«Осень Атлантиды»

Разенкова Маргарита Осень Атлантиды

Атлантида…

Кто, когда и зачем заговорил о ней первым? Древнегреческий философ Платон? Так, по крайней мере, считают. Точнее, не «заговорил», а «напомнил»: в диалогах «Тимей» и «Критий» он говорит об Атлантиде со слов Солона. Тому, в свою очередь, поведал о ней жрец из города Саис. И, по всей видимости, они тоже не были первыми, кто знал об этой канувшей в веках цивилизации.

Упругая нить человеческой памяти тянется из мистического далека в наш «разумный» век. И плывет по ней, не отступая под напором псевдоинтеллектуальных доказательств, Атлантида.

Существовала ли она на самом деле? У этой точки зрения есть сторонники и противники. Сходятся они лишь в одном — в том, что она наверняка была прекрасна, необыкновенна, удивительна, даже если это был просто миф.

Но как же было на самом деле? Кто же помнит?

Вы сами!

Вы — те, кто видит сны об Атлантиде. Атлантиде прекрасной и отталкивающей; жестокой и милосердной; делящейся Знанием и загоняющей малоразвитые племена в резервации; говорящей с птицами и проносящейся под облаками на грохочущих машинах, которые описали в своих Ведах древние индусы, а индейцы Южной Америки и египтяне изобразили на пирамидах.

Вы — музыканты, художники, режиссеры, писатели — те, кто на волне творчества уносится в иные дали, проникая за завесу времени, за предел видимости. И просто те, у кого на слово Атлантида откликается сердце.

Вы помните Атлантиду. Именно вы, а не все человечество в целом.

Человечество тоже помнит — в мифах, легендах и иных артефактах, разбросанных по планете, но объединенных своими корнями — Атлантидой.

Вы помните ее в самых разных деталях.

Ваша память, как тончайший проводок — чувствительный, невесомый, невидимый, — присоединена к той мистической нити, что тянется из времени до Потопа, до Катастрофы, до новой Истории. Из времени, которое зовется Эрой Льва, — из Золотого века Атлантиды.

Вы помните ее сердцем.

Те, кто задумывается о смысле своего прихода на Землю, под это солнце. Те, кто ищет себя и прислушивается к голосу Бога, к ритмам Вселенной и зову души, — вы ее помните.

Для кого законы Единого Бога непреложны и неотделимы от законов собственной совести, кто не жалеет времени и сил на раскрытие своих талантов и для кого таланты других — торжество и радость. Кто видит странные сны с полетами в небе, морем и дельфинами, кто знает, что такое одиночество и узнаёт «своих» по глазам.

Вы помните Атлантиду…

Осень Атлаитиды

Воздушная гавань столицы была полна народа. Такое стечение публики в Атлантиде случалось нечасто. Пожалуй, лишь ипподром в дни государственных праздников да религиозные торжества на полях Элизиума собирали столько же. Или почти столько же. Несмотря на изрядную удаленность аэрогавани от столицы и на первые порывы холодного осеннего ветра, здесь собрались представители всех классов: от горожан-ремесленников, топтавшихся в задних рядах, и студентов Университета, нахально прорвавшихся чуть ли не к самой посадочной полосе, где плотными рядами, плечом к плечу, стояли воины оцепления, до аристократии, с удобством расположившейся на комфортных трибунах холма Приветствий.

Солдаты императорских войск, жестко следившие за порядком, с изумлением взирали на это небывалое смешение толпы. Между рядами оживленных ремесленников и сдержанных чиновников бойко сновала галдящая молодежь — студенческая братия, легко различимая по одеждам схожих цветов и покроя. То тут, то там мелькали туники (весьма вольных фасонов!) художников и музыкантов, бесцеремонно расталкивающих всех, включая представителей чопорной знати, непонятно каким образом попавших в эту суматоху и давку («Вернее всего, не достали пропуска на холм Приветствий!», «Ха-ха! Что ж вы так, господа? Начальник оцепления оказался неподкупен?», «О, Единый! Вот смех!») и с молчаливым достоинством переносивших насмешки.

На некотором удалении от людей смешались пестрой «толпой» и оставленные хозяевами воздушные экипажи — огромные виманы, изукрашенные пернатыми змеями и ящерами, многоцветные валликсы различных ведомств, небольшие латуфы студентов, ходкие и юркие при оживленном городском движении, а также потерявшие всякий вид повозки Братства Вольных искусств, вызывавшего глухое раздражение и вечную подозрительность властей.

Интерес к происходящему был таков, что аристократия старалась не обращать внимания на неприличное в иной день соседство своих роскошных виман с обшарпанными студенческими латуфами. А в толпе поговаривали, что кто-то де видел белоснежные валликсы высшего духовенства и даже одну-две синие виманы самых знатных фамилий Атлантиды, снизошедших до участия в общенародном событии.

Как бы то ни было, улицы столицы с домами, увитыми плющом, и окружной проспект с храмами в убранстве цветов и роскошных плодов осени, ипподром и залитые мягким осенним солнцем площади — все опустело, и лишь ветер трепал знамена и разноцветные ленты, вывешенные по императорскому указу в ознаменование необычности происходящего.

Атлантида ждала прибытия особого рейса (рейса-миссии!) из Тууле — города, лежащего в далеких северных землях, в Гиперборее.

Простой народ был горд своим правительством — столь гуманным и столь отзывчивым к находящимся в беде братьям-гипербореям; правительством, направившим своевременную помощь в опасные северные земли!

Неглупые студенты Университета догадывались, что не обошлось без прямой государственной заинтересованности Атлантиды. Не знали только — в чем именно.

Высшей знати было известно, что Особый императорский корпус последние месяцы занимался — по высочайшему секретному указу, а это неспроста! — эвакуацией детей из гибнущих городов Гипербореи. И знали даже имена офицеров корпуса, коим была поручена миссия. И сами эти имена о многом могли сказать посвященным!

И лишь немногим (жрецам, разумеется!) было известно: Атлантида нуждалась в этих детях-сиротах — сенситивах, телепатах, сновидящих — и не могла упустить шанса заполучить их. А народ узнает лишь то, что ему позволено будет узнать: «Спасены дети-сироты!» — как кричали императорские глашатаи на центральных улицах и площадях, щедро выдувая торжественные звуки из огромных, в рост человека, медных труб. И как транслировали все кристаллофоны, установленные в богатых домах.

Сотни медных труб в сопровождении гигантских барабанов взревели, лишь только показался на горизонте летящий над самым морем, под пепельно-серыми облаками, сигарообразный силуэт корабля Особого корпуса. Он приближался стремительно и бесшумно, ровной стрелой вычерчивая в небе непогрешимо ровную траекторию. И в этот момент никому не пришло бы в голову, что в течение нескольких месяцев этот корабль и его экипаж подвергались невероятной опасности, собирая по гибнущим островам уходящей под воду Гипербореи свой бесценный груз. Кому было и поручить эту миссию, как не солдатам Особого корпуса, обученным действовать дисциплинированно и бесстрашно в условиях и землетрясения, и наводнения, и цунами, и прочая и прочая!

Корабль приземлился. Стихли последние звуки труб и барабанной дроби. Тысячи глаз впились жадным взором в махину огромного межконтинентального аппарата — даже издали было видно, как немилосердно жестоко исцарапаны, избиты его борта, что почти до основания обломан носовой таран и непроницаемо-плотно задраены иллюминаторы. А когда открывался главный люк, неровно выпуская трап пронзительный скрежет донесся до самых последних рядов встречающих.

В напряженной тишине толпа ждала и готовилась рукоплескать и своим героям-воинам, и спасенным гиперборейским детям. Народ предвкушал удовольствие лицезреть их триумфальное шествие прямо через людские волны. Приготовлены были и цветочные гирлянды, и душистые лепестки роз, и золотистые зерна маиса, чтобы бросить все это под ноги героям, но…

Воины не вывели, а вынесли недвижных детей по одному на руках («Ранены? Больны?» — ужаснулись в толпе) и, пройдя несколько шагов по высокому трапу-помосту, подчиняясь не известным толпе приказам, определили спасенных в невесть откуда взявшиеся бирюзовые валликсы Храма Жизни. Вся процедура переноса детей заняла не более четверти часа, так что в толпе даже не сообразили бросить свои подношения хотя бы под днища жреческих валликс.

Солдаты действовали слаженно и четко — шаг в шаг, ребенок за ребенком перемещались из военного корабля в выстроившиеся цепью и быстро подъезжавшие к трапу валликсы жрецов. Лишь один солдат оплошал: вынося на руках девочку-подростка, он споткнулся об искореженный борт выходного люка, девочка выскользнула из его рук и могла бы разбиться, упав с высоты трапа на камень посадочной полосы, если бы, по счастью, рядом, прямо под трапом, не оказался офицер корпуса. Он не сделал лишних движений, лишь мгновенно протянул руки и — просто принял ее из воздуха, будто подхватил сорвавшееся с ветки яблоко. Только скрипнули, едва слышно, кожаные ремни униформы и чуть дрогнул плюмаж парадного шлема. Он сам бережно отнес девочку к бирюзовой валликсе и передал жрецам.

* * *

Обо всем, что происходило в тот день, Таллури узнала несколько лет спустя. Сама она тоже кое-что помнила пусть и немного, зато удивительно ярко, если только так можно выразиться о звуках и запахах, так как видела она крайне мало.

Нет, они не были ни больны, ни ранены — они все спали, те, кого успели спасти в грохоте, неразберихе и панике уходящей под воду Тууле, сметаемой ужасным землетрясением. Они спали, как спали в те дни многие гиперборейские дети, не час, не два, не десять — уже много дней, погруженные в Зимний Сон еще в середине осени.

Гиперборейская осень холодна и темна, а идущая ей вослед зима мрачна и беспроглядна, и зимние ветра бьют и бьют в окна жилищ, в каменные стены храмов и башни сторожевых постов, в скалы и прибрежные укрепления. И ломится снег в щели, и, кажется, нет ни конца ни края Великой Зиме! Но дети спят в своих ложах, устроенных специально для долгого Зимнего Сна, когда тела бездвижны, почти бесчувственны, инертны, но сознание крепко и бодро, а разум доступен для обучения и общения.

Их не рискнули «будить», когда спасали: насильственно прерванный Зимний Сон грозит серьезной амнезией. Но погибни их тела, души, живущие легко и свободно в иной реальности, в той реальности бы и остались. А хуже ли, лучше ли им там было — почем знать?

Родители Таллури, не прерывавшие медитативного общения со своими детьми, уже попрощались с ней, ее сестрой и двумя их братьями. Это было печально, бесконечно печально, но не трагично. Прощаться с родителями было совсем не страшно: что они, малолетки, понимали в смерти? Тем более что родители, правда, не вдаваясь в объяснения, обещали детям скорую встречу. Так уходили в те годы многие семейства Гипербореи — прощаясь в Зимнем Сне, чтобы не ранить нежные детские души реалиями распадающегося, гибнущего на глазах Северного мира.

Но этой осенью, должной стать, видимо, последней земной осенью Таллури, все решилось иначе — вмешалась Атлантида. Могущественная Атлантида предложила — и кто дерзнул бы отказать?! — взять детей на воспитание, спасая их земную жизнь и обещая во всем о них позаботиться.

…Сон был зыбок. Рассыпающиеся картины холодной темной Тууле исчезали в вязком прошлом, где растворялись и последние связанные с Гипербореей ощущения и воспоминания: сухой свежий воздух, запах снега, древних трав и меда, грохот скального прибоя и суетливые крики чаек, отзвуки родных голосов. Но уже наплывало новое и неведомое.

Сначала — сквозь пелену чуткого сна — грохот, тревожные крики чужих людей на незнакомом гортанном языке, горячий запах железа и, пыльно-горький, пластика, затем — сухой механический шелест и скрежет, переходящий во все нарастающий гул и вой. И преждевременное, а оттого и досадное, неприятное осознавание собственного тела — непослушного и отяжелевшего.

Таллури внутренне сжалась, «спряталась», «нырнула» обратно — в спасительный сон: «Не хочу этого! Не хочу! Телу — спать, сознанию — в покой и мир созерцания!»

Она проспала бы так до самого Храма Жизни, но рука Судьбы прикрыла глаза солдата, что нес ее в бирюзовую валликсу жрецов, тот не заметил исковерканного порога и, споткнувшись, уронил ее. Эта встряска, толчок, секундный полет куда-то вниз («Ах, как свободно!») да еще запахи — невероятные, влажные запахи морских ветров Атлантиды, ударившие нет, не в нос, в самое сердце, — и Таллури очнулась от Зимнего Сна. Открыла глаза. И встретила взгляд подхватившего ее офицера. Ей почудилось — море, пойманное в ловушку черных ресниц. Плеснуло в этом взгляде изумление, и Таллури воспользовалась этим изумлением, не давая «закрыться» его сознанию, вызвала на разговор:

«Ясный день, господин!»

«Ты не спишь?»

«Кажется, нет!»

«Здравствуй, детка!»

«Здравствуй, ты кто?» Он не ответил, но почему-то и не ушел от «разговора», хотя мог одернуть: не очень-то прилично лезть без спроса в сознание незнакомого, тем более — старшего. Но она его не боялась. И улыбнулась. Он мог прервать ее, но не прервал. Улыбнулся в ответ — в морской бездне взгляда мелькнули искры.

Больше Таллури ничего не запомнила. Разве что чувство полнейшей безопасности и надежности в его руках. А еще — тихий скрип амуниции, абрис военного шлема на фоне непривычно яркого голубого неба и запах — кожаных ремней, конечно, но и еще, другой, кажется, от его рук — изысканный и терпкий.

«Я запомню тебя, господин, ты спас меня!» — пообещала она.

«И я тебя, маленький зверек, ты забавная».

Никто не заметил их «беседы». Да и длилась она секунды.

* * *

А дальше в Храме Жизни долгие месяцы шла программа пробуждения, реабилитации и адаптации их маленького спасенного сообщества к новым реалиям — жизни в Атлантиде.

Жрецы Храма Жизни, что врачевали их, помогая выйти из Зимнего Сна и привыкнуть к новым обстоятельствам, называли своих подопечных «наши северяне», по именам не обращались. Они были, мягко говоря, довольно сдержанны по отношению к детям, враз лишившимся всего самого дорогого, но все же терпеливы и сердечны, можно сказать — несвойственно сердечны для лекарского сословия, сосредоточенного в обыденной своей деятельности исключительно на терапии сознания и тела.

Прогулки по аллеям храмового парка, купания в соленом бассейне, массаж с пахучими маслами и разогретые камни на спину вдоль позвоночника — нельзя сказать, что лечение было неприятным. А еще — в изобилии фруктов, душистого белого хлеба, маисовых лепешек и сыра!

Через несколько месяцев к жрецам в бирюзовых хитонах присоединились их собратья в синих одеяниях — жрецы-педагоги.

Последние были ласковее и знали детей из группы «Тууле» поименно. Правда, на атлантическом наречии имена северян зазвучали немного искаженно. Им слышалось — слишком кратко, звонко, отрывисто-четко. Так она стала Таллури, хотя в Гиперборее имя звучало «Таэллуурия». Она легко согласилась с новым именем.

Воспитатели оставались неизбывно спокойными и доброжелательными, хотя дети-северяне часто капризничали, малыши много плакали, а некоторые подростки отказывались говорить на новом языке, упорно держась между собой телепатического общения, не требующего вообще никакого языка.

Но через год самые упрямые из упрямых были побеждены лаской и терпением жрецов-педагогов и, гуляя по храмовому комплексу и играя в его садах, выкрикивали игровые команды уже на языке атлантов. Они привыкли и полюбили и этот новый язык, и эти новые игры, и эту почти всегда солнечную («Солнце! Так часто!») погоду, и ласковый шум океана («Он кажется теплым, как у нас в Тууле в нагретых купальнях!»), и великолепие вкусных плодов этой щедрой земли.

Позади были ужасы гибнущей родины. Прошло больше года новой жизни, и целый год — без Зимнего Сна. Что ждало впереди? Этим вопросом задавались лишь самые взрослые из них, такие, как старшая сестра Таллури, всегда серьезная и очень ироничная Дэнола. В Тууле ее звали Даэноллаи. Длинновато, право, хоть и певуче, что и говорить. Сестра, в отличие от Таллури, была недовольна своим новым именем. Она вообще многим была недовольна. Может, оттого, что многое помнила? Дэнола часто была печальна и немного раздражена и тогда говорила о непонятном:

«Учеба? Университет? И что дальше? Кому мы здесь нужны?.. — она вздыхала, вглядываясь вдаль, в аквамариновый блеск океана. Потом вдруг оживлялась и, сжимая ладонь Таллури, спрашивала совсем другим, непечальным голосом: — А вдруг мы захотели бы замуж?»

«Замуж?..» — растерянно переспрашивала младшая сестра.

«Ну, да! Что ж тут странного? Впрочем, ты еще маленькая, многого не понимаешь!» — Дэнола с досадой (неужели ее не понимают?) морщилась.

Таллури не понимала. Она взглядывала на Дэнолу исподлобья и сбегала от нее, от ее скучной серьезности, в храмовый сад.

Это был прекраснейший сад, каких она не видывала до сих пор. В его таинственной, густо — зеленой глубине прятались два родника, струящиеся меж влажных блестящих валунов, — холодный (ледяной, до стука зубов!) и горячий, не остывающий никогда, даже в самые ненастные дни. Им нельзя было трогать эту воду, жрецы специально предупреждали! Но Таллури все-таки сунула украдкой палец и в один, и в другой источник. Ну, обожглась немного, подумаешь!

Пусть храмовый комплекс обнесен огромной и ужасно толстой каменной стеной, за которую их выпускают только на ближайший луг за травами и цветами под наблюдением немногословных послушников; пусть сад не настолько велик, чтобы в нем можно было спрятаться; пусть новые уроки (язык, общественные правила, обязательные навыки) занимают все больше времени, зато таких роскошных цветов, таких длинных лиан, таких величественных деревьев в Тууле не было!

И она первая из всех обратила внимание, как много значат в Атлантиде цветы! Например, если надоели уроки, то можно просто подойти к жрецу в бирюзовом, вежливо тронуть его за край ризы и сказать: «Мне так хочется полюбоваться на цветы в этот час дня!» И он отпустит, непременно отпустит!

Но она-то сама уходила в сад вовсе не из-за уроков, а в самом деле из-за цветов! Жрецы не напрасно ей верили. Ведь именно Таллури нашла в самом дальнем углу сада, укромном и тенистом, чудесное и странное растение: единственный, несгибаемо тугой стебель был ровен, как стрела, а жесткие продолговатые листья, повернутые к небу, как ладони в молитве, небывало темны, чуть ли не черны. Таллури привела жреца, и тот ахнул:

«Торнахо! Дитя мое, ты нашла торнахо!»

«Как он цветет?»

«Необыкновенно: раз в год, в полнолуние — и то если случится гроза! Только так! Почему, никто не знает. У него всегда один великолепный багряный бутон, светящийся изнутри, а запах утонченный и терпкий, — жрец подумал и сообщил уже другим, деловитым тоном: — Ароматическое масло из семян торнахо стоит безумных денег!»

«Я хочу знать, как он пахнет, и буду ждать цветения!»

«Не жди: его родина в горах, и маловероятно, что он зацветет здесь. Странно, что он вообще здесь вырос! Но листья торнахо, если их вот так, посильней, растереть в ладони, пахнут точно так же, как цветок».

Таллури растерла жесткий лист между пальцами — прекрасный и терпкий (почему-то удивительно знакомый!) аромат поплыл, слегка кружа голову. Жаль, что она не увидит багряного цветка!

Но это она нашла торнахо, и поэтому ей было разрешено бродить по саду сколько душе угодно. Это утешало и вливало жизненные силы в ее душу, измученную месяцами тоски по родным, по прежней жизни. А может быть, по безвозвратно уходящему детству… «Неужели? Так рано?» Но она осознала это! А значит, детство действительно уходит.

* * *

И будто в подтверждение этому заключению пришли новые жрецы, в белых одеждах, серьезные, молчаливые строгие. Они появлялись в Храме Жизни по одному: день за днем — жрец за жрецом, в белоснежных хитонах, они брали за руку каждый по одному ребенку из группы «Тууле» и куда-то уводили. Говорили — для какой-то последней, особой (вродепроверки), беседы.

Самые младшие опять было принялись плакать, но эти, в белом, не были расположены утешать и подтирать носы. И все попритихли.

Таллури «ее» жрец нашел (конечноже!) в саду. Высунув язык, она в упоении разглядывала громадного рогатого жука величиной с ладонь. Она слегка подпихивала его под брюшко, чтобы позлить, и тут же подсовывала ему травинки и веточки, одну толще другой, чтобы жук их перекусывал. Эксперимент был в самом разгаре: с какой по толщине веточкой жук-таки не справится?

Сначала Таллури услышала спокойный, размеренный, будто вовсе без любопытства голос:

— Справляется?

— Ага! — она облизнула верхнюю губу. — Он умнеет на глазах, приладился перекусывать самые жесткие ветки и всё быстрее!

Тут только она обернулась на голос и — обнаружила прямо перед собой серые, цвета непогожего осеннего неба, немного усталые глаза незнакомца. Он был худощав и не по — здешнему смугл (слишком смугл даже для атланта), что особенно подчеркивал белый хитон. Короткий ежик выгоревших (или поседевших?) волос не давал определить возраст. Чуть старше ее отца или чуть младше? Выглядел человек очень строго.

— Ты кто? — от испуга хрипло выдохнула она.

С серых глаз вмиг слетела усталая дымка, и жрец искренне рассмеялся:

— А ты сама-то кто?

— Я — Таллури. Из Тууле.

— Вот ты — то мне и нужна. А…

Он хотел еще что-то добавить, но она настырно переспросила:

— Кто ты?

— Об этой твоей черте, задавать нетерпеливые вопросы, мне говорили. Я — Энгиус. Меня прислали для беседы.

— Кто прислал?

— Великий наставник, Древний Ящер.

— Почему его так зовут — Древний Ящер?

— Потому что он — Древний Ящер, — прозвучало туманно. — Поднимемся — ка на самый верх, — он показал рукой на башню Храма.

Детям было разрешено подниматься туда лишь в ночь новолуния, да и то не каждый раз и не всем. Поэтому она не стала упрямиться и с готовностью вложила свою ладошку в его протянутую руку, не отрывая взгляда от вожделенной башни. Рука взрослого оказалась сухой и теплой. Это было приятно. И дополнительно приятно было то, что этот человек вызывал доверие, быть может, потому, что чем-то неуловимо напоминал ей отца.

Сухие губы жреца тронула улыбка:

— Я знал, что башня мне пригодится. А что же жук?

Жук, крадучись, уползал. Таллури дернула плечом, провожая его равнодушным взглядом, и нетерпеливо потянула жреца в сторону башни.

* * *

Крутая лестница внутри башни поднималась — вилась все выше, слепил глаза белый камень стен. В квадратные оконца вместе с солнечными бликами прорвался и свисал внутрь усыпанный мелкими розово-лиловыми цветками вьюн, и дрожали под касанием солнечных лучей серебристые нити-паутинки. Чуть щербатые ступени, осыпающиеся по кромке мелкими, в песок, камешками, деревянный, отполированный тысячами касаний, поручень — чем выше, тем больше солнечного света и меньше вьюна: так высоко он добраться не мог.

За все время подъема Энгиус не произнес ни слова. Таллури шла за ним, влекомая его сильной рукой, и ей страшно хотелось расспросить — почему он здесь и зачем они идут наверх, и еще о чем-нибудь. Лишь бы только говорить с ним. Но потом смотрела на его бритый затылок, на свисающий с пояса свиток, продетый в глиняное кольцо-крепеж, на браслет из сияющего металла (она уже видела такие и знала — это орихалк), охватывающий руку чуть выше локтя, и не решалась заговорить. Несколько раз было начинала:

— Э-э… а можно я… Простите, но мне… — но обрывала саму себя на полуслове. Энгиус ни разу не обернулся.

Ждала, что, поднявшись на самый верх, он скажет, по крайней мере, что-нибудь типа: «Вот мы и пришли» или еще что-то. Но вот они ступили на последнюю, главную, площадку башни, ровно усыпанную белой мраморной крошкой. Выше — только небо. Но жрец молчал, только выпустил ее ладонь из своей. А вслед за тем будто бы вообще потерял к ней интерес — отошел к краю, сел на пол, скрестив ноги, и погрузился в глубокое размышление. Таллури оказалась предоставлена самой себе.

На круглой площадке, обнесенной по краю зубчатой стенкой-парапетом, не было ничего. Лишь один предмет в самом центре — окованная медью большущая подзорная труба на массивном, в виде звериных лап, треножнике.

Таллури была здесь всего один раз. Но ей не позволили подойти даже к краю, полюбоваться окрестными видами, не то что к этому прекрасному прибору! Можно ли подойти к трубе сейчас? Ей ничего об этом не было сказано. Спросить у жреца? Она вздохнула и оглянулась на Энгиуса. Тот сидел не шелохнувшись, низко-низко опустив голову, в полудреме ли, в медитации, в размышлениях?

Она пришла в замешательство. Правда, ненадолго. Жрец не выказывал ни малейших признаков того, что намерен уделить ей время. А пребывать в бездействии было не в ее характере, тем более что на площадке было чем заняться. И в течение пары ближайших часов Таллури переделала уйму интереснейших дел.

Сама площадка была небольшой, и для начала Таллури ее вымерила — десять с половиной шагов в диаметре. Парапет был высоковат — ей по грудь. Она обошла всю площадку по окружности (почти тридцать три шага), внимательно вглядываясь во все стороны. Высота башни казалась невероятной, настолько обширные виды окрестностей открывались отсюда: леса — в одну сторону, горы — в другую, на значительном удалении от Храма — какой-то город. А главное — океан! Им она и завершила круговой обзор и устроилась именно на этой стороне — чтобы лучше видеть его лазурную ширь.

Таллури смотрела на бесконечное шествие волн, опираясь грудью на разогретый шершавый парапет, вытянув вперед обе руки и ухватившись за его противоположный край, — не слишком широкая стенка. Затем ей пришло в голову, что раз она достает руками до другого края, то можно хорошенько уцепиться, подтянуться и вскарабкаться на сам парапет. Так она и сделала.

Вид сделался еще обширнее, и летящая радость охватила ее душу. Таллури, усевшись, даже свесила ноги наружу, за край парапета, над бездной. А потом и этого ей показалось недостаточно, и она встала в полный рост и раскинула руки, как птица крылья, навстречу ветру — так весело и легко было стоять-парить между синим океаном и синим небом. Чувство воздушной легкости захватывало все больше, так, что Таллури, кажется, могла бы и улететь! Вон туда, вверх, все выше и выше — к облакам! Но тут вдруг, совсем некстати, появилось чувство неудобства и… чего-то такого… что, мол, она не должна так поступать… идущее вроде бы оттуда, где сидел жрец. На всякий случай, пусть и без всякой охоты, она подчинилась этому «неудобному» ощущению и спрыгнула обратно на площадку.

Еще долго стояла, вглядываясь в самый горизонт… Мысли текли от воспоминаний о холодном море Гипербореи, ее могучих кораблях, рассекающих, наверное, и в эту самую минуту ледяные северные волны, до вопроса, а есть ли, вообще-то, морские корабли у атлантов или они давно предпочли морским судам воздушные? И тут же, словно ее мысли были услышаны, на горизонте появился самый обычный парусник. Да, это она ясно видела — корабль с парусом. Ей очень захотелось разглядеть его — Таллури оглянулась на подзорную трубу. Тут бы она остановилась, лишь схваченная за руку! Труба была мгновенно повернута (это оказалось несложно) в сторону корабля, но взгляд в окуляр ничего не дал, все было в мутной пелене. Она делает что-то не так или прибор сломан? Нет, вряд ли: жрецы — атланты не станут держать сломанную вещь.

На изучение подзорной трубы ушло довольно много времени и кропотливых усилий, но все же Таллури нашла, как управлять ею, и, повернув медные кольца в основании, получила необходимую резкость. Кораблик наплыл-надвинулся, представ взору во всех подробностях. И пусть Таллури не увидала ничего примечательного («А-а, обычные рыбаки с сетями!»), она осталась довольна: наблюдение в подзорную трубу оказалось чудесным занятием. К тому же прибор можно было вращать вокруг оси треножника и направлять куда угодно!

Дальше стало еще интереснее. Пару раз над головой пролетели удивительные машины. Одна — совершенно гладкая, вытянутая, как кукурузный початок, неспешная, с нанесенным по борту ярким орнаментом и незнакомыми Таллури буквами (их учили пока только устной речи). «Кукуруза» прогудела высоко над головой, грузно перемещаясь вдоль береговой линии. Вторая появилась со стороны океана и больше напоминала огромную гладкую чечевицу без каких бы то ни было не то что украшений, а вообще опознавательных знаков, зато — со смешными «усиками» то там, то сям на корпусе.

С «кукурузой» Таллури оплошала — не сообразила навести на нее подзорную трубу. Зато, лишь только появилась, странно вынырнув из-под воды, «чечевица» (стремительно, словно пущенная из пращи, но при этом беззвучно!), Таллури тут же принялась ее разглядывать в окуляр. Недаром она караулила, как следует настроив боковое (очень полезное!) зрение.

Но тут эта вторая машина напугала ее: лишь только Таллури навела трубу ей вслед, успев единственно рассмотреть матовое металлическое, усеянное «усиками», покрытие корпуса, «чечевица» вдруг вернулась (мгновенно и чудо как бесшумно!) и нависла над башней, угрожающе наставив на девочку свои «усики». Инстинктивно Таллури сделала то, что делали они все в Гиперборее, встретив дикое непредсказуемое животное: отвела взгляд, опустила руки, раскрыв навстречу машине ладони, опустила и голову, спрятав мысли и эмоции, — «исчезла». И через мгновение, также бесшумно, «чечевица» скрылась за горизонтом.

Страх быстро рассеялся, и еще одна вдохновенная идея пришла ей в голову: вот бы дождаться ночи и посмотреть в трубу на звезды! Солнце уже клонилось к закату, только бы жрец не увел ее! Энгиус не шевелился, это обнадеживало.

Тем временем поднялся ветер. Таллури немного поизучала запахи. Они долетали отовсюду. Она закрывала глаза и, поднимая лицо вверх, поворачивалась то в одну, то в другую сторону — запахи моря, древесных смол, разогретого камня и трав смешались, но не перепутались, и различимо наплывали, «оттеняя» и «украшая» друг друга.

Ночь упала внезапно. Таллури так до сих пор и не привыкла к этому: в Тууле вечера были длинными, день медленно перетекал в ночь, и не такую угольно черную, а будто разбавленную молоком. Настоящей ночью считалась только Зимняя Ночь. Она приводила с собой и Зимний Сон.

Первые же звезды были пойманы в окуляр. Они не увеличились уж очень сильно, но приблизились, засияли ярче, сочнее, будто заиграли всеми гранями драгоценные камни. В Тууле таких камней было много. «Вулканы, — говорил ее отец, — выбрасывают из недр земли древние породы». Вулканов в Гиперборее тоже было много. И вулканов, и дорогих камней… Однажды отец привел всю семью на Главную Пристань, и она увидела высокий ритуал — в далекие Дель— фы отправляли дары Гипербореи. Огромный, немыслимых размеров поднос со сверкающей россыпью драгоценностей, в числе множества других великолепных даров, несли на плечах восемь силачей. Несли по всему городу — чтобы все граждане могли увидеть и оценить это щедрое приношение и насладиться своей причастностью к ритуалу: дар, по традиции, посылался от имени всех и каждого в Тууле. Радостно переливались на солнце изумруды, алмазы, рубины, сыпались во все стороны многоцветные искры…

Кажется, Таллури в конце концов задремала, невесть каким образом усевшись бок о бок со жрецом и даже («О, Единый! Как непочтительно!») умудрившись устроиться головой на его коленях. Она отпрянула от него за какое-то мгновение до того, как жрец сухо произнес:

— Спускаемся.

Она устала и лишь вяло переставляла ноги со ступени на ступень. Стало немного грустно и невыразимо жаль расстаться с Энгиусом прямо сейчас: ведь его присутствие наполнило ее жизнь чем-то необыкновенным!

В непроглядной темноте пришлось перейти на интуитивное зрение, так как ровным счетом ничего не было видно. Но интуитивное зрение отбирало много сил, а она не ела и не пила целый день, и потому, как только ее ноги коснулись травы у подножия башни, они тут же подкосились — Энгиус едва успел передать ее жрецам Храма Жизни.

* * *

Много лет спустя, пользуясь редкой для Энгиуса минутой расположения, она спросила:

— Что ты подумал тогда обо мне?

— На башне?

— Да. Я хотела, но не имела права прочесть твои мысли.

Он усмехнулся:

— Глупое создание. Ты бы и не смогла! Заработала бы сильную головную боль, а если бы настаивала — болевой шок но не смогла бы. Впрочем, хоть ты была тогда и не обучена этим правилам, но интуитивно почтительна. Это понравилось мне. В Атлантиде встречаются наглецы, которые так и норовят залезть в твои мысли. А это запрещено. «Лекарство» от наглости я выдаю сразу. Надеюсь, до смерти никого не «залечил». А на башне…

Он задумался — Таллури истолковала это по-своему:

— Много лет прошло, учитель.

— Я не забыл. Это важно, так как мои наблюдения и выводы должны были лечь в основу решения об опеке. Правда, мне решать ничего не пришлось — всё устроила Судьба.

— Ты не поговорил тогда со мной, как я ожидала.

— Я так решил, когда увидел тебя с жуком. По правилам, я должен был провести с тобой весь день, чтобы определиться с твоей будущностью. Разговоры были неизбежны, но в твоем случае правильнее было молчать. А где промолчишь так долго? Только на башне. Я оставил тебя наедине с самой собой — и тогда ты раскрылась. Я читал перед нашей встречей твою космограмму: Солнце — в Козероге и алькокоден — Солнце, анарета — Плутон, асцендент — в Весах. При этом — активнейшая стихия воды и сильный Марс. Остальное пустяки. Правда, кресты… — он запнулся, и Таллури замерла, но Энгиус, не закончив, продолжил: — Солнце не дало тебе скучать, а Марс — бездействовать, «вода» оживила всё интуицией, а Плутон «обеспечил» самодостаточность в уединении. Ты была самостоятельна, иногда вела себя неожиданно, меняя решения, но всегда интересно. Один только раз я счел необходимым вмешаться: мне показалось, ты еще не готова рассчитать все позиции внутренних сил для левитации, а стоять на самой кромке стены все же было небезопасно. Я «отозвал» тебя, а ты, молодец, уловила.

Энгиус надолго замолчал, потом спросил:

— Ты ведь уже тогда, возле башни Храма, нашла во мне приемного отца?

— Да, кажется, именно тогда.

— Я понял это в тоже мгновение, что и ты. И с этого самого мгновения стал несвободен. Несвободен оттого, что кому-то нужен. А мне нельзя было привязываться ни к кому.

— Ни к кому?..

— Ни к кому! Как нельзя было, чтобы кто-то привязался ко мне. В то время я чувствовал в себе призвание — «жрец Ухода»: уединение, аскетика, молитвы Единому Богу среди сияющих горных вершин, безмолвных и бесстрастных… — взгляд Энгиуса засверкал истовым огнем, как раскаленный металл. — Вот чего я жаждал. А вовсе не хлопотливой участи жреца-учителя, — взгляд его угас, словно остыл опущенный в холодную воду меч. — А ты появилась и встала у самого сердца — не впустить невозможно! Позже я понял, что это веление Судьбы. Велением Судьбы пренебречь можно, но — небезопасно. Значит, быть мне твоим учителем и опекуном. Это знал наш Великий наставник, Древний Ящер, когда не давал мне благословения на Уход. Он чувствовал или знал, что я не завершил свою земную миссию, не получил всей полноты земного опыта. И потому ждал…

Энгиус произнес еще несколько очень сложных для ее понимания фраз — что-то о долговременных эмоциональных отношениях и возможной (так он выразился) ценности человеческой любви. Завершил так:

— Древний Ящер редко объясняет. Он ждет, пока ты сам дорастешь до понимания. Сам — это важно! Чтобы принять решение со свободной волей. И я понял. А когда понял — принял…

* * *

Из Храма Жизни Таллури забрали одну из последних.

Опустели тенистые аллеи, обширный двор больше не звенел по утрам эхом детских голосов, и пугливые горлицы теперь мирно ворковали на подоконниках.

Ушла и Дэнола, сдержанно обняв младшую сестру на прощание:

— Знаю, мы встретимся.

— В следующей жизни? — Таллури едва не плакала. Ушли и два их родных брата, один на год старше, другой на год младше Таллури. Она загрустила: в Тууле принято было много общаться с братьями, и ей всегда было с ними очень интересно.

Стало совсем скучно. И когда однажды на рассвете наконец снова появился жрец в белом своем одеянии (а Таллури знала, что он в конце концов все равно придет, пусть он не сказал ни слова на прощание!), она сама подбежала к нему и, крепко схватив за руку, нетерпеливо спросила, не тратя время на приветствие:

— Мы ведь уходим отсюда?

— Да-а, — протянул ошеломленный ее напором Энгиус, но все же строго заметил: — Старших полагается приветствовать! — и продолжил вопросом: — Почему ты радуешься? Тебе было здесь плохо?

— Не было плохо. Но здесь, — она повела рукой и в сторону бирюзового храма, и в сторону белой башни, где осталась замечательная труба на треножнике, и парка, и даже неба, — здесь всё кончилось, — и еще добавила, так как ей показалось, что он не понял: — Я знаю, чувствую, что будет что-то еще — новое, важное. Значит, нельзя здесь долго быть. Ну, пойдем?

— Мне выпало вести тебя дальше. Не мне одному, будут еще учителя, — поторопился он добавить, словно ей было до этого дело.

— Ты будешь моим отцом?

— Нет. Вернее, не совсем. Но что-то вроде того. Я объясню тебе позже.

— Я буду слушаться тебя… э — э…

— Зови меня «учитель», — Энгиус вздохнул и, взяв ее за руку, повел к воротам.

И дальше — где, оказалось, стояла его повозка. Обычная деревянная повозка на четырех колесах с запряженной в нее… лошадью? Таллури на самом деле надеялась увидеть летающий экипаж. Она ведь еще никогда не летала. Ну, разве что когда их эвакуировали. Да разве же это в счет? Она проспала весь полет, да и не спи она, обстоятельства полета были так ужасны!

— Это что — лошадь?

— Что тебя удивляет, если ты знаешь, что это лошадь? Кстати, весьма неплохая. Ее зовут Ечи.

— Какая-то лысая.

— Лысая? Обычная лошадь.

— Да лысая же! И белая, как полярный волк. У нас вТууле…

— «У нас»! — прервал ее Энгиус строго, почти сурово. — Отныне говори: «Там, в Тууле» и «У нас, в Атлантиде». Поняла?

— Поняла. Если так нужно говорить.

— Нужно. Так кто в Тууле лысый и одновременно белый?

— Я хотела сказать, что лошади в Тууле… они лохматые. Шерсть такая густая! Я понимаю, это из-за холодов и снега. Аздесь, — она сделала усилие, — унас… Здесь тепло. Шерсть не нужна.

— Верно, дитя мое. Все верно. Едем, нам надо торопиться.

Лошадь бежала резво, но ровно. Энгиус правил, не оглядываясь ни на Таллури, ни на оставшиеся за их спинами бирюзовые строения Храма Жизни.

Но отъехать они успели совсем немного — за ближайшим же изгибом дороги, густо поросшей по обочине высоким кустарником, перед ними внезапно появился человек. Он выскочил прямо перед лошадью, резко вскинув вверх руки. Энгиус энергично натянул поводья, но не выказал ни малейших признаков испуга или удивления и даже приветствовал незнакомца по имени — Илг. С почтительным полупоклоном, явно немного волнуясь, Илг произнес:

— Хвала Единому, Энгиус! Я должен был и успел перехватить вас.

Он подошел к жрецу совсем близко, тот склонился, и дальнейшего разговора Таллури не слышала. Лишь донеслось несколько несвязных фраз, торопливых и беспокойных:

— …в оцеплении… главная трасса… дозоры… только проселками… ждут… правительство…

Энгиус слушал молча и, наконец, сделал знак, что сказано достаточно и он понял все. Незнакомец выжидающе смотрел на него.

— Так, — произнес Энгиус сдержанно, но решительно, — события требуют временно укрыться. Привычный ход жизни изменился. Думаю, для всех. Верно, Илг? — тот печально кивнул. — Что ж, быть по сему. Наше братство может принять… — он прикрыл глаза, что-то прикидывая, — человек десять — пятнадцать.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Ты же знаешь, нет. К холодам, если я не появлюсь сам, принеси теплой одежды для меня и для этой девочки. Учти, к зиме она еще подрастет.

— Ты берешь с собой и ее?

— Выхода нет. Теперь ей придется делить со мной судьбу. Впрочем, теперь это и ее судьба.

* * *

Путь оказался долгим.

Полдня повозка, влекомая сильной лошадью, катилась по невероятно ровной дороге, покрытой отполированными, словно отутюженными, плитами огромного размера, сбитыми вместе так плотно, что песчинка не проскочит. Таллури долго лежала на животе, свесив голову вниз, и всматривалась в еле приметные швы, мелькающие с какой-то математической точностью. Ровная, как стрела, дорога прорезала зеленые долины и порыжевшие за лето холмы, не сворачивая, шла сквозь перелески, и тогда расступавшиеся коридором деревья слева и справа подчеркивали строжайшую линию пути. Пару раз они пересекали довольно широкие реки, и дорога не делая ни единого видимого изгиба, благосклонно давала перенести себя на другой берег стройному мосту с многоярусными опорами и величественно устремлялась дальше.

Океан оставался где-то слева, а справа, далеко-далеко, возвышались громады гор, скрывая в облаках свои вершины.

Таллури отметила, что по пути им не встретилось пока ни одной живой души, хоть и попадались порой, то ближе к дороге, то дальше, небольшие поселения. Даже издали они выглядели так, будто все жители ушли или попрятались по домам. Оттого даже в солнечный день увитые диким виноградом и окруженные пышными плодовыми садами жилища смотрелись сумрачно и диковато. Стояла страшная тишина.

Она спросила Энгиуса:

— Куда мы едем? В главный город?

— Эта дорога, — с неохотой разлепив губы, ответил жрец, — является Главной трассой и действительно ведет, как ты выразилась, в главный город. В столицу, которая называется так же, как и государство, — Атлантида. Но мы едем не туда.

«А куда?» — чуть не выпалила Таллури, но вовремя прикусила язык. За время пути она начинала привыкать к тому, что Энгиус, мягко говоря, не очень-то говорлив и сообщает лишь то, что ей необходимо знать. На вопросы отвечает редко и без всякого желания, а от нее требует таких точных формулировок, что, пока она подбирает слова, охота говорить напрочь пропадает.

Сейчас она почувствовала, что очередной ее вопрос станет явно лишним, и промолчала.

— Успеть бы… — с напряжением в голосе произнес Энгиус и опять надолго замолчал.

Таллури не понравился его тон. И дорога перестала нравиться. А когда прямо над их головами с тихим сипящим звуком пронеслись одна за другой три «чечевицы» (одна к одной, как та, неприятная, над Храмом Жизни), настроение Таллури упало окончательно. Жрец, упреждая ее очередной беспокойный вопрос, пробормотал, хмурясь на небо:

— Линзы императорского пограничного контроля. Значит, скоро начнут, — и стал подгонять коня небольшой плетью.

Тревога не отпускала до тех пор, пока жрец вдруг не повернул повозку на небольшую мощеную дорогу, значительно более узкую и проще устроенную. Стало тряско, но отчего-то спокойнее. Хотя издали, оттуда, где они только что были, стали доноситься глухие раскаты, похожие на гром, но слишком ритмичные, чтобы быть явлением природы.

Ехали молча. Мощеная дорога, с проросшей меж крепких, но неплотно сидящих булыжников, нежной травой, изгибалась то вправо, то влево и уводила все дальше от океана. Таллури уже давно не видела его влажного синего блеска в распадках холмов. Зато приблизилась — надвинулась одна из гор. Засверкала белоснежной, как хитон Энгиуса, макушкой. «Снег, — Таллури, как наяву, увидела перед собой блистающие ледники Гипербореи. — Снег…»

Странный ритмичный «гром» больше не был слышен. Лиственный лес сменился хвойным. Солнце уже стояло в зените, и обступившие живописно петлявшую каменистую дорогу сосны насыщали воздух смолистым ароматом. Все громче и громче раздавались голоса птиц.

Наконец они свернули на совсем невзрачный проселок, полузаброшенный, полузаросший. Как Энгиус не пропустил его, было непонятно. Видимо, по только ему известным приметам, так как обнаружить этот проселок с мощеной дороги было практически невозможно. Здесь повозка едва помещалась по ширине, и местами, видно, от редкой посещаемости, высокая трава была так густа, что колеса вязли в ней, как в воде.

И они «поплыли» по волнам душистых трав от приметы к примете, что знал лишь жрец. Приминаемая днищем повозки трава упруго выпрямлялась и будто кланялась им вслед, мгновенно пряча проселок от взора возможных недругов.

Таллури сняла сандалии и свесила босые ноги в эту сочную поросль, как в воду с лодки. Она почти окончательно успокоилась и, забывшись, «передала» Энгиусу:

«Тут хорошо. Мирно. И не надо бояться!»

Мгновенно смутилась, что не спросила разрешения обратиться мысленно, но он «ответил»:

«Здесь мы в безопасности: эту дорогу не знает никто. Она ведет к моему жилищу. Туда мы и добираемся».

Она любила общаться телепатически: на это уходило значительно меньше времени, и не надо было подбирать эти несчастные точные формулировки, которых требовал жрец. А можно было просто передать свои ощущения, даже смутные, неоформленные образы — и собеседник понимал. Жаль, что в Атлантиде не разрешено свободно телепатировать! Недолго и разучиться…

Гора была совсем близко. Можно сказать, они забрались в глухую лесную чащу, что упиралась в подножие горы и дальше «карабкалась» по ее склону круто вверх.

Дикое место. Отшельническое.

— Лошадь мы оставим здесь, повозку бросим тут же. Дальше пойдем пешком, — Энгиус распряг Ечи и забрал дорожную кладь.

— А он не сбежит?

— Сбежит. Куда захочет: он сам знает, что делать. Это очень умное животное. И отзывается на телепатический зов. Вот на ком ты можешь упражняться, чтобы не разучиться. Ты удивлена? На животных, в благих целях, у нас упражняться не запрещено.

— А на мне можно? — она почти обиделась. — Ты же прочел мои мысли! Разве я — животное?

Он добродушно рассмеялся:

— Я учу тебя. Мне — можно. Но без твоего ведома и разрешения — больше никому. Не беспокойся, не так-то это просто прочесть чьи-либо мысли. Но в диаде «учитель-ученик» именно учителю — просто необходимо. Хватит дуться, идем, мы еще не добрались до нужного места.

* * *

После нелегкого часового восхождения по крутому горному склону, где даже намека не было на тропу, на закате они достигли великолепного и таинственного места — хорошо утрамбованной площадки, чем-то похожей на смотровую площадку Храма. По одну ее сторону возвышалась каменистая и замшелая стена — неприступная гора почти отвесно уходила вверх, а огромные валуны будто подпирали ее там и сям. По другую — головокружительно обрывалось вниз тесное ущелье. Его каменистое дно едва просматривалось в сумрачной глубине меж огромных, троим не обхватить, стволов строгих древних лиственниц, возвышающих навстречу небу свои величественные кроны.

За полчаса до этого они шли по самому этому ущелью, где меж разлапистых исполинских папоротников журчал ручей, и Таллури задирала голову вверх, силясь разглядеть-угадать цель пути. Но кроны лиственниц скрывали от ее взора всё. Теперь она смотрела на кроны сверху.

Казалось, дальше идти некуда. Но жрец сказал, что есть еще более потайные тропы, ведущие все выше и выше, к самой вершине и леднику, где начинается перевал. Он сам пользуется им время от времени, хотя это очень опасно. За перевалом — спуск в один из ближайших фьордов океана, где по берегу особой тропой, известной только избранным, можно выйти к Городу. Город — так атланты часто именовали свою столицу: Атлантиду-столицу в Атлантиде-государстве. Хотя были и другие города.

Пойти на перевал для простого смертного (Энгиус мрачно взглянул на нее) означает верную гибель — так суров и коварен путь. Это испугало Таллури, как будто ей вот-вот предстояло туда отправиться. Ее испуг позабавил Энгиуса, это было видно по его глазам, но вслух он ничего не сказал, а пригласил ее войти в жилище.

«В жилище? Здесь же ничего нет! Ни доски, ни бревнышка». Но жрец подошел прямо к скале и… пропал. Она подошла вплотную и пригляделась — ну, конечно же, вот, за самым крупным валуном — неприметный зазор. Особая геометрия расстановки камней — и зазор не виден ни под каким углом!

Таллури последовала за жрецом. Внутри оказалась пещера. Большая, сухая, с высоким гулким сводом. Солнечные лучи пробивались в совершенно незаметные снаружи щели длинными и тонкими, как нити, пучками. Словно пронзали пещеру сверкающие кристаллические стрелы, вязли в ее вековом покое и тишине и нехотя растворялись, насыщая полумрак туманным, дымчато-белесым светом.

Таллури огляделась: пара деревянных плошек, масляный светильник, шкура на соломенной подстилке, очаг и множество свитков в каменных нишах — вот и все «убранство». Жилье аскета.

— Это твой дом? — спросила она, вбирая носом странные запахи странного жилища — пахло давно остывшим очагом, прошлогодними травами, древесной смолой и чем-то еще, неуловимо и влажно.

— Да.

— Ты здесь живешь?

В ответ Энгиус что-то невнятно пробормотал себе под нос про женскую логику.

— Больше тут никого нет? — вдруг насторожилась Таллури, повернув голову к глубине пещеры, где в самой темной ее части свод спускался низко-низко, а дальше, едва угадываясь, уходила вниз зияющая расщелина.

Энгиус, похоже, тоже озадачился:

— Ты кого-то слышишь?

— Там, в щели… что-то живое!

— Ах, это, — Энгиус махнул рукой, — там родник. Ты приняла его за живое существо — это замечательно! А я было подумал… — он с отвращением дернул плечом, — подумал, что эти твари и сюда добрались. Хоть это и маловероятно.

— Какие твари?

— Древние вымирающие животные. В основном — ящероподобные.

— Как тот, кого ты назвал Древним Ящ…

— Глупая девчонка! Ничего подобного! Сама не знаешь, о чем берешься рассуждать, — оборвал он ее. Но тут же смягчился: — Древний Ящер — звездный гость. Он наш наставник. А эти — примитивные земные рептилии, омерзительные, но очень опасные. Ты еще много услышишь о них, но пока не думай об этом. Здесь мы все же в безопасности. И от них, и от людей. Не знаю, что сейчас важнее?

* * *

Жить в пещере оказалось славно. Время причудливо меняло здесь свой ход. Оно будто замедлялось, щедро предлагая насладиться собой в солнечные погожие дни, а в ненастье и холод ускоряло течение, словно замерзало, сжималось и укорачивалось.

Славно здесь было. Пусть и очень трудно. Каждый день приносил много хлопот: заботы об очаге, поиск съедобных кореньев и ягод, сбор трав, ловля рыбы в горной реке, добираться до которой тоже было непросто. Но Таллури научилась всему этому. Похудела, вытянулась и повзрослела. Стала, к большому удовольствию Энгиуса, молчаливой.

Энгиус совершенно не допускал заботиться о себе. Объяснил строго:

— Я отвергаю любую заботу, чтобы обрести абсолютную независимость. Любой привязанности я предпочитаю свободу!

И о Таллури он, можно сказать, совсем не пекся. Ровным, не терпящим не то что возражений, а даже обсуждения, тоном сообщил в первый же день их «пещерной» жизни несколько основных требований: удаляться от пещеры только в светлое время и не дольше, чем на четверть суток; не уходить, не выполнив всех его поручений; о недомоганиях сообщать сразу же («Здесь не Храм Жизни — придется самим справляться!»). Вот, собственно, и всё. Сам он будет время от времени исчезать на несколько дней, о чем предупредит заранее, чтобы она подготовилась. Подготовилась так, чтобы не покидать пещеру все дни его отсутствия. Вода в жилище есть, и всегда свежая, а еды можно припасти. Еще можно и нужно сообщать обо всем, что покажется ей опасным или подозрительным, и спрашивать о непонятном.

— Есть непонятное — почему мы здесь? — тут же вставила Таллури, еще не выученная молчать.

Энгиус, тщательно подбирая слова, нехотя произнес:

— В Атлантиде предпринята попытка государственного переворота. Бунты и волнения во всех провинциях. Впрочем, это-то тебя мало касается, а вот, что относится к тебе прямо: мы, верные Богу Единому, укрыли всех, кто был эвакуирован из Гипербореи. На вас охотятся наши противники, сыны Велиара.

Это было не вполне понятно, а то, что «охотятся» — просто пугало. И Энгиус, увидев страх в ее глазах, принялся объяснять: сыны Бога Единого, ведущие Атлантиду по пути духовного роста к очищению души и просветлению, и сыны Велиара, сторонники технократии, устремленные только к удовлетворению материальных желаний, давно не находят (да и не могут найти!) общего языка. Противоречия и разногласия двух противоборствующих сторон, длящиеся веками, близятся (по мнению Энгиуса) к своей кульминации. Нынешнее столкновение — одно из самых ужасных и кровавых.

— Пострадало множество моих друзей и сподвижников, — с горечью произнес Энгиус. — Хотя сыны Бога Единого ныне одерживают верх, но группировки сынов Велиара, раздробленные и озлобленные, рыщут по всей стране в поисках тех, кто представляет для нас ценность. Я занимаюсь несколькими такими людьми, спрятанными в этих диких горах.

— Я представляю ценность? — с сомнением и надеждой она заглянула в глаза жреца, хотя давно поняла, что этот суровый на вид человек, к которому она так крепко привязалась, принял на себя очень хлопотную ответственность за нее и теперь не бросит. «Знаки судьбы», — непонятно объяснил он. Она этих знаков не видела и нетерпеливо переспросила: — Я правда представляю какую-то ценность?

В ответ жрец молча потрепал ее по макушке и улыбнулся.

* * *

Энгиус только что вернулся после нескольких дней отсутствия, усталый и измученный, и теперь рассеянно смотрел в огонь (или не в огонь, вглубь себя?).

— Осень… В Атлантиде — Осень, Таллури.

Энгиус произнес это неожиданно. Так, что она даже вздрогнула. Но произнес еще и так, что сразу было понятно — слово «Осень» подразумевается именно с большой буквы. Она вопросительно взглянула на него, но он смотрел мимо…

Вот и еще один ее год в Атлантиде скоро кончится. Позади тихая благодатная осень, зима с холодными дождями и обильным, но таким недолговечным здесь снегом (Энгиус в эту зиму давал Таллури совсем немного бодрящих трав, так как она уже почти привыкла к отсутствию Зимнего Сна). Позади весна с громким пением птиц и теплыми ветрами.

В самом разгаре лето, а Энгиус говорит: «Осень». Почему? Он странный, Энгиус. Но она уже привыкла к нему и его странностям. Вот и сейчас — знала, что спрашивать ни к чему: всё, что ей нужно, опекун скажет сам. Да нет, спрашивать не возбраняется! Порой ему даже нравятся вопросы Таллури, и тогда он вслух одобряет их, и это приятно. Но не на все вопросы Таллури получает ответ.

Вот и об «Осени» спрашивать бесполезно. Захочет, объяснит позже сам. Но Энгиус тут же оглянулся на Таллури, на ее молчание, в которое она «упрятала», как в шкатулку, свой незаданный вопрос, и заговорил:

— Объясню просто, ты поймешь. Любая цивилизация проходит путь развития, который можно сравнить с годом жизни природы. «Весна» — зарождение культуры, проблески научной мысли, начатки цивилизованности. Первые неуклюжие законы и религиозные предчувствия! Пробы и ошибки во всех областях, поиски и открытия, бурление сил и, отчасти, хаос. Хаос первобытности. Затем «Лето» — упрочение цивилизации, великие открытия и победоносные завоевания, стремительное развитие наук, становление культуры, государственности, упрочение законов и взлет религиозных откровений. «Лето» — великолепная пора. Но «Осень» значительнее: это, коротко говоря, получение окончательных плодов во всех областях. И вот «Зима»… Она принесет пусть и постепенное, века длящееся, но несомненное оцепенение и разрушение. Так вот, в Атлантиде — Осень.

Мы являемся свидетелями и высочайших достижений нашей цивилизации, ее процветания и могущества, и, на горе, ее трагических ошибок, которые выглядят как благодеяния, а приведут неминуемо, как уже зародившаяся в теле смертельная хворь, к разрушению. Имя этой хвори — безоглядное, бездуховное стремление к полному материальному благоденствию. С одной стороны, цивилизация наслаждается всеми благами духовных и материальных завоеваний, к которым она шла долгие века, смело и благосклонно взирая на все окружающие ее народы и государства. Но с другой — в ее глубинах появляются первые неполадки, первые признаки грозных болезней. Скажу так: на Атлантиду «надвинулось» полнейшее благоденствие. Благоденствие в ущерб духовности. А значит, не за горами кризис и, возможно, крах цивилизации.

Он долго объяснял. И еще из его объяснений Таллури поняла, что когда-то, давным-давно, когда Атлантида еще не имела ни летучих машин, ни подводного флота, ни своего сверхоружия и чудесных строительных орудий, она была мощна своими духовными достижениями. Но часть атлантов, стремящихся к дополнительным удобствам и комфорту, выбрала иной путь — технократический, с ориентацией только на материальные достижения. Для них эволюция означала личный комфорт любой ценой, право судить других и использовать рабский труд.

Произошло разделение на сынов Закона Единого, ратующих по-прежнему за эволюцию духа, и сынов Велиара, ярых сторонников технократического пути, но пуще того — силы, богатства, слепой самоуверенности и надмевания над себе подобными. Они начали использовать — бессистемно, бесконтрольно, жадно! — всё, включая силы природы и даже личный творческий потенциал, этот бесценный дар Небес, для удовлетворения собственных прихотей и порочных слабостей. Именно сынами Велиара вызваны к действию столь деструктивные силы, что ответные реакции природы теперь просто неуправляемы. И набирают мощь! В этом плане нашествие животных-мутантов — не самая большая проблема Атлантиды. Сыны Бога Единого пока сильны, очень сильны, но…

— Осень… Осень…

И хоть Энгиус все время отвергал ее заботу, Таллури подошла и подала ему чашу свежей воды. Он не просил — она сделала это просто так, по велению сердца. А он вдруг принял чашу, не глядя на Таллури и, возможно, даже не сознавая, что делает. Тогда она уселась у ног Энгиуса и устроилась щекой на его колене. Кто бы сейчас запретил ей это?

Как ни странно, это неожиданное движение привело его в чувство, его глаза ожили, и Энгиус произнес с загадочной улыбкой:

— Совсем забыл! У меня есть для тебя подарки.

Он пошарил в своем дорожном мешке и извлек на свет странный предмет — кристаллическую пирамидку нежно-лилового цвета. Основание пирамидки размером оказалось ровно с ее ладонь, и Таллури бережно угнездила ее в левой руке и поднесла к лучу света, падавшему в центр пещеры. Лиловый кристалл тут же озарился мягкими переливами, искрясь во все стороны розово-золотистыми лучиками.

Таллури залюбовалась подарком, наслаждаясь его красотой и гармонией, забыв даже поблагодарить. Рассматри— вая пирамидку, она обнаружила, что та не монолитна, а как бы состоит из нескольких пирамидок гораздо меньшего размера. Их многочисленные стороны и грани четко просматривались в прозрачном теле кристалла, разъять который ей, впрочем, с первого раза не удалось. Но Таллури решила, что есть какой-то секрет. И только собралась спросить об этом жреца, как услышала его голос:

— Тебе нравится?

— О! Очень-очень! Ой, прости, спасибо тебе!

— Не мне. Человеку, которого я навещал, моему другу. Он один из тех, кто временно укрылся в этих горах. Отвечаю на не заданный тобою вопрос: это детская игрушка. Из весьма древнего альвийского рода. Она напитана энергией красоты и гармонии, что полезно для ребенка само по себе, но, кроме того, еще и обучает: в ней много загадок и секретов.

— Можно узнать, каких?

— Узнать можно, — его глаза смеялись. — Узнай. Сама.

Нетерпение узнать все сразу было так велико, что она выпалила:

— Ну, скажи о ней хотя бы что-то еще!

— Ладно. Итак, она разбирается. Ключ к разборке — макушка пирамидки. Это первое. Второе — без макушки стороны деталей «слипаются», но не крепятся прочно, поэтому будь внимательна, иначе растеряешь всё. Для начала достаточно. Играй, потом сообщишь мне, что захочешь. Что-то еще?

— Да. Кто он, твой друг? Почему решил подарить игрушку мне? И могу ли я его отблагодарить?

— Хорошо. Это учтиво и неглупо. К сожалению, имени моего друга я тебе сообщить не могу. Пока не могу. Игрушка принадлежала его маленькой дочери и была настроена на нее — на ее возраст и образ мышления. Как настраивается на каждого отдельного ребенка любая кристаллическая игрушка альвов и разряжается, когда ребенок вырастает или… Впрочем, довольно. Почему он решил отдать пирамидку тебе, не знаю. Он не сказал. В ответ, в качестве благодарности, достаточно будет передать, что ты получила удовольствие.

— Да-да! Огромное! Пожалуйста, передай ему это.

* * *

Много дней Таллури возилась с великолепным подарком. Очень быстро она обнаружила, как пирамидка разбирается: достаточно было особым движением (будто охватываешь и согреваешь указательным и большим пальцами две ее стороны) сместить макушку вбок. Как только макушка «съезжала» со своего места, сборные части пирамидки становились податливо-мобильными, просто как соединенные кусочки магнита. Ухватив же макушку за две другие стороны и «посадив» ее на место, можно было вернуть игрушке монолитность.

Но это было не всё! Еще более хитроумным и забавным оказалось то, что «смагничивание» деталек в то же мгновение вызывало внутри пирамидки чудесное разноцветное искрение, которое продолжалось некоторое время хаотично, а затем снопы искр стекали и концентрировались на наружных сторонах, образуя узоры, рисунки, значки и буквы, и пропадали, если Таллури трясла кристалл.

Однажды Таллури вдруг узнала несколько букв своего родного языка.

— Смотри, смотри! — кинулась она к Энгиусу. — Пирамидка знает мой язык!

— О! — Энгиус был, похоже, приятно удивлен. — Она и на тебя настроилась! Это хороший знак. Что же ты прочла?

— Вот видишь, здесь из зеленых искорок сложилось слово «море». А тут, справа, из белых — «дельфин»! А это, рыженькое, нет, скорее золотистое, не знаю, как сказать, но оно похоже на мое имя. Звучит немного странно. Наверное, в Тууле так раньше говорили, ведь имя мне дал дед.

— Верно. Это слово звучит так же, как твое полное имя, а значит оно — «любопытный зверек, служащий боже— ству», — он взглянул на затаившую дыхание Таллури почти с лаской: — Хорошая настройка. И просто великолепная работа! Я говорю об игрушке. Теперь следи внимательно за рисунками на разных сторонах — пирамидка станет не только развлекать тебя, но и загадывать загадки или предложит игру. Я сам не до конца знаю, что и как, — Энгиус взял пирамидку и стал вглядываться в ее мерцающую глубину: — Мой друг сказал: «Отдай игрушку зверьку, что живет в твоей пещере». Зверек — так назвал тебя он. А ведь я даже не упоминал о тебе!

* * *

Целыми днями Таллури собирала и разбирала свою игрушку, озадаченно поворачивая ее так и этак, то ахая от восторга, то хмуря лоб и слизывая пот с верхней губы.

— Да, — вдруг пришло ей на ум, — а отчего ты сказал «подарки»? Не «подарок», пирамидка, а именно «подарки»? Я точно помню.

— Ты точно помнишь. Это так, я сказал «подарки» и вручил тебе пирамидку. Но я не оговорился. Я хотел, чтобы ты сама спросила. Это значило бы, что ты внимательна, чутка к тому, что я «нес» в тот момент в себе.

— Я оказалась нечутка… — расстроенно прошептала Таллури.

— Небрежна, — уточнил Энгиус. — Слово прочно осело в твоем сознании, хотя ты пренебрегла им на время в пользу игрушки. Да, есть еще один подарок. И считаю, он гораздо важнее для тебя.

Она внимала.

— Мы скоро уйдем отсюда, — жрец сделал торжественную паузу. — Наше заточение окончено!

Но Таллури не знала, радоваться или огорчаться, поэтому не выразила никаких эмоций.

— Ты в замешательстве, — констатировал Энгиус. — Что ж, это нормально. Но уверяю, то, что ждет тебя впереди достойно твоей радости. Уточним: открыто выражаемой радости.

Она непроизвольно улыбнулась:

— Что же ждет меня, Энгиус?

— Университет!

* * *

Горы, долгие месяцы остававшиеся им добрым убежищем, высились за спиной — на несколько часов хода Энгиуса и Таллури поглотил лес. Он обступал их со всех сторон и, касаясь хвойными лапами рук, плеч, спин, будто прощался. Снова, как и год назад, жрец вел Таллури по тропе, теперь уже окончательно затерявшейся в траве и молодом подлеске. Каким-то образом они вышли на поляну, ту поляну, где некогда выпрягли Ечи и оставили повозку.

И следа не было, что кто-то побывал здесь хотя бы раз. Повозка стояла на прежнем месте. Энгиус, борясь с высокой сильной порослью душистых трав, обошел ее со всех сторон и удовлетворенно хмыкнул:

— Что ж, все в порядке, слава Единому! Дальше поедем на лошади.

Таллури подняла от удивления брови:

— Ты хочешь сказать, что лошадь знает, что мы ждем ее?

— Вот именно.

— Она придет? Сама придет?

— Это очень умное, а главное — очень интуитивное животное. Ечи придет непременно. Довольно таращиться — брось дорожный мешок и живо принимайся за работу: надо освободить повозку от травы.

Таллури обрывала руками тугие стебли вьюнов, ползучих и многоколенчатых растений, которые оплели повозку со всех сторон, проросли до облучка, вцепились в каждую доску, каждую деталь, впутались в спицы колес. Энгиус проверял крепежи.

Ленивое добродушное пофыркивание отвлекло их от работы.

— А, Ечи! — приветствовал Энгиус лошадь. — Доброе животное. Славное. Я рад тебе, хоть и не звал пока. Кто же это сделал?

— Это я! У меня получилось! — Таллури подбежала и потрепала коня по короткой жесткой холке. От его шкуры пахло лесом и летом, а от всего существа этого почти дикого животного веяло духом свободы и умиротворения.

— Молодец, Ечи, — заключил жрец, осмотрев заодно и коня, — ты с толком провел это время: здоров, силен, спокоен.

Ечи несколько раз наклонил голову, словно покивал, с достоинством принимая похвалу, и прошел к повозке, со знанием дела встав впереди.

* * *

Миля за милей была отсчитана по проселку в обратном порядке до Главной трассы, ведущей в Город.

Встал ли Ечи перед съездом на магистраль потому, что не знал, куда шагать дальше, или замешкался возничий, а конь лишь уловил его мысли, было непонятно. Но Ечи действительно неожиданно встал и стоял, спокойно опустив голову, лишь время от времени фыркал, прядал ушами и обмахивал себя хвостом.

Линия трассы с металлической жесткостью прорезала долину. Они могли видеть ее на многие мили — вправо и влево. Энгиус задумчиво молчал, а Таллури, впившись взглядом в дорогу, и не думала о нем: зрелище, представшее ее взору, было достойным внимания. Мало сказать, что трасса ожила — она бурлила жизнью. Картина настолько отличалась от того, чему свидетелями они были год назад, что просто дух захватывало!

В обе стороны непрерывным потоком шли экипажи всех размеров и видов. В центре неслись огромные серебристые и черные машины, по бокам от них с достоинством следовали разноцветные аппараты меньшего размера, с краю дороги, время от времени обдавая Таллури и Энгиуса пылью, деловито стучали копытами лошади, запряженные и в самые простые телеги и возки, и в дорогие ладьеподобные экипажи, задрапированные прекрасными тканями. А еще то тут, то там высоко над трассой проносились легкие и стремительные летучие устройства. Люди на магистрали поднимали головы и вглядывались им вслед.

Ошеломленная Таллури во все глаза смотрела на происходящее. Потом, не выдержав, невпопад спросила:

— Ты не пользуешься машиной, Энгиус, потому что ты — сын Бога Единого?

— Не вижу связи, — откликнулся жрец с хрипотцой и тут же кашлянул.

— Ну, я подумала… когда ты мне объяснял про разделение между атлантами… что теперь только технократы пользуются машинами.

— Все пользуются машинами. Вопрос — для чего? Также, как знаниями и интуицией пользуются не только сыны Закона Единого. Тот же вопрос — во имя чего, для чего?

Таллури кивнула. Оба примолкли.

Они все еще стояли на проселке, словно отгороженные от мира невидимым занавесом. Острое, как укол иглы, пронзительное чувство посетило Таллури: будто бы Энгиус бесконечно одинок. Она «считала» это неожиданно для самой себя. Но тут же поняла (а может быть, уверила себя?) — нет, не одинок, а свободен. Независим — до полной отделенности от всего мира, от «проносящейся» перед ним жизни, представленной сейчас суетным потоком машин.

Над головой пролетел маленький светло-серебристый аппарат. В выпуклом, словно удивленный глаз, лобовом стекле она успела разглядеть молодого человека и рядом с ним смеющуюся девушку. Оба были в шлемах, но ремешки, легкомысленно непристегнутые, свисали вниз и покачивались под подбородками.

Энгиус шевельнулся, Таллури показалось, что он сейчас тронет Ечи вперед. Она собралась с духом:

— Прости, что спрашиваю. Ты оставишь меня? Я хочу сказать, мы… больше не увидимся?

Он еще раз кашлянул.

— Не здесь и не так следовало сообщить тебе о решении. Но раз ты об этом спрашиваешь, я должен ответить. Есть древний закон, говорящий об опекунстве, усыновлении и тому подобных вещах. В основном тексте есть такой раздел: «Если какому человеку придется, по доброй ли воле или (он вздохнул) при вынужденных обстоятельствах, долгое время опекать беззащитного или беспомощного, и если названный подопечным привяжется к своему опекуну и не захочет его оставить, опекун не имеет права расстаться с ним по своей лишь воле, но только с согласия подопечного и при условии ненанесения взаимного вреда». Так говорит закон. И ритуалов не требуется.

Энгиус отвернулся и снова стал смотреть на трассу. Таллури показалось, что он сильно огорчен, но он вдруг добавил проникновенно и почти ласково:

— У нас это называется «лунное дитя».

В это же мгновение Ечи решительно тронул с места, не дожидаясь команды. Повозку слегка тряхнуло на ребре каменной (или из чего она там сделана?) магистрали, и они влились в общий поток.

«Так я теперь?..» — Таллури попыталась закончить мысль, но не осмелилась. Энгиус, перекрывая гул дороги, но не оборачиваясь, произнес:

— «Нид» — неявное, не явленное открыто. То, на что указали знаки судьбы, эти таинственные глаголы Единого Бога. То, что не объяснишь законами обыденности, но ослушаться невозможно. Отныне и навсегда, или до возможного замужества, ты — Таллури нид-Энгиус. Мой «лунный» ребенок.

* * *

— Ты новенькая? — взгляд круглолицей рыжеволосой девушки был весел и очень доброжелателен. — Проходи и устраивайся! А если хочешь, сразу пойдем осматриваться. Я, правда, уже была и в учебном здании, и в парке, и… В общем, почти везде успела побывать. Но вдвоем интереснее, правда?

…Комната в уютном домике, на втором этаже, в самом углу, где сходились две внешние галереи, увитые диким виноградом и плющом, куда ее привел и оставил Энгиус, была тем обиталищем, где ей предстояло прожить по крайней мере несколько ближайших лет. Сам этот домик, и подсобные помещения вокруг домика, и еще несколько подобных же невысоких жилых строений в парке — всё это принадлежало Университету.

Пока они шли через парк по ровным и чистым песчаным дорожкам, Энгиус предавался воспоминаниям о проведенных им здесь студенческих годах. Он показал даже окна комнаты, где сам некогда проживал.

