«Беги, хватай, целуй»

Эми Сон Беги, хватай, целуй

Посвящается моим родителям.

С самого начала Подруга скорбящих понял, насколько он смешон. Отвернувшись от Бога, он не сумел обуздать захлестнувшие его эмоции и отделался лишь колонкой в газете.

Натанаэл Уэст. «Подруга скорбящих»

1

Мне было всего лишь двадцать два, а я уже успела приобрести дурную репутацию. Я просматривала колонки сплетен с тайным содроганием, в полной уверенности, что сейчас наткнусь на какую-нибудь унизительную подробность своего недавнего падения. Я бродила по улицам, не переставая напряженно высматривать прячущихся папарацци. Я заходила в кафе с упавшим сердцем, ожидая, что вот-вот кто-нибудь узнает меня, окликнет по имени и поднимет на смех за совершенный проступок – проступок, не понятый никем – а все из-за моего упорного и продолжительного молчания.

Я уподобилась Эстер Прин[1] большого города, сделавшись посмешищем в том возрасте, когда главнейшей заботой должно было бы стать отсутствие медицинской страховки. Меня, еще сосем юную, опозорили и незаслуженно оклеветали; и на груди моей (довольно внушительной) красовалось клеймо в виде огромной алой буквы «А».

По правде говоря, я все это вполне заслужила. Мне всегда хотелось стать персоной, репутация которой идет на полшага впереди нее самой. Именно это я сейчас и получила. Причем в самом худшем варианте.

Я вернулась в Нью-Йорк вовсе не для того, чтобы вести в газете постоянную рубрику о сексе. Я собиралась стать актрисой. На следующий день после окончания колледжа я поселилась в квартире своих родителей в Бруклин-Хайтс и сразу же позвонила своему агенту Фей Гласс. Эта женщина представляла мои интересы с четырнадцати лет, дав мне возможность попробовать свои силы в нескольких, далеко не бродвейских, пьесах и в одном рекламном ролике. Тогда я еще училась в средней школе, но к выпускному классу моя карьера складывалась не настолько успешно, чтобы ради нее откладывать поступление в колледж. Поэтому, не продлив контракта, я отправилась в актерский Браун-колледж, сообщив Фей, что свяжусь с ней через четыре года.

Думаю, она не поняла тогда, что я выразилась буквально, поскольку, когда после возвращения я дозвонилась до нее и назвала свое имя, то услышала в ответ:

– Кто, простите?

– Ариэль Стейнер, – настойчиво повторила я. – Вы представляли мои интересы, когда я была девчонкой. А теперь я окончила колледж, вернулась в город и хотела бы снова попасть на прослушивание.

– А-а, – произнесла она так, словно все еще не вспомнила, кто я такая. – Загляни в мой офис завтра в любое время, и мы возобновим знакомство.

Похоже, Фей все-таки узнала меня, когда я появилась на пороге ее офиса, и у меня сразу отлегло от сердца. Видимо, приключившийся с ней приступ слабоумия оказался не столь затяжным, как я уж было подумала. Она усадила меня напротив себя за письменный стол, и я тут же спросила:

– Ну, каких успехов вы добились за то время, что меня не было?

– Поговорим лучше о твоих успехах, – ответила Фей. – Ты растолстела, девочка. Здорово растолстела. Не хочется тебя огорчать, но внешность в нашем деле определяет семьдесят пять процентов успеха, и так будет всегда. Я не могу предлагать тебя на роль инженю, пока ты не сбросишь пятнадцать фунтов. Приходи снова, когда похудеешь. А пока могу рекомендовать тебя на характерные роли толстушек.

Я молча кивнула, но, едва выйдя на улицу, тут же разревелась. Мысль о том, что исполнение мечты всей моей жизни отодвигается только из-за того, что я не смогла вовремя избавиться от лишних пятнадцати фунтов, с которыми поступила на первый курс, повергла меня в шок. Ирония судьбы: мне предложили сесть на диету сразу после окончания колледжа, где на протяжении четырех лет учили презирать извращенную систему ценностей патриархального общества.

Слова Фей так поразили меня еще и потому, что я никогда не считала себя толстой. Рост у меня пять футов пять дюймов, вес – сто сорок два фунта.[2] Конечно, не тощий цыпленок, но, само собой, и не откормленная хрюшка. Парней мое тело всегда скорее привлекало, чем отталкивало. Таких, как я, называют пышечками: сплошные задница, сиськи и ляжки. Я расцвела поздно, но зато пышным цветом. И у меня просто в голове не укладывалось: как эта фигура, столь хорошо служившая мне в горизонтальном положении, может помешать моему взлету по вертикали? Однако – в сторону эмоции, взглянем на вещи объективно. Если Фей говорит, что я толстая, значит, так оно и есть. Мне придется сбросить вес или выбрать другую карьеру, а у меня не было желания сменить профессию.

Я знала, что сцена – мое призвание, еще с двух лет. Тогда, в ноябре 1976 года, родители привезли меня к бабушке с дедушкой в Филадельфию на День Благодарения. Помню, после ужина вся семья собралась в гостиной на импровизированный концерт, в котором детишки демонстрировали свои последние достижения. Пока мой трехлетний кузен Эдди горланил в микрофон «Обвяжи желтой ленточкой дуб», я сидела в уголке, наблюдая, как гости смотрят на него, и это вызвало во мне яростную вспышку ревности. Просто невмоготу было, что зрители уделяют столько внимания не мне, а кому-то другому.

И тут меня осенило. Эдди продолжал петь, а я принялась неторопливо и спокойно раздеваться. Все были настолько поглощены мальчиком, что не заметили моих манипуляций. Раздевшись догола, я выскочила вперед с громким воплем: «Тра-та-та», и все присутствующие разразились приступами истерического смеха. Эдди был совершенно позабыт. Все смотрели только на меня. А я ничуточки не стыдилась, что украла у него славу. Мне казалось, что справедливость восторжествовала.

Но теперь воцарение справедливости откладывалось до того момента, когда я избавлюсь от лишнего веса. Утерев слезы, я купила диетический бутерброд в корейской закусочной и на метро отправилась домой.

Бруклин-Хайтс – очаровательный старомодный район, знаменитый своими зелеными бульварами и элегантными домами из бурого песчаника, выстроенными на рубеже столетий. Но я выросла не в одном из этих домов. Мое детство прошло в трехкомнатной квартире на тридцать пятом этаже многоквартирного дома для людей со средним достатком. Это так называемая «Серебряная башня» («Силвер Тауэр»), сооруженная в августе 1973-го. Однажды я даже нашла упоминание о нашем доме в книге по истории Бруклина, там говорилось, что он «портит привлекательный в остальных отношениях окрестный пейзаж».

Увы, подмечено довольно точно. Перила на террасе напоминают прутья тюремной решетки, а бетон серо-коричневый и рубчатый, как презерватив; так что все это фаллическое сооружение – самое настоящее огромнейшее бельмо на глазу двадцати ближайших кварталов. Единственный плюс нашей квартиры – это вид из окна. Терраса выходит на Куинз, и если высунуться из окна и посмотреть налево, то можно увидеть Бруклинский и Манхэттенский мосты, а из моей спальни даже видна статуя Свободы.

Вернувшись домой, я застала маму на кухне – она резала овощи и слушала передачу «Поговорим обо всем».

– Как там поживает Фей? – спросила она.

– Только подумай – отказалась предлагать меня на роль инженю, пока я не сброшу пятнадцать фунтов.

– Она так и сказала, что тебе надо сбросить пятнадцать фунтов? – с испугом переспросила мама.

– Угу.

– По-моему, и десяти было бы вполне достаточно.

– Спасибо, – проронила я и, скрывшись в своей комнате, захлопнула дверь.

Поудобней устроившись на кровати, я закрыла глаза и принялась мечтать о том дне, когда моя безупречно тощая попка появится на обложке журнала «Роллинг стоунз». Долго ждать этого не придется. Как только я похудею, Фей сразу отправит меня пробоваться на роль коварной, кровожадной стервы из телесериала про нью-йоркских полицейских «Всех в досье!». Помощник режиссера по кастингу будет настолько покорен моей порочной привлекательностью, что сразу же даст мне роль. И не успеем мы еще отснять эпизод, а во всех кастинг-студиях города уже начнут судачить обо мне, и еще до показа фильма по телевидению Джордж К. Вулф[3] из Народного театра пригласит меня в свою следующую постановку с участием множества знаменитостей – на заглавную роль в «Макбете» Уила Смита.[4] После премьеры Бен Брентли[5] станет рассыпаться в комплиментах по моему адресу в «Нью-Йорк Таймс» и мне начнут названивать из Голливуда.

Я получу роль статистки на съемках нового клипа с участием Джорджа Клуни, а потом сам Вуди[6] доверит мне роль выписанной по почте безгласной четырнадцатилетней невесты в «Зимнем проекте без названия». Несмотря на то, что эта героиня не произносит ни слова, мое лицо и тело окажутся настолько выразительными, что меня выдвинут на «Оскар» за лучшую роль второго плана. Я приведу папу на церемонию награждения под видом своего бойфренда, и когда Джек Пэлэнс вскроет конверт и объявит меня победительницей, я выбегу на сцену в платье без бретелек от Шанель, а операторы станут снимать папу, захлебывающегося в собственных соплях.

За моей ролью, отмеченной «Оскаром», последуют другие – роли девушек в фильмах «Скорость-4», «Скорость-5» и «Безумно непристойное предложение». Джулия[7] отойдет на задний план, Джулиана[8] просто испарится, а Жульет[9] станет вчерашним днем кинематографа. Вайнона и Гвинет[10] сделаются моими закадычными подружками. Я помогу Гвин упорядочить питание и уговорю Вайнону снова взять фамилию Горовитц, после чего мы втроем будем представлять правящую мафию еврейских девушек Голливуда. Благодаря нашему влиянию реформаторский иудаизм станет самой популярной, модной среди знаменитостей религией, а сайентология отомрет навсегда.

Я организую собственную кинокомпанию «Пышка Пикчерз» и начну снимать фильмы по собственным сценариям с интересными ролями для девчонок и абсолютно примитивными – для мужиков. Я стану первой актрисой, запросившей за роль двадцать пять миллионов долларов. «Тайм» поместит мое фото на обложке, утверждая, что я потрясаю устои Голливуда. Браун-колледж присвоит мне степень почетного доктора, и я приеду в университетский городок, чтобы произнести речь о том, как женщинам обрести права в мире, где верховодят мужчины. И все эти юные долбаные театралы будут мне бешено хлопать, когда я вдруг умолкну на полуслове, картинно взмахнув рукой, потому что вспомню тот день, когда Фей сказала мне, что я «слишком жирная».

Похоже, я задремала, потому что меня разбудил мой брат Зак, склонившийся надо мной со словами:

– Привет, толстуха.

Он посещает предпоследний класс Стивесантовой средней школы и сейчас пребывает в стадии оболтуса, мнящего себя всезнайкой.

– Мама тебе уже рассказала? – спросила я.

– Ага.

– А ты тоже считаешь, что мне нужно похудеть? Только честно.

– Ну, раз уж ты сама спрашиваешь… По-моему, ты действительно набрала несколько лишних фунтов за последние год-два. А что, диета – хорошая штука. Станешь еще более привлекательной.

Иногда Зак бывает резковат. Он может наехать, но всегда делает это с умом.

Мы уселись за стол и принялись было за фруктовый коктейль, но тут вошел папа. Маму он поцеловал, а меня – нет. С тех пор как я достигла половой зрелости, я не позволяю ему этого. Когда я была маленькой, мы с папой все время обнимались, но когда я начала развиваться физически, то стала его стесняться. Потом, когда сложности переходного периода остались позади, я не прочь была снова начать целовать его. Но ведь это означало бы, что я была не права, отказавшись от поцелуев, а признаться перед родителями в своей неправоте чертовски сложно.

– Ну и что тебе сказала Фей? – спросил папа, усаживаясь за стол.

Я ему все рассказала.

– Так-так, – произнес он, яростно нахмурив брови. У моего отца густая черная борода, так что губ не видно, но я всегда догадываюсь о его переживаниях по движению бровей.

– Не волнуйся, – сказала я. – Все будет хорошо. Подумаешь, какие-то пятнадцать фунтов. Вот увидишь, я их мигом сброшу.

– И я так думаю. – Но до конца обеда он больше не заводил речь о Фей. Папа расспрашивал Зака, как у того идет физика, а я тем временем поглощала приготовленные мамой специально для меня клецки с гречневой кашей, делая вид, что они мне нравятся.

На следующее утро я договорилась о посещении одного из агентств по найму временных служащих на Уолл-стрит. Я нашла его на первой странице воскресной «Нью-Йорк Таймс». Дьявольское объявление сработало. «ХОЧЕШЬ СТАТЬ ЗВЕЗДОЙ?» – вопрошало оно заглавными буквами. А на следующей строчке, гораздо более мелким шрифтом, было написано: «Нам требуются активные, энергичные люди. Приходи к нам, здесь ты получишь временную работу с гибким графиком».

Когда я пришла в офис, женщина лет сорока, с завитыми волосами, представившаяся как Френсис, отвела меня в зал заседаний и попросила заполнить несколько анкет. Потом она провела меня в другое помещение, где проверяли, умею ли я печатать и работать на компьютере, а также насколько я грамотна. Последний тест оказался самым унизительным. Он явно был рассчитан на умственно отсталых и состоял из вопросов типа: «Как правильно пишется Вашингтон?» или «Выберите слово, наиболее приближенное по значению к «сортировать»: а) разрушать; б) разделять; в) собирать; г) увлажнять». Интересно, подумала я тогда, а что они делают с соискателями, неправильно ответившими на этот вопрос? Может, у них где-нибудь на задворках имеется специальная камера пыток, где они заставляют несчастного часами обрабатывать огромные массу почтовых отправлений, пока значение слова «сортировать» не отпечатается навечно у него в мозгах?

Когда с тестированием было покончено, Френсис отвела меня обратно в офис, чтобы обработать результаты.

– Тебе надо немного усовершенствовать навыки работы с компьютером, – сказала она, – грамотность у тебя хорошая, и печатаешь ты семьдесят пять знаков в минуту, просто превосходно. Попытаюсь найти тебе что-нибудь прямо завтра.

К тому времени, когда я вернулась домой, она уже успела наговорить на автоответчик сообщение о том, что мне подобрали место. Мне предстояло стать секретарем финансового управляющего в издательстве журнала «Макгинли Лэдд», что на углу Тридцать второй и Южной Парковой авеню. Там платили восемнадцать долларов в час – столько я еще никогда не получала.

В вестибюле меня встретила начальница – высокая женщина, ростом около шести футов, с белокурыми волосами до плеч. Она представилась как Эшли Гинсбург. Можно было догадаться, что она шикса (так иудеи называют чужаков), вышедшая замуж за еврея, и я сразу же почувствовала к ней неприязнь – ведь она увела одного из наших мальчиков (умолчу о собственных шашнях с чужаками).

Мы поднялись на двенадцатый этаж, и начальница провела меня в неопрятную комнатушку с окном, выходящим на Южную Парковую авеню, и показала мой рабочий стол.

– Там мой кабинет, – кивнула она на дверь справа. – Не входи без предупреждения или когда я говорю по телефону.

Она объяснила, как переадресовывать вызов и работать с селектором, включила компьютер, дала мне идентификатор пользователя и удалилась в свой кабинет. Едва за ней закрылась дверь, я позвонила на свой автоответчик, чтобы узнать, не оставила ли Фей сообщение. Увы. За следующие два с половиной часа Канцелярская Крыса ни разу не вылезла из своей норы. Я сидела за столом, тупо уставившись на наручные часы и изредка поглядывая в окно. Я пребывала в мире грез, но не забывала при этом каждые пятнадцать минут проверять свой автоответчик. В одиннадцать пятьдесят, перед тем как отправиться на ленч, я позвонила в очередной раз, и тут мне повезло: «Ариэль, это Фей. Завтра в шесть назначено твое прослушивание для сериала «Всех в досье!». Пожалуйста, перезвони мне». Кто бы мог подумать, что мои фантазии так скоро воплотятся в жизнь! Однако, перезвонив Фей, я узнала, что речь идет всего лишь о роли «коренастой молодой женщины, работающей кассиром и уже успевшей побывать за решеткой». Тут я поняла, что до осуществления моей мечты еще далеко.

Во время обеденного перерыва я поехала на автобусе в кастинг-студию, чтобы ознакомиться с содержанием своей роли. Папка, озаглавленная «Толстая кассирша», не вызвала у меня восторга.

Подозреваемая в убийстве девица накануне заказывала продукты в моей бакалейной лавке, и мне предстояло объяснить копам, как она выглядит. Я начала репетировать свой эпизод на обратном пути, но не слишком-то много выжмешь из фраз вроде «Могу сказать вам только, что она покупала цикорий».

В тот вечер я трижды прорепетировала эту сцену с Заком, пока не обрела уверенность. На следующий день, после окончания работы, я зашла в туалет и, переодевшись в мешковатые брюки и трикотажную рубашку, отправилась на автобусе в студию. Приемная кишела роскошными стройными девицами, и я сразу поняла, что они пришли пробоваться на роль коварной убийцы. Возможно, мне повезет больше: конкуренция на роль толстушки не столь жесткая.

Через двадцать минут ассистентка режиссера по кастингу, наконец, пригласила меня в кабинет. Напротив ее письменного стола стояли два стула – мягкий посередине комнаты и металлический с жесткой спинкой в углу.

– Садись туда, где тебе больше нравится, – сказала она.

Я почувствовала себя маленькой девочкой, забредшей к медведям в избушку. Неужели получение роли зависит от выбора стула? Это что – скрытый психологический тест для определения типа моей личности? Я просчитала варианты: если выберу уютный стульчик, то, разнежившись на нем, вяло прочту свою сцену; но если сяду на металлический, то окажусь слишком далеко от ассистентки режиссера и контакта не получится. Поэтому я взяла мягкий стул, отодвинула в угол и поставила на его место металлический.

– Интересное решение, – заметила ассистентка.

– Спасибо на добром слове.

Мы вместе прошли эпизод, и в конце она сказала:

– Ты определенно талантлива. Не сомневаюсь, что справишься с ролью. Утверждение тебя на роль будет зависеть только от требований продюсеров. Если они решат, что им нужна толстуха, нам придется искать кого-то другого.

– Прошу прощения? – переспросила я.

– Если продюсеры собираются снимать тучную женщину, мы не станем работать с тобой. Ты вовсе не толстая.

Я торжествующе хмыкнула и вышла из комнаты.

На следующий день Фей оставила сообщение о том, что меня приглашают на встречу с продюсерами и режиссером в понедельник, в час пятнадцать, на телестудию в Челси. Едва дослушав, я завопила от радости. Потом повесила трубку и позвонила Крысе по селектору.

– Да? – раздраженно выдохнула она.

– Мне надо с вами поговорить. Можно зайти?

– Заходи.

Я вошла в кабинет.

– Извините, можно мне завтра попозже прийти с обеда?

– А что случилось?

– Видите ли, я актриса, и меня приглашают на встречу. – Я не смогла удержаться от самодовольной ухмылки.

– И по какому поводу встреча?

– Меня будут пробовать для «Всех в досье!».

Начальница вытаращила глаза.

– Я смотрю этот сериал каждую неделю! Сможешь устроить мне встречу с Барри Ринальди, если получишь роль?

– Смогу, – с гордостью отозвалась я. – Вообще-то я играю с ним в одном эпизоде. Ну, так что, можно?

– Разумеется, – сказала она, глядя на меня по-прежнему недоверчиво. Потом, сообразив вдруг, что любезничает с мелкой сошкой, состроила свою обычную мину и проронила: – Закрой за собой дверь.

В день прослушивания я переоделась в ту же одежду, в которой была в первый раз (мне сказали, что она вполне подходит), и поехала на электричке в Челси. В приемной, вытянув ноги и повторяя свои роли, сидело несколько девиц с внешностью моделей из числа тех, что побывали на первом прослушивании. Я села между двумя претендентками, стараясь не отвлекаться видом их роскошных бюстов, и повторяла про себя свой эпизод. Наконец меня вызвала ассистентка режиссера.

За длинным столом в огромной, просторной студии сидели четверо мужчин средних лет. Но я не дрогнула. Реплики измотанной жизнью кассирши прозвучали в моем исполнении еще более агрессивно, чем в первый раз. Под конец слушатели заулыбались с явным одобрением. Должно быть, у меня неплохо получилось, не станут же они притворяться.

Выйдя на улицу, я позвонила Фей.

– Все прошло хорошо, – сообщила я. – Думаю, у меня неплохие шансы, но ассистентка режиссера по кастингу сказала, что меня не утвердят, если студия решит взять тучную актрису. Она сказала, что я совсем не толстая.

– Ну, подумай сама, Ариэль, – возразила Фей. – Я ведь отправила тебя на прослушивание на роль толстушки. Будь ты стройной, разве бы тебе позвонили и назначили встречу?

С ролью, похоже, ничего не вышло, но меня это не обескуражило. Следующие несколько месяцев я собиралась посвятить выполнению программы похудания, после осуществления которой Фей станет предлагать мне роли инженю, и уж тогда я мощным рывком попытаюсь покорить сердца зрителей.

За весь следующий месяц (а я за это время похудела до 137 фунтов, сидя на диете из кофе, йогуртов и нежирной курятины) Фей не предложила мне больше ни одного прослушивания. Каждый раз, как я звонила ей, она говорила:

– Не так уж много попадается характерных ролей для молодых женщин. Я обязательно порекомендую тебя, как только появится что-нибудь подходящее. Запасись терпением и доверься мне.

Терпение явно не входит в число моих добродетелей. Всеми своими успехами в жизни я обязана как раз его отсутствию. В средней школе я выставила свою кандидатуру для участия в утренних передачах, не имея никакого опыта в общественной работе, и победила только потому, что написала смешную кандидатскую речь. Я была в школе круглой отличницей, протирая над уроками штаны. Отец говаривал мне в детстве, что «талант – это девяносто девять процентов пота и один процент взлета», и я принимала это близко к сердцу, хотя он и позаимствовал мысль у Эдисона. Так что мне нелегко было проявить выдержку.

Всякий раз, отчаявшись добиться успеха на артистическом поприще, я, еще, будучи старшеклассницей, переключалась на другой предмет своей страсти: мальчиков. Если мне никто не звонил и не приглашал поучаствовать в пьесе, то я сама обычно звонила какому-нибудь смазливому однокласснику, чтобы пофлиртовать с ним, и тогда обида из-за отказа притуплялась. Мне захотелось снова воспользоваться этим приемом, но если ты намерена встречаться с парнями, необходимо соответствующее окружение, а у меня его не было. Другое дело в колледже. Мы с моим будущим бойфрендом из Браун-колледжа, Уиллом, еще на первом курсе положили глаз друг на друга на лекциях по этике и встречались потом целых полтора года. Боюсь, в городе так не получится. Если начнешь кокетничать на улице с каким-нибудь горячим парнишкой, он, скорей всего, увяжется за тобой домой, затрахает до полусмерти и бросит потом на произвол судьбы.

Поэтому, вместо того чтобы искать новых парней, я решила испробовать рецикл – повторное использование прежних. Когда на работе возникали простои (а на них приходилось восемьдесят процентов рабочего времени), я начинала листать записную книжку и набирать номера своих бывших. Я звонила каждому оболтусу, которого когда-то одаривала ласками – из летнего лагеря, из реформистской группы молодых евреев или из школы, но в ответ их мамаши неизменно говорили мне примерно следующее: «Сэм переехал в Остин», или: «Можешь позвонить Дэйвиду по новому номеру в Челси, он там живет с подругой».

Моя временная работа также не способствовала романтическим похождениям. Если ты считаешься временным работником, то все забывают о том, что ты живешь на планете постоянно. Кроме того, все мужчины из нашей редакции были запойными трудоголиками, и я понимала, что вряд ли будет толк от парня, самозабвенно занимающегося ерундой с девяти до пяти. Я все еще надеялась, что меня пригласит на вечеринку кто-нибудь из Браун-колледжа, но поклонников там у меня было немного из-за моей длительной связи с Уиллом, так что никто не звонил.

Раз уж не удавалось компенсировать разочарование в карьере реальным сексом, я направила свою энергию на фантазии. Как голодный щенок, пожирала я глазами каждого яппи мужского пола, опускающего бумаги в ящик Крысы, пытаясь представить себе, какого размера у него пенис, какие звуки он издает во время оргазма и что больше всего любит в женщинах – сиськи, задницу или киску. Я скрупулезно разрабатывала в уме сценарии с участием всех этих мужиков, представляя, как они сидят на каком-нибудь ответственном совещании, а я сосу их под столом и как они при этом пытаются ничем не выдать своего состояния.

Вечером, поужинав с родными, я обычно отправлялась к себе в комнату, залезала под одеяло и мастурбировала. Я мастурбировала, если не могла заснуть. И если становилось тоскливо – тоже. (Однажды в комнату вошел Зак, и мне пришлось резко остановиться. Все-таки здорово быть девчонкой – простыня скроет от посторонних глаз твое сексуальное возбуждение.) Я получала удовлетворение, но рука – плохая замена реальному пенису. Очень трогательное замечание. Я работала секретаршей – самый ходовой порнографический стереотип из книг, – но у меня не было партнера, с которым можно было бы разыгрывать мою роль. Проведя месяц в самом созидательном городе мира, я превратилась в актрису с избыточным весом, сверхкомпетентную временную служащую и помешанную на сексе старую деву.

Однажды душным июльским утром, стоя в ожидании электрички на станции Боро-Холл, я обнаружила способ улучшить хотя бы один аспект своей несчастной жизни. Перелистывая издания у газетного киоска, я наткнулась на журнал «За кулисами». Взяв его, я заглянула в раздел кастинга, и сразу же мне на глаза попалось объявление: «Требуется актриса на главную роль в спектакле «Лолита». Музыкальная рок-версия по мотивам классического романа Набокова, постановка Театра на Двадцать четвертой улице. Требования: пятнадцать – двадцать пять лет, одновременно невинная и испорченная, чистая, но вульгарная. Желательно умение петь, однако душа важнее техники». Я понадеялась, что это было сказано всерьез, поскольку не сильна в пении, хотя и умею делать многое другое.

Едва добравшись до работы, я позвонила по указанному номеру. Ответил мужчина средних лет. Голос у него был вкрадчивый, как в ненавязчивой рекламе роскошных автомобилей.

– Я звоню по поводу прослушивания, – сказала я. – Меня зовут Ариэль Стейнер.

– Очень приятно, Гордон Грей, режиссер. Подготовьте песню, рок или джаз, и приходите в субботу в четыре часа.

В тот же вечер за ужином я сообщила родным новость. Папа поднял брови при слове «Лолита», но выдавил из себя улыбку и произнес:

– Постарайся их всех там сразить!

После ужина я заперлась в ванной и под аккомпанемент текущей из крана воды до тех пор репетировала перед зеркалом песню Гершвина «Я от тебя без ума», пока душа не возобладала над разумом. Закончив, я пошла к себе в комнату и, открыв шкаф, принялась искать наряд для прослушивания. Я выбрала доходящую до талии кофточку в горошек из уважения к первоисточнику, потому что нечто похожее было надето на Лолите, когда Гумберт впервые ее увидел. Но потом, взглянув на свой живот, передумала.

Чтобы попасть в театр, пришлось спуститься вниз на четыре лестничных марша. Театр находился рядом с клубом карате, в подвале старой церкви. В темной приемной пахло сигаретным дымом. На полу были разбросаны потрепанные номера журнала «За кулисами», и собственно театр был отгорожен от приемной ветхой черной занавеской. В комнате у одной стены сидела белокурая двенадцатилетняя девочка с матерью, а у другой – брюнетка лет тридцати. Девочка была очень хорошенькая, но сразу становилось ясно, что у нее нет ничего общего с нимфеткой. У меня возникли сомнения по поводу брюнетки – то ли она пришла прослушиваться на роль миссис Гейз, то ли серьезно заблуждается в отношении собственного возраста.

Через несколько минут из-за занавески появился низенький толстый мужчина с белой бородой. По голосу я узнала в нем Гордона. Он с улыбкой обратился к девочке:

– Ну что, Бетси, пойдем, попробуем?

Мамаша ободряюще улыбнулась, девочка вошла в помещение театра, и занавеска задернулась. Я услыхала, как она говорит, что надеется попасть во внебродвейскую постановку. «Интересно, неужели она такая бестолковая?» – подумала я. Этот спектакль собираются ставить очень далеко от Бродвея – дальше некуда. Степень удаленности от Бродвея определяется числом ступеней, по которым надо спуститься, чтобы попасть в этот театр.

На мгновение воцарилась тишина, а потом Бетси разразилась громким хриплым пением. Это была песня «С рукой в кармане» Эланиса Морисетта.[11] Я с любопытством взглянула на мать Бетси. Она сияла от гордости. Мне стало жаль эту мамашу. Неужели она не понимает, что ее чадо ни за что не получит роль, исполняя на прослушивании этот самый отупляющий в истории поп-музыки гимн?

Секунд примерно через пятнадцать я услыхала, как Гордон говорит:

– Большое спасибо, Бетси. На сегодня достаточно.

Бетси вышла из комнаты с отсутствующим, оцепеневшим видом, и они с матерью удалились.

Брюнетку вызвали следующей. Она запела «Я сама» из «Отверженных» дрожащим фальцетом и была остановлена уже через десять секунд. Занавеска отодвинулась в сторону, брюнетка в раздражении удалилась, и появился Гордон.

– Ты, должно быть, Ариэль? – сказал он. – А я Гордон Грей. – Он протянул мне руку. – Хорошая хватка.

– Спасибо, – ответила я. – Я всегда придавала большое значение рукопожатию.

Театр оказался крошечным и к тому же темным, и мне понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к освещению. Он больше смахивал на бомбоубежище, чем на театр. С трех сторон размещались места для зрителей, а сценой служила пустая квадратная площадка на крашеном бетонном полу.

В первом ряду, посередине, сидел жилистый мужчина лет пятидесяти с небольшим, в очках и с бородой.

– Это Джин, – сказал Гордон. – Он будет играть Гумберта, и он же помогает мне с подбором актеров. Ты принесла резюме?

Я отдала Гордону бумаги и села рядом с Джином. Они ненадолго задержались на резюме, кивая в знак одобрения, поскольку у меня был неплохой послужной список; потом Гордон поднял глаза и произнес:

– Скажешь, когда будешь готова.

Я выбрала место в центре сцены и сделала глубокий вдох, стараясь не думать о Фей, своем весе и полном отсутствии вокальной подготовки. Я была молода, сексуально привлекательна и намеревалась сразить этих козлов наповал. Я запела: «Я знаю, многим из парней – десяток их иль сотня, что верней – хотелось бы меня обнять. Но всех настойчивей ты был, мою застенчивость сломил, и я сдалась без боя, покорена тобою…»

Они заулыбались с явным одобрением, но я понимала, что должна сделать нечто большее. При следующих словах песни я подошла к Гордону, уселась к нему на колени и, обвив его шею руками, куснула за ухо. Он густо покраснел и заерзал подо мной, что было очень хорошим знаком. Это значило, что я на него действую, а если хочешь получить роль, надо произвести сильное впечатление. Я докажу ему, что могу сыграть эту роль, если мой танец на его коленях подействует. На последней строчке я, проделав на ходу несколько замысловатых танцевальных па, медленно вернулась на сцену, пару раз крутанулась на месте, поклонилась и закончила выступление на коленях, держа большой палец во рту.

Гордон взволнованно зашептался о чем-то с Джином, и я уверилась в том, что мои шансы велики. Потом они вновь заглянули в мое резюме, и Гордон сказал:

– Не хочешь ли попробовать сымпровизировать?

Я, разумеется, согласилась. Импровизация всегда была одной из моих сильных сторон. Гордон поставил на сцену два стула и объявил:

– Эпизод следующий: ты только что закончила свою работу няни с детьми Джина, и сейчас он отвозит тебя на машине домой.

– Не припомню такой сцены в книге, – сказала я.

– О, это не из книги, – отозвался Гордон. – Предполагается, что наш спектакль будет весьма свободным по форме. Мы задумали его скорее как импровизацию на тему педофилии, чем как литературную интерпретацию Набокова.

Это было круто. Импровизировать я могла. Мы с Джином заняли свои места. Он изобразил жестами рулевое колесо и произнес:

– Ну что, хорошо себя вели сегодня мои дети?

– О да, мистер Джонс, – ответила я. – Очень хорошо. Но боюсь, я сама вовсе не такая уж хорошая девочка. – Я придвинула свой стул поближе и положила ладонь ему на бедро.

Вскоре я уже рассказывала ему, как ненавижу делать минет своим ровесникам и до чего обидно, что ни один из них не знает, как довести меня до оргазма. Чем сексуальнее я становилась, тем в большее возбуждение приводила Джина. Не могу сказать, что здесь было правдой, а что – игрой. Наконец я сказала:

– Вот мы и приехали, мистер Джонс. – Наклонилась и поцеловала его на прощание в губы. Дыхание у него было вонючим, а в углах рта запеклась корка, но я притворилась, что тащусь от него. Потом я отодвинулась в сторону, встала, изобразила, что захлопываю дверцу машины, и, повернувшись к Гордону, торжествующе улыбнулась.

– Мне бы хотелось, чтобы ты сыграла в спектакле, – сказал он.

Я почувствовала себя так, словно выиграла олимпийское золото. Я ведь не умею петь, а меня ангажировали на заглавную роль в рок-мюзикле. Ясное дело, во мне есть изюминка. Но тут я вспомнила, какие жалкие у меня были соперницы, и золото потускнело, став бронзой.

– Репетиции тоже будут весьма необычными, – сказал Гордон. – Каждый из актеров получит шанс привнести свой материал, относящийся к теме Лолиты. Он может быть в любом виде – песня, рассказ, скетч, – что тебе больше нравится. Мы собираемся изучить явление педофилии в нашей культуре со всех сторон, и взгляд Лолиты – одна из основных точек зрения. Я особенно заинтересован в том, чтобы актеры обогатили этот проект своим личным опытом. Так что, если у тебя есть, что предложить, приноси в понедельник на репетицию.

Когда я вернулась домой с прослушивания, в квартире никого не оказалось. Родители уехали в наш загородный дом в Беркшире, а Зак ушел к друзьям. Я вошла в свою комнату, села перед компьютером и постаралась вспомнить эпизоды своей юности, относящиеся к теме Лолиты. Очень скоро мои пальцы уже сами летали по клавишам.

– Начнем с тебя, Ариэль, – сказал Гордон.

Это была первая репетиция спектакля. Исполнители уселись на сцене в кружок: Джин, Гордон, Тед – парень, играющий Куильти, Френ – женщина, играющая миссис Гейз, и «Продвинутые» – девичий оркестр для музыкального сопровождения спектакля, и я. Джеймс, ассистент режиссера, по словам Гордона, опаздывал.

Меня бросало то в жар, то в холод, но я попыталась взять себя в руки.

– М-м, у меня есть два рассказа, – начала я. – Первый называется «Ваня в моей вагине». Это про одного сорокалетнего драматурга, который в прошлом году засовывал мне кой-куда палец, когда мы с ним смотрели кинофильм «Ваня с Сорок второй улицы». Второй рассказ я назвала «Как сделать все возможное для съемок фильма». Он про тридцатишестилетнего женатого актера, которого я, шестнадцатилетняя девчонка, подцепила на съемочной площадке Нью-Йоркского университета. С чего начать?

Воцарилось молчание. Мужики уставились на меня с полуоткрытыми ртами, девчонки из «Продвинутых» выпучили глаза. Наконец Гордон откашлялся и произнес:

– Полагаю, с «Вани в моей вагине»!

Я достала рассказ.

– «Мы встретились с Роберто Поцци, когда мне было пятнадцать, а ему тридцать пять. Мы занимались в одном театральном кружке, и на еженедельной сходке он всякий раз пялился на мою грудь, говоря, что я становлюсь женщиной буквально у него на глазах. Однажды вечером Роберто позвонил мне и сказал, что недавно закончил пьесу о мужчине, который занимается анальным сексом с умственно отсталой девочкой-калекой, повстречавшейся ему в Центральном парке, а затем убивает ее. Он рассказал, что сочинял роль девочки, думая обо мне, и поинтересовался, не хочу ли я прийти к нему домой и прочитать пьесу вместе с ним. Я ответила, что не знаю, повесила трубку и, войдя в гостиную, спросила у родителей, что значит анальный секс. Они обошли мой вопрос молчанием.

Так или иначе, чтение не состоялось, потому что Роберто пригласили в телевизионное шоу в Лос-Анджелесе и ему пришлось переехать, так что следующие четыре года мы не общались. Но когда я училась на предпоследнем курсе колледжа, он позвонил мне в общежитие, узнав номер у родителей. Роберто начал с безобидных вопросов вроде: «Как тебе нравится колледж?» Но очень скоро он стал выпытывать у меня интимные подробности, например, большие ли у меня соски, трясется ли мой зад при ходьбе, густые ли у меня волосы на лобке и какого размера я ношу лифчик – чашечка и объем груди».

Джин закашлялся. Гордон заерзал на стуле.

– «Мне нравились эти вопросы. Роберто был извращенцем, но в тысячу раз сексуальнее всех этих тупых парней из колледжа, с которыми я встречалась. Он сказал, что приедет в Нью-Йорк перед Рождеством и останется на несколько недель, чтобы повидаться с друзьями, и мы договорились встретиться в кафе на Макдугал-стрит. Я с удовольствием отметила, что с годами он стал еще лучше: густые волосы, темно-золотистый загар, длинное серое шерстяное пальто и темные опрятные джинсы. При встрече Роберто поцеловал меня в губы. Мы сидели в кафе, предаваясь воспоминаниям, а потом он предложил пойти посмотреть фильм «Ваня с Сорок второй улицы».

В середине фильма он начал покусывать мне ухо и губы.

«Целуй меня, Ариэль, целуй, – шептал он. – Хочу, чтобы ты меня поцеловала. Повернись ко мне и поцелуй меня, детка. Давай же, поцелуй меня».

Я так и сделала, но Роберто был любитель кусаться, а к таким парням я быстро теряю интерес. Я настойчиво сжимала губы, давая ему понять, что люблю нежные сладкие поцелуи, а вовсе не грубые и настойчивые, но он не переставал вгрызаться в кончик моего языка».

Как раз на слове «язык» я заметила, что кто-то отдернул занавеску и входит в театр, и, едва увидев этого человека, почувствовала, что меня словно током шарахнуло от макушки до самой печенки. Мужчина слегка за тридцать, среднего роста, в кожаном удлиненном пиджаке; спутанные светлые волосы и очки в стиле Бадци Холли.[12] Эти очки и важная поступь не оставляли сомнений в том, что он считает себя этаким умником, на голову выше прочих. Но именно такие вот парни – самоуверенные и наглые – любят прикидываться простачками, тем самым как бы говоря: я такой крутой, что могу позволить себе одеваться как мужлан, а женщины все равно сочтут меня привлекательным. Меня, правда, эта показуха не смутила. Ну ни капельки. Я всегда легко поддаюсь парням, считающим себя крутыми, потому что я – как раз та женщина, которая докажет им, что на самом деле они жалкие козлы.

Этот тип уселся в первом ряду, и мне понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и продолжить чтение.

– «Потом Роберто просунул руку мне под юбку и стал теребить мои трусики. Когда его пальцы проскользнули в мои трусы, один он засунул в меня. Я закрыла глаза, а когда открыла их, увидела на экране Уоллеса Шоуна, шепеляво талдычащего заунывный монолог. Интересно, подумала я тогда, есть ли у Уоллеса Шоуна еще хоть один зритель с пальцем в вагине?».

Я взглянула на Бадди Холли. Он улыбался.

– «Когда кино закончилось, мы пошли по улице, взявшись за руки. Мы дошли по Шестой авеню, до магазина деликатесов Балдуччи, и Роберто купил мне заливных бобов и сыра. Мне нравилось, что он покупает мне всякую всячину. И не имело значения, что он скоро уедет, что он такой кусачий и что вообще он весьма ненадежный партнер на длинной дистанции. Так приятно было идти по улице, повиснув на руке у мужчины, понимающего толк в элегантных шерстяных пальто, у мужчины с хорошими зубами, чистой кожей и густыми волосами. От моего спутника пахло дорогой туалетной водой, он называл меня деткой и энергично вышагивал рядом, держа за руку. Моя жизнь напоминала рекламу духов «Чарли». Духов, как известно, с весьма прихотливым ароматом».

Я подняла глаза.

– Это все.

Воцарилась тишина. Одна из «Продвинутых», в упор посмотрев на меня, закурила сигарету. Джин и Гордон смущенно ухмылялись, а Бадди Холли закинул ногу на ногу.

– Отлично, Ариэль, просто отлично, – одобрил Гордон. – Рассказ получился удачный. Действительно удачный.

– Согласен, – сказал Джин. – Живой, убедительный материал. Ты пишешь так жестко, четко и сжато. Слушай, Гордон, пусть прочтет второй рассказ. Ты не против?

– Нет, конечно, – откликнулся Гордон. – Кстати, познакомьтесь – это Джеймс Делани, помощник режиссера. Ариэль только что закончила чтение весьма пикантной истории об общении с мужчиной старше себя, Джеймс.

– Жаль, я опоздал, – ответил Джеймс.

– Ты уже оформила авторское право на свои рассказы? – спросил Джеймс, пока я укладывала листки в сумку. Репетиция закончилась, и все ушли из театра, кроме нас двоих.

– Нет, я написала их всего несколько дней тому назад, для спектакля. А что?

– Тебе оно может понадобиться, если надумаешь послать рассказы в издательство. В наше время воровство в литературных журналах очень распространено. Бывает, что предложишь куда-нибудь свой материал, замредактора его отвергнет, а через несколько месяцев рассказ всплывет уже под его именем в другой публикации. Такое случается сплошь и рядом.

– Бог ты мой! – простодушно посетовала я. – Понятия не имела о подобных вещах. У тебя, случаем, нет номера Бюро регистрации авторских прав?

– Вообще-то, есть. Не при себе, а дома.

– Может… дашь мне свой телефон? Я позвоню тебе и узнаю номер Бюро.

Когда Джеймс потянулся за гелевой капиллярной ручкой, торчавшей из нагрудного кармана его рубашки, моя сексуальная неудовлетворенность приняла форму кулака, жахнувшего меня по голове и на время лишившего рассудка. Я быстро схватила ручку, прижавшись на мгновение пальцами к его груди. И мельком взглянула на него, чтобы проверить реакцию. Вид у Джеймса был наполовину заинтригованный, а наполовину испуганный. Возможно, написав эти рассказы, я поступила гораздо более мудро, чем могла себе представить.

В ту ночь, накрывшись одеялом, я вообразила себе, что мое влагалище – уплотнитель мусора из «Звездных войн», а Джеймс – крошечный Хэн Соло,[13] застрявший внутри меня. Чем сильнее я возбуждалась, тем быстрее смыкались мои стенки и тем упорнее он боролся, чтобы выбраться. Через несколько минут ему попался какой-то кол, и он отчаянно пытался взломать меня с его помощью, но все тщетно. Каждое движение Джеймса лишь усиливало мое возбуждение и еще больше сдавливало его самого. Я намеревалась удушить этого крошку-любовника грубой силой Чубакки.[14] Когда я наконец почувствовала приближение оргазма, то представила себе, как с силой выталкиваю из себя наружу его миниатюрную тушку. Едва приземлившись, он стал вырастать до человеческих размеров – одет мой любовник был по-прежнему как Хэн Соло, правда, в очках от Бадци Холли. Он взобрался на меня и стал не спеша, умело трахать, а потом со вздохом рухнул на меня и нашептывал мне на ухо одну из песен Бадди, пока я не уснула.

Все следующее утро на работе я не переставала думать о Джеймсе. У меня из головы не выходило то, как он вошел в театр, и каждый раз, представляя себе это, я потела и внутри у меня все набухало. Если всякий раз при мысли о парне с тобой происходит подобное, то обязательно надо позвонить ему. Короче говоря, я оставила ему на автоответчике сообщение о том, что хочу узнать номер Бюро регистрации авторских прав. Немного погодя Джеймс перезвонил мне.

– Доброе утро, это офис Эшли Гинсбург! Ариэль Стейнер слушает. Чем могу вам помочь?

– М-м, – промычал Джеймс. – По телефону у тебя такой сексуальный голос.

Комплимент мне понравился. Голос всегда был предметом моей гордости. Единственное, что нравилось мне в новой работе – это отвечать на телефонные звонки, поскольку позволяло устраивать маленькое шоу для каждого абонента. Я всякий раз старалась говорить приятным, доброжелательным и безупречно модулированным голосом.

– Рада, что ты так считаешь, – сказала я. – Я много над этим работаю. Полагаю, хорошие манеры в телефонном разговоре очень важны, чтобы клиент проникся доверием к фирме. Ты звонишь, чтобы сообщить мне номер Бюро регистрации?

– Да. Но у меня есть также… другое предложение. Не хочешь ли выпить со мной завтра, после репетиции?

Я написала «ДА!!!» огромными буквами на своем рабочем журнале.

– Звучит довольно заманчиво, – сказала я.

– Отлично. Давай сходим в бар «На углу». Это на перекрестке Четвертой Западной и Одиннадцатой Западной. Скажем, часиков в десять. И захвати, пожалуйста, свои рассказы.

– Зачем?

– Понимаешь, когда я наблюдал за тобой вчера во время чтения, то понял, что в тебе есть нечто… нечто весьма притягательное. Если ты исполнишь эти рассказы на сцене перед мужской аудиторией, то уверен: ты просто наэлектризуешь их. Мне бы так хотелось… представлять тебя зрителям. Участвовать в процессе одурманивания мужчин. Помогать, одним словом. – Он умолк. Мне слышно было лишь его тяжелое дыхание. Интересно было бы узнать: держит ли он в руках кое-что?

– Ну а как же женщины? Их будут пускать в театр?

– Будут. Женщины воспылают ревностью, увидев реакцию мужчин на тебя. И в ночь после выступления они придут к своим мужчинам – более требовательные, чем обычно, – и мужчины станут заниматься с ними любовью, думая о тебе. Секс окажется настолько хорошим, что женщины будут тебе благодарны. Из тебя просто прет эта невероятная эротическая энергия, которую надо бы демонстрировать на сцене, чтобы все видели. В тебе таятся мощные, пылкие, подлинные чувства.

Взгляды Джеймса отличались некоторой эксцентричностью, но он считал меня сексуальной, и это мне льстило. Кроме того, возможно, в его идее действительно что-то было – шоу одной-единственной женщины. Мы могли бы вместе объездить земной шар, ошеломляя толпы зрителей от Хьюстона до Гамбурга. Критики наградили бы меня титулом Еврейской Мадонны, назвали бы меня Робин Берд мыслящих девиц, точной копией Холли Хью. Через несколько месяцев путешествий Джеймс влюбился бы в меня в силу моей незаурядности и сделал мне предложение. Я бы настояла, чтобы он принял иудаизм, и мы бы поженились в синагоге Эману-Эль, окруженные тысячными толпами зевак, и незамедлительно произвели на свет целый выводок слегка неуравновешенных детей.

Я бы покончила с непристойными байками и начала играть в спектаклях о радостях материнства, что произвело бы на зрителей еще большее воздействие, чем раньше. Каждый, увидевший меня на сцене, немедленно захотел бы стать родителем, и в результате произошел бы демографический взрыв, войдя в историю под названием «эффекта Стейнер».

– Значит, договорились? – послышался голос Джеймса.

– Да, конечно, – сказала я.

– Буду с нетерпением ждать. Думаю, для нас обоих завтрашний вечер окажется весьма увлекательным.

– Надеюсь, что да.

В тот вечер на репетиции Джин сыграл композицию, сочиненную им для валторны и названную «Прелестная Лолита», а Джеймс прочитал длинное бессвязное стихотворение об охотнике на оленя. Оно было скучным и претенциозным, и я усомнилась в художественном вкусе чтеца, но вожделение мое не ослабло. По окончании репетиции я небрежно помахала ему рукой, чтобы никто не заподозрил о назревающих между нами отношениях.

На следующий день после работы я отправилась в Гринвич-Виллидж, чтобы не спеша прошвырнуться по обувным магазинам. Проходя мимо магазинчика для трансвеститов Патриции Филд, что на Восьмой улице, я заметила посреди витрины эффектный парик из длинных черных блестящих волос с завитыми концами. Я зашла внутрь.

– Где у вас парики? – спросила я у громадной мужеподобной продавщицы.

– Наверху, – произнесла она с немецким акцентом, прозвучавшим как-то неестественно.

Поднявшись по лестнице, я увидела прилавок, над которым в несколько рядов висели парики. За прилавком стояла высокая строгая красавица и примеряла девушке моего возраста тот самый парик. На ней он смотрелся так себе. У покупательницы были бледная кожа и мелкие черты лица, и парик ей был великоват. Я не сомневалась, что на мне парик будет смотреться лучше, потому что у меня крупные черты лица и большая голова. Девушка отрицательно покачала головой, красавица сняла с нее парик, и я подошла к прилавку.

– Извините, – сказала я, – сколько стоит этот парик?

– Сто долларов, – ответила продавщица, разглаживая его.

Черт, таких денег у меня не было! Но я непременно хотела примерить парик. Конечно, продавщица будет недовольна, если я примерю и не куплю, но мне было наплевать. Это ее проблемы, не мои.

– Мне бы хотелось его примерить.

Я уселась во вращающееся кресло за прилавком. Продавщица развернула меня спиной к зеркалу, надела парик, потом крутанула кресло, и я увидела свое отражение.

Я превратилась в сногсшибательную красотку с иссиня-черными волосами. Моя кожа заметно порозовела. Обычно она кажется зеленоватой из-за моего русско-еврейского происхождения. Мама называет этот оттенок оливковым, но он все-таки ближе к бледно-зеленому. Теперь глаза у меня сделались ярче и живее, а стан казался более стройным.

– Вы похожи на Мэри Ричардс,[15] – заметила красавица продавщица.

– А кто это такая?

– Что вы, милая, неужели не смотрели «Шоу Мэри Тайлер Мур»?

– Боюсь, этот фильм сняли еще до моего рождения, – сказала я, краснея. – Но все равно спасибо. Я рада, что похожа на нее.

Продавщица взбила парик и подкрутила концы для пущего эффекта. Я запустила пальцы в волосы, словно они были мои собственные, но в зеркале этот жест выглядел явно фальшиво. Я повторила попытку, и на этот раз получилось более естественно.

Я не могла оторвать глаз от себя преображенной. Я себе страшно нравилась. Я ощущала себя великолепной, значимой, способной покорить мир. Потом я вспомнила о цене.

– Можете снять его, – сказала я.

Продавщица с усмешкой сняла парик и надела его на голову манекена. Не оглядываясь, я потащилась вниз по лестнице.

Выйдя из магазина, я заметила на той стороне улицы банкомат. И вдруг в голове у меня зазвучал голос Робина Уильямса,[16] произнесший: «Сагре diem».[17] Единственный, кто мне понравился в фильме «Общество мертвых поэтов», это его герой – молодой шустрый умник, цитирующий Горация.

А что, эти слова и сейчас вполне актуальны. Я бросила взгляд на выставленный в витрине парик, потом на банкомат на другой стороне улицы и вот – поймала момент.

Красивая продавщица явно обрадовалась, услышав, что я покупаю парик. Она наверняка получит неплохие проценты. Девушка немного подровняла парик и сказала:

– Если вам выщипать брови, будет еще лучше. Потом собралась упаковать покупку в пластиковый мешок.

– Не надо, – сказала я. – Надену его прямо сейчас.

Выйдя на улицу, я ощутила себя совсем другой женщиной. Мужчины оборачивались и глазели на меня. Не знаю уж, я ли им так приглянулась или их любопытство вызывал парик – это не имело значения. Главное, что они на меня смотрели.

Вернувшись домой из магазина, я помчалась к себе в комнату и открыла платяной шкаф. Я не сомневалась, стоит надевать парик на свидание или нет; похоже, такого рода прибамбасы Джеймсу должны нравиться. Но мне нужно было подыскать к нему платье: нечто пикантное и в то же время сдержанное. Изысканно-сексуальное, а не вульгарно-сексуальное. Я переворошила всю одежду, пока не наткнулась на чисто белое платье.

Это было платье-халатик медсестры, которое я купила для празднования Хэллоуина на предпоследнем курсе колледжа. Я раскопала его в отделе униформ в Армии спасения Провиденса, пользующейся славой центра моды западного мира. Вернувшись в общежитие, я укоротила его настолько, что платье едва прикрывало зад, а потом отправилась в нем на вечеринку. Весь вечер на меня так и сыпались комплименты. Создавалось впечатление ожившего порнофильма. А Джеймс был весьма порнографическим мужчиной.

После ужина я приняла душ, выщипала брови, обесцветила усики и подкрасила губы, после чего облачилась в платье, парик, а также коричневые туфли на платформе. Накинула на себя шерстяное полупальто, сунула рассказы в сумку-чемоданчик из искусственной крокодиловой кожи и направилась к входной двери. Из кухни вышла мама.

– Что ты сделала с волосами?

– Это парик, – ответила я.

– Лео! Зак! Идите-ка посмотрите!

Папа и брат показались из комнаты Зака, где они бороздили волны Интернета.

– О господи, – только и сказал папа.

– Они не настоящие! – пояснила мама. – Это парик!

– Ты похожа на хасидскую женщину, – заметил Зак.

– Я пытаюсь походить на Мэри Ричарде.

– Ты не похожа на Мэри! – засмеялся папа. – Ты больше смахиваешь на персонаж из «Скрипача на крыше».[18] Как поживаешь, Хава? Почему ноги не прикрыты?

Мама засмеялась и Зак тоже, а потом все трое хором запели: «Восход, закат».[19]

– Отвяжитесь от меня! – выпалила я и выскочила, хлопнув дверью. Мне было немного стыдно за свою грубую выходку, но до чего же обидно шикарно разодеться и выслушивать замечания придирчивых родичей.

Выйдя из метро, я остановилась у газетного киоска, чтобы купить пачку сигарет «Америкэн спирит», если верить рекламе, натуральных, без добавок. Мне всегда казалось, что рекламировать их нужно так: «Они тебя убьют, но медленно». На самом деле я не люблю курить, зато мне нравится, как я выгляжу с сигаретой в руке. Я покупаю сигареты, когда мне хочется выглядеть сексуальной или пресытившейся жизнью женщиной, и, выкурив одну или две, выбрасываю пачку.

Я закурила сигарету, подошла к бару и, заглянув через стекло, сложила ладони чашечкой, чтобы отыскать глазами Джеймса. Он сидел у самого окна, потягивая из стакана пиво. Я толчком открыла дверь и картинно замерла в дверном проеме, опершись о косяк рукой с сигаретой, а другую, уперев в бедро. Взглянув на него в упор, я сказала:

– Я не курильщица, просто мне попалась такая роль на телевидении.

Джеймс поднял голову и улыбнулся. Его примеру последовали некоторые постоянные посетители бара. Это меня слегка смутило, но я полагала, что момент упускать нельзя.

Я не спеша приблизилась к нему самой своей сексуальной походкой, стараясь не споткнуться на платформах и радуясь в душе тому, что надела поддерживающие форму колготки.

– Потрясный парик, – сказал Джеймс.

– Как ты догадался, что это парик?

– Он криво надет. Видно линию волос.

Я натянула парик поглубже.

– Что будешь пить?

Я уже собралась было заказать себе пиво, но подумала, что это прозвучит неженственно, и поэтому вместо этого сказала:

– Неплохо бы коктейль из виски с лимонным соком и фруктами!

Я никогда не пробовала его раньше, но почему-то решила, что именно такой коктейль могла бы заказать одинокая легкомысленная женщина.

Джеймс подозвал бармена.

– Я не готовлю таких коктейлей, – грубовато произнес тот, взглянув на меня. – Могу предложить просто виски с лимоном.

Я вдруг поняла, что совершила faux pas:[20] этот коктейль – явно буржуазный напиток, а бар не походил на буржуазный. На полу были насыпаны опилки, в глубине зала стояло несколько шатких столиков, а среди посетителей попадались лишь потрепанные пожилые мужчины.

– Заказывай два пива, – промямлила я.

Бармен принес пиво, и мы с Джеймсом пошли к столику в глубине зала.

– Помочь тебе снять пальто? – спросил он.

– Конечно. Какие у тебя прекрасные манеры.

– Не такой уж я альтруист, как ты полагаешь, – сказал Джеймс, подхватывая пальто с моих плеч. – Знаешь, откуда пошел обычай помогать женщине снять пальто?

– Нет.

– Все дело в том, что мужчине всегда хочется потереться о женский зад. Тривиальная маскировка извечного желания.

Я ждала, что он сейчас прижмется ко мне, но Джеймс просто снял с меня пальто и сел напротив.

– Принесла рассказы? – спросил он.

– Да.

– Может, прочтешь какой-нибудь?

Я потянулась к сумке и извлекла из нее рассказ «Как сделать все возможное для съемок фильма». Джеймс встал из-за стола и уселся рядом со мной.

– Зачем ты пересел? – спросила я.

– Потому что хочу наблюдать за тобой сбоку. Если захочешь взглянуть на меня, тебе придется смотреть через плечо. По-моему, очень сексуально, когда женщина смотрит на тебя через плечо. Ты замечала когда-нибудь, что именно в этом ракурсе снимают женщин для рекламы модной одежды?

– Нет, не замечала.

– Причина в том, что именно этим особым взглядом смотрели наши предки, когда они еще стояли на четвереньках и совокуплялись сзади.

Джеймс показался мне в этот момент явно невменяемым, а меня обычно интересуют лишь парни с небольшими странностями.

Я уставилась в свои бумажки.

– «Впервые я встретилась с Митчелом Соренсеном на съемках дипломного фильма Нью-Йоркского университета, в которых мы оба участвовали. Фильм рассказывал о нежной дружбе юной девушки со школьным уборщиком…»

Я продолжала читать, а Джеймс пристально меня разглядывал. Если я поднимала руку, чтобы поправить парик, он впивался в нее взглядом. Если облизывала губы, когда у меня пересыхало во рту, он пялился на мой язык. Он изучал меня, как ветеринар подопытных животных.

Когда я закончила чтение рассказа, Джеймс сказал:

– А теперь прочти второй рассказ!

– Но ты уже слышал его на репетиции, – возразила я. – Зачем же слушать его снова?

– Это поможет мне в разработке концепции постановки.

Я неожиданно оказалась в тупике: оказывается, Джеймс больше интересуется моим артистическим талантом, чем талантом другого рода. Вдруг кто-то включил музыкальный автомат. Громко запел Синатра.

– Давай пойдем в более спокойное место, – предложил Джеймс.

Я облегченно вздохнула. Может быть, смена обстановки заставит его позабыть о рассказах.

Мы отправились в греческий ресторанчик и уселись рядышком в отдельном кабинете. Когда подошел официант, я заказала себе кофе, а Джеймс – грейпфрут. Мне до сих пор никогда не встречался мужчина, заказывающий грейпфрут. Он извлек ложкой треугольную дольку и, разжевав ее, попросил:

– Почитай, пожалуйста.

– Больше не хочется, – ответила я.

– А ты через не хочу.

– Зачем?

– Для твоей же пользы.

– Отстань. Я сама знаю, что мне нужно, и могу сказать тебе – в данный момент совершенно не это. Вот если бы ты пригласил меня к себе, было бы здорово.

– Но ты сейчас вся так внутренне напряжена. Эта подспудная энергия – именно то, что я хочу показать на сцене. Вот что делает тебя такой сексуальной – это желание, этот пыл. И ты должна сыграть именно такое состояние – когда облегчение никак не наступает.

– Но я так хочу облегчения!

Джеймс выудил очередной кусочек грейпфрута, медленно разжевал его, вздохнул и сказал:

– Хорошо. Давай помогу тебе надеть пальто.

У него была квартирка на Кристофер-стрит,[21] спальня находилась в мансарде. В гостиной стоял коричневый кожаный диван, напротив телевизор, а в дальнем углу, у окна, – кресло. Слева от входной двери размещалась кухня с массивным кухонным столом.

– Чем ты зарабатываешь на жизнь? – спросила я.

– Я плотник.

Вот это да! Он работает руками. Мне захотелось сразу же изнасиловать его, но пришлось сдержаться.

Джеймс пошел на кухню, плеснул себе виски и предложил мне тоже. Я немного отхлебнула. Виски обожгло мне глотку, и я едва не закашлялась. Джеймс уселся на диван. Я оставила стакан и начала подниматься по лесенке в надежде, что он последует за мной. Но Джеймс дернул меня за ногу и сурово проговорил:

– Эй, тебе туда нельзя! Это моя территория.

Не мешало бы Джеймсу выражаться повежливее, кажется, я перехвалила его манеры. Я села рядом с ним и наклонилась, чтобы поцеловать его. Он вяло ответил на поцелуй, едва ворочая языком. Казалось, мое прикосновение не доставляет ему ни малейшего удовольствия. Потом Джеймс отодвинулся от меня, встал и направился к креслу.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Больше всего меня интересует, как мужчины на тебя смотрят. Вот почему я захотел встретиться в баре. Ты заметила, как мужчины пялились на тебя, когда ты сняла пальто?

– Ну, в общем, да.

– Это потому, что в тебе есть что-то особенное. Ты источаешь сексуальную энергию. А мужчины это чувствуют. Ты идешь по улицам, и они чуют в тебе эту сексуальность. Попробуй как-нибудь вглядеться в глаза встречных мужчин и насладись сознанием того, как сильно они тебя хотят.

Хотелось бы верить, что я обладаю такой силой. Мне очень хотелось верить, что я – именно такая девушка, которая сводит мужчин с ума, пусть даже и слегка толстоватая для ролей инженю, и не важно, что с тех пор, как я вернулась из колледжа, меня впервые пригласили на свидание.

Джеймс все говорил, а я начала поглаживать рукой свои ноги в колготках. С того момента, как я завелась в ресторане, и до этой скабрезной болтовни прошло всего лишь минут десять, а я уже была готова.

– Я кончила, – сообщила я ему. (Я не произвожу заметного шума. Никогда.)

– Рад за тебя, – заметил мой кавалер.

Я подумала, что пора уходить, но внутренне еще не была к этому готова. Мне хотелось завести его, и раз уж он не позволял себя трогать, я решила испробовать другой способ. Я встала перед диваном и медленно расстегнула молнию спереди на платье-халатике медсестры. Потом стянула его с плеч, швырнула на пол и осталась стоять перед Джеймсом в одних колготках и лифчике «минимайзер». Я медленно расстегнула лифчик, тоже бросила его на пол и стала водить по грудям пальцами, как стриптизерша в кино.

Джеймс смотрел на меня с открытым ртом, а потом расстегнул брюки, достал пенис и принялся его поглаживать. Я продолжала двигаться по комнате, представляя себе, что негромко звучит известная песня под названием «Лихорадка». Время от времени я поднимала руку и взбивала парик, словно это были настоящие волосы. За окном стемнело, но жалюзи не были опущены, и я могла видеть собственное отражение в стекле. В этом черном парике, с обнаженной грудью, в колготках и в туфлях на высокой платформе я выглядела шикарно. Я была просто великолепна.

Прошло несколько минут. Джеймс вдруг резко запрокинул голову, глухо стукнувшись о спинку кресла, и выпустил струю себе на руки и брюки. Я пошла в ванную и принесла ему салфетку. Он взглянул на меня печальными округлившимися глазами и прошептал:

– Ты нашла мое слабое место.

Я надела платье, и Джеймс проводил меня до такси, но когда я захотела поцеловать его на прощанье, он снова отвернулся.

По дороге домой я размышляла о том, что же у нас произошло. Мне не понравилось, что Джеймс отказался целовать меня и не пустил к себе в постель, зато очень понравилось, что я нашла его слабое место. Это означало, что я сделала его уязвимым. А также, что он теперь во мне заинтересован.

Когда я вернулась домой, был час ночи, и в доме было тихо. Я прошла на цыпочках мимо спальни родителей в свою комнату.

– Хорошо провела время? – окликнула меня мама.

Мне стало немного не по себе: она не спит, тревожась за меня, а я, уходя из дома, вела себя как последняя стерва.

– Да, – ответила я. – Очень хорошо.

Я вошла в ванную и сняла парик. Отразившиеся в зеркале собственные волосы, обрамлявшие мое лицо, показались мне какими-то чужими.

2

Придя на следующее утро на работу, я застала Крысу, поджидавшую меня со стопкой бумаг, которые надо было отксерокопировать. Она не часто давала мне поручения. В этом заключается парадокс временной работы: начальство никогда не загружает вас как следует, но в то же время не выносит вашего безделья, поэтому основная ваша забота – изображать занятость. Неплохо было бы, сидя за рабочим столом, услышать от своей начальницы такие слова: «Привет! Сегодня мне нечем тебя занять. Совершенно нечем. Так что не стесняйся – покрывай ногти лаком, мастурбируй или просто бездельничай». Но разве такого дождешься! Если ваша начальница заметит, что вы ничем не заняты, а ей, стало быть, нечего проверять, раз вы ничего не наработали, то непременно начнет сетовать, обвиняя вас в ее собственном медленном продвижении по служебной лестнице.

Каждый день я придумывала себе занятия, изображающие деятельность: блуждала по интернету, раскладывала на компьютере пасьянс, звонила в офисы, мол, нет ли каких сообщений, часто наведывалась в туалет, чтобы полюбоваться в зеркале своим делающимся все более обвислым задом и просматривала под столом журналы и газеты. Обычно я листала «Таймс», но в тот день решила почитать «Сити Уик».

Газета «Уик» была главной конкуренткой другой манхэттенской газеты – «Виллидж Войс», и ее бесплатно раскладывали каждую среду по зеленым металлическим ящикам, расставленным на каждом углу в центре Манхэттена. Папа познакомил меня с этим изданием, когда мне было четырнадцать. Придя однажды вечером домой, он бросил на пол прямо мне под ноги номер этой газеты, раскрытый на колонке вопросов и ответов. Автором колонки, озаглавленной «Разговор начистоту», был некий Саймон Ле Грос. Читатели спрашивали его обо всем, что их интересовало, например: «Каково назначение мужских сосков?» или «Откуда произошли непристойные жесты?». И он давал на все подробные остроумные ответы. Покончив с заинтересовавшей меня колонкой, я принялась за обзоры фильмов, заглянула в свой гороскоп и бегло просмотрела несколько комиксов. В целом газета показалась мне несколько эксцентричной, но милой. У меня создалось ощущение, что я узнаю строго охраняемые городские секреты. С тех пор я сама стала брать газету на обратном пути из школы домой. Когда я уехала в Браун, папа время от времени присылал мне по почте вырезки, а теперь, вернувшись в Нью-Йорк, я читаю газету каждую неделю.

Подобно «Войс», в этой газете печаталось множество объявлений частного характера, не предназначенных для детских глаз, а также имелась светская хроника. Правда, в отличие от «Войс», политический уклон «Уик» был правее, чем у Муссолини. Главный редактор, Стив Дженсен, в своей колонке «Коленный рефлекс» чередовал гневные филиппики против Билла Клинтона с коротенькими отзывами о посещении самых фешенебельных ресторанов, и в ответ многочисленные возмущенные читатели неизменно называли его в своих письмах неофашистом. Помимо Дженсена, в газете сотрудничали еще три репортера, ведущих каждый свою рубрику: Лен Хайман, этакий провинциальный папаша-невротик («Ни о чем»); Дейв Надик, вечно подавленный, со склонностью к суициду, страдающий, очевидно, дегенеративным нервным расстройством («Переливание из пустого в порожнее»), а также Стю Пфефер, молодой панк-рокер («Безумная тусовка»). Каждую неделю они потчевали читателей своими новейшими сагами – Хайман в первый раз отводит дочку в детский сад; Надик бросается под колеса автомобиля; Пфефер тискает девчонок на концерте очередной рок-группы. Мне нравилось каждую неделю погружаться во всевозможные душещипательные истории. От этого мне начинало казаться, что мои собственные дела не так уж плохи.

Положив свою сумку, я взяла у Крысы бумаги и не спеша отправилась в комнату, где стоял ксерокс. Нечего торопиться, а то еще вдруг надумает дать мне еще какое-нибудь поручение. Я положила документы на копировальный поддон, но смогла сделать всего одну копию: машина зажевала бумагу. В поисках этой поганой бумажки я начала открывать все дверцы подряд, но тщетно. Я была уже готова разнести аппарат вдребезги, когда услыхала чей-то голос:

– Помощь не требуется?

Я обернулась. За моей спиной стояла тоненькая высокая девушка с черными волосами до плеч. На губах – помада цвета красного бургундского вина, на левой кисти – маленькая татуировка.

– Боюсь, что требуется, – ответила я.

Шагнув к аппарату, незнакомка открыла какую-то не замеченную мной дверцу, яростно вырвала оттуда лист бумаги и с силой захлопнула ее обратно.

– Иногда приходится применять насилие.

– Не хотелось бы мне попасть в число твоих врагов, – заметила я.

– Да уж, не советую.

– Ты тут временно работаешь?

– Ага. Как ты догадалась?

– По татуировке. Я тоже здесь временно. Меня зовут Ариэль Стейнер.

– Сара Грин. – Мы пожали друг другу руки. – Как тебе здесь нравится?

– Кошмар. Ненавижу бездельничать и ненавижу работать, поскольку меня бесит то и другое.

– Я тоже. В колледже я состояла в Международной Социалистической организации, а теперь вот приходится пресмыкаться перед корпоративной Америкой.

– Я тоже состояла в МСО! Ты где училась?

– В Колумбийском университете. А ты?

– В Брауне.

– Ты кто – драматическая актриса, оперная певица ли музыкантша?

– Актриса. А ты?

– А я готовлюсь в рок-звезды. Осваиваю аккордеон и сама сочиняю песни. Хочешь взглянуть на мою конуру?

– Конечно.

Ее комната находилась этажом ниже. Сара забрела к нам, потому что у них сломался ксерокс. У нее под столом красовались наклейки групп «Клэш», «Секс пистолз» и «Риплейсментс»,[22] а к компьютеру были подключены наушники.

– Разве босс разрешает тебе слушать музыку? – удивилась я.

– Он ничего не знает. Я слушаю, только когда его дверь закрыта, да и то через один наушник, чтобы всегда быть начеку.

Я заметила на столе у Сары розовый листок памятки с несколькими напечатанными словами.

– Неужели ты печатаешь сообщения для босса? – недоверчиво спросила я.

– Нет, – ответила Сара, протягивая мне листок. Под словами «Пока Вас не было» жирными прописными буквами было напечатано: «Я ОБДУМЫВАЛА СПОСОБЫ ВАС УБИТЬ». Я пригласила свою новую подругу пойти со мной на ленч.

Я всегда обедала в «Мет-Лайф-билдинг»,[23] поскольку у них в мансарде ежедневно между двенадцатью и часом дня устраивались представления – концерты, демонстрация бальных танцев, и вообще, кто только там не выступал. Когда мы с Сарой пришли туда, великолепная гибкая пара из находящегося в этом же здании центра бальных танцев демонстрировала танго. Мы нашли свободные места на открытой трибуне. Сара достала баночку безалкогольного напитка и сэндвич с тунцом, а я – йогурт и кекс из рисовой муки.

– Хотела бы я оказаться на месте этой женщины, – сказала я, разглядывая танцоров. – Этакая безжалостная, порочная красотка, не признающая, когда ей отвечают «нет».

– И я бы хотела, – отозвалась Сара. – Признаться, мои любовные дела ни к черту. Пару недель назад моя подружка Лиз навязала мне своего знакомого скульптора. Мы встретились в баре, а минут двадцать спустя уже вовсю осваивали на его лежанке шестьдесят девятую позицию.[24] Целых три недели у нас был потрясающий секс, но однажды утром он позвонил мне с сообщением о том, что из Праги вернулась его бывшая подружка и он решил снова с ней встречаться.

– Вот кошмар-то!

– Да ну, ерунда! Прошло два дня, я сидела в кафе на Эй-авеню, неподалеку от дома, и сочиняла тексты к песне, когда на меня начал пялиться один очень похожий на Кейта Ричардса[25] рокер в своем неизменном прикиде. Двадцать минут спустя мы оказались в его постели в позиции номер шестьдесят девять. В один из следующих вечеров нам нечем было заняться, и когда я спросила, нельзя ли мне привязать его к изголовью кровати, мой любовник выскочил из постели и давай вышагивать взад-вперед по комнате. Он все повторял, что не верит своим ушам – настолько все это странно, – и спрашивал, не извращенка ли я. Сам, поди, тайный педик, вот и переполошился.

– Надеюсь, ты ему это не сказала?

– Нет. Только подумала. Я просто смотрела, как он ходит кругами. Мне очень хотелось спросить: «Не пойти ли нам в постель и там все обсудить или тебе нравится быть злобным придурком?»

– Я бы обязательно спросила, а ты?

– Нет. Я ничего не сказала, встала, оделась и отправилась на квартиру одного своего бывшего приятеля. У нас с ним произошел очень болезненный разрыв.

– И давно вы расстались?

– Шесть лет тому назад. Наш роман завязался в старших классах школы, еще в Парамусе, откуда я родом. Потом он поступил в Нью-Йоркский университет, но мы продолжали изредка встречаться, пока я училась в колледже. Сейчас пытаемся перестать трахаться, но это нелегко. Ты ведь сама знаешь, эти узы привязывают тебя к человеку.

– Угу, – согласилась я. – Мы с моим дружком из Брауна, Уиллом, продолжали заниматься сексом еще целых четыре месяца после того, как он меня бросил.

– А почему он тебя бросил?

– Я обманывала его с Бо Родригесом, президентом ассоциации «Студенты против классового угнетения».

– И твой дружок вас застукал?

– Нет. Я познакомилась с Бо на вечеринке первокурсников осенью, сразу после того, как мы с Уиллом начали встречаться, но я ничего не говорила ему до конца семестра. Меня терзало чувство вины, и однажды утром, лежа с Уиллом в постели, я во всем призналась. Он столкнул меня на пол, заявив, что никогда не сможет больше мне доверять, но все же не порвал со мной. Мы встречались еще целый год, но в наших отношениях преобладали взаимные оскорбления; мы только и делали, что дрались и трахались. В конце концов, он все же бросил меня в январе, на втором курсе, но мы время от времени спали с ним вплоть до самого мая.

– Парни так странно реагируют, когда их подружки спят с другими.

– Я не спала с Бо. Он только залезал мне под кофточку.

– Вот смехота! Выходит, твой бойфренд взбесился из-за петтинга?

– Его отец бросил мать ради другой женщины, так что его представления о верности несколько старомодны.

Сара понимающе кивнула. Я выбалтывала все подряд, но ее это не смущало. Понятно было, что я никогда не смогу перещеголять ее по части всевозможных странностей и отклонений. До конца обеденного перерыва она успела поведать мне, что в отдельные моменты своей жизни была близка к самоубийству; страдала булимией;[26] сидела на сильнодействующих антидепрессантах; была президентом молодежной храмовой группы; залетала; принимала наркотики, в том числе кокаин; в качестве винтика системы становилась членом всевозможных национальных и профессиональных ассоциаций, какие только можно придумать, включая Общество анонимных алкоголиков и «Фи-бета-каппа» – привилегированную организацию студентов и выпускников колледжей. В свете ее прошлого я посчитала, что не слишком огорошу Сару, рассказав о Джеймсе.

– Похоже, он порядочный прохвост, – заметила она. – И к тому же провокатор.

– В каком смысле?

– Он из тех, кто, зайдя в бар и увидев там двух ссорящихся парней, подает одному из них пушку, а сам уходит.

– А я – тот парень, которому он вручает пушку, или тот, которого сейчас пристрелят?

– Это всего лишь метафора. Я имею в виду, что ему нравится нажимать на кнопки. Если ты согласна, чтобы кто-то тобой манипулировал, тогда валяй! Но если тебе нужен друг, то лучше поищи парня, не имеющего серьезных возражений против твоего присутствия в его постели.

