозила уволить его.

— С Джоном это могло бы получиться, — согласился он. — А как же с другими ребятами?

— Она могла бы придумать что-нибудь, если бы постаралась. — Элли надула губы. — В Лос-Анджелесе она была знаменитой, и все хорошо относились ко мне, потому что она моя мама.

— Только поэтому?

— Почему бы и нет? — удивилась она.

— Рано или поздно наступит такой момент, когда мама не сможет выручить тебя. Или не захочет по какой-то причине. И как же тогда? У тебя даже может появиться желание убежать куда глаза глядят. Тебе придется плохо.

Элли наморщила лоб.

— Мама говорит, что не правильно убегать от проблем.

— Мама права, — он перевел дыхание. — Знаешь, на твоем месте я все же попытался бы завести друзей, а не делал вид, что мне на это наплевать.

— Может быть. — Элли нахмурилась, но по ее глазам было видно, что она готова капитулировать.

— Ну а теперь почитай свой журнал, пока я побеседую с мамой в кабинете.

— Обо мне?

— Нет, о ней. Она ведь тоже моя пациентка, помнишь?

Элли пожала плечами.

— Ладно. Говорите сколько хотите.

— Как вы узнали, что ее волнует? — спросила Надя, когда они остались наедине.

— Догадался.

— Вы как-то сразу поняли друг друга, а у меня это не всегда получается.

— Может, вы любите ее слишком сильно, чтобы быть объективной?

— Может быть, и все же…

Ален взял лицо Нади в ладони и нежно прикоснулся губами к ее рту. От него пахло антисептическим средством, крепким кофе и еще чем-то неуловимо мужским.

Наконец он оторвался от нее и спросил:

— Когда ты освободишься сегодня? Надя огорченно вздохнула.

— Вечером я всегда занята. «Пресс» — газета утренняя, так что мы кончаем работу в полночь, а иногда и позже.

— А что босс делает потом?

— Выпивает чашку горячего шоколада и падает в постель.

— Шоколад — как раз мой любимый напиток.

— Мне почему-то трудно в это поверить.

— Ну что ж. Готов на компромисс. — Он коснулся губами ее волос, упавших на лоб. — Да и ты, похоже, тоже.

Ален прижался губами к ее шее, вдыхая аромат ее кожи. И мечты опять унесли его далеко. Он представил Надю в своей постели — мягкость ее волос и тела, теплота и уют кругом. Он прижался к ней еще теснее.

Прерывисто дыша, она прошептала ему на ухо:

— Ален… не нужно этого делать… Стараясь прийти в себя, он отодвинулся и медленно открыл глаза.

— Ты права. — Его голос дрожал от возбуждения. — Не место и не время…

Надя судорожно вздохнула. Она как будто чувствовала, как ее кровь стремительно побежала по жилам. А тело ожило и затрепетало.

— Это на меня совсем не похоже. Я никогда не вела себя так, — пробормотала она.

— Как, милая?

— Вот так, — прошептала она, обводя рукой кабинет. — Обниматься в общественном месте с врачом дочери! С мужчиной, которого едва знаю!

— Я тоже не привык к подобным эскападам. — На его лице появилась гримаса. — А ты знаешь обо мне больше, чем кто бы то ни было во всем округе.

Ален поправил ее воротник, потом коснулся пальцами Надиной кожи и почувствовал, как Надя дрожит.

— Не волнуйся, ничего не случится, если этого не захочешь ты. Даю слово.

— Доктор Смит, пожалуйста, поймите, я… вы привлекательны… Но тут кругом люди.

— Если ты имеешь в виду Элли, так я ей, похоже, нравлюсь. Даже, вероятно, больше, чем ее мама.

— Боюсь, что наступил такой момент, когда ей нужен отец. — Надя взяла Алена за руки и пристально посмотрела на него, как бы добиваясь понимания. — Я знаю, что вы не хотите причинить ей боль, но ведь это может случиться. Если мы… сблизимся и из этого ничего не получится.

— Вот уж не предполагал, что ты из тех женщин, которые хотят получить железную гарантию на несколько лет вперед.

— Но я же мать, и моей дочери уже причинил боль мужчина, которому она верила.

— Только дочери или матери тоже?

— Обеим.

Ален опустил глаза.

— Я хотел бы заботиться о вас обеих. — Он снова посмотрел ей в глаза. Веришь?

— Да, верю… Я освобожусь в полночь…Потягивая горячий шоколад, Надя наблюдала, как Ален поглощает вторую чашку любимой овсянки Элли.

— Не могу поверить, чтобы вы, врач, ели такое.

— А вы взгляните на коробку — тут полно питательных веществ.

— Если не считать сахара и консервантов.

— Извините, Надя, но никто еще не доказал, что сахар вреден для здоровья. Она фыркнула.

— Сколько, вы сказали, вам лет?

— Тридцать девять. — Ален соскреб остатки в чашке и проглотил с видимым удовольствием.

— Есть еще.

— Нет, больше не влечет.

Положив ложку, Ален похлопал себя по животу. Таким изысканно одетым она еще его не видела — накрахмаленная рубашка и брюки. К тому же он подстригся после их утренней встречи.

Надя встала, налила ему еще кофе.

— Сколько вызовов было у вас сегодня вечером? — спросила она, садясь.

— Только один — к Эдде. Но это был скорее светский визит.

— Вечером я пила у нее чай, когда зашла за Элли после урока музыки. Я люблю с ней поговорить. Рассказы о старом Миртле так поднимают настроение, я даже начинаю чувствовать себя частью этого городка.

— Думаю, ей недолго осталось, хоть она и считает себя неукротимой. Это не так. На восьмом-то десятке и после двух инфарктов.

— Эдда весьма высокого мнения о вас, хоть и доставляет вам хлопоты. Говорит, вы лучший врач которого когда-либо знал Миртл.

Ален выглядел еще более измотанным, чем в ту ночь, когда Надя обнаружила его спящим в своей гостиной.

— Я только делаю то, чему меня учили.

— Но почему здесь?

— Эта община заплатила за три года моей учебы и оплачивала мои расходы еще три года интернатуры, так что я задолжал им за шесть лет… — Он пожал плечами. — Мне здесь понравилось, и я остался.

— А ваша семья, друзья? Не скучаете по ним? Он вытер пальцем каплю кофе, стекавшую по внешней стороне чашки. Что угодно, лишь бы не встречаться с ней взглядом.

— Все умерли. Мои друзья здесь.

— Эдда как-то упомянула, что ваш лучший друг погиб в автодорожной катастрофе перед вашим приездом в Миртл.

Ален молчал. Здравый смысл подсказывал ему что люди будут обсуждать его с тем же здоровым интересом, с которым они обсуждали возраст Эдды и еще десяток дежурных тем, питавших слухи в Миртле.

Подумав, он решил расслабиться и подыграть ей, сказать то, что она ожидала. Но внутренне он был напряжен, как никогда.

— Его звали Георг Лейтон.

— Как же это случилось?

— В какой-то степени вина лежит и на мне.

Ален пожал плечами. — Мне захотелось съездить домой в Западную Вирджинию. Ностальгия, знаете ли, бывает и у молодых. Иногда хочется повидать старых учителей, навестить могилы предков, произвести впечатление на провинциалов… Что-то в этом духе. Я предложил Георгу поехать со мной, ведь у него был спортивный автомобиль.

Подняв глаза, Ален заметил напряженный взгляд Нади. Он редко говорил о своем прошлом, и то только когда ему некуда было деваться.

— Мы остановились в мотеле, выпили пива, погуляли. Той ночью я остался в номере посмотреть бейсбол по телевизору. Георг завелся и снова отправился за пивом. Не знаю, как все произошло. Шериф сообщил мне, что он врезался в устои моста. Умер он мгновенно. Опознали его по бумажнику.

— А что за человек был Георг? Ален поднял на нее глаза. Сейчас он мог сказать всю правду, не скрывая при этом своих чувств.

— Георг Лейтон был ленивым и высокомерным сынком богатых родителей.

— Но вы называли его своим лучшим другом.

— Так оно и было. Но это не мешало ему быть избалованным плейбоем. Он знал это, даже гордился собой. — Ален скривился. — Говорил, что это его право по рождению. Что все Лейтоны таковы.

Как говаривал отец Нади, хороший репортер должен обладать бесстрастным лицом и уметь пить дешевое виски, чтобы доискиваться правды. Она-таки умела владеть своим лицом и теперь порадовалась этому.

— Мне кажется, вы очень любили его.

— Как сказать… Иногда мне кажется, что я ненавидел его.

Ален сделал глоток кофе.

— Что это мы все обо мне и обо мне. Поговорим о тебе. Как получилось, что ты оставила такую блестящую карьеру?

— Устала от того, что кто-то дергает меня за ниточки.

В ее голосе прозвучала обида, и он поспешил сказать:

— Не могу себе представить тебя в роли марионетки.

Ален встретил ее холодный и настороженный взгляд, такой же, какой у нее был в то утро в операционной.

— В том-то и дело. — Надя встала, чтобы налить ему еще кофе, но кофейник оказался пуст.

Заметив, что он наблюдает за ней, она сказала:

— Сейчас сварю еще.

Ален собрался было отказаться, но передумал. Он откинулся назад и вытянул ноги. Приятно было расслабиться. Еще приятнее было наблюдать, как она готовит кофе.

— Как девочка чувствовала себя сегодня в школе?

— Точно не знаю. Лучше, мне кажется. — Повернувшись к нему, она прислонилась спиной к разделочному столу. — По крайней мере, сегодня вечером она показалась мне менее расстроенной, чем утром.

— Она должна справиться. Надя глубоко вздохнула.

— Хотела бы я быть так уверена.

— При ее общительности и при мамином очаровании, как может быть иначе?

— С первым согласна, второе — сомнительно.

— А-а-а… Леди отличается скромностью?

Ее брови сошлись вместе, углы рта печально опустились.

— Леди знает, что была отнюдь не такой уж очаровательной в последние недели, особенно с одним доктором, который, если помните, совсем недавно готов был придушить эту же самую леди.

— Сдаюсь, вы правы. — Ален постарался сохранить серьезный вид. — Вычеркнем пункт об очаровании.

— Мне удалось побеседовать с учительницей Элли и миссис Бритл, — сообщила она, снова разливая кофе по чашкам. — Они подтвердили практически все, что вы предполагали. Элли, оказывается, отвратительно вела себя с первого дня появления в школе и сейчас расплачивается за это.

— Иногда страдание — единственный способ стать умнее. Во всяком случае, часто это важнейший урок.

— Я очень благодарна за ваш интерес к Элли. Только не говорите, что это ваша работа.

— Не скажу, но так оно и есть.

Ее рот чуть округлился, на щеках тут же появились ямочки-близнецы, а у него снова разыгралось воображение. Несколько украденных поцелуев вчера ночью, повторенные сегодня утром. Теперь ему захотелось, чтобы Надя сама предложила ему свои мягкие губы.

— Я заметил, что вы нечасто упоминаете отца Элли. Да и она тоже.

— Фред мало значил в ее жизни.

— Он вроде работает в Европе?

— Да, в известной телекомпании. Как я поняла, он пользуется там большим успехом.

— Это вас задевает?

— Уже нет. Но я долго считала его виноватым во многом. Даже в том, в чем и не было его вины.

— Например?

— Например, в моем переходе на телевидение, хотя моя первая любовь газета.

— Но разве лидирует в информационном деле не телевидение?

— Не для дочери Робертсона. Он присвистнул.

— Того Робертсона, что удостоился двух премий Пулитцера и появился на обложке «Таймса»?

— Того самого. Отец спланировал мое будущее: университет, практика в газете и затем небольшая колонка на женской полосе, пока я не буду готова взяться за «крутые» новости.

— А ваш бывший муж? Тоже часть папиного плана?

— Отнюдь. Иногда мне кажется, что поэтому-то я и вышла замуж за Фреда. Отец считал, что телеобозреватели немногим лучше актеров, зачитывающих тексты.

— Проклятое наследование семейной профессии. По себе знаю.

Выражение ее лица смягчилось.

— Ваш отец, должно быть, жутко расстроился, когда вы посвятили себя медицине, а не угледобыче.

— Так оно и было примерно. Почувствовав, что ему не по себе, Надя опустила глаза.

— Я часто говорю себе, что отец гордился бы мною, узнав, что я издатель «Пресс». Ну разумеется, в те дни, когда все идет как задумано.

Ален припомнил выражение глаз отца в их последнюю встречу. Ему не хватило бы и нескольких жизней на совершение чего-то такого, чем мог бы гордиться отец.

Не в силах усидеть на месте, Ален встал и потянулся. Удивившись, Надя тоже поднялась со стула.

— Я вас вполне понимаю. У вас был долгий и трудный день.

Обрамляющие его рот линии обозначились резче.

— Это надо понимать как намек, что пора прощаться?

Надю удивило ощущение разочарования, словно оказались обманутыми ее надежды на еще один поцелуй.

— Я принесу ваше пальто.

— Не беспокойтесь, я знаю, где оно. — Ален приблизился к ней с таким решительным выражением лица, что у нее перехватило дыхание.

Он взял ее руки и положил их себе на плечи, потом обнял за шею.

— Спасибо за полуночную кормежку, — хрипло произнес он.

— Не за что. — Надя жаждала его поцелуя, а он не спешил.

— Значит ли это, что я и дальше могу заходить к вам?

— Разве что со своей провизией — мне вас не прокормить.

Пальцы Алена перебирали завитки ее волос, нежно касались кожи, вызывая у нее легкую дрожь. Ей так хотелось прижаться к нему, прильнуть к его губам.

Ощущение власти над мужчиной было новым для нее. Ее отец, Фред и продюсер программы новостей, в которого она была влюблена несколько лет назад, были мужчинами сильными, волевыми 1.и избалованными успехом. Так соблазнительно было укрыться в их тени, пока она не сообразила, как много она отдавала всякий раз, когда говорила «да» вместо «нет».

Вам лучше уйти, — прошептала Надя. Ну если вы так хотите, — проворчал доктор Смит.

Догадался бы лучше прижать свои губы к моим, думала она. Решился бы и взял на себя ответственность. Как Фред, когда-то подсказал ее внутренний голос. Как папа.

Надя протянула ему руку.

— Вы должны понять — у меня есть свое дело, обязанности. Элли и газета. Ален нахмурился.

— Можете не щадить моего самолюбия. Я уже большой мальчик. Меня выгоняли и раньше.

— Я вас не выгоняю.

У него дернулся уголок рта.

— Называйте это как хотите. Я спросил — вы отказали. Разговор окончен.

Надя сжала губы. Никогда еще ей не попадался столь трудный мужчина. Столь своенравный. И отчаянно жаждущий любви.

— Теперь, когда все сказано, может, вы забудете о своей непомерной гордости и поцелуете меня?

Глава 9

Алена ввела в заблуждение дрожь в голосе Нади. Чего он уж совсем не ожидал, так это того, что она может остерегаться близости.

Она почти упала в его объятия, и он застонал. Ощущения были столь приятны, что их не хотелось прерывать.

Руки женщины ласкали его лицо, шею, гладили волосы. И Ален убеждал себя, что может обойтись без этого? И обходился столько лет!

— Медленно, быстро? Как ты предпочитаешь? Надя беспомощно застонала, потом прошептала:

— Медленно. Я уже все забыла. Его губы приоткрылись, а в глазах засветилась обаятельная улыбка.

— Милая, тебе достался достойный партнер. Я и сам уже не помню что к чему.

Поцелуй был долгим и старательным. У Нади начало пощипывать губы, но Ален переключился на ее ухо, нежно покусывая его мочку.

Действия Алена вызывали новые ощущения, возбуждали ее так, что она не в силах была сдержать стон. Ее поражала нежность этого огромного человека. Его пальцы умело, искусно массировали напрягшиеся мышцы ее плеч…

Оторвавшись от губ Нади, Ален хрипло спросил:

— Дверь спальни запирается? Ее глаза открылись.

— Если это медленно, Смит, то что значит быстро?

— Никогда не бойся меня, любимая.

Она содрогнулась, сообразив, о чем он говорит.

— Я не боюсь, — прошептала она. — Только не тебя.

Ален впитывал окружавшие Надю запахи, напоминавшие утонченный аромат редких роз. Опустив свою сильную руку на ее талию, он продолжал целовать ее, пока они пересекли коридор…

Оказавшись с ней за запертой дверью спальни, он вдруг смешался. Ален понял, что с Надей все может быть только всерьез.

