«Муж объелся груш»

Татьяна Веденская Муж объелся груш

Посвящается: себе самой; Насте М.;

всем тем, кого не миновала чаша сия

Часть первая Я и Новые Ворота

Глава 1 Чемодан, вокзал, Ярославка

Зовут меня Маша Киселева, мне двадцать пять лет, и я – мать-одиночка, пребывающая в состоянии развода, хотя еще вчера все это было не так. Еще вчера у меня имелась семья, пусть не образец для подражания, ибо не дружная и не счастливая, но все-таки семья. И какая-никакая, она не должна была взять и просто так развалиться на ровном месте. Я оказалась к этому не готова, особенно теперь, когда все зашло так далеко. Вчера у меня был муж, который не очень-то меня любил, но которого я любила за нас обоих, и ребенок, дочь Сонечка, которую, если верить словам, любили все.

Да, и еще у меня была свекровь. Если бы меня попросили в нескольких словах сказать, в каких отношениях я состояла с моей, теперь уже бывшей, свекровью, я бы, недолго думая, ответила, что она всегда относилась ко мне по-человечески. Насчет остального можно поспорить, но вот свекровь – да. По-человечески в чистом виде. Она, можно сказать, даже меня как-то любила, хотя поводов у нее для того, признаться, особенно и не имелось. Не за что, прямо скажем, меня любить. Не пара я была ее сыночку, да и вообще… Просто она вот такой хороший человек, с чем я лично долгое время даже не пыталась спорить. Единственное, что меня немного смущало, так это с каким энтузиазмом она сама постоянно кричала на всех семейных мероприятиях, как по-человечески она относится ко мне. Выглядело это так, словно относиться ко мне по-человечески было делом сугубо тяжелым и практически невыносимым.

Когда мы с Денисом, ее сыном и моим, соответственно, мужем, только поженились, она любила подчеркнуть, что хоть весь наш брак и есть сплошное недоразумение, она будет терпеть, потому что такой уж она человек хороший. Бывало, соберутся всякие там родственники да приятели ее, усядутся за столом в гостиной и начнут лясы точить. Как да что, молодые-то не мешают? Как невестка – не свела еще с ума? Свекровь моя, дама высокоинтеллигентная, вздохнет долготерпеливо, пожмет плечами округлыми, откинет с лица белые волосы, крашены, конечно же, да и скажет:

– Маша, конечно, не пара Денису, чего уж там. Но девочка она неплохая, нет. Я всегда стараюсь относиться к ней по-человечески, жалко мне ее, ведь вот кулема, все из рук валится. Буквально. Пытаемся как-то ее воспитать, но гены-то свое берут.

– А что же с генами-то? Вроде из хорошей семьи, – удивлялась родня. Та ее часть, которая была еще не в курсе по каким-то странным причинам. Может, только что вернулась с Дальнего Севера, там по радио пока не передавали, что не так с моими генами. Или прилетела с Луны, с той, с другой стороны. Остальные все уже знали, что со мной не так, правда, от этого их интерес не уменьшался.

– Да что вы. У нее папаша-то из этих, черных… – шепотом добавляла свекровь, якобы чтобы не задеть моих чувств. Шепот ее, конечно же, был мне прекрасно слышен, но главное-то не это, главное – соблюсти приличия. В общем, после соблюдения приличий эта тема обсуждалась уже без стеснения.

– Из каких черных?

– А, я не знаю точно. Азербайджан или что-то такое, – еще тише шипела она, закатывая глаза. Это было не совсем верно, мой папа – грузин по происхождению, о чем свекровь отлично знала. Да, действительно, так случилось, что мой папочка родом из Тбилиси, отчего, правда, он не становился ни хуже, ни лучше. Папа и папа, только разве что сказки на ночь читал мне с акцентом. А жил он в Москве уже лет сорок, если не больше, еще в институте женившись по большой любви на русской девушке Светлане, моей маме. Из-за чего, собственно, и был разорван родственный круг. Тбилисская родня не приняла его русской жены, так что пришлось ему осесть на московской земле, среди холодов и серого неба. Он не стал делать из этого большого события, не обернулся назад ни разу, взял фамилию жены и принялся строить свою жизнь здесь. Небезуспешно.

– Нет, он, конечно, доктор. Хирург, работает в Бурденко, – словно бы оправдывалась свекровь за совершенный ее сыном мезальянс. – Только что там говорить. Все равно воспитание специфическое. Вся эта кавказчина.

– А по виду даже и не скажешь, – удивлялись все. – Такая… русская по внешности. Ни акцента, ничего…

– Откуда же быть акценту, она же здесь родилась, – поясняла моя свекровь, пожав плечами. – Ладно, что там говорить. Живут пока, и ладно. Девочка неплохая. Домашняя девочка. Только вот Денис… зачем ему это? Я-то потерплю, раз его такое решение. Надо относиться друг к другу по-человечески.

– Хороший ты человек, Ядвига, – задумчиво кивали родственники, закусывая холодцом. Холодец моя свекровь варила знатный, тратила на это целый день. Холодец, пироги, макароны… Свекровь готовить умела, а я – нет. Еще одно очко не в мою пользу. Кстати, об очках – это Денис придумал, почти сразу после свадьбы, ставить оценки всем моим действиям, от того, как я застилаю кровать, до пригоревших котлет. О котлетах – это я в буквальном смысле. Однажды я решилась приготовить ему котлеты и даже спросила у его мамы, как лучше их делать. Она дала мне рецепт, дала и продукты. Мы тогда едва месяц как поженились, кажется. Только-только вернулись из свадебной Турции. А котлеты сгорели, покрывшись черной коростой, я даже сама не поняла, как именно это произошло. Вроде бы я следила. Вроде бы стояла тут рядом, но через секунду обернулась, а из сковороды валит дым. Естественно, результат оказался плачевным. Денис посмотрел в тарелку, закономерно скривился, выразительно вытаращился на меня и спросил:

– Это же несъедобно?.. Даже не двойка!

– Прости. Я не привыкла к газовой плите, – чуть не рыдала я, понимая, что так сердце мужчины, о котором мечтала столько времени, не завоевать. А он, Денис, посмотрел сквозь меня, зная, что от этого я расстроюсь еще больше, и закричал:

– Мам, у нас есть что-то поесть?

– Конечно, сыночек. Будешь запеканку? Или тебе омлетик сделать? – Ядвига Яковлевна, победно проплывая мимо меня, занимала собой всю кухню, а я, разгромленная, уходила в комнату лить слезы. С тех пор и повелось. Что бы я ни делала, он ставил мне двойки.

– Опять двойка? – пыталась пошутить я, но Денис с серьезным видом втолковывал мне про долг жены, про то, как невыносимо плоха я, с какой стороны на меня ни посмотри.

– И не надо только реветь, – злился он, если я вдруг не могла сдержаться при нем. Я старалась, но иногда слезы просто лились сами собой. Ведь я любила его, любила очень сильно, хотела сделать его счастливым, но как? Я же не красавица, не модель – невысокая, круглолицая Маша. Мне вообще повезло, что он почему-то посмотрел в мою сторону. Потому что таких, как я, миллион, а таких, как мой Денис – высоких, красивых, умных, решительных, – я таких вообще больше не видела. И вот что бы я ни делала, ничего у меня не получалось. Мне и хотелось как-то отогнать эту мысль, но факт был, что называется, медицинский. Не сразу, не на следующий день после свадьбы, но очень быстро я поняла, что разочаровала его.

– Я люблю тебя, – только и оставалось мне шептать при взгляде на его красивый профиль, на строгое даже во сне лицо.

– Я знаю, – кивал он. – Ты не могла бы дать мне поспать? Мне завтра на работу.

– Хорошо, конечно, – кивала я, закусывая губы от отчаяния. В такие моменты я была уверена, что мы неотвратимо движемся к концу, как бы я ни старалась его оттянуть. Я пыталась что-то изменить, стать лучше, быть такой, какой он хочет видеть меня. Я готовила еду строго по рецептам его мамы, но, конечно же, она выходила не такой, как надо. Тогда я перестала ее делать, только бегала по магазинам, покупала то, что требовалось свекрови. Тут, конечно, тоже не обходилось без промахов.

– Ох, кулема ты, что ж это за картошка. Надо было брать тамбовскую, она лучше всего. Я же тебе говорила.

– Это тамбовская.

– Да какая это тамбовская, это небось мытая голландская дрянь. Ладно.

– Может, сходить и вернуть? – предложила я, хотя идея тащить обратно на рынок эти пять кило меня не вдохновляла.

– Можно и сходить, – одобрял Денис, но Ядвига вмешивалась и останавливала меня.

– Ладно, используем и эту, – вздыхала свекровь. Всем своим видом она давала понять, особенно Денису, что заниматься моим «воспитанием» ей тяжело, но приходится.

– Ты понимаешь, что маме тяжело? Ты должна ей помогать, – сердился Денис. – Ты эгоистка. Зачем тогда было выходить замуж, если ты все повесила на плечи моей мамы?

– Я помогаю, – кивала я, хотя не совсем улавливала, в чем конкретно я виновата. Честное слово, кажется, Денису угодить было нельзя. Ему не нравилось все. Как я веду себя, как я шучу, как держу себя в обществе его друзей.

– Что ты все время тащишься за мной? – спрашивал он. – Могу я просто сходить к своим друзьям? Что, если я женился, я должен везде быть только с тобой? Ты уж извини, но ты бы лучше сначала научилась себя вести.

– Я не умею себя вести? – удивлялась я. Выяснялось, что да, на его взгляд, держать надо себя по-другому. Тогда я перестала шутить в обществе его друзей, потому что, и это правда, шутила я часто глупо и не к месту. Я оставалась дома, чтобы ему не мешать, потому что ему не нравилось, как я выгляжу, как одеваюсь. И хотя я носила ту одежду, которую, как ему кажется, следовало, она все равно меня портила, или я ее, что даже более правильно.

– На тебя что ни надень, все или висит, или топорщится, – удивлялся Денис, когда я пыталась как-то приодеться.

– Просто у меня неправильная фигура, – защищалась я.

– Тебе надо похудеть. И не надевай платьев, если уж Бог не дал красивых ног. При таком маленьком росте тебе просто нельзя иметь такие бедра, – объяснял он. – И осанка, что у тебя со спиной? Ты горбишься, как карлик.

– Ты считаешь? Похудеть? Ладно, я попробую, – согласилась я, хотя даже не представляла, как это осуществить. Впрочем, делать ничего не пришлось. И вот по какой причине. Примерно после года нашего семейного и внесемейного счастья случилась со мной, так сказать, ситуация. Я бы ее назвала «ненарочное зачатие», потому что при всех прочих равных факторах иметь детей – это было последнее, что мне могло прийти в голову в тот момент. Наш брак висел на волоске, и я не то что о ребенке не думала, я занималась только тем, чтобы этот волосок не накрылся медным тазом. Стояла, не шевелясь. А тут это.

– Что? Беременна? – с интересом отреагировал Денис. – Ты уверена?

– Не знаю, как это – считается? – полюбопытствовала я, протянув ему сразу три теста для определения проблем.

– Н-да, – почесал в затылке он. – А две полоски – это, значится, попал?!

– Куда попал? – смутилась я.

– Даже не знаю, – как-то легко отреагировал он. – Потянем ли мы? У меня на работе проблемы, сейчас не самое лучшее время. А тебе, если уж ты будешь это… ну…

– Рожать?

– Да. Придется с работы вообще уйти. На какое-то время.

– Это да, – пригорюнилась я, понимая, как не радует эта перспектива Дениса. Моя зарплата была ему как родная, он к ней привык, он с ней сжился, он любил ее, наверное, даже больше, чем меня. Я работала в одной частной клинике, где папа иногда практиковал, секретарем в приемной заведующего отделением. Оклад мой был не так чтобы очень велик, зато премии ничего.

– А ты говорила с мамой? – все еще мрачно-туманным голосом спросил он.

– С мамой? – удивилась я. У меня и в мыслях не возникло, что нужно было это сделать. Как вы себе это видите? При чем тут мама вообще? – А с чьей мамой я должна была говорить?

– Да уж не с твоей, – фыркнул он. Его отношения с моей мамой всегда были весьма специфичны. Он считал, что она, моя мама, и в подметки не годится его Ядвиге, хотя бы потому, что моя мама пошла на сделку с природой, выйдя замуж за… ну вы знаете за кого. За черного!!! Вах!!! А его мама растила его совсем одна и пожертвовала ради его, Денисочкиного, будущего своей личной жизнью. Все отдала материнству, ничем не попрекнула, хотя его отец и оставил ее, Ядвигу, одну в самом расцвете лет.

– А при чем тут наш ребенок и твоя мать?

– Или ты думаешь, что можешь принимать это решение сама? – возмутился Денис.

Далее я выслушала его мнение о том, какая я эгоистка и как не ценю всего того, что его мама делает для меня. И что если уж на то пошло, то я должна сама подумать, какая из меня мать. Если я не могу чай заварить так, чтобы его не разлить, что я буду делать с ребенком.

– Я так и вижу, как ты забываешь ребенка где-нибудь в супермаркете, потому что тебе позвонила твоя мамаша и ты с ней заболталась, как всегда.

– Так что, не надо ребенка? – уточнила я с полнейшей готовностью исполнить любую его волю. Мне было, по большому счету, все равно, что он решит, лишь бы он был счастлив. Правда, ребеночек… мысль о том, чтобы получить себе на руки маленького Дениса, мне нравилась. Может быть, хоть его ребенок будет меня любить. Только ш-ш-ш-ш… никому ни слова. Маленькая тайна.

– Ну, не знаю. Давай поговорим с мамой, – пожал плечами Денис. И вот после созыва второго съезда родительской партии (первый состоялся перед свадьбой и прошел крайне неудачно, о чем я расскажу чуть позже) было решено и постановлено, что ребенку быть и саду цвесть. Как именно быть и на какие средства цвесть – в этом родственники путались и давали противоречивые показания. И вообще вели себя весь вечер крайне непоследовательно. Сначала обе наши мамы, моя и Ядвига Яковлевна, в один голос кричали, что мы еще слишком молоды и не готовы, что у меня вообще в голове ветер гуляет.

– Куда ей ребенка?! Это же, вы понимаете, все ляжет на мои плечи, – вздыхала свекровь.

– Мы тоже поможем, конечно же, но все же как-то рановато. Маше еще надо карьеру строить, зарплаты вашего Дениса явно не хватает, а мы с Асланом не вечны, – язвила моя мамочка. Она неприкрыто намекала, что львиная часть нашего бюджета через всякие мелкие подачки поступала к нам из средств того самого… (вах!!!), которого столь неприкрыто презирает Ядвига.

– Потрать это на сэбя, дочка, – говорил папа, засовывая мне деньги в сумку, когда я бывала дома.

– Ладно, – кивала я.

– Что ладно?! – моментально заводился он. – Знаю я, все твая Ядвига отбэрет.

– Не отберет, – заверяла его я и не кривила душой. Ядвига, хоть и не любила моего отца, на что, впрочем, папочка отвечал полнейшей взаимностью, денег моих не считала и не брала. Деньги забирал Денис. Это называлось «семейный бюджет», и считалось, что только он сумеет им правильно распорядиться. Он и его мама. За это мой папа Дениса и презирал, не за его отношение ко мне, а за его, Денисову, профессиональную несостоятельность.

– Что эта за пра-а-фэсия – юрыст широкава профыля? – ехидствовал папа. – А если бы я был хырург широкава профыля? Что бы я аперыровал? Профыли? Та-агда я был бы пластыческий хырург, а я нейрохырург. Профыль у него, панимаишь!

– Мой Денис – мальчик очень талантливый. Надо ему только немножко помочь, – возмущалась Ядвига. За Дениса она была готова порвать любого. Думаю, изначально предполагалось, что раз уж она, свекровь, принимает в свою семью человека, отчество которого звучит как Аслановна, то этот самый Аслан Ираклиевич уж как-нибудь будет любезен помочь зятю найти свое заслуженное место под солнцем. Но мой папа был несколько другого мнения на этот счет. Он полагал, что обеспечивать семью – это мужская обязанность. Кроме того, он считал, что семья – это святое. А еще – что у него самая лучшая дочь на свете (после старшей, конечно), с чем ни Ядвига, ни Денис согласны не были.

– На что они будут растить ребенка? – трепыхалась Ядвига. – Денис не потянет такого бремени.

– Мужчина должен содержать жену, – порывался сказать мой отец, но я умоляющим взглядом попросила его сдержаться. Папа ушел курить, а мамы, на секунду заключив перемирие, обернулись и посмотрели на меня.

– Куда ты только смотрела, – хором пожурили меня они.

– Я могу пойти к доктору, – робко заикнулась я, после чего выяснилось, что сама по себе идея получить внука к Рождеству всем категорически интересна. И в ответ на мои робкие попытки предложить радикальное решение я была немедленно закидана камнями.

– Это же живое существо! Ты подумала об этом? – свела брови человечная Ядвига.

А Денис все это время молчал и мрачнел, набирался злости, а под конец с суровым и негодующим видом спросил меня, глядя со всем возможным холодом:

– Ты что, не хочешь от меня ребенка?

– Конечно, хочу, – присела от страха я. Только не хватало, чтобы он на меня разозлился в такой момент. Вот так, таким вот образом, и решилось, что я все-таки буду иметь ребенка. Беременность протекала так себе, меня качало и штормило. Денис все это время старательно делал вид, что все эти чисто женские проблемы – не его мужского ума дело, он лучше даже не будет пытаться лезть и мешать, а лучше сразу пойдет к друзьям на часок-другой, к ужину не ждите.

– Может, ты побудешь со мной? У меня ребеночек пинается, – робко предлагала я, пытаясь привлечь его к процессу таинства человеческого появления на свет. В умных журналах писали, что очень важно приобщить мужчину, вот я и пыталась.

– И что? Ты хочешь, чтобы он начал пинать меня? – с непониманием уточнял Денис.

– Ну… вообще-то это же так здорово! – удивлялась я.

– Да? – ухмылялся он. – Ты любишь, чтобы пинались? Что ж ты молчала, я умею отлично пинаться.

– Дурак! – обижалась я, а он, справедливо решив не принимать мою обиду всерьез, отбывал к друзьям.

В результате рожала я фактически сама с собой, если не считать Ядвигу с ее умными, невыполнимыми советами о гимнастике, айюрведе и обливаниях. И мою маму, которая все девять месяцев прожила на телефоне, выслушивая мои жалобы и утирая (виртуально, так сказать) мои слезы. Так, пока Денис то искал новую работу, то терял старую, то просто тусовался где-то с друзьями, я родила Соню, искренне надеясь, что хоть после этого наши отношения с Денисом хоть как-то наладятся. Не тут-то было. Хоть Соня появилась на свет хорошенькой, крепенькой девчонкой, однако же разочаровала мужа самим фактом своей принадлежности к худшему полу, слабому и ненадежному.

– Девочка? – с искренним разочарованием переспросил он, когда я сообщила ему об этом, позвонив из роддома. – Впрочем, кто бы сомневался.

– Ты о чем?

– Да так, – витиевато отмахнулся он, намекая, что от меня-то он ничего другого и не ждал.

– Между прочим, пол ребенка зависит от отца..

– Да? – с сомнением и недоверием хмыкнул он. – Это тебе твой папочка-доктор сказал?

– Это всем известно.

– Ну, не знаю, – отмахнулся он.

Дома, когда все без исключения бабушки и дедушки ворковали над Сонькиной кроваткой, Денис заглянул всего пару раз через плечо, сказал, что она как-то совсем на него не похожа, но соизволил все-таки пару раз покачать девочку на ручках, чтобы Ядвига смогла сделать соответствующие фотографии для семейного альбома. На этом его участие в воспитании было окончено, он отбыл в кухню, чтобы выпить чего-нибудь расслабляющего. От этого крика у меня разболелась голова.

– Слушай, а она может не кричать? – уточнил он с такой безнадегой в голосе, что я должна была понять, что теперь я наконец добилась того, чего хотела, – испортила его жизнь окончательно.

Дальнейший, заключительный, год семейной жизни прошел в духе мракобесия и ругани. Сонька давала нам всем прикурить. Она никогда не спала больше чем полчаса. Она плохо ела, но хорошо срыгивала. Ей не нравился Денис, она плакала, если он пытался сделать ей «козу». Хуже того, ей также почему-то не очень нравилась Ядвига, хотя «козу» ей делать она дозволяла. Но в основном она желала только меня, отчего я за тот год иногда не имела времени и сил, чтобы переодеть халат. И все равно, естественно, я все делала не так. Однако закончилось все совсем по другой причине, такой, о которой я никак бы не могла подумать и даже вообразить.

Глава 2 Интересный вопрос!

Думаю, будет справедливо, прежде чем продолжать рассказ о моем странном и беспросветном настоящем, вернуться немного в прошлое и вспомнить ту самую свадьбу, с которой все это безобразие началось. Или даже еще чуть раньше, когда я впервые увидела Дениса во всей красе и упала, как подкошенная, под действием его чар. Стоп, нет. Все не совсем так. Когда я увидела его в первый раз, он хотел поступить в нашу клинику в должности юриста и пришел на собеседование. Я же сидела на стуле в приемной его потенциального работодателя и упасть, конечно же, никуда не могла.

Собственно, есть ли разница в том, как и каким образом мы увидели друг друга впервые? Главное, что в конечном счете я оказалась на своей кухне, с ребенком на руках и в слезах. Да, и с разбитым сердцем, конечно. А тогда… тогда он получил у нас должность, и в течение двух лет мы работали вместе. Два года, полтора из которых я сгорала от страстной и безответной любви. Тем более страстной, чем безответней она была. Мне было тогда… сколько? Где-то двадцать – двадцать два. Он действительно всегда производил неизгладимое впечатление. Серьезное, даже строгое лицо, очень взрослое, хотя на самом деле он был не намного старше меня. На четыре года, но ощущение складывалось, что ему уже за тридцать. Жизненный опыт в каждой черте его красивого лица. Денис действительно был красив, красивее всех, с кем я когда-либо сталкивалась. Высокий, свободный, уверенный в себе, он умел непринужденно носить деловые костюмы и изящно управляться с ножом и вилкой, хотя все вокруг этим не заморачивались. Одним словом, Денис с самого начала производил впечатление человека очень хорошо воспитанного.

– Здравствуй, Машенька, – улыбался он мне, когда нес на подпись к заведующему какие-то бумаги. – Как ты поживаешь?

– Потихоньку, – таяла я от этой столь неожиданно теплой улыбки на его вечно серьезном лице.

– Что, твой папа все так и не пускает тебя гулять? – ласково усмехался он. Я краснела. Это была старая история, которая портила мне жизнь. Мой папа, хоть и жил в Москве с моей мамой уже бог знает сколько лет, сохранил все-таки какие-то свои, чисто горские принципы и понятия. И за любой из двух своих дочерей смотрел, как за Грановитой палатой.

«Чтоб только хороший человек!» – категорически отрезал он. А это значило, что хороший человек не будет увозить дочь, скажем, на шашлыки на два дня или гулять с ней допоздна. В нашем доме комендантский час всегда был 22:00 и ни минутой позже. Да-да, и это не смешно, потому что если в чем другом из папы получалось веревки вить, то в этом вопросе он оставался совершенно неуправляем и, наверное, при определенных обстоятельствах мог бы… ну, не убить, конечно, но из дому выгнать, к примеру.

– Честь превыше всего, – кричал он, если я пыталась задержаться у подружки позже десяти. Таким образом, папу я сильно боялась и на какие-то первые, весьма условные предложения Дениса (как и всех остальных) пройтись по бульвару я отвечала быстрым испуганным отказом.

– Что ж, хороший у тебя, видимо, папа, – «обрадовал» меня Денис и отчалил тогда, даже не расстроившись. Еще бы, где он и где я. Тыкаю по клавишам, краснею. Нескладная маленькая кулема. У него выбор значительно разнообразнее.

Тут бы задаться вопросом, зачем же я вообще смотрела все те полтора года в его сторону и блаженно закатывала очи. Или зачем я, к примеру, каждый вечер, прикасаясь лицом к подушке, закрывала глаза и представляла себе его суровое, красивое мужское лицо, его уверенный взгляд. Все это было глупостью и молодостью, конечно. Некоторые мечтают о большой и светлой любви, к примеру, Константина Хабенского. И нет же им дела до того, где они и где Хабенский. Вешают на стену картинку и давай ее любить. Вот примерно так и я. И, как результат, при любом его появлении в моей приемной я таяла и рассыпалась в тысяче искрящихся улыбок. Но вот однажды эта моя дурацкая сопливая любовь приобрела вполне реальные очертания.

– Машенька, как же ты чудесно улыбаешься. – Денис невольно загорался в ответ. – Что ж такое хорошее произошло, что ты так сияешь всегда?

– Я… просто настроение хорошее, – путалась я. – И потом, ты вот зашел. Я рада. А то… я скучаю тут.

– Скучаешь? – усмехался он. – Ну, если бы не твой папа, я бы точно развеял твою скуку. Может, все-таки как-нибудь сходим в кино?

– В кино? – смутилась я. В кино папа мне теоретически ходить не запрещал. Я, конечно, не спрашивала его вот так напрямую, можно ли я схожу в кино с парнем, от одного взгляда на которого я готова бежать на край света. Но, с другой стороны, если я буду дома в десять, какое кому дело?

– Ну, так что? – выжидающе, хищно улыбался он. И я решилась.

– Пойду, если ты приглашаешь, – ответила я, и все началось. Страстные поцелуи в кинотеатрах, мои слезы счастья, его ласковые смешки, что более чувствительной девушки у него еще никогда не было. Из чего можно было легко понять, что девушек у него имелось хоть отбавляй. Поэтому то, что он вдруг непонятно почему обратил внимание на меня, оказывалось лестно вдвойне и кружило голову так, что я временами сходила с ума от счастья и страха, что все это кончится. Что «это»? Наши прогулки в обед, поцелуи, объятия, ожидания звонков. Его внимание, его улыбки. Его любовь, такая ненадежная в нашем мире, в нашем городе, набитом до отказа красивыми и умными девушками, гораздо круче меня. Мы расходились за полгода два раза. Оба раза по его инициативе, оба раза с моими слезами и звонками. И его словами, что отношения со мной для него слишком сложны. Моими клятвами в любви и обещаниями исправиться (знать бы только еще в чем), моими слезами на плече подружки Люськи. И сжиганием фотографий. Но оба раза он возвращался в самый неожиданный момент и великодушно прощал меня.

– Дочка, может быть, лучше вам с ним все-таки расстаться? – спросила меня мама, когда после второго разрыва он вдруг появился снова через месяц, серьезный, злой, и спросил, действительно ли я так его люблю, как говорю.

– Мама, я его люблю! – взмолилась я. – Я жить без него не могу. Он такой один!

– Любовь зла, – пожала плечами мама. Да уж, в моем случае это были не просто слова. После того как я клялась и божилась, что он – самый лучший мужчина на всем белом свете, Денис, серьезный и уже почти не улыбающийся, приехал к нам домой и попросил у отца моей руки.

– Нэ знаю, нэ знаю, – покачал головой папа.

– Аслан Ираклиевич, я люблю вашу дочь, – по-взрослому серьезно и деловито сказал он, отчего у меня даже сердце оборвалось от счастья. – И она любит меня. Неужели вы будете препятствовать? Мы бы могли и так пойти в загс, но Маше необходимо ваше слово.

– А гдэ ты теперь работаешь? – задумчиво спросил папа.

– Папа! – взвизгнула я от возмущения. – Ну какое это имеет значение?

– А гдэ вы будэте жить?

– У меня, конечно, – моментально отреагировал Денис, что, я думаю, сразу поставило точку в папиных колебаниях. Конечно, я бы все равно его уломала, так я мечтала стать женой самого Дениса Жданова. Меня на самом деле остановить было невозможно, так что папа долго бы не сопротивлялся. Но идея, что я уеду жить к мужу, моментально отозвалась радостью в сердце моей старшей сестры Нины, и она вмешалась:

– Папа, ты должен их благословить. Ты что, не видишь, как она его любит! – вскричала сестрица, и я посмотрела на нее с благодарностью, хотя и понимала все ее аргументы. Жили мы у нас на Ярославке хоть и дружно, но весьма тесно, в трехкомнатной квартире умещались мама, папа, моя старшая сестра с мужем и сыном трех лет, а также два кота – один сын другого, именуемые Бивисом и Батхедом с легкой руки Нинкиного мужа Юрика. А если учесть, что одна из трех комнат была проходной, то внезапное высвобождение самой маленькой, но изолированной комнаты, где обитала я, открывало такие для Нины перспективы, вследствие которых она моментально стала одобрять наш брак.

– Ох и намучаешься ты с ним, – заверила меня мама, причем кажется, что я уже тогда начинала понимать, что так и будет.

Но так или иначе, благословили нас, отправили в загс, где мы подали заявления. Я, правда, хотела взять фамилию мужа, стать Ждановой, но он сказал:

– Зачем это тебе? Столько документов менять. – И я осталась Киселевой. Я каждую минуту боялась, что он вообще отменит всю затею, так что мне было все равно, Киселевой стать его женой – или нет. Лишь бы стать.

Свадьба наша была событием весьма забавным. Мой папа оплатил хороший грузинский ресторан, белое платье, сшитое по моей, как я уже говорила, совершенно нестандартной фигуре, и нашу свадебную Турцию, четыре крепких звезды. Денис обошелся тем, что заказал кольца, да и то после того, как его мама разрешила ему переплавить ее старое обручальное кольцо, единственное, что осталось от того подлеца, что бросил ее с ребенком на руках.

Гости со стороны невесты, то есть с моей стороны, все хором не одобряли. Разве только свидетельница моя, Люська, похлопав меня по белоснежному плечу, сказала:

– Зато теперь ты будешь свободна.

– Я буду замужем, – ответила я.

– Ну да, ну да, – скептически кивнула она и подписалась в книге.

Остальные же поздравляли нас как-то жиденько, без энтузиазма. Папа сидел молча и даже не говорил никаких тостов, так ему не нравился жених. По его мнению, мужчина должен носить женщину на руках. Он так делал всю жизнь, и, как говорит моя мама, она иногда даже хотела бы чуть-чуть чаще стоять на земле. Денис меня на руках носить не собирался. Даже на свадьбе он довольно зло говорил, что я не должна себя так вести, а должна как-то иначе. Уже тогда он принялся за мое воспитание, которое, по их с Ядвигой мнению, весьма хромало. Так что половина жениха одобряла происходящее еще меньше. Они ковырялись в закусках, косились на моего папу, прикидывая, имеет ли он какие-то связи с «Аль Каидой» или нет, невразумительно кричали «горько» и резали торты. В общем, как ты лодку назовешь, так она и поплывет. Наша лодка могла бы называться «Зачем им это надо?». Именно эту мысль можно было прочесть в глазах любого гостя на нашей свадьбе.

Так началась моя семейная жизнь, так она протекала, и тем не менее я была счастлива. Я понимала, что сама по себе звезд с неба не хватаю, сижу себе в приемной, примус починяю, никому особенно не интересная. А тут такой мужчина, ради которого можно, в общем-то, и потерпеть. Поэтому его довольно-таки слабо выраженный отцовский инстинкт я решила тоже переносить как еще одну особенность его, к слову сказать, весьма сложного характера. Я старалась, чтобы ребенок не досаждал ему, как и я. Мы жили немножко, пожалуй, параллельной жизнью. Я с ребенком – кормлениями, купаниями, пеленками, спорами с Ядвигой о том, надо или не надо пеленки гладить, если они были выстираны на программе «девяносто пять градусов».

– Все равно надо стерилизовать!

– Но они уже стерильны. Их практически прокипятили!

– Вода закипает при ста градусах. Сразу видно, что ты в школе плохо училась, – свекровь бросила в меня еще один камень. Да уж, школа-школа, мой самый страшный сон. Учеба – это уж точно не мое. И вообще, про моего папу часто говорили, что он гениальный хирург. А на детях гениев природа отдыхает. На мне – точно. – Что за невестка! – возмущалась свекровь. – Вечно ты со мной споришь.

– Ладно, я поглажу, – сдавалась, как и всегда, я.

– Ну вот, доигрались. Все орешь. Опять она проснулась не вовремя. Никакого режима! – свекровь всплеснула руками.

– Да, режим, между прочим, это обязательно, – назидательно влез Денис. – Почему она не спит? Почему ты ее не укачала? Ты не выполняешь свои обязанности.

– Я отошла, чтобы разогреть тебе ужин, ты же не ешь после семи.

– Ты же жена, ты должна все успевать. Опять я должен тебя учить?

– Прости! Пожалуйста, прости, я так закрутилась! – запаниковала я, видя его спокойное холодное лицо. Вот Сонька, не могла поспать хоть чуть подольше! Особенно теперь, когда он такой нервный, а я постоянно веду себя как дура и все время его раздражаю.

– Закрутилась? И что? Ты же ведь замужем, значит, у тебя есть определенные обязанности. Я не должен об этом думать, я должен прийти домой и отдыхать после работы. И что теперь, может, мне самому ужин греть?

– Иди, сыночек, посиди пять минут, – откуда ни возьмись, образовалась Ядвига. – Я все разогрею.

– Мам, не надо. Это она должна… ты и так устала. У тебя давление, – возразил Денис, презрительно глядя на меня. После рождения Соньки наши отношения явно лучше не стали.

– Да, Ядвига Яковлевна, я сама все разогрею.

– Все равно все у тебя сгорит, – пожала плечами она. И добавила: – Кстати, у тебя там ребенок опять заливается.

Из нашей комнаты действительно доносилось какое-то подозрительное бухтение. Соня готовилась устроить очередную истерику.

– Успокой ее. Это просто невыносимо! Господи, почему у тебя ребенок все время орет? У других дети как дети, спят, едят, а у тебя она все время кричит? – взвизгнул он.

– Это действительно странно, – поддержала его Ядвига. – Ты никогда так себя не вел. Ты был спокойным, спал, кушал, все по режиму.

– Ну, может, это в меня, – принялась оправдываться я. Все те дети, с которыми я была знакома лично, точно так же орали. Но я же не бог весть какая мамаша. Что я о детях-то знаю. Если верить Ядвиге, которая вырастила своими крепкими руками с хорошим маникюром такого прекрасного – умного и красивого – сына, то я делаю все неправильно.

– Да уж, не в тебя Сонечка, да, – глянула на Дениса Ядвига. – И глазки не твои, а голубые.

– Как у меня, – пожала плечами я. Что за дурацкая привычка – рассматривать ребенка под микроскопом.

– Я ничего не говорю. Просто у моего мужа, который оставил меня одну с сыном, тоже были голубые глаза, а вот у Данечки карие. Против карих голубые не удерживаются.

– Не знаю. По-разному бывает же, – возразила я.

– Бывает, – кивнула свекровь со вздохом. Воспоминания о том вероломном предателе всегда портили ей настроение, хотя вспоминала она его по три раза на дню. И все же теперь я была виновата еще и в том, что напомнила ей про бывшего мужа.

– Ты зачем расстраиваешь маму? – накричал на меня Денис, пока я пыталась как-то утрясти вопрос с Соней, причем утрясти в самом что ни на есть буквальном смысле. Я трясла ее и качала, чтобы она замолчала, но она упиралась и орала, как заведенная, пока я не смирилась и из моего заляпанного всем, чем можно, от пюре до вазелина, халата не достала грудь, к которой Сонька моментально счастливо присосалась.

– Ей сейчас не время есть, – вставила Ядвига.

– Ты почему не делаешь то, что тебе говорят? – еще больше разозлился Денис.

– Но она… она же не спала. Она была голодной, видишь, как набросилась!

– Может быть, лучше просто слушать умных людей? Видишь, она теперь какая?

– Сынок, – подскочила Ядвига. – Ну не надо так уж. Надо быть человечнее. Она же не может стать мной!

– Это уж точно, – взмахнул рукой Денис в бессилии.

– А ребеночек такой, может, потому, что темперамент. Знаешь, кавказские корни же просто так никуда не денутся! – аккуратно вставила она, после чего взбесилась уже я. В конце концов, дался им мой папа! Чего он им плохого-то сделал? Только разве что свадьбу оплатил и Турцию. И теперь тоже деньги дает.

– Так ты меня что, деньгами попрекаешь? – перешел на визг Денис. Я моментально пожалела, что вообще коснулась этой темы.

– Я тебя не попрекаю, – моментально сдала назад я.

– Нет, ты попрекаешь. Ты сидишь на моей шее, в моем доме, я терплю все твои номера, а ты меня попрекаешь? – голос пошел на взлет, а сам он – на меня, сводя по дороге брови.

– Ты все не так понял. Я просто не хотела…

– Ты просто эгоистка! Сидишь тут, как курица, на всем готовом и даже не можешь ребенка по часам покормить.

– Денис! – Но он уже ушел в мамину комнату, оставив меня одну. Я стояла посреди кухни, с Сонькой на руках, в драном халате, и вдруг всей своей душой почувствовала, как что-то в этот момент пошло не так. Правда, положа руку на сердце, никак нельзя сказать, что до этого у нас хоть что-нибудь шло правильно. Но тут…

Денис переночевал у мамы в комнате, передав через нее, что он не в силах выносить детские крики, что он разбит и плохо себя чувствует. К тому же не ужинал. А весь следующий день, выходной, Денис ходил будто мимо меня, коротко отвечал на все мои вопросы и делал задумчивое лицо. И только к вечеру, когда я уже совершенно извелась и криком потребовала, чтобы он объяснился, он соизволил хоть что-то мне сказать. Но лучше бы я его и не спрашивала.

– Маша, знаешь, я слишком устал выносить тебя. Ты просто совсем распоясалась. Творишь сама не знаешь что. Ты маме должна ноги целовать, а не спорить с ней. Мы тебя приняли, терпим, хоть я и сомневался в этой затее.

– Разве? – обиделась я. – А когда ты меня замуж звал, говорил, что любишь.

– Это ты меня заманила, заставила жениться, – неожиданно выдал он, заставив меня стоять с открытым ртом и удивляться. Да, мы не очень хорошо жили с ним, у нас были определенные разногласия. Все его знакомые, особенно мама, считали, что я недостаточно хороша для него. Возможно, что это и так на самом деле. Но – но я никогда его ни к чему не принуждала. Что это за бред?!

– Я никогда тебя не заставляла на мне жениться! – очень твердо сказала я, глядя Денису в глаза.

– А как же все эти твои крики: люблю, не могу жить без тебя?! – припомнил мне он.

– Я люблю тебя. Да, это правда. Я люблю тебя и сейчас, – подтвердила я. – Но я никогда не заставляла тебя жениться.

– Нам надо расстаться, – угрюмо буркнул он. – Если бы я знал, что ты такая, – я бы никогда…

– Что? Я не понимаю. Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что мне нужно понять, как нам быть со всем этим дальше. То, что у нас есть, – это не семья. Это кошмар какой-то! – он произнес это так патетично, что я вдруг испугалась. Мне вдруг показалось, что он и в самом деле говорит серьезно.

– Как это не семья? А как же Соня? Мы живем, надо просто как-то договориться. Я тоже не права, – на всякий случай призналась я. Правда, на этот раз я пока не поняла, в чем. Но можно было не сомневаться, что Денис сможет мне это разъяснить.

– Не о чем нам пока договариваться. Я больше не могу. Я даже с работы домой не хочу ехать, как подумаю, что тут ты будешь опять свои номера откалывать.

– Какие номера? Ну какие? – запаниковала я. Тут Денис замолчал, закрыл лицо руками и как-то патетично застыл. – Прости меня. Я исправлюсь. Я буду делать все, что скажет твоя мама! Подожди! – глупо залепетала я.

– Только не надо опять устраивать сцен. Маша, так будет лучше. Ты уже выпила из меня все соки.

– Господи, да что же я такое сделала? – ахнула я. Неужели это так подействовал на него неразогретый ужин?

– Я отвезу тебя домой, – деловито заявил он, и по его лицу было понятно, что он считает это дело уже решенным, выясненным до конца и проясненным во всех углах и поворотах.

– Нет! – крикнула я, пытаясь собраться с мыслями. Мысли путались и выдавали какую-то ерунду. Хотелось реветь, но я знала, что слезы приводят Дениса в полнейшее бешенство. К тому же и без меня Сонька выдавала достаточно слез.

– Собирайся, – зло бросил мне Денис, доставая сверху чемодан. Я в изумлении смотрела, как он самолично вытряхивает из шкафа вещи – не только мои, но и Сонькины. Бутылочки, соски, памперсы…

– Это просто какой-то бред, – прошептала я. – Я никуда не поеду.

– Поедешь, – зло бросил мне он. – Или ты думала, я буду растить тут неизвестно чьего ребенка? Нет уж, дорогая, ни за что.

Честно говоря, если я и хотела что-то у него еще спросить, то в этот момент я совершенно онемела и просто застыла на месте, как соляной столп. Поразительно, как пара брошенных Ядвигой слов, обычных, в общем-то, и банальных, моментально упали на благодатную почву. Он что, поверил? Что это за фигня? Я была настолько потрясена так быстро и здорово проведенной генетической экспертизой, так сказать, в домашних условиях – по глазам и крику, что сказать мне больше было нечего. Я молча вырвала у него чемодан, сложила вещи, села в машину – и, собственно, вот так и получилось, что через почти два года супружеской жизни я образовалась на пороге собственного отчего дома под Рождество, с годовалым ребенком на руках, с чемоданом пеленок, с коляской и собственными вещами, судорожно засунутыми в чемодан.

– Что такое? – ахнула мама, никак не ожидая увидеть за дверью меня. Сонька спала на этот раз как ангел. Я не позвонила маме, что приеду, до последнего момента я не верила, что Денис действительно сделает это, высадит меня с нашей дочкой и уедет. Я все надеялась, что он передумает, образумится, что хоть этот чертов инстинкт как-то проявит себя… Но он вытащил мои вещи, помог загрузить их в лифт и укатил на своей «восьмерке», даже не обернувшись.

Глава 3 Ходоки

Итак, приехали. Что и говорить, отличный итог семейного счастья. В колонке анкеты в пункте «семейное положение» теперь можно смело писать «безвыходное». Я сижу снова в нашей многострадальной и совсем не резиновой квартирке на Ярославке и игнорирую злобные взгляды Нинки. Оно и понятно, ведь после двух лет безоблачного счастья жизнь в одной комнате с собственным мужем и ребенком Вениамином, разбойником пяти лет, совсем не входила в ее планы. А если считать еще и котов… В общем, первая ее реакция на мое появление оказалась сугубо отрицательной.

– Что ты наделала? – возопила она. – Неужели нельзя было держать себя в руках!

– Что ты имеешь в виду? – сощурилась я.

– В кои-то веки сподобилась выйти замуж – и что? Ты всегда была ни на что не годной, – брызгала ядом она.

– Отстань от Марии! – отгоняла ее от меня мама. – На себя лучше посмотри. За кого ты замуж-то вышла? Хоть бы уже съехала от нас, на что тебе муж, если он даже квартиру тебе снять не может!

– Мама! Ты же знаешь, какое сложное у Юры положение, – обижалась Нина и пускалась реветь у себя в комнате, предварительно хлопнув дверью.

– Мам, чего она меня так ненавидит? – рыдала я, обливая реками слез свой старый диван. Мама прижимала меня к груди, а свободной рукой пыталась удержать на месте папу, который порывался пойти и прирезать этого подлеца.

– Как он мог! Он что, считает, что у маей дочэри нэт чести?! – кипел папа, сметая углы и опрокидывая стулья. – Да я ему покажу, у кого нэт чести!

– Подожди, папа, а вдруг у него были основания? – высовывалась из комнаты вроде бы ушедшая к себе, но все же активно подслушивающая Нинка. – Вдруг наша Маша и правда… ну, ему изменила?

– Что? Да как ты можешь так гаварить! – возопил папочка, но на всякий случай пронзил меня рентгеновскими лучами отцовского вопрошающего взора. Что и говорить, вопросы чести в нашем доме всегда охранялись так люто, как будто мы жили не в двадцать первом веке в Москве, а где-то в Средневековье.

– Даже не начинай, – всхлипнула я и уткнулась в мамино плечо.

Примерно так все и было, по крайней мере в первую неделю после моего позорного возвращения домой. Все ссорились, ругались, Нинкин сын Вениамин активно пытался подружиться с Софией, несмотря на разницу в возрасте, а София в свою очередь экспериментировала на кошках, пыталась оторвать хвосты у Бивиса и Батхеда, за что в первые же дни была исцарапана. По утрам все мы выстраивались в очередь перед ванной и туалетом; матерясь под нос, мужчины (папа и Юрик) пытались вытравить из ванны женщин – Нину, как правило, ибо мне не то что ухаживать за собой, даже умываться не хотелось. Я сидела на диване и безразлично смотрела в окно, стараясь думать как можно меньше и о как можно менее значительных вещах. Мама металась между всеми нами, стараясь восстановить мир и покой, а также пытаясь хоть чем-то меня покормить. Есть мне тоже не хотелось, как, впрочем, и ничего вообще. Впервые в жизни мне не хотелось ничего. Странное, кстати, чувство.

Помню, когда мы с Денисом только еще женихались, вернее сказать, когда я еще только сохла по нему, а он почти меня не замечал, я тоже, бывало, страдала. Даже ночами не спала, особенно когда он сообщал мне, что я все-таки не подхожу ему духовно и физически и он принял решение, что нам лучше расстаться. Я рыдала, я смотрела на его фотографию и молила Бога, чтобы случилось чудо и он сменил гнев на милость, вернул мне моего Дениса, без которого я жить не могу. Когда он уходил, мне казалось, что мир перевернулся, что моя собственная жизнь не имеет никакого смысла. Но то было тогда – в прошлом, когда мы еще не поженились и все было так несерьезно, так по-детски, а сейчас – я чувствовала такую боль, что даже на мольбы не оставалось сил. Проснувшись в первый раз в своей старой комнате, я вдруг явственно услышала очень простую и громкую мысль: если бы Денис меня любил, он бы не поступил так со мной. А это значит, что… неужели мой муж, с которым связана вся моя жизнь, мой первый мужчина, которого я так сильно любила и так терпеливо ждала, неужели он меня просто не любит? Совсем, ни капельки. От этой мысли у меня отшибло не только аппетит. Исчезло само желание просыпаться по утрам. Да, и кстати, вдобавок к этому пропало молоко, отчего проблем только прибавилось, ибо Софья требовательно расстегивала на мне халат и проявляла крайнее недовольство в связи с бесполезностью этой процедуры.

– Доченька, ты должна что-то покушать, – увещевала меня мама.

– Я покушаю. Потом, – отвечала ей я и снова утыкалась в потолок.

Так прошло недели две. Жизнь входила в русло, но лодку изрядно потряхивало. Денис Александрович не объявлялся. Это вызывало определенные вопросы, настораживало, заставляло меня по ночам сжиматься в комок. Я всеми силами старалась делать вид, что ничего не происходит. Живу себе и живу, никого не трогаю. Но даже я понимала, что так долго продолжаться не может, не должно. И вот, в начале третьей недели, начались визиты. Сначала заявилась свекровь. Человечнейшая Ядвига Яковлевна, видимо, чувствуя некоторым образом и свою вину в произошедшем, так как именно она нечаянно, но вполне успешно заронила в Денисе зерна сомнения в собственном отцовстве, пришла с конфетами и большой громыхучей погремушкой, от которой у кого угодно могла разболеться голова.

– Ты как?

– Отлично, – кривенько улыбнулась я. – Все просто прекрасно. Я счастлива.

– Понимаешь, надо же что-то делать, – с недоумением смотрела на меня она. – Я, конечно, Дениса не оправдываю, но…

– Но? – подняла бровь я.

– Знаешь, может быть, ты… ну…

– Что? – заинтересовалась я.

– Сейчас же есть такие тесты специальные. Можно все установить точно. И он не будет сомневаться, – свекровь говорила, опустив глаза и краснея.

– Это он вас попросил? Это его идея? – спросила я. – Ему нужны доказательства?

– Нет, что ты. Он вообще ничего не говорит. Но ты понимаешь, все-таки надо же быть людьми. Ведь была же семья, надо же все сделать, чтобы ее сохранить. Сонечку же жалко.

– А если она не его? – полюбопытствовала я. Свекровь помрачнела.

– Это правда? То есть… это возможно?

– Нет, это невозможно. Но Денису, я думаю, это совершенно безразлично. Ему просто надо было от нас отделаться, – зло бросила я. – Он просто нас не любит. Меня не любит.

– Это не так, – возразила свекровь. – Он тоже страдает.

– Да? И в чем же это выражается?

– Ну… – затруднилась с ответом свекровь.

Тут мама позвала нас пить чай, и разговор как-то сам собой перетек на Соню, на мое пропавшее молоко, на то, что надо ей делать прививку, а как ее делать, если поликлиника у нас там, в Алтуфьеве, а мы тут, на Ярославке. И что у Сони, кажется, аллергия на молочную смесь. И что я с ней мало гуляю, что, признаться, было не совсем правдой, потому что я с Соней не гуляла вообще. Настроение не располагало, да и за окном стояла зима, морозы. Ничто не располагало трястись от озноба, толкая перед собой коляску. Мне и без того было холодно и плохо.

После визита свекрови мне позвонил друг Дениса Алексей. Он долго делал вид, что он звонит просто так, по собственной инициативе, но потом все-таки сдался и сказал, что он просто в ужасе от того, что Денис вот так поступает, и хочет сказать, что если от него, от Алексея, будет зависеть хоть что-то, то он обязательно постарается повлиять на Дениса.

– Спасибо, конечно. Как ты собираешься на него влиять? Мне тут уже предложили сделать генетический анализ. Может, я и сделаю, – поделилась я.

– Может быть, это что-то и изменит, – все-таки предположил он.

– Ты тоже думаешь, что он выставил нас из дому, потому что действительно сомневается в том, кто Сонькин отец?

– Он, по крайней мере, именно так и говорит. И то, что ты очень изменилась, что совсем не этого он ожидал.

– Что? А чего он ожидал? – удивилась я.

– Не знаю. Нет, ничего не могу сказать, – заюлил Алексей. На том мы и попрощались. Потом еще звонил Яков Львович, благородный отец человечной Ядвиги, звонил только затем, чтобы сказать: он уверен, что все образуется, и мне надо сделать все-таки эту экспертизу, раз уж у него внук – такой болван упертый. Со мной говорило много разных людей, в том числе какая-то странная женщина, представившаяся психологом от Ядвиги Яковлевны. Она пообещала решить все мои проблемы и долго спрашивала про то, как мама меня рожала. Долго ли, коротко ли, не было ли каких родовых травм.

– А зачем это? – не поняла я, но психологиня сказала, что все это очень важно, что-то приплела про карму и сообщила, что сеансы с ней стоят по тысяче рублей.

– Звоните сразу, как надумаете. Мы вернем вам мужа, – пообещала она, и от одних этих слов мне захотелось броситься проплатить сразу сеансов так сорок. Чтобы вернуть мужа, я была готова на все. Но, правда, не могу сказать, чтобы я как-то ей поверила. Все же генетический анализ представлялся мне средством куда более действенным, хоть и довольно унизительным для меня. Таким образом, поток желающих помочь молодой семье в кризисе (все решили именовать произошедшее именно так) начал иссякать и завершился на моей лучшей и любимой подруге Люське, по которой я уже совсем истосковалась. Привыкла я как-то за всю жизнь плакать именно на ее плече. Людмила была девушкой самостоятельной, уверенной в себе. Она работала в финансовом отделе большой компании, торгующей автомобилями, очень искусно материлась, когда ее кто-то подрезал на дороге, курила тонкие сигаретки с ментолом и вообще знала жизнь куда лучше, чем я. Когда мы были маленькими, доходило даже до того, что папа пытался запретить мне с Люськой дружить. Она начала курить, когда поступила в институт. У нее еще в школе был бойфренд со всеми вытекающими отсюда поцелуями и потерями невинности, пока родители на даче. Папа никогда не одобрял ее, а я только на ней, можно сказать, и держалась. Она, как глоток свежего беспокойного ветра, всегда оживляла мою жизнь. И вот она приехала наконец из отпуска, накатавшись на лыжах где-то в Финляндии. С удивлением обнаружив по возвращении меня в невменяемом состоянии, в апатии, прямо у себя под носом, она обрадовалась и немедленно вознамерилась меня спасти. Как всегда.