Джеймс действительно оказался прохвостом. В тот вечер на репетиции он не сказал мне ни слова и каждый раз, поймав мой взгляд, отворачивался. Сначала я подумала было, что, узнав о его слабости, я имею шанс больше ему понравиться – а вовсе не наоборот. Выходило как-то глупо. Я не понимала, каким образом начавшаяся интрижка могла так быстро перерасти у него в отвращение.

Когда Джеймс направился к выходу, я подбежала к нему со словами:

– Постой, давай поговорим.

– Нет, – отрезал он и выскочил вон.

Я позвонила ему из дома, но не застала и оставила сообщение на автоответчике. Джеймс так и не перезвонил мне.

За следующие несколько недель я послала ему еще с полдюжины сообщений, но он не ответил ни на одно. Обычно на репетициях Джеймс держался нормально, но никогда не заговаривал со мной во время перерывов. Я старалась забыть о нем и с головой погружалась в роль. Иногда это помогало. Бывало, я репетировала с Джином сцену и так увлекалась, что забывала о присутствии Джеймса. Но случалось и так, что, поймав взгляд Джеймса из зрительного зала, я сбивалась, и тогда приходилось заглядывать в текст.

Однажды, примерно за неделю до премьеры спектакля, около часа ночи зазвонил телефон. Родители и Зак уже спали, да я и сама уже начала отключаться. Я бросилась в гостиную и сняла трубку.

Это оказался Джеймс.

– Послушай, – сказал он, – кто-то звонит мне в районе часа последние две ночи, а потом вешает трубку. Это не ты?

Не знаю, что взбесило меня больше – то, что у него хватило наглости позвонить среди ночи и спросить, или же то, что он и понятия не имеет о собственной наглости. Я понимала, что, возненавидев Джеймса, не прибавлю себе душевного спокойствия – как, впрочем, и продолжая сохнуть по нему, – но, похоже, все же сделала шаг в нужном направлении.

– Не хочется разочаровывать тебя, Джеймс, – произнесла я со всем высокомерием, на какое только оказалась способна, – но это не я.

И быстренько повесила трубку, пока он не успел ничего ответить.

Вопреки неудаче с Джеймсом, рок-спектакль «Лолита» имел потрясающий успех. Первые две недели августа у нас почти на каждый вечер был аншлаг. Я танцевала и играла на кларнете. Сцена в машине с Джином стала гвоздем спектакля, а в окончательный вариант сценария вошла большая часть диалога из «Вани в моей вагине». Мы встречали зрителей у дверей и потчевали бесплатным пивом и вином, умышленно начиная спектакли на полчаса позже, чтобы люди успели настроиться на нужный лад.

Джин придумал, чтобы я время от времени спускалась в зрительный зал пообщаться со зрителями. Это была моя любимая часть представления. Я могла усесться на колени какому-нибудь горячему пареньку, обнять его руками за шею и нашептывать ему на ухо: «Ты мне так нравишься…» – пока его девушка не начинала бросать на меня косые взгляды, после чего я обычно шла к следующему парню.

Из-за этого сидения на чужих коленях и из-за рассказа про «Ваню» я усомнилась, стоит ли мне приглашать родителей. За день до премьеры я усадила их за стол и сказала: «Некоторые места в спектакле могут смутить вас. Если не захотите прийти, я не обижусь». Вот они и не пришли. А я все-таки обиделась, но не подала виду, поскольку не знала, как им объяснить, что, несмотря на мое заявление, они все-таки обязательно должны были прийти.

Сара посмотрела спектакль три раза. Она сказала, что моя игра посрамила крошку, сыгравшую главную роль в фильме Кубрика.[27] Признаюсь, я не решилась пригласить Фей. Ей шестьдесят лет, да и продвинутой ее не назовешь. Если бы она посмотрела спектакль, то посчитала бы меня дешевкой, а вовсе не талантливой актрисой.

Однажды вечером, когда я возвращалась домой из театра, кто-то дотронулся до моего плеча. Обернувшись, я увидела долговязого парня с курчавыми каштановыми волосами. Незнакомец сказал:

– Я просто хотел сказать, до чего же ты потрясная!

«Так-так», – подумала я.

– Большое спасибо. Мне очень лестно.

У моего поклонника был слегка курносый нос, и на кончике одного волоска сиротливо висел кусочек засохшей белой сопли. Но это не вызвало у меня отвращения. Напротив, я была очарована. Красивый парень, но с присущими человеку слабостями.

– В программке сказано, что часть сценария спектакля создана тобой, – сказал он. – Какая именно?

– Сцена в машине и история о «Ване с Сорок второй улицы», которую я рассказываю.

– Я так и подумал, что это написала ты. Это мое самое любимое место в пьесе.

– Спасибо, – повторила я.

Он улыбнулся мне, а я не знала, что сказать еще. Ведь если я попытаюсь завязать знакомство со случайным зрителем, он посчитает меня доведенной до полного отчаяния девицей. Не успела я это подумать, как ко мне подошел с поздравлениями кто-то еще. Я на мгновение отвернулась, а когда посмотрела в его сторону опять, парня уже не было.

Как только мы отыграли спектакль, я начала подыскивать себе квартиру. Я накопила больше двух тысяч долларов. Пора было подумать об отдельном жилье. Я хотела жить в Бруклине – не только потому, что он дешевле Манхэттена, но и потому, что я всегда гордилась своими туннельно-мостовыми корнями. Неправильно думать, что Бруклин-Хайтс представляет собой находящиеся по соседству с центром трущобы; напротив, это самый элитный микрорайон, населенный «стопроцентными американцами», – не то что Верхний Ист-Сайд.[28] Не стоило порывать с уютными улочками, на одной из которых я родилась, и стремиться сменить их на фешенебельный район. Я все-таки выходец из среднего класса, и мне присуши устремления рабочего люда.

Однажды после обеденного перерыва, когда Крыса была на совещании, я вошла в раздел частных объявлений сайта «Виллидж Войс» (именно таким образом нашла себе квартиру Сара) и как раз просматривала «Однокомнатные квартиры в Бруклине». В пятом по счету объявлении я прочла: «Кэррол Гарденс – большая квартира-студия на тихой зеленой улице, в пяти кварталах от станции метро «Сани» (линия «Ф»); большой встроенный шкаф, паркетный пол; 750 долларов в месяц. Спросить Эла Казанову».

Я восприняла эту фамилию как знак свыше. Может, этот парень принесет мне удачу в любовных делах? Я договорилась посмотреть квартиру после работы и предложила Саре пойти вместе со мной.

Выйдя из метро и осмотревшись, я сразу же влюбилась в район. Тихие, утопающие в зелени широкие улицы, и в каждом выходящем на улицу дворике – статуя Девы Марии. На крылечках сидели на ступеньках пожилые женщины и рассматривали прохожих; мужчины в нижних рубахах высовывались из окон последнего этажа; дети играли в хоккей; а мамы-яппи катили младенцев в открытых колясках.

Дом из бурого песчаника стоял на углу Клинтон и Лежер-стрит, всего в нескольких кварталах от автострады Бруклин-Куинз. Мы позвонили, нам открыл здоровенный мужчина лет сорока с лишним.

– Это я вам звонила, – сказала я. – Меня зовут Ариэль.

– Очень приятно, – Эл. – Он свысока взглянул на Сару. – Вы ничего не говорили насчет соседки. Так не пойдет. Квартира слишком мала для двоих.

– Это просто моя подружка, – пояснила я. – Квартира нужна только мне.

– Ну-ну, – произнес он, по-прежнему недоверчиво глядя на Сару и проводя нас внутрь.

В прихожей пахло плесенью и кошками. Справа от входной двери виднелась батарея отопления, и на ней примостилась статуэтка юноши с золотистыми волосами и четками вокруг шеи.

– Кто это такой? – поинтересовалась я.

– Святой Кристофер, – прозвучало в ответ.

Я решила, что, пожалуй, не буду ставить на дверной косяк шкатулку со свистком, на котором написано какое-нибудь изречение на иврите.

– Я живу ниже этажом вместе с братом Карлом, – сказал хозяин, поднимаясь по лестнице. – Нам не нужны шум и всякие глупости. Карл много работает и дома нуждается в покое.

– Чем он занимается? – спросила Сара.

– Он директор похоронного бюро.

– А вы где работаете? – поинтересовалась я.

– О, я не могу работать, – сумрачно произнес Эл.

– А почему?

– У меня повреждена нога. Я ее сломал на стройке восемь лет тому назад, и с тех пор она страшно болит. Но я предъявил иск городу, и, похоже, скоро все должно устроиться.

– И давно вы предъявили иск? – спросила Сара.

– Сразу после несчастного случая. Еще в восемьдесят восьмом.

Когда мы поднялись на верхнюю лестничную площадку, я заметила в стене нишу глубиной около трех футов.

– Здесь что, была статуя? – спросила я у Эла.

– Нет, – ответил он. – В каждой квартире в Кэррол Гарденс есть такая ниша. Это для того, чтобы, когда вы умрете, ваш гроб пролез. Предполагалось, что тот, кто вселится в дом этого округа, проживет здесь всю свою жизнь.

Идея мне понравилась – вот только мне не особенно хотелось, чтобы мой гроб выносил Эл.

Он открыл дверь квартиры, и я вошла, затаив дыхание. Квартирка была уютной и светлой. Справа находились два окна, выходящие во внутренний двор, с видом на автостраду Бруклин-Куинз. Слева размещались кухня-столовая, огромный стенной шкаф и крошечная ванная комната с раковиной из огнеупорной пластмассы, большой голубой ванной и унитазом. Пока я проверяла краны, вошла Сара.

– Ну, как тебе? – шепотом спросила я.

– Думаю, предложение очень выгодное, – сказала подруга.

Я подошла к Элу и заявила:

– Я согласна.

Ко времени переезда я похудела до ста двадцати девяти фунтов. Не Карен Карпентер,[29] конечно, но достаточно худощавая, чтобы предстать перед Фей в качестве кандидатки на амплуа инженю. Короче говоря, как-то раз, во время обеденного перерыва, я переоделась в коричневую мини-юбку, облегающую черную футболку, высокие красные ботинки, как у танцовщиц в ночных клубах, и поехала на автобусе в ее офис. Когда я сняла куртку, Фей сказала, что я преобразилась до неузнаваемости и что она начнет немедленно предлагать меня на безликие стандартные роли сексуальных девчонок.

Через два дня она действительно отправила меня на пробы для новой телевизионной комедии на Эн-Би-Си. Режиссером был Фил Натансон,[30] создатель нашумевшей в 80-е годы комедии о рассерженных почтовых служащих – «Вернуть отправителю». Новый фильм назывался «Папаша демократов раскололся». В нем рассказывалось о вдове рабочего Джине, в возрасте сорока пяти лет поступившей в один из элитных университетов Новой Англии (снова в школу!) и вступившей в серьезный конфликт с правящим классом на культурной почве. Мне досталась роль Бриджет – неизменный персонаж сериалов – обеспеченная продувная студентка из одной группы с Джиной, чей циничный и снобистский взгляд на вещи резко контрастирует с доморощенной мудростью Джины.

– Им нужна молодая Дороти Паркер,[31] Френ Лейбовиц[32] поколения Икс,[33] – сказала мне Фей по телефону. – Язвительная и забавная, искушенная в жизни.

– Отпад! – сказала я.

– Подкрасься немного, когда пойдешь. Станешь еще привлекательней.

После работы я просмотрела текст роли. В моей сцене Бриджет приходит в пустую аудиторию, видит сидящую в первом ряду Джину и спрашивает: «Вы – уборщица?» А Джина в ответ объясняет, что она студентка, и пускается в пространные разглагольствования о классовом сознании, которые звучат весьма комично. В конце сцены обе они близки к тому, чтобы сделаться хорошими друзьями. Это было примитивно и никуда не годилось, но некоторые реплики звучали остро, и я чувствовала, что смогу ухватить их.

Пробы на роль были назначены в субботу, во второй половине дня. Все утро я просматривала сценарий, а потом гладко зачесала волосы и заколола их сзади в пучок, хорошенько наштукатурилась и нацепила черный топик в рубчик на молнии с воротником из искусственного меха, коричневую мини-юбку и туфли на платформе. Я почувствовала себя шикарной девчонкой. Богатой примадонной. Настоящей Сарой Джессикой.[34]

Придя на пробы, я увидела десятки других Френ Лейбовиц с менее выраженной, чем у меня, семитской внешностью. Все они сидели в приемной, подправляя косметику и читая текст роли. Я даже узнала некоторых, бывших на прослушивании для «Всех в досье!». Я зарегистрировалась, а через несколько минут из кабинета вышла белокурая беременная женщина в комбинезоне и назвала мое имя.

Комната для прослушивания была прямоугольной и светлой, с высоким потолком. В дальнем конце сидел пятнадцатилетний мальчик, позади которого стояла видеокамера.

– Это Кевин, – сказал режиссер по кастингу. – Он будет подыгрывать тебе.

– То есть… вы хотите сказать, что он – это Джина, вдова рабочего?

– Да.

– Ну и дела: мало ей того, что она беременная, она еще и старшего сыночка с собой на работу привела! Каким образом, интересно, я должна выстроить правдоподобную сцену, играя в паре с ребенком, да к тому же с мальчишкой?

Встав позади камеры, женщина-режиссер посмотрела в объектив.

– Сначала прорепетируем, а потом я сниму. Выучила роль?

– Нет. А что – надо было?

– Разумеется.

Мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног.

– Прошу прощения, но мой агент ничего мне не сказала по этому поводу, так что я…

– Ты пришла на телевидение, – сказала женщина. – Всегда надо как следует учить текст роли. – Между прочим, я еще старшеклассницей бывала на телевизионных пробах, но никогда не учила роль и при этом ни разу не слышала нареканий со стороны режиссера по кастингу, однако возражать сейчас явно не стоило. – Если понадобится, – добавила она, – заглядывай в сценарий. Скажешь, когда будешь готова.

Я прочла роль вполне прилично, но в конце режиссер сказала:

– Ты уткнулась в сценарий, и я не вижу твоего лица. Давай-ка попытайся сыграть, не заглядывая в текст! Сцена совсем коротенькая. Отложи сценарий, назови себя. Давай! – Она ободряюще мне улыбнулась.

Я робко положила странички на пол. Режиссер встала позади камеры. Зажглась красная лампочка, осуждающая меня на смерть.

– Представься, пожалуйста.

– Ариэль Стейнер, – произнесла я, словно начиная хвалебную речь. Потом посмотрела на свои руки, в отчаянии пытаясь скрыть за высокомерием неуверенность, и одарила мальчишку покровительственным взглядом, представляя себе, что он – женщина, итальянка, сорока пяти лет от роду, и открыла рот.

Ни звука. Я совершенно растерялась, но в следующее мгновение проворно наклонилась за сценарием, пропав ненадолго из кадра, и, взглянув на первые строчки, положила листки обратно на пол. Потом произнесла: «Вы – уборщица?» – вкладывая в эту реплику всю злобу ограниченного человека, на какую была способна.

На этот раз получилось еще хуже, чем в первый. Шутки выходили все более жалкими и плоскими, поскольку всю свою энергию я направляла на то, чтобы правильно произнести слова роли.

– Но ты ведь знаешь текст, – сказала режиссер по кастингу, когда я закончила. – Попробуй еще, и на этот раз можешь держать сценарий на коленях.

Она пыталась подбодрить меня, но я все равно ее ненавидела. Я ненавидела ее за то, что она разговаривает со мной снисходительно, за то, что заставляет говорить роль наизусть, за то, что вынуждает меня играть сцену на пару с ребенком. Но я понимала, что злиться нельзя. Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и уловила запах собственного пота – такой противный, что он едва не свалил меня с ног. Я чувствовала, как тушь тоненькой струйкой стекает у меня по лицу.

В следующий заход я уже помнила все слова, но из-за внутреннего напряжения нужного комического эффекта не получилось. У меня пропало всякое желание понравиться режиссеру или себе самой. Начиная со второй половины сценки, я стала говорить умышленно монотонно. Ситуация становилась безнадежной: невозможно было преодолеть неприязнь этой женщины.

Под конец, натянуто улыбнувшись, она проводила меня до двери. Я быстро взглянула на прочих, подающих надежды, соискательниц, не забывших выучить текст роли и подкрасить глаза водостойкой тушью. Мне захотелось выхватить автомат и уложить их всех одной очередью.

Тем не менее, выйдя на улицу, я не стала плакать. Я просто поняла, что в жизни иногда выигрываешь, а иногда проигрываешь. По крайней мере, мне впредь наука: никогда не идти на телепробы, не выучив предварительно роль. Но потом я принялась фантазировать: а что, если вопреки моей ужасной читке я все-таки получу эту роль? Один из преподавателей театрального искусства в Брауне, бывало, рассказывал нашей группе байки о знаменитых современниках, неудачно проявивших себя на пробах, но все-таки признанных впоследствии, потому что некий режиссер по кастингу разглядел в них божий дар, который и помог им стать звездами.

Я себе это очень ясно представила. Фил Натансон сидит в своем залитом солнцем офисе киностудии «Бербанк», покуривая гаванскую сигару и наблюдая за тем, как бесталанные потаскушки одна за другой пытаются выглядеть забавными и развязными одновременно. В тот момент, когда тысячная за день шлюшка назовет себя, его круглая жирная голова начнет клониться книзу, и тогда вдруг на экране появлюсь я. Выковыривая серу из своих мерзких ушей, он услышит слова «Ариэль Стейнер», и тут чистый беззащитный тембр моего голоса заставит его резко поднять голову к монитору. Позабыв первые слова, я пропаду из кадра, чтобы заглянуть в сценарий, и эта заминка будет исполнена такого неожиданного комического очарования, что толстые щеки Фила сморщатся в довольной улыбке. И хотя я буду трогательно запинаться до конца сценки, его улыбка перерастет в смешок, а смешок – в вопль одобрения. «Да это же молодая Дороти Паркер! – завопит он, вскакивая на ноги. – Френ Лейбовиц поколения Икс! Язвительная! Забавная! Искушенная! Вряд ли можно ожидать от нее решительных действий, но ее естественный сардонический стиль – как раз то, что мне нужно!»

И Фил помчится к красному телефону горячей линии, которым пользуется лишь в особых случаях, как, например, в тот раз, когда он открыл новую суперзвезду сериала «Вернуть отправителю», Фреда Хэнсона. Наклонившись к телефону, он проорет в трубку помощнику режиссера и своему зятю: «Стен, оторви задницу от стула и дуй сюда!» Через две секунды Стен вбежит в кабинет, и, просмотрев мой второй дубль, они в один голос воскликнут: «Эта новенькая – именно то, что мы ищем!»

– Эта цыпочка – будущее телевидения! – заметит Стен.

– Сам знаю! – буркнет в ответ Фил. После чего он сразу же позвонит Фей и немедленно утвердит меня на роль. И с этого начнется мое покорение мира.

Но потом я поняла, до чего же была наивна. Я пыталась убедить себя в том, что как раз моя недостаточная подготовленность, моя неспособность следовать правилам выделят меня из прочих как человека, не боящегося сделать дерзкий выбор. Но это было просто глупо. Забыв выучить роль, я сама подписала себе приговор. До Фила моя проба, скорее всего, просто не дойдет, потому что меня наверняка забракуют еще до отправки пленки в Лос-Анджелес. Подойдя к таксофону, я позвонила Саре и пригласила ее вместе выпить.

Мы договорились пойти в бар «Нейкл». Нам приходилось бывать там раньше. Этот бар находится на Ладлоу-стрит, к югу от Хаустон-стрит; там есть отдельные кабинеты, бильярдный стол и два игровых автомата, а на стенах развешены картинки в стиле поп-арт. В выходные мы всегда уходили отсюда не позже девяти, а по будням сидели допоздна. Этот бар внесен в справочник «Прогулки по Нью-Йорку». Поздно вечером в выходные здесь можно увидеть столько немцев, что начинает казаться, будто вы попали на сборище молодых нацистов.

Войдя в помещение, я сразу заметила у стойки Сару: она разговаривала с невероятно худым смуглым парнем. Я порадовалась, что на мне была кричащая, безвкусная одежда сексуально озабоченной девчонки. Парень мне улыбнулся, а Сара сказала:

– Привет, Ар. Это Джош Малански. Мы вместе учились в Колумбийском университете. Вот – только что столкнулись на улице, и я пригласила его составить нам компанию.

Малански. Должно быть, соплеменник. Что определенно вдохновляет. Начиная с пятнадцати лет я уже на десятой минуте знакомства с интересующим меня парнем задавалась вопросом: не еврей ли он? Едва поняв, что передо мной еврей, я даю волю фантазии, придумывая наше совместное будущее. В голове возникают картины нашей свадьбы с участием главного раввина: родители проливают слезы умиления, а жених бросает под ноги бокал, который со звоном разбивается.

Это не значит, что я не разденусь перед чужаком. Разумеется, разденусь. Просто это корни, которые о себе напоминают… Никогда не смогу себе представить, что в отношениях с неевреем[35] у меня есть какие-то перспективы. Как бы хорош он ни был, он все-таки гой. Мы можем трахаться, как дикие вепри, и не важно, насколько хорошо нам будет. Ведь я все время буду пытаться отогнать от себя видение рыдающих родителей, узнавших, что я полюбила чужака, и проклинающих меня. Я буду представлять себе, как мы венчаемся в одной из церквей Лас-Вегаса – такой, где заключаются вынужденные браки и кишащей неопрятными новобрачными из числа белых босяков.

Я уселась на высокий табурет рядом с Джошем и заказала виски «Джеймсон» со льдом. Это Сара приучила меня к такому напитку. Она сказала, что от него становишься настолько крутым, что и не подступиться. Вкус у виски был отвратительный, но я рассудила, что за все надо платить.

Когда бармен поставил передо мной бокал, я заметила, что Джош пьет безалкогольное пиво. Это меня заинтриговало. Может, алкоголь творит с ним что-то ужасное? Единственное, что возбуждает меня больше принадлежности к еврейству, – это мучительное загадочное прошлое.

– Чем ты занимаешься, Джош? – спросила я.

– Играю на барабане в трех группах и работаю в издательстве «Кинко» на Хьюстон-стрит.

– А правда то, что говорят о барабанщиках?

– А что о них говорят?

– Что все они неуравновешенные, непостоянные и легко возбудимые, как в английской рок-группе «Спайнэл Тэп».

– Пожалуй, этот стереотип не лишен смысла, – сказал Джош, усмехаясь. – Большинство моих знакомых барабанщиков именно такие. Хотите посмеяться, девчонки?

– Конечно, – сказала я.

– Как называется чувак, околачивающийся около музыкантов?

– Ну и как?

– Барабанщиком.

Я улыбнулась. Сара фыркнула.

– Если барабанщик пускает слюни с каждой стороны рта – что это может значить?

– И что же?

– То, что сцена горизонтальная.

– Класс, – откликнулась Сара.

– А как насчет того стереотипа, что барабанщики якобы выклянчивают деньги у своих подружек? – спросила я. – Правда ли это?

– Отчасти, – сказал Джош.

– А ты выпрашиваешь деньги у своей подружки?

– У меня нет подружки.

Сара бросила на меня выразительный взгляд, потом поднялась, собираясь уйти.

– Мне надо… поупражняться на аккордеоне, – сказала она. – Приятно было встретиться, Джош. Позвони мне потом, Ар.

Мы с Джошем смущенно ухмыльнулись, и он заказал еще одно безалкогольное пиво.

– Ты завязал, что ли? – поинтересовалась я.

– Угу. Завязал с выпивкой пару месяцев назад. Я путешествовал по Южной Америке и каждый вечер напивался. А потом ввязался как-то в Лиме в жуткую драку. Вот так я и заработал это.

Он указал на шрам на левой щеке, длиной около двух дюймов. Моя вагина моментально превратилась в скважину глубиной пятьдесят футов. С тех пор как я увидела на обложке журнала «Уимен» снимок рябого Чарлза Буковски,[36] мужчины с дефектом кожи сделались для меня идолами. Чем больше шрамов, тем лучше. Эдвард Джеймс Олмос,[37] Томми Ли Джонс,[38] Джеймс Вудс,[39] Деннис Миллер, Билл Мюррэй[40] – все они заставляют меня трепетать от желания.

– А у меня есть шрам на подбородке, – сообщила я. – Упала с велосипеда, когда мне было двенадцать. – Я откинула голову назад, чтобы продемонстрировать Джошу шрам. Я всегда оцениваю перспективы романа с парнем по его реакции на мой шрам на подбородке. Если он им заинтересуется, я знаю, что мы можем связать наши жизни. В противном случае – надежды никакой.

– Довольно мило, – сказал он, одобрительно кивнув. – Мне кажется, шрамы сексуальны. Они говорят о характере человека.

Я все больше таяла от этого парня, и чем дальше, тем мне рядом с ним становилось все лучше. Выяснилось, что он родом из Теллюрайда,[41] последние семь месяцев путешествовал, а сейчас живет с друзьями в Уилмсберге. На губах Джоша мелькала добрая улыбка, а по временам он разражался громким раскатистым смехом. И мне показалось, что в целом он гораздо лучше Джеймса подходит на роль бойфренда.

После третьего «Джеймсона» я предложила перебраться в кабинет в конце зала. Там я уселась, а Джош лег, положив голову мне на колени и закрыв глаза. Мне хотелось завизжать от восторга, но я и виду не подала. Взяв со стола «Виллидж Войс», я принялась листать газету, нарочно слегка касаясь страницами его рук.

Немного погодя Джош взял мою руку и накрыл ею свою, все еще не открывая глаз. Так продолжалось около десяти минут, а потом я решилась на более смелый шаг. Дотронувшись другой ладонью до его лица, я стала поглаживать его шершавую кожу, шрам и губы. Джош открыл глаза и притянул меня к себе.

Здорово! У него были податливые и приятные на вкус губы, поскольку он пил безалкогольное пиво. Я помогла ему сесть, чтобы прижаться к нему, и потом мы целовались и терлись друг о друга прямо на диванчике. Пусть даже нас видели – мне было наплевать. Он был именно таким, какого я искала: непьющий еврей со шрамом, да к тому же позволяет мне верховодить. Я спросила, не хочет ли он пойти ко мне.

Был душный августовский вечер, а в нашем метро нет кондиционеров, так что, выйдя на станции «Кэррол-стрит», мы купили две банки сока в закусочной напротив и пили их по пути ко мне домой. Когда мы поднялись в квартиру, я поставила остатки сока в холодильник, выключила свет и зажгла потолочную подсветку.

Я надеялась, что Джош не сочтет убранство моей квартиры несовершенным. Кровать с матрацем «футон» была покрыта дешевым красно-зеленым пледом. Справа от кровати стояли ломберный стол с компьютером и серый металлический складной стул, который я приобрела в универмаге. Между окнами возвышался книжный шкаф из ДСП, а у правого окна располагался импровизированный видеомузыкальный центр – высокие стойки с компакт-дисками, два ящика из-под молочных бутылок, на которые я поставила видеоплейер и CD-проигрыватель, а также две колонки из дерева, купленные родителями еще в семидесятые. Напротив телевизора находился еще один матрас, импровизированный диван, но по неизвестной причине он никак не желал оставаться на месте, так что вам удавалось просидеть на этом диване минут пять, после чего вы соскальзывали на пол.

Если мебель и не вполне соответствовала университетскому духу, то уж постеры были что надо. Правда, я успела сослать на кухню наиболее вызывающие из них: «Танцующих девушек» Матисса, «Поцелуй» Климта и Боба Марли.[42] Над кроватью висел постер с изображением Боба Дилана в фильме «Не оглядывайся». На противоположной стене расположились Джонни Депп в «Мертвеце»; обложки с альбомов Джоан Арматрадинг;[43] «Звуковая дорожка» и другие альбомы Джима Кроуса;[44] «Время в бутылке» и «Старый потрепанный флаг» Джонни Кэша;[45] фотография Чарлза Буковски в рамке; кадр из «Скажите хоть что-то…», где Джон Кьюсак[46] запечатлен в обнимку с Йоной Скай,[47] а также подаренная мне бабушкой литография старинного еврейского изречения: «Бесер цу штарбн штейндиг ви цу лебн ойф ди книес».

– Что это значит? – спросил Джош, уставившись на литографию.

– «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», – пояснила я. – Это не значит, что я против время от времени побыть на коленях… Ради действительно стоящей вещи.

Он покраснел и направился к стойкам с компакт-дисками. Я немного занервничала. Мне всегда хотелось, чтобы парни похвалили мою коллекцию – ведь они по большей части считают, что девчонки плохо разбираются в музыке, а я хочу стать одним из немногих исключений. Некоторые тащатся от моего Руфуса[48] и Чаки Кхан,[49] другие – от «Себадо»[50] или Колтрейна,[51] но что впечатляет буквально всех – это моя коллекция Дилана: у меня четырнадцать его альбомов.

Я начала фанатеть на последнем курсе колледжа, когда увидела его в фильме «Не оглядывайся».

Мы ходили на него с моим приятелем из Международной Социалистической организации по имени Джейсон Левин. Едва Боб появился на экране – несчастный, молодой и губастенький, – как у меня в голове возникла фантазия, которая подзаводит меня даже и сегодня: я отталкиваю Джейсона, врываюсь на экран и прыгаю в объятия любимого. Дилан отбрасывает в сторону текст своих «Тайных ностальгических блюзов», чтобы подхватить меня и отнести в свой гостиничный номер. Там он берет гитару и вполголоса исполняет «Это утро одно из многих», «Видения Иоанны» и «Все хорошо, мама» – именно в таком порядке. По окончании попурри я ставлю гитару на подставку, снимаю с него солнечные очки и сапоги, расстегиваю молнию на его узких темных джинсах и притягиваю возлюбленного к себе. Он срывает с меня одежду и, покачав головой, говорит: «Именно о тебе я и мечтал!»

«А я сама это прекрасно знаю», – воркую я в ответ, втягивая в себя его внушительный семитский пенис, и Боб наполняет всю меня музыкой – от самого нутра до кончиков волос. Я чувствую, как во мне бушует водоворот его безудержной страсти, которая наконец заставляет меня взорваться ликующим криком. Я начинаю содрогаться, он эякулирует, и мы согласно трепещем блаженной дрожью – его расслабляет моя любовь, а меня – его гениальность. Но вот наши совместные содрогания затихают в этой безумной пламенеющей ночи, и, прежде чем отлепиться от меня, он произносит слабым гнусавым голосом: «Джоан Байес до тебя далеко, детка». Потом тянется к губной гармонике на ночном столике и зажигает сигарету. Я кашляю от дыма, а он притрагивается ладонью к моей щеке, с любовью глядя на меня, в восхищении от нашего духовного и плотского единения.

Но вдруг, хлопнув себя по лбу, Боб вспоминает, что ему пора возвращаться в фильм. Мы врываемся в уличную сцену из фильма и целуем друг друга на прощание, при этом на нас с интересом взирает Аллан Гинзберг.[52] Зрители в кинотеатре в тот же миг задаются двумя вопросами: а) «Где находился Боб последние сорок пять минут?» и б) «Что делает на экране эта цыпка?». Пока они протирают глаза, полагая, что им все пригрезилось, я ныряю с экрана обратно на свое место. Джейсон приходит в себя, а Боб запевает песню с самого начала, периодически приподнимая солнечные очки и подмигивая мне, словно говоря, что никогда меня не забудет.

– Мне нравится твоя коллекция, – сказал Джош.

– Спасибо, – откликнулась я. – Что хочешь послушать?

Когда он произнес: «Если можно «Горизонты Нашвилл»», мое сердце подпрыгнуло к потолку, украшенному разводами от протечек, потому что этот альбом уже давно стал моим самым-самым любимым. Бывало, мы с Джейсоном, лежа на его кровати, снова и снова слушали то место из «Девушки из северной страны», в котором Дилан перевирает стихи, и вместе смеялись. С тех самых пор я уверилась в том, что мой «идеальный мужчина» тоже отметит этот отрывок.

Я вынула диск из коробки и вставила в плейер. Потом залезла под одеяло, и Джош улегся рядышком. Я сняла кое-что из одежды. Он разделся полностью. Нагишом он казался еще более тощим, что слегка меня обеспокоило. Мне и раньше приходилось иметь дело с ухажерами, чьи детородные органы не отличались достаточными размерами, и веселого в этом, конечно, мало. Я – девушка думающая и потому решила для себя, что не стану пополнять свой любовный список случайно задохнувшимся партнером.

Но тело Джоша было податливым, как и его губы, и через некоторое время все мои страхи улетучились. Когда дело в песне дошло до путаницы, он сказал:

– Мне нравится это место.

Я была на седьмом небе.

Мы повозились под одеялом, и тут Джош спросил:

– У тебя, случаем, нет… сама понимаешь чего?

У меня этого не было, но ведь один из нас вполне мог сходить в магазин на Корт-стрит и купить. С другой стороны, я опасалась, что, если так быстро сдамся, он может потерять ко мне интерес. Поэтому я сказала:

– К сожалению, нет. Но даже если б и был, я не уверена, что мне этого хочется. Ты мне слишком нравишься. Давай пока подождем. Не подумай, что ты меня мало возбуждаешь. Как раз наоборот. Я очень хочу переспать с тобой. Но только… не сейчас.

– Я тоже тебя хочу, – сказал Джош.

И, склонившись друг к другу, мы стали целоваться дальше. До нас донеслось дуновение ветерка. В конце концов, мы заснули прямо поверх одеяла, потому что было жарко.

Когда я проснулась, Джош одевался. Я взглянула на часы: половина девятого.

– Ты куда?

– У меня сегодня еще целая куча всяких дел.

– Но ведь сегодня воскресенье. Я думала, мы вместе позавтракаем.

– Я собирался мастерить полки.

– А-а.

– Дай мне свой номер.

Мы обменялись телефонами. Я оделась и проводила Джоша по лестнице до входной двери. Он взялся было за дверную ручку, а потом резко повернулся, словно передумал уходить, и сказал:

– Ариэль?

Все мои тревоги улетучились. Джош вовсе не бросает меня. Сейчас он приподнимет мой подбородок согнутым пальцем, как в фильмах сороковых годов, повернет к себе мое лицо, страстно поцелует и скажет: «Я передумал. Я хочу остаться с тобой – и не на один день, на всю жизнь!»

– Да? – откликнулась я, глядя на него томным взором.

– Можно мне забрать свой сок из холодильника?

Стоя под душем и скребя себя под мышками, я проигрывала в голове прошлую ночь. Казалось, Джош испытывал ко мне симпатию, а не просто хотел меня, так что, возможно, я была не права, не воспользовавшись случаем. А может быть, он на самом деле – просто козел. Может, он скрывает под приятной внешностью единственное желание – потрахаться – и, не получив желаемого, быстренько испарился.

Или, возможно, дело совсем не в этом. Может, от меня плохо пахнет. Недавно я перешла на этот натуральный дезодорант, «Томе», поскольку Сара сказала, что обычный дезодорант вызывает рак груди. Но этот новый, похоже, улетучивается к концу дня.

Что, если мой запах вызвал у Джоша отвращение? Или мое нижнее белье? Когда мы легли в постель, на мне были «бабушкины» трусы до талии, потому что у меня всего три пары сексуальных трусиков и все три оказались в грязном белье. Правда, «бабушкины» соскользнули с меня так быстро, что Джош вряд ли успел их рассмотреть. И к тому же я, скорее всего, по своему обыкновению драматизирую. Вполне могло оказаться, что человеку действительно надо мастерить полки. В конце концов, он ведь оставил мне свой номер телефона.

Я оделась, купила газету в бакалейной лавке в квартале от дома и пешком отправилась в свое любимое кафе на Смит-стрит. Оно называется «Осень». Там стоит китчево-антикварная мебель и есть полки с бесплатными книгами.

Все сидящие в зале, а там было двадцать или около того парочек в модной обуви и жутко модных очках, попивали кофе, читая «Санди тайме» и заигрывая друг с другом под столами. Я прошла мимо них к стойке и, заказав фирменную яичницу и кофе, уселась на диванчик. Открыв газету на странице, где сообщалось о бракосочетаниях, я принялась читать объявления о свадьбах этой недели. Будущие жених и невеста встретились на вечеринке, влюбились друг в друга с первого взгляда, а впоследствии узнали, что его мать и ее отец в молодости тоже встречались. Это выглядело настолько отталкивающе романтично, что мне пришлось убрать газету.

Мне нужен был кто-то, с кем я бы могла говорить, целоваться, читать «Санди тайме», для кого могла бы заказывать кофе. Где ты, мой парень в жутко модных очках? Тот, с кем можно заигрывать под столом? Мой молодой, стройный парень, мой прекрасный принц? Я ведь не окончательная уродина и не умственно отсталая, по крайней мере, официально не признана дефективной. Почему же тогда у меня так давно нет бойфренда?

Постараюсь вспомнить свои постуилловские связи: все по порядку Белокурый игрок в водное поло с совершенным телом, с ним у меня было всего одно свидание – уже на следующей неделе он влюбился в тощую заядлую физкультурницу. Светленький первокурсник, страдающий навязчивыми страхами – обладатель великолепных скул, но любитель конопли. Джейсон, социалист, который два месяца подряд встречался со мной, а потом вдруг решил, что он категорически против моногамии. И наконец, выпускник колледжа – время от времени облачавшийся в вызывающую одежду панк-рокера, – этот благодарил меня за то, что я помогла ему осознать извечную истину: все женщины – зло.

Умом я понимала, что должно пройти какое-то время, прежде чем я встречу своего «идеального мужчину», но мне становилось страшно при мысли, что этого никогда не произойдет. Что, если я по-прежнему буду жить одна в своей квартирке в Кэррол Гарденс, когда мне стукнет сорок пять? У Сары будут свой дом в Гринвич-Виллидж, муж – биржевой маклер и целый выводок детишек и кошек. А я все так же буду бродить по тем барам в Ист-Виллидже, куда мы захаживали вместе. И к тому времени мои шансы выйти замуж окажутся меньше вероятности быть убитой при нападении террористов.

У меня возникло такое чувство, что я родилась не в свое время. В глубине души я была настоящей местечковой девушкой, боящейся погромов и стремящейся к налаженному быту. Хорошо бы нанять сваху-нееврейку, и пусть она подыскала бы мне моего персонального «портного Мотеля»[53] – чувствительного и слепо мне преданного (более привлекательный вариант Остина Пендлтона[54]) – мы с ним прожили бы вместе всю жизнь, и я никогда больше не была бы одинокой.

На обратном пути из кафе я разглядывала дома, украшенные к Хэллоуину. Стоял сентябрь, но в Кэррол Гарденс к праздникам начинают готовиться загодя. Каждый палисадник был декорирован могильными плитами, скелетами, паутиной, пластмассовыми тыквами, привидениями и домовыми. К тому же возле некоторых домов весь день звучал дьявольский смех, проигрываемый со специальных микрочипов. Мне казалось, что привидения смеются надо мной – все вокруг со своими половинками, и только я до сих пор одинока.

Поднявшись к себе, я позвонила Джошу. Он оказался дома.

– Я звоню, просто чтобы сказать тебе, что вчера вечером прекрасно провела время, – запинаясь, произнесла я.

– Я тоже.

– Но утром ты ушел так рано. Может, я тебя чем-то обидела или…

– Ариэль… – Если парень начинает фразу с твоего имени, можно ожидать, что последующие слова будут чертовски неприятными. – Понимаешь, за последние несколько лет мне пришлось столкнуться со многими трудностями. Не буду вдаваться в детали. Мне, правда, было хорошо с тобой, но не думаю, что я готов к чему-то серьезному. Но мне не хочется терять тебя как друга. – Тут он попытался подсунуть мне наглую ложь: – Не бери в голову, что у нас ничего не получилось, главное не в этом.

– В чем же?

– Главное, что ты такая классная девчонка, и у тебя все будет отлично.

Все становилось предельно ясным. Песня была стара, как мир. Я уже стала думать, что хуже не бывает, когда он преподнес мне такой перл:

– Думаю, это был как раз тот случай, когда оказываешься в нужном месте в неподходящее время.

– Да, наверное, – сказала я. – Что ж, приятно было познакомиться. – Когда я уже собиралась повесить трубку, мне послышалось: «Было здорово!» Однако, переспросив: «Что-что?» – я услыхала в ответ: «Не бери в голову!»

В тот вечер Сара привела меня в бар «Эф». Она сказала, что я перестану переживать по поводу Джоша, когда увижу, сколько разной рыбы водится в море. Бар этот находится на Пятой улице, между линиями метро «Эй» и «Би». В нем есть хороший музыкальный автомат с альтернативной рок-музыкой и бильярдный стол, а пинта пива стоит три доллара. Я захаживала сюда, еще когда училась в старших классах школы, и здесь всегда было полно пятнадцатилетних мальчишек. Правда, с тех пор как новый мэр Нью-Йорка Джулиани ввел документы, удостоверяющие личность, сюда стали приходить двадцатилетние битники, ирландские эмигранты и престарелые байкеры.

Мы сидели у стойки бара, потягивая свои «Джеймсоны» и сетуя по поводу жестоких превратностей любви. Алкоголь уже слегка ударил мне в голову, когда к нам подсел один битник с бачками и спросил Сару, как ее зовут. Она шире распахнула глаза, выпрямилась на сиденье и произнесла непривычно низким голосом:

– Сара.

– Джон, – представился парень.

Подруга указала на меня:

– А это Ариэль.

Он сдержанно кивнул, снова повернулся к ней и сказал:

– Ты далеко отсюда живешь?

– Близко.

– Не хочешь как-нибудь выпить со мной кофе?

– С удовольствием.

Сара нацарапала свой телефон, и парень отправился играть в бильярд.

Почти всякий раз, как мы с Сарой выходили в свет, происходило одно и то же. Скажем, мы поглощены интересным разговором, и тут к нам подваливает какой-нибудь чувак с «Кэмэлом» в зубах и начинает ее обхаживать. Я знаю, нехорошо ставить Саре в вину ее привлекательность, такова жизнь. В этом мире есть хорошенькие девушки и девушки-связные. Мне всегда доставалась роль связной.

В школе у меня была высокая сногсшибательная подружка по имени Ребекка, бравшая меня с собой на концерты ямайской музыки. И каждый раз какой-нибудь горячий паренек отводил меня в сторонку и спрашивал, есть ли у нее бойфренд. Я просила его немного подождать, а потом возвращалась к подруге и показывала претендента. Если он нравился Ребекке, я разрешала ему подойти к ней. Если нет, то говорила, что у нее есть друг.

Быть связной противно главным образом потому, что нельзя показать виду, что ты из-за этого переживаешь. Ведь в таком случае тебя посчитают не просто уродиной, а уродливой стервой. Так что приходится изображать, что тебе все нипочем, что в тебе самой нет ничего женственного и, что больше всего на свете, ты любишь передавать послания своей смазливой подружке. Поэтому вскоре я уже перестала модно одеваться, когда мы с Ребеккой отправлялись гулять. Я лишь подчеркивала свое подчиненное положение, надевая мешковатые джинсы, обмениваясь с парнями непристойными шуточками и делая вид, что пришла просто послушать музыку.

Не могу сказать, что сама никогда не завязывала знакомств. Конечно – завязывала, но мои ухажеры всегда брали с меня обещание никому не рассказывать о нашем приключении. Все они приводили одно и то же объяснение своей осторожности (во избежание сплетен), но я-то понимала истинную причину: они меня стыдились. Одно дело было хотеть меня, а совсем другое – обнародовать свое желание. Мне никогда не приходило в голову, что они, скорей всего, полные придурки, на которых не стоит тратить время. Я была настолько польщена их вниманием, что соглашалась на все условия.

В случае с Сарой я не могла даже утешаться мыслью, что выполняю секретное задание. Я была не более чем подружкой хорошенькой девушки. Я понимала, что отчасти дело в моем лице. У меня круглые, пухлые щечки с гигантскими ямочками, так что мне всегда дают меньше лет, чем на самом деле. Я, кстати, и не собираюсь из кожи вон лезть, чтобы меня заметили. Мне хотелось, чтобы парень разглядел мою привлекательность, несмотря на то, что я похожа на Ширли Темпл.[55] Мне хотелось, чтобы парни заметили, что мои груди значительно больше, чем у Сары, хоть я и ношу всегда свободную одежду. Но парни двадцати с небольшим лет не умеют подходить к делу творчески. Раз не выставляешь все напоказ – шагай домой в одиночестве. Так что, пока Сара раздавала свой телефон половине мужского населения Ист-Виллиджа, я балагурила с барменами и делала вид, что мне на все наплевать.

К концу лета моя жизнь совершенно не напоминала пригрезившуюся мне не так давно мечту работающей девушки. Карьера актрисы потерпела крах (после «Папаши демократов» Фей послала меня на пробы лишь один раз: еврейский театр ставил «Зельду, мою безобразную сестру» под названием «Две дамы из Вильна»). Моей лучшей подруге доставались все ухажеры, а я проводила ночи, мастурбируя под грохот грузовиков, проходящих по автостраде Бруклин-Куинз.

Но вот однажды утром в середине сентября Сара пригласила меня посмотреть фильм, поставленный Ником Фенстером, и я уверилась в том, что моя жизнь скоро изменится. Ладонь Ника Фенстера отпечаталась на голливудском бульваре моих эротических грез, еще когда я впервые увидела его в составе группы «Сейсмик Кант».[56] В тот год я заканчивала школу. Его выступающий кадык, огромный нос, угреватые шрамы и вся громоздкая фигура мигом сразила меня наповал. Кортни Лав сказала, что рок – это круто, и, несмотря на то, что я ни в грош не ставлю эту предательницу, я полностью согласна с ее утверждением. Когда мужчина поражает тебя тем, что вытворяет на сцене, поневоле задаешься вопросом: каков он будет в качестве любовника?

Купив на следующий день все четыре альбома «Сейсмик Кант», я стала слушать их песни, когда меня одолевали тоска и одиночество. Правда, в то же лето группа распалась, и с тех пор я ничего не слыхала о Нике или о других музыкантах. Может, неспроста Сара позвала меня в кино, и это знак свыше. Вдруг Ник появится на показе и мне представится случай увидеться с ним тет-а-тет.

Вернувшись домой с работы, я надела белые колготки, цветастое бело-сине-оранжевое платье с рукавами-буф и юбкой-колоколом и высокие, до колена, легкомысленные красные сапоги, после чего отправилась на встречу с Сарой. Фильм оказался затянутым и скучным, в нем рассказывалось о шатающейся по лесу компании охотников на горных баранов. Сюжет был не ахти, но зато фильм сопровождался великолепным саундтреком, сочиненным Ником. Несмотря на то, что фильм оказался полной чепухой, зрители чересчур прилежно смеялись над всеми шутками и в конце устроили овацию, аплодируя стоя. Было очевидно, что каждый из нас хочет поиметь Ника или стать Ником.

После просмотра мы с Сарой отправились в бар по соседству с кинозалом. Подзывая бармена, я вдруг увидела мужчину моей мечты. Наискосок от меня, трепещущей от желания, стоял Ник Фенстер во плоти и беседовал с навязчивыми поклонниками неопределенного вида.

Я сжала руку Сары, выдохнув:

– Там Ник.

– Он не сводит с тебя глаз, – сказала подруга.

– Ты меня разыгрываешь?

– Вот еще, стану я тебя разыгрывать в таком серьезном деле!

Я бросила на своего кумира взгляд. Сара меня не дурачит. Из всех намазанных раскормленных телок, находившихся в баре. Ник почему-то остановил взгляд на мне. Но я не собиралась так легко поддаваться. Отвернувшись от него, я заказала два «Джеймсона». Сара подсунула мне «Кэмэл» с фильтром. Она знала, что мне очень недостает таинственности, а разве может быть загадочной дама без вредных привычек?

Пока подруга рассказывала мне о своих необычных сексуальных ощущениях, которые она испытала вчера с бывшим бойфрендом Джоном, я постепенно проникалась сознанием того, как выгляжу со стороны. Отмечала про себя то, как поднимаю бровь, киваю или стряхиваю пепел с сигареты. Я чувствовала, что Ник не сводит с меня глаз. Как раз в тот момент, когда Сара начала вдаваться в излишние подробности, я увидела, что он отходит от поклонников. Похоже было, что Ник направляется прямо к нам. Через несколько мгновений передо мной возникло его лицо с исхудалыми, запавшими щеками.

– Привет, – нарочито медленно произнес певец.

Одной из его характерных особенностей был глухой вязкий голос, напоминающий звук пластинки, проигрываемой на замедленных оборотах.

– Привет, Ник, – сказала я, словно была с ним знакома. – Классный фильм.

– Тебе понравилось?

– Очень. Но кресла в зале такие неудобные! Я себе всю задницу отсидела!

Он кивнул, натянуто улыбаясь, и пошел прочь. Сара, правда, попыталась удержать его.

– Ник! – крикнула она вслед. – Он легким шагом пошел назад. – В фильме были некоторые места, которые я не поняла.

– Что именно?

– Все горные бараны в фильме сдохли еще до того, как их убили. Выходит, охотники так и не застрелили ни одного?

– Естественно, – сказал он, закатывая глаза. – Именно поэтому последнее, что говорит Фрэнк, это: «Слушай, а вон там – не живой баран?» Он как раз высматривал живого. Вы это уловили?

– О да, – ответила Сара.

Я ничего не уловила, потому что большую часть просмотра выворачивала шею назад, в сторону балкона, чтобы посмотреть, не сидит ли Ник в ложе для почетных гостей, но кивнула в знак согласия. Я ждала, что он скажет что-нибудь еще, но, бросив на ходу: «Пока», он выскользнул за дверь.

– Как странно, – сказала я Саре. – Он первый подошел к нам, но потом повел себя так, словно мы его раздражаем. Прямо какая-то пассивная агрессия.

– Могу объяснить, – сказала подруга. – Ему до такой степени необходимо внимание, что он сам подходит к своим поклонницам, не дожидаясь, пока это сделают они. Но при этом так стесняется своего безрассудства, что ему надо обязательно уйти первым.

И Сара вернулась к препарированию своих взаимоотношений с Джоном, но я совсем ее не слушала. Я могла думать только о Нике, Нике, Нике. Мой высокий изможденный курильщик. Мужчина моего Возрождения, с аккуратно подстриженными волосами и тощими, костлявыми коленями.

На нашем первом свидании я настолько сражу Ника своим интеллектом и остроумием, что он сразу поймет, как сильно я отличаюсь от всех супермоделей с фальшивыми сиськами, с которыми он встречался раньше. Он увидит, что ему нужна простая, естественная девчонка с соблазнительным телом и при этом далеко не дура, и сразу же влюбится в меня без памяти. Я образую его по части мировой истории, укреплю его веру в иудаизм и дам новый стимул в жизни. Секс у нас будет просто фантастический. Каждый раз я буду испытывать оргазм. Но не стану терять голову, понимая, что главное, за что Ник меня любит – это мой ум. Мое безупречное прошлое и диплом привилегированного колледжа станут прекрасным дополнением к тернистой дорожке его детства и годам, проведенным в школе, где принято носить котелки.

Ник будет снимать меня во всех своих фильмах, и они все до одного получат самые престижные награды. Он станет моим Кассаветесом, а я – его Роулэндс; станет моим Бергманом, а я – его Ульман; моим Годаром, а я – его Сиберг.[57] Но через несколько лет его лысина и проблемы с эрекцией начнут действовать мне на нервы. Я пойму, что мне нужен мужчина моего возраста, и подам на развод – хладнокровно и спокойно, не предупредив Ника заранее.

Он впадет в глубокую депрессию и выпустит кучу фильмов – скверных, потому что меня в них не будет. Но я буду продолжать сниматься во многих фильмах – хороших, поскольку Ник их не ставил. Я напишу книгу под названием «Как я бросила Ника», которая будет раскупаться на ура. Он напишет книгу «Как я потерял Ариэль», но ее никто покупать не станет. Ник прославится в качестве экс-мужа Ариэль Стейнер. Ему придется зарабатывать на жизнь, эпизодически появляясь в низкопробных телепередачах, где он будет распространяться о несчастной доле человека, которого любила, а потом бросила такая чаровница, как я. А я продолжу завоевание мира всеми мыслимыми способами, испытывая благодарность к Нику за то, что он помог мне в трудный период жизни, и в то же время прекрасно сознавая, что и без него добилась бы не меньшего.

Когда мне стукнет семьдесят пять, я получу «Оскара» за «пожизненное служение искусству». «Вы меня просто боготворите, нет, правда!» – скажу я толпам своих поклонников и, поблагодарив Бога и родителей, начну перечислять всех, помогавших мне в жизни – кроме Ника. На обратном пути с церемонии (а я буду возвращаться с моим двадцатипятилетним личным массажистом и любовником по совместительству, итальянцем Лотарио) к нам, прихрамывая, подойдет дряхлый, высохший, морщинистый горбун и шепотом окликнет меня. Вонь от горбуна будет ужасной, но меня не стошнит, потому что я много лет посвятила помощи жертвам голода из стран третьего мира, от которых тоже сильно разило.

Когда старик подойдет поближе, я узнаю в нем Ника. Изможденный и жалкий, в запятнанных дерьмом штанах, с подбородка капает слюна. «Я все еще люблю тебя, Ариэль», – проскрипит он. Мы с Лотарио запрыгнем в машину, проворно закрыв центральный замок. Неожиданно Ник скорчится от боли, еще раз выкрикнет мое имя, качнется вперед и замертво упадет на капот моего лимузина.

«Морти! – окликну я шофера, опуская перегородку. – Поставь «дворники»».

Наблюдая, как Ника смывает с ветрового стекла, мы с Лотарио сочувственно улыбнемся друг другу, и, когда лимузин начнет удаляться, я брошу из окна прощальный взгляд на скрюченное мертвое тело Ника на тротуаре и прокудахчу: «Ах, бедняжка, бедняжка». Лотарио любовно похлопает меня по бедру. Я с чувством сдавлю его внушительный итальянский член, а он задерет на мне платье и умело, с энтузиазмом сделает мне куннилингус, от которого я испытаю лучший в моей жизни оргазм, а ведь мне будет уже за семьдесят.

Вернувшись домой из бара, я взяла «Белые страницы». Я не ожидала найти координаты Ника, но там все-таки оказался его телефон, хотя и без адреса. Я посмотрела на часы. Было далеко за полночь, но я знала, что Ник – «сова», и сильно сомневалась, что разбужу его.

Я набрала номер. Сработал автоответчик, и послышался этот ни с чем не сравнимый голос. Голос произнес, что для того, чтобы послать факс, нужно нажать посильнее. Я представила, как он лежит обнаженный рядом со мной и шепчет: «Посильнее, посильнее».

Я оставила короткое сообщение: «Привет, Ник. Мы встречались сегодня на просмотре. Я еще сказала, что у меня болит задница. На мне было белое платье с рукавами-буф и юбкой-колокольчиком». Я оставила свой телефонный номер, повесила трубку и улеглась в постель. Я уже начала отключаться, когда зазвонил телефон.

– Алло?

– Я тебя разбудил?

– Нет, – ответила я, стараясь говорить непринужденно. – Я еще не спала. Просто удивительно, что ты позвонил. Не ожидала, что ты ответишь на мой звонок.

– Я стараюсь отвечать всем.

Это прозвучало слегка претенциозно, но я решила не придавать этому значения.

– Так, значит, фильм тебе понравился, да?

– Да, конечно, – солгала я. – Очень смешная комедия. Почему ты вчера подошел ко мне?

– Потому что ты показалась мне симпатичной.

Именно эти слова я жаждала от него услышать.

– Но почему ты ушел, когда я сказала, что отсидела задницу?

– Чтобы удержаться от глупых шуток. Расскажи мне еще о твоей попке.

– Ну… однажды я показала кое-кому свой голый зад. Своему приятелю из колледжа. Мы сидели в его комнате в общаге, и он смотрел «60 минут». Я хотела, чтобы он обратил на меня внимание – вот и встала прямо перед телевизором, голым задом к нему. Мне нравятся такие штуки. Но людям кажется странным, когда такое вытворяет женщина. Если парень – то забавно, а если девчонка – так сразу вульгарно.

– Мне всегда казалось, что наоборот: противно смотреть на голых парней и смешно – на девчонок.

– Возможно, ты прав. Послушай, а не хочешь встретиться и продолжить тему голых задниц?

– Хочу. Приходи ко мне домой в пятницу, в полночь. До этого времени я буду в студии, на записи саундтрека к фильму. Я живу в доме номер восемьдесят пять по Лиспенар-стрит, поднимайся в пятую квартиру и звони.

– Что мне лучше надеть?

– Надень то же белое платье.

– А под платье?

– Что-нибудь прозрачное.

– Разве ты не знаешь, что самое лучшее прозрачное белье – это вообще отсутствие белья!

Он на мгновение умолк, а потом пробормотал:

– Ухты!

– Что такое?

– У меня из-за тебя встало.

– Правда? – Я ликовала. – И как себя чувствует твой ствол, Ник?

– Гм… по-моему, он сейчас выстрелит.

– Здорово, – сказала я. – Что ж, уже поздно. Мне пора ложиться. Но я бы не хотела, чтобы ты сразу ложился спать. Хорошо?

– Что ты имеешь в виду?

– Думаю, ты и сам прекрасно понимаешь. Он хмыкнул и сказал:

– Ты – классная малышка.

Я повесила трубку и бросилась на диван. Черт, даже не верится. В этот самый момент Ник Фенстер думает обо мне, держась за свой пенис. Мои фантазии всегда отделяла от реальной жизни огромная пропасть, а сейчас она вдруг исчезла. Я уткнулась лицом в подушку, и перед глазами у меня всплыла картинка: Ник трахает меня сзади, сидя на спине дохлого горного барана, перемахивающего через забор.

В пятницу вечером я переоделась в белое платье и отправилась к нему домой. Нижнее белье я все-таки по совету Сары надела. «Мужики от этого просто балдеют, – сказала она. – Доставь человеку удовольствие, раз уж ему так хочется».

Квартира Ника была на пятом этаже в доме без лифта, так что я совсем запыхалась, пока поднялась наверх. Он сам открыл мне дверь.

– Я думала, что умру, пока заберусь сюда, – задыхаясь, выдавила я.

– А у тебя склонности к мелодраме, – сказал он.

Начало выглядело не слишком многообещающим.

Квартира была декорирована безукоризненно: наклонный потолок, черный кожаный диван и масса наимоднейшей записывающей аппаратуры.

Пока я оглядывалась по сторонам, Ник вытянулся на диване и простонал:

– Господи, как я устал!

Непонятно было, говорит ли он с самим собой или обращается ко мне, но вскоре я поняла, что для него это безразлично.

– Почему ты так устал?

– На этой неделе каждый вечер задерживался в студии допоздна – записывал новый саундтрек. Фред Уилсон такой придурок.

– А кто это такой? – спросила я, снимая пальто и садясь рядом с ним на диван.

– Режиссер. Он еще снял нашумевший фильм «Соблазнение девственницы».

– Мне фильм понравился. А почему этот Фред придурок?

– Во время записи он все время торчит у меня за спиной. Не могу работать в таких условиях. Он сдерживает мои творческие порывы. Хочешь послушать, что мы записали сегодня?

– Конечно.

Он достал с одной из полок пульт дистанционного управления и щелкнул им в сторону цифрового аудиопроигрывателя. Послышались тихие аккорды гитары. Мелодия была приятной.

– Ну и как тебе?

– Мне нравится.

– Ты вообще знакома с моей музыкой?

– Да. У меня есть все твои альбомы. Впервые я увидела тебя на концерте еще в ноябре девяносто первого.

– Паршивый был концерт.

– Нет, неправда! Стоило тебе пропеть первую строчку «Когда вишенка лопнет», как я поняла, что однажды мы с тобой обязательно встретимся. «Кивни мне, нежно глянь, дотронься. Дай поцелую в розовые губки. Меня возьми, срази и оцени».

– Перестань! Ненавижу эту песню. Нет сил больше ее слушать.

– Но это одна из твоих лучших!

– Я даже не держу дома этого диска. От него плохая энергетика. – Он прибавил громкость. – Вот действительно музыка, с которой начинается признание…

Ник положил ноги мне на колени, но голова его по-прежнему была повернута к проигрывателю. Конечно, он не хочет признать, что устраивает для меня шоу. Это был все тот же выпендреж, что и в баре, когда он подошел к нам с Сарой, а потом сразу ушел, словно мы его раздражаем.

Ладно, хватит! Музыкант, рок-звезда, хоть и не первой величины, пригласил меня к себе домой – а я занимаюсь психоанализом.

– Есть хочешь? – спросил Ник.

– Немного.

– А я жутко голоден. Мой ассистент должен был оставить еду в холодильнике, но забыл. Пора его выгнать. От него больше хлопот, чем помощи. В Гринвиче есть отличный ресторан, где подают устриц, но они не доставляют еду на дом. Тебе придется взять такси и съездить.

Будь Ник моим другом, такое распределение ролей («один платит, другой катит») нисколько бы меня не задело. Но он, похоже, собирается взвалить на меня обязанности прислуги, так что выполнять его просьбу мне не хотелось. Да за кого он меня принимает?

– Почему бы нам не поехать вместе? – спросила я.

– Я вымотался, милая. Хочу принять ванну. Если не хочешь ехать, ничего страшного. Просто нам нечего будет есть.

Мне не понравилась обращение «милая», но перекусить не мешало бы, к тому же сам он привезти еду сейчас не в состоянии. И он ведь не просит меня идти туда пешком. Все, что от меня требуется – это поймать такси. Пожалуй, я становлюсь чересчур щепетильной. И я объявила, что согласна.

Ник снял трубку и заказал устриц, омара, цыпленка с рисом и зеленью, картофельное пюре и картофель фри. Потом поднялся с дивана, зевнул и сказал:

– Сейчас залезу в ванну. Тебе надо выйти через десять минут.

Я потащилась за ним в ванную. Ник пустил воду и начал раздеваться. У него было длинное худощавое тело, не особенно мускулистое, но и не кожа да кости. За последние пять лет меня время от времени обуревало вожделение в предвкушении этого момента, но сейчас он снял одежду так быстро и небрежно, что меня это не завело. Не так все это должно было происходить. Я представляла себе, как Ник медленно и эротично раздевается, не отрывая от меня глаз, а потом относит в постель. Он станет играть на мне, как на скрипке Страдивари, а потом признается, что это было больше, чем секс, что он по уши в меня влюбился.

Открыв аптечку. Ник достал «рогаин» и выдавил несколько капель себе на лысину.

– Помогает тебе эта штука? – поинтересовалась я.

– Волосы не отрастают, но процесс затормаживается.

– А не опасаешься побочного эффекта? Я слыхала, это вредно для сердца.

– Восемь лет я кололся героином, детка. Так что это для меня – игрушки.

Неожиданно мысль о том, чтобы переспать с ним, потеряла свою привлекательность.

Ник скользнул в ванну, а я опустилась рядом на колени, наблюдая, как он намыливается.

– У тебя пенис как у маленького мальчика, – заметила я.

– В каком смысле? – спросил он, поворачиваясь ко мне со свирепым выражением лица.

– Ну, такой вертлявый и хорошенький. Как у мальчика. Я вовсе не имела в виду, что он маленький. Вовсе нет. Просто я хотела сказать, что это говорит о мальчишеских… чертах характера.

– Ты что, видела много мальчишеских пиписок? – прорычал Ник.

– Да нет же. М-м, я, пожалуй, поеду за едой.

– Там, на кухне, найдешь сто долларов и ключи. Запри за собой дверь на ключ. Я совсем не хочу, чтобы меня зарубили топором.

– Не думаю, что в Трибеке околачивается много убийц с топорами.

– Надеюсь, что нет, но если найдется хоть один, то бьюсь об заклад, что я в его списке – первый.

Когда я вернулась из ресторана, Ник все еще был в ванне.

– Разложи еду по тарелкам! – гаркнул он. – Сейчас вылезу!

Я расставляла тарелки на кофейном столике, когда он вышел из ванной в белом махровом халате. Он казался таким внушительным и мужественным, и я подумала, что эта ночь может принести с собой восторг, а не разочарование.

Я подала ему тарелку, и мы одновременно набросились на еду. Устрицы сами проскальзывали в глотку, пышное пюре было приправлено чесночным соусом, цыпленок оказался сочным и жирным. Но меня не покидала мысль, насколько все окажется печально, если единственным приятным воспоминанием об этом вечере станет трапеза.

Когда мы покончили с едой, Ник снова положил ноги мне на колени. Я наклонилась, чтобы поцеловать его, но он резко отвернулся. Неужели у всех мужиков в городе старше тридцати проблемы с поцелуями? Или только у тех, с которыми встречаюсь я?

– Ты совсем как Джулия Робертс в «Красотке», – сказала я.

– Я не видел этого фильма.

– Она там никогда не целовала мужчин, потому что боялась стать уязвимой и влюбиться.

– Я не боюсь стать уязвимым, просто не люблю целоваться.

– О-о, – протянула я, снова наклоняясь к нему.

– Слушай, зачем продолжать, раз я только что объяснил тебе, что не люблю этого?

– Чтобы ты передумал!

Он презрительно хмыкнул и, запустив руку в вырез моего платья, стал гладить мне соски.

– У тебя красивая грудь.

Я закрыла глаза, пытаясь получить удовольствие от его прикосновений, но поцелуя явно недоставало. Словно меня ласкал робот. Может, он изменит отношение к поцелуям, если я смогу посильнее разогреть его? Я положила ладонь на пенис Ника и стала его поглаживать. Это произвело некоторый эффект. Мы продолжали без энтузиазма ласкать друг друга: я, обхватив пальцами его член, а он, запустив руку мне под платье, все так же отворачивая лицо. Наконец Ник отстранился от меня со словами:

– Я устал. Мне надо поспать. Отправляйся домой, милая.

И это все? Похавать и полапать? Ни тебе свечей, ни любви, ни городских сплетен о знаменитостях? Никаких откровений по поводу глубоко запрятанной ненависти к себе и нестабильности как оборотной стороны славы? Не сказать даже: «Спасибо, что привезла еду!» Вечер разочаровал меня во всех отношениях. Но, по крайней мере, я ощутила свою силу во время телефонного разговора с Ником. Я завела его – и одним только звуком собственного голоса. Я не прочь бы это повторить. Мне хотелось, чтобы мужики кончали при одном взгляде на меня.

Поднявшись, я надела пальто, и мы направились к двери.

– Большое спасибо, что принял меня. Ник, – сказала я. – Я отлично провела время.

– Не за что.

– До чего же жаль, что тебе пора спать, – медленно произнесла я.

– А что такое?

– Столько еще осталось вещей, которые мне бы хотелось сделать с тобой…

– Например? – спросил он, сощурив глаза.

– Знаешь, с моей стороны было большой ошибкой надеть сегодня это платье. Зря я не надела платье-халатик медсестры.

– Медсестры?

Из распахнувшегося халата виднелся его слегка возбужденный пенис.

– Угу. Оно такое коротенькое, что едва прикрывает зад. – Ник распахнул халат и принялся поглаживать себя рукой, склонив голову и приблизившись ухом к моему рту. – Мне надо было надеть к нему белые чулки, белый пояс с подвязками – и никаких трусиков. – Теперь он безо всякого стыда открыто мастурбировал. – Ты мог бы согнуть меня пополам, ухватить за бедра и войти в меня стоя, как сейчас. Я бы таяла от вожделения и стала для тебя такой желанной, такой близкой, Ник. Ах, до чего же неудачно получилось…

– Можно мне кончить на твое платье?

– Нет! Оно стоит тридцать пять долларов!

– Тогда я тебя больше не задерживаю. Запахнув халат, он открыл дверь, а потом запер ее за мной.

Утром я позвонила Саре.

– Не удивительно, что все так кончилось, – вынесла она резолюцию.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда мы разговаривали с этим типом после просмотра, я сразу поняла, что он – самовлюбленное ничтожество.

– Почему же ты не отговорила меня идти на свидание?

– А ты бы послушалась?

– Нет.

– Вот и ответ.

– Благодарю.

– Послушай, не накручивай себя из-за ерунды. Ищи во всем плюсы. Ты, по крайней мере, не запала на него. Вот тогда бы тебе пришлось действительно дерьмово.

В словах подруги был смысл, но почему-то они меня не слишком утешили. Я чувствовала себя идиоткой, потому что возомнила, что Ник мной увлечется. Он был рок-звездой. А ясно, что все они – придурки. Это у них профессиональное. У меня была сверхъестественная способность западать на мужиков, у которых на лбу написано «подонок» и «мерзавец». Причем я еще каждый раз удивлялась, почему они все оказываются придурками, нет бы догадаться с самого начала! Это напоминало старомодную шутку: «Еда была ужасной, и порции такие маленькие!» Мне никак было не насытиться самыми неподходящими партнерами. Может, я просто еще не встретила того единственного. Если бы мне только найти того единственного творческого человека – самовлюбленного и рефлексирующего наркомана, женоненавистника и мизантропа. Уж я бы смогла его на себе женить, будьте уверены.

В тот вечер я уговорила Сару пойти со мной в бар под названием «Уклин» на Кобл-Хилл, где уже была до этого несколько раз. Я прикинула, что приятнее встречаться с парнями на бруклинской территории, чем на манхэттенской. Сара зашла за мной в девять, мы поужинали в итальянском ресторане на Смит-стрит и отправились по улице в сторону бара. Когда до бара оставалось несколько кварталов, откуда-то возникли два черных подростка.

– Извините, мисс. Сколько сейчас времени? – спросил один из них.

Я взглянула на часы.

– Без двадцати двенадцать.

Сказав это, я подумала: «Господи, как поздно. Не следовало нам шататься здесь в такое время».

Мы пошли дальше, а подростки – вслед за нами. Потом мы перешли улицу, они – тоже. Когда мы оказались на другой стороне, один парень встал перед нами, а другой – позади. И первый сказал:

– Это ограбление. У моего друга есть пушка. Гоните все свои деньги!

Мои деньги оказались у него буквально через секунду, но Саре пришлось немного повозиться, поскольку в одной руке она держала сигарету, а бумажник для надежности засунула в карман поглубже. Стоящий перед нами парень сказал:

– Что ты там копаешься? Поторопись! – И на мгновение мне показалось, что он собирается прихлопнуть нас. Но затем он скомандовал: – Идите дальше и не оглядывайтесь! – Тут я поняла, что с нами все будет в порядке.

Мы пошли дальше как можно быстрее, стараясь не смотреть по сторонам, и тут вдруг Сара разревелась, непонятно с чего. Никогда раньше я не видела ее плачущей. Щеки у нее покрылись красными пятнами, и Сара стала похожа на маленькую девочку.

– Могло быть и хуже, – сказала я, обнимая подругу. – По крайней мере, мы сами целы. Давай поймаем такси, поедем в бар, и все позабудется.

– Как мы можем поймать такси? У нас нет денег.

Сара была права, и я почувствовала себя полной идиоткой из-за того, что сразу позабыла о таком ужасном событии. Мы пошли к банкомату на углу Атлантик и Корт-стрит, и, пока он изрыгал деньги, я подумала: «Все ерунда! Подумаешь, потеряла двадцать долларов. Что я, не смогу заработать такую смешную сумму!»

Когда мы пришли в бар, народ там вовсю веселился, и мне захотелось плюнуть посетителям в стаканы. Сара заказала два пива, и, пока мы ждали, к ней подошел парень со словами:

– Стремные у тебя сапоги!

На ней были черные кожаные сапоги до колена и мини-юбка.

Первым делом я подумала: «Ну, хоть раз какой-нибудь парень заметит меня, а не ее?» А потом: «Держу пари, сейчас Сара расскажет ему, что нас ограбили, она выбалтывает всем незнакомцам интимные подробности своей жизни». Я принялась считать в уме до пяти, и на счете четыре Сара сказала:

– Честно говоря, мне не до трепа. Нас с подругой только что ограбили.

– Вот черт, это фигово! – откликнулся парень. – Сами-то вы целы? Как это случилось?

Она начала было рассказывать, но тут принесли нашу выпивку, и я заявила:

– Я пойду в зал.

А Сара сказала:

– Я с тобой.

В зале стоял бильярдный стол. На грифельной доске было начертано лишь одно имя, и я нацарапала снизу свое. (Сара никогда не играла в бильярд, говорила, что не умеет.)

Моим противником оказался хвастливый придурок, представившийся как Джимми. Разбив шары, он три раза подряд загнал шар в лузу. В первый заход у меня получился хороший удар шаром от борта.

– Неплохо, – сказал он, елейно мне улыбаясь. Я закатила глаза в припадке самоуверенности, но следующий мой удар, совсем несложный, не попал в цель. Джимми загнал в лузу четыре следующих шара подряд, потом нацелился на восьмой, но промазал. Может, мне повезет? Я загнала в лузу один, второй, а потом случайно и восьмой.

– Черт! – заорала я.

– Сразу видно руку мастера, – заржал Джимми.

Мы с Сарой взяли пиво и снова отправились к стойке бара, но там все табуреты были заняты, так что нам пришлось потягивать пиво в маленьком закутке у телефона. И тут к нам с улыбочкой подвалил бильярдный недоумок.

– Будь так добр, оставь нас в покое, – сказала я. – Мы с подругой хотим поговорить.

– Мне нужен чертов телефон! – спьяну заорал он. – У меня и в мыслях не было заигрывать с вами! Какого дьявола вы себе вообразили, сучки этакие!

Мы поскорей ушли, а этот тип все еще орал нам вслед, и я вдруг поняла, что в этом вонючем городе справедливости никогда не добьешься, потому что всякий так или иначе норовит тебе навредить.

– Поедем домой, – сказала я Саре.

Мы добрались на такси до моей квартиры. Я одолжила Саре футболку вместо ночной сорочки, и мы улеглись в постель.

– Ты расскажешь родителям о нападении? – спросила подруга.

– Думаю, не стоит, – ответила я. – Они с ума сойдут.

– Мои тоже, – сказала Сара.

Пожелав друг другу спокойной ночи, мы повернулись спина к спине. Сара была такой теплой, и на мгновение мне захотелось повернуться к ней. Пусть бы она обняла меня, и все встало бы на свои места. В этом не было сексуального желания, мне лишь хотелось, чтобы до меня дотронулись. Но потом я рассудила, что пылкие медвежьи объятия в постели, не слишком-то поспособствуют дружбе, и осталась на своем месте. Сара заснула через несколько минут. А я долго лежала без сна, прислушиваясь к ее посапыванию.

В понедельник вечером, когда я возвращалась домой на метро, меня преследовал стойкий запах мочи. В наше время такая вонь в поездах – не редкость, правда, обычно запах исходит от определенного человека, так что, установив источник, можно отойти подальше. Однако на этот раз засечь источник не удавалось. Я стала оглядывать других пассажиров, пытаясь понять, чувствуют ли они запах тоже, но ничего не заметила. Тогда я решила, что меня преследуют параноидальные галлюцинации, вызванные недавним ограблением.

Откинувшись на сиденье, я стала дышать ртом, размышляя о том, что ни одна из этих маленьких бед вроде ограбления или вони от мочи не доставила бы мне столько мучений, будь у меня бой-френд. И в тот момент, когда я об этом подумала, сидящая напротив меня парочка влюбленных голубков, на лицах которых так и читалось «Парк-Слоуп»,[58] отложила свои книжки в мягких обложках и стала принюхиваться.

Единственное, что могло меня утешить, это бутылка «Карло Росси», дожидающаяся меня в холодильнике. Едва вернувшись домой, я налила себе бокал вина, приготовила спагетти под соусом «маринара» (только одно это блюдо я и умею готовить), уселась на диван и включила телевизор. Шли «Неспящие в Сиэтле». Как раз показывали тот эпизод, когда Том Хэнке находит своего сына на смотровой площадке Эмпайр-Стейт-билдинг, с чувством обнимает его и говорит: «У нас с тобой все хорошо, да? Я ведь не совершил ничего непоправимого, верно? Неужели я все испортил?» А сын качает головой и обнимает его в ответ. Эта сцена всегда на меня сильно действует. Единственное, от чего я реву больше, это финальный эпизод «Лукаса».[59]

И вот я сидела перед телевизором, ревела в три ручья, а потом вдруг перевела дух и подумала: «Что бы мне такое сделать, чтобы взбодриться?» Взяв сумку, я достала из нее записную книжку и стала перелистывать в поисках потенциальных кавалеров. Первым кандидатом оказался Тим Берман, некий любитель повыступать, мой бывший однокурсник, на год старше меня. К этому парню меня всегда смутно тянуло. После окончания колледжа он поселился на Манхэттене, в Нижнем Ист-Сайде. Ходили слухи, что он встречается с девушкой по имени Ванесса, тоже из Брауна, но потом кто-то сказал мне, что у них произошел болезненный разрыв. Я решила: «Позвоню-ка я ему прямо сейчас и приглашу выпить со мной. Он окажется дома, ответит «да», и моя жизнь наконец начнет налаживаться».