А он пока еще не был уверен, что она значит для него или могла бы значить. Алену не хотелось разочаровать ее своим уже не первой молодости телом или еще чем-нибудь.

Он нервно провел ладонями по ее рукам, и она помогла ему снять с себя свитер. Под ним было нечто кружевное, мерцающее, прозрачное настолько, что явственно проступали холмики ее грудей с сосками, похожими на редкие темные жемчужины.

Наконец он обнажил ее грудь. Сердце бешено стучало, все чувства обострились.

— Ты так прекрасна, что у меня, кажется, вот-вот остановится сердце, хрипло прошептал он. — Я растерялся… Боюсь сделать тебе больно.

— Не бойся, — прошептала Надя, глядя на него доверчивыми глазами. Прикусив нижнюю губу, она стала расстегивать его рубашку. Получалось у нее неловко, словно она забыла, как это делается.

Алену хотелось самому сорвать с себя и рубашку и всю остальную одежду. Но он почувствовал, что не следует торопить Надю, и стоял спокойно, сдерживая дрожь. Однако она никак не могла справиться с пуговицами, с беспомощной и стеснительной улыбкой показала жестом, чтобы он занялся одеждой сам.

Ален моментально сорвал рубашку, чувствуя себя неуклюжим, как юноша на первом свидании.

Он знал свои недостатки: громадный, как медведь, и так же тяжел, да, честно говоря, и не спортивен.

Ален задержал дыхание, пока Надя внимательно смотрела на него. Между бровями появилась глубокая морщина, невозможно было понять выражение потемневших глаз.

— Я знала, что ты сильный, — прошептала она. — Сильный и красивый.

Надя протянула руки, чтобы коснуться его, ее пальцы стали поглаживать волосы. Но вот руки двинулись по его груди, и сладостная дрожь пробежала по телу Алена.

Обмениваясь поцелуями, они продолжали раздевать друг друга, роняя одежду где придется.

Когда Ален вновь заключил ее в объятия, ничто уже не разделяло их. Его руки заскользили по ее теплой шелковой коже…

Одной рукой Ален откинул покрывало с ее постели, а другой потянул Надю за собой. Простыни были прохладные, хранили аромат ее тела.

Она переплела пальцы на его затылке, влажные губы жадно прильнули к нему. Его пальцы нежно гладили ее.

Задохнувшись, она изогнулась всем телом, с силой притягивая его к себе.

— Ненаглядная, — прошептал он в ее ухо. — Я не слишком тороплюсь?

— Нет, ты медлишь, — прошептала Надя, упираясь в его ладонь, а ее лицо отражало целую гамму чувств. Алена ошеломило то, как она отреагировала на его прикосновение. Ее руки потянулись к нему, лицо отразило растущее напряжение, она тяжело дышала, постанывая.

Повторяя и повторяя его имя, она выгнулась, ее глаза застыли, а пальцы сжались. И он вошел в нее одним яростным движением.

Ощущения, в которых Ален отказывал себе так долго, оглушили его, как удар в солнечное сплетение.

Стараясь быть нежным, он двигался медленно и осторожно. Руки женщины гладили его спину и ягодицы, побуждая продолжать и продолжать.

Когда-то Алену трудно давалось умение владеть собой. Теперь он соразмерял все свои движения с силой ее реакции.

Ален поднимался все выше и выше и вот достиг вершины. Наконец Надя прижалась лицом к его плечу, подавив крик восторга. Такого экстаза он еще не испытывал никогда…

Надя почувствовала прохладу, открыла глаза и увидела комнату, залитую лунным светом. Ален смотрел на нее, опершись на локоть.

В ее жизни не было более счастливой минуты.

Мягкая улыбка осветила лицо, и тихая радость наполнила все ее существо.

— Спи, милая, еще слишком рано.

— Ты уходишь? — Надя потянулась к Алену.

— Мне пора. Моя машина стоит у твоего дома. Не хотелось бы давать пищу слухам.

— Который час?

— Почти три.

Тонкие пальцы Нади играли с завитками мягких волос на его груди. Ален нахмурился.

— Должен предупредить, миленькая, ты затягиваешь нас в опасный водоворот.

— Знаю. — Подвинувшись поближе к нему, Надя прикоснулась языком к его губам, мягко раздвинула их. — Я умею плавать. А ты?

— Чуть-чуть, — ответил он тихим голосом.

— Мы поплывем медленно. — Язык женщины поддразнивал его, и кровь начинала закипать.

— Тогда я должен кое-что сказать тебе.

— Что?

— Здесь рассветает только в пять. По привычке, приобретенной еще в колледже, Надя проснулась за несколько секунд до того, как прозвенел будильник. Она сразу поняла, что в постели одна, и достаточно давно, поскольку простыня Алена была уже прохладной.

Миссис Адам подписала последний чек на зарплату и отложила ручку. Денег в банке осталось на четыре месяца. На пять, если урезать собственную зарплату. После этого придется искать покупателя.

Нужна сенсация, думала Надя. Нечто своевременное, очень важное и свежее. Опубликованное раньше всех. Что-то вроде разоблачения ее отцом коррупции в профсоюзе лесорубов.

Правда, из-за этого отец и потерял свой «Ньюсвик». Но она не намерена терять «Пресс». Слишком много сил вложено. Хотелось доказать, что отец ошибался на ее счет. Она газетчик не хуже его.

Вместе с креслом Надя повернулась к портрету отца. В детстве он был ее богом. Заботился о ней, особенно после смерти матери: возил ее дважды в год в Сан-Франциско, где покупал одежду, следил за здоровьем, прививками и школьными делами. Но в его отношении к ней было маловато ласки, юмора и, в общем, всего того, что зовется любовью.

Кажется, так просто — любовь. Улыбка, которая согревает, сочувствие в печали, восхищенный взгляд, когда женщина вдруг почувствует себя привлекательной. Внимание не по обязанности, а из желания доставить удовольствие.

Ален давал ей все это, даже не особенно сознавая. На дины губы раскрылись в улыбке при одной мысли, что скоро она увидит его снова. Сегодня. В полночь. Горячий шоколад.

Теперь он раздевал ее медленно, неторопливо, уверенными и недрожащими руками. Вот уже месяц каждый день они встречались наедине.

В спальне, пока Элли была в школе, а Ник — на дежурстве. В гостиной перед камином, где они устраивали пикник на полу с сандвичами и шоколадным мороженым. В непостижимых позах в ее старом кресле.

Он никак не мог до конца насладиться ею и совершенно не заботился о последствиях.

— Не могу поверить, что ты освободился на все утро, — шептала она, крепко прижимаясь к нему.

— Как раз вовремя, ты не считаешь? — спрашивал он, нежно обнимая ее и лаская теплую мягкую кожу.

— Элли все просит снова пригласить тебя к обеду. — Надя уткнулась носом в его плечо, и ее волосы рассыпались по нему веером.

— Согласен на одном условии; только не спагетти.

Надя рассмеялась.

— Я уже подумываю о лапше. На коробке есть способ приготовления: вскипятить воду и бросить в нее лапшу.

— И все?

Ален гладил ее по обнаженной спине расслабленными ленивыми пальцами. Последние четыре дня каждое утро начиналось в операционной, и теперь приятно было занять руки другим.

— Ну надо еще открыть коробку…

В наказание Ален закрыл ее рот поцелуем. Встав на цыпочки, она всем телом потянулась к нему — такому большому и надежному.

Его власть над ней была абсолютной, и он сдавался перед ней, стоило ей лишь посмотреть на него.

Ален опустился с ней на пол. Руки Нади выражали нетерпение, а обжигающие прикосновения лишали его разума. Он хотел ее, нуждался в ней. Именно она, Надя, открыла для него краски жизни после долгих и тоскливых бесцветных лет.

Его поцелуй был жестким, взрывным. В нем, казалось, не осталось нежности, только жажда. Надя на ярость отвечала яростью, становясь все более страстной. Он был очень силен, и все же ей удалось перевернуть его на спину.

Ален застонал, протестуя и сдаваясь, одновременно вызывая в Наде ликование, побуждающее ее к новым доказательствам любви.

Возможно, Ален не готов еще воспринимать слова любви, тогда она покажет ему своими руками, ртом, всем телом, как обожает его. Ее рука гладила и ласкала его тело. Пальцы расчесывали мягкие тонкие волоски.

Дрожащим голосом Ален произнес ее имя, и его лицо исказилось в последнем усилии сохранить контроль над собой.

Руки Алена обняли ее, перевернули на спину, и они слились в обжигающем сладчайшем поцелуе.

Надя зашептала о своем желании, побуждая его поторопиться. В огне страсти она отвечала на каждое его движение. И, когда наступил взрыв наслаждения и освобождения, она почувствовала, что такого накала чувств она до сих пор еще не знала.

Глава 10

В последнюю неделю марта в долине случился ураган. Он с корнем вырывал деревья и переполнял реки. Пострадали даже линии электропередач. И больнице, и газете осталось полагаться только на дизельные движки.

К счастью, наступили весенние каникулы, школы закрылись, и большинство детей пережидали пик наводнения дома.

Два дня Ален не выходил из больницы, спал урывками час-два, меняясь с не менее занятым Ником.

Команда Нади тоже работала круглосуточно, готовя специальные выпуски газеты. К тому времени, когда реки вошли в свои берега и засветило солнце, все дошли до предела.

Ален привычно оставлял свой «брондо» у больницы и добирался пешком до ее квартиры, приурочивая свой приход к тому времени, когда Элли спала, а Надя заканчивала работу в редакции.

В их первую свободную ночь после наводнения Надя чуть запоздала и нашла Элли и Алена лежащими на полу в кухне и делающими макет вулкана из папье-маше. Он выглядел совершенно измученным и тем не менее послушно выкладывал слой за слоем бумаги под руководством Эл, как и подобало бы любящему отцу.

— Мы спасли тебе немного шоколадного мороженого, — сообщил он, не отрываясь от работы. Элли проворчала:

— Ален и Джон съели бы все, если бы я их не остановила.

— Домой-то Джон дошел? — спросила Надя, украдкой вытирая глаза кухонным полотенцем.

— Конечно, и он пригласил меня на свой день рождения в следующую субботу. Нужно приготовить для него подарок.

Элли прилежно старалась наладить дружеские отношения. Ален считал ее такой же прямодушной, как мать. Надя — просто практичной.

— Напомни мне завтра, — сказала Надя. — В новом магазине в Риддле есть большой отдел детской книги.

— У меня на завтра намечены прививки от гриппа в Риддле, — сообщил Ален. Так что могу подвезти Элли и даже угощу ленчем, если она согласится таскать мой саквояж.

— С удовольствием! — воскликнула девочка. Надя сбросила туфли и стала растирать уставшие стопы.

— В какое время вы собираетесь выехать?

— Рано, самое позднее в шесть.

— Не возражаю, — сказала Элли, прежде чем мать успела произнести хоть слово. — Мне нравится вставать рано.

— Эльвира Адам, ты нагло лжешь. Сегодня я едва вытащила тебя из постели в полдень. Элли была сама застенчивость.

— По крайней мере, я попытаюсь встать рано. Ален поднялся на ноги.

— Договоримся так, Элли. Я заеду рано и посигналю. Если встанешь, поедешь со мной.

Элли собрала неиспользованную бумагу и выбросила в мусорное ведро, Может, вам лучше остаться здесь на ночь? Все ведь знают, что вы спите с мамой, так в чем дело?

— Устами младенца…

Ален провел ладонью по руке Нади. Элли спала уже почти час. В типографии внизу было тихо.

— У Элли нюх отца на сенсации. — Она прижалась к груди Алена, не в силах подняться с дивана, чтобы принести еще мороженого.

— Тебя не беспокоит, что нас связывают вместе?

— Если честно, меня поздравляют с победой, если иметь в виду твою репутацию.

— Какую репутацию?

Она высвободилась из его объятий, чтобы взглянуть ему в глаза.

— Удивительно мрачный и скверный характер, человек, ищущий одиночества, хотя никто не знает, почему. Сексуальный, — она ухмыльнулась. — Иными словами, идеальный мужчина, по мнению женщин.

Ален нахмурился, не поддаваясь на ее уколы.

— Должен тебе сказать, милая, я совсем не идеален.

Надя поцеловала его в подбородок.

— Ты слишком скромен, — прошептала она и попыталась поцеловать его еще раз, но он взял ее лицо в свои руки.

— Надя, что, если я скажу тебе, что в прошлой своей жизни я делал такие вещи, о которых мне стыдно даже думать?

Надя насторожилась. Что-то связанное со смертью друга, подумала она. То, что загнало Алена в добровольную ссылку.

— Все мы время от времени признаемся в наших ошибках и стараемся стать лучше.

— И все же, как человеку узнать, что он изменился в достаточной мере? И что значит достаточно? Надя притронулась к его могучим плечам.

— Как я понимаю, ты смотришь на себя и свои дела глазами людей, которых уважаешь и любишь, людей вроде Эдды, Ника и Элли. И меня. — Она улыбнулась, глядя на Алена влюбленными глазами. — Признают они тебя, и это может стать началом принятия тобой самого себя. И если они любят тебя, а это так, ты, возможно, научишься и сам любить себя.

Он сделал медленный, глубокий вдох.

— В твоих устах это звучит так просто, дорогая. Ее губы сжались.

— Я не уверена, что что-то стоящее бывает простым. У меня так не получалось. — Она повела плечами. — Полжизни я пыталась быть идеальной дочерью, потом идеальной женой, идеальной матерью. Я так жаждала признания и любви, что делала вещи, которые не следовало делать. Я говорила себе, что делала их из любви, но на самом деле так просто было легче.

— Легче?

— Конечно. Зачем делать выбор, когда кто-то мог сделать его за меня? Если потом что-нибудь получалось не так, я в этом не была виновата. Надя усмехнулась, но внутри у нее похолодело. Мой брак не удался потому, что Фред оказался никудышным мужем. Разве я не делала все так, как он говорил? Отец был разочарован во мне. А разве я не была хорошей дочерью? — горько подумала Надя.

Вот и сейчас ей так хотелось уткнуться носом в грудь Алена, но что-то останавливало ее.

— Разве человек не делает странные вещи, когда ему хочется, чтобы его приняли?

Ален медленно вдохнул. Вместо ответа он притянул ее к себе, и голова Нади оказалась на его плече. Сильные руки уверенно держали ее, дышал он глубоко и ровно.

О чем он задумался? Что-то настораживало в его прошлом. Надя чувствовала, что он несет в себе какую-то боль. В один прекрасный день он доверится ей. И когда этот день наступит, она поймет, что он по-настоящему любит ее.

— Ален, — прошептала она, почти засыпая.

— Чего ты хочешь, милая?

Она улыбнулась этим словам. Как может мужчина, дающий так много, так мало просить для себя?

— Ничего. Я хотела сказать тебе кое-что, прежде чем засну.

— Что, милая?

— Ничего особенного. Просто я люблю тебя.

Ален сбрил остатки щетины со своих щек и вымыл бритву под струей воды. Его тело устало от постоянных переработок и недосыпа. Приложив полотенце к лицу, Ален зажмурился. Он оставил Надю спящей, свернувшейся калачиком на софе.

Приехав домой, принял душ, двигаясь механически и мысленно вспоминая список пациентов, которых должен был принять сегодня.

Затем навел порядок в ванной комнате и как был неодетый прошлепал в спальню, не обратив внимания на незанавешенные окна.

Да в этом и не было нужды. Никто, даже потерявшийся охотник, не добирался до этой части леса. Бывший лесоруб, уступивший ему этот дом за операцию на желчном пузыре, уверял, что он населен, призраками, но Ален так и не встретился с ними.

Одевался Ален быстро. Каждая секунда, потерянная попусту, означала потерянную секунду сна.

Он натянул на себя трикотажную футболку. Его губы вдруг скривились в усмешке, когда он представил Надю рядом с собой на еще не разобранной постели.

Он ни разу не приводил сюда женщину. Его дом был домом холостяка, в нем не было места для сопутствующего женщинам беспорядка или для буйных детских игр.

Надев джинсы и чистые носки, Ален нашел фланелевую рубашку и обнаружил в ней порядочную дырку на локте. Он взял другую и быстро натянул на себя.

Посмотрев на будильник, Ален нахмурился. Он обещал Элли ровно в шесть. Нельзя ее разочаровывать, даже если придется пропустить завтрак.