– Тебе следует понять, что это не ты должна бегать за ним, а он за тобой. Ты что, в своем уме – так убиваться? Не стоит этого ни один мужик, – бодрым голосом внушала она, всматриваясь в мое лицо.

– Знаешь, как я тебе рада! – жалко улыбалась я, остро вдруг почувствовав, как не соответствую я ни ее силе, ни миру, в котором она живет. Вместе с ней в мою маленькую, пропахшую детскими смесями комнату ворвался кусочек свободы, и теперь ему было неуютно и тесно здесь.

– Она мне рада! – фыркнула Люська, впрочем, довольная. – Еще бы. Все тебе тут мозги накрутили или еще нет?

– Все, – кивнула я.

– И какие планы?

– Ты не знаешь, где делают генетическую экспертизу? – поделилась планами я. Люська от возмущения открыла рот и забыла его закрыть. Я продолжила, пока она не пришла в себя и не смешала меня с грязью. – Люсь, я ничего не могу с собой поделать. И не хочу по нему убиваться, хочу, знаешь, как-то прийти в себя, освободиться, снова зажить, но не могу, никак, и все. Не получается ничего. Как подумаю, что между нами все кончено, так хочется волком выть. Я люблю его.

– Как все запущено, – всплеснула руками Люська, справившись с собой.

– Я хочу сделать эту экспертизу, – жалобно кивнула я. – Ты мне поможешь?

– Лучше бы ты себе маникюр сделала! – укоризненно кольнула она. – Ты себя в зеркало давно видела?

– Маникюр мне не поможет.

– Почему? – возмутилась она.

– Да потому! Посмотри на меня, – всхлипнула я. – Я хоть с маникюром, хоть без красавицей не стану.

– Но не в этом же дело!

– А в чем?

– Надо же как-то порадовать себя, – нерешительно добавила она, глядя на то, как я реву, а слезы катятся по щекам.

– Я не могу без него. Я люблю его.

– Господи, что ж такое! Ладно-ладно, я не против. Хочешь экспертизу – будет тебе экспертиза. Я все узнаю, если ты выполнишь одно мое условие. – Люська хлопнула в ладоши и с хитрой улыбкой осмотрела меня с головы до ног.

– Какое условие? – насторожилась я.

– Очень простое. Ну-ка, вставай, – скомандовала она и дернула меня за рукав халата.

– Зачем?

– Пойдем со мной. – Она потащила меня куда-то через мамину комнату, мимо Нинки, с укором глядящей на нас из-за своей двери.

– Опять что-то затеяли! – фыркнула она. – Вечно эта Люська.

– Привет, Нинуль, – хмыкнула Люська и подмигнула мне. Ей уж точно сам черт не страшен, куда там моей сестре. – Ну-ка брысь, – шикнула она на Батхеда, застрявшего в дверях ванной.

– И что ты хочешь от меня? Окатишь холодной водой? – испугалась я. Людмилка выглядела весьма решительно.

– Давай смотри, – сказала она и кивнула куда-то в сторону. Я оглянулась и уперлась взглядом в себя.

– Ой! – вздрогнула я.

– Нравится?

– Не очень, – призналась я шепотом и попыталась отвернуться.

– Не-а, смотри внимательно. Что ты там видишь? – спросила Люська, как натуральный гестаповец.

Из нашего зеркала, которое, как назло, было достаточно большим, на меня исподлобья испуганно смотрела особа женского полу со взъерошенными тусклыми серыми волосами, к тому же жирными и давно не мытыми. Бледное лицо выгодно оттеняли густые синяки под глазами, голубыми, но какими-то потускневшими и оплывшими от бесконечных слез.

– Может, хватит? – жалобно попросила я.

– Нет, ты обрати внимание, в чем ты.

– Но я же дома, – попыталась защититься я. – Я же в печали.

– И что? Чем ты заляпала этот халат? Как давно на нем эти дырки? И куда ты дела пуговицы? Ведь ты же всегда была аккуратистка? Что с тобой произошло? И как давно? Эти три недели?

– Ну… да, – неуверенно сказала я, вдруг осознав, что это не так. Как давно я стала такой? Сухие губы, сухая от мороза кожа, а я даже не помню, где мой крем. Я поправилась после родов, я не влезаю ни в какую одежду, да и до родов со мной что-то было не так. Денис постоянно говорит, что я одеваюсь просто ужасно, так оно и было. Да что там, так оно и есть!

– Или больше? Ты что же, дорогая моя, так себя запустила?

– Может быть, он из-за этого меня бросил? – предположила я. – Я так старалась, но… у меня просто нет сил. Я ничего не могу.

– Ну ты и дура. При чем тут он? Ты сама-то себе как, нравишься?

– Да что ты. Нет, конечно, – вытаращилась я. Мысль, что я могу нравиться себе, меня несколько даже насмешила. Ведь ясно же, что я самый нелепый и никудышный представитель женского рода, а если внимательно посмотреть в зеркало, то явно еще и испорченный. Полный ужас, как тут можно нравиться. Хоть бы даже и себе.

– Ты очень изменилась.

– Что же мне делать? – Я снова почувствовала, что сейчас расплачусь.

– О, только не это, – нахмурилась Люська. – Поехали-ка ко мне.

– Но как же Сонька? – растерялась я. Однако, если за дело берется Людмила, проблемы решаются сами собой.

– Что, у меня дома одному ребенку не поползать? – удивилась она. – Возьмем с собой.

– Ладно, – согласилась я. Больше чем за две недели я практически никуда не выходила, только принимала звонки и визиты людей, которые в один голос убеждали меня, что я должна внять мужней просьбе и сделать тест. А также выслушивала мамины и Нинины упреки в том, что с мужем никак нельзя вести себя так, как это делаю я. Мама полоскала мне мозги, желая мне добра, Нина – стремясь добиться, чтобы я убралась опять из нашего дома. Собственно говоря, Люся тоже явно собиралась промывать мне мозги, но в ее исполнении я этого, пожалуй, даже хотела.

– Ты когда вернешься? – спросила меня мама, с неодобрением глядя, как я неловко и неуклюже собираю Сонькины пожитки.

– Ну… – затруднилась с ответом я.

– Вернется, теть Свет. Когда время придет. Она ведь уже взрослая девочка, верно? А если что, вы всегда знаете, куда ей позвонить, – отбрила Люся, оставив мою маму стоять с раскрытым ртом.

Вот за это я и любила Люсю, всю жизнь она раздвигала мои пределы дозволенного, показывая мне мир, от которого в моей семейке меня всегда старались напрочь оградить.

– Что скажешь? – смеясь, спросила меня Люська, семеня по снежной дорожке. – Стоит же все-таки хоть иногда выбираться из дома?

– Это точно, – улыбнулась я. И через несколько минут мы отряхивали сапоги, она – красивые, модные, я старые, нечищеные, отчего снова почувствовала укол стыда, в ее прихожей. В самом деле, что это со мной? Я никогда не была такой, меня такой не растили. Откуда этот дикий упадок сил?

– Итак, – ухмыльнулась Люська, – во-первых, поедим.

– Я не хочу.

– Кто тебя спросит, – пожала плечами она. – Будешь есть как миленькая. Моя мамашка тут пироги к моему прилету навертела, что ж им пропадать, что ли?

– Пироги – это хорошо, – согласилась я.

– А во-вторых что? Надо выпить. Дома тебе хоть кто-то додумался стопку налить?

– Что ты! – усмехнулась я. – Как можно!

– Да уж, у твоих предков не забалуешь. Сейчас организуем. – И Люська развила бешеную активность, к которой подключила свою, как она говорила, мамашку, с которой они жили такой вот маленькой семьей. Отец Люськин бросил их, когда ей еще не было и пяти лет. Ушел к другой. Впрочем, иногда он с дочерью видится, деньги сует, но она не берет, смеется и говорит, что с ее работой она сама может ему помочь, сделать прибавку к пенсии. А он пусть лучше бы машину поменял наконец, сколько можно на такой помойке ездить. Она бы ему и скидку сделала, по-родственному. Но это Люська все больше прикалывается. Папа ее ездит на чем-то исключительно отечественном, произведенном в СССР, и машины из Люськиного салона ему уж точно не по карману.

А мамашку Люська любит больше всех. И мамашка у нее мировая, тетя Шура – тишайшая, ходит вокруг Люськи, не надышится, пироги печет, стирает, костюмы ей деловые наглаживает. А сейчас вокруг стола бегает, радостная, что дочка разлюбезная вернулась с лыж своих окаянных, целая и невредимая, ног не поломала на этих горах.

– Теть Шур, Люсь, куда вы так разогнались, – пыталась остановить их я, но было бесполезно. Стол покрылся колбасами и пирогами.

– Марусечка, что ж ты такая бледная? Сонечка спать не дает? Ох-ох, – запричитала Люськина мамашка. – Эх, девочки.

– Девочкам треба выпить, мам. Ты с нами?

– Ну, стопочку давай. Марусечка, может, тебе супчику? – суетилась тетя Шура.

– Нет, теть Шур, спасибо. Я не голодна.

– Ну, вздрогнули, – скомандовала Люся, и мы вздрогнули. Жар обжег горло и моментально распространился внутрь, обжег огнем, перехватив дыхание. Вообще-то я пила редко, бокал шампанского на Новый год, немного ликера с девчонками в клинике, если был повод. У Люськи тоже, если что, вина. По сути, это был второй или третий раз, когда я вот так залпом выпивала что-то крепкое, огнедышащее. Но еще раньше, чем дыхание ко мне вернулось, я отчетливо поняла, как Люська была права, что вытащила меня сюда, что влила в меня этого коньяка или что там. И что правильнее всего это повторить.

– Еще? – с пониманием уточнила Люська. – Между первой и второй перерывчик небольшой?

– Вы закусывайте, Машенька, берите колбаску.

– Нет, спасибо, – через еще не потушенный внутри пожар выдохнула я. И потом зачем-то заявила: – И вообще, мне бы похудеть.

– Для чего? Для этого кощея, будь он неладен? – возмутилась Люся. – Для Дениса твоего, что ли?

– Дочь! – дернулась тетя Шура. – Это же обидно!

– Ладно, не буду. Твое дело, но я тебе всегда говорила, не стоит он тебя. Не ценит он того счастья. Ведь вот какая ему баба досталась… Мам, тебе еще налить? – Люська снова наполнила рюмки, чему я, надо признаться, обрадовалась.

– Нет, девочки, вы тут общайтесь, а я пойду, мне там… пошить надо кое-что, – засуетилась тетя Шура, со всем присущим ей тактом понимая, что мешать нам сейчас не стоит.

– Во какая мамашка у меня! – гордо цыкнула Люся. – Просто золото. Ну, за что выпьем? Хочешь, за твое счастье?

– Давай, – кивнула я. – Давай выпьем, чтобы Денис мне поверил.

– Подожди, – помрачнела Люся. – Если бы ты была ему нужна, он бы и так тебе поверил. И вообще, насколько я тебя знаю, это просто абсурд, как ему вообще такое в голову пришло – не его ребенок. У тебя же, кроме него, никого не было.

– Это да, – кивнула я, вздохнув.

Денис действительно оставался моей первой и единственной любовью. Нет, конечно, были какие-то истории. В школе мне нравился один мальчик – Витя, кажется. Он потом уехал на ПМЖ куда-то далеко, так и не узнав о моих чувствах. Еще случалось в институте, правда, не на первых курсах, ибо училась я не очень и курса до третьего все боялась не сдать какой-нибудь зачет или лабораторную, да и вылететь к чертовой матери. Если бы такое произошло, отец бы меня убил. Ну, так я, по крайней мере, думала. Папа мой вообще-то человек мирный, из него хоть веревки вей, хоть на коленках катайся. И есть только пара вещей: семейная честь и вот это «в нашем роду у всех дочерей есть высшее образование» – его пунктики. Не дай бог чего, проблем не оберешься. Так что только на третьем курсе экономического факультета я расслабилась и осмотрелась по сторонам. И узрела одного красавчика с пятого курса, по которому посохла немного, но не сильно. До встреч и прочих телячьих нежностей не дошло. А потом я благополучно сдала сессию, так и не поняв, собственно, зачем мне нужен этот самый диплом. Об экономике я знала мало и все больше всякую ересь, которой понабралась из учебников и лекций. А как все это может на практике применяться – кто ж его знает? Точно не я, домашняя девочка, которую до пятого курса папа с мамой по очереди встречали у метро, чтобы поздно домой не шла. А потом, соответственно, клиника, приемная заведующего, хорошего папиного друга, который вызвался заодно за мной и присмотреть. И, как вы понимаете, Денис Александрович – человек, которого заведующий просто проглядел. Не ожидал такой диверсии со стороны собственного же юротдела.

– Что, вообще никогда и никого? – ахнула Люська.

– Ты же все про меня знаешь! – покраснела я. – Откуда?

– Нет, ну это же ни в какие ворота. И теперь с тебя – с тебя! – экспертизу требуют. Где справедливость? – возмутилась Люська. – Ну, я ему покажу экспертизу. Ну, он у нас попляшет!

– Может, не надо? – испугалась я.

– Ничего не знаю, я его с землей сровняю, – пообещала она, как-то нетвердо наливая в бокалы.

– Я его люблю.

– Дура! – покачала головой она. Я быстро схватила стопку и, пока не начала ни о чем думать, не осознала, как плохо и недостойно себя веду, опрокинула ее внутрь. Перед глазами поплыло. Странный красный огненный шар пронесся перед моими глазами, они наполнились злыми слезами. Я сжала зубы и со всей возможной смелостью, которая в моем случае не была особенно впечатляющей, сказала:

– Я хочу, чтобы он без меня дышать не смог. И вообще, я хочу, чтобы он… меня так же полюбил, как я его.

– А надо, чтобы он хорошенько помучился! – возразила Люська.

Это я оставила без комментариев. Я все-таки любила Дениса и не хотела бы ни при каких условиях, чтобы он мучился. Тем более что даже в самых пьяных мечтах я не могла вообразить, что я могу сделать что-то такое, из-за чего он будет мучиться. Нет у меня никаких таких способов. Сколько помню, все было как раз наоборот, только у него получалось сделать так, чтобы мучилась я. Но у Люськи, после тети-Шуриных пирогов и Люськиных стопочек, конечно, я почувствовала, что мне уже не так уж плохо. В эту минуту, по крайней мере.

Глава 4 Коварный план, или Рисовали на бумаге…

Говорят, что все гениальное – просто. Писать в космосе карандашом, сдуть колеса у «КамАЗа», застрявшего в туннеле, закрашивать стрелку на колготках лаком, чтобы дальше не поползла… Покупать тортики с надписью «низкокалорийный» и уверять всех, что сидишь на диете. В самом деле, чем проще – тем лучше, зачем затуманивать голову излишними проблемами из серии «если он – тортик – такой низкокалорийный, то почему я такая поправившаяся». На пирогах тети Шуры успокоительных надписей не было, так что за каждый съеденный вечером (на ночь, ай-яй-яй!) пирожок я испытывала с утра угрызения совести. Мало мне без того проблем, так теперь еще килограмма два за вечер я себе лишних обеспечила.

– Глупость! – отрезала Люська, услышав про мои метания. – Вчера тебе было надо. Надо!

– Да?

– Обязательно. Я вообще удивляюсь, как ты эти три недели держалась тут без меня. Ни выпила, ни расслабилась, ни тарелку не разбила об чью-то подходящую голову.

– Надо было об Нинкину. А то она совсем на мою села, – согласилась я, мучительно поднимаясь с кровати. Сонька радостно скакала по матрасу в ожидании кормежки. Чем ее в Люськином доме кормить, я даже и представить себе не могла. Остатками копченой колбасы? Маринованным чесноком?

– Орет?

– А то. Я же на ее территорию вперлась, даже коты теперь к ней вернулись. Бивис-то еще может у мамы пожить, а Батхеда Сонька так за хвосты издергала, что он только у Нинки теперь и отсиживается.

– Ладно, прорвемся. Ты как?

– Пока не знаю, – потянулась я. – Надо ребенку что-то поесть дать. Как ты думаешь, что бы ей придумать?

– Ма-ам! – проорала Люська, совсем как в детстве, таким беспомощным, но по-детски эгоистичным голосом.

– Что, Людок? – через мгновение всунулась в комнату тетя Шура. Вот это сноровка. Вот это материнская забота. Мне до такого как до звезды, Сонька меня иной раз часами дозваться не может. А когда я, к примеру, в ванне рыдаю, то вообще…

– Ой, ну вот ты опять «Людок»! – возмутилась Люська.

– Ну, прости, – пожала плечами тетя Шура. – Так что? Может, покормить Сонечку? Сонечка, кашку будешь? Бабушкину Шурину кашку? Ага? Ах ты маленькая, ах ты сладенькая!

– Чудеса, – восхитилась я, глядя, как Соня исчезает в дверном проеме, идущая на тети-Шурин голос, как ослик за морковкой. Одной проблемой стало меньше, но остальные остались. Стоило спиртному жару выветриться из моего подсознания, как оно снова заныло, засаднило открытой раной – как же, как же сделать так, чтобы все возвратилось на свои места? Как же вернуть Дениса, как заслужить его любовь?

– Заслужить? Ну ты и дура, – в который раз поразилась Люська, но задумалась над моими словами. – Так ты все-таки хочешь его вернуть?

– А то! – честно призналась я. Как бы я могла жить без него, я не представляла. Я вот уже три недели только и делала, как ждала, когда он разрешит мне вернуться домой.

– Зачем?

– Ну… чтобы…

– Понятно. Ладно, – пожала плечами Люська и горько вздохнула. – Я, конечно, знаю, что тебе делать.

– Что? Экспертизу? – заинтересовалась я.

Идея Люськи была проста, как все гениальное. Правда, я не говорю, что она легка или вообще исполнима, особенно в моем случае, но она предельно проста. Я, кстати, также не утверждаю, что идея ее умна. Подруга решила, что мне надо сначала не экспертизу бросаться делать, а привести себя в порядок. Это я уже перефразирую, потому что Люся сказала об этом так:

– Тебе надо предстать перед ним хоть в каком-то потребном виде. Подлатать фасад и прочее.

– Но я… ведь дело-то не в этом, – слабо защищалась я.

– Вспомни свое отражение в зеркале и скажи мне честно, что ты всерьез полагаешь, что дело не в этом. Да с таким пугалом никто жить не захочет! – возмутилась она.

– Тут ты права, – согласилась я. – Но только что я с этим могу сделать? Если уж я уродилась такой, то остается только принимать все как есть.

– Да что ты! Уродилась ты нормальной, только кто-то тебе по дороге крышечку сдвинул, вот ведь проблема, – отмахнулась Люська и тут же прочитала мне лекцию, общий смысл которой сводился к тому, что не антураж красит женщину, а женщина антураж и что ходить с впалыми щеками и синяками под глазами уже не модно. – Мы не в начале двадцатого века, в конце концов, когда была мода на кокаин, чулки и длинные курительные трубки.

– И что ты предлагаешь? – переспросила я. Оказалось, что речь шла о совершенно определенных вещах: маникюре, педикюре, всяких там процедурах, которые я когда-то очень даже любила. Не в этой, в прошлой жизни, когда еще работала в клинике и жила рядом с Люськой. До замужества, одним словом.

– Кстати, у меня тут в клубе накопились баллы на гостевые визиты, так что одноразовое посещение всех радостей жизни я тебе гарантирую, – порадовала меня она. – Только давай не сегодня, а то у меня голова и так болит, а там еще сауна, массаж, бассейн. Слишком много на простую русскую женщину, перебравшую вчера с самогоном.

– Так это был самогон? – ахнула я. Люська победно кивнула.

– А ты не поняла? Вот ты наивная чукотская девушка. Только я-то тебя плохому и учу, больше некому. Теперь можешь смело всем говорить, что ты пила чистый самогон на рябине. От деда моего, из деревни.

– Об этом я помолчу, пожалуй, – после некоторого размышления ответила я. А подумала о том, что скажет папа, если узнает, что я у Люськи пила самогон. Ой, не погладит он меня по головке. Мысли мои, видимо, были столь прозрачны, что Люська, считав их с моего немного припухшего круглого щекастого лица, нахмурилась и разразилась каскадом упреков в том, что я как была трусиха бесхребетная, так и осталась, ничто меня не исправит.

– Тебе двадцать пять лет, у тебя дочь. Тебя муж выгнал, и я тебя дома нашла в халате с пятнами от детского пюре. С дырками под мышками. И ты хочешь сказать, что тебе важно, что скажет папа?

– Ладно, ты права. Значит, теперь мне положено гордиться, что я пью самогон? – ухмыльнулась я.

– Да, – важно кивнула Люся. – А завтра, после нашего дня СПА, ты вообще у меня засияешь, как начищенный пятак. И вообще, пора тебе за себя браться, похудеть немного, кремами снова мазаться начать. Высыпаться, в конце концов.

– Попробовала бы ты высыпаться с Сонькой, – грустно пожаловалась я. Как ни крути, а трудным был весь последний год, очень трудным.

А назавтра мы с Люськой действительно отправились в ее клуб, и мама, вопреки моим страхам, почему-то очень одобрила эту идею, хотя Людмилу в целом она не одобряла никогда. Скорее терпела от безысходности, ведь больше-то я ни с кем не общалась. Сидела сиднем дома, что, как говорила мама, тоже неправильно. Про самогонку я, конечно, малодушно умолчала, в остальном же все про вечер рассказала и про то, что Люська считает, что, может быть, мне надо как-то отвлечься и немного заняться собой.

В клубе было чисто, пустынно и просторно. Мраморные стены холла отражали звук, разнося эхо до самого потолка. Все кругом улыбались, а из-за дверей раздевалки доносился смутный гул и шум воды – где-то там был бассейн. Я прошла вслед за Люськой к своему шкафчику, огляделась, стесняясь того, что придется вот так переодеваться в людном месте, но желание упасть в мягкую теплую голубую воду оказалось все же сильней. И оно стоило того, я это поняла, как только сделала первую пару гребков, когда увидела, как яркое зимнее солнце играет, прыгает зайчиками по чистой воде.

– Хорошо? А, хорошо же? – отплевываясь и смеясь, дергала меня за руку Люся.

– Не то слово! – прокричала я, перекрывая шум воды.

– Там еще и джакузька есть, можно попу пощекотать, – сказала она, хохоча. – У тебя такой вид, будто ты из дикого леса только что вышла. Давай, Машка, расслабляйся и ни о чем не думай.

– Хорошо, – согласилась я и отдалась в ее добрые руки. Как же давно мы не были нигде вместе. Даже странно, будто моя жизнь развалилась на два отдельных куска, будто две планеты – моя жизнь до Дениса и после. Как в журналах: до и после, только мое «после» было значительно хуже моего «до». Когда-то мы с Люськой целыми вечерами болтали по телефону, ходили друг к другу в гости безо всяких там звонков и приглашений, придумывали всякие смешные штуки типа модных показов из маминых ночных рубашек. Дразнили Нинку мою, когда та еще не вышла замуж за своего Юрика и не остервенела. А потом появился Денис, и он как-то незаметно, но твердо оттеснил всю мою старую жизнь, отделил ее от меня, сделал это, ни слова не говоря. А потом и вовсе оставил где-то на обочине, заполнив весь мой мир без остатка. Тот самый мир, который сейчас такой пустой и больной. Люська, словно услышав мои мысли, подняла голову, мы лежали в сауне в этот момент.

– О чем думаешь? – спросила она. – А знаешь, я ведь даже рада, что так все получилось. Как-то мы с тобой в последнее время редко встречаемся. Алтуфьево – это же другой свет.

– Не так уж и далеко, – ради справедливости ответила я.

– Да, но сколько раз мы виделись за последнее время? Вспомни хорошенько. Ни разу!

– Это все ребенок.

– Ни черта, – возмутилась она так, что даже села на горячей лавочке. – Ты даже не звонила, а если я звонила тебе, у тебя никогда не было времени поговорить. И не потому, что ребенок. Ребенок, в конце концов, еще только год как родился. Не-ет, стоило мне позвонить, как тебя тут же куда-то там тянул ОН. И в гости он тебя не пускал.

– Я не хочу о нем сейчас.

– Нет, я просто говорю: он сделал все, чтобы мы не общались.

– Зато теперь можем общаться сколько хочешь, – отрезала я и вышла из сауны.

Люська бросилась вслед за мной с уговорами и прочим вздором. Я не стала возражать, чтобы не расстраивать ее, я вообще не очень люблю расстраивать людей. Так что мы проделали все, что было у нее там, в ее этом восстановительном списке. Маски, обтирания друг друга какими-то пахучими кремами, пили травяной чай в баре. Засиделись чуть ли не до самого вечера. Люся всю дорогу рассказывала мне, какие передо мной откроются перспективы, если только я приложу хоть чуть-чуть усилий и возьмусь за себя.

– Ты же молодая, красивая. Он же должен быть у твоих ног!

– Да уж, красивая, – хмыкала я. На меня из зеркала смотрела толстоватая, круглая, красного цвета девушка с тусклыми серыми волосами. Коротконогая к тому же. Красота неземная.

– Дура ты, Маруська, – вздохнула Люся и повела нас одеваться. Впрочем, все это было хорошо и даже прекрасно. Люська подвезла меня домой, так что я даже не успела не заметить довольно сильного зимнего морозца. Я сбросила пальто и, румяная, улыбающаяся, пробежала в кухню.

– Есть хочу – умираю, – потерла руки я.

Мама, с беспокойством осмотревшая меня с ног до головы, обратила внимание на явные признаки оздоровительных процедур и успокоилась.

– Подожди, не хватай куски. Ну, тебе понравилось?

– Что понравилось?

– Как что? Клуб этот? Что там, женщины хоть отдельно?

– Мам, конечно же, отдельно, – возмутилась я. – Там сауна в раздевалке, даже две. Одна такая деревянная, а другая турецкая, шипит.

– Как это шипит? – удивилась мама.

– Не знаю. Шипит, и пар идет. И так классно, – поделилась я, все-таки выхватив кусок курицы из сковородки.

– Значит, хорошо. Ладно, знаешь, мы тут с папой подумали, что, если это тебе на пользу, мы хотим тоже тебе такую карту подарить, – выдала на-гора мама. В кухню влезла возмущенная Нинка.

– Как это ей карту? С чего? А мне?

– А тэбэ пусть муж покупает, – раздалось из коридора. Папа, оказывается, тоже незримо присутствовал при беседе.

– Это нечестно! – злобилась сестрица. – Что, если меня муж не бросил, мне и в сауне не надо лежать?

– Тебе надо работу найти. Вениамин все равно в садик ходит, – фыркнула мама. – Тебе следует меньше дома сидеть.

– Ты же знаешь, как сейчас трудно с работой. И вообще, вы только ко мне придираетесь, а Машке – только любовь и респект, – выдала она, краснея от ярости.

– Что? – из коридора переспросил папа. – Что ты сказала?

– Ничего! – гаркнула Нина и убежала в свою комнату, гордо хлопнув дверью.

Папа, растерянный и обескураженный, зашел на кухню и смущенно посмотрел на маму.

– Я только нэ понял, что это – рэспэк? Это слэнг?

– Это ерунда, – отмахнулась мама. – Не забивай себе голову, Асланчик. Так что, съездишь в клуб этот? Как он называется?

– Мам?! – попыталась встрять я.

– Ладно, я у Людмилы узнаю. Может, она нам какую-то скидку там устроит?

– Мам! – крикнула я.

– Ну что? Возьми себе еще курицы, ладно.

– Ты не покупай мне никакую карту. Ок? – еще раз попыталась достучаться до нее я.

– Почему? – опешила она. Я устало опустилась на стул. Хотелось спать или хотя бы просто скрыться от всех этих проблем.

– Какой, мам, клуб? Как я буду из Алтуфьева в клуб этот Люськин ездить?

– Из Алтуфьева? Вы что, надумали опять сойтись?

– Мам, я решила сделать эту экспертизу.

– Дочь!

– Ну что дочь? Ты считаешь, будет лучше мне с ребенком тут у вас на руках повиснуть? Ты думаешь, что сауна может сделать меня счастливой? Я люблю Дениса. Я хочу его вернуть. Если для этого надо сделать сто тысяч экспертиз, я сделаю. Если он не верит мне так, я докажу ему официально. Мам, все будет хорошо, понимаешь?

– Хорошо? – подняла бровь она.

– Ну… по крайней мере, ты мне скажи, может, знаешь, где ее можно сделать, эту экспертизу?

– Эх, Маруся, – вздохнула мама, но больше давить на меня не стала.

Видимо, еще помнила, как все прошлые недели я сидела, тупо глядя в окно, и принимала успокоительные таблетки. И как ревела, когда думала, что меня никто не видит. Вернее, не думала я так, конечно, но ревела все равно. Не представляла я себе жизни без Дениса, что я без него? Кто я, пустая маменькина дочка, ничего не знающая решительно ни о чем. Скучная особа, честное слово!

Оказалось, что с экспертизой возникали определенные трудности. Собственно, с самой экспертизой как таковой все оказалось решительно просто. Папа, поохав и повозмущавшись, созвонился с каким-то своим знакомым и узнал, что и как нужно делать, чтобы доказать Денису чистоту моих помыслов и Сонькиной биографии. Следовало приехать вместе с жаждущим правды супругом на метро «Алексеевская», сдать кровь и подождать две недели – вот и вся проблема. Сложности начинались дальше. Во-первых, тест этот оказался не бесплатным, причем совсем. Стоимость его была вполне соотносима с полугодовым членством в том же Люськином клубе. У меня таких денег не имелось, вернее, будем говорить прямо, у меня их вообще никаких не было, я служила приложением к Соне: кто подберет, тот и финансирует. В данном случае мой папа, который наотрез отказался платить за это мероприятие.

– Ты что, не понимаешь, это же он все затеял! Он пытался опорочить твое имя, он должен бегом побежать и заплатить. А я и так еле сдерживаюсь! – кипел папа. В этом месте начиналась вторая сложность. Денис при слове «деньги» тоже как-то начинал скучать и делать грустное лицо. Об этом всем мне поведала свекровь, которая тоже не проявляла желания финансировать сию глупую и бессмысленную процедуру.

– Ты понимаешь, Машенька, я и так знаю, что внучечка моя. Я каждый вечер ему долдоню. Подумаешь, глазки голубые. Может, правда в тебя. Зачем деньги-то тратить? – жаловалась она, ссылаясь на жидковатую пенсию, паразита Лужкова и общую тяжесть пенсионной жизни.

– Так что же делать? – удивлялась я. – Он что, не хочет узнать правду?

– У него сейчас очень непростой период. С работой проблемы, могут уволить. Он и без того ходит сам не свой, – жаловалась та, потрясая меня до глубины души.

– То есть, а у меня что – период легкий? Легонький? Может, мне кредит взять, чтобы этот чертов анализ оплатить? – закричала я, после чего свекровь сказала, что мне надо явно принять одну из своих волшебных синеньких таблеток, что я явно слишком нервничаю и это может плохо сказаться на ребенке.

– Но поскольку неизвестно, ваш он или не ваш, какое это имеет значение? – усмехнулась я. На этой веселой ноте свекровь трубку все-таки бросила, чем немало порадовала меня, ибо почему-то она с ее вкрадчивым голосом стала меня бесить. Однако разговор наш не прошел бесследно, на следующий день мне позвонил сам Денис и строгим, сухим голосом спросил, зачем я довожу до инфаркта его мать. Однако от того факта, что впервые за месяц он сам – сам! – мне позвонил, я чуть не упала со стула, на котором кормила Софью.

– Я ничего такого не сказала, – моментально уточнила я, – Денис.

– Знаешь, я уж не буду выяснять, что ты ей наговорила. От тебя любого можно ожидать, ты к моей маме всегда относилась ужасно, но то, что я ее вчера валидолом отпаивал, – это, знаешь ли, перебор. Чего ты хочешь, Маша?

– Как чего? Анализ сделать.

– Зачем?

– Чтобы… как? Ну… чтобы ты мог… ну, – мямлила я, так как говорить на эту, прямо скажем, острую тему мне было болезненно. – Чтобы ты мог убедиться, что Соня – твоя дочь.

– Ты считаешь, у тебя есть шанс?

– А ты считаешь, что нет? – удивилась я. – Ты до такой степени все уже придумал?

– Я ничего не придумывал. Не говори со мной в таком тоне. Ты сама во всем виновата.

– В чем? – искренне поинтересовалась я. Впрочем, было ясно, что на этот вопрос он ответит без запинки. Плохая жена, плохая хозяйка, плохо, плохо, плохо – все плохо.

– И имей в виду, проводить анализ там, где твой папаша может подделать результаты, я не буду, – под конец отрезал он. Я прижала трубку покрепче к уху, чтобы папа, не дай бог, не услышал этот вопиющий диалог. Все-таки, хоть и много лет проведя в Москве, папа был и оставался горячих кровей. А тут такое!

– Хорошо, – прошипела я. – Сделаем, где ты скажешь. Только у меня нет возможности его оплатить.

– Да уж, куда там. Я заплачу, хоть и не понимаю, почему я?

– Как почему? Это же тебе надо… удостовериться.

– Ладно, – коротко бросил он и отключился. Следующую неделю я сидела как на иголках, ожидая звонка, которого все не было. Звонила свекровь и, даже не упоминая о том инциденте с валидолом, рассказывала мне страшные истории о Денисовой загруженности. В конце концов я позвонила сама.

– Я сейчас занят. Чего ты хочешь?

– Ты нашел клинику? – так же коротко ответила я.

– Пока нет.

– Я попросила Люсю выслать тебе на е-мейл ссылки на несколько клиник. Тебе надо будет только выбрать какую-нибудь.

– Ладно, высылай, – зло ответил он, впервые заставив меня задуматься, а как же будут развиваться события после того, как мы все-таки сделаем этот анализ. Я что, триумфально вернусь в лоно Ядвиги Яковлевны, чемоданами вперед? Или Денис меня привезет? Или просто кивнет, посмотрев в бумаги, и оставит все как есть, сославшись на сильную занятость? Ведь если быть честной (хотя сейчас я находилась не очень-то в настроении быть честной, не тот у меня период), надо признать, что, как бы там ни обстояло дело с Сонечкой, Денис как-то не сильно скучает по мне. Я по нему – да, очень. Фотографию втайне от всех с собой таскаю, плачу по ночам. А он, кажется, не очень-то даже замечает мое отсутствие. Главное, Ядвига на месте, а остальное – ерунда. Маму он любит, тут не поспоришь.

Вопрос с выбором центра окончательно решился только в начале февраля. Денис переслал Люсе по е-мейлу (что само по себе символично) адрес центра, который он выбрал. Естественно, это оказался самый далекий от меня, но довольно близкий к его дому центр, где-то на «Петровско-Разумовской». После этого еще некоторое время он все никак не мог вырваться с работы, да и сделал это только после конкретного давления с моей стороны. Я позвонила и спросила, не хочет ли он, чтобы я нашла клинику, которая делала бы анализы с выездом, прямо у него на работе. Это, конечно, выйдет дороже, но раз он так круто пропадает там, то наверняка стал очень хорошо зарабатывать. Конечно, он тут же зашелся в возмущенном крике, но за эти полтора месяца мне как-то уже было не привыкать. Он бросил трубку, но буквально на следующий день, десятого числа, сам позвонил мне поздно вечером и деловитым тоном очень занятого человека скомандовал:

– У меня есть окно четырнадцатого. Запиши нас на десять часов.

Слушаюсь, так и тянуло сказать меня. Но я, конечно, не стала его провоцировать лишний раз. Раз уж дело наше дурное сдвинулось хоть с какой-то мертвой точки, надо было пользоваться моментом. А то неизвестно, как долго его придется ловить, если что-то пойдет не так и он все отменит. Так что, не привередничая особо, я позвонила в клинику и попросила записать нас на анализ по «установлению генетического родства». Скучная женщина бесцветным голосом спросила, кого будем устанавливать.

– В смысле? – не поняла я.

– Ну, чье родство? Отцовство? Предполагаемое отцовство будете определять?

– Почему предполагаемое? – обиделась я. – И почему обязательно отцовство?

– Знаете, девушка, вот сколько я тут работаю, что-то никто еще не пришел предполагаемое материнство устанавливать. Все проблемы только с отцами, – усмехнулась она. – Так что вам писать?

– Да, пишите на отцовство, – пристыженно подтвердила я. Администратор, ничуть не удивившись, отметила нас в расписании и повесила трубку. Надо же, какое это, оказывается, обычное дело – подтверждение отцовства. Получается, что я не одна? Нас что, много таких, которым мужья не верят? Да уж, куда катится мир!

Глава 5 Если результаты превзошли ожидания…

Все кругом только и делают, что говорят о глобальном потеплении. Мол, и климат-то на Земле-матушке меняется, и ледники тают, скоро станет жарко, как в Африке, Европа (так ей и надо) превратится в пустыню безжизненную, а Америка (ей-то уж точно так и надо) вообще под воду уйдет. Помнится, было и в Москве несколько лет, когда эти байки о потеплении прямо-таки на глазах становились реальностью. Зеленые газоны в декабре. Цветущие розы на Новый год. Вся зима в резиновых сапогах – все было, и как-то расслабились мы после этого, что ли. Хотя меня лично настораживало, что в новостях частенько говорили, что такая же температура наблюдалась в столице родимой году в…дцатом прошлого века. Что, стало быть, тогда тоже глобально теплело? А отчего, если ездили они тогда еще преимущественно на конях и прочей лошадиной силе. У нее что, тоже выхлоп был ядовитый, губительный для живой планеты?

Но все на самом деле идет по кругу, по бесконечной спирали, и сомнения охватывают насчет всякого там потепления, когда термометр показывает минус двадцать восемь. Хотела бы я посмотреть на те льды, что вздумали бы таять при такой погоде.

– Может быть, лучше все перенести? – беспокоилась мама, с тревогой кутаясь в плед. Глобальное потепление добралось и до нашей квартиры, невыносимо сквозило изо всех щелей, окна покрылись инеем. Ехать, конечно, не хотелось никуда, но…

– Мам, я и так ждала столько. Ну его, лучше уж отмучиться один раз.

– А почему бы ему за вами не заехать? Все-таки он на машине.

– Ох, – только вздохнула я. – Ему-то там рядом, а досюда пока доедешь, вообще все время пройдет.

– Ну, удачи. Сонечка, как ты там? – спросила мама, расплываясь в улыбке. Соня недовольно что-то гукнула из-под попон и попыталась вывернуться. В который раз ее тяга к свободе была пресечена коварной взрослою рукой. Мы вышли на улицу и понеслись к остановке. Машины, ехавшие мимо, двигались медленно, так и не оттаяв, синие, заиндевевшие, пуская дым, который от холода стелился между ними. Люди на остановке имели практически тот же вид. Лица их в большинстве случаев скрывались за намотанными на нос шарфами. Мужики умудрялись курить, хитрым способом просовывая сигареты под шарфы, хотя одно то, что они держали их толстыми перчатками, делало задачу почти невыполнимой. Народу, ожидавшего транспорт, было много, Ярославка двигалась медленно, автобусов, да и маршруток не виднелось вообще. Наверное, в такой атмосфере не всякий уважающий себя автобус заведется в принципе. Люди стояли молча и не смотрели друг на друга, стараясь держаться внутри собственного микроклимата. Холод мог проникнуть внутрь от любого неловкого движения, так что все старались шевелиться по минимуму, только ногами перебирали. В эдаком анабиозе и зимней спячке мы даже не сразу заметили, как сквозь белые клубы проплыл и остановился почти напротив нас заледеневший, промерзший и пустой, видимо только что из депо, автобус. Двери открылись, но почти никто даже не шевельнулся.

– Ну, что стоим, кого ждем? – спросил вдруг веселый голос одного мужичка, того, видимо, который курил. – Товарищи пингвины, рефрижератор до метро подан.

Остановка засмеялась, расслабилась, потом засуетилась и стала плавно перетекать в недра, которые, надо признать, климатически ничуть не отличались от остановки. Водитель, отгородившись от нас плотными дверьми, воспринимал как личное оскорбление всякую попытку купить билетик.

– Холоду только нагонять, – ворчал он, выдавая очередной талон.

– Хоть бы салон натопил! – возмутилась общественность.

– Авось надышите, – причмокнул добрый водитель и закрыл скрипучую дверь. Я пристроилась в проходе, сунула коляску к окну и стала смотреть в мутную пробуждающуюся темень. Куда я еду? Зачем? Что я хочу доказать? Наверное, единственное, самое главное, что гонит меня в этот холод, это нежелание, чтобы он имел право думать, будто поступил со мной справедливо. Нет, все не так. Он бросил меня, сделал несчастной, разбил мне сердце. Он виноват в том, что я хожу по дому, не зная, куда себя приткнуть. Он и только он повинен в том, что я так себе противна. Он уничтожил мою жизнь, так пусть хоть не думает, что по моей вине. И если уж он решится оставить нас, оставить мать своего ребенка, свою жену, то пусть… пусть ему будет от этого плохо, пусть хоть иногда совесть чирикнет ему, что он поступил не так, как подобает мужчине.

– Будете выходить?

– А, что? – встрепенулась я, и образ мужа, образ нашей встречи, все те слова, что я старательно продумывала, чтобы потом ему сказать, тут же вылетели у меня из головы. На меня смотрела женщина лет шестидесяти, видимо симпатичная, но сейчас одетая в огромный безразмерный пуховик явно поверх ста свитеров и в пуховый платок под большой некрасивой шапкой. Холод убивает красоту наповал.

– Выходите?

– А мы где?

– «ВДНХ». Дайте я вас обойду, – недовольно фыркнула она.

– Я выхожу, – кивнула я, вытаскивая из уголка коляску. Сонька, надо отдать ей должное, дрыхла под своими попонками, не замечая ни толпы, ни огней, ни эскалаторов. Мы перешли на сторону легкого метро, поднялись и поехали на «Тимирязевскую», а оттуда дальше, на «Петровско-Разумовскую». В другое время, в другом состоянии, с Люськой или с Денисом… нет, пожалуй, все-таки с Люськой, я бы чувствовала себя в этой смешной вагонетке как на аттракционе. Для большинства он и был исключительно способом развлечься, но не для меня, не сегодня, не при двадцати восьми по Цельсию.

Мы добрались до места почти в срок. Некоторое время я потратила на то, чтобы разыскать клинику в глубинах местных дворов. Когда я вошла в белое здание, ледяная, с мороза, мечтающая только о том, чтобы плюхнуться куда-то и начать греться, греться и оттаивать себя и Соню, мне продали синие пластиковые бахилы и отправили в регистратуру. Я зарегистрировалась, назвала все наши данные, объяснила цель визита. Регистраторша, дама с тусклым усталым взглядом, посмотрела на меня при этом с жалостью и еще немного с презрением.

– Тридцать первый кабинет. Предполагаемый отец где?

– Он еще не подъехал. Мы его подождем, – ответила я. Дама кивнула и перестала обращать на нас внимание. Мы с Соней сидели на лавочке и смотрели на входные двери. Дочь периодически начинала скучать, вскакивать с места, носиться по коридору и визжать. Я ловила ее, уговаривала, читала ей сказку, давала копаться в сумке, кусала губы, но Дениса все не было и не было. Я уже устала смотреть на часы. Он опаздывал на сорок минут, когда я решила, что надо все-таки позвонить.

– Сонечка, отдай маме сумочку, маме надо позвонить, – попросила я деточку. Соня не одобрила этого, но сумку отдала.

– Мне! – только на всякий случай заявила она, чтобы у меня не было сомнений.

– Конечно, тебе. Сейчас, только найду телефончик. Где же он? Черт, мы что, забыли его с тобой?

Телефона не было. Тут я заволновалась окончательно. Я подошла снова к тусклой регистраторше и, сбиваясь от смущения, объяснила ей ситуацию, попросила позвонить. Она с иронично-всепонимающим видом выставила в окошечко аппарат:

– Звоните.

– Спасибо, – кивнула я и набрала номер Дениса. Домашний номер, ибо, естественно, как и все нормальные люди, я не помнила наизусть номера его мобильника. На третьем гудке трубку подняли.

– Алло, – нежно спросила Ядвига. От одного ее голоса меня бросило в дрожь. Или это из-за холодов?

– Ядвига Яковлевна, а где Денис? Я его тут уже почти час жду, – поинтересовалась я, после чего на том конце провода повисла невразумительная пауза, полная шуршания и суеты.

– Марусечка, это ты? Ты где? – переспросила Ядвига голосом уж совсем напрочь проржавевшим и фальшивым.

– Я в клинике. А где Денис?

– Денис… Подожди секундочку, – прямо-таки елейным голосом попросила она.

– Он что ж, дома? – ахнула я.

– Сейчас! – крикнула она уже издалека и исчезла совсем.

Я стояла и не знала, что вообще мне на все это сказать. Через несколько секунд трубку взял Денис, что повергло меня в окончательный шок.

– Алло, – как ни в чем не бывало пробормотал он своим сухим голосом.

– Денис? – совсем по-другому отреагировала я. – Ты какого же лешего дома?

– Маша? Ты где? – еще больше заинтриговал меня он.

– Я? В клинике. В чертовой клинике, твою мать! С ребенком в пяти одеялах! А ты что же, дома? Что ты, на хрен, делаешь – дома?!

– Я… у меня машина не завелась. Мороз же, «Жигули» не заводятся, – пояснил он после некоторого раздумья.

– Что? – только и смогла выжать из себя я, стоя перед стойкой регистратуры с открытым ртом.

– Знаешь что, я тебе пытался дозвониться.

– И что? Ты знал, что мы едем. Взял бы такси!

– Знаешь, я не буду перед тобой оправдываться, – возмутился он. – Ты все это затеяла. Не надо было тащить ребенка в такой мороз. Что ты за мать?! – начал было он, но тут, надо признать, чаша моя переполнилась, и я повесила трубку.

– Выяснили все? – с любопытством уточнила регистраторша. От этого у нее даже глаза как-то засияли поярче. Интересная у нее все-таки работа.

– Он не придет.

– Понятно.

– Да, понятно. – Я, потупившись, поплелась к лавочке.

– Эй, девушка. Да вы не расстраивайтесь, такое часто случается. Мужики через одного не приходят. Сами, по доброй воле, приходят только те, кто хочет разобраться. А многие вообще не желают ничего знать.

– Это, кажется, наш случай, – понуро кивнула я.

Регистраторша, осмотрев меня повнимательней, вышла из своей будки и взяла меня за руку.

– Знаете, можно же и по-другому. Можно сделать экспертизу так, чтобы ему никуда ехать было не надо. Достаточно взять у него волосы или, скажем, ногти. Хотите, я дам вам набор для сбора биоматериала? Так будет проще.

– Да нет, спасибо. Лучше уж без этого, – отмахнулась я, представив, как я прихожу к Денису и требую у него ногти.

– Зря вы. Это надо сделать обязательно, тогда и с алиментами будет легче разбираться. А чего, лучше, чтобы он отвертелся? Пусть уж помогает, верно?

– Не знаю. Спасибо, я подумаю. У меня такое чувство, что я уже установила отцовство, – пожала плечами я, начиная натягивать на Соньку ее тужурки, носки и прочие валенки с ушанками.

Ребенок оказывал упорное сопротивление, стаскивая все, что я только что на нее нацепила. Я сжала зубы и молча продолжала надевать снятое. Когда она попыталась вывернуться из куртки и упала на пол, я подтащила ее за руку обратно, приблизила к себе, посмотрела ей в глаза и сказала:

– Чего ты кочевряжишься? Быстро одевайся, и пошли. Папе своему ты не нужна, так что никого у тебя, кроме меня, нет!

– Ма-ам? – переспросила Сонька, глядя на меня своими большими и такими совершенно моими голубыми глазами. Я моментально устыдилась, втряхнула ее в куртку, поцеловала в нос и потащила прочь из этого ужасного места. Холод гнал меня, щипал, кусал за голые руки, я забыла надеть перчатки, но мне было все равно. Как я добралась до дому, не помню. Пока мои ноги тащились по обледеневшему городу, пока ехали на метро, пока толкались на остановках, я думала только об одном – о том, что я больше ни за что не хочу ничего даже близко знать о человеке по имени Денис Жданов. И как же хорошо, что при замужестве я не меняла фамилию. И что я теперь вообще не желаю иметь с ним ничего общего. И чувство это было столь же ярким, сколь и новым для меня. Мне хотелось, чтобы он просто исчез и больше никогда не появлялся в моей жизни. Пока мы с Сонькой пересекали отмороженный город, у меня внутри что-то опрокинулось или, может быть, перевернулось, но перевернулось совсем, напрочь, без шансов на восстановление. Я больше не любила его. Разве можно вот так сразу, в одну секунду перестать любить? Получается, что можно. Стоит только часок-другой пробежаться по морозу, стоит подумать одну-две умные мысли, и все – там, где была любовь, остается пепел. И еще немножечко слез, куда же без них.

– Ну как дела? – взволнованно спросила мама, встречая нас в коридоре. – Сделали анализ?

– Ага, – кивнула я, хищно улыбаясь.

– А ты телефон забыла. Он там звонил, кажется.

– А я знаю, – еще более хищно ответила я и прошла в комнату. Телефон лежал, как я и предполагала, у меня на столе. Я взяла его в руки, открыла крышечку, посмотрела журнал вызовов. Кто бы сомневался! Денис звонил мне, когда я уехала из клиники. Уже после этого нашего разговора. Вот ведь… так, Маша, спокойно. Успокойся, пожалуйста, этот человек тебе больше никто.

– Машунь, а когда результаты будут известны? Через две недели? Я почему спрашиваю, ведь в феврале двадцать восемь дней, это не будет влиять? – интересовалась мама, с подозрением глядя на меня. Еще бы, я явно была не в себе, но в тот момент этого даже не понимала.

– Скажи, мам, а на домашний телефон никто не звонил, пока меня не было?

– Звонил. Папа звонил, спрашивал, как ты.

– И все?

– Все. Ну… то есть Нинке звонили, из садика. У них там холодно, половины группы нет, просили Вениамина забрать.

– А еще?

– Все, – растерянно развела руками мама.

– Отлично! – хлопнула в ладоши я. – Значит, все правильно.

– Что правильно? Так что с анализами?

– А, с анализами. Они очень успешные. Нам их прямо сразу сделали, при нас.

– Как это? Что ты несешь? – вытаращилась мама. Выражение ее лица становилось все более и более подозрительным.

– А так. Согласно проведенной экспертизе, Сонька – моя дочь, и это установлено достаточно точно. А вот отца у нее вообще нет.

– Маша! – воскликнула мама.

– Да что Маша? Нет его больше, и все. И никогда при мне больше не упоминайте о его существовании. Сирота Сонька. Сирота!

– Да что случилось? – всплеснула руками мама. Тут я уже не смогла держаться и разревелась. Я рассказала ей про рефрижератор с пингвинами, про регистраторшу, про то, как Денис на ходу врал мне.

– Он, наверное, вообще проспал. Забыл. Или специально не пошел. Я его ненавижу!

