«Мужья и любовники»

Рут Харрис Мужья и любовники

МАЙКЛУ С ЛЮБОВЬЮ

ПРОЛОГ НОЯБРЬ 1982-го МУЖЬЯ И ЛЮБОВНИКИ

Кэрлис Уэббер Арнольд ничего не принимала на веру. Она была из тех женщин, которые поражение превращают в победу, заурядное – в необычное, из тех женщин, которые выдерживают и падения, и взлеты, извлекая уроки из того и другого. В двадцать лет Кэрлис была серым мышонком, типичной школьной зубрилкой. К тридцати она оставила надежду даже о приличной, не говоря уж об удачной партии. Не имея иных возможностей, она посвятила себя карьере. А в тридцать семь у нее было все – потрясающая карьера, привлекательный и процветающий муж, полно денег и даже собственный стиль. Ее зеленые глаза были мягко оттенены и чуть подкрашены; безупречная кожа – самое главное во всем облике – матово сияла; каштановые, естественно вьющиеся волосы изящными, легкими, как облако, прядями ниспадали к плечам, а фигура, благодаря постоянным тренировкам и фантастически строгой диете, была стройной и мускулистой. Она одевалась как женщина, которая хочет добиться успеха, но под дорогими, тщательно скроенными костюмами она носила тонкое кружевное белье. Женщина, работающая на больших боссов. Прямо-таки Кэрлис. Прямо-таки красотка. Прямо-таки в стиле восьмидесятых.

В середине ноября, во вторник вечером, около восьми, Кэрлис вышла из такси у своего фешенебельного кооперативного дома в Верхнем Ист-Сайде. Она все еще не забыла свою убогую однокомнатную квартирку в доме без лифта и именно поэтому могла по достоинству оценить нынешнее элегантное жилище, где за красивым фасадом из известняка ее неизменно, уходила она или возвращалась, приветствовал вежливый привратник. Она кивнула ему в ответ, вошла в кабину лифта и, поднимаясь на десятый этаж, поболтала с лифтером. Выйдя из лифта, она пересекла покрытый толстой ковровой дорожкой холл и отомкнула изящную лаковую дверь, ведущую в ее квартиру. При виде мужа она буквально остолбенела.

– Кирк! Что ты здесь делаешь! – воскликнула она, чувствуя, как сердце останавливается в груди. – Я думала, ты в Лос-Анджелесе.

– Я был в Лос-Анджелесе, – ответил он, улыбаясь и обнимая ее. Он был высок, красив и богат, блестящий бизнесмен, по-настоящему знающий толк в работе корпораций, американский аристократ, наделенный харизмой киноактера, принц Филип, только помоложе, Роберт Рэдфорд, только повыше ростом. У него были светлые, с рыжеватым оттенком волосы, а шрам, пересекавший левую бровь, не портил лицо, а лишь намекал на интригующее прошлое.

– Все это время я думал о тебе и решил себе сделать подарок на день рождения – провести его с тобой.

– Весьма романтично, – откликнулась она, возбуждаясь от его объятий, наслаждаясь его лаской. Она была его женой уже семь лет, но порой, глядя на него издали, все еще не могла поверить, что она и впрямь замужем за таким человеком. Золушка и Принц. – Когда ты вернулся?

– Сегодня днем, – сказал он, протягивая ей небольшой сверток с маркой магазина «Тиффани». Хоть это был его день рождения – исполнилось сорок восемь, – преподносил подарок он. В самом начале их брака он запретил ей отмечать его дни рождения. Ненависть Кирка к дням рождения казалась Кэрлис совершенным капризом, но со временем она свыклась с этой причудой мужа.

Он смотрел, как она разворачивает сверток. В ее зеленых глазах вспыхнул радостный и жадный блеск. Она извлекла из коробочки три толстые нити из слоновой кости и тут же примерила их. Прямо-таки животная страсть Кэрлис к вещам всегда восхищала его; первая его жена вообще их не замечала.

– Нравится?

– Ну конечно, что ты спрашиваешь! – сказала она, поворачивая подарок так и сяк, чтобы получше разглядеть и по-настоящему оценить чудесные браслеты от Перетти. Как это похоже на Кирка – делать подарки, подумала она. Он с трудом облекает свои чувства в слова – вместо этого он делает подарки. Подарки, говорящие: «Я люблю тебя. Извини. Ты для меня – все». Подарки, смысл которых ей следовало расшифровать. – Я прямо-таки без ума от них.

Она улыбнулась и, обняв его, поцеловала.

– Что это за поцелуй, – обиженно протянул он, и поначалу слегка, а затем прижимаясь все крепче он впился ей в губы, возбуждаясь от привычного, слегка пряного запаха и ощущая, тоже привычно, ее чувственное тело.

На следующее утро Кэрлис приготовила ему завтрак и едва успела поцеловать его на прощание.

– Я без ума от браслетов, спасибо, – сказала она, уже успев надеть их.

Она открыла дверь, и, подхватив чемоданчик, он вышел, чтобы вновь отправиться на Западное побережье, где его ждали партнеры по переговорам.

Кэрлис еще раз поцеловала мужа, улыбнулась и закрыла дверь. Она принадлежала к категории тех женщин, которые спокойно воспринимают постоянные деловые разъезды мужей, живут насыщенной жизнью, делают карьеру, имеют мужа и страстного любовника.

Квартира на Шестьдесят второй улице, фотография которой как-то появилась в «Нью-Йорк таймс», выглядела симпатичной и гостеприимной. Здесь жил архитектор, он сам ее и спроектировал. У него были янтарные глаза греческого бога, кожа оливкового цвета и темные волосы. Джордж Курас был человеком чутким и страстным, человеком, который любит, а не разрушает. Человеком, который, как сказал он Кэрлис в самом начале их знакомства, дает, а не берет.

– Я заждался тебя, – нежно сказал он. Помогая ей снять жакет, он мягко провел пальцами по шее. Она вздрогнула от его прикосновения.

– Неужели этому счастью когда-нибудь придет конец? – спросила она вслух.

– Никогда, – ответил он, закрывая ей рот поцелуем и возбуждаясь от одного ее присутствия. Она нужна была ему так же, как и Джейд. Обе были нужны, и он не собирался терять ни одну, ни другую.

Сначала он лишь прикоснулся к ней губами, но постепенно его поцелуи становились все настойчивее. В обращении с женщинами Джордж был подлинным артистом – гением любви и знатоком ее тайн. Он любил любовь, жил ради любви и никогда не считал, что любовь к одной женщине может быть основанием, чтобы не любить другую.

Кэрлис медленно возвратила ему поцелуй, упиваясь его запахом, всякий раз новым, тайной его губ, рук и тела. Пока он вел ее в спальню, она повторяла себе, что это всего лишь интрижка и она может прервать ее, когда захочет. К тому же Кирк был так одержим своей работой, так поглощен делом, что ему об этом вовеки не узнать.

Джейд Маллен была оригинальной женщиной. Она всегда говорила, что лучшее в ее жизни уже произошло – она не родилась симпатичной. Волосы у нее были цвета влажного песка, глаза бронзовые, с золотистыми крапинками, руки красивые, с миндалевидными ногтями. Нос у нее был слишком длинный, а подбородок слишком маленький, и тем не менее в компании она всегда выглядела лучше других женщин, и это замечали все. Когда по окончании четвертого класса в школе устроили рождественский маскарад и одной писаной красотке досталась роль Снегурочки, а Джейд заставили играть карлика-оборвыша, она дала себе страшную клятву, что никогда не позволит обращаться с собой как со второсортной только оттого, что не симпатична, – и слово сдержала.

Джейд всегда вела себя не так, как другие: иначе говорила, иначе одевалась, иначе выглядела. Вот этот отказ от общепринятого и лежал в основе ее потрясающего успеха – всегда за ней увивалась длинная вереница мужчин, находивших ее неотразимой, а вдобавок к этому – блестящая карьера в мире моды: она стала буквально музой одного из самых влиятельных модельеров на Седьмой авеню. Лишь однажды Джейд поступила, как все, – и потерпела поражение.

Подобно многим, Джейд вышла замуж и, подобно половине замужних, развелась. Ей нравилось жить одной; в глазах Джейд жить одной не значило быть одинокой. Для нее это значило быть любимой и независимой, а в последние три года это значило – быть с Джорджем Курасом.

Оказавшись на Семьдесят третьей улице, рядом с мрачным зданием, где была приемная известного на Парк-авеню врача, Джейд Маллен нахлобучила на новую парижскую прическу шляпу, перекинула через плечо замшевую сумочку и принялась оглядываться по сторонам в поисках автомата. Ну конечно, Парк-авеню – слишком шикарное место, чтобы тут были автоматы. Один, на углу Лексингтон-авеню и Семьдесят третьей, был сломан. Другой, на углу той же Лексингтон и Семьдесят первой, – занят. Наконец, нашелся и целый и свободный на углу Лексингтон и Шестьдесят пятой. У нее даже был десятицентовик, но, естественно, номер был занят.

Она оставила дальнейшие попытки и, двинувшись к центру, принялась раздумывать, как он примет новость. Такую новость, решила она, поворачивая на Шестьдесят вторую, лучше сообщать с глазу на глаз.

А тем временем, стоя в маленьком вестибюле кирпичного здания, Кирк Арнольд изучал таблички с именами жильцов на панели. Ага, вот, третий – Джордж Курас. Кирк нажал на кнопку и стал дожидаться ответа.

В руках у него был сверток от Тиффани, в который еще несколько часов назад были завернуты браслеты от Эльзы Перетти. Теперь тут был пистолет, пистолет, уже унесший две жизни. Даже услышав щелчок открывающейся двери, Кирк, чьи чувства были предельно напряжены в ожидании встречи с любовником жены, все еще не знал, что будет делать дальше.

Часть I ЗАМУЖЕМ

Я всегда думала, что обречена жить на обочине. Главное для меня – было выйти замуж. Но это для других, не для меня.

Кэрлис Уэббер Арнольд

Глава I

Кэрлис Уэббер никогда не могла понять, что уж такого хорошего в одиночестве. Когда она весной 1971 года познакомилась с Кирком Арнольдом, ей было двадцать шесть. Незамужняя и одинокая, доступная и несчастная, позади бесперспективная работа и бесперспективные мужчины. Шестидесятые захватили всех, только не ее. Сексуальная революция освободила всех, только не ее, и женское движение ее не захватило.

Отец ее был иудейской веры, мать – лютеранка. Девочкой Кэрлис по субботам ходила в синагогу, по воскресеньям – в церковь, таким образом дважды каясь в грехах. У матери был рассеянный склероз, и в детстве Кэрлис была примерной ученицей в школе и примерной дочерью дома – нянька матери, служанка отцу. Рассеянному склерозу понадобилось семь лет, чтобы свести мать в могилу. Кэрлис было тогда шестнадцать. Джейкоб Уэббер продолжал жить, во всем опираясь на Кэрлис.

– Я хочу жить одна, – сказала ему Кэрлис семь лет спустя, и при этих словах, которые она едва сумела выговорить, сердце ее сжалось от чувства вины. – Я нашла себе симпатичную комнатку на Восемьдесят первой.

– Пожалуйста, не надо! Ведь ты – единственное, что у меня осталось! – взмолился Джейкоб Уэббер.

У него было печальное лицо и седые волосы, и жизнь его оборвалась со смертью жены. Он, казалось, ушел не только с работы, но и из жизни: перестал ходить на биржи, отказался от покера по вторникам и от гольфа по воскресеньям. Кэрлис он сказал, что все он это оставил, чтобы посвятить себя исключительно дочери. Он целыми днями сидел дома, ни с кем не встречался, не ходил пи в синагогу, ни в кино. Он отказался даже покрасить стены дома. Пусть все остается так, как было семь лет назад, когда умерла жена.

– Если ты оставишь меня, я умру.

– Мне двадцать три, – сказала Кэрлис, чувствуя, как бешено колотится сердце. Отчасти она боялась, что, уйди она, отец и впрямь последует за матерью. И мужество ей придавал лишь страх, что совместная жизнь потушит последнюю искру жизни, что еще теплилась в ее груди. – Я уже взрослая. Пора мне становиться самостоятельной.

– Прошу тебя, останься. Не уходи! Только скажи – я все для тебя сделаю! – начал было торговаться он, цепляясь за ее руки, словно хотел удержать силой.

– Нет, папа, – сказала она, и в голосе ее была твердость, которой она на самом деле не ощущала. На глазах выступили слезы. – Я имею право на собственную жизнь.

Но даже произнося эти слова, Кэрлис понятия не имела, способна ли она на эту самую собственную жизнь. Веры в себя у нее почти не было, а та, что была, вот-вот грозила испариться.

Лицо отца посерело, он схватился за грудь.

– Кэрлис! Не уходи! – выдохнул Джейкоб. – Тебе нельзя уходить! – Он тяжело упал грудью на обеденный стол. – Сердце! Умираю!

Кэрлис позвонила в «скорую» и доктору Барлоу и на протяжении ближайших нескольких дней моталась между своей новой квартиркой и больницей. Может, он прав, думала она. Может, она и впрямь убивает его. Может, ей не следовало оставлять его и жить в собственной квартире. Она мучилась от раскаяния. Она боялась, что слова его пророчески сбудутся.

Она ругала себя за эгоизм. Она говорила себе, что это из-за нее у отца случился инфаркт и что не следовало ей даже и мечтать о собственной жизни. Надо было остаться с ним, заботиться о нем, думать о нем – а уж потом все остальное. Надо было быть хорошей дочерью.

Но врач убедил ее в том, что все это не так.

– Не позволяйте ему шантажировать вас, – сказал доктор Барлоу. – Это не вы эгоистка, а он. Вы молодая женщина, Кэрлис. И у вас есть право на собственную жизнь.

Если бы не Гордон Барлоу, Кэрлис все еще жила бы с отцом, но, как ни странно, чем более она удалялась от него, во времени и пространстве, тем теснее чувствовала себя привязанной к нему. Она всегда была доброй девочкой, работящей девочкой, девочкой, которая сначала думает о других, а уж потом о себе. Она так привыкла заботиться о других, что не очень научилась заботиться о себе. Именно поэтому она была так признательна Норме Финкельстайн за дружеское расположение и добрые советы; именно поэтому она так легко досталась Уинну Розье, который клялся в любви, но принес ей одни разочарования.

Кэрлис расцвела только в школе и на работе. Летом после окончания колледжа Хантер (где она специализировалась в филологических дисциплинах, что было совершенно бесперспективно в плане работы), она записалась на секретарские курсы, и по прохождении их получила должность в телефонной компании в машбюро отдела по связям с общественностью. С ее всегдашними отличными оценками по английскому она была буквально потрясена полуграмотными пресс-релизами, которые составители давали ей печатать. Очень аккуратно она принялась «править» их, и вскоре Кэрлис начали сдавать «черновики».

– Выправь-ка их, ладно? – говорили ей, и Кэрлис дисциплинированно принималась за «правку». Только «правка» эта больше походила на переделывание, и вскоре она сама начала готовить пресс-релизы. Все составители были мужчины, и им платили двести двадцать пять долларов в неделю. Кэрлис получала сто десять.

– На тебе попросту греют руки, – заявила Норма, этот местный крокодил. Она была одной из двух помощниц начальника отдела и имела доступ к личным делам работников. Именно Норма обнаружила, что Кэрлис платят вдвое меньше, чем тем, чью работу она выполняла.

– Знаю, – ответила Кэрлис.

– Надо бороться за свои права, – сказала Норма.

– Знаю, – ответила Кэрлис.

Обратившись с просьбой о надбавке в первый раз, Кэрлис только что не шептала – и ничего не добилась. Во второй раз она уже не шептала – и получила, что хотела.

– Я хочу повышения и надбавки к жалованью, – заявила она мистеру Райану, своему начальнику, и хоть сердце ее колотилось, руки дрожали, а голос прерывался, в ней появилась некая решимость. – Полагаю, я заслужила ее. Я хочу быть составителем. Я уже два года занимаюсь этой работой, и всем это известно.

– Посмотрим, – со вздохом сказал мистер Райан. У Боба Райана был лысый череп и лунообразное лицо. Он жил с сестрой и матерью в Квинсе, и единственным его желанием было тихо и незаметно провести отпущенные ему годы. Больше всего Боб Райан ненавидел перемены, особенно в своем отделе. – Но надо потерпеть.

Кэрлис согласилась потерпеть. Она всегда уступала желаниям других. Но прошло два месяца, и все оставалось по-прежнему. Как и раньше, Кэрлис занималась составлением пресс-релизов за зарплату машинистки. Подталкиваемая Нормой, воодушевленная газетными статьями, где говорилось о финансовой дискриминации женщин, а также объявленным президентом Никсоном Днем в защиту прав женщин, Кэрлис снова пошла к мистеру Райану и напомнила об их разговоре. На сей раз у нее была наготове угроза.

– Если вы ничего не сделаете, – решительно заявила она, – я пойду к вашему начальнику, а если и он ничего не сделает – обращусь к начальнику начальника. А если и у него не добьюсь толка, напишу в «Нью-Йорк таймс». Я выполняю мужскую работу и получаю за нее женскую зарплату, и более не намерена с этим мириться.

– Потерпите, – начал было Боб, тяжело вздыхая.

– Я уже терпела, – сказала Кэрлис. – Ну так как, собираетесь вы платить мне по справедливости или нет?

Он снова вздохнул.

– Я поговорю со своим начальником, – сказал он и повернулся на вращающемся кресле к ней спиной, давая понять, что разговор закончен.

– Скандалистка, – пробормотал он, когда Кэрлис уже выходила из кабинета. Ей захотелось прикончить его на месте, но она сделала вид, что ничего не слышала. Ей требовалось повышение и надбавка и лучше было пока помолчать, чем послать его куда подальше.

Через две недели Кэрлис назначили младшим редактором. Теперь у нее был свой кабинет. В нем была полупрозрачная стеклянная перегородка, скорее перекрывавшая доступ воздуха, чем шуму, доносившемуся из широкого коридора. Каждый понедельник она покупала у метро розовый бутон и ставила его в вазу у себя на столе.

Этот маленький служебный триумф показался Кэрлис добрым предзнаменованием.

– Теперь и с мужчинами у меня дела лучше пойдут, – поделилась она как-то, незадолго до нового, 1972 года, с Нормой.

Последнее свидание у нее было шесть месяцев назад.

– И не надейся, пока ты работаешь в телефонной компании, – сказала Норма.

Норма была права. Пока она будет замкнута стенами своей клетушки в телефонной компании, никто ее не заметит. Работа, то есть хорошая, солидная работа, – вещь в социальном смысле бесценная. Даже Кэрлис понимала это. Поскольку знакомства на вечеринках и в барах, куда заходят посидеть в одиночку, а также встречи на курортах, в музеях, картинных галереях и других местах, где везло всем, кроме нее, успеха не имели, она решила, что, может, стоит попытать счастья на другой работе. Если не получится это, то, по крайней мере, она займет приличное место, где хорошо платят. Итак, Кэрлис начала изо дня в день изучать колонку «Таймса», где печатали объявления о найме. Помимо того, каждую субботу в полдень она ходила на Первую авеню, где неподалеку от ее дома был газетный киоск, открытый круглые сутки. Тут она дожидалась субботнего выпуска «Таймса», где под рубрику «Требуется» отводилась целая полоса, и покупала газету, едва ее доставят. В феврале она отыскала объявление, помещенное агентством по найму под названием «Эрроу». Казалось, оно было адресовано непосредственно ей: «ЗАМАНЧИВО, ПРЕСТИЖНО: требуется опытный составитель рекламных буклетов».

В понедельник утром она доехала на метро до Гранд-Сентрал и двинулась на угол Пятой авеню и Сорок второй улицы, где находился отдел кадров агентства «Эрроу». В приемной никого не было, и Кэрлис робко вошла внутрь.

– Я по поводу составительской работы, – сказала Кэрлис, откашлявшись. Она остановилась на пороге первого попавшегося ей кабинета, не зная, можно ли войти без приглашения. Внешность хозяина кабинета потрясла ее.

– Какой, какой работы? – переспросил он, поднимая голову над столом.

Уинн Розье был несколькими годами старше Кэрлис. Безупречная кожа его отливала оливковым цветом, и на приятном лице выделялся сильный подбородок с резкой складкой посредине. Уинн знал, что красив, и на заре эпохи, начертавшей на своих знаменах: «Я – превыше всего», вовсю пользовался своей внешностью. Каждый день он мыл шампунем свои волнистые темные волосы и тщательно их высушивал. Каждое утро и каждый вечер он накладывал тонкий слой крема на кожу под живыми карими глазами, чтобы избежать преждевременных морщин. Он лелеял и холил свое тело, занимаясь каждый день гимнастикой и тщательно следя за весом. Сахар, баранина и большинство продуктов, содержащих крахмал, из диеты были исключены. Он также тщательно следил за своей одеждой и украшениями. В это утро он надел костюм от Джорджио Армани, рубашку и галстук от Ральфа Лаурена. На запястье у него была хорошая подделка под часы фирмы «Картье» (как только получше будет с деньгами, он купит себе настоящие) и золотая цепочка – подарок одной из дам, которые гурьбой бегали за ним. К столу была прислонена теннисная ракетка «Принц», а рядом стояла модная спортивная сумка с теннисной одеждой. На подоконнике была большая коробка с витаминами.

– У нас полно разных работ, связанных с писаниной.

– Я по объявлению, – сказала Кэрлис, вытаскивая из сумочки газету. Он посмотрел на текст объявления, затем поднял глаза на девушку. Волосы у нее были сальные, в старомодных кудряшках; густые невыщипанные брови; никакой косметики, разве что едва заметный слой красной губной помады; облик – смиренный. Казалось, девушка хочет, чтобы ее простили за то, что она существует. На ней была плотная блуза с белым нейлоновым воротником и манжетами – ширпотреб, это Уинн сразу определил. В общем, просто дворняжка. Надо бы от нее поскорее отделаться.

– Даже и не мечтайте. «Суперрайт» – контора высшего класса. Вы им не нужны.

– Но вы даже не знаете, что я умею делать! – запротестовала Кэрлис, оскорбленная его бесцеремонным отказом. – Хоть бы посмотрели.

– А зачем мне? – спросил он, вертя перед глазами металлический нож для разрезания бумаги и разглядывая в его гранях свое отражение. – Я вас вижу. И этого вполне достаточно.

– Как вы можете так говорить, – сказала Кэрлис не в силах сдержать внезапно выступившие слезы.

– Не ревите, – раздраженно прикрикнул он. Ее загнанное выражение и неряшливая одежда буквально выводили его из себя. – Извините, если обидел вас, но я считал, что лучше сразу сказать правду. Компания «Суперрайт» занимается скоростными перевозками, А вы не похожи на человека, разбирающегося в скоростях.

– Вы так считаете? – грустно спросила она.

– Да и не только в этом дело, – продолжал он, решив, что лучше все договорить до конца. – Вы слишком застенчивы, у вас совсем нет веры в себя. – Глаза ее снова наполнились слезами, и он ощутил острый укол совести. Негодяем Уинн не был – так, садист-любитель. – Скажите-ка, сейчас у вас есть работа? – спросил он уже помягче.

– Да, – благодарно откликнулась она, решив, что он хочет узнать о ней побольше. – Я работаю в телефонной компании.

– Тогда позвольте дать вам небольшой совет, – сказал он, наклоняясь к ней. Он еще раз внимательно вгляделся в свое отражение, и, удовлетворенный увиденным, отложил нож в сторону. – Телефонная компания – хорошее место. Там спокойно. Масса преимуществ. И вы явно подходите для этой работы.

– А у вас совсем нечего мне предложить? – в отчаянии пробормотала она.

Он пожал плечами:

– Послушайте, буду с вами откровенен. У нас агентство высшего класса. И имеем мы дело исключительно с ведущими компаниями и персоналом высшей квалификации. А вам, похоже, лучше всего держаться за свою работу в телефонной компании, пока не найдется подходящий парень, который на вас женится. – Он заговорщически ей подмигнул и откинулся на спинку стула, решив, что дело сделано. – Ясно?

– Нет, – сказала она упрямо. – Не ясно.

– Ну что же, – сказал он со вздохом. – Дело ваше. Но я так или иначе не собираюсь организовывать вам встреч с начальством. Так и репутацию свою недолго испортить.

На сей раз Кэрлис удержалась от слез.

– Как вас зовут? – вежливо спросила она.

– Розье, – сказал он. – Уинн Розье.

– А мое имя Кэрлис Уэббер, – сказала она, внезапно обретая достоинство. – И я еще вернусь.

– Боже упаси, – пробормотал он еле слышно, но все же достаточно громко, чтобы, выходя, она расслышала его слова. Он выдвинул верхний ящик, вытащил банку с аэрозолем, вспрыснул себе в горло и потянулся к телефону – первый звонок сегодня.

– Это был сплошной кошмар, – сказала она Норме, вернувшись на работу. Чувствовала она себя отвратно. – Просто ужас. Он говорил со мной так, словно я приехала на автобусе из Ниоткуда.

– А что он тебе сказал? – Норма возилась с рекламой книг для детей. Это была решительная и добрая толстушка, незамужняя, как и Кэрлис. Она жила одна в просторной квартире на Семьдесят четвертой улице между Риверсайд-драйв и Уэст-Эндом. Одиночество ее разделяли две немецкие овчарки по кличке «Банни» и «Элис», с которыми она два раза в день бегала в парке. Норма сблизилась с Кэрлис после того, как они посплетничали как-то в обеденный перерыв о Бобе Райане и его пристрастии помахать кулаками после драки.

– Он сказал, что в компании, занимающейся скоростными перевозками, мне делать нечего.

– Вот мерзавец, – заявила Норма, оскорбившись за подругу. – Одной из нас так или иначе следует выбраться из этого болота, и поскольку со мной и говорить никто не будет, пока я не скину, по меньшей мере, двадцать пять фунтов, выбор, стало быть, падает на тебя. Скоростные перевозки, так? – Норма презрительно хмыкнула. – Готова биться об заклад, что мы за неделю сделаем из тебя служащую этой компании.

– А что это значит? – спросила Кэрлис, и сердце ее учащенно забилось. Норма всегда была готова подбить ее на то, что ей хотелось, но страшно было делать самой.

– А вот увидишь, что мы из тебя сделаем за неделю, – сказала Норма, убирая стол. Когда речь шла о других, она всегда действовала четко и уверенно.

Норма полагалась на «Вог», «Мадемуазель» и «Космополитен».

– Прежде всего – прическа, – объявила она. «Вог» считает, что нужна укладка. Она показала Кэрлис фотографии с разными типами укладки. Самая лучшая рекламировалась дамским парикмахером по имени Жюль.

– Это знаменитость, – сказала Норма, которая всегда была в курсе светских сплетен и публикаций в «Нэшнл инквайерер». – Я читала, что он обслуживает Кэнди Берген.

– Думаешь, тебе удастся сделать что-нибудь похожее?

– Попробую, – сказала Норма. Она всегда стриглась сама, и получалось у нее неплохо. На сей раз она тоже не подкачала, уложив волосы Кэрлис волнами и убрав спереди – точь-в-точь как Жюль – немного больше, чем сзади. Правда, подрезать такую челку, падавшую на лоб, как на фотографии, храбрости ей не хватило. Тем не менее обеим прическа понравилась. Надо же, прическа как в «Воге», говорила про себя Кэрлис. А Норма сказала, что так лучше подчеркивается овал лица.

– Так, теперь платье, – скомандовала Норма.

В четверг вечером, когда все магазины были открыты допоздна, Кэрлис, получив от Нормы четкие инструкции (сама она была занята – в третий раз переделывала очередную рекламу и потому не могла сопровождать подругу), отправилась в «Мэйсиз», в отдел, где продают одежду для молодых служащих. Она перебирала во множестве развешанные платья, отказавшись от помощи продавщицы – юной модницы – немыслимо длинные космы, сложенные в прическу «обезьяна», миди-юбка, тесно схваченная поясом леопардовой раскраски, и черные кожаные туфли на высоких каблуках. Кэрлис подождала, пока освободится продавщица постарше и поскромнее – в темном костюме и красном свитере. Очки в алой пластиковой оправе на темном шнурке спускались с шеи на плоскую грудь. Она тщательно протерла их, нацепила на нос и взглянула выжидающе на Кэрлис.

– Мне бы надо платье на каждый день, ходить на работу, – нервно проговорила Кэрлис. – Я хочу получить место в компании по скоростным перевозкам.

– Тогда вам нужен костюм, – внушительно сказала продавщица и предложила Кэрлис три на выбор.

– Мне нравится серый, – сказала она, решив, что это хороший скромный цвет.

– А мне кажется, костюм цвета морской волны лучше подойдет, – сказала продавщица. – Это цвет власти.

Кэрлис никогда не сталкивалась с таким сочетанием, но именно это явно имел в виду Уинн Розье. Выписывая чек на покупку, Кэрлис вполуха слушала, что ей говорила продавщица.

– Вы сделали хороший выбор. Этот костюм сделан по лекалам Келвина Кляйна, – конфиденциально добавила она.

– Теперь дело за косметикой – так, чтобы черты лица не смазывались при ярком кабинетном освещении, – наставляла подругу Норма, слово в слово цитируя «Мадемуазель».

В субботу, когда Норма пошла с Банни и Элис к ветеринару, Кэрлис направилась в «Блумингдейл». Гример за прилавком предлагал бесплатно на пробу разные цвета. Он был меньше ростом и хрупче, чем Кэрлис, – тонкий, как былинка, и легкий, как бабочка. У него была чистая бархатистая кожа и огромные, поразительно живые глаза – глаза лани; быть может – а впрочем, поручиться нельзя, – они были чуть-чуть подведены серым карандашом.

– Отличная кожа и отличные зеленые глаза, – мягко произнес он, когда Кэрлис села перед ним на стул. Он осторожно взял ее за подбородок и принялся изучать лицо во всех ракурсах. – Кожа у вас как бархат, а глаза – мечта фотографа – большие и широко расставленные. Беда только в том, что их не видно под этими бровями. Я немного выщиплю их и приведу в порядок. А потом найдем нужную тень и тушь для ресниц – и глаза приобретут изумрудный цвет.

Быстрыми и уверенными движениями он принялся выщипывать брови, одновременно придавая им форму. Затем стал накладывать крем, тени, тушь для ресниц, маскару и помаду, время от времени отступая на шаг и рассматривая свою работу. Закончив, он протянул ей ручное зеркало.

– Нравится? – спросил он, и в голосе его звучало такое же желание угодить, какое всегда испытывала Кэрлис.

– О да! – сказала Кэрлис, придя в совершенный восторг от собственного вида. Буквально несколькими движениями щеточек и пальцев он удлинил ей скулы. Большие, таинственно затемненные глаза, которые некогда скрывались за густыми бровями, теперь и впрямь приобрели изумрудный цвет. А рот сделался слегка терракотового оттенка, что придало губам мягкую чувственность, а зубам ослепительную белизну. – Я такая красивая!

Она неохотно вернула ему зеркало и на пятьдесят долларов купила косметики и разнообразных кисточек, которыми орудовал гример. Теперь придется занимать у Нормы до получки. Протягивая ей пакет с покупками, гример объяснил, как с ними обращаться. Он сказал, как накладывать тени и румяна и делать ямочки под скулами, как использовать помаду, чтобы губы выглядели мягче и привлекательнее – естественно, но только лучше, чем естественно.

– Вы и впрямь красивы, – сказал он мягко и проникновенно, когда она уже собралась уходить. – И у вас потрясающие глаза. Когда будете заниматься косметикой, следите прежде всего за ними. – Он явно был педиком, но Кэрлис на это было наплевать. Она оценила комплимент, ибо знала, что он заслужен. Про себя она всегда была уверена в своей красоте. Просто люди не давали себе труда как следует вглядеться в нее. И потому ничего не замечали.

По дороге домой из «Блумингдейла» Кэрлис купила газету с объявлениями о найме.

Агентство «Эрроу» повторило свое объявление недельной давности. Стало быть, вакансия в «Суперрайте» еще не занята. В понедельник утром, без четверти девять Кэрлис снова оказалась в знакомом здании. И снова секретарша еще не пришла, так что Кэрлис сразу направилась в кабинет Уинна Розье. Помня наставления Нормы действовать решительно, а также слова Уинна о ее чрезмерной застенчивости, Кэрлис уверенно постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь.

– Мистер Розье? – спросила она.

– Да, слушаю вас. – Он причесывался, но, увидев перед собой симпатичную женщину, сразу же отложил щетку для волос. Костюм на ней, по его мнению, был явно от Келвина Кляйна. – Чем могу служить?

– Я по поводу работы в «Суперрайте», – сказала Кэрлис, усаживаясь прямо напротив него.

– А кто вам сказал, что у них есть вакансия? – спросил он в явном смущении. Откуда ей знать про его клиентов? Это никому не известно, агентства по набору персонала никому не сообщают имени своих заказчиков.

– Вы сами мне сказали на прошлой неделе.

– Я? – Он бегло взглянул на нее и принялся перелистывать свои бумаги. – Я отобрал двух кандидатов, – сказал он, наконец, найдя нужную карточку и просматривая записи. – Оба были мужчины. Обоим отказали.

– Меня вы даже не послали на беседу, – спокойно заметила Кэрлис. – Вы посоветовали мне остаться в телефонной компании.

– Ах, вот оно что, – сказал он, вглядевшись повнимательнее и сообразив, кто перед ним. – А что это вы с собой сделали? Провели неделю у Элизабет Арден?

Кэрлис пропустила это замечание мимо ушей.

– Я прошу устроить мне собеседование в «Суперрайте», – вежливо сказала она. – Прошу заметить, я соблюдаю правила игры, вновь обращаясь к вам. Я ведь могла пойти прямо в «Суперрайт», и, если бы получила работу, комиссионные вам не достались бы.

Уинн Розье снова посмотрел на Кэрлис, на сей раз внимательнее. Перемены, в ней происшедшие, как и решительность девушки, явно произвели на него впечатление. Вообще-то ему нравились решительные женщины.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спросил он.

– Кэрлис Уэббер.

– Ну что же, Кэрлис, отчего бы и нет? – сказал он, посылая ей улыбку, которая, он знал по опыту, всегда действовала на женщин.

Глава II

Компания «Суперрайт» находилась в солидном здании на углу Мэдисон-авеню и Сорок восьмой улицы. Внутри она выглядела так, как должен выглядеть, по представлениям Кэрлис, английский мужской клуб: темные деревянные панели, толстые гобелены, тяжелая мебель красного дерева, выцветшие восточные ковры. Казалось, они лежали здесь целую вечность. Заведующий машбюро, походивший в своем костюме-тройке и черных туфлях на гробовщика, тоже выглядел так, как будто пребывал здесь всегда. Он расспрашивал Кэрлис с таким похоронным видом, будто перед ним была родственница покойного. Под конец он собрал свои записи, положил их в папку, на которой было написано «входящие», и сказал, что позвонит ей на неделе.

– Нам надо просмотреть других кандидатов, – сказал он, заключая беседу. На прощание он пожал ей руку, никак не выдав своего впечатления от беседы.

Услышав в трубке голос Кэрлис, которая отчиталась о встрече, Уинн спросил, есть ли у нее особая склонность к работе в отделе по связям с общественностью.

– Да нет, – откликнулась она. Тяжелая атмосфера, царившая в «Суперрайте», ей явно не поправилась. – Не сказала бы. Я просто ищу хорошую работу в классной компании.

– Я спрашиваю просто потому, что у меня тут кое-что подвернулось сегодня утром. Фирме «Бэррон и Хайнз» нужны составители рекламных текстов. Хотите наведаться туда?

Если «Суперрайт» был воплощенная респектабельность, «Бэррон и Хайнз» были воплощением блеска и показухи. Они представляли Челлини, легендарного итальянского кожевенника, которому принадлежали магазины на Пятой авеню, Родео-драйв и Уорт-авеню, а помимо того, кинофабрика и газетный концерн на Западном побережье. Фирма также представляла интересы частных клиентов, среди которых был Серджио Малитерано – суперзвезда современной оперы, а также – с недавних времен – крупный биржевик по имени Лэнсинг Кунз. Помещались «Бэррон и Хайнз» в Олимпийской башне, построенной Онассисом, где располагалась также ослепительная штаб-квартира Хэлстона. Напротив был собор св. Патрика, а рядом, к югу, – Сакс. В квартале отсюда был «Картье», а напротив – Рокфеллеровский центр. Да, это явно территория скоростных перевозок, сказала себе Кэрлис. Том Штайнберг, который отвечал здесь за финансы, провел с Кэрлис собеседование и после коротких консультаций с Джошуа Хайнзом и Кирком Арнольдом в тот же день позвонил Кэрлис и предложил ей работу в отделе, который, как он выразился, занимался «персонами». Под персонами он понимал частных клиентов, в противоположность компаниям. «Персоны», подчеркнул Штайнберг, явно забрасывая крючок, это либо знаменитости, либо те, кто станут знаменитостями завтра.

– Ну как, готовы? – спросил он. – Вы-то нам подходите.

– Можно мне подумать до понедельника? – спросила Кэрлис, не выдавая своей радости. К тому же стоит посоветоваться с Нормой. Подходите! Тон ей уже нравился.

– Идет, – сказал он. – Но только до понедельника.

– Вы правильно поступили, – сказал ей по телефону Уинн Розье мягким обволакивающим тоном. – Я имею в виду, правильно сделали, испросив время подумать. Я позвоню сейчас в «Суперрайт» и скажу, чтобы они поторопились с решением.

В пятницу Кэрлис получила два предложения на должность составителя текстов. Платили там и там одинаково и гораздо больше, чем в телефонной компании. Но отличались работодатели друг от друга, рассказывала Кэрлис Норме, как день от ночи. В «Суперрайте» царила похоронная атмосфера. У «Бэррона и Хайнза» было все по-другому. У нее было предчувствие, что здесь можно встретить интересных людей. Под интересными людьми она имела в виду интересных мужчин.

– Сочинять пресс-релизы о корпоративной политике компании «Суперрайт», наверное, так же скучно, как работать в телефонной компании, – говорила она Норме. – Другое дело, если сказать не вечеринке, что работаешь на Серджио Малитерано. На тебя сразу обратят внимание.

– Ясно, ясно, – откликнулась Норма, соглашаясь с приятельницей в том, что быть рядом со знаменитостями – это здорово. Возбуждает.

– Так ты думаешь, что стоит выбрать «Бэррона и Хайнза»?

– Это не я, это ты так думаешь, – дипломатично сказала Норма, не желая оказывать на Кэрлис никакого давления.

– Итак, «Бэррон и Хайнз»! – делая выбор, который она, собственно, сделала сразу, воскликнула Кэрлис.

В понедельник Кэрлис ушла с работы немного пораньше и к пяти уже была в агентстве «Эрроу».

– Я решила остановиться на «Бэрроне и Хайнзе», – объявила она.

– Вы, должно быть, ясновидящая, – сказал Уинн, одаривая ее особенной, располагающей улыбкой. – У «Суперрайта» дела идут неважно. В век реактивных двигателей они передвигаются на дрожках, – конфиденциально поделился он, делая какие-то пометки на ее заявлении ручкой «Монблан», которую купил по дешевке у одного коммивояжера. – Завтра с самого утра принесу дурные вести «Суперрайту» и добрые – «Бэррону и Хайнзу».

– Спасибо, я вам очень признательна, – серьезно сказала Кэрлис. В Уинне Розье она уже видела союзника. – Еще раз спасибо.

– Да не за что, – сказал он, любовно приглаживая свои густые шелковистые волосы. – Мне ведь как раз за то и платят, что я подыскиваю людям работу. Я получаю хорошие комиссионные. В данном случае контракт будет стоить вам месячной зарплаты. Ведь я посылаю вас в два места, и не моя вина, что вы получили два предложения, одно из которых отвергли. Там, кстати, были недовольны, и мне пришлось всячески ублажать их, чтобы выпутаться, – или, может, лучше сказать, вас выпутать из этой истории?

Он протянул к ней через стол на подпись какой-то документ, по виду контракт.

– Во всяком случае, – сказала Кэрлис, подписывая бумаги и безуспешно пытаясь понять логику собеседника, – я вам весьма обязана. – Потом, когда дело уже будет сделано, Норма скажет ей, что Уинн просто надул ее.

– Ладно, ладно, – кивнул он, принимая ее благодарность. Он бросил взгляд на часы. Было только полшестого. – Мне надо как-то убить час, – неожиданно заявил он. – Может, выпьем чего-нибудь?

Кэрлис радостно вспыхнула, как огни на рождественской елке, а Уинн удовлетворенно решил, что оказал ей услугу, пригласив разделить компанию. Он был горд собой.

На следующее утро Кэрлис подала Бобу Райану заявление об уходе.

– Думаете, вы кому-нибудь понадобитесь? – спросил он, недовольный тем, что от него уходят.

– Три года назад я понадобилась вам, – напомнила Кэрлис, не упуская случая парировать подковырку. – Или забыли?

Кэрлис ждала первого выхода на новую работу так, как некогда ждала начала учебного года. А тут еще Уинн сказал, что позвонит, когда они прощались у бара рядом с Гранд-Сентрал, куда он ее пригласил. В этих случаях Кэрлис всегда верила мужчинам, хотя по опыту знала, что они почти никогда не выполняют обещания. И Уинну Розье она тоже поверила. Норма сказала, что она тешит себя иллюзиями.

В тот понедельник Кэрлис собиралась на работу, как на свидание. Она убедила себя, что новое место принесет ей удачу. У «Бэррона и Хайнза» ее знают только как составителя текстов, говорила она себе. Тут будет не так, как в телефонной компании, где она начинала в качестве машинистки, и пусть она станет хоть президентом, все равно все будут видеть в ней девчонку, которая сидела за третьим столиком слева во втором ряду.

Уходя, она бросила последний взгляд в большое зеркало, укрепленное на внутренней стенке гардероба. Укладка, которую Норма чуть-чуть подправила в конце недели, была в полном порядке – точь-в-точь как у Джейн Фонды на фотографии в немецком журнале. Костюм цвета морской волны и впрямь излучал флюиды власти, как говорила продавщица в магазине, а косметика, которую она все это время терпеливо осваивала, на самом деле подчеркивала глаза. Кэрлис решила, что она похожа на девушку из пространства скоростных перевозок. Следующий шаг – почувствовать себя соответствующим образом.

Том Штайнберг был принцем-иудеем, мечтавшим о коронации, которая для него заключалась в возведении в должность вице-президента компании «Бэррон и Хайнз». Он работал в отделе по связям с общественностью уже более десяти лет; а до этого, по окончании факультета журналистики Колумбийского университета, в пресс-отделе Эн-Би-Эс. Оттуда он перешел в Эн-Эф-Эл, а уж затем к «Бэррону и Хайнзу», где удержался во время срочной чистки кадров, затеянной Кирком Арнольдом, чтобы поправить дела компании. Том был неглупым и довольно честолюбивым малым и готов был, если, впрочем, это не требовало особых усилий, помогать людям. Ибо он был ленив, хотя и не признавался себе в этом. Его карьере немало способствовало то обстоятельство, что женат он был на единственной дочери трикотажного короля.

При виде Кэрлис Том, на котором, как обычно, был костюм от братьев Брукс, рубашка от братьев Брукс, галстук от братьев Брукс (еще он, независимо от погоды, всегда носил плащ от Бэрбери), встал из-за стола, зажег сигарету, затянулся и тут же внезапно загасил ее.

– Все стараюсь бросить, – жалобно сказал он, вытаскивая из стакана на столе леденец на палочке, средство, рекомендованное Обществом бывших курильщиков. – Пошли, я покажу вам нашу контору.

Том повел ее по кабинетам, каждый из которых, заметила Кэрлис, был обставлен более крикливо и эксцентрично, чем предыдущий; он представил ее начальникам канцелярий и их помощникам, на которых ей предстояло работать, а также познакомил с составителями текстов, с которыми ей предстояло работать. Она заметила, что тут довольно много женщин на высоких должностях, и пришла к выводу – ложному, – что «Бэррон и Хайнз» – прогрессивная фирма.

Том провел ее по секретарским столикам, которые составляли здешний круг, примыкающий к кабинетам, и познакомил ее с машинистками, работниками бухгалтерии, отдела связи и ксерокопировального центра. Все казались довольными своим местом, и все вроде готовы были принять Кэрлис в свой круг. Мишель Делан из отдела мод пригласил Кэрлис на ленч, а Питер Зальцани, один из заместителей начальника канцелярии, сказал, что после появления Кирка Арнольда она единственная симпатичная женщина, принятая на работу в эту фирму. Теперь Кэрлис еще более утвердилась в мысли, что сделала верный выбор, придя на работу сюда и отказавшись от предложения «Суперрайта».

Завершив обход, Том Штайнберг закурил-таки сигарету.

– Ну, теперь, – сказал он, блаженно затягиваясь, – вы знаете всех и каждого.

– Не всех, – послышался хриплый голос с порога большого углового кабинета. – Со мной она еще не знакома. Привет, Кэрлис. Меня зовут Кирк Арнольд.

Искра между ними пробежала сразу же. Даже Том это заметил. А Кэрлис почувствовала, но не могла поверить. В своем новом платье, блистая новой прической и дорогой косметикой, она все же чувствовала себя самозванкой. Мужчины вроде Кирка Арнольда никогда ее и не замечали. Это все платье и косметика, убеждала она себя, сама я здесь ни при чем.

У Кирка Арнольда были светлые волосы цвета жженого сахара и круглогодичный загар, который Кэрлис приписала теннису, яхтам, загородным клубам и дорогому зимнему спорту на романтических Карибских островах. Над темно-голубыми глазами нависали изящно изогнутые брови, левую пересекал загадочный глубокий шрам в виде полумесяца. На нем был безупречно сшитый, в елочку, костюм, изящный галстук из тяжелого шелка, а туфли ручной работы стоили больше, чем Кэрлис зарабатывала за месяц. Он выглядел внушительно, даже несколько устрашающе, и был поразительно уверен в себе.

– Здравствуйте, мистер Арнольд, – сказала Кэрлис, вспоминая, как Питер Зальцани с восхищением (под маской скепсиса) говорил, что это чудо-работник, который умеет вытаскивать компании с самого дна пропасти.

– Вы слишком хороши для легковесов вроде Серджио Малитерано и Лэнсинга Кунза, – сказал он своим отрывистым хриплым голосом, который, как это ни дико, звучал, будто он вот-вот собирается расплакаться. – У меня тоже есть для вас местечко. Скажите «Бэррону и Хайнзу», пусть катятся куда подальше, и переходите ко мне.

– Минуточку, минуточку, Кирк, – заговорил Том, пытаясь внедриться в возникшее между ними электрическое поле. – Мы первыми заполучили ее…

– Скажите Тому, что вы увольняетесь, – Кирк обращался непосредственно к Кэрлис, словно Тома здесь не было. – Сколько бы вам здесь ни платили, я буду платить на десять процентов больше.

Кэрлис посмотрела на Кирка, потом на Тома. Ее так и подмывало сделать то, что говорил Кирк. С чего ей работать на этого манекена компании братьев Брукс, когда ее приглашает человек, которого Мишель называет прекрасным принцем Уолл-стрита? Том, похоже, почувствовал ее колебания.

– Попробуйте только клюнуть на этот крючок, и вам больше в жизни не видать работы в отделе по связям с общественностью, – пригрозил Том. – Уж я об этом позабочусь.

– Если она будет работать со мной, ей и не понадобятся никакие отделы по связям с общественностью, – парировал Кирк.

Оба повернулись к Кэрлис.

– Ну так как? – спросил Том.

Чувства говорили Кэрлис одно, уроки, полученные в детстве от раввинов и священников, – другое.

– Благодарю вас, мистер Кирк, – с трудом проговорила она голосом примерной ученицы. Раввины и священники, как и всегда, взяли верх. – Благодарю вас, но я уже согласилась работать в компании «Бэррон и Хайнз».

Позднее она как-то вспомнила, разговаривая с Томом, о Кирке Арнольде.

– А о какой это работе он говорил? Том и рта не успел открыть, как Кэрлис уже знала ответ.

– «Суперрайт», – равнодушно сказал Том, прочищая мундштук и пожимая плечами. – Им требуются машинистки. Да кому это надо?

Глава III

Болезнь Элинор Уэббер лишила Кэрлис детства и отрочества. И та же самая болезнь, а впрочем, может, и не в ней было дело, отняла у Кэрлис чувство индивидуальности. Она не знала, что она из себя представляет и какое ей предстоит будущее. Она знала лишь, что хочет стать кем-нибудь, перестать быть невидимкой. И еще она хотела, чтобы ее любили, чтобы ее поддерживали. Потому она и придавала такое значение разного рода символам. Когда Уинн Розье говорил с восхищением о людях, занятых на скоростных перевозках, она сразу же возжаждала войти в этот круг. Когда Том Штайнберг сказал, что она им подходит, Кэрлис чуть до потолка не подпрыгнула.

Она приняла его слова всерьез. Если хочешь, чтобы люди (особенно люди вроде Кирка Арнольда) тебя замечали, надо быть «подходящей», только так можно привлечь их внимание. До сих пор она оставалась Кэрлис Уэббер, и ничего хорошего это ей не принесло.

Всякий раз, когда ей приносили недельное жалованье с вычетами в пользу агентства «Эрроу», она думала об Уинне Розье. Подобно всем мужчинам, которые, говоря, что позвонят, так больше и не дают о себе знать, Уинн тоже не возникал. Кэрлис более или менее привыкла вести себя смиренно с мужчинами; но на работе в тени она оставаться не собиралась.

– Что вы имели в виду, сказав, что я вам подхожу? – спросила она Тома, стремясь, как всегда, докопаться до сути.

– Вашу решительность, – ответил он.

– Точно, – согласилась Мишель, пышнотелая блондинка, словно сошедшая с журнальной фотографии. Она была разведенной женой небродвейского драматурга, который уехал в Уэльс в поисках себя и оставил ее одну воспитывать двух младенцев. Мишель надеялась только на себя и сумела из самых низов подняться к своей тридцатитысячной зарплате. – Только не забывайте, что, говоря о решительности, мужчины имеют в виду, что все должны делать вы, а им остается снимать сливки.

Кэрлис намотала на ус первую часть этой сентенции. Она решила, что будет работать вовсю, а уже потом подумает о сливках. Она не пропускала ни одной встречи, ни одного клиента, бралась за дополнительную работу, от которой отказывались все остальные, и все вечера, а также субботы и воскресенья проводила, придумывая новые способы получше представлять интересы клиентов компании. «А почему бы и нет?» – спрашивала она себя. Все равно других дел у нее не было.

Как-то в полдень в конторе появился Серджио Малитерано. В руках у него была сумка, набитая последними дисками «Битлз». Кэрлис едва в обморок не упала.

– Я и представить не могла, что вы любите «Битлз», – воскликнула она.

– «Битлз» – прекрасные, великолепные музыканты, – прошептал Серджио. Свой знаменитый голос он берег для тех, кто платит. Серджио, считавший себя живым наследником великого Карузо, был сложен как футбольный защитник – рост шесть с половиной футов, вес двести семьдесят фунтов. У него были мощный мускулистый торс, широкие бедра, светлые, как у альбиноса, волосы, доходившие до самых плеч, и огромные, густые, угольно-черные мефистофельские брови. Он носил темные брюки, темные свитера с высоким воротом – не снимал их даже летом, чтобы предохранить горло, – и немыслимых размеров темную развевающуюся накидку с тесьмой на золотых крючках. Его внутренняя суть вполне соответствовала размерам и аппетиту этого человека – такого раз встретишь, никогда не забудешь. Своим красивым, тихим голосом с итальянским акцентом он принялся рассуждать о музыкальной традиции, которая связывает воедино Бетховена, Брамса и парней из Ливерпуля.

– Из этого могла бы получиться прекрасная статья, – сказала Кэрлис, на которую произвели сильное впечатление эрудиция и мыслительные способности Серджио. – Отчего бы вам не написать ее?

– Я певец, – едва прошелестел Серджио голосом, который сводил с ума миллионы. – С чего бы это я стал садиться за стол и карябать пером по бумаге?

– А что, если я напишу ее? – спросила она, будто эта мысль только что осенила ее. – Может, нам удастся куда-нибудь ее пристроить.

Он посмотрел на нее. В грифельно-черных глазах застыло тяжелое подозрение.

– А мое имя там будет?

– Разумеется, – ответила Кэрлис. – Мое никому ничего не скажет.

– Тогда милости прошу, – сказал он, но во взгляде его все еще сохранялась подозрительность. Тем не менее, уходя, он одарил ее улыбкой, которая достигала даже галерки в оперных театрах всего мира.

Ближайшие субботу и воскресенье Кэрлис провела в музыкальной библиотеке Линкольн-центра и написала со слов Серджио Малитерано статью о связях между Бетховеном, Брамсом и «Битлз». При посредстве отдела по связи с прессой ее передали в «Нью-Йорк таймс» и напечатали в воскресном выпуске, на театральной странице. Было это в августе, через пять месяцев после того, как Кэрлис пришла на работу к «Бэррону и Хайнзу».

То воскресенье вообще оказалось счастливым для Кэрлис. Не из-за статьи, подлинного автора которой знали только Серджио, Том, Норма, Мишель и отец Кэрлис, но потому, что в пять часов пополудни, когда она занималась стиркой, зазвонил телефон. Это был Уинн Розье.

– Как насчет выпить чего-нибудь? – спросил он. Через час они встретились в баре на Коламбус-авеню, прямо за углом его дома на Шестьдесят восьмой улице.

– Я знаю, что ты ждала моего звонка, – сказал он, заказывая бокал белого вина и даже не спрашивая, чего она хочет.

Кэрлис улыбнулась, пытаясь не выдать волнения. Они сидели за столиком на застекленной террасе, прямо у окна. Отсюда Кэрлис были хорошо видны другие парочки, рука об руку лениво прогуливающиеся по Коламбус-авеню; а им была видна она и с нею красивый и желанный мужчина и видно было, что и она желанна, и не одинока. Уже одно то, что рядом был такой привлекательный мужчина, как Уинн, заставляло и ее чувствовать себя очаровательной и желанной. Потягивая вино и прислушиваясь к рассказам Уинна о том, что свой последний отпуск он провел в Сен-Мартене и что боль в голени не позволяет ему временно заниматься бегом трусцой, и что недавно он купил дорогой стереопроигрыватель, она все повторяла себе, что вот он обещал позвонить и на самом деле позвонил. Может, теперь удача повернулась к ней лицом.

Они еще заказали салат «оливье», а потом Уинн проводил Кэрлис к автобусной остановке на Шестьдесят шестой улице.

– Я не приглашал тебя к себе, но это не значит, что ты мне не нравишься, – сказал он. – Мне девочка на ночь не нужна. Это я уже прошел. Теперь мне нужны отношения.

– Я понимаю тебя, – ответила Кэрлис, стараясь придать своему тону ту же уверенность и знание жизни, что и у него. – Все остальное – детские игрушки.

– Я знал, что ты меня поймешь, – сказал Уинн. – Я сразу распознаю людей, – добавил он, когда двери автобуса уже открылись и Кэрлис неохотно двинулась к ним. – Я позвоню тебе на этой неделе, – крикнул он вслед.

У Кэрлис было такое чувство, словно она не на старом, замызганном, покрытом черными пятнами автобусе ползет через парк, а летит на сверкающем «конкорде». Подобно специалисту по санскриту, она анализировала последние слова Уинна. «Я позвоню тебе на этой неделе», – сказал он. «На этой неделе», говорила она себе, ног не чуя от радости, это совсем не то, что просто «позвоню». Это значит, она действительно ему нравится.

За статьей о Бетховене, Брамсе и «Битлз» последовал новый заказ.

– Челлини открывает по всей стране салоны красоты, – сказал Том. Хотя Кэрлис служила у него только несколько месяцев, он уже отлично понял, что она незаменима в любой черной работе. Она работала, как вол, и никогда не жаловалась. А если жаловалась, ее легко можно было купить улыбкой или какой-нибудь безделицей. По его мнению, она была идеальной служащей, и если кто-нибудь в конторе выказывал недовольство, Том советовал всем брать пример с Кэрлис.

– Нужен рассказ о компании. Поговори со стариком Челлини, постарайся выудить что-нибудь интересное и действуй.

– Ладно, – откликнулась Кэрлис. Она еще никогда не писала статей о компаниях, но какое это имеет значение? Один из уроков, который она крепко усвоила, заключался в том, чтобы никогда не говорить «нет». Другой – как выясняется, большинство из того, чему мужчины придают значение, на поверку оказывается довольно легкой и в основном механической работой.

– Да, Кэрлис, – окликнул ее Том, уже выходя из кабинета. – Постарайся, чтобы статья получилась похлеще. Я написал что-то подобное несколько лет назад – дам тебе, так сказать, для руководства. Думаю, что в своем роде это высший класс.

Кэрлис улыбнулась и поблагодарила. Вот еще один урок, ею усвоенный, – как можно больше улыбаться. Как говорит Мишель, это обезоруживает мужчин.

Кэрлис прочитала статью Тома о компании «Вестерн Бродкастинг». Хлесткости в ней было ровно столько же, сколько благоухания в корзине с грязным бельем. Она решила попробовать написать о компании так, чтобы читателям было интересно. Она поговорила не только с Джузеппе Челлини, сыном основателя дела. Она взяла интервью у троих его сыновей и двух дочерей, которые тоже были в семейном бизнесе. Она потолковала со служащими, рабочими, продавцами. Опираясь на рассказ Джузеппе, на то, что говорили о своих планах на будущее его дети, на лояльные и даже восторженные отзывы работников, Кэрлис сочинила увлекательную историю кожевенной компании Челлини – нечто среднее между новеллой о том, как нищие становятся миллионерами, и семейной сагой. Материал напечатали газеты всей страны.

– Старик Челлини хочет взять тебя на работу, – сказал Том. Он имел глупость проговориться Джузеппе, кто настоящий автор этой статьи. А все потому, что тот замучил его расспросами, и Том решил, что проще сказать старику правду, чем отвечать на бесконечные телефонные звонки. – Я сказал ему, чтобы он оставил тебя в покое.

Кэрлис возгордилась оттого, что ею интересуются.

– Ты просто дура, – сказала ей Мишель, выслушав рассказ Кэрлис. – Надо было воспользоваться случаем и попросить о надбавке.

Кэрлис решила, что Мишель права. В следующий раз она последует ее совету. Она проработала в фирме уже больше полугода, и никто даже не заикнулся о надбавке, В телефонной компании они хотя бы рассматривали этот вопрос раз в шесть месяцев. А у «Бэррона и Хайнза», наверное, считают, что вам делают одолжение, разрешая на них работать.

Нерасторопная, когда появляется возможность получить надбавку, Кэрлис точно так же весьма неразумно распоряжалась деньгами. Арендная плата, которую у нее брали за комнатку в Йорквилле, была достаточно скромной, да и на жизнь она немного тратила. Кэрлис была из тех, кто ходит пешком, когда можно, ездит на автобусах, а не такси, покупает вещи на распродажах и знает по соседству каждый магазин, где торгуют по сниженным ценам. И все равно ей никак не удавалось отложить хоть немного денег. Под конец месяца выяснилось, что ее доходы едва покрывают расходы. Что-то она делала не так, но что именно – сказать не могла.

Так родилась идея.

– Почему бы вам не написать статью об одиноких женщинах и деньгах? – обратилась она к Лэнсингу Кунзу, поговорив предварительно на эту тему с десятком женщин. Она разговаривала с Мишель, которая зарабатывала кучу денег; с Нормой, которая зарабатывала столько же, сколько и она; с секретаршами и операторами фотокопировальных машин, у которых денег было еще меньше. Неспособность распорядиться деньгами была, похоже, общей проблемой работающих женщин.

– Отличная идея. «Космополитен» ухватится за такую статью, – сказал он, сразу же согласившись.

Лэнсинг, человек с сильно развитым хватательным инстинктом, прикрытым, правда, аурой образования, полученного в Йельском университете, был довольно заурядным экспертом по финансовым вопросам, державшим контору в Чарлстоне, Северная Каролина. По совету Тома Штайнберга он начал издавать газету, и хотя убытков она не приносила, сенсации в мире тоже не сделала. Подобно многим другим клиентам, Лэнсинг немного разбирался в вопросах связей с общественностью и всегда хотел увидеть свое имя в печати.

– Когда статья будет готова?

«Космополитен» напечатал статью. Лэнсингу достались авторская подпись и гонорар. Насчет авторства Кэрлис было все равно, но что касается гонорара она считала, что может рассчитывать хотя бы на часть, не говоря уж о надбавке. Она вспомнила совет Мишель и пошла к Тому.

– Да что там говорить о гонораре? – сказал Том отеческим голосом, посасывая лакричную палочку, от которой чернели десны. – Это же копейки.

– Для меня это не копейки, – сказала Кэрлис. – Работу делаю я, а деньги получает Лэнсинг. Это несправедливо.

– Да ну, ерунда, – примирительно заметил Том. – Мы это тебе как-нибудь компенсируем.

– Вы хотите сказать, что я получу надбавку? – спросила она.

– Я хочу сказать, что мы для тебя кое-что сделаем, – ответил он, и на его лице появилась добродушная приятельская ухмылка. – Обещаю.

– Обещаете? – переспросила Кэрлис, явно собираясь поймать его на слове. – Когда?

– Обещаю, – повторил Том. – А у нас как в банке.

– Итак, я получу надбавку? – сказала она, пытаясь добиться от Тома твердого слова.

– Не будь занудой, Кэрлис. Я же сказал, мы о тебе позаботимся. Поверь, ты не будешь разочарована. – По лицу ее он понял, что она готова взорваться. Он подмигнул ей и улыбнулся. – Ну же, будь хорошей девочкой. Кэрлис. Поверь, ты получишь все, что заслуживаешь, и даже больше. А пока почему бы тебе не продлить свой обеденный перерыв? Сходи к Саксу и купи себе духи. Чек принеси мне. Я спишу его на накладные расходы.

– Спасибо, Том, – сказала Кэрлис, выдавливая из себя улыбку. Ома хотела знать, когда получит обещанную надбавку, но не представляла, как добиться от Тома определенности и в то же время не разозлить его вконец. – Это очень мило с вашей стороны.

– Ладно, ладно, – откинулся он и снова многозначительно подмигнул. Кэрлис собралась уходить. – Минуточку, Кэрлис.

– Да? – Она была уже на пути к двери. Она понимала, что дала ему обвести себя вокруг пальца, но не знала, как добиться своего без излишнего нажима. Про себя она решила, что в последующий раз изберет в подобной ситуации иную тактику. Какую, правда, она еще не знала.

– Я подумал, может, лучше не духи, – сказал Том, доставая очередную лакричную палочку. – Давай лучше остановимся на туалетной воде.

Уинн Розье позвонил только через три недели. Это было во вторник, без четверти шесть, когда уже начали проветривать помещения к предстоящему рабочему дню.

– Привет, – небрежно бросил он, будто они перезванивались постоянно. У него, разумеется, были свидания с другими женщинами, но о Кэрлис он не забывал. В отличие от других нью-йоркских женщин, она не приставала. – Может, поужинаем вместе?

– С удовольствием, – ответила Кэрлис, мигом забыв, что решила сыграть роль неприступной особы, не говоря уж о вечерних курсах по связям с общественностью и средствам массовой информации – очередное занятие должно было быть как раз сегодня.

– Я тут рядом, за углом, – сказал он, с удивлением обнаружив, что ему не терпится увидеть ее. – Десяти минут хватит?

– Отлично, – сказала она, выдвигая ящик, где была сложена косметика.

Он пригласил ее в ресторан и заказал салат «оливье» с белым вином.

– Ты что, ешь только салат «оливье»? – спросила она, неловко стараясь вступить в разговор. С того самого момента, как они сели за столик, Уинн принялся оглядываться по сторонам, разглагольствуя о женщинах – какие хороши, а какие и внимания не заслуживают и почему. О Кэрлис он, казалось, вовсе забыл. Но эти слова задели его.

– Что-что? – спросил он, приглаживая волосы. – Ты что, хочешь сказать, что я скуп?

– Да нет же, вовсе нет! – ответила она, пытаясь рассмеяться. Скуп он или щедр – об этом она меньше всего думала, хотя, по правде сказать, на Аристотеля Онассиса с бриллиантовыми кольцами на пальцах он совсем не походил. – Я просто имела в виду, что всякий раз, когда мы вместе, ты заказываешь салат «оливье».

– Да мы только дважды и виделись, – заметил он, и Кэрлис восприняла эти слова как предупреждение, сочтя за лучшее впредь помалкивать. Когда трапеза была закончена, Уинн заплатил по счету, и они еще некоторое время постояли у бара, потягивая белое вино и наблюдая за игровыми автоматами.

– Где, говоришь, ты живешь? – спросил он около половины одиннадцатого.

– На углу Первой авеню и Восемьдесят первой. – Она думала, что он хочет пойти к ней, и не знала на что решиться. Неловко было принимать его в своей скудно обставленной квартирке. К тому же неясно, что делать, если он начнет приставать. Наполовину она хотела этого, но только наполовину. Она ведь почти не знала его, и хоть он был чертовски хорош собой, ей казалось, что нельзя спать с мужчиной, которого едва знаешь. Но, с другой стороны, оттолкни его, и ведь он больше не появится.

– Угол Восемьдесят первой и Первой? – переспросил он. – Отлично. – Стало быть, на Третьей можно сесть в автобус, и он привезет тебя прямо домой. – Он заплатил за выпитое и вывел Кэрлис на улицу.

– Отлично провели время, – сказал он, неожиданно заторопившись домой, чтобы заснуть еще до полуночи. – С тобой приятно поболтать. – Он небрежно поцеловал ее, помог подняться в автобус и подозвал себе такси.

По дороге домой Кэрлис попыталась разобраться в своих чувствах. Интересно, позвонит он еще? Впрочем, она не могла понять, хочет ли этого.

Уинн позвонил в четверг.

– Как насчет того, чтобы поужинать завтра? – спросил он.

Завтра была пятница, но чем, собственно, пятничный вечер отличается от субботнего? И Кэрлис, забыв, как одиноко ей было тащиться на автобусе через всю Третью авеню, согласилась.

– Может, встретимся у меня? Я хороший кулинар, – сказал он, стараясь не показать, как ему хочется, чтобы она пришла. Он знал, что нравится ей, но полной уверенности не было. – Я сам все приготовлю.

– Мне что-нибудь принести? – сразу откликнулась Кэрлис, как хорошо воспитанная девица.

– Вина, – ответил он. – Бордо. Последнего урожая. Следующие двадцать четыре часа Кэрлис провела в размышлениях, брать ли пружинку. Вставишь – и почувствуешь себя потаскушкой. Не брать? – слишком велик риск. В конце концов, решила взять, но положить в сумочку. Понадобится – будет под рукой. Не понадобится – никто не узнает, что было в сумочке. По пути к его дому, на Шестьдесят восьмой улице между Уэст-Эндом и Коламбус-авеню, она дрожала от страха: вдруг сломается «молния» на сумке, пружинка в предательски ярком пластиковом пакете упадет на пол, и все в автобусе узнают ее постыдный секрет. Она судорожно прижимала сумку к груди, чтобы, не дай Бог, ничего не случилось. Все, чего она хотела – быть счастливой. Все, чего она хотела – любить и быть любимой. Интересно, неужели всем это так трудно дается?

Выяснилось, что Уинн отличный кулинар. Выяснилось, что пружинку она взяла не напрасно.

– Знаешь, – сказал он, когда они лежали в постели, накинув на себя одеяло из искусственного меха, – ты в этих делах куда лучше, чем я думал. Мне казалось, что ты немного застенчива.

– Спасибо, Уинн, – сказала она, тесно прижимаясь к нему и кладя ему голову на грудь. От его тела исходил приятный аромат дорогого одеколона. По правде говоря, секс не шел ни в какое сравнение просто с объятием, но она все же не прочь была сменить одно на другое. – Приятно слышать такие слова.

– Я всегда рад сделать комплимент, если он заслужен, – сказал он, лаская ее и снова приходя в возбуждение.

Она осталась на ночь, а утром, когда Уинн облачался в костюм для бега трусцой, а Кэрлис, собираясь домой, натягивала колготки, зазвонил телефон. Он тяжело вздохнул и поднял трубку.

– Да, я помню, что обещал позвонить, – нетерпеливо сказал он. – Просто у меня не было времени. Ужасно занят был всю неделю.

На другом конце трубки что-то говорили. Женщина, безошибочно определила Кэрлис.

– Эй, – шутливо сказал Уинн, обращаясь к ней, – не подслушивай.

Уже открывая дверь, она услышала обрывок разговора. Уинн был явно раздражен:

– Просто беда с вами, женщинами. Отчего вы всегда такие прилипчивые? И вообще, что за спешка?

Уголком глаз Уинн заметил, что Кэрлис уходит. Он прикрыл мембрану, едва слышно сказал «Позвоню» и послал ей воздушный поцелуй. Возвращалась она домой ясным субботним утром и гадала, позвонит он на самом Деле или нет, и если позвонит, что она ему скажет.

В первый рабочий день 1972 года, когда бомбардировщики «Б-52» совершили массированный налет на вьетнамские позиции и Ричард Никсон официально объявил о своем намерении добиваться переизбрания, Том Штайнберг вызвал Кэрлис к себе в кабинет.

– Время подарков, – сказал он, протягивая ей чек на приличную сумму. Выглядел Том как настоящий благодетель, словно отдавал собственные деньги. Кэрлис взглянула на чек. Да, сумма приличная, но она не покрывает гонорара, который Лэнсинг получил за статью в журнале. Тем не менее, зная по опыту, что надо следовать заповедям евангелия от Мишель Делан, она улыбнулась.

– Очень трогательно, – сказала она, испытывая одновременно радостное удивление и разочарование.

Том откинулся в кресле и покровительственно улыбнулся. Он любил играть роль доброго папаши и считал, что отлично справляется с ней.

– И еще – время наград, Кэрлис, – сказал он, тонко (по его мнению) обволакивая ее флером тайны. – Что скажешь, если я предложу тебе место своей помощницы? – с ухмылкой раскрыл он тут же свой секрет. – Называться ты будешь помощником начальника канцелярии. И само собой, солидная прибавка в жалованье.

Из кабинета Тома Кэрлис не шла – летела. Такое повышение! Через несколько ступенек, такое редко случается. И конечно, это аванс. Но Кэрлис уже показала свои способности к делопроизводству и умела держать в сознании целое, занимаясь мелкими деталями. Вместе с новой должностью она получила собственный кабинет, где стены доходили почти до потолка, кресло для посетителей, обитое светло-коричневой кожей и дополнительный телефонный аппарат. Теперь ее приглашали на общеагентские оперативки по понедельникам и включили в список лиц, приглашаемых на все приемы, субсидируемые «Бэрроном и Хайнзом». Компания за свой счет отпечатала для нее красивые визитки. Появилась у Кэрлис и секретарша, впрочем, услугами ее пользовались двое других помощников начальника канцелярии.

Надбавка (существенная, но не сногсшибательная) позволила ей купить первый в жизни настоящий наряд от Келвина Кляйна – серый фланелевый костюм – он достался ей на январской распродаже у Сакса.

– Да, вещь шикарная, – сказала Норма, увидев костюм на Кэрлис. – Но знаешь, что я тебе скажу? Надо бы сходить к Жюлю сделать настоящую прическу. У Кэрлис загорелись глаза.

– Как же я сама об этом не подумала?

Визит к Жюлю стоил пятьдесят долларов, и, затаив дыхание, Кэрлис набрала номер его салона на Пятьдесят седьмой улице. Ровный голос, в котором слышался английский акцент, сообщил Кэрлис, что Жюль сможет принять ее не ранее, чем через три с половиной месяца. Кэрлис поблагодарила и попросила записать ее.

– Три с половиной месяца, – со стоном обратилась она к Норме. – Да как же я выдержу столько?

Решившись, не жалея денег, как следует заняться собой, Кэрлис буквально изнемогала от нетерпения. Мысль о предстоящем визите к Жюлю буквально преследовала ее, и как-то она рассказала о своих планах Мишель.

– Чего же ты раньше молчала? – небрежно обронила она. – Мы ведь ведем дела Сторза. – У Сторза было монопольное право открывать парикмахерские в промтоварных магазинах по всей стране. – Жюль заключил со Сторзом контракт на модельную стрижку. Попробую помочь тебе.

Все изменилось как по мановению волшебной палочки.

– Четверг подойдет? – спросила Мишель. Четверг был послезавтра. – Раньше никак не получается.

Так Кэрлис впервые использовала влияние, связанное с работой, и это было еще чудеснее, чем прическа, хотя, разумеется, ничего даже отдаленно похожего у Кэрлис раньше не было.

– Что ты сделала с волосами? – спросил Уинн. – Вид у тебя потрясающий.

– Я сменила парикмахера, – спокойно ответила Кэрлис, умолчав о том, что, кроме прически, Жюль предложил ей покрасить волосы в золотистый цвет, и Кэрлис сразу же согласилась. – Я теперь хожу к Жюлю.

– К Жюлю? – Впервые за время знакомства Кэрлис увидела, что действительно произвела впечатление на Уинна. – Он вроде обслуживает Кэнди Берген, верно?

Уинн с уважением посмотрел на Кэрлис.

Глава IV

Шестидесятые стали временем всеобщей открытости. Семидесятые – временем перемен в жизни каждого. Брак сделался старомодным, на смену ему пришла просто совместная жизнь, а также сексуальная свобода. Уровень рождаемости снизился, количество разводов резко увеличилось, и наступило господство «Я». Фактически безграничный набор вариантов – гетеро– и гомосексуальность, одиночество и брак, однако же с полной свободой для партнеров, незамужние матери, одинокие отцы, семьи с приемными детьми, семьи с переменными партнерами и так далее – все это, казалось, открывало радужные перспективы каждому. То есть каждому, за исключением Кэрлис.

Ее отношения с Уинном даже и отношениями нельзя было назвать.

– Это просто упражнение в мазохизме, – отрезала Мишель, впрочем, Кэрлис и сама это знала.

– По крайней мере, у тебя есть парень, который плохо с тобой обращается, – сказала Норма, вытаскивая из пакета сладости. – У меня и того нет.

Они рассмеялись – две обитательницы Манхэттена – жертвы семидесятых.

– Я позвоню, – говорил Уинн в конце каждого свидания. Старая песня.

Иногда он звонил. Иногда нет.

– Позвоню тебе во вторник вечером, – сказал он как-то в феврале 1972 года, назвав для разнообразия точную дату. Кэрлис решила, что уж на сей-то раз он обязательно позвонит. Во вторник она весь вечер проторчала дома, в очередной раз пропустив свои курсы по связям с общественностью. Телефон так и не зазвонил. На ее упрек Уинн только огрызнулся:

– Не приставай, – предупреждающе сказал он. – Терпеть не могут приставучих женщин.

А когда она сказала, что и не думает приставать, но из-за него она пропустила важные для работы занятия, он ответил, что растягивает удовольствие, встречаясь с ней пореже. В ответ на слова, что он занимается психоложеством, он обвинил ее в бесчувственности. Тем не менее она приняла его приглашение поужинать.

– Встретимся у «Виктора» в восемь, – сказал он.

Ресторан «Виктор» на углу Семьдесят первой и Коламбус-авеню был неподалеку от его дома. А Кэрлис надо было тащиться на автобусе через весь город. И все же она была на месте ровно в восемь. Уинна не было, и, как выяснилось, он ничего ей не просил передать. Битый час просидела Кэрлис за столиком на двоих в одиночку, привлекая всеобщее внимание и чувствуя себя все более несчастной. Наконец она решилась и ушла, попросив мэтра передать Уинну, что была здесь. Она думала, Уинн позвонит. Но он не позвонил. Молчание длилось почта две недели. Когда она, не выдержав, позвонила ему сама, тот все еще не остыл.

– Это что за фокусы? – грозно спросил он. – Я прихожу, а моей девушки нет на месте.

– Да, но ты опоздал как минимум на час, – сказала Кэрлис, впервые чувствуя преимущество в разговоре с ним.

– Ну и что? – В голосе его прозвучало праведное негодование и оскорбленное чувство. – Ты что, никогда не слышала, что людям случается задержаться на переговорах? Я ухожу из «Эрроу». Мне предложили другую работу. С большим повышением. Я места себе не мог найти от радости. Думал, выпьем шампанского в честь этого дела. И вот, я прихожу к «Виктору», и выясняется, что моя девушка ушла.

– О, прости, ради Бога, – сказала Кэрлис привычно извиняющимся голосом, возвращаясь к роли, может, и неприятной, но знакомой и уже поэтому удобной. – Я ведь не знала. Понятия не имела. Право, не сердись.

В конце концов, он принял ее извинения.

– Ладно, не всякое лыко в строку, – сказал он.

В апреле Уинн, похоже, созрел для перемены в их отношениях.

– Помнишь, я с самого начала сказал тебе, что мне нужны прочные отношения, – сказал он, как бы мимоходом нащупывая почву. – Вот я и подумал, может, будем жить вместе?

Не давая ей и слова сказать, он добавил со значением: «Может быть». Но все равно у Кэрлис голова закружилась. Ее хотят, ее приемлют – а большего Кэрлис и не нужно было.

Как-то в мае они потягивали вино за стойкой бара; мимо по улице проходила жгучая брюнетка и, увидев Уинна через дверное стекло, махнула рукой. Уинн кивнул в ответ. Распространяя вокруг себя запах дорогих духов, она подсела к ним и поцеловала Уинна.

– Джинни, это Кэрлис, – представил подругу Уинн. – А Джинни – моя бывшая.

– Добрый день, – вежливо сказала Кэрлис.

– Привет, – откликнулась Джинни, и Кэрлис отметила ее добрую улыбку. Это была худенькая миниатюрная брюнетка с оливковой кожей и карими глазами. То и дело она закатывалась веселым смехом. Стильная женщина – с головы до пят. На ней был костюм от Ральфа Лорена. Длинные ногти безупречно отполированы. Из разговора Кэрлис поняла, что она работает в «Бергдорфе», на обслуживании индивидуальных клиентов. Кэрлис оставалось только слушать, как Уинн и Джинни вспоминают старых знакомых и старые встречи. Болтая с ней, Уинн все время держал ее за руку, нежно поглаживая ее. Кэрлис смотрела на них как завороженная и места себе не могла найти от зависти.

– Может, поужинаем? – вдруг донеслись до нее слова Уинна, адресованные Джинни. Кэрлис ушам своим не поверила. Уинн вытащил из кармана записную книжку. – Как насчет четверга?

– Ну что ж, вспомним старые времена, – сказала, соглашаясь, Джинни.

Уходя, она в первый раз обратилась к Кэрлис.

– Он разбил мне сердце, – неожиданно выпалила она, и в глазах у нее явно отразилась боль. – И все никак не могу забыть его. – Голос ее звучал так, как будто чувство свежо, раны все саднят, и Кэрлис поняла, что за безупречной внешностью модной женщины скрывается подранок, с трудом переживающий семидесятые с их моралью вседозволенности, – пожалуй, копия ее самой, один к одному. – Смотри, чтобы он и с тобой не сделал того же.

Кэрлис не знала, что сказать. Она посмотрела на Уинна, а тот улыбнулся и подмигнул ей, чуть ли не гордясь собой.

Неожиданно вся зависть пропала, и Кэрлис почувствовала острую жалость к Джинни. Она поняла, что дело тут не в ней, – Уинн так обращается со всеми. Тогда, уже не в первый раз, она спросила себя: для чего ей нужен такой человек? Сколько страданий надо пережить?

– Как ты мог сделать это? – спросила Кэрлис, когда Джинни ушла.

– Сделать что? – осведомился Уинн.

– Назначить свидание другой, когда я рядом?

– А чего ты, собственно, ожидала? – вкрадчиво спросил он. – Что я буду держаться за твою юбку? Слушай, Кэрлис, мы же с самого начала решили, что претензий не будет, так?

Июнь был месяцем, когда упали семена разочарования, которое впоследствии будет характеризовать все десятилетие. Это был месяц Уотергейта, «третьестепенной кражи», которая изменит ход истории. Это был месяц, когда Кэрлис исполнилось двадцать семь. О дне рождения она не забыла, но праздновать не стала. Это был месяц, когда Уинн сказал ей, что снял на пару с приятелем дачу на Файр-Айленд.

– Может, приглашу тебя туда как-нибудь на конец недели, – сказал он.

В тысячный раз Кэрлис поклялась себе больше с ним не встречаться. Слишком дорого это стоит.

Почему же, почему, все спрашивала себя Кэрлис, она не может расстаться с Уинном. Почему, как побитая собака, она возвращается за новой порцией побоев? На эти вопросы, был только один очевидный ответ: потому что больше в этом городе никого у нее не было.

Хотя у «Бэррона и Хайнза» Кэрлис видела больше мужчин, чем в телефонной компании, все это было не то. Женатики, которые не прочь завернуть на сторону, гомики, которые для разнообразия могут поразвлечься с женщиной, мужчины, которым нужна нянька, мужчины, которые не хотят связывать себя, даже на один вечер, мужчины, которым нужен только секс, и мужчины, которым секс совсем не нужен и которые называют себя новыми нейтралами.

Как-то у нее на работе Серджио попробовал за ней приударить – пожалуй, это слово уместно. Он зашел обсудить подготовку к его концерту в Центре Кеннеди.

– Поедешь со мной? – спросил он у Кэрлис своим бархатным голосом в присутствии Тома и Питера Зальцани.

– Нет, – ответила Кэрлис. – Я никогда не езжу за город с клиентами.

Для этого она еще не созрела.

– Если хотите, она может поехать, – немедленно вмешался Том, метнув на Кэрлис злой взгляд.

– Хочу, – прошептал Серджио, рассеянно ероша свои светлые волосы. – Мы займемся любовью перед представлением.

У Кэрлис глаза расширились от ужаса. Сама мысль о том, что можно лечь в постель с этим здоровенным и потрясающе самоуверенным типом, просто не укладывалась у нее в голове.

– Это полезно для легких. Удаляет слизь, – продолжал Серджио, проводя по горлу и груди своей огромной лапищей, чья белизна резко контрастировала с цветом свитера. – Добрый оргазм прямо перед встречей с публикой…

– Не доставит никакого удовольствия составителю буклетов, – возмущенно закончила его фразу Кэрлис.

– Ладно, Кэрлис, – снова вмешался Том, – поговорим об этом попозже.

Поговорили. Кэрлис ясно дала понять Тому, что секс, даже в медицинских целях, не входит в круг ее обязанностей. Он был явно не доволен.

– Да вовсе не обязательно трахаться с ним, – сказал Том, пытаясь заставить ее посмотреть на вещи его глазами. – Пусть просто пощупает тебя немного.

Кэрлис не поехала с Серджио в Вашингтон. Она даже не спросила его, кому посчастливилось заменить ее.

В ней ли самой было дело, в мужчинах или во времени, когда пришлось жить, – этого Кэрлис не могла сказать. Ясно было только, что ни с мужчинами, ни со временем она ничего не могла поделать. Иное дело – она сама.

Она не пропускала ни одного номера «Вога» или «Космополитена», читала книги всех самозваных гуру, которые сулили счастье, веру в себя, красоту, популярность. Она доверчиво перепробовала разные виды диет, разную косметику. Она перечитала все статьи, где говорилось о том, как надо начинать беседу с привлекательными мужчинами, но все заманчивые и обещающие слова застревали у нее в горле. Следуя советам, как устраивать приемы и знакомиться с мужчинами, она пригласила множество гостей, сопроводив эти приглашения просьбой привести свободного мужчину. Прием стоил ей почти триста долларов, а когда он в полночь закончился, у себя в квартире она обнаружила только подвыпившего редактора художественного журнала, который признался, что подозревает в себе, гомосексуальные наклонности, да коммивояжера, попросившего денег на такси.

Может, у других одиноких женщин тучи соблазнительных мужчин, которые посылают им цветы и клянутся в вечной любви. Может, быть одинокой замечательно, если тебя зовут Глория Стайнс, или Джекки Биссет, или Катрин Денев. Но это вовсе не замечательно, если тебя зовут Кэрлис Уэббер. Как-то она сказала Норме, что никто даже не звонит ей с грязными предложениями. Она все еще считала себя невидимкой. Она жила в городе, заряженном сексом, силой и эмоциями, но у нее не было ничего – ни силы, ни какого-то особенного секса, ни эмоций. Каждый день она читала в светской хронике о шикарных приемах, на которые она не ходила, дискотеках, где было полно знаменитостей, но куда и нога ее не ступала. Она боялась, что буквально умрет от своей невидимости, одиночества, незначительности, ненужности. И хотя надежда ее не покидала, перемен тоже никаких не было.

Непосредственно под тончайшим слоем благоприобретенного образа девушки из зоны скоростных перевозок скрывалась неловкая особа, которая тусуется на сборищах, чье имя люди запоминают лишь с трудом, чей туалет никто не замечает, чье мнение никто не принимает во внимание. Болезненно осознавая это, Кэрлис мучилась в поисках выхода из положения. Настанет день, говорила она себе, и что-нибудь получится, наступят перемены. Настанет день, и она станет другой.

Ну, а пока, хоть и зарабатывала она теперь больше, чем в телефонной компании, жизнь, похоже, зашла в тупик, как и роман с Уинном. Она была несчастна и ничего не могла изменить.

– Я люблю тебя, – сказал Уинн, когда лето, слава Богу, закончилось. Он стал глядеть на нее по-новому после того, как они как-то столкнулись у выхода из кино с его приятелем Дуайтом Коннорсом. Дуайт-то и сказал потом Уинну, что Кэрлис – классная девчонка, и, подумав, Уинн решил, что она и впрямь куда привлекательнее тех простушек, с которыми он так бездарно проводил время на океанском побережье.

Но будучи человеком семидесятых, он тут же оговорился.

– Но я не уверен, что я влюблен в тебя. Понимаешь, что я хочу сказать?

Она заверила его, что понимает.

– У меня тоже к тебе что-то в этом роде, – так она сформулировала, и смысл в том был, хотя, спроси ее кто-нибудь, и она не смогла бы объяснить этого. Но никто не спрашивал.

Прошел еще целый год. На протяжении всего этого времени Уинн был то трогательно внимателен, то вовсе забывал ее. Он приятно удивил ее в день святого Валентина, подарив хрустальное сердечко, и на Пасху тоже, когда принес шоколадный торт с ее инициалами. Бывали недели, когда они виделись каждый день. А потом он исчезал на целый месяц. Это был год примирений и ссор, год, когда он время от времени говорил, что любит ее, год, когда он возвращался к разговору о совместной жизни, но всегда в сослагательном наклонении.

– А отчего бы нам не жить вместе? – так он обычно начинал, давая понять, что просто размышляет вслух. – Просто посмотрим, как у нас это будет получаться.

– Что ж, я с радостью, – отвечала Кэрлис. Видно, с его точки зрения, у них вполне получалось. И все же от точных сроков и дат он предпочитал уходить.

– Если жить вместе, нам понадобится кровать побольше, – сказала как-то Кэрлис, решив, что конкретные шаги помогут решить дело. – Может, сходим в магазин и купим?

– Мне вовсе не хочется заниматься домашней рутиной, – немедленно возразил он. – К тому же мы все равно не решили еще, где жить. У тебя или у меня. Наверное, тебе лучше перебраться ко мне. Квартира у меня немного побольше и намного симпатичнее. У тебя сплошная сырость.

На это Кэрлис возразить не могла.

– Так что мне сказать хозяину? – спросила Кэрлис, решив, что с вопросом, где жить, наконец покончено. – По договору я должна предупредить его за месяц. К тому же надо вызвать грузчиков. Но когда?

– Откуда мне знать? – раздраженно проворчал он. – Не подталкивай меня, Кэрлис.

– Я и не подталкиваю тебя, – оскорбилась она, хотя знала, что именно это она и делает. – Мы встречаемся уже больше года. Пора решиться – либо живем вместе, либо расстаемся. Одно из двух.

– Ты же знаешь, что для себя я это решил, – сказал он искренним голосом, чтобы на время парализовать напор. – Знаешь ведь, верно? Мне просто нужно время привыкнуть к этой мысли.

Она понимала, что пора расставаться, но когда она говорила ему, что уходит, он всякий раз просил ее остаться.

– Теперь все будет по-другому, – обещал он. – Я буду другим.

И сердце всегда оказывалось сильнее разума, и она сдавалась.

– Ладно, – говорила она, называя себя тряпкой, но не умея себя превозмочь, зная, что надо проститься с ним раз и навсегда, но не находя для этого мужества. К тому же, если отказаться от Уинна, вообще никого не останется. Иное дело, если бы она встречалась со многими мужчинами. Но ведь нет – Уинн был единственным нормальным, очень привлекательным и достижимым. Так ради чего же отказываться от единственного шанса?

– Ладно. Но только в последний раз.

– Да-да, конечно, обещаю, – сказал он довольный, что она уступила. – Может, нам обоим лучше съехать со своих квартир и найти местечко, которое было бы по-настоящему нашим.

У Кэрлис даже сердце подпрыгнуло: ну уж на сей-то раз, убеждала она себя, Уинн не отступится от своего слова. На сей раз все будет по-другому, и какое-то время казалось, что перемены действительно наступили. Теперь он уставал повторять, как много она значит для него, и вроде не лукавил. Он звонил ей каждодневно и приглашал на ужин в дорогие рестораны, которые вообще-то были ему не по карману. Он приносил ей подарки. Однажды это была его детская фотография, которую мать нашла, листая старые семейные альбомы, – он дал понять, что другим женщинам он таких подношений не делал. Даже будучи смешным, он умел быть приятным. Но два дня, четыре дня, неделю спустя Уинн вновь обрушивался на Кэрлис, обвиняя ее в том, что она заманивает его в ловушку. Старая песня, старый голос – и прежняя Кэрлис.

И все равно она не переставала твердить себе, что настанет день и все будет иначе. Она пообещала себе, что когда-нибудь будет счастливой. И никогда не сдастся. Никогда.

Помимо Уинна и Нормы, только отец продолжал играть важную роль в жизни Кэрлис. Джейкоб Уэббер по-прежнему жил один в большой, неуютной квартире на Уэст-Энд-авеню, где некогда прошло детство и отрочество Кэрлис. Каждое воскресенье она навещала его и готовила обед. Оказываясь там, она оплачивала его счета, проверяла чековую книжку, покупала продукты и напоминала хозяину дома, что нужно провести дезинфекцию, починить протекающий кран и радиатор, который почему-то начинал грохотать каждый день в полшестого утра. Впрочем, самого Джейкоба более всего занимали гастрономические проблемы.

– Я все худею и худею, – говорил он дочери, и это было чистой правдой. Одежда на нем висела, что особенно было заметно при его высоком росте. – Наверное, мне просто надоело то, что я привык есть. Ты в этих делах разбираешься. Может, подскажешь мне что-нибудь новенькое?

Это было очень похоже на отца: сначала комплимент, и тут же – задание. Она давно привыкла к этому – с тех самых пор, как заболела мать и ей с девятилетнего возраста пришлось заниматься домом. Ты так хорошо готовишь, говорил отец, сделай-ка обед. Ты всегда так здорово делаешь покупки, сбегай в магазин. Ты такая чистоплотная, отнеси белье в прачечную. И Кэрлис послушно все исполняла. Теперь, оказавшись вдовцом, на пенсии и сосредоточившись преимущественно на еде, Джейкоб Уэббер свою энергию и интеллект посвятил размышлениям о том, что следует и что не следует есть. Поскольку плитой он пользоваться отказывался, годились только готовые продукты.

Ему не нравились сандвичи из местной булочной, потому что хлеб там обычно черствый. Он отказывался от китайской кухни, потому что в ней было слишком много жира. Ему не нравились консервированные сардины, ибо они вызывали у него тошноту. Ему не нравился сыр, ибо, полежав несколько недель в холодильнике, он покрывался плесенью. Он отказывался от мороженой и консервированной пищи, потому что в ней было слишком много искусственных добавок. От любых смесей он тоже отказывался, потому что потом слишком долго приходилось мыть посуду. А мойка ему была так же не по душе, как и газовая плита.

– Как насчет кукурузных хлопьев? – спросила Кэрлис, решив, что уж тут-то придраться не к чему. Не надо готовить, не надо мыть посуду – просто наливаешь молоко и ешь. – Есть несколько разных сортов, можно выбрать по вкусу.

– Но ведь придется покупать молоко, – сказал он. – Я живу один и всю бутылку не выпью, и оно скиснет.

– Теперь молоко продают в маленьких пакетах, – возразила она, решив, что нашла наконец то, что надо.

– В маленьких пакетах? – переспросил он подозрительно. – Первый раз слышу.

Кэрлис решила, что в следующий раз принесет ему молоко в маленьком пакете и несколько сортов кукурузных хлопьев. Пусть хоть попробует. Она была уверена, что ему понравится и он скажет: «Спасибо, какая ты умница, как хорошо придумала». Ну а пока надо было закупить продуктов на неделю.

– Как насчет копченой семги? – с надеждой спросила она.

– В ней слишком много костей, – ответил он.

– Так вынь, – не сдержалась, в конце концов, она.

– Ладно, подумаю, – сказал он.

Столь же капризен и упрям был он, жалуясь на то, что ему скучно и плохо. Что бы Кэрлис ни предлагала – навестить старых друзей, посмотреть фильм, который ему должен понравиться, почитать книгу, – все было не по нему. Она только что не на уши вставала, пытаясь придумать развлечения, которые сделают жизнь отца не такой скучной и убогой. «Подумаю», – большего от него нельзя было добиться. Когда в воскресенье под вечер она уходила от него домой, унылая и одинокая квартирка в Йорквилле казалась ей райским уголком. Она неустанно стремилась заслужить одобрение отца, "точно так же, как неустанно боролась за Уинна, – и хоть ничего не получалось ни тут, ни там, попыток не оставляла. Ну, с отцом-то хоть понятно. Пусть он был совершенно невозможным человеком, но в глубине души она знала, что любит его и всегда будет ему потакать. Именно поэтому ей так стыдно было, что, уходя от отца домой, она всякий раз испытывала ощущение, будто вырывается из тюрьмы.

По мере того как семидесятые катились к своей середине, Кэрлис стало казаться, что наконец-то, наконец-то, наконец-то жизнь поворачивается к лучшему. Она уже не так безнадежна, не такая невидимка, не такой мышонок, как прежде. Глядя на себя, Кэрлис как бы раздваивалась: Кэрлис-тигрица и Кэрлис-тряпка. На работе проявлялась одна Кэрлис, в частной жизни – другая. Всякий раз, когда отец спрашивал ее совета и тут же отвергал его, всякий раз, когда Уинн затевал с ней эту игру в кошки-мышки: плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет, – она чувствовала себя абсолютно беспомощной. Она не знала, как, не обижая отца, положить конец его бесконечным капризам; она не знала, как добиться от Уинна такого отношения, какое ей было нужно.

На работе Том, Мишель и даже мистер Хайнз вроде по-настоящему ценили ее. После того как она написала материал о кожевенной империи Челлини и газеты поместили его на специальной, в восемь полос, вкладке, Джошуа Хайнз послал ей письменное поздравление.

В глазах Кэрлис Джошуа Хайнз всегда был подобен далекой планете – недосягаемый, блестящий, всесильный, невидимо и уверенно управляющий всей ее судьбой. Джошуа Хайнз занимал огромный угловой кабинет, где работал под охраной двух секретарей и двух помощников. Кэрлис была там только однажды, когда Том по селектору велел ей принести какие-то бумаги. Кабинет и его убранство – красивая современная мебель и картины (все оригиналы, стоит, должно быть, кучу денег) – произвели на нее сильное впечатление. Произвел впечатление и его хозяин – хорошо ухоженный, загорелый мужчина, совершенно лысый, несмотря на то что было ему только сорок с небольшим. Повадка у него была генеральская, а улыбка – кажется, во всем городе свет зажигается.

Получив поздравительную записку, Кэрлис почувствовала, что мириады звезд горят только для нее.

– Понятия не имела, что Джошуа Хайнз знает о моем существовании, – сказала она Тому, наивно демонстрируя ему послание.

– Не будь дурочкой, – сказал Том, сразу же настораживаясь, хотя Кэрлис и работала у него в подчинении. – Джошуа знает все, что у него происходит.

Не менее важным, чем поддержка Хайнза, было и то, что она нравится клиентам, даже таким невозможным типам, как Серджио и Лэнсинг. На самом деле именно Лэнсинг, один из настоящих плейбоев своего времени, самым буквальным образом, хоть и непреднамеренно, способствовал первому крутому повороту в жизни Кэрлис.

Глава V

Лэнсинг Кунз был из тех, кто считает, что мир держится на деньгах. На деньгах – и на сексе. Лэнсинг безотрывно следил за положением дел на бирже, которая, по его мнению, была глубинным образом связана с благополучием или неблагополучием его члена (за которым он тоже пристально следил). Это была концепция, которую Кэрлис стоило немалых трудов скрыть от журналистов и подписчиков, плативших семьсот пятьдесят долларов в год за его журнал. Кэрлис изо всех сил пыталась заставить Лэнсинга изложить свои взгляды на рынок на нормативной английской лексике, но чем больше она задавала вопросов, тем увлеченнее рассуждал он о том, когда стоит, когда не стоит, и наконец, совершенно обессилев, она спросила Тома, что же, в конце концов, сказать журналистам.

– Посмотри рубрику «Белиберда» в журнале Лэнсинга, – ласково посоветовал Том, – и составь свою собственную «белиберду» как ключ к его белиберде.

До смерти напуганная, но не видящая иного выхода, Кэрлис последовала совету Тома. Пресс-релизы, составленные ею, которые она и сама была часто не в силах понять, добросовестно использовались, порой слово в слово, в экономических разделах газет всей страны. Только статья для «Космополитена», которую она написала, поработав предварительно в публичной библиотеке, была написана более или менее нормально.

И все же Кэрлис отлично справлялась с делами финансиста-прогнозиста, помешанного на собственном члене. К тому времени, когда она пыталась сформулировать концепцию клиента, ей уже удалось превратить Лэнсинга из захудалого аналитика биржи, писавшего еженедельные заметки в журнал, в звезду журналистики; теперь его имя регулярно появлялось в колонке «Неделя на Уолл-стрите», он составлял аналитические обзоры для синдиката Бета Тренда (на самом деле писала их Кэрлис, опираясь на каракули, которые Лэнсинг отправлял ей почтой из разных мест) и получал две тысячи долларов за лекции, которые читал в различных инвестиционных компаниях. Она сделала из него звезду, и теперь от него уже было не отвязаться.

– Он хочет книгу, – сказал Том Штайнберг, поджигая одну за другой спички, тут же задувая и раскладывая из них на застекленной поверхности стола различные геометрические фигуры. Борьба с курением означала для Тома примерно то же, что означала борьба с диетой для отца – образ жизни. – Он хочет написать книгу. Есть идеи?

Генеральной идеи у Кэрлис не было. Она слегка пожала плечами и задумалась на минуту.

– «Как стать богатым», – предложила она, усвоив за годы работы с Томом, что для начала всегда годится что-нибудь вполне банальное.

– Неплохо, – снисходительно сказал Том, – но и не слишком замечательно. – Он покрутил в руках пакетик со спичками, сунул в рот обессахаренную обезжиренную мятную палочку, развернулся на вращающемся стуле, выглянул в окно, провел рукой по волосам, прочистил горло и снова повернулся к Кэрлис. Она увидела чуть ли ни нимб у него над головой.

– «Как стать богатым на досуге», – драматически шепотом, как человек, которого только что осенила блестящая идея, произнес он, отталкиваясь от предложения Кэрлис.

– Более или менее, – равнодушно сказала она. Том погрузился в молчание, посасывая палочку и ожидая, что она бросит ему спасательный круг. Она снова задумалась.

– «Как заработать первый миллион».

– Блестяще! Великолепно! – вскричал он, с трудом подавив приступ кашля. – Прямо слов нет. Я влюблен, – зачастил он, предвидя большой успех, большой доход, большой гонорар и новых клиентов, которые будут просить «Бэррона и Хайнза» сделать для них то, что они сделали для Лэнсинга. Не говоря уж о повышении и прибавке жалованья для него лично. – Действуй, для начала надо написать проспект…

– Да, но что я знаю о том, как делают первый миллион? – обескураженно спросила Кэрлис. Она думала, что ее просят просто придумать название для книги.

– А что, в аналитических обзорах для Бета Тренда ты разбираешься? – возразил Том.