— Тогда, много лет назад, мы все жили здесь, — он обвел рукой парк, — единой студенческой семьей. Братством! В те годы ни у кого и мысли не было пренебречь жизнью в нашем сообществе ради комфорта и неги родительского дома. Из Студенческого Братства, вот эти и эти домики справа и слева, не уходил никто даже на день. Если только навестить родных при крайней необходимости. А сейчас… — он махнул рукой, — пустует чуть ли не четверть помещений. И, знаешь, многих студентов привозят на занятия в виманах. Да-да!

— У меня нет родных. Можно я буду навещать тебя? — несмело спросила Таллури, и так как Энгиус медлил с ответом, она мысленно проговорила, вспоминая слова Закона, проговорила горячо, почти требовательно: «Я не хочу с тобой расставаться: у меня больше никого нет!»

— Мы будем иногда встречаться, — уклончиво ответил наконец Энгиус и подчеркнул: — Если возникнет необходимость.

— А как я тебе сообщу?

— Не беспокойся, я узнаю.

Он остановился перед двухэтажным строением из розового туфа с просторными внешними галереями и небольшим аккуратным холлом при входе. В холле, после яркого уличного света, было немного сумрачно, прохладно и тихо. У дверей, на бамбуковом шесте, висели разноцветные колокольцы. Энгиус тронул их раз и другой — россыпь мелодичных звуков прокатилась по холлу, оставив нежное эхо. Таллури ужасно разволновалась и даже не запомнила того, кто появился в ответ на эти чистые звуки колокольцев и повел ее прочь от приемного отца. Она растерянно обернулась, но тот уже удалялся в сторону двери, наскоро и немногословно попрощавшись…

— …а еще можно выходить на галерею. Я поставила там скамейки с мягкими подстилками и валиками, там теперь можно читать или писать, а можно и просто размышлять. Эй, ты слушаешь?

— Да. Меня зовут Таллури.

— Какой у тебя необычный акцент! Откуда ты родом?

— Из Тууле, это Гиперборея. Таллури нид-Энгиус, — она специально повторила имя, добавив новую свою фамилию, как бы предлагая благоприобретенной подружке тоже представиться.

Тщетно.

— «Нид»? Ты под опекой? Ой, надо же, из Тууле! Это же где-то жутко далеко на севере!

— На севере, да. А мне, прости, разрешено узнать твое имя?

— Разрешено? — девушка заливисто, но совсем не обидно расхохоталась. — А, я поняла, ты хотела сказать: «Можно ли узнать, как тебя зовут?»

Смех был такой заразительный, что Таллури невольно улыбнулась. «Интересно, а теперь она представится?» — Всё же, какой у тебя красивый акцент, — добродушно продолжила рыжеволосая хохотушка.

«Как тебя зовут?» — Таллури не выдержала и, вопреки запрету, направила ей мысленный посыл. Довольно сильный! А вдруг сработает?

— Знаешь, я слышала, что в одну комнату здесь не просто так попадают. Я имею в виду — не случайно, а может быть, кармически. Так я слышала. Ах, я же не представилась тебе! — спохватилась вдруг она. — Меня зовут Рамичи. Рамичи Ур — Баанта.

Осталось неясно, «услышала» ли Рамичи телепатему, и Таллури решила повторить опыт:

«Откуда ты родом?»

Рамичи улыбнулась и показала ей на одну из постелей, у окна:

— Располагайся. Это теперь твое место.

«Откуда ты родом?»

— Ахочешь, займи мое! Вон то, третье, уже занято. Снами будет жить еще одна девушка.

«Откуда ты родом?!!»

— Прости, мне показалось, ты… что-то спросила? «Ур» в моей фамилии — потому что я из Ура. У нас так принято. Ур — прекрасный край, и здесь много моих земляков.

— Ур, — кивнула Таллури удовлетворенно, — я запомню. А кто та третья девушка?

— Эннея Геро, — со значительным видом ответила Рамичи. — Но она нечасто здесь появляется. Эннея из очень высокого рода, дочь сенатора. Она, скорее всего, будет жить в своем поместье. По крайней мере, большую часть времени. Ну, что же ты, располагайся! И пойдем все-таки прогуляемся.

— Знаешь, я должна немного освоиться. Ты позволишь мне побыть здесь одной?

— Позволю я — тебе? Это странно, как ты выражаешься. Ноя поняла. Ты, конечно, устала с дороги. Посиди, отдохни. Не унывай! — подбодрила Рамичи и прибавила проникно— венно: — Ты освоишься. Непременно освоишься! И мне бы очень этого хотелось: ты мне понравилась!

И она убежала, оставив на постели Таллури трогательный дар — какой-то незнакомый круглый фрукт с пестрой, бело-розовой шкуркой, бархатистой и теплой на ощупь.

* * *

Место у окна было прекрасным. От дождя или яркого света можно было закрыться ставнями. Легкая бамбуковая занавесь невесомо покачивалась с мелодичным стуком, впуская свежий ветерок и солнечные блики. Тканые дорожки с ярким орнаментом, брошенные от порога до самого окна, и такие же коврики у каждой постели оживляли помещение и создавали почти домашний уют.

Плетеные короба, большие и маленькие, поставленные друг на друга, служили хранилищем для вещей. Скамейки же, да еще доску-скрипторий с крепежами для пергамента и бумаги, Рамичи вытащила на галерею, устроив в тени винограда прекрасное место для занятий.

Таллури прошлась по комнате. В общем, ей все нравилось.

На постели Эннеи, небрежно брошенный, будто хозяйка вышла буквально на мгновение, лежал кушак. Таллури подержала его в руке — кушак из удивительно легкой и почти прозрачной ткани был изумительно красив. И надушен каким-то фруктовым ароматом. Таллури бережно вернула его на место.

На полочке-нише над кроватью Эннеи стояли скляночки и коробочки, лежала на боку чернильница без пера, пара свитков, связанных шелковой ленточкой и высохший цветок шиповника.

Изрядную часть ниши Рамичи, над ее постелью у двери, ведущей на внешнюю галерею, занимала литература — примерно пять рукописей в свитках, торчащих из большой круглой коробки, несколько обычных книг и пара кодексов с чудовищно толстыми корешками. Из личных вещей — черепаший гребень с оставленными в нем золотистыми пружинками волос да круглое бронзовое зеркало, давненько не полированное.

Зато покрывало, в отличие от небрежной постели Эннеи, было гладко заправлено и туго натянуто со всех сторон. Подголовный валик, украшенный с обоих торцов совсем детскими кисточками, лежал строго посередине, будто демонстрируя: «Взгляните-ка, днем здесь постели не касаются!»

У входной двери к стене был пришпилен небольшой свиток с университетскими правилами. Самое время было ознакомиться. Но только Таллури приступила к нему и успела прочитать об общем распорядке обучения от первой до высшей ступени, вбежала Рамичи и все-таки увлекла ее наружу — осматриваться.

— Мы живем здесь, в парке. Вон там, откуда ты пришла, вход и посадочная площадка-стоянка для машин. В основном — студенческих. Машины преподавателей и жрецов стоят в другом месте. А гости Университета и выпускники, многие из которых стали, знаешь ли, очень известными людьми и почетными гражданами Атлантиды, они могут оставлять свои аппараты прямо перед Университетом. Там есть специальная площадка, на подиуме. Так, здесь мы берем продукты, ну, овощи там, фрукты, сыр, хлеб и что хочешь еще. А вот здесь — одежда. Кстати, тебе ведь надо получить тунику первой ступени. Потом? Ну, ладно, как хочешь, идем дальше.

Рамичи вела ее от здания к зданию, а Таллури все глядела на парк — густой у жилых строений, он постепенно редел, дорожки, собирающиеся, как ручейки к реке, к центральной аллее, будто расширяли ее, все больше и больше, пока она не превратилась в широкий «проспект» с красивым каналом посередине.

— Здесь, вдоль канала — аллея фонтанов и бывают праздники с фейерверками!

— Ты всё это видела? — восхитилась Таллури, не отводившая зачарованного взгляда от белых и розовых водяных лилий, покачивающихся в зеркальной воде канала.

— Нет, сама не видела, — с удовольствием вещала Рамичи, — но мои земляки, я говорила тебе, они старше меня и уже несколько лет учатся здесь, вот они все это видели, разные празднества: дни Весеннего Солнца, первое цветение, новый урожай, смена сезонов года!

— Как замечательно! А кто они, твои земляки? — вежливо поинтересовалась Таллури.

— Два родных брата. Они двойняшки, но между собой не очень-то похожи, ни внешне, ни характером. Климий и Нэфетис Ур-Отбант. Так у нас принято, почти у всех в фамилии есть «Ур», так как…

— …Ур — ваш родной город, — с улыбкой закончила Таллури. — Я запомнила.

— Да, точно! И еще, — Рамичи выдержала паузу. — Один из них, я точно знаю, скорее всего — Климий, станет твоим ведущим!

— Куда ведущим? Зачем?

Рамичи будто ждала этого вопроса и с нескрываемым удовольствием бывалого человека поведала, что есть старый обычай заботиться о каждом новичке: один из старших студентов становится для него «ведущим». Или «ведущей».

— Ну, как будто он берет тебя за руку и ведет, чтобы ты не боялась, и учит простым вещам — студенческим обычаям, правилам поведения, помогает в учебе и так далее.

— А может, мне нужна «ведущая»? Почему же именно он?

Рамичи с удивлением воззрилась на Таллури:

— Ты не понимаешь. Это не мы сами решаем. И даже не старшие студенты. Это решает Совет наставников. И я не знаю как: может, они просто совещаются долго-долго, может, птиц священных выпускают, а может, медитируют о тебе, о твоей судьбе. Один Бог знает, как это решается.

— Значит, Климий Ур-Отбант?

— Я так слышала, — подтвердила Рамичи и зачем-то добавила, тронув Таллури за руку: — Я Отбантов давно знаю, Климий добрый, ты его не бойся!

— Я и не боюсь, с чего ты взяла? — улыбнулась Таллури. — А где же сам Университет?

— Да ты же не туда смотришь! В том направлении канал ведет в парк и дальше — к центральному входу, а в этом направлении, смотри — к Университету!

* * *

Огромная семиступенчатая пирамида, в подножие которой упирался канал, возвышалась и, казалось, парила над парком, выше крон деревьев, упираясь в самую синеву неба.

«Какя не заметила?» — изумилась Таллури.

Белоснежный, тщательно отшлифованный камень, из которого было сложено пирамидальное здание, будто светился изнутри, производя впечатление легкости, почти облачной воздушности. И вероятно, из-за этого, несмотря на исполинские свои размеры, Университет не подавлял, не надвигался горой, а будто незримо присутствовал в парке, готовый предстать взору только тогда, когда вы будете готовы с ним встретиться.

— Обойдем его со всех сторон? — предложила Рамичи. — Он очень красивый, ты увидишь!

Таллури лишь кивнула.

— Много народа, — заметила она, когда они приблизились.

Чем ближе к пирамиде, тем людей и в самом деле становилось больше: они сходились сюда с разных сторон. Кто-то направлялся внутрь, кто-то обходил вокруг, а некоторые поднимались по внешней лестнице, берущей начало у подножия и стремительно убегавшей вверх, к макушке, где на ровной площадке высилось небольшое, похожее на храмовое, сооружение.

— Там, наверху, храм? — задрав голову, предположила Таллури.

Рамичи, не глядя, ответила:

— Пока не знаю. Я только вокруг обходила и на первом этаже была. А выше нам нельзя: мы адепты только первой ступени.

— Всего, значит, семь? — подсчитала Таллури уступы, из которых состояло здание. — И каждая последующая ступень меньше предыдущей?

— Это так. Учиться непросто. Нужно много таланта и труда, чтобы добраться до пятой ступени. А еще этого, как его — самоотречения! — Рамичи покивала сама себе, выговаривая явно не свои слова, которые доставляли ей видимое удовольствие. — Чем выше, тем его больше требуется! А уж на последнюю, седьмую ступень, не знаю, кто и восходит. Думаю, единицы! Наверное, — Рамичи снизила голос почти до шепота, — это царство полубогов! Во всяком случае, тех, кто отмечен перстом Бога — особыми духовными дарами.

— То маленькое красивое сооружение, что похоже нахрам, на вершине, оно выше седьмого уровня, — заметила Таллури. — Там могут обитать лишь Великие Посвященные!

— Кто это? — Рамичи распахнула глаза, золотистые ресницы трепетали в ожидании чудесного сообщения.

— Это… ну, в Тууле так называли верховных жрецов. Кажется. Или особых жрецов высшего посвящения. В общем, я не уверена, как правильно ответить.

— Думаю, у нас тоже что-то похожее! — Рамичи словно неведомо было сомнение. — Да-да, именно Великие Посвященные!

Они шли уже вдоль второй стороны пирамиды. Таллури любовалась тонким орнаментом, украшавшим фасад: на камнях первых ярусов были изображены цветы, птицы, ящеры, выше — люди в их обыденной и праздничной жизни, еще выше — иероглифы, вязь значков, похожих на неведомый алфавит, цифры и формулы. Далее — непонятные символы, таинственные и не доступные не то что пониманию, а даже догадкам. Причем внизу все изображения были выпуклыми, в виде барельефа. Выше объемность терялась, сходя от ступени к ступени к тончайшей графике. А наверху — белоснежный, отшлифованный до зеркального блеска монолит высшей ступени, без единого рисунка или значка. Даже водосток в виде длинных чешуйчатых змеев с разверстыми пастями раструбов-сливов начинался ниже, на уровне шестой ступени. Словно тех, кто обретался на седьмой, не касались ни ветер, ни ливень.

— А сколько времени учатся на каждой ступени? — поинтересовалась Таллури.

— Сколько хочешь, — тут же выпалила Рамичи.

— Ой ли? — раздался рядом с ними насмешливый голос.

Девушки встали как вкопанные. Не смотря на дорогу и подняв высоко головы, чтобы лучше разглядеть завораживающие изображения на стенах, они обошли почти все стороны, как вдруг за последней гранью натолкнулись на двух молодых людей в студенческой одежде.

Легкие, чуть ниже колен, брюки, свободные рубахи с округлой горловиной без ворота, простые кожаные сандалии. Яркие кушаки с вышитым орнаментом — единственное украшение на фоне скромных однотонных одежд. Светло-русые волосы у обоих были длинные, но у одного завязаны в хвост, у другого — распущены. Юноши были очень похожи между собой, только у первого глаза были серые и весьма серьезные, а у второго — голубые и насмешливые.

Таллури была смущена, Рамичи же заметно оживилась:

— Климий! Вы уже приехали?

— А меня ты не хочешь поприветствовать? — голубоглазый юноша смотрел на Рамичи с лучезарной улыбкой, и они тут же принялись оживленно болтать.

Сероглазый сдержанно произнес:

— Рамичи, тебе следовало бы представить нас друг другу. А может быть, даже и поприветствовать.

Рамичи, со вздохом отвлекшись от разговора, произнесла церемонно, почти чопорно:

— Солнца и дождя, радости и покоя вам, Климий и Нэфетис! — называя братьев по имени, она склоняла голову, как бы указывая Таллури на каждого. — Я представляю вам Таллури нид-Энгиус из Тууле. Мы будем жить с ней в одной комнате и учиться вместе, начиная с первой ступени…

— …Сколько хотим, — вставил Нэфетис.

Когда все отсмеялись, Климий задумчиво произнес:

— Значит, ты — та самая девушка из Гипербореи, которую мне предназначено вести.

— В твоем голосе нет радости, — заметила Таллури. — Можешь ли ты отказаться от меня? Новичков много.

Очевидно, ее реплика удивила новых друзей — повисла пауза. Затем Климий, как бы подбирая слова, произнес:

— От решения совета наставников не отказываются так запросто. Ия должен заметить, что ты высказалась непривычно прямо. Во всяком случае — для наших традиций. Как ведущему мне позволительно сделать тебе замечание.

Таллури пожала плечами. Рамичи, ребячась, ткнула Климия в бок:

— Зануда. Я бы не хотела такого ведущего!

— О, Единый! Какие же они еще дети! — Климий завел глаза и с досадой потряс головой. — Но я хочу сказать еще, что у меня и нет желания отказываться. Просто…

— Просто со мной будет непросто? — помогла Таллури.

Климий выразительно вздохнул.

— Братцы, что за перепалка? Разве так встречаются ведущие с ведомыми? — возмутился Нэфетис. — Судьба свела нас не в зале торжеств, а так замечательно — у стен Университета. Это ли не прекрасный знак Судьбы — обещание дружбы? Приглашаем вас на первую дружескую прогулку!

— Дружеская прогулка! — захлопала в ладоши Рамичи.

Юноши направились в сторону парка, девушки последовали за ними. Рамичи тихо тронула Таллури за руку:

— Ты не расслышала, он сказал «ведущий» или «ведущие»? — ее голос был нарочито безразличен.

— Он сказал «ведущие».

— О чем шепчутся новички? — обернулся Климий.

— Э-э… — Таллури на мгновение задумалась, и Рамичи успела дернуть ее за руку. — Хотелось бы знать, — Рамичи еще раз дернула ее, — сколько все-таки учатся на каждой ступени?

Она ждала подшучиваний, но Климий отвечал серьезно:

— В чем-то Рамичи была права. Правда, высказалась несколько по-детски. Обучение на каждой ступени длится ровно столько, сколько тебе требуется для освоения знаний, преподаваемых на данном уровне.

— То есть, — сразу мелькнуло у Таллури, — мы с Рамичи можем и расстаться? То есть, я хочу сказать, кто-то может обогнать кого-то и они уже не учатся вместе?

— Так бывает. Я, например, быстро одолел первую ступень, но задержался на второй. Мой брат же, наоборот, дольше одолевал первую ступень. Зато вторую мы окончили одновременно и теперь мы вместе на третьей.

— Ух ты-ы… — восхищенно протянула Таллури, и молодые люди с улыбкой переглянулись.

— Бывает также, — произнес Нэфетис, озорно поглядывая на Рамичи, — что ведомый обгоняет ведущего.

— Да, такое бывало, — согласился Климий. — Поэтому наше старшинство условно. В общем, в учебе ни торопить, ни перегружать тебя никто не будет. Также не будут навязывать те предметы, которые ты изучать не захочешь. Не скроют, кроме того, тех наук, о существовании которых ты и не подозреваешь. И посоветуют обратить внимание на те области, где у тебя есть талант.

— Как же он откроется, талант, если я о нем и не подозреваю? — удивилась Таллури.

— Талант «прорастает» в человеке всегда, как несомненно прорастает зерно, посаженное в добрую почву.

— А Университет, — с улыбкой закончил Нэфетис, — это очень добрая почва, увидишь! Но знаете ли, дорогие мои философы, вы опять встали столбом и не сходите с места уже би— тых четверть часа. А ведь мы на дружеской прогулке! И впереди, между прочим, озеро! И очень хочется искупаться.

— Что такое «дружеская прогулка»? — спросила Таллури.

Рамичи открыла было рот, но, заметив улыбки старших, потупилась.

— Объясни же, — подбодрил ее Нэфетис, — это ты хорошо знаешь.

— В общем, — с большой охотой заговорила Рамичи, — это когда мы идем все вместе на природу и обсуждаем все, что нам интересно! Так?

— Можно и так, — Нэфетис смотрел на Рамичи, как старший брат на маленькую, несмышленую, но любимую сестренку. — Но предполагаются и ограничения: не выяснять отношений, не обсуждать учебных проблем, не демонстрировать превосходства в способностях, не медитировать.

— Идемте! — Рамичи нетерпеливо потянула Нэфетиса за руку.

Эти двое тут же убежали вперед. Молчаливый Климий остался с Таллури. «Они правда разные, — подумала она. — И дело не в том, что Климий выше, худощавее и волосы светлее, а Нэфетис ниже брата, коренастее. Очень большая разница в характерах: Климий сдержанный и серьезный, почти суровый, а Нэфетис разговорчивый, смешливый, а главное — очень открытый».

— Так, значит, мы всегда можем обратиться к вам с вопросами, за помощью и советом? — Таллури специально сказала «мы», чтобы проверить, оба ли брата становятся их с Рамичи ведущими.

Климий кивнул:

— Да. Вы обе можете. Мой брат счастлив стать ведущим Рамичи.

— А ты моим — не очень-то? — настырно уточнила Таллури.

— Прости, — сухо произнес Климий, — я был несдержан и обнаружил чувства, неприятные для тебя. Должен признаться, что мне хотелось стать ведущим подростка, а никак не юной девушки. Он был бы мне как младший брат, и я уверен, что принес бы ему пользу. Но, видимо, я настроил для себя много иллюзий, мечтая о крепкой мужской дружбе, можно сказать — братстве и тому подобном. Иллюзии — опасная стезя. Наши наставники предложили мне неожиданный путь — стать ведущим девушки из Гипербореи. Иностранки, сироты, долгое время скрывавшейся в диких горах. Здесь никто никого не заставляет, и я мог отказаться, но подумал, что в преодолении себя — больше смысла, чем в следовании иллюзиям, и согласился. Хотя я остаюсь твердо убежден, что нет ничего выше настоящей мужской дружбы.

— Твои рассуждения по большей части для меня слишком сложны. Но скажу, что за последние годы я привыкла подолгу быть одна и справляться со многим самостоятельно. Не тревожься, я не стану тебе докучать.

— А я постараюсь справиться, — вздохнул Климий.

* * *

Четко распланированный парк с ровными дорожками и цветочными посадками кончился, и перед ними открылся настоящий лес. Высоченные стройные сосны чередовались с лиственными деревьями, те в свою очередь уступали место буйно цветущему по холмам кустарнику — лесная тропинка уводила их все дальше от Университета.

— Здесь тоже можно гулять? — спросила Таллури Климия.

— Да, можно, — похоже, он делал некоторое усилие, чтобы его голос звучал помягче.

Таллури поразмышляла, стоит ли продолжать расспросы, и решила: «Раз уж он согласился быть моим ведущим, придется ему потерпеть, ничего не поделаешь!»

— У меня много вопросов, — начала она. — Когда тебе будет удобно на них ответить?

— Смотря что за вопросы, — буркнул было Климий, но быстро взял себя в руки: — Спрашивай сейчас. Вон видишь, Рамичи уже засыпала Нэфетиса вопросами. Не поверю, что ты стесняешься.

— Не стесняюсь, просто не хочу причинять тебе лишнего неудобства. Энгиус говорил, что у меня в характере слишком много нетерпения и порывистости. Да, он, кажется, именно так говорил. И я долго училась сдерживать себя.

— Пока окончательно не одичала, а темперамент, похоже, не изменился. Вот, ты так смотришь, исподлобья, будто сейчас укусишь! — Климий взял ее за руку и дружески пожал. — Не сердись, спрашивай, мне кажется, с тобой не будет скучно. Впрочем, давай сначала искупаемся.

Они только что вышли на большую поляну, посреди которой поблескивало живописное озерцо с чистейшей водой, будто упало в зелень леса голубое пятно безоблачного неба. На поляне сонно жужжали над цветами пчелы, свиристели птицы, манила свежестью вода — оазис покоя и безмятежности.

Ребята быстро разделись до набедренных повязок, Рамичи — до короткой нижней туники, и с плеском и шумом вбежали в воду. Климий оглянулся на застывшую на берегу Таллури: — А ты?

— Я не умею плавать.

— Хочешь, я научу тебя? — в его голосе мелькнули первые теплые нотки. Похоже, ему было приятно обнаружить, что он и в самом деле может сделать для нее что-то полезное.

Таллури не очень хотелось купаться в озере, вода казалась холодной. В Тууле в это время года такие озера были уже совсем холодны, и никто не купался. Но ей не хотелось огорчать Климия, и она принялась раздеваться. Одна мысль остановила ее:

— Я спрошу, Климий? Дело в том, что на мне нет нижней туники, как у Рамичи. Вас не смутит, если я…

— Понял. Можешь купаться нагишом, это никого не смутит.

Она разделась и пошла к воде, зябко поводя плечами. Климий внимательно смотрел на нее.

— Что не так? — спросила она.

— Ты невероятно худая. И бледная. Ты не голодна?

— Наверное, да. Я почти всегда голодна. Но я привыкла к этому в горах, у Энгиуса. Там было так, — она равнодушно пожала плечами. — А бледная — просто не загорелая, как вы. На севере, в Гиперборее, мало солнца. Потом расскажу. Теперь я хочу учиться плавать. И про еду — потом. Хорошо?

Опасения не подтвердились — вода оказалась очень теплой, и Таллури быстро зашла в нее по пояс. Климий терпеливо ждал. За его спиной, довольно далеко от берега, вовсю резвились Рамичи и Нэфетис, который, видимо, «пугал» свою ведомую, глубоко подныривая под нее и выскакивая из воды неожиданно. Рамичи визжала от удовольствия, брызгала в него и заливалась смехом. Таллури поглядывала на них с завистью: «Как свободно они чувствуют себя на глубине!» Вслух сказала:

— Я хотела бы научиться плавать так же свободно.

— Ты научишься, — пообещал Климий. — Обопрись на мои руки и толкнись от дна. Ничего не бойся, я поддержу.

Климий оказался хорошим учителем — выдержанным, терпеливым. По нескольку раз он повторял одни и те же советы, без раздражения предлагал выполнить упражнения, пережидал, пока Таллури отплюется, если ей в нос попадала вода. У него были крепкие жилистые руки, Таллури доверчиво хваталась за них и без опасений позволяла погрузить себя под воду, уверенная, что Климий подхватит в любую секунду. И через некоторое время она уже могла самостоятельно проплыть вдоль берега.

Климий был доволен:

— Ты молодец! Сколько тебе лет?

— Около пятнадцати или шестнадцати. Точнее не знаю.

— Ты настойчивая. Настойчивая, как мальчишка, — подчеркнул он с приятным удивлением. — Я даже устал и замерз, пока учил тебя! Теперь спрашивай, что там тебя интересовало.

— Можно мы тоже поучаствуем? — на берег выбрались Рамичи и Нэфетис.

— Я буду рада, — улыбнулась им Таллури, — у меня много вопросов.

* * *

— Ну, друзья мои, — Климий артистично изобразил, что утирает пот со лба, — как же я рад, что вы помогали мне! Эта девчонка ни в чем не знает меры. Сначала чуть не утопила, потом едва не уморила вопросами. Если так будет продолжаться, дни мои сочтены. Который теперь час?

— Ты разрешил спрашивать и не ограничивал временем, — парировала Таллури.

— Еще и забияка, — констатировал Климий.

— А по-моему, мы славно поболтали, — Нэфетис лежал на теплом песке, раскинувшись и подложив руки под затылок. — Рамичи тоже спрашивала. Кстати, где она? А, вижу — собирает ежевику на опушке. Рамичи, — заботливо окликнул он, — не углубляйся в лес, заблудишься! — он обернулся к брату: — Мы были им полезны. Разве нет? А для ведущего, Климий, это не что иное, как начало служения! Мне это нравится!

— Если это имеет значение, скажу, что мне тоже понравилось, — тихо произнесла Таллури. — У вас я не боюсь спрашивать. А мне многое пока непонятно. Видите, я даже не знала, как надо здороваться, к кому и как следует обращаться, как проходят занятия, какие у вас, то есть здесь, в Атлантиде, праздники. И еще — о летучих машинах!

— Кстати, — вставил Нэфетис, — нам с Климием с этого года разрешено пользоваться университетской латуфой.

Да, у нас теперь есть своя латуфа, и вы с Рамичи можете иногда летать с нами.

— Это уже слишком для одного дня! — ошеломленно проговорила Таллури. — Столько счастья судьба могла бы разделить на несколько дней… Мне необходимо немного побыть одной. Можно мне отойти вон туда, к лесу?

Она отошла от друзей недалеко, легла, поджав колени к самому животу, подложила согнутый локоть под голову и стала смотреть на лес. Ей хотелось лежать так долго-долго, краем уха вслушиваясь и в голоса новообретенных друзей, и в плеск воды, и в шумы и шорохи леса.

На берегу было совсем тихо. Мягко, будто стараясь никого не потревожить, прогудел шмель, удаляясь тяжелой жужжащей спиралью в сторону леса и ежевики. Разогретый послеполуденным зноем, душистый от смолы и трав, лес стоял почти недвижно. Таллури закрыла глаза и, кажется, даже задремала.

— Живое… — пробормотала она разомлевшим от впечатлений и усталости голосом и лениво повторила погромче: — Живое.

— Что там? — тут же откликнулась Рамичи.

— Живое. Сейчас придет. И много людей…

— Она что-то хочет сказать? — прозвучал голос Климия.

— Я думаю, она что-то отсканировала там, в лесу, — с пониманием дела сообщила Рамичи.

Таллури почувствовала, что кто-то из ребят подошел и сел рядом с явным намерением поговорить. «Живое» в лесу замерло, не доходя до опушки, в боязливом ожидании.

— Ты мешаешь, — Таллури с сожалением приоткрыла глаза — рядом сидел Климий. Он вопросительно поднял брови. — Мешаешь, — бесцеремонно повторила Таллури, — оно не выйдет, если ко мне будет много внимания.

— А ты непременно хочешь, чтобы «оно» вышло? — он произнес «оно» насмешливо-недоверчиво. — Здесь много животных.

— Да, — коротко кивнула Таллури. — И оно хочет.

Климий хмыкнул, но отошел, пробормотав напоследок:

— Я буду рядом.

— И я, — удивившись его беспокойству, на всякий случай пообещала Таллури.

Она опять закрыла глаза: «Небольшое животное. Молодое, пушистое, без родителей. Немного боится. Ну, иди же сюда, — она позвала его, как звала лошадь в горах у Энгиуса, и не сомневалась, что ее услышат. — Иди. Если хочешь».

Немного похрустев, кусты на опушке раздвинулись — на поляну высунулась любопытная мордочка совсем еще молодого волка. Таллури смотрела на него не шевелясь. Она все еще была раздета и уже начала зябнуть, но двигаться было нельзя. Волк преодолел ровно полпути от леса до Таллури и замер, внимательно глядя на нее и поводя чутким влажным носом.

Каково бы ни было сейчас расстояние до ребят, Таллури чувствовала, что и Климий, и Нэфетис готовы броситься ей на помощь, если молодой зверь проявит характер. Но она не боялась. «Иди», — звала она волка. Тот хорошо «понимал» и снова тронулся к ней, бесшумно пружиня по траве молодыми сильными лапами. Таллури уже слышала, как он дышит, и ощущала, как волнами «касается» ее обнаженной кожи энергия силы и любопытства дикого зверя. Хорошее ощущение. И хорошее животное.

«Тебя любят и ждут. Порядок и дисциплина. Тебя любят и ждут… — толкнувшись от деревьев к воде и вернувшись обратно, из леса поплыли удивительные сигналы: — Тебя любят и ждут…» Сигналы были мелодичны и протяжны, они пульсировали и звали, словно напоминая о чем-то, и были похожи на голос усталой, но любящей и бесконечно терпеливой матери.

Как только Таллури «услышала» их, волк метнулся к лесу и вмиг исчез меж деревьев. Таллури вскочила и с досадой обратилась к Климию:

— Что же это такое?

— Что именно? Волк удрал?

— «Порядоки дисциплина. Тебя любят ижду-у-ут…», — также монотонно, как услышала, воспроизвела она.

— А, это! — Климий улыбнулся. — Это вывели на прогулку самых маленьких. Детская группа. Они должны много гулять на природе и все такое. Чтобы не звать их каждую минуту, как животных, им предоставляют определенную свободу — так и интереснее, и самостоятельность обретается. Но телепатический зов воспитателей они слышат. Это дети-сироты, под опекой государства, — уточнил он невесело, — их много после войны. И как только ты услышала сигнал, ведь он только на них рассчитан? Это поразительно!

— Это не поразительно, — вздохнула Таллури, — я тоже сирота. И тоже — почти с войны.

— Просто в тебе еще много детского, — мягко утешил Нэфетис.

Подошедшая Рамичи протянула ей веточку ежевики. Таллури ткнулась носом в спелые сизые ягоды, вбирая сладкий запах. Подняла голову:

— Пахнет, как в Тууле. Мой любимый запах. Мама всегда выбирала ежевичный аромат для моей одежды.

— Тебе не одиноко? — вдруг спросила Рамичи.

— Нет. Теперь мне не одиноко. Вот здесь, — она положила ладонь на сердце, — я чувствую покой. Это значит, что пусть я и не такая, как вы, не похожа, чужестранка, белокожая, темноволосая, у меня странный акцент и я не знаю обычаев, но вы приняли меня в ваши сердца. Так?

— Так, — сдержанно, но с большой теплотой в голосе отозвался Климий.

— Мне так хорошо с вами! Могу ли я поблагодарить вас так, как это принято у нас, то есть, я хотела сказать, в Гиперборее?

Ребята ободряюще закивали.

Таллури села, обхватив колени и подтянув их к подбородку. Задумалась, прикрыв глаза. И — запела. О том, как ужасно было потерять разом все самое дорогое, о том, как трудно привыкать было к чужой поначалу стране, о том, как ветре— тила она замечательных людей — ижрецаЭнгиуса, итого, кто подарил ей пирамидку, и новых друзей — Рамичи, Климия и Нэфетиса… Запела на родном языке. Когда Таллури закончила и все немного помолчали, Рамичи протянула:

— Какой же красивый язык! — в наступившей тишине стало слышно, что она трогательно всхлипывает. — А о чем эта песня?

Таллури хотела было перевести, но Климий остановил ее:

— Это надо было услышать сердцем! Я понял! — и он почти точно все пересказал то, что услышал. Потом спросил: — Ты сама сочинила?

Таллури удивленно подняла брови:

— Как это «сама»? Не понимаю.

— Что ж тут непонятного? — удивилась Рамичи. — Не было, не было песни, а потом ты взяла и придумала. Сочинила.

— Я поняла, — кивнула Таллури. — Здесь это называется, кажется, «поэт, поющий свои стихи», что-то вроде этого?

— А у вас?

— Теперья должна говорить: «Там, в Гиперборее», — она махнула рукой на север. Фраза по-прежнему царапала сознание. — В Гиперборее зазорно присваивать себе песни.

— Почему это? — выдохнули все разом.

— Древняя традиция и неписаный закон.

— Объясни же! — нетерпеливая Рамичи дернула ее за руку.

— Песня — это душа: любовь и страдание, радость и печаль, воодушевление и растерянность — все, что трогает любое сердце. Волны этих эмоций наполняют собой всю вселенную. Они — везде. Они — для всех, принадлежат всем. Всем, кто их переживает. Слова можно брать… — она запнулась на мгновение, попытавшись пояснить мысль обнимающим пространство жестом, и закончила: —…из воздуха!

Климий вдруг хлопнул себя по лбу, а заодно пихнул кулаком в плечо брата:

— Конечно же! Вспомни — этот закон есть и у альвов: песни не имеют автора. Или, точнее, автор — мир вокруг и духи творчества. А всего лучше — Единый Бог и любовь.

— У альвов? — Рамичи с округлившимися глазами чуть не на четвереньках подобралась к нему поближе. — Разве альвы — не вымершая раса?

Братья неожиданно расхохотались. Климий, еле переводя дух от смеха, выговорил:

— Типичное дремучее заблуждение! И кто только сеет такое?

Необидчивая Рамичи ждала пояснений, терпеливо переводя взгляд с одного брата на другого.

— Альвы — ушедшая, вернее, уходящая раса, а не вымершая.

— Куда уходящая? — последовал быстрый вопрос.

Климий вздохнул и переглянулся с братом:

— Как бы им объяснить? Ну, скажем так: знаете ли вы о существовании невидимых пространств, иных миров?

Рамичи и Таллури так неуверенно кивнули, что у Климия, похоже, пропала охота объяснять.

— В общем, — заключил он, — туда они и ушли. Почти все. Но многие альвийские роды еще остаются на нашем плане. Довольно с вас для начала, — он махнул рукой. Но вдруг спохватился: — Постой, я не разобрал, что это были за образы — «маленькое животное» и «пирамидка»? Ты передала их явственно, но я все же не понял смысла.

— «Маленький дикий зверек, служащий божеству», — объяснила Таллури, — так переводится мое имя с нашего древнего наречия. А «пирамидка» — это кристаллическая игрушка, которую мне подарил один незнакомый человек. Вот, — она сняла с шеи и протянула ему оплетенную в тонкую, но надежную сеточку из кожаных шнурков макушечку пирамидки, которую теперь всегда носила на груди, уложив оставшиеся части в надежный полотняный мешочек.

Все заинтересованно склонились над кристаллом на ладони Климия.

— Что это? — Рамичи убрала со лба золотистую челку, чтобы не мешала смотреть.

— Вот тебе доказательство, что альвы еще с нами. Кажется, это альвийская игрушка? — предположил Нэфетис.

— Именно, — подтвердил Климий. — Потрясающая вещь. И очень древняя! Покажи ее как-нибудь целиком, хорошо? — он вернул макушечку владелице и вдруг взглянул на нее по-особому: — Мне очень понравилось твое древнее имя. Оно словно составляет часть тебя. Сокровенную часть тебя.

— Тот человек, что подарил мне альвийский кристалл, — вспомнила Таллури, — назвал меня так, не зная ни меня, ни моего имени. Не зная даже о моем присутствии в убежище Энгиуса.

И она рассказала им эту часть своей истории.

— Можно я тоже буду тебя так называть? — спросил Климий. — Хотя бы иногда?

— Только в обмен! — тут же предложила Таллури. — Мне трудно бывает верно произнести ваши имена, там мало… — она подобрала слово, — …певучих звуков. Можно я сокращу — Лим и Нэф? Так ярче слышно.

— «Ярче слышно»! Здорово, я согласен! — откликнулся Нэфетис.

А Климий неожиданно протянул руку и утер ей нос, перепачканный ежевикой. И сразу, словно испугался своего братского порыва, вскочил и пошел к воде. За ним побежала искупаться Рамичи. Когда они отплыли достаточно далеко, Нэфетис перевернулся на живот и, глядя вслед брату и своей ведомой, негромко проговорил:

— Климий — замечательный и заботливый брат и верный друг. Может быть, он излишне сдержан, но у него глубокое и терпеливое сердце. Я знаю, он мечтает о жреческом служении. И быть другом и наставником юной девушки для него — сущее мучение. Это против всех его устремлений. Постарайся понять это и простить за минуты досады. Но не смущайся, наши наставники лучше знают, что нам нужно для работы над собой и в чем наше жизненное призвание. Мы им доверяем.

А еще есть наша собственная интуиция — мышление сердца. Вы подружитесь, я уверен. Вы даже чем-то похожи: задумчивые, серьезные.

— Как похожи вы с Рамичи: такие жизнерадостные, открытые, веселые! — улыбнулась Таллури.

— Да… Наверное, — отчего-то смутился Нэфетис.

— Почему ты не говоришь при ней, что ты ее ведущий?

Нэфетис смутился еще больше:

— Вдруг ей не понравится?

— Только что ты со значением и даже пафосом рассуждал, что наставники знают лучше вас и их советы весьма ценны. Так?

— Так. А все-таки… Вдруг ей самой это не понравится?! Это будет значить, что она… что мне… — он запнулся и поторопился добавить: — Солнце клонится к западу. Я позову их. Климий! Рамичи! Пора!

* * *

— Какая вышла странная и удивительная встреча! — восклицала Рамичи, расчесывая перед сном свои кудри.

Гребень двигался по волосам стремительно и бестолково — Рамичи беспорядочно перекладывала его то в правую, то в левую руку и думала о чем-то, явно не связанном с ее вечерним туалетом. На гребне оседало все больше золотистого «пуха».

— Я опасаюсь за твою гриву, — заметила Таллури.

— Да?.. — Рамичи не обратила на замечание никакого внимания, мечтательно щурясь, и произнесла самой себе: — Завтра еще пойдем.

— К Университету?

— А? — очнулась подружка. — Я имею в виду — на дружескую прогулку.

— Так каждый день можно? — перегруженная впечатлениями Таллури уж и не знала, вместит ли еще.

— Нет, каждый день нельзя, — вздохнула Рамичи. — Во— первых, учеба, — она загнула палец, — во-вторых, время для подготовки, размышлений и медитаций, — она загнула второй палец, а за ним — третий: — А еще есть государственные и религиозные праздники! А еще мы посещаем Храм и многое-многое другое. Ребята бывают заняты на полевых изысканиях и работах. Но завтра, — она со значением подняла указательный палец, — завтра они свободны!

— А послезавтра? — на всякий случай спросила Таллури.

— А вот послезавтра — нет! — новый вздох. — Послезавтра они отправляются на какие-то древнеисторические руины. Там у них научная работа, поиск чего-то, анализ почвы, что-то еще, я не все поняла, — Рамичи опять взмахнула черепашьим гребнем — золотистые локоны едва успевали свиться обратно в колечки между взмахами беспощадной руки.

За окном, сквозь густую листву дикого винограда, пробивались последние лучи закатного солнца. Таллури смотрела на игру пурпурных световых пятен на стене, на перетекающие по комнате мягкие тени, и картинки истекшего дня хаотично мелькали в ее сознании, непоследовательно сменяя друг друга.

Мелькание гребня подружки мешало Таллури воспроизвести и запечатлеть в памяти главное, что произошло за истекший день. Она прикрыла глаза. Перед мысленным взором встала ослепительная в своем величии пирамида Университета, весь в бело-розовых и кремовых лотосах канал, безупречной прямой линией рассекающий надвое парк, и сам парк, переходящий незаметно в лес, и озеро в лесу.

Затем она вдруг «увидела», как уходит, не оборачиваясь, Энгиус. Таллури попыталась «последовать» за ним мысленно. Но ей лишь открылись на мгновение чаща леса, горы и, словно приближенная подзорной трубой, пещера с очагом. Очаг был холоден: пещера пустовала. Таллури не имела права да и не смогла бы «найти» Энгиуса, как бы ей того ни хотелось. Чувство легкой грусти стеснило сердце.

Но вслед за пещерой опять вспомнилось прекрасное лесное озеро, где она сегодня училась плавать. И ощущения воды, обтекающей-обнимающей тело, мгновенно успокоили душу. «Плавать — это как бы летать!» — с удовольствием заключила она.

Воспоминания сплелись: Таллури «слышала» голоса лесных птиц и перешептывание листвы и ветра, плеск озерной воды, «видела» блики солнца, играющие на поднятой ветерком ряби. В глубине души звучали голоса обретенных сегодня друзей — Климия и Нэфетиса. И втекали, растворяясь в самой душе, запахи — сосновой смолы и хвои, разнотравья и свежести озерной воды, мокрого песка и чего-то еще, неуловимого… будто прозрачного…

— …конечно, наши родители уже тогда были знакомы, — оказалось, Рамичи продолжала о чем-то бойко вещать. — А уж теперь, после этой страшной заварухи…

— Какой заварухи? — включилась Таллури.

— Ну как это какой? Я войну имею в виду! Полгода, как правительство установило, не без помощи армии, разумеется, да еще и используя какое-то новое оружие, не знаю, какое, в общем, установило порядок. И теперь мои родители и родители Отбантов твердо решили…

— Слушай, кажется, кто-то к нам собирается… или уже едет… просто совсем близко, кажется…

— Слушай, — передразнила Рамичи, — кажется, ты меня перебиваешь! Если тебе совсем неинтересно, как наши семьи стали побратимами, ты так прямо и скажи. Кто собирается, тот приедет. Что тут волноваться? Кстати, я ничего не слышу.

— Я тоже не слышу, — пожала плечами Таллури, — но есть еще… — она повернулась к открытому окну, — …запахи и то чувство, которое подсказывает о приближении живого раньше, чем оно появится перед глазами. Нет, не интуиция. И не ясновидение.

— В общем, через какое-то время нас в этой комнате станет трое, — быстренько закончила мысль Рамичи. — Предчувствие или что-то там еще, что ж тут такого? Только кто бы это мог быть? Ой! — она вдруг шлепнула себя по лбу. — Ко— нечно! Эннея должна была прибыть именно сегодня. Только уж дело к ночи, не думаю…

— Да вот же! — Таллури протянула руку к окну.

Рамичи привстала, выглянула в окно и радостно сообщила:

— Экипаж уже виден! Хотя и не слышен. Эннея любит бесшумно перемещаться. У нее, я думаю, самый бесшумный экипаж в Городе.

— Она не одна, — заметила Таллури.

— Конечно, не одна — у нее есть слуги, возничий да еще пожилая женщина, няня, наверное.

— Нет. Еще. Теплое, живое.

— Опять она за свое! — всплеснула руками Рамичи. — Няня тебе не «живое»? Не волк же!

— Погоди, погоди-ка. Большой, больше человека! Мягкий, с гривой и крепкими лапами. Клыки большие.

— Лев!!! — в восторге завопила Рамичи. — Я знаю, я слышала, что у нее львы, которые ее слушаются! Но видеть не видела. Вот здорово! Неужели и вправду она со львами?

Она стрелой вылетела из комнаты на галерею, рискуя свалиться, свесилась через перила вниз головой и оттуда (ее голос стал глуше) продолжала взахлеб вещать:

— Подъехала! Таллури, смотри — у нее лев и львенок! Ой, маленький какой! Очень хорошенький, как игрушка. Иди же посмотри. Ой, нет, не ходи, она сюда его несет!

Таллури все же выглянула: экипаж — легчайшая синяя ткань, затканная серебристыми узорами, ухоженные кони лунно-белой масти, блестящие полированные поручни и крепежи — всё казалось необыкновенным.

Вышедшую из экипажа Эннею сверху было не разглядеть. Видно было только, что она дала какое-то распоряжение слугам и направилась к входу. На руках она действительно держала нечто округлое и бархатистое. Вскоре легкие шаги Эннеи раздались в коридоре перед дверью, и Таллури с Рамичи вернулись с галереи в комнату.

Дверь распахнулась. На пороге, лучезарно улыбаясь, стояла высокая девушка, почти воздушное существо, в необыкновенно красивом наряде небесного цвета. Тонкие браслеты украшали ее запястья, а изящный ободок, весь в мелких сверкающих камешках, охватывал голову, будто придерживал готовые разлететься легкие, как перышки, белокурые локоны.

Таллури замерла на месте как вкопанная: она никогда в жизни не видела девушек, одетых столь нарядно в обыденное время. Да и в праздники такого наряда, что уж скрывать, тоже не видела. Ей захотелось коснуться ткани платья Эннеи, драгоценной фибулы, придерживающей на плечах драпировку, тонких, как нити, браслетов. Да и волос Эннеи ей хотелось коснуться: они казались ей перьями дивной птицы. Но, конечно, Таллури сдержалась.

На руках Эннеи и в самом деле угнездился маленький львенок. Он сладко спал, свесив толстенькие лапки с предплечья хозяйки и посапывая. Его мягкое песочного цвета брюшко легонько вздымалось в такт дыханию.

Эннея встретилась глазами с девушками в комнате и улыбнулась еще лучезарнее — в голубых глазах светилась безмятежность весеннего утра.

— Это мой маленький Виру, — голос Эннеи был высок, но приятен, а взгляд призывал незамедлительно восхититься ее питомцем.

Соседки по комнате ошеломленно молчали. Эннея поняла их онемение по-своему и почти виновато добавила:

— О, простите! Язабылаприветствоватьвас, какполагается по этикету! — она церемонно, но совсем не нарочито опустила глаза и мелодично произнесла, почти пропела: — Мирный вечер! Оказаться с вами в одном обществе большая радость для меня! Пусть трудности и печали ушедшего дня растворит в себе грядущая ночь. И пусть принесет она с собой благодарение Единому Богу и приятный отдых!

Не умеющая как следует ответить и сознающая себя полной дикаркой, Таллури сконфуженно молчала, зато Рамичи расстаралась за двоих:

— Надеемся, что путь был нетруден и дух-Хранитель защищал тебя и твоих людей. Надеемся также, что тебе приятно войти под этот кров, — она тоже опустила глаза. — Твое соседство нам приятно, а общение с тобой приносит радость.

Едва Рамичи подняла глаза, Таллури, решив, что с церемониями покончено, тут же спросила:

— А можно мне его погладить?

— И мне! — подхватила Рамичи, плюнув на этикет.

— Конечно, я для этого и принесла Виру сюда, — улыбка Эннеи, казалось, заливает комнату светом.

С церемониями было покончено — все по очереди стали тормошить малыша Виру, но его это совершенно не обеспокоило. Более того — даже не разбудило. Во сне он развалился еще вальяжнее, подставив всеобщему обозрению пушистое брюшко и вытянув шею — для удобства всех желающих его почесать.

— Вот ленивец! — восхитилась Рамичи.

— Он очень добр и всегда будет добрым львом, — проворковала Эннея, любуясь своим питомцем. — Впрочем, ему уже пора домой.

Она полуобернулась и кому-то кивнула. Только теперь Таллури заметила стоящего за ее спиной слугу, который тут же кинулся исполнять желание своей госпожи — подбежал и с поклоном принял у нее львенка. Рамичи успела прошептать Таллури:

— Странно все же, что она принесла его сюда.

— Чем ты так удивлена?

— Понимаешь, я заметила, что Эннея ничего просто так не делает. Ну, то есть я хочу сказать, есть какой-то особый смысл в том, что она притащила львенка в студенческий поселок.

— А если просто спросить ее, зачем она это сделала?

— Не выйдет, — уверила Рамичи. — Я пробовала. Эннея редко может объяснить смысл своего поступка — просто следует интуиции.

— Что ж, если результат хорош, интуиции предостаточно. Как говаривал Энгиус: «Понимания не требуется. Требуется послушание». В ее случае — послушание внутреннему голосу. А зачем ей вообще львы?

— Ой, ты не в курсе, — видно было, что Рамичи приятно было сообщить: — Эннея — будущая жрица. Не спрашивай, откуда это известно, — замахала она на Таллури рукой. — У нас говорят: «По всему видно». Она львов понимает, и они ее слушаются! Это вообще-то не каждому дано, а ей — с рождения. Она даже в Университете меньше всех бывает, зато в Храме — что ни день!

— Виру должен хорошо питаться и много спать, — почти строго выговаривала в этот момент Эннея слуге, — остальное ты знаешь. Я буду… — она на секунду задумалась, — впрочем, не знаю, когда. Я решу потом. Ступай.

Она повернулась к Таллури:

— Ты — Таллури. Мне приятно с тобой познакомиться.

— Откуда ты меня знаешь? — это прозвучало не очень-то вежливо, но Эннея не обиделась, даже, казалось, и вовсе не заметила.

— Нам рассказал о тебе Энгиус. Он вхож в наш дом, дружен с моим отцом и бывает у нас время от времени.

— А что он обо мне рассказал?

— Ты его «лунное дитя». Нам приятно было это узнать. А теперь мне приятно оказаться с тобой в одном жилище. Уверена, что мы подружимся.

Эннея говорила так напевно, так плавно, что Таллури вдруг смутилась: как, должно быть, прямолинейна и неучтива была она в глазах новой знакомой! От досады она покраснела, но спросила с прежним прямодушием:

— А на какой ты ступени?

— На второй, — Эннея улыбнулась. — Но недавно я сдала экзамен по логике, и, надеюсь, меня перевели на третью ступень.

— По логике?! — восхитилась Рамичи. — Здорово! Говорят, это ужасно сложно. И еще говорят, что когда-то логи— ку преподавал Энгиус и сдать ему экзамен было невероятно трудно.

— Почти невозможно! — поддержала Эннея и безмятежно прибавила: — Ему я и сдавала.

Это сообщение привело Таллури в замешательство.

— Сдавала недавно… Энгиусу? Но он же ушел из Университета еще перед войной, то есть почти два года тому назад. Он сам рассказывал.

— Течение времени для нашей дорогой Эннеи не имеет столь весомого значения, как для нас с тобой, Таллури, — Рамичи с намеком посмотрела на Таллури, мол: «Видишь, какая она… необычная?»

— Да-да, — легко согласилась Эннея, — это именно тогда и было. Ах, как странно течет время! Я совсем не понимаю, если я так хорошо все помню, как следует оценивать, например, год — «недавно» или «давно»?

— Никто не знает, — согласилась Таллури и, не давая Эннее отвлечься, задала новый вопрос: — А у тебя много львов?

— По-моему, нет! — твердо ответила будущая жрица. — И в этом году, очень скоро, родятся еще. Но отец уверяет, что достаточно и что имеющихся вполне хватит и для ритуального экипажа, и для охраны, и для игр. Но я не понимаю, — голос Эннеи дрогнул, а глаза округлились от чувств, — не понимаю, как это львов может быть слишком много?

Рамичи пихнула Таллури локтем и «подпела»:

— Действительно! Но сколько же их всего?

— Ну-у… — задумалась Эннея. — Кажется, десять…

— Ого! — прозвучало в ответ дуэтом.

— …или двадцать? — сама с собой уточнила Эннея. — Разница ведь невелика?

— Невелика! — радостно кивнула Рамичи. — Подумаешь, десятком львов больше, десятком меньше! Какие пустяки!

Эннея вдохновенно продолжала:

— Еще есть две рыси и пара саблезубых тигров. Но тигры не бегают свободно, где хотят. У них отдельная вольера, — последнее, судя по голосу, ее сильно удручало. — А со мной приехал Иеру, отец Виру.

— Постой, — Таллури потерла бровь согнутым пальцем. — Не хочешь же ты сказать, что все звери, кроме саблезубых тигров, бегают у вас по двору?

— У нас не двор, у нас — парк, большой парк. Наверное, следует даже сказать — огромный парк. Там много места! — произнесено это было с таким значением, будто кто-то мог заподозрить хозяйку в причинении львам и тиграм неудобств.

— Да я о другом! — воскликнула Таллури. — Львы и люди — все вместе? Разве это не?.. — она смешалась, сбитая с толку и боясь высказаться до конца: а вдруг Эннея опять заподозрит что-нибудь неучтивое по отношению к дорогим ее сердцу животным.

— Не опасно, хотела ты спросить? — неожиданно просто закончила та. — Нет-нет, вовсе нет! По крайней мере — для тех, кто у нас служит. Это специально подобранные слуги. Спустимся вниз? Я познакомлю вас с Иеру. Это прекрасный лев!

— Познакомишь нас со львом? — уточнила Таллури.

— Может, как-нибудь потом? — осторожно сказала Рамичи. — Он, наверное, устал с дороги, а может, — боязливо предположила она, — может, он голоден?

— Он не голоден, — уверила хозяйка льва. — И я с вами, вам нечего опасаться! Идемте же.

Знакомство с прекрасным львом Иеру окончательно истощило силы Таллури — она едва доплелась до своей постели. И, успев прошептать пару-тройку молитв Единому, под звуки голосов болтавших перед сном подруг провалилась в глубокий сон.

* * *

Утро залило комнату ослепительным солнечным светом и наполнило заливистым щебетом птиц. Накануне Таллури настолько утомилась, что открыть глаза ее заставили только оглушительные птичьи трели.

В комнате никого не было. Впрочем, на галерее под сенью зеленого плюща и лиловых вьюнов сидела Рамичи. Она чем-то шуршала, бормотала себе под нос и время от времени испускала вздохи. Эннея куда-то исчезла.

— Ясный день, Рамичи! — воскликнула Таллури.

Она улыбнулась сама себе: радовало и солнце, упруго бьющее сквозь зелень, и дружный птичий гомон, и то, что рядом была новая, такая замечательная подруга.

— Проснулась? — в проеме окна, прямо над постелью Таллури, появилась голова в обрамлении рыжих кудрей, светившихся в солнечном свете так, что казалось, будто они сами испускают золотые лучи. — Поприветствуем новый день? Правда, солнце уже давно встало, но мне хотелось встретить новый день вместе. В первый раз — вместе! Здорово?

Таллури только счастливо кивнула. Ее наполняло предчувствие чего — то радостного и наверняка интересного. После утренней молитвы Единому и приветственного гимна Солнцу, который они жизнерадостно пропели пусть и не очень стройно и музыкально, зато хором, неплохо было перекусить. Что они и осуществили с удовольствием: Рамичи проявила отличные хозяйственные способности, ненадолго исчезла и появилась вскоре с целой корзинкой фруктов, свежих лепешек и ломтем великолепного желтого сыра.

Уплетая за обе щеки эту снедь, Таллури вдруг спохватилась:

— А Эннея? Может, следовало и ее подождать?

Рамичи, дожевывая, с распухшими от лепешки щеками, замахала рукой, мол, не беспокойся. Дожевав, проговорила ворчливо:

— Наша Эннея поднялась ни свет ни заря. Тут ее слуга притащил здоровущую арфу, вон она — на галерее, вся в инкрустациях, блещет каменьями. Эннея грянула на арфе и с полчаса распевала во все горло храмовые гимны. Недурно пела, надо признать. Просто отлично для раннего утра. Но я бы, между прочим, еще поспала! Неужели ты ничего не слышала? Нет? — Рамичи недоверчиво хмыкнула. — Потом она упорхнула куда-то, а я села за свои свитки: сон-то все равно пропал. Надо было разобрать несколько фраз на древнем языке. Ну, спасибо Эннее, на свежую голову разобрала строк десять. Неплохо! И ждала тебя.

— Хорошо! Мы чем-то займемся?

— Скоро придет твой ведущий с братцем, — Рамичи небрежно накрутила на палец рыжий локон, — обещали показать нам все типы летающих машин Университета. С утра это удобно: последний теплый месяц, когда большинство студентов предпочитают брать каникулы, позади и праздники позади. Так что машин теперь много. К тому же из летних экспедиций возвращаются разные ученые-практики. Их машины тоже здесь. Кстати, это удобное время для новичков, как ты, можно побеседовать сразу со всеми преподавателями.

— Что я должна делать?

— Ничего особенного — выбрать предметы, которые тебя заинтересуют.

— Я не знаю никаких.

— Тебе не надо волноваться, об этом позаботится Климий! Хорошо, что мы с ними вчера встретились, но все равно он разыскал бы тебя.

— А кто в таком случае позаботится о тебе?

— Я — другое дело. Мне в первые месяцы ведущий не нужен, я не иностранка и родичи есть. Впрочем, с этого месяца и у меня будет ведущий, — она вздохнула. — Жаль, ребята ничего не сказали. Они наверняка его знают, — она бросила на Таллури взгляд, полный затаенной надежды, вдруг подруга что-нибудь знает, но та промолчала, и Рамичи продолжила: — Ну, вот. Климий расскажет тебе обо всех предметах первой ступени, и ты выберешь. Да, еще надо будет выбрать наставника.

— У меня есть наставник. Энгиус.

— Ну, не знаю, кажется, положено из Университета, а Энгиус вроде бы уже покинул его стены. А, — она махнула рукой, — пусть Климий об этом думает.

— Другого наставника мне не надо, — упрямо повторила Таллури.

Ей вдруг представилось, что, выбери она нового наставника, приемный отец тут же откажется от нее под каким-нибудь благовидным предлогом, и она его больше никогда не увидит. Еще ей пришло в голову, что, может быть, есть закон, позволяющий иметь наставником приемного отца. Есть такой закон или нет, Таллури клятвенно пообещала себе самой, что только Энгиус будет, как и был, ее наставником. Или не будет никакого. Никогда.

* * *

Вскоре появились Нэфетис и Климий. Первый добродушно улыбался, второй держался стоически-приветливо и выглядел готовым к самопожертвованию. Братья привели с собой еще одного юношу. Долговязый и нескладный, в мятом балахоне невнятного цвета, опустив долу длинный нос, он плелся за ними будто нехотя. Так казалось на первый взгляд.

После положенных приветствий ребята представили его девушкам:

— Тэрчтитлон.

— Вообще одни согласные звуки, — выдохнула Таллури. — Мне ни за что не выговорить.

— Вы, наверное, из западных земель? — вежливо предположила Рамичи. Ее визави в ответ задумчиво вздохнул.

— Можно ли мне немного сократить ваше имя, например, Тэрч? — попросила Таллури и получила в ответ вполне равнодушный кивок.

Нэфетис пояснил:

— Титлону, как его звали до сих пор мы, и на самом деле безразлично. Зови, как хочешь. Тэрч — даже лучше, звучнее.

Он действительно из западных земель. А слов попусту не тратит.

— Иногда не тратит вообще никаких слов, — вставил Климий.

— Верно. И это не самое главное его достоинство. Тэрчтитлон — знаток многих наук и отличный механик. Он — наша гордость. Будущий великий ученый!

«Отличный механик» поднял одну бровь.

— Знак протеста принимается. Уже — великий ученый!

Бровь вернулась на место.

— Итак, — продолжил Нэфетис, — мы обещали вам показать машины. Те, что найдутся на всех площадках Университета. А вот комментировать будет наш ученый друг, сведущий в механике, как никто из нас. Мы, правда, еле уговорили его на это мероприятие. Выйти в люди для него — подвиг, так что надо зорко следить, чтобы он не сбежал от нас в какой-то момент, когда ему надоест.

Тэрчтитлон отвел глаза в сторону, и Климий поспешно предложил:

— Начнем с простого. Со стоянки, где находятся хозяйственные повозки, которые доставляют в Университет всякую всячину: от продуктов и одежды до сложных устройств и учебных пособий.

— Это летучие машины? — тут же спросила нетерпеливая Таллури.

— Боюсь, нет. В эти повозки впрягают лошадей. Обычных. Без крыльев и мотора.

— А-а… — Таллури подумала и спросила: — А можно ли сразу начать с летучих машин?

— Можно? — все обернулись к Тэрчу.

Тот оглядел всех строго, будто пересчитал, и вместо ответа, шаркая, направился к выходу.

— Можно, — «перевел» Нэфетис.

Не прошло и четверти часа, Тэрч привел всю компанию к укромно расположенной площадке, покрытой утрамбованной щебенкой. Площадка была обрамлена по краям густым ровно подстриженным низким кустарником с мелкими жесткими листьями. Через равные промежутки в кустарниковой ограде имелись разрывы, и через них от площадки во все стороны разбегались тропки — к пирамиде Университета, к лесу, к центральному выходу и каналу.

Тэрч остановился у края, жестом предлагая желающим приступить к осмотру. Братья Отбанты тут же отошли в сторону и уселись на небольшую каменную скамью. По всему было видно: им здесь совершенно неинтересно, они заполняли время беседой.

Таллури огляделась. Площадка была занята почти целиком, пустовало лишь несколько мест. Машины, находящиеся здесь, представляли собой удивительную коллекцию: одни походили на шары или капли, приплюснутые снизу, другие — на треножники с креслом для сидения в центральной части и дискообразным устройством сзади, третьи — на большие капсулы, через смотровые оконца которых можно было подсчитать, сколько пассажиров поместится внутри.

Рамичи наскоро огляделась и, заявив, что эти-то машины она уже раз сто видела, отправилась болтать с ребятами, успев уныло шепнуть Таллури:

— Неужели Тэрч — мой ведущий? Вот ужас! От него так и веет занудством, слова не добьешься!

Таллури в кандидатуре Тэрчтитлона не видела ничего ужасного, а потому продолжила осматривать машины. Потом оглянулась на Тэрча:

— Они… летают?

— Да. Те, что не сломаны, — кивнул Тэрч и неожиданно продолжил ворчливым тоном: — Студенты часто выводят технику из строя. Я чиню. Эта площадка называется «ученическая». Здесь неподалеку — учебное поле для тех, кто хочет научиться пилотировать.

Голос его оказался вял и медлителен, будто Тэрч постоянно боролся со сном. Договорив, он прикрыл глаза.

Таллури не смела и мечтать о пилотировании, поэтому лишь робко поинтересовалась:

— А можно я еще спрошу?

Тэрч кивнул, не открывая глаз.

— Как они называются?

— Латуфы.

— А они высоко летают?

— Могут чуть выше птиц. Но лучше — ниже: безопаснее. Они маломощные. Но в радиусе связи с главным энергетическим центром весьма надежные.

— В радиусе… с чем?

Тэрч вздохнул.

— Как бы покороче? В общем, в летательных аппаратах есть кристаллоаккумуляторы, которые черпают энергию, иначе говоря — подзаряжаются дистанционно от главного энергетического центра. За счет этого и летают. Поняла?

Вместо ответа Таллури задала новый вопрос:

— А как далеко на них можно полететь?

— Что ты называешь «далеко»?

— В Гиперборею можно?

— Нет. Собственного аккумулятора не хватит. А переключаться с главного энергетического центра на региональный в этих машинах, — Тэрч презрительно наморщил нос, — технически невозможно. Вот на «капсуле» можно долететь в ближайший поселок нашей провинции или соседней. Редко дальше. На треножнике — только по городу. На «капле» — дальше всего, можно даже к морю, во фьорды.

— А Климий мне сказал, что вы пользуетесь какой-то латуфой.

Тэрч молча прошел по рядам и небрежно ткнул мыском сандалии в видавшую виды латуфу — «капсулу» темно-зеленого цвета. Таллури жадно припала к ее окну. За шершавым, кое-где облупившимся бортом латуфы через окно легко просматривался небольшой салон: три ряда по два места.

«Шесть мест! На целую компанию!» — радостно отметила Таллури, обходя латуфу вокруг и заглядывая в лобовое стекло. На потертом кожаном сиденье справа валялся шлем и высохший огрызок яблока. Перед сиденьем слева виднелась какая-то горизонтальная перекладина, а над ней — множество рычагов.

— Впереди сидит возница?

— Пилот. Слева — пилот, справа — штурман. Дальше — пассажиры. В любом порядке, — подумал и уточнил Тэрч.

Он оставался сдержан, но ему, похоже, начинало нравиться пояснять: слушательница пребывала в полном восторге и внимала с нескрываемым благоговением.

— Самые любопытные — в хвостовой части, — раздался над ухом насмешливый голос Нэфетиса.

— Почему? — удивленно протянула Таллури.

— От них больше всего беспокойства, не жалко расстаться, а из хвостовой части легче сбросить при аварии, когда нужно избавиться от балласта, — охотно пояснил Нэфетис.

— Ладно тебе, — урезонил его Тэрч, — не дразни ее. Девчонка первый раз латуфу близко видит, а ты пугаешь.

— Ну-у, если сам Тэрчтитлон заступился, придется взять тебя в ближайший полет, — развел руками Нэфетис.

Таллури не поняла, шутит ли он или говорит серьезно.

— Я сяду в хвостовую часть, — на всякий случай предложила она, думая при этом о своем: «На «капле» можно к морю, во фьорды… К морю во фьорды!»

Тэрч махнул всем рукой, предлагая продолжить прогулку.

— А теперь куда? — от нетерпения Таллури едва не забегала впереди него.

— На площадку для машин преподавателей. Она называется «основной». Там увидишь аппараты более высокого класса.

«Основная» находилась неподалеку от пирамиды Университета. Кроме широких тропок, почти аллей, меж цветущих насаждений к ней вела мощеная дорога откуда-то из глубины парка. Тэрч объяснил:

— Отсюда этим машинам не взлететь: тесновато. Да и шума от валликс очень много, гораздо больше, чем от латуф при взлете-посадке. Их взлетная полоса там, за густыми деревьями, а сюда они подъезжают по дороге.

Эта площадка была обширна, хотя летательных аппаратов на ней было куда меньше. Зато — сплошь одни валликсы, практически ни одной латуфы (ну, две-три на всю площадку). Валликсы были большими продолговатыми машинами со множеством иллюминаторов вдоль борта, с огромным выпуклым лобовым стеклом. Окраска корпусов не отличалась большим разнообразием. Преобладали три цвета: густо-серый (Тэрч сказал: «Аппараты преподавателей-ученых, не жрецов»), темно-синий («преподавателей-жрецов») и белый («жрецов»). Но вдоль корпуса каждой, в отличие от гладкоокрашенных студенческих латуф, был нанесен узор — пернатые змеи, летящие облака и птицы, бегущие цепочкой жуки странного вида, просто геометрические рисунки или надписи пока незнакомыми Таллури буквами. Она спросила, вежливо указывая на рисунки:

— Красиво?

Тэрч удивленно поднял брови и небрежно ответил:

— Важно другое: эти машины более мощные. Ты спрашивала, куда можно полететь. На этих — в любую точку Атлантиды. Они легко переключаются на региональные энергоцентры. Время автономного полета, то есть вне контакта с каким бы то ни было энергетическим центром, не менее часа. А значит, если заблудишься, окажешься вне импульсов энергоцентра, все равно успеешь приземлиться.

— А потом? — затаив дыхание, Таллури слушала деловитый рассказ как сказочное повествование.

— Потом? Что потом? Ах, да, ты не знаешь. Аварийный маяк, персональный локатор или… в общем, — он зевнул, — по ситуации.

Нэфетис и Климий тоже прошли по рядам, авторитетно обсуждая достоинства и недостатки каждого аппарата. Здесь и им было интересно. Рамичи оживленно перебегала от Тэрча и Таллури к братьям Отбантам.

К одной из серых машин (с синим волнообразным рисунком по борту и двумя нарисованными на правом и левом люке дельфинами) медленным шагом направлялся человек в добротном синем хитоне. Он поглядывал на их компанию и улыбался.

Ребята с почтением склонили головы, прервав «экскурсию», Таллури встала за их спинами:

— Кто это? Он будет недоволен?

— Преподаватель-ученый. Его зовут господин Куэн-Ворк, — ответил Климий, не поднимая головы, и тут же строго прибавил: — Сокращать нельзя!

— А что он преподает?

— В Университете — науку о жизни моря и мистику моря. Он очень знающий и довольно нестрогий. Уверен, что ему безразлично, зачем мы здесь. Тем более что вы с Рамичи, как младшие, в нашем сопровождении.

Преподаватель тем временем приблизился. Это был человек неопределенных лет, крепко сложенный, невысокий, с небрежной шевелюрой густых темно-русых волос, украшенных нитями великолепной бирюзы. «Без бороды, — отметила Таллури, — значит, не жрец!» С его загорелой шеи, ярко выделяясь на фоне синего хитона, свисала нить крупных белоснежных коралловых бус. Это было красиво. И вообще, можно было прямо сказать, что господин Куэн-Ворк был очень красив. А по тому, как он посмотрел на девушек, легко было заключить, что о своей красоте он хорошо осведомлен. Пахло от господина Куэн-Ворка солью и морским ветром — солнечно и немного легкомысленно.

— Приветствую вас, мои юные друзья!

«Юные друзья» ответили пожеланиями хорошего дня и успешной работы. Таллури ответила вместе со всеми, но заметила вдруг, что преподаватель Куэн-Ворк смотрит на нее. Его взгляд удивил ее: пристальный и вызывающий, он будто вмиг выделил Таллури из всех, поставил в круг света и теперь изучал, не таясь, с бесцеремонным интересом. А ей вдруг стало смешно, и, чтобы не рассмеяться, она опустила голову и уперлась взглядом в первый попавшийся камешек — до тех пор, пока господин Куэн-Ворк не удалился.

— Ну, и чего ты хихикала? — Климий несильно толкнул ее в бок.

— Он так смешно разглядывал меня. Будто я какое-то диво морское!

— Говорят, — протянула Рамичи задумчиво, — он видит судьбу человека. А еще — какие и когда ты совершил хорошие и дурные поступки.

— Я тоже слышал это, — подтвердил Нэфетис. — Хотя он даже не жрец. А некоторые его работы, кажется, даже засекречены.

— Почему? — Рамичи опередила вопрос Таллури.

— Есть в работе наших ученых серьезные и довольно опасные области. Например — контроль над сознанием, расширение человеческого потенциала, биоэнергетическое воздействие на эволюцию расы. Да многое!

— А почему это засекречено? — теперь Таллури опередила Рамичи.

— Нам пока трудно вам объяснить, — Климий предупреждающе взглянул на брата, он явно не хотел продолжения разговора на эту тему. — Если говорить проще и короче: все эти темы интересуют не только Университет, но и тех, кто мало печется о моральной стороне вопроса — кто и по какому праву может воздействовать на сознание и подсознание людей. Это шаг к управлению массами. Здесь требуется полный контроль над применением результатов. А когда поле исследований столь обширно, это сложно.

— Сложно, — согласилась Таллури. — А господин Куэн-Ворк заботится о применении результатов?

— Он бывает небрежен… — начал было Нэфетис, но под суровым взглядом брата смешался и воскликнул: — А о его работе и общении с китами и дельфинами ходят легенды!

— Какие? — тут же спросила Таллури.

— Не все ли равно?

— Как это «все равно»? Мне интересно — море, дельфины. Я их никогда не видела, только много слышала о них. А все его работы засекречены?