Он надел часы, взял ключи и бумажник и стал спускаться по ступенькам к ожидавшему его кофейнику, который он включил, как только приехал.

Ален налил кофе и быстро выпил его, добавил еще. Кофе напомнил ему о стыде, который он испытал девять, лет назад. Ненависть к человеку, которым он был, была заглушена годами ревностного служения своим пациентам.

Ален уверился в том, что стал новым человеком, и потому позволил себе приблизиться к Наде.

Слово «любовь» тоже приходило ему на ум. Но оно не было словом, которым он часто пользовался и которое уважал. Как раз этому слову он привык не доверять.

Но произнесенное Надей, оно задело его сильнее обычного. Ален не был готов услышать его. Не был готов поверить ему, но, Боже, как он хотел быть готовым!

Началась весна. Река вернулась в свои берега, дети пошли в школу. Надя подхватила простуду и была к тому же в отвратительном настроении.

В туалете редакции обнаружилась течь, а ее лучшая добытчица рекламы объявила о своей беременности и уходе в отпуск.

Ощущение рока нависло над газетой как грозовая туча. Принесенные Аденом фиалки выглядели такими же удрученными, как и она, несмотря на нежную любовь Алена.

Надя улыбалась всякий раз, когда думала об утешении, которое находила в объятиях Алена. Такова любовь, думала она. Даже худшие дни не казались ей теперь такими уж черными.

Медленно потягивая кофе, она смотрела сквозь запотевшее окно на то, что происходит на Главной улице. Через дорогу она увидела синий «бронко» Алена на месте только что отъехавшего пикапа.

Он выбрался из машины грациозным движением спешившегося всадника, захлопнул дверцу с видом делового человека и решительно направился к аптеке.

Из-за вновь выпавшего снега он надел меховые сапоги и коричневые джинсы.

Надя подумала о том, как трудно представить большие руки Алена со скальпелем. Ему подошло бы что-нибудь более капитальное. И тем не менее все знали, какие изящные швы с крошечными узелками получаются у доктора Смита.

И эти же руки приносили столько удовольствия ей. Надя улыбнулась, как бы почувствовав на губах вкус поцелуя.

Она все еще улыбалась, когда Ален вышел из аптеки с небольшим белым пакетом в одной руке и огромной плиткой шоколада в другой.

Он забрался в «бронко», завел мотор и отъехал так же быстро, как и приехал. Ален не был у нее уже три дня. В долине появилась ветрянка, и он с Ником пытался объехать всех заболевших.

Поскольку Элли не болела ветрянкой, они договорились, что он пока не будет заходить. Но Надя страшно скучала по нему и никак не могла дождаться встречи, хотя и понимала, что они должны быть очень осторожны. Миртл — городок маленький, с типичными для такого места обычаями и предрассудками, а они оба в добывании средств существования зависели от расположения его обитателей.

Более того, они оба любили и уважали своих соседей. И не хотели обижать тех, кого считали друзьями.

И была еще Элли.

С тяжелым вздохом Надя вернулась за свой письменный стол. Может, позднее наступление весны и было причиной ее мрачного настроения. Реклама приносила меньше доходов, чем ожидали. Хотя Надя и ввела кое-какие изменения во внешний вид «Пресс» и редакторский стиль — все это почти не приносило результатов. Но оставалась призрачная надежда, что редакция все же каким-то чудом сможет решить финансовые проблемы: конечно, если старые трубы в здании удастся еще раз починить и если подвернется такая же классная добытчица рекламы, как уходящая через месяц в отпуск.

Надя открыла папку с заявлениями о приеме на работу, оставшуюся от ее предшественника, в поисках необходимого ей работника. Их было несколько, но все уже нашли работу, как она узнала, сделав шесть телефонных звонков.

Надя была удручена, когда зазвонил телефон.

— Алло, миссис Адам слушает.

Послышался женский голос.

— С вами говорит Мари Стоун из «СМ Продакшнс». У вас есть время поговорить?

— Чем я могу быть вам полезна, миссис Стоун?

— Во-первых, вы можете называть меня просто Мари, мы познакомились два года назад у Линды Кейс в Голливуде. Я там была с Влеком Ричардом. Мы с вами сидели за одним столом.

Она, конечно, знала Блека. Несколько лет назад они работали вместе на одной телестудии.

— Извините, я… Минутку! Конечно, я помню вас. Вы уговорили Линду на съемку документального фильма о городском здравоохранении.

— Верно, «Ангелы в белых халатах». Спасибо вам за прекрасную записку, которую вы прислали мне после выхода фильма. — Мари усмехнулась. — Она была единственной, которую я получила.

Прижав трубку плечом к уху, Надя уселась в кресле поудобнее. Голос из прошлого был приятным развлечением.

— Удачная была штука, мне особенно понравилось, как вы подчеркнули, что добрые дела делаются, несмотря на плохое. Я еще пожалела, что сама не додумалась до этого.

— Прекрасно. Так мне легче просить об одолжении.

— Какого рода одолжение? — Надя сразу же насторожилась.

— Я работаю над идеей нового фильма, на этот раз о провинциальной медицине. В тех же рамках, что и о городской. С реальными пациентами и реальными проблемами, естественно.

— Звучит любопытно, — осторожно сказала Надя. — Но я не могу понять, почему вы звоните мне?

— Все очень просто. Вы жили в большом городе, а сейчас живете в маленьком, и вы опытный журналист. Я хотела бы видеть вас в своем фильме.

Надя нахмурилась.

— Я уже давно не делала репортажей.

— То-то и оно. Вы не будете репортером. Вы будете пациентом — одним из нескольких.

— Вы собираетесь снимать здесь, в Миртле?

— Да, хотелось бы.

Насторожившись, Надя опустила ноги на пол и выпрямилась. Развлечение, которого она ожидала, приобрело интригующий поворот.

— Интересный ход, но я не больна.

— Да, но, как сообщил мой источник, вам сделали операцию в местной больнице, а ваша дочь… Элли лечилась после несчастного случая на игровой площадке.

То, что разговор был по телефону, помогло Наде скрыть удивление.

— Могу я поинтересоваться, что это за источник?

— Я могу лишь намекнуть, что он в курсе всех медицинских событий.

Надя почувствовала, как неприятные мурашки пробежали по ее спине.

— У меня такое ощущение, что меня пытаются использовать.

К ее удивлению, Мари Стоун рассмеялась.

— Так оно и есть. Во всяком случае, я надеюсь на это. — Дальше она заговорила опять серьезно. — Подумайте, Надя. Это превосходная возможность. Как по заказу. Когда я узнала, что вы опытный репортер с фотогеничной внешностью осели в городке, который мы выбрали для съемки, у меня дух захватило.

Надя внезапно почувствовала, что достаточно ей закрыть глаза, и она окажется в Лос-Анджелесе, и снова окунется в старые битвы за рейтинг и власть…

Вернувшись на грешную землю, она подавила вздох.

— Я не уверена в целесообразности моего участия в фильме. К тому же теперь я занята газетой, а мы же отчасти конкуренты.

— Можно решить и эту проблему, если вы согласитесь стать сопродюсером. Что означает, разумеется, что вы получите свой процент прибыли, когда фильм будет показан по телесети.

— Вы имеете в виду, если он будет показан?

— Я уже заинтересовала одну телекомпанию. Ту же самую, которая показывала «Ангелов». Они даже готовы разделить расходы с филиалами в Британии и Франции. Ваша доля может составить около пятидесяти тысяч.

Надя замерла. Ей не верилось в чудо. В доброго ангела-хранителя. Но пятьдесят тысяч долларов даже после вычета налогов спасут ее «Пресс».

— Ваше предложение звучит соблазнительно, — ответила она, чувствуя, как улучшается ее настроение. — Но я не могу понять, почему вы так щедры. Не обижайтесь, но мысль о том, что кто-то в Лос-Анджелесе делится чем-то, особенно деньгами, кажется мне невероятной.

Миссис Стоун хмыкнула:

— Дело вовсе не в щедрости, речь о практичности и обязательствах.

Надя понимающе усмехнулась.

— Тут есть одна загвоздка.

— Я слушаю.

— Один человек, чье сотрудничество нам необходимо для съемок, отказался напрочь.

— Кто это?

— Упрямый, избегающий рекламы доктор по имени Смит. И ваша задача, миссис Адам, если вы согласитесь, в том, чтобы заставить его передумать.

— Понятно. — Надя едва сдержалась. — Иными словами, вы предлагаете мне взятку.

— Можете назвать это и так. — Голос миссис Стоун стал холоднее. — Но я больше заинтересована в деле, а не в названии. И дело не только в том, что «СМ Продакшнс», Мари Стоун и Надя Адам заработают деньги. Дело в том, что зрители получат весьма ценную информацию о людях, которые борются с волной апатии и коррупции в стране. Это врачи и медсестры, социальные работники в моем первом фильме. Люди вроде упрямого доктора Смита, который работает там у вас.

Надя повернулась в кресле и уставилась на портрет отца. Что бы он сделал, если бы на карту был поставлен «Ньюсвик»? — спросила она себя и сама же ответила, что Робертсон заключил бы договор с самим дьяволом ради спасения любимой газеты.

Чувствуя угрызения совести, Надя все же решила поторговаться.

— Миртл нуждается в новой машине «скорой помощи». Предположим, мы сделали этот документальный фильм. Внесет ли «СМ Продакшнс» такую же долю, что и я, из своего заработка на эту машину?

— Зависит от размера вашего взноса.

— В округе пытаются собрать шестьдесят тысяч. Пока что есть обязательства на пятнадцать.

— О'кей, скажем, по двадцать тысяч вы и я в день окончания съемок, а город добавит остальное. Согласны?

Она только выиграет и ничего не потеряет. Выгоду получат ее теперешние земляки, работники и друзья. Это поможет в скором времени спасать их жизни.

С другой стороны, у Алена должна быть причина, почему он сопротивляется этой идее. Не обязана ли она узнать хотя бы из вежливости эту причину, прежде чем согласится?

— Когда я должна вам ответить?

— Две недели назад, — со смехом ответила Мари Стоун. — Но я согласна подождать сутки.

— Думаю, этого будет достаточно.

— Тем временем я передам вам по факсу все данные о фильме.

Надя навела резкость на микрофильме. По ее просьбе архивариус «Пресс» собрал все материалы о врачах и здравоохранении в округе Миртл с момента появления первого номера газеты в 1910 году.

Доктор Сеннетт был из тех врачей, что пользовались лошадью и коляской прогрессивным для своего времени видом транспорта. Когда он умер в возрасте девяноста двух лет, округ оставался без врача почти пять лет.

Найти желающих поселиться в этом глухом лесном углу, где мало платят, а работать приходится значительно больше, и впрямь было непросто. Газетные статьи рассказывали о трудностях жителей, вынужденных ехать за сорок миль по жутким дорогам, чтобы добраться до врача.

Николае Карпентер возглавил комитет, занявшийся сбором средств, для того чтобы пригласить в округ квалифицированного врача. Он же поехал на встречу в Гарвард с кандидатом на эту роль Аденом Смитом, уроженцем Западной Вирджинии и лучшим студентом медицинского факультета. В следующие несколько лет газета упоминала об успехах доктора Смита в интернатуре. Другие статьи говорили о необходимости иметь в округе своего врача, По иронии судьбы Николае Карпентер умер именно из-за отсутствия врача. После несчастного случая на фабрике он истек кровью, пока его довезли до ближайшей больницы.

Девять лет назад крупные заголовки июльского номера известили о прибытии в Миртл долгожданного доктора. Фотография была ужасная, но Алена можно было узнать, хотя он был моложе и гораздо стройнее. Сила его характера еще не отражалась на внешности в те дни. Кроме того, фотограф явно застал его врасплох. Он, очевидно, опасался общественного внимания даже тогда, но почему?

Все большее беспокойство овладевало Надей, рассматривающей старую газетную фотографию. Лицо Алена казалось теперь таким знакомым, как если бы она знала его всю жизнь. И все же это было не так. Она нашла последнюю по времени фотографию, сделанную на обеде, положившем начало кампании по сбору средств на «скорую помощь». Он, как обычно, не улыбался, выражение лица было настороженным. Наде показалось, что его глаза действовали гипнотически.

Неожиданное волнение вдруг овладело ею: дыхание ускорилось, а ладони стали влажными. Память вернула ее на десять лет назад.

…В то время они жили в Мехико, но подписывались на «Нью-Йорк тайме» и другие газеты, чтобы меньше скучать по дому. Историю, которую она вспомнила, напечатали тогда все, крупные газеты страны.

Надя сделала глубокий вдох, и сердце ее бешено застучало. Детали забылись, но она поняла, что напала на след. Выключив экран и собрав заметки, она поспешила в свой кабинет. Через десять минут ее соединили со старшим архивариусом «Бостон Глоуб».

Когда последнее сообщение было получено и факс выключен, Надя еще долго сидела в оцепенении. Перед ней была вся история на четырех колонках и лицо Алена над именем другого человека.

Георг Лейтон-четвертый, красивый и внушительный, в темном костюме и консервативном галстуке. Отпрыск богатого и могучего клана Лейтонов из Бостона и Ньюпорта.

Человек, которого она знала как Алена Смита. Человек — теперь она это знала, — солгавший ей и всем остальным.

Он был обвинен в невольном убийстве, но выпущен под залог. Убийца… Во время серьезной операции он сделал ошибку.

Женщина, попавшая в автокатастрофу, умерла, на его столе и вместе с ней будущий ребенок. Возможно, никто бы и не узнал, что ошибка не была случайной, — Георг Лейтон принимал какие-то таблетки. Рассказала об этом его невеста будущая журналистка.

Теперь понятно, отчего он так ненавидит репортеров, подумала Надя. Невеста поступила благородно и сообщила окружному прокурору насчет транквилизаторов. Если бы не это, его, возможно, и не привлекли бы к ответственности. Но это было еще не все: чтобы избежать правосудия, этот человек использовал ошибку следствия и гибель своего друга.

Дверь кабинета открылась, вошла Анна с кипой гранок в руках и молча уставилась на Надю.

— О извини, Надя. Я подумала… Боже, с тобой все в порядке? Что-нибудь случилось с Элли? Ты побелела как бумага?

Трясущимися руками Надя собрала факсы и засунула их в верхний ящик стола.

— Да нет, все нормально. Господи, который час? — спрашивая, она бросила взгляд на часы. — Я же опаздываю забрать Элли у Эдды.

Надя вскочила с кресла и схватила сумочку. Несколько минут спустя она уже торопилась к своей машине, но все же успела прежде запереть ящик стола.

Глава 11

Надя отряхивала снег со своих сапог, когда Эдда открыла ей черный ход.

— Заходи, пока не замерзла окончательно, — приказала бойкая маленькая женщина. — Как только ты постучала, я налила тебе чашечку чая. Если хочешь знать мнение старой леди, ты в ней нуждаешься. — Темные глаза Эдды приобрели заговорщицкое выражение. — Или ты предпочтешь бренди?

Надя с трудом улыбнулась все еще под впечатлением разговора с Бостоном.

— Хватит и чаю. Мне еще нужно выпускать газету, как вы помните.

— Ты слишком много работаешь, девочка. У тебя должно быть свободное время. Ты должна развлекаться.

— Я развлекаюсь, — ответила Надя, снимая перчатки. — Встреча с вами — одно из самых больших моих удовольствий.

— Взаимно, — довольно усмехнулась Эдда.

— Весна всегда так запаздывает здесь? — спросила Надя, разматывая шарф.

— Как правило, нет. Но последние несколько лет были непредсказуемы. Эта зима была особенно суровой.

— Ничего удивительного, если вспомнить, как мне изменяет удача в последнее время.

Надя повесила свой шарф и потертую выхухолевую шубу на вешалку и сняла сапоги.

— Где Элли? Делает домашнее задание?

— Нет, она закончила минут двадцать назад, и я разрешила ей посмотреть телевизор в гостиной. Надя последовала за Эддой на кухню. Старый дом как бы приветствовал ее, давая ощущение безопасности.

Она заняла свое обычное место за старым сосновым столом. Чай уже дожидался ее в лучшей фарфоровой чашке Эдды.

— Я люблю ваш дом, Эдда. Он так похож на вас.

— Надеюсь убедить Адриана сохранить дом в семье для сына.

— А что с ним? Он не любит этот дом?

— Да нет, конечно. Очень любит. Но у него практика в Пальм-Спрингсе, и родители Джойс живут там. Я говорила тебе, что они привезут Николаса ненадолго на следующей неделе.