– Слабо, – призналась она, и, глядя ей вслед, Том подумал, что, если присмотреться по-настоящему, за внешностью карьерной дамы скрывается вполне привлекательная женщина. Разумеется, сам он по-настоящему не присматривался. Будучи женат уже больше десяти лет, Том взял себе за правило никогда не заводить романов на работе. К тому же ему нравились такие женщины, с которыми нигде не появишься.

На основе написанной Кэрлис заявки Лэнсинг Кунз получил под книгу «Как заработать первый миллион» аванс в сто тысяч долларов, о чем Кэрлис сообщила газетчикам, а те оперативно дали информацию для печати.

Лэнсинг был недоволен.

– Почему вы просто не сказали им, что аванс выражается шестизначной цифрой? – раздраженно спросил он, и лоб его пересекли три глубокие морщины. Лэнсинг был невысок и коренаст; в юности у него были прыщи, и следы от них сохранились доныне, покрывая все лицо. Он был подстрижен по последней моде и носил коричневые замшевые туфли. Когда он сердился, на лбу выделялись три горизонтальные морщины. Когда раздражение проходило, оставались только две. – Тогда можно было бы подумать, что я получил полмиллиона или даже больше.

Кэрлис даже дар речи потеряла.

Потом Норма сказала ей, что надо было послать его куда подальше. Наверное, она была права. Но Кэрлис, так же как в отношении к отцу, чувствовала себя виноватой, что поступила не так. Почему, в самом деле, она не сказала журналистам, что аванс был выражен шестизначной цифрой? Это и впрямь звучало бы более внушительно.

В половине девятого утра, на следующий день после того, как объявление о книге Лэнсинга появилось в газетах, в кабинете у Кэрлис зазвонил телефон.

– Даже и не думайте писать книгу за так, – сказал Кирк Арнольд, сразу беря быка за рога. Хоть Кэрлис встречалась с ним время от времени на разных приемах, устраиваемых «Бэрроном и Хайнзом», по телефону они разговаривали впервые. Тем не менее она сразу узнала его четкий, хрипловатый голос.

– Не беспокойтесь, – рассмеялась она, а сердце так и забилось при мысли, что сам Кирк Арнольд позвонил ей. – Я вовсе не собираюсь писать ее. Ведь я и малейшего понятия не имею, как делают миллионы.

– В этом смысле вы не отличаетесь от Лэнсинга, – отрывисто проговорил Кирк. – Но я знаю Тома. И Лэнсинга тоже. Вы уже многое для них сделали, так что теперь уж они от вас не отстанут.

– Сомневаюсь, – сказала Кэрлис. Ей было известно, что Кирк и Джошуа иногда обедают вместе. Но удивительно – а судя по всему, так оно и было, – что они в разговоре упоминают ее имя. Она все еще не могла поверить, что может представлять для кого-нибудь хоть малейший интерес. – Так или иначе, никто ко мне с этим не обращался.

– Не волнуйтесь, еще обратятся, – сказал он. – И имейте в виду, я не Том, зря болтать не привык. Только запомните: когда вас об этом попросят, позвоните мне. Вас попытаются объегорить, но мы не позволим им этого. Сделаем так, чтобы все было по справедливости.

– Между прочим, – сказала она, прощаясь и глядя на часы, – откуда вы узнали, что я в такую рань на работе?

– А я сразу понял, что вы из тех, кто первыми приходят, последними уходят, – сказал он.

– Вряд ли это можно принять за комплимент, – неуверенно сказала она. Ей-то хотелось, чтобы он видел в ней эффектную и желанную женщину, а вовсе не прилежного клерка.

– Так вы хотели бы, чтобы я сказал, что у вас глаза, как изумруды? – спросил он и, не дождавшись ответа, повесил трубку. А Кэрлис буквально задрожала от радости и изумления. Теперь она почти хотела, чтобы Том и впрямь попросил ее написать эту книгу. Тогда будет предлог позвонить Кирку Арнольду.

Через два дня Том пригласил Кэрлис к себе в кабинет.

– Знаешь что? – сказал он, посылая ей сладчайшую из своих улыбок. – Ты сама напишешь эту книгу.

Кэрлис уставилась на него, обуреваемая противоречивыми чувствами. Прежде всего – страх, что не получится. Затем злость – он явно считает, что она сделает все, что ему надо. Наконец, возбуждение оттого, что появился предлог снова поговорить с Кирком Арнольдом. Том истолковал ее молчание как знак того, что она не понимает, о чем речь.

– Ты напишешь книгу «Как заработать первый миллион», дорогая, – сказал он. Обаятельная улыбка исчезла, теперь он говорил с ней, как с непонятливой дурочкой. – От всего остального мы тебя освобождаем. Будешь заниматься только книгой. Поедешь в Чарлстон, так, чтобы все бумаги Лэнсинга были под боком. Книгу надо сделать за три месяца. Издатель хочет выпустить ее осенью. Я скажу секретарше, чтобы она заказала тебе билет на самолет.

Кэрлис ушла от Тома в таких растрепанных чувствах, что долго не могла сосредоточиться. Она знала, что не способна написать книгу, но в то же время тоненький голосок говорил ей: попробуй. Она чувствовала себя польщенной, как всегда, когда к ней обращались за помощью, однако же не нравилось то, что Том даже не упомянул о деньгах. Она вспомнила историю с гонораром за статью для «Космополитена». К тому же было противно, что с ней обращаются, как с марионеткой. Но одно она знала точно: надо воспользоваться случаем и поговорить с Кирком Арнольдом.

– Предложение сделано, – сказала она, схватившись за телефонную трубку сразу, как только вернулась к себе в кабинет, и подражая его манере сразу брать быка за рога.

– Ну вот, я же говорил, – сказал он.

– И что же теперь делать? – в панике спросила она.

– Давайте встретимся, выпьем чего-нибудь, – сказал он. – Жду вас в шесть в баре «Кинг Коул».

В баре «Кинг Коул» пахло деньгами, сделками, сексом, властью и флиртом. Кирк Арнольд сидел за угловым столиком и поглядывал вокруг так, словно мог купить или продать – а впрочем, какая разница? – все это заведение. Снова встретившись с ним, Кэрлис обнаружила, что не помнит, какое чисто физическое воздействие способен оказывать на нее этот человек. Сидя рядом, чувствуешь, как тебя от одного его присутствия словно жаром опаляет. Он потягивал мартини и спросил Кэрлис, что она выпьет.

– Белое вино, пожалуйста, – Он велел официанту принести «Сансер».

– Дело в том, – сказала Кэрлис, стараясь не мямлить, – что мне обязаны заплатить за эту работу, а я не знаю, как попросить. Со мной всегда так.

Кирк на мгновение задумался, взвешивая ее слова.

– Так, ясно. Вы не умеете просить деньги. Никогда не надо демонстрировать своих слабостей.

– Но что же делать? – спросила Кэрлис, потягивая хорошо охлажденное, приятное сухое вино.

– Лэнсинг – скряга, а Том – хвастунишка, – сказал Кирк, глядя ей прямо в глаза, словно пытаясь осознать ее неповторимость, ее индивидуальность, ее силу и ее слабости. Кэрлис понравилось, что он воспринимает ее застенчивость в денежных делах как проблему, а не как фатальный порок. Наверное, такого слова, как безнадежность, в его словаре вовсе не существовало. – С другой стороны, Лэнсинг спит и видит, что станет знаменит, а Том – трусишка. Вам надо лишь сказать «нет» и повторять до тех пор, пока они не сообразят, что вы имеете в виду.

– А что я имею в виду? – спросила Кэрлис в полной растерянности. – Боюсь, я не совсем понимаю вас.

– А то, что за деньги они могут получить то, что им надо, – пояснил он, и Кэрлис подумала, какой же он умница.

– Но что, если меня уволят?

– Не уволят, – сказал он. – Вы им нужны больше, чем они вам. К тому же, если и уволят, я вас возьму к себе.

– Точно? – спросила Кэрлис, не чувствуя, как загорелись у нее глаза и вспыхнули щеки. Она и вообразить не могла, какой хорошенькой показалась ему в этот момент. Он наклонился и импульсивно провел ей пальцем по подбородку.

– Ну разумеется, – сказал он, резко отдернув палец. Ей показалось, будто солнце зашло. – Но для начала мы заставим их по-честному расплатиться с вами.

Она улыбнулась, словно купаясь в лучах удивительной славы. Опять это «мы»! Наконец-то появился человек, который с ней заодно. Наконец-то она не чувствует себя такой одинокой. Прошло еще полчаса. Он расспрашивал ее о доме, о работе, о прошлом. И слушал, не отрывая от нее глаз, явно давая понять, что все услышанное ему не безразлично. Наконец, он неохотно посмотрел на часы.

– К сожалению, мне пора, – сказал он, подзывая официанта и расплачиваясь с ним хрустящей стодолларовой купюрой.

Поднимаясь, Кэрлис заметила, что на нее глядят. Она и представить себе не могла, что способна привлечь внимание; иное дело – ослепительный и респектабельный мужчина, с которым она пришла сюда. Он вывел ее наружу и остановился под навесом, велев швейцару найти такси. Открыв дверцу, Кирк помог Кэрлис войти и, заговорщически подмигнув, сказал на прощание:

– Помните, «нет» – единственное слово в вашем словаре.

Такси отъехало, и Кэрлис показалось, что она расстается с самой жизнью. Она повернулась и увидела, как он садится в длинный, сверкающий хромом лимузин. Интересно, каково это – быть Кирком Арнольдом. Интересно, каково быть человеком, обладающим длинным лимузином. Интересно, каково быть человеком, знающим, чего он хочет, и умеющим добиться этого. За три четверти часа, что Кэрлис провела с Кирком Арнольдом, она почувствовала, что значит что-то сама по себе, что с ней считаются, что она знает, чего хочет, и как этого добиться. Это было замечательное чувство, и она попыталась его удержать.

Всю свою жизнь Кэрлис говорила «да» – всем и по любому поводу. Теперь для разнообразия она попробует сказать «нет». Предвкушая это, она испытывала и страх, и любопытство.

– Потому что я не собираюсь писать за Лэнсинга его книгу, – сказала Кэрлис Тому два дня спустя, отвечая на его вопрос, почему она до сих пор не взяла билет на Чарлстон.

– Это еще почему, черт возьми?

Том нервно постукивал ногой и посасывал лакричную палочку. Заказ Лэнсинга надо выполнить – иначе потеряешь его. Кэрлис – отличная находка, и Джошуа не раз говорил, какой Том молодец, что нашел такую девушку. Связи с общественностью – малоперспективное дело. Не найдешь клиента, и готово, тебя увольняют. Но даже если и повезет – как повезло с Лэнсингом Кунзом, – клиент нередко считает, что теперь ему нужна фирма побольше и посолиднее, и тебя все равно увольняют. Лэнсинг уже начал посылать сигналы в этом роде, и Том, проработавший в отделах по связям с общественностью четырнадцать лет, чутко воспринимал их. – Хоть объясни толком почему.

– Потому что я не писатель, – сказала Кэрлис. Голос ее звучал с непривычной для Тома решительностью.

– Полный… бред. – Том произнес эти два слова раздельно; при этом, втянув глубоко в рот лакричную палочку, он издал какой-то квакающий звук. – Чем, между прочим, ты зарабатываешь себе на жизнь? Писанием. Ты пишешь каждый Божий день.

– Пресс-релизы это не то же, что книга, – упрямо сказала Кэрлис.

– Это верно, – ответил Том, обезоруживая ее своим согласием. Он почувствовал, что Кэрлис немного обмякла, и тут же поспешил воспользоваться этим: – А что, если представить книгу в виде пятидесяти пресс-релизов, скрепленных воедино? Вот и все.

– Нет, не все, – сказала Кэрлис, не давая сбить себя с толку. – Я не умею писать книги. Я не хочу писать книги. Я понятия не имею о том, как делают миллионы, и я ничего не понимаю в высокоумных теориях Лэнсинга. Я никогда не отказывалась от заданий. Но от этого отказываюсь.

– Отказываешься? – спросил Том обманчиво-ласковым голосом.

– Отказываюсь, – упрямо повторила Кэрлис.

Лэнсинг жал на Тома, а Том жал на Кэрлис.

– Видишь ли, Кэрлис, в число услуг, которые наша компания оказывает клиентам, входит литературная запись, – сказал он самым сахарным своим, самым искренним, самым проникновенным голосом.

– В самом деле? – вежливо осведомилась Кэрлис. – Впервые слышу об этом.

– И тем не менее это так, – сказал он. – А что тут особенного? Ты ведь не думаешь, что знаменитости сами пишут свои книги? Откуда у них на это время? Это делают за них люди из отделов по связям с общественностью. Вот так. И мы тоже все время этим занимаемся.

– Назовите хоть один пример, – сказала Кэрлис.

– Ты сможешь убедиться в этом, если спросишь у Мишель, – ответил Том.

– Верно, я пару раз делала такое, – сказала Мишель, закатывая глаза. Никакой радости воспоминание об этом ей явно не доставило. – А точнее сказать, две книги. «Будь красивой, оставайся красивой» и «Биоупражнения».

Кэрлис видела эти книги у Мишель в кабинете. Первая была подписана именем известного гримера-художника, другая – сборник упражнений – именем старейшины модного салона на Пятьдесят седьмой улице.

– Только пусть заплатят, – посоветовала Мишель. – Мне заплатили.

– А как тебе это удалось? – спросила Кэрлис.

– Я улыбнулась, выпятила грудь и сказала, что и пальцем не прикоснусь к клавишам машинки, пока не получу чек и договор.

– Книгу? – ошеломленно спросил Уинн. – Кому пришло в голову, что ты можешь написать книгу?

– Вот и я боюсь, что не получится, – немедленно откликнулась Кэрлис, почувствовав облегчение оттого, что хоть кто-то разделяет ее тяжкие сомнения. Но тут же она чудесным образом словно услышала себя со стороны. Она услышала, как кротко и жалобно звучит ее голос, и сразу же поняла, что такая женщина и не заслуживает лучшей, чем ее, участи. Ее внезапно осенило: Уинн потому с ней так и обращается, что смотрит на нее так же, как она сама на себя смотрит.

Смотрела, тут же поправилась она. А почему, собственно, спросила она себя, ей и не написать эту чертову книгу, притом хорошо, по-настоящему хорошо написать? На сей раз на ее стороне были не только Норма, Мишель и обыкновенная справедливость. На сей раз на ее стороне Кирк Арнольд. Она и впрямь видела в нем прекрасного принца. Своего прекрасного Принца.

Правда, порой она молчаливо соглашалась с Уинном, и старые страхи подавляли уверенность в себе. Тем не менее, хотя Том все нажимал и даже угрожал ей, она стойко стояла на своем, и от этого ей становилось хорошо. Она вспоминала свое самочувствие, когда впервые пошла к Жюлю, то есть впервые сделала что-то для себя. Она думала, что покажется себе эгоисткой; ничего подобного, было просто хорошо.

Она улыбалась, выставляла грудь и продолжала говорить «нет».

Угощая ее фантастически дорогим обедом, Том попытался заполучить ее как можно дешевле.

«Ла Кот Баск» на Пятьдесят седьмой улице был по-настоящему шикарным, дорогим, модным – для избранных – рестораном. Когда Том пригласил ее туда, Кэрлис поняла, что, как Кирк и предсказывал, он начал понимать, что она имеет в виду. Кэрлис никогда здесь не бывала и изрядно трусила. Но напрасно. Отлично уложенные волосы, хорошо сшитый костюм, со вкусом подобранная косметика – никто из официантов не принял ее за зеваку или туриста; ясно, что она была Персоной, и обслуживали ее соответственно. Для начала она заказала бокал «Сансера», и официант одобрительно улыбнулся.

– «Сансер»? – спросил Том наполовину удивленно, наполовину покровительственно. – Я и не думал, что ты разбираешься в винах.

А почему, собственно, вы не думали, что я разбираюсь в винах? – огрызнулась Кэрлис, и впервые Том не нашелся, что ответить. Он погрузился в изучение меню.

– Не понимаю, почему ты отказываешься писать эту книгу, – небрежно заметил Том чуть позже, поглощая копченую осетрину по двадцать долларов порция.

– Если бы я знала, как заработать миллион, я этим бы и занялась, – ответила она в том же тоне, – и даже не подумала о том, чтобы писать книгу на эту тему.

– Мы могли бы отблагодарить тебя, – осторожно сказал Том.

– Да? В самом деле? – Она почувствовала, как забилось сердце, но решила сыграть роль Гленды Джексон в фильме «Аристократка» и говорила спокойно и уверенно.

– Да, – сказал Том. Как раз в этот момент официант убирал закуски, и над столиком на некоторое время повисла тишина.

– Мы готовы предложить тебе двадцать пять процентов, – продолжал Том, когда принесли голубей в трюфелях за сорок долларов. – Двадцать пять процентов это двадцать пять тысяч долларов, – с нажимом сказал он. – От такого предложения не отказываются, – добавил он с уверенной улыбкой, разрезая тушку голубя, и явно не испытывая никаких сомнений в ответе.

– Ну почему же? – ответила Кэрлис, к собственному удивлению. А Том едва не поперхнулся.

– Но мне без тебя не обойтись! – воскликнул он, разом утрачивая свое притворное хладнокровие. – Ты же знаешь, как Лэнсинг пишет. Его стиль тебе известен.

– Не только известен, – насмешливо сказала Кэрлис, явно довольная собой. Ей не терпелось рассказать об этой встрече Кирку Арнольду. – Я сама его выработала.

Когда принесли суфле за восемнадцать долларов, Том повысил ставку.

– Пятьдесят процентов, – сказал он и вновь услужливо занялся арифметикой. – Пятьдесят процентов это пятьдесят тысяч долларов. Ты просто не можешь позволить себе отказаться от таких денег.

– Откуда вам знать, что я могу и чего не могу себе позволить? – спросила она, дивясь тому, что Том, видно, думает, что она складывать и вычитать не умеет, а еще больше – что они рассуждают о пятидесяти тысячах долларов! – Вы решили, что я не разбираюсь в винах, но из этого еще не следует, что я действительно в них не разбираюсь.

– Ладно, нечего задаваться, – буркнул Том и велел официанту принести пачку «Кента». Что с ней случилось? – спрашивал он себя. Что это она превратилась в такую зануду? Тут он подумал, что, может, у нее месячные, и немного расслабился. Пройдет день-другой, и она будет посговорчивее.

– Не торопись, – сказал он примирительно, поглаживая ее руку. – Подумай. Это хорошая сделка.

– Хорошая? Как сказать, – она пожала плечами, притворяясь равнодушной. Принесли черный кофе и фирменные пирожные. – Впрочем, я подумаю.

Она рассталась с Томом на углу Пятой и Пятьдесят пятой улиц и позвонила Кирку Арнольду из вестибюля гостиницы «Сейнт-Режис».

– Он предложил мне пятьдесят тысяч! – выпалила она. – Начал с двадцати пяти, но я сказала «нет». По правде говоря, до сих пор не могу поверить.

– Прекрасно, – сказал он, и ей показалось, что более сексуального, чем его, с хрипотцой, голоса она в жизни не слышала. – Отлично справились!

– Только благодаря вам! – сказала она радостно, буквально вся сияя. Не Принцем Уолл-стрита он был. Он был ее Принцем!

– Ну что же, – ответил он, и по голосу Кэрлис почувствовала, что Кирк улыбнулся. – Выходит, вы довольны, что у вас есть я?

У меня есть он? Девушка вроде меня и такой мужчина, как он? Задавшись этим вопросом, Кэрлис расхохоталась. Она не переставала смеяться всю дорогу на работу, не обращая внимания, что на нее смотрят. Незнакомые люди, которым невольно передавалось ее настроение, улыбались ей, и она улыбалась в ответ. Пусть думают что хотят. Она любила весь Божий свет и чувствовала, что наконец-то оказалась на коне.

При очередной встрече с Уинном она постаралась, чтобы он заметил спички из «Сейнт-Режиса» и «Ла Кот Баск».

– «Ла Кот Баск», – спросил он, беря в руки коробок. – «Сейнт-Режис»? Когда ты там была?

– На той неделе, – небрежно ответила она.

– С кем? – требовательно спросил он. – Кто пригласил тебя?

– Прекрасный Принц, – загадочно ответила она. – Ты его не знаешь.

Он предложил ей встретиться в пятницу.

– Я сварю обед, – вызвался Уинн. – И ты можешь остаться у меня.

– Извини, – сказала Кэрлис, неожиданно вспомнив силу слова «нет». – Не могу. Я занята.

– Занята? – повторил он недоверчиво, словно недослышал. – Да ты ведь всегда свободна.

Она промолчала, заставив его теряться в догадках.

– Тогда в субботу, – предложил он и вспомнил о спичках. – Можно пойти куда-нибудь. В какое-нибудь приятное местечко.

Глава VI

Деньги всегда играли огромную роль в жизни Кэрлис. Собственно, не столько деньги, сколько их дефицит. Доходы у отца были скромные, а болезнь матери стоила дорого. Кэрлис росла, вынужденная отказывать себе во многом. Новые платья, поездки во Флориду, красивые золотые браслеты – все это было для других, не для нее. Она всегда подавляла зависть к тем, для кого не существовало проблемы денег, но всегда задумывалась, каково это – не смотреть на бирку с ценами, не колебаться всякий раз, покупать – не покупать. Доныне она так и не знала вкуса настоящих денег и возможностей, которые они дают. Единственное, что оставалось – убеждать себя, что деньги не так-то и важны.

Кэрлис было уже двадцать восемь, приближалась круглая дата. Пора бы повзрослеть и вести себя соответственно. Пора подумать о себе. Помимо всего иного, работа убедила ее в том, что мужчины думают о деньгах, а женщинам нужны комплименты. Мужчины постоянно говорят о заработках, своих и чужих, о том, кто сколько стоит и сколько заработала компания А и насколько опередила она компанию Б. Женщины говорят о том, кто нравится и кто не нравится боссу, их доводят до слез замечания, и они млеют от похвал.

Конечно же, Лэнсинг был поглощен денежными проблемами, хотя и говорил почти исключительно о штучках, которые вытворяет его член. Том, тот вообще приходил в ярость при одной мысли, что кто-нибудь – ровня по должности – зарабатывает хоть на доллар больше, чем он. Питер, узнав, что женщина – начальник канцелярии в другой фирме получает столько же, сколько и он, схватил автомат Калашникова, который, по его словам, он отобрал у русского солдата во время венгерской революции, и трахнул прикладом по бутылке, охлаждавшейся в ведерке со льдом. Даже Серджио, который считал себя Звездой с большой буквы, приберегал самые выразительные свои фиоритуры для переговоров о контрактах и гонорарах.

В каком-то смысле, находила Кэрлис, все это довольно смешно. Они напоминают ребятишек на школьном дворе, доказывающих, чей член длиннее. Но, с другой стороны, рассуждала она, они правы. В делах именно деньги играют решающую роль. В жизни они тоже имеют значение. Деньги означают свободу и возможность выбора; деньги означают разницу между оригиналом и копией; от денег зависит, что о тебе думают; деньги могут определять и то, что сам думаешь о себе. Кэрлис до сих пор не могла отделаться от навязчивого ощущения самозванки. Ладно, банковский счет поможет ей избавиться от этого чувства, решила она. Она сказала Тому, что обдумала его предложение и согласна написать за Лэнсинга книгу. Пятьдесят тысяч долларов – это огромная куча денег. Такой шанс может никогда не повториться, так что надо с толком распорядиться своим богатством. К тому же появился повод обратиться за помощью к Кирку Арнольду.

– Ну ладно, я заставила их принять мои условия, а теперь что делать? – спросила она, позвонив ему как-то утром, в половине девятого. Голова у нее шла кругом, она была буквально в панике. Впервые в жизни Кэрлис удалось добиться своего, и теперь она была в полной растерянности. Голос выдавал ее, Кэрлис и сама чувствовала, что он дрожит.

– Прежде всего успокойтесь и порадуйтесь победе, – дал он совет, которому сам никогда бы не смог последовать. – Ну, а потом наймите адвоката, и пусть он подготовит контракт.

– Адвокат? Контракт? – спросил Том. – Это еще что за чушь? Ты что, не доверяешь нам?

– Я предпочитаю, чтобы этим делом занялся мой адвокат, – вежливо, но твердо сказала Кэрлис.

– О Боже, – простонал Том, но вынужден был согласиться.

Кэрлис попросила Кирка Арнольда порекомендовать ей адвоката, что тот и сделал, предложив обратиться к некоей Джудит Розен.

Джудит Розен приближалась к шестидесяти, но по ней этого нельзя было сказать. В Джудит было все, чего Кэрлис могла только желать: женственность, ум, решительность, надежность, сексуальность. Том возненавидел ее.

Кэрлис отправилась в Чарлстон и провела там три месяца, сочиняя книгу «Как заработать первый миллион» в уютном кабинете городского дома Лэнсинга. Книга составилась из смеси старых газетных выступлений, лекционных стенограмм и записанных на пленку бесед, в ходе которых Кэрлис выпытывала у Лэнсинга суть его экзотических теорий. Работа оказалась нелегкой, но, как большинство работ, осуществимой. В общем, действительно все это походило на сочинение пятидесяти пресс-релизов, скрепленных воедино. Разумеется, новая, здравомыслящая Кэрлис не собиралась говорить об этом Тому. Она работала по двенадцать часов в день, и хуже всего было то, что написанное никак не запоминалось. Каждое утро приходилось перечитывать сделанное накануне. Сегодня одно, завтра совсем другое, – сплошной туман; это нервировало Кэрлис.

– Слушай, у тебя было что-нибудь в этом роде, когда ты писала книгу о биоупражнениях? – спросила она как-то Мишель по телефону, опасаясь, что у нее просто поехала крыша.

– И когда писала книгу о красоте – тоже, – сказала Мишель, вспоминая темпераментную пьянчужку хозяйку салона красоты, которая подтягивала кожу на груди и заднице, тщательно скрывая это ото всех. – Главное, – говорила она Мишель, – чтобы люди считали, что лишь благодаря упражнениям я сохранила такую прекрасную фигуру.

Словом, Мишель хорошо понимала, каково приходится Кэрлис.

– Возиться с таким дерьмом – это все равно что отплясывать чечетку на песке. Стараешься изо всех сил, а толку что – ничего не слышно. Плюнь и думай о деньгах.

Будущая книга широко рекламировалась через почтовые каналы, чтобы потенциальные потребители удовлетворяли свои инстинкты к обогащению в тиши дома. В конце концов, доля Кэрлис выразилась в шестидесяти тысячах долларов. У нее и шести тысяч никогда не было, не говоря о шестидесяти.

– Шестьдесят тысяч долларов, – повторяла она, не в силах поверить, что это наяву. Совершенно в своем духе она спрашивала всех и каждого, что ей делать с такими деньгами.

– Займитесь биржевыми операциями, – посоветовал Лэнсинг. – Делайте, как я, и заработаете целое состояние.

Зная, на чем Лэнсинг основывает свои предсказания, зная и то, что ошибается он ничуть не реже, чем оказывается прав (о чем пресса старательно умалчивала), она скептически отнеслась к его рекомендациям.

– Предоставь это мне, – сказал Уинн, желая быть полезным. – Я найду выгодное вложение.

Она уже готова была так и сделать, но Норма отговорила ее – так, пожалуй, никогда от него не отделаешься.

– Спасибо, конечно, – ответила она, наконец, Уинну, – но я ничего не смыслю во вложениях, даже если кто-то делает их за меня.

Не привыкший к отказам, Уинн дулся целый месяц.

– Мой тесть – гений в таких делах, – сказал Том. – Если хочешь, я попрошу, и он найдет, во что вложить твои тысячи.

Кэрлис была незнакома с его тестем, и мысль о том, что ее деньгами будет распоряжаться чужой, претила ей.

– Положи их в банк, – посоветовал Джейкоб, как-то позабыв о депрессии, которая почти выключила его из жизни. – Это надежно.

– Потратьте их, – не задумываясь, сказал Кирк Арнольд. – Деньги для этого и существуют.

– Думаю, отец прав, – сказала она Норме. Просто потратить – Кэрлис нашла это легкомысленным. Ведь было так трудно заработать эти деньги. О том, что случай может повториться, она даже не задумывалась. – Да, пожалуй, положу их в банк.

– Не будь дурой, – сказала Норма. – У тебя хорошие костюмы и хорошая работа. Ты полностью переменилась, только живешь по-прежнему в той же хибаре. Пора и от нее избавиться. Почему бы не купить себе приличную квартиру?

– Купить? – ошеломленно спросила Кэрлис. Самой купить квартиру, чтобы жить в ней? Она одинока. И кто она такая, чтобы покупать квартиру? Разве можно себе это позволить? А с мебелью как быть? Что, если она ей не понравится? И что будет, если она познакомится с кем-нибудь? Сама мысль о покупке квартиры приводила ее буквально в паническое состояние.

– Боюсь, – промямлила она и сама споткнулась о слово, вылетевшее у нее изо рта. Боязнь? Да нет, то был ужас.

Кэрлис жила в своей каморке уже больше пяти лет, и она все еще была наполовину пустой. Односпальную кровать, обеденный стол, черно-белый переносной телевизор она перевезла сюда из родительской квартиры. Ни дивана, ни письменного стола у нее не было. Точно так же, как и ночного столика, кресла, штор и даже платяного шкафа. Свои платья, юбки и нижнее белье она держала на книжных полках, доставшихся ей в наследство от прежнего арендатора. Тонкие оконные занавески, которые нашлись в подвале дома, где жила Норма, укрывали ее от любопытства соседей. Постельное покрывало из индийского хлопка переехало сюда из ее старой комнаты на Уэст-Энд-авеню, а складными стульями когда-то пользовались сиделки матери. Из года в год Кэрлис говорила себе, что уж теперь-то она обязательно купит полки и поклеит обои. Так, чтобы, «когда она познакомится с кем-нибудь», квартира выглядела пристойно. «Теперь» так никогда и не наступило, да и «знакомства» не произошло.

– Верно, – согласилась Норма. – Тебе и впрямь страшно, только боишься ты не покупки квартиры. Ты боишься связать себя.

– Вовсе нет, – сказала она, едва ли не в первый раз разозлившись на Норму. В конце концов, я-то как раз хочу, как ты говоришь, связать себя. Это Уинн не хочет.

– А ты все никак не можешь отделаться от него, – заметила Норма.

На сей раз Кэрлис промолчала. На сей раз она ничего не сказала и задумалась над словами Нормы.

Быть может, она и права, неохотно признала Кэрлис. И не только по части квартиры. Годами Кэрлис обвиняла в своих бедах. Уинна и его нежелание сказать решительное слово. А может, и ты боишься его сказать, впервые задалась она вопросом. Конечно, легче было все валить на Уинна и видеть в нем причины своих несчастий, чем признать собственную ответственность.

Слова Нормы глубоко задели Кэрлис, и чем больше она размышляла, тем вернее склонялась к мысли, что Норма, скорее всего, права. Может, она и говорила и думала одно, а делала другое? Может, и впрямь, она-то сама и боится связать себя? Не хочет рубить концы? Возможно, думала она. Весьма возможно. Но сначала нужно заняться неотложными делами. На той же неделе Кэрлис поговорила с тремя квартирными маклерами.

Месяц спустя Кэрлис купила за двадцать две тысячи долларов квартиру на Семьдесят пятой улице, рядом с Третьей авеню. Еще десять тысяч или около того она потратила на мебель у «Лорда и Тейлора»: Выдержанная в голубых и кремовых тонах, квартира выглядела чистой, уютной и тихой. Кэрлис была счастлива как никогда в жизни.

Норме квартира тоже понравилась.

– Вот теперь, – сказала она, – ты не только являешься, но и выглядишь преуспевающей женщиной.

Уинн, наоборот, только фыркнул:

– Кто же теперь покупает мебель у «Лорда и Тейлора»? Все солидные люди предпочитают «Блумингдейл».

– Весьма вероятно, – спокойно сказала Кэрлис. – Но мне правится эта.

Уинн уставился на нее. Он был слишком тщеславен, чтобы позволить себе стоять с отвисшей челюстью, но самочувствие у него было как раз такое. Он и слова не мог вымолвить.

Отец сказал, что она рехнулась.

– Тебя-то как раз и поджидали, – сказал он. – Эту квартиру объявили к продаже уже два года назад, и с тех пор четыре раза снижали цену. Тут ты как раз и подвернулась. Надо было положить деньги в банк.

– Я так не считаю, – сказала она твердо, хоть и без вызова. – Мне квартира нравится. Я прямо без ума от нее. Я думаю, что поступила правильно.

Подобно Уинну Розье, Джейкоб Уэббер не привык к такой самостоятельности. Он помолчал немного, а потом произнес так ласково, что у Кэрлис слезы на глазах выступили:

– Ну что же, если ты так считаешь, дорогая… Я ведь только одного хочу – чтобы ты была всегда счастлива.

Деньги не стали единственной наградой. Джошуа Хайнз поставил Кэрлис во главе канцелярии; Том Штайнберг получил долгожданное место вице-президента. Повсюду заговорили, что Кэрлис Уэббер ждет завидная карьера. В ближайшие три месяца ей было сделано уже три деловых предложения. Одно – от Объединенной информационной службы крупной медицинской корпорации, два других – от соперников «Бэррона и Хайнза». Том позаботился о том, чтобы зарплата у нее была не ниже, чем предлагали другие, и она осталась. В качестве дополнительного аргумента он предложил ей кабинет с прекрасным видом из окна. Раньше, все шесть лет, она ютилась в клетушке без окна.

– Обстановка – на твое усмотрение, – сказал Том в обычной барской манере. Он был вице-президентом, а она всего лишь начальником канцелярии. Прежняя иерархия сохранилась, а уж Том-то знал, как вести себя с подчиненными. В общем, он обращался с ними как «хороший» рабовладелец со своими рабами. Ему бы родиться на старом Юге. – Мы хотим, чтобы у наших служащих был свой стиль.

На взгляд Кэрлис, у служащих «Бэррона и Хайнза» было слишком много стилей. Она, не колеблясь, отправилась к Ноллю и выбрала изящный письменный стол со стулом, два удобных кресла для посетителей, небольшой диван и кофейный столик. Пол она покрыла красивым светло-коричневым ковром, на окна повесила гладкие занавески, а на стену изящное светло-голубое стеганое полотно. В учреждении, где об индивидуальности сотрудников надсадно кричали письменные столы с убирающейся крышкой, парикмахерские кресла, музыкальные автоматы, старинные предметы и пробитые пулями манекены из полицейских участков, кабинет Кэрлис выглядел извращенно-деловым.

– Ты уверена, что именно это тебе надо? – спросил Том, стараясь уберечь ее от ошибки. Он-то обставил свой кабинет тяжелой старинной мебелью. Канделябры и копии картин «старых мастеров», купленные в магазинах на Третьей авеню, завершали убранство. Тихий еврейский мальчик из Ист-Сайда, Том стал на котурны английского лорда. Кэрлис, которая сама была наполовину еврейка, всегда удивлялась, что этот еврей находит в англосаксах. А также наоборот. – Мне кажется, ты могла бы выразить свой стиль.

– Я и так выразила свой стиль, – решительно сказала Кэрлис. Том пожал плечами и оставил этот вопрос.

– Знаете, – сказал как-то Джошуа Хайнз, иногда заглядывавший к Кэрлис, – это единственный кабинет во всей конторе, который выглядит по-деловому.

Он хотел сделать комплимент, и Кэрлис так и восприняла его слова.

Кэрлис не просидела в своем кабинете и шести месяцев, когда однажды утром, в половине девятого у нее на столе зазвонил телефон. Так рано мог звонить только один человек.

– Мне надо встретиться с вами в «Ридженси» прямо сейчас, сию минуту, – сказал Кирк Арнольд.

– Я бы с удовольствием, но, к сожалению, не могу, – сказала Кэрлис. На девять было назначено общеагентское совещание по маркетингу, связанное с выпущенной Челлини партией дорогих писчебумажных товаров, а затем – летучка по поводу предстоящего турне Серджио по семи канадским городам. А самое главное, в одиннадцать Кэрлис предстояла важная встреча с составителем спортивных телепрограмм, которому нужны были новые агенты по связям с общественностью.

– Сию минуту никак. И даже потом – тоже никак, я все утро занята. Увы, не могу.

– Можете, можете. Все очень просто. Вы встаете из-за стола, надеваете пальто и выходите на улицу, – сказал он и повесил трубку, не дав ей возразить.

Какое-то время Кэрлис просидела в нерешительности, гадая, позвонить ли Норме или, может, зайти к Мишель, если она уже здесь. Затем, впервые, раввины и священники признали свое поражение. Решительно, ясно отдавая себе отчет в том, что делает, Кэрлис поднялась, подхватила пальто, вышла наружу и двинулась в сторону «Ридженси».

Всесильные брокеры – все эти Феликсы Ройтаны, Хью Кэрисы, Рои Коны и Роберты Леввиты – отправились по своим делам – менять облик города, страны и всего мира, и в большой уютной гостиной царила приятная тишина. Кирк Арнольд сидел в одиночестве за просторным угловым столом. Одетый в темный костюм в елочку, безукоризненно причесанный, загорелый, Кирк Арнольд выглядел как человек, родившийся с двумя макушками, пожизненной подпиской на журнал «Таун энд Кантри» и навечно свободный от каких бы то ни было забот. Он был на редкость красив, хотя, казалось, ничуть не придавал значения своей внешности, и всякий раз, встречаясь с ним, Кэрлис едва ли не физически ощущала исходящие от него флюиды силы и уверенности в себе.

– А, Кэрлис, – улыбаясь, сказал Кирк Арнольд, – выглядите вы сегодня потрясающе.

Она вспыхнула и села.

Физическое присутствие Кирка она ощущала, но совершенно не отдавала себе отчета в том, что и сама может производить впечатление. Ее чудесная кожа, за которой она так любовно и мастерски ухаживала, буквально светилась, а в больших ясных глазах отражались ум и отзывчивость. В то утро на ней был отлично сшитый костюм и шелковая блузка изумрудного цвета. Золотые серьги в форме ракушек, которые она как-то купила у Картье в обеденный перерыв после долгой мучительной борьбы с собою, переливались теплыми цветами радуги, удачно оттеняя золотистые пряди волос. С деловым чемоданчиком производства «Челлини», в дорогих туфлях и массивных часах на запястье, она уже не выглядела самозванкой, – напротив, смотрелась как женщина, которая вот-вот войдет в круг избранных.

На столике стояла серебряная вазочка с розовым бутоном, а Кэрлис уже ожидал стакан апельсинового сока. Она была заинтригована, польщена, взволнована – словом, выглядела так, как, по ее убеждению, он и хотел. Она улыбнулась – по-настоящему, а не униженной улыбкой дяди Тома, которую так хорошо изображала Мишель, и выжидающе посмотрела на него.

– Итак, вы решились, – сказал он, встречаясь с ней взглядом.

– Решилась на что? – спросила она, переводя взгляд на шрам, пересекавший его левую бровь, и гадая, уже не впервые, откуда он взялся. Может, на яхте случайно ударило ланжероном? Или свалился с лошади, которая понесла на лисьей охоте? В общем, решила она, это был несчастный случай, происшедший в романтической обстановке. Она прямо-таки видела, как на перила яхты падают капли его крови или как спотыкается, беря барьер, лошадь и шляпа летит у него с головы.

– Разделались, – отрывисто сказал он. Он нарочно дразнил ее загадками. Ему нравилось держать ей в своей власти, а ей нравилось подчиняться. За их репликами молчаливо и настойчиво ткалась сложная паутина незаданных вопросов и невысказанных ответов, поступков и реакции на поступки.

– Разделалась с чем? – спросила она, начиная испытывать легкое волнение. Она решила, что он имеет в виду один из ее отчетов.

– Со своей работой, – серьезно сказал он. – Или, вернее, я разделался с ней. Том Штайнберг уже в курсе – я позвонил и все сказал ему.

– Вы что – с ума сошли? – воскликнула Кэрлис, едва не опрокинув стакан с соком.

– Отнюдь, – сказал он, удерживаясь от улыбки.

– Вы разделались с моей работой? – повторила Кэрлис, решив, что она просто не поняла его.

– Ну да, – спокойно сказал он. – Теперь вы будете отвечать за связи с общественностью в отделе сбыта «Суперрайта».

– Ах, вот как?

– Помимо значительно высокой зарплаты, у вас будет больше общественного веса, больше ответственности, ну и, – тут он впервые позволил себе улыбнуться, – больше шишек. – А теперь пейте свой апельсиновый сок.

Взволнованная, шокированная, заинтригованная, перепуганная, счастливая – всего понемножку, – Кэрлис поднесла к губам бокал. Выяснилось, что это не просто апельсиновый сок – он был смешан с шампанским.

– Если ты думаешь, что я буду вставать на уши или на колени, чтобы упросить тебя остаться, – ошибаешься, – сказал Том, когда Кэрлис вернулась на работу. Он был вне себя от ярости, еще чуть-чуть, и начнет все крушить вокруг себя. – И вообще, что это за штучки? Напускать на нас Кирка Арнольда, чтобы уволиться?

– Это не штучки, – сказала Кэрлис, все еще пребывавшая наполовину в шоковом состоянии. – Я и сама не знала, что он задумал.

– Не вешай мне лапшу на уши, – крикнул Том. Щеки его пылали, а глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Он наклонился и пристально посмотрел на Кэрлис. – Слушай, между тобой и Кирком есть что-нибудь?

– Не валяйте дурака, Том, – ответила Кэрлис, оскорбленная, но не удивленная, что Том пришел к такому заключению. Когда речь шла о женщинах, у Тома был на все один ответ и один резон – секс. – Кирк Арнольд и я? Почему тогда не Берт Рейнольдс и я?

– Ага. Ну, ладно, – отрывисто сказал он и знаком отпустил ее. Он все еще был вне себя, совершенно утратив свое привычнее добродушие. Кэрлис – рабыня, а где это видано, чтобы рабы вот так запросто уходили?

– Ты ведь это не всерьез, верно? – спросил Том Штайнберг двумя днями позднее. Он успокоился и после встречи с явно недовольным Джошуа Хайнзом решил задобрить Кэрлис и уговорить ее остаться. Она стала буквально незаменимой: справлялась с самыми капризными клиентами и прекрасно выполняла свою работу. Ко всему прочему, Лэнсинг грозился уйти, если ее не будет.

– Да нет, почему же, вполне всерьез. – Ей уже не терпелось уйти. Она считала минуты, чуть ли не секунды, в ожидании, когда перейдет в «Суперрайт» и сможет видеться и разговаривать с, Кирком Арнольдом ежедневно. – Я поработаю еще две недели и подготовлю замену. И все, потом перехожу в «Суперрайт».

– Мы готовы платить тебе столько же, – предложил Том. Замена? Где это, черт возьми, найдет он такого же сильного и такого же безропотного работника? Она же вроде безотказного механизма. Работает по двадцать четыре часа в сутки, никогда не выходит из строя, никогда не дает сбоев. Ее послал Тому сам Бог, и вот вам, пожалуйста, – уходит.

Кэрлис покачала головой.

– Дело не в деньгах, – сказала она.

Том закурил старомодный, без фильтра, «Кэмел», глубоко затянулся и выдохнул дым прямо Кэрлис в лицо.

– Так называемый Прекрасный Принц просто сошел с ума. Это безумец. Совсем потерял мозги. Ты хоть понимаешь это, Кэрлис? – сказал он, готовя мегатонную бомбу, которую держал про запас для подобных крайних случаев.

Она промолчала, а Том продолжил:

– Ты слышишь меня, Кэрлис? Остерегись. Держись от него подальше. Обаяние и все такое – это же только с виду. Кирку Арнольду место в больнице для психов.

– Ладно, Том, оставьте это. Что из того, что он уволился за меня? – сказала она. Том был буквально в отчаянии; и даже ей это было видно. – Я признаю, что он ведет себя не совсем, как принято. Но это еще не значит, что он сумасшедший. Он такой же нормальный человек, как мы с вами.

– Да? Я, например, не был в психушке. Надеюсь, и ты тоже.

– Ну, разумеется, нет!

– Ну а Кирк Арнольд был, – сказал Том, взрывая бомбу, которая должна была все разнести вокруг. Он еще раз глубоко-глубоко затянулся и откинулся в кресле назад с таким видом, какой бывает после оргазма.

– То есть как это? Как он туда попал? – спросила Кэрлис, соображая, просто ли Том болтает или, может, есть в его словах хоть малая доля правды. Она вспомнила – и зябко поежилась от этого воспоминания – свою реакцию на сообщение Кирка, что он уволился за нее. «Вы что, с ума сошли?» – спросила она тогда. Слова эти автоматически сорвались у нее с губ. Может, бессознательно она знала то, что знать вообще-то не могла? Но это же невозможно. И все же изнутри ее что-то жгло, как крапива, а несмотря на внешнее спокойствие, она ощущала, как все в ней переворачивается. Том пожал плечами:

– Спроси его про Ковингтон.

Ковингтон? У Кэрлис в колледже была приятельница, у которой случился нервный срыв, и какое-то время все только и говорили о том, в какую лечебницу ее послать и какую терапию пройти. Да, Кэрлис приходилось слышать о Ковингтоне, а также о других больницах – Бриггз, Силвермайн, Меннингер. Но она просто отказывалась верить, что такой человек, как Кирк Арнольд, мог оказаться в психиатрической больнице.

– Он познакомился там со своей женой, – со значением сказал Том.

С женой? Кэрлис почувствовала, как у нее остановилось и упало сердце. Хотя в общем-то она все время подозревала, что Кирк Арнольд женат. Такие люди не бывают холостяками. Впрочем, своих чувств она никак не показала, решив, что у нее будет еще время разобраться в них, и продолжала беседу.

– Я вам не верю, – сказала она, зная, что Том любит оговорить людей. Она вспомнила, с каким жестоким наслаждением он говорил о Леннарде Бэрроне и его пристрастии к бутылке. Знала она и то, что Том едва не вылетел из агентства, когда под руководством Кирка Арнольда «Бррон и Хайнз» затеял реорганизацию. Том, наверное, ненавидел Кирка и, чтобы отомстить, средств не выбирал. – Я просто вам не верю, – упрямо повторила она.

– Ну что ж, не верь, – раздраженно сказал Том. – Будем считать, что я просто морочу тебе голову, только бы ты осталась.

– Если бы все было действительно так, компания вроде «Суперрайта» никогда не взяла бы его советником, – сказала Кэрлис, пытаясь ввести разговор в разумные рамки. – Точно так же, впрочем, как «Бэррон и Хайнз». Кирку Арнольду поручаются исключительно ответственные задания. Он имеет дело с миллионами долларов и крупнейшими корпорациями. И серьезные деловые люди никогда бы к нему не обратились, если… если бы он был нездоров.

Том пожал плечами, в очередной раз затянулся и попробовал новый подход:

– Тебе там будет скучно, поверь мне. Большие американские корпорации – это же тоска. К тому же у них всех там комплекс мужского превосходства. О женщин они ноги вытирают.

– И все же я попробую, – устало произнесла Кэрлис. Воздержавшись от комментариев по поводу комплекса мужского превосходства самого Тома, она вышла из его кабинета.

Том прикурил от окурка новую сигарету и проводил Кэрлис взглядом. Окутавшись клубами дыма, он подумал, что, пожалуй, недооценил маленькую мисс Уэббер. Маленькая мисс Уэббер не так проста, как он думал. Он поверил, когда она сказала, что у них с Кирком Арнольдом ничего нет. Даже ничуть не усомнился в ее словах, ведь он точно знал, что Кэрлис никогда не лжет. Но почему же тогда она так упрямо и слепо встает на его сторону, не желая даже подумать, что Том говорит правду. Тем более что это действительно правда.

Том неожиданно вспомнил, как Кэрлис впервые вышла к ним на работу. Даже слепой заметил бы искру, которая пробежала между нею и Кирком Арнольдом, а Том слепым не был. Теперь он решил сложить два и два. Кирк Арнольд и Кэрлис Уэббер? А почему бы, собственно, нет?

Глава VII

Компания «Суперрайт» была подобна большой семье. Большой и несчастной семье. Корнями своими она уходила в первые послевоенные годы, когда лудильщик по имени Хауард Мэндис, работавший на Лонг-Айленде, в военной мастерской, придумал новый тип пишущей машинки – с самовозвращающейся кареткой, – вдвое увеличивающей скорость машинописи. Изобретение, издали предваряющее первые компьютеры, оказалось таким удачным, что к концу пятидесятых не было в Америке учреждения, где бы не использовались машинки с автоматической кареткой производства компании «Суперрайт». Огородив себя надежным барьером патентов, компания не знала ничего похожего на конкуренцию на протяжении всего долгого периода экономического подъема с конца войны и до начала шестидесятых.

Отец Хауарда Чарлз, которого в свое время выгнали из коллегии адвокатов за какие-то махинации с залогами, собрал достаточно денег, чтобы сын мог основать компанию. Старик сам себя назначил президентом и завладел контрольным пакетом акций. В начале пятидесятых Чарлз умер, и трое его детей – Хауард, Молли и Фейт унаследовали акции вместе с предрассудками отца. В день его смерти Хауард назначил себя председателем правления и велел сестрам убираться подобру-поздорову.

Хауард, детина ростом в шесть футов и весом сто пятьдесят фунтов, был тот еще тип. Его длинные темные волосы полностью закрывали лоб, обрываясь прямо у холодных серых глаз, в которых отражалась целая гамма состояний – от легкой подозрительности до откровенной паранойи. Его философия бизнеса была на редкость проста: надо, чтобы каждый квартал была прибыль.

За вычетом некоторой природной сообразительности было у Хауарда только одно достоинство – его пол.

Что касается Молли, то она была гораздо умнее и даже энергичнее брата, и только одно мешало ей полностью взять компанию в свои руки – отсутствие члена. Если бы его можно было купить за деньги, Молли первая бы стала в очередь, протягивая свою карточку «Америкэн экспресс» с золотым ободком. Она считала, что политика Хауарда слишком близорука, что ему не хватает воображения и это наносит ущерб компании, а его сын Рэй, нынешний президент «Суперрайта», это просто зануда. Молли с полным основанием считала, что она лучше справилась бы с обязанностями главы компании. Но, к несчастью для нее, старый Чарлз был из тех, кто считал, что место женщины на кухне, и по его завещанию, хоть акции дочерям и достались, никакого официального положения в компании они занимать не могли.

Фейт, младшая дочь, больше всего интересовалась любовными интрижками. Перед деловыми семейными сборищами она часами могла рыскать по магазинам в поисках подходящего платья. Она четырежды выходила замуж и четырежды разводилась, и даже сейчас, приближаясь к шестидесяти, от старых привычек не избавилась Фейт безоглядно верила в три вещи: в любовь, в красивую одежду и в изящную жизнь. Хауарда она считала грязным неотесанным мужланом, а Молли с ее сквернословием и позорным пристрастием к деланию денег унижала, с ее точки зрения, прекрасный пол.

Друг с другом они не разговаривали, за исключением тех случаев, когда это было совершенно необходимо.

Счастливчик Рэй Мэндис, сын Хауарда от первого брака, находился как бы в центре этого треугольника. Когда компания доминировала на рынке, он был вполне подходящим президентом. Но вот в 1965 году, на пятый год власти Рэя, Ай-Би-Эм выпустила «Селектрик».

– «Селектрик»? – откликнулся Том на замечание Молли во время ежеквартального заседания правления. – На рынке он идет туговато. Во всяком случае, я бы сейчас не стал беспокоиться по этому поводу.

– И я тоже, – проворчал Хауард. – Их и близко не видно.

– А я бы на твоем месте побеспокоилась, – сказала Молли племяннику, когда они, устроившись на заднем сиденье лимузина, возвращались домой. Молли пользовалась таким острым одеколоном, что Рэй едва не закашлялся.

– Ладно, я займусь этим, – сказал Рэй, опуская стекло. Хорошо хоть, она не принялась откручивать ему яйца в присутствии отца. Может, с годами она становится мягче, подумал он.

С. таким же успехом эхо можно было сказать о Чингиз-хане.

В течение двух лет «Селектрик» основательно потеснил на рынке продукцию «Суперрайта», а к тому времени, как компания выпустила в 1968 году свою собственную модель с вращающимся валиком, было уже поздно. Молли всегда говорила, что близорукость Хауарда, его умение видеть только у себя под ногами, вместе с нерешительным руководством со стороны Рэя, доведут до беды. К сожалению, она не ошиблась. Доходы «Суперрайта», как и семейный капитал, резко пошли на убыль.

– Что же делать? – спросил Рэй, буквально ломая себе руки и глядя на отца. А тот глядел на Молли.

– Надо нанять Кирка Арнольда, – сказала Молли, – И пусть делает что хочет, лишь бы все выправилось.

– Кого-кого нанять? – спросил Рэй.

– Прекрасного Принца, – ответила Молли. – Я играю в теннис с Элен Хайнз. Кирк Арнольд вытащил Джошуа, когда его с Бэрроном компания шла ко дну.

Когда правление проголосовало наконец за то, чтобы пригласить Кирка Арнольда, дела компании приняли угрожающий оборот. Люди, стоявшие во главе ее, не привыкли к конкуренции и совершенно растерялись. «Суперрайт» не могла похвастаться ни одним из последних новшеств, ни корректирующим устройством, ни заменой электрического управления на электронное, ни запоминающим устройством. Производство устаревало, патенты, представлявшие некогда самый большой капитал компании, обесценились, стоимость акций на рынке упала. Под вялым руководством Рэя компания скорее реагировала на происходящее, нежели действовала на опережение. «Суперрайт» явно сходила с дистанции, и в пору было думать о крахе.

– На сей раз, – сказал Кирк, обращаясь к Кэрлис, – мне придется не просто выручать компанию, на сей раз мне предстоит воскрешать ее.

На протяжении всего следующего года Кэрлис жила, ела, засыпала и просыпалась с одной только мыслью – о Кирке Арнольде. Она смотрела на него взглядом, о котором мужчины могут только мечтать, глазами людей, которым он необходим и которые им восхищаются. Никогда Кэрлис не трудилась так упорно, и никогда она не получала столько удовольствия; она даже и не подозревала, что работа может быть радостью. Кирк не находил ничего особенного в том, чтобы засиживаться до полуночи; и он не находил ничего особенного в том, что и другие засиживаются до полуночи. Выходные и праздники для него, казалось, не существовали – и для его подопечных тоже. Он загонял людей до седьмого пота, но еще больше загонял самого себя, и сотрудники, включая Кэрлис, не только преклонялись перед ним, но были ему фанатически преданы.

Иногда ей казалось, что Кирк Арнольд и она – одно существо. Они быстро выработали привычку советоваться почти обо всем и совместно придумывать способы, как решать многочисленные проблемы, с которыми все время сталкивается едва держащаяся на плаву компания. Один начинал фразу, другой ее заканчивал, они научились читать мысли друг друга и даже угадывать чувства. Ни один из них не мог бы сказать, кому, собственно, принадлежит та или другая идея. Так было и с предложением вернуть Хауарда Мэндиса в круг деловых людей.

Мало кто помнил теперь, что именно Хауард в свое время придумал машинку «Суперрайт». А те, кто помнил, думали, что он давно умер. Кэрлис и Кирк решили, что восстановление реноме Хауарда может послужить трем целям. Во-первых, о «Суперрайте» снова заговорят; во-вторых, станет известно, что «Суперрайт» реформируется; наконец, что тоже весьма важно, появится возможность избавиться от опеки Хауарда, который постоянно во все совал нос и только мешал работать. В то же время Хауард со своей грубоватой, но ясной манерой выражаться был хорошим оратором, и Кэрлис удалось убедить деятелей из Ассоциации по снабжению предоставить ему возможность произнести на званом обеде главную речь. Кэрлис написала ее, а потом потащила Хауарда в магазин купить строгий костюм и в парикмахерскую, где ему как следует отполировали ногти. Наконец, она организовала ему интервью с журналом «Бизнесуик» и с Дэном Дорфманом. Накануне обеда она тщательно проинструктировала Хауарда и приготовила для него несколько ударных цитат. Хауард был наполовину благодарен, наполовину раздражен.

– Ты что, собираешься учить, как говорить? – подозрительно спросил он, когда она наставляла его, как построить интервью для «Уолл-стрит джорнэл».

– Это моя работа. Именно за это вы мне и платите, – вежливо сказала Кэрлис, не желая говорить правду, которая состояла в том, что Хауард и предложения не мог составить, чтобы в нем дважды не встречалось «к едрене фене» и трижды «черт возьми».

В глазах публики компанию «Суперрайт» представлял Хауард Мэндис. По мнению Кирка и Кэрлис, камнем преткновения был Рэй Мэндис. Его нерешительность и слабоволие только осложняли им жизнь. Рэй боялся всех – Хауарда, Молли, Кирка, а также всех, кто работал с ним. Слова «нет» в его лексиконе не существовало вообще. И поскольку Рэй всем и на все отвечал «да», он превратился для компании в сплошное несчастье. Но когда Кирк решил, что надо уволить главного бухгалтера Эдвина Авакяна, Рэй неожиданно заупрямился и заявил, что этот человек работает в компании более десяти лет и его необходимо оставить, пусть и на более скромной должности.

– Исключено, – твердо сказал Кирк. – Эдвину не доверяют банкиры и биржевики. Это из-за него не в последнюю очередь у такой крупной компании, как «Суперрайт», такая смехотворно жалкая кредитная линия.

В конце концов, Рэй сделал вид, что сдается, но за спиной Кирка заверил Эдвина Авакяна, что для него всегда найдется место в компании. И когда Кирк объявил тому, что он уволен, Авакян уходить отказался.

– Рэй сказал, что я могу оставаться, – упрямо сказал он, буквальным образом ухватившись руками за стол. – Что бы вы ни говорили.

Кирку пришлось свести их вместе и сказать Эдвину в присутствии Рэя, что вопросами найма и увольнения занимается он, Кирк, и что Эдвин уволен. К пяти часам ему следует очистить помещение.

– Увольнение – самая паршивая часть моей работы, – говорил потом Кирк Кэрлис. Он выглядел, как выжатый лимон, и под глазами у него залегли тени. – Терпеть не могу заниматься этим. А Рэй только мешает мне.

Когда Кирк решил закрыть устаревший завод неподалеку, от Лоэлла, штат Массачусетс, и сдать помещение одной из фирм по производству оборудования для высоких технологий, работающей в окрестностях Бостона, Рэй встретился с агентом по аренде и попытался аннулировать сделку. «Суперрайт» производила машинки в Лоэлле с 1952 года, и Рэй считал, что не надо ничего менять. Агент, у которого уже был на руках протокол о намерениях, подписанный фирмой по производству компьютеров, в ярости позвонил Кирку. Горели его комиссионные.

– Что это, черт побери, у вас там происходит? – заорал он по телефону с такой силой, что у Кирка едва не лопнули барабанные перепонки. – Вы велели мне действовать, и я нашел клиента. А теперь возникает этот шутник и заявляет, что помещение не сдается. Если сделка не состоится, я подаю на «Суперрайт» в суд, и уж комиссионные свои получу, это я вам обещаю.

Кирк успокоил его, уговорив довести до конца арендную сделку и не подавать в суд.

– Этот парень как неуправляемый снаряд, – пожаловался он Кэрлис на Рэя. Закрытие завода в Лоэлле и сдача помещения внаем преследовала двойную цель: сокращался объем производства и появлялись наличные. Словом, это был хороший способ превратить убыточное предприятие в прибыльное, и вот Рэй едва не испортил все дело. – Не удивительно, что компания в таком состоянии, – закончил Кирк.

Несмотря на постоянное вмешательство Рэя, Кирк полностью реорганизовал «Суперрайт» – от производства до торговой сети и финансовой структуры. Он подобрал себе команду из лучших инженеров, финансистов, торговцев. Некоторые из них работали с ним и раньше и были уверены, что, если понадобится, Кирк Арнольд луну с неба достанет. Он умело распределял обязанности, не занимался мелочной опекой и до конца стоял на своем.

Кирк Арнольд бережно относился к своим работникам. Когда не удавалось уйти на обеденный перерыв, он следил за тем, чтобы еду им приносили прямо в кабинет. И не тарелку с рыбными бутербродами из ближайшего кафе, а вкусный обед из «Силвер Пэлэт». Если засиживались допоздна, он всем заказывал такси до дома. Это был щедрый, можно даже сказать, расточительный хозяин, он умел говорить и делать людям приятное, платил премии, а когда у кого-нибудь возникали сложности, Кирк никогда не отказывался помочь. Мартин Райс был специалистом по маркетингу, он давно работал с Кир-ком. Когда дочь Мартина Барбара Джейн разбила во время каких-то соревнований коленную чашечку, Кирк отправил ее самолетом в Хьюстон, где ее оперировали во всемирно известном Медицинском центре. Именно благодаря Кирку Барбара не осталась хромоножкой. Боб Рон, по прозвищу «Мудрец», был финансовым гением; карьеру свою он начинал рядом с Лазарем Фрером. Когда жена Боба пожаловалась на то, что почти не видит мужа, потому что Кирк нагружает его сверх головы, даже больше, чем Андре Майер, начал раз в неделю устраивать для Ронов обеды и выходы в театр. Боб всегда говорил, что Кирк Арнольд помог ему сохранить семью.

А как там у него самого с семейной жизнью, время от времени спрашивала себя Кэрлис. Он работал дни и ночи, не зная выходных, а в 1974 году, то есть по прошествии Двенадцати месяцев, как он занялся преобразованием компании, он и вообще перебрался на жительство в служебную квартиру, хотя – Кэрлис знала это – у него был дом в Армонке. Так что же у Кирка за семья, и интересно, какова из себя миссис Кирк Арнольд? И кто она – домохозяйка? Или у нее свои профессиональные интересы? Никто толком ничего о ней не знал; она явно избегала появляться с мужем на разного рода светских собраниях. Мишель говорила, что Бонни Арнольд вроде бы врач-психиатр, а по сведениям Питера Зальцани, она в свое время отказалась от карьеры профессиональной балерины ради Кирка. Все, что Кэрлис удалось узнать, это – что Кирк Арнольд женат давно, что у него двое детей, мальчик и девочка, и что он имеет репутацию безупречно верного мужа.

– Ты об этом даже и не думай. Он не из тех, кто бегает за каждой юбкой, – сказал ей как-то Том Штайнберг, когда она полюбопытствовала, что это за человек, который хотел ее переманить в первый же день, как она вышла на работу. – Это я точно знаю, потому что многие из наших девчонок пытались подцепить его. Но никто и первого барьера не взял.

Мишель была другого мнения:

– Он бы с радостью завел роман. Только партнершу подходящую никак найти не может.

Глава VIII

В глазах Кэрлис он был само совершенство. Он всегда точно знал, что делать, когда делать и как делать. Он всегда оказывался в нужном месте, всегда владел ситуацией. Она ни разу не видела его колеблющимся или сомневающимся. Если у него были слабости, он никогда их не обнаруживал, свято веря в себя. Он привык к власти, и власть была ему к лицу. Когда Кэрлис пожаловалась, что из-за массы дел даже рождественских подарков купить нет времени, он сказал ей, что после обеда она свободна.

– Возьмите мою машину, – предложил он. Всю дорогу вверх по Пятой авеню и вниз по Мэдисон Кэрлис сопровождал шофер, помогая уложить в машину покупки. Разъезжая в мощном лимузине Кирка Арнольда, она ощущала, что ей как бы передается сила его хозяина, и чувство это было на редкость волнующим и даже эротическим.

У дверей одного из магазинов ее заметил Билл Саперстайн, из торгового отдела «Суперрайта», – он как раз покупал «Пост» в киоске напротив. Он увидел, как Кэрлис садится в машину со свертками, и сделал соответствующий вывод.

– Все ясно, она трахается с боссом, – сказал он Эрни Холту, который отвечал за торговые операции на Среднем Западе, а сейчас приехал в Нью-Йорк на двухдневную конференцию. – Иначе как понять, что она в рабочее время шляется по магазинам, пока мы тут надрываемся, зарабатывая себе на жизнь.

Кэрлис, буквально зачарованная всей этой роскошью, не заметила Билла, но слух, им пущенный, пополз постепенно по всем двенадцати этажам здания «Суперрайта». Достиг он, в конце концов, и семи региональных торговых центров.

– Я словно кинозвезда, – похвасталась Кэрлис, рассказывая Норме, как она делала покупки и повсюду за ней следовал роскошный лимузин. – Или миллионерша!

– Ты и выглядишь почти как миллионерша, – сказала Норма, с горечью отмечая, что Кэрлис меняется, и с еще большей горечью – что сама она остается прежней. Она все еще работала в телефонной компании, все еще имела двадцать пять лишних фунтов веса, все еще жила с Банни и Элис в тесной двухкомнатной квартире. Норма старалась не завидовать Кэрлис, и ей это почти удавалось. В конце концов, они были подругами, и Норма желала Кэрлис всяческого добра – как и себе самой.

Глядя в льстящее ее самолюбию зеркало, которое держал перед ней Кирк Арнольд, Кэрлис и чувствовала себя, и вела по-иному, не так, как раньше. Она была не так скованна, не так старалась всем угодить и всем понравиться – словом, она не хотела больше быть тряпкой, о которую вытирают ноги. И относиться к ней тоже стали по-другому. Уинн уже перестал считать ее куклой, которая всегда под рукою, и отец тоже.

– Я все думаю, может, нам стоит съехаться, – сказал Уинн, который никак не мог привыкнуть к тому, что у Кэрлис могут быть свои дела, когда ему вдруг захочется ее увидеть. От него не ускользнуло то, что мужчины теперь по-другому смотрят на нее, да и сама она выглядит и ведет себя иначе. Она в точности отвечала образу женщины, которую, считал Уинн, он заслуживает и которая должна ему принадлежать. – Как ты насчет того, чтобы начать жить вместе и официально объявить об этом? Я присмотрел квартиру недалеко от себя. Ее вполне хватит для двоих. И берут недорого. Она поступит в аренду через месяц.

Год назад она надеялась, Бога молила, чтобы Уинн наконец решился. Но теперь, когда у нее была интересная работа, с которой она превосходно справлялась, Кэрлис поостыла. К тому же на фоне уверенности, которую излучал Кирк, Уинн казался личностью тусклой, а стиль его поведения – искусственным.

– Нет, не получится, – сказала Кэрлис холодно, в тоне, каким иногда разговаривала теперь на работе. Равновесие в ее отношениях с Уинном нарушилось в ее пользу. Она была почти жестока с ним – притом намеренно. Гордиться собою по этому поводу она считала возможным, но и поделать ничего не могла. В свое время он слишком сильно заставил ее страдать, и теперь, видя, что Уинн переживает то же самое, что и она когда-то, трудно было устоять перед соблазном мести. – У меня слишком много работы.

Теперь, пообещав позвонить, он и в самом деле звонил: он даже начал посылать ей цветы. Чем меньше он становился ей нужен, тем больше была нужна она ему.

– Ты работаешь в воскресенье днем? – спросил отец по телефону. В голосе его звучало удивление, раздражение и недовольство. – Не сможешь прийти в это воскресенье? Да что это за работа, в конце концов?

– Важная работа, – ответила Кэрлис своим новым холодным, «для работы», тоном.

– Она для тебя важнее отца?

– Важнее, чем покупка еды для отца, – ответила она, почти физически ощущая, как рвутся старые цепи, которые некогда так сковывали ее. – Сегодня прекрасный день. Почему бы тебе самому не прогуляться до супермаркета?

– Но я никогда там не был, – сказал он. Он не хотел идти ни в какой супермаркет. Он хотел, чтобы она сходила. Он не хотел сам заботиться о себе. Он хотел, чтобы она позаботилась.

– Ну так используй такую редкую возможность, – живо и весело откликнулась Кэрлис, но все же, прощаясь, согласилась зайти как-нибудь вечером и выписать чеки. Одно дело – проучить Уинна, но отца она обижать вовсе не хотела, пусть только будет немного посамостоятельнее.

Привлечь к Хауарду публичное внимание оказалось прекрасной идеей. Банкиры, которые раньше и в грош его не ставили, теперь к нему переменились, а конкуренты снова начали воспринимать «Суперрайт» всерьез.

– Как это вам пришло в голову? – спросил Кирк Арнольд.

Разговор происходил летом 1974 года – тем историческим летом, когда Ричарда Никсона сменил в Белом доме Джеральд Форд.

– Это не мне пришло в голову, – ответила Кэрлис. – Это была ваша мысль. Разве вы не помните?

– Да нет, – настаивал он, явно желая отдать ей приоритет. – Это вы первая придумали, эта ваша идея.

– Вы ошибаетесь, – не менее настойчиво возразила Кэрлис. – Я точно помню, что это было ваше предложение.

Кирк посмотрел на нее и пожал плечами, прекращая эту странную перепалку в духе «только после вас, Альфонс». Оба рассмеялись.

– Сколько раз, между прочим, мы говорили на эту тему? – спросил он. Ни с кем ему не было так легко, как с Кэрлис, однако же Бонни ошибалась, решив, что он завел с нею шашни. Она была слишком строгой, слишком деловой женщиной. Просто Бонни ревновала к ней.

– Не знаю, – сказала Кэрлис, сияя и явно наслаждаясь этим заговором двоих. – Пожалуй, каждый день – во всяком случае, мне так кажется.

Кирк и Кэрлис постоянно были вместе – на совещаниях по маркетингу, на встречах в отделах, на деловых обедах. Они вместе разъезжали – в Омаху, где Хауард держал речь на конгрессе Национальной ассоциации производителей, организованном Кэрлис; в Вашингтон, где он выступал свидетелем на сенатских слушаниях по поводу безопасности электронной видеотехники, – к организации этих слушаний Кэрлис тоже приложила руку, и благодаря им Хауард Мэндис и «Суперрайт» получили бесценную возможность предстать на экранах телевидения перед всей страной; на торговые выставки в разные утолки страны, где они исследовали новые рынки сбыта. Кирк все более убеждался в том, что машинки не имеют перспективы и надо вырабатывать новую стратегию на восьмидесятые годы.

Каждый день, каждый час Кэрлис и Кирк чувствовали, что им надо быть вместе. И не только надо – такая жизнь все более захватывала их. Передавая бумаги, они прикасались друг к другу – пусть хоть на мгновение. У входа в ресторан Кирк часто поддерживал Кэрлис за локоть, помогая переступить порог, и она ощущала его прикосновение, как ожог. В кабинете, когда они сидели рядом за столом Кэрлис, он наклонялся к ней, вдыхая запах ее волос и колоссальным усилием воли удерживаясь от того, чтобы не прижаться к ним.

– У нас потрясающее взаимное притяжение, – сказал Кирк. – Я понял это сразу, как увидел вас.

– И я тоже, – сказала Кэрлис, вспоминая свои ощущения и дивясь тому, что не хотела поверить себе. Робкая, пришибленная Кэрлис осталась в прошлом. Она тщательно избегала всего, что напоминало о том, какой она была, сознательно и инстинктивно превращая себя в удачливую преуспевающую женщину.

Кирк и Кэрлис были правы. Однако им не приходило в голову, что реакции, которые естественны в лаборатории, могут быть опасны в рабочем кабинете.

Кирк Арнольд был первым сторонним человеком, когда-либо допущенным на заседания правления компании «Суперрайт». Его присутствие, к которому семья Мэндис отнеслась подозрительно и неприязненно, объяснялось только одним – катастрофическим финансовым положением компании. В Кирке Арнольде видели спасителя, и, как таковой, он был и необходим и неудобен. «Мне платят за то, – говорил он Кэрлис, – чтобы я говорил, в чем их ошибка. Естественно, они ненавидят меня за это».

О чем он умолчал – ибо не осознавал этого, – так это о том, что сам усиливал антипатию к себе. Он считал себя выше других и не находил нужным это скрывать. Он чувствовал себя в своей тарелке, только когда давал указания и полностью контролировал ситуацию, обращаясь с членами семьи Мэндис как с наемными служащими, а не наоборот. Его уверенность в себе, граничившая с высокомерием, скрывала шрамы, которые он не хотел никому показывать. Подобно Кэрлис, Кирк стремился забыть прошлое, угрожавшее его настоящему. Он постоянно отклонял приглашения Хауарда и Мириам Мэндис на обед и коктейли. Мириам это, мягко говоря, не нравилось.

– Для того чтобы платить ему немыслимую зарплату, мы, видите ли, хороши, – говорила она Хауарду, – а вот чтобы пообедать вместе, не годимся. – Мириам, хлебнувшей в жизни немало лиха, было наплевать на принстонское образование Кирка, на его стиль – стиль Парк-авеню, да и на две макушки тоже.

Хауард кивнул. Он ощущал то же самое, но что поделаешь? Как и всегда, он видел только то, что у него под ногами. Кирк Арнольд был нужен ему. Кирк Арнольд был нужен компании.

– Компания «Суперрайт» всегда занималась тем, что помогала людям выразить их мысли на бумаге, – сказал, обращаясь к правлению, Кирк через восемь месяцев после того, как начал здесь работать. Он заканчивал длинное сообщение, подготовленное Кэрлис, в котором содержались предложения по производству, финансам, сбыту, рекламе и так далее. – Я считаю, что с машинками надо кончать. Отныне «Суперрайт» должен выпускать процессоры.

В соответствии с рыночным планом Марта Райса процессор должен быть в основном предназначен для учреждений, как крупных, так и более мелких. В ходе рекламной кампании будет подчеркиваться богатый опыт компании в развитии печатного слова и ее непревзойденная репутация производителя высококачественных товаров, уровень обслуживания и доверие со стороны клиентов. Процессор будет называться «Альфатек». Обойдется он компании в десять миллионов долларов: производство и испытания займут полтора года.

Хауард был против.

– Мы всегда выпускали машинки, – настаивал он, с подозрением воспринимая всяческие новшества, к тому же его напугал размер вложений – ничего подобного в истории компании раньше не было. – И заниматься надо тем, что знаешь и умеешь.

– Даже если это убыточное дело? – спросил Кирк.

Он был здесь самым молодым, к чему, впрочем, привык с тех самых пор, когда после внезапной смерти отца ему в возрасте двадцати одного года пришлось возглавить семейное дело. – Вот уже в течение десяти лет спрос на машинки не растет, какие бы там новые модели ни появлялись.

Молли идея процессора понравилась.

– Так мы проложим путь в восьмидесятые, – сказала она. Что Молли всегда любила, так это будущее. Будущее сулит перемены и прогресс. В будущем женщины смогут не только наследовать акции, но и руководить компаниями. – Учреждение без бумаг – учреждение будущего. Компьютеры – дело будущего. Процессор – особая форма компьютера. Думаю, Кирк прав.

– Да, но это потребует огромных расходов, – сказал Хауард, все еще сопротивляясь. Как обычно, он думал о деньгах. – Впервые за всю свою историю компания залезет в долги.

У Рэя была масса вопросов. Нельзя ли снизить затраты? Позволит ли цена выдержать соревнование с конкурентами или, может, стоит продавать дешевле? Где взять деньги? Что лучше – ссуда в банке или объявление о подписке, чем компания раньше не занималась, и впрямь ли процессоры – это долгосрочная перспектива или, может, просто преходящая мода – сегодня есть, завтра нет? Он никак не мог вообразить, что компьютеры способны войти в повседневную деловую жизнь.

Может, лучше сделать новую модель первой машинки, выпущенной некогда компанией, и проверить ее рыночные возможности? – спросил он. – Или, – принялся рассуждать он вслух, – займемся производством бумаги?

Во всем этом был смысл, но на Рэя никто не обращал ни малейшего внимания. Хауард, громко шелестя страницами, погрузился в изучение результатов рыночного анализа, переданного ему Кирком. Молли вытащила пудреницу и принялась обрабатывать свой нос. И только Фейт, которая всегда прислушивалась к мужчинам, пыталась уследить за ходом мысли Рэя.

– Десять миллионов – это целое состояние! – воскликнула она, когда Рэй умолк. Согласно ее теории, то, что лежит в кассе компании – всегда можно потрогать и взять. А то, что тратится – уходит навсегда. – А что, если ничего не выйдет? Мы же все потеряем!

– А если получится, у тебя будет столько денег, сколько никогда не было, – резко возразила Молли, поворачиваясь к сестре. – Ты только подумай, отправишься в «Бергдорф» и сможешь купить всю лавочку, а не только третий этаж.

При мысли о такой замечательной перспективе Фейт умолкла.

– Ладно, решено, – внезапно сказал Хауард. Он знал, что только его мнение что-то значит здесь; в то же время, хоть он и отказывался себе в том признаться, мнение Молли всегда много значило для него. Он знал, что, если бы не превратности рождения, она бы руководила компанией и получалось бы у нее – хоть не признался бы он в этом даже под угрозой расстрела – лучше. – Мы объявим, что «Суперрайт» отныне будет выпускать процессоры, – завершил он дискуссию. Хоть и неохотно, Хауард вынужден был согласиться, что аргументы Кирка неотразимы и к тому же слишком долго компания терпит одни убытки. – Но при одном условии…

– А именно? – резко спросила Молли.

– Что Кирк Арнольд займется планированием, производством и продажей «Альфатека», – закончил Хауард, поворачиваясь к Кирку. До этого времени, согласно контракту, в обязанности Кирка входила только реорганизация компании. – В случае успеха у вас будет постоянный кредит, – сказал он Кирку, и серые его глаза неожиданно приобрели цвет снежной крупы. – Ну а если вылетим в трубу, мы вас повесим.

Теперь все повернулись в сторону Кирка.

– Что же, мистер Арнольд, – тихо сказала Молли. – Теперь все в ваших руках. Согласны?

– При одном условии, – сказал Кирк, и в голубых глазах его был тот же холод, что и у Хауарда.

– А именно? – спросил Рэй.

Кирк повернулся к нему и презрительно сказал:

– Что вы уйдете в отставку – и немедленно. Рэй побелел. Хауард, наоборот, налился краской:

– Что-что? Что вы сказали?

Фейт судорожно вздохнула, и даже Молли решила, что Кирк Арнольд зашел слишком далеко. Все уставились на Кирка, отказываясь верить ушам.

– Он ничего не понимает в деле, – сказал Кирк, не обращая внимания на реакцию. Если правление хочет, чтобы он занимался производством и продажей «Альфатека», ему нужна свобода рук. Рэй Мэндис должен уйти. – Я не могу с ним работать.

Кирк не оставил правлению иного выхода, и было объявлено, что Рэй «по собственному желанию переходит на другую работу», хотя и сохраняет за собою служебное помещение в здании компании. Кирк Арнольд назначается исполняющим обязанности президента «Суперрайта». При этом он будет подотчетен правлению – Хауард Мэндис заявил это недвусмысленно.

Впервые Кэрлис подумала, что Кирк не прав.

– Не прав? – запротестовал он, пораженный тем, что Кэрлис не согласна с ним. Уж она-то знает, на что способен Рэй. Разве она реже жалуется на него, чем он сам? – Рэй безнадежен. Это он довел компанию до ручки.

– Но ведь он сын хозяина, – заметила Кэрлис, пораженная тем, что Кирк даже не задумывается о возможных последствиях своих действий. Он направил на членов правления дуло пистолета, и они подчинились, но вряд ли им это понравилось. Но даже когда Кэрлис озвучила эту простую мысль, Кирку Арнольду, казалось, были совершенно безразличны переживания семейства Мэндисов. С этой стороны она увидела Кирка впервые. Это на него не похоже. Такого Кирка она раньше не знала.

– Хауард Мэндис и так обижается, что вы задираете нос, – заметила Кэрлис. – Уволив его сына, пусть он и безнадежен, вы вряд ли завоюете его симпатию.

Кирк был совершенно поражен этим заявлением:

– А почему это Хауард считает, что я задираю нос?

– Вас никогда не видно на приемах, которые устраивают они с Мириам, – сказала Кэрлис, повторяя сплетни, ходившие на работе.

– Не хожу я только потому, что этого не хочет моя жена, – сказал он. О жене он на памяти Кэрлис упомянул впервые, и ее поразила горечь, прозвучавшая в его голосе.

– О… – Кэрлис почувствовала себя настолько неловко, что даже не знала, что сказать.

– Ладно, не имеет значения, – сказал он, возвращаясь к своей обычной насмешливой манере. – Отныне я посвящу остаток жизни тому, что буду лизать задницу Хауарду и ходить на приемы Мириам.

– То есть как это? – спросила она.

– У моей жены роман, – сказал он, поворачиваясь к ней. – Мы разводимся.

Глава IX

В 1974 году было немного женщин, поднявшихся так же высоко, как Кэрлис в «Суперрайте». Осваивая новые манящие пространства, она не была вооружена ни компасом, ни картами. Журналов вроде «Сэвви» и «Уоркинг уименс» еще было. Стиль одежды деловой женщины будет выработан и описан только через три года. Характер иерархических отношений, установившихся на крупных предприятиях, еще не был достаточно изучен – это тоже будет сделано позднее. Кэрлис никогда и ничего не слышала о наставничестве, хотя Кирк, несомненно, был наставником. Она никогда и ничего не слышала о производственной цепочке, потому что тогда еще не существовало такого понятия. Она не понимала, что значит стремиться к совершенству, ничего не знала о японских способах менеджмента, об этикете, принятом в кругу менеджеров высокого ранга. Она делала, что могла; но по незнанию делала массу ошибок и множила число недоброжелателей.

Кирк, который занимался бизнесом всю жизнь, тем не менее не понимал некоторых специфических проблем, с которыми сталкивается в деле высокопоставленная женщина – с этой точки зрения он был так же невежествен, как Кэрлис. Ведь их, женщин, было немного в высших эшелонах власти, и никаких правил их поведения еще не было выработано. Высоко оценивая работу Кэрлис, Кирк решил, что и другие так же смотрят на нее. Он наивно полагал, что женщины заслуживают на работе такого же поощрения, как и мужчины.

В сентябре 1974 года, как раз тогда, когда жена Кирка подала на развод, а его назначили исполняющим обязанности президента «Суперрайта», он предложил Кэрлис место директора компании по общественным отношениям – должность, которую он придумал специально для нее.

– Вы заработали это повышение и заслуживаете его, – сказал он.

– Благодарю вас, – взволнованно сказала она. Повышения по службе всегда имели для нее огромное значение. В конце концов, это был единственный знак признания. – Это прекрасно. Замечательно.

Работу с Кирком Арнольдом даже нельзя было назвать просто работой. Восторг, в который он приходил, когда удавалось решить проблему, комплименты, которые он расточал, когда она справлялась с трудным делом, цветы, которые он посылал, когда ей приходила в голову свежая идея, – все это было как свет в окне. Кэрлис обожала разговаривать с ним, да просто быть рядом. Она была без ума оттого, что он выделяет ее, поощряет, ценит, – так у нее не было никогда и ни с кем. Ни с отцом, который был слишком поглощен маминой болезнью, когда Кэрлис была юна, и слишком поглощен самим собою теперь, когда она стала взрослой; ни с Бобом Райаном в телефонной компании, который хотел только одного – чтобы все оставалось как прежде; ни с Лэнсингом Кунзом, которому нужна была только классная литературная запись; ни с Томом Штайнбергом, видевшим в ней благодарную рабыню; ни с Уинном Розье, который ждал лишь восхищения собою. Работа с Кирком даже отдаленно не напоминала работу с Томом. Том нещадно эксплуатировал ее. А Кирк заставлял ее показывать лучшее, на что она способна, и умел достойным образом оценить ее усилия. И Кирк, и Кэрлис считали себя деловыми и прямыми людьми. К сожалению, не все в «Суперрайте» разделяли это мнение.

– Если бы у меня были шашни с шефом, я бы тоже мог быть директором компании по общественным отношениям, – сказал Чарли Трок, который занимался в компании кадрами. – Жаль, что я не педик.

– Нельзя было этого делать, – сказала Долли Фасс, секретарша Кирка, обращаясь к Энджи Падерно, секретарше Кэрлис, когда объявили о ее новом назначении. – Они уж всякую совесть потеряли. Говорят, в Атланте, на торговой выставке, они каждую ночь были вместе. Каждую ночь!

Элен Валленберг, которая на протяжении последних четырех лет отвечала за связь с банками, жаловалась своему шефу:

– Я пришла сюда раньше, чем Кэрлис Уэббер, – сказала она. – И если для Кэрлис придумали специальную должность, то и для меня, наверное, могли бы.

У всех было что сказать:

– Скорее всего, роман у них начался, когда она еще работала у «Бэррона и Хайнза».

– А как еще она могла подняться так высоко? Наверняка спит с шефом.

– Их видели в баре «Кинг Коул», они вовсю любезничали. Наверное, всю ночь провели там.

– Остается только сочувствовать его жене.

Словом, Кирк Арнольд и Кэрлис Уэббер были темой номер один в холлах и коридорах, кабинетах и туалетных комнатах, лифтах и конференц-залах здания, где располагалась компания. В филиалах тоже болтали и строили предположения, на фабриках вовсю острили и сплетничали – и все это было не так уж невинно. Такая болтовня подрывает веру людей в будущее компании, в способность Хауарда Мэндиса руководить ею. Слухи вышли за стены компании и докатились до журналистов, банкиров и вкладчиков. Компания теряла общественное доверие.

Кирк и Кэрлис были слепы и глухи ко всему этому шуму, который возник вокруг них. Никому не хватало смелости – или глупости – предостеречь их; но если бы нашелся кто-нибудь, что, собственно, Кирк и Кэрлис могли поделать? Им сопутствовал успех, они были молоды, и они были красивы. Никто их не щадил. Никто не был на их стороне. И меньше всего – Рэй Мэндис.

– Все считают, что ты терпишь это безобразие только потому, что у тебя с Мириам было что-то в этом роде, – сказал он однажды отцу. Этот, верно, скандальный роман Хауарда с женщиной, которая была теперь его женой, был одно время притчей во языцех. Кончился этот роман тем, что Хауард втихомолку развелся после тридцати двух лет супружеской жизни с первой женой и женился на соблазнительной блондинке Мириам. – Ты что, просто сочувствуешь им или, может, думаешь, что играешь роль Купидона?

Хауард Мэндис оказался между Сциллой и Харибдой. Акции компании пошли вверх – и это была заслуга Кирка Арнольда. Хауард был богат и становился еще богаче. Он также становился знаменит – и это была заслуга Кэрлис Уэббер. Журналисты то и дело обращались к нему с просьбой прокомментировать то или иное новшество в кабинетной электронике. Хауарду, тщеславному, как и все старики, нравилось видеть свое имя на страницах «Уолл-стрит джорнэл», выступать перед влиятельными бизнесменами, читать газетные статьи, подписанные его именем. Да, если вспомнить, с чего он начинал, большой путь пройден. Если бы ситуация была хоть чуточку иной, он бы выгнал обоих без колебаний. Но она не была другой. И оба были нужны ему. Кирк – для денег; Кэрлис – для самоутверждения.

Молли тоже настаивала, чтобы он что-нибудь сделал; иначе компании будет нанесен моральный ущерб. Хауард не согласился.

– А черт с ними, пусть болтают, – отмахнулся он. – От сплетен еще никто не умирал. А Рэй просто злится, потому что Кирк его выгнал.

Много времени понадобилось Мириам Кулешовской и много ударов судьбы испытать, прежде чем она стала Мириам Мэндис. Она выросла в грязном городишке в восточной части Пенсильвании, где все были заняты на сталелитейном производстве, а единственной отдушиной была религия. Поляки ходили в католическую церковь, немцы – в протестантскую, черные – в евангелическую. Старик – Мириам так ненавидела его, что никогда не называла отцом, – был котельным машинистом, пропивавшим каждую пятницу свою недельную зарплату. А когда деньги кончались, он возвращался домой и до полусмерти избивал жену и ее с братом. Когда тому исполнилось пятнадцать, он ушел из дома и из города, и больше Мириам ничего о нем не слышала. Когда исполнилось пятнадцать ей, она поступила точно так же.

Подобно брату, домой она не вернулась и старалась как можно меньше вспоминать о нем. У нее было мало чем похвастать, но уж то, что было, она использовала до конца. Она сделала свои светлые волосы еще светлее и с помощью химических препаратов, деньги на которые выманила у любовника, чье имя теперь и вспомнить не могла, увеличила свою и без того пышную грудь. Напуганная до смерти отцом, она уже никому не позволяла топтать себя.

До Хауарда она была замужем дважды. Когда первый муж избил ее, она дождалась, пока он не погрузился в пьяный сон, и, прихватив его красу и гордость – светлый «кадиллак», от которого он был без ума, укатила в Нью-Йорк. Там она нашла работу в конторе по торговле недвижимостью, завела роман с хозяином и вышла за него замуж. Застукав его в постели с секретаршей, она развелась с ним и заставила заплатить приличные алименты. Деньги она потратила на сладкоречивого строителя, который, как выяснилось, обустраивал только свой личный счет. Оказавшись на мели, Мириам подала заявление и была принята на работу в отдел кадров «Суперрайта». Здесь она познакомилась с Хауардом Мэндисом, которому не делали минет со студенческих времен. Остальное было просто.

К 1974 году Мириам Мэндис достигла многого из того, к чему она всегда стремилась: респектабельность, деньги и даже определенное положение в обществе. Но этого было мало. Всякий раз, устраивая под Новый год приемы для сотрудников «Суперрайта», Мириам буквально из кожи вон лезла. А теперь, когда Кирк Арнольд взялся полностью переделать компанию, она вообще превзошла самое себя. В этом году шампанское было высшего качества, цветы – прямо из Флориды, специально нанятый оркестр, а поставщик продуктов был настолько знаменитый, что даже телефона его не было в справочнике.

Достигнув достаточно уважаемого положения, Мириам, однако же, рвалась в круг избранных людей; меньше всего ей нужен был скандал, который мог напомнить людям о ее прошлом. Она страшно разволновалась, когда этот сноб, этот малый из Принстона, Кирк Арнольд, впервые принял ее приглашение. Но она меньше всего ожидала, что у него хватит наглости прийти с любовницей. В роскошно убранной гостиной повисла мертвая тишина, когда туда вошли Кирк с Кэрлис. Прошло несколько мгновений, и ее нарушила легкая рябь голосов.

– Боже мой, – прошептала Мириам Хауарду, – как он мог привести ее к нам?

– Роман с шефом – лучший способ пополнить свой гардероб, – сказала своему начальнику Элен Уолленберг, глядя на элегантное, из темного бархата, платье Кэрлис.

– Одно дело – поразвлечься немного на стороне, – сказал Ральф Перетта, начальник производственного отдела, своему приятелю Сантагелло из отдела сбыта, делая вид, что смотрит в сторону, – и совсем другое – вытаскивать свои интрижки на публику.

– На сей раз они зашли слишком далеко, – сказал одному из своих сотрудников главный бухгалтер Алан Фирштабн, переводя взгляд с Кирка на Рэя Мэндиса, которому было явно не по себе.

Рэй, обычно весьма сдержанный по части спиртного, доканчивал третий бокал «скотча». Было еще не поздно, но на лице у него уже проступили красные пятна, вены вздулись. Рэю всегда нравилась Бонни Арнольд. Он запомнил ее по одной прошлогодней вечеринке. В отличие от других дам, которые выставляли друг перед другом свои прически и платья, Бонни в игре не участвовала. Волосы у нее были естественного цвета, одета она была просто и скромно. Рэю она показалась трогательно-незащищенной. Вот какой следует быть женщине, подумал тогда Рэй. Не то что эта выскочка Кэрлис Уэббер, которая суется куда ее не просят. Он вновь наполнил бокал и двинулся к Кирку.

– Как это, черт возьми, вы посмели привести сюда свою любовницу? – громко спросил он. – Вы что, решили публично унизить бедняжку Бонни?

– Рэй, «бедняжка Бонни» только рада, что ее здесь нет, – сказал Кирк, но Рэй пропустил его слова мимо ушей. Он слушал только себя.

– Вы мне не нравитесь, – продолжал Рэй, становясь прямо напротив Кирка. – И никогда не нравились – ни вы, ни ваши безумные идеи. Десять миллионов! За что? За какой-то идиотский процессор, с которым даже неизвестно как обращаться. Мне не нравится ваш вид, и ваши костюмы, и то, что вы, умник, считаете себя выше всех. А больше всего не нравится то, как вы обращаетесь со своей женой.

С этими словами Рэй выплеснул содержимое своего бокала Кирку в лицо и, поставив его на ближайший столик, заехал ему в скулу. Кирк, не ожидавший такого нападения, пришел в себя и, в свою очередь кинулся на Рэя.

– Рэй! Кирк! – взвизгнула Кэрлис, пытаясь втиснуться между ними. – Немедленно прекратите!

– Прочь! – закричал Рэй, отталкивая Кэрлис. – Сейчас я доберусь до этого сукина сына.

Он на шаг отступил и приготовился нанести новый удар. Мириам, поначалу наблюдавшая за происходящим издали, уже была тут как тут.

– Рэй напился! – закричала она, пораженная поведением пасынка. Скверно, что Кирк Арнольд привел любовницу; но еще хуже то, что пьяный сын Хауарда затеял драку и сделал из ее приема настоящий бардак.

– Уведи его отсюда, – велела она Хауарду, и тот отвел сына на кухню. Мириам повернулась к гостям и со смехом объяснила им, что на самом деле произошло вовсе не то, что им привиделось. А произошло то, с нажимом сказала Мириам, что Кирк Арнольд поскользнулся на свежеотполированном паркете и случайно выбил у Рэя из рук стакан. Никто не пострадал, никто никого даже не обидел.

– Просто дурацкое недоразумение, – сказала она, поворачиваясь к Кирку и Кэрлис и посылая им слишком уж сияющую улыбку.

– Ничего не болит? – спросила Кирка Кэрлис. Быть может, он и не догадывался, но она-то знала, что худшее впереди.

– Ничего страшного. Просто я немного намок, – сказал он, обтирая лицо платком.

– Прошу вас уйти, – прошипела Мириам, готовая вот-вот впасть в истерику. – Вон отсюда! Это все из-за вас. Из-за вас и этой сучки.

– Что-о? – Голос Кирка прозвучал, как винтовочный выстрел. Вся гостиная притихла, десятки пар глаз остановились на Мириам и Кирке с Кэрлис. – Что вы сказали?

– То, что слышали, – вне себя от ярости, ни на что вокруг не обращая внимания, повторила Мириам. – Убирайтесь отсюда вместе со своей сучкой.

– Мириам, – медленно и внятно, так, что все было слышно, сказал Кирк. – Насколько мне известно, вы трахались с Хауардом прямо на полу его кабинета, когда он еще был женат. Кто вы, собственно, такая, черт побери, чтобы читать мораль?

С этими словами он подхватил Кэрлис под руку и вывел ее из гостиной.

– Мы устроим себе собственную вечеринку, – сказал он Кэрлис, выводя ее из дома Мэндисов и усаживая а поджидавшую их машину, – и будьте спокойны, она будет в тысячу раз лучше. – Обед с шампанским – в «Четырех временах года», затем – представление с участием звезд в «Студии-54» и, наконец, уже в четыре утра, завтрак в «Эмпайр Дайнер». – Проводив Кэрлис домой, он мягко поцеловал ее в щеку.

– Ну вот, – сказал он, – дадим им новую пищу для сплетен.

Его слова прозвучали как шутка, но в голосе послышалась подозрительная хрипота, а Кэрлис почувствовала волнение, какого не бывает при обычном поцелуе на прощание.

В один и тот же вечер она увидела Кирка с обеих сторон – лучшей и худшей. Мужество, верность, сила. Безрассудство, грубость, бездумное высокомерие. Все еще считая его совершенным, Кэрлис решила замечать только лучшую сторону.

В то время как Кирк и Кэрлис упивались своим бунтом, Мириам и Рэймонд, после того как все разошлись, втолковывали Хауарду то, что он знал и без них: «ситуация» Кирк Арнольд – Кэрлис Уэббер наносит ущерб компании. Снижается эффективность работы, и если так будет продолжаться, и прибыль будет меньше. Мириам считала, что надо уволить обоих. Рэймонд больше думал об интересах дела.

– Уволь ее, – сказал он, и в бесцветных глазах его загорелась злоба. – Он пусть остается. – Где Арнольд, там деньги. И к тому же, когда такие вещи выходят наружу, виною всегда женщины, – добавил он, хмуро посмотрев на Мириам.

– Да знаю я, – нетерпеливо сказал Хауард. Его загнали в угол, и надо было решаться.

– Ладно, она уйдет, – отрывисто бросил он. Прежде всего он позвонил в небольшую фирму по перевозкам, где хозяином был бывший армейский механик. Затем – звонок секретарше, которой он велел открыть кабинеты на одиннадцатом этаже в шесть утра – придут грузчики. И наконец, закончил он вечер звонком Молли:

– Я увольняю ее, – заявил он сестре и, не дав ей сказать ни слова, добавил: – Я не спрашиваю у тебя совета, Молли, просто ставлю в известность.

На следующее утро, в восемь, в квартиру Кэрлис позвонили. Она собиралась на работу и никого не ждала.

– Посылка!

Недоумевая, Кэрлис открыла дверь. На пороге стоял человек, размерами и фигурой напоминавший холодильник. У него были маленькие глаза и густая черная борода. Он внес два больших картонных ящика в комнату и протянул Кэрлис конверт.

– Распишитесь, – скомандовал Холодильник, швыряя на стол квитанцию и протягивая Кэрлис огрызок карандаша.

Кэрлис расписалась.

Неожиданно задрожавшими руками Кэрлис открыла ближайший ящик. Сверху лежала косметичка, которая всегда была у нее в нижнем ящике рабочего стола, затем складывающийся зонтик, шерстяная кофта, которую она надевала летом, когда кондиционер гнал слишком холодный воздух, приемник на батарейках, бигуди и две пары колготок, которые она даже не успела распаковать.

Она открыла второй ящик. Сверху был сложен ее красный дождевик из пластика. Дальше она и смотреть не стала и, открывая конверт, уже знала его содержание: уведомление об увольнении.

От унижения и замешательства у нее буквально ноги подогнулись. Внезапно обессилевшая, она опустилась в ближайшее кресло, чувствуя, что вот-вот расплачется. И точно, потекли горячие и горькие слезы, но скоро высохли. На смену пришли злость, энергия и решимость.

Я ничего плохого не сделала и не позволю так с собой обращаться, говорила она себе, надевая пальто, а затем садясь в такси.

– «Суперрайт», – резко бросила она таксисту. – Угол Мэдисон и Сорок восьмой.

Все глазели, как решительно направилась она прямо наверх, где были кабинеты начальства.

– Нельзя, – сказала секретарша Хауарда, вставая между Кэрлис и дверьми кабинета.

Не обращая внимания, Кэрлис отодвинула изумленную секретаршу и, постучав в дверь, тут же, не дожидаясь ответа, вошла. Хауард сидел за столом, перед ним стоял Кирк. Молли и Мириам устроились на диване. Все удивленно воззрились на нее.

– Ну и наглость! – сказала Мириам, которая пришла в кабинет мужа, чтобы насладиться расправой.

– Кэрлис! – произнес Хауард, и глаза его забегали, тщательно избегая ее.

– Полагаю, речь идет обо мне, – мрачно произнесла Кэрлис. Все ее страхи улетучились, теперь она пылала праведным гневом. Она подошла к столу Хауарда и нависла над ним как карающая десница. Перед ним лежало ее личное дело.

– Хорошо, что вы пришли, – сказал Кирк, становясь рядом с нею. Вообще-то он гордился своим умением всегда сохранять спокойствие, но в это утро он был явно готов сорваться.

– Совершенно очевидно, что вы единственный, кто так считает, – сказала Кэрлис, глядя прямо на Хауарда и заставляя его встретить взгляд. – Хотела бы знать, каким местом вы, черт возьми, думали, посылая мне домой мои вещи?

На секунду Хауард посмотрел ей в глаза и тут же вновь отвел взгляд.

– Кэрлис, я полагаю, всем будет лучше, если вы уйдете с этой работы.

– Кроме меня, – отрывисто бросила Кэрлис.

– Вы только воду мутите, – сказала Мириам. Она ненавидела в Кэрлис все то, что презирала в себе самой – честолюбие, проклятое прошлое, постоянную неудовлетворенность. – Нам здесь такие не нужны.

– В самом деле? – спросила Кэрлис, впервые поворачиваясь к Мириам. От той резко пахло духами, а свитер обтягивал грудь так туго, что она прямо-таки выпирала вперед. – Почему это, интересно?