— Нет, — улыбнулся Климий. — Очень известны и популярны его программы по подготовке супружеских пар к рождению детей, например — в море с дельфинами, а еще плавание малышей.

— Тоже с дельфинами? — Таллури пришла в восхищение.

— Обязательно! Кто адаптирует человеческое существо к воде и научит плавать лучше, чем дельфины, — высокоразвитая акватическая раса.

— А девушки в его работе участвуют? — Таллури даже дыхание задержала.

— Участвуют, участвуют. Уж кого-кого, а девушек в его морской резиденции предостаточно! — уверил Климий.

— Но лично я бы тебя предостерег, — с наигранной озабоченностью вступил Нэфетис. — Ты видела, как он красив и обаятелен? Говорят, все его ученицы просто повально… ой!

Климий ловким ударом молниеносно опрокинул брата в траву.

— Я не поняла, Нэф, что говорят? — Таллури с удивлением наблюдала за возней в траве.

— Ну… — Нэфетис наконец встал, отряхиваясь и оглядываясь на брата, — говорят, что он сведущий ученый, очень любит и хорошо знает море и своих хвостатых подопечных, а еще… — он плавно и туманно повел ладонью в воздухе, — …свою работу.

— Мы здесь машины смотрим или сплетничаем? — мрачно осведомился Тэрч.

— Машины! — тут же встрепенулась Таллури. — А внутрь, через окна, мне можно посмотреть?

— Давай, только быстро. Все-таки машины наставников. А к белым лучше совсем не подходи.

— Не буду. Я быстро.

В салонах валликс, в отличие от студенческих латуф, все было чисто и аккуратно. Ни одного лишнего предмета.

В некоторых посередине салона стояли узкие корзины с рукописями, какие-то коробки и футляры. Внутри одной валликсы (синей, со стилизованными рисунками животных по борту) билась о стекло крупная пестрая бабочка. «Потерпи, не трать силы, — сказала ей Таллури, положив ладонь на стекло снаружи, — скоро придет хозяин машины и выпустит тебя!» Бабочка, с той стороны, замерла, уцепившись тонкими лапками за стекло и чуть дрожа усиками.

Таллури опять повернулась к Тэрчу:

— А все — таки, как же они летают?

Хотела ли она узнать техническую подоплеку? Скорее, нет. Просто так замечательно было говорить и спрашивать о летающих машинах!

— Как я уже говорил, — Тэрч откашлялся, — передача энергии на расстоянии, а также ее аккумулирование и переработка специальным кристаллом машины, обеспечивает бесперебойную работу двигателя. В функционировании же самого двигателя заложена идея резонанса. При этом происходит…

— Ну-ну, — перебил Климий. — Так ей всё и объяснишь?

— Мне кажется, она сможет понять.

— Кажется! — безжалостно уверил Климий. — Она даже на первой ступени еще не училась.

— Пойдемте лучше дальше! — позвал Нэфетис.

— А разве есть еще площадки? — удивилась Рамичи. — Я думала, что для летательных аппаратов всего две.

— Есть еще одна, там, — Тэрчтитлон махнул рукой в сторону пирамиды Университета. — Особая.

— Ах, да, точно! — воскликнула Рамичи. — Для почетных гостей, на подиуме. Я же ее видела.

— Постойте, — остановил всех Нэфетис. — Ее и смотреть незачем: ни праздников, ни торжеств — ни единого гостя в Университете. Времени жалко — пойдемте лучше к озеру!

— К озеру! К озеру! — с готовностью подхватила Рамичи. И Климий кивнул.

Все оглянулись на Тэрчтитлона, который и не подумал двинуться с места. Переступал с ноги на ногу и теребил свой нос. Наконец, помявшись, проворчал:

— Надо бы завершить осмотр.

По зависшей паузе Таллури догадалась, что Тэрч выступил с чем-то неожиданным и для него несвойственным.

Нэфетис прокомментировал:

— Дорогой Титлон, или Тэрч, как ты наименован сегодня нашим младшим другом Таллури, при твоей способности и охоте бросать на полдороге любое начатое дело, какое ты сочтешь хоть мало-мальски неинтересным, такая скрупулезность вызывает, по крайней мере, вопрос! — и он посмотрел на Тэрча с подозрением.

И все остальные стали смотреть на Тэрча с подозрением. Он вздохнул.

— Утром я проходил там, мимо… — Тэрч сделал паузу, хмыкнул, потянул себя за нос. Опять повисла пауза.

— Мимо, и…? — в голосе Климия просквозили менторские нотки.

— Что-то стоит, — не витийствуя, закончил «отличный механик».

«Еще что-то! — сердце Таллури подпрыгнуло. — Еще какая-то прекрасная летучая машина! А может, и не одна. И если Тэрч хочет взглянуть, то мне-то уж точно надо», — она посмотрела на Климия умоляюще: решение, идти или нет к почетной площадке, сейчас зависело только от него.

— Что-то! — ворчливо поддел Климий, уже, впрочем, готовый сдаться. — А что именно?

— Это и хотелось бы уточнить, — смиренно ответил Тэрч.

— Очень хотелось бы! — пискнула Таллури.

— И эта туда же! Ладно, идемте, здесь недалеко. Да только зря всё это: почетная площадка, или площадка для почетных гостей, устроена как подиум. Высоко. Там лестница в несколько локтей высотой, снизу толком ничего не разглядишь.

— А мы поднимемся! — вдохновенно предложила Таллури.

— Не поднимемся, — отрезал ее ведущий. — Даже и не думай. Это запрещено.

— Всем? — все же уточнила Таллури.

— Всем. В особенности — бесцеремонным девчонкам!

— Я хотя бы издали посмотрю, — примирительно ответила Таллури.

— Все издали посмотрят, — пожал плечами Климий.

— А я и издали пойму, что там за машина, — пробурчал Тэрч себе под нос.

Площадка для почетных гостей, прямо напротив входа в пирамиду, была просто великолепна: невероятных размеров монолит, белоснежный, отполированный и сверкающий, с трех сторон не имел ни подступов, ни подъездов. Четвертую грань, смотрящую в сторону Университета, прорезала внушительная лестница, устланная сверху донизу великолепным алым ковром. Стойки из резного камня цвета слоновой кости несли на себе перила красного дерева. Все сияющее-белые грани были инкрустированы золотыми знаками — витиеватыми и таинственными.

Наверху, ровно посередине этого блистательного подиума, будто не заботясь о других возможных гостях, а может, твердо зная, что других не будет, была небрежно оставлена одна-единственная машина — великолепная вимана. Она была черна как ночь, с прорисованной по борту стремительной огненной стрелой-молнией и несколькими буквами жесткого шрифта.

Компания остановилась на почтительном расстоянии.

— Лим, совсем-совсем нельзя подойти? — просительно прошептала Таллури.

— Совсем, — отрезал Климий. — Настолько «совсем», что лучше больше не спрашивай.

— Что это хотя бы за машина?

Все выжидательно обернулись к Тэрчтитлону — воцарилось уважительное молчание. Но он тоже молчал: его исполненный благоговения взор был прикован к черной вимане, а по лицу блуждала рассеянная улыбка.

— Тэрч! — Рамичи бесцеремонно дернула его за край хитона.

Тот неохотно отвлекся от созерцания механического великолепия и недовольно воззрился на друзей, словно обнаружил их перед собой впервые и совершенно некстати.

— Тэрч, — с предостережением произнес Нэфетис. — Отвечай. Иначе, зачем ты нас сюда притащил? И не говори, что не знаешь.

— Это… — Тэрч расплылся в блаженной улыбке. — Это, друзья мои, чудеснейший аппарат. Эх, если бы…

Он опять умолк. Выждав некоторое время, ребята приступили к нему вновь. Но их обращения оставались втуне: тот пребывал в созерцательной рассеянности, лишь по временам бормотал себе под нос: «Межконтинентальный двигатель… да, ага… а как же он?., ах, да, конечно — трехступенчатое… и не нужно…»

Первой не выдержала Таллури и намеренно громко произнесла:

— Если нашему уважаемому другу и отличному механику нечего нам сообщить, лучше, не тратя времени попусту, пойти гулять к озеру!

Тэрч перевел на нее осмысленный взгляд:

— Я просто обязан убедиться, есть ли в этом аппарате лучевая пушка!

— В остальном ты уже убедился? — с иронией уточнил Климий.

— Да! — воскликнул Тэрч и опять было закрыл рот, но, увидев пристальные взгляды друзей, вынужденно произнес, будто расставался с произносимым, как с сокровищем, навсегда: — Понимали бы! Это же «Триада»! Межконтинентальная модель, воздушно-подводный трансформер и, скорее всего, военная доработка! То есть там должно быть новейшее оружие — лучевая пушка! Но отсюда, — Тэрч потряс сжатыми кулаками и только что ногой не топнул, — отсюда не разглядеть!

— Что для этого нужно сделать? — спросила Рамичи деловито.

— Сущий пустяк! — отозвался Нэфетис. — Презреть все правила, подняться шумной гурьбой по ковровой дорожке, затоптав ее пылью, и, галдя на всю округу, разглядеть виману со всех сторон. Потом собрать свои пожитки, чтобы отправиться вон из Университета. Можно в обратном порядке.

— Никого нет, — нерешительно произнесла Рамичи, рассуждая вслух. — Я могла бы быстренько…

Она не успела закончить, как Нэфетис буквально взвился:

— Я запрещаю тебе! Запрещаю как твой ведущий!

Сказать, что это сообщение произвело на Рамичи сильное впечатление, значило бы не сказать ничего: она просто остолбенела, впившись в новообретенного ведущего восхищенным взглядом. А Климий, выждав мгновение, будто между прочим задумчиво проговорил:

— У меня тоже есть ведомая. Так вот, к слову, хочу заметить, что тоже возражаю.

— Я нарушу правило, — Таллури не могла преодолеть искушение.

— Таллури, — Климий попытался ее урезонить, — если кто-нибудь заметит, будут неприятности. А если сам гость, владелец виманы, пожалуется, то я даже не знаю, чем это кончится.

— Ничем, — уверенно заключила она, — ведь никого нет. Совсем никого. Я хочу видеть ее вблизи. Тэрч, что и где надо осмотреть для тебя?

Тэрч быстро объяснил, что в носовой части («Вон там, где большой прожектор») должно быть малоприметное углубление, похожее на втянутую каплю.

Ступени, устланные мягким покрытием, круто уходили вверх, туда, где на белокаменной платформе-подиуме стояла черная вимана. Поставив ногу на первую ступеньку, Таллури вдруг испугалась собственной дерзости и чуть было не передумала, но отступать было поздно, а трусить — стыдно.

В это же мгновение налетел порыв ветра, и его легкий удар в спину словно подбодрил, подтолкнув ее вперед. Таллури ухватилась за роскошные перила и храбро поднялась на самый верх.

Она обошла виману со всех сторон — изящная обтекаемая форма, чуть вытянутая носовая часть, сзади под днищем — тяжелые трубы, бликующие на солнце полированным металлом, усики-антенны в верхней части. Со вздохом убедилась, что внутрь не заглянуть: стекла тонированы. Приложила ладонь к борту аппарата — металл нагрелся на солнце, и вимана казалась живым существом: сильным, гордым, уверенным в себе зверем.

Потом Таллури полюбовалась на летящий рисунок-молнию и постаралась запомнить все буквы, начертанные дважды — на левом и правом бортах, убедилась в наличии особого глазка — «втянутой капли» в носовой части, а под конец — сверху помахала рукой всей компании.

Климий подавал ей какие-то знаки. «Вот досада! — подумалось ей. — Чего он хочет? Как просто было бы сейчас пообщаться мысленно!» Впрочем, ведущий вдруг стал делать совершенно ясные жесты: «Немедленно спускайся!», и она пошла к лестнице. Едва ступив на землю, отрапортовала:

— Это просто чудо какое-то! — и с удовольствием сообщила Тэрчу: — Пушка есть! Интересно, чья это вимана?

— Вон того господина, я думаю, — Климий мрачно мотнул головой в сторону университетского входа.

Там, прямо у массивных центральных дверей, стояли три человека. Два бородатых жреца в белых одеждах, а с ними еще один, третий, не похожий на них ничем: высокий, статный, темные волосы схвачены сияющим орихалковым ободом, черный плащ ниспадает с плеч прямыми складками, а под плащом скрещены на груди руки. Бороды нет, но легкая щетина покрывает высокие скулы и волевой подбородок — неприступный вид, жесткое выражение лица, сумрачный, из-подо лба взгляд. Не было нужды гадать, кому из этих троих принадлежит черная как ночь вимана с огненной молнией на борту.

— Лим, кто это? — прошептала Таллури.

— Судя по одежде — военный. И очень высокого ранга, — также тихо ответил Климий. — Лучше нам поскорее уйти.

— А по-моему, поздно. Он нас заметил, а удирать стыдно! — Таллури не намерена была сдаваться. — Мы просто постоим немного, будто не было ничего серьезного. И это правда! Пусть он сам решит, говорить ли с нами.

— Хорошо, — нехотя согласился Климий, — постоим.

Теперь уже было совершенно очевидно, что военный их заметил. Жрецы, разговаривая между собой, обращались и к нему, но он лишь молча кивал и, вполоборота, разглядывал компанию молодежи у подиума. Потом все же повернулся к своим собеседникам, наверное, чтобы попрощаться с ними, так как сразу после этого зашагал к своей вимане.

Климий и Тэрч затеяли вполголоса «непринужденную беседу», Нэфетис сделал вид, что прилежно их слушает, Рамичи, еще не обретшая дар речи, стояла в полном отрешении. И лишь Таллури не отводила взгляда от приближающегося офицера. «Если он видел меня на подиуме, — решительно подумала она, — то пусть знает, что я готова принять его порицание. Если нет — что ж, значит, мне повезло».

Стук его сапог по каменной кладке звучал как слова приговора, но Таллури смотрела на него нисколько не смущаясь. Военный был уже совсем близко и тоже смотрел ей в лицо. Взгляд — внимательный и уверенный — остановился на ее лице, скользнул по висящей на шее плетеной сеточке с макушкой пирамидки внутри, задержался на игрушке и вернулся вверх. Она видела, что чуть приоткрылись его губы, черты лица немного смягчились: он хотел что-то сказать. Но передумал — лишь блеснула на мгновение полоска белых зубов — губы сомкнулись, и лицо обрело прежнее неприступное выражение. Даже цвета глаз теперь не определить: «Какого же они цвета? Штормового моря? Пепла? Свинца?» Офицер прошел мимо. Всего несколько штрихов запечатлелись в сознании Таллури: скрип амуниции, летящий крылом птицы край плаща, дымная седина висков и, ошеломляюще-неожиданно, изысканный, терпкий аромат, который вдруг коснулся глубин памяти, словно пытаясь что-то безуспешно разбудить. Только зазвенела в ее душе струна — свободы и радости! Необъяснимо… Необъяснимо…

Жаль, что она не смогла заглянуть в его глаза. Ей, конечно же, удалось бы узнать об этом человеке нечто очень важное! Необычное и важное.

Поставив сапог на первую ступеньку, офицер остановился на мгновение, обернулся и коротко бросил через плечо:

— Минимальное безопасное расстояние — двадцать локтей.

Его голос звучал глухо и низко, как рокот далекой грозы.

Климий немедленно потянул ее за рукав, и она отступила на несколько шагов назад вместе со всеми.

Сухое шипение входного люка, щелчок замка — каменная платформа дрогнула-загудела, вбирая в себя вибрацию запущенного двигателя, и через несколько секунд, осыпанные мелкой пылью ударившей в них воздушной волны, пахнувшей горячим металлом и озоном, они могли видеть в небе лишь абрис удалявшегося черного аппарата.

Помолчали.

— Трансформеров такого класса, — невозмутимо завел Тэрч, — всего несколько штук во всей Атлантиде. Радиус полета — без ограничений. Взлет — от стелющегося до, как вы видели, вертикального. Для пилотирования этих аппаратов требуются высокий профессионализм и опыт. Хотя, как вы опять-таки видели, достаточно одного человека. И я должен особо отметить…

— Тэрч, — бесцеремонно перебила Таллури, — а что означает слово, написанное на его борту?

— Я не разглядел. Но это в любом случае всего лишь так называемое «личное имя машины». В нем нет технической информации. Его дает на свой вкус владелец виманы.

— Я нарисую, вот, — она нагнулась и прутиком вывела на земле, как запомнила, несколько букв, слева направо.

— Ты написала не в том порядке, мы пишем справа налево, — уточнил Тэрч. — Но в целом правильно. Только вот здесь и здесь — точки, а тут надо чуть длиннее, под строку. Имя этой виманы — «Торнадо».

— Что это значит?

— Торнадо — это такой смерч. Очень мощный, почти непредсказуемый и совершенно неуправляемый.

— Странное имя для летательного аппарата, — заметил Климий.

— А по-моему, ничего: красиво, звучно, сильно, — возразил его брат.

— И мне кажется, что красиво, — обрела наконец речь Рамичи.

— Тэрч, а что ты хотел особо отметить?

— Я?

— Ну да, ты сказал: «И я должен особо отметить…» Что?

— Ах, да. Но ты же меня перебила! — упрекнул он. — Особо отметить надо было бы то, что «Триада» способна взять на энергетический буксир любой летательный аппарат, то есть, — продолжал он вдохновенно, — создать вокруг себя энергополе для машины с разряженным аккумулятором. Как бы тянуть ее на себе, на своей энергии.

— Поняла. Еще там был какой-то знак — картинка в круге.

— Что еще за картинка? Опиши.

— Всадник в необычных военных доспехах. Под ним конь встал на дыбы. В руках человека копье, которым он разит какую-то тварь, что-то вроде змея с лапами и крыльями, — сообщила Таллури и, так как все почему-то замолчали и уставились на нее, подумала и на всякий случай добавила: — Шлема на всаднике нет.

Молчание затягивалось. Она проговорила без особого энтузиазма:

— Конь белый.

— Ты хорошо разглядела? — наконец выдавил Нэфетис.

— Она не могла это придумать. Просто описала то, что видела. М-да-а… — Тэрчтитлон уныло потянул себя за нос. — В общем, Таллури, это была вимана командующего Особым корпусом. Этот корпус выполняет только специальные задания правительства. Особый императорский корпус для особых, чрезвычайных ситуаций.

— А что тут делал командующий?

— Самое простое объяснение и, пожалуй, единственное, которое я могу дать: в прошлом он — выпускник Университета, сейчас — почетный гость.

— Нас накажут?

— Если он потребует. И сделают все, что он захочет.

— Он не станет жаловаться! — уверенно воскликнула Рамичи. — Видели, сколько в нем достоинства? Точно не станет!

— Будем надеяться, — заключил Климий. — Собственно, нам другого и не остаётся. Всё! Познавательная прогулка окончена. Хвала Единому — без жертв. Пора браться за дела.

Тэрч тут же ушел. Нэфетис увел в хранилище древних рукописей Рамичи, охочую до исторических редкостей. Она шепнула Таллури на ухо: «Он сказал, что доступ туда открыт только для студентов третьей ступени и выше, но ведущие могут иногда и ненадолго приводить своих ведомых! В познавательных целях!» За радостью получить доступ к раритетам сквозила плохо скрываемая гордость обрести такого ведущего: «Таллури, он такой умный! Прекрасно знает историю и литературу, а языков сколько!»

Уже уходя, Рамичи снова обратилась к Таллури и, озабоченно сдвинув брови, спросила:

— Ты ближе стояла, не обратила случайно внимания, от господина военного шел запах благовоний? Или мне показалось?

— Нет, не показалось.

— Вот странно! Военный, а какой изысканный аромат! — Рамичи удивленно покачала головой и убежала.

Таллури не стала говорить ей, что знает этот запах. Знает уже давно. И даже знает растение, что дарит этот дивный аромат, — торнахо. Таинственный для нее цветок торнахо! Светящийся багряный цветок, которого она никогда не видела. Да где же его найдешь? Она помотала головой, отгоняя бесплодное мечтание, и повернулась к Климию.

Они стояли напротив друг друга и не знали, как распрощаться. Климий явно искал благовидный предлог, чтобы удалиться, и муки этих поисков отражались на его лице. Таллури помогла:

— Я хотела бы побыть одна. Может быть, пойду к озеру. Медитировать. Мне можно одной?

— Конечно, конечно! — с облегчением выдохнул ведущий и для проформы напоследок спросил: — А потом чем займешься? Я нужен?

— Возьмусь за алфавит, хочу научиться читать.

— Если нужна будет помощь, обращайся. Мы живем в доме за соснами, где на фасаде барельеф — желто-зеленые грифоны.

* * *

Дождь… Холодный и нудный, он зарядил еще ночью, особенно слышный между порывами ветра, треплющего оголенные, выглядевшие сухими весенние плети дикого винограда на внешней галерее. Дыхание весны уже ощутимо, но зимние рамы с окон еще не сняты, а комната согрета жаровней.

Этим ранним утром Таллури нежилась под замечательно теплым пледом из овечьей шерсти, подаренным Климием. Этот плед да еще толстый свитер с изумительным национальным орнаментом (для своей ведомой) и еще один плед строгого цвета и почти без узора (для наставника Таллури, Энгиуса) Климий привез из Ура. Все эти замечательные вещи изготовила старшая сестра Климия и Нэфетиса, большая мастерица.

С особым расслабленным удовольствием, которое может подарить вот в такие пронзительно холодные дни вот такой толстый плед, Таллури размышляла…

Больше года обучения на первой ступени! Но теперь всё позади. Возможно, на вторую ступень ее переведут даже до дня летнего солнцестояния. С первых же месяцев обучения она с головой погрузилась в совершенно новую для нее жизнь. И ей это бесконечно нравилось!

Нравилось подняться с зарей, иногда и раньше, чтобы приветствовать Солнце — с открытой ли галереи их уютного жилища, на берегу ли того самого лесного озера, в парке ли под бодрый птичий щебет.

Нравилось молиться в Храме Бога Единого — огромном, возвышенно-прекрасном, светло-прозрачном своими высокими окнами в ажурных перемычках и витражах. Белокаменные легчайшие конструкции Храма и его башни, украшенные орихалковыми символами, были видны из любой части Города, возносясь и паря над ним легким, как облако, видением.

Нравилось петь для друзей. «Какую песню ты «подслушаешь» в эфире и споешь для нас сегодня?» — поддразнивая, спросил Нэф. Нравилось сидеть в огромной библиотеке, доставая из необъятных коробов свиток за свитком, теряя счет времени, и поднимать голову лишь тогда, когда жрец — хранитель библиотеки, ласково журя засидевшихся, отбирал у них светильники.

Нравилось расположиться вместе с группой таких же, как она, новичков, вокруг учителя, слушать его, вбирая в себя новое. Записывать ничего не позволялось, но у нее была цепкая память. Зато поощрялись вопросы, и тут ей не было равных. «Таллури, дитя мое, — взмолился как-то учитель астрономии, — возможно, у твоих товарищей тоже есть вопросы?» Она терпеливо переждала, умолкнув на короткое время, но лишь только повисла пауза, она тут же задала свой очередной вопрос. В такие моменты она ощущала какое-то особенное счастье — открывать неведомое, заглядывать в таинственное, приоткрывать завесу над скучной обыденностью! Не для этого ли пощадила ее Судьба, уберег Единый?

Нравилось отправляться с Рамичи и братьями Отбантами на прогулки. Иногда к ним присоединялась светлоокая улыбчивая Эннея (тогда ребята становились мечтательно-рассеянными, а их ведомые оказывались предоставлены самим себе), иногда — вечно сонный Тэрч (прогулка сразу приобретала характер технического семинара), иногда — кто-нибудь еще из старших приятелей, и тогда они играли в мяч или устраивали спортивные соревнования.

Рамичи и Нэфетис были очень дружны. Нэфетис опекал свою ведомую с истовостью любящего брата из семьи, где братьев семеро, а сестренка одна и та — самая младшая и несмышленая. Он постоянно носил ей цветы — по здешнему обычаю украшать цветами каждый момент жизни и все добрые отношения меж людьми, сласти и книги (как младшему товарищу), проверял задания и контролировал свободное время. Рамичи находила всё это само собой разумеющимся и одновременно восхитительным.

Климий смирился со своей ролью ведущего Таллури. Его отношение к ней можно было назвать бережным, внимательным, но и дистанцированным. Он предоставил ей полную самостоятельность, доверяя самой контролировать и свое свободное время, и ритм занятий. Лишь время от времени проверял, какие знания она уже получила, готова ли к смене сезона или ближайшему празднику, и сдержанно спрашивал, не нуждается ли Таллури в чем-нибудь.

На фоне своего активного и брызжущего дружелюбием брата Климий выглядел бы до обидного пассивным, если бы не искупал свою нещедрую заботу, когда все же проявлял ее, вдумчивой серьезностью и глубоким вниманием, а главное — стоическим терпением темперамента и упрямства своей подопечной…

Дождь припустил. Таллури свернулась калачиком и задремала. Можно было позволить себе расслабиться: пройдены все предметы, которые она выбрала для себя вначале. И пройдены даже раньше, чем они с Климием планировали. Он похвалил ее невыразительно, но она-то видела, как он рад за нее.

Похвалил ее и жрец-воспитатель, господин Шэн-Орп, тот самый, которого ей прочили в наставники. Она отказалась от него, как и задумывала, и довольно резко ответила, что у нее уже есть наставник — Энгиус, и другого не будет. И стала смотреть вбок. Господин Шэн-Орп удивился, поувещевал немного, что-де это противоречит правилам. Тогда она сердито уточнила: «И закону?» Жрец улыбнулся и сказал: «Нет, закону не противоречит, лишь правилам и традиции». Тогда, кивнув самой себе, своим мыслям и выводам и продолжая смотреть вбок, она заключила: «Энгиус. Или — никого».

Может быть, Климию было даже стыдно за ее резкость, но господин Шэн-Орп согласился. Лишь предупредил, что ей трудно будет навещать Энгиуса, чтобы посоветоваться с ним: ведь тот известен как отшельник и нелюдим, хотя был многократно приглашен преподавать и даже немного поработал в Университете, но, в конце концов, все же удалился в горы. «И еще важно, — жрец-воспитатель посмотрел на нее со значением. — Место обитания Энгиуса известно единицам. Ты уже взрослый человек, должна сознавать, что это тайна, информация не для всех и каждого».

Тогда она сделала такой жест правой рукой: прижала открытую ладонь к сердцу, затем указательным пальцем коснулась точки между бровями и напоследок указательный и средний палец приложила к устам. Это была клятва атлантов: «Мое сердце и разум открыты лишь Всевидящему Богу, а уста заграждены от людей». Господин Шэн-Орп удовлетворенно кивнул. И Климий, она заметила краем глаз, тоже остался доволен.

Энгиуса как опекуна и наставника она могла навещать, по большому счету, когда захочет. Конечно же, она очень хотела побывать в его пещере, вернуться туда хотя бы ненадолго. Но… не решалась. Помнила: Энгиус не любил визитеров. Никаких. Особенно не жаловал праздных и непрошеных. И она не станет исключением. Тогда Таллури просто медитировала — мысленным взором «пробегала» путь к Энгиусу, к его горному жилищу: Город — главная трасса — мощеная дорога — лесные тропы — горный подъем, все выше и выше… Но едва она начинала «карабкаться» по горной круче вверх, кто-то словно командовал: «Стоп!» И ее буквально «выбрасывало» из медитативного пространства.

Она вспомнила: Энгиус говорил, что в диаде наставник-ученик в случае необходимости телепатические обращения допустимы, и догадалась «спросить» его разрешение на посещение. Телепатема была принята! Она «получила» его ответ: «Можешь приехать, если хочешь. В сезон весенних дождей. Медитировать о пути в пещеру больше не следует: ты рискуешь зафиксировать медитативный канал надолго, а это значит — его сможет открыть кто угодно».

Сезон весенних дождей… Сквозь полуприкрытые сонные веки Таллури смотрела, как весело пляшут на потолке отблески огня жаровни, и представляла себе мокнущую под дождем площадку для игры в мяч, спящее озеро, статуи на аллеях Университета. Первый дождь начался еще вчера, и Таллури тут же наметила визит к наставнику. Сейчас, лежа под расшитым разноцветными узорами теплющим пледом, испытывала невероятное удовольствие от мысли о предстоящей поездке в горы. Пусть для этого и придется выбраться наружу, под проливной дождь и пронизывающий ветер.

Таллури перевела взгляд в угол, где были уже собраны и сложены кое-какие вещи: одежда в дорогу (теплая шерстяная рубаха и штаны — придется карабкаться в горы, и в них будет удобнее), непромокаемый плащ на теплой подкладке (от дождя и холода), удобные сапожки и две пары вязаных чулок. А еще — тщательно упакованная в надежную коробочку пирамидка, кое-что по мелочи и плед — подарок Энгиусу.

Она очень хотела, чтобы подарок понравился и Энгиус порадовался!

Климий обещал подбросить ее на латуфе туда, куда она укажет. А дальше Таллури пойдет одна. Еще он обещал принести еды в дорогу. Скоро он должен был уже появиться. Но пока можно еще подремать.

Несколько последних дней, сухих и солнечных дней конца зимы, были прекрасны. Рамичи, Эннея и Таллури — все трое одновременно решили устроить себе перерыв в учебе. И Эннея пригласила подружек к себе в поместье. Погостить, сколько они захотят.

Господин Геро, отец Эннеи, очень богатый человек и известный сенатор, учтиво прислал за девушками экипаж, запряженный прекрасными, как всегда, лошадьми.

— Какой роскошный! — восхитилась Таллури. — Здесь можно, кажется, жить!

— Если бы не звериная шерсть на сиденьях! — уточнила Рамичи.

— Да уж, шерсти достаточно, — согласилась Таллури, снимая рыжий клок со своего плаща.

Через час они подкатили к высоким воротам. Рамичи толкнула створку — она медленно и мягко отъехала в сторону. Никого не было видно, но девушек это не смущало: Эннея хорошо объяснила, как пройти через парк к парадному входу в дом. И они спокойно зашагали по аллее, где высокие стройные деревья чередовались с прекрасными мраморными статуями мифических героев.

Встречающие все же были: не прошли они и ста шагов, как им навстречу мягкой пружинистой походкой вышел лев. Девушки испуганно замерли, непроизвольно схватившись за руки. Бежать было глупо: с одной стороны, лев, безусловно, настигнет любого в два прыжка, с другой — неужели их, гостей, не обезопасили бы заранее, буде на то необходимость? И все же им было не по себе.

— Как ты думаешь, что он собирается делать? — сквозь зубы тихо процедила Рамичи.

— Для начала, думаю, подойдет просто понюхать, он не выглядит голодным, — предположила Таллури.

Лев водил носом и жмурился, как большой ленивый кот. Это был красивый молодой зверь с сильными лапами, ровной мускулистой спиной и густой роскошной гривой. Он неспешно приблизился, обнюхал подружек и… повалился на спину, подставив взорам бархатное брюхо.

— Это же Биру! — вдруг догадалась Таллури. — Столько времени прошло. Помнишь, мы гладили его на руках Эннеи? Ленивец Биру!

Она склонилась и, хоть и с некоторой опаской, но погладила его по теплой мягкой шерсти. Биру издал довольный рык.

— Точно, он! Да, не напрасно Эннея его тогда приносила. Смотри-ка, он нас запомнил. Молодец Эннея! Наверняка он не пропустил бы нас, не познакомься заранее. Ну, Биру, пошли, проводи нас!

Лев встал и, вальяжно ступая широкими лапами, не торопясь, двинулся вперед. Девушки пошли за ним.

По дороге к их троице неожиданно присоединилось еще несколько удивительных существ — пара рысей, похожих друг на друга как две капли воды, белая коза и страус, который, заполошно выбежав из кустов, чуть не отдавил Рамичи ногу и больно ущипнул Таллури за локоть, требуя пропустить его вперед.

— Был бы ты мой, — проворчала Таллури, потирая место будущего синяка, — я бы тебя пнула!

— Не стоит соревноваться со страусом в пинках, — рассмеялась Рамичи. — Видишь, даже лев его не обижает.

— Здесь, как я погляжу, никто никого не обижает. Одним словом — Эдем!

— Лучшее место для воспитания будущей жрицы! Сопровождая девушек, дружная звериная компания уверенно продвигалась к дому. Через короткое время они подошли к парадному входу. На широких ступенях, прижимая к груди очередного питомца и светло улыбаясь, их ждала Эннея. Одета она была, как всегда, восхитительно: нежно-голубое платье, затканное серебряными цветами, подпоясано было нешироким белым кушачком. На голову был наброшен белый же, кисейной тонкости плат, сквозь который видны были прекрасные вьющиеся локоны с искусно вплетенными в них тончайшими нитями переливающегося, словно капли свежей росы, хрустального бисера.

Эннея ничуть не удивилась такой кавалькаде, с удовлетворением покачав головой, — хрустальные «капли» в волосах даже под платом дрогнули-сверкнули в солнечных лучах:

— Как славно, что лев привел вас. Я боялась, вдруг вы заблудитесь.

Как люди близкие, девушки здоровались и прощались теперь только взглядом, без церемоний. Это очень нравилось Таллури: почти узаконенная телепатия — глаза в глаза, от сердца к сердцу, без реверансов и слов.

— Это Биру? Мы не ошиблись?

— О, конечно, Биру. Я не сомневалась, что он вас узнает и приведет. Представлю вам остальных. Козу зовут Прекрасное Созданье. Она очень трудолюбива и дает… сколько же? Забыла… очень много молока. Остальные — лодыри и лакомки. Но они такие милые!

— И страус? — Таллури с опаской покосилась на беспокойную гору перьев, что перетаптывалась рядом на длинных сильных лапах.

— Ты опять щипался? — уверенно предположила хозяйка страуса и строго нахмурилась. Страус немедленно удрал.

— А эти? Не кусаются? — Рамичи указала на рысей.

— О, нет! Больше никто. Это, — она ласково кивнула на рысей, — Йокса и Иксу. Они из одного помета, но посмотрите только, какие они разные!

Гостьи с сомнением посмотрели на рысей-двойняшек.

— Действительно, бездна отличий, — промямлила Рамичи.

— Идемте в дом, — пригласила Эннея. — Отдохнете с дороги, угоститесь. А потом можно будет погулять по парку. А вы, — обратилась она к животным, — отправляйтесь-ка в лес или на конюшню, вас покормят.

Высокие своды атриума, мраморный бассейн, зимний сад, обширная библиотека, множество гостевых спален, застекленная галерея с раздвижными ставнями в сад — дом был невероятным, просторным, но очень уютным.

Несколько дней пролетели в сплошных удовольствиях: прогулки, чтение, игры с животными, разговоры и угощения у огромного, в полстены камина. Над девушками хлопотал весь дом, а пуще всех — три немолодые женщины, то ли няньки Эннеи, то ли ее приближенные служанки, которые смотрели на свою питомицу во все глаза, с немым обожанием, готовые кинуться исполнять каждое ее слово, а заодно — ладно уж, так и быть! — и двух ее гостий.

Игр было много, увлекательнее же всего для Таллури оказалась игра в портреты. Она сама придумала ее, когда обнаружила, как Эннея рисует.

В один из вечеров, когда холодный ветер не давал наслаждаться красотами сада, они уселись втроем у камина. У Рамичи и Таллури завязался спор — что-то о преимуществах и недостатках разных способов первичной левитации, то есть простых отрывов от земли.

Рамичи взялась поучать Таллури, каким простым способом лучше всего преодолеть земное притяжение. А Таллури беспощадно напомнила, как подруга все никак не могла совершить свой «первичный отрыв», и она, не выдержав, велела Рамичи ухватиться за ее руки, пообещав приподнять хоть ненамного. И еще напомнила, как Рамичи тогда испуганно пискнула: «К облакам полетим?» В ее голосе слышалось такое жгучее нежелание, что Таллури немедленно заверила: «Нет, что ты! К каким там облакам!» И Рамичи с облегчением выдохнула: «Жаль…»

Таллури еле-еле «подняла» подругу. Дело было, конечно, не в ее весе (какой там вес при левитации!), а в страхе! Только в страхе! Таллури просто помогла ей преодолеть первичный барьер. А теперь Рамичи так категорично спорит и… да просто наскакивает!

А Эннея тем временем тихонечко устроилась с бумагой и грифелем рядом. Грациозно заведя изящные ступни в серебряных сандалиях за ножку кресла и держа лист несколько на отлете перед собой, она с улыбкой слушала подруг, а сама тем временем что-то наносила на бумагу легчайшими летучими штрихами. Спор продолжался — карандаш Эннеи порхал над бумагой, а за окном ветер раскачивал полуобнаженные зимние кроны, словно вел свой собственный спор с деревьями.

Закончив, Эннея встала, положила лист на сиденье кресла и вышла дать какие-то указания слугам. Рамичи потянулась за рисунком:

— Ну-ка, ну-ка, интересно, что тут наша Эннея… ой! — она взглянула на рисунок и рассмеялась. — Ты только посмотри! — и передала рисунок Таллури.

На рисунке стояли друг напротив друга две взъерошенные рыси с забавно растопыренными лапками и чуть ли не зримо подрагивающими хвостиками и напряженными ушками, будто готовые вот-вот ринуться в драку. Но взлохмаченная шерстка и толстенькие лапки были так потешны, что ни в какую драку не верилось. Уморительнее же всего было то, что у рысей-близняшек были лица Рамичи и Таллури — насупленные, но узнаваемые до штриха, до оттенка взгляда, малейшего мимического нюанса!

Девушки хохотали до слез, отбирая рисунок друг у друга, — желание доводить спор до конца напрочь пропало. Когда вернулась Эннея, они наперебой стали просить ее нарисовать еще кого-нибудь. Она не заставила себя уговаривать — через некоторое время перед ними лежало пять листов с портретами. Пять листов — пять характеров, пять ярко выраженных личностей.

— Нэфетис! — подхватила первый портрет Таллури.

Нэфетис, в развевающемся на ветру хитоне, с бусами из небольших раковин на загорелой шее, стоял на берегу моря и смеялся во все горло: чуть суженые от смеха, жизнерадостные глаза, запрокинутое навстречу ветру лицо — его энергия била ключом и даже с рисунка заряжала собой все вокруг. Рамичи быстренько прибрала портрет, аккуратно свернув трубочкой.

— А это Климий, — Таллури взяла следующий рисунок.

Климий смотрел с портрета строго, чуть печально. Смотрел прямо в глаза, крепко сомкнув губы.

— Какой он здесь… — протянула Рамичи, заглядывая подруге через плечо. — Не слишком ли грустен?

— Я не знаю, — Эннея состроила легкую виноватую гримаску, словно извинялась. — Я рисую, как чувствую человека. Может быть, не вполне портретно, это я знаю. Но что-то, что с ним глубоко связано.

— Это что-то, что ты видишь как бы внутри, в душе человека, — рассудила Рамичи. — Это больше внутренний портрет, чем внешний. Так? «Рисунок» характера, «портрет» души.

— Кажется, так, — согласилась Эннея со всем сразу и добавила, обращаясь к Таллури: — Но немножко и портрет. Не находишь?

— Конечно! — горячо подтвердила та. — И все-таки больше, чем просто портрет! — она вгляделась в лицо Климия на рисунке — чуть поплыло перед глазами — его душа будто встала рядом, беззвучно рассказывая о себе. — Я поняла! — воскликнула она, подняв голову. — Вернее, ясно почувствовала: он не станет жрецом. Нет, только не жрецом! Его душа этого не хочет, он лишь убедил себя в этом под влиянием высоких устремлений. Он станет ученым. Великим ученым. Нет, — повторила она с некоторой печалью, — не жрецом…

— Может быть, — Эннея задумалась. — Знаешь, я ведь просто транслирую. Беру, — она сделала жест, словно что-то сорвала у себя над головой и протянула руку вперед, — и отдаю вам.

На следующем рисунке Таллури узнала собственного наставника: твердый профиль Энгиуса на фоне скалистых гор.

Его бесстрастный взгляд был холодно устремлен вперед и вверх.

— Он такой? — спросила Рамичи.

— О, да, — подтвердила Таллури задумчиво. — Несгибаемый аскет, суровый и неумолимый. Но с ним — мир начинает быть.

Рамичи аккуратно положила портрет Энгиуса на место и взяла следующий.

— Знакомое лицо, — проговорила Таллури, — я где-то видела его.

— Этого человека мы не знаем. Почему ты его нарисовала для нас? — удивилась Рамичи.

— Не знаю, — призналась Эннея. — Мне показалось… я подумала, что он… Словно он рядом с кем-то из нас.

— А, так он бывает в вашем доме? — по-своему истолковала Рамичи.

— Не то что бывает, но был однажды, еще до войны. Я запомнила его.

— Очевидно, он из очень древнего и достойного рода, — оценила Рамичи. — Мужественное лицо. И благородное.

— И красивое, — задумчиво добавила Таллури.

— Красивое? — Рамичи подняла брови. — Ты находишь? Странный у тебя вкус. Я бы так не сказала. А кто это, Эннея?

— Я толком не знаю. Он приходил прямо перед войной, встретиться с моим отцом. Они долго говорили, кажется, о политике. Впрочем, я не помню. Отец сказал потом о нем всего несколько слов: «Сильный человек. Сильный, дерзкий, целеустремленный». Так он сказал. Еще сказал: «Он склонен и умеет нарушать правила. Таких сейчас не любят. Боятся и не любят. Хотя и ценят».

— Я вспомнила! — Таллури вдруг заволновалась, и от волнения у нее даже в горле перехватило. — Это тот военный, что стоял со жрецами перед Университетом!

Подруги не понимали.

— Хозяин виманы «Торнадо»!

Рамичи еще раз вгляделась в рисунок:

— Нет, я не припоминаю. И все же — странное лицо. Необычное.

— Необычное? — Эннея взяла свой рисунок за уголок и притянула к себе, пытаясь углядеть то, что заметила подруга. Через мгновение заключила: — Обычное лицо. Я хочу сказать — обычное для человека, дед которого был альвом.

— Ты шутишь? — ахнула Рамичи, взглядом призывая и Таллури удивиться. — Альвы же — уходящая раса. Их называют теперь «невидимый» народ. Так нам ведущие рассказывали.

Таллури пожала плечами:

— Я практически ничего не знаю об альвах. Только то, что это невероятно древняя раса, одна из первых на Земле, если не самая первая. Я узнала: они когда-то населяли и Гиперборею. Но ушли. Очень давно, еще в старые времена.

— А из Атлантиды, оказывается, нет! — в голосе Рамичи сквозила гордость. Она взяла портрет и стала пристально вглядываться в него, держа руку несколько на отлете. — Подумать только — его дед был альвом!

— А может, отец, — «уточнила» Эннея.

— Можно ли мне оставить себе этот рисунок? — немного смущаясь, попросила Таллури.

— Конечно.

— А это кто? — Рамичи держала последний лист и опять улыбалась. — Я видела ее в Университете. Мы даже раскланивались несколько раз.

Эннея склонилась вместе с ней к портрету странной девушки-птицы: то ли плащ из перьев, то ли руки-крылья, красивое тонкое лицо, острый взгляд, а по губам не понять — улыбка ли на устах или печаль, а может, снисходительное терпение?

— Это наша соседка по университетскому городку, моя подруга Лерлея.

Они проговорили о портретах полночи. И с тех пор часто просили Эннею нарисовать еще кого-нибудь — она никогда не отказывалась. Это стало своеобразной игрой: Эннея рисует, а они угадывают характеры.

…Нагостившись в чудесном поместье, Рамичи уехала в Ур навестить родственников, а Таллури вернулась в Университет.

* * *

В комнату постучали. Таллури подбежала к двери и распахнула ее — на пороге стоял улыбающийся Климий.

— Собирайся, все готово.

— Готово?! Лим, миленький, какой же ты молодец! — от радости она повисла у него на шее. — А я ждала и уже собралась!

Климий мягко отстранился, подхватил ее вещи, и, укрывшись от дождя плащами, они побежали к латуфе.

«Какой Лим хороший! — думала Таллури, перепрыгивая через лужи за спиной ведущего. — Он помогает мне и заботится, как настоящий брат. Чего еще желать? А что не нянчится со мной, как Нэфетис с Рамичи, так ведь у них с братом такие разные характеры! Я все-таки очень люблю моего ведущего!»

Из озорства, нарушая правила, она мысленно «крикнула» Климию:

«Ведущий, ты замечательный! Я тебя очень-очень люблю, как родная сестра самого лучшего на свете брата!»

Сознание Климия было по всем правилам («Вот зануда!») закрыто. Он, конечно же, не отреагировал.

Устраивая ее на сиденье латуфы и поглядывая на небо, озабоченно произнес:

— Фронт уходит. Хорошо бы там, куда я тебя везу, не было дождя, а то вымокнешь. А добираться-то далеко.

Таллури молча потерлась носом о его щеку. Она часто так делала, когда хотела поблагодарить и не хотела сдерживать эмоций. Он привык. Только сказал:

— Ну, хватит ребячиться, надо отправляться.

Земля мягко ушла вниз, чуть качнулась и сразу выровнялась: Климий всегда управлял латуфой неспешно и аккуратно, без рывков и кренов. Чего нельзя было сказать о его брате — Нэфетис любил полихачить: резко набирал высоту, так что пассажиров прижимало к спинкам сидений, качал бортами, закладывал крутые виражи. Климий этого не любил, будучи основательным и рассудительным во всем.

Таллури прильнула к иллюминатору: зрелище плывущей под ними земли никогда, с первого полета и до сих пор, не оставляло ее равнодушной.

— Как всегда? — не поворачиваясь к ней, громко спросил Климий, перекрывая гул заработавшего мотора.

— Конечно!

«Как всегда» — это значило: сделать несколько кругов над Городом, над самыми красивыми местами — вокруг Университета, над окружным городским каналом, над ипподромом, над храмами, кольцом окружающими Дворец императора, над Храмом Бога Единого, над блестящим круглым куполом Главного энергоцентра и только затем — к Трассе.

— Насмотрелась? — Климий специально для Таллури вел латуфу не спеша.

— Как всегда — и да, и нет! — под ними потянулась главная Трасса, здесь не было уже ничего интересного, и она откинулась на сиденье.

Климий чуть снизился и влился в общий поток.

— Скажи заранее, где приземлиться, здесь же не очень далеко, судя по твоим описаниям, — напомнил ведущий.

— Да-да, я помню.

Латуфа — не лошадь Ечи, и через полчаса Таллури уже видела близкие горы и тот самый лес. Отчасти по памяти, отчасти интуитивно она определила — вон там, у самой кромки леса, где валуны у трассы лежат несколько необычно, а вдали виднеется небольшая деревня и расстилаются поля, там-то и надо остановиться.

Дождь кончился, но небо еще хмурилось, и Климий за— ставил ее напялить непросохший и оттого тяжелый плащ. Подумав, рассудительно сказал:

— Вот что. Будет разумно, если в течение суток наше с тобой сознание будет открыто для взаимных сообщений. На случай, если что-нибудь случиться или ты не найдешь Энгиуса. Также ты сообщишь мне, что добралась до места и когда тебя забрать обратно. Если в течение суток телепатемы не будет, я вернусь и буду ждать на этом самом месте.

Сдержанно попрощался и улетел. Таллури провожала его взглядом до тех пор, пока старенькая студенческая латуфа не скрылась за горизонтом.

Мощеную дорогу Таллури одолела довольно быстро и легко нашла по-прежнему малоприметную тропу, что вела в лес, и дальше — к подножию горы. А вот с самой тропой не заладилось: на ближайшей же поляне Таллури запуталась и не могла разобрать, куда идти дальше. Перепробовав все способы поиска, проплутав около часа и не найдя выхода с поляны, она уже всерьез подумывала телепатировать Климию и вернуться на Трассу, когда вдруг ей пришла замечательная мысль — «позвать» Ечи. Таллури села, прислонившись спиной к сосне, и обратила к Ечи мысленный зов. «Если в течение трех часов лошадь не появится, отправлюсь обратно», — устало решила она.

Но не прошло и часа, как Ечи появился с другой стороны поляны, выйдя из густого леса. Он пофыркивал, обмахивал себя хвостом и поминутно оглядывался. За ним трусила молодая кобылка с маленьким белым жеребенком, мастью под стать Ечи. Гордый Ечи еще раз оглянулся на жеребенка, приглашая и девушку оценить столь прекрасное потомство. Остаться безучастной было просто невозможно!

— Ечи, миленький, какой у тебя славный детеныш! Жизнерадостный и полный энергии жеребенок взбрыкивал и к себе не подпускал, да и мать тревожно заржала, едва Таллури потянулась его погладить. Тогда, внося нотку покоя и гармонии, рядом встал Ечи, и Таллури погладила жеребенка.

До подножия горы Ечи дошагал уверенно, словно не замечая высоченной травы и зарослей подлеска. Сидя на его спине, Таллури то и дело благодарно гладила коня по холке. Ечи в ответ прядал ушами и добродушно фыркал. У каменистого подъема лошади оставили девушку и чинно удалились, приняв напоследок угощение — лепешки из ее дорожного запаса. Через короткое время белые крупы животных исчезли за мокрыми деревьями.

Проглядывавшее сквозь тучи солнце клонилось к закату. «Надо поторапливаться», — подбодрила себя Таллури. Подъем вверх был самым трудным, зато здесь она различала тропу четко и на закате добралась наконец до пещеры Энгиуса.

Она, конечно, мечтала сразу же застать наставника в его жилище. Но, когда именно так и произошло, все-таки искренне изумилась. Энгиус был здесь, спокойно сидел у очага и явно поджидал гостей: в одном котелке кипела какая-то снедь, в другом, отставленном в сторону на подставку из камней, душисто дымился травяной чай. А рядом в большой деревянной миске густо растекся кусок ароматного лесного меда.

Таллури вошла в пещеру, глядя на наставника счастливыми глазами, и долго не решалась вымолвить слово. Но про себя повторяла: «Как я рада тебя видеть!» Он улыбнулся в ответ. Затем сделал приглашающий жест: «Входи же», а вслух произнес:

— Как видишь, я ждал тебя.

— Я не спрашиваю, как ты узнал так точно.

— Лес сказал: «Человек». Ветер донес: «Гостья». Дождь хлопотал: «Замерзла, устала».

— Это так. Но главное — дошла.

— Я не сомневался. «Передай» ведущему, чтобы ждал тебя на пятые сутки, в полдень. А теперь садись, пей чай с медом, грейся. Давненько мы не виделись. Но наговориться успеем.

Больше ничего не было нужно — лишь этот огонь в оча— ге, радушие в глазах наставника, тишина сумерек, шепот леса и лепет родника меж камней в углу пещеры…

* * *

— Хорошо. Ты все сделала верно.

Энгиус долго слушал (она начала с самого-самого начала), а похвалил за то, за что менее всего Таллури ожидала услышать одобрение: за то, как долго она выбирала первые учебные дисциплины. Она потратила на это немыслимое по здешним меркам время — целый астрономический месяц. И это только для того, чтобы определиться с предметами первой ступени, теми, что изучают законы материи.

Чтобы выбрать, Таллури обошла (день за днем, группу за группой) все (абсолютно все!) учебные площадки. Являлась без разрешения и садилась тихо в стороне. Она всегда молчала, и смотрели на нее подчас с удивлением. Но спрашивать, зачем человек пришел, здесь было не принято — ее и не спрашивали. А она смотрела и слушала.

— Что же служило знаком для выбора? — поинтересовался Энгиус.

Знак был только один — пробуждение непреодолимого интереса. И не рассудочного (мол, так надо, или — «этот предмет, кажется, необходим»), а сердечного. Именно сердце должно было дать ответ: нужно ли изучать ту или иную науку или время и силы будут потрачены напрасно?

— Интеллект для выбора не понадобился? — иронично улыбнулся Энгиус.

Отчего же, понадобился. Но рассудок должен был согласиться с сердцем, иначе его доводы не принимались.

Вот в этом-то месте своего рассказа Таллури и услышала похвалу наставника.

— Итак, что же ты в конце концов выбрала? Впрочем, погоди, я попробую угадать. Так, прежде всего — звезды. Астрономия?

Конечно! Как можно не обратить взора к полному загадок небу?

— Письменность опускаю, это ты решила давно и наверняка уже сиднем сидишь в библиотеке.

Ну, это-то не секрет! Таллури еще в Храме Жизни уши всем прожужжала про книги и рукописи.

— Что-нибудь, немного, из точных наук. Скорее всего — математика.

Да! Строгая красота формул сразу покорила ее сердце.

— Науки земли? Физика, химия, география — вряд ли. Пожалуй, только история. Как насчет истории?

Таллури довольно часто напрашивалась в компанию к Климию и Нэфетису, когда группа древней истории отправлялась на раскопки. Но что ее туда влекло, на этот вопрос Таллури затруднилась бы с ответом.

— Затрудняешься? — Энгиус поднял брови. — Ты удивляешь меня. Может, ты просто не давала себе труда задуматься? Ведь на раскопки ты попадала не просто так, неслучайно и не из праздного интереса. Ну-ка, сосредоточься…

…Далеко на юге, на гигантском горном плато, даже глубокой осенью было знойно. В полдень припекало так, что каменные руины древнего города плыли в колеблющемся мареве, и даже самые одержимые историей ушедшего мира студенты вынуждены были прерваться на отдых. Утихали стук инструментов и шорохи шагов, умолкали голоса — лишь стрекотали кузнечики, время от времени с ворчливым жужжанием проносился жук, а в синей вышине, в полном безмолвии, нескончаемо долго парил силуэт большой птицы.

Северянка Таллури плохо переносила жару. Она усаживалась в тень самой высокой из уцелевших стен, прямо среди обломков, и закрывала глаза, чтобы слушать и слушать тишину. Может, ради этой тишины Таллури и была здесь?

О, она не была пустой, эта тишина! Безмолвие величественных руин таило в себе нечто живое: от давно рухнувших храмов, от некогда монументальных колонн, ныне подпиравших лишь небо над собой, от все еще великолепных ста— туй неведомых героев, от портиков с надписями на забытом языке — отовсюду на Таллури надвигалось былое. И прежде всего — голоса… Да-да, голоса: шум толпы на площади, выкрики торговцев, женский смех, деловитые мужские переговоры… Она их слышала!

Сначала — только слышала. Затем — выучилась «видеть» прошлое этого разрушенного города…

— И начала подсказывать, где лучше вести поиск артефактов? — предположил внимательно слушавший Энгиус…Климий сначала очень удивился:

«Как ты можешь знать? Мы всей группой изучали свитки, сравнивали карты, медитировали и составляли план раскопок. И используем приборы, кстати! А ты просто подходишь и тыкаешь пальцем — возьмите, мол, ребята, левее и глубже! Мы должны потратить полдня дополнительных работ, чтобы проверить твое ленивое предположение?»

Он был возмущен. И даже накричал на нее при всех! А в итоге все-таки зря потратил полдня — на поиск в том месте, где они все, видите ли, наметили!

Таллури осталось только ждать. Впрочем, и сомневаться: ведь она, разумеется, могла ошибиться. Подумаешь, увидела в «дневных грезах», как худой смуглый человек в грязной набедренной повязке и почему-то, словно животное, в медном ошейнике, переносит глиняный сосуд с одного места (где искал теперь Климий) на другое (что «нашла» Таллури).

Таллури не понимала ни того, что именно ищет ее ведущий, ни научной ценности искомого, ни значения руин этого города на исторической карте Атлантиды, но «видела»: безумно напуганный и потный от страха человек в ошейнике очень торопится. И «слышала»: он что-то бормочет себе под нос. Она умела запоминать незнакомые слова помногу, даже очень длинными фразами, а человек в ошейнике повторял всего-то несколько слов: «Бууд-риэ-ноакса-оу-куттум». Так она запомнила.

Забывшись на мгновение, она стала повторять эти слова вслух, даже пропела несколько раз, и выходило неплохо:

«Бууд — риэ — ноакса — оу — куттум — буудриэ — ноакса…» Очнулась, когда Климий встряхнул ее за плечи: «Что? Что ты сказала?!»

Ну, сказала и сказала. Разве ее здесь кто-то слушает? Таллури недовольно высвободилась из рук ведущего. Но тот настаивал, а потом вдруг смущенно попросил: «Извини. Где, ты полагаешь, надо искать?» Она не стала вредничать, хотя ругал-то он ее при всех, а извинился наедине. Подошла и наступила ногой на нужное место — здесь. Через полчаса из земли извлекли великолепную амфору с дивным геометрическим рисунком, полную монет, украшений, а главное — глиняных табличек с диковинными знаками. В эти таблички вцепилась вся поисковая группа разом. Они даже забыли перевести ей слова того несчастного человека в ошейнике!

— Энгиус, что значит «бууд-риэ-ноакса-оу-куттум»?

— Это древний язык, ты не могла его знать, а запомнила верно. Насколько я понимаю, что-то вроде: «Гибнет Ноакса, о боги!» Ноакса — это тот разрушенный город. А медный ошейник надевали рабам. Видимо, он перепрятал сосуд хозяина. Ну, теперь-то ты понимаешь, зачем оказалась там?

Таллури понимала лишь, что прошлое оживало для нее. Она его чувствовала: «видела» и «слышала».

— Не каждому пространство открывается, как тебе: так, что и время не имеет большого значения. Да-а, — Энгиус со значением покивал, — не зря рисковали солдаты Особого корпуса. Ты можешь послужить Атлантиде!

— Чем? Искать древние артефакты? — она пожала плечами. — Моя жизнь — в обмен на старые горшки? Моя жизнь со всеми мыслями, чувствами, желаниями, вся-вся без остатка — на алтарь науки? Да нет, мне очень нравится учиться. Знание — это… — она запнулась, подбирая слова, — это для меня очень важно! Но неужели никого не будут волновать мои чувства?

— Прежде всего они не должны так волновать тебя саму.

— Не уверена… — она смутилась под бесстрастным взглядом Энгиуса.

— Посмотрим, посмотрим. Расскажи, чем еще занималась. Только коротко.

— Немного левитации, общая физиология человека, рисование, музыка, природа и животные, лекарственные травы. В общем, всё.

Они поговорили о выбранных и пройденных ею дисциплинах.

— Ты посоветуешь мне что-нибудь еще?

— Хм, давно я тебя не видел, — он с прищуром смотрел на Таллури. — Повзрослела, посерьезнела. Давай-ка спать, на сегодня довольно. Побудешь у меня еще четыре дня, как я сказал, потом я уйду. А ты вернешься к себе.

* * *

Четыре дня вместили многое. И протекли быстро.

Подарок, строгой расцветки плед — хвала Единому! — Энгиусу понравился. Нещедрый на похвалу, он благодарил мастерицу от всего сердца:

— Сделано, конечно, со старанием и вкусом. Но больше: ее мастерство — это талант самой души! А значит, будет даровано ей и в следующем воплощении. Плед — нужная вещь, спасибо. Благодари от меня.

Но лучезарное настроение не было стихией Энгиуса. Словно верный какому-то неведомому долгу или неодолимому внутреннему побуждению, он нередко впадал в пасмурное расположение духа. Если не сказать — мрачное. И тогда начинал говорить, хмуро вглядываясь в огонь. Или вглубь себя? А может, в некую враждебную даль, что таила угрозу его родине, его друзьям, его служению, Знанию, наконец?

Когда он так смотрел, на Таллури надвигалась тьма. Словно входили в жилище незваные гости с пугающе мрачными лицами, вставали вдоль стен и смотрели — скорбно долго, угрюмо. Как же ей хотелось «выгнать» их вон! Ведь в спасшем и приютившем ее солнечном краю, среди друзей, при благополучном, даже безмятежном, течении жизни она почти совсем забыла ужасы гибнущей Гипербореи. Забыла о личных потерях: родителях, сестре, братьях. Не хотела помнить и о проблемах самой Атлантиды. И теперь, когда приемный отец напоминал обо всех этих бедах, его речи казались особенно гнетущими.

Но Таллури внимательно слушала. На этот раз разговор шел о катаклизмах, медленно, но верно разрушающих огромную островную империю, и о проектах, призванных сберечь хотя бы малую толику знаний и ценностей Атлантиды.

— Свидетельства о погибших цивилизациях почти всегда бывают скудными, а хуже того — противоречивыми. Что, например, может остаться от нас? Что может уцелеть в бушующей стихии землетрясений и цунами, а паче всего — в пучине времени? Мифы. Да-да, мифы и эпические предания. Еще — камни: мегалиты, руины, стелы, черепки да фрагменты статуй — вот что уцелеет в веках. Ничего сверхнового. Всеобщая катастрофа оставляет в живых лишь тех, кто способен уцелеть любой ценой. Это, разумеется, будут люди простые, не ученые и не мыслители, не поэты и не художники. А значит, культура и науки забудутся. История в каком-то смысле начнется заново. Словно человечество только что родилось. Тотальные катаклизмы бросят нашу цивилизацию не столько в хаос, сколько в дикость! Будущие историки по останкам нашей цивилизации заключат, — он усмехнулся, — что Атлантида была вполне дикой языческой страной. Поэтому решено с переселенцами отправить учителей и просветителей.

— С какими переселенцами?

— Не знаешь? Впрочем, откуда. Да, с переселенцами — людьми из гибнущих областей. Первые группы спасенных из разрушенных и ушедших под воду городов Алкоэны и Наттуны уже отправлены. Их перевозят в северо-восточную часть континента Великого Солнца, или Черного континента, туда где дельтой растекается большая плодородная река. А из сейсмически опасной долины Муус, куда стремительно наступает океан, — в тропические леса Великой Западной суши, континента, лежащего от Атлантиды на западе. Вот с этими-то переселенцами и отправляются учителя и просветители. Мы пытаемся создать очаги нашей цивилизации по обеим сторонам Атлантики. А кроме того, в разбросанных почти по всем континентам регионах, которых, как просчитано, катаклизмы не достигнут. Там живут дикие племена. Но, на мой взгляд, атланты переоценивают способности и возможности аборигенов.

— Посланцы отправляются к диким племенам?

— В этом полагают залог успеха: дикие племена выживут и должны будут хранить завещанное им до той поры, когда сами же, развившись, смогут расшифровать, — Энгиус помолчал. — Если, конечно, донесут в целости и сохранности.

— Ты сказал «завещанное». Что ты имел в виду?

— Что-то передается в виде артефактов: золотые таблицы, приборы, пирамиды и другие мегалиты. Что-то — в виде практических навыков и знаний. Например, новые для них растительные культуры — маис, табак, какао, кофе; новые технологии строительства, новые знания в мореплавании. Многое…

— И летучие машины?

— Нет. Это ни в коем случае. Слишком рано! Это и для многих атлантов-то было, возможно, рановато. Многие знания и технические средства Атлантида получила просто в дар. Наша цивилизация нисколько не потрудилась, чтобы обрести их, а следовательно, лишь немногие смогли оценить по достоинству дар высших существ, звездных гостей-наставников.

— Звездные наставники совершили ошибку?

— Может, и да. А может, всё же рассчитывали на лучшее в нас. Как рассчитываем мы, передавая дикарям наши собственные достижения. Звездные наставники желали нам добра, но даже они не предугадали многого.

— А что еще передается, Энгиус?

— Мифы и легенды. Последнее, на мой взгляд, наиболее ценно.

— Не может быть!

— Уверяю тебя. Ведь мифы — зашифрованное Знание. И они долговечнее камня, поэтому дойдут до будущих поколений, до цивилизации, способной не только хранить, но и расшифровать их. Хотя, — он с досадой поморщился, — и к мифам, для «красоты», станут примешивать выдумки и вздор! Духовные заветы переродятся в свою противоположность. Золотые скрижали? Переплавят. Теоретические знания и отвлеченные философские понятия? Без применения они теряются, угасают.

— Как зарастают травой нехоженые тропы, — произнесла Таллури, пытаясь снять накал его речи.

Но тщетно. Энгиус говорил будто в болезненном жару, даже не для нее, а для себя — повторяя и анализируя вслух то, что наболело. Таллури слушала внимательно, с горечью, но сопереживать наставнику в полной мере она не могла: государственные проблемы не так уж волновали ее, и ей было нестерпимо жаль времени да и сил, которые наставник тратит сейчас на их «обсуждение» с ней.

— Неужели всё так мрачно? — она не могла сдержаться, и в ее голосе прозвучал упрек. Энгиус не обратил внимания.

— Я знакомился с выводами императорской Коллегии, которая контактирует с малоразвитыми племенами Великой Западной Суши. Очень неутешительно.

— Что произошло?

— Я приведу тебе только один пример, и его довольно. Тамошние учителя-миссионеры, призывая поклоняться Богу Единому, главным упомянули даровать Богу свое сердце — всю его глубину и сокровенность. Аборигены же поняли буквально. На алтари легли живые человеческие жертвы — их еще бьющиеся сердца извлекались с помощью обсидиановых ножей! А жрецам-просветителям из Атлантиды начали поклоняться как богам. Можно ли привить трепетную ветвь высоких духовных достижений к грубому кусту животных инстинктов? Но Коллегия, невзирая на неутешительные прогнозы и с перевесом всего в два-три голоса при голосовании, настаивает на перспективности просвещения этих племен!

— А мегалиты?

— О, да. Мегалиты — Пирамиды и Сфинкс, а кроме того, некоторые барельефы и голография во фресках, они доживут до высоконаучной цивилизации. Некоторые племена аборигенов уже получили проекты строений идеальной пирамидальной формы. Своеобразные образцы. С мифологизированными пояснениями их назначения и конструктивных решений.

— Ну, вот же!

— Да, доживут, — мрачно усмехнулся он, — доживут, чтобы навсегда остаться бессмысленным памятником нашей недальновидности. Уже сейчас аборигены пытаются «приземлить», свести к практическому использованию все пира-мидионы. А работа ведется всего-то лет пятьдесят. Ну, сто — если учесть и два поколения подготовки племен к контактам с высокими расами. Что же будет с пирамидионами через тысячу лет? Остается надеяться на шифры самих строений.

— Шифры строений? Что это?

— Например, само расположение Пирамид и Сфинкса: в проекции определенных созвездий, причем не в теперешнем их расположении на небосводе, а с учетом прогнозируемого через века смещения. И… немало другого. Но у многих, и у меня в том числе, надежды мало. Хотел бы я, — вдруг воскликнул он особенно горячо, — оказаться среди рожденных под тем, будущим, небом! Может, я сам смог бы помочь ученым будущего!

«Родиться еще раз, — воскликнула про себя Таллури, — чтобы, разбудив свою древнюю память, в будущем веке участвовать в разгадке тайн мифов и мегалитов?! Вот это да!»

— Именно! — откликнулся Энгиус на ее «восклицание». — Я говорил об этом с близкими мне по духу людьми. Они того же мнения. И намерены ходатайствовать перед Коллегией по расовым контактам, а может быть, даже перед Звездным наставником, об особом ритуале — ритуале Последней трансформы, — он вдруг озадачился: — Хорошо ли, что я говорю с тобой об этом?

— Хорошо, хорошо! — подхватила распираемая любопытством Таллури не раздумывая. — Впрочем, я не знаю, что это — Последняя трансформа?

— Смерть. Что же еще?

— Ой, — вздрогнула она, — а почему ты теперь о ней думаешь?

— Потому что я всегда помню о смерти! — рассмеялся он. — Существует ритуал, ее сопровождающий, — ритуал Последней трансформы. Ну, и что ты так испуганно на меня смотришь! — вдруг воскликнул он. — Это даже возмутительно так смотреть! Ты, быть может, не подозревала, что все люди умирают?

— Да нет… Просто… Немного страшно.

— Вот еще — страшно! — фыркнул Энгиус. — Мне продолжать?

Она поспешно закивала.

— Так вот. Мы намерены, — он возвысил голос, — просить о ритуале, призванном даровать душе свободу выбора будущих рождений. Гарантии, конечно, нет, — тут он заговорил тоном ниже, словно смущенно, сам с собой. — Но все же это шанс. Хороший шанс. Ритуал плюс несгибаемое намерение! Я выбрал бы родиться, возможно, что и не раз, для того, чтобы хранить наше Знание!

Таллури смотрела на наставника с восхищением. Но, восхищаясь им, спрашивала себя: а могла бы она мечтать о подобном ритуале для того лишь, чтобы рождение за рождением хранить, приумножать и нести другим Знание? Она не знала. Спросила осторожно:

— Энгиус, все ли должны, ну, то есть всем ли требуется при Последней трансформе знать точно, чего хочешь в следующем рождении?

Он воззрился на нее удивленно.

— В твоем вопросе много путаницы. Во-первых, этого ритуала надо еще удостоиться. Это не ты решаешь! Во-вторых, что значит «требуется»? Это уж тебе решать — как ты прожила жизнь, чтобы в конце нее знать или не знать, чего от тебя ждет Бог и чего ты хочешь сама. Довольно об этом. О Последней трансформе не говорят так много. Здесь нужны размышления всей жизни, весь твой опыт. А ты пока его не имеешь.

Таллури подумала о своих горестных потерях, и он тут же поправился:

— Почти не имеешь.

Разговор, похоже, исчерпался. Или иссяк запал Энгиуса. В любом случае Таллури была ужасно рада покончить с мучительной темой Она уже не в состоянии была слушать ни про возможную гибель страны, которая ее приютила, ни про ужасы, которым подвергались миссионеры, ни про ответственность перед великим Знанием — больше ни про что подобное! Всё это было бесконечно мрачно и причиняло боль душе. А Энгиуса подобные разговоры, будто наоборот, преисполняли пламенной энергией. Хорошо, что он наконец закончил.

Он отослал ее за рыбой к речке. Потом велел ее запечь на углях. Потом они обедали, и он расспрашивал ее о том и о сем. Вроде бы ни о чем серьезном: снова о занятиях в Университете, о подругах, о снах, о ведущем… На Климии остановился:

— Это хороший молодой человек из очень порядочной семьи с твердыми устоями. Он может стать жрецом. Но станет ли? Это пока сокрыто. В любом случае благодаря его прилежанию и эрудиции для него всегда открыт путь ученого. Что ты о нем думаешь?

— О, он очень умный!

Энгиус улыбнулся:

— Для тебя — да. Что еще?

— Климий внимательный, очень собранный и целеустремленный. Много молчит. Мы мало общаемся, но он заботится обо мне. Этого достаточно.

— Хорошо. Знаешь ли ты, что в паре «ведущий — ведомый», как правило, встречаются люди схожих судеб. Именно поэтому, преуспев на своем пути, ведущий способен помочь ведомому.

— Значит ли это, что, если Климию суждено стать жрецом и он станет им, судьба и меня приведет на служение в Храм?

Возможно, в ее голосе Энгиус услышал настороженность и неудовольствие, так как произнес он довольно сурово:

— И это было бы хорошо для тебя! Впрочем, фатума здесь нет. По какому пути тебе идти, здесь, в Атлантиде, за тебя решать никто не будет. Здесь это не принято. Выбор за твоим сердцем. Я хотел лишь спросить, знаешь ли ты, что совпадения ваших судеб часты?

— Нет, это новое для меня, — Таллури почувствовала, что он ждет от нее согласия с этой новостью и согласия радостного. Но сердце ее молчало, и Таллури не произнесла ни слова.

Энгиус вздохнул. Таллури же с нетерпением ждала от него другого: совета — чем заняться до лета? За какой новый предмет взяться? И она так и этак формулировала про себя этот вопрос, словно перекатывала во рту маленький камешек-голыш. Видимо, она делала это слишком энергично, так как Энгиус весело рассмеялся:

— Ох, Таллури, ты давишь на меня, нетерпеливое создание! Внешне — почти совсем взрослая девушка, а душой, как я посмотрю, сущее дитя. Нетерпеливое и порывистое дитя.

Он еще говорил с ней — о звездах, о Судьбе, о знаках свыше, о послушании воле Бога, о многом очень важном и невероятно интересном. Но советов не давал. И, лишь провожая ее обратно в Университет (когда она уже отчаялась получить его совет, а вернее, сочтя, что в отсутствии совета наставника сокрыт особый смысл), Энгиус неторопливо проговорил:

— На первой ступени под руководством учителей вы изучаете законы материи, на второй — знакомитесь с про— явлениями и закономерностями мира невидимого, нематериального. На третьей, до которой многие доходят, жрецы объясняют переплетение видимого, материального, и незримого. Их взаимопроникновение и влияние. На четвертой, где оказываются немногие, углубленно изучаются законы духовного мира. О дальнейших ступенях говорить сейчас бессмысленно. Итак, ты прошла первую ступень. Почти всю. И спрашиваешь, на что еще направить свое внимание. На этом этапе ты моего совета не получишь. Ты верно догадываешься — сейчас важно, чтобы ты сама приняла решение. Не бойся, если упустишь что-то важное, на это непременно обратят твое внимание. Дальше тебя ждет вторая ступень. Первый ее, легкий, этап. Чему ты радуешься, глупейшее создание? Я сказал «легкий», иными словами — не требующий труда, но не сказал «простой». Именно — непростой, требующий рассуждения, размышлений. Не потеряй себя, не измени себе — вот единственный совет.