После четвертого сигнала сработал автоответчик. Женский голос произнес: «Ванессы и Тима сейчас нет дома. Оставьте сообщение, и мы вам перезвоним».

«Жизнь – это крысиные бега, – подумала я, – а я сама – искалеченная крыса с волочащейся лапой, оставляющая кровавые следы вдоль петляющей дорожки. Все остальные крысы уже получили свои порции вкусного, деликатесного сыра и теперь воротят от меня морды, посмеиваясь жестоким, бездушным крысиным смешком».

Затем я отыскала имя Зика Федера, хотя и паршивца, но весьма забавного типа, жутчайшего эгоиста, с которым спала в последнем классе школы. У нас тогда происходили затяжные философские беседы по поводу различия между мужчинами и женщинами. Мы спорили и шутили, и по временам бывало очень весело.

– Алло? – ответил он.

– Говорит Ариэль Стейнер, – сказала я. – Как поживаешь?

– Нормально.

– Я слышала, ты бросил Вассар.[60]

– Угу.

– И что с тех пор поделываешь?

– Только что записал рэп-альбом. Выйдет в следующем месяце в Голливуде под моим сценическим именем М. С. Эзекиль. А как ты?

– Нашла временную работу. В эти выходные меня ограбили.

– Вот черт! Не повезло!

– Хочешь как-нибудь встретиться и поболтать?

– Конечно.

– Можно сходить в какой-нибудь ресторанчик. Я могу трогать тебя под столом так, чтобы никто не видел. Ну, что скажешь, а? Тебе бы такое понравилось?

Вдруг в телефоне что-то затрещало, и слышимость прервалась. Потом раздался еле различимый голос:

– Можешь подождать секунду?

– А что случилось?

– Мне придется поменять в телефоне канал. У меня радиотелефон.

Так продолжалось в течение следующих десяти минут. Пока я ворковала, безуспешно пытаясь соблазнить Зика с помощью косвенных намеков, он постоянно прерывал меня, чтобы поменять канал телефона. Мне делалось немного не по себе, когда вдруг приходилось останавливаться посреди собственного секса по телефону, так что, в конце концов, я сдалась, повесила трубку и заползла в постель. Натянув одеяло на голову, я представила себе, что у меня есть надувной бойфренд, которого я могу накачивать в те ночи, когда мне до зарезу нужен человек, которому можно поплакаться в жилетку. У него будет пенис среднего размера, с которым я смогу позабавиться, если захочу, но ни в коем случае не гигантский и обязательно обрезанный. Я буду лежать рядом с моим парнем, а он будет нежно и бережно меня целовать. Он не будет слишком слюнявым, и от него никогда не будет разить пивом. Я расскажу ему злосчастную историю про ограбление и про вонь от мочи, и он спокойно меня выслушает, а потом трахнет, но только если я сама этого захочу. Утром я проснусь рядом с ним и позавтракаю, неотрывно глядя ему в глаза. Но как только он начнет превращаться в «настоящего бойфренда», со всеми его чрезмерными потребностями, огорчениями, неврозами и жалобами, я просто-напросто выдерну из него безо всяких церемоний затычку, как из резиновой игрушки, и он очень быстро сдуется с жалобным шипением, не сказав при этом ни слова. Потом я аккуратно сложу его, выпустив воздух до последнего пузырька, и положу себе под подушку до следующей такой ночи.

Я долго лежала в постели, размышляя. Я думала о своих диких любовных похождениях и о том, как ненавижу временную работу, и о том, почему не получаю никаких ролей со времени постановки «Лолиты». Я разглядывала фотки Джоан и Боба, Буковски и «Клэша», а потом вдруг мой взгляд остановился на компьютере. Последний раз я работала на нем, когда сочиняла «Ваню в моей вагине».

Медленно выбравшись из постели, я подошла к компьютеру. Включила его и набрала: «Надувной бойфренд». И стала сочинять рассказ об ограблении на улице, о запахе мочи, о своем придуманном мужчине и о том, как сильно разочаровал меня этим летом Нью-Йорк. Закончив, я распечатала рассказ и внимательно его перечитала.

Он вышел совсем неплохим, настолько, что заставил меня задаться вопросом: а может, я пытаюсь пробить лбом совсем не ту стену, которую следует? Если за три месяца пребывания в родном городе я не приобрела ничего, кроме новых невзгод, то почему бы не попытаться извлечь из этого пользу? Мне всегда хотелось реализовать себя в роли актрисы, но что более важно, я всегда хотела реализовать себя. Я устала от неудач, которые постоянно меня преследовали. Если я пошлю куда-нибудь свой рассказ, то ведь ничего от этого не потеряю. В худшем случае его просто не примут. В лучшем – напечатают. Тогда обо мне узнают и, возможно, мои шансы пробиться в жизни возрастут.

Надо было найти подходящее место, куда можно предложить свой рассказ. Где бы оценили гнетущую историю об одиночестве и деградации личности в большом городе. И вдруг меня осенило. «Сити Уик»! Я знала этот листок лучше, чем любой другой в городе. Они там как раз специализируются на наводящих тоску городских байках. «Надувной бойфренд» был как раз в их духе.

Кто знает, куда меня заведет этот рассказ? Может, о нем пронюхает какой-нибудь видный издатель и подпишет со мной контракт на сочинение мемуаров. Я полечу в Париж, чтобы найти тему для книги, и быстренько влюблюсь там во француза-пожарного еврейского происхождения. Он сделается моей музой, а я стану новоявленной Нин[61] или Токлас.[62] Я подробно опишу нашу страстную, пылкую любовь в самобытном романе «Матьё и я». Эта книга станет мировым бестселлером. Но через некоторое время возлюбленный начнет сильно завидовать моему успеху, и, когда его машину вызовут на пожар в очередной раз, он по рассеянности направит шланг не на тот дом, отчего погибнут семеро невинных детей. Чтобы спасти Матье и Париж, я порву с ним отношения и вскочу в поезд, направляющийся на юг.

Я буду издавать по книге в год, и каждая из них будет рассказывать о приключениях молодой девушки за границей, детально описывая мои потрясные романы с половиной мужского населения континента и сравнивая мужчин из НАТО с мужчинами не из НАТО, Восточный блок с Западным. Книги будут скабрезными, но прочувствованными, забавными и умными. В них можно будет прочесть истины, которых никто другой пока не осмелился сказать. Мои сочинения вызовут смех и слезы у одиноких людей, изменят человеческое сознание и поддержат душевные силы. Я последовательно получу Пулитцеровскую, Нобелевскую и Макартуровскую премии, но, пройдя испытание славой, останусь на редкость скромной и незаметной. Я умру в одиночестве, но счастливая и увлеченная своей работой (бог с ними, с мужчинами), гордая от сознания, что смогла затронуть умы и сердца людей ошеломляющей силой своей прозы.

Я скрепила листки степлером и напечатала на титульном листе: «Уважаемый м-р Дженсен! Надеюсь, Вам это понравится. У меня есть кое-что еще». И отправилась на почту.

3

В четверг утром мне на автоответчике оставили сообщение: «Ариэль, это Билл Тернер, заместитель главного редактора «Сити Уик». Мы бы хотели напечатать твой рассказ в рубрике «Я», где публикуются рассказы внештатных сотрудников. Ты не могла бы принести его нам завтра на дискете?»

Я позвонила Саре, чтобы сообщить ей хорошую новость, и она завопила так громко, что мне пришлось отодвинуть трубку от уха. Закончив разговор, я начала было набирать папин номер, но, вспомнив про отрывок с сексом по телефону, передумала.

В тот вечер, переписывая на дискету «Надувного бойфренда», я кое-что придумала. Почему бы заодно не сбросить туда и второй рассказ и не показать Тернеру и его? Как он узнает, что есть у меня в загашнике, если я сама не покажу? Если вам протягивают палец, смело отхватывайте всю руку.

Вот только продемонстрировать надо нечто действительно стоящее. Что-нибудь получше, чем мой первый рассказ. Необходимо создать что-то яркое, увлекательное и значительное… Ага, Джеймс. Через полтора часа у меня уже был готов второй рассказ – «Обольщение у млекопитающих».

Редакция «Сити Уик» располагалась на двух этажах здания бывшей фабрики в Сохо,[63] на углу Бродвея и Брум-стрит. Поднявшись в лифте на четвертый этаж, я пошла по длинному извилистому коридору, который привел меня к нужной двери. Слева от входа возвышались металлические стеллажи с огромными кипами старых номеров газет. Посреди комнаты за высокой темно-зеленой стойкой стояла девушка лет тридцати со светлыми крашеными волосами.

– Я – Ариэль Стейнер, – представилась я. – У меня назначена встреча с Биллом Тернером.

Окинув меня взглядом, она сказала:

– «Надувной бойфренд», если не ошибаюсь.

– Да.

– Тема интересная, но нуждается в доработке. Я – Коринна Райли, старший редактор.

– Очень приятно.

Она встала и, подведя меня к небольшому застекленному кабинету, указала на высокого худощавого мужчину лет сорока, сидящего за компьютером. У него были большие, кустистые брови и крючковатый нос.

– Меня зовут Ариэль Стейнер, – представилась я ему.

Тернер встал и пожал мою руку, проговорив:

– Сильное рукопожатие.

Надо было придумать остроумный ответ – нечто, что сформирует в его сознании образ умной, напористой девахи, которая за словом в карман не полезет, – такой же бедовой, как ее рассказы.

– Это все потому, что, пока нет подходящего бойфренда, бедной девушке поневоле приходится работать руками, – выдала ему я.

Тернер покраснел, а я подумала: «Если уж мне удалось так легко вогнать замредактора в краску, то наверняка светлое будущее в этой конторе мне обеспечено».

И я вручила ему дискету.

– Файл называется «Надувной», – пояснила я, – но там есть и второй рассказ, и я надеюсь, вы его тоже посмотрите.

Тернер выгнул дугой бровь и спросил:

– Как называется второй файл?

– «Обольщение».

Хмыкнув, он перекинул файлы в свой компьютер.

«Надувного бойфренда» напечатали двадцать пятого сентября, как раз в день моего рождения. Мне исполнилось двадцать два. Утром я проснулась в радостном возбуждении, но дальше все пошло наперекосяк. Когда я пришла на работу, Крыса уже названивала мне по селектору.

– Зайди в мой кабинет, – буркнула она. – Надо отправить по факсу некоторые бумаги Джефу Маккойду из фирмы «Эрхард и Лиеб».

Я вошла.

– Пошлешь только страницы четыре и пять, а также титульный лист, – сказала начальница, протягивая мне бумаги. – И проверь, чтобы название фирмы было написано правильно.

– А оно есть в справочнике?

– Выясни сама, это твоя обязанность.

Подобный ответ я получала от нее всегда, о чем бы ни спрашивала.

Я вернулась к столу, выяснила в справочном номер, а потом позвонила в фирму и попросила секретаршу в приемной продиктовать мне их название по буквам.

Она добросовестно продиктовала все, включая запятые, и даже объяснила мне, что название фирмы следует заключать в кавычки.

«Господи, неужели она считает меня такой тупицей?» – недоумевала я.

Вскоре я получила еще один удар по своему самолюбию.

Я попросила, чтобы меня соединили с секретаршей Джефа Маккойда. Она дала мне номер факса их фирмы. Я пошла к аппарату, стоящему в зале, отправила факс и вернулась к своему столу. Секунд через тридцать из кабинета возникла Крыса.

– Ты выяснила номер?

– Да. Секретарша Маккойда велела послать факс на общий номер фирмы, я так и сделала.

– И напрасно, – возразила Крыса. – Тебе нужен его прямой номер.

– Но секретарша так сказала.

– Она работает там временно.

– Я тоже, – ответила я, в душе надеясь, что меня уволят за дерзость.

– Перезвони, узнай прямой номер и снова пошли факс, – сказала начальница и скрылась в кабинете.

Мне пришлось повторить все сначала. Закончив, я достала из верхнего ящика толковый словарь и начала изучать под столом первую страницу: «Абакист, сущ. м.р. Специалист по выработке манильской пеньки из абаки (текстильных бананов)». Потрясающе. Мне давно хотелось узнать, как называется такой человек.

Из кабинета вышла Крыса. Словарь с громким стуком упал на пол.

– Где у тебя страницы, которые только что ушли по факсу в «Эрхард и Лиеб»? – Я вручила ей листки. – Это совсем не то, что следовало послать. Я просила страницы два и три, а ты отправила четыре и пять.

– Вы сказали четыре и пять. Я помню это совершенно точно.

– Отправь им страницы два и три с извинением, что отослала не те.

– Извинение должно быть на официальном бланке?

– Да.

– В виде записки или письма?

– Ты сама должна знать такие вещи.

Повернувшись на каблуках, начальница ушла к себе в кабинет. Я напечатала извинение, отправила все по факсу и вернулась за стол. Зазвонил селектор.

– Слушаю.

– У тебя есть копия извинения – того, что ты только что отослала с курьером? Мне нужна еще одна.

– Вы имеете в виду, которое я послала по факсу? Вы сами велели мне послать извинение по факсу.

– Нет, неправда. Я просила отослать с курьером.

На какое-то мгновение я усомнилась в том, кто из нас не в себе – Крыса или я. Когда на протяжении всего дня каждый, с кем имеешь дело, обращается с тобой как с умственно отсталой, поневоле начинаешь думать, что они, возможно, правы.

– Я совершенно уверена, что вы просили отослать по факсу, – сказала я. – Но могу также и передать с курьером.

К тому времени, как я все закончила, голова у меня шла кругом и я обливалась потом. Мне хотелось только одного – прочитать свой рассказ в газете, чтобы утешиться сознанием того, что, хотя для Крысы я не более чем временный работник, у меня за душой есть нечто, о чем она не имеет ни малейшего понятия.

Ровно в полдень я выскочила из здания, помчалась к стеллажу с бесплатными «Сити Уик» на углу, вытащила газету и открыла ее на страничке с содержанием. Вот оно – в середине страницы:

Рубрика «Я»

Ариэль Стейнер.

«Надувной бойфренд»……………….37

Я быстро раскрыла газету на тридцать седьмой странице. Сверху фирменным шрифтом «Сити Уик» были набраны заголовок, мое имя и фамилия, а в середине текста была помещена картинка, изображающая эльфоподобную девушку, взваливающую на спину надувного мужчину. Внизу стояла подпись: «Надуй меня». Я прочитала рассказ от начала до конца, стоя там же, на углу, и уже собиралась уйти, когда к ящику подошел важного вида мужчина средних лет и взял одну газету. Я на мгновение взглянула на него, представляя себе, как по дороге домой он станет читать мой рассказ, абсолютно не догадываясь о том, что обменялся сегодня взглядом с той самой девушкой, которая его написала. Я была известной и анонимной одновременно, и мне нравилось и то, и другое.

Мы встретились с Сарой за ленчем в «Метлайф-билдинг». Она читала «Надувного бойфренда», пока мы слушали новую группу, а я поглощала кекс, купленный мне подругой на день рождения. Когда она прочитала рассказ, я спросила:

– Ну и как тебе?

– Не знаю, – уныло протянула она.

– По-моему, ты не в восторге?

– Ну, прежде всего, мне не нравится мой псевдоним.

– А чем он плох?

– Фарра? Люди решат, что я какая-то холодная пустышка, балующаяся наркотиками. А ты и вправду думаешь, что я… – она пробежала глазами страницу, – рассказываю всем незнакомым парням интимные подробности своей жизни?

Надо было поскорее исправлять положение.

– Э-э… конечно, нет, – возразила я. – Это гипербола. И с чего ты взяла, что это ты? Персонаж вымышленный. Просто я придумала, что в этом месте главная героиня испытывает ревность, поэтому рассказ приобрел более мрачные краски.

– Ты считаешь меня совсем глупой? Это же очевидно, что ты обо мне такого мнения! Жаль, у тебя не хватило духу сказать мне это с глазу на глаз, вместо того чтобы печатать в газете!

– Вовсе я о тебе не такого мнения! Прости, что не сказала заранее. Действительно надо было. Но клянусь тебе, она – это не ты!

Сара передернула плечами, отпила кока-колы и стала смотреть на певцов на сцене.

Вернувшись на работу, я прослушала на автоответчике три сообщения.

Папа: «Я прихватил экземпляр «Сити Уик» по пути на обед. Усевшись в кафетерии и открыв газету, я обнаружил там нечто очень странное, а именно – собственную фамилию. Над словами «Надувной бойфренд». Почему ты не сказала нам, что тебя ограбили? И потом, следует ли показывать это маме? Думаю, ей будет приятно увидеть твое имя в печати, но, боюсь… содержание может ее озадачить».

Мама:

«Папа прислал мне рассказ по факсу. Ты не пострадала при нападении? В полицию заявила? Приходи сегодня на ужин. Ах да – и с днем рождения тебя!»

И Тернер:

«Привет, Ариэль. Мы с нашим главным редактором, Стивом Дженсеном, прочли твой второй рассказ и хотели бы напечатать и его тоже. Не сможешь ли зайти к нам в офис сегодня вечером, в любое время?»

Я разом позабыла о гневных родительских словах. Похоже, Тернер хочет предложить мне вести колонку. Но ведь тогда я перестану быть безработной актрисой, напечатавшей один жалкий рассказец. Я сделаюсь настоящей писательницей. Хотя, может, я опять все нафантазировала! Может, Тернер лишь хотел обсудить со мной следующий рассказ. Пора избавляться от приобретенной в Брауне привычки присочинять. Подождем, что скажет мне редактор.

Когда я вошла в редакцию «Уик», Коринны за стойкой не было, поэтому я сразу направилась в кабинет Тернера. Он встретил меня у дверей, а потом повел по коридору в кабинет Дженсена. Это оказалась огромная светлая комната с окнами до самого пола и с потрясающим видом на Нижний Манхэттен. Дженсену было чуть больше сорока, он был низеньким светлокожим очкариком с коротко стриженными каштановыми волосами. Он сидел за огромным, заваленным бумагами письменным столом, положив на него ноги, отчего казался еще меньше. Главный редактор встал, чтобы поздороваться со мной за руку, и я заметила, что он косит на один глаз. И я, как ни старалась, все время пялилась на этот его дефект. У меня было ощущение, что я смотрю телесериал «Коломбо».

– Присаживайся, – сказал он.

Мы с Тернером сели рядышком на диванчике напротив письменного стола. Я утонула в мягкой обивке и вынуждена была вытягивать шею, чтобы видеть Дженсена.

– Нам очень понравилась твоя вещь, – сказал главный редактор. – Мы полагаем, что это могло бы стать началом плодотворного сотрудничества. Ты регулярно читаешь нашу газету?

– Разумеется.

– Что ты о ней думаешь?

Я не знала, стоит ли мне подхалимничать или лучше проявить chutzpah.[64] Я решила совместить одно с другим.

– Что ж, – начала я, – думаю, главная сила вашей газеты в колонках, где ведется рассказ от первого лица, а также в том, что вы каждую неделю способны рассказывать о разных судьбах. Но что мне не нравится, так это то, что все эти судьбы – сплошь мужские. Просмотрите свои шапки – сплошь хныкающие мальчики, одержимые всевозможными комплексами. Одни невротики, другие лентяи, но все мужского пола. Это утомляет. Такое ваши читатели и в жизни каждый день видят, надо бы что-нибудь пооригинальней.

Тернер хмыкнул. Дженсен молчал.

– Ты права насчет дефицита женщин-авторов, – сказал Дженсен. – Это одна из причин, почему ты нас заинтересовала. Что скажешь, если мы предложим тебе вести еженедельную колонку?

Мне стало худо. Как же я буду писать колонку о своей личной жизни, если у меня ее нет? Однако Буковски не отказался от «Открытого города» или «Записок старого извращенца». Дилан тоже не сказал «нет», когда ему предложили на «Коламбии» первый контракт. Эти парни научили меня, как следует отвечать на предложения… Даже если сомневаешься, отказываться нельзя. Особенно в Нью-Йорке, где каждый готов съесть ближнего.

– Вообще-то… я не против, – сказала я. – Только не очень представляю, о чем должна писать.

Тернер и Дженсен переглянулись: похоже, их позабавило, что я не знаю собственного амплуа.

– О том же, о чем и в первых двух рассказах, – пояснил Тернер. – Еженедельная борьба за выживание, одинокая девушка в большом городе. «Злоключения Паулины»[65] с точки зрения современной отвязной девчонки. Полагаю, лейтмотивом должно стать: «Реальность сильно кусается». Кем ты работаешь?

– Вообще-то я актриса, но временно работаю секретаршей. Секретрисой.

На этот раз ни один не улыбнулся.

– Именно об этом и следует писать, – сказал Дженсен. – Посещение проб. Временная работа. Но главное – эпизоды из твоей сексуальной жизни. Ты знаешь, кто такая Сюзанна Лонг?

– Нет.

– Она ведет колонку в «Нью-Йорк газет», – пояснил Тернер. – Особенности спаривания элиты нашего города – тридцатилетних манхэттенцев. Называется «Ночи коренных американцев». А в твоем лице мы надеемся заполучить собственную Сюзанну Лонг.

– Можешь писать о чем угодно, – продолжил Дженсен, – но только если это правда. Мы ведь – газета. Мы занимаемся журналистикой, а не художественной литературой.

– Разумеется, – добавил Тернер, – мы вовсе не требуем от тебя дословного отчета. Никто не просит тебя устанавливать жучки для записи на каждом свидании. Просто старайся придерживаться основных фактов своей жизни.

– Хорошо.

– Я уже придумал название для колонки, – сказал Дженсен. – «Беги, хватай, целуй». Это как в детской игре, когда девочки бегают за мальчиками и целуют их, если поймают. Мы дадим подзаголовок «Правдивая исповедь одинокой девушки». Иллюстрировать твое творчество будет Тесса Толнер – та самая, что нарисовала картинку к «Надувному бойфренду». У нас такое чувство, что иллюстрации к твоим материалам могут получиться отменными.

– В следующую среду мы напечатаем «Обольщение у млекопитающих», и это будет официальный дебют твоей колонки, – сообщил Тернер. – Следующий свой сюжет пришлешь нам в понедельник до выхода газеты. Если у тебя есть электронная почта, можешь воспользоваться ей, чтобы материал пришел не позже девяти утра в понедельник. Так что у тебя в запасе одиннадцать дней. Как думаешь, времени на творчество хватит?

– Вполне, – солгала я.

Оставался еще один маленький пунктик, который не был упомянут. Не самый важный, но имеющий значение.

– Будешь получать двести долларов в неделю, – сказал Дженсен.

– А предохраняться я буду за счет газеты? – спросила я.

– Нет, – с невозмутимым видом отозвался Дженсен, вставая и пожимая мне руку.

– Стив, – начала я, – не знаю, как бла…

– Благодарить не нужно, – перебил он. – Просто начинай работать.

Разговор с Дженсеном не выходил у меня из головы всю дорогу к родителям. Что все-таки он имел в виду? Неужели мне предстояло стать завсегдатаем баров, шляться по самым дешевым кабакам города, подцепляя каждый вечер новых мужчин, – и все это для того только, чтобы накапливать потенциальный материал? А вдруг ни один из них не захочет спать со мной?

Но гораздо больше перспективы отсутствия партнеров беспокоила меня необходимость сообщить о колонке родителям. Когда бы я ни пыталась доверить им секреты своей интимной жизни, опыт всегда оказывался крайне неудачным. Их стратегия разъяснения мне и Заку запретных тем на примере птичек и жучков являла собой причудливое сочетание полнейшей откровенности и стремления всячески уклониться от обсуждения подобных вещей. Пока мне не исполнилось тринадцать, папа, бывало, примет ванну и идет по коридору в спальню совершенно голый. Я сижу за обеденным столом вместе с Заком, пью апельсиновый сок и вдруг уголком глаза замечаю легкомысленно болтающийся туда-сюда папин фаллос. Зак прячет лицо в тарелке с овсянкой, а я украдкой бросаю взгляды на измерительный шаблон, по которому стану впоследствии судить о других, любопытствуя, все ли они такие же смуглые и лишенные растительности. В конце концов, мама замечает папу, выходит из кухни и говорит: «Лео, ты когда-нибудь слыхал о полотенцах?» После чего он с виноватым видом бросается в спальню.

Вечером, вернувшись домой с работы, папа, бывало, придет в столовую, снимет брюки и усядется за обеденный стол в семейных трусах. Иногда в дверь позвонит кто-нибудь из соседей, и тогда ему приходится бежать в спальню и прятаться там.

Моя мама была не в такой степени нудистка, как папа, и всегда невероятно конфузилась, если вдруг разговор заходил о сексе. Когда я училась в восьмом классе, она начала покупать книги о половых особенностях и подкладывать их мне на кровать: «Менструация», «Наше тело и мы» и «Между нами, девушками: о чем тебе никогда не расскажет сестра». Она часто повторяла, что ее мама никогда не говорила с ней о сексе, поэтому она сама поклялась вести себя иначе со своей дочерью. Я, помнится, прилежно изучала эти книжки и, когда мама приходила пожелать мне спокойной ночи, задавала ей вопросы, вроде: «Какое отношение слово «оральный» имеет к ралли?» Мама слегка хмурилась, но все-таки объясняла.

В то лето я поехала в летний лагерь для детей, родители которых отличаются левыми взглядами, и однажды скейтер по имени Флип Голдин – знаменитый тем, что умел ловить ртом собственный плевок, – попросил меня быть его подружкой. Первые несколько дней мы только целовались взасос по вечерам, но как-то утром он уговорил меня сократить подготовительный период. Мы пошли в мою комнату и сели на кровать.

Мы целовались уже минут десять, когда Флип положил мне ладонь на одну грудку. Я тогда еще не носила лифчика и побоялась, что кавалер разочаруется, увидев мои скромные достоинства.

– Они маленькие, – сказала я, отталкивая его руку.

– Нормально, – сказал Флип, засовывая руку мне под рубашку и дотрагиваясь до соска.

По моей коже забегали мурашки, а дыхание участилось. Тогда я поняла, что нашла занятие, доставляющее мне удовольствие. Неделю спустя мы регулярно тайком убегали в лес, и там он возбуждал меня пальцем, а я делала ему минет.

Вернувшись домой из лагеря, я сказала маме, не вдаваясь ни в какие подробности, что у меня там был бойфренд. Думаю, вряд ли она была бы счастлива узнать, что я орально лишилась девственности раньше времени.

Летом, после окончания девятого класса, я подрабатывала няней в семье с двухгодовалыми близнецами в штате Делавэр. И там меня лишил девственности восемнадцатилетний серфер, балующийся марихуаной. У него не было презервативов, так что мы не предохранялись. Я не забеременела, но так боялась подцепить СПИД, что зимой, уже полгода спустя, сдала кровь на анализ, решив все же провериться. Результат оказался отрицательным, но сама проверка так на меня подействовала, что я решилась поделиться с родителями. Я не сомневалась, что они меня поддержат и что, рассказав все, я стану им ближе.

Однажды вечером, дождавшись, пока Зак уснет, я усадила их за кухонный стол и поведала всю историю: как меня лишил девственности едва знакомый парень, как секс с ним оказался ужасным, как я боялась забеременеть и, узнав, что с этим пронесло, отправилась проверяться на СПИД и как мучительно было ждать результатов. Во время моего рассказа отец начал ерошить пальцами волосы – он всегда так делает в минуты волнения. Мама пристально наблюдала за его действиями, что также свидетельствовало о ее нервозном состоянии. Когда я закончила, папа сказал:

– Совершенно не обязательно рассказывать родителям все, – после чего отправился в спальню и закрыл за собой дверь.

– Он так волнуется за тебя! – сказала мама и последовала за ним.

Я рассказала им правду, потому что хотела, чтобы они лучше меня узнали, поняли, кто я такая, и продолжали любить, несмотря ни на что – быть может, даже еще сильнее. Но вместо этого родители дали мне понять, что, когда дело касается определенных сфер моей жизни, они предпочитают о них не знать. И вот теперь мне предстояло рассказать им, что мне поручено вести еженедельную колонку о моей интимной жизни в газете, выходящей тиражом в четверть миллиона. Так что предстоящий совместный ужин не вызывал у меня энтузиазма.

Когда я вошла в квартиру, мама, папа и Зак сидели за столом, поглощая суп из цуккини. По ухмылке на лице Зака я поняла, что он тоже читал мой рассказ. Я села.

– С днем рожденья! – сказала мама.

– Тебя и вправду ограбили? – спросил отец.

– Да, – ответила я. – Да не пугайтесь вы. Грабители отняли у каждой из нас всего по двадцать долларов. Не думаю, что у них была настоящая пушка. Сара считает, что один из парней просто выставил в кармане палец.

– Почему ты нам не сказала? – спросила мама.

– Не хотелось вас тревожить.

– Надо было рассказать, – настаивала она.

– И нечего ходить по улицам так поздно вечером, – прибавил папа.

– Было совсем не поздно. И вообще – все в порядке. Правда.

Странно, но мне было даже приятно, что они так переполошились из-за ограбления. У меня появилась надежда, что это заставит их позабыть о сексе по телефону.

– Ну а как насчет других мест в рассказе? – ехидно усмехнувшись, спросил Зак. – Эта фигня тоже правда?

Прежде чем я успела придумать уклончивый ответ, папа сказал:

– Зак. Степень художественного вымысла в рассказе Ариэль – ее личное дело, а никак не наше. Она не обязана говорить нам, насколько все это соответствует действительности. Я бы, например, предпочел не знать.

Я понимала, что он умолчит о причинах нежелания знать, но, тем не менее, оценила жест.

– Спасибо, папа, – сказала я.

– Как тебе удалось напечататься? – поинтересовалась мама.

История произвела на них сильное впечатление. Здравый смысл подсказывал мне, что надо закончить на этой победной ноте и умолчать о колонке в надежде, что они никогда не возьмут газету в руки. Но я не умею избегать щекотливых ситуаций. И, сдерживая волнение, я проговорила:

– Хочу вам кое-что сообщить, ребята. – Они выжидающе посмотрели на меня. – Я сегодня встречалась с редактором «Сити Уик». В следующую среду они напечатают еще один мой рассказ. И мне предложили вести у них еженедельную колонку.

– Mazel tov![66] – вырвалось у мамы. – О чем она будет?

– О моей жизни. Я могу писать о чем угодно: о пробах на роль, разгульных вечеринках или временной работе.

– Как они озаглавили колонку? – поинтересовался папа.

– «Беги, хватай, целуй».

– Ну и при чем тут временная работа? – спросил Зак.

– Понимаешь, – сказала я, свирепо на него глядя, – предполагается, что главное внимание я уделю… своим свиданиям.

– Каким еще свиданиям? – ухмыльнулся Зак.

– Тем, что у меня будут.

– Не понимаю, – сказал отец. – Они что, хотят, чтобы ты встречалась с парнями и потом об этом писала?!

– Угу.

Родители обменялись поверх стола тревожными взглядами, а мама выжала из себя бодрую улыбку:

– Идея, несомненно, оригинальная…

– Поскорей бы увидеть твои сочинения, – сказал папа.

– Да уж, – вставил Зак.

Вернувшись домой, я начала было сочинять колонку, но в голову не приходило никаких свежих мыслей. Поэтому я позвонила Саре.

– Знаю, что вряд ли это тебя очень обрадует – после нашей сегодняшней стычки, – начала я, – но мне предложили вести в «Сити Уик» постоянную колонку. – На том конце провода молчали. – Алло?

– Потрясающе! – откликнулась подруга. – Надо пойти куда-нибудь и отметить.

– Так ты больше на меня не злишься?

– Нет. Просто впредь не пиши обо мне, не спросив разрешения. А то не буду с тобой разговаривать.

– Согласна.

Мы встретились в баре «Эф».

– И про что будет колонка? – спросила Сара, когда мы уселись рядом.

– Про секс.

– Так ты штатная шлюха!

– Я…

– Сколько тебе обещают платить?

– Двести долларов в неделю.

– Это гораздо меньше, чем зарабатывают шлюхи. – Сара бросила взгляд на стоявший в глубине зала бильярдный стол. – Не приметила еще потенциальных… объектов для опытов? А как насчет вон того? – Из мужского туалета вышел парень лет двадцати с небольшим и направился в нашу сторону мимо бильярдного стола. Он был высоким, с курчавыми каштановыми волосами. Я точно где-то его уже видела, но никак не могла сообразить, где именно. Когда он подошел поближе, я вспомнила. Это был зритель, заговоривший со мной после «Лолиты».

Я решила, что это судьба, раз он оказался здесь этим вечером. Он приглянулся мне еще тогда, и наши дорожки опять пересеклись – как раз в тот момент, когда мне нужна была тема. Парень сел с края стойки, и я поймала его взгляд.

– Лолита? – сказал он.

– На самом деле меня зовут Ариэль. Куда ты подевался в тот вечер? Вдруг взял и исчез.

– На улице меня ждал друг. Он был в ужасном настроении, потому что его как раз бросила девушка. Я хотел попрощаться с тобой, но ты говорила с кем-то другим, и я решил смыться. Не хотел показаться невежливым.

Вдруг я заметила, что он переводит взгляд с меня на Сару.

– Извини, забыла представить, – сказала я. – Это моя подруга Сара. Скажи хоть теперь, как тебя зовут?

– Майкл.

Он поднялся и пересел поближе к Саре.

– Я знаю, что это звучит глупо, – сказала она, поворачиваясь к нему, – но ты мне очень кого-то напоминаешь.

– Да?

– Мне кажется, я видела тебя в метро недели две тому назад. Я тогда сидела напротив тебя, и мы ехали по шестой линии в центр. Около полшестого. И я пялилась на тебя, потому что ты ужасно похож на одного парня из колледжа, у которого на руке было четыре пальца. Я все пыталась рассмотреть твою кисть, но ты засунул ее под мышку и мне не было видно. Мы оба выходили на станции «Астор», и когда ты поднялся, я увидела, что у тебя все пальцы на месте, и поняла, что обозналась.

Я в своей жизни слыхала немало подобных небылиц, но Сара на этот раз пала слишком низко. Не верилось даже, что она способна состряпать такую притянутую за уши, абсолютно неправдоподобную историю – и все ради того, чтобы склеить парня.

– Постой, постой, – сказал Майкл, с жаром кивая. – Кажется, припоминаю. На тебе была длинная темная юбка, верно? А на руке у тебя татуировка в виде цифры четыре. – Торжествующе ухмыльнувшись, она продемонстрировала ему руку. – Когда-то я знал парня с четырьмя пальцами, – продолжал Майкл. – Его звали Ричи Падукка. Он жил в Бруклине в квартале от меня.

– Тот самый парень! – взвизгнула Сара. – Ричи Падукка! Он учился в Колумбийском университете!

– Ага, он и правда учился в Колумбии. Светлые короткие волосы, да? А пальца на руке у него не хватало с рождения, так?

– Это он! Потрясно! Я встречаю тебя в метро, принимаю за другого, а потом оказывается, что ты знаешь этого другого! Просто невероятно!

– Да уж, это точно, – проронила я.

Следующие двадцать минут эти двое продолжали болтать, то и дело обращаясь ко мне с вопросами, вяло пытаясь тоже втянуть меня в разговор. Как будто я не способна догадаться, когда два человека хотят остаться наедине. Да уж, я оказалась свидетельницей шашней киски с петушком. Я первая повстречала Майкла, а Сара вырвала его у меня прямо из рук. У меня отбили парня – да вдобавок еще в день рождения. Я встала, попрощалась и в гордом одиночестве поехала на такси домой.

На следующий день за ленчем Сара смаковала подробности изумительных способностей Майкла по части куннилингуса, а мне пришлось делать вид, что я заинтригована. Так хотелось высказать подруге, до чего меня задело, что она отбила у меня парня. Однако у нас была еще не настолько тесная дружба, чтобы я могла позволить себе впасть в бешенство. Да и Майкл вовсе не был моим бывшим возлюбленным и тому подобное. Он был всего лишь случайным сексапильным парнем, запавшим скорее на нее, чем на меня. Но минут через пять этого притворного спокойствия я так рассвирепела, что мне стало невмоготу смотреть на Сару. Она продолжала рассказывать о Майкле, а я уставилась прямо перед собой, как угрюмый подросток, и односложно ей отвечала.

– Что с тобой, Ариэль? – наконец спросила Сара.

– В каком смысле? – сказала я.

– У тебя какой-то безумный вид. Ты чем-то расстроена?

– Нет, – ответила я.

Но Сара догадалась, что тут что-то не так, потому что ни разу не позвонила мне за выходные. И в понедельник в обеденный перерыв, спустившись в вестибюль, где мы обычно встречались, я ее не застала. Я потеряла единственную подругу и не знала, как ее вернуть. Слишком стыдно было поведать Саре о своих чувствах. Гордость не позволяла мне признаться в ревности.

Хуже всего в нашей ссоре было то, что она произошла именно сейчас. Сара оставила меня в одиночестве именно в тот момент, когда мне нужна была компаньонка для выходов в свет. Можно, конечно, тусоваться в одиночку, но это казалось мне чересчур безнадежным. Когда две девчонки бывают на людях вместе, это круто. Но если девушка приходит куда-то одна, это лишь вызывает у окружающих жалость. Так что всю эту неделю по вечерам, пока Сара, возможно, лежала распростертая на кровати, я смотрела телевизор, потягивая «Карло Росси», перечитывая «Записки старого извращенца» и моля Бога, чтобы какой-нибудь знакомый паренек вытащил меня из хандры и занялся со мной любовью, достойной вверенной мне колонки.

В среду в полдень я отправилась к ящику «Сити Уик» и взяла экземпляр газеты. На первой странице, внизу, между анонсами статей «Последний кутеж Надика» (стр.18) и «Хайман пытается вылечиться» (стр. 19), было напечатано следующее:

«Я опустилась на колени возле дивана и медленно расстегнула молнию спереди на платье-халатике медсестры. Потом стянула его с плеч, сбросила на пол и осталась стоять перед Джеймсом в одних колготках и лифчике «минимайзер». Я медленно расстегнула лифчик, тоже бросила его на пол и стала водить по грудям пальцами, как стриптизерша в кино». Читайте новую колонку Ариэль Стейнер «Беги, хватай, целуй»! (стр. 21)»

Я попыталась представить себе выражение лиц родителей, когда они это прочтут. Но гораздо хуже анонса была карикатура. В середине двадцать первой страницы, над заголовком «Комический стриптиз», было помещено изображение все той же эльфоподобной девицы из прошлого номера газеты, теребящей свои соски перед эякулирующим парнем. Иллюстраторша изобразила пенис Джеймса чрезмерно длинным и торчащим кверху, пририсовав вокруг него маленькие штришки, отчего создавалось впечатление, что он трясется. Меня она изобразила с родинкой над верхней губой, короткими темными волосами и небольшими вздернутыми сиськами. Да эта цыпочка Тесса Толнер еще в большей степени сексуальная извращенка, чем я.

Прочитав рассказ, я обратилась к разделу «Почта».

Осмеяние, которому Ариэль Стейнер подвергает отсутствие обрезания (рубрика «Я», № 9/25), лишний раз подтверждает ту неслыханную предвзятость, с которой приходится сталкиваться нам, коренным американцам. Осмелься Стейнер поносить чернокожих парней или евреев, десятки возмущенных читателей в своих письмах заклеймили бы ее как шовинистку. Почему же в отношении нас должен существовать иной стандарт? Мы, «необрезанные франки», из среды которых вышли такие светила, как Элвис Пресли, Тони Данза[67] и Чарлтон Хестон[68], не намерены и впредь мириться со столь вопиющими предрассудками.

Джеффри Томасон, Верхний Ист-Сайд

Дорогая Ариэль Стейнер!

Зачем соглашаться на надувного бойфренда, когда можно иметь настоящего? Я неплохо сложен, и женщины говорят, что я хорошо целуюсь. Похоже, ты как раз такая девушка, какая мне нужна: не боишься называть вещи своими именами, и у тебя есть чувство юмора. Мой телефон найдешь в телефонной книге. Не сомневайся – я не псих.

Джерри Лупино, Бронкс

Вернувшись на работу с обеденного перерыва, я первым делом проверила автоответчик – не звонил ли Лупино. Ничего. Я слегка расстроилась. Но все же позвонила в телефонную компанию и попросила изъять из справочника мой номер, чтобы помешать злокозненным планам очередного извращенца.

Несколько позже позвонил-таки один грозный дядя. В смысле – мой отец.

– Стоит ли показывать это маме? – спросил он. – Она наверняка будет спрашивать.

«Сити Уик» распространяют только в Манхэттене, а офис мамы расположен в Бруклин-Хайтс, неподалеку от дома родителей. Она ведет собственное дело, распространяя детские видеофильмы для школ и библиотек по почте.

– Лучше не надо, – сказала я.

– Мне сейчас нелегко, – признался отец. – Меня сильно выбила из колеи эта иллюстрация, но больше всего расстроил подзаголовок к колонке. Не хотелось бы думать, что прочитанное мною – действительно правдивая исповедь.

– Мне показалось, ты говорил, что степень достоверности – мое личное дело и ничье больше.

– Я лукавил. Так ты сочиняешь эти байки или нет? И почему их тогда в газете называют правдивыми, если это не так?

– Может, тебе все же не следует читать колонку? Я хочу сказать, раз тебя все это сильно смущает…

– Не могу остановиться! Не хватает самообладания!

– Ну, тогда, прошу тебя, сделай одолжение: не рассказывай мне, что ты прочитал, а что – нет. Мне лучше не знать о том… насколько ты информирован.

– Интересное заявление. В нем слышны отголоски твоего собственного стыда, чего я раньше не принимал в расчет. Я беспокоился только за нас с мамой. Полагаю, ты попросила от души, так что постараюсь выполнить твою просьбу.

И сама не знаю, поверила ли я тогда папе или нет.

На протяжении нескольких следующих недель, поскольку мы с Сарой продолжали бойкотировать друг друга, мне пришлось заняться раскопками своего прошлого. Я знала, что в моей колонке должны печататься правдивые исповеди, но Дженсен и Тернер ничего не говорили насчет хронологии. Итак, моими следующими тремя опусами были рассказы о Джоше («Великое Нечто»), Джейсоне, пареньке из МСО («Поделись богатством»), и Телле, вызывающе одетом панке («Глен или Гленда»). Я придумала, что каждый мой роман длился неделю, а в последних двух рассказах изменила названия улиц и ресторанов, чтобы создалось впечатление, будто эти истории произошли в Нью-Йорке, а не в Провиденсе. Иллюстрации были такими: я стою обнаженная и пялюсь на голого парня с бачками и возбужденным пенисом; меня удовлетворяют орально в классной комнате с портретом Маркса на заднем плане; я делаю минет парню в парике.

Каждый вечер в понедельник, приходя домой с работы, я находила электронные послания от Тернера: «Дорогая Трейси Лордс,[69] продолжай в том же духе. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду». Или: «Ты единственная в своем роде клевая деваха, и это – высочайшая похвала!» Очевидно, мое надувательство сработало. В глазах Тернера я была сексапильной распущенной девчонкой. Он понятия не имел о том, что на самом деле я – несчастная домоседка.

Письма читателей не уступали в экспрессивности тернеровским, но, к сожалению, не все они были со знаком «плюс».

Я люблю тебя, Ариэль Стейнер! Ты меня подзаводишь каждую неделю и делаешь это непринужденно и стильно. Хорошо бы, в газете напечатали твое фото, чтобы увидеть, какая ты.

Эрни Лейн, Фар Рокауэй

P.S. Почему тебя нет в телефонной книге?

Если бы Ариэль Стейнер пришла ко мне в гости и исполнила стриптиз, я бы не стал ее останавливать. Я бы сделал ей предложение.

Фредди Ассизи, Челси

Благодаря Ариэль Стейнер мужчине, захотевшему сбросить немного спермы, теперь вовсе не обязательно тратить деньги на дорогой порнографический журнал. Можно просто взять бесплатный экземпляр «Уик» и использовать его с тем же успехом. И поскольку это газета, ее можно заодно использовать также в качестве превосходной туалетной бумаги.

Натан Шерман, Форест Хилз

Интересно с кем переспала Ариэль Стейнер, чтобы получить эту колонку?

Линда Салль, Верхний Вест-Сайд

Прочитав последнее письмо, я была вынуждена сложить газету и сделать несколько глубоких вдохов. Я и раньше знала, что читатели «Сити Уик» пишут самые злобные в городе письма; я просто не была готова к тому, что меня так скоро и так больно начнут клевать. Но в то же время эти выпады показались мне до странного знакомыми. Хотя меня ни разу до этого не высмеивали в печати, у меня уже имелся опыт публичного унижения перед тысячной аудиторией.

В девятом классе, в начале учебного года, наша преподавательница драматического искусства, миссис Хоппер, объявила, что приближается День Искусств и все желающие могут сыграть, спеть или станцевать на школьном празднике. На ее столе лежал сборник сценок из знаменитых фильмов, и она сказала, что мы можем этим воспользоваться. Пролистав книгу в метро, я нашла эпизод из «Выпускника» – тот самый, где Бенджамин отвозит миссис Робинсон с вечеринки домой, а она настаивает, чтобы он зашел с ней в дом, и пытается его соблазнить.

Я смотрела этот фильм несколько месяцев назад, в доме у подружки, и, следя за тем, как Энн Банкрофт стряхивает пепел с длинной сигареты и позванивает кубиками льда в бокале виски, просто вся исполнилась благоговения. Я хотела стать такой, как миссис Робинсон, когда вырасту: хрипловатый голос, длинные ноги, сигарета в руке. Алкоголичка и психопатка, обольстительница с безжалостным сердцем, в совершенстве умеющая манипулировать мужчинами.

Со мной учился смазливый, но вредный парнишка по имени Нейт, которым я одно время увлеклась. Он отличался громким голосом и сообразительностью. На следующий день я подошла к нему на большой перемене и спросила, видел ли он «Выпускника».

– Всего лишь около четырехсот раз, – сказал он. – Это мой самый любимый фильм. А что?

– Понимаешь, в следующем месяце мы отмечаем День Искусств, и я подумала, не захочешь ли ты сыграть со мной сценку из этого фильма.

– Мне сыграть Бенджамина? Да это мечта всей моей жизни. Почту за честь.

В течение следующих трех недель мы репетировали в школьных коридорах каждый день после уроков. Нейт вполне подходил для этой роли, к тому же он знал наизусть большинство реплик, потому что смотрел фильм много раз. Правда, добравшись до последней страницы, мы уперлись лбом в стену. Киношная версия эпизода заканчивается так: Бенджамин стоит в комнате Элейн, дочери миссис Робинсон, рассматривая портрет на стене. Входит обнаженная миссис Робинсон и запирает за собой дверь. Он сначала видит ее отражение в стекле портрета, а когда она говорит: «Я нахожу тебя очень привлекательным», слышит, как к дому подъезжает машина мистера Робинсона. Тогда Бенджамин в ужасе распахивает дверь и бежит вниз по лестнице.

Поскольку невозможно было допустить, чтобы я разгуливала по сцене голой, Нейт предложил альтернативную концовку. В финальный кульминационный момент я могла бы отступить за ширму высотой до плеч, снять там платье (под которое я бы надела бюстгальтер без бретелек) и на последней реплике затащить его за ширму. Идея мне понравилась. В тот день мы испробовали этот вариант и без конца репетировали, пока сами не пришли в восторг, так нам понравилось.

Вечером, перед самым концертом, мы с Нейтом вышагивали по холлу около зрительного зала. Через приоткрытую дверь нам было видно, как свет в зале постепенно погас, и зажглись огни перед сценой. И тогда мы вошли в зал по центральному проходу, словно по подъездной аллее к дому. Я вдруг превратилась в Энн Банкрофт. И не важно, что поношенное платье моей героини, раскопанное в коробке с тряпьем за кулисами, плохо на мне сидело. У меня был хрипловатый голос, длинные ноги, и вся школа на меня смотрела.

Когда мы дошли до того места, где я отступаю за ширму и снимаю платье, по рядам зрителей прошел гул. Я прикрыла свои маленькие груди ладонями.

– Я нахожу тебя очень привлекательным, – проворковала я, затаскивая Нейта за ширму и ожидая грома аплодисментов. Но их не последовало. Дети не поняли, что это конец сценки.

– Что же делать? – прошептал Нейт.

– Подожди. Сейчас до них дойдет.

Но до них так и не дошло. Все так же висела тишина. Было очень обидно.

– Конец! – проорал Нейт, но зал был огромным, и зрители его не услышали. – Смех какой-то, – сказал он. – Ладно, я пошел.

– Погоди! – взмолилась я, но партнер меня не слушал.

Он резко поднялся – слишком резко – и уронил ширму. Я вдруг предстала перед тысячью с лишним школьных друзей: скорчившаяся, дрожащая, полуголая, в чулках и купленном на распродаже бюстгальтере. В ужасе взглянула я в зал: аудитория разразилась отвратительным хохотом, таким глумливым и беззастенчиво-злым, что сердце у меня чуть не разорвалось. Я смотрела, как волны этого хохота расходятся от передних рядов к балкону – медленно, но верно. И вот уже, открыв рот, надо мной гоготал каждый сидящий в зале школьник.

Я поняла весь юмор ситуации. Мы поменялись ролями. Посрамленная обольстительница оказалась на виду у всех без одежды, а потерпевший вышел победителем. В отчаянии схватив платье и прикрывшись им, я на трясущихся ногах ушла со сцены за кулисы. Казалось, весь мир вокруг меня рушится.

Когда в тот вечер я, обливаясь слезами, рассказала маме о происшествии, она проговорила:

– Не расстраивайся. Все позабудется уже через несколько дней.

Но я понимала, что, даже если мой позор продлится всего неделю, она покажется мне годом. На следующий день после Дня Искусств состоялось официальное открытие выборной кампании в правление школы. Меня выдвинули в кандидаты на должность вице-президента, диктора для утренних объявлений, и я уже получила тысячу карандашей с гравировкой «АРИЭЛЬ СТЕЙНЕР БАЛЛОТИРУЕТСЯ В ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТЫ».

Придя в школу на следующее утро, я постаралась сделать вид, что ничего не произошло. Я раздала карандаши одноклассникам со словами:

– Надеюсь, вы проголосуете за меня.

Мальчишки брали карандаши, искоса на меня посматривая, и говорили что-то вроде:

– Конечно, я за тебя проголосую. Из всех кандидатов ты единственная выставила свою программу.

Шутки были тупыми и пошлыми, но они задевали меня за живое. Каждый, получивший карандаш, старался съязвить по поводу моей оплошности.

Когда неделю спустя я поднялась на сцену, чтобы произнести предвыборную речь, я услышала донесшийся с балкона мужской голос:

– Эй ты, бесстыдница!

Но я сделал вид, что это ко мне не относится. Прикусив губу, я с головой окунулась в свою речь и в результате победила на выборах. Я не набрала абсолютного большинства голосов, но все же их было достаточно, чтобы задуматься: а может быть, своей победе я частично обязана сценке из «Выпускника»?

Возможно, то же самое и с письмами в газету. Если я раздражаю людей, значит, в моих действиях есть нечто правильное. Мадонне помог скандал, а я чем хуже? Как говорила Дороти Паркер, «Пусть уж лучше люди говорят про вас гадости, чем вообще ничего». Или что-то в этом роде.

Каждый раз, становясь объектом особенно уничижительной атаки в разделе «Почта», я спрашивала себя: прочла ли Фей это письмо? Но она ни разу не позвонила мне, чтобы сказать, что знает о моей двойной жизни, и я решила: не знает. Фей, разумеется, так и не позвонила мне вообще, поскольку оказалась совершенно никудышным агентом. Она не послала меня ни на единую пробу со времени «Двух дам из Вильна». Какая-то часть моего существа хотела рассказать Фей о моей новой карьере, чтобы она разрекламировала меня режиссерам по кастингу как автора полемической колонки в «Сити Уик», но другая часть понимала, что тогда не избежать прочтения. Фей пришла бы в ужас, ознакомившись с моими опусами. Поэтому я держала язык за зубами, надеясь, что она не наткнется на зеленые ящики на перекрестках улиц.

После месяца сочинительства для «Беги, хватай, целуй» я превратилась в женщину-вамп, ставшую предметом ненависти целого города. Был тут, правда, один нюанс. Я, в сущности, ни за кем не бегала, никого не хватала и никого не целовала. Я заработала себе такую репутацию, не выходя из квартиры – хотя очень хотела из нее выходить! Все это самокопание настроило меня на ностальгический лад. Мне необходимо было что-то предпринять, причем немедленно.

Похоже, мои опасения по поводу несчастного вида одинокой девушки были старомодными. На дворе были девяностые годы: женщины могли ходить в бары в одиночку, не боясь, что их примут за шлюх. К тому же и в том, что мы с Сарой не разговаривали, было свое преимущество: я выгляжу более привлекательной, когда ее нет рядом.

Вечером того дня, когда был напечатан рассказ «Глен или Гленда», я облачилась в те же мини-юбку и футболку, которые надевала, чтобы продемонстрировать Фей свою новую фигуру, и поехала на электричке в бар «Эф». Было только восемь часов, так что народу собралось еще немного. Парочка битников играла в бильярд, но они даже не взглянули на меня.

Я уселась у стойки и заказала «Джеймсон», стараясь выглядеть уверенной в себе, преисполненной собственной значимости обозревательницей, ведущей колонку о сексе, завсегдатаем кабаков. Но прошло пять минут, десять, полчаса… А ко мне так и не подошел ни один мужчина, что повергло меня в состояние глубокой депрессии. Что мне сделать, чтобы привлечь к себе внимание? Оголить грудь? Начать сосать стакан?

Тут рядом со мной сел мужик средних лет с белой бородой, в рубашке в стиле «Харлей-Дэвидсон» и с банданой на голове. Он спросил:

– Можно тебя угостить?

– Нет, спасибо, – сказала я.

Состояние моих любовных дел оказалось еще хуже, чем я думала: единственный мужик, клюнувший на меня, был дядюшка Джесс из «Рисковых герцогов».[70]

Я бросила взгляд на двух игроков в бильярд. Один готовился к удару и стоял ко мне задом, другой настраивал проигрыватель-автомат. Я вздохнула, вышла за дверь и направилась по Первой авеню к метро.

БЕГИ, ХВАТАЙ, ЦЕЛУЙ

Правдивая исповедь одинокой девушки

Ариэль Стейнер

ЕЖЕГОДНЫЙ ЧЕМПИОНАТ США ПО БЕЙСБОЛУ ВЫБИЛ МЕНЯ С ПОЛЯ

Иду я как-то вечером по Первой авеню и вдруг замечаю винный погребок. Внутри компания доминиканцев теснится у экрана телевизора, и я захожу узнать, что такое они смотрят. Оказывается, это четвертая игра ежегодного Чемпионата по бейсболу: «Янки» против «Брейвз». Я облокачиваюсь на стойку, смотрю на экран, и через несколько минут я уже захвачена игрой.

На восьмой подаче Джим Лейриц наносит удар при возвращении на исходную позицию и сравнивает счет, после чего весь погребок разражается громкими радостными возгласами. В порыве чувств я хлопаю своей ладонью о ладонь мужчины за стойкой, и в этот момент в бар входит тощий парень в пуловере, со стаканом пива в одной руке и сигаретой в другой. У него огромная шевелюра, под стать моим надеждам. Парень встает рядом со мной и начинает выкрикивать и улюлюкать с таким нарочитым энтузиазмом, что доминиканцы поднимают его на смех. Я тоже смеюсь, потом разглядываю его несколько мгновений и спрашиваю:

– Тебе действительно так нравятся «Янки» или ты просто притворяешься?

– Забавно, что ты об этом спрашиваешь, – отвечает парень. – Дело в том, что я учусь на отделении актерского мастерства. На завтра каждому задано подготовить свою инсценировку. Я сделал аудиозапись первой части игры, когда «Янки» проигрывали 6:0, и собирался под нее разыграть, как рву на себе волосы в припадке отчаяния. Но если «Янки» в конечном счете выиграют, то моя неадекватная отрицательная реакция будет выглядеть несколько иронически.

– А где ты учишься? – спрашиваю я.

– В Уильямсе! – отвечает он с непередаваемой интонацией. – Слыхала про такое заведение?

Ненавижу, когда со мной так разговаривают. Надо поставить его на место. Поэтому я говорю:

– Ты сейчас произнес это с таким апломбом. Пожалуй, мне следовало ответить так, словно Уильямс – безвестный колледж, о котором никто и не слыхал. Сказать что-нибудь типа: «Уильямс? Это такое сельскохозяйственное училище? В Айове? С двумя сотнями студентов?» Разумеется, Уильямс хорошо всем известен. Так что нечего выставлять меня дурочкой.

– А ты сама, где училась?

– В БРАУНЕ!

Он поднимает брови, словно ему нравится то, как легко я срываюсь с тормозов. Я довольна тем, что мой шутливый тон его не оттолкнул – ведь с парнем, который не воспринимает беззлобного подтрунивания, у меня точно ничего не получится. По мере того как игра продолжается, мы исподтишка поглядываем друг на друга. Я все меньше и меньше думаю о чемпионате и все больше и больше – о парне. На девятой подаче мы знакомимся. Его зовут Даррен.

Болельщики на десятой трибуне издают вопль, когда Берни Уильямс добегает до базы. Потом Уэйд Боггс наносит удар, счет становится 7:6 в пользу «Янки», и парни улюлюкают и орут так, словно наступило второе пришествие. Я размышляю о том, что бейсбол напоминает секс: в этом виде спорта энергия на всем протяжении матча распределяется неравномерно. Время от времени наступают такие вот приливы возбуждения, за которыми следует короткое затишье, а затем – очередной всплеск.

Во время одного из периодов затишья я бросаю взгляд на Даррена и нарочито игриво говорю:

– А с тобой весело смотреть бейсбол.

– Ах, Ариэль, Ариэль! – откликается он притворно-страстным тоном, однако я чувствую, что это не совсем шутка.

«Янки» выигрывают матч, и все в баре обнимаются и целуются, потому что теперь счет в чемпионате сравнялся. Я целую какого-то старого мужика, сидящего на ящике, а потом выжидательно смотрю на Даррена. Но он меня не целует. Он просто улыбается. Мы выходим на улицу, и Даррен зажигает сигарету. Я замечаю, что он как-то неловко ее держит, словно он не настоящий курильщик, и догадываюсь, что он, возможно, начал курить, чтобы лучше вписаться в актерское окружение.

Я спрашиваю, не проводит ли он меня до метро, и, когда мы доходим до станции, прислоняюсь к входной двери и устремляю взгляд вдаль, стараясь потянуть время. Мой провожатый некоторое время смотрит на меня, а потом обхватывает мое лицо ладонями и страстно целует меня, словно желая совратить прямо на месте. С каждой секундой этого долгого поцелуя я все больше впадаю в прострацию и начинаю думать о том, что «Янки» вполне могут победить на чемпионате. Я спрашиваю себя: будем ли мы тогда с Дарреном отмечать победу вместе, и насколько это окажется романтично, если только вообще будет?

Вдруг он перестает меня целовать и спрашивает:

– Может, нам сходить куда-нибудь?

Я решаю изобразить неприступность.

– Не знаю, – говорю я. – Вообще-то уже поздно. Мне, наверное, пора садиться в электричку и ехать домой.

– Ладно, – отвечает Даррен. – Приятно было познакомиться.

«Черт, – думаю я. – Психологические трюки действия от противного никогда не срабатывают».

– Постой, постой, – быстро говорю я. – Я передумала. Давай, правда, куда-нибудь сходим.

Он сообщает, что живет на Пит-стрит, и я замечаю, что это мне удобно. Мы отправляемся в сторону его дома, останавливаясь на каждом углу, чтобы пообниматься. Не знаю, в чем тут дело: в радости ли от лицезрения победы «Янки» или в не по-осеннему теплом воздухе, но я пребываю в невероятно романтическом настроении. Каждый раз, останавливаясь на перекрестке, мы поворачиваемся друг к другу и целуемся. Минут через десять мы подходим к стене с намалеванными на ней словами «Маца[71] Стрейта».

– Ух, ты, фабрика мацы! – говорю я, останавливаясь, чтобы поглазеть на стену. – Ты еврей?

– Наполовину.

«Отлично», – думаю я, а в слух говорю: – Я тоже. Можно поцеловать тебя около фабричной стены? Это меня здорово подзаведет.

– Конечно.

Я подталкиваю Даррена к стене и прижимаюсь к нему всем телом. Я – еврейская Линда Фьорентино из «Последнего совращения», замешивающая хлеб его страданий. Мое Красное море расступается перед его вздымающимся жезлом, и я начинаю надеяться, что сегодняшняя ночь запомнится мне надолго.

Даррен живет в удивительно чистой квартире с двумя спальнями. Когда я хвалю его за аккуратность, он отвечает, что его соседка-консьержка за плату пускает сюда постояльцев каждые два дня и что он всегда после себя прибирает. Мы идем в его комнату и ныряем в кровать. Я просовываю руку ему в штаны и вытаскиваю пенис. Он большой, бледный и загнут вправо. Я поглаживаю его, а парень целует мои груди. Через некоторое время он спрашивает, надо ли достать презерватив. Я говорю, что не хочу заниматься сексом, и он выглядит несколько разочарованным. От этого я чувствую себя виноватой, поэтому говорю:

– Можешь кончить мне на грудь.

Даррен улыбается, идет к застекленному шкафчику и возвращается с бутылкой, в которой плещется какая-то дрянь.

– Что это? – спрашиваю я. – Припасенная тобой сперма?

Он хохочет, как над невероятно смешной шуткой и говорит:

– Нет. Всего лишь косметика фирмы «Клиник».

Любовь молодого парня к косметике меня несколько настораживает, и я начинаю задумываться о его сексуальной ориентации. Но потом напоминаю себе, что на дворе у нас девяностые годы.

Даррен устраивается надо мной, и мы вместе натираем лосьоном его пенис. При этом я сжимаю его между грудей как можно сильнее – а это нелегко, поскольку мои руки скользкие от лосьона. Некоторое время он раскачивается взад-вперед и потом кончает мне на шею. Мы лежим рядом, глядя друг на друга. Я улыбаюсь улыбкой кинозвезды, глажу его пышные волосы и говорю:

– Забавно будет, если мы вдруг когда-нибудь поженимся, а потом зайдем однажды в этот винный погребок, и все мужики вспомнят тот вечер, когда мы там встретились.

Даррен щурит глаза, перекатывается на спину и смотрит в потолок. А если вдруг парень отворачивается от тебя и начинает пялиться в потолок, то ясно – что-то не так.

– Только не думай, – говорю я, – я вовсе не имела в виду… я не хотела сказать, что ты действительно женишься на мне. Просто возникла бездумная сиюминутная фантазия, которой мне захотелось с тобой поделиться. Полагаю, девушке не следует делиться с партнером такими фантазиями, потому что это может отпугнуть парня, да?

– В общем, да. – Даррен все так же смотрит в потолок, потом поворачивается ко мне спиной и засыпает.

Я сначала не могу заснуть, обеспокоенная тем, что сказала глупость. Но потом говорю себе, что придаю этому слишком много значения. Я заставила его смеяться. Он останавливался на углах, чтобы поцеловать меня. Мы подтрунивали друг над другом. Когда так здорово проводишь с кем-то время, не стоит беспокоиться о том, что случайно сказала глупость.

Утром я нежно целую Даррена, и он целует меня в ответ. Я ищу признаки того, что он хочет, чтобы девушка ушла, но не нахожу таковых. Мы обмениваемся телефонами и одеваемся. Даррен надевает вельветовые штаны в широкий рубчик. Я поглаживаю вельвет и говорю, до чего же сексуально смотрятся вельветовые брюки в широкий рубчик на привлекательном мужчине. Он продевает в брюки ремень, и я замечаю через ткань очертания его штучки. Я похлопываю по ней, и она твердеет. Мы снова начинаем страстно обниматься, но пора уходить, и мы выходим на улицу.

До самого метро мы идем со сплетенными руками, и он целует меня на прощанье. Чтобы Даррен не подумал, что я привязчивая, я не прошу его позвонить. Вместо этого я небрежно бросаю:

– Пока! – и начинаю спускаться по лестнице.

В тот день я оставляю на его автоответчике сообщение о том, что буду смотреть вечером в погребке пятую игру – на тот случай, если он захочет прийти. «Янки» снова выигрывают, но победа сегодня не доставляет радости, потому что он не пришел. Я звоню Даррену на следующий день и оставляю другое сообщение – о том, что собираюсь смотреть шестую игру в субботу вечером. Но он мне не звонит. Я все-таки прихожу в погребок, и «Янки» выигрывают чемпионат. Весь город скачет от радости. Гудят машины, и люди выпивают прямо на улице. Я стою рядом с погребком у таксофона, бросая в него одну и ту же двадцатипятицентовую монету и благодарю Бога за эконом-тариф.

Все воскресенье я думаю о своем кавалере, пытаясь уяснить себе, каким образом одна-единственная реплика могла отправить его в полет, словно бейсбольный мяч, брошенный за линию поля. Каждый раз, проходя мимо таксофона, я набираю его номер и вешаю трубку, когда срабатывает автоответчик. Я убеждаю себя, что вешать трубку при сигнале автоответчика не так стыдно, как оставлять сообщение, потому что Даррен не может знать наверняка, что звоню именно я. Но потом до меня доходит, что он все-таки поймет, что это я: кто еще, кроме оскорбленной женщины, станет звонить и вешать трубку много раз подряд?

Я решаюсь наконец прекратить звонки, но никак не могу выкинуть Даррена из головы. В воскресенье вечером я смотрю по телевизору бой боксеров, смакуя их безжалостные удары и кровь. И мне приходит в голову, что бокс – гораздо лучшая метафора для секса, нежели бейсбол.

В тот вечер, когда вышла моя колонка, я решила позвонить Саре. Надо было поговорить с ней об Аароне (так на самом деле звали моего партнера); имелась и другая причина. Мне хотелось снова стать ее подругой. Глупо было избегать Сару, если мне ее так не хватало.

Сара сняла трубку, и мне показалось, она плачет.

– Это Ариэль, – сказала я. – Надеюсь, у тебя все в порядке?

– Не совсем, – простонала она. – Майкл меня бросил.

– Почему?

– Он заявил, что ему кажется, будто у нас нет будущего. Он, видите ли, считает отношения с женщиной перспективными, только если она делает его уязвимым, а я не могу сделать его достаточно уязвимым!

Я вдруг перестала ревновать. Мне стало просто ее жаль. Какая уж тут ревность, если козел, которого Сара у меня отбила, оказался таким слабохарактерным?

– Мне очень жаль, – сказала я. – И прости, что я на тебя злилась.

– А из-за чего ты злилась? – спросила подруга, шмыгая носом.

– Майкл мне сильно нравился, и когда он запал на тебя, я тебя просто возненавидела.

– Видишь, чем в результате все закончилось!

– Да уж. Он все-таки подонок.

– Но этого подонка мне не хватает! – Сара громко высморкалась. – Какого черта я таскалась к нему домой и варила куриный суп, когда он болел! И, между прочим, из своих продуктов, потому что у него вечно не было денег! А теперь этот гад смывается, поскольку я оказалась недостаточно злой! Что это за перекошенный мир, в котором мы живем?

– Понимаю, что ты хочешь сказать, – откликнулась я. – У меня недавно был похожий случай.

– Угу, я читала. Действительно, есть что-то общее.

– Может, сходим сегодня куда-нибудь. Какие у тебя планы?

– Какие у меня могут быть планы? Меня просто выбросили на помойку!

– Да ладно тебе. Куда пойдем?

– В «Бареллу». Это на Первой улице, между Седьмой и Восьмой. Мое новое пристанище.

Более подходящего места для встречи нельзя было и придумать: в витринах – яркие неоновые вывески с рекламой пива, с потолка свисают гирлянды рождественских огней, ветки остролиста и шарики из гофрированной бумаги. В глубине помещения виднелась раковина (туалет оказался слишком маленьким, и раковина туда не влезла), стояли несколько неуклюжих деревянных столов и музыкальный автомат, а также висели две книжные полки. Посетители представляли собой смесь новых битников со старыми завсегдатаями кабаков – мужиками в футболках, сидящими бок о бок с изможденными шестидесятилетними тетками. Барменшей здесь была суровая с виду крошка с большими сиськами, осветленными волосами и в черных очках.

Сара заказала выпивку, а я отправилась к музыкальному автомату. Я выбрала смесь жалостливых песен: «Я скоро стану свободной» Нины Симонс, «Вот бы оказаться в Новом Орлеане» Тома Уэйтса и «Мне будет очень грустно, если ты уйдешь» Боба Дилана; а потом вернулась на свое место у стойки бара.

– И как же себя вести с этими парнями? – спросила я. – Наверное, надо быть с ними холодными и высокомерными? Может, они хотят именно этого?

– Думаю, да. Большинство мужчин испытывают к себе отвращение, правда! Поэтому мужики ищут женщин, которые ненавидели бы их в той же степени, что и они сами.

– Но я не могу ненавидеть мужчин. Я их люблю!

– Знаю, но нельзя им этого сразу показывать. Думаю, не слишком-то умно было на первом свидании заговаривать о свадьбе.

– Но я же не всерьез! Это была шутка. Фантазия. Курьезная мысль. Если он этого не уловил, так он просто мудак!

– Ты не читала «Уложения»?

– Эта книга – полная чушь.

– Вовсе нет. Там верно схвачена динамика отношений между полами. Мужики любят азарт погони, а нам надо действовать осмотрительно. Едва начинаешь его подталкивать, как он сразу теряет интерес. С этим последним парнем ты нарушила сразу три пункта «Уложений»: «Не звони ему сама и лишь изредка отвечай на его звонки»; «Не мешай ему стать лидером» и «Не открывайся ему сразу».

– Ты действительно веришь в эту чепуху?

– Ага.

– И теперь, если тебе понравится парень, ты собираешься держаться с ним холодно?

– Я вообще ни с кем больше не собираюсь знакомиться. Сегодня вечером у меня свидание с Джоном.

На следующее утро я сидела за рабочим столом и размышляла над сказанным Сарой. Неужели я сама разрушила отношения с Аароном, причем только из-за того, что слишком агрессивно его преследовала? Когда в фильме «Скажи что угодно…» Иона Скай порвала с Джоном Кьюзаком, он принес ей под окно огромный стереомагнитофон и врубил на полную громкость «В твоих глазах» Питера Габриэля. Таким образом, он просил ее вернуться. И, разумеется, девушка, в конце концов, сдалась. Почему Джона, настойчиво преследующего Иону, считают сексуальным, а меня, поступающую примерно так же по отношению к Аарону, – чокнутой? Ну разве это справедливо?

И тут мне пришло в голову, что, может быть, в отношениях с парнями вовсе не обязательно следовать «Уложениям». Может, мне удастся извлечь из этих правил иную пользу: написать в следующей колонке уничижительную, едкую сатиру на всю эту тошнотворную философию. Я выдвинула верхний ящик стола, положила себе на колени клавиатуру и начала печатать. К обеденному перерыву все было готово.

БЕГИ, ХВАТАЙ, ЦЕЛУЙ

Правдивая исповедь одинокой девушки

Ариэль Стейнер

«УЛАЖАНИЯ»: ПРОВЕРЕННЫЕ ВРЕМЕНЕМ СЕКРЕТЫ ВЫСЛЕЖИВАНИЯ ТОГО САМОГО ПАРНЯ

Улажание № 1. Всегда первая подходи к незнакомым мужчинам в кафе и барах. Не стесняясь, подваливай к любому понравившемуся тебе парню и заявляй ему, что считаешь его привлекательным. Очень привлекательным. Объясни ему, что тебя очень давно не трахали. Расскажи, что однажды у тебя уже был бой-френд, но он тебя бросил, потому что ты послала ему на День святого Валентина прядь своих волос с лобка. Если парень в ответ краснеет или смотрит в сторону, возьми его за подбородок и скажи: «Я с тобой разговариваю, тупица!» Если он ответит, что уже занят, фыркни и скажи: «Ха-ха! Ты можешь быть несвободным, только если будешь моим». Если объект попытается проскользнуть мимо тебя, повисни у него на плече, крепко уцепившись за пояс. Колоти его по спине с воплем: «Я легко не сдамся!» – пока он не приведет тебя к себе домой.

Улажание № 2. Как можно скорее обнажи перед ним свою душу. На первом свидании сразу же постарайся высказать ему все свои надежды на будущее. Объясни, что он может переехать к тебе в любой момент, когда сочтет это удобным; сомневаться не стоит. Поведай ему, как важно для тебя иметь детей, и предложи немедленно приступить к осуществлению этого желания.

Улажание № 3. Звони ему, по меньшей мере, четыре раза за ночь, просто, чтобы сказать «привет». Когда ты на работе, регулярно оставляй ему сообщения на автоответчике или в голосовой почте (каждый час или около того). Например: «Привет! Не могу выбросить тебя из головы. Когда я с тобой, то счастье мое безмерно».

Улажание № 4. Старайся увидеться с ним хотя бы три раза в день. Если он не уверен, что хочет видеть тебя столь часто, объясни ему, что у него просто нет выбора. Если он попытается порвать с тобой, пошли ему черные надувные шары с надписью «Да не будет ад прибежищем ярости». Разузнай, с какими еще девчонками он встречается, и найми кого-нибудь, чтобы устранить их. Затаись в задних рядах гостей на их похоронах.

Не допускай, чтобы от тебя отделались. Сражайся за него, пока он не станет твоим. Если он переедет в другой штат, преследуй его. Не позволяй ему удаляться более чем на полмили. Измени внешность. Носи парик. Сделай подтяжку лица. Поселись по соседству с его новым домом. Подойди к нему в баре и сделай все точно так же, как ты это сделала в первый раз. Посетуй на то, что тебя очень давно не трахали. А когда он скажет, что ты напоминаешь ему одну его бывшую подружку, запрокинь голову и засмейся. Вот так: «Ха-ха-ха!».

4

Уважаемая Ариэль Стейнер!

Прочитав ваши последние несколько колонок, я пришел к выводу, что вы, похоже, испытываете огромную неуверенность в себе. Поразмыслив над этим еще, я понял, что вас нельзя в этом винить. Виноваты ваши родители! Не могу себе представить, какими оскорблениями они должны были вас осыпать, чтобы из вас в результате получилась такая вот жалкая потаскушка со склонностью к саморазрушению.

Фред Садовски, Вест Виллидж

P. S. Почему вас нет в телефонной книге?

Причина, по которой я так и не позвонил Ариэль Стейнер для продолжения знакомства («Чемпионат по бейсболу выбил меня с поля № 10/30), заключается в том, что она совершенно невменяема. Возможно, я и захотел бы продолжить с ней знакомство, если бы она не звонила мне столько раз подряд и не вешала трубку, услышав сигнал автоответчика, на следующий день после первого свидания. Кто захочет встречаться с одержимой девицей? Хочу уточнить: мой пенис загнут влево, а не вправо. Очевидно, умственная отсталость Стейнер выражается не только в ее эмоциональной нестабильности, но и в penile dyslexia.[72]

Аарон (Даррен) Уокер, Нижний Ист-Сайд

В этот день вышли в свет «Улажания». Мы с Сарой слушали оперного певца на открытых трибунах «Метлайф».

– Скажи мне что-нибудь утешительное, – попросила я, откладывая газету в сторону.