– Все дело в вас и Кирке, – проговорил, наконец, Хауард, беря быка за рога. – Вот вам и причина. Все сотрудники «Суперрайта» теперь уже не работают – только болтают о вас обоих.

– Повторяю, – холодно перебил его Кирк, – если она уходит, то и я с ней. – Он подбрасывал на ладони острый металлический нож для разрезания писем, поворачивая его острием то к Хауарду, то к себе. Когда на лезвие падал свет, оно сразу начинало напоминать кинжал.

– Пусть убираются оба, – сказала Мириам, обращаясь к Хауарду. – Обойдемся.

– Заткнись, Мириам, – вмешалась Молли, впервые открывая рот. Она приехала из дома, зная, что надо спасать Хауарда от самого себя. Увольнять Кэрлис было глупо по многим причинам, ни одна из которых не приходила в голову ни Хауарду, ни его безмозглой грудастой жене, ни дурачку-сыну. Что же удивительного, что эта чертова компания едва не пошла ко дну.

– Хауард, ради всего святого, очнись! Нам нужен Кирк, и нам нужна Кэрлис. – Молли повернулась к ней.

– Разумеется, мы не собирались отказываться от ваших услуг, – сказала она, сумев удержаться от улыбки.

– А что вы собирались сделать? – спросила Кэрлис, смело встретив взгляд Молли. – Потому что, если это мне не подойдет, я обращусь к адвокату.

– Нет нужды, – сказала Молли, которая и без того уважала Кэрлис, а теперь, после угрозы обратиться к помощи закона, стала уважать еще больше. Ей нравились достойные соперники. На месте Кэрлис она бы поступила так же. Она знала, каково быть женщиной в мире, принадлежащем мужчинам.

– Я слышала, что Джошуа Хайнз спит и видит заполучить наш торговый баланс. Мне нет нужды говорить, какие услуги вы оказали нашей компании.

И Молли, большой мастер интриги, принялась за дело. Через две недели в «Таймсе» появилась заметка о том, что компания «Бэррон и Хайнз» заполучила последний торговый баланс компании «Суперрайт» и что Кэрлис Уэббер назначена руководителем подразделения, которое положит этот документ в основу своей работы. Одновременно сообщалось, что «Суперрайт» собирается заключить новый, исключительно щедрый контракт с Кирком Арнольдом. Вскоре было официально объявлено, что Арнольд назначен президентом компании, – впервые в ее истории эту должность занял не член семьи.

Конечно, кое-кто продолжал говорить, что Кэрлис стала первой женщиной, которая заняла такой высокий пост у «Бэррона и Хайнза» благодаря своим отношениям с Кирком Арнольдом. Но никто не мог отрицать, что со своим делом она справляется наилучшим образом.

Глава X

Вторая женитьба Кирка Арнольда удивительно походила на первую, хоть он ничего общего не замечал, а Кэрлис и знать этого не могла. В обоих случаях браку предшествовали тяжелые личные переживания. На Бонни он женился вскоре после трагической смерти отца; на Кэрлис – после мучительного развода с Бонни.

В день, когда Кэрлис ушла из «Суперрайта», он звонил ей четыре раза. На следующий день – шесть. Поначалу, не желая давать нового повода к сплетням, липнувшим, как паутина, они нарочно придавали своим разговорам чисто деловой характер. Речь шла о рыночных перспективах «Альфатека». Кирк держал Кэрлис в курсе производственных проблем, она, в свою очередь, посылала ему на просмотр пресс-релизы и иную информацию. Но близость по-прежнему возбуждала их, и теперь, когда за ними уже не следили десятки глаз, они, передавая друг другу бумаги, затягивали прикосновения и не отводили друг от друга глаз. Нередко они засиживались за работой допоздна, у них вошло в привычку обедать вместе, одновременно просматривая разложенные на столе бумаги. На посторонних они теперь не обращали внимания, и Кирк как-то нарушил заговор молчания, заговорив о своей жене.

Подобно тому, как Бонни в свое время помогла ему пережить потерю отца, Кэрлис облегчала теперь разрыв с женой. Облегчала и эмоционально, и чисто практически. В разводе он обвинял себя.

– Это моя вина. Я был слишком большим эгоистом, – сказал он ей как-то в порыве откровенности. Ему нужно было выговориться. – Часто я просто не замечал Бонни. Я был слишком поглощен своими делами.

– Но судя по тому, что вы говорите, – заметила Кэрлис, – Бонни в начале вашей женитьбы была слишком поглощена детьми, а потом собственной карьерой. Похоже, вину вам надо поделить пополам.

Кирк задумался.

– Может, и так, – сказал он, немного приободряясь. – Может, я и впрямь не такой уж негодяй. – И он принялся загибать пальцы, доказывая, что был, в сущности, неплохим мужем. – Ее желания всегда были для меня на первом месте. У нее все было. Я всегда был готов подставить плечо, если надо.

Кэрлис льстила откровенность Кирка. Но Мишель предостерегла, чтобы она не слишком увлекалась и обольщалась.

– Ох уж эти разведенные мужчины, – со знанием дела сказала она. – Сначала они используют тебя как бесплатного психиатра, а затем, исцелившись, женятся на ком-нибудь другом. Так что смотри в оба.

Сначала Кэрлис убеждала себя, что Кирк был просто очередным мужчиной, которому она зачем-то нужна.

Мало ли их было – начиная с отца Кирк, которому недавно исполнилось сорок, никогда не жил один. Из родительского дома в Принстоне он ушел к Бонни. Потом жил в роскошных апартаментах, предоставленных ему компанией, но ему никогда не приходилось покупать себе носки или нижнее белье, отдавать в починку туфли, а также забегать в магазин за молоком или выписывать чек. Кэрлис набивала ему холодильник едой, следила, чтобы не скапливалось грязное белье, смотрела, в порядке ли чековая книжка и кредитные карточки.

– Ты просто дура, – говорила Норма. Мишель твердила, что она за так работает психиатром; Норма – что ее используют как бесплатную домработницу и секретаршу.

– В женщин, которые покупают носки, не влюбляются, – предупреждала она.

Кэрлис согласно кивала:

– Да, я знаю, ты права. Но я нужна ему.

А это, говорила она, самый верный путь к его сердцу.

Мало что зная о Кирке Арнольде, Кэрлис судила о нем по внешнему облику. Она не знала – ибо о том он умалчивал, – что его утраты были куда тяжелее, чем ее собственные. Она не знала – ибо он и сам не догадывался, – что жизнь сделала Кирка Арнольда очень уязвимым. Кэрлис даже не могла представить себе, насколько он похож на нее. Разница была только в том, что он лучше скрывал свои шрамы, чем она свои. У него было больше опыта, и у него было больше того, что нужно было скрывать не только от других, но и от самого себя. Впрочем, она видела, что в их жизни было много общего. Кирк потерял отца, когда ему было двадцать; она потеряла мать, когда ей было пятнадцать. Кирк был единственным ребенком в семье, и она тоже.

– Я всегда хотела брата или сестру, – говорила она ему, вспоминая, как завидовала одноклассникам, у которых были братья и сестры. – Я думала иногда, что даже подраться было бы неплохо.

Кирк кивнул – понимаю, мол, тебя. На глазах у него выступили слезы, и Кэрлис подумала, что и ему тоже нелегко пришлось в жизни. Она погладила его по руке и подумала, что готова все отдать, все сделать, лишь бы ему было хорошо. За успехами и внешним блеском скрывался такой же израненный человек, как она сама.

Хотя при мыслях о нем воображение ее все больше распалялось, приобретая эротический характер, она не переставала твердить себе, что Норма и Мишель правы. Ее используют как бесплатного психиатра, как эмоциональную отдушину. Она была хороша как приходящая домработница, которой к тому же не надо платить. Она была, так сказать, временной женщиной, женщиной, которая удобна мужчине, женщиной, которую держат под боком, пока не влюбятся в кого-нибудь. Она мечтает о нем, а он думает только о себе. Тут ей ничего не светит, буквально ничего, и она только напрашивается, чтобы ей сделали больно.

Ничего не переменилось. Кирк – это тот же Уинн, только в другом обличье. Ее используют вместо лекарства, чтобы заглушить боль от развода, а она просто дура.

И хотя о любви думала Кэрлис, заговорил об этом первым Кирк. Они как-то сидели в ресторане. Он попросил счет. Было поздно, зал был наполовину пуст.

– Этим летом Бонни спросила, влюблен ли я в вас, – внезапно выпалил он. – Я ответил, что нет.

– Ну, разумеется, нет, – поспешно сказала Кэрлис. – Мы просто работаем вместе.

– Теперь уже нет, – сказал он, перебивая ее. – Думаю, Бонни была права. Мне кажется, я и впрямь люблю вас.

У Кэрлис сердце подпрыгнуло. Любовь? Он сказал – любовь? Сердце подобралось уже к самому горлу, мешая дышать, а уж соображать и говорить – тем более. Он истолковал ее молчание как нежелание поддерживать эту тему.

– Вам неприятен этот разговор? – Голос его звучал тихо, едва слышно. «Наверное, я выгляжу полным идиотом», – подумал он. Он и не поцеловал ее ни разу, а толкует о любви. Сейчас она скажет, что он просто смешон.

– Нет, – сказала она, едва удерживаясь от слез, – он мне не неприятен. – Она робко, гадая, что будет дальше, улыбнулась ему.

Он потянулся через стол и взял ее за руку. Впервые он сделал это, не таясь.

– Я рад, – сказал он просто, и мосты были сожжены.

– Я и не представлял, как сильно хочу тебя, – сказал он потом Кэрлис, прижимая ее к себе.

– И я тоже, – прошептала Кэрлис. Она так долго ждала момента, когда она прикоснется к нему, а он к ней, она обнимет его, а он ее, что кожа под его ладонью буквально ожила. Она нежно погладила его по руке, гадая, мечта это или явь. Неужели это происходит в действительности? С ней. И с ним.

– Теперь у нас всегда так будет, – сказал он, мягко поглаживая ее щеки, губы, лоб, словно запоминая пальцами, а потом губами волокна, из которых соткана ее кожа. – Правда?

– Всегда, – выдохнула Кэрлис, веря и в то же время не веря его словам. Слишком часто ее обманывали мужчины, которых она хотела любить. Она целиком погрузилась в настоящее, не желая думать о будущем. Только бы ей опять не сделали больно. Она не хотела быть Золушкой. Она не хотела, чтобы часы били двенадцать и сказка самым безжалостным образом обрывалась.

В феврале, на день святого Валентина, Кэрлис получила три дюжины редкостно красивых, романтических роз с длинными стеблями от Рональдо Майа, хозяина знаменитого цветочного магазина в Верхнем Ист-Сайде. Из «Тойшера», на Шестьдесят второй улице, доставили три фунта трюфелей в шампанском, изготовленных мастерами своего дела в Цюрихе, и плюс к тому самый большой флакон духов, который Кирку только удалось разыскать. Ожидая, пока продавщица выпишет чек, Кирк подумал, что он никогда не делал подарков в этот день. В молодости у него не было денег, а потом, когда деньги появились, они с женой слишком давно были вместе, чтобы делать столь романтические жесты.

– Слушай, тут такое произошло! Мне принесли сегодня разом цветы, конфеты и духи, – лукаво сказала Кэрлис, когда они встретились после долгого рабочего дня. – Кто бы мог послать все это?

– Не знаю, – сказал он, обнимая ее. – Но надеюсь, что это мои цветы, мои конфеты и мои духи. А если нет, тебе придется плохо.

Польщенная его вниманием, восхищенная щедростью подарков и все еще бессильная превозмочь ощущение самозванки, Кэрлис приняла подношение с чувством человека, которому слишком долго отказывали в чисто житейских удовольствиях. Потом она поймет, что Кирк, которому редко удавалось облечь свои чувства в слова, заменял их подарками. В конце концов, ей станет недоставать слов.

В первую субботу марта, утром, в половине девятого, Кирк появился у Кэрлис дома. Накинув халат, она пила кофе.

– У тебя есть купальник? – как бы между прочим спросил он. Его лицо раскраснелось на морозе, к пальто прилипли снежинки.

– Купальник? – усмехнулась она. На улице минус пять, метель и, если верить прогнозу, будет еще хуже.

– Да, но мы собираемся на побережье, и там будет полно народу, – улыбаясь, сказал он.

– На побережье? В это время года?

– Естественно, – ответил он. – В Сейнт-Киттс. Полагаю, мы заслужили право отдохнуть немного.

Он подождал, пока она собралась, и вынес чемодан на улицу, где поджидала машина. День был пасмурным, шел снег с дождем, весь город стал белым. Шофер раскрыл зонтик и помог Кэрлис дойти до автомобиля. Садясь на заднее сиденье, она посочувствовала прохожим, у которых руки были заняты свертками, зонтики не открывались, а под ногами чавкала слякоть, доставшаяся в наследство от снегопада на прошлой неделе. Неожиданно она поняла, каково это – разъезжать в автомобиле, и, к собственному удивлению, не ощутила никаких угрызений совести. Ей это нравилось. Ты заработала право на это, говорила она себе, если не ты, то кто же?

Голден Лемон был местечком уютным, интимным и исключительно роскошным. Таких мест немного, и сюда ездят люди, которые знают толк в хорошем отдыхе. Владелец, Артур Лимен, купил брошенный сахарный завод на островке вулканического происхождения, сплошь покрытом бархатистым темноватым песком, и превратил кирпичное здание в большую гостиницу. Все номера были индивидуальными, но все на редкость славные, обставленные старинной мебелью, увешанные цветистыми коврами и великолепными картинами. В еде Артур разбирался не хуже, чем в обстановке, меню изобиловало местными блюдами, которые и подавали соответствующим образом – суп из черепах, суфле из киви, только что выловленная в заливе рыба. И вот, на фоне чудесного пейзажа, королевских застолий, бурного моря цвета индиго, разыгрывалась настоящая любовная драма. Неделя, проведенная в Сейнт-Киттсе, превратила заурядный роман в неистовое чувство, а несчастного мужа в страстного любовника.

– Я хочу тебя, – все повторял и повторял он, лаская ее знойными тропическими вечерами. – Ты нужна мне, и я не отпущу тебя ни на шаг. Я люблю тебя, – говорил он ей утром, прижимая к груди, покрывая поцелуями все тело на укромном солнечном пляже, когда воздух был еще свеж и прохладен.

– Я умру, – говорил он, улавливая ритм движения ее тела, сливаясь с нею, разделяя на двоих страсть яснозвездными тропическими ночами, – если не буду в тебе, с тобою, всегда рядом. Ты для меня – как воздух.

В своей супружеской жизни Кирк совсем забыл, что секс таит в себе потрясающие возможности и может приносить счастье. Он позабыл (да и ведал ли когда-нибудь?) наслаждение, которое испытываешь, припадая губами, смоченными в шампанском, к затвердевшим соскам женщины. Он вновь открыл для себя, какова на вкус любимая, ее рот, кожа, волосы. Он был искателем приключений на далеких материках секса; переступив порог сорока, он обладал сексуальными аппетитами двадцатилетнего юноши. Он вспоминал свою женитьбу и думал о сексе. Куда все ушло? Было ли у него с Бонни что-нибудь похожее на то, что получается с Кэрлис? И испытывал ли он тогда хоть что-то подобное? Если и да, то все давно забылось.

В Сейнт-Киттсе Кэрлис начала понимать, что напрасно чувствовала себя Золушкой из сказки. Она начала понимать, что напрасно считала себя самозванкой. Она начала верить, что она действительно любима.

Как-то в апреле, когда лето уже манило своей близостью, а не просто пустыми обещаниями, которые никогда не сбываются, Кирк повез ее на Сити-Айленд; там они зашли в ресторан-поплавок и заказали вареных раков. Когда Кэрлис принесли ее блюдо, на каждой клешне оказалось по бриллиантовой сережке. Кэрлис буквально онемела – таких дорогих и красивых вещей у нее никогда не было. Руки у нее так дрожали, что Кирку пришлось самому надеть на нее украшения. Справившись с этой операцией, он достал из ее сумочки пудреницу. Она взглянула на себя в зеркало и едва поверила глазам. У нее внезапно брызнули слезы, а в сознании мелькнуло воспоминание о том, как на нее наводили красоту в «Блумингдейле». Все вокруг на нее глазели, но Кэрлис было все равно, она не могла оторваться от зеркала, все глядела в него, не произнося ни слова. В горле у нее встал комок, голос отказывался повиноваться.

– Опля, – сказал Кирк, точно имитируя интонации партерного клоуна. Вот что еще он забыл за годы женитьбы – делать людей счастливыми – это радость.

Тридцатого мая, в День памяти погибших в войнах, Кирк повел Кэрлис в Сентрал-парк прогуляться. Когда-то они бродили здесь с Бонни. Только тогда он был молод и ему было плохо. А сейчас он был человеком в годах и влюблен. Японская вишня и кизил были в полном цвету, играя алыми и белыми оттенками на фоне чистого голубого неба. Кэрлис и Кирк медленно брели по дорожке, поглощенные только самими собой.

– Теперь я вижу, – промолвил Кирк, – что был не самым лучшим мужем. Да и Бонни не всегда была такой уж замечательной женой. Я сильно переживал наш разрыв, но теперь все позади. Мне грустно, только теперь я знаю твердо: второй раз одной и той же ошибки я не сделаю.

Он помолчал и, обернувшись, настойчиво посмотрел ей прямо в глаза.

– А второй раз будет? – тихо спросила она. Сердце у нее замерло, да и само время остановилось, ожидая вместе с нею ответа.

– Это будет зависеть от тебя.

– Мы женимся! – сказала Кэрлис Норме некоторое время спустя, вся сияя от восторга. – До сих пор не могу поверить! И все же – верю! Он сделал мне предложение. Правда-правда. О, Норма, я такая счастливая. Можешь себе представить? Я – выхожу замуж?

– Выходишь замуж? – переспросила с кислым видом Норма. – В наш свободный век? Но это же так старомодно.

Кэрлис погрозила ей пальцем, и Норма широко улыбнулась.

– Кэрлис, я так за тебя рада, – воскликнула она, обнимая подругу. – Он прекрасен! Вы составите самую счастливую пару на свете.

– Я знаю, – сказала Кэрлис, едва не плача от радости. – Мы многое испытали, прежде чем нашли друг друга. И я знаю, что отныне мы будем счастливы до конца дней своих. Мы оба заслужили это. Мы многое видели и многому научились. И давно уже вышли из восторженного детского возраста.

Норма была по-настоящему рада за Кэрлис. И в то же время она не могла не думать о собственной беспросветной жизни. Она знала, что ей никогда не найти своего Прекрасного Принца. Она тормошила и целовала Кэрлис – и смертельно завидовала ей.

– Я выхожу замуж, – объявила Кэрлис, встретившись с Уинном. Она пригласила его посидеть в баре «Брэссери», где в этот предвечерний час почти никого не было. Полупустой зал, голые стены, унылая обстановка как бы отражали то чувство, которое испытывала Кэрлис к своему бывшему возлюбленному.

– Без шуток? – небрежно откликнулся он и тут же судорожно сглотнул.

– Без шуток, – ответила Кэрлис.

– Нет, всерьез? – спросил он, приглаживая волосы. Он старался говорить непринужденно, но подрагивающие ресницы выдавали его. Он собирался сделать ей предложение – буквально этими днями, как только убедился бы, что Кэрлис созрела для замужества. Он поиграл бокалом с белым вином.

– Всерьез, – ответила Кэрлис, ощутив нечто вроде жалости к нему. Повисло неловкое молчание. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Наконец, Уинн поднялся.

– Ну что же, желаю счастья, – хрипло сказал он, избегая ее взгляда. Он заплатил по счету и двинулся к выходу. – Позвоню тебе как-нибудь.

Кэрлис заметила, что, уже выходя, он остановился на мгновение и посмотрел на свое отражение в стеклянной двери. Оставшись за столиком одна допивать свое вино, она вдруг сообразила, что он часто любуется собой в зеркале. Как это она раньше не замечала? Но сейчас она видела, что Уинн вот-вот готов разрыдаться, и неожиданно ей стало жалко, что печали ее остались позади.

Как Кэрлис и предполагала, Кирк понравился ее отцу. Впервые в жизни Джейкоб Уэббер не нашел, к чему придраться.

– Потрясающий мужик, – сказал он, когда Кирк ушел. – Просто потрясающий. – Насколько Кэрлис могла судить, эта была высшая похвала в устах отца, он редко кого ею удостаивал.

Кэрлис погрузилась в мечты о свадьбе, мечты, ничего общего не имевшие с фатою, тонкой вуалью и флердоранжем, которые грезятся юным невестам. Кэрлис было тридцать, а для Кирка это была не первая женитьба. Сейчас наступили времена свободных браков и легких связей, одиноких матерей, деловых женщин и мужчин, которым приходится считаться с новыми взглядами подруг. Длинная фата и флердоранж, конечно, выглядят хорошо, но и без них остается богатый простор для выбора. Что надеть? Кремовый костюм? Или изящное платье «джерси» от Джин Мюир? И где отпраздновать свадьбу – у нее, в гостинице «Карлайл», где у Кирка был «люкс», или, наконец, в каком-нибудь романтическом месте, специально выбранном по этому поводу. Стоит ли ограничиться бокалом шампанского да свадебным пирогом в узком кругу или устроить шикарный прием?

У Кэрлис голова шла кругом от всех этих проблем, но она строила стратегию своей свадьбы, продумывая ее каждый день, – а они были один краше другого. В конце концов, она сжилась с мыслью, что ее замужество – это не мечта, а реальность. Реальность его и ее жизни.

Бракосочетание Кирка и Кэрлис состоялось в элегантном уютном зале отеля «Сейнт-Режис» в июне 1975 года, через четыре года после того, как они познакомились. Его скрепил подписью судья Верховного суда штата Нью-Йорк. В свои сорок с небольшим Кирк Арнольд выглядел представительным, но и романтическим женихом, который ни глаз, ни рук не мог оторвать от жены. Невеста Кэрлис, которая, в конце концов, решила свои приятные проблемы, надев кремовый костюм «Шанель», светилась таким неистовым счастьем, что оно, казалось, так и полыхало внутри нее. На свадьбу явился Джейкоб Уэббер и мать Кирка Элисса со своим вторым мужем, которые прилетели из Палм-Спрингса, где был их дом. Дети Кирка, Джефф и Люси, прислали поздравительные телеграммы. Единственной подружкой невесты была Норма. Свадьбу отпраздновали в тесном дружеском кругу. Все бури в жизни Кирка и Кэрлис остались позади; будущее выглядело светлым и безоблачным.

На следующий день, сев в самолет компании «Суперрайт», они отправились в Нова Скотию, где прошел их недолгий, но бурный и романтический медовый месяц.

По возвращении Кэрлис продала квартиру и, по совету Кирка, вложила вырученные деньги в акции Ай-Би-Эм. Она переехала в роскошные апартаменты отеля «Карлайл», которые компания сняла для Кирка после его развода.

– Вот это я понимаю, апартаменты для новобрачных, – заметила Кэрлис, на которую явно произвели впечатление покрытые деревянными панелями стены, французская мебель и шелковые занавески.

– Это только на время, – пообещал Кирк, подумав, как бы напугали такие роскошные апартаменты Бонни, которая наверняка принялась бы критиковать все и вся и даже отказалась бы спать с ним. Эта женитьба, не сомневался он, будет совсем другой – спокойной и счастливой. Вторая женитьба это и впрямь женитьба. – Скоро у нас будет свой дом. Еще красивее.

– Ну, а пока, – сказала, улыбаясь, Кэрлис, – мне остается только страдать.

Интересно, гадала она, много ли найдется невест, которые начинали свою новую жизнь в «Карлайле». Она всегда мечтала влюбиться до беспамятства. А о деньгах, успехе, блеске даже и не думала. Поначалу ей казалось, что все это – достояние одного только Кирка. Потом станет ясно, что и она была способна зарабатывать деньги, добиваться успеха и выглядеть в глазах людей блестящей и преуспевающей женщиной. И все же в первые месяцы замужества она, случалось, видела себя в свете прошлого. Много воды утекло, но ее внутренний облик еще не вполне соответствовал внешней реальности.

Глава XI

Замужество полностью перевернуло всю жизнь Кэрлис. Пусть напрягают голосовые связки пропагандисты этого десятилетия. Пусть говорят: занимайся только собою, ищи свою нишу, другие не в счет. Пусть находят в одиночестве неведомые ранее радости, пусть презрительно отметают брачные узы, пусть говорят, что само слово «мисс» означает женское равенство. Пусть ведут кампании за освобождение женщин, призывают их наслаждаться оргазмом, вырабатывать новый стиль жизни, бороться за сексуальную независимость, пусть твердят, что и в разводе жизнь прекрасна. Кэрлис до всего этого не было дела: став миссис такой-то, она обрела себя. Прежде всего это заметили другие. Сама она ощутила перемены в себе не сразу.

– Никогда не мог понять, почему такая очаровательная женщина, как ты, не замужем, – сказал ей Том в первый день, как она вернулась из свадебного путешествия и вышла на работу. Кэрлис широко раскрыла глаза. Ей всегда казалось, что Тому совершенно наплевать, какая она – очаровательная, одинокая, замужняя или, может, святая, как дева Мария. – Я счастлив за тебя, Кэрлис. Теперь ты вполне устроена, – продолжал Том. – Вирджиния тоже рада. Она приглашает вас с Кирком на обед. В следующую субботу у нас будут гости.

– Вирджиния? – Кэрлис высоко подняла брови. Том кивнул, не понимая, что ее удивило.

Кэрлис проработала с Томом больше пяти лет. И ни разу ее не приглашали в их дом, неподалеку от Сентрал-парка. Дважды в год она встречалась с Вирджинией – под Рождество и на приеме в честь Дня независимости, но Вирджиния никак не выделяла ее, и ей всякий раз приходилось представляться. Итого, десять раз. У Вирджинии были модно уложенные волосы, днем она надевала платья от Эльзы Перетти, а вечером от Дэвида Уэбба, занималась гимнастикой, часами сидела в кресле дамского мастера и замаливала грехи добровольными пожертвованиями в синагоге. Вирджинии хотелось стать второй Франсуазой де ла Рента, но не хватало таланта и вкуса, да и муж был не тот. Что ж, приходилось удовлетворяться тем, что есть – деньгами и амбициями. И того, и другого было в достатке. Кэрлис поняла теперь, что, будучи одинокой, она оставалась невидимкой; теперь, когда она была замужем, к ней неожиданно начали выказывать интерес.

– Кэрлис! – Вирджиния Штайнберг принялась тормошить и целовать ее, словно они были лучшими подругами еще с пансиона. – Нет слов, как я рада, что вы пришли. И Кирк! Какое счастье снова видеть вас.

– Добрый вечер, Вирджиния, – сдержанно сказал Кирк и подмигнул Кэрлис. По дороге к Штайнбергам он рассказал ей, что последний раз был у них, когда работал еще у «Бэррона и Хайнза» и был женат на Бонни. Она ненавидела подобные сборища, которые входили в деловые обязанности мужа. В тот вечер Бонни, как правило, не прикасавшаяся к спиртному, выпила два бокала мартини и, когда подали закуски, встала из-за стола и неверной походкой прошла в спальню хозяев, где ее вырвало прямо на покрытую роскошным пледом кровать Вирджинии. Вирджиния была вне себя, и с тех пор Арнольдов больше не приглашала. Теперь, четыре года спустя, Вирджиния, казалось, вовсе не задумывалась над тем, что Кэрлис для нее раньше просто не существовала, а Кирк Арнольд был надолго отлучен от ее дома.

– Вы у меня самые дорогие гости, – ворковала она, знакомя Кирка и Кэрлис с приглашенной публикой, представлявшей собою пеструю смесь политических карьеристов, капитанов промышленности и нынешних и будущих клиентов «Бэррона и Хайнза». Обеды Вирджинии носили исключительно деловой характер, и, надо отдать должное, устраивала она их отменно. Впрочем, это был ее хлеб – она не могла себе позволить ударить лицом в грязь.

– Знаешь, Кэрлис, теперь ты еще быстрее пойдешь в гору. Я имею в виду после замужества, – сказал ей Том за кофе и шоколадными трюфелями. Когда-то Том ненавидел и боялся Кирка, но сегодня весь вечер только и говорил, какой он умный, замечательный и так далее. А тень от него падала на Кэрлис, и Том, всегда относившийся к ней покровительственно, сейчас был почти подобострастен. – Отныне ты серьезно будешь относиться к своей работе.

– Я всегда относилась к ней серьезно, – сердито откликнулась Кэрлис.

– Ну, а теперь будешь еще серьезнее, – настаивал Том; он знал, что Дэвид Дэй, экономист небольшой, но процветающей торговой фирмы, не прочь был познакомиться с Кирком, за карьерой которого следил уже несколько лет. От Тома не укрылось, что во время обеда Дэвид и Кэрлис о чем-то долго и оживленно беседовали. А поскольку ему давно хотелось заполучить Дэвида в качестве клиента, он подумал, что стоит познакомить его с Арнольдами. – Теперь ты рванешь, – продолжал он. – Попомни мое слово. И подумать только, – задумчиво произнес он, явно гордясь собою, – ведь это я разыскал тебя.

Кэрлис не могла взять в толк, почему, собственно, удачное замужество может каким-нибудь образом отразиться на ее карьере. Она считала, что все зависит от трудолюбия и способностей.

– Не обязательно, – сказал Кирк, когда они возвращались домой. – Часто многое зависит от связей.

Он был прав, и Кэрлис тут же согласилась с ним. Ирония ситуации заключалась в том, что познакомиться с людьми, которые могут оценить ее, можно было, только удачно выйдя замуж. Будучи одинокой, она трудилась вовсю, но проводила все время в конторе и потому оставалась невидимкой. Выйдя замуж, она проложила себе путь в общество. В замужестве на нее падал свет.

В понедельник утром, после заседания планового комитета, Кэрлис направилась к себе в кабинет. Ее догнал Питер Зальцани. Сказанное им только укрепило ее в мысли, что в замужней Кэрлис видят более деловую и серьезную женщину, чем в Кэрлис одинокой.

– Теперь ты сможешь уделять гораздо больше внимания работе, верно? – спросил Питер. Невысокого роста, жилистый мужчина, он всегда считал себя центром происходящего здесь и сейчас. Он был первым, кто отправился на работу на роликовых коньках, первым, кто стал появляться на собраниях в блейзере, первым, кто надел очки «порше-каррера» с желтым фильтром. Он гордился тем, что в курсе переписки, которую ведут коллеги («А как иначе мне знать, что происходит в конторе?»– вкрадчиво спрашивал он), и еще он любил пересказывать всякие мерзкие истории про клиентов, которым обязан был своим весьма приличным достатком.

– А я всегда уделяла достаточно внимания работе, – сказала Кэрлис. Замечания Тома она более или менее научилась пропускать мимо ушей, но откровенное высокомерие Питера пробуждало в ней настоящую ярость. – И впредь собираюсь работать так же.

– Да я вовсе не хотел вас обидеть, – сказал Питер, изо всех сил стараясь не отставать от нее. Он был ниже Кэрлис, хотя она вовсе не отличалась высоким ростом. Ей показалось, что Питеру на самом деле нравится, когда ему дают отпор. Это позволяет говорить людям приятное. – Я просто подумал, что теперь вам не придется все время уходить. Жизнь у вас будет более оседлая. Вечера и выходные…

Питер все болтал и болтал, пытаясь объясниться, а Кэрлис соображала, какое же дикое представление у него сложилось о ней. В одиночестве она, стало быть, была аутсайдером, дамой без кавалера, то и дело пускавшейся во всяческие мазохистские авантюры либо без разбору менявшей случайных партнеров. Ну а в замужестве можно выходить в свет каждый вечер, а на выходные отправляться в гости. В одиночестве она каждый день брала с собой работу на дом, счастливая оттого, что есть чем заняться. Питер явно считал, что у всех одиноких женщин горит под юбкой, что все они прыгают, как кузнечики, от мужчины к мужчине, с вечеринки на вечеринку, из одного бара в другой. Да, чуткость и проницательность явно не входили в число сильных сторон Питера. И все равно нелепый и ложный стереотип, колоссальный разрыв между действительностью и фантазиями людей такого типа немало раздражали ее. Когда выходишь замуж, подумала она, на самом деле многое меняется. Гораздо больше, чем ей казалось.

Джошуа Хайнз, президент компании, худощавый, лысый и исключительно способный человек, тоже поздравил Кэрлис с замужеством так, что она лишний раз убедилась: люди теперь смотрят на нее иначе.

– Вы всегда были добросовестным работником, – сказал он своим бесцветным квакающим голосом, покончив с пожеланиями благополучия и разговорами о том, как повезло Кирку. – Но теперь, Кэрлис, вы действительно можете целиком посвятить себя делу. Я хочу, чтобы вы попробовали подцепить Аду Хатчисон. Она унаследовала от мужа контрольный пакет акций «Янки Эйр», и ей нужны настоящие специалисты по общественным отношениям. Ада – крепкий орешек, но теперь, когда вы замужем, она увидит в вас серьезного агента.

Никогда еще Хайнз не доверял Кэрлис быть первым представителем компании в переговорах с возможным клиентом. Теперь – доверил, и причина – он совершенно ясно дал ей это понять – заключалась в том, что она замужем и, следовательно, на нее можно положиться. Не будь это высказано столь простодушно, это было бы просто смешно. Ведь она вовсе не изменилась за последние две недели. Но люди думали иначе.

Серьезная… решительная… трудолюбивая… надежная. Вот какой виделась Кэрлис теперь, после замужества, своим коллегам. Сама-то Кэрлис и раньше так о себе думала, и тем не менее сам факт замужества вызвал непредвиденные перемены.

Начальники теперь воспринимали ее всерьез. Было приятно, что в тебе видят ровню и еще – что в деловых отношениях возникает какой-то едва уловимый сексуальный оттенок. И все же главное для Кэрлис заключалось не в том, что теперь на нее иначе смотрели; главное – Кирк. Мужчина, которого она полюбила давно, сразу, хотя не осмеливалась признаться в этом даже самой себе.

Если в романе, который у них начался после скандала в компании «Суперрайт» и развода Кирка, была некая рассудительность и даже сдержанность, то, поженившись, они вполне дали волю чувствам.

– В конце концов, я решила, что лучше остановить такси на Семьдесят первой. Мы буквально ползли, а я так по тебе соскучилась, – сказала Кэрлис, бросаясь мужу в объятия. Пробежав несколько кварталов, она немного запыхалась, щеки горели и волосы растрепались.

– Сердце у тебя так и бьется, – сказал он, прикасаясь к ее груди. – Ты мало бегаешь, вот в чем все дело.

– Мне мало любви, вот в чем все дело, – ответила она, увлекая его в спальню.

– Ты сделала из меня безумца, – сказал он ей после двух месяцев брачной жизни. – Сексуального маньяка. Я стал всеобщим посмешищем.

– Мы стали посмешищем, – сказала Кэрлис. Они и впрямь упивались друг другом и бесстыдно демонстрировали свою любовь. Они постоянно держались за руки. Друзья поддразнивали их, и к тому же возникали некоторые неудобства. Они переплетали пальцы за обедом так, что приборами приходилось орудовать одной рукой. Как-то на вечеринке, когда в гостиной подали кофе, Кирк, прерывая разглагольствования хозяина о политике Картера на Среднем Востоке, встал и быстро пересек комнату. Он наклонился к Кэрлис, обнял ее и принялся страстно целовать. Все ошеломленно замолчали.

В другой раз, на светском коктейле, когда Кэрлис, извинившись, вышла в ванную, Кирк последовал за ней, и они, поспешно раздевшись, соединились прямо здесь, в красиво отделанной мрамором, с красноватыми прожилками комнате.

– Скоро нас перестанут приглашать, – сказала ему Кэрлис, когда на очередном приеме они, устроив себе ложе из меховых пальто, принялись яростно целоваться и в конце концов, даже не попрощавшись с хозяевами, выскользнули через вход для прислуги и помчались домой, где их ждала уютная спальня.

– Мы превратимся в отверженных, – сказал он и посмотрел на нее с комическим сладострастием. – Ну ничего, тем больше будет времени любить тебя, дорогая.

Кэрлис где-то читала, что после женитьбы секс утрачивает привлекательность.

– Знаешь, – сказала она Кирку, когда они отмечали полгода совместной жизни, – говорят, что после свадьбы секс становится скучным.

– Кто это сказал такую глупость?

– Это в журналах пишут, – ответила Кэрлис. – Потому они и печатают все время статьи про то, как оживить брачную жизнь.

– Если моя брачная жизнь станет еще оживленнее, – сказал он, протягивая ей руку, – меня хватит инфаркт.

Оба захихикали, испытывая привычное возбуждение и готовые поделиться друг с другом своими божественными тайнами.

Кирк так часто приносил Кэрлис цветы, что она в шутку называла его лучшим другом цветочниц. Надо сказать, что и для Тиффани он не был худшим врагом. Там были куплены золотые сережки в форме горошин от Эльзы Перетти, коралловые бусы на алом шелке и заказаны изящные фирменные бланки с монограммой новых инициалов Кэрлис.

Как-то осенью, вечером, когда еще и года не прошло со дня их свадьбы, Кэрлис, вернувшись домой, обнаружила, что Кирк набил весь огромный номер воздушными шарами с гелием. Они плавали под самым потолком, к каждому была привязана золотая ленточка, где также золотом было начертано: «Я люблю тебя».

– С ума сойти! – воскликнула Кэрлис.

– Я хотел было купить белых голубей, – сказал он, – но беда в том, что они не обучены летать дома, так что пришлось отказаться от этой затеи.

Они захихикали и бросились друг другу в объятия. Наутро после Рождества Кэрлис проснулась оттого, что на нее падали бледно-желтые лепестки роз, а под елкой лежало темное норковое пальто.

– Нет слов, – сказала она вне себя от переполняющих ее чувств. – Не знаю, как и благодарить тебя.

– Я знаю, – сказал он, и они опустились на мягкий мех.

В Кирке брак раскрыл неуемного любовника, в Кэрлис – красивую и чувственную женщину. Раньше мужчины не замечали ее присутствия, сразу же забывали имя, выбрасывали клочки бумаги, где она записывала номер телефона, теперь – постоянно обращали на нее внимание на улице, в помещении, на вечеринке. «Эй, красотка!» – окликал ее рабочий-строитель. Других женщин это, пожалуй, покоробило бы, но Кэрлис отвечала улыбкой и приветственно махала рукой.

Том Штайнберг в своем обычном грубоватом стиле так прокомментировал происшедшие в ней перемены.

– Знаешь, Кэрлис, раньше я никогда не замечал, что ты потрясающе выглядишь.

Один сотрудник Лэнсинга Кунза упорно приглашал ее пообедать вместе. Она отказывалась, но так, чтобы не оттолкнуть его. Мужчины слишком долго не замечали ее, и теперь она особенно ценила их внимание.

Питер, который был женат и постоянно хвастался своими любовными победами, убеждал, что, поскольку и она теперь замужем, неплохо бы им завести роман.

– Я предпочитаю замужних, – говорил он, мигая глазами, почти невидимыми за большими темными очками, в которых он выглядел как близорукий жук-распутник. – В этом случае обоим есть что терять. Риск добавляет острые ощущения, верно?

– Пожалуй, – ответила Кэрлис с некоторым смущением. – По правде говоря, я никогда об этом не задумывалась.

– Так задумайтесь, – наставительно сказал он. – Вы да я, – упорствовал Питер, договаривая все до конца. – Мы могли бы составить хороший дуэт. Прямо-таки отличный.

Питер то и дело возвращался к этому сюжету, всячески пытаясь вручить Кэрлис идею приятного, без последствий и взаимных обязательств, любовного приключения.

– Вашему мужу совсем не обязательно об этом знать. И моей жене тоже. Право, подумайте хорошенько, Кэрлис, – настаивал он. – Я-то уж знаю по опыту, что такие приключения добавляют пряности браку. Особенно когда женат уже несколько лет и секс дома начинает наскучивать.

И хотя Кэрлис находила поведение Питера неприличным – а иногда почти смешным, – было в его нетерпеливом призыве «Сейчас» нечто магнетически-притягательное. Разумеется, она совершенно не собиралась уступать его домогательствам, но настойчивость Питера льстила ее самолюбию.

Не только посторонние мужчины по-иному относились теперь к Кэрлис. Отец тоже перестал видеть в ней сочетание секретаря, кухарки и служанки.

– Ты повзрослела, – сказал он как-то воскресным вечером, когда они с Кирком пригласили его поужинать. Джейкоб Уэббер, который всегда отказывался ходить с Кэрлис в рестораны, когда она была одинокой, теперь с нетерпением ожидал воскресных обедов дважды в месяц с дочерью и зятем. Со своей стороны, Кэрлис уже не тряслась от ужаса, предвидя встречу с отцом; она научилась ценить в нем цельность, хорошее понимание людей; к тому же ведь он хотел ей только добра.

– Я люблю тебя, папа, – говорила она ему, желая спокойной ночи, и это были не просто слова. И поскольку отец, при всем своем консерватизме, умел проворачивать делишки, Кэрлис теперь давала ему свои с Кирком деньги, чтобы он ими распоряжался. Джейкоб получив пищу для своего острого ума, словно помолодел, стал не таким раздражительным и уже не жаловался каждую минуту на жизнь. Теперь, когда Кэрлис была замужем, отец открыто восхищался ею, и она благодарно откликалась. Понемногу она избавлялась от комплекса дурнушки и самозванки.

Отношения, которые сложились с детьми Кирка, тоже позволили Кэрлис увидеть себя в ином свете. Она столько всякого поначиталась о конфликтах между приемными родителями и приемными детьми, что боялась даже встречаться с Джеффом и Люси. Она заранее решила, что не будет пытаться играть роль мамочки и отвоевывать их у Бонни. Поэтому они и увидели в ней не ненавистного врага, а союзника.

Люси откровенно восхищалась новой женой отца и мечтала добиться такого же успеха, как она. Люси забросила криминальное чтиво, полюбила украшения и стала примерной ученицей в школе.

– Это все Кэрлис, – говорила она отцу.

– Ты за год добилась того, чего мы с Бонни не сумели добиться за восемнадцать, – радостно сказал Кирк.

– Да ну, оставь, – откликнулась Кэрлис, с удовлетворением, впрочем, улавливая свое отражение в глазах юной девушки.

Джефф поначалу относился к Кэрлис с подозрением, но когда убедился, что она не собирается заменять ему мать, оттаял и даже стал доверять ей свои секреты. Он говорил ей, как трудно расти рядом с таким вечно занятым человеком, как его отец, который часто его просто не замечает. Кэрлис выслушивала эти признания, никак их не комментируя, и Джефф понял, что она не предаст.

– Я могу рассказывать вам то, чего никогда не скажу родителям, – говорил ей Джефф, а она терпеливо объясняла ему, как трудно приходится отцу; и постепенно Джефф смягчался, и пропасть между отцом и сыном стала сужаться.

– Право, я и не замечал раньше, что Джефф отличный парень, – сказал Кирк, когда его сына выбрали в комитет по выработке программ для школ и больниц. Джефф пошел больше по материнской линии, и Кирк всегда считал его мямлей. Теперь, благодаря Кэрлис, он увидел, что это добрый парень с отличными руками.

– У него есть масса талантов, которых я лишен. И только благодаря тебе мне удалось это увидеть.

– Ты потрясающе сработала сегодня, – сказал Том после третьего и решающего представления «Янки Эйр». – Раньше ты действовала слишком робко. А сегодня – пришла и победила.

На самом деле, и она знала это, все было не совсем так: она пришла и победила себя. А это колоссальная разница. Это также повлияло самым решительным образом на ее отношения с Хауардом и «Суперрайтом». В штате компании она больше не работала, но представляла ее интересы и чувствовала за собой мощную поддержку в виде разнообразных служб и отделов компании, да и самого Хауарда; раньше, когда она была просто служащей компании, ничего подобного не было. С другой стороны, положение жены главного архитектора возрожденной «Суперрайт» открывало ей доступ ко всем секретам компании.

Кэрлис и Кирк часто говорили о текущих делах, о проблемах, о перспективах «Суперрайта». Прогуливаясь в субботу днем по Второй авеню, они прошли мимо целой вереницы электронных игровых автоматов. Привлеченные шумом и суетой, они протолкались поближе и были поражены, увидев, с каким увлечением играет молодежь.

– Если бы в школах были процессоры, черта с два эти ребята толпились бы у этих автоматов, – сказала Кэрлис вечером, когда они уже собирались ложиться.

– Точно, – откликнулся он. – Наверняка школы заинтересуются «Альфатеком». Мы кого-нибудь знаем там?

– По-моему, нет, – сказала Кэрлис. – Но я знакома с Пэтти Харрис. Она работала у Эда Коха. Я позвоню ей, и она наведет на нужных людей.

Объявление о том, что «Суперрайт» безвозмездно передает десять процессоров Гарлемской государственной школе для одаренных детей и что с Федеральным комитетом по образованию достигнута договоренность о закупке партии «Альфатеков» по сниженным ценам, заняло целую полосу в «Нью-Йорк таймс». Кэрлис и Кирк поздравили себя с тем, что их полночный разговор принес такие результаты. Когда видишь, что твои идеи находят отклик и воздействуют на жизнь людей, брачная жизнь становится еще более захватывающей.

– Миссис Кирк Арнольд, – сказала Кэрлис, когда они отмечали первую годовщину своей свадьбы. – Все еще никак не могу поверить. Иногда мне кажется, что вот я просыпаюсь и, оказывается, все это было только прекрасное сновидение.

– Нет, это не сон, – ответил он, протягивая ей кольцо, покрытое рубинами и бриллиантами.

– Как ты думаешь, мы когда-нибудь пресытимся друг другом? – спросила она как-то. Она сидела, положив его голову себе на колени, проводя пальцами по лицу, нащупывая губы, нос, шрам, рассекающий бровь надвое, ощущая каждую выпуклость на голове. Физически он безумно привлекал ее. Она ласкала его, пробовала на вкус, вдыхала запахи – и не могла насытиться.

– А разве у солнца наступает пресыщение оттого, что оно встает каждое утро? – откликнулся он, улыбаясь и привлекая ее к себе, покрывая поцелуями так, будто это в первый раз.

Весь первый год их женитьбы напоминал медовый месяц. Кэрлис была несказанно, невыразимо счастлива. Она считала себя самой счастливой женщиной, а Кирка – самым прекрасным мужчиной на всем белом свете. Она и ела, и засыпала, и просыпалась – все только ради него. Она жила для него, а если бы понадобилось – умерла бы за него. Она изо всех сил старалась стать достойной его. Никогда она не тратила на себя столько денег и не одевалась так элегантно; она уделяла массу времени физическим упражнениям, массажу, косметике, прическе, – никогда еще она так хорошо не выглядела; она не позволяла себе перерабатывать, недосыпать, соблюдала строгую диету. Но, разумеется, не ленилась. И все у нее получалось – ради него. В результате, целиком посвящая себя Кирку, Кэрлис обрела прекрасное самочувствие, – ничего подобного с ней раньше не было.

Понемногу Кэрлис убедила себя, что она вовсе не самозванка. Мало-помалу она приучила себя к мысли, что Кэрлис, какой ее видят и восхищаются другие, – это и есть настоящая Кэрлис. Иногда она думала о Бонни. Можно ли представить, спрашивала она себя, что женщина, которой посчастливилось быть женой Кирка Арнольда, может даже помыслить о любовной связи на стороне?

Глава XII

На второй год своей совместной жизни Кэрлис и Кирк купили квартиру на Семьдесят девятой улице, между Мэдисон и Пятой. До замужества, когда заботиться было не о ком, кроме как о себе, Кэрлис очень неохотно тратила деньги на обстановку, даже когда у нее было собственное жилье. Выйдя замуж, она обнаружила в себе талант хозяйки, способной так обустроить дом, чтобы муж чувствовал себя в нем легко и уютно. По субботам она пропадала на аукционах у Дойла и Беннета, обшарила пятый этаж в «Блумингдейле» подписалась на журналы «Аркитекчерал дайджест», «Хаус энд гарден» и «Хаус бьютифул». Мечтая украсить жизнь мужа, да и свою тоже, она каждый день возвращалась домой с сумкой, набитой образцами домашней утвари и рулонами красочных обоев.

– Встречайте сумасшедшего обойщика, – закричала она с порога и тут же начала облепливать стены холла желтыми, с кремовым оттенком, обоями, которые купила по пути с работы.

– Хм, желтые, – задумчиво произнесла она. – Как тебе нравится желтый цвет?

– Годится. Веселый цвет, – сказал Кирк, появляясь из небольшой берлоги, которую они предпочитали другим комнатам.

– Ты, наверное, думаешь, что я слегка чокнулась? – заметила она. Под желтыми обоями было уже пять слоев.

– Да нет же, ты замечательная хозяйка, – сказал он, припоминая, что Бонни всегда считала трату времени и денег на красивые обои и элегантную мебель занятием едва ли не греховным.

В квартире было четыре комнаты. Гостиная, столовая и две спальни, одну из которых они и использовали как берлогу. Когда-нибудь, заметил агент по недвижимости, она может стать детской. Кэрлис не могла сказать, хочется ли ей ребенка. Ее собственное детство нельзя было назвать счастливым, и материнский инстинкт у нее был не слишком развит. Но ведь это будет ребенок Кирка, говорила она себе; так что не исключено, что когда-нибудь она решится.

Однажды они заспорили на эту тему.

– Я бы так хотела ребенка от тебя, – сказала Кэрлис. – Только ведь тогда все будет иначе. Нас будет трое, не только ты да я.

Кирк, у которого были дети, эта перспектива привлекала даже меньше, чем ее, но он сказал, что решать Кэрлис. Стоит подождать, согласились они, до лучших времен, которые, впрочем, не так уж далеки. А пока у Кэрлис своя деловая карьера, у Кирка своя, а главное – им хватало друг друга.

– Так или иначе мы все равно будем счастливы, – сказал Кирк, и Кэрлис от души с ним согласилась.

В этом сомнений не было.

В квартире на Семьдесят девятой улице Кэрлис впервые почувствовала себя по-настоящему дома. Родительский дом всегда напоминал больничную палату. В ее йорквиллской каморке царила унылая атмосфера, когда все откладывалось «на будущий год». Даже симпатичная квартира в кооперативном доме на Семьдесят пятой улице принадлежала скорее «Лорду и Тейлору», чем Кэрлис Уэббер.

В течение целой недели после переезда Кэрлис часами распаковывала ящики и картонки, многие из которых сохранились с тех пор, как Кирк продал свой дом в Армонке и отдал вещи на хранение. В одной из них Кэрлис обнаружила маленький, но вполне внушающий страх пистолет 32-го калибра, завернутый в пестрое полотенце.

– Пистолет? – спросила она, судорожно отдернув накидку.

– Пистолеты есть у многих, – сказал он, неожиданно ощетинившись. Он совершенно забыл о нем. Забыл, что мать когда-то дала ему эту штуку. Черт, надо было давно его выбросить. Самый вид пистолета пробудил в нем первобытные инстинкты и всколыхнул тяжелые воспоминания, от которых он предпочел бы избавиться. – Там, где мы жили раньше, было полно грабителей.

– Вряд ли Армонк отличается в этом смысле от других мест, – сказала Кэрлис, вполне удовлетворенная его объяснением.

Она вспомнила, как Джошуа, у которого был дом в Коннектикуте, говорил ей, что ночью кладет пистолет на стол. Знала она и то, что в Манхэттене у многих – включая ее отца – есть оружие. Привратники, полицейские, замки, охранная система и решетки на окнах не всегда оказываются достаточной защитой.

– А что нам с ним делать?

– Ну-ка, дай его мне, – сказал он, протягивая руку. – Я положу его в шкаф. Как знать, может, когда-нибудь мы будем рады, что он у нас есть.

Он положил пистолет на верхнюю полку, засунул его поглубже и закрыл дверцу. Кирк знал, что обманывает себя, – никогда он не будет рад, что у него есть пистолет. Никогда.

Вступив во второй год своей брачной жизни, Кирк и Кэрлис были так же неимоверно счастливы, как и раньше, только Кэрлис все не оставлял страх, что это счастье у нее отнимут. Она боялась, что Кирк заболеет. Что он умрет. Или с ним произойдет несчастный случай. Или он влюбится в другую. Она с ужасом представляла, что утром, за завтраком он заявит, что разводится с ней. Что она ему надоела. Каждый день, когда Кирк уходил на работу, она боялась, что он не вернется домой. Всякий раз, когда он, купив в ближайшем киоске газету, вновь появлялся дома, ей казалось, что солнце выходит из-за облаков. Но прошел еще год, ничего такого, что рисовало ее воспаленное воображение, не случилось. На вторую годовщину свадьбы Кирк подарил ей серебряный набор с ее инициалами, а выходные они провели в глухом романтическом уголке штата Пенсильвания.

– Даже не знаю, как ты меня терпишь, – сказал он.

Это была его обычная манера – он таким образом извинялся, что слишком много времени уделяет работе. Двенадцать часов – это был его нормальный рабочий день; в субботу он был почти невыносим, а в воскресенье не находил себе места, предвкушая, что завтра снова появится в своем рабочем кабинете. Работа была для него как наркотик; но, к счастью, будучи представителем «Суперрайта» по связям с общественностью, Кэрлис хорошо представляла себе, чем он занят.

– Бонни всегда говорила, что мне следовало бы жениться на своей работе.

– Но я не Бонни, – напоминала ему Кэрлис, ощущая превосходство над предшественницей и испытывая гордость оттого, что находит общий язык с Кирком и может поддерживать разговор на достойном уровне. День за днем она все больше верила в свое счастье.

Она уже не думала, что ей суждены одиночество и тоска. Она уже уверовала в то, что и впрямь ей уготована счастливая жизнь, а годы бездорожья – это просто плата за безоблачное будущее.

В детстве и молодости Кэрлис всегда остро ощущала одиночество. Единственное, чего она хотела в пятнадцать или шестнадцать лет – познакомиться с парнем, который пригласил бы ее в субботу в кино или на танцы, который взял бы ее на переменке за руку. Но никто не обращал на нее внимания. Она была слишком застенчивой, слишком неуклюжей, слишком бесцветной. За первые три года в старших классах у нее не было ни одного свидания. Первое состоялось только тогда, когда Кэрлис уже заканчивала школу.

Джонни Рубинштейн был прыщавый толстяк – в своем роде такой же неудачник, как и она. Он был из богатой семьи, но хотя его родители устраивали пышные приемы, надеясь таким образом сколотить сыну компанию, ничего не получалось; подобно Кэрлис, Джонни в одиночку поедал свои школьные завтраки, один шел домой, всегда был последний, кого приглашали в спортивные команды, и субботние вечера коротал в своей комнате. И опять-таки, подобно Кэрлис, он был круглым отличником. Он писал стихи, а когда ему было семнадцать, напечатал рассказ в «Сатэрдей ивнинг пост». Джонни пригласил Кэрлис в кино, кажется, это был фильм «По совету и с согласия», и весь сеанс они просидели с замирающим сердцем, держась за руки. На следующей неделе Джонни снова пригласил Кэрлис – на сей раз в театр, на «Мою прекрасную леди», – так Кэрлис впервые попала на Бродвей. Когда, прощаясь, он неуклюже попытался поцеловать ее, Кэрлис удивила и его и саму себя: она не только откликнулась, но и сама принялась его страстно целовать.

Встретились два неудачника, которые отныне проводили все свободное время вместе, никого вокруг не замечая и даже благодаря своим отличным оценкам ощущая превосходство над другими. Лига двоих. Они клялись друг другу в любви, жадно обнимали друг друга, но в решающий момент всегда останавливались. Кэрлис боялась забеременеть; Джонни боялся сделать ей ребенка. В конце концов, Кэрлис жестоко оттолкнула первое живое существо, которое вообще обратило на нее внимание.

– Держу пари, что она выдавливает ему прыщи и думает, что это секс, – случайно услышала как-то Кэрлис слова Тони Фрейман, входя в дамский туалет. Тони пользовалась успехом. Это была блондинка, которая носила кашемировые свитера и – единственная в классе – ранец от Гуччи. Вместе со своей лучшей подружкой Элис Холмс они потихоньку курили, стоя у открытого окна. Кэрлис они не заметили.

– Думаешь, они кончают одновременно? – спросила Элис, и обе захихикали. Элис была крупная, мускулистая девушка из видной семьи. У нее был резкий, неприятный голос.

– Вряд ли, – ответила Тони. – Могу поспорить, что Кэрлис фригидна. – Они снова залились смехом, и Кэрлис, поняв, что речь идет о ней, поспешно вышла.

Услышанное настолько обескуражило Кэрлис, что отныне она не хотела ни видеть, ни говорить с Джонни; она отказалась даже объяснить ему такую перемену. Он написал ей письмо, длинное, судя по тому, как распух конверт, но она вернула его нераспечатанным. Так Кэрлис и закончила школу, ни с кем не встречаясь и всякий раз опуская глаза, когда Тони или Элис попадались ей навстречу. В конце концов, она горько раскаялась в том, что оттолкнула Джонни, но, помня об унижении, которое испытала, подслушав разговор подруг, не знала даже, как извиниться перед ним.

В колледже Кэрлис оставалась такой же застенчивой и нелюдимой девицей. На второй год Алан Эйхнер, будущий юрист, с которым она слушала курс по истории, лишил ее невинности. Как-то ясным зимним днем после занятий она зашла в квартиру, где вместе с Аланом жили еще трое студентов, готовившихся к поступлению на юридический факультет. Он повел ее прямо в крохотную неубранную спальню и запер дверь. Под звуки стереопроигрывателя и дребезжание пустых пивных банок под ногами он принялся поглаживать ей грудь. Потом задрал юбку и стащил трусики. Кончил он очень быстро.

– Ты что, девушка? – недоуменно спросил он, одеваясь. – Точно, девушка.

Кэрлис натянула трусики, привела себя в порядок и отправилась в одиночестве домой, разглядывая свое отражение в витринах магазинов на Уэст-Энд-авеню. Может, теперь она выглядит по-другому, может, видны какие-нибудь знаки того, что она «это сделала»? Но ничего не было, кроме боли и застывшего в глазах выражения стыда.

Хотя Алан по-прежнему пользовался ее лекционными записями, Кэрлис он никуда больше не приглашал, в том числе и к себе домой. А после окончания весеннего семестра она его вообще больше не видела. Первый сексуальный опыт Кэрлис оказался сплошным разочарованием. Она не могла взять в толк, что все в этом находят. Песенки, книги, перешептывания «об этом» – все чушь. Неужели это и называют сексом? Ее последующие связи, поспешные, безличные, обескураживающие, унизительные, только подтверждали ее первое впечатление.

Впервые Кэрлис поняла, что секс может приносить наслаждение, о чем она так много читала, во время ее недолгой службы в лавке, где торговали восточными коврами. Владел ею добродушный и приветливый армянин; у него был сын, Алекс, молодой человек – всего на три года старше Кэрлис – приятной наружности, с мягкими чертами лица и оливковой кожей, которого с детства приучали к тому, что он унаследует дело отца. Может, все объяснялось различием в традициях и воспитании, а может, Алекс Вартанян увидел в Кэрлис то, что предстояло через много лет увидеть Кирку и Джорджу, но так или иначе он буквально прохода ей не давал. Клал ей на стол цветы, приносил армянские лакомства, которые отлично готовила его мать. Как-то он пригласил ее на прием в честь открытия выставки старинных ковров, а потом – на обед в ресторан «Арарат» на Тридцать шестой улице. Он проводил ее домой, поцеловал на прощание и спросил, не согласится ли она снова встретиться с ним.

В четвертый раз он позвал ее к себе домой и приготовил ароматнейший и очень крепкий кофе по-восточному, разлив его по крохотным чашкам. Он нежно, очень нежно начал целовать ее, медленно проводя языком по губам, а потом, чувствуя, как они раскрываются, уступая его поцелуям, проник глубже, жадно впиваясь в рот. Мягко лаская ее, больше думая о том, чтобы ей, а не ему было хорошо, шепотом спросил: «Как тебе со мной?» – а потом сказал, что красивее ее зеленых глаз он в жизни не видел, а волосы – чистый шелк.

– Я и не думал, что мне посчастливится повстречаться с такой девушкой, как ты, – говорил он, прижимая ее к себе, давая привыкнуть к своим объятиям. – Знать тебя, видеть тебя это такое счастье. – Говоря ей нежные слова, называя уменьшительными именами, заглядывая прямо в глаза, он неторопливо гладил все ее гибкое тело, и когда не мог уже больше терпеть, они соединились.

Теперь Кэрлис с Алексом встречались каждый день, но только она научилась получать удовольствие от сексуальной близости, Алекс сказал, едва сдерживая слезы, что, хоть она и нравится его отцу, тот считает, что им больше не следует видеться.

– Такое, понимаешь, дело… Есть тут девушка, она тоже армянка. Мы знаем друг друга с детства. И весной будет объявлена помолвка, – сказал он, отводя взгляд в сторону. – Боюсь, отец прав. Я хочу встречаться с тобой. Мне нет нужды говорить, как я отношусь к тебе. Пожалуй, лучше покончить сейчас, пока не поздно.

«Лучше для кого?» – спросила про себя Кэрлис, но покорно приняла отставку. Через месяц она сказала Алексу, что увольняется.

– Надеюсь, не из-за того, что случилось между нами? – спросил Алекс. Кэрлис была хорошим работником, и терять ее было жалко.

– Нет, нет, – поспешно ответила Кэрлис, которая настолько подавила в себе боль от согласия Алекса покориться воле отца, что даже и сама не могла бы сказать, повлиял ли разрыв на ее решение. – Я просто хочу подыскать что-нибудь поинтереснее.

Последующие годы были временем бесцветных и беглых знакомств, которые обрывались, едва начавшись, случайных встреч, которые поначалу казались обещающими, но оказывались бесплодными. Завершилось наконец это время годами тяжелого романа с Уинном Розье. Иногда Кэрлис думала, что может быть желанной, порой подозревала, что в ней дремлет чувственная женщина, – но тут же подавляла и эти мысли и надежды. Не отдавая себе в том отчета, Кэрлис душила в себе женщину. Мир наслаждений, под знаком которых прошли семидесятые, остался для Кэрлис непознанным миром. Ее единственное наслаждение заключалось в карьере, а после встречи с Кирком он стал ее миром. И в течение долгих лет она думала, что большего ей не надо.

Время сексуального пробуждения Кэрлис совпало с сексуальной революцией, когда произошел полный переворот в отношениях и оценках: то, что раньше считалось добродетелью, стало восприниматься как порок, и наоборот. Никто из тех, чью жизнь пересекли семидесятые, не остался в стороне от пропаганды новых сексуальных нравов. Кэрлис, с ее долголетним сексуальным голоданием – все это было еще так живо в памяти, – быть может, сильнее других, стремилась наверстать упущенное и до конца насладиться наступившими переменами.

Глава XIII

Кэрлис впервые пришло в голову, что деловая карьера подчиняется закону синергии, то есть процветание двоих в четыре раза эффективнее процветания одного. Она обнаружила также, что обед с шефом и его женой больше способствует деловому успеху женщины, чем роман с шефом.

Жены, выяснила Кэрлис, – влиятельная сила. Очень влиятельная. Мужья используют их как мембрану, полагаются на их суждения и доверяют их инстинктам.

После замужества Кэрлис решила, что женщинам стоит уделять больше внимания, чем мужчинам. С одной стороны, она перестала быть для них источником сексуальной опасности; с другой – они говорили теперь своим мужьям, какая славная Кэрлис, а это, мягко говоря способствовало ее продвижению.

Став женой Кирка, Кэрлис поняла, что она играет в его жизни исключительно важную роль. Ее трогало, с какой откровенностью он всегда хотел сделать ей приятное, добивался, чтобы она гордилась им и одобряла все его поступки. Как правило, так оно и бывало, но когда что-нибудь ей не нравилось, она прямо говорила об этом.

Как-то, еще задолго до их совместной жизни, Кирк от имени «Суперрайта» отправился на аукцион. Он задешево купил две разорившиеся компании – одна производила детали для компьютеров, другая – модульные схемы, полностью реформировал их и сделал прибыльными, так что «Суперрайт» заработала на этой сделке кучу денег.

– Я сказал Хауарду, что он ноги должен мне целовать за то, что я для него делаю, – заметил Кирк, когда выяснилось, что в 1979 году доходы «Суперрайта» выросли на сорок пять процентов. И ему совсем не понравилось то, что в интервью «Ньюсуику» Хауард хвастливо приписал все достижения компании себе. – Этот старый эгоист вечно тянет одеяло на себя. Всякий раз, как я что-нибудь покупаю, он поднимает такой страшный визг, что я трачу слишком много денег. А когда выясняется, что сделка принесла прибыль, он все приписывает себе.

– Да, малосимпатичная личность, – согласилась Кэрлис, хорошо знавшая, каким несносным параноиком становится подчас Хауард, – но вряд ли тебе стоит размахивать красным флагом. Пусть себе старик тешится. Все равно и ты, и все знают, кто на самом деле вытащил «Суперрайт» из дыры.

– Ты права, – сказал Кирк. И все-таки он никак не мог побороть соблазна и то и дело напоминал Хауарду, что это он, Кирк, сделал компанию процветающей. Кирк явно забывал, кто тут хозяин, а кто работник. Кэрлис не раз предупреждала его, что он играет с огнем.

– Не зарывайся – говорила она, помня собственный опыт. – Хауард – человек непредсказуемый.

– Ладно, я буду поаккуратнее, – обещал Кирк. Но он был еще сравнительно молод, старик раздражал его, а при всех своих талантах актером Кирк не был.

На четвертый год совместной жизни Кирка и Кэрлис Мириам предприняла попытку снять напряжение, возникшее между Кирком и Мэндисами.

– Я сегодня обедал с Хауардом, – сказал Кирк, когда они апрельским, не по сезону теплым вечером вышли на балкон выпить после ужина кофе.

– И он снова выгнал тебя? – Всякий раз, как только возникали малейшие разногласия, Хауард грозился уволить Кирка. Кирк, в свою очередь, кричал: прекрасно, займитесь сами моей работой, и Хауарду приходилось, хочешь не хочешь, отступать. Кирк воспринимал такие сцены юмористически; Кэрлис советовала ему смотреть в оба.

Кирк покачал головой.

– Нет, сегодня нет, – сказал он. – У Хауарда явно что-то на уме. Мириам четвертого июля устраивает прием в семейном доме и спрашивает, будем ли мы.

Смотри-ка, подумала Кэрлис. Ведь хотя Мэндисы и ценили ее как работника, домой к себе, после того злосчастного рождественского приема, больше не приглашали.

– Стало быть, проклятие с меня снято? – спросила Кэрлис, и ей подумалось, что Мириам такая же трусишка, как и Хауард. Даже не хватило смелости самой пригласить ее.

– Хауард велел, чтобы ты нацепила на платье свою алую букву,[1] – ответил Кирк.

Кирк увидел в этом приглашении добрый знак того, что отношения с Мэндисами и их компанией становятся прочнее. Кэрлис, однако, в этом сомневалась. Во время приема Хауард, который считал, видимо, что День независимости надо отметить появлением в дурно сидящем костюме, сандалиях и светло-зеленых носках, представлял Кирка как «парня, который работает на меня». Кэрлис это возмутило, и по пути домой она поделилась с Кирком своими чувствами.

– Теперь ты сама видишь, каково мне приходится с этим старым хрычом, – сказал Кирк.

– И все равно, гляди в оба, – еще раз предупредила Кэрлис.

В конце лета Кирк заговорил об идее нового приобретения, о котором думал уже который месяц: Кэрлис давно не видела, чтобы он был так возбужден.

– Это «Дирборн Пейпер энд Принтинг», – пояснил он, – ребята из Детройта. Они выпускают справочники и брошюры, главным образом для автомобильной промышленности. – И он принялся подробно рассказывать о компании. Отлично поставленное дело, хотя в последнее время доходы у них падают. Но это временная заминка, считал Кирк.

– Потрясающая возможность, – Кирк буквально приплясывал от нетерпения. – Нам никак нельзя ее упускать. Никак!

– Нам? – переспросила Кэрлис, полагая, что он имеет в виду «Суперрайт». Таким разгоряченным она еще никогда его не видела. И тут Кэрлис высказала то, что было у нее на уме с того самого приема в честь Дня независимости. – А что, если тебе самому ее купить? – спросила она. – Почему бы тебе не поработать на себя, вместо того чтобы все время обогащать Хауарда?

– Хорошая мысль, – откликнулся Кирк. В последнее время он выглядел усталым. Сказывалось двойное напряжение – тяжелая работа и угнетающая необходимость постоянного общения с Хауардом, который не только отказывался воздать Кирку должное, но и слова доброго не мог сказать. – Меня и впрямь уже тошнит от него.

Столкновения не избежать, в этом он не сомневался, но все же обещал подумать. Кэрлис это очень обрадовало.

– Отлично, – сказала она. – Давно пора тебе принять Декларацию независимости. – Чем скорее Кирк разделается с этим неблагодарным Хауардом, тем лучше.

Десятилетие, которое началось с Вьетнама и уотергейтского скандала, завершилось взятием американских заложников в Иране и русским вторжением в Афганистан. В глазах Кэрлис эти события, которые впоследствии станут символом времени, выглядели как отражение всеобщего помешательства и разрухи; на телеэкране мелькали картинки: пылающий американский флаг перед посольством в Тегеране, толпы людей, орущих «Смерть Америке!», жуткие сцены в заснеженном Кабуле, советские танки, зловеще ползущие по мертвым белым улицам города. События, потрясавшие мир, казались мрачным и близким предвестием перемен в ее собственном мире.

На пятую годовщину свадьбы Кирк повел жену в театр смотреть спектакль «Человек-слон», которому недавно присудили премию театральных критиков; потом они пошли на праздничный ужин с шампанским в ресторан «Четыре времени года». И за первым, и за вторым, и за третьим блюдом Кирк безостановочно говорил о своем последнем столкновении с Хауардом: тот предлагал, чтобы «Суперрайт» занялся выпуском персональных компьютеров, а Кирк был против.

– И он еще говорит, что я пускаю на ветер деньги. Разве втолкуешь ему, что рынок уже насыщен этими штуками, – говорил он Кэрлис, едва сдерживая раздражение. – Разве втолкуешь ему, что «Суперрайт» ни черта не разбирается в персональных компьютерах. Разве втолкуешь ему, что лучше тряхнуть мошной и купить, пока еще можно, «Дирборн Пейпер энд Принтинг».

– А он что?

– А он скуп и упрям, – сказал Кирк. – Он вопил, что они просят слишком много. Боже милосердный! Пусть даже так. Потом все окупится.

– Так почему же не купить «Дирборн» тебе самому? – спросила Кэрлис; видя, как решительно он настроен, она рискнула напомнить ему об обещании. Чтобы Кирк переплачивал и признавал, что переплачивает, – да кто же слыхивал о таком? Наоборот, Кирк всегда слыл человеком, у которого нюх на компании, за которые дешево платят, а потом превращают в золотое дно.

Пожав плечами, Кирк смущенно улыбнулся:

– Я так и не решился.

– Ладно, по меньшей мере, – сказала Кэрлис, – тебе надо изменить условия контракта. Ты делаешь для Хауарда Бог знает сколько, а человек он ненадежный. – Кэрлис все еще приходилось иметь с ним дело, и ей было известно, что он повсюду хвастает, будто сам пишет свои речи. Разумеется, это делала Кэрлис – просто Хауард в своей обычной манере приписывал себе заслуги других. С ним все время надо было быть начеку.

– Ты совершенно права, – сказал Кирк. – В понедельник, с самого утра позвоню адвокату.

Но все вышло так, что сначала конфликт между администрацией и рабочими на заводе в Сент-Луисе, а потом трудные переговоры по поводу «Дирборна» совершенно поглотили Кирка. К тому же, когда он думал, что все уже потеряно, Хауард наконец-то решился.

– Это верное дело, – сказал он Кирку, и на вытянутом лице его появилась такая кислая мина, будто он надкусил горький огурец.

– Да неужели? – саркастически откликнулся Кирк. Это ведь он вел долгие и мучительные переговоры, мотаясь без устали между Детройтом и Нью-Йорком, в то время как Хауард просиживал задницу у себя в кабинете и только и знал, что давать мудрые советы. Впрочем, Кирк даже не стал напоминать Хауарду, чья это была инициатива и кто выполнил всю работу.

С готовыми бумагами Кирк полетел в Детройт. Остались сущие мелочи, и сделка его жизни будет заключена. Стороны пришли к согласию, компромисс достигнут, документы фактически подписаны, зарегистрированы и сданы на хранение. Десять месяцев напряженной работы, и вот осталась только техника. Все, что предстояло Кирку сделать – получить подпись продавца, поставить свою, выписать чек на первый взнос – и «Дирборн» становится отделением компании «Суперрайт». Хауард невыносим, думал Кирк по пути в Детройт, но все-таки он не полный дурак. В конце концов, он всегда следует советам Кирка. Да, он далеко не дурак, ибо знает, кого слушать и кто добился того, чтобы «Суперрайт», как птица феникс, восстала из пепла. Открыто Кирк этого не говорил, но страхи Кэрлис по поводу Хауарда всегда казались ему смешными. Хауард никогда его не уволит, он просто не может себе этого позволить.

– О, мистер Арнольд! – приветствовала его секретарша в приемной здания на Вудворд-авеню. Это была на редкость привлекательная негритянка. Волосы у нее были заплетены в затейливые косички, на конце каждой прикреплено по бусинке, которые при движении мелодично позвякивали. Казалось, она удивилась появлению Кирка. За то время, что шли переговоры о покупке компании, – а Кирк приезжал в Детройт не менее десяти раз, – Салли успела к нему привыкнуть и проникнуться искренней симпатией. – Какими судьбами?

– Подписываю контракт, – ответил Кирк, недоумевая. Салли, этот ходячий компьютер, всегда была в курсе того, что происходит в компании. – Разве вы не слышали? Мы покупаем «Дирборн». Вчера Хауард, наконец, решился.

Салли выглядела донельзя смущенной.

– В чем дело, Салли? – спросил Кирк.

– Но ведь все уже подписано.

– Что-о? – Теперь пришла очередь удивляться Кирку.

– Сегодня утром. Хауард уже улетел, – сказала Салли. – Документы скреплены печатью, чеки выписаны. Все сделано.

– Но ведь вот они, эти документы, – сказал Кирк с нарастающим изумлением и потянулся было к портфелю. Но при взгляде на Салли удивление сменилось тревогой. Неожиданно Кирк начал понимать, в чем дело. Он буквально накинулся на девушку:

– Эй, что происходит?

– А вы разве не знаете? – Ей было явно так же не по себе, как и ему.

– Ради всего святого, что тут, в конце концов, происходит? – Шрам на брови стал мертвенно-белым.

– Хауард сказал, что вы уволились, – произнесла она наконец. – Он сказал, что в «Суперрайте» теперь новый президент.

Не сказав ни слова, Кирк вышел, хлопнув дверью с такой силой, что треснуло стекло.

Он улетел ближайшим рейсом и сразу из аэропорта поехал в «Суперрайт». В вестибюле его остановил привратник в ливрее.

– Мистер Арнольд? – вежливо, спросил он. Голос звучал мягко, но сложен этот парень был, как футболист, одни мышцы, ни грамма жира.

– Да, а в чем дело?

– Мне не велено пускать вас внутрь. – Не грубо, но твердо взял Кирка под руку и вывел из здания, в котором он проработал семь лет.

Когда Кирк вернулся, Кэрлис была уже дома. У них уже выработался целый ритуал встреч, в зависимости от того, кто придет первым, и она в точности следовала ему.

– Меня вышибли, – выдохнул он. Лицо его было мертвенно-бледным, челюсти ходили ходуном. Он пролетел мимо нее, едва не сбив с ног, прямо на кухню. Не веря ушам, Кэрлис последовала за ним.

– Вышибли? – Сердце на секунду замерло и сразу же сильно забилось. Во рту у нее пересохло, она судорожно вздохнула, пытаясь сглотнуть слюну.

– Вот именно! – едва владея собой, выкрикнул Кирк, схватил стакан, бросил несколько кубиков льда и вынул из буфета бутылку виски. Лицо его было перекошено от ярости, – такого выражения Кэрлис раньше ни у кого не видела. «Уволен», – проревел он и налил стакан до края. Повисла тишина, Кэрлис и слово боялась вымолвить. Он жадно припал к стакану.

– Сукин сын! – Кирк дрожащими руками снова налил виски. Жидкость перетекла через край и выплеснулась на пол. В кухне повис густой пряный запах, который отныне всегда будет означать для Кэрлис беду, запах, от которого будут возникать спазмы а желудке. – Сволочь! Сукин сын! Убить его мало!

Кирк побагровел от гнева, и, утратив свое обычное хладнокровие, он потерял контроль над собой. Стакан полетел в мойку и, ударившись о металлическую поверхность, раскололся на куски.

– Кирк! – крикнула Кэрлис, видя, как он хватает другой стакан.

– Заткнись, – казалось, он и не слышал ее. Кирк методично извлекал из буфета стеклянную посуду и швырял ее куда попало, а Кэрлис застыла в ужасе, впервые испытывая страх перед человеком, за которого вышла замуж. Покончив со стаканами, Кирк, обычно весьма сдержанный в застолье, по-настоящему напился. На протяжении целых четырех часов, методично уничтожая запасы виски, Кирк кое-как рассказал жене, что произошло. А на протяжении ближайших четырех месяцев, когда он пил, не переставая, Кэрлис обнаружила в муже такие мрачные глубины, о которых раньше и подозревать не могла.

Глава XIV

Утром, когда Кэрлис встала, Кирк был уже погружен в тяжелый сон. Она прибралась в кухне, оставила ему кофейник с черным кофе и оладьи с черникой, вынула из шкафчика в спальне копию договора с «Суперрайтом» и отправилась на работу. Контракт был подписан в 1973 году. Хотя они не раз говорили о том, что условия надо бы изменить, Кирк, судя по всему, так и не занялся этим. Кэрлис заперлась у себя в кабинете и принялась вчитываться в пункты и подпункты договора. Черт знает что! – Кирк столько сделал для «Суперрайта», а они бросают ему жалкие подачки. Теперь понятно, почему он так разбушевался и расколотил всю посуду. Может, на его месте, и она повела бы себя так же.

Странно, почти противоестественно было по возвращении с работы в тот вечер видеть Кирка дома. На нем все еще была ночная пижама, он сидел в гостиной, жадно поглощая баночное пиво. Бледный, с красными глазами, совершенно измученный, он даже не поднял глаз, когда Кэрлис вошла. Она вспомнила вчерашнюю сцену, и неожиданно ей стало страшно.

– Ну как ты? – робко спросила она. Никогда такой робости не было в их отношениях.

– Великолепно, – саркастически бросил он, готовый сорваться в любую минуту. Раскаяние или сочувствие давались ему трудно. Он и сам ненавидел себя за это, но иначе не получалось. Кирк хотел извиниться, что ей пришлось приводить в порядок кухню, но так и не смог заставить себя найти нужные слова.

– У меня новости и хорошие, и дурные, – сказала она, присаживаясь и стараясь говорить бесстрастно и по-деловому. Она твердо решила заставить Кирка успокоиться. Она твердо решила действовать. Прислушиваясь к ней, Кирк пошел на кухню за очередной банкой пива.

– Плохая новость состоит в том, что, по контракту, Хауард имел право тебя уволить, – сказала Кэрлис, решив забыть вчерашний вечер. Да и он вряд ли что помнит – сколько выпито-то. – Хорошая новость состоит в том, что при увольнении он обязан заплатить тебе проценты с доходов, полученных компанией благодаря твоей деятельности. Я позвонила Юдит, и она просила тебя зайти. Надо поговорить, но вообще-то Юдит считает, что дело верное.

– Ты что, говорила с Юдит? – проревел Кирк, швыряя на пол банку из-под пива.

– Да, – ответила Кэрлис, пораженная его реакцией. Она ведь была на его стороне. Она хотела помочь. Так чего же он вымещает на ней злость? – Я просто хотела выяснить, верно ли все поняла.

– А кто тебя, черт побери, просил! – выкрикнул Кирк. – Не суй свой поганый нос в мои дела.

В ближайшие два дня он с ней не говорил, разве что велел купить новую посуду.

– Я говорил с Юдит, – заметил он на третий вечер. По пути домой из ее конторы он купил жене целую охапку душистых роз. Как безмолвная просьба простить, цветы стояли на кофейном столике рядом с выпивкой. Прощение было даровано. – Мы подаем в суд.

Кэрлис кивнула. Она не сомневалась, что правда на его стороне и он выиграет дело. Но все было не так просто. Кэрлис не приходилось раньше иметь дело с законом. Она понятия не имела, как могут затягиваться дела и как они душевно изматывают. События разворачивались со скоростью улитки, постоянно напоминая о коварстве Хауарда, и порой Кэрлис даже сомневалась, стоило ли затевать все это дело.

Именно Кэрлис, как представителю «Суперрайта» по связям с общественностью, выпала щекотливая и болезненная обязанность объявить об отставке Кирка.

– Официально я заявила, что ты ушел по собственному желанию и изучаешь различные предложения. Неофициально я дала понять, что эти предложения весьма привлекательны, так, чтобы люди не подумали, будто мы просто делаем хорошую мину при плохой игре.

Кирк коротко кивнул, встретившись с женой взглядом. Он был благодарен Кэрлис за все, что она делает, но заставить себя сказать это вслух не мог. Его мир разлетался на куски, и внутри ничего не оставалось, кроме гнева и горечи.

Конечно, предложения были, хорошие предложения, – ну и что с того? Юдит не разрешала принимать их – была там какая-то закорючка в контракте с «Суперрайтом», которая на пять лет привязывала Кирка к компании. А Юдит не хотела рисковать.

– Их надо прижать к стене, Кирк, – твердо заявила она, когда Кирку был предложен пост президента «Террел индастриз», фирмы по производству клавиатуры для машинок, процессоров и компьютеров. – Вы должны отказаться.

Безделье буквально сводило Кирка с ума, и все же, хоть он и грозился принять предложение «Террел» и послать крючкотворов ко всем чертям, Кэрлис уговорила его послушаться Юдит.

Потом Кирка позвали на работу в Бостон, в фирму по производству дискет для компьютеров. Но Юдит по-прежнему была непреклонна:

– Надо отказаться, Кирк. Хауард что-то зашевелился в последнее время. Лучше не раскачивать лодку.

Кирк по-прежнему целые дни проводил дома, сидя в пижаме и не отрываясь от бутылки. В голову попеременно приходили мысли об убийстве и самоубийстве, неотвязно преследовали мысли об отце, который умер в сорок восемь лет, когда ему было всего на три года больше, чем Кирку сейчас.

А хуже всего было то, что в то время, как Кирк опускался на дно, Кэрлис поднималась к новым высотам. За годы, прошедшие после замужества, Кэрлис отточила и довела до совершенства навыки, которые приобрела, работая с Лэнсингом, Серджио, Хауардом Мэндисом, Дэвидом Дэем и Адой Хатчисон. В эпоху, помешанную на знаменитостях, способности Кэрлис были бесценны, она делала из бизнесменов звезд.

Она велела, чтобы Дэвида Дэя сфотографировали в полной спортивной амуниции на беговой дорожке, и придумала шапку для рекламного объявления: «XX век – длинная дистанция». Рекламу заметили, оценил ее и Дэвид, и у Кэрлис прибавилось работы: она организовала его интервью с ведущим обозревателем «Нью-Йорк таймс», написала за Дэвида статью в «Форбс», организовала, наконец, его выступление в телепрограмме «Неделя на Уолл-стрите». Опыт и репутация Дэвида Дэя довершили дело. Теперь говорили так: если хочешь сделать деньги, слушай, что говорит Дэвид Дэй, и вкладывай доллары в «XX век».

Со стороны Дэвид казался звездой, но сведущие люди знали: настоящей звездой была Кэрлис.

Или взять Аду Хатчисон. В свои шестьдесят четыре года она не превратилась в степенную вдову. Ада стала одной из первых женщин в Америке, получивших права на пилотирование самолета. Она познакомилась со своим будущим мужем в сороковые, когда он был актером бродячей труппы. «Янки Эйр» они создавали вместе. Это была высокая женщина, ростом почти шесть футов, с плоским, обветренным лицом; речь свою она пересыпала солеными словечками, но при этом рассуждала вполне здраво. Ее документы – как и документы «Янки Эйр» – были в полном порядке, и она всегда заботилась о том, чтобы ни у кого и грана сомнений не было в надежности компании. Ада казалась Кэрлис абсолютным воплощением грубого пионерского духа. В этом были свои плюсы и минусы.

Плюс заключался в том, что такой женщине, как Ада, можно было доверить дело; минус – в том, что ее жесткая манера обращения отталкивала денежных людей, которые могли бы вкладывать капитал в дело, оставшееся ей в наследство от мужа. Стратегия Кэрлис заключалась в том, чтобы подчеркнуть достоинства Ады и скрыть ее недостатки. Она держала ее подальше от банкиров, брокеров и аналитиков рынка. Вместо этого Ада, следуя рекомендациям Кэрлис, разъезжала по стране, встречаясь с владельцами других местных авиакомпаний, с людьми, у которых были проблемы те же, что и у нее, и которые в свое время тоже были, так сказать, актерами из бродячих трупп.

– Я говорю с этими ребятами на одном языке, – говорила она Кэрлис, и это была в ее устах величайшая степень признания.

В конце концов, Ада Хатчисон стала известна за пределами Новой Англии, и кое-кто стал подумывать о слиянии компаний. Под руководством своих финансистов и адвокатов Ада объединила свою компанию, которой не хватало наличных, но чьи самолеты летали на дальние расстояния, с соседями, державшими штаб-квартиру в Салеме. У тех, напротив, хватало денег, но они ограничивались только местными маршрутами. Кэрлис пришло в голову сфотографировать Аду в парашютном снаряжении – это был удачный рекламный ход. В конце концов, Ада приобрела такую известность, что некоторые даже утверждали, будто она стала прототипом комиксов.

И вновь со стороны все замечали Аду, а посвященные знали, кто дергает за ниточки.

Подобно тому, как хозяйка любого салона мечтает заполучить чету Киссинджеров, любой клиент (или клиентка) искали сотрудничества с Кэрлис. Ее вклад в процветание «Янки Эйр» не остался незамеченным в коммерческой авиации, и когда компании «Мид-Атлантик Эйр» понадобилась помощь по части связи с общественностью, ее президент Ирв Уэстон отправился к «Бэррону и Хайнзу». Когда Джорджия Беттс, у которой была процветающая, но местного значения фирма по производству косметики в Техасе, решила выйти на общенациональный рынок, она тоже обратилась к «Бэррону и Хайнзу». И Ирв, и Джорджия условием своего сотрудничества поставили участие Кэрлис. Джошуа не надо было объяснять дважды: дальнейший успех зависел от Кэрлис.

– Это две самые крупные наши сделки за последнее время, – сказал ей Джошуа Хайнз в декабре 1981 года. – У нас никогда не было вице-президента-женщины, но пора, наверное, ломать традицию.

Вице-президент! Кэрлис вновь и вновь повторяла эти магические слова. Вице-президент! Вице-президент! Она вспоминала тоскливую рутину в телефонной компании, всю ту чушь, что нес Том, она вспоминала грязную работу, за которую не брался никто, кроме нее. Наконец все это окупилось! Она буквально ног под собой не чуяла от радости и готова была выпалить новость первому встречному.

Беда только в том, что Кирку не скажешь. Ведь он все еще безработный, и это она кормит семью – весьма щекотливое положение, о котором лучше не говорить, – ссоры не избежишь. Кэрлис была поражена, обнаружив через несколько месяцев после увольнения Кирка, что он совершенно не откладывал денег. Она-то всегда была убеждена, что тут проблем нет. Недаром же у них квартира в кооперативном доме, мясо они покупали у Лобела, рыбу – у Роуздейла, овощи – у Роу. Как и сотни других преуспевающих жителей Нью-Йорка, по субботам они делали закупки на Мэдисон-авеню и в Сохо, заходили в отдел деликатесов «Блумингтона», как будто это кондитерская за углом, и жонглировали всеми мыслимыми на свете кредитными карточками. Кэрлис шила платья на заказ, у нее было норковое манто, а за гараж, где стоял их бутылочного цвета «ягуар», они платили больше, чем Кэрлис когда-то выкладывала за свою квартиру в Йорквилле.

Кэрлис всегда считала, что Кирк распоряжается своими личными доходами так же умело, как и финансовыми делами «Суперрайта». Каково же было ее изумление, когда выяснилось, что все, что у них есть, – это пять тысяч долларов в банке (в основном ее сбережения) и акции на шестьдесят тысяч, которые отец купил на ее деньги. У Кирка, этого отличного бизнесмена, не было ни акций, ни ценных бумаг, даже страховки – и той не было. После развода у него, привыкшего жить на широкую ногу, не было даже своей подушки, чтобы приклонить голову. С тех самых пор, как Кирка уволили, они жили на ее деньги, и для Кирка это было невыносимо.

– Старый мешок с дерьмом, – это он говорил о себе всякий раз, когда они расплачивались кредитной карточкой Кэрлис, опустошая те запасы, которые она начала делать еще с тех пор, когда была одинокой и жила на маленькую зарплату.

Кэрлис никогда не нравилась манера Кирка швыряться деньгами, но она молчала – в конце концов, это его деньги. А теперь они то и дело воевали из-за денег. Хоть Кирк и перестал зарабатывать и его глубоко задевало, что за все платит Кэрлис, отказываться от своих привычек он не хотел. Как и прежде, они каждый вечер ужинали в ресторане; как и прежде, костюмы и туфли шились на заказ.

– Кирк, надо немного попридержать себя, – сказала Кэрлис, просматривая очередной счет – на сей раз от «Дэнхилла» за блейзер с золотыми пуговицами. – Нам такая жизнь не по карману.

– Мне все по карману, – заявил он. – Чего ты, собственно, хочешь? Чтобы я жил, как нищий?

– Нет, конечно же, нет, – сказала она примирительно. Лишь бы снова не разгорелся скандал. – Просто я думаю, что надо немного сократиться.

– Сократиться? – переспросил он саркастически, наливая очередную порцию виски. – Все деньги да деньги, Кэрлис. Больше ты ни о чем не способна думать. Деньги да деньги.

И Кэрлис снова отступила. Что толку ссориться из-за них – делу так все равно не поможешь. Хорошо, что ее повысили, – это значит, что и зарплата прибавится. Горделивую радость свою Кэрлис всячески приглушала. Как она может радоваться, когда ему плохо? Добравшись до дому, она уже выглядела строго и деловито.

Только бы Кирк не разозлился, заклинала она, вставляя ключ в дверь.

Кэрлис вышла замуж, поклявшись быть верной мужу в радости и в беде. После увольнения Кирка пришла такая беда, что она даже вообразить не могла. Мужчина, с которым так замечательно было жить, превратился в чистый кошмар. Никогда нельзя было сказать, в каком настроении он встретит ее после работы. Никогда нельзя было сказать, пьян он будет или трезв, раскричится или начнет оплакивать свою несчастную судьбу. Он сделался раздражительным и вспыльчивым. Если рубашка из прачечной возвращалась без пуговицы, он устраивал ужасный шум. Он выгнал домработницу, которая уже давно была у них в услужении, только за то, что та по ошибке положила носки на полку для рубах. Он последними словами ругал «Суперрайт», Хауарда и Молли. Напиваясь, Кирк грозился прикончить Хауарда.

– Когда-нибудь я убью этого сукина сына, – в нетрезвом виде Кирк давал чувствам полную волю. Кэрлис помалкивала – в памяти свежа еще была та жуткая сцена, когда Кирк в ярости бил посуду; а вдруг, случись что не так, он снова разойдется.

Помимо Хауарда и «Суперрайта», с которыми следовало посчитаться, Кирк никак не мог забыть «Дирборн», считая, что и с этой фирмой надо судиться. «Это моя компания! Я нашел ее! Она моя!» – повторял он, клянясь заполучить ее, чего бы это ни стоило. «Дирборн Пейпер энд Принтинг» стала для него чем-то вроде Святого Грааля, и Кэрлис не решалась напомнить, что когда-то она настаивала, чтобы он сам купил компанию. Теперь-то она понимала, что у него просто не было денег, но откуда ей тогда было это знать?

Готовясь к суду, Кирк часами сидел над разными бумагами и делал пометки для адвокатов. В постели он был то необычайно настойчив, то совершенно безразличен. Самомнение сменялось самоуничижением, энтузиазм – полным отчаянием.

«Лучше бы я умер», – повторял он и начинал говорить о самоубийстве.

– Я не говорил тебе раньше, – заметил он, как-то находясь в подавленном состоянии, – но однажды меня уже увольняли. – И он поведал ей о Джо Метцере и во что тот оценил свою машину. – Полицейский потом говорил, что мне повезло, мол, счастливо унес ноги. Но мне не повезло, – горько продолжал Кирк. – Лучше бы я умер. Тогда не приходилось бы испытывать всего этого.

Кэрлис была совершенно потрясена, она просто не знала, что сказать. Кирк привык всегда чувствовать себя на коне. А сейчас он видит в себе неудачника и только и знает, что говорить о смерти. Он не знал, как справиться со своей яростью. И Кэрлис тоже не знала. Она просто терпела. Она повторяла себе, что Кирк слишком болезненно на все реагирует, и еще верила, что все скоро пройдет.

– Я не доживу до сорока восьми, – заявил Кирк в канун нового, 1982 года. Он отказался куда-либо идти и даже не позволил Кэрлис пригласить гостей. Они заказали еду в китайском ресторане, но Кирк оттолкнул тарелки и начал снова накачиваться. Он вообще теперь почти не ел; он исхудал, лицо покрылось морщинами. – Отец не дожил до сорока восьми, и я не доживу.

Кэрлис пыталась втолковать ему, что одно дело его отец, другое – он и что ранняя смерть отца никак не способна повлиять на его судьбу. Но ничего не помогало, и когда часы пробили двенадцать, Кирк неожиданно поднялся и отправился на кухню. Он вернулся в гостиную с пистолетом в руках и на глазах Кэрлис приставил его себе к виску.

– Кирк! – крикнула она и рванулась к нему. А он потянул за спусковой крючок.

Близкий шум фейерверка в Сентрал-парке почти заглушил щелчок пустого барабана, и у Кэрлис от облегчения подогнулись ноги.

– Кирк, пожалуйста, никогда этого больше не делай. Он только улыбнулся и спрятал пистолет, но, как опытный садист, не сказал ей, куда именно.

Кэрлис припомнила, как Том однажды сказал, что Кирк лечился в психиатрической больнице. Тогда она не поверила ему. И сейчас тоже не верила, но все же надо было убедиться в этом до конца. Она повторяла себе, что люди вроде Кирка – умные, удачливые, компетентные – не попадают в психиатрические больницы. С другой стороны, вспышки ярости и явная неуравновешенность Кирка все больше и больше угнетали ее, и, в конце концов, она позвонила Джеффу.

– Джефф, не хотела бы тебя расстраивать, но с твоим отцом происходит что-то неладное. После ухода из «Суперрайта» он пребывает в такой прострации, что до него не достучишься. – Кэрлис помолчала, а затем, собравшись с духом, произнесла:

– Когда-то мне говорили, что он был в психиатрической больнице…

– В Ковингтоне, – немедленно откликнулся Джефф, явно зная, о чем идет речь. – Это был не отец. Это дядя Скотт. У него был нервный срыв.

– Дядя Скотт? – не понимая, о ком идет речь, переспросила Кэрлис. – Что еще за дядя Скотт?

– Это брат отца, – вновь без всякой паузы откликнулся Джефф, удивленный вопросом: всю меру волнения мачехи он еще не почувствовал. – Нельзя сказать, что это ему помогло.

– Брат? Нельзя сказать, что помогло? – Кэрлис никак не могла собраться с мыслями, а внутри у нее все переворачивалось. – Какой брат? Какая помощь? Ковингтон?

Джефф помедлил с ответом, не зная, что сказать. Заговорив, он, казалось, сменил тему:

– Кэрлис, вы знаете, отчего умер дедушка?

– Инфаркт, – ответила она. Об этом Кирк ей все рассказал. У его отца, так же как и у ее, был сердечный приступ. Разница, однако, в том, что для Арнольда-старшего этот приступ оказался роковым. Поэтому-то Кирк всегда так заботился о своем здоровье, не курил, следил за содержанием холестерина и за своим весом.

– Нет, это был не инфаркт, – сказал Джефф. – Дедушка застрелился. – Джефф помолчал, на сей раз пауза болезненно затянулась. – И дядя Скотт тоже.

Кэрлис буквально онемела.

– Разве вы не знали? Папа не говорил вам? – Джефф был явно растерян, только сейчас поняв по молчанию Кэрлис, что для нее это новость.

На ее конце провода было молчание. Кэрлис просто не знала, что подумать, что сказать? Дядя Скотт? У Кирка был брат? Ведь он говорил, что тоже, как и она, единственный ребенок в семье. Зачем ему понадобилась эта глупая ложь?

– Кэрлис?

– Да? – Наконец ей удалось, хотя и с трудом, откликнуться. Она теперь ни о чем другом не могла думать, кроме как об угрозах самоубийства. О, Боже, молча взмолилась она, убереги его от этого. Пожалуйста!

– В семье об этом никогда не говорят, – сказал Джефф. Он явно почувствовал облегчение, поделившись тайной. Но в голосе его, таком отдаленном, будто он был на другом конце земного шара, звучал и страх, что Кэрлис проговорится.

– Не беспокойся, – сказала Кэрлис, которая все еще не могла прийти в себя от нелепой лжи Кирка, оттого, что его разговоры о самоубийстве могут оказаться не просто разговорами, и еще от сознания того, что у человека, за которого она вышла замуж, были от нее страшные секреты. Сама мысль о том, что он лгал ей, рассказывая о своей жизни, приводила ее в ярость; и в то же время ей было безумно жалко его. Она и любила, и ненавидела его, да так сильно, что даже дар речи потеряла, и могла только гадать, нет ли в его прошлом еще чего-нибудь такого, о чем он не сказал.

Глава XV

Кэрлис надеялась на перемены к лучшему. Она повторяла себе, что все пройдет. Что люди, которые говорят о самоубийстве, никогда не совершают его. Что все угрозы Кирка – от водки и виски. Что все эти разговоры – яблоко от яблони недалеко падает – старые бабьи сказки. Что нервный срыв Скотта к Кирку никакого отношения не имеет. Что каждая семья должна пройти через свое испытание и потом она становится только прочнее. Если бы только покончить дело с этим процессом. Если бы только Кирк снова начал работать. Если бы только все вернулось на круги своя.

Кэрлис понимала теперь, что успех в жизни на самом деле отличается от тех воздушных замков, которые она строила, когда сражалась с начальниками вроде Боба Райана и приятелями вроде Уинна Розье. Успех предполагает совершенно иные проблемы и сложности – и возможности тоже иные. Кирк уже готовился совершить вынужденную посадку, как вынырнул Лэнсинг Кунз и вновь сыграл решающую роль в жизни Кэрлис.

– «Самоуч»! – объявил Лэнсинг. Это было весной 1981 года. Он говорил доверительно, словно делился тайной сотворения мира. – Запомните это название.

– А почему, собственно? – спросила Кэрлис. В памяти у нее мелькнул человек, сказавший «Пластик!» в фильме «Выпускник» с участием Дастина Хоффмана. – Что такого особенного в «Самоучителе»?

– А то, что он сделан так доступно, что любой дурак поймет, – сказал Лэнсинг, почти ложась на стол. – Серьезно, Кэрлис, уж вы-то могли бы понять, что к чему.

– Спасибо, Лэнсинг.

Он объяснил ей, что человек по имени Мэрион Крамер, учитель английского в Чарлстоне, перевел на простейший язык инструкции, которыми снабжают при продаже компьютеров.

– Теперь всем детям покупают компьютеры, но понять инструкции к ним совершенно невозможно. Мэрион прошелся по ним, сделал в школе фотокопии и раздал ребятам. Раздал! – Случилось это почти год назад, а Лэнсинг все не мог успокоиться при одной мысли о том, что раздают то, что можно продать.

– Я поставил ему принтер, и он начал продавать буклеты по пять зеленых, через отдел рекламы в газете. Это было в прошлом году. А теперь дело так разрослось, что он не может с ним справиться, – сказал Лэнсинг, и лоб его пересекли три глубокие горизонтальные морщины. Как известно, это был знак напряженной умственной работы. – Прежде всего ему нужны деньги. Далее – профессиональный менеджер. Речь идет о двухстах пятидесяти тысячах долларов. Дело за вами, Кэрлис. Такое выпадает раз в жизни.