Уже прощаясь (он спустился с ней к подножию горы, где уже поджидал добрый Ечи), Энгиус добавил:

— Если не будет особой нужды, до лета не появляйся. Или, знаешь, лучше приходи, когда начнешь новый этап, — улыбнулся, — нетрудный, но сложный.

* * *

Климий опаздывал. Это было на него так непохоже, что Таллури начала волноваться. Она довольно долго стояла на обочине Трассы, поджидая его и с нетерпением вглядываясь в синюю даль: не узнает ли она издали зеленую латуфу?

Дважды мимо пролетела мини-линза (младшие чины) императорского контроля. Через приоткрытое окно летательного аппарата служащий контроля поглядывал на нее с усталым неодобрением, видимо, определяясь: задержать или не стоит? Это беспокоило.

Наконец Климий появился. Он приготовил сюрприз: с заднего сиденья весело махала рукой Рамичи.

— Вот, — мотнул головой Климий, — напросилась тебя встречать. Извела меня. Всю дорогу: «Скоро? Скоро?» Сил моих нет!

Подружки обнялись. Устраиваясь рядом с Рамичи, Таллури спросила:

— Ты опоздал. Это она тебя задержала?

— Вотужнет! — ответила за него Рамичи. — Что-то с мотором случилось.

— Поломка?

— Да нет, — Климий уже набрал высоту и выравнивал курс. — Странная какая-то штука. Вот здесь, через систему автоматического оповещения, — он ткнул пальцем в небольшой дисплей прямо над штурвалом, — от Центра полетов прошел приказ: «Всем без исключения немедленно приземлиться. Ждать разрешения на продолжение полета».

— Что это значит?

Климий пожал плечами, на его лице отражалось недоумение:

— Сам не знаю. Такого никогда не было, даже во время последней смуты.

— Было-было! — возразила Рамичи. — Помнишь, мы в Ур летели? Пришлось сесть чуть ли не на два часа. Сейчас-то меньше.

— Конечно, — терпеливый Климий дождался, пока она закончит, — так и было. Но теперь, ты не заметила, а это чрезвычайно странное обстоятельство: во время нашей остановки выключились все приборы. Даже аварийный источник питания не работал. И я думаю…

— …что если бы мы не послушались приказа… — ахнула Рамичи.

— Мы бы разбились, — сухо закончил Климий. — Мне приходит в голову и другое: что за этим стоит? Политика? Экология? Да и технически — как это было устроено? Надо спросить у Тэрча.

— Энгиус говорил мне, что во время технологических катаклизмов шанс на выживание получат лишь те, кто живет в согласии с природой. Без машин.

Климий задумчиво хмыкнул.

— Ой! — вдруг громко воскликнула Рамичи. — Смотрите, портал!

— Порталов не видала?! Кричать-то зачем? — рассердился Климий. — Ты напугала меня! — впрочем, он тут же повернул голову и взглянул в окно: — Ну, да. Портал. Этот не из новых, он всегда здесь был.

— Интересно, куда он ведет? — Рамичи мечтательно вглядывалась вниз.

Сооружение было хорошо видно: две чуть изогнутые полупрозрачные колонны молочного камня, увенчанные звездообразными «шляпками», — издали это было похоже на два экзотических цветка, склоненных друг к другу и соприкасавшихся головками. Вокруг — обычная мощеная площадка, а из-под колонн ровной полосой уходила дорога. На краю площадки — небольшая стела с надписью.

— Что там написано? — Рамичи не отрывалась от окна.

— Отсюда не видно.

— Могу я узнать, — вежливо поинтересовалась Таллури и тоже посмотрела в окно, — о чем вы?

— О портале, конечно. Разве это непонятно? — Рамичи удивленно оглянулась на подругу.

— Мне — непонятно. Я не знаю, что такое «портал».

— Ну… — Рамичи набрала воздуха. — Портал — это… — она еще набрала воздуха. — Он нас переносит в другие места.

— Латуфа тоже нас переносит, — заметила Таллури. — И Ечи умеет.

— А портал может перенести вместе с латуфой и Ечи! — Рамичи подумала и обернулась к Климию: — Объясни ты. Почему ты молчишь?

— Я с удовольствием тебя слушаю: «Портал переносит вместе с латуфой и Ечи». Прекрасное объяснение! — он рассмеялся, и Рамичи ткнула его в бок пальцем. — Очень просто: портал — это устройство для телепортации, то есть для мгновенного переноса объекта из одной точки пространства в другую, всегда — строго определенную, где находится такой же портал, срабатывающий в этом случае на прием. Перенести можно как отдельного человека, так и машину с пассажирами. Или с Ечи, — он подмигнул Рамичи. — Например, портал «Атлантида — Наттуна» работает как транспортная линия в обе стороны. Время телепортации — не более двух минут.

— Климий, — голос Рамичи вдруг сделался очень печальным. — Климий, дорогой, ты забыл: Наттуны больше нет. Она разрушена.

Он подавленно смолк. Рамичи едва слышно шепнула Таллури на ухо:

— Там погиб его ведущий. А Климий будто все время забывает об этом, его сознание не вмещает этой потери. Мне его так жалко!

Чтобы отвлечь друзей, Таллури предложила:

— А может, снизимся и посмотрим на этот портал? — она показала на молочно-белые сияющие колонны, медленно уплывающие назад. — Давай, Лим!

Рамичи оживилась, и Климий заложил поворот.

Они медленно описывали круг над порталом — очень низко, насколько латуфа вообще могла снизиться, как вдруг пространство меж колонн озарилось бледным голубоватым свечением.

— Вам повезло! — воскликнул Климий. — Смотрите, сейчас он сработает на прием.

Девушки прильнули к окну. Вслед за бледным свечением последовало новое изменение — по колоннам побежали синие искры.

— Это предупреждение о скором появлении объекта, — прокомментировал Климий.

Искры перестали мерцать, и теперь на колоннах ровно светились синие огни.

— Вот сейчас, — последовал новый комментарий, — как только огни переменятся на красные, появится объект.

И действительно, огни стали красные, и через мгновение («Что же это будет?») меж колонн, словно из ничего, появилась небольшая валликса густо-сиреневого цвета. По ее корпусу бежал легкий парок. Валликса прокатилась немного вперед по полосе, резко затормозила и замерла. Видимо, от толчка при торможении ее люк приоткрылся, и в образовавшуюся щель, суетливо хлопая крыльями, вдруг вырвалась крупная пестрая птица. Хрипло вопя, она стала описывать круги над валликсой, периодически как бы хромая — проваливаясь вниз в воздухе.

— Попугай! — засмеялись девушки.

— Привязали за лапу. Теперь дергают и пытаются втащить обратно, — заметил Климий. — По всему видать, это опытный беглец.

— Это, наверное, северяне, — предположила Рамичи. — Они обожают ярких птиц.

В это время дверца отъехала полностью, и из валликсы выскочил сердитый мужчина. На нем были широкие штаны, длинная, ниже колен, просторная рубаха, а на голове — круглая разноцветная шапочка.

— Точно, северяне! — удостоверилась Рамичи.

Одной рукой мужчина стал немилосердно тянуть к себе попугая, другой — делал энергичные жесты, «объясняя» питомцу, насколько тот не прав. Через минуту к мужчине присоединились двое ребятишек и, наконец, женщина. Все — в круглых пестрых шапочках. Дети прыгали вокруг отца, увеличивая суматоху, женщина металась от мужа к детям, урезонивая всю компанию и смущенно поглядывая на студенческую латуфу, с бесцеремонным любопытством зависшую прямо над их семейной «сценой».

Рамичи и Климий хохотали во все горло, а Таллури под шумок «послала» попугаю подсказку — тот вдруг сделал в воздухе кульбит, щелкнул своим внушительным клювом и — свободно взмыл вверх, унося на лапке обрывок злосчастной веревки. Семья северян уставилась в небо.

— Ура! — ликуя, закричала Рамичи. — Свободу прекрасной птице!

— Молодец! — Таллури помахала попугаю двумя руками.

— Ты зачем хулиганишь? — оглянулся на нее ведущий.

— Животным телепатировать не запрещено, — парировала она.

— Это так, если ты никого не подвергаешь опасности и не затрагиваешь ничьих интересов. А в данном случае ты конфликтуешь с собственниками животного.

— Да ладно! — возмутилась Рамичи. — Тут просто необходима была помощь! А они нипочем не догадаются, что это мы «подсказали» попугаю.

Тем временем отец семейства затолкал домочадцев в сиреневую машину, и валликса улетела.

— Давайте спустимся? Лим, миленький, ну, пожалуйста! Мне очень хочется посмотреть портал, — попросила Таллури, умоляюще глядя на ведущего.

— Таллури, так нельзя смотреть, — неожиданно улыбнулся он. — Это же настоящее насилие: под таким взглядом сердце тает! — но к порталу спустился.

Вблизи портал оказался просто огромным. Пока Таллури смотрела вверх на высоченные колонны (локтей тридцать, не меньше!), Рамичи отправилась к стеле.

— Это указатель, — крикнула она оттуда. — Он гласит, что портал общедоступный и ведет в Бичентуну. Это на севере, очень большой город.

— Лим, — спросила Таллури, — а порталы все такие огромные?

— Нет. Этот и правда большой — для людей и машин. А теперь, — он вздохнул, — есть мертвые порталы. Как тот, что когда-то вел в Наттуну. И есть, что продолжают функционировать, но соединяют давно обезлюдевшие местности. Ладно, посмотрели? Давайте-ка в машину.

* * *

Идея непременно воспользоваться порталом («Ну хоть каким-нибудь! Хоть самым простеньким — куда-нибудь недалеко!») овладела душой Таллури еще на Трассе.

Для начала она, разумеется, попросила Климия сопроводить ее через портал, какой он сам бы выбрал. Но Климий отказался наотрез:

«Да ты что! Сейчас у меня столько учебы и работы! Да и разрешение у меня — только в пару городов, где есть жреческие обсерватории. Тебе там будет неинтересно. Давай как-нибудь потом, позже. Ладно? Не обижайся, я правда не могу сейчас».

Таллури не обиделась. Но и идею из головы не выкинула. Не получилось с Климием — она обратится к Тэрчтитлону. Конечно, к Тэрчтитлону! К кому же еще?

В тот день, когда Климий и Рамичи привезли ее в Университет, на студенческой площадке для латуф их встречали Нэфетис и Тэрч. Рамичи тут же бросилась к своему ведущему с историей про северян и попугая. У Климия же было свое сообщение — о перебое с энергоснабжением. Его рассказ, само собой, достался Тэрчу, но и Таллури он был интересен — она встала рядом послушать.

Тэрч тут же принялся теребить свой длинный нос и задавать Климию вопросы. Очень специальные вопросы, технические. Совсем непонятные Таллури. Как, впрочем, и ответы Климия. Но она не отходила и продолжала завороженно слушать:

— И долго? С час? Немыслимо!

— Учти, Тэрч, что и аварийка при этом — по нулям!

— А твой персональный кристалл?

— Говорю тебе — абсолютно все приборы! Персоналку я и пробовать не стал.

— Может, и зря. Я же тебя учил!

— Да не в том дело, что я не смог бы, но приказ прошел — сесть всем без исключения. К тому же, — Климий покосился на девушек, — я был не один, а наш кристалл, тебе ли не знать, не зарегистрирован!

Тэрч странно, будто досадуя, посмотрел на друга, поразмышлял немного и изрек:

— Жаль. Прекрасный момент был опробовать.

— Без тебя — нет! — отрезал Климий.

— Да, а что там с Бичентунским порталом?

— Так, ерунда. Северяне упустили ручного попугая, позабавили наших девчонок, — он умолчал про «подсказку» Таллури, но все же бросил на нее короткий взгляд.

— Вот, еще один шанс упущен! — проворчал Тэрч. — Сразу после срабатывания на прием портал легче всего загружается программой «отправление». Мог бы попробовать.

— Ну, знаешь! Мне не хватало только девчонок на север отправить без разрешительных документов. Ты все-таки ужасный авантюрист, Тэрч! — тут Климий наконец обратил внимание на Таллури: — Посмотрите-ка, и эта тут как тут, стоит с разинутым ртом!

— Скажи мне «кыш», — Таллури показала ему язык, и Климий погрозил ей кулаком.

Ей ужасно понравилось, что Тэрч — «авантюрист». Так его, кажется, назвал Климий?

Она все время думала про портал и выждала некоторое время, полторы-две декады, из вежливости — не решит ли ведущий все же взять ее с собой? А потом отправилась в мастерскую к Тэрчу.

Тэрч, в обвислом и перепачканном хитоне, спал прямо на полу посреди мастерской, нежно сжимая в грязном кулаке какую-то железку. Когда Таллури бесцеремонно растолкала его, он просто уселся тут же, не сходя с места, и, продолжая сжимать в руке железку, стал сонно слушать Таллури. Как только она удостоверилась, что Тэрч в состоянии воспринимать ее слова, она без обиняков сообщила о своем непреодолимом желании «опробовать» любой портал. В любом направлении. В любое удобное Тэрчу время.

Он молчал, не отрывая взгляда от своей железки. Тогда Таллури, оглянувшись и снизив голос, добавила:

— И, знаешь, Тэрч, мне ведь все равно — любым способом. Любым!

Тэрчтитлон сломал железку и не спеша отложил ее обломки в сторону, по-прежнему не произнося ни слова. Таллури, чуть не зажмурясь от собственного нахальства, выпалила то, что пришло ей на ум как довод:

— Я поняла, что у тебя есть какое-то устройство, позволяющее пользоваться порталом без специального разрешения.

— Это запрещено правилами, — наконец открыл рот Тэрч.

— А кто об этом узнает? — быстро спросила она.

Тэрч погрузился в размышления, поглядывая то на Таллури, то на свои инструменты, разбросанные там и тут, то в окно мастерской. Потом задумчиво проговорил:

— Кто же все-таки «подсказал» попугаю перекусить веревку? Это ведь тоже против правил.

— Правила иногда приходится нарушать, — вкрадчиво ответила она.

— Это точно, — охотно согласился Тэрч. — А вот Климий этого не любит.

— Я Лиму не собственность! — казалось бы невпопад ответила она, но Тэрч ее понял прекрасно.

Он хмыкнул и покрутил головой, словно справляясь с последними сомнениями.

— Это просто потрясающе, — наконец изрек он, и Таллури обрадовалась, решив, что он одобряет ее затею. — Климия я так и не смог соблазнить опробовать мое изобретение, а тут появляется его ведомая, самоуверенная, как… как… — он не смог подобрать сравнения и развел руками, — и сама вызывается на заведомую авантюру!

— Так ты согласен?!

— Встань-ка сюда, — вместо ответа он указал ей на что-то вроде качелей, висящих в углу меж двух столбиков. Она немедленно вспрыгнула на «сиденье». — Так, — он взглянул вверх, где дрогнула стрелка прибора. — Это весы. Твой вес мне нужен для расчетов. Еще с нами будет Нэфетис. Я ему давно обещал, — «отличный механик» зевнул, взгляд его снова сделался сонным. — Через пару дней я предупрежу вас.

Таллури была так рада, что даже не стала спрашивать, куда они отправятся. Он сам сообщил напоследок, устраиваясь с удобством на полу:

— Хочу добраться до западных гор, там очень красиво. Эх, нам бы еще пару человек в компанию! Да Климий, осторожник, не желает, а Нэфетис боится за Рамичи. Жаль, но ничего не попишешь.

— В большой компании веселее? — предположила она.

— Большая компания больше весит, — буркнул Тэрч. — Мы могли бы проскочить дальше, будто в валликсе.

— А если взять мешки с песком?

— Соображаешь. Но об этом я думал в первую очередь. Не выйдет. Долго объяснять, но датчики портала реагируют на разрешающие сигналы кристалла, в которых заложена информация и о людях. Но с людьми датчики «обмануть» можно, с грузом — нет. Ладно, сойдут и горы. Увидишь, там и правда… здорово… горы… — Тэрч захрапел.

* * *

Горы так горы. И даже очень хорошо. Она жила в горах, у Энгиуса, и полюбила их. В предвкушении приключения Таллури провела два замечательных дня, полных энергии и успешных дел. На третий день к ней подошел Нэфетис.

— Завтра утром, на рассвете, — сообщил он заговорщически. — Подходи прямо к нашей латуфе. Возьми плащ, больше ничего не надо. Провизию берем мы с Рамичи.

— Вы? С Рамичи? — изумилась Таллури. — Тэрч ничего не сказал про Рамичи.

— Понимаешь, — смутился Нэфетис. — Как-то так получилось, мне так неудобно было перед ней: ей же тоже хотелось. И я сказал Тэрчтитлону.

— Ну, если наш главный механик знает, — пожала она плечами, — мне-то, Нэф, что задело.

— И еще, — Нэфетис совсем стушевался, — Климий, кажется, тоже что-то подозревает. Ты до завтра, пожалуйста, не попадайся ему на глаза.

— Я? Только во мне дело?!

Она хотела было высказать Нэфетису все, что она думает о его конспирации, но передумала. Что тут скажешь? Теперь-то ей стало понятно, почему обычно любопытная подружка не выспрашивает, зачем Нэфетис натолкал столько провизии в заднюю часть латуфы, а Тэрч без сна и отдыха всё винтит что-то под ее днищем. Странно, что Климий до сих пор не хватился, чем это занята вся компания.

Впрочем, на рассвете, когда они с Рамичи с одной стороны, Нэфетис — с другой подошли к латуфе, первым, кого они увидели, оказался Климий. Сквозь дрожащие клочки тумана, таявшего в лучах восходящего солнца, Таллури сразу узнала его высокую фигуру. Ее ведущий, всегда такой сдержанный, стоял рядом с Тэрчем и очень сильно размахивал руками. Это был худой знак.

Они приблизились, и Таллури расслышала последние слова Климия:

— …и я понимаю теперь, ты уж прости, Тэрч, за прямоту, почему тебе не поручают ведомых: ты безответственный! Кроме своих технических опытов, ты не думаешь ни о чем, бездумный авантюрист!

Тэрч, с красными и опухшими от бессонных ночей глазами, выглядел раздосадованным, но не обескураженным.

— Ага! — сердитый взгляд Климия уперся в Таллури. — И ни искры смущения в глазах!

— Лим, думаю, ты напрасно волнуешься. Все будет хорошо и… не займет много времени, — она попыталась смягчить его, но тщетно.

— Не займет много времени?! — от возмущения глаза Климия сузились, крылья носа задрожали от негодования. — Я не видел тебя несколько последних дней ни в Храме, ни на утренних медитациях, ни в стенах Университета. Чем ты была так сильно занята?

— Не видел меня? И что же? И я тебя не видела! — она тоже начинала злиться. — Ни в Храме: все эти дни я ходила в малый храм, что в квартале художников и поэтов. Разве я не имею на это права? Ни на медитации: я молилась и медитировала не там, где привык ты, а у дальнего озера, чтобы мне не мешал никто — ни ты, ни случайные люди, ни гуляющие малыши. Вот в Университете я не была — это правда. Зато я встретилась с несколькими преподавателями, чтобы определиться с дальнейшими занятиями.

— Определилась? — буркнул Климий. Он смешался уже при первых ее словах и теперь выглядел смущенным.

— Да, определилась, — Таллури смягчила голос: ей вовсе не хотелось ссориться с Климием.

— Могу я узнать хотя бы, чем ты решила заниматься?

— Конечно, Лим. Я все тебе расскажу. Мне просто некогда было повидать тебя.

— Зато было время уладить дела с Тэрчем, — он смотрел на нее едва ли не обиженно. — Я должен предупредить свою ведомую, а остальным напомнить: несанкционированный проход через портал может быть замечен императорским патрулем. Мера наказания за это высока, — было видно, что он снова начинает кипятиться. — Но, как я погляжу, это никого не волнует!

Таллури подошла к Тэрчу поближе и встала рядом с ним. То же сделали Нэфетис и Рамичи. Теперь Климий противостоял, в прямом и переносном смысле, всей компании. Все молчали. Климий хмыкнул и мрачно посмотрел на Таллури.

— Вот что, — наконец мрачно изрек он. — Раз уж вас не переупрямить, а свою ведомую я одну не отпущу, то…

— Я все равно полечу! — перебила Таллури.

— Не перебивай! Я решил — полечу с тобой. С вами, я хотел сказать. Тэрч, еще не поздно сделать дополнительные расчеты?

— Не поздно, — флегматично ответил «отличный механик». — Я, собственно, сделал, разные варианты расчетов. Сначала на троих, потом — на четверых. И на пятерых. И даже на шестерых.

— На шестерых? — хором удивились Рамичи и Нэфетис.

— А шестой-то кто? — даже Климий улыбнулся.

— Да вот хоть она, — Тэрч мотнул головой в сторону.

Все обернулись. К ним приближалась светло улыбающаяся Эннея со львенком на руках.

— Ой, столько друзей сразу! — радостно заговорила-запела Эннея. — Как приятно встретить вас всех ранним утром.

Самые сердечные слова приветствия прозвучали сбивчиво.

— Вы собираетесь на дружескую прогулку?

— Э-э… собственно… — Тэрч искал в ответ подходящую формулировку. — Что-то вроде…

— Что-то вроде расширения технических знаний и навыков, — закончила за него Таллури.

— Технических? — разочарованно переспросила Эннея.

Эннее, дочери высокого аристократа и сенатора, было бы ни к чему участвовать в их затее. Оберегая и саму Эннею, и успех «экспедиции» (уверенность в котором с прибавлением все новых участников покачнулась), Таллури, знавшая о нелюбви Эннеи к технике, подчеркнуто твердо повторила:

— Исключительно технических.

— Ой, а я хотела просить вас о любезности взять и меня с собой.

— Мы будем рады, — братья Отбанты и Тэрч учтиво склонили перед ней головы.

Было видно, что Эннея сильно колеблется: с одной стороны, ей явно хотелось быть со всеми вместе и отправиться неважно куда в столь чудесной компании, с другой стороны, техническая тематика прогулки ее заметно отпугивала. После некоторых размышлений она улыбнулась — мягкий голос пропел:

— Я была бы тоже рада, и более, чем вы. Но вот забота о питомцах!.. — она опустила ресницы и перевела взгляд на львенка, дремотно сопевшего на ее руках, но во сне с подозрением принюхивавшегося ко всей компании.

— Жаль, жаль… — нескрываемо разочарованно прозвучал в ответ хор мужских голосов.

Эннея, прошелестев краем тончайшего плаща, удалилась.

Рамичи потянула Таллури за руку и, давясь беззвучным смехом, кивнула на ребят, зачарованно провожавших взглядами Эннею.

Таллури заинтересовали эти взгляды, исполненные непередаваемого восхищения. Она некоторое время внимательно следила за ребятами и осознала вдруг, что на нее и Рамичи они всегда смотрят не иначе как на младших товарищей. Таллури отметила это с удовлетворением. Ее лишь удивило, а почему эта мысль вообще пришла ей в голову? Ведь, конечно же, смотреть на них с Рамичи, как на Эннею, ни их ведущие, ни Тэрч не могут: Эннея — пусть и не посвященная пока, но жрица, несомненная жрица, нежное творение, избранное небесами, воздушное создание.

Но, отметила про себя Таллури, и как на обычных земных женщин ребята на своих ведомых не смотрят. Это хорошо или плохо? Пожалуй, хорошо. Да-да, хорошо. Таллури словно услышала голос своего ведущего:

«Рамичи и Таллури? Это же просто наши ведомые! Когда-нибудь они окончат третью ступень и перестанут наконец нуждаться в братской опеке, хвала Единому!»

Таллури улыбнулась. Она была уверена, что Климий останется ее другом и тогда, когда перестанет быть ведущим. Да, он не питает к ней нежных чувств и установил дистанцию в их отношениях. А в последнее время стал излишне, как ей думается, заботлив и придирчив. Но — главное! — он настоящий друг. Брат!

— Ну? И? — окликнула она ребят нарочито громко, как глухих. — Мы летим или провожаем Эннею со львом?

Тряхнув головой, словно отгоняя прекрасное наваждение, Тэрч махнул рукой в сторону латуфы:

— Значит, так, впереди сядем мы с Нэфетисом, посередине — девчонки, а ты, Климий, занимай оба места в хвосте. Курс — на портал в Наттуну!

— Города нет, — тихо произнес Климий. — Портал мертв. Глаза Тэрча сверкнули, голос прозвучал глухо, но решительно:

— Да, города нет. Нет! Я это знаю и помню. Но знаю и другое, чего не знаете вы, — портал почему-то работает.

* * *

Отвлекать пилота вопросами было нехорошо, и Таллури, встав на колени на своем сиденье, спиной к ходу латуфы, наклонилась к ведущему и шепотом спросила:

— Лим, а что мы испытаем при телепортации? — она еще хотела спросить: «Это не страшно?», но не стала.

— Ничего особенного. Так — всего лишь несколько секунд темноты за бортом, легкий толчок, вроде как в днище. Затем — небольшое ускорение вперед — и сразу появятся свет и новый пейзаж за окном. Всё.

— Всё, — с удовлетворением повторила Таллури. — И сразу — мы в другом месте? Ага. Хорошо.

Она уселась на сиденье нормально, по ходу, и они с Рамичи принялись болтать. Подружка, украдкой оглянувшись на Климия, склонилась к ее уху:

— Ты обратила внимание, что он сказал: «Полечу с тобой», а потом скорее исправился: «…с вами»?

— Кто? Ах, Лим. Ну, да. И что?

— Ну-у, — многозначительно протянула Рамичи. — Ты ни о чем таком не подумала?

— О чем «таком»? Ты так странно выражаешься, Рамичи. О чем тут думать! — она с досадой дернула плечом. — Я и сама вижу, что он стал следить за каждым моим шагом, хочет знать едва ли не о каждой минуте моей жизни. Не спорю, здорово что Климий стал внимательнее. Но не настолько же! Раньше, когда я младше была, так не следил, как теперь. А я уже не ребенок, чтобы меня так опекать. Это просто невыносимо!

— Невыносимо? Нэфетис обо мне печется еще больше. Но, знаешь, меня это вполне устраивает. Мне это очень даже нравится! И больше того… — но мысль она не закончила, а посмотрела на подругу странно и добавила ни к селу ни к городу: — Климий хороший, он добрый.

— Да. Но его опека сводит меня с ума! Он лишает меня свободы. Скорее бы третья ступень!

— Свободы? Ты правда не замечаешь?.. — Чего?!

— Ладно, извини, — Рамичи отвернулась и стала смотреть в окно.

Таллури хотела было добиться от нее разъяснений, но в этот момент Климий тронул ее за плечо:

— Может, вы на время прервете свое шушуканье, и ты расскажешь мне, что решила по поводу следующего этапа?

— Ну, да, — Таллури вздохнула. — Почему бы и не сейчас. Кстати, Тэрч, нам долго еще лететь до портала? Я успею «доложиться» Климию?

— Успеешь, — коротко бросил Тэрч и громко зевнул. Таллури принялась рассказывать ведущему о нескольких последних днях, когда она выбирала новые занятия, и рассказ постепенно увлек ее саму…

* * *

С самого утра она отправлялась из Университета в скромный, расположенный на окраине города храм, который традиционно посещали люди из Братства Вольных искусств. Художники, поэты, музыканты — они вваливались в храм Семи Муз шумной гурьбой, в нетерпении переходили с места на место, ожидая прихода жрецов, а потом оживляли ритуал своими песнопениями, хлопками в ладоши, игрой на флейтах и лирах.

Таллури не знал никто. Поэтому никто к ней и не подходил. Люди искусства — деликатный народ: если девушка пришла одна и ни к кому не обращается, значит, у нее есть особые причины на то, чтобы ее не замечали.

Конечно, Таллури хотелось получить подсказку Небес — чем заняться дальше, но она почти совсем не волновалась, не то что в начале первой ступени. Теперь всё должно было решиться быстрее и проще. Таллури это точно знала. Она тихо стояла в углу, слушала песнопения и перебирала в уме все, что ей предложили изучать далее.

Несколько точных наук. Ряд предметов под общим наименованием «Ушедший мир». После истории с амфорой в поисковой группе Климия сразу трое предложили ей обучение: руководитель группы поиска древностей, преподаватель архаичных языков и жрец, что вел занятия со странным названием «Иные существа». Таллури все было интересно. Но следовало выбрать пока что-то одно. К тому же вовсю шли занятия по левитации, телепатии и астрологии, продолжались рисование, музыка и «Полезные навыки».

А посещение храма и медитации? А дружеские и познавательные прогулки? А плавание и игра в мяч? Было из чего выбирать!

Потом она уходила в лес все дальше и дальше, туда, где нашла некогда маленькое уютное озеро, будто дремлющее в гуще леса, обступившего его со всех сторон. Таллури садилась на берегу, обхватывала колени и смотрела на темную зелень воды.

В последний день перед этой поездкой, когда она окончательно решила, чем и сколько будет заниматься (только посоветуется еще с Климием на всякий случай), и поднялась, чтобы уйти, с удивлением увидела: из леса к ней направился, будто только ее и искал, человек. Густо-синий хитон, коралловые бусы на сильной загорелой шее, нити с бирюзой в непослушной шевелюре и бело-голубые браслеты над локтем — Таллури узнала этот вызывающий взгляд карих глаз — господин Куэн-Ворк.

Она вежливо поздоровалась, как приличествовало при подобной встрече, он же приветствовал ее запросто, чуть ли не по-дружески, и тут же весело спросил:

— Выбирала предметы?

— Да, господин Куэн-Ворк.

— Что выбрала?

Таллури перечислила.

Он поморщился, а потом взял ее проникновенно за руку и убежденно воскликнул:

— Ерунда! Зачем тебе эта скучища?

— Э-э… А вы что посоветовали бы? — ей стало одновременно смешно и досадно, но она постаралась придать голосу положенную учтивость, как наставлял ее Энгиус.

— Посоветовал бы? — он не выпускал ее руки. — Что же тут советовать! Природа: море, дельфины, звезды — вот всё, чем таким, как ты, девушкам следует заниматься. А не забивать себе голову чепухой вроде математики и истории. Телепатия и левитация? — он еще больше оживился. — А чему тебя учить? Это ты с рождения умеешь. Умеешь-умеешь, не спорь. Море — вот твоя стихия! — Он еще крепче сжал ее ладонь и теперь потряхивал ею в воздухе, будто она прятала там согласие, а он собирался вытрясти его из маленькой упрямой ладони. Господин Куэн-Ворк смотрел на нее пристально, зрачки его расширились, заполняя почти всю радужку. «Сумасшедший?» — вдруг развеселилась Таллури. Он ломал все ее представления о взаимоотношениях учителя с учеником. Строгие, дистанцированные, безэмоциональные — как она впитала это у Энгиуса, казались ей обязательными. Господин Куэн-Ворк вел себя совершенно иначе! И Таллури терялась, как держать себя с ним.

Он еще поинтересовался, кто ее наставник. Но Таллури не хотелось в такой легковесной, как ей показалось, беседе открывать его имя, и она лишь упомянула, что он далеко и возможность общаться с ним у нее крайне ограничена.

Господин Куэн-Ворк вполне этим ответом удовлетворился.

— Итак, — заключил он тоном, каким сообщают об окончательном решении, и наконец отпустил ее руку, — жду тебя в моей морской резиденции «Акватис».

— Где это?

— Все знают, где это. У тебя же есть ведущий? Так пусть он позаботится об этом.

Он попрощался, отмахнувшись от вопросов, и удалился. В ошеломлении Таллури смотрела ему вслед. От кромки леса господин Куэн-Ворк оглянулся. Он не проверял, смотрит ли Таллури ему вслед, он отчего-то знал, что она действительно смотрит: он приветственно поднял руку и лишь затем, не опуская руки, обернулся и одарил ее белозубой улыбкой и лукавым блеском глаз.

Только теперь Таллури вдруг осознала, что он даже не спросил ее имени…

* * *

…Закончив, Таллури замолчала. Гудел мотор, было слышно, как Рамичи тихонько напевает себе под нос что — то веселое, а Тэрч, ворча, время от времени щелкает тумблерами. Климий слушал внимательно, не пропуская ни слова. Как оказалось, ее слушал и Нэфетис, который вдруг спросил:

— Климий, ты поведешь ее в «Акватис»?

— «Акватис» — научный центр, — произнес Климий в ответ.

— И что же? Я ведь спросил, поведешь ли ты туда свою ведомую?

— Я слышал, Нэфетис, — Климий недовольно сжал губы. — Во-первых, она молилась и медитировала, и Энгиус не возражает, во-вторых, у нее способности к телепатии, в-третьих, преподаватель сам пригласил ее в «Акватис», а в-четвертых, — Климий вздохнул, — она упрямая.

— Вы чего-то опасаетесь? — осторожно спросила Таллури.

— Зря ты, Нэфетис, об этом заговорил, — Климий будто не услышал ее вопроса.

— А мне что ты скажешь? — Таллури обернулась к Климию.

Она протянула руку к его лицу и коснулась указательным пальцем кончика его носа. Жест означал: «Мне нужно все твое внимание». Это она придумала, и Климию раньше нравилось. На этот раз он перехватил ее палец и, удерживая его, покачал головой:

— Ну как ребенок!

Может, они бы и еще поговорили об «Акватисе» и господине Куэн-Ворке, но неожиданно вмешалась Рамичи:

— Послушайте, нельзя ли отложить все дела и обсуждения?

А Тэрч объявил:

— Портал Наттуны. Подлетаем. Пристегните ремни и шлемы наденьте.

— А между прочим, — заторопилась Рамичи, — я так и не знаю, куда мы отправляемся! Если не Наттуна, что там будет?

— Горы.

— А если там все же Наттуна?

— Ее затопил океан.

— А если портал туда и ведет? — ужаснулась Рамичи. — Мы что, упадем в воду?!

— Не мешай! Нам с Нэфетисом теперь надо действовать слаженно.

Портал оказался небольшим. Подъезды к нему сплошь заросли травой. Вокруг стояли столбики с какими-то надписями крупными буквами, и Таллури подумалось, что неплохо было бы прочесть их, а то вдруг там что-то важное. И она открыла уже рот, но Тэрч ужасно торопился, а нос их латуфы уже пересек контрольную линию — сработали датчики, и по ободу портала забегали искры. Тэрч и Нэфетис оживленно защелкали переключателями.

Таллури внимательно следила за ними. Хором считая: «Раз, два, три!» — они одновременно, каждый со своей стороны панели, вставили в специальные пазы по кристаллу:

Нэфетис — белый, а Тэрч — дымчато-красный. И Тэрч тут же двинул рычаг ускорения. Машина рванула вперед и — мгновенно «провалилась» во мглу.

Тьма, поглотившая латуфу, была кромешной. За окном — ни проблеска, ни всполоха. Лишь внутри латуфы перед креслами пилота и штурмана светилась панель управления. В кабине стояла полная тишина. Все ждали развязки.

Латуфу тряхнуло. Раз, другой, третий. Таллури напряженно ждала, когда же они «выскочат» на волю. Если бы не мерный шум мотора, их окружала бы полная тишина.

Рамичи прошептала:

— А вдруг Эннея не просто так отказалась лететь? С ее-то интуицией! Не вышло бы чего плохого…

Таллури не ответила: она смотрела, как у сидящего впереди Нэфетиса по виску сползла капля пота.

Ожидание затягивалось. Тишина, темнота, периодические встряхивания, будто толчки в днище машины, — больше ничего!

— Тэрч, — раздался тихий голос Нэфетиса, — время телепортации, любой телепортации, истекло. Что-то пошло не так?

Тэрч довольно равнодушно пожал плечами:

— Ну-у. Ты задаешь праздные вопросы. Что-то, конечно, могло пойти не так. Я же не бог всяческих технологий. И вообще…

В это же мгновение латуфа накренилась вбок, так что Рамичи, вскрикнув от неожиданности, повалилась на Таллури, и машина с лязгом выкатилась на приемную полосу портала. Все вздохнули с облегчением. За окном брезжили сумерки.

— Это запад, — счел своим долгом прокомментировать Тэрч, — здесь рассветает позже.

Как только латуфа остановилась, все, побросав шлемы на сиденья, выскочили наружу.

Вокруг, насколько хватало взгляда, простирался лес — старые деревья с ободранной корой и переломанными ветками, по которым бесцеремонно лезли вверх тугие лианы. Он стоял не сплошной стеной, а будто кусками, вперемешку с кочковатыми полянами, от которых тут и там поднимался парок и слышались глухие ухающие звуки. Гор нигде не было видно.

— Холодно, — заметила Таллури, обхватила себя за плечи и поежилась. — И как-то сыро. Здесь всегда так?

— И горы, — хмыкнула Рамичи.

— Что горы? — вдруг вспыхнул Тэрч.

— С горами проблема, — Рамичи тоже повысила голос.

— Ладно, не ссорьтесь, — Климий достал плащи. — Оденьтесь, да пойдем прогуляемся. А потом вернемся в Город.

— Прогуляемся? Это куда же? — все как по команде уставились на Климия. Он смущенно потер переносицу и, не глядя, ткнул пальцем куда-то вперед. Впереди стояла пугающая стена странного леса.

— Я туда не пойду, — попятилась Рамичи.

— Кажется, никто никуда не пойдет, — с предостережением произнес Нэфетис.

Странные люди, человек двадцать, появившись неожиданно, будто из-под земли, окружили их вместе с латуфой. Одеты они были одинаково — короткие туники из жесткой серой ткани, грубые сандалии, щитки на локтях и коленях, кожаные нагрудники, защищающие торс, шлемы: солдаты. Каждый из них держал в руках угрожающе направленную на ребят металлическую серебристую трубку. Лица солдат были мрачно непроницаемы, грязные ладони крепких рук сжимали оружие совершенно бесстрастно. Никому в этот момент не пришло бы в голову, что это розыгрыш или нечто в этом роде.

Все ошеломленно застыли на месте. Один Тэрч с любопытством вытянул шею в сторону ближайшего солдата с его трубкой и с готовностью определил:

— Лучевик! — затем, не без гордости в голосе, уточнил: — Трубка лучевая, поражающий фактор — кристаллофокусируемый луч, радиус действия около ста локтей!

— Для вашей безопасности не делайте попыток скрыться и следуйте за нами, — отозвался на это один из воинов старше остальных и в отличающемся от прочих шлеме, сделав шаг вперед, и недвусмысленным жестом приказал своим солдатам увести за собой всю компанию молодежи.

— Кто вы и куда это мы должны идти? — первым очнулся Климий.

Командир, строивший своих людей, угрюмо оглянулся на него и не ответил.

— А если мы никуда не пойдем? — возмутилась Таллури, а Рамичи в знак поддержки взяла ее за руку.

Командир осклабился:

— Я отдам приказ нести вас.

Таллури осторожно оглядела солдат: очень высокие и широкоплечие здоровяки — они могли бы запросто нести их и не по одному, а по двое. Как не были похожи эти люди на тех, что окружали Таллури в обыденной жизни. Таллури поморщилась: «Грязные и потные, лица чем-то размалеваны и интеллект здесь явно не в чести!»

— Лучше пойдем, — негромко проговорил Нэфетис и вздохнул: — Это, похоже, пограничный контроль. Над этим человеком ведь тоже есть командующий — он разберется. Да-а, — протянул он. — Ну и приключение! Спасибо Тэрчу.

Тот зевнул:

— Ну, немного промахнулись. Да ладно. Все прояснится. Надо же, как спать хочется!

— Немного?! — Рамичи зашипела, как кошка. — Ты хоть представляешь, где мы?

— Думаю, вы не имеете права сердиться на Тэрча и должны быть справедливы. Он никого не тащил насильно, — неожиданно заступился Климий.

— Вот и э-а… — Тэрча одолевала зевота. — Вот именно, я хотел сказать.

За каждым из них тем временем молча встал солдат, разъединив ребят, но девушкам было позволено шагать рядом.

Путь оказался неблизким и нелегким: увязая иногда чуть не по щиколотку в мягкой грязи и траве, ежась от прохлады, спотыкаясь о кочки, лишь через час они добрели до военного лагеря. Вместо рассвета, как ни странно, до полной темноты сгустились сумерки.

— Ты замечаешь, темень сгущается, — прошептала Рамичи Таллури. — Это не рассвет, это — закат! Здесь вечер. Но почему?

— Я тоже никак не пойму. Ведь в портале мы провели, хоть и нерасчетно долго, как сказал Нэфетис, но не более четверти часа, а взлетели на рассвете.

— Закройте-ка рты! — приказал командир грубо, но не повысив голоса.

Все ближе к тропе, по которой они шли, и все громче стали раздаваться неприятные звуки. На некоторые из них воины реагировали странно: жестом давался приказ не двигаться, и лучевые трубки некоторое время щетинились в сторону обступавшего тропу леса. Затем движение продолжалось.

Чувства Таллури обострились. Ей стало мерещиться, что в лесу скрываются фантастические чудовища. «Это, видно, со страху и от темноты и холода», — объяснила она себе.

Наконец прибыли. «Военный лагерь», — проговорил кто-то из ребят, когда они осмотрелись: палатки из грубой и плотной ткани маскирующей расцветки, пара костров, дозорные.

Таллури думала, что их отведут к какому-нибудь начальнику, главному в этом месте, где дадут объяснения и отпустят. Но их впихнули в небольшую круглую палатку на самом краю лагеря, поставили у входа часового с копьем и оставили одних. Хорошо еще, в центре палатки, давая ажурный свет, стояла жаровня с горячими углями. Пол был устлан жесткими шкурами каких-то зверей. У входа аккуратной стопкой были сложены серые пледы и стоял кувшин. Наверное, с водой. Все устроились, сбившись плечом к плечу, вокруг жаровни, наслаждаясь сухим теплом.

— А позволь-ка, Тэрч, — откашлялся Нэфетис, — меня мучает один непраздный вопрос.

— Да?.. — Тэрч уже устраивался на шкурах, натягивая на себя плед.

— Что произошло со временем?

— Гипертемпоральный скачок, — скупо сообщил Тэрч.

— Ты шутишь? Не может быть! — чуть ли не хором воскликнули Нэфетис и Климий, а Рамичи и Таллури непонимающе переглянулись.

— Надвременной перелет в другую часть суток, — пояснил Тэрч для девушек. — Скажу сразу, что не понимаю сам, как это вышло со временем.

— Ас местом? — быстро уточнила Таллури, видя, что Тэрч уже закрыл глаза. — Тэрч, отвечай!

— Хр-р… А? Да-да, совершенно верно… не хватило массы, как я и предполагал.

— Ты предполагал?!

— Ну… отчасти. Поэтому и рассчитал на шесть человек… Э-а…»

— Значит, с Эннеей, возможно, хватило бы?

— Нет. Не будем останавливаться на таких пустяках — с ней тоже нехв… не хр-р…

— Вот-вот, — язвительно заметила Рамичи. — Нихв… ни хр-р!

— А со львами? — без особой надежды, просто чтобы не увязнуть в тишине, спросила Таллури.

— М-м?

— Со львами?!! — заорала Рамичи прямо в ухо Тэрчу. Откинув полы, в палатку озабоченно и строго заглянул часовой, но, не обнаружив нарушений, убрался.

Тэрч, не просыпаясь, неожиданно твердо ответил:

— Да. Со львами — да.

После большой паузы Климий заключил:

— Кроме того, что мы в военной зоне, где мы — нам неизвестно, зато здесь полно осведомленных об этом людей — это раз. Второе, когда нас вызовут к их начальнику и выпроводят домой, мы не знаем, значит, не от нас зависит исход ситуации. Кстати, запомните, мы всегда можем оправдаться нарушением работы портала. Что почти правда. Третье, времени прошло много, а нами никто не занимается, но здесь есть всё, чтобы согреться и отдохнуть. Устраивайтесь. Будем ждать.

Все стали устраиваться. Климий, уже укрывшись пледом, добавил:

— Четвертое: Таллури, даже не пробуй пойти куда-нибудь.

Она промолчала в ответ. «Как он понял?» Может быть, он заметил, как она осматривает края палатки: плотно ли они подогнаны к земле?

Ребята вскоре уснули. Уснуть в неурочное время, «про запас» — о, это они умели! Чего совершенно не умела Таллури, впрочем, и не собиралась. Она выждала некоторое время, потом растолкала Рамичи и прошептала:

— Слушай, надо как-то отвлечь часового. Я все-таки выберусь, поищу командира. Хочу, чтобы нас поскорей вернули.

Рамичи сонно моргала, но слушала внимательно.

— Не знаю как, — пробормотала она тихо, — может, мне пошуршать где-нибудь с краю? Ну-ка подожди, сейчас попробую.

Рамичи стала отдирать от земли ткань с дальнего края палатки. Таллури тем временем следила за часовым через щелку входа. Солдат почти сразу насторожился и стал заглядывать за край палатки, пытаясь определить, откуда идёт шум. Рамичи удвоила усилия — солдат подхватил копье и осторожно двинулся к источнику шума. Таллури тут же выскользнула наружу.

Хорошо, что их палатка стояла с краю: можно было пройти крадучись по периметру лагеря. Что она и собиралась сделать.

Нет, она и не надеялась, что обученные военные, скорее всего пограничники, окажутся столь любезно невниматель— ными, что она свободно осуществит задуманное. Но она тоже кое-что умела: пригнуть голову, убрать внутреннее движение чувств, стать «прозрачной», «безличной» — и никто не заинтересуется существом, тихо бредущим вдоль солдатского становища. Надо только понять, в какой палатке находится тот, кто ей нужен.

Она предположила, что это, должно быть, самая большая палатка, а может быть, самая комфортная. Или та, где будут толпиться офицеры. Но палатки, как назло, были однотипными. Да и людей в лагере было немного.

На нее посмотрели пару раз, но большого внимания не проявили. Солдаты отдыхали возле костров, лежали прямо на земле, что-то ели, возились с оружием.

Было почти совсем тихо. В одном месте Таллури заметила группу солдат с озабоченными лицами, они негромко переговаривались. И хотя никто из них не походил на офицера, Таллури решила приблизиться и немного послушать. Подслушать, как сказал бы Климий. «Ну да, подслушать! О, Единый!»

То, что разобрало ее ухо, как видно, относилось к недавним боевым действиям. И это было тем более странно, что в Городе никто не говорил ни о каких военных событиях. Таллури попыталась вывести из их слов образ врага, но вышло лишь нечто дикое, неуправляемое, древнее.

— Командующий ранен, — вдруг явственно донеслось до Таллури, и она насторожилась. — И, видно, серьезно! — сказал один.

— Да уж, — отозвался другой, — положение скверное. Кто лечит его?

— Он никого к себе не пускает, хотя у него жар, — посетовал его собеседник и с досадой добавил: — А все этот болван, сотник Хоно. Командующий прикрыл его собой, когда эта тварь прыгнула!

— Как бы не было заражения крови!

«У них какие-то серьезные затруднения — не скоро мы дождемся отправки обратно!» Таллури решила пока не возвращаться в палатку, а наудачу пройти хотя бы еще немного, как вдруг один из солдат заметил ее и окликнул:

— Ты кто и чего тебе надо?

— Ищу командующего, — бесстрастно проговорила Таллури, не поднимая головы. И, стоя неподвижно, повторила еще раз с той же механической интонацией: — Ищу командующего.

После непродолжительного молчания (Таллури мысленно «обвела» себя защитным кругом) кто-то произнес:

— Покажи ей.

Ей махнули рукой: «Иди за ним». И Таллури последовала за солдатом с факелом.

— Там, — указал он ей, — где холм. Он у подножия, недалеко, — и ушел.

Спотыкаясь в темноте, Таллури добрела до холма. Она вдруг начала волноваться. Беспокойство, просачиваясь откуда-то из-под диафрагмы, поднималось вверх, затапливая все внутри, как грязная вода половодья. И это не потому, что она боялась командующего, она никогда не боялась людей. Таллури прислушалась к себе, «выделила» диафрагму и «посмотрела» на нее как бы со стороны: темные нити страха тянулись от диафрагмы к лесу, подступавшему к возвышенности. Лагерь лежал у самого подножия холма, приткнувшись к нему длинным боком. Но дальше, и со всех сторон, стоял лес, и дымили испарениями болота.

Таллури тряхнула головой, отгоняя беспокойство, и сделала еще несколько шагов, пока не споткнулась о ноги лежащего на земле человека. Человек глухо застонал, но не шевельнулся.

Таллури оглядела его: короткая военная туника едва доходила до перепачканных глиной колен, сандалии тоже были сплошь залеплены кусками грязи, офицерский плащ прикрывал всю верхнюю часть тела. Человек лежал на спине, навзничь, раскинув из-под плаща руки. Левая рука по локоть была в пятнах запекшейся крови, возле правой стоял кувшин с отбитой ручкой. Лица было не разобрать: шлем закрывал его до самого рта. Видны были только плотно сжатые тонкие губы и давно небритый подбородок. Она склонилась, чтобы лучше разглядеть лицо и убедиться, возможно ли сейчас говорить с ним. От лица лежащего на земле человека несомненно пахло вином.

«Это главнокомандующий?! — изумленно подумала Таллури. — Не может быть!»

В это же мгновение человек стремительным движением схватил ее за запястье, а другой рукой скинул шлем — густые волосы крылом черной птицы упали на лоб, пронзительный взгляд приковал Таллури к месту.

Где она видела эти глаза?! Море, пойманное в ловушку ресниц… Легкокрылой бабочкой, едва коснувшись сознания, мелькнуло воспоминание — ее падение на руки офицера, занимавшегося спецрейсом из Гипербореи. Неужели?.. Нет, показалось, те глаза светились изнутри, а эти — темны, почти черны колодезной бездонностью, опоены звериной тоской.

— Я воин, детка, воин! Ты думала подобраться ко мне незаметно? — насмешливо пророкотал низкий голос.

— Я ищу командующего! — пролепетала она.

— А-а, разумеется, — он равнодушно выпустил ее руку. — Это я. Не верится?

Машинально она сделала шаг назад и вгляделась в его лицо. Резко очерченные скулы, тонкий нос, капризный излом бровей над глазами цвета бездны — она узнала его: хозяин черной виманы «Торнадо». Она узнала бы его из тысячи, будь он сто раз небрит и весь в грязи — узнала бы по этим глазам. Узнала, несмотря на то что вся левая сторона его лица была буквально разодрана — три странно параллельные раны-борозды рассекали скулу: чьи-то огромные когти совсем недавно прошлись от самых глаз до губ. Раны были свежие: она заметила, как из них стала сочиться кровь, едва он заговорил.

Офицер, не вставая, пошарил правой рукой — наткнувшись на кувшин, попытался взяться за ручку, но, не найдя, обхватил за горлышко. Кувшин, раскачиваясь в неверной руке, двинулся к его лицу. «Он будет еще пить?» Человек поболтал кувшином в воздухе (внутри слабо заплескалось) и опрокинул горлышко себе на скулу — красное вино, смешиваясь с кровью, стекло на землю.

Убедившись, что емкость пуста, человек отшвырнул кувшин в сторону. Резкое движение вызвало легкий стон, раненый закашлялся и сплюнул кровь.

— Я могу вам помочь, господин… э-э?.. — она не знала, как обратиться.

— Нэчи, — произнес он хрипло.

— Господин Нэчи, я могу вам помочь?

Он усмехнулся:

— Можешь. У меня сломаны ребра. Помоги мне приподняться. И этот бездельник Руах, как назло, куда-то улетел. Когда он мне так нужен.

Таллури склонилась (от него по-прежнему пахло вином, но больше — кровью и пеплом, а еще исчезающе — неуловимо — торнахо) — командующий оперся на ее руку. Он был высок и оказался очень тяжелым, но она справилась — он подтянул ноги, сел и прислонился спиной к скале. Теперь он рассматривал ее:

— Твое имя?

— Таллури.

— Таллури, — повторил он и улыбнулся одним правым углом губ, блеснул безупречный ряд белых зубов: — «Маленький зверек» — так, кажется, переводится твое имя? — и заключил: — Мальчишеские штаны, шерстяной пушистый плащ, башмаки велики, и ей на это наплевать, короткая стрижка — зверек. Конечно, это она.

— Я не понимаю вас, господин Нэчи.

— Это неважно, — он поморщился от боли. — Этот амулет, — вместо объяснения он ткнул пальцем в кожаную сеточку с макушкой кристаллической пирамиды, с которой она никогда не расставалась, — откуда он у тебя? — его глаза наполнились сумраком.

— Это подарок, — ответила Таллури растерянно, уди— вившись его неожиданному и, казалось бы, неуместному интересу.

— Точнее.

— Мне передал его мой наставник от одного незнакомого мне человека, который сказал… — она осеклась, мгновенно вспомнив: «Передай ее зверьку, что живет в твоей пещере». — Так это вы? Значит, мне выпала честь и удовольствие поблагодарить вас лично! — ей так хотелось поблагодарить его, а он смотрел на нее отрешенно:

— Сколько церемоний. Узнаю стиль нашего славного Университета. Дай мне руку.

Таллури подумала, что требуется рукопожатие благодарности, и немедленно протянула ему ладонь. Он аккуратно сжал ее, его рука оказалась горяча, как огонь, и вдруг спросил:

— Ты знаешь, зачем ты здесь?

— Я искала вас, — с готовностью ответила она, — чтобы просить отправить нас обратно, портал не сработал, и мы… э-э… заблудились.

Он нетерпеливо прервал:

— Ваши студенческие проделки меня не волнуют. Эти штуки с дополнительным кристаллом были известны и до вас. Вы не первые и не последние. Но фокус в том, что вы-то игнорировали запрещающие знаки! Попали в запретную зону! Да еще через наш портал — портал Особого корпуса!

В его голосе слышались глухие предгрозовые ноты. Может быть, стоило испугаться и отступить? «Вот еще! — подумала Таллури. — Как-нибудь объяснюсь». Она открыла было рот, чтобы начать заново, но в этот момент в его валявшемся на земле шлеме что-то хрустнуло, и оттуда тихо, но явственно прозвучал чей-то далекий голос:

— Господин командующий Особым корпусом, доложите обстановку.

Господин Нэчи брезгливо покосился на шлем, нехотя подобрал его, зачем-то сильно подул внутрь, кашлянул туда же и ответил далекому голосу:

— Не слышу вас. Ничего не слышу. Безобразная связь.

И зашвырнул шлем в ближайшую канаву. Канава жадно чавкнула, что-то ухнуло в ее утробе, и шлем вместе с голосом, назойливо-четко повторявшим: «Доложите о ситуации, доложите о ситуации», — пошел ко дну.

Владелец шлема проводил его неприязненным взглядом и удовлетворенно произнес:

— Теперь я совершенно вас не слышу, господин советник его императорского величества. Да и слава богу.

Немного передохнув, он вновь обратился к Таллури:

— Я спрашиваю о другом, — он выделил последнее слово. — Не «почему», а «зачем» ты здесь.

Таллури растерянно молчала. Командующий держал ее ладонь, но на нее не смотрел, а будто прислушивался к далеким шумам, к небу и лесу. Она хотела еще объясниться, но он не дал:

— Тихо. Слушай лес. Я ранен, поэтому сам не могу. Закрой глаза и слушай. Будто ищешь кого-то. Да, вот так. Теперь я почти все вижу и слышу. Через тебя очень хорошо идет информация.

Таллури замерла, и неожиданно опять проявился страх под диафрагмой и — усилился, сконцентрировался, вытянулся в тугой луч через лес, вглубь…

— Там… — она указала свободной рукой. — Живое. Большое. На длинной шее — маленькая клыкастая голова. Оно тоскует. Ищет… не знаю кого. Оно полно зла и идет по следу людей.

— Хорошо. Еще что?

— И там, — она отвела руку чуть левее, — где топко. Несколько. Злые. Голодные. Но тот, что тоскует, сильнее, и внутри — новая жизнь. Опасно.

Он выпустил ее ладонь и оглушительно, так что Таллури вздрогнула, рявкнул:

— Сотников ко мне! Немедленно!

В ответ раздался топот нескольких пар ног в подбитых гвоздями сандалиях — перед господином Нэчи стояли навытяжку десять человек.

— Три сотни — в лес справа. Вооружение максимальное. Там беременная самка. Та, у которой убили годовалого детеныша. Она крайне опасна — будьте предельно осторожны. Одна сотня — в болото слева, вон туда. Примерно три мили. Небольшая стая молодняка. Полсотни охранять этих, — он кивнул на Таллури, — проводить и отправить в Город через гражданский портал. На вопросы студентов не отвечать и их появление здесь не регистрировать. Всё. Выполняйте.

Воины исчезли. Из лагеря раздался шум построения сотен вооруженных людей. Затем все стихло.

Господин Нэчи, опять закашлявшись, сплюнул кровь, передохнул и обернулся к Таллури:

— Спасибо. Ты помогла. Из-за ранения я почти не в состоянии «сканировать» лес.

— Что? Что это было? Там, в болотах?!

Он задумчиво посмотрел на нее, будто спрашивая себя, стоит ли отвечать. Все же ответил:

— Мутанты. Государственная программа уничтожения древних ящеров с помощью облучения дала осечку: облучение, которое должно было уничтожить всех примитивных драконов, что наносили урон Атлантиде и угрожали ее жителям, не сработало. Вернее, лишь часть этих мерзких тварей была уничтожена. Остальные мутировали. Да как! Мутанты более живучи, крупнее, плодовитее. Одна самка приносит в год до трех выводков. Есть живородящие, есть крылатые — это новые формы. Есть формы менее живучие, но не менее опасные. У некоторых по две, три головы. О них уже ходят легенды. Нам удалось локализовать ящероподобных на этом участке. И хоть они хитры и прячутся в болотах, мы не выпускаем их и скоро добьем. А на других участках прорыв за прорывом. Особенно после войны. Ящеры подходят уже совсем близко к поселениям. А эти типы в правительстве озабочены лишь самоублажением. «Доложите о ситуации!» — саркастически воспроизвел он голос из шлема. — Зачем?! Заткнете каждое болото своими жирными золочеными…? Гхм… — не закончив, он бросил взгляд на Таллури и нахмурился.

— Сколько таких опасных областей в Атлантиде? — стуча зубами от волнения, спросила Таллури.

— Хороший вопрос. Но тебе незачем это знать: вы живете в совершенно безопасном месте, в золотом инкубаторе — поэзия, музыка, дружеские прогулки, мечты о научном, а еще желаннее — о жреческом служении, — он утер струйку крови, стекающую по щеке к подбородку. — Скажешь своим друзьям: это обычная пограничная зона. Плохой климат. А портал был-де сломан. Есть вопросы?

— Да. Вы сказали: «И Руах куда-то улетел». Кто такой Руах?

— Руах — моя боевая птица. Он летает свободно. Я не привязываю его. Хорошо, по крайней мере, то, что раз он пока не возвращался, звероящеров поблизости нет. Он прилетит, когда появится угроза. Всё. Иди. Любопытная девочка!

Она сбивчиво попрощалась и уже уходила, когда он окликнул:

— Как твое родовое имя?

— Его теперь нет: я — нид-Энгиус.

— Ну, конечно, Энгиус не мог не установить тогда опеки. Но если его характер не изменился, опекой он тебя, мягко говоря, не балует. Так?

— О, да, — она вздохнула.

— Давно я его не видел. Передай ему, когда сможешь, или пошли телепатему, если умеешь, а судя по всему, должна уметь: «Из пещеры надо уходить. Скоро они доберутся и до нее». Отсюда телепатировать запрещено.

Он замолчал, но взглядом еще долго удерживал ее возле себя, и Таллури так захотелось помочь ему чем-нибудь еще! Ну, вот хоть жар его на себя взять или… да что угодно! И как только она об этом подумала, улыбка вновь тронула губы командующего, хотя глаза оставались сумрачно-печальны:

— Ты появилась вовремя, Таллури нид-Энгиус. Маленький зверек.

* * *

Их проводили обратно, к самой латуфе. Сотник объяснил, что нужно сделать, чтобы добраться домой, а солдаты поглядывали в небо, переговариваясь озабоченно:

— Руах вернулся.

— Вижу. Надо поторапливаться.

В небе, очень высоко, застыл силуэт парящей птицы — большой, строгой, грациозной. Птица будто высматривала, где ее хозяин и откуда может грозить опасность…

Всю дорогу обратно, даже в телепортационном туннеле, Тэрч и Нэфетис распевали студенческие песни. Рамичи подпевала, хотя по всему было видно, что ей уже скучно и она с удовольствием послушала бы рассказ подруги о «походе в стан врага». Но Таллури на все расспросы отвечала односложно — так, как ей велел господин Нэчи, и никто не смог добиться от нее большего. Так что Рамичи даже обиделась.

Таллури смертельно устала и то и дело роняла голову на плечо подруги, пока Климий не сказал:

— Перебирайся ко мне.

Она перелезла через спинки сидений, едва не свалившись на руки ведущего, и устроилась головой на его коленях. Глаза слипались.

— Так ты говоришь, — вдруг тихо спросил Климий, приблизив губы к самому ее уху, будто по секрету от других, — что это обычная пограничная зона?

— Да, — ответила она, зевая.

— И ты говорила с их главным офицером? Как его зовут, он сказал?

— Да. Господин Нэчи.

— Вот как? — почему-то удивился ведущий и уточнил: — Джатанга — Нэчи?

— Он не сказал. Сказал просто — Нэчи.

— Совершенно невероятно, чтобы это оказался кто-то еще, — пробормотал Климий. — Итак, с тобой говорил господин Нэчи.

— Да-а… — она почти засыпала, уютно устроившись на сиденье с ногами, а головой — на коленях Климия. — Он сказал, что я… этот… зверек. Да. Маленький любопытный зверек.

— Он просто перевел твое имя, видно, знает древние языки, — голос Климия был подчеркнуто безразличным.

— Не в этом дело, — ей отчего-то страшно захотелось его переубедить. — Он и раньше меня так называл, то есть назвал как-то раз. Давно.

— Мне малопонятно твое волнение, — сухо заметил Климий, — оно мне кажется излишним.

— Я хотела лишь сказать, что тебе самому понравилось. Ты даже захотел меня, кстати, так называть. Я разрешила, но ты не стал.

— Не получается. Будто я пока права не имею. Может быть, в следующей жизни, — отшутился Климий. — Но мне все же не верится, что ты говорила с господином Джатанга-Нэчи.

Таллури дернула плечом: «Думай, что хочешь». Не могла же она рассказать, что не только говорила, но и помогала командующему Особым корпусом «сканировать» лес! Помогала провести спецоперацию! Климий не поверит ни за что.

Она провалилась в сон и проснулась уже на университетской площадке. Латуфа стояла на своем обычном месте и была пуста, двери распахнуты, теплый вечерний ветерок мягко перетекал через салон, выдувая остатки болотных запахов, словно избавлял машину от странных воспоминаний.

Климий не ушел. Он застыл в неудобной позе, бережно придерживая Таллури за плечи, чтобы она не упала с сиденья. Она подняла голову с его колен:

— Я все проспала? Все ушли?

— Мы прилетели, все в порядке.

— А ты не ушел! Климий, ты — брат!

— Я не ушел, потому что ты вся горишь — у тебя жар. Нельзя было беспокоить.

Таллури уже почувствовала и то, как сильно ломит затылок, и то, что высокая температура уже высушила ее губы, и то, как громко и болезненно стучит в висках пульс. И обрадовалась! Ее болезнь сейчас означала лишь одно: там, далеко, в ядовитых болотах, в страшной и опасной зоне, одному человеку стало легче — она приняла на себя часть его боли. Таллури непроизвольно улыбнулась.

— Я провожу тебя, — отозвался Климий на ее попытку встать и пойти.

— Спасибо, — она улыбнулась еще раз, теперь — Климию: — Ты все-таки самый лучший брат в мире!

В комнате никого не было. Подружка уже побывала здесь и, видимо, убежала на прогулку с Нэфетисом (в углу валялись походный мешок и дорожные ботинки Рамичи, а ее легких сандалий не было видно).

Напоив Таллури молоком и уложив в постель, Климий еще раз осторожно спросил:

— Ты уверена, что его зовут господин Нэчи?

— Ну, разумеется, Климий, ты думаешь, что я сочиняю?

— Нет. Не сочиняешь, — Климий говорил тихо и серьезно. — Только не говори больше никому, как его зовут.

— Хорошо. А почему?

— Помнишь, ты пробралась на подиум для почетных гостей и осматривала черную виману? Виману «Торнадо». Помнишь?

Таллури кивнула, конечно, она помнила. Портрет хозяина виманы «Торнадо», случайно нарисованный порхающей рукой Эннеи, и сейчас лежит под матрасом. Но об этом она Климию не скажет.

— Так вот, — продолжил Климий, потирая переносицу. — Я тогда навел справки. Вимана действительно принадлежала командующему Особым корпусом, и его имя узнал — Дит-Орис Джатанга-Нэчи, альв, аристократ, особый человек в императорском окружении. И ты называешь его имя. Опуская цепь рассуждений, делаю вывод — мы были в особой зоне, зоне экологической катастрофы. Не перебивай! Знаю о ней, и всё! И сама не смей никого расспрашивать — это область государственной секретности. Чудо, что мы вообще уцелели, — не сожраны чудовищами, не расстреляны солдатами спецкорпуса (на что они, к слову сказать, имели полное право: мы залезли на запретную территорию), не зависли во вневременном канале. Я и это-то все с трудом осознаю, а ты еще говоришь, что просто побеседовала с командующим Особым корпусом, и он (просто сама любезность!) вернул нас обратно! — он помолчал и озабоченно добавил: — Об этой прогулке нам следует молчать. — Таллури испуганно кивнула. — Вот. Я обсужу это со всеми. Ладно, отдыхай. Когда поправишься — поговорим о твоих будущих занятиях. Воспитатель Шэн-Орп спрашивал о тебе. Он сказал — тебя перевели на вторую ступень. И еще — что тебе разрешили взять все те предметы, что ты сама выбрала. Всё одобрено. Но он лично советует прежде всего заниматься в «Акватисе», все остальное — по возможности, — Климий вздохнул, ей показалось, грустно. — А впрочем, может, и лучше, если ты уедешь из Университета на какое-то время. Ладно, отдыхай, — он стукнул кулаком себе по колену: — Этого Тэрчтитлона убить мало!

Когда Климий наконец ушел, Таллури закрыла глаза и вдруг подумала: «Хорошо, что у нас есть Тэрч! — и еще подумала, сжимая уже сонными пальцами кристалл пирамидки: — Дит-Орис Нэчи… Торис Нэчи… Как все странно…»

Ночью ей приснился командующий Особым корпусом. Его взгляд был ясен и спокоен, а глаза — море, пойманное в ловушку ресниц. Он сказал: «Спасибо, детка». «Странно он назвал меня», — подумала она. Больше она ничего не успела подумать, потому что сон стал глубже, туманнее, беззвучнее — из глубины туманного беззвучия, приближаясь к ней, наплыли удивительные шумы, то ли стрекот сверчка, то ли крики чаек, то ли голос человека — клекот, свист, потрескивание. И она увидела — белое животное, похожее на огромную рыбу, но с умным и веселым человечьим взглядом. Несомненно, странный свист издавало именно это существо. Оно принесло с собой море — волны, запахи, соленые брызги.

«Кто ты?» — спросила Таллури.

«Дельфин. Дельфины — это люди моря».

«Люди?»

«Так тебе понятней. Дельфины — акватическая цивилизация, хранители сакральных знаний и ваши соседи по планете».

«Как мне называть тебя?»

«Рра».

Вытянутая, словно лукавая, мордочка, покатый лоб, два плавника под брюшком, один — на блестящей сильной спине, горизонтальный хвост — Таллури дотронулась до плавников и провела рукой по лбу Рра, дельфин не возражал. Он был не таким уж мягким, каким казался на первый взгляд, зато шероховатым и теплым.

«Ты мне очень нравишься, Рра!»

«Мы поиграем?» — дельфин свистнул и брызнул в нее соленой водой.

Таллури «разбежалась» и, рассекая туманную пелену — преграду между своим миром и миром дельфинов, вытянув перед собой руки, «влетела» в пространство Рра. Там было море. Везде — сверху, снизу, впереди и сзади — море было везде! Можно было лететь, как в небе, в этом море и не заботиться о дыхании.

«Это потому, что рядом белый дельфин, — с восторгом догадалась Таллури, уже держась за его спинной плавник, — нельзя отставать, я могу потеряться в пространстве этого сна».

Море, где обитал Рра, было прекрасно. Всё: и краски, и звуки, и ощущения — все пронизано головокружительной скоростью полета и полной свободой и радостью.

«Быстрее, еще быстрее!» — хохотала она и шлепала Рра по спине.

«Держись за меня крепче!» — и он с удовольствием и радостью разгонялся.

А потом, наигравшись, она спросила: «Мне здесь нравится, как я найду тебя вновь?» «Я сам тебя найду. Теперь ты мой друг, земная девочка». «Меня зовут…»

«Не имеет значения, все равно это земное, а не сакральное имя. Здесь я буду звать тебя Луур. Твоя болезнь была служением: ты отдала свои силы одному альву, который спас нескольких из нас от морских ящеров. Ты поступила по закону Единого. Мы благодарны тебе. Теперь я даю тебе силу. Ты выздоровеешь! Если хочешь проснуться, отпусти плавник и не двигайся».

Она так и сделала — пространство вновь разделилось дымчатой нежной пеленой: в одном остался белый дельфин, отплывающий все дальше, хотя он и стоял на месте, в другом — Таллури, медленно погружающаяся в море, только почему-то не вниз, а вверх… вверх… где стало совсем солнечно, и подул весенний ветерок Атлантиды, а на кровати рядом сидела Рамичи с гребнем в руке. Она заметила:

— Ты смеялась во сне! Хорошее сновидение?

— Да, очень хорошее — море и белый дельфин.

— Надо же! Никогда о таких не слышала.

Таллури не хотелось рассказывать о Рра, она спросила:

— Ты собираешься уходить?

— Нет. Климий поручил мне ухаживать за тобой, — она фыркнула, — будто я сама не догадалась бы!

— Мне ничего не нужно. Я уже хорошо себя чувствую! — заверила Таллури подружку, а про себя добавила: «Спасибо, Рра!»

— Ну, если так, то я бы сбегала по делам, если тебе правда ничего не нужно!

— Правда-правда, — она уселась на постели и улыбнулась: — Беги по делам.

— Занятий сегодня много, не хочется пропускать, — Рамичи словно оправдывалась, но уже застегивала сандалии, — а ты погуляй на свежем воздухе. Дни такие теплые настали! Да, вот еще что, — уже с порога сказала она, голос ее был не очень решителен, — ты все время сжимала в руке портрет, я взяла у тебя и переложила сюда, на полку, чтобы не порвался. Я поняла, что он тебе дор… нужен?

— Да, — тихо ответила Таллури. — Он мне дорог. Спасибо, Рамичи.

Рамичи вернулась от порога к постели подруги и, протянув руку, взяла рисунок.

— Хозяин виманы «Торнадо», — сказала она, вглядываясь в портрет. — Я запомнила. У него необычные глаза.

— Необычные, — еще тише согласилась Таллури. — Очень необычные, Рамичи. Я сделала открытие: они цвета моря. И меняются, как море, — то черные, как бездна, то зеленые, то синие.

Рамичи внимательно смотрела на подругу, потом молча положила портрет на место и направилась к двери. Взявшись заручку, обернулась:

— Сделала открытие? Это рискованное открытие, Таллури. Не знаю, что и сказать.

— А надо что-то говорить?

Рамичи вздохнула:

— Ты колешься, — Рамичи вздохнула: — Конечно, твои чувства — это только твоя «территория», и я не имею права…

— Что ты выдумываешь, Рамичи? Какие-то чувства? Тебе все показалось. Мои чувства — прежние.

Но Рамичи, всегда готовая встряхнуть золотой копной волос и легко согласиться, на этот раз упрямо опустила лоб:

— Нет. Не показалось. Ты какая-то новая, Таллури. С нежностью и вдохновением внутри, что-то в тебе изменилось. Может, в чем-то я слабее тебя — в левитации, телепатии, например. Но теперь — поверь мне. Не себе — мне! Там, в пограничной зоне, был он? Он?! Ну и не отвечай. Только я лучше тебя все вижу — ты думаешь о нем.