Она на мгновение задумалась, потом сказала:

– Твоя ошибка была вызвана объективными причинами. Все зависит от того, как рассматривать наклон хрена – с его точки зрения или со своей!

– И это слова утешения? – гневно выпалила я.

– Чего ты от меня ждешь? Ты сама выбрала эту работу. Вот теперь и мирись с последствиями. Просто помни, что говорила Дороти Паркер: «Лучше…»

– Знаю, – сказала я. – Все это я прекрасно знаю.

Когда я вернулась с обеденного перерыва, позвонил папа.

– Кто этот подонок Садовски? – прорычал он.

– Садовски? – ответила я. – А как насчет Аарона?

– Это письмо меня волнует не так сильно. Оно, вероятно, унизительно для тебя, но там не упоминается про маму и меня. Слушай, что же мне делать? Ответить ему, что мы воспитывали тебя правильно?

– Нет!

– Так правильно мы тебя воспитывали или нет?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты действительно такая неуравновешенная?

– Папа, ты когда-нибудь слыхал о сатире?

– Я понимаю, что это сатира. Только не совсем уразумел, в какой степени.

– Помнишь тот наш разговор, когда я просила тебя не рассказывать мне, что именно ты прочел?

– Да, но посчитал, что ты просто бросила мне кость. К тому же меня сильно выводит из себя Ларри Стенли.

– А это еще кто такой?

– Парень из нашего офиса. Каждую среду после обеденного перерыва он подходит к моему столу с газетой, говоря: «Эй, Лео, послушай-ка вот это!» А потом очень громко зачитывает самые пикантные места из твоей колонки, так чтобы услышали все прочие специалисты по системному анализу.

– И что ты говоришь в ответ на это?

– Говорю, что нечестно цитировать тебя вне контекста.

Я не могла не восхититься отцом. В этой чрезвычайно сложной ситуации ему не изменил здравый смысл. Он оказался в затруднительном положении. Подобное способно шокировать родителя-еврея: его ребенок получил Пулитцеровскую премию… за порнографию. Отцовская гордость, вероятно, подталкивала его похвастаться перед сотрудниками моими успехами на новом поприще, а его консервативность и степенность заставили устыдиться сферы моей компетентности.

– Я понимаю, как тебе сейчас трудно, – сказала я.

– Не обо мне следует беспокоиться. О маме. Она предлагает, чтобы мы носили с собой маленькое табло с надписью «Это все вымысел», которое можно будет быстро включать на вечеринках, когда нас спросят, насколько все это соответствует истине.

Придя в тот вечер домой, я нашла в почтовом ящике фирменный конверт «Сити Уик». Внутри лежали три письма, полученные газетой на мое имя, которые переслал мне Тернер:

Дорогая Ариэль!

Друзья называют меня Мэри из-за моей белой кожи. Мне тридцать два года, но я еще не был близок с женщиной. Не подумай, что я – гей. Просто я робкий. Не могла бы ты посоветовать мне, как обрести хоть какую-то уверенность при общении с прекрасным полом? Может, поговорим об этом за стаканчиком? Не пойми меня превратно. Я не собираюсь с тобой флиртовать. Я слишком застенчив для этого. Просто думаю, что ты сможешь мне помочь.

Кристофер Хинкл

Дорогая Ариэль!

Каждую неделю я дожидаюсь твоей колонки, как наркоман – дозы, собака – прогулки, младенец – маминой титьки. Каждую среду после работы я мчусь к ящику с «Сити Уик» на углу возле здания моего учреждения. Лоб у меня блестит от пота, изо рта в предвкушении текут слюни. Я открываю металлическую дверцу, трясущимися пальцами достаю газету, потом спускаюсь в метро, открываю ее прямо на странице с «Беги, хватай, целуй» и расслабляюсь, погрузившись в твой новый рассказ. Дойдя до последней строчки, с тоской понимаю, что пройдет еще семь долгих дней, прежде чем ты снова будешь моей, и сердце мое тоскливо замирает.

Тед Барроу

P. S. Не печатайте этого в газете. У меня есть подружка.

Привет, Ариэль!

Вообще говоря, вполне понятно, с какой стороны банкетного стола ты сидишь, но ты хоть когда-нибудь занимаешься сексом?

Мира Галитсис

Прочтя это, я уже не чувствовала себя так паршиво из-за опубликованных в газете писем. У меня были поклонники, пусть даже они и не писали об этом в рубрику «Почта». И у меня появились друзья, пусть даже я и не встречусь ни с одним из них лично. Перечитав каждое письмо по нескольку раз, я подшила их в папку-скоросшиватель и положила под кровать – на случай плохого настроения, чтобы взбодриться.

Потом я отправилась на встречу с Сарой. Ее учитель музыки, Эван, играл в тот вечер на аккордеоне в «Барби», роковом клубе на авеню Би, куда она и пригласила меня. Придя в клуб, я нашла Сару в первом ряду – она курила и самозабвенно танцевала. Музыка была не похожа ни на что, слышанное мной ранее – поп и джаз одновременно. Да и набор инструментов оказался необычный: скрипка, мандолина, виолончель, электрогитара, фагот и ударные. Эван – высокий, изможденный, с растрепанными темными волосами и бледной блестящей кожей – играл с невероятным азартом. Пальцы его так и мелькали, голова напряженно склонилась, к губам прилепилась сигарета. В промежутках между песнями он наклонял голову, застенчиво объявлял в крошечный микрофон, вмонтированный в аккордеон, следующую песню, иногда просил у слушателей прикурить. Пожалуй, успеху способствовала его внешность – какая-то причудливая смесь двенадцатилетней девочки с крутым рокером, и подобное сочетание ввело меня в заблуждение.

В конце первого отделения мы с Сарой подошли к стойке бара за выпивкой. И тут я увидела, что к нам подходит Эван.

– Привет, Эван! – сказала Сара, помахав ему рукой. – Это моя подруга Ариэль.

– Сара говорила мне, что знакома с тобой, – сказал он. – Я твой большой поклонник.

– Правда? – откликнулась я, распустив от удовольствия губы.

Неслабый взлет собственного эго – была фанаткой, а теперь у самой появились фанаты – и все это за какие-нибудь несколько недель.

Один из музыкантов группы Эвана сделал ему знак со сцены, и тот кивнул в ответ.

– Мне пора, – сказал Эван. – Но после концерта небольшая компашка собирается пойти в бар «Ни Рабл» послушать тяжелый рок. Девчонки, не хотите пойти?

– Вообще-то, – сказала Сара, – у меня свидание с Джоном, но, может, Ариэль хочет.

– О'кей, – согласилась я.

– Отлично, – заключил Эван, отправляясь на сцену выступать в следующем отделении.

– Мне правда понравилось ваше выступление, – говорила я, когда мы с ним шли рядом по улице. Эван вышагивал важной, немного женственной походкой, скорее говорящей о том, что его кумиром был Боуи,[73] нежели о каких-то скрытых наклонностях. – Ты так смешно шепчешь в свой аккордеон.

Он улыбнулся.

– Действительно, наверное, со стороны выглядит смешно. Это получилось случайно. Просто микрофонов не хватало. – Правой рукой он вынул из джинсов пачку сигарет, достал одну, засунул в рот и зажег, а левая рука все это время оставалась в кармане.

– Ты все делаешь одной правой, чтобы сразить меня ловкостью рук? – спросила я.

– Нет, – ответил Эван, вытаскивая из кармана левую руку. Он держал цепочку от ключей, на которой висел маленький баллончик со слезоточивым газом. – У меня палец постоянно на спусковом крючке, так что я наготове, если кто-то захочет пошалить. Я такой тощий, что меня любят доставать всякие бандиты. Меня восемь раз грабили, пока я не додумался брать с собой баллончик.

– Кошмар. Ты всегда был таким худым?

– Угу. Многие думают, мол, это оттого, что я вдыхаю героин, но на самом деле виноваты мои шотландские предки.

– Так ты не вдыхаешь героин?

– Почему, вдыхаю, но я был тощим еще до того, как начал.

Ну вот, еще не хватало: мне приходилось встречаться и с наркоманами, и с пьяницами, но героин – штука посерьезней. Тут стоит призадуматься. Эван, должно быть, заметил, как изменилось выражение моего лица, потому что быстро добавил:

– Я не часто это делаю. Только изредка. Честно говоря, собираюсь завязать.

По крайней мере, человек собирается бросить и понимает, что это для него вредно. Может, я делаю из мухи слона? Мы живем в современном Нью-Йорке. Нельзя судить людей слишком строго.

– Так потрясно встретить тебя во плоти, – сказал он. – Мне немного неловко, что я назвался твоим поклонником. Боюсь, у тебя может сложиться обо мне неверное представление.

– Какое же?

– Подумаешь, что я слегка чокнутый и интересуюсь тобой лишь потому, что хочу, чтобы ты обо мне написала.

– А на самом деле?

– Я не стал бы возражать, появись мое имя в колонке, – сказал Эван, покраснев, – но это не главное мое побуждение.

– И какое же главное?

– Просто я думал… я хочу сказать – когда читал тебя, что ты – тот человек, которого мне бы хотелось узнать.

– В библейском смысле? – с надеждой спросила я.

Он улыбнулся.

– Просто ты кажешься мне честным человеком. Едва только начав читать твои статьи, я задавался вопросом: какая ты? И, признаюсь, немного струсил, когда Сара сказала, что ты ее подружка, потому что подумал: а вдруг я тебя как-нибудь встречу и ты мне не понравишься, а мне этого не хотелось. Но потом, когда она познакомила нас, я почувствовал облегчение, потому что я… одним словом…

Этот парень явно старался гладить меня по шерстке, превознося одновременно мое женское и артистическое эго. Но мне было не по себе. Создавалось ощущение, что я приобрела репутацию женщины-вамп, которой надлежит следовать, а я не знала, смогу ли. Что, если он хочет меня только потому, что считает доступной? Может, лучше не торопиться с соблазнением? Правда, меня к Эвану сильно тянуло. И не хотелось из принципа разыгрывать из себя Полианну,[74] чтобы потом лишить себя удовольствия. Я решила действовать по обстановке. Забыть, что Эван раньше читал мою колонку, и сделать вид, что это обычное милое свидание, как в том фильме, где пишущая о сексе обозревательница Эмили встречается с торчком Джорджем.

Бар «Ни Рабл» действительно оказался местом сборища любителей тяжелого рока: чересчур громкая музыка и толпа фанатов в коже и татуировках. Мне тут не особенно понравилось. Но я мотала головой в такт музыке, чтобы Эван считал меня такой же крутой и центровой, как он сам.

Когда первое отделение закончилось, он сказал:

– Не хочешь зайти ко мне?

Его квартира помещалась в огромной запущенной мансарде над рестораном, на Первой улице, между Третьей и Четвертой. На стенах – никаких постеров, пол покрыт пылью. Единственное, на чем можно было сидеть, – жалкий, обитый твидом диван, из которого торчали внутренности. Направляясь к дивану, я поняла, что дрожу.

– Почему здесь так холодно? – спросила я.

– У нас отключили тепло и свет, потому что мы с товарищами по комнате задолжали по счетам. Вот мы и крадем электричество у соседа сверху, – Эван указал на отвод кабеля, просунутый в отверстие в потолке, – но пока не придумали, как красть тепло.

Я кивнула и села.

– Я, пожалуй, нюхну немного наркоты, – сказал он. – Хочешь попробовать?

– Нет, благодарю, – ответила я. – Когда дело касается наркотиков, я становлюсь почти что блюстителем нравственности.

– Это круто, – сказал Эван.

Он подошел к ломберному столику у противоположной стены. Я отвернулась, испугавшись, что зрелище будет чересчур удручающим. Я никогда еще не видела человека, нюхающего кокаин, а уж тем более героин. В Брауне никто и никогда не употреблял наркотиков, вызывающих привыкание, на людях. Если не участвуешь, то и не смотришь.

Через несколько минут Эван сел рядом со мной. Зрачки его слегка расширились, но в остальном он казался прежним.

– Ты когда-нибудь делал себе инъекции? – спросила я.

– Нет, никогда. Я глуп, но не настолько.

Я верила ему, потому что надеялась потрахаться с ним.

Мне приходилось ему верить.

– А ты хоть раз проверялся?

– Да. А ты?

– Угу.

Я проверялась три раза, в последний раз – осенью на первом курсе, когда только начала встречаться с Уиллом. С тех пор я делала минет четырем парням, у которых не было презервативов – но все они утверждали, что абсолютно здоровы, – и разрешила только одному из них кончить мне в рот. Еще двое входили в меня секунды на четыре, после чего я заставляла их вытащить и надеть презерватив. Кроме того, мне делал куннилингус один парень, сидевший на игле, но регулярно проверявшийся и утверждавший, что у него все в порядке. Так что я не лгала, хотя и не была стопроцентно уверена в состоянии своего здоровья. Не думаю, что и Эван врал, но, как бы то ни было, последний анализ он сдавал слишком давно, поэтому тот результат уже ничего не значил. Обсуждение сексуального опыта, которое обычно предшествует сексу, – довольно лицемерное занятие. Оба утверждают, что здоровы, но при этом не спрашивают друг друга, когда сдавали анализы и чем каждый занимался с тех пор, делая вид, что сообщить партнеру, что ты здоров – то же самое, что знать это наверняка.

Эван поднялся, чтобы поставить компакт-диск (он сказал, что это Фред Фрит[75]), а потом снова сел, накрыв наши колени одеялом, и взял меня за руку. Я погладила его большой палец. Он был холодным. Эван наклонился и поцеловал меня. Губы у него были приятными на вкус, но язык – немного горьким, и я вдруг испугалась, что на меня подействует наркотик.

– Может, наркотик подействовать на меня через поцелуй? – спросила я.

– Нет. Он уже попал в мое кровяное русло.

Мы стали целоваться дальше. Он гладил мою грудь через блузку. Я положила ладонь ему на промежность.

– Прости, это все доза, – сказал он, отодвигаясь.

– О-о.

– Но, может быть, завтра, когда я не буду… что ты делаешь завтра вечером?

– Ничего.

– Можно тогда мне прийти к тебе домой? Я играю в баре до полуночи, а потом могу сразу прийти к тебе.

– Хорошо, – сказала я.

Я написала ему свой адрес, а потом Эван проводил меня до такси.

Едва он пришел на следующий вечер ко мне домой, как мы забрались в постель. Мы уже вовсю распалились, когда он, наклонившись в сторону, потянулся к брюкам.

– Надеюсь, не за дозой? – спросила я.

– Нет. За презервативом.

Развернув резинку, он натянул ее, взобрался на меня, покачался минуты три и в изнеможении рухнул мне на грудь. Это был первый нью-йоркский постуниверситетский секс независимой девушки-холостячки, и с сожалением признаюсь: он меня сильно разочаровал. Для меня секс часто оказывается именно таким. Меня гораздо больше завораживают мысли о нем, чем сам акт. И дело не в том, что у меня никогда не было хорошего секса. Безусловно, был. Но только с Уиллом. Это можно объяснить так: а) он мне сильно нравился; и б) я стимулировала себя во время занятий сексом, либо это делал мой партнер. В результате я и испытывала оргазм.

Признаться, мой первый сексуальный опыт был кошмарным. В один из вечеров, свободных от присмотра за близнецами, прогуливаясь по дощатому настилу набережной, я встретила некоего серфера. Ему было восемнадцать, родом парень был из Пенсильвании. Он проводил лето в компании друзей, живущих в одном доме, занимаясь серфингом и покуривая марихуану. Мы обычно встречались с ним часов в десять или одиннадцать, играли в скибол[76] или катались на колесе обозрения, а потом обнимались на скамейках, стоящих вдоль пляжа. Однажды он предложил мне пойти на пляж, и мы в темноте улеглись на песок. Несколько минут парень возбуждал меня пальцем, а потом спросил, можно ли ему вставить.

Секс вызывал у меня жгучее любопытство, потому что мы с Флипом Голдином проделывали в лагере все, кроме самого акта. Мне казалось, что это будет похоже на фейерверк: что-то вроде взрыва, прекрасное и романтичное одновременно. Но я побаивалась, поэтому предупредила в надежде, что он отступится:

– Я девушка.

Но он не отступился. Сказал только:

– Все нормально.

– У тебя есть презерватив?

– Нет, но не волнуйся. Я вовремя вытащу.

И хотя меня учили на занятиях по санитарному просвещению никогда не делать этого не предохраняясь, я испугалась, что, если вдруг сейчас скажу ему «нет», он никогда больше не предложит и я упущу шанс узнать, что это такое. Поэтому я сказала:

– О'кей! – И закрыла глаза.

Он сдвинул в сторону мой купальник, навалился на меня и ввел член в вагину. Меня пронзила опаляющая боль – не такая, как при снятии пластыря, длящаяся одно мгновение и тут же проходящая. Эта раздирающая боль длилась долго, не утихая со временем. Я откинула голову назад и заскрипела зубами, моля Бога, чтобы мне полегчало, но этого не произошло. В конце концов, я заплакала. Мой партнер ничего не замечал.

– По-моему, хватит, – сказала я. Парень прервался и лег рядом со мной, тяжело вздохнув. – Что такое? – спросила я.

– Жутко хочется кончить.

Мне хотелось видеть его счастливым. Даже едва зная парня, я не хотела мешать ему делать то, что он считает нужным. Я хотела, чтобы ему это понравилось, хотя мне все это показалось ужасным. Но ведь тогда он меня полюбит, а я так хотела, чтобы меня любили.

Поэтому я сказала:

– Ладно, попробуем еще.

Он опять навалился на меня, продолжив свое занятие. Боль немного утихла, но определенно на фейерверк это было совсем не похоже. Через несколько минут парень резко прервал акт, оставив теплое влажное пятно спереди моего купальника. Натянув шорты, я поднялась, чтобы уйти, но, запустив руку в карман, чтобы достать ключ от велосипедного замка, я его не нашла. Видимо, ключ выпал из кармана и затерялся в песке.

Велосипед был не моим, а матери близнецов, и я испугалась, что она уволит меня, узнав про потерю ключа. В результате мы с серфером целых двадцать пять минут прочесывали песок в поисках пропажи. Я заплакала – не только из-за ключа, но и из-за того, что мой первый опыт оказался таким чудовищным и так меня разочаровал. Парень потрепал меня по спине и сказал:

– Не беспокойся. Я отыщу ключ и приведу велосипед к твоему дому.

Я назвала ему свой адрес и пошла домой.

Поднявшись наверх, я заперлась в ванной, пустила душ и разделась. Низ купальника был испачкан кровью и песком. Забравшись под душ, я подставила купальник под сильную струю, пытаясь смыть с души осадок от этой ночи. Я никак не ожидала, что все окажется так гадко. Раньше это представлялось мне идеальным и красивым, как в кино. В моем воображении соблазнитель был милым и любящим меня до безумия – вспомните Джона Кьюсака с Ионой под тем одеялом на заднем сиденье его «Малибу». Я никак не могла себе представить, что моим первым мужчиной окажется неотесанный наркоман.

Я вытерлась, надела сорочку и скользнула под прохладные простыни. И тут я услышала за окном постукивание и посмотрела вниз. Это он катил велосипед по подъездной дорожке к дому. Я прижала нос к сетке от насекомых, а он улыбнулся и помахал мне. На один краткий миг я перестала переживать из-за неудачного секса, потому что парень все-таки повел себя как джентльмен и занялся поисками ключа. И так с тех пор у меня было почти со всеми партнерами. Они могли быть на девяносто девять процентов мудаками и на один – зайчиками, но и одного процента мне оказывалось достаточно, чтобы остаться.

Эван отлепился от меня и, сняв резинку, бросил ее на пол рядом с кроватью.

– Жаль, что я так быстро кончил, – сказал он.

– Все нормально, – сказала я.

Я встала пописать, чтобы не подхватить инфекцию мочевыводящих путей, и, вернувшись, застала его спящим.

В пятницу вечером я пригласила Эвана в «Квод» посмотреть известный фильм о тех подростках, фанатах «хэви-метал», которые убили маленьких пацанов. В середине фильма он взял меня за руку и стал гладить. Я почему-то сразу перестала переживать из-за вчерашнего. Уж если он по собственной воле гладит мою руку, значит, настроен романтически.

И меня немедленно обуяли фантазии о том, как мы проведем вместе остаток жизни. Моя любовь будет направлять Эвана в жизни, и он постепенно превратится из музыканта-наркомана в моего друга с высоким чувством ответственности. Он станет пользоваться ингалятором «Никоретт», вступит в Общество анонимных наркоманов и пополнит свое образование по части того, как доставлять сексуальные наслаждения женщине. Мы купим фабрику в Уильямсберге и перестроим ее, превратив в жилой дом. У нас будут шотландско-еврейские отпрыски – умные и шустрые крепыши, классные дети. Эван сам говорил, что не имеет ничего против того, чтобы я писала о нем. Так что моя колонка из дневника холостячки постепенно превратится в описание хипстерской моногамии.

Я буду писать еженедельные напыщенные статьи о проблемах покупки детской одежды в стиле «винтидж»[77] или про наушники для пятилетних малышей. У меня появится множество горячих поклонников, и «Уик» поднимет мне гонорар до тысячи долларов за рассказ. Уильямсберг отберет пальму первенства у Челси, став районом, где обитают самые скандально известные в городе знаменитости. Эван будет присматривать за детьми днем, пока я буду писать, а я – по вечерам, когда он выступает на концертах. Наши взаимоотношения перерастут в идеальный союз. Каждый раз, когда люди станут спрашивать о нашей первой встрече, мы будем рассказывать им невероятную историю о том, как он сначала был поклонником моей газетной колонки, а потом сделался моим любовником и, перевернув свою жизнь, отказался от наркотиков, – и все благодаря моей чистой, бескорыстной привязанности.

Когда мы вышли из кинотеатра, я обняла Эвана руками за шею и впилась в его губы долгим поцелуем. Он высвободился из моих объятий со словами:

– Я, пожалуй, сейчас пойду к себе и немного позанимаюсь. Но сегодня моя приятельница Кэт отмечает свой день рождения. Не хочешь встретиться у нее на вечеринке около полуночи? – Он дал мне адрес и торопливо пошел прочь.

После такого нелегко было фантазировать по поводу детей. Но я не стала распускать нюни. Я ведь была такой же свободной, как и он. И я была не просто одинокой несчастной девушкой в поисках бой-френда – одной из многих, – я была Ариэль Стейнер, весьма успешной молодой женщиной, ведущей собственную газетную колонку в самом клевом городе мира. Незнакомые люди присылали мне восторженные письма. Мою фамилию изъяли из телефонного справочника. Эван же – не более чем жалкий рядовой читатель, которому посчастливилось общаться со мной. Если кто из нас двоих и был менее ослеплен, так это я. Притом он подошел ко мне первым. А ведь, в конечном счете, всегда бросают преследователя, а не наоборот.

Придя на квартиру к Кэт, я увидела Эвана, который сидел на краю тахты и ощупью искал что-то на полу.

– Ты что делаешь? – спросила я.

– Ищу свой валиум. У меня отходняк от дозы. Несколько минут тому назад уронил таблетку на пол и вот не могу найти.

– Какая она на вид?

– Маленькая, белая, с маркировкой в виде «v».

Поискав вокруг, я нашла таблетку и отдала Эвану.

– Спасибо, – сказал он, проглатывая ее, не запив.

После вечеринки мы на такси приехали ко мне. Оказавшись в моей комнате, Эван сразу же лег на мою кровать и вырубился. Я была несколько разочарована тем, что мы не будем заниматься сексом, но сказала себе, что он не виноват. У человека проблемы, связанные с наркотиками. Нельзя винить его за то, что он заснул.

Эван позвонил мне следующей ночью в половине четвертого.

– Слушай, нельзя ли к тебе прийти. Я все время думаю о тебе.

Все мои нехорошие чувства к нему улетучились. Ну просто любовная история из фильма Джона Хью.[78] Парень собирается заскочить ко мне среди ночи, потому что не в силах выкинуть любимую из головы. Ну просто слащаво до невозможности.

Минут через сорок в дверь позвонили, и я пошла вниз открывать. В холле стоял Эл в пижаме и разглядывал гостя через стекло.

– Этот тип позвонил ко мне, – сердито сказал хозяин.

О, Господи! Этот чувак меня выселит.

– Извините, Эл, – сказала я. – Это мой… гм… кузен. Он, видимо, ошибся. Мне очень жаль. Обещаю, что этого больше не повторится.

– Надеюсь, – сказал он, направляясь в свою квартиру.

Я открыла дверь.

– Ты разбудил моего хозяина! – прошипела я. – Ты что, не мог прочитать мое имя на звонке? Написано вполне разборчиво!

– Прости, пожалуйста.

Мы поднялись наверх и сели в кухне за стол.

– Спасибо, что разрешила мне прийти так поздно, – начал он. – Я забалдел и никак не мог уснуть. У тебя есть что-нибудь выпить? Мне нужно расслабиться.

– Эван, – сказала я, – ты пришел, потому что думал обо мне или потому что не мог уснуть?

– То и другое, – ответил он.

У меня в голове зазвучала сирена: «Осторожно! Неправильный ответ». Но я все-таки налила ему «Карло Росси», потому что я – щедрая душа.

Прикончив четвертый бокал, Эван начал невнятно бормотать: что-то насчет того, что действительно пора прекращать нюхать героин, но это такой балдеж – гораздо сильнее, чем от кокаина, да к тому же дешево. Потом он сказал:

– Последнее время я вижу такие странные сны.

– Какие еще сны?

– Ну, после дозы, перед самым пробуждением. Джим Кэррол[79] написал про это целую книгу. Называется «Книга приходов».

И Эван принялся подробно пересказывать некоторые из сновидений писателя. Я пыталась слушать, но мне было глубоко наплевать на сны Джима Кэррола. Основная причина, почему наркоманы бывают паршивыми любовниками, не в том, что у них не встает, а в том, что единственная интересующая их вещь – это полученный от наркотика кайф. Они желают говорить лишь о том, какими гениями были Хантер С.Томпсон, Карлос Кастанеда и Джим Кэррол. Девушка не в состоянии долго слушать подобную чепуху – это наводит на нее скуку.

– Пойдем лучше в постель, – сказала я в надежде, что это его успокоит.

Мы пошли к дивану и принялись целоваться-обниматься. Эван надел резинку, и я его оседлала. На этот раз я ублажала себя сама в надежде, что достигну оргазма, но испытывала только неловкость, а он лишь слегка возбудился, так что через двадцать минут стало ясно, что ни один из нас и за тысячу лет не способен достичь кульминации. В конце концов, он вздохнул со словами:

– Боюсь, мне сегодня не кончить из-за дозы.

– Ладно, – сказала я и, держась за спинку кровати, слезла с него.

Эван снял презерватив. Мы лежали и молчали. Мне хотелось, чтобы между нами что-нибудь произошло. Я хотела возбудить его – несмотря даже на то, что не была уверена, нравится ли он мне. Я положила ладонь на это. Оно проснулось. Я сползла вниз и взяла эту штуку в рот. Вкус был горьковатым из-за спермицида, но я очень старалась и через несколько минут была вознаграждена за свои усилия.

– Ну как, понравилось? – спросила я, ложась рядом с ним.

– Ага, – ответил Эван. Потом прищурился и сказал: – Хочешь услышать потрясающую историю?

– Валяй.

– Сегодня вечером я встретился со своим дружком, Реем, и, когда тот шел по улице мне навстречу, я заметил торчащий у него из-за спины пластырь.

Я попыталась уяснить себе, какое отношение это имеет к только что свершившемуся акту. Хотел ли Эван сказать мне, что Рей использовал пластырь вместо презерватива, а после общения с девушкой забыл его снять? Может, когда он вертелся в кровати после акта, эта штука каким-то образом прилипла к его плечу?

– Ну и что дальше? – спросила я.

– Ну вот, я во все глаза уставился на эту штуку, пытаясь сообразить, зачем она нужна на спине, а потом вдруг заметил под ней татуировку – громадную черную ворону Я знал, что Рей собирается сделать татуировку, но не мог себе вообразить, что она окажется такая огромная!

Я вдруг поняла, что эта байка не имеет никакого отношения к проделанной мной работе. Я ждала от него примерно таких слов: «Хочешь услышать потрясающую историю? Это был лучший минет в моей жизни!» Или: «Хочешь услышать потрясающую историю? У меня три года была связь, но фелляция, которую делала она, не идет ни в какое сравнение с тем, что я только что получил от тебя». Мне не хотелось слушать россказни про ворону на спине его тупого дружка. Я сделала Эвану минет, а он мне рассказывает байку про татуировку. Много раз была я свидетелем постэякуляторного синдрома временного отупения, но никогда не встречалась со столь тяжелым случаем.

– Действительно… забавная история, – сказала я.

– Еще бы, – откликнулся он, перекатился на другой бок и заснул.

На следующее утро мы оделись и отправились позавтракать в ресторанчик на Корт-стрит. Эван заказал кофе, яйца и пиво.

– Как это можно одновременно пить кофе и пиво? – спросила я. – Мне всегда казалось, что одно другое исключает.

– Вовсе нет, – сказал он. – Кофе поможет мне проснуться, а пиво – опохмелиться.

– Понятно.

– Ариэль…

Первое предупреждение.

– Да?

– По-моему, нам не стоит продолжать встречаться.

Просто какой-то город расставаний.

– Почему же?

– Последнее время я чувствую себя хреново: все думаю, не завязать ли с героином? Какая-то безумная полоса! Пожалуй, мне следует немного побыть одному.

– Так тебе хреново из-за героина, а не из-за меня.

– Ничего подобного.

– Неужели из-за меня?

– Из-за тебя. – Уф. – Я хотел поговорить с тобой об этом прошлой ночью. За этим и пришел. Но сказать ничего не сумел, потому что был под кайфом. Когда я впервые с тобой встретился, то не думал, что тебе нужны какие-то отношения. То есть я хочу сказать – ты же ведешь колонку о сексе. Зачем тебе бойфренд? Но потом оказалось, что он тебе все-таки нужен, а я сейчас просто не в состоянии ничего дать. Мне, правда, нужно сконцентрироваться на себе и своей музыке. Хотя почему бы нам иногда не встречаться в кафе? Я тебе позвоню. – Эван встал, поцеловал меня в щеку, положил на стол деньги и направился к двери.

Я вдруг позабыла о его скучных разговорах, дурных привычках, проблемах с эрекцией и отсутствии должного отклика на мое умение возбуждать мужчину. До меня не доходило, что, бросая меня, Эван, скорее всего, оказывает нам обоим огромную услугу. Единственной моей мыслью было: «Не могу поверить, что я позволила ему уйти первым». Я устала от того, что меня бросают. Я сама хотела бы отменять свидания из-за репетиции оркестра или полок, которые надо смастерить. Мне хотелось бы, задрав нос, позвать ухажера по имени притворно нежным тоном, а потом без обиняков послать его подальше.

Но сейчас, когда все так обернулось, я не слишком обижалась на Эван. Скорее, жалела, что я – не он. Я завидовала всем этим подонкам. Каждого из них интересовала только собственная персона да работа. Для счастья им не нужны были отношения. Они не искали ничего длительного, поэтому ничто их не трогало. Мне хотелось бы стать такой же отчаянно самонадеянной, приняв за основополагающий принцип жизни неслыханную установку, заключающуюся в том, что любовная связь – это нежелательное отвлечение от дел. Мне хотелось бы стать изоляционисткой, испытывающей фобию к любым обязательствам. Пресытившейся шлюхой.

Я хотела бы стать парнем.

А что, если моя колонка поможет мне отрастить пенис, которого мне не хватало всю мою несчастную жизнь? Он мог бы заменить мне репетицию оркестра или выпиливание полок и стать моим главным достоянием. Если развить в себе задатки ученого, вместо того чтобы быть простофилей, можно превратить мужиков из мучителей в подопытных. Как справедливо заметил Эван, я веду колонку о сексе. Зачем мне вообще нужен любовник? Я – не из тех, кого бросают. Я – распутница. И меня нельзя назвать невезучей – просто я не верю в моногамию. Дело не в том, что мне не найти любовника: просто заведи я кого-то, мигом потеряю работу.

Вернувшись домой из ресторанчика, я написала колонку про Эвана, изменив несколько деталей: я не упомянула, что он – поклонник моих статей (чтобы у читателей не возникло всяких мыслей); изменила его имя на Кевина; написала, что это я порвала с ним из-за героина и что один раз, когда у него была эрекция, я испытала оргазм. Этот последний вымысел был наиболее важным. Я никак не могла допустить, чтобы мои читатели прочли мое самое печальное признание: с юношеских лет мои оргазмы оказывались столь же неуловимыми, как и мои кавалеры.

Впервые я испытала оргазм на первом курсе университета, когда мне было восемнадцать. Не потому, что раньше не пробовала. В старших классах школы я частенько мастурбировала под одеялом поздно вечером в надежде, что когда-нибудь смогу вступить в «Клуб особых девочек». Но я вечно никак не могла расслабиться и так сердилась на себя, пока занималась этим, что никак не могла туда попасть. Мне хотелось достичь оргазма по двум основным причинам: 1) я думала, что это будет самое волнующее физическое ощущение; и 2) все мои подружки это умели. Мне всегда хотелось быть лучшей во всем, и меня убивало то, что я отстаю в вопросе достижения оргазма.

Я просила подружек рассказать мне, что в точности происходит, когда кончаешь, но все они ограничивались стереотипным ответом, приводившим меня в бешенство: «Не могу объяснить, но ты поймешь, когда это произойдет». Такой неопределенный ответ меня совершенно не устраивал. А те немногие девочки, которые более четко выражали свои мысли, настолько расходились в объяснении собственных ощущений, что от этого тоже было мало толку. Некоторые называли это волной, другие – содроганием или взрывом.

Мальчики, с которыми я флиртовала, были еще более неопытными, чем я. Большинство, пожалуй, и не догадывалось, что там, внизу, есть «красная кнопка», и лишь немногие пытались ее отыскать. Вместо этого они предпочитали использовать плунжерную технику, состоящую примерно в следующем: 1) засунуть как можно дальше как можно больше пальцев; 2) бесцельно пошевелить ими туда-сюда в течение нескольких минут, словно щекочешь шею котенка; 3) остановиться, как только тебе это надоест, и ни секундой позже.

Но поскольку я плохо представляла, что должна делать сама, то не могла толком проинструктировать немногих парней, знающих о клиторе. Я неизменно разрешала такому парню немного помаструбировать, а потом со вздохом похлопывала его по плечу, говоря: «Хватит. Можешь остановиться». Я продолжала надеяться, что один из них запротестует и скажет: «Нет, не хочу. Мне очень важно, чтобы тебе было хорошо». Но вместо этого он одаривал меня благодарным взглядом и спрашивал, не против ли я сделать ему минет. И я опускалась этажом ниже. По-моему, хоть кто-то из партнеров должен получить удовлетворение, но всякий раз это оказывалась не я.

Уилл, мой бойфренд из Брауна, подвел меня к этому ближе, чем кто бы то ни был раньше. Он лизал, щекотал, дрючил и трахал меня часами без передышки, но все без толку. Однако, несмотря на все мое разочарование, какая-то часть моего существа противилась тому, чтобы парень первым привел меня туда. Мне это казалось несправедливым, потому что я всегда считала, что женщина сама должна править бал.

Однажды поздно вечером он пришел ко мне в общежитие – мы встречались с Уиллом уже несколько месяцев, и он еще не узнал тогда о моих шашнях с Бо Родригесом – и подарил мне две книжки в мягких обложках: «Мой тайный сад» Нэнси Фрайди и «Помоги себе сама: реализация женской сексуальности» Лонни Барбах. На обложке второй книги была помещена фотография автора: семитского типа молодая женщина с усиками. Я сразу поверила, что сестра-иудейка мне поможет. Книга начиналась с фразы: «Итак, ты никогда не испытывала оргазма или не знаешь, был ли он у тебя». Я едва не разрыдалась от восторга.

В течение следующих трех недель с помощью Барбах и Фрайди я пыталась осуществить свою «невыполнимую миссию». Я мастурбировала всякий раз, как выдавалось свободное время, но безрезультатно. Однажды после обеда ко мне в комнату пришел Уилл. Мы поставили нашу любимую пленку – ту, на которой записаны «Эта слабость во мне…», «Наездница в песках», «Качай меня еще, и еще, и еще» и «Скажи мне что-нибудь хорошее», – забрались в постель и принялись за дело. Эти песни меня растревожили. Когда Уилл наконец ушел в библиотеку, я закрыла за ним дверь, пребывая в самом ошеломленном состоянии и решив, что сейчас самое время моей киске замурлыкать.

Выключив магнитофон, я остановилась перед своей коллекцией компакт-дисков, выбрала альбом «Фрэш» группы «Слай энд Фэмели Стоун» и вставила в плейер. Снова забравшись под одеяло, я сказала себе, что не буду пытаться кончить. Просто послушаю музыку, расслаблюсь и получу удовольствие, ублажая саму себя. Все это продолжалось уже около получаса, когда вдруг, прямо посередине песни «Кё сера, сера», произошло нечто странное. У меня появилось ощущение, что моя киска хочет чихнуть. Я постаралась расслабиться и вжиться в это ощущение, дыша спокойно и размеренно, и продолжала мастурбировать – не быстро и суматошно, а медленно, нежно и непринужденно. Состояние ожидания чиха все нагнеталось, и наконец, это произошло. Удар. Волна. Дрожь. Взрыв получился очень слабым и кратким и длился не более пяти секунд, но это было величайшее достижение в моей жизни.

Я помчалась в библиотеку и, с трудом сдерживая дыхание, сообщила Уиллу хорошую новость. Он захлопнул книгу, мы вернулись в его комнату и принялись за дело. У нас ушло на это около часа, и благодаря моему инструктажу и его настойчивости он наконец-то раскачал мой Гибралтар.

Это было началом новой фазы нашей сексуальной жизни. По мере того как я совершенствовалась в самоудовлетворении, Уилл тоже усовершенствовался в удовлетворении меня. Я даже достигла такого уровня, что могла кончить во время секса, но только если кто-то возбуждал меня рукой во время акта. Эта зависимость от руки меня доставала. Мне хотелось, чтобы наш секс с Уиллом был в точности таким, как в кино. Вы когда-нибудь видели, чтобы Том Круз тянулся вниз, дабы полапать Келли Макгиллис в фильме «Лучший стрелок», или Ричард Гир дрочил Дебру Уингер в «Офицере и джентльмене»? Ладно. Возможно, Том и Дик – не самые лучшие образцы неистовой мужской гетеросексуальной мощи, но все же меня это раздражало. Я хотела испытать оргазм от пениса и только от пениса, поскольку в голове у меня застряла идея, что «настоящая женщина» на это способна.

Уилл купил вторую книгу Барбах, «Поможем друг другу», и мы стали осваивать технику секса, помогающую в достижении женского оргазма. Мы подкладывали под ягодицы подушку, чтобы мой клитор оказался под углом к его тазовой кости, и хотя ощущения были приятные, я не могла взять барьер. Я пробовала оседлать партнера, наклонившись вперед. Еще мы делали это по-собачьи, чтобы Уилл мог стимулировать мою точку «джи».[80] Однако за все время наших отношений у меня так этого и не получилось. И с тех пор уже с другими парнями достичь оргазма во время секса я могла только с помощью руки партнера.

Но ничего подобного написать в колонке я не могла. Я хотела прослыть для своих читателей новой Эрикой Джонг,[81] а Джонг испытывала оргазм. Или, по крайней мере, так было с ее главной героиней. Даже перестав любить своего мужа Беннета, Айседора Уинг[82] продолжала вопить, когда они трахались. И она кончала также со своим любовником Адрианом, хотя у того и не всегда вставало. Узнай мои читатели о моих проблемах с оргазмом, и прощай, новоявленная Джонг! Привет, жалкая шлюшка! Они станут считать меня не просто потаскушкой, а фригидной потаскушкой. Они станут меня жалеть. А я не хотела, чтобы меня жалели. Я хотела, чтобы мне завидовали. Поэтому я выдала моим читателям то, что они от меня хотели, – ложь.

Закончив колонку про Эвана, я отправилась на встречу с Сарой в бар «Эф». Я поведала ей о своих оргазмических извращениях и о том, что не могу кончить от самого акта, и она понимающе кивнула.

– Ты хочешь сказать, у тебя то же самое? – спросила я.

– Нет, – сказала подруга. – Я каждый раз испытываю оргазм. Если я тебе посочувствовала, то это вовсе не значит, что у меня те же проблемы. – И снова меня поставили на место.

– А кто наверху, когда ты кончаешь? – спросила я.

– Я. Я кончаю, только когда наверху. Оседлываю парня и дохожу до оргазма, а потом он переворачивает меня и кончает сам.

– Когда у тебя был первый оргазм?

– В восемь лет.

– Что?

– Мы с подружками собирались вместе перед сном и разыгрывали маленькие сексуальные сценки с нашими Барби. Потом забирались в спальные мешки и быстро-быстро терли себя мягкими игрушками, пока не кончали.

– Ну уж и придумала, нечего сказать!

– Я серьезно. А тебе, сколько лет было?

– Восемнадцать.

– Вот кошмар!

– Спасибо на добром слове.

– Мне правда жаль. Весьма преклонный возраст. Но не переживай. Я очень легко достигаю оргазма, а большинство женщин – нет. Я даже читала где-то, что из десяти женщин семерым нужно для достижения оргазма во время секса возбуждать клитор.

Я знала, что эта статистика должна была меня утешить, но ничуть не бывало: мне хотелось быть одной из трех.

И тут ко мне бочком подошел тощий парень в шляпе из дорогой ткани ручной выработки.

– Ариэль? – обратился он ко мне. – Это был Дэн Трайер, юрист, проходивший в Брауне стажировку, когда я была на первом курсе. Он никогда не казался мне особо привлекательным, но сейчас выглядел как кукла Кен еврейской национальности. Мы обнялись, и я познакомила его с Сарой. Похоже, он не запал на нее, отчего я испытала облегчение. Пожав ей руку, парень повернулся ко мне со словами:

– Как странно, я ведь читал твою колонку и думал: вот бы мне тебя встретить.

Этот пижон захвачен чарами Стейнер. Невозможно избежать их порочного влияния. Я найду свою первую жертву. Свое первое зерно. Мне не терпелось пропустить его через мельницу.

– Сейчас меня ждут друзья, – сказал Дэн, – но я играю на скрипке в одной группе, называется «Кандидиасис». У нас будет концерт в среду в баре «Барбара Уолтере». Если хотите, приходите.

– Спасибо за приглашение, – ответила я. Но едва он ушел, Сара сказала:

– Думаю, тебе надо сходить одной. Он явно тобой интересуется.

И я решила пойти. Я прикинула, что могла бы в одной статье описать одновременно наше знакомство и музыку: сначала рассказать о его заигрываниях, а потом о его манере игры.

На следующее утро на работе Крыса заставила меня распаковать и собрать бумагорезательную машину. Инструкции были совсем несложными, и мне потребовалось всего около десяти минут. Внизу листка с инструкцией было напечатано: «По завершении сборки разрежьте эту страницу». Это указание показалось мне не самым мудрым, но я рассудила, что изготовители знают, что делают. Я засунула бумагу в машину и стала смотреть, как она превращается в бахрому. Это было забавно. Потом вставила чистый лист бумаги и понаблюдала, как он разрезается. Я вставила следующий. Он смялся, превратившись в искромсанные куски, и на табло появилась надпись: «ОШИБКА, см. пункт 49!» Я подняла машину над столом – посмотреть, не приделаны ли к ее нижней части инструкции на случай поломки. Ничего. Я заглянула в коробку, но и там было пусто.

Из кабинета вышла Крыса, взглянула на мигающее табло и спросила:

– Что случилось?

– Машина зажевала бумагу.

– Где инструкция?

– Я ее разрезала.

– Зачем?

– Согласно ее последнему пункту.

– Не могло быть такого написано в инструкции!

– Очень даже могло!

– Что за бред ты несешь! Свяжись по телефону с производителем и выясни, что делать, когда зажевывается бумага. Предполагается, что ты здесь для того, чтобы решать проблемы, а не создавать их.

Войдя в кабинет, она с шумом захлопнула дверь.

«Ты знаешь, кто я такая? – хотелось мне закричать. – Знаешь, кем ты пытаешься командовать? Самой бедовой журналисткой в городе, ведущей колонку о сексе! Есть немало мужиков, которые с удовольствием оплатили бы все то время, что ты отнимаешь у меня! Ты, по меньшей мере, могла бы обращаться со мной хоть чуточку уважительней!» Но я понимала, что, скажи я это, она меня уволит, а мне нельзя было рисковать. Может, я и стала скандально известной журналисткой, но пока еще далеко не самой высокооплачиваемой.

Позвонив в фирму, я заказала новый комплект инструкций, после чего проверила свой автоответчик. Я обнаружила там лишь одно, довольно странное, сообщение: «Меня зовут Дана Спэк. Я отвечаю в «Уик» за проверку фактов и хотела бы задать вам вопрос по поводу «Рокера». Прошу перезвонить мне в офис». Я психанула. Неужели кто-то узнал о моих проблемах? Может, какой-нибудь шпион из «Сити Уик» подслушал мой разговор с Сарой в баре, все понял и донес на меня?

Я сразу же позвонила Дане.

– Это Ариэль Стейнер… – вопреки обыкновению начала я неуверенно мямлить. – Я получила ваше сообщение.

– Спасибо, что перезвонили, – сказала Дана. – Только что читала «Рокера» и наткнулась на нечто, смутившее меня.

О, Господи! Теперь мне придется рассказывать ей печальную повесть о моей мануальной зависимости. Она, конечно, меня не поймет. Эту цыпочку зовут Даной, а все Даны быстро кончают. Она станет высмеивать мою неполноценность, не задаваясь целью правильно оценить ситуацию, а я буду рыдать в трубку, умоляя ее не наказывать меня за ложь.

– Что именно? – спросила я.

– Вы пишите, что бар, в котором играл Кевин, называется «Барби», а чуть дальше продолжаете: «Тогда мы направились к бару «Ни Рабл», в сторону, противоположную центру…» Но первый бар находится на пересечении Одиннадцатой и Би-авеню, а второй – на углу Девятой и Би. Не правильней было бы написать: «Тогда мы направились в сторону центра»?

– Ну да, разумеется! – завопила я. – Именно так и должно быть! Мне очень жаль! Не понимаю, как я могла допустить такую ошибку! Видимо, у меня начисто отсутствует чувство ориентации в пространстве! Ха-ха-ха!

– Благодарю, – отрывисто произнесла Дана. – Это все, что мне хотелось узнать.

В среду, в полдень, мы с Сарой пошли к ящику на углу, взяли два экземпляра газеты и направились к «Метлайф-билдинг». На иллюстрации в этот раз было изображено, как меня трахает сзади очередной парень с бачками. В облачке у меня над головой можно было прочесть: «До чего классный торчок!»

– Интересно, что скажет мне Эван на уроке сегодня вечером, – произнесла Сара, окончив чтение колонки. – Надеюсь, он не даст мне от ворот поворот.

– С чего вдруг?

– Он может не захотеть общаться с твоими знакомыми.

– Из-за такой ерунды?

– Ты назвала его торчком и слабаком, изменив в его имени лишь две буквы.

– Ну и что?

– А как бы ты себя чувствовала, напиши кто-нибудь о тебе подобную гадость и чтобы весь город это читал?

– У меня нет пениса.

– Ты понимаешь, что я хочу сказать.

– Думаешь, он будет жаловаться?

– Если он не обидится на «торчка» и «слабака», то уж наверняка выйдет из себя, прочитав тот кусок, где ты плюешь ему под ноги, сообщив о разрыве.

– Считаешь, это уж слишком?

Сара сложила вместе большой и указательный пальцы, словно ущипнула что-то очень маленькое. Интересно, права ли она? Что, если Эван действительно на меня окрысится? Что он тогда сделает? Напишет в газету, чтобы обозвать меня паршивой шлюхой? Станет разоблачать мою ложь насчет оргазма? Я надеялась, что Сара сумеет успокоить его во время урока.

Мы пролистали газету от моей колонки до «Почты». Я очень надеялась, что взбодрюсь от положительных откликов, но удача от меня отвернулась.

ВОПРОСЫ-ЗАГАДКИ

Какой любимый напиток Ариэль Стейнер? (Пенистый коктейль.)

Какое любимое животное Ариэль Стейнер? (Киска.)

Зачем Ариэль Стейнер ложится спать? (Чтобы с кем-нибудь переспать.)

Пит Терелл, Бронкс

Вагина Ариэль Стейнер должна пахнуть как свалка «Фрэш Килз».[83] Может, ей следует поучиться кое-чему у некоторых африканских девушек и подумать о возможности навсегда запаять свою вагину?

Энди Зейн, Парк Слоуп

– Господи Иисусе! – воскликнула я.

– Что такое? – спросила Сара.

– Как же я могу пойти сегодня на концерт группы Дэна? Он ни за что не согласится встретиться со мной. Какой парень в здравом уме захочет иметь дело с девчонкой, имеющей репутацию развратной потаскухи?

– О чем ты говоришь? – возразила Сара. – Да большинство парней ухватилось бы за возможность пообщаться с девчонкой, имеющей подобную репутацию.

В этом что-то было. Поэтому я пошла в тот вечер на концерт.

«Кандидиасис» мне понравились, а Дэн с большим жаром играл на скрипке. За время выступления я выпила три «Джеймсона» и сильно нагрузилась. Кончив играть, Дэн подсел ко мне за стойку и заказал пиво. Я взяла из стоящей на стойке чаши пригоршню арахиса, пожевала, близко наклонилась к нему и спросила:

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, каков на вкус обжаренный на меду арахис, смешанный с дыханием женщины?

Покраснев, он отвернулся в сторону.

– Что такое?

– У тебя на меня есть виды?

Меня немного смутила прямота, с которой был задан этот вопрос, но я не хотела лгать.

– Гм… Пожалуй, да.

– Тогда лучше уж буду с тобой откровенным. Меня всегда к тебе тянуло, и я считаю тебя милой, умной и забавной. Поэтому я и пригласил тебя сюда. Но совершенно исключено, что я буду с тобой встречаться.

– Ты читал сегодняшнюю «Почту»?

– Угу. Письма довольно мерзкие. Но меня пугает не это.

– А что же?

– Мне наплевать, что о тебе говорят эти люди. Они идиоты. Я боюсь другого: не хочу встретиться с тобой, а потом открыть на следующее утро газету и прочитать обо всем том, чем мы занимались. Да при этом мне будет еще дан совершенно прозрачный псевдоним, так что любой дурак догадается.

– Кто тебе сказал, что я пользуюсь прозрачными псевдонимами?

– Потихоньку до меня стало доходить. Пойми меня правильно. Будь у тебя другая работа, я бы непременно начал флиртовать с тобой. Но сейчас, в целях самозащиты, мне, я думаю, лучше сохранять с тобой платонические отношения.

Просто не верилось. Моя первая жертва ускользала из рук. Все должно было происходить совсем не так. Мужики должны были сбегаться по моему первому зову, а не смываться, едва успев подцепить. Я чувствовала себя Мадонной, которую Деннис Родман[84] отказался удовлетворить орально. О жуткий, безумный мир! Моя газетная колонка встала между мной и моей вагиной.

Вернувшись домой из бара, я позвонила Саре.

– Ну как погуляла? – спросила она.

– Лучше не спрашивай, – откликнулась я. – Как твой урок?

– Отлично.

– Что сказал Эван?

– Он сказал: «Я знал, во что ввязываюсь. Если ей нужно присочинить, будто она меня бросила, чтобы произвести впечатление на читателей – на здоровье». Тогда я спросила: «А как насчет описания твоей анатомии? Не боишься, что твои друзья это прочтут? А он ответил: «Мои друзья сроду ничего не читают».

Я с облегчением вздохнула. Низкий образовательный уровень контингента моих кавалеров имел и свою положительную сторону. Я была в безопасности, по крайней мере, на какое-то время. Но я по-прежнему не представляла, чем заполнить следующую колонку, и ведь ни один придурок не поднимал головку. На следующее утро я уже собралась было сделать набросок рассказа о моем первом минете, когда проверила автоответчик и нашла сообщение от Фей.

БЕГИ, ХВАТАЙ, ЦЕЛУЙ

Правдивая исповедь одинокой девушки

Ариэль Стейнер

НЕ ЗВОНИТЕ НАМ

На днях позвонила моя агент, Мей. Она пристроила меня на пробы для нового фильма о братьях-наркоманах, которым никак не выйти из состояния деградации.

– Действие происходит в Эстонии, – сказала Мей.

Вот здорово. Кино о наркоманах из Восточной Европы.

– А актерам оплачивают билеты на самолет? – спросила я.

– Зачем тебе нужны билеты на самолет?

– Разве вы не сказали, что фильм снимается в Эстонии?

Выяснилось, что не в Эстонии, а у нас в США, в Астории.

Я слегка приуныла. Но тут же постаралась взять себя в руки. Место не так важно. Главное – люди, с которыми предстоит работать.

– Кто режиссер? – с оптимизмом спросила я.

– Один мужик по имени Эд Пуччи. Это тот самый, который спустился на парашюте на стадион «Шей» во время чемпионата США по бейсболу тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.

Остатки моей веры в этот проект улетучились, как дым.

Мне досталась роль Эйлин, вдовы одного из братьев. В пробном эпизоде я должна была горько жаловаться своему другу на угрызения совести по поводу того, что не смогла удержать мужа от передозировки. Первые несколько строк получились неплохо, но, столкнувшись с ремаркой: «Эйлин теряет самообладание и разражается истерическими рыданиями», я пришла в замешательство. Мне всегда было трудно выдавить из себя слезы. В жизни мне это иногда удается, на сцене – почти никогда.

Вечером накануне прослушивания я сидела на кровати, вновь переживая все свои неудачные любовные истории, бойкот одноклассников в шестом классе, публичное унижение, упущенные возможности и кризис в семье. Но, припоминая эти мини-трагедии, я пришла к выводу, что в ретроспективе ни одна из них не стоит моих слез. Вместо того чтобы начать рыдать, я просто пожалела себя.

И тут я вспомнила одно место из учебника по актерскому мастерству: Лоуренс Оливье заставлял себя плакать, думая о маленьких пушистых горностаях на Аляске. Охотники обычно ловили горностаев с помощью рассыпанной на снегу соли, и когда бедные малыши наклонялись, чтобы слизнуть соль, их язычки прилипали, и охотники убивали зверьков. Я пыталась представить себе их прелестные маленькие язычки, прилипшие к холодному колючему снегу, и охотников, забивающих горностаев острогами насмерть, но и это не помогало. Эта история на меня подействовала, но не так уж сильно. Поэтому я решила действовать по обстановке. Вжиться в чувства героини в надежде, что слезы придут сами собой.

Придя в кастинг-студию, я уселась в приемной в кресло и закрыла глаза. Я стала уже расслабляться, как вдруг услыхала тихие рыдания. Я открыла глаза. Девушка, сидевшая недалеко от меня, проговаривала текст своей роли, и по ее щекам в изобилии скатывались настоящие сверкающие слезинки. Она застенчиво мне улыбнулась, словно стыдясь, что выставляет свои чувства напоказ. Я со злостью посмотрела на нее, а потом вышла режиссер по кастингу со словами:

– Ариэль? Мы готовы тебя прослушать.

Она отвела меня по извилистому коридору в комнату для прослушивания. За столом сидел гигант, ростом около шести с половиной футов, с широким суровым лицом.

– Я – Эд Пуччи, – представился он.

Мы обменялись рукопожатием, причем режиссер едва не сломал мне пальцы.

Я уселась в кресло напротив. Он произнес высоким, как у женщины, голосом первую реплику эпизода:

– Все в порядке, Эйлин. В этом нет твоей вины.

– Есть, есть! – закричала я. – Гэри не умер бы, если бы не я!

– Это неправда, и ты сама это знаешь. Ты ничего не могла изменить.

Заглянув в сценарий, я прочла: «Эйлин теряет самообладание и разражается истерическими рыданиями». Я попыталась представить себе крошек-горностаев, прилипших к айсбергу, но вместо этого перед моим мысленным взором появилась огромная медвежья фигура Эда Пуччи, рухнувшая на поле стадиона «Шей». Вместо того чтобы заплакать, я хмыкнула, но быстро стерла с лица ухмылку в надежде, что он примет ее за нервный тик, опустила голову и затрясла плечами, изображая рыдания.

Очевидно, мой трюк не сработал, потому что, когда я закончила, режиссер сказал:

– Хорошо. Но я бы все-таки хотел видеть твои слезы. Эйлин очень тяжело. Она чувствует себя в ответе за смерть Гэри.

– Понятно.

– Все в порядке, Эйлин, – сказал он. – В этом нет твоей вины.

На этот раз, дойдя до места со слезами, я попыталась представить, как отца, маму и брата зарубает насмерть маньяк. Но каждый раз, начав всхлипывать, я ловила себя на мысли о том, до чего обидно не суметь расплакаться на пробе, и рыдания мои сходили на нет.

Я завершила пробу с сухими глазами, и Эд поблагодарил меня с таким выражением лица, которое ясно говорило, что у меня нет никаких шансов получить роль. Я прошла через приемную мимо штатной городской плакальщицы, вышла из здания и направилась к автобусному терминалу Портового управления, чтобы на метро вернуться на работу. Перед закусочной «Бургер Кинг» на Восьмой авеню дрались двое недоумков, а еще один парень громко орал на кого-то по телефону. На какое-то мгновение мне захотелось послать все к чертям. Но потом орущий парень вышел из таксофонной будки, а я вошла туда, чтобы проверить свой автоответчик.

В понедельник вечером, представив на рассмотрение очередную колонку, я получила от Тернера по электронной почте послание: «Мне понравилось, но Стив считает, что на сегодняшний день эта тема – самая неудачная. Он говорит, что ты можешь изредка высовывать голову из будуара, если только это не войдет у тебя в привычку. Будем считать, что ты до поры до времени исчерпала актерскую тему. По крайней мере, еще несколько месяцев можно ее не затрагивать».

Как будто этого одного было мало, так еще в день выхода колонки папа оставил сообщение на автоответчике: «Мне понравилось! Нет, правда! Я позвонил маме и прочитал ей статью по телефону! Потом сделал десять копий и разослал всем родственникам. Я так рад, что ты наконец написала что-то, что можно им показать!»

Я вздрогнула, стерла сообщение и повесила трубку. Если отец счастлив моим сочинительством, значит, дело плохо. Моих читателей интересовала только одна вещь – и отнюдь не моя актерская карьера. Пора было снова начинать охоту. Пришло время в поте лица заняться любовными трудами.

Господь, должно быть, услыхал мои молитвы, потому что, придя как-то вечером с работы домой, я нашла в почтовом ящике письмо от Фей. Поднявшись к себе, я разорвала конверт:

«Дорогая Ариэль!

Проработав агентом тридцать лет, я решила выйти на пенсию. Приятно было с тобой работать. Желаю тебе в жизни всего самого наилучшего.

С любовью, Фей Гласс

P. S. Твой контракт с нашим агентством расторгнут, и ты вольна искать другое представительство».

Поначалу я маленько расстроилась, но вскоре испытала странное чувство облегчения. За пять с половиной месяцев проб меня утвердили лишь на одну роль – в порношоу, рядящемся под рок-мюзикл. С точки зрения статистики это не было самым плохим достижением, но, безусловно, и не самым хорошим. Может, письмо Фей несет в себе благословение? Мне никогда не придется снова идти по вызову, как проститутке, не придется запоминать слова роли, плакать на пробе или быть дублером. Похоже, я уже никогда не стану «королевой всех средств массовой информации», но, с другой стороны, титул королевы хотя бы одного из этих средств – тоже не так уж плохо. Переодевшись в короткую юбку и туфли на платформе, я отправилась на метро на встречу с Сарой в бар «Нейкл».

5

Она ждала меня со своим новым парнем, Китом. Он работал барменом в ближайшей к ее дому кофейной лавке, «Порто Рико Импортинг». Каждое утро по пути на работу она заходила туда выпить чашечку кофе, и вот однажды вместе с чашкой эфиопского кофе он вручил ей свой номер телефона. На эту парочку приятно было смотреть. Пока мы все трое разговаривали, Кит, не переставая, гладил Сару по спине и время от времени взирал на нее взглядом комнатной собачонки. Он рассказал мне, что приехал закончить актерскую школу при Нью-Йоркском университете, и, когда я сказала, что изучала актерское мастерство в Брауне, произнес:

– Я сдавал на степень магистра искусств с парнем из Брауна, по имени Чарлтон Уэйкс. Ты его случайно не знаешь?

Знаю ли я его? Мы с Чарлтоном встретились в радиопостановке «Долгое путешествие в ночь». Я тогда училась на первом курсе, а он – на последнем. Чарлтон пользовался скандальной известностью из-за двух вещей – грубых шуток и супергабаритов. Он был из тех парней, которые никогда не подвергают цензуре свои порнографические шуточки и подходят к женщине – любой женщине – с болтающимся членом, ну хоть качайся на нем, как на виноградной лозе. Но у Чарлтона была подружка – этакая красотка с журнальной обложки, дочь рискового калифорнийского капиталиста, – а я сама тогда встречалась с Уиллом, так что даже и не делала попыток к сближению.

Впрочем, может, сейчас стоит попробовать? У меня появится уникальный шанс: заполучить паренька и добыть хороший материал одним махом.

– Знаю, – сказала я. – Помнится, я от него балдела. Чем он занимается?

– Занят в постановке в театре Сохо.

– Он по-прежнему встречается с Викторией?

– Нет, они расстались вскоре после того, как он закончил колледж. Чарлтон теперь свободный человек. Я слыхал, как он жаловался на свое одиночество. Почему бы тебе не позвонить ему?

Придя домой, я набрала его номер. Прозвучал сигнал автоответчика. Сделав глубокий вдох, я села на диван и постаралась придать голосу интимное звучание.

– Алло, Чарлтон? Ночь холодная-прехолодная, но мне тепло и уютно. Я лежу под одеялом в теплой квартире, в теплой кровати. И у меня внизу становится еще теплее, когда я думаю о тебе. Ты такой сексуальный, Чарлтон. Чего стоит одна твоя вальяжная походка победителя… О-о-о, когда я о тебе думаю, то не могу удержаться и засовываю в себя палец, воображая, что это твой… Я вся истекаю потом под одеялом. Здесь так жарко. Я вся влажная, я сейчас…

Автоответчик отключился как раз в тот момент, когда я уже была готова кончить. Совсем как парень. И я перезвонила.

– А-а! О-о! О-о! Сейчас кончу! Так здорово чувствовать тебя внутри, Чарлтон. Хочется сомкнуть мои мягкие губы вокруг твоего пульсирующего малыша, попробовать тебя на вкус, полизать те… – Автоответчик снова отключился.

Повесив трубку, я пошла спать. Около двух часов ночи зазвонил телефон.

– Это Чарлтон Уэйкс, – сказали в трубке. – Это ты мне звонила?

– Как ты догадался?

– Разведка не дремлет. Ты кто такая?

– Я участвовала вместе с тобой в «Долгом путешествии» – весной, когда ты учился на последнем курсе. Играла горничную.

– Забыл, как тебя зовут.

– Ариэль, – вздохнула я.

– Точно. Ариэль. Откуда у тебя мой телефон?

– Я повстречалась в баре с твоим приятелем Китом, и оказалось, что мы оба тебя знаем. Кит сказал, что ты ищешь подружку. Это правда?

– Угу.

– Так тебе понравилось мое сообщение?

– Да.

– Ты мастурбировал?

– Да-а-а.

– Правда? А кончил?

– Почти что, но ты говорила не так уж долго.

– Меня вырубал твой автоответчик! И что мне, по-твоему, следовало делать?

– В следующий раз можешь попробовать вживую. – Я не нашлась, что ответить. – Ну и чем занимаешься после окончания колледжа?

Он не знал о колонке. Можно было сдержаться и не говорить ему, но потом меня осенило, что такому парню, как Чарлтон, наверное, имеет смысл рассказать.

– Я приехала сюда, чтобы стать актрисой, – начала я. – Но потом занялась одним странным делом – веду колонку о сексе в «Сити Уик». Меня наняли, чтобы я встречалась с разными парнями и писала о них.

– Ты меня дурачишь.

– Нет, Чарлтон. Я говорю совершенно серьезно. Мне платят за то, чтобы я бывала в обществе и спала с подходящими красивыми холостяками.

– Знаешь, в пятницу вечером у нас проводится вечеринка исполнителей, занятых в спектакле. Хочешь прийти? Я могу достать тебе контрамарку на спектакль, и после него вместе пойдем на вечеринку.

– Хорошо.

Чарлтон дал мне адрес театра, и мы попрощались. Через несколько минут снова зазвонил телефон.

– Не могла бы ты сейчас поговорить со мной? – прошептал он.

– Ты это серьезно?

– Угу. Я задержу тебя недолго, обещаю.

Я стала обдумывать варианты. Одно дело – угостить парня сексом по телефону, потому что он об этом просит, и совсем другое – сделать это ради исследования. Распутничать ради вдумчивого изучения персонажа – далеко не так порочно, как делать это ради самого процесса.

– Что же ты хочешь от меня услышать? – спросила я. – То есть с чего лучше начать?

– Ближе к делу.

– Ладно. Я расскажу тебе об одном парне… с которым сейчас встречаюсь. Его зовут… Ройалтон. И он немного похож на тебя, Чарлтон. Но он – не ты. Он – Ройалтон. На днях он пригласил меня к себе домой на ужин и приготовил кучу еды – устрицы, спагетти и вино, плюс еще сигареты. Устрицы и красное вино довольно сильно меня разогрели.

– Угу.

– Покончив с едой, мы продолжали сидеть за столом, ослабив пояса и отдуваясь. И тут он встал и потянулся за салфеткой, лежащей на полке позади меня, и рукой нечаянно коснулся моей груди – чуточку задел мой сосок…

– М-м-м, гм-гм.

– И это просто свело меня с ума – то есть я здорово завелась, потому что мой бывший любовник имел обыкновение часами играть с моими сиськами, и теперь они у меня жутко чувствительные. Если кто-нибудь случайно заденет хотя бы одну из них, я обалдеваю!

– Расскажи, как вы трахались.

«Черт, – подумала я, – слишком увлеклась темой сисек».

– Ладно. Я пошла к кровати, улеглась, а Ройалтон лег рядом и давай забавляться с моими сиськами. Нет, это не самое главное! Хочу сказать, я сама тем временем начала играть с его большим твердым пенисом…

– Угу-у-у.

– Ты не поверишь, до чего большой у него пенис, Чарлтон. Просто огромный.

– Понимаю.

– Он просто так и выпячивался из штанов того парня. Ему стало в штанах настолько тесно, что мне захотелось освободить его. Я принялась его гладить, и он так здорово затвердел, что я вдруг поняла, что не могу этого больше выносить! Я просто задрала юбку – а на мне, между прочим, не было трусиков – и хлопнулась прямо на этот восхитительный член! И ну подскакивать вверх-вниз, как девчушка, затеявшая возню с папочкой. Совсем скоро я почувствовала, что парень сейчас будет готов…

– Сочини, чтобы он кончил от минета.

– Гм… Но я устала от секса. Чего мне действительно хотелось – так это взять его в рот. Я слезла с парня, взяла пенис обеими руками, потом наклонилась, открыла рот и плотно прижалась губами к кончику. Я старалась не задеть его зубами, чтобы случайно не укусить. Я очень-очень глубоко засунула его себе в рот и стала забавляться с малюсенькой выпуклостью у самого основания, прямо под яичками, нажимая на это место языком…

– М-м-м-м-м.

– У меня возникло такое ощущение, что мой партнер скоро кончит. Или я ошибалась?

– Думаю, нет.

– Итак, я неустанно трудилась над его органом – лизала, целовала, все время теребила яички! Я почувствовала, как он начинает дрожать и вибрировать. Его пенис сделался твердым, как моя спина, и вдруг начал извергать теплейшую сперму…

– Ухты!

– Сперму теплую, как суп…

– У-х-х-х!

– И она потекла мне прямо в горло – такая сладкая и приятная.

– А-а-а-а-а-а-х!

Он замолчал.

– Ну и как? – спросила я.

– Запиши на мой счет.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. Себя ты тоже ублажала?

– Нет, Чарлтон. Для меня это был скорее… артистический оргазм. Увидимся в пятницу.

На следующее утро, придя на работу, я написала стенограмму телефонного секса, держа блокнот на коленях – все, что смогла вспомнить. Я понимала, что это нельзя печатать на компьютере: кто знает, что может в конце вылезти на жестком диске фирмы, если у них тут все автоматически сохраняется. В тот момент, когда я дошла до середины фразы про «девчушку, затеявшую возню с папочкой», из своего кабинета внезапно вышла Крыса, и мне пришлось рывком задвинуть свой вращающийся стул под стол, чтобы она не застукала меня за недозволенным занятием.

С тех самых пор, как мне предложили вести колонку, я немного нервничала, опасаясь, что начальница узнает и уволит меня. Но Нью-Йорк тем и хорош, что на самом деле – это тысяча разных городов. Каждый человек живет в своем обособленном мире, и эти миры почти никогда не пересекаются. Средней руки управляющий корпорации не станет читать бесплатную еженедельную газету, если только он не большой оригинал, а я никогда не сомневалась в том, что Крыса на сто процентов ординарна.

В пятницу вечером я надела белый блестящий топик с бахромой из коллекции французской моды и узкие красные брюки-дудочки. Должна признаться, я осталась довольна собственной внешностью. Из-за того что блузка была бахромчатой, я выглядела тоньше, а брючки обтягивали мой зад в стиле стильных девчонок 1950-х годов.

Спектакль Чарлтона рассказывал о семье фанатов Элвиса, живущей в парке, в автоприцепе. Чарлтон играл папочку. Едва он вышел на сцену своей вальяжной походкой (а он играл босяка – с сильно заросшим лицом, почерневшими зубами и комком жевательного табака во рту), я пришла в небывалое возбуждение. Если уж мужчина-актер становится для вас идолом, то это серьезно.

После спектакля я пошла в гримерную. Чарлтон стоял перед зеркалом без рубашки, стирая с лица гигиенической салфеткой фальшивую щетину. Грудные мышцы у него просто выпирали, но волосы на груди не росли.

– Привет, Ройалтон, – сказала я.

Обернувшись, Чарлтон окинул меня оценивающим взглядом с головы до ног.

– Прекрасно выглядишь, – сказал он.

Покоривший меня актер мог того и гляди стать моей игрушкой.

Мы доехали на такси до Вест-Виллидж, где устраивалась вечеринка, схватили по пиву и, протиснувшись сквозь толпу, уселись рядышком на кушетке.

– Правда здорово увидеться снова, Чарлтон? – начала я. – Я часто тебя вспоминала за прошедшие годы.

– Да ну? – Прищурив глаза, он придвинулся ближе.

– Угу. Ты мне страшно нравился, когда мы ставили «Долгое путешествие». Но я боялась даже флиртовать с тобой, потому что слыхала, что Виктория невероятно ревнива.

– Так и есть. Это одна из причин нашего разрыва.

– Когда вы расстались?

– Через несколько месяцев после выпуска.

– А с тех пор были у тебя серьезные отношения?

– Пару раз были, но все быстро закончилось. А ты? Встречаешься с кем-нибудь?

– Разумеется, нет. Я веду колонку о сексе, забыл, что ли?

Чарлтон откинулся на спинку кушетки, склонил голову набок и сказал:

– Меня не удивляет, что ты занимаешься таким делом. Есть в тебе нечто такое, что вызывает у мужиков желание мастурбировать, когда ты рядом.

– Что-что ты сказал?

– В тебе есть нечто, вызывающее у мужиков желание мастурбировать.

Он был прав – то есть мой опыт доказывал его правоту, – но ни один парень до сих пор не заявлял этого столь дерзко и нагло.

– Господи Иисусе! – завопила я.

– Что такое?

– Необязательно говорить это вслух, даже если ты действительно так думаешь! Ты должен был сказать мне: «Есть в тебе нечто такое, что заставляет мужчин в тебя влюбляться».

– Я в тебя не влюблен, – сказал Чарлтон. – Но мне и вправду хочется кончить. У меня сейчас такая эрекция. Тут есть задний двор. Не хочешь спуститься туда со мной?

Он был груб, похотлив и не умел вести себя в обществе – паршивый материал для бойфренда, но идеальный – для колонки. Как там говорил Вольтер: «Единожды философ, дважды – извращенец»? Что плохого в том, чтобы немного, по взаимному соглашению, доставить друг другу удовольствие? Я ведь его хотела. Так что вряд ли останусь ни с чем.

Я спустилась за Чарлтоном по ступенькам, и мы обошли дом сзади. Там стояла скамейка для пикника, которую мы оседлали, усевшись лицом друг к другу. Он обхватил мою шею ладонями и наклонился ко мне с приоткрытым ртом. Я думала, что Чарлтон классно целуется, но ошиблась. Поцелуй оказался приторным и не очень влажным. Я обняла его руками за спину, ощутив мускулы. Он просунул руку мне сзади под блузку и в один миг расстегнул бюстгальтер. Я почувствовала себя Сьюзан Сарандон рядом с Кевином Костнером. Это было классно. Когда заводишься, а парень не может расстегнуть твой лифчик, это здорово опускает. Чарлтон поднял лифчик наверх и, погладив мои груди, вздохнул.

– Надеюсь, они тебе нравятся, – сказала я. – Они настоящие.

– Не сомневаюсь, – откликнулся он. Повозившись с его ширинкой, я высвободила пенис. Он был твердым и гладким, совсем как его грудь. Чарлтон расстегнул молнию на моих брюках и просунул руку мне в трусики. Было здорово, но никак не получался нужный угол, потому что на мне были брюки и я сидела на скамейке.

– Ну и чего бы ты от меня хотел? – прошептала я, прижимая другой его ладонью пенис.

– Сделай мне минет! – Ничего себе заявление.

– А еще?

– Позволь мне потереться о твои сиськи! – Он попытался запихнуть между ними пенис, но в этот момент какой-то подвыпивший парень из числа приглашенных на вечеринку, спотыкаясь, приблизился к нам, и мне пришлось высвободиться. Когда парень отошел, я наклонилась к Чарлтону и прошептала:

– Мой крошечный открытый ротик мог бы так классно тебя пососать. Держу пари, девчонки все время хотят тебя сосать. Уверена, они умоляют тебя позволить им сделать это. Правда, Чарлтон? Ведь правда?

– А-а! А-а-ах! А-а-а-а-а-а-х-х-х-х-х-х-х-х-х! – застонал он, эякулируя на скамейку. Три клейкие капли клевого сока. – Господи Иисусе, – выдохнул он, – не могу поверить, что ты меня так подзавела.

– Я тоже, – сказала я.

Он застегнул ширинку, и мы вернулись в дом. Когда мы вошли в гостиную, я уселась на кушетку, а он стал танцевать с одной из актрис. Вдруг она отстранилась от него с воплем:

– Чарлтон! Чарлтон! К твоим брюкам прилипла жвачка!

– О господи! Правда? – сказал он, посмотрев вниз. – Как неудобно!

Я покраснела и опустила голову в уверенности, что это пятно от спермы. Девушка спросит Чарлтона, что с ним случилось, и он покажет на меня. Все повернутся и начнут меня разглядывать, и тогда придется им все рассказать.

Чарлтон повозился со своей ширинкой, и мне на мгновение показалось, будто из его штанов тянется лента гигантской жвачки. Но, приглядевшись, я поняла, что это кожа его яичка. Он вытягивал из ширинки кожу яичка, чтобы все подумали, что это жвачка. А в глазах у него появился особый блеск, не оставляющий сомнения в том, что этот трюк, который он проделывал и раньше, – его коронный номер.

– Повтори еще, Чарлтон! – скандировали его друзья. – Еще раз!

Мрачно улыбаясь, наблюдала я, как он вторично вытягивает кожу. В этом coup de grace[85] Чарлтон проявил себя не только пошляком, но и полным придурком. Чем скандальнее материал, тем лучше. Эта байка станет прекрасным противовесом к рассказу «Не звоните нам». Под рев толпы, которым сопровождалась очередная демонстрация яичек Чарлтона, я выскользнула за дверь и отправилась домой – сочинять колонку.