– Лэнсинг, если это такое потрясающе выгодное дело, почему вы сами не дадите Мэриону Крамеру денег? – спросила Кэрлис. – В конце концов, что такое для вас двести пятьдесят тысяч – мелочь.

– В этом вы, разумеется, правы, – сказал Лэнсинг, покачиваясь с носков на пятки в своих туфлях на резиновой подошве, – он любил похвастать своим богатством. – Но разве же я могу позволить себе это? Книги, статьи, лекционные поездки, телевидение – да у меня просто нет времени заниматься чем-то еще.

– «Самоучитель»? – переспросила Кэрлис, вынимая записную книжку.

– «Самоуч». Это я придумал название. Мэрион терпеть его не может. Он говорит, что это безграмотно. А я ему – подумай о рынке. Мы сильно повздорили, но, конечно, я победил. Ведь я был прав.

– «Самоуч», – повторила Кэрлис и исправила запись. Конечно, Лэнсинг всегда говорит одно и то же: раз в жизни, такие предложения не повторяются и так далее, – но на этот раз что-то ее задело. Мысль о «Самоуче» не давала ей покоя целый день, и ночью, часа в два, она вдруг резко выпрямилась в кровати.

– Кирк? – окликнула она негромко.

– Да, – ответил он, с трудом просыпаясь.

– Ты спишь? – Она потянулась и слегка потрепала его по щеке.

– Уже нет.

– Может, это и безумная идея, – начала она, соображая, откуда же взять четверть миллиона. Ведь даже если продать все ее акции, надо доставать еще двести тысяч. – Мне рассказали об одной компании, для которой настали трудные времена. Мне кажется, для тебя это отличная возможность. Единственная разница между «Самоучием» и теми компаниями, которыми ты раньше занимался, заключается в том, что проблема в данном случае – не упадок, а процветание. А значит, это не имеет никакого отношения к договору с «Суперрайтом».

В то время как Юдит Розен продолжала переговоры с юристами «Суперрайта», Кирк отправился в Чарлстон потолковать с Мэрионом Крамером. Он быстро пришел с ним к согласию, – единственное, чего Мэрион хотел, так это как можно быстрее вернуться к преподаванию. А Юдит тем временем договорилась с Хауардом.

– Все сошлось, – сказал Кирк. Он был горько разочарован тем, что «Дирборн» ему так и не достался, но зато процесс, слава Богу, закончен. – Мэрион хочет продать, а я хочу купить. Юдит выторговала как раз столько, сколько нужно, если, конечно, ты все еще готова продать свои акции и одолжить мне деньги. – Неуверенный в ответе, он был непривычно тих.

– Ну разумеется, – она робко улыбнулась. Наградой ей стал поцелуй. На минуту ей показалось, что все отныне будет, как прежде.

– А теперь, – сказал Кирк, тут же рассеивая ее иллюзии, – я сделаю так, чтобы Хауард пожалел, что родился на свет. Я, черт возьми, заработаю на «Самоуче» столько, что «Суперрайт» покажется просто мелочью. И уж тогда я поквитаюсь с этим сукиным сыном!

Кэрлис подняла брови, но промолчала. Ну почему Кирк никак не может забыть Хауарда и «Суперрайт»? Пора бы уже оставить прошлое в прошлом и подумать о будущем. Она была убеждена, что теперь, когда на горизонте появился «Самоуч», так оно и будет.

Снова появилась работа, и Кирк удивительным образом вновь стал тем, за кого она когда-то выходила замуж. Виски было оставлено, а с ним исчезли и вспышки ярости. Демоны, преследовавшие его, улетучились. Прекратились эти жуткие разговоры о самоубийстве. Вновь у Кэрлис был муж, вновь была семья.

Да только семья уже была другой, и муж тоже. А в конце концов, другой станет и жена.

Замужество Кэрлис началось как любовный роман; оно пережило тяжелый кризис, а теперь вошло в колею, когда на первом месте у Кирка была работа, а уж на втором она, Кэрлис; когда ее успехи были не так важны, как его победы, когда на первом месте были его потребности. Кэрлис уже не была ни невестой, ни любовницей. Она стала женой. На нее можно положиться, она всегда под рукой, ее можно даже любить – если, конечно, мужу до того. Кэрлис старалась примириться с этим. Она говорила себе, что все браки таковы: роман кончается, страсть иссякает, и воцаряется привычка. Поначалу ей не приходило в голову, что она повторяет путь, пройденный Бонни, что чувствует она точно то же. Ей не приходило в голову, что у них с Бонни не только один и тот же муж, но одна и та же судьба. Поначалу, как и Бонни, ей был просто нужен кто-то, с кем можно было поговорить.

Весной 1982 года, возвращаясь из Бостона в Нью-Йорк, Кэрлис оказалась в самолете рядом с человеком по имени Джордж Курас. Это был темноволосый мужчина с чувственными чертами лица и янтарного цвета глазами. Был он не просто привлекателен – по-настоящему красив, таких она раньше никогда не видела. Кэрлис оставалась на месте и, когда подошла стюардесса, заказала кофе. Интересно, подумала она, хватит у меня смелости заговорить с ним? Пожалуй, да. В этом как раз и. заключалось одно из больших преимуществ замужней, устроенной в жизни женщины, перед женщиной одинокой и неустроенной.

Джордж заметил Кэрлис потому, что, хоть и жил он сейчас с Джейд, женщин замечал всегда. Женщины редко летают из Бостона в Нью-Йорк, – а красивые женщины и подавно. Она села рядом с ним и перекинула ногу на ногу. При этом от него не укрылось, как под отлично сшитым голубым костюмом на мгновение мелькнул краешек комбинации. Он отметил ее дорогой кожаный портфель, запах изысканных духов, золотое обручальное кольцо. Вообще-то Джорджа не привлекали замужние женщины, но сейчас он пытался сообразить, с чего же начать разговор. Зажегся сигнал «Пристегните ремни».

Часть II ОДИНОКАЯ ЖЕНЩИНА

Замуж? Я? Да ни в жизни! Одного раза с меня вполне достаточно.

Джейд Маллен. 1977 год

Глава I

ВЕСНА 1977-го – ЗИМА 1978-го

МАНХЭТТЕН

Джейд и Джордж, Джордж и Джейд. У них был очень современный роман. Когда они встретились впервые, она была замужем, а он был женат. При новой встрече оба были в разводе.

Проблемы возникли не сразу. В начале все было просто, как у всех женщин и мужчин в те нервические семидесятые. Они запомнили, как сразу их потянуло друг к другу, – такое нечасто бывает.

Это было ранней весной 1977 года, на новоселье, где-то в самом конце Пятой авеню. Мансарда принадлежала Тициану Феллоузу, последнему представителю некогда аристократической, а ныне выродившейся семьи из Саванны, штат Джорджия. Тициан, со светлыми, как у альбиноса, волосами и стройный, как тополь, оставил бурную жизнь повесы и сделался модным и процветающим фотографом. Джейд доводила до кондиции несколько самых известных фотографий, а Джордж спроектировал для него новое жилье, которое было одновременно и студией. Гости пили «Перье» и белое вино; «Брие» выходило из моды, уступая место «Шевре»; все начали увлекаться бегом и разными гаданиями. Из стереопроигрывателя доносился голос Мэри МакГрегор – она исполняла шлягер «Между двумя любовниками». Джейд посматривала на мужчин в комнате, а Джордж стоял в стороне, ожидая начала вечера.

Джорджу она сразу понравилась: волосы цвета влажного песка; поразительные карие глаза с золотистыми крапинками; чувственный рот, губы, вызывающе выкрашенные в помаду цвета американского флага. В тот вечер на ней была гофрированная блузка с двумя высокими воротничками – один ярко-красный, другой – пронзительно-голубой. Блузка была заправлена в темные легкие брюки и подхвачена богато украшенным ковбойским поясом ручной работы.

В мансарде было полно красоток модельерш, модных фотографов, загорелых, с иголочки одетых фланеров с Седьмой авеню, до блеска отутюженных редакторов дамских журналов и художников. И все равно Джейд привлекала всеобщее внимание. Джордж заметил ее, едва войдя в комнату, и сразу же выделил в толпе. Его поразило, насколько она переменилась после их последней встречи: была незаметной – стала яркой, была заурядной – стала особенной. Она была неотразима и неприступна, но Джордж был из тех мужчин, которые не знали «сопротивление» женщин.

– Джейд Хартли, – произнес он, слегка коснувшись ее волос. Он вдыхал запах ее духов, слышал легкое потрескивание нейлоновой блузки, видел блеск ее глаз и волос. Встречались они в Нью-Йорке, но он знал, что живет она в Форт Уэйне, штат Индиана.

– Джейд Маллен, – поправила она, улыбаясь в ответ и думая, что если кого из мужчин и можно назвать красивым, то это, бесспорно, Джордж Курас. У него были густые темные волосы; точеные черты лица; жемчужно-белые зубы; безупречная оливковая кожа; проницательные живые янтарные глаза. И все же самым привлекательным в облике Джорджа было нечто неуловимо-чувственное, почти женственное. Это Джейд по-настоящему ценила в мужчинах, особенно на фоне стопроцентных американских убийц, вроде того, за которым она когда-то была замужем.

– Маллен? – удивился он, слегка приподнимая брови. Наверное, развелась, без особой уверенности подумал Джордж. А может, просто вернула себе девичье имя, – сейчас многие женщины так делают. – Как там Барри?

– Мы развелись, – ответила Джейд. В голосе была твердость, во взгляде – тоска.

– Жаль, – сказал он, и взгляд его потеплел. Ему было жаль, что она переживает. А что развелась – вовсе нет.

– Я тоже, – добавил Джордж, криво усмехнувшись. – Развелся. – Теперь была ее очередь выражать сожаление, хотя удивляться было нечему. Ведь она знала Джорджа, когда тот был женат. Джейд помнила, как его партнер Ролли Леланд, человек в семейной жизни счастливый, завидовал донжуанскому списку Джорджа.

Она помнила шутки насчет записной книжки Джорджа и кладбища разбитых женских сердец. Наверное, его жене все это надоело, и она оставила его. Джейд была на ее стороне – она бы поступила точно так же. Впрочем, почему «бы» – она так и поступила.

– Другую нашли? – спросила Джейд, полагая, что так оно и есть. Из тысячи всегда найдется кто-нибудь, кто уведет от жены такого мужчину.

– Я – нет, – покачал головой Джордж. – Она нашла.

– О, – Джейд смутилась и не нашла что сказать. Вот тебе на!

Повисло неловкое молчание, и, нарушая его, Джордж предложил уйти отсюда и поужинать где-нибудь.

– С удовольствием, – ответила она и ушла, разбив по дороге с полдюжины сердец.

Джордж повел Джейд в «Пантеон», куда ходили все сотрудники «Нью-Йорк таймс» и ели грудинку с домашним йогуртом и только туристы заказывали масаку. Они поболтали о фильмах, которые им обоим очень понравились: «Сеть» и «Мойка». И о фильмах, которые им просто понравились: «Черное воскресенье» и «Прогулки с Диком и Джейн». И о фильмах, которые им не понравились: «Кинг Конг» и «После полуночи». Затем разговор перескочил на последние работы Джо д'Юрсо (Джейд вполне разбиралась в дизайне – профессии Джорджа) и витрины Бендела, которые произвели настоящую сенсацию (Джордж вполне ориентировался в мире моды, которая была профессией Джейд). Джордж рассказал о внезапной смерти Ролли Леланда через четыре месяца после того, как они переехали из своей мастерской в богатый особняк; он признался, что после этой смерти и развода с женой он пережил душевный срыв, да и в материальном отношении оказался на краю пропасти. Джейд призналась, что и она после развода чувствовала себя отвратительно, и тоже оказалась на мели, и что теперь единственная ее забота – войти в колею и зажить спокойно.

Со стороны могло показаться, что они просто болтают, перескакивая с одного на другое – коммерция, светские сплетни, любовные приключения. Но в глубине разворачивалась целая драма. Они ощущали удивительную близость – душевную и физическую, – но воспринимали это по-разному. Джейд испытывала смущение и даже себе отказывалась признаться в своем влечении. Она ненавидела любовь. Любовь – это худшее из того, что с ней случилось. Джордж, напротив, целиком отдался вспыхнувшему чувству. Он любил любовь. Любовь заставляла его ощущать себя мужчиной.

– Так что там у вас с Барри произошло? – спросил он наконец, когда в крохотных чашках принесли кофе по-восточному.

– Оставим это, – сказала Джейд, сразу замкнувшись. И хоть голос ее звучал ровно, он понял, что лучше не настаивать. – Это было давно, и я стараюсь не думать на эту тему.

– Понятно, – Джорджу пришлось уступить, хоть он и умирал от любопытства. Давно? Но ведь раньше она говорила, что всего год прошел. И она старается об этом не думать? В это трудно поверить. – Ну, вас я не виню, – сказал он вслух, как бы соглашаясь кончить разговор.

Он думал, что Джейд спросит о его разводе, однако она заговорила о том, что очень хочется, наконец, покончить с частными заказами и найти настоящую, хорошую, с девяти до пяти, работу. Главное – деньги, так она считает. Мало найдется в мире женщин, которые бы, подобно ей, ушли от богатого человека почти без гроша в кармане.

– Выяснилось, – с горечью заметила Джейд, – что, когда надо выбирать между любовью и деньгами, богатые предпочитают деньги. – Она не добавила, что некоторые из этих богатых ставят деньги выше самой жизни. Видно, ей все еще было трудно спокойно говорить об этом.

Расплачиваясь, Джордж гадал, есть ли у нее сейчас кто-нибудь, а выходя из такси у ее дома, едва удержался, чтобы не спросить, живет ли Джейд с кем-нибудь.

– Вы не хотите предложить мне подняться? – задал он другой вопрос, уже открывая парадную дверь. Джейд жила в «Девилле», недалеко от угла Первой авеню и Шестьдесят шестой улицы, в самом центре территории одиночек.

– Ни за что, – она улыбнулась и, наклонившись, легко прикоснулась губами к его щеке. – Мне должны позвонить в семь часов. Мы отправляемся на съемки в Джоунз-Бич. – Не хватало еще приглашать его домой. Чего она хотела меньше всего – так это нового увлечения.

Она вошла в подъезд, оставив его одного на тротуаре. Но по тому, как она сказала «нет», Джордж почувствовал, как сильно ей хотелось сказать «да».

Джейд, хоть и была небогатой женщиной и красотой не отличалась, обладала неким свойством, которое притягивало к ней мужчин, как магнит. Это свойство у нее было всегда. И утратила она его только однажды – когда вышла замуж.

– Я целую ночь не спал, – сказал Джордж на следующее утро, позвонив ей в шесть, за минуту до того, как зазвонил будильник. – Все думал.

– О чем же? – ухмыльнулась Джейд, заглушая будильник. Что бы там с ней ни случалось, вставала она всегда в великолепном настроении. Даже попадая в беду, Джейд пробуждалась счастливой.

– О вас, – ответил он. Голос у него был, как и глаза – живым, глубоким, обволакивающим. В отличие от Барри, Джордж был добродушным человеком и высказывать свои чувства не боялся. – Давайте поужинаем сегодня.

– Я бы с удовольствием, но никак, – сказала Джейд, и это была не просто отговорка. Она никогда к ним не прибегала в общении с мужчинами. Она действительно не могла с ним пойти на ужин сегодня. У нее было свидание с Дэном Дарьямом, диктором телевидения, который ввел ее в мир японской кухни и швейцарской графики. Они были знакомы почти четыре месяца, и в последнее время Дэн начал поговаривать о совместной жизни. Это был человек живой и энергичный. С ним было приятно проводить время, с ним было хорошо в постели, но Джейд его не любила и жить с ним не собиралась. Она вообще ни с кем не хотела жить.

– Тогда, может, завтра? – настаивал Джордж. Завтра тоже нет, она обедает с Мартином Шульцем, психологом, специалистом по психологии больших коллективов. Мартин помог ей понять казавшееся до того загадочным поведение Херба и Барри Хартли. Она познакомилась с Мартином только две недели назад, и, при всей своей склонности покрасоваться, он ей, в общем, нравился – может, потому, что отвлекал от Дэна.

– А как насчет выходных?

На выходные она едет с Дэном в Бакс Каунти.

– Понедельник?

В понедельник вечером проводились показательные соревнования по теннису, постановочную часть шоу готовила Джейд. Она собиралась там быть с Питером Хэйлзом, организатором турнира, который, едва познакомившись, повез Джейд Бог знает куда – в Монток, поесть раков.

– Так когда же? – Джорджа уже начали раздражать ее постоянные отказы.

– Скажем, во вторник? – Было слышно, как она шелестит записной книжкой.

– Отлично, – согласился Джордж и приготовился к ожиданию, понимая, что такая женщина его достойна.

Он ни на минуту не подумал, что Джейд кокетничает. Ей не было в том нужды – это он отлично понимал. Она и в самом деле была труднодоступной, – а Джордж, коль скоро речь шла о женщинах, всегда был готов принять вызов.

Глава II

Когда в 1957 году развелась Дороти Маллен, все были шокированы, когда в 1976 году на развод подала Джейд, никто и внимания не обратил. К тому времени в Америке распадался почти каждый второй брак. Развод, подобно, допустим, получению водительских прав или диплома об окончании колледжа, стал вещью ритуальной. Для многих формула – женитьба (или замужество) и счастливая жизнь вдвоем – перевернулась: развод и счастливая жизнь в одиночку.

1976-й был переходным годом, когда люди и вперед глядели, и назад оборачивались. Это был год двухсотлетия американской революции, первый год после Вьетнама, год, когда в Белый дом пришел Джералд Форд, первый президент, которого не избирал народ. Были хорошие новости – индекс Доу-Джонса достиг тысячи пунктов, были новости плохие – уровень безработицы и инфляции неуклонно поднимался. В тот год умер Говард Хьюз, а парень из Джорджии, по имени Джимми Картер, стал кандидатом в президенты от демократической партии.

Для Джейд это тоже был год перемен, совершенно безумный год. То она кидалась в самые отчаянные авантюры, то взмывала к вершинам счастья. Правда, лозунг времени «Рай сегодня» в ее случае сразу осуществить не удалось. Сразу после развода она вернулась в Нью-Йорк и поселилась в довольно-таки уродливом здании с претенциозным названием «Девилль». В квартире-клетушке было две спальни, и делила ее Джейд с тремя соседками, с которыми была едва знакома. Впрочем, их имена и лица – а также любовники – менялись из месяца в месяц, и эта быстротечность вполне устраивала Джейд. В Нью-Йорке, где никому ни до чего не было дело, она впала во временное помешательство – сексуальное, финансовое и душевное.

Джейд выкидывала такие штучки, от которых сама приходила в ужас: подходила на улице к незнакомым людям, рассказывала им о своей жизни и только наутро соображала, что это мог бы быть убийца и она запросто могла расстаться с жизнью. Она пила и просыпалась с такой жуткой головной болью, что встать не было сил. Как-то утром, с похмелья, Джейд собрала все свои платья, которые купила, когда была замужем, и сожгла их в ванне. Огонь разгорелся так, что пришлось вызывать пожарную команду и взламывать дверь. Только потом ей пришло в голову, что так ведь можно было поджечь целый дом и сгорела бы не только она, но и множество других людей. Она совершенно не владела собой, то впадая в исступление, то загоняя чувства внутрь. Она осыпала бранью продавщиц и привратников, растаптывала самое себя, злоупотребляя спиртным, травкой и снотворным. Порой с ней случались истерики на глазах у всех; а бывало, она совершенно замыкалась, погружаясь в глубокую депрессию и не выходя из дома неделями. Она попала в такую полосу жизни, когда сама себя не узнавала. Она стала другим человеком – и презирала этого человека.

До замужества у Джейд был только один мужчина – Барри. Теперь она спала со всяким, кто пожелает, а желающих было вдоволь. Она вела себя как последняя шлюха, надеясь хоть таким образом проучить Барри. Она особенно полюбила песенку «Пятьдесят способов расстаться с любовником» и уверяла каждого встречного-поперечного, что испытает все пятьдесят, а затем начнет с начала. Она полагала, что доказывает таким образом твердость и решительность, но на самом деле демонстрировала лишь доступность. Раньше Джейд практически не пила. Теперь у нее в холодильнике всегда стоял графин «Галло Шабли». Изрядно выпив, она обычно либо отправлялась в ближайший бар подцепить партнера на ночь, либо звонила Барри и изливала весь свой гнев. В общем, превратилась в заурядную задрипанную пьянчужку, хотя сама себя уверяла, что ей все нипочем и что она самая утонченная натура в мире. Раньше Джейд никогда не считала денег, а теперь стала настоящей скрягой. Она ходила пешком, чтобы сэкономить на автобусе, и забирала домой остатки ужина, чтобы позавтракать на следующий день: Она считала центы и швырялась долларами; подумаешь, говорила она себе, на все наплевать, пусть хоть в ночлежке закончу. Оглядываясь впоследствии назад, на первые дни после развода, она всегда вспоминала холодные лепешки на завтрак.

Какое-то время ей действительно было на все наплевать, и она думала, что и другим тоже. Она укрылась в большом городе, далеко от матери и друзей, и убеждала себя, испытывая некую извращенную гордость, что если уж уходить, то как следует хлопнув дверью. Спасло ее то, что жизнь в городе дорога, а денег у нее не было. А для того чтобы хлопнуть дверью, деньги, как выяснилось, нужны – на вино, на травку, на ликер «Маргарита», который она любила потягивать в барах на Первой авеню.

Оказавшись впервые без постоянной службы, Джейд стала свободным художником – обставляла сцены для фотосъемок. Найти площадку, установить штативы, расположить камеры – это было ее делом. Нестабильное расписание наилучшим образом отвечало нестабильной полосе ее жизни, а причастность к миру моды позволила вновь обратиться к делу, которое она предпочитала всем остальным. Изучая объявления в «Мэдисон-авеню Хэндбук», Джейд находила себе задания по душе; сначала мелкие – вроде оформления каталогов-заказов, а потом, со временем, все более и более серьезные и прибыльные – в престижных фотомастерских и рекламных агентствах.

Именно в качестве оформителя Джейд впервые открыла для себя Манхэттен и его сокровища. Она обшарила китайские аптеки на Мотт-стрит в поисках экзотических колб причудливой окраски и формы; винные погребки на Амстердам-авеню, где можно было достать свечи в красивых стеклянных цилиндрах, – их обычно зажигают в молельнях адвентистов Седьмого дня; лавочки на Четырнадцатой улице – тут продавали грубые изделия из терракоты; огромные склады в Бауэри, в которых громоздились целые ряды колонн и пилястров от зданий, предназначенных на снос; сарай на Эссекс-стрит, где режут кошерных цыплят; шумную кондитерскую в арабском стиле на Третьей авеню, в районе Тридцатых улиц; магазин на Двадцать восьмой, где продают только палки и зонтики; ресторан в районе Сороковых улиц, выполненный в стиле итальянского палаццо, – все это были отличные площадки для фотосъемок.

Большая любительница походить по магазинам, Джейд всегда могла подсказать, где купить пару сандалет, в ансамбле с которыми двадцатидолларовые брюки и безрукавка за десятку будут выглядеть так, что не стыдно показаться летом в Соммерсете. Обладая острым взглядом и умея увидеть вещи в неожиданном ракурсе, Джейд надумала использовать цветное полотенце за сто пятьдесят долларов как пояс к белой мужской рубашке и превратила ее таким образом в пляжный костюм. Всегда гораздая на разные выдумки, она протянула над поляной, где росли красные тюльпаны, веревку и повесила на нее платья, брюки и блузы. Ко времени встречи с Джорджем у Тициана в мансарде Джейд превратилась в одного из лучших оформителей Нью-Йорка. Период ее безумств подходил к концу.

МАРТ 1977-го

ДЖОУНЗ-БИЧ – МАНХЭТТЕН

Съемка в купальниках на Джоунз-Бич ничем особенным не отличалась – то есть ничем особенным, если иметь в виду, что это была съемка для журнала мод. На дворе стоял март, и хоть светило солнце, воздух еще не прогрелся, так что у фотомоделей выступила гусиная кожа и затвердели соски – впоследствии все это придется отретушировать. Одна из моделей была беременна и места себе не находила оттого, что любовник никак не хотел на ней жениться; другая была явно с похмелья, так что ее приходилось буквально поддерживать. У гримера был пик переживаний, связанных с новым любовником, а дамский мастер простудился и готов был вот-вот свалиться с воспалением легких. Купальники сидели плохо – слишком сильно подрезаны снизу, слишком высоко забраны сверху; с этой проблемой Джейд справилась, заставив девушек слегка пригнуться в сторону камеры, чтобы лучше была видна грудь, и надеть туфли на неправдоподобно высоких каблуках, чтобы подчеркнуть изгиб бедер.

– Класс, лучше не бывает, – сказал Тициан на обратном пути в город, когда все намерзлись и устали. – Ты даже из дерьма способна сделать мрамор.

– Вот так комплимент, – рассмеялась Джейд, хотя и сама знала, что сработала сегодня как надо.

– Всегдашняя проблема свободного художника, – сказала она ему, когда они притормозили у моста, чтобы заплатить пошлину, – заключается в том, что время между одним ангажементом и другим тянется слишком долго, а когда получаешь работу – пролетает слишком быстро. Я бы предпочла постоянную, с девяти до пяти, работу. Не говоря уж о постоянной, с девяти до пяти, зарплате.

Джейд надоело думать о деньгах; ей надоела ее сумасшедшая жизнь. Худшее осталось позади, и теперь ей хотелось нормальной, размеренной жизни. Едва ли не главным были деньги – деньги, которые она сама заработает и которые никто не сможет у нее отнять.

– Ну и ну, – вздохнул Тициан, накладывая тонкий слой фиолетовой тени на романтические впадины под глазами. – До чего же ты буржуазна!

– Ну что ж, кому-то надо быть и буржуазным, – засмеялась Джейд. Иногда Тициан был совершенно невыносим, но вообще-то он ей нравился – добрый и отзывчивый малый. Когда ей бывало совсем худо, он, один из немногих, всегда оказывался рядом. – Серьезно, если услышишь что-нибудь, дай мне знать, ладно?

Джейд жаждала постоянства – материального и душевного, как другие жаждут приключений. Графин с «Шабли» исчез из холодильника, случайные встречные – из постели, и Джейд постепенно начала приобретать равновесие. Подобно многим женщинам, она приходила к мысли, что в хорошей работе больше надежности, больше страсти, больше радости, чем можно ожидать от любого мужчины. Теперь Джейд всех своих знакомых просила помочь подыскать ей место.

– Черт побери! – прохрипел автоответчик Джейд голосом погонщика мулов из Миссури, когда она в воскресенье вечером вернулась домой, поцеловав на прощание Дэна и в очередной раз неопределенно пообещав подумать о том, чтобы переехать к нему в большой кооперативный дом рядом с Сентрал-парком. – Какая наглость! Появилась в городе и даже не позвонила мне.

Такой голос мог принадлежать только одному человеку – Мэри Лу Тайлер, бывшей грозной начальнице Джейд, главному поставщику модной одежды для магазина «Савенн». Вслед за приветствием следовало указание позвонить Мэри Лу в «Савенн» тут же, немедленно, сию же минуту. Еще звонила Марти – с приглашением на съемки боевика по роману Стивена Кинга «Кэрри»; Джордж, который напоминал о свидании во вторник. Под дверь была подсунута записка от Питера – не хочет ли она пойти на прием в честь Джона Макинроя.

Джейд легла спать, полная радостных надежд на будущее, – так бывало в Корнеле, где она считалась самой интересной девушкой на курсе. Замужняя Джейд была доброй маленькой девчушкой, довольной своей доброй маленькой жизнью. Джейд сразу же после развода была демоном саморазрушения. Нынешняя Джейд была подлинной, настоящей Джейд.

– Мэри Лу! Как это тебе удалось отыскать меня? – Утром в понедельник Джейд первым делом набрала ее номер.

– А сама-то ты думаешь как? Кто говорит каждому встречному-поперечному, что нужна работа? Мне лично это нашептала виноградная лоза. – Джейд слышала в трубку, как Мэри Лу шелестит на столе бумагами – памятки, записки, заметки, заказы, приглашения.

Все явно осталось, как было. Мэри Лу – это не женщина, а торпеда. Она поражала витрины и людей, в том числе – время от времени – Джейд.

– Ну ладно, как ты там?

– Нормально, – ответила Джейд. – Сейчас нормально.

– А ребенок? Кстати, ты так и не сказала мне, кто у тебя – девочка или мальчик?

– Ты что, забыла? У меня был выкидыш.

На другом конце провода повисло молчание. Даже шелест бумаг прекратился.

– Извини, – сказала Мэри Лу в явном смущении. – Я забыла. Совсем забыла. Прямо не знаю, что сказать…

– Ладно, это я пережила, – сказала Джейд, и так оно, видно, и было. Выкидыш – в прошлом, которое осталось прошлым. Иное дело – аборт. Да, аборт, убивший и ребенка и брак, – дело иное.

– Когда же ты вернулась в город? – прервала, наконец, молчание Мэри Лу, – И почему, черт возьми, сразу не позвонила мне?

Джейд сказала Мэри Лу, что развелась, а в город вернулась в 1976 году.

– А не позвонила я потому, что никому не звонила. После развода у меня был нервный срыв, и мне надо было справиться с ним в одиночку. Со мной тогда трудно было иметь дело.

– А, ясно, – Мэри Лу сама разводилась и прекрасно могла понять самочувствие Джейд. – Ну ладно, давай пообедаем вместе. В ресторане «Ле Гренуй». В пятницу на следующей неделе. В час дня.

Джейд повесила трубку, пытаясь понять, что там такое Мэри Лу задумала. У нее всегда что-то на уме. А пока впереди был вторник и Джордж Курас.

Во время первого своего свидания они говорили каждый о себе; во время второго – друг о друге; во время третьего – о разводах.

– Барри никогда не ладил со своим отцом. С самого детства. Я всегда была посредине. Барри жаловался мне на отца. Отец – на Барри. Я – словно тренировочная груша. – При упоминании о бывшем муже и бывшем свекре в голосе Джейд все еще звучала горечь. – Но когда мы развелись, они тут же стали лучшими друзьями и объединились против меня. Вот когда я поняла, что кровь плотнее воды. Вот когда я поняла, что, случись выбирать между деньгами и любовью, всегда выбирают деньги.

– Да, сильная, должно быть, история, – сказал Джордж, инстинктивно ощущая, что испытания ей – хоть и не углублялась она в детали («слишком гнусно все это») – выпали тяжелые.

– Замечательная, – сардонически заметила она. – Давайте лучше сменим пластинку.

Джейд не хотела говорить о своем разводе; а Джордж, казалось, не мог наговориться о своем. Ина – то да Ина – се. Ина, Инина богатая семья, Инино убийственное заявление, что она влюбилась в другого. А если не Ина, то сын Джорджа – Бобби. Он обожал Бобби. Бобби – свет в окне, лучшее, что у него есть в жизни; самое сообразительное, самое замечательное, самое умное, самое красивое существо на свете – мальчишка двух лет от роду.

– Она выходит за него, – сказал он, как бы не веря в то, что это возможно. Ради разнообразия он заговорил теперь об Ине и ее любовнике.

Джордж и Джейд сидели в ресторане «Тичино» прямо у стены, за столиком для двоих, и веселый смех, оживленный разговор, доносившиеся из-за других столов, составляли контрастный фон страстному монологу Джорджа.

– Он из породы неудачников. Не пойму, как может женщина оставить мужа ради бывшего бейсболиста, который даже играть больше не может.

Джордж говорил и говорил, и когда замолк, Джейд пожала плечами – не то что осуждающе, но смущенно. Вот уж чего меньше всего ей хотелось, так это заниматься психоанализом женитьбы Джорджа, его развода, бывшей жены или любовника бывшей жены.

– Ну что тут сказать, – произнесла она, наконец, не в силах выдержать его настойчивого, ожидающего взгляда. – Может, стоит обратиться к психиатру?

– Она обвела меня вокруг пальца, – упрямо продолжал Джордж, не желая признаться, что он был у психиатра и никакого толка не получилось. Он был одержим Иной. Он привык сам быть инициатором разрывов. Его же не оставляли никогда – до тех самых пор, пока Ина не ушла, взяв с собою Бобби. Он был готов ее убить. Ну а как минимум – посчитаться с ней, причинить ей такую же боль, какую она причинила ему. – Мне казалось, что мы счастливы.

– Счастливы? – не удержалась от недоверчивого восклицания Джейд. – Но ведь у вас было полно романов.

– Ничего серьезного, – сказал он, не отрицая, впрочем, самого факта. – И к тому же я стал встречаться с другими женщинами только после того, как наш брак распался.

Джейд снова пожала плечами. Она не знала, верить ему или нет. Начиная с отца и кончая мужем у Джейд было много поводов убедиться, что мужчинам верить опасно. Ей стало неуютно, и Джордж почувствовал это.

– Не знаю, с чего это я разболтался, – сказал он, покачивая головой. Как это он мог забыть, что никогда не следует говорить при одной женщине о другой. Он взял ее за руку.

– Все это произошло около года назад, – печально заметил он, все еще не в силах сменить тему. – Выгляжу я, наверное, как совершенный невропат.

– Мы все таковы, когда говорим о своих женитьбах-замужествах, – сказала она, чувствуя с облегчением, что разговор все же иссякает. Она сочувственно и понимающе улыбнулась: ведь и она в свое время терзала мужчин рассказами о своем замужестве и разводе. – Давайте считать себя подранками.

– Не знаю, как вы меня терпите, – сказал ей Джордж при четвертой встрече. Если удавалось отвлечься на момент от Ины, то он заговаривал о Бобби и о том, что суд отдал его под опеку матери и что они переехали в Денвер, где живет любовник Ины, и теперь Джорджу почти не удается видеть сына. Он совершенно не мог примириться с мыслью, что будущий муж Ины, в прошлом бейсболист, будет воспитывать его сына!

– Это она специально сделала, чтобы меня наказать, – сказал он. – Я имею в виду, в такую даль уехала с Бобби. Так она мстит мне.

– Право, не знаю, что и сказать, – проговорила Джейд смущенно. После приезда в Нью-Йорк она наслышалась столько печальных и горьких историй о мужьях и бывших женах, об отцах, у которых отняли детей, о мужчинах, которые никак не могли примириться с тем, что их семейный очаг порушился, что казалось, будто половина мужского населения города душевно пребывает в камере-одиночке. Джордж был явно еще одной жертвой. – Наверное, вы здорово скучаете по сыну.

– Я без ума от Бобби, – кивнул Джордж. – Ничего дороже у меня не было и нет. Но теперь он мне почти чужой. А я превратился в зануду, который только и знает, что канючить по поводу своего развода.

– Это уж точно, – ослепительно улыбнувшись, Джейд решила рассеять похоронную атмосферу. – Кажется, меня используют в качестве бесплатного психиатра.

– Но есть же что-то во мне, что вам нравится, – сказал Джордж, не желая переводить все на шутку.

– Пожалуй, – признала Джейд, а иначе отчего она продолжала с ним встречаться? – Только вот что именно?

Он-то знал. Это было некое сочетание химических элементов, почти таинственная внутренняя связь, чувство, будто они знают друг друга целую вечность, и даже после пятидесятилетней разлуки могут подхватить фразу на середине. Все это и еще – чисто сексуальное напряжение, даже нет, не просто напряжение – вспышка, подобная августовской грозе, освещающей ночное небо. Да, он-то знал, но ей ничего разжевывать не собирался. Пусть сама дойдет. Времени он ей был готов дать сколько угодно и веревку готов был кинуть самую длинную. Чего Джордж никогда не делал, так это не торопил женщин.

– Берегись, – сказал как-то Джордж в середине апреля, – еще немного, и я совсем потеряю голову. – Они ужинали в ресторане «Париоли Романиссимо». Он потянулся через стол, взял ее за руку и, целуя пальцы, ласкал ее взглядом, соблазнял звучанием голоса. Он не сдавался, она не уступала.

– Не надо, – сказала Джейд, инстинктивно заползая в раковину. – Я не верю мужчинам, которые теряют голову. – Это был еще один урок, который она извлекла из своего замужества – остерегаться слишком любящих мужчин. Кончается тем, что вас выбрасывают, как тряпку. Она высвободила руку, и когда Джордж отвозил ее домой, они забились каждый в свой угол на заднем сиденье такси.

– В пятницу я уезжаю по делам в Бостон, – неожиданно выпалил Джордж, когда они уже подъезжали к дому Джейд. – Может, присоединитесь? Проведем выходные в Нантаккете.

– Нантаккет? Выходные? – Нет, он ведет себя слишком агрессивно, нельзя так толкать ее в спину.

– А почему бы нет? – небрежно спросил он, гася ее возмущение добродушной улыбкой. Влюбиться в нее, подумал Джордж, это то же самое, что влюбиться в дикобраза. Надо все время быть начеку – а то весь исколешься. – Я ведь вас не в вертеп приглашаю.

– У меня обед с Мэри Лу, – холодно сказала она.

– Ну так поедем после обеда. – Дикобраз не дикобраз, он явно не желал сдаваться.

– Нет и еще раз нет! – заявила она, рассерженная тем, что ее загоняют в угол. Она уже устала сдерживать – и себя, и его. Джейд пребывала в поле высокого эмоционального Напряжения – ей и радостно было, и страшно, она боялась уступить, сделать следующий шаг. – Да почему ты, собственно, решил, что я поеду с тобой на выходные. Я ведь даже толком тебя ни разу не поцеловала.

– Ну, это дело поправимое, – сказал он и решил доказать это тут же, в такси. Странно, о том, какое наслаждение приносит секс, написаны целые книги, а целоваться мужчины разучились. Но не Джордж Курас.

Наконец, Джейд удалось его оттолкнуть. Задыхаясь, не в силах собраться с мыслями, она вылезла из такси и нырнула в спасительную тишину дома. Только-только она начала приходить в себя, только-только жизнь вошла в ровную колею. И меньше всего ей сейчас хотелось заводить роман с Джорджем. И в Нантаккет с ним она тоже ехать вовсе не собирается. Оставаться друзьями – пожалуйста. Джордж ведь не такой, как Дэн, Марти или даже Питер. Джорджа на поводке не удержишь. И чувство свое к Джорджу тоже не удержишь. Для женщин Джордж – источник повышенной опасности, точь-в-точь как ее отец. К тому же он все еще не может забыть свою жену, а уж о сыне и говорить нечего. Словом, только сойдись с Джорджем, и беды не оберешься, – а это ей нужно меньше всего. Она и так едва справилась со своими бедами и проблемами.

Глава III

Мэри Лу Таблер – чистый алмаз. В форме груши. Плечей у нее не было вообще, груди отвисли, как гамак, а зад, сказали бы у нее дома, в Миссури, как у лошади за пятьдесят долларов. Копна выкрашенных хною волос завита перманентом, с шеи на шнурке свисают очки, а вся косметика – пятно малиновой помады да черная туш для ресниц. Одевалась она явно вызывающе: мне, мол, на моду наплевать, и Джейд знала, что такая манера производит впечатление на старых клиентов. Говорила Мэри Лу, как это принято в Нью-Йорке – с пулеметной скоростью, но с сильным южным акцентом, свободно перемежая речь словами на идиш. В аристократической обстановке ресторана «Ле Гренуй», где целуют руки и висит густой запах дорогих духов, Мэри Лу выглядела явно чужой.

– Вид у тебя потрясающий! – Одним взглядом Мэри Лу оценила свитер от Перри Эллиса, юбку от Рашели, браслеты из слоновой кости чуть не до плечей. Что бы там ни было, одевалась Джейд всегда самым изысканным образом. Она покупала выставочные образцы, отыскивала на развалах военно-морское обмундирование, в Ист-Виллидж доставала всякие забавные вещицы, и, соединяя все это вместе, формировала то, что называется индивидуальным стилем. – Как это тебе удалось?

– Главным образом, благодаря разводу, – с этими словами Джейд устроилась на банкетке рядом с Мэри Лу. Она и не думала, что так рада будет встретить свою прежнюю начальницу.

– Молодчина! – Мэри Лу чувствительно хлопнула Джейд по спине. После собственного развода Мэри Лу решила, что лучшие свойства женщины выявляются вовсе не в замужестве. Заказав особым образом приготовленного окуня – Мэри Лу всегда любила хорошо поесть, – она вновь повернулась к Джейд.

– Итак, ты ищешь работу. Джейд кивнула.

– Ну так у меня есть для тебя работа, – объявила Мэри Лу и в своей обычной ужасающей манере подходить к делу издали вернулась к столь памятному для Джейд 1976 году.

Переходный для Джейд, этот год и в мире моды был переходным. Безумное увлечение макси-юбками в начале семидесятых на протяжении двух последующих лет постепенно сошло на нет, и к середине десятилетия все пришло в норму. В моду вошли классические крепдешиновые и добротные шерстяные юбки – консервативный стиль соответствовал консервативным умонастроениям. Мало кто слышал о Перри Эллисе; еще в середине шестидесятых Норма Камали превратила скромную лавку на втором этаже кирпичного здания на Мэдисон-авеню в модный сверхсовременный магазин; но теперь сюда заглядывали только редкие любители экстравагантных одеяний; потертые джинсы, потники, японские кимоно – всему этому только предстояло еще войти в моду. А сейчас вкусы колебались между строгими платьями в стиле Келвин-Холстон и просторными кожаными куртками от Клода Монтаны – эти последние несколько напоминали нацистскую униформу. Высшим шиком считался «стиль Энни Холл» – шизофреническая амальгама разнообразных деталей гардероба, извлеченных с чердака или обнаруженных в платяном шкафу у любовника: такого рода стиль точно отвечал духу времени.

– О настоящей моде все забыли, – говорила Мэри Лу, поедая вареного окуня, – и именно в этом забвении обнаружились неожиданные возможности. Помнишь Стива Хирша? – Джейд вновь кивнула. Стив был сыном Айры Хирша, президента фирмы по производству плащей, с которым Джейд приходилось часто иметь дело, когда она работала закупщиком одежды. Стив Хирш, забавный миловидный толстячок еврейского происхождения, разрабатывал фасоны платьев массового пошива; при этом он вел себя как наследный принц. В то же время Стив не был просто карикатурным человечком – он обладал незаурядным даром дизайнера. Когда Джейд появлялась в мастерской у Айры, Стив, знавший, что она хочет стать оформителем, показывал ей, бывало, свои образцы. Он всегда клялся, что ноги его не будет на Седьмой авеню – этом кладбище талантов. Он мечтал стать Художником и произносил это слово так, что Джейд угадывала большую букву. Со страхом и гордостью Стив признавался ей, что его весьма практичного отца эти мечты приводят в отчаяние.

– Теперь его зовут Стефаном Хичкоком.

– Ну и что? – Джейд слегка пожала плечами, бессознательно подражая манере Мэри Лу (хоть у Джейд был собственный стиль, она всегда считала, что настоящий эксперт по этой части – Мэри Лу). – Стефан Хичкок? Никогда не слышала.

Стив был педиком. Но и девочек не избегал. И всегда ему сопутствовал успех. Работая на предприятии отца, Стив разработал модель дешевого нейлонового плаща яркой расцветки. Отец наладил производство, и плащи под названием «Рейн дроп» ходко шли по двадцать долларов за штуку. Но Стива это мало волновало. Любому, кто готов был его выслушать, он говорил, что станет Художником. А «Рейн дроп.» – это просто счастливый лотерейный билет.

С ноября 1973 года по март 1975-го продолжалась депрессия, сопоставимая только со спадом 1929–1933 годов. Все продавалось, но никто ничего не покупал. Розничные торговцы всегда жаловались, что дела идут неважно, но на сей раз они не преувеличивали. Тем не менее 1 апреля 1975 года Стефан Хичкок появился у Мэри Лу, сияя, как блин на сковородке. На плече у него висела пластиковая сумка для одежды.

– Посмотрите, может, это вам понравится, – сказал он, расстегивая «молнию» на сумке.

На свет появилось вечернее платье, и вид его заставил Мэри Лу вспомнить, почему она в свое время решила стать закупщиком одежды. Сшито было платье из плотного светлого сатина, у него были длинные рукава и слегка приподнятые плечи. Скроенное по косой линии, оно тесно облегало фигуру, подчеркивая форму груди, талии и бедер. Спереди, по диагонали от левого плеча к правому бедру платье пересекало крупное павлинье перо, покрытое голубыми блестками и переливающееся целой гаммой цветов – золотистым, изумрудным, черным, Платье было выполнено в стиле тридцатых годов, такие носили во времена Кола Портера, когда в моде были лисьи манто и белый сатин. До совершенства довела некогда сходный образец Кэрол Ломбард.

– Потрясающе! – воскликнула Мэри Лу. – Три можете сделать?

– Разумеется, – Стив мог – и сделал.

– Платье пошло в розницу за тысячу сто долларов, – сказала Мэри Лу, продолжая свой рассказ. – В этот день, когда мы дали в «Нью-Йорк таймс» первое рекламное объявление, были проданы все три. Клиенты звонили из Чикаго и Далласа. Женщины буквально помешались на этом платье.

– Фантастика, – уж Джейд-то хорошо понимала, что платья за тысячу сто долларов не должны бы разлетаться за день.

– Дальше – больше, – сказала Мэри Лу. – На обложке «Уименс веар дэйли» появилась фотография дочери богача – торговца недвижимостью в платье с пером. Неожиданно выяснилось, что всем нужна продукция Стефана Хичкока. Его следующей работой стал темный жатый сатин – платье с серебряным бисером по обоим бокам, от подмышки до пят.

– Такого я еще никогда не видела, – продолжала Мэри Лу. – В нем даже я выглядела бы стройной. Я заказала три экземпляра, и их немедленно купили. – Рассказывая, Мэри Лу не забывала об окуне. За ним, чтобы не похудеть, – пирог с фруктами.

– Словом, Стив, – завершила свой рассказ Мэри Лу, – стал гвоздем сезона.

– Одного не пойму, – сказала Джейд. – Отчего я никогда о нем не слыхала? Если это такой замечательный талант, почему же он не добился успеха?

– А он добился успеха, – сказала Мэри Лу. – Такого успеха, что почти обанкротился.

Пока Стив продавал три платья там, три платья тут, ему хватало одного помощника и нескольких закройщиков. Но теперь, когда Мэри Лу заказала восемь и выставила их в витрине, интерес начали проявлять и другие магазины. Заказы пошли со всех концов страны. Неожиданно Стиву понадобились десятки метров ткани, огромное количество разного рода аксессуаров; теперь приходилось гнать работу к сроку и следить за поступлением денег. Художнику пришлось становиться коммерсантом. Художник внезапно оказался на территории бизнеса. И, сам того не подозревая, он совершил классическую ошибку: начал запаздывать повсюду и во всем. Наверное, этого можно было избежать, но ведь Стив всегда считал себя художником и потому никогда не интересовался финансовой стороной отцовского дела. Он вложил в производство полторы тысячи – все свои накопления, – но это было ничтожно мало. Он задолжал ткацким и пуговичным фабрикам, закройщики, работавшие по контракту, отказывались даже прикасаться к иголке с нитками, пока им не выплатят зарплату, а владелец фуры, которому он тоже задолжал, грозился перебить ему ноги, если Стив не рассчитается.

– Я договорилась с магазином, в воскресном выпуске «Таймса» должна быть реклама, а он говорит, что не поспевает, – Мэри Лу кипела от возмущения. Она не привыкла к тому, что ее загоняют в угол, и вовсе не собиралась оказываться в дерьме из-за Стефана Хичкока. – Так и убила бы подлеца!

– Отчего он не одолжил денег у отца?

– Он, видите ли, хочет со всем справиться сам, – сказала она, явно передразнивая Стива. – К папочке обращаться не желает.

Джейд кивнула; на сей раз она была не согласна с Мэри Лу. Вот если бы Барри хоть чуть-чуть походил на Стива.

– А я тут при чем, зачем ты все это мне рассказываешь? – неожиданно спросила Джейд.

– Потому что ты можешь вытащить его. Его – и меня! – ответила Мэри Лу.

– И что же я буду с этого иметь? – с интересом спросила Джейд.

– Работу, – небрежно бросила Мэри Лу.

– Работу? – воскликнула Джейд. – Ничего себе работа. Ты ведь только что сказала, что ему нечем оплачивать счета. Так чем же он будет платить мне?

– Деньгами, которые заработает, когда мы продадим эти чертовы платья. Но сначала ты должна сделать так, чтобы этот недоносок вовремя их закончил, – сказала Мэри Лу, доедая шоколадные трюфели, которые здесь всегда держали для нее. – Серьезно, Джейд. У Стива есть все – кроме партнера. И я думаю, что ты – как раз то, что нужно.

Из ресторана Джейд отправилась прямо на Сорок вторую, в публичную библиотеку. Она провела там несколько часов, листая подшивки «Уименс веар дэйли» и «Таймса». Ей попалась фотография дочери торговца недвижимостью – та самая, в платье с пером. Ей попался эскиз черного платья с серебряным бисером – он иллюстрировал статью об открытии выставки Дианы Вриленд в «Метрополитене». Она заказала «Вог» и наткнулась там на упоминание о Стефане Хичкоке. Мэри Лу оказалась права: у Стива есть все. Как там дальше получится – будет она собирать черепки, не будет, – но о встрече со Стивом Джейд уговорилась. Терять ей, в конце концов, было нечего.

Шоу-бизнес это действительно бизнес, особенно если речь идет о моде. Есть Седьмая авеню, где правят звезды, и большие салоны, где расположены демонстрационные залы Билли Бласса, Ральфа Лаурена и Келвина Кляйна. Есть в районе Тридцатых целые скопления мансард и демонстрационных помещений – здесь располагаются модельеры рангом пониже. Есть Сохо и Трибека – территория дизайнеров-авангардистов. И есть, наконец, мастерская Стефана Хичкока – в старой типографии на Девятнадцатой улице, между Пятой и Шестой, как раз посредине пустоты.

Назавтра, ранним утром, Джейд нажала на кнопку звонка и стала ждать ответа.

Его, однако, не последовало. Она подождала еще немного, затем снова позвонила. Опять молчание. Джейд готова была уже повернуться и уйти, как услышала скрип открывающегося окна.

– Джейд Маллен? – окликнули ее сверху. Джейд подняла взгляд. Это был Стив. – Заходите. Придется пешком. Лифт не работает.

Нащупывая ступеньки в полной темноте, Джейд одолела четыре пролета.

– Мерзавцы! – воскликнул Стив, открывая дверь. Она сощурилась, ослепленная ярким утренним солнцем, заливавшим мастерскую. Худощавый и подобранный, в шортах цвета хаки, спортивной фуфайке от Лакоста и кроссовках на толстой подошве, Стив сильно изменился с тех пор, как она видела его в последний раз; теперь он совершенно не походил на пухлого и симпатичного сынка хозяина и завсегдатая баров, где собираются педики. Он явно как следует взялся за себя, но сейчас был так подавлен, что даже не уделил Джейд должного внимания. – Вырубили свет.

– Говорят, следует оплачивать счета, – заметила Джейд, окидывая взглядом комнату: швейные машины молчали, настенные электрические часы не шли, повсюду валялись груды наполовину скроенной одежды.

– Да что же, я разве не знаю, – сказал Стив, словно Джейд была во всем виновата. – Были бы деньги, заплатил.

– У вас неприятности, Стив, – строго сказала Джейд. – Криком делу не поможешь.

– Да, но так хоть чувствуешь себя получше.

– О себе я этого сказать не могу, – заметила Джейд. – Меня прислала сюда Мэри Лу – выручать вас.

– Ну и как? – вызывающе спросил Стив.

– Посмотрим.

Первым делом Джейд сняла со счета двести долларов и заплатила за свет. Включили его немедленно, в тот же день.

– Нет слов! – заявил Стив и тут же успокоился. Мэри Лу говорила, что лучше Джейд ему никого не найти. Стив отнесся к этим словам с недоверием, но дела у него действительно складывались паршиво, – так почему не попробовать? Он помнил Джейд по тем временам, когда она была помощницей у Мэри Лу – ничего, трудяга, только уж больно незаметная, мышонок какой-то. Но увидев ее перед своим домом, он, даже несмотря на всю эту историю со светом, которая полностью выбила его из колеи, пришел в некоторое замешательство. На ней был бирюзового цвета сатиновый жакет с поднятыми до локтя рукавами, спортивные брюки оливкового цвета заправлены в красные ковбойские ботинки. Очки в алой оправе подняты на лоб; Стиву показалось, что он в жизни не видел более привлекательной женщины. Как и другие, Стив не замечал того, что Джейд и хотела оставить незамеченным.

– Глазам не верю!

– Я тоже, – саркастически заметила Джейд. Платить за свет она шла, уже решившись взяться за дело. Но сейчас, вернувшись в мастерскую, она заколебалась: во что ввязывается? Стив – это примадонна, это человек, считающий себя Художником. Его так называемое дело в кошмарном состоянии. Так стоит ли ради Стива Хирша, спрашивала она себя вновь и вновь, жертвовать свободой? Он, казалось, прочитал ее мысли.

– Вообще-то я в большом порядке, – сказал он серьезно и неожиданно деловито. Он кивнул на доску с вырезками из газет и плетеную корзинку, заваленную бланками заказов. – Только на платья с бисером заказов не менее дюжины. Оптом – по шестьсот долларов. Итого – больше семи тысяч.

– Только если они будут готовы, – так же серьезно сказала Джейд. – Мэри Лу купила место для рекламы и заказала витрину. Она совершенно вышла из себя, когда вы сказали, что не успеваете. Стив, дизайнеры не могут позволить себе упускать такой шанс. Иначе им конец.

– Так что же делать? – Стив неожиданно снова ощетинился. Он принялся теребить звезду Давида, которую все еще носил, хотя собирался креститься. – Денег-то у меня нет. Некоторые магазины должны мне за последнюю партию, но не платят. Как же мне работать?

– Кроите сами, если иначе не получается, – сказала Джейд.

Стив посмотрел на нее, как на безумную, но получилось, в конце концов, именно так, или почти так. Выкройка была уже сделана, платья сметаны. Оставался бисер – филигранная работа и фирменный знак Стефана Хичкока. Джейд, Стив и две латиноамериканки, которым заплатили из аванса, полученного от Мэри Лу, сидели в течение двух недель каждый день до четырех утра.

– Так ведь недолго и ослепнуть, – жаловался Стив.

– Может быть, – сказала Джейд. – Но иначе – крах.

Стив продолжал работу.

– Ты заплатила из собственных? – недоверчиво спросил Джордж, когда она рассказала ему всю историю. Джейд всегда выкидывала весьма экстравагантные штучки. Энергии ее хватило бы на целое производство, а изобретательностью она бы могла поспорить с «одноруким бандитом». С ней никогда не было скучно.

– А почему бы и нет? Да, Стив на мели, но отец его владеет половиной Флориды. К тому же он талантлив. Его ожидает большой успех.

– И ты собираешься помогать ему?

Джейд кивнула:

– Да. Думаю, мы со Стивом заработаем кучу денег.

– А Стив что думает?

– Он говорит, что деньги его не слишком интересуют.

– Ох уж эти дети богатых родителей! – воскликнул Джордж, вспомнив презрительное отношение Ины к деньгам. Он сменил тему. – Ты свободна в ближайшие выходные?

– Да, свободна, по нет, не поеду, – сказала Джейд, посылая ему самую ослепительную из своих улыбок. Она заранее знала, каков будет следующий вопрос.

– Ты хочешь сказать, что не поедешь со мной в Нантаккет?

– Вот именно.

– Я не отступлюсь, – пообещал он.

– А я буду стоять на своем, – пообещала она.

Возникшая напряженность была ощутима почти физически, прямо потрескивание слышалось. Джейд не могла не признаться себе, что испытывает необычайное возбуждение, а Джордж терпеливо переносил свое нетерпение. Он знал, что от игр такого рода еще никто не умирал, но выглядеть все это начинало достаточно смешно.

Глава IV

Насколько Джордж помнил, больше всего он всегда любил любовь. В пятидесятые, когда другие ребята взахлеб говорили о машинах, Джордж говорил о девушках.

В шестидесятые, когда всех интересовала политика, Джорджа интересовала любовь. Другие думали о том, чтобы просто переспать с кем-нибудь, Джордж мечтал влюбиться. Он был гением любви, как любовник он был художником. Любовь обнаруживала все лучшее в нем.

Он посылал Джейд цветы – белую сирень от Маддерлейка, владельца цветочного магазина на Мэдисон-авеню, который, по его мнению, составлял лучшие букеты в городе; он посылал трюфели в шампанском высшего качества – от Тойшера. Как-то раз он отправил ей красивый, ручной работы, старинный лакированный ящик из галереи японского народного искусства в Сохо; в нем можно было держать французские, английские, итальянские модные журналы, которые Джейд покупала в великом множестве.

– Мне надо, чтобы ты влюбилась в меня, – говорил он, шокируя ее своей прямотой. Голос звучал с обволакивающей вкрадчивостью, янтарные глаза ласкали ее. «Откуда у тебя янтарные глаза? – спросила она как-то. Я считала, что у всех греков карие». – «Но только не у тех, что из Северной Греции», – пояснил он. Не у греков из Салоник, откуда его семья. И где живут самые красивые в Греции девушки – и мужчины тоже.

– Я же говорила тебе, – твердо заявила Джейд, – я совершенно не собираюсь вновь влюбляться. Будь это ты или кто-нибудь другой.

– Но у нас с тобой все будет по-другому, – настаивал он. – Мы составим отличную пару.

Она не верила этому. После развода она больше не верила, что может с кем-нибудь составить хорошую пару. Она хотела только одного – спокойной, размеренной жизни. Пусть все идет своим заведенным чередом. Она совершенно не хотела влюбляться, переживать, пускаться во все тяжкие разочарования. Она знала, что такое любовь. Любовь означала боль, разочарование, горькое предательство. Стоит только влюбиться, и она снова станет беззащитна, а это слишком большой риск. Поэтому ей и нравился Дэн – он не представлял никакой опасности; или Марти – он никогда ни на чем не настаивал. Или Питер – он слишком много времени тратил на рекламные поездки с профессиональными спортсменами, чтобы представлять какую-нибудь угрозу. И именно поэтому она хотела держаться подальше от Джорджа. Он никого не пытался обмануть всякими хитрыми подходами, не тратил времени на вздохи. Он был без ума от нее, он полностью потерял голову – и совершенно этого не скрывал.

– Я просто не могу без тебя, – говорил он, поглаживая ее по волосам, наслаждаясь ее видом, манерой говорить, тем, как она ходит по комнате, причесывается или надевает пальто. – Я превратился в наркомана. А наркотик – ты.

Он попытался поцеловать ее, но Джейд отстранилась. Она все еще не готова была поверить тому, что он говорил, не готова была поверить выражениям страсти и признаниям в любви, ее не могли соблазнить слова и посулы. Ее слишком жестоко предали; запасы ее доверия были вычерпаны до дна. Теперь она признавала только такие отношения, которые оставляют сердце холодным.

– Я хочу тебя, – говорил он ей. Он был с ней ласков, мягок и заботлив. – Я хочу целовать тебя. Спать с тобой. Любить тебя.

– Нет, – отвечала она, отстраняясь от него и физически, и душевно, окружая тело свое и чувства высокой изгородью. Сердце ее было разбито, и она не хотела рисковать теми остатками самой себя, которые еще сохранились.

– Нет, Джордж, ничего не получится.

– Чего ты боишься? – спросил он как-то, и в глазах его светились нежность и сочувствие. Он ощущал ее близость, чувствовал, как они тянутся друг к другу. И знал, что и она испытывает то же самое.

– Ничего, – неуверенно ответила она.

Он не сомневался, что она лжет, пусть и бессознательно.

– У тебя двойной страх, – мягко продолжал он. – Во-первых, ты боишься меня.

Она пожала плечами – движение, которое должно было продемонстрировать, что она все видит, во всем сомневается, ничему не верит. Но он прав. Она таки боится его.

– А во-вторых? – спросила она.

– А во-вторых – ты боишься себя, – продолжал он, беря ее за руку. – Ты не веришь мне. И себе тоже не веришь.

– Оставим это, – отрывисто, почти грубо сказала она, так и отпрянув от него. Он подошел слишком близко, и Джейд это не нравилось. Она не хотела, чтобы ей заглядывали в душу. – Оставим. Пусть все будет по-прежнему.

Но Джордж не собирался оставлять все по-прежнему. Он-то как раз хотел, чтобы все было иначе. Он хотел, чтобы оба они были счастливы.

– Я из тех, кто любит, – убеждал он, прижимаясь губами к ее лицу. – Я из тех, кто любит, а не разрушает. Мы будем счастливы. Больше, чем счастливы. Нас ожидает сплошной экстаз.

– Я и так счастлива, – сказала она, отстраняясь.

– Я не похож на Барри, – сказал он. Снова точное попадание – Джордж дошел до сути того, что заставляло Джейд отказывать ему.

– Я и так знаю, что ты не Барри, – нетерпеливо перебила она.

– Ну так и не смешивай нас.

– Я и не смешиваю!

– А мне кажется, как раз смешиваешь, – настаивал он. – Мне кажется, ты боишься, что все мужчины похожи на твоего бывшего мужа. Но поверь мне, Джейд, я не Барри. Я не сделаю тебе больно. Я не предам тебя.

Он не сдавался, ее отказы только разжигали боль, от которой она страдала, лишь усиливала желание исцелить ее лаской и любовью. Он ни на секунду не оставлял ее без внимания, преподносил подарки, посылал клубнику по сезону и малину не по сезону. Он завалил ее духами и цветами. Он звонил ей рано утром, чтобы быть первым, и поздно вечером, чтобы последним пожелать ей доброй ночи. Он приглашал ее в кино и на вернисажи, раскрывал над ней зонтик, когда шел дождь, и закутывал в свое пальто, когда было холодно. Он все делал правильно, за исключением одного: все время говорил об Ине. Ина и ее богатый батюшка; Ина и ее любовник; как Ина его оставила; как Ина отняла у него Бобби.

– Мне кажется, что ты все еще влюблен в Ину, – сказала ему Джейд, отыскав наконец неотразимый предлог, чтобы отказать ему.

– Нет, – решительно возразил он. – Я люблю тебя. А если Джордж не говорил об Ине, то на смену ей приходил Бобби. Еще младенцем Бобби обнаружил редкий музыкальный дар. Бобби – атлет от рождения. Он пошел в восемь месяцев и заговорил в полтора года.

Джейд даже не могла решить, кто же ее соперник – Бобби или Ина. Наверное, Джордж и сам не знал этого.

После этого разговора он старался не упоминать об Ине и продолжал свои домогательства. Поток подарков не иссякал, не прекращались телефонные звонки, цветы и любовные записки. Она благодарила его, откликалась на звонки, улыбалась ему – все делала, только сердце свое не открывала. Она едва-едва пережила неудачное замужество и поклялась себе, что ничего подобного никогда больше не будет. Она считала, что это «никогда» относится и к Джорджу, однако «никогда» кончилось через четыре месяца после того, как они встретились в мансарде у Тициана Феллоуза. Она случайно увидела его с какой-то женщиной и едва не умерла от ревности.

Если так и было задумано, то план оказался прекрасен. Какой-то тоненький голосок нашептывал ему, что замысел-таки был. В конце концов, он теперь достаточно близко познакомился с Джейд, чтобы знать ее любимые места. «Ле Рале» было одним из таких мест. Заказывая столик на двоих, он подумал, что, пожалуй, и Джейд там может оказаться. Да, он рассчитывал там ее увидеть. И не случайно Джордж пригласил на ужин актрису, совершенно очаровательную женщину. Не случайно и то, что выбрал столик прямо напротив входа. И то, что он увидел Джейд в тот самый момент, когда она вошла в ресторан со своим спутником Мартином Шульцем, – тоже было, в конце концов, не случайно.

– Привет, Джейд, – весело окликнул Джордж, когда они проходили мимо их столика. Он познакомил ее с Лизой Найт.

– Привет, Джордж, – спокойно отозвалась Джейд, прошествовав мимо и едва удостоив Лизу кивком. Она даже не представила Мартина.

– Твоя приятельница ревнива, – сказала Лиза.

– Просто близорука, – ответил Джордж, стараясь найти Джейд оправдание.

– Ну, никто так не близорук, – заметила Лиза, гадая, что там происходит между Джорджем и Джейд Маллен.

– Кто это? – спросил Мартин, когда они устроились за столиком.

– Забыла его имя, – сказала Джейд первое, что пришло в голову. – Потому и не познакомила тебя.

Мартин знал, что она лжет, но не мог понять почему. На Джейд это было не похоже.

На следующий день Джордж звонил Джейд и домой, и в мансарду Стефана Хичкока. Она не подходила к телефону и не откликалась на записи автоответчика. На второй день он возобновил попытки, и снова она была неуловима. Она отказывалась говорить с ним и, таким образом, превращала себя в легкую добычу. Джордж-любовник хорошо знал цену таким отказам и знал, как справляться с ними.

Через четыре дня после встречи в «Ле Рале» Джордж появился у Стефана Хичкока с огромным букетом фризий. Стив возился с образцами материи; Джейд разговаривала по телефону. Джейд всегда разговаривала по телефону.

– Потом, – сказал 6н, обрывая ее на полуслове и вешая трубку.

– Это же был Ультимо, – закричала Джейд, в ярости хватая трубку. – Что ты себе позволяешь?

– Лучше скажи, что ты себе позволяешь? – огрызнулся Джордж. Он был зол, терпение иссякло. Их отношения подошли к критической точке. Пришла пора брать инициативу в свои руки, и Джордж-любовник точно знал, что и как надо делать. – Ты, понимаешь, приревновала меня Бог знает к кому и теперь всячески бегаешь от меня.

– Ничего подобного! – вспыхнула она, восставая и против слов его, и против собственных чувств. Чего она никогда не терпела и не потерпит, так это мужчин вроде ее отца, мужчин, которые используют одну женщину, чтобы сделать больно другой, мужчин, чью позицию можно было бы выразить так: зачем делать одну женщину счастливой, когда можно сделать двух несчастными? – Разве ты принадлежишь мне? И какое мне дело до твоих приятельниц?

– Вот именно, – сказал Джордж, понимая, что теперь уж ей никуда не деться. – Настолько нет дела, что ты даже поздороваться толком с ней не могла. И настолько нет дела, что даже позвонить мне было трудно.

– Боже, ну и самонадеянный же ты тип, – она повернулась к Стиву за поддержкой. Тот затеребил очки в черепаховой оправе, отвел глаза, принялся изучать тесемки на кроссовках и пожал плечами. Любовная жизнь самого Стива колебалась между радикализмом и консерватизмом, между мальчиками и девочками; в настоящий момент он был более или менее бисексуален. Вся эта сцена, казалось, смущала Стива еще больше, чем Джейд.

Он был последним, от кого можно было ожидать совета и поддержки.

– Вовсе нет, – заявил Джордж, не желая переходить в оборону. – Я просто реалист. Слушай, Джейд, когда ты, наконец, кончишь бегать от меня?

– А я вовсе и не бегаю, – отстраняясь от него, сказала" Джейд.

– Стив, вам придется несколько дней обойтись без нее, – объявил Джордж и, не ожидая ответа, подхватил Джейд под руку, вытащил из мастерской, затолкал в лифт, который теперь работал, вывел на улицу и остановил такси.

– Ла Гуардиа, – скомандовал Джордж.

– Эй, куда мы едем? Что ты делаешь? Водитель, немедленно остановите машину!

Шофер обернулся, явно не зная, что делать.

– Вперед, – твердо повторил Джордж, протягивая ему десятидолларовую купюру.

– Мы отправляемся в Нантаккет, – сказал Джордж. – Это ответ на первый вопрос. Что же касается того, что я делаю, – пытаюсь поговорить с тобой, и поскольку ты не откликаешься на телефонные звонки, приходится говорить с тобой лично.

– Нантаккет! Но ведь сегодня днем придет поставщик от Бендела! – Он обвел ее вокруг пальца, обратил ее переживания против нее самой. Она ненавидела его. Она его боялась. Она хотела избавиться от него.

– Стив сам справится с ним, – сказал он, крепко, чтобы и пошевелиться не могла, удерживая ее.

– Но у меня даже вещей с собой нет!

– Джейд, – сказал он, закрывая ей рот поцелуем и сминая душистые цветы, – и от запаха их, и от поцелуя у нее голова кругом пошла, – тебе и не понадобятся твои вещи.

Он привез ее в мотель и тут же швырнул на четырехспальную постель. В первый раз он был настойчив, почти груб, быстро кончил, специально думая больше о своем удовольствии, так, чтобы она только разогрелась, ожидая новых ласк. Потом, немного позже, когда момент показался подходящим, он снова прижал ее к себе и на этот раз ласкал медленно и бережно, обращаясь с ее телом, как опытный любовник, изучая каждый изгиб фигуры, каждую жилку, пробегая пальцами и языком по рукам, ногам, шее, лицу, доводя до экстаза.

– Джейд, Джейд, – шептал он, вновь и вновь повторяя ее имя. – Я так хотел тебя, Джейд, моя Джейд.

Она забыла, что такое настоящее сексуальное опьянение. Да и знала ли когда? Трудно сказать. Когда появился Барри, она была слишком молода. Когда возникли другие, она была слишком зла. А сейчас она хотела только одного – чтобы эта любовь длилась вечно. В конце концов, он победил, и про себя она знала, что всегда хотела этой победы.

– Неплохо было, а? – спросил он, поддразнивая ее, три дня спустя, на обратном пути в Нью-Йорк. Три дня, когда они почти не вставали с постели, не могли оторваться друг от друга, не спали и не ели, – им хватало друг друга. Три дня, в течение которых он не думал об Ине и даже не вспоминал ее, три дня, в течение которых Джейд забыла Барри, оставила позади всю свою озлобленность.

– Да как сказать, – в тон ему, безразлично пожимая плечами, ответила она. – Я, собственно, всегда была уверена, что в постели ты хорош.

Он схватил с кресла подушечку и швырнул в нее. Джейд перехватила ее на лету и бросила назад, угодив ему в щеку.

– Ну, подожди, дай только до дому добраться, – пригрозил он.

Она внезапно посерьезнела, ушла в себя и заговорила о том, к чему будет отныне возвращаться вновь и вновь.

– То, что ты похитил меня на пару дней, еще не означает, что я принадлежу тебе.

– Никто этого и не говорит, – с той же серьезностью ответил он, как бы принимая предостережение, прозвучавшее в ее тоне. – Я только одного хочу – любить тебя. И никогда не сделаю тебе больно.

– Так все говорят, – обронила Джейд.

За легким подтруниванием и ироническими репликами скрывалось нечто иное – то, во что не хотел углубляться ни один из них. Ни Джейн, ни Джордж не отдавали себе отчета в том, что, хотя больно было обоим, лекарства они выбрали разные. Джордж был убежден, что его исцелит любовь. Джейд верила в независимость.

Глава V

Джейд начала с того, что заплатила за электричество, и в мастерской Стефана Хичкока снова зажегся свет. Затем она сделала так, чтобы его первый серьезный заказ был выполнен вовремя. И последнее, она отклонила лучшее из предложений, которые когда-либо делались Стиву.

О Бадди Майстере в кругу розничных покупателей ходили легенды. Он был президентом «Маркс и K°», транспортной фирмы, расположенной на месте, где когда-то располагался знаменитый Де Пинна. В бедной семье из Бриджпорта, штат Коннектикут, Бадди был седьмым из тринадцати детей, «счастливчиком седьмым», как он сам всегда говорил. Он начал свою деловую карьеру в двенадцатилетнем возрасте с доставки продуктов в местную лавочку. Затем он продвинулся и получил работу на складе магазина «Вулворт», оттуда перебрался в отдел верхней одежды этого, же магазина, а завершил этот круг помощником управляющего. Было ему тогда шестнадцать лет. Окончив школу, он навсегда уехал из Бриджпорта. Потом он поступил в Бостонский университет. Призыва избежать не удалось, и он попал в армию. Пока другие парни подставляли себя под пули, Бадди начал зарабатывать первые в жизни серьезные деньги. Он неизменно выигрывал в покер, но главное – получил назначение в гарнизонную лавку, где следовал классической схеме: один доллар дяде Сэму, один – Бадди Майстеру. Из армии он уволился с тридцатью пятью тысячами долларов наличными и сразу же отправился в Нью-Йорк с твердым намерением разбогатеть.

Начал работу он в фирме по производству шляп, бывшей одной из поставщиков «Вулворта», но дело шло под откос. Не то чтобы шляпы не продавались; проблема состояла в том, чтобы собрать выручку. Бадди удалось убедить шефа, что он как раз тот человек, который справится с этой задачей. Согласно легенде, Бадди понадобилось шесть недель, чтобы получить долг за два с половиной года. Согласно той же легенде, на фабрике больше никогда не возникало проблем с профсоюзами, все материалы доставлялись с точностью до минуты, новейшие образцы фирма, где работал Бадди, демонстрировала еще до того, как они попадали в Париж и на Седьмую авеню, наконец, уходя в отставку, владелец продал фирму Бадди ровно за тридцать пять тысяч долларов.

Легенда утверждает также, что Бадди всегда ходил на работу с оружием в кармане. Бадди никогда не опровергал слухов. «Они создают мне ореол», – говорил он, хитро подмигивая.

К тому времени, как Стив Хирш превратился в Стефана Хичкока, Бадди был уже видной фигурой в розничной торговле, а также в нью-йоркских филантропических обществах. Он был обладателем многочисленных наград, пожалованных ему за добровольные взносы в детские дома, больницы, фонды и разного рода культурные начинания. Шляпы ему делал Карачени из Милана, юбки – Тэрнбулл и Ассер из Лондона, туфли – Лобб из Парижа. О том, кто поставляет ему оружие, Бадди умалчивал. Никто, впрочем, и не осмеливался спросить, хотя все стены его просторного, элегантно обставленного кабинета, выходившего окнами на Пятьдесят вторую улицу, были увешаны образцами оружия от Смита и Вессона, Ремингтона и Пэрди.

В свои шестьдесят Бадди выглядел как сорокалетний: высокого роста, мускулистый, стройный. Лицо его было покрыто рябинками – след юношеских прыщей. Бадди Майстер выглядел по-настоящему крутым парнем. Ну да, соглашался Бадди с кислой улыбкой, точно, крутой парень, только сердце – как елей. Он всегда сетовал на собственную мягкотелость.

Бадди, который всегда все узнавал первым, одним из первых же и пронюхал, что дела у Стефана Хичкока совсем никудышные. Бадди знал Айру Хирша с тех самых времен, когда один пробивался на рынок со своими плащами, а другой собирал долги. Так почему не помочь сыну старого приятеля, тем более что на этом и самому пару центов можно заработать? Бадди был готов вложить деньги – при том условии, что Стив будет продавать свои платья с ярлыком «Маркс и K°». У Стива был сильный соблазн принять это предложение.

– Теперь пусть у них голова болит о деньгах, – говорил Стив, обращаясь к Джейд. Появлялась хорошая возможность избавиться от всех забот, которые не давали ему спать ночами.

– Да, конечно, только и прибыль пойдет им, – отрезала Джейд и велела Стиву отказаться.

– Никто еще не отказывал Бадди Майстеру, – сказал Стив. В каком-то смысле он постоянно искал избавителя, и неважно было, как его или ее зовут – Джейд, Мэри Лу или Бадди Майстер.

– Если ты боишься, – победоносно улыбнулась Джейд, – то мне бояться нечего.

– Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? – спросил Бадди. Его густой голос тоже был частью легенды. Джейд сидела у Бадди Майстера в его огромном кабинете, разглядывая оружие. Его было так много, что казалось, будто встреча происходит в арсенале.

– Разумеется, отдаю, – ответила Джейд, – улыбаясь своей фирменной улыбкой. – С чего бы это Стиву продавать свои платья под вашей маркой?

– А что тут непонятного? Для престижа. Ради ауры Пятой авеню. Ради шикарного окружения.

– Но Стив может получить все это и без помощи «Маркса и компании», – заметила Джейд. – В конце концов, он уже продавал свои платья Савенну, а сейчас Бендел сделал очень щедрое предложение.

– Ну так что с того? Зачем быть в кордебалете у Савенна и Бендела, когда можно быть звездой у «Маркса и K°».

– Звездой? – переспросила Джейд насмешливо. – Или просто дизайнером фирмы?

Бадди изучающе посмотрел на нее.

– Кто, собственно, добивается места под солнцем? – внезапно спросил он. – Вы или Стив?

– Оба, – ответила Джейд, хотя это было не совсем так. В настоящий момент за место под солнцем больше боролась она. Стив еще не разобрался в конфликте Художника и бизнесмена. Одна часть его не желала иметь ничего общего с отцом, другая – хотела быть на него похожей. Сейчас Стиву было ясно только то, чего он не хочет: потеряться в густой тени отца. Откровенность, с какой он говорил об этом, а также его полная противоположность Бадди, заставляла Джейд проявлять куда больше терпения, чем обычно.

Майстер снова пристально посмотрел на нее.

– Вы ему кто, наседка?

Джейд резко поднялась и, глядя Бадди прямо в гранитно-серые глаза, кивнула на стену, ослепительно улыбнулась и спросила:

– А вы часто стреляете в людей?

В ситуациях, где Кэрлис действовала прямо и жестко, Джейд предпочитала использовать женские чары. Обе добивались своего, но Кэрлис люди боялись, а Джейд им нравилась. Нравилась даже крутым парням вроде Бадди Майстера.

Бадди был так поражен, что не нашелся, что ответить, и погрузился в молчание. Потом засмеялся, если, конечно, его отрывистое хрюканье можно было назвать смехом.

– Неплохо, неплохо, – сказал он, проникаясь к ней чем-то вроде симпатии. – Знаете, никто раньше даже не упоминал про это оружие. Ни разу за все то время, что оно здесь. Вы первая, – он покачал головой.

– Кажется, раньше вам никто не говорил «нет», мистер Майстер? Ну, так я и тут первая, – Джейд смягчила свои слова радужной улыбкой. – Поищите другого дизайнера, которого можно купить за бесценок.

Бадди собирался что-то сказать, но Джейд уже вышла из кабинета, не дав ему и рта открыть.

– Боже милосердный, – воскликнул Стив, побледнев после рассказа о случившемся. – Ведь никто еще не осмеливался послать Бадди Майстера к черту – да еще прямо в лицо.

– Ну так я осмелилась, – спокойно сказала Джейд. В последнее время Стива нервно трясло, настроение у него то поднималось, то падало, как прыгает вверх-вниз вышедший из строя лифт. В настоящий момент он был зол и напуган. Это был один из тех дней, когда он вслух задавал себе вопрос, что делать чуткому художнику вроде него в джунглях бизнеса. Он пребывал в параноидальном состоянии, полагая, что против него ополчился целый мир, в том числе и Джейд.

– И вы уверены, совершенно уверены, что так и надо было поступить? – спросил он. По части вопросов, заданных задним числом, Стив был вне конкуренции. Вообще-то больше всего он не хотел, чтобы Джейд все взяла на себя. Чтобы было кого обвинить, если что пойдет не так, а коль речь идет о мануфактуре, просчеты неизбежны.

– Надеюсь, – Джейд постаралась придать тону легкость, какой на самом деле не испытывала. – Только боюсь, что следующий мой шаг еще больше выбьет тебя из колеи.

– Это еще что такое? – спросил он, мгновенно настораживаясь. Волнение свое он выдавал тем, что отчаянно грыз ноготь на правом указательном пальце. На съемках он всегда старался как-нибудь спрятать этот палец, чтобы не было видно заусениц, каковые в свою очередь могли выдать его душевное состояние.

Следующим действием Джейд собиралась избавиться от всех случайных и посторонних заказов. Она знала, что одна мысль об этом приведет Стива в неистовство. Ведь так он рискует лишиться спасательного жилета, а Джейд была не столь безрассудна, чтобы прямо объявить ему о своих намерениях.

– Да ничего страшного, не волнуйся, – сказала она и посмотрела на часы. – Тебе пора перекусить чего-нибудь. Отправляйся-ка в город.

– Где это ты научилась всему этому? – спросил Стив через три месяца после того, как Джейд получила заем в банке, организовала первую полномасштабную выставку фасонов, наняла бухгалтера, послала эскизы моделей всем основным поставщикам и уговорила Стива сменить вышедший из моды молодежный стиль на классическую английскую тройку. Она привела в порядок его дела – и его самого, не становясь при этом в позу строгого наставника, неизменно сохраняя добродушие и доверительность; Стив был одновременно очарован ею и слегка напуган.

– Я научилась, как ты говоришь, всему этому, когда работала у Мэри Лу и Савенна, – откликнулась Джейд, вспоминая суровую школу розничной продажи, цен, рекламы мод, которую она прошла у Мэри Лу. А более всего то, что та же Мэри Лу называла умением «очаровывать покупателя».

– И еще кое-чему меня научили муж и свекор, – добавила Джейд. – Они крепко разбирались в делах. – И впрямь, Херб и Барри до последней мелочи всегда были в курсе того, что происходит в собственной компании. – Бывший муж, – поспешно поправилась она, – и бывший свекор.

Джейд всячески старалась навсегда отодвинуть Барри и Херба в прошлое, а они упорно возвращались в настоящее. Она изо всех сил старалась убедить себя, что с семью годами замужества она разделается за год.

В глазах Джорджа Нантаккет был поворотным пунктом. Джейд уверяла его, что это были всего лишь выходные Дни. Все лето Джордж старался сделать так, чтобы Джейд проводила с ним как можно больше времени – он занимал ее вечера и выходные. Все лето Джейд пыталась удержать Джорджа на расстоянии. Она по-прежнему встречалась с Дэном, хотя думала во время этих свиданий о Джордже. Она встречалась с Марти и Питером и тоже думала о Джордже, хотя себе самой, а Джорджу тем более, в этом признаваться не хотела. Именно Джейд ввела Правило Четырех Дней.

На День труда и выходные – всего четыре дня – Джейд поехала с Питером на Файр-Айленд. Вернувшись, она обнаружила на автоответчике четыре записи от Джорджа – по одной на день. Он говорил, как скучает по ней. Джейд позвонила ему немедленно, хотя была уже глубокая ночь.

– Я скучала по тебе, – с удивлением услышала Джейд собственные слова. Время с Питером они провели неплохо – играли в теннис, купались, делали похлебку из моллюсков. Джейд безотрывно думала о Джордже, мечтала, чтобы он был здесь, рядом, спрашивала себя, как он там, в Денвере, вспоминает ли ее так, как она вспоминает его.

– Что ты сказала? – в комическом ужасе переспросил он. Для него выходные стали сплошным кошмаром. Он полетел в Денвер увидеться с Бобби, и у него буквально сердце упало, когда Ина сказала, что сын гостит у приятеля в Вэйле. Джордж заявил, что Ина нарочно услала сына, чтобы он не мог с ним встретиться, и с этого началась, чтобы не прекращаться в течение четырех дней, настоящая война – вокруг денег, прошлого, любовниц Джорджа, любовника Ины. А больше всего – вокруг Бобби. Джордж хотел видеться с ним как можно чаще, а Ина этому всячески препятствовала. Сын был единственным надежным оружием против бывшего мужа, и она безжалостно пользовалась им, заявляя, что да, конечно, Джордж может встречаться с сыном сколько его душе угодно, а потом под разными предлогами ломала эти встречи. Кончилось все постелью и разговорами о примирении Джордж хотел, чтобы жена с сыном вернулись домой. Но и Джейд он тоже не хотел терять. Он вернулся в Нью-Йорк в расстроенных чувствах. И почему жизнь обязательно должна быть такой сложной, раздраженно думал он.

– Ты слышал, что я сказала, – откликнулась Джейд и поспешно сменила тему. Она не хотела пускаться в душещипательные разговоры и еще менее хотела признаваться в своих чувствах. – Как там Денвер?

– Бобби был в Вэйле, а Ина – гвоздь в заднице. Мы только и делали, что орали друг на друга, – сказал он, как бы отсекая то, что случилось за эти четыре дня. – Мне послышалось, ты сказала, что скучала по мне?

– Так ведь четыре дня прошло. – Только теперь она поняла, как плохо ей было без него и как хорошо, что он снова рядом. – Что же удивительного, что я заскучала?

– Стало быть, четырех дней тебе хватило, чтобы понять, как я тебе нужен? – нажимал он.

– Да, – согласилась она, но когда Джордж предложил видеться каждый день в ближайшую неделю, Джейд отказалась. Видеть его она хотела, но подпускать к себе слишком близко – нет.

– Послушай, – предложила она, – а что, если нам встречаться каждые четыре дня? По-моему, так будет лучше всего.

– Для тебя, – ответил он раздраженно. Что за детские игры взрослых людей? – Но не для меня.

Все же Джордж согласился. Это было первое обязательство, которое удалось из нее вытянуть, а ему так хотелось стать независимым от Ины.

Осень прошла в полном соответствии с Правилом Четырех Дней. Джейд рассчитывала и время и свои душевные порывы, как последний скряга. Ей нужен был и Джордж, и независимость. Она пыталась объединить одно с другим, работала, как сумасшедшая, выполняя все заказы и все глубже вникая в дела Стива, а они стремительно шли в гору.

Как-то в конце октября Джордж отправился на Бродвей встретиться в опере с одним возможным клиентом из Чикаго, который остановился на несколько дней в Нью-Йорке. Давали «Анну». Неожиданно он увидел Джейд, которая сидела в трех рядах от них, и все представление Джордж думал, какой же зануда его спутник и как хорошо было бы сидеть рядом с Джейд. Они не виделись уже три дня, и когда Андреа Маккарди запела «Завтра», Джордж мысленно туда и устремился: ведь завтра, согласно Правилу Четырех Дней, он сможет увидеться с Джейд. В антракте он дождался, пока его клиент отошел погулять, а спутник Джейд – направился в бар. Джейд стояла у открытых дверей, с удовольствием вдыхая свежий ночной воздух.

– Джейд, – окликнул он, обнимая ее. Песня подсказала ему одну мысль.

Джейд испуганно отстранилась.

– Встретимся в час, – сказал Джордж, поглаживая ее по руке и вдыхая аромат духов.

– Я не одна, – сказала она, отводя взгляд.

– Ну так отделайся от него. Хорошие девочки так и поступают. Отделываются от своих спутников, я хочу сказать.

Она улыбнулась и покачала головой:

– Значит, я не такая уж хорошая девочка. К тому же, – напомнила она, – не забывай про Правило Четырех Дней.

– А я и не забываю. – Он стоял вплотную к ней, буквально пожирая ее глазами. – Я ведь сказал: в час. В один час. Это значит – завтра. Четыре дня прошло…

Они условились встретиться в «Карлайле» послушать Бобби Шорта.

С этого дня Правило Четырех Дней было забыто.

– Пожалуй, это была дурацкая идея, – призналась Джейд на День благодарения. После случайной встречи на премьере «Анны» они почти все свободное время проводили вместе. Поскольку следующий за Днем благодарения день открывал сезон рождественских распродаж и обещал большой наплыв покупателей, Джейд и Стив в пятницу работали, и Джейд решила не отправляться ради этого домой. А так как семейство Джорджа содержало в Тарпон-Спрингсе ресторан, на праздники им тоже предстояло работать. Ина и Бобби, сказал он, проводят эти дни у ее родителей, в Вэйле. Он, разумеется, не приглашен. Джейд и Джорджа, «сирот Дня благодарения», Мэри Лу позвала на свое традиционное сборище. И вот теперь, ублаженные индейкой в брусничном соусе, они лежали, уютно прижавшись друг к другу под теплым стеганным одеялом у Джейд дома.

– Я так боялась попасться, – говорила она, имея в виду Правило Четырех Дней. – Потому и придумала эту штуку.

– Да, я знаю, чего ты боялась, – подхватил он. – Что я буду таким же собственником, как Барри? Но я ведь не такой, верно?

– Верно, – сказала она, покачивая головой. – Ты не такой.

– Я просто хочу любить тебя, – сказал он. – А владеть тобою мне вовсе не надо.

Он не лукавил, и Джейд постепенно начала доверять ему. Она ему рассказывала теперь о своем прошлом, о замужестве, о разводе. И О том, что происходит на работе, как трудно иметь дело с таким одаренным, но очень ненадежным человеком, как Стив.

– Иногда мне кажется, что я его мамочка, – сказала Джейд.

– Ну, на мамочку ты явно не похожа, – отозвался Джордж. На его взгляд, по части воображения и вкуса в одежде, Джейд и сравнить не с кем было.

На Рождество они разъехались. Джейд отправилась домой, в Оборн, и ей даже в голову не пришло пригласить с собой Джорджа. Такое приглашение означало бы признание в том, что дело зашло слишком далеко, – а этого Джейд все еще не хотела. Джордж повез Бобби в Англиллу, местечко около Сан-Мартена, которому вскоре предстояло стать модным курортом. Он не сказал Джейд, что и Ина была с ними. Джордж и Бобби остановились на роскошной частной квартире. Ина сняла себе номер в гостинице. Каждый день они встречались на разных, но одинаково пустынных пляжах этого чудесного островка.

– Я думала о нашем разговоре в День труда, – сказала Ина, когда они прогуливались по мелкому белому песку Аллеи свиданий. – Похоже, мы с Алленом расстаемся.

– Похоже? – переспросил Джордж, неожиданно испытав чувство праведного триумфа. – Или действительно расстаетесь?

– Это зависит… – недоговорив, Ина приблизилась к поверхности воды и осторожно намочила ноги.

– От чего?

– От того, как меня встретят в Нью-Йорке. Джордж, который хотел, чтобы жена вернулась на его условиях, а Бобби – на любых условиях, напомнил, что ключ от его квартиры по-прежнему у Ины в кармане.

Новый год Джейд и Джордж встретили вместе, а на второй неделе января в Нью-Йорке появились Ина с Бобби. Они, остановились у родителей Ины в их доме на Семьдесят второй улице. Ина снова предложила подумать о примирении, и Джордж теперь буквально разрывался между бывшей женой и ребенком, которого он обожал, и новой женщиной, которая вошла в его жизнь. Он не знал, как примирить раздерганные чувства. Тут он вспомнил о Правиле Четырех Дней.

– Пожалуй, ты была права насчет Четырех Дней, – сказал Джордж. Это было в конце января.

Джейд даже поперхнулась от удивления. Он ведь всегда ненавидел это правило.

– Что ты хочешь сказать? – настороженно спросила она.

– Мне кажется, мы стали видеться слишком часто, – сказал он, повторяя ее слова. Они лежали в постели, истомленные любовью. В такие минуты они ощущали наибольшую близость. – Мне становится трудно.

– Но ведь ты же сам говорил, что хочешь проводить все свободное время вместе, – напомнила Джейд, пытаясь понять, куда он все-таки клонит.

– Да, верно, извини. – Перед ним стоял трудный выбор, и он понимал, что, если не договорить все до конца, любые слова прозвучат глупо и неискренне. – Дело в том, что вернулись Ина с Бобби. И мы хотим попробовать еще раз жить вместе.

Джейд немного помолчала, собираясь с мыслями. Как хорошо, что она проявила благоразумие, как хорошо, что не зашла слишком далеко.

– Ну что же, желаю счастья, – сказала она, думая, что, если бы он не порвал их отношения, ей самой пришлось бы сделать это. В последнее время Джордж стал слишком настойчив. – Правда-правда.

Он взглянул на Джейд и понял, что говорит она искренне. Он давно чувствовал, что она тоскует по свободе.

Они расстались с сожалением, но без горечи. Это было в конце семидесятых, когда многие вступали в отношения, уже потеряв девственность. У всех был груз: бывшие жены и бывшие мужья; бывшие любовники и дети. Все очень усложнилось, и хотя Джейд не хватало Джорджа, ее занимали и другие заботы и интересы. Она целиком погрузилась в работу, оставаясь, впрочем, неравнодушной к мужскому вниманию. Она была довольна уроками, полученными в замужестве, довольна тем, что сохранила независимость и не подпустила Джорджа слишком близко. Распавшаяся связь ранила совсем не так сильно, как развод. Впрочем, с этой болью вообще ничто не могло сравниться.

Глава VI

Когда Джейд Маллен было двенадцать, они вместе с лучшей подругой Хейди Дил поклялись, что никогда не выйдут замуж. Джейд хотела, когда вырастет, стать редактором «Вога»; Хейди мечтала, став взрослой, заработать миллион долларов. Хейди было три года, когда ее родители развелись: отца своего с тех пор она не видела, только ежегодно на день рождения получала от него чек на десять долларов. Родители Джейд развелись, когда ей было девять лет. Отец ушел от матери к ее подруге и постарался сделать так, чтобы все в Оборне, включая и Джейд, узнали об этом. Он то и дело забывал про алименты, и мать затаскала его по судам. Иногда Джейд встречалась с адвокатом матери чаще, чем с отцом. Бывало и так, что она чаще видела любовниц отца, чем его самого. У Арнольда Маллена всегда были добрые намерения, но он почти никогда не осуществлял их. Он обещал сводить Джейд на каток – и забывал об этом. Он обещал прийти на ее музыкальные репетиции – и появлялся, когда занятия уже заканчивались. Он обещал купить ей на Рождество красивый браслет – и ограничивался домашними тапочками. Он то и дело подводил – и приучил ее к тому, что обещания для того, чтобы нарушать их.

Джейд росла, всегда оставаясь посредине: между старшей сестрой и младшим братом, которые постоянно ссорились и искали в Джейд посредника. Между отцом и матерью, которые как только ни исхитрялись, чтобы сделать друг другу больно, и использовали Джейд в качестве посыльного; между отцом и его любовницами, которые вечно жаловались на его измены.

Разрываясь между любовью и деньгами, Арнольд Маллен никак не мог найти середины.

– Скажи своему отцу, что, если он не выпишет сегодня чек, я снова вызову его в суд, – говорила дочери Дороти Маллен, посылая ее к Арнольду, который жил от них в восьми кварталах, за очередным взносом.

– Скажи своей матери, что, если бы она была такой же симпатичной, как Сэнди, я бы никогда ее не оставил, – говорил Арнольд Маллен, выписывая чек на сумму, как правило, меньшую, чем он был должен, и поглядывая в сторону спальни, где его терпеливо дожидалась симпатичная Сэнди, или сексапильная Аннет, или очаровательная Кэрол.

Арнольд Маллен устраивал парад любовниц и следил за тем, чтобы Джейд – а через нее и мать – знали обо всех. Дороти Маллен так и не простила Арнольду предательства и учила Джейд не доверять мужчинам.

– Все они одинаковые, – повторяла она. – Им нельзя верить. Ни одному их слову.

Джейд видела, что стоило матери заговорить об отце, как на глазах у нее выступали слезы – слезы боли и возмущения; а в глазах отца, стоило ему заговорить о других женщинах и о том, насколько они лучше матери, она читала желание наказать ее как можно сильнее. Брак, каким он виделся Джейд в детстве, означал несчастье. Так что клятву свою они с Хейди давали всерьез. Хейди нарушила ее, когда ей было восемнадцать, а за две недели до окончания школы выяснилось, что она беременна.

Джейд вышла замуж в двадцать лет, и тому были две причины. Первая заключалась в том, что она очень хотела детей. Вторая – она встретила Барри Хартли.

Джейд обожала младенцев; ей нравилось держать их на руках, играть с ними, пеленать, катать в коляске. В Оборне она считалась самой надежной нянькой. В материнстве Джейд видела возможность переписать свое собственное несчастное детство. Все, чего лишена была она сама, Джейд хотела дать своим детям. Что ей никак не удавалось соединить, так это желание иметь детей и нежелание выходить замуж.

– Но ведь можно иметь детей и без мужа, – заметила Хейди, которая уже в двенадцать любила всяческие непристойности.

– Ни за что! – ужаснулась Джейд. – Мать воспитывала нас без отца, и такой жизни врагу не пожелаешь. Нет уж, своих детей я от этого избавлю.

Хейди, при всех своих революционных воззрениях, вышла замуж, едва окончив школу. К двадцати годам у нее было уже двое детей. Хейди обожала мужа, муж обожал ее, и оба безумно любили детей. Глядя на Хейди, «тетя Джейд» еще сильнее мечтала о материнстве.

Дилемма решилась сама собой, когда появился Барри Хартли.

Барри был в одной группе с Джейд, когда она училась в Корнельском университете; шестьдесят восемь студентов этой группы были, пожалуй, последними – пока вновь не наступили перемены, – кто интересовался больше роком, чем революцией. Джейд занималась историей искусств. Она хотела стать модельером, как ее кумир Антонио. Барри изучал экономику. Он ждал того дня, когда войдет в дело, которым владели два поколения его семьи.

Барри был рослым парнем со спортивной выправкой. На лыжах он всегда выбирал самые крутые спуски. В теннисе постоянно шел к сетке, а подача у него была такая мощная, что партнеры дали ему прозвище «Эйс».[2] Он плавал кролем и брассом, а в эстафете на восемьсот метров его всегда ставили на заключительный этап. У Барри были голубые глаза, светлые волосы, ровные черты лица и не сходящий круглый год загар. Все, включая Джейд, находили его неотразимым. Большинство однокашников находило даже, что он слишком сентиментален, а некоторым он казался слабым. Ну а Джейд нравилось то, что Барри симпатичен, добр, верен – прямая противоположность ее отцу, – чудесный любовник, который будет замечательным отцом. Впрочем, когда Джейд познакомилась с Барри, она была звездой в группе и о замужестве думала меньше всего.

– Я женюсь на тебе, – это были первые слова Барри, сказанные им сразу, как только они познакомились. Встреча произошла, когда они учились на втором курсе университета, на вечеринке, устроенной после футбольного матча. Корнель победил команду Колумбийского университета, и хотя это был матч второй лиги и ни одна из команд не претендовала на Кубок Хайсмена, все были в приподнятом настроении, праздную победу. В мужском клубе на Кэйога-авеню было шумно и весело. Из бочек лилось пиво, в воздухе висел дым от сигарет, юные женщины и мужчины, впервые оказавшись вдали от дома и родительских глаз, наслаждались обретенной свободой. На девушках были шотландки, заколотые спереди булавками, и кашемировые кофточки, а на юношах – рубашки цвета хаки и шорты. На проигрывателе крутилась пластинка с записями «Битлз».

– С чего бы это? – поддразнила она, убедившись, что он заметил у нее на кофточке клубный значок, который ей дал приятель, – иначе девушка сюда попасть не могла.

Джейд уже не в первый раз приходилось выслушивать подобные предложения. Она была девушкой остроумной, добродушной и компанейской. На первом курсе был конкурс популярности, и Джейд выиграла его. Оказавшись вдали от дома, вдали от дрязг между сестрой и братом, матерью и отцом, отцом и его любовницами, Джейд буквально расцвела. Она уже складывала про запас наброски модной одежды и с нетерпением ожидала момента, когда пойдет на штурм нью-йоркского мира моды.

– В таких вещах я не ошибаюсь, – серьезно ответил он.

Барри перевелся в Корнель год назад из Мичиганского университета: год назад его отец решил, что для дальнейшей деловой карьеры больше подходит образование, полученное на Востоке.

– Едва ты вошла, я сразу же понял: это моя девушка.

– Вынуждена тебя разочаровать, – сказала Джейд, ослепительно улыбаясь. – Я не собираюсь выходить замуж. Никогда.

– Ну, замуж выходят все, – его голубые глаза по-прежнему сохраняли серьезность.

Она покачала головой.

– Кроме меня. Мой отец ушел от матери к секретарше. Мама так и не пережила этого. Она все еще только о нем и говорит. Мне кажется, если он захочет вернуться – чего, разумеется, не произойдет, – она примет его. Никогда не допущу, чтобы со мной обращались так же, как с матерью. Вот почему, – заключила она свою тираду, как заправский ритор, – я никогда не выйду замуж.

– Ладно, я заставлю тебя переменить решение, – сказал Барри. В этот вечер он ни на шаг не отходил от Джейд, даже когда ее приглашали на танец. – Я всегда добиваюсь своего – тем и известен.

– Желаю удачи! – сказала Джейд, совершенно не принимая его слова всерьез.

После вечеринки Барри проводил Джейд до общежития. У двери он заколебался, стоит ли целовать ее, и, решив, что лучше не надо, был изумлен, когда она сама его поцеловала.