— Думаю. Еще — о тебе и ребятах, и об Эннее с ее львами, очень много думаю об Энгиусе, а об учебе я сколько думаю!

— Упрямая, как… как не знаю кто! — возмущенная Рамичи никак не могла подобрать сравнения.

— Может быть, как коза? — услужливо предложила Таллури.

Рамичи выскочила из комнаты, обиженно хлопнув дверью.

* * *

— Рамичи! Ну, Рамичи же! — позвала Таллури в темноту. Подруга сидела на внешней галерее, под сенью уже вовсю зеленевшего, пышно разросшегося винограда, в темноте, без светильника, и дулась. Она отсутствовала весь день, а вернувшись час назад, бросила свои свитки на постель и, не взглянув на Таллури, удалилась на галерею, в темноту. Это продолжалось уже долгое время и было просто невыносимо. Рамичи общалась с Таллури отстраненно и сухо. Вроде без ссоры, но не тепло, не открыто, как раньше. Правда, за это время ограниченная в общении Таллури успела окончить курс основных наук, что она выбрала еще в сезон дождей, на лето оставалось самое интересное — «Акватис», «Иные существа» и «Ушедший мир».

— Ну, я прошу тебя! — возобновила свои уговоры Таллури самым просящим тоном. — Я же улетаю завтра утром в «Акватис», мы не скоро увидимся, а ты ссоришься со мной! — она подумала и добавила специально-оскорбленным голосом: — Я даже не знаю, из-за чего!

Рамичи появилась в проеме окна. Ободренная Таллури продолжила:

— Если бы ты мне объяснила!

Рамичи фыркнула, но через мгновение заговорила:

— Я не ссорюсь, и уже сама измучилась. Я все это время пытаюсь понять тебя и, может быть, помочь.

— Тогда говори прямо, что тебя беспокоит.

— Прямо? Хорошо! Значит, так, — произнесла она решительно, но тут же ее напор угас: — В общем… — она грустно понурилась и умолкла, пряча лицо в ладонях.

Таллури всплеснула руками:

— Ну, дружочек мой, что ты? Хочешь, я за тебя скажу? Хочешь? Я, кажется, поняла, и если не ошибаюсь, ты боишься, что я могу влюбиться в… — она сама вдруг запнулась, — в этого человека, и мои чувства помешают учебе, или это сломает мою жизнь? Так?

Они сели рядом, и Таллури обняла Рамичи за плечи. Подруга наконец заговорила, шмыгая носом, глотая готовые прорваться слезы:

— Считай, что я просто так говорю. Болтаю. Но я хочу, чтобы ты знала: военные — особая каста. Жрецы войны. Живут отдельно в специальной части Города. Каждый день и каждая ночь их жизни — война. Смысл их существования — война, их судьба — война. Их почти никто никогда не видит. Высший состав иногда участвует в разных религиозных церемониях и празднествах. И только. И они никогда не заводят семьи, это для них невозможно.

Таллури было отчего-то грустно это слышать, но она сказала всего лишь:

— И ты из-за этого сейчас так горько рыдаешь и не общаешься со мной с зимы? Ведь меня это не касается, — она даже улыбнулась такому странному ходу мыслей подруги и добавила: — Я ни за кого замуж не собираюсь. Тем более за него. Ну и выдумки у тебя!

Рамичи посмотрела на Таллури и печально вздохнула:

— Ну, не знаю. Может, я и ошиблась про того человека, но есть еще одно, очень для меня важное! Послушай. Я ведь об этом только и думала все это время, — ее глаза теперь уже откровенно наполнились слезами, и если в начале она еще пыталась устоять и выговориться без слез, то к концу уже рыдала не сдерживаясь: — Я подумала, что было бы просто чудесно нам с тобой породниться, а ничего не получ-а-а-ется-а, я бы вышла замуж за Нэфе-фе-фе-тиса, а ты за Клими-ми-ми-я-а-а…

Таллури слушала, разинув рот. Уж такого бы ей в голову не пришло никогда. Рамичи продолжила, взяв себя в руки:

— Я люблю Нэфетиса. Для тебя это новость?

— Да… нет… Прости, я не обращала внимания, не замечала ничего.

— Да, я знаю, — она неожиданно встала, ушла в комнату, пошуршала там чем-то и вернулась обратно на галерею: — Вот, — в ее руке оказался браслет тонкой работы — серебро с орнаментом из цветов лотоса: — Это «браслет обещания».

— Что это?

— Наши родители, мои и Нэфетиса, они же дружат, я говорила тебе, пообещали друг другу поженить нас с Нэфетисом, если мы с ним не будем против.

— И что теперь?

— Теперь? Он носил свой браслет постоянно, но, чтобы показать, что девушка не возражает против брака, она должна надеть свой браслет, когда ее суженому исполнится двадцать лет.

— И ты?

— Я надела, а он… кажется, даже не заметил!

— Он очень внимателен к тебе, — как можно сердечнее сказала Таллури. Что еще она могла сказать?

— Да, он уделяет мне много внимания, но… и всё, — Рамичи передохнула и, словно приступая к новой теме, набрала воздуха в легкие и неожиданно выпалила:

— А ты — наоборот! Климий любит тебя, а ты к нему… как к брату. Ничего не получается!

Таллури слушала ее в таком замешательстве, что сумела выдавить из себя лишь:

— Я… я не знаю, что сказать… прости меня, не знаю, чем тебя утешить.

Они сидели рядом обнявшись и вздыхали.

— Ладно, — Рамичи успокоилась, — тебе завтра рано вставать. А я еще хочу тебя проводить. Давай спать.

— Ты ложись, конечно. — А ты?

— Я посижу немного на галерее. Мне теперь хочется подумать обо всем, что я услышала. Ты так много мне сказала.

Рамичи вскоре уснула как младенец. А Таллури и вправду не спалось. Она решила поразмыслить о том, что ей наговорила Рамичи. Очень быстро она решила, что, скорее всего, подружка переволновалась из-за Нэфетиса, напридумывала лишнего о Климии и заморочила голову и себе, и Таллури.

Эта сиреневая летняя ночь была дивно хороша, слышалось пение ночной птицы, веяло чем-то ароматным из сада, и приятно думалось о предстоящем путешествии (наконец!) к морю. Совершенно ни о чем не хотелось в такую прекрасную ночь беспокоиться. И то, что напридумывала о ней и о Климии расстроенная Рамичи, тоже как-то не волновало. Все-таки у Рамичи богатое воображение! Надо же было ей такое придумать: «Климии тебя любит». Чудачка! Это все оттого, что она любит Нэфетиса, поэтому и его брата оделила чувствами. Таллури улыбнулась. Это Климия-то!

Хорошо, что они помирились. Вот только ужасно жаль, что подруга так огорчилась и плакала из-за Нэфетиса. И Таллури, мысленно позвав на помощь белого дельфина Рра, стала думать о Нэфетисе, впрочем, точно не зная, что ему «сообщить». Может, он и сам догадается?

Через какое-то время медитацию прервал неясный шум из-за балюстрады: снаружи, по стене, цепляясь за тугие побеги винограда, кто-то карабкался. Было понятно, что лезут с предосторожностями, и также было понятно, что это не получается — лезущий шепотом поругивался себе под нос.

Через мгновение над перилами галереи появилась голова Нэфетиса.

— Ага! — тут же прошипела ему в лицо Таллури, и Нэфетис чуть не свалился. — Свидание! Так-так!

— Я… нет, Таллури, ты все не так поняла!

— Разве? — Таллури сдвинула брови.

— Да! Это я виноват, Рамичи ничего не знает. Она, ты знаешь, такая… Хорошая!

— Угу, — «Не слишком ли я мрачна?»

— Я уверяю тебя, она правда не знает. Какой я болван! Не знаю, что заставило меня вот так явиться. Я давно хотел ска— зать ей, да все не решался, что… Кое-что важное! А тут что-то позвало! Теперь ты станешь думать о ней дурно?

— О ней — нет.

— И правильно!

— Но мне хотелось бы быть уверенной в чистоте твоих намерений, — Таллури говорила старательно нелюбезно. Она не имела никакого права говорить с другом таким тоном, но ей очень хотелось отомстить за Рамичи, и она вовсю пользовалась замешательством Нэфетиса.

— О, уверяю тебя! Ничего такого!

— Хорошо. Я поняла: ты хотел лишь поговорить с Рамичи без помех. Днем вокруг полно людей и все такое. Верно?

— Именно так, Таллури!

— Ладно, — она смягчила голос, — Рамичи очень устала, она спит. Передать ей что-нибудь?

— Нет, — твердо ответил Нэфетис, — я уж сам.

— Завтра я улетаю, она пойдет провожать меня. Обещай сказать ей то, что так нужно вам обоим.

— Это заметно?

— Конечно. Всем, кроме вас, — она подумала и добавила честно: — И кроме меня. Наверное, вам пора объясниться. Обещаешь мне?

Нэфетис уже взял себя в руки и улыбался:

— Обещать тебе — это значило бы, что ты меня вынудила. А я сам хочу этого. Поэтому завтра скажу Рамичи, что люблю ее.

Он спустился на землю, и с земли из темноты раздался его веселый шепот:

— Таллури, ты замечательный друг! Но у меня есть подозрение, что кое-кто пытался проникнуть в мое сознание телепатемой. А впрочем, спасибо! — он негромко рассмеялся и ушел.

* * *

— На что ты так внимательно смотришь? — Климий, как всегда аккуратно, поднял латуфу в воздух.

— На Рамичи и Нэфетиса, — Таллури вглядывалась в удаляющиеся фигуры друзей, стоявших взявшись за руки.

— А-а, — проворчал Климий, — Нэфетис не давал мне спать всю ночь. Надел браслет с лотосами, нарвал цветов, все ходил из угла в угол, вздыхал и улыбался. Похоже, решился наконец. Все правильно. Это его путь, и я рад за него. Думаю, через год он женится.

— А ты? — слова вылетели помимо воли, и Таллури тут же о них пожалела.

Климий на секунду удивленно обернулся к ней, но промолчал.

— Извини, — виновато проговорила она, — у меня нет праздного любопытства, просто глупая привычка задавать вопросы. Я же понимаю — у вас с Нэфетисом разные пути. В отличие от брата, ты всегда хотел служения.

Климий ответил не сразу.

— Я еще ничего не решил, — сухо заметил он. И тут же перевел разговор на другое: — Ну что, как всегда — сначала круг над Городом?

— Конечно!

— Ладно. Только круг будет неполный: трасса к морю начинается не так далеко от Университета. И быстро: у меня много работы.

— Знаю — у тебя впереди четвертая ступень! После нее многое решается: служение или социум.

— После твоей третьей тоже многое решается.

— Постой, почему третьей? Я же еще на второй. Климий закатил глаза и потряс головой:

— Таллури, ты невозможным образом соединяешь в себе тончайшее проникновение в иную реальность и полное пренебрежение информацией и фактами первой реальности! Объясняю: за последнее время ты проглотила с фантастической скоростью практически все дисциплины второй ступени. Скоро нас с Нэфетисом догонишь! Не заметила? Летняя работа в «Акватисе», а также теория и практика «Ушедшего мира» — это то, что соединяет в себе работу одновременно в двух мирах, видимом и невидимом одновременно. А это уже, по сути, третья ступень. Уяснила?

— Уяснила! — кивнула Таллури, весело болтая ногами. — Здорово! А далеко лететь?

— Около двух часов. Только дальше ворот в резиденцию не пустят. В «Акватисе» машин не любят. Дальше пойдешь одна.

— И ты не проводишь меня?

— Зачем это? — Климий пожал плечами. — Господин Куэн-Ворк предупрежден о прибытии нового ученика, тебя то есть. К тому же вы уже знакомы, в представлении ты не нуждаешься. А у меня правда много дел.

— Ну, ничего, — решила пошутить она, — скоро у тебя высвободится масса свободного времени! Ведь после моей третьей ступени твои обязанности ведущего исчерпываются!

Климий промолчал, подкрутил какие-то тумблеры и задумчиво проговорил:

— Это так. В моей опеке ты больше не будешь нуждаться. Но ведь никто не запретит нам общаться, как прежде.

В его голосе промелькнуло что-то осторожное, будто Климий раздумывал, а хочет ли он сам того, о чем сказал только что? И не окажется ли Таллури так любезна, что сама оставит своего ведущего в покое?

Так Таллури объяснила себе его осторожность и со смехом отозвалась:

— Что ты! Я никогда и ни за что не откажусь от такого брата! Ну, нет! Тебе так просто от меня не избавиться!

— Ну, брата так брата, — отвлеченно пробормотал Климий, внимательно вглядываясь в картину за бортом.

Белоснежные ворота, распахнутые настежь, — преддверие густо заросшей, едва приметной дорожки-аллеи, ведущей в глубину тенистых кущей. Резиденция «Акватис» выглядела зачарованным садом. От ворот, вглубь, сад смотрелся запущенным, но маняще-уютным и был полон переливчатых голосов птиц.

— Я не вижу моря, — Таллури вопросительно оглянулась на ведущего.

— Это там, за парком, надо пройти его насквозь, потом меж двух холмов. Сама вилла господина Куэн-Ворка смотрит одной стороной на парк, другой — на море. Не пропустишь, не беспокойся.

— А ты бывал здесь?

— Изредка бываю. После того как прошел «пробы» в ученики к господину Куэн-Ворку.

— И?

— Не подошел: слишком много «рацио», затруднения со входом во вторую реальность, еще — скованность в сновидениях и другое. Довольно много «отводов».

— Он все это так прямо и сказал?

— Нет, что ты. Господин Куэн-Ворк, при всем его пренебрежении этикетом, человек, не способный на отказ, тем более — отказ лобовой, как, например, Энгиус. Я сам все понял через какое-то время. Расстроился, конечно. Мне так понравились дельфины! Но максимум, на что я оказался способен, — это выучиться плавать и часами играть с ними. Хотя даже это очень много дает для развития. Владелец «Акватиса» не возражает, чтобы я порой приходил сюда побыть с дельфинами — это умиротворяет, вдохновляет. Ну, мне пора.

— Уже улетаешь?

— Да, конечно. Хорошей работы! Я приеду через месяц — проведать и забрать с собой на раскопки, если ты будешь готова. Мне кажется или ты вправду загрустила?

— Да. Я вдруг подумала: Энгиус далеко, он стал совершенно недоступен, а к твоей опеке я, оказывается, очень привыкла.

— Мы же не расстаемся, — ответил Климий терпеливо и уточнил: — И не расстанемся. Слушай, хочешь, я развлеку тебя напоследок? По законам Университета, после того как ты закончишь третью ступень и определишься с будущим, ты будешь считаться совершенно самостоятельным человеком что будет удостоверено императорской грамотой «Служение Атлантиде». Грамоту тебе вручат на торжественном празднестве. Это правда очень красивая церемония. Тот, кто вручит тебе верительную грамоту императора, на протяжении одного сезона будет твоим общественным покровителем. Как правило, это человек зрелых лет, опытный, состоятельный, могущий оказать тебе помощь, если ты вдруг окажешься в затруднительной ситуации. Это всего лишь ни к чему не обязывающая традиция, но зато, — он заговорщически улыбнулся, — этот господин должен сделать тебе дорогой подарок.

— Подумаешь, — она фыркнула, но незваная грусть уже улетучилась.

— Девчонки, как правило, ужасно это любят.

— Да ладно. А дальше?

— Ты можешь после этого продолжать учебу, можешь работать в научной или другой выбранной области. Когда определишься — получишь денежное вознаграждение и небольшой дом. Или останешься жить в студенческом городке. Это твое право.

— А ты? Ты все это получил?

— Я же сказал, что еще не определился. Пока продолжаю учебу и кое-какие научные изыскания.

«Что ж, мы все когда-нибудь расстанемся, — Таллури вздохнула и стала смотреть вглубь аллеи, за ворота. Потом тряхнула головой: — Пока не буду думать об этом. Это еще так далеко!»

Она встала на цыпочки и, притянув Климия к себе за расшитый край туники, потерлась носом о его скулу (он до сих пор терпел этот ее детский жест):

— Ну, Лим, я пойду.

* * *

Пройти к вилле господина Куэн-Ворка оказалось не так-то легко: парк был не просто заросшим, а, прямо сказать, диким. Инструменты садовника здесь были явно не в чести никто и никогда не устраивал здесь газонов и клумб, никто не посягал ни на вьюны, оплетающие старые деревья, ни на подлесок, бесцеремонно «шествующий» по всем дорожкам. Никто не осмеливался придать кустарнику искусственные формы. Всё и вся вокруг росло, цвело и зеленело вольготно и буйно. Впрочем, пару-тройку раз из густой травы выглянули вазоны, замшелые и древние, необычной формы. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что растения, некогда посаженные в эти прекрасные сосуды, своими корнями давно раскололи их округлые бока и через живописные трещины проросли прямо в землю.

В парке, если по своей запущенности он мог претендовать на это звание, звенели ручьи, через которые Таллури просто перепрыгивала. А один раз запущенная дорожка вывела ее к речке, мягко шептавшей что-то позеленевшим валунам, меж которых лежал ее путь. Здесь был мостик — безыскусное, но милое деревянное сооружение, изогнувшееся над прозрачным, неспешным потоком.

Неудивительно, что тут было полно живности: в траве тут и там шуршали и перебегали через дорожку прямо под ногами Таллури мелкие зверьки, кто-то похрюкивал за ягодными кустами, с ветки на ветку, только что не задевая крыльями лица, свободно перелетали птицы. А одна из них, едва Таллури протянула руку, легко спорхнула вниз и, весело посвистывая, долго прыгала на своих тонюсеньких сухих лапках по ее открытой ладони.

Таллури так увлеклась, что вспомнила о цели своего прибытия только тогда, когда под ногами захрустел гравий: оказывается, она уже вошла во двор самой виллы.

И немудрено, что виллу она обнаружила, только уткнувшись в нее носом: если сам парк счастливо избег вмешательства рук садовника, то здание, казалось, было подвергнуто садовником самой неистовой обработке. Но только наоборот: садовник будто пересаживал зелень из леса в самые неожиданные места. Трава пучками росла тут и там из гравия, устилавшего двор, лианы и вьюны не только поднимались от земли вверх по стенам, но и свисали из всех окон и с крыши. Камни стеновой кладки были выточены таким образом, что сами являлись одновременно горшками для цветущих растений. Через атриум, в который с опаской вошла Таллури, тянулись толстые лианы, в бассейне атриума, явно чувствуя себя как в родном пруду, спокойно росли белые и желтые лилии, а в глубине серебристо мелькали спинки рыб.

В атриум вошли две девушки. Таллури подумала, что ее немедленно спросят, кто она и зачем пришла. Но девушек это явно не интересовало. Едва взглянув на Таллури и мимолетно улыбнувшись, они прошествовали куда-то, оживленно переговариваясь. Вслед за ними, в другом направлении, оглядываясь и отвечая на ходу кому-то, оставшемуся за спиной, проследовал молодой человек в одной набедренной повязке, зато с ведром рыбы. Затем из помещения справа вышла женщина с грудным ребенком на руках. Малыш выглядел недовольным и бессловесно рвался туда, откуда его только что вынесли, а женщина все повторяла:

— Мы сейчас вернемся, обязательно вернемся! Он тебя подождет!

Вслед за этим мягко открылась дверь из помещения слева. Таллури ждала, что кто-нибудь выглянет. Но как будто ничего не происходило. Внизу у пола она, наконец, заметила движение — через мгновение ее глаза распахнулись от изумления: из двери выполз младенец. Ходить он еще явно неумел. Ему вслед донесся женский голос, воркотавший, как горлица:

— Я знаю, куда ты отправился, Паккучи, мой сладкий дельфинчик. Ты все равно никуда от меня не денешься, — голос почти пел: — Возвращайся к маме, маленький негодник!

Маленький негодник припустил. Неуклюже, но деловито перебирая по полу всеми своими пухлыми конечностями, он целеустремленно продвигался к бассейну в центре атриума. На его мордашке отражалось предвкушение победы завоевателя новых земель. Не успела Таллури сообразить, что ей делать (впрочем, ее не оставляло чувство правомерности и безопасности происходящего), как малыш достиг цели и, не утруждая себя размышлениями, плюхнулся в воду, что называется, «на полном ходу». Таллури лишь ахнула. Она ринулась к краю бассейна и увидела, что ребенок грациозно и ловко перемещается под водой к противоположному краю, распугивая стайки рыб и отодвигая со своего подводного пути тугие стебли лилий. Достигнув противоположного края бассейна, Паккучи на мгновение всплыл, сделал едва приметный вдох и, блаженно улыбаясь, стал перемещаться в обратном направлении. За него явно можно было не опасаться.

Из глубины дома, со всех сторон доносились голоса, смех, восклицания. Таллури догадалась, что в такой коловерти ее ни за что не заметят. И решила обратиться к первому же, кто выйдет в атриум. Вышла девчушка лет семи в разноцветной хламиде и зеленом тюрбане.

— Послушай, милая, — обратилась к ней Таллури, — я хотела бы видеть господина Куэн-Ворка.

Девчушка на пару секунд задумалась, будто припоминая, кто это, о ком ее спросили. Затем показала на галерею, ведущую в противоположную от сада сторону:

— Он там.

— А не могла бы я попросить тебя сообщить ему обо мне или проводить к нему? Я впервые здесь и совершенно не знаю дома.

Девочка состроила удивленную и одновременно ироничную гримаску и громко крикнула в сторону галереи:

— Ворк! — и вприпрыжку убежала.

Как ни удивительно, на этот странный зов кто-то отозвался: в галерее послышались пружинистые шаги, и через мгновение действительно появился господин Куэн-Ворк. Он лучезарно улыбался.

— Это ты кричала?

— Простите, нет, но я звала, вернее, хотела вас видеть.

— А ты кто, чудесное создание?

Таллури собралась было поприветствовать его по всем правилам и представиться, но он не дал — поднял вверх правую руку, и его пальцы запорхали перед лицом Таллури, будто касаясь и нажимая поочередно на подвешенные в воздухе невидимые точки. Совершив эту секундную манипуляцию и словно выслушав нечто сокрытое, но важное, он заключил с видимым удовольствием:

— О, я чувствую, что ты могла бы участвовать в моей работе. Точно знаю — могла бы! И очень успешно. Как замечательно, что ты решила заглянуть к нам. Какая ты молодец!

— Э-э… Заглянуть? Собственно… Я — Таллури нид-Энгиус, новая ученица. Должна пройти у вас курс, — выпалила удивленная Таллури: разве ее не ждали?

— Новая ученица?.. Ах, ну конечно. Я запамятовал — столько народа! Только «должна» — это ерунда. Никогда не произноси этого слова! Можешь, хочешь, умеешь — вот что важно! А ты можешь и умеешь многое — помни это и этим руководствуйся. Иначе этот мир на тебя не настроится и твой энергетический коридор останется закрытым. Это понятно или нет? Никаких «должна», «смогу ли», «сомневаюсь»!

Таллури думала, что господин Куэн-Ворк скажет, когда соберется вся группа и когда он начнет занятие, чтобы объяснить новичкам то-то и то-то… В общем, все по порядку. Ничуть не бывало! Он запросто пригласил:

— Пойдем к дельфинам! Или хочешь для начала перекусить и устроиться? А может, ты хочешь поспать? Для тебя много спать очень важно! Ну, решай, как ты хочешь. Здесь где-то бродит Мирха, моя помощница, в зеленом тюрбане, она покажет. И сразу приходи.

Куда? Зачем? Таллури застыла в нерешительности. Потом вежливо справилась:

— Можно ли мне сначала пройти к океану?

— К океану? Ты все-таки большая умница! Конечно, сначала — к океану. Пообщаться с океаном! Как я сам не подумал? Ступай и побудь там, сколько захочешь, — и ушел, ступая по-кошачьи мягко и пружинисто. Уже издалека донесся его голос:

— Можешь там, на берегу, и поспать.

Оставшись одна, Таллури на мгновение подосадовала, что не поинтересовалась, а как, собственно, пройти на берег. Но вслед за этим (медленный вдох — выдох — медленный вдох — выдох) расслабилась, убрала рацио и поняла, что знает, куда идти. Она не нуждалась ни в подсказках, ни в помощи, ни в чьем-либо присутствии. Океан дышал где-то рядом. И звал ее. И она просто откликнулась на этот зов. И пошла.

Но, как ни ждала она встречи, бирюзовая ширь открылась как-то ошеломительно внезапно и ослепляюще ярко. Как завороженная она прошла по мелкогалечному из разноцветных камешков берегу до самой кромки воды. Волны тихо наползали, нежно перебирая гальку, откатывались назад и манили Таллури за собой. И она последовала за волной — вошла в воду прямо в одежде, все дальше, глубже. Остановилась только тогда, когда вода дошла до плеч. Тогда Таллури раскинула над водой руки, как чайка крылья, и пропела-прокричала то, что переполняло сердце:

— Здравствуй, мо-о-о-ре. Я пришла-а. Я люблю те-бя-а-а!!!

И тут же «услышала» в ответ: «Мы рады тебе! Мы все рады тебе!» — и чуть не заплакала от счастья. Здесь, на морском берегу, она почувствовала дух «Акватиса» — дух медитативно-тонкого легчайшего солнечного бытия, где переплетались интуиция, сновидения и реальность общения с Океаном. Окунись, вдохни полной грудью, прочувствуй всю радость и счастье этого мира, поднимись над обыденностью, поверь в невозможную мечту — вот чему на самом деле учит хозяин «Акватиса»: достичь мира, внутренней гармонии и единения с Природой и тем взойти на новую ступень своих собственных возможностей. Учит не словом — аурой «Акватиса». Духом его девственной природы, хрустальной воды, величия Океана и мудрости и любви его обитателей.

Сколько Таллури так простояла, она не могла бы ответить. Но, кажется, могла бы так стоять бесконечно, как вдруг рядом раздался голос господина Куэн-Ворка:

— Иди же поплавай. Или ты уже плавала?

Она оглянулась и отрицательно покачала головой, говорить не хотелось.

— Ох, — вдруг огорчился он, — какой я болван! Я помешал тебе.

— Ничего, — вздохнула Таллури и улыбнулась, — я же только приехала и еще побуду здесь, — и спохватилась: — Можно? Вы ведь берете меня в ученики?

— Беру? Я? Что ты, дело не во мне! — господин Куэн-Ворк даже головой затряс, его глаза стали серьезны, а голос — глубок. — Нет, Таллури. Не я учитель — вы все! Да-да, не удивляйся, вы все. Дельфины, дети, взрослые, цветы, деревья, Океан. Да ты и сама только что это поняла. Ведь поняла?

— Да, господин Куэн-Ворк. Океан ответил мне.

— Я знаю, — он прищурился на морскую даль. — Скоро придут дельфины. Ты чувствуешь? Они идут сюда.

Она повернулась к океану лицом. «Прислушалась» к нему — вон там, слева от скал, вдающихся глубоко в море, еще очень далеко двигается группа добрейших и веселых существ. Таллури пока не представляла себе, что за созданий она увидит, но даже предчувствие их появления само по себе дарило звенящую радость.

Он взглянул на Таллури одобрительно:

— Хорошо! Только к Мирхе и малышу Паккучи они пришли еще быстрее, а Лерлею даже поджидали у берега. Но с Лерлеей как раз неудивительно: она скоро станет мамой. Слава богу, она послушалась свою еще не рожденную дочь, которая захотела родиться здесь с дельфинами, и приехала сюда. Скоро срок, скоро срок… Луна почти полная, — его голос замедлился, стал текуч, зрачки расширились, вбирая синеву горизонта. — Все будет хорошо. Дельфины помогут. Ей будет хорошо родиться здесь, этой малышке. Да, родится девочка, маленькая звездочка, радостное и светлое существо. Познакомься с Лерлеей — хорошо бы она пригласила тебя на праздник рождения своей малышки. Видеть приход в мир нового человека — этот опыт обогатит тебя.

Он вернулся взглядом от горизонта, где сливалось море и небо, как от границы мечты и обыденности, к Таллури — глаза приняли уже знакомое выражение: открытое, беспечное, почти игривое.

Таллури вышла из воды и стояла в мокром платье, решая, как ей быть — обсохнуть на ветерке или все-таки снять платье и отжать.

— Ты уже поплавала? — господин Куэн — Ворк настойчиво вернулся к этому вопросу. — Хочешь еще?

Видно было: ему очень хочется, чтобы она искупалась. Таллури действительно хотелось поплавать, попробовать свои возможности в морской воде. Но отчего-то она его стеснялась. В нем чувствовалось нечто такое, что точно не было в знакомых ей молодых людях. И раздеваться при нем, как при ребятах, даже в голову не могло прийти. Господин Куэн-Ворк смотрел теперь иначе: пристально, зовуще, настойчиво. Она смешалась и ответила невнятно:

— Мне не в чем искупаться и… я не готова… позже, может быть.

— Пустяки. Если стесняешься, купайся в тунике, а я буду в набедренной повязке. Ты умеешь плавать?

— Немного. Меня учил мой ведущий Климий в университетском озере.

— Ну что это за учитель? У него и с дельфинами настоящего контакта не вышло, — в его голосе, к удивлению Таллури, промелькнули настоящие мужские ревнивые нотки. Это было даже немного смешно: он явно хотел ей понравиться! К месту или нет, вспомнила витиеватое предупреждение Нэфетиса и Климия: «Таллури, мы верим, что личные качества и особый характер хозяина «Акватиса» не возьмут в твоем сердце верх над его поистине необыкновенными способностями ученого!»

— Я научу тебя очень хорошо плавать, ты будешь плавать и нырять, сколько захочешь. Идем прямо сейчас, — господин Куэн — Ворк тем временем мягко взял ее за запястье и потянул за собой, к волнам. Ничего не оставалось, как послушаться не затевать же пререкания с преподавателем в первый же день. Смущаться она перестала, но наставление братьев Отбантов взяла на вооружение.

Таллури решительно осталась в тунике, но через мгновение в воде уже забыла о неудобстве. Волны тепло и мягко приняли ее, и качаться в волнах оказалось значительно приятнее, чем в дремотной воде озера. Вода Океана оказалась совершенно иной. И не в том было дело, что она была соленой и плотной, — в Океане чувствовались великая Сила и Знание. Если озеро можно было бы сравнить с небольшой книжкой для детей, то Океан был сравним с огромным фолиантом — вместилищем необыкновенных по глубине и масштабности знаний.

Господин Куэн-Ворк плыл рядом. Он улыбался и нет-нет да касался то рук, то ног Таллури. Это немного мешало ей. И когда он предложил поддержать ее на воде («Ты сможешь полностью расслабиться!»), она решительно отказалась. Он совершенно не обиделся и, почувствовав, что мешает, даже отплыл немного в сторону, не переставая улыбаться — обворожительно и лучезарно.

— Какая ты молодец! — снова восхитился он. — Через тебя идет столько информации!

— Я сейчас ничего не осознаю, — призналась Таллури.

— Это ничего! Это ничего! — воскликнул господин Куэн-Ворк. — Так, видимо, нужно. С тобою рядом я «слышу» Океан лучше, чем один. Но прикосновение, — он опять приблизился и опять коснулся — на этот раз плеча Таллури, — прикосновение открывает дополнительные источники информации, ее новые грани.

— Я ничего не чувствую, — только и ответила на это Таллури.

— Пустяки! Поверь мне. Просто поверь и возьми меня за руки, а лучше — ложись спиной ко мне на руки и помедитируй.

Руки хозяина «Акватиса» оказались (почему-то она не ожидала этого) сильны, и он уверенно управлял движения— ми Таллури в воде. Можно было действительно расслабиться и дышать в ритме медитации. Она полностью положилась на поддержку господина Куэн-Ворка, дыхание выровнялось, мысли легко настроились на Океан — и общение с ним потекло легко. Ощущения стали легче, прозрачнее, восприятие окружающего — острее, объемнее. Таллури «говорила» с Океаном, с его стихиалью! Без слов, без включения рационального — только образы, глубокие, многогранные, стремительно меняющиеся, как в волшебном калейдоскопе. Она едва успевала за Океаном, но успевала! Понимала, впитывала и даже «отвечала», «рассказывала» о себе — они знакомились!

Краем сознания, какой-то его узкой гранью, она понимала, что в этом восхитительном «диалоге» с Океаном не последнюю роль играет ученый, господин Куэн-Ворк — он управлял потоком энергии Таллури, на давая ему «расплескаться» попусту, концентрируя на медитации, в которой участвовал Океан. И была за это благодарна хозяину «Акватиса».

Медитация исчерпалась, подошла к концу. Таллури вдохнула-выдохнула, переключилась на реальность.

Тут же раздался голос господина Куэн-Ворка, проникновенный, вкрадчиво-мягкий:

— Вот видишь, как замечательно у нас с тобой вышло. Это необыкновенное совпадение энергий! И я уверяю тебя, мы можем и больше!

Таллури уже плыла самостоятельно, но он касался ее спины, и вдруг, как бы нечаянно, его рука скользнула дальше — он обнял ее за талию и мягким, едва заметным движением подтолкнул к себе. Не успела она ничего понять, как оказалась с ним лицом к лицу, его красивые глаза смотрели на нее неприлично близко и настойчиво ждали ответа, его сознание было раскрыто для телепатии.

«Нет», — решительно отозвалась Таллури.

«Ничего плохого!» — уверил он.

«Нет!» «Тебе же понравилась медитация».

«Медитация — да».

«Мы вдвоем можем больше, если… если ты… со мной…»

«Нет».

«Слившаяся воедино, наша энергия способна будет преодолеть барьер иной реальности!»

«Нет».

Так вот о чем ее предупреждали и Климий, и Нэфетис. Да уж, господин Куэн-Ворк был само обаяние и любезность и при этом — энергично-настойчив, но тот «путь познания», на который он приглашал ее сейчас (в дополнение к Океану и дельфинам), Таллури категорически не устраивал.

«Невероятно разносторонний ученый!» — улыбнулась Таллури.

— Ну, хорошо, — он легко улыбнулся. — Ты просто замечательная ученица, — и уплыл к берегу. Вышел, радостно помахал ей и крикнул: — Отдыхай! Скоро придут дельфины, и еще — тебе надо научиться нырять.

Таллури только подплывала к берегу и между гребками ответила:

— Я немного умею.

— Чепуха. Нырять надо уметь глубоко и задерживать дыхание минимум на четверть часа. Я научу.

И удалился, поминутно оборачиваясь и приветливо помахивая ей двумя руками сразу. Таллури передумала выходить из воды и, развернувшись, поплыла обратно в море, наслаждаясь водой как никогда.

Солнце стало клониться к закату, следовало вернуться в резиденцию, устроиться на ночлег, а она вдруг «услышала»:

«Человек? Человек!»

«Смешная. Ррасказал — наша».

«Смешная-смешная — человек, наша!»

«Говорит с Океаном, слышит нас».

«Умеет! Умеет!»

«Потащим? Поиграем?» «Поиграем! Не потащим! Рра сказал — беречь. Рра сказал — играть. Рра сказал: наша — принять, учить».

Загомонили разом:

«Слушаться Рра, слушаться Рра!»

Таллури оглядывалась вокруг себя — мелькали черные и серые блестящие спинки, рассекали волны плавниками, весело шлепали по воде хвосты. Дельфины! И она «слышала» их! Они пришли общаться.

* * *

— Лим! Это было здорово! Невероятно здорово! Да, ты уж прости еще раз, что я тогда не улетела с тобой.

Климий прилетал за ней уже второй раз. Первый раз — в середине лета, как было условлено заранее и соответствовало учебному плану. Далее она должна была ехать на раскопки с группой Климия. И он явно рассчитывал на совместную с ней работу. А она не хотела ехать с ним. Может, он и убедил бы ее, но тут появился господин Куэн-Ворк и в два счета разрушил все доводы Климия.

— Уехать? Ты собралась уехать, Таллури?! — он выказал столько возмущенного удивления, будто не знал, на какой срок рассчитан его собственный учебный курс и будто Таллури не прошла его полностью и успешно.

Климий тут же отступил. Ей стало немного неловко перед ведущим, и она попыталась пояснить:

— Курс окончен, и мне следует приступить к следующему.

— Какому же «следующему»? — в голосе господина Куэн-Ворка опять звучали нотки ревности. — Чему и у кого ты будешь учиться?

— До окончания второй ступени мне осталось два курса: «Иные существа» и «Ушедший мир», — и назвала преподавателей.

Господин Куэн-Ворк поморщился и брюзгливо заметил:

— Они не могут знать то, что нужно тебе! Тут даже Климий не выдержал:

— Простите, что спрашиваю, но есть ли способ получить желаемое знание, минуя работу с наставником?

— А каких наставников вы, молодой человек, имеете в виду? Университетских? Всего лишь? — хозяин «Акватиса» тут же отвернулся от Климия и обратился к Таллури: — Ты проводишь с дельфинами по полусуток, катаешься на них, играешь, общаешься и до сих пор не поняла, каким великим запасом знаний они владеют? Дельфины — лучшие наставники. Кто сказал тебе, что у них можно спрашивать лишь то, что рекомендовали в Университете?

— А если я спрошу недолжное? Ведь преждевременное знание может обернуться во зло.

— Может! Чаще всего так и бывает. Но с дельфинами ты в безопасности. Потому что, — он со значением поднял палец, — они прекрасно знают, что кому когда передать! Это ясно или нет?

— Ясно.

— А уж такие вещи, как «Иные существа» и «Ушедший мир», кому же, как не дельфинам, знать лучше всех? Они древнее нас, людей, и помнят все это! Просто спрашивай — они помнят! Это понятно или нет?!

— Климий, — она обернулась к ведущему, — я остаюсь! Я знаю, как учат дельфины: это будет здорово — намного быстрее, чем у людей, а понимать и запоминать легче. Они передают сразу блоками образов! Это так здорово!

И Климий улетел один. Видно, ему пришлось неприятно объясняться перед наставниками из Университета, потому что, когда он второй раз вернулся за ведомой в «Акватис», вид у него был более чем решительный. Господин Куэн-Ворк посмотрел на него издали и, радушно помахав рукой, быстро удалился.

— Лим, я понимаю твою досаду — послушание, дисциплина и все такое, — заметила Таллури, когда ведущий никак не отреагировал на ее бурные восторги по поводу такого длинного (уже осень наступила) курса в «Акватисе», — но я же прошла все, что намечалось. Разве нет? Разве результат не важен?

Климий вздохнул и промолчал. И она замолчала и, отвернувшись, стала смотреть в окно.

Через некоторое время Климий наконец разлепил губы:

— Мне не хватало тебя.

Таллури удивленно уставилась на ведущего, и тот спешно добавил:

— Там, на раскопках, тебя не хватало. Ты могла бы нам здорово помочь! Мы провозились чуть ли не на месяц дольше. Хорошо еще, что Рамичи с Нэфетисом работали в паре. У них многое получается лучше, когда они в паре работают, — и он вздохнул еще раз. — Ну расскажи, чем ты занималась?

— А тебе интересно? — с напускным подозрением спросила Таллури и выждала, пока он не начал упрашивать.

Она, разумеется, не стала рассказывать ведущему о том необычном внимании, что уделял ей господин Куэн-Ворк поначалу (хвала Единому, он оказался совершенно не обидчив и не мстителен, столкнувшись с ее решительным отказом, и обучение продолжал, будто ничего не случилось). Не рассказала и о том, как заревновали было ее к наставнику Куэн-Ворку две девушки-ученицы, те самые, которых Таллури увидела в «Акватисе» первыми. И опять же, все решилось благополучно, и они даже подружились.

И уж, конечно, не стала рассказывать, что малыш Паккучи, один из множества тут и там мелькавших в «Акватисе» и плескавшихся с утра до ночи в его бесчисленных бассейнах и водоемах, оказался внебрачным ребенком господина Куэн-Ворка и одной из его учениц. Зачем рассказывать об этом? Для Климия этот факт — нарушение всех и всяческих норм и законов, для жителей «Акватиса» — воплощенная радость бытия. Таллури же предпочла остаться отстраненной: не иметь никакого, ни внутреннего, ни внешнего, отношения к таким (всё же смущающим ее) фактам.

Зато с восторгом поведала Климию, как она общалась с Океаном и его жителями, как господин Куэн-Ворк в какой-то момент перестал успевать записывать то, что она «передавала» ему из «океанических запасов», и велел Мирхе помогать. И Мирха, блестя глазами и хохоча от счастья, по целым дням не выпускала из рук пера, писала и зарисовывала все, что «транслировали» через Таллури дельфины. Еще рассказала о том, как хорошо теперь плавает и может задерживать дыхание не меньше чем на четверть часа благодаря особым медитациям и дыхательным упражнениям, придуманным господином Куэн-Ворком, а пуще того — благодаря покровительственному присутствию дельфинов, в биополе которых любой мог стать водным существом.

И о том, как однажды в ночь полнолуния ее позвали на великий праздник — рождение в мир человека. Ее пригласили Лерлея с супругом, и Таллури сочла за честь участвовать. Между прочим, Таллури узнала в Лерлее ту девушку-птицу, что некогда нарисовала Эннея, когда они с Рамичи гостили у нее в поместье.

«Какая интересная и, кажется, счастливая у нее судьба, — подумала Таллури, — Университет, успешная учеба. Ведь Лерлея дошла, похоже, до четвертой ступени вместе с Эннеей. Эннея теперь все время в храме, мы почти совсем не встречаемся, не за горами ее посвящение в жрицы, а Лерлея предпочла супружество и материнство. С какой любовью они с супругом смотрят друг на друга!»

Горели свечи, и берег был весь усыпан цветами, девушки играли на флейтах и пели, и Лерлея подпевала им тихо. Дельфины не оставляли будущую мать в воде ни на секунду. Малышка Лерлеи появилась на свет, когда солнечные лучи разлили по небосводу первые молочно-розовые краски, проснулись чайки, и ожил весь мир, будто тоже только что родился. И кажется, ничего красивее и значительнее Таллури в своей жизни не видела. Потом все ушли с берега, а новорожденная с родителями еще долго жили на берегу, и им помогал весь «Акватис».

Таллури рассказала бы еще о чем-нибудь (об Океане, дельфинах, звездах), но уже завиднелись на горизонте белоснежные башни, купола и стены Города. Климий стал готовиться к посадке.

* * *

Таллури еще долго вспоминала, как жаль было покидать морскую резиденцию, а особенно — друзей-дельфинов. Она долго прощалась с ними перед отъездом.

«Она грустит!»

«Очень-очень. Человеку грустно!»

«И нам. И нам. И нам».

«Коснись меня!»

«И меня! И меня! Ей грустно!»

«Ррасказал — проводить. Ррасказал — утешить!»

«Рра знает: мы сами хотим — утешить, дать силы, радовать!»

«Радовать! Радовать!»

Затрещали разом:

«Покатаем! Держись!» — толкали носами, поворачивались боком, наперебой подставляли верхние плавники. Обещали напоследок: «В медитации — вместе!», «Не грусти — придем! Придем!»

…А в Университете ждали Рамичи и Нэфетис, Тэрч и Эннея. И даже Климий, сбросив наконец маску строгого воспитателя, смотрел на Таллури сердечно. И было здорово вернуться к ним.

А еще — к прогулкам в лесу, к песням у озера и играм в гимнасии, к вечерам в тихой библиотеке. И самое прекрасное — к беседам, когда общались взахлеб и не могли наобщаться, засиживались за полночь, не хотели и не могли разойтись, и даже когда давно клонило в сон, беседа все текла живым неиссякаемым ручьем.

Чаще всего собирались впятером — Рамичи и Нэфетис, Тэрчтитлон, Климий и Таллури — на внешней галерее у девушек. Первым, зевая и виновато улыбаясь, уходил Тэрч. За ним, с сожалением выпустив ладонь Рамичи из своей руки, медленно удалялся Нэфетис, и Рамичи шла его провожать («Немного, буквально до ближайших деревьев», — ритуально соглашался Нэф, светясь счастьем). Затем он приводил ее (тоже провожая) обратно. Потом Рамичи опять шла с ним… («Немного, до ближайших деревьев…»).

Они так и ходили туда и обратно и ужасно мешали разговаривать. Поэтому Климий, отследив, когда его брат в очередной раз возвратит суженую «на место», брал ситуацию под контроль и силой уводил его прочь. Какое-то время из парка еще доносились их голоса и смех, и в наступившей тишине подруги засыпали, очень часто — под рассветный хор начинавших просыпаться птиц.

Впрочем, птицы пели все тише и реже: давно кончилось лето, и уже близились холодные дни поздней осени с непогодой, дождями и ветрами.

Таллури проходила последние предметы, оставшиеся до окончания столь важной третьей ступени. Ее хвалили, а еще — всё чаще приглашали для участия в работе поисковой группы «Ушедший мир» и в переводах древних свитков.

И всё это было замечательно…

Да нет же, правда замечательно. На самом деле!

Ну, что поделать, если любимая подруга отдалилась (ведь у Рамичи скоро изменится жизнь: она покинет стены Университета, став женой Нэфетиса). Что поделать, если Климий держится все отстраненнее и холоднее (вероятно, он наконец пришел к решению стать жрецом). Что поделать, если наставник, он же — приемный отец, вдруг «сообщил» ей:

«У нас с тобой осталась всего одна, последняя, встреча».

Но почему? Почему?!

«Моя инициация близка — я ухожу. Я — жрец Ухода, — и не хотел больше ничего объяснять, добавил: — Но еще один раз придешь. Когда захочешь, в любое время».

Она пыталась «сообщить» ему, что она не готова, не согласна, что есть же древний закон, согласно которому опекун не может оставить «лунное дитя» вот так, без согласия последнего! Тогда он «ответил»:

«Ты уже не дитя и должна понять: если за законом стоят люди, то за моим решением — Единый Бог».

Сначала Таллури хотела навестить Энгиуса как можно скорее. Но, остыв, решила повременить с этой последней встречей. Как можно дольше повременить. Ведь он пока не торопил. И она с головой ушла в работу и учебу.

* * *

На исходе весны Климий сообщил, что пора готовиться к обряду завершения третьей ступени.

— А что для этого нужно?

— Самое главное, — ответил ведущий строго, — это твой выбор на ближайший год: что ты решила — готовиться к жреческому служению или научной работе?

Таллури задумалась ненадолго. Собственно, ей и задумываться — то было незачем. За последние полгода она ни разу не вспомнила о жреческом служении, зато с упоением участвовала в работе различных поисковых групп и переводила с древних языков — уже с нескольких, легко и быстро.

Помедлила с ответом лишь для того, чтобы Климий видел всю серьезность ее ответа:

— Я хочу работать, Лим. И еще учиться. Путь жрицы? Ну какая из меня жрица?

Он вздохнул и отвернулся. Ей, правда, показалось, что он скрывает удовлетворение.

— В любом случае во время обряда ты должна быть готова дать четкий ответ Главному жрецу, когда тебя об этом спросят.

— И тебя спрашивали?

— Юношей спрашивают после четвертой ступени. Так что и меня очень скоро спросят.

— Ты уже знаешь, что ответить? — со своей обычной прямотой спросила она.

Климий ответил невразумительно, и Таллури решила переменить тему:

— А в какой момент прозвучит этот вопрос?

— Никто не знает. Это решает Главный жрец по ходу ритуала. Известны и постоянны три момента: его вопрос и твой ответ о намерениях на ближайший год, завершение моей роли ведущего и, последнее, твоя встреча с общественным покровителем. Еще, но это позже и в ритуал не входит — подарок от него. Как дань традиции. Остальное меняется в зависимости от времени года, точнее, от согласования двух календарей — астрономического и священного.

— Хорошо. А как все проходит?

— На самом деле очень просто. Я должен буду ввести тебя в зал Торжеств, где вручают грамоты «Служение Атлантиде», и ты встанешь на маленькое каменное возвышение, что-то вроде низкого подиума. Вас будет, я узнал, десять человек. Подиумы разного цвета, твой — белый. Напротив вас, выйдя из противоположных дверей, остановятся гости торжества, тоже десять человек, избранных Советом Жрецов. Это те, кто поздравит вас и в ближайшем сезоне, в вашем случае — все лето, будет покровительствовать и помогать, если потребуется. Твой покровитель и отведет тебя потом в зал студенческих праздников.

— Это и будет тот человек, что сделает мне подарок? — улыбнулась она.

Он улыбнулся в ответ:

— Вот видишь, ты не забыла. Я же говорил, что тебе понравится. Да, это тот самый господин. Кто это будет, не спрашивай. Никто пока не знает. Да они и сами не знают, кого будут награждать: накануне из специальной чаши, не глядя, они берут по одному камешку — в цвет ваших подиумов. Так что все решает случай.

— Судьба?

— Можно и так сказать. Кстати, потом, не позднее чем через декаду, тебе следует нанести ему визит вежливости.

— Тоже с подарком? — уточнила Таллури.

— Нет, только если захочешь. Просто придешь, поблагодаришь, вы немного поговорите, ты расскажешь о себе. Для людей такого уровня награждение адептов третьей ступени — всего лишь ежегодная общественная обязанность.

— И подарок — обязанность?

— Не смущайся, подарок — это традиция. И неплохая, признай. Помнишь, когда в начале весны с окончанием третьей ступени поздравляли Рамичи, ее общественный покровитель выбрал для нее замечательные подарки к будущей свадьбе?

— Да! Это было здорово! И очень вовремя. Но я-то замуж не собираюсь, мне, хвала Единому, приданое не нужно! — воскликнула она и осеклась: у Климия, как от зубной боли, дернулась щека. — Что с тобой? Тебе плохо?

— Все в порядке! — в нелепом воодушевлении вдруг воскликнул он. — Ну, собственно, всё. Если что, я подскажу тебе по ходу дела. И наши все придут. Будет здорово, не беспокойся ни о чем! Потом еще отпразднуем!

Таллури и не беспокоилась. В ближайший год она намеревалась работать, но и учебу, разумеется, не оставлять. Возможно, ей удастся навестить «Акватис» в теплое время. Господин Куэн-Ворк приглашал неоднократно. И, может быть, подняться в горы к Энгиусу. Так что вопроса Главного жреца она не боялась.

Климий, кажется, не очень-то огорчен завершением своей роли ведущего, ведь они с ним уже решили, что такую дружбу, как у них, разрушить ничто не может. Она даже спела ему песню — о преданной дружбе. Ей показалось, что ему понравилось. А он сделал ей неожиданное замечание: «Слушай, не стригись больше так коротко, ладно? Ну как мальчишка, честное слово! Пусть волосы будут длинные — так красивее». Она была удивлена, но согласилась: «Ладно».

Что еще? Награждение? Что-то кольнуло в сердце. Так, небольно. Но со значением, с тайным смыслом. Судьба что-то решает? И Таллури решила обмануть бога Судьбы:

«В последний момент, перед подиумом, поменяюсь с кем-нибудь местами!»

* * *

Так и сделала. Хоть Климий и был невероятно удивлен.

Но перед огромными дверями зала награждений она потянула ведущего за руку, остановила, показывая взглядом, чтобы он пропустил вперед идущих вслед за ними — последнюю пару ведущий-ведомый. Те тоже удивились. Они не хотели нарушать хода церемонии. Но Таллури была упрямее всех. Климий тянул ее за руку в одну сторону, она его — в другую, в спину их подталкивали и шептали беспокойно, но она не сдвинулась с места. Более того — отошла в сторону, пропуская идущих сзади. И они, разумеется, прошли. Ведь торжественные двери были распахнуты, в зале гремели трубы и барабаны, и там, в глубине, среди огней и цветов, стояли жрецы, преподаватели, друзья и знакомые.

Климий ввел ее в зал последней.

Он уже ничего не говорил, но сопел и молчал так выразительно, что Таллури чуть было не почувствовала вину. Но ей почему-то крайне важно было знать, что получится из ее затеи!

Под звуки больших барабанов и флейт ведущий подвел ее к последнему оставшемуся свободным подиуму. Он оказался темно-красным. Таллури скользила осторожным и любопытным взглядом по сторонам. Ее сотоварищи уже стояли на своих местах, опустив руки и подняв лица вверх, туда, где на возвышении находился Главный жрец в окружении служителей разного ранга в величественных головных уборах из огромных перьев и золотых нитей, в торжественных одеждах и немыслимых по красоте старинных браслетах и оплечниках.

Дальше все потекло так, как рассказал Климий.

Сначала, едва стихла торжественная музыка, жрец-распорядитель дал знак, ударив в пол посохом, обвитым тонкими зелеными веточками и лентами и увенчанным головой льва. После этого каждый из ведущих по очереди представил своего ведомого, кого, держа за руку, ввел в этот зал. И Кли-мий также произнес торжественным строгим голосом:

— Я привел сюда мою ведомую, Таллури нид-Энгиус, достойно завершившую третью ступень Университета великой Атлантиды, — тут он прибавил несколько похвальных слов в ее адрес, рассказав, каких успехов она достигла, какое старание к этому прилагала и все такое. И завершил: — Примите ее для дальнейшего служения.

Теперь все адепты были представлены, и как только стих голос Климия, в гулкой тишине прозвучал вопрос, исходящий, казалось, из-под самого купола величественного зала Торжеств:

— Пусть та, что зовется Таллури нид-Энгиус, сама свидетельствует о себе.

У Таллури заколотилось сердце: она никак не ожидала, что Главный жрец начнет с нее! И в то же время за спиной почувствовала, как напрягся Климий, замерев на вдохе. «Он боится, — решила она, — что я растеряюсь». Кашлянув, громко и четко произнесла:

— Сердце мое, о великий жрец, просит продолжения учебы и свободного труда на благо великой Атлантиды. Но я готова к любому служению, которого захочет от меня Единый.

Главный жрец не замедлил с ответом:

— Таллури нид-Энгиус, адепт третьей ступени, остается в Университете для участия в научных исследованиях и для дальнейшей учебы.

Климий за ее спиной выдохнул. Из толпы присутствующих ободряюще помахала ладошкой Рамичи, и лучезарно улыбался господин Куэн-Ворк, стоящий в ряду преподавателей. Климий еле слышно пробормотал:

— Я никогда не слышал, чтобы Главный жрец вынес решение так быстро.

Затем в разных интерпретациях тот же вопрос был задан остальным адептам. И каждому был дан высочайший ответ — после паузы, большей или меньшей, когда все присутствующие, затаив дыхание, ждали, и лишь протяжно и торжественно звучали флейты.

— Лим, — прошептала Таллури, — слушай, а Нэфетис про Рамичи тоже сказал: «Примите ее для дальнейшего служения»?

— Тише! — шикнул Климий, потом все же проговорил сквозь зубы: — Он сказал что-то вроде: «Прошу отдать мне ее в жены», и все такое.

— А Главный жрец?

— Он сказал: «Бери ее в жены и храни» и что-то еще, типа «Будьте неразлучны и преданы друг другу в горе и радости». Какие-то очень красивые слова, я не помню точно. Слушай, помолчала бы ты, а? Неудобно же, правда! Да и зачем тебе? Ты же не собираешься замуж.

— Не знаю, просто так. Может быть, это я от волнения? Прости, Лим.

Она хотела еще что-нибудь ему сказать, но он дернул ее за край кушака, чтобы она наконец закрыла рот.

В это мгновение стали открываться тяжелые инкрустированные двери в дальнем конце зала, вновь полилась музыка, и в зал, по одному, стали входить почетные гости — будущие общественные покровители адептов.

Эти люди очень отличались от тех, к кому Таллури привыкла за несколько лет в Университете — одеждами, украшениями, манерой держаться и даже движениями. Люди из незнакомого ей мира. Внешнего мира.

Таллури с интересом и замиранием сердца следила за гостями, пока они входили и, улыбаясь, вставали каждый напротив одного из адептов, положив на пол у своих ног камешек соответствующего цвета. У белого подиума, на котором должна была бы стоять по жребию Таллури, остановился дородный господин преклонных лет в накидке, расшитой золотыми нитями, и подпоясанный роскошным кушаком в бисере и драгоценных камнях.

— Эх ты, дуреха, — с ироничным упреком прошептал позади нее Климий. — Вот, был бы твоим общественным по— кровителем. Это же начальник финансовой службы при императоре.

Она не ответила, упрямо дернув плечом, и уперлась взглядом в кованые двери: остался один человек — тот, кто встанет напротив нее.

Он вошел чеканным шагом военного, и Таллури сразу узнала его. Хотя сейчас он выглядел совершенно не так, как тогда, много месяцев назад, в ядовитых болотах расположения Особого корпуса. Но она узнала бы его из тысячи. «Он? Неужели так распорядилась Судьба?!» — стукнуло сердце и ускорило ритм, непонятно отчего.

Господин Джатанга-Нэчи не смотрел ни на кого и шел, ей казалось, очень медленно, как бывает во сне. Он не взглянул и на каменный подиум, на котором стояла она, но остановился точно напротив. Таллури смотрела на него, распахнув глаза — от неожиданности ли, от удивления, от странных ли предощущений…

Господин Нэчи, в отличие от прочих гостей, был одет по-военному строго: знакомый черный плащ ниспадал вниз, и одной рукой он придерживал его край. Другая рука сжимала рукоять меча у пояса. Таллури, пользуясь тем, что он по-прежнему не поднимал глаз, смотрела прямо ему в лицо: раны, конечно, зажили, но на правой скуле остались три параллельных, почти вертикальных шрама, подчеркнутых по традиции военных празднеств особой черной татуировкой. А над левой бровью, вторя татуировке шрамов, той же краской была четко прорисована стремительная горизонтальная линия. Густые черные волосы сейчас были собраны назад и зажаты в хвост. Голову охватывал орихалковый обод без камней и украшений, лишь строгий металл, а в нем, над правым ухом — пульсирующий сдержанной искрой небольшой кристалл-передатчик.

Таллури продолжала безотрывно смотреть в его лицо. И тут он поднял взгляд — штормовое море в обрамлении черных ресниц, неуместно длинных для офицера — тонкая капризная бровь удивленно поползла вверх, и в глазах вспыхнуло неподдельное изумление. Вспыхнуло, но, вмиг укрощенное, угасло. Будто его и не было.

«Здравствуй, Зверек!» — его сознание (вот это да!) оказалось открытым.

«Светлый день, господин Нэчи!»

«Ты пыталась обмануть Судьбу?»

«Да! Я поменялась местами вот с этим юношей, что стоит сейчас на белом подиуме. Белый по жребию достался мне. А откуда вам известно?»

Его глаза смеялись в ответ:

«Я не люблю, чтобы кто-то решал за меня, пусть даже и боги Случая, и проделал тот же фокус: поменял белый камень, доставшийся мне по жребию, на темно — красный — как раз у этого пышного господина. Но Случай провел нас обоих, ты не находишь, детка?»

Она улыбнулась в ответ: это и правда было смешно! Но все же не удержалась и «спросила»:

«Но это же против правил, мы их нарушили?»

«Я не нарушил чьих-то там правил. Я следовал — своим! — он сделал выразительную паузу и добавил: — Как и ты. Разве нет?»

Она хотела еще о чем-нибудь спросить у него, но вдруг обнаружила (вот странно), что они по-прежнему находятся в зале Торжеств Университета, и взгляды всех устремлены на них, потому что Климий, последний из ведущих, произносит формулу:

— …и я, Климий Ур-Отбант, как бывший ведущий, передаю ее под ваше высокое покровительство.

— Обещаю оказывать его весь ближайший сезон, — пророкотал в ответ низкий сдержанный голос. Но Таллури «услышала» и еще кое-что: «…или столько, сколько эта девочка захочет».

Это она правда «услышала»? Или ей показалось? Замкнутый вид господина Джатанга— Нэчи не объяснял ничего. Он подал Таллури руку, и она, протянув ему свою, легко сошла с подиума, будто притянутая магнитом, и последовала за ним туда, где, как оказалось, уже поджидала вся их шумная студенческая компания. Перед дверями он выпустил ее ладонь и отступил на шаг назад. Когда она обернулась, господина командующего уже не было. Таллури безотчетно поднесла ладонь к носу — чуть тревожный, едва уловимый остался шлейф запаха торнахо.

* * *

Все ужасно галдели, и, чтобы перекричать всех, Тэрчу пришлось напрячься:

— Слушайте! Слушайте же! У меня есть отличная идея!

Рамичи, Нэфетис, Эннея, Климий и Таллури разом повернулись к нему.

— Так вот, — Тэрчтитлон важно откашлялся. — Я подумал, что у нас столько потрясающих событий: Рамичи и Нэфетис женятся, Таллури окончила третью ступень, Климий вот-вот закончит четвертую, а Эннея переходит в Храм…

— А ты получил замечательную награду за технические изобретения! — подхватила Таллури.

— Да… — Тэрч смущенно потеребил нос. — Впрочем, это неважно. Вернее, важно, конечно, но сейчас не об этом.

— Итак, твоя идея, — подбодрил Климий.

— Да. Моя идея. Она в том, что мы должны придумать что-нибудь незабываемое, чтобы всё это отметить!

— Что значит «незабываемое»? — с подозрением уточнил Климий.

— Нечто неординарное, яркое, что мы долго будем помнить! — Тэрч был чрезвычайно воодушевлен.

— Дорогой друг, — Нэфетис проникновенно обнял его за плечи. — Все твои… э-э… как бы мягче выразиться… замыслы неординарны, и мы помним их очень и очень долго!

— Что на этот раз? — прямо осведомилась Рамичи.

— На этот раз, — радостно подмигнул Тэрч, не замечая намеков, — предлагаю отправиться на дружескую прогулку к морю.

— И что тут особенного? — пожал плечами Климий. — После замены старой модели аккумулятора на новую, тобой же и установленную, мы летаем туда часто.

— Я предлагаю, — Тэрч обвел всех заговорщическим взглядом, — полететь в зону джунглей! Там, где живут малоразвитые племена, не прошедшие государственную программу эволюционирования. Ну, как?

Воцарилось молчание.

— Ну, Тэрч, — развел Нэфетис руками. — Ты превзошел и самого себя, и все наши самые смелые предположения!

— Знаете что, — обиделся тот, — на вас не угодишь! Чем вам не нравится мое предложение?

Ответить на этот вопрос захотели сразу все, кроме Таллури, которая быстро попросила:

— Ответьте лучше на мои вопросы.

— Давай, — Тэрч с готовностью переключился на нее.

— Во-первых, что значит «малоразвитые племена»? Вовторых, что еще за государственные программы? В-третьих, Лим, не дергай меня за руку, ты мне уже не ведущий, почему там джунгли? И, в-четвертых, чем эта прогулка может стать незабываемой?

— Почему-то очень хочется начать с последнего вопроса! — с жаром отозвался Нэфетис. — Давайте все на него ответим. По очереди!

— Там очень много птиц и цветов! — лучезарно улыбнулась Эннея.

— У нас возникнут проблемы с латуфой, — предположила Рамичи. — Или не хватит энергии, чтобы вернуться.

— Дикари нас съедят, и тогда возвращаться будет необязательно! — мрачно «утешил» Нэфетис.

— Если кто-нибудь еще, кроме меня, проголосует «за», мы могли бы соединить полезное с приятным: доставить одному из племен дары цивилизации, — Климий произнес это негромко, но все сразу к нему обернулись.

— Впервые Климий поддержал меня сразу! — воскликнул вновь воодушевленный Тэрч. — Это многое значит!

Вся компания погрузилась в серьезные размышления.

— Послушайте, — взмолилась Таллури, — а как же остальные мои вопросы? К тому же у меня уже новые появились. Что такое «дары цивилизации»?

— Давай я объясню, — Рамичи жестом призвала всех к молчанию. — Первое: в самой Атлантиде, не говоря о протекторатах, есть множество диких племен, еще живущих на уровне первобытного строя. Второе: около сотни лет существуют государственные программы эволюционирования и просвещения, направленные на их развитие. Занимаются этим особые люди — «эволюционисты». Третье: ближайшие к Городу племена, уже очень немногочисленные, живут в джунглях вдоль пойм крупных рек, спускающихся к южным морям. Последнее, дары цивилизации — это может быть что угодно из наших рук: продукты, лекарства, одежда. Я только не знала, что обычные граждане тоже могут доставлять им все это. Я думала, что контактировать с дикарями имеют право только «эволюционисты».

— Это так, — кивнул Климий. — Разрешено только «эволюционистам». Для прочих это может быть наказуемо. Но есть области, где за этим не очень строго следят. Можно попробовать. Мы повезем полезные вещи.

— А почему следят?

— Наверное, чтобы не передавалось преждевременного или вредного.

— Так что же, решено? — Тэрч с нетерпением обвел взглядом присутствующих, и все выжидательно уставились на Климия.

— В общем, да, — Климий потер переносицу. — Эх, знать бы еще места, где оставляют такую помощь — в обход правительственному разрешению.

— Мы думали, ты знаешь, — Рамичи удивленно подняла брови. Климий сокрушенно развел руками. — Может, у кого-нибудь порасспросить?

— У кого? Кто может знать? — заговорили все. Было понятно, что решение принято и осталось уточнить детали.

— Ха, кто может знать… — Климий опять взялся за переносицу. — Думаю, во-первых, те, кто этим тайком занимается. Но как их найдешь? Во-вторых, те, кто следит за нарушителями, — военные.

— Ой! — Таллури подскочила на месте. — Я знаю, у кого спросить!

— Уж не у господина ли Нэчи, командующего Особым корпусом, ты, дружок, хочешь так, между прочим, поинтересоваться: «Подскажите-ка нам, пожалуйста, пару запретных мест, где встречаются граждане Атлантиды, склонные не подчиняться императорским указам, и дикари. Очень уж хочется мне и моим друзьям нарушить закон!» — улыбнулся насмешник Нэфетис. — Думаю, мгновенной встречной просьбой командующего Особым корпусом будет назвать поименно этих прекрасных сынов отечества!

— Да уж, — признала Таллури. — Глупо. Но не менее глупо лететь так далеко и наугад, чтобы только в море искупаться.

— К тому же у нас нет карты энергетических станций по тому региону, — заметил Климий. — Риск выскочить из зоны энергопокрытия и очутиться в джунглях с заглохшим двигателем мне лично очевиден.

— Что касается кристаллоаккумулятора, я уверяю вас… — начал было Тэрч, но его перебили тут же.

— Тэрч, с некоторых пор твоих уверений для нас маловато, — высказался за всех Нэфетис.

Эннея подала голос:

— Но саму эту карту у господина Джатанга — Нэчи ведь можно попросить?

— И командующий Особым корпусом нипочем не догадается, зачем нужна эта специальная карта группе более чем знакомых ему молодых авантюристов, — мгновенно отрезал Климий.

— К тому же он так угрюм, что к нему и подойти-то страшно, не то что просьбы высказывать, — добавил его брат.

Тут же захотели обсудить и это, но в дверь постучали. На пороге появился посыльный. Обычный городской по— сыльный с огромным, но скромно упакованным коробом в руках.

— Подарок для госпожи нид-Энгиус от господина Джатанга-Нэчи, — кратко отрапортовал он и удалился.

Таллури во все глаза смотрела на короб, вся компания — на Таллури.

— Лим, — она никак не ожидала, что всё произойдет так обыденно. — А что, общественный покровитель просто передает подарок с городским посыльным?

Онаждала, что Климий ответит: «Конечно. Какжееще? А ты что, ждала шествия из музыкантов и факельщиков?» Но он тоже выглядел озадаченным:

— Да нет. Обычно поторжественней всё происходит. Например, посыльных трое: с подарком, устным сообщением и цветами. А тут… Не знаю.

— Солдафон, — резюмировала Рамичи. — Что с него взять!

— Мы знаем господина Нэчи как человека тонкого, аристократически воспитанного. Из очень высокого рода. Правда, он немногословен и нелюдим, — пропела Эннея. — Стоит, я думаю, заглянуть внутрь короба. Вдруг содержимое нам все объяснит?

При полном молчании упаковка была тут же сорвана и крышка отброшена в сторону. Все склонились, заглядывая внутрь, а Рамичи стала вытаскивать наружу предмет за предметом.

— Так. Что здесь? — попутно комментировала она. — Это сласти. Ух ты, я таких не видела никогда! Что-то особенное.

Сласти перекочевали в руки Тэрча.

— Дальше. Какая-то шкатулочка. Украшения! Браслет и еще что-то.

Украшениями завладела Эннея:

— Таллури, ты только посмотри — нечто невероятное! Какая работа!

Но Таллури отобрала шкатулку и, не рассматривая, поставила ее на самую верхнюю полку:

— Потом, потом…

— Ну, хорошо, — продолжила Рамичи, — это далеко не всё. Что еще? Сейчас разверну. Ага. Это книга. Ну и тяжелая!

Книгу принял Нэфетис и, разглядев, ахнул:

— Братцы! Это же альвийские легенды о Звездных гостях! Потрясающе древняя вещь! Этой книге — более трехсот лет, один из первых оттисков. А иллюстрации — от руки: это древние художники, самые известные в то время! Таллури, — он умоляюще смотрел на нее, — Таллури, я понимаю, этой книге цены нет, ее место — в государственном хранилище, но… дашь хотя бы полистать?

Таллури только закивала. Она отступила от короба на несколько шагов и теперь молча смотрела, как ее товарищи «потрошат» посылку, будто зачарованно ждала — не появится ли оттуда нечто и вовсе невероятное?

Рамичи тем временем извлекла со дна пакет из тонкой шуршащей бумаги:

— Что-то очень легкое. Может быть, послание? Ну-ка, ну-ка… Бог мой!

В пакете, невесомым дополнением к прочим подаркам, лежало платье из легчайшей красной ткани, затканное в поясе, по горловине и подолу тонким золотым узором.

Пока девушки, бережно передавая друг другу, рассматривали наряд, юноши опять склонились над посылкой. Краем глаза Таллури видела, как Климий запустил руку вглубь уже казавшегося пустым короба и извлек нечто вроде небольшой кожаной папки, открыл ее, закрыл, и — ребята опять уставились на Таллури. Все трое молчали.

— Что еще? — почти шепотом спросила она.

— Взгляни сама, — Климий передал ей тонкую папку. Папка была как папка. Правда, весьма дорогая — из мягкой кожи, с тисненой золотой анаграммой в уголке и золотым же краем. Что там могло скрываться, кроме какого-нибудь куртуазного, но формального послания? Таллури открыла — торжественный текст сообщал нечто не вполне понятное: «Сим удостоверяется… госпоже нид-Энгиус… высочайшее разрешение… однократное посещение закрытой зоны "Срединные Острова"…» Подпись. Неужели самого императора?

— Я слышала, это нечто вроде заповедника? — уточнила Таллури после продолжительного изучения папки. — Вы что, онемели? Это заповедник?

Тэрч подскочил и, вырвав кожаную папку из ее рук и потрясая над головой, возбужденно закричал:

— Заповедник?! По голове бы тебе этой папкой, наш любопытный, но невежественный друг Таллури! О нет, это не заповедник. Это особая земля, особые острова!

Тут продолжил Нэфетис:

— Место древнего города Звездных гостей. Оставленного города. И поглощенного джунглями. Находится действительно в заповеднике — в зоне, тщательно охраняемой Особым корпусом.

И, не выдержав, вступил Климий:

— Острова уходят под воду. Настанет время — исчезнут совсем. Раньше город Звездных гостей исследовали тщательно и жадно. Но быстро поняли, что Звездные гости, улетая с Земли, не оставили ничего, что могло затормозить или ускорить нашу эволюцию. Ничего! Только своих наставников. Один из них — в Университете, Великий Ящер. Сколько ему лет, не знает никто. Так вот, казалось бы, на Срединных Островах не нашлось ничего интересного. Но потом обнаружилось, что там нет ничего, что могло бы нанести вред человеку, — идеальное место для проживания, можно сказать, рай! Все плоды — съедобны, насекомые и животные — безвредны, море — безопасно. Тогда за Срединные Острова стали сражаться, но оказалось, что именно завоеватели там жить не могли — их начинала глодать странная тревога и желание скорее покинуть это райское место. Почему? Никто не мог объяснить. Тогда император взял всё под свой высочайший контроль. Теперь, по его особому разрешению, там могут время от времени проживать те, кто заслужил его благосклонность. Это как награда. Особая награда, — он посмотрел на Таллури задумчиво. — Лучшего подарка господин Джатанга-Нэчи для тебя и придумать не мог. Тебе там будет хорошо.