Я быстро закончила свою историю, но когда отправила ее Тернеру, у меня засосало под ложечкой. В разгар встречи, когда я заводила его шепотом, а Чарлтон меня гладил, я пришла в такое возбуждение, что буквально наэлектризовалась. Но теперь я лишь чувствовала усталость. Как давно я в последний раз ласкала пенис мужчины, которого люблю. Давненько уж я никого не обнимала, и меня тоже не обнимали. У меня оказалась душа безнадежного романтика, заключенная в тело похотливой потаскушки. Мне не хватало чьей-то близости. Мне хотелось страсти и общения, серьезных разговоров и многочисленных комплиментов, искренних и регулярных, которые бы не пришлось выпрашивать. Мне хотелось, чтобы меня обнимали прямо на улице и держали за руку, и гладили по волосам, и по восемь часов кряду занимались со мной любовью, и без конца названивали по телефону, и говорили всякую чепуху, как в кино. Но я не знала, как можно это получить. Если уж мне не победить парней, то не будет ли более благоразумным подстроиться под них? И заодно на этом заработать? Выключив компьютер, я посмотрела на огни автострады за окном.

Среда, когда было напечатано «Яичко из жвачки», пришлась на канун Дня Благодарения. Каждый год мы с родителями и Заком едем в этот день Филадельфию, в гости к бабушке с дедушкой, и в том году было точно так же. Крыса отпустила меня с обеда, и я должна была поехать прямо к родителям, чтобы оттуда отправиться на машине в Филадельфию.

По пути к метро я остановилась у ящика «Уик», чтобы взять газету. Прежде всего, я нашла свою колонку. На рисунке было изображено, как я сижу на скамейке, схватив Чарлтона за член, а на лице у меня видны три капли спермы. Перелистав газету на несколько страниц назад, к разделу «Почта», я просмотрела колонки в поисках своего имени, но не нашла там ни единой буквы по поводу «Не звоните нам». Это меня не удивило. Я сложила газету и принялась читать статью на обложке – интервью с каким-то важным деятелем Республиканской партии, – когда вдруг мне на глаза попалось нечто. В низу первой полосы на красном фоне огромными белыми буквами была напечатана шапка:

АРИЭЛЬ СТЕЙНЕР ВНОВЬ НЕ ДАЕТ НАМ ПОКОЯ, стр. 28

Схватившись за голову, я выдрала из нее клок волос. Если родители увидят шапку, они обязательно прочтут колонку и сочтут ее совсем уж омерзительной. Во всех моих прежних историях, по крайней мере, присутствовало совокупление. Это нормальный секс, но секс по телефону и мануальное стимулирование партнера во дворе дома выглядят куда более шокирующими.

Когда я подошла к дому родителей, мама с папой загружали взятую напрокат машину (у них нет своей собственной, потому что отец не умеет водить), а Зак расположился на заднем сиденье. Укладывая свой чемодан в багажник, я с подозрением оглядывала родных. Но их лица абсолютно ничего не выражали. Непонятно было: то ли они прочли и не придали значения, то ли очень заняты и им не до разговоров.

На протяжении всего полуторачасового переезда до Филадельфии я не услышала ни единого намека, ни родители, ни Зак и словом не обмолвились о сегодняшней колонке. Я спрашивала себя, что означает их молчание, и, постепенно начиная понимать его смысл, пришла в раздражение. Мне хотелось узнать их потаенные мысли. Может, они говорили себе, что все это выдумка? Или думали, что я схожу с ума или преувеличиваю? Несколько раз за время поездки у меня с языка готовы были слететь слова: «Ну и как вам моя мануальная терапия?» – но у меня все-таки не хватило смелости их произнести.

Когда мы подъехали к дому бабушки и дедушки, мама с отцом вышли из машины, чтобы достать наш багаж. Зак тоже собрался выйти, но я дернула его за руку и прошептала:

– Не знаешь, читали они последнюю колонку?

– Мы с папой читали, а мама – нет. Отец не приносит домой те номера, которые могут ее расстроить.

– А она не ходит в Манхэттен, чтобы самой посмотреть?

– Нет. Говорит, раз уж он ей не показывает, для этого должна быть веская причина.

– Ну а сам ты, что об этом думаешь?

– Тот кусок про секс по телефону такой забористый! Я читал газету в метро по дороге домой из школы, и у меня встало, а потом я сказал себе: «Тпру! Это же написала моя сестра!» Но вообще-то я здорово завелся.

Мы вслед за родителями вошли в дом, и едва я успела открыть дверь, как мой дядя Пол заорал:

– Привет, Ариэль, как твоя сексуальная жизнь? Я промчалась мимо него в ванную, чтобы там скрыться, но по пути наткнулась на группу маминых кузин, которые бешено набросились на меня с идиотскими подколами, так что у меня уши свернулись в трубочку.

– Почему ты никогда не присылаешь нам свою газету?

– Я слыхала, ты шокируешь целый город!

– Маленькая Ариэль уже подросла!

И все в том же духе. Я ухмылялась, делая вид, что воспринимаю это с юмором, но на самом деле мне хотелось послать их всех к черту. Мне, по крайней мере, нравится моя работа, и я, во всяком случае, не училка, как все они.

Моя мама была воспитана в духе гуманизма, в светских традициях еврейства, и большинство ее родственников беззаботны, как хиппи. Все мужчины одеваются у Кларка Уоллаби и носят бороды, а женщины щеголяют в свободных платьях, купленных на ярмарках народных промыслов, и навешивают на себя массу дешевой бижутерии. Все мои родственники остры на язычок и, в целом, довольно забавны. Но сегодня мне так не показалось. Я пожалела, что не танцовщица из ночного клуба или не занимаюсь чем-нибудь в этом роде. Тогда никто не проронил бы ни слова, потому что подобная тема для разговора оказалась бы чересчур шокирующей. Но поскольку моя деятельность балансирует на грани респектабельности, родственники посчитали, что имеют полное право потешаться надо мной в свое удовольствие.

В День Благодарения мы провели после обеда семейный матч по футболу, наш «Кубок унитаза», традиционно разыгрывавшийся на ближайшем поле. В нашей семье играют в эту игру с 1945 года. Мы – еврейские Кеннеди. Примерно до конца шестидесятых «Отцы» играли против «Сыновей», но потом, в семидесятые, дочери тоже захотели участвовать, так что теперь «Родители» сражаются на поле против «Детей». Я ненавижу «Кубок унитаза» по двум причинам: 1) я не сильна в футболе и 2) терпеть не могу делать что-то, в чем не сильна. Но, тем не менее, я играю каждый год, потому что я девушка и не хочу поддерживать расхожее представление о том, что девушки ненавидят спорт.

К несчастью, сегодня моя решимость играть обернулась полной неудачей. Наша команда потерпела поражение, причем из-за меня. Случайно я повела мяч не туда, куда надо, и «Родители» добились успеха, забив решающий гол. На обратном пути домой мой кузен Эдди сказал:

– Пожалуй, тебе лучше заниматься сочинительством.

После праздничного ужина (индейка, рулет из мацы, батат) мы собрались в гостиной на импровизированный концерт. Малышка Рева продемонстрировала гимнастические упражнения, Зак исполнил на гитаре «Лайлу», а мой тринадцатилетний кузен Сэм сыграл на скрипке. Когда он закончил, все с восторгом зааплодировали. После того как хлопки стихли, возник один из тех неловких моментов, когда никто не знает, что сказать. В комнате вдруг стало тихо, а потом бабушка предложила:

– Почему бы всем детям по очереди не рассказать нам, чем они занимаются? В наше время так сложно быть в курсе событий.

– По-моему, бабушка, ты не слишком удачно придумала, – заметила я.

Но все старики закричали:

– Давайте, давайте!

Не успела я опомниться, как моя кузина Несса уже вещала, до чего ей нравится ее работа в Министерстве энергетики, а ее сестра Рейчел рассказывала, как она обучает детей из бедных семей в Чикаго. Уставившись на ковер, я с ужасом ожидала своей очереди. После Рейчел шел Эдди, работавший спортивным комментатором в Бергене, а потом настала моя очередь. В комнате стало тихо, и все глупо ухмылялись в предвкушении моего выступления.

– Гм… я временно работаю секретарем, – сказала я. – И еще веду колонку в газете.

– Мы слыхали, она весьма пикантна! – выкрикнула тетя Вивиан, и все тут же разразились хриплым раскатистым хохотом. Взрывы смеха не прекращались целую минуту. Это напоминало коллективный оргазм: они весь день ждали случая хором высмеять меня, и вот такая возможность им наконец представилась. Не смеялись только мои родители. Крепко взявшись за руки, они смотрели по сторонам, одинаково наморщив лбы.

За двадцать лет мои родственники продвинулись от аплодирования моему танцу в голом виде до неприкрытых насмешек над выбранной мной необычной карьерой. Они высмеивали тот самый дух эксгибиционизма, который однажды их очаровал. Я пожалела, что мне не два года от роду.

Все утро пятницы я проверяла автоответчик в надежде, что получу сообщение, которое позволит мне вернуться в Нью-Йорк. И около полудня это, наконец, произошло. Пришло сообщение от Джека Данливи, режиссера радио.

– Твой номер мне дал Билл Тернер, – сказал он. – Я веду на радио «Шоу Нормана Клейна». Хотелось бы узнать, сможешь ли ты сегодня вечером, от одиннадцати до двенадцати, прийти к нам и поучаствовать в передаче. Мы хотим побеседовать о твоей колонке. Еще будет приглашена артистка эстрады Френ Маклейн.

Я никогда не слыхала о Клейне, но Маклейн пользовалась скандальной известностью. Это она в одном из своих шоу вымазала себе быстрорастворимыми хлопьями «Карнейшн» зад вблизи анального отверстия, угодив затем в черный список сенатора-южанина из консерваторов Тайрона Уэлтса.

И вот мне оказали честь, пригласив на шоу вместе с такой одиозной фигурой. К тому же родители никак не могли услышать эту передачу, находясь в Филадельфии. Так что я перезвонила Данливи, сказав, что приду, и отправилась в Нью-Йорк на поезде.

Когда я добралась до радиостудии, передача уже началась. В помещении с наушниками на голове сидели Френ и Норман, седой мужчина лет пятидесяти с небольшим. Рядом со студией находилась операторская, в которой перед пультом управления сидел мужик лет шестидесяти, а тощий тридцатилетний парень отвечал на телефонные звонки.

Мне было слышно через звуковой монитор, как один из звонивших поносит Френ за инцидент с быстрорастворимым завтраком.

– Вы – мерзкая и развратная баба, – говорил он.

– Спасибо, – откликнулась артистка.

Я посмотрела на Френ через стекло и попыталась представить ее себе голой перед многотысячной аудиторией, но так и не смогла. Она больше походила на молодую спортсменку, чем на артистку эстрады.

Настала рекламная пауза, и Норман сделал мне знак войти. Поздоровавшись со мной за руку, он сказал, что большой мой поклонник.

– Чем ты занимаешься? – спросила Френ.

– Я – обозревательница «Сити Уик».

– Никогда не слыхала про такую газету, – сказала она.

– Ее можно взять в зеленых ящиках – тех, что стоят на каждом углу в центре Манхэттена, – объяснила я.

– Я не живу в Нью-Йорке. Мы с мужем переехали в Скарсдейл после рождения второго ребенка.

Норман передал мне комплект наушников, и я их надела. Когда снова включился эфир, он сказал:

– Только что к нам в студию пришла Ариэль Стейнер. Ариэль – автор колонки в «Сити Уик». Колонка называется «Беги, хватай, целуй». Наша гостья разыскивает самых отвратительных, неподходящих партнеров, каких только можно себе представить, а потом пишет о них. Можно сказать, что у Ариэль с Френ есть что-то общее: Френ – эстрадная исполнительница, а у Ариэль вся жизнь – это спектакль.

Я не до конца разделяла это утверждение, но шла радиопередача и не стоило начинать с возражений во время представления гостей. Под потолком висел экран, на котором высвечивались имена всех слушателей, ожидающих своей очереди в эфире. Как только Норман меня представил, монитор бешено замигал. Я и понятия не имела, что так популярна. Но, оказывается, все слушатели хотели говорить с Френ. Я с полчаса сидела молча, пока она отвечала на мерзкие звонки консервативных идиотов. День Благодарения в кругу семьи начинал казаться мне довольно привлекательным.

Наконец Френ ушла, потому что ей пора было домой, к детям.

– Френ поехала домой, – произнес Норман в микрофон. Монитор погас. – Но с нами по-прежнему остается Ариэль Стейнер, автор колонки «Беги, хватай, целуй» в «Сити Уик».

Я взглянула на монитор. По-прежнему пусто. Я посмотрела на Нормана. Его лоб блестел от пота.

Я предполагала, что у меня были тысячи читателей, но, судя по откликам слушателей, ошибалась. Возможно, единственными моими читателями были те, что писали в газету. В конце концов, я поняла, как обманывалась насчет собственного величия. На студию не позвонит ни единый человек, Норману придется на ходу придумывать вопросы для заполнения простаивающих телефонных линий, и каждый участник эфира поймет, что я – гость, которого позвали в последний момент, никто, жалкое подобие знаменитой Френ Маклейн.

– В своей колонке, Ариэль, – сказал Норман, – ты рассказываешь о свиданиях с наркоманами, вызывающе одетыми типами и социалистами, а на этой неделе написала о том, как на вечеринке занималась с парнем мануальным стимулированием. Хотелось бы узнать: правда ли все то, о чем ты пишешь?

Нельзя было и помыслить о том, чтобы рассказать ему, что я придумала отрывок про оргазм. Или что Эван сам меня бросил, а не наоборот. Приходилось оставаться королевой похоти – ведь такой хотели меня видеть люди.

– Да, – выразительно произнесла я. – Каждая деталь в моих рассказах – правда. Особенно… – я на мгновение задумалась, – особенно те места, которые вас сексуально возбуждают.

– Ух, ты! – сказал Норман, краснея. – У меня такое чувство, словно мы здесь в «Шоу Ховарда».

– Посмотрите на себя, Норман, – сказала я. – У вас такое красное лицо, это очаровательно. Вы довольно сексуальны. – Я совсем так не думала, но надо было привлечь слушателей. – Вы когда-нибудь придете ко мне на свидание?

– Не уверен. В сущности, эта мысль меня несколько путает. А вдруг ты обо мне потом напишешь?

– Не следует страшиться такой перспективы. Следует получать от этого удовольствие. Разве я не потешу ваше самолюбие, выставив наше свидание на обозрение публики? Разве какая-то часть вашего существа не будет наслаждаться, если вы станете прообразом для моей статьи? – Я сама не понимала, что несу, но звучало это неплохо, и я продолжила разговор: – Основа нашей культуры – вуайеризм.[86] Мы не можем прожить без сказок, и я прошу вас стать участником моей истории.

– В твоих устах это звучит довольно заманчиво. Но вот ведь какая штука. Я огорчусь, если ты обо мне напишешь не очень лестно, и в то же время огорчусь, если не напишешь вообще.

– Ага! Итак, вы хотите встретиться со мной! О, Норман, не могу этого дождаться! Знаете, моими кумирами всегда были мужчины старше меня. – Он снова зарделся. – Я бы хотела выявить вашу дурную сторону. Держу пари, в вас прячется озорной мальчишка, с радостью готовый расстаться со старомодной оболочкой.

– Старомодной? Я что, должен быть этим польщен?

– Просто я говорю то, что думаю. Не могу дождаться того момента, когда останусь наедине с горячим мужчиной вроде вас.

– Ой-ой, пора, кажется, открыть окно. Следует ли мне встречаться с Ариэль? Звоните и голосуйте за свое мнение. Линии свободны. Мы вернемся в эфир сразу после приема сообщений.

Я подняла глаза к монитору. Он начал заполняться.

– У тебя полна коробочка, – сказал ведущий, снимая наушники.

– Я просто хотела помочь раскрутить передачу. Надеюсь, вы не против моего дурачества?

– Вовсе нет. Потрясающий треп. Обычно мы обсуждаем только политику.

И Норман снова надел наушники. Мы слушали рекламу, уставившись на стены.

– Итак, мы снова в эфире. Напоминаем, что у нас в гостях с Ариэль Стейнер, автор колонки «Беги, хватай, целуй» из газеты «Сити Уик». Послушаем Тедди из Рего Парк. Тедди, вы в эфире.

Зазвучал пронзительный мужской голос:

– Привет! Я сейчас слушаю вашу передачу и хочу только сказать, что считаю Ариэль Стейнер умной молодой женщиной с изысканной манерой речи.

– Спасибо, Тедди, – сказала я.

– И она такая чертовски сексапильная. Это здорово.

Теперь пришел мой черед краснеть. Но чувство было приятным. Публика меня приветствовала.

– Спасибо, что позвонили, Тедди, – сказал Норман. – Берт из Куинс, вы в эфире.

– Ага, привет! – начал Берт. – По-моему, все, о чем говорят эти девочки, Френ и Ариэль, вообще все, к чему сводится сегодняшняя передача, – это обретение женщинами полной свободы. – В студии стало тихо.

– И что дальше? – спросил Норман. – Это все, что вы хотели сказать?

– В общем, да. Некоторые мужчины боятся того, что женщинам многое позволено. Они опасаются цыпочек вроде Френ и Ариэль.

– Ты, похоже, нас не боишься, Берт, так ведь? – спросила я.

– Нет, не боюсь.

– Это здорово. Я очень рада. Ты мне нравишься, Берт, очень нравишься. Ты не боишься свободных женщин. Это подкупает. Тебе, наверное, знакомо это высказывание: «Настоящий мужчина не боится сравняться с женщиной»?

Он хохотнул.

– Ариэль, а как насчет того, чтобы прийти ко мне в гости после передачи?

Я с тревогой посмотрела на Нормана.

– Я…

– Я не сделаю тебе ничего плохого. Даже не притронусь к тебе. Просто буду сидеть на кушетке с миской чипсов на коленях, а ты можешь раздеться, надеть на голову абажур от лампы и так постоять немного, не шевелясь. Я буду поглощать чипсы, и созерцать твое тело. Где находится студия? Я за тобой заеду.

Тут вмешался Норман.

– Извини, Берт, – сказал он, бросив на меня встревоженный взгляд, – не могу тебе этого сказать. Джон из Вашингтон-Хайтс, вы в эфире.

– Ариэль, у тебя когда-нибудь были сексуальные контакты с женщиной?

Ничего себе вопросик мне задали! По правде говоря, таких контактов не было. Самое большее, что я себе позволяла с подружками, – поцелуи, но едва ли можно принимать их в расчет. Это случилось всего три раза, с тремя различными женщинами из Брауна, и каждый раз я была пьяная или под наркотой, и они тоже. Но признать свой скудный опыт оказалось совершенно невозможно. В конце концов, у меня имелась дурная репутация, которую следовало поддерживать.

– Разумеется, были, Джон, – сказала я.

– Правда?

– Ага. – Но я не знала, что сказать еще. Эфир умолк на целую секунду. Если я сейчас же что-нибудь не придумаю, парень поймет, что я вру. Надо было сочинить сексуальную историю про цыпочек. И поскольку у меня не было собственного опыта, я рассудила, что неплохо бы позаимствовать чужой. – Конечно, правда, – сказала я. – У меня был ранний сексуальный опыт с девочками. Когда мне было восемь, мы с подружками тискали друг друга на так называемых ночных девичниках.

– По-настоящему? – спросил Норман.

– Очень даже. Мы разыгрывали с нашими Барби небольшие сексуальные сценки. Потом снимали кофточки и касались друг друга языками. А иногда забирались в спальные мешки и терлись о мягкие игрушки, пока не кончали.

– Ух, ты! – вырвалось у Джона. – Это… действительно нечто…

– Это всего лишь верхушка моего лесбийского айсберга! Когда мне было четырнадцать, мы занимались сексом с моей лучшей подружкой Даной. Однажды она ночевала у меня дома, и мы разговорились о том, кому из нас как нравится целоваться с мальчиками, и тут Дана наклонилась и страстно поцеловала меня в губы. Поначалу это меня шокировало, но потом мы принялись ласкать друг друга, и я поразилась тому, насколько лучше мальчиков она знает мое тело. С тех пор каждый раз, как Дана ночевала у нас, мы занимались сексом. Самое клевое во всем этом было то, что мои родители ни о чем не догадывались.

Уж не знаю, выглядела ли эта байка хотя бы отдаленно правдоподобной, но передача звучала поздно вечером, и я надеялась, что слушатели не окажутся достаточно проницательными, чтобы уличить меня во лжи.

– Тебе интересно было бы встретиться как-нибудь со мной и моей подружкой? – спросил Джон.

– Конечно. Оставь свои координаты у звукооператора, и, возможно, я вам перезвоню.

– Фрэнк из Озон Парк, вы в эфире.

– Ариэль, можешь ли ты сказать, что ищешь долговременных отношений?

Что я могла ему ответить? «Конечно, мне этого хочется, но с тех пор, как мой бойфренд бросил меня три года тому назад, мне не удавалось удержать при себе ни одного парня дольше третьей эякуляции». Я бы выглядела тогда полной неудачницей. Мне хотелось казаться беззаботной холостячкой, у которой все под контролем и которая предпочитает моногамии неразборчивость в связях – одинокой по собственному желанию, а не по стечению обстоятельств.

– Ищу ли я серьезных отношений? – переспросила я. – Ни в коем случае! Я категорически против моногамии. Она обуздывает свободу человека.

– Ты и вправду так думаешь? – спросил Фрэнк.

– Еще бы! Ничто не удручает меня больше, чем вид двух людей, которых связывает вместе лишь страх! Пусть лучше я буду одна, чем свяжу себя не с тем парнем. А самое лучшее в холостяцком положении – это то, что можно делать что угодно, с кем угодно и когда угодно.

Хо-хо! Вот когда пригодились мои навыки в импровизации!

– Считаешь ли ты себя шлюхой? – спросил Фрэнк.

– Несомненно! – завопила я.

– И тебе не стыдно говорить такое? – поинтересовался Норман.

– А почему я должна стыдиться? Я горжусь своим блядством. Почему позволять лишь одному парню пользоваться своим телом, когда я могу поделиться им с целым светом?

– Можно мне тоже оставить свой телефон у оператора?

Я это совершила! Он попался на удочку. Как там говорил Буковски: «Красивая ложь – вот все, что им нужно. Люди – дураки». Ни один человек, сидящий у радиоприемника в полдвенадцатого ночи, не желает слушать истории о чьем-то одиночестве. Я дала им то, что они искали. Я заставила их поверить, что где-то есть женщина, которой не нужны никакие обещания и обязательства. Я придумала девушку их мечты.

– Эдна из Бронкса, – сказал Норман, – вы в эфире.

Это была женщина средних лет, говорившая с подвыванием.

– Норман, мне очень нравится ваша передача, но нисколько не нравится ваша гостья. Она – дешевка, Норман, совершеннейшая дешевка. Какая ты с виду, Ариэль?

– А что? – спросила я.

Мне показалось, я знаю, что произойдет дальше.

– Сейчас скажу. Некоторые женщины, например супруга Джон-Джона…[87]

– Каролин Бессет Кеннеди?

– Да, Каролин Бессет Кеннеди. Она не слоняется без дела, болтая про секс, потому что она такая красивая. Ей нет нужды унижаться, чтобы привлечь внимание мужчин.

– Вы спрашиваете, уродлива ли я? – уточнила я.

– Именно.

– Ариэль – весьма привлекательная молодая женщина, – пояснил Норман.

– Да? Странно, – заметила Эдна, – поскольку из своего опыта я знаю, что люди, много об этом болтающие, никогда этого не делают. Будь ты красива, как жена Джон-Джона, у тебя не возникло бы желания нести вздор. Омерзительно слушать молодую женщину, говорящую всякие непристойности.

– О, Эдна, – сказала я, – если вы считаете, что женщинам следует заткнуться и изображать из себя недотрог, то у вас взгляды каменного века. Каролин Бессет Кеннеди, тоже мне, нашли образец для подражания. Думаю, что все восторги публики по ее адресу лишний раз подтверждают тенденцию боготворить посредственность в лице крашеных блондинок, сделавших себе карьеру, эксплуатируя имидж скучающей красавицы.

(На самом деле я этого не говорила. В действительности я сказала: «Ненавижу Каролин Бессет Кеннеди! Меня тошнит от разговоров о ней! Терпеть ее не могу!» Но клянусь, мысли мои были облечены в красноречивую форму.)

– Что ж, думаю, ты настоящая распутница, – молвила Эдна. – И я считаю, что кто-нибудь должен отмыть твой рот мылом!

– Спасибо, что позвонили, Эдна, – сказал Норман. – Обратимся к Ариэль из Нью-Брансуика. Так что, Ариэль, ты говоришь, твой бойфренд плохо с тобой обращается?

– Да.

Голос был мужским. Не просто мужским, а голосом мужчины, старавшегося скрыть свой пол. Я и раньше встречала мужиков по имени Ариэль (это довольно распространенное еврейское имя), но сейчас не поняла, кто это – гей Ариэль или шутник.

– Ты – женщина, Ариэль? – спросил Норман.

– Да, – ответил он.

– Ты знаешь, что по голосу ты – мужчина?

– Мне постоянно об этом говорят, – сказал Ариэль. – Так или иначе, у меня есть приятель, и он действительно подло со мной обращается: оскорбляет словами и действиями. Иногда он сводит меня с ума, он просто…

И тут в отдалении зазвучал другой мужской голос:

– Отойди от телефона, несчастная потаскуха! Сейчас как врежу! Шлюха!

Норман быстренько их отключил, сделав знак звукооператору, чтобы тот успел заглушить ругательства. Поневоле мне стало чуточку не по себе. Как бы меня не переплюнул мужчина, вообразивший себя девушкой Ариэль и встречающийся с придурками. Я почувствовала себя обойденной вниманием. Мне захотелось сказать нечто пикантное и остроумное, что позволило бы высмеять позвонившего.

– Вот видите, Норман? – начала я. – Вы становитесь в моих глазах все более привлекательным партнером – теперь, когда я ознакомилась с альтернативными вариантами. Эти двое, увы, типичные представители моего поколения, Норман. По сравнению с вами они – изрыгающие ругательства болваны.

– Несколько двусмысленный комплимент, если это вообще комплимент.

– Я не хотела вас обидеть. Вы мне действительно нравитесь. Ну, что скажете? Будем встречаться?

– Не знаю. А что, если я в тебя влюблюсь? Тогда я стану сильно переживать и ревновать. Ты сама сказала, что не веришь в моногамию.

– Ну, по крайней мере, сможете хорошо потрахаться.

– Существенный момент.

– Вы покажете мне город, а я покажу вам свои сиськи.

Он сделал знак оператору, лихорадочно нажимавшему на какие-то клавиши, и сказал:

– Ох, Ариэль, нам придется это стереть.

– Ну и дела! Мне что, нельзя произнести в эфире слово «сиськи»? – Ведущий снова махнул инженеру. – О господи, прошу прощения. Я прямо как Мадонна в шоу с Давидом Леттерманом.[88]

– Ничего. Только больше так не делай. Том из Ист-Орандж, вы в эфире.

– У меня вопрос. Вот, допустим, есть маленький городок. И судьба этого городка зависит от исхода футбольного матча. Если будущее всех и каждого зависит от того, победит ли город в этом матче, то кому надо играть – мужчинам или женщинам?

Наступила пауза. Мы с Норманом переглянулись.

– К чему ты клонишь. Том? – спросил Норман.

– Да к тому, что все женщины – слабачки. Мужчины сильнее. Мне надоело слушать, как девчонки вроде этой Ариэль говорят, что женщины и мужчины одинаковы.

Мне захотелось вразумить этого парня, объяснить ему, до чего он тупой, раз позвонил на радиостанцию, чтобы назвать женщин слабыми. Сказать ему, что, судя по отчаянию, прозвучавшему в его голосе, он уже давно не спал с женщинами.

Я уже открыла рот, чтобы напуститься на него, но тут зазвучала заключительная мелодия, а Том уже повесил трубку.

– Вот и окончилось наше эфирное время, – заключил Норман. – Поблагодарим, Ариэль Стейнер. Настройте ваши приемники на нашу волну завтра вечером, когда нашей гостьей будет колдунья из Ист-Виллидж Дарси Капловиц.

Пока я ехала домой на такси, я начала потихоньку съезжать с катушек. Я уже не понимала, кто я такая на самом деле. Ариэль Стейнер – это девушка из ток-шоу, наглая, скандально известная сексапилка из Нижнего Манхэттена, хотя я сама живу в Бруклине. Она не ищет отношений глубже собственной вагины. Ей не нужно ничего, кроме твердого пениса. Она не разговаривает с партнерами по утрам и, когда трахается, достигает оргазма, хотя у меня самой это не получалось. Одна моя половина презирала эту девушку, а другая хотела ей стать.

Вернувшись домой, я увидела, что лампочка автоответчика не мигает. Никто не звонил – ни Сара, ни мальчики. Без сообщений на автоответчике я уже не чувствовала себя наглой, скандально известной сексапилкой. Сняв пальто, я в темноте уселась на диван. Потом подошла к телефону и набрала номер Чарлтона.

– Привет, Ариэль, – откликнулся он. – Мне понравилась колонка, которую ты обо мне написала. Я словно опять все это пережил.

– Я рада, что тебе понравилось. Хочешь снова встретиться?

– Угу. Что ты делаешь завтра вечером?

– Ничего.

– Можешь подойти к ступенькам Центрального автовокзала в пять часов?

Навряд ли он собирается вести меня на «Короля-Льва».

– Почему ты хочешь встретиться именно там?

– Это сюрприз.

– А что такое?

– Если скажу, то сюрприза не получится. Но вот тебе подсказка: можешь получить хороший материал для колонки.

– А нельзя просто прийти к тебе домой?

– Нет. Если не хочешь встречаться со мной на Сорок Второй улице, ничего страшного. Но у меня дома мы встречаться не будем.

И, несмотря на то, что я точно знала, что Чарлтон задумал, я ему не отказала, потому что хотела, чтобы он желал меня, пусть даже самым унизительным образом. Кроме того, он был прав по поводу материала. Мне надо было представить колонку к завтрашнему дню, а писать про радиопередачу было бы совсем скучно. Делается все возможное в интересах расследования. Я – Ариэль Стейнер, журналистка, пишущая о сексе. Ариэль Стейнер готова на любые авантюры. Она околачивается в самых грязных, низкопробных притонах разврата и скоротечных удовольствий в городе, не поддаваясь неудачам. Она не страшится греха; грех – орудие ее производства.

Когда я пришла в назначенное место, Чарлтон поглощал хот-дог, и на его лице блуждала какая-то зловещая улыбка.

– Куда мы идем? – спросила я.

Он указал на черно-желтую вывеску на противоположной стороне улицы: «МИР КИНО, ФИЛЬМЫ ПО 25 ЦЕНТОВ».

Мы перешли через улицу и вошли в здание. За дверью оказался магазин, совмещающий в себе газетный киоск и секс-шоп. На прилавке были разложены порнографические журналы, а на стенах развешены разные сексуальные игрушки. За прилавком с журналами стояли двое пакистанцев. Я нервно взглянула на них в ожидании, что они с удивлением воззрятся на меня, но парни даже не подняли глаз.

Чарлтон стал листать какие-то журналы, а я глазела на вибраторы и искусственные пенисы. У меня был вибратор – такая маленькая приятная розовая штуковина под названием «Мини-жемчужина», которую я заказала как-то по почте из Сан-Франциско. Но эти члены имели просто устрашающий вид. Я подошла к Чарлтону. Он рассматривал страницу журнала с фотографией женщины, прикованной наручниками к кровати и лежащей на животе; ее трахал гигантский рельефный пенис с разбухшими венами.

– Как тебе здесь? – спросил он.

– Думаю, надо войти, – сказала я.

Чарлтон подвел меня к высокой стойке, за которой сидел тучный темнокожий мужчина. Чарлтон купил у него несколько жетонов. Пройдя через турникет, мы подошли к лестнице, у которой висело объявление: «ДЕВУШКИ НАВЕРХУ, ФИЛЬМЫ ВНИЗУ».

Чарлтон кивнул на вывеску и указал пальцем наверх, выжидательно глядя на меня. Я отрицательно покачала головой. Существует некая грань, которую я не могу переступить даже в поисках хорошего материала. Мне не хотелось видеть живых женщин, спрашивать себя, есть ли у них дети, каково им живется и как они здесь оказались. Киношки безопаснее, в них больше притворства.

Справа от лестницы в обе стороны шел коридор с рядами кабинок. Мы пошли по проходу в поисках свободного помещения. Между дверями имелись надписи: «Кабинка рассчитана только на одного посетителя».

– И что же нам делать? – спросила я.

– Незаметно проскользнешь за мной, – ответил Чарлтон.

Мимо прошел уборщик, катя перед собой тележку с ведром и шваброй. Когда он пропал из виду, Чарлтон вошел в одну из дверей, а я скользнула за ним.

Комнатка оказалась крошечной, примерно четыре на четыре фута. Пахло дезинфицирующим средством. Стены были из красного огнеупорного пластика, а справа от двери находился небольшой выступ для сидения. Слышны были только отдаленные стоны из фильмов, идущих в других кабинках. Чарлтон запер дверь и уселся на лавку для онанистов, а я прислонилась к двери, и мы стали смотреть на экран. В сопровождении бодрой электронной музыки на зеленом фоне загорелась надпись: «ВСТАВЬТЕ ЖЕТОН». Справа от экрана имелись прорезь для жетона и четыре клавиши.

Чарлтон вставил жетон в прорезь, и на экране появились четыре квадратика, демонстрирующие разные фильмы, на ваш выбор: азиаточка, которую сзади трахает толстощекий белый парень; теннисный корт с двумя парами совокупляющихся игроков; мужчина, наткнувшийся в ванной на мастурбирующую жену; и темнокожая женщина на кушетке, с которой занимается оральным сексом молодой негр с кольцом в виде золотого листа марихуаны на одном из пальцев.

– Какой хочешь посмотреть? – прошептал Чарлтон.

– Все равно, – прошептала я в ответ.

Он нажал клавишу с фильмом, где была азиаточка. Маленький квадратик увеличился до размеров экрана, сделавшись пугающе большим. Перед камерой маячил зад мужика, а на заднем плане виднелась голова девушки, повернутая набок, чтобы зрители могли видеть лицо. Она все время повторяла: «Давай» и «Еще», но лицо девушки скорее было искажено болью, чем выражало удовольствие, а ягодицы мужика оказались такими бледными и безобразными, что я нисколько ей не завидовала.

Чарлтон нажал следующую клавишу, и на экране появилась белокожая женщина с белой лентой в волосах, делающая минет бородатому латиноамериканцу. У нее по лицу размазалась тушь – из-за близкого соседства с пенисом. Чарлтон нажал следующую клавишу, и начался фильм про молоденькую азиатку, занимающуюся в постели оральным сексом с белой девушкой, – у той были сбриты волосы на лобке.

– Хочешь сесть ко мне на колени? – спросил Чарлтон. Я подошла к парню и оседлала его, повернувшись спиной к экрану. – Что ты делаешь?

– Не хочется смотреть.

Он пожал плечами и, наклонившись ко мне, поцеловал в губы, а потом, приподняв мою блузку и лифчик, сжал груди. Я стала тереться о него и, закрыв глаза, пыталась представить себе, что мы находимся где угодно, но только не в «Мире кино». Когда действие очередного жетона кончалось, звучала музыка из компьютерной игры, и Чарлтону приходилось нагибаться, чтобы вставить в автомат следующий. Периодические остановки не очень-то настраивали на сексуальный лад.

Немного погодя я открыла глаза и заметила, что его закрыты.

– Зачем ты меня сюда привел, если не смотришь фильм? – спросила я.

– Меня заводят в основном звуки.

– Звуки? Но они такие ненатуральные.

– Знаю, – сказал Чарлтон с ухмылкой. – Именно поэтому они меня и заводят.

Он продолжал меня целовать, и я начала возбуждаться. Я почувствовала, как у него твердеет. Партнер крепко притянул меня к себе. Потом достал из кармана презерватив и выразительно на меня посмотрел. Уставившись вниз, на квадратик пластика, я подумала: «Других девушек это напугало бы, но только не Ариэль Стейнер. Ариэль Стейнер может трахаться в кабинке для просмотра порнофильмов и выйти оттуда, ощутив себя свободным человеком, а не грязной потаскухой». Как бы мне хотелось найти в себе силы это совершить. Как бы мне хотелось не бояться.

Мы оба поднялись, и я приспустила джинсы и трусики с зада. Мы поменялись местами, и теперь на приступку уселась я. Я боялась, что на сиденье могли остаться следы спермы предыдущего мужика, и я рискую чем-нибудь заразиться, поэтому я соскользнула вперед, приподняв свое тело как можно выше.

Чарлтон спустил джинсы и трусы, натянул презерватив и, наклонившись надо мной, вошел в меня и начал трахать, опершись одной рукой о стену, а другой играя с моими грудями. Скоро жетон кончился, и снова зазвучала музыка. Слушая «пип» и «дзинь» и не сводя глаз с потного лица Чарлтона, я снова почувствовала себя четырнадцатилетней девочкой, лежащей на пляже в ожидании стона, потому что знала, что этим все должно кончаться.

Но мне не хотелось быть такой жалкой. Хотелось получать от этого удовольствие. Я трахалась совершенно беззаботно, совсем как парень. Разве не это – мечта журналистки, ведущей колонку о сексе?

Вдруг послышался стук в дверь. Мужской голос произнес с акцентом выходца из Вест-Индии:

– Нужно вставить следующий жетон.

– Секундочку! – завопил Чарлтон, оставаясь во мне и шаря в карманах в поисках жетона.

Я мгновенно представила себе, как служитель натыкается на нас: видит меня на приступке, в задранной кверху блузке и бюстгальтере поверх грудей, в наполовину спущенных брюках, и Чарлтона надо мной. Он позовет других извращенцев посмотреть, и все они откроют красные двери и соберутся поглазеть на нас. Чарлтон продолжит толчки, довольный, что устроил спектакль, а мужики столпятся у кабинки с высунутыми языками и глазами, налитыми кровью от извергнутой спермы. Я вскочу с места, протолкаюсь сквозь толпу и помчусь в сторону Центрального автовокзала, по пути натягивая одежду, – униженная и совершенно одинокая.

Я не могла допустить, чтобы этот ночной кошмар ожил. Оттолкнув Чарлтона, я встала, застегнула джинсы, поправила блузку и побежала по коридору. Но, подойдя к тому месту, где должен был находиться выход на улицу, я увидела тот самый турникет, через который мы вошли. Я попыталась пройти через него обратно, но он не поворачивался. На меня уставились служащие магазина и продавец жетонов. Я повернулась кругом и побежала обратно по тому же пути. В одну из кабинок собирался войти усатый мужик в деловом костюме. Он одарил меня полунасмешливым, полуошеломленным взглядом. Я промчалась мимо него и, в конце концов, добралась до двери, выходящей на Восьмую авеню. Я сделала несколько шагов по улице, глубоко вдыхая запах Нью-Йорка, в котором смешалась вонь от выхлопных газов, хот-догов и сигаретного дыма, и впервые в жизни этот запах большого города не вызвал у меня отвращения, а принес облегчение.

Я заметила на той стороне улицы кафе-мороженое «Бен и Джерри». Мне показалось необычным то, что новая и старая Таймс-сквер смотрят друг на друга через разделяющую их границу, словно противостоят друг другу и выжидают, кто же из них сдастся первым.

За дверью возник Чарлтон.

– Хочешь пойти в другой кинотеатр?

– Нет, – сказала я. – Думаю, с меня довольно.

И направилась по улице к станции метро.

На станции «Бродвей-Нассау-стрит» вошел мой отец. Я собралась удрать в другой вагон, но не успела. Он увидел меня через окно еще до открытия дверей.

– Какие люди! – сказал он.

Я подвинулась, и отец сел рядом со мной. Мог ли он догадаться о том, где я была, по выражению моего лица? Чем от меня пахло? Спермицидом? Лизолом? Сексом?

– Ты откуда едешь? – спросил он.

– Э-э… от подруги. Из Хелл Китчен. А ты?

– Из офиса. Мы вернулись из Филадельфии только сегодня утром, так что пришлось задержаться на работе. Как прошла радиопередача?

– Было прикольно. Звонило много всяких чудаков.

Папа поднял брови и кивнул, словно хотел услышать продолжение, но я не могла рассказать ему больше, не упомянув о том, что, желая поразить слушателей, я представила себя страстной женщиной и к тому же бисексуалкой, так что я не стала развивать эту тему. Отец несколько мгновений упорно смотрел на меня, ожидая продолжения рассказа, а потом вынул из кейса «Нью-Йоркер» и принялся за чтение.

Он – мой отец, а мы не способны поддержать разговор дольше нескольких минут. Раньше все было не так. В детстве он был моим лучшим другом. Каждую весну, по выходным, мы, бывало, ездили на велосипедах через Бруклинский мост в Нижний Ист-Сайд, выполняя мамины поручения. Мы покупали там фисташки, одежду и рыбу, а потом заходили в отделение Нью-Йоркской Публичной библиотеки в Чайнатауне, и он брал для себя детективы, а для меня – книги Джуди Блум.[89] Когда я подросла, папа водил меня в кинотеатры, вроде «Театра-80» или «Куод», где мы смотрели фильмы про Эркюля Пуаро и «Волшебное таинственное путешествие», и «Сержанта Перца». Мы возвращались домой на велосипедах и на обратном пути обычно обсуждали фильмы, и я чувствовала себя ужасно умной, забавной и любимой.

Мы были вместе, когда я сильно разбила себе подбородок. Это произошло летом (я перешла тогда в шестой класс), когда мы с мамой, папой и Заком на несколько недель сняли дом в Вермонте. Однажды после обеда мы с ним решили отправиться на велосипедную прогулку, а мама с Заком пошли на пляж. Мама довезла нас на машине до нашего дома, а потом мы помахали ей на прощание рукой и покатили вместе по ровной, вымощенной черной плиткой дорожке. Через несколько миль мы добрались до спуска с крутого холма. Я ехала намного впереди отца, наслаждаясь скоростью и ветром. Я слышала свист ветра в шлеме, чувствовала, как треплется о грудь футболка, и ощущала себя сильной, свободной и совершенно неуязвимой. На полпути с холма велосипед начал сильно разгоняться, и я понеслась, теряя контроль над скоростью.

– Я слишком разогналась! – закричала я и услыхала в отдалении голос отца:

– Жми на тормоза!

Но мои тормоза все утро меня не слушались – стоило мне на них нажать, как велосипед начинал вилять, – и я была уверена, что торможение на такой скорости только все испортит. Поэтому я продолжала ехать, надеясь на лучшее, но скоро меня перебросило через руль, швырнуло на боковую дорожку, и я покатилась с холма, пропахав его коленями и локтями, в полной уверенности, что настал мой смертный час.

Когда я, наконец, остановилась, то услыхала, как папа мчится за мной, и в следующий момент его велосипед с грохотом подъехал к тротуару. В ту же минуту он бросился ко мне. Я медленно поднялась на ноги, и мы осмотрели мои раны. На коленях и локтях у меня красовались огромные ссадины, и сначала казалось, что это самое худшее, но тут папа сказал:

– Да у тебя сильно разбит весь подбородок!

– Думаешь, придется зашивать?

– Надеюсь, нет, – сказал он, поднес ко рту подол своей рубашки, зубами оторвал полоску ткани и подвязал мне челюсть, замотав повязку над головой.

Невыносимо было видеть отца в этой разорванной рубашке. У меня возникло чувство, что мы – жертвы трагедии, и это чувство мне претило. Папа помог мне поднять велосипед, и мы пошли по дороге в поисках помощи. Он сказал, что минут десять назад заметил проходящую мимо машину, в которой сидела целая семья, и подумал, что их дом должен быть где-то поблизости. Мы некоторое время молча катили велосипеды, и тут я вдруг разрыдалась. Я ненавидела себя за то, что испортила день, за то, что заставила отца волноваться, что упала из-за собственной глупости.

– Прости, что не нажала на тормоза, – сказала я. – Прости, что не послушалась тебя.

– Закрой рот! – сказал папа.

Сказано было резко, но с такой знакомой интонацией, что прозвучало как бальзам для души. Я – неумеха, а он – мой герой, а когда герой проявляет некоторую жестокость, то за это любишь его еще больше.

Пока отец читал журнал, я смотрела на него, и мне захотелось вдруг рассказать ему правду о том, где я была. Вместо того чтобы заявить: «Необязательно рассказывать родителям все», папа простит меня и скажет, что все будет хорошо, и тогда я объясню ему, что не надо больше волноваться, потому что я собираюсь измениться – больше не буду его унижать, и он сможет мной гордиться – так, как это было еще до колонки, до всей этой кутерьмы.

Когда электричка подъезжала к станции «Хай-стрит», отец положил журнал в портфель и сказал:

– Не хочешь зайти к нам поужинать? Уверен, мама и Зак будут рады тебя видеть.

Я представила себе, как прихожу к ним на ужин и как повторяется все, что произошло в машине по дороге в Филадельфию. Мы станем говорить о чем угодно, только не о моей колонке, и у меня опять не хватит смелости спросить, что папа о ней думает. Мы будем обмениваться ничего не значащими шутками и остротами. Провести вечер подобным образом представлялось мне даже более обидным, чем не встречаться вовсе.

– Я, вообще-то, устала, – сказала я. – Надеюсь, что…

– Ничего, – сказал папа. – Я ведь все понимаю.

Двери открылись, и, слегка помахав мне рукой, папа вышел.

Придя на работу, я нашла в почте еще два письма от поклонников, которые мне переслал Тернер.

Дорогая Ариэль!

Чтение твоей колонки – для меня главное событие всей недели. Думаю, ты очень смелая, если допускаешь, что секс очень важен в нашей жизни, что девушки точно так же хотят заниматься любовью, как и парни. Не обращай внимания на всех этих викторианских недоумков. Они просто-напросто одинокие и разочарованные. Оставайся такой же сильной.

Твоя верная поклонница, Кэролайн Сигер

Дорогая Ариэль!

Иногда я тебя ненавижу, иногда – обожаю, но чаще всего просто хочу быть тобой.

Дениза Венетти

Я отнесла письма домой, положила их в папку под кровать и уселась за компьютер. Для отца я хотела стать хорошей, но для читателей приходилось оставаться плохой. Я была той девушкой, на которую хотели быть похожими женщины. Я была воплощением того секса, к которому стремились все. Город рассчитывал на то, что я стану потакать его низкопробным потребностям. Мне надлежало написать о «Мире кино», но рассказать свою историю так, словно это настоящий мир.

БЕГИ, ХВАТАЙ, ЦЕЛУЙ

Правдивая исповедь одинокой девушки

Ариэль Стейнер

ПОРНУХА

Примечание для моих родителей: Н.Ч.(Не читайте!)

Мне всегда хотелось заняться сексом в кабинке, где показывают порнофильмы. И вот на прошлой неделе мне это наконец удалось. Я позвонила любителю показывать свои яички, Ройалтону Шейксу, и сказала ему, чтобы встречал меня в кинотеатре «Мир кино», на углу Сорок второй и Восьмой авеню. Когда я пришла, он жевал хот-дог. На лице его сияла широкая улыбка. Войдя, мы вместе поглазели на искусственные пенисы, посмеявшись над их непомерными размерами. Потом я привела его к турникету, и мы купили жетоны. Входя, я успела подмигнуть продавцу жетонов.

Мы вошли в кабинку, заперли дверь изнутри и уселись рядышком на приступке для онанистов. Я вставила в автомат жетон и выбрала фильм с двумя цыпочками. Мне нравится смотреть, как девчонки занимаются сексом. Потом я столкнула Ройалтона на пол, чтобы он встал на колени лицом ко мне, стянула джинсы и задрала ноги, оперевшись о противоположную стену.

Девчонки из фильма были соседками по комнате, и одна из них всегда испытывала тайное влечение к другой. Однажды она, наконец, призналась своей соседке, и так они оказались вместе. Я представила, что Ройалтон – моя соседка по комнате, а я – девушка из фильма. Он настолько потрясающе делал куннилингус, что моя киска замурлыкала уже после трех жетонов.

– Изумительно, – сказала я. – Теперь твоя очередь выбирать фильм.

Он выбрал фильм с двумя парнями. Я не стала высказывать своего суждения. Парни занимались этим в переулке. Разговора почти не было, за исключением: «Давай» и «Еще». Ройалтон спустил брюки, а я встала на колени и схватила вожделеющими губами его огромный, великолепный член. Черт, это было вкусно. Обожаю делать минет. Это мое самое любимое занятие. Могу весь день заниматься только этим, и тогда жизнь предстает передо мной во всей полноте.

Но скоро его пенис сделался чересчур огромным даже для меня, так что я высвободилась, повернулась к нему спиной, с двух сторон оперлась руками об экран и наклонилась вперед. Партнер зарычал, как дикий кабан, и въехал прямо в мой туннель Линкольна. Я люблю секс по-собачьи. Это мое самое любимое занятие после минета. Могу целый день заниматься оральным сексом и сексом по-собачьи – ведь это дает мне ощущение полноты жизни.

Мое лицо находилось всего в нескольких дюймах от экрана, так что я могла разглядеть каждого мужчину вблизи. Этот опыт оказался в тысячу раз более волнующим, чем я могла себе представить. Один пенис около лица, второй внутри меня; в ноздри ударяет запах спермы других мужчин; из разных кабинок доносятся звуки непристойных фильмов.

Пока Ройалтон продолжал раздирать меня пополам, я периодически лезла в карман джинсов за новыми жетонами. Эти регулярные остановки лишь усиливали пыл Ройалтона. Как раз в тот момент, когда мужчина в фильме издал глухой стон, Ройалтон тоже застонал, и я почувствовала, как его гигантский ствол начинает пульсировать. Его озноб передался мне, и я с удивлением ощутила, что сама затрепетала.

Партнер вздохнул, и я – тоже, а потом он плавно и медленно вытащил свою штучку. Повернув к нему лицо, я одарила его любящим взглядом, довольная тем, что наконец осуществила свою фантазию, довольная, что он мне в этом помог.

Мы быстро оделись и вышли на улицу. Напротив кинотеатра есть мороженица «Бен и Джерри». Мы пошли туда, и Ройалтон купил мне мороженое. Белое и пышное, оно стекало по моему подбородку, и я пожалела, что не дала парню эякулировать себе в рот, поскольку мало что доставляет мне большую радость, чем сладкий вкус свежего семени.

Я поделилась этой мыслью с Ройалтоном, и он предложил вернуться в кинотеатр. Утерев губы, мы пошли назад в «Мир кино». К счастью, наша свадебная кабинка все еще была свободна. Так что мы вошли в нее, запустили следующий фильм, и я сосала Ройалтона до тех пор, пока он не кончил мне в глотку.

6

Разделавшись с колонкой, я выключила компьютер и пошла купить что-нибудь перекусить. Поблизости, на углу Корт и Нельсон-стрит, недавно открылся новый бар. Я вспомнила, что видела рекламу в витрине о продаже там горячих хлебцев, и я отправилась туда. Большинство посетителей бара составляли местные итальянцы средних лет, но в дальнем углу курил сигарету и потягивал пиво какой-то молодой парень в традиционной рубашке из шотландки. Я панорамировала его фигуру сверху донизу, уподобившись кинокамере при съемках Брэда Питта в «Тельме и Луизе», и тут вдруг поняла, что эта грудь мне знакома.

Это был Джейк Дэтнер, очень недолго бывший моим бойфрендом, когда я училась в десятом классе. Мы встретились на субботней вечерней службе для юношеской группы в синагоге Родеф Шалом, и меня сразу же поразили его склонность к самоунижению и острый ум. Мы флиртовали в течение всей церемонии Гавдала, и когда пришло время ложиться спать, он положил свой спальник рядом с моим. Проснувшись в два часа ночи, Джейк поцеловал меня, и мы прошмыгнули в одну из классных комнат еврейской школы, чтобы заняться обжиманцами на полу под одной из парт.

С тех пор мы каждый день встречались после школы у него, на Уэст-Энд-авеню, и ласкали друг друга в его комнате, пока родители были на работе.

И еще мы каждый вечер по часу болтали по телефону. Но через месяц у нас иссякли темы для разговоров, поэтому по взаимному полюбовному соглашению мы решили прекратить встречи. В том же году, несколько позже, Джейк выбыл из юношеской группы, и с тех пор я его больше не видала. Я слышала, что он поступил в Гарвард, но последний раз разговаривала с ним, когда нам было по пятнадцать.

Может, в том, что я собралась пойти в этот бар именно этим вечером, был знак судьбы? Может, таким способом Бог помог мне высунуть голову из песка? Я села рядом с Джейком. Он поднял глаза и вздрогнул от неожиданности, но потом улыбнулся, узнав меня.

– Привет, Ариэль! – сказал он. – Давненько мы не виделись. Я читал твои опусы. Ты – хорошая писательница. – Я прищурилась, пытаясь понять, нет ли у него на уме сексуальных поползновений, но ничего такого не заметила. – Я тут прочитал в «Нью-Рипаблик» одну статью о Морин Дауд и женщинах-журналистках и вспомнил о тебе. – Он потянулся за своей сумкой, вынул из нее журнал и вручил мне.

– Можно оставить себе? – спросила я.

– Конечно.

Мне было наплевать на Морин Дауд, но подарок тем не менее произвел на меня впечатление. То, что, отдал мне свой экземпляр «Нью-Рипаблик», доказывало, что у него есть мозги или что он достаточно умен, чтобы предугадать мою реакцию на этот жест. Мое податливое сердце размягчилось от его твердого, как скала, IQ.[90]

– Что ты делаешь в этих краях? – спросила я.

– Я живу на Третьей улице.

Он живет в Кэррол Гарденс! То, что я зашла в этот бар, – явно знак свыше. Джейк как раз подойдет для серьезных отношений! И папе понравится, что я встречаюсь с парнем, с которым познакомилась в еврейской школе. Это смягчит все проблемы, что я ему доставила, начав вести «Беги, хватай, целуй». Он наверняка не будет шокирован, прочитав в очередной моей колонке описание пылкого секса с евреем, выпускником Гарварда, отличным парнем.

Продолжая разговаривать с Джейком, я поняла, что он по-прежнему обладает теми чертами, которые нравились мне в нем пятнадцатилетнем. Милый и смешной, с красивой внешностью еврейской кинозвезды – бледная кожа, розовые губы, длинные ресницы.

Я спросила, чем он занимается, и Джейк сказал, что хочет стать драматургом, но сейчас зарабатывает на жизнь, сотрудничая в дешевом издательстве. Я рассказала ему, как получила свою колонку, и он заметил:

– А ты отчаянная.

Мне это понравилось. Давно такого не было, чтобы мое честолюбие поразило мужика больше любого из моих прочих качеств.

Но, проболтав со мной около получаса, Джейк сказал:

– Я сегодня сильно вымотался. Пожалуй, пора домой.

– Я провожу тебя, – сказала я.

Пока мы вышагивали по улице, я осторожно придвигалась к нему все ближе и ближе, пока наши бока не стали соприкасаться. Джейк остановился и глянул на меня. Я прижала парня к стене дома и впилась в его рот. Губы оказались полными, необыкновенно мягкими, и он не кусался. Я вспомнила, как хорошо Джейк умел целоваться в пятнадцать лет. Целуясь, он обнял меня за шею и немного погодя отстранился, уставившись мне в лицо. Я понимала, что это хороший знак, потому что если парень просто хочет использовать девушку, то не станет разглядывать ее лицо.

– Я рад, что тебя встретил, – сказал Джейк.

– Я тоже, – откликнулась я.

Мы заулыбались, как два дурачка, и снова поцеловались. А потом я переключила голос на секретарский регистр и сказала:

– Джейк? Хотел бы ты оказаться в моей колонке?

Он сказал, покраснев:

– Возможно.

Ответ не самый обнадеживающий, но и не самый расхолаживающий. Я написала свой телефон на квитанции банкомата, и он сказал:

– Позвоню тебе завтра.

На следующий вечер Джейк пригласил меня к себе. Сидя на диване, я поведала ему истории про каждого парня, с которым встречалась с тех пор, как переехала в город, за исключением рассказа про «Мир кино». Он спокойно слушал, словно это его ни капельки не задевало. Возможно, это объяснялось тем, что Джейк уже прочитал все в газете, но как бы то ни было, я была польщена.

Джейк рассказал мне о сложном, болезненном романе, который был у него в Гарварде, и от этого понравился мне еще больше. Мы пустились в рассуждения о бессовестной, грубой лжи, к которой прибегают люди, когда бросают друг друга, и сошлись на том, что возглавляет список фраза: «Дело не в тебе, а во мне». Я попросила Джейка показать мне квартиру, и едва заглянув в спальню, мы оказались в горизонтальном положении на кровати. Он забавлялся со мной минут сорок, пока я не кончила, а потом я немного его пососала и довела до оргазма с помощью руки. Когда я уже засыпала, Джейк прошептал:

– Ариэль, ты меня околдовала. Я едва не умерла.

Следующую ночь я опять провела у Джейка. Проснувшись наутро, я поймала на себе его встревоженный взгляд.

– Что такое? – спросила я.

– Не хочу торопить события и все такое, – начал он, – но меня беспокоит одна вещь.

– Что же?

– То, что ты собираешься обо мне писать. Любовная связь слагается из высказанного и невысказанного, и в каждой связи должно быть что-то невысказанное. Если ты обо мне напишешь, я узнаю твои сокровенные мысли, и это может нам повредить.

Не такое хотелось мне услышать. Я уже обдумывала начало моей следующей колонки: я собиралась написать о том, что просила его стать ее героем, а он сказал, что, возможно, согласится. Колонка будет в полном смысле «мета»,[91] а это в наше время весьма актуально.

– Но мне так хорошо с тобой, – сказала я. – Ты мне нравишься. А громадный разрыв между высказанным и невысказанным бывает только в никчемных отношениях. Разве не здорово будет, если я напишу о тебе хорошие вещи?

– Нет, – ответил Джейк. – Все равно я буду нервничать. Хочу, чтобы ты пообещала никогда обо мне не писать.

– Ладно, – с сомнением произнесла я. – Если ты этого хочешь.

– Да. Не желаю стать для тебя очередной историей.

Я понимала, что Джейк имеет в виду. Он хотел, чтобы я подтвердила: да, он отличается от мальчишек, рассказ о которых можно свести к тысяче слов. Он просил меня отнести его к категории, отличной от моей литании распутных гуляк, и не выносить наши отношения на публику. Джейк совершенно ясно дал мне понять: если я напишу о нем в своей колонке, то больше никогда его не увижу. Приходилось считаться с его просьбой. Но при этом я оказывалась в весьма затруднительном положении.

Я стояла на пороге серьезных перемен и хотела, чтобы мои читатели – и родители – знали: я устала нести факел порнозвезды метрополии. Я не хотела снова копаться в своем прошлом, притворяясь одиночкой, хотя теперь ею вовсе не была. Но раз нельзя было писать о Джейке и поскольку мне не хотелось искажать правду, то непонятно, что еще можно придумать.

В тот день Коринна Райли, заместитель редактора «Уик», оставила мне на автоответчике сообщение с приглашением на книжный вечер в галерее Сохо. В нем должен был участвовать знаменитый своей скабрезностью писатель. Она сказала, что будет выпивка и закуска, а также придут интересные люди. Может, эта вечеринка поможет разрешить мою проблему с Джейком? Может, произойдет что-нибудь волнующее – вроде стычки между двумя горячими молодыми новеллистами, – и я уже тут как тут, чтобы все описать. Эта колонка может оказаться началом совершенно нового поворота моей судьбы. Если я правильно поведу игру, то смогу постепенно трансформироваться из порножурналистки в проницательного, энергичного литературного обозревателя.

Я немедленно перезвонила Коринне, сообщив, что пойду.

– Надень что-нибудь миленькое, – сказала она.

Я выбрала облегающее черное мини-платье, украшенное у шеи золоченом бисером, черные чулки и красные легкомысленные сапожки.

Сборище состояло в основном из фатов и заморенных девиц. Я чувствовала себя совершенно не в своей тарелке, да и Коринны не было видно. Я сразу направилась к бару, накачалась вином и стала с жадностью поедать сырные палочки, стараясь держаться, как подобает независимой, известной обозревательнице, пишущей о сексе, а ей вовсе не обязательно с кем-то говорить, чтобы почувствовать себя крутой. Все эти тощие бабы с плохой осанкой и британским акцентом непрестанно бродили туда-сюда, и каждый раз, когда одна из них проходила мимо, у меня возникало непреодолимое желание выставить вверх средний палец и хорошенько пихнуть ее.

Через сорок пять минут я заметила, как в дверь входит Коринна. На ней были ситцевая блузка, твидовая юбка до колен и черные мотоциклетные ботинки. Направляясь к ней, я споткнулась, выпалив:

– Я так рада, что ты пришла! Я уже напилась!

Порываясь обнять коллегу, я случайно наклонила свой бокал с вином, и немного вина пролилось на пол. Схватив мою салфетку, Коринна наклонилась, чтобы стереть пятно. Тут я и заметила, что она носит чулки с подвязками.

– Ух ты, – сказала я. – Подвязки.

– Я всегда ношу чулки с подвязками, – сказала Коринна. – Они меньше давят, чем колготки.

– А я ношу поддерживающие форму колготки, – сообщила я, приподняв юбку, чтобы показать ей.

Она рассмеялась.

– Не стоит носить утягивающие колготки с таким коротким платьем. Стяжка видна из-под края платья. Как-то неопрятно выглядит.

Эта милашка говорила дело.

Через несколько минут толпа двинулась к подиуму, и скабрезный писатель принялся читать свое произведение. Я представила себя проницательным, энергичным обозревателем, пишущим о городских литераторах, но монотонный голос чтеца едва меня не усыпил.

– Давай сбежим, – шепнула Коринна.

– Давай, – прошептала я в ответ.

Итак, моя очередная колонка не будет посвящена вечеринке. Зато это будет живой портрет волевой, но разочарованной писательницы, пытающейся преуспеть в этом отвратительном, полном предрассудков мире.

Мы вышли на улицу, и я взяла Коринну под руку. Когда мы добрались до улицы Принс, она сказала:

– Заглянем в магазин «Дж. Крю»? Хочу посмотреть одежду.

Сняв со стойки несколько пиджаков и свитеров, она протянула их мне, объясняя, какие из них особенно бы мне пошли. Когда Коринна держала в руках черный кашемировый свитер, я заметила, что у нее красивые ногти. Длинные, отполированные, покрытые лаком.

– Твои руки когда-нибудь снимали для журналов? – спросила я.

– Угу, – сказала она, – было дело, еще в средней школе, но потом у меня начались проблемы с кутикулой и пришлось отказаться.

– Как думаешь, а я подошла бы? – спросила я, протягивая ей руку.

– Нет, – сказала Коринна, осмотрев мою кисть и скривив губы. – У тебя неопрятные розовые руки.

– Что-что?

– Грязные ногти, похожие на обрубки. И слишком розовые.

Повернувшись ко мне спиной, она направилась к следующей стойке с одеждой.

Пыталась ли Коринна выяснить, к какой команде я принадлежу? Или косвенным образом делала мне гнусное предложение? Или она просто одна из тех сверхискушенных гетеросексуальных девиц, которым ничего не стоит разбрасываться словами вроде «голубой» и «розовый»?

Выйдя из магазина, мы направились в кафе на Грин-стрит. Коринна купила два каппучино, и мы сели за столик в глубине зала. Мы судачили о Тернере и Дженсене, о консервативной политике газеты и о нижнем белье.

– А вот интересно, – спросила я, – покупая чулки, ты подбираешь к ним и подходящие трусики? Или для тебя это не важно?

– Я редко ношу трусики.

Ничего себе!

– А сегодня они на тебе есть?

– Нет.

И Коринна похотливо улыбнулась. Похоже было, что она со мной флиртует. По натуре я – жуткая эгоистка, зачем отказываться от того, что само идет в руки? И я знала, что Джейк не станет возражать, если я скажу ему, что связалась с цыпочкой, потому что парни обычно ничего не имеют против того, чтобы их подружки изменяли им с девчонками. Чаще всего парней даже интересуют подробности.

Я еще не успела сообразить, что делать, как Коринна поднялась со словами:

– Мне пора домой. Надо закончить тот рассказ про ягодицы.

На прощание, чмокнув меня в щеку, она вышла за дверь. Невероятно! Эта девка еще и дразнит меня всю дорогу!

Возвращаясь домой в такси, я придумала способ завлечь Коринну, не спрашивая на то ее согласия. Если я напишу колонку о том, как мы с ней занимаемся сексом, то достигну одновременно трех целей: колонка останется такой же пикантной; я сохраню отношения с Джейком и реализую, хотя бы в вымышленном мире, свои давнишние лесбийские желания. Одно дело – описать на бумаге роман с мужчиной, и совсем другое – с женщиной. Первое может оказаться неубедительным, второе – губительным. Если я притворюсь бисексуалкой, возрастет популярность «Беги, хватай, целуй» среди лесбиянок, девчонок, склонных к бисексуальности, гетеросексуальных мужчин, а возможно, даже и среди геев. Тернер с Дженсеном заглотят наживку целиком. Вот это будет финт так финт: гетеросексуальная потаскушка меняет ориентацию.

Я озаглавила колонку о Коринне «Розовые руки лесбиянки», назвав ее саму «писательницей-мазохисткой». Я придумала историю о том, как после вечеринки в книжном салоне привезла ее к себе домой, где лупила до тех пор, пока сок не полез у нее из всех мест. Я рассчитывала, что это звучит убедительно.

Но возникло одно затруднение. Надо было удостовериться в том, что она не наябедничает Старскому и Хатчу[92] о том, что все это вымысел. Коринна казалась мне достаточно крутой, чтобы этого не сделать, но лучше было на всякий случай ей позвонить. Я сняла трубку.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – начала я.

– Что такое?

– Я написала колонку о том, как мы с тобой занимаемся сексом. Хочу тебя спросить, не будешь ли ты возражать, если я ее напечатаю?

– Ты придумала историю про нашу связь?

– Угу.

Я услышала, как она выдыхает сигаретный дым.

– Забористая?

– Думаю, да.

– А правдоподобная?

– Не знаю. Мне помогало воображение.

– И какой ты мне дала псевдоним?

– «Писательница-мазохистка».

Коринна рассмеялась.

– Валяй.

– Не скажешь Тернеру, что я все придумала?

– Нет.

– Обещаешь? Они ведь сказали мне, что врать нельзя.

– Буду нема как рыба.

Окончив разговор, я позвонила Джейку и поведала о своих намерениях. Он сказал:

– Мне будет не дождаться выхода газеты.

Все у меня было под контролем, и я на пять дней опережала график.

Но на следующий день вышла газета со статьей «Порнуха», и у меня появились новые поводы для беспокойства. Во-первых, отец. Надо было выяснить, обратил ли он внимание на мое предупреждение «Не читайте». В тот день после обеда я двенадцать раз проверяла автоответчик в ожидании сообщения, но к половине пятого так ничего и не было. В конце концов, я сама ему позвонила.

– Не волнуйся, – сказал он. – Я не читал. Ларри Стенли пытался читать мне вслух, но я надел наушники от плейера и увеличил громкость, так что я ничего не слышал.

– Спасибо.

– Но я случайно прочитал первое предложение. Мы с мамой не собираемся учить тебя жить, но скоро с ума сойдем. Непонятно, кому из нас требуется лечение – тебе или нам.

Я представила себе, как папа ерошит волосы рукой.

Я должна была уверить его, что со мной все в порядке. Пусть знает, что я становлюсь взрослой хотя бы в жизни, если уж не на бумаге.

– Вообще-то я сейчас встречаюсь с новым парнем, – сказала я. – И, по правде говоря, счастлива.

– Кто он?

– Это тот парень, с которым я встречалась еще в нашей церкви, в юношеской группе. Джейк Дэтнер.

– Это лучшая новость за последние несколько месяцев! Не могу поверить! Я несказанно рад за те… – Голос отца прервался. Ему пришлось остановиться и сделать несколько глубоких вдохов. Мой папа плачет буквально над всем. Сентиментальные байки, которые передают по Национальному радио, рекламные ролики телеканала «Холл-марк», глупейшие фильмы. – Так что я хотел сказать, – продолжил он, откашлявшись, – я просто… счастлив.

Тем не менее, войдя после работы в бар «Барбарелла» и увидев сидящего за стойкой Джейка, я засомневалась, долго ли мы еще останемся вместе. Уголки его рта были опущены, и перед ним стояли два пустых стакана. Не успела я поудобнее пристроить свои пухлые ягодицы на высокий табурет, как он произнес:

– Твоя колонка и вправду меня огорчает.

– А я думала, ты примирился с моими ошибками, – сказала я.

– Так и есть, – откликнулся Джейк. – Только я не знал, что их у тебя так много.

Вы можете удивиться и подумать, что парень, встречающийся с обозревательницей, ведущей колонку о сексе, должен был сообразить, что она набралась кой-какого опыта. Но у Джейка были «серьезные намерения», поэтому он отчаянно цеплялся за два главных мифа, выдуманных подобного сорта парнями: 1) его подружка – невинный цветочек, и он пробуждает в ней сексуальность; и 2) он – главный игрок в паре. Если парень хотя бы на одно мгновение почувствует, что сексуальность его подружки уже разбужена другими или что игрой заправляет девушка, он начинает беситься. Вот почему, когда девчонка спрашивает парня, сколько у того было подружек, он с гордой улыбкой назовет реальную цифру; а когда парень спрашивает о том же девушку, она сначала оценит его уровень терпимости, а потом соответственно уменьшит число.

– Джейк, – начала я, – ты меня боишься?

– Похоже на то, – ответил он.

– Что мне сделать, чтобы ты боялся меньше?

– Ты проверялась?

Он явно не пытался смягчить свои слова.

– Да.

– После того как тот мужик в порнокабинке кончил тебе в рот?

– Он не кончал мне в рот. Эту часть я сочинила.

– Зачем?

– Чтобы приукрасить историю.

– А ты вообще ходила в «Мир кино»?

– Ходила.

– И вы занимались там сексом?

– Угу, но предохранялись, и он, во всяком случае, не кончил, потому что нас на середине прервал служитель, и нам пришлось уйти.

– О-о! – Джейк на мгновение умолк, а потом со вздохом произнес: – Меня беспокоят не только анализы.

– А что еще?

– У меня ощущение, что я никогда не смогу стать для тебя тем самым мужчиной.

– Сможешь. Ты уже им стал!

– Но почему?

– Что почему? – тупо повторила я.

– Что ты во мне нашла?

– Ты такой… славный.

Джейк поморщился.

– Прямо какое-то роковое клеймо.

– В каком смысле?

– Никого из моих знакомых не называли славным столько девчонок, как меня. Когда девушка говорит такое, она тем самым, возможно, дает понять, что никогда в тебя не влюбится.

– Я не имела в виду ничего обидного. Просто я говорю, что ты хороший, и хочу продолжать с тобой встречаться. Но не хочу, чтобы ты меня боялся.

– Знаю, – сказал он. – Прости меня.

Джейк сжал мою руку и наклонился, чтобы поцеловать, и все опять почти вошло в норму.

Три следующих вечера подряд мы вместе выходили в свет – поужинать, выпить, посмотреть кино. Мне нравились все штрихи нашего романа: одеваться для него, отвечать на его телефонные звонки, обниматься на заднем сиденье такси, засыпать рядом с ним, вместе завтракать в «Осени». Наконец-то осуществлялась моя мечта об «идеальном парне».

Пока не произошла ссора. Как-то в субботу вечером мы обнимались на его кровати, когда он вдруг заскучал. Никогда не знаешь, что делать в таком случае. Ситуация, как правило, тупиковая. Если молчишь, парень нервничает и смущается, а если что-то скажешь, он тоже нервничает и смущается.

– Все в порядке? – спросила я.

– Все прекрасно, – сказал он и, выскочив из постели, натянул трусы и пошел в гостиную.

Я оделась и отправилась за ним. Джейк сидел на диване с сигаретой, подергивая ногой.

– Что происходит? – спросила я.

Джейк вздохнул, нахмурил брови и скорбно на меня посмотрел.

– Я хотел тебе кое-что сказать, но никак не мог выбрать подходящий момент.

– В чем дело?

– Я страдаю раздвоением личности.

– Вот и прекрасно, никогда не любила односторонних людей.

– Ты не поняла, у меня маниакально-депрессивный психоз. Пару дней назад начал принимать паксил. Один из побочных эффектов… вот почему так получилось.

– И давно ты об этом знаешь?

– По сути, всю жизнь, но формально – несколько недель. Когда меня приняли в штат нашей фирмы, то отправили на медицинское обследование. Я стал ходить к психоаналитику, тот сказал, что у меня бывают два состояния, и прописал мне паксил.

– Ты считаешь, тебе это помогает?

– Не уверен. Не нравится мне этот побочный эффект. Подумываю отказаться от лекарства.

– Ты принимаешь еще какие-нибудь другие лекарства, которые могут?..

– Это первое, что я попробовал. Хочу обсудить это с психоаналитиком.

Джейк встал, пошел на кухню и вернулся с бутылкой пива.

– Может, тебе не стоит пить, раз уж принимаешь антидепрессант? – спросила я.

– Не учи меня жить, – огрызнулся он.

– Я просто пытаюсь…

– А ты не пытайся.

Он включил телевизор.

Это было ужасно. Я полагала, что Джейк поможет мне решить проблемы, а не станет очередной. Я пошла в спальню и залезла под одеяло. Он пришел через несколько минут и устроился рядом со мной.

– Извини, что набросился на тебя, – тихо произнес он.

– Ладно уж, – откликнулась я.

– Ариэль… – Джейк опять посмотрел на меня жалобными глазами. – Пожалуйста, не разочаровывайся во мне.

– И не собираюсь, – сказала я.

Но настроение упало, и мы заснули, повернувшись друг к другу спиной.

В понедельник утром был странный звонок от Коринны.

– Нам надо кое-что обсудить, – произнесла она sotto voce.[93]

– В чем дело?

– Сегодня Тернер ведет себя как-то странно.

– В каком смысле?

– Недавно подошел к моему столу и спросил, правда ли то, что написано в «Розовых руках». Я ответила утвердительно, но думаю, шеф мне не поверил. Он сказал: «Ариэль явная гетеросексуалка. Не могу поверить, что она бисексуальна».

– Он так и сказал?

– Угу. Не знаю, как ты будешь выкручиваться, но хотела тебя предупредить.

– Спасибо.

Я повесила трубку и стала в задумчивости грызть карандаш. План созрел у меня довольно быстро.

После работы я отправилась в редакцию «Уик». Коринна сидела за своим столом. Бросив взгляд налево, в сторону кабинета Тернера, я заметила его торчащую над компьютером макушку. Идеальный момент. Я обошла стол Коринны и встала над ее стулом, повернувшись к Тернеру спиной.

– Сейчас мы в поле его зрения? – шепнула я.

– Не совсем, – ответила она. – Сделай шаг влево. – Я шагнула. – О'кей. Теперь нормально.

Я уселась к ней на колени и, глядя на Коринну в упор, переплела свои пальцы с ее. У нее были красивые темные веки и длинные ресницы. Редакторша ухмыльнулась, забавляясь тем, что я нервничаю. Но, набравшись храбрости, я закрыла глаза и ринулась в бой. Невероятно! У нее оказалась потрясающая техника – язык участвовал мало, главное было в губах. Наши груди соприкоснулись в этом объятии, и я ощутила между нами два твердых бугорка. Я не знала, чьи это соски – ее или мои, и это неведение слегка меня возбудило. Коринна положила ладонь на мой затылок. Я притянула ее поближе. Грязная работа, но ведь надо было кому-то ее делать.