Надя кивнула.

— Приятно, когда комнаты наполнятся снова. Самые счастливые годы моей жизни прошли под этой крышей.

Надя вдохнула запах свежеиспеченного печенья и улыбнулась.

— Могу себе представить.

— Николае был пятым Карпентером, приведшим невесту в этот дом. Мне было всего восемнадцать, и отец был уверен, что я вернусь домой через неделю. Но мы с Николасом надули его. Прожили здесь сорок девять чудесных лет, и домой я возвращалась не больше чем на несколько часов за все эти годы.

— Вы очень его любили?

— О да, — сказала Эдда, неожиданно сверкнув молодым взглядом. — Он был настоящим мужчиной и сразу давал понять, что все будет так, как он решит. А потом потворствовал мне при любом удобном случае. У него было такое сердце, но ведь у многих сильных людей часто бывает такое сердце, правда?

Надя кивнула, думая о другом мужчине. Мужчине, которого она считала сильным, благородным… и честным. Так обидно было узнать, что она была такой доверчивой. И так ошибалась.

— Я видела его на фотографиях. Николае был очень красив.

— Странно, но я не помню, чтобы надоедала тебе своим альбомом в последнее время.

— Вы никогда не смогли бы надоесть мне, Эдда. Я с удовольствием посмотрю ваши альбомы, но я видела снимки в нашем архиве.

— Думаю, там есть и мои…

— Конечно. Сейчас все на микрофильмах. Мистер Гаррисон начал эту работу, перед тем как погиб, а мы закончили ее.

— Молодцы! Миртл нуждается в таких людях, как вы.

— Спасибо. Вы нам льстите.

— Если это не касается старой леди, так и скажи.

— Извините?

— Я ждала, что ты скажешь, зачем ты смотрела снимки Николаев.

— Делала работу об общине. Чтобы быть в курсе, можно сказать.

— Я делаю то же самое. Каждый вечер после обеда я трачу на это по часу. Иногда, когда заходит Ален, я уговариваю его поиграть в четыре руки.

Надя насторожилась. Она не намеревалась обсуждать Алена с кем бы то ни было, пока не встретится с ним.

— Он играл однажды Элли. Кажется, Моцарта по памяти.

— Да, это одна из наших любимых вещей. Знаешь, он не хотел влюбляться в тебя, но влюбился, и по-настоящему. Я чувствую это всякий раз, когда он упоминает твое имя.

Надя пролила чай на белоснежную скатерть.

— О извините…

— Не стоит того, моя дорогая. Ты, должно быть, уже знаешь — в Миртле нет тайн.

— Надеюсь, вы ошибаетесь на этот счет.

— Я не собираюсь смущать тебя. Но в моем возрасте, когда времени остается так мало, иногда приходится быть резкой.

Надя почувствовала легкое жжение в глазах. Эдда казалась сейчас такой хрупкой…

— Вы не такая уж старая, и сами знаете это, — сказала она, понимая, что не обманывает ни ее, ни себя. — И мне нравятся люди, которые говорят мне правду. Люди же, способные на ложь, причиняют наибольшую боль.

— Да, хотя, я думаю, что бывает и ложь во спасение, она порой предпочтительнее правды. Надя покачала головой.

— Я не могу согласиться. Это противоречит всему, чему меня учили, всему, во что я верю.

— Так расскажи мне, дорогая, что происходит в «Пресс». Что-нибудь волнующее? Анна была у меня несколько дней назад — она пишет статью о старом докторе. Я хорошо знала его, и мы с Анной довольно долго говорили о нем.

Надя подумала о «скорой помощи», о том, какое значение имело бы появление ее для Эдды и многих людей ее возраста.

— Сегодня утром мне позвонила продюсер, знакомая по Лос-Анджелесу. Она хочет сделать документальный фильм о местной медицине и выбрала для этого Миртл.

Эдда заметно побледнела. — Нет-нет, — воскликнула она. — Не позволяйте ей делать этого.

Надя встревожилась.

— С вами все в порядке? Дать вам таблетки или позвать Алена?

— Нет, нет, я чувствую себя хорошо. Немного потрясена, вот и все. — Она покачала головой. — Я страшилась этого с тех пор, как сюда приехал Ален. Эдда судорожно вдохнула:

— Надя, ты любишь Алена?

— Я… думала, что люблю. — Она опустила глаза. — Он сложный человек, Эдда. Замечательный доктор, но… — Надя не могла продолжать. Если сказать Эдде о своем открытии, это причинит ей сильную боль.

— Все в порядке, моя дорогая. Я знаю, о чем ты умалчиваешь.

— Не знаю, понимаю ли я вас.

— Ален Смит — на самом деле не Ален Смит — Вы знаете? — недоверчиво прошептала Надя. — О Георге Лейтоне и о том, что он сделал? Эдда кивнула.

— Как, очевидно, и ты. Надя едва не расплакалась.

— У меня было ощущение, что я откуда-то знаю Алена, но не могла вспомнить. Когда телевизионный продюсер сказала мне, что Ален противится съемкам фильма, меня разобрало любопытство.

— И будучи компетентной газетчицей, ты обнаружила правду. Надя кивнула.

— А как узнали вы?

— Я была членом комитета, который выбирал стипендиата из присланных Гарвардом кандидатур.

Когда Николае поехал в Гарвард, чтобы переговорить с кандидатами, я сопровождала его. Нам понравился тот человек, и мы решили, что он станет хорошим доктором для нас.

— Но несколько лет спустя, когда приехал не тот, кого вы выбрали, почему вы промолчали?

— Из-за Николаев. Однажды он попросил меня не предпринимать ничего, пока я не буду уверена в фактах. Факты я собрала. Помнишь, я же библиотекарь? Я тоже умею проводить расследования.

— Вы могли бы известить правоохранительные органы, его бы задержали и судили. Эдда кивнула.

— Я могла бы сделать все это, и таково было мое первое намерение.

— Но вы так не поступили… Эдда тряхнула головой.

— Миртл отчаянно нуждался во враче. Смерть моего дорогого Ника подтвердила это. А то, что я знала о Георге Лейтоне, свидетельствовало, что он должен стать отличным хирургом.

Надя вздохнула.

— Ален знает?

Лицо пожилой женщины потемнело.

— Нет. Я поняла, что настоящий Ален Смит не сказал своему другу Георгу о том, что познакомился со мной, но, видимо, сказал о смерти Николаев. Иначе доктор Лейтон вряд ли попытался бы занять место своего погибшего друга.

— Но через несколько лет вы стали друзьями, и даже тогда ничего ему не сказали. Почему?

— Если бы я сказала, он не остался бы здесь. Его совесть не позволила бы ему, поэтому я и хранила молчание… Я знаю, о чем ты думаешь, моя дорогая. Но на самом деле я не была безответственной. Я знала, что рисковала жизнями, храня молчание, поэтому следила за нашим новым доктором долгое время. И до сих пор у меня не было причин сожалеть о своем молчании.

Выражение ее лица стало таким же нежным, каким оно было, когда она вспоминала своего мужа.

— Мы действительно подружились. Он все чаще приходил ко мне. Справиться о моем здоровье, говорил он, и был очень внимателен. Но мне кажется, ему необходимо было общаться с кем-то, кто показывал бы ему, что принимает его за честного, достойного доверия человека, которым он так старался стать.

Надя заморгала, борясь со слезами. У нее тоже возникло похожее чувство. Особенно когда он сжимал ее в объятиях.

— Он так старался исправить ту свою ошибку — и загладить вину, Надя. Многие часы он посвящал пациентам, часто не ожидая никакой оплаты. Иногда, до того как он уговорил доктора Стикса переехать сюда, он приходил ко мне таким усталым, что засыпал на том стуле, на котором сейчас сидишь ты, посредине разговора.

— Я знаю, — прошептала Надя. — Он засыпал так и у меня.

Эдда ответила печальной улыбкой.

— Все это время он был так одинок. Отчаянно одинок. Вот почему, когда ты, похоже, влюбилась в него, я надеялась… Ну я старая женщина с романтическими идеями. Конечно, сейчас иные времена.

— О Эдда. Я все еще не могу этому поверить. Ведь он признался окружному прокурору, что вошел в операционную под воздействием бодрящих таблеток.

— Да, это так. А потом взял на себя полную ответственность за смерть пациентки.

— Ему не может быть никакого прощения. Он поступил чудовищно!

— Да, — вздохнула Эдда. — И он страдал из-за этого. Когда девять лет назад он приехал сюда, он был совершенно разбитым человеком. В первый раз за свою долгую жизнь я встретила человека, который так ненавидит себя.

Надя опустила глаза.

— Я думаю, что это не прошло до сих пор.

— Да, но уже не так сильно, мне кажется, особенно после того, как встретил тебя.

Надя прикусила губу, не в силах собраться с мыслями.

— Он нуждается в тебе, Надя. Не только в твоей любви, но ив твоей вере. Если ты не сможешь дать ему это, он просто погибнет.

— Мой Бог, Эдда, как мне теперь жить? Зная, что он все еще лечит людей, пользуется их доверием — вашим и моим, — как если бы у него было право на это?

— Думаю, у него есть такое право, — ответила Эдда с редкой для нее резкостью. — Он заработал наше доверие. Человек, которого мы знаем по имени Ален Смит, а для многих просто «док». Разве такое уж большое значение имеет имя?

— Но как быть с ложью? С обманом? Не только здесь, но и в Бостоне, где в усыпальнице Лейтонов похоронен другой человек? А его отец и сестры? Разве не должны они знать, что он жив?

— Я читала — они отказались от него, как только он сделал признание.

— И все же…

— Привет, мам! Я не слышала, как ты пришла. — В комнату вбежала Элли, уже совершенно забывшая о своей вывихнутой лодыжке.

— Привет, моя радость. Мы с миссис Кар пьем чай и беседуем.

Элли нахмурила брови.

— А чего ты плакала?

— Разве. — Надя провела салфеткой по глазам.

— Может, это от простуды.

— Эльвира, дорогуша, ты не хочешь переночевать у меня?

Надя хотела возразить, но, увидев выражение лица дочери, передумала.

— Мамочка, можно? Сегодня пятница. Завтра нет занятий в школе. У миссис Кар такие чудесные куклы. У некоторых даже туфли на пуговках.

— Ладно, согласна.

— Ура! — Элли с силой обняла мать, отчего у нее на глаза снова навернулись слезы.

— Ну мне пора выпускать газету, — сказала она, когда Элли отпустила ее. Встав, Надя благодарно посмотрела на Эдду и увидела нежную, понимающую улыбку на ее морщинистом лице.

Эдда вышла с ней в прихожую и аккуратно притворила дверь в кухню, прежде чем озабоченно прошептала:

— Ты поговоришь с ним? Дашь ему шанс рассказать свою версию истории?

— Да, я поговорю с ним. Но захочет ли он говорить со мной?

В своем кабинете Надя поспешила посмотреть список звонков, оставленный ночной телефонисткой. У нее упало сердце. Ни слова от Алена в ответ на ее телефонограммы, которые она оставила в больнице и на его домашнем автоответчике.

Надя набрала номер ночной телефонистки и спросила об Алене.

— Извините, миссис Адам, — ответил приятный голос. — Доктор Смит еще не справлялся о телефонограммах.

— Понятно.

— Может, вы не знаете, но сегодня у доктора Смита первый свободный вечер за последние три недели. Я думаю, он отсыпается.

— Понятно. — Надя поблагодарила ее и повесила трубку.

Повернувшись, она посмотрела на портрет отца.

— Я люблю его, па. Знаю, ты не считаешь это существенным, но я-то думаю по-другому.

Ален предупреждал ее, что стыдится некоторых моментов в своем прошлом, чего-то, о чем он должен рассказать ей. Может, именно в данный момент он собирается с духом, чтобы поговорить с ней?

Вероятно, ей стоит подождать.

Нет, твердо решила вдруг она, беря свою сумочку и ключи от машины. Так она снова позволит кому-то принимать решения за себя. А это было ее, и только ее делом.

Глава 12

Дом Алена оказался похож на хижину лесоруба девятнадцатого века. Построенный из бревен, он напоминал гнездо в роще гигантских мирт.

Подъездная дорожка была расчищена от снега, и она ехала среди высоких сугробов, как в тоннеле, В конце дорожки она остановилась рядом с «бронко» и выключила двигатель и фары, очутившись в темноте, — только одна лампочка горела у входа.

Ступеньки на крыльце были также очищены от снега, но покрыты льдом, и она схватилась за перила, чтобы не упасть.

Звонка она не увидела и громко постучала костяшками пальцев. Раздавшийся звук мог, казалось, разбудить и мертвого. Но Ален не появился, и она постучала еще сильнее. Опять тишина.

Встревоженная, она схватилась за ручку, та легко повернулась, и дверь открылась.

— Ален, ты здесь? — позвала она. — Это Надя. Я хочу поговорить с тобой.

Она услышала характерное потрескивание горящих дров и почуяла запах дыма.

Собрав всю свою храбрость, она вошла и закрыла за собой дверь. Сгоревшие до углей дрова в открытом очаге едва освещали комнату, отделанную деревянными панелями. У нее сложилось впечатление об аскетическом образе жизни, избранном хозяином этого жилища.

В комнате было несколько окон без штор, а на простом сосновом полу не было ковров. Крохотная кухонька походила на корабельный камбуз. На столе поблескивала большая кофеварка, а рядом с ней стояла одинокая кружка.

Надя никак не могла решить, остаться ли ей или уйти. Разглядев винтовую лестницу, ведущую наверх, она поняла, где находится Ален, и решила не уходить.

У двери Надя заметила ящик, в котором вместе с дровами лежали его сапоги. Она сняла свои, затем верхнюю одежду и осталась лишь в джинсах и свитере.

В одних носках она тихо пересекла комнату и поднялась по узким крутым ступенькам. На последней она задержалась, привыкая к почти полной темноте.

В комнате, еще меньшей, чем внизу, стояли двуспальная кровать и комод, служивший пристанищем для телефона и мигающего автоответчика, а также кучи медицинских журналов. Рядом с кроватью стоял стул, заваленный одеждой.

Ален лежал на кровати, лицом вниз, обняв одной рукой подушку, до пояса укрытый грубым шерстяным одеялом.

— Ален, — прошептала она, — это — я, Надя.

Простонав, словно от глубокой боли, он перевернулся на спину, положив сжатую в кулак руку на живот, как если бы и во сне не мог расслабиться.

Она опять позвала его, на этот раз громче. Его ресницы вздрогнули, но он не проснулся. Она оглядела спартанскую комнату, в которой этот человек существовал наедине со своей виной. Может, действительно человек, бывший Георгом Лейтоном, заслужил этот своеобразный ад на земле.

Но не человек, которого все знали под именем Алена Смита. Человек, спасший бесчисленные жизни и несший утешение тем, кого едва знал.

И это мужчина, которого она любит.

Надя стянула с себя джинсы, потом не спеша откинула покрывало — он спал обнаженным, и его тело казалось таким уязвимым. Она забралась в постель и прижалась к нему. Когда он проснется, они поговорят.

Потом Надя задремала. Неожиданно проснувшись, она почувствовала — что-то изменилось.

Ален зашевелился и что-то забормотал, видимо, одолеваемый кошмаром.

— Сожалею, о Боже, как я сожалею… Пожалуйста, не дайте ей умереть, пожалуйста, пожалуйста… — Просящий голос истончился до придушенного вскрика. Это был голос сильного человека, поставленного на колени.

Его глаза открылись, он медленно окинул взглядом комнату. Он хотел сесть в постели, но она уложила его.

— Все в порядке, — шептала Надя раз и другой, пока его тело постепенно не расслабилось. Обвив руками его шею, она прижалась к нему, согревая своим теплом, пока прерывистое мучительное дыхание не стало ровным.

Сначала он подумал, что видит сон. Потом вспомнил, что лег в постель в полном изнеможении и сейчас проснулся совершенно не в себе.

Он знал, что находится в своем доме — вокруг были знакомые очертания. Но впервые с тех пор, как он втащил кровать наверх, он не был один.

Ален лежал в необычной для себя позе — на спине, а Надя оперлась на него как на подушку. Ее волосы рассыпались по его груди.

Боясь пошевельнуться и спугнуть сказку, он старался лежать тихо.

Однако сердце его бешено колотилось от мыслей о возможных причинах ее прихода посреди ночи. Желание заняться любовью могло быть одной из них. Иначе зачем она так уютно устроилась рядом, одетая только в трусики и рубашку, и обвила руками его шею?