– Ага! Не ты ли говорила сегодня, что никогда не выйдешь замуж? – торжествующе закричал он.

– Я и не собираюсь, – ответила она. – Какое отношение имеют поцелуи к женитьбе?

С этого дня Барри стал везде следовать за Джейд. Он провожал ее на занятия и с занятий, ждал, когда она возвращалась со свиданий с другими. Он приглашал ее на обеды и ужины, а днем они вместе пили кофе. Он сдавал за нее книги в библиотеку, помогал готовить домашние задания, одалживал ей лыжи и даже свой «фольксваген».

Он не оставлял ее в покое и во время летних каникул. Барри поехал домой на Средний Запад, Джейд отправилась к себе в Оборн. Все лето он бомбардировал ее письмами и телефонными звонками, а в сентябре, когда в университете возобновились занятия, пригласил ее в Хаммонд-таун, центр виноделия штата Нью-Йорк. Была чудесная осенняя пора. Листья только-только начали желтеть, над озерами сверкало солнце, поливая яркими лучами откосы холмов, покрытые виноградом. Весь день, переходя из одного места в другое, они пробовали вино и, в конце концов, изрядно захмелев, поставили машину на стоянку и тут же набросились на гамбургеры и хрустящий картофель.

– Ты не такая, как все, – сказал он, когда весь хмель у них прошел. – Обычно девушки либо слишком глупы, либо слишком серьезны. Одним лишь бы время приятно провести, другие ждут предложения после первого же свидания. А ты… как бы это сказать… более зрелая, что ли.

– Мать всегда говорила, что я выгляжу и веду себя старше своих лет, – сказала Джейд. К такому комплименту она привыкла. Впрочем, в нем заключалась некоторая двусмысленность – отчасти похвала, а отчасти напоминание о том, что, в отличие от других детей, Джейд никогда не была достаточно свободной, чтобы быть ребенком.

– Вот это мне и нравится в тебе, – сказал Барри. У него были мужественные черты лица, властная улыбка, и вообще он был полностью уверен в себе. Чем ближе Джейд узнавала его, тем больше убеждалась, что мужчины могут быть разными и что есть мужчины, на которых женщина может положиться. Барри Хартли был именно таким мужчиной.

Когда они в тот вечер вернулись из Хаммонд-тауна домой, он, целуя ее на прощание, спросил:

– Ведь ты моя девушка, верно?

– А что мне еще остается? – спросила Джейд. К этому времени она уже не так разрывалась между своей клятвой никогда не выходить замуж и неутолимым желанием иметь детей. И это была заслуга Барри. Сопротивляться ему было невозможно – Барри ясно дал это понять. Многие ее поклонники дарили ей цветы – Барри дарил огромные букеты. Кто-то назначал ей свидание на субботу вечером – Барри – на субботу, а также на воскресенье, понедельник, вторник, среду, четверг, пятницу и снова субботу. Многие интересовались ею – Барри был очарован, кто-то ухаживал – Барри преследовал ее двадцать четыре часа в сутки. Некоторые говорили, что любят, – Барри заставлял ее чувствовать, что любит. Он готов был ради нее на все.

– Я люблю тебя, – повторял Барри в сотый раз почти через год, как они познакомились.

– Я люблю тебя, – отвечала она, чувствуя себя с ним надежно и уверенно, зная, что он никогда не поступит с ней так, как отец поступил с матерью. Других девушек Барри просто не замечал. Для него существовала только она, Джейд, он делал все, чтобы она это почувствовала.

На втором курсе у них были встречи, на третьем – они все свободное время проводили вместе, на четвертом – объявили о помолвке, а за два дня до окончания занятий поехали в мэрию близлежащего Оборна, где Джейд родилась и выросла, и поженились. После венчания жених и невеста отправились на обед к родителям Барри. Вместе с ними была и мать Джейд – Дороти Маллен. Херб Хартли, грубоватый, могучего телосложения мужчина, немного выпив, подсел к Джейд и обнял ее.

– Когда у меня будет внук? – спросил он, слегка потрепав ее по плечу.

Джейд вспыхнула.

– Ну же, Херб, – укоризненно сказала Дорис Хартли, краснея, хоть она и привыкла к манере мужа так выражаться. Взглянув на Джейд, она ласково и серьезно заметила:

– Можешь не отвечать, если не хочется.

Все еще пунцовая от смущения, Джейд застенчиво посмотрела на Барри:

– Да как только получится, – Джейд хотелось угодить свекру. И какая славная эта Дорис Хартли. И семья у них, должно быть, замечательная. Джейд восприняла это как доброе предзнаменование. Яблоко от яблони недалеко падает, говорила она себе.

Дороти Маллен плакала, повторяя, что это от счастья.

Отец Джейд так и не появился на свадебном обеде, а ведь она его приглашала, и он поклялся, что придет. Джейд была очень расстроена. Не говорил ли он, что ни в коем случае не пропустит свадьбы своей любимицы. И хотя она знала, что верить ему нельзя, все равно ждала, потому что хотела, чтобы в такой день и отец и мать были с ней. В туалете Джейд разрыдалась, и мать утешала ее.

– Может быть, это и к лучшему, – говорила Дороти, зная, что стоит ей оказаться рядом с Арнольдом, как непременно начнется скандал. – Мы бы наверняка повздорили и испортили тебе свадьбу.

Да она и так испорчена, грустно подумала Джейд. Она была признательна матери за утешение и старалась вызвать в себе ненависть к отцу, но безуспешно. Как бы он ни поступал по отношению к ней, она никогда от него не отвернется.

Тем же летом они перебрались в Нью-Йорк. Для Джейд это было подобно путешествию в рай; для Барри – пересадка по пути назад, в Форт Уэйн. Барри поступил в Колумбийский университет, на управленческое отделение, и хотя семья была богата, Херб Хартли предпочитал не портить сына и высылал ему весьма скромные суммы денег. Хербу Хартли нужен был не плейбой, а настоящий преемник дела. Джейд надо было работать, чтобы содержать семью. Она мечтала о месте художественного редактора в «Воге». Анкеты и эскизы были оставлены и в «Воге», и в других журналах моды Нью-Йорка? Никто, однако, не откликнулся, за исключением заведующего художественным отделом журнала «Стайл». Он посоветовал ей записаться на курсы, которые сам вел в колледже Парсонс. А потом, может быть, ее возьмут и в штат.

Однако работа – и зарплата – так или иначе были нужны, и единственное, чего Джейд хотела, чтобы она хоть как-то была связана с миром моды. В конце концов, она получила место у Савенна, в большом магазине спортивной одежды на Сорок второй улице. В обеденные часы она бегала по городу, стараясь продать свои эскизы. Ей хотелось устроить себе сеть заказов, это был идеальный вариант в случае рождения ребенка.

Чтобы сводить концы с концами, Барри нанялся на почасовую работу в галерее «Холмарк» на углу Пятой и Пятьдесят шестой.

В результате всего этого им хватило денег, чтобы снять квартиру на Морнинг-Сайд Хайтс. Квартира выходила окнами на кирпичную стену и на угол блошиного рынка. Джейд купила стулья с видом Элизабет Тейлор, покупающей бриллианты.

– Наша первая хижина, – засмеялась она. На ночь им приходилось отодвигать обеденный стол, чтобы откинуть складывающуюся кровать.

– Дай срок, и все переменится, – говорил Барри, ненавидевший и квартиру, и город. – Обещаю. Ты моя жена. Ты заслуживаешь всего самого лучшего.

– У меня уже есть все самое лучшее, – говорила она, наслаждаясь самим воздухом Нью-Йорка и совершенно не желая обращать внимания на временные неудобства. – У меня есть ты.

Барри был как раз таким мужем, какого хотела иметь Джейд – точная противоположность ее ветреному отцу. Для Барри она была всем, и он постоянно давал ей это почувствовать. Ему нравилось помогать ей на кухне. Она мыла посуду, он вытирал, рассказывая между делом, как прошел день. Каждый месяц, двадцать первого числа – в день их свадьбы, он приносил подарок: торт с надписью «Я люблю тебя», огромный букет цветов, флакон туалетной воды; он дарил кучу книг в мягкой обложке, которые, он знал, ей понравятся; роскошные заграничные журналы мод, вроде «Куин» или «Донны». При любой возможности он заезжал за ней в «Савенн», чтобы подбросить до дому.

– Но мы же муж и жена, – говорил он в ответ на ее слова, что она вполне может добраться на метро. – Мы должны быть всегда вместе.

Он окружил Джейд таким вниманием, говорил ей такие слова, что она чувствовала себя бесконечно любимой.

Девушки на работе смеялись: «Ты поймешь, что медовый месяц кончился, когда он разрешит тебе ездить домой на метро».

Но медовый месяц не кончался. Пока они не уехали из Нью-Йорка, Барри заезжал за ней на работу почти каждый день. Маленький «фольксваген», припаркованный у служебного входа на Сорок второй улице, стал символом вечной любви и счастья в браке.

Как-то в полдень, в самый разгар рождественских распродаж, Джейд вызвала к себе в кабинет ее начальница Эффи Гордон.

– Тебе известно, что на твоем этаже ты продала товара больше всех? – Начиная с головы, увенчанной шапкой мышиного цвета волос, до самых ног, обутых в крепкие, предназначенные для долгой ходьбы, кроссовки, Эффи Гордон представляла собой живое воплощение энергии трудолюбия. При этом у нее были самые добрые на свете карие глаза и милая улыбка, от которой на подбородке появлялась ямочка.

– Нет, – покачала головой Джейд. – Я никогда не веду таких подсчетов.

Джейд все еще мечтала, что ее рисунки появятся на обложках «Вога» и на страницах «Нью-Йорк таймс», в рекламных объявлениях, в больших магазинах мануфактуры. В свободное время она, набив портфель образцами своего творчества, моталась по городу, переходя из кабинета в кабинет: от художественных редакторов модных журналов – в агентства, специализирующиеся на рекламе одежды, из художественных отделов больших мануфактурных магазинов – к дизайнерам на Седьмой авеню.

Словом, толкалась ко всем, кто мог заинтересоваться эскизами модной одежды. Пока она получила лишь два заказа и заработала восемьдесят долларов. Она знала, конечно, что пробиться на этот рынок будет трудно; но что так трудно, даже вообразить не могла.

– Ну, так за тебя подсчитали, – продолжала Эффи. – Торгуешь ты бойко и тем самым поднимаешь мне настроение. Ценю. – Эффи сунула кипятильник в стакан воды. – Ты не думала о том, чтобы заняться розничной продажей? Я имею в виду профессионально заняться.

Джейд снова покачала головой. Познакомившись с Барри, она оставила мысли о карьере. Два-три интересных заказа, чтобы заработать лишнюю сотню, – вот и все, что она могла сделать.

– Я почему спросила? – Эффи высыпала в стакан пакетик кофе без кофеина. – Дело в том, что в январе открываются подготовительные курсы по менеджменту. Если хочешь, я могла бы тебя порекомендовать.

– Как ты думаешь, стоит? – спросила она Барри в тот же вечер.

Работать в «Савенне» было интересно, и предложение Эффи выглядело соблазнительно, хоть и не вполне согласовывалось с представлениями о собственном будущем, которые сложились у Джейд после замужества. Барри всегда твердил, что у нее артистическая натура, и она видела себя через призму голубой мечты. Дом у них будет небольшой, уютный, старинный, построенный в викторианском стиле. Она будет рисовать свои эскизы на мольберте, установленном в углу просторной кухни, где пахнет корицей и свежевыпеченным яблочным пирогом. Содержать семью будет Барри, а она станет немного подрабатывать рисунками, чтобы можно было покупать изящные платья и не слишком дорогие американские старинные вещи. А главное, конечно, – здесь будут расти дети: вот они начинают ходить, вот они уже выбегают через застекленную дверь на большую тенистую лужайку. В общем, мысль об управленческой работе не приходила ей в голову, и в то же время было в ней нечто привлекательное – ведь на дворе стояла зима 1969 года, когда все только и говорили о женщинах, их правах, талантах, возможностях. Разумеется, Джейд не причисляла себя к безумным либертенкам, сжигающим на публике лифчики, но и кухней замыкаться не хотела. Искусство – вот третий путь. Ты ни то и не другое, ты – художник.

– Неплохая идея, – сказал Барри, гордый тем, что Эффи выбрала его жену. – Тебе будет светить хорошая работа, но кто сказал, что это на всю жизнь? Будешь работать, пока не появится малыш, а потом уйдешь.

В ту ночь, как, впрочем, и каждую ночь, они любили друг друга. Барри, казалось, не мог ею насытиться, а она им. Менеджмент – не менеджмент, поставки – не поставки, а она обожала своего мужа, мечтала о ребенке и ждала настоящего начала жизни.

По окончании управленческих курсов Джейд направили в отдел «Моды будущего», где ей предстояло работать под началом Мэри Лу Тайлер.

– Мэри Лу! – говорили другие выпускники, закатывая глаза. – Бедняга Джейд.

– Никто еще не удерживался рядом с Мэри Лу Тайлер больше двух недель, – предупредила Эффи. – Она поедом ест своих помощников.

– Да наплюй ты. Не век же тебе там работать, и жить нам здесь тоже не век, – говорил ей Барри за обедом, выслушав рассказ о страшной Мэри Лу Тайлер. Они заказали цыплят, рис и салат. – Дай срок, вернемся домой, появятся деньги. Будем есть бифштекс и ростбиф, и тебе не придется работать.

– Хоть бы поскорее, – вздохнула Джейд, поглощая трехсотого, наверное, с приезда сюда, цыпленка. – Мы едим столько цыплят, что у меня, пожалуй, скоро вырастут крылья и клюв.

– Упаси Бог, – сказал он. – Как же я тебя буду тогда целовать?

Ночью, когда они любили друг друга, Джейд думала: отчего она до сих пор не беременна, ведь с Барри они были женаты уже больше года?

Глава VII

– Это не отдел, а полное дерьмо, – такими словами Мэри Лу Тайлер встретила Джейд. Мэри Лу сидела в своем душном кабинете, просматривая кипы заказов. Говоря с Джейд, она не поднимала на нее глаз. Собственно, лишь через две недели после появления Джейд она удосужилась спросить, как ее зовут. Помощницы сменялись так часто, что Мэри Лу обращалась к ним не иначе как «Эй, ты». К чему запоминать имена, которые никогда больше не понадобятся? – Я хочу, чтобы здесь был порядок: подбери-ка свитера, безрукавки, блузы, жакеты, брюки, платья по цвету и по размеру.

Отдел занимал чуть ли не весь торговый зал на пятом этаже, прямо напротив лифтов. Тут работы было на целое утро, но Мэри Лу это, кажется, не волновало.

– Затем, – сказала она, по-прежнему шелестя бланками заказов, – отправишься на Тридцать восьмую в «Плюм Пудинг». Там разыщешь Хью Фишбека и скажешь ему: пусть подавится этим, – Мэри Лу указала на четыре здоровенных картонных ящика с блузами. – На них черные пуговицы, а ведь я ему ясно сказала, что мне нужны красные, в форме сердечка.

Когда разделаешься с этим мудаком, – напористо продолжала Мэри Лу, все еще не глядя на новую сотрудницу, – заскочи к Элгину Лонгу. Там встретимся. На праздники хорошо шел его вельвет, и я хочу, чтобы к весне он подослал партию той же модели, только из сатина. Похоже, он знает толк в своем деле, – Мэри Лу снизошла до похвалы. – Да, вот еще. Ты видела последний номер «Вога»? «Новая звезда», – процитировала она. Джейд кивнула, что вряд ли было замечено. Она припомнила два шикарных разворота, рекламирующих одежду от Элгина Лонга в эдвардианском стиле.

Мэри Лу все еще тасовала бланки заказов, попивая при этом чай, дымя сигаретой и разглядывая макет рекламы. На Джейд она по-прежнему не поднимала глаз.

– Когда покончим с Элгином, – между прочим, он славный малый, оттого все ему и стараются помочь, – у нас встреча в «Рейни Дейз» – надо заняться плащами. Сын хозяина, слава Богу, запускает в производство новую модель – «Рейн дроп».

Мэри Лу, скосив глаза, ответила на телефонный звонок и тут же снова вернулась к разговору.

– А теперь давай поторапливайся, наводи порядок в отделе. Увидимся у Элгина Лонга, в два. Да, кстати, когда выпадет свободная минута, сбегай в «Даблдей» и верни им книги, – она указала на бумажный мешок рядом со столом.

Мэри Лу говорила с такой скоростью, что Джейд едва успевала все запоминать. К полудню она едва держалась на ногах, к трем не могла вспомнить имена людей, с которыми встречалась сегодня; она забывала имена поставщиков, их адреса, фасоны, заказанные Мэри Лу; не могла вспомнить, что ела на обед, и даже собственное имя вылетело у нее из головы, а к девяти, когда они с Мэри Лу подсчитывали кассу – по понедельникам и четвергам в «Савенне» работали допоздна, и в обязанности закупщиков входила проверка кассы, – Джейд была настолько измочалена, что расплакалась прямо в машине по дороге домой.

– Давай устроим сегодня обед, – предложила Джейд мужу через два месяца после того, как начала работать с Мэри Лу. Или, точнее говоря, после того, как Мэри Лу начала работать с ней. Прошло две недели, и Мэри Лу спросила, как ее зовут. Затем в течение месяца Мэри Лу звала ее «Джейн», «Джули», «Джоан», «Джоанна». Понадобилось полтора месяца, чтобы она запомнила имя Джейд.

Мэри Лу считали злюкой, она грубила всем налево и направо, была требовательной сверх меры и вообще невозможной женщиной, тем не менее у Джейд она вызывала восхищение. Мэри Лу Тайлер успела узнать про моду столько, сколько большинство никогда и не знало, и опытом своим охотно делилась с кем угодно. «Кем угодно» оказалась Джейд, и ей удалось бесплатно прослушать целый курс о прошлом и настоящем моды. Теперь она знала, кто такие Нормант Норрелл и Чарлз Джеймс, издали умела отличить оригинал от подделки и была в курсе всех новинок лондонской молодежной моды. Она научилась разбираться и в мини, и в макси, и в микро; научилась видеть разницу между вещами новыми и добротными и вещами просто новыми, но второсортными; между стилем и просто модой, между претензией и вкусом. Но самым важным событием за эти два месяца было то, что она поняла – те слезы по пути домой были вызваны не просто усталостью.

– Я хочу пообедать вдвоем. Только ты да я. Вечером, – сказала она. – Получится?

– Конечно, – ответил Барри, который всегда был рад любому предлогу отвлечься от работы над диссертацией. – А что, есть повод?

Она ушла с работы пораньше, и первую остановку сделала у мясного магазина Лобела на Мэдисон-авеню. Мясо здесь фасовали, как у Тиффани – караты, крохотными отбивными. Следующий пункт – «Эмпайр», где продавалась лучшая в мире фасоль; далее – Шестьдесят шестая, цветочный магазин, охапка маргариток. У Дюма она купила несколько пирожных «Наполеон», столь любимых Барри, – правда, соблюдая диету, он редко лакомился ими. И наконец, бутылка красного вина за шесть долларов – продавец уверял, что по качеству оно вполне подходит к задуманному обеду. У нее хватило времени принять ванну, переодеться, расставить цветы и накрыть стол. Барри появился с букетом белых и алых гвоздик.

– Ты, как всегда, ни с кем не сравнима, – сказал он, протягивая ей цветы. – Так что празднуем?

– Узнаешь в свое время, – загадочно ответила Джейд, открывая вино. – Ступай умойся и приведи себя в порядок, – скомандовала она и, пока он выполнял указание, выложила на блюдо отбивные в крессе. – Немного неподжарены. Как раз, как ты любишь.

– Ум-м-м, – проурчал он, отправляя в рот первый кусок. – Потрясающе.

– От Лобела, – горделиво сказала она.

– А что ты сделала? Заложила душу?

– Нет, всего лишь соболиную шубку, – лукаво ответила она.

Он рассмеялся. Джейд выбрала удачный момент – Барри был в отличном настроении.

– Я начал сегодня новую главу, – сказал он, имея в виду диссертацию. Он редко рассказывал ей о своих ученых занятиях – мол, слишком скучно, но сейчас ему хотелось поговорить об этом.

– Речь идет о телевизионной станции Дюмона… О том, как обанкротилась некогда процветающая компания. – Специальностью Барри были финансы, и он рассуждал о денежном обращении так же естественно и легко, как Джейд сортировала заказы.

– Замечательно, – обрадовалась Джейд, зная, с каким скрипом продвигается у Барри диссертация. Слава Богу, наконец, хоть какой-то прогресс.

– А я сегодня тоже начала новую главу.

– Нет, правда? Мэри Лу объявила национальный праздник и предоставила тебе внеочередной перерыв выпить кофе?

– Я беременна, – наконец-то Джейд высказала то, что так сильно волновало ее. – У меня пропуск месячных уже два раза подряд. Надо найти доктора. Ты будешь отцом.

Она думала, что он затормошит ее, закружит, зацелует. Вместо этого он молча посмотрел на нее.

– Ты уверена?

– Разве ты не рад? – подавленно спросила она. Разочарование, явно отразившееся на ее лице, как игла, пронзило его.

– Конечно, рад! Это же замечательно, – воскликнул он, подхватил ее на руки и пустился в пляс. Но Джейд запомнила, что его первой реакцией было настороженное выжидание.

Дороти Маллен ужасно обрадовалась.

– Я так счастлива за тебя, – воскликнула она, и это были не просто слова.

Она помнила, как испугалась, поняв, что беременна. Тогда она еще не была замужем. Арнольд Маллен уговорил ее переспать с ним, а после этого известия он заявил, что ребенок не от него. Правда, в конце концов, его родители и родители Дороти несколько образумили Арнольда. Уже много лет спустя после того, как Арнольд ее оставил, Дороти поняла, что ей надо было сделать аборт, как советовала мать. Она была слишком молода, чтобы заводить ребенка, а Арнольд был слишком легкомыслен, чтобы быть отцом. Но у Джейд все будет иначе, – и Дороти была счастлива.

– Я ведь знаю, как ты хотела ребенка. Херб Хартли пришел в полный восторг.

– Отлично! – гремел в телефоне его голос. – Новое поколение Хартли. Смотри, чтобы это был мальчик. Нам нужны наследники.

– Черта с два! – Джейд коснулся дух феминизма, который витал в ту пору в воздухе. – Вы что, никогда не слышали о наследницах?

Барри, хорошо знавший, какого страха может нагнать отец, был рад, что Джейд хорошо ладит с ним.

– Ребенок! – произнесла Мэри Лу. Джейд, испытывавшая страх перед ней, тянула с этим известием до самого последнего момента. Но шел уже пятый месяц, и дальше скрывать было бессмысленно. – В августе? Боже милосердный! Как раз летние торги начинаются!

– Мэри Лу, но это же природа, и я просто ничего не могу изменить.

– Да знаю я, – раздраженно откликнулась Мэри Лу. – Надо полагать, далее ты намерена сообщить, что отправляешься с мужем на Средний Запад и собираешься стать примерной домохозяйкой.

– М-м-да, что-то в этом роде, – вынуждена была признаться Джейд.

– Как обидно, – пробормотала Мэри Лу, разбираясь в ворохе заметок, которые делала для себя. Наконец, нужная нашлась. – Ты могла бы сделать фантастическую карьеру.

– Может, когда-нибудь это и будет, – сказала Джейд. Ей не хотелось обижать Мэри Лу, которая, насколько она знала, всю свою жизнь посвятила карьере.

– Если не будешь дурой, так и получится, – сказала Мэри Лу и тут же вернулась к делу. – А теперь свяжись-ка со Стивом Хиршем и выясни, отправил ли он новую партию. Эти плащи расходятся со страшной скоростью.

Джейд уже была на пороге кабинета, когда Мэри Лу окликнула ее.

– Да? – повернулась она.

– Ты того, не слишком напрягайся сейчас, – ласково сказала Мэри Лу, переживая, как всегда, моментальную смену настроений. – Я хочу, чтобы у тебя все было в порядке, ясно?

– Ясно, – сказала Джейд с улыбкой. – Спасибо, Мэри Лу.

– И еще…

– Да?

– Я счастлива за тебя. Правда. – И в этот момент Мэри Лу – может быть, единственный раз в жизни – походила не на огнедышащего тигра с Седьмой авеню, а просто на женщину, у которой тоже когда-то мог быть ребенок.

В тот вечер Барри, как обычно, поджидал жену у служебного входа «Савенна». «Фольксваген» стоял напротив, и когда Джейд с Барри переходили дорогу, неожиданно появился старенький «маркьюри» – он проехал на красный свет на Пятой авеню и выскочил на Сорок третью.

– Джейд! – заорал Барри. Натренированная реакция спортсмена позволила ему заметить машину на долю секунды раньше, и он оттолкнул Джейд в сторону, буквально швырнув ее на тротуар. Этим он спас ей жизнь. Не чувствуя собственных ушибов, он помог ей подняться.

– Ну, как ты?

– Да вроде нормально, – сказала она, едва шевеля губами. Все произошло так стремительно, что она ничего не успела понять.

– Уверена?

Она кивнула и тут же вскрикнула.

– Барри! – Все тело пронзила острая боль, словно ее рвали изнутри. – Мне больно!

Она посмотрела вниз и увидела, что по ногам у нее течет кровь.

– Ребенок! – вскрикнула она и снова почувствовала страшную режущую боль.

– Барри, – слабо произнесла Джейд, когда боль немного отпустила. Она потянулась было к нему, но тут ее скрутило в третий раз, и его ответа она уже не слышала.

Джейд очнулась лишь в полдень следующего дня в больнице «Маунт Синай», Ничего не надо было говорить, ничего не надо было спрашивать. Все и так было ясно.

– Ребенок? – вопросительно обратилась она к сестре.

– У вас будут другие, – ласково ответила та. Джейд понимала, что ее стараются успокоить, и все равно не могла сдержать слез.

– А где Барри? – спросила она, когда смогла, наконец, снова заговорить. Ей нужен был Барри, ей необходимо было видеть его. Только он мог ее успокоить, только он мог помочь. – Где мой муж?

Сестра ответила не сразу.

– Он умер! О Боже, он умер! – закричала Джейд.

– Нет, нет, – сестра пыталась успокоить ее. – Вовсе не умер. Он жив. Лежит в ортопедическом отделении. У него перелом ноги и коленная чашечка разбита. С ним все будет в порядке.

Джейд больше не вернулась в «Савенн». И в свою квартирку на Морнинг-Сайд Хайтс тоже не вернулась. Они выписались из больницы, и в тот же день Барри с гипсом во всю ногу помог ей подняться в самолет, и они улетели в Форт Уэйн.

Глава VIII

На Среднем Западе имя Хартли было синонимом традиции и качества. Более семидесяти лет Хартли производили товары из бумаги, предназначенные для застолий и празднеств: бумажные тарелки и салфетки, бумажные скатерти, а также бумажные шляпы и носовые платки. Казалось, Хартли были здесь всегда, без них не обходилась ни одна годовщина, ни один праздник, будь то Рождество или Новый год, день святого Валентина или четвертое июля. Компанией «Хартли» всегда руководил один человек, и в настоящий момент этим человеком был Херб Хартли. Как только появился на свет Барри, Херб стал мечтать о тех временах, когда сын войдет в семейное дело. И вот эти времена настали.

Лишь оказавшись в Форт Уэйне, Джейд поняла, из какой уважаемой семьи происходит ее муж. Имя Хартли встречалось здесь повсюду. По пути из аэропорта домой они проехали мимо большой кирпичной фабрики, принадлежащей компании. Джейд заметила целую вереницу грузовиков, на которых оранжевым по белому было выведено «Хартли», не ускользнула от ее внимания и школьная аудитория, построенная, как гласила мемориальная доска, на средства Хартли; глазная клиника тоже была подарена городу этим семейством.

– А ты и не говорил мне, какая у тебя знаменитая семья, – сказала Джейд с удивлением и восхищением одновременно.

– А мы вовсе не знаменитости, – Барри сжал ей руку. – Мы здесь живем и помогаем людям, чем можем.

Джейд предстояло узнать, что Хартли никогда не демонстрировали своего процветания. Родители Барри жили в симпатичном, но далеко не аристократическом районе, в удобном, но простом деревянном доме, покрытом дранкой, и хотя Херб Хартли и ездил на «кадиллаке», машина была не новая и явно нуждалась в мойке. На Дорис Хартли, жене Херба, был весь дом и хозяйство, а помимо этого – церковь по воскресеньям и кружок по изучению Библии, собиравшийся по четвергам. Они встретили Джейд как родную дочь. Дорис Хартли выделила ей просторную спальню и ходила за ней прямо-таки по пятам, угадывая каждое ее желание. А Херб – так тот просто влюбился.

– Тебе надо восстановить силы, – говорила Дорис, потчуя ее домашним супом и толстонарезанным хлебом домашнего изготовления. – С тобой произошла ужасная вещь, и надо время, чтобы ты могла прийти в себя.

Херб приносил цветы и журналы; он же купил специально для нее телевизор новейшей марки.

– Торопиться некуда, – говорил он в своем обычном грубоватом тоне, но с нежностью. – Ты молода. У тебя все еще впереди.

Джейд постепенно набирала вес, но хотя самочувствие ее становилось лучше и доктор сказал, что физически она совершенно здорова, тоска, охватившая ее в тот момент, когда она очнулась в больнице «Маунт Синай», не проходила.

– Знаешь, что тебя исцелит? Путешествие, – решительно заявил Херб. Я сам себе доктор, любил повторять он, только без диплома. Он был уверен, что знает, кому какие нужны лекарства. – Что скажешь, если я отправлю вас с Барри на Бермуды? На недельку, а? Все мигом пройдет.

Бермуды были прекрасны – яркое солнце, голубое небо и теплое море, но ехать сюда не надо было. Джейд много плавала в прозрачной бирюзовой воде, но Барри из-за гипса не мог и был зол, как сто чертей. Не на Джейд – на целый мир.

– Проклятье! – повторял он. – Было время – я побеждал всех на соревнованиях по плаванию, а теперь я даже ног замочить не могу.

– Но это же не навсегда, – уговаривала его Джейд. – Кость срастется, и все будет в порядке.

– Не будет, – упрямился Барри, и его квадратная челюсть становилась все тяжелее.

– Но врачи говорят, что будет, – Джейд прекрасно понимала, каково ему сейчас, и старалась изо всех сил поднять настроение.

– Врачи ошибаются. Я спортсмен. Я знаю свое тело. Нога уже никогда не будет действовать, как раньше.

Каждый вечер, на закате, они пили пунш, ездили в Гамильтон покупать в беспошлинном магазине кашемировые кофты; и всякий раз, при виде молодой пары с детьми, у Джейд подступали слезы. Она еще сильнее хотела ребенка. Ну почему именно с ней случилось все это? Ведь она знает, как сделать детей счастливыми, так почему же ее собственному ребенку она не смогла дать жизнь?

– Все забудется, когда ты снова будешь беременна, – уверял Барри.

– Ты думаешь? – с надеждой спрашивала она, так и впитывая его слова. Барри, чувствовала она, знает все. И она всегда ему верила.

– Ну, конечно, – твердо говорил он. – Я совершенно уверен.

– Ты всегда умеешь успокоить, – с облегчением отзывалась Джейд.

– Надеюсь, – он нежно улыбался. – Ведь я люблю тебя.

И все же по возвращении в Форт Уэйн тоска с новой силой овладела ею. Она не могла забыть дорожное происшествие и все время думала только о том, как можно было избежать его. Если бы она не остановилась по дороге у рекламного отдела посмотреть на воскресные образцы, ушла бы с работы на десять минут раньше, ничего бы не случилось. Если бы остановилась у прилавка с духами и попробовала запах «Диорессенс», которыми так замечательно благоухала племянница Эффи, ушла бы с работы на пять минут позже, то все еще была бы беременна и ребенок тепло шевелился бы внутри нее.

Время шло, душевные раны должны были бы исцелиться, а ничего не менялось. Настроение у нее было мрачное, и выглядела Джейд так, будто из нее уходила жизнь. Она никак не могла понять, что же с ней происходит. Да, она потеряла ребенка, и это ужасно. Но ведь и с другими такое случается, и все-таки они поправляются, продолжают жить, забывая прошлое и глядя в будущее.

Другие – но не Джейд. Она никак не могла оправиться, хотя казалось, что мешало ей нормально жить, ждать новой беременности, которая завершится более счастливо? Муж был от нее без ума. Денег у них было достаточно. Жила она в прекрасном доме с любящими свекровью и свекром, была молода и здорова, и доктор уверял, что выкидыш не оставит никаких последствий. У нее могут быть еще дети. И все-таки что-то было не так. В конце концов, Джейд поняла, что именно, – во всяком случае, так ей показалось.

– Ты ведь знаешь, как я люблю твоих родителей, – шепнула как-то Джейд, когда они уже засыпали. Комната, где они находились, некогда была спальней Барри, здесь стояли две двуспальные кровати, спинки которых были облеплены картинками, – их приклеил Барри, когда еще учился в школе. Может быть, дело было в близости родительской спальни или в том, что все здесь напоминало о детстве, – так или иначе эта комната словно подавляла все желания. Джейд и вспомнить не могла, когда они с Барри в последний раз любили друг друга. Даже когда у Барри сняли гипс, он редко хотел этого, да и она, как выяснилось, тоже. – И все-таки я думаю, что жить вместе нам не стоит. Лучше было бы отделиться.

– Ну конечно, – немедленно согласился Барри. – И как это я сам не подумал?

Барри хотел только одного – чтобы Джейд была счастлива. В ней всегда было что-то необычное – он заметил это сразу, еще в Корнеле, когда впервые встретился с ней. Она так и излучала энергию, от нее исходила какая-то неиссякаемая жизненная сила, которая и ему помогала жить. Видеть ее грустной и несчастной было выше его сил. Барри обожал жену и готов был сделать все, чтобы заставить ее снова улыбнуться.

– Я поговорю с папой, – сказал он, перебираясь к ней в постель. Барри тесно прижался к жене, впитывая ее тепло и запах; он просто умрет, если кто-нибудь или что-нибудь отнимет ее у него.

Выяснилось, что неподалеку, менее чем в пяти милях, есть земля, издавна принадлежащая Хербу.

– Я дарю вам ее, дети, – сказал он, подписывая дарственную, и в глазах его сверкнул озорной огонек. – Деньги на строительство дома я одолжу. Я знаю одного местного строителя. Не прогадаете, об этом я позабочусь. – Тут он подмигнул Джейд. – А ты позаботься о том, чтобы моя сделка оказалась удачной, идет?

– Постараюсь, – ухмыльнулась Джейд, не вполне понимая, что он имеет в виду. При мысли о том, что теперь они заживут своей семьей, у нее сладко защемило сердце. – О чем, собственно, речь?

– Ну, как же, – хитровато подмигнул Херб. – Семь фунтов девять унций. Как, выдюжишь?

– Уж как-нибудь, – заговорщически ответила Джейд. Ей нравилось, как Херб поддразнивал ее, и нравилось отвечать ему в тон.

К тому же тогда она и впрямь так думала.

Через три месяца Джейд и Барри въехали в симпатичный трехкомнатный дом. Джейд прямо не могла на него насмотреться. Обставила она его простой сосновой мебелью, которую нашла в окрестностях Форт Уэйна. Часами она сидела на лужайке позади дома, приводя столы, кровати, буфеты в порядок, счищая с них грязь и восстанавливая изначальный голубоватый оттенок и изящные формы.

– Выглядит потрясающе! – восхищенно заявил Херб. У него был хороший вкус, и он всегда следил за тем, чтобы за свои деньги получать товар высшего качества. Поэтому на него произвело сильное впечатление то, как Джейд сумела красиво обустроить целый дом.

– Да, женился ты здорово, ничего не скажешь, – он с одобрением посмотрел на Барри. – Смотри в оба, а то как бы тебе не пришлось ревновать к собственному отцу.

Дорис дала Джейд домашние рецепты, и она научилась готовить любимые блюда Барри.

– Я, разумеется, никогда не скажу этого маме, – заметил как-то Барри, доедая вкуснейшую запеканку в уксусе, – но мне кажется, ты готовишь даже лучше, чем она.

Джейд улыбнулась. Ну почему же, почему, спрашивала она себя, ей так плохо – ведь все вокруг любят и ценят ее. Прошел почти год, а она все еще не могла забеременеть. Ей говорили, чтобы она не волновалась, и она старалась следовать совету. В конце концов, впереди еще столько времени, и к тому же главное – это любовь, не так ли?

Но любовь странным образом становилась для нее утомительной. Отчего бы это, спрашивала себя Джейд. Может быть, оттого, что этой любви было слишком много. Барри обволакивал ее любовью и вниманием, и у нее не оставалось времени побыть наедине с собою, кроме тех часов, что Барри проводил на работе. Ему сделали несколько болезненных операций на колене, после которых он начал хромать. И, видимо, это заставило его сильно перемениться. Подобно тому, как Джейд оплакивала своего нерожденного ребенка, Барри оплакивал утрату силы и подвижности. Теперь он все время хотел проводить с Джейд, все вечера, все праздники. Он уже больше не ходил по субботам и воскресеньям в бассейн или на теннисный корт; лыжи отнес в комиссионный, а клюшки для гольфа забросил в гараж. Теперь, когда они переехали в собственный дом, сексуальная энергия, казалось, вернулась к Барри. Он любил ее каждую ночь и говорил, что ему и этого недостаточно.

– Мне надо все время быть с тобой и в тебе, – говорил он. – Ты для меня – все.

Она впервые задумалась над тем, как воспринимал женитьбу ее отец. Может, и для него любовь была слишком утомительной? Может, мать требовала больше того, чем он мог дать? Может, и ему чаще хотелось побыть одному? Трудно сказать.

– Не поверишь, – сказала как-то Джейд, когда они с Барри уже прожили в Форт Уэйне почти год, – но мне не хватает Мэри Лу. – Ей было стыдно, что она уехала из Нью-Йорка, даже не попрощавшись с ней. Конечно, после выкидыша она была ужасно слаба, не хватало сил даже поднять трубку. И все равно, чем дальше, тем более виноватой она себя чувствовала перед Мэри Лу. Ведь она так ни разу и не позвонила, и не написала ей.

– Ну что за ерунда, Джейд, – сказал Барри, вытирая посуду.

Таких мужей, как он, – один на миллион: Барри и впрямь помогает по дому. Каково же было отталкивать эту помощь? И все же Джейд хотела, чтобы хоть на кухне ее оставляли одну.

– Нет человека, которому бы могло не хватать Мэри Лу.

– Нет, серьезно. Я действительно по ней скучаю, – повторила она, вспоминая всегдашнюю энергию Мэри Лу и то, с каким нетерпением она ожидала новых поступлений, новых фасонов, новых эскизов. Джейд все последнее время чувствовала себя такой усталой, словно всю энергию свою, вместе с кровью, испугом и болью она оставила на Сорок третьей улице. – Мне кажется даже, что я скучаю по самым привередливым покупателям. Из тех, что норовят возвратить платье все в пятнах из-под кофе, клянясь, что никогда не надевали их.

– Может, тебе просто одиноко, – озабоченно сказал Барри. Он так хотел видеть ее прежней – бодрой и оживленной, и старался ей всячески помочь в этом. – Я ведь целый день на работе, а ты тут одна. Может, будешь ходить с матерью в ее библейский кружок. Компания появится. Женщины там интересные, они тебе понравятся.

Женщины действительно были интересные и милые и очень ей понравились. Да только беда была в том, что большинство из них были целиком поглощены своими детьми. И слушать, как они болтают о мокрых пеленках, лекарствах, о том, как трудно вскакивать посреди ночи, было для нее просто невозможно. Чего бы только Джейд не отдала, чтобы кормить своего ребенка в два часа ночи и раздражаться по пустякам, и вообще, чтобы было все то, на что жалуются молодые матери.

– Я хочу ребенка, – все повторяла и повторяла она.

Это стало ее навязчивой идеей, смыслом существования, единственной заботой.

– Ты прямо помешалась на этом, – говорил Барри, стараясь не раздражаться от ее постоянных разговоров о ненаступающей беременности. Разве его самого ей мало? Был теплый ноябрьский полдень, суббота, они сажали нарциссы, которым предстояло расцвести весной. Скорее всего, он прав, думала Джейд, но как избавиться от этих мыслей? Нет, ни о чем другом она думать не могла.

Вероятно, несчастный случай, лишивший его былой подвижности, стал виной тому, что Барри как-то постарел и превратился в домоседа. Жизнь протекала однообразно. Ровно в восемь пятнадцать он уходил на работу и ровно в половине седьмого возвращался. Обед уже ждал его на столе. Барри обожал Джейд, он не уставал повторять, что она лучшая жена на свете. Ему так хотелось, чтобы Джейд приспособилась к жизни в Форт Уэйне. Ему не нравилось, что она носит привезенные из Нью-Йорка мини-юбки, не нравилась модная там бледная помада, а также густые тени. Кто-то из его друзей сказал, что она похожа на ведьму. Другие, поддразнивая, говорили, что он женился на хипповой девчонке.

– На тебя глазеют, – сказал он как-то, стараясь не обидеть Джейд, а она поняла, что вид ее несколько шокирует консервативный Форт Уэйн. – Ты моя жена, и я хочу, чтобы тебя уважали.

Джейд хотела быть хорошей женой, ведь ей повезло, что у нее был любящий муж, который к тому же спас ей жизнь Барри был прямой противоположностью ее отца, она почувствовала это с самого начала. Он любил ее и не боялся показать свою любовь. Она тоже любила его и не хотела этого скрывать. Она стала одеваться скромнее и меньше пользоваться косметикой. Теперь она была похожа на всех и говорила себе, что счастлива, потому что делает Барри счастливым. Теперь при посещении супермаркетов она убеждала себя, что ей не нужны пи «Сакс» ни «Бонье». Но у нее появилось новое желание – она хотела работать. Слишком скучно и слишком одиноко было сидеть целыми днями дома. Ждать, пока Барри вернется с работы, как бы она его ни любила – а любила она его сильно, – этого ей было мало.

– Вот если бы мне найти работу, – грустно сказала она как-то мужу. – Но ведь в Форт Уэйне нет больших магазинов.

– А почему бы тебе не поработать на Хартли? – спросил Барри к ее удивлению.

Она так и уставилась на него.

– Ты это что, серьезно?

– А почему бы и нет? Отец прямо без ума от тебя. Я уверен, что он ухватится за эту идею. На следующий день она пошла к свекру.

– Я всегда думал о семейном деле, – расплылся в широкой улыбке Херб. Это был коротконогий, тучный и лысый человек. Но за такой внешностью и простыми манерами скрывался острый ум и неукротимый соревновательный дух. – Пробовал уговорить Дорис, но ей это неинтересно.

– А чем бы я могла заняться? – спросила Джейд.

– Походи вокруг, осмотрись, – он сделал широкий приглашающий жест. – Может, найдешь себе что-нибудь по вкусу.

– Для начала я хотела бы пройти курс по управлению, – сказала Джейд свекру неделю спустя, осмотрев все и подумав. – В основу ляжет тот курс, который я прослушала у Савенна. Так я пойму, чем вы тут занимаетесь, и найду то, к чему лучше всего приспособлена.

Джейд прошла недельную практику во всех отделах, которые были в компании: в отделе закупок, поступлений, дизайна, рекламы, продаж, распространения и общественных связей.

– Пожалуй, я остановлюсь на дизайне, – сказала Джейд Хербу, завершив круг. – В конце концов, по образованию я искусствовед. Так что хотелось бы начать с отдела оформления.

– Пустая трата времени, – отрезал Херб, не желая выслушивать никаких возражений. – Я ведь наблюдал за тобой. Это была хорошая идея – поработать на всех местах. Отличная идея. Так следовало поступить всем нашим управленцам. Иначе у них не будет полного представления о деятельности компании.

– Спасибо, – сказала Джейд, – но это не моя идея. Я просто использовала программу Савенна, приспособив ее к местным условиям.

– Вот этим ты и должна заняться, – решительно заявил Херб. – Я хочу, чтобы ты разработала учебную программу. Наша компания расширяется с каждым годом. Нам понадобятся новые люди, а их надо учить.

– Отец считает, что ты способна луну с неба достать, – гордо сказал Барри восемь дней спустя, когда у Джейд появились первые выпускники.

Она улыбнулась, но за улыбкой скрывалось смятение. Придя на работу в компанию, Джейд увидела мужа в ином качестве – и причиной тому был свекор. Херб Хартли демонстративно одергивал сына, поправлял его, спорил с ним в присутствии сотрудников и едва ли ни презрительно отметал все его предложения. Поведение Херба возмущало Джейд, ей безумно хотелось защитить Барри.

– Надо запустить три типа поздравительных карточек ко дню святого Валентина, – предложил Барри. – Красно-белую, красно-розовую и бело-розовую. В прошлом году люди охотно покупали разноцветные, если, конечно, их удавалось достать. Так что пусть выбор будет как можно шире. Думаю, не прогадаем.

– По-моему, прекрасная идея, – сказала Джейд, которая уже успела просмотреть отчеты о рыночном спросе. – Скажи отцу.

– Лучше ты скажи, – в последнее время Барри привык перекладывать на нее переговоры с отцом. – Как только дело доходит до продаж, он только тебя и слушает.

– Замечательная идея! – с воодушевлением воскликнул Херб, когда Джейд предложила выпустить ко дню святого Валентина разноцветные открытки.

– Да, только это не моя идея, – осторожно заметила Джейд. – Это Барри придумал.

– Ты умница, что говоришь так, только Барри в жизни не придумал ничего стоящего. – Херб словно делился с Джейд тайными сведениями о сыне. Привыкший считаться только со своими чувствами, Херб даже не замечал, насколько смущена – и возмущена – его словами Джейд. Он продолжал расточать ей похвалы, которые ей слушать было неприятно.

– Это замечательно, что ты так верна ему. Умница девочка.

Джейд всегда пыталась поддержать Барри.

– Ты – отличный бизнесмен, – сказала она ему, когда он нашел способ предварительной упаковки тарелок, салфеток и ножей, не повысив при этом себестоимости.

– А то я не знаю, – сказал Барри. – Вот только старик не хочет этого признавать.

– Теперь признает, – ответила Джейд. – Надо только сказать ему, что ты придумал.

– Да говорил я.

– Ну и… – Джейд считала, что Хербу никуда не деться, ему нужно только помочь понять, какой способный человек его сын.

– Он сказал, что любой бы справился с этим, – голос Барри звучал глухо и горько. – Ну, я послал его куда подальше.

– Барри! Это же твой отец!

– Плевал я на него. Он просто задавака, и я больше не намерен с этим мириться.

Однако же он примирился, а когда Джейд вновь заговорила на эту тему, Барри заметил, что в один прекрасный день компания перейдет к нему и смирение – не такая уж большая плата.

Впервые на памяти Джейд Барри упомянул о том, что он наследник дела. Прозвучало это так, будто он только и ждет, чтобы его отец умер. Слова Барри заставили Джейд содрогнуться.

По мере того как Джейд росла в глазах отца, Барри становился к ней все внимательнее. Утром он отвозил ее на работу, днем заходил вместе выпить кофе, вечером привозил домой. Повторялась история с «Савенном», но тогда они только поженились, и Джейд наслаждалась вниманием мужа, а теперь оно начинало казаться ей назойливым. Однажды, выходя от парикмахера, Джейд увидела машину Барри. Он дожидался ее.

– Я отвезу тебя на работу, – предложил он, открывая дверь.

– Мне хотелось бы прогуляться, – раздраженно ответила Джейд. Она повернулась к нему спиной и быстро зашагала прочь. Джейд знала, что он обиделся, чувствовала неловкость, но, в конце концов, может она немного побыть одна – пусть хоть по пути на работу.

– Почему ты меня оттолкнула, что я сделал тебе? – заговорил Барри в тот вечер. Выглядел он печальным, в глазах затаилась боль. – Мало того что старик смешивает меня с дерьмом. А теперь и ты… Ты ведь знаешь, что без тебя мне не жить.

– Извини. Извини, пожалуйста. – Джейд виновато обняла Барри. С одной стороны – хромота, с другой – постоянное недовольство отца, со всех сторон плохо, и Джейд искренне сочувствовала мужу. – Но, право, иногда так хочется побыть одной. Неужели ты не понимаешь?

– Конечно, понимаю, – нежно сказал он. – Но ты нужна мне. Действительно нужна, поверь мне.

Джейд и не сомневалась, и этот разговор они закончили в постели.

Она начала подумывать о том, что, может, им лучше уехать из Форт Уэйна и зажить совсем отдельно, подальше от Хартли и компании «Хартли». Но когда она вскользь упомянула об этом, Барри мгновенно ощетинился.

– Никогда! – Он прямо побелел от ярости. – Никогда! Настанет срок, и компания перейдет ко мне. Это мое наследство. И я никогда от него не откажусь.

И Джейд отступила – ведь она любила его, она была верна ему и, выходя замуж, обещала ему всегда быть вместе с ним.

Глава IX

Джейд уже совсем выбилась из сил, когда ее свекор неожиданно предоставил ей новые возможности.

– Нам пора выходить на национальный рынок, – заявил он.

Это было в 1972 году. Никсон лидировал с большим отрывом в президентской гонке; в отношениях с коммунистическим Китаем наступила оттепель; продвигались переговоры о прекращении огня во Вьетнаме; в штаб-квартире демократической партии в Уотергейте произошла «мелкая кража»; вышел роман Ливингстона «Чайка по имени Джонатан Бах»; Марлон Брандо сыграл в «Крестном отце»; Бобби Фишер стал чемпионом мира по шахматам. До всего этого Хербу Хартли, впрочем, не было решительно никакого дела. Потребности покупателей и коммерческие новости – вот и все, что его интересовало.

– Уровень рождаемости падает, экономика в застое, и если наша компания не расширит свой рынок, дела в стране пойдут совсем плохо.

В подтверждение своей теории Херб мог бы привести графики и таблицы, из которых следовало, что наступало время среднего бизнеса. Это же подтверждал и заказанный им аналитический обзор ситуации.

– Начинать надо с Восточного побережья, с Нью-Йорка, – Херб посмотрел на Джейд поверх очков. – Ты жила там. Ты знаешь этот город, так что тебе и карты в руки.

– Нью-Йорк? – испуганно спросил Барри, когда Джейд пересказала ему свой разговор с Хербом. – Но ведь это же значит, что тебя здесь не будет. А как же я?

Джейд ни словом не обмолвилась, что ей до смерти хочется в Нью-Йорк. Она спала и видела, как встретится с Эффи и Мэри Лу, пробежится по магазинам и парфюмерным лавкам, вдохнет воздух свежести и новизны. В день отъезда она заговорила совсем о другом. Недавно ей попалась статья о бывшей футбольной звезде Джо Намате, и теперь она все время только об этом и думала.

– У него тоже было разбито колено, – сказала Джейд за завтраком. – И при этом он чувствует себя превосходно. А все потому, что много занимался физической терапией. Может, и тебе попробовать?

После операции доктор именно это и советовал Барри, но тот, отчаявшись поправиться, отказался. Теперь, по прошествии нескольких лет, он готов был передумать.

– Что ж, неплохая идея, – сказал он, желая сделать приятное Джейд. – Пожалуй, надо увидеться с доктором Надрисом. Пусть порекомендует кого-нибудь.

В апреле 1972 года Джейд очень часто встречалась с агентами по продаже недвижимости. Раньше она ничего не знала о них и тем более никогда не снимала помещение для фирмы. Но, как и всегда, это ее не смущало. С детских лет мать ценила в ней твердость и надежность, считала, что она вполне может за себя постоять. Те же качества видела в ней и Мэри Лу. Что касается Херба Хартли, то он вообще был уверен, что для нее нет ничего невозможного. Джейд и сама считала, что справится с чем угодно, – ей не приходило в голову, что своими способностями и уверенностью в себе, независимым характером была обязана своему не столь уж счастливому детству.

…Нью-Йорк был таким, как всегда: здесь все куда-то торопились, все дышало богатством, неповторимостью, энергией. Джейд казалось, что она просыпается после долго-долгой спячки. Как и обычно, в Нью-Йорке многое переменилось.

«Ле Драгстор» на Третьей авеню в районе Шестидесятых улиц превратился в бойкое место торговли косметикой, пластинками, безрукавками. Здесь также можно было съесть гамбургер и выпить стакан вина. «Ле Павильон», всегда служивший украшением Пятьдесят седьмой улицы, наоборот, закрылся. Квартал Сохо, не существовавший еще несколько лет назад, когда Джейд уезжала из Нью-Йорка, теперь, после нового административного деления, превратился в центр обитания молодых художников-реформаторов. Здесь открылись картинные галереи, появились лавочки, в которых торговали нестандартной парфюмерией, а также одеждой, утварью для дома и разного рода деликатесами. Состоятельные хозяйки покупали еду у «Дина и Де Люки», модники толпились в магазине «Сказки Гофмана», а любители элегантной мебели не вылезали от «Терпена и Сандерса». По субботам местные жители не выходили из своих мансард, отдавая район на растерзание туристам.

У Савенна тоже произошли перемены.

– С тех пор как ты ушла, тут было полно этих «эй, ты, как там тебя по имени?», – басила Мэри Лу, которую было едва видно из-за бумаг на столе. Надрывался телефон, но она не брала трубку. Зад у нее стал еще больше, голос – грубее, нрав – круче. Она нетерпеливо отмахнулась от извинений Джейд, что та уехала, не попрощавшись, а не замолкавший ни на секунду телефон помешал ей расслышать грустный рассказ Джейд о выкидыше. – Если вздумаешь когда-нибудь вернуться со Среднего Запада или где там тебя носит – место всегда за тобой. Понимаешь?

– Да, Мэри Лу, – ответила Джейд, и теперь, когда она научилась спорить с самим Хербом Хартли, голос ее звучал уже далеко не столь кротко, как прежде. – Конечно, понимаю.

– Отлично! Словом, если объявишься, звони мне немедленно.

– Хорошо, – улыбаясь, сказала Джейд, даже и не думая о возвращении. И уж тем более не предполагая, в каком растерзанном состоянии она сюда вернется. – Только мне и там хорошо.

– Ну да, конечно, – кисло заметила Мэри Лу, критически оглядывая неброское приталенное платье Джейд и сравнивая его с модными мини-юбками, которые та носила несколько лет назад. – Примерно таким же счастливым чувствует себя Ричард Никсон, просматривая каждое утро «Вашингтон пост».

К концу недели Джейд нашла то, что искала, – дом на углу Пятой авеню и Пятьдесят третьей улицы показался приемлемым. Еще через две недели она снова прилетела в Нью-Йорк, чтобы подписать договор на аренду. Помещение для магазина было найдено – теперь пришло время заняться интерьером. Агент по недвижимости предложил на выбор двух опытных художников. Но один был слишком экстравагантен, его идеи явно противоречили домашнему в своей основе стилю Хартли. Другой был лишен и малейшего воображения, а его стандартные эскизы напомнили Джейд худшие из магазинов, в которых ей приходилось когда-либо бывать. Мэри Лу нашла только одного художника, но он в данный момент лечился от наркомании в местной больнице. А из двух, что порекомендовала Эффи, один проектировал большой супермаркет, а другой давно удалился на свою ферму в Бакс Каунти.

Никогда не поддающаяся унынию, Джейд отправилась в книжный киоск гостиницы «Сейнт-Режис» и накупила там кучу журналов, рекламирующих обстановку для дома и офисов. Загрузившись, она вернулась к себе в гостиницу «Ридженси», заказала в номер куриный сандвич и погрузилась в чтение журналов, время от времени делая заметки и записывая имена понравившихся ей художников. На следующее утро, положив рядом с собой телефонную книгу и сверяясь со списком, она принялась всех обзванивать. Выяснилось, – впрочем, это ничуть ее не удивило, – что многие из тех, кто ей приглянулся, были заняты и заказы у них были расписаны на месяцы, а то и годы вперед. С теми, кто были свободны, Джейд и договорилась о встречах.

Кого-то отвергла она, кто-то отверг ее. Одни запрашивали слишком дорого; другие просто не понравились ей (в делах она всегда принимала во внимание личностный фактор, потому что в конце концов с людьми-то придется ей работать); третьи, чьи работы она решила изучать более подробно, лишь утвердили ее в первоначальном мнении – не подходят. Ну а с ней не могли договориться либо потому, что были слишком заняты, либо не устраивала оплата, либо никогда не слышали о компании «Хартли».

Целых три дня провела она в переговорах с художниками, но так ни с кем и не договорилась. На третий день, ближе к вечеру, выходя из очередной студии на Шестьдесят пятой улице, она вдруг почувствовала страшную усталость. Сколько времени убито, а результата никакого не было. Последний кандидат, с которым она разговаривала, был напомажен и надушен. Вел он себя довольно нахально, скептически отзываясь о рекламном буклете компании Хартли, который Джейд сразу же дала ему посмотреть.

– Райские кущи для села, – фыркнул он, возвращая ей буклет, зажатый между двумя пальцами, словно хозяин боялся прикоснуться к собеседнице.

Выслушав пожелания Джейд, он глубоко вздохнул, вытащил флакон туберозы из столика в стиле Людовика XVI, который использовался здесь как мольберт, и щедро надушился. Джейд не терпелось уйти отсюда, но, оказавшись на улице, где пропитанный бензиновыми парами воздух мигом убил запах этой чертовой туберозы, она с грустью констатировала, что круг замкнулся.

У нее было помещение; теперь надо было превратить его в магазин, куда люди будут с удовольствием заходить, бродить по торговым залам, что-то покупать. Спускаясь по Мэдисон-авеню, она подумала, что надо бы пройтись по большим магазинам и посмотреть, какие отделы понравятся. Потом можно позвонить в дирекцию и выяснить, кто их оформлял.

Мэдисон-авеню напоминала беговую дорожку с барьерами. То и дело надо было проходить через строительные площадки, уворачиваться от кузовов, груженных чурбаками, переступать через старые трубы и штукатурку; ей пришлось огибать огороженный участок, где настилали новый асфальт, проскальзывать между электриками, тянущими новую проводку, ввинчиваться в бригады штукатурщиков, облеченных в светлую униформу.

И все-таки она отыскала магазин, который отвечал ее вкусам и требованиям.

Совершенно очевидно было, что магазин Пако Риохи открылся буквально на днях. Маляр только заканчивал работу над вывеской. В большой матовой витрине красовался гигантский фикус, присланный в качестве подарка к открытию, а рядом с ним лежали три чудесные дамские сумочки. Парадную дверь удерживал клин, чтобы не закрывалась, и посыльный вносил ящики с товаром. Джейд остановилась и заглянула внутрь, прижав руку к окну, чтобы не отсвечивало. Стены помещения были покрыты деревянными панелями, на кафельном полу – богатый персидский ковер, а установленный в центре демонстрационный стол выглядел так, как, в представлении Джейд, выглядит мебель в старинных английских замках.

– Входите! – послышался голос с легким испанским акцентом. – Тут еще не все готово, но все равно – прошу. – Я и есть Пако, – хозяин расплылся в широкой улыбке, обнажив зубы совершенно немыслимой белизны. – А это, – сказал он, указывая на высокого и на редкость привлекательного мужчину, только что вошедшего в торговый зал из прилегающего кабинета, – Джордж Курас. Архитектор.

– Художник, – поправил Джордж, посылая Джейд ослепительную улыбку. Даже при беглом взгляде было видно, что это человек добродушный, неглупый и с чувством юмора. Она улыбнулась в ответ, сразу же почувствовав симпатию к новому знакомому. На нее так не смотрели с самых студенческих лет. Особенно в Форт Уэйне. Там все знали, что она – одна из Хартли.

– Художник, – послушно повторил Пако и вновь обратился к Джейд: – Надеюсь, вы зашли купить сумочку.

Он принялся открывать картонные ящики, демонстрируя широкий выбор сумок. Некоторые были сделаны из кусочков замши и змеиной кожи и отличались яркими, со вкусом подобранными цветами, другие – из первоклассной телячьей или мягчайшей свиной кожи; третьи – из натуральной индийской конопли, четвертые – из вязаного волокна, пятые – из покрытой лаком плетенки. Под пристальным взглядом Джорджа Джейд сделала свой выбор: изумрудного цвета сумочка из змеиной кожи и зеленой замши.

Пока хозяин выписывал счет, Джейд заговорила с Джорджем.

– По правде говоря, я зашла сюда не за сумочкой, – сказала она деловито, стараясь не замечать, что собеседник ее выглядит прямо как Уоррен Битти – обволакивающий взгляд, мягкий, чувственный рот и все такое. – Дело в том, что я арендовала здесь, в Нью-Йорке, магазин и для его оформления ищу художника. Мне очень понравилась ваша работа здесь…

Все в Нью-Йорке уверяли Джейд, что к пришельцам со Среднего Запада тут относятся настороженно; Джордж смотрел на это иначе.

– Да ведь в этом городе едва ли ни каждый откуда-нибудь приехал, – заметил он, добавив, что хотя и считает себя настоящим ньюйоркцем, родился и вырос в Тарпон-Спрингсе. – И все испытывают ностальгию по родным краям. Ну ладно, к делу.

– Фермерский дом в среднезападном стиле на Пятой авеню, – сказала Джейд, заряжаясь его энергией и деловитостью. – Белый миткаль, гладкая сосна, тканевые дорожки. Представьте себе, – глаза ее разгорелись, голос зазвенел, – первый теплый весенний день, открылись окна, крахмальные занавески колышатся на ветру.

Джордж улыбнулся и кивнул, увидев картину ее глазами, – так это будет и впредь, всегда.

Магазин «Хартли» на углу Пятой авеню и Пятьдесят третьей улицы напоминал фермерский дом в Индиане XIX века, чудесным образом перенесенный в век нынешний. Чистенький, обшитый деревянными панелями интерьер – Джордж спланировал его по горизонтали – грубые половицы, ненакрахмаленный миткаль, простые светло-желтые ткани – все выглядело несколько загадочно и очень привлекательно. Войти сюда – как уехать из города в деревню или мгновенно перенестись в прошлое, о чем втайне мечтают все американцы. Необычный вид магазина притягивал как магнит, и с первых же дней продажа товаров здесь превзошла самые смелые ожидания.

Херб Хартли прямо раздулся от гордости. В его глазах Джейд была само совершенство. Ну, почти совершенство. Если бы у нее был сын, «почти» можно было отбросить. Он спрашивал Барри, в чем дело, но тот говорил, что, похоже, Джейд не может иметь детей. Все время после выкидыша она старалась забеременеть, и ничего не получалось. Херб был разочарован. Когда Джейд ждала ребенка, он написал завещание, по которому оставлял все внуку (или внучке), – он хотел, чтобы новые поколения продолжали дело отцов. Теперь он переделал его, отказав все Джейд и Барри.

– Только не говори Джейд, что я тебе сказал, – попросил Барри. – А то она ужасно расстраивается, когда заговариваешь на эту тему.

Херб, отправившийся в Нью-Йорк посмотреть, как идут дела, был поражен увиденным.

– И кто же все это придумал?

– Она. Он, – почти одновременно ответили Джордж и Джейд и, посмотрев друг на друга, рассмеялись. За пять месяцев совместной работы они научились понимать все с полуслова, читать мысли, угадывать желания и настроения друг друга. За это время им приходилось часто быть вместе.

– Все у нас хорошо, кроме одного, – сказал Джордж, когда работа была закончена.

– А именно?

– Мы оба опоздали. Вы замужем, я женат.

– Насколько я заметила, – лукаво подмигнула Джейд – она уже привыкла к такому невинному флирту, – женитьба вам не слишком мешает. – Маленькая записная книжка Джорджа в бюро Кураса и Леланда была предметом постоянных насмешек. И Джейд знала, что, если даст Джорджу хоть малейший повод, он им немедленно воспользуется. Потому и следила так тщательно, чтобы не переступить невидимую Черту, отделяющую флир от чего-то большего, а Джордж, чуткий на такие дела, не предпринимал никаких попыток.

У него хватило совести покраснеть.

– Что ж, – пожал он плечами, – мужчины есть мужчины. Но с вами я был бы совсем другим.

– Вряд ли. Тигры никогда не меняют окраску.

– Этот тигр мог бы сменить, – серьезно заметил Джордж. – Ради вас.

Разговор начинал принимать опасный оборот, оба почувствовали неловкость и, по молчаливому согласию оборвав его, никогда уже к нему не возвращались. Порой им обоим приходило в голову, что фантазии лучше оставить на долю мечтателей.

– Может, мы все же переберемся в Нью-Йорк? – предложила Джейд, когда магазин открылся и был уже нанят директор. Ей очень не хватало этого города, который она успела полюбить и в котором ей так хорошо жилось. Джейд все больше запутывалась в отношениях между свекром и мужем, – дело в том, что она оказалась посредине между ними. Она всегда боялась повторить судьбу матери, которая делила мужа с другими женщинами. Но ей никогда не приходило в голову, что может появиться соперник мужа – его отец. Чем дальше, тем больше Барри привязывался к отцу, пытаясь заслужить его внимание и похвалу. К Джейд он обращался за утешением, а любовь искал у отца.

Предложение Джейд было решительно отвергнуто:

– Сердце компании здесь. И мы никуда не поедем.

Все, что Джейд нравилось в Нью-Йорке, Барри ненавидел. Его устрашала энергия и темп большого города, то, что люди там верят в себя и в свои возможности. Все, что Джейд отталкивало в Форт Уэйне, Барри любил. Он знал всех, и все знали его; Барри был здесь известном человеком, и, отправляясь к кому-нибудь на ужин, они непременно сталкивались с добрым десятком знакомых. Джейд переживала, что не может остаться наедине с собой, а Барри чувствовал себя местной знаменитостью.

– Наше будущее здесь, – заключил он. – Надо быть идиотом, чтобы уехать отсюда. Так или иначе папа собирается открыть магазин где-нибудь или в Калифорнии, или Лос-Анджелесе, или Сан-Франциско. Он говорит, что выбор за тобой.

В ближайшие три года нью-йоркский успех Хартли повторился в Беверли-Хиллз, Далласе и Чикаго. Все лавры Херб Хартли готов был отдать Джейд.

– Дела идут классно, – сказал он ей как-то в присутствии Барри. – И все это благодаря тебе.

Джейд заметила, как это оскорбило Барри. На самом деле успехами своими новые предприятия и филиалы компании были обязаны им обоим – Джейд и Барри. Идеи принадлежали ей, а он отлично справлялся со всеми финансовыми проблемами. С тех пор как Барри вернулся в Форт Уэйн, доходы компании поднимались ежеквартально, и это была его заслуга. Херб, как торговец по своей сути, способен был оценить дарования Джейд, но понять силу Барри он не мог. Он считал, что с финансовыми операциями справится любой бухгалтер.

– Да, дела идут классно, – взорвался Барри, – и это благодаря мне. Доходы растут, Кредитные линии укрепляются. Объем продаж – не сравнить с прежним. Без меня ты бы все еще торговал салфетками к праздникам здесь, на Среднем Западе. Абзац!

– Эти салфетки оплачивали твои счета, молодой человек, – загремел Херб. – Не смей забывать этого!

Барри круто повернулся и вышел из комнаты.

– Он с детства такой бешеный стручок, – сказал Херб, не желая, как всегда, признавать, что и Барри кое-что делает для компании.

Через час Барри вернулся с чемоданом в руках. Он пронесся мимо секретарши прямо в кабинет к отцу, который обсуждал с Джейд и директором по сбыту выставку-продажу в День независимости. Барри приблизился к отцовскому столу, поднял чемодан и, не говоря ни слова, щелкнул замком. На стол обрушился водопад бумажных купюр. Некоторые спланировали на пол. Джейд поперхнулась и уставилась на Барри. Тот был белым от ярости.

– А ну-ка, сосчитай, отец, – скомандовал Барри, глядя, как Херб подбирает банкноты, упавшие на пол и к нему на колени. – Здесь триста шестьдесят шесть тысяч долларов, которые мы заработали в этом квартале. И это благодаря мне!

С этими словами Барри повернулся на каблуках и, дрожа от гнева, смешанного с торжеством, вышел из кабинета.

– Боже мой! – Херб, совершенно растерянный, взглянул на Джейд. – Что это с ним, черт возьми?

– Он хочет, чтобы вы замечали его, – спокойно сказала Джейд, глядя, как смущенный директор по сбыту ползает по полу, собирая купюры.

– А разве я его не замечаю! – взорвался Херб. – И разве он не унаследует эту чертову компанию, когда я загнусь? Какого же дьявола ему еще надо?

– Любви, – так же спокойно сказала Джейд. – Ему надо знать, что вы его любите.

Красный от гнева, Херб посмотрел на нее.

– Только через мой труп.

Глава X

На седьмой год замужества Джейд очутилась там, куда давно дала себе слово не попадать: в середине треугольника. Любовного треугольника, хотя и не треугольника любовников. Не женщина была ее противником – мужчина, отец мужа. Отец и сын постоянно враждовали, казалось, каждому из них хотелось стереть другого с лица земли.

Физическая терапия оказала настолько благотворное воздействие на Барри, что теперь он каждое воскресенье играл в теннис с Хербом. Сын выигрывал подачу за подачей. У старика не было ни малейшего шанса. Со стороны это было хорошо видно, и Джейд как-то посоветовала Барри быть помилосерднее.

– Отец на тридцать лет старше тебя. Ты должен быть с ним помягче.

– Ни за что, – отрезал Барри. – Играя, я всегда хочу побеждать.

Теперь, когда ситуация изменилась, Джейд вспомнила этот случай; надо было, укоряла она себя, давно понять, что отец и сын, наверное, всегда отчаянно боролись за первенство. Ей следовало попять – и предупредить Барри, что участие в одном и том же деле неминуемо приведет к катастрофе. Но она этого вовремя не поняла и ничего не сказала, да даже если бы сказала, Барри вряд ли ее послушал. Он слишком хотел взять верх над Хербом.

Херб постоянно отталкивал Барри, не уделяя ему ни малейшего внимания. Барри же все больше тянулся к Джейд, видя в ней источник любви, недополученной у отца: И оба жаловались ей друг на друга. А Дорис упорно твердила мужу и сыну, что каждый из них – само совершенство и все будет в порядке. Джейд буквально разрывалась на части. Стремясь как-то выкарабкаться из этого немыслимого положения, Джейд подумывала о том, чтобы уйти с работы, но всякий раз, как она об этом заговаривала, и Херб и Барри не желали даже слушать ее.

– Ты больше Хартли, чем он, – говорил ей Херб в присутствии Барри. – Ты сделала и делаешь для компании больше, чем он.

– Не надо уходить, – уговаривал ее Барри. – Ведь тогда мы останемся один на один. – Он имел в виду себя и отца.

Сердцем Джейд была с мужем. Она видела, в каким ужасном положении он оказался, и бесконечно жалела его, чувствуя себя совершенно беспомощной в той войне, что шла между стареющим патриархом и его молодым сыном, чья энергия служила отцу постоянным напоминанием о его возрасте. Джейд была на стороне Барри – ведь она его жена, – но и Херба она тоже понимала. И ничем не могла им помочь. Лишь в сотый раз повторяла себе, что, едва забеременеет, сразу же уйдет с работы. Ребенок решит все проблемы. У Херба будет внук, о котором он так мечтает; Барри найдет любовь в собственной семье. Будет ребенок – и семейная жизнь пойдет своим чередом, и отношения Барри с отцом наладятся. Да, ребенок решит все проблемы.

Но то, что так просто давалось другим женщинам, у Джейд никак не получалось. Несколько раз ей казалось, что она беременна. И всякий раз она ошибалась.

– Ты слишком много об этом думаешь, – нежно говорил ей Барри, стараясь успокоить. – Постарайся отвлечься от этих мыслей.

Врач говорил Джейд то же самое, только на профессиональном языке. Разумеется, Выкидыш ей на пользу не пошел, но вообще-то у нее все нормально. Беспокоиться не о чем. Надо только расслабиться. Напряжение и стрессы часто препятствуют оплодотворению клетки.

Напряжение и стрессы – да это же вся ее жизнь, говорила себе Джейд. Все же она настояла на том, чтобы ей сделали анализы. Они показали, что все в порядке, она может иметь детей. Она предложила, чтобы и Барри проверился, но тот отказался.

– У меня все в порядке, – возмущенно заявил он.

– Но мы женаты уже семь лет, – возразила Джейд, желая докопаться все-таки до причины, по которой она не может забеременеть. Если что-нибудь неладно, можно ведь принять какие-то меры. – Семь лет – срок немалый.

– Но не такой уж и большой, – успокаиваясь, сказал он. – Мы еще молоды. У нас впереди много времени. И потом, разве тебе не хватает меня? Мы ведь счастливы – разве нет?

– Ну, конечно, – Джейд горячо обняла его. Барри решил, что вопрос исчерпан.

Джейд совсем было разуверилась, что способна забеременеть, когда в мае 1975 года у нее случилась задержка. Памятуя о нескольких ложных тревогах, она не придала этому значения, но когда через месяц задержка повторилась, она пошла к врачу.

– Боюсь надеяться, – сказала она. Но анализ дал положительные результаты, и она расплакалась от счастья.

– У нас будет ребенок, – объявила Джейд, как только Барри вернулся в тот день с работы. Прямо от врача она пошла домой и с нетерпением ждала мужа, наслаждаясь своей тайной и не желая делиться ни с кем, пока не скажет Барри. Она то плакала, то смеялась, боясь поверить, что мечта ее наконец сбудется. – Сегодня я была у врача. Анализы положительные!

Она бросилась ему на шею.

– Ты уверена? – спокойно спросил он с сомнением в голосе.

– Да! – Она была уверена, и уверенность делала ее счастливейшей женщиной на целом свете.

– Джейд, лучше не надо сейчас заводить ребенка, – сказал Барри ночью, когда они лежали в кровати, тесно прижавшись друг к другу.

– Не надо? – ошеломленно повторила она, решив, что либо не поняла, либо ослышалась. – Как это «не надо»?

– Сейчас не время, – сказал Барри, нежно поглаживая ее по плечу. – Дом у нас маленький. Во всяком случае, понадобится еще одна спальня.

– Еще одна спальня, – недоверчиво спросила Джейд. – Ты что, шутишь? У нас же две пустые спальни.

– Одна нужна мне под кабинет, – спокойно заметил Барри, все еще не разжимая объятий. – И к тому же нам не хватит денег. Мы не можем позволить себе иметь ребенка.

– У нас полно денег! – взорвалась Джейд. – О чем они говорят! Да при чем тут вообще деньги! Наконец-то семь лет спустя она забеременела, а Барри толкует о том, что они не могут позволить себе иметь ребенка. Чистое безумие! – У нас есть наша зарплата, и к тому же мы что-то откладывали.

– Но ведь ты уйдешь с работы после родов. И наш доход сократится ровно наполовину.

– Твоя-то зарплата все равно останется, – Джейд все еще не могла поверить, что Барри говорит серьезно. Он же богатый человек. Они с ним богаты. Хартли богаты. О чем речь? – Ты зарабатываешь пятьдесят тысяч в год.

– Этого далеко недостаточно, чтобы растить ребенка, – терпеливо ответил Барри.

– Миллионы женщин обходятся гораздо меньшим! У моей матери было в четыре раза меньше денег, а она родила троих.

– Мы – не миллионеры. И твоя мать тут тоже ни при чем. Мы – Хартли.

– Хартли? – взорвалась Джейд. А может, король и королева Англии?

– Нам надо подумать о нашем положении, – рассудительно продолжал Барри. Только сейчас Джейд обнаружила, как у Барри сильно развито чувство обособленности, отдельности, превосходства над другими.

– Барри, – начала Джейд, отодвигаясь от него. Она включила свет и посмотрела ему прямо в глаза. Они были холодные и бездонные. – Чего ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты избавилась от этого, – сказал он тихо и серьезно, не отводя глаз. – Я не хочу делить тебя, Джейд. И так уже приходится делить – с отцом. А с ребенком – не хочу. Я не могу делить тебя. Ты мне очень нужна. Я тебя слишком люблю. Для тебя, Джейд, сделай это.

Почти всю ночь Джейд провела без сна, а на следующий день, все еще не веря, что действительно был такой разговор, спросила Барри, неужели все это серьезно. Да, ответил он, конечно, серьезно.

– Но как же так? – потрясенно спросила Джейд. Ей показалось вдруг, что это не Барри, а совершенно посторонний, чужой человек. Чужой? Да нет, убийца. – Как ты можешь предлагать мне убить нашего ребенка?

– Это не ребенок, – сказал Барри. Он любил Джейд. Джейд была реальной, а ребенок нет. – Это не ребенок. Это скопление клеток. К тому же, если тебе действительно так хочется, будет еще возможность. Но позже.

– Но я хочу этого ребенка! – Джейд зарыдала и схватилась за живот, как будто защищая еще нерожденного ребенка от его отца.

Прошла неделя. Каждый ее день она просила, умоляла, всячески уговаривала Барри. Она хотела ребенка. Барри ее муж. Значит, он тоже должен хотеть. Должен! Но у него была масса объяснений, почему им сейчас не нужен ребенок.

– Дети способны разрушить брак. Возьми мою кузину Сару. С тех пор как у нее появился ребенок, она на мужа даже не смотрит. Ребенок для нее – все. Ничего удивительного, что Эрик заводит на стороне романы.

А вспомни пару, которую мы видели недавно в «Макдоналдсе». Мамаша только и была занята своими деньгами. А мужу за все время не сказала ни слова. Его дело – только счет оплатить. Я не хочу, чтобы мы с тобой кончили тем же. То есть перестали разговаривать. Или еще – Томми Бирс. – Это был друг Барри с детства. Когда Джейд только появилась в Форт Уэйне, они с Барри часто встречались с Томом и его женой Сьюзен. – Сьюзен родила, и все – с тех пор их не видно. Теперь появились еще двое, и что же? Сьюзен растолстела, а Томми пьет. Я не хочу, чтобы у нас было так. Я хочу, чтобы у нас была интересная жизнь.

«Интересная жизнь? – про себя переспросила Джейд. – В Форт Уэйне?»

Убедившись, что никакие аргументы на Джейд не действуют, Барри переменил тактику. Он сделался особенно нежен и внимателен. Приносил цветы, водил в рестораны. И все повторял, что любит ее, что она нужна ему, что жить без нее не может, что больше у него никого нет, что всегда думает только о ней.

– Не нужен мне ребенок, – настойчиво повторял он. – Во всяком случае, сейчас. Мне нужна вся твоя "забота, вся твоя поддержка. Неужели ты не можешь понять? Я не хочу делить тебя ни с кем!

– То есть как это «ни с кем»? – оскорбленно сказала она. – Это не кто-то, это наш ребенок.

– Пока еще нет, – твердо ответил Барри – Ты для меня – все, Джейд. Больше мне ничего не нужно. Ты нужна мне! Я люблю тебя!

Никакие доводы на Барри не действовали. Он буквально впал в отчаяние, раздираемый между отцом, который его всячески унижал, и нерожденным ребенком, который, как он боялся, отнимет у него жену. Джейд опять оказалась посредине. На этот раз между мужем и ребенком, которого так давно хотела.

К началу третьего месяца беременности Джейд похудела на двенадцать фунтов. Барри по-прежнему настаивал на аборте, и переубедить его было невозможно.

– Я скажу твоему отцу, – заявила она однажды. – Я скажу ему, что беременна, а ты настаиваешь на аборте.

Барри побелел.

– Прошу тебя, Джейд, – воскликнул он, хватая ее за руку. – Не надо! Не впутывай отца в это дело! Ты же знаешь, как он со мной обращается! Да и зачем тебе его слушать, когда у тебя есть я. Я ведь так люблю тебя.

Потом Джейд ругала себя за то, что не пошла к Хербу. Но в то время она была еще верна Барри.

Тогда Джейд сделала единственное, что могло изменить ситуацию.

– Мне надо уехать, – сказала она Барри. Нервы у нее были на пределе. Мучили боли в пояснице. Даже одеваться было неимоверно трудно. Как она может отказывать мужу, которого любит? Как она сможет растить ребенка, от которого отец уже сейчас отказывается? Она что же, хочет, чтобы у них были такие же отношения, как у Барри с отцом? Нет, нет, надо уехать. Надо разобраться в себе. – Я должна все как следует обдумать.

– Я с тобой, – Барри так и потянулся к ней. Он все еще надеялся воздействовать на нее, окружив лаской, нежностью, вниманием. – Поедем куда хочешь, только скажи.

– Нет, – твердо ответила она, отстраняясь. – Мне надо побыть одной и подумать.

– Ты не любишь меня! – в отчаянии крикнул он.

– В том-то и беда, что люблю, – сказала она, заливаясь слезами.

Джейд поехала домой в Оборн, давно уже переставший быть для нее родным. Оборн – маленький симпатичный городок на Северо-Востоке, а Джейд была теперь жительницей Среднего Запада, которая оставила свое сердце в Нью-Йорке. Она все рассказала матери.

– Мама, а что бы ты сделала на моем месте? – Джейд даже плакать уже не могла, а рассуждать тем более.

– А я уже была на твоем месте, – спокойно ответила Дороти. Выглядела она, как и прежде, сколько Джейд помнила, бесконечно уставшей. – Единственная разница заключается в том, что я не была замужем. Я забеременела. Твой отец не хотел ребенка. Он боялся ответственности. Наши родители настояли, чтобы мы поженились. После того как родился третий ребенок, твой отец сделал то, к чему всегда стремился: оставил меня.

– Но у тебя были мы, – сказала Джейд. Городок был маленький, и по слухам да сплетням она знала добрую половину из того, что сейчас рассказывала мать. Но впервые она смотрела на вещи ее глазами. – Разве это не имеет значения?

– Разумеется, имеет, – кивнула Дороти. – И разве ты не любила нас?

– Конечно, любила. Но я заплатила за эту любовь чертовски дорого, да и вы тоже.

– Слишком дорого? – спросила Джейд, вспоминая свое несчастное детство.

Дороти немного помолчала.

– Да, слишком дорого, – она тяжело вздохнула и отвернулась. Ценной стали ее молодость, ее надежды. Дороти Маллен всю жизнь любила человека, который ее предал, и от этих страданий и неразделенной любви пострадали дети.

– А где ты будешь жить? – спросила Хейди Дил, услышав от Джейд, что рождение ребенка, возможно, повлечет за собой разрыв с мужем. Хейди давно забыла свою мечту о миллионе долларов. Сразу после окончания школы она вышла замуж за инженера, который отвечал за отопление и свет в городской тюрьме Оборна. У нее было двое детей, и теперь она думала лишь о том, как бы получить секретарское место, потому что должен был родиться третий и зарплаты мужа не хватало. – Вернешься в Оборн?

– Сама не знаю, – призналась Джейд. Она и впрямь не знала, что делать, куда податься, как жить. Зато знала, что, если она родит, рано или поздно брак распадется. Барри уже вынес приговор – дети разрушают семью. Дети становятся между мужем и женой. С появлением детей любовь убывает. И все, что остается – ждать неизбежно плохого конца. – Надо будет искать работу.

– Но все, что ты умеешь – торговать, – рассудительно заметила Хейди. – Думаешь, тебе удастся найти такую работу в Оборне?

– Не знаю, – ответила Джейд. На самом деле она знала – здесь такой работы не найти. Куда ни кинь, остается одно из двух – потерять или мужа, или ребенка. Надо было выбирать, а она никак не могла на что-то решиться.

– Ну, а если жить в Нью-Йорке? – продолжала Хейди. – Кто будет присматривать за ребенком, когда ты на работе?

– Ты чертовски практична.

– Будешь практичной, когда у тебя дети, – сказала Хейди, и Джейд знала, что она права.

Барри звонил каждый день, напоминая, что время бежит, умоляя Джейд сделать, наконец, аборт. Он хотел, чтобы Джейд избавилась от ребенка, и готов был ради этого на все.

– Я люблю тебя, – заводил он старую песню. – И если бы ты меня любила, то сделала операцию. Неужели ты этого не понимаешь? Почему ты не хочешь подумать обо мне?

– Но, Барри, – обиженно отвечала она, – я только о тебе и думаю.

Но Барри не хотел ее слушать. Он был упрям и боялся только потерять ее.

– Не забудь, Джейд, – говорил он, – я спас тебе жизнь. Из-за тебя я стал калекой. Ты осталась жива только потому, что я прикрыл тебя. И теперь ты должна мне за это отплатить.

Потрясенная, Джейд повесила трубку. Она вспомнила, как думала когда-то, будто самое скверное в жизни – неверный муж. Как же наивна она тогда была.

Дороти Маллен отвезла Джейд в клинику и осталась ждать в приемной вместе с Хейди. Сестру в регистратуре звали Кэтрин Хэролд, с ее кузиной Джейд училась в школе. Кэтрин была чуть-чуть постарше Джейд. У нее были светлые волосы, круглое лицо и голубые глаза. И очки тоже были в голубой оправе, казалось, они обесцвечивают глаза, придавая им водянистый вид.

– Зовите меня просто Кэтрин, – сказала она, предлагая Джейд стул. Когда-то здесь был сельскохозяйственный центр графства. На полках все еще стояли книги, толкующие об урожаях и болезнях скота. – Сколько вам лет, Джейд?

– Двадцать семь.

– И это ваша первая беременность?

– Нет. Несколько лет назад у меня был выкидыш. Кэтрин попросила рассказать об этом подробнее, делая заметки в карточке.

– А как с этой беременностью, какие-нибудь осложнения есть? Спазмы? Что-нибудь не так?

– Да нет, все нормально. – Джейд почувствовала, что щеки у нее стали мокрыми. Она даже не поняла, что это были слезы.

– Какой у вас месяц?

– Сегодня ровно двенадцать педель.

Кэтрин оторвалась от карточки, в которую заносила данные Джейд.

– Это крайний срок.

– Знаю, – сказала Джейд. Она дотянула до самого конца.

– Вы замужем? – Кэтрин посмотрела на ее левую руку.

– Да.

– Ваш муж знает, что вы здесь?

– Это было его желание. – Джейд судорожно вздохнула. Голос ее звучал спокойно и ровно; руки лежали на коленях; и только слезы, медленно стекавшие по щекам, выдавали ее чувства.

– Ясно, – сказала Кэтрин. – А вы этого хотите?

– Да, – ответила она, прищуриваясь. Теперь, когда решение было принято, она не хотела, чтобы ее отговаривали. Теперь, после всего, что пережито, лучше поскорее покончить с этим.

– Вы уверены? – Кэтрин пристально посмотрела на Джейд.

– Да. – Она снова вздохнула и инстинктивно отвела глаза.

– У меня двое детей, – сказала Кэтрин, неожиданно переходя на домашний тон. – От третьего я отказалась. Это было трудно решить. Так что я вполне понимаю ваши чувства. Я сама прошла через это.

– А почему? – спросила Джейд, чувствуя облегчение оттого, что разговор, хоть ненадолго, отвлекся от нее. – Почему вы отказались от третьего?

– Потому что это была третья беременность подряд на протяжении трех лет. Мне было только двадцать. И мы с мужем решили, что третий ребенок нам не под силу.

– Вам приходилось жалеть об этом решении? Теперь настала очередь Кэтрин Хэролд отводить глаза.

– Иногда.

– Я хочу этого, – решительно заявила Джейд, заканчивая разговор. – У меня нет никаких сомнений. Давайте я подпишу, что там нужно. Только поскорее.

Джейд осмотрел врач. Кэтрин сказала, что в клинике у них новейшее оборудование. Процедура – само это слово заставило Джейд похолодеть – займет не более пятнадцати минут.

– А больно будет? – спросила Джейд. – Я имею в виду физически. – Каково это душевно, она уже знала.

– Немного, – мягко ответила Кэтрин. – Но вы и почувствовать не успеете, как все пройдет.

Операционная походила на обычный гинекологический кабинет – в центре обитый кожей стол, по бокам его – металлические ручки. Джейд даже блузку не сняла – только юбку и трусики. Молодой бородатый врач мягко и уверенно взялся ей за левое колено, а Кэтрин, встав позади, удерживала руки.

– Дышите глубоко, – скомандовала Кэтрин. – Вдох-выдох. Так вам будет легче.

Джейд попыталась повиноваться, но дышать было трудно. Из глаз бежали слезы, задерживаясь в прядях волос и на ушах.

– Дышите, Джейд, дышите. Вдох-выход, – послышался мягкий голос Кэтрин.

В конце концов, Джейд задышала все сильнее и глубже, стараясь сосредоточиться на дыхании и забыть, что с ней делают. Она почувствовала, что доктор убрал руку с колена, и услышала легкое шуршание рукава – это он потянулся к подносу с инструментами, который стоял рядом.

– Сейчас введут расширитель, – негромко сказала Кэтрин. – Вам будет холодно…

Глава XI

Джейд была совершенно уверена, что у нее был мальчик. Сама не зная почему, она назвала его Хербом. Все говорили, что она поступила правильно.

– Растить детей без мужа – тяжелое дело, – уверяла ее мать. – Не знаю, как это другим удается. Не знаю, как мне это удалось. Хорошо, что тебе не выпадет эта доля.

– Ты избежала капкана, – утешала ее Хейди. – Тебе только двадцать семь. Ты еще молода. У тебя еще полно всяких возможностей. И ты свободна.

А Барри, добившись своего, вел себя так, будто ничего не случилось. Он гениально умел перешагивать через прошлое – словно его никогда и не было.

Херб Хартли считал, что Джейд просто уехала отдохнуть. Так ему сказали, и это была наполовину правда: Джейд ездила домой навестить родных.

– Ну как, хорошо провела время? – загудел он. – Выглядишь превосходно. Щеки – как розы.

– Я похудела на десять фунтов, – тихо сказала Джейд. – «Розы» – это просто румяна.

– На мой вкус ты все равно выглядишь, как конфетка!

Джейд недоверчиво посмотрела на него. Барри обладал уникальной способностью игнорировать реальность и гнать неприятные ощущения. Теперь понятно, от кого он этому научился. Херб видел и слышал только то, что хотел видеть и слышать.

– Только когда ты уехала, я понял, что ты значишь для нашей компании, – сказал он, открывая верхний ящик стола и вытаскивал обыкновенный конверт. – Несколько лет назад я составил завещание, по которому после моей смерти все отходит тебе и Барри. Ты для меня как дочка, и я считаю, какую-то часть наследства можно передать прямо сейчас. Ты это заслужила.

Джейд посмотрела на свекра и открыла конверт. Внутри оказался сертификат на тысячу акций компании «Хартли», выписанный на ее имя.

– Спасибо, – Джейд была явно растрогана этим неожиданным подарком. Она вспомнила о нерожденном ребенке, и слезы невольно выступили у нее на глазах. Что акции? – жалкое и ненужное утешение. Но она знала, как бережлив был Херб во всем, что касалось капиталов Хартли. Этим поступком Херб давал ей понять, что признает за ней право называться одной из Хартли. А в его представлении это был величайший комплимент. Она изобразила улыбку и заставила себя еще раз повторить слова благодарности.

– Никаких спасибо! – оборвал он ее. К сантиментам Херб не привык. – Ты заслужила это. И я хочу, чтобы они у тебя были. И Барри тоже хочет. Таким образом, – широко улыбнулся он, явно наслаждаясь собственным чувством юмора, – ты можешь, если захочешь, конечно, послать нас к чертовой матери.

Джейд слабо улыбнулась, поцеловала свекра в щеку и положила конверт в сумку. Вернувшись домой, она засунула его на дно шкатулки с драгоценностями.

Хотя Барри вел себя так, будто ничего не произошло, а Херб, судя по всему, считал, что сделал ее счастливой своим подарком, Джейд становилось все хуже. Она то и дело плакала и впадала в прострацию. Все твердили, что она поступила правильно, но сама Джейд в это не верила. Она чувствовала себя опустошенной и одинокой и знала, что утраченного не вернешь. Это была одна из тех ошибок, которые не поправишь. И теперь, когда было уже слишком поздно, она все больше и больше сожалела о своем поступке.

В глазах Барри все выглядело совершенно иначе.

– Вот видишь? Стоило ли так переживать? – Теперь, когда она сделала то, о чем он просил, Барри был с ней еще нежнее и ласковее. – Ты поступила правильно. Пройдет неделя-другая, и все забудется. Кто знает? Может, когда-нибудь мы решим завести ребенка.

Она ничего не ответила, но сказанное запомнила. Что касается ребенка, то врач в Оборне сказал, что от сношений с мужем надо воздерживаться как минимум шесть недель, а о беременности можно думать лишь через шесть месяцев. Джейд следовала советам врача, но поправлялась после аборта медленно и трудно. После операции прошло уже два месяца, а у нее все еще шла кровь.

Поначалу доктор Надриес, постоянно наблюдавший ее в Форт Уэйне, реагировал на это спокойно.

– По-разному бывает, – небрежно заметил он, отмахиваясь от ее волнений и звонком вызывая следующую пациентку. – Так что ни о чем не беспокойтесь, но помните: никакого секса в течение трех недель после того, как прекратится кровотечение.

Но прошел еще месяц, а кровь все не останавливалась.

– У вас внутри еще не все зажило. Вы были на четвертом месяце, а это критический срок. Немного терпения, и все пройдет. – Доктор Надриес был явно недоволен Джейд, словно она сама была виновата в том, что никак не может поправиться и нарочно упрямится, лишь бы причинить ему неприятности.

Тем не менее он объяснил ей, что кровотечение вызвало легкую анемию, отчего она и чувствует себя слабой. Он порекомендовал ей пить железо и есть побольше мяса и шпината. Ни то, ни другое, ни третье не произвело желаемого эффекта, и Барри начал терять терпение.

– Ты моя жена, – напомнил он ей незадолго до Нового года. Он любил ее и хотел спать с ней. Его раздражало то, что она так похудела и словно утратила жизненные силы. Его страстность, которая еще недавно так льстила ей, теперь казалась чистым эгоизмом. – Ты моя жена. И я хочу тебя. Сколько это может продолжаться?

– Не знаю, – слабо откликнулась Джейд. Она снова записалась на прием к доктору Надриесу. Она чувствовала, что-то с ней происходит неладное, и решила выяснить, наконец, что именно.

– Джейд, ты плохо выглядишь. Тонкая, как тростинка, и белая, как бумага, – сказал ей как-то Херб, когда они обедали в кафетерии для служащих. Даже он, наконец, заметил. Все утро Джейд провела у доктора Надриеса и сейчас чувствовала себя несчастной, потерянной, опустошенной. Словом, отвратительно себя чувствовала. Куда она ни кидала взгляд, повсюду были женщины с детьми. Начальная школа, мимо которой она каждый день проходила по пути на работу, смех и выкрики детей, доносившиеся оттуда, были для нее постоянной болью и вечным укором. Она оказалась права. С нею и в самом деле было неладно. И сегодня утром доктор Надриес сказал ей об этом.

– Тебе надо поправиться, – говорил Херб, привычно воображая себя доктором и давая непрошеные советы. – Нарастить немного мясца на кости. Не удивительно, что у тебя не может быть детей.

Джейд с ужасом посмотрела на него.

– Не может быть детей? Кто это сказал? – ошеломленно спросила Джейд. – Кто это вам сказал?

– Барри, – ответил Херб, вступая, сам того не ведая, в опасную зону. Он с аппетитом поглощал яблочный пирог.

– Барри? Барри сказал, что у меня не может быть детей? – Голос Джейд поднялся до крика. Люди оборачивались, но ей было на это наплевать. – Когда?

– Несколько лет назад, – рассеянно ответил Херб, подкладывая к себе в тарелку сбитые сливки. – Поэтому я и изменил свое завещание.

Джейд пристально посмотрела на него.

– Барри сказал вам, зачем я ездила домой?

– Разумеется, – Херб отправил в рот очередную порцию. – Повидаться с матерью.

– А он сказал вам, что я сделала аборт? – От пряного запаха яблочного пирога ее тошнило. Едва сдерживая приступ дурноты, она вскочила и почти закричала:

– Да, сделала аборт, потому что он хотел этого. Сказал? Сказал, что я убила нашего ребенка? Вашего внука, Херб! А сказал он вам, что я назвала малыша Хербом? В вашу честь!

Растерянность сменилась у Херба выражением ужаса. Он взглянул на Джейд, побелел как полотно и затрясся, словно с ним случился апоплексический удар. Кусок пирога, насаженный на вилку, выпал из его рук. Белый крем растекся по голубому костюму Херба, а вилка упала назад в тарелку с таким стуком, будто выстрелили из ружья. Но крик Херба был громче.

Не дожидаясь, пока он придет в себя, Джейд швырнула салфетку и принялась оглядываться по сторонам в поисках Барри. В кафетерии его не было. В кабинете тоже. Она накинула пальто, села в машину и поехала на фабрику, где Барри часто бывал по делам. Но сегодня его там не видели. Она заглянула в несколько ресторанов, куда он, случалось, заходил, и в конце концов отправилась домой. Его машина была в гараже. А на подъездной дорожке стояла желтая «хонда», которую Джейд никогда прежде не видела. Джейд воспользовалась черным входом и через прачечную прошла на кухню.

Там сидела незнакомая девица и лениво пила кофе. Она была невысокого роста, коренастая. На голое тело был накинут желтый шелковый халат Джейд. Девушка подняла глаза на Джейд, остановившуюся на пороге.

– Вы, наверное, жена, – сказала она с приветливой улыбкой, словно это была милая болтовня за кофейным столиком. – А Барри пошел пообедать. Он будет с минуты на минуту.

Джейд посмотрела на девушку, на банку с кофе, на чашку, на халат и на дубовый стул, на котором устроилась гостья. Ее кофе, ее чашка, ее халат, ее стул, который она купила на сельском аукционе, а потом сама обстругала и покрасила. Она почувствовала, как гнев душит ее. Теперь она поняла переживания матери, но, хотя все это было ужасно, эта боль не могла сравниться с болью утраты ребенка.

– Вон отсюда! – Джейд выхватила у нее из рук чашку. – Снимай мой халат и убирайся!

Она схватила девицу за локоть и грубо потащила се в спальню. Часть одежды была брошена на обитый тканью стул, а другая половина валялась на полу. Постель – постель, которую она делила с Барри, – была смята, а в комнате был разлит густой запах секса.

– Я не хотела приходить сюда, – лепетала девица, подбирая свои вещи и одеваясь. Застегивать блузку она сочла излишним, точно так же, как и завязывать шнурки на туфлях. – Говорила же я Барри, что можно пойти ко мне. Но он сказал, что все будет в порядке.

– Черта с два в порядке! – Джейд швырнула девице свитер и принялась подталкивать ее к входной двери. Открыв ее, она буквально вышвырнула девицу наружу.

– Вон! – закричала она, дрожа от ярости. – Вон отсюда!

– Право, мне не хотелось вас огорчать. Я хочу сказать, что мне нравятся женщины. Я феминистка, – сказала девица, путаясь в шнурках и едва не падая. Я подписываюсь на «Мисс…». – Тут Джейд с грохотом захлопнула дверь.

Джейд вымыла кофейную чашку, затем сорвала с постели простыни и застелила новые, а измятые швырнула в корзину для грязного белья. Туда же последовал и желтый ночной халат. Несколько раз ей приходилось останавливаться из-за охватывающей ее слабости. Когда появился Барри с бумажной сумкой из «Макдоналдса» в руках, она, завернувшись в красное с белыми полосами стеганое одеяло, которое когда-то так любила, сидела на кровати, вся дрожа. От запаха гамбургеров ее затошнило, и она едва проглотила комок, подступивший к горлу.

– Почему ты дома? – побледнев, спросил Барри, не глядя ей в глаза.

– Это я тебя хотела спросить, – спокойно откликнулась Джейд, сжимая одеяло, хранившее тяжелый запах чужого тела.

– Наверное, ты застала здесь Дебби, – осторожно сказал Барри, судорожно сглотнув.

– Да, Барри, я познакомилась с твоей приятельницей, – сказала Джейд, подчеркнуто хладнокровным тоном. Она чувствовала на теле приятную тяжесть одеяла, согревавшего и придававшего силы.

– Это не приятельница, – сказал он, наконец-то взглянув на жену и тут же стыдливо отводя глаза.

– Тогда кто же?

– Так. Никто. – Голос Барри звучал виновато и жалко. – Ерунда это все. Просто секс. Я прямо с ума схожу без секса.

– Это не ерунда! – уже яростно заговорила Джейд. – И она не «никто». Она женщина. И на этой женщине был мой халат. Эта женщина сидела у меня на кухне и пила мой кофе из моего кофейника. Эта женщина трахалась с моим мужем в моей постели!