Мы продолжали обниматься еще минуты две, а потом я крутанула ее вместе со стулом, украдкой бросив взгляд в сторону кабинета Тернера. Он смотрел прямо на нас, и лицо у него было краснее сосков кормящей матери. Однако! Я поскорее отвернулась, соскочила с коленей Коринны и привела в порядок одежду. Из кабинета вышел Тернер.

– Привет, Билл, – сказала я, поворачиваясь к нему. – Я не знала, что вы, гм, здесь.

– Я тоже, – сказала Коринна, вынимая пудреницу и подкрашивая губы.

– Ну да, здесь, – сказал шеф. – А вам обеим следует проявить чуть больше благоразумия. Здесь люди занимаются работой. Вы ведь не хотите вывести их из равновесия? Это может сказаться на качестве газеты.

Операция удалась.

– Мне очень жаль, Билл, – сокрушенно произнесла я. – Боюсь, я просто увлеклась.

– И я, – сказала Коринна. – Этого больше не повторится.

– Хорошо, – сказал Тернер и, войдя в кабинет, закрыл за собой дверь.

Я подмигнула Коринне, подняв большие пальцы вверх, и мы пошли на улицу чего-нибудь выпить.

В среду около полудня мы с Сарой взяли два экземпляра газеты, и пошли в «Метлайф-билдинг». В разделе «Почта» было всего одно письмо обо мне:

Почему вы не поместите фотографию Ариэль Стейнер, чтобы, увидев ее на улице, можно было убежать?

Если спросят, назовусь Уитхелдом

На этот раз я не расстроилась. Я просто улыбнулась. У меня были враги по всему городу, но, похоже, ни один из них не переставал меня читать. Да разве могла я испугаться мужика, у которого даже не хватило смелости подписаться своим настоящим именем?

Когда я вернулась на работу, на автоответчике меня ожидали четыре отзыва на статью «Розовые руки лесбиянки».

Коринна: «Вся редакция спрашивает, как ты в деле, и я отвечаю, что лучше не бывает.».

Джейк: «Не хочу признаваться, но это меня заводит».

Зак: «Друзья спрашивают: играешь ли ты роль мужика или нет? Правда, папа сказал, у тебя есть бойфренд. Ты что – бисексуалка? Если да, то это круто. Мне просто интересно».

И отец: «Позвони мне, пожалуйста, как можно скорее».

– Я прочитал колонку этой недели только потому, что думал – она о Джейке, – сказал папа, когда я до него дозвонилась. – Но, оказывается, нет. Что происходит?

Пришлось разъяснить ситуацию.

– Это вымысел, – сказала я. – Образ героини взят из жизни, она просто моя приятельница. Мы с ней не… то есть это не…

– О, слава Богу!

Было слышно, как отец глубоко, с облегчением, вздыхает.

Этим вечером я отправилась ночевать к Джейку. Едва я вошла, как он затащил меня прямо в кровать и стал делать мне куннилингус. Думаю, он не шутил, когда сказал, что колонка его завела. Джейк занимался этим минут пять, когда я протянула руку и слегка повернула его голову. Он вдруг вскинул лицо и сердито на меня посмотрел.

– Что ты делаешь? – заорал он.

– Поворачиваю твою голову.

– А тебе не приходило на ум, что это не очень-то романтично?

– А как же ты узнаешь, что именно мне нравится, если я тебе не покажу?

– Одно дело – высказать свои пожелания, и совсем другое – управлять мной, как коп – машинами.

Джейк натянул трусы.

– Ты куда? В гостиную? Как ты обычно делаешь? Смотреть телевизор?

– Я не смотрю телевизор, – сказал он и пошел в гостиную.

Надев трусики и футболку, я отправилась следом за ним. Мы сели на диван.

– Ты перестал принимать паксил? – спросила я.

– Да, – ответил он. – Вчера.

– Ты уверен, что делаешь правильно?

– Оставь меня в покое, – сказал Джейк. Исчерпывающий ответ на мой вопрос.

Он открыл лежащий на кофейном столике пакет с марихуаной и принялся сворачивать сигарету. Когда Джейк прикуривал, упавший с ее кончика пепел обжег мне бедро.

– Ой! – вскрикнула я. – Ты это нарочно?

– Нет, – сказал он. – Случайно. Извини.

– Ты так плохо со мной обращаешься, а мы встречаемся всего около недели. У большинства парней такой кризис наступает через несколько месяцев.

– Нормально я с тобой обращаюсь.

– Вовсе нет. Лучше уж вернись к лекарствам.

– Неужели тебе совсем наплевать на мою болезнь?

– Она сводит меня с ума!

– Господи Иисусе! Мы ругаемся, как парочка престарелых супругов.

– Ты хоть понимаешь, что подобные заявления не улучшают мое настроение?

– А нечего было руководить мной в постели.

В моем любимом фильме Джона Хью «Милашка в розовом» это был бы момент, когда Молли Рингуолд (я) отчитывает Эндрю Маккарти (Джейка) и в гневе покидает его квартиру, поняв наконец, что у них (у нас) нет будущего. В момент неожиданного душевного просветления импульсивный Эндрю (Джейк) оказался бы настолько ошеломлен злобой Молли (моей), что помчался бы вслед за мной по улице, со страстью схватил бы меня за руку и произнес заключительную реплику Эндрю: «Я в тебя верил. Я всегда в тебя верил. Я не верил лишь в себя». Потом Джейк нагнется, чтобы меня поцеловать, и глаза его потеплеют, как у Эндрю, и мы замрем в потрясающем душистом поцелуе под теплым голубым дождем, а вдали будет греметь песня «Если ты уйдешь».

Но я понимала, что моя жизнь – не кино. Я представила себе, как ухожу от Джейка и снова провожу ночи в одиночестве. Моя победа могла обернуться поражением, не прибавив мне независимости и силы, но сделав меня еще более одинокой, чем раньше.

Мы сидели в молчании уже несколько минут, а потом Джейк положил руку мне на колено. Мне хотелось прекратить ссору. Мне хотелось снова ему нравиться.

Я положила ладонь Джейку на бедро, и он меня поцеловал. Я завелась с пол-оборота, как это всегда бывает при ссорах, и скоро уже лежала на нем.

– Принести презерватив? – спросил он.

Мы еще не прошли всего пути, и у меня было ощущение, что не стоит торопиться, но я тем не менее кивнула. Джейк пошел в комнату и, вернувшись с резинкой, лег на меня, молча покачался вверх-вниз несколько минут, а потом кончил. Завязав узлом презерватив, он положил его на стол рядом с пакетом марихуаны, сел в постели и зажег сигарету.

Я пошла в ванную, пустила воду, уселась на край унитаза и заплакала. Я не хотела плакать. Так бывает, когда встречаешься с придурком, а Джейк вовсе не был придурком. Просто он нервничал. Мне надо было проявить сочувствие. Связь подразумевает компромисс. Надо было хорошенько поразмыслить. Оторвав кусок туалетной бумаги, я вытерла лицо и вернулась в гостиную.

Все следующие несколько дней мы ссорились при каждой встрече. Джейк набрасывался на меня по пустякам, я в ответ огрызалась, а секунду спустя он обнимал меня со словами: «Не хочу тебя терять» или «Не сердись на меня, пожалуйста», и я поневоле его прощала.

Я понимала, что несчастлива, но боялась огорчить отца нашим разрывом. Я хотела дать ему понять, что приемлю моногамию. Я хотела дать ему понять, что, несмотря на свои предыдущие ошибки, смогу научиться искусству строить серьезные взаимоотношения.

Но отец не был единственной причиной моей боязни освободиться от Джейка. Я находилась во власти необъятного, затаившегося в глубине души страха, что в случае разрыва с Джейком никто больше не захочет стать моим любовником. Я опять вернусь к мануальным упражнениям с придурками и стану об этом писать, пока наконец не умру – скандально известная, но одинокая потаскушка. Джейк отличался придирчивостью и непостоянством. С ним было трудно ладить, но он, по крайней мере, был ко мне привязан. Для меня гораздо важнее было вообще иметь друга, чем иметь хорошего друга.

Пожалуй, единственным плюсом этих мучительных отношений было то, что они могли бы стать основой потрясающих статей. Но я сильно опасалась просить Джейка пересмотреть свой запрет, так как думала, что он может меня из-за этого бросить.

В результате на той неделе, вместо того чтобы рассказать об удручающей гетеросексуальной связи из реальной жизни, я написала о вымышленной лесбийской. А на следующей неделе я все-таки опубликовала колонку об оральном сексе.

Подпевалы лесбиянок прислали в газету несколько подстрекательских писем:

Итак, Ариэль Стейнер трахает как женщин, так и мужчин («Розовые руки лесбиянки», № 12/4). А также детей? Сельдерей? Мебель? С нетерпением жду выхода колонки, где будет описано, как журналистку трахает ее чихуахуа.[94]

Говард Кессел, Верхний Ист-Сайд

И почему вдруг тебе понадобился куннилингус, Ариэль («Голубая ленточка», № 12/11)? Я думал, ты гетеросексуальна. Может, стоит переименовать твою колонку в «Беги, ныряй, целуй»?

Олеин Симмонс, Канарси

Я получила бы гораздо больше удовольствия от этих поношений, будь они реакцией на реальные события. Но моя колонка постепенно становилась настолько далекой от жизни, что я даже засомневалась: стоит ли идти на такие жертвы, чтобы ублажить парня, который не очень-то старается ублажить меня?

В то воскресенье, когда я написала колонку об оральном сексе («На пути к успеху вам поможет головка»), мы встретились с Сарой за ужином в кафе «Орлин» на улице Сент-Марк. Мне не хотелось говорить о Джейке, так что, едва мы уселись, я спросила:

– Как у тебя с Джоном?

(Несколько недель тому назад она порвала с Китом и тут же вернулась к Джону.)

– Сама не пойму, – ответила подруга. – В наших отношениях всегда большое значение имели извращенные сексуальные игры, но сейчас даже мы сами теряем контроль над ситуацией.

– Что ты имеешь в виду?

– Два дня тому назад мы ходили вечером в кино, а потом пошли к Джону и занимались каким-то безумным сексом: он меня душил, я пинала его ногами, а потом мы оба кончили. Я ушла от него в невероятно приподнятом настроении, но он с тех пор не ответил ни на один мой звонок.

Обычно, слушая рассказы Сары о ее проблемах с приятелями, я старалась не навязывать ей свое мнение, поскольку сама терпеть не могу, когда подружка, выслушав про моего очередного парня, заявляет: «Он – подонок. Уходи от него». Как будто это поможет. Как будто все дело в том, что я сама не знаю, какой он подонок. На самом деле проблема заключается в том, что я все прекрасно знаю, но не понимаю, каким образом этот факт может заставить меня отказаться от встреч с ним. Когда подруга заявляет тебе, что ты занимаешься саморазрушением, это достает, даже если ты понимаешь ее правоту.

Но, услышав о том, как разворачиваются у Сары отношения с Джоном, я не на шутку встревожилась.

– Зачем ты встречаешься с ним, если он так ужасно с тобой обращается? – спросила я.

– Потому что он – придурок, которого я, похоже, люблю.

– Почему бы тебе не найти другого придурка, который не стал бы тебя душить?

– Потому что я люблю этого. К чему задавать глупые вопросы? – Подошел официант и принял у нас заказ. Я заказала салат и семгу с имбирным элем, а Сара – кофе. В душе я понадеялась, что с питанием у нее, по крайней мере, проблем нет. – Не думай, – сказала подруга, – мои дела не так уж плохи. Впервые за много дней Джон занялся со мной оральным сексом.

– Если ты радуешься тому, что Джон наконец-то решил заняться с тобой оральным сексом, то, по-моему, как раз таки назревает проблемка!

Подавшись вперед, Сара прошипела:

– А тебе не кажется, что у тебя самой полно проблем?

– Конечно. Просто хочу сказать, что твои посерьезней.

– Я, во всяком случае, получаю удовольствие от драм, игры ума и страданий. Я – прирожденная мазохистка. А ты только ей притворяешься, и это намного хуже.

Мы в упор смотрели друг на друга. Сара закурила.

– Может, стоит взглянуть на вещи более оптимистично, – сказала я. – Нам еще, в общем-то, повезло с парнями, бывает гораздо хуже. Ты когда-нибудь слыхала об иерархии благотворительности Маймонида?[95]

– Конечно. Мы ее изучали в еврейской школе.

– Ну, так помнишь, как он классифицирует различные уровни благотворительности? Двустороннее анонимное пожертвование более благородно, чем одностороннее анонимное, а одностороннее анонимное превосходит неанонимное.

– Угу.

– Может, нам попытаться разработать лесенку саморазрушающего поведения? Нижняя ступень – это когда ты увлечена парнем нееврейского происхождения, который оскорбляет тебя словами и действиями, много пьет и принимает наркотики, а также не хочет тебя видеть. Ступенькой выше – парень нееврей, который оскорбляет тебя только на словах, злоупотребляет алкоголем и наркотиками и не хочет тебя видеть.

– И на самом верху окажется еврей, изредка оскорбляющий тебя на словах, умеренно выпивающий и звонящий тебе от случая к случаю.

– Точно.

– Это мне кое о чем напомнило, – сказала Сара, вставая из-за стола.

– Ты куда?

– Проверить автоответчик.

– А Джон знает, насколько часто ты проверяешь автоответчик, ожидая от него звонка?

– Я ему этого не говорю. Может быть, нам разработать другую лесенку саморазрушающего поведения? Первая ступенька: это когда ты, как одержимая, названиваешь на его автоответчик, а ступенька выше – ты, как ненормальная, звонишь на свой автоответчик. Звонить на свой автоответчик не так плохо, как на его, потому что это частное дело маньячки. И твой партнер об этом не узнает.

Подойдя телефону, Сара набрала личный код защиты, полюбовалась на свое отражение в металле, выковыряла что-то из зубов и вернулась к столу.

– Джон хочет, чтобы я приехала к нему, – сказала она.

– Неужели ты пойдешь?

– А что?

– Послушай, если по какой-то причине по дороге к нему домой у тебя произойдет кризис сознания и ты вдруг поймешь, что хочешь из этого выпутаться, можешь вернуться: я посижу здесь еще около часа.

– Я не вернусь, – сказала Сара.

– Я так и думала, но решила на всякий случай предложить.

Она надела пальто, положила на стол деньги и направилась к двери.

– Если он слишком сильно придушит тебя, – бросила я ей вслед, – пинай его в яйца.

– Я сама прошу его душить меня, – сказала подруга, оборачиваясь. – Тогда острее чувствуешь оргазмы.

– Так и умереть недолго. Именно это произошло с одним мужиком из британского парламента.

– Можно сломать шею, пытаясь съесть собственную киску, – завопила Сара, – но это никогда меня не останавливало! – На нее стали оглядываться сидящие за столиками люди. – Я – независимая женщина! – кричала она. – Хозяйка своей судьбы! Услышьте мой вопль!

Почему-то от интонации последней фразы у меня перехватило дыхание. Я смотрела, как Сара выходит за дверь. И говорила себе, что нет причин для волнения, потому что, в конце концов, мою подругу спасет инстинкт самосохранения, как это было до сих пор. Но я спрашивала себя: сколько раз девушка может подвергаться испытаниям, не причинив себе вреда? И я имела в виду не только Сару.

Мне было бы проще выйти из депрессии, если бы не приближался Новый год. Я с трудом переносила канун этого злосчастного праздника с тех пор, как впервые увидела в девятом классе «Когда Гарри встретил Салли…». Глядя на то, как Билли Кристал бегает по городу в поисках Мег Райан, чтобы поцеловать ее под омелой, я уносилась в своих праздничных романтических мечтах в самое поднебесье. С тех пор каждый декабрь я молила Бога о том, чтобы встреча с молодым Билли, который будет носиться по улицам в поисках моих губ, произошла не позже тридцать первого числа. Но почему-то под Новый год я всегда оказываюсь одна: сижу перед телевизором в карнавальной шляпе, смотрю бейсбольный матч и хлюпаю носом. Я знала, что с Джейком придется порвать, но мне так хотелось романтичных праздников: мы с ним заранее договорились пойти в ресторан поужинать, взять напрокат кассету с фильмом «Когда Гарри встретил Салли…» и пораньше лечь спать.

Но хотя я бываю поверхностной, я не слишком люблю откладывать намеченное. Потому, придя домой, я позвонила Джейку и предложила ему встретиться в баре, где мы впервые натолкнулись друг на друга.

Мы немного поболтали, а потом я выпалила:

– Я тут много размышляла в последнее время.

– О чем? – спросил Джейк.

– Просто… я не совсем уверена в некоторых вещах. Думаю, неплохо было бы нам немного отдохнуть друг от друга.

– К чему ты клонишь? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.

Парню нелегко все это давалось.

– К тому, что, может быть, нам не следует так часто встречаться.

– Ты собираешься со мной порвать?

– Не знаю.

– Вопрос ведь простой.

– Думаю, да, – сказала я со вздохом. – Но дело не в тебе. Дело во мне.

Джейк едко рассмеялся.

– Я не лгу! – закричала я. – Это правда! Ты заслуживаешь женщины, которая бы тебя любила. А я и сама не знаю, та ли я женщина. Но я не хочу, чтобы ты меня возненавидел! – Я заплакала, что само по себе уже смехотворно, поскольку я его бросала, а не наоборот. Ведь когда плачет инициатор разрыва, это всегда выглядит лицемерно. – Прости, – сказала я, положила на стойку бара деньги за пиво, поцеловала Джейка в щеку и ушла.

7

На обратном пути я купила пачку «Кэмэла» с фильтром. Придя домой, я поставила песню «Это не я, детка» и курила перед открытым окном. Я пыталась добиться того, чтобы мужская твердость Боба Дилана и его изоляционистские наклонности проникли в меня через осмос, пока я слушаю слова песни:

Отойди от моего окна, Трогай на своей скорости, Я не тот, кого ты хочешь, детка, Я не тот, кто тебе нужен.

Однако в середине второго куплета я слишком сильно вдохнула дым, закашлялась и погасила сигарету.

Я выключила музыку, закрыла окно и уставилась на телефон. Рано или поздно придется рассказать родителям про Джейка, и я не видела причин это откладывать. Лучше уж огорчить их сейчас, чем оставить им надежду на наши серьезные отношения.

Сняла трубку мама.

– Что нового? – спросила она.

– Я рассталась с Джейком.

– Почему? – послышался голос отца.

Они всегда так делают – оба снимают трубку, а я думаю, что говорю с одним из них.

– Потому что ничего путного из этого не вышло. Сначала мы прекрасно ладили, но потом стали без конца ссориться, и я поняла, что без него мне будет лучше, чем с ним. К тому же Джейк страдает маниакально-депрессивным психозом.

Я ждала, что отец набросится на меня с упреками, но первой заговорила мама:

– Похоже, ты тщательно обдумала свое решение.

– Что?

– Она права, – сказал пала. – Не имеет большого смысла оставаться с человеком, который не может сделать тебя счастливым.

– Ты хочешь сказать, что не расстроена?

– Нет.

– До чего же ты независимая личность, – сказала мама. – Ни за что не останешься с человеком, если он тебя не устраивает. Многие девушки остались бы, но только не ты.

Я чуть не сказала маме, что в девяти случаях из десяти, когда ситуация развивалась не так, как мне нравилось, это лишь подстегивало меня остаться, но не хотелось ее огорчать, поэтому я произнесла лишь:

– Спасибо.

На следующий день за ленчем Сара спросила меня, не хочу ли я пойти петь с ней на улицах. Дело в том, что у них с Джоном предыдущей ночью вышла ужасная ссора, и она решила, что исполнение музыки на публике поможет ей прийти в себя. Мои музыкальные способности можно назвать в лучшем случае средними, но я подумала, что надо поддержать подругу, так что после работы заехала домой, взяла кларнет и поехала к ней, на остановку у Четвертой Западной улицы.

Двигаясь от платформы к южному коридору, я услыхала неспешные, скорбные звуки аккордеона.

До сих пор Сара ни разу не играла при мне, и я подозревала, что она играет не слишком хорошо. Ее музыка звучала несколько нестройно и тоскливо, но пела она чистым высоким голосом – это была баллада о любимом, которого теряешь. Дойдя до входа в коридор, я увидела подругу: она сидела на табурете с аккордеоном на коленях, а открытый футляр с мелочью лежал перед ней. Два подростка, деловая женщина, какой-то бродяга и рабочий-путеец смотрели на нее с разными выражениями лиц – от восторга до отвращения. Сара кончила петь, и женщина зааплодировала, но больше никто ее не поддержал.

– Как дела? – спросила я, становясь с подругой рядом и открывая футляр с кларнетом.

– Неплохо, – сказала она. – Успела собрать около двух долларов.

– А сколько времени ты здесь сидишь?

– Час.

Я смочила мундштук инструмента и прикрепила его к кларнету. Сара дала сигнал начать песню Клезмера «Свадебный танец». Мелодия оказалась невероятно быстрой и сложной. Я училась играть на кларнете только до шестого класса и не изучала музыкальную теорию, но в тот момент изо всех сил старалась не отстать от подруги, так что целых три из каждых четырех нот звучали согласно с ее мелодией.

В середине песни мимо нас бодро прошел очень деловой яппи и бросил в сторону футляра монету в двадцать пять центов, но та упала на пол, примерно в футе от бродяги. Глаза мужика загорелись, когда он ее увидел. И вот он стал медленно вытягивать носок ноги, как балетный танцор, пока не наступил большим пальцем на монету, а затем потащил ее к себе со скоростью примерно дюйм в минуту. Хотя бродяга делал вид, что поглощен музыкой, движения его были настолько нарочитыми, что он, казалось, хочет привлечь внимание к своей проделке. Подтянув ступню к себе, он так же демонстративно наклонился, поднял монету и положил себе в карман. Потом постоял около нас еще несколько минут, после чего медленно, вразвалочку пошел по платформе.

Мы с Сарой посмеялись и продолжали играть. Мы играли два часа, исполнив еще некоторые из ее песен и вдобавок «Изумительное благоволение», «Хатикву» и песню Тома Уэйтса «Пьяный рояль». Мы решили закончить наше выступление старым религиозным гимном «Поезд повезет меня домой», которому научил ее Эван. Я аккомпанировала и подтягивала с Сарой припев, который состоял из повторяющейся восемь раз подряд фразы: «Я еду домой». И хотя я знала, что это об Иисусе, у меня не было ощущения, что я богохульствую. Мелодия оказалась простой и нежной, и чем больше я пела, тем больше она меня успокаивала. Наши голоса заполняли туннель, и Сара была такой красивой, когда играла. Впервые за долгое время я не чувствовала себя одинокой.

Окончив песню, мы сосчитали нашу выручку. Тридцать четыре доллара за три часа – по семнадцать долларов каждой. Это превышало минимальную зарплату. Мы разбогатели! Уложив инструменты в футляры, мы вышли на улицу. На противоположной стороне мы заметили продуктовый магазин и, хотя на улице было чуть больше нуля, решили купить на заработанные деньги мороженое. Мы ели его у окна, наблюдая за проходящими мимо покупателями, а потом пошел снег.

На следующий вечер, во вторник, в «Сити Уик» должна была состояться рождественская вечеринка. Собирались прийти все обозреватели, и я не знала, стоит ли мне одеться так, как меня изображали на газетных иллюстрациях. Открыв шкаф, я стала быстро перебирать свои наряды. Сначала примерила синтетическую блузку в сине-белую полоску с воротником-бабочкой и коричневую мини-юбку в рубчик, но это выглядело чересчур вызывающе. Потом примерила белое цветастое платье от Ника Фенснера с красными сапогами, но решила, что в нем слишком толстая. Я даже на секунду подумала о прикиде медсестры, но отказалась от него, как от довольно откровенного. И тут я приметила нечто лавандового цвета в дальнем правом углу. Это было платье из тонкого бархата, купленное мною в бутике в Провиденсе. Я накинула его на себя. Оно оказалось мне немного велико (покупая его, я весила около 130 фунтов), но не настолько, чтобы не были заметны мои достоинства.

Вечеринка в редакции «Уик» намечалась с семи до одиннадцати. Я нарочно пришла к восьми, чтобы показаться крутой, но там присутствовало всего около десяти человек, поэтому я пошла в туалет и села на край унитаза, чтобы хоть как-то убить время. Выйдя из кабинки, я увидела Коринну, подкрашивающую губы перед зеркалом.

– Привет, моя крошка, – сказала она, целуя меня в щеку. – Как дела?

Я взглянула на пол под кабинками, чтобы убедиться в том, что мы одни.

– Я бросаю тебя через неделю.

– Слава Богу. Так или иначе, я сама собиралась вскоре порвать с тобой. Ты становишься чересчур требовательной.

– Благодарю.

– Не стоит благодарности.

– Не сделаешь мне одолжение? Давай будем вместе сегодня вечером, словно мы все еще встречаемся. Ради Дженсена и Тернера. Будь моей подставной любовницей.

– А настоящая тебе уже надоела? – спросила она с ухмылкой.

– Точно.

Коринна взяла меня за руку, и мы отважно ринулись в помещение редакции. Она подвела меня к бледному стройному мужчине лет тридцати с небольшим в фетровой шляпе.

– Ариэль, это Дейв Надик, – сказала она.

Самоубийца! Я ожидала увидеть грубого, потрепанного жизнью мужика, но передо мной стоял человек, кажущийся ранимым и уязвимым. У него были упругая гладкая бледная кожа и широко расставленные глаза. Я пожала Надику руку, и он, наклонившись вперед, зажал мою руку в обеих ладонях и произнес:

– Рад встрече. – Просто удивительно, до чего обходительный мужчина!

Коринна потянула меня за руку и повела через комнату к бару, где очкастый мужчина в пиджаке и галстуке болтал с низеньким мужиком с осветленными волосами.

– Лен Хайман и Стю Пфефер, – представила их Коринна.

Провинциальный папаша и панк-рокер. Я пожала обоим руки и назвала себя.

– Ты совсем не похожа на свою карикатуру, – заметил Хайман.

– Вы тоже, – сказала я.

Иллюстратор изобразил Хаймана как противного зануду, но в жизни он оказался симпатичным.

И был гораздо моложе, чем я ожидала, с копной густых волос и кроткими глазами.

Стю Пфефер указал на стоящую рядом с собой высокую элегантную женщину.

– Познакомься, Ариэль, это моя жена Линда.

– Вы… женаты?

– Я стараюсь этого не афишировать, – тихо произнес журналист. – Это вредит моему имиджу. – Я понимающе кивнула.

К нам подошла девушка моего возраста со стрижкой под Бетти Пейдж и большими торчащими сиськами. Она обняла Коринну.

– Это Дана Спэк, – сказала Коринна.

– Приятно наконец-то познакомиться с тобой лично, – сказала Дана.

Это та, что проверяет факты. Та, что быстро кончает. Я бы не стала возражать, если бы эта милашка показала мне несколько трюков для достижения оргазма. Но не успела я и рта раскрыть, как Дана уже помахала кому-то в другом конце комнаты и потащила с собой Коринну.

Я намеревалась направиться прямо к столу с угощениями, но на полпути меня перехватил Дженсен, чтобы представить какой-то худощавой брюнетке.

– Ариэль, – сказал он. – Я бы хотел познакомить тебя с твоим иллюстратором, Тессой Толнер.

Невероятно! Она была настоящей живой копией моей карикатуры – коротко остриженные волосы, родинка над верхней губой, стройное тело, маленькие торчащие груди. Я вдруг поняла, кого эта цыпочка всегда рисовала: себя саму.

– Надеюсь, тебе нравятся мои рисунки? – сказала Тесса.

Разве я могла ей сказать, что они едва не свели моих родителей раньше времени в могилу?

– Разумеется, – сказала я. – Ты делаешь потрясающие рисунки!

И заспешила в сторону еды.

В тот момент, когда я поглощала самосу,[96] ко мне бочком подошел высокий мужик лет тридцати с каштановыми волосами.

– И как оно? – спросил он.

– Недурно, – сказала я.

Незнакомец потянулся за самосой.

– Как вас зовут?

– Ариэль Стейнер. – Мне показалось, что он немного покраснел. – А вас?

– Фред Садовски.

Это имя я явно где-то слышала, но, хоть убей, не могла вспомнить, где именно.

– Очень знакомая фамилия, – сказала я. – Вы раньше писали что-нибудь для газеты?

– В известном смысле, – промямлил он.

– Что вы имеете в виду?

– Я послал в «Почту» несколько писем.

Теперь я знала, кто этот мужик – тот самый придурок, который написал, что я жертва плохого воспитания!

– Как же, помню! В одном из них вы написали про меня такое! – завопила я. – Это страшно унизило моего отца!

– Подразумевалось, что письмо написано с юмором.

– Вы серьезно? Да ваше письмо просто ужасное! Не понимаю, зачем вас пригласили на вечеринку. Что, неужели приглашение получил каждый психопат, написавший нам однажды пасквиль?

– Нет. Меня пригласили, потому что в следующем номере меня напечатают.

– Что?

– За прошедшие несколько месяцев я прислал около двадцати писем, и на прошлой неделе мне позвонил Тернер и предложил написать для них рассказ. Вот я и послал рассказ о своей первой колоноскопии, кстати, анонс поместят на обложку.

И тут к нам подошли Тернер с каким-то худым мужиком лет тридцати. Высокий, с белокурыми волосами, светлыми ресницами и бровями и кривым носом. На голове – черная шерстяная шапочка.

– Ариэль, – сказал Тернер, – это Адам Линн, друг Надика. Хотел с тобой познакомиться.

Фред Садовски незаметно исчез.

– Просто хотел сказать, до чего мне нравится ваше творчество, – сказал Адам, пожимая мне руку. – Все смотрел по сторонам, пытаясь угадать, кто из женщин Ариэль Стейнер, и когда Билл показал мне вас, я очень удивился.

– Почему?

– Не знаю. Наверное, потому что не ожидал увидеть такую привлекательную девушку. – Тернер с ухмылкой ретировался. – Я представлял себе Ариэль Стейнер злой и бессердечной с виду, этакой разбитной тусовщицей, а вы кажетесь… такой наивной.

– Какой-то двусмысленный комплимент, если это вообще комплимент.

– Я не хотел показаться двусмысленным. Просто считаю вас… хорошенькой.

Мне он тоже показался хорошеньким. Особенно с его огромным кривым шнобелем.

– У вас что, сломан нос?

– Да.

– И как это произошло?

– Подрался.

– Из-за женщины?

Адам кивнул. Это возбудило мое любопытство. Мне не хотелось торопить события, но передо мной стоял парень, у которого хватило пыла ввязаться в драку из-за женщины. Помимо своей воли я начала заводиться.

– А что случилось?

– Как-то в одном римском баре я флиртовал с женщиной. К нам подошел какой-то парень и пытался с ней заговорить. Я бросился на него, и он ударил меня по носу.

– Ух, ты! – молвила я. – А что вы делали в Риме?

– Я был в командировке, собирал материалы для своего первого романа.

– О чем он был?

– О молодом парне, живущем в Риме и достигшем совершеннолетия.

– Вы написали что-то еще?

– Я сейчас работаю над очередным – о мужчине и женщине, которые расстаются, а потом сходят с ума. А вы занимались только журналистикой?

– Нет, я начинала как актриса, но когда получила колонку, все встало на свои места, потому что у меня в голове все время прокручивается фильм о моей жизни, и колонка стала лишь средством показать его.

– Я понимаю вашу мысль. У меня в голове тоже постоянно идет один из таких фильмов. И когда со мной происходит что-то действительно трагическое, я смотрю на ситуацию извне и тогда не ощущаю трагизма.

– В точности мой случай! – завопила я.

У меня возникло то ни с чем не сравнимое чувство, когда другой человек понимает тебя с полуслова, когда можно пропустить этап узнавания друг друга и сразу перейти к выражению взаимного восторга по разным поводам.

Но тут Адам надел пальто и сказал:

– Мне пора уходить. Хочу встретиться с друзьями. Приятно было с вами поговорить.

– Мне тоже, – ответила я.

Вот и все. Он сейчас уйдет, и мы никогда больше не увидимся.

Но парень все не уходил, а продолжал стоять, разглядывая свои ступни, а потом сказал:

– Я вот что хотел… не могли бы вы дать мне свой телефон? Можно куда-нибудь сходить. Выпить кофе.

Я от радости закрыла лицо ладонями, но он принял мой жест за выражение досады и сказал:

– Я знаю, о чем вы думаете. Весь город хочет оторвать от вас кусочек.

– Угу, – сказала я, – и каждый при этом обязательно говорит эту фразу, прежде чем попросить своей доли.

– Я все понимаю. И чувствую себя идиотом.

– А зря. Я хочу, чтобы вы мне позвонили.

– Правда?

– Ага.

Адам улыбнулся, записал мой телефон и ушел. Комната закачалась у меня перед глазами, а я совсем не была пьяной.

Тридцатого декабря Адам заехал за мной на машине, и мы отправились в кафе, находящееся в Уильямсберге, районе, где он жил. Я никогда раньше не встречалась с парнем, у которого есть своя машина. Правда, автомобиль был так себе – видавший виды «седан» семидесятых годов выпуска. Он скорей подошел бы пожилому женатику, чем молодому писателю-романисту, но от этого свидание становилось еще более романтичным, и мне это нравилось.

В кафе Адам заказал кофе, а я – чай и яблочный пирог. Мы сели за столик у окна, и тут я занервничала. А когда я нервничаю, то делаюсь вредной.

– А под шапкой ты лысый? – спросила я.

Застенчиво улыбнувшись, он снял шапочку. Череп его действительно оказался голым, но, правда, бритым. Я ничего не имела против. Бритая голова выглядит круче, чем наполовину лысая. Но вместо того чтобы сказать ему об этом, я заметила:

– Ты похож на Носферату.

– В каком смысле? – удивился он.

– У тебя нос и голова такие же остроконечные. Ну не важно, а сколько тебе лет?

– А как по-твоему?

– На вид тебе можно дать от тридцати до пятидесяти.

– Мне тридцать два, – сказал он. – Большое спасибо.

– Не за что, – откликнулась я.

– А тебе сколько лет?

– Двадцать два.

– Что это за имя такое – Ариэль?

– Древнееврейское. Означает «лев Господа». Это одно из названий Иерусалима.

– Верно, – сказал Адам. – Я и забыл. Мы учили это в народной школе «Хедер».

– Ты сказал «Хедер»? – дрожащим голосом переспросила я.

– Да. Отец заставлял меня ходить в ортодоксальную еврейскую школу.

Мои трусики едва не соскользнули до колен.

– Откуда родом твоя семья? – спросила я.

– Со стороны матери мы – русские, а по отцу поляки. Фамилия «Линн» звучала раньше как «Линович». Из-за моих светлых волос и голубых глаз никто не верит, что я – еврей. Я обычно говорю, что…

– Кто-то из вашей семьи слишком близко подружился с казаками.

Придав лицу важное выражение, он произнес:

– Именно это я и хотел сказать. Откуда ты знаешь?

– Догадалась. – Я гордо улыбнулась. Уже на первом нашем свидании я разгадала его генеалогию. – Ну и где ты рос?

– В Коннектикуте.

– А где учился?

– В Йельском университете.

Все внутри меня затрепетало от восторга. Он не только еврей, но и бывший студент привилегированной «Лиги плюща». Я мигом представила себе свадебное объявление в «Нью-Йорк Тайме».

Остановив машину у моего дома, Адам сказал:

– Сегодня я замечательно провел с тобой время.

– Я тоже. – Мы какое-то мгновение неотрывно смотрели друг на друга. Ясно было, что, если мы хотим поцеловаться, сейчас самый подходящий момент. Но я почему-то не была к этому готова. Впервые в жизни сознание того, что я могу поцеловать парня, взволновало меня больше, чем перспектива самого действа. – Спокойной ночи! – сказала я и, выйдя из машины, подошла к крыльцу дома.

Открывая дверь, я услышала его голос:

– С наступающим тебя!

– Спасибо, – сказала я, замерев на месте.

– Скажи хотя бы, где ты собираешься встречать Новый год?

Я могла бы солгать, сделав вид, что у меня есть планы, но было в Адаме нечто, заставившее меня сказать правду.

– Нигде, – призналась я. – У меня нет никаких планов. Совсем никаких. Я – обозревательница, пишущая о сексе, но мне нечем себя занять в самую сексуальную ночь года.

– Меня пригласили на вечеринку в «Форт Грин». Не хочешь пойти со мной?

– Серьезно? Мне не хотелось бы тебя напрягать…

– Заеду за тобой завтра в восемь.

Я выбрала черное мини-платье, немного подкрасилась и чуть-чуть надушилась за ушами «Белым мускусом». Без пяти восемь раздался звонок в дверь. Адам был одет в вечерний костюм – отпаренные брюки и рубашка с воротничком. Из-под воротничка торчали светло-каштановые волосы, растущие на груди. Обычно мужчины с волосатой грудью меня отталкивают, но только не Адам. Мне захотелось зарыться лицом в его волосы и вдохнуть запах его шеи.

Когда мы пришли на вечеринку, мой кавалер представил меня хозяину и хозяйке. Мы сели в углу гостиной, и я поинтересовалась, знает ли он, как они познакомились.

– Нет, – сказал он.

– Не забавно разве, что пары, как правило, знакомятся при самых незатейливых обстоятельствах?

– Я понимаю твою мысль. Может, нам провести опрос, чтобы узнать, как именно познакомились все находящиеся здесь пары?

Мы провели остаток вечера, подходя к каждому присутствующему на вечеринке дуэту с просьбой рассказать, как они встретились. Мы услышали истории о людях, которые познакомились в автобусах компании «Грейхаунд», через общих друзей, на занятиях по самообороне и даже в результате адюльтера. Парень и девушка, как правило, перебивали друг друга и спорили о подробностях своей первой встречи, совсем как в начальном эпизоде «Когда Гарри встретил Салли…», а закончив, смотрели на нас с Адамом и спрашивали, как познакомились мы. Мы краснели, обменивались взглядами, а один из нас говорил: «Вообще-то мы не встречаемся». Тогда эти двое понимающе улыбались, словно зная, что это лишь вопрос времени.

Без пяти двенадцать все спустились в цокольный этаж и столпились у телевизора, чтобы послушать «обратный отсчет» Дика Кларка.[97] Наблюдая за тем, как яблоко медленно скользит вниз по шесту, я изо всех сил уговаривала себя считать Новый год всего лишь инсценировкой телеканала «Холлмарк» и ничем иным. Когда часы пробили полночь, все пары стали обниматься и танцевать, а я продолжала глазеть в телевизор. И тут услыхала слова Адама:

– С Новым годом, Ариэль!

Он наклонился и легко прикоснулся губами к моей щеке.

Едва его губы коснулись ямочки, я ощутила, как заливаюсь краской от шеи до самого лба. Я поскорей опустила голову, чтобы он этого не заметил. Мне было стыдно, что один маленький поцелуй в щеку заставил меня сильно покраснеть. Но потом меня осенило, что если парень заставил меня залиться краской, едва прикоснувшись губами к моей щеке, то это, возможно, очень здорово.

В полвторого Адам повез меня в Кэррол Гарденс. За несколько кварталов до моего дома я сказала:

– Не хочешь зайти на чашку чая?

Он припарковал машину на углу Клинтон-стрит и Третьей улицы и, пока мы шли к моему дому, обнял меня. Повсюду лежал снег, и каждый двор в нашем квартале был украшен светящимися пластмассовыми фигурками оленей, Санта-Клаусами и гирляндами огней. В одном дворике были даже музыкальные сани, играющие рождественские мелодии. И хотя я недолюбливаю Рождество и люблю Новый год, но той ночью округа показалась мне похожей на страну чудес – сверкающая, волшебная и живая.

Когда мы поднялись в квартиру, я поставила чайник на плиту, а Адам сел на диван.

– Тебе нравится Боб Дилан? – спросила я.

– Ничего, но я никогда не был его поклонником. Большая часть из того, что я слышал, относится к последним годам, когда с трудом понимаешь, что он поет.

– Ну, тогда жди угощения.

Я поставила «Другую сторону» Боба Дилана и села с ним рядышком. Зазвучала песня «Все, чего мне хочется». Когда Боб произнес: «Все, чего мне хочется, детка, это быть твоим другом», я выжидательно посмотрела на Адама, но тут закипел чайник и мне пришлось встать. Налив две чашки миндального чая, я принесла их в комнату. Мы сидели рядом, прихлебывая чай, Боб подвывал, а с улицы доносился шум праздника.

Но вот уже Боб пропел «Блюзы черной вороны» и «Происшествие в испанском Гарлеме», а мы с Адамом все еще болтали, а не целовались. И я начала бояться, что ему до меня нет дела. Ну и что, что он сводил меня в кафе, а потом пригласил встретить с ним Новый год и зашел ко мне домой. Может, Адам не поцеловал меня в машине в тот вечер просто потому, что не хотел. Может, я ему нравилась только как друг.

Но тут Адам накрыл мою ладонь своей – молча, без особых ухищрений. Он просто опустил свою правую ладонь на мою левую, сплел свои пальцы с моими и взглянул на меня. Я все так же смотрела вперед, будто меня заворожила фишка на проигрывателе дисков. Адам долго гладил мои пальцы, а потом рука его скользнула к моему запястью, поднялась до шеи и лица. Он погладил большим пальцем мою щеку, а потом – над ухом. Я повернулась к нему, и он стал целовать меня с такой нежностью, что, клянусь, почувствовала, как его душа проникает в мое тело.

Я прикоснулась губами к его шее, о чем мечтала еще с первой нашей встречи. Она благоухала такой чистотой и свежестью, что мне захотелось подольше от нее не отрываться. Адам положил ладонь мне на грудь, и мы опустились на диван, продолжая обниматься. Мы уже сильно разогрелись, когда матрац соскользнул с рамы на пол. Я повела гостя к кровати, по пути выключив свет и включив потолочную подсветку. Забравшись под одеяло, мы терлись друг о друга, бормотали и стонали, пока небо не посветлело. К тому времени, как мы поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи, было полпятого утра. Я повернулась к Адаму спиной, он обнял меня, и я мгновенно уснула счастливым сном.

Когда я проснулась, он, не отрываясь, смотрел на меня.

– Не могу дождаться нашей новой встречи, – сказал он.

– Ты хочешь увидеть меня снова?

– Конечно, хочу. А ты?

– Да! Я просто сомневалась, будешь ли ты…

– Ну так не сомневайся.

И вдруг на меня нахлынули воспоминания о том, как я месяцами ссорилась с Джейком, закрывала двери за парнями, которые – я это знала – больше не вернутся, занималась этим ужасным сексом второпях, и я разревелась, сама того не заметив.

– Извини, – сказала я, вытирая лицо.

– Что случилось? – спросил Адам.

– Не хочу, чтобы ты считал меня… ненадежной.

– А я и не считаю. Для меня эта ночь тоже была волнующей.

– Правда?

– Угу. – Адам на минуту прижал меня к себе, и я продолжала плакать, уткнувшись ему в грудь. – Почему бы тебе не поспать еще немного? – сказал он. – Я пойду куплю нам кофе.

Надев халат, я проводила его вниз и заперла за ним дверь. Прошло полчаса, а он все не возвращался. Я начала беспокоиться, что Адам вообще не вернется. Точно так, как другие. Сбежал от меня, даже из вежливости не попрощавшись.

Наконец зазвонил звонок, и я помчалась вниз открывать дверь.

– Почему так долго? – спросила я, пока мы шли наверх.

– Как-то неудобно говорить.

– В чем дело?

– По правде сказать, мне надо было… гм. Трудно объяснить.

– Да что случилось?

Мы сели за обеденный стол.

– Мне надо было воспользоваться туалетом. Знаю, это может показаться странным, но мне было как-то не по себе, понимаешь – ведь санузел граничит с твоей спальней. Стенка такая тонкая. Все слышно. Сначала я не хотел тебе об этом говорить, но потом решил сказать прямо – лучше уж честно признаться в своем «пунктике», чем лгать. Ты считаешь меня странным?

– Вовсе нет, – ответила я, улыбаясь самой своей ободряющей улыбкой. Но Адам действительно показался мне странным. В какой-то степени. Счастливая от того, что он вернулся, я все же не была подготовлена к столь скорой встрече с комплексом, в особенности с неврозом, имеющим под собой довольно серьезную фрейдистскую подоплеку. Но, в конце концов, это только второе свидание. Понятно было, что Адам пока не чувствует себя со мной достаточно комфортно. Я постаралась в этом разобраться. – Я знаю, почему тебе было неловко, – сказала я. – Все для тебя здесь внове. Чтобы привыкнуть к человеку, необходимо время. Надеюсь, что когда-нибудь наша близость станет такой по-настоящему глубокой, что мы не будем стесняться пукать в присутствии друг друга.

Он засмеялся и сказал:

– Я тоже на это надеюсь.

Я вынула из сумки кофе и рогалики, и мы принялись за еду. Еще не доев рогалик, я воспылала к Адаму таким желанием, что забралась к нему на колени. Мы стали целоваться гораздо более страстно, чем предыдущей ночью. Он поднялся и, подведя меня к стене, прижался ко мне. Я закрыла глаза, откинула голову назад и вдруг поняла, что парю над полом. Страсть заставила меня подняться в воздух. Божественное чудо, не иначе. Но потом я посмотрела вниз и увидела, что Адам рукой поднял меня за промежность. Так что божественного чуда не произошло, хотя все равно здорово. Адам заставил меня воспарить – в буквальном и фигуральном смысле, а когда мужчина имеет над тобой такую власть, понимаешь, что с ним надо считаться.

Я снова закрыла глаза, а он продолжал раскачиваться и целовать меня, пока по его телу не прошла дрожь и он не издал вздох. Потом Адам опустил меня на пол.

– Тебе нужно полотенце или что-нибудь в этом роде? – спросила я.

– Все в порядке. Пусть высохнет.

– Не могу поверить, что ты взял и поднял меня вот так! Не знала, что у романистов такие сильные руки.

– До того, как стать писателем, я был фехтовальщиком.

Я была сражена наповал.

После завтрака Адам отвез меня на станцию метро «Эф», потому что я договорилась встретиться с Сарой в кафе. Когда мы добрались до станции, я попрощалась с Адамом, наклонилась, чтобы его поцеловать, и попыталась выйти из машины. Но каждый раз, как я бралась за ручку двери, он притягивал меня к себе и целовал снова. В конце концов, я вырвалась от него и вышла из машины. Начав спускаться по лестнице в метро, я услышала:

– Шейн! Вернись!

– Кто? – переспросила я, оборачиваясь.

– Ты не видела «Шейн»?

– Нет.

– Это величайший вестерн всех времен. В этом фильме есть один маленький мальчик, который боготворит Шейн, и вот когда та отъезжает от него на лошади, мальчик говорит «Шейн! Вернись!» тонким таким, жалобным голоском. Я чувствую себя этим мальчиком.

Я улыбнулась и вошла внутрь. А Адам все повторял мне вслед: «Шейн! Вернись!» – пока я не спустилась на платформу, где уже его не слышала.

8

В воскресенье я написала колонку о новогоднем свидании. Я окрестила Адама «Любовник-новеллист». Едва усевшись за компьютер, я быстро сочинила рассказ и, увидев его на экране, поняла, что он безупречен. Закончив работу, я собралась с духом и позвонила Адаму.

– Ты написала обо мне хорошо? – спросил он.

– Разумеется.

– А нет там чего-нибудь, что могло бы меня огорчить?

– Нет. Там все в порядке.

– Ну, тогда ладно.

– Так ты действительно не возражаешь?

– Нет. Мне это даже льстит.

Отослав рассказ по электронной почте, я отправилась на свидание с Адамом в мексиканский ресторан в Уильямсберге. За десертом он подал мне экземпляр своего первого романа «Под пологом».

– Не пугайся, – сказал он.

Я не совсем поняла, что Адам имеет в виду, но когда пришла вечером домой и открыла книгу, все стало предельно ясным.

Я прочитала роман за один присест в ванной. Книга оказалась странной – во многих отношениях. Это была хроника длинной череды сексуальных отношений, более гротескных и извращенных, чем мои собственные: частые контакты с проститутками, мужчинами и транссексуалами, причем все это без презервативов. По сравнению с историями Адама мои выглядели невинной чепухой. Трудно было понять, чему из этого можно верить.

Утром он позвонил мне на работу.

– Что ты об этом думаешь?

– Написано… прекрасно.

– И?

– И что?

– Тебя это испугало, верно?

– Да.

– Прочтя эту книгу, девушки отказываются со мной встречаться.

– Насколько она правдива?

– Не хочу говорить.

– Ты действительно занимался сексом с проститутками, мужчинами и транссексуалами?

– Большая часть книги основана на событиях реальной жизни.

Я вдруг поняла, что почувствовал Джейк, прочитав «Порнуху».

– Ты про…

– Угу. Но последний анализ делали несколько лет тому назад, и хотя у меня были только один или два случая, которые могли бы… я подумывал, что надо бы сходить еще раз. Чтобы быть уверенным. А у тебя как?

– То же самое.

– Тогда, пожалуй, надо нам провериться. Прежде чем мы… вернее, если мы. Ну, ты понимаешь.

До вечера меня не покидало гнетущее чувство. Не хотелось испытывать на себе агонию ожидания, чтобы узнать, умру ли я. Казалось, это Бог собирается жестоко подшутить, наслав на меня болезнь именно в тот момент, когда я встретила человека, который мне очень нравится. Это стало бы заслуженным наказанием за мою глупость и испорченность. Но как бы напугана я ни была, я знала, что придется через это пройти. Поэтому я позвонила своему гинекологу и записалась на прием в тот же день после работы.

Пока врач втыкала иголку мне в вену, чтобы взять кровь на анализ, я отвернулась в сторону и молила Бога, чтобы все кончилось хорошо. «Обещаю, что никогда больше не буду ввязываться в сомнительные истории, – думала я, – только пощади меня в этот раз». Я пыталась представить себе, что все те парни, с которыми у меня был полубезопасный секс – краснощекие, упитанные и совершенно здоровые, – взявшись за руки, весело скачут по изумрудно-зеленым полям. Но потом мальчики вдруг пришли в такое возбуждение, что начали обниматься. Скоро их обжиманцы сделались совершенно безумными: все они свалились в кучу и предались разнузданной анальной феерии с незащищенным сексом, плавно перешедшей в коллективную героиновую вечеринку с общими грязными иглами.

Врач придавила место укола кусочком марли и согнула мою руку, чтобы остановить кровь.

– Ответ будет через два дня, – сказала она. – Позвони мне в четверг. – Положив пузырек в маленький пластиковый мешок, она добавила: – Лаборатория сразу за углом. Не отнесешь ли свою кровь сама? Так будет быстрее.

Я взяла мешок и пошла в лабораторию, где вручила свою судьбу лаборантке. Она что-то записала в формуляр, а потом сказала, что я могу идти. Пока я шла к двери, она крикнула:

– Желаю удачи!

В день выхода «Любовника-новеллиста» врач оставила на моем автоответчике следующее сообщение: «Рада сообщить, что все в порядке». У меня было такое чувство, словно я выдавила из себя пять тысяч фунтов дерьма.

Я сразу же позвонила Адаму домой.

– Мне сказали, что результат отрицательный!

– Я знал, что так и будет, – сказал он. – Я тоже проверился. Вчера. Все в порядке.

– Почему же не сообщил мне?

– Хотел подождать твоих результатов. Молодец, что проверилась.

– Ты тоже молодец.

– Что будем делать сегодня вечером?

– Праздновать.

В десять вечера, после окончания занятий (дважды в неделю он преподавал литературу в колледже), Адам приехал ко мне. Забравшись в постель, мы принялись возиться, и я так завелась, что скоро нырнула вниз. Я уже брала в рот раньше – на несколько секунд, – но на этот раз хотела идти до конца. Оказавшись с глазу на глаз с головкой пениса Адама, я вспомнила эпизод из его книги, где главному герою делает минет проститутка из Нижнего Ист-Сайда. На мгновение я отшатнулась и сделала глубокий вдох. Адам здоров, и это главное. Я медленно и осторожно придвинулась ближе, провела пальцем по линии, где была когда-то крайняя плоть, и сказала себе: «Я обязательно полюблю этот пенис. Стану его подружкой. Создам систему хренопочитания».

Потом открыла рот и произнесла:

– А-а.

Пока я этим занималась, Адам гладил меня по волосам. Обычно, если парень гладит меня по голове, когда я делаю ему минет, мне хочется остановиться, потому что это кажется неискренним. Я знаю, что партнер в этот момент не испытывает нежности, и злюсь от его притворства. Но в манере Адама было нечто, заставившее меня почувствовать его искреннюю благодарность, и от этого мне стало еще лучше. Весь акт длился недолго – может, минут двенадцать или около того. Его сперма была на вкус лучше любой другой, которую мне довелось попробовать раньше. Возможно, близкое знакомство с вегетарианцем имеет свои преимущества.

Я улеглась рядом с Адамом, положив голову ему на плечо.

– Тебе понравилось? – спросил он.

– Да, – ответила я совершенно искренне.

Мы заснули в объятиях друг друга, а на следующее утро взяли барьер, по сравнению с которым все анализы на СПИД выглядели сущим пустяком.

БЕГИ, ХВАТАЙ, ЦЕЛУЙ

Правдивая исповедь одинокой девушки

Ариэль Стейнер

ВОНЬ ОТ ЖЕНЩИНЫ

Наутро после нашего первого свидания любовник-новеллист ушел из моей квартиры, чтобы справить большую нужду в ближайшем ресторане, поскольку очень стеснялся делать это у меня дома. Я просила его не смущаться из-за естественных отправлений, и он сказал, что постарается. За последние несколько недель мой любовник поборол свою застенчивость.

Теперь он может делать это в моем туалете, а я в это время ставлю музыку. Я кладу на унитаз коробок спичек, чтобы он мог с их помощью уничтожить запах по окончании процесса.

Но в последнее время у меня самой появились некоторые проблемы. Когда любовник-новеллист остается у меня ночевать, мы отправляемся утром завтракать в кафе по соседству. Я заказываю овсянку с молоком, а он – рогалик с маслом. Потом он отвозит меня к станции метро, и я отправляюсь на работу. На днях по пути к метро я вдруг почувствовала, как утреннее молоко начало урчать у меня в животе. Я морщилась, гримасничала и сучила ногами, но все бесполезно. В конце концов, я бесшумно выпустила газы прямо в машине и сделала это от души, не сдерживаясь.

Я пришла в ужас от того, что новый любовник почует запах, поэтому поскорей, не привлекая к себе внимания, нажала кнопку стеклоподъемника. Стекло опустилось, а я стала со скучающим видом смотреть на улицу. Через несколько секунд любовник-новеллист потянулся к своей кнопке стеклоподъемника и открыл все окна в машине. Потом он воткнул прикуриватель в приборный щиток, дождался, пока тот нагреется, и помахал им около моего зада, как волшебной палочкой.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– У меня нет спичек, вот я и пользуюсь прикуривателем.

– Но у прикуривателя нет пламени. Принцип не срабатывает!

– Создалась экстремальная ситуация. Она требует отчаянных мер.

Любовник помахал прикуривателем у меня между ног и в салоне машины. Разлетевшийся вокруг пепел обжег меня и вызвал приступ кашля, но я расценила это как наказание по заслугам.

Когда мы добрались до станции метро, я вылезла из машины и на прощание помахала любовнику рукой. Правда, по ступеням я спускалась уже без улыбки. Честно говоря, этот случай немного меня огорчил. Я подумала, что мой бойфренд может посчитать меня гадкой, неприличной и вонючей, и это не на шутку меня расстроило.

В тот вечер мы собирались сходить в кино. Я надела соблазнительную розовую мини-юбку, кофточку в рубчик и черные ботинки, понадеявшись, что мой прикид заставит любовника позабыть о газовом кризисе. Похоже, действительно подействовало. Когда я открыла дверь, он присвистнул от восхищения. Мы поцеловались в прихожей, и когда он ко мне прижался, я ощутила его заинтересованность.

Мне трудно было сконцентрироваться на сюжете фильма. Тот поцелуй в прихожей и просмотр двухчасового фильма «Донни Браско» с Джонни Деппом в главной роли вызвали у меня какой-то зуд. После киношки мы поехали ко мне домой на машине и, едва войдя в прихожую, начали срывать друг с друга одежду. Мы нырнули под одеяло, и я буквально затопила возлюбленного своей нежностью.

Когда все кончилось, я легла рядом, устремив на него долгий любящий взгляд. Глаза его слипались, но это меня не тревожило. Я уткнулась носом ему в шею, а он меня обнял. Все было тихо-мирно, когда вдруг, совершенно неожиданно, я пукнула.

Я сделала вид, что ничего не случилось. Просто поглубже зарылась в его шею. Но когда ты делаешь такую штуку под одеялом, запах никуда не улетучивается. Он там и остается, зрея, распространяясь и становясь все гуще и противнее, пока наконец не превращается в сильную вонь, способную вызвать в тебе дрожь. Глаза любовника-новеллиста медленно открылись, и он повернулся на другой бок, отворачивая от меня нос.

– Думаю, у нас бесподобные сексуальные отношения, – сказала я. – Я чувствую, они какие-то особенные. Я хочу сказать, с тобой осуществляются самые мои потаенные фантазии. – Я положила ладонь на его член. Он затвердел и вздулся. – О, любовник-новеллист, у тебя такой прекрасный, здоровый петушок!

На слове «петушок» я опять выпустила газы. На этот раз громко. Мой бойфренд побежал в ванную комнату и вернулся с коробком спичек. Потом приподнял одеяло, зажег спичку и помахал ей внизу. Все это было довольно унизительно. Он погасил спичку и снова улегся рядом со мной.

– Так или иначе, – сказала я, – твой петушок большой и очень симпатичный. Я много о нем думаю весь день и… – я наклонилась и прошептала ему в ухо: – меня даже пот прошибает.

Я взяла его в руку, и он опять затвердел. Любовник-новеллист обнял меня за шею, а я просунула язык ему в рот. Он в ответ страстно меня поцеловал. Тут я громко пукнула. Он закрыл лицо подушкой, потянулся за спичками и зажег следующую. Пока он махал ей под одеялом, я заметила, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не засмеяться. Но скоро терпению его пришел конец. Он стал смеяться сдавленным смехом, помахивая рукой перед своим носом, охая и морщась. Мой бойфренд смеялся мне прямо в лицо, потому что от меня жутко разило. Это было так унизительно.

Я понимала, что следует посмеяться вместе с ним, но почему-то была не в состоянии это сделать. Совсем недавно я, не задумываясь, советовала любовнику-новеллисту не стесняться и пердеть в моем присутствии, но оказалось, что совсем другое дело – не стесняться самой делать это при нем. Я поняла, что мое стремление к отношениям без стыда – на самом деле улица с односторонним движением. Мне хотелось, чтобы любовник-новеллист считал меня загадочной девушкой, принадлежащей ему Пози Паркер[98] – хорошенькой, умной и сексуальной. Но я неожиданно превратилась из везучей Пози в вонючую Пози. Вонь от женщины – это ужасно!

Я скорбно посмотрела на приятеля.

– Не смотри так хмуро, – сказал он. – Ничего страшного. Это смешно. Правда.

Он обнял меня. Но лучше мне от этого не стало.

Вдруг он выскочил из кровати, помчался в ванную комнату и захлопнул дверь. Я услыхала, как он пустил воду из крана.

– Поставь, пожалуйста, музыку! – завопил мой любовник.

Но я не послушалась. Просто лежала, скрестив руки под головой, и ждала, прислушиваясь. Услышав, как льется вода в унитазе, я чуть-чуть приоткрыла дверь и бросила в ванную спички.

Однажды Ариэль Стейнер одарила нас неприкрытой порнухой. Теперь она утомляет читателей подробностями своих желудочно-кишечных проблем («Вонь от женщины», № 1/15). Что случилось с моей любимой центровой потаскушкой? Я рад, что ты нашла парня, который тебе нравится, Ариэль, но, пожалуйста, опиши нам без утайки все, что вы проделываете с любовником-новеллистом в горизонтальном положении. Извини, но чушь про выпускание газов не дотягивает до уровня твоих старых колонок.

Тони Валенти, Астория

В этом месяце это оказалось последнее письмо. Я изо всех сил старалась сделать свою устоявшуюся личную жизнь интересной, но по мере того как моя колонка стала превращаться из обозрения «целуй-пиши» в дневник моногамии, читатели перестали присылать отклики. После «Вони от женщины» я написала «Умасли меня» (о нашей с Адамом поездке в один из спортивно-оздоровительных комплексов Лонг-Айленда), «Святое семейство» (о свадьбе, которую мы посетили на Беркширах) и «Игра не по правилам» (о небольшой ссоре между нами после просмотра баскетбольного матча по телевидению). Я говорила себе, что оказываю городу услугу, поскольку веду хронику реально существующих, зрелых отношений. Наверняка некоторые из моих поклонников проявляли интерес к испытаниям и горестям, которым подвергаются все современные пары, но каждый раз, обращаясь к разделу «Почта», я не находила там откликов. Тернер перестал посылать мне по электронной почте хвалебные письма, Сара придумала мне кличку «Джун Кливер[99]», а родители начали названивать каждую среду, чтобы сказать, как они мной гордятся.

Я пыталась уверить себя, что падение читательского интереса не так уж для меня и важно, учитывая, что я встретила своего «идеального мужчину». Но незадолго до Дня святого Валентина мы с Адамом столкнулись с проблемой, заставившей меня задаться вопросом: а стоит ли нам вообще быть вместе? Чуть раньше мы решили не заниматься любовью, пока оба полностью не «созреем», поскольку полагали, что ожидание, которое он называл «кружением по аэропорту», сделает наши отношения более значительными. Поначалу, обсуждая эту идею, мы ее одобрили, но, занимаясь пять недель подряд чем угодно, кроме секса, я начала испытывать определенный зуд.

В конце концов, однажды ночью, разбудив Адама, я вручила ему презерватив и спросила, не желает ли он этим заняться. Он натянул резинку и взгромоздился на меня. Начало было хорошим, но потом он куда-то заторопился, и у меня возникло ощущение, что мое тело становится совершенно бесчувственным. Это состояние можно было бы описать так: «Я ничего не чувствую, и тебе лучше обратить на это внимание, а не то я тебя возненавижу». Тем не менее, он спокойно и безмятежно продолжал, что заставило меня еще больше отгородиться от него. В конце концов, я сказала:

– Думаю, нам следует остановиться.

– Ты в порядке? – спросил он, ложась рядом со мной.

– Угу, – ответила я. – Просто я думала, что у нас все получится здорово – ведь мы так долго этого ждали. А когда не получилось, то мне это не понравилось, а ты ничего не понимал – вот я на тебя и разозлилась.

– Как же я мог заметить, если ты ничего мне не сказала?

– Не знаю. Разве нельзя обойтись без слов? Хотелось бы, чтобы ты был настроен со мной в унисон и сам смог понять, что именно со мной происходит.

Я зарылась лицом в подушку. Я разбила вдребезги все наши возвышенные романтические ожидания. Мы никогда больше не сможем заниматься сексом. Мы станем пытаться вернуть былую страсть, но все окажется тщетным. И Адам, в конце концов, бросит меня и начнет встречаться с девушкой, готовой заниматься сексом в любое время суток, в любой позе и с любым парнем.

– Ничего страшного, – сказал Адам, поглаживая меня по спине. – Не бывает все идеально в первую же встречу. Давай представим себе, что это… наш первый опыт.

Я захихикала.

Проснувшись на следующее утро, я взглянула на него спящего и вспомнила его шутку о первом опыте. И тут я поняла, что люблю Адама. Это меня так поразило, что я решила немедленно ему об этом сообщить, не сомневаясь, что и он должен испытывать такие же чувства.

Пока он припарковывал машину перед кафе «Осень», я собралась с духом и заявила:

– Хочу тебе кое-что сказать.

– Что именно? – спросил он, выключая двигатель.

– Я… тебя люблю.

Адам с улыбкой сжал мою руку и произнес:

– Спасибо.

Мне захотелось размозжить голову о лобовое стекло. Я сама все испортила. Я опередила его в продвижении к «линии серьезного поведения», а это означало, что я непременно отпугну парня. Хорошо известно, что каждый, кто первым достигает «линии серьезного поведения», оказывается, в конце концов, брошенным. Ведь если с самого начала степень привязанности друг к другу разная, то этот разрыв все увеличивается, и наконец тот, кто любит меньше, оказывается не в состоянии вынести этот дисбаланс. В конце концов, ему приходится прекратить отношения, а любящий сильнее вынужден уехать, куда глаза глядят.

Поэтому я сказала:

– Господи! Ты не сказал мне того же в ответ! Я ждала от тебя таких же слов! А теперь жалею, что вообще их произнесла!

– Я рад, что ты это сказала, – заметил Адам. – Очень правильно сделала. Я так счастлив.

– Я рада, что ты счастлив, – ответила я. – Но я надеялась, что ты меня тоже любишь. Никогда больше никому не признаюсь в любви.

– Почему же?

– Потому что, если женщина умная и выдержанная, мужчина любит ее только сильнее.

– Но я не хочу, чтобы ты была умной и выдержанной. Не хочу, чтобы ты притворялась.

– Но притворство – единственный способ удержать того, кого… кто тебе нравится.

– Это не так. Все мои знакомые, руководствующиеся в своих действиях умом, а не чувством, в конце концов, как правило, обманывают себя самих, становясь еще более несчастными, чем поначалу. Я к тебе очень сильно привязан. Ты ведь знаешь. Дело в том, что эти слова для меня слишком весомые.

– Почему?

– Моя мать буквально душила меня своей любовью, поэтому я всегда воспринимаю женскую любовь как некое насилие. Я очень долго не мог сказать Лоре: «Я тебя люблю».

Лора два года была его подружкой в Йеле.

Я заверила Адама, что все понимаю и что я на него не давлю. А потом подумала, что, наверное, слишком серьезно все воспринимаю. Потому что слова «Я тебя люблю» на самом деле вовсе не означают, что кто-то кого-то любит. Обычно они означают: «Я хочу услышать, что ты любишь меня». Это всего лишь реплика и не более того. Иногда эти слова означают: «Секс, которым мы сейчас занимаемся, кажется мне исключительно чувственным и лишенным эмоций, а я так хотела бы, чтобы он был нежным и романтическим». А иногда они значат: «Мне пора повесить трубку».

Но хотя я изо всех сил пыталась убедить себя, что мне наплевать, скажет ли Адам в ответ те же слова, меня это просто убивало. Если он не может произнести их сейчас, то когда же? Сколько времени мне надо ждать? Год? Пять лет? Целую вечность? Я никак не могла себе представить, что у моего «идеального мужчины» могут быть подобные проблемы. Я считала само собой разумеющимся, что раз уж я в него влюбилась, то и он сразу в меня влюбится и затопит меня своей любовью, сметая все возможные преграды.

Едва придя на работу, я позвонила Саре.

– А я как раз собиралась тебе звонить, – сказала она. – Мне надо тебе кое-что рассказать о Рике.

Рик был морским офицером в отставке, с которым она сейчас встречалась. Они познакомились на вечеринке недели полторы тому назад.

– Что случилось? – спросила я.

– Прошлой ночью я вдруг проснулась оттого, что мне показалось, будто Рик сказал: «Я тебя люблю». Я притворилась, что сплю, но утром стала его допрашивать. «Ты говорил мне что-нибудь ночью, – спросила я, – или мне это приснилось?» – «Я сказал, что люблю тебя, – отвечал он, – но не хотел говорить этого громко, потому что боялся, что напугаю тебя». Ты можешь в это поверить? Мы встречаемся всего одиннадцать дней, а он уже говорит, что меня любит. Ну, разве он не удивительный?

– Да, конечно, – сказала я.

Но из моих карикатурных ушей повалил дым. Как обидно, что подруга заполучила парня, который уже говорит ей эти слова, а я – нет. Ну до чего несправедливо!

– А сколько времени потребовалось Адаму, чтобы сказать тебе это? – спросила Сара.

– Гм, вообще-то, он мне до сих пор этого не говорил.

– Что?

– Я произнесла эту фразу сегодня утром, а он заявил, что еще не готов ответить.

– Правда? – удивилась Сара. – Я не сомневалась, что вы двое постоянно говорите это друг другу. Была убеждена, что эта фраза не сходит у вас с языка. Ишь ты! Теперь я вас, ребята, вижу в совершенно новом свете.

– Много ты понимаешь! – заорала я. – На самом деле меня это не так уж и волнует! Эти слова такие деликатные! Некоторым они трудно даются. По-настоящему хорошие отношения определяются тем, что ты чувствуешь, а не тем, как называешь свое чувство. У человека, придающего излишнее значение этим словам, искаженная система ценностей. Неужели не понимаешь? Это ведь и так ясно.

– Гм… наверное, – сказала она. – Разумеется, ты права.

Повесив трубку, я достала блокнот, положила его на колени и написала колонку о превратностях любви. Я назвала ее «Линия серьезного поведения». Но когда прочитала колонку и представила себе, что Адам увидит ее в газете, мне стало тошно. Я не была уверена, что хочу, чтобы он узнал, как я расстроена его «замедленной способностью выражать любовные чувства». Я опасалась, что это только усугубит ситуацию. Но мои переживания были подлинными, и мне не хотелось приглушать их ради него, поэтому я отправила колонку Тернеру по электронной почте в надежде, что все образуется.

Как бы не так. В день выхода газеты мне на работу позвонил Адам.

– Ты и правда так переживаешь? – спросил он.

– В смысле?

– Тебя действительно сильно огорчает, что я не в состоянии сказать эти слова?

– Нет! – заорала я. – Меня это совершенно не огорчает! То есть, конечно, чуточку беспокоит, но чего я добивалась в этом рассказе… то есть к чему стремилась, так это преувеличить свой страх. Понимаешь, ради комического эффекта. Хотела сочинить, будто бы я совершенно подавлена тем, что ты мне этого не говоришь. Но на самом деле я не подавлена. Вовсе нет.

– Отлично, – сказал Адам.

В течение следующих двух недель я старалась придумать другие сюжеты, помимо собственной неуверенности, но меня интересовал только этот аспект жизни. Следующая колонка, «Зеленая девушка», была посвящена безудержной ненависти, которую я испытывала каждый раз, когда мы с Адамом ходили на вечеринки, и он общался с другими женщинами. Потом были «Дышащая комната» (о том, как однажды я просила Адама заняться со мной сексом, а он сказал, что совершенно не готов) и «Женщина-призрак» (о моем опасении, что любовник бросит меня ради женщины, обладающей той уверенностью в себе, которой мне так недоставало).

Единственной наградой за ведение хроники моих непрестанных любовных терзаний стало то, что это, в конце концов, вызвало читательские отклики. Тернер переслал адресованные мне письма вроде: «Ариэль, почему ты прилипла к любовнику-новеллисту? Похоже, он неспособен тебя оценить» и «Если тебе нужен парень, который будет с тобой обращаться по-хорошему, можешь рассчитывать на меня». А в разделе «Почта» меня начали жалеть даже закоренелые клеветники:

Ариэль Стейнер могла бы заполучить любого мужика в городе. Для меня остается загадкой: почему она держится за такого безответственного чудаковатого неврастеника, как любовник-новеллист?

Фред Садовски, Уэст-Виллидж

Поначалу я полагал, что Ариэль Стейнер встретила свою половинку. Но теперь думаю по-другому. Ариэль, твой любовник-новеллист – просто растяпа! Он никогда не даст тебе той любви, которую ты ищешь, пока не разберется с матерью. Это обычная вещь у мужчин-евреев. Уж поверь мне, я это знаю. Пусть любовник-новеллист посетит хорошего психотерапевта, а потом возвращается к тебе.

Говард Кессел, Верхний Ист-Сайд

И хотя снова получать письма было здорово, они только усложнили наши отношения с Адамом. Каждую среду, когда очередной читатель выносил свои суждения о наших отношениях, Адам звонил мне на работу и с тревогой спрашивал:

– Ты считаешь, этот мужик прав? Ты действительно ощущаешь недостаток моей любви?

– Ну, вероятно, ты мог бы любить меня на один процент сильнее, – говорила я, а он испускал глубокий вздох и быстро вешал трубку.

Вечером того дня, когда вышла «Женщина-призрак», мы ужинали в ливанском ресторане на Атлантик-авеню. Вдруг Адам сказал:

– Мне надо с тобой поговорить.

– О чем?

– Последнее время я чувствую, что ты слишком ко мне приблизилась. Чтобы быть в своей тарелке, мужчинам необходим элемент погони, а я последнее время был не в состоянии за тобой охотиться. Я хочу, чтобы ты набралась терпения и дождалась, пока я сам к тебе приду. Как в кинофильме «Поле грез»: «Если построишь, то они придут». Я приду. Просто мне надо почувствовать, что, приходя к тебе, я сам делаю выбор. Чтобы именно я тебя упрашивал, а не наоборот. Сегодня я не хочу у тебя ночевать.

– Почему?

– Потому что хочу проснуться в собственной постели и заняться работой над романом.

Странное у него было настроение. До сих пор Адам не имел ничего против того, чтобы ночевать у меня.

– Хорошо, – сказала я. – Тогда я заночую у тебя.

– Боюсь, это не выход. Хочется, чтобы моя квартира была моим пространством, моей берлогой.

– Берлогой? Начитался Джона Грея?[100]

– На днях пролистал его книгу в супермаркете – не такая уж и чепуха. Попадаются и весьма мудрые мысли. Мужчине нужно иметь место, которое он мог бы назвать своим.

– Ладно, – вздохнула я. – А как насчет завтра? Останешься ночевать у меня завтра?

И тогда Адам произнес три непереносимых для женщины слова:

– Там видно будет.

– Что с тобой случилось? – спросила я.

– Не знаю.

Но я-то знала. Хотя Адам и не признавался мне в открытую, я знала причину его клаустрофобии: моя колонка. Она постепенно начала его отпугивать. Если бы я не вдалбливала ему в голову, что начинаю бояться, едва ли бы он захотел смыться. Между тем, чтоб я чувствовала, и тем, чтоб он знал о моих чувствах, бреши не было. Еженедельно, называя вещи своими именами, я давала ему понять, что он царь и бог, а когда мужчина знает, что он царь и бог, то в конце концов исчезает. Я не могла позволить Адаму исчезнуть. Он был любовью всей моей жизни, но он не понимал при этом, что и я – любовь всей его жизни. Надо было найти способ привести чаши весов в равновесие.

Я придумала, как это сделать, после того как мы посмотрели одноактные пьесы Сэма Шепарда[101] в театре «Паблик». Сэм Шепард занимал второе место в списке моих любимых актеров после Ника Фенстера. Впервые моя страсть к нему вспыхнула, когда я в тринадцать лет посмотрела «Бэби-бум». Как только Диана Китон[102] пробудилась в ветеринарном кабинете Шепарда, едва лишь на экране появились его изогнутые брови и ласковые глаза, я поняла, что мне недолго осталось ждать первой менструации.

На втором курсе Брауна на занятиях по драматургии нам задали прочитать «Одуревшего от любви» и другие пьесы Шепарда. Сидя на кровати однажды вечером, я читала «Проклятие голодающего класса», когда вдруг поймала себя на том, что закрыла книгу и пялюсь на обложку с фотографией автора. Ладонью он подпирал подбородок, и казалось, думал: «До чего же ты испорченная девчонка!» Я действительно была испорченной девчонкой. Засунув одну руку себе в брюки, другой я держала книгу, воображая себе, что мы вдвоем с Шепардом занимаемся этим на его ветеринарном столе, вместе с разными сельскохозяйственными животными, а также с голой похотливой Дианой Китон, которая время от времени захаживает в комнату, чтобы примкнуть к нашей сельской оргии.

Поэтому, прочтя о том, что в «Паблик» идут три пьесы Шепарда, я купила нам билеты. Первые две пьесы были очень милыми, но не захватили нас. В антракте мы вышли в фойе, и я прислонилась к колонне, в рассеянности поглаживая Адама по голове. Вдруг он воскликнул, указывая перед собой:

– Вон там Шепард!

Я взглянула в ту сторону, куда указывал его палец. Смотри и примечай: это оказалось правдой. К двери направлялся Сэм Шепард собственной персоной.

– Интересно, он что, уходит? – сказал Адам.