– Я так тебя понимаю, – кивала мама, накапывая мне валидола. Или чего там, валерьянки, наверное.

– А про ногти – это чтобы я их у него состригла?! Да не нужны мне эти алименты, не нужно мне ничего. Я хотела, чтобы нормальная семья. Чтобы папа и мама, чтобы праздники вместе. Не хочу, не хочу! – билась я.

– Ах, детонька. Ладно, ладно, – приговаривала мама.

– Слушай, мам. А правда, купите мне с папой эту карту в этот клуб.

– В какой клуб? – опешила она.

– Ну, в Люськин. Можно? Мне вдруг захотелось чем-то заниматься.

– Ладно, купим. Только Ниночка будет опять ворчать, но ничего. Перетерпит.

– Ладно, мам, я полежу. Посплю, ладно?

– Конечно. О чем ты, конечно, поспи. А карточку купим, не переживай, – убаюкивающим голосом заверила меня она и закрыла дверь, уведя Соню к себе. Я закрыла глаза. Специфический запах капель немного резал нос, но голова кружилась и от холода, и от пережитых этих дурацких волнений. Я уснула, отбросив хоть на время мысли о том, что же теперь будет и как же мне жить дальше. Во сне было тепло и уютно, так что не хотелось оттуда уходить.

Впрочем, надо сказать, что все эти мои крики и слезы, все эти «я ничего не хочу о нем знать» не имели на самом деле особенного смысла, так как супруг мой драгоценный, окаянный, даже и не думал появляться. Это в первые несколько дней после инцидента с клиникой я боялась, что он позвонит и начнет опять свою бесконечную разборку, в которой найдет десять весьма изобретательных способов доказать, что во всех этих событиях виновата я и только я. Сделает так, что все вокруг начнут в этом сомневаться, затребует новой поездки в эту ужасную клинику… Ничего этого не случилось. Он вообще не позвонил. Конечно, пыталась звонить Ядвига. Она что-то там несла про слишком напряженный рабочий график, про не самый лучший на свете момент. Моя мама с героическим терпением выслушивала ее исповеди. Иногда ее терпения не хватало, тогда она язвительнейшим тоном говорила что-то вроде:

– А вам не приходило в голову, что он у вас отвратительно воспитан?

– У мальчика непростой характер, да, – обижалась Ядвига. – Но он же рос без отца!

– Ага, – кивала мама. – А теперь зато его дочь будет тоже расти без отца.

– Подождите, не все еще потеряно. Мы найдем способ их помирить. Они же еще дети. Маша просто должна понять… – она говорила так громко, что мне все было слышно. На этом месте я не выдержала, взяла у мамы трубку и сказала:

– Передайте вашему сыну, что я подаю на развод.

– Машенька, это опрометчивый шаг! – растерялась свекровь, но я уже повесила трубку. Шли дни, но моя решимость все не кончалась. Я действительно сходила в юридическую консультацию и все узнала. Оказалось, что мне нужно свидетельство о браке, а оно осталось у него, у моего мужа. Чтобы не видеть его, исключительно и единственно с этой целью я пошла в загс и написала заявление на дубликат.

– Вы что, его потеряли? – спросила меня сотрудница.

– Да, я его потеряла, – ответила я. – И он меня, – добавила я про себя. В тот момент я была очень злой. Я не поленилась и поехала в суд, который почему-то относился не к моему, а к его адресу и располагался где-то там же, в Алтуфьеве. Но я добралась туда, наплевав на холода, и в течение часа старательно списывала с информационной стены каракули под названием «Исковое заявление». Когда дошло дело до графы «причина развода», я, не медля и секунды, написала: по причине нежелания быть отцом.

– Что вы имеете в виду? – нахмурилась судья, пожилая седовласая женщина в большущих очках. Она чем-то напоминала нашу учительницу по макроэкономике, ужасную педантку, которую я страшно боялась. Примерно те же чувства я испытывала и сейчас.

– Просто… он не верит, что наша дочь – это его дочь.

– А это его дочь? – уточнила она строго.

– Теперь это моя дочь. Только моя, – ушла от ответа я. Судья вздохнула и оттолкнула от себя листок.

– Напишите, что не сошлись характерами. Или вам это принципиально?

– Нет, не принципиально. Мне принципиально с ним развестись, – помотала головой я.

– Тогда пишите про характеры, – посоветовала еще раз она. Я переписала заявление, попутно подумав, как много разных историй, возможно, слез, истерик, объяснений, выпитого валидола и прочих микстур – и все в одной фразе. Не сошлись характерами. Чтоб ему пусто было, Денису, вместе с его характером. Уж лучше жить одной, чем так, как с ним.

На весь развод ушло три месяца. И ни разу за это время Денис не попробовал со мной связаться, поговорить. Иногда я задумывалась, удивлялась, что могло сделать мужчину таким бездушным, таким спокойным и жестоким. Ведь он, в конце концов, бросил свою единственную дочь. Разве это событие может быть рядовым? Или в его мире это все тоже настолько малозначительное, что можно просто не думать, забыть? Отбросить, как сущую ерунду?

Так или иначе, а через три месяца, прожив весь этот положенный судьей странный срок на примирение и, уж конечно, не примирившись и даже не перебросившись и парой слов, мы развелись. Самое интересное заключалось в том, как этот человек, мой бывший муж Денис, вел себя в суде. О, он был очень пристоен, крайне приличен и даже помог мне снять пальто. А когда я попыталась положить себе пальто на коленки, он ласково улыбнулся и пожурил меня:

– Ну что ты как-то по-деревенски? Вот же вешалка. Давай повешу.

– Какой ты милый, – фыркнула я и назло ему оставила пальто на коленях. Денис поднял глаза к потолку, всем своим видом говоря, мол, ну что я могу еще сделать. Она такая, какая есть. Что уж тут?

– Так, имущественных претензий у вас друг к другу нет? – спросила судья, посмотрев на нас обоих с чисто профессиональным безразличием.

– Нет, – ответила я.

– Ну что вы, какие претензии, – ответил Денис, душевно улыбнувшись. Меня передернуло.

– А что, у тебя могут быть ко мне какие-то претензии? – скривилась я.

– Маша, только не начинай. Мы же в учреждении, здесь нельзя устраивать сцен.

– Я не собиралась. Но ты… это у меня к тебе могут быть претензии, а не у тебя! – высказалась я. Довольно громко высказалась. Так, что судья недовольно посмотрела прямо на меня. И хотя у меня было еще что сказать, от ее взгляда я моментально заткнулась.

– Можем продолжать? – выразительно спросила она.

– Да, – кивнула я, смутившись.

– Прекрасно. Вы будете заявлять свое право на алименты?

– На алименты? – растерялась я.

– Да, на алименты. Вы имеете право потребовать алименты на содержание ребенка. Будете требовать?

– Нет, – после долгой паузы ответила я.

– Уверены? – недовольно переспросила судья. Она явно считала, что потребовать алименты – это не только право мое, но чуть ли не долг.

– Да, уверена. Он не считает мою дочь своей, так что я не хочу от него ни копейки.

– Но вы должны понимать, что он от этого не перестает быть официальным отцом.

– Я понимаю, – тихо кивнула я.

– Ну что ж, в таком случае суд постановил считать брак расторгнутым. Решение суда получите в канцелярии через две недели. Дело закрыто!

Глава 6 Кому-то слишком хорошо живется? Тогда мы летим к вам!

Есть ли жизнь на Марсе? Хороший вопрос, а для меня он был как нельзя более актуален, ибо жизнь после развода для меня оказалась чем-то сродни переезду на Марс. Все вокруг незнакомое, даже воздух какой-то другой – разреженный, сколько ни вдыхай, никакого толку. Что ни говори, а во время суда я потеряла все мои жизненные ориентиры, и вопрос «Куда плыть дальше?», на который я, по сути, еще ни разу в жизни не искала ответа, встал передо мной во всей красе. А поставила его передо мной, естественно, моя дорогая Нинэль.

– И что теперь? – спросила она как-то, дня через три после развода, когда я на кухне кормила Софию кашкой.

– В каком смысле? – уточнила я, продолжая впихивать ненавистную массу в ротик дочери. Кашу она не любила, но противиться маминому напору не могла. Правда, иногда плевалась, тут главное было вовремя увернуться.

– Как жить дальше теперь собираешься? Так и будешь на папиной шее сидеть? Я слышала, что ты благородно от алиментов отказалась?

– И что? – нахмурилась я.

– А то, что папа-то почему должен тебя с Сонькой тянуть? Ты вроде взрослый человек, в разводе уже.

– И что, ты считаешь, что папа должен по большому счету тянуть только тебя с твоим супругом и котами? – парировала я.

– Юра зарабатывает! Мы тоже отдаем свою долю на хозяйство. Но я не понимаю, почему мы втроем должны ютиться в маленькой комнатке, если уж на то пошло, пусть Венька спит с вами, – выпалила сестрица, от злости сгибая чайную ложку.

– Как это? – опешила я. – В каком смысле? Не понимаю, что ты имеешь в виду. Венька с нами? С кем с нами?

– С тобой и Соней. А что, у вас вполне большая комната, там встанет еще одна маленькая детская кровать, – как ни в чем не бывало заявила она.

Я вылупилась на сестру, пытаясь подобрать слова. Но слов не было. Она давила авторитетом, и я не очень понимала, что мне с этим делать. Я родилась, когда Нине уже исполнилось восемь лет, она всегда была намного старше и сильнее меня, она всегда им давила, этим самым авторитетом. Что могла ответить, к примеру, пятнадцатилетней девахе семилетняя кроха? Примерно так я чувствовала себя и сейчас.

– Но… но это же твой сын! – робко чирикнула я. – Почему я должна жить с твоим сыном в комнате?

– А потому что, – решительно вопила Нина, – что мне тоже нужна какая-то личная жизнь. Ты сама-то все равно теперь одинокая. А я, между прочим, замужняя женщина, хочу иметь хоть какие-то возможности!

– Ты хочешь сказать, что я должна… как это сказать-то? – растерялась и покраснела я. – Я что, мешаю тебе спать с мужем?

– Именно! Я считаю, что какая тебе разница – с одним ребенком ночевать или с двумя?

– Ты так думаешь? – потрясенно прошептала я.

– Я уверена, что ты просто не можешь мне в этом отказать. Ты и так тут сидишь на шее, – заявила она, враждебно глядя на меня.

– Но у нас не большая комната, – в последний раз попыталась упереться я. – У нас девять метров всего!

– Я все уже придумала. Если ты передвинешь Сонину кроватку к своему изголовью, то в ногах вполне встанет Венькина. Так что… давай-ка попробуем, – засуетилась она, и раньше, чем я смогла даже дернуться, развила бешеную активность. Был позван Юрик, была позвана мама, которая смотрела, как и я, на все происходящее растерянным взглядом. Началась бурная деятельность, мы носили по квартире какие-то Нинкины подушки, стопки Венькиных вещей, Юрик, с Нинкиной помощью и подгоняемый ее воплями, тащил Венькину кровать, которая действительно, хоть и «на бровях», но влезла в мою комнату.

– Вот ведь! – развела руками мама, когда черное дело совершилось. – Что за великое переселение?

– Мам, я на самом деле не очень-то уверена, что это хорошая идея, – чуть не плача, пожаловалась я, но Нинка уже демонстративно застилала Венькину кровать и раскладывала его вещи на одной из полок в шкафу.

– Теперь хоть как-то можно жить, – безапелляционно заявила она, покидая мою обитель. Венька находился в это время в садике и не участвовал в таком кардинальном решении своей судьбы. Конечно, он был этим очень удивлен. И папа тоже, если быть честной, не понял юмора.

– Нина, что ты творишь? Почему это Маруся должна с Веней спать? – нахмурился он, но тут Нина устроила одну из своих невыносимых образцово-показательных истерик, в которых, если кто не спрятался, она не виновата. Она кричала о своей поруганной судьбе, она била Юрика полотенцем по спине и требовала, чтобы он немедленно увел ее из этого дома, в котором ею совсем не дорожат. Она рыдала в прихожей и обещала, что никогда и никому не даст видеться с Веником. В результате, как и бывало всегда в детстве, мы же все сидели и ее утешали. Конечно же, ею все тут очень дорожат. Естественно, она в свои тридцать три имеет право на личную жизнь, хоть ей и не повезло с мужем.

– Пусть Венька поспит у нее. Что ей, жалко? Это же только ночью, а так он в садике или у нас! – сквозь слезы требовала Нина, и в конечном итоге ее ультиматум был принят. Она победила по всем статьям, и Веник восселился у нас. Не могу сказать, что он оказался этому рад. Кажется, его отношение к этому было весьма похожим на мое. Мы с ним смотрели друг на друга и вздыхали, мы были обломками кораблекрушения, выброшенными на один и тот же берег. И только Соня ничуть не напрягалась из-за происходящего, что и понятно – для полуторагодовалого ребенка лишь бы было весело и здорово. А с Венькой могло быть и то, и другое.

Так стараниями сестрицы я впервые задумалась о том, что я, собственно, делаю со своей жизнью. В первую неделю после великого переселения Нина смотрела на меня с явным чувством вины и легким налетом благодарности, но потом это как-то прошло, и все пообвыклись с имеющимся положением вещей. Нина каждое утро уже безо всяких там формальных постукиваний врывалась в мою комнату, чтобы с гиком-матом поднять своего сына с кровати, одеть и поволочь в садик. Я ругалась, но Нинэль, как и всегда, просто фыркала или говорила, что я к ней придираюсь, потому что завидую.

– Чему? Чему я завидую? – удивлялась я.

– Уму и красоте, конечно же, – пожимала плечами Нина, с ехидством глядя на меня.

За последние месяцы, что длился мой невыносимый развод, я набрала еще несколько лишних килограммов, хотя ожидалось, что после того, как я перестану кормить грудью, должна похудеть сама собой. Этого не случилось.

– Не надейся, – обижалась я. – Забирай своего киндера и выметайся.

– Правда глаза колет? – радовалась она. – Ты хоть помнишь, сколько денег папа выкинул на твой фитнес-клуб? И что, никакого толку! Ты туда вообще не ходишь, только с Люськой своей в баню.

– Ну и что? – злилась я.

– А то, что после этой вашей сауны вы только жрете больше.

– Нин, уйди, а? – молила я.

И она уходила, но оставляла мысли о том, какая я на самом деле неудачница. Действительно, рыжеватая карточка с моей фотографией (я там получилась угрюмая и неулыбчивая) одиноко лежала в моем пустом кошельке. В клуб я ходить не любила. Когда я впервые вошла в зал в своих обтягивающих целлюлит тренировочных штанах и увидела красоток, гибко растягивающихся в разные стороны перед каким-то занятием, я моментально захотела уползти под ближайший плинтус и затаиться. Но появилась еще более стройная тренерша, завела веселую музычку, и мы принялись скакать по специальным степам. Все вокруг меня делали это радостно и с удовольствием, которое прямо читалось на их лицах. Даже та парочка полных женщин, что все-таки нашлась в этом зале, тоже скакала с выражением экстаза и наслаждения. Я же, признаться честно, задыхалась и краснела, не попадала в ритм, спотыкалась об этот чертов степ и под конец испытала такое головокружение, что еле удержалась на ногах.

– Вам надо ходить почаще, чтобы прийти в норму. Только следите, чтобы не было слишком больших нагрузок, – заботливо склонилась надо мной после занятия тренерша. Я сидела на степе и старалась отдышаться.

– Мне, наверное, что-то не подходит.

– Нет-нет, просто у вас плохая форма. Вам надо начать с уровня «beginner».

– Чего? – не поняла я.

– С начального уровня. Обратитесь к менеджеру на входе, она отметит занятия, которые вам подходят, – порекомендовала она.

Я же, старательно игнорируя взгляды окружающих меня спортивных гарпий, отползла в раздевалку и после этого если и доходила до клуба, то только в принудительном сопровождении Люськи. Правда, у нее на клубы, слава богу, времени не хватало. Так что, сидя дома, я постаралась позабыть про эту карту. Зачем, в самом деле, я буду ходить туда? Чтобы еще раз убедиться, какое я жалкое толстое недоразумение? А то я этого сама не знаю! Так что Нинка, как это ни обидно, была права. Зря папочка на меня деньги потратил. Лучше бы он что-то маме купил, честное слово. А я теперь живу с Вениамином, с Софьей, помогаю маме готовить, отчего моя фигура, как можно догадаться, только портится, убираюсь, хожу гулять, толкая перед собой коляску. Вот и вся моя жизнь, ее жалкий итог. Почему все так ужасно? Я всю жизнь вела себя хорошо, слушалась родителей, делала то, что мне говорят. Я училась там и так, где и как хотели родители, никому не перечила, любила свою родину, терпела сестру, обожала Дениса, старалась понравиться свекрови. Когда я работала, я не вызывала нареканий. Хорошая девочка, но почему тогда я теперь хожу по местному скверу, присматривая, как София лезет в каждую лужу, и чувствую, что я полное ничтожество? Почему я живу в комнате с Венькой? Ведь мне не нравится, что он вертится по ночам и его надо водить в туалет. Это не мой ребенок, у меня есть свой! Но я ничего не могу с этим сделать, я знаю прекрасно, что даже если бы я попыталась, Нина бы разбила мое восстание или посадила бы меня на кол. Я никогда и ни в чем в жизни не побеждала. Ни разу! Не было, как говорится, прецедента. Зато меня побеждали – и много раз. Интересно, что даже если я, к примеру, замечала на ладони ресничку и хотела, сдув ее, загадать какое-то желание, эта ресничка, уж не знаю почему, обязательно сдуваться отказывалась, прилипала как приклеенная. Никаких желаний, ничего не сбудется. А зачем тогда жить? Ради Сони только, потому что она-то хоть улыбается, когда меня видит, она-то хоть не считает, что у меня лишний вес, – ей все равно. Она перемазалась в грязи, насыпала в босоножки песок, но явно счастлива. Она подбежала ко мне, забралась на коленки и принялась обниматься, радостно рассказывая мне какие-то истории на своем языке. На нашем, на великом и могучем, она пока говорила только отдельные слова и некоторые целые предложения типа: «Кашу нет, кашу ни-изя».

– Почему же я такая идиотка?! – спросила я дочь, глядя в ее лучистые глазки. И вдруг необъяснимо-странное чувство охватило меня. Соня смотрела на меня в упор, улыбалась, а глаза ее были точь-в-точь как мои, такие же круглые, такие же светло-голубые, только с ресницами чуть длиннее. Наверняка я точно такими же глазами смотрела двадцать пять лет назад на собственную маму. Только глаза тогда у меня были счастливые.

– Мама, домой? – спросила обеспокоенная Соня. Дома она сидеть не любила, что и понятно, ибо там и сидеть-то особенно было негде. Наш дом – нагромождение мебели и людей – только и ждал сноса. Но с этим мы пролетали. Оставались с носом. Пока еще Москве наш район не был интересен настолько, чтобы дом снести. Говорили, что, может, и никогда этого не случится. Вот если бы на каком-нибудь «Соколе»!

– Давай зайдем в магазин, – предложила я.

Соня кивнула и с готовностью влезла в коляску. В магазине ей всегда покупали конфету, которую она долго выбирала из большой кучи в пластиковой банке. В магазине ее все знали. Магазин Соня очень одобряла. Мы покатили к нему мимо маленьких лавочек, мимо витрин ателье, металлоремонта, всякой мути, и из каждой витрины на меня смотрела усталая толстая женщина неопределенного возраста с потускневшими Сониными глазами.

– Неужели и ей этого не избежать? – испугалась вдруг я. – Такая скучная и тоскливая жизнь. Ведь есть же на свете другая судьба? Почему она достается кому-то? И почему не мне?

– Сонечка, ты опять к нам? – расползлась в улыбке продавщица. – Конфетку будешь?

– Кахетку – да, – радостно захлопала в ладоши дочь.

Я достала кошелек, оплатила батон хлеба, пачку сметаны и Сонькину радость. От мысли, что теперь, как ни крути, надо идти домой обедать, потому что настало время и нельзя же, в конце концов, торчать на улице вообще весь день. Ну и что, что выходной и все дома? Я любила своих папу и маму, я терпела Нину, и я очень устала от ее сына и мужа, но в целом я понимала, что дело вообще не в них. Не в том, что дом наш переполнен, не в котах, которых я не люблю. Не в лишнем весе. Я просто не хочу так дальше жить. Мне не нравится жить моей жизнью, мне не нравится быть мной. Я была бы очень рада стать кем-то другим, может быть, даже Юриком. Хотя это уж слишком и для меня. Быть женатым на моей сестрице – это карма еще потяжелей моей. Но я хотела бы быть… наверное, мужчиной. Быть большим и сильным, иметь деньги и власть. Принимать решения, стоять твердо на своих ногах. Я бы хотела чего-то большего, чем жить на папины деньги и в двадцать пять, почти в двадцать шесть лет все еще слушаться маму, во сколько приходить домой, как воспитывать дочь, с чем делать пирожки. Мне не нравилась моя жизнь, но что с этим делать? Хороший вопрос. Особенно если учесть, что ни разу в жизни я не принимала никаких решений, не считая разве что развода. Но тоже с трудом можно сказать, что это сделала я. Денис (мне и сейчас еще больно даже в мыслях произносить его имя) с самого начала принял это решение. Так или иначе он не собирался уже со мной жить. А мне потребовалось время, чтобы это понять. Никаких решений, ничего своего.

С этими веселыми мыслями я пришла домой, раздела Соньку, накормила ее, выполнила весь необходимый ритуал, убрала посуду, вымыла ее и расставила по местам. И, закрыв шкафчик, поняла, что если я сейчас, немедленно, что-то не изменю, если не в жизни, то хотя бы в самой себе, то можно дальше просто идти и прыгать из окна. Впрочем, из нашего окна прыгать бессмысленно, мы живем на втором этаже. Упадешь на кусты, к Нинкиной потехе. Да и, положа руку на сердце, прыгать я никуда и ни при каком раскладе не хотела.

– Может, сделать операцию по перемене пола? – вслух подумала я, вызвав этим общественный резонанс. И мама, и папа, сидящие тут же на кухне, встрепенулись, вынырнули из сериала и из-под газеты, вытаращились на меня.

– Ты о чем? С ума сошла? – первой отреагировала мама.

– Да нет, это я так. Слушай, мам, а если я захочу пойти на работу, ты меня отпустишь? Будешь с Соней сидеть?

– Работать? – удивился папа. – Зачем? Тебе чего-то не хватает?

– Вот именно, – кивнула я. – Мне чего-то не хватает.

– Чего же? – нахмурился он. – Денег вроде бы довольно.

– Не денег, – помотала головой я. – Мне, папа, жизни не хватает. Моей собственной жизни.

– Дочь, если ты засиделась дома, – вдруг проявил понимание он, – я поговорю с Георгием Павловичем, может быть, он снова тебя возьмет.

– Только не это! – даже вскочила на месте я, представив себе на секунду, как я возвращаюсь в свою клинику, уже ненавистную мне, снова принимаю звонки, делаю кофе и печатаю двумя пальцами. Снова пылюсь в этой приемной, без дела и без удовольствия. Жду у моря погоды. Нет, так в моей жизни ничего и никогда не поменяется.

– Ну, хочешь, я устрою тебя к нам, в Бурденко. Там, правда, это не так просто. Но я попробую, – решительно сказал отец, поднимаясь с места. Я вдруг испугалась, что сейчас опять я не сумею, не смогу объяснить, что именно я хочу и почему он, папа, ничем и никак не может мне помочь. И он опять ничего не услышит и все решит за меня, а я потом буду сидеть и лить слезы. Нет, хватит с меня слез.

– Я не хочу в Бурденко. Я не хочу, чтобы ты меня вообще куда-то устраивал. Я хочу просто заняться своей жизнью. Сама. Понимаешь?

– Нет, – честно ответил он. – Что это значит? Что ты подразумеваешь?

– Я хочу подумать о том, что я буду делать дальше. Сама. Хорошо?

– Да я разве на тебя давлю? – удивился отец.

Я усмехнулась. Нет, конечно, на меня никто не давит, никогда. Этого и не требуется. Я и так всегда ломаюсь с первого же дуновения ветра.

– Пап, ты просто пойми. Я должна хоть раз сделать что-то сама.

– Да пожалуйста, – обиженно всплеснул руками он. – Кто тебе мешает. Хочешь пойти на работу? Куда? Официанткой? Разносчиком пиццы?

– У меня есть диплом. Я что-то придумаю, – возмутилась я. – При чем тут пицца!

– Ты думаешь, это так легко – что-то найти? Ты же у нас домашняя девочка, ты ничего не знаешь ни о чем!

– Вот именно. Я ничего не знаю ни о чем. И если так будет продолжаться, то никогда ничего и не узнаю. Что тут такого? Я хочу сама решить, чем мне заниматься. Я не хочу работать секретарями в этих клиниках! Я хочу чем-то стать! Что тут плохого, папа? – кричала я, но папа, кажется, меня не слышал.

– Ты что, не понимаешь, что ты просто не сможешь сама справиться? Ты же сидишь дома на мои деньги, и так всегда и было. Если бы у тебя был нормальный муж! Но я за тебя отвечаю! – извергался он. – Хочешь самостоятельности? Да ты же и дня не продержишься. Вот скажи, куда ты хочешь идти? Хоть приблизительно? Я же волнуюсь!

– Я не знаю. Я хочу просто подумать. Сама.

– Имей в виду, если ты будешь что-то такое делать… что я не одобрю, я перестану тебя содержать!

– Ну и ладно! – закричала я. – Давай и ты меня брось. Может, мне от этого даже легче станет!

– Неблагодарная! Я же только хочу, чтобы ты ни о чем не беспокоилась. Все устраиваю, всю жизнь только об этом и думаю.

– А не надо мне ничего устраивать, – выкрикнула я и убежала к себе в комнату. Честно говоря, к такой реакции, к такому скандалу я готова вообще не была. Что за ерунда? Что такого я сказала? Почему это он взъелся? Я сидела на диване и не знала, куда себя девать. Рядом со мной спала Соня безмятежным детским сном, не ведая ни проблем, ни волнений. Тут в комнату заглянула мама. Взгляд у нее был такой – примирительный.

– Ну, как ты? – спросила она, старательно разглаживая покрывало на кроватке Вениамина. Просто так, чтобы было куда деть руки.

– В полном порядке, – буркнула я.

– И какая тебя муха укусила? – с улыбкой пожала плечами она.

– Не знаю.

– Ты хочешь на работу? А на какую? Чего ты сейчас скандал-то устраиваешь? Папа-то тут при чем? Он же просто о тебе заботится. Хочет, чтобы ты ни в чем не нуждалась, чтобы тебя никто не обидел.

– Ты права, – согласилась я, отдышавшись. Слезы, хоть и обильные, злые, кончились быстро. – Но меня все же обидели. И папа ничего не сделал. И не мог.

– Ты о Денисе?

– Я обо всем. Я просто неудачница. У меня все плохо. И не надо меня защищать. Все равно не помогает.

– Хорошо. Допустим, ты права. И что ты собираешься делать? – Мама села рядом и ласково потрепала меня по волосам. – Хоть что-то реальное?

– Я не знаю, правда. Я только знаю, что так, как есть, я больше не могу.

– Может, забрать у тебя Вениамина? Может, ты просто устала, тебе куда-то съездить? Хочешь в Сочи? На море покупаешься, в себя придешь?

– Нет, мам, ты не понимаешь? – чуть снова не расплакалась я. – Какое море? Я разве на него заработала? Я разве что-то умею? Я ничего не могу, совершенно бесполезный кусок мяса. Весьма, кстати, перекормленный.

– Что ты говоришь! – возмутилась мама.

– Только не говори мне, что я красавица, – отмахнулась я.

– Знаешь что. У тебя просто депрессия. Это точно, я все поняла. Мы справимся, не волнуйся. Тебе надо показаться врачу.

– Не надо мне к врачу! – снова сорвалась я. – Все, оставьте меня просто в покое. Оставьте в покое! Пожалуйста!

– Ладно, ухожу. Ты поспи, детка. Попробуй уснуть.

– Я не детка! Мне двадцать шесть лет.

– Конечно, ты уже взрослая. Все правильно. Поспи. – Мама выскользнула из комнаты, оставив меня кусать губы и думать, что же произошло. И что, в самом деле, на меня нашло, что с моим настроением? Впрочем, я действительно устала, сильно перенервничала и теперь, закрыв глаза, моментально провалилась в пустой и ненадежный дневной сон, без сновидений и грез, без пустых мечтаний о манне небесной, как это обычно бывало со мной. И все равно последней посетившей мой перегревшийся мозг была мысль, что я буду не я, если теперь все не переменю в моей скучной и унылой жизни. Все равно никто в меня не верит, включая и саму меня. Никто меня не любит, кроме разве что Сони. Но она пока еще ангел, а я уверена, что когда она вырастет, то тоже быстренько смекнет, что ее мама гроша ломаного не стоит. Так зачем я медлю – надо же что-то делать! И пусть мне будет хуже, но сидеть и смотреть в окно, ожидая, когда кто-то придет и испортит мою жизнь, я не стану. Теперь, пожалуй, я испорчу ее себе сама.

Часть вторая Пусть мне будет хуже!

Глава 1 На ловца и зверь

Почему же, в самом деле, никогда не удается быть хорошей сразу для всех? Вот что бы было, если бы я, скажем, попыталась угодить одновременно маме, папе, Нине и Людмиле? Думаете, я не пыталась? А еще моему бывшему начальству в лице папиного хорошего знакомого, Денису, маме Дениса, соседке сверху, соседу снизу, девушке в красной кофточке с ребенком того же возраста, что и моя Соня. Я выслушивала ее бесконечные бессмысленные разговоры о ценах, о подорожании буханки хлеба на двадцать копеек у нас и на тридцать у них, в Самаре, где у нее родня. Я слушала, хотя мне хотелось завизжать и заткнуть ей чем-нибудь рот, чтобы хоть минутку посидеть на площадке в тишине. Но у нас детки так хорошо играли, что мне, сложно потерпеть, что ли? И в итоге, спрашивается, угодила ли я хоть кому-нибудь? Думаю, если бы провести социологический опрос людей, которые имеют какие-то пересечения со мной, все они в один голос скажут, что я несобранная, скучная, несимпатичная (или малосимпатичная, как вариант «лайт»). Тогда возникает вопрос, тот самый вопрос, который мне часто задает Людмилка.

– Скажи, дорогая моя, а за каким лядом ты тогда так надрываешься? Ну, если кому-то хочется про тебя плохо думать, пусть его. Нехай думает, его право. Ты имеешь право быть такой, какой ты хочешь быть!

– Но я не такая, какой я хочу быть. Я хочу быть другой, – пожаловалась я, сидя на Люськиной кухне. Вернее, я не сидела, я стояла около Люськиного окна. Люська жила на одиннадцатом этаже, высоко в небесах, и обычно из ее окна виднелось пол-Москвы. Или хотя бы наше колесо обозрения и останкинская игла. Сегодня за окном стоял густейший туман, с раннего утра он закрыл шапкой город и законопатил щели пушистой клочкастой ватой.

– Но ты можешь стать такой, какой хочешь, – возразила она. – Надо только понять, какой ты хочешь.

– Такой, как ты. Самостоятельной, сильной и смелой. Чтобы всех можно было послать на…

– Ты хочешь научиться всех посылать? Думаешь, в этом задача? – ухмыльнулась она. – Это даже интересно. Ну-ка, отойди от окна, прорепетируем. Значит, представь, что я – это оно – мировое зло. Или представь Дениса, чтобы было удобнее.

– Сразу хочется сбежать, – нервно хихикнула я.

– Ладно, представляй что хочешь. Ты должна сказать: да пошел ты на… хрен, к примеру, – Люська, конечно, сказала другое, но я бы этого все равно не воспроизвела. Я поднатужилась, зажмурилась и пискнула:

– Ну и на хрен пошел.

– Нет, так ты не посылаешь. Так ты вызываешь желание тебя выбросить за борт. Зачем так пищать? Смотри! – Она уткнула руки в боки, вдохнула и гаркнула на меня так, что я подпрыгнула: – Чего стоишь, сказала же – пошел вон. Ты мне больше не нужен, убирайся.

– Я так не смогу, – огорчилась я, уняв сердцебиение.

– Ладно, командный голос – дело наживное, – отмахнулась от меня она. – Попробуй еще.

– Да пошла ты на… фиг, – еще тусклее пробормотала я. – Убирайся!

– В твоем исполнении это выглядит как неуверенная просьба прибрать мусор. Еще, – нахмурилась Люська.

Я сосредоточилась, закрыла глаза и действительно решила представить себе Дениса. Может, хоть проорусь. Его уверенное в себе, вечно чем-то недовольное лицо всплыло в моей памяти и в первую секунду испугало (я же говорю, со мной всегда так). Но тут в какой-то момент я вдруг вспомнила, как он на суде стыдил меня и говорил, что нельзя как-то там себя вести. Что-то втирал, паскуда. И такая, знаете, ярость вдруг свалилась на меня, что ни сдержать ее, ни описать пером там или чем еще.

– Ну! – подтолкнула меня Люська.

И тут свершилось.

– Козел! – заорала я. – Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! Я ТЕБЯ ПРЕЗИРАЮ! ЗНАТЬ ТЕБЯ НЕ ХОЧУ! НА ХРЕН ПОШЕЛ! СКОТИНА ТЫ СТРАШНАЯ! А? Ну как? Пойдет? – чуть отдышалась я.

– Не то слово! – восхищенно присвистнула Люся.

– Да? – ухмыльнулась я. Страх куда-то исчез, хотелось снова орать, снова в бой, подвига хотелось. А за окном только огромный город, покрытый туманом, как в старом мультике.

– Черт, ну и туманище, – словно прочитав мои мысли, подметила Люся. – Просто ежик в тумане.

– Ага, – осклабилась я. – А хочешь, заору еще?

– Ну заори, – одобрила она.

Тогда я высунулась далеко за балкон, почувствовала, как ветер треплет мою сбившуюся челку, пытается расстегнуть рубашку, засмеялась и со всей дури, откуда-то набравшейся во мне, закричала:

– Ёжик! ЁЖИ-ИК! Ё-ОЖИ-ИК!

– Ты дура? – захохотала Люська, сидя на ковре. Я вернулась на балкон, села на коврик рядом с ней и засмеялась тоже. И тут откуда-то снизу, из-под тумана, отчетливо донеслось до нас:

– ЛОШАДКА-А-А! ЛОШАДКА-А-А-А! – И тут ощущение счастья наполнило нас обеих, залило, как цунами, с головой, с хвостиком на голове, с домами и деревьями, а потом схлынуло, оставив после себя настроение жить.

– Так, это было круто, – выдохнула Люська. – А сейчас давай-ка займемся твоей работой.

– Это да, это давай, – радостно кивнула я.

Весь последний месяц лета я только и занималась тем, что пыталась воплотить в жизнь свою страшную угрозу и найти самой себе работу, да еще и такую, чтобы она мне нравилась, а папе – нет. Папа злорадно потирал ручки, по вечерам с мамой бурно обсуждал, как долго еще его самая непутевая из дочерей будет страдать дурью и когда возьмется, наконец, за ум. Которого у нее, собственно, кот наплакал. И вот когда я перестану дурью этой страдать, он сможет взять заботу о моем светлом будущем в свои руки. Есть место в регистратуре одной поликлиники, там и делать-то ничего не надо. И тот факт, что я как раз хотела найти место, в котором от меня хоть что-то да было бы надо, никого не волновал. Меня никто не слышал и не слушал, как будто я размером с муравья. И только Люська к моей идее нырнуть в бурные волны самостоятельной жизни отнеслась позитивно.

– Хочешь, я пристрою тебя к себе в салон? – легко и просто предложила она, когда услышала о моих страданиях. – Там самостоятельности вагон, мужики красивые. Слесари, механики в комбинезонах, почти как из порнофильмов.

– Но… а что там делать? – испугалась я, так как я вообще сначала обязательно должна всего испугаться.

– Машинки продавать. Знаешь, всякие там «мерседесики», «фордики».

– А разве меня могут взять? – еще больше испугалась я. – Я ведь ничего не знаю.

– Когда это кому мешало, что он чего-то там не знает? – удивилась Люся. – Научишься. Не хочешь – заставим, не сможешь – дадим по голове и снова заставим. Так что, хочешь? У меня там в отделе кадров подружка, могу ее за тебя попросить. Только надо, чтобы у тебя были права.

– Права? – огорчилась я. Мечта умирала в зародыше, не успев даже прорасти сквозь комковатую почву. – Кто ж мне их даст!

– Наивная, – еще шире улыбнулась она. Оказалось, что у нее уже есть свой план и план этот весьма прост. Согласно ему права надо было просто быстро купить.

– Ну хорошо, права я, допустим, куплю. А ездить-то я не куплю! – возразила я, но она только ухмыльнулась.

– Вот ты чудо. Учись уже мыслить конструктивно. Тебя же не ездить заставят, а по салону ходить. Тебе надо только выучить всякую спецчушь, чтобы хоть как-то вызывать авторитет. Но говорю тебе, у меня подружка в отделе кадров, так что все собеседование будет формальным.

– Звучит интересно, – согласилась я.

И весь месяц мы только и занимались, что строили коварные планы. Маме с папой я ничего не говорила, потому что зачем будить лихо, пока оно тихо. Тем более что в моем случае оно не совсем и тихо. Я съездила к Люське в салон. Огромное, продолговатое, вытянутое по дороге стеклянное здание сияло и лучилось в море огней. По всему этому простору, отсек за отсеком, стояли начищенные до блеска машинки, излучающие респектабельность и уверенность в себе. Если бы я когда-нибудь села сама в такую машинку и куда-нибудь на ней поехала, а ветер развевал мои белокурые волосы, я была бы абсолютно счастлива. Вы спросите, как такое возможно, если волосы у меня серые и тусклые, в общем, отнюдь не белокурые. Но, отвечу я, могу я хоть в мечтах своих быть какой захочу. Высокой стройной блондинкой на ярко-красной машине. Какой конкретно? Вот тут начиналась вторая моя проблема. В машинах я не понимала ни черта.

– Куда ее поставить? – задумчиво смотрела на Люську ее подруга из отдела кадров – толстенькая женщина лет сорока пяти, в пушистой блузке и с мягкими, пухлыми ладонями. Она перебирала мои бумаги и напряженно думала. – К «Фордам»? Или, может, к «Мазде», но там новый паркетник пришел. На него мужики табунами идут, так что лучше там, где семейники. Вы в минивэнах разбираетесь?

– Что? В чем? – хлопала глазами я.

– Разбирается, – уверенно ответила за меня Люська. – Даш, а что, хороши паркетники? А то я тоже думаю вот поменять.

– Ты? – удивилась та. – А зачем тебе он, с ним на парковках вешалка.

– Так просто. Мужикам пыль в глаза пускать. А что, только им на дизелях кататься? – Люся капризно повела плечами и подняла пятую точку со стола. – Ну так могу я тебе девочку передать?

– Ладно, пусть документы несет. Поставим ее к Палычу, на «Форды». Только имей в виду, Палыч новеньких не любит. Гоняет. С ним надо осторожненько. Но зато у них продажи.

– Да. Любит народ «Форды».

– Народная марка. Не то что «Лендровер», – заметила Даша-кадровичка, подперев пухлой ладошкой подбородок.

– Ты про махиндру энд махиндру? – хихикнула Люська, продолжая общаться на каком-то птичьем языке.

– Про нее, родимую, – кивнула она. – Ну, покурим?

– Я не курю, – было ляпнула я, но Люська одернула меня взглядом и сказала:

– Так просто постоишь, попассивничаешь.

– Конечно, – согласилась я и, как хороший солдат, направилась за ними. Приняв порцию свежего дыма, девушки окончательно ударили по рукам, я была продана, дело сделано, и мы с чистой совестью отправились домой. По дороге, испытывая неудобство от обилия невыясненных вопросов, я попыталась все-таки внести хоть какую-то ясность.

– Ты что, паркет менять будешь? – спросила я ее. Она на мой вопрос прореагировала спокойно, даже не задумалась.

– Зачем паркет? У нас нормальный ковролинчик, я его пару лет назад клала.

– Ну, ты говорила, что собираешься что-то менять. Паркетник…

– Что? – чуть не захлебнулась от удивления она. – Что ты сказала?

– Ты на дорогу смотри! – крикнула я, глядя, как впереди едущий грузовик приближается к нам со страшной скоростью. Люська охнула, ударила по тормозам и сдала чуть влево.

– Ты про какой паркетник?

– Ну, ламинатник там, линолеум, – развела руками я в полном молчании. Через секунду стало ясно, что молчание это мнимое, потому что подруга моя просто давится от смеха.

– Ну ты и лошара! – еле выдавила она, краснея от натуги.

– Ничего я не понимаю. Хоть объясни! – возмутилась я.

– Паркетник, ламинатник. Да тебе правда надо устраивать ликбез.

– Ну так устраивай, – обиженно пожала плечами я, но Люську было не унять.

– Слушай, а скажи, кроссоверы – это те, кто в кроссовках ходят, да? А седаны – это кто? У кого седина в бороду, бес в ребро? Я даже боюсь представить тогда, кто такие универсалы, – продолжая ржать, спрашивала она. Дома, уже чуть подуспокоившись, Люська рассказала мне вкратце, на какие типы делятся существующие в мире автомобили. Городские, спортивные, купе, кабриолеты – было столько всего, потом еще классы: представительские, люкс, какие-то еще тюнингованные.

– Это как, знаешь, купить сумку «Прада» и к ней еще кружавчики пришить. Дуризм на самом деле. Ты должна это знать просто для общего развития, но ты работать будешь там, где ничего и никто не тюнингует.

– И слава богу, и хорошо, – порадовалась я. Еще она рассказала мне, что есть много разных производителей. Я догадывалась об этом и сама, но никогда не думала, что их столько. Корейцы, японцы, немцы, французы, кто там еще? Шведы?

– Я сейчас с ума сойду, – взмолилась я, в ответ на что была грязно обругана, названа лентяйкой и послана в «Союзпечать».

– Купишь журналы по списку и будешь читать, – потребовала Люська, всовывая мне в ладошку список. Я выполнила ее указания в четком соответствии, но когда принесла домой толстую пачку каких-то глянцевых изданий, то с удивлением поняла, что там особенно нечего читать. Фотки машинок, под которыми мелким шрифтом какие-то буковки и циферки, настоящая тарабарщина, от которой уже через полчаса у меня в голове все смешалось. А со статьями было еще хуже. Коленвал, АКПП, ресурс, эргономичность – что из всего этого я могла понять? Я в сердцах отбросила журнал и подумала, что и здесь, как и всегда, впрочем, меня ждет большой провал. Но тут на меня накатила злость. Это что же, в кои-то веки мне достается место с большим окладом, с какими-то там бонусами, с людьми в костюмах, в сиянии огней, где явно не будет невыносимо скучно, как в папиной регистратуре, – а я какие-то АКПП не смогу выучить. Что такое, на хрен, эта АКПП?

– Коробка передач, – ответила мне Люська сонным голосом и повесила трубку. Я посмотрела на часы и засмущалась. Времени было около полуночи, я засиделась допоздна.

– Коробка передач? – произнесла я вслух. – И что это? Ничего себе объяснила, будто бы понятнее стало, да к тому же еще две буквы остались. АКПП. Может, Авторская коробка полнометражных передач? Ладно, заучу так, как Люська сказала.

Я легла спать в полной уверенности, что этот день действительно стал началом совершенно новой моей жизни. А для новой жизни нужна новая Маша Киселева. Наутро, едва открыв глаза, я резко встала с кровати, выставила еще спящего Вениамина обратно его авторше, Нине, решительно подошла к его кровати и вынула из-под нее мои напольные весы, к которым, признаться честно, я всегда относилась как к изощренному орудию пыток и старалась даже о них не вспоминать. Весы эти являлись подарком мужа на свадьбу, что, кстати, лишний раз говорит о том, какими неправильными были наши отношения с самого начала. Если бы сейчас у меня появился шанс, я бы прямо там, на свадьбе, разбила бы эти весы об его голову. И злобно хохотала бы, стоя над хладным трупом.

Но Денис был жив-здоров, а весы – хорошие, дорогие, электронные. Видимо, очень уж мой бывший супруг-монстр хотел, чтобы я похудела. И что ж, почему бы действительно не сделать это, только не для него, а для себя? Чтобы, к примеру, влезть в красное платье, которое у меня было – любимое – еще со времен выпуска из школы. Красивое вечернее, оно уже много лет висело у меня в шкафу, пылилось, не имея шанса натянуться на мои толстые бедра. Вот похудею, надену это платье и подстрою все так, чтобы Денис меня увидел и умер от сожаления.

Я вздохнула, глядя на весы перед собой. Уверена, в чем бы я ни прошла перед ним, Денис бы выжил. И наверняка сказал бы что-то такое, от чего я бы почувствовала себя идиоткой. Но это не значит, что я сейчас задвину весы и пойду кушать мамины оладушки, тем более что их умопомрачительный запах уже доносился до меня даже в комнате.

– Давай же, ну! Трусиха, – подбадривала я себя, держа в руках листок с таблицами идеального веса. Давно он, дружочек, меня ждал. Эх, оладушки! Но тут я не была намерена давать себе спуску. Я сняла с себя все, что было, включая зачем-то цепочку и сережки (ха-ха, сколько они-то могли весить, скажите мне?), выдохнула воздух, чтобы тоже за просто так не взвешивался со мной, и ступила на весы.

– Семьдесят один килограмм пятьсот шестьдесят граммов, – проговорила я, от ужаса втянув в себя воздуху килограмма на полтора. – Какое «г»! Это же просто тупик!

– Маруся, иди завтракать! – словно в насмешку, раздался из коридора голос мамы, и тут же она дернула за ручку двери. Надо сказать, что в нашем доме не водились задвижки, считалось, что у нас друг от друга секретов нет. Мама распахнула дверь и застыла, разглядывая меня, пока я прыгала с весов на кровать и заматывалась в одеяло.

– Ты что это тут стриптиз устраиваешь? – ухмыльнулась она. – Давай-ка одевайся обратно, не пугай людей.

– Что такое? – всунула голову в мою комнату Нина. Увидела весы, и тут же широкая улыбка поселилась на ее «добром» лице. – Задумались над проблемами лишнего веса? Хотите похудеть? Спросите меня «как»!

– Да пошла ты! – выкрикнула я, мысленно отметив, что интонация моя в целом совпала с той, которой меня учила Люська. – На себя посмотри!

– Жрать надо меньше, – с довольной рожей продолжила она. – Только тебе это не поможет, у тебя все равно силы воли нет.

– Иди отсюда, Нинка, я отцу все скажу, – заругалась мать. – Не слушай ее, детка. Пойдем завтракать.

– Не пойду, – угрюмо уткнулась в одеяло я.

– Вот еще вздор. Что ж теперь, не есть? Если уж такой ты уродилась, с тяжелой комплекцией, надо же смириться, – вздохнула мама, ласково улыбаясь. Но сами ее слова взбесили меня до невозможности. Комплекция?

– Комплекция? – насупилась я. – А какая может быть комплекция, если на завтрак трескать оладушки? А на обед пироги? А что на ужин, картошечка? Мам, ты меня извини. Ты… ты иди, мне одеваться надо. У меня встреча.

– Какая встреча? – забеспокоилась мать.

– Не скажу. Это мои же дела, – уклонилась от ответа я. Дело в том, что вот уже две недели я лихорадочно искала садик с ясельной группой, куда можно было бы сдавать Соню на то время, что я буду работать. Садик требовался с возможной пятидневкой, ибо мой будущий график работы подразумевал смены два через два до десяти часов. А вдруг моя мама все это не одобрит? Тогда все резко осложнится, так как полностью зависеть от протестующей и злящейся на все подряд мамы я не собиралась.

– Ну и ладно. И не говори, – обиделась мама и ушла.

И хоть где-то внутри у меня слегка ёкнуло от перспективы позже объясняться с ней про все сразу, включая мой этот автосалон, я порадовалась, что вопрос с оладушками был решен. В животе заурчало, голод сжал в комок мой желудок, но я вспомнила Нинкины радостные вопли про силу воли и сказала себе однозначное «нет», хоть оладушки и выглядели фантастично. Но я решила продержаться и заняться пока садиком.

– Какой садик! – закричала мама, когда узнала, что я валялась в ногах одной заведующей и уговорила ее (не безвозмездно, а с помощью занятых у Люськи в счет будущих прибылей денег) зачислить Соньку в группу с первого сентября. – Ты с ума сошла.

– Я с ума сошла, когда разрешила Веньке у меня в комнате спать, – парировала я. – А насчет садика, это как пойдет. Я устраиваюсь на работу. Если ты сможешь мне с Соней помогать – отлично, будем водить на пару дней в неделю. Если нет, я хоть нервничать не буду.

– Какая работа! Что ты там еще себе придумала! – возмущалась она. Неизвестность ее пугала больше всего, но я до последнего молчала, ибо знала: как только они услышат слово «автосалон», то моментально поймут, откуда ноги растут. И видеться мне с Люськой станет значительно сложнее. Однако солдат спит – служба идет, через неделю я приехала в одно потайное ГИБДД, где служил службу и отдавал долг Родине, получая небольшие комиссионные, один очень хороший и надежный свой человек.

– Так, вы Киселева? – озираясь и бесконечно дергая веком, переспросил он.

– Да, – коротко, по-партизански кивнула я.

– Тогда идите за мной. Квитанции принесли?

– Вот они, – я протянула ему заранее оплаченные Люськой квитанции за права.

– Хорошо. Сидите тут, вас вызовут фотографироваться. А потом еще сидите, и вас вызовут в первое окно, там выдают права. Вот вам ваша водительская карточка.

– Спасибо, – отблагодарила я на всякий случай, хоть и не понимала до конца, о чем он тут.

– Не благодарите, – отмахнулся он. – Одна просьба, только еще и ездить научитесь. А то мне же по вам потом протоколы составлять. Убийцы на дорогах.

– Хорошо, – еще тише кивнула я и дальше сидела уже в глубочайшей задумчивости, размышляя о бренности бытия и о том, что без вождения автомобиля я готова остаться хоть навсегда. С другой стороны, зачем же он, человек с полосатой палкой в руке, продает права нам, которые потом, по его словам, идут и убивают за рулем? Впрочем, не мне тут жаловаться. И потом, они сделали мне такую симпатичную фотографию на эти самые права, у меня там какой-то такой ракурс получился, который мне очень шел. Лицо получилось даже не круглое, а немного осунувшееся. И глаза голубые выглядели очень выразительно. Ну, хорошо, не очень выразительно, но все-таки лучше, чем обычно. Я долго стояла и рассматривала свой лик на карточке и в конце концов пришла к выводу, что если вот эту девушку с фотки перекрасить в блондинку, сделать попышнее волосы (если такое вообще возможно) и одеть ее в то мое красное платье, которое на меня не налезает, – она окажется очень даже ничего. То есть она будет почти такая, какой я бы хотела быть.

Глава 2 Работа не волк

Я никогда не забуду мой первый рабочий день. Наверное, он действительно кое-что значил. Это было что-то новое, пусть даже не масштабное, значительное. Но я нашла себе место сама, без папиной помощи, без папиного согласия. Я сделала что-то не потому, что мне так сказали, а потому что сама приняла решение. Это было волнующе, это было страшновато, это было ново. И в то утро, открыв глаза, я впервые за долгое время испытала то, что можно описать словами «радостно трепетала в ожидании». В ожидании чего? Чуда, конечно. Я вскочила ни свет ни заря, в шесть утра (что для меня вообще-то практически невозможно), и побежала принимать душ, пока Нинка не оккупировала его на веки вечные, как это и происходило по утрам. Я стояла под горячими струями и терлась тщательно и долго, пока не начался стук и проклятия в мой адрес. Я вышла такой румяной и свежей, окутанной ароматом зубной пасты, которой я чистила зубы минут десять, наверное, что папа, глядя на мое перевозбужденное переменами лицо, заподозрил неладное и нахмурился.