Ален провел губами по ее волосам и в ответ услышал протестующее бормотание. Усмехнувшись, он прошептал ее имя.

Медленно пошевелившись, словно не хотела менять удобного положения, в котором заснула, Надя потерлась щекой о его грудь.

— Надя! Милая! — пробормотал он все еще хриплым со сна голосом. — Это не самое лучшее, что ты можешь придумать. Пока я не пойму, почему ты здесь.

Она потянулась, медленно проведя своей коленкой по его бедру. Ален застонал. Внезапно проснувшись, она резко села и всмотрелась в его лицо.

— Уже утро?

— Солнце встало или близко к тому. Она поправила волосы, падавшие на глаза, и огляделась, словно опасаясь, что кто-то может наблюдать за ними.

— Нас никто не видит, если тебя это беспокоит.

— Не беспокоит, — произнесла она спокойным голосом. Однако что-то явно было не так с его любимой, что-то заставило прибежать к нему за утешением.

Он провел пальцами по ее плечу и руке и почувствовал напряжение.

— Поговори со мной, милая. Позволь мне помочь тебе, если смогу.

— Не здесь, внизу.

Она соскользнула с постели и быстро натянула на себя джинсы, старательно отводя от него взгляд.

— Я приготовлю кофе.

Так и не взглянув на него, она поспешила вниз.

Ален с досадой сунул ноги в джинсы, натянул их и застегнул молнию. Затем он пригладил волосы, взял рубашку со стула и первым делом подошел к автоответчику, нажал на кнопку.

Два обычных звонка, третий от самой Нади, просившей его позвонить в редакцию, как только сможет.

Не на шутку встревоженный, он напялил на себя рубашку, застегнул кое-как и поспешил вниз. Как только она повернулась к нему, он понял, в чем дело.

— Как ты узнала? — тихо спросил он. Лицо Нади стало удивленным и печальным одновременно.

— Мне позвонила знакомая из Лос-Анджелеса — продюсер. Она хочет снять документальный фильм о провинциальной медицине и, узнав, что ты против, просила меня помочь.

Ален ответил резковато, но понятно.

— Это приятельница Ника еще со времени интернатуры в Лос-Анджелесе. Они поддерживают контакты.

Надя кивнула.

— Я не могла понять, почему ты так противишься известности, особенно когда это может принести выгоду городу.

— Я боялся, что кто-то узнает меня.

— Ну конечно.

Боль в голосе Нади мешала ему сосредоточиться. Выигрывая время, Ален подошел к ящику у двери, собрал остававшиеся там дрова и подбросил их в огонь. Когда дрова разгорелись, он набрался храбрости и снова взглянул на нее.

— Тебе нетрудно было сложить кусочки головоломки.

Надя принесла кофейник и две кружки, поставила их на стол и села. Ее рука так дрожала, что она пролила кофе…

— Позволь мне… — Большая ладонь Алена накрыла ее руку и помогла ей налить кофе. Он взял свою кружку и прислонился плечом к стене. — Как много ты знаешь?

— Достаточно. Я бы сказала, даже слишком много. — Надя попыталась рассмеяться, но ей это не удалось. — Начав складывать головоломку, я позвонила в «Глоуб» и другие газеты.

— Весьма профессионально. Твой отец мог бы тобой гордиться.

Она рассказала о поиске в архиве газеты, о старых фотографиях и о потоке памяти, вызванном ими.

— К несчастью, у тебя незабываемые глаза, — добавила она. — Красивые, печальные, чувствительные и такие удивительно мягкие…

— Проклятие бабушки-ирландки, — отозвался он и сделал несколько глотков еще горячего кофе.

— Это все, что ты можешь сказать? Человек, который сливался с ней в любовном экстазе, исчез. Его заменил ледяной, сухой незнакомец.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я не Георг Лейтон-четвертый? Что не я наглотался таблеток, когда оперировал двадцатидвухлетнюю будущую мать и убил ее и ее нерожденного ребенка? Что не мой скальпель перерезал артерию, которую я не увидел?

Лицо Алена исказилось.

— Все это правда, к сожалению. И если бы я явился на суд присяжных, они осудили бы меня. Иногда я жалею, что этого не случилось. Когда ты собираешься написать об этом? — спросил он, отвернувшись к окну. — А может, именно поэтому ты и звонила? Чтобы я прочитал сегодняшние заголовки?

У Нади перехватило дыхание.

Ален стоял не шевелясь, с окаменевшим лицом и потемневшими глазами.

— Ты приехала сюда в надежде, что я скажу, что это все ошибка? Плохой сон? — Его лицо исказила гримаса. — Я виновен в убийстве, хотя и неумышленном. И в использовании имени друга, погибшего в автокатастрофе, так как хотел избежать тюрьмы.

Надя встала из-за стола и молча направилась к ящику у двери. Ее руки не тряслись, когда она обувала сапоги и натягивала шубу. Обернувшись, она заметила, что он безучастно наблюдает за ней.

— Скажи мне одну вещь, прежде чем я уйду, Ален или Георг, или как там тебя зовут. Как мне объяснить маленькой девочке, полюбившей тебя, то, что ты сделал?

Ален дернулся, но ничего не ответил. Да Надя и не ждала от него ответа.

Он наблюдал в окно, как она идет к машине. Она плакала, содрогаясь всем своим маленьким телом. В ее фигуре ощущалась такая безысходность. Более достойный мужчина не довел бы ее до такого состояния.

Пару минут она грела двигатель и потом уехала.

Надя посмотрелась в зеркало: на нее глядела другая женщина, не та, которую она видела здесь в последний раз. Тогда она только поднялась с постели после ночи любви с Аденом. Ее щеки были нежно-розовыми, а сердце полно трепетных надежд. Сейчас же Надя чувствовала себя пустой. Использованной.

И все же она собралась, выпрямила плечи и покинула ванную комнату.

Просмотрев первые оттиски номера, Надя решила позвонить Эдде и пригласить ее на завтрак. Они позавтракают в кафе «Наполи», три современные, самонадеянные женщины, ну две с половиной. Наде хотелось заказать бокал шампанского вместе со стаканом апельсинового сока.

Мысль поднять бокал за крупнейшую сенсацию в своей жизни скривила ее губы. Должно быть, Пулитцер стоит разбитого сердца? Равноценный это обмен?

Надя вошла на кухню, когда зазвонил телефон. Интересно, кто мог звонить так рано?

— Мамочка! Что-то случилось с миссис Кар. Ей позвонили, она вся побелела, стала странной и схватилась за грудь. — Элли перевела дыхание. — А сейчас она лежит, совсем больная на вид.

Надя закрыла глаза, соображая.

— Элли, миссис Кар нуждается в твоей помощи, поэтому тебе нужно оставаться совершенно спокойной и выслушать меня очень внимательно, о'кей?

— О'кей. — Элли немного успокоилась.

— Найди сумочку миссис Кар и в ней маленькую коробочку с таблетками, ту, что была у нее на концерте, помнишь?

— Угу.

— Возьми одну таблетку и дай ей, чтобы она положила ее под язык. Ты поняла, что я тебе сказала?

— Да, но…

— Когда сделаешь это, пойди в спальню, возьми одеяло и аккуратно укрой миссис Кар.

— Мам…

— Сделай все немедленно, Элли. Я сейчас положу трубку и вызову «скорую». Она приедет минут через пять, но ты будь рядом с миссис Кар и держи ее руку, пока не приедет врач, о'кей?

— Мамочка, подожди! Позвони Алену, он знает, что делать.

— Обязательно, маленькая. А теперь поторопись и сделай то, о чем я тебя просила.

Глава 13

— Сколько времени прошло, мамочка?

— Почти час, дорогуша, но на это всегда уходит время.

Она доехала до дома Эдды за три минуты. Старушка была в сознании, но испытывала сильную боль. Ее дыхание становилось все более прерывистым, как и ее пульс.

Набрав еще раз 911, Надя услышала, что «скорая» неисправна и вместо нее послана полицейская патрульная машина.

Пять минут спустя она готова была уже перенести Эдду в свой автомобиль и отвезти в больницу, когда с воем сирены подъехал Стив Маккензи.

Вдвоем они отнесли измученную болью женщину вниз и уложили на заднее сиденье патрульной машины. Стив ехал как мог быстро. Не успели они подъехать к больнице, как рядом с ними с визгом остановился «бронко» Алена.

Мужчины внесли Эдду в здание, а Надя попыталась успокоить дочь. В зале ожидания приемного покоя они сидели вместе со Стивом и Кристиной Хубен. Несколько минут назад прибыл доктор Стикс и сейчас за закрытыми дверями вместе с Аленом боролся за жизнь Эдды.

— Миртл уже привык к тому, что Ален совершает чудеса с помощью своего потрепанного саквояжа. Надеюсь, люди поймут, если на этот раз ему не удастся извлечь из него очередного чуда, — проговорила Кристина.

— Вы очень высокого мнения о нем? — спросила Надя.

— О да, и с профессиональной, и с человеческой точки зрения, поколебавшись, пожилая сиделка добавила:

— Правда, он нелегкий человек. Впервые увидев его, многие считают, что под его белым халатом скрывается камень, а не плоть и кровь. Но за тридцать лет работы медсестрой я встретила немногих врачей, которые так, как он, заботились бы о своих пациентах.

— Но одной заботы не всегда достаточно, да?

— Верно, и Ален знает это лучше, чем кто бы то ни было.

— И все же думаю, что Ален должен был отвезти Эдду к доктору Лейтону, пробормотал Стив.

— Вы говорите о знаменитом кардиологе из Бостона? — уточнила Надя.

— Да, его считают одним из лучших. Так говорила сама Эдда…

В этот момент открылась дверь и послышались сердитые голоса мужчин. В проеме появились Ален и его помощник с горестными лицами.

— Проклятье, Ален. — Тщедушный доктор Стикс преградил путь Алену, остановив его. — Ты сделал для нее все, что мог. Не твоя вина, что ее сердце не выдержало.

— Убирайся, Стикс, или я перешагну через тебя.

— Подожди, Ален.

Ален развернулся и чуть не сбил с ног молодого врача. Не обратив внимания на сидевших в приемной, он направился к черному ходу.

Побледневший доктор Стикс повернулся к друзьям Эдды.

— Мы потеряли ее. Ален сделал все, что мог. Даже больше.

Стив выглядел совершенно убитым, потом пробормотал, что надо обзвонить людей. Кристина уронила голову на грудь и заплакала.

Элли беспомощно вглядывалась в глаза матери.

— Мамочка, что? Миссис Кар умерла?

— Да, моя милая. — Надя обняла дочь, разрыдавшуюся от горя.

— Мамочка, это я виновата, что позвала миссис Кар к телефону?

Надя и доктор переглянулись.

— Что ты имеешь в виду, дорогая?

— Миссис Кар готовила завтрак, когда зазвонил телефон, и попросила меня взять трубку. Это был мужчина. Он потребовал позвать его мать. У него был очень неприятный голос.

— Адриан Карпентер! — Кристина презрительно скривила губы.

— Сын миссис Кар, — пояснила Надя Элли.

— Сначала миссис Кар была счастлива, говорила о внуке, что она не может дождаться его приезда. Потом она замолчала, ну как будто слушала…

Надя кивнула, и Элли продолжала:

— Она вроде опечалилась, сказала, что все понимает, спросила, не смогут ли они приехать к Рождеству, говорила, что очень хочет повидать внука… — Элли заговорила умоляющим голосом. — Я же не знала, что этот мужчина будет говорить неприятные вещи миссис Кар, мам, клянусь! Но он сказал ей что-то плохое, потому что она сразу побледнела и стала совсем больная, когда положила трубку.

Надя обняла дочь.

— Послушай, Элли. Ты ни в чем не виновата. Обещай мне, что ты не будешь винить себя ни в чем, договорились?

— Твоя мать права, Эльвира, — вставила Кристина. — Если кто и виноват, так это отпрыск миссис Кар.

Стикс кивнул:

— Хорошо, что Ален не знает этого, — пробормотал он. — Если он узнает, то просто убьет Адриана.

— Мамочка, мы уже можем вернуться домой? Надя было согласилась, потом взглянула вопросительно на Кристину и прошептала:

— Мне думается, я должна побыть с Аденом некоторое время.

Кристина кивнула.

— Я отвезу Элли домой. Мы с ней погрызем попкорн и поиграем в карты. Согласна, девочка?

— Я поеду, мамочка?

— Да, дорогуша. — Надя поцеловала дочку в нос. — Слушайся Кристину, а я приеду, как только смогу.

— Ты поговоришь с Аденом? — беспокойно спросила Элли.

— Да, а что?

У Элли задрожали губы.

— Спроси у него, когда он придет к нам.

…«Бронко» Алена стоял на обычном месте. Надя оставила свою машину рядом и стала подниматься к дому, но, посмотрев на него, тут же остановилась в ужасе. Все окна на передней стене хижины были разбиты, стекла блестели на крыльце и на снегу. Дверь была сорвана с петель и валялась тут же. Изнутри доносились звон стекла и треск расщепляемого дерева.

Надя побежала на звук. Ален стоял в дальнем конце комнаты, и вид его был страшен. Волосы в щепках и осколках стекла, а в руках он держал топор. Глаза доктора расширились, а лицо было в крови от множества мелких порезов. Он еще раз взмахнул топором, и очередное окно вылетело наружу. Под ногами заскрипело битое стекло.

Острые осколки усыпали пол и вонзились в его обнаженные руки. Кровь стекала на кисти и испачкала рукоятку топора, но Ален не обращал на это внимания. Страдание раздирало его, как дикий зверь.

Увидев ее, он оскалился. Его рубашка тоже была забрызгана кровью.

— Здесь для тебя небезопасно, — свирепо проворчал он.

— Я не уйду. — Надя сделала шаг вперед, потом остановилась, увидев, что он окаменел. — До тех пор, пока ты не перестанешь сходить с ума и мы не поговорим.

— Слова — твой бизнес, не мой. Я лечу больных, помнишь? Пациентов, которые верят мне, как верила Эдда. Она сейчас в морге из-за меня. — Его лицо исказила гримаса.

— Ален, послушай меня…

— Нет, это ты послушай. Убирайся к черту из моего дома!

И он снова замахал топором, только щепки полетели вокруг.

Надя с ужасом наблюдала, как он крушит мебель. Вскоре нетронутыми остались лишь камин и винтовая лестница.

И тогда топор выпал из окровавленных рук. Тяжело дыша, Ален повернулся к ней.

— Вы удовлетворены, миссис Адам? Я бросил топор.

— Не удовлетворена и не уйду отсюда, пока не добьюсь своего.

Ален прищурился и пожал плечами.

— Как вам будет угодно.

Надя схватила его за руку, не давая отвернуться.

— Я не уйду, пока ты не перестанешь винить себя в смерти Эдды.

— Не обманывайся, я не из тех, кто винит себя в чем-либо.

— Не будь смешным, Ален. Все знают, Эдда была больна, и ты прилагал бездну усилий, чтобы сохранить ей жизнь.

— Да, прилагал. — Он усмехнулся. — Даже пытался уговорить ее проконсультироваться с моим отцом. — Ален фыркнул. — Мой отец — потрясающий хирург. — Ален махнул рукой, не давая ей возможности возразить. — Я мог бы даже связаться с ним по телефону, чтобы проконсультироваться насчет пациентки, и он бы узнал меня по голосу. Ты правильно заметила, что я так и не избавился от растягивания гласных, как это делают янки. Уж он отличил бы мой говор от гнусавого выговора настоящего Алена.

Он уставился в пол, вспоминая вытянутое худое лицо с веснушками и наивными голубыми глазами.

— Мой друг был хорошим доктором и хорошим человеком, — продолжил Ален низким голосом. — Лучше, чем я когда-нибудь смогу стать.

Надя боялась вдохнуть, пошевелиться.

— Так что случилось на самом деле? — тихо спросила она.

— Приблизительно то, что я тебе рассказал, но с другими лицами. Я действительно остался в мотеле, а он поехал выпить пива. С собой у него был мой бумажник, потому что поездку оплачивал я. Мы были с ним примерно одного роста и телосложения, с волосами и глазами того же цвета.

Были и отличия. Ален занимался бегом, и у него были длинные мускулы на ногах, а я — греблей и носил рубашки на два размера больше. Но эти отличия не имели значения для следователя, изучавшего то, что от Алена осталось.