– Джейд, – неуверенно произнес Барри, наклоняясь к ней. В глазах его стояли слезы.

– Ты заставил меня избавиться от нашего ребенка, а теперь говоришь, что не можешь без секса?! – Джейд вся дрожала – то ли от гнева, то ли от лихорадки. Лицо ее раскраснелось, на лбу выступил пот. – А ему ты сказал, что у меня не может быть детей? Да как же ты посмел!

– Тогда я думал, что это правда, – виновато сказал Барри. – Ведь ты так долго не могла забеременеть.

– А что там с завещанием, он сказал мне, что изменил его?

– Когда ты была в первый раз беременна, отец составил завещание, по которому все оставалось бы нашим детям, – заговорил Барри, присаживаясь на край постели. – Он хотел, чтобы семья владела компанией на протяжении жизни хотя бы двух поколений. Несколько лет назад он спросил, почему у нас нет детей, и я сказал, что их и не будет. Тогда он снова переделал завещание, и теперь все останется нам с тобой.

– А если бы ребенок родился, он, стало быть, вернулся бы к прежнему варианту? – Джейд постепенно начала понимать, в чем суть дела.

– Джейд, но ведь так мы получим все! – Голос Барри окреп. – Акции, которые он передал тебе, это просто первый взнос. Мы будем богатыми, Джейд!

Она судорожно вздохнула. Все наконец прояснилось. Теперь стало понятно, почему Барри мирится с таким отношением отца. И почему он хотел, чтобы она сделала аборт.

– Так, выходит, все дело в деньгах? – спросила Джейд. Ее все еще подташнивало от запаха гамбургеров. К горлу снова подступила дурнота, во рту появился неприятный привкус.

– Нет. Я же говорил тебе. Я не хочу тебя ни с кем делить.

– Так почему же ты не рассказал мне о завещании? – Джейд едва сдерживалась от возмущения. Барри то и дело повторял, как любит ее, но даже словом не обмолвился о вещах, которые были для него настолько важны, что ради них он заставил ее избавиться от ребенка.

Барри молчал. Он не знал, что ответить.

– Барри, я больше не могу так жить. – Гнев неожиданно улетучился. Барри прав, приятельница не в счет. Семья – вот что главное. Чтобы спасти ее, она пошла даже на убийство собственного ребенка. И она не собиралась так просто сдаваться. В свое время Барри предложил ей выбор; теперь ее черед. Она твердо знала, что им не сохранить семью, если она по-прежнему будет чувствовать себя как в клетке и если будет видеть, что Барри хочет одного – как бы поскорее умер отец.

– Либо мы уезжаем отсюда и начинаем жить самостоятельно, либо я ухожу, – без вызова сказала она. – Надо выбирать, Барри. Либо я, либо «Хартли».

Она ждала ответа, а он молча глядел в пустоту. Неужели он может еще сомневаться? И это после всех его заверений в любви, после всех слов о том, как она ему нужна. Она ждала, что вот сейчас он скажет – о чем тут думать, конечно, ты. И они уедут, оставив позади и Херба, и «Хартли».

Молчание затягивалось, а он все еще не произнес ни слова. Он даже не повернулся в ее сторону, по-прежнему глядя в пустоту. И Джейд сама произнесла неуслышанный ответ.

– «Хартли»? – тихо спросила она. Он кивнул.

Джейд коротко взглянула на него и поняла, что победили деньги. Дурнота, подступившая к горлу, заставила ее побежать в ванную, где ее рвало до тех пор, пока она не обессилела.

Барри стоял в дверях ванны, желал прикоснуться к ней, помочь, утешить, но боялся, что его оттолкнут.

Побледневшая, дрожащая, Джейд прополоскала рот и вернулась в спальню. С верхней полки шкафа она взяла чемодан и принялась кидать в него вещи. Барри молча наблюдал, не зная, что сказать и что сделать.

– Может быть, все-таки поговорим? – спросил он, наконец, нежно беря ее за руку. У Джейд было ощущение, что впервые за годы их супружества в его прикосновении она не чувствовала ничего сексуального.

– Мы уже и так много говорили. Я давно твердила тебе – давай уедем. Я хотела, чтобы у нас была своя жизнь, настоящая семья. – Она отвела его руки. В глазах у Джейд стояли слезы, губы дрожали, но она не плакала. – Но ты ничего не хотел слушать.

– Теперь все будет иначе, – сказанного Барри не отрицал. – Я буду другим.

– Сомневаюсь. Деньги слишком много значат для тебя, – сказала она, засовывая шкатулку с драгоценностями в чемодан и защелкивая крышку. Джейд прошла на кухню, Барри последовал за ней. Она вытащила из розетки девятидюймовый черно-белый портативный телевизор, выигранный три года назад в лотерею, обмотала шнур вокруг ручки и взялась за нее.

– И куда же ты сейчас? – Сказано это было так, словно речь шла о том, что приготовить на обед. Теперь Барри вел себя с подчеркнутым хладнокровием, так, будто ничего особенного не происходило.

– В мотель, – сказала она наугад, ибо вообще-то не думала, куда идти. Джейд знала только одно – надо уходить.

– Денег тебе хватит?

– Да, – неожиданно она ощутила прилив нежности. Они были женаты почти восемь лет. Когда-то она его любила. И когда-то, давным-давно, он, казалось ей, заслуживал любви. – Спасибо, что спросил.

Выходя из дома, который она в этот момент ощутила своим в последний раз, Джейд обернулась:

– Барри?

– Да?

– Ты был прав.

– В чем? – не понял он.

– Я действительно не могу больше иметь детей. Это сказал мне доктор Надриес сегодня утром. Из-за аборта. Мне нельзя было его делать. Внутри у меня что-то нарушилось.

– Джейд, но я же не знал… – Теперь он готов был расплакаться. Ведь он на самом деле любил ее. Она составляла счастье его жизни. Барри потянулся к ней, но глаза у нее были затуманены слезами, и она даже не заметила этого движения. Джейд повернулась и пошла, теперь уже не оборачиваясь. Все позади, подумала она.

Но это было не так. Лимит предательства еще не был исчерпан.

Эдвин Холл, седовласый полный мужчина, был весьма деловит. Контора его располагалась напротив здания суда. Была она под стать хозяину – стандартная, выкрашенная в бежевый цвет. Он счастливо жил со своей женой уже тридцать два года. То есть в том смысле счастливо, что у него было три любовницы, но после того, как жена пригрозила уйти от него, он бросил всех троих. Эдвин Холл считал, что развод не к лицу адвокату по бракоразводным делам.

– Я собираюсь разводиться, – объявила Джейд и рассказала историю своего замужества, не забыв упомянуть об аборте и измене мужа.

– Денежные интересы тут замешаны? – Эдвин Холл сразу же перевел разговор на деловую основу. Со стороны чувств все разводы были одинаковы, и за тридцать лет практики Эдвину Холлу наскучили все эти рассказы. В таких делах различались только суммы денег и объемы собственности. В этом-то и заключался интерес тех дел, которые ему приходилось вести.

– Нет, – ответила Джейд. – У мужа есть дом. Я на него не претендую.

– Как насчет денег? Срочные счета? Страховка? Вклады?

– Нет, – об акциях Джейд и не вспомнила. Они принадлежали ей, она их заработала. На сертификате стояло ее имя. Все, что ей было нужно – развод и свобода. А все эти денежные дела даже не приходили ей в голову. Она так и сказала: – Все, что мне нужно – свобода.

– А как ваш муж относится к этому?

– Он не будет возражать.

– Итак, вы хотите развода, муж возражать не будет и споров вокруг денег не будет, – подытожил адвокат и слегка пожал плечами. – Тогда больших проблем возникнуть не должно. – Эдвин Холл облегченно вздохнул. Тягаться с семьей Хартли ему вовсе не хотелось. Это была богатая и влиятельная семья, и Эдвин Холл, как и любой другой житель Форт Уэйна, не хотел наживать себе неприятностей.

Барри сделал попытку примирения. Он попросил Джейд зайти к нему на работу.

– Послушай, это же женитьба, а не просто случайная связь, которую можно в любой момент оборвать, – в голосе его одновременно звучали и грусть, и напыщенность, и нежность. Внезапно он поднялся и подошел к дивану, где сидела Джейд. Она обратила внимание, как сильно он хромает. В последнее время она так привыкла к этому, что уже перестала обращать внимание. – Мы ведь муж и жена и должны оставаться мужем и женой.

– У тебя был выбор. Ты выбрал «Хартли».

– Но у нас в семье никогда еще не было разводов. Никогда, – сказал Барри, с ужасом думая, как отнесется ко всей этой истории отец, что он скажет. Но главное – отец любит Джейд, она нужна ему. – Отец просто убьет меня.

– Ничего, он ведь выжил, когда я сказала, что лишила его внука, – это были жестокие слова. Скажи Барри как-нибудь иначе, вспомни он про нее, про них обоих, она бы могла еще что-то изменить. Но он думал только об отце.

– Ты сказала ему? – спросил Барри, бледнея. – Ты ему сказала?

– Не волнуйся, – Джейд поняла, что его беспокоит. – Он не изменит завещания. Компания будет твоей. И в конце концов, Барри; ведь это благодаря тебе ее некому больше оставить.

– Они требуют вернуть акции, – заявил Эдвин Холл неделю спустя. Под «ними» он имел в виду семейство Хартли.

– Они мои, – твердо заявила Джейд. – Я их заработала. Херб сам это сказал.

Эдвин Холл пожал плечами:

– Таково условие вашего мужа.

– Я не прошу у него ни копейки, – возмутилась Джейд, хотя денег у нее не было. В то самое утро, как она оставила его, он закрыл их общий счет, где лежали и ее сбережения за все годы совместной жизни. – И алименты мне не нужны. И дом не нужен. Ничего. Но что мое, то мое. Это я заработала. К тому же, – добавила Джейд, – в первые два года, как мы поженились, мы жили на мои деньги. Так что хоть что-то мне причитается.

– Я поговорю с ними, – пообещал Эдвин Холл. Три дня спустя они снова встретились в его кабинете.

Сквозь стекла пробивалось солнце, и при свете его волосы адвоката казались совсем серебристыми.

– Они даже слышать не хотят, чтобы оставить акции вам. Это вообще не предмет переговоров. Их позиция состоит в том, что «Хартли» это семейная компания, а после развода вы перестаете быть членом семьи.

– Я не верну акции. Это моя собственность. – Джейд не собиралась отказываться от того, что принадлежало ей по праву, и была готова сражаться с семейством Хартли. После того как они с Барри расстались, свекор ни разу ей даже не позвонил. Молчала и Дорис Хартли, а ведь они говорили, что Джейд им, как родная дочь, которую они всегда хотели иметь. – Они сами дали мне эти акции. Они мои. Так им и скажите.

Прошла еще неделя. И хотя жила она очень скромно, на счету у нее оставалось только сто пятьдесят долларов. За это время Барри звонил ей дважды – один раз просил вернуться, другой – хотел узнать, сколько платить приходящей домработнице.

…Эдвин Холл раскрыл папку и стал перелистывать какие-то ксерокопии.

– Вы делали аборт, когда были замужем? – спросил он, поднимая на нее глаза.

– Да, ведь я же говорила вам. – Джейд почувствовала ноющую боль внизу живота. – Откуда у вас эти документы? – спросила она, узнав по виду карточку, которую с ее слов заполняла Кэтрин Хэролд.

– Их дал мне ваш свекор. Если вы не вернете акции, дело может обернуться для вас очень скверно. Насколько я понимаю, аборт – ваша идея.

– Это была идея Барри! – взорвалась Джейд.

– Барри этого не подтверждает. Он сказал отцу, что это вы хотели сделать аборт, и Херб верит ему.

Джейд больше не была посредине. С горечью она поняла, что Барри с отцом объединились – против нее. Она и ее замужняя жизнь стали жертвами слабости и жадности Барри. То, на что она рассчитывала, то, что должно было поддерживать ее всю жизнь – семья, оказалось ненадежным, как мыльный пузырь. Эдвин Холл придвинул к ней бумаги и ткнул пальцем куда-то вниз.

– Вот, здесь ваша подпись, – отрицать этого она не могла.

– Но это была идея Барри, – повторила Джейд. – Это он настаивал на аборте.

– А доказать это вы можете? Есть у вас какое-нибудь письменное свидетельство?

– Письменное? – горько переспросила она и, посмотрев на адвоката, подумала, что он, скорее всего, верит Хербу и Барри. – Ну, разумеется, есть. Я заставила Барри подписать признание. Разве не все жены так делают?

Она вспомнила обитый кожей стол, бородатого доктора, режущий звук респиратора. Боль от утраты ребенка пробудила другие воспоминания. Она подумала о Барри, который хотел «убить» отца на корте, вспомнила о своей первой квартирке, о тараканах, блошином рынке, эскизах, которые ей удавалось продать, стосорокадолларовую зарплату в «Савенне».

– Когда мы поженились, я зарабатывала шесть тысяч долларов в год, – сказала Джейд. – И когда Барри писал диссертацию, мы жили на мои деньги. Полагаю, что мне причитается, по меньшей мере, двенадцать тысяч.

– Только через суд, – сказал Эдвин Холл. – А это будет вам дорого стоить.

– А точнее? – Хотела бы Джейд знать, на чьей стороне был сам Эдвин.

– Мой аванс составит полторы тысячи.

Джейд посмотрела на него и залилась слезами. У нее не было больше сил бороться.

Немного погодя, успокоившись, она позвонила Эдвину Холлу и сказала, что оставит акции у него в кабинете сегодня же днем. Ей нужна была только свобода. На следующий день, после восьми лет замужества, она уехала из Форт Уэйна. Все ее имущество состояло из одежды и черно-белого телевизора, который она выиграла в лотерею.

На пути в Нью-Йорк у Джейд пошла кровь. Когда самолет приземлился, она уже истекала кровью. Прямо с аэровокзала Джейд доставили в ближайшую больницу, где она и провела первую ночь по возвращении в Нью-Йорк.

Через месяц на деньги, полученные за первую оформительскую работу, она пошла к частному гинекологу, которого порекомендовала ей одна из ее временных соседок-стюардесс. Он подтвердил диагноз доктора Надриеса.

– У вас внутри – сплошная рана. Не знаю, что тому виною – выкидыш или аборт, – но детей вы больше иметь не сможете.

– Никогда? – спросила она, сдерживая слезы.

– Подумайте-ка лучше о карьере, – сказал он. – По нынешним временам – это как раз женское дело.

Глава XII

ВЕСНА 1979-го

МАНХЭТТЕН

Для Кэрлис главным событием в жизни стало замужество, для Джейд – развод. В замужестве Джейд старалась быть такой, какой хотел ее видеть муж. Оставшись одна, она могла выстраивать жизнь по собственному понятию. В замужестве она была одинока и замкнута; теперь она могла делать что угодно и встречаться с кем угодно. В Форт Уэйне никто на нее не обращал внимания; сейчас она вызывала интерес у многих. Живя с мужем, она была домоседкой; теперь ее редко можно было застать дома. Но самое главное – она поняла, что обрела свободу.

Свободу одеваться как душа пожелает. Она сочетала дорогие костюмы с бедными, старые с новыми, скромные с вызывающими. Именно Джейд была первой, кто соединила умопомрачительный желтый жакет с темным костюмом для бега трусцой и оранжевыми ковбойскими ботинками. Именно Джейд пришло в голову подогнать низкодекольтированное платье из золотой парчи к смокингу. Именно она додумалась надеть темный свитер с высоким воротом под шелковую рубаху бирюзового цвета, какие носят художники и поэты, заправить то и другое в брюки военного покроя и стянуть все вместе индейским поясом.

Так же свободно Джейд экспериментировала с косметикой. Она отказалась от тусклой губной помады грушевого цвета и бледных румян, на которых настаивал Барри. Теперь она пользовалась вызывающе яркой помадой и румянами, тенями цвета хаки и угольно-черной тушью для ресниц. Так ее карие, с золотистыми вкраплениями, глаза выглядели еще выразительнее. На смену мягким духам «Диориссимо» пришел крепкий «Фракас», а старомодным очкам в черепаховой оправе – крупные стекла.

Новую квартиру в районе Челси Джейд тоже обставила на свой вкус. Она всегда любила делать все сама, вот и на этот раз обстругала паркет, выкрасила его в белый цвет и оставила почти голым, постелив лишь кое-где сложенные циновки конгконгского производства. На большие окна она повесила японские занавески из рисовой бумаги, на разномастную мебель набросила сатиновые покрывала в белых и желтых полосах и назвала свое жилище данью Объединенным Нациям и образчиком того, как можно дешево обустроить дом. Покупая вещи в «Конране», «Азуме» и «Йенсен-Льюисе». Джейд создала себе солнечное, тихое и действительно недорогое жилище. «Нью-Йорк таймс» даже хотела его сфотографировать, но Джейд воспротивилась.

– Это мой дом, – сказала она корреспонденту, – и я не хочу, чтобы сюда входили посторонние.

А дом, как стало ясно, значил для нее очень много. Он означал безопасность, уют, радость, место, где можно спокойно почитать, встретить друзей; это было убежище, необитаемый остров, укрытие. И дом, как она теперь поняла, вовсе не обязательно должен был быть связан с мужем. Впрочем, это был конец семидесятых, и так считали многие.

Когда-то Джейд полагала, что любовь означает замужество, теперь она решила, что любовь вне брака даже лучше. Она встречалась с мужчинами, которые были ей интересны, спала с тем, кто ей нравился, и говорила «нет» тем, кто не нравился. Она позволяла себе иметь сразу несколько любовников одновременно, если ей того хотелось, и спать с одним, если подворачивалось что-нибудь особенное. Когда хотела, она сама делала первый шаг, когда хотела – выжидала. Могла сама приносить мужчинам цветы и шампанское, могла сама принимать их от мужчин.

– Разница между замужней и свободной жизнью, – говорила она Мэри Лу, зайдя к ней в воскресенье в гости на обед, – состоит в том, что жизнь с мужем однообразна, а жизнь в одиночку – непредсказуема. Я либо встречаюсь с новым мужчиной, либо вот-вот встречусь, либо думаю о возможности такой встречи. Когда я была замужем, мы, как правило, по пятницам ходили к родителям Барри, а по субботам в ресторан, где собирались едва ли не все молодые пары Форт Уэйна. Право, не понимаю, зачем люди женятся и выходят замуж.

Сама Мэри Лу была замужем шесть лет. Пока муж учился в медицинском колледже, она фактически содержала семью. Открыв практику, он сразу же оставил ее, заявив, что они не пара. Последние пятнадцать лет у Мэри Лу был роман с женатым владельцем магазина спортивной одежды. Всякий раз, как Ирвин Уилкин заговаривал о том, что хочет оставить жену, Мэри Лу находила предлог уехать за границу. Она была полностью согласна с Джейд в этих делах.

– Прямо не знаю, что бы я делала, если бы Ирвин ушел от жены, – говорила она. – Как его приятельница, я обедаю в дорогих ресторанах, ношу меховые шубы и дорогие украшения, отдыхаю на Карибском море. А чем может похвастаться его жена? Детьми, покуривающими травку, счетами за квартиру да его постоянными жалобами на боли в спине. Ирвину нужна жена. Слава Богу, это не я, а Ширли! – При одной мысли о возможной подмене Мэри Лу закатила глаза и потянулась за шоколадным мороженым. В конце концов, на обед был только суп с сельдереем и тунец. Надо же было как-то поддерживать свои силы, верно?

Выяснилось, что незамужняя жизнь таит в себе массу преимуществ. Будучи замужем, Джейд жила, как затворница. Теперь она окунулась в атмосферу, насыщенную богатыми и популярными людьми. Каждый вечер сулил что-нибудь интересное: премьеры и ужины; дискотеки и ночные клубы, посещения галерей и музеев, приемы в честь ювелиров, художников, скульпторов, знатных визитеров, богатых итальянцев, французов-аристократов, больших шишек из финансового мира, директоров универмагов, людей со связями в Вашингтоне. У Джейд не было планов только тогда, когда она не хотела их иметь.

Она встречалась с мужчинами женатыми и свободными, симпатичными и не очень, интересными и скучными; с мужчинами, предлагавшими любовь и работу, путешествия и приключения. В отличие от недолгого периода сексуального безумия, охватившего ее сразу после развода, теперь Джейд стала очень разборчива.

Мужчина – да; любовь – да; замужество – нет.

Среди ее знакомых были интересные, милые люди, такие, как Дэн Дарьям, Мартин Шульц, Питер Хейлз, – все они стали частью ее жизни. Был Стефан Хичкок. Он тщетно пытался ухаживать за Джейд, хотя говорил, что понимает, почему ей это не по душе. Был Гордон Сирота – высокого роста мужчина, с которым она по выходным бегала трусцой и каталась на велосипеде по пустынной, насквозь продуваемой ветром Уолл-стрит. Гордон развелся четыре года назад – срок достаточный для того, чтобы оправиться после развода и захотелось жениться снова. Он сделал ей предложение.

– Ты очень славный, – ответила Джейд, – но замуж я за тебя не выйду. Да и вобще ни за кого не выйду.

Что касается Джорджа Кураса, то она не виделась с ним два года и никогда не вспоминала о нем. Почти никогда.

Тем временем подлинной страстью Джейд стала ее карьера. Это была страсть, но страсть безопасная, всепоглощающая и благородная.

Первая официальная выставка моделей Стефана Хичкока, организованная и оформленная Джейд, имела большой успех. «Рука мастера» – так была озаглавлена восторженная рецензия в «Уименс веар дэйли». На выставке демонстрировались крепдешиновые платья а-ля Шанель; «кинозвезда» – набор сатиновых платьев, вдохновленных образами звезд мирового экрана; выходные платья, выполненные в изумрудных, рубиновых и сапфировых тонах; гвоздем выставки стал набор меховых пелерин. Реакция прессы и покупателей была мгновенной: посыпались рецензии и заказы.

– В «Воге» сказано, что я художник! – Стив был в восторге. Правда, теперь, когда мир моды признал его, он счел возможным произносить это слово без заглавной буквы. Манекенщицы, дамские мастера, гримеры и помощники разошлись. В студии остались только Джейд и Стив. Они смаковали копченую осетрину, запивая ее вином «Дом Периньон». – Художник! Здорово звучит, верно?

– Разумеется, – Джейд вполне разделяла настроение Стива. В последнее время они настолько сблизились, что, казалось, функционировали как единая система. – И не просто художник, а знаменитый художник! Бадди Майстер оставил заказ на тридцать тысяч, Мэри Лу тоже не собирается отставать.

– Джейд? – вопросительно произнес Стив, поворачиваясь к ней. – Знаешь, кого мы с тобой сейчас напоминаем? Ты похожа на Джорджа Бернарда Шоу, а я на Сэма Голдвина.

– Что-что? – не поняла Джейд.

– Именно так, – настаивал Стив. – Твоя забота – деньги, а моя – искусство.

Джейд расхохоталась, опьяненная отчасти «Периньоном», а отчасти успехом.

– Пожалуй, нам пора легализовать наши отношения, – сказала она, отсмеявшись.

Дело происходило в конце семидесятых, так что Стив прекрасно понимал, что речь идет не о браке. Джейд имела в виду контракты, акции и распределение прибыли.

Модельеры высокого класса не рождаются сами по себе; им помогают родиться. На протяжении целых двух лет, с 1977 по 1979 год, Джейд выполняла роль акушерки. Платья, как таковые, – фасон и ткань, пошивка и расценки – это начало работы модельера, но только начало. Помимо того, существуют сроки выполнения; стандарты качества; отношения с универмагами и оптовыми покупателями; выставки моделей; аренда и оформление демонстрационных залов; аренда рабочих помещений, где происходит разработка дизайна, кройка, шитье и доводка готовых образцов.

Ничего этого у Стива не было. Именно Джейд создала структуру, которая превратила контору модельера Стефана Хичкока в корпорацию под тем же именем. Это Джейд наняла директора демонстрационного зала, который раньше работал с Ральфом Лауреном; это она нашла координатора по торговым сделкам, имеющего опыт сотрудничества с Анной Кляйн. Первого порекомендовала Мэри Лу, а с координатором Джейд встречалась, когда занималась закупками.

– Теперь нам нужен человек, который будет отвечать за транспортировку, – озабоченно говорила Джейд. Ее нервировало то, что такого человека найти не удавалось, несмотря на все ее усилия. Потери на пути от поставщика к покупателю – серьезная проблема в торговле одеждой, так что речь шла об одной из ключевых позиций в их бизнесе. Тут был нужен работник, которому можно было полностью доверять.

– Что ты скажешь о Сиде Зилка? – предложил Стив. – Он двадцать пять лет занимался перевозками в компании моего отца. Сейчас он на пенсии, но говорил мне, что страшно скучает без дела.

Стефан Хичкок, который, будучи Стивом Хиршем, клялся, что никогда не будет заниматься бизнесом, теперь, как ни странно, все чаще находил в нем удовольствие. Он даже советовался с психиатром по этому поводу – вдруг с ним что-нибудь неладно. Ведь он всегда хотел целиком посвятить себя Искусству, и его обескураживало то, что Стефан Хичкок, оказывается, без всяких комплексов мог заниматься деловыми операциями.

Коль скоро процедуры моделирования, производства, демонстрации и транспортировки одежды отлажены, в силу вступает критический фактор презентации. Под презентацией имеется в виду пресса – Джон Фейрчайлд и Майкл Коуди из «Уименс веар дэйли», Кэрри Донован и Бернардин Моррис из «Таймса», Грейс Мирабелла из «Вога», Нонни Мур из «Харпер базар» – вот законодатели мод, вот кто может вознести или низвергнуть. От реакции прессы зависят заказы и отношение покупателей. Одной из первых, кто понял силу прессы, была Коко Шанель; ее опыт использовал Кристиан Диор. Никому не понравился «Новый облик», который он продемонстрировал в конце второй мировой войны. На фоне пережитых страданий и нищеты его коллекция казалась вызывающе роскошной; к тому же приталенные, расклешенные юбки никого не привлекали. И только пресса, которую Диор прилежно обхаживал, высказала свое одобрение, и, в конце концов, ее голос оказался решающим. «Новый облик» стал единственным обликом того времени.

– Нам нужен специалист по связям с общественностью, – заметила Джейд. – Лучше Мишель Деланд нам не найти. В «Савенне», когда я там работала, она была вице-президентом, отвечающим за эти дела. Теперь она у «Бэррона и Хайнза», ведет там отдел моды. Стоят ее услуги дорого, но это специалист высшего класса.

После второй выставки стало ясно, что Стефан вырабатывает новый стиль. Богатые вечерние платья, которые принесли ему первую известность, были, разумеется, тоже представлены. Но рядом с ними появилась повседневная одежда, полностью отличавшаяся от всех прежних образцов. Мягкие, нестрогие формы красиво подчеркивали фигуру.

– Здорово, но слишком сексуально, – изрекла Мэри Лу.

Одежду отличало необычное сочетание ярких, четко выраженных цветов. Желтые и фиолетовый. Оранжевый и алый. Красный и хаки. Бирюзовый и кремовый.

– Ранний Ренуар, – сказал Бадди.

– Поздний Уорхол, – заявил «Харпер базар».

– Джейд Маллен, – подытожил Стив. – На ее нынешнем этапе.

Новая модель оказалась удобной и практичной, пошла большими партиями, и все, кто был знаком с Джейд, говорили, что больше всего она напоминает гардероб самой Джейд.

– Это обыкновенное платье, – говорила она в интервью «Уименс веар», – для обыкновенной женщины.

Именно об этой модели говорил Стив на приеме у психиатра. К собственному удивлению, он вдруг обнаружил, что его воображение перестали волновать богини киноэкрана времен его молодости; ему стали интересны современные деловые женщины, занятые повседневной жизнью.

По мере того как дело Стива расширялось, в мансарде на Пятнадцатой улице ему становилось все теснее.

– Лучше дома 5—50 на Седьмой нам в жизни не найти, – сказала Джейд, когда они заговорили о возможном переезде. – Там и Оскар де ла Рента, и Билли Бласс, и Ральф Лаурен…

– Забавно, – задумчиво сказал Стив. – Знаешь, отец всегда мечтал именно об этом доме. У него так ничего и не вышло. Вот обрадуется за меня.

На той же педеле Стив подписал договор на аренду половины этажа в доме 5—50; по настоянию Джейд он и с ней заключил новый контракт.

– Если я чему и научилась в замужестве, – говорила она Мартину Шульцу, – так это не ишачить на других, забывая о себе.

По контракту Джейд гарантировался пятилетний найм с годовым окладом в семьдесят пять тысяч долларов плюс разного рода премии и надбавки. Ее интересы представляла Юдит Розен – прежде она улаживала взаимоотношения Кэрлис с Томом Штайнбергом. Так, через адвоката, состоялось анонимное знакомство этих двух женщин; впрочем, была еще беглая встреча в приемной «Бэррона и Хайнза», когда они, вежливо кивнув, моментально оценили друг друга, элегантный костюм, модную прическу, дорогую косметику, уверенную осанку, твердый взгляд—все то, что отличает преуспевающих женщин.

Джейд постепенно привыкала к деньгам и к тем удобствам, которые они обеспечивали; в то же время, несмотря на все разговоры о своей свободе, она мечтала о любви. Иногда она жадно наслаждалась жизнью, сухим шампанским и влажными поцелуями, красными розами и белыми сатиновыми простынями, тем безумным, головокружительным, опасным чувством, которое дарит любовный роман. А иногда всячески насмехалась над этим чувством, презрительно отметала юношескую романтику, ибо знала ловушки и разочарования в любви, знала обещания, которые нарушаются, знала печальные концы. Интересно, сможет ли она когда-нибудь еще раз влюбиться? Ей хотелось верить, что да. Джейд было тридцать, время любви еще не прошло. Но она не хотела забывать уроки, которые преподнесла ей жизнь.

В Манхэттене, городе деловых мужчин и деловых женщин, ни у кого нет времени готовить еду дома. На место домашних обедов пришли заказы, выросла целая новая индустрия – рестораны на дому. Но еще чаще люди стали обедать в ресторанах, которые стали тем местом, где завязываются деловые и любовные связи, совершаются сделки, заключаются и расторгаются договоры. Блюда здесь могут быть новые или традиционные, но атмосфера, страсти всегда особенные.

В «Ридженси» за завтраком встречаются политики и финансисты, в «Четырех временах года» за обедом – журналисты и издатели. В «Куилти жираф» собираются представители всех слоев общества, местные и приезжие; но это место для избранных, по субботам обычную публику сюда не пускают. Знаменитости встречаются в «Карлайле» за завтраком, в «Рашн ти рум» (рядом с «Карнеги-холлом») за обедом, в «Элен» за ужином, в «Ле Сирк» встречаются, чтобы закрепить предварительные договоренности, в «Одеоне» рябит в глазах от модных платьев, а в «Ривер-кафе», особенно за открытыми столиками, завязываются романы.

Однажды вечером весной 1979 года Джордж Курас и его партнер Уилл Голдберг пригласили двух своих адвокатов на деловой ужин в скромный, но славящийся хорошей кухней ресторан, который находился прямо напротив «Блумингтона». Он стоял здесь давно, еще до того, как этот район получил прозвище «Драйдок каунти». Фирма «Курас – Голдберг», выжившая в жестокой конкурентной борьбе, в кругу малых предприятий по дизайну считалась одной из самых процветающих. «Курас – Голдберг» получила заказ на оформление служебных помещений, билетных касс и залов ожидания небольшой, но доходной авиакомпании «Янки Эйр».

– Жена убьет меня, – сказал Уилл, заказывая салат из моллюсков. – Последние две недели я не приходил домой раньше полуночи.

– Вот плата за женитьбу, – усмехнулся Джордж. Это была расхожая шутка. Примирения с Иной у него так и не получилось. Им обоим с тоской пришлось убедиться, что вторая попытка оказалась ничуть не лучше первой. Превратившись теперь в убежденного холостяка, Джордж всячески подшучивал над женатым Уиллом, над всеми его домашними обязательствами и привязанностями.

– По крайней мере, я могу быть спокоен, что на меня не подадут в суд за многоженство, – парировал Уилл.

Дело Ли Марвина, уникальное даже для Калифорнии, этой весной долго не сходило с первых полос газет, напоминая, как сильно изменились отношения между мужчинами и женщинами.

– Ну, вовсе спокойным не может быть никто, – пошутил Джордж и перешел к делам. Он изучил схему расположения кассовых стоек, и выяснилось, что тут есть проблема.

– Мы оставили слишком малое пространство для электропроводки под стойками. У «Янки Эйр» все компьютеризировано. И электрикам понадобится больше места, чем указано у нас на макете. Они ведь наверняка протянут автономные линии для каждого из терминалов.

Продолжая объяснения, Джордж вдруг ощутил легкое шевеление в зале, как бывает всегда, когда кто-то привлекает всеобщее внимание. Он поднял взгляд, в зал вошла Джейд, и он тут же забыл все свои рассуждения.

Джейд притягивала взгляды, как магнит железо. На ней была яркая одежда – желтая шелковая блуза, темные фланелевые брюки и сандалеты на толстой подошве – все это замечательно шло ей. Она была со спутником, очень привлекательным мужчиной лет сорока, хорошо одетым и ухоженным. Кто бы это мог быть, сразу заинтересовался Джордж, и какие у них отношения?

Поддерживая деловой разговор, Джордж время от времени бросал взгляды на Джейд. Она была полностью поглощена беседой и не замечала его. На Джорджа нахлынули старые чувства, он вспомнил, как она выглядела в мансарде у Тициана и как неловко поцеловала его в тот вечер, когда он провожал ее домой; вспомнил запах фризий, когда притянул ее к себе и впился в губы на заднем сиденье такси; вспомнил, как в первый раз сказал ей, что любит. Вспомнил он и то, что у истории был печальный конец и как он жалел об этом. Он почувствовал, как в душе запела та же струна, звук которой впервые раздался давно, в тот день, когда Пако Пиоха открыл свой магазин на Седьмой авеню, – когда он еще был женат, а она замужем.

Что же такое в ней было? Необычный смех? Манера держать голову, немного склоняя ее набок? Внимательное выражение, когда она кого-нибудь слушала? Стиль одежды – совершенно неповторимый – и прическа? Джордж никогда об этом особо не задумывался. Сейчас у него было одно желание – встать и подойти к ней. Но все же он удержался от этого шага.

Однако на следующий день он сделал то, что хотел сделать: позвонил ей. Предлог у него был отличный: он слышал, что Стив арендует новый демонстрационный зал, и хотел, чтобы оформить его поручили фирме «Курас – Голдберг». Естественно, соглашение было достигнуто.

– Это лучшие мастера своего дела во всем городе, – сказал Стив. Джейд не могла не согласиться.

Глава XIII

Оформление демонстрационного зала заставило Джорджа и Джейд вспомнить начало их знакомства – совместную работу, умение увидеть лучшее друг в друге, новое открытие того, что эта совместная работа – одна из самых волнующих форм взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Они, как и прежде, понимали друг друга с полуслова, – это понимание пришло к ним еще тогда, когда Джордж оформлял магазин «Хартли» в Нью-Йорке. Его работа вошла в десятку лучших коммерческих проектов года. В результате этого Джордж получил первые свои заказы. И он знал, что своим успехом полностью обязан сотрудничеству с Джейд. Чудо, которое они вдвоем сотворили, работая над оформлением магазина, вновь повторялось. Этот демонстрационный зал воплощал все лучшее, на что они были способны: он был современным, светлым, романтическим, очаровательным, уютным и неординарным.

– Ну и хорош же я был тогда, верно? – спросил Джордж как-то вечером, часов в семь. Работы в демонстрационном зале шли полным ходом, но в этот поздний час электрики, столяры, мастера по установке зеркал уже ушли. Молчали электродрели, повсюду были разбросаны опилки. Оглядывая наполовину установленное оборудование, Джордж и Джейд пили кофе.

Джейд кивнула, возвращаясь памятью в те времена. Он был слишком нетерпелив, слишком торопился сменить одну женщину другой. Она же была слишком насторожена, слишком замкнута и никак не хотела согласиться с тем, что все мужчины не должны быть обязательно похожи на Барри.

– Я и сама была не в лучшей форме, – откликнулась она. На ней были джинсы, высокие теплые гетры, бордовый свитер ручной вязки, и выглядела она в конце долгого изнурительного дня так, как тысячам другим женщин даже и не снилось.

– Может, поужинаем? – предложил он. – «Пантеон» тут рядом.

– Что, по второму заходу?

Он кивнул:

– Но на этот раз я постараюсь ничего не испортить, – сказал он и взял ее за руку.

Оба – Джейд и Джордж – вышли на второй жизненный круг. Джейд было тридцать, Джорджу тридцать шесть. Слишком много для первой любви, слишком мало, чтобы во всем разочароваться. Друг о друге у них были разные воспоминания – и приятные и безрадостные, обоим было о чем сожалеть, оба не раз клялись себе: больше никогда!

– Я все еще переживала свой разрыв с Барри, – сказала Джейд, вспоминая начало их романа. – Просто сама того не сознавала.

– А у меня с Иной еще не все было покончено, – признался Джордж. – И я тоже не вполне это понимал.

С разводами было покончено, но о семейной жизни никто не думал. Джейд давно уже забыла свои переживания, Джордж тоже не хотел к ним возвращаться. Помех не было – ни в прошлом, ни в настоящем.

– Ну что ж, вот и начали сначала, – сказал Джордж, когда они впервые стали близки после двухлетнего перерыва.

– В этот раз у нас получилось не очень удачно, – откликнулась Джейд, думая, что никто не понимал ее лучше, чем Джордж, ни с кем ей не было так легко, никто не умел так угадывать ее настроение, как он. Джордж всегда говорил, что она выявляет в нем все самое лучшее. – Никак не удавалось понять друг друга.

– Что ж, так было, – он поцеловал ее, чувствуя, что совершенно теряет голову, что они идеально подходят друг другу и что Джейд, и только Джейд, может заставить звучать струну внутри него. – А вот так есть.

– Ты была права насчет свободы, – сказал Джордж через месяц после того, как они снова начали встречаться. Демонстрационный зал был почти оформлен, повода для деловых свиданий больше не было, но были веские личные причины. – Когда мы с Иной снова сошлись, я убедился, какая она собственница. Не муж ей был нужен. Этой богатой девчонке нужна была еще одна вещь.

– Со мной ты ничем не рискуешь, – шутливо сказала Джейд, отметив, что на сей раз Джордж уже не был помешан на Ине. Он говорил о ней так, что было ясно: это – часть прошлого. Чувствовалось, что бывшая жена его уже не волновала. – Я не богата, и все, что у меня есть, – со мной и на мне.

– Это уж точно, – сказал Джордж. У Джейд больше одежды, подумал он, чем у Нэнси Рейган и Джекки Онассис, вместе взятых. При этом радовало то, что покупала она ее сама. Не было этих устрашающих счетов из «Сакса» и «Бергдорфа», которые приходили во времена Ины. И в отличие от Ины, Джейд никогда не бегала к папочке.

Стараясь избежать прежних ошибок, Джордж и Джейд были более осмотрительными и разговаривали о настоящем, о своих нынешних чувствах, желаниях, не вспоминая того, что было в прошлом.

– Сейчас мне ничего больше не надо, – говорила Джейд. Она была в ладу с собою, с миром, со своим положением в этом мире. Стив охотно признавал – выражая это и словесно, и в денежной форме – ее огромный вклад в собственное процветание. Бадди Майстер предложил работу руководителя отдела моды в «Маркс и K°». Мэри Лу открыла ей неограниченный кредит – от которого она отказалась – на перестройку отделов модной одежды в «Савенне». Ее профессиональные дарования оценивались должным образом, а теперь и личная жизнь, казалось, входила в колею. Ей стало ясно, что она обманывала себя насчет Дэна, Мартина и Питера. Раньше она любила повторять, что лучше, когда мужчина нравится, чем когда в него влюбляешься. Теперь она поняла, что ошибалась. – Мне никогда не было так хорошо. Пусть все остается так, как есть. Единственно, чего я хочу – это того же самого, только еще больше.

– И я, – сказал Джордж.

Они не собирались повторять прежних ошибок. Старые правила не действовали, вводились новые.

Любовь и брак, говорили они друг другу, это обломки иного мира. Улыбаясь, они поднимали бокалы: «Больше ни за что и никогда!»

Теперь они встречались, по меньшей мере, раз в неделю в городе и почти на каждые выходные отправлялись за город – у Джорджа был дом на вершине небольшого холма в Салливан Каунти. Он заезжал за ней на работу в пятницу днем, а возвращались они в понедельник утром. Дом был простой, из дерева и стекла, но уютный, состоял из нескольких комнат – нечто среднее между гостиной и столовой, кухня, хозяйская спальня, спальня для гостей, большой камин, – вот и все жилище. Добираться до него нужно было по грязной, даже не проложенной толком дороге.

– В гостевой останавливается Бобби, когда приезжает ко мне. – Одним из самых больших переживаний Джорджа все еще были слишком редкие встречи с сыном, которого он обожал.

– Чудесная комната, – сказала Джейд. Тут были раскладные кровати, внушительных размеров ящик для игрушек, телевизор с приставкой для видеоигр и даже телескоп. В большом встроенном шкафу помещались ракетки, лыжи, костюм для верховой езды и велосипеды. Одна стена представляла собой большое окно, и Джейд нравилось смотреть на открывающийся из него вид: луга, склоны холмов, чистое небо, и думать, когда, наконец, она познакомится с Бобби. Может быть, он, неожиданно пришло ей в голову, станет для нее тем, в чем ей было отказано. – Счастливчик.

– Почти такой же счастливчик, как я, – сказал Джордж и потянулся к Джейд.

Любили они друг друга страстно и жадно с самого начала. В этом смысле для них ничего не изменилось.

Джейд считала, что это и было самое замечательное в Джордже. Он любил ее самозабвенно и никогда не насыщался ею.

Они договорились никогда не навязывать друг другу свои проблемы. На собственном печальном опыте им пришлось убедиться, что повседневные заботы убивают любовь и романтику. Оказываясь вместе, они никогда не занимались оплатой счетов или отправкой белья в прачечную, покупками или уборкой дома. Время, когда они были вместе, было для них особым временем.

Джейд никогда не видела Джорджа больным, ей казалось, даже насморка у него не бывает. Джордж тоже никогда не видел Джейд простуженной или ненакрашенной. Джордж никогда не жаловался Джейд, как трудно стало удерживать на работе талантливых людей; Джейд никогда не жаловалась Джорджу на перепады в настроениях Стива. Джордж никогда не говорил Джейд, что алименты, которые он ежемесячно высылает Ине, не позволяют откладывать ни цента; Джейд никогда не жаловалась Джорджу, что после аборта у нее так и не наладились месячные.

– Романтику – вот что я люблю, – говорил Джордж, принося весной фризии, а осенью хризантемы, которые так гармонировали с цветом ее глаз. – Романтику, а не действительность. Избавь меня от действительности.

– А я люблю любовь, – говорила Джейд, – а не обещания, которые не выполняются.

Хотя Джордж, оказываясь в Нью-Йорке, часто ночевал у Джейд, она не давала ему ключей от квартиры; хотя Джейд, как правило, проводила выходные в загородном доме Джорджа, ключей от дома она не имела. Оба дорожили своей независимостью.

– Ты никогда не видел моей квартиры, когда там беспорядок. И меня ты тоже не видел в разобранном виде, – говорила Джейд. – Так пусть так и будет.

– Прекрасно, – говорил Джордж. – Пусть так остается всегда.

Пусть. Джордж всегда под рукой; но это вовсе не обязательно должно быть вечно. Существует четкое разграничение, и в нем-то все дело: разница между обыденностью и приключением; между привычкой и новизной; между знанием и открытием.

Они изо всех сил старались сохранить нынешний характер своих отношений.

Что было неподвластно им, так это чувство, которое они испытывали друг к другу, понимание того, как они нужны друг другу.

Поскольку «Курас – Голдберг» получали огромное количество заказов на оформление парфюмерных магазинов и демонстрационных залов, Джордж научился разбираться в торговых сделках почти так же хорошо, как Джейд. Он знал владельцев универмагов еще тогда, когда они были простыми оптовиками; дизайнеров – когда они были уличными художниками на Седьмой авеню; он помнил, как Холстон делал фасоны шляп в «Бергдорфе», а Бендел едва не разорил свой магазин, и пришлось приглашать Джералдину Штутц, чтобы она вдохнула в него жизнь. Он помнил Оскара де ла Ренту с тех времен, когда тот работал дизайнером по интерьерам домов у Элизабет Арден; он знал могилы всех неудачников; знал тех, чьи «оригинальные» работы на самом деле были выполнены ассистентами или модельерами со стороны; чьи произведения выше по уровню, нежели их репутации, и наоборот.

– Ты разбираешься в моих делах не хуже меня самой, – сказал как-то Джейд, уплетая рагу из барашка в «Балкан Арминиан», ресторане, который в точности соответствовал характеру их отношений – высоком по качеству, но непритязательном.

– Только потому, что я старше и немного больше вращался в этих кругах, – ответил он.

Хотя у Джейд было искусствоведческое образование и острый, наметанный глаз, она не занималась дизайном. На Джорджа произвело впечатление то, что она отказала журналистам из «Таймса» делать снимки своей квартиры.

– Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь посылал куда подальше этих ребят, – восхищенно сказал он. – Ты еще та штучка.

Ему все в ней нравилось – и облик, и манера говорить, и чувство юмора, и способность заглянуть вперед. Нравилось и то, что она умеет выявить все лучшее в нем самом, всегда уверена в себе, никогда не бывает занудой, любит, но не опутывает брачными узами. Замечательно, говорил он себе, любить в женщине все, но не нести за нее никакой ответственности.

Но одно дело – ощущения, другое – поведение. Оба, раненные душевно, отказывались верить в силу своих чувств. Они забавлялись и развлекались, и убеждали себя, что в любой момент могут оборвать игру.

Джордж постоянно был в разъездах. Сейчас он оформлял галантерейный магазин в Чикаго и художественный салон корпорации «Найман – Маркус» в Хьюстоне. Обычно его не было в городе два-три дня в неделю.

– Чудесно, верно? – говорила Джейд. – Так мы никогда не надоедим друг другу.

– Всякий раз, как я тебя вижу, мне кажется, это впервые, – охотно поддерживал ее Джордж.

Джейд была занята не меньше его и работала так же старательно. Стефан Хичкок стал теперь знаменитостью. Женщины, покупавшие его платья за две тысячи долларов, и женщины, которые могли позволить себе лишь шарфик, равно обожали стиль Стефана Хичкока – стиль, объединяющий красивую мечту Стива об идеально подстриженных газонах для крокета, Биаритце и Бэйли-Бич и облик деловой и современной женщины, который был так близок Джейд: я не хочу ни от кого зависеть, ни на кого быть похожей.

– О чем я мечтаю, – задумчиво сказала как-то Джейд, – так это об отдельных галантерейных магазинах, где женщина может купить все – от солнечных очков Стефана Хичкока до вечерних жакетов Стефана Хичкока. – Речь шла о такой галантерее, в которой можно потратить и пять долларов, и пять тысяч. А Джейд уже не раз имела возможность убедиться, что ее идеи совпадают с желаниями миллионов женщин.

– Галантерея особняком? – фыркнула Мэри Лу. Это был тот редкий случай, когда она была не согласна с Джейд. – Забудь. Без галантерейных отделов магазины погорят.

– А почему бы нет? – так реагировал Айра Хирш, которому его богатство принес отнюдь не робкий ум.

– Никогда! – заявил Бадди Майстер, этот убежденный традиционалист. Помимо оружия, в его кабинете теперь стояла пятнадцатидюймовая модель ракетного двигателя, величиной в одну пятнадцатую от оригинала. Он использовал ее в качестве пресс-папье. Время от времени он поднимал его и начинал перебрасывать с руки на руку. Это успокаивало – так древние греки перебирали четки. – Нельзя продавать дорогие и дешевые вещи вместе. Исключено!

Джейд и Стив выслушали всех – и поступили по-своему. Была создана отдельная компания под названием «Хичкок анлимитед»; Джейд стала ее президентом. Акции они разделили пополам, но это, собственно, не имело значения, потому что пока, кроме долгов, у компании ничего не было. Начала Джейд с того, что стала подыскивать место для первых трех магазинов. К середине восьмидесятых она ездила по стране, пожалуй, больше, чем Джордж.

– На тебя никогда нельзя положиться, – сказал Джордж, стараясь не выдать своего разочарования: выяснилось, что Джейд не может быть на открытии оформленной им галантереи в Чикаго. Ей надо было отправляться в Джорджтаун – подписывать контракт на аренду помещения для магазина. Джордж надеялся, что оформление поручат фирме «Курас – Голдберг».

– Естественно, нельзя, – откликнулась Джейд. – На дворе 1980-й. Те, на кого можно было положиться, ушли с эпохой кринолиновых юбок.

Джорджу всегда нравились богатые девушки. Они приятно благоухали, они хорошо выглядели, им было наплевать, что думают о них другие, они смело демонстрировали свои прелести в постели. О возможных последствиях богатые девушки не думают. Но Ина к ним не относилась, ведь ее деньги – в том-то и состояла проблема, – по существу, принадлежали ее отцу. Джордж решил, что Джейд, которая сама заработала свои доллары, должна быть другой – и не ошибся. Но он не учел, что тут могли возникнуть другие проблемы. Например, он даже и не предполагал, как будет задет, когда выяснилось, что оформлять галантерею в Джорджтауне Джейд поручила одной вашингтонской фирме.

– А почему все же не нам? – спросил он ее осенью 1980 года. Презентация нового магазина состоялась неделю назад. Джордж получил приглашение, но не поехал. – Ведь у нас неплохо получилось с выставочным залом, верно?

С тех пор появилось столько подражаний этой работе, что они с Джейд шутили, что, мол, надо переделать оформление, чтобы хоть как-то отвязаться от имитаторов.

– Там было другое дело, – уклончиво ответила она, и Джордж сразу же вспомнил прежнюю Джейд – уязвленную и подозрительную.

– Другое? – обиженно переспросил Джордж. – А что именно – другое?

– Честно говоря, я боялась сплетен, – призналась она наконец. – Ведь наши отношения ни для кого не секрет.

– Ты хочешь сказать, что меня могут заподозрить в том, что путь наверх я пролагаю через твою постель? – прямо спросил он.

– Ну да, что-то вроде этого. Не забывай, я уже однажды работала с человеком, за которым была замужем. Это кошмар. И мне вовсе не хочется снова приниматься за старое.

– Но мы же не женаты, – заметил он.

– Понятно, не женаты, – упрямо продолжала она. – И все же мне не хочется испытывать судьбу.

Джордж не звонил ей целую неделю. В конце концов, она не выдержала и позвонила ему сама.

– Ты злишься на меня, – сказала она.

– И злюсь, и обижаюсь.

– Стало быть, ты не хочешь больше со мной встречаться?

– Да нет, хочу. Я скучаю по тебе.

– Я тоже.

При новой встрече страсть овладела ими с прежней силой. Это было нечто большее, чем секс или близость между мужчиной и женщиной. Это было родство душ двух людей, которым удалось выжить.

– Я люблю тебя, – сказал он ей той ночью. Чтобы там они не говорили о свободе и независимости, об узах и цепях, им было трудно друг без друга.

– Я люблю тебя, – сказала Джейд.

– Но я же поклялся никогда больше не влюбляться, – сказал Джордж, прижимая ее к себе, чувствуя, как она возбуждает его, и удивляясь силе этого чувства.

– Я тоже, – отозвалась она, и обоим хватило чувства юмора посмеяться над тем, что когда-то они произнесли тост: «Больше никогда!»

Глава XIV

Хоть Джейд и Джордж признались друг другу в любви, они с облегчением обнаружили, что любовь может не быть ловушкой. Как выяснилось, любовь вполне может обходиться без старомодных обязательств, без обещаний, без брачных уз. Наоборот, любовь может означать свободу и романтику.

– Ну разве не чудесно? – спросил как-то Джордж в начале 1981 года. Он уезжал на неделю в Даллас; она только что вернулась из Чикаго. Их чемоданы стояли в прихожей у Джейд, авиабилеты лежали на ночном столике. На следующей неделе они снова не увидятся – и это только обостряло ощущения. – У нас никогда не бывает так, что мы встречаемся слишком часто или слишком редко. Как раз в меру. Всякий раз я вижу тебя словно впервые. Я люблю тебя, Джейд.

– И я люблю тебя, – она потянулась к нему, изнемогая от желания и не пытаясь даже скрыть это. Барри постоянно жаловался на ее холодность; Джорджу жаловаться было не на что. – Каждый новый день лучше предыдущего.

Им казалось, что они открыли тайну вечно нового секса. Тайна состояла в том, чтобы быть любовниками, которые не слишком часто встречаются друг с другом. Каждый раз – словно впервые, только лучше.

– Вот так? – спросил он, прикасаясь губами к мочке ее уха.

– Угу.

– И так? – Теперь он целовал шею.

– Раньше ты так не делал.

Он спускался все ниже, ниже, прижимаясь губами, лаская руками.

– Так я тоже не делал.

– О, – простонала она. – Еще. Еще. Не уходи.

– Никогда, – пообещал он. – Никогда.

Джордж никогда не предъявлял претензий, никогда слишком не полагался на нее, и поэтому Джейд было с ним так легко. Она рассказывала ему о себе такое, о чем ни с кем не делилась: о мучительных переживаниях, которые испытывала ребенком, когда мать посылала ее за деньгами к отцу; об унижении, которое переживала, когда отец – владелец «кадиллака» – отказывался материально поддерживать ее и брата; о том, как они с Хейди Дил поклялись никогда не выходить замуж; об ужасе аборта, который лишил ее возможности иметь детей. И сексуально она тоже чувствовала себя свободной, – она могла принимать и дарить любовь. Она такое выкидывала с Джорджем, что раньше ей и не снилось. Как-то майским днем она позвонила ему в кабинет.

– Я хочу тебя.

– Когда?

– Сейчас.

– Где?

– У меня.

– Еду, – и двадцать минут спустя они уже целовались в лифте, а потом весь день провели в постели.

Однажды вечером, перед театром, Джейд зашла к Джорджу домой. Они поужинали и стали мыть на кухне посуду. Он потянулся у нее из-за спины за посудным полотенцем, в это время она неожиданно отступила на шаг назад, и он коснулся рукой ее обнаженного плеча. Прикосновение оказалось таким возбуждающим, что полотенце полетело в сторону, они кинулись друг к другу, слились в жгучем поцелуе, который разрешился немедленным, стоя, соитием, горячим, требовательным, страстным.

Они отпраздновали открытие своего свободного рая в Нантаккете, куда поехали на выходные в несезонное время – в декабре. Они гуляли по живописной булыжной Мейн-стрит; покупали мохеровые шарфы на местном развале; ели сосиски на пустынном пляже и вкуснейшую свежую рыбу в «Шантэклере»; ездили верхом по дюнам и мечтали о том, чтобы время остановилось. В воскресенье утром, когда за окном падал легкий снежок, они любили друг друга на той же кровати, на которой Джордж в первый раз обладал ею.

– Друзья-любовники? – спросил он, не разжимая объятий, и стало ясно, что нашлись слова, наилучшим образом выражающие их чувства.

– Друзья-любовники, – отозвалась она, думая, что наконец-то выработала идеальную модель поведения, – привязана, но не связана, любит и любима, и все же независима.

Все складывалось наилучшим образом.

Их упорно отказывались понимать.

– Когда же вы наконец поженитесь? – спрашивала Хейди. Она по-прежнему жила с мужем, у нее было трое детей, две собаки и кошка. И она хотела поделиться своим счастьем со всеми.

– Зачем? – спрашивала Джейд. – Единственный смысл брака состоит в детях, а детей я иметь не могу.

В глазах у нее появились слезы, и Хейди поняла, что, оставив позади все, Джейд так и не смогла забыть про аборт.

– Я бы от всего отказалась, – сказала Джейд, имея в виду завидную карьеру, деньги, путешествия, приключения, успех, – только бы нянчить дома ребенка.

Джордж был во всем согласен с Джейд. Я за любовь, говорил он, но без взаимных обязательств.

Что до детей, то, поскольку они не собираются жениться, ему совершенно все равно, могут у нее быть дети или нет.

– К тому же, – продолжал он, желая утешить Джейд, – есть Бобби, не говоря уж о четырнадцати племянниках и племянницах. Так что с пеленками у меня знакомство богатое – на всю жизнь хватит. И отныне я решил контролировать рост народонаселения.

Да, они были единодушны во всем. Да, все у них складывалось наилучшим образом. Так зачем надо было жениться?

Друзья смотрели на них как на пару. Себя они тоже считали парой. У них не было новых знакомств не потому, что они чувствовали себя связанными, а просто потому, что им так хотелось. У них было прошлое, настоящее и – хотя такая идея вызвала протест – будущее. Они купили осенние сезонные билеты на кинофестиваль и цикл балетов. Зимние каникулы они предполагали провести в Сейнт-Барте, а весной мечтали съездить в Бриджхэмптон, нанять на лето домик поближе к пляжу. Они встречались со своими родными и друзьями. Хейди обожала Джорджа, а Дороти Маллен решила, что если Джейд когда и решится еще раз выйти замуж, то мужем станет Джордж. Бобби отнесся к Джейд настороженно, но вскоре это прошло.

– Я поняла, что понравилась ему, когда он спросил, нельзя ли достать футболку с номером «44» на груди, – сказала Джейд, предвкушая новую встречу с Бобби, которая наверняка укрепит их дружбу. Может быть, сын Джорджа станет для нее близким человеком.

Джейд нравилась большая жизнерадостная греческая семья Джорджа, нравилось, когда они собирались все вместе – братья и сестры, жены и мужья, кузены, племянники, племянницы, тетки и дядья, и все они, казалось, говорили, смеялись, плакали, потешались друг над другом одновременно.

– Греки – это люди второго сорта в Америке, – говорил Джордж. – Они больше походят на евреев.

– Это чудесные люди, – Джейд не могла забыть пасхальный ужин, к которому Артемис Курас приготовила целого жареного ягненка. – Никогда не видела, чтобы люди так любили друг друга.

Смеясь, Джордж рассказал Джейд, что мать спросила, не собираются ли они пожениться. Ардемис Курас явно не нравилось, что Джордж не женат. Она находила такое состояние неестественным, оно было не в традициях его семьи.

– И что же ты ответил?

– Что мы не хотим заниматься разрушительной работой. – Оба засмеялись.

Но за смехом кое-что скрывалось. Скрывался Джордж-любовник, Джордж-собственник. В этом смысле новый Джордж ничуть не отличался от старого. Джордж-любовник хотел, чтобы Джейд принадлежала ему целиком. Джорджу-собственнику всегда чего-то не хватало. Он просто ничего не мог с собой поделать.

– О чем это вы с Бадди Майстером говорили за обедом? – спросил как-то Джордж весной 1981 года.

– Он спрашивал, почему я не хочу у него работать, – ответила Джейд со своей обычной усмешкой и тут же спохватилась. Почему это она должна докладывать? Она все еще считала, что наилучшим противовесом любви служит независимость. – А откуда ты знаешь, что я с ним обедала?

– В «Уименс веар» была твоя фотография, где ты стоишь у входа в «Ле Гренуй». Ты что, не помнишь?

– Действительно, совершенно забыла. Словом, ничего особенного. Снова та же песня – почему бы мне не пойти к нему работать. – За обедом Бадди уже в третий раз предложил Джейд пост вице-президента в своей компании. И в третий раз Джейд отказала, что привело Бадди в совершенную ярость.

– Точно? – спросил Джордж.

– Ну, разумеется, точно, – Джейд подавила вспышку раздражения, и оба сочли за благо оставить этот разговор, в котором начали звучать запретные нотки ревности и собственничества. А они не хотели быть похожими на других. Они все уже прошли и хорошо знали, что расставлены капканы.

Стефан Хичкок получил престижную премию. На церемонии вручения он произнес речь, в которой отметил, что успехом своим в большой степени обязан двум женщинам – Джейд Маллен и Мэри Лу Тайлер.

– По-моему, Стив влюблен в тебя, – сказал Джордж, стараясь произносить это небрежно.

– Вряд ли его жена была бы счастлива услышать это, – сказала Джейд, отмахиваясь от его слов. Стив был женат – и, кажется, женат счастливо – уже почти два года.

– Но ты ему нравишься, – настаивал Джордж. Хладнокровие ему явно изменяло. – Он говорил, что ты его муза. А как он смотрит на тебя, ты обращала внимание? Прямо проглотить готов.

– Только чтобы попользоваться идеями, – пошутила Джейд, не желая признавать, что и впрямь нравится Стиву, а ей нравилось нравиться. Разумеется, у них ничего не было – и не будет. Их содружество слишком ценная вещь, чтобы ею рисковать. Взаимная симпатия – это часть совместного творчества.

Как-то позвонил Барри. У Джейд как раз был Джордж. За ужином они выпили бутылку вина, и Джейд немного захмелела. Именно этим она оправдывала странно-продолжительный разговор с Барри – почти двадцать минут, а Джордж в постели нетерпеливо ждал ее.

– А ведь он тебе все еще небезразличен, – сказал Джордж, когда она, наконец, легла.

– Абсолютно безразличен, – совершенно искренне ответила она.

Это был чисто деловой звонок, такие иногда случались. Барри женился на девушке из Форт Уэйна, Джейд ее не знала. Быть может, без всякой враждебности подумала она, как раз на такой ему сразу и надо было жениться. Херб умер, и компанию теперь возглавлял Барри. У него было все, о чем он, по его собственным словам, мечтал, но всякий раз, когда он звонил, Джейд улавливала в его голосе грустную ноту. Грустную и какую-то старческую.

– Он слишком больно мне сделал.

– А некоторые женщины как раз не могут забыть тех мужчин, которые сделали им больно.

– Я не из таких, – сухо сказала Джейд, – но у Джорджа остались сомнения. Порой – и тут он ничего не мог с собой поделать – у него появлялось по отношению к Джейд чувство собственника, и он ревновал ее ко всем мужчинам, которые были в ее жизни.

Однажды Джордж заговорил о том, что им надо съехаться.

– Какой смысл содержать две квартиры? – спросил он. Это было весной 1982 года, когда разгорелась война на Фолклендах, в Детройт хлынул японский импорт, расширились боевые действия в Сальвадоре, участились антиядерные манифестации, вошли в моду Ку Старк, Рэнди Энди и Клаус фон Бюлов, в Ньюпорте прокатилась волна убийств в зажиточных кварталах. – Вместе нам будет хорошо.

– Нам и сейчас хорошо, – Джейд ничего не хотела менять. Все и так прекрасно. Просто замечательно. У нее есть работа и есть любовь – о чем еще может мечтать женщина, у которой никогда не будет детей? Так к чему перемены? Любовник, с которым живешь под одной крышей, больше похож на мужа.

– Мы и так почти все время проводим вместе, – Джордж возобновил этот разговор летом. Он старался говорить как бы между делом, не желая показать ей, насколько важна для него стала совместная жизнь. Третье лето подряд они проводили в Бриджхэмптоне. Джорджу нравилось жить вместе с Джейд. Ему нравилось вместе просыпаться и засыпать, готовить и гулять по пляжу. Но этого было мало, ему хотелось большего. Ничего с собой поделать он не мог: больше – этот мотив преследовал его всю жизнь.

Был День труда – ясный и солнечный день.

– Мне бы хотелось жить вместе с тобой, – сказал он, лаская ее и словами, и прикосновениями. – Очень хотелось.

– Вместе – да. Но не в шкафу, – Джейд все еще держалась за свою независимость. Ее гигантских размеров гардероб всегда служил у них предметом шуток.

– Даже в шкафу, – серьезно сказал он. – Пожалуйста, Джейд. Наверное, мы ошибались, говоря, что не хотим связывать себя. На самом-то деле мы имели в виду, что не хотим домашнего рабства. А жить вместе вовсе не означает потерять свободу.

Наступила осень. С арестом Джона де Лорина американская мечта дала сильную трещину, погибла в автомобильной катастрофе Грейс Келли.

– Ты слишком много значения придаешь одному неудачному опыту, – теперь Джордж сменил тактику, перейдя от своих чувств к ее недостаткам. – А ведь ты должна бы хотеть избавиться от прошлого.

– Это верно, – задумчиво кивнула Джейд. – Я не хочу быть пленницей прошлого.

– Я не Барри и не собираюсь вести себя, как Барри, – нажимал Джордж, чувствуя, что кое-что меняется. – Я самостоятельный, в отличие от него. Я не боюсь отца и не прячусь под юбкой у жены. Я – другой, Джейд, не путай нас. Ты ошибаешься, если думаешь, что мы одинаковы.

– Ты же знаешь, что я этого вовсе не думаю! – Его аргументы начали оказывать свое действие. Джордж почувствовал это и начал готовиться к решающему удару.

Той зимой, зимой надежды, зимой, когда Барни Кларку вживили искусственное сердце, зимой, когда кончился, наконец, экономический спад, Джейд начала колебаться, а Джордж позволил себе даже прибегнуть к угрозам.

– Если ты откажешься жить со мной, не знаю, что может случиться. – Его янтарные глаза были серьезны. Он не хотел изменять ей. Он хотел, чтобы она помогла ему быть мужчиной.

– Что ты хочешь сказать? – с неожиданной тревогой спросила Джейд. Ни с кем ей не было так хорошо, как с Джорджем. Ей казалось, что и ему тоже хорошо. Да он это и сам не раз говорил. – Разве ты меня не любишь?

– Ты же знаешь, что люблю, – нежно сказал он, целуя ее. После любовного экстаза они лежали расслабленные, держа друг друга за руки. – Но ведь я человек. Как можно долго оставаться верным женщине, которая держит тебя на дистанции?

– А разве это так? – потрясенно спросила она. Впервые он так откровенно сказал ей, что верен. Вообще-то она чувствовала, что так оно и есть, но поскольку они решили не накидывать друг на друга узду и не предъявлять претензии, она никогда не спрашивала Джорджа, никогда не заговаривала об этом. Единственное, что задевало ее, так это измены Джорджа жене и измена ей с женой. Теперь она была уверена, что больше у него никого нет и, по его словам, не будет, пока он уверен, что и она любит его. – Разве я держу тебя на дистанции?

– Да. – Он обожал ее независимость и вместе с тем хотел, чтобы она принадлежала ему. – Я хочу, чтобы мы были ближе, чтобы стали друг для друга всем. Ты упорно говоришь «нет». Ты повторяешь, что все прекрасно. Но не для меня. Ведь я хочу жить с тобой, а ты отказываешься. Я схожу по тебе с ума, а ты холодна, как лед.

– Неужели ты и вправду так думаешь? – Ее сильно задело обвинение в холодности. Она-то всегда считала себя горячей и даже гордилась, что не уступает ему в страстности.

– А как еще я могу думать? Я люблю тебя и хочу жить с тобой, а ты отказываешься, – повторил Джордж, добавив, что дела у нее сильно расходятся со словами.

– Но ты же знаешь, что я тебя люблю. – Он промолчал. – Знаешь ведь, правда? – настойчиво спросила она.

– Я знаю, что ты говоришь, что любишь.

– Хорошо, я подумаю, – сказала она, смягчаясь. – Я имею в виду, подумаю о том, чтобы жить вместе.

– Не надо думать, – сказал он, целуя ее. Джордж хотел, чтобы она все решила сию минуту и положила конец сомнениям. – Не надо думать. Делать надо. Просто скажи: да.

Он ласкал, целовал ее, стараясь возбудить, как вдруг она со страхом в голосе спросила:

– Допустим, я скажу «да». Это тебя не отпугнет? Ты не оставишь меня?

Джордж расхохотался. Она была положительно невозможна.

– Как ты вообще можешь меня отпугнуть? Это просто немыслимо. Скажи «да», – он немного отстранился от нее, так, чтобы можно было говорить. – Ты никогда не пожалеешь об этом. Ведь я только одного хочу: быть с тобой и чтобы тебе было хорошо.

– Тогда да, – горячо и немного испуганно сказала она; неожиданно ее охватило головокружительное чувство, уже испытанное ею однажды в детстве, когда она с высокой скалы нырнула в черную холодную воду мельничного пруда. – Идет! Заметано! Да!

Теперь, когда мосты были сожжены, она не переставала удивляться не только тому, как ей хорошо, но и тому, отчего же она раньше отказывалась от такого счастья. Впервые в жизни она осознала себя свободной. Свободной от невидимых цепей, которые приковывали к постоянно обижавшему ее отцу, к мужу, который был копией отца, человека, говорившего одно и делающего другое, человека, постоянно нарушающего обещания. Она поняла, что слишком долго гонялась за независимостью. Да только то, что она называла независимостью, было на самом деле страхом – страхом, который остался в несчастном прошлом, подтверждающем правоту матери: мужчинам нельзя доверять. Но будущее станет иным. Джордж – это другой человек. Наконец, она теперь другая!

Что же дурного в том, что хочешь жить с тем, кого любишь? Любящие, естественно, стремятся соединиться. Джейд чувствовала, что сделала последний шаг, который оставлял позади все, что мучило и угнетало ее в жизни. Приняв на себя обязательства, она обрела свободу.

– Как это прекрасно – жить вместе, – сказала она Джорджу, когда они начали подыскивать квартиру. – У такой жизни есть все преимущества любви и нет недостатков семейного существования.

– Любовь без уздечки, – согласился он и поцеловал ее так, что теперь-то ей уж точно никуда не уйти.

Они выпили друг за друга, счастливые и уверенные в своих новых представлениях о любви и о взаимоотношениях мужчин и женщин. Для Джорджа это было новое начало. Для Джейд – конец кошмара.

Для Кэрлис – случайная встреча с привлекательным мужчиной.

Часть III ЛЮБОВНИК

Любовь? Я всегда влюблен. Впрочем, нет, было время, когда я не был влюблен. Мне было пятнадцать. Это худшие десять минут в моей жизни.

Джордж Курас

Глава I

Джордж и Джейд, Джейд и Джордж. Процветающие одинокие люди – типичные ньюйоркцы. Каждому удается жить максимально полной жизнью и на минимально возможном пространстве. Пожалуй, только кровати в обеих квартирах были достаточно велики для двоих. Все же двухэтажная квартира Джорджа была побольше, и теперь, когда Джейд согласилась жить вместе, ему не терпелось съехаться.

– Собирайся! – У него буквально голова закружилась от восторга. Своими отказами Джейд долго сводила его с ума, и вот, наконец, она полностью принадлежит ему. – Сегодня! Сейчас! Сию же минуту!

– Ты не думаешь, что лучше подождать, пока найдем квартиру? – улыбаясь, спросила Джейд. Она была польщена, взволнована, и все же настороженность не до конца оставила ее. К тому же она плохо представляла себе, как натолкать в одну квартиру вещи двоих людей.

– Черта с два! – Глаза у Джорджа светились радостью и лукавством. – Мне столько сил стоило уговорить тебя жить вместе, что я вовсе не собираюсь давать тебе время, чтобы передумать. Пока не найдем нового места, будем жить у меня, – повелительно заявил он. – Это же только на время.

Быть так страстно желанной – лестно, и Джейд, которая хотела жить вместе не меньше, чем Джордж, позволила ему уговорить себя отказаться от квартиры, сдать мебель на хранение и переехать на Шестьдесят вторую улицу. В первый же день она нашла новую уборщицу, новый магазин, новую булочную и новое отделение банка. Хуже было то, что на работу пешком она теперь ходить не могла, как не могла найти достаточно места в шкафу. У Джорджа был единственный шкаф – и тот забит его вещами; а ее платья пришлось развесить на вешалках в гостиной, что поначалу вызывало у них смех.

– Словно в выставочном зале, – заметила Джейд. Ей показался забавным резкий контраст ярких цветов ее гардероба со сдержанным стилем гостиной Джорджа.

– Выставочный зал? Ну уж нет, – проговорил Джордж, передвигая свое любимое кресло почти в центр комнаты, чтобы освободить место для вешалок, которых понадобилось гораздо больше, чем он предполагал. – Скорее «Мэйсиз».

– Только не «Мэйсиз», – шутливо погрозила пальцем Джейд. – «Савенн».

Они посмеялись над такого рода патриотизмом, и поскольку Джордж сказал, что квартиру нельзя считать своей, пока они не займутся любовью во всех комнатах, в первую же ночь они отдались этому занятию в спальне, гостиной и крохотной кухне, где пришлось заниматься любовью стоя. Теперь, когда Джордж добился, наконец, своей цели и переезд состоялся, можно было заняться поисками новой квартиры. Джордж считал, что проблем здесь не будет. Ему так же казалось само собой разумеющимся, что все хлопоты возьмет на себя Джейд.

– С маклерами иметь дело будешь ты, – сказал он. – Выбирай по своему вкусу – что тебе понравится, то и для меня хорошо.

Джейд буквально влюбилась в квартиру неподалеку от Сентрал-парка, в массивном здании довоенной постройки. В ней было пять комнат и большой холл. Из затемненной гостиной и просторной спальни открывался великолепный вид на парк. Остальные комнаты не представляли собой ничего особенного, но Нью-Йорку по части недвижимости, как и по части самой жизни, до совершенства было далеко.

– Тебе она наверняка понравится, – сказала Джейд, договариваясь с Джорджем, когда лучше посмотреть квартиру. – Там и места и света как раз на двоих.

– Ну что же, милая квартирка, – равнодушно сказал он, когда осмотр закончился. – Но я привык жить в доме, где помещается и моя контора. Мне бы чего-нибудь поближе к работе. Так хорошо, когда в кабинет к себе просто спускаешься по лестнице.

– Почему же ты раньше не сказал мне, что хочешь жить рядом с работой? – спросила Джейд, когда они вернулись домой. Она уже три недели прожила в его темной, маленькой квартире, пока маклер не нашел этот дом рядом с Сентрал-парком.

– Я думал, ты и так знаешь.

– Я не ясновидящая.

Винить его Джейд не могла, но ей хотелось, чтобы он предупреждал о своих вкусах заранее, избавляя ее от напрасной беготни по городу. Но это была их первая квартира, и она решила не затевать ссору. Поиски продолжались.

Поначалу казалось, что они были совершенно правы: жизнь под одной крышей это не обязательно брачная жизнь – скорее, интересное приключение. Джейд развлекалась, сочиняя обеды, в кухоньке, где даже духовки не было. Джордж обещал найти место для косметики в своем медицинском шкафчике, полностью забитом зубными щетками и пастой, бритвой, лезвиями, мыльным кремом, пластырем, аспирином и бутылочками с «Алка-Зельтцер».

Вдвоем они жили точно так же, как привыкли жить поодиночке. Когда они оказывались вместе, все выглядело очень романтично. Когда один уезжал, другой был предоставлен сам себе. Джейд привыкла к светской жизни и после переезда не изменила своим привычкам. Она ходила на премьеры, ужины, коктейли, презентации, которые были частью ее работы. Когда Джорджа не было, Джейд встречалась с друзьями, которых он недолюбливал, – посплетничать о событиях в мире моды. Джордж от этих разговоров всегда скучал. С другими мужчинами она не встречалась. Не из моральных соображений, не из пуританизма, а просто потому, что настолько была влюблена в Джорджа, что никто ей был не нужен. Джейд была просто недоступна.

Джордж, со своей стороны, скорее был домоседом. Когда Джейд уезжала, он, пообедав наскоро в ресторане «Джина» и обговорив дела с Уиллом, с удовольствием усаживался в кресло, читал газеты, слушал стерео, смотрел программу новостей. Он ходил на хоккейные матчи, к которым Джейд не испытывала никакого интереса, а потом за рюмкой вина в баре болтал с приятелями о спортивных новостях. Порой кто-нибудь предлагал подцепить девушку, манекенщицу или актрису – так, поразвлечься, – но Джордж всегда отказывался.

Приятно было, что такие предложения даже не соблазняли его. Этот зуд прошел, с облегчением думал он.

А когда они оба оказывались в городе, чудесно было проводить время под одной крышей.

– Слава Богу, не надо больше ездить на такси, – заявил Джордж с комическим вздохом облегчения. За время их романа он достаточно потратился на это удовольствие.

– Слава Богу, не надо больше мчаться утром домой переодеваться к работе, – Джейд вовсе не тосковала по тем временам, когда на рассвете приходилось торопливо накидывать одежду, выскакивать на улицу и ловить такси.

– И чего мы только ждали так долго, – сказал Джордж, тесно прижимаясь к ней. Завтра он будет в Чикаго, она – в Филадельфии. Пожалуй, до выходных они не увидятся. У него было ощущение свободы, у нее – защищенности. Он чувствовал себя уверенным, он хотел быть с нею вместе всегда.

– Мы просто боялись, – произнесла Джейд, улыбаясь в темноте.

Следующая квартира, которая приглянулась Джейд, была на Шестьдесят первой, между Лексингтон и Парк-авеню, недалеко от работы Джорджа. Кирпичное здание было увито плющом, сама квартира – большая и просторная, в классическом стиле. Маклеры такие любят. Стены в ванной были покрыты алым кафелем, а кухня, с рваным линолеумом и старомодным холодильником, была последним криком моды двадцатых годов. Но что отличало эту квартиру и что привлекло к ней внимание Джейд – так это красивая, вся в цветах терраса, которая начиналась сразу за застекленными дверями. Джейд казалось, что в этой квартире загадочная романтическая атмосфера, в какую попадаешь, оказываясь во Французском квартале Нового Орлеана.

– Она немного запущена, – предупредила она Джорджа, – но поскольку ты сказал, что так или иначе будешь все переделывать, вряд ли это имеет значение. Там полно места и полно романтики. Только представь себе, летом можно будет обедать на террасе.

Он сразу же возненавидел эту квартиру. Ее мрачность подавляла. Джордж едва ли не физически ощутил, как плющ и ветви деревьев обвиваются вокруг его шеи и начинают душить. Он постоял на пороге, держась за ручку двери, пока агент перечислял достоинства и недостатки квартиры. Главным образом, достоинства.

– Да это же помойка! – сказал он, когда они с Джейд остались одни. Джордж понять не мог, как это ей пришло в голову тащить его в эту мрачную пещеру. – С Лексингтон слышен шум автобусов. Не говоря уже о том, что вокруг «Блумингдейла» шьются торговцы наркотиками, пройти невозможно.

Джейд ничего не хотела слышать. Она уже представляла, как они набивают плетеную корзину всякой снедью и в августе устраивают на веранде нечто вроде пикника, а в воздухе разливается запах горящих поленьев.

– Да что тебе эти торговцы наркотиками у «Блумингдейла», – нетерпеливо сказала она и в шутку добавила – К тому же подумай только, утром я встаю, и до галантереи «Ракель» мне идти ровно две минуты.

Но Джордж не расположен был шутить.

– Джейд, забудь об этом, – коротко сказал он. Ему не терпелось уйти отсюда и вернуться домой. Только дом, как его внезапно озарило, уже не его дом. Быть может, Джейд была права, предлагая подождать, пока они не найдут квартиру? Но признаваться в этом он не хотел. Чувствуя, что злится все больше и больше, и стыдясь своей несдержанности, Джордж мучительно искал, что бы такое сказать:

– Не к лицу тебе жить в этой помойке, вот и все! Джейд сдалась, не желая портить отношения всякими пререканиями.

Маклер предложил еще две квартиры на выбор. Джейд поправилась и та, и другая. Но Джордж всякий раз находил недостатки. Одна из квартир была в Верхнем Ист-Сайде, на тридцать втором этаже. Высокие потолки, много света – редкое достоинство для Манхэттена. Джорджу квартира показалась безликой. «Банальщина», – заявил он, не желая даже обсуждать этот вариант. Другая квартира – новенькая, свежевыкрашенная, двухэтажная – привлекла Джейд своим видом. «Модерн в миланском стиле», – иронически фыркнул Джордж.

– Подыскать квартиру, которая понравилась бы художнику, то же самое, что покупать шоколад диабетику, – пожаловалась Джейд при встрече с Мэри Лу. – Немыслимо!

И все же она терпеливо выслушивала возражения Джорджа и продолжала названивать маклерам, которым все это уже начинало надоедать. Жилье в Манхэттене было на вес золота, и им не очень хотелось считаться со всякими капризами. Джейд понадобилось все ее обаяние, чтобы уговорить их связаться с ней, как только будут новые предложения.

Прошло полгода, чувство новизны притупилось, и Джейд стали раздражать всякие неудобства. Ей надоело готовить без духовки. Макароны и омлет, омлет и макароны, иногда – цыплята-соте, вот и вся их еда. Все это замечательно, но готовка на одиннадцати квадратных дюймах и мытье посуды в маленькой мойке превращали каждую трапезу в кошмарное испытание. Холостяцкая кухонька Джорджа, подумала Джейд, хороша для фотографий в журналах мод. Но вообще-то в ней можно лишь на бегу выпить чашку растворимого кофе.

Впрочем, не только кухня, но и вся квартира Джорджа начала действовать ей на нервы. Она стала понимать: нельзя было уезжать из своего дома, Ей не хватало кресла у окна, в котором она любила читать и просто сидеть; не хватало кухни, где можно печь, варить, жарить, когда есть настроение. Постоянная беготня из спальни в гостиную, чтобы переодеться, больше не увлекала необычностью. Трудно было без своего телефона, потому что ей часто надо было вести деловые переговоры в не рабочее время, до девяти и после пяти. Она стала раздражительной, и Джордж, судя по всему, тоже.

– Тебе что, обязательно держать эту чертову косметику в раковине! – недовольно крикнул он, в двадцатый, должно быть, раз вытаскивая оттуда палочку маскары. Джордж так и не сделал специального ящика, а гладкие, из нержавеющей стали, края раковины были такие узкие, что косметика постоянно соскальзывала вниз.

– А что мне прикажешь с нею делать? – в том же тоне откликнулась Джейд. – Держать на кончике носа?

Джордж не ответил. Он молча удалился вниз, к себе в кабинет, оставив ее одну дома. Этой ночью впервые, после того как съехались, они не занимались любовью.

Джейд продолжала перезваниваться с маклерами. На. Шестьдесят третьей, между Лексингтон и Третьей авеню, подвернулась квартира, которую Джордж назвал слишком дорогой железнодорожной будкой. А большая квартира на Парк-авеню показалась ему слишком темной. Все это, не уставал доказывать он, не годится для Джейд. При этом, повторяя эти слова вновь и вновь, и вновь уверяя в своей любви, и говоря, как замечательно, что она согласилась жить вместе, он постоянно был не в духе.

– Что с нами происходит? – спросила Джейд после очередной стычки, вызванной тем, что она оставила свои бумаги на кофейном столике. Ему нравилось, когда на нем ничего не лежало, ей тоже, – но другого места не было. У нее было беспомощное ощущение, будто все рушится: то, что раньше казалось едва ли не совершенством – превращалось в кошмар. – Ты стал другим. Мы оба стали другими.

– Это я во всем виноват, это во мне все дело, – сказал он, беря всю ответственность на себя. Ведь это он настаивал, чтобы они жили вместе, – настаивал, нажимал, едва ли не шантажировал, угрожал изменами. А теперь, когда они живут вместе, он испытывает разочарование. Он-то мечтал о любви, а не о спорах куда что положить. И уж менее всего он ожидал, что у него возникнет давящее чувство, будто в его гостиную вторглись чужие люди. – Меня все стало раздражать – контора, клиенты. Даже Уилл.

– А я? – спросила она, желая снять с него часть вины. – Я тоже тебя раздражаю?

Лгать ему не хотелось, и он ушел от прямого ответа:

– Я люблю тебя. Все дело в этой жизни, – ведь мы живем на голове друг у друга. И это раздражает.

– Может, мне стоит уехать? – сказала Джейд. Совместная жизнь явно не получалась. Надо уехать, пока не стало еще хуже. Нового душевного потрясения она вовсе не хотела. – Давай жить, как жили. Вместе, но порознь!

– Нет. Ни в коем случае! – мгновенно откликнулся он. Он хотел ее. Он обожал ее. Он слишком долго и трудно искал ее. Ему было так плохо без нее. – Скоро мы найдем что-нибудь подходящее, – сказал он, привлекая ее к себе и удерживая – лишь бы не ушла. – И тогда все будет хорошо.

Этой ночью они снова любили друг друга, а на следующее утро, когда Джордж улетал в Бостон, они поцеловались так страстно, будто расстаются навеки.

– Как только вернусь, – пообещал он, – все отставим, будем только искать квартиру. Из-за этого чертова шкафа я не намерен отказываться от лучшего, что есть у меня в жизни.

Он хотел Джейд; он хотел, чтобы все у них было хорошо. Он устал от случайных связей. Он устал гоняться за женщинами и работой, за счастьем и довольством. Но насмешка судьбы состояла в том, что он не выносил однообразия. Он жаждал иметь близкого человека, но панически боялся любых уз и поэтому постоянно находился в состоянии войны с самим собой. Выход из этой войны был один – ему нужна была новая женщина, о которой он мог мечтать и которой мог снова добиваться. На сей раз этой женщиной стала Кэрлис Арнольд.

Глава II

– К. А.? – спросил он, указывая на монограмму на се портфеле? – «Корьян Ассошиэйтс»? – Это была фирма по техническому дизайну, в которой когда-то ему предлагали работу.

– Нет, – ответила Кэрлис, улыбаясь, хотя все еще не могла прийти в себя после на редкость изматывающего дня.

На линиях «Янки Эйр» впервые случилась катастрофа. Самолет, направлявшийся из Провиденса в Бостон, попал во встречные потоки воздуха и совершил вынужденную посадку. Никто не пострадал, но во время расследования выяснилось, что у второго пилота в рукав была зашита ампула с кокаином. Специальное исследование он не проходил, а анализ крови не выявил наличия наркотиков. Кэрлис все сделала, чтобы новость не просочилась в прессу, но Ада, чего можно было ожидать, пришла в неистовство и немедленно уволила этого парня. Тот связался с профсоюзом летчиков, который пригрозил придать дело гласности, чего Кэрлис как раз и стремилась всячески избежать. Весь день она болталась между Адой, которая никак не могла побороть свой гнев, возмущенным пилотом и бюрократами из профсоюза. – Это мои инициалы. Кэрлис Арнольд.

Она вновь улыбнулась. Сосед был на редкость привлекателен – но по-иному, чем Кирк, который просто выделялся в толпе; в этом человеке чувствовался некий магнетизм, он был похож на кинозвезду – темные волосы, оливковая кожа, светлые, почти прозрачные глаза янтарного цвета и пушистые темные ресницы. Не просто привлекательный, вдруг сообразила Кэрлис, но красивый мужчина.

– Кэрлис Арнольд? – переспросил он, отмечая ее пронзительно-зеленые глаза: в них любой утонет. Карие, с золотистыми крапинками, глаза Джейд – другие, в них, напротив, мужчина видит себя самого. Иногда отражение льстит ему, иногда получается слишком точным. – Тогда не исключено, что мы знакомы, хотя и косвенно. Вы имеете какое-нибудь отношение к Кирку Арнольду?

– Я его жена, – она улыбнулась в третий раз. Улыбка была мягкая, смущенная, доброжелательная; Джейл улыбалась иначе – уверенно и призывно.

Джордж улыбнулся в ответ располагающей и, хоть Кэрлис этого и не знала, натренированной улыбкой. Он сказал, что знает ее мужа, они встречались, когда он начинал делать одну работу.

– В самом деле? – откликнулась она, чувствуя, как усталость чудесным образом проходит.

– Потом эту работу передали другой фирме – «Тайдингс – Оуэн – Бреннеке», – продолжал Джордж, добавив, что речь шла об оформлении логотипа компании «Суперрайт», когда Кирк как раз начал заниматься ею, а он, Джордж, организовывал на паях с Ролли Леландом собственную фирму. – Впрочем, никаких обид на «ТОБ» не держу. В конце концов, я сам там когда-то работал.

Джордж сказал ей, что по профессии он дизайнер, а когда принесли белое вино и жареный миндаль, стал рассказывать забавные и не слишком лестные истории о самовлюбленных художниках и капризных клиентах, которые донимают разного рода предложениями, и кошмарных результатах соединения людей этих двух категорий.

Прислушиваясь, Кэрлис пыталась понять, отчего так много мужчин стараются выглядеть непривлекательно. По-видимому, они считают, что обаяние несовместимо с мужественностью. Кэрлис знала, что это не так. И ее сосед тоже, видимо, понимал это.

Когда самолет приземлился в Ла Гуардии, шел дождь. Даже не дождь – ливень. Сверху низвергались потоки воды, заливая дренажные трубы. Все тротуары были покрыты водой, небо застилала сплошная пелена, и хотя было только шесть часов, включили уличное освещение. Выйдя из здания аэровокзала, пассажиры устроили совершенно неприличную сцену, стараясь первыми попасть в те несколько такси, что стояли у входа. Двое пожилых людей в дорогих костюмах замахивались друг на друга портфелями.

Кэрлис остановилась, соображая, как же ей попасть домой. Кирк, конечно, предусмотрел бы такую возможность, лимузин стоял бы наготове. Привыкнув экономить деньги, Кэрлис никогда не заказывала машины, даже если клиент оплачивал ее. Стоя у входа в аэровокзал, чувствуя, как усталость вновь овладевает ею, Кэрлис подумала, что Кирк прав и эта экономия – один из ее капризов.

Джордж стоял неподалеку и видел, как она беспомощно оглядывается по сторонам. Поймав ее взгляд, он сочувственно покачал головой. В этот момент подъехала машина, заказанная им утром, и он окликнул Кэрлис, сопровождая слова приглашающим жестом.

– Садитесь, я вас подвезу.

Она с благодарностью скользнула в салон, сразу же сняв мокрые туфли.

– Какое блаженство, – сказала она и, еще раз поблагодарив, откинулась на спинку сиденья.

– Непривычное блаженство, – ответил он, следя за тем, как шофер пытается выбраться на нужную полосу.

– Непривычное?

– Я вызываю машину только потому, что это приводит в ярость моего клиента. – Он дал шоферу адрес Кэрлис. – Обычно-то я, как все, беру такси. Но ради Ады я вызываю лимузин – лишь бы позлить ее.

– Ада, вы сказали – Ада? Может, Ада Хатчисон? – зачастила Кэрлис, сообразив вдруг, что произошло двойное совпадение: Джордж едва не оказался на одной работе с Кирком, а теперь выясняется, что они работают с Адой. – Скряга Ада?

– Вот-вот, скряга Ада, – засмеялся Джордж. – Она самая, она, единственная… – Выяснилось, что Джордж реставрирует представительство «Янки Эйр» в Кембридже. В Бостон их привели одни и те же обстоятельства, связанные с Адой Хатчисон и «Янки Эйр».

Кэрлис громко рассмеялась, представив себе, как Аде приносят счет за лимузин. Ей удалось расширить представления о легендарной новоанглийской жадности. Именно поэтому, кстати, Кэрлис и не стала заказывать машину. Но этот человек явно знал, как надо обращаться с Адой. Они даже не заметили, как добрались до Манхэттена, рассказывая друг другу разные истории про Аду Хатчисон.

– Спасибо, что подбросили. – Уже выходя из машины, остановившейся у ее дома, Кэрлис сообразила, что не знает даже имени своего избавителя. – Если бы не вы, я все еще торчала бы в аэропорте. Как вас зовут?

– Джордж, – представился он. – Джордж Курас. Славный грек из Тарпон-Спрингса.

– Спасибо, Джордж, – она захлопнула дверцу, сразу же мысленно возвращаясь к обычным заботам жены. Дома ли Кирк? В каком он настроении? Как он решит – пообедать дома или пойти куда-нибудь? Ей хотелось только одного – рухнуть на кровать. Но после замужества Кэрлис приучила себя думать сначала о Кирке. При всех волнениях, которые они недавно пережили, Кэрлис. никогда не задумывалась о том, чтобы снова зажить одной.

– Я встретилась сегодня с одним человеком, с которым ты, возможно, был знаком по работе, – небрежно заметила Кэрлис, уже ложась спать. Его зовут Джордж Курас.

– Джордж Курас? – Кирк безразлично пожал плечами, пытаясь вспомнить. – Что же, весьма вероятно.

– Мы летели одним рейсом из Бостона, – продолжала она, сама не зная зачем. Ведь Кирку это явно неинтересно. Вообще-то с тех пор, как Кирк купил «Самоуч», его мало что интересовало, кроме стремительно расширяющегося дела. – Он подбросил меня домой.

– Очень мило с его стороны, – рассеянно сказал Кирк, целуя ее и выключая свет. Кирк не только быстро ходил и думал, он и засыпал быстро, чтобы утром пораньше проснуться и приступить к работе со свежими силами. – А то я боялся, что тебе не выбраться в такой дождь из аэропорта. Говорил же я тебе – вызывай машину, – сказал Кирк, снова возвращаясь к давнему спору.

– Ты прав, – ответила Кэрлис, впервые подумав, что впредь так и будет делать. Если она может позволить себе пофлиртовать с мужчиной вроде Джорджа Кураса, то лимузин ею явно заслужен. Мысль показалась ей любопытной.

Засыпая, Кэрлис подумала о Джордже Курасе. Интересно, а он лег один? В это что-то плохо верилось.

Джейд была в Палм-Спрингсе, на выставке кожаных изделий, так что, высадив Кэрлис, Джордж решил поужинать с Уиллом. Потом он прогулялся до дома, который был от ресторана всего в нескольких кварталах, посмотрел одиннадцатичасовые новости и лег спать. Он скучал по Джейд, по ее телу и жалел, что ее не было рядом. Тут его мысли обратились к Кэрлис. Интересно, они с мужем сегодня занимаются любовью? Неужели она в постели так же сдержанна, как и на публике? Вряд ли, краешек розовой комбинации, который он успел заметить, свидетельствовал об обратном.

Он почувствовал, как начинается эрекция. Так-так, милый, ты почти готов. Еще бы, живешь с потрясающей женщиной, а она от тебя сейчас за тысячу миль. Джордж улыбнулся. Пожалуй, братец, ты слишком стар, сказал он себе, чтобы становиться под холодный душ. Надо сказать Джейд. Когда же она, наконец, вернется, – никто так хорошо не реагирует на его чувственность.

– Что ты скажешь о собственном доме? – спросила Джейд два дня спустя, вернувшись из Палм-Сирингса, где, возбужденно рассказывала она Джорджу, одна женщина, жена владельца независимой нефтяной компании из Оклахомы, накупила в час одежды на шестьдесят пять тысяч. – Маклер сказал, что есть тут один, на Шестьдесят четвертой улице. Два этажа мы могли бы взять себе, а остальное сдавать.

– И стать домовладельцем? – Джордж был так напуган, будто ему предложили жить в пещере. Хоть бы Джейд оставила его в покое и прекратила на время разговоры о жилье. Он уже устал от ее постоянного давления. – Тебя же замучают жалобами, что воды горячей нет, мусор не выносят, охрана вышла из строя и так далее. Оставь это.

– Но других предложений нет, – Джейд уже совершенно выдохлась в бесплодных поисках жилья. Она больше не могла жить с Джорджем в этой тесноте, а он, лишь только речь заходила о новом жилье, становился совершенно невыносимым. – Каких только маклеров я не упрашивала.

– Не отчаивайся, – нетерпеливо сказал Джордж, мечтая, чтобы она оставила эту тему. – Что-нибудь подвернется.

Джейд уже начала сомневаться в этом, но, к ее удивлению, через три дня появилась новая возможность. Квартира была на Семьдесят седьмой улице, между Первой и Йорк-авеню. Джордж отправился на осмотр.

– Забудь, – сказал он Джейд. – Современная дешевка. Нам это не подходит.

– Интересно знать, что тебе подходит, – раздраженно спросила Джейд. – Тебе же ничего не нравится. Все тебе плохо. Все не годится. То далеко от работы, то еще что-нибудь. Я начинаю думать, что ты просто не хочешь никуда переезжать.

– Да нет же, хочу, – столь же раздраженно откликнулся Джордж. – Чья это идея была съехаться, разве не моя? Просто квартира должна быть подходящей.

Устав от этих пререканий, Джейд отступила, и они провели скучный вечер, читая кто Блейка, кто Алексиса.

Отправившись спать, Джордж лег на свою сторону и даже не попытался прикоснуться к Джейд. Он был явно недоволен, но Джейд не понимала чем – ведь это она взяла на себя все хлопоты по поиску приличного места, где жить. Впрочем, хорошо, что Джордж ее не трогает. Джейд была не в настроении заниматься любовью.

На следующий день Джордж Курас позвонил Кэрлис.

– Я снова был в Кембридже, – заговорил он, отметив разницу между ее приветливым «хелло» и холодным «покойной ночи» Джейд. – Ада попросила меня забросить пресс-релизы, которые вы посылали ей на прошлой неделе. В общем, все в порядке, у нее только несколько замечаний.

– А откуда она, собственно, знает, что мы знакомы? – спросила Кэрлис.

– Я сказал, что мы случайно встретились в самолете и всю дорогу проболтали о том, какая она скряга.

– Не может быть.

– Точно, – сказал Джордж, наслаждаясь ее изумлением. Черт, как хорошо говорить с женщиной, которая ни с чем к тебе не пристает. – Тут-то ей и пришло в голову, что меня можно использовать как курьера – почему бы не сэкономить на почте. Но ничего, заплатить ей все равно придется. Приглашаю на обед – за счет Ады.

– Ах, вот как, шампанское? – усмехнулась Кэрлис, когда она в пятницу встретилась с Джорджем. Выглядел он еще более эффектно, чем при первой встрече. Да, красив, ничего не скажешь, и при этом в нем угадывалась удивительная физическая сила. – С Адой случится припадок.

– Ничего, ей только полезно, – улыбнулся Джордж, вдыхая аромат духов, которые у Кэрлис были мягче, женственнее, чем у Джейд. Обед с интересной женщиной привел его в отличное настроение. Он улыбнулся ей.

– Итак, что будете есть? Вареную осетрину? Филе? – Дорогая еда требовала хорошего вина, и, поглядывая на лежащий на столе пакет, узаконивающий их встречу, они вернулись к сплетням об Аде Хатчисон. Однако же, когда подали сыр, Кэрлис успела выяснить, что Джордж Курас вместе с партнером успешно занимается дизайном, контора у него на Шестьдесят второй улице, специализируется фирма на оформлении коммерческих предприятий – галантерей, выставочных залов, контор, ресторанов и выполняет заказы по всей стране.

– Похоже, вы много путешествуете, вроде моего мужа, – сама не зная зачем, Кэрлис решила напомнить Джорджу, что она замужем.

– А что, Кирка часто не бывает дома? – спросил Джордж, и в его янтарных глазах мелькнула улыбка. Она вспыхнула, поняв вдруг, что в ее словах была двусмысленность и, возможно, намек, которого она вовсе не имела в виду. – И вам не одиноко?

– Нет, нет, – поспешно сказала она. – Для этого у меня слишком много дел. – Она обеспокоенно взглянула на часы. Этот разговор с его интимной подоплекой начал смущать ее. – Кстати, о делах. Мне пора на работу.

– Ну, конечно, – ответил Джордж, подумав, что ни разу еще к ней не прикоснулся. У нее была великолепная бархатная кожа. – На эту сумму Ада могла бы купить чуть ли не все почтовое ведомство.

Они рассмеялись, довольные своими играми.

В эту ночь Джордж ласкал Джейд особенно страстно, и она это заметила.

– Что такое? – насмешливо спросила Джейд. – Ты что, провинился в чем-нибудь передо мной?

– Да, – лукаво улыбнулся он, зная, что она будет ревновать к Кэрлис, как он в свое время ревновал к Стиву.

– Я знаю, что в последнее время стал совершенно невыносим, – уже серьезно продолжал Джордж. – Извини меня, ради Бога.

– Извинение принято, – сказала она, довольная, что не надо больше притворяться. – Ты и впрямь был невозможен. А в чем дело? Это из-за меня?

– Нет, – ответил он, не признавая того, что лукавит. – Просто дел слишком много, к тому же еще людей не хватает. Все ложится на меня.

– И еще эта квартира, – сказала Джейд. – Живем друг у друга на голове, – тут каждый сойдет с ума.

Они помирились, хотя ссоры или даже спора между ними не было, так, легкая напряженность. Джейд решила, что теперь у них жизнь наладится. Но на следующее утро все повторилось. Пройдя в ванную побриться, Джордж заметил, что на месте его крема стоит какой-то лосьон. Он выругался сквозь зубы и швырнул лосьон в корзину для мусора. Когда же, черт возьми, она перестанет загромождать своим барахлом всю ванную?