– Так не на работу, так на свидания ходят, – буркнул он.

– После двух лет замужества и почти года этого «постмодерна», – я обвела рукой помещение и кивнула на сонную Нинку, впихивающую Веньку в штаны, – любой выход в люди для меня почти свидание.

– Тоже мне – в люди, – фыркнул папа. – Крутиться между машин, мужиков. Сидела бы у нас в регистратуре, печатала двумя пальцами…

– Мечты-мечты, – хмыкнула я, ясно давая понять, что о регистратуре и тихой сонной жизни и говорить нечего.

– Имей в виду, все это только на твой страх и риск, – пригрозил он. – Обидят тебя там – я даже и слова тебе не скажу. Сама лезешь. Там же мужской мир, мужские игры.

– Давно я что-то ни во что не играла, – пожала плечами я, пробегая мимо папы то с помадой, то с расческой в руке. – Постой, я вообще никогда ни во что не играла. Всю жизнь в тихой гавани.

– Протестуешь? – вздохнул он. – Ну-ну, протестуй. Знай, за свободу приходится расплачиваться. Это тебя Москва испортила.

– Это я сама испортилась, – уверила его я и чмокнула в щеку. – Как баклажан, который долго хранили ну в совершенно неподходящих условиях.

– Баклажан, – хмыкнул он, а мама выплыла из кухни в своем любимом клубничном халате, в который можно было завернуть три мамы, и обеспокоенно посмотрела на меня.

– Ты чего накрасилась?

– Господи, мама, вы с ума посходили? Что мне, и краситься нельзя уже? – всплеснула руками я.

– Да при чем тут нельзя? Ты пока завтракать будешь – измажешь все, перекрашивать придется. Как дите, честное слово. Иди, салфетку дам.

– Мам, я не буду завтракать, – тихонько сказала я, отползая бочком к прихожей. Надо было уже и Софию одевать, так что я изобразила занятой вид и отвернулась к вешалке.

– Как это не будешь? – с полоборота завелась мама. – Тебе работать целый день, еще неизвестно, как ты там сможешь покушать. Что за ерунда. Даже и слушать ничего не хочу.

– Соня, иди сюда. Вот молодец, суй ногу в сандалию, – ничего не отвечая, продолжала я. Вдруг удастся убежать?

– Ты что, серьезно? Ты что, хочешь испортить себе желудок? Нельзя голодать, у тебя же там будет стресс. Ну-ка, быстро, давай хоть кашку съешь. Хочешь калекой остаться?

– Я хочу бомбой не остаться, – буркнула я, вскочила посреди маленькой, замусоленной годами прихожей и осторожненько, из-за Сонечки посмотрела на маму. Мама была красная от возмущения и смотрела на меня с укором. Просто Родина-мать зовет… завтракать. С таким же примерно лицом.

– Какая ты бомба, тю! У тебя такая конституция. Что ты придумываешь? – Мама металась, боясь уйти из прихожей, открыв мне дорогу к отступлению. На кухне что-то явно подгорало, чем я и воспользовалась.

– Конституция у меня, как и у всех, Российской Федерации. И она мне, кстати, дает право не есть, если я не хочу. А у вас, по-моему, молоко убежало, – хихикнула я, увернувшись от дальнейшего разговора.

На улице, залитой сентябрьским солнцем, я рассмеялась и чмокнула Соню в носик. Ребенок чихнул и улыбнулся. Доверчивая деточка была отведена в садик, который пока что, по первости, она воспринимала как некое персональное, принадлежащее лично ей место для игр, со встроенной функцией кормежки и бонусными детьми, в которых тоже можно играть. А я отправилась на свою работу. Все то время, что я ждала, пока меня оформят, и забирала трудовую книжку из клиники, я учила разнообразную, большей частью непонятную и сложную информацию об автомобильных фишках. И вот теперь, через пару недель, я почувствовала себя чуть ли не экспертом автомобильной промышленности.

Что нужно, чтобы девушка, абсолютно непроходимая тупица в вопросах любой техники, исключая разве что бытовую, вдруг заделалась профессиональным консультантом? Шаг первый: учим веселые картинки. Нужно непременно запомнить, что недописанная буковка «М» на автомобиле обозначает не «Мерседес», а «Мазду». «Мерседес» – это чуть-чуть недорисованный знак «пацифик». Возможно, «Мерседес» против оружия. В любом случае мы его запомнили. Идем дальше. Все картинки делятся на три группы. Первые – хорошие, на которых прямо и без лишнего выпендрежа написана марка машины: «BMW», «SAAB» (так и надо читать «сааб»), «VOLVO» и т. д. Есть честные первые буквы в кружочках. «Хонда», «Лексус», «Киа», «Хёндай» (весьма похож на «Хонду», только кривоватенький). И самые подлые, разные квадратики и малопонятные палочки-кружочки, всякие там «Опели», «Рено», «Мицубиши», да мало ли! В общем, делай как я, проси подругу скачать из Интернета табличку с этими значками и учи, как АБВГД или «Отче наш». Как сказала Люська, если ты не сможешь по одному взгляду на машину назвать ее марку и модель, никто с тобой даже разговаривать не будет.

– А можно, я выучу только «Форд»? – попыталась схитрить я, но Людмила насупилась.

– Рановато ленишься. А если тебя спросят: у «Форда» ходовая лучше, чем у «Мазды», что ответишь? Кто такая «Мазда»?

– Ладно. А что, много ли на свете моделей? – спросила наивная Маша, отчего получила пальцем по лбу, скептический взгляд и напоминание про пачку журналов.

– Читай больше.

– Но там нечего читать! – попыталась воспротивиться я, но Людмилка притащила один из моей скучающей стопки и начала тыкать пальчиком.

– Вот, смотри, лосиный тест.

– Что это?

– А это тест на то, что останется от лося, если по нему проехаться разными машинами.

– О господи, – ужаснулась я.

А Люська как ни в чем не бывало продолжала:

– Вот, видишь, у «Форда» неплохие результаты. Так что можешь сказать клиентам, что твои машины лосеустойчивей, скажем… – Люська наскоро пробежалась по статейке, – чем «Пежо».

– «Пежо», «Пежо»… со львом дебильным? Да? – обрадовалась я. Ученье – свет, а неученье – сами знаете что. Низкая зарплата, никаких чаевых.

– Да. Только вот так при клиентах не делай, – хмыкнула она. – Сразу ясно, что ты «Пежо» никогда в жизни в глаза не видела.

– Так а я и не видела, – пожала плечами я.

– А надо делать вид, что ты не только видела, но и даже имеешь собственное авторитетное мнение. Так, вот, читай про краш-тесты.

– Про что? – не поняла я.

– Краш-тесты. Мужики бьют машины об стены, чтобы посмотреть, кто там выживет и в каком виде. Может, без рук, без ног. Тогда эта модель получает низкий балл.

– Интересно, а как человеку потом? Его там разбили, чтобы поставить низкий балл? А потом хоть лечат? – ужаснулась я. – А сколько лосей убили в лосином тесте? И вообще, где они берут лосей и куда смотрит Гринпис?

– Ты дебилка! – восхитилась она. – Ты мне поверила! Ха-ха!

– А что? – растерялась я, но Люська хохотала как ненормальная. Я даже обиделась, но потом сквозь смех она объяснила, что лосиный тест – это тест на маневренность, сможет ли машина объехать внезапно возникшую преграду на пути. А в краш-тесте за рулем сидит робот. В общем, при испытаниях ни одного кролика не пострадало.

– Злая ты, – пожаловалась я, но Люська только головой покачала.

– На практике все будет еще хуже, – пообещала она. Наверное, она ясновидящая. А может, она что-то знала, хотя вряд ли, потому что я уверена, что она бы меня как-то предупредила. Но она только еще раз ткнула пальцем в журналы и пожелала хорошего дня.

Таким образом, в тот день, когда я шла на свое рабочее место в первый раз, моя голова была полна разнообразной, мало связанной между собой, обрывочной информации об автомобилях. И страстного желания их продавать. С таким вот счастливым, многообещающим круглым лицом, лоснящимся от радости нести автомобили в массы, я и открыла двери гостеприимного салона.

– Что-нибудь желаете посмотреть? Чем-то помочь? – моментально набросился на меня стройный, даже гибкий вьюноша с горящим взором. Я отметила то, как он это сделал, чтобы впоследствии повторить. И улыбнулась.

– Спасибо, я ваша новая сотрудница. Я буду с вами работать, – сообщила я.

Парень тут же потерял ко мне всякий интерес. Улыбка из преданной перетекла в равнодушную, а после и вовсе сползла. Парень явно еле сдержался, чтобы не зевнуть, и отошел куда-то за машины. Но скучать мне не пришлось, на его месте вдруг образовался другой мужчина. Довольно красивый, если не считать злого острого взгляда, который меня напугал. Породистый, высокий, широкоплечий мужик, чуть седоватый, хмурый, лет около сорока, злобно смотрел на меня, как волк на зайца, и, кажется, готовился слопать.

– Да что вы? Значится так, это вы наш новый продавец-консультант? – развел руками он с преувеличенно радостным оскалом.

– Я, – глупо улыбаясь, кивнула я. Хотя уже из оскала было ясно, как «сильно» мне тут рады.

– Феерабль! – взмахнул руками он. Слово это, вообще не отмеченное ни в каких бы то ни было словарях, из его уст выскользнуло как ругательное. Почти как матерное, честное слово. Потом он вздохнул горестно и продолжил: – И кому это в голову пришла светлая мысль, что вы можете продавать машины?

– Ну… э… – затруднилась с ответом я.

– Спорим, что вы никогда не продавали машин, – глядя мне в глаза, без тени улыбки заявил он. Добродушие так и сыпалось из него, да все высыпалось. Ни капли не осталось. – Нет, я ошибся, вы вообще никогда не продавали ничего. Верно?

– Но я быстро учусь, – попыталась что-то сказать я, но как-то получилось, что я сразу же принялась оправдываться и краснеть. А он стоял и молча наслаждался. А ведь я даже не знала, кто он.

– Значит, думаете, что тут школа? Первый раз в первый класс?

– Извините, а вы, собственно, кто?

– Я-то? – осклабился он. – Хороший вопрос! Феерабль, что тут сказать. Кто я!

Оказалось, что передо мной не кто иной, как новый начальник мой – Федор Иванович – творческая натура яркой внешности, крепкой уверенности в себе, характер взрывной, нервный, и к тому же женщин не любит вообще, а женщин на борту своего корабля терпеть не может. Разве что кассиршу. А тут, понимаешь, такое. И он выказывал мне истинно мужское гостеприимство.

– Федор Иванович, я вам обещаю, что буду очень стараться, – мямлила я под его пристальным взглядом. Его темные глаза сверлили меня, в них не читалось ни доброты, ни радушия. Зло во плоти. Повезло мне.

– А знаете, дорогуша, почему я не спрашиваю, ни как вас зовут, ни что вы кончали (тут он поставил какой-то особенный акцент, отчего стало еще неприятнее), ни на какую зарплату рассчитываете?

– Почему? – послушно переспросила я.

– Потому что уверен, что вы исчезнете отсюда раньше, чем я успею ваше имя запомнить. С вами, с такими вот романтичными особами, не отличающими «металлик» от «неметаллика», все равно ни одной тачки не продашь. Так что мне даже не интересно, кто вы. Испытательный срок – один месяц. Уверен, вы не продадите ничего.

– И что? – нахмурилась я. Пройдя через такие муки, пережив папины стенания и мамины уговоры поесть, я собиралась достичь тут небывалых карьерных высот.

– А то, что если вы облажаетесь и не выполните план, мне придется (тут он хмыкнул) – да, именно придется вас уволить. И взять на это место нормального парня, чтобы тот мог кормить семью. А вы вернетесь домой и будете дальше вышивать крестиком. Так, может, не стоит затягивать? Зачем вам это? Увольтесь сами, сейчас, и мы сэкономим друг другу время и нервы.

– Это что такое сейчас было? – вдруг разозлилась я. – Ваш фирменный краш-тест? Нет, это больше похоже на лосиный. Смо€трите, что останется от лося, если его переехать на грузовике?

– Что? – озадаченно посмотрел он.

– А то, что я планирую здесь работать, и работать хорошо. У меня, кстати, тоже есть кого кормить. И если надо будет сработаться с вами, значит, сработаемся. Меня, кстати, зовут Мария. Для вас то есть Мария Аслановна. А теперь, Федор Иванович, может быть, вы мне поможете понять, что именно я должна делать?

– Н-да? – переспросил он, задумчиво разглядывая мое возмущенное лицо. – Вот так, значит. Думаете побарахтаться?

– После такого приема, конечно, хочется бежать со всех ног и кричать «караул». Вы хотели меня напугать, и вам это удалось, – искренне пояснила я. – Но мне правда нужна эта работа. Так что уверяю вас, я сделаю все, чтобы остаться.

– Звучит угрожающе, – весело и как-то даже почти по-доброму ухмыльнулся он. – Но, как говорится, охота пуще неволи. Значит, так. Это наш торговый зал. Это – его двери. Отсюда приходят люди, которые хотят чего-то, мы никогда не знаем чего. Может быть, они хотят звезду с неба. Может быть, просто пришли погреться, пока на улице мороз. Или посохнуть, пока не кончится дождь. Ваша задача – сделать так, чтобы они больше всего на свете захотели купить «Форд».

– Понятно, – кивнула я, сосредоточенно семеня вслед за ним по салону.

– Серьезно? Вы думаете, что вам все понятно? – ехидствовал он. – Ну что ж, тогда вас ждут все лавры.

– А что делать, если кто-то захочет машину купить?

– Вы думаете, дойдет и до этого? – ахнул он с паскудным выражением на лице. – Если что-то в этом духе случится – смело бегите ко мне, и я помогу вам.

Надо ли говорить, что после такого теплого приема больше всего на свете мне захотелось забиться в какой-нибудь дальний угол салона, лучше в какой-то автомобиль, и проплакать там весь день. Ну почему это всегда происходит со мной? Почему всегда на моем пути возникают вот эти люди, которые считают своим долгом обязательно втоптать меня в грязь? Почему мне не может хоть немного повезти?

– Чего сидим, кого ждем? – ехидно спросил Федор Иванович, увидев, что я норовлю забиться за стойку запчастей. – К клиентам, бегом марш.

– Иду! – чуть не плача, кивнула я. Но он был рад от меня избавиться и не обращал на мои метания ни малейшего внимания. Кроме того, в углу салона стоял автомат с чипсами и шоколадками, а я не ела с самого утра, потому что решила, дура, голодать, и теперь испытывала непреодолимое желание сожрать все, что движется, и даже то, что стоит и не шевелится. Особенно содержимое автомата. Я мучительно жалела себя, мне хотелось плюнуть на фигуру, которой все равно нет, но плюнуть не получалось, потому что у меня не было денег. Оставалось бродить по салону с кислым лицом и изучать бумажки около выставленных машин. К вечеру я уже почти все бумажки выучила наизусть. От голода кружилась голова. Часы показывали без пяти восемь, когда Федор Иванович подошел ко мне и сказал:

– Феерабль. Ты за весь день не поговорила ни с одним клиентом. Ходишь с кислой миной и не знаешь, куда себя деть. Я ошибся, ты не продержишься здесь и месяца. Все, одевайся и вытряхивайся, твой первый и последний мучительный рабочий день окончился.

– В каком смысле? – переспросила я, но он уже ушел. Я вышла на улицу, голодная и усталая, и поплелась на автобус. Мучительные сомнения овладели мной. Может быть, мама права и я совершенно ни на что не гожусь? Просто недоразумение, а не человек? Отсюда меня вышибут, это ясно. И Люське будет за меня стыдно. Может, надо было все-таки к папе, в регистратуру? Погрузиться в летаргический сон и спокойно дожидаться старости? А что сейчас? Идти домой, где будет пахнуть курицей или супом. И я сорвусь, натрескаюсь всего, а потом буду чувствовать себя еще большей свиньей. Почему так получается, что я всегда чувствую себя ужасно? И мне не нравится в себе абсолютно все. Должно же быть и во мне что-то хорошее? Эх, дома будет ужин, и с этим мне не справиться никак.

– Ваш билетик? – раздался голос над моей головой. Оказывается, я так погрузилась в себя, что даже не заметила, что по автобусному салону скачет бодренькая тетка с удостоверением.

– Секундочку, – кивнула я и достала кошелек. Где-то там у меня проездной. Я перерыла кармашки для кредиток, которых у меня не имелось, и скидочных карточек, которых у меня было полно. Проездной затесался в дальний кармашек, вместе с дисконтом в аптеке, скидкой в химчистке, куда я не ходила никогда. Я даже не могла вспомнить, откуда у меня эта карточка.

– Ну, девушка, скоро?

– Вот, – протянула я ей проездной, и бодрая контролерша утратила ко мне интерес. Я запихнула проездной обратно и принялась было снова грустить и жалеть себя, как вдруг кто-то сбоку ткнул меня в плечо.

– Девушка, у вас упало, – сказал мне пожилой старичок с соседнего ряда.

– Что упало?

– Вот там. Откуда я знаю что. Если это вам не нужно, зачем бросать? Не надо мусорить, – фыркнул он, разозленный моим тоном.

– Я не бросала, – удивилась я и наклонилась. Под сиденьем, прямо в пыли, лежала карточка с моей фотографией. Видимо, выпала, когда я искала билет. Это была та самая карточка в фитнес-клуб, которую родители мне купили прошлой зимой, сразу после того, как я съездила на этот глупый ДНК-тест.

– Ну, ваше? – нахмурился дед.

– Да, мое, – улыбнулась я. – Спасибо вам большое.

– Не за что, – пожал плечами он, но взгляд у него оттаял. И у меня тоже. Я вдруг поняла, что мне надо делать дальше. Не дома курицей дышать, а пойти и поплавать. Или нет, поплавать – это просто ужас, я потом от голода повешусь. Надо что-то другое придумать, например по беговой дорожке потрусить. Или на велосипеде. Чтобы потом прийти домой и упасть, и уснуть. И чтобы сил не осталось думать.

– Ты куда! – возмутилась мама, когда я, заскочив домой, схватила сумку с тренировочным костюмом и отправилась опять незнамо куда на ночь глядя.

– У меня одно дело, – туманно ответила я, чтобы не позориться перед Нинкой. Не хватало еще, чтобы она опять начала надо мной смеяться.

– А поужинать? – побежала за мной мама. – Сонечку я покормила, осталась ты.

– Я поужинала, – крикнула я с лестницы, сглотнув слюну. На улице я достала из сумки бутылку воды, которую набрала дома из-под крана, выпила ее и попыталась уговорить себя, что это был суп. Или даже борщ. Это, конечно, помогло слабо, но пока я дошла до клуба, приступ голода отступил. Я отдала девушке на ресепшн карточку, та просканировала ее и присвистнула:

– Ого, давно вы у нас не были. У вас осталось три месяца.

– Я знаю, – грустно кивнула я, в который раз признаваясь, что я дурында – профукала девять месяцев карты. – А вы не подскажете, какие из ваших занятий могут подойти совершенно неспортивной толстой ленивой девушке, которая очень хочет похудеть?

– Это вы про себя? – рассмеялась сотрудница и как-то совсем по-другому на меня посмотрела. – Вы знаете, я сейчас позову тренера, и он вам все расскажет. Лады?

– Лады, – кивнула я, немного волнуясь. Через несколько минут после того, как я переоделась и вышла в тренажерный зал, ко мне подошел симпатичный, загорелый и красиво накачанный парень.

– Здравствуйте, я Андрей. Персональный тренер. А вы Мария?

– Да, я, – испуганно ответила я, краснея под его изучающим взглядом. Взгляд этот был профессиональным, без тени и примеси личного интереса. Он осматривал мои дряблые мышцы, мои округлости живота и спины, совсем не те и не там, где должны быть у девушек округлости. Потом он спросил про мой возраст, рост, вес (тут я совсем засмущалась), записал все это себе в тетрадку и попросил меня встать на беговую дорожку.

– Будем бегать? – заволновалась я.

– Немножко, – ласково улыбнулся он.

– Но я быстро задыхаюсь.

– Вот мы и посмотрим, – кивнул он, – как быстро. Давайте.

– Ладно, – решилась я и побежала. Вернее, сначала я просто шла. А он смотрел на мой пульс, пристегнув к моему уху какой-то датчик. Потом скорость увеличилась, и я пошла быстрее, потом еще быстрее, потом побежала и через три минуты задохнулась, пошла пятнами и закашлялась, а тренер, не выказав ни тени удивления, остановил тренажер.

– Так, отдышитесь, – скомандовал он. Я хватала ртом воздух и чувствовала невыносимый стыд. Какая же я рохля!

– Ничего у меня не получится, – жалко улыбнулась я. Тут этот Андрей вдруг как-то ласково на меня посмотрел и сказал:

– Все у вас получится. Просто не в один день. Обычная физическая форма для неспортивного человека. Через месяц вы уже будете пробегать минут по десять. Все зависит только от вас. Пойдемте посмотрим, что у вас с мышцами.

– Ой, с ними все плохо.

– Посмотрим, насколько все плохо. И перестаньте ругать себя. Вы должны себе верить. Вы пришли сюда – вы уже молодец. Все будет хорошо.

– Правда? – переспросила я, побежав за ним.

Впервые, пожалуй, за долгие годы или вообще за всю жизнь я вдруг задумалась: а чего это я действительно все время себя ругаю? Ведь сегодня-то я молодец, на работе выстояла, хоть этот «Феерабль» и пытался меня выпереть. И завтра приду и буду стоять. И, может, к людям подойду. А еще я за весь день не съела ни кусочка. И не буду. Надо себе верить – значит, буду верить. Ой, что ж это он со мной делает?

– Я не могу подняться, – прохрипела я, пытаясь сделать отжимание. Но руки задрожали, и я рухнула на коврик.

– Так, это нормально. Вам надо ходить каждый день. Можно тут, на дорожку. Можно просто по улице, но каждый день. Только не бегать, а именно ходить. Минут по пятнадцать для начала, и увеличивайте скорость и время. Доведите до часа в день. И занятия раза три в неделю.

– Аэробика? – взволновалась я. По воспоминаниям, аэробика была совершенно ужасна, просто невыносима.

– Нет, не стоит. Нагрузки не для вас. И ритмика слишком интенсивная. Походите на силовые тренировки, подкачайте мышцы. Вот, я вам отметил, какие именно. И можете попробовать танец живота. Хорошо для пресса и самооценки.

– Да? Спасибо вам большое, – обрадовалась я. Почему-то, хоть я и была голодная и усталая, после разговора с ним и голод, и усталость как рукой сняло. Я встала на этот самый тренажер, включила его и стала перебирать ногами, а мысли мои переносились от этого клуба, в который я пообещала себе теперь все время обязательно ходить, к Федору Ивановичу, к тому, что на работе у меня проблемы. И что надо завтра попробовать все-таки разговаривать с клиентами, хотя и страшно, и я вообще-то не знаю, что им говорить. Что ж, буду улыбаться и махать ладошкой, как пингвин из мультика. Пусть я в результате наверняка проиграю, потому что я теперь совсем не уверена, что продавать машины – это мое, но зато это будет мой собственный проигрыш. И после него я обязательно попробую что-то еще. Пробовать новое – это как раз то, чего мне всегда не хватало.

Глава 3 Кто ищет, подлец, тот всегда найдет!

Что нужно, чтобы завоевать авторитет? Кто его знает, что это за штука такая, но оказалось, что для его завоевания нужно совсем немногое. Наш коллектив, который поначалу отнесся ко мне с недоверием, к концу месяца смотрел на меня совсем другими глазами. А именно: все (кроме начальника, к сожалению) со временем осознали, что на вакантное место пришла девушка (а ведь мог бы прийти и парень), а в том месте, где на одну девушку приходится весь салон мужиков, новая девушка – это всегда приятно. Кроме этого, все узнали, как легко и просто попросить меня сделать какой-нибудь отчет или побыть за кого-то, пока он, этот кто-то, якобы будет на тест-драйве, а на самом деле просто уйдет домой пораньше, чтобы встретиться с друзьями и выпить пивка. Да, со мной договориться было совсем несложно, особенно если учесть, что я была как тот Чебурашка из мультика – я все время искала друзей. После долгих лет в уютном затхлом болоте моего дома, после водоворотов замужества я впервые вырвалась на быструю чистую воду, и это было настоящее счастье. Все время что-то происходило, я встречалась с людьми, я что-то рассказывала им о преимуществах «фордовских» семейных минивэнов, заучив многое из объяснений коллег. Каждое рабочее утро я красилась, надевала глаженую блузку, темно-синюю жилетку и такую же юбку и казалась сама себе почти стюардессой. И я улыбалась – так много, как никогда в жизни. Клиентам, коллегам, Феераблю в ответ на его едкие ухмылки. Все мои взгляды говорили – нас так просто не возьмешь. Да и испытательный срок подходил к концу, а я все еще держалась. Я подписала несколько заказов на покупку, и клиенты не убежали от меня в панике, крича – она же дилетантка, полный ноль! Я им ласково улыбалась, говорила, что они сделали прекрасный выбор, а на вопрос типа «какое масло заливается в трансмиссию» делала круглые глаза и отвечала, что мне, как девушке, масло вредно, но я сейчас пойду и у кого-нибудь спрошу. Клиенты смеялись и подписывали заказ. Им все равно был нужен этот «Форд», а я являлась забавным, неуклюжим, но милым способом его купить. Все оказалось проще, и я уже почти совсем расслабилась, потому что буквально на днях со мной должны были подписать постоянный контракт. Я уже даже получила первую зарплату.

– Ну, поздравляю! – церемонно пожала мне руку Люська, когда я по этому случаю повела ее посидеть в кафе. Правда, предполагалось, что я в кафе буду есть только салат. Это и экономия моих самых первых денежных средств, и возможность не набрать лишних граммов, что было для меня архиважным.

– Спасибо. Знаешь, я не думала, что справлюсь с этим. Мне все время казалось, что меня выпрут. Сначала я думала, что в первый же день. Этот Феерабль…

– Кто? – хихикнула Люся.

– Феерабль – это наш начальник Федор Иванович, – пояснила я.

– А почему Феерабль?

– Это долгая история, – смутилась я.

– Ничего, мы никуда не спешим. Кажется, София твоя дома с мамой, так что все в ажуре. Рассказывай. Кто он? Полный козел?

– Нет, вообще-то он очень даже хороший руководитель. Знаешь, все его боятся, а продажи в нашем салоне самые высокие. И он такой, как сказать, представительный, выглядит так достойно. Сразу видно, серьезный мужик.

– Женат? – заинтересовалась Люся.

– Не знаю, – удивленно заметила я. – Мне страшно с ним даже рядом стоять, кажется, что он меня готов заживо спалить, так я ему не нравлюсь. Он вообще женщин не выносит.

– Почему?

– Не знаю.

– А что за Феерабль?

– Ну, это он так говорит, когда хочет показать, что кто-то перед ним – полный идиот. И дело в том, что я…

– Ты слышишь это особенно часто, – ехидно подытожила она. Я кивнула. – Это не беда. Пошел он, твой Феерабль, мы ему еще такое покажем. План ты выполнила?

– Ну… да, как-то получилось, что выполнила. Сейчас вообще заказов много, а там впереди ноябрь, декабрь, скидки. Все неплохо, я говорю. Главное, чтобы меня не посылали на тест-драйвы.

– А что? В чем проблема? – удивилась она. Я удивленно уставилась на нее.

– Ты-то что, не понимаешь? Сама же мне права купила! Я же вожу только отсюда и до столба, и то если смогу машину стронуть с места. Так что пока тест-драйвы у меня коллега один забирает, Павлик, а я ему за это статистические отчеты печатаю. Двумя пальцами, как говорит мой папа. Уже мозоли у меня на этих пальцах.

– Так, постой, – задумчиво постучала пальцами по столу Людмилка. – Тогда тебя надо бы выучить водить.

– Ой, этого я боюсь, – честно призналась я. Все эти кнопочки, сложные какие-то слова типа «маневр скоростью» или «торможение двигателем», которые свободно метала подруга, вгоняли меня в тоску.

– Это все блажь. Будем учиться, – отмела мои сомнения Люся.

– Я на это не способна, – уперлась я.

– Это ты так думаешь. А раньше ты думала, что ты вообще ни на что не способна, кроме как сидеть дома и рыдать. И плюшки трескать мамины. Да, кстати, ты что, реально худеешь? Смотрю, сидит, ковыряет салат, смотрит на меня голодными глазами. Может, тебе пиццу заказать?

– Ни в коем случае. Я и из-за салата уже переживаю, – горестно поделилась я. – Я видела в одном фильме, как девка на вечеринке, чтобы не поправиться, жевала салфетку. Вот и мне так надо.

– Зачем? – удивилась Люся. – Ты и так хороша, моя душа.

– Ничего подобного. Я толстая. И не надо меня успокаивать. Надо, наоборот, меня беспокоить. Знаешь, я ведь и в клуб хожу, – поделилась я, чуть смутившись. – Все мышцы жутко болят, но я хожу все равно.

– И часто?

– Почти каждый день.

– Но зачем? И почему без меня? – обиженно спросила она. – А, погоди, у меня же карточка уже кончилась. Может, другую купить, чтобы ходить вместе?

– Не знаю, я пока стесняюсь. Я такая неуклюжая. У нас в группе десять человек девчонок выглядят как королевы. Я когда на них смотрю, мне рыдать хочется, почему я не такая.

– А какая ты? – разозлилась Люся. – Нормальная ты.

– Я неуклюжая, не могу отжаться. Нас таких человека три, с попами, которые от земли не оторвать. И смотрим друг на друга глазами побитой собаки. Сейчас чуть полегче, я хоть немного сбросила вес, но я лучше вообще жрать не буду, но похудею еще.

– Так ты, милочка, доиграешься, – забеспокоилась Люська, но я даже не стала вслушиваться в то, что она говорит. За месяц моих мытарств я сбросила уже шесть килограммов. Не далее как вчера утром, поднявшись пораньше и пересилив легкое головокружение от запаха маминой яичницы, я встала на весы и была вознаграждена. Шестьдесят пять килограммов сто пять граммов – это, конечно, тоже не мечта, это все еще далеко от идеала, от этих сказочных ланей, с которыми я хожу на тренировку, но… красное платье, которое я воровато достала с полки в антресолях, на меня налезло! Оно сидело в обтяжку и требовало сбрасывать еще лишнее, но глядя на себя, вернее, на эту бледную симпатичную девушку с уже не такими и большими щеками, зато с очень увеличившимися голубыми глазами (волосы остались тускло-серыми), я поняла, что, как бы мама ни воняла яичницей, есть я не буду. А мама воняла. Не только в смысле запахов, она просто ругалась на меня почем зря, требуя, чтобы я ела хоть что-нибудь.

– Я ем, мама, ем. На работе ем. А на завтрак есть вредно, я читала, – врала я. – Со мной все хорошо.

– Ты выглядишь просто больной!

– Это просто тебе надо в прихожей лампочку воткнуть помощнее, – возражала я. И спасалась бегством в который раз.

– После развода ты стала совсем другой, – возмущалась она, и даже я сама понимала, что она права. Только меня это не расстраивало, а радовало. День за днем я все больше чувствовала, что я нравлюсь. Моим коллегам по работе, что привело бы в ярость моего папу, моим клиентам, нашему страховому агенту из-за столика в углу салона. Его зовут Константин, и он так мне улыбается, когда видит, что даже мне при всей моей неуверенности становится понятно, что он очень рад. В первое время я даже дергалась и оглядывалась вокруг себя, пытаясь отыскать человека, которому адресованы эти широченные добродушные улыбки. Но оказалось, что мне. Но самое странное: хоть я и видела, как сильно Константин хотел познакомиться со мной поближе, я впервые в жизни никак не реагировала на эти, так сказать, флюиды.

– Маша, привет. Опять у нас с тобой смены совпали, – радовался он, подбегая ко мне. – Выпьешь кофейку?

– С удовольствием, – кивала я, потому что кофе был тем продуктом питания, который я себе разрешала. Без сахара, конечно. Если быть честной, кажется, кофе – это единственное, чем я питалась в то время.

– Тогда я принесу, – счастливо улыбался Константин. Молодой парень работал в холдинге, куда входила какая-то куча страховых компаний. Он не был уродом, но как-то неприятно дергался и все время теребил что-то в ладонях. А, что там говорить, Костя мне просто не нравился. Хороший парень, кофе с ним попить можно, но что-то более – ни за что. И эта вот моя уверенность, что он мне не нужен, это мое нежелание, отсутствие интереса к кому-то, кто проявил интерес ко мне, – это и было самое странное, что появилось во мне. Да, после развода я сильно поменялась. Раньше я бы моментально упала в объятия того, кто проявил ко мне, такой серой мыши, хоть какой-то интерес. А сейчас, проголодав весь день и с трудом справляясь с головокружением, я понимала, что если уж и падать к кому-то в объятия, то чтобы это оказалось хорошо. Чтобы мне это было надо. Вот такая я стала – эгоистка? Может быть, но мне все эти новшества очень даже нравились. И вообще, глядя в зеркало дома, я понимала, что не так уж я плоха, как всегда о себе думала. Может быть, со временем, если я действительно похудею, я буду даже красивой. Нет, до красоты – это я махнула, – конечно, далеко. Но я буду очень даже ничего.

– Надо перекрасить волосы, – сказала я, когда мы с Люськой съели и выпили все, что собирались. – Пока есть деньги.

– О, ты хочешь поменять прическу. Это нравится мне все больше и больше! Только послушай, давай-ка ты хоть что-то будешь есть. А то так не на подиум, а на больничную койку попасть можно.

– Ладно-ладно, – милостиво кивнула я, понимая, что все равно сделаю все по-своему. Мы распрощались, договорились, что увидимся на следующей неделе, когда у меня и у нее совпадут выходные. Она трудилась на классической пятидневке, а я – два через два по двенадцать часов, работали мы в разных зданиях, так что увидеться было не так-то просто. Я вышла из кафе, застегнула плащик и сделала глубокий вдох. Чего копить и экономить деньги, если их все равно пока мало и ни на что не хватает? Я решительно развернулась и вместо того, чтобы идти домой, направилась в ближайшую парикмахерскую.

– Я хотела бы подровнять волосы и покрасить их в белый цвет, – сказала я, внутренне содрогаясь от одной мысли, что на все это скажет мама. А папа? А Нинэль как станет насмехаться! Я наверняка буду выглядеть глупо, и окажется, что мне ничего не идет. Но я хотела что-то поменять. Кардинально, чтобы меня могли вообще не узнать на улице. Пусть, меня и так никто не узнает. Чтобы я сама не узнавала себя в витринах.

– В совсем белый? Не уверена, что получится. У вас свой оттенок темно-русый, так что, может, попробуем его чуть-чуть осветлить? – озабоченно сказала парикмахерша, теребя мои серые патлы в руке. Я покраснела от неудобства и чуть не пожалела, что пришла, но пересилила себя и продолжила. Пусть мне будет хуже.

– Давайте попробуем осветлить так, как получится, по максимуму. Хочется стать блондинкой и попробовать, что это такое.

– О, тут вы правы. Блондинка – это не цвет волос. Это состояние души, – одобрила она. – Знаете, кто-то даже проводил исследование, на что лучше всего реагируют мужчины. Смешно, но все мужики, как бараны, велись на одно и то же. Белые волосы – красный цвет одежды. Просто как быки. Вот ведь идиоты, верно?

– Как интересно, – задумчиво кивнула я, вспоминая про красное платье. Может быть, мне давно надо было это сделать? И тогда я бы и замуж за Дениса не выходила?

– Ну что, значит, делаем?

– Значит, делаем, – улыбнулась я и отдалась ее заботливым рукам. Примерно через час, чуть подстриженная, смазанная какими-то масками для волос, кремами после окраски, причесанная и уложенная, я посмотрела на себя в зеркало и обомлела. Длинные светлые (не белые, действительно, но очень светло-русые) волосы прямыми тонкими прядями ниспадали по моим плечам почти так же красиво, как у одной особо гибкой и прекрасной лани из спортклуба. Из-под белокурых волн на меня из зеркала испуганно смотрела голубоглазая бледная, очень симпатичная девушка с пухлыми, чуть подкрашенными блеском губами. Это был последний штрих от очень довольной парикмахерши.

– Да уж, – присвистнула она. – Вам так надо делать всегда. Это просто идеально для ваших глаз!

– Вы просто волшебница! – выдохнула я и встала. От волнения мне даже пришлось сесть обратно и отдышаться.

– Хотите водички?

– Да, если можно.

– Или кофейку?

– Давайте, – согласилась я, понимая, что мне надо немного прийти в себя. Я смотрела в зеркало на незнакомку и думала, что даже боюсь идти в таком виде домой. Скандал мне просто обеспечен. Собственно, так оно и случилось. Почти. Я выслушала от матери, что выгляжу как все эти модели, которые на самом деле проститутки.

– Мама, но я-то не проститутка. Значит, я выгляжу как модель? Скажи, разве тебе самой не нравится? – приперла ее к стенке я.

– Нет, тебе хорошо, конечно, но что же теперь? Тебе придется красить волосы постоянно? Корни же отрастут.

– Да, мам, придется. Я хочу быть блондинкой. Это не только цвет волос, это состояние души.

– Ладно, что уж там. Вот только как папа? – обеспокоилась она. Тут как раз все оказалось не так страшно. Мой отец, хоть и накричал на меня, что волосы красят только вульгарные женщины, под конец попросил меня пройтись перед ним и даже покрутиться. И сказал (цитирую), что он и не знал, что дочь у него – просто красавица. И что современная химия творит чудеса. А Нинэль… Нинэль, когда увидела меня, а это было на кухне, и я делала себе зеленый чай, она просто одеревенела и несколько секунд вообще не могла вымолвить ни слова. Потом лицо ее перекосилось от злости, и она выплюнула:

– Что, выходишь на охоту?

– Скорее на тропу войны, – ответила ей я и широко улыбнулась. – Вижу, тебе тоже нравится. Может, тебе тоже перекраситься? Впрочем, вряд ли. У тебя волосы густые, черные, сильные. Их трудно перекрасить. А мои, оказывается, очень пластичны. Представляешь? Так парикмахерша сказала. Всего одно мягкое окрашивание – и я блондинка. А я ведь всю жизнь переживала, что у меня такие волосы.

– Ну-ну, – только и сказала Нина, прежде чем отправиться в свою комнату. Она явно была озадачена и дезориентирована моим внешним видом. А я пошла к себе, чуть ли не впервые чувствуя себя победительницей. Я засыпала, думая: интересно, появится ли у меня повод надеть куда-нибудь мое красное платье? Ведь тогда, если верить парикмахерше, я буду как та самая красная тряпка для быка. Никогда в жизни я не была объектом пристального мужского внимания. Надо хотя бы однажды для разнообразия попробовать.

А наутро мои весы (которые я почти уже полюбила) показали мне шестьдесят три килограмма, отчего настроение мое окончательно улучшилось. Я быстренько умылась, собралась на работу, Соня сегодня была оставлена дома по маминой просьбе, так как она немного сопливила. Я не стала ее будить, но поцеловала в пухленькие щечки. Девочка моя спала, как ангел, и в ответ на мой поцелуй только забавно пошевелила носиком и вздохнула. Вот уж кого пухлое личико не только не портило, но только делало еще умильней. Что и говорить, Сонька у меня была прехорошенькая. Я просто не представляю, как Денис может без нее жить!

– Ты уже пошла? – шепотом спросила мама, высунувшись в прихожую. – Опять не ела?

– Я взяла яблоко, – ответила я, что было чистой правдой. Я решила, что от одного яблока вреда не случится, так что можно будет его потом, где-то в двенадцать, съесть. День определенно удался, начать хоть с того, что, несмотря на октябрь, на улице вдруг обнаружилась аномальная жара, почти тридцать градусов. Настоящее бабье лето, хоть в летних платьицах ходи. На работе было тихо и гладко, никто еще не пришел. Даже Феерабль, что радовало, ибо он так и не сменил за весь месяц гнев на милость. Правда, в народе говорили, что для него гнев – это естественное состояние души, а милости от него никто не видел никогда. Отдельные впечатлительные сотрудники из других отделов салона даже считали, что наш Федор Иванович на самом деле подписал договор с самим дьяволом, отчего у «Форда» такие высокие продажи. Но мы предпочитали думать, что дело в нашем мастерстве.

– Привет, – кивнула я охраннику, стоящему с открытым ртом. – Как жизнь? Что такое?

– Ты какая-то другая! – выдавил он после минутного раздумья.

– Вот он, позитивный эффект от получения зарплаты.

– Нет, я про это… – И он смешно поднес руку к голове, словно отдал мне честь.

– Ах, ты про волосы, – наигранно удивилась я. Конечно, я этой реакции и ждала. Ура, действует. Жаль, нельзя в качестве униформы надевать что-то красное. – Это я так. Побаловалась.

– Очень… даже, – сглотнул охранник и предпочел дальше помолчать. И так продолжалось весь день. Приходившие на работу коллеги бурно выражали свои восторги, отчего я краснела и смущалась. Но было ужасно приятно, особенно если учесть, что такое случилось со мной впервые в жизни. А Константин, увидев меня такой, просто побелел и принес мне кофе, даже не спросив, хочу ли я его. Он сунул мне чашку дрожащими руками, подождал, пока я отопью, а потом состроил решительное лицо и спросил:

– Что ты делаешь сегодня вечером? Может, сходим куда-нибудь?

– Я… даже не знаю, – растерялась я. Если посчитать на пальцах, это было второе или третье подобное предложение за мою жизнь. И все прошлые (поступившие от Дениса, тон – великодушно-уверенный в невозможности отказа) я приняла. А теперь – теперь я чувствовала, что я изменилась. Но мне не хотелось обижать Константина.

– Может, в кино?

– Кость, я сегодня занята. Может быть, как-нибудь в другой раз? – выдала я фразу, которую я слышала в каком-то кино. Но никогда не говорила ее сама. Костя сразу потух, но остался стоять рядом со мной, мы пили кофе, обсуждали какие-то новости нашей автомобильной арены. Он сообщил, что к нам должны завезти новую модель в выставочный зал. Я сказала, что мне кажется, у нас и так все заставлено. Он ответил, что ради новой модели, наверное, уберут «Си-макс», и тогда его места вообще не будет видно. И я пообещала, что все равно всех клиентов буду направлять страховаться только к нему. Вот тут-то ко мне и подошел Феерабль.

– Киселева?

– Да, я, – кивнула я, моментально пугаясь. С ним я всегда чувствовала себя маленькой девочкой, причем нашкодившей.

– Вы уверены? – насмешливо переспросил он.

– Конечно, – глупо кивнула я. И разозлилась. Сколько он будет надо мной прикалываться?! – Паспорт показать?

– Но я так понимаю, что в паспорте будет совсем другая женщина, – заметил он, пожав плечами. – С вами теперь надо разбираться, проводить идентификацию по другим признакам. Брать отпечатки пальцев.

– Не думаю, что цвет волос может так сильно изменить человека, – возразила я.

– Да, но если при этом человек вдруг уменьшится вдвое, то могут возникнуть проблемы, – заметил он. Ага, значит, даже этот бесчувственный чурбан отметил, что я похудела! Вообще брошу есть. Подарю яблоко Константину.

– Ничего, эти проблемы можно решить. Изготовим новый бейджик, и все.

– Нет, Киселева, я серьезно. Когда я соглашался вас взять, я надеялся, что вы не будете создавать мне тут проблем. А теперь я вообще не знаю, что с вами делать. У нас тут не тряпочный салон, нам не нужно, чтобы клиенты бегали за вашими белыми волосами. Нам нужно, чтобы они хотели купить машины, а не вас.

– Вам не кажется, что вы переходите все границы? – пробормотала я, чувствуя, как слезы обиды против воли собираются в уголках глаз. – Вы что, запрещаете мне хорошо выглядеть?

– Ох, какой ужас. Не надо вот этого, – запаниковал он, увидев, что я сейчас расплачусь. – Я вообще продолжаю считать, что вам тут не место. Но если уж вы хотите – красьтесь во что угодно, хоть в кикимору болотную. Только работа не должна пострадать.

– Но я же все делаю. У меня же показатели в норме, – кивнула я, всхлипнув. – И я стараюсь всему научиться. Вы чем-то недовольны?

– Я пока не знаю, что не так. Но с вами, с женщинами, всегда что-то не так. Я только не нашел что. Но вы не сомневайтесь – кто ищет, тот всегда найдет. Ладно, идите работайте. И постарайтесь сделать так, чтобы весь наш мужской персонал не отвлекался на вас. Может, вы перекраситесь обратно?

– Ни за что.

– Ну, хоть с этим все понятно, – вздохнул он и ушел, демонстративно размахивая руками, мол, что я еще могу сделать. Беспредел. А я в очередной раз задумалась, почему такой успешный и в чем-то даже приятный мужчина так сильно ненавидит женщин. День потек своим чередом, я решила все-таки не отказываться от яблока, надеясь, что его витамины меня поддержат. Выпила чашки три кофе, бутылку воды. Пообщалась с пятью-семью клиентами, один из которых захотел после моих уговоров попробовать и прокатиться на «Фокусе». Я бы, конечно, предпочла, чтобы он обошелся без этого и купил машину так, но пришлось бежать за Павликом и просить его прокатиться с клиентом и его женой.

– С тебя причитается, – сказал он, поймав ключи от «Фокуса».

– Само собой. Хочешь, я за тебя выйду на смену в воскресенье? – спросила я, мечтая, чтобы он согласился. Воскресенье дома – самый ужасный день, все сидят, ругаются, разгадывают кроссворды и едят. Едят и едят, четыре раза за день, а запахи сводят меня с ума. Но не могу же я просидеть, как царевна-лягушка, весь выходной в бассейне клуба? Так что я и сама бы с удовольствием вышла за Павлика на работу.

– Можно, – одобрил он и пошел к выходу. Я, довольная, посмотрела ему вслед, а потом, минут через пятнадцать, клиенты вернулись довольные и возбужденные. Оказалось, что жене всегда хотелось, чтобы в машине имелось много подстаканников. В «Фокусе» все было в них. А мужу только и требовалось, чтобы жена его не пилила, так что мы все оформили, подписали, и они даже сразу заплатили аванс, что бывает далеко не всегда. Обычно люди уходят, чтобы сначала посчитать кредит, потом думают, рыдают над нашими драконовскими процентными ставками, потом злятся на Константина за то, что у нас такие дорогие страховки. И только потом приходят и платят деньги. А тут такая удача. Настроение у меня было – просто фантастика, как вдруг, когда я стояла и нацеживала из автомата чашечку очередного кофе, из-за спины моей раздался резкий голос:

– Значит, вы не сами проводите тест-драйв. Почему?

– Федор Иванович! – подпрыгнула я на месте, отчего облила кофе весь рукав блузки.

– Что, не признали? Так объясните, почему это вы сами не проводите тест-драйв? – сказал он, сощурившись. Ну что мне оставалось делать? Рассказать про мою тяжелую жизнь, про гибэдэдэшника, который продал мне права? И после этого сразу получить закономерный пинок под зад и убраться восвояси, чтобы рыдать, вытирая слезы свежепокрашенными белыми волосами? Оставалось только врать.

– Я просто хотела остаться и поработать с бумагами.

– Да? С какими? – насмешливо наклонил голову он. И ведь приятный с виду мужик, а ведь вот уволит меня сейчас, и даже ничего в нем не шелохнется. А я так старалась.

– С отчетами.

– То есть вы не поехали не потому, что на самом деле не умеете водить. У вас просто были дела поважнее и вы отдали клиента другому? – интонации нарастали.

– Да, примерно так, – выдавила я еле слышно.

– Тогда вам не составит труда продемонстрировать мне свои навыки вождения.

– Сейчас? – ужаснулась я. В голове заиграл похоронный марш. Там-та-та-там… и так далее.

– Сейчас у меня переговоры. А завтра с утра я жду вас на парковке. Вот так, моя милая, – развел руками он. И ушел, оставив меня стоять, паникующую, но понимающую, что это провал. Штирлиц, это определенно провал.

Глава 4 Оказывается, я умею «упасть к ногам»

Не могу сказать, чтобы решение, которое я приняла после долгих раздумий, было для меня легким. Первой мыслью, которая зазвенела в моей голове, когда Феерабль отбыл к себе в кабинеты, была – увольняюсь. Срочно, не дожидаясь перитонитов. Пока не разрезали без наркоза, надо уносить ноги. И вообще, зачем мне позориться? Я сидела за рулем только пару раз в жизни, это был Денисов «жигуль», причем воспоминания у меня об этих эпизодах самые что ни на есть отвратительные. Я еще только всовывала ключи в замочек, а Денис уже принимался на меня орать.

– Что ты делаешь, дура безмозглая. Ты мне стартер спалишь! – орал он, игнорируя тот факт, что я не знаю, что такое стартер.

– Ой, прости! – кричала я, тут же отдергивая руки. Хотя понять, что именно я делала не так, никак не могла. Денис, мрачный и красный от злости, перегибался через сиденье и заводил машину сам, действуя при этом точно так же, как я. И жужжало все примерно так же.

– Чего ты газуешь? Чего газуешь, идиотка? Убери ногу с педали вообще!

– Ладно, – соглашалась я, чтобы только его успокоить. Хотя мне было непонятно, как машина будет ехать, если не жать на педали.

– Тебе сказали не бросать сцепление?! Сказали?! Так какого хрена ты его бросаешь! – визжал он, окончательно выйдя из себя после того, как машина взревела диким ревом, а потом заглохла.

Подытожим. За те пару раз мне удалось только трижды тронуться с места и только дважды переключить палку передач на вторую позицию. После этого Денису показалось, что я качусь по прямой проселочной дороге слишком быстро, и он отдал команду тормозить. Ее он уже отдал матом. Я же после этого перекрестилась, что теперь ему, наверное, больше не захочется учить меня водить. Хотя он имел такие мечтания, что я выучусь рулежке и буду вместо него по выходным ездить с его мамой в «Ашан» закупать провизию. Но мечта прогорела, а мои способности к вождению были признаны нулевыми. И вот теперь мне надо каким-то образом доказать злому волшебнику, у которого есть заклинание против меня и моей работы, что я не просто на бумаге водитель категории «В», но и на практике умею добраться из пункта А в пункт В, минуя все окружающие препятствия. Как это сделать? Ответ очень простой – никак. Невозможно. С другой стороны, моя Люська как-то сказала:

– Не бойся браться за незнакомое дело: любитель построил Ковчег, профессионалы построили «Титаник».

«А ведь точно!» – подумала я. А это значит, что мы не должны сдавать своих редутов, хотя бы не попробовав. Что от меня требуется? Что вообще требуется от человека на тест-драйве? Сесть в машину на стоянке, завести ее (сложность номер один, до этого я еще как-то бы справилась), включить передачу, выжать сцепление и проехать метров сто по прямой до шлагбаума. Там, после него, показать пропуск парню в будке (симпатичный, кстати) и выехать за пределы родного салона. Все. Дальше уже рулить должен клиент. А раз так, то и я смело могу демонстрацию на этом прервать. Верно? Не знаю, это как пойдет. Но ведь утопающий, даже если знает вполне точно, что утонет, все равно хватается за спасательный круг. Вот и я схватилась за круг, только за рулевой. В Люськиной машине.