Ошибка в опознании практически была неизбежной. Когда шериф известил меня о катастрофе, я не стал поправлять его. Вероятно, сначала был слишком ошеломлен. Потом я покинул мотель, сел на первый же попавшийся автобус, нашел свое убежище и надрался. Пил два дня. Когда протрезвел, моего отца уже известили, а газеты напечатали мой некролог.

Жутковатая усмешка искривила лицо Алена.

— Забавно, как смерть может все изменить. Репортеры почти сочувствовали мне, считая, что я врезался в мост преднамеренно.

— О мертвых только хорошее, — прошептала она.

— Да, пожалуй. Несколько репортеров даже предположили, что все случилось из-за порядков в той больнице: там были тридцатичасовые дежурства интернов и частенько платили приглашенным хирургам за операции, которые делали собственные врачи. Была и еще одна деталь. Когда молодые врачи засыпали на ходу, заведующий отделением предлагал им сильные транквилизаторы, похожие на наркотики.

— Значит, ты стал козлом отпущения?

— Нет, не в этом дело. Женщина погибла во время моей операции. Но я не хотел сидеть в тюрьме. — Память не отпускала его. — Ален собирался вернуться из Западной Вирджинии поездом, а я один на машине. Его чемоданы были перемешаны с моими. У меня были его билет, его бумаги, его одежда. Даже его водительские права и свидетельство о рождении, все то, что он считал нужным взять с собой.

Ален увидел понимание в ее глазах.

— Так что все получилось как бы само собой. Надя улыбнулась, но в ее глазах стояли вопросы, на которые он не в состоянии был ответить.

— А как же твоя семья?

— Они были рады от меня избавиться. Что было бы с их генеалогическим деревом, угоди я в тюрьму? Моя младшая сестра Хетти и так потеряла из-за скандала своего жениха. У матери случился сердечный приступ через два дня после моего ареста, и она умерла через сорок восемь часов. Однако успела сказать мне, как ужасно я опозорил семью.

Ален так хотел, чтобы мать поняла его. Видя, что она умирает, он понимал, что убил ее так же верно, как убил и хорошенькую юную Анну Мартин и ее нерожденное дитя.

Надя дотронулась до его руки и прошептала:

— На похоронах была вся семья. Они горевали — я видела снимки. Одна из твоих сестер рыдала. Твой отец сразу постарел.

— Отец родился стариком, — проворчал Ален. — Всю жизнь он вдалбливал мне, что значит быть четвертым доктором Лейтоном.

Надя убрала прядь волос с его лба. Он вздрогнул, не поняв ее жеста, но не отстранился.

— Мы с Эддой говорили вчера о тебе. — Она заметила вспышку боли в его глазах. — Я не сказала ей о Георге Лейтоне. Но она знала о твоей тайне.

Надя коротко пересказала ему услышанное от Эдды.

Ален вздрогнул.

— Мы никогда не касались этой темы.

— Эдда любила тебя как сына. Она сама сказала мне об этом.

У него стеснило грудь.

— Хотелось бы верить в это. Надя пригладила волосы доктора и стерла кровь со лба.

— Поверь. Я верю.

Ален нежно прикоснулся пальцами к ее щеке, потом приподнял ее подбородок.

— Обними меня, — прошептала она, почувствовав его желание. Его руки осторожно легли ей на плечи, словно он боялся причинить боль. — Не ты один горюешь по Эдде, — шепнула она. — Я тоже. Но жизнь продолжается. Любовь продолжается, вроде той, которую она питала к Николасу. И той, что я питаю к тебе.

Надя приподнялась на цыпочки и коснулась губами рта Алена. Он окаменел. Улыбаясь, она обвила руками его шею и стала поглаживать упрямый подбородок.

Ален отвечал поначалу сдержанно, словно неуверенный в ее побуждениях, но с каждым нежным поцелуем, с каждым нажимом пальцев на его затылок она постепенно лишала его контроля над собой.

Он сильно сжал ее руки.

— Милая моя, я такой грязный, — прохрипел он.

— Да, один из нас здорово пропотел. Ален застонал, наклонил голову и поцеловал ее так нежно, как только мог, потом быстро отклонился.

— Душ еще работает, и у меня есть полотенца.

— От такого предложения не может отказаться ни одна здравая женщина.

Кривая усмешка появилась на его губах.

— Ни одна здравая женщина не осталась бы здесь.

Ален снова наклонил голову, опять коснулся ее губ, словно никак не мог насытиться.

— Ты нужна мне, родная, — прошептал он. — Это пугает меня, но еще больше меня пугает, что ты уйдешь.

— Где этот твой душ? — прошептала она и потерлась о него, как кошка, отчаянно желающая, чтобы ее погладили. Неуверенными руками он снял с нее пальто и уронил на пол, его глаза зажглись желанием. Взяв Надю за руку, он повел ее к лестнице.

Наверху Надя потянулась к его рубашке, чтобы расстегнуть ее.

— Нет, я слишком грязен, — возразил он, мягко отстраняя ее. Через две секунды он снял рубашку и начал стягивать джинсы.

Следуя его примеру, Надя сняла туфли и начала раздеваться, но успела расстегнуть только первую пуговицу — его руки нежно спустили блузку с плеч, она слетела на пол и лежала там, как экзотическая бабочка.

Расстегивая застежку ее лифчика, он поцеловал сначала одно ее плечо, потом другое.

Когда ее груди высвободились, он поцеловал их по очереди, сосредоточившись на ее сосках…

Руки Нади легли на его плечи, а голова откинулась назад. Дрожь пробежала по телу.

— Я хочу тебя.

— Знаю. И я тебя.

— А что Элли?

— Она с Кристиной.

— Так ты можешь побыть со мной, здесь?

— Да, конечно.

Ален целовал ее медленно, нежно, потом отстранился. У нее было такое упругое и такое женственное тело, что он никак не мог понять, почему он предложил ей пойти сначала в душ, а не уложил прямо сейчас в постель.

— Знаешь, я буду выглядеть неуклюжим дураком, если попытаюсь стянуть эту штуку с тебя, — прошептал Ален ей на ухо, имея в виду колготки. — Может, ты сделаешь это сама?

— Терпение — вот что ты должен воспитывать в себе, — возразила она, аккуратно стряхивая с его волос и плеч щепки и осколки стекол. Прикосновения ее пальцев сделали желание еще более сильным.

Он сжал ее в своих объятиях и прямо в колготках понес в душ. Надя смеялась, прижимаясь к нему. Ален же хмурился и хрипловато дышал. Однако выражение муки исчезло из его глаз.

Он опустил ее на ноги перед душем, включил воду. Целуя друг друга, они освободились от последних предметов одежды.

Ален ступил под душ и привлек Надю к себе. Ее кремовая, будто атласная, кожа скользила под его пальцами, когда он втирал мыльную пену в ее спину. Вода превратила ее волосы в блестящий коричневый шелк и капала с густых ресниц.

Когда руки Алена скользнули по ее ногам, чтобы намылить их, Надя задрожала, изогнулась и прижалась к нему всем телом.

Аромат душистого мыла и пар обволакивали их, как кокон. Надя чувствовала себя необычно живой, ее тело было мягким и теплым, а кожу покалывало там, где большие руки Алена прикасались к ней, гладили, ласкали, омывали… Его руки были всюду, говоря ей о таких вещах, которые он никогда не выразил бы словами.

Понимая, принимая их, она прижалась губами к его шее, вдыхая горячий запах кожи. Почувствовав, что он начал вздрагивать, Надя провела языком по его плечу, потом по волосам.

Мускулы Алена напряглись, а руки сильно прижали Надю к себе. Она провела рукой по его спине, ощущая напрягшееся тело.

Обвив его руками, она прильнула к нему. И наконец они слились в едином порыве, и возгласы, понятные только им одним, заполнили маленькое пространство ванной комнаты. Волна наслаждения захлестнула их и увлекла в сказочный мир экстаза.

Когда все кончилось, Ален отнес ее — еще мокрую — на постель и мягко опустил на ту половину, которой никогда не пользовался. Вернувшись в ванную комнату, он смыл с себя мыло, взял полотенца и поспешил в спальню.

Он нежно вытер ее тело, приласкал ее грудь.

— Повернись на минутку, — прошептал он и улыбнулся, когда она сонно нахмурилась.

— Что?

— Повернись, лентяйка, — прошептал он и помог ей. Ее кожа была теплой, розовой и такой соблазнительной, что он снова почувствовал, как поднимается волна желания.

Он поцеловал ее раз, другой, сдерживая дрожь и стараясь успокоиться. Затем перебрался на противоположную сторону кровати, притянул Надю к себе и накрыл простынями.

— Теперь спи, — приказал он.

Глава 14

Надя проснулась от звука закрывающегося ящика комода. Все еще сонная, теплая и расслабленная, она лениво повернулась на звук.

Ален был уже одет и успел побриться. Он сложил свитер и сунул его в уже собранный чемодан, стоящий на стуле.

— Ты куда-то уезжаешь?

Ален повернулся на ее хриплый шепот.

— В Бостон.

— Когда?

Он пожал плечами. Ему следовало знать, что она задаст этот вопрос. Инстинкт репортера, подумал он, и вдруг понял, что не чувствует уже горечи, какую раньше вызывали у него репортеры и пресса.

— Завтра. Вернее, послезавтра. После похорон Эдды.

Надя резко села в постели, готовая к схватке.

— Думаю, мы можем кое-что сделать, — твердо заявила она. — Петиции, письма в окружную прокуратуру. Это не раз срабатывало.

— Никаких писем, никаких петиций. Какой в них смысл, если я собираюсь признаться в своей вине?

Окружной прокурор девять лет назад предложил ему сделку. Это может случиться и теперь. Признание вины в обмен на мягкий приговор. Год-два в тюрьме нестрогого режима. Если повезет, ему даже могут разрешить работать в лазарете.

Ален подавил внезапный приступ тоски. Какое бы наказание ему ни определили, он постарается принять его достойно.

— Поторапливайся, моя дорогая, — сказал он, прикоснувшись губами к ее виску. — Нам предстоит работа.

Надя удивилась.

— Работа?

— Да. Я должен убрать тонну осколков и щепок, а ты — написать репортаж. Может, даже заработаешь премию Пулитцера.

— Нет. Я не стану этого делать. Я не смогу быть объективной.

Ален приложил ладонь к ее щеке.

— Ты будешь объективной и честной. Надя открыла было рот, чтобы возразить, но передумала под его стальным взглядом. Он принял решение, и ничто уже не может его изменить.

— Ладно, но я сохраняю за собой право на собственное мнение.

…История Алена была напечатана в понедельник утром. Надя хотела подождать до похорон Эдды в среду, но Ален настоял на более раннем сроке.

— Я больше не прячусь, — объяснил он ей. — Решил так решил.

Как только газета вышла в свет, Ален позвонил окружному прокурору в Бостон и сказал шокированному помощнику, что сдастся властям через два дня. Переговорив со Стивом Маккензи, они согласились и обещали прислать полицейского для сопровождения Алена на Восток.

Надя объяснила Элли, почему Ален уезжает. Они поплакали, и в конце концов Элли стала утешать ее.

— Ален любит нас, — сказала она с уверенностью ребенка. — Когда он выйдет из тюрьмы, то женится на нас, и ты родишь ребенка.

Надя улыбнулась сквозь слезы, но ее печаль росла. Как она и ожидала, эта история стала сенсацией. Телефон буквально раскалялся от звонков из крупных газет и телекомпаний, жаждущих подробностей.

Ее удивила реакция городской общины — явное нежелание поддержать человека, которого знали и на которого полагались в городе без малого десять лет. Но Ален неожиданно обрадовался. Так ему было проще покинуть своих больных без угрызений совести.

Три последних дня он работал до глубокой ночи, оставляя хозяйство на Ника Стикса — своего партнера, подробно инструктируя его по каждому пациенту.

А последние часы в Миртле Ален проводил с Надей и Элли.

Когда после службы они выходили из церкви, Ален первым увидел мужчину в стандартном темном костюме. Когда Надя тоже заметила детектива, она с силой сжала руку Алена.

Ален мягко высвободил руку. Мужчина в темном костюме сделал к ним шаг. В одной руке у него был полицейский значок, в другой — наручники.

— Доктор Георг Лейтон?

Ален кивнул. Ему странно было откликаться на имя, которое он столько лет пытался забыть.

— Я уполномочен городом Бостоном, штат Массачусетс, взять вас под стражу как лицо, скрывающееся от правосудия, и вернуть вас по месту юрисдикции Верховного суда Бостона.

Наручник защелкнулся на кисти Алена, прежде чем он успел в последний раз обнять Надю. Она беспомощно смотрела на него полными слез глазами.

— Дайте нам минуту на прощание, — попросил Ален бостонского полицейского.

— Одну минуту, не больше. Нам предстоит долгий путь. — Полицейский вернулся на свое место у входа в церковь.

Ален опустился на корточки и взял маленькую ручку Элли.

— Я рад, что познакомился с тобой, игрунья, и никогда не забуду тебя. — Он поцеловал ее ручку и приложил ее к своей щеке, прежде чем отпустить.

— Конечно, не забудешь, — кивнула Элли с самым серьезным видом. Обязательно приедешь обратно, женишься на моей маме и станешь моим отчимом, правда?

— Для меня это было бы большой честью, — тоже очень серьезно сказал Ален, — но я не могу вернуться. Когда-нибудь ты это поймешь. — Он быстро поднялся на ноги и повернулся к матери Элли.

— Обними меня, — прошептала Надя, едва не плача.

Ален поднял скованные руки, и она протиснулась под них. Он сильно прижал ее к себе. Ее руки обвились вокруг него так крепко, словно она готова была драться с самим дьяволом, лишь бы не отпустить своего любимого.

— Позволь мне приехать, Ален, — прошептала она. — Я кое-что могу сделать…

— Нет. Мы уже говорили об этом. Я иду на это один.

— Но я могу помочь.

— Видеть тебя и не иметь возможности прикоснуться — это будет пытка. Обещай исполнить мое желание.

— Обещаю, — сказала она, а он поцеловал ее нежно и трепетно. — О Ален, прошептала она, — как плохо, что ты будешь один. Ален улыбнулся и прошептал:

— Куда бы меня ни засадили и как долго мне ни придется там пробыть, я буду жаждать встречи с тобой, твоих объятий, твоей любви.

Она разрыдалась.

— Береги себя… береги…

— Ты тоже.

Он поцеловал ее еще раз, потом поднял руки, давая ей выбраться, повернулся и вышел в сопровождении полицейского.

Поездка заняла девять часов. К моменту приезда в тюрьму Ален как бы оцепенел. Его толкали, допрашивали и провели через всю процедуру регистрации заключенного, призванную лишить человека достоинства и подавить его дух.

Он удивился, когда вместо камеры его повели в небольшую комнатку.

— Вас ждет адвокат, — объяснил ему сопровождающий.

— Кто?

— Ваш адвокат мистер Толливер. В вашем распоряжении двадцать минут.

Один из лучших и самых дорогих адвокатов Бостона Грэм Толливер был одноклассником его отца и близким другом семьи. Он уже сидел за маленьким столиком и приветствовал его холодной улыбкой.

— Добро пожаловать домой, Георг!

— Скажите мне только одно, — спросил Ален, когда охранник вышел. — Как быстро все это кончится?

— Это зависит от того, собираешься ли ты признавать свою вину?

— Да, я виновен.

— С твоим послужным списком за девять последних лет мне удалось бы, я полагаю, убедить присяжных признать тебя невиновным. При условии, если мы сумеем избрать присяжных, которые, скажем, ценят все то, что Лейтоны сделали для этого города.

Ален скрыл свое удивление и проснувшуюся надежду.

— Не надо никаких трюков с присяжными, ни освобождения под залог.

— Однако вы изменились, — произнес Толливер с уважением. — Думается, к лучшему. — Он поднялся и взглянул на свои золотые часы. — У нас есть еще немного времени. Желаете сказать мне еще что-нибудь?

— Я сказал все, что хотел.

— Я тоже. — Адвокат бросил взгляд на дверь. — Если вы не возражаете, ваш отец хотел бы поговорить с вами.

Алену было не по себе.

— Отец здесь?

— Уже несколько часов. Нам не сказали точного времени вашего прибытия.

Ошеломленный, Ален проследил, как Толливер постучал в дверь.

Появившемуся охраннику адвокат объяснил, что сейчас приведет из приемной отца клиента и вернется сам.