Но вышел он уже в добром расположении духа. В конце концов, он только вчера извинился за собственную раздражительность.

В тот вечер Джейд вернулась домой с полной сумкой прекрасной готовой еды из ресторана.

– Филе чуть недожаренное, как ты любишь. Картошка, цветная капуста, – говорила она, раскладывая еду по тарелкам. У нее был глаз художника, накрывала она на стол артистически, и от этого блюда казались еще более аппетитными. – И бургундское.

– Прекрасно! – Джордж вполне оценил и еду, и то, как она подана. Ему могла понравиться другая женщина, но Джейд все равно не могла ни с кем сравниться. – А какой повод?

– Мы! – заявила Джейд, довольная тем, что накрытый стол произвел на Джорджа должное впечатление, Джордж любил поесть, у него был хороший вкус, что как бы дополняло его чувственность, и Джейд это очень нравилось. И какой он молодец, что извинился. Это было так важно!

– За нас! – провозгласил он, радуясь, что подавил сегодня утром свое раздражение. – Право, я был невыносим в последнее время.

На десерт она купила немного «Шевре», его любимого сыра. Хлеб был от Давида, тоже его любимый.

– Чудесно, – сказал он, покончив с едой. – Лучше не бывает. Ну и сколько я тебе должен?

– Нисколько, – ответила она, складывая посуду в крохотную мойку. – Это подарок.

– Не пойдет, – решительно заявил он. – Мы же договорились – все расходы пополам. Я хочу заплатить свою долю.

– Ничего не выйдет, – улыбнувшись, она протянула ему кухонное полотенце. – Чему тебе предстоит научиться, так это умению принимать подарки. В конце концов, я тоже люблю их делать время от времени.

Это был намек на щедрость Джорджа, но он разозлился. Ему было неприятно, что она накупила такой дорогой снеди и не разрешает ему заплатить. Интересно, сколько она сейчас зарабатывает? Стив фантастически процветает, и у Джорджа было подозрение, что Джейд зарабатывает больше, чем он. Он помог ей вымыть тарелки и убрать их в шкаф, чувствуя себя подавленным ею.

Этой ночью они любили друг друга, но на сей раз, впервые, он кончил слишком быстро.

– Не похоже на тебя, – подсмеиваясь, сказала Джейд.

– О Боже! – взорвался Джордж, выпуская наружу раздражение, которое копилось в нем весь день. – Я ведь не машина. С каждым такое может случиться.

– А я ничего и не говорю, – Джейд была поражена его реакцией. – Где твое чувство юмора?

– Мне надо показать Аде некоторые образцы, – сказал Джордж на следующее утро Кэрлис по телефону. Он еще с вечера хотел позвонить ей, только повод не сразу нашелся. Джейд действовала ему на нервы, и разговор с Кэрлис мог успокоить его. – А вы вроде завтра летите к ней. Может, прихватите с собой?

– Разумеется, – ответила Кэрлис, не признаваясь самой себе, что рада предлогу снова увидеться с Джорджем, тем более что Кирк на целую неделю уехал в Чарлстон. Теперь Кэрлис знала, что преуспевающий муж – это одиночество. Одиночество – и никаких развлечений. Вся ее жизнь сводилась к работе и домашнему хозяйству, а когда она возвращалась домой, то вынуждена была выслушивать рассказы Кирка о его делах. Она не могла вспомнить, когда они в последний раз смеялись, ходили в кино, гуляли или просто отдыхали за чтением воскресных газет.

– Спасибо. Я заброшу их попозже. В половине шестого, хорошо?

Деловое свидание кончилось в «Уолдорфе», где они немного посидели в баре. Джордж вернулся домой в хорошем настроении, вчерашняя сцена была забыта и прощена.

Прошло немного времени, Кэрлис и Джордж стали шутить, что им надо заняться курьерской службой. Легкие игры, в которые они играли с капризной Адой, оставались их маленьким секретом. Курьерские обязанности прилежно выполнялись, а значит, продолжались совместные обеды и потихоньку налаживались отношения – отношения, в которых было что-то от дружбы, а что-то от флирта, который для Кэрлис был внове, а для Джорджа – хорошо знакомым состоянием.

Джордж не чувствовал себя виноватым оттого, что иногда обедает с Кэрлис или пропускает с ней рюмку-другую. Ведь это все, что было, – в чем же тут вина? Равным образом и Кэрлис не испытывала смущения, находя тысячи объяснений их встречам.

Что в самом деле плохого в том, что она обедает с Джорджем Курасом? Это обычная дружеская встреча, к тому же на людях. Разговаривают они, главным образом, о делах. В отношениях с Адой он незаменимый помощник, знает тысячу способов, как обращаться с ней, а главным образом, как вытягивать из нее деньги. И к тому же – кто знает? – может, когда-нибудь компании Джорджа понадобятся услуги ее фирмы, а если нет, возможно, он присоветует кого-нибудь – ведь Ада у него не единственный богатый клиент. Так почему же не пообедать с Джорджем Курасом? Ну а то, что он милый человек, – так это придает знакомству дополнительную приятность. К тому же, честно признавалась себе Кэрлис, весьма лестно, когда за тобой открыто ухаживает такой обворожительный, привлекательный мужчина. С одной стороны, это развлечение, а развлечений у Кэрлис давно уже не было. С другой – встречаясь с Джорджем, пользуешься всеми преимуществами любовной связи, ничем при этом не рискуя. Помимо всего прочего, женитьба меняет мужчину в том смысле, что он из любовника превращается в мужа. Теперь в этих делах Кэрлис имела большой опыт.

Муж спрашивает, не забыла ли ты взять из прачечной белье, а любовник – понравились ли тебе цветы, которые он послал. Муж часто бывает усталым и раздражительным; любовник всегда свеж и приветлив. Муж может быть небритым, любовник – никогда. Муж может не вспомнить про твой день рождения, любовник – никогда не забудет. Любовнику может понравиться твоя блузка, и он обязательно об этом скажет. Мужу может понравиться платье, но он и не подумает об этом сказать. Вот поэтому Кэрлис и нравились встречи с Джорджем – он был вроде любовника, но опасной близости она не чувствовала. И к тому же он был не свободен.

– Джейд и я – любовники и лучшие друзья, – такими словами он описал их взаимоотношения. Он не сказал только, что они живут вместе.

– Мы с Уиллом в среду устраиваем прием в честь Матти Робинсона, – как-то в апреле сказал Джордж, обращаясь к Джейд. – Это крупный строитель из Вашингтона. Сейчас он планирует организовать целую сеть галантерейных магазинов неподалеку от Стива, и мы бы хотели получить этот заказ. Может получиться большое дело. Думаю, твое присутствие не помешало бы.

– Я бы с удовольствием, – сказала Джейд. – Только мы со Стивом уезжаем в Филадельфию. Там, кажется, можно купить фабрику. Здешняя, в Нью-Йорке, никуда не годится.

– А нельзя перенести? – спросил Джордж. Через Матти Робинсона можно было завязать важные контакты. К тому же Джордж все еще не мог забыть, что заказ на оформление галантерейного магазина Стива в Джорджтауне был отдан другой фирме. Джордж хотел, чтобы компания «Курас – Голдберг» завоевала национальную известность, а этим она пока похвастать не могла.

– К сожалению, никак, – сказала Джейд. Джордж знал, как плохо идут дела на местной фабрике и как им важно заполучить новую. – Мы уже дважды отменяли эту встречу.

– Но ты мне нужна, – настаивал Джордж, думая, что одно из преимуществ неработающей жены, вроде Ины, заключается в том, что она свободно распоряжается своим временем и всегда под рукой.

– А ты нужен мне, – как эхо, откликнулась Джейд, – но я не могу снова отменять встречу. Может, в следующий раз?

В следующий раз, подумал Джордж, будет слишком поздно. Матти приезжает на этой неделе. Заявки он будет принимать на этой неделе. На черта нужна приятельница, спрашивал он себя, которая из-за своих коммерческих дел не может помочь заманить выгодного клиента?

– У нас в среду на работе вечеринка, – сказал Джордж на следующий день Кэрлис по телефону. Если Джейд уезжает, может, Кэрлис окажется в городе. И, может, Матти нужны специалисты по связям с общественностью. Крупным дельцам без этого не обойтись, а «Бэррон и Хайнз» пользуются высокой репутацией в своем деле. На Джейд свет клином не сошелся. – Приезжает один клиент из Вашингтона. У него огромная строительная компания в Мэриленде. Может, присоединитесь? Думаю, вам не мешает встретиться с ним, а ему с вами.

Джордж знал, как говорить с женщиной, чтобы она чувствовала себя хорошо, уверенно и свободно.

Разумеется, Кэрлис была польщена и приняла приглашение.

Шестьдесят вторая улица, между Второй и Третьей авеню, – один из самых красивых уголков в Нью-Йорке. Он больше напоминает Европу, чем Америку, ассоциируется скорее с Генри Джеймсом, чем с Норманом Мейлером; здесь находятся лучшие во всем Манхэттене квартиры. Одну из них, выкрашенную в цвет мягкой венецианской охры, занимала фирма «Курас – Голдберг». Пока Джордж представлял Кэрлис Уиллу, служащим фирмы, Матти Робинсону, который казался чернокожим с голосом, как у иерихонской трубы, она вдруг подумала, что, скорее всего, Джордж живет здесь же, на верхнем этаже. Между тем она могла бы поклясться, что Джордж никогда об этом не говорил.

– Вы когда-нибудь занимались недвижимостью? – загудел Матти. Седые волосы составляли резкий контраст с кожей цвета эбенового дерева. – А знакомые у вас есть в Конгрессе?

– Да, – Кэрлис чувствовала себя немного неловко, догадываясь, что квартира Джорджа находится в нескольких шагах отсюда. Она не думала, что так разнервничается, и собралась было уходить. Где, интересно, его приятельница, почему она не здесь? Может, он порвал с ней? И, может, – конечно, смешно с ее стороны так думать, но ничего поделать она с собой не могла, – этот разрыв как-нибудь связан с нею? – У нас в «Уотергейте» свое отделение, – вернулась она к разговору с магнатом из Вашингтона.

– Можно попросить у вас визитку? – Движения его были под стать голосу – резкие и грубые. Кэрлис протянула ему карточку.

В половине восьмого вечеринка закончилась, и Кэрлис пошла к выходу. Занятая поисками пальто, она забыла о своих страхах.

– Может, поужинаем? – неожиданно донесся до нее голос Джорджа. – Мы с Уиллом обычно ужинаем здесь, за углом, в «Джино».

Она не сомневалась, что скажет «нет», однако не вымолвила ни слова, чувствуя, что Джордж с Уиллом ждут ответа.

– Позвольте мне позвонить домой, – решила она выиграть время. Она не знала, что делать. С одной стороны, ей хотелось пойти поужинать с мужчиной, который был ей приятен. С другой – она не хотела играть с огнем, не хотела неприятностей. Она надеялась, что Кирк окажется дома и решение будет принято за нее. Но никто не подходил к телефону. Она набрала номер еще раз, и когда снова никто не ответил, Кэрлис смирилась с судьбой.

– С удовольствием, – сказала она, подчеркивая, что обращается разом и к Джорджу, и к Уиллу.

В «Джино» они заказали лангустов в соусе. В оживленной беседе они посмеялись над сексуальными символами, над тем, что теперь вместо Ричарда Гира и Мэла Гибсона повсюду лепят фотографии Бо, Фарри и Черилл. Они согласились, что сейчас все помешаны на Джоан Риверз вместо Джонни Карсона, а потом перешли к обсуждению воскресной телепередачи «60 минут». Кэрлис чувствовала себя необычно – легкое головокружение, полная безответственность и свобода. Вскоре Уилл взглянул на часы.

– Я еще успеваю на девять сорок пять, – он испытывал некоторую неловкость и к тому же торопился домой, Кэрлис ему понравилась, но нравилась и Джейд, а ее он знал гораздо лучше. Что это Джордж затеял? И зачем? Право, у него какая-то фатальная склонность обретать счастье, а затем разрушать его. Так было с Иной, так, судя по всему, будет и сейчас.

– Ну, так двигай, – усмехнулся Джордж. – А то Джуди тебе покажет. – Джуди была женой Уилла.

– Вам и вправду пора? – в легкой панике спросила Кэрлис. Уилл был как спасательный пояс – пока он здесь, волноваться не о чем. – Может, еще немного посидите?

Уилл покачал головой и поднялся.

– Пожалуй, устрою Джуди небольшой сюрприз. Кто знает? Может, я найду у нее в кровати кого-нибудь другого.

Все рассмеялись. Уилл попрощался и вышел.

– У него всегда жуткое настроение на следующий день после того, как Джуди набросится на него. А набрасывается она всегда, когда считает, что он возвращается домой слишком поздно, – пояснил Джордж, – и расхлебывать эту кашу приходится мне.

Кэрлис знала, что чувствуют жены, когда мужья задерживаются допоздна, но промолчала. О Кирке и его образе жизни она никогда и никому не скажет ничего дурного. Особенно Джорджу.

Джордж заплатил по счету, и они вышли на Лексингтон-авеню. На улице было тихо. За квартал отсюда сияли витрины «Блумингдейла».

– Я знаю, чего мне хочется, – мягко произнес Джордж, беря ее руку и поднося к губам. Она почувствовала на своих пальцах его теплое дыхание. – Я хочу, чтобы вы пошли ко мне.

– Нет! – резко сказала она, отдергивая руку. – Это невозможно!

Она повернулась и побежала вверх по Лексингтон, жалея, что все так получилось. Хоть бы поймать такси и поскорее уехать отсюда. Сердце у нее бешено колотилось, она стремилась убежать подальше – от него и от себя, потому что знала, как близка была к тому, чтобы сказать «да». Надо быть полной идиоткой, чтобы принять его приглашение. Нельзя быть такой наивной, хотя она сама поощряла его, и это ее вина, что он стал так откровенен. Только бы прийти домой раньше Кирка и успокоиться. «Идиотка! – говорила она себе, убегая все дальше. – Ведешь себя, как школьница».

Джордж смотрел ей вслед, не делая ни малейшей попытки догнать ее. Он знал, что это не конец. Отказ женщины – один из вариантов начала. Уж что-что, а это Джордж знал давно.

Первое, что бросилось Джорджу в глаза, когда он вернулся домой, были платья Джейд, развешанные в гостиной. О чем, интересно, он думал, приглашая Кэрлис к себе? Это же не случайная манекенщица или актриса, с которыми он частенько спал, когда был женат. Конечно, он хотел ее. Но почему? Зачем ему нужен кто-то еще, когда он совершенно без ума от Джейд? Не находя себе места, он лег в постель с почти забытым, но сейчас ожившим и весьма болезненным ощущением того, что сам себя не понимает.

Глава III

К концу недели Джейд нашла превосходную квартиру. Даже Джордж не нашел к чему придраться. Дом 22 по Шестьдесят пятой улице был в нескольких кварталах от фирмы «Курас – Голдберг». Пять комнат, просторные шкафы, круговая терраса, окна, выходящие на юг, восток и запад, и даже цена по масштабам Манхэттена не слишком большая.

Они подали заявку, и через неделю Джейд позвонила Джорджу на работу.

– Все в порядке, – радостно сообщила она. – В четверг подписываем контракт.

– Надо бы отметить это дело, – сказал Джордж, когда сделка была совершена. У него было ощущение человека, которого тащат в тюрьму, хотя от Джейд ему удалось это скрыть. По дороге домой из адвокатской конторы он зашел в магазин и купил бутылку шампанского, думая о том, как оттянуть момент переезда на новую квартиру. Если бы у него хватило мужества поломать все это! Совместная жизнь оказалась ошибкой – и это была его ошибка. Он понял, что находится в своей стихии, лишь добиваясь чего-то. Непонятно почему, но Джордж предпочитал, чтобы женщина все время повторяла «нет». Право, он чувствовал себя лучше, когда Джейд держала его на расстоянии.

– Ну что ж, теперь у нас достаточно места, ссориться больше не будем, – смеясь, заметила Джейд, когда они закончили обход квартиры. – Есть только один способ вступить во владение по-настоящему, – продолжала она, повторяя когда-то сказанные им слова. – Заняться любовью в каждой из комнат, начиная с этой. Прямо сейчас.

Она обняла его, он поцеловал ее, досадуя, что не сказал этого первый. Не спеша, словно нащупывая путь, он раздвинул языком ее ждущие губы. Он ласкал, гладил ее, постепенно спускаясь все ниже и ниже и возбуждая ее бережными и безошибочными прикосновениями. Но сам он оставался холоден. Украдкой, чтобы она не заметила, он нащупал член. Продолжая гладить и целовать ее, он снова сунул руку между ног. Все бесполезно.

– Я люблю тебя, – хрипло сказала она, уже готовая к любви.

– Я люблю тебя, – откликнулся он, с ужасом ощущая, что не может удовлетворить ее желание. И чем больше он хотел этого, тем упрямее тело сопротивлялось ему. Джордж извинился и вышел в ванную. Он начал мастурбировать, закрыв глаза и припоминая самые эротические моменты своей связи с Джейд. Он вспомнил страстное и в то же время отрешенное выражение Джейд, когда она кончала; вспомнил, как они впервые занимались любовью в Нантаккете; как любили друг друга на кухне стоя. Ничего не помогало. Он хотел ее, но был бессилен. Он ненавидел себя и свое тело и с мучительным стыдом переживал неудачу.

– Джордж? – окликнула Джейд из-за двери. – Что-нибудь не так?

Он с ненавистью посмотрел на себя в зеркало.

– Надеюсь, я еще не еду с ярмарки, – сказал он, открывая дверь. – Наверное, все дело в шампанском.

Она улыбнулась и потрепала его по волосам.

– Неважно. У нас еще вся жизнь впереди, чтобы заниматься любовью.

– Да нет, важно, – сказал Джордж. От ее слов ему стало только хуже. Она хотела его, а он ничего не мог сделать, и трудно сказать, что больше мучило его – собственное бессилие или ее требовательность. Он ненавидел себя – и ее тоже.

Джейд прильнула к нему и начала мягко поглаживать.

– Может, я попробую, – нежно сказала она.

Он знал, что Джейд хотела сделать как лучше, но ее прикосновения не помогали ему. Пока она просто гладила его, Джордж молча стоял, но когда опустилась на колени и взяла в рот, он резко отстранился.

– Оставь меня в покое! – повысил он голос почти до крика, поспешно натягивая брюки и поворачиваясь к ней спиной – униженный, разъяренный и измученный. – Ради Бога, оставь меня в покое.

Они оделись и вернулись домой к Джорджу. Он ничего не говорил, а когда они легли, постарался отодвинуться от Джейд как можно дальше. Что-то со мной происходит, подумал он. Но что же? Раньше ничего подобного не было. Джордж снова прикоснулся к члену. Он был таким же вялым. Тогда он отдернул руку, не желая вспоминать о своем позоре.

А может быть, это из-за Джейд! – внезапно подумал он. Может быть, все дело в том, что на него так действуют ее деньги, ее успех, ее настойчивое стремление найти новое жилье, чтобы заполучить его. Она любила говорить о независимости, о том, что она не похожа на тех женщин, которые хотят связать мужчину, но он ей уже не верил. Она такая же, как все, Начинают с того, что вешают свой халат у вас в шкафу, а потом вы обнаруживаете, что вся ванная забита косметикой, а платья висят в гостиной. Так что же удивительного, что он оказался бессилен. Ей следовало бы дать ему возможность проявить инициативу. Тогда все было бы в порядке. Ему нужна женщина, понимающая, что первый шаг должен сделать мужчина, женщина, которая его ценит, которой льстит его внимание, которая ему благодарна.

Он мало спал, но проснулся свежим и бодрым. Теперь он знал, что делать. Он встал раньше Джейд и спустился к себе в кабинет прихватить кое-какие бумаги. Выйдя на улицу, он поймал такси.

– Семьдесят девятая улица, одиннадцать, – сказал он водителю.

– Я к миссис Арнольд, – сказал Джордж привратнику. Под мышкой у него были свернутые рулоны чертежей. – Скажите, пожалуйста, что ее хочет видеть господин Курас.

Едва встретившись с Кэрлис в самолете, Джордж понял, что хочет эту женщину. Он не знал, когда они станут любовниками, но что станут – не сомневался. Единственно, что он не мог себе представить – так это то, что их сближению будет способствовать ее муж.

Было свежее мартовское утро. Кэрлис была еще в халате. Она занималась туалетом, когда в семь часов раздался звонок.

– Кто это? – крикнула она Кирку. Она ни с кем не договаривалась, не ожидала никаких посылок. Уборщица будет только завтра. Кэрлис торопилась. Она посмотрела на часы – как бы не опоздать к самолету в Бостон. Кирк, уже одетый и готовый к выходу, взял трубку.

– Это Джордж Курас, – хоть Кирк его так и не вспомнил, Кэрлис взяла за правило рассказывать мужу о встречах за обедом, упомянула она и про вечеринку, на которой познакомилась с возможным клиентом. Но Кирк не проявлял к этим разговорам никакого интереса, вероятно, из-за того, что в последнее время был сильно занят. – Он хочет передать Аде Хатчисон какие-то чертежи.

– Скажи, пусть оставит их у привратника, – Кэрлис была явно раздражена и обеспокоена. Какого дьявола понадобилось Джорджу в такую рань приходить к ней домой? Вспомнив его прикосновение и то, как она убегала, пробормотав в испуге «нет», она внутренне сжалась, руки ее задрожали, смазывая помаду.

– Я даже не одета. Я не могу с ним сейчас встретиться, – крикнула она Кирку, который был уже на пороге.

– Он уже идет, – заметил Кирк.

Хорош, ничего не скажешь, подумала Кэрлис. Я тут в ночном халате и рубашке, а он приглашает красивого мужчину в дом. Он что, не понимает, как может быть воспринято такое приглашение? Может, он вообще, кроме дел, ни о чем не думает? Или так уверен в ней?

– Он уже в лифте, – повторил Кирк и чмокнул ее в щеку. Как опытный муж, он не позволил себе размазать ей помаду. Кирк подхватил портфель и вышел, оставив ее наедине со своими фантазиями и пошатнувшейся уверенностью в себе.

Раздался звонок, и Кэрлис, не снимая цепочки, слегка приоткрыла дверь.

– К сожалению, ко мне нельзя, – сказала она вместо приветствия.

– Хорошо, – Джордж пожал плечами и улыбнулся, давая понять, что ничуть не обижен. Он протянул ей рулон через щель. – Мне только вчера вечером принесли фотокопии. Скажите Аде, что это окончательный вариант. Пусть действует.

– Хорошо, – взяв рулон, она стала закрывать дверь, а Джордж повернулся и пошел к лифту.

– Да, Кэрлис, – спохватился он.

– Да? – сухо и не скрывая раздражения откликнулась она и снова немного приоткрыла дверь.

– Доброе утро, – сказал он с улыбкой и, подмигнув ей, снова направился к лифту.

Кэрлис собиралась захлопнуть дверь, но вдруг, к собственному удивлению, поняла, что откидывает цепочку.

– Извините, – смущенно сказала она и улыбнулась. – Доброе утро. – Голос ее звучал весело. – Может, выпьете кофе? Он готов.

– А вы на самолет не опоздаете? Она взглянула на часы.

– У меня еще десять минут, – сказала она, пропуская его в квартиру. – Десять минут – и все.

Она пошла на кухню, Джордж последовал за ней. Кэрлис налила две чашки кофе и одну протянула ему. Слишком возбужденная, чтобы присесть, она оперлась о холодильник и принялась потягивать кофе.

– У вас руки дрожат, – мягко заметил Джордж. Он ласково взял ее пальцы и сжал их в ладони.

– Пет, Джордж, – крикнула она, отдергивая руку, словно ее обожгло. – Нет!

Он выпустил ее пальцы, чувствуя, как его охватывает желание.

– Извините, – сказал он. – Я никогда и ничего не сделаю против вашей воли.

Джордж заговорил об Аде и чертежах, стараясь встать так, чтобы она не заметила, как восстало его мужское естество. Кэрлис немного успокоилась.

– Еще кофе? – спросила она.

Он кивнул и, протягивая пустую чашку, случайно коснулся ее руки. Пропуская Кэрлис к плите, на которой стоял кофейник, Джордж слегка прижался к ее бедру. Она не отодвинулась, тогда он прижался еще сильнее. Затем нежно погладил ее по волосам.

– Нет! – снова воскликнула она. – Мы…

У Кэрлис больше не было сил противиться, и Джордж склонился над ней, страстно поцеловав в губы. Он притянул ее к себе сильнее, чувствуя, что она начинает откликаться. Руки ее обвились вокруг его шеи, и внезапно она перестала ему – и себе – сопротивляться. Джордж обнял ее, прижал к себе, ощущая тяжесть ее грудей и свой восставший член.

– Ты прекрасна, ты так прекрасна, – шептал Джордж, жадно целуя, гладя, лаская, стараясь возбудить, заставляя забыться. Он увлек ее в гостиную. Они упали на диван и яростно, словно изголодавшиеся, впились друг в друга.

Кэрлис привыкла к ласкам мужа, но она не забыла ощущения от объятий любовника. Она отдалась любовным признаниям, рукам, коже, запаху волос человека, хотевшего ее.

Он все шептал и шептал ее имя, так, словно на этом свете существовали только двое – она и он. Сдерживая себя, он доводил ее до оргазма – раз, другой, третий. Сначала ритм любовных движений был лихорадочен и прерывист, потом медленнее, медленнее… Он смотрел ей в глаза, не отводя взгляда ни на секунду, следя за тем, как меняется их выражение, наслаждаясь ее беспомощностью под его сильным телом. Он ласкал ее нежно, стараясь доставить ей наслаждение и дать понять, как он наслаждается ею, вновь и. вновь повторяя, как она прекрасна, как ему хорошо, как сильно он хочет ее.

– Экстаз, – шептал он. – О, Кэрлис, это настоящий экстаз. Скажи мне, что и ты тоже в экстазе. Пожалуйста, скажи.

– О, да, – прошептала она, тяжело дыша. Глаза ее были закрыты, истомленное удовлетворенным желанием тело обмякло, на лбу выступили капельки пота. – Да, да. Экстаз.

Вот это и стало ему наградой. Он заставил ее пережить момент счастья. Стало быть, беспокоиться не о чем.

– Ты пропустила свой рейс, – сказал Джордж, когда они уже приняли душ и оделись.

– Успею на десятичасовой, – ответила она, взглянув на часы, – если выйду через десять минут. – И тут же Кэрлис обеспокоенно добавила – Лучше бы тебе уйти первым. Привратник…

– Да нечего нам таиться, – заметил Джордж, – в конце концов, твой муж знает, что я здесь.

Кэрлис отвела глаза. Одно дело – самой сознавать, что Кирк невольно помог ее грехопадению, другое – делиться этой мыслью с любовником. На такое предательство она была не способна.

– Пошли, – сказала она. Ей захотелось как можно быстрее уйти из дома. Она подхватила портфель и заперла дверь.

Они спустились на лифте вместе и, будто ничего не произошло, попрощались на углу Семьдесят девятой улицы, где Кэрлис поймала такси, а Джордж двинулся в сторону Парк-авеню. Неожиданно ему захотелось пройтись до работы пешком.

Этой ночью, лежа рядом с Джейд, Джордж вспомнил утреннее приключение, и это воспоминание пробудило в нем желание. Он потянулся к Джейд и овладел ею. Объятия были страстными и продолжительными; истомленный, он откинулся, наконец, на подушку, испытывая огромное удовлетворение.

– Ну вот видишь, – сказала Джейд, отдышавшись. – Я же говорила тебе, что беспокоиться не о чем.

В тот вечер Кэрлис вернулась домой в четверть девятого. Кирк был уже дома, занятый, как обычно, телефонным разговором. Повесив трубку, он чмокнул ее в щеку.

– Ну, как прошел день? – механически спросил он.

– Как обычно. – Кэрлис даже не поняла, почувствовала ли она вину, увидев, что Кирк сидит на том же диване, где они с Джорджем занимались любовью. – А у тебя?

– Тоже как обычно. Может, во второй половине недели мне придется слетать в Чарлстон. Я тебе тогда скажу об этом.

Она кивнула и пошла в ванную. Сбросив одежду, она встала под душ, желая смыть прикосновения Джорджа, от которых все ее тело горело, пустила холодную воду, потом насухо вытерлась и, завернувшись в широкий халат, вернулась в гостиную.

– Куда пойдем – в «Тпасавери» или «Парму»? – Это были два ближайших ресторана, где они обыкновенно ужинали.

– А может, закажем на дом? – спросила Кэрлис. Мысль о том, что придется сидеть напротив мужа в людном месте, словно ничего не случилось, была нестерпимой. Надо побыть наедине. Она хотела забыть утреннюю встречу.

– Я едва держусь на ногах. А помимо всего прочего, хочется хоть один вечер провести наедине с собственным мужем.

– Да ну? – Кирк Арнольд предпочел бы каждый вечер ужинать где угодно, только не дома, домашние радости его не прельщали.

– Правда, правда. Куда позвоним – в китайский ресторан или в кулинарию? – Именно в этих двух местах они обычно заказывали еду на дом.

– В кулинарию, – и он снова погрузился в изучение финансовых отчетов.

Заказывая по телефону ростбиф с горчицей для себя, с русской приправой для Кирка и две бутылки пива «Хайнекен», Кэрлис вдруг поняла, что есть только один способ избавиться от впечатлений сегодняшнего утра. Не отрываясь от телефонной трубки, она вытянула ногу и стала поглаживать своей ступней его лодыжку, забираясь все выше под манжеты брюк.

– Ах ты, проказница, – улыбнулся Кирк.

– Это еще что! – сказала она, закончив разговор и подсаживаясь к нему поближе. Обняв мужа, Кэрлис прикусила зубами мочку уха, точь-в-точь как некогда делал сам Кирк.

– Ого! – произнес он, откладывая бумаги и поворачиваясь к ней. – И чем же я заслужил такое?

– Ш-ш, – разговаривать ей явно не хотелось. Кирк распахнул на ней халат.

Пока сандвичи теряли свою свежесть, а пиво становилось теплым, они занимались любовью на том же диване, что и Джордж с Кэрлис утром. Кэрлис подумала, что этот акт символически перечеркивает то, что случилось раньше. Разумеется, ничего подобного больше не повторится. Она приняла такое решение давным-давно, еще в такси по пути в аэропорт, сразу после расставания с Джорджем на углу Парк-авеню. Ни за что и никогда, поклялась она себе.

Кэрлис позвонила Джорджу и пригласила его выпить что-нибудь в баре отеля «Сейнт-Режис». Выбор был не случаен. Там нередко бывал Кирк. Она познакомит его с Джорджем. Все будет безопасно и невинно, и это положит конец бессмысленной, как она почти убедила себя, истории. Мужчины могут спать с женщинами без всяких душевных волнений. Точно так же, как и женщины с мужчинами.

Тот факт, что мужчинам и женщинам свойственны одни и те же чувства и устремления, что они обладают талантами, силой и слабостями, был осознан многими, в том числе и Кэрлис, еще в прошлом десятилетии.

Глава IV

НАСТОЯЩЕЕ И ПРОШЛОЕ

МАНХЭТТЕН – ТАРПОН-СПРИНГС – ТАМПА – МАЙАМИ – ВАШИНГТОН – МАНХЭТТЕН

Джордж был одним из тех мужчин, которые обожают женщин. Он обожал их походку и манеру говорить, прекрасный изгиб талии и покачивание бедер, мягкие тени, что отбрасывает грудь, блестящие шелковистые волосы, бархатную кожу. Но его притягивало к женщинам не только физическое влечение. Он не просто обожал их – они ему были интересны. Он предпочитал женскую компанию мужской, зная ранимость женщин, их потребность давать наслаждение и щедрость, с какой они откликаются на наслаждение. Мужчин он считал одномерными и слишком замкнутыми; в женщинах была органичность и открытость, но при этом – неизменная и неизбежная таинственность.

Джордж считал себя опытным любовником. Он знал, что первое любовное свидание с женщиной никогда не бывает лучшим. Любовь нуждается в терпении. Как только Кэрлис в понедельник утром позвонила ему и предложила встретиться, он сразу согласился. Услышав ее слова сожаления о том, что случилось в пятницу, он согласился с ней.

– Я хотела тебе сказать, – проговорила Кэрлис, отводя взгляд и нервно вертя на пальце обручальное кольцо, – что ничего подобного больше не повторится.

– Понятно, – сказал он, и это были не просто слова. – Ты замужем. Ты любишь Кирка и не хочешь причинять ему боль.

Она с облегчением кивнула.

– Спасибо, что понимаешь, – сказала она, чувствуя, как проходит напряжение. – Я считала, что должна сказать тебе это.

Кэрлис больше всего боялась сцены, взрыва негодования, потока обвинений. Было еще кое-что, о чем она хотела сказать Джорджу.

– Мне было бы жаль, если б ты подумал, что я… что у меня есть привычка встречаться… с другими мужчинами.

Он молчал, давая ей выговориться. Она говорила, что любит мужа, дорожит им; что сожалеет об «инциденте», надеется, что Джордж не будет теперь думать о ней хуже и что она не причиняет ему боли. Отчасти это была прежняя Кэрлис, которая хотела всем нравиться и которая не любила говорить «нет». Выслушав ее до конца, Джордж просто сказал:

– Да, Кэрлис, я все понимаю. Честное слово.

Он расплатился, вывел ее на улицу и посадил в такси.

– Спасибо, – сказала она, улыбаясь, довольная тем, что все так хорошо получилось. Даже не верится – он был мил, участлив и все-все понимал.

Проводив взглядом такси, он повернул за угол, на Шестьдесят пятую улицу, где у него было назначено свидание с Джейд. Что касается первого раза, у него была еще одна теория: он никогда не бывает последним.

Джордж, третий из шести детей, всегда отличался от братьев и сестер. Он всегда ладил и с девушками, и с парнями. Был хорошим студентом и хорошим спортсменом. У него была склонность к искусству, особенно к дизайну, хотя в районе, где он рос, люди привыкли к тяжелому физическому труду, об искусстве здесь не говорили, а слова «дизайн» вообще не знали. Он был папенькиным сынком – они вместе ходили на рыбалку и частенько сиживали в компании ловцов губок, которые и основали в Тарпон-Спрингсе, на западном побережье Флориды, процветающую греческую общину. Джордж был и маменькиным сынком – еще в девятилетнем возрасте он придумал и осуществил план переделки семейной гостиной, после чего материнский дом стал предметом зависти ее друзей. Он не остался безучастным к тайным вздохам матери – отец не был образцом супружеской верности и частенько поглядывал на девушек. Джордж казался своим в мужской компании, когда братья рассказывали ему о своих любовных победах, и в женской, когда выражал сочувствие сестрам, которые жаловались на то, что мальчикам «нужно только одно». Он хорошо знал, что такое одинокие субботние вечера – и с точки зрения молодого человека, и с точки зрения девушки.

Джордж подходил всем, но себя ничем не связывал. Он ясно отдавал себе отчет в том, что люди видят его иначе, чем он сам. Многим он казался приятным и непосредственным молодым человеком; сам он ощущал себя неудачником, а некоторые считали его чужаком, причем чужаком подозрительным. Впервые он ощутил себя таким в четырехлетнем возрасте, когда отец повел его в парикмахерскую на улицу Аристотеля.

– Как насчет того, чтобы расстаться с этими чудесными локонами? – спросил цирюльник.

Джордж пожал плечами. Он не знал, что сказать. Немного жаль. И немного страшно, хоть сам он этого не осознавал.

Прошли годы, а он все еще помнил холодное прикосновение электрической машинки, видел, как темные шелковистые локоны падали на белый кафельный пол парикмахерской. Он все еще видел розоватый череп, проглядывавший сквозь тонкий слой темных волос, когда парикмахер дал ему посмотреться в ручное зеркало, а рука его до сих пор хранила ощущение коротко остриженных волос. Но острее всего помнилось, каким голеньким и беззащитным он тогда себя ощущал.

– Ник! Что ты с ним сделал! – воскликнула мать, когда они с отцом вернулись домой. – Где его чудесные волосы? – Локоны Джорджа были предметом особой материнской гордости, хоть Джордж всегда инстинктивно съеживался, когда она начинала их поглаживать и завивать, добиваясь особенной красоты и блеска. Ей нравилось, когда люди останавливали их на улице, чтобы сказать, какой у нее чудесный ребенок.

– Мы их состригли, – воинственно заявил Ник, зная, что Артемис выйдет из себя. – А чего бы ты хотела? Чтобы он рос маменькиным сынком?

Разговоры о его красоте, которые так льстили самолюбию Артемис, смущали Джорджа с тех пор, как он себя помнил. Он хотел выглядеть мужественным, как другие ребята. Его героями были мрачный, задумчивый Джеймс Дин и нечесаный битник Джек Керуак, бунтарь и художник. Собственный облик казался ему проклятием, и чего бы он только не дал, чтобы избавиться от него. Он был рад тому, что его так уродливо подстригли, и с тех пор много лет нарочно укорачивал волосы таким образом, чтобы были видны уши. Первый настоящий случай освободиться от своего комплекса выпал ему в восьмилетнем возрасте, когда Майк Папагианнис, сын владельца булочной, обозвал его по пути из школы девчонкой.

– Сам девчонка! – выкрикнул Джордж, сбросил ранец с книгами и врезал как следует своему обидчику. – Сейчас я из тебя всю душу вытрясу!

Майк тоже отшвырнул портфель и ответил ударом на удар. Он был на двадцать пять фунтов тяжелее Джорджа, и тот едва устоял на ногах.

– Ах ты, подонок! – Джордж сделал выпад и попал Майку в скулу. Тот рванул Джорджа левой рукой за рубаху и принялся колотить. Джордж упал, Майк несколько раз ударил его ногой в лицо. Джордж пытался сопротивляться, но силы были неравные. Царапина на щеке сильно саднила, и на глазах у Джорджа невольно выступили слезы.

– Плакса! – завопил Майк. – Вот уж точно, как девчонка.

– Ну, давай же, давай, – крикнул Джордж, – бей еще! – Он хотел, чтобы его избили, он хотел быть, как все. Он хотел вернуться домой с разбитым лицом, так, чтобы все видели, что он настоящий мужчина. – Мне не больно.

Майк снова ударил его, и под сыплющимися на него ударами Джордж подумал, что у него, наверное, сломан нос и теперь он не будет уже таким красивым. Майк остановился. Он решил, что одержал легкую победу. А Джордж подумал, что, может, теперь его оставят в покое и перестанут мучить, называя красавчиком. На протяжении ближайших трех лет он с огромной охотой ввязывался в драки. Артемис не могла понять, отчего это ее красивый малыш превращается в настоящего гангстера.

– Он становится мужчиной, – говорил Ник. – Оставь его в покое.

О сексе Джордж думал не больше и не меньше своих сверстников. Геркулес Мелетиу, живший по соседству, первым потерял девственность.

– Я ездил в Тампу, – хвастал он Джорджу и другим. – К стильной девчонке. Отодрал ее на славу. Ее зовут Терри, она прямо писаная красавица, даже позволила ощупать себя всю перед тем, как начать.

Опыт, признался Герк, стоил двадцать долларов. Как только накопит очередную двадцатку, снова поедет в Тампу. В следующий раз он отправился туда не один. С ним было еще четверо ребят из округи, в том числе и Джордж.

Они постучали в дверь квартиры Терри.

– Придется по очереди, – сказала она, глядя на них усталыми карими глазами. – Не все сразу. Ты первый, – обратилась она к Джорджу.

Вспыхнув, Джордж последовал за ней в спальню, обитую розовыми обоями и освещенную лампой с розовым абажуром. Ему не терпелось. Член стоял, как древко. Он всякий раз поднимался, стоило Джорджу только подумать о сексе, а иногда и думать не надо было. Эрекция происходила самопроизвольно.

– Двадцатка, – сказала Терри, закрывая дверь. Джордж протянул деньги и стал снимать рубашку.

– Эй, – крикнула она предупреждающе. – Ты что, думаешь, это тебе ухаживание и все такое? Давай расстегивай штаны, и довольно.

Джордж подчинился, застегнул рубаху, а Терри сняла комбинацию и легла в постель.

– Ладно, – сказала она, – давай.

Джордж лег рядом с ней. Ему не терпелось приняться за дело, но сначала хотелось хоть как-то сблизиться с ней. Ему нужен был красивый и романтичный секс, а не просто холодное безличное соитие.

– А почему я? – спросил он, стараясь завязать разговор. – Почему ты выбрала меня первым?

– Понятно почему. Ты же красавчик. Если уж придется трахаться с пятью молодыми кобелями, почему бы не начать с самого красивого? Да, парень, будь у меня твоя физия, я бы стала кинозвездой, а не шлюшкой за двадцать долларов. Да, ты настоящий красавчик. Тебе говорили об этом?

– Да, – ответил Джордж, довольный тем, что она разговорилась. Интересно, могут они влюбиться друг в друга? И тут внезапно он с ужасом почувствовал, что стоило ей сказать «красавчик», как член его начал опадать. – Но мне это не нравится.

– Милый, – сказала она, и в голосе ее, несмотря на то что было ей всего двадцать три, прозвучала усталая мудрость. – Наплюй на все. Если бы я не занималась этим для заработка, то с тобой занялась бы ради удовольствия. Ты красавчик. Ты просто потрясный малый. Ну ладно, поехали.

Она притянула его к себе и тут же обнаружила, что у него не стоит.

– Эй, в чем дело? У тебя что-нибудь не так?

Она вытолкала Джорджа из комнаты и указала на Херка.

– Эй, ты, твоя очередь. – Она вгляделась в Херка. – А, тебя я помню. По крайней мере, прибор у тебя работает нормально. Не то что у этого гомика.

Джордж никогда не забыл то чувство растерянности и стыда, что пережил тогда. И хоть он вновь и вновь возвращался в Тампу, и с Терри встречался, и все у него всегда было в порядке, прогнать воспоминание о том постыдном случае, о том унижении, что он испытал, так и не удавалось. Оно время от времени напоминало о себе, хотя по окончании университета о Терри он совершенно забыл и прославился среди приятелей тем, что соблазнил всех девиц, которые того стоили.

Джордж был студентом университета Майами, а по выходным подрабатывал гидом в Мэриленде. Здесь, как и в университете, легко знакомился с девушками.

– Специализировался я на дизайне, а факультативно занимался девушками, – любил говорить Джордж, а затем, в зависимости от того, к кому обращался, иногда добавлял:

– На самом-то деле все было наоборот.

Джордж говорил чистую правду. О чем он умалчивал, так это о том, что им двигало.

Майами – это прежде всего школа социальных разграничений. Они были четко выражены в системе студенческих клубов, которая не менялась с двадцатых годов. Красавчики и красавицы, богатые отпрыски богатых родителей, всеобщие любимчики – все они входили в наиболее престижные клубы. Жизнь о них позаботилась: место в компании отца и все остальное: клубы, адреса, женитьбы и замужества, дети. Это золотая молодежь, они задавали тон в университете, они сидели за рулем дорогих автомашин и вообще имели решающий голос во всем.

Джордж, по наивности считавший, что привлекательная внешность, хорошие оценки и ведущее положение в теннисной команде служат пропуском повсюду, подал заявление в «Сигма Дельту», самый престижный клуб. Когда голосование состоялось, ему сказали, что он и близко не подошел к заветной черте. Джордж ушам своим не поверил. Впервые с тех пор, как он оплошал с проституткой в грязном захудалом квартале Тампы, он чего-то сильно захотел – и не получил. Он был так же внутренне потрясен и публично унижен, как в тот день, когда Терри вытолкала его из своей розовой спальни.

– Но почему? – спросил он Сэнди Треснора, который входил в состав жюри. Сэнди был в одной теннисной команде с Джорджем, и они нередко ходили вместе на свидания. Джордж не сомневался, что Сэнди голосовал за него. – Я что-нибудь не так сделал?

– Да ничего ты не сделал, – ответил Сэнди. У него были светлые волосы, а загар такой сильный, что даже брови выгорели. – Просто этим парням не нужен грек, у которого старик работает в столовке.

– У отца ресторан, – возразил Джордж, столь же чувствительный к социальному положению, сколь и Сэнди. – К тому же он мэр Тарпон-Спрингса.

– Большое дело, – сказал Сэнди. – Для них ты просто какой-то грек.

Джордж буквально онемел. Прежде он не сталкивался с расовыми предрассудками. В Тарпон-Спрингсе почти все были греками, и никто этого не скрывал. Наоборот, быть греком было почетно. Тысячи лет назад греки создали искусство, архитектуру, философию, мифологию, религию, не утратившие своего значения и сейчас.

– Ради всего святого, Сэнди, какое название носит этот чертов клуб? – в ярости бросил Джордж. – Это же буквы греческого алфавита!

Сэнди пожал плечами:

– Очень жаль, Джордж. Но я тут ни при чем. Я голосовал «за», однако другие тебя не захотели.

Потрясенный, Джордж понял, что сделать ничего нельзя – происхождения не изменишь. Он мог сделаться блондином, но сделаться негреком он не мог. Он чувствовал себя отвергнутым и покинутым, униженным и оскорбленным. Катитесь вы к черту со своим вшивым клубом, хотел крикнуть Джордж; вместо этого он спокойно повернулся и пошел к Лефти, в ближайшую забегаловку, решив как следует напиться. Завтра подумает, что делать.

Он заканчивал вторую кружку пива, когда появились Сэнди и его подружка Лоис Дункан.

– Привет, Джордж, – Сэнди широко улыбнулся. – Можно присесть?

Джордж кивнул.

– Слушай, – сказал Сэнди, заказывая пиво. – Ты ведь в прошлом семестре занимался американской литературой, верно?

Джордж вновь кивнул, остро ощущая присутствие Лоис. У нее были светлые волосы и голубые глаза. Она водила белый «форд». Он припомнил, что видел ее после соревнований по плаванию, когда Лоис приветствовала публику. Под светлым купальным халатом отчетливо проступала грудь. От одного взгляда на нее возникало желание.

– И тебе приходилось писать на эту дурацкую тему. «Фицджеральд и богатые»? – спросил Сэнди. Тембр голоса у него был высокий, и говорил он, запинаясь и подыскивая слова. Интеллект явно не был самой сильной его стороной. Иное дело – деньги отца и социальное положение матери.

Джордж снова кивнул, подумав, что неплохо бы трахнуть Лоис. Это будет Сэнди хорошим уроком. Пусть и он почувствует себя отвергнутым. Лучше всего отодрать ее на столе прямо у Сэнди на глазах.

– Дай мне, пожалуйста, экземпляр, ладно? – продолжал тянуть Сэнди, совершенно не обращая внимания на то, что Джордж и Лоис обменялись взглядами, после чего девушка непроизвольно облизнула губы.

– А то я так замотался в последнее время, что просто не успел заняться этим. Профессор Хейлз такой старый хрыч, он не сообразил, что это старая работа. Я просто сдам ему ее под своим именем. Ну, как? – Сэнди и в голову не приходило, что Джордж под столом жмет Лоис коленку.

– А как насчет того, чтобы написать самому? – Джордж бросил на стол деньги за выпитое и повернулся к Лоис:

– Хочешь остаться здесь с этим остолопом или пойдешь со мной? Я знаю местечко на пляже, где можно потанцевать.

Джордж начал ухаживать за Лоис и отбил ее у Сэнди. А затем члены клуба «Сигма Дельта», один за другим, с изумлением стали обнаруживать, что их «избранницы» стали возвращать им клубные значки, субботние вечера им приходилось проводить в одиночку, а девушки, которые принадлежали им по праву, стали куда-то исчезать. Так Джордж сделал для себя открытие, что через женщин можно добиться своего. Высокомерные вожаки «Сигмы Дельты», которые прежде отвергали его, теперь вынуждены были с ним считаться.

Белозубый, черноглазый, с волевыми чертами лица, Джордж приобрел репутацию покорителя женских сердец. Но он не был просто безжалостным соблазнителем, в любовь он вкладывал душу. Может, потому, что у него были сестры, или потому, что от природы он был наделен добрым сердцем, или, наконец, потому, что с детства ощущал себя неудачником, но так или иначе он не просто спал со своими однокашницами, он любил их. Ему нравилось в них многое – как они смеются, плачут, думают, сидят, танцуют, добиваются, чего хотят; ему нравилась их интонация и способность вдруг рвать отношения, тайна, их окружавшая, их внутренняя похожесть и вместе с тем неповторимая индивидуальность. И их было так много! Невысокие и субтильные; высокорослые и мускулистые; брюнетки, блондинки, шатенки, рыжие; они различались на запах и на вкус, прикосновения их были различны, и манера любить – тоже. В начале шестидесятых сексуальная революция только начиналась, и Джордж был одним из первых ее бенефициантов. Самозабвенно погружаясь в сексуальные приключения, он стал университетской знаменитостью по этой части.

Его называли Уоррен в честь Уоррена Битти. А девушка, избранная королевой на местном конкурсе красоты, заявила, что за ним стоит и еще один Джордж – Джордж Хэмилтон, чего он не стал отрицать.

Он добился своего – отомстил. Но полного удовлетворения не было, ибо каждая новая победа взывала к следующей.

Окончив колледж, Джордж получил работу в архитектурной фирме Майами, где у него был роман с дочерью одного из владельцев. Оттуда он отправился в Вашингтон, получив место в обществе по охране исторических памятников. Тут у него завязался роман с дочерью влиятельного сенатора с Запада; далее он связался – что выдавало в нем тайного бунтаря – с самой авангардистской архитектурной фирмой, которая проектировала и строила загородные дома для богачей. Дома были пятиугольной формы, с овальными окнами и выкрашены во все цвета радужного спектра. Хотя предполагалось, что Джордж будет лишь вносить некоторые улучшения в уже существующие проекты, Джорджу удалось найти новые оттенки в цветовом диапазоне, к которому привыкли его хозяева: фисташковый, лимонный, коралловый. Когда роман Джорджа с женой хозяина стал принимать серьезный характер, на них с мужем снизошло религиозное озарение, и, оставив дома, проекты, переговоры на середине, они взяли чемодан и отправились медитировать в Индию.

Джордж принял этот поворот судьбы как дар богов и уехал в Нью-Йорк, куда давно стремился. Всего за неделю он нашел здесь работу в гигантской и весьма уважаемой корпорации «Тайдингс – Оуэн – Бреннеке», которая строила небоскребы, торговые центры, конторы, фабрики и заводы. «ТОБ» считалась чем-то вроде Тиффани в архитектурном мире, и, попав сюда, Джордж счел, что наконец-то расплатился за унижение, пережитое им, когда его не приняли в студенческий клуб. Наконец-то он нашел то, что искал, получил то, что заслуживает. Никто здесь не считал Джорджа «каким-то греком», все видели в нем приятного и одаренного молодого художника.

– Весьма талантлив, – заметил Эзра Тайдингс, один из основателей фирмы. Он взял Джорджа под свою опеку и включил в элитную группу дизайнеров, которые занимались тем, что здесь имело название работа для «партнеров». Имелись в виду заказы от друзей – заказы, которым уделялось специальное внимание, ибо от них зависело процветание и репутация фирмы.

За первые три года работы Джордж участвовал в проектировании яхт, в оформлении интерьеров нескольких частных самолетов, в строительстве большого количества квартир в кооперативных домах и роскошных домов отдыха в сельской местности. Джорджа и его работу высоко ценили в фирме. Не стремясь к авангардистским крайностям и в то же время избегая унылой старомодности, Джордж выработал манеру, которая в точности соответствовала стилю фирмы. Ему дали понять, что здесь перед ним открываются отличные перспективы.

– Вы можете рассчитывать на то, что в свое время возглавите «партнерский отдел», – сказал Эзра Тайдингс. – Если это не устраивает, подыщем что-нибудь еще.

Но дело было в том, что такие предложения не соблазняли Джорджа. Теперь, когда те люди, в чей круг он всегда стремился войти, оценили его, Джордж вдруг почувствовал, что ему с ними неинтересно.

– Я не корпоративный человек. Я любовник-одиночка, – говорил он своей нынешней любовнице Ине, младшей дочери Эзры Тайдингса.

Все еще считая себя неудачником, Джордж подумывал о собственном деле. Он хотел раз и навсегда освободиться от любой зависимости, от окружающих. И когда Ролли Леланд, тоже некогда работавший в «ТОБ», а ныне возглавлявший небольшую, но весьма преуспевающую фирму, предложил Джорджу партнерство, тот с удовольствием согласился.

– Белый, англосакс, протестант – и грек, – полушутливо-полусерьезно говорил Джордж; он уже успел основательно познакомиться с нравами Нью-Йорка, где снобизм сочетался с либеральностью. – Да, мимо нас никто не пройдет. – Он оказался прав.

Хотя мастерская у Ролли с Джорджем была небольшая и работали они только вдвоем, бороться за выживание не пришлось. Состояние экономики начала семидесятых благоприятствовало их начинаниям, и через три года, в 1974-м, «Курас – Леланд» уже могли похвастать оформлением витрин множества галантерей, расположившихся на Мэдисон-авеню, между Пятьдесят седьмой и Семьдесят пятой улицами.

– Возвращайтесь к нам, – сказал Джорджу Эзра Тайдингс, пригласив его как-то на обед. – Всегда будем вам рады.

Именно эти слова Джорджу обычно говорили девушки. Он никогда не оставлял после себя разбитых горшков и разбитых сердец.

– Ничего не выйдет, – заявил Джордж и, Приняв серьезный вид, добавил: – Я не хочу работать на своего тестя.

Старик не спеша допил свое двойное виски, затем поднялся и обнял Джорджа.

– Я никогда не вмешивался, – сказал он, – но, признаюсь, надеялся, что у вас с Иной получится что-нибудь серьезное.

Никому и в голову не пришло бы, что Джордж способен остепениться, даже ему самому. Но с появлением Ины Тайдингс все переменилось.

Глава V

Ина Тайдингс рано поняла, что быть богатой наследницей это значит не обращать внимания на бирки с ценами. Она была типичной блондинкой с голубыми глазами, стройной фигурой и круглогодичным загаром. Носила дорогие строгие платья, черепаховый обруч в волосах и ездила на «форде». Практичность странным образом сочеталась в ней с испорченностью, наивность – с деловой хваткой.

– На последнем курсе университета, – рассказывала она Джорджу, – я была помолвлена. – В мягком голосе звучала застарелая боль. – Мой жених Джерри занимался на подготовительных курсах по медицине, но на работу его никуда не брали. Когда пришел очередной отказ, он напился и заявил друзьям, что ему наплевать на это, что он все равно женится, так что будет кому его содержать.

Мне стало это известно, и я вернула ему кольцо. Он просил меня передумать. Я сказала, какие слухи до меня дошли. Сначала он все отрицал, потом говорил, что был пьян и не помнит, что говорил, затем возникла третья версия, что все это было сказано в шутку. В общем, стало ясно: либо он действительно имел в виду то, что сказал, либо он лжец. Так или иначе уважать его я не могла, и решение мое было окончательным. Какое-то время я вообще не встречалась с мужчинами. Мне казалось, что все они только и думают о моих деньгах.

– А я, полагаешь, нет? – откровенно спросил Джордж.

– Не знаю, что тебе нужно, – серьезно ответила Ина, привыкшая доверять своему внутреннему чувству, – но только не мои деньги. В этом я уверена.

Все надо делать вовремя, и в этом смысле у Джорджа с Иной все складывалось наилучшим образом. Ему было тридцать – на четыре года больше, чем ей. Он был готов к тому, чтобы завести семью, а Ина уже начала бояться, что может остаться одна. Для Джорджа Ина была принцессой из сказки, о которой он всегда мечтал. Для Ины Джордж был очаровательным любовником, являвшимся ей в мечтах. На третьем свидании Джордж сделал предложение и получил согласие.

Они расписались чудесным июньским днем 1974 года. После свадебного обеда в летнем доме Тайдингсов на острове Ор, в штате Мэн, молодые отправились в портлендский аэропорт, откуда улетели сначала в Бостон, а затем во Францию. Они провели романтический медовый месяц в виноградниках Шампани. Начало совместной жизни получилось замечательным. По их возвращении в аэропорту имени Джона Кеннеди их встречал Эзра Тайдингс.

– Ну, дети, – торжественно заявил он по пути в город, – у меня для вас сюрприз. – Машина остановилась у подъезда кирпичного дома Тайдингсов на Семьдесят второй улице, между Второй и Третьей авеню. Выходя, Джордж подумал, что здесь их ждет торжественный обед в честь возвращения. Но Эзра повел их в соседний дом.» Остановившись у входа, он протянул Джорджу связку ключей.

– Открывай! – Он кивнул на входную дверь. Джордж удивленно посмотрел на него. – Давай, давай, не стесняйся. Это ваш дом. Вот мой свадебный подарок.

Ошеломленный, Джордж открыл дверь роскошного дома, неожиданно ставшего его домом.

– Ну разве папа не молодец? – сказала Ина, когда все подняли бокалы шампанского за молодых и их жизнь в собственном доме.

– Да, здорово, – Джордж все еще не мог прийти в себя от щедрости Эзры. У Джорджа с Ролли дела только начинали идти на лад, и ему было трудно представить себя в новом качестве владельца недвижимости в Манхэттене. Не слишком ли быстро? Пока Джордж пытался разобраться в своих чувствах, Ина призналась, что это она уговорила отца купить дом.

– Чем больше я думала, тем больше находила, что твое жилище маловато для нас, – по-королевски заявила она, полагая, надо думать, что весь мир существует лишь для того, чтобы ей жилось легко и привольно. – А сюда мы сможем приглашать гостей. У нас ведь будет семья, так к чему же тесниться, когда в этом нет нужды? Узнав, что этот дом продается, я сказала папе. И он был не против покупки.

– Ты что, хочешь сказать, что давно знала об этом доме? – спросил Джордж, подавляя неожиданно вспыхнувшую неприязнь к ней. Как она посмела заниматься этим делом втайне от него. Он-то думал, что у них с Иной все будет, как у матери с отцом, что все важные решения, вроде тех, где жить или сколько детей иметь, они будут принимать вместе. И вот Ина с самого начала ставит его в зависимое положение. Рядом с женой и ее отцом Джордж почувствовал себя третьим лишним.

– Здорово, правда? – спросила Ина, наслаждаясь роскошью дома, задним двориком, где был разбит сад, и уже воображая себя хозяйкой-владелицей своего чудесного поместья.

Джордж кивнул. А что он мог сказать? Что возмущен ее поступком? Что у него такое ощущение, словно его оскорбили? Джорджа воспитывали в старинных семейных традициях, и он все еще был им верен. Он считал обязанностью и привилегией мужа обеспечивать жену. Он хотел, чтобы жена жила в его доме. И в доме, пусть и скромном, но выбранном и оплаченном им самим, он ощущал бы себя мужем куда в большей степени, чем здесь.

Тем не менее, несмотря на эти размышления, ему нравилась перспектива жить в большом шикарном доме. В какой-то степени он все еще оставался мальчишкой-греком из семьи среднего достатка, и внезапная перемена в социальном статусе льстила его воображению. Невольно он вспомнил типов из клуба «Сигма Дельта» – вот когда пришел момент поквитаться по-настоящему. Еще бы! Они ютятся в своих мрачных сельских домах, а он живет в настоящем дворце, да еще в самом престижном районе Нью-Йорка. Как все переменилось!

В отличие от него, Ина не чувствовала никакой раздвоенности. Она просто радовалась от души своему новому дому, а Эзра был в восторге оттого, что ему удалось сделать дочери и зятю такой щедрый свадебный подарок. Джордж чувствовал, что не стоит рассказывать о своих мыслях, иначе наверняка покажешься неблагодарным. Вечером, уже лежа в постели этого шикарного дома, он вдруг почувствовал, что не способен заниматься любовью. Он объяснял свое бессилие усталостью, перевозбуждением, шампанским – словом, чем угодно, только не злостью, которую он испытывал, а выплеснуть наружу не мог.

Следующей ночью повторилась та же история. Джордж был напуган – неужели с ним что-нибудь не в порядке? На рассвете он сообразил, что сомнения его легко разрешить. Он позвонил Робин де Сото, своей бывшей секретарше. Работая вместе, они пару раз переспали. Так, ничего особенного – встретились – разошлись. Робин была милой и ненавязчивой сексапильной девчушкой, которой нужно было только одно от симпатичного шефа – чтобы ее продрали по-настоящему, с песочком. На третью ночь своей семейной жизни в собственном доме Джордж впервые изменил жене.

– Я скоро выхожу замуж, – сказала Робин, когда Джордж позвонил и предложил встретиться. Ей не хотелось отказывать, но лучше сразу внести в отношения полную ясность.

– Если тебя это не волнует, – заметил он, не говоря, что сам недавно женился, – то меня тем более.

Робин и Джордж провели пару часов в мотеле. Для Робин это был приятный эпизод, пряное предсвадебное приключение. Для Джорджа – нечто вроде мести Ине и Эзре за то, что они оскорбили в нем настоящего мужчину. Ночью того же самого дня он любил Ину страстно и ненасытно, как бывало в начале их романа.

– Потрясающе! О таком любовнике можно только мечтать, – сказала она, даже не подозревая, как укрепляет его уверенность в себе.

Он продолжал время от времени изменять Ине, принимая, однако, меры, чтобы она ничего не узнала об этом; свои похождения он прикрывал поцелуями, цветами, всегдашним вниманием и комплиментами. Несомненно, он был самым романтическим мужем на свете, и, к их обоюдному удовольствию, их супружеская жизнь протекала бурно и страстно. Больше у него не было неудач, и Джордж подозревал, что дело тут как раз в его любовницах. Пока есть они, Джордж и для жены останется прекрасным любовником.

– Ты самый сексуальный мужчина в мире, – не уставала повторять Ина.

– Может быть, – улыбаясь, отозвался он. Он очертил овал вокруг ее сосков пальцем, потом языком, вспоминая при этом, как хорош был сегодня с одной симпатичной модельершей. – Просто у меня есть стимул, которого нет у других. Это – ты!

Если бы кто-то захотел посмотреть на их жизнь со стороны, то увидел бы, что она напоминала отлично составленную головоломку. Дом их, который вряд ли можно было назвать типичным любовным гнездышком молодоженов, фотографировали для журнала «Хаус бьюти-фул», а кухню использовали в рекламе дорогого импортного оборудования. Все это весьма способствовало коммерческому успеху фирмы «Курас – Леланд», и Джордж изо всех сил старался освободиться от зависимости своего богатого тестя. Ина помогала ему в этом, она стала хорошей женой и хозяйкой, использующей свои многочисленные таланты во благо финансового процветания мужа. Джордж уже не считал себя неудачником, которого не приняли в клуб «Сигма Дельта». Благодаря собственным способностям и родственным связям он стал вхож в узкий и влиятельный круг архитекторов и проектировщиков. Его совместное с Ролли Леландом дело медленно, но верно расширялось, и постепенно Джордж стал чувствовать себя уверенно в этом мире. Теперь уже никто не сомневался в том, что этому молодому человеку предстоит блестящее будущее, а с рождением сына Роберта он стал тем, кем всегда мечтал стать – настоящим мужчиной.

Эзра Тайдингс был на седьмом небе от радости.

– У него все впереди, – сказал он, придя навестить дочь и внука в родильном доме. – Он может стать архитектором или проектировщиком; может работать в корпорации или в административном отделе, в зависимости от того, к чему проявить склонность.

– Папа, о чем ты? – засмеялась Ина. – Ему ведь всего пять часов от роду.

– Планы строить никогда не бывает слишком рано, – наставительно сказал Эзра. Человек династии, основатель империи, психологический двойник Херба Хартли, Эзра постоянно думал о будущем «ТОБ».

Артемис Курас выразила свою радость куда проще:

– Какой красивый мальчик, – сказала она в восторге от рождения десятого внука. – Такой же, как ты был в младенчестве.

Лучше других благословил Джорджа Ник Курас:

– Мужчина, у которого есть сын, – настоящий мужчина.

Но более всех был потрясен, к собственному изумлению, сам Джордж. Увидев сына, он поднял его на руки.

– В первый раз в жизни я по-настоящему влюблен, – признался он Ролли Леланду, испытывая невыразимую любовь и нежность к этому беззащитному существу. – И это мой родной сын! Подумать только!

Ролли, у которого были дети, коротко кивнул. Ему-то давно было знакомо это чувство.

Джордж был так счастлив, что скоро захотел еще одного ребенка.

– Давай хоть немного подождем, – взмолилась Ина. Она все еще возилась с пеленками, кормлением, врачами. – Мне надо привыкнуть к Бобби. Хочется побыть с ним, чтобы как следует узнать его.

– С двоими будет вдвойне забавнее, – сказал Джордж.

– Ну, пожалуйста, – повторила Ина. – Не торопи меня.

Джордж стал проводить дома почти все свое свободное время. Теперь, когда он был отцом, никому и ничего больше доказывать не приходилось, и он перестал изменять жене. Став отцом, он убедился, что он – настоящий мужчина.

Ина молчала, но болезненно переживала перемены, происшедшие с Джорджем. До рождения Бобби он был нежен, романтичен и страстен, он обволакивал ее любовью, ласками, поцелуями; теперь он был настолько поглощен сыном, что лишь иногда вспоминал, что у него есть жена. Ине трудно было поверить, что потрясающий любовник, за которого она выходила замуж, оказался мужем и отцом. Все, что ему было нужно – это обременить ее новыми детьми. Трудно было признаваться в этом самой себе, но Ина ревновала его к собственному ребенку.

Оказавшись в Денвере, где она провела несколько лет, когда была еще ребенком, – отец ее строил тогда огромные административные здания в этом городе, – Ина встретилась с Алленом Тер Хорстом, своим давним соседом, с которым вместе училась в школе. Отец его держал аптеку, а мать была алкоголичкой. Ину обзывали в школе «богачкой», а Аллен нес свой крест. Сверстники над ним всячески издевались, придумывали оскорбительные прозвища, потешаясь над его оттопыренными ушами, плохими оценками и матерью, которую частенько можно было увидеть посредине улицы в одной нижней рубахе и с бутылкой в руке. Повзрослев, Аллен оставался таким же приземистым, как и раньше; у него были те же светлые сальные волосы и на удивление зеленые глаза. Ина буквально налетела на него в вестибюле гостиницы.

– Аллен Тер Хорст! – воскликнула она. – Сколько же мы не виделись?

Еще в шестом классе Аллен перешел в новую школу – это была попытка избавиться от кошмара, в который превратилась для него жизнь: сплошные двойки и сплошные потасовки из-за издевок над матерью.

Он посмотрел на нее непонимающе:

– Извините, – сказал он, – но, боюсь, тут какое-то недоразумение.

– Я – Ина Тайдингс. Мы вместе учились в школе, – напомнила она. – На меня еще все время кричала мисс Дейл из-за того, что я много болтаю на уроках.

– А, да-да, конечно, – сказал он, и по выражению его глаз Ина поняла, что ему не терпится избавиться от нее. Или, может, от воспоминаний? – Как ты поживаешь? – вежливо спросил он. – И что привело тебя в Денвер?

– Я приехала в гости к своей кузине. Она тоже ходила в нашу школу. Навещаю ее раза два в год. А ты? Что ты здесь делаешь?

– Я здесь живу, – ответил Аллен. – Я брокер, занимаюсь виллами. Это звучит красивее, чем есть на самом деле, – откровенно, как и всегда, признался он.

В течение двух сезонов Аллен играл в бейсбол за «Милуокки», но травма руки прервала его многообещающую спортивную карьеру. Не умеющий делать ничего другого, он продал страховку, вернулся было к занятиям, но вскоре оставил школу, ибо был самым старшим и далеко не самым способным среди учеников. Тогда он продал свои акции, работал некоторое время на одного брокера по продаже недвижимости и, наконец, сам поступил в брокерскую контору, торговавшую акциями предприятий по добыче меди и бокситов, которыми были богаты близлежащие плоскогорья. Работа казалась ему не лучше и не хуже других.

– Могу себе представить, – сказала Ина, – как ты выкликаешь цифры в биржевом зале. Должно быть, у тебя замечательно получается.

– Не замечательно, но и не плохо, – он впервые улыбнулся. Дело в том, что он действительно нашел себя на этой работе. Он зарабатывал неплохие деньги, и самолюбие его тоже было удовлетворено. – Между прочим, если у тебя есть время, может, зайдешь на биржу? Я бы пригласил тебя пообедать, только я ведь и в обеденное время работаю…

Все же он предложил Ине выпить по рюмке, когда биржа закрылась, и рассказал ей, как сложилась его жизнь после школы. Выяснилось, что бывший бейсболист Аллен Тер Хорст был добрым человеком, а непосредственность его, особенно в сравнении с Джорджем, который всегда хотел главенствовать, была прямо-таки трогательной.

– Может, я и не суперзвезда, – говорил он Ине, – но, убедившись, что ни Стэном Музьялем, ни миллионером мне не стать, я примирился с жизнью и перестал мучить себя постоянными сравнениями с другими. Я – классический образец ничтожества, которому удалось-таки добиться успеха в жизни.

– Ты никогда не был ничтожеством, – запротестовала Ина.

– Нет, был, – возразил он с прямотой, на которую, как убедилась Ина, Джордж совершенно не был способен. – Но теперь все переменилось.

От рюмки вина они перешли к совместному ужину, и, ударившись в воспоминания, Ина с удивлением обнаружила, что рассказывает Аллену вещи, о которых никому, даже Джорджу, не рассказывала: как в школе ее мучили сверстники, обзывая «богачкой» и отнимая завтраки – «потому что отец купит тебе еще»; как, узнав о подлости Джерри, она пыталась покончить жизнь самоубийством, приняв большую дозу снотворного.

– Ты, верно, думаешь, что я законченная психопатка, – сказала она, удивляясь самой себе.

– Нет. – У него были мягкие, почти женственные манеры. Он знал, что такое страдание, как большинство людей, но, в отличие от Джорджа, не стеснялся признать это. – Я понимаю. Мне тоже досталось. И я был несчастен.

На следующий вечер они снова встретились, и, к собственному изумлению, Ина после ужина пошла к Аллену домой, и они занялись любовью. Он оказался хорошим любовником, нежным и тонким. Он заставил Ину увидеть ее мужа в новом свете. В отличие от Джорджа, Аллеи в постели ничего не стремился доказать. Он не старался довести ее до изнеможения, чтобы услышать, какой он несравненный любовник. Он просто наслаждался женским телом. Эта ночь стала для Ины откровением.

На следующий день Аллен проводил Ину в аэропорт.

– Я бы на твоем месте все рассказал Джорджу, – сказал он, когда объявили посадку на рейс.

– Зачем это? – удивилась Ина.

– Потому что я намерен жениться на тебе.

На следующей неделе Аллен звонил ей ежедневно, а в пятницу неожиданно объявился в Нью-Йорке. Как ему было известно, Джордж в это время был в Чикаго на открытии нового выставочного зала.

– Я говорю серьезно, – сказал он Ине за ужином. – Я люблю тебя. Я только о тебе и думаю. Я женюсь на тебе и сделаю тебя счастливой.

– Но мы ведь так мало общались.

– Мы проведем вместе выходные. И разве это не здорово? – продолжал он. – Мне нет нужды встречаться с твоими родителями, тебе – с моими. Мы и так все давно знакомы. С шестого класса.

– Но завтра возвращается Джордж…

Выходные оказались сплошным кошмаром. Аллен и Джордж были преувеличенно вежливы друг с другом, а Ина не знала, на что решиться. Она разрывалась между мужем, которого хотела сохранить, и любовником, который ей был нужен.

– Это неудачник, – сказал Джордж, когда они остались одни. – И зачем он тебе только понадобился?

– Джордж, прошу тебя.

– Ах, оставь, пожалуйста. Взгляни на него. Это же ничтожество. Он сам не знает, что делает и что ему надо. А ко всему прочему, он, скорее всего, педик, – Джордж без всяких на то причин обвинил Аллена в том, чего тайно боялся в себе.

– Ничего подобного! – сердито встала на его защиту Ина.

– А тебе-то откуда знать? – спросил Джордж, – Ты что, спала с ним?

Вопрос прозвучал непроизвольно; ответ Джордж прочитал в глазах Ины.

– Не может быть, – сказал Джордж, сознавая себя предателем, которого в свою очередь предали, неверным мужем, которому наставили рога. – Не может быть!

– Может, – сказала Ина. – Я ухожу к нему.

– А как же Бобби?

– Бобби уходит со мной.

– Никогда! – простонал Джордж, но Ина не обратила ни малейшего внимания на его слова.

Через неделю Джорджу позвонила жена Ролли.

– Беда, – сказала она, и голос ее звучал словно из-под земли. – Ролли умер.

Так в течение недели Джордж Курас, проделавший путь из квартирки на верхнем этаже греческого ресторана в полумиллионный особняк в Манхэттене, ставший главой процветающей фирмы, женившийся на женщине, которой можно было гордиться, имеющий сына, в котором души не чаял, – потерял все.

Глава VI

К концу семидесятых годов у Джорджа появился новый партнер и возникла старая проблема. Фирма «Курас – Леланд» превратилась в фирму «Курас – Голдберг». Начинали они, имея двух проектировщиков и секретаршу, а через три года здесь уже работали восемь проектировщиков, две личные секретарши и одна в приемной. Джордж и Уилл выехали из помещения, которое арендовали в районе Пятидесятых улиц, и купили дом на Шестьдесят второй. Красивое здание девятнадцатого века они буквально вывернули наизнанку: полностью сменили интерьер, поставили лифт и передали три первых этажа под служебные помещения, приемные и проектные мастерские. Джордж поселился в симпатичной квартирке на верхнем этаже.

– В точности как у моих родителей, – шутил он, вспоминая квартиру, в которой провел детство. – Она располагалась прямо над отцовским рестораном. – В душе я по-прежнему хороший греческий мальчик, который живет над лавкой.

Жаловаться на жизнь Джорджу не приходилось. У них с Уиллом было по новенькому «БМВ»; солидный и все увеличивающийся пакет акций; в феврале они проводили отпуск на Антильских островах, а летом ездили на выходные в Хэмтон. В общем, фирма процветала, и во всех отношениях Джордж Курас жил хорошо, гораздо лучше той золотой молодежи, которая некогда презрительно закрыла перед ним двери студенческого клуба. Но постоянное ощущение неудовлетворенности не проходило. Отчего преуспевающий тридцатилетний мужчина все еще переживал неудачи юноши, которому не удалось попасть в клуб? Этим вопросом Джордж задавался бессонными ночами и не мог найти ответа.

После развода романтический дух Джорджа, казалось, иссяк. На место любви пришел секс, просто секс – развлечения ради, секс без души и без всяких обязательств. Блондинки, брюнетки, рыжие; длинноногие и коротышки; стройные и пухленькие, машинистки и стюардессы, сестры милосердия и манекенщицы, секретарши и актрисы – все они проходили через его постель и жизнь, не оставляя следа. Одни имена он запоминал, другие – нет, но это не играло ровным счетом никакой роли. Джордж редко с кем встречался больше трех раз, ибо выяснилось, что перед ним снова вставала «проблема», как он сам называл это. При первом любовном свидании он всегда был в форме. Но во второй раз эрекция была уже слабой, что он всегда объяснял усталостью или воздействием алкоголя, – такие объяснения женщины всегда готовы принять. И если после этого он исчезал, подруги решали, что это их вина, – может, они не так симпатичны, не так молоды, не так сексапильны. Пока у Джорджа появлялись новые женщины, у него все получалось более или менее удачно. И все же он прекрасно понимал, что он уже не тот, что в молодости.

Понимать-то он понимал, но изо всех сил стремился хранить этот секрет в тайне от самого себя. Когда он был поглощен работой, это удавалось. Но по ночам и в выходные, оставаясь наедине с собой, он не мог притворяться, что все, как прежде. Он не обвинял Ину в том, что она ушла от него. Просто он не удовлетворял ее как мужчина. Джордж-любовник? Джордж-муж? Все болезненно переплелось, и порой он сам себя ненавидел. Джордж-неудачник – и в постели, и в жизни? Это больше похоже на истину. Через пять месяцев после разрыва с Иной, пять месяцев, заполненных случайными связями, Джордж сделал то, чего меньше всего ожидал от себя: записался на прием к психиатру.

Доктора Фердинанда Лиагроса порекомендовал Джорджу его врач. У Лиагроса был кабинет на Пятьдесят восьмой улице, прямо рядом с Мэдисон-авеню. Джордж заплатил восемьдесят долларов за первый прием, во время которого рассказал доктору Лиагросу о том, как остро реагирует на все происходящее вокруг и какое воздействие оказывают на него комнаты, в которых он живет и работает. Закончился прием тем, что Джордж с одобрением отозвался об интерьере врачебного кабинета. Это была претензия на юмор, однако доктор Лиагрос даже не улыбнулся.

Всего Джордж встречался с доктором Лиагросом восемь раз. Он говорил, что страдает бессонницей, и высказал предположение, что, может, слишком много пьет; он делился разочарованием в том, что не сумел сравняться с фирмой «Тайдингс – Оуэн – Бреннеке»; рассказывал, как трудно у него складываются отношения с женщинами, с которыми вроде бы установилось полное согласие; признавался, как не хватает ему Бобби и как тяжело переживает он развод. Он не скрывал, что испытывает зависть к Уиллу, такому счастливому в браке и отцовстве: у него было трое чудесных малышей, но он ни разу даже не обмолвился, что у него возникают трудности с эрекцией.

– Это наше последнее свидание, – сказал он доктору, когда закончился восьмой сеанс, и доверчиво улыбнулся. – Я кое с кем познакомился вчера вечером. Ее зовут Джейд. Я уже влюблен.

– Но любовь не лекарство, – сказал доктор Лиагрос.

– Для меня – лекарство, – ответил Джордж, думая, что разница между ними заключается в том, что доктор Лиагрос – ученый, а он – любовник. Разве Лиагрос способен понять его?

– Мне кажется, что для вас любовь это просто отвлечение.

– Отвлечение? – переспросил Джордж, рассмеявшись несколько принужденно. – А что это такое? Какой-нибудь мудрый фрейдистский термин?

– Мне кажется, вас беспокоит что-то, в чем вы не пожелали признаться, – сказал доктор Лиагрос с несвойственной ему прямотой.

– Чего вы от меня хотите? – иронически спросил Джордж, надевая пальто. – Чтобы я рассказал вам о каких-нибудь дурацких историях, которые случились со мной в четырехлетнем возрасте? – При этих словах у Джорджа мелькнуло воспоминание о стрижке, а вместе с ним ожило жуткое ощущение полной беспомощности и незащищенности.

– Ну что ж, для начала было бы неплохо, – сказал доктор, не замечая иронии.

Подавляя приступ внезапно возникшей тошноты, Джордж поторопился уйти из этого кабинета.

Едва увидев Джейд на вечеринке у Тициана Фелоуза, Джордж почувствовал, как в сердце его вновь запела струна. Вот с кем можно поговорить, вот кто способен понять его. Но момент для знакомства был выбран неудачно. Джордж жаждал любви, а Джейд – независимости. Он также не отдавал себе отчета в том, что Ина, так и не вышедшая замуж за Аллена Тер Хорста, все еще оставалась частью его жизни. Джордж сделал шаг к примирению отчасти потому, что Ина была ему не безразлична, но главным образом из-за Бобби. Снова жить с ним, играть каждое утро перед работой и каждый вечер после работы, гулять по выходным в парках, водить в зоосад, покупать мороженое – все это было для Джорджа счастьем, ради которого можно было бы забыть все остальное. Но примирение обернулось сплошным кошмаром. Повторялись худшие минуты их прежней совместной жизни. Между ними то и дело возникали ссоры из-за денег, секса и, наконец, из-за Бобби.

– Мне нужно новое меховое манто, – сказала Ина через шесть месяцев после того, как они с Бобби вернулись в Нью-Йорк. Имелась в виду черная норка. Парка из волчьей шкуры, вполне подходящая для Запада, в Манхэттене выглядела, по меньшей мере, странно. – Старая здесь не годится.

– Сейчас нам это не по карману. Только что пришлось нанять новых проектировщиков для далласского проекта, а они запросили Бог знает сколько, – сказал Джордж. – К тому же сейчас весна. Почему бы тебе не подождать до осени? К тому времени у меня будут деньги.

Но Ина не собиралась ждать. Богатым, как она считала, ждать не обязательно. Она отправилась к отцу, и тот сказал, пусть покупает что хочет, он оплатит чек.

– Черт подери, Ина, ведь я твой муж, – заорал Джордж. – Ты что, не могла подождать с этой шубой полгода?

– А зачем? – хладнокровно ответила Ина. – Папе было только приятно сделать мне подарок.

Джордж яростно схватил норку.

– Эй, ты что делаешь? – завизжала Ина, видя, что он направляется к камину.

– А ты что думаешь? – прорычал он, рывком отодвигая заслонку.

Ина, тоже вне себя от ярости, ухватилась за манто и с трудом спасла восемнадцать тысяч долларов, которые готовы были сгореть в огне камина.

– Сними спираль, – сказал однажды Джордж вскоре после примирения. – Она мешает любить тебя по-настоящему.

– Сейчас мне не нужен ребенок, – ответила Ина, сразу поняв, что он хочет. Она заупрямилась, а Джордж снова обнаружил, что от этого бунтует его тело.

– Ты не любовник, – презрительно сказала Ина. – Даже в лучшие свои моменты ты всегда лишь сексуальный атлет.

Через шесть месяцев им пришлось признать очевидное: примирение не состоялось.

– Давай расстанемся друзьями, – сказал Джордж. Он был ужасно разочарован, что у них ничего не получилось. Он вспомнил слова родителей, сказанные о разводе Джорджа, – мужчины, настоящие мужчины, не разводятся. Они женятся и живут со своими женами. После неудачной попытки примирения Джордж вновь чувствовал себя подавленным. И все-таки сейчас было не так скверно, как в первый раз.

– Ну, разумеется, – откликнулась Ина. – Я вовсе не сержусь на тебя. Наверное, мы оба виноваты в том, что произошло.

– Мне хотелось бы почаще видеть Бобби, – сказал Джордж, ободренный ее сговорчивостью. Согласно условиям развода, он мог проводить с Бобби две недели летом и неделю зимой. Джордж долго не соглашался с этим, но адвокат, в конце концов, уговорил его. – Три недели в год – это слишком мало.

Ина покачала головой.

– Нет, – ответила она. – Я не хочу, чтобы он жил у тебя подолгу, наблюдая парадное шествие покоренных девиц. Я не хочу, чтобы Бобби вырос таким же, как его отец.

– Прошу тебя, Ина, – в глазах у него застыли слезы и отразилась боль, какой он, может, никогда еще не испытывал. – Ведь он и мой сын тоже. Я люблю его. Неужели ты не можешь понять меня?

– Нет. – Ина словно не слышала, что ей говорят. Она вернулась в Денвер, взяв с собой Бобби и оставив Джорджу разбитое сердце.

Неожиданно возникшая возможность встречаться о Джейд заново была для Джорджа буквально спасением. Он не был уже так занят своими бедами, как раньше, да и Джейд тоже. Он по-настоящему влюбился в Джейд, встреча с ней стерла из его памяти прошлое, он опять почувствовал себя мужчиной. Джейд, во всем уступавшая Джорджу, сама того не подозревая, пробудила в нем мужчину, который ищет в сексе решение всех проблем, – до той поры, когда проблемой становится сам секс.

Он хотел Джейд. Он хотел быть с ней мужчиной. Но для этого ему была нужна другая женщина.

Именно тогда Джордж познакомился с Кэрлис, которая была замужем за Кирком Арнольдом, одним из представителей той «золотой молодежи» – белый, англосакс, протестант, – которые некогда не допустили его в свой круг. И этот отказ, даже после стольких лет, все еще жег его. Именно тогда он начал встречаться с Кэрлис и, в конце концов, стал обладать ею. Она была замужем, принадлежала другому мужчине, и потому с нею он чувствовал себя уверенно.

Когда Кэрлис сказала, что больше они не должны встречаться, Джордж не стал ни возражать, ни объяснять ей, что она нужна ему, нужна, как человек, помогающий одолеть те страхи, которые мешали ему быть настоящим мужчиной с любимой женщиной.

Он понимал, есть два пути добиться ее – либо ждать, либо действовать. Ждать, пока Кэрлис позвонит ему, либо позвонить самому. Но выяснилось, что есть и третья возможность.

Он позвонил в Бостон Аде:

– Оказывается, ткани, которые вы выбрали, больше не производятся. У меня есть замена, но надо, чтобы вы посмотрели.

Джордж слышал, как шелестят листки календаря.

– Передайте образцы с Кэрлис, – это Джордж как раз и надеялся услышать. – Она должна быть здесь в четверг.

– Хорошо. – Он не собирался ничего передавать с Кэрлис. – У него были другие планы.

В четверг, стоя в очереди на регистрацию восьмичасового бостонского рейса, Кэрлис с удивлением обнаружила впереди себя Джорджа Кураса.

– К Аде? – спросила она неожиданно дрогнувшим голосом. Она хорошо помнила его тело, руки, поцелуи и сейчас боялась, что, столкнувшись с ним в самолете, история повторится. Кэрлис убеждала себя, что ей должно хватить сил противиться ему. Теперь, когда встреча произошла, стало ясно, что ее надежды были тщетны. Она почувствовала, что руки у нее дрожат так же, как и голос.

– К Аде, – подмигнул он заговорщически. – Решающая демонстрация.

В самолете они сели рядом, попили кофе, поболтали об Аде, и, когда приземлились в аэропорту Логан, Кэрлис уже перестала волноваться. Джордж был мил и корректен. Он ни разу не вспомнил об их встрече, ни разу не коснулся ее, даже ненароком.

– Может, полетим назад вместе, шестичасовым? Я бы мог подхватить вас у Ады.

– Отлично, – сказала Кэрлис. – Она так или иначе хочет посмотреть чертежи. Я готовлю пресс-релиз о ее новых служебных помещениях.

Кэрлис приняла предложение Джорджа совершенно спокойно. То, что было, уже прошло. А кроме того, говорила она себе, это ведь восьмидесятые. Супружеская верность так же вышла из моды, как письма, написанные от руки, арифмометры и телефоны с диском.

Высокая технологичность была так же типична для восьмидесятых годов двадцатого века, как «золотая лихорадка» для восьмидесятых годов прошлого столетия. Новое производство, зародившись в Калифорнии, быстро распространилось, захватив штаты Среднего Запада и Восточного побережья. Журнал «Таймс» зафиксировал происшедшие сдвиги, назвав компьютер «Человеком года». Для механиков, программистов, наладчиков систем и посредников открылись бесконечные возможности. Множились рассказы о том, как инженеры, у которых вчера были только стол да секретарша, за год становились мультимиллионерами, владельцами предприятий, на которых работали сотни людей. В первые же два года существования только одна компания «Осборн» заработала сто миллионов долларов, а по утверждению Уоллстрит джорнэл», в стране было более ста пятидесяти компаний, от гигантов вроде Ай-Би-Эм до самых малых, которые производили и продавали компьютеры. В это же время появились компьютерные игры, и предприимчивый человек, не выходя из дома, мог заработать миллион долларов в год.

«Самоуч» – чьи учебники продавались в книжных и компьютерных магазинах, заказывались по почте – быстро достиг расцвета, и Кирк, который давно получил известность как человек, умеющий превратить убыточное дело в прибыльное, лишний раз подтвердил свою репутацию. «Самоуч» сделался буквально золотой жилой. За четыре месяца, как Кирк купил его, объем продаж учебника Мэриона Крамера постоянно возрастал, и конца этому не было видно. Меньше чем за год двести пятьдесят тысяч долларов, которые Кирк выложил за компанию, превратились в чистый миллион.

– Самое главное, – восхищенно сказала Кэрлис, – оказаться в нужное время в нужном месте.

Кирк кивнул, но даже не улыбнулся. Успех, казалось, ничуть не радовал его. Он был незаурядным бизнесменом, но человеком, которым руководила не гордость, а злость. Как бы удачно ни складывались дела, он все еще не мог забыть об унижении, пережитом в «Суперрайте». А «Дирбори Пейпер энд Принтинг» и вовсе сделалась для него idee fixe. Хауард категорически отказывался даже обсуждать этот вопрос.

– Компания моя! – повторял Кирк. – Я нашел ее. А этот негодяй не смеет даже машину свою припарковывать рядом. Это моя компания, и я ее еще верну.

Кэрлис это казалось безумием, но со временем она почла за благо не задевать эту тему. При одном упоминании о «Дирборне» Кирк приходил в неистовство.

Весной 1982 года Кирк вел интенсивные переговоры с «Телерекордом», компанией по производству высококачественных автоответчиков в Пичтори-Сити, пригороде Атланты. Кэрлис он сказал, что непременно купит ее на деньги, занятые под залог акций «Самоуча». Замысел состоял в том, чтобы слить две компании воедино.

– Кирк, тебе что, не хватает денег? – спросила Кэрлис.

– Мне всегда их не хватает! – Сам себе в этом не признаваясь, он боялся, что в один прекрасный день обеднеет. – Нельзя быть слишком богатым.

Кэрлис почти пугала эта бесконечная погоня за успехом. Может, дело в том, что Кирк тайно боится разделить судьбу отца и брата? Впрочем, она помалкивала о том, что ей известна правда о смерти отца Кирка. Тайное знание заставляло Кэрлис быть еще более внимательной, терпимой к мужу. Она хорошо знала, как страшно наблюдать медленное угасание матери от неизлечимой болезни; насколько же, должно быть, страшнее, когда близкий тебе человек погибает от собственной руки. В полной мере понять страданий мужа Кэрлис не могла и лишь иногда позволяла себе обижаться, что он не допускает ее в свое прошлое. Лишь иногда она позволяла себе выражать недовольство, что, занимая высокий пост, она вынуждена ставить на первое место интересы мужа. В то время как для управленцев-мужчин, насколько она могла убедиться, на первом месте всегда были интересы дела.

Кэрлис приходилось слышать о соломенных вдовах – жертвах гольфа и футбола; о вдовах – жертвах бизнеса – она не слыхала, зато сама была такой. Кирк работал по четырнадцать часов в сутки. Он постоянно уезжал из Нью-Йорка на торговые выставки, на заводы, в центры оптовых продаж, по меньшей мере, на два-три дня в неделю, оставляя Кэрлис одну. Она не винила Кирка. Кирк, как она убедилась, не изменился; просто другой стала их семейная жизнь. Им удалось пережить финансовый провал, – интересно, удастся ли пережить процветание?

Сев с Джорджем в такси, Кэрлис по пути в город думала, не воспользуется ли он случаем снова поухаживать за ней. Ничего подобного не произошло. Он был мил, приветлив, шутил и расстался с нею у дома, даже не попросив о новой встрече. Она почувствовала облегчение – и разочарование.

– Я сказала Аде, что новые билетные стойки, пожалуй, слишком хороши. Они буквально кричат о процветании, – рассказывала Кэрлис, когда Кирк возвратился в тот вечер домой. – Прямо как мы. – Она взъерошила ему волосы.

Он оторвал взгляд от бумаг с цифрами, разложенных на кофейном столике, и рассеянно кивнул, явно поглощенной совсем другим. Разумеется, он слышал, что сказала Кэрлис, но болтовня о билетных стойках казалась ему скучной и не стоящей внимания в сравнении с миллионной сделкой.

– Кирк, – внезапно произнесла Кэрлис, явно раздосадованная его рассеянностью. Она хотела отвлечь его от дел, пусть уделит ей хоть немного внимания. Ей так его не хватало. – Я хочу тебя.

– Сейчас? – вопрос прозвучал обидно, так, словно она предлагала положить майонез в его мороженое.

– Ну да, сейчас, – сказала, улыбаясь. – Здесь.

– Здесь? В гостиной?

– А что, разве в первый раз? – напомнила она, снимая с него очки и притягивая к себе. – И нам это нравилось.

– Потом, – недовольно сказал он, отстраняясь от нее и возвращаясь к своим бумагам.

Кэрлис поднялась и вышла, задумчиво улыбаясь чему-то.

Итак, она превратилась в жену. Она стала существом, на которое полагаются, в котором уверены, которое любят, – если, конечно, муж в настроении. Она повторяла себе, что такова семейная жизнь: роман кончился, страсть прошла, воцарилась привычка. Она не понимала, что в наследство от Бонни ей достался не только муж – судьба. Для начала, точь-в-точь как Бонни, Кэрлис нужно было с кем-нибудь поговорить.

Глава VII

ВЕСНА 1982-го

В мире было по-прежнему неспокойно: в Польше сохранялось военное положение; ирано-иракская война, казалось, никогда не кончится; малые войны продолжались на Среднем Востоке, в Америке экономическое положение внушало все большие опасения, уровень безработицы возрастал с каждым годом.

Может, дело было в весне и в весенней лихорадке, может, в самой Кэрлис, но когда Джордж позвонил и пригласил ее поужинать, она согласилась. В конце концов, муж ей разрешил. Всю неделю он был в Чарлстоне. Во вторник он позвонил ей на работу и сказал, что вернется только в пятницу.

– Отчего бы тебе не пойти с кем-нибудь в театр? – предложил он. Кирк знал, как одиноко бывает Кэрлис, когда его долго нет дома, и все время обещал побольше быть с ней. Но постоянно возникали новые дела, и обещания откладывались и откладывались. – По-моему, Лэнсинг сейчас в городе.

– Лэнсинг – это не та компания, о которой я мечтаю. – В голосе Кэрлис явственно слышалось разочарование – впереди маячили одинокие вечера.

– Тогда, может, пригласишь Джорджа? – виновато сказал Кирк. – Тебе он вроде нравится.

– Подумаю, – ответила Кэрлис. Когда она, между делом, упомянула, что снова столкнулась с Джорджем на пути в Бостон, Кирк спросил, не кажется ли ей, что он педик. Ошеломленная, главным образом потому, что Кирк почти никогда не говорил о половых интересах других, она ответила, что никогда об этом не задумывалась.

– Спорю, что так оно и есть, – сказал Кирк. Он вспомнил, как столкнулся с Джорджем у лифта. – Он слишком красив, чтобы иметь нормальные пристрастия. К тому же почти все художники по интерьерам гомики.

– Джордж – дизайнер, – сказала Кэрлис, понимая теперь, почему Кирк так спокойно отнесся к его появлению у них дома.

Кирк пропустил ее замечание мимо ушей и больше уже не говорил на эту тему. Было ясно, что со стороны Джорджа он не ждал никакой угрозы своей семейной жизни.

Интересно, размышляла Кэрлис, каково это – поужинать с привлекательным мужчиной, который не является мужем или сослуживцем. Интересно, как она сама себя поведет: справится ли с ситуацией, которая ее и страшит, и привлекает. Интересно, вправду ли она такая здравомыслящая, как себе кажется. В конце концов, она уже не Кэрлис-неудачница. Она вице-президент крупной фирмы, у нее великолепные апартаменты в престижном районе Нью-Йорка, богатый и влиятельный муж; а однажды, без видимых угрызений совести, она переспала с чужим мужчиной. Интересно, совпадают ли созданный ею образ и реальная женщина.

В обеденное время ресторан «Ле Сирк» представляет собою парад знаменитостей: от Арианны Стассинополус до Джереми Япкина. Вечерами это вполне консервативное заведение, где обслуживают богатых бизнесменов и утомленных политиков, как правило, с женами. Никто из тех, кому надо что-нибудь скрыть, не появится вечером в «Ле Сирк».

– Глаза у тебя, словно изумруды, – прошептал Джордж, когда метрдотель усадил их. Он взял ее за руку и долго не отпускал. Джейд, насколько ему было известно, ужинала с Мэри Лу и Стивом. У них было какое-то дело, о котором она предпочитала не распространяться, и засидятся они, вероятно, надолго.

– Спасибо, – отняв, наконец, руку, Кэрлис огляделась и, хоть и не чувствовала за собой никакой вины, с облегчением отметила, что знакомых не видно.

– Кирк, наверное, спятил – разве можно надолго оставлять тебя одну, – Джордж проследил за ее взглядом и внимательно посмотрел на нее.

– Телятина, наверное, пойдет, – чтобы избежать его пристального взгляда, она погрузилась в изучение меню. – Или, может, лучше «паста примавера». Кажется, это местное изобретение.

Сделав заказ, Кэрлис, слегка волнуясь, заговорила о делах. Дав ей возможность освоиться, он улыбался и слушал историю о том, какой невозможный Лэнсинг и какой невозможный Серджио. В свою очередь, он развлекал ее рассказами о привередливых клиентах, и к концу ужина Кэрлис совершенно успокоилась, чувствуя себя, как и всегда с Джорджем, легко и свободно. Покидая ресторан, она забыла о своих волнениях, думая лишь о том, как хорошо на ней сидит костюм из «Адольфо» и как приятно быть с мужчиной, на которого все обращают внимание.

– Жаль, что нам раньше не пришло это в голову – поужинать вместе, – сказала Кэрлис, когда они прощались на углу Парк-авеню и Шестьдесят пятой. – Я и забыла, как с тобой хорошо.

– А я боялся пригласить тебя.

– Боялся? – Кэрлис трудно было себе представить, что кто-то ее боится.

– Боялся, что ты откажешься, – Джордж всегда давал женщинам возможность понять, какую власть они имеют над ним.

– Чего же тебе бояться меня?

Стояла теплая весенняя ночь, редкие в этот час машины величественно проплывали по Парк-авеню, а воздух был напоен запахами нарциссов. Манхэттен, весь в цвету и блеске, лишний раз доказывал, что это самое волнующее, самое замечательное место в мире.

– Считаешь, нечего?

– Ну, разумеется, – сказала она. – Ты ведь знаешь, что со мной можно говорить о чем угодно.

– На самом деле?

– Конечно.

– Тогда я скажу то, о чем думал с самого утра. Мне хочется, – продолжал он тихо, так тихо, что ей пришлось наклониться к нему, – остаться с тобой наедине.

– Нет, – с улыбкой ответила она, стараясь, чтобы отказ не обидел его. – Нет, нет. Я ведь не просто так говорила с тобой в прошлый раз в баре. Давай будем просто друзьями. Пусть не будет ничего, о чем бы мы после жалели.

– Будет только то, чего ты сама захочешь, – сказал Джордж. – А сейчас давай я покажу тебе кооперативный дом, который недавно построил в Шерри Незерленд. Там еще никто не живет.

Кэрлис внимательно посмотрела на него, не зная, можно ли ему верить.

– Обещаю, – сказал Джордж. – Я к тебе даже и не прикоснусь, если ты сама не захочешь.

– Ну что ж, – произнесла она. – Только запомни, я действительно не хочу, чтобы ты ко мне прикасался.

– Ладно, – сказал он, улыбаясь, – договорились. Она тоже улыбнулась и, испытывая все же некоторое смущение, пошла вслед за ним в сторону Пятой авеню.

Это была шикарная квартира, предназначенная для бизнесмена из Лондона. Повсюду стояли массивные кресла, еще покрытые замшевыми покрывалами. На кофейном столике из черного мрамора лежала стопка газет. Темно-синие оконные шторы, укрывающие жилье от внешнего мира, сверкающая глянцем кухня, столь же блестящая ванная, спальня, где была кровать, два ночных столика и кожаное кресло, – от всего исходил какой-то мужской дух, и все выглядело уверенно и солидно.

– Ничего лишнего, – с восхищением сказала Кэрлис, расхаживая по квартире и дотрагиваясь до замшевых покрывал. Я в безопасности, повторяла она себе. Она верила Джорджу и его обещаниям. И все же садиться не хотелось. Она продолжала расхаживать, стараясь избегать его взгляда.

– Я тоже думала о том, чтобы избавиться от ненужных вещей, – говорила она. – Но все никак не получается. Я просто боюсь выбрасывать любимые платья. Может, когда-нибудь они снова войдут в моду. У меня рука не поднимается выбросить старые письма и фотографии, и я все еще держу блюдца, чашки от которых давно разбились. – Она все никак не могла замолчать, хоть и понимала, что говорит слишком много. – Наверное, я слишком сентиментальна.

– Вот и оставайся такой, – сказал он, подходя к ней. – Такой ты мне и нужна. – Он потянулся и притронулся к ее волосам, а она отшатнулась так резко, что едва удержалась на ногах.

– Нет! Ты же обещал! – Она была напугана. Ей хотелось убежать, но ноги отказывали.

Джордж поддержал ее. Его руки обвились вокруг нее.