– Дорогая! Милая! Люсечка! Спасай! Можно, я к тебе сейчас прибегу? – заплакала я ей в трубку сразу после принятия решения. Из двух зол я выбрала большее и теперь без Люськи обойтись не могла никак. Через час мы сидели на парковке около административного здания нашего холдинга, я – на месте водителя, Люська – на месте пассажира. Я нервничала, она – еще больше.

– Ты только смотри, если что – помнишь, где тормоз?

– Вот тут, левая педаль? – неуверенно отвечала я. В Денисовой машине педалей было три, так что теперь я маялась, не зная, как решить проблему. Одной педали явно не хватало.

– Да, левая. А правая – это газ. А то, что ты так смешно пытаешься найти, – сцепление. У меня его нет. У меня АКПП.

– Это я поняла, – в панике закусила губу я. А вдруг Феерабль меня посадит в машину с тремя педалями, что тогда?

– Давай включай машину. Давай, а то мне еще отчет в налоговую посылать. У нас только Интернет починили, а тут ты.

– Я даю, – кивнула я, выполнила Люськины инструкции, отчего машина дернулась вперед. Я резко нажала на тормоз, но машина почему-то не заглохла, а просто остановилась.

– Видишь, это значительно проще. Говоришь, надо проехать по прямой?

– Да, – кивнула я удрученно. В течение последующих трех часов мы тренировались ездить по прямой, и, хотя моя прямая все равно получалась кривовата, к поздней ночи мы с ней вполне освоили набор функций из включить, установить передачу на D, тронуться, повернуть, запарковаться, поставить передачу на P, выключить мотор.

– Надеюсь, тебе этого хватит, – устало выдохнула Люська, когда я тихонько отвалилась в кресле, чувствуя, что все мои мышцы задеревенели похлеще, чем в спортивном зале.

– Как же это тяжело и трудно – управлять этим, понимаешь, транспортным средством.

– Ерунда, дело привычки, – отмахнулась Люська. – Ну, удачи тебе.

– Спасибо, – кивнула я и поплелась домой. Когда я, усталая и измотанная, часов в одиннадцать или даже позже, зашла в ванну, чтобы умыться, я чуть не получила сердечный приступ, случайно столкнувшись в зеркале со своим собственным отражением. Я не сразу себя узнала в девушке со всклокоченными белыми волосами и голубыми глазами, вокруг которых размазалась тушь. Девушка выглядела устало и испуганно.

На следующий день я, превозмогая усталость, встала, заставила себя залезть под душ и повернула ручку горячей воды на минимум. Это было совершенно необходимо, потому что я практически так и не смогла уснуть в ту ночь, передо мной мелькали горящие фары двигающихся мне навстречу машин, а как только удавалось задремать, мне начинали сниться кошмары. Головоногие существа с фарами и на головах, и на ногах пытались оторвать меня от сиденья Люськиной машины, а я упиралась как могла, но в конце концов какой-то инопланетный, горящий ксеноном червяк выкидывал меня через лобовое стекло, и я в облаке стеклянных брызг падала в пустоту безвоздушного пространства. И просыпалась в холодном поту, задыхаясь в духоте комнаты. Какая-то действительно аномальная жара, скорее бы наступила настоящая осень.

От ледяных струй душа я завизжала и тут же заткнулась, попытавшись устранить проблему с помощью включения горячей воды. Переборщила и таким образом окатила себя еще и потоком обжигающих струй, отчего выпрыгнула из ванны и долго регулировала воду, чтобы она приняла какой-то нормальный температурный режим. Потом, когда я вышла из душа и красилась, мелькнула мысль, что сегодняшний день – просто перевод макияжа, я наверняка буду реветь и размазывать по лицу и эту тушь, и эти тени. Но если уж пропадать, то пропадать достойно. Я надела самую лучшую блузку, отгладила юбку, нацепила туфли на высоком каблуке, которые купила на остатки зарплаты, и пошла на расстрел.

– Ты с каждым днем все прекраснее, – кивнул мне с улыбкой охранник.

– Спасибо, – ласково улыбнулась я. – Пользуюсь хорошей погодой. А то кто знает, что будет завтра.

– Это точно, – улыбнулся он и проводил меня долгим взглядом. Костик, еще только увидев меня, подбежал и сказал, что в автомате еще вчера кофе кончился, но он купил баночку, и если я хочу…

– Конечно. Давай.

– У меня еще есть конфеты, – радостно добавил он.

– От конфет я, пожалуй, воздержусь, – помотала головой я, сглотнув слюну. На завтрак я позволяла себе кусочек черного хлеба и витамины. Иногда чисто для здоровья я добавляла к рациону отварной курицы, но когда ее ела, у меня создавалось впечатление, что я сама себя предаю и толстею на глазах с каждым проглоченным куском. И я старалась есть быстро, на ходу, чтобы не успеть слопать больше. А тут конфеты. Нет чтобы хоть морковки предложить.

– Я смотрю, вы уже с утра успели построить глазки всем, – раздался голос сверху. Первая мысль, что это сам Господь разговаривает со мной, была отметена как нелепая, хоть и более удобная для меня в данных обстоятельствах. Я задрала голову и увидела, как около лестницы на втором этаже стоит Феерабль и недобро на меня смотрит.

– Ничего я не строила. Что, кофе тоже попить нельзя?

– Кофе? У нас же сломался автомат, – удивился он, спускаясь ко мне. Я похолодела – вот он, час расплаты за совершенный подлог. Нельзя, нельзя покупать права. Надо честно учиться, сдавать экзамены, чтобы потом не попадать в такое вот…

– Да, сломался, – подтвердила я. – А чайник-то цел.

– Так, значит, – почему-то окончательно разозлился он. – Кофе гонять будете после того, как мы с вами покатаемся. И убедимся в том, насколько вы профпригодны.

– А если я профнепригодна? Я не утверждаю, что я вожу хорошо, – запищала я, семеня за ним в сторону парковки. Он же шел, не оглядываясь, и, кажется, уже потирал ручки, готовясь подписать приказ об увольнении.

– Я уверен, что вы вообще не водите. Никак, – коротко бросил он мне, подходя к «Фокусу» и открывая дверь. – Прошу.

– Спасибо, – прошептала я, глядя на открытую дверь как на разверстую пропасть. Что-то мне как-то нехорошо. И правильно, что хорошего в том, чтобы разбить дорогую казенную машину? Нехорошо мне!

– Ну? Садитесь.

– Сейчас, – кивнула я и наклонилась.

– Или, может, проще признаться и не мучиться? Ведь купили же права! Зачем вам это?

– Мне нужна эта работа. Она мне нравится, – уперлась я и села в салон. Феерабль тут же плюхнулся рядом. Кажется, он наслаждался.

– Чем же она вам так нравится? – продолжил допрос он, пока я лихорадочно осматривала машину, которую до того видела уже сто раз, но никогда не обращала внимания, сколько у нее, к примеру, педалей. Вот сколько в ней зеркал, я знала четко.

– Интересно, люди хорошие, коллектив. Машины красивые, – бормотала я, с облегчением нащупав ногой только две педали.

– Люди вам нравятся. Это понятно, – зло бросил он. – Особенно из отдела страхования, видимо.

– Страхования? Почему? – переспросила я, пытаясь незаметно прикинуть, где тут позиция D на коробке передач. Оказалось, что с этим все более или менее так же, как у Люськи в машине.

– Вот вам ключи, – еще резче сказал Феерабль. От одного его тона я похолодела и захотела сбежать. Но взяла дрожащими пальцами ключи, случайно дотронувшись до его руки. Меня бросило в жар, стало еще страшнее. Это не сон, не школьная шутка, все очень серьезно. Что я делаю?

– Спасибо, – автоматически кивнула я и вставила ключ в замок зажигания.

И в самом деле, зачем мне эта работа такой ценой, что, я себе не найду другую? Подумаешь, зарплата. Не в деньгах счастье. Но мне так хотелось тут остаться, мне было тут хорошо. Пусть даже и этот злюка – все равно. Я повернула ключ. Машина завелась, а Федор Иванович насмешливо улыбнулся.

– Отлично, ключ поворачивать вы умеете. Посмотрим это кино дальше.

«Зачем вы такой?» – хотелось спросить мне. Действительно, если бы он пожелал, он мог бы быть очень даже приятным человеком. Почему ему так важно, чтобы его все боялись?

– Так, ну и что дальше? Или вы прогреваете мотор? В такой жаре это совершенно лишнее.

– Я еду, еду, – кивнула я и уперлась ногой в педаль тормоза. То есть я бы хотела, чтобы это оказалась она – педаль тормоза. Честное слово, в этот момент я была готова во всем признаться, но машина, как на удачу, стояла так удобно, а будка охранника находилась так близко, что я пересилила стук в висках, перевела ручку коробки передач, сняла ногу с тормоза и поехала медленно-медленно, каждую секунду стараясь следить за тем, чтобы не чиркнуть машины, стоящие по бокам.

– Ого! – хмыкнул Феерабль. – Какой прогресс, скорость пять километров в час.

– Но я же двигаюсь? Не отвлекайте, – сжала зубы я. До будки оставалось всего ничего, как вдруг какой-то кретин стал разворачиваться и поехал мне навстречу, желая попасть в противоположный край парковки. Этой ситуации я никак не предусмотрела! Мы не отрабатывали этого на тренажерах. Земля, Земля, как слышишь, прием! У нас нештатная ситуация.

– Сдайте вправо, – скомандовал Феерабль.

– Сейчас, – пискнула я, крутанула руль, нажала на педаль, сразу же ее отпустила, нажала на тормоз и остановилась чуть правее. Моя машина оказалась в критической близости от чьего-то зеркала, но зато диверсант проехал мимо меня, даже не чихнув. Я выдохнула, чувствуя, как голова кружится от нервов все сильнее, снова повернула руль, отпустила педаль, нажала газ и подкатила к будке.

– Выезжаете? – кивнул охранник и открыл шлагбаум.

– Ага, – кивнула я и выехала за ворота. Там, за ними, метрах в ста по прямой, которые я преодолела, чувствуя, как пот течет по спине, я нашла место для остановки. Около выезда на шоссе было чудесное избавительное пустое место, где я и запарковала машину. Решительно выключила мотор, отстегнула ремень безопасности и посмотрела на начальника, который как-то смазался и выглядел словно в тумане. Может, закричать «Ежик» – и мне снова кто-то ответит «Лошадка»?

– А дальше? – раздался его глухой голос. Я удивилась, голос раздавался как будто издалека.

– А дальше, – сказала я, с трудом открывая дверь, чтобы выйти, – дальше клиенты рулят сами. Получайте ваш тест-драйв.

– Что с вами? – из-за облаков донесся до меня его голос. Мои руки цеплялись за дверцу машины, но какая-то густая вата уже опутала меня всю, я перестала ощущать собственные ноги, которые, кажется, просто пропали. Через секунду все кончилось, и я провалилась в какую-то темноту. Последнее, что я услышала, это слово «Феерабль», сказанное совсем другим тоном.

Вообще-то я не отличаюсь излишней нежностью или нездоровьем. В детстве я почти никогда не болела ОРЗ, которое сейчас Софьин педиатр почему-то называет ОРВИ. Термин поменялся, сопли остались. Так вот, у меня даже этого почти никогда не было. Однажды у меня случился отит, но и тот возник после того, как я полчаса проехала в электричке, высунув голову в окно, чтобы смотреть на домики. Как тогда ругалась моя мама, которая не пресекла этого вовремя. Так что, если не считать того происшествия, я всегда была относительно здорова. Поэтому вот так вот на ровном месте свалиться в обморок, да еще буквально под ноги собственному начальнику – это что-то новое для меня. Я и вправду изменилась.

Но сначала я совершенно ничего не поняла. Я просто отцепила пальцы от дверцы машины и полетела белым лебедем на асфальт. Феерабль, конечно, к такому повороту событий оказался не готов, поэтому, пока он выдернулся из машины, пока обежал ее вокруг, пока принялся меня ловить, я уже успела все, что собиралась. А именно – живописно грохнуться к его ногам, ударившись при этом виском об асфальтовый бордюр. Дальше, как я уже сказала, была тишина, нарушаемая только каким-то легким гулом в ушах. А затем я обнаружила себя полусидящей на полностью опущенном переднем (пассажирском, хвала Господу) сиденье, а рядом за рулем сидел бледный, охваченный паникой Феерабль и жал на газ.

– Куда мы? – одними губами прошептала я, чувствуя, что все-таки со мной все совсем не в порядке. Какой-то странный привкус во рту. Кровь?

– Ты очнулась? – раздался счастливейший голос начальства. – Господи, ну ты меня и напугала. Как ты?

– Даже не знаю, – слабо пробормотала я, после чего снова выключилась. Так, на секундочку.

– Эй, ты здесь? Держись, мы сейчас в больницу уже приедем, – в его голосе заметно звучал оттенок паники. Это хорошо, это радостно. Пусть посмотрит, до чего довел свою новенькую сотрудницу этот уверенный в себе пижон.

– Какую больницу? – спросила я, пытаясь открыть глаза. Перед ними все еще плыло, но я успела отметить, что у меня разбита губа и действительно течет кровь.

– Нет, ну ты даешь. Так грохнуться! Кошмар. Хоть бы знак подала. Ты лежи-лежи, не шевелись. Почти приехали, – делился пережитым он.

– Я лежу. Мне работа была нужна, – прошептала я, понимая, что даже такой бессердечный истукан не должен проигнорировать просьбу умирающей. Какая я все-таки корыстная! Есть чем гордиться.

– Работа? Ты что, больная? – взвизгнул он, вытаращившись на меня.

– Сейчас? Определенно, – простонала я.

– Ну прости. Никуда от тебя работа не денется. Куда только твой муж смотрит? Как отпускает тебя из дома!

– Муж? Какой муж? У меня нет мужа, – высказалась я, слизывая кровь. – Только дочь.

– Мы приехали! – радостно продекламировал Феерабль. – Так, только не шевелись. Я сейчас какие-нибудь каталки раздобуду. Доктора!!!

– Со мной все в порядке, – попыталась успокоить его я. И действительно, в этот момент мне уже стало значительно лучше. Духота и головокружение прошли, картина мира снова приобрела четкость. Черт, что это было? Это все из-за нервов?

– Вот, давай-ка, Мария, я тебе помогу, – вернулся откуда-то суетливый и очень от этого милый Феерабль. – Берись-ка за мою шею.

– Я могу сама, – пробормотала я, но он уже вытащил меня, как пушинку, из машины и уложил на каталку. И стало так приятно, что обо мне заботятся, как когда-то в детстве, когда мама отпаивала чаем с медом и читала сказки.

– Сама, сама, – заворчал Феерабль, толкая носилки по больничному коридору. – Все вы сами. Разве можно так переживать из-за работы? Обещаешь, что не будешь больше?

– Обещаю. А вы меня не уволите?

– Опять ты об этом? В принципе, хочешь ты работать – работай. Блин, ну когда ты полетела, я думал, все – кранты. И эта кровь! – продолжал он. – Кошмар. Доктор, я могу ее подождать? Или вы ее будете госпитализировать?

– Пока не знаю, – ответил пожилой лысоватый доктор со стетоскопом в руках. – Дайте вы мне ее осмотреть.

– Конечно, – испуганно кивнул он. И так в этот момент был похож на человека! А доктор же, напротив, с механической точностью проводил какие-то манипуляции, измерял давление, пульс, звал медсестер, чтобы те сделали экспресс-анализ крови, крутил меня, вертел. И вдруг огорошил меня:

– Ну, голубушка, вы часом не беременны?

– Нет! – испуганно замотала головой я.

– Точно? – пристально посмотрел доктор сначала на меня, а потом зачем-то на моего грозного шефа. Тот, соответственно, побледнел и замотал головой.

– В таком случае я могу диагностировать истощение, – вздохнул он. – Вы что, худеете?

– Что? – ахнула я. – С чего вы взяли?

– Щеки впалые, тургор кожи слабый, давление понижено. В обмороки падаете. И вот – одежда вам великовата. Как питаетесь, спрашиваю?

– Нормально, – неуверенно ответила я. А что – черный хлеб, кофе. Разве не нормально?

– Понятно. Имейте в виду, нельзя терять в месяц больше двух килограммов. Очень плохо для здоровья. Я вам пропишу восстановительные витамины, направлю в поликлинику на уколы. Но пожалуйста, отрегулируйте питание. Если, конечно, хотите прожить долго. Если же вы намерены просто похудеть, и все, тогда могу порекомендовать одну хорошую контору ритуальных услуг.

– Доктор! – возмутилась я.

– Что доктор? – строго посмотрел на меня он. – Я вам серьезно говорю, не смейте просто голодать.

– Не буду, – кивнула я испуганно. А доктор открыл дверь и позвал Феерабля, который, оказывается, дожидался меня в коридоре.

– Вы ей кто?

– Я ей – руководство, – серьезно отрапортовал он.

– Так вот, докладываю. Я ее с вами отпускаю, госпитализировать не буду, но ей нужно пару дней отдохнуть и не нервничать.

– Ладно, – потупился Федор Иванович. А как же, ведь это кто источник моих нервов? Конечно, он! – Обещаю, нервничать она не будет.

– И еще, она у вас похудеть пытается путем полной голодовки. Это плохо. Может быть, как-то повлияйте. Этого же нельзя. Ее надо кормить. Поговорите с кем-то. С ее родными, например.

– Худеть? Зачем? – удивленно вытаращился на меня Феерабль.

– Что бы вы понимали! – фыркнула я и села на кушетке. – Знаете что, доктор? Колите мне свои витамины и отпускайте. Есть я начну, а об остальном – это мое дело. Вы просто никогда не были толстой девушкой.

– Но ты же и так совсем худая! – воскликнул Феерабль.

– Да что вы говорите, – всплеснула руками я, пытаясь встать. Голова еще немного кружилась, но мне стало определенно лучше.

– Я тебе говорю, что это глупость какая-то, – нахмурился он, беря меня под белы руки. – У тебя и так прекрасная фигура.

– Все-то вы врете, гражданин начальник, – промямлила я и плюхнулась на сиденье в автомобиле. Феерабль завел двигатель и потихонечку тронулся с места, задумчиво поглядывая на меня. Интересный у нас получился тест-драйв. По крайней мере, появилась определенная уверенность, что рабочее место я никак не потеряю.

Глава 5 Любовь с первого взгляда начинается после второй бутылки

В тот день и час, когда я сидела в фирменной машине вместе с моим уже почти нестрашным начальником и глядела, как московский вечер опускается на запруженный город, меня вдруг посетила странная мысль, которая никогда до этого даже не мелькала в моей голове. Оказывается, я совсем-совсем себя не знаю. Странно, не правда ли, дожить почти до двадцати семи лет, чтобы понять, что каждое утро в зеркале видишь совершеннейшую незнакомку? Что ты живешь, думаешь о себе что-то, как-то себя представляешь – но на самом деле ничего о себе не знаешь. Что я, собственно говоря, такое? Скучнейшее создание, плохая фигура, невразумительное лицо, тусклые, хоть теперь и белые волосы – но только разве это может что-то изменить? Нет, еще вчера я бы сказала, что я безнадежна. Или что надоела и не интересна никому, даже самой себе. Но почему – вот в чем вопрос – я в этом так уверена? В том, что я ни на что не способна, – это понятно. В этом меня убеждали с самого детства. Мама, папа, сестренка тоже, добрый человек. Что еще? Я уверена, что не умею одеваться. Почему? Ну, наверное, потому, что, когда я смотрю на себя в зеркало, мне сразу хочется убежать на Северный полюс или куда-то туда, где зеркала запрещены законом. Иными словами, мне еще ни разу не понравилось то, что я видела в зеркале. Нет, бывало, конечно, иногда, когда вдруг я являлась себе в каком-то ракурсе, на секундочку, на момент, с какого-то полуоборота головы, специального или случайного взгляда. И тогда я, удивленная, смотрела и говорила:

– А ведь я почти симпатичная!

Но в моей голове тут же звучали ответы:

– Что ты нацепила? Тебе нельзя носить юбки, у тебя кривые ноги, надень лучше джинсы, – это голос мужа.

– Что это за прическа? Тебе это не идет! – это свекровь, которая хоть и человечнейшая особа, но всегда считала, что волосы у меня ужасные и укладываю я их ужасно. Что так и было, потому что я, стараясь хоть как-то выжить с ТАКИМИ волосами, просто затягивала их в хвост, чтобы не было видно.

– Что ж ты за дура-то такая набитая? Ведь ты простых вещей не понимаешь! – это Людмилка, подруга моя обожаемая, но даже она считала всегда, что я непроходимая тупица. И я была уверена, что она права. Что я понимаю в этой жизни? И самое главное, повторюсь:

– Ты ни на что не способна! – это от всех, от мамы-папы, Нинэли (ты просто жалкая простушка, кому ты нужна – даже алкашу последнему не сдалась) до моего бывшего.

– От тебя никакого проку, ты даже не можешь мужу завтрак нормальный сделать. Рубашку погладить! Что за пустая женщина?! Зачем с тобой жить? Мне проще жениться на стиральной машине, будет больше пользы.

Огромный хор самых разных голосов всю жизнь твердил мне это, от самых близких людей до абсолютных незнакомцев. Взять хотя бы Феерабля, ведь он-то тоже с первых же минут моего появления на рабочем месте решил, что я – пустая трата времени, не смогу нормально трудиться. Почему он так решил? Почему даже я сама была в этом так уверена, ведь смогла же на самом деле. Вот уже почти месяц я работаю ничуть не хуже других, показатели у меня растут. Даже сейчас – ведь доехала же я до ворот, хотя вообще не умею водить. Смогла же? Почему же я продолжаю думать, что я – ничтожество? С чего я вообще это взяла? Стоп, а разве так бывает, что у ничтожества огромная сила воли? Скажите честно, бывает? Нет? А у меня есть. Ведь не может не быть большой силы воли у человека, который решил похудеть и похудел, да так, что упал в голодный обморок.

– Скажите, Федор Иванович, а куда мы едем? – спросила я, провожая взглядом мелькающие за окном машины огни.

– В одно место, – тихо ответил он. – Ты можешь еще подремать.

– Я не сплю, – помотала головой я, но послушно замолчала и прикрыла глаза. Я никогда не думала, что у меня есть сила воли. Может быть, просто ее раньше не было? Возможно такое? Нет, подумала я, наверное, просто раньше не существовало ничего, что бы я хотела с такой силой. И дело в том, что я вообще в жизни мало чего хотела. Разве что чтобы меня любили. Чтобы… чтобы я была кому-то нужна, такая жалкая и бессмысленная. Это какой-то замкнутый круг. Если у меня есть сила воли, значит, никакая я не жалкая и не бессмысленная. У меня есть что-то, о чем я понятия не имела. Оно было, а я о нем и не подозревала. Может, я не такая уж уродина? Не такая, какой видит меня Нинэль. Не такая, какой я вижу себя сама, когда смотрю в зеркало.

– Мы приехали, – тихо сказал Феерабль. Я вздрогнула и приподнялась на сиденье.

– Куда? На работу? – Но за окном не было ничего, отдаленно напоминающего автосалон.

– Не на работу. Далась тебе эта работа, – отмахнулся он, вылезая из машины.

– Что это? – удивилась я, когда он помог мне выйти. Мы стояли на проспекте, перед каким-то красивым невысоким особняком с надписью «Тоскана».

– Это? Ну, скажем, это то, что доктор прописал, – усмехнулся он и открыл передо мной тяжелые дубовые двери.

Я прошла внутрь, пребывая в полнейшем недоумении. Мысли все еще судорожно метались по моему собственному внутреннему миру, в котором теперь была полнейшая путаница, и я с трудом воспринимала реальность. Кто я? Где я и почему? Мы вошли в зал с кучей столиков, накрытых сияющими от синьки и крахмала скатертями. Гомон и шум окружили и окутали нас, я растерянно посмотрела на начальника, который деловито тащил меня куда-то в глубь зала.

– Мы тут зачем? – попыталась выяснить я, но Феерабль только пожал плечами.

– Кажется, это очевидно. Будем тебя кормить.

– Что? – вытаращилась на него я. – Я не… зачем это? Нет, я не буду.

– Считай это условием получения работы. Поужинай со мной, или я завтра же тебя уволю!

– На каком основании? – возмутилась я.

– На основании физической непригодности.

– Не имеете права. И вообще, вы мне обещали, – у меня задрожали губы, отчего он сразу же задергался и сунул мне салфетку.

– Слушай, хватит дурью маяться. Оставь ты в покое работу, пойми – ты упала в обморок. Нельзя так с собой. Зачем ты это делаешь? Если уж ты хочешь работать у меня в отделе, ты должна… – Он замолчал, подбирая слова. – Я вообще не понимаю, как это можно – не есть. Мы не в блокадном Ленинграде. Как это возможно? И как давно ты это… ну, худеешь?

– Послушайте, Федор Иванович. Согласитесь, это мое личное дело. И я ничего не хочу. Не с вами, по крайней мере, уж точно. Почему вы меня сюда привезли? Мы должны были вернуться на работу, – дезориентированно озиралась я. Тут, в этой накрахмаленной «Тоскане», я чувствовала себя в высшей степени странно. К тому же мне надо было остаться одной и подумать о… о себе.

– Это могло быть вашим личным делом, если бы вы упали под ноги кому-то другому. И вообще, я ваш руководитель, вы должны меня слушаться. Я закажу вам мяса и вина. И салат. И вы все съедите, – заявил он уверенным, не терпящим возражений тоном.

– Ни за что, – уперлась я. – Я имею полное право падать в обмороки там, где мне захочется.

– Но послушайте, Машенька, это же просто смешно. Я не смогу жить, зная, что вы так и остались голодной. Хотите худеть – пожалуйста, хоть я и не понимаю, к чему вам это. Но не такими же средствами.

– Да? А какими? И при чем тут вы? – возмутилась я. – Еще полдня назад вы собирались меня уволить, а теперь требуете, чтобы я ела? Что случилось?

– Не знаю, – потупился он. – Я просто… прошу вас. Давайте поедим. Я тоже проголодался, а вам ведь доктор велел. Ну, выберите сами, что вы хотите. Я не буду настаивать. Прошу вас!

– Не знаю, – вздохнула я, переведя глаза на меню. От одного вида нарисованных там блюд мне стало как-то не по себе. Я судорожно сглотнула и поняла, что сила воли – дело хорошее, но съесть что-то и вправду надо. А то доктор окажется прав, и я столкнусь с проблемой куда большей, чем лишний вес.

– Так что? – с надеждой спросил Феерабль. – Что ты будешь?

– Может, салатик? – неуверенно пробормотала я, испытав панику от мысли, что сейчас я наемся и потолстею обратно.

– Отлично! – обрадовался он. Щелчком пальцев он подозвал официанта и что-то ему сказал. Я не была уверена, что он ограничился только салатом, но решила не обращать на это внимания. Мало ли, может, он заказывает себе. Но через несколько минут на нашем столике появилась бутылка красного вина, тарелка с хлебом, от одного запаха которого мне стало совсем нехорошо, и пара искрящихся стеклянных бокалов. Надо было признать, что ресторан, в котором я так неожиданно оказалась, был очень недурен. По правде сказать, я никогда в жизни еще не бывала в подобных местах. Нет, это не значит, что Денис во времена нашего, так сказать, романа меня никуда не водил. Мы ходили с ним в кино пару раз, целовались на последнем ряду, рассыпая попкорн. Мы однажды сидели в японском суши-баре, Денис учил меня есть палочками, но, поскольку у меня руки-крюки, затея эта провалилась, и он сказал под конец, что в суши-бары он, пожалуй, теперь будет ходить без меня. Мне было ужасно стыдно. Ну, а «Макдоналдс» не считается, верно? Ресторан «Тоскана» не был похож ни на что виденное мной раньше. Здесь даже официанты выглядели так, как я могла только мечтать.

– За что выпьем? – спросил Феерабль, разлив красное вино в бокалы.

– За что хотите, – пожала плечами я. – Это вам доктор сказал, чтобы меня красным вином поить?

– Да, конечно, – кивнул он. – Давай выпьем за твое здоровье, чтобы ты больше не падала в обмороки.

– Отлично, – кивнула я и выпила. – Обещаю, что больше не создам вам проблем. Только… и вы уж, если можно, не посылайте меня на тест-драйв. По крайней мере, пока. Я обещаю, я научусь. Я смогу.

– Я уверен, что ты сможешь все, чего пожелаешь, – улыбаясь, кивнул Феерабль. – И я тоже обещаю – никаких тест-драйвов.

– Отлично, – обрадовалась я. А он не такой уж злой бука, каким кажется. Или это просто потому, что он перепугался? Все-таки он мой начальник, ему за меня отвечать. Так ведь? Или есть еще какие-то причины, почему бы он вдруг стал такой заботливый?

– О, смотри, какой салат. Тут прекрасно готовят салаты, – сказал он, подталкивая ко мне огромное блюдо, где на зеленой подложке из какой-то ароматной травы возлежали креветки, тертый сыр, помидоры-черри и белый сыр «моцарелла», который очень любит мой папа.

– Красиво! – восхищенно ахнула я. – Даже не хочется есть такую красоту.

– Даже не думай, – испугался Феерабль.

Я посмотрела на его взволнованное лицо и подумала, что не стоит все же его так расстраивать. И что от одного салата мне все-таки ничего не будет. Я нанизала креветку на вилку и осторожно отрезала кусочек.

– Маша, а давай выпьем за то, чтобы если ты впредь соберешься падать, чтобы я успел поймать тебя, – предложил он, подливая мне вина, которое, надо сказать, было просто великолепным. Вообще-то я совсем не пью, только если Люська не наливает. С ней я иногда умудряюсь прилично набраться, так что потом мама долго ворчит и говорит, что Люська меня снова портит. А скажите, можно ли испортить женщину в моем возрасте больше, чем она уже испорчена? А я испорчена достаточно, чтобы больше не слушать никого. Я улыбнулась своим мыслям, мне понравилось, что я могу теперь думать о себе в таком интересном ключе.

– Странный какой-то тост.

– А ты просто не представляешь, как я испугался, когда увидел тебя, лежащую на асфальте. Я бы предпочел, чтобы ты упала мне в руки, – двусмысленно сказал он.

– Ну, давайте выпьем за это, хотя я не собираюсь падать вам в руки, – согласилась я и осушила бокал. Приятное тепло разлилось по телу, я подцепила на вилку еще одну креветку, присовокупив к ней салатный лист. Салат был удивительно вкусным, интересно было бы узнать рецепт. Мы сидели и ели, а Феерабль подливал мне вина, и надо признаться, вечер оказался бы великолепен, если бы получилось забыть о том, как и почему он начался.

– Скажи мне, Маша, ты что, несчастна? – вдруг почему-то спросил Феерабль.

– С чего вы взяли? – насторожилась я. – Я вполне всем довольна.

– До такой степени, что голодаешь?

– Это другое, – насупилась я.

– Расскажи мне, зачем тебе все-таки эта дурацкая работа? Официант, – он подозвал молодого, долговязого парнишку, – еще вина.

– Слушаюсь, – кивнул тот, забирая пустую бутылку.

– А вы сами-то пьете? – заметила я, стряхивая с себя сонное опьянение. – Такое ощущение, что вы только мне и подливаете.

– С чего ты взяла? – хитро прищурился он, но я посмотрела на его бокал, почти нетронутый, и на бутылку воды рядом с ним.

– Вот с этого.

– Я за рулем. А тебе надо выпить, красное вино полезно при пониженном давлении. Так что с тобой случилось, девочка? Что вообще может случиться с такой красивой девушкой? Неужели на свете мало мужчин, которые решили бы все твои проблемы?

– Мужчины? От мужчин как раз одни только проблемы. Взять хотя бы вас, Фее…то есть, Федор Иванович.

– Что ты сказала? – усмехнулся он. – Как ты меня назвала? Фее… феерабль, что ли?

– Ой, простите. Но это единственное слово, которое я от вас слышу вот уже месяц. Мне кажется, что бы я ни сделала, вы окажетесь недовольны и будет этот «феерабль». За что вы меня так ненавидите?

– Я вас? – изумился он.

– Но вы пытались сделать все, чтобы меня уволить! – припомнила ему я. Сейчас, с бутылкой вина внутри моей и без того взвинченной личности, я была готова говорить начистоту.

– Просто эта работа не для женщины, тем более такой молодой и прекрасной, как ты. Ты должна в крайнем случае сидеть в офисе и варить кому-нибудь кофе. Зачем тебе продавать машины? Это какой-то бред.

– Бред не бред, а мне эта работа нужна, не поверите, чтобы кормить дочь!

– Дочь? Ах да, ты говорила, что у тебя есть дочь. А что же ее отец? Где он?

– А он сам по себе, – выдохнула я и выпила еще. – Ему Сонька не нужна.

– Странно. Это странно, – пробормотал Феерабль. – Если бы у меня была дочь, я бы ее, наверное, на руках носил.

– Все вы так говорите, – обиженно посмотрела на него я. – А потом не хотите даже приехать в клинику… а, не важно. Это все неважно уже. В общем, у меня есть дочь, которую нужно кормить. А мужчины – мужчин я знать не хочу. Тем более чтобы они решали мои проблемы. Нет уж, увольте. Спасибо.

– На здоровье, – задумчиво посмотрел на меня он. – Только имей в виду, что я-то не имею к этому никакого отношения.

– Все вы одинаковы, – ответила я, опрокинув еще один бокал вина. – И не надо мне рассказывать, что я красивая. Я сама знаю, какая я.

– И какая ты? – с интересом спросил он, подставляя мне поближе ароматный хлеб. Вот ведь негодяй. Феерабль, одно слово.

– Обычная. Но с хорошей силой воли, – заявила я, нетрезво махнув рукой.

– Мне кажется, ты сама себя не знаешь, – задумчиво добавил он. И эта его фраза так странно совпала с той мыслью, которой я была одержима весь вечер, что я вздрогнула и внимательно посмотрела на него.

– А вот тут вы правы, – кивнула я, сощурившись. – Совсем не знаю.

– Так, давай договоримся, что ты называешь меня на «ты». Ладно?

– Но… как же так. Вы же мой начальник, – смутилась я.

– Честно говоря, ты единственная, кто зовет меня на «вы». Это мне как-то даже странно. Не такой уж я и старый, чтобы на «вы» и по имени-отчеству.

– Не старый? – удивилась я. – А какой? То есть… конечно, какой же вы старый! – фальшиво заголосила я, спохватившись.

– Ах ты, вредина! – усмехнулся он. – Отличный «комплимент». А мне, между прочим, всего сорок один.

– Сорок один – ем один! – Я усмехнулась и встряхнула головой. Честно говоря, терпкое сладкое вино вскружило мне голову значительно больше, чем я думала. Наверное, дело в голодном желудке. Мысли терялись, распадались и убегали вдаль по одной. Со мной осталось только сладкое чувство того, что я, оказывается, совершенно себя не знаю. И что он, мой начальник Феерабль, назвал, между прочим, меня красивой.

– Да ты, мадемуазель, кажется, пьяна, – усмехнулся Феерабль, при этом наполняя мой бокал. – Так, значит, ты считаешь, что в сорок один уже можно и на пенсию выходить?

– Откуда я знаю? На вас еще пахать и пахать, и выглядите вы прекрасно. А в троллейбусах пишут, что женщины выходят на пенсию с пятидесяти лет, а мужчины с пятидесяти пяти.

– Мы не в троллейбусе, – усмехнулся он. – Ну ты и штучка.

– Я? – искренне удивилась я. – Сначала девушку вином поите, а потом ее штучкой называете.

– Это так и есть. Штучка. Значит, ты хочешь похудеть. Зачем? Чтобы стать счастливой? Ты считаешь, что, если тебя станет меньше, ты станешь счастливее. Моя жена тоже считала, что счастье в количестве килограммов. И в фигуре. А я уверен, что это все глупость. Вот зачем ты хочешь быть худой? Чтобы нравиться мужчинам?

– Чтобы нравиться себе, – возразила я. И вдруг поняла, что это правда. Я совершенно не хочу нравиться мужчинам. Плевала я на это дело с высокой колокольни.

– Нравиться себе? А что, ты себе не нравишься? – удивился Феерабль, поразительно ловко и красиво расправляясь с ароматным стейком.

– Я себя не знаю. И большую часть лет, что я с собой живу, я себе глубоко противна. Вот только сегодня… пожалуй, сегодня я себя одобряю.

– А зачем ты сменила цвет волос? – спросил вдруг он и посмотрел на меня таким странным взглядом, от которого мне стало не по себе и трудно дышать. – Тоже чтобы нравиться себе?

– Мне показалось, что мне пойдет такой цвет, – прошептала я, впервые осознав, что сижу в ресторане с в общем-то незнакомым мужиком.

– Это ты не ошиблась. Тебе очень идет, – заметил он, продолжая смотреть на меня этим взглядом, от которого у меня мурашки пошли по коже, но одновременно внутри загорелся жар. И где-то из глубины подсознания меня вдруг обожгла четкая и ясная мысль, как ответ на еще даже не заданный вопрос – да, ты права, ты нравишься ему. Ты действительно ему нравишься. Мне, подсознанию, лучше видно, я могу анализировать тысячи невидимых деталей, о которых ты, глупая маленькая девчонка, даже не догадываешься. Я вижу, как меняется его выражение лица, я чувствую его флюиды. Я вижу, как его бросает в жар, когда ты смотришь ему прямо в глаза. И я говорю тебе, что дело не в том, что он волнуется, как ты чувствуешь себя после обморока или что будет, если ты не поешь. И он вовсе не боится за сотрудницу, которая упала перед ним на асфальт. Дело не в этом. Он может нести любой бред, говорить умные вещи, которые так любят говорить мужчины. Но я-то знаю, что ты нравишься ему, потому что на глубине нашей души все так прозрачно, что такое не скроешь. И теперь это знаешь и ты, как любая из женщин, я имею в виду настоящих женщин, сердца которых открыты для любви. Ты узнала это, и теперь все козыри в твоих руках, моя дорогая. Ты нравишься ему, хоть это и странно. Вопрос только в том, что ты сама думаешь обо всем этом. Нравится ли тебе, что он смотрит на тебя именно так.

– Спасибо, – улыбнулась я. – Мне тоже понравилось. Я думаю, что теперь я буду блондинкой всегда.

– Хочешь еще вина? – спросил он хриплым голосом.

– Не думаю, что это хорошая идея. Я могу потерять голову, – ответила я с коварной улыбкой. – Может, будет лучше отвезти меня домой?

– Очень жаль, – огорчился он. – Ты уверена, что хочешь домой?

– Я уверена, что мне не стоит тут сидеть и пить в одиночку вино. А тебе, – я сделала ощутимый упор на слово «тебе», показывая, что принимаю правила этой странной, непонятной для меня игры, – тебе пора к жене. Кстати, если она знает какие-то хорошие и правильные способы похудеть, я была бы рада получить консультацию. Падать в обмороки – это и вправду нехорошо. Не хочу больше подвести начальство.

– К жене? – удивился он, и легкая тень пробежала по его лицу. – Ах, жене. Знаешь, я вряд ли смогу тебе помочь с этим. Дело в том, что мы развелись.

– Развелись? – удивилась я. – Почему?

– Были причины, – сощурился он. Значит, он свободен? Или он мне сейчас соврал? Нет, с таким лицом не врут. Впрочем, это не имеет для меня ровно никакого значения, с удивлением отметила я. Да, он мне нравится. Интересно, это так же очевидно для него?

– Ты ее бросил?

– Кого?

– Ее.

– Нет, не я, – замотал головой он. – Знаешь, я думаю, нам пора.

– Ты прав, – кивнула я.

Он мне нравится, но я не стану делать ни одного шага навстречу. Зачем? Если надо – он сделает его сам. Если нет – не будет больше ни одного мужчины, за которым я стану бегать, как влюбленная идиотка. Никогда. Тут я подумала – как странно, это ведь тоже новость, это тоже нечто новое, чего я раньше о себе не знала. И эта мысль, это новое, что я отметила в себе, мне понравилось тоже. Значит, сила воли и теперь вот это. Неплохо для начала. Ради этого стоило упасть в обморок.

– Пойдем? – кивнул он, расплатившись по счету. Я встала с места, неожиданно чуть пошатнувшись. Все-таки вино было крепким. Но на этот раз он не растерялся и подхватил меня вовремя, не дав мне даже отклониться от выбранного пути. Он взял меня под руку, и мы вышли на улицу, где зябкий холод осенней ночи сменил ненадежное тепло осеннего дня. Он открыл двери и помог мне сесть в машину, потом сел сам и завел двигатель. Магнитола тут же запела какой-то блюзовый мотив. Мы сидели, не шевелясь, в уютном тепле автомобильного салона, тихо и молча, как два незнакомца, которым нечего друг другу сказать. Но вот внезапно в одну секунду все поменялось. Он развернулся и притянул меня к себе, обхватив мои плечи большими сильными ладонями. Я уже знала, что будет дальше, и знала также, что тоже этого хочу. Его губы приблизились к моим так близко, что я ощутила его прерывистое дыхание. Инстинктивно я захотела закрыть глаза, но удержалась от этого. Мне нужно было видеть его лицо, его красивое, измененное страстью лицо настоящего взрослого мужчины. Он еще крепче прижал меня к себе, но за миллиметр от поцелуя остановился и заглянул в мои глаза.

– Это совсем не то, что ты ожидала от меня, не так ли?

– Ты уверен? – усмехнулась я и преодолела последние миллиметры сама.

Глава 6 Я хочу тебя Спроси меня – как

С незапамятных времен так уж повелось, что всегда рыцарю, спасшему прекрасную девушку от страшной опасности, после приходилось на ней жениться. Хочется не хочется – надо, традиция такая. Если хотите, своеобразный рыцарский инстинкт. А что, если не жениться, получается, что он ее просто так спасал, за красивые глаза? Жизнью рисковал, сражался с драконами. Нет уж, определенно жениться и полцарства в придачу. Подозреваю, что многие рыцари предпочли бы полцарства отдельно от спасенной дамы, но факт остается фактом – все мужчины питают необъяснимую слабость к девушкам, которых они спасли. В наше же непростое и небогатое на драконов и рыцарские поединки время случай проявить себя с благородной, рыцарской стороны и вовсе случается раз на миллион. И если уж такое происходит, то тут явно не обходится без чудес.

Возможно, в тот момент, когда Феерабль, то есть теперь уже, конечно, просто Федор, поднял меня с асфальта и на руках понес в машину, случилось то самое обыкновенное чудо. И страшное чудище вдруг превратилось в прекрасного рыцаря. Слетели чары злой колдуньи, и я вдруг посмотрела на своего непосредственного руководителя совершенно другими глазами. Правда, надо признать, что эти совершенно другие глаза были не совсем объективны, навеселе они были, так сказать, и все же я отметила, что наш Феерабль совсем не так страшен, когда не считает нужным хмуриться и ругаться почем зря. И даже наоборот, он очень даже ничего, когда, сидя в офисной машине, смотрит на меня странным острым и блестящим взглядом, когда его черные глаза пронизывают меня до основанья, а затем… будоражат мое воображение непристойными картинами, которые не посещали меня никогда раньше. Даже когда я была замужем. Да, в этот момент я почему-то усмехнулась и подумала, что мой бывший супруг просто телок бессмысленный по сравнению с этим спокойным, уверенным в себе взрослым мужчиной. Федор усмехнулся, глядя на мое предательски раскрасневшееся лицо, и сказал:

– Я так и знал, что ты совсем не та, за кого себя выдаешь.

– Да, я – это не я, – хищно улыбнулась я, облизнув губы. – На самом деле я немецкий шпион, ты раскусил меня. Теперь ты откроешь мне военную тайну.

– Если ты захочешь, я ее тебе даже покажу, – с намеком продолжил он, выразительно посмотрев на меня. Его взгляд скользнул по моему лицу, спустился к вырезу рабочей белой блузки, пересчитал пуговицы на пиджаке и под конец сполз к коленкам в тонких колготках. Я почувствовала, что мне трудно дышать. Наверное, от вина. Но его предыдущая фраза вдруг заинтересовала меня больше, чем желание снова его поцеловать.

– А кстати, скажи, за кого я себя выдаю? Что ты имеешь в виду?

– Ты о чем? – хрипло переспросил он, подбираясь дрожащими пальцами к застежкам моего бюстгальтера.

– Ты сказал, я совсем не та, за кого себя выдаю. Что это значит? – Я внимательно следила за тем, как менялось выражение его лица. Сначала оно было разочарованным, его руки выскользнули обратно из-под моей блузки. Потом он, чуть посерьезнев, снова посмотрел на меня.

– Ты, как бы это сказать, выглядишь таким… неуверенным ребенком. Знаешь, как будто ты потеряла мамку и теперь вот-вот расплачешься.

– Я выгляжу ребенком? – удивилась я.

– Во всяком случае, я просто потрясен. Никак не ожидал, что ты окажешься столь страстной женщиной.

– То есть, если на меня смотреть со стороны, во мне нет никакой страсти? – удивилась я. Хотя чего удивляться, если я и сама никогда раньше ее в себе не ощущала. Сегодня просто какой-то день открытых дверей внутрь самой себя.

– Я этого не говорил, – помотал головой он, против воли спускаясь взглядом к моей груди. Кстати, интересно, что он думает о моей груди. Денис всегда говорил, что грудь – это не мое сильное качество. Впрочем, если верить ему, сильных качеств у меня не было вообще. Федор смотрел на мою грудь как кот на сметану. Может, она не так уж плоха. Надо будет подумать на досуге, надо будет провести сравнительный анализ. Или… чем черт не шутит, ладно!

– Скажи, тебе нравится моя грудь? – спросила я у Федора, густо покраснев. Господи, неужели это говорю я? Своими губами! Позор, слышал бы меня папа.

– Мне нравится все, – прохрипел он, притянув меня к себе. Его губы приникли к моим, он обхватил меня и прижал к себе так, что я невольно соскользнула с сиденья и уперлась бедром в какой-то рычаг. Интересно, кстати, как он называется. Нет, я преступно мало знаю о том товаре, что продаю.

– А конкретнее? Только без пустых комплиментов, – попросила я, через силу остановившись. – Что насчет груди? Как она – маленькая или большая? Как ты бы ее оценил по десятибалльной шкале?

– Ты с ума сошла? Что ты со мной делаешь? Хочешь, чтобы я свихнулся и набросился на тебя прямо тут? А ведь ты, между прочим, только что из обморока. Мне страшно тебя даже пальцем тронуть, – взволнованно прошептал он, хватаясь руками за голову.

Я усмехнулась и совершила то, от одной только мысли о чем раньше провалилась бы сквозь землю. Но выпитое вино, а также главным образом годы жизни в ощущении собственной нелепости и ничтожества сделали свое черное дело. Я усмехнулась, глядя на моего растревоженного рыцаря. Возможно ли, что ценность женщины спасенной много выше, чем не спасенной им? Да, это возможно. Похоже на то.

– Это же простой вопрос. И он для меня совсем не праздный, поверь, – я говорила деловито, расстегивая пуговицы блузки. – Вот эта грудь. Что ты о ней скажешь? Мне это нужно знать.

– Я… ты просто невозможна, – как-то глухо пробормотал он, тяжело дыша. – Эта конкретная грудь выше всяких похвал. О боги, застегнись. Или я за себя не отвечаю.

– Ладно, – ухмыльнулась я и застегнулась обратно. Значит, грудь нормальная. Или он врет? Непохоже. Сидит – взлохмаченный, растрепанный, стреляет глазами и явно хочет меня схватить и утащить куда-нибудь на край света. Почему же я раньше никогда не видела таких взглядов? Даже если вспоминать наш с Денисом многотрудный роман, это я больше смотрела на него как на небожителя, спустившегося с Олимпа, чтобы почтить мимолетным вниманием серую и невыразительную жительницу грешной земли. Денис никогда не терял голову. Даже в первую брачную ночь он был деловит, сосредоточен и обстоятелен – но он не был страстным. Он никогда не смотрел на меня такими глазами.

– Скажи, Мария, ты смерти моей хочешь? Ты поедаешь мужиков на ужин? – спросил Федор, вытерев пот со лба.

– Конечно, нет, – улыбнулась я. – Я же худею, ты помнишь? Я на диете.

– Что же дальше? – спросил он, заведя двигатель машины. Я приоткрыла окно и вдохнула холодного, пропитанного запахом дороги воздуха. Радиостанция все переливалась блюзовым перебором, за окном все еще была Москва, хотя по ощущениям мы словно неожиданно попали на космический корабль и улетели на тысячи световых лет. Странно, что это все еще я, а рядом со мной все еще он, человек, который еще несколько часов назад пугал меня невообразимо. А теперь спрашивал, что же дальше.

– Я не знаю. Наверное, мне надо поехать домой.

– Ты завтра не работаешь?

– Я не помню. Кажется, нет. Или работаю? Нет, завтра Сережка, мы с ним договорились, что он меня подменит, а я его на выходных.

– Вы с ним сдружились, – зло отметил Федор, снова напомнив мне Феерабля. Только на этот раз он меня не напугал.

– Он делает для меня тест-драйвы, я для него – отчеты. Нормальный обмен. Товар-деньги-товар. Капитализм.

– Я поставлю вас в разные смены, – пригрозил Федя.

– Не страшно, – усмехнулась я. Он недобро посмотрел на меня и тронул машину с места. Мы добрались до работы минут за десять, так и не сказав друг другу ни слова о том, что случилось сегодня. Особенно о том, что было в машине. Я молчала, потому что почувствовала, что мне нужно время подумать. Хоть пять минут подумать о том, что произошло со мной. С одной стороны, Федор Иванович – я его не знала совершенно. Я не имею в виду его деловые качества или то, какой он руководитель. Речь не о том, как он объявляет выговоры, а о том, как целуется. В своей жизни до этого случая я целовалась только с Денисом, да и то не сразу. И не так. Так, как сегодня, я не целовалась никогда. И мне понравилось, что я могу, оказывается, быть безумной, распущенной, совершать очевидные глупости. Никогда не думала, что я на это способна.

Я сидела рядом с Федором… нет, не так, я сидела рядом со злым и бледным от этой злости Федором и думала о том, что вообще-то он мне действительно нравится. Он сильный (это я уже имела возможность почувствовать), красивый, в нем есть такая чисто мужская красота, порода. Даже в этой его злючести есть что-то обаятельное, если его не бояться. Небритый и в ковбойской шляпе, он вполне мог бы что-нибудь рекламировать. Что-то дикое, мужское. Какой-нибудь одеколон. А какие глаза, какая сила, уверенность в себе. А как они зажглись, когда он увидел мою… ладно, хватит об этом. Одним словом, интересный мужчина, если посмотреть на него внимательно.

Забавно, но получается, что я вообще никогда не смотрела на мужчин внимательно. Я вечно ждала, что посмотрят на меня. И всегда боялась, что этот взгляд будет не в мою пользу. Как же многого я боялась. И что я не понравлюсь – тоже. В этом я всегда была уверена почти на все сто. Когда Денис пригласил меня на свидание, я почувствовала такое потрясение, что уже ради того факта, что нравлюсь ему, оказалась готова полюбить его самой преданной и сильной любовью. Еще я боялась, что я поведу себя как-то не так и обо мне подумают плохое. Я боялась, что поставлю пятно на одежде, что неудачно пошучу, что буду смешной. Боялась, что меня не захотят, и боялась, что меня захотят, а потом решат, что я распущенная. Я боялась всего. А теперь вот я вдруг поняла, что на все это мне плевать. И какая разница, в конце концов, что Федор обо мне теперь подумает. Почему я все время должна вести себя как приличная женщина? А вдруг я на самом деле неприличная женщина? Если я ничего о себе не знаю, может, я и в этом ошиблась. Единственное, что я знала, что я хочу с ним поцеловаться еще. Он классно целуется.