— Там любому было бы хорошо, — буркнул Тэрч.

— Хотя бы думай там о нас, — улыбнулся Нэфетис. — Вдруг ты сможешь «передать» нам немного счастливых мгновений. Расскажешь потом.

— Вот тебе и «солдафон»! — Рамичи развела руками. — Беру свои слова обратно. Столь изысканные подарки! Нет слов.

— А там указано, с кем Таллури туда отправляется? — спросила Эннея. — Ведь по одному там бывать не полагается.

Папка была вновь открыта, и текст тщательно изучен.

— Здесь написано только: «В сопровождении командующего Особым корпусом». А с кем — не написано, — подняла брови Рамичи.

— Это значит, — заключил Климий, — что с ним-то она туда и отправляется.

— Не самая веселая для тебя компания, да, Таллури? — Эннея с сожалением посмотрела на подругу.

Та пожала плечами:

— Если там так замечательно, как вы говорите, думаю, нам не придется развлекать друг друга. Каждый найдет себе занятие по душе. И я еще вот что думаю: мне же обязательно надо посетить господина Нэчи — поблагодарить за подарки и всё такое — так я спрошу у него, ведь он мой общественный покровитель, пусть подскажет какое-нибудь по-настоящему удивительное место для нашей праздничной прогулки. Ведь он наверняка знает все земли Атлантиды как свои пять пальцев. И энергокарты знает. Мы не зададим лишних вопросов — пусть подскажет сам. Что ему стоит?

— И в самом деле, пусть она это спросит. Вопрос выйдет вполне невинный. Что тут такого? — Рамичи вопросительно смотрела на ребят.

— Пусть спросит, — решили они.

* * *

Если раньше Таллури думала об обязательном посещении общественного покровителя с настороженностью, то теперь, ради друзей и общей затеи, не стала откладывать визит ни на день.

Огромный дом господина Джатанга — Нэчи находился на окраине Города. Там, где (как ей объяснил всезнающий Климий) раньше возводились только военные поселения: каста воинов всегда жила отдельно от всех. «Теперь, — добавил он, — на месте многих таких поселений давно построены дома аристократии». Таллури долго туда добиралась.

Перед коваными вратами с угрюмым часовым она остановилась как вкопанная, сообразив, что никак не предупредила хозяина о своем визите. Вполне возможно, что его не окажется дома или просто охрана ее не пропустит. Все же подошла к часовому.

— Извините, как я могу повидать господина Джатанга-Нэчи?

Она ждала, что солдат, может быть, даже и не отзовется на ее вопрос, но он отреагировал тут же:

— Назовитесь.

— Я — Таллури нид-Энгиус, из Университета, и я его… — она хотела сообщить, что господин командующий — ее общественный покровитель, но не успела.

— Проходите, — скупо ответил, перебив ее, часовой. Дом возвышался за зеленью деревьев, и Таллури направилась прямо к нему. «Мрачновато, — подумала она, стоя на ступенях у входа. — Ни лепнины, ни ваз, ни цветов, ни вообще каких бы то ни было украшений. Только камни кладки. Жрец войны, одним словом». Она вздохнула: привратника не было — надо было стучать.

Таллури ухватилась за входное кольцо и аккуратно стукнула им, как положено, три раза. Стук кольца глухо отозвался где-то в глубине здания, но больше ничего не произошло. Надо ли стучать еще или там никого нет? Она решила стукнуть еще пару раз и, если ответа не последует, удалиться. Правда, часовой ее пропустил, а он не может не знать, дома ли хозяин.

«Мда-а, — Таллури протянула руку и с усилием, погромче, ударила кольцом еще и еще, — подожду немного и уйду».

Можно было настроиться и попытаться «просканировать» дом на наличие живого. Но это было, во-первых, невежливо и нескромно, а во-вторых, если чуткий хозяин уловит ее мыслеформу, выйдет конфуз.

В это мгновение за дверью послышались шаги. Но шаги не знакомые ей, не мужские. Дверь медленно отворилась — Таллури отпрянула: на пороге возникла странная пожилая женщина — у нее была почти черная кожа! Это так напугало Таллури, что она потеряла дар речи. Конечно, она видела очень загорелых людей, смуглых до коричневого. Но чтобы черная?! Да еще такой странный толстый нос и невероятно крупные, округлые губы! А волосы — черные с сединой пружинки! Таллури смешалась.

— Скажешь что-нибудь?

Голос удивительной женщины оказался мягок и глубок. И очень приветлив. Ласковая улыбка осветила это невероятное лицо, обнажив белейшие зубы.

— Я с континента Великого Солнца. Негритянка, — сочла необходимым пояснить чернокожая женщина и опять улыбнулась: — Здесь таких немного, верно?

Таллури лишь молча кивнула.

— Давай я скажу за тебя, — дружелюбно предложила негритянка. — Ты — Таллури нид-Энгиус. Так? И пришла нанести визит вежливости моему хозяину.

— Все верно, — Таллури пришла в себя. — Простите мое замешательство, это было невежливо. Могу я видеть господина Джатанга — Нэчи?

— Нет. Его сейчас нет, — ответила служанка и, видя готовность гостьи немедленно удалиться, торопливо добавила: — Но ты обязательно должна войти! Он так велел. Сказал, что когда ты придешь, я должна впустить тебя и не выпускать до его возвращения.

Таллури попятилась:

— Я, пожалуй, лучше уйду. Пока не вошла. Женщина расхохоталась:

— Нет уж, входи. Да входи же, я не кусаюсь! — она схватила Таллури за рукав и втянула внутрь, захлопнув за спиной дверь.

И прихожая, и атриум, и приемная с высоченным, под самую крышу, потолком оказались так же сумрачны и пустынны, как и внешний облик дома: ни треножников, ни красивой мебели, ни зеркал. Голые стены. А по стенам — светильники. Только в центре приемной — диван с наброшенным на него изысканным гобеленом, а перед диваном — небольшой низкий столик со стеклянной столешницей. На столике — какоето устройство со вставленными в него кристаллами разной формы и цвета. Диван, столик и устройство на столике — вот и все предметы огромного гулкого зала.

— Ну, тебя я знаю. А я — Боэфа. Или тетушка Боэфа, если хочешь. Когда мой хозяин был ребенком, я была его кормилицей и няней. Теперь, когда он стал жить один, — ее взгляд омрачился, — я здесь и кухарка, и экономка, и привратница — в общем, за всех. Впрочем, ему так мало нужно, что я легко справляюсь. Сейчас я пойду на кухню, а ты посиди здесь.

Перспектива остаться одной в этом пугающе мрачном месте была так ужасна, что Таллури невольно вскрикнула:

— А можно мне с вами?

— Со мной? В кухню? — изумилась Боэфа. — Гости в кухню не ходят!

— Я помогу вам что-нибудь делать, — умоляюще смотрела на нее Таллури, — или расскажу что-нибудь, чтобы развлечь!

— Меня? Развлечь? Вот так да! — рассмеялась негритянка. — Пожалуй, стоит согласиться на последнее. Помогать-то мне незачем. Да тебе и не полагается. Надо же, — удивленно проговорила она сама себе уже по пути в кухню, — до нее никому и в голову не приходило посетить мою кухню. Сидели как миленькие в приемной. А после визита отправлялись восвояси. Хотя я очень надеялась, что это общественное служение как-то оживит его, вернет к общению с людьми. Всё напрасно! Никакой перемены. Всегда одно и то же: полчаса, ритуальное угощение, формальные вопросы — и дело к стороне. А тут — «Не выпускай ее, Боэфа. Эта девчонка запросто уйдет». Те-то сами не уходили нипочем. Может, рассчитывали на дополнительные подарки? Как считаешь?

В кухне негритянка принялась за кастрюли и миски, что-то готовила, чистила фрукты, орехи, смешивала молоко с чем-то душистым. И напевала себе под нос странный, не привычный уху Таллури мотив.

Таллури села в уголок, около стола.

— Можешь мне что-нибудь порассказать, — добродушно «разрешила» Боэфа, орудуя венчиком в высоком бокале, похожем на древний кубок.

— Ну-у, — задумалась Таллури, болтая ногами на высоченном стуле, — я могу стихи почитать или спеть. Из истории много знаю. Хотите?

— Значит, так, — деловито распорядилась Боэфа, — для начала — спой. А потом расскажешь, что он тебе подарил. Очень уж я люблю об этом. Правда, думаю, что и с тобой он обошелся всё тем же набором.

— Набором… да… — несколько обескураженно подтвердила Таллури.

Она стала петь, песню за песней — все, что приходило в это время в голову, а потом принялась за рассказ о содержимом подарочного короба.

Боэфа слушала с удовольствием. Сласти она пропустила, лишь покивала. При упоминании о книге обернулась к Таллури всем своим крупным телом, не переставая, однако, взбивать содержимое бокала. На украшениях — венчик застыл в воздухе, а глаза негритянки, и без того на диво круглые, округлились окончательно. А когда Таллури дошла до красного платья, Боэфа вдруг швырнула на стол и бокал, и венчик, и, крикнув: «Сиди! Сейчас я вернусь!», куда-то убежала. Когда же вернулась, запыхавшись и утирая вспотевшее лицо, Таллури показалось, что глаза служанки вот только что были полны слез, но та успела их спрятать. О том, чтобы закончить рассказ о подарках и дойти до императорского разрешения на посещение Срединных Островов, теперь не могло быть и речи. Таллури подозревала, что последнее может шокировать Боэфу окончательно и бесповоротно.

— Так и есть, — голос служанки господина Джатанга-Нэчи был то ли печален, то ли удивлен, то ли разом и то и другое. — Так и есть, это ее платье, нашей малышки.

— Ее?.. — пролепетала Таллури, не рассчитывая на пояснения, но собеседница неожиданно легко продолжила, словно они все утро это обсуждали.

— Да. Платье его дочери. Вернее, она его так и не надела. Не успела дорасти, ведь ей было всего лет пять, когда… когда… — она не закончила и горько разрыдалась.

У Таллури захолодело сердце. Значит, господин Нэчи не всегда был военным, «жрецом войны»? Была семья — жена, дочь, дом, наверное, бывал полон гостей. Что за горе посетило этот дом? Чему она становится невольной свидетельницей?

— И платье, и украшения, которые он тебе подарил, всё было для нее, для маленькой Кассии! Ну и подарок он для тебя приготовил, — Боэфа вдруг перестала плакать и ошеломленно уставилась на гостью: — Почему же тебе? Отчего — тебе? Я могла бы понять, — рассуждала она вслух, — если бы ты похожа была на Кассию. Но нет, ты — полная ее противоположность и по внешности, и по характеру, да и старше ты ее намного. По возрасту ты аккурат между малышкой и ее матерью, госпожой Джатанга. Они ведь их обеих… — Боэфа уткнула полное лицо в ладони, и ее плечи судорожно затряслись.

Таллури сцепила ладони и сжала зубы, еле удерживаясь, чтобы не разрыдаться вместе с негритянкой. Наконец та успокоилась, утерла лицо и со вздохом проговорила:

— Вот, значит, как он решил распорядиться вещами Кассии. Что тут можно сказать? Одно из двух: или его сердце окончательно заледенело, и все равно уже, кому их отдать, и тут уж исцеления не жди. Или — слабая надежда у меня еще теплится — ты сможешь вернуть его…

Она не договорила — со двора раздался какой-то шум, стукнула входная дверь, и низкий голос пророкотал на весь дом:

— Боэфа!

— Иду, мой господин, я здесь! — немедленно отозвалась служанка, схватила стеклянную чашу, плеснула в нее какой-то красной жидкости из глиняного кувшина и, выбегая из кухни, крикнула Таллури уже совсем другим, озабоченным и деловым, тоном: — Ступай скорее в приемную. Ему не понравится, что кто-то разгуливает по дому.

Но Таллури и не подумала срываться с места и бежать в приемную. «Вот еще! — упрямо решила она. — Стану я метаться по дому! Я не делаю ничего предосудительного!» Не торопясь, спустила ноги со стула и появилась на пороге приемной одновременно с хозяином: господин Нэчи, сбрасывая на ходу плащ и отстегивая кинжал от пояса, вошел из прихожей, она — со стороны кухни.

Некоторое время они стояли, присматриваясь и не отводя взгляда один от другого. Затем господин Нэчи резким движением головы откинул со лба черную прядь (она взметнулась, как крыло, открыв излом аристократической брови) и обернулся к служанке:

— Итак, Боэфа, давно она здесь?

— Чуть больше часа, мой господин.

— Пыталась уйти?

— От самых дверей.

— Замечательно.

Его глаза смотрели на Таллури насмешливо. Она растерялась, и сами собой, помимо воли, вдруг произнеслись несколько заранее подготовленных общих учтивых фраз. Выглядело это так, будто она спешит начать «ритуал» визита чтобы поскорее с ним покончить. Господин Нэчи перебил ее, вновь обращаясь к своей служанке:

— Посмотри на нее, Боэфа, она торопится! Похоже, дикий маленький зверек не очень-то хочет побыть моей гостьей. Что будем делать?

— У меня все готово, мой господин, — по-своему поняла ситуацию Боэфа. — Промедления не будет, — она все держала в руках чашу с красным содержимым, которую, как видно, обычно подавала хозяину на пороге.

— Видишь, Таллури, Боэфа готова — ничто тебя не задержит, не беспокойся.

Его голос таил в себе нечто противоположное тому, что произносилось. Она «прислушалась»: «Неторопись!» — донеслось ясно.

Но произнесенные им вслух слова ей совсем не понравились, ведь она же пришла поблагодарить. И не торопилась. А еще — прикоснулась в его доме, пусть и невольно, к какой-то печальной тайне. Суетиться и спешить было нехорошо, бестактно, просто неприлично!

— Я совсем не спешу, господин Нэчи. Слова искренней благодарности за ваше внимание переполняют мое сердце и произносятся сами собой. Я хочу побыть вашей гостьей. Правда, хочу!

Он не ответил, продолжая разглядывать Таллури, будто оценивая, как ему поступить с ней. Затем другим голосом, не насмешливым, а глубоким и медленным, произнес:

— Боэфа, у нас гостья.

— Угощение, да, мой господин?

— Боэфа! В моем доме — гостья!

— О, я понимаю — угощение, светильники, цветы.

— Боэфа, ты постарела и поглупела. Забыла обычай? В моем доме, доме альва — гостья. И я ждал ее!

Ахнула темнокожая служанка, всплеснула руками — красивая стеклянная чаша упала на каменный пол и разлетелась на мелкие осколки, обратив содержимое в шипящую розовую пену. Господин Джатанга-Нэчи, командующий Особым корпусом, хозяин дома, и бровью не повел. Только заметил низким своим голосом:

— Хороший знак, Боэфа: боги Судьбы с нами. Неси же все, что полагается!

Радостно хлопоча, негритянка метнулась из зала, а господин Нэчи повел рукой:

— Устраивайтесь, госпожа нид-Энгиус. Сожалею, что выбор не богат — лишь этот диван.

Она присела на краешек.

— Позвольте мне снять с вас обувь.

Снять сандалии? Таллури испуганно поджала ноги: обнажать свои пыльные ступни перед хозяином этого дома она не была готова. Но он настаивал:

— Таков обычай.

Тут подоспела Боэфа. Сначала она внесла несколько светильников (и вовремя, уже начало темнеть). Затем — ворох цветов, устилая ими пол. И под конец — какой-то невероятный то ли таз, то ли лохань: серебро, рельефный край, червленый узор — предмет был сказочно красив. Боэфа поставила его на пол у дивана, разложив вокруг тонкие салфетки и флаконы с душистыми маслами. Поклонилась.

— Ступай, — пророкотал хозяин.

Он уселся прямо на пол, у ног Таллури, и теперь смотрел на нее, немного печально и строго, снизу вверх:

— Обычай альвов велит встретить гостя омовением и массажем ног.

Таллури с ужасом подумала о том, что, сняв ее обувь, он обнаружит грязные от долгой ходьбы по городу ступни, и ему будет неприятно. Но о том, чтобы отказаться, нечего было и мечтать.

Она онемело следила за его движениями. И заметила, что из-за угла коридора за ними украдкой наблюдает явно ошеломленная тетушка Боэфа. Наблюдает во все глаза, будто происходит нечто из ряда вон выходящее.

Тем временем господин Нэчи расстегнул ремешки обуви своей гостьи. Таллури обреченно следила: обнаружив «рису— нок» сандалий на пыльной коже, он едва заметно улыбнулся — из-за улыбки нарушился ровный ряд шрамов на скуле и легли лучики морщин в уголках глаз. Таллури вздохнула: под пылью есть еще и загар — «рисунок» на ступне останется, сколько ни мой. Она давно ходит в одних и тех же сандалиях, и загорелые полоски между ремешками отпечатались, кажется, навечно. Она вздохнула еще раз. Господин Нэчи поднял на нее взгляд и, придвинув серебряный таз, жестом предложил ей погрузить ноги в воду. В воде, нежно покачиваясь, плавали мелкие бело-розовые цветы.

— Позволь? Ничего, что я на «ты»? — он обеими руками взялся за ее ступни, сжал, замер на мгновение и стал медленно омывать их. Ее смешные, полосатые от загара, ступни почти целиком помещались в его крепких ладонях.

Они молчали, он — видимо, потому, что обычай не требовал произносить ничего дополнительно, она — просто не зная, как себя вести. К тому же прикосновения его рук, как ей показалось — необычно горячих, привели ее в полнейшее замешательство.

Покончив с омовением, хозяин дома промокнул тончайшей салфеткой каждый ее палец и принялся за массаж, вылив себе в ладонь душистое масло. Тягучий сладкий запах поплыл по залу. То ли из-за этого плывущего запаха, то ли из-за его тонких изящных пальцев, то ли из-за полной фантасмагории происходящего, Таллури почти утеряла связь с действительностью. Но все же собралась с духом, сглотнула и только было намерилась сказать что-нибудь вежливое (неважно что, что угодно, только чтобы нарушить странную тишину), как он сам прервал молчание:

— Не говори пока ничего, зверек. Помолчим еще. Мой дом отвык от таких гостей. Боэфа! — позвал он. — Принеси то, что ты приготовила для гостьи.

Боэфа принесла фрукты, орехи в сиропе, сладкие пирожные, сок в высоком запотевшем кувшине. Поставила бокалы и тарелки. Принесла и тот кувшин, из которого наливала хозяину в стеклянную чашу.

— Это вино, — показал на него взглядом господин Нэчи. — Хочешь?

— Я никогда не пила вина, — призналась Таллури.

— Да? А я пью вино. Попробуй. Впрочем, я, кажется, забыл, как принимать гостей. Угощайся, чем хочешь, не смотри на меня. А я расспрошу тебя о том о сем. Немного.

* * *

Немного…

Немного? Они проговорили до самой темноты. Таллури всё сидела на диване, устланном гобеленом, хозяин дома — напротив, в принесенном откуда-то из глубины комнат кресле с высокой спинкой и подлокотниками в виде огромных точеных крыльев то ли птицы, то ли грифона.

Она уже успела рассказать ему о себе почти все. Даже об их последней затее, для осуществления которой они нуждались в его совете и помощи. И даже о том, что они мечтали бы помочь «эволюционистам» (господин командующий поднял бровь) хоть чем-нибудь.

Он слушал молча, изредка поощряя ее рассказ короткими вопросами явно для того лишь, чтобы она ни в коем случае не умолкала. И всё посматривал сумрачно на макушечку кристаллической пирамидки в кожаном оплетье, что висела на ее шее, время от времени отпивая искрящееся вино из чаши, что принесла служанка взамен разбитой.

Наконец Таллури собралась уходить (пораичестьзнать!), но хозяин дома удержал ее, выказав удивление:

— Уйти? Ты хочешь уйти? Ах, так велит учтивость. То есть еще одно правило, да, детка? Соблюдем его или нарушим?

Ей и в самом деле не хотелось уходить. Она ужасно устала, конечно, но дело было в другом: Таллури осознала, что не может оставить его одного в этом странном пустом доме, не может прервать начатый разговор. И мечтает унять штормовое море в глубине его глаз. Правда, не знает как.

— Я бы не ушла, господин Нэчи, — проговорила она, едва ворочая языком от усталости, — да только… удобно ли?

— Не думаю, что для тебя важны правила. Но, если хочешь, я подскажу тебе, по крайней мере, одну причину, по которой тебе следует задержаться.

— Да-да, я слушаю!

— Тебе следует — заметь, по правилам! — чем-нибудь отблагодарить меня.

Таллури смотрела на него в замешательстве — его глаза будто таили улыбку.

— Не можешь ничего придумать, — прокомментировал господин Нэчи. — Что ж, тогда я имею право высказать любое пожелание.

— Пожелание?..

— Ну да. Ведь таковы правила! — теперь его глаза точно смеялись. — Я хочу, чтобы ты мне спела!

— Здесь? Сейчас?

— Что ж тут такого? Я знаю, что ты прекрасно поешь и часто радуешь своих друзей песнями. Порадуй и меня.

Таллури чуть не задохнулась от смущения. Было ясно, что никакой песни у нее сейчас не выйдет. И чем внимательнее общественный покровитель на нее смотрел, чем дольше тянулась пауза в разговоре, тем безнадежнее становилась ситуация с пением.

— Понятно, — подвел он итог, — не споешь. Она развела руками:

— Простите. Кажется, и правда, не выйдет. Но я обещаю, что как-нибудь обязательно вам спою!

— Судьба, ты слышишь ее? — господин Нэчи, будто в шутку, обратил лицо вверх, призывая в свидетели невидимое. — Обещание прозвучало! Но раз ты не можешь, тогда я сам спою. Я не всегда был таким неотесанным солдафоном, так что не бойся, это не будет совсем уж скверно. Боэфа, гитару!

Таллури ожидала, что сначала зазвучат струны — хотя бы несколько пробных аккордов. Но вдруг, безо всякого вступления гитары, в тишине зазвучал его голос. Она даже не поняла вначале, подумала, что он просто начал рассказывать что-то тихим голосом, и было странно слышать его низкий, чуть хрипловатый тембр. Господин Нэчи будто нехотя говорил о том, о чем говорить, может быть, трудно, может быть — больно, а может — поздно. Тихо звучали слова на незнакомом ей языке, но невозможно, нереально было отвлечься от этих звуков. Они притягивали, завораживали, заставляли вслушиваться в их поток, силу, ритм.

И только тогда, когда казалось — она вот-вот начнет понимать каждое слово, особенно вот этот рефрен: «Элми-он каэро таэла» — только тогда вступили струны и полилась потоком музыка. Господин Нэчи не слукавил, на гитаре он играл просто великолепно. Он играл так хорошо, что она отвлеклась от слов и только с наслаждением вслушивалась в завораживающую мелодию.

Когда он закончил, они посидели немного в тишине, и Таллури осмелилась спросить:

— Это было так прекрасно, о чем эта песня?

— О любви, разумеется. Разве молодой девушке пристало слушать иное?

— А-а… А что это за язык?

— Это эльфийский, атланты произносят — «альвийский», язык моих предков. Ты его знаешь?

— Нет, нас не учили. А жаль, красивый язык.

— Жаль, — немного рассеянно повторил господин Нэчи. — Идем, — он вдруг тяжело поднялся, одной рукой подхватил светильник, другой — крепко взял Таллури за запястье. — Боэфа, где ты? Ступай за нами, поможешь.

Он повел ее вглубь дома, к лестнице с высокими перилами — каменные холодные ступени вели наверх. На втором этаже, не выпуская ее руки, провел по всем комнатам — так же пустынно, гулко, холодно, как и внизу. Таллури было не по себе. Господин Нэчи остановился перед белой дверью:

— Это комната… — сделал усилие, — была комната моей дочери. Кассии. Я хочу, чтобы ты спала сегодня здесь, детка. Хорошо?

Таллури кивнула почти испуганно, подумав про себя: «Попрошу тетушку Боэфу принести мне хотя бы соломы».

— Я буду у себя, — господин Джатанга-Нэчи и не подумал войти внутрь. — Боэфа, помоги ей, — и удалился.

— Тетушка Боэфа, — прошептала Таллури. — Что же это?

Она оглянулась на негритянку, ожидая увидеть в ее глазах испуг или удивление, но неожиданно обнаружила иное: глаза Боэфы сияли тихой радостью, она светло, почти блаженно улыбалась:

— Он привел тебя сюда, в детскую! Его сердце нашло замену той страшной потере. Он оживет, вот увидишь, оживет.

«Замена? Замена для детской?» — в сердце Таллури одновременно родилось два чувства. Одно — облегчение: оттого, что объяснилось наконец его внимание к ней, удивившее даже его служанку, старую негритянку. Но вот другое… Другое чувство укололо сердце: ей не понравилось, что он счел ее ребенком. Лишь ребенком! Почему ей это так не понравилось? Неужели права Рамичи?..

Она толкнула дверь, и они вошли.

Против ожидания, комната оказалась прекрасно обставлена и убрана, можно сказать, даже с роскошью: пушистый дорогой ковер, картины по стенам, мягкая кровать (правда, небольшая, рассчитанная на ребенка) под затканным серебром балдахином, на окне — кисейные занавеси. А еще — тут и там игрушки. Много игрушек. Детская.

Боэфа устроила ее, совсем уже сонную, под шелковым одеялом, как вдруг Таллури заметила на резном столике у постели два портрета. С одного смотрела молодая женщина неземной красоты, белокурая и нежная, с бездонным голубым взглядом. С другого — похожая на нее девочка лет пяти, воздушное существо с доверчивыми, радостно распахнутыми глазенками, но не голубыми, как у матери, а неопределенно-темными — в отца.

— Это они, да, Боэфа? — прошептала Таллури, не смея назвать их.

— Да, Таллури, — вздохнула старая служанка. — Они. Его жена и дочь.

— Что же с ними случилось?

— Не спрашивай меня, милая. У меня не хватило бы сил рассказать об этом, даже если бы он сам позволил. Отдыхай. Я чувствую, что сегодня в нашем доме произошло чудо. Тебе не понять, хоть ты и помогла этому чуду свершиться.

— Боэфа, а ты знаешь альвийский? — вдруг пришло на ум Таллури.

— Конечно. Дед нашего господина учил меня.

— Тогда, возможно, ты сможешь перевести: «Элмион ка-эро таэла»?

— «Маленький зверек, я…», — легко перевела она часть фразы и призналась: — Ох, одно слово, похоже, я забыла. Не обессудь. Будто он обращается с чем-то к маленькому зверьку. Что-то очень важное и нежное.

— Что бы это значило?

— Не знаю, у альвов много странных песен. Может, из древности что-нибудь? — предположила Боэфа.

И ушла, тихо затворив за собой дверь.

Таллури думала, что сразу уснет. Но сон не шел. Взошла Луна, залив сад за окном молочным туманом. Где-то рядом тихо свиристел сверчок, и ночной ветер ласково трогал оконную кисею. Таллури приподнялась на постели и стала в мягком свете ночника рассматривать портреты на столике.

«Какая же она красивая! Невероятно! Неземное создание, — решила она. — Конечно, и дочка тоже миленькая, как ангелочек. Но госпожа Джатанга — просто богиня! Только такая и достойна быть его женой».

Скрипнула дверь.

У Таллури забилось сердце — на пороге стоял господин Нэчи.

— Странная сегодня ночь. Я знал, что ты не спишь, — подошел и, не спрашивая, сел у нее в ногах. — В ту ночь, как и сегодня, Луна была в созвездии Льва. А Лев — знак нашей эры. Эры Льва. Хотя… о чем я? Разве это важно? Отвлекаюсь. Главное, что сейчас я наконец чувствую в себе силы рассказать о том, что было. Тебе придется меня выслушать. Придется, зверек. Больше некому.

* * *

— Я родился в очень богатой альвийской семье. Мой дед был альвом. Он взял в жены девушку из хорошего земного рода, а их сын, мой отец, женился на чистокровной альвийке. Во мне — две крови. Может быть, поэтому, когда мой род, предчувствуя войны и разрушения в Атлантиде, решил уйти на невидимый план, следуя за всем нашим народом, я предпочел остаться в этой реальности. Мне небезразличны были земные дела вообще и судьба Атлантиды в частности. К тому времени, после окончания пятой ступени Университета, я был уже женат.

Виана была прекрасна во всех отношениях. Из хорошего, аристократического рода. Ты видишь на портрете, как она красива? В жизни она была, поверь, еще прекраснее. Родители благословили наш брак, когда мы были еще детьми.

Любили ли мы друг друга, как о том мечтают люди? Не берусь сказать. Мы никогда не задавали себе такого вопроса ни до свадьбы, ни тем более после. У нас женятся, следуя не чувствам, а лишь решению двух объединяющихся родов. За несколько лет, что мы прожили вместе, Виана не подала ни единого повода к упреку. Я, вероятно, не был столь безупречен по отношению к ней.

Когда родилась наша дочь, я отдал ей все свое сердце. Никого и никогда я не любил так, как малышку Кассию. И она, уверяю тебя, души во мне не чаяла. Я уделял ей все свободное время, мог и службу оставить, если моя малышка хотела видеть меня и общаться.

В то время, не будучи «жрецом войны», я все же выполнял кое-какие военные поручения императора. В том числе — занимался вашей эвакуацией из Гипербореи. Кстати, я запомнил тебя: ты упала прямо мне в руки, с трапа. Но с большей радостью я служил в Департаменте эволюционирования.

Да, я был эволюционистом. Как мой отец. И дед. Это он привел в наш дом негритянку Боэфу, еще девчонкой, и воспитал из нее высокоразвитое существо. И можно сказать — члена семьи. Боэфа не захотела покинуть нас, даже когда могла сделать это свободно. А ведь она до того, как пройти программу эволюционирования, была «вещью». Ты не знаешь, что такое «вещь»? Счастливое создание! Да, ты многого не знаешь об Атлантиде. Университет был и остается «золотым инкубатором», «заповедником ангелов», грезящих о просветленном человечестве!

Нет, детка, «вещи» — это не просто дикие народы. Это люди, а вернее сказать, существа, превращаемые сынами Велиара в биологических роботов, зомби. С ними это проделать просто, они и так мало развиты. Кое-какие химические препараты, психологическое кодирование, а пуще всего — голод и побои, и вот — вместо дикаря они получают «вещь», готовую на все по их команде. Страх и страдание загоняют вглубь человеческое обличье дикаря. Те, кто пользуется «вещами», убедили себя, а хуже того — убедили их тоже, что они нелюди. Недочеловеки, машины, «вещи»!

При внешней схожести медикаментозных и психологических приемов работы сынов Велиара и эволюционистов цели работы этих групп с дикарями прямо противоположны. Эволюционисты вытаскивают дикарей на более высокий уровень развития, используя самые гуманные способы воздействия, для их же блага. Сыны Велиара не гнушаются ничем, лишь бы заполучить побольше дармовых слуг, о которых нисколько не заботятся. Как только те заболевают или стареют, их просто выбрасывают за границы обжитых районов — в пустыни, горы, болота. На вымирание. Кое-где несчастные объединились в группы, как сбиваются в стаи животные, чтобы выжить.

В общем, у эволюционистов всегда было много работы. Противостояние с сынами Велиара стало особенно острым несколько лет назад, и они развязали войну, чтобы получить доступ и к государственным программам эволюционирования, и к специалистам этой области, чтобы вынудить их работать на себя, и ко всей секретной информации, касающейся экологии Атлантиды, в том числе — динозавров и некоторых других древних животных. Последнее было для них не менее важно: этих мерзких тварей они тоже ставили себе на службу.

Перед самой войной пара лидеров сынов Велиара наведалась и ко мне. Я был нужен им и как эволюционист, и как сенситив, сканирующий пространство. Сулили деньги, место в своих новых лабораториях. Потом, не добившись ничего, начали угрожать. Я их выпроводил. И запомнил.

Они пришли в первую же ночь восстания. Среди моей охраны нашелся их сторонник, этого оказалось достаточно, чтобы впустить врагов и перебить моих людей. Только Боэфе удалось сбежать и тем спасти свою жизнь. Глупо было предполагать, что они придут вновь уговаривать. Они пришли мстить.

Моей ошибкой, страшной ошибкой было то, чтоянеуспел вывести жену и дочь. Я был хорошо вооружен, а дом укреплен. Я мог бы сражаться очень долго. Но кроме современного оружия, которым я владел, они использовали какую-то отраву на кончиках игл. Одна попала мне в плечо — я был не просто ранен, я был парализован. Особая изощренность их мести была в том, чтобы, не будучи в состоянии сражаться и умереть за родных, я видел их смерть.

Да, я видел всё! И не мог шевельнуться!!!

Для казни моих женщин эти сволочи привели своих животных — омерзительных саблезубых гиен, почти не приручаемых, злобных и кровожадных, готовых лишь к одной команде: «Убей!» Эти гиены — идеальные биомашины для убийства, боящиеся только одного — лучевой плети хозяина, и поэтому никогда не оборачивающиеся против него. Они рвут жертву на части, убивая не сразу, а добираются до артерий и горла постепенно.

Я никогда не забуду, как были выведены из спальни Виана и Кассия. Жена держала дочку за руку и слабо улыбалась, не разумея до конца, что происходит. Я понял, что сейчас произойдет, и, пока эти мерзавцы разглагольствовали о том, за что меня (меня!) наказывают, я успел «пообщаться» с дочерью. Виана, та была не очень способна к телепатии, а Кассия замечательно общалась со мной телепатически.

Но что я мог объяснить ребенку? Я «сказал» лишь, что мы сейчас умрем, все трое. А после этого встретимся в ином мире, на ином плане. И чтобы она немного потерпела.

Она «спросила», встретимся ли мы еще и в следующей жизни? Я обещал ей. Тогда она, для пущей гарантии, взяла с меня слово в следующей жизни жениться на ней. Что делать, я обещал и это. «И на маме?» — спросила она. «Конечно, и на маме тоже!» — только и оставалось мне ответить. Она была совсем малышкой и, конечно, путала особенности родства. Потом, видя, что казнь близка, я «попросил» ее закрыть глаза. Палачи не знали об общении и не понимали нашего молчания.

Я понимал, что гиена не бросится на хозяина, чего я так жаждал. Поэтому, когда Кассия закрыла глаза, я (я, ееотец!) «скомандовал» одной из гиен, той, у которой был особенно яростный оскал, и шерсть на горбатом загривке стояла от злобы дыбом, сдавить челюстями горлышко моей малышки. Сильно и глубоко! Сильно и глубоко!!! Я скомандовал это сам! Мой приказ был так силен энергетически, что эта тварь не смогла ослушаться. Но у меня ушли на это все силы. Кассия погибла сразу. Дальше я слышал в забытьи крик Вианы, но больше ничего не мог сделать. Ничего!

Потом я потерял сознание. В забытьи я блуждал в темени и безвременье иной реальности. Мои любимые, я ясно чувствовал это, были где-то рядом, но при этом недостижимы, и с тоской понимал почему: я был еще жив, они — уже нет. Утром я очнулся и с ужасом осознал: я не погиб, хотя и нахожусь на грани смерти. Видимо, пока я был без сознания, меня били. И бросили, то ли будучи уверенными, что я вотвот все равно умру, то ли намереваясь усугубить мои душевные муки, оставив в живых.

Рядом со мной были люди — Энгиус, твой приемный отец, и его друзья. Они позаботились о телах Вианы и Кассии, унеся их для погребения. И позаботились обо мне: в Городе оставаться было опасно, и они переправили меня в горы. Я прихватил с собой только игрушку моей дочери — ту самую кристаллическую пирамидку, которая досталась, в конце концов, тебе.

Энгиус опекал меня в тот год очень долго. Я не хотел жить, но он упорно возвращал меня к жизни, физически и духовно — день за днем, месяц за месяцем. Он прятал тогда и тебя: сынам Велиара нужны были такие, как ты, детка.

Первое, что я сделал, когда вернул себе способность мыслить и действовать, — разыскал тех двоих, из верхушки клана Велиара. По одному. Что сделал? Убил, конечно.

А потом стал «жрецом войны».

* * *

Светало. Таллури сидела, поджав ноги, с глазами, полными слез.

Господин Нэчи, с сухим воспаленным взглядом, склонился над своей нетронутой чашей:

— Я нехорошо живу, Таллури. Нехорошо. И дело не в том, что пью вино, вожу в дом куртизанок, груб с Боэфой, преданным мне до смерти человеком. Дело в том, что в моем сердце живет ненависть. Месть не утолила ее да и не могла утолить. Ненависть искажает Путь. А значит, после смерти мне нет надежды на встречу с любимыми — ни в иной реальности, ни в следующем воплощении. Ненависть съедает мою душу, сжигает сердце. Отчего-то мне показалось детка, что ты знаешь, чем побеждается ненависть. И появилась надежда.

— Ненависть побеждается любовью, — еле слышно, но уверенно проговорила Таллури. — Как и страх и тоска по прошлому. Я знаю.

— Тогда моя надежда безумна. Я должен отказаться от нее, чтобы не испытать неизбежного разочарования, когда ничего не получится.

Безотчетным движением Таллури протянула руку и коснулась его щеки — он дернулся, как от ожога, и она тоже отдернула ладонь, испугавшись своего порыва, своей бесцеремонности.

— О, простите, господин Нэчи, — в замешательстве прошептала она.

— Меня зовут Дит-Орис, — так же тихо ответил он. И вдруг потянулся, нашел ее ладонь и поднес к своему лицу, разглядывая, как что-то необычное и удивительное. — Ты, верно, устала и хочешь спать?

«Нет!» — она помотала головой.

Он положил ее ладонь на свой огненно-горячий лоб:

— Не знаю, что в тебе, детка. Но я хочу, чтобы ты была рядом. Понимаешь? Это обещает мне исцеление. А теперь спи.

— Я не хочу, господин Нэчи. Я могла бы еще…

— Меня зовут, — еще раз и медленно повторил он, — Дит-Орис.

— Я не смею.

Он отпустил ее ладонь и взамен положил ей на лоб свою:

— Я ведь тоже учился в Университете. И помнится, неплохо. Кое-что умею. Вот смотри — спи!

И она тут же провалилась в тишину и покой.

* * *

Таллури снилось, что господин Джатанга-Нэчи положил голову ей на колени, а она держит свою ладонь, пол— ную сострадания и… ну, да, любви на его щеке со страшными шрамами, а другой рукой, самыми кончиками пальцев, касается его седых висков. Даже во сне она отчетливо понимала, что эта седина не от старости: этот пепел, легший навсегда на его виски, — дымный цвет его опыта, его беды, его непрощения.

Было, вероятно, что-то около полудня, когда Таллури спустилась вниз, разыскивая Боэфу. Или господина Нэчи. Его нигде не было. В приемном зале были разбросаны вещи: плащ, шлем, сапоги, пара мечей. А в атриуме, вокруг купели, тут и там валялись крупные перья птицы. Несколько плавало в воде.

Боэфа нашлась, разумеется, в кухне.

— А, проснулась? — по локоть в тесте, тетушка Боэфа радостно окинула ее добрейшим взглядом. — Садись здесь. Сейчас напеку тебе сладких лепешек.

— А где же господин Нэчи?

— Его вызвали нарассвете. Какая-то очередная операция. Он, конечно, мне ничего не говорит, я уже привыкла. Уходит и приходит, никогда ничего не сообщая. Но тут я смекнула, что операция, — служанка с важностью произносила это слово, — потому что Руах прилетел.

— Руах?

— Да. Его птица. Древней породы, еще с когтями на концах крыльев, таких единицы остались. Но живут ужасно долго. Не люблю я, когда он прилетает! Да и боюсь. Вечно обрушится через атриум прямо с неба, а вслед за этим хозяин пропадает на несколько дней, а то и месяцев. Ну, правды ради надо сказать, бывает и наоборот: хозяина долго нет, а Руах вдруг заявится! Смотрит своими угольными глазищами, перья чистит. Всё, значит, жди господина.

Она повернулась к огню и принялась орудовать сковородками.

— Боэфа… — Таллури все никак не могла прийти в себя после ночного разговора. — Боэфа, он рассказал мне… всё рассказал.

Негритянка не повернулась от огня и ничего не ответила. Но Таллури видела, как склонилась ее голова и дрогнули плечи. Затем задумчиво и почти торжественно Боэфа ответила:

— Ты не можешь себе и представить, милая, как много это значит.

…На пороге, прощаясь, служанка вдруг спохватилась:

— Ой-ой-ой, чуть не забыла! Да при таких переменах с хозяином и немудрено! Вот слушай, что он велел сказать. Первое: чтобы ты бывала здесь как можно чаще. Хоть живи. Второе: по поводу Срединных Островов он предупредит тебя за три дня. Третье: ваша затея (это я не поняла, ты сама должна знать) — будьте готовы всей компанией послезавтра на рассвете. И этот… как его, акомо… куму…

— Аккумулятор?

— Вот-вот. Его — зарядить.

* * *

— Ну хорошо, Таллури, мы зарядим аккумулятор и послезавтра на рассвете будем готовы. Замечательно! А куда летим-то? — сформулировал Нэфетис общий вопрос.

— Сама не знаю. Но уверена, он меня понял, что это наша праздничная прогулка. И что мы хотим к морю. Но — что-нибудь необычное.

— Ой, как хорошо! — Эннея захлопала в ладоши. — Это будет сюрприз!

— Если такой же, как его подарок Таллури, — Рамичи наморщила лоб, — тогда мы согласны.

— Выбирать не приходится, — подвел итог Климий. — Похоже, он всё решил за нас. Последуем его выбору. Почему бы и нет?

— Я пошел проверять латуфу, — Тэрч тут же вышел. Вслед за ним испарились Рамичи с Нэфетисом, и упорхнула Эннея.

Климий не спешил. Таллури подумала, что ему может прийти в голову порасспросить ее о визите к господину Джатанга-Нэчи, а ей не хотелось рассказывать ни о чем. Она принялась с усердием перебирать свои вещи, изображая озабоченность и очень надеясь, что он или уйдет, или заговорит о чем-нибудь нейтральном.

— Ты вернулась сама не своя, Таллури, — Климий не стал ходить вокруг да около. — Что-нибудь произошло?

Она прекратила свои «хлопоты» и села на край постели. — Да.

— Что «да»? — Климий, похоже, не собирался быть деликатным.

— Ачто за «что-нибудь»? — она не осталась в долгу.

— Тебя сутки не было. И ты вернулась не в себе.

— Мы разговаривали. Чтобы познакомиться.

— Для этого понадобились сутки?

— Нет, суток нам не хватило. Думаю, наш разговор еще продолжится, — Таллури разозлилась: ее допрашивают? И она сорвалась на Климия: — Пусть никто никогда больше не смеет называть его угрюмым солдафоном!

Климий, не говоря ни слова, вышел.

«Странный он иногда бывает, — удивилась Таллури. — То внимания не обращает, то допрашивает».

Через день, задолго до рассвета, все собрались на студенческой площадке возле латуфы. Никто не опоздал, даже Тэрч. Рамичи притащила огромную корзину.

— Что это? — Тэрчтитлон тут же сунул в нее свой длинный нос.

— Но-но, не сейчас! Это угощение — фрукты, лепешки, сыр. Мы же не на час улетаем. Еще — какие-то дивные сласти от господина Джатанга-Нэчи. Он вчера передал с посыльным для нас всех. Но сейчас никому ничего не дам!

— Рамичи! — возопил Нэфетис. — Как же я рад, что ты согласилась стать моей женой!

— Тебе тоже нельзя, — на всякий случай предупредила Рамичи. — А где же твой общественный покровитель, Таллури?

— Уверена, что он не опоздает.

В это же мгновение над площадкой мелькнула тень. Все задрали головы — вимана «Торнадо» выжидательно зависла в нескольких локтях от земли.

— Быстро все отошли! — первым догадался Климий. Компания бросилась врассыпную, освобождая место.

Последним оттащили Тэрча, зачарованно следившего за черным днищем. Вимана медленно снизилась, с шипением отъехал люк, и из него выпрыгнул на землю командующий Особым корпусом. Все склонились в приветствии, с любопытством ожидая, что будет дальше. Господин Джатанга-Нэчи кивнул в ответ на приветствия, довольно холодно оглядев всю компанию.

— Кто из вас сегодня пилотирует? — спросил он и тут же безошибочно обратился к Климию: — Ты?

— Да, господин Нэчи.

— Так. Выслушай инструктаж. Впрочем, пусть внимательно слушают все молодые люди.

Началось нечто вроде технического совещания. Как поняли девушки, предстояло лететь на довольно приличное расстояние, на которое аккумулятора их студенческой латуфы не хватит ни за что. Но «Торнадо» возьмет ее на энергетический буксир, а значит, надо будет внимательно следить за специальными сигналами виманы, чтобы вовремя и правильно подключиться к ее потенциалу. Попутно было объяснено, какими сигналами и как обмениваться в проблемных случаях.

Еще немного поговорили, что-то обсуждая. Убедившись, что студенты поняли и хорошо запомнили все необходимое, господин Нэчи дал сигнал к посадке. Мгновения радостной суеты — и все устроились на своих местах. Господин Нэчи обошел латуфу вокруг, осмотрел борта, заглянул внутрь — пощелкал тумблерами, проверил штурвал.

— Так. Всем удобно? Шлемы надеть, — и, строго взглянув на Таллури, прибавил: — Не обсуждается.

Взлетели.

— Лим, а куда мы? Что он сказал?

— Сказал: «Вам понравится». -И всё?

— Всё. Карт не дал, места не назвал. Мне неловко было настаивать на подробном ответе.

— Как интересно! — проворковала Эннея. — Сюрприз! Летели и в самом деле долго. Но было весело. И как-то замечательно таинственно: впереди черной тенью летела вимана «Торнадо», за ней, стараясь не отстать, латуфа. С такой скоростью их старушка-латуфа еще никогда не летала. Таллури видела, как тщательно и без промедлений Климий и Нэфетис, его сегодняшний штурман, выполняли все сигналы «Торнадо». Особенно когда кончилась их энергозона и надо было переключиться на поле виманы. Она слышала, как братья сдержанно переговариваются:

— Слушай, Климий, мы еще никогда такого не делали.

— Никто не предлагал, знаешь ли. У нас немного знакомых, владельцев машин такого класса. Включая господина командующего Особым корпусом — всего один.

— Я сам себе не верю, что мы летим в тандеме с трансформером— «Триада». Мы расскажем кому-нибудь?

— Хочешь похвастаться?

— А ты — нет?

— Лучше следи за сигналами, а то опозоримся — ему придется нас спасать, и хвастать будет нечем.

…Остров открылся внезапно. Во всей красоте невероятного, сверкающего розового песка, с разбросанными тут и там, будто разложенными для украшения, огромными белоснежными раковинами, каждая величиной с голову, и с коралловым рифом, хорошо видным сверху, сквозь сине-прозрачную воду, буквально кишевшую рыбами всех размеров и цветов. Девушки заахали от восторга, и даже сдержанный Климий был впечатлен красотой места.

«Торнадо» сел первым. Латуфа долго опускалась рядом, и только тогда у виманы погасли бортовые сигналы. Но ее пилот не вышел, в отличие от экипажа латуфы, сразу высыпавшего гурьбой на розовый песок.

Белые скалы, будто застывшая морская пена, окружали розовую (совершенно розовую!) бухту, раковины сказочно вторили белоснежным камням, коралловый риф изысканным кружевом обрамлял береговую линию. Тишина, нежный прибой, пальмы, чайки…

Все бегали и прыгали, как маленькие дети. И вопили бы от восторга, если бы не присутствие хозяина виманы «Торнадо». Таллури подошла к вимане. Тонированное стекло иллюминатора поползло вниз.

— Господин Нэчи, нам ужасно нравится! Просто чудо какое-то!

Он смотрел на нее едва ли не равнодушно:

— Хорошо. Вон там, под пальмами, есть источник пресной воды, рядом — безопасный, без кораллов, вход в море. В воде руками ничего не трогать. Через четыре-пять часов я вернусь. Да, и еще — если случится что-нибудь непредвиденное… — он задумался.

— Я вам телепатирую, — подсказала она просто, отчего-то уверенная, что с ним так можно.

— Молодец, — в его глазах блеснуло одобрение, и Таллури стало ужасно приятно. — Ты «сообщишь» мне.

Таллури тут же решила, что с этой минуты ее сознание будет для него открыто. Всегда! И наплевать на правила!

* * *

Когда вимана командующего, взметнув облако розовой пыли, улетела, все наконец дали волю чувствам. Скакали по песку и вопили во все горло, пока чуть не охрипли. Потом полезли купаться. Плавали и ныряли, гоняясь за рыбами, часа три, иногда ненадолго выползая на песок, чтобы через какие-то несколько минут, сверкая прилипшими к мокрой коже розовыми кристаллами этого странного песка, вновь кинуться в воду. И наконец устроили пикник, жизнерадостно распотрошив корзину Рамичи. Потом отдыхали.

Чтобы удобнее было лежать, Таллури примостилась головой наживоте Климия, лежавшего навзничь. Затеяли игру: «Что для тебя труднее всего?»

Эннея сказала, зажмурившись:

— Решиться на какой-нибудь отчаянный поступок.

Все единодушно решили, что ей это и не нужно: указания Судьбы для Эннеи всегда были более чем прозрачны. Тэрч пробормотал:

— Уговорить на отчаянный поступок друзей. На него зашипели.

— Сделать выбор на следующий год, — обтекаемо и неинтересно сформулировал Климий.

— Жениться на Рамичи! — рубанул Нэфетис, и Рамичи его тут же пнула. — Ой! — исправился он. — Я хотел сказать, решиться сделать ей предложение!

— Решиться ответить согласием! — мстительно заявила его невеста.

Оставалась Таллури. Она подумала о господине Джатанга-Нэчи и вздохнула:

— Невозможность открыто выразить свои чувства. Конечно же, ее не поняли.

— Это тебе-то? — подняла бровь Рамичи и с недоумением тряхнула золотистой челкой.

— При твоей-то прямоте и темпераменте? — резонно уточнил Климий.

Она больше не стала ничего говорить. Все повскакали и опять побежали купаться, а Таллури осталась с Климием и стала поглядывать в небо, в ту сторону, куда удалилась черная вимана командующего.

— Что-то не так? — спросил Климий.

— Я думаю, мне следует накинуть тунику, когда он появится. Я бы не хотела… ну, ты понимаешь.

— Нет, — покачал головой Климий. — Твоя застенчивость северянки для меня непонятна. К тому же ты опоздала. Вон он, с другой стороны, на холме. Далеко, но он нас видит.

— Почему ты не сказал раньше? — Таллури кинулась к тунике.

— Что за дело? Он уже с час здесь. Не подходит, значит, хочет отдохнуть без нас. Виману за холмом оставил, наверное.

— И… что делает?

— Да ничего, собственно. Сначала просто сидел. Потом закурил.

— Что сделал?

— Видишь, у него трубка. Внутри — сухие листья какого-нибудь растения. Их измельчают, зажигают и вдыхают дым.

— Это приятно — вдыхать дым?

— Не пробовал.

— А что за растения?

— Чаще всего табак. Но если хотят изменить состояние сознания, что-нибудь другое, например, кока. Я толком не знаю. Говорю же, не пробовал!

— Я бы непременно попробовала!

— Таллури, твое любопытство не знает ни границ, ни меры.

Она дернула плечом: считай, как хочешь.

Телепатема пришла неожиданно, но очень отчетливо: «Подойди ко мне, детка». Она встала и пошла по направлению к холму.

— Куда это ты? — вскинулся Климий. Она обернулась на него:

— Сейчас, сейчас…

Господин Нэчи смотрел на море — темный взгляд рассеянно упирался в горизонт. Трубка время от времени приближалась к губам, и тогда шлейфом расплывался пряный дым.

— Итак, — произнес он, словно продолжая начатый разговор, — вы хотели участвовать в гуманитарной помощи так называемым дикарям.

Таллури кивнула.

— Садись в виману, я покажу их тебе. Больше никого не возьму. Впрочем, этому парню, что вел латуфу, Отбан— ту, тоже предложи, — немного подумал и добавил непонятное: — Посмотрим, чего он стоит, твой бывший ведущий.

Она кинулась к Климию, нисколько не сомневаясь, что он тут же согласится. Но тот не выказал ничего, кроме сомнений:

— Не знаю, Таллури, не знаю…

— Да как ты можешь отказываться?! Ты же сам говорил: гуманность и все такое. А теперь сомневаешься?

— Вот-вот, гуманность и все такое. Как тебе объяснить? Скажу честно: когда мы обсуждали эту идею в нашем кругу, все выглядело значительно и серьезно. А здесь, рядом с командующим Особым корпусом, я словно ребенок, затеявший какую-то ерунду, пустяк. Ребенок, украдкой примеряющий костюм взрослого. Понимаешь?

— Понимаю. Имеет значение лишь то, как ты выглядишь в его глазах. Так? Само дело ничего не стоит? — она смотрела на бывшего ведущего разочарованно, и это его заметно сконфузило.

— Да, наверное, ты права. Я полечу с вами. Что это я в самом деле?

В вимане прозвучало только:

— Шлемы надеть и пристегнуться.

Они сделали, как он велел. Господин Нэчи молча обернулся, перегнувшись через спинку сиденья, дотянулся до Таллури и коротким движением подтянул туже ее поясной ремень, тронул застежку шлема. «Какребенка проверяет», — застеснялась она Климия. Тот, и правда, смотрел с непониманием.

Двигатель виманы загудел, набирая мощность, его низкие частоты быстро менялись на более высокие, и через мгновение «Торнадо» ушел круто вверх, за считаные секунды обратив остров в розовое блюдце с белоснежными коралловыми краями. Таллури невольно уцепилась за руку Климия, но ее восторженный взгляд был прикован к уносящемуся назад острову, гряде рифов, морю.

Они поднялись очень высоко, к облакам. И выше облаков. Корпус виманы начало потряхивать.

— Зона турбулентности, — скупо сообщил хозяин «Торнадо». — Лучше принять горизонтальное положение.

Климий отказался, а Таллури подобрала ноги на довольно вместительном сиденье и, по старой привычке, устроилась головой на коленях Климия, который приобнял ее за плечи, удерживая, чтобы от вибрации она не сползла на пол. Вимана — не латуфа, и скорость была невероятной.

В зазор между спинками сидений Таллури вдруг увидела лицо господина Нэчи, отраженное, как в зеркале, в тонированном лобовом стекле. Его глаз, скрытых опущенным на верхнюю часть лица шлемом, не было видно, но по жестко вычерченному рту со сжатыми побелевшими губами и напряженным скулам она внезапно угадала, что смотрит он на нее. Вернее, на них с Климием…

Впрочем, полет уже переходил на следующий этап — снижение — открывалась земля, и Таллури отвлеклась.

То, что предстало на этот раз их взору, до боли напоминало неприглядный пейзаж местности, куда их компания в свое время залетела из-за ошибки Тэрча. Нечто до чрезвычайности похожее: болотистая почва, клочки то ли кустарника, то ли невысокого болезненного леса, жухлая трава, огромные валуны по опушке. Ко всему — душная морось в воздухе и совсем нежарко.

Господин Нэчи покинул виману первым, обошел ее, открыл задний люк и принялся выгружать какие — то тюки и коробки, относя их от машины на приличное расстояние.

— Помогите-ка, — коротко бросил он им. Когда весь груз стоял на земле, приказал: — Встаньте у виманы и не двигайтесь. Телепатически не общаться: они не понимают, но улавливают общий характер сигналов, как животные. Думаю, из-за вас сегодня придется подождать.

Сам он остался неподвижно стоять возле груза, скрестив руки на груди и глядя исподлобья в сторону леса. Там что-то происходило. Какое-то смутное движение. Таллури присмо— трелась: «Что за валуны такие? Пар от них валит! — ахнула, разглядев: — Это не валуны, это лачуги! И, наверное, дым очагов. Неужели люди так могут жить?»

Она невольно подалась вперед — то ли для того, чтобы лучше разглядеть, то ли чтобы встать в безопасности, рядом с господином Нэчи, — движение на опушке тут же прекратилось. Так замирает звериная стая, уловив общий сигнал опасности. Господин Нэчи, не оборачиваясь, подал знак: «Стой!» Потом: «Иди очень медленно, встань рядом со мной».

Таллури приблизилась и замерла. Движение на опушке возобновилось. Вдруг она заметила, что от массы шевелящегося живого отделились три существа.

— Мужчина, женщина и ребенок. Хороший знак: доверяют, — негромко прокомментировал командующий. — Вижу, это мои знакомые, вождь и его семья.

Существа приблизились. Взрослые — заросшие, нечесаные и, кажется, никогда не мытые — имели на себе лишь подобия набедренных повязок. Двигались настороженно, смотрели недоверчиво и угрюмо. Запах немытых тел был более чем явственным. И ужасные зубы. Ребенок, мальчик лет пяти-семи, совершенно обнаженный, смотрел гораздо более открыто и дружелюбно, чем родители.

— Это нам? — спросил мужчина без вступления и приветствий, но не без доли сдержанного достоинства.

— Да, — ответил на это господин Нэчи.

— Всё — нам? — почти деликатно уточнил мужчина.

— Да, — повторился ответ.

Мужчина обернулся к лесу и издал короткий крик. Оттуда тут же прибежали несколько похожих меж собой, как муравьи, человек и, так же как муравьи, проворно унесли весь привезенный груз. Их вождь ушел вместе с ними.

Таллури отлично видела, что как бы ни были жалки эти дикари, оружие, пусть и примитивное (луки со стрелами, пики, дротики), у них было. А у господина Нэчи — ничего, даже его кинжала, который она всегда видела у него на ремне выше локтя.

— Господин заботится о нашем племени, — умильно проговорил аженщина. Потом воровато оглянулась на лес и шепотом продолжила: — Дает так много и ничего не просит взамен.

— Кто здесь был? — тут же среагировал командующий.

— Господин быстро понимает, — закивала жена вождя. — Но не здесь, сюда никто не знает дороги, там, — она махнула рукой в сторону отдаленных холмов. — Трое. С черным рисунком тут, на руке, — она указала на правое запястье.

Командующий нахмурился:

— Что они вам принесли?

— Дурманящих трав, — ответила женщина и, видя, как потемнели глаза ее собеседника, заторопилась сказать: — Мы не взяли, ничего не взяли, мой господин! Хотя они грозили. Лекарь хотел взять немного для рожающих женщин, но передумал и не взял.

— Его счастье, что передумал. Сыны Велиара ничего не дают даром. Чего они хотели на этот раз?

— Яйца драконов и детенышей гиен. Как всегда.

От леса ей свистнули, и она, поспешно забормотав слова благодарности, собралась ретироваться, вопросительно глядя на командующего.

— Скажешь вождю, — сказал он на прощание, — что медикаменты я привезу. В том числе обезболивающие. Гиен не ловить. Яйца динозавров показывать лекарю: он различает тех, что следует уничтожать. Ступай.

Таллури показалось, что мальчик совсем озяб. Ей стало его жаль, и она потянулась погладить малыша по голове. Мать мгновенно схватила сына за плечи и оттащила в сторону. Таллури растерялась, но господин Нэчи тут же взял ее за руку, и для женщины это было достаточным знаком — она отпустила сына и виновато улыбнулась. Таллури сняла с себя накидку-шаль и обернула ею плечи ребенка. Жена вождя посмотрела удивленно, но не произнесла ни слова и также молча, пятясь, удалилась вместе с сыном.

Глядя им вслед, командующий одобрительно проговорил:

— Она оценила твой порыв и запомнит. Хотя они совсем еще дикие, и многие из них никогда не видели летающих машин и падают при их появлении чуть ли не в религиозном страхе, но чувства благодарности и собственного достоинства им уже ведомы, — он вдруг усмехнулся: — Что ж господин Отбант не решился подойти? Оказалось противно видеть близко такую Атлантиду? — слово «такую» он выделил особо.

Только в это мгновение Таллури вспомнила о Климии, так и оставшемся стоять у виманы, и ей стало неприятно.

— Не вздумай его защищать, — жестко добавил господин Нэчи и зашагал к вимане.

Таллури не сразу тронулась за ним. Она стояла, уперев взгляд в землю, будто провинилась. Будто смалодушничал не Климий, а она сама. А когда она наконец подняла глаза, у виманы что-то происходило: господин Джатанга-Нэчи и Климий стояли друг напротив друга и явно объяснялись. Объяснялись резко и неприятно, хотя слов было не разобрать. Климий был так взбудоражен (ей ли его не знать!), что даже жестами себе «помогал» говорить. Его собеседник оставался по-прежнему холоден, неподвижно обхватив себя за плечи, и лишь по тому, как низко была наклонена его голова и как близко и прямо он смотрел на Климия, можно было угадать, насколько он небезразличен к происходящему.

В следующее мгновение стремительным движением господин Нэчи схватил Климия за грудки, резко встряхнул, что-то произнося прямо ему в лицо, и выпустил, оттолкнув от себя.

У Таллури защемило сердце: «О, Единый! Неужели это только из-за того, что Лим к дикарям не подошел?! Что-то не так!»

Ее приближение они оба заметили одновременно и оборвали разговор.

— Возвращаемся, — голос командующего был бесстрастен. Заняв место за штурвалом, он, не оборачиваясь, произнес: — Господин Отбант, надеюсь, вы понимаете, что сказанное предназначалось только для вас?

«Он сказал "господин Отбант"! Ясно одно — ему очень не понравился Климий. Не стоило его брать с собой!» — огорченно подумала Таллури. Еще она подумала, что ее бывший ведущий сейчас опять вспылит, но тот ответил неожиданно покорно:

— Разумеется, господин командующий. Хотя, как уже сказал, я не могу этого принять.

— Придется, — непонятно заключил хозяин «Торнадо» и запустил двигатель.

* * *

Об этой поездке к дикому племени они с Климием так и не поговорили. Таллури очень хотелось обсудить с ним новый ошеломляющий опыт, но как только она открывала рот, тут же вспоминала, что Климий-то в нем как раз до конца и не поучаствовал. А кроме того (быть может, это было главным?), странный его разговор с господином Джатанга-Нэчи не давал ей покоя.

Климий тоже молчал. И вел себя так, будто ничего не произошло. Вообще ничего! Это образовало трещину в их отношениях, но что предпринять, Таллури не знала и решила (что поделать?) вести себя также, как и он: будто не произошло ни-че-го!

Их обоих, конечно, расспросили об отлучке с розового острова. Таллури предоставила объясняться Климию — тот отвечал друзьям обтекаемо и уклончиво. Рамичи и Нэфетис решили, что с этим связана какая-то тайна, ни Таллури, ни Климию не принадлежащая. Отчасти так оно и было. У Эннеи началась напряженная череда храмовых богослужений, и ей вообще стало ни до чего. А Тэрч после поездки еще долго ходил словно одурманенный: ведь господин командующий предложил ему на обратном пути занять в «Торнадо» место рядом с собой и участвовать в пилотировании! И больше их ни о чем не спрашивали.

Таллури переживала случившееся в одиночестве.

За этими переживаниями она совершенно забыла о предстоящих каникулах на Срединных Островах. И когда от господина Джатанга-Нэчи пришло послание, она даже удивилась.

Он напоминал в характерном для него мрачноватом стиле, что через три дня она приглашается в путешествие в императорский заповедник «Срединные Острова». Прилагалась небольшая рекомендация, что следовало бы взять с собой. И еще, в самом конце, очень сдержанно (особенно сдержанно!) было приписано, что это приглашение ни к чему ее не обязывает, и если она опоздает к отлету виманы более чем на четверть часа, он улетит без нее.

Вот еще — опоздает! Таллури явилась вовремя. Она хотела и старалась вести себя так же сдержанно, как господин Нэчи, но радостное предвкушение необычного путешествия беспрестанно прорывались то в ее темпераментных жестах, то в непроизвольной улыбке. Впрочем, ему это, кажется, даже понравилось.

— Можно на этот раз я сяду впереди, рядом с вами? — несмело попросила она.

— Ив прошлый раз тоже было можно, — пожал он плечами.

Таллури мигом устроилась на роскошном сиденье рядом с ним, дисциплинированно пристегнулась (он улыбнулся краем губ) и даже напялила ненавистный шлем, который вечно мешал смотреть в иллюминатор.

Лететь в вимане «Торнадо» было огромным удовольствием! Полет длился целый день, дважды — с прохождением через порталы: гражданский, которым они воспользовались на общих условиях, и военный, закрытый для населения. На выходе из последнего портала их ждали — солдаты выстроились перед виманой в готовности выполнить любой приказ. На их лицах была написана такая преданность командующему, что казалось, прикажи он им сейчас кинуться в пропасть, ни один не промедлит.

В этой точке путешествия они сменили «Торнадо» на небольшую, чем-то похожую на студенческую латуфу, машину.

Таллури на мгновение даже усомнилась, полетит ли та? Но ее спутник не выказал никакого сомнения, заняв место пилота на старом и тесном сиденье.

Этот последний перелет, над морем, над самыми волнами, занял совсем немного времени, но Таллури наконец почувствовала, что очень устала. День уже клонился к вечеру.

Приземлились они в густых лиловых сумерках и к тому же не на берегу, а где-то на лесной поляне, а потом долго-долго шли в кромешной темноте, пока не выбрались на открытое место — у моря. Оглядываясь вокруг, Таллури никак не могла решить, что следует сказать вежливого и приятного о том, что она видит перед собой. А сказать что-нибудь (как велел этикет) всё же следовало. Но господин Нэчи легко пришел на помощь:

— Все слова завтра. Сейчас — только спать. Я покажу твое жилище.

«Твое»? Она будет жить одна? Да нет, не то чтобы Таллури претендовала на непременную компанию господина командующего, но жить одной? В незнакомом и диком месте? К этому она не была готова! Но смолчала.

Господин Нэчи привел ее к небольшой хижине. Осветил фонарем — на невысоких сваях, под тростниковой крышей и даже с неким подобием веранды с гамаком, в небольшое квадратное оконце забралась лиана, привольно кинув свои сочные стебли по стене, — хижина, надо признать, выглядела очень уютно. Внутри нашлась постель (соломенный тюфячок с наброшенным на него пестрым тканым покрывалом и со множеством смешных подушек разного размера и формы), крепкие новые циновки, столик-треножник.

Господин Нэчи поставил у ног Таллури корзину:

— Здесь хлеб, пресная вода, овощи. Ты сможешь поужинать. Отдыхай, — он направился к выходу.

«Не уходите!»

— Я буду здесь неподалеку. «Мне одной страшно!»

Он оглянулся от порога нетерпеливо:

— Если что-то случится, хотя здесь это практически невероятно, или хотя бы напугает тебя, сообщишь мне телепатически.

— Хорошо, господин Нэчи.

«Меня зовут Дит-Орис».

«Я попробую… потом».

Он улыбнулся и вышел.

Таллури разложила вещи. Спать, конечно, хотелось, это правда, но и есть тоже. Она покопалась в корзине — отличные вкусные продукты и кувшин с водой, — выбрала душистую лепешку, овощи. Пожевала. Спать расхотелось.

Где-то в глубине здешнего загадочного леса размеренно и неспешно посвистывала ночная птица, с противоположной стороны доносился ритмичный шорох волн, ветерок, втекая сквозь неприкрытое окошко, наполнял жилище непривычной, но приятной смесью запахов — моря, цветов и… чего-то еще.

Таллури вдохнула поглубже и закрыла глаза, чтобы лучше разделить запахи: вот этот — цветочный, и цветок где-то совсем рядом, может быть, прямо за окном, этот — соленый бриз с берега, этот — разогретая смола близкого леса, а этот… Горький, пряный, дымный — что это?

Таллури вышла и, как по дорожке, отправилась по шлейфу запаха. Он вывел ее прямо на берег — шум волн усилился, ее сандалии увязли в песке. В кромешной темноте, где-то впереди, у самой воды мелькнул огонек, исчез, опять появился, вычерчивая короткую линию, — трубка господина Нэчи.

Он мгновенно уловил движение у себя за спиной:

«Что тебе нужно?»

«Могу я немного побыть здесь, с вами?»

«А тебе не пора ли спать, детка?» — в его голосе мелькнули досада и неудовольствие.

«Мне не хочется, и я не буду вам мешать».

«Оставь меня!» И через долгую паузу: «Пожалуйста».

Таллури не обиделась: она почувствовала, что ему необходимо остаться наедине со своей болью, и он боится, что эта боль опять заявит о себе, прорвется, обнаружит его чувства. И Таллури тихонько ушла.

Утром, едва рассвело, громко запели-заперекликались птицы, зашумел лес, хижина наполнилась радостным светом, и Таллури выбежала наружу — поприветствовать Солнце, новый день. И осмотреться.

Местность выглядела необыкновенно привлекательной. И дело было не столько в том, что лес был красив и уютен, что белый песок на берегу оказался невероятно чист, и казалось, сами боги украшали этот рай всевозможными цветами, — дело было не столько во всем этом, сколько в том, что заповедник совершенно явственно излучал энергию абсолютной безопасности. Таллури просто почувствовала это всем своим существом.

Навстречу ей шел господин Нэчи. На его лице не читалось и следа ночной тоски. Будто омытые утренним светом, глаза казались бездонно синими. Но Таллури чувствовала, знала, что его боль, горькая и неизбывная, таится в самой глубине этих глаз, как ядовитая змея, свернувшаяся опасной спиралью, готовая распрямиться в любую секунду и ужалить в самое сердце.

Он нес за хвост крупную рыбину.

— Ясное утро, детка. Вот наш завтрак. Сумеешь приготовить?

— Приготовлю. Только мне нужен костер.

Он развел огонь, а Таллури зажарила его добычу. Ей казалось, что ничего вкуснее она в жизни не пробовала. После завтрака, махнув рукой в сторону леса, он сказал:

— Ты можешь гулять, где хочешь. Или остаться здесь, — он кивнул на море, — купаться, например. Впрочем, я не знаю, как отдыхает теперь молодежь. В общем, делай, что тебе нравится.

— А вы?

— Я? — он удивился. — Что, собственно, я?

— Простите, — Таллури смутилась, подумав, что ему совсем не хочется разделять с ней компанию. Да и своими пла— нами он не намерен с ней делиться. — Простите, я лезу не в свое дело.

Он задумчиво посмотрел на нее, размышляя, кажется, уже о своем, и отвернулся.

Под пологом леса было прохладно и немного влажно. То тут, то там вскрикивали неведомые птицы, упруго шелестела листва, но, в общем, было тихо. Таллури с любопытством оглядывалась по сторонам: совершенно новые растения, незнакомые цветы. Проложенных троп здесь, разумеется, не было. Но, пробираясь в зарослях, Таллури вскоре отметила, что перемещается почти без труда: через более или менее равные расстояния ей попадаются свободные от спутанного подлеска полянки, с которых можно было разглядеть-наметить следующий «переход». Еще через какое-то время она поняла, что такой «переход» от полянки к полянке вполне определенно ведет ее в одном направлении, а именно — в восточном.

На очередной полянке Таллури неожиданно почувствовала под ногами не столь уж мягкую, как доселе, почву. Вгляделась — под пружинистыми пучками травы, если ее раздвинуть, обнаружилась мощеная кладка! Камни были округлыми, как яйцо, и ровными. И по размеру — она померила травинкой — одинаковые! Очевидно, кладка была очень старой, если не сказать — древней: меж камней, заполонив корнями все щели, проросла трава, раздвинув и нарушив некогда геометрически выверенные, строгие ряды кладки. Таллури погладила булыжники — несмотря на паутинные трещинки, они оказались невероятно гладкими.

Здесь, с этой полянки, открылось, что лес стал значительно реже и земля полого пошла вверх. Участки каменистой кладки стали попадаться все чаще, а ландшафт все больше холмился. Таллури вгляделась вперед: за деревьями просматривался уже вполне крутой подъем.

Она пошла вверх, не отводя завороженного взгляда от открывающейся перспективы. И тут же споткнулась. Ее удивлению не было конца: ступенька! Выщербленная осыпавшаяся в мелкие камешки по кромке, едва угадываемая под спутанной порослью трав — но это была несомненная ступенька! Чуть выше — другая, дальше — еще одна. Ступенек не хватало, и сильно не хватало, но уцелевших было довольно, чтобы убедиться: Таллури обнаружила лестницу! И она не могла не отправиться туда, куда вели эти таинственные ступени.