Ален стоял у окна, когда открылась дверь. Он думал, что самым трудным было расставание с Надей, но, увидев отца, понял, что наступил не менее тяжелый момент.

Отец был бледнее, чем Ален его помнил, волосы его истончились, и весь гордый облик как-то поблек.

— Сэр. — Это было его обычное обращение к отцу, к которому его приучила мать еще до поступления в детский сад.

Отец обычно не демонстрировал своих чувств, не сделал этого и сейчас, но взгляд показался Алену мягче обычного. — Ты хорошо выглядишь, Георг.

— Вы тоже, сэр.

— Я понял, что ты собираешься признать себя виновным. — Чисто гарвардское произношение отца вызвало у Алена пронзительную боль — воспоминание о том, как его поддразнивала Надя.

— Да, сэр.

— Ты понимаешь, что у Грэма есть основания полагать, что он может добиться оправдания, если ты передумаешь?

— Я не передумаю.

Старик внимательно присмотрелся к нему, потом достал конверт из внутреннего кармана пиджака.

— Может, это повлияет на тебя. Ален взял конверт, открыл его и извлек листок. Письмо, адресованное его отцу. Нацарапанная внизу подпись заставила учащенно забиться его сердце — доктор Лоуэлл Эмхерст — человек, дававший ему транквилизаторы и убеждавший принимать их. В устах заведующего отделением это звучало как приказ.

Быстро взглянув на отца, он заметил выражение боли в его глазах.

— Письмо пришло вскоре после твоих «похорон», — сказал он. — Лоуэлл знал, что умирает от рака, и перед смертью решил рассказать мне правду.

Ален медленно вдохнул.

— Доктор Эмхерст был отличным врачом и справедливым человеком. Жаль, что он умер.

Он сложил письмо и вложил его обратно в конверт.

— Спасибо, что дали его прочитать, — сказал Ален, протягивая письмо отцу, но тот покачал головой.

— Возьми его и воспользуйся им. Убежден, что ни один присяжный не осудит тебя, если оно будет зачитано в суде.

Инстинкт подсказывал Алену, что отец прав. Первое, что пришло ему в голову, было: Надя… Свобода! Он держал в руках собственную свободу.

Но потом вспомнил свою ложь и связанные с ней стыд и унижение. Со всем этим покончено. Он может снова дышать. Заниматься медициной под собственным именем. Жениться на женщине, которую любит, и баловать маленькую девочку, о которой уже начал думать как о своей дочери.

Судорожно вдохнув, он вспомнил, что не один.

— А вы, отец? Какой приговор вынесли бы вы?

— На основании всего того, что я знаю сейчас, проголосовал бы «невиновен».

Глядя в лицо отца, Ален видел знакомые черты, те же ирландские глаза, но сейчас отметил еще и силу характера, которой не хватало ему самому, и цельность.

Руками, твердыми как во время самой сложной операции, он разорвал письмо на мелкие клочки и бросил их на стол.

В глазах отца промелькнул ужас. — Ты все еще намерен признать свою вину?

— Да.

— Бога ради, Георг, ты хочешь отправиться в тюрьму?

Ален жестко усмехнулся.

— Нет, сэр, не хочу, мне плохо при одной мысли о ней.

— Тогда, почему?

— Есть одна маленькая девочка. Чудный ребенок, дочь моей подруги. Мы как-то говорили с ней о признании ошибок. Она думала, что ее мать могла бы воспользоваться своим влиянием, чтобы избавить ее от неприятностей. — Он пожал плечами. — Тот разговор стал одной из причин моего возвращения и решения ответить за содеянное.

Глаза отца смягчились.

— Ты так и не женился?

— Нет, сэр. На моей совести было достаточно грехов.

А ведь Надя ответила бы «да» на его предложение. И что тогда? Взяла бы имя покойника, даже не зная об этом? Любила бы мужчину, который постоянно обманывает ее?

Ален протянул руку отцу.

— Спасибо, что пришли, сэр. Приятно было встретиться.

Лицо отца вытянулось, руки он не подал, но Ален продолжал твердо глядеть на него.

— Очень сожалею, что подвел вас, сэр. Надеюсь, в один прекрасный день вы простите меня.

— При одном условии, — ответил отец, протягивая наконец ему руку, — что ты тоже простишь меня.

Ален помедлил, прежде чем ответить:

— Договорились.

Это было долгое рукопожатие. Оба мужчины улыбались. На глаза Георга Лейтона-третьего навернулись слезы.

Надя напечатала материал на первой полосе — историю окружного врача Смита. Рассказала о постоянной работе без отдыха и бесконечном поиске новых методов лечения таких пациентов, как Эдда и Морроу, о безмерной доброте, которую Ален умудрялся скрывать, об успехах, достигнутых в неимоверно трудных условиях. Надя даже раскопала, что он анонимно вложил половину своей зарплаты в качестве взносов в фонд «скорой помощи», что Ален лечил многих больных и выезжал по вызовам и вовсе бесплатно.

…Когда Алена ввели в зал суда, стол судьи ломился от писем с почтовым штемпелем Миртла, которые умоляли о снисходительности. Известный во всем штате своей жестокостью судья зачитал некоторые из писем для протокола, упомянул о других.

Как и обещал окружной прокурор, судья дал ему год за непреднамеренное убийство, но отложил исполнение приговора. Однако появилось дополнительное обвинение — уклонение от судебного преследования. Окружной прокурор и Толливер долго спорили, но пришли к соглашению — два года условно.

Судья приговорил Алена к двум годам тюрьмы.

Глава 15

Надя опоздала на летучку. Новый учитель музыки Элли жил в соседнем городке, и мать и дочь проделывали два раза в неделю по двадцать миль, чтобы не бросать занятия.

Сегодня был как раз один из таких дней. К тому же на обратном пути их порядочно задержала авария на дороге, происшедшая с одним из тройных трейлеров. Новехонькая «скорая помощь» доставила пострадавшего водителя грузовика в больницу быстрее вертолета.

— Итак, начнем с первой полосы, — начала Надя летучку. Дорожно-транспортное происшествие с фотографией пойдет в центре.

Ответом ей было общее напряженное молчание.

— В чем дело?

Реджи кашлянул и протянул ей листок бумаги.

— Это получено по телеграфу, пока тебя не было.

У Нади потемнело в глазах. Она вдруг почувствовала более острую боль, чем во время приступа. Два года, повторила она про себя. Как сможет выдержать их такой чувствительный человек, как Ален? А она?

На лицах своих коллег она заметила сочувствие и жалость. Надя сделала глубокий вдох и подавила желание закричать. Она была так уверена, что письма и петиции произведут впечатление. Она всегда так верила в силу печати и на этот раз ошиблась.

Комок слез застрял в горле, и она произнесла:

— Я… Это конечно, главная новость. Если никто не возражает.

Никто не возражал.

— Что мы можем дать для иллюстрации?

Поколебавшись, фотокор Нора достала из папки только что переданную фотографию.

— Вот эта годится?

Фото было сделано всего несколько часов назад в тот момент, когда Алена выводили из зала суда. Его большие руки — такие уверенные, нежные и ласковые были закованы в наручники и пристегнуты к цепи на талии.

— Нет, — жестко отвергла она. — Только не это. Это не тот человек, которого мы знали и которого так любила Надя перебрала фотографии из газетного архива. Их оказалось немного.

— Дадим фото, где он танцует с Эддой в день ее семидесятилетия.

Фотокор снял его смеющимся над чем-то, сказанном Эддой, с глазами, полными любви к его самой беспокойной пациентке.

— Согласна, — живо откликнулась Анна.

— И я, — подтвердил Реджи. — Никто в городе не считает дока преступником.

— Смешно думать о нем иначе, только — наш любимый доктор, — подчеркнула Бетти.

Все начали вспоминать, каким замечательным врачом был Ален. Надя извинилась и сбежала в свой кабинет, где, сидя в большом кресле под строгим взглядом отца и обнимая горшок с фиалками, подаренный Аденом, безутешно разрыдалась.

Наступило лето, и Георг, как уже привык думать о себе Ален, по ночам изнемогал от жары в своей запертой комнате. Он был отправлен в тюрьму с самым мягким режимом, где заключенные жили в двухместных комнатах, а не в клетках, и где строгие правила их почти не подавляли.

И все же его дверь с девяти вечера и до шести утра снаружи запиралась. Тюрьма была огорожена двенадцатифутовой изгородью из металлической сетки с колючей проволокой наверху, а охранники вооружены.

Отец ожидал его на скамейке во дворе. Это было не первое его посещение, и все же Георг держался напряженно в его присутствии.

Джентльмен до кончиков костей, старший Лей-тон встал при появлении сына. Они обменялись рукопожатием.

— Ты выглядишь неплохо, — через минуту проговорил отец.

— Ты тоже.

Отец горько заметил.

— Мы оба лживые сукины дети. Ты выглядишь хуже, чем в прошлом месяце, когда ты выглядел достаточно плохо. Что же касается меня, мы оба знаем, что я раздражительный старый скряга, которому уже много лет назад следовало удалиться на покой.

— И почему вы этого не сделали, сэр?

— Не нашел врача, которому мог бы доверить мою практику.

— Я должен рассматривать это как предложение?

Отец все еще был способен пронзить его взглядом.

— Если ты хочешь этого, то да. Твой патент еще имеет силу в Массачусетсе, хотя медицинский совет и наложил на тебя некоторые ограничения.

По этому решению профессионализм Георга будет проверяться ежегодно в течение пяти лет. Если за это время подтвердится безупречность его работы, проверка будет отменена.

— Я высоко ценю ваше предложение, — Георг действительно оценил сказанное отцом, но не знал, что делать с этим предложением.

— Подумай, у тебя есть время.

— Еще восемнадцать месяцев.

— Вот именно.

Они оба взглянули на газеты, лежащие на столе между ними. Георгу не разрешали получать прессу по почте, и отец подписался на «Фри пресс» Миртла.

Георгу очень хотелось развернуть верхний экземпляр Надиной газеты. Они переписывались, но Надя писала чаще, чем Георг. Писала ему и Элли. Он посылал ей открытки на каникулы, просил отца послать цветы в день рождения Нади и шампанское, когда ее выдвинули кандидатом на премию Пулитцера.

— Как она?

Лицо отца чуть смягчилось.

— Ник сообщил мне, что все хорошо. И сейчас Надя преуспевает.

— А Элли?

— Ну эта егоза вообще прекрасно. Как я понял, она становится неплохой пианисткой.

— Говорил ли Ник что-нибудь еще? Отец внезапно заинтересовался чем-то за левым плечом Георга.

— Да вроде больше ни о чем… Георг заметил розовые пятна, проступившие на щеках отца.

— Не достаточно ли мы уже лгали друг другу, отец? — мягко спросил он.

Старший Лейтон опустил глаза, вздохнул.

— Ник действительно говорил что-то о бывшем Надином муже. Похоже, он снова принялся ухаживать за ней.

— Успешно? Ник не говорил?

Лейтон-третий посмотрел на сына сочувственно.

— Он не уверен, хотя и просил сообщить тебе, что она все еще улыбается при одном упоминании твоего — Уже неплохо, проворчал Георг. Они помолчали, словно им не о чем было говорить, потом отец кашлянул.

— У миссис Адам впечатляющее прошлое. Ее отец пользовался репутацией дельного и честного человека, совершенно безупречного. И дед — тоже.

— Надя очень гордится семьей, но она сама сделала карьеру, — довольно резко подчеркнул Георг. Лейтон-старший улыбнулся.

— Не сердись, сын. Судя по тому, что я узнал, миссис Адам замечательная и очень преданная женщина. К тому же я не намерен говорить ничего нелестного о женщине, которая однажды — я надеюсь — станет моей снохой.

Георг был поражен этими словами, а отец рассмеялся.

— Если эта женщина вернула тебе способность уважать себя, я приму ее с радостью, каким бы ни было ее происхождение. Я люблю тебя, Георг, и очень жалею, что доставил столько горьких минут, требуя твоей безупречности, хотя сам был далек от нее.

Георгу потребовалось время, чтобы осознать: отец любит его.

— Я… я благодарю вас, сэр. — Этими чопорными словами Георг пытался дать понять отцу, что тоже любит его.

Мужчины посмотрели друг на друга, потом старший Лейтон глубоко вдохнул и опустил глаза на газеты.

— Ты просил ее ждать тебя?

— Нет, Как я мог?

— Если любит — подождет.

— Но это же мой праздник! — воскликнула Элли с лесенки, продолжая развешивать серпантин.

— Конечно, твой, но в одиннадцать лет слишком рано пользоваться косметикой и обувать туфли на высоком каблуке.

— Да, а Бэди Клейн красится! — Элли надула губы.

— Бэди Клейн не моя дочь, а ты — моя. И пока ты живешь под моей крышей, я буду решать, что тебе позволить, а что — подождать.

— Ален разрешил бы мне, — пробормотала девочка и, хлопнув дверью, скрылась в своей комнате.

Но Алена здесь нет. Его уже освободили условно. Сейчас он живет с отцом, помогает ему в операционной и раз в неделю является в полицейское управление. Он помирился со своими сестрами. Разыскал родственников настоящего Алена Смита и организовал перезахоронение его останков рядом с родителями…

— И почему я согласилась на вечеринку? — беспомощно развела руками Надя. Этот праздник сведет меня с ума!

— Потому что ты нежная и преданная мать, — ухмыльнулся Ник. — И не можешь устоять перед очарованием детишек, как и Ален.

— Как-то он говорил, что не так уж и любит детей…

Ник недоверчиво взглянул на нее.

— Но ты же ему не поверила?

— В тот момент поверила. — Как поверила и тому, что он любит ее и приедет, как только закончится срок. Но она ошиблась — он не приехал.

Ник налил две чашки кофе, протянул одну ей и подвел ее к софе.

— Присядь-ка. Нам нужно кое о чем потолковать.

Надя уселась с ногами в уголке и поставила чашку на колени. Ник сел в ее старый шезлонг, но не откинулся назад, а остался сидеть с прямой спиной. Он явно чувствовал себя неловко из-за того, что собирался сказать ей.

— Если это об Алене, можешь говорить без стеснения.

— На днях я позвонил ему по поводу нашей практики, ремонта нашей консультации и тому подобного — Чего «тому подобного»?

Видя ее спокойствие, он и сам начал расслабляться.

— Нагрузка у меня сейчас такая, что я уже не могу справиться с ней один. Он сделал большой глоток кофе. — Не представляю, как с ней справлялся Ален… Георг столько лет. — Он смутился. — Хотя, впрочем, это не правда. Я знаю. Он работал до изнеможения каждый день, год за годом.

— Именно так, — мягко улыбнулась Надя. — И ни минуты не жалел об этом. Ник кивнул и глубоко вдохнул.

— Я не мог не сказать ему об этом во время нашего разговора на прошлой неделе. И даже прямо спросил его, когда, черт побери, он притащится сюда и снова станет командовать мною.

— И что он сказал?

— Сказал, что теперь командую я. Что я сам должен принимать решения. Что, если я нуждаюсь в помощи, то сам должен подыскать второго врача.

Надя судорожно вдохнула.

— И что ты? Собираешься взять другого врача вместо Алена?

Ник вскочил на ноги и подошел к окну.

— Никто не сможет заменить дока, — он медленно повернулся и взглянул ей прямо в глаза. — Но я вынужден нанять второго врача. У меня нет выбора.

— Конечно нет. — Надя медленно допила кофе и аккуратно поставила чашку на столик, потом посмотрела на Ника. — Так он не собирается возвращаться?

— Не знаю. Но он… уклонялся от ответа, когда я прямо спрашивал о дате его приезда. Надя попыталась изобразить улыбку.

— Мне пора заняться пирогом или несдобровать от тридцати голодных одиннадцатилеток.

— Надя, есть еще кое-что. Ей пришлось сделать большое усилие, чтобы восстановить невозмутимое выражение лица.

— Не тяни, Ник.

— Георг просил меня связаться с Редом Старком — хочет продать свою хижину.

Надя беспомощно простонала и поднесла руку ко рту.

— Понятно.

— Мне очень жаль, Надя. Ведь я тоже его люблю.

Ник дружески обнял ее. Она задрожала, но удержалась от рыданий. Сегодня день «рождения Элли, и она ни за что не даст испортить его.

— Спасибо, Ник, — поблагодарила она, высвободившись из его объятий.» — За то, что сказал, за то, что ты такой хороший друг.