– Приехали, – колко бросил он. – И что, на этом все?

– А какие варианты? Что ты можешь предложить? Может быть, подвезешь меня до дома? А то вдруг я в автобусе снова в обморок упаду, – искусственно-беспечным тоном спросила я.

– Отвезу, – еще злее ответил он, чем вызвал у меня улыбку. Я вышла из машины и встала на обочине, чтобы подышать воздухом, пока он поставит машину на парковку салона и сходит за своей собственной. Из салона вышел Константин из отдела страхований, тот самый, которому я явно нравилась, но с которым мне почему-то при этом совершенно не хотелось целоваться. Он прикурил, потом поднял глаза и увидел меня.

– Господи, ты жива или как? Он тебя уволил? Он злой как черт, наорал сейчас на Серегу. А тот уже почти домой ушел. Что случилось, где вы были? – завалил меня вопросами Костя.

Я постаралась дышать вбок, чтобы не спалиться насчет вина. Незачем создавать проблемы раньше времени.

– Я в обморок упала, – поделилась я, глядя в сторону. И не стала вдаваться в подробности, так как краткость – сестра таланта. – И он меня не уволил.

– В обморок?

– Ага, – кивнула я, не выдыхая.

– Какой кошмар. Хочешь, я тебя домой подвезу? – взволнованно предложил Константин, увидев в происходящем определенные перспективы для себя. Я представила себя, расстегивающую блузку перед Константином, и мне стало противно. Так, определенно он мне не нравится.

– Нет, спасибо, – буркнула я, отвернув голову. Где же этот Феерабль?! Я так задохнусь, а Костя все не уходит. Но в этот момент к нам подъехала длинная серебристая машина, кажется, «Форд Мондео». Открылось окно, Федор строго и недовольно осмотрел наш ансамбль, неодобрительно брякнул что-то из серии «сколько можно курить» и скомандовал мне:

– Садись.

– Слушаюсь, – покорно кивнула я и нырнула в машину.

Федор тронулся с места, а в боковое зеркало я успела увидеть изумленное и даже ошарашенное лицо моего коллеги. Так, сплетня гарантирована.

– Что, поклонники одолели? – ехидно уточнил Федор, ревниво глядя на меня. Я откинулась на сиденье и прикрыла глаза. В машине вкусно пахло дорогой кожей и хорошим ароматизатором.

– Ты что, ревнуешь? Ты один раз поцеловал меня и уже ревнуешь? – улыбнулась я, не открывая глаз.

– Ты считаешь, этого недостаточно? – тихо ответил он после некоторой паузы. Вдруг я почувствовала, что машина останавливается. Я осталась сидеть в прежней позе, прислушиваясь к шуму за бортом. Его руки ласково обхватили мою голову, он развернул меня к себе и поцеловал нежно, вкусно, одновременно расстегивая блузку.

– Второй, – прошептала я, когда он отстранился на секунду.

– Что второй?

– Второй поцелуй.

– Да уж, сам не ведаю, что творю, – вздохнул он. – Так куда тебя везти?

– Можешь отвезти меня домой, я живу на Ярославке, – сказала я, выдержав паузу.

– Ты правда хочешь домой? – разочарованно переспросил он. Я помолчала, тщательно обдумывая свои следующие слова. Что я делаю? Я сошла с ума? Дома меня ждут мама, Сонька, Нинэль, моя сложная жизнь, проблемы, папа, который уже выгнал бы меня, если бы узнал, как я тут себя веду. А я сижу с незнакомым мужиком и улыбаюсь ему. И сейчас, кажется, натворю еще больше глупостей. Но во имя чего? Зачем мне это? Ведь ясно же, что это все несерьезно, что мы оба находимся исключительно под влиянием момента. И что завтра, а возможно, еще сегодня вечером мы придем в себя, протрезвеем (это, пожалуй, обо мне) и оба пожалеем обо всем. Особенно я. Ведь если он, мой ослепительный рыцарь, получит свою награду, зачем я буду ему нужна? Потом, завтра? Кто я такая, роковая женщина, разбивающая сердца и укладывающая за собой в штабеля побежденных мужчин? Нет, конечно. Не стоит обольщаться. Сегодня просто такой странный день, когда я чувствую себя королевой. Но завтра все вернется на круги своя. Так стоит ли делать резкие движения, может, лучше и вправду отправиться домой, как честной и порядочной женщине. Все это несерьезно. Совершенно несерьезно. Но он мне нравится, и мне совсем не хочется думать о том, что будет завтра. Мне нравится быть несерьезной. И мне нравится этот момент.

– Я хочу тебя, – тихо сказала я, отвлеченно глядя на огни, мелькающие за окном.

– Ты сумасшедшая, – после секундного замешательства произнес он, а потом, сосредоточенно глядя на дорогу, развернул машину и понесся по каким-то улицам в другую сторону. Он не говорил ни слова, только иногда поворачивал ко мне голову, смотрел на меня внимательным, недоверчивым взглядом, словно проверял, что я все еще здесь. И что я не переменила своего странного настроения и не собираюсь выскочить из его машины на полном ходу.

– Куда мы едем? – спросила я, просто чтобы переломить эту напряженную тишину. Теперь, когда слова были сказаны, все изменилось.

– Ко мне, – ответил он, и голос его был при этом спокоен. Естественно, куда нам еще ехать. Мы едем к нему, как все просто. И наверняка не я первая, не я последняя, кто вот так сидел в его красивой машине, вдыхая вкусный запах ароматизатора. И наверняка у него есть точное понимание того, что делать дальше. Обычно мужчины действуют по плану. Наверняка он решит, не доезжая пары кварталов до дома, остановиться около ларька или какого-нибудь супермаркета, чтобы закупиться всем необходимым. Еще вина, оно явно действует на меня правильно – расслабляет, раскрепощает. Может быть, фруктов или конфет. Женщины любят конфеты и вино. Женщины просты и предсказуемы, надо только действовать в соответствии с планом. Потом вернуться в машину, улыбнуться чуть смущенно, когда будешь ставить пакеты на сиденье. Эти пакеты с вином и конфетами – словно прямое и громкое заявление: я намерен с тобой переспать. Для этого и нужны эти пакеты, но их время еще не пришло, так что я чуть смущенно улыбаюсь, а ты, дорогая, сделай вид, что ничего не замечаешь. Мы просто общаемся, мы все еще незнакомцы, вежливые, закрытые, защищенные латами и щитами. Ведь мы же еще не выпили, не похихикали глупо, сидя на диване в чужой незнакомой обстановке. Мы же еще не раздеты.

– Я не хочу ни вина, ни конфет, ни какой-то подобной ерунды. Я хочу, чтобы мы сразу пошли к тебе, – сказала я строго, без улыбки.

– Хорошо, – удивленно кивнул он, и я поняла, что попала в точку. Именно это он и собирался сделать, пойти и купить все эти атрибуты случайного секса со случайным партнером. Хорошо, что я успела ему помешать. Я хочу его, я знаю это совершенно точно, я чувствую это, когда смотрю на него. Мне хочется целовать его губы, перебирать пальцами его черные с проседью волосы. Меня не надо для этого кормить или поить, мне не надо рассказывать сказки. Я хочу этого добровольно, со всей ответственностью понимая, что я делаю, в какую пропасть лечу. Я готова к тому, что это ничего не будет значить. Мне действительно нужен он сам и сегодняшний вечер, мне наплевать на завтрашний день. И это тоже ново для меня. Я не знала, что я могу вот так, до дрожи кого-то хотеть. Я улыбнулась и снова отвернулась к окну. Он тоже замолчал, сосредоточившись на управлении в пробке. Мы выскочили из цепких липких объятий МКАДа, запруженного автомобилями. Дорога была больна, она страдала тромбофлебитом, но мы вырвались на полупустые улочки какого-то пригорода и в три минуты остановились около высокого дома-свечки.

– Это твой дом? – заинтересовалась я.

– Да, – кивнул он, и я сразу посмотрела на здание внимательнее. Мне хотелось бы больше знать о моем рыцаре, так что место, где он живет, могло бы рассказать о нем много.

– А на каком этаже ты живешь?

– На шестнадцатом, – ответил он, закрывая машину. – Тебе не холодно? Ты как-то слишком легко одета.

– Мне жарко, – отмахнулась я. – Ты сам выбрал этот этаж? Тебе нравится высота?

– Он был доступен. Я купил квартиру в ипотеку, так что мне не приходилось выбирать, – пожал плечами он. – Но если вдуматься, ты права. Мне нравится высота. Туда не доходят эти запахи, смог. Оттуда видны восходы и закаты. Но я не выбирал этого специально. Она – эта квартира – была дешевле из-за того, что последний этаж.

– Это было давно? – спросила я, заходя в подъезд.

Там, в будке с окошком, завешанным какими-то тряпками, сидела и жевала что-то старушка. На стене за будкой красками было выведено, а потом неловко закрашено матерное слово.

– Что?

– Ты ее покупал. Квартиру.

– Давно, – кивнул он, и в его голосе почему-то зазвучала грусть.

– Почему в наших подъездах обязательно должны быть матерные слова? У вас тут еще немного, а что делается в моем доме, ты не представляешь. Я никогда бы даже выговорить такое не смогла, а они пишут.

– Мне кажется, ты бы смогла все, что угодно.

– И материться? – улыбнулась я, заходя в лифт.

Бабулька вышла из будки и проводила нас долгим взглядом. Дверь лифта закрылась, но мы так и остались стоять молча, слушая гул турбины, поднимаясь вверх. Не подошли, не бросились друг к другу, даже не улыбнулись. Мы стояли и смотрели друг на друга, удивленные и испуганные серьезностью момента. Он явно чувствовал себя неловко без пакетов с конфетами и вином. Потом двери лифта открылись, мы вышли в пустой просторный коридор с кнопками, около которых не было даже номеров квартир. Федор достал ключи, открыл дверь, затем вторую и пригласил меня внутрь. Я прошла в просторную прихожую, где обилие крючков и вешалок не совпадало со скудностью висящих там вещей. Пара каких-то курток, одна бейсболка с эмблемой нашего автосалона, на полу кроссовки и несколько белых тонких тапок, явно увезенных из гостиничного номера. Никаких женских вещей, хотя когда-то наверняка они тут были. Интересно, что произошло?

– Ты извини, у меня тут беспорядок, – засуетился он, запихивая по ходу движения какие-то мелочи в ящики.

– Это ерунда, – пожала плечами я. – Это не имеет никакого значения.

– Ты считаешь? Ты знаешь, что ты совсем не такая, как другие женщины? – спросил он, поспешно застилая стоящий в полном беспорядке посреди комнаты диван. Квартира двухкомнатная, но жилой тут была только одна комната, а вторая, в которую я прошла, чтобы дать рыцарю возможность подчистить самые смущающие его углы, стояла практически пустой. Только какие-то запыленные и нераспечатанные коробки заполняли пространство и пара стульев. Я подошла к окну и посмотрела вниз. Шестнадцатый этаж после моего второго смотрелся фантастически, у меня даже закружилась голова. Передо мной лежал весь этот городок с его малюсенькими крышами частных домов, с тихими, неяркими огоньками, виднелась железная дорога, подсвеченная змейкой фонарей. По ней как раз проехал поезд, гулко стуча колесами по рельсам. Сердце защемило от желания сесть в этот поезд и поехать куда-нибудь на край света, чтобы начать какую-нибудь новую жизнь. Чувство это было сильным, но сиюминутным и тут же рассыпалось в пыль. Федор подошел ко мне, обнял со спины, поцеловал в шею и спросил:

– Нравится?

– Очень, – кивнула я и повернулась к нему. Он спрашивал меня о виде из окна, но я уже ничего не хотела видеть, кроме его лица, ничего чувствовать, кроме его рук.

– Пойдем, – прошептал он и взял меня за руку.

От этой определенности, от ясности того, что ждет нас дальше, мне стало жарко, кровь прилила к лицу, и захотелось зачерпнуть ладонями холодной воды и умыться. Но я пошла за ним в соседнюю комнату, где, к моей радости, не было никаких свечей, не играла пустая, но якобы подходящая к моменту музыка. Только темнота, рассеянная приглушенным светом из окна, и тишина. Его ладони скользили по моим плечам, его пальцы с трудом справились с моими пуговицами, но без проблем одолели застежку на юбке. И мои руки, как будто чужие, принадлежащие не мне, а какой-то другой женщине, уверенно и страстно срывали латы и доспехи с рыцаря, не ведая ни сомнений, ни тревог.

Часть третья А ведь тебя предупреждали!

Глава 1 Что выросло – то выросло…

Теплая осень кончилась очень быстро и, словно желая отомстить за теплый октябрь, сделала ноябрь особенно невыносимым. Ветер, дождь, нулевая температура, деревья, оголившиеся в один миг, – все это заставляло оставаться в квартирах, пить горячий чай или глинтвейн и вздыхать о такой еще неблизкой весне. Нам же с моим любовником холод был нипочем. Весь этот месяц мы только и стремились с улиц в теплые норы, нам было чем заняться. Мы могли бы заниматься этим хоть весь день и ночь напролет, но такие возможности предоставлялись нечасто. Таким стал сегодняшний день, мы ждали его больше двух недель. А теперь мы лежали на разложенном диване и ели вишни из банки. Воду слили в два высоких стакана, и я доставала вишни, просовывая в банку целую ладонь, так как его ладонь туда не помещалась. Я доставала вишню и клала ее ему в рот, а следующую ела сама, и под конец банки мы совершенно обожрались вишен и пожалели, что не додумались купить какой-то человеческой еды. Но… любовь – не любовь, а я все еще страдала дурью (по словам Федора), то есть сидела на этой своей диете, и покупать пельмени отказалась под страхом смерти.

– Будешь есть пельмени, когда меня бросишь, – категорически заявила я.

– А если не брошу? – предположил Федор так, чисто гипотетически.

– Бросишь-бросишь. Или я тебя брошу. Не будет же этот бред продолжаться вечно. А пока…

– А пока ты меня не бросила, не видать мне пельменей, – вздыхал он. – Так что ты хочешь?

– Что-нибудь легкое, – ответила я, и мы отправились в магазин. Предполагалось, что это вишневый компот, но на самом деле пить приторную воду было совершенно невозможно, не понимаю, зачем мы вообще его купили. Да, я хотела чего-то свеженького, может быть, мандаринов, но только таких, которые бы хорошо чистились. Есть же такой сорт, у которого шкурка мандариновая вообще почти не прилегает к мякоти. Счищать ее – одно удовольствие, но в супермаркете около Федорова дома такого сорта не нашлось, а идти куда-то далеко не хотелось. Машину он оставил на стоянке, до которой тоже было нужно добираться минут десять, пешком из его пригорода не очень-то куда-то отправишься, вот мы и купили вместо мандаринов этот приторно-сладкий компот. Нет, вишни были очень даже ничего, а красную сладкую воду высосал Федя, отчего губы у него стали ярко-бордовыми. Не иначе как в вишневый компот щедро ливанули красителя, идентичного натуральному.

– Ты похож на вампира, – усмехнулась я, разглядывая его боевую раскраску.

– А ты на ведьму.

– Почему?

– Ты голая.

– Так, и что? – усмехнулась я.

– Ты сумасшедшая.

– Это спорный вопрос, – возразила я, сидя по-турецки и облизывая пальцы.

– Ты меня околдовала. Я не могу без тебя. Ты сделала приворот!

– Да? А ты что предпочитаешь, чтобы я сделала от ворот поворот? – усмехнулась я и вытряхнула последнюю ягоду.

Мы с Федором встречались уже почти месяц, если можно назвать встречами те обрывки, короткие минуты в пересменках, когда мы целовались за дверьми его кабинета или в машине, когда он подвозил меня до дома. Сегодня у нас случился праздник – целый долгий выходной, который пришелся наконец на будни и у него, и у меня. Впервые за месяц появилась возможность с самого утра, отправив чудесным образом здоровую и нерассопливившуюся Соньку в сад, завалиться к Федору домой, под самую крышу, и отдаться друг другу прямо при свете дня, упасть на простыни и не вставать с них, пока наши тела не онемеют в изнеможении, пресытившись друг другом. Если такое вообще возможно – насытиться при такой дикой жажде. Сказать честно, я никогда раньше не испытывала ничего подобного, что странно, если учесть, что я довольно долгое время была замужней женщиной и даже успела родить ребенка. Но, оказываясь в квартире моего самоуверенного, серьезного, вспыльчивого любовника, я сходила с ума, сама стягивая с него одежду. Ничего даже близко не напоминало те тусклые серые ночи, когда Денис не давал мне спокойно спать, влезая в мои сны со словами «что ты такая вялая» или «может, ты все-таки изобразишь хоть что-нибудь».

– Знаешь, мой муж думал, что я фригидная, – поделилась я как-то с Федором, когда он, потный и усталый, лениво водил пальцем по моей груди.

– Не может быть. Невозможно! – замотал головой он.

– Я, между прочим, тоже так о себе думала. До недавнего времени, – заметила я, выразительно посмотрев на Федю.

– Ты придуриваешься, да?

– Ни в коем разе. Никогда у меня с ним не было того, что бывает с тобой. Скажи, это что, какое-то особое умение? У тебя, наверное, было много женщин, ты много практиковался? – спросила я.

Нет, в этом не было и тени ревности или обиды, не было также и желания влезть по локти в его прошлую жизнь. К нашим с Федором отношениям я относилась так, как относятся к случайно перепавшим выходным или неожиданной премии. Я радовалась, я тратила все без остатка, но я понимала, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Да он и сам много раз давал мне это понять, невольными словами или даже взглядом, поворотом головы. Все будет кончено, обязательно, но не сейчас. Но и этого было достаточно, и этого было мне много, потому что если вдруг мне досталось счастье оказаться, пусть и на время, в руках такого мужчины, я буду наслаждаться каждой минутой.

– Ты говоришь это, чтобы мне польстить. И между прочим, это как раз свидетельствует о том, что ты очень опытная женщина. Кто научил тебя так врать? – смеялся он.

– Врать? Разве что мой бывший муж. Никаких других мужчин у меня не было.

– Никаких? Так не бывает, – усмехнулся мой рыцарь.

– Никаких. Он был первым и единственным, – кивнула я и рассмеялась. – Представляешь, как глупо. И, по-моему, мы с ним даже не любили друг друга. Совсем. Только я была настолько юна и наивна, что даже не поняла этого.

– Как можно этого не понять? – удивился Федор. – Ты же вышла за него замуж. Зачем?

– Не знаю. Он был единственный, кто вообще предложил. Больше никого не было.

– Не верю, – вытаращился Федор.

– Это так. Меня держали за семью замками, а он оказался единственным, кто проник за оцепление. А ты не представляешь, как мне хотелось замуж. Я думала, что от этого что-то изменится.

– Изменилось? – поднял бровь он.

Я хмыкнула и кивнула:

– Все стало еще хуже. А что у тебя? Почему ты один? Ведь ты вообще-то классный. Если бы я была твоей женой, я бы с тобой из постели не вылезала.

– Ты и так не вылезаешь, я тебя не выпускаю, – пожал плечами он, поцеловав меня.

– Ну, а так бы я на законных основаниях, так сказать. Хотя какая, к черту, разница. Я просто хочу сказать, почему она не с тобой? Ведь лучше тебя нет!

– Ты ошибаешься, – нахмурился он. – Одного секса никак не достаточно. Семья – это другое.

– Ты думаешь? А что еще?

– Тебе надо сегодня Соню забирать? – спросил он, как-то помрачнев.

Я поняла, что его развод с женой – это не та тема, на которую он готов со мной разговаривать. Я натянула плед до ушей и замолчала. Ладно, у каждого в шкафу свои скелеты, зачем их оттуда доставать. Не хочет говорить – не надо. Зачем портить такой чудесный день, тем более что мне действительно надо забирать Соню. И надеяться на маму мне теперь не приходилось, так что не хотелось терять ни минуты от этого стремительно летящего под откос времени, чтобы ругаться или выяснять тайны прошлого.

– Да. Надо.

– Тогда иди сюда, – коротко скомандовал он, резко, даже грубо притянув меня к себе. Он думал о том же самом, о том, что времени мало, что, возможно, уже завтра этот сладкий, нереальный праздник оборвется по каким-то нелепым причинам, и использовал каждую минуту по назначению. Уже позже, сидя в его машине с распухшими губами, раскрасневшимися щеками и глупой улыбкой, я пыталась привести себя в благопристойный вид и чувство. Плохо было возвращаться домой с горящими глазами, разгоряченной неистовой любовью, от которой я с трудом стояла на ногах.

– Тебе надо накрасить губы, – сказал Федор, останавливая машину около Сонькиного садика.

– Да, ты прав, – кивнула я, копаясь в сумке. – Только я не думаю, что от этого я буду выглядеть прилично.

– Ты никак и никогда не сможешь выглядеть прилично. Ты совершенно неприличная женщина, моя дорогая, – усмехнулся Федор.

– Ты считаешь? – удивилась я.

Что сказать, было странно слышать это, особенно если учесть, что в моей жизни было всего два мужчины, один из которых был моим законным мужем, а второй как раз сидел рядом со мной. Но он думал обо мне иначе. Он говорил, что я из тех женщин, из-за которых мужчины ломают свою жизнь. И что именно из-за этого он и не хотел, чтобы я работала в его отделе.

– Когда я только тебя увидел, я понял – жди беды.

– Как корабль назовешь, так он и поплывет, – фыркнула я.

– Завтра за тобой заеду, – сказал он на прощание сердитым тоном. Иногда у меня складывалось такое чувство, что он борется с чем-то и в моих интересах, чтобы это что-то победило. И каждый раз, когда он мне звонил или подлавливал меня в коридоре, прижимая к стене, я чувствовала, что отвоевала еще одно очко в свою пользу. Совершенно неприличная женщина. Любовница. Как странно.

– Мамочка, ты приехала! А я слепила из пластилина снеговика, – заверещала Соня, всовывая мне в руки какой-то маловыразительный липкий комок, из которого торчал оранжевый носик.

– Классный снеговик, моя зайка. Ты как тут? Все хорошо? Пойдем домой? – рассеянно спрашивала я, думая только о том, что где-то там по дороге едет мой рыцарь, который, может быть, тоже вспоминает обо мне. А может, уже выбросил мысли обо мне и думает о работе. Что я для него? Любовница. Однажды он сказал мне, что серьезные отношения – это для кого угодно, но только не для него.

– Я наелся ими досыта, этими вашими отношениями. Тем более что в моем случае это все равно ни к чему, – со странным выражением лица добавил он. Я не обратила на это внимания, но, конечно, приняла к сведению. Федор – это ненадолго. Что ж, будем брать от жизни то, что она нам дает.

– Ну, пойдем? – Я поторопила Соню, и мы вышли на улицу, заполненную летящими в никуда пожухшими листьями.

Холодно и сыро, а при мысли, что дальше будет зима, становилось еще холодней и хотелось снова бежать и забраться под федоровский плед и лежать там голой и согретой теплом его рук. Только это, казалось, имело смысл. Но оно, конечно, было не так. Меня дома ждала мама, которая с укором и возмущением заглянет мне в глаза и сразу поймет, где и как я провела выходной. Мои серые будни, моя семья, которая считает, что я покатилась по наклонной. И в чем-то же ведь они правы, хотя я лично считаю, что по этой самой наклонной надо было покатиться уже давным-давно. Я никогда до этого не чувствовала себя такой живой.

– Мам, а мам. Купи шоколадку! – клянчила Сонька, перетягивая меня в сторону магазина. Я покорно потащилась за ней, стараясь оттянуть тот момент, когда я открою дверь и окунусь в атмосферу общего презрения. Надо же, мое счастливое лицо раздражает и бесит всех. Кажется, всех устраивает только, чтобы я сидела и обливалась слезами. Да, у меня есть любовник, от которого я без ума. Я взрослая разведенная женщина, почему бы и нет.

– Ты пазоришь мэня, – воздевал к небу руки мой отец.

– То же самое говорили тебе твои родные, когда ты полюбил маму, – попыталась достучаться я.

– Я на ней женился!

– Ну и что? Что изменилось? Твои родственники все равно тебя знать не хотят. Ты делал то, что считал правильным. И я тоже.

– Спать с чужим мужиком – это правильно? Да я бы выгнал тебя из дома, если бы не София! – кричал отец. В своей наивности я даже не попыталась скрыть того, что происходит. В первый же день, после того судьбоносного обморока, я вернулась домой, потрясенная теми чувствами, которые родились во мне, пока я лежала, испуганная, в объятиях Федора и прислушивалась к биению наших сердец. Я приехала около полуночи, в дверях меня встретила мать. Она ждала, не ложилась спать, хотя я звонила ей и предупреждала, что буду поздно.

– Ты что, решила стать шлюхой? – спросила она, кривя рот в презрительной ухмылке.

– Я решила встречаться с мужчиной, который мне интересен, – аккуратно ответила я.

– Встречаться? Это называется по-другому.

– Если что-то тебя не устраивает, скажи – и я уеду из дома. Но, мама, я буду делать то, что сама решу. Это моя жизнь, – ответила я, закрывая за собой дверь в комнату. В ту ночь мне не дали заснуть. Мать бегала с валокордином, демонстративно накапывая его себе в стаканчик именно в моей комнате. Она тыкала пальцем в Соню и кричала:

– Хоть бы ты о ней подумала!

– Я думаю обо всем, – мотала головой я.

Нинэль зашла ко мне после того, как отец увел рыдающую маму со словами «не думал, что у меня такая дочь». Сестра села на край кровати и посмотрела с улыбкой прямо мне в глаза.

– Он тебя обязательно бросит.

– И что? – с вызовом переспросила я. – Тебе-то чего?

– Такие, как ты, которые вешаются на шею, их обязательно бросают. Кому ты нужна, такая дешевка.

– Нин, уйди, а? Или мне тебя вытолкать силой?

– Я же тебе добра желаю! – кричала она, когда я толкала ее и закрывала за ней дверь. В ту ночь я сильно пожалела, что у меня на двери нет замка. Но вот прошел почти месяц, и все устаканилось, насколько это вообще возможно. Я не демонстрировала активно тот факт, что я все-таки встречаюсь с тем мужиком. Мать меня игнорировала, кудахтала над Соней, окутывала заботой Нинку и всячески показывала, что я теперь – позор их семьи. Папа же открыто требовал, чтобы я прекратила. Что прекратила? Все! Легла, смазалась нафталином, бросила к черту эту проклятую работу, из-за которой все мои беды, и вернулась домой. Поэтому я старалась бывать дома как можно реже. Я взяла больше смен на работе, что было расценено, естественно, как желание лишний раз предаться разврату с тем мужиком.

– Зачем тебе деньги? Ты живешь на всем готовом!

– Я хочу жить на всем своем, – отвечала я.

– Это все из-за него. Смотри – наплачешься, – кричала Нинэль.

– Обязательно. Причем твоими стараниями, – бормотала про себя я и бежала на работу.

А после нее, когда у Федора было немного времени, не столь много, чтобы поехать к нему и заняться тем, чем мы оба хотели бы заняться, но все же лишняя пара часов, он учил меня водить. Федор не оставлял попыток научить меня хоть как-то ездить, говорил, что он, как руководитель, не может допустить, чтобы один из самых его любимых сотрудников (в этом месте он всегда нежно хлопал меня по его любимому месту) позорил его, не умея водить машину. Конечно, это тоже был только повод, конечно, больше, чем рулить, мы целовались и болтали. И все же моя жизнь как будто распалась на две части, одна из которых была прекрасна, а другая отвратительно протухла. С Федором я чувствовала себя настоящей, живой, а дома, под тяжелым взглядом отца или выжидающим – сестры (ну что, еще он с тобой балуется? Бросит, не надейся), я становилась той испуганной и забитой маленькой девочкой, которой всегда была. И эта двойственность изматывала меня невероятно, в результате подталкивая меня все ближе и ближе к тому решению, которое было совершенно неизбежно, хотя и пугало меня невероятно. Но последней точкой во всей этой истории оказался тот день, когда я, счастливая и растерявшая от счастья все мысли, с Сонькиным снеговиком в руке явилась домой. Дочь перемазалась шоколадом, промочила ноги в луже, мы с ней смеялись и шутили, я целовала ее в носик, бегом раздевала в дверях, чтобы она не разболелась из-за мокрых ног. И вдруг из коридора, ведущего в мою комнату, вышла… свекровь. Моя человечнейшая Ядвига Яковлевна, со своей деланой улыбкой, блуждающей на растерянном лице!

– Вы! – ахнула я, моментально растеряв счастье, которое мы с Сонькой принесли с улицы.

– Здравствуй, Маруся. Ой, Сонечка, как ты выросла. Лапочка моя, что ж ты вымазалась в шоколаде? Маруся, разве можно есть шоколад на улице? Соня же глотала холодный воздух!

– Маша, мы тебя уже час как ждем. Почему ты так поздно? – спросила мама, изо всех сил стараясь быть любезной.

– Маруся, ты знаешь, я такой хорошенький Соне костюмчик купила, но не уверена, что он ей подойдет, – защебетала Ядвига. – Если что, я его могу поменять. Он стоил кучу денег.

– Что вы тут делаете? – спросила я удивленно, так как действительно не могла вообразить ни одной причины, по которой она могла тут находиться.

– Марусечка, ты что же такое спрашиваешь? – вмешалась мама. – Это же Сонина бабушка.

– Да? Ты уверена? Мы же ведь этот вопрос так и не выяснили до конца, – говорила я, улыбаясь, пока мама чуть ли не силком тащила меня из прихожей к себе в их с папой комнату.

– Прекрати! – шипела она.

– Но как же. Мы ведь не сделали генетическую экспертизу, – ерничала я. – А ведь у Соньки глазки-то голубые, а не карие, как должны быть. Ты ведь теперь и сама знаешь, что я за женщина. Я же позор нашего дома, от меня можно же всего ожидать!

– Вот паразитка, – взвилась мама. – Мы же ради тебя стараемся.

– В каком смысле? – удивилась я.

– Ядвига Яковлевна же приехала, чтобы помирить тебя с Денисом. Он хочет видеть дочь. Ты хоть сама понимаешь, что он – ее отец! Может, у вас все наладится, – скороговоркой уговаривала меня мама, пока Нинка поила чаем на кухне мою человечнейшую свекровь.

Я сидела и смотрела на это как на какой-то цирк уродов. Нет, не поймите меня превратно, я прекрасно понимала, что мамочка моя, как и папочка, ничего, кроме добра, и все такое… Только в их представлении добро, в котором я должна жить, нет, прозябать, не имело ничего общего с моими личными планами.

– Помирить? Зачем? – вытаращилась я.

– Ты же его любишь, – с экспрессией и патетикой заявила мать.

– Я люблю другого, – ответила я ей тихо, но она вспыхнула и вся пошла пятнами.

– Я о том мужике даже слышать ничего не хочу. У вас с Денисом семья!

– Была семья, а сейчас нет, – сказала я после некоторой паузы. – Не хорошая, без любви, без уважения, но со штампом. Это была семья? Мам, вот у вас с папой – это семья. И ведь не имеет значения, что вас не приняли родственники. А что, если бы все сложилось иначе и папа бы поддался на уговоры, женился и жил бы сейчас в Тбилиси?

– Дочь, ты должна порвать с ним, – опустив глаза, заявила мама. – Я ничего не говорю про Дениса, но с ним, с тем мужиком, ты должна порвать.

– Ты НЕ должна говорить мне, что делать, – вздохнула я. Объяснять было бесполезно. Я оставалась для мамы девочкой, над которой требуется разумное руководство и некоторая твердость. Девочкой, которую надо встречать из школы, которую надо обкладывать ватой и ограждать ото всего. И уж конечно, от того мужика.

– Дочь!

– Мам, пойдем пить чай, – кивнула я. – Пойдем, а то Ядвига там закипит без нас. Кстати, как ты ее уломала? Она упиралась?

– Она сама позвонила.

– Не может быть. Ладно, это уже не важно. – Я мирно взяла маму под ручку, и мы отправились в кухню. От ощущения, что теперь я все могу решать сама, мне стало и страшно, и весело одновременно. Как будто я стояла наверху огромной горы, в горных лыжах и лыжном костюме. И до старта оставалось всего пара секунд. Я знала, что справлюсь, но все же немного захватывало дух. Как это будет?

– Ядвига Яковлевна? Добрый вечер.

– Машенька, как ты? – вежливо и отрепетированно улыбнулась она.

– Я – очень хорошо. А вы как? Как Денис? Работает?

– Сейчас у него временные трудности, но уже почти все наладилось. Кажется, ему предложили наконец хорошее место, – важно кивнула она, из чего я заключила, что Денис так и продолжает скакать с работы на работу. От этих мыслей стало тревожно, вспомнился наш с ним последний разговор, вспомнилась наша с ним жизнь. Бр-р-р, только не это.

– Что ж, отлично. А к нам что вас привело? – еще ласковей спросила я.

– Маша!

– Мама, что такого? Можно же у человека спросить, что его к нам привело?

– Я хотела передать, что Денис сожалеет о том, что вы с ним так расстались. То есть я имею в виду Сонечку. У него был трудный период, так что если можно, он бы хотел видеть Соню.

– Зачем? – с трудом сдерживаясь, спросила я.

– Ну, он же скучает.

– Не знаю, что и сказать. Только вот понимаете, у меня тут многое поменялось. Дело в том, что я очень занята и никак не могу тратить время на организацию этих свиданий, – деловито пояснила я. – Так-то я не против, но пока не могу предложить конкретного времени. Позвоните на недельке. Или в следующем месяце.

– Может быть, вы приедете к нам на выходные? – предложила Ядвига.

– Нет, тут никак не смогу. Я переезжаю, – добавила я как ни в чем не бывало.

Взгляд матери и Нинэль я проигнорировала.

– Переезжаешь? – переспросила огорошенная свекровь.

– Да, переезжаю. Тут мне тесновато, я занимаю комнату Вениамина, это не очень удобно. И в целом нам с Соней будет комфортнее жить отдельно.

– Что ты мелешь! – наконец перестала сдерживаться мама.

– Пусть уезжает. Ей же хуже. Ты куда, к нему собралась? Так ты ему и нужна! – ядовито бросила сестрица. Я выдохнула, досчитала до десяти и сказала:

– А вот это не твое дело.

– Я не позволю! – Мама встала и расставила руки во всю ширь дверного проема.

– Мам, это не обсуждается. Я переезжаю, не к нему, а просто переезжаю. Так будет лучше для всех, я уверена. Мы снимем квартиру и будем где-то неподалеку. Станем ходить друг к другу в гости, на праздники. Я буду звонить, ты тоже. Я стану приходить, когда тебе будет нужна помощь. Это будут нормальные отношения, не думаешь?

– Нет.

– Да. Это будет хорошо, – кивнула я, прикинув все окончательно.

– Ни за что, – нахмурилась мама.

Я так и увидела, как сейчас в мою сторону поворачиваются все ее корабли и палят по мне изо всех пушек. Бах – и от меня останутся только щепки.

– Мама, у меня просто нет другого выхода. И ты сейчас на секундочку остановись, прежде чем снова станешь кричать на меня и бросаться всякими плохими словами. Остановись, не делай этого, не стоит поступать так, об этом ты потом пожалеешь. Потому что ничего плохого не происходит. Просто я выросла. И хочу жить своей взрослой жизнью, понимаешь, мама? Я и моя дочь.

Глава 2 Кто бы мог подумать

Я мало что знала о жизни Федора. Меньше, чем хотелось знать, но, кажется, больше, чем он сам был готов поделиться. Многие мелочи говорили о нем то, о чем он не мог или не хотел рассказать. Он не являлся аккуратистом, в его доме все постоянно было перевернуто вверх дном, посуда никогда не мылась целиком, он просто вынимал из посудной кучи ту пару тарелок, которая требовалась именно сейчас, и споласкивал ее. Остальному же предоставлялось ждать своего часа. Однако на работу он всегда являлся в прекрасном отглаженном и подогнанном костюме. Что это – чудо? Я сама видела, как он бросал на пол рубашку и даже не интересовался ее дальнейшей судьбой. Может быть, он каждый раз покупает на работу новый костюм? Вряд ли. Ответ был прост и скрывался в шкафу, где под полиэтиленовыми пакетами теснились на гардеробной палке тучи тонких металлических вешалок, какие обычно дают в химчистках. А еще он никогда не готовил, в его холодильнике мышь повесилась, но при этом Федор не был худым или голодным. Он питался в ресторанах, все эти бесконечные бизнес-ланчи, предложения дня, завтраки в кафе. И, кажется, ему нравилась такая жизнь. Когда я попадала к нему домой, он не давал мне ничего сделать: ни вымыть посуду, ни подмести пол, ни приготовить чего-то.

– Ты хочешь есть? Давай закажем пиццу, – предлагал он. – Или хочешь, потом сходим куда-нибудь.

– Потом? – с выражением переспрашивала я, хитро подмигивая.

За словом «потом» скрывалось все то, ради чего я готова была бежать за ним на край света, а не только на последний этаж этого дома. Когда я оказывалась в его руках, мое тело становилось другим. Он совершал чудо несколькими прикосновениями, он властвовал над моей душой, заставляя кричать, стонать и признаваться в любви, даже не осознавая этого. Иногда мне казалось, что наши тела созданы специально для того, чтобы идеально подходить друг к другу. Но это только тела, а в остальном… Федор был замкнут. Иногда он совсем не хотел ни о чем говорить, а на все мои вопросы злился и просил не устраивать тут застенков гестапо, все равно он не откроет военную тайну.

– Почему? Ведь ты спрашиваешь – я отвечаю, почему бы и тебе не ответить? – раздосадованно кусала губы я.

– Я могу не спрашивать, – обижался он.

– Ладно, если ты так сильно против, я могу и помолчать, – отворачивалась я.

Все-таки, когда ты с человеком столько времени вместе (пусть это и не самый большой срок, зато самое сумасбродное чувство в моей жизни), хочется знать о нем все. Если не все, то хоть что-то. Я знала, что он был женат, и даже знала на ком. Наткнулась случайно в той, пустой комнате на фотографии в альбоме. Он лежал прямо поверх одной из коробок, черный кожаный альбомчик для малоформатных фотографий 9 на 13. Я не удержалась, открыла. Конечно же, открыла. Федор ушел вниз за вином для меня, я стояла и смотрела на закат, в его рубашке на голое тело. И тут мне попался этот альбом. Там стояла и смеялась она, в белом платье, которое очень ей шло. Наверное, оно было дорогим, сшитым на заказ, но в любом случае на такой высокой, стройной и красивой женщине смотрелось бы любое платье, хоть купленное на вьетнамском рынке. На другой фотографии они целовались. Федор был моложе и носил усы. Он неловко обнимал ее, смущаясь всех этих гостей, но целовал ее страстно, закрыв глаза.

– Вот сволочь, – почему-то воскликнула я, сама не зная только, в чей адрес.

Разве можно ревновать к фотографии? Но там, в этом альбоме, он явно любил, он был без ума от этой женщины. Он женился на ней, он боялся ее потерять. В одном месте она, смеясь, тянет его за галстук, как теленка за поводок, а он смотрит на нее так, что становится ясно: он жить без нее не может. А без меня может. Да, может. Мне стало больно, я захлопнула альбом, а когда Федор вернулся, мокрый от дождя, с бутылкой в руке, я спросила прямо:

– А почему жена тебя бросила?

– Что? С чего ты взяла, что она меня бросила? – насупился он. Снял плащ, стряхнув холодные капли, прошел на кухню, громко жахнул по столу бутылкой, долго возился со штопором, потом сунул мне в руки бокал и зло сказал: – Пей!

– Не хочу. Так это ты ее бросил? Ты говорил, что нет. Помнишь, в кафе. В наш первый день.

– В наш первый день, – ворчливо передразнил меня он. – Я просто имел в виду, что никто никого не бросал.

– Как же так? Вы же развелись? Или нет?! – сощурилась я, и хотя до этого я столько раз говорила себе, что это все для меня совершенно не важно, я вдруг поняла, что на самом деле нет ничего такого про него, моего любовника Федора, что было бы для меня не важно.

– Мы развелись. Послушай, Муся, неужели сегодня так необходим этот допрос? – спросил он с отчаянной безнадежностью.

– Почему развелись? – уперлась я.

Федор зло посмотрел на меня и отпил из горла бутылки.

– Потому что не сошлись характерами.

– Да, характер у тебя ужасный, и жить с тобой, наверное, одна сплошная пытка, – усмехнулась тогда я. – Но все-таки это не причина. Была другая.

– Да, была, – крикнул он. – Но тебе-то она зачем? Чего ты лезешь не в свое дело?

– Потому что я женщина, и мне любопытно, – даже бровью не повела я. – Ты знаешь обо мне все, знаешь, что муж вытирал об меня ноги, а я умоляла его продолжить это. Что он заставлял меня делать экспертизу, хотя был единственным моим мужчиной на тот момент.

– На меня намекаете? – фыркнул Федор. – Хотите сказать, мадам, что больше у вас вообще никого не было?

– Да, конечно, – удивленно кивнула я.

– И что, я должен в это поверить?

– Да мне все равно, поверишь ты в это или нет. Это просто правда.

– Он что, женился на девственнице? – зачем-то еще раз уточнил он.

Я покраснела, но кивнула. Почему все-таки он столь поражен этим банальным фактом?

– А что тут такого?

– Знаешь, – развел руками он, – сколько раз в жизни я слышал подобные истории? Ни разу. А сколько раз я сам сталкивался с девственницами… за все сорок с лишним лет моей сексуальной практики. Отвечу – ни разу. Даже моя драгоценная жена, к которой ты питаешь такое любопытство, не была девственницей. Да что там, я вообще думаю, что в современном мире девственниц больше не существует.

– Ты сейчас серьезно? – вытаращилась я.

– Вполне! Как я могу верить в существование того, чего не видел ни разу?

– А я еще раз говорю, это так и было. В первую брачную ночь, причем не сразу. И очень больно. И Денис даже покупал специальную книжку и как-то там готовился, только ничего не помогло, все равно было очень больно. Только я не понимаю, почему я должна тебе это все рассказывать. Или ты считаешь, что если я пошла с тобой в первый же день, после первого поцелуя, это значит, что на мне пробы негде ставить? Так вот, если тебе интересно, после Дениса у меня не было никого. Никогда. Только ты.

– Кошмар! – схватился за голову он.

Потом посмотрел на меня, долго смотрел своим пронзительным, черным взглядом, словно прикидывая, может ли то, что я рассказала, быть правдой.

– Ничего и не кошмар.

– Нет, тогда просто это многое объясняет. А сколько, ты говорила, вы встречались? До свадьбы, я имею в виду?

– Почти два года, – пожала плечами я.

– И что, за два года – ни-ни? – поразился он.

– Если бы ты знал моего папу, тебя бы это так не удивляло. Он бы меня убил, если бы узнал что-то. Это же родовая честь. Я серьезно, убил бы. Дениса бы точно, по крайней мере. Денису пришлось даже просить руки моей, по правилам, с кольцом.

– Надо же, на что только не пойдет мужик, чтобы заполучить недостижимое, – вдруг пробормотал Федя.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что, получается, он женился на тебе только для того, чтобы все-таки получить твое тело. Тут я, признаться, его понимаю. Оно того стоило, такое тело. Но два года! Бедный мужик.

– Тебе его жалко? – возмутилась я.

– Нет, не жалко. Конечно, было бы лучше, чтобы ты досталась кому-то, кто бы тебя любил. Ты могла сделать кого-то очень счастливым. Это же такая редкость – честная женщина. Жаль, что он не смог от тебя отказаться. Это все-таки свинство, пусть даже он и женился. Что значат эти штампы в наше время.

– Значит, ты думаешь, что если бы мы с ним… ну, до свадьбы, он бы не женился на мне? Господи, какая же я дура! – вдруг вскочила на диване я.

– Но заметь, очень красивая и сексуальная дура, – добавил Федор.

– Подожди, – отмахнулась я. – А ведь это действительно все объясняет. И то, почему он так пылал страстью и почему она вся вышла чуть ли не через месяц. И то, что он никак особенно не отреагировал на беременность. Он только искал повод, чтобы от меня избавиться!

– Ну, это уж совсем какая-то подлость.

– Ты считаешь? Но он же просто придрался. С ребенком. С экспертизой этой. Нет, просто наконец нашелся повод развестись. И на разводе, ты не представляешь, какой он был счастливый. Ну, что скажешь? Разве не верно, что все мужики козлы? А ты, теперь ты расскажи, почему вы развелись. Я тебе рассказала все!

– А мы, – помрачнел Федор, – не сошлись характерами. У меня он и вправду очень скверный.

– Не скажешь? – разозлилась я.

– Не стоит. Зачем тебе это? Я же все равно только случайный прохожий, открывший тебе мир взрослой жизни. Я уверен, что через год ты и не вспомнишь мое имя. Давай просто наслаждаться тем, что есть.

– Это пустые слова, – замотала головой я. – Ты – случайный прохожий? Ты так уверен, что это все – пустое? Я думаю о тебе каждую минуту, ты мне снишься. Я мечтаю оказаться в твоих руках, а ты говоришь – пустое?

– Ты сама меня бросишь. Со временем.

– Ну почему? – чуть ли не закричала я на него тогда.

– Да потому что! Увидишь, все пройдет. А ничего серьезного со мной у тебя не получится. Просто невозможно! И хватит об этом! – крикнул он в ответ. И мы в тот день еще долго дулись друг на друга, так, что, даже занимаясь любовью, словно мстили друг другу, стараясь причинить боль.

После того дня я уже не старалась узнать что-то новое о нем, разве только мелочи, которые всплывали сами, какие-то черты его и вправду сложного, взрывного и неуравновешенного характера. К примеру, очень быстро стало понятно, что он очень ревнив. Он злился и смотрел с ненавистью, как я разговариваю с Костей, он постоянно следил, чтобы я не оставалась наедине с Павликом или Сережкой. Постоянно менял мои смены, чтобы я не смогла ни с кем сблизиться, чтобы вокруг меня все время были калейдоскопы лиц. Где бы я ни находилась, с клиентами ли, около кофейного автомата или даже в кафе на обеде, я все время ощущала тяжесть его взгляда. Как мог человек, столь сильно ревнуя, столь же явно показывать, что для него все это ничего не значит? Все это оставалось загадкой, которую я силилась, но не могла разгадать. Да и пытаться перестала, просто принимала все как есть, тем более что мои собственные проблемы стали настолько серьезными, что отнимали большую часть моих душевных сил. Ведь я объявила дома, что уезжаю, и ни один из моих домашних не одобрил этой идеи. Да что там из домашних. Даже Федор, когда я сказала ему о своих планах и попросила помочь найти квартиру, отреагировал не совсем адекватно.

– Зачем тебе это? Это же дорого! – для начала мирно воскликнул он.

– Не так уж и дорого. Я могу снять квартиру на первом этаже, в пятиэтажке. Где-нибудь в районе Ярославки. Или вообще перевести Соню в другой садик, в Подмосковье, только чтобы тоже была пятидневка. И тогда там будет еще дешевле. Надо только подобрать такое место, чтоб добираться на электричке.

– Так ты серьезно об этом говоришь? – уставился на меня Федя.

– Очень серьезно. Ты не представляешь, как на меня дома давят. Я просто не хочу больше никому подчиняться. Я взрослая женщина и хочу жить своей жизнью.

– А, вот в чем дело, – ехидно кивнул он. – Жить своей жизнью.

– Да. Я даже с тобой видеться не могу, они каждый раз смотрят на меня как на маленького предателя Родины. Как будто я совершаю что-то плохое. Да что там, мне надоело, что в моей комнате спит Венька.

– Кто такой Венька? – нахмурился Федя. – Родственник? Сколько ему лет?

– Тридцать пять. Это наш дальний родственник, он только что развелся, и ему негде жить. Он не сошелся характером с женой, так что теперь тусуется у нас, а поскольку я женщина одинокая, а Нинэль…

– Издеваешься? – разъярился он. Я же усмехнулась.

– Я подозреваю, что вы с женой не сошлись характерами из-за твоей ревности. Я права?

– Что за Венька?

– Племянник мой. Шесть лет от роду. Спит со мной, потому что я – тюфяк, не могу даже сказать «нет» собственной сестре. Вот она мне его и подсунула. Я так больше не могу. Я хочу быть свободной. Понимаешь? – Я заглянула в глаза любовнику, но понимания в них не нашла.

– Свободной? Имей в виду, я против, – заявил он. – Я тут не знаю, как от тебя отогнать этих Костиков-Сережек, а если ты будешь свободна, тогда пиши пропало.

– Мы боимся потерять меня? – удивилась я. – Но мы же считаем, что это все равно неизбежно!

– Да. Но зачем же я буду сам приближать этот торжественный момент, когда ты поймешь, что мужиков на свете много и все они неплохо умеют заниматься любовью?

– То есть ты уверен, что я рано или поздно пойду по рукам. Хорошего же ты мнения обо мне.

– Вы все одинаковы. Но дело не в этом. Ты просто преувеличиваешь свои чувства ко мне. Они пройдут, – с тупым выражением бесконечного понимания жизни высказался он. Ох уж мне эти глубокомысленные глупости, изрекаемые мужчиной. Я разозлилась и буркнула:

– Тогда отойди и не мешай мне читать объявления. Так, однушка в Свиблове. Нет, Свиблово – очень далеко и дорого. О, вот. Ярославское шоссе. Десять минут от метро. Транспортом. В плохом состоянии. Должно подойти.

– Почему? – опешил Федя.

– Как почему? Это должно быть дешевле. Я не потяну дорогой квартиры, ты мне столько не платишь. Мне и так придется отказаться от фитнес-клуба, чтобы пойти на это.

– Господи, Муся, прекрати все это. Прошу тебя. Это же глупость какая-то. Живи себе дома, – взмолился он, но я демонстративно отвернулась. Его жизнь – это его жизнь, а моя – это моя. У него своя правда, он хочет, чтобы я лежала у него на диване, а в остальное время сидела дома, под контролем моих бесчисленных родственников. У всех мужиков свои планы, Денис хотел просто переспать со мной, и все. Просто переспать, без каких-то там чувств или желаний иметь семью. А я заставила его, да-да, заставила. Не специально, конечно, а честностью своей. Переспала бы с ним, пошла бы навстречу инстинкту, он бы ни за что на мне не женился. Ни за что и никогда. И что? Кому от этого было бы хуже? Уж точно не мне.

– Я слышал, тебе нужна квартира? – подошел ко мне Костик.

– Слышал? От кого? – удивилась я, так как ни с кем, кроме Федора, этого не обсуждала.

– То есть… просто я посмотрел, что ты по сайтам лазишь.

– Ну… в принципе, да. Ищу.

– Здорово. А тебе не подойдет квартира в Беляеве?

– В каком смысле? – удивилась я. – В Беляеве? Это же очень далеко.

– Это точно, я поэтому и сомневаюсь, что это хороший вариант для тебя. Просто… понимаешь, у меня там от дедушки в наследство квартира осталась. Она, конечно, не в идеальном состоянии. Это старый дом, а квартира маленькая. Но она недалеко от метро, так что добираться сюда, в принципе, удобно.

– Так, стоп, – растерялась я. – А какие условия? Сколько ты хочешь?

– Ну, я вообще-то просто хотел… – Костик замялся. – Понимаешь, дедушка у меня только месяц как умер.

– Сочувствую, – автоматически кивнула я.