Продвигаясь вверх, она старалась не наступать на ломкие края, чтобы не разрушать лестницу более того, чем она пострадала от времени и травы. Таллури заметила, что, как ни странно, кроме травы, на лестнице больше ничего не росло, а деревья, возвышающиеся по бокам, образуют некое подобие арки, склоняя кроны по правую и левую стороны от ступеней друг к другу. Переплетенные-прошитые лианами, кроны не просто образовывали арку-полог, а будто охраняли, как могли, ступенчатый подъем от дождя и солнца.

Чем выше, тем легче становилось идти. В маршах было все меньше пропусков, ступени стали заметно целее и крепче. Тут и там по краям лестницы стали попадаться сначала отдельно стоящие небольшие изящные столбики, затем, выше, на столбиках появились фрагменты каменных же перил. Наконец, перила, с искусно выточенным узором из рельефных цветов, потянулись сплошной линией, и почти совсем целая лестница привела Таллури, уже нисколько не сомневающуюся в выбранном направлении и раздираемую любопытством, на самый верх.

А наверху, на открывшемся плато, у нее перехватило дух: некогда белоснежный, а теперь сплошь в зеленоватой патине, некогда уходящий под самое небо, судя по высоте упавших колонн, а ныне — вровень с кронами окружающих деревьев, когда-то полный народа, протоптавшего до отметин и выбоин твердые плиты двора, а ныне — пустынный и гулкий, перед ней высился величественный, несмотря на атаки неумолимого времени, Храм!

На «сканирование» место не откликалось ровным счетом никакой информацией. Это было немного странно, ведь Таллури «заглянула» весьма далеко — на несколько веков назад. Но это точно был Храм, она не усомнилась ни на йоту, хоть и не видела таких зданий никогда и нигде. Или даже — храмовый комплекс с большими и маленькими строениями, галереями, мостками-переходами и невероятным по размерам плацем посередине. Плиты плаца были сделаны из серого, без единого пятнышка, неведомого камня. Да и камня ли? Плиты были будто новые, уложенные только вчера, и отливали металлом. Без трещинок, без выбоин, без вообще каких бы то ни было следов разрушений. Более того — даже межплиточных швов не было видно!

Ни единой, даже самой тоненькой былинки не росло на этом странном плацу. Лишь в самом центре Таллури обнаружила на плитах три пятна: три ровнейших круга черного цвета, математически точно расположенных на вершинах воображаемого равностороннего треугольника, словно могучий огонь опалил плиты только в этих трех местах.

«Что же это?» — удивилась Таллури. И тут же, вздрогнув от неожиданности, услышала голос господина Нэчи:

— Это космический Храм наших Звездных гостей и взлетная площадка для их кораблей.

Таллури смотрела на него во все глаза: всё это строили не люди?!

— Ты уже видела статуи?

Она помотала головой: «Нет!»

— Идем. Ты должна их видеть.

Статуи стояли в центре полуразрушенного храма, спиной к входу. Одна, что пониже и пошире в бедрах, стояла впереди, вторая, повыше и поплечистей, на пару шагов сзади. Меньшая фигура придерживала рукой на левом бедре малыша, свесившего ноги, одну спереди, другую сзади, с ее пояса.

Со спины они казались обычными статуями людей, только выполненными в необычной манере и в необычных одеждах. Таллури обошла их, чтобы разглядеть лица и — остолбенела от изумления: собственно лиц у статуй не было!

«Так вот кого имел в виду Энгиус, когда говорил о Древнем Ящере!»

У существ, которых изобразил неведомый скульптор, были не лица, а если можно так выразиться, ящероподобные морды — вытянутые, с широкими ноздрями, расставленными в разные стороны, со ртом-щелью и высокими скулами, они тем не менее производили впечатление необыкновенной гармонии, тончайшей красоты и изящности! Может быть, из-за огромных, выразительных и умных миндалевидных глаз? Чуть более крупных у той статуи, что стояла впереди и держала малыша. Весь облик существ был исполнен одухотворенности, а взгляд невероятных глаз был устремлен вперед и вверх.

«Как у Энгиуса на рисунке Эннеи», — пришло неожиданное сравнение.

Надо сказать, что если бы не головы неземных существ, не длиннопалые руки-лапы с перепонками и узкими когтями, не одежды (одинаковые облегающие комбинезоны с шипами и пластинами-нашлепками на плечах, локтях и коленях), то фигуры статуй ничем не отличались бы от человеческих.

— Меньшая статуя — это… она? — Таллури не смогла подобрать определения для существа явно женского пола.

— Да. Их так и называют: Он, Она и их Малыш.

— Что же здесь произошло?

— Мы толком не знаем. В незапамятные времена они пришли со звезд, были с нами какое-то время, и их цивилизация покинула Землю. У них нет своей планеты. Давно нет. Они — странники-просветители. Впрочем, они оставили нам несколько своих наставников. Но, говорят, и эти наставники хотят нас покинуть.

— Отчего?

— Цивилизация Атлантиды выбрала деструктивный путь. Если последние Звездные гости нас оставят, значит, гибель Атлантиды близка и неминуема.

— Это ужасно!

— Тебе не стоит думать об этом. Ты слишком молода и очаровательна, детка, чтобы заботиться о судьбе Атлантиды. Мне жаль, что я огорчил тебя.

А Таллури вдруг вспомнила, как ее опекун подробнейше «разжевывал» для нее как раз эту тему, не снисходя ни к ее душевной боли, ни, тем паче, к возрасту.

— Спасибо, что вы показали мне их. И я… — Таллури запнулась, — я рада, что вы нашли меня здесь.

— Рада? Почему? — быстро спросил он.

— Ну-у… Я могла заблудиться.

— Понятно. Что ж, скоро начнет темнеть, а мы далеко от берега. И ты, конечно, голодна. Вернемся.

* * *

Так и проходили каникулы.

С утра и днем она бродила по окрестностям, купалась в море, читала привезенные с собой книги, беседовала с господином Нэчи. Немного и только когда он был расположен. Но довольно было и того, что он рядом и никто больше не посягает на его внимание! А вечером, когда очередное морское диво, пойманное им к ужину, было приготовлено и съедено, он опять оставлял ее и уходил один вдоль кромки прибоя, быстро теряясь в наступающих сумерках.

Таллури до крика в душе не хотелось, чтобы там, в ночной тиши, под шум волн он опять и опять в одиночестве погружался в свою боль и тоску. Но как осмелиться нарушить его уединение, если он того не желает?!

Как-то раз, промучившись до рассвета, она всеже пошла за ним.

«В крайнем случае — прогонит! Не убудет от меня», — рассудила она.

Ей не пришлось, как она опасалась, долго искать его. Не прошла Таллури и трех сотен шагов, как обнаружила господина Нэчи в рассеянном свете чуть забрезжившего рассвета.

Он лежал на песке навзничь, широко раскинув руки в стороны и подогнув колени, словно намерился позагорать.

При ближайшем рассмотрении в левой ладони господина Нэчи обнаружился кувшин с длинным узким горлышком. Полураскрытые пальцы словно устали сжимать горловину сосуда, и он валялся на боку, промяв глиняным боком лунку в песке.

Таллури покашляла, приближаясь. Но если в предыдущий раз он обнаружил ее мгновенно, то сейчас не отреагировал никак. Вообще! Даже не пошевелился. Она аккуратно вынула кувшин из его руки, и на это тоже не последовало никакой реакции. Понюхала из горлышка — вино. «Да он же пьян!» — осенило Таллури. Это открытие было неприятно. Но не сильно, самую малость.

Она уселась рядом с ним, всматриваясь в его лицо в свете разгорающегося утра: черты смягчились, даже разгладилась вертикальная морщина, рассекавшая лоб меж тонких бровей, ресницы легли под глаза тенью, неулыбчивые губы приоткрылись. Похоже, он был погружен в глубокий сон. Зачем-то проверяя, Таллури взяла его за руку — прохладные пальцы не шевельнулись. Она погладила его безвольную ладонь и стряхнула песок, золотившийся на влажном сгибе локтя и предплечье, — это доставило ей удовольствие.

Неожиданно Таллури взбрело в голову, что, поцелуй она его сейчас, он ведь не заметит ничего, а если и заметит что-то, так не запомнит! Эта мысль очень понравилась Таллури и заставила учащенно биться сердце. Она призналась себе, что действительно хочет поцеловать господина Нэчи. Может быть, это бред? Может, это она пьяна?

Она склонилась над ним, ощутив едва заметный терпкий запах (вина? торнахо?), и теперь смотрела на господина Нэчи близко-близко. Через минуту, не в силах больше сдерживаться, коснулась губами его лба — он показался ей невероятно горячим, затем — уголков глаз, мягких ресниц, шрамов на скуле. И наконец — губ. Чуть дрогнули во сне его ресницы, уголки губ шевельнулись едва заметно… Или ей померещилось? Сердце Таллури забилось так быстро и сильно, что казалось, стук его разнесется сейчас по всему берегу и дальше, до самого горизонта.

Всё показалось, господин Нэчи спал. Она передохнула и поцеловала его еще и еще раз, вбирая с каждым вдохом запах его кожи и волос, рассыпавшихся по песку беспорядочно и свободно.

А потом ушла: не стоило вызывать его неудовольствие при пробуждении. Она вернулась к себе, в свою хижину, но остаток утра провела без сна на маленькой веранде в гамаке, дожидаясь появления господина Нэчи.

* * *

Он пришел, неся за широкий складчатый хвост какое-то огромное существо с тяжелыми клешнями, оказавшееся после запекания на углях сказочно вкусным. А еще к завтраку нашлись фрукты, принесенные господином Нэчи из леса. Таллури никогда таких не пробовала.

Он отрезал по маленькому кусочку от ярко-оранжевого брызжущего соком плода и кормил Таллури, как маленькую, поднося каждый кусочек к ее губам и внимательно наблюдая, чтобы она их не роняла. Сладкий сок липко тек по губам и подбородку, господин Нэчи смахивал их тыльной стороной ладони, и фрукты казались чем-то необыкновенным.

— Я могу показать тебе три самых, на мой взгляд, красивых места в заповеднике. Если хочешь.

Еще бы она не хотела!

Первой, и совсем недалеко от их жилища, оказалась дивная поляна (как же она сама ее не обнаружила?).

— Цветы! — ахнула Таллури, переводя восхищенный взгляд с разноцветного ковра, устилавшего землю, на окружающие поляну деревья, стволы которых также обильно и празднично украшали цветы всех размеров.

При каждом легком порыве ветерка поляна будто меняла оттенок, переливаясь всеми цветами радуги.

— Неужели это всё — цветы? — вдруг усомнилась Таллури. Не говоря ни слова, господин Нэчи поднял с земли отломанную ветку и запустил ее почти в самый центр всего этого роскошества — «цветы» взмыли вверх, заметавшись над поляной пестрым вихрем.

— Бабочки!!! — от восторга Таллури завопила так громко, что господин Нэчи даже поморщился. — О, простите! — впрочем, он не сердился.

— Нравится?

Она не смогла выразить восхищение словами, лишь закивала, прижав обе руки к сердцу.

Тогда он огляделся вокруг себя, что-то выискивая или придирчиво выбирая. Выбор пал на синий колокольчик и розовую «коробочку» на толстом стебле. Он запустил пальцы сначала внутрь синего цветка, затем — розового и провел кончиками пальцев по коже Таллури: несколько точек из пахучей смеси двух нектаров он оставил на ее лбу, затем нарисовал «ожерелье» на шее и «браслет» на левом запястье.

Не прошло и минуты, как от многоцветного облака, все еще трепетавшего над поляной, отделилась стайка небольших белоснежных бабочек с округлыми крылышками, будто осыпались лепестки с цветущей вишни, и, подлетев к Таллури, уселись рядком вдоль нектарных линий на ее коже.

— Ой! — засмеялась она, любуясь живым «браслетом». — Щекотно, они усиками трогают. Какая красота! На голове тоже красиво?

— Да, — кивнул он сдержанно, но с теплотой во взгляде. — Очень. Идем дальше?

Таллури так и ушла с поляны: в «ожерелье», «браслете» из бабочек и с бабочками же на лбу.

Следующее чудо поджидало буквально в нескольких шагах от сказочной поляны: невысокий, хрустальной чистоты водопад рассекал живописную скалу, обрушивался вниз пенным потоком, ударял об огромные валуны и белым взрывом взметал вверх мельчайшие брызги, в которых жила веселая радуга. Под водопадом, в окружении мшистых камней, си— ним оком смотрело в небо небольшое озеро. В прозрачной воде резвились рыбки.

Господин Нэчи сделал приглашающий жест: «Купайся».

Короткая туника, намокнув, прилипла к телу и оказалась едва ли не прозрачной, но через секунду Таллури вообще забыла о своем стеснении перед присутствующим мужчиной: вода оказалась солоноватой и необычно теплой. Очень теплой! Сделав несколько энергичных гребков, она обернулась:

— Но почему?

Он понял.

— Подземные источники. Озеро было бы горячим, если бы не холодный водопад. Если хочешь, приходи сюда купаться, здесь нет ни опасных рыб, ни насекомых. А вода, кстати, очень полезна для здоровья.

Он тоже искупался, а потом они поднялись над водопадом по узенькой, то и дело пропадающей в зарослях тропке (чудо, что здесь вообще была хоть какая-то тропка!) и полюбовались теплым озером сверху. Господин Нэчи повел ее дальше, удаляясь от водопада вдоль течения реки.

В каком-то малоприметном месте он свернул в сторону. Таллури было подумала, что сейчас придется долго продираться сквозь густые тропические заросли, и пожалела, что не прихватила ножа или палки, но они уже вышли на открытое пространство. И опять под ногами оказалась каменная мостовая! А вокруг — трудно поверить! — руины заброшенного и почти поглощенного ненасытными джунглями города.

— Это — город? — она почему-то заволновалась и спросила шепотом.

— Город, — подтвердил ее спутник и уточнил: — Город Звездных гостей. Ты видела их Храм. Но он из-за посадочной площадки отстоит от города далеко. А сам город, вернее, его руины — здесь.

На самом деле от города не так уж много и осталось, но даже это немногое производило впечатление по сравнению с архитектурой землян: и несоразмерностью масштабов и неожиданными конфигурациями, и самой логикой застройки.

Лианы и тугие побеги вьюнов то и дело преграждали им путь. Приходилось раздвигать зелень, отклонять ветки, сминать травяную поросль, пробивающуюся отовсюду и заполоняющую собой все свободное от камня пространство: город непостижимым образом столетиями сопротивлялся разрушению, но джунгли все же постепенно наступали, нещадно разрушая даже этот необычный город.

Они немного походили по «улицам», заглядывая в уцелевшие «окна» и «двери» круглых и многоступенчатых строений. Таллури подумала, что на этом «экскурсия» завершится, но господин Нэчи возразил:

— Мы не дошли до цели.

— Куда же мы еще пойдем?

— К цветнику.

Сказать, что цветник Звездных гостей был устроен необычно, значило бы не сказать о нем ничего. Это было совсем небольшое место под открытым небом — циркообразная каменная кладка рядов, спиралеобразно спускающаяся к центру, в кладке — всего несколько резных сидений, отстоящих друг от друга довольно далеко и расположенных хаотично. Между сиденьями, также хаотично, были расставлены треножники (вазы? светильники?), потрескавшиеся и щербатые, а кое-где и вовсе развалившиеся.

Но самым удивительным было то, что вместо положенной цирку арены внизу был устроен цветник. Таллури впилась взглядом в «арену». Неужели?! Да-да! И этот запах — торнахо!

Несгибаемо тугие стебли, прямые и ровные, как стрелы, жесткие продолговатые листья, обращенные к небу, как руки в молитве. Зелень стеблей и листьев темна едва ли не до черноты.

— Гордое растение! — заметила она.

— И верное, — добавил господин Нэчи.

— Верное? — не поняла Таллури.

— Взгляни, детка, — он приблизился и, обняв ее за плечи, повернул вправо, влево: — Всё вокруг разрушено, а торнахо остается. Его просили расти здесь, и он растет.

— Как же это, «просили»?

— Звездные гости говорят с природой. Здесь было место медитаций. Торнахо обладает мощной энергией и колоссальной способностью проводить информацию. Древние Ящеры привезли его на Землю и просили расти здесь и еще в некоторых местах до тех пор, пока последний Звездный гость не покинет Землю. В народе говорят, будто бы цветок исполняет желания.

Таллури слушала, боясь шевельнуться: она думала одновременно и о верном цветке торнахо, и о том, что господин Джатанга-Нэчи (пусть как ребенка!) держит ее за плечи, и о том, что плывет над «цирком» кружащий голову такой родной теперь аромат…

Господин Нэчи неожиданно наклонился к ее уху и тихо пророкотал:

— Детка, ты подходила ко мне ночью. Зачем?

— Я… нет… — ужасно смутилась она.

— Нет? — он строго нахмурился. — Ты забрала кувшин из моей руки и сделала еще кое-что.

Она так растерялась, что глупо переспросила: — Что?

— Ты же… — он выдержал паузу, и у нее душа ушла в пятки, — …оставила следы на песке, — закончил он и усмехнулся.

Таллури показалось, что он заметил, с каким облегчением она выдохнула.

— Так зачем ты подходила?

— Я боялась за вас, — решившись, быстро проговорила она.

— За меня? — изумился он. — Ты — за меня?! Что это значит?

Таллури разрыдалась бы от растерянности и смущения, останься она и дальше стоять под внимательным взглядом этих темных глаз, обрамленных неземными ресницами. Он всё не отпускал ее. Тогда она сама вырвалась из кольца его рук и молча спустилась к самой «арене», склонившись к ближайшему стеблю торнахо. Не скоро подняла от него раскрасневшееся лицо:

— А когда и как торнахо цветет здесь?

Господин Нэчи с верхней ступени-ряда смотрел не на нее, а в небо.

— Как он цветет здесь? — он задумчиво перевел взгляд на растения. — Здесь — так же, как и везде, в грозовую ночь полнолуния.

Таллури вздохнула: очередное полнолуние уже на носу, а вот грозой и не пахнет, небо совершенно чистое. Она еще раз, на прощание, склонилась, вдохнула запах листьев и вдруг ясно вспомнила, как точно так же склонялась на рассвете к лицу мужчины, стоящего сейчас в нескольких локтях от нее. Поежилась: как глупо, о, Единый! Хорошо еще, что господин командующий ничего не заметил. А вдруг все же?.. Она почти испуганно оглянулась — он опять рассеянно смотрел в небо…

Гроза разразилась ближайшей же ночью.

Таллури, лежав своей постели, тревожно прислушивалась к ветру, порывы которого становились все сильнее и сильнее. Ветер раскачивал деревья, дергал побеги лиан, обрывал и разбрасывал листья. Потом застучали по крыше крупные капли дождя, и где-то далеко, еще таясь в самой чаще леса, глухо проворчал будто разбуженный гром.

Таллури закуталась в покрывало и вышла на порог — сильный порыв ветра ударил в лицо, взъерошил волосы, и тут же беспроглядную темноту ночи рассекла белая молния, а через мгновение в полную силу грянул гром. Таллури испуганно попятилась: столь стремительно надвигающейся грозы она, пожалуй, не видела никогда.

Вот уже ударил настоящий шквал. Поминутно сверкали молнии, то тут, то там вспарывая темноту и выхватывая из нее мгновенные картинки окружающего. Гром гремел оглушительно.

Таллури хотела было отправиться на поиски господина Нэчи, ей было бы намного спокойнее рядом с ним, но после вчерашних событий она ни за что не решилась бы. Как сожалела она в эту минуту о своем безрассудном порыве! Но что было теперь поделать.

Ветер еще усилился, хотя в каждую предыдущую минуту казалось, что всё — он достиг максимально возможного, и Таллури поспешно спряталась в свою хижину, закрыв плотно двери и ставни на окнах. Стало потише. Но ненамного и ненадолго. Стихия разбушевалась так, что Таллури уже сомневалась, защитит ли ее жилище? Кажется, пора было подумать о том, что она предпримет, если ураган сорвет дрожащую крышу, которая, к слову сказать, уже протекла, и не хватало мисок (да их и было — то всего три), чтобы подставить под стучавшие об пол капли.

Но по-настоящему страшно стало еще через несколько минут, когда от удара ветра распахнулась и ударилась о косяк дверь, повиснув на одной петле, а влетевший внутрь вихрь осыпал ее песком, дождем и мокрыми листьями. Тогда Таллури просто забилась в угол, натянув на голову покрывало, готовая расплакаться от ужаса и беспомощности.

Телепатема господину Нэчи: «Помогите, мне страшно!» — получилась нечаянно, Таллури просто не проконтролировала себя. Она «забрала» бы телепатему обратно, да только этого не сделаешь никак. Впрочем, в первый их день в Заповеднике он сам разрешил обращаться к нему мысленно, да к тому же теперь ей было не до приличий.

Ураганный ветер, срывая солому, проносился над крышей, но казалось — над самой головой Таллури. Свист стоял такой, что она не услышала, как господин Нэчи ворвался в ее хижину. Но он именно ворвался — так энергичны и порывисты были его движения. Он подхватил ее, завернутую в покрывало, на руки и прижал к себе, повторяя:

— Ты испугалась, детка, бедная. А я оказался так далеко! Не бойся, гроза уходит. Уже уходит: здесь они коротки. Всё хорошо. Я должен был предупредить тебя и научить, как спрятаться. Ну, прости, зверек, прости, — и баюкал, как ребенка. — Хотел порадовать тебя: ходил в лес и, смотри, что принес!

Словно послушная его словам, буря действительно стала стихать так же стремительно, как разразилась. Видимо, таковы были здешние грозы, мощные, но недолговременные. Успокоенная, Таллури высвободила из покрывала руку и взяла то, что господин Нэчи протягивал ей, — цветущий торнахо!

Багряный бутон на высоком тугом стебле распространял дивный аромат. Цветущий торнахо был прекрасен: семь нежных лепестков, чуть более темных у основания и светлеющих к острым краешкам, только-только начали раскрываться, и в темноте было видно, что изнутри они светятся. Бутон светился, будто меж лепестков был зажжен крохотный светильник!

Где-то по пути господин Нэчи прихватил кувшин с широким горлом, и они вышли подставить его под последние стекающие с крыши ручейки. Наполнив кувшин свежей водой, поставили туда сияющий торнахо. Убедившись, что Таллури успокоилась, и поправив сбитую дверь и крышу, господин Нэчи ушел, сообщив уже от двери:

— После урагана приходят холодные ветра, — он задумался на мгновение. — В этом году что-то раньше обычного. Надо собираться в обратный путь, детка.

* * *

Университет, друзья…

Все прежние заботы — учеба, работа, общение не трогали сердце, как прежде. День за днем, с утра и до вечера, Таллури «проживала» свои каникулы в заповеднике «Срединные Острова»: теплое, чуть соленое озеро, поляна бабочек, цветущий торнахо, город Звездных гостей, их величественный храм и Статуи… И что-то еще, что постоянно присутствовало в этих воспоминаниях. Что?.. Господин Джатанга-Нэчи — командующий императорским Особым корпусом, альв-полукровка, аристократ, «жрец войны». Ее невозмутимый общественный покровитель и тот, кто называет ее «детка» и «зверек»…

Куда было ей теперь деться от этих глаз цвета штормового моря, от шрамов во всю скулу, от его пальцев, прикасавшихся к ее губам? А от цветка торнахо, который Таллури привезла с собой, и теперь плыл и плыл по комнате изысканный аромат, до боли знакомый и родной.

Таллури приходила с работы или учебы и ложилась лицом к стене. Чтобы уснуть, а может — просто чтобы никто не трогал: так легче было переносить боль, заполнившую не то что душу, а всё ее существо — мысли, сердце, зрение, слух, осязание… Иногда она доставала его портрет, сделанный некогда чуткой рукой Эннеи: сумрачный взгляд, летящий излом брови, сжатые, словно от боли, губы. Всматривалась, чтобы снова и снова спросить его и себя: «Кто ты? Зачем ты пришел в мое сердце?» Но «отпусти» не говорила. Нет, не говорила.

С портретом в руке ее как-то застала Рамичи. Молчала весь вечер, но под конец не выдержала:

— Он вдовец и военный.

— Знаю. И больше того знаю.

— Он дал обет безбрачия, Таллури.

— У меня нет надежды. И это знаю.

— Таллури, есть еще одно. Даже если по какой-то невероятной причине с него снимут обет, а он должен для начала и сам того захотеть, есть непреодолимое препятствие — слишком большая разница у вас в возрасте. По нашим законам он не может быть старше тебя более чем на двенадцать лет, а он старше — на семнадцать. Это непреодолимо!

— Рамичи, о чем ты? Я не знаю никаких законов и знать не хочу. Но проблема совсем в другом.

— Да в чем же еще, о Единый?

— Я для него — ничто. Ребенок. Зверек. Пустое место.

— Сумасшедшая! Сходи к Энгиусу. Он вразумит тебя.

К Энгиусу? Конечно, к Энгиусу! Как это она ни разу не вспомнила про опекуна-наставника? А ведь он обещал ей по крайней мере, еще одну, последнюю встречу. Самое время использовать ее.

Ответ на ее телепатему-просьбу пришел странный: «Чем быстрее, тем лучше. Они уже рядом». Таллури собралась быстро. И Климий с латуфой не отказал.

— Да что с тобой такое? — спросил он, когда они оторвались от земли.

— М-м?.. — Таллури не поняла его.

— Ты не ответила мне. Я спросил насчет твоего традиционного круга над Городом. Сделаем? Время есть.

— Зачем? — рассеянно спросила она.

— Так, — заключил Климий, — что-то совсем небывалое. Ладно, не хочешь — не говори.

Она и не говорила. Промолчала всю дорогу: и когда они летели над Трассой, и когда Климий по памяти снизился в нужном месте, и когда он что-то говорил насчет того, что отпускать ее в таком состоянии опасно. Она толком не слушала его. И очень удивилась, обнаружив его в лесу у себя за спиной:

— Ты зачем идешь за мной?

Климий посмотрел на нее как на больную и терпеливо объяснил:

— Я «спросил» Энгиуса, могу ли проводить тебя до его пещеры. Он «ответил»: «Поспешите». Я и тебя спрашивал. Ты сказала: «Мне все равно».

— Не помню, — она безучастно пожала плечами. — Впрочем, как хочешь. У меня не получается дозваться Ечи, так что добираться долго и ночевать придется в лесу. В темноте по тропе наверх мне не пройти. Провожай.

Ночлег Климий устроил сам. Таллури сидела на земле, поджав и обхватив колени, и апатично смотрела, как он собирает большие ветви для шалаша. Потом смотрела, как он заготавливает сушняк для костра, с запасом. Потом — как он стелет плащи под пологом устроенного шалаша. Всё, что он делал, не казалось ей таким уж необходимым и даже немного беспокоило. Ей подумалось, что будь она сейчас одна то просто легла бы под ветвистое дерево, закутавшись в плащ, и молча, без помех, думала бы о господине Нэчи. А Климий создавал суету и отвлекал. Но он был так добр, что сердиться на него совсем не хотелось.

Он пригласил ее перебраться в шалаш, где у входа уже потрескивал небольшой костерок. Таллури переместилась на расстеленный им плащ и легла на бок, поглядывая на рыжие язычки пламени сквозь полуприкрытые веки. Впрочем, спать не хотелось вовсе. Просто надо было лежать вот так без движения, чтобы сердце не переполнялось мыслями о господине командующем, называющем ее деткой, аристократе со шрамами на скуле, альве с глазами цвета… Не двигаться, чтобы сердце могло удержаться на своем месте.

— …и, конечно, уедут. Да я уже свыкся с этой мыслью, — донеслись до нее слова Климия.

— С какой мыслью? — заинтересовалась Таллури.

— Что они уедут, — удивленно посмотрел на нее Климий. — Кто?

Климий посмотрел на нее странно.

— Ты знаешь, — с обидой произнес он, — если ты не хочешь слушать, не слушай. И незачем будет переспрашивать.

— Ли-и-им, — она просящее потянула его за рукав. — Повтори, пожалуйста, что ты рассказывал. Что-то про брата?

— Что-то про брата, — буркнул Климий.

Таллури стало жалко, что он тратил время на беседу, а она не слушала. Она придвинулась и ткнулась лбом в его колено:

— Лим, я поняла, брат уедет, когда женится на Рамичи. Так?

— Ну, так, — Климий оттаивал.

— Видишь, я только в конце отвлеклась, — слукавила Таллури. — Нэф уедет, а я останусь. Мне-то ты тоже брат?

Климий промолчал. Тогда Таллури захотелось его расшевелить, и она принялась «бодать» его колено. Но Климий, как назло, оставался серьезен. И пришлось болтать о том о сем — ни о чем, лишь бы он не дулся.

Она помянула давнишний разговор с Рамичи, когда подружка искренне мечтала не только выйти замуж за Нэфетиса, но и поженить Климия и Таллури.

— Ей это казалось очень удачной затеей, — Таллури улыбнулась Климию, мол: «Представляешь?»

Он никак не отреагировал, и Таллури вздохнула. «Ему неприятно», — подумала она и, как бы оправдываясь, добавила:

— Не сердись. Рамичи — такая фантазерка. Ей пришло в голову, что ты влюблен в меня. Ну, не смешная ли мысль?

— Отчего же смешная? — вдруг холодно поинтересовался Климий.

Она оторопело замолчала. Не желая верить, спросила:

— Ты хочешь сказать, прости, пожалуйста, что мог бы быть влюблен в меня?

— Мог бы? — он печально усмехнулся. — Я люблю тебя, Таллури.

Он сказал это так, что не было нужды уточнять и переспрашивать: «Как брат? Как старший друг?» Он сказал это так, что оглушил ее, хотя произнес свои слова очень тихо. Он сказал это — и весь последний год их отношений предстал перед ней совершенно в ином свете. В каком же ослеплении она пребывала все это время, что чувства такого близкого человека оказались сокрыты от нее!

Да что с того, вдруг переменился ход ее мыслей, что с того — знай она раньше о его чувствах или нет! Изменилось бы ее сердце?! Нет. Она не могла разделить чувства Климия. Ей просто стало бы намного раньше также тяжело, как было в эту минуту. Она будто лишилась чего-то очень ценного и надежного.

— Что ж ты молчишь? — осторожно спросил Климий. — Я не так должен был сказать тебе об этом? Прости, конечно, не так.

— Все равно как, — она заговорила принужденно, не желая дальнейшего объяснения, но уже не в силах его избежать. — У меня был старший друг. Брат! Брат, в котором я так нуждалась. Не перебивай, Климий, мне нелегко даются эти слова. Теперь брата у меня нет. Эта потеря уже постигала меня, и тем мне больнее. Итак, у меня нет брата. Зато есть жених, который мне не нужен.

Климий побледнел. И она заторопилась объяснить еще:

— Нет… прости… нетак. Всё спуталось. Ты-то мненужен! Очень-очень нужен! Но не так, как себя предлагаешь, не в этой роли. О, Бог Единый! Не знаю, как сказать. То, чего ты ждешь от меня, я не смогу тебе дать. Во мне нет этого чувства для тебя. Сейчас — нет. А будет ли? Не могу обещать.

— Я умею ждать. А пока — буду братом, другом. Кем хочешь, по-прежнему, — он неожиданно склонился к ее руке, взял в свою и порывисто поцеловал в открытую ладонь.

Тогда она разозлилась на него, отдернула руку и закричала:

— Как же теперь — братом и другом? Ну, как?! После того, как ты сказал о любви? Ты же сам не примешь «просто дружбы». Не примешь и не простишь! Что мне теперь делать? «По-прежнему» — невозможно, Климий! Для меня — невозможно.

Он не обиделся:

— Для меня — возможно.

— А я не могу! Я теперь «вижу» твои чувства. Прости, что раньше не догадывалась о них. Но теперь-то «вижу»! И отныне всегда буду знать о твоем ожидании, твоем зове! Как при этом — просто дружить?!

— Прооралась? Сумасшедшая, — он по-прежнему говорил, не раздражаясь, хотя она уже кричала на него. Сам себе, будто удивляясь, заметил: — Оба вы сумасшедшие. Один под стать другому.

— Оба?..

— Да. Ты и господин Джатанга-Нэчи. Оба — сумасшедшие. И я все знаю.

Услышать имя того, о ком она последнее время думала непрестанно, было подобно удару грома посреди ясного неба.

— Лим, ты зачем… почему… о нем?

— Почему о нем? О ком же еще? Ты ведь о нем думаешь все последнее время. Разве нет? — он вглядывался какое-то время в почти угасший костер. Потом подбросил в угли пару веток и, когда они разгорелись, продолжил: — Помнишь наш с ним конфликт в розовой лагуне? Конечно, помнишь. Ты не спрашивала никогда, что у нас с ним произошло.

— Ты не ответил бы.

— Тогда — нет. Сейчас — самое время. Думаю, ты имеешь право знать, — Климий говорил решительно, словно боялся передумать. — Господин командующий, как видно, человек опытный во всех отношениях. И сразу заметил то, что невероятным образом так долго ускользало от тебя: что я влюблен по уши. Можешь не отводить глаз, я не стесняюсь своего чувства. Так вот, он это сразу заметил. А заметив, счел необходимым сделать мне такое замечание: что, мол, хороший ты парень, Климий Отбант, и достоин самых нежных чувств девушки. Да только не этой — не Таллури нид-Энгиус. Так он сказал. Я, само собой, вызывающе поинтересовался, с чего он это взял? И по какому праву? И все такое. Он усмехнулся: «Не все ли равно? Например, по праву общественного покровителя». Я ему на это возразил, что общественный покровитель не имеет права вмешиваться в личные дела подопечных. Он опять усмехнулся: «В ее личные дела я и не вмешиваюсь. Я вмешиваюсь в твои». Я ему еще с три короба наговорил бы, так был возмущен. Да только он, не повышая голоса, сказал, что был в Дельфах, у пифии, и многое о тебе знает. И то, что он о тебе знает, лишает меня каких бы то ни было прав на тебя. А дельфийская прорицательница, пифия, — это серьезно. Такими вещами не шутят.

— Где он был? — вопросов в голове Таллури было так много, что она не смогла выбрать удачный.

— Дельфы — древний город. Настолько древний, что ученые до сих пор спорят о времени его возникновения. Он не в Атлантиде. Попасть туда невероятно сложно: специальные разрешения, сопроводительные письма из Храма, да и фи— нанесшая сторона — не последнее. В общем, простому смертному — почти невозможно. Но, как видно, не для господина Джатанга-Нэчи, раз он лично побывал у пифии, главной прорицательницы во всем мире.

— И эта пифия… она говорила с ним обо мне?

— Я не знаю, о чем она говорила с ним. Он сказал лишь, что знает от нее нечто важное о тебе. Это «нечто» лишает меня надежды, и с этим фактом мне придется смириться. Я не обещал.

— Эту часть разговора я, кажется, застала.

— Может быть, не помню, я был слишком взволнован. Еще он сказал одну очень важную вещь. Пифия ли ему это сказала, сам ли он способен заглянуть в будущее… — Климий вдруг рассеянно умолк.

— Говори же!

— А? Да-да. Дело в том, он сказал, что в будущих наших воплощениях, в двух или трех жизнях, не больше, я заполучу тебя. Так он выразился — «заполучу». Я даже «вспомню» твое прозвище — Зверек. Оно всплывет из глубин памяти, и однажды именно я назову тебя этим смешным именем и смогу подарить тебе всю свою любовь и нежность… — он низко опустил голову, борясь с собой.

— И?..

— В двух или трех инкарнациях ты станешь моей. Но всегда — ненадолго. И сказал, что я так устану тебя терять, что наконец откажусь от тебя и в следующем же воплощении просто не узнаю — круг замкнется, отношения будут исчерпаны, — он глубоко вздохнул, будто их отношения уже исчерпались. — Сегодня я заранее знал, что ты мне ответишь, но о своей любви не сказать не мог. Не мог и всё. Хотя предчувствовал твой отказ — мою первую потерю. Также не могу умолчать о странном прорицании господина Джатанга-Нэчи: ты никогда не будешь со мной счастлива. Никогда. Как бы я ни старался.

— Почему? — парадоксальным образом Таллури стало обидно за Климия.

— Потому что нежность, забота и любовь Климия Отбанта — это, может быть, и прекрасно, но совершенно недостаточно для такой личности, как Таллури нид-Энгиус. Таллури необходимо все это, но нужно также и нечто иное, нечто большее.

— Больше, чем любовь и счастье?

— Больше, чем простые земные чувства. Он сказал, что ты — летящая, сновидящая, что ты — энергия-поток, энергия-море. Что с такими мужчинами, как я (он так сказал), ты превратишься в «не саму себя», зайдешь в тупик, заблудишься в лабиринте обыденности, пропадешь как личность.

— С кем же мне суждено счастье?

— Больше он не сказал ничего. Только предупредил меня, что если я не усмирю своих чувств… Впрочем, тут мы едва не подрались, и он легко убил бы меня на месте. Я видел, что он едва сдержался. Довольно об этом. Главное я тебе рассказал.

* * *

Конечно, Таллури до самого утра не сомкнула глаз. Климий, кажется, тоже не спал: она слышала, как он вздыхал и ворочался. На рассвете она все же впала в легкое забытье. Сквозь набегающие волны зыбкого сна ей мерещились странные звуки, плывущие из глубины леса, — то ли хрипы, то ли тяжелое дыхание, то ли треск ломаемых сучьев. Таллури, не просыпаясь, силилась «увидеть» это странное, но ничего не получалось.

Вздрогнув, проснулась, как от толчка в плечо: у входа в их шалаш безмолвно стоял человек — в плаще до земли и в надвинутом на самые глаза капюшоне. В ту же секунду проснулся и Климий:

— Кто вы?

— Лим, я знаю, — ответила за незнакомца Таллури. — Это монах Илг, помощник Энгиуса. Верно? — обратилась она к человеку в плаще.

Тот кивнул, затем шепотом, оглядываясь на лес, проговорил:

— Энгиус сказал: «Возвращайтесь. Встреча невозможна». Едва прозвучали последние слова, он отступил назад, почти мгновенно «растаяв» в предрассветном тумане.

— Э-э?.. — спохватился Климий. — Что случилось?

Из тумана приглушенно донеслось:

— Твари.

Климий обернулся к Таллури:

— Ты что — нибудь поняла?

— Поняла. Ящеры — мутанты добрались до этой горной гряды. Энгиус, скорее всего, ушел. Впрочем, может, и нет, лишь предупреждает об опасности. Я проверю его пещеру.

— Ты пойдешь туда?! — воскликнул Климий. — Ты с ума сошла! После такого предупреждения!

— Я не зову тебя с собой. Энгиус вполне мог остаться, он же ничего о себе не сообщил. И закрыт для телепатического общения. А я имею право на последнюю встречу. Пойду. А ты возвращайся.

— Я не отпущу тебя одну.

— Лим, мне одной даже легче будет пройти, я «закроюсь» от внимания живых существ, меня Энгиус научил.

— Может, и так, — пробормотал расстроенный Климий. — Я «закрываться» так и не научился. Что же делать мне?

— Возвращайся к Трассе. А лучше — в Университет. Я «позову», если что, договорились?

Они не упоминали о вчерашнем разговоре в это тревожное утро. Но Климий вдруг взял Таллури за руку, склонился и поцеловал ее в открытую ладонь, и Таллури поняла, что он не намерен забывать вчерашний вечер.

Быстро, пока Климий не передумал и не собрался идти с ней, Таллури ушла вверх по тропе.

До пещеры она добралась даже быстрее, чем предполагала. Отдышавшись, огляделась: пусто. «Просканировала» пещеру и всю площадку вокруг — пусто. Пусто было и на той части тропы, что неприметно уходила за площадку, дальше, на неведомый ей перевал.

Внутри пещеры всё было странно. Соломенный тюфяк сдвинут неаккуратно в сторону со своего обычного места, опрокинута большая чаша с водой, а огромная ветка, догоравшая, как видно, последней в костре, была явно оставлена без присмотра: обугленный конец не был придвинут к центру кострища, как Энгиус обычно делал, а выдавался далеко за его край. Всё говорило о том, что жилище было покинуто хозяином наспех, если не сказать — экстренно.

«Надо возвращаться, — устало подумала Таллури. — Энгиус сюда не вернется». Сознание ее было напряжено, она постоянно прислушивалась к окружающему пространству, продолжая «сканировать» его. Но все же некоторое время посидела в пещере своего опекуна, прощаясь с ней и заочно с ее хозяином. Нехотя встала, чтобы уйти.

И вдруг за спиной послышались странные звуки — то ли шуршание, то ли скрежет. Таллури стремительно оглянулась и оторопела: в темном углу пещеры, там, где бил родник, из-за груды камней выглядывали три змееподобные головы величиной с кулак взрослого мужчины, увенчанные шишкастыми наростами. Три пасти, полные мелких острых зубов, были приоткрыты и, явно голодные, истекали слюной.

«Звероящеры! — ошеломленно поняла Таллури. — Да как же это?! Я же «сканировала»! — и тут же догадалась: — Это детеныши зверей, подвергавшихся облучению и выживших, а значит, они могли приобрести исключительные защитные свойства!» Мутанты вполне могли обладать сверхчувствительностью и умением «прятаться» от сенситивных людей — новая форма приспособительных реакций.

Надо было срочно уходить. Убегать! Но она понимала: обнаружь она страх, эти твари тут же бросятся на нее. И она стала медленно отступать назад, к входу пещеры и дальше — по площадке, не поворачиваясь к ящерам спиной и «очертив» вокруг себя охранительное пространство. Это пока по— могало: то ли детеныши были глупы, то ли страх Таллури еще не превысил ее защитных сил. Шанс на спасение был.

Но, выбравшись на открытое пространство перед пещерой, она с ужасом поняла, что надежды на спасение у нее практически нет: прямо перед ней, заслоняя огромной тушей проход к тропе, ведущей вниз, в спасительный лес, стояла немыслимых размеров самка звероящера. Отвратительное чешуйчатое тело с кожистыми перепончатыми крыльями, когтистые лапы, злобно скребущие дёрн, пыхтение и смрад, идущие из желтозубой пасти, — мать детенышей была ужасна.

Холодный пот мгновенно пропитал тунику, и она прилипла к спине, холодя и без того дрожащее от страха тело. Таллури огляделась — отступать можно было только к перевалу. Но она совсем не знала этого пути! Знала лишь (и Энгиус неоднократно предупреждал), что это невероятно опасный путь — узкая полоска каменистой, постоянно осыпающейся тропы по самой кромке скалы. Оступишься — улетишь в пропасть, глубина которой вовсе не для левитации слабой перепуганной девушки. Но другого-то пути не было!

Самка надвигалась, шипя и плюясь отвратительной, вонючей и липкой слюной. Таллури отступала к тропе на перевал — шаг за шагом, руки напряженно выставлены вперед: «Стоять, тварь!» Звероящер наступал медленно. Но наступал. Лапы ухали о землю, будто вколачивались в грунт тяжеловесные столбы. Взметая вверх песок вперемешку с выдранной травой, то справа, то слева от чешуйчатых боков бил по земле огромный мясистый хвост с острой роговой нашлепкой на конце. Если этот «бич» пройдется по телу, он может запросто перебить позвоночник, переломать ноги.

Сил оставалось все меньше. Таллури постепенно теряла самообладание. Она тяжело дышала и чуть не плакала от страха. Продержаться бы еще минут пять — и она успела бы уйти по тропе на перевал. Тропа узка для этой здоровой туши.

Ужасная мысль вдруг окончательно обессилила ее: уйти по тропе? Да ведь чудовище крылато — значит, может просто подлететь и сбить ее в пропасть! Что она могла сделать? Телепатемы о ее беде давно уже были «отправлены» во все части пространства, Таллури буквально вопила о помощи, но кто ее мог услышать, а тем более — успеть?

Руки Таллури сами собой стали опускаться, по щекам текли слезы бессилия. Омерзительная кожистая туша, заурчав от предвкушения добычи, сделала несколько быстрых шагов вперед, вплотную приблизившись к охранительному полю Таллури. Из-за мамашиной спины жадно выглядывали выбравшиеся из пещеры еще бескрылые детеныши. Их оказалось всего два: первый, как и положено от природы, с одной головой, второй — двухголовый мутант.

Таллури уже стояла на самом краю обрыва. Сердце колотилось так, что причиняло боль. Теперь лишь одна мысль билась в сознании: хватит ли у нее душевных сил самой броситься в пропасть, чтобы не быть разодранной на части клыками злобных тварей? Страх отобрал последние силы, и защитное поле ослабело настолько, что пару раз хвост ящера со свистом пронесся на уровне ее лодыжек. Один раз Таллури отпрыгнула, но второй — оказалась не так ловка от подступившей слабости, и костяной кончик хвоста прошелся сразу по обеим ногам и рассек мышцы. Потекла кровь, и ее запах взбудоражил детенышей.

Слуха Таллури вдруг коснулся далекий рокот. Или гудение. «Гроза?» — почти безразлично подумалось ей. Раненые ноги подгибались.

Гудение стремительно приближалось, и через мгновение не осталось сомнений, что это была машина. Боясь отвести взгляд от ящеров, боковым зрением Таллури уловила знакомый силуэт — «Торнадо». О, Единый, конечно, «Торнадо»! Вимана господина Джатанга-Нэчи!

На мгновение, правда, она испугалась того, что вимана командующего на этой крошечной площадке приземлиться не сможет. Но лишь на мгновение. Ведь он «услышал» ее и прилетел, он рядом! А значит, все будет хорошо!

И тут же из динамика машины, усиленный аппаратурой раздался его напряженный и чуть хрипловатый, но уверенный (такой знакомый и родной!) голос:

— Пригнись!

Она мгновенно бросилась на землю. И в ту же секунду из носовой части виманы вырвался белый луч, резанув по чешуйчатому телу звероящера. Раздался ужасный вой, визг, запахло паленым. Ящер дернулся, рванул вверх, захлопав огромными, как паруса, жесткими крыльями, но было поздно — луч продолжал безжалостно бить по зверю, пока не рассек на части. С самкой было кончено. Детеныши притаились за валунами.

Гоподин Нэчи подвел виману близко к краю скалы, на которой из последних сил держалась Таллури. Машина почти недвижно висела в воздухе, подставив борт — боковой люк был открыт настежь. Двигатель работал на пределе.

— Запрыгивай! — раздался новый приказ из динамика. Теперь она видела господина Нэчи через открытый люк — крепкие руки на штурвале, глубоко, до самых губ надвинут шлем — в полуобороте к ней, он ждал.

Таллури еле поднялась на израненных ногах и подобралась как можно ближе к обрыву. До люка виманы тем не менее оставалось изрядное расстояние. Она сильно колебалась.

«Я не смогу подвести машину ближе, — тут же откликнулся он. — Постарайся прыгнуть, по тропе из леса идут новые твари».

«Но как? Здесь же на два прыжка!»

«Левитируй!»

«Нет сил…»

«Левитируй!!! — и мягче: — У тебя получится, детка».

Из последних сил, со всего отчаяния, Таллури оттолкнулась от каменистого уступа и прыгнула, вытянув руки вперед, как под водой… «Вода… море… Рра, белый дельфин…» — мгновенно пронеслось в сознании. Время сжалось пружиной, туго сконцентрировав в себе оставшиеся силы, пространство пластично потекло, меняясь под действием невесть откуда взявшейся энергии левитации — Таллури «длила» прыжок— полет, — еще, еще немного, вперед, вопреки законам земного притяжения, вопреки пропасти под ногами, вопреки лязгнувшим за ее спиной жадным пастям.

Левитация закончилась, едва ее руки уцепились за обод люка. Тело тут же обвисло, «вспомнив» про свой вес, Таллури больно ударилась и обожглась бедром о выступающий раскаленный край виманы. От боли ладони разжались, еще мгновение — и она сорвалась бы вниз, но ее уже ждали руки господина Нэчи.

Оставив управление машины автоматике, он рывком выхватил Таллури из проема люка, как некогда поймал ее, падающую с трапа. Резкое движение бросило их обоих внутрь виманы. Он опрокинулся на спину между сиденьями, Таллури упала на него сверху, оцарапав щеку о жесткие ремни его униформы, и, спасенная, потеряла сознание…

* * *

Очнулась Таллури не сразу. Постепенно приходя в себя, осознала, что «Торнадо» по-прежнему летит на автоматическом управлении, а сама она лежит на руках господина Джатанга— Нэчи.

Она не открыла глаз сразу, а продолжала некоторое время лежать тихо, впитывая все оттенки своих ощущений: сильный обхват его рук, запахи (амуниции, торнахо, крови, пластика машины), дыхание и ровный стук его сердца — она была крепко прижата к его груди.

Вздохнула, не открывая глаз, и он тут же шепотом отозвался:

— Все позади, детка, все позади. Я успел. На этот раз успел — ты жива.

Она распахнула глаза и тут же встретила его взгляд… Взмах его невероятных ресниц, улыбка — и Таллури не смогла сдержать себя. Она обхватила господина Нэчи за шею, задыхаясь от собственной смелости. Он не сопротивлялся, только неуверенно выговорил, словно объясняя что-то себе самому:

— Ничего, ничего. Так бывает. От пережитого стресса и благодарности за спасение.

Тогда Таллури пригнула к себе его голову (прядь черных волос упала ей на лицо) и прижалась губами к его губам.

«Да, я глупая девчонка, никчемная и неинтересная для вас даже в качестве наложницы, господин командующий Особым корпусом! Но признайте хотя бы, а большего мне и не надо, что я имею право на свои чувства к вам, на эту вот ненужную вам любовь! Да, я люблю вас, господин Джатанга-Нэчи. Просто признайте мое право на это, больше ничего!»

И вдруг у нее внутри все замерло: его губы ответили! Ответили горячо, чувственно, нетерпеливо! И она прижалась к нему, замирая от неслыханного, немыслимого счастья. Но в следующую же секунду он будто опомнился — оторвал ее от себя, встряхнул за плечи, пророкотав прямо в лицо:

— Что ты делаешь?!

Он не назвал ее по имени и не сказал «детка», и голос его был пугающе бесцветен и глух — она ошиблась, поверив его губам. Ошиблась! Как все ужасно!

Самое простое, логичное и всё решающее, что могло бы теперь произойти, это если бы господин Джатанга-Нэчи — командующий Особым корпусом, альв, аристократ — открыл бы люк виманы и своими собственными руками выбросил бы ее за борт. Как выбрасывают надоевшую вещь. Но он просто оставил ее, дрожащую, на заднем сиденье и молча пересел вперед, к штурвалу.

Дальнейшее воспринималось словно в тумане. Какое-то время, а может быть, и довольно долго (Таллури не осознавала реальности) вимана «Торнадо» неслась под самыми облаками к Городу. К Городу ли? Таллури смотрела в окно, болезненно вглядываясь в пейзаж, проносившийся мимо, и не узнавала ничего. Она и не хотела ничего — ни узнавать, ни понимать, ни думать о том, что будет дальше. Ею овладело полное безразличие.

Таллури пришла в себя, когда вимана пошла на снижение. Приземлились в незнакомом месте, довольно пустынном и безлюдном, на поляне посреди леса. Лишь небольшой храм высился на опушке.

Господин Нэчи покинул виману, не сказав ей ни слова. Значит, ей следовало ждать.

Через некоторое время он вернулся в сопровождении двух жрецов в зеленых хитонах, что-то объясняя им на ходу. Подойдя, распахнул люк, где сидела Таллури, и жрецы принялись деловито осматривать ее израненные ноги, трогали запястье, проверяя пульс, заглядывали в зрачки через кристаллические линзы. Заключили:

— Угрозы жизни нет. Но девушку следует оставить у нас на несколько дней: раны, нанесенные дикими животными, вы знаете, господин командующий, опасны внезапным воспалением.

Он кивнул. И жрецы увели ее, беспомощную и растерянную, прочь от виманы.

Ее раны промыли настоями трав, перебинтовали, дали напиться каких-то горьких отваров и подслащенного молока и наконец оставили одну в комнате с зеленой занавесью вместо двери. В коридоре, по другую сторону занавеси, кто-то долго ходил и шепотом переговаривался, потом пронесли стонущего больного, и за ним прошла целая толпа жрецов-медиков, бросая длиннополые тени на занавесь. И все стихло.

Таллури не могла больше лежать. Она провела здесь несколько часов и больше находиться здесь не хотела. Единственное, чего ей хотелось, — уйти куда угодно, например в лес, и идти долго-долго, бесконечно, пока не иссякнут силы. Тогда она просто ляжет в траву и умрет.

Покинуть обитель жрецов-медиков оказалось несложно. Никто и не думал ее задерживать. На улице она огляделась. Наступил вечер. Луны не было видно. В сгустившихся сумерках лес стоял неприветливой стеной, от ночного ветра раскачивались кроны, и где-то ухала ночная птица. Еле переставляя разболевшиеся ноги, Таллури бездумно двинулась в сторону деревьев.

Через несколько шагов в темноте обозначился силуэт машины. «Вимана», — вяло отметила про себя Таллури. И, лишь подойдя ближе, вздрогнула — «Торнадо». Черный корпус сливался с теменью ночи, бортовые огни были погашены. «Торнадо» будто уснул на стоянке, но Таллури вдруг несомненно поняла: хозяин виманы сидит сейчас за штурвалом. И ждет ее.

Она приблизилась почти вплотную к лобовому стеклу — господин Нэчи смотрел на нее из-за штурвала — и положила на стекло раскрытую ладонь:

«Я не жалею ни о том, что сказала, ни о том, что целовала вас, господин командующий. Готова повторить это еще и еще: я люблю вас!»

«Я знал, что ты не останешься здесь, маленький дикий зверек. Я ждал тебя».

Дверь люка с шипением отъехала в сторону. Таллури обошла виману и устроилась на сиденье рядом с пилотом.

* * *

Где-то в глубине огромных помещений вскрикнул и захлопал крыльями Руах. В доме было тихо и темно. Но Таллури больше не боялась этого дома.

Господин Нэчи усадил ее в свое кресло с подлокотниками в виде крыльев грифона, укрыл теплым пледом, налил себе вина в чашу и уселся прямо на пол у ее ног.

— Выслушай меня, детка. Я принял важное решение.

Он замолчал и молчал долго, время от времени делая глотки из чаши, низко склонив голову. А когда заговорил, Таллури не первый раз отметила про себя, как глубок и красив его голос.

— Много лет назад, еще до начала моего служения и женитьбы, я побывал в Дельфах. У предсказательницы-пифии. Это было незапланированное путешествие, но, как я еще тогда понял, неслучайное.

Попасть к пифии невероятно трудно, и я особо не надеялся, но всё сложилось самым благополучным образом, Судьба покровительствовала мне. Я хотел задать ей несколько вопросов о своем будущем: о служении, о браке (Виана уже была моей невестой, и день свадьбы назначен), о чем-то еще, что казалось мне важным в ту пору. Теперь даже не помню, о чем.

Пифия предрекла неожиданную для меня вещь — перемену служения. Но этого я не боялся, я же не знал, из-за какой трагедии это произойдет, и почти отмахнулся от этого предсказания, не желая знать подробности. И о служении пифия не сказала больше ни слова.

Я спросил, больше из почтения, чем из любопытства, о женщине моей судьбы, полагая услышать несколько приятных слов о Виане. Пифия ответила, что Случай трижды столкнет нас, прежде чем я осознаю, что люблю ее. Она повествовала в будущем времени, но пифии часто путают прошлое, настоящее и будущее, а я все время думал о Виане и все слова пифии, с большей или меньшей натяжкой, отнес на ее счет. Хотя уже тогда понимал, что не люблю Виану так, как хотел бы любить свою женщину. Так, как могу любить!

Пифия предрекла:

«Эти три раза таковы. Первый раз она упадет к тебе в руки с неба».

Виану я впервые увидел сходящей с высокой лестницы в отцовском доме — похоже на предсказание, как я решил.

Далее пифия сказала:

«Во второй раз — ты поднимешься туда, где стояла она».

Я представил себе нечто очень сложное — социальное положение Вианы по отношению ко мне: она же была из императорского рода.

И третье:

«Вы возьметесь за руки при приближении тварей».

Это я лишь запомнил. Но «расшифровал» после нашей семейной катастрофы.

Пифия умолкла, и я, поблагодарив положенным обра— зом, хотел уйти, но она, оказывается, не закончила. То, что она произнесла вслед за тем, совершенно не могло касаться Вианы. Я не знал, что и думать, но запомнил и долго хранил в памяти, чтобы полностью разгадать только в этом году.

Итак, пифия продолжила о моей женщине: какова ее энергия, ее характер, ее душа. О том, что мы можем и должны дать друг другу. О том, что или я потеряю ее в этой жизни, или — она меня, но это не беда, а всего лишь испытание — кармически мы навсегда принадлежим друг другу. А закончила парадоксом:

«Вы оба не пытайтесь обмануть Случай! Вы принадлежите друг другу, ибо она для тебя, Дит-Орис, невозможна!»

«Невозможна» — вот то последнее, что окончательно убедило меня в том, что пифия на самом деле говорит о моей женщине. Ни о какой другой! Невозможно я всегда расцениваю всего лишь как личный вызов. И первое, что должна была сделать моя женщина, — это бросить вызов мне! «Я невозможна для тебя», — это могла быть только Она. Понимаешь ли ты меня, маленький зверек?

Таллури не могла понять его до конца, поэтому покачала головой отрицательно. Он улыбнулся и посмотрел на нее так нежно, что у нее зашлось сердце.

— Слушай же, детка. Ты упала мне в руки с трапа, как с неба. Из далекой Гипербореи, после перелета, и этот полет закончился на моих руках. Ты была совсем еще юной девчушкой, но моя душа запела, едва я коснулся тебя. А твои глаза вдруг распахнулись и заглянули мне прямо в душу. В твоем еще детском и хрупком теле, как цветок в зернышке, таилась моя женщина. А я уже был, по уговору рода, женат, и уже родилась моя дочь, когда мистика нашей с тобой кармы неотвратимо начала свое действо. Нет, ты ошибаешься, я не «открывал» свое сознание специально для тебя — мы «открыты» друг для друга изначально. Ты не знала, что так бывает? Это редкостное совпадение — звездное, кармическое. Этому нельзя научить. Я «слышал» тебя постоянно, и ты «слышала» бы меня, если бы не запрещала себе. Еще я запомнил, что от тебя невозможно хорошо пахло — чем-то диким и сладким. Может быть, ягодами? Что это было?

— …шефи… — ее голос смешно сорвался, она закашлялась от смущения и повторила четче: — Ежевика.

— Ежевика, — с удовольствием повторил он. — Всё, что я тогда мог, — это лично отнести тебя в валликсу жрецов и узнать, куда вас отправляют. И еще мог запретить себе думать об этой встрече. Что и сделал. Правда, однажды, много позже, в каком-то лесу я набрел на колючий кустарник. И там были эти сизые ягоды, которые пахли тобой. Я вдохнул их щемяще нежный запах и — вспомнил тебя. Я стоял и боялся выдохнуть, чтобы вместе с запахом не исчезла и ты… Вторую нашу встречу ты должна помнить.

— Я помню, господин Нэчи, — прошептала Таллури. — Я осматривала вашу виману. Без разрешения.

— Именно, без разрешения! Ты поднялась на подиум без разрешения, — его глаза смеялись. — Детка, как же ты меня этим порадовала! Ни страха, ни нахальства — лишь безмятежная уверенность в своих действиях. Ты превратилась в цветущую девушку, и мое сердце дрогнуло: ведь я, овдовев, уже принес обеты жреца войны. Ты была для меня почти запретна! А третья наша встреча… Расскажи-ка мне о ней ты сама, детка.

— Там, в болотах. Мы с вами «сканировали» лес. И, когда приблизились твари, держались за руки, как сказала вам пифия.

— Верно. К тому моменту я уже знал, кто ты и сколько тебе лет, — из-за разницы в возрасте ты была для меня окончательно невозможна. Но парадокс: чем более ты была невозможна для меня, тем убедительнее сбывались слова пифии. И тем глубже ты входила в мое сердце. Вернее — я все тверже осознавал этот давно свершившийся факт: я люблю тебя.

Он взял ее за руку, сжал пальцы и поднес их к губам. И слова его, и касание губ были так горячи, что Таллури едва не потеряла сознание. Он продолжил:

— Во мне жила боль утраты семьи, но новое чувство, живое, обжигающее, сметающее все на своем пути, предъявляло свои права моему сердцу. Что мне было делать? Некоторое время я, глупец, боролся с собственным сердцем, запрещая себе даже думать о тебе. Зная, что ты окончила третью ступень, а мне как раз выпал черед служения общественным покровителем, я пытался обмануть Случай, поменявшись с кем-то местами. Но насмешник-Случай велел то же сделать и тебе, и твое чуткое сердечко услышало это повеление. Мы опять стояли лицом к лицу. И тогда я сдался. Остался лишь один вопрос — твои чувства ко мне.

— Я люблю вас! И тогда уже любила, — заторопилась она сказать.

— Ангел мой, — нежно отозвался он и опять прижал к своим губам ее пальцы. — Я видел это. Но я старше и опытнее, поэтому мог предположить и то, что твое чувство — лишь быстропроходящее увлечение юности.

— И вы забыли предречение пифии? — упрекнула Таллури ласково.

— Не забыл. Мне сложно объяснить. Может быть, боялся поверить? Да нет, не боялся. Требовалось сказать тебе главное: что наши законы, здешние земные законы, не позволяют нам быть вместе.

— Я знала об этом.

— Знала? Знала и… целовала меня?! Это чудо. Впрочем, все верно. Ты, детка, и не могла быть другой. Зов Судьбы превыше земных законов.

«Но что же нам делать?»

— Слушай меня. За те несколько часов, что ты провела у жрецов-медиков, я успел слетать в Город. Я побывал в приемной императора и в военной коллегии Сената. Я оставил особый рапорт — о сложении с себя обетов жреца войны и дополнительно о том, что останусь командующим Особым корпусом только при условии выхода из военной касты. Война больше не для меня.

«Так можно?!» — Так нельзя. Прецедентов не было. Или они мне неизвестны. И я не знаю, когда и как они отреагируют. Но я не имел права делать тебе предложение соединить твою судьбу с моей, прежде чем решу вопрос закона моей касты.

«А если они запретят?»

— Обет — дело судьбы человека. Это главное. Поэтому, независимо от реакции императора и Сената, я объявил себя свободным от военных обетов. А посему я волен предложить тебе все, что у меня осталось, — мою жизнь отныне и навсегда, до последнего вдоха. Должен предупредить, детка, что не знаю, что ждет меня.

— Я намерена принять ваше предложение, — Таллури потянулась к нему со всей нежностью, бесконечной нежностью, что скопилась в ее душе, и, положив ладонь на его затылок, притянула его голову к себе. Заглянула глубоко в его глаза — бездонное море покоя, надежности и мира. — Да, я согласна, конечно, согласна, господин Джатанга-Нэчи.

— Меня зовут Дит-Орис, — почти беззвучно произнес он.

— Торис, — послушно и счастливо повторила она.

— Торис? — немного удивился он, но согласился сразу: — Конечно. Только ты так назовешь меня. Только ты.

Господин Нэчи закрыл глаза, пряча отблеск блаженства, но Таллури успела его заметить. Он горячо и нетерпеливо потянул ее к себе — у Таллури закружилась голова, ее качнуло в кресле, и она бы упала, но его руки подхватили ее и приняли в свои объятия. Она сама потянулась навстречу за их первым поцелуем. Всё окончательно смешалось, мир потерял четкие очертания, и уплыли звуки… все звуки вселенной…

* * *

Высокие, будто взлетевшие парусом в небо, своды купола храма Судьбы и его белоснежные стены не были украшены ничем: ни фресок, ни картин, ни цветов. Как и положено месту, где всё должно говорить об одном — жизнью правят те неумолимые законы, которые вправе изменить лишь Еди— ный Бог, человек в этом храме не вправе отвлечься ни на что, а значит, украшения здесь неуместны. Здесь всегда тихо (все молитвы беззвучны), здесь всегда малолюдно (нечасто люди смиряются с тем, что их судьба в руках одного лишь Бога), здесь у пришедших всегда печальны глаза (сюда приходят с последним упованием).

С час назад господин Джатанга-Нэчи провел Таллури по бесконечным, слепяще — белым анфиладам. Теперь они стояли перед завесой святилища. Он крепко сжимал ладонь Таллури, молчал и смотрел на завесу, бесплотно колышущуюся в густом потоке теплого воздуха, и время от времени взглядывал на Таллури — взор его каждый раз наполнялся нежностью.

Она не понимала, зачем они здесь: ведь в брак вступить они не могут, а если бы и могли, то не сюда, не в этот храм следовало прийти, а в храм… храм… какой же? Она, оказывается, и не знала. Впрочем, не все ли теперь равно? Она доверяла господину Нэчи настолько, что пришла с ним сюда, не задумываясь ни о чем и не задавая вопросов.

В этой части храма не было совсем никого, и в вязкой тишине просторного зала казалось, что даже дрожащие в солнечном луче пылинки вот-вот замрут окончательно. Лишь по временам слышалось хлопанье крыльев: через одно окно в другое пролетали белоснежные птицы.

К ним вышел жрец. Он внимательно слушал то, о чем ему говорил военный в черном плаще, крепко державший за тонкое запястье худенькую девушку в дорогом красном платье, и пока слушал, муки жесточайших сомнений то и дело омрачали его лицо, и, казалось, профессиональная сдержанность вот-вот покинет жреца.

Таллури же то слушала, то нет, впадая в счастливую, почти блаженную рассеянность. Ей вдруг пришло на ум сегодняшнее утро, когда она буквально на несколько минут забежала в Университет — переодеться в это красное платье, подарок господина Нэчи. А еще — забрать вещи. Ей никого не хотелось видеть и ни с кем не хотелось разговаривать, но на аллее она все же наткнулась на Климия. Он увязался следом и всё говорил и говорил, о чем они и до этого уже десять раз переговорили: и о происшедшем в пещере Энгиуса, и о том, как тот спасся и теперь, пройдя ритуал «Ухода», стал наконец жрецом-затворником, о чем так долго мечтал; о ее собственном невероятном спасении и, вообще, об угрозе Атлантиде со стороны звероящеров. Таллури было не до того, она собирала в комнате свои немногочисленные вещи и «говорила» в это время с господином Нэчи:

«Мне взять все-все свои вещи?»

«Конечно, детка!»

— Таллури, я очень волновался из-за тебя!

— Лим, больше нет необходимости обсуждать это.

И одновременно:

«Торис, мне кого-нибудь предупредить, что я ухожу?»

— Я давно тебя не видел.

«Детка, ты имеешь право не сообщать о своем решении никому, но с друзьями стоит попрощаться».

— Сутки-двое, не больше, Климий. И — до свидания, я ухожу.

— Что значит — «до свидания»? Куда это «ухожу»?

«Мне объяснить ему?»

«Думаю, это будет правильно».

— Лим, я буду пока жить в доме господина Джатанга-Нэчи.

— В качестве кого, Таллури?!

«Он спрашивает, в качестве кого я буду жить у тебя, любимый? Мне все равно, но как ему лучше ответить?»

«Ответить правду: ты — моя невеста».

Она приняла это в сердце, как впитывает влагу цветок в пустыне, но «сказала» другое:

«Я сделаю ему больно, Торис. Мне жалко его».

«Жалость для мужчины унизительна. И он всё знал наперед. Я предупреждал его. Люблю тебя!»

«И я тебя, любимый!»

— В качестве невесты, Лим.

— Это… это безумие! Это невозможно!

— Лим, не говори ерунды! Не говори ничего! А объяснять я ничего не буду, прости.

«Я возвращаюсь, Торис». «Жду тебя, детка, милая».

Оставив расстроенного и растерянного Климия в своей (теперь бывшей) комнате, она убежала…

— …и это невозможно! — донеслись до нее слова жреца храма Судьбы, странно перекликающиеся и с последним возгласом Климия, и со словами дельфийской пифии.

— Мне это известно, — спокойно произнес ему в ответ господин Нэчи. — Но известно мне так же и то, что существует ритуал, известный в народе как «Ритуал двух сердец». Я слышал, что его действие так сильно, что невозможное меняется на возможное.

— Суеверие! Суеверие! — замахал жрец руками и даже отшатнулся. — Судьбу меняет лишь Бог Единый!

— Так помолись Ему, жрец! Во время ритуала и помолись, — господин Джатанга-Нэчи, проникновенно глядя жрецу прямо в глаза, вложил в его ладонь кожаный мешочек с золотом.

Лицо служителя занялось пунцом:

— Вы оказываете на меня давление! — мешочек незаметно исчез в складках его хламиды.

— М-м? Разве? — господин Нэчи задумчиво возвел глаза к бесконечно высокому куполу храма. — А пожалуй, вы правы, я оказываю давление. Простой ритуал — и вы сможете произвести полный ремонт подсобных помещений, а заодно — наполнить корзины продуктами для раздачи бедным, — и второй мешочек перекочевал вслед за первым.

— Ах, да что я упираюсь, — со вздохом пробормотал жрец себе под нос. — Меня же учили всем древним ритуалам и этому тоже. Пусть никто им не пользуется многие-многие годы, но он же продолжает существовать.

— И его никто не отменял, — тихо подсказал господин Нэчи.

— И его никто не отменял, — послушным эхом повторил жрец и вдруг хлопотливо воскликнул: — Но ведь гарантии все равно не будет!

— Не будет, — согласился его собеседник, — зато надежда укрепится. Что может быть сильнее надежды?

— О да, вы правы, — кивнул жрец и окончательно решился: — Стойте и ждите.

Ушел. Вернулась тишина. И опять залетали с места на место белые птицы.

— Торис, — шепотом окликнула Таллури.

— Что, малыш?

— Я не покажусь тебе излишне любопытной, если спрошу, что это за ритуал такой — для двух сердец?

— Последние два часа ты настораживающе нелюбопытна, — улыбнулся он. — Ты удивительно долго терпела. Так вот, по поводу ритуала. Он предназначен для тех двоих, кто в этой жизни лишен возможности стать супругами. Он связывает их жизни, чтобы любящие не потеряли друг друга в будущем воплощении, — он наклонился и нежно коснулся губами ее уха. — Старики говорят, что, видя такую любовь и верность, а кроме того — твердое намерение не расставаться, Судьба иногда и в этом воплощении меняет свой ход, и…

— …и мы могли бы пожениться и в этой жизни? — с затаенной надеждой спросила она.

— Может быть. Всегда есть надежда. Я приходил сюда несколько дней тому назад. Просто попросить жрецов помолиться за нас с тобой — простой ритуал призвания помощи и благословения Бога. Не зная о нас ничего, жрец приступил к молитве, стоя напротив завесы алтаря, но вдруг обернулся ко мне и, прервав сам себя, прошептал: «Невероятно! Одно противоречит другому: с одной стороны, ваши судьбы соединить невозможно. В этой жизни — невозможно! С другой — они УЖЕ соединены! И соединены крепче крепкого». Я нетерпеливо попросил его продолжить, а он забормотал: «Я не знаю… не знаю, как продолжить ритуал: в этом случае его части не согласуются друг с другом». Я сказал ему лишь:

«Делай свое дело, жрец, произнеси все положенные молитвы. Теперь, как, впрочем, всегда, в воле одного лишь Бога принять решение!»

По залу вдруг пошло движение — дружнее залетали птицы, появились невесть откуда музыканты и певцы, служки внесли цветы, душистые благовония, светильники. И вошли жрецы. Семь жрецов в белых одеждах и красных кушаках.

На стоящую перед алтарем пару с улыбками и песнями, под нежные звуки флейт и ритмичный, как биение сердец, стук тамбуринов, набросили гирлянду цветов — одну на двоих. Гармония плавных звуков, то протяжных и возвышенных, то радостных и окрыляющих, наполнила храм. Это привлекло людей с улицы — посмотреть на редкостное событие захотелось многим, и постепенно зал наполнился. Люди смотрели на офицера и девушку, стоящих перед алтарной завесой, с одобрением и радостным любопытством: еще бы, древний ритуал! И лица у этих двоих, несмотря ни на что, счастливые. Рядом со счастьем других находиться приятно. И всегда есть надежда — а что если Судьба расщедрится и оделит подарком и кого-нибудь из присутствующих?

Запах благовоний закружил голову, и Таллури вскоре едва могла ориентироваться в пестром смешении толпы, храмовых танцовщиц и музыкантов, служек и жрецов, постоянно переходящих с места на место и произносящих то одну молитву, то другую.