– Да, обещал, – пробормотал он. – Я не прикоснусь к тебе, если не хочешь. – Но, произнося эти слова, он гладил ее по волосам и прижимался губами к щеке.

– Не надо, – прошептала Кэрлис.

Он притянул ее к себе, чувствуя все ее гибкое тело, податливую грудь, узкую талию, мягкий изгиб бедер. Он начал целовать ее – сначала медленно и нежно, потом все более настойчиво и властно раздвигая языком губы.

– Нет, – повторила она, стараясь оттолкнуть его, делая последнюю попытку погасить свое желание.

– Ты уверена? – прошептал он, продолжая гладить ее. – Ты в самом деле уверена?

– Нет, – едва выговорила она. – То есть я хочу сказать, да.

– Так я и думал, – Джордж, покрывая поцелуями ее шею, грудь, повел ее в спальню, и Кэрлис подчинилась ему.

– Да? – спросил он, расстегивая на ней блузу и лаская грудь, целуя соски.

– Да? – снова спросил он. – Скажи мне, Кэрлис. Да? Ты хочешь меня?

– Да, – еле слышно произнесла она. – Да.

– Да – что? – он отстранился от нее на мгновение, на страшное, долгое мгновение.

– Да, – она сама не понимала, что говорит, и хотела только одного – чтобы он продолжал, не останавливался, не уходил. – Пожалуйста.

Он снова обнял ее, снял блузку, начал ласкать шею, плечи, грудь, постепенно двигаясь вниз. Добравшись до заветного, он вновь отстранился на один мучительный миг.

– Ты хочешь того же, чего и я?

– Да, – прошептала она. Только бы он не останавливался.

– И так же сильно, как я? – Он не спускал с нее глаз.

– Не так же. Больше, – она положила руку ему на голову, придавила ее, направляя к нужному месту, закрыла глаза, полностью отдаваясь его прикосновениям. – Пожалуйста.

Когда он уже входил в нее, Кэрлис открыла глаза и увидела у себя на пальце сверкающее обручальное кольцо. Кэрлис сняла его и положила на ночной столик. Отдаться акту грешной любви она была готова, вступать в спор с символами супружества – нет.

Широко раскрыв глаза, Кэрлис чувствовала, как Джордж входит в нее все глубже, глубже. Ей хотелось запомнить каждое движение – она плотно зажмурила глаза и впилась ему в губы, словно полностью растворясь в нем, вдыхая запах его кожи. Когда терпеть более не было сил, она коротко вскрикнула, но сама не слышала ни звука.

– Ш-ш, – мягко проговорил Джордж, прикрывая рукой ее рот.

– Разве я что-нибудь сказала? – спросила она удивленно.

– Нет, – нежно ответил он, – но ты была прекрасна. Просто прекрасна.

Приняв душ и одевшись, Кэрлис вышла на улицу и с удивлением обнаружила, что ничего не переменилось. Угрюмый таксист-еврей отвез ее домой и, даже не поблагодарив, взял чаевые. Лестер, привратник, пожелал ей доброй ночи, и Чарли, лифтер, – тоже. Никто ничего не заметил. Открывая дверь, она вдруг поняла, что непостоянный режим ее работы, поздние ужины с заказчиками, людные совещания, поездки в Вашингтон и Бостон, из которых она часто возвращалась домой за полночь, составляли отличное прикрытие для тайных встреч.

Войдя в дом, она обнаружила, что все осталось на прежнем месте – и коллекция голубого фарфора, и пляжный халат на спинке кровати, и косметика в ванной. А чего, собственно, она ожидала? Что вещи восстанут и поднимут против нее бунт?

Она почистила зубы, вымылась, надела ночную рубашку и легла в постель, ощущая приятную истому во всем теле. Она чувствовала необыкновенный прилив жизненных и душевных сил. Глядите, вот она, ей можно только позавидовать: у нее есть интересная работа, любимый муж и любовник, который не может без нее жить.

На сей раз Кэрлис не сказала себе: это в последний раз.

Джордж тоже сразу отправился домой. Джейд была уже там. Она сидела на кровати в ночной рубашке, одновременно смотря ночные новости, потягивая чай и листая «Вог».

– Мы с Уиллом засиделись на работе, – сказал Джордж, все еще ощущая на теле прикосновения Кэрлис.

– А у меня для тебя новости, – сказала Джейд, давая понять, как ждала его. Она никогда не умела скрывать своих чувств. – Помнишь, я не смогла пойти на вечеринку, которую ты устраивал для Матти Робинсона? Ну так вот, мы со Стивом только что подписали договор с Мэри Лу. Савенн открывает здесь, в Нью-Йорке, первую галантерею Стефана Хичкока. И мы хотим, чтобы оформил ее ты! – Она замолчала, ожидая потока благодарностей. Но Джордж не произнес ни слова. – То есть если тебя это интересует.

– А почему ты, собственно, передумала? – осторожно спросил Джордж, не желая показывать ей свои чувства. – Ведь ты же не хотела работать со мной.

– Это было давно, и тогда я не была уверена в нашем будущем, – честно призналась Джейд. – Я не знала, как у нас все сложится. А теперь все переменилось, мы живем вместе.

Джейд хотела его, но Джордж отстранился. Он был польщен и обрадован предложением, но ему казалось, что Джейд играет роль госпожи Благодетельницы. Может, все это его фантазии, но он подумал, что она хочет, чтобы свою благодарность он доказал в постели.

– Ничего? – спросил он немного виновато. Он боялся оказаться не в форме. Он говорил себе, что это из-за Кэрлис, забывая, что раньше все было наоборот: после одной женщины у него еще лучше получалось с другой.

– Что-то я паршиво себя чувствую. Наверное, простудился.

– Ничего страшного, – успокоила его Джейд. Она всегда так говорила. Хоть бы раз разозлилась, подумал Джордж.

Глава VIII

То, что началось между Кэрлис и Джорджем, соответствовало представлениям Кэрлис о романах. Роман, считала Кэрлис, не имеет ничего общего с реальной жизнью, это время вне времени, одолженное время, украденное время, ирреальное время. Роман – это роскошь, которую не всякая женщина может себе позволить. И поначалу у нее с Джорджем все складывалось именно так. Пара часов в конце рабочего дня, когда они наслаждались друг другом на смятых простынях в безликих гостиничных номерах; часы, украденные у обеда; беглые поцелуи; разговоры по телефону шепотом; шикарное белье и ледяное шампанское из высоких бокалов.

– У тебя кожа нежная, как бархат, – говорил Джордж, целуя и лаская ее. Когда-то Кирк говорил то же самое. Но когда это было? Теперь он толкует о прибылях, вкладах, акциях, о своем «Самоуче». Однажды Кэрлис не выдержала:

– Ты можешь говорить о чем-нибудь другом? – прервала она его.

– А о чем мне говорить? – раздраженно откликнулся Кирк. В конце концов, ведь все это для нее! В компанию вложены ее деньги. И обогащает он тоже ее, во всяком случае, и ее тоже. – Разве есть что-нибудь важнее этого?

Если сказать ему, что жена завела любовника, может, и выяснится, что есть вещи поважнее, но, разумеется, Кэрлис промолчала, не дав воли женскому тщеславию.

Когда Джордж дарил ей белые и желтые фризии, Кэрлис ставила их себе в кабинет и держала в вазе до тех пор, пока все лепестки не облетали, а запах не выветривался. Ей так и не удалось вспомнить, когда Кирк приносил ей цветы в последний раз.

Как-то она вскользь заметила, что любит малину. Джордж запомнил это, и в следующий раз, когда они были в ресторане, он заказал ее и, обмакивая в шампанском, отправлял ей ягоду за ягодой в рот. Кирку, разумеется, ничего подобного и в голову прийти не могло.

Однажды Джордж удивил ее: прямо в постель им принесли обед из «Лютеции». Кирк ненавидел есть в постели. Он говорил, что это неудобно, и жаловался, что повсюду валяются крошки.

Вначале Кэрлис удивлялась, что не испытывает угрызений совести. То, что она виделась с Джорджем реже, чем хотела бы, делало ожидание более нетерпеливым, а любовные объятия более страстными, но все равно возникало ощущение, что, отказывая себе, она таким образом сохраняет свой дом. Как можно чувствовать вину, спрашивала она себя, когда не получаешь и малой доли того, чего хочешь?

Она говорила себе, что роман ее – всего лишь забава; что секс в эпоху сексуальной свободы это только здоровое выражение случайной симпатии к мужчине. Моногамия, говорила она себе, с удовольствием повторяя само слово, хороша для тех, у кого нет соблазнов.

В первые две недели романа она даже считала, что ведет себя чуть ли не правильно, ибо Джордж даже содействовал семейному счастью. Она теперь чаще посматривала в зеркало, и отражение ей не всегда нравилось. Имея любовника, она подумала, что напрасно воспринимает мужа как что-то привычное и постоянное. Допустим, Кирк утратил вкус к романтике, но с равным основанием в том же можно было обвинить и ее.

У нее вошло в привычку надевать дома просторный купальный халат. В нем было удобно, но соблазнительности он ей не прибавлял. Кэрлис отправилась к Саксу и купила муаровую рубашку и роскошную пижаму голубого цвета с алой окантовкой. По субботам она, даже не накрасившись, убегала в джинсах и свитере на гимнастику. Возвращалась домой к одиннадцати, потная и растрепанная. Теперь она взяла за правило вставать немного раньше, чтобы привести себя в порядок, и возвращаться в красивой шелковой блузке. Бог знает сколько она наговорила, что любит мужа, и Бог знает сколько времени она не пыталась соблазнить его. Теперь все будет не так.

– Мне не хватает тебя, – сказала она Кирку в один из тех редких вечеров, когда он был дома и смотрел телевизор. Она придвинулась к нему на диване и прижалась губами к щеке. – Я хочу тебя.

Она расстегнула ему рубашку и обняла его.

Она пообещала себе, что муж никогда не узнает о ее связи, так что все эти вещи: покупка новой рубашки, косметика по утрам и так далее – делались как бы невзначай. Она старалась ничем не выдать себя: не меняла прически, не покупала нижнего белья, не пользовалась новыми духами и никогда, как бы ей этого не хотелось, не повторяла метких и остроумных замечаний любовника в присутствии мужа. Она взяла за правило: никаких телефонных звонков домой, никаких подарков, никаких любовных писем или сентиментальных записок. Она пообещала себе, что никогда не появится с Джорджем на публике, если это нельзя будет объяснить деловыми соображениями, и даже дала торжественную клятву, что никому ни слова не скажет об этой связи.

Подобно многим, она думала, что способна на это.

Когда тебя целуют другие губы, это возбуждает; когда чувствуешь прикосновение сильного и мускулистого тела, это пьянит; когда вдыхаешь запах другого мужчины, это приводит в экстаз. Чувствуя себя желанной, ее тело испытывало постоянный сексуальный трепет. Ощущая вкус поцелуев Джорджа у себя на губах, вспоминая его любовные слова, она и мужу казалась более желанной, более отзывчивой в постели; и ее уже не так обижало то, что, занятый своим «Самоучем», он молчал весь обед; и не так раздражало его поведение на приемах, где он часто не уделял ей должного внимания; или даже не находил нужным предупредить, что они куда-то идут вместе.

Встречаясь с любовником, Кэрлис зажила полной жизнью. Она перестала быть просто женщиной, ведущей однообразную семейную жизнь, которая обедняла душу и тело. Любовник – это было возбуждение, которого ей не хватало; это было зеркало, в котором она видела себя желанной. Любовник давал возможность оценить по-настоящему мужа: его силу, волю, энергию и целеустремленность. Любовник – это идеальный освежитель замужества. Любовник возвышает тебя в собственных глазах, и это замечают другие.

– Выглядишь ты замечательно, – сказала Мишель. – Поделись секретом.

– Да никаких секретов, – небрежно бросила Кэрлис, довольная, что умеет, оказывается, хранить тайны. В течение многих лет все видели в ней обычную женщину, которая не привлекала к себе внимания. У такой женщины, разумеется, не могло быть никаких секретов. То, что они так ошибались, придавало ей бодрости. – Просто хорошая наследственность и здоровый образ жизни.

– Вы замечательно справились с делом Буна, – сказал Джошуа Хайнз. Т. Чет Бун был основателем и президентом компании по продаже недвижимости, делами которой занималась по своей линии Кэрлис. Это был такой колючий, высокомерный и совершенно невозможный тип, что, в конце концов, правление, несмотря на процветание компании под его руководством, завалила Буна на выборах. Кэрлис необходимо было представить это решение так, чтобы Уолл-стрит не утратила доверия к компании; ей это вполне удалось, – отставка Буна была объяснена новым предложением, которое удалось организовать через влиятельных клиентов «Бэррона и Хайнза» в Вашингтоне.

Кэрлис поблагодарила Джошуа за комплимент, не сказав ему, разумеется, что идея пришла ей в голову во время любовного свидания с Джорджем: когда, истомленная его ласками, она лежала в кровати, все еще вдыхая запах его тела.

Она решила, что лгать стоит только в крайнем случае. Она не имела привычки рассказывать о своих делах или знакомствах, и Кирк ничего не заметил, к тому же в самом начале, когда роман сводился только к случайным встречам и рассказывать, собственно, было не о чем.

Она благодарила свой страшно напряженный режим, который позволял ей находить тысячи предлогов для объяснения своих опозданий; на руку ей были и капризы клиентов, которые порой задерживали ее на работе гораздо дольше, чем она предполагала, – но иногда все-таки выдавался час-другой на свидание.

Тем не менее время для нее всегда было проблемой, – его отчаянно не хватало. С одной стороны, деловые встречи, обязательный коктейли, обеды, не говоря уже о непредвиденных делах; с другой – отец, который, требовал все большего внимания; далее – спортивные занятия, напряженная общественная жизнь, связанная с делами Кирка, наконец, многочисленные обязанности по дому, в результате у Кэрлис оставалось очень мало личного времени. Им с Джорджем крайне редко выпадала возможность любить друг друга.

– Мне надо видеть тебя чаще, – сказал Джордж. Ему нравилось быть с Кэрлис, он понимал, что эта замужняя женщина, которая никогда не будет ему принадлежать, заменяла множество случайных подруг, которые были у него в годы его семейной жизни. – Раз в неделю, в две – ну куда это годится?

– Если б только у меня было время, – вздохнула Кэрлис. Ей тоже хотелось бы встречаться почаще.

– И что же, ничего нельзя поделать?

– Попробую, – сказала она, и когда в середине мая Кирк на три дня отправился в Чикаго налаживать новые банковские связи, а Джейд улетела на неделю в Италию смотреть новые материалы, они с Джорджем виделись три вечера подряд. Затем вновь наступил перерыв на две недели. Она вернулась к мужу. Он вернулся к любовнице. Оба жили своей собственной жизнью.

– Кэрлис, в Нью-Йорк приезжает Мэрион Крамер с женой. Они хотели бы сходить в театр, – сказал Кирк. – Ты не можешь помочь с билетами на «Девушку моей мечты»? И еще надо заказать столики у «Сарди».

Предполагалось, что она выполнит его просьбу, и оно так и было. У Кэрлис были четкие приоритеты: на первом месте – интересы мужа, и уж потом – свои.

– Светлые и бледно-желтые? – предложила Джейд. Она вернулась из Италии и обсуждала с Джорджем цвета для новой галантереи в «Савенне». В Милане она видела новый магазин – как бы преодоление постмодернизма с его зеркально-гладкими поверхностями. Джейд буквально пришла в восторг и теперь делилась своими впечатлениями с Джорджем. В результате они пришли к решению, которое в равной степени принадлежало им обоим.

Оформление галантереи означало крупный успех и для Джейд, и для Джорджа. «Савенн» собирался приобретать товаров на сто тысяч долларов в сезон. Даже треть этой суммы, как подсчитали Джейд со Стивом, выводила их на прибыль. Впереди были большие деньги и демонстрационные показы в самых крупных торговых центрах страны. А для Джорджа это был и престижный, и прибыльный заказ. Работали они с Джейд вместе, но именно она воплотила идею в слова: современно, но романтично.

– В точности как у нас, – сказал Джордж, целуя ее. Когда появлялось крупное дело, у него, как правило, исчезали все сомнения личного плана.

Разумеется, они соблюдали осторожность. Они встречались в отелях, приходя и уходя порознь. Как выяснилось, «Уолдорф» – лучшее прибежище для любовников. Тут были входы и выходы со всех четырех сторон, из всех баров и ресторанов. И если кто-нибудь мог увидеть ее входящей в отель или выходящей из него, он никогда бы не догадался, зачем она здесь появилась. Однако же, по ряду причин, любимым местом встреч стала «Плаза». Как правило, Джордж приходил первым, снимал номер и звонил ей на работу. Он открывал ей дверь, они бросались навстречу друг другу, самозабвенно отдавались любви, потом что-нибудь перекусывали, снова любили друг друга, а в одиннадцать Кэрлис надо было уходить. Она знала, что должна появиться дома до полуночи – чтобы избежать лишних разговоров.

Наступил май, любовная связь продолжалась, а Кэрлис думала, что давно она так хорошо себя не чувствовала и не выглядела так прекрасно, и никогда ей так хорошо не работалось. Все у нее получалось, все складывалось наилучшим образом. Окружающие спрашивали, отчего такие перемены? Она что, сбросила вес? Провела выходные на отдыхе? И только Кирк, казалось, ничего не замечал. Интересно, что он скажет, если когда-нибудь эта история всплывет наружу. Что, разумеется, невозможно. И все же ей было интересно.

Глава IX

Джордж был безупречным любовником, и не только в постели. Когда Кэрлис сказала, что не следует звонить ей домой, он даже удивился: это само собой разумеется.

– Я ни за что не поставлю тебя в неловкое положение, – нежно сказал он. – Я ведь любовник, а не разрушитель.

Он всегда тонко чувствовал ее настроение.

– Что-нибудь не так? – мягко спросил он в начале июня. – У тебя грустный голос.

– Я действительно расстроена, – ответила Кэрлис и рассказала ему, что случилось. В субботу Джейкоб Уэббер упал у себя дома и не смог добраться до телефона. В воскресенье, когда Кэрлис пришла к нему, чтобы, как обычно, вместе пообедать, он не отозвался на звонок, и, открыв дверь своим ключом, она обнаружила его в бессознательном состоянии на полу между спальней и ванной. Разыскав врача, который заменял в это время доктора, постоянно наблюдавшего за отцом, она вызвала «скорую», и в больнице выяснилось, что у Джейкоба сломана шейка бедра.

– Слава Богу, я успела вовремя, – сказала Кэрлис, разыскав мужа в гольф-клубе по телефону. – У него был сильно обезвожен организм. Врачи опасались за почки…

– А сейчас все в порядке? – спросил Кирк.

– Да, более или менее, – ответила Кэрлис. – Ему дали таблетки, и он заснул.

– Тогда я ничем не могу быть полезен, – сказал Кирк. – Увидимся позже.

– А сейчас ты не мог бы приехать? – спросила Кэрлис, отметив, что Кирк даже не предложил просто побыть с ней. Случай с отцом – опасный сигнал, когда-нибудь она останется сиротой. Хоть и привыкла Кэрлис ухаживать за отцом, сейчас она чувствовала себя особенно скверно. – Ты мне нужен.

– Я обещал Неду Бейтсу пообедать с ним… – начал было Кирк, но тут же оборвал себя, сказав, что немедленно приедет в больницу.

Кирк навестил Джейкоба, который искренне ему обрадовался. Но на вечер у Кирка было назначено деловое свидание с одним банкиром, а на следующее утро он улетал в Канзас-Сити, оставляя Кэрлис наедине с ее душевными переживаниями и проблемами.

– Я давно ожидала чего-нибудь в этом роде, – сказала она Джорджу в понедельник утром. Как хорошо, что у него нашлось время встретиться – есть с кем поделиться своими бедами. – Я просила отца найти кого-нибудь, с кем он мог бы жить, но он отказался. И теперь остается только благодарить Бога, что упал он не в воскресенье вечером. Тогда я бы до вторника ничего не знала.

– Не терзай себя, – сказал Джордж, внимательно выслушав ее. Он чувствовал, как сейчас ей было нужно его участие. – Ты сделала все возможное.

Любой на его месте сказал бы то же самое, но это был он, и Кэрлис была признательна, что Джордж с нею. Она не винила мужа в том, что он уехал, но и себя не винила за то, что обратилась за участием к любовнику.

Когда дело доходило до секса, Джорджа отличала бесконечная тонкость и безудержная фантазия. Он был неистощим. Ничего подобного она даже вообразить не могла. Он знал тело Кэрлис лучше, чем она сама, и однажды она призналась, что только благодаря ему научилась испытывать удовольствие.

– О Боже… – шептала она, отдаваясь его ласкам – так ее никогда еще не ласкали. – Дальше, дальше…

Он умел вызывать у нее оргазм за оргазмом, так что после она лежала в постели совершенно обессиленная. Она и не подозревала, что мужчина может не кончать так долго; казалось, Джордж умел полностью сдерживать себя ради удовольствия видеть, какое наслаждение испытывает Кэрлис.

– Хватит, не надо больше, – умоляюще, едва не плача говорила она. – Уже не могу терпеть. – Но тут же вновь приникала к нему:

– Нет, нет, только не останавливайся. Дальше, дальше…

Интересно, спрашивала она себя порой, неужели у других так же, как у них с Джорджем? Неужели другие испытывают такой же восторг, такое же наслаждение, такой же подъем? Она не верила этому. Как это другие могут переживать то же и так же, как она переживает? Она попыталась вспомнить, как это было у них с Кирком в начале, но Джордж и его бесконечная чувственность стерли прежние сексуальные воспоминания.

Хотя Кэрлис и старалась не сравнивать мужа с любовником, соблазн был слишком велик. Она и вспомнить не могла, когда последний раз говорила с Кирком о жизни, о жизни с большой буквы, и своем месте в ней. Джорджу она рассказывала о себе, своих мечтах, устремлениях, неудачах. С Кирком беседы всегда замыкались на делах, как и с кем их вести. А если о делах все было сказано, разговор перескакивал на мелкие домашние проблемы. Например, когда принесут белье из прачечной или надо ли снова приглашать в гости Стенисов – оба они такие зануды, Гордон и Айрис. Он всегда напивался, а она только и знала, что говорить, какой невозможный тип их декоратор. Просто невозможный, повторяла Айрис, но ведь такой талантливый. Все друзья зеленеют от зависти при виде их новой гостиной. Теперь надо переделывать столовую и, стало быть, снова придется терпеть его капризы.

Кэрлис в ужасе закатывала глаза, услышав, что ничего не поделаешь, надо снова приглашать их. У Гордона крупная банковская корпорация, а Кирк подумывал о расширении своего дела.

– Что мне у нас с тобой нравится, – говорила Кэрлис Джорджу, отдыхая с ним после всех этих домашних забот, – так это то, что ни о чем не надо думать.

Джордж был для нее больше, чем любовник; он постепенно превращался в друга, с которым можно было поделиться всем, что волновало, он заменял Норму, которая совсем ушла из жизни Кэрлис. Она рассказывала ему о своих переживаниях и страхах – с мужем Кэрлис никогда ими не делилась – у Кирка всегда не было времени, к тому же его раздражали такие разговоры.

– Если бы ты встретился со мной до замужества, прошел бы мимо, не заметив, – говорила она Джорджу. – Я была просто серым мышонком, типичной неудачницей.

– Да не может быть, – возражал Джордж. – Не могу поверить.

– Выйдя замуж, я стала сама собой, – продолжала Кэрлис, – стала такой, какой всегда хотела быть. А ты после женитьбы переменился? – Разумеется, теперь Кэрлис немало знала о прежней жизни Джорджа.

– После женитьбы – нет. Но когда родился Бобби, я действительно стал другим.

– Ты скучаешь по нему, верно? – Кэрлис искренне жалела Джорджа. Он не раз говорил ей, как ему не хватает сына, который оказался так далеко от него. Это была его боль. Не проходило дня, чтобы он не думал о Бобби.

– Ни единого дня, – горестно повторял он, и хоть сама Кэрлис о детях не думала, она сочувствовала Джорджу всем сердцем.

– А снова жениться ты не хочешь? – спрашивала она. – На Джейд?

– Да нет, нам и так хорошо. Мы друзья-любовники и ничего не хотим менять.

Кэрлис старалась говорить о Джейд как можно меньше. Ей не хотелось казаться ревнивой. Она не уставала себе напоминать: у нее просто роман. Но ей была интересна эта женщина, эта Джейд.

– Она что-нибудь знает о моем существовании? – спросила она однажды.

– А твой муж что-нибудь знает о моем существовании? – Джорджу ее вопрос явно не понравился. Он не любил говорить с одной женщиной о другой. Он даже не говорил Кэрлис, что они с Джейд живут вместе.

– Разумеется, нет, – ответила Кэрлис.

По глазам она поняла, что его ответ будет таким же. И все равно Кэрлис хотела больше знать о нем, о Джейд, об их отношениях. Насколько это у них серьезно? Давно ли встречаются? Когда познакомились? Но вот что ей хотелось знать больше всего: кто красивее, она или Джейд? С кем ему лучше в постели? С ней или с Джейд?

Все же ей удалось подавить свое любопытство и убедить себя, что уколы ревности, которые в последнее время начали всерьез беспокоить ее, совершенно неуместны. В конце концов, если у кого из них и есть право на ревность, так это у Джорджа. Ведь он не женат, а она замужем. Ее ему никогда не заполучить. И все равно, ревность не проходила, и лишь усилием воли, каковой Кэрлис гордилась, она удерживала себя от разных вопросов. Она вновь и вновь напоминала себе, что у нее это лишь роман.

Как-то ночью, в конце мая, Кэрлис, обняв Кирка, начала лизать у него сосок, сначала справа налево, потом слева направо. Так часто делал Джордж, доводя ее до экстаза. Она решила, что, если подсказать таким образом Кирку, может, и он научится.

– Эй, – простонал он от наслаждения, – где это ты научилась такому?

– В «Хайт рипорт» прочитала, – немедленно откликнулась она, довольная своей находчивостью. – Где же еще? А теперь тихо, молчок…

На следующее утро, придя на работу, она сразу позвонила Джорджу.

– Из-за тебя я едва не попалась дома, – сказала она.

– Только едва? – отозвался он. – А я-то считал, что как любовник тяну на большее. В чем дело?

– Не скажу, – лукаво произнесла она. И действительно не сказала.

Повесив трубку, она подумала, что напрасно позвонила. Сначала ей показалось, что таким образом она как бы очищает себя от греха. Но потом, поразмыслив, решила, что нельзя вести себя в постели с мужем и с любовником одинаково. И отныне взяла за правило: что принадлежит Кирку, не принадлежит Джорджу. В конце концов, она меньше всего хотела злить или возбуждать ревность у мужа или любовника. Пусть все будут счастливы. И, отмечая седьмую годовщину своей свадьбы, она считала, что так оно и есть.

Глава X

ЛЕТО 1982-го

Достигнув тридцатисемилетнего возраста, Кэрлис обнаружила, что она желанна. У нее был муж и любовник, и это было прекрасно. Пусть и дальше так будет, только еще лучше. Того же хотели муж и любовник.

– Знаешь, чего мне хочется на десерт? – проговорил как-то Кирк, когда они были на каком-то роскошном приеме. Видя, как мужчины заглядываются на его жену, Кирк внезапно ощутил прилив гордости и желания.

– Чего? – Она улыбнулась, принимая его любовную игру, о которой он успел забыть и вспомнил только после того, как у нее начался роман.

– Тебя, – и сам удивился, услышав свои слова. Торопливо распрощавшись с хозяевами, они ринулись домой и, едва войдя в квартиру, бросились друг другу в объятия, как в первый год их совместной жизни.

– Ну, а теперь что? – устало и мечтательно спросила Кэрлис, нежно поглаживая мужа по спине, куда более тонкой, чем у любовника, который был сбит гораздо плотнее.

– То же самое. Еще, – хрипло сказал он.

– Мне никогда не бывает тебя слишком много, – сказал Джордж как-то в конце июня. Кэрлис рано ушла с работы и сказала Кирку, что по дороге домой зайдет в гимнастический зал. Избрав весьма хитроумный маршрут, она сначала зашла в «Александерс» со стороны Третьей авеню, потом через боковой вход «Блумингдейла» вышла на Пятьдесят девятую улицу, села в такси и поехала в «Ридженси», где Джордж уже ждал ее.

– Мне не хватает тебя, – едва слышно прошептал он, нежно беря ее. – Я хочу украсть тебя и забрать с собой.

– И куда же? – спросила она, изнывая в любовной истоме.

– Далеко, – ответил он. – Туда, где нас никто не найдет. – Джордж вдруг весь содрогнулся, укусил ее в губы, сжал грудь и стал рывками погружаться в нее глубже и глубже. – Я бы спал с тобой, и спал, и спал, – повторял он, а она, приспосабливаясь к его ритму, высоко подняла ноги, чтобы он вошел в нее еще глубже.

Джордж предавался мечтам.

– Вот бы провести вместе всю ночь, – сказал он. Они сидели у «Пьера». Ресторан выходил окнами на север, из них открывался потрясающий вид на парк. Но Кэрлис с Джорджем, совершенно поглощенные друг другом, ничего вокруг не замечали. – Тогда бы ты уснула в моих объятиях, а утром я бы поцеловал тебя.

– Это было бы замечательно, – сказала Кэрлис и тут же задумчиво добавила: – Но ведь так не получится, а?

– А почему, собственно? – спросил он, сам себя проклиная. Что это, черт побери, он затеял? Зачем играть с огнем? Неужели ему так уж это необходимо? Неужели Кэрлис так его приворожила?

– Я ведь замужем, – напомнила она.

– Хорошо бы провести вдвоем выходные, – сказал он в другой раз, зная, что напрашивается на неприятности, но бессильный противостоять искушению. Кэрлис нужна была ему все больше и больше. Зная, что Джейд наверняка бросит его, если узнает (хотя непонятно почему), он продолжал:

– Всего лишь одни выходные. Мы поехали бы в какое-нибудь чудесное местечко. Гуляли бы по лесу. Читали бы, сидя у камина. Приготовили бы ужин. Накрылись бы большим пуховым одеялом. Я бы обнял тебя и никуда не отпускал. Неужели нельзя найти какой-нибудь предлог?

– Нет, – грустно сказала она. – Кирк знает, что по выходным я никогда не работаю.

– Но ведь всегда что-нибудь случается в первый раз. Она молча покачала головой и поцеловала его.

Любовные отношения с Джейд, которые явно улучшились после знакомства Джорджа с Кэрлис, начали испытывать некоторые трудности. Джордж впервые подумал об этом, когда был с Кэрлис в «Ридженси». Савенну понравился проект галантереи Хичкока, и строительство пошло полным ходом. Они встретились с Джейд после закрытия магазина, чтобы посмотреть, как идут дела. Потом зашли в «Макдоналдс» съесть по гамбургеру. Джейд была в необыкновенно приподнятом настроении. Она сказала, что сегодня они со Стивом заключили первый контракт – с фабрикой по производству простыней и полотенец. За этим стоят большие деньги, потому что пойдут доходы с продажи. Потом Джейд заговорила о том, что к осени хорошо бы купить шубу; дилемма, очаровательная дилемма, состояла лишь в том, что лучше: лисий мех или норка? А может, соболь? От возможностей кружилась голова. Она сказала Джорджу, что у нее есть для него сюрприз.

– Угадай, что? – спросила она, по обыкновению, нетерпеливо.

– Ну, что?

Она открыла сумочку и протянула ему листок бумаги. Это был оплаченный чек на покупку стереосистемы новейшего образца. Стоила она дорого.

– Что это? – спросил он неожиданно хриплым голосом.

– Ты же говорил, что наш проигрыватель никуда не годится, – сказала она. – Ну, вот я и решила сделать тебе подарок, – глаза ее сияли. – От меня – с любовью.

Установку я решила предоставить тебе, ты лучше с этим справишься.

– Спасибо, – сглотнув слюну, сказал он, умалчивая о том, что сам собирался это сделать, но отложил до тех пор, пока с галантереей не будет покончено и Савенн полностью не расплатится с их фирмой. – Замечательно! – Он постарался, чтобы слова его прозвучали искренне; Джордж гнал от себя чувство, испытанное, когда Эзра Тайдингс протянул ему ключи от нового дома. – Просто замечательно!

Всю дорогу домой Джейд держала его за руку, а когда они легли, начала медленно и любовно покрывать его лицо поцелуями, как всегда, когда хотела заняться любовью. Он начал целовать ее в ответ, хотел откликнуться на ее желание – и понял, что ничего не может.

– Боюсь, я совершенно выдохся, – сказал он, отодвигаясь от нее. – Неделя была просто жуткая.

– Это уже в третий раз за последний месяц, – Джейд не отпускала его, как бы давая понять, что любит, сочувствует, что его проблемы – это и ее проблемы. – Что-нибудь не так?

– Все так! – взорвался он. – Только, ради Бога, оставь меня в покое!

Он любил Джейд, но она стала утомлять его. В отличие от Ины, она не бегала за деньгами к отцу или к кому-то еще. Она сама могла себе позволить все, что угодно. Ничья помощь ей была не нужна. Иногда он задавался вопросом: а он-то ей нужен? Беда заключалась в том, что она ему была нужна – и как женщина, и как профессионал.

Когда Джордж женился на Ине Тайдингс, он знал, что в смысле карьеры это бесценное приобретение. С Джейд дело обстояло иначе. Она не только связывала его с нужными людьми. Она давала ему то же, что и Стиву – энергию и вдохновение, так, что, работая вместе с ней, он добивался лучших своих результатов. Работая с ней – сначала над оформлением магазина «Хартли», затем выставочного зала, наконец, галантереи, Джордж, в конце концов, выработал индивидуальный стиль. Он и сам отдавал себе отчет в том, что прежние его работы были хороши, но слишком робки; приятны, но подражательны; симпатичны, но традиционны. В содружестве с Джейд они приобрели неповторимую выразительность, Современные, но романтические, броские, но не вызывающие, они несли на себе отпечаток личности творца, и впервые в жизни Джордж из ведомого превратился в ведущего. «Стиль Кураса – Голдберга», как окрестили его журналисты, был на самом деле стилем Джейд Маллен, и Джордж это отлично сознавал.

Чем яснее ему становилось, что без Джейд ему не обойтись, тем очевиднее было, что и без Кэрлис обойтись он тоже не может.

– Я даже раз в неделю с тобой не вижусь, – говорил Джордж. – Хотя бы день ты можешь мне уделить?

Кэрлис пожимала плечами, лгала Кирку больше, чем хотелось бы, и сокращала свой рабочий день. В начале июля раз в неделю они все-таки виделись. Но этого было мало.

– Ты – как наркотик, – говорил Джордж. – Чем больше потребляешь, тем больше хочется.

– Да, я знаю, – отвечала Кэрлис. – Ведь и со мной происходит то же самое.

– А что ты говоришь Джейд? – спросила Кэрлис в конце июля, когда им удавалось встречаться раз, а то и два в неделю. Погода становилась все жарче, а с нею разгоралась и страсть.

– Ничего, – он не хотел говорить с Кэрлис об этом. Джейд для него – все. Пусть он неверен ей как любовник, во всем остальном предать ее он не мог. – Она много разъезжает, я тоже.

– Ты хочешь сказать, что, находясь здесь, ты на самом деле пребываешь в Чикаго?

– Вот именно, – с улыбкой ответил он, очерчивая пальцем овал ее груди. – А теперь давай-ка сменим тему.

К началу августа Кэрлис, захваченной страстью, удавалось встречаться с Джорджем дважды в неделю. Они взяли за правило никогда не появляться дважды в одном и том же отеле, и единственное, что беспокоило Кэрлис, это то, что Джордж просил ее заказывать номера.

– Говори, что ты моя секретарша, – советовал он – Так будет лучше всего.

Но лучше от этого не было. Кэрлис удавалось обманывать Кирка, не испытывая особых угрызений совести, но она терпеть не могла лгать гостиничным клеркам. Ей было противно выдавать себя за кого-то другого, и она не могла заставить себя называть Джорджа мистером Курасом. Ей было неприятно идти в незнакомый отель, подниматься на лифте, звонить в дверь и ждать, пока Джордж откроет ей.

Да, ощущение было мерзким, но Кэрлис считала это платой за наслаждение, которое испытывала с Джорджем. Стоило увидеть его, как все неприятные ощущения исчезали и с ней происходила магическая перемена: она оживала.

Тем не менее Джордж чувствовал, что Кэрлис что-то угнетает. Мысль о том, что она хочет порвать с ним, приводила его в ужас.

– Вот если бы ты была свободна, – снова и снова повторял он. – Тогда я мог бы быть с тобой всегда, мы были бы вместе, ты была бы моей.

Он говорил об этом так страстно, так часто повторял, что жить без нее не может, что Кэрлис боялась напоминать ему, что она замужем. Ведь это было жестоко – сказать человеку, который обожает тебя, что мечты его неосуществимы. И все же она старалась быть с ним честной.

– Да, – говорила она, – это было бы замечательно. Но как это сделать?

Он посмотрел на нее с такой болью, как будто она ударила его.

– Я люблю тебя, – горько сказал он ей в начале осени, когда листья уже начали желтеть. – А для тебя это только связь.

Их роман превращался в нечто большее, и ситуация становилась опасной.

Часть IV МУЖ

Женат? Конечно же, я женат. А кто не женат?

Кирк Арнольд

Глава I

ПРОШЛОЕ

ГРОСС-ПУАНТ – ПРИНСТОН – ЧИКАГО – АКРОН – МИННЕАПОЛИС – ГРЕНД-РЭПИДС

Во всех отношениях Кирк Арнольд был представителем той «золотой молодежи» – белый, протестант, англосакс, – в которую Джордж Курас всегда стремился попасть. Он родился там, где нужно, тогда, когда нужно, и в той семье, в какой нужно. У него была привлекательная внешность, умная голова, бездна обаяния; к тому же он был не просто богатый бездельник – к унаследованным деньгам он добавил заработанные. В то же время Кирк Арнольд был противоречивым человеком. Окружавшим он казался личностью, во всем добивающейся успеха. Внутри это был надломленный, потерпевший поражение мужчина.

Он родился в 1934 году, на излете депрессии. Не нуждающийся в бесплатных обедах и гувервиллях, свободной от необходимости стоять в хлебных очередях или искать работу на фабриках, он вырос в большом поместье, где любящие родители предоставили в его распоряжение все, что только было возможно.

Кирк ходил в частную школу Гросс-Пуанта, отметки у него были всегда отличные, и закончил он школу первым учеником; он посещал танцевальный класс мисс Деврис, где учили фокстроту, а также местный теннисный клуб, где выигрывал турнир за турниром. Летние каникулы он проводил в загородном родительском доме на берегу озера, тренируясь на корте, осваивая парус, ухаживая за «хорошими» девушками и развлекаясь с «плохими». В четырнадцать лет он начал работать на полиграфическом предприятии, основанном дедом и возглавляемым отцом.

По окончании школы Кирк поступил в Принстон, где некогда учился его отец. Здесь он стал членом престижного студенческого клуба, играл в теннис за университетскую команду, редактировал «Дейли Принстониан» и добился больших успехов в изучении экономики и истории. Он ухаживал за интеллектуалками из Брин Мор, аристократками из Вассара, диссидентками из Беннингтона и точно знал, что ему предстоит; он вернется в Гросс-Пуант, начнет работать на семейном предприятии, найдет себе подходящую жену и заживет той же беспечной жизнью, что и его родители. Вслух ничего об этом не говорилось, да и не было нужды: Кирк Арнольд происходил из такой семьи, где не бывает ничего случайного.

– Ты должен заботиться о своем брате, показывать ему хороший пример, – сказали Кирку родители, когда ему было три года и Элисса Арнольд родила еще одного сына. Назвали его Скотт, и поначалу он был злейшим врагом Кирка, но в скором времени стал любимым братом, лучшим другом, союзником и напарником в детских шалостях. У обоих детей были одни и те же родители, одно и то же воспитание, одни и те же преимущества. И тем не менее, будучи близки, как пальцы одной руки, они отличались друг от друга, как день от ночи.

Кирк был примерным мальчиком, Скотти – буяном. На Кирка можно было положиться, Скотт был совершенно непредсказуем. Кирк являл собой образец уравновешенности, Скотт часто впадал в бешенство. Скотти всегда все сходило с рук, Кирк вечно попадался.

У Скотта было круглое лицо, покрытое веснушками, взъерошенные волосы и блестящие глаза. Кирк был брюнетом с классической внешностью аристократа. Скотт был бродягой по натуре, Кирк – джентльменом. Скотт все время ввязывался в ссоры и драки, в детстве домашние только и знали, что залечивать его раны. Кирк был дипломатом, сторонником мира.

– Если бы ты не был моим братом, я считал бы тебя мокрой курицей, – говорил Скотт, и тем не менее именно Кирк один раз попытался убить его, а в другой – спас ему жизнь.

В конце июля 1953 года Кирк приехал домой из Принстона, где учился на третьем курсе, навестить родителей. Потом он собирался с друзьями отправиться в Европу. Вдохновленные фантазиями знаменитого питомца Пристона Скотта Фицджеральда и его сотрапезника Хемингуэя, трое молодых людей мечтали о Париже. У них было рекомендательное письмо к Джорджу Плимптону, полученное окольными путями, через разных друзей. Они предвкушали романтику богемной жизни, которая представлялась им как позднее вставание по утрам, дешевое красное вино бочками и романы с отважными дебютантками, читавшими Сартра, рассуждавшими об экзистенциализме в барах на берегу Сены и верившими в свободную любовь.

В эти две недели, проведенные дома, Кирк безуспешно соблазнял свою школьную приятельницу, продал яхту, на вырученные деньги заплатил первый взнос за белый «мерседес» и выпил со Скотти бесчисленное количество кружек пива.

В тот день Клиффорду Арнольду исполнилось сорок восемь лет. Вернувшись домой с тенниса, Кирк ставил «мерседес» в гараж. Ему ударил в нос острый запах газа. Задыхаясь, он выскочил наружу, глубоко вдохнул свежего воздуха и вернулся назад. Рванув заднюю дверцу отцовского «кадиллака», он вытащил через полуоткрытое стекло шланг. Тут он заметил отца. Тот сидел на переднем сиденье, тяжело привалившись грудью к рулевому колесу. В его руке был пистолет, кровь на нем не успела засохнуть. Клиффорд Арнольд убил себя. Со своей обычной пунктуальностью он не оставил никаких сомнений в том, что произошло.

– Папа! – закричал Кирк, выключая двигатель и вытаскивая еще не остывшее тело. – Папа!

Но никто не откликнулся.

Не веря собственным глазам и отказываясь понять, что случилось, Кирк открыл тяжелую дверь гаража и вытащил отца из отравленного помещения. «Я спасу его! – твердил он себе, осторожно кладя отца на мягкую траву. – Если я все буду делать правильно, отец останется жив».

Используя приемы, которым его научили на курсах «Красного Креста», Кирк начал делать отцу искусственное дыхание. Прошло пять, десять минут, Кирк не сдавался. Он вспомнил наставление: иногда это надо делать двадцать, а то и более минут. Не отступай!

– Папа! Дыши же! – Двадцать, тридцать минут. – Ну прошу тебя, папа, прошу. – Сорок минут, час. Тело постепенно холодело, кровь запеклась, лицо отца было мокрым от слез сына.

В какой-то момент Кирк отчаянно крикнул: «Папа, прошу тебя!» Ответа не последовало. Некому было услышать его мольбу.

Кирк вернулся в гараж, достал большой плед, который упаковал перед этим в чемодан, и бережно прикрыл им тело. Затем снова зашел в гараж, взял с переднего сиденья отцовской машины адресованную ему записку, прочел ее и положил в карман. Он вытер слезы краем теннисной рубашки и направился к дому.

Мэри возилась с праздничным пирогом: «С днем рождения, папа». Она как раз начала покрывать слово «папа» глазурью, когда в кухню вошел Кирк. Вид крови на тенниске буквально пригвоздил Мэри к полу.

– Мама! – крикнул Кирк.

Элисса Арнольд накрывала стол к приходу гостей. Занятая своим делом, она даже не подняла глаз. Из радиоприемника на кухне доносились звуки музыки, создавая ощущение совершенного абсурда происходящего. Мэри все еще стояла неподвижно, не понимая, что происходит.

– Не ходи в гараж, – едва выдавил из себя Кирк. Слезы высохли, но сердце то бешено колотилось, то замирало.

– Я и не собиралась, – рассеянно ответила Элисса, продолжая выкладывать на белоснежную скатерть серебряные ножи и вилки. Она рассматривала каждый предмет на свет, проверяя, не нужно ли еще почистить. – Все покупки уже сделаны. У нас есть все, что нужно.

– Папа… – срывающимся голосом произнес Кирк. – Он мертв.

Элисса подняла глаза на сына и увидела кровь на лице, руках и рубашке. Затем смысл его слов медленно дошел до нее, и она пошатнулась. Кирк рванулся и в последний момент поддержал се. Она отвернулась, опершись рукой о праздничный стол.

– Он выстрелил в себя, – сказал Кирк.

– Он скончался, – механически поправила его Элисса. – Надо говорить: он скончался.

С минуту они помолчали.

– Он часто говорил, что это когда-нибудь случится, – сказала она странным, чужим голосом. – Но я ему не верила.

Кирк обнял ее, и она разрыдалась. Он пытался ее утешить, говорил какие-то слова, это помогало отвлечься от собственной боли. Придя, наконец, в себя, она посмотрела на Кирка.

– Скажи брату. Пожалуйста, скажи Скотти, – попросила она, всхлипывая, и полезла в карман за платком. Не найдя его, она снова разрыдалась. – Я не могу. Я не выдержу. Пожалуйста, Кирк. Скажи Скотту. Кто-нибудь должен ему сказать. Он в лаборатории.

Мэри осталась с матерью, а Кирк пошел в лабораторию.

Скотт как раз открыл новый мешочек хлора и взвешивал его на стареньких весах.

– Скоттсвилл… – Кирк назвал его старым детским именем. Думая о матери и брате, Кирк был неестественно спокоен. Он не позволял себе вспомнить, что только что прикасался к мертвым губам отца и ощущал его кровь у себя на языке. Он откашлялся, заметив, что Скотти бросил на него любопытный взгляд. Это ведь он привык появляться дома весь в крови. Интересно, что случилось?

– В чем дело?

– Папа… – сказал Кирк, словно видя, как в воздухе перед глазами плавают капли крови. – Он… он скончался.

– Скончался? – Чашечка весов неожиданно застыла. Скотт часто замигал, лицо его перекосилось. – Ты хочешь сказать – умер?

– Да, – сказал Кирк, тяжело вздохнув, – умер. – Слово с трудом вытолкнулось из гортани.

– Не может быть! – вскрикнул Скотт, отшвыривая весы в сторону. Они громко зазвенели по кафельному полу. Потом Кирк долго еще вспоминал этот звук.

– Только что. В гараже.

– Врешь!

– Я нашел его, – сказал Кирк. Ему надо было высказаться. Он должен был с кем-нибудь поговорить, излить свою боль и страдание. – Это он сам. Он убил себя дважды: заперся в гараже, включил двигатель, а потом выстрелил.

Скотт молча смотрел на брата, а потом неожиданно бросился на него. Эта атака застала Кирка врасплох, он опрокинулся на спину, задев мешок с хлором.

– Скотт! – крикнул Кирк со слезами в голосе, – Нет! Не надо!

– Надо! – заорал Скотт, разом вспоминая их давнее соперничество. Кирк – хороший мальчик. Кирк – примерный ученик, у Кирка лучшие девушки, он поступил в Принстон, а теперь собирается в Европу. А с ним, Скоттом, всегда одни несчастья. Его всегда спрашивали: ну почему ты не хочешь брать пример с брата? Вся копившаяся годами злость прорвалась наружу, и Скотт крикнул:

– Папа не сделал бы этого, если бы ты был здесь и помогал ему, как прежде. Все это из-за тебя!

– Папа хотел, чтобы я поехал! – выкрикнул Кирк, поднимая руки, стараясь защититься не только от сыпавшихся на него ударов, но и от слов, жестоких и несправедливых. – Это была его идея. Он купил мне билет. Он дал мне денег!

– Дерьмо! – Скотт колотил Кирка в грудь, а когда тот попытался защититься, ударил по лицу и сломал нос. Кирк слышал, как хрустнула переносица, и ощутил кровь в ноздрях, мешающую дышать. Неожиданно он пришел в ярость. Самоубийство отца, неудачная попытка вдохнуть в него жизнь, полуобморочное состояние матери, внезапное нападение брата – всего этого было слишком много, и Кирк совершенно потерял самообладание.

– Сукин сын! – завопил он и, бросившись на Скотта, начал страшно избивать его.

Глава II

Садовник, возившийся неподалеку с розами, услышал крики, рванулся в лабораторию и разнял братьев. К этому времени оба были все в крови. Кирка садовник отвел к врачу, который занялся его носом. Скотт отделался царапинами, шрамами и синяками. И все же он так и не простил брата.

– Ты хотел убить меня, – повторял он снова и снова, и в глубине души Кирк знал, что Скотти был прав. Было мгновение, когда он действительно хотел убить его.

На Кирка легли все хлопоты – врач и морг, объявление в газете и приготовления к похоронам, скорбящие друзья и служащие, подавленная мать и беспомощный брат. Кирк утешал мать и старался помириться со Скотти, Он хотел, чтобы они снова стали хорошими друзьями. Ему нужен был брат и союзник, но Скотт, все еще охваченный яростью, не желал примирения.

– Извини, что не сдержался, – сказал Кирк, хотя начал драку Скотт.

– Убирайся, – прорычал тот и с тех пор никогда не оставался наедине с Кирком.

– Ты во всем виноват, ты всем и занимайся, – ответил Скотт, когда Кирк попросил помочь ему выбрать костюм, в котором должен был быть похоронен отец.

– Ты во всем виноват, ты всем и занимайся, – других слов Скотт не произносил до самых похорон.

Единственное, на что Скотт претендовал после смерти отца, был его пистолет.

– Но почему? – спросил Кирк, думая, какую страшную память брат хочет сохранить об отце.

– Не твое дело, – ответил Скотт, взял пистолет и, не позволяя никому дотронуться до него, запер в стол.

Кирк написал и сам произнес поминальное слово, встречал людей, пришедших почтить память отца, убрал его кабинет, заверил служащих, что работа за ними сохранится. По желанию матери он всем говорил, что отец умер от обширного инфаркта, и проследил, чтобы нигде, даже в свидетельстве о смерти, не упоминалось о самоубийстве. Следуя предсмертной просьбе отца, Кирк во всем помогал матери и брату. Он отменил поездку в Европу, встретился с адвокатом отца и его душеприказчиком Биллом Уоррентом, занимался массой юридических и финансовых дел, которые матери в ее нынешнем состоянии были просто не под силу. Он старался успокоить мать, которая терзала себя тем, что не воспринимала серьезно угрозы мужа о самоубийстве; пытался внушить брату, что сделал все возможное, чтобы спасти отца. Но никто его не слушал. Мать обвиняла себя, Скотт обвинял его.

– Это все из-за тебя, – вслух или молча повторял Скотт.

Это случилось ярким июньским днем, через три недели после смерти отца. Кирк с матерью вышли к завтраку. Несмотря на происшедшее, Элисса настаивала, чтобы все в доме было, как прежде. Мэри возилась на кухне. Тосты лежали на серебряном блюде, стоящем рядом с серебряным кофейником. В маленьких фарфоровых вазочках были мед и мармелад. Только что выжатый апельсиновый сок был охлажден и налит в графин. Яичница разложена по трем тарелкам.

– Скотт! – в третий раз крикнула Элисса. – Твой завтрак стынет.

Она повернулась к Кирку и вздохнула.

– Со Скоттом вечно проблемы. Он ничего не ест, – сказала она ровным, бесцветным голосом, который у нее появился после смерти мужа. – Он худеет прямо на глазах.

– Пойду позову его, – сказал Кирк. Впоследствии он никогда не мог объяснить своего поведения, но какое-то предчувствие заставило его бегом подняться на второй этаж и без стука ворваться в комнату брата. Окно было открыто, и Кирк увидел Скотти на крыше. В руках у него был отцовский пистолет.

– Скотти! Не смей! – заорал Кирк, бросился к нему и обхватил его сзади.

– Оставь меня в покое! – закричал Скотт. В глазах его полыхал все тот же яростный огонь, что и тогда в лаборатории. Он попытался оттолкнуть Кирка. – К черту! Оставь меня в покое.

Братья схватились. Скотт был сильнее, но Кирк решительнее. Он видел, как умер отец, и помнил свою беспомощность. Он рывком завел руку Скотта за спину, заставив выпустить пистолет. Слышно было, как тот со стуком упал на землю. Братья продолжали бороться, балансируя на краю крыши.

– Я же сказал, оставь меня в покое! – Скотт попытался отбросить Кирка назад к окну.

– Ни за что! – Кирк не выпускал запястья Скотта. Он отказывался сдаваться, когда умер его отец, не сдастся и сейчас. – Ни за что!

Тяжело дыша, братья продолжали топтаться на крыше. Внезапно нога Кирка скользнула в водосточный желоб, хватка его моментально ослабла, и Скотт покатился по крыше, увлекая за собой брата. Кирк достиг земли первым, Скотт упал на него. Он отделался царапинами и сломанной рукой. Кирк остался жив, но в течение длительного времени он думал, что лучше бы умер. У него была сломана левая рука, ключица, несколько ребер. Он также вывихнул лодыжку, и, ко всему прочему, была опасность, что он ослепнет на левый глаз. Кирк упал на куст рододендрона, острые колючки которого превратили его лицо в кровавое месиво, повредили глаз и оставили глубокий шрам поперек брови. Кирк провел в больнице полгода, глаз едва удалось спасти.

– Я боялся ослепнуть, – признался он врачу, – и старался привыкнуть к этой мысли.

– Теперь ничего не надо бояться, – ласково сказал врач и улыбнулся, ожидая ответной улыбки. Но вместо нее увидел слезы.

Кирк не плакал с тех пор, как держал в руках мертвое тело отца. Слезы лились и лились, не останавливаясь. Отец умер, а глаз сохранился. Почему? Это несправедливо. Он с радостью бы отдал глаз в обмен на жизнь отца.

Он потерял и Скотта. Тот, вероятно, по-прежнему винил его в смерти отца и, наверное, поэтому ни разу не навестил в больнице. Он бы с наслаждением отдал глаз, лишь бы вернуть Скотта, старину Скотти, который был его лучшим другом, союзником, товарищем по играм, любимым братом.

У Кирка заживали раны, но болела душа – Скотт обвинял его не только в смерти отца, но и в покушении на свою жизнь, и где-то в глубине сознания Кирк знал, что брат был прав.

Если бы только тем летом он жил дома, если бы только можно было забыть тот момент в лаборатории, когда у него возникло желание убить брата.

Когда Кирка выписали из больницы, мать сказала ему, почему Скотт ни разу не появился у брата. Он находился в Ковингтоне, психиатрической лечебнице, расположенной в северной части штата Мичиган.

– Почему? – потрясенно воскликнул Кирк. Ему хотелось задать тысячу вопросов. Почему Скотт пытался убить себя? Возможны ли повторные попытки? Лучше ли ему? Увидит ли он когда-нибудь брата?

– Доктор говорит, что у него тяжелая депрессия. Он нуждается в лечении, – тихо сказала Элисса. Она жила теперь на транквилизаторах, но даже они были бессильны исцелить боль двух трагедий, случившихся тем летом.

– Как думает доктор, Скотт снова попытается это сделать? – спросил Кирк. Ему обязательно надо это знать. – Как он думает, мы еще увидим Скотта – прежнего, настоящего Скотта?

– Давай лучше не будем об этом, – взмолилась Элисса, и на глазах ее выступили слезы. Она теперь часто плакала. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном.

Летом 1953 года Кирк Арнольд потерял отца и брата. Это было лето вопросов – вопросов, которые неотступно преследовали его. С отцом и братом было явно что-то не в порядке. А с ним? Может, и он обречен повторить их судьбу? Может, и он обречен на самоубийство?

Другой вопрос был еще страшнее: повторится ли день, когда он снова захочет кого-нибудь убить? И окажется ли кто-нибудь рядом, чтобы его остановить?

Глава III

– Слушай, а ведь у этого Скотта Арнольда потрясающе сексуальный вид, – заметила одна медсестра, обращаясь к Бонни Уиллси. – Он напоминает мне Джеймса Дина. – За шесть недель Скотт превратился из веснушчатого буяна в высохшего мизантропа.

– Мне кажется, его брат еще сексуальнее. Он напоминает мне Джона Кеннеди, – ответила Бонни, имея в виду сенатора из Массачусетса, чья фотография недавно появилась на обложке «Лайфа» в связи с его женитьбой на молодой француженке Жаклин Бувье. – Только еще симпатичнее.

– Он тоже находит тебя милашкой, – подмигнула та, что постарше, и Бонни вспыхнула. По правде говоря, она и сама заметила, что Кирк Арнольд к ней неравнодушен. Она часто думала, что стоит ему сделать шаг навстречу, и она с готовностью откликнется.

Бонни Уиллси была ровесницей Кирка. Но происхождение у них было разное. Ее отец, пресвитерианский священник, руководил миссией, предоставляющей приют сиротам и бездомным в Чикаго, а мать работала на раздаче бесплатных обедов.

Бонни росла в скромном приходе. Спокойная, уравновешенная, скромная, она с седьмого класса решила, что посвятит жизнь служению людям. Заканчивая школу, она записала в дневнике: «Желание: стать Флоренс Найтингейл», Она поступила в школу медсестер в Чикаго и хотела работать в психиатрическом отделении. Она была чуткой девушкой и знала, что физическая боль не самое страшное в жизни. Бонни проходила практику в Ковингтоне, когда туда положили Скотта Арнольда.

Поначалу Скотт отказывался подниматься по утрам, есть, разговаривать. Дни он проводил один, запершись в комнате, вновь и вновь проигрывая полюбившуюся пластинку «Хорошо бы ты была здесь». Отказываясь от всякой еды и ограничиваясь только чашкой черного кофе ежедневно, он потерял двенадцать фунтов в первые десять дней нахождения в Ковингтоне.

– Нам придется прибегнуть к искусственному питанию, если он не начнет есть сам, – сказал на пятиминутке доктор Адам Маршан, психиатр Скотта.

– Иногда он говорит со мной, – сказала Бонни. У нее были карие глаза, каштановые волосы и на редкость нежная, слегка веснушчатая кожа. Красота ее была почти викторианской, а по возрасту она была ближе всех к Скотту. – Может, я попытаюсь убедить его поесть?

С разрешения доктора Маршана Бонни предложила Скотту свое любимое блюдо: гамбургер с майонезом – впервые она попробовала его, когда ездила с родителями в Калифорнию на одну церковную встречу.

– Хлеб надо поджарить, мясо – с кровью, но не сырое, – говорила она Скотту, когда они прогуливались по больничному двору. – И надо побольше салата, помидоров и майонеза.

– Майонез с гамбургером? Что за чушь! – сказал Скотт, предпочитавший кетчуп.

– А вы что любите? – спросила она, поворачиваясь к нему.

– Апельсиновые дольки, – ответил Скотт. Он почувствовал интерес к Бонни. Она не похожа на дурочек, которые задают глупые вопросы и удовлетворяются глупыми ответами. – Знаете, с ванильным мороженым внутри. Папа, бывало, покупал их нам, когда мы летом отдыхали на озерах. Холодильник всегда был забит ими.

В тот же день Бонни отправилась в город и накупила апельсиновых долек. Обнаружив в холодильнике любимое лакомство, Скотт ел их целый месяц, так что потом уж и видеть не мог.

– Брат говорит, что вы помогли ему больше, чем все доктора, вместе взятые. – С этими словами Кирк впервые обратился к Бонни. Они встретились в приемной, где Бонни аккуратно раскладывала на столиках журналы и поливала цветы. – Брат обязан вам жизнью.

Бонни моментально вспыхнула – так краснеют люди с бледной кожей, поэтому они никогда не могут скрыть своих чувств.

– Это просто потому, что я провожу с пациентами больше времени, чем доктора, – скромно ответила она. – К тому же, насколько я знаю, это вы спасли ему жизнь. Это вам он обязан.

Теперь пришла очередь краснеть Кирку.

– Но ведь Скотт мой брат, – сказал он просто, и этим было сказано все.

Только ей было непонятно, почему Скотт упорно отказывался разговаривать с Кирком, лишь умолял забрать его из Ковингтона, называя это место сумасшедшим домом.

– Я совершенно здоров! – сердито повторял он. – Единственное, на что способны эти идиоты, так это задавать вопросы. Вопросы, вопросы, вопросы. Ну и что толку? Забери меня отсюда!

Кирку очень хотелось сделать то, что просил брат. Лишь бы ему было хорошо. Лишь бы тот вернул ему свою любовь. С другой стороны, Скотт хотел совершить самоубийство, и доктор Бэзилин, их домашний врач в Гросс-Пуанте, рекомендовал ему курс психиатрического лечения. Кирк считал, что врача, который знает Скотта с детства, надо слушаться.

– Но почему бы не попробовать? – говорил он Скотту. – Доктор Бэзилин считает, что это должно помочь.

– Помочь?! Кому?! – яростно спросил Скотт, как будто речь шла неизвестно о ком.

– Тебе, – мягко ответил Кирк.

– Мне? А зачем мне помогать? Я прекрасно себя чувствую. Я не сумасшедший! Да и к тому же, что Бэзилин понимает? – мрачно продолжал Скотт. – Это же просто болван.

Переубедить его было невозможно.

Жизнь Элиссы Арнольд проходила в каком-то тумане. Она никогда не говорила о самоубийстве мужа и о попытке самоубийства сына. Она никогда не делилась своими переживаниями и жизненными планами. Кирк водил ее в кино и играл с ней в скреббл. Они вместе смотрели телевизор и вместе ужинали. О чем они только не болтали – о гавайских рубахах Гарри Трумэна, о новозеландце Эдмунде Хилари и шерпе Норкае Тенцинге – первых покорителях Эвереста, о том, нужно ли гладить новые фасонные рубашки или, говорится в рекламе, они в этом не нуждаются. То есть обо" всем, кроме того, что произошло в их семье.

– Не знаю, что бы мы без тебя делали, – вновь и вновь повторяла она тем летом, когда Кирк мотался между Гросс-Пуантом и Ковингтоном. – Благодарение Богу, у меня есть ты.

В свои девятнадцать лет Кирк уже не был мальчишкой, хотя повзрослеть еще не успел. Тем не менее он выполнял волю отца: заботился о матери и брате. О нем самом позаботиться было некому.

У Кирка с Бонни вошло в привычку подолгу гулять по тихим тропинкам Ковингтона. Впервые после смерти отца у Кирка нашелся собеседник, вернее, собеседница. Медленно прогуливаясь – движения все еще были скованы болью в ноге и ребрах, – Кирк изливал наболевшее.

– Мне следовало знать, что у него что-то не так, – говорил он. За это лето голос его изменился; в нем появилась какая-то хрипловатость, скрывавшая непролитые слезы. – Отец всегда спускался к завтраку в костюме и при галстуке. Помню запах мыльного крема. Л в последние недели перед тем, как… – Кирк запнулся в поисках нужного слова, – это произошло, он выходил в нижней рубахе. И небритый.

– Но ведь полно людей, которые завтракают не побрившись, – сказала Бонни. Ее расстраивало то, что Кирк так казнит себя. Она чувствовала его боль и хотела, чтобы он от нее избавился.

– Но не мой отец, – упрямо возражал Кирк, вспоминая, что Клиффорд Арнольд всегда одевался безупречно и тщательно следил за собой. До того, как приехать тем летом домой из Принстона, он вообще ни разу не видел отца непричесанным или без пиджака. – Да, я должен был понять – с ним что-то происходит. Мне следовало что-то предпринять. Может быть, не надо было уезжать в Принстон и поступать в колледж.

– Но ведь ваш отец учился в Принстоне, – сказала Бонни. Она не хотела говорить ему, что, по мнению врачей, Клиффорд Арнольд когда-нибудь все равно сделал бы то, что сделал. Было бы слишком жестоко сообщать об этом сыну. Но она не хотела, чтобы Кирк обвинял себя в том, в чем не был виноват. – Он хотел, чтобы и вы там учились. Вам не в чем себя винить.

– Если бы только я пригласил его пообедать, – говорил Кирк, – все было бы в порядке. Это был день его рождения. Мне надо было что-нибудь придумать. Что-то особенное…

«Если бы только», – повторял Кирк. Я должен был, я мог, мне следовало – эти слова терзали его измученный мозг. Почему я не сделал? Почему? – на эти невысказанные вопросы он не мог найти ответа, и как бы Бонни ни старалась его разубедить, он по-прежнему винил себя.

Кирк все говорил с Бонни о себе, своих переживаниях, своей вине, своем прошлом, своих недостатках, своих страхах, о том, что никогда не станет таким человеком, каким был отец, что никогда не оправдает отцовских надежд.

– Ведь я даже не могу толком позаботиться о матери, о брате, – говорил он, измученный грубым обращением Скотта и мрачной задумчивостью матери.

– Ну почему не можете, вполне можете, – успокаивала его Бонни. Чем ближе она узнавала Кирка, тем больше он ей нравился. С братом он был терпелив, с матерью – внимателен и чуток. В сравнении с Кирком любой из ее знакомых девятнадцатилетних парней казался ребенком. Кирк же выглядел как мужчина, как человек, который умеет заботиться о других; на жизнь он смотрел так же, как и она сама.

Час за часом, бродя по дорожкам, Кирк делал то, чего раньше никогда себе не позволял – думал о себе и говорил о себе. И это тоже усиливало чувство вины.

– Странно, что вы меня терпите, – сказал Кирк, кляня себя за то, что нарушает все правила приличия. – Всегда презираешь тех, кто разглагольствует о себе.

– Ко мне это не относится, – заметила Бонни. – Мне интересно, когда люди рассказывают о себе.

– В самом деле? – спросил он и, услышав утвердительный ответ, не знал, верить ей или нет. В конце концов он решил, что она так говорит просто из вежливости.

– Я люблю тебя. Я не забуду тебя, – обещал он Бонни, когда Скотт выписывался из Ковингтона. Кирк собирался отвезти брата домой и вернуться – на этом мать настаивала с необычной для себя решительностью – в Принстон, чтобы завершить курс. Скотти вернется в свою школу, которую ему предстояло окончить в этом году, и будет наблюдаться у местного психиатра. Доктор Маршан считал, что возвращение к привычной обстановке благотворно скажется на здоровье котти.

Бонни улыбнулась и от души расцеловала его. Пациенты, а иногда и их родственники, регулярно влюблялись в медсестер; это были издержки профессии, и никто не воспринимал подобные заверения всерьез.

– Забудешь, забудешь, – сказала Бонни. – Уезжая из Ковингтона, люди хотят забыть о нем. И не любят, когда им напоминают.

– Я не такой, – сказал Кирк. Ему было так плохо и так одиноко тем летом. Отца уже нет; брат терпеть его не мог; мать занята собой, и только с Бонни он не чувствовал себя таким покинутым. Только Бонни, казалось, понимала, каково ему. Только Бонни могла ободрить его.

Глава IV

В 1954 году Кирк Арнольд закончил учебу в Принстонском университете и намеревался осесть в Нью-Йорке, где ему уже предложили место в одном инвестиционном банке. Жить он предполагал со своими двумя приятелями, все вместе они собирались насладиться холостяцкой жизнью, а потом, через несколько лет, и остепениться. Но все вышло иначе. По просьбе матери Кирк вернулся домой, чтобы возглавить семейное дело, которое сейчас находилось в руках душеприказчика отца Билла Уоррента и вице-президента фирмы Гордона Марбли.

– Дела обстоят неважно, – откровенно призналась Элисса. За год, прошедший со смерти мужа, она сильно постарела. Было ей сорок пять, но выглядела она лет на десять старше. Кожа на лице стала дряблой, в волосах появилась седина, и вся она как-то погрузнела. Но самым неприятным в ее внешности, на взгляд Кирка, был странный контраст между полуулыбкой губ и застывшим выражением глаз.

– Билл – честный человек и, конечно, хочет нам добра; но он слишком занят своей судебной практикой, – сказала она Кирку. Элисса с детства была приучена полагаться на мужчин. Теперь, когда мужа не было, она отчаянно цеплялась за сына. – Гордон – человек способный, но ему далеко до твоего отца. Он не так печется о деле, как привык твой отец, – и как, надеюсь, будешь ты.

У Билла Уоррента был свой взгляд на вещи.

– Твой отец вовсе не был таким уж выдающимся бизнесменом, как считает твоя мать, – сказал он. – Дела пошли неважно задолго до его смерти. – У Билла были редеющие волосы песочного цвета и загар игрока в гольф. Его адвокатская практика, связанная в основном с завещаниями и недвижимостью, приносила ему неплохой доход. В работе и жизни он основывался на старых понятиях: внимание, точность, консерватизм. – Твой отец принял несколько неверных решений. Мы начали терять клиентов еще до… несчастья. Компания залезла в долги, доходы резко упали.

Слышать все это было неприятно, особенно нелестные отзывы об отце.

– А вы уверены в этом? – спросил Кирк, явно не желая соглашаться с оценками Билла.

– Если хочешь, я покажу тебе цифры.

– А как насчет Гордона? – спросил Кирк, одновременно просматривая бумаги и поражаясь объему долга и падению прибыли. – Папа ему очень доверял.

– Гордон хороший менеджер, но фантазии ему не хватает, – сказал Билл.

– Так что же делать? – спросил Кирк. Ему не хотелось возвращаться в Гросс-Пуант, ездить теми же дорогами, по которым ездил отец, дышать тем же воздухом, что и он. А больше всего его отпугивал отцовский дом. Всякий раз, как он вылезал из машины, ему казалось, что он чувствует острый запах газа. Всякий раз, когда он проходил мимо того места, где лежало испачканное кровью тело отца, у него появлялась тошнота. Всякий раз, как он подходил к комнате Скотта, вспоминалось открытое окно и развевающиеся на ветру шторы. Все в этом доме напоминало ему об утратах и поражении. Больше всего ему хотелось уехать отсюда.

– На мой взгляд, лучше всего продать компанию, – сказал Билл. – Попробуй получить за нее побольше, а там занимайся чем хочешь.

– А сколько она стоит? – спросил Кирк, вспоминая, что отец всегда отказывался от таких предложений, говоря, что компания не продается, ее унаследуют дети и внуки.

– Одно дело – сколько она стоит, другое – сколько ты сможешь получить, – сказал Билл, тщательно протирая очки. Он считал разумным готовить клиентов к худшему. Клиенты, как он убедился, не любят сюрпризов.

– Да оставьте вы эту адвокатскую дребедень, Билл, – нетерпеливо сказал Кирк, инстинктивно отмахиваясь от деталей, которые напоминали о том, что хотелось бы забыть. – Просто назовите цифру.

– Пожалуй, ты мог бы получить полмиллиона чистыми, – сказал Билл Уоррент. Цифра скромная, но реальная. – Вложи эти деньги куда-нибудь, а твоя мать будет жить на проценты.

– Шесть процентов, – быстро подсчитал Кирк, – это тридцать тысяч в год. Матери придется продать дом.

– Ну что же, приспосабливаться приходится многим вдовам, – сказал Билл. Он не был бессердечным – просто деловой человек. – Не все могут продолжать жить так же, как при мужьях.

– А как насчет Скотта? В этом году он начинает учиться в Мичиганском университете. Из чего нам платить за обучение?

– Может, он подаст на стипендию?

– Нет, – сказал Кирк, качая головой. – Исключено. Скотт никогда не был примерным учеником, а после смерти отца стал учиться еще хуже. Слава Богу, его хоть приняли в Мичиганский. К тому же, помимо платы за обучение, нужно думать еще о расходах на лечение у психиатров. Скотт с детства был раздражителен и угрюм, а сейчас его состояние стало еще более подавленным и угнетенным. Психиатр, который наблюдает Скотта, не обещает скорого выздоровления.

Впервые в своей обеспеченной жизни Кирк столкнулся с финансовыми проблемами.

– Надо продавать, Кирк, – серьезно сказал Билл. Клиффорд Арнольд был для него не только клиентом, но и другом, и ему хотелось помочь его семье найти наиболее разумный выход из трудного положения. – И продавать надо сейчас, пока компания вконец не разорилась.

– Продать? – Элисса была потрясена. – Но ведь отец хотел, чтобы компания была вашей со Скоттом. Ты же знаешь, как для него было важно, что одно дело ведет третье поколение Арнольдов.

– Компания превратилась в бремя, – Кирк старался сохранить реальный взгляд на вещи. Билл Уоррент показал ему балансовый отчет – он производил удручающее впечатление.

– Бремя? – Элисса готова была до конца защищать интересы мужа. – Эта компания была для отца делом всей жизни! Компания кормила два поколения нашей семьи. И дальше будет кормить, стоит только захотеть.

– Я не смог спасти отца, – сказал Кирк, понимая, чего от него хочет мать. При одной мысли о том, что придется жить в Гросс-Пуанте, ему становилось нехорошо. – Что, если у меня снова ничего не получится?

– Получится! – Элисса судорожно схватилась за руку сына, словно от него зависела ее жизнь. – У тебя все получится. Ты со всем справишься!

– Но ведь у меня нет никакого опыта. – Кирку очень хотелось уехать в Нью-Йорк, начать новую жизнь, освободиться от воспоминаний, которые впивались в него, как колючки. – Будь же благоразумна, мама.

– У тебя получится все, чего бы ты ни пожелал, – упрямо повторяла мать. Ей нужен был Кирк. И Скотту тоже нужен. Она пойдет на что угодно, лишь бы удержать его, – это все, что у нее осталось. Кто еще позаботится о ней? – В школе ты был круглым отличником. Принстон окончил с отличием. Тебе сразу предложили отличную работу в Нью-Йорке. Так кто же справится, если не ты?

– Ну и что с того? – Кирк старался умерить энтузиазм матери. Он стремился уехать, а она изо всех сил пыталась оставить его дома. – Говорю же тебе, что у меня нет опыта, знаний и твердости тоже не хватает.

О чем он умалчивал, не признаваясь в этом даже самому себе, так это о том, что компания убила отца. Так что же будет с ним?

Главной продукцией «Дирборн Пейпер энд Принтинг» были брошюры с техническим описанием автомобилей. Типографии компании печатали также годовые отчеты крупных автомобильных фирм из Детройта, рекламные брошюры и буклеты. На другой линии печатались карты туристических маршрутов различных районов страны – Новой Англии, атлантического побережья, Роки-Маунта, Юго-Западных штатов, Дальнего Запада. Эти карты раздавались бесплатно на заправочных станциях.

И Элисса, и Кирк, и Скотт знали, что Клиффорд Арнольд все силы вкладывал в дело, основанное его отцом. Тот ни в какие авантюры не пускался, и компания благополучно пережила гуверовские годы, превратившись в небольшое, но вполне прибыльное семейное предприятие. В сороковые и пятидесятые доходы его росли, и под руководством Клиффорда Арнольда дело значительно расширилось. И ничего, казалось, не могло помешать дальнейшему процветанию Арнольдов. Ничего, кроме душевного расстройства, под названием «маниакальная депрессия», о котором тогда мало кто знал.

Становясь богаче, Клиффорд Арнольд все больше уверовал в собственную непогрешимость. С ростом его доходов увеличивалось и его самомнение. Клиффорд все убыстрял и убыстрял рабочий темп, пока, наконец, не утратил контроль за его скоростью. Когда нужны были новые мощности, он покупал типографию; когда требовалось расширить продажу распространяемой продукции, он покупал автомобильную фирму; нужна была бумага – он покупал бумажную фабрику. В конце концов, он стал владельцем нескольких тысяч акров канадского леса, компаний по производству грузовых автомобилей, по изготовлению химикалий для обработки древесины и даже литейного цеха, производившего свинец для печатных машин.

Закупочная мания была одним из ранних симптомов болезни, хотя в то время это никому не приходило в голову. Расточительство тоже являлось одним из ее признаков.

Становясь богаче, Клиффорд Арнольд расшвыривал деньги направо и налево. Рубашки и костюмы он заказывал дюжинами, в шкафах висели сотни галстуков, на полках лежали десятки свитеров, а обуви было столько, что пришлось вызвать плотников достраивать новые полки.

– Боже мой, Клиффорд, – говорила Элисса, – зачем тебе столько?

– Я не хочу, чтобы мне чего-нибудь не хватало, – отвечал он. – Я боюсь, что чего-нибудь вдруг не хватит. – Потом, намного позже, стало ясно, что говорил он не о вещах – он боялся, что ему не хватит жизни.

Однажды он купил новый «кадиллак», наездил сорок две мили и поставил в гараж, заявив, что ему не нравится цвет. Эта история превратилась в семейный анекдот. Последние рождественские праздники в жизни Клиффорда вылились в оргию дарений: подарки поднимались до самой верхушки рождественской елки, теснились на креслах и диванах, загромождали холл, гостиную, гараж. Элисса стеснялась приглашать гостей. Она считала, что неприлично так демонстрировать собственное богатство.

– Но мне нравится дарить, – говорил Клиффорд. – Я обожаю делать подарки. Не лишай меня этого удовольствия.

Элисса покорялась. Да и что ей оставалось делать?

Клиффорд был удивительно энергичен. На сон ему требовалось совсем мало времени. Казалось, этот человек способен быть одновременно повсюду, решать проблемы, которые другие находили неразрешимыми, работать без устали, избегая неудач. Он излучал энергию, идеи одна за другой рождались в его голове, но в какое-то время вдруг стали проявляться и другие качества натуры Клиффорда Арнольда. Он сделался на редкость раздражителен, срывался по пустякам, оскорблял опытных работников так, что они вынуждены были увольняться.

Однажды он едва не задавил ребенка. Решив, что свет на перекрестке слишком долго не переключают, Клиффорд нажал изо всех сил на акселератор и проскочил мимо школьника, ехавшего на велосипеде, так близко, что на крыле остался след от металлической застежки ранца. Клиффорд испугался. Однако и после этого случая он по-прежнему, несмотря на все усилия, часто впадал в бешенство.

– Мистер Арнольд, я считаю, что вам не надо покупать эту землю, – сказал ему как-то ревизор. – Вы превысили банковский кредит, наличных едва хватает, чтобы покрыть страховку…

– А я считаю, что надо, – почти что взревел Клиффорд. Кончилось дело тем, что он уволил этого работника. – Вы счетовод и всегда им останетесь, – бушевал он. – А я – гений и всегда буду гением!

Клиффорд поступил по-своему и подписал документы на покупку ста пятидесяти акров земли во Флинте под строительство фабрики. Через шесть месяцев, как и предсказывал «счетовод», платить по накладным было нечем. Ему пришлось продать за бесценок бумажную фабрику, но еще через восемь месяцев, когда во Флинте случился пожар, выяснилось, что Клиффорд не подписал договор на страховку.

– Это моя вина, – сказал он Элиссе. Подобно тому, как все успехи он приписывал только себе самому, за неудачу он тоже готов был нести полную ответственность. – Все это моя вина.

– При чем тут ты? Ведь загорелся подземный склад с горючим. Все началось с короткого замыкания, – Элисса не могла понять, почему муж так настаивает на своей вине, не знала, чем помочь ему. Она еще не понимала, что он вообще нуждается в помощи. – Так сказали в пожарной команде. Ты тут ни при чем.

– При чем, при чем, – нетерпеливо прервал ее Клиффорд. – Если бы я там был, ничего бы не произошло.

– Но ты ведь не Бог, – Элисса отчаянно пыталась пробиться к разуму Клиффорда. – Этот пожар никто не мог предотвратить.

Кирк, который в это время находился за тысячу миль от дома, в Принстоне, так ничего и не узнал об этом случае.

Если бы Клиффорд был игроком, он мог бы перестать ходить в казино, если бы был алкоголиком, мог бы бросить пить. Но он был бизнесменом, и перестать ходить на работу он не мог.

Когда Кирк учился на третьем курсе, Клиффорд по-прежнему каждый день появлялся в своем рабочем кабинете, но это был уже другой Клиффорд. Исчезла его решительность, а с нею и остроумные решения многочисленных проблем, живость, даже болтливость; прошли и неожиданные вспышки ярости. Теперь он был уныл и подавлен. Он не мог забыть о пожаре во Флинте, казнил себя за то, что не оформил страховку, и боялся заключать даже обычные коммерческие сделки. Он начал поговаривать о самоубийстве, но всерьез это никто не воспринимал.

Карбонат лития, который, скорее всего, мог помочь Клиффорду, был изобретен безвестным до того австрийским психиатром в 1949 году. И лишь через двадцать лет фармацевтическое ведомство рекомендовало препарат для лечения пациентов, страдающих душевной депрессией. Но для Клиффорда это было уже слишком поздно: он покончил с собой, не справившись с болезнью.

– Воскресить отца я не могу, – говорил он Бонни, когда был уже готов принять решение, – но могу попытаться вернуть к жизни его дело. Это самое большее, что я могу сделать для папы, а также для матери и брата.

Бонни, чьи родители посвятили себя уходу за другими людьми, была до слез тронута самоотверженностью Кирка.

– Я так горжусь тобой, – говорила она. – Ты напоминаешь мне родителей. Вот уж не думала, что встречу кого-нибудь, похожего на них.

– Ты должен сделать это, – со слезами на глазах умоляла его мать. – Для меня. Для брата. Для отца.

Кирк убедил себя, что, если он вернет к жизни компанию, может быть, семья снова заживет счастливо.

Кирк не последовал совету Билла. Когда ему исполнился двадцать один год, его назначили президентом «Дирборн Пейпер энд Принтинг» и он целиком отдался делу возрождения этой компании. Он лично встречался с клиентами, излагал им свои соображения о развитии компании. Он отказался от сомнительных проектов и вложил дополнительные средства в перспективные программы. Он вновь сосредоточился на полиграфической промышленности, привлекая заказчиков и укрепляя связи с надежными клиентами.

– И как это у тебя получается? – спрашивала Элисса, восхищенная его работой. Она никогда не сомневалась в способностях сына, но такого успеха не ожидала.

– Не забывай, я работал с папой с четырнадцати лет. Так что компания для меня – знакомое дело, – в его словах была уверенность, которую он на самом деле не испытывал. Впрочем, это со временем пройдет. Играя роль, убеждался он, быстро в нее вживаешься.

– Бонни, я люблю тебя. Когда я сделал тебе предложение, ты велела мне еще раз подумать, – говорил ей Кирк в. начале 1955 года. Они гуляли вдоль озера, обдуваемые свежим весенним ветерком.

Получив от Кирка письмо из Принстона, Бонни была весьма удивлена. Потом письма стали приходить регулярно. Кирк приехал к ней на День благодарения, а на Рождество познакомился с ее родителями. Она-то думала, что больше никогда его не увидит, что богатые и утонченные университетские девушки быстро заставят его забыть о ней. Закончив школу медсестер, Бонни вернулась в Чикаго, к родителям, и поступила на работу в больницу. Теперь, когда Кирк жил в Гросс-Пуанте, он приезжал к ней на выходные. Большинство из его университетских однокашников уже переженились, и Кирк Арнольд не хотел быть исключением.

– Больше я ни о чем не хочу думать, – сказал он, обнимая Бонни за талию. – Прошу: выходи за меня замуж.

– Нет, ты говоришь это серьезно? – Бонни не могла поверить его словам – ведь она ему явно не пара.

– Ну, разумеется, серьезно. – Это были не просто слова. Он познакомился с ней в тяжелый момент своей жизни, и она помогла ему пережить беду, сделала для него столько, сколько не сделали ни мать, ни брат. Человека более близкого по духу, чем она, у него не было. Он по-настоящему любил ее. Бонни была совсем не похожа на других его знакомых – в ней не было ничего искусственного. После смерти отца Кирк совершенно переменился – он повзрослел, стал серьезнее, понял, какая это хрупкая штука – жизнь и как непрочно в этой жизни счастье. И все, что он научился теперь ценить, воплощалось в Бонни. Он знал, что любил в ней, и знал, почему хочет на ней жениться. – Я люблю тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе.

Она глубоко-глубоко вздохнула:

– И я люблю тебя, Кирк. Давай поженимся.

Он снял с себя оранжево-черный шарф с принстонской эмблемой и, издав вопль радости, который заставил прохожих оглянуться, накинул его на Бонни и притянул ее к себе.

– Ты теперь всегда будешь моей, – сказал он, тесно прижимаясь к ее щеке. – Всегда.

Когда отец Бонни обвенчал их в том же году, все ее страхи о неравенстве в социальном положении быстро исчезли. Бог и любовь соединили юношу из богатой семьи и бедную девушку, и от этого будущее казалось им радужным.

Через четыре месяца после свадьбы Бонни забеременела. Их первый ребенок – сын, которого они назвали Джеффри, – родился в июне, в годовщину смерти Клиффорда Арнольда. Счастье настоящего дня смешалось с тоскливыми воспоминаниями о прошлом. Взяв первенца на руки, Кирк стоял у постели жены и не мог сдержать слез.

– Ты думаешь об отце? – спросила Бонни.

– Да, – ответил Кирк, поражаясь ее чуткости. – Как ты угадала?

– А ты всегда плачешь, когда вспоминаешь его.

– Правда? – И сам этого не подозревал за собой.

– Да, – и, глядя на мужа, она почувствовала, как комок подступает у нее к горлу.

Через год появился второй ребенок. Это была девочка, ее назвали Люси.

– Дни рождения тебе тяжело даются, правда? – сказала как-то Бонни. В последний день рождения Кирка у них произошла самая неприятная ссора за все время их совместной жизни. Кирк тогда швырнул на пол праздничный пирог, вылетел из дома и почти неделю не разговаривал с женой.

Кирк кивнул с тяжелым вздохом:

– Они всегда мне напоминают о дне рождения, который стал днем смерти.

Глава V

За четыре года Кирк вернул компанию к жизни. Его матери не пришлось менять образ жизни: она жила там же, где и до смерти мужа; у нее остались служанка и садовник; как и Клиффорд, она каждый год меняла машины. Не в силах сосредоточиться на занятиях Скотт вынужден был уйти из университета. Кирк дал ему работу в компании – сначала в отделе продажи, затем в отделе обслуживания и, наконец, поставил директором фабрики. На каждом новом месте Скотт начинал работать с энтузиазмом, но энтузиазм быстро сменялся неудовлетворенностью и раздражительностью.

– Ты лишаешь меня инициативы, – кричал он Кирку, обвиняя брата во всех своих несчастьях. – Сам хочешь быть большой шишкой, а я должен благодарить тебя за подачки?

Тогда Кирк, лишь бы угодить брату, придумал для него пост вице-президента компании. В первый раз Скотт женился, когда ему было двадцать, и они с женой вполне свободно жили на зарплату, которую Кирк платил независимо от того, появлялся Скотт на работе или нет.

– Ты слишком добр к Скотту, – говорила Кирку мать. – Ты портишь его, как и отец.

– А что мне делать? – Такой же вопрос когда-то задавал жене Клиффорд. – Выбросить его на улицу? Ведь он же мне брат.

Следуя воле отца, Кирк заботился о матери и брате. Более того, он превратил убыточное предприятие в процветающее, тем самым совершенно случайно обнаружив главный свой талант.

– У меня есть клиент в Акроне, – сказал Кирку Билл Уоррент осенью 1958 года. – Его компания по производству автозапчастей прогорает. Он хочет заложить ее, но не может найти покупателя. И я подумал о тебе. Почему бы не повторить опыт «Дирборн Пейпер энд Принтинг»?

– Но я совершенно не разбираюсь в автомобилях, – сказал Кирк. – Картер от карбюратора не отличу.

– Зато ты знаешь, как ставить на ноги компании. Это ты уже доказал, – решительно заявил Билл. Он стал толще, волосы у него еще более поредели, а денег на счету прибавилось. – Все, что нужно знать о запчастях, ты освоишь за день. Пока ты еще не послал меня к черту, позволь, я немного расскажу тебе об этой компании…

Кирк слушал с возрастающим интересом. «Дирборн Пейпер энд Принтинг» достигла такого устойчивого положения, что дела в ней вполне мог вести Гордон Марбли. А Кирку хотелось чего-то добиваться. Ему было куда интереснее спасать дело, чем рутинно вести его. Чем больше он думал, тем более заманчивой казалась предложенная Биллом идея.

– Ты смешиваешь две вещи: спасение дела и спасение жизни, – сказала Бонни, когда Кирк поделился с ней своими планами. Она предвидела, что Кирк снова доведет себя до изнеможения, как это было, когда он возрождал семейную компанию. – Тебе кажется, что, спасая дело, ты переписываешь историю и тем самым спасаешь отца.

– Ну, ладно, оставь, – отмахнулся Кирк. – Ты ведь сама не веришь в этот психиатрический бред.

– Почему же? – Она напомнила ему, что не один год проработала в психиатрической лечебнице и кое-что в этом понимает. – В твоем случае как раз верю.

Кирк пожал плечами и забыл про ее слова. Он назначил Гордона Марбли исполняющим обязанности президента «Дирборн Пейпер энд Принтинг», а сам отправился в Акрон в качестве временного вице-президента компании «Акме Ауто», избавившись таким образом, как ему казалось, от воспоминаний, связанных с Гросс-Пуантом.

– А с нами что будет? – спросила Бонни. Она привыкла к тому, что всякий раз, как ее отец получал новый приход, вся семья следовала за ним. – Где мы будем жить, я и дети?

– Я буду проводить в Акроне рабочие дни, – сказал Кирк. Ему не терпелось уехать из Гросс-Пуанта. Ему не терпелось избавиться от каждодневных звонков матери, которой нужен был совет по любому поводу – какие сандвичи готовить для партнеров по бриджу, повышать или нет жалованье кухарке. – На выходные я буду возвращаться домой.

– Так в семьях не живут. – Ее родители всегда все делали вместе, и Бонни считала, что и у них с Кирком так будет. – И как быть с детьми? Они же будут скучать по тебе.

Джеффри было пять лет, Люси – четыре, и они всегда ждали той минуты, когда отец придет с работы домой.

– Но ведь это только на время, – сказал Кирк, все еще не понимая, что Бонни не хочет оставаться одна. Когда они со Скоттом были детьми, Клиффорд часто уезжал по делам, и это считалось само собой разумеющимся. Папа уехал по делам – это была норма семейной жизни. – Вот поставлю «Акме» на ноги и вернусь.

– Ты что, хочешь бросить нас? – неожиданно спросила Бонни.

– Разумеется, нет, – взорвался Кирк. Он хотел бросить Гросс-Пуант, вот и все.

Бонни не очень верила ему.

Они были вместе шесть лет, а она уже начала подумывать о том, что ему надо было жениться на одной из тех богатых девушек, с которыми он встречался, пока не познакомился с ней в Ковингтоне. Кирк и Бонни были разные, принадлежали к разным социальным слоям, и это начинало сказываться на их семейной жизни. Бонни не умела устраивать приемы – и это ее совершенно не волновало. Бонни не знала, как обращаться с прислугой, – и не хотела этому учиться. Бонни не умела улыбаться сальным шуточкам деловых партнеров Кирка, которые только о деньгах и думали, и не считала, что искусство быть обходительной достойно того, чтобы его осваивать. Бонни постепенно приходила к мысли, что ей не нравится быть женой преуспевающего бизнесмена.

Кирк и забыл про этот разговор, но ночью, когда ему захотелось заняться любовью, Бонни оттолкнула его и повернулась к нему спиной.

Разъезд «на время» начался почти сразу, с тем чтобы уже не прекращаться. Кирк во второй раз блестяще справился с поставленной перед ним задачей.

С понедельника по пятницу он проводил в Акроне. Он дышал воздухом «Акме» и жил ее проблемами. Ни о чем другом он не мог ни думать, ни говорить.

– Я очень рада, что «Акме» – это компания, а не женщина, – не уставала повторять Бонни, когда Кирк на выходные появлялся дома. Она подтрунивала над собой, но в ее словах была и доля правды. Ей было одиноко и грустно, и она ругала себя за то, что обвиняет в своих бедах Кирка. – Ты так говоришь об этой «Акме», словно влюблен в нее.

– Ну как можно влюбиться в компанию? – Кирк отнесся к ее словам серьезно, чувствуя в них какую-то боль. Потом он поймет, Бонни была права. Занимаясь делами новой компании, он всегда отдавал ей все свое внимание, все свое время, – так ведет себя влюбленный. Как только проблемы решались, кончалась и любовь – до появления новой компании и новых проблем. Он постепенно превращался в человека, который самые сильные свои чувства берег для тех, кто не мог ему ответить любовью, но сделать больно другим, как это сделал отец и брат, тоже не мог.

Насколько трудно было Кирку Арнольду найти для своих переживаний нужные слова, настолько легко и уверенно справлялся он с деловыми проблемами. Как только «Акме» обнаружила признаки выздоровления, как только, по прогнозам, наметилась прибыль, Кирк начал терять интерес к этому делу.

– Этой компании я больше не нужен, – сказал он Биллу. – Может, у вас на примете есть еще неудачники, которых надо превратить в победителей?

Билл познакомил Кирка с Джозефом Метцером из Миннеаполиса, президентом «Санола» – компании по производству швейных машин.

– Можете сделать для нас то же, что сделали для «Акме»? – спросил Метцер, обрисовав Кирку положение.

– Попытаюсь, – ответил Кирк. Он получил пост вице-президента, провел реорганизацию компании, вывел ее на прибыль, а в день, когда ему исполнилось двадцать шесть, Кирка уволили.

– Как вы сказали? Вы меня увольняете? – ошеломленно переспросил он.

– Вы слышали, что я сказал, – ответил Джо Метцер. Это был грузный темноволосый человек с тяжелым взглядом. – Вы выполнили ту работу, на которую вас нанимали. А теперь можете быть свободны.

Кирк вернулся к себе в кабинет и, действуя настольной лампой, как молотком, разнес вдребезги все стекла.

Он сел в машину, с грохотом захлопнул дверь, выжал газ до предела и в последний раз выехал с этой стоянки. Он проскочил на красный свет и, достигнув шоссе, пулей помчался вперед. Под виадуком Кирк не справился с управлением, и машина врезалась в бетонную опору. Его швырнуло вперед, голова ударилась о стекло, послышался звон осколков. Первое, что он услышал, очнувшись, был звук полицейской сирены.

– Вам еще повезло, что остались живы, – сказал полицейский, вытаскивая Кирка из смятой в лепешку машины.

– Это Джо Метцеру повезло, что он остался жив, – сказал Кирк, вспоминая, что как раз в этот момент, когда машина потеряла управление, он думал о том, как убить Джо Метцера. Полицейский озадаченно посмотрел на него.

– Джо Метцер? – переспросил он, глядя на переднее сиденье. – А что, тут был пассажир?

Кирк покачал головой. По лицу у него текла кровь и, судя по боли в теле, были сломаны ребра. Полицейский посадил его в свою машину и повез в больницу.

– Так кто такой этот Джо Метцер?

– Это подонок, который меня только что уволил, – сказал Кирк.

– Послушайте, мистер, – заметил полицейский. – Увольняют многих, но это еще не повод, чтобы расшибаться до смерти.

– Точно, – горько сказал Кирк, – увольняют многих. Но только не в день рождения.

В тот вечер Бонни принесла Кирку именинный пирог в больницу, Кирк есть не стал и, когда Бонни ушла, отдал пирог ночной сиделке. Та растерянно вертела пирог в руках, не зная, что с ним делать.

– Просто уберите его куда-нибудь, – сказал Кирк, и из глаз его потекли злые слезы. Он терпеть не мог дней рождения.

– Джо нанял меня, чтобы я показал, где он ошибается, а теперь за это на меня же злится. Он дождался, пока я вытащу его из дыры, и тут же уволил. У него с самого начала это было на уме, – сказал Кирк Биллу, когда тот пришел навестить его в больнице. Несмотря на все это, именно Джо. Метцер рекомендовал Кирка на следующую работу.

Используя талант, который он обнаружил в себе, работая в отцовской компании, и всячески оттачивая его на других предприятиях, Кирк за короткое время объездил почти всю страну. Он появлялся в Кэри, штат Индиана, где был сталелитейный завод; в Лейк-Форесте, Иллинойс, он руководил реорганизацией банка; по просьбе знакомого Билла Уоррента он согласился поработать на мебельной фабрике в Гренд-Рэпидс. Именно здесь он впервые после женитьбы влюбился. На сей раз он полюбил не только компанию, но и ее владелицу.

Сьюзен Морлок была высокой блондинкой, голубоглазой, красивой и неглупой. Наследница большого дела, основанного дедом, краснодеревщиком из Уэльса, и расширенного отцом, она была богата. После смерти отца половина акций компании досталась Сьюзен, половина – матери. Бесси, шестидесятилетняя женщина, любила свой сад, свою коллекцию фарфоровых кошечек и местную библиотеку, при которой создала совет попечителей. О делах мужа и тестя она не знала почти ничего, никогда ими не интересовалась. Сьюзен, единственный ребенок в семье, напротив, любила компанию, любила запах древесины и клея, визг пилы, огромные «катушки» бумаги и относительную тишину служебных помещений, где, впрочем, сколько она себя помнила, всегда стрекотали машинки, не замолкали телефоны.

– А я когда-нибудь смогу быть президентом? – спросило это избалованное дитя, когда ей было только двенадцать лет.

– Девушки не бывают президентами, – нежно ответил отец. – Ты можешь стать женой президента.

Так Сьюзен и поступила – во всяком случае, сделала нечто в этом роде. Она вышла замуж за биржевика из Финкса, прожила с ним четыре года, потом развелась и вернулась в Гренд-Рэпидс. Это было в 1963 году, именно тогда Сьюзен объявила отцу свое решение.

– Женщины тоже могут быть президентами, – заявила она, кладя ему на стол экземпляр журнала «Феминин мистик». – Я все равно собираюсь занять этот пост.

Родни Морлок никогда и ни в чем не мог отказать дочери. Не было отказа и сейчас. Начав с самых основ – с экспедиции, – Сьюзен принялась осваивать мебельное дело. Она училась покупать, выписывать счета, отправлять, а в самый разгар учебы поехала с отцом на большую выставку в Хай-Пойнт, Северная Каролина, где все крупные производители мебели демонстрировали новые образцы закупщикам и прессе. Когда на следующий год Родни неожиданно умер от инфаркта, Сьюзен оказалась единственной женщиной среди мужчин-руководителей. Выяснилось также, что они с матерью – единственные наследницы. Если она все еще хотела быть президентом, ей стоило только назначить саму себя – и все. Проблема заключалась в том, что знаний у нее еще было недостаточно, и она отлично это сознавала.

– Что же мне делать? – спросила она давнего друга отца Сесила Маккормака, адвоката, входившего в правление компании. Сесил и порекомендовал ей положиться на Кирка.

Она посоветовалась и с Бродериком Лорентсом, преуспевающим продавцом автомобилей, тоже членом правления. Тот сказал, что ей стоит нанять президента со стороны.

Сьюзен обратилась за помощью к матери. Та поговорила с Леоном Нэшем, старым приятелем, с которым все эти годы она поддерживала тесную дружбу. Леон был банкиром, и у него был знакомый адвокат по имени Билл Уоррент, он-то и познакомил Сьюзен с Кирком Арнольдом.

– Насколько мне известно, у вас большой опыт работы с компаниями, попавшими в беду, – сказала Кирку Сьюзен при первой встрече. – Боюсь, что моим делом вы не заинтересуетесь. Держимся мы вполне прилично, хотя, если в ближайшее время не будут сделаны правильные ходы, можем попасть в переплет. Так как, может вас привлечь некризисная ситуация?

– Всегда что-то бывает в первый раз, – ответил он, думая о том, как же похожа. Сьюзен на тех университетских девушек, за которыми он когда-то ухаживал и из которых ему предстояло, как считали родители, выбрать невесту.

Кирк провел в Гренд-Рэпидсе полтора года, и многое здесь для него было впервые – впервые он работал с равными себе людьми, впервые за долгие годы он заговорил об отце.

– Отец всегда себя превосходно чувствовал, – рассказывала Сьюзен Кирку в его первую неделю пребывания в Гренд-Рэпидсе, когда он знакомился с компанией. – Буквально за неделю до смерти он был у врача. Вернувшись домой, шутил, что, по словам врача, нам с ним еще мучиться лет пятьдесят. А через четыре дня умер. Встал, чтобы переключить телевизор на другой канал, и упал. Доктор сказал