– Спасибо. Он долго болел, и, честно говоря, квартира требует теперь всякого там… ну, уборки, все такое. Квартплату надо платить. А сдавать ее пока нельзя, пока я не получил официального наследства.

– И что ты предлагаешь? – осторожно спросила я, лихорадочно соображая. Это что, судьба? Вот это да.

– Может, ты там поживешь? Пока, какое-то время.

– К примеру, год. Меньше – это мне сложно, я же с ребенком все-таки, – высказалась я, боясь, что это будет перебор. Но Костя только кивнул:

– Конечно. Будешь квартплату платить и свет. И приберешься немного, чтобы там был порядок. Хочешь?

– Хочу, – кивнула я, еле сдерживая радость. – А когда?

– Да хоть завтра. У тебя выходной?

– Да, – еще не веря в такую удачу, улыбнулась я.

Правда, легкое сомнение кольнуло меня где-то в области сердца. Завтра, в выходной, мы с Федором договаривались пойти в кино на премьеру Спилберга, которую я очень хотела посмотреть. А потом… потом мы собирались поехать к нему. И теперь, получается, надо это все отменять? И как вообще будет выглядеть моя жизнь, если я перееду в Беляево? Где вообще находится это Беляево? Там есть детские садики?

– Слушай, а там есть детские садики? Мне сначала надо будет найти садик.

– Садик есть прямо во дворе, – радостно кивнул Костик. – А я живу через три улицы.

– Прекрасно, – кивнула я с гораздо меньшим энтузиазмом. Интересно, как я все это буду объяснять Феде? Хотя, какого хрена, он же сказал, что мы – просто любовники на час. А тут квартира халявная на целый год. За год я скоплю денег столько, что потом спокойно сниму то, что мне нужно.

– Так что, завтра вечером встретимся на Беляеве? – уточнил Костя.

– Давай, – кивнула я.

– Я буду тебя ждать в метро. Давай в шесть часов, в центре зала. Я отпрошусь пораньше. Идет?

– О чем речь, кролики? Куда едем? – с нежнейшей отеческой улыбкой поинтересовался Федор, подкравшийся к нам сзади. Я вздрогнула и от звука его голоса подпрыгнула на месте, а Костя (вот лопух) как ни в чем не бывало сдал меня с потрохами.

– У Маши ведь завтра выходной? – переспросил он. – У меня есть то, что ей нужно.

– Да? – нахмурился Федор. – И что же ей от тебя нужно?

– Это насчет квартиры, – добавил Костик, заставляя меня покрыться красными пятнами. Надо же, квартиру я еще не получила, а проблемы уже огребла.

– Насчет квартиры? Перевозишь ее к себе? – невинно предположил Федор.

– Прекрати! – зашипела я, сама не знаю на кого. Костик посмотрел на меня с удивлением.

– А что такое? Тебе будет ездить далеко, но ты ведь и сейчас на трех автобусах добираешься. Это удобный вариант. А мне эту квартиру все равно никому не сдать пока.

– Удобный вариант! – радостно заверил меня Федор. – Отличный вариант, и как своевременно, не так ли? Я очень рад за тебя, Мария.

– Спасибо, – злобно буркнула я, жалея, что вообще заговорила с Константином. При мысли, что Федор бросит меня прямо сейчас, мне стало физически плохо. Захотелось кого-то побить или просто самой побиться головой о стену. От бессилия.

– Маш, я пойду? – неуверенно переспросил Костик.

– Давай-давай, – за меня ответил Федор, провожая его недобрым взглядом.

Я поняла, что если до сего дня нам еще хоть как-то удавалось держать в тайне наши нежные отношения, то теперь об этой сцене будут судачить во всех отсеках нашей подводной лодки, от «Мазды» до «Ситроена». Константин ушел, нервно оглядываясь. Небось он, бедный, так и не понял, что же именно сделал не так. А он-то тут ни при чем. Кстати, и я тоже ни при чем. Я тоже не сделала ничего плохого, я просто собираюсь переехать. Выше нос, ты ни в чем не виновата. Ни перед кем.

– Значит, так быстро все решилось? И как удачно, прямо в нежные объятия старого друга. – Федор говорил с ледяным спокойствием. Мнимым, конечно же.

– Какие объятия. У него дедушка умер.

– Какой любезный дедушка!

– Прекрати! – зашипела я, продвигаясь в сторону двери. – А что ты хочешь? Он предлагает мне возможность год жить спокойно. А потом я сниму что-то другое, поближе. Ты же не хочешь меня понять. У меня дома жить просто невозможно. Меня там раздавят.

– Да-да, а Костик тебя приведет в порядок. Конечно, он молодой, без проблем. А теперь еще и с квартирой, спасибо дедушке. Действительно, о чем тут думать! – Федор шел за мной, старательно имитируя спокойную походку.

– Действительно! – с сарказмом выкрикнула я, завернув за угол салона, где мы могли наконец спокойно орать друг на друга, стоя под проливным дождем. – Если ты все представляешь себе именно так, то нам не о чем даже говорить. Я, кроме тебя, никого не вижу, готова бежать по первому звонку. А ты только и думаешь что всякие гадости. Потому что якобы считается, что ты знаешь женщин. Ты знаешь женщин? Значит, я еду в Беляево, чтобы непременно прыгнуть к кому-нибудь в постель?

– Ну… – запнулся он смущенно.

– Так вот, ты ни хрена не знаешь меня! – заорала я, стряхивая воду с белых растрепанных волос.

– Ты заболеешь. Пойдем в машину, – попросил он жалобно.

– Никуда я с тобой не пойду, – из чистой вредности замотала головой я. – Пусть я заболею. Какое тебе дело? Я же для тебя только минутная слабость. Молодая любовница, от которой ты избавишься в любой момент. А что делать мне?

– Это все не так, – смутился он.

– Не знаю, как там у тебя – так или не так, но я сейчас действительно просто хочу одного: уехать из дома и жить нормальной жизнью. В том числе с тобой. Но если ты видишь в этом проблему – что ж, я ничего не могу с этим поделать.

– Ты хочешь сказать, что тебе просто надо уехать из дома, чтобы быть со мной?

– Ну… если хочешь, можно сказать и так! – рявкнула я, выжимая подол юбки.

– Так, ну хватит! – рявкнул он, схватил меня за руку и потащил к своей машине. Я делала вид, что упираюсь, слезы лились из глаз, смазывая тушь. Но когда мы залезли в салон его запотевшей, залитой дождем машины, он набросился на меня с поцелуями, и я совершенно не возражала против такого развития событий. Несколько минут мы молчали, приходя в себя после этой странной, скандальной сцены. До этого мы еще ни разу не ругались, не теряли головы вот так, прямо на работе, при всем честном народе. Вот сюрприз. Ну, ладно я – в последние месяцы я вообще заподозрила себя в том, что я на самом деле совершенно ненормальная. Но он-то, он? Что это с ним? Он оторвался от меня, осмотрел мое дрожащее от холода мокрое лицо, завел машину и снял с себя пиджак.

– Надень.

– Он все равно тоже мокрый.

– Не страшно. Все равно надень. И вот что. На-ка телефон, позвони Косте и скажи, что тебе не нужна его квартира.

– Почему? – растерялась я, послушно взяв трубку в руку.

– Говори, не спорь, – строго сказал Федя, включив печку машины на максимум.

– Алло? – дрожащим голосом проговорила я, когда раздался щелчок соединения. – Костя?

– Да. Ты куда делась? – ответил Костик. – Что там у вас происходит с шефом?

– Слушай, ты меня извини. Я не знаю точно почему, но, похоже, мне все-таки придется отказаться от твоего предложения. Насчет квартиры. Ладно?

– Хорошо. Но что случилось?

– Только не обижайся, я тебе потом все объясню, – сказала я и нажала отбой, после чего с вызовом посмотрела на Федора. – И что дальше? Что теперь?

– Ничего, – пожал плечами он. – Ничего особенного. Просто ты переезжаешь ко мне.

Глава 3 До встречи в новом году

Так получается, что у любого события, если присмотреться повнимательнее, есть свои положительные и отрицательные стороны. В моем переезде к Федору, во всяком случае, просматривались как одни, так и другие. Судите сами: живет он в пригороде, там чистый воздух, ребенку хорошо, а в садик ее перевести оказалось сущим пустяком. В пригородах садики не так забиты, как в Москве, тут совсем необязательно падать в ноги к заведующей и умолять ее, взывая к милосердию. Взятки совать также не нужно, хотя Федор, кажется, все же что-то там ей сунул. Так или иначе жизнь в пригороде организовалась удивительно легко. С другой стороны, когда я знакомила двухсполовинойлетнюю Сонечку с Федей, я пережила далеко не самую лучшую в жизни минуту. Это и вправду было непросто.

– Сонечка, познакомься, это дядя Федя, мы теперь будем жить у него, – ласково сказала я, заводя Сонечку в квартиру. – Правда, здорово? У тебя тут будет своя комната.

– Эта? – уточнила Сонечка, оглядывая помещение с пылью и нераспакованными коробками.

Федор смущенно запихнул их в угол, но от этого комната стала еще более пустой.

– Мы тут все приведем в порядок, поставим тебе кроватку. Мишку принесем.

– А Веника не будет? – настороженно уточнила Соня.

– Какого веника? Веник на кухне, – растерялся Федор, но я одернула его за рукав.

– Нет, Веника не будет, он остался со своей мамой.

– И бабушкой?

– И бабушкой.

– Я тоже хочу к бабушке, – пролепетала Соня, и я поняла, что сейчас мы будем плакать. Тогда я подала тайный сигнал Федору, и он, как фокусник кролика, вытащил из-за спины плюшевого кенгуру.

– А вот это тебе, – с улыбкой проговорил он и неловко сунул кенгуру моей дочке. Выбрано плюшевое сумчатое было не случайно, Соня давно у меня его выпрашивала, оно стояло в витрине магазина, мимо которого мы ходили домой. Но был кенгуру дорог, так что я просьбы игнорировала. И теперь, естественно, получив из Фединых рук желаемую игрушку, Сонька просияла. Она ушла в себя и долго вертела кенгуру, не мешая нам затаскивать вещи и раскладывать их по шкафам, и я было уже выдохнула с облегчением, как вдруг Сонька оторвалась от Кенги, подошла ко мне, ткнула пальцем в Федора и спросила:

– Это папа?

– Нет, не папа. – В этом месте я по-настоящему растерялась и не знала, что сказать. Дело в том, что между нами с Федором переезд был решен как нечто удобное для нас обоих, но не влекущее за собой далеко идущих последствий. К примеру, на вопрос, что именно он, Федор, мне предлагает, он сказал:

– Ты можешь быть уверена как минимум в годе.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила я.

– Ну, это значит, что год ты можешь жить тут спокойно, а там посмотрим. Как у тебя дела будут идти, может, действительно ты захочешь жить самостоятельно.

– То есть год! – кивнула я в задумчивости. Все мои мечты о том, что это начало почти что настоящей семьи, рассыпались в прах. С другой стороны, год жизни, пусть даже и ненадежной, но с мужчиной, от которого я по-настоящему без ума и с которым мне очень хорошо, – разве это плохо?

«Конечно, плохо! – кричало во мне воспитание. – Что он тебе предлагает? Сожительство?»

– Оно самое, – невозмутимо ответила я. Но на вопрос Сони надо было ответить как-то поразумнее, чтобы не нанести травму. И я сказала вот что:

– Это дядя Федя, мамин хороший друг. Он пустил нас пожить, чтобы мы могли с тобой подкопить денежек на свою собственную квартиру. Чтобы мы больше не жили с Веником.

– Хорошо, – кивнула Соня.

Аргумент про Веника сработал, и она снова уткнулась в кенгуру. Подозреваю, что ей компания драчливого и скандального мальчишки шести лет нравилась еще меньше, чем мне.

– Ну что, все в порядке? – взволнованно спросил Федя, когда утомленная София уснула. Я кивнула, отвечая на его поцелуй.

Теперь, в обществе дочери, нам пришлось быть значительно тише и аккуратнее в проявлении чувств. Ладно еще, что она в силу возраста не поинтересовалась, что это мама по ночам спит вместе с этим хорошим другом. Она засыпала раньше нас, а вставала позже, сонная и капризная, так что особенной проблемы не было. Хотя я лично первые недели очень дергалась по ночам, когда скрипел Федоров диван. Мне все казалось, что Сонька проснулась и сейчас войдет в комнату. Но она не входила, а потом и я потихоньку привыкла. Я вставала по утрам раньше всех, шла в душ, обливалась холодной водой для тонуса, готовила завтрак, отдельно для себя – сыр и кофе, отдельно для них – тосты, омлет, каша, что-нибудь еще, что взбредет в голову. Если не считать того факта, что я находилась тут на птичьих правах, мне было по-настоящему хорошо. Никогда в доме свекрови мне не удавалось почувствовать себя маленькой хозяйкой собственной семьи.

– Муся, как же это здорово, когда в доме женщина. Можно еще салата? – радостно улыбался Федя, безо всяких жалоб уминая все, что я ставила на стол.

– Мам, я не буду кашу, – ворчала Соня, тогда Федя, демонстрируя наслаждение, отбирал у нее эту кашу со словами:

– Можно, я всегда буду есть твою кашу? Твоя мама так хорошо готовит!

– Ты правда так думаешь? – первое время удивлялась я. – Или ты хочешь сделать мне комплимент?

– Дурочка, какие комплименты. Мне сроду никто завтраков не готовил.

– А как же жена? – удивилась я, впрочем, не ожидая особенного ответа.

Про жену Федя разговаривать не любил. Он спрятал подальше тот альбом и больше ни разу не упоминал о ней. По косвенным признакам я поняла, что он очень сильно любил ее, а вот она его, видимо, нет, не очень. И за одно это я готова была ее ненавидеть. Федор – такой хороший мужчина, просто хороший, без каких-то там придурей. Немного нервный, немного ревнивый, но нежный и ласковый, заботливый и такой, м-м-м, сексуальный. Да, вот это правильное слово. Его так легко любить, но теперь, из-за нее, он даже и думать не хочет ни о какой семье. Он живет одним днем, точно зная, что завтра, а в крайнем случае послезавтра все это кончится. Возможно даже, что он сам все это и закончит. Не о чем даже мечтать. А я, признаться, не могла сдержаться и иногда, поздно ночью, когда все уже спали, утомленные долгим днем, лежала с открытыми глазами, смотрела на его отрешенное усталое лицо и думала, как бы было хорошо, если бы… Мечтать не вредно. Но и пользы в моих мечтах не было никакой. Жизнь текла потихоньку, мы ездили на работу, завозили Сонечку в садик, по вечерам заезжали в какой-нибудь магазин за продуктами. Я купила карточку в местный фитнес-клуб, на год, раз уж Федор мне его дал. Год почти счастливой жизни. Почему почти? Ну как же, потому что, во-первых, год кончится, и что я буду делать потом? Не с квартирой или там деньгами, с этим как раз все понятно. Квартиру можно снять, а денег, живя с Федей, я своих почти не тратила, оставляя их на карточке. Он часто останавливал меня со словами:

– Тебе еще пригодится, не трогай, – и от этих слов мне становилось плохо. Когда пригодится? Когда он меня бросит? Да, видимо, так. Но я сглатывала комок в горле и улыбалась. Пусть так, пусть все кончится, но сейчас-то мы вместе. Еще целый год впереди, год почти нормальной жизни. Нам действительно жилось очень хорошо. Мы почти не ругались, разве что из-за моих походов в клуб, где, по его словам, много хороших мужиков, которые уведут меня раньше, чем он готов меня отпустить. Или из-за Костика, который, хоть и знал уже, что между нами с шефом что-то есть, продолжал поить меня кофейком и болтать в свободные минуты. Федор ревнив, а в остальном он был просто мужчиной из моих грез. И мне не нужно ничего другого, кроме того, чтобы вечером сесть в его машину и поехать с ним домой, а там играть с Сонькой в куклы, смотреть по ящику новости и документальные программы, готовить еду, стирать по выходным, гладить рубашки под сериалы.

Время текло сквозь пальцы, незаметно и коварно, только иногда давая о себе знать, когда звонила моя мама. Это происходило нечасто, и разговоры у нас были колючие, недобрые. В основном она звонила, чтобы узнать, как дела у Сони. Иногда она просила привезти ее на выходные, и я ехала к ним, чтобы оставить ее на пару дней. Я звонила в дверь своей родной квартиры на втором этаже, но не заходила туда, а пропускала вперед Соньку, а сама отмахивалась от сухих приглашений.

– Нет-нет, мне пора. Меня ждут.

– Может, хоть чаю выпьешь?

– Нет, мам, в другой раз. Я завтра за Соней приеду часам к пяти, нормально?

– Хорошо, – кивала мама огорченно. Потом поворачивалась к Соне, надевала улыбку и закрывала передо мной дверь. Сначала, в первый месяц нашей «ситуации», я еще пыталась заходить и пить с ними чай. И что-то объяснить. Но не успевала я выпить и одного глотка, как начиналось.

– И как тебе не стыдно, живешь с мужиком, не расписанная, ребенка притащила туда! – начинала мама.

– Мам, так живет очень много людей. Ты же помнишь, я уже была замужем.

– Ты нас позоришь. Что Соня подумает? Как она должна расти в такой атмосфере?

– В какой «такой» атмосфере? – удивлялась я. – У нас дома атмосфера просто прекрасная. Куда лучше, чем здесь.

– Да как ты можешь так говорить? Ты живешь в разврате! А что ты скажешь Соне, когда он тебя выкинет на улицу?

– А что я должна ей сказать про то, как ее отец – ее родной отец выкинул нас на улицу?! – наконец не выдерживала и начинала кричать я. – Оставьте вы меня в покое, я хочу жить своей жизнью. Что вы-то от меня хотите? Еще одного штампа? Зачем он мне нужен? Чтобы меня опять потом смешали с грязью? Да я сама не хочу больше выходить замуж.

– Ты с ума сошла? – вытаращилась на меня мама, когда я вдруг высказала эту кощунственную, по ее мнению, вещь. Не хочу выходить замуж, как это? Если честно, я и сама удивилась, когда ляпнула такое, но потом поняла, что в целом это – сущая правда. Нет, дело не в том, что мне не хотелось выйти замуж за Федора или я собиралась со временем его бросить. Я имела в виду то, что выходить замуж только ради того, чтобы соблюсти эти долбаные приличия, – вот это ошибка, вот это решение, за которое приходится платить куда более высокую цену. Нерегистрированный брак – это, конечно, может быть, и позор, но в моем случае был бы отличный способ не совершать куда большую глупость. Да если бы я в свое время только пожила с Денисом пару-тройку месяцев, может быть, я бы и замуж за него не пошла. А еще вернее, что Федор прав, и если бы мы с Денисом совершили это пресловутое грехопадение просто так, без всякого штампа, то он бы успокоился и отпустил меня, не стал бы заходить так далеко. Да, я бы рыдала, да, мне было бы обидно. Но – но я бы могла встретить кого-то другого, кого-то, кто полюбил бы меня и кого бы полюбила я. Кого-то, как Федор, с кем бы мне было просто хорошо жить.

– Мам, я больше не хочу чаю. Давай не станем делать вид, что у нас такие вот хорошие отношения. Не будем разговаривать, не будем мнений высказывать. Я сделала свой выбор и готова быть плохой девочкой. Паршивая овца в вашем пушистом стаде. Ты хотела видеть Соню – вот с ней и играй.

– Имей в виду, – помолчав, добавила мама. – Сейчас тебе хорошо и ты такая смелая. Но потом ты прибежишь к нам в слезах и будешь умолять о помощи. Не надо этого. Не приходи. Раз ты все решила, живи как хочешь.

– Хорошо, – кивнула я, хотя легкий холодок ужаса кольнул меня в этот момент.

О чем я думаю и что я буду делать, когда Федор действительно меня бросит? Но я тут же отбросила эти мысли и с тех пор не заходила к маме пить чай. Папа же со мной не разговаривал вообще. Это было обидно. Вдвойне обидно, ведь он сам прошел через такое. Но, как говорится, на обиженных воду возят, а моя жизнь продолжалась дальше.

Наступила зима. Новый год выдался снежным, невероятно пушистым и красивым, хоть и морозным. Люди двигались от работы домой короткими перебежками, укутанные по самое не балуйся, около магазинов и метро красовались сияющие наряженные елки. Люди бегали за подарками, и лица их были счастливыми, красными от холода, но улыбающимися до ушей. А нам было так уютно и приятно ездить по заснеженным дорогам в теплой машине и смотреть на всю эту предпраздничную снежную кутерьму тоже. Мы решили праздновать Новый год дома. Интересно, что не прошло и полугода, а я уже называла это место, эту квартиру под крышей домом. А вот квартиру человечнейшей Ядвиги я не ощутила домом даже и на минуту, хотя жила там по всем правилам военного дела, оккупировав территорию согласно купленным билетам.

– Знаешь, я никогда не наряжал тут елки. У меня и игрушек-то никаких нет, – развел руками Федор.

– Ничего, – улыбнулась я. – Найдем. Дождика накупим. Главное, давай поставим настоящую зеленую живую елку.

– Так от нее же куча этих… опилок. Мусора.

– Иголок? Ну и что, – пожала плечами я. – Не тебе же подметать-то. Зато какой будет запах!

– Новый год дома, – произнес он, вслушиваясь в то, как это звучит. Голос был удивленным.

– А где ты его обычно проводишь? – удивилась я.

– В кабаках каких-то. Или у друзей, – пояснил он.

Он действительно общался с парочкой старых приятелей, то ли из института, то ли с какой-то старой работы. Но вообще-то Федор был не очень компанейским человеком. Меня так и подмывало спросить: а что же его жена – тоже не хотела отмечать Новый год дома? Все-таки семейный праздник. Но по негласному табу эти темы были строго запрещены. Так что я отправилась закупать украшения и продукты.

– Муся моя, зачем нам столько майонеза? Ведь ты же на диете? – удивился Федя, когда я набрала стандартный новогодний набор россиянина.

– Подумай только, сейчас по всей стране одновременно во всех магазинах нашей необъятной родины люди стоят в очередях и несут домой зеленый горошек, докторскую колбасу, три десятка яиц и майонез, – усмехнулась я, выкладывая вышеперечисленное на кассу.

– И красную икру.

– Ну, не у всех, это же дорого. Но в Москве, пожалуй, да. И непременно класть в половинки яиц. Желток идет на мимозу. Кстати, надо же сайру купить!

– Мусь, мне просто интересно, а кто все это будет есть? Я ночью есть не люблю, ты трясешься, если слопаешь лишний листок салата, бежишь потом на тренажеры, и неизвестно, сколько мужиков там на тебя пялятся.

– Сейчас речь не об этом, – усмехнулась я. – Есть будем все. Ты шампанское взял?

– Взял, взял. Не люблю я шампанское.

– Я тоже не люблю. Но если уж сто с лишним миллионов человек нарежут колбасу и морковь квадратиками, зальют все это майонезом, положат икру и колбасу, встанут и будут пить шампанское, не кажется ли тебе предательством Родины не сделать того же?

– Как патетично! – восхитился он. – Уговорила. И уж ради Родины тогда мы должны напиться по-настоящему, как напьется вся наша великая держава.

– То есть в зюзю? – уточнила я.

– В нее.

– Слушай, нам надо еще будет подложить под елку подарок Соньке, – вспомнила я. – Надеюсь, она, как и в прошлом году, отрубится в десять часов. Но если что, ты меня прикрой.

– В смысле? – не понял Федя.

– Надо будет ее отвлечь, чтобы я подложила эту ее куклищу под елку. Вообще я не уверена, что она туда влезет. Скажи, вот надо было понимать ее так буквально? Ну, купил бы ей просто эту хрень, которую надо пеленать и кормить кашей. Или у которой горшок. Так нет, купили самую большущую.

– Как заказывала, – отмахнулся от меня Федор.

Я скорчила недовольную рожицу, но на самом деле даже боялась думать о том, как хорошо он относится к Соне. Вернее, даже не так, Федор на редкость хорошо относился к детям вообще. Стоило ему увидеть какого-нибудь ревущего ребенка, он моментально склонялся к нему и начинал расспрашивать с невозможной серьезностью на лице, что случилось, какое горе. Он мог часами рисовать с Сонькой какой-нибудь кораблик, и ему не было скучно. Если она не хотела есть кашу, я, теряя последнее терпение, начинала на нее орать или мне хотелось надеть ей на голову эту тарелку с манкой. А он подходил и рассказывал ей какую-нибудь очередную сказку о принцессе, кушающей кашу.

– Как ты умудряешься не звереть? – удивлялась я. – Как ты терпишь, что она часами смотрит одни и те же мультики? Уже даже я не могу видеть этого Винни!

– Ну что ты, Муся, это же ребенок, – пожимал плечами он. Для него все это было легко и просто, как будто у него имелась какая-то природная степень в педагогике.

– Странно, что у тебя нет детей. Из тебя бы вышел прекрасный отец, – сказала ему я, когда он как-то умудрился уговорить Соньку добровольно выпить ужасно горькое лекарство от кашля.

– Может быть, – пожал плечами Федя, не отреагировав на эти слова особенно.

Иногда, глядя на то, как он возится с Сонькой, как нежен и заботлив бывает он, я признавалась себе, что не встречала лучшего человека для того, чтобы жить семьей. И в то же время он часто говорил мне о моем будущем, о том, какая я молодец, что мне надо делать карьеру, учиться, что мне надо найти какого-нибудь обалдуя, женить на себе и быть счастливой. Я понимала, что он имеет в виду не себя. К себе он относился как к некоторому временному явлению, передышке на линии моего жизненного марафона. Возможности встать на ноги.

– А может, я не хочу стоять на ногах? Может, я хочу лежать в твоей постели? – спросила я его как-то.

– Ну, это пройдет.

– А если не пройдет? Если ты – это и есть тот самый обалдуй, о котором я мечтала всю жизнь?

– Это вряд ли. У всех проходит.

– Но почему? – разозлилась я. – Мне хорошо с тобой, тебе – со мной. Ведь хорошо? Мы живем так, как я никогда не жила с мужем. Почему бы у нас не могла получиться семья? Не сейчас, не в эту секунду, но в будущем. Пусть отдаленном, пусть чисто теоретически.

– Семья – это точно не для меня, – твердо заявил он.

– Да что ты! – возмущенно воскликнула я. – Ты только не говори это мне. Ты обожаешь сидеть дома и рисовать цветочки с Сонькой. Ты снеговика лепил, и тебе это нравилось. Я видела. Ты любишь тапки, газету и меня под боком. Кашу на завтрак, разговоры о последних новостях. Что ж тогда? Может быть, ты бабник? Скажи, ты бабник?

– Определенно, я бабник. Какие еще варианты, – со смехом поддразнил меня он.

– Ни черта ты не бабник. Ты ревнивец и домосед. Как ты будешь тут сидеть, если я уйду? Один в пустом доме? Зачем ты хочешь, чтобы я куда-то там ушла? Разве тебе плохо с нами?

– Давай отложим этот разговор, – устало отмахнулся он. – Со временем все само встанет на свои места.

– Это точно, – кивнула я и больше не возвращалась к этой теме. Но где-то в глубине души я чувствовала, что совершенно не желаю никуда уходить. Ни в этом году, ни в следующем, никогда. Хочу остаться с ним, в его доме, нарожать ему кучу ребятишек, печь им всем пироги, на Новые года делать оливье и заливные, постареть и кряхтеть вместе, в окружении кучи внуков. Странные фантазии, да? Что делать, мысли неподвластны нам. И поверьте, я очень бы хотела, чтобы это было по-другому, чтобы я не придавала происходящему такого большого значения. Но, кажется, я полюбила своего любовника, не той детской испуганной любовью ребенка, который боится, что он не будет никому нужен, и больше всего на свете не хочет остаться один. Я любила мужчину, лежащего рядом со мной, храпящего, если заложен нос, разбрасывающего носки, живущего в доме без занавесок. Я любила молчать, смотреть телевизор или, положив голову к нему на колени, глядеть на него снизу, как он листает журналы, те самые журналы, по которым я в свое время проходила курс молодого бойца автомобильного фронта. Теперь я уже могла считаться заправским автодилером. И залихватски бросаться фразами типа «движок тут не самый мощный, но зато вариатор покрывает провалы в мощности, очень экономичная штука. И бензина жрет меньше». Да, много воды утекло. Я подумывала пойти на курсы управления, чтобы, как выражается Федор, было куда развиваться. А пока… пока наступал Новый год.

К празднику я потратилась и купила-таки три комплекта занавесок, недорогих, но очень милых, на три окна. Тонкий тюль не мешал видеть город и летящие облака, а яркие шторы моментально оживили комнаты, сделали их уютными. Я самолично подвешивала их к крючкам карниза, стоя на шаткой конструкции из столика, стула и табуретки, а Федор взволнованно бегал вокруг меня и ругался:

– Зачем же это? Я бы сам. И вообще, это же дорого. Я не столько тебе плачу, чтобы ты тут швырялась деньгами. Ой, ты пошатнулась.

– Лучше бы подержал табуретку. А то и вправду упаду. Что-то у меня голова кружится, – пожаловалась я. – Нельзя стоять столько, задрав голову.

– Так слезай!

– Ага, щазззз! – фыркнула я. – Я уж их все развешу.

– Только я тебе отдам за них деньги. Сколько это стоило?

– Три с половиной шекеля. И четыре тугрика.

– Насмехаешься? – разозлился он. – Ну-ка, слезай!

– Слезаю, – вздохнула я. – Закончила. Ну, скажи, как тебе? Каково? Хорошо?

– Хорошо, – кивнул он, с весьма согревшим меня восторгом глядя на результат моих усилий. Комната, бывшая до этого холостяцкой берлогой, с белыми стенами, стенкой и серым диваном, вдруг озарилась отсветами красной, чуть блестящей, расшитой синим узором ткани, красиво подобранной и привязанной к стене витыми помпонами. – Так сколько?

– Это подарок на Новый год. Ой, что-то и вправду кружится голова.

– Погоди! – вскрикнул Федор и в ту же секунду схватил меня за плечи. – А теперь падай.

– Что? – не поняла я.

– Ну, если ты собираешься падать в обморок, то я готов тебя ловить. Падай смело.

– Спасибо, конечно, – усмехнулась я, – но я собираюсь пока только делать оливье.

Глава 4 Ну и пакость эта ваша заливная рыба!

Жизнь не стоит на месте, все вокруг движется, изменяется, становится другим. Один год сменяет другой, и этот переход из одной цифры в другую – процесс для народонаселения довольно-таки болезненный. Тут ведь как – раз уж вся страна начинает с тазика оливье, значит, значительная ее часть, страны, я имею в виду, обязательно должна закончить в нем мордой. В новогодней телевизионной трансляции я, кажется, даже увидела такой кадр, как кто-то из наших народных артистов старательно падал мордой лица в театральный тазик. Вот оно – настоящее народное телевидение. Вот как надо по-нашему праздновать Новый год. Уверена, что примеру телезвезды последовали многие. Во всяком случае, мы с Федей действовали в соответствии с обозначенной народной программой. Я наготовила всего-всего, с трудом удерживая себя от того, чтобы не налопаться досрочно, еще в этом году. Оливье, заливная рыба, шпроты с очень активным запахом. Икра, только не в яйцах, а в тарталетках. Какая разница. Икра, шампанское были? Были. Маринованный чеснок притащил Федор, он его любит. Красная рыба, которой я запачкала все руки и фартук. Мандарины? Конечно! Селедочка, кулебяка с мясом… Вы спросите меня – а как же диета? А вот тут я старательно отведу глаза и помолчу. С диетой что-то у меня не заладилось. В последние месяцы стрелка весов, как будто насмехаясь надо мной, замерла на этой проклятущей цифре 63, хотя я мечтала встретить Новый год с пятеркой вначале. Пусть даже 59 и 99, но лишь бы только пятерка. Пятерка не сложилась, хотя я пыталась снова переходить на кофейную диету.

– Я буду тебя пытать, я буду заставлять тебя есть пончики, если еще замечу, что ты голодаешь! – предупредил меня Федор. Он же водил меня на бизнес-ланчи, говоря, что он, конечно, любит синичек с огромными голубыми глазами, но в моем случае это становится просто недопустимым.

– Я толстая. У меня задница! – кричала я, старательно демонстрируя ему ту часть, которую, по моему мнению, требовалось уменьшить чуть ли не вдвое.

– А что, ты хочешь, чтобы я жил с женщиной без задницы? – возмущался Федор. – Я официально заявляю: если ты похудеешь в этой своей части, я тебя брошу сразу.

– Не бросишь.

– Почему?

– Потому что я буду прекрасна, и ты просто не сможешь меня отпустить, – самоуверенно заявляла я.

– Это возможно, – огорченно вздыхал Федор. – Но ты и так прекрасна. Пожалуйста, не худей больше. Можно, я тебе сварю пельменей?

– Фу, не произноси даже слова такого при мне! – возмущалась я.

Но в результате всех этих диверсионных мероприятий стрелка весов не сдвинулась ни на миллиметр, убив во мне таким образом всякую мотивацию. Что и говорить, трудно не жрать, если от этого нет никакого толку. И уж во всяком случае, я вдруг поняла, что страстно, всей душой хочу, мечтаю сделать оливье, сделать селедку под шубой или даже (о, несчастная!) пироги. И не только приготовить, но и съесть. Что поделать, человек слаб. В десять часов мы сели провожать старый год, налили клюющей носом Соньке тархуна, а себе – полусладкого. И понеслась.

– Ну, с наступающим! – торжественно произнес еще трезвый Федор. – Желаю, чтобы в следующем году сбылись все твои мечты.

– О, и тебе того же! – кивнула я, еле сдерживаясь, чтобы не добавить в духе мультика «Ну, погоди», что лучший мой подарочек – это ты. И мечта тоже. Ладно, будем мечтать про себя.

– Ну, вздрогнули? – улыбнулся он, и мы чокнулись хрустальными бокалами. И понеслась.

– Салатик?

– Да, спасибо. И рыбки положи.

– Сонечка, ты будешь икорку? Нет, почему? Это же очень вкусно! Ну и ладно, глупый ребенок, мы сами все слопаем. Нам же больше достанется.

– Может, она хочет спать? – предположила я, глядя, как моя голубоглазая принцесса трет глазки. – Сонечка, ты хочешь баиньки?

– Нет! – гордо и твердо заявила она, но через пять минут уже задрыхла прямо на новогоднем стуле. Устал ребенок гипнотизировать елку и караулить Деда Мороза. Я подняла ее на руки и перенесла в ее комнату. Она сонно что-то бормотала, пока я ее раздевала и укладывала в кровать. В ее шепоте отчетливо слышалось слово «подарки». Я улыбнулась и постояла немного рядом с ней, глядя в окно и думая о том, как я ее все-таки люблю. Как я вообще всех люблю, и Федора, и Люську, которая, конечно же, опять укатила кататься на своих лыжах. Как она не боится с этих гор ехать, такая высотища! А фуникулеры? Это ж какой страх, вот так сидеть над пропастью и болтать ногами. Хотя, живя на такой верхотуре, я все меньше и меньше боюсь высоты.

– Муся, там у тебя телефон разрывается, – заглянул в комнату Федя. – И я разрываюсь. Почему ты оставила меня одного? Соня спит?

– Спит, – прошептала я и, с трудом оторвав взгляд от малышки, вышла из комнаты. Федор сунул мне в одну руку бокал и сказал:

– Пей.

– За что?

– За здоровье, к примеру, – пожал плечами он и чокнулся своим бокалом с моим. Я отхлебнула, тогда он сунул мне в другую руку телефон и сказал: – Хочешь – не отвечай.

– А кто там? – забеспокоилась я.

– Кажется, твои.

– Ну, надо ответить. – Я посмотрела на дисплей, где в бесшумном режиме мелькало слово «мама», и вздохнула. – Да, мам. Привет.

– Здравствуй, Маруся, – со сдерживаемым недовольством ответила мама. – Ты долго не брала трубку.

– Я укладывала Соню.

– А, – хмыкнула она. Видимо, такой простой вариант ей просто в голову не пришел. Про меня теперь можно было думать только гадости. И если я не беру трубку, то я наверняка предаюсь чему-нибудь порочному с тем мужиком. Федора называли только так, хотя я миллион раз называла им и его имя, и даже отчество.

– С Новым годом, мама.

– Да уж, – горестно вздохнула она. – Может быть, ты бы лучше к нам приехала? Что вы там с Соней, в чужом доме…

– Мам, не начинай, а? Ты для этого звонишь?

– Мы с папой хотели пожелать тебе счастья в следующем году. И чтобы ты образумилась.

– Спасибо, не надо, – ответила я, сжав зубы. – Давай-ка лучше я тебе пожелаю здоровья, счастья и побольше радости.

– Да уж какая тут радость. И какое здоровье. Давление скачет, сердце болит. С вами тут в могилу сойдешь, – принялась вздыхать мама. Я против воли включилась:

– Может, выпей таблетку? Или, хочешь, я приеду и отвезу тебя в больницу? Какое у тебя давление?

– Ничего мне не надо, – патетично закончила мама, выдержав паузу. Я стояла перед телефоном с открытым ртом, не зная, что сказать. – Ну, что молчишь? – вполне бодрым голосом спросила мама. – Ты тут?

– Я тут. Знаешь, мам, теперь мне очень плохо. Ты разрываешь мне сердце. Хочешь, чтобы я вернулась домой? Ты готова принять на себя ответственность за это? Я буду несчастна. Ты готова к этому?

– Что ты несешь? – забеспокоилась мама.

– Тебе правда так плохо? Правда из-за меня? Потому что я живу так, как считаю лучшим для себя?

– Да я просто хотела позвонить и поздравить тебя. Не надо превращать все в драму! – возмутилась мама, но меня уже было не остановить. Словно меня подключили к водопроводу, я заревела и ревела прямо маме в трубку, рассказывая ей, каково мне слушать эти ее упреки. Каково мне жить здесь, зная, что вся моя семья меня ненавидит и осуждает. И что, если она хочет, я могу приехать к ним, похоронить себя заживо, но пусть она имеет в виду, я буду плакать все время, без остановки.

– Господи, Маруся, что с тобой! – испугалась мама. – Я нормально себя чувствую, можешь никуда не приезжать. Похоронить себя – что ты несешь?!

– Ма-ам, почему ты меня больше не любишь! – ревела я, не в силах остановиться. Плакать было даже как-то сладко, я вздрагивала и размазывала слезы кулачком, как в детстве.

– Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты себе испортила всю жизнь.

– Но я уже все испортила! С этим Денисом проклятущим. Почему ты не хочешь меня понять? Я… мне тут хорошо! – всхлипывала я. – Почему ты его называешь тем мужиком? Ты его совсем не знаешь, его зовут Федор, он хороший.

– Маруся, я не хочу о нем говорить. Может, ты успокоишься?

– А ты… ты перестанешь меня во всем обвинять?

– Да в чем? Ни в чем я тебя не обвиняю, – призналась мама. – В конце концов, это твоя жизнь.

– Да уж. Моя чертова жизнь! – еще горше зарыдала я.

В этот момент, видимо от невозможности проводить через себя столь сильный и дурацкий эмоциональный поток, мобильная связь отключилась, и мама пропала в трубке, оставив меня посреди комнаты, зареванную, в одиннадцать вечера. Новогоднего вечера, между прочим.

– Нет, ну это какой-то просто кошмар. Ты не должна была отвечать. Что она делает? Хочет, чтобы ты с ума сошла? Или сидела под ее юбкой всю жизнь? Ты же взрослая женщина и имеешь право делать все, что тебе вздумается.

– Да-а, – ревела я.

Федор растерянно посмотрел на меня, на мою истерику, на тушь, размазанную по лицу, потом вздохнул, подошел к новогоднему столу, налил мне стопку коньяку, заставил выпить.

– Пойдем.

– Куда? – всхлипнула я.

– Умоемся, девочка моя, – ласково улыбнулся он. – Краситься придется заново.

– Опять перевод макияжа? – сквозь слезы я попыталась ответить ему улыбкой.

Улыбка получилась так себе, но Федор взял меня под руки и отвел в ванную, где забрал у меня из рук телефон, положил его на зеркало, а потом долго меня умывал, посадив к себе на колени, как заботливый папаша, и шептал мне в ухо какие-то глупости. Я прижималась к нему и мечтала о том, чтобы этот момент не кончился никогда.

– Ты не представляешь, как это возбуждает, когда в твоих руках бьется и плачет красивая женщина. Такая нежная, такая расстроенная.

– Возбуждает? – обиженно посмотрела на него я.

Он обхватил мое лицо ладонями и поцеловал меня долгим, страстным поцелуем, а потом расстегнул на мне праздничное красное платье, то самое, которое провело столько лет у меня на антресоли и которое Федор очень любил. Он медленно и аккуратно провел пальцем по спине, раскрывая длинную молнию, и стянул с меня платье. Долго, не отрываясь, он рассматривал меня, не пропуская ни миллиметра, а я дрожала и горела под его взглядом, не смея пошевелиться, чтобы не разрушить что-то невидимое, захватившее нас. Он провел кончиками пальцев по моему лицу, схватил меня за плечи, притянул к себе. Сидя на бортике ванной, он прижался лицом к моей груди и шумно вздохнул.

– Ты просто восхитительна.

– Ты тоже, – еле смогла выдохнуть я, как вдруг опять зазвонил телефон.

– Не бери, – замотал головой он. Я привстала и посмотрела на дисплей. Мама.

– О боже, чего она от меня хочет? – запаниковала я, хватая телефон.

– Подожди, – решительно отобрал у меня телефон и вдруг, несмотря на то что я чуть не сошла с ума от ужаса, ответил сам. – Алло? – произнес он как ни в чем не бывало, отмахиваясь от меня. Я прыгала и пыталась вырвать телефон из его рук, но он же настолько выше, настолько сильнее. Мне было не победить.

– Кто это? – раздался мамин голос. Федор как-то переставил аппарат на громкую связь.

– Это Федор. То есть тот мужик, если вам угодно, – ехидно добавил он. – Вы уж извините, но Мария сейчас подойти никак не может. Она перезвонит вам. В следующем году. А пока мы оба желаем вам счастья, крепкого здоровья и денег побольше.

– Спасибо, – сквозь зубы ответила мама.

– Что-нибудь Марии передать?

– Передайте, чтобы… чтобы перезвонила потом. И еще вот что. Федор, да?

– Да, – кивнул он.

– Прошу вас, поймите, если вы только способны такое понять. Маша – девочка очень хорошая. Не сделайте ей больно. Она этого не заслужила, – сказала мама строгим голосом.

– Ну, конечно, – серьезно ответил Федор, подмигивая при этом мне. Я стояла в ужасе, ни жива ни мертва. – И знаете, я думаю, что вы правы. Так что… вы бы тоже лучше перестали делать ей больно. И вообще, давайте жить дружно. Светлана…

– Афанасьевна, – еле слышно подсказала я.

– Светлана Афанасьевна.

– И передайте ей, что мы ее с Соней очень хотим видеть. У нас для Сони подарки. Передадите?

– Да. Передам, конечно. Думаю, она приедет числа второго. Нормально?

– Хорошо.

– С Новым годом, Светлана Афанасьевна.

– С Новым годом… Федор, – с трудом заставила себя выговорить мама. И повесила трубку.

Только после этого я хоть как-то смогла выдохнуть. Федор посмотрел на меня, ухмыльнулся, протянул руки и скомандовал:

– Иди-ка ты ко мне, моя девочка.

– А ты не сделаешь мне больно? – уточнила я с наигранно-серьезным лицом.

– Ну что ты, ведь твоя мама мне запретила. Ну, если только чуть-чуть. Но, думаю, тебе понравится.

– Обещаешь? – улыбнулась я и отдалась в его руки, в которых забыла обо всем на свете. И нам не могло помешать ни неудобство ванной, ни падающие откуда-то сверху шампуни и прочее чистящее барахло. Под шум воды, на трех квадратных метрах типовой квартиры, купленной в ипотеку, мы поднимались к небесам и стремительно падали на землю, чтобы снова найти друг друга, чтобы сплестись телами в одно целое. Даже не верилось, что такие крепкие связи можно чем-то разрушить.

– Как ты?

– Мне мокро и тепло. Можно, мы останемся тут навсегда? – попросила я, сидя напротив него в наполненной до краев ванне. Я подставила лицо струям и закрыла глаза.

– С Новым годом, дорогая, – прошептал он и притянул меня к себе. Я встрепенулась.

– Как, с Новым годом? Мы что, встретили Новый год в ванне, занимаясь сексом?

– Я не знаю, не уверен. Посмотри на часы. Они там, в телефоне, – пожал плечами Федя, показывая, что лично его такой вариант встречи Нового года вполне устраивает.

– Подожди-подожди. Где этот телефон? – суетилась я, выпрыгнув на пол.

– Ты зальешь соседей, – усмехнулся он.

– Всенепременно. Я же впитываю как губка. Ой, Федька, без пяти двенадцать. Побежали хоть шампанского откроем. Ну что ты лежишь. Ты что, тюлень?!

– Вот же что делает с женщиной желание выпить, – рассмеялся он, выныривая из ванны и обматываясь полотенцем. Я кое-как натянула на себя красное платье, прямо поверх мокрого тела, безо всякого белья. Мы домчались в комнату на остатках выступления президента, который нес какую-то ересь про то, что надо держать удар. Его речь была мало похожа на поздравление. Скорее на боевой призыв. Но мы его практически не слушали. Шлепая босыми мокрыми ногами по паркетной доске, мы лихорадочно откупоривали новую бутылку шампанского, раскладывали горками салаты и заливное по тарелкам и, стоя в полной боевой готовности, готовились выпить.

– Куранты! – закричала я. – Загадываем желание?

– А как же! – кивнул Федя. – Только не загадывай ничего, чтобы похудеть.

– Отстань, они же бьют! – возмутилась я. – Дай хоть подумать.

– А я знаю, что загадать.

– Вот и молодец. – Я зажмурилась и загадала, чтобы мы с Федором… были вместе. Самое большое мое желание, одно на миллион. И с последним ударом курантов я хлебнула шампанского так, что чуть не расплескала его. Спешила, что делать. Но успела, выпила все до дна и при звуках гимна уже закусывала своим майонезным салатом, который почему-то показался мне на редкость вкусным. Да что там, вкусным было все. Селедка под шубой, маринованный чеснок, икра.

– Слушай, ты так не ела никогда, – восхитился Федор. – Мстишь за голодный год?

– Вкусно же. А тебе невкусно?

– Очень вкусно, – согласился он. – Но я бы предпочел продолжить начатое.

– Ты о чем? – не сориентировалась я.

– О том. Пошли-ка обратно в ванну.

– Ты недостаточно чистый?

– Я недостаточно удовлетворенный, – развел руками он и потащил меня обратно. – Ты наелась? Дай и другим.

– Ты совершенно невозможный.

– А я тебя предупреждал, – усмехнулся он. – Я такой.

– Дай хоть коньяку с собой взять, – попросила я жалобным тоном.

– Алкоголичка. Бери. Или ладно, остаемся здесь. Чего я это, тут же кровать!

– Ты только заметил? – ехидничала я. Да, Новый год приобретал определенный характер. До самого утра мы попеременно ели салаты, пили то коньяк, то шампанское, занимались любовью и смотрели старые советские фильмы по разным каналам. Под утро мы устали и уснули, пьяные и счастливые, оставив вокруг себя беспредел из остатков еды и грязной посуды. А потом было утро.

Утро первого января, оно редко для кого бывает добрым. Но в защиту себя я могу сказать только, что, дожив до своих уже не юных лет, я впервые так откровенно перебрала и не рассчитала нагрузку и собственные силы.

– Мам. Ма-ам! Ты спишь? – очень громко спросила Сонька, с удивлением глядя на меня, замотанную в одну простыню, и на Федора, лежащего вообще без всего.

– Сонечка, а ты чего? – спросила я, с трудом разлепляя глаза. – Уже проснулась? Не кричи, что ты кричишь так.

– Я не кричу. А дядя Федя голый? – уточнила Соня. Лицо у нее было заинтересованное, в руках огромная кукла, которую она еле держит, такая она тяжелая.

– Да, зайка. Давай-ка мы его прикроем, – деловито засуетилась я, стаскивая плед с кресла и набрасывая его на любовника. Господи, почему мы забыли закрыть дверь! Вот ведь пьянь, как я могла. Кошмар. Как же мне плохо.

– Мам, а ко мне Дед Мороз прилетел, – счастливо поделилась дочь.

– Да что ты. И что, это от него? – я исхитрилась стянуть с кресла свой халат, пока заговаривала ей зубы. Впрочем, Соня уже выбросила из головы все мысли о спящем дяде, так как весь ее мир состоял из этой куклы.

– Мама, она такая… такая… Она прекрасна! Просто чудо! Мам, у нее есть второе платье. Она ногой шевелит. Можно, я буду ее мамой? Можно, я ее искупаю? А чем ее покормить? Можно, я ей дам кашки?

– Ты счастлива? – спросила я, уже уладив вопросы приличий. – Судя по твоей мордашке, все хорошо.

– Ой, да. Я счастлива. Мама, а кашка будет?

– Давай-ка ты иди чисти зубки, а я пока подумаю, что бы вам обеим дать на завтрак, – выговорила я, с трудом преодолевая приступ тошноты. Мир перед глазами кружился, и я уже понимала, что вчера хватила лишку. Не стоило так явно себе потакать. И заливное, кажется, не очень удалось, хотя казалось и вкусным, и свежим. Или коньяк с шампанским было нельзя мешать? Правда, нельзя сказать, чтобы мы выпили много. Нет, наверное, заливное было несвежим. Хотя не понимаю, как и когда оно могло протухнуть, если я самолично его делала. А может, сама рыба была тухлой. При мысли о тухлой рыбе мне стало еще хуже. Я сглотнула и толкнула Федю.

– Мистер, а мистер! Поднимайтесь, а то тут уже ребенок проснулся, а вы, пардон, без трусов.

– А, что? Ох, – потянулся счастливый и, кажется, совершенно здоровый Федор.

– Оденься, слышишь. Сонька в ванной, зубы чистит, но сейчас вернется, – зашипела я.

Федор подскочил.

– Она нас видела?

– А то! – развела руками я. – В полном объеме.

– В смысле? – вытаращился он. – Все-все?

– Что? А, нет! – вскрикнула я. – В смысле, только твою задницу. Ты дрых, обнявшись с подушкой. Но все-таки ничего хорошего в этом нет.

– Это точно, – кивал он, натягивая на себя вчерашний костюм.

– Какой костюм, с ума сошел. Надень шорты! – зашипела на него я.

– Ладно-ладно, успокойся. В конце концов, ничего такого она не видела. Мы же живем вместе, чего тут страшного.

– Ой, слушай, – простонала я. – Я сейчас не совсем готова это все обсуждать. Видела и видела. Фиг с ним. Что-то я, кажется, чем-то вчера отравилась.

– Плохо? Тебе плохо? Что сделать? Может, водички дать? Или знаешь, может, тебе пососать дольку лимона? Кисленькое снимает похмелье. – Федор вскочил и нашел на столе нарезанный лимон. – Вот.

– Давай, – согласилась я и запихнула кислый кусочек в рот.

– Сейчас я тебе чаю сделаю. Не понимаю, чем ты могла отравиться.

– Может, заливным? – поделилась сомнениями я.

– Нет, оно было очень даже ничего. Отличная рыбка, я ее тоже ведь ел.

– Какая гадость эта ваша заливная рыба, – вдруг выдохнула я и помчалась в туалет. Меня вывернуло так, что отпали последние сомнения. С приготовлением рыбы мне надо завязывать. Не умеешь – не берись, а то так потравишь весь народ. Говорила же мама, что у меня руки-крюки.