А в какой-то момент один из жрецов приблизился к ним. Он держал в руках белую птицу. Стихла музыка. Лишь постукивал, как сердце храма, как сердце ритуала, большой барабан. Под эти гулкие звуки жрец вопросил:

— Сейчас я задам вопрос, и вы ответите. Не думая, скажите первое, что придет на ум, и произнесите хором: что вы будете помнить друг о друге всегда?

— Ее характер и этот восхитительный настороженный взгляд! — сказал он.

— Его глаза, бездонные, как море, и голос — как рокот грозы! — сказала она.

Жрец разжал руки — птица взмыла вверх и описала круг над их головами.

— Принято, — заключил жрец.

— Принято! Принято! — опять заиграла музыка, и люди захлопали в ладоши.

— В другой жизни у него не будет шрамов, я бы и их запомнила, — произнесла Таллури тихо, но жрец ее услышал.

— На том месте, где сейчас шрамы, в следующей жизни, вероятнее всего, будут родинки или родимые пятна, — пояснил он.

— Я постараюсь запомнить и это, — благодарно произнесла она.

Все было сказочно красиво. Упоительно, чарующе красиво — и музыка, и свет, и мелькание белоснежных крыльев, и гирлянды цветов…

— Идем?

Отзвуки ритуала, казалось, еще не покинули зал, и только-только угомонились птицы, и еще звенели в воздухе последние ноты флейт. Таллури с удивлением перевела взгляд на господина Нэчи:

— Уже? Всё?

— Мы были здесь почти весь день. Солнце клонится к закату.

— И что…теперь?

Она вдруг испугалась на мгновение, что он скажет: «Не знаю» или «Я отвезу тебя обратно в Университет». Но он сказал, мягко улыбаясь:

— У нас с тобой праздник, детка! Пойдем-ка домой. Просто — домой. Домой…

* * *

Их домашний праздник удался на славу! Искрилось вино, сочно румянились в вазе фрукты, цветами всех форм и размеров был устлан и пол, и ниши стен, и подлокотники кресел, и столик со стеклянной столешницей. И даже странный кри— сталлический прибор на столике они украсили душистыми кистями мелких белых цветов.

Нарыдавшись (от счастья ли, от ошеломляющей ли непредсказуемости своего хозяина, а может — от страха пред неведомым, что, казалось, вечно поджидало этот дом), ушла Боэфа, и они остались вдвоем. Таллури сидела на коленях своего любимого, прижавшись к нему и обхватив за шею. Иногда чуть отодвигалась, чтобы заглянуть — нырнуть в море его глаз. Иногда он сам слегка отстранялся, чтобы еще и еще смотреть в ее лицо, проводить кончиками пальцев по ее губам или своими губами коснуться ее щеки, уха, шеи… они молчали. Им было хорошо вдвоем. Как никому и никогда! И мир был не нужен.

Ах, как не нужен, как неуместен был теперь мир!

Но он настиг их, ворвался в их пространство, пронзив счастливую тишину зала металлическим зуммером кристалла на столе — как одним безжалостным движением пронзает ледяная сталь живое горячее тело. И в первое мгновение оно не чувствует боли, лишь вздрагивает и замирает перед неотвратимостью разрушения.

Обычный зуммер обычного кристаллофона. Подойди, нажми на кнопку панели — и из динамика раздастся чей-нибудь голос, обычный человеческий голос. Сообщение. Не более того.

Но Таллури вдруг захотелось закрыть уши руками и закричать. Закричать так, чтобы перекрыть все звуки вселенной! Особенно — позывные этого прибора, чтобы закрыть своим голосом господина Нэчи. Закрыть ото всех!

Господин Нэчи обернулся на зуммер и кроваво-красный мигающий сигнал панели и нахмурился.

— Что это? — прошептала Таллури испуганно.

— Я думаю, это ответ Сената на мое прошение, — его голос оставался ровен, но уже слышались в нем предгрозовые ноты.

Сигнал изменился — усилился, зазвучал чаще, будто звал к себе приказом. Господин Нэчи неспешно ссадил Таллури с колен и поднялся с кресла. Нажал кнопку ответа:

— Я слушаю.

— Представьтесь по форме, господин Джатанга-Нэчи.

— Да, господин сенатор, — хозяин дома, видимо, узнал вызывающего по голосу. — Дит-Орис Джатанга-Нэчи, командующий Особым корпусом, слушает вас.

— Вот именно, — странно тепло отозвался голос из динамика. — Господин командующий Особым корпусом. Всё еще. И мне приятно подчеркнуть это.

— Понял вас, сенатор Геро, — господин Нэчи вздохнул и добавил: — И я рад слышать вас. Именно вас, — уточнил он.

Динамик помолчал. Через мгновение разговор возобновился.

— Господин Нэчи, для начала уточню, что мой звонок — официальный: я уполномочен передать вам решение Сената по поводу вашего рапорта. Поэтому формально обязан уточнить, нет ли рядом с вами посторонних лиц.

— Нет, посторонних рядом со мной нет, — спокойно ответил господин Нэчи и, обернувшись на мгновение, улыбнулся Таллури.

Эта улыбка немного подбодрила ее, но тревога уже крепко схватила за самое сердце. Безотчетным движением она взяла из блюда персик и сжала его. Сок потек на платье.

— Вот ответ на ваш рапорт, — продолжил господин Геро. — Сенат вынес решение удовлетворить вашу просьбу. Итак, вы можете сложить с себя обеты «жреца войны». Со всеми вытекающими из этого беспрецедентного решения следствиями относительно гражданской жизни.

— Приятная весть, — сдержанно отозвался господин Нэчи. Что-то в его голосе выдавало недоверие и готовность к неожиданному завершению сообщения.

— Мой друг, — голос сенатора резко убавил официальности и погрустнел: — Надо знать наше ведомство, а вы его знаете, значит, можете предположить, что…

— Что мне выдвинули условие, — закончил за него собеседник. — И условие непростое. Если не сказать — невыполнимое. Так?

— Судите сами. Условие действительно есть, и оно таково: на некоторое время вы остаетесь командующим Особым корпусом и возглавляете еще одну, последнюю, операцию.

— Это само по себе не пугает. Все дело, видимо, в содержании этой операции?

— Именно. Технические детали операции — повышенной секретности, поэтому сейчас все же переключитесь на персональный канал и выслушайте сообщение.

Господин Нэчи тронул мерцающий кристалл своего орихалкового обода, склонился к столешнице и замер. Сообщение, видимо, шло непосредственно в сознание, минуя слух, — в зале повисла тишина. Через некоторое время опять зазвучали позывные сенатора Геро:

— Передача сообщения прошла успешно?

— Вполне, — собеседник усмехнулся: — Там полагают, что я волшебник, или просто хотят от меня избавиться?

Сенатор хотел было что-то сказать, но поперхнулся. Откашлявшись, проговорил:

— Я знаю ваше задание. Без подробностей — речь идет об экспедиции в надвременной портал, расположенный в жерле действующего вулкана в Ледяной Стране. Так?

— Верно.

— Я полагал, с этими экспедициями покончено много лет назад. Все результаты были отрицательные. Более того, во множестве случаев — катастрофические: никто не вернулся, ни один человек! Разве есть, позволю себе задать вопрос, новые данные?

— Нет.

— Поставлены новые задачи?

— Нет.

— Разработаны новые технологии?

— Нет.

Господин Геро растерянно хмыкнул:

— У меня нет комментариев, мой друг.

— А у меня есть. — И?

— Немного дорогостоящий, но весьма изящный способ избавиться от строптивого командующего и разом от нескольких когорт преданных ему до смерти людей. Опасная компания!

Измятый персик выпал из рук Таллури и откатился в сторону — она проводила его невидящим взглядом.

— Я боялся себе в этом признаться, — голос сенатора угас. — Но все же вы отправитесь туда?

— Разумеется, раз это единственный способ получить свободу в этом лживом государстве. Что-то говорит мне: у меня есть надежда.

Последние слова их беседы Таллури не слышала. Когда мужчины закончили разговор, она подошла к господину Нэчи, обняла его со спины, прижалась щекой между лопаток и слабо шевельнула губами:

— Когда?..

Он смотрел прямо перед собой:

— Сейчас. Немедленно.

И тотчас где-то рядом забил, захлопал крыльями Руах, опустившись мрачной тенью из-под высокого потолка-купола, — боевая птица, готовая лететь куда угодно вслед за своим хозяином.

Господин Нэчи ушел почти сразу. Они едва попрощались. Он велел ей оставаться в этом доме, жить здесь всегда.

«Пока ты не вернешься?» — с мукой спросила она.

«Даже если я никогда не вернусь», — ответил он, и тогда ей стало окончательно страшно.

Этот день, во всех мельчайших подробностях, она помнила весь следующий год, полный тоски, исступленных молитв и бессонниц.

Ежедневно, с утра до вечера, она воскрешала в памяти мельчайшие подробности этого последнего дня. И более всего — самого господина Нэчи: его голос, глаза, касание его рук и губ, прощальные слова, прощальный взгляд от самой двери.

В последний момент, поддавшись странному порыву, внутреннему голосу, Таллури продела под ремень его аму— ниции на плече веточку душистых белых цветов. Он не возражал.

Пронесся через зал холодный порыв ветра, загасив почти все свечи.

И взметнулось вверх облако лепестков, будто прощальный привет с поляны бабочек.

* * *

Этот год Таллури прожила в доме вдвоем с Боэфой. Друзья звали ее вернуться в Университет, но она категорически не хотела покидать дом своего суженого. Она отчего-то была уверена, что стоит ей оставить эти стены, истает последняя, легчайшая, как сон, надежда на возвращение его хозяина. Она никому и никогда не смогла бы объяснить, отчего эта надежда вообще живет в ее сердце. Таллури не говорила о ней никому, чтобы не вспугнуть. Хранила как драгоценнейший дар, сомкнув уста, будто заперев надежду под все строжайшие замки. И теперь у улыбчивой раньше Таллури часто было такое неприступное выражение лица, что никто, даже ближайшие друзья не решались спрашивать, почему она не покидает дом господина Нэчи и не возвращается в Университет. Приняли ее решение как данность. И всё.

Таллури продолжала учиться и работать. Не просто работать, а отчаянно заполнять работой все время, почти сутками пропадая на археологических полигонах, в скриптории, библиотеке, а то и просто в гончарной мастерской: Университету всегда было нужно много разной посуды — так пусть ее будет как можно больше!

Трудиться без перерыва, без отдыха, часто без обеда, выполнять всё что угодно, самую тяжелую работу — будь то перевод наитруднейших текстов, требующих постоянного обращения к справочникам, словарям и ученым фолиантам, которые Таллури целыми грудами носила из хранилища по бесконечным лестницам, или самая грязная работа на рас— копках по отмыванию, очищению и складированию найденных объектов — лишь бы устать до изнеможения, до сбоя дыхания, до дрожания ног и рук и боли в спине, только бы не точила душу тоска по Торису.

Умаявшись до полуобморока, возвращалась домой (именно — «Домой!») и, наспех, без вкуса и интереса проглотив ужин, оставленный ей доброй Боэфой, падала в постель и проваливалась в спасительную темноту и тишину сна.

Сон был глубок, но недолог: три-четыре, реже пять часов — Таллури просыпалась, еще до рассвета, до первых голосов птиц, и — будто продолжался вчерашний день — немедленно отправлялась на работу. Именно к этому она и стремилась: длить и длить ощущение одного бесконечно продолжающегося дня, по какой-то причине разорванного на множество фрагментов.

Конечно, она виделась с подругами. Но теперь очень редко. Их девичья комната в Университете опустела. Эннея начала свое служение младшей жрицы, окончательно перебравшись в храм. При встрече с Таллури она, пожалуй, была единственной, кто не смотрел ни грустно, ни сочувственно. И Таллури была ей за это бесконечно благодарна. Лучезарный взор юной жрицы хранил то же неверие в трагедию, что и сердце Таллури.

Эннея обнимала подругу, на минуту прижимая к своей груди, потом, не выпуская из ласковых рук, отводила Таллури от себя и заглядывала ей в лицо с бесконечной любовью. Главное — Эннея никогда не задавала ей того самого ужасного вопроса, на который нет ответа: «Как ты?» Что на это можно было бы ответить? Эннея спрашивала о самых простых вещах: «А куда ты идешь?», «Ты уже обедала? Пойдешь со мной?», «Искупаемся сегодня вечером?» И умела, светло улыбаясь, молчать и за обедом, и на прогулке, и во время купания в озере. С Эннеей Таллури отдыхала душой. Жаль было, что они теперь редко видятся.

Рамичи?.. Рамичи счастливо вышла замуж за Нэфетиса, и они жили теперь в небольшом домике за Окружным каналом, в оливковой роще. Госпожа Ур-Отбант с удовольствием и ответственно исполняла обязанности хозяйки дома.

Супруги Отбанты всегда были рады Таллури. Рамичи выбегала ей навстречу, порывисто обнимала и сразу тащила в гостиную угощать и хлопотать — создавать вокруг Таллури уют. Когда Нэфетис бывал дома, он тоже ухаживал за Таллури, как мог: приносил фрукты, летом переставлял на солнечную сторону галереи ее любимое кресло с подушками и валиками, расшитыми его сестрой-рукодельницей, зимой подбрасывал в камин дров. Порой от усталости Таллури засыпала, сидя в кресле, не успев ни поужинать, ни даже умыться.

Однажды ее разбудило перешептывание Рамичи и Нэфетиса.

— …и просто укрой ее пледом, — убеждала супруга эмоциональная Рамичи, стараясь, впрочем, говорить как можно тише.

— Да она же не ужинала! — настаивал на своем Нэфетис.

— Ну и что? Что ужин? Сейчас ей нужнее и полезнее больше спать!

— Один ужин и вправду — «ничего», — Нэфетис был терпелив. — Но ты, похоже, не заметила, что Таллури ночует у нас не впервые и ни разу не ужинала. И очень похудела за последнее время.

— Да?.. — растерялась Рамичи. — Я и правда не заметила. Но… может, она хорошо обедает в Университете?

— Нет. Я специально спрашивал. Она давно уже ничего днем не ест.

— Ой, вот почему она так осунулась, — прошептала его супруга.

— Ей есть с чего осунуться. Думаю, она сильно грустит, — убежденно вздыхал Нэфетис. — Все-таки я бы разбудил ее, чтобы покормить.

Таллури завернулась, будто «закопалась», в плед поглубже и «выстроила» вокруг кресла мысленный барьер: «Пожалуйста, не трогайте меня!» И пока она дремала, свернувшись в кресле маленьким зверьком, ее не трогали.

Они были очень добры с ней, супруги Отбанты. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем — неизменно добры, приветливы и терпеливо-благожелательны. Вот если бы только Рамичи не задавала этого своего вопроса: «Ну, как ты?», заглядывая в глаза с тревожным ожиданием, — будто Таллури могла в любой момент заплакать — закричать-забиться. Если бы только Нэфетис не хлопотал над ней слишком усердно, как хлопочут, участливо и скорбно, над вдовой. Если бы только…

Да не слишком ли многого она от них хочет? Где-то через полгода после ухода господина Нэчи Таллури стала посещать супругов Ур-Отбант все реже, реже… Заметили ли они? Таллури решила не задаваться этим вопросом. Тем более что фигурка Рамичи стала заметно округлее, в ее глазах появилось мягкое отсутствующее выражение, а на губах все чаще блуждала рассеянная улыбка. И Нэфетис светился от счастья.

Таллури понимала, что, как бы сердечно друзья ее ни любили или даже — именно потому, что любили так сильно, она вносит в их дом привкус горечи, цвет грусти, нотку печали… «Незачем, незачем!» — решила Таллури. Она установила себе, что, постепенно урежая, прекратит визиты к Отбантам к концу года, когда Рамичи предстояло стать матерью.

С Климием она виделась реже всех. Дело было не в нем. Просто ей тяжело было встречать его взгляд — выжидательный, понимающий. Слишком понимающий!

Несколько раз он пробовал заводить разговор о своих неизменных чувствах. В ответ она смотрела на него невидящим взглядом, и он умолкал, расстроенный. Чем она могла ему помочь?

* * *

Бывший ведущий никогда не навещал Таллури в доме господина командующего, как порой делали другие. Но за день до того, как исполнился ровно год после ухода когорт Особого корпуса, Климий вдруг впервые пришел в этот дом. Это было так неожиданно и странно, что, увидев его на пороге, Таллури изумилась и забыла о приветствиях и лишь смотрела на него вопросительно. А он отчего-то молчал, переминался с ноги на ногу и поглядывал на Таллури едва ли не виновато.

— Да что? Что случилось? — наконец спросила она, первая не выдержав.

И что, собственно, еще могло случиться более страшного и печального, кроме потери ее любимого? Потери, в которую она до конца все же не верила. Ни за что не верила!

— Мне поручили как твоему другу и бывшему ведущему… — начал Климий и замялся.

— Ну же, — подбодрила она.

— В общем, касательно господина Джатанга-Нэчи и твоего пребывания здесь…

— Говори!

— Совет наставников Университета в курсе… твоей ситуации. Они сочувствуют тебе. Мы все сочувствуем тебе! — горячо уточнил Климий.

Он помолчал некоторое время. Молчала и она: дело было не в сочувствии друзей и наставников. Не ради этого пришел бывший ведущий. Он продолжил:

— Но факты… Завтра исполняется ровно год, как господин командующий возглавил последнюю операцию Особого корпуса. Характер операции и обстоятельства дела таковы, так мне велели передать, что год — исчерпывающий срок, отпущенный для заключений и выводов: операция не удалась, и ее участники… — он судорожно сглотнул.

— Ее участники?.. — холодея прошептала она.

— В общем, ее участники… прости… погибли.

— Есть точные данные или таковы формальные выводы Сената? — все же уточнила она помертвелыми губами.

— Данных нет! — поспешно уверил Климий, будто для выводов Сената это имело значение. — Ни данных, ни сообщений, ни вернувшихся. Надвременной портал принял когорту или две, это мне неизвестно, Особого корпуса и закрылся. Никаких сигналов. Но Сенат отпустил срок в один год — ожидание и все такое. Год истек.

Таллури ничего на это не ответила — сердце разделилось надвое, как со звоном разлетелась бы чаша, ударившись о каменный пол. Одна половина сердца пыталась принять эту горестную весть, согласиться с рассудком — мол, да, истекли все сроки. Но другая половина сердца кричала: «Нет! Такого не может быть! Он жив. Непременно жив. Просто не может выбраться». Она верила в это. Хотела верить и — верила. И жила этой верой.

— Таллури, тебе предстоит вернуться в Университет.

— Я хочу остаться здесь.

— Дело в том, что… — он опять замялся, — это невозможно. Теперь ты не можешь считаться невестой господина командующего, так как он…

— Не говори! Не смей! — непроизвольно выкрикнула она. Получилось — зло, агрессивно.

— Прости. Но для этого дома с завтрашнего дня ты посторонняя.

— Нет никакой возможности мне остаться здесь, чтобы ждать его? — растерянно спросила она.

Климий в ответ сокрушенно помотал головой:

— Ждать его? Ты странная, Таллури. Я же объяснил. Как глухая, она повторила:

— Никакой возможности?

— Нет. Теперь ты не невеста, не родственница и не «живущая по обету». Ой, — вдруг охнул он. — Какой же я дурак! Зачем я это сказал?! — и закрыл себе рот двумя руками.

Таллури сумрачно посмотрела на него:

— Говори.

— Нет! Не от меня ты узнаешь.

— Говори!

— Это выше моих сил! Пощади!

— Говори!!!

Климий, будто под гнетом, с отчаянием опустился на мраморный пол и хрипло проговорил:

— Нет сил. И не сказать, вижу, нельзя. Есть древний ритуал. Таинство. Очень-очень редкое. Просьба к Единому принять твою жизнь в обмен на жизнь дорогого тебе человека.

— К кому мне обратиться? — без раздумий, мгновенно спросила Таллури. — В храм? Какой?

— Не сомневался… — прошептал Климий. — Да, в храм. Храм Жертвы. Подожди, твоя жертва жизни еще, может, и не будет принята! — его последние слова прозвучали уже вслед уходящей Таллури.

* * *

Храм Жертвы был невероятно стар. Замшелые стены окружали мощенный булыжником двор с проросшей меж камней травой: люди здесь бывали редко. Приземистое здание храма, столь же мрачное, как и окружающие его стены, казалось совершенно пустым, но стоило Таллури приблизиться, как на пороге возник жрец, со скрежетом распахнув обитую железом дверь. Против ожидания его лицо не было ни угрюмым, ни хмурым — он смотрел на Таллури вполне дружелюбно, хотя и с вопросом в глазах. Она тоже молчала, не зная, как начать и что именно следует сказать.

Пока Таллури бежала сюда, через весь город, захлебываясь собственным дыханием, самые чистые и высокие слова, полные значительности и смысла, бились в ее душе. А теперь она вдруг смешалась, и все заготовленные фразы стали казаться наивными, никчемными. Нет, она вовсе не боялась показаться смешной, но что если жрец, только услышав, зачем она здесь, рассмеется и немедленно прогонит ее прочь? Вдруг Климий что-то напутал?

Жрец подождал еще немного и вдруг, без предисловий, задал совершенно неожиданный вопрос:

— Кто он тебе?

«Кто он тебе?» Она, конечно, поняла: кто тот человек, за которого она хочет отдать свою жизнь? Только об этом хотел знать жрец Храма Жертвы. Всё очень просто, и никто не задаст ей вопроса, к которому она готовилась: почему она хочет это сделать?

И действительно, зачем об этом спрашивать. «Почему» — здесь, в этом храме, понятно: если один человек любит другого больше жизни, то эту жизнь он готов отдать, лишь бы спасти любимого.

— Жених, — прошептала Таллури.

Продолжая разглядывать ее, жрец молча кивнул. Затем жестом пригласил сесть на ближайшую каменную скамью-пристенок у ограды храма. Наконец, опять заговорил:

— Условий ты, разумеется, не знаешь, — это прозвучало не вопросительно, а утвердительно. И еще — немного деловито.

Она помотала головой.

— Условия очень тяжелые, девочка, — голос жреца изменился.

И тут же — будто сгустился воздух вокруг — Таллури почувствовала приближение неведомого, пугающего, неотвратимого. Ее глаза расширились. Жрец заметил это и истолковал по-своему:

— Испугалась?

— Да. И нет, — она пожала плечами. — Не знаю. Но я справлюсь с этим страхом. Страшнее — ждать без надежды.

Они будто просто беседовали — как старые друзья, не нуждающиеся в подробных расспросах, понимающие друг друга с полуслова.

— Да. Условия. И еще — время, — жрец поднял голову и стал смотреть на безмятежно плывущие в небе облака. — Ты не будешь знать, когда это произойдет. Если произойдет. Может быть, прямо завтра. А может — через несколько лет.

— Время не имеет значения, — задумчиво откликнулась Таллури. — Только его жизнь. Надежда спасти его жизнь.

— Скоро для тебя всё будет иметь значение, — он перестал разглядывать облака. — Я ведь догадался, ты — Таллури нид-Энгиус? И твоя жизнь — за жизнь командующего Особым корпусом господина Джатанга-Нэчи?

— Неравная плата? — грустно улыбнулась она.

— На весах Вечности этого не измеришь.

— А как вы узнали о нас? — спохватилась она.

— Никакой мистики нет: просто мой друг, жрец храма Судьбы, рассказал мне о странной паре, просившей обряда «Двух сердец». Старинный обряд, серьезный, редкий. Мой друг сказал: «Невероятно! Для их судьбы всё было невозможно, но при этом — всё исполнится!» Странно было это слышать. Но я не мог не доверять ему: мой друг — опытный жрец, знающий, не склонный к экзальтациям. Ваши имена мне запомнились. И когда начали поговаривать об исчезновении когорт Особого корпуса во главе с командующим Джатанга-Нэчи, я стал ждать тебя. Я был уверен, что рано или поздно ты придешь. Ты пришла перед оглашением его гибели. Знаешь, я верю, что официальное оглашение чьей-либо смерти, пусть и смехотворно в глазах Единого, все же имеет какой-то мистический смысл. Ты успела — точно до оглашения. Идем, я расскажу тебе всё.

Он провел ее через двор, приблизился к противоположной стене и открыл небольшую, едва приметную на фоне темной кладки, поросшую плющом дверь. Таллури обратила внимание, что плющ, как ни странно, свисает особенно густо именно над дверью, словно пытаясь прикрыть ее.

Дверь вела в соседний двор — небольшой, без единого строения, строгий квадрат утоптанного грунта. В четырех углах его располагались жертвенники-подиумы с разбросанными по ним странными предметами: на первом — цветы и плоды, на втором — рыбья чешуя и плавники, на третьем стояли красные лужицы («Кровь?!») и валялись клоки шерсти.

На четвертом жертвеннике, с прочерченным ровно в его середине кругом, не было ничего. Зато он был украшен символами четырех стихий по углам и знаками Зодиака по кругу.

В центре двора, на массивном металлическом треножнике, стоял факел. Огонь горел ровно.

— Встань в круг, — жрец указал на центр четвертого возвышения. — Я буду перечислять условия, одно за другим.

Думай. Если что-то покажется тебе неприемлемым — выйди из круга. Просто выйди из круга, объяснять ничего не нужно.

— Если я соглашусь со всеми условиями, моя жертва будет принята? — пересохший язык едва слушался, и вопрос вышел хрипло.

— Жизнь — во власти Бога. Мы не знаем ничего, мы лишь просим Его принять жертву. И ждем, пока не получим все знаки Его согласия или несогласия.

— А как всё будет происходить? — вдруг лихорадочно заинтересовалась Таллури.

— Ничего особенного: условие таинства — твое согласие.

— И кроме согласия с условиями, которые вы назовете, от меня ничего не потребуется?

— Ничего. Ведь ты отдаешь свою жизнь без условий?

— Абсолютно, — кивнула она. — Мне ничего не нужно для этого. А скажите еще вот что. Могу я умереть сразу, здесь же?

— Теоретически — да, хотя на практике мы с этим не сталкивались.

— Аяузнаю, что он спасен?

— Обязательно. По-другому не бывает.

Таллури встала в центр круга. Отметила про себя, что сердце бьется сильно, но ровно, и порадовалась этому. Вдох-выдох, вдох-выдох.

«Как все просто и обыденно! Даже не верится, что…»

— Сосредоточься. Не так все просто, — со значением, видимо, догадавшись о ее недоумении, произнес жрец. — Просто лишь одно — здесь ничего не нужно, я имею в виду — ни внешних украшений, ни ритуальных движений, ни музыки, ни благовоний. Ничего. Всё пустое. Имеет смысл и силу (невероятную силу!) только твое намерение отдать жизнь. Все становится лишним на фоне такого намерения. По большому счету, даже это, — он повел рукой в сторону жертвенников-подиумов.

— Начинайте же… — беззвучно, одними губами попросила Таллури.

* * *

Через год она привыкла ко всему…

Через неделю — к шейному ободу, положенному «живущему по обету»: первое условие — носить, не снимая никогда, чтобы всем и всегда было ясно, кто перед ними. Ведь «живущие по обету» — особая каста.

Через месяц — к настороженным взглядам, тут же уходящим в сторону, вбок, куда угодно, лишь бы не встречаться с ней глазами (дурная примета!). Это было второе условие: никто не имеет права вступать с «живущим по обету» в близкий контакт. Почему? «Чтобы, не дай бог, не сделать двух возможных вещей: поддержать твою жизнь или, наоборот, повредить тебе. И то и другое может оказать противодействие Высшему Промыслу». Так считали люди.

Когда Таллури вернулась домой с ободом на шее, Боэфа шарахнулась от нее как от чумной, зарыдав-заголосив на весь дом. Таллури вытерпела это. Спешно покидая дом своего господина (даже ей нельзя было теперь находиться под одной крышей с «живущей по обету»!), старая негритянка все же обняла ее на прощание, и Таллури была благодарна хотя бы за это.

Да, никакого близкого контакта с «живущим по обету»! А раз так, то третье условие — учебе, работе, общению в Университете пришел конец. И через полгода она привыкла к тому, что добывание средств к существованию навсегда стало ее ежедневной, отупляющей, изматывающей заботой. Она должна была делать всё необходимое для того, чтобы выжить, иначе могло считаться, что она довела себя до самоубийства. А это противоречило обету.

Ее оставили жить в огромном пустом доме. Уж теперь-то никто не мог сказать, что она здесь посторонняя. Теперь это был ее дом. Хотя хозяином Таллури упорно называла про себя господина Джатанга-Нэчи.

Она подолгу «разговаривала» с ним по ночам: рассказывала, как прошел день и чем она сегодня была занята иногда — чуть-чуть жаловалась, иногда (совсем редко) — плакала, представляя, что он гладит ее по голове, а порой хвастала, что справилась с той или иной проблемой. Только побаивалась немного, не довели бы эти «беседы» до галлюцинаций.

Иногда ей начинало казаться, что вроде бы она уже и не живет, просто не заметила, как перешла в иное измерение, где существует и Торис, только почему-то они не встречаются.

А через год она окончательно привыкла к своей фантасмагорической жизни.

За последние несколько месяцев Таллури могла бы десять раз погибнуть — от голода, болезни, одиночества, да от чего угодно! Уже погибала, но не позволяла жизни покинуть ее тело, при этом парадоксально приходя в отчаяние: она жива — значит, он — нет! Отчаяние опрокидывало и сметало инстинкт самосохранения, командовало — умри же, наконец! Таллури то боролась с этим инстинктом, то вновь и вновь цеплялась за него: умирать самой (!) нельзя…

Как-то раз, на рассвете зимнего утра, пасмурного и стылого, она обнаружила перед дверью, на ступенях, небольшую безыскусную корзинку, сплетенную из ивовых прутьев, казалось, детской или просто неумелой рукой. Атланты таких корзинок не делали, они всё, даже обыденную ремесленную работу доводили до уровня искусства, до совершенства.

Простенькая корзинка содержала, как ни удивительно, самые необходимые для сегодняшней ее жизни вещи: простой серый хлеб, немного оливкового масла в глиняном, даже не обожженном, горшке, мешочек муки, соль, вяленые фрукты, сотовый мед, завернутый в большой полувысохший лист. Отдельно, как драгоценность (и позже она именно так это и оценила), был тщательно упакован мешочек с зернами и семенами — для посадки.

А еще — записка, нацарапанная природной минеральной краской явно при помощи обычного прутика, на берестяном «листе». Записка гласила: «Мы узнали не быстро. Ваши законы нам чужие. А твое сердце, как и наше, с Нэчи. Он был великий человек. Будем помогать». Без подписи. Слово «был» автор тщательно зачеркнул, но все же оно читалось и безжалостно царапнуло душу.

Таллури догадалась, от кого пришел неожиданный и такой своевременный дар: люди из дикого племени. В подтверждение ее догадки, а может, как обдуманный намек, содержимое корзинки было прикрыто сверху ее же собственной порванной и изрядно поношенной накидкой. Той самой, которой она когда-то обернула плечи худенького мальчика, сына вождя племени.

Как они узнали и как добрались до Города, оставалось загадкой. Но добрались. И с этого дня время от времени, приблизительно раз в месяц, Таллури стала получать эту трогательную помощь.

Весной Таллури высадила все семена, полученные от своих новых друзей, которых она, кстати, так ни разу и не видела: те приходили и уходили всегда скрытно. Она научилась выращивать овощи и получила неплохой урожай. Хотя занятие это, работу на земле, так и не полюбила. Но урожай-то был получен! Она даже немного гордилась этим, не преминув «рассказать» обо всем Торису.

Со свежей водой в доме тоже не было проблем: в саду обнаружился родничок. Очень старый, но некогда красиво оформленный маленькими мраморными фигурками и с выложенным черной мозаикой дном — то, что называлось «зеркалом для нимф», родничок изрядно зарос, мраморные фигурки водных стихиалей покрылись патиной, но вода оставалась на диво свежей.

Да, пусть и не сразу, но проблема выживания со временем отпала.

Но вот тоска и одиночество…

Они остались, эти непременные спутники почти безнадежного ожидания. Тоска, одиночество и — едва ли не безумная надежда на спасение господина Нэчи, которая билась, билась, билась в сердце измученной раненой птицей причиняя ужасную, подчас непереносимую боль. Вот к этому привыкнуть было невозможно. Ни через год, ни через три, ни через пять…

* * *

Дождь нудно молотил по крыше, и ветер срывал еще вполне зеленые листья с деревьев и кустов, неаккуратно разбрасывая их по саду. Последний месяц пятого лета ее ожидания выдался холодным. Промозглый сырой рассвет не вызывал никакого желания вставать из постели. Да, собственно, и незачем было: в саду на грядках всё было в порядке, на кухне осталось немного муки и фруктов, вода в дом принесена. Можно было еще чуть-чуть подремать, а потом разжечь огонь в камине библиотеки («Или сэкономить дрова и просто завернуться в плед?») и почитать. Хвала Единому, книг и рукописей в доме было много.

Таллури свернулась калачиком под старым пледом, ее любимым серым солдатским пледом, когда-то оставленным в доме хозяином, и начала погружаться в спасительную дрему. Во сне время летело почти безболезненно, если не снился Торис. Жрец Храма Жертвы оказался сто раз прав: время причиняло боль.

Странный звук вдруг коснулся ее слуха — кроны деревьев на ветру? Паруса? Большие крылья?..

Таллури вскочила. Крылья! Там, за дверью спальни, в большом зале что-то огромное жило, летало, било крыльями!

Она вскочила с постели, пронеслась через гулкий холл, на пороге зала приостановилась на мгновение, со страхом распахнула дверь и — в ошеломлении замерла: там, бесцеремонно стуча по каменному полу когтями, расхаживал Руах. Сверкнув в ее сторону блестящим антрацитовым глазом, вскинул крылья, огромные, как паруса, расправил их, потягиваясь и роняя перья, и хрипло покричал-поприветствовал.

— Руах?.. — неуверенно прошептала Таллури. — Ты? Как это?..

Он издал еще один хрипло — клекочущий крик, мощно оттолкнулся от пола, взрезав воздух свистом необъятных крыльев, и, сделав круг под куполом зала, вылетел через большое окно в сад.

Это могло показаться видением, галлюцинацией. Но на мраморе пола остались лежать черные, в полруки длиной, перья. Она медленно подошла и подобрала одно, похожее издалека на нож без черенка. Даже в полумраке неосвещенного помещения перо переливалось иссиним огнем. Задумчиво поглаживая его острый край, Таллури не знала, о чем и думать, боясь поверить своим глазам. Появился Руах — что это может значить? Что предвещать?

Она вспомнила слова старой негритянки: «Хозяин, бывает, отсутствует долго, потом появится Руах. Сначала Руах. А потом уж и господин». Заныло сердце и горько оборвалось: Руах все это время мог быть где угодно. Это всего лишь птица. А господин Джатанга-Нэчи вместе со своими избранными когортами — в надвременном портале, в жерле вулкана.

В первый год ожидания Таллури узнала всё, что только можно было узнать, по крупицам собирая информацию: это был неведомый землянам портал, портал внеземного происхождения, устроенный в неопределяемо далеком веке неведомо кем. Предположительно — кем-то из звездных пришельцев. Их целью было обеспечить себе быстрый и надежный «переход» в иные галактики. Это был суперпортал, гиперпортал, невероятный для землян по всем данным. И невозможный к использованию. По какой причине этот артефакт был оставлен на Земле в рабочем состоянии, неизвестно. Вполне возможно, что и безо всяких причин, а может, неведомые его устроители надеялись пользоваться им и далее. Но он существовал и не давал покоя пытливым умам атлантов. Экспедиция за экспедицией, когорта за когортой отправлялись на его исследование. Втуне. Люди пропадали навсегда, при любых обстоятельствах, при использовании самой совершенной техники и самых, казалось бы, надежных средств защиты их кораблей.

Таллури давно это все узнала. Еще до того, как дала обет. Поэтому-то сердце сейчас и разболелось: да, боевая птица прилетела, так ведь ее и не было в портале с хозяином.

Она прошла в библиотеку, положила перо на каминную полку и забралась с ногами в кресло. Знобило. «Всё же лучше разжечь огонь, а то еще разболеюсь. А за хворостом в рощу потом еще схожу». Пришлось встать и заняться делом. Сердце ныло все больше — от той глухой тоски, что порой доводит людей до петли. Таллури поразмышляла немного и пошла на кухню заварить себе особый травяной отвар.

Травами снабжали ее всё те же друзья из лесного племени. Однажды они прислали мешочек горько пахнущей травы с приложенной запиской: «Очень осторожно. Для забвения. Мы понимаем».

Таллури повертела мешочек в руках, раздумывая, подходящий ли сейчас момент. Она уже использовала эту траву в особо горестные минуты. Действовала трава, как ни странно, всегда по-разному. Первый раз навалилась отупляющая дремота, лишившая ее чувств и способности к рассуждению. Второй раз подействовала тонизирующе, наполнив энергией и новой надеждой. В третий раз Таллури грезила наяву. Что ждет ее теперь? Стоит ли пить отвар?

Таллури послушала себя: озноб увеличился, побаливала голова, и дико колотилось сердце, не желавшее вмещать нового напоминания о глубокой ране. «Стоит! — решила она. — Немного выпью».

На этот раз отвар показался особенно горьким. Проглотив всё, Таллури едва успела дотащиться до кресла в библиотеке и рухнула в него, из последних сил натягивая на себя плед. Тут уже было не до разжигания огня — сон навалился мгновенно, сокрушительно и властно сминая все болевые ощущения и в теле, и в душе.

И сновидений не было. Поначалу не было. Затем, в самом центре сна, из густой его черноты забрезжил огонек, ри— суя вокруг себя золоченое пространство уюта. Огонек приплыл и принес с собой дивные воспоминания: знакомый стук шагов, скрип амуниции, запах торнахо и — голос!

«Детка моя, любимая моя детка! Я здесь, я с тобой!»

«Торис! Хоть во сне скажи, где ты? Как еще мне узнать о тебе?» — вскинулась она ему навстречу.

«Я здесь. Я с тобой. Дотронься до меня — я жив!»

«Какой славный сон!»

«Глупышка моя родная, иди ко мне!» — он склонился к ней, подхватил на руки, и так, вместе, они уселись обратно в кресло.

Даруемые травой забвения ощущения были почти реальны. Торис был тот же, совершенно тот же, что и в день их расставания: не изменилась короткая стрижка, не истерлись ремни униформы, не увяла белая душистая веточка в петлице. Эта ничуть не увядшая веточка особенно ясно давала понять — сон. Всё это сон. Ну и пусть! Пусть всего лишь видение, зато светлое, обнадеживающее. Хоть небольшая передышка.

«Торис, хоть здесь ты со мной!» — она обняла его за шею.

«С тобой. Отныне и навсегда — с тобой! Я свободен, детка. Я вернулся».

«Постой. Как это — вернулся?»

Она вдруг разволновалась во сне и стала пристально смотреть в его глаза — те ли? Он ли? Синие и бездонные, как море, его глаза светились покоем и радостью. Она вглядывалась с тревогой в его черты: вот сейчас пропадет, рассеется чудесное видение, навеянное странной травой из дикого леса, и она опять останется одна в пустой холодной комнате. Или?.. Неужели…

— Ты?! — ахнула она.

— Ну наконец-то, — рассмеялся он. — Я уж думаю — что это с моей малышкой? Не узнаёт в темноте? Или успела забыть?

Он склонился к ее губам, и, почувствовав их обжигающее касание, Таллури потеряла сознание. Он приводил ее в чувство новыми поцелуями — она опять отключалась. Тогда господин Нэчи стал тормошить ее и смеяться:

— Я жив! Жив! Не бойся же меня, детка, я не привидение!

Внезапно смех его оборвался, взгляд уперся, словно ударился, в ее шейный обод. Он протянул руку и осторожно коснулся его, словно удостоверяясь, не ошибся ли.

— Так вот, значит… — со стоном выдохнул он. — А я-то думал, что за чудо произошло с нами? Ты дала обет? Твоя жизнь — за мою?

— Да, любимый, да, — легко подтвердила она. — А как же иначе?

Он обнял ее и прижал к себе так, что казалось, их сердца поменяются местами.

— Когда же ты успела? — странно спросил он и тут же заторопился успокоить ее: — Ничего, ничего. Теперь всё позади, я жив, ты жива, а остальное я устрою, что — нибудь придумаю, найду решение. Не бойся!

— Я не боюсь, милый. Я давно уже разучилась бояться, очень давно.

— Давно? — вдруг насторожился он. — «Давно» — это сколько?

— Пять лет, — удивленно протянула она, с новой болезненной тревогой вглядываясь в его черты: не бредит ли она? Торис ли это? Отчего он не понимает, что случившемуся столько лет?

— Пять лет? — излом брови и вмиг потемневшие глаза выдавали изумление.

— Ну конечно пять. Я каждый день считала.

Его зрачки расширились, какой-то внутренний свет осенил озабоченные черты:

— Надвременной канал… — медленно, будто немного сомневаясь, проговорил он. — Я, конечно же, еще проверю. Но должен непременно, сегодня же, зарегистрироваться и пройти биосканирование в Храме Жизни. Хотя у меня есть практически твердая догадка — время для нас остановилось, а на всей Земле продолжало течь, и прошло, как ты говоришь…

— Пять лет, — подтвердила Таллури, готовая поскорее забыть, выкинуть из своей памяти эти кошмарные годы.

— Так вот, а для меня и моих людей оно замерло в точке входа в портал. Мы ровным счетом ничего не поняли: двигатель лайнера работал без помех, приборы не выдавали ни одной погрешности, только встали абсолютно все хронометры, и тут же, для нас — тут же, портал открылся в обратную сторону. Мы сочли, что просто ничего не получилось. Или что-то пошло не так, и канал «позволил» нам вернуться. Этого само по себе было достаточно для радости. Я распустил свою команду. И собрался идти с докладом в Сенат, решил лишь заглянуть домой ненадолго — порадовать тебя, что задание отменено и я жив. А тут… Это же чудо!

— Что это значит? Я не все поняла, — спросила Таллури, искренне не догадываясь, к чему он клонит и чему так рад в этой заморочке со временем.

— Это значит, детка, что ты стала на пять лет старше. Я — нет. И разница в годах, не позволявшая нам вступить в брак, стерта. Стерта Судьбой!

* * *

Сенату и жрецам Храма Жизни с их сканирующими кристаллами пришлось признать и засвидетельствовать тот факт, что две когорты Особого корпуса провели во вневременном коридоре пять лет без потери биологического возраста. Впрочем, кому были важны эти пять лет? Не солдатам же, «жрецам войны»! Кому еще, кроме господина Джатанга-Нэчи, командующего Особым корпусом, и Таллури нидЭнгиус, прожившей несколько лет по обету, они могли быть ТАК важны?

Праздник по поводу возвращения последней экспедиции из надвременного звездного портала был объявлен государственным. Торжества протекали несколько дней и были необыкновенно пышными. Заполненные толпами улицы и площади, украшенные цветами и знаменами здания музыканты, факельщики, танцоры и певцы — ни один закуток столицы Атлантиды не был оставлен без внимания празднующими. Ни один дом не остался в стороне.

Кроме одного.

Единственный дом, уединенный и безмолвный, был, казалось, изолирован от гудящего Города невидимой стеной. В нем жили сейчас два человека со светящимися улыбками, исполненными радостью глазами и печатью молчания на устах. Того проникновенного молчания, что позволяет общаться глубже и острее воспринимать все грани души друг друга. Им никто не был нужен и никто не мог помешать.

Через несколько дней к ним вернулась окончательно постаревшая, но еще полная сил Боэфа, готовая продолжать служить своему обожаемому господину и его невесте. И тут же (опять рыдая, но теперь — от счастья) принялась готовить дом к предстоящей свадьбе.

* * *

— Ты это окончательно решила? — глаза господина Нэчи наполнила тревога.

— Да, любимый. Мне действительно нужно повидаться с приемным отцом перед нашей свадьбой. И потом, я все же не перестаю беспокоиться о том, что…

— Молчи, — он прикрыл ее губы ладонью. — Я знаю, о чем ты. Твой страшный «ошейник» снят, но обет не отменен. Я помню.

— Не отменен, — вздохнула Таллури. — А вдруг Энгиус сможет пояснить нам, что делать?

Ей не хотелось думать и тем более говорить об этом с Торисом, но они оба помнили слова жреца из Храма Жертвы: «Обет не снят. Но если Единый окажет вам особое милосердие, ты, девочка, проживешь еще долго. Есть надежда. Будем уповать на это».

Когда жрец снимал обетный обод с ее шеи, Таллури вдруг пришло в голову: а ну как чудесное возвращение Ториса во — обще не связано с ее обещанием отдать за него жизнь? Ну, вдруг?! Лоб запылал от подобного предположения, она закрыла глаза и чуть не расплакалась от смешения чувств.

«А как узнать, — осторожно спросила она жреца, разжимавшего специальными клещами застежку обода, — как узнать, продолжает ли…» — она замялась смущенно.

«Продолжает ли обет свое действие? — проницательно закончил за нее жрец и почти равнодушно пожал плечами: — Никак. До самой… — он напрягся, с усилием раздвигая половинки обода, крякнул, наконец разомкнул их и закончил: —…до самой смерти».

И слово «смерть» он произнес тоже безразлично, деловито, будто подводя сухой итог рассуждениям о чем-то заурядном, например о домашнем хозяйстве. И будто всё было в порядке вещей: обет, чудо возвращения командующего, ее смерть. «Возможная смерть», — придирчиво уточнил жрец.

«Возможная?» — затаила она дыхание.

«Разумеется. Твоя жизнь, по обету ли, без него, всегда в руках Единого».

Таллури согласилась. Верно: важно ли теперь было знать, не втуне ли она мучилась несколько обетованных лет, если по-другому все эти годы она не прожила бы вовсе.

Как бы то ни было, навестить Энгиуса она хотела. И имела право: он обещал ей еще одну, последнюю, встречу. Ведь они так и не встретились: из-за ящеров, напавших на его пещеру. Можно сказать, что Таллури так и не воспользовалась его приглашением.

Долгие пять лет она не общалась ни с кем. Даже телепатически. Включая приемного отца. Настраиваясь на телепатический «разговор» с ним, Таллури волновалась: откликнется ли? Все-таки он теперь — «жрец Ухода», отшельник.

Он откликнулся. Почти сразу:

«Я знаю о тебе почти всё, не трать время и энергию. Приходи. Поговорим при встрече».

Назвал координаты места (далеко, в горах), где следует посадить латуфу и ждать его — он придет. Как всегда — сухо, деловито, без дополнительных эмоций, не удивляясь ни перерыву в общении, ни появлению Таллури — Энгиус оставался верен себе. Возможно, он бы и вовсе с ней не встретился (как жрец-отшельник он имел право отказать во встрече даже приемной дочери), если бы не его собственное обещание…

— Что ж, — согласился господин Нэчи, — повидать Энгиуса тебе было бы неплохо. Не будем откладывать надолго — полетим послезавтра. Завтра не могу: дела в Сенате.

— Полетим? Ты хочешь сказать, что сам отправишься со мной?

Он посмотрел на нее вопросительно:

«Что тебя удивляет?»

Но это было не удивление. Таллури внезапно испугалась, сама не зная чего! Она давно не испытывала страха: злость, тоску, апатию, отчаяние — да, и очень часто. Но не страх.

— Ты испугалась? — почувствовал он.

— Кажется, да, — растерянно выговорила Таллури.

— Чего?

— Сама не знаю. Только мне отчего-то кажется, что лететь мне следует одной. Без тебя.

— А я думаю — со мной, — довольно жестко подвел он черту под разговором. — Всё. Больше не обсуждаем. Я ухожу по делам. Не скучай. Прогуляйся — ка пока в Университет.

Чтобы смягчить впечатление от возможно излишне жестко произнесенных слов, он улыбнулся и поцеловал ее в нос. Ушел.

«Надо привести мысли в порядок», — Таллури сосредоточилась на страхе, чтобы попытаться обнаружить его исток. Мысленно, закрыв глаза, «пошла» по его тягучим нитям, тянущимся к ее подреберью откуда-то из… откуда же? откуда?.. Нити страха уходили вверх, истаивая и теряясь где-то в небе.

«Не понимаю…» — она еще и еще раз, потратив много сил, «прошла» по этим нитям. Тщетно. Информации не было.

Таллури вздохнула: то ли навык сканирования был утрачен, то ли у нее сейчас слишком мало на это сил. Впрочем, мешало что-то еще, касающееся, похоже, самого Ториса…

Таллури забралась в его кресло, сжалась в комок: «Торис — полет к Энгиусу — Таллури», — необходимо вычленить то, что «мешает».

Еще и еще раз: Торис — Энгиус — Таллури. Торис — Энгиус. Энгиус — Таллури. Полет — Энгиус — Таллури. Полет — Торис… Стоп! Вот оно: последнее не «совмещается». Вот, что не должно состояться: полет — Торис!

Она не стала доискиваться до причин, до понимания сути. Этого в данный момент не требовалось, да и силы окончательно иссякли. Достаточно того, что стало ясно: полет состоится, но состоится без господина Нэчи.

И Таллури, наскоро собравшись, отправилась в Университет.

* * *

Климий был занят на каких-то очередных раскопках, и довезти вызвался Нэфетис.

— Дорога займет часа два, — узнав о расчетном месте, прикинул он. — Зато места красивые — долина реки, потом предгорья. Очень красивые. Устраивайся впереди, рядом со мной, поболтаем, — почти застенчиво улыбнулся он и добавил: — Мы с Рамичи ужасно рады, что ты вернулась. Ты даже не можешь себе представить, насколько мы рады!

— Как она?

— Хорошо, — глаза Нэфетиса осенило какое-то особое, нежное чувство: — Мы ждем второго ребенка. Первенец — девочка. Теперь, надеюсь, будет мальчишка.

— Она хорошо себя чувствует? — спросила Таллури, немного смущаясь оттого, что не была уверена, что именно было бы уместно спросить.

Нэфетиса ничуть не удивил ее вопрос.

— Да, всё очень хорошо! — радостно подтвердил он, закладывая крутой вираж при подъеме. За эти годы он не изменил своей манере пилотирования. — Если не считать, что Рамичи сейчас невероятно капризна. Но это пройдет, — уверил он тоном многоопытного отца семейства.

Он рассказывал о том, как они с Рамичи работали эти годы, как подружка грустила по Таллури и плакала из-за этого, что та перестала приходить, а потом родилась их дочурка, и Рамичи некогда стало много грустить; еще рассказывал о том, как уютен их дом и как хорош сад… о многом. Таллури почти не слушала. Лишь улыбалась и кивала, возможно даже, невпопад.

Как же давно она не летала! Таллури с наслаждением смотрела в окно, вниз, на проносившиеся мимо окраины Города, потом — окрестные поля, порыжевшие под дыханием осени, мелкие речушки и перелески — пронзительно яркие и свежие в осеннем прохладном воздухе. Осень. В Атлантиде осень.

— Как красиво, — прошептала она.

— Что? — не расслышал Нэфетис.

— Я говорю — красиво. Прости, привыкла говорить еле слышно.

— Сама с собой? — с грустным пониманием откликнулся Нэф.

Таллури кивнула.

— Помолчим? — деликатно предложил он.

— Нет уж, намолчалась, — фыркнула она. — Но сначала я послушаю тебя, расскажи еще что-нибудь.

Он заговорил вновь. Таллури получала огромное удовольствие и от голоса друга, и ровного шума мотора, и едва слышного свиста ветра за бортом…

Свист ветра.

Тишина. Тишина. Тишина!

И только свист ветра.

— Таллури…

— Что случилось?

— Таллури, беда, — глухим голосом вдруг прошептал Нэфетис.

— Мотор?..

— Не работает, мы планируем! — Нэфетис судорожно щелкал тумблерами.

На панели управления перед Нэфетисом не горело ни одного огонька — панель была мертва. И двигатель молчал мертво. Латуфа двигалась по инерции, но в ее болезненном, неровном движении уже угадывалось скорое… неужели?., падение.

— Что же это, Нэф?

— Не знаю. Но это не латуфа. Это что-то с энергоцентром!

— Но ведь даже не было экстренной команды «к посадке»!

— Не было. Ничего не было. И слышишь, какой-то страшный грохот издалека? Да-да, случилось нечто ужасное! Таллури! — вдруг воскликнул он, снимая руки со штурвала.

Сначала она не поняла, что он делает, потом увидела — Нэфетис, лихорадочно торопясь, стаскивает с руки золотой браслет, а с пальца — кольцо — печатку и вынимает монеты из кармана летной куртки:

— Вот, если ты останешься жива, отдай Рамичи!

Латуфа накренилась.

— А если ты останешься жив, — она вцепилась похолодевшими пальцами в обшивку латуфы, — передай господину Нэчи, что… впрочем, он всё знает. Уже знает: он слышит меня.

«Да, Торис, ты слышишь меня, — латуфа уходила в штопор. — Любимый, всё произошло быстрее, чем мы думали, а я все-таки немного надеялась… Ну, что поделаешь. Прости, что обманула тебя, улетев с Нэфетисом, но, видишь, так было нужно! Ты жив и знай, я ни о чем и нисколечко не жалею! Люблю тебя!»

* * *

Темнота. Ни проблеска.

Темнота и тишина.

Звуков нет. Никаких.

Совсем нет звуков.

Боль. Очень больно!

Таллури застонала, но боль внезапно кончилась — так обрывается звук на высокой ноте. И тут же «услышала» господина Нэчи:

«Я здесь, детка, я помогу. Но двигаться не пробуй».

Он здесь, он общается с ней, значит, сейчас всё разъяснится. Таллури попыталась разлепить губы, открыть глаза. Ничего не получалось. Странное ощущение: она будто забыла, как это делается. Невозможно оказалось даже вспомнить порядок действий, словно не было тела.

«Торис, я жива? Что со мной?»

Он ответил не сразу, и его голос был полон бесконечного страдания:

«Ты, точнее — твое сознание, на Пороге. Между жизнью и смертью».

«Я… разбилась?»

Он ответил, как простонал:

«Да, мой ангел».

Пока было не очень понятно, как же они общаются, и Таллури уточнила:

«Но ты здесь, со мной?»

«Я буду с тобой некоторое время, детка. Мы с тобой всегда слышали друг друга, и теперь я смогу помочь тебе удержать сознание и пообщаться с людьми, оставшимися в этой реальности. Ты успеешь проститься с этой жизнью, а еще — поговорить с Великим наставником».

«С Великим наставником? Я? Это какой-то ритуал?»

«Да. Ритуал Последней трансформы».

«Ритуал Последней трансформы? Но он же мне не полагается! То есть — не полагался».

«Он полагался мне».

Таллури поняла:

«Какже это? Ты отдал его мне?!»

«Да, любимая, — ответил он также просто, как ответила ему она сама по его возвращении из надвременного портала. — А как же иначе? Что еще я мог для тебя сделать?»

«А сейчас что происходит?»

«Я несу тебя на руках, мы поднимаемся на самый верх пирамиды Университета. Там находится зал Последней трансформы и обиталище Великого наставника, Древнего Ящера».

«Я ничего не чувствую, только слышу тебя».

«Твое тело почти безжизненно. Я успел лишь удержать твое сознание на Пороге между мирами».

«Что же с нами произошло?»

«Невероятная энергетическая и, как следствие, экологическая катастрофа. Тотальное и мгновенное отключение всех энергоцентров».

«Так неожиданно!»

«Неожиданно? — он едва не зарычал. — Это можно было предугадать, было столько предупреждений и предсказаний! Столько народа погибло. Едва ли не треть Атлантиды. Столько земель ушло под воду! Но теперь об этом не время, да тебе и не нужно».

«А тогда, для меня… я имею в виду — неужели это может считаться исполнением обета? Раз я не одна погибла».

«Наши рассуждения и понимание хода событий — не мысли Единого. Нам не понять их никогда. Мы никогда не узнаем, какие основания закончить свой земной путь были у каждого из погибших. У Атлантиды в целом и у многих атлантов, в частности, таких причин достаточно. Я знаю лишь о тебе, — он сглотнул. — Но мы пришли. Я кладу тебя на ритуальный подиум».

Таллури по — прежнему ничего не видела и не ощущала — испугавшись остаться в кромешной тьме без голоса Ториса, она «закричала»:

«Не уходи! Не оставляй меня!»

«Нет-нет, что ты! — немедленно отозвался он. — Я буду с тобой до… до конца».

Таллури сразу успокоилась и, как только успокоилась, «услышала» новый голос — странный, медленный, нисходящий откуда-то сверху, шипящий. Нечеловеческий? И голос ли? Будто не голос звучал, а сыпался сверху песчаный поток, и причудливое столкновение-трение песчинок таинственным образом складывалось в слова, обретая смысл.

Она угадала — Древний Ящер, Великий наставник атлантов.

«Та, что звалась в этой жизни Таллури нид-Энгиус, слышит меня?»

«Да, я слышу».

«Ты возвращаешься на время, предназначенное для ритуала. Вернись сейчас. Сейчас».

В этом «вернись сейчас» были неодолимая сила и власть, повлекшие за собой странное: темнота, внутри которой трепетало сознание Таллури, напряглась, дрогнула, расступилась густыми комками и — рассеялась. Нет, Таллури не стала ясно видеть, но Тьма превратилась в Туман, немного похожий на обычный, предрассветный, с надеждой на скорый восход Солнца. И в нем угадывались тени: Таллури окружали люди. Она изо всех сил напрягла зрение, чтобы найти Ториса, и застонала: невыносимая боль немедленно завладела телом.

«Я рядом, — тут же отозвался господин Нэчи. — Только не пробуй разглядеть и расслышать больше, чем получается само собой, иначе будет очень больно: тело напомнит о себе!»

«Слушай, уходящая, — вступил шелестящий голос Древнего Ящера. — Ты заканчиваешь этот земной путь молодой. А значит, немного сделано ошибок. Но имеешь обязательства: перед теми, кто любит тебя, и перед теми, кого любишь ты. Со многими ты встретишься в предстоящих воплощениях — и с теми, кто поможет, и с теми, кто встанет на твоем пути. Мы не предупреждаем, не предостерегаем и не со— ветуем: твоя воля и свобода — высший закон, заложенный Единым. Ты пройдешь свой путь, чтобы получить опыт, — и после торжественной паузы произнес: — Говори с провожающими тебя».

Белая тень, запах леса, бесстрастные ноты голоса:

«Таллури».

«Энгиус?! Ты пришел!»

«Ты имела право на нашу последнюю встречу. И хотя я уже отшельник, но не прийти не мог, это был мой долг».

«Только долг?» — даже в этот момент ее огорчила его сдержанность.

«Не только, — голос приемного отца потеплел, и она вдруг угадала, что он прячет за бесцветными словами сердечное чувство. — Ты глубоко вошла в мое сердце, дитя мое, стала его частью. Поэтому мы еще будем вместе. Похоже, мне опять придется о тебе заботиться».

«Понимаю — в следующей жизни?»

«Да. Запомни это, тогда мне не придется тратить время на то, чтобы добиться твоего послушания!»

«Тыулыбаешься, Энгиус?»

«Да, дитя мое. Жизнь впереди. Я — жрец Ухода и знаю это как никто. Меня не огорчает смерть, огорчают лишь невыполненные обязательства. Запомни».

Они попрощались:

«Покой и свет — уходящей».

«Э — э… спасибо. А как мне следует ответить?»

«Тебе следует сказать: "Пребывайте в мире и благополучии". Хотя какой теперь мир и благополучие в Атлантиде? Устоит ли она? Грядут плохие времена, предстоят невеселые перемены».

«Все-таки: оставайтесь в благополучии, — она посомневалась немного, но закончила: — Ив мире!»

«Второй провожающий», — привлек внимание Таллури голос-шелест.

Синяя тень, запах соленых брызг, ровное дыхание жизнерадостного, уверенного в себе человека.

«Господин Куэн-Ворк?»

«Да, Таллури. Я хочу сказать тебе всего несколько слов…»

Он заговорил — о том, как благодарен ей за ее открытость Знанию, за ее работу и общение с дельфинами, за ее искренние чувства к этим жителям Океана, за любовь к самому Океану. Он настаивал, что это необыкновенно важно и она должна помнить об этом всегда. «Всегда!» — воскликнул он в воодушевлении. Затем продолжил — о том, как горячо желает и будет ждать (он подчеркнул это, ей показалось, лукаво) ее участия в последующих его, Куэн-Ворка, работе и исследованиях.

«Последующих? Когда же? Пользы от меня теперь, пожалуй, не очень-то много…» — удивилась Таллури, не сразу разобрав, о чем он толкует.

Господин Куэн-Ворк принялся было за пространные объяснения, но голос-шепот сверху остановил его, напомнив:

«Всего несколько слов было дозволено тому, кого зовут Куэн-Ворк. Остальное время принадлежит отдавшему свое право на ритуал».

Господин Куэн-Ворк, улыбнувшись и помахав ей рукой (она скорее угадала это, чем увидела), отступил, его тень побледнела, рассеялась, растворилась.

И еще одна человеческая фигура вдруг появилась рядом, гораздо более четкая в слоях таинственного Тумана. Появилась будто с другой стороны, не как остальные, и Таллури тут же разглядела его, узнала:

«Нэфетис!»

«Я».

«Ты жив?»

«Нет. Но мы с тобой были вместе в последнее мгновение, поэтому мне разрешено просить тебя передать несколько слов Рамичи».

Таллури вздохнула с печалью — разбился! Овдовела Рамичи, осиротели их дети.

«Какова моя роль?» Низкий и медленный голос прошелестел:

«Та, что звалась в этой жизни Таллури нид-Энгиус, говори. Тебя услышат по обе стороны Порога, в обеих реальностях».

Таллури сосредоточилась и позвала:

«Рамичи!»

«Таллури, миленькая, я слышу тебя!»

«Рамичи, Нэфетис здесь, вы можете поговорить».

«Я… мне… ох, скажи ему — я всегда буду его любить! А дети — пусть не беспокоится, я выращу их и воспитаю достойно!»

Таллури было немного странно, что Нэфетис стоит рядом и не слышит. Но она тщательно, слово в слово передала ему сказанное Рамичи.

Нэфетис и Рамичи поговорили о том, что было значимо для них обоих, и он тоже ушел, исчез, словно поглощенный Туманом.

«Он ушел?» — всхлипнула Рамичи.

«Да, дружочек».

«Совсем? Даже ты его не слышишь?»

«Нет».

«Вот и ты уходишь, — она снова всхлипнула. — Покой и свет уходящей! Я буду помнить тебя!»

«Пребывайте в мире… Слушай, я не хочу так официально. Я тоже буду помнить тебя! Мне отчего-то кажется, что мы с тобой еще встретимся!»

«Непременно встретимся! И ты опять станешь упрямо затевать что — нибудь интересное или рискованное!»

«Там будет видно. Быть может, от инкарнации к инкарнации я буду становиться всё благоразумнее. Но посмотри-ка там, у меня в руке, — Таллури вдруг смутилась, не имея представления, что с ее телом и как оно, собственно, выглядит, и на всякий случай уточнила: — Если мои руки, ну… на месте, то там должен быть зажат для тебя браслет и еще что-то. Я не должна была выронить, я помню, что крепко сжимала в кулаке, до конца!» Таллури ничего не почувствовала, лишь ощутила легчайшее, едва различимое колебание Тумана — это Рамичи подошла близко и через мгновение воскликнула:

«О! Милый мой Нэфетис! Он до последнего думал о нас», — она разрыдалась.

Туман затрепетал: ее успокоили, потом увели.

И вновь сверху вниз шелестом опустился голос Древнего Ящера:

«Кого еще хотела бы услышать та, что звалась Таллури нид-Энгиус?»

Может быть, Климия? Или не стоит его тревожить? Сам же он не пришел, а значит… Впрочем, она не в обиде. Всё же — Климия.

«Мы подумали об этом, — голос предупредил ее просьбу. — Он был зван. Но дороги и порталы разрушены — не успеет, слишком далеко. Это знак: помни, уходящая, того, кого в этой жизни зовут Климий Ур-Отбант. Ваши судьбы пересеклись и будут пересекаться не единожды. Но никогда не сольются».

Великий наставник произнес это словно бы и бесстрастно, он лишь констатировал данность.

«Кого еще я должна запомнить? Что еще мне будет полезно запомнить для будущих воплощений, Великий?» — с пылом, но легко обратилась она к тому, перед одним лишь именем которого замирали многие.

Раздалось то ли шипение, то ли… смех? Он смеется? А ведь и правда, Великий наставник смеялся! Тепло прозвучавший голос господина Нэчи подтвердил:

«Детка моя, нетерпеливая и любопытная, ты верна себе!»

«Простите меня, пожалуйста, — как можно более учтиво отозвалась она. — Просто мне ужасно интересно, что будет дальше».

«Всё в порядке, Древний наставник не сердится. Но его не следует спрашивать — всё, что нужно, он говорит сам».

Она стала внимать с большим трепетом. Но и с всё возрастающим, жадным интересом: что ждет ее?

* * *

«Слушай. Запоминай то, что будет…»

Запоминай…

Будет…

Голос Древнего Ящера завибрировал, превратился в звон, колокол, эхо, шум гигантской волны — и она УВИДЕЛА…

…Песок и пирамиды, отдаленно похожие на Университет, амулет-скарабей в кулаке, пика и нож на ремне чуть выше предплечья.

«Ты всегда стремилась побывать в той, новой стране, куда наши колонисты несут достижения атлантической цивилизации, и служить там Знанию».

…Ступени мраморных храмов, толпы людей в белоснежных тогах, свиток со стихами в руке, суровый учитель рядом.

«Ты пыталась понять, что для тебя дороже — Путь Знания или Путь Сердца. Ты обязательно разберешься, какое место в твоей душе должны занимать рассудок и чувства».

…Раскаленное солнце над пальмами, яркие краски, запахи южных ночей. И плавится сердце от всепоглощающей любви — дара Небес!

«Ты непременно встретишь того, кто обещан тебе Судьбой!»

…Дикий лес, холодная река, бьющийся на ветру парус. Зверек. Так ее здесь назовут. Но назовет не тот, кто это имя для нее придумал.

«Тебе, твоему опекуну и Климию обещана встреча — здесь, в Ледяной Стране, вы трое встретитесь».

…Высокий храм с узкими окнами и стрельчатой крышей, видения и сны, уверенность и ошибки. Крест как смерть. Крест как свобода. Крест как жизнь.

«Остальное сокрыто. Но будет сила — выбирать и оставаться верной своему Пути, не изменять себе, следовать знакам Судьбы, подсказкам Бога».

* * *

«Торис, — призналась Таллури, — мне становится ужасно больно. Тело словно требует жизни, хотя, я и сама это чувствую, уже не имеет на жизнь никакого права. Оно тянет меня назад, а мне уже хочется… как же сказать? Я бы сказала «домой», только сама еще не понимаю, что это значит. Даже тебя я уже готова просить: отпусти. Выдержу ли я еще?»

«Всё заканчивается, милая, — невыразимо печально произнес господин Нэчи. — Мы остались с тобой вдвоем».

Туман вокруг Таллури стал меркнуть. Ушла боль.

И вновь песчаным потоком потекли слова Древнего наставника:

«Тот, кто пожертвовал своим ритуалом, может проводить уходящую».

В меркнущем Тумане возник силуэт.

«Торис!»

«Я побуду с тобой еще немного. Провожу от Порога — вглубь».

«Но я вижу тебя! Ты не умер?»

«Нет. Еще нет. Но война началась, и я остаюсь командующим Особым корпусом. Чем прикажешь мне еще заняться в твое отсутствие? Так что мое время тоже близко, я это чувствую и очень рад: скоро мы с тобой встретимся».

«О, Единый, как я рада! Ой, конечно, не тому, что… — заторопилась она объяснить, — а тому, что мы будем вместе!»

«Я понимаю, глупыш. Но мы пробудем вместе не очень долго: ты отправишься в следующее путешествие под названием Жизнь».

«А ты?»

«И мне предстоит новая жизнь. Но даже Великий наставник не знает точно, когда совпадут наши с тобой инкарнации. К тому же я старше, чем ты, и не всегда жил достойно: убивал, нарушал закон, нажил себе врагов и сам кому-то стал врагом. Это осложняет карму, а значит, я рискую потерять память о предыдущих воплощениях».

«А помнишь, мы прошли ритуал «Двух сердец»? Чтобы в следующей жизни не расставаться или хотя бы помнить что-нибудь друг о друге? Неужели это не поможет?»

«Я уповаю на это. Ведь истинная любовь не умирает со смертью тела, а значит, мы будет искать друг друга, пусть и неосознанно».

«Я буду молить Единого о встрече!»

«Я тоже. Но у меня больше обязательств, чемутебя. Помнишь, я рассказывал, как пообещал своей дочери Кассии, что стану ее мужем? И это же я обещал и Виане. В какой-нибудь из инкарнаций обещанное перед лицом их смерти придется исполнить».

«Как? Жениться сразу на обеих?»

«Можно растянуть на две инкарнации. Но думаю, — он улыбнулся, — что к тому времени у людей появится какая-нибудь замысловатая религия, разрешающая брак сразу с несколькими женщинами».

«А вдруг и я там окажусь?»

«Тебе не избежать быть моей! К тому же ты тоже связана обязательством: помнится, как-то раз ты отказала мне в песне. Помнишь?»

«Я буду петь для тебя ежедневно! Что это будет за страна?»

«Не иначе как та, о которой сказал тебе Великий наставник: где под жарким южным солнцем наши сердца опять сплавятся воедино! И там я наконец отдам жизнь за тебя, как ты отдаешь сейчас свою».

«Я непременно узнаю твой голос. Как рокот грозы…»

«Я найду тебя, детка, и отберу у любого. Пусть никто не встает у меня на пути! Я обязательно тебя найду».

Они будто шли по странной туманной местности, держась за руки. И просто разговаривали. Как беседуют люди перед обычной разлукой — скорой, но не обещающей быть долгой.

Вдруг где-то далеко впереди Таллури увидела просвет в Тумане, и там стояли… нет, не может быть… Да, так и есть — мама, отец и братья!

— Отец! Отец! Мама! Я здесь! — Таллури вдруг страшно обрадовалась и рванулась к ним, не отпуская руки господина Нэчи.

Родные улыбались и махали приветливо и радостно. Становилось все светлее, все яснее можно было разобрать черты родных лиц. Но Туман упруго сопротивлялся, не выпуская Таллури из своих мистических объятий. Она готова была прыгнуть в Туман, как в море со скалы, рассечь его, чтобы оказаться по Ту сторону. Но не хватало душевных сил, чтобы выпустить руку любимого! И тогда рядом возник — из Тумана? Из Света? — белоснежный дельфин Рра:

«Провожу. Помогу. Держись за плавник».

И тут же сухо и беспощадно донеслись до них слова Великого наставника:

«Тот, чье имя в этой жизни Дит-Орис Джатанга-Нэчи, перешел за Порог опасно далеко. Должен вернуться. Если он хочет быть в ином мире с той, что звалась Таллури нид Энгиус, он должен вернуться: его жизненный путь не закончен. Необходимо вернуться».

Господин Нэчи мягко высвободил свою руку из ее ладони:

«Я должен вернуться, детка».

«Возвращайся. Ведь ты возвращаешься в жизнь, чтобы нам быстрее быть вместе?» — Таллури уже крепко взялась за белый плавник Рра.

«Мы не прощаемся. Ты подождешь меня. И встретишь здесь, за Порогом».

И она просто помахала ему на прощание рукой.

* * *

…конечно, солдатом фараона. Солдатом стать было неплохо! По крайней мере, в этой стране, где правит всемогу— щий фараон (да продлят боги годы его царствования), где разливается животворная река, насыщая плодородным илом обширные земли, где никогда не исчезнет необходимость в охране границ, а значит, в хороших солдатах, и где жрецы столетиями хранят глубокие и таинственные древние знания, передавая их из поколения в поколение!

Бирюзовый амулет — скарабей оторвался от ладони хозяина, взмыл вверх и, описав кривую дугу в воздухе, шлепнулся в траву.

Пряный ветерок с полей навевал расслабляющие мысли, и, опрокинувшись на спину, солдат не стал сразу искать свой амулет. В нечастые минуты отдыха можно было позволить себе помечтать, просто глядя в синее небо, где плыли и плыли переменчивые, как само Время, белоснежные облака…

Великая Суббота, 2008. Москва — Кугиадасы — Лондон — Анталъя

Продолжение следует…

в романе «Девочка по имени Зверек»

Оглавление

Осень Атлаитиды

Реклама на сайте