– Вероятно, просто вышел покурить. Шепард ведь курит, – вздохнула я.

Я угадала. Нам было видно через стекло, как знаменитость прикуривает сигарету. Он стоял слева от вращающейся двери, прислонившись к стене «Паблик» – высокий и напряженный, – выпуская изо рта кольца дыма.

– Может, нам подойти к нему? – предложил Адам.

– Не знаю, – сказала я.

– Вряд ли я смогу с ним заговорить. Что я ему скажу?

– Не знаю, но я, пожалуй, подойду.

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

По правде говоря, я этого не хотела. Адам мог быть любовью всей моей жизни, но в тот момент я намеревалась пофлиртовать с живой иконой. И мне не хотелось, чтобы меня сопровождал мой бойфренд.

– Решай сам, – сказала я, выходя через вращающуюся дверь. Вечер был холодным, а на мне была лишь тонкая футболка, поэтому мои соски сразу же затвердели. Я повернулась к Шепарду, чтобы тот увидел, какие они твердые, и сделала несколько шагов влево, исчезая из поля зрения Адама. Я хотела, чтобы Адам видел, как Шепард мне улыбается, но нельзя было, чтобы он увидел, что такое я делаю, отчего тот улыбается.

– Привет! – сказала я.

– Привет! – ответил Шепард.

– Ну и как вам?

– Вы о чем?

Он затянулся «Мальборо», засунув под мышку свободную руку. Почему-то я всегда знала, что Шепард из тех, кто курит эти сигареты. Пальцы его так крепко сжимали сигарету, что фильтр расплющился. Я заметила, что у него красивая голова с ухоженными волосами – мягкими, каштановыми. Впалые щеки и кривые передние зубы. У меня просто слюнки потекли.

– Что вы думаете о пьесах? – спросила я.

– А что думаете вы?

– Гм, вторая мне понравилась больше первой.

– Почему?

Господи, ну и тоска! Я не собиралась критиковать спектакль. Я мечтала рассказать кумиру о своей ветеринарной фантазии. Хотела спросить его: каково это – отправиться на гастроли с ревю «Раскаты грома»? Хотела сказать, что «Девушка из Браунсвилл» – одна из моих самых любимых песен. Я хотела рассказать Шепарду, что несколько лет тому назад смотрела по телевидению фильм, где главные роли исполняли он и одна французская шлюшка по имени Джули Делпи. Они там закрутили пылкий роман, не зная, что они – отец и дочь, а я мастурбировала во время любовных сцен, воображая себя, его давно потерянной, дочерью-любовницей. Все это я хотела ему рассказать.

– Почему? – повторила я. – Потому, полагаю, что первая чуть более статичная, более примитивная. – Наступила очередная пауза. Он стряхнул пепел с сигареты. – Вы живете в Нью-Йорке? – спросила я.

– Нет.

– А где?

– На Среднем Западе.

Без сомнения, Шепард был озабочен сохранением своей анонимности. Для него было важно не раскрыть свое местопребывание, ведь я могла оказаться психопаткой, вынашивающей тайный план выследить его, Джессику Ланж и их детей в причудливом ремейке «Мыса страха».

Повернулась вращающаяся дверь. Вошел Адам, держа в руке чашечку кофе.

– Это мой бойфренд, – сказала я.

Я вполне отдавала себе отчет в том, как именно звучит в моих устах слово «бойфренд».

– Спасибо вам за ваши пьесы, – сказал Адам. Уф! Я понимала, что и сама не блещу особым остроумием, но подобный банальный комплимент сразил меня наповал, – это последнее, что хотел бы услышать крутой экс-ковбой вроде Шепарда. Затем Адам сделал еще несколько скучных замечаний по поводу одноактных пьес, после чего наступила пауза. И мне предстояло заполнить эту паузу! Если Шепард от нас устанет, он вернется в зал, и мое общение с главным бунтовщиком семидесятых и номером четыре в моем списке самых сексуальных ныне здравствующих мужчин (после Джонни Деппа, Фреда Уорда и Эда Харриса) окончится на унылой ноте. Приходилось сочинять на ходу.

– У вас есть татуировка? – спросила я.

– Да.

– Где?

Шепард не ответил. Лишь посмотрел на меня насмешливо и немного смущенно. Я понимала, что переступила черту. Вторглась в область личного. И теперь я тонула, хотя и стояла на суше.

Мне на помощь бросился Адам.

– Моя подруга интересуется, потому что я рассказывал ей, как однажды был в гостях у Элейн[103] и встретил там вас. Тогда я позвонил одному своему другу вашему почитателю, и сказал: «Здесь Сэм Шепард!» А пока я говорил по телефону, заметил у вас на левой руке точно такую же татуировку, как у этого друга – полумесяц. Вот я ему и говорю: «Ты не поверишь! У него такая же татуировка на руке, как у тебя!» А друг мне в ответ: «С чего это ты взял, старина, что у меня вообще есть татуировка?»

Мы оба с воодушевлением взглянули на Шепарда, ожидая его реакции. Он улыбнулся без особого энтузиазма и легким ударом отбросил в снег то, что осталось от сигареты. Он отбросил окурок щелчком, как делал это всегда, с тех пор как научился ходить.

– Что ж, приятно было поболтать, – сказал Шепард и, не вынимая из-под мышки левую руку, ушел через вращающуюся дверь.

Мы с Адамом переглянулись.

– Думаю, мы себя вели правильно, – сказал он. – Кажется, ему понравилась история про татуировку.

– А мне кажется, он посчитал ее глупой. Зачем ты вышел на улицу?

– Понимаешь, я представил себе, как ты с ним разговариваешь, и подумал: «Не могу упустить такую возможность», поэтому и вышел. Понимаю, ты, наверное, хотела побыть с ним наедине. Извини.

– Да ладно.

Третья одноактная пьеса, «Акция», оказалась просто потрясной. Шепард был в своей стихии: живой, неистовый и страстный. Адаму тоже очень понравилось, потому что оба актера были бритоголовыми. Выходя из театра, мы увидели в вестибюле Шепарда. Он с улыбкой произнес:

– Ну и как вам?

– Великолепно! – завопила я.

– Это было нечто! – добавил Адам.

– Что ж, спасибо, что пришли, – произнес Шепард вполголоса, растягивая слова.

Той ночью у нас с Адамом был самый лучший секс за все время нашего знакомства. Мы начали с позы «мужчина сверху», и я держала руку на клиторе, а потом он перевернул меня и дрючил, пока я не кончила. Я все время думала о Шепарде, поэтому мой оргазм получился долгим и интенсивным.

На следующее утро, после ухода Адама, я принялась за колонку. Та часть, где описывается наша встреча с Шепардом, далась мне легко: однако, дойдя до места, где мы с Адамом оказались в постели, я зашла в тупик. Вдруг, он огорчится, если узнает, что я думала о Шепарде? Может, лучше опустить эту часть. Но потом меня осенило, что, включив ее в статью, я поступлю гораздо мудрее. Прочитав колонку, Адам изойдет ревностью! Он станет презирать Шепарда, но в то же время поймет, как сильно меня любит!

Когда любовник-новеллист провел тыльной стороной ладони по моим соскам, я представила себе, что они – окурки двух «Мальборо», зажатые между грубыми, мозолистыми пальцами Шепарда. Пока мы возились под одеялом, в моей голове разыгрывались такие сцены: я прохожу через вращающиеся двери; Шепард, бросив на меня один-единственный взгляд, поднимает меня, несет к стене, стягивает штаны и проворно, с силой загоняет в меня свой среднезападный член, прямо там, на Лафайет-стрит. Любовник-новеллист перевернул меня на живот и принялся трахать, а Шепард в моих фантазиях валил меня на снег. Любовник-новеллист уже в который раз финиширует на всех парах, а Шепард впивается зубами в мой рот. Я испустила вопль. Любовник-новеллист застонал, и я нежно и легко выдавила его из себя.

В понедельник вечером Тернер прислал мне сообщение по электронной почте: «Хорошая колонка, детка», а Коринна наговорила на автоответчик, что, по ее мнению, это лучшая колонка за последние несколько недель. Возможно, то, что полезно для моей любовной связи, полезно также и для карьеры.

В день выхода газеты мне на работу позвонил Адам.

– Привет, – сухо произнесла я.

– Хотел сказать только, что колонка на этой неделе получилась классная.

Ручаюсь, он хотел поумничать. Не хотел показать, что я заставила его ревновать. В эту игру можно было играть и вдвоем.

– Спасибо, – сказала я.

– Ты очень здорово ухватила суть Шепарда.

– Старалась.

– И тот эпизод в конце, когда ты фантазируешь на его счет, лежа в постели со мной…

– Да, что ты об этом думаешь?

– Смешно. Невероятно смешно.

– Смешно?!

– О господи, я чуть не лопнул от смеха! Читал за обедом и едва не подавился, так было забавно.

– Ты считаешь, это забавно?

– А разве ты не к этому стремилась?

– В общем, да, но…

– Поверь мне, Ариэль, ты талантливая юмористка, не хуже Элейн Мэй.

– Я рада, что ты нашел это забавным, – медленно произнесла я, – но вообще-то – это правда.

– Знаю! Вот потому-то и получилось так смешно.

– Так тебя не обижает, что я…

– Вовсе нет! По правде говоря, я в ту ночь тоже мечтал о другой.

– Серьезно?

– Угу, – промямлил он.

– И о ком же ты мечтал?

– О Джессике Ланж.

Я с силой двинула трубкой себя по черепушке в надежде, что помру от тромба. Мой план не только сработал с точностью до наоборот, но теперь я каждый раз во время секса буду думать: а не мечтает ли Адам о Джессике? Невозможно поверить в его всепрощение. Невозможно поверить в то, что его так трудно вывести из себя. Пора повышать ставки.

На следующий день я получила сообщение от Джейсона Левина, того самого члена МСО и противника моногамии. «Последние несколько лет я занимался профсоюзными делами в Чикаго, – сообщал он, – но недавно получил место учителя в Южном Бронксе и несколько недель назад переехал в Парк-Слоуп. С огромным удовольствием читаю твою колонку. Нельзя ли нам встретиться и выпить, может, сегодня вечером, если ты свободна?» Я сразу же перезвонила Джейсону, и мы договорились встретиться в корейском баре на Первой авеню.

– Хорошо выглядишь, – сказал он, войдя в бар.

– Спасибо, – ответила я. – Ты тоже.

Но я лукавила. Джейсон оказался меньше ростом, чем я думала, и выглядел каким-то изможденным. В глазах его читались некоторое отчаяние и безрассудство.

– Ты кажешься более зрелой. Более взрослой.

– Так моногамия влияет на девушку.

– Кто все-таки этот любовник-новеллист?

– Его зовут Адам. Он писатель. А как ты? Встречаешься с кем-нибудь?

– Моя девушка бросила меня два месяца тому назад. Мы были вместе полтора года.

Вот в чем причина горестного взгляда. Не привыкшие к холостяцкой жизни мужчины всегда выглядят контуженными, когда снова возвращаются в седло.

– Мне очень жаль, – сказала я.

– Ничего. Сколько времени вы встречаетесь с Адамом?

– Несколько месяцев.

– И ты счастлива?

– О господи, да! Я влюблена в него по уши. Он действительно знает, как правильно обращаться с женщиной. Он меня уважает. Он сильно выигрывает по сравнению со всеми придурками, с которыми я встречалась раньше.

– Это камешек в мой огород?

– Ты говорил, что не признаешь моногамию, а все дело было в том, что ты просто не мог влюбиться в меня. Если бы ты это понял, то бросил бы меня уже через неделю, вместо того чтобы дурить мне голову, воображая, что между нами что-то есть.

– Мне жаль, – сказал Джейсон. – Я не хотел тебя обидеть. Просто запутался – сам не знал, что делаю. – Он придвинулся поближе. – У тебя такие красивые глаза, Ариэль. Никогда раньше этого не замечал.

– Ты много чего во мне не замечал, – сказала я.

– Это точно, – согласился он. – Так ты вправду влюблена в этого парня, а?

– Ага. По уши. А почему ты спрашиваешь?

– Так, из любопытства.

Следующие полтора часа мы болтали о всяких пустяках. И хотя в его обществе мне было приятно, я поняла, что Джейсон вовсе не такой уж одаренный, каким я его считала. Будучи умным, он умел четко выражать свои мысли и по-прежнему обладал каким-то скромным харизматическим обаянием, но уже не казался мне таким же дерзким и блестящим, как раньше. Джейсон производил впечатление умеренно интеллигентного, более или менее привлекательного холостяка.

Когда мы покончили с выпивкой, он проводил меня до Второй авеню, где можно поймать такси до центра.

– Приятно было встретиться, – сказал Джейсон. – Надо бы еще как-нибудь увидеться.

– Давай, – откликнулась я.

На прощание мы обменялись поцелуями в щеку, и я отправилась домой.

Едва придя к себе, я набрала на компьютере колонку о нашей встрече. Концовка у рассказа получилась такой:

Мы стояли на углу Второй и Седьмой авеню, глядя друг на друга. Мимо проносились такси, но я даже не пыталась их остановить. Алкоголь заставил меня по-иному взглянуть на Мейсона. Я уже не боготворила его, как это было когда-то. Мне он просто нравился. Сойдя с пьедестала, Мейсон стал гораздо более привлекательным. Интересно было бы узнать, каково это: снова быть с ним, но теперь уже на равной ноге.

– Приятно было увидеться, Ариэль, – сказал он, наклонившись ко мне и клюнув в щеку.

– Мне тоже, – ответила я. Я повернулась, чтобы поймать такси, но он положил руку мне на плечо, развернул и поцеловал в губы. Я сжала губы, но Мейсон притянул меня ближе; губы мои раскрылись, и я почувствовала прикосновение его требовательного языка. Это было так здорово, что у меня просто голова закружилась. Поцелуй оказался так хорош, что мне захотелось еще. Но я не могла себе этого позволить. Моим любовником был новеллист, и я точно знала, что пожалею о своем легкомыслии, как только все закончится. Поцелуй был достаточно весом, чтобы лечь спать без угрызений совести, и достаточно незначителен, чтобы посчитать его изменой.

– Думаю, мне пора домой, – наконец сказала я.

Мейсон кивнул. Садясь в такси, я обдумывала, рассказывать ли о поцелуе любовнику-новеллисту или нет. Первым моим побуждением было не говорить, но как вы сами видите, я передумала.

Едва закончив статью, я перекинула ее в электронную почту для Тернера. Запустив мышью команду «отослать», я ощутила огромный прилив адреналина, отчего у меня сразу же закружилась голова. Весь остаток недели я потела и мучилась запорами. Крыса выходила из своего кабинета и по нескольку раз просила меня сделать копию, прежде чем до меня доходил смысл ее слов. За обедом Сара заводила свои истории про Рика, а я слабо кивала, делая вид, что слушаю.

В среду мы с Сарой пошли в «Метлайф-билдинг», прихватив с собой газеты. На иллюстрации я взасос целовала парня, у которого здорово встало. Над моей головой было изображено облачко с любовником-новеллистом, и вокруг него витали вопросительные знаки.

– Это правда? – спросила Сара, кончив читать.

– А как ты считаешь?

– Думаю, нет.

– Угадала.

– Зачем ты это делаешь? – Я рассказала подруге о своем плане уравновешивания весов страсти. Мрачно покачав головой, она сказала: – А что, если он тебя бросит?

– Вряд ли Адам бросит меня из-за поцелуя.

– Но ведь даже если он останется с тобой и привяжется к тебе еще больше, ты сама будешь знать, что единственная тому причина – ложь. Разве ж это победа?

Весь остаток дня я старалась не думать о ее словах, то и дело проверяя автоответчик – не оставил ли Адам сообщения? Единственное сообщение пришло от Джейсона: «Колонка мне понравилась, Ариэль. Меня слегка удивил поворот событий в твоей истории, но, должен признаться, такое извращение фактов мне льстит. Позвони мне как-нибудь».

В тот вечер мы с Адамом договорились встретиться в «Суэн», вегетарианском ресторане на Тринадцатой улице. Когда я вошла и увидела его, он показался мне немного бледным, хотя у него вообще такая кожа. Поцеловав его в щеку, я села напротив.

– Я много думал в последнее время, – начал Адам.

– О чем? – спросила я с заметной дрожью в голосе.

– Думаю, ты знаешь.

– Угу. Думаю, что знаю.

– Я давно собирался кое-что тебе сказать. И вот, прочтя твою колонку, наконец решился.

Очень странная прелюдия.

– В чем дело?

– Я тоже целовался с другой.

– Что?

– Это случилось примерно через две недели после того, как мы начали встречаться. Помнишь тот вечер, когда я сказал, что хочу остаться дома и посмотреть бейсбол?

– Ага.

– Так вот, никакой бейсбол я не смотрел. Я поужинал с Лорой, и она пригласила меня к себе. Мы увлеклись, разговаривая о прежних временах, и потом начали целоваться. Это нас здорово завело, и Лора попросила меня остаться, но я понимал, что это нехорошо, и ушел. Ты на меня сердишься?

Слово «сердиться» отнюдь не выражало нахлынувшие на меня чувства. Гораздо больше подошло бы «замыслить самоубийство». Мне захотелось схватить нож для масла и вонзить его себе прямо в сердце. Адам положил меня на обе лопатки. Я не могла сказать ему, до чего мне на самом деле больно, потому что на бумаге у нас все было тихо-мирно. И я не могла признаться ему в том, что мой поцелуй – это выдумка, потому что тогда мне пришлось бы раскрыть свой тайный замысел.

– Да… наверное, я немного рассержена, – осторожно произнесла я.

– Имеешь полное право, – сказал Адам, похлопывая меня по руке.

– А ты на меня сердишься? – с надеждой спросила я.

– Нет. На самом деле я испытываю невероятное облегчение. То, что мы оба ошибались, очень утешает. Господи, я так голоден. – Он раскрыл меню. – Я здорово нагулял себе сегодня аппетит. Начну, пожалуй, с мисо, а потом закажу рисовую лапшу с карри. А тебе что заказать?

Мне хотелось сползти на пол и свернуться там в позе эмбриона. Все это походило на какую-то немыслимую пародию, и лекарство существовало только одно. Мне надо его обставить. Состряпать такую неправдоподобную историю об измене, чтобы не оставалось никаких шансов, что он совершит то же самое. К примеру, я могла бы написать, что трахалась одновременно с двумя мужчинами. Но тогда Адам наверняка меня бросит. Еще у него был соперник, некий успешный молодой романист, о котором Адам всегда отзывался с пренебрежением, – я могла бы написать, что с ним трахалась. Правда, Адам довольно хорошо знал этого мужика, он мог бы допросить того и выяснить, что это неправда. Моя история об измене должна быть правдоподобной и одновременно пикантной. Мне предстояло подвести Адама к грани безумия. Это единственный способ заставить его ответить на мою любовь любовью.

9

В пятницу Сара пригласила меня на вечеринку к Рику домой. До службы в качестве морского офицера Рик был рокером в Сиэтле, а теперь снимал у друга, знаменитого «инди-рок» певца, огромный верхний этаж торгового помещения на Леонард-стрит. Я пришла около десяти. Кругом был полумрак, из стереоколонок гремел Бек, и повсюду куда ни посмотри, одни сплошные мальчики. Томные мальчики с мягкими золотистыми волосами, в футболках, расписанных логотипами пылесосов, автомобилей и косметических фирм, в униформах служителей автозаправки с вышитыми на отворотах бейджиками. Мальчики, чья манера прижимать к губам стакан с «Роллинг рокс» отнюдь не выглядела так уж невинно, стройные мальчики, музыкальные мальчики, обольстительные мальчики.

Я внимательно осмотрела помещение в поисках Сары и Рика, но, не найдя ни одного из них, отправилась на кухню чего-нибудь выпить. Когда я доставала пиво из холодильника, ко мне с консервным ножом в руках подвалил невысокий милашка в фирменной футболке «Эпкот Сента».

– Давай помогу открыть, – предложил он.

Я наклонила бутылку, и парень хлопнул пробкой.

– Спасибо, – сказала я, прислоняясь к дверце холодильника.

– Ты приятельница Рика? – спросил он.

– Я приятельница его подружки Сары. А ты откуда?

– Я здесь никого не знаю. Меня пригласил один мой дружок, но его пока нет. Мне нравится твоя футболка.

На мне была облегающая белая футболка, с красной надписью «Дива».

– Спасибо.

– Еще мне понравились твои глаза. Едва ты вошла в дверь, я обратил на них внимание. Ты очень красивая.

Ух, ты! Адам редко обращался ко мне со словами: «Ты красивая». Когда я наряжалась, он обычно замечал, что я хорошенькая, а иногда говорил: «Неплохой наряд». И больше никаких комплиментов я от него не слыхала. Я всегда старалась убедить себя, что меня это не волнует, но в тот момент, услыхав эти слова из уст другого, я призадумалась. Когда случайный чмошник отзывается о тебе лучше, чем твой бойфренд, это наводит на размышления.

– Извини, что спрашиваю, – сказал «Эпкот», прищурив глаза, – у тебя есть бойфренд?

Он смотрел на меня в упор, не мигая. Я не знала, что сказать. Одна часть меня хотела соврать, а другая понимала, что я с этим не совладаю. К тому же парень, возможно, проявит ко мне больший интерес, если узнает, что я ангажирована.

– Да, – сказала я. – Вообще-то есть.

– И давно вы вместе?

– Три месяца. Но это оказались весьма насыщенные три месяца.

– Понимаю, о чем ты. У меня тоже была как-то связь, всего два месяца, но более насыщенная, чем длящиеся годами отношения.

– Я сказала это не в хорошем смысле, – медленно произнесла я. – У нас, по сути дела, есть проблемы.

– Какого рода?

– Я не уверена в его любви: схожу с ума от ревности каждый раз, как он заговаривает с другой женщиной, и живу в постоянном страхе, что он меня бросит.

– Что-то в этом роде было в «Сити Уик». Ты когда-нибудь читала эту газету?

– Гм. Один или два раза.

– Так вот, там есть одна девушка, она пишет колонку о своем бойфренде. Когда читаешь, то понимаешь, что они готовы со дня на день разорвать отношения. Похоже, этот мужик страшно боится всяких обязательств, и ему, наверное, не хочется всерьез никем увлекаться, а она сомневается, получится ли у них что-нибудь.

– О-о!

– Но на прошлой неделе она поцеловала другого парня, своего бывшего бойфренда. Любопытно было бы узнать, как среагирует на это ее теперешний любовник. Я хорошо понимаю, что ей приходится пережить.

– Серьезно?

В кухню вошел огромный бородатый парень в футболке «Мэссив Этэк» и направился к холодильнику. Я передвинулась к раковине и встала рядом с «Эпкотом». Наши волоски на руках соприкоснулись.

– Еще как серьезно, – сказал он. – Пару лет назад я встречался с одной девчонкой, довольно прохладно ко мне относившейся. Она только что рассталась с другим парнем и всячески старалась отгородиться от меня. А я хотел проводить с ней все свое время, полагая, что если она действительно меня любит, то не станет отдаляться. Ты видела «Париж, Техас»?

Я начала было говорить: «Как же, к этому фильму еще Шепард написал сценарий», но вовремя прикусила язык и только кивнула.

– Ну так помнишь тот монолог, где Гарри Дин Стэнтон говорит о том, что собирается привязать коровий колокольчик к лодыжке своей жены – на тот случай, если она вдруг соберется удрать, а он тогда услышит, как она уходит?

– Обожаю этот монолог!

– Именно такие чувства я испытывал к своей бывшей подружке.

– Понимаю, что ты хочешь сказать, дружище, – молвил «Мэссив Этэк», подняв бутылку и сделав большой глоток, а потом неслышно вышел.

– Так или иначе, – сказал «Эпкот», – это было какое-то безумие. Мне невыносима была сама мысль о том, что она может меня бросить. Я оказался во власти собственного страха. Ночи напролет лежал без сна в уверенности, что она меня обманывает. Иногда звонил ей для того только, чтобы убедиться, что она в своей постели. Это было довольно мерзко.

– Вот бедняга.

– Да уж. Так вот – прошло уже четыре года с тех пор, как она меня бросила, и теперь уже потихоньку перегорело. Между прочим, меня зовут Бен. А тебя как?

Я сделала глубокий вдох.

– Ариэль Стейнер.

Стакан в его руке затрясся.

– Господи? Ты шутишь? – Вынув из джинсов бумажник, я протянула ему свои водительские права. – Не шутишь. – Он покраснел и покачал головой. – Мне так неловко из-за всего, что я наговорил. То есть я вовсе не считаю, что вы с любовником новеллистом обречены. Может, все еще устроится. Думаю, я просто проецировал на вас свои собственные переживания.

– И все-таки боюсь, что ты прав. Думаю, мы, в конечном счете, обречены.

– Серьезные отношения требуют большой работы.

– Я знаю, но есть такое понятие, как «напрасный труд».

Держась за руки, вошли три симпатичные девчонки в модных топиках и сразу принялись составлять на холодильнике стихи, перемещая магнитики по его дверце и громко хихикая над творениями друг друга.

– Давай сбежим отсюда? – предложил Бен.

– А зачем?

– Не хочешь сходить куда-нибудь выпить?

Я колебалась. Этот Бен такой неуравновешенный, непостоянный, да к тому же романтик; поневоле подумаешь, что мы – родственные души. Всего-то и предлагает, что вместе выпить. В этом нет греха.

– Куда пойдем? – спросила я.

– В бар «Коуд», – ответил он. – На углу Первой и Пятой.

Бар находился под рестораном. Крошечный, с несколькими столиками и небольшими красными «диванчиками для влюбленных», стоящими по периметру зала. Все посетители были сплошь парами, и большинство парней и девиц лизались друг с другом. Это немного настораживало.

Он заказал мне «Джеймсон», а себе – мартини, и мы уселись на диванчик в углу. Стерео заиграло «Когда подступает тоска», и Бен стал подпевать.

– Ты фанат Дилана? – спросила я.

– Господи, конечно! Еще какой, просто одержимый. У меня есть четыре книги с описанием его жизни, альбом с фотографиями, кассета «Тарантул»,[104] а также все его лицензионные альбомы и примерно штук двадцать нелицензионных, которые я заказал по Интернету.

У меня затряслись коленки, и чтобы успокоиться, пришлось отхлебнуть спиртного. Когда я подняла голову, Бен сказал:

– Ух, ты! Какой у тебя здоровский шрам на подбородке. Где это ты так?

– Упала с велосипеда.

Он потянулся рукой к моему лицу и погладил шрам большим пальцем. Опустив голову, я взглянула на парня. Он не отнял руки, а просто скользнул пальцем к моей губе. Я приоткрыла рот и лизнула кончик его пальца. Потом закрыла глаза и стала сосать первую фалангу. Бен склонился ко мне. Когда он оказался примерно в двух дюймах от моего рта, я отстранилась. Одно дело – сосать палец, и совсем другое – целоваться. Обманывать на бумаге гораздо проще, чем в жизни. Несмотря на все, что сделал Адам. Несмотря на то, что он дал мне добро на свободный секс.

– Так не пойдет, – сказала я. – Я влюблена в человека, который, правда, собирается задвинуть меня подальше, но от этого я не стану любить его меньше.

– Понимаю, – сказал Бен. – Но можно мне, по крайней мере, оставить тебе свой телефон?

– Конечно.

Он написал номер на спичечном коробке и отдал мне. Я встала и надела пальто.

– Ариэль, я страшно рад, что мы познакомились. Надеюсь, все образуется. Позвони, если будет настроение.

Я выскочила из бара и села в такси. Приехав домой, я сразу же включила компьютер. Мне посчастливилось наткнуться на piece de resistance.[105] Бен вызвал у меня массу чувств – меня влекло к нему физически и эмоционально. Меня одолевало сильное искушение, сомнений в этом уже не оставалось. Присутствовали все необходимые элементы. Написать фрагмент про секс будет сущим пустяком. Это была идеальная подстава.

Начало колонки соответствовало действительности: как я встретилась с Беном на вечеринке, как рассказывала ему о наших с Адамом проблемах, как мы пошли в бар «Коуд». Только на бумаге я не отшатнулась, когда он наклонился ко мне, чтобы поцеловать.

Я не успела еще ничего толком сообразить, как мы уже целовались, и рука Лена медленно ползла по моему бедру, прикрытому юбкой. Его губы почему-то не казались мне чужими, скорее – знакомыми, как раз то, что нужно. Мы долго сидели, прижавшись друг к другу, а потом он спросил, не хочу ли я поехать к нему.

– Да, – сказала я. – Очень хочу.

У него над кроватью, как и у меня, висел постер «Не оглядывайся». Едва это заметив, я подумала, что, может быть, мой «идеальный мужчина» должен быть гораздо большим почитателем Дилана, чем любовник-новеллист. Любимая певица Адама – Сара Маклаклан.

Бен подошел к музыкальному центру и поставил альбом «Кровь на тропинках». Когда зазвучали первые аккорды песни «Когда подступает тоска», Лен повел меня к кровати и стал расстегивать мои джинсы. Я стянула с него рубашку и легла сверху. Меня не покидало ощущение логичности всего происходящего, и я не успела еще ничего понять, как мы уже трахались. Но едва Лен оторвался от меня, нахлынуло чувство вины. Как же я могла так бездумно и жестоко предать любовника-новеллиста? Разве он совсем ничего для меня не значил? Разве наши отношения не были хоть чуточку священными? Я быстро оделась и выбежала за дверь.

В тот день я получила сообщения на автоответчик от отца и брата.

«Что происходит? – спрашивал отец. – Не хотел ничего говорить о колонке прошлой недели, но, прочитав сегодняшнюю, понял, что должен тебе позвонить. Допускаю, что ты могла это сделать, но сообщить об этом Адаму с такой опрометчивостью, губительной для тебя самой, – вот это уже на тебя не похоже».

«Что случилось, сестренка? – спрашивал Зак. – Разве никто не учил тебя обманывать и не выбалтывать свои тайны? Или, по меньшей мере, не выбалтывать их всему городу?»

К концу дня Адам так и не позвонил. Ничего хорошего это не предвещало. Правда, когда я вернулась с работы домой, зазвонил телефон.

– Я еду к тебе, – сказал он.

Когда я открыла ему дверь, Адам вошел с мрачным видом. Очень мрачным. Мы поднялись в квартиру, и он уселся на диван. Я села с другого края, на некотором расстоянии. Он положил ногу на ногу, потом поменял ноги. Громко гудел холодильник. Наконец Адам откашлялся.

– Хочу тебе кое-что сказать, – начал он, – и думаю, вряд ли тебе это понравится.

Я знала, что последует дальше. Сара была права. Я все испортила. Моя подстава только навредит мне самой. Вот балда: не обманув, сочинила историю об измене. Добро пожаловать в город Брошенных. Население: я.

– Что такое? – спросила я.

Адам медленно повернул ко мне голову.

– Мы с Лорой не только целовались. Мы занимались любовью.

В качестве декораций для моего разрыва с Адамом я выбрала «Виски-бар» гостиницы «Парамаунт». После его признания прошло две недели. Я так и не созналась ему тогда в обмане и заставила Адама поверить, что простила его собственную измену. Тем не менее, сегодня вечером он узнает правду. Я принарядилась, причем так, чтобы сразить его: черная шелковая юбка до колен, облегающий кашемировый пуловер с V-образным вырезом, чулки и туфли на платформе. Все посетители бара тоже хорошо одеты – разогретые и радостные. Они закидывают головы назад, заходясь в смехе, потому что счастливы в обществе своих половинок. Адам смотрит на этих счастливых людей и тоже чувствует себя счастливым, потому что у него есть я. Он и понятия не имеет, что у меня для него припасено.

Адам покупает мне виски с лимонным соком, а себе – джин с тоником. Отхлебывая из стакана, я оглядываю помещение, останавливая взгляд на всех мужчинах, более привлекательных внешне, чем Адам. Я считаю минуты до того момента, когда освобожусь от него. Когда в наших стаканах ничего не остается, я предлагаю пойти в холл.

Мы беремся за руки, впархиваем в холл и садимся на длинный диван бледно-лилового цвета. Я смотрю вперед, немного скосив глаза, оцепенелым взглядом Кейт Моссиан. Адам смотрит на меня. Он считает меня красивой – пусть даже у меня размазалась помада и покраснели глаза от спиртного; и я начинаю потеть при мысли о том, какая я бессердечная сука.

Теперь Адам смотрит на меня с обожанием, а я уставилась вверх, в окна находящегося этажом выше ресторана. Там за столиками сидят ухоженные высокомерные люди. Они смотрят вниз, на меня, понимая, что я собираюсь разбить чье-то corazdn.[106] Они поддерживают меня в этом стремлении, хотя и знают, что я никогда не получу столик в их ресторане, поскольку не дотягиваю до их уровня.

Адам наклоняется, чтобы меня поцеловать. Я отворачиваюсь. Он смотрит на меня с изумлением. «Почему, – думает он, – что происходит?» Он снова пытается поцеловать меня, уже более агрессивно, но его дыхание такое вонючее от алкоголя, а в глазах столько отчаяния, что я не могу продолжать этот спектакль.

– Адам, – бормочу я. – Я собиралась тебе кое-что сказать.

– Что? – переспрашивает он дрожащим, хныкающим голосом.

– Понимаешь, я, вернее мы… да нет, ничего.

Великолепно. Теперь я посеяла в его душе сомнение. Теперь он с ужасом ожидает, что я с ним сделаю, а я переложила свою ответственность на него.

– Можешь сказать всю правду, – говорит он.

– Поверь, мне так не хочется портить этот вечер, но…

Мой голос прерывается.

– В чем дело?

– Наши отношения в последнее время ухудшаются, а ты совершенно не обращаешь на это внимания.

– На что я не обращаю внимания?

– Не понимаешь, что я хочу сказать?

– О чем ты?

– Я никогда тебя не обманывала. – У него отвисает челюсть. – Да, именно так. Та колонка была жалкой уловкой. Несмелой попыткой заставить тебя проявить твою глубоко запрятанную, неумирающую любовь ко мне. А ты в результате выказал полное отсутствие уважения ко мне. Я солгала, сказав, что прощаю тебя. Никогда не прощала и не собираюсь. Как ты мог отнестись ко мне столь легкомысленно? Как ты мог так низко пасть?

– Я… – Его нижняя губа трясется.

– Все кончено, Адам. Ты – печальное напоминание о некогда трогательном прошлом. Находясь рядом с тобой, я понимаю, что могу достичь гораздо большего. Видишь наверху мужчинка с усами, он еще ужинает с той рыжей? Так вот, он весь вечер глазеет на меня. Когда я усажу тебя в такси и отправлю домой, он скажет своей девушке, что ему надо в туалет, спустится сюда, проводит меня до дамской комнаты, очень проворно и спокойно опустится на колени, откроет рот и доведет меня до потрясающей кульминации с гораздо большим умением, чем это когда-либо удавалось тебе. Он умеет обращаться с женщиной. А ты не умеешь. Твое общество – постоянное болезненное напоминание о моей прежней наивности. Ты – ходячее несчастье, и мне становится дурно при одной мысли о том, чтобы позволить твоей штуковине приблизиться к моему сверкающему сокровищу. У тебя есть зажигалка?

Адам вовсе не хочет быть со мной любезным, но сейчас его влечет ко мне больше, чем когда бы то ни было. Он зажигает мне сигарету. Я не курю «Мор», но сегодня принесла их с собой ради такого случая.

– Надо бы мне сказать, что я сожалею, – говорю я, – но мне совсем не жаль. В сущности, я тебя обвиняю. Если бы до тебя вовремя дошло, какая я потрясающая сексапилка, то ты уж никогда не стал бы меня обманывать. Мне совсем не обидно тебя отпускать. Ты – моя самая большая ошибка. Пойдем вызову тебе такси.

Адам ошеломлен. Ему хочется сейчас трахнуть меня или ударить, или то и другое вместе. До него постепенно доходит, что ему понадобится не один год, чтобы меня забыть, и что он не в силах заставить меня передумать. Я медленно встаю с дивана, беру бывшего любовника за руку и подвожу к двери. На улице ждет свободное такси, на крыше которого мерцает реклама сигарет «Вирджиния Слимс». Женщина с рекламы смотрит на меня. Она на моей стороне, хотя не может допустить, чтобы ее муж узнал, что она курит. Я открываю дверцу такси и заталкиваю Адама внутрь, потом захлопываю дверцу и просовываю голову в переднее окошко. Называю шоферу адрес и протягиваю ему двадцатку. Он с одобрительной улыбкой оглядывает мою фигурку, а я проскальзываю обратно в вестибюль гостиницы.

Что-то не видно за столиком наверху моего парня и рыжеволосой девушки. Я беспокоюсь, что они уже ушли. Но затем замечаю их около дивана на противоположном конце зала. Мужик по-прежнему наблюдает за мной. Я сажусь, достаю вторую сигарету, зажигаю ее и затягиваюсь с неприступным видом. Рыжая направляется в туалет. Держу пари: она там долго, медленно испражняется.

Ее кавалер пересекает зал, садится рядом со мной и, как раз когда я делаю затяжку, уверенным движением крепко стискивает меня в объятиях и прижимается своими губами к моим – прямо как в старых фильмах. Я просовываю ему в рот язык и выдыхаю дым прямо мужику в глотку. Он вдыхает его, потом выпускает дым через нос, снова меня целует и шепчет:

– Скоро отправлю ее домой. Сиди тут.

Открывается дверь туалета. Мужик бросается назад к своему дивану. Появляется его дама. Я знаю, что она не моет руки после туалета. Я вижу, что она красила волосы в дешевой парикмахерской. Она сидит с ним еще несколько минут, а потом он провожает ее на улицу и сажает в такси. После чего возвращается в вестибюль, садится рядом со мной и называет свое имя.

– Мы с Лорой не только целовались, – сказал Адам. – Мы занимались любовью.

Меня вышвырнуло из окна и ударило о тротуар с такой силой, что мои кишки разбросало по всем ближайшим пригородам Нью-Йорка.

– Знаю, тебе тяжело такое услышать, – сказал он, – но я прокручивал все это в голове и считаю, что мы можем с этим справиться.

– Справиться с этим?

– Угу. Хотя и ты на меня злишься, и я на тебя злюсь, мы можем, по крайней мере, утешаться тем, что оба ошибались. Человеку свойственно ошибаться. Мы ведь люди, Ар.

С моего языка готовы были сорваться слова: «Я не ошибалась!» – но я подавила в себе первый порыв и постаралась затолкнуть признания обратно в глотку.

– Что я хочу сказать, – продолжил Адам, наклонив голову, – я тебя уже простил. А ты меня прощаешь?

Я засомневалась. Зачем ему понадобилось трахать другую? Уж не потому ли, что он был втайне неудовлетворен нашей сексуальной жизнью? Уж не потому ли было ему трудно произнести «Я тебя люблю», что в глубине души Адам все еще любил Лору и всегда будет любить? В какой степени человек может быть лопухом – даже такой, как я?

Но, быть может, это всего лишь интрижка. Разве пятьдесят процентов американцев не обманывают иногда своих супругов? Возможно, этот тот самый случай. Наверное, надо было поступить по-христиански и подставить другую щеку, хотя на самом деле мне хотелось последовать заповеди «Око за око».

– Как это произошло? – спросила я. – То есть я хотела узнать: вы с ней задаетесь вопросом, стоит ли вам снова быть вместе? Ты по ней скучаешь? И все еще что-то к ней испытываешь?

– Что ты! Вовсе нет! Потом я чувствовал себя просто ужасно. А ты? Ты действительно увлечена этим парнем?

– Нет! Это было чисто сексуальное влечение, и ничего больше! Было даже… такое ощущение, что ничего не происходит.

– Понятно. Так ты меня прощаешь?

Я ненавидела себя за свою слабость, но к концу дня не стала любить Адама меньше. Он по-прежнему нужен был мне.

– Наверное… прощаю, – мрачно произнесла я.

Взяв в руку прядь моих волос, он стал теребить ее, а потом погладил меня по щеке и сказал:

– Знаешь, многие пары расстались бы после такого сурового испытания. Действительно, проще простого расплеваться друг с другом после подобного кризиса. Сказать: «К черту все это. Вероятно, что-то у нас складывается не так».

– Понимаю, что ты имеешь в виду.

– Но мы с тобой более сложные натуры. Думаю, этот опыт может оказаться для нас полезным. Он наверняка здорово укрепит нашу связь. Если мы это преодолеем, то сможем потом пройти любые испытания.

– Ну что ж… Можно и так посмотреть на это.

– Мы такие отважные. Мы пионеры, честное слово. Ты хоть понимаешь, насколько зрело мы себя ведем? Для этого нужна большая смелость, а в ней нам не откажешь. Твоя честность для меня гораздо важнее верности. Я очень рад, что мы можем быть искренними друг с другом, вместо того чтобы держать при себе свои секреты.

– Потрясающе.

– Именно потрясающе. Мне стало намного легче, потому что я знаю, что ты обо всем узнала и простила. А тебе не стало легче?

– Я просто как перышко.

– Так здорово быть с тобой откровенным. Это так благотворно. Знаешь, чего мне хочется прямо сейчас?

– Чего?

– Угадай, – сказал он, начав целовать меня в шею.

И все это время я представляла Адама с Лорой. Я не видела ее фотографии, но нарисовала в своем воображении очень живой портрет: белокурая и диковатая, с сиськами как у Умы, стальными ягодицами и свинцовыми ляжками. Небритые подмышки, спутанные волосы – вся эта природная арийская красота селянки из Вермонта (правда, Адам говорил мне, что она из Детройта).

Пока Адам возился со мной, придавив меня сверху, я представила себе, как он усердно работает над этим гибридом всех сестер из «Домика в прериях»[107] и как она визжит, поскуливает и царапает когтями воздух, кончая по пятьдесят раз подряд, а он чувствует себя от этого вселенским жеребцом.

Адам быстро кончил и сразу же уснул. Мне хотелось задушить его подушкой. Мой ловелас загнал меня в угол. Теперь мне его уже не обставить. Мужика перехитрить невозможно. Просто некуда дальше идти. Если только в задницу. Весь этот выдуманный флирт просто убил меня, и главное – все совершенно напрасно. Адам мне изменил, а я слишком сильно его любила, чтобы с ним порвать. Я так и не смогла сказать ему правду. Глядя на его спящее лицо, я спрашивала себя: какова же на вкус Лора?

Едва я утром пришла на работу, как позвонила Сара.

– Мне надо тебе кое-что рассказать, – сказала она.

– Мне тоже.

– Давай начинай.

– Нет, ты первая. Гарантирую, что моя история хуже твоей.

– Ладно. – Она вздохнула. – Мы с Риком прошлой ночью расстались.

– Почему?

– Он надумал вернуться в Сиэтл и возобновить музыкальную карьеру, а я сказала ему, что ни за что не уеду из Нью-Йорка. Так что мы расстаемся. Он уезжает на следующей неделе.

– Мне очень жаль.

– Ничего страшного. Я размышляла над всем этим, и хотя секс был хорошим, я не уверена, что нам суждены были долгие отношения. То есть я, конечно, буду в отключке следующие несколько недель, но в каком-то смысле это даже неплохо. А какие новости у тебя?

Я ей все рассказала.

– Он тебе изменил?

– Угу.

– Ты должна его бросить!

– А я не хочу его бросать!

– Но он тебя обманывал! Ты совсем на него не злишься?

– Конечно, злюсь, но решила простить.

– А ты и вправду жалостливая.

– Знаю.

Сара на мгновение умолкла, а потом сказала:

– Ну, если ты намерена с ним остаться, есть только один способ сделать это, сохранив хотя бы малую толику своего достоинства.

– Как это?

– Трахнись с Беном по-настоящему.

– Сара!

– Тогда весы придут в равновесие. Сама же рассуждала о балансе привязанностей. Терять тебе нечего. Адам все равно считает, что ты это сделала, так почему бы не попробовать на самом деле?

– Потому что это обман!

– Здравствуйте! А тебе не кажется, что святость вашего союза уже была нарушена? Потом тебе станет намного легче. Если тебя когда-то и тянуло сбиться с пути истинного, сейчас тебе представляется прекрасный случай это сделать.

Неужели она права? Не проявила ли я излишнюю сердобольность, так легко простив Адама? Станет ли мне легче, если я пересплю с Беном? Или станет еще хуже, чем раньше?

В тот вечер мы с Адамом договорились сходить на концерт и должны были встретиться у входа. Я пришла на несколько минут позже, ожидая, что он уже там. Но его не было. Через пять минут я пришла в раздражение, через десять разозлилась, а через пятнадцать забеспокоилась. Я начала воображать себе всякие ужасы, которые могли с ним приключиться, а потом вдруг мне пришло в голову: он, возможно, сейчас с Лорой. Может, в это самое мгновение она сосет его член под ватным одеялом на футоне в какой-нибудь квартирке Ист-Виллиджа, со множеством кошек и картинок на стенах? Не мне тягаться с ее жадным арийским ртом и нахальными сосками. К тому же у меня аллергия на кошек.

По улице мне навстречу мчался Адам.

– Прости за опоздание, – сказал он. – Не мог найти парковку.

Он поцеловал меня. Я обнюхала его шею. Никаких посторонних сладких запахов. Я устыдилась поспешности своих обвинений. Не следует думать, что, однажды гульнув, он займется этим опять. Конец его загулу. Теперь он хочет только меня. А вот я не была уверена, что его хочу.

После концерта Адам предложил поехать к нему. Когда мы поднялись в квартиру, я пошла в кухню за водой, и, пока открывала холодильник, он подошел сзади и обнял за плечи.

– Я так тебя хочу, – сказал он. – Сегодня я целый день мечтал о том, чтобы побыть с тобой.

Закрыв глаза, я постаралась убедить себя, что наши отношения не изменились, но тут в моем воображении опять возникли образы – его и Лоры, и никак от этого было не избавиться. Я вынула бутылку с водой, отошла от него подальше и налила себе воды.

– В чем дело? – спросил Адам. – Разве ты не хочешь меня?

– Не знаю, – сказала я, поворачивая к нему лицо.

– Что значит «не знаю»?

В его глазах появилось непередаваемое обиженное выражение.

– Я здорово на тебя рассержена, – сказала я. – Можешь ты хоть чуточку принять это во внимание?

– Нет. Я ведь полностью тебя простил. У меня такое чувство, словно я вижу тебя в новом свете. Я просто… – Он обнял меня и поцеловал в плечо. – Не могу отпустить тебя.

Я закрыла глаза. На протяжении долгих месяцев мечтала я о том, чтобы Адам прикасался ко мне именно так, чтобы именно так он хотел меня, но разве могла я этим наслаждаться теперь, когда мысли мои были только о ней?

– Может, мы просто пойдем спать? – сказала я.

Он снова посмотрел на меня собачьими глазами и произнес:

– Хорошо.

– Адам…

– Нет. Лучше сделаем, как ты хочешь. Он пошел в спальню.

Я отправилась в ванную, чтобы почистить зубы. Посмотрев в зеркало, я увидела испуганную жалкую особу с печальными глазами. Мне стало стыдно: надо бы рассказать парню правду, но я не знала, как это сделать. Его ко мне тянуло. Он меня хотел. Моя ложь приблизила его ко мне. Мой план сработал, но совершенно по-дурацки. Если бы я могла выкинуть Лору из головы, может, все и устроилось бы.

Я пошла в спальню. Адам лежал на кровати и читал книгу Джона Фейнта «Спроси у пыли». Когда я вошла, он даже не взглянул на меня. Просто без слов положил книгу и отправился в ванную. Я сняла бюстгальтер и джинсы, но оставила футболку и, забравшись в постель, отвернулась к стене. Через несколько минут он вошел, выключил свет и лег рядом, спиной ко мне. Я старалась дышать размеренно и расслабиться, но сердце мое колотилось, и ладони вспотели. Весь следующий час я крутилась и вертелась, но не могла понять, спит ли он.

– Адам? – наконец прошептала я, все так же, не поворачиваясь к нему лицом.

– Да?

– Тебе тоже не уснуть?

– Угу.

– Что же нам делать?

– Думаю, мне лучше отвезти тебя домой.

Перевернувшись на спину, мы немного молча полежали, а потом я поднялась и оделась. Он тоже оделся, и мы спустились к машине.

Адам остался у меня на следующую ночь, и едва мы поднялись наверх, я затащила его в постель. Весь день на работе я испытывала муки ревности и решила показать ему, что я лучше Лоры. Я хотела довести Адама до такого возбуждения, чтобы он совсем ее позабыл. Мы забрались под одеяло. Он поднял мою ночнушку и зарылся лицом в мои груди. Но через несколько минут оторвался от моей сиськи и сказал:

– Хочу кое о чем попросить.

– Что такое?

– Немного неловко говорить.

– Да в чем дело?

– Ну, я сегодня размышлял о том… что произошло между тобой и Леном.

– Беном, – сказала я. – Его настоящее имя Бен.

– Не важно! Так вот, это меня не на шутку задело. Получается, это для меня не так просто, как я думал. Короче говоря, я стал размышлять: «Как заставить себя меньше ревновать?» И у меня появилась идея.

– И какая же?

– Я стал думать, не могла бы ты… рассказать мне о том, что произошло. Ты говори об этом, а я буду лежать рядом с тобой и… – Он отвел глаза.

– Играть с собой?

Адам кивнул.

– Понимаю, это звучит странно, но, думаю, это поможет мне примириться с ситуацией.

Как в компьютерной игре с бараном по имени Иегосафат. Какая-то немыслимая чушь. Но разве могла я возражать? Он обращался ко мне за помощью. Может, это маленькое упражнение приблизит его ко мне.

– Гм… С какого места ты хочешь начать? – спросила я.

– Начни с бара, когда вы целовались, – сказал Адам, устраиваясь под одеялом.

– Ты уверен, что этого хочешь?

– Уверен.

Я откашлялась.

– Итак… гм… после вечеринки мы пошли в бар «Коуд». Сделав пару глотков, мы стали смотреть друг на друга, и Бен положил руку мне на бедро, а потом наклонился ко мне.

Адам закрыл глаза. Одеяло медленно заколыхалось.

– Приятно тебе было?

– Очень приятно, – сказала я, съежившись от страха. – Наклоняясь все ниже, Бен придвинул свой стул к моему и прижался ко мне, и я почувствовала, как он, понимаешь…

– Возбуждается?

– Точно. И упирается в меня.

– Держу пари, он здорово тебя хотел.

– М-м-м, гм.

– И ты тоже его хотела.

– М-м-м, гм-м. Да, верно. Господи, конечно хотела. И он предложил мне сбежать. Я согласилась, и мы пошли к нему домой.

– Где находится его квартира?

– В нескольких кварталах от бара.

– Симпатичная?

Я резко повернулась к нему.

– Какое это имеет значение?

– Просто пытаюсь себе представить.

– Она похожа на любую студию в Ист-Виллидже! Там есть диммер![108] А в ванной нет раковины!

– Отлично!

– Ну вот, как только мы вошли, сразу принялись целоваться, как безумные, очень страстно. Мне поскорей хотелось сорвать с Бена одежду и изнасиловать его. Мы бросились к его кровати и…

Адам открыл глаза.

– Я думал, вы сначала слушали «Кровь на тропинках».

– Конечно. Видишь ли, его музыкальный центр стоял прямо у кровати. Бен сперва поставил «Кровь на тропинках», и тогда уже мы легли в постель. Потом он стал заниматься со мной оральным сексом…

– Ты об этом не писала.

Ой-ой! Я забывала подробности собственного рассказа.

– Не писала. Но Бен действительно стал это делать.

– О-о!

– Тебя это задевает?

– Немного. По-моему, это куда более интимно, чем просто секс.

– Мне остановиться?

– Нет. Надо через это пройти. Расскажи мне, как он это делал.

Адам снова закрыл глаза. Я вздохнула.

– Это было действительно здорово. Бен меня так усердно и потрясно лизал, что я кончила буквально через три минуты…

Одеяло опять успокоилось. Адам повернулся ко мне.

– Через три минуты? Ты никогда не кончаешь так быстро, когда это делаю я.

– Я сказала через три? Я имела в виду – через тридцать.

– А-а!

– Ну вот, после того как я кончила, Бен надел презерватив и вошел в меня, а дальше все пошло невероятно легко и просто. Из-за того, наверное, что я была вполне готова. Я ведь была вся влажная после оргазма. – Теперь одеяло заколыхалось живее. – Бен задрал одежду мне на голову, и я чуть не подавилась его хреном, который он слишком далеко в меня засунул.

– О господи. Ар…

Я посмотрела на любовника изучающим взглядом: глаза закрыты, лицо искажено, одеяло неистово содрогается, и подумала, что ситуация становится странноватой. Мой бойфренд вот-вот кончит из-за измены, которой даже не было. А что последует дальше? Станут ли эти выдумки обязательным элементом наших сексуальных игр? Не придется ли мне и дальше изобретать новые пикантные подробности только для того, чтобы он заводился? Дойдет ли у нас до того, что Адам ради терапевтических целей предложит собраться всем четверым вместе? Я понимала, что, конечно, тот момент, когда у Адама готова вот-вот съехать крыша, не самый подходящий, для того чтобы огорошить его правдой, но почему-то была не в состоянии продолжать игру.

– Прости, – сказала я. – Не могу больше.

Одеяло замерло. Адам свирепо посмотрел на меня.

– В чем дело?

– Я никогда не занималась сексом с Беном. Мы с ним даже не целовались. И с Джейсоном тоже. Все это часть моего глупого плана.

Адам вытаращил глаза.

– О чем ты говоришь?

– В тот момент, когда я сказала «Я тебя люблю» и не услыхала ответного признания, я поняла, что твоя привязанность никогда не сравняется с моей. Я всегда буду любить тебя больше. А это мне претит. Потому что мне хотелось, чтобы ты испытывал ко мне такую же страсть, как и я к тебе. Вот я и придумала поцелуй, чтобы ты меня приревновал, а потом, когда ты сказал, что целовал Лору, мне пришлось сочинить что-нибудь поинтереснее, и я написала, что трахалась с Беном. Сара считает, что я должна тебя бросить. Она говорит, что я простофиля, раз остаюсь с тобой.

– Ты вовсе не простофиля.

– Нет, простофиля. Мне надо было тебя возненавидеть за то, что ты сделал.

– Ничего я не сделал.

– Что?

– Лора – лесбиянка. Она живет с подружкой уже два с половиной года.

«Святой Моисей!»

– Ты хочешь сказать, что тоже ее не целовал?

– Нет! Я сказал, что целовал ее, только тебе в отместку, уж очень мне стало обидно, что ты целовалась с Джейсоном! А когда я прочитал колонку «Берлога Лена», то решил сказать тебе, что якобы трахал Лору. Ведь если не дать тебе понять, что я тоже тебя обманываю, ты всегда будешь иметь надо мной преимущество.

– А я думала, ты не веришь в такие игры!

– В принципе не верю, но в жизни все по-другому.

Я на мгновение задержала на нем взгляд, пытаясь все это осмыслить, а потом мне в голову пришла жуткая мысль. А что, если даже это неправда? Вдруг Адам настолько опытный интриган, что изменил свою историю, когда я изменила свою, поскольку испугался, что я его брошу? Что, если он действительно мне изменил, а этот рассказ лишь очередная паутина лжи?

– Погоди минуту, – сказала я. – Чем докажешь, что сейчас ты говоришь правду?

– Неужели ты думаешь, что я в состоянии сочинить такую запутанную историю?

– Люди постоянно этим занимаются! Уж я-то знаю!

– Клянусь, что ничего не было!

– Почему я должна тебе верить?

– Можешь позвонить Лоре и спросить ее, лесбиянка ли она. Будет немного неловко объяснить ей, зачем тебе это понадобилось узнать, но ты сможешь.

Пристально на него посмотрев, я не заметила в его глазах лжи.

– Все нормально, – сказала я. – Не хочу никуда звонить.

Улыбнувшись, Адам притянул меня к себе, подтолкнул к кровати и стал целовать так, словно это была наша последняя ночь накануне мировой войны. Эти поцелуи были совсем не такие, как наши прежние – более страстные даже, чем в нашу первую ночь. Я не чувствовала ни малейшего отчуждения. Казалось, Адам теперь полностью принадлежит мне. Вдруг я ощутила во рту соленый привкус. Сначала я подумала, что это мои слезы, но потом поняла, что не плачу.

– Что с тобой? – испугалась я.

– Ничего страшного, – ответил он. – Просто мне стало невероятно легко. Я рад, что ты меня не обманывала. Эта колонка вызвала во мне такую ревность!

– Правда?

– Мне захотелось врезать этому типу по морде.

– Серьезно? – спросила я с ликованием.

– Да-а. Невыносимо стало при мысли, что потеряю тебя. От сознания, что ты была с кем-то другим, кроме меня. Я тебя обожаю. Я…

– Что? Что? Ты – что?

– Я… – Он сделал глубокий вдох. – Я… тебя юбью.

– Тебе что-то мешает во рту?

– Нет. Просто мне почему-то легче произнести это по-детски.

Не самый лучший любовный фильм десятилетия, но это только начало. Адам произнес эти слова, сильно запинаясь, но все-таки произнес их. Мы снова поцеловались, и он сжал меня так сильно, что я почувствовала, как хрустнули мои позвонки. Я уставилась на него и в первый раз не заметила в его глазах страха. Я увидела только любовь. То есть «юбовь». И это была не та дикая, безрассудная страсть, которая могла вспыхнуть только из-за того, что я сыграла с ним шутку. Это была настоящая, искренняя любовь: ведь Адам понял, каково ему будет остаться без меня, и испугался. Он любил меня ради меня самой, а не благодаря моей лжи.

Не один год ждала я момента, когда увижу именно такой взгляд в мужских гляделках; но теперь, когда это наконец произошло, я испугалась, что сейчас меня по плечу постучит какой-нибудь джинн и скажет, что это жизнь другой девушки, мол, нас перепутали в центре желаний, и мне случайно досталась ее жизнь. Но этого не случилось. Какой бы растерянной я в то мгновенье ни казалась, любовь никуда не исчезла. Я разревелась, но едва успокоилась, как заплакал Адам.

– Наш плач смахивает на пинг-понг, – сказал он.

В лучшем любовном фильме десятилетия мы в этот момент, наверное, занялись бы любовью в классической позиции под нарастающие звуки тошнотворной песни Фила Коллинза. Не знаю, может, Адам и испытывал сильный зуд в яичках после прерванного сеанса под одеялом, но он не предложил мне заняться сексом, да мне этого и не хотелось. Мы просто долго лежали обнявшись, пока наконец не уснули.

10

Утром мы отправились завтракать в «Осень». Мы откладывали в сторону газеты, чтобы полизаться и поприжиматься друг к другу, как и все прочие парочки в кафе, которым я прежде издали завидовала. Но во время очередного поцелуя я громко пукнула, и Адам молча поднялся и пошел через зал к одному из столов. Тогда я поняла, что мы никогда не будем в точности такими, как остальные парочки.

Вернувшись домой из кафе, я нашла на автоответчике сообщение от Тернера.

«Позвони мне как можно скорее, – просил он. – Я в офисе».

Я набрала его номер.

– Ты можешь приехать прямо сейчас? – спросил он.

– Конечно. А в чем дело?

– Это не телефонный разговор.

Такие слова обычно не предвещают ничего хорошего.

Когда я пришла в кабинет Тернера, он сразу повел меня к Дженсену. Мы сели на диван напротив главного редактора. Теперь оба его глаза казались косыми.

– Сегодня утром мне позвонили домой по довольно неприятному делу. – Сказал он. – Некий мистер Ричард Сэнд, адвокат Бена Уэйнстейна. Уэйнстейн утверждает, что твоя последняя колонка частично сфабрикована. Он говорит, что, хотя вы действительно встретились с ним на вечеринке, на самом деле никакого секса не было. В сущности, он живет с девушкой, которая уезжала на те выходные, когда вы познакомились. Вчера его подружка вернулась и, прочтя твою колонку, вычислила парня по фирменной футболке «Эпкот Сента» и по фильму «Париж, Техас». Естественно, она разъярилась. Бен пытался объяснить ей, что все это выдумка, но она не поверила. В результате он позвонил своему папочке, брокеру Эмерсону Уэйнстейну. Папочка нанял адвоката Сэнда, и теперь они угрожают предъявить нам иск за клевету, если мы не напечатаем опровержения. Что происходит?

Я могла бы и сообразить, что не надо связываться с этим продувным маленьким паршивцем. Просто не верилось, что меня так здорово облапошили. Я купилась на искренность этого мальчика-пупсика. И теперь мне ничего не оставалось, кроме как исповедаться. Я медленно перевела взгляд с Дженсена на Тернера, вздохнула и принялась рассказывать им скучную правду: вечеринка, бар, сосание пальца, приглашение Бена, мой отказ и поездка домой на такси. В ходе моего повествования их головы склонялись все ниже и ниже.

– Зачем ты это сделала? – спросил Тернер, когда я умолкла.

– У меня есть уважительная причина! – вспылила я.

– Хотелось бы услышать.

– Я жутко сомневалась в преданности Адама и решила, что надо сделать так, чтобы он меня приревновал! Но я не смогла заставить себя по-настоящему обмануть его, вот и придумала историю!

– Это и есть уважительная причина? – с гневом произнес Дженсен.

– Да.

– Ты хоть понимаешь, что поставлено на карту из-за твоих экстремальных игр второкурсницы? Из-за этого нам, возможно, придется закрыть газету!

– Я…

– А как насчет других твоих колонок? Ты врала еще где-нибудь? – спросил Тернер.

– Я по существу не врала. Может, преувеличивала.

– Разве мы не дали тебе понять с самого начала, что ты должна писать правду?

– Мужики, только не говорите мне, что вы действительно принимали все написанное мной за чистую монету! Не бывает таких развратных девчонок!

– А мы считали тебя такой! – заорал Дженсен. – Зачем, по-твоему, мы тебя наняли?

– Я…

– Ну и в какой степени ты преувеличивала все с самого начала?

Я вдруг запаниковала. Может, лучше молчать? Именно так вели себя преступники в фильмах про полицейских. Все это начинало смахивать на сцену допроса. Дженсен был плохим полицейским, а Тернер – хорошим.

– Не знаю, стоит ли вам рассказывать, – засомневалась я.

– Все сильно усложнится, если ты нам не поможешь, – сказал Дженсен.

Я ждала, когда он схватит меня за волосы и шмякнет головой об стол.

– Мне жаль, – сказала я, – но больше вы от меня ничего не услышите.

– Прекрасно, – заявил Дженсен, вставая и нервно дергаясь. – Ты уволена.

Впервые за двадцать два года я лишилась дара речи. Я тупо кивнула, пытаясь сохранить на лице спокойствие, и пошла в сторону лестницы.

Едва спустившись в вестибюль, я завыла. У меня отнимали единственную стоящую вещь, ради которой имело смысл влачить двойное существование, и все из-за этой ревнивой сучки, подружки Бена Уэйнстейна! Что за бред? Его симпатия казалась такой искренней. Он даже дал мне свой телефон. Вытащив коробок, я помчалась по улице к таксофону и набрала номер. Сработала голосовая почта.

«Вы позвонили Бену Уэйнстейну, – говорил он. – Я сейчас либо отошел от своего стола, либо отвечаю на другой звонок. Оставьте свое сообщение, и я вам перезвоню». Бог ты мой, да он дал мне свой рабочий номер! До чего трусливый и хитрый подонок! Слава Богу, я с ним не трахнулась!

Я медленно пошла по Бродвею в сторону станции метро «Эф» и, сев в поезд, заметила девушку моего возраста с сумкой через плечо – она читала «Уик». Я пододвинулась к ней поближе, чтобы лучше рассмотреть. Девушка читала «Берлогу Лена». Рот ее слегка приоткрылся, а на лице одновременно читались испуг и веселье.

Мне захотелось перекинуть ее через плечо и притащить в кабинет Дженсена, чтобы он убедился в том, какую огромную ошибку совершает. Неужели он не понимает, сколько читателей потеряет? Я заставляла людей смеяться! Я заставляла их чувства бить струей! Не будь меня, всем молодым городским хипстерам пришлось бы рыться в стоящих под кроватями пыльных коробках из-под обуви, чтобы извлечь оттуда давно забытые источники порнухи. Девчонки станут отряхивать пыль с потрепанных экземпляров «Маленьких птичек» Анаис Нин, «Навсегда…» Джуди Блум и «Моего тайного сада», а мальчишки вернутся к своим «Хаслерам» и «Пентхаусам». Парням, подтиравшим моей колонкой задницы, ничего не останется, кроме как покрываться коркой, а тем, кто использовал «Уик» в качестве мишени для выброса семени, придется вернуться к пятнанию стен.

Население города в целом станет более подавленным и напряженным, пары вернутся к никудышному сексу, которым они занимались до «Беги, хватай, целуй», потому что мужчины не смогут больше фантазировать на мой счет, трахая своих любовниц, а извращенцы снова примутся изводить женщин, вместо того чтобы отправляться домой и читать мою колонку. Войдут в раж неугомонные грабители, стремительно возрастет уровень преступности, и весь город снова превратится в преисподнюю, как это было до моего появления.

Придя домой, я позвонила Адаму.

– Бред какой-то! – сказал он. – Неужели они не понимают, что все обозреватели всегда приукрашивают?

– Боюсь, что не понимают.

– Но ведь ты…

– Величайшая порнописательница со времен Миллера? Знаю.

– Я собирался сказать: «Одна из основных причин, почему люди вообще читают эту газету».

– О-о!

– Думаю, это не самая страшная вещь на свете. Перемена может пойти тебе на пользу. Мадонна раз в несколько лет придумывает себе новый имидж. Теперь и у тебя появился шанс это сделать.

– И какой, по-твоему, я должна теперь придумать себе имидж? Внештатная лжесвидетельница?

– Можешь заниматься чем угодно. Подожди немного. У меня такое чувство, что все должно скоро устроиться.

А у меня такого чувства не было.

Окончив разговор с Адамом, я позвонила родителям за город. Ответил папа, которому я и сообщила новость.

– Должен тебе сказать, – начал он, – что, как бы я ни злился на этих бумагомарак, я покривил бы душой, говоря, что не испытываю облегчения.

– Что ты имеешь в виду?

– Во-первых, я страшно рад, что ты не обманывала Адама. Мы с мамой боялись, что ты разрушишь ваши отношения. Во-вторых, мы все здорово от этого выигрываем. Мне не будет больше докучать Ларри Стенли. Мама снова сможет посещать собрания Лиги израильских женщин. А друзья Зака перестанут обзывать его братом шлюхи.

– Приятно слышать, что вы поддерживаете меня в беде.

– Не думаю, что тебе будет трудно устроиться на новую работу. У тебя удивительная способность сплавлять воедино дешевку с выдумкой. Не хочешь попробовать свои силы в рекламе?

Потом я позвонила Саре.

– Я уже знаю, – сказала она.

– Откуда?

– Только что звонил этот гад. Просил меня назвать настоящие имена всех парней, о которых ты писала, чтобы он мог с ними связаться.

– И ты назвала?

– Нет. Я сказала: «Пососи мой клитор. Если вы собираетесь сжечь ее заживо, то уж обойдитесь как-нибудь без моего участия».

– Ты так и сказала?

– Ну, честно говоря, я назвала другую часть тела.

– Что он, по-твоему, собирается делать?

– Скорее всего, обойдет все упомянутые тобой бары и будет расспрашивать постоянных посетителей. Пока не расшифрует твои псевдонимы. Что не слишком-то сложно.

– Ты действительно думаешь, что он способен так унижаться?

Сара не ответила.

Вскоре ко мне на автоответчик пришло несколько странных сообщений.

Чарлтон оставил такое: «Я просто рассказал все, как оно было. Пришлось. Надеюсь, это не значит, что мы не можем остаться… друзьями».

Коринна: «Мне очень жаль, но что я могла сделать?».

Джейсон: «Хотел бы я, чтобы это было правдой».

И Эван: «Я был рад прояснить ситуацию. Я лгал, когда говорил Саре, что твоя колонка меня не волнует. Волнует, да еще как».

В полдень в среду мы с Сарой дружно отправились к ящику «Уик» на углу, взяли два экземпляра газеты и пошли в сторону вокзала Гранд-Сентрал. Я подумала, что такой случай требует роскошной обстановки. Купив сэндвичи и содовую в закусочной на вокзале, мы устроились напротив стены под высоченным потолком и раскрыли газеты.

ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ

В своей колонке «Беги, хватай, целуй», озаглавленной «Берлога Лена» (12 марта 1997 г.), Ариэль Стейнер пишет, что познакомилась на вечеринке с молодым человеком, пошла с ним в бар «Коуд», а потом поехала к нему домой, где у них была физическая близость. Это сфабриковано. Хотя Стейнер действительно присутствовала на вечеринке в пятницу 7 марта 1997 г., познакомилась там с парнем по имени Бен Уэйнстейн и отправилась с ним в бар «Коуд» поболтать, но они вовсе не занимались сексом. Правда, Уэйнстейн ненадолго засунул свой большой палец Стейнер в рот, пока они сидели в баре на диванчике, но это было единственное проникание, имевшее место за весь вечер. И хотя у Уэйнстейна действительно висит над кроватью постер из документального фильма «Не оглядывайся», Стейнер никак не могла об этом узнать, поскольку ни разу не переступала порога квартиры, где он живет со своей подружкой Дженнифер Джеймс (они вместе уже полтора года), которая в те выходные навещала свою сестру Шейлу в Акроне.

С субботы 15 марта Стейнер уволена с должности обозревателя «Сити Уик». Мы изымаем номер с «Берлогой Лена» из печати, принося свои самые искренние извинения за любые неприятности и неудобства, которые эта публикация могла доставить мистеру Уэйнстейну и мисс Джеймс. Мы начали расследование для определения степени достоверности последних колонок Стейнер и в этой связи можем поделиться с вами следующей информацией. Как минимум три из них за последние полгода с небольшим – «Рокер» (13 ноября 1996 г.), «Порнуха» (4 декабря 1996 г.) и «Поцелуй» (5 марта 1997 г.) – были частично сфабрикованы. По меньшей мере, еще три – «Розовые руки лесбиянки» (11 декабря 1996 г.), «Голубая ленточка» (18 декабря 1996 г.) и «Последний глоток от души» (1 января 1997 г.) – оказались сфабрикованы полностью.

Приносим свои извинения всем тем, кто в колонках Стейнер был представлен в ложном свете. В настоящее время мы реорганизуем отдел проверки фактов, чтобы избежать повторения подобной ситуации в будущем. Еще раз выражаем наше сожаление.

Стивен Дженсен IV, главный редактор,

Уильям X. Тернер, заместитель главного редактора.

Я в полуобморочном состоянии боком сползла на мраморный пол.

– Чего ты так расстраиваешься? – спросила Сара. – Не так уж все страшно!

– Именно поэтому я и расстраиваюсь!

– Что-что?

– Я думала, они действительно собираются намылить мне шею. Но в опровержении даже не встретилось ни единой удачной остроты!

– Ты утверждаешь, что хотела бы, чтобы они как следует тебя обругали? – недоверчиво переспросила Сара.

– Да! – завопила я. – Шесть с половиной месяцев я поверяла этим мужикам тайны своей вагинальной секреции. Самое меньшее, что они могли бы для меня сделать, – это завершить мою карьеру пушечной пальбой.

– Что-то слабо верится, – сказала Сара. – Ты обычно жаловалась на оскорбительные письма, а сейчас вдруг недовольна тем, что опровержение недостаточно жесткое.

Она была права. Я вела себя совершенно непоследовательно, но ничего не могла с собой поделать. Мне просто хотелось, чтобы у Дженсена и Тернера хватило духу подвергнуть меня публичной казни, например, вот так:

ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ

Рано или поздно любой газетный редактор делает крупный просчет при найме сотрудников. Происходит ли это потому, что он перед собеседованием чересчур усердно приналег на бутылочку, или просто потому, что у потенциальной сотрудницы действительно оказались славные ножки, но подобное случается. И раз уж такое произошло, редактору ничего не остается, как молиться о том, чтобы новый сотрудник не натворил дел, способных сильно навредить газете. До сих пор нам везло. Но вот мы познакомились с Ариэль Стейнер. И эта сучка нас подставила. Из-за нее нас пригвоздили к столбу, подобно Иисусу. А теперь мы истекаем кровью, да, именно так.

В колонке «Беги, хватай, целуй» от 12 марта, озаглавленной «Берлога Лена», Стейнер утверждает, что ее поимели, хотя на самом деле этого не было. Одна ложь – это уже плохо, но затем мы обнаружили, что она привирала также и в полдюжине других своих рассказов! При расследовании случаев совокупления в центре города была получена следующая информация.

Эван Дрейн (Кевин из «Рокера») признает, что имел со Стейнер интимные отношения, но заявляет, что он сам захотел их прекратить, а вовсе не его партнерша. «Ариэль – очаровательная девушка, – сказал он, – но она слишком шустро захотела влезть ко мне в душу. Мне пришлось с ней порвать. Моя жизнь – это музыка. Мы расстались в ресторанчике в Кэррол Гарденс. И она уж точно не плевала мне под ноги. Насколько я помню, Ариэль была довольно сильно расстроена. Она присочинила и еще кое-что. Если Стейнер и кончала, когда мы занимались сексом, то явно этого не показывала. У меня не было никаких судорог, она не производила громкого шума, я, кстати, после полового акта не заметил никакого покраснения сосков».

Чарлтон Уэйкс (Ройалтон из «Порнухи») утверждает: «Прежде всего, я не удовлетворял Стейнер орально. Она не просила, да и я не предлагал. Мы действительно занимались сексом в кабинке «Мира кино», но вскоре к двери подошел служитель и сказал, что нужно все время бросать жетоны. Ариэль струсила и удрала. В «Бен и Джери» мы тоже не ходили. И она никогда не делала мне минет. Хотя мне бы, конечно, этого и хотелось».

А вот слова «писательницы-мазохистки» из колонок «Розовые руки лесбиянки», «Голубая ленточка» и «Последний глоток от души» (старший редактор «Сити Уик» Коринна Райли): «У меня действительно был роман с Ариэль Стейнер. Но не она сделала мне предложение, а я ей. Мне не стыдно. Будь у меня возможность, я бы снова это сделала. Я горжусь тем, что могу причислить себя к фаворитам Ариэль Стейнер. Для малышки, утверждающей, что она никогда до этого не имела опыта с женщинами, Ариэль хорошо знала, как подступиться к моей киске. Считаю, что полученный мной от Стейнер куннилингус – один из лучших за все тридцать лет моей жизни. А ведь в свое время у меня был роман с самой Честити Боно[109]».

Сфабрикованный фрагмент колонки «Поцелуй» – это сам поцелуй. Джейсон Левин (Мейсон Бевин) признается: «Вообще-то в тот момент у меня выскочила на губе простуда. В тот вечер меня сильно тянуло к Ариэль, но я не пожелал бы никому, а менее всего человеку, которого считаю своим другом, подцепить проклятый герпес».

И наконец, свою версию рассказа «Сэм, мой мэн» предложил драматург Сэм Шепард: «Я не говорил Ариэль, что живу на Среднем Западе. Я живу в сельской местности и, пожалуй, не стану уточнять, где именно. Но я действительно видел эту девушку у театра «Паблик». Я, в общем-то, хорошо ее запомнил. Милая, с чувством собственного достоинства, правда, немного агрессивная. Я поймал себя на том, что на обратном пути из Нью-Йорка, остановившись в мотеле Дьюбука и лежа на кровати одной звездной-звездной ночью, думал о ее… достоинствах».

И как же эта маленькая интриганка преуспела в своих фокусах? Нас давно мучает этот вопрос. У нас действительно имеется отдел проверки фактов, который был организован для контроля за работой журналистов, обладающих хотя бы малой толикой уважения к основным этическим принципам, таким как справедливость и честность (в отличие от карьеристок вроде Стейнер). Тем не менее, мы берем на себя полную ответственность за сбой в работе нашего аппарата. Сейчас мы начинаем серьезное расследование, чтобы в дальнейшем уберечь себя от «стейнеризации».