— Всегда к твоим услугам. Да, они с Ником всегда были и будут друзьями. Они ведь оба любят Алена Смита.

— Увидимся в четыре, — помахал он рукой, исчезая в дверях.

…Черный, прогорклый дым едва не задушил ее. Слезы безысходности скатывались по ее лицу, пока она беспомощно взирала на осколки толстого жаропрочного стекла, усеявшие недавно вымытый кухонный пол.

Надя спустилась на минутку вниз — проверить, как дела в редакции, и вот…

— Ты сожгла мой пирог! Повернувшись, Надя увидела в двери дочь, в ужасе глазевшую на бывший пирог…

— Ради Бога, Элли, я же не специально сделала это. Да и не виновата я, что он взорвался. — Она попыталась разогнать тряпкой дым, чтобы разглядеть останки пирога.

— Он сгорел дотла, и весь дом пахнет гарью. Что подумают мои друзья?

— Ну, Эл, не так уж все страшно. Сейчас мы здесь хорошенько проветрим, а Ник может заехать в магазин за тортом.

Собравшись с духом, она нырнула в клубы дыма и подняла обуглившийся пирог. В этот момент в коридоре раздался леденящий душу вой сирены противопожарной сигнализации, реагирующей на дым. В довершение ко всему остатки пирога выпали из ее рук прямо на ноги.

— Ну вот! — закричала она в отчаянии. — Ненавижу готовку! У меня никогда ничего не получается. Никому не нравится моя стряпня!

— Мне нравится.

Задохнувшись, Надя повернулась на месте и застыла с раскрытым ртом.

Казалось, он стал еще выше и шире в груди. Перед ней стоял доктор Георг Лейтон-четвертый в консервативном синем костюме и подходящем по тону галстуке.

Элли ринулась в уже протянутые к ней руки.

— Я знала, что ты приедешь! — закричала она, крепко обнимая Георга.

— С днем рождения, шалунья. Эти типичные для янки гласные, голос более хриплый, чем Надя помнила.

— Ты привез мне что-нибудь? — не удержалась Элли.

— Еще бы. — Он сунул руку в карман и достал небольшой серебристый пакетик. Глаза Элли стали круглыми.

— Драгоценности?

— Почему бы тебе не открыть и не посмотреть? — Взгляд Георга метнулся к Наде. — Если мама не возражает, конечно.

— Конечно, не возражает, — с трудом выдохнула Надя.

Он опустил Элли на пол и медленно выпрямился.

Забытая всеми сирена продолжала выть. Нахмурившись, Надя поспешила в коридор.

— Позволь мне отключить сирену, — бросил Георг. — У меня есть опыт.

К тому моменту, когда вой стих и Лейтон вернулся в комнату, Надя уже успела пригладить волосы и предостеречь себя от больших и красивых надежд.

— Мне не нужно, пожалуй, спрашивать, как ты поживаешь. — Царящий на кухне бедлам не мешал ему откровенно любоваться Надей.

— Пожалуйста, не спрашивай.

— Мне следовало бы написать или позвонить…

— Не обязательно. Тебя всегда ждут здесь.

— Это уже что-то.

Ей осточертела холодная вежливость, от которой они никак не могли избавиться, хотелось знать, зачем он приехал и как долго пробудет здесь. Но прямо спросить мешал страх. Страх, что услышишь не то, что хотелось бы.

— Я просто не знаю, как сказать… — Он засунул руки в карманы брюк. Его белая рубашка выглядела торжественно.

— Почему не сказать все прямо?

— Это кажется легко в твоих устах… Но мне-то не так просто.

— Мамочка, посмотри, что мне подарил Ален! — позвала Элли.

Надя перевела взгляд на дочь, державшую на ладони крошечный золотой медальон.

— Он… принадлежал моей матери, — объяснил Ален, когда Надя с изумлением взглянула на него. — Надеюсь, ты не возражаешь?

— Помоги мне надеть его, — потребовала Элли.

— Есть, мадам. — Лицо Георга сохраняло полную серьезность, его тон был торжественным. Элли хихикнула, поднимая волосы наверх. — А она почти не изменилась, а? — улыбнулся он Наде.

Сам же он изменился. Не только в одежде, но и в том, как Георг смотрел на Надю, как говорил и двигался. Это был совсем другой человек.

— Повернитесь, — приказал он.

— Есть, сэр, — отпарировала Элли. Георг ловко защелкнул на ее шее изящную цепочку, поцеловал в затылок и отступил назад.

— Готово!

— Как я смотрюсь? — спросила Элли, переводя взгляд с одного взрослого на другого.

— Восхитительно! — произнесли они в унисон.

— Побегу вниз, покажу Джону и остальным, пока не пришли ребята. — У двери она обернулась и с тревогой спросила:

— Ты ведь не уедешь? Останешься на праздник?

— Обязательно останусь. Глаза Элли засверкали.

— Блеск! — воскликнула она и умчалась вниз по лестнице.

Георг нервно ходил по комнате в начищенных и непривычно блестящих туфлях.

— Я слышала, ты собрался продать свою хижину?

Он кивнул.

— После ремонта.

От его улыбки у нее закололо сердце.

— Порушил все, тупица.

— Тебе было очень тяжело тогда.

— Мне до сих пор не хватает Эдды. Особенно я ощутил это, проезжая мимо ее дома.

— Мне тоже. Думаю, и другим. Воцарилось молчание. Неужели так теперь будет всегда?

— Я рада, что вы с отцом помирились, — нарушила Надя возникшую паузу.

— Спасибо, он шлет тебе наилучшие пожелания.

— Очень мило с его стороны.

— Обязательно передам ему твои слова. — Вынув руки из карманов, Георг подошел к окну. — А городишко неплохо смотрится.

— Дела здесь пошли получше, В следующем месяце заработает новая фабрика. К больнице пристраивают еще одно крыло. — Поколебавшись, Надя тихо добавила:

— И все благодаря анонимному пожертвованию.

Надя замолчала, и Георг повернулся к ней.

— Это был ты? — спросила она, когда их взгляды встретились.

— Мы с отцом.

Морщины на его лице стали глубже, появились новые.

— Ужасно было? Я говорю о тюрьме.

— Не так страшно, как могло бы быть… Георг ждал, ему хотелось увидеть радушную улыбку, которую рисовал в своем воображении два долгих года.

— Ты, похоже, совсем не изменилась. — Он кашлянул. — Могло быть и хуже. Если бы взорвались спагетти…

Надя покраснела, а глаза ее потемнели от гнева.

— Ты хочешь сказать, что я не гожусь для ведения домашнего хозяйства? Это чистая правда.

Отшвырнув осколок стекла с пути, Надя ринулась к встроенному шкафу за веником и рьяно принялась за уборку.

— Извините, — бросила она, когда на ее пути оказались большие ноги Георга.

Ворча что-то под нос, он отступил на несколько шагов.

Закончив, она скрестила руки на груди.

— Я слушаю, говори.

Георг все еще думал о ее кремовой коже под шелковой рубашкой и вдруг обратил внимание на выражение ее глаз; они метали молнии. Его сердце также яростно стучало, в горле пересохло. Что она думала о нем? О них?

— Думаю, ты приехал продать дом, расторгнуть свое товарищество с Ником, попрощаться с Элли? И со мной?

— Мне, похоже, не обмануть такую классную газетчицу, как вы, миссис Адам.

Она насупилась и сжала руки в кулаки.

— Издательницу, и я предупреждаю вас, Смит…

— Лейтон. Ален Смит умер. Выражение ее глаз изменилось.

— Мне будет его не хватать.

— В самом деле?

— Естественно. Я уже скучала по нему.

— Мне тоже не хватало тебя. — Даже у сорокалетнего мужчины терпение не бесконечно. — Я действительно приехал продать свой дом и расторгнуть соглашение о партнерстве с Ником. Что же касается прощания…

Он замолчал, пораженный своим собственным страхом. Даже большим, чем в тот первый день в тюрьме. Уверенность, которую он питал по пути сюда, куда-то испарилась.

— Господи, тебе я тоже кое-что привез. Он достал из кармана другую коробочку. Меньше, чем Эллин блестящий пакетик. Простую, белую картонную коробочку. Ее лицо скривилось.

— Лучше не надо. Достаточно одного простого «прощай».

— Может быть, для тебя, — пробормотал он. Взяв ее руку, он вложил коробочку в ее ладонь. — Возьми, открой.

Надя свирепо уставилась в его потемневшие синие глаза, едва удерживаясь от того, чтобы броситься ему на шею.

— Не командуй мной!

— Может, ты все же откроешь коробочку, — процедил он сквозь зубы.

Не один резкий ответ пришел ей на ум, но она молчала. Нет, она не унизит себя, умоляя его остаться.

Радуясь, что ее пальцы дрожат совсем немного, она открыла крышечку и замерла.

— Кольцо, — прошептала она, ошеломленная, не веря своим глазам.

— Похоже на то. — Он застенчиво улыбнулся. — Нравится?

— Это зависит…

— От чего?

— От того, что за ним последует.

Нет, с ней просто невыносимо, подумал он. Упрямая, как мул, настоящий подарок для мужчины, совершенно отвыкшего от женщин!

А Ник заверял его, что она все еще влюблена в него. Да что он понимает в женщинах? Нужно было дать ей привыкнуть к себе. Поухаживать, как предлагал отец. Цветы, шампанское, неделька в каком-нибудь романтическом местечке на побережье. Но, черт побери, он и так уже ждал слишком долго. Два года пытки достаточны для любого мужчины.

Рассвирепев, он взял ее лицо в руки и бесцеремонно поцеловал.

— О чем ты говоришь? — Георг не дал ей ответить и поцеловал снова. Еще сильнее. — Свадьба, черт побери! И дети.

Она не ожидала такой реакции и таких слов.

— О!

— И все? Только это? — Георг чуть не взорвался.

Ее губы медленно округлились, а в глазах появилась нежность.

— А как насчет уговорить женщину, ты, крутой мужик?

Казалось, он готов был задушить Надю. Но вместо этого приник к ее губам в долгом, медленном, томительном поцелуе. Дрожь пробежала по его телу, Он едва удержался от того, чтобы схватить ее и отнести в постель, показать, что два года тоски сделали с мужчиной.

— Как тебе это? — прошептал он.

— Неплохо, — шепнула она в ответ. — Для мужчины, писавшего только одно письмо на три моих;

— Не силен я в словах.

— Это я уже заметила.

— Ты сумасшедшая.

— Еще какая. — В голосе Нади появилась уверенность. — Тебе не приходило в голову, что я тут волнуюсь, переживаю, как ты там, хочу знать, что и ты немного переживаешь из-за меня?

— Я тоже переживал, особенно когда мне оказали, что отец Элли принялся вновь обхаживать тебя. Я места себе не находил, пока не узнал, что ты послала его подальше.

Надя заморгала.

— Кто сказал тебе о Фреде?

— Отец. Со слов Ника.

— Выходит, за мной шпионили?

— Так, наблюдали понемножку… Я… Мне не разрешали звонить по телефону. Что мне было делать?

— О… Георг, у меня нет слов. Застонав, он с силой прижал ее к себе и прошептал на ухо:

— Извини, что, не писал чаще и не смог приехать к тебе раньше.

Он поцеловал ее волосы и опьянел от знакомого аромата.

— Если ты не выйдешь за меня замуж, я буду околачиваться здесь и приставать, пока наконец ты не скажешь «да», лишь бы отвязаться. Подходит такой вариант?

— Уже лучше.

Георг закрыл глаза, глубоко вдохнул и выпрямил плечи.

— О'кей. Вот мое последнее слово. — Он мягко произнес:

— Вы нужны мне, миссис Адам, на любых условиях. Если ты захочешь красивых слов, я скажу их. Да что твоей душе будет угодно.

Георг замолчал. Надя ждала. Он нахмурился, провел рукой по своим волосам, вздохнул. Да, лучше пойти на поводу у этой женщины.

— Проклятье! Я люблю тебя. Это ты хотела услышать?

Надя улыбнулась. Медленно, любяще. Широко. Их поцелуй был долгим, упоительным и прекрасным.

Эпилог

Праздник был в разгаре, когда Надя обнаружила рядом с собой Георга. Он обворожительно пах мылом и мороженым. Шоколадным. Он купил четыре галлона для детей и один для себя.

— Пошли, — прошептал он на ухо. — Ник присмотрит за этими хулиганами, пока мы прогуляемся.

Надя улыбалась не переставая с того момента, как он надел на ее палец кольцо с изумительным бриллиантом.

Ник не заметил кольца, но все понял по сиянию ее глаз и от всей души поздравил их, обрадованный, к тому же известием, что не только не теряет компаньона, — но и приобретает большую долю в деле.

Элли сразу же заметила кольцо и тут же заверила мать и будущего отчима, что нисколечко не удивлена. И вообще, когда они собираются завести ребеночка?

Держась за руки, они сбежали с крыльца, словно юная парочка, решившая скрыться от людей.

— Люблю осень в горах, — прошептала Надя, когда они шагали уже по улице.

— А я люблю тебя.

— Знаю, — прошептала она. — Ты уже говорил мне это много раз за сегодняшний вечер.

Когда они вышли на окраину городка, Георг увлек ее под огромный дуб.

— Я должен объяснить тебе кое-что.

— Хорошо, объясняй.

— Во-первых, мне необходимо тебя обнять. — Он притянул ее к себе.

Он снял пиджак и галстук, расстегнул воротник рубашки и, закатал рукава. Теперь Георг больше походил на мужчину, которого она полюбила.

Чуть отстранившись, Георг посмотрел на нее горестными глазами.

— Знаю, ты очень огорчилась, что я не приехал сюда прошлым летом, но ведь у меня была подписка о невыезде, и я не мог нарушить ее… — Он попытался собраться с мыслями.

Обняв Георга, прижавшись щекой к его груди, Надя ждала, чувствуя, что он пытается сказать самое сокровенное.

— Все как-то запуталось — то, что я натворил, отчуждение от семьи, жизнь, которую я вел здесь. Ты.

Он жадно поцеловал ее.

— Часть меня была Аденом, другая — Георгом. — Он заговорил быстрее, словно почувствовал себя на твердой почве. — Мне нужно было понять, кто я и чего я хочу на самом деле, прежде чем приехать к тебе. Поэтому я просидел в Бостоне все то время, пока была в силе подписка о невыезде. Постарался помириться с сестрами и со старыми друзьями и работал вовсю, помогал отцу в операционной.

— Думаю, ты многое узнал о себе, — прошептала Надя, понимая, как много значит для него работа.

— Конечно, — он вздохнул. — Боже, мой отец — чудотворец со скальпелем. Святящаяся в его глазах гордость согрела Надю. Но ее раны еще не зарубцевались полностью.

— Он хотел, чтобы ты остался? Георг кивнул.

— Я сказал «нет». Мое место здесь, где живет моя семья.

Сердце Нади забилось сильнее.

— И где тебя с нетерпением ждут твои пациенты.

— Надеюсь. Но мне, видно, придется налаживать и новые отношения.

— Посмотри-ка, — прошептала она, и Георг проследил за ее взглядом.

Старый гараж, который он ожидал увидеть на углу, снесли, и через пустырь на его месте он увидел уродливый дом, давший приют их с Ником клинике. Ветви деревьев перед ним были увешаны желтыми, уже почти вылинявшими лентами. Они словно заждались его возвращения. У него защемило сердце.

— Это ты придумала? — спросил Георг, вглядываясь в любимое лицо.

— И я, и Элли, и многие обитатели городка. Мы любим тебя, док. — На ее щеках образовались ямочки.

Он шумно вздохнул, закусил губу, пытаясь сдержать слезы. Ее глаза тоже влажно заблестели.

— Только в одном я не уверена.

В глазах Георга промелькнула тревога.

— В чем, любимая?

Надя сделала вид, что размышляет, наслаждаясь выражением нетерпения на его лице.

— Я привыкла в постели к мужчине по имени Ален. Теперь его нет, но есть другой, уверяющий, что желает заняться со мной любовью. — Она украдкой взглянула на него из-под опущенных ресниц. — Ты ведь говорил это, да? Но я не уверена, каково мне будет с этим мужиком, Георгом, в качестве любовника. Или мужа.

Он крепче сжал ее в своих объятиях и опустил голову.

— Вот что я тебе скажу, милая, — прошептал Георг ласково. — Ты только доверься старому доку Лейтону — уж он о тебе позаботится.

Примечания

1

по шкале Фаренгейта.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Эпилог . .