– Ты как? – взволнованно стучался в дверь Федя.

– Мам, ты заболела? – беспокоилась Соня.

– Не то слово! – шептала я, старательно обнимаясь с унитазом.

Я не помнила ни одного случая в жизни, чтобы мне было так плохо. Все мои попытки подняться заканчивались полнейшим провалом. Только через полчаса я, бледная и даже, скорее, зеленоватая, шатаясь и держась за стенку, выбралась из мест не столь отдаленных.

– Господи, может, вызвать врача?

– Не знаю, – замотала головой я.

– Сделать тебе чаю? – предложил Федя. – Можно выпить крепкого чая с сахаром, мне помогало. Что ж ты, мать, так набралась-то? Вроде бы и не пила.

– Замолчи, – взмолилась я. – Не надо чаю. Не надо ничего. Положите меня на диван. Или лучше убейте меня.

– Ну уж нет. Ты нам живая нужна, – улыбнулся Федя, присаживаясь на край дивана. – Отдыхай.

– Соне кашку. Ой, не могу даже шевелиться, – простонала я. – Принесите мне тазик. А то вдруг чего.

– Я все сделаю. Лечись. Может, тебе стопку выпить? Все как рукой снимет.

– Не снимет, – замотала головой я.

Мне хотелось одного – лежать не шевелясь и не думать ни о какой стопке. От любой мысли о еде хотелось вывернуться наизнанку и забиться в конвульсиях. Вот тебе и Новый год. Говорили мне, что нельзя голодать. Может быть, это реакция на диету? Хотя какая, к черту, диета, если Федор давно меня уже от нее отучил?

– Ну что, получше? – тихонько спросил меня он, ставя рядом тазик. Вместо ответа я еле успела схватить тазик, прежде чем меня, соответственно, снова согнуло пополам.

– Не лучше, – прошептала я через минуту.

– Я понял, – грустно вздохнул он. – Дай-ка я это… приберу.

– Ладно, – кивнула я и откинулась на подушку. Только к вечеру мне стало хоть как-то легче, хотя сказать, что я поправилась, я тоже не могла. Новый год, который мы встретили столь бурно и счастливо, теперь выглядел не столь романтично. Но надо заметить, что во всей этой ситуации Федор вел себя очень достойно и даже погулял с Соней, пока я пыталась чуть-чуть поспать. Если бы у меня были силы, я бы, наверное, решилась его поблагодарить. Но сил у меня не оставалось, так что… Благодарности откладывались. А ведь завтра меня ждала к себе в гости мама! Она даже специально позвонила и уточнила, приеду ли я. Теперь оставалось хоть ползком, но оказаться там. Надо было срочно приходить в себя.

Глава 5 Что я знаю о подлянках?!

Редкая машина долетит до середины Ярославки в будний день. Но какие же чудеса совершаются с нашим городом второго января. Отгремели салюты, улеглась канонада фейерверков, военными всполохами смущавшая нас всю ночь. Люди выкидывали в небо деньги целыми пачками, и они разлетались брызгами искр и сияющими разноцветными узорами. Не самое худшее применение деньгам, как мне кажется. А с утра, которое, для разнообразия, в эти дни начиналось часов с двенадцати, город утихал, замирал, выключал караоке и дремал устало под бубнящий телевизор, восполняя силы для следующих гостей. Запорошенный снегом, укутанный сугробами город спал, когда мы с Федором и Сонькой вышли из дома. Час пробил, и мне пора было превратиться из принцессы обратно в лягушку, иными словами, следовало появиться пред мамины-папины очи.

– Может быть, мне пойти с тобой? – спросил Федор. – Не съедят же они тебя при мне.

– Или съедят вместе с тобой, – помотала головой я. Как все это будет? Мама даст мне раздеться и стряхнуть холод или набросится сразу? Будут ли они меня пытать? Вдруг папа прикует меня наручниками к батарее?

– Нет, ну это же глупость какая-то – так дрожать, – возмутился он, но от этого я, естественно, нервничать не перестала. Тряслась как кролик и очень переживала, что у нас после Нового года на редкость пустые дороги. Такими темпами мы окажемся перед домом моих родителей буквально за десять минут, в то время как мне бы хотелось встать в самую длинную мучительную пробку. Впрочем, это бы тоже меня не спасло. Лучше всего было бы оказаться дома, на диване, в пижаме и перед телевизором, с бутылкой шампанского. Как и вся наша страна.

– Может быть, ты поедешь помедленнее? – попросила я, почувствовав, что меня немного укачивает.

– Ладно, – невозмутимо кивнул Федя.

– Дядя Федя, а почему тебе Дед Мороз ничего не принес? – вдруг неожиданно поинтересовалась Сонька. Я обернулась, чтобы шикнуть на нее, но Федор уже ответил:

– Как же не принес? А твоя мама?

– Но это же не то, – скривилась дочь. – Разве это подарок!

– А что же еще?

– Но она же была и до этого, – разумно пояснила она. – И потом, ее же не положишь под елку.

– Ну почему, можно же и попытаться, – усмехнулся он и выразительно посмотрел на меня.

– Ничего себе фантазия, – фыркнула я и отвернулась. Федор же с восторгом продолжил:

– Представляешь себе, я беру твою маму, заворачиваю ее в тонкую бумажку, как от твоей куклы. Кладу ее в красивую коробку, перевязываю большим бантом и кладу под елку.

– Не поместится, – усомнилась Соня.

– Ничего, а я куплю елку побольше.

– Только надо ей дырочки провертеть, чтобы дышала, – деловито прикинула Соня. Я усмехнулась и посмотрела в окошко. Метель заметала все сплошные, двойные и одинокие, и даже прерывистые пунктирные. Машин не было, и только взгляд зацепил краешком стоящего на обочине милиционера.

– Слушай, там гаишник стоял? – уточнила я у Федора.

– Вроде бы нет, – удивился он. – Я не видел.

– Нет, он точно стоял. Он нас не мог остановить?

– Мог – не мог, какая раз… – начал было он, как вдруг за нашей спиной раздался мощный вой сирены.

– Водитель «Форда», остановитесь! – раздался над нами громогласный голос.

– Что за хрень, – возмутился Федор, сдавая на обочину. У нас на хвосте, мигая всеми цветами милицейской радуги, висела милицейская машина. Федор открыл запотевшее стекло, в котором через секунду образовалось круглое, румяное с мороза, нахмуренное лицо.

– Старший лейтенант Васьков, ваши документы, – строго и даже зло сказал он, но из-под этой хмурости и злобности просматривалось что-то другое. Какая-то радость и позитив.

– Вот, пожалуйста, – Федя протянул ему документы. Румяный Васьков с интересом осмотрел мое бледное помятое праздниками лицо. Осмотром он явно остался доволен.

– Вы что же не остановились по требованию инспектора? Вы знаете, что это грубейшее нарушение?

– Вы меня извините, – возмутился Федя, – но вас в снегу этом вообще не видно. Пост не стационарный. Я вас просто не заметил.

– Не заметили? – еще радостнее переспросил лейтенант, еле сдерживая улыбку. – Выйдите из машины, пожалуйста.

– Зачем? – раздраженно переспросил Федя, но инспектор с документами уже открывал дверь, так что ничего не оставалось, как следовать за ним. Я тоже вышла, хотя Федор и сказал мне ждать в машине. Мне было душно, так что подышать пару минут воздухом я была не против.

– Так что, Федор Иванович, выпивали? Пройдитесь по прямой, – радостно потребовал лейтенант.

– Выпивал? – растерялся Федя, с трудом преодолевая дистанцию из-за льда и сугробов. – Ну да, выпивал. На Новый год. Но не вчера. И уж точно не сегодня.

– Рассказывайте, – уверенно и довольно улыбнулся милиционер. – Так что, будем дышать или как?

– Будем-будем, – без тени сомнений кивнул Федя, решительно направляясь к нему. Лейтенант с искоркой мелькнувшего сомнения достал из сумки какой-то маленький приборчик и подставил Феде. Тот же, не отрывая глаз от мрачнеющего лейтенанта, сделал глубокий вдох и выдохнул в трубку.

– Ну что? – крикнул лейтенанту напарник из мигающей машины. Лейтенант с обидой смотрел на прибор.

– Трезвый?! – то ли сказал, то ли спросил он, глядя на Федю. Тот нахально улыбнулся и кивнул:

– Я же сказал, что не пил.

– Но как-то странно, – смущенно пробормотал лейтенант и потряс прибор, проверяя его на предмет поломок. – Стали бы вы трезвый так плестись по пустой дороге. Сорок километров в час!

– Ах, это?! – вдруг расплылся в улыбке мой Федя. – Так меня жена попросила.

– Жена? – про себя повторила я, чуть не выпрыгнув из сапог от изумления. Он что, действительно назвал меня женой?

– Он трезвый! – крикнул тогда лейтенант напарнику и, повернувшись, чтобы отдать Феде документы, с обидой пробурчал: – Только время на вас убили.

– Уж извините, – еле сдерживая смех, ответил Федя. И только когда двери захлопнулись и мы снова поплелись по дороге, мы захохотали.

– Только время убил! – повторила я, вытирая слезу в уголке глаз. – Ты видел его лицо? Ой, не могу!

– А ты думала. У них с пьяного на месте берут пятьдесят тысяч, а в отделении сто. Еще бы ему не обижаться, – смеялся Федя.

– А почему ты сказал, что я – твоя жена? – все еще смеясь, зачем-то спросила я.

– Как-то просто само вырвалось. Ну, не объяснять же ему, кто ты.

– А кто я? – полюбопытствовала я.

– А я и сам не знаю. Моя женщина.

– Это здорово, – кивнула я, подумав, что это слово – женщина – большой прогресс. До этого была только любовница.

– Приехали, женщина, – грустно заметил он. Мы стояли около моей пятиэтажки, в окнах на втором этаже горел свет и двигались тени. Мне вдруг стало страшно и совсем расхотелось туда идти. Может быть, позвонить и все отменить? Не надо никаких разговоров, никаких выяснений. Встречусь с мамой в городе, посидим в кафе, привыкнем потихоньку к тому, что все стало иначе.

– Мам, а у бабушки тоже елка стоит? – спросила с заднего сиденья Соня.

– Наверняка, – за меня ответил Федор. – А может, к ним тоже Дед Мороз прилетал.

– Мам, ну чего ты сидишь? Пойдем же, – поторопила меня нетерпеливая дочь. Я вздохнула и представила себе, что на мне противогаз и костюм химической защиты. Как бы они там ни «воняли», я ничего не почувствую. Хорошо, вперед, только вперед.

– Я приеду к вечеру и позвоню, как буду на месте, – пообещал Федя, поцеловав меня на прощание. Я увидела, как кто-то теребит штору на кухне и пытается разглядеть нас.

– Мне пора, – отстранилась я. Через минуту мы стояли перед дверью и ждали, пока ее нам откроют.

– Знаешь, мам, я не хочу играть с Веником. Я же не просила мне брата, почему я должна с ним играть? – спросила Соня.

– Не должна. Знаешь, я ведь тоже не просила сестру. Она была уже, когда я родилась.

– Ага, – с пониманием кивнула Соня. Дверь распахнулась, и в проеме нарисовалась сияющая, полная оптимизма мама, а за ней немного угрюмый, но явно проинструктированный и укрощенный папа.

– Здравствуй, Сонечка. Как ты выросла, а что ты такая бледненькая? – умилилась мама.

– Здравствуй, папа. С Новым годом, – прошептала я, робея. Все-таки как же я его люблю. Какой же он, в самом деле, хороший – мой папа. В чем-то, не во всем, но в чем-то главном. Он читал мне сказки по вечерам, пока я не засыпала. Он делал со мной уроки, помогал с математикой. И всегда боялся, что со мной что-то случится, всегда пытался от чего-то защитить, предостеречь. Пусть все случилось все равно, но мой папа – это да, это человек. Как же я по нему скучала.

– Здравствуй, Машуня, – выдохнул он, явно пытаясь показаться строже, чем есть на самом деле. – Рад тебя видеть.

– И я. Очень рада. Ну, обними меня, пап.

– Право, не стоит. Что за телячьи нежности, – забормотал он, но я уже прижалась носом к его широкой груди. В детстве я так любила забраться рукой к нему под майку и выдергивать из груди волоски. У него было их много, он просыпался и ругался, а я бегала и смеялась. А потом и он смеялся, говорил, что если я считаю его слишком волосатым, значит, я и сама – обезьянка. Ведь я же – его дочь.

– Так, проходите, не стойте в дверях. Сонечка, ты не хочешь посмотреть, какую мы елочку нарядили? Кажется, там что-то лежит для тебя.

– Мама, а дядя Федя был прав. Сюда тоже приходил Дед Мороз! – с умным видом ляпнула Сонечка. От упоминания «запрещенных» имен возникла пауза. Папа откашлялся и отстранился, я тоже как-то начала суетиться, раздеваться, разуваться, стаскивать шарфы и шапки. Я повесила дубленку на вешалку, но она упала, порвался крючок.

– Дай, я прилажу, – сказала мама, отбирая у меня дубленку. – Какая хорошая. Новая.

– Да, – кивнула я и чуть не добавила, что мне ее подарил Федя. Сдержалась. Молодец.

– Ты проходи, проходи в нашу с папой. Что стоишь, как в гостях, – буркнула мама, а сама пошла на кухню за иголкой.

Я вздохнула и пошла в комнату. Я действительно чувствовала себя как в гостях. Разве можно так быстро отвыкнуть от собственного дома? Нет, я его давным-давно уже не чувствую своим. Я зашла в зал, где стоял большой разложенный стол, накрытый самой лучшей скатертью. Стол ломился от яств, классических для таких случаев, и все же обилие и качество продукции говорило, что это не остатки позавчерашней сладкой жизни. Не мог трехдневный оливье выглядеть столь свежо и бодренько. Не пролежат столько яйца с икрой. Мамин же холодец вообще не доживает до второго числа. Они что же, готовились к встрече со мной? Что, предполагалась картина «блудная дочь вернулась домой»? Где же мои широкие объятия? Или… или этот стол предназначается не мне? Тогда кому? Кого мы ждем? Чего стоим?

– Здравствуй, Маруся, – раздался голос из-за моей спины, и у меня, что называется, все упало. Я обернулась и узрела мой самый страшный кошмар.

– Денис? Что ты тут делаешь?

– Хочу попросить у тебя прощения.

– Может, не надо? – взмолилась я, но он уже взял меня за руку и приступил к исполнению сцены. Уж на что, на что, а на сцены Дениска всегда был мастер.

– Я вел себя как свинья. Прости, я просто не понимаю, что на меня нашло. У меня была ты, была Сонечка, а я взял и все это потерял.

– О, Денис, ты уже помыл руки? – вперлась в комнату Ядвига. Видимо, она торчала на кухне, чтобы не спугнуть зайца, уже забежавшего в силок. Мастерский ход, надо сказать. Мои руки сами потянулись к сумке, надо срочно позвонить Федору, срочно эвакуироваться. Спасаться, бежать. Все значительно хуже, чем я думала.

– Ты не представляешь, как я рад видеть вас с Соней. Она так на меня похожа! – счастливо воскликнул он. Я только вздрагивала и пыталась найти хоть какие-то слова, чтобы остановить это безумие. Но нашлось только вот это:

– Вы знаете, а я еще не помыла руки. Извините! – Я нырнула куда-то под руку стоящего в проходе Дениса и короткими перебежками попыталась проскочить в ванную. Но за миг до цели, как защитник в футболе, меня перехватила мама.

– Детка, не устраивай сцен. Он просто хочет помириться. Это же отлично! У Сонечки будет отец.

– Мам, ты издеваешься? Какой отец? Его не было больше года!

– Он одумался. Помнишь, я тебе говорила? Он уже тогда хотел все исправить.

– Тогда это ты хотела все подстроить, – попыталась отбиться я.

– Нет, неправда. Она действительно позвонила сама. По его просьбе. И в конце концов, Соня же его дочь.

– Ты сошла с ума. Чего ты хочешь? – трепыхалась я.

– Только одного – просто посидеть и пообщаться. Как будто мы все тут нормальные люди. Зачем же ты хочешь Сонечку лишить праздника? Ну, перестань таращиться.

– Ты должна была меня предупредить! – зашипела я.

– Да? – скривилась мамуля. – Знаю я тебя. Так бы ты и пришла.

– Да, не пришла бы. И правильно сделала. Знаешь, где он мне нужен, этот Денис? В гробу в белых тапках!

– Веди себя прилично, – потребовала мама и сделала пас папе, который подхватил меня и потащил за стол, посадив рядом с Денисом. А ведь я знаю, что папа мой его никогда не любил. И знал, что Ядвига его самого всегда терпеть не могла. Зато теперь я сидела и наслаждалась тем, как дружно они все объединились перед лицом настоящего врага. Моего Федора, я так понимаю.

– Кому шампанского? – спросила мама таким любезным тоном, что у меня от приторности аж челюсть свело. Я решила, что я буду сидеть, как партизан, уйду в себя и буду считать овец. Пусть они получат свой дружеский вечер, а я просто дотерплю до соответствующего момента и уйду.

– Маруся, тебе что налить? Полусладкое. Я помню, ты любишь полусладкое, – елейным голоском уточнил Денис. Я заставила себя улыбнуться.

– Я люблю полусоленое. Есть у тебя такое?

Денис глубоко вздохнул и закатил глаза к потолку. Если бы не вся эта ситуация, иными словами, если бы он не пытался добиться каких-то мало мне понятных целей, он бы мне это шампанское на голову вылил. А так смотри-ка, ничего. Наливает и протягивает бокал.

– Ну, с праздником! – радостно отрапортовала Ядвига. При виде ее сияющего лица мне чуть снова не стало плохо.

– С Новым годом, – забубнили все. Потом неуклюжее вставание, стуканье бокалов, чтобы все обязательно дотянулись до всех. И вся честная гоп-компания предпочла не заметить, что я так и осталась сидеть на месте. Выпили. Стали закусывать. Накладывать друг другу салатиков, нарезки. Вам положить балычок? Спасибо, не передадите хлеб?

– Можно, я за тобой поухаживаю? – спросил Денис, уже занеся надо мной миску с селедкой.

– Можно, я закрою глаза, а когда их открою, тебя тут не будет? – тем же тоном спросила я.

– Определенно, у тебя есть право на меня злиться, – терпеливо и самокритично кивнул он.

– Что тебе от меня нужно? – полюбопытствовала я, сощурившись.

– Ничего. Только чтобы ты меня простила.

– Давай тогда я тебя прощаю, и на этом закончим. Мам, я посижу на кухне, ладно? – попросила я, неуклюже вставая.

– Дочка, что же ты ничего не покушала. Хоть селедочки под шубой попробуй, – продолжала как ни в чем не бывало мама.

– Надо сначала поесть? Ладно, – кивнула я, поднимая тарелку. – Вот. Я ем.

– Маша, что ты делаешь? – удивилась мама, глядя, как я запихиваю положенную мне порцию в рот.

– Спешу исполнить весь ритуал. А знаешь, почему? Потому что это невыносимо. Этот человек обвинил меня в измене, он не пришел на экспертизу, он не верил, что это его дочь. А его мать только его подзуживала, так, Ядвига Яковлевна? Я целый год потратила на то, чтобы хоть как-то прийти в себя, а теперь, когда я его не люблю, забыла, он мне не нужен, я не желаю иметь с ним ничего общего, ты, мама, приглашаешь его сюда. За что, мам? Такая-то подлянка?

– Дочь, перестань.

– А что такого? Я разве что-то не то говорю? Он воспылал любовью к Соньке? Прекрасно. Пусть встречается, я не против. Это твоя цель? – Я повернулась к Денису и пристально на него посмотрела. – Этого ты хочешь? Я согласна. Я сдаюсь. Все что хотите. Только зачем вот это?

– Что – это? – растерялась мама.

– Зачем ты сажаешь нас рядом, как будто мы голубки влюбленные. Ведь ты прекрасно знаешь, что у меня есть другой мужчина.

– Маша! – крикнул папа.

– Что – Маша? Что? Он есть. Он привез меня сюда на своей машине, он же, кстати, и увезет.

– Мария, – вдруг поднялся Денис. – Ты хочешь знать, зачем я здесь. Я приехал, потому что я не позволю тебе таскать моего ребенка по каким-то там мужикам. Ты не имеешь права! Какой ты ей подаешь пример? Хочешь, можешь вернуться к нам. Не хочешь…

– К вам? К тебе? – поразилась я.

– Да, я согласен попробовать еще раз.

– Но я – я не согласна.

– Допустим, ты дуришь, – кивнул Денис. – Но ребенка селить в домах своих любовников – это же недопустимо!

– Что? – Я только и могла, что хлопать глазами. Абсурд происходящего, казалось, был понятен только мне одной. Я стояла с тарелкой селедки в руках, слушала Дениса и вдруг захохотала. Мне стало так смешно, что все без исключения, включая даже Нинэль, так сильно хотят вернуть меня Денису. Но почему? Потому что всем так будет очень удобно. Прилично, понятно, очень комфортно. Ну и что, что при этом никто не будет счастлив. Зато полноценная семья, зато позор семьи уедет на своем «Форде» ни с чем.

– Ты образумишься. Все будет хорошо, – закончил свой монолог красный от злости Денис. И тут случилось то, чего я меньше всего ожидала. Вместо того чтобы как-то ему ответить, чтобы опрокинуть всю эту систему его стройных тупых умозаключений, я вдруг почувствовала, что мне плохо. Очень плохо. То есть совсем плохо и как-то при этом резко плохо. Наверное, у нас в Москве какие-то проблемы с продуктами или с водой. Внезапно меня скрутило так, что я не успела даже дернуться. И на все доводы Дениса отреагировала, так сказать, ответом, идущим изнутри.

– Что с тобой! Тебя тошнит? – засуетилась мама. Денис, перепачканный моим мнением о нем и о его костюме, с гримасой отвращения убежал в ванну, Ядвига понеслась за ним, а я упала на диван и прикрыла глаза. Что-то как-то я, кажется, серьезно заболела. Хотя от Дениса и его речей любого стошнит. И все-таки надо будет к врачу сходить, что ли?

– Марусечка, может, тебе водички?

– Аслан, принеси аптечку, там должна быть смекта.

– Мам, тебе опять плохо? – подбежала ко мне испуганная Соня.

– Что-то мне нехорошо, – кивнула я.

– Опять? – переспросила Нинэль. – Соня, а что, маме уже было плохо?

– Вчера, мам, да?

– Ого! – воскликнула Нинэль совсем другим тоном. Она подошла ко мне, посмотрела на меня в упор, усмехнулась и спросила: – А ты часом не беременна, сестренка?

– Что? – ахнула я, подскакивая на месте.

– А то, что если ввязываешься в такие вот истории, то бывают и сюрпризы, – продолжила она.

– Нет, этого не может быть! – воскликнула я.

– Почему же не может? Интересное кино, вы что с ним, с этим вашим Федей, живете как брат и сестра? Только не говори, что ты с ним только из любви к искусству.

– Да замолчи ты, – возмутилась я. – Ерунда какая-то. Беременна? Мы с ним живем всего ничего. И потом, я всегда предохраняюсь.

– Как? – поинтересовалась Нинэль. – Складываешь пальцы за спиной крестиком?

– Дура! – разозлилась я.

– Сама ты дура. Кстати, это я не со зла. Так… получается, – хихикнула она.

– В любом случае это все еще вилами на воде. У меня и задержки еще никакой. Ты можешь ошибаться, – бормотала я, думая о всех тех ночах, когда я действительно предохранялась только фразой «сегодня неблагоприятный день». Боже мой, что же теперь будет.

– Слушай, а хочешь все проверить точно? У меня тут есть тест на беременность.

– У тебя? Так ты что, тоже?

– Я? – зло сверкнула глазами она. – Я – не то же. Я – другое. Я с моим законным мужем хочу завести еще одного ребенка, пока позволяет возраст. Так что это совсем другое дело. Но если хочешь, тест на беременность могу дать.

– Даже не знаю, – засомневалась я. В комнату вернулся Денис, разозленный, но остуженный уговорами мамы и Ядвиги.

– Я уезжаю, – гордо сказал он.

– Скатертью дорога, – пробормотала я, даже не повернувшись к нему. Что и говорить, мои мысли сейчас были заняты совсем другим.

– Я забираю Соню на три дня. Ты разрешила ведь, да?

– О да, – кивнула я. Сейчас это было бы даже мило, если бы Соня на несколько дней уехала и дала мне спокойно разобраться со всей обрушившейся на меня ситуацией. Вот это Новый год, вот это начало новой жизни.

– Я привезу ее через три дня Аслану Ираклиевичу, а ты заберешь.

– Прекрасный план. А сейчас можно ты уже пойдешь? Мне плохо все-таки, – капризно пробормотала я и побежала за Нинэль в ее комнату.

– Так, значит, ты решилась? – спросила она, лихорадочно роясь в ящике своего письменного стола.

– Мне надо знать, – кивнула я. – А вы, как же вы будете тут с двумя детьми? Ты правда хочешь ребенка?

– Ну, а что тут такого? – удивилась Нинэль, протягивая мне пачку с тестом.

– Просто это как-то совсем не похоже на тебя. Ты и Веника-то норовишь свалить на мать.

– Много ты понимаешь! – фыркнула она.

– Нет, правда. Как вы тут будете? – спросила я, распечатывая тест и читая инструкцию. Мне даже не верилось, что все это действительно происходит со мной.

– Все поменялось. Наш дом поставили на снос. И, понимаешь, если у нас будет двое детей, нам дадут трешку. Особенно если получится родить девочку, – поделилась со мной сестра.

– Поставили на снос? – вытаращилась я. – Это что же, могут и мне что-то дать?

– Тебе, наверное, с родителями дадут. Ты же одинокая, – как ни в чем не бывало заявила она. Я не стала с ней спорить, не тот момент. Схватив коробку и действительно скрестив пальцы за спиной, я побежала делать тест. Чего я хотела? Одной полоски или двух? А вот в этом месте проблема. Я сама не знала, чего хотеть. С одной стороны, еще один ребенок после того, как тяжело все было с Соней. Снова пеленки, соски, крики, а ведь и Соню надо будет тоже тянуть. Все это не выглядит разумно. Разумно. Но вот если разум отключить, я вдруг подумала, что это же ведь будет ребенок Федора! Маленький Федор или Федора, существо, которое я буду любить больше всего на свете (после Сони, конечно). И которое наверняка полюбит он, мой Федор. Так что сказать точно, какого результата я ждала, а какого боялась, было трудно.

Глава 6 Военная тайна

Предложенные тестом две минуты я просидела в ванной, не отзываясь на мамины призывы выйти поговорить. Только Бивис разделил со мной эту минуту славы. Не знаю, был ли он рад или отнесся к этому как ко временному пленению. Но так или иначе он оказался запертым в ванной вместе со мной. Мы сидели и смотрели друг другу в глаза, я – голубыми, он – кошачьими, желтыми, глубокими и осмысленными. Меня все еще немножечко мутило, но, с другой стороны, меня грела мысль о том, что я все-таки смогла, наконец, высказать Денису все, что я реально о нем думаю. И не в словесной, вербальной, так сказать, форме, в которой я была не сильна, а в самой что ни на есть невербальной. Это мое мнение он запомнит надолго. Бивис мяукнул и спрыгнул со стиральной машины.

– Думаешь, пора? – вздохнула я и подняла полоску со стеклянной полочки. – Вот черт! Две!

«Уверена?» – словно бы переспросил Бивис и потерся об мою ногу. Я еще раз внимательно посмотрела на тест. Одна из полосок была жирнее другой, а вторая еле просматривалась, но она определенно была. Итак, значит, у меня две новости. Одна хорошая, а другая – как посмотреть. Хорошая заключается в том, что я, значит, все-таки умею готовить заливное. И выбирать продукты. И вообще я, возможно, неплохая хозяйка. А тошнило меня совсем по другой причине. А вторая новость… Чтобы ее узнать, я достала из кармана телефон и набрала наш с Федей домашний номер.

– Привет.

– Да, как ты? – скучающим тоном спросил он. – Все нормально? Я тут задремал.

– Можешь забрать меня пораньше? – спросила я, еле сдерживая дрожь в голосе.

– Не вопрос. Что-то случилось? – заволновался он.

– В общем, да. Случилось… кое-что.

– Что они там удумали опять? – возмутился он. – Ты откуда звонишь? Они рядом?

– Я из ванны. Я тут… прячусь. Сколько тебе надо времени?

– Выхожу, – коротко, по-военному отрапортовал он и отключился.

Еще несколько минут я сидела на бортике ванны и терла пальцами виски. Новость, конечно, ошеломляющая. Как же я могла быть такой дурочкой, надо было какие-нибудь таблетки пить или что еще. Но я все боялась: гормоны, вес. Похудела, блин. А он тоже хорош, вообще об этом не думал. Ладно, может быть, все к лучшему.

– Ты вообще там решила жить? – раздался из-за двери голос Нинки.

– Выхожу, – обреченно согласилась я, засунула тест в коробку, замотала в пакет, спрятала в сумку и только после этого открыла шпингалет. Нинэль смотрела на меня в ажитации. – Что блестишь глазами? – хмуро рявкнула я. – Интересно?

– А то!

– Так вот, это скорее мне дадут вашу трешку. Как матери-героине.

– Да?

– Караганда, – буркнула я.

– Так да или нет?

– Да, да, только не ори. И не вздумай родителям сказать, я тебя своими руками задушу, – предупредила я. На полном серьезе. Не хватало только мне сейчас воплей о позоре, внебрачных детях и всем таком.

– Я и не собиралась, – пожала плечами она. Но если она и смолчала, то только из-за того, что самой ей не улыбалась та истерика, которая могла начаться. – И что делать будешь?

– Сухари сушить. И в крошку перемалывать. Откуда я знаю, – злилась я.

– А я говорила, что у тебя от него будут одни неприятности! – радостно подбавила кипяточку сестрица. Но тут в коридоре образовалась мама, и мы обе заткнулись.

– Ой, Марусечка, как ты? Тебе лучше? Я же тебе говорила, что нельзя так быстро худеть. Совсем же здоровья не останется, – трепыхалась мама. – Пойдем-ка, я тебе чаю налью. Или, может, тебе кашки сварить, овсяной? Сладенькой!

– Мама, нет, – только замотала головой я, жалобно глядя на Нинэль.

Та смекнула, что, если продолжать в том же духе, я снова могу не совладать с чувствами и излить их на окружающих.

– Мамуль, оставь ты ее. Дай ей подышать.

– Да, ладно. Ниночка, ты права, – причитала мама. – Ой, но этот Денис, как теперь быть? Надо было видеть его лицо.

– Пусть радуется, что я такая добрая – дочку с ним отпустила, – злобно буркнула я, в изнеможении присаживаясь на кушетку в прихожей.

– Ты что, уходишь? Ты же собиралась побыть до вечера!

– Мам, я думаю, что у нас у всех немного нарушились планы, – усмехнулась я, переглянувшись с Нинэль. Та подняла взгляд к потолку и вздохнула.

– Так ты же… тебя же встретят позже.

– За мной уже выехали, – успокоила ее я.

– Надо же! – фыркнула она и пожала плечами.

В этом вся мама, она любит меня, конечно. Я не сомневаюсь в этом, она тоже баюкала меня, когда я была маленькая, и волновалась, если я задерживалась где-то по вечерам. Но она всегда почему-то верила, что я эдакий неудавшийся экземпляр, такой блин комом, хоть и не первый. Почему так – понятия не имею. Вроде бы поводов таких особых я никогда не давала. Но все равно, она даже поверить не может, что ради меня какой-то мужчина едет в самый мороз и метель, чтобы забрать из дома. Пешком бы добралась, на метро. Не сахарная.

– Мам, я пойду, у подъезда постою. Мне что-то душно. Не провожай. Папе передай мои извинения, ладно? Пусть он не злится.

– И ты тоже не обижайся, если что. Мы просто считаем, что у Сонечки должен быть отец.

– Да уж, – кивнула я, стоя в дверях.

Пусть даже и такой, все равно лучше, чтобы он был. И потом, кто знает, может быть, хоть он и не любил меня, но полюбит в итоге ее? Что я понимаю в таких делах?

– Муся? Эй, я тут! – крикнул мне Федор с дороги. Он стоял в дверях машины и махал руками. И от того, что мне сейчас предстоит ему сказать, у меня сердце сначала как-то замерло, потом ухнуло в пятки, а потом забилось в бешеном ритме.

– Иду! – крикнула я в ответ.

– Невозможно к дому проехать, там какой-то умник на «Лендкрузере» перегородил въезд.

– Ерунда, – улыбнулась я, рассматривая это красивое, вечно серьезное, немного даже суровое лицо. Как же я его боялась, когда только поступила на службу. А теперь? Теперь я, кажется, вообще ничего не боюсь. Что-то поменялось, и не в окружающем мире, а во мне, внутри меня. Если бы меня сейчас спросили, как я к себе отношусь, я бы сказала, что я собой довольна. А что, я ведь и вправду ничего. Хотя почему опять это «ничего»? Я – классная. Я симпатичная, хоть и невысокая. Федор говорит, что это очень удобно – карманная женщина. Мелочь, а приятно. Но это он так шутит. Еще я хорошая мать, люблю свою дочку, хоть и не переношу на дух ее отца. Я верю, что, как бы ни сложилась жизнь, я придумаю, что делать и как выйти из сложной ситуации. И у меня хватит сил, чтобы все преодолеть. Хоть бы даже вот эту беременность.

– Так что случилось? На тебе лица нет! И где Соня? – завалил меня вопросами Федор.

– Соня у Дениса.

– Муся, ты пугаешь меня.

– Я сама боюсь. Они, оказывается, пригласили и его, чтобы нас помирить. Ну, не нас с ним, на это они уже, конечно, не надеются, – вот тут я сильно соврала, именно на это они, гады, и надеялись, что я увижу светлые Денисовы очи и растаю. – А вот чтобы Соню с ее отцом помирить – это да.

– И ты позволила?

– Если честно, у меня не было выбора. Мне стало плохо.

– Опять? – нахмурился он.

– Да, опять. И я так что-то раскисла, что, когда он попросил взять Соню к ним на пару дней, я разрешила. А чего я буду копья ломать? Он ее отец.

– И твой муж.

– Он мне никто.

– Нет, каков подлец! – возмущался Федор, выруливая по Ярославке. – Хочешь в кино? Раз уж мы одни.

– Подожди, а ты не хочешь узнать, что же все-таки случилось? – встрепенулась я.

– Так ты же уже сказала, – удивленно посмотрел на меня он. Я улыбнулась.

– Это только присказка, сказка впереди. Хочешь знать, почему мне стало плохо?

– Потому что твоя мама ужасно готовит? Как ты?

– Я не ужасно готовлю, – возмутилась я. – Ты же сам хвалил мой салат. А «мимозу»?

– Ну, скажем так, они были неплохи, если бы ты после них не валялась в ауте. Может, это у вас семейное.

– Подожди. Дело не в этом, – оборвала его я. Шутейный тон сейчас был мне совсем некстати. – Я беременна. Поэтому меня и тошнит.

– Что? – ожидаемо вытаращился на меня Федор. Вот только я не рассчитала, что дело-то происходит на дороге, причем зимней, скользкой. Он вытаращился на меня, дав по тормозам, и машина резко завертелась на льду.

– Осторожнее! – закричала я, глядя, как в миллиметре от нас проплывает какой-то джип.

– Что ты сказала?!! – зачем-то заорал Федя, остановив машину прямо посреди дороги.

– Включи хоть аварийку! Метель же!

– Плевать! – продолжал вопить он. – Объедут. Ты уверена?

– Ну, не на сто процентов, но вот, – я достала из сумки тестовую полоску и сунула ему. Он с некоторой осторожностью заглянул туда.

– Ничего не понимаю. Что это значит? Откуда ты взяла это?

– Сестра дала. Слушай, ты что – псих? Я тебе говорю – я беременна! Что ты об этом скажешь?

– Что я скажу? – задергался он. Так, неужели же это все-таки плохая новость? Эх, неужели все мужики одинаковы? Федор вдруг подскочил и вышел из машины. Я видела в окно, как он бродит посреди шоссе, заламывая руки. Это было как-то слишком. Я вышла к нему.

– В чем дело? Что такое? Ну, нет, если хочешь, можно сделать что-то с этим, срок позволяет. Я и сама не уверена, что готова родить еще одного ребенка. Успокойся, – пыталась достучаться до него я.

– Успокоиться? Да будет тебе известно, – заорал он, – что у меня не может быть детей! Именно из-за этого мы и разошлись с женой. У меня, понимаешь ли, маленькая подвижность сперматозоидов. Так что, милая моя, хорошая ты девочка, конечно, но не лучше ли пойти и обрадовать этой новостью кого-нибудь другого? Отца ребенка?

– Не может быть! – только и смогла пробормотать я. И села обратно в машину.

Федор тоже вернулся, завел двигатель и переставил машину на обочину. Дворники мотались по лобовому стеклу, сметая падающий снег, я смотрела на них и не могла собрать в кучу ни одной мысли. Кроме той, что мне опять, кажется, надо будет ехать в центр генетической экспертизы. Только вот зачем? Какой в этом смысл. Видимо, это карма. А против кармы не попрешь.

– Маша, послушай. Я должен был тебе рассказать. Но и ты пойми, это очень для меня болезненный вопрос. Я пробовал завести ребенка с женой. Десять лет пробовал. Даже делать это… как там его… экстракорпоральное. В общем, когда оплодотворяют что-то там в пробирке, а потом подсовывают. Не знаю, должен ли я тебе говорить все это, но… получается, что ты меня обманула?!

– Получается, – согласилась я.

– Зачем?

– А откуда я знаю, – я пожала плечами и с вызовом посмотрела на него. – Это же твоя версия событий, верно? Ты и додумывай.

– Черт, не надо только со мной в эти игры играть. – Федор стукнул кулаком по торпеде автомобиля.

– Какие уж тут игры. Ладно. Давай поговорим, вернее, я поговорю, а ты послушаешь, – заявила вдруг я. И такая вдруг во мне образовалась твердость, что сама себя удивила.

– Хорошо, хотя я не понимаю, что ты…

– А и не надо. Не надо понимать. Я, собственно, много времени у тебя не отниму. Значит, так. Я понятия не имею, что там у тебя было с женой. Что ты куда пытался подсадить и почему ничего не получилось. Тебе виднее. И я очень сочувствую тебе, что ты жил много лет, думая, что ты не можешь иметь детей. И ты можешь жить дальше, продолжая так думать, потому что я понятия не имею, как так получилось. Но я залетела. Да, именно так, потому что дура была и не предохранялась, а ты, я так теперь понимаю, вообще не думал, что это как-то может тебе понадобиться. И что самое интересное, залетела я именно от тебя. Без вариантов, потому что в моей жизни вообще было только два мужчины.

– Но… – попытался влезть он, но я жестом заставила его замолчать и хищно улыбнулась.

– Нет, еще не время. Я не закончила. И раз уж так получилось, что я забеременела от тебя, у тебя есть сейчас три минуты, чтобы подумать. О чем? О том, что будет дальше с нами. Если я выйду из твоей машины, я больше никогда к тебе не вернусь.

– Это как-то чересчур, тебе не кажется? – нахмурился он, задумчиво глядя вперед. Я развернула его лицом к себе и посмотрела ему прямо в глаза.

– Я беременна. От тебя. Возможно, это невероятно для тебя, но это факт. Медицинский. И в будущем этот факт наверняка найдет свое объяснение, но сейчас это все не имеет никакого значения. Только одно – нужен ли тебе этот ребенок, нужна ли тебе эта женщина, нужно ли тебе это будущее. Если нет – то это значит, что и я в тебе ошиблась. Потому что я думала, что ты из тех мужчин, кто умеет отличить добро от зла и хорошую женщину от неизвестно кого.

– Я и не говорю, что ты неизвестно кто. Просто я не понимаю – как! – воскликнул Федор, глядя на меня, как загнанный зверь. – Ведь десять лет!

– Но эти десять лет ты был не со мной. Я ничего об этом не знаю. И вот еще что. Имей в виду, я не собираюсь ничего доказывать или делать какие-то дурацкие генетические тесты. И оправдываться ни в чем не буду. Либо я нужна тебе, либо нет. Мы все – я, Соня, этот ребенок. Решай сейчас. У тебя есть три минуты.

– Ты кошмарна.

– И у меня токсикоз, – добавила я. – А это страшно, поверь мне.

– Поверить тебе? – с каким-то странным выражением переспросил он. – А что ты думаешь об этом?

– О чем? – не поняла я.

– О нас.

– О нас я думаю только хорошее.

– Ты правда беременна?

– Уж в этом нет никаких сомнений.

– Правда от меня? – еще требовательнее посмотрел на меня он.

– Знаешь, если не от тебя, то только разве что от духа святого, – усмехнулась я.

– А ведь ты – Мария! – заметил он, прищурившись.

– Что ты, я просто Муся. И весь вопрос не в том, твой это ребенок или не твой. Он твой, и только время требуется, чтобы убедиться в этом. Вопрос в другом – нужен ли он тебе. И верь мне, это очень сложный вопрос, ведь он изменит всю твою жизнь. Возможно, это совсем не то, чего ты на самом деле хочешь.

– А чего же тогда я хочу?

– Вот это – счастье по верхам, голубоглазая девчонка в твоей постели и никакой прозы жизни. Обеды в кафе, немножко грусти и жалости к себе и бесконечная свобода.

– Интересно ты это видишь, – удивился он.

– У тебя осталась еще минута, – я деловито посмотрела на часы, постучала пальцем по циферблату. В голове так и рисовалась картина, как минута истекает, а Федор сидит, опустив голову и отведя глаза, и говорит:

– Это не для меня. Прости, но я не могу. Просто не могу. Даже если ты права, даже если случилось чудо… – И от этой перспективы мне захотелось вдруг что-то говорить, даже кричать, размахивать руками. Уговаривать, клясться, рисовать радужные перспективы. Но я молчала и ждала, глядя на стрелки моих стареньких часов. Секунды бежали быстро, и вот уже надо было отвечать за весь этот мой жалкий базар. Поднять глаза, жалко улыбнуться, похлопать его по плечу, пожелать удачи. Выйти и пойти домой, чтобы там отрыдать у мамы на груди, если она меня примет. Сделать аборт, пойти работать в регистратуру… Нет, только не это. Что там я ему говорила? Вопрос в том, чего ты хочешь? А чего хочу я? Пожалуй, я хочу оставаться собой, даже в этой ситуации. Сейчас я открою дверь, выйду из машины, доберусь до какого-нибудь кафе и позвоню Костику. Может быть, у него еще осталась для меня квартира. А там… там посмотрим.

– Что ж, удачи! Время вышло. – Я заставила себя поднять глаза, но жалкую улыбку решила отменить. Черт возьми, мне больно, к чему делать вид, что это не так. Я открыла дверь машины и вышла из нее. Федор сидел без движения, даже не повернувшись ко мне. Я вздохнула поглубже, зажмурилась и пошла прочь, не оборачиваясь и стараясь думать только о том, чтобы переставлять ноги. Топ-топ, топ-топ.

– Муся! Да стой же ты, сумасшедшая! – услышала я крик за своей спиной, а через секунду Федор уже схватил меня и прижал к себе. Я отстранилась и состроила недовольное лицо.

– Формально я уже от тебя ушла.

– Перестань, ты же прекрасно знаешь, что я без тебя не могу. Господи, да как ты только могла подумать, что я тебя отпущу?!

– А знаешь, это было очень даже вероятно. Когда ты остался в машине, я уже думала – все.

– И что? Что ты собиралась делать? Бежать домой? Нет, ну какая же ты все-таки сумасшедшая. Я, признаться, только потому и остался сидеть, что был уверен, что ты не уйдешь.

– А я ушла. И собиралась звонить Костику.

– Зачем? – огорошенно переспросил он.

– Насчет квартиры. Домой – это не для меня. Там у меня нет дома, там только место, где живут мои родители и сестра. А свой дом мне еще только предстоит создать. На самом деле, каждый, я думаю, должен создать свой дом. Разве нет?

– А как насчет моего дома? Не будешь ли ты столь любезна создать свой прекрасный дом на моем шестнадцатом этаже?

– Это предложение? – хитро улыбаясь, уточнила я.

– Да, – кочевряжился он. – Предлагаю руку и сердце в обмен на бедра и грудь. Особенно на бедра.

– Я принимаю ваше предложение. Только имейте в виду, я – приобретение хрупкое, требующее самого лучшего ухода. К тому же с токсикозом.

– Самый лучший вариант, – усмехнулся он.

Эпилог

Хотелось бы отдельно коснуться вопроса моей диеты. Когда я родила своего второго ребенка – сына, я весила опять семьдесят три кило, так как питалась в последние месяцы беременности в основном плавленым сыром и слоеными булочками. Особенно я «выступила», когда лежала на сохранении на двадцать пятой неделе. Там делать мне было абсолютно нечего, так что я мела все, что исправно приносил мне помешанный на чувстве долга Федор. Так что похудение мое на кофейной диете фактически провалилось. И когда я вышла из роддома и с ужасом встала на весы, то поняла, что надо начинать все заново. Однако как начинать заново, я не знаю, потому что кормлю грудью и даже не представляю себе, как кофе и… кофе может отразиться на здоровье ребеночка. Да к тому же Федор действует на меня совершенно расхолаживающе – постоянно говорит мне, какая я красавица, хватает за особо круглые места и умоляет в этих местах хотя бы оставить все как есть. Я в душе против этой идеи и планирую начать худеть, как только – так сразу. А пока… Пока как-то так.

Мы поженились, я была на четвертом месяце. Это Федор настоял, чтобы мы поженились до того, как родится ребенок.

– Я не хочу, чтобы ты думала, что я тебе не доверяю. Это мой ребенок, и мне не надо этого никак проверять, – сказал он, стоя в очереди в загс.

– Я не думаю, что ты мне не доверяешь. И ты можешь проверять все, что захочешь. И когда захочешь. Для этого совершенно не обязательно жениться.

– Ты что, не хочешь выйти за меня замуж? – обиделся он.

– Конечно, хочу. Даже не надейся, – рассмеялась я.

Свадьба была скромная, у нас в квартире. Мы пригласили Люську в свидетельницы, мама и папа, хоть и несколько взъерошенные, сидели чинно и вежливо улыбались моему новому мужу. Семейная честь была соблюдена, так чего же не улыбаться. Нинэль же откровенно завидовала, глядя на нашу отдельную жилплощадь, на большую кухню, в которой я так деловито и по-хозяйски накладывала салаты.

– Счастливая! – вздохнула она, плюхнувшись на стул. – Нашла кому родить. Угадала.

– А то, – усмехнулась я и, совсем как в детстве, показала ей язык.

– Ну и ладно. Все равно я желаю тебе счастья, – вздохнув, сказала она.

– Я знаю. А я желаю тебе успеть родить до расселения. И тогда все будет в шоколаде, – сказала я, и Нинка мечтательно зажмурилась.

Вопрос с этим странным отцовством Федора решился очень просто. Оказывается, у Федора действительно не самые подвижные в мире эти самые, хвостатенькие. Но… ничего смертельного, если только у женщины нет проблем с оплодотворением. У меня их, как выяснилось, нет. Но он все-таки не утерпел и съездил к доктору, который вел его с женой тогда, на протяжении десяти лет. И доктор сказал, что иногда так бывает, что с какой-то одной, определенной женщиной ну никак не получается завести детей. Иногда это значит, что просто не судьба. Или, наоборот, судьба. Федор говорит, что его судьба – я, но я так думаю, что по-настоящему без ума он от одного-единственного человечка на свете – своего сына, который (естественно, кто бы сомневался) похож на него как две капли воды.

Денис недолго играл в почтенного папашу. Уж я не знаю, какие аргументы приводила моя человечнейшая свекровь, чтобы заставить его тогда просить у меня прощения. Но факт остается фактом, Денис после того, как я вышла замуж, интересоваться Сонькиной судьбой перестал. А зачем, если есть такой удобный отчим? Денис всегда шел по пути наименьшего сопротивления. И теперь мы с Федей подумываем, как бы приучить Соню называть его папой. Нет, это не значит, что она не будет знать правду. Просто почему бы им с братом не называть папой одного и того же мужчину? Во всяком случае, мы полагаем, что стоит попробовать.

Вот так я теперь и живу тихой семейной жизнью, под защитой синенького штампа в паспорте, после которого моя семья, а точнее, мои папа и мама сильно расслабились и снова стали считать меня хоть как-то устроенной. Но, думаю, несмотря на это, после всего того, что было, они постоянно ожидают от меня каких-нибудь сюрпризов. И они правы, без сюрпризов я обойтись не могу. Знаете, как я назвала сына? Ираклий. В честь дедушки, папиного папы из Тбилиси. Побыв почти год в качестве изгнанницы, опозорившей семейные устои, я подумала, что положение это не может понравиться никому. Так что решила, что маленький шаг для человека может принести большую пользу всей семье Киселевых. Федор, конечно, какое-то время сомневался, пробовал на вкус сочетание Ираклий Федорович, но потом смирился и как-то даже полюбил это имя. Во всяком случае, перестал капризничать. Дело мира – оно важнее личных предпочтений. В общем, назвала я сынишку Ираклием, сделала хорошенькую фотку: я, Федор, Сонька и Ираклий, все подписала и отправила по адресу в Тбилиси, его для меня раздобыла Нинэль. Что и говорить, иногда от ее шпионских навыков бывает большая польза. Покопалась сестрица в папиных архивах. В общем, отослала я письмо, прошло месяца четыре, а потом что началось! Выяснилось, что мой дедушка Ираклий вообще-то еще жив. И что он там, в этой своей Грузии, сидел страдал, что не может найти способов примириться с сыном. А тут я, со своим письмом. И со своим сыном. В общем, приехали они. Сколько было слез пролито, сколько слов сказано. Папа меня поначалу чуть не убил за такую самодеятельность. А потом мы с ним сидели и пили молодое дедушкино вино и мечтали, как поедем летом в гости к далекой неизвестной родне. А к чему враждовать? Чего нам делить? Уж лучше будем жить дружно, как коты Леопольды. И мед-пиво пить, и по усам пусть течет и в рот попадает. Кстати, мою Соньку этот вопрос очень волнует, как это – мед-пиво. То есть мед отдельно и пиво отдельно – это понятно. А вместе? Это ж гадость какая-то! И знаете, я с ней согласна. Что тут скажешь, устами младенца!..

Сабурово, 2010

Оглавление

Часть первая Я и Новые Ворота

  Глава 1 Чемодан, вокзал, Ярославка

  Глава 2 Интересный вопрос!

  Глава 3 Ходоки

  Глава 4 Коварный план, или Рисовали на бумаге…

  Глава 5 Если результаты превзошли ожидания…

  Глава 6 Кому-то слишком хорошо живется? Тогда мы летим к вам!

Часть вторая Пусть мне будет хуже!

  Глава 1 На ловца и зверь

  Глава 2 Работа не волк

  Глава 3 Кто ищет, подлец, тот всегда найдет!

  Глава 4 Оказывается, я умею «упасть к ногам»

  Глава 5 Любовь с первого взгляда начинается после второй бутылки

  Глава 6 Я хочу тебя Спроси меня – как

Часть третья А ведь тебя предупреждали!

  Глава 1 Что выросло – то выросло…

  Глава 2 Кто бы мог подумать

  Глава 3 До встречи в новом году

  Глава 4 Ну и пакость эта ваша заливная рыба!

  Глава 5 Что я знаю о подлянках?!

  Глава 6 Военная тайна

  Эпилог

Реклама на сайте