Мы, так же как и вы, можем лишь строить догадки относительно того, что же побуждало эту зарвавшуюся молодую потаскушку действовать столь нагло и бессовестно. Подобно тем псам из известной рекламы, которым внушают, что предлагаемая им еда – стопроцентная говядина, мы можем лишь хором прогавкать в ответ: «Ложь, ложь! Не верим ни одному вашему сло-о-ву!»

Стивен Дженсен IV, главный редактор,

Уильям X. Тернер, заместитель главного редактора.

Когда я вернулась на рабочее место, меня уже поджидала Крыса с компьютерной распечаткой в руках и мрачным выражением на лице. Вручив мне бумаги, она прислонилась к краешку моего стола. Распечатка была сделана с известного интернетовского сайта о светской жизни «Грязная сплетница». Под заголовком «ОБОЗРЕВАТЕЛЬНИЦА «СИТИ УИК» УВОЛЕНА ЗА ФАЛЬШИВКУ» было напечатано следующее:

«Сити Уик», независимый манхэттенский еженедельник, напечатал сегодня опровержение одной из своих статей, «Берлога Лена» (12 марта 1997 г.), написанную 22-летней обозревательницей Ариэль Стейнер. В своей колонке Стейнер подробно излагает историю сексуальной близости с Беном Уэйнстейном, 28 лет, сыном крупного брокера Эмерсона Уэйнстейна.

«Я не утверждаю, что не встречался с ней, – заявил молодой Уэйнстейн. – Встречался. Но не испытывал к ней никакого влечения. В сущности, обозревательница меня разочаровала, ее карикатура интереснее. У меня есть девушка, которую я люблю. И я никогда ей не изменю. Никогда». Согласно источникам информации, близким к семье Уэйнстейна, родственники пострадавшего угрожали судебным преследованием, если «Уик» не согласится напечатать опровержение.

В опровержении говорится, что Стейнер была уволена 15 марта, после частичного признания. «Уик» в настоящее время проводит расследование относительно достоверности прежних статей Стейнер и уже установила, что как минимум шесть из них были полностью или частично сфабрикованы. Главный редактор «Уик», Стив Дженсен, так комментирует увольнение: «Мы любим печатать пикантные вещи, но лишь при условии, что это правда».

Подняв глаза на Крысу, я вручила ей бумаги.

– Так это ты? – спросила она.

Я кивнула.

– Не знала, что ты ведешь колонку в газете.

– Я считала неуместным говорить вам об этом, – промямлила я.

– Надо было рассказать. Очевидно, я уделяла тебе мало внимания. – Начальница слабо улыбнулась, потом стерла улыбку с лица и, указав на газету, добавила: – Новости неважные. Мне только что позвонил мой шеф. Он сказал, чтобы я тебя немедленно уволила. Если оставить тебя даже на самой незначительной должности, пострадает лицо компании. Мы, в конце концов, издательский дом, и твое присутствие в наших рядах может быть неправильно истолковано. Собирай вещи. Я позвоню в агентство, откуда тебя прислали, и сообщу им о случившемся. Надеюсь, ты поймешь меня правильно.

Она ушла в свой кабинет и закрыла за собой дверь. Я опустила голову к промокашке, вдыхая чернила, в надежде, что меня убьют химикалии. Потом открыла верхний ящик стола и, стащив несколько ручек и блокнотов, сунула их себе в сумку. Когда-нибудь эти ручки могут мне пригодиться. Вдруг в ближайшее время иссякнут все запасы? У меня достаточно сбережений, чтобы обеспечить себя максимум в течение месяца, а потом придется искать новую работу. Что, если агентство не захочет иметь со мной дело? Все может быть. Я надела пальто и, бросив взгляд на закрытую дверь крысиной норы, поехала домой.

Когда я пришла домой, мой автоответчик мигал как полоумный. Моих комментариев просили «Таймс», «Ньюс» и «Пост». «Эго», иллюстрированный глянцевый журнал, пишущий о знаменитостях, готовил про меня статью и хотел услышать мою версию событий. Отец желал узнать, видела ли я отрывок из «Грязной сплетницы». Репортер из «Войс» писал статью, озаглавленную «Почему «Сити Уик» – худшая газета в стране», и просил меня подтвердить низкопробную политику Дженсена и Тернера в отношении проверки фактов. Нед Сливовиц, известный представитель желтой прессы и ведущий скандального ток-шоу, приглашал меня прийти на передачу и подраться на кулачках с Уэйнстейном. Глава некой кинокомпании под названием «Влажные и скользкие» предлагал мне сотрудничество в написании сценария. А обозреватель светской хроники из «Дейли ньюс» просил подтверждения слуха о том, что я на самом деле одновременно занималась сексом с Беном и его девушкой. И все хотели получить ответ немедленно.

Я всегда мечтала прийти домой и увидеть бешено мигающий автоответчик, но это были не те сообщения, которые я надеялась получить. Не о такой славе я грезила. Это была ее самая дешевая и самая коварная разновидность. Мне не хотелось тащиться на дрянную телепередачу, чтобы стать посмешищем для аудитории, состоящей из выродков. Я хотела, чтобы меня запомнили как писательницу, а не как лгунью.

Я стерла сообщения, пошла в ванную и брызнула на лицо холодной водой. Когда я подняла голову и мельком взглянула на свое отражение в зеркале, оно мне не понравилось. Волосы на моей верхней губе так отросли, что я смахивала на Лонни Барбах. Концы длинных косм загибались кверху и секлись. Наверное, самое время отправиться в салон. Похоже, что мне и заняться больше нечем.

В одном из последних выпусков нашей газеты Коринна писала о салоне в Трамп Тауэр[110] и божилась, что он лучший в городе. Стрижки, правда, по девяносто долларов, но Коринна утверждала, что они того стоят, потому что там работает один пижон, француз по имени Пьер, который может сделать из вас королеву. Я позвонила, записалась на стрижку, отключила телефон и пошла к станции метро.

Пьеру было лет тридцать пять. Привлекательный и немного по-французски женоподобный, когда не можешь сразу понять, кто перед тобой – гей или мужчина традиционной ориентации.

– Как желаете постричься? – спросил он.

– Что-нибудь покороче и помоднее.

– Не хотите немного подкраситься?

– Нет. А зачем?

– На вас очень мило будет смотреться капелька светлого. Несколько прядей. Давайте добавим эмоций ради весны.

Я никогда раньше не осветляла волос, потому что расценивала это как своего рода неприятие в себе еврейских корней. Однако в тот момент, оказавшись без работы, на грани финансового краха, сделавшись объектом охоты на ведьм со стороны средств массовой информации, я, похоже, начинала утрачивать свою моральную целостность.

– Один черт, – сказала я. – Давайте попробуем. Через два часа я вышла из салона с шикарной короткой стрижкой, оживленной шестью белокурыми прядями, а также с навощенными губами и бровями. Мне нравилась моя новая внешность. Я понимала, что, возможно, не слишком умно было спустить часть моих скудных сбережений на наведение красоты, но рассудила, что оно того стоило. Если мне суждено вскоре стать бездомной, то, по крайней мере, я буду хорошо выглядеть, умоляя пустить меня на ночлег.

В ту ночь у меня ночевал Адам, но, проснувшись на следующее утро, я увидела пустую постель, а затем услыхала звонок в дверь. Я решила, что у него опять начался какательный невроз и он отправился в ресторан. Правда, когда я пошла открывать дверь, Адам не показался мне таким очищенным и посвежевшим, как это бывало с ним после дефекации. Голова опущена, плечи ссутулены. Он был похож на посланца с войны, сообщающего чьей-то мамочке, что ее сын убит. Потом я поняла, в чем дело. В левой руке он держал «Тайме», «Ньюс» и «Пост».

Мы поднялись наверх и сели за обеденный стол. Он одну за другой подал мне газеты. Во всех трех были напечатаны статьи о моем увольнении, а также вариации на тему возможных мотивов моего сочинительства.

История с Ариэль Стейнер проливает свет на нашу культуру, одержимую манией славы, когда молодые журналисты готовы сделать что угодно (даже состряпать фиктивную любовную историю!), лишь бы урвать свои скандальные пятнадцать минут.

Ариэль Стейнер, выросшей в элитном округе Бруклин-Хайтс в добропорядочной еврейской семье, принадлежащей к верхним слоям среднего класса и получившей образование в колледже Браун, с ранних лет внушали, что она должна достичь успеха, чтобы заслужить любовь близких. Родителям детей, родившихся в период бэби-бума, следует контролировать давление, которое они оказывают на своих отпрысков, если, конечно, они не хотят вырастить собственную Ариэль Стейнер.

Ариэль Стейнер оказалась попросту пешкой в похотливых играх Стивена Дженсена. Вопрос не в том «Почему она лгала?», а в том «Почему секс продается?». Неудивительно, что в современной вуаеристической культуре, влияние которой на массы все возрастает, едва ли не каждый захудалый еженедельник нанимает обозревательницу, которая должна вести еженедельную хронику своих любовных похождений. Находящаяся в обращении руководящая мантра американского журнализма звучит так: «Поднимись над суетой, то есть распутничай напропалую». Стейнер просто-напросто приняла этот девиз слишком близко к сердцу.

В целом все статьи оказались не столь ужасными, как я ожидала. Зато меня сразила наповал моя фотография, помещенная после заметок. В каждой газете почему-то воспользовались моим выпускным снимком из Брауна. В то утро представители фотокомпании пришли снимать меня в девять утра, а я проспала и выскочила из постели без десяти девять. У меня не осталось времени принять душ, а тем более подкраситься. Так что я предстала перед объективом с огромной копной кучерявых волос и темными кругами под глазами. При взгляде на меня стилистка вздрогнула и вручила мне расческу. Но для волос еврейской девушки расческа примерно так же эффективна, как спрей для освежения дыхания для бродяги из трущоб Манхэттена, так что я откинула волосы набок и уселась под лампами. Я изо всех сил постаралась возместить недостаток привлекательности бодрой улыбкой, но она получилась натянутой. В результате я стала похожа на осоловелого серийного убийцу, находящегося в полукоматозном состоянии и страдающего запором. Настоящий монстр.

И вот теперь каждый парень, хоть однажды поинтересовавшийся моим внешним видом, увидит эту Медузу Горгону и станет думать, что это я. Я вообразила себе затихающий шелест тысяч и тысяч опадающих нью-йоркских пенисов.

– О господи, – простонала я, опустив голову Адаму на плечо и уставившись на трех одинаковых ведьм.

– Ар! – окликнул он меня. – Тут еще кое-что есть.

– Ты о чем? Я вроде просмотрела все три газеты. Он робко потянулся за газетой «Пост», пролистнул ее назад, до страницы номер шесть – «Светская хроника», и передал мне.

Фальшивая леди

Мы узнали, что печать – не единственная сфера деятельности, где бывшая обозревательница «Сити Уик» Ариэль Стейнер пытается пустить окружающим пыль в глаза. Вчера ее видели в салоне Энрико Фаберже, где ей делал мелирование известный парикмахер Пьер Тибо. Какой же цвет привлек бывшую порнописательницу? «Я предложил белокурый оттенок, чтобы выявить ее природные особенности, – сказал Тибо. – Получился очень естественный вид. Не сразу и догадаешься, что на самом деле она совсем не такая». Лучше просто не скажешь!

Я прижала ладони к щекам, как тот парень на картине Эдварда Мунка. И когда им только удалось сделать этот снимок? Может, кто-то спрятал шпионский фотоаппарат внутри фена для сушки волос? Или та шестидесятилетняя дама, сидевшая в соседнем кресле, на самом деле была переодетым папараццо? И как мог Тибо меня заложить? Кому еще девушка может доверять, если не собственному парикмахеру-модельеру?

– Какой кошмар, не могу в это поверить! – завопила я, глядя на Адама.

Он улыбался.

– Так ты надо мной еще и смеешься?

– Я не над тобой смеюсь, а над этой ситуацией. Согласись, что получилось забавно.

– Вовсе нет! – сказала я, шмякнув его по плечу.

– Я смеюсь только потому, что знаю: это скоро кончится. А если и нет, то можешь утешаться хотя бы тем, что хуже уже не будет.

Но Адам, разумеется, ошибался.

После его ухода я приняла душ и постаралась взять себя в руки. С этими статьями или фотоснимками ничего уже поделать нельзя, но в моей жизни оставалась еще одна область, которую я могла держать под контролем: поиски этой чертовой новой работы.

Я оделась и включила телефон. Только собралась набрать номер агентства, и тут раздался звонок.

– Ты видела газеты? – поинтересовался отец.

– Угу.

– Почему ты не послала им приличную фотографию? – спросила мама.

– Мама! Так не бывает! Нельзя самой выбирать снимок для опубликования!

– Я пытался ей это объяснить, – сказал папа, – но она ничего не хочет слушать.

– Как настроение? – спросила мама.

– Нормально. Единственное, что меня достало, – это заметка на странице номер шесть.

– В какой газете? – заинтересовался папа.

– В «Пост».

– Не вешай трубку. У меня она есть. Сейчас принесу маме.

Я услышала треск, это отец переносил трубку в спальню родителей. Потом послышался шелест газет. Папа сказал:

– Gevalt![111]

А мама спросила:

– Почему ты не сказала мне, что покрасила волосы? Хочется взглянуть!

– У меня есть более важные причины для беспокойства. Вчера Крыса меня уволила, когда узнала об опровержении.

– Уверен, ты в состоянии найти что-нибудь не хуже, – сказал отец. – Ты ведь можешь заниматься чем угодно. У тебя диплом «Лиги плюща».

– У Теда Качинского[112] тоже, – парировала я.

– Выше голову! – сказала мама.

– Мы тебя любим, – добавил папа.

– Знаю, – откликнулась я.

Я повесила трубку, а потом набрала номер Френсис, женщины из моего агентства.

– Вчера мы звонили тебе весь вечер, – сказала она, – но не могли дозвониться.

– Я, должно быть, забыла включить автоответчик. Эшли рассказала вам о том, что произошло?

– Да. Мы, конечно, разочарованы тем, что контракт с тобой расторгли. Но, обсудив твою… ситуацию, мы решили, что будем и дальше представлять твои интересы. Несколько женщин из нашего офиса – большие поклонницы твоей колонки, и они хотят, насколько это в их силах, тебе помочь. Но мы решили впредь не пытаться пристроить тебя в мир печати, чтобы ты вновь не оказалась в подобной ситуации. Мне удалось найти тебе место в банке начиная с понедельника.

– Что это за место?

– Та же должность, что у тебя была. Те же обязанности: печать докладных записок и писем, несложная работа на компьютере, ответы на телефонные звонки.

– Мой босс знает, кто я такая?

– Мы назвали ей твою фамилию, и она никак не прореагировала.

– Какая оплата?

Френсис откашлялась.

– Боюсь, чуточку меньше, чем было.

– Насколько меньше?

– Одиннадцать долларов в час.

– Одиннадцать?

– В филиале «Банка Америки». В филиалах больше не платят.

– Где он находится?

– В Лонг-Айленд-Сити.

– Неужели в Куинсе?

– Совершенно верно.

Две недели тому назад я слыла самой скандальной обозревательницей Нью-Йорка, а теперь буду получать одиннадцать баксов в час, отвечая на телефонные звонки в каком-то захудалом офисе. После вычета налогов эта цифра, вероятно, приблизится к семи. Такие деньги получает приходящая няня. Но как я могла отказаться? Они, наверное, не смогли бы определить меня сейчас в другое место. Я должна быть им благодарна за любое предложение. Поэтому я сказала, что согласна, и пошла завтракать в «Осень».

Я купила кофе с рогаликом и уселась на диванчик. Рядом со мной сидел мужик средних лет, читавший рубрику «Метрополия» в «Тайме». Он пролистал страницы, потом опустил газету, взглянул на меня и снова полез в газету. Я внутренне сжалась и отвернулась от него, но мерзавец не отступал.

– Извините, – начал он, – а вы не…

– Да! – заорала я. – Да, это я! Довольны? – На нас оглянулся бармен, но мне было наплевать. – Что именно вы хотите знать? Почему я это сделала? Хотите высказать свое мнение? Давайте! Я готова. Сразите меня своим лучшим аргументом!

– Вообще-то, – сказал мой сосед, – до сегодняшнего дня я о вас не слыхал. Хотел только сказать, что, по-моему, короткие волосы вам гораздо больше к лицу, чем длинные.

– О-о! – вымолвила я, покраснев.

Я живо бы разобралась с ним, начни он насмехаться, но дело намного усложнилось, раз этот тип даже не знал, кто я такая. Я поднялась с места со всем доступным мне достоинством и отправилась домой.

Подойдя к своему дому, я увидела сидящего на ступеньках крыльца Эла. Вид у него был подавленный.

– Привет, Эл. – Сказала я.

– Когда ты снимала квартиру, то не предупредила, что ведешь в газете колонку о сексе, – заявил он.

– Потому что тогда я еще не вела.

– Напечатав свое объявление в газете, я искал хорошую девушку. А о тебе этого никак не скажешь. Это микрорайон для семейных людей. Когда тот парень позвонил мне среди ночи, я сразу понял – дело здесь не чисто. Не могу сдавать квартиру развратной женщине.

– Но я теперь осталась без работы! И притом у меня появился постоянный бойфренд!

– Не имеет значения. В той статье напечатан твой снимок. Люди увидят, как ты выходишь из моего дома, и узнают тебя. Не желаю прослыть типом, сдающим квартиру распутнице. Так что освобождай помещение к воскресенью.

Я не подписывала никакого договора об аренде этой квартиры. Эл тогда сказал: «Документ мне не нужен. Я тебе и так доверяю», а я по глупости согласилась. Так что подтвердить мои права было нечем. Я поднялась наверх, позвонила родителям и сказала:

– Приготовьте мою спальню.

Все следующие три дня, пока я упаковывала вещи, на мой автоответчик поступали сообщения из бульварных газетенок и скандальных телешоу. В выходные игнорировать их оказалось легче. Одно дело, если бы Диана Сойер[113] захотела вести со мной на пару передачу, но все звонки выглядели такими гнусными, что я понимала: надо мной хотят лишь посмеяться. Я уже представляла себя гвоздем очередного шоу Неда Сливовица под названием «Ловкачи, лгуны и подлецы».

В воскресенье после обеда приехал на небольшом грузовике Адам. Погрузив вещи, мы поехали в Бруклин-Хайтс. Мама, папа и Зак были за городом, так что нам с Адамом пришлось вдвоем поднимать все на лифте. Когда мы наконец притащили все ко мне в комнату, он присел передохнуть на край кровати, а я прислонилась к нему и начала распаковывать вещи. Он схватил меня за задницу, повернул на сто восемьдесят градусов и укусил за левую сиську. Я стянула с Адама штаны и навалилась на него.

– Где презервативы? – прошептал он.

Я слезла с любовника и достала коробку, в которую, как я думала, их упаковала, но там оказались кухонные принадлежности. Я рванула соседнюю коробку, но в ней было белье. Я на мгновение представила себе, как мчусь в спальню родителей и достаю из тумбочки мамин противозачаточный колпачок, но это было чересчур гадко даже для меня.

– Постой, дай посмотрю еще в одной, – сказала я. Едва открыв коробку, я напала на золотую жилу. «Лайфстайлс» лежали на самом верху. Я схватила один и швырнула ему. Адам натянул резинку, я его оседлала и принялась подскакивать. Он вцепился мне в плечи, а потом положил ладонь на груди. Я наклонилась вперед, чтобы дополнительно стимулировать клитор, и закрыла глаза. От того, что Адам сжимал мои соски, мне стало так хорошо, что я ощутила прилив тепла к области таза. – Не снимай ладоней с моих сисек! – прошипела я. У меня начинала гореть вся кожа. Часто-часто задышав, я откинула голову назад и уже готова была взять тот восхитительный барьер на небесах, когда услыхала, как открывается дверь квартиры.

– Мы вернулись! – объявила мама.

Мигом вскочив, Адам натянул трусы, а я со стоном рухнула на постель. Я двух секунд не дотянула до моего первого оргазма чисто от секса, и прервали мой коитус собственные родители. Вот уж действительно: нет места лучше родного дома.

Выйдя на следующее утро из метро у здания «Банка Америки», я взглянула на инструкции, которыми меня снабдила Френсис. «Пройди через турникет и войди внутрь через стальную дверь возле банкомата». Это было странно. Офис находился на одном уровне с метро, то есть в подвальном помещении.

Все белые воротнички вокруг меня поднимались на лифтах наверх, а я пошла по полутемному сырому коридору в сторону стальной двери с табличкой «Технические службы здания». Я с трудом ее открыла. За высоким серым столом под мигающей лампой дневного света сидела невероятно тучная женщина моих лет с черными волосами: от нее исходил совершенно непереносимый запах.

– Чем могу вам помочь? – спросила она.

– Мне нужна Рут Дженнингс, – сказала я. – Я ее новая секретарша.

– Она еще не пришла. Присядьте и подождите, пожалуйста. Миссис Дженнингс будет с минуты на минуту.

Я села на диванчик и стала слушать, как нелепая Эльвира отвечает на телефонные звонки. Ее ответы были не слишком похожи на ответы типичной секретарши. «На каком этаже протечка?» – спрашивала она, или: «Так в туалете потоп уже целых полчаса?» Или: «Который лифт застрял?» Потом она царапала на листке несколько слов, включала переносную рацию и давала команду какому-нибудь Тому или Аларио заняться данным вопросом.

Я скоро сообразила, что «технические службы здания» – это эвфемизм для «конторы по эксплуатации». Поэтому она и находилась в подвале. Вот почему от этой девицы так невообразимо воняло – ведь она целый день общалась лишь с простыми уборщиками.

Дверь открылась, и вошла низенькая женщина лет пятидесяти с коротко остриженными каштановыми волосами.

– Рут, это ваша новая секретарша, – сказала девица.

– Ах да, – откликнулась Рут сиплым голосом курильщицы. – Я и забыла, что ты сегодня приступаешь к работе. Напомни, как тебя зовут?

– Ариэль.

– Точно. Ариэль. Иди за мной.

Она отвела меня в глубину офиса и усадила за письменный стол с компьютером и пишущей машинкой. Я провела оставшуюся часть утра, успокаивая взбешенных и промокших сотрудников, печатая письма с отклонением претензий и обмениваясь шутками с обслугой «Банка Америка». В обед я поднялась в кафетерий, где, глядя в окно на грохочущие скоростные поезда, съела замороженный йогурт, потом с хмурым видом отправилась обратно. Придя в тот вечер домой, я испытывала головокружение от недостатка воздуха и света, а когда уселась со всеми за стол, Зак сказал:

– Чем-то тут пахнет…

После ужина я пошла в свою спальню, улеглась на кровать и уставилась на компьютер. Я не работала на нем с тех пор, как написала «Берлогу Лена». Я медленно встала, подошла и включила компьютер. Но внутри у меня все умерло. Мне было нечего сказать. Все-таки мы живем в городе Генри Рота.[114] Я выключила агрегат, легла на постель и повернулась лицом к стене. Через несколько минут что-то заставило меня повернуться на другой бок. Я снова взглянула на компьютер. Казалось, он манит меня назад. Возможно, я ушла от него слишком поспешно. Он просил меня сделать что-то, чего я не успела, и я знала, что именно. Я снова подошла к нему, опустилась на колени возле стенной розетки и выдернула вилку.

В среду утром я отвечала вместо Эльвиры на звонки по поводу ужасных потопов и беседовала о политике социалистов с привратниками и уборщиками «Банка Америка». Когда часы пробили полдень, у меня засосало под ложечкой. Немного не по себе стало от мысли, что скоро среда будет похожа на любой другой день недели, а «Сити Уик» – на любую другую газету. После работы я отправилась взять экземпляр. «Почту» я прочла в метро по дороге домой:

Мне наплевать, если даже она все придумала. Я живу один. Верните ее!

Сай Риззути, Парк-Слоуп

Динь-дон, ведьма мертва!

Тим Феллоуз, Верхний Ист-Сайд

Теперь, когда я знаю, как выглядит Ариэль Стейнер, меня почти не волнует, что вы ее выперли. Разве я смог бы получать удовольствие от ее колонки, представляя себе эту неуклюжую корову?

Патрик Фербер, Челси

Я положила газету на колени и вздохнула. Эта брань не могла принести мне истинного удовольствия, поскольку я знала, что все скоро кончится. Может, еще несколько недель мне будут перемывать косточки, но, в конце концов, мои читатели совсем меня позабудут. Меня никогда уже не будут поносить. Моя интимная жизнь перестанет быть предметом публичных дебатов. Мужчины перестанут сравнивать мои гениталии с гниющими отбросами. Окончены дни осмеяния, поношений и унижений. Это ужасно. Какой смысл в жизни, если вокруг нет никого, кто бы меня ненавидел?

В пятницу без десяти пять я принесла в кабинет Рут на подпись свой листок учета отработанных часов. Она уже было поставила свою подпись, когда вдруг наклонилась и, прищурившись, взглянула на бумагу.

– Как твоя фамилия? – спросила она. – Стейнер?

– Угу.

– Где-то я ее недавно слышала.

– Ну, наверное, вам ее назвали в агентстве по временному трудоустройству.

Я покрылась испариной, как шлюха в церкви.

– Нет, не назвали, – возразила начальница. – Они сказали мне только твое имя. Уверена, что уже слышала фамилию Стейнер раньше. Кажется, я что-то видела в газете.

– Понятия не имею, о чем вы говорите.

– Это было в конце прошлой недели. В четверг или пятницу. Газета должна быть где-то здесь. – Она наклонилась и запустила руку в корзину для бумаг. Я сотворила быструю молитву о том, чтобы изобличающий меня выпуск чудесным образом исчез. Но чуда не случилось. С самодовольной улыбкой извлекла она «Дейли ньюс» за четверг и принялась листать страницы. – Вот оно! – воскликнула Рут. – «Городской листок вышвыривает завравшуюся писаку». – Она повернула ко мне газетный лист, так что я оказалась лицом к лицу со своим снимком. – Хочешь сказать, что это не ты?

– Все правильно! – завопила я. – Это действительно я!

Она покачала головой.

– Не знаю, смогу ли я оставить тебя на службе.

– Что?

– Как тебе можно доверять?

– Легко! В жизни я не лгу! Только на бумаге!

– Но ты только что, десять секунд тому назад, мне врала.

– Как вы не понимаете…

– Разве я могу быть уверена, что ты станешь точно записывать полученные сообщения? Или честно заполнять свой листок учета отработанных часов?

– Я ничего не собираюсь от вас утаивать!

– Ариэль, не нравится мне все это. То, что твое агентство ничего не сообщило мне о твоем прошлом. И то, что до прихода сюда ты была порнописательницей. Я католичка. Меня все это смущает.

– Мои рассказы – не порно! Это рассказы журналистки от первого лица о ее романтических поисках и неудачах!

– Самая настоящая порнуха. – Она встала. – Можешь идти.

– Прямо сейчас?

– Да, сейчас. Я позвоню в твое…

– …агентство и сообщу им о случившемся. Благодарю.

Когда я пришла домой, в квартире никого не было. Родители вместе с Заком уехали на выходные за город. Сбросив с ног мокасины, я пошла в спальню и взглянула на себя в зеркало. То ли мне это пригрезилось, то ли я действительно поправилась на несколько фунтов с тех пор, как начала работать в «Банке Америка»? Я постепенно возвращалась в то состояние, с которым недавно так долго и упорно боролась. А мне хотелось снова ощутить себя успешной и талантливой. Хотелось заняться делом, которое стало бы для меня стимулом.

Я села за компьютер и нажала клавишу «вкл». Ничего не произошло. Сначала я подумала, что это Бог посылает мне знак, но потом вспомнила, что сама отключила машину от сети. Воткнув вилку в розетку, я попыталась писать, но у меня снова ничего не получилось. Я совершенно высохла, как вагина моей бабушки.

Может быть, ключ к раскрытию своего потенциала заключается в поиске новых подходов? Например, публицистика. Если мне удастся напечатать статью в глянцевом журнале, я смогу убить двух зайцев сразу: дать выход творческой энергии и спасти подмоченную репутацию. Мое имя теперь в миллион раз известней имен других внештатных писателей. Обязательно должны найтись редакторы, желающие включить меня в реестр своих сотрудников.

Я принялась разрабатывать плодотворные идеи статей, и буквально через несколько минут у меня был готов весьма впечатляющий список: сравнение онанистских привычек мужчин и женщин; неверность; анальный секс как новая тенденция в сексуальных привычках яппи; афродизиаки и шаманство; порнография феминисток. Я напечатала письма с предложением статей по каждой теме, адресовав их в «Джи-Кью», «Эль», «Эсквайр», «Космополитен» и «Вог».

В тот вечер Адам пришел ко мне ужинать. Услышав, что Рут меня уволила, он сказал:

– Тупее этого ничего не слышал. Какое отношение имеет твое сочинительство к способности вызывать по рации сантехника или уборщика?

– Я думаю, дело тут в содержании колонок. Она сказала, что это оскорбляет ее чувства католички.

– Но ты ведь больше не пишешь.

– Думаю, она не верит моим оправданиям.

– Ты хочешь попытаться найти другую временную работу?

– Не особенно. Временная работа слишком деморализует. Подумываю о том, чтобы попробовать что-нибудь менее изматывающее душу, чуть более дерзкое.

Думала ли я тогда, что моим следующим занятием окажется преподавание в еврейской школе!

Утром, после ухода Адама, я позвонила родителям и сообщила им, что меня турнули.

– Как раз вовремя, – сказала мама. – Вчера я работала с бюллетенем синагоги, и Эллиот Нэш, директор религиозной школы, спросил, нет ли у меня на примете человека, которого интересует должность учителя. Одна учительница вдруг ни с того ни с сего уволилась, и им нужна замена на последние два месяца занятий. Двенадцать часов в неделю, платят тридцать долларов в час. Почему бы тебе не пойти в синагогу и не поговорить с ними? Сейчас как раз должна заканчиваться утренняя служба.

По сравнению с устранением протечек обучение детворы показалось мне довольно неплохим занятием. К тому же тридцать баксов в час – чертовски хорошие деньги. Если я отложу достаточно денег, то к концу весны смогу переехать в собственную квартиру.

Входя в синагогу, я услышала заключительные строчки «Адон Олам».[115] Через несколько минут толпа людей устремилась из храма в вестибюль, где раздавали халу.[116] Я тоже присоединилась к motzi[117] и, отщипнув кусочек хлеба, подошла к женщине средних лет с ребенком.

– Извините, – сказала я. – Вы не знаете Эллиота Нэша?

– Он вон там, – сказала женщина, указывая на мужчину с козлиной бородкой лет тридцати с небольшим.

Вполне симпатичный. У него были чистая, упругая кожа и хорошая фигура. В глазах светился огонек. Может, у этой работы есть свои положительные стороны? Расправив плечи, я медленно двинулась вперед.

– Мистер Нэш, – сказала я, – я – Ариэль Стейнер, дочь Кэрол Стейнер. Мама говорила, что у вас имеется вакансия в религиозной школе.

– Я рад, что вы заинтересовались этой должностью.

– Правда?

– Да. Могли бы вы прийти завтра утром на собеседование, скажем, в одиннадцать? Мне бы не хотелось обсуждать дела в субботу.

Когда я на следующее утро пришла в синагогу, мы поднялись в его кабинет, и я стала рассказывать ему, как еще ребенком ходила в еврейскую школу, как была президентом молодежной группы и как работала советником в трудовом лагере летом после девятого класса. Когда я закончила рассказ, он кивнул и сказал:

– Вы приняты на работу.

– Вы хотите сказать, это все? И не нужна лицензия или что-нибудь еще?

– Нет. Для обучения в религиозной школе лицензия не нужна, поскольку оплата у нас почасовая. – Он достал учебники и показал мне страницы, на которых остановилась прежняя учительница. Я встала и, направившись к двери, уже собралась было выйти, но тут он окликнул меня: – Ариэль?

– Да? – обернулась я.

– Я только хотел сказать, что был вашим искренним почитателем!

– То есть вы…

– Конечно, знал. Просто не хотел ничего говорить до собеседования – боялся, что это вас смутит. Я так расстроился, когда вас уволили. Думаю, это решение до нелепого незаслуженное.

– Так вас не беспокоит мое прошлое?

– По моему мнению, это совершенно к делу не относится. Вы больше не работаете в газете, а ваши родители посещают синагогу. Единственное, что меня волнует, – это то, как вы относитесь к детям.

Этот человек казался неправдоподобно хорошим. Может, он и правда был таким. А может быть, моя колонка нравилась ему только потому, что он что-то вроде извращенца или педофила. Что, если он тайно ласкает мальчиков на bimah,[118] прямо перед ковчегом, под лучами священного огня, вместо того чтобы наказывать их за плохое поведение? Что, если он нанял меня в надежде, что я присоединюсь к его играм? Я могла бы поймать его с поличным на месте преступления, спасти синагогу и сделаться героем округи. Кто знает, куда может завести меня новая работа?

На свой первый урок иврита я явилась на пятнадцать минут раньше и стала ждать прихода детей. Одетые в футболки с эмблемой команды «Янки», они входили группами, жуя жвачку, толкая друг друга и всем своим видом показывая, что еврейская школа – последнее место на свете, где они хотели бы оказаться. Пока они рассаживались за парты, я услыхала, как один мальчик прошептал:

– Надеюсь, она не стерва.

Прозвенел звонок.

– Здравствуйте, ребята! – с запинкой произнесла я. – Меня зовут Ариэль. Я буду вас учить до конца семестра.

Потом я взяла журнал посещаемости, раздала всем приготовленные мной копии с упражнениями и велела молча работать. Через две минуты они принялись скатывать из листков шарики и бросать друг в друга.

– Прекратите! – заорала я. Подняв один из скомканных листков, я отдала его мальчишке, который его бросил, развернула его и разгладила на парте. – А теперь продолжай писать, – сказала я, возвращаясь на свое место.

– А пошла ты… – прошептал он.

Я медленно обернулась.

– Что ты сказал?

– Ничего, – сказал мальчишка. Сидящие рядом с ним дети захихикали.

– Мне показалось, ты что-то сказал.

– Он сказал: «А пошла ты…» – прощебетал его сосед по парте.

Весь класс зазвенел от визга.

– Ах, так! – закричала я. – А ну отправляйтесь оба в кабинет директора!

Я отвела их вниз по лестнице к Нэшу, но кабинет оказался пустым. Тогда я отправила одного мальчишку проверить, нет ли директора в мужском туалете, но прошло уже несколько минут, а он все не выходил. Я надеялась, что Нэш не творит там с ним ничего ужасного. Я робко постучала в дверь, а потом распахнула ее. Ребенок стоял на коленях лицом к писсуару, уперевшись в него подбородком. Я быстро забрала его оттуда, привела обоих мальчиков к классу и усадила их под дверью со словами:

– Сидите тут смирно, пока не окончится урок.

– Спасибо, – сказал «мальчик у писсуара».

– В каком смысле «спасибо»?

– Теперь нам не надо учить иврит. Спасибо!

– Я передумала, – сказала я. – Пойдем со мной.

Мы открыли дверь и вошли. Класс напоминал сцену из «Шокового коридора».[119] Кто-то написал на доске: «ЖИЗНЬ ПЕНИСА». Один мальчик спрятался под столом, другой бился головой о стену, третий пытался разломать паркет, а остальные бросались не только скомканными листками, но и острыми карандашами, учебниками, кусками мела, резинками и предметами одежды.

Неудивительно, что прежняя учительница уволилась. Когда я ходила в еврейскую школу, самые гадкие наши проделки заключались в том, что мы обстреливали друг друга кусочками слизи из носа и ели на ступеньках при входе тощие китайские ребрышки. Что творится с моей старой округой, моей старой shul?[120] Я медленно прошла через этот вихрь к своему стулу, хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание, и заорала:

– Замолчите! – Но дети меня проигнорировали. В конце концов, я сдалась и, обхватив голову руками, позволила им беситься до конца урока.

Когда я пришла домой, моя семья поджидала меня за столом.

– Как все прошло? – спросил отец.

– Не хочу об этом говорить, – ответила я.

Я пошла в спальню и швырнула сумку на кровать. На подушке лежали три фирменных конверта для деловых писем из журналов «Джи-Кью», «Эсквайр» и «Вог». Я вскрыла их один за другим. Формулировки в них несколько отличались друг от друга, но суть сводилась к следующему: «Вы в своем уме? Мы не можем печатать публицистику, написанную раскаявшейся лгуньей!»

– Ты видела почту – ту, что я положила тебе на кровать? – крикнула мама из столовой.

– Да, черт побери, я видела почту!

– По-моему, кто-то распсиховался, – услыхала я вполголоса произнесенные Заком слова.

Усевшись на край кровати, я уставилась на письма с отказами. Хотелось бы мне сохранять оптимизм, но как? Положение вещей было мне понятно. Если эти три журнала написали одно и то же, то другие не скажут ничего нового. Моя журналистская карьера окончена. Это ясно, как божий день.

Но я должна была обратиться к светлой стороне жизни. Неудачи не могут длиться долго. Пройдет несколько месяцев, и, в конце концов, пятно позора смоется с моего имени. В этом мире многие страдают от дефицита внимания. Больше того, полным-полно «бывших», некогда посрамленных, но сумевших рывком начать карьеру на следующем жизненном этапе. Ванесса Уильямс, Джон Траволта. Даже Джуд Нелсон. Я живу во времена возвращений. Слишком рано терять надежду.

На следующий день дела в еврейской школе шли немного лучше. Я разделалась с половиной листков с упражнениями еще до того, как дети начали швыряться разными вещами. Никто не сказал мне: «А пошла ты…» Но потом я отвела их в храм для tefulah, службы с молитвой, и, когда мы приступили к Kaddish,[121] «мальчик у писсуара» (которого, как оказалось, зовут Эзра) и его приятель принялись выкрикивать слова на иврите, отдаленно напоминающие английские ругательства, и пихать друг друга в ребра. В конце концов, мне пришлось растаскивать их в стороны, после чего они снова меня благодарили.

В среду, после занятий, мы договорились с Адамом поужинать в «Суэн». Когда я пришла, его еще не было, поэтому я взяла со стойки в вестибюле экземпляр «Сити Уик» и, усевшись за столик в глубине зала, стала ждать. Я начала было листать газету, чтобы посмотреть «Почту», когда мой взгляд остановился на анонсе с первой полосы:

«КОГДА ЛЮБОВНИК-МОРЕНИСТ СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ПЕРЕЕЗЖАЕТ ОБРАТНО в Сиэтл, я пошла в ванную, засунула в рот два пальца, и меня стошнило в унитаз. Правда, я и раньше вызывала у себя рвоту. Я время от времени проделываю это с тринадцати лет…» Сара Грин, рубрика «Я», стр. 27.

– Господи Иисусе! – воскликнула я, быстро листая газету в поисках рассказа.

Он назывался «Чистилище» – весьма удручающее повествование о разрыве Сары с Риком, ее булимии, приступах ненависти к себе и вообще всех ее проблемах с мужчинами. Это было кошмарно. Банально, но с претензией на сенсацию – худший вариант исповедального журнализма.

Открылась дверь ресторана, и вошел Адам. Он поцеловал меня в щеку, и я протянула ему газету.

– Что это? – спросил он.

Я указала на короткий отрывок, помещенный на первой полосе. Сжав мою руку, он открыл страницу с рассказом.

– Ну и как? – спросила я, когда он кончил читать. – Что ты об этом думаешь?

– Честно?

– Ага.

– Думаю, весьма неплохо.

– Ты в своем уме?

– Я нахожу рассказ прочувствованным. Сара постигает здесь массу вещей. По-моему, она создала интригующий портрет молодой женщины, стремящейся к самоуничтожению.

– Но рассказ ужасен!

– Не будь она твоей соперницей, ты бы увидела, насколько он хорош.

– Не могу поверить, что ты на ее стороне!

– Вот видишь? Ты все сводишь к соперничеству.

– Неправда! Просто я не могу уважать человека, в открытую стригущего купоны с моей славы.

– Сара лишь извлекает выгоду из своих природных качеств. Что в этом плохого?

– В той части, где Сара пишет о своей страстной любви к анальному сексу, она совершенно очевидно склоняется к патриархату!

– Чья бы корова мычала…

– Я не говорю, что сама не такая. Ну и что! Я, по крайней мере, делала это умело!

– Понимаю, что тебе это неприятно. Но Саре может понадобиться твоя поддержка. Ты – ее ближайшая подруга.

«Правда, теперь уже ненадолго», – подумала я.

Но когда я пришла домой и мама сказала мне, что Сара звонила три раза, мне стало неловко. Полное отсутствие у Сары таланта вовсе не означает, что я должна, будучи подругой, бросить ее в беде. Унеся в свою комнату трубку, я набрала номер.

– У меня была причина не говорить тебе об этом заранее, – сказала она.

– Что за причина?

– В тот самый день, когда меня решили напечатать, тебя уволили из «Банка Америка». Не хотелось расстраивать тебя еще больше. А что ты об этом думаешь?

– Думаю, есть некоторые… удачные моменты. Но, Сара! – Любовник-моренист – что за дикость?

– Это их редакция! Я назвала его Диком, но они изменили! – Я заскрежетала зубами. Все ясно, Тернер с Дженсеном жаждали моей крови. – Но это еще не все, – тихо произнесла подруга.

– Что еще?

– Я сегодня встречалась с редактором «Уик», и мне предложили вести у них постоянную колонку.

У меня из-под ног вышибают ящик, а на шее затягивается петля. Я умираю быстро и без боли. Мое тело судорожно дергается минуты две, а потом застывает, лишь слегка покачиваясь от ветерка на глазах у пятидесяти тысяч довольных зрителей.

– И ты согласилась? – хрипло шепчу я.

– Конечно. Они будут платить мне триста пятьдесят в неделю. Деньги пригодятся.

– Они пообещали тебе триста пятьдесят долларов?

– Угу. Сначала предложили двести пятьдесят, но я сказала, что не стану работать меньше чем за триста пятьдесят.

Начинается трупное окоченение, и я дико корчусь на ветру.

– Я думала, ты хочешь быть музыкантом! – ору я.

– Одно другому не мешает!

– Как ты могла так со мной поступить?

– Это не имеет к тебе никакого отношения! Это мое дело! Газета – не твоя собственность! Господи! А я-то надеялась, что ты за меня порадуешься.

– Как я могу за тебя радоваться, если ты крадешь мою жизнь?

– А ты, как же можешь ты быть такой эгоцентричной?

Она права. Я действительно эгоистка. Суть в том, что винить следует вовсе не Сару. Настоящие преступники – Дженсен и Тернер. Какие это все-таки отвратительные и к тому же низкобюджетные порнографы! Неужели они лишены элементарной порядочности? Простейших этических норм? Норовят заставить раскинуть ноги любую девчонку, застрявшую в стременах. Способны разглядеть «талант» в работе самых прибабахнутых потаскушек города.

– Извини, – вздохнула я. – Мне нелегко пережить подобное. Но я все-таки рада за тебя. Правда.

– Надеюсь, что ты говоришь искренне.

– Конечно! Как озаглавят твою колонку?

– «Sex und drang».[122]

– «Секс и натиск»? – воскликнула я.

– Ага. Вроде ничего. Конечно, это чересчур вызывающе, но, думаю, постепенно привыкну.

– Совсем… неплохо, – сказала я, скрещивая пальцы. – И о чем будет твоя первая статья?

– О моих запутанных отношения с Джоном.

– Звучит потрясающе.

Закашлявшись, я повесила трубку и отправилась готовиться к уроку иврита.

Весь следующий месяц, пока Сара вела хронику своих дурацких свиданий, вызывая ненавистные отклики у преданных мне некогда клеветников, я наблюдала, как двенадцатилетние еврейские мальчики швыряются кусочками мела и сквернословят. Через неделю после выхода «Чистилища» один мужик написал письмо, в котором назвал Сару «еще более тупоголовой, чем Ариэль Стейнер, хотя подобное ему казалось невозможным». А некий Нейм Уитхелд посоветовал ей «как можно скорее записаться на гистерэктомию,[123] чтобы не дать возможность ее отродью опустошить землю». На следующий день она попросила изъять свою фамилию из телефонного справочника.

Тернер с Дженсеном подыскали ей нового иллюстратора – в чем-то даже знаменитого карикатуриста, Майка Селла, стяжавшего славу лучшего в городе рисовальщика покойниц. Он наделил Сару огромными, выпирающими грудями, длинными, стройными ногами и полными, пухлыми губами. Невозможно было это вынести. Даже ее карикатура выглядела более сексуально, чем моя.

Но после выхода первых нескольких колонок моя ревность стала утихать. Теперь я сделалась моногамной женщиной. У нас с Адамом все шло прекрасно, если не считать того, что нам всегда приходилось идти к нему домой, если мы хотели заняться сексом. А вот для читателей я перестала существовать. Если бы я продолжила писать колонку, то она бы вскоре утратила свой сарказм, так что, в конце концов, Тернер с Дженсеном все равно бы меня уволили.

Кроме того, я старалась убедить себя в том, что делаю благородное дело. Воспитываю юные умы, а не юные пенисы. Мое ежедневное высиживание идиотов было своего рода исполнением библейских заповедей. Принося пользу своей общине, я компенсировала тот позор, который ранее навлекла на семью. Я оказывала влияние на детей, пусть даже это и не было сразу заметно; зато через много лет они будут вспоминать меня как великую наставницу.

Я старалась проявить изобретательность в общении с моими маленькими чертенятами. На одном из уроков иудаизма я позволила детям инсценировать bris[124] с куклой. Завернув куклу в войлок, я сказала, что он будет вместо крайней плоти, так что в момент обрезания mohel[125] отрежет кусочек ножницами. Естественно, когда дошло до распределения ролей, все они захотели быть mohel. Я выбрала самого спокойного и зрелого из всех – мальчика по имени Джесс. Но едва к нему приблизились мать и отец с куклой, он скорчил мерзкую гримасу и с трансильванским акцентом произнес: «Дайте мне рыбенка!» После чего начал истово тыкать в куклу ножницами. Мне пришлось вырвать ребенка у него из рук и немедленно остановить скетч.

Как-то в апреле, когда я выходила из синагоги, Эллиот отвел меня в сторону со словами:

– Мне бы хотелось поговорить с тобой наверху. – Мы поднялись в его кабинет, и он бросил на меня взгляд, полный сожаления. – Вчера вечером состоялось чрезвычайное заседание комитета религиозной школы, – сказал он. – Один из наших учеников, Эзра Ротман, вчера читал в «Пост» спортивные новости и случайно наткнулся на статью о тебе. Он рассказал матери, и та потребовала чрезвычайного заседания.

– Какую еще статью в «Пост»?

– Ты разве не видела?

Я отрицательно покачала головой. Эллиот порылся в одном из ящиков стола и протянул мне газету. Я уже знала, какую страницу следует посмотреть – шестую. В нижнем правом углу был помещен не слишком четкий снимок, на котором я выхожу из синагоги, а рядом заметка такого содержания:

От ляди до леди

ОПОЗНАНА: бывшая обозревательница «Сити Уик» Ариэль Стейнер, выходящая из храма Авахат Шалом в Бруклин-Хайтс, где она в настоящее время работает преподавателем религиозной школы. Мы лично не подпустили бы эту особу близко к нашим детям, но, может быть, у Бога более широкие взгляды? Нам остается лишь задаваться вопросом: какой очередной поворот карьеры ожидает исправившуюся порнописательницу? Возможно, она станет раввином?

Я резко поднялась и, подойдя к окну, раздвинула шторы и выглянула на улицу. Прислонившись к фонарному столбу, внизу стоял человек, однако фотоаппарата у него на шее не было. В некотором отдалении виднелся микроавтобус без номерных знаков. Может, там прячется мой папараццо? Вдруг человек у фонарного столба посмотрел наверх – прямо на меня. Может, это он? Возможно, он пользуется крошечной шпионской видеокамерой. Я быстро опустила штору, и сердце у меня сильно забилось. Я чувствовала себя Малколмом Эксом[126] на известном снимке. С той только разницей, что я еврейка и у меня нет пушки.

– Что случилось? – спросил Эллиот.

– Ничего, – сказала я, усаживаясь на место.

– Как бы то ни было, – завел Эллиот, – миссис Ротман созвала чрезвычайное заседание и заявила, что она против того, чтобы ее сына учила бывшая порнописательница. Она привела в качестве примера твоего негативного влияния на детей пародию на обрезание.

– Но ребятам этот урок понравился!

– Я пытался тебя защитить, но мало что мог поделать. Вопрос о твоем увольнении поставили на голосование, и я с сожалением должен признать, что результат оказался не в твою пользу. Эта округа пока что еще довольно консервативна. Но я знаком с одной лесбиянкой (она работает раввином в Парк-Слоуп), которая говорит, что ее религиозная школа с удовольствием возьмет тебя на работу в сентябре.

Я кивнула и, подхватив сумку, вышла вон. Теперь я была не просто писательницей-неудачницей, я была еще и неудавшейся училкой. Большее унижение трудно себе представить. С финансовой точки зрения все также складывалось крайне неудачно. Приближалось 15 апреля, а денег на моем банковском счету едва хватило бы на оплату налогов. У этого неонациста Стивена Дженсена не хватило порядочности выделить обозревателям постоянную ставку, так что о налогах придется позаботиться самой. Мне срочно требовалась работа, которая обеспечила бы быстрый приток наличных. Причем такая, где подтирание плевков не было бы основной моей обязанностью.

Возвращаясь пешком домой из синагоги, я размышляла о том, какую вакансию могу занять на рынке труда, и вскоре поняла, что осталась еще одна сфера тяжелой работы, в которой я себя пока не пробовала: работа официантки. В прошлом я от нее всячески уклонялась, потому что в душе не была уверена, что справлюсь. Но сейчас ситуация сложилась отчаянная. Кроме того, это одна из тех профессий, где репутация не имеет значения. Никто не мог бы с полным основанием утверждать, что мое прошлое помешает мне подавать на стол салаты. Все, что здесь требуется, – вежливые манеры, хороший вестибулярный аппарат и внимательность при принятии заказов от клиентов.

По дороге домой я купила в газетном киоске «Войс» и просмотрела объявления баров и ресторанов. В одном из них говорилось: ««Ноу-Хоу», ресторан в центре города, приглашает на работу в дневную смену опытных и энергичных официанток. Требования: индивидуальность и уживчивость. Обращаться лично к мистеру Тасосу, по рабочим дням с двух до четырех». Далее следовал адрес, ресторан находился на Лафайет-стрит.

На следующий день я поехала туда на метро. Ресторанчик оказался небольшим – с десяток столиков, а цены в меню, вывешенном снаружи, – вполне умеренными. Я вошла. Внутри было темно и немного накурено. Занято было лишь несколько столиков. За стойкой бара, просматривая пачку заявлений толщиной в несколько дюймов, стоял широкоплечий мужчина лет тридцати.

– Я пришла по объявлению в «Виллидж Войс», – сказала я.

– Заполни вот это, – ответил мужчина, протягивая мне бланк заявления.

Я вписала свои имя и фамилию, адрес, номер телефона, а затем приступила к первому вопросу. «Опишите, как выглядят следующие блюда: haricots verts,[127] demiglace, steak au poivre.[128] Я силилась восстановить в памяти, оставшиеся в голове крохи университетского французского. Вспомнила, что vert означает зеленый, но не знала, хоть убей, что такое haricots. Demiglace буквально значит полмороженого, но это выглядело бессмыслицей. А насчет poiure у меня и вовсе не было никаких соображений. Этот орешек оказался покрепче, чем тест для приема на временную работу. Я оставила все три строчки незаполненными и перешла к следующему вопросу. «Назовите три сорта джина, три марки водки и три вида рома». Обидно, что за последний год я не пила ничего, кроме «Джеймсона». «Назовите три винодельческих региона в Калифорнии и три во Франции». Я решила начать с Калифорнии. Нала. Один есть, но больше ничего подходящего в Калифорнии мне вспомнить не удалось. Может, с Францией будет легче? Бордо. Канны? Но производят ли там вино? Ницца? Коньяк? Коньяк – это вообще город или напиток? Перейдя к разделу «Места предыдущей работы», я также оставила его незаполненным и подтолкнула листок к Тасосу, перевернув его обратной стороной.

– Спасибо, – сказал он. – Теперь надо тебя сфотографировать. – И, взяв со стойки бара фотоаппарат, велел: – Встань у стены.

Повернувшись к нему лицом, я попыталась изобразить уверенную улыбку. Тасос уже собирался было снять меня, но вдруг опустил камеру и наморщил брови.

– Я тебя знаю, – сказал он. – Где-то тебя недавно видел.

– Говорят, я точная копия Кэрол Кейн[129] из «Хестер-стрит».[130]

– Нет. Я имею в виду совсем другое.

– Некоторые говорят даже, что я похожа на Мег Райан. Я сама так не думаю, но, может, это из-за моих ямочек?

– Да нет. – Тасос подошел к бару и снова заглянул в мое заявление. – Ариэль Стейнер! – У него отвисла челюсть. – Ты же писала эту порнуху для «Сити Уик»! И чего это ты вдруг надумала податься в официантки?

– После того как я ушла из газеты, оказалось не так-то легко найти постоянную работу, – промямлила я.

– Почему, интересно?

– Мне бы не хотелось вдаваться в подробности.

– Я постоянно тебя читал и был страшно разочарован, когда узнал, что ты все придумала. Я думал, эти истории настоящие. – Он ухмыльнулся и окинул меня быстрым оценивающим взглядом. Я сделала вид, что не заметила. – Я так понимаю, у тебя нет никакого опыта работы официанткой.

– Это верно.

– Подумай сама, зачем мне в таком случае тебя нанимать?

– Потому что я невероятно быстро обучаюсь, очень проворная, да к тому же ты был моим почитателем, и еще мне сейчас очень нужны деньги.

Тасос скрестил на груди руки и откинулся назад.

– Ты хоть имеешь представление, сколько человек подали заявление на эту должность?

– Нет.

– Сто двадцать пять.

– Не сомневаюсь, что конкуренция велика, но обещаю хорошо выполнять работу. – Он покачал головой. – Считай, что это аванс! Ты даешь мне что-то в обмен на то, что я дам тебе. Ты бросаешь мне кость, а я в ответ тоже кое-что брошу тебе… – Я заморгала.

Он заржал.

– Когда сможешь приступить к работе?

– Да когда угодно.

– Завтра сможешь?

– Отлично.

– Ставка пять с половиной долларов в час, смена с половины одиннадцатого до половины пятого. Вместе с чаевыми в среднем за смену наберется около сотни. Завтра и послезавтра будешь стажироваться у Кристины, а в пятницу начнешь работать самостоятельно. За обучение мы не платим, если только не заработаешь чаевые. Надень черные брюки. Рубашку получишь здесь.

– Большое спасибо. Ты об этом не пожалеешь.

– Надеюсь, что так.

Пожав Тасосу руку, я выскочила на улицу.

На следующее утро я прибыла на место, исполненная энтузиазма. Кристина оказалась актрисой из Чикаго, пробивающей себе дорогу, – очень милой и терпеливой девушкой. Она объяснила мне компьютерную систему, нумерацию столов, размещение мест и показала, как заполнять дубликат заказа. Пока Кристина принимала заказы, я стояла рядом, слушая вопросы клиентов и записывая все ее ответы. В ту ночь я ночевала у Адама и заставила его натаскивать меня по всему меню и перечню вин до тех пор, пока не выучила наизусть. Я собиралась стать, черт побери, лучшей официанткой в городе.

Я училась у Кристины и на следующий день, а в пятницу уже получила собственную смену. Моими первыми клиентами оказалась чета яппи. Женщина с тщательно уложенными волосами выглядела злобной, но я тщательно подготовилась и на ее вопрос о «шардоне» ответила, что оно достаточно густое. Я принесла все вовремя, и клиенты дали мне приличные чаевые.

Около половины первого, когда я подавала салаты на трехместный столик у окна, я заметила новую парочку, сидящую за столом номер семь. Двое мужчин средних лет. Я собиралась уже принести им меню, но, проходя мимо их стола, чуть не обделалась. Это были Дженсен и Тернер. Я не успела повернуть назад, чтобы попросить Кристину обслужить их, так как Дженсен меня заметил. На его лице появилась зловещая улыбка. Тернер просто побледнел.

– Уж не маленькая ли это мисс «Брючки» на вершине успеха? – сказал Дженсен. – Что это ты здесь делаешь?

– А разве не видно?

– Я полагал, что ты преподаешь в церковной школе.

– Уже нет, – промямлила я, кладя на стол меню. Глядя в сторону, я пыталась подавить приступ гнева. «Страница номер шесть» проглотила бы эту сцену с потрохами. – Не желаете ли вы… для начала чего-нибудь выпить?

– Мне «Деварс» со льдом, – сказал Дженсен.

– А вам, Билл? – спросила я.

– Мне просто воды, – промямлил он. – Думаю, подойдет.

Я пошла к компьютеру и ввела заказ на напитки. Потом налила им воды, подошла к бару и взяла бокал Дженсена, на мгновение испытав искушение плюнуть в него. Поставив перед этим типом бокал, я спросила:

– Вы уже выбрали?

– Выбрали, – сказал Дженсен. – Билл! Давай начинай!

– Я возьму овощной салат, – сказал Тернер, закрывая меню и передавая его мне, – и сэндвич с жареным цыпленком.

– К салату предлагаются различные заправки на выбор: сыр «рокфор», русская заправка, салатная заправка с растительным маслом, взбитая салатная заправка, «цезарь», а также горчица с медом, причем горчица имеется простая и обезжиренная.

– Мне, пожалуйста, взбитую салатную заправку. Я повернулась к Дженсену.

– Салат из рукколы, пожалуйста, и чизбургер.

– Какую желаете заправку?

– Повтори еще раз, какие варианты?

Он ухмыльнулся.

Я вздохнула.

– Сыр «рокфор», русская заправка, салатная заправка с растительным маслом, взбитая салатная заправка, «цезарь», горчица с медом простая, и обезжиренная.

– Ты говоришь, что есть обезжиренная горчица с медом? – спросил Дженсен.

– Совершенно верно.

– А почему я должен тебе верить? – заорал он, срываясь на истерику.

– Значит, обезжиренная горчица с медом, – сказала я, вонзая ногти в карандаш. – А как вам приготовить бургер?

– Таким же недоделанным, как твоя честность! – рявкнул он.

– Прошу прощения, – сдержанно произнесла я. – Это значит – среднепрожаренный? Так?

– Экстрасупернедожаренный! – сказал Дженсен. – Чертовски недожаренный!

Я взяла у него меню, ввела заказ в компьютер, отнесла на кухню копию заказа и стала обслуживать два моих других стола, стараясь дышать помедленней. Получив салаты для Тернера и Дженсена, я по дороге прихватила также мельницу с перцем.

– Немного свежего перца в салат? – предложила я Биллу.

Он отрицательно покачал головой и с жадностью принялся за еду. Я повернулась к Дженсену.

– Свежего перчика?

– Непременно.

– Скажете, когда хватит, – сказала я, окропляя перцем его салат, причем Дженсен все это время неотрывно смотрел на меня с ангельской улыбочкой. Мне хотелось направить шейкер прямо ему в глаза, чтобы этот гад ослеп на месте.

– Когда! – наконец завопил он. – Ты просила сказать «когда», вот я и говорю «когда»! Ха-ха-ха-ха!

– Приятного аппетита, – прошептала я, направляясь на кухню.

Еще раз пять за время обеда Дженсен призывал меня к себе с разными мелкими просьбами: принести свежей воды, еще выпивки, новую корзинку с хлебом, шашлычный соус и чистую вилку. Всякий раз, увидев, что я направляюсь на кухню, он подзывал меня, словно нарочно пытаясь сбить с толку. К тому времени, как они заказали кофе, я была близка к истерике.

Наконец Дженсен попросил счет. Я суммировала чек на компьютере и принесла ему. Он уже приготовил корпоративную карту. Я пробила ее в кассовом аппарате, принесла ему корешок чека и отправилась на кухню за следующим заказом. Когда я повернулась к их столу, Дженсена с Тернером уже не было. Я быстро подошла к столу и открыла подставку для счетов. Сумма счета составила 45 долларов 78 центов. В графе «Чаевые» Дженсен написал: «ДАЮ ТЕБЕ ЖИЗНЬ». А в графе «Общий итог» он проставил: 45 долларов 78 центов.

Я опустилась в кресло Дженсена. Оно еще хранило тепло его задницы, но я была настолько выбита из колеи, что не придала этому значения. С противоположного конца зала меня подзывала пожилая женщина, но ноги мои отказывались идти. Я просто сидела не шевелясь и уставившись на чек, пока надпись на нем не начала расплываться у меня перед глазами.

Неожиданно передо мной возник Тернер и склонился над столом. Я вытерла лицо тыльной стороной ладони.

– Стив все еще в туалете, – сказал он. – Сейчас должен выйти. Просто кошмар! Мне очень жаль, что так получилось. Вот, возьми. – Он протянул мне двадцатку.

– Не нужны мне ваши деньги, – сказала я.

– Ну, возьми, пожалуйста.

– Я же сказала, что мне не нужны, ваши чертовы, деньги! – заорала я, вставая.

Голова у меня закружилась. Посетители начали на меня посматривать. Из кухни выскочила Кристина и остановилась на полпути. Из-за стойки бара вышел Тасос. Из туалета появился Дженсен. Я оглядела комнату, остановившись взглядом на каждом из них, развязала фартук, швырнула его на пол и выскочила на улицу.

Пройдя полквартала, я вспомнила, что в кармане фартука лежат мои чаевые. Нельзя было допустить, чтобы они там остались. Я всегда мечтала уйти с работы вот так, неожиданно и драматично, но теперь возвращение может испортить весь триумф. Резко изменив направление, я вернулась, промчалась мимо посетителей, робко наклонилась, вынула банкноты из кармана фартука и вышла вон.

Я быстрым шагом шла по Лафайет-стрит. Дойдя до угла Принс-стрит, я заметила кафе, вошла внутрь и села в отдельном кабинете. Кафе оказалось полупустым: лишь одинокий мужчина лет пятидесяти ел сэндвич, пара хипстеров пила содовую, да престарелая итальянка прихлебывала суп. Я взглянула на свое отражение в окне. Заплаканные глаза, горящие щеки, под мышками – два больших пятна от пота. Кто бы подумал, что эта изможденная, воняющая потом чурка с растрепанными волосами когда-то была самой хипповой молодой девахой в городе?

Официантка принесла мне меню. Я заказала кофе, и она ушла за стойку. Вынув свои чаевые, я разложила их на столе. Всего набралось 24 доллара 40 центов. За три дня работы. Кристина предпочла не делиться со мной своими чаевыми. Может быть, надо было все-таки взять двадцатку у Тернера?

Я сунула деньги обратно в карман. Ко мне подошла официантка с кофе. Я налила в него немного молока и сделала глоток. Совсем неплохой кофе для такого ресторанчика – крепкий и не слишком горький. Если единственное, что радует вас в этой жизни, – чашка приличного кофе, то ясно, что дела ваши плохи. У меня не было ни денег, ни работы, ни постоянного пристанища, ни такого занятия, где я могла со временем сделать карьеру. Было только имя, не приносящее ничего, кроме позора. Моя лучшая подруга извлекла пользу из моей неудачи, меня отказалась нанимать даже контора по эксплуатации. Правда, я в конце концов нашла человека, с которым могла все в жизни делить пополам, да вот делить особенно было нечего. Удивительная со мной приключилась история – пикантная, запутанная и унизительная. И притом все это на сто процентов правда. Такое и захочешь, да не придумаешь.

И тут меня осенило. Я достала из подставки салфетку, а из кармана рубашки – ручку.

«Мне было всего лишь двадцать два, а я уже успела приобрести дурную репутацию».

Я протянула руку за кофе. В тот момент, когда я поднесла чашку к губам, мимо промчалась официантка с двумя бургерами «люкс» и задела мой локоть. Кружка резко наклонилась в мою сторону, и горячий кофе вылился прямо мне на колени.

Я взвыла от боли, схватила салфетку и принялась остервенело тереть ноги. И тут до меня дошло, что я натворила. Я взглянула на салфетку. Она намокла, потемнела и задымилась. Слова на ней совершенно расплылись. Везет как утопленнице. Я написала первую за несколько месяцев фразу, и она моментально превратилась в губку. Я взяла новую салфетку, переписала на нее первое предложение и стала писать дальше.

Примечания

1

Героиня романа американского писателя Натаниеля Готорна (1804–1864) «Алая буква» – красавица англичанка, прибывшая в Америку в XVII веке; женщина, родившая ребенка вне брака и осужденная суровым пуританским судом вечно носить на груди знак своего позора – алое клеймо в виде буквы «А» (adulteress – прелюбодейка). – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

То есть при росте 165 см вес составляет приблизительно 64 кг.

(обратно)

3

Сценарист и режиссер бродвейского Народного театра.

(обратно)

4

Знаменитый американский актер и режиссер.

(обратно)

5

Театральный критик из «Нью-Йорк Таймс».

(обратно)

6

Вуди Аллен.

(обратно)

7

Джулия Робертс.

(обратно)

8

Джулиана Мур.

(обратно)

9

Жюльет Бинош.

(обратно)

10

Вайнона Райдер и Гвинет Пэлтроу.

(обратно)

11

Современный американский актер и автор-исполнитель песен.

(обратно)

12

Холли Бадци (1936–1959) – автор и исполнитель песен, гитарист, руководитель ансамбля «Крикете». Оказал большое влияние на музыкантов последующих поколений.

(обратно)

13

Пилот космического корабля из кинофильма «Звездные войны».

(обратно)

14

Персонаж «Звездных войн».

(обратно)

15

Американская комедийная актриса (р. 1937).

(обратно)

16

Американский киноактер (р. 1952). Один из нашумевших фильмов с его участием – «Общество мертвых поэтов» (1989).

(обратно)

17

Лови момент (лат.).

(обратно)

18

Известный фильм-мюзикл по произведению еврейского писателя Шолом-Алейхема.

(обратно)

19

Песня из этого мюзикла.

(обратно)

20

Ложный шаг (фр.).

(обратно)

21

Улица в Нью-Йорке, знаменитая тем, что на ней ежегодно проходят парады геев и лесбиянок.

(обратно)

22

Музыкальные группы, игравшие в середине 1970-х годов в стиле панк-рок.

(обратно)

23

Один из известных небоскребов на Парк-авеню.

(обратно)

24

Взаимный оральный секс.

(обратно)

25

Известный музыкант, гитарист группы «Роллинг стоунз».

(обратно)

26

Булимия – патология, проявляющаяся в ненормально повышенном аппетите, неутолимом чувстве голода, сопровождающемся слабостью (мед.).

(обратно)

27

Роль Лолиты в фильме С. Кубрика (1961) исполнила Сью Лайон.

(обратно)

28

Фешенебельный район Манхэттена.

(обратно)

29

Известная в 70-е годы американская актриса, изнурявшая себя диетами и умершая в возрасте 32 лет от истощения.

(обратно)

30

Известный американский телережиссер.

(обратно)

31

Паркер Дороти (1893–1967) – одна из наиболее выдающихся поэтесс и новеллисток США.

(обратно)

32

Лейбовиц Френ – современная американская писательница-юмористка еврейского происхождения.

(обратно)

33

Термин «Поколение Икс» ввел американский скульптор и дизайнер Дуглас Коупленд (р. 1961), опубликовавший в 1988 году в одном из журналов статью с таким названием. В 1990 году Коупленд выпустил своеобразный «путеводитель по своему поколению» – документальный роман «Поколение Икс». Эта книга, ставшая прологом эпохи Интернет-бума, считается среди западной молодежи едва ли не самым культовым произведением конца XX века.

(обратно)

34

Имеется в виду Сара Джессика Паркер, популярная американская киноактриса.

(обратно)

35

Нееврей (идиш).

(обратно)

36

Американский писатель и поэт (1920–1994), автор книг, получивших скандальную известность.

(обратно)

37

Латиноамериканский актер, режиссер и композитор.

(обратно)

38

Популярный актер американского телевидения 70-80-х годов.

(обратно)

39

Популярный американский актер, специализировавшийся на амплуа злодеев; некрасивый, но невероятно привлекательный для женщин. Кинокритики не раз отмечали его странный магнетизм, сопряженный с отрицательным обаянием.

(обратно)

40

Комедийный актер и драматург, сочиняющий сериалы для телевидения.

(обратно)

41

Горнолыжный курорт в Колорадо.

(обратно)

42

Марли Роберт (1945–1981) – ямайский музыкант, игравший в стиле рэгги.

(обратно)

43

Арматрадинг Джоан (р. 1960) – негритянская певица, автор и исполнитель песен (фолк-рок).

(обратно)

44

Кроус Джим (1943–1973) – американский певец, гитарист и композитор.

(обратно)

45

Кэш Джонни – современный американский музыкант, исполняющий музыку в стиле кантри.

(обратно)

46

Кьюсак Джон (р. 1966) – американский актер, продюсер и сценарист.

(обратно)

47

Скай Йона (р. 1971) – современная английская актриса.

(обратно)

48

Руфус (р. 1974) – современный музыкант, работающий во всевозможных жанрах.

(обратно)

49

Кхан Чаки (настоящее имя Иветт Мэри Стивенс) – современная американская певица и композитор.

(обратно)

50

«Себадо» – группа Лу Барло, игравшая в 1980-1990-е годы в стиле «инди-рок».

(обратно)

51

Колтрейн (1926–1967) – джазовый музыкант, саксофонист.

(обратно)

52

Гинзберг Аллан (1926–1997) – американский поэт еврейского происхождения.

(обратно)

53

Портной Мотель – персонаж мюзикла «Скрипач на крыше».

(обратно)

54

Актер, первым сыгравший роль портного Мотеля.

(обратно)

55

Темпл Ширли (р. 1928) – американская актриса, все свои «звездные» роли сыграла в возрасте с трех до одиннадцати лет; легенда американского кинематографа, этакая «озорная очаровательная малышка, вундеркинд американского кино». В данном случае героиня имеет в виду, что она слишком молодо выглядит для того, чтобы мужчинам пришло в голову завязать с ней какие-либо серьезные отношения.

(обратно)

56

Американская рок-группа 1980-1990-х годов.

(обратно)

57

Имеются в виду «звездные» дуэты кинорежиссеров и актрис, исполнявших в их фильмах главные роли.

(обратно)

58

Парк в Бруклине, где часто устраиваются фестивали русской музыки.

(обратно)

59

«Лукас» – фильм о подростках режиссера Д. Селтзнера (1986).

(обратно)

60

Один из наиболее престижных колледжей штата Нью-Йорк.

(обратно)

61

Анаис Нин (1903–1977) – американская писательница испанского происхождения.

(обратно)

62

Главная героиня автобиографического романа американской писательницы Гертруды Стайн «Автобиография Алисы Б. Токлас». Темой романа является мир европейской художественной и литературной богемы начала XX века, становление авангарда и судьба его основных деятелей.

(обратно)

63

Район Манхэттена, известный своими фешенебельными магазинами и ресторанами.

(обратно)

64

Наглость (идиш).

(обратно)

65

Комедийный фильм X.Б. Леонарда (1967).

(обратно)

66

Удачи тебе! (идиш.).

(обратно)

67

Американский актер, продюсер, режиссер (р. 1951).

(обратно)

68

Американский киноактер, исполнитель ведущих ролей в героических фильмах (р. 1923).

(обратно)

69

Современная американская порнозвезда, певица, киноактриса и композитор.

(обратно)

70

Популярный телесериал.

(обратно)

71

Пресный хлеб из пшеничной муки, который евреи едят во время своей Пасхи.

(обратно)

72

Вымышленный латинский термин, означающий «неспособность читать по пенису».

(обратно)

73

Дэвид Боуи (р. 1947) – знаменитый английский рок-музыкант.

(обратно)

74

Героиня одноименной детской книги Э. Портер – неисправимая оптимистка.

(обратно)

75

Английский музыкант (р. 1949).

(обратно)

76

Игра, отдаленно напоминающая боулинг.

(обратно)

77

Новая тенденция современной моды, возврат к старинным, старомодным вещам.

(обратно)

78

Известный американский режиссер.

(обратно)

79

Легендарный современный рок-музыкант, поэт и писатель.

(обратно)

80

Точка «джи» (G-spot) – точка на внутренней поверхности передней стенки вагины.

(обратно)

81

Американская писательница и поэтесса (р. 1942).

(обратно)

82

Героиня романа Джонг «Боязнь полетов».

(обратно)

83

Крупнейшая в мире свалка

(обратно)

84

Известный баскетболист, шоумен (р. 1961).

(обратно)

85

Завершающий смертельный удар (фр.).

(обратно)

86

Вуайеризм – 1) половое извращение, состоящее в стремлении к созерцанию эротических сцен; 2) болезненное любопытство к чужим делам, страсть к подглядыванию и подслушиванию.

(обратно)

87

Имеется в виду Джон Фицджералд Кеннеди-младший.

(обратно)

88

Леттерман Давид (р. 1947) – сценарист, режиссер, актер, телеведущий.

(обратно)

89

Детская писательница (р. 1938).

(обратно)

90

IQ (сокр. от intelligence quotient) – коэффициент умственного развития (англ.).

(обратно)

91

Мета (от греч. Meta – между, после, через), часть сложных слов, означающая промежуточность, следование за чем-либо, переход к чему-либо другому (например, метагенез).

(обратно)

92

Полицейские, персонажи популярного телесериала 1970-х годов.

(обратно)

93

Вполголоса (идиш).

(обратно)

94

Порода мелких декоративных собак, выведена в Мексике.

(обратно)

95

Маймонид Моисей (1135–1204) – еврейский философ. Стремился синтезировать библейское откровение и арабский аристотелизм. Главное сочинение «Путеводитель колеблющихся».

(обратно)

96

Мексиканский пирожок.

(обратно)

97

Ведущий нескольких популярных телепрограмм.

(обратно)

98

Современная американская киноактриса.

(обратно)

99

Эталон американской матери, жены, хозяйки.

(обратно)

100

Известный американский писатель, выпустивший 15 бестселлеров.

(обратно)

101

Современный американский писатель и актер.

(обратно)

102

Известная американская киноактриса, исполнительница главной роли в фильме «Бэби-бум».

(обратно)

103

Имеется в виду Элейн Мэй, комедийная писательница, актриса и режиссер.

(обратно)

104

Научно-фантастический фильм режиссера Дж. Арнольда.

(обратно)

105

Основное блюдо (фр.).

(обратно)

106

Сердце (исп.).

(обратно)

107

Автобиографический роман Лоры Уайлдер (1867–1957) классика американской детской литературы.

(обратно)

108

Реостат для регулирования силы света лампы.

(обратно)

109

Современная писательница, лесбиянка, участвует в движении за права геев и лесбиянок.

(обратно)

110

Небоскреб на Пятой авеню.

(обратно)

111

О горе (идиш).

(обратно)

112

Анархист, устраивавший взрывы в колледжах и офисах, арестован в 1996 г.

(обратно)

113

Тележурналистка.

(обратно)

114

Известный модельер свадебных платьев.

(обратно)

115

Гимн «Вечный Боже» (идиш).

(обратно)

116

Хлеб, который иудеи едят в субботу и в праздники.

(обратно)

117

Церемония освящения хлеба (идиш).

(обратно)

118

Площадка-возвышение в синагоге (идиш).

(обратно)

119

Фильм режиссера С. Фуллера (1963).

(обратно)

120

Синагога (идиш).

(обратно)

121

Заупокойная молитва (идиш).

(обратно)

122

Секс и натиск (нем.).

(обратно)

123

Операция по удалению матки.

(обратно)

124

Обрезание (идиш).

(обратно)

125

Тот, кто совершает обрезание (идиш).

(обратно)

126

Малколм Экс (1925–1965) – негритянский лидер Организации афроамериканского единства.

(обратно)

127

Зеленые бобы (фр.).

(обратно)

128

Бифштекс с перцем (фр.).

(обратно)

129

Современная американская теле– и киноактриса.

(обратно)

130

Известный кинофильм (1975), получивший «Оскара».

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Реклама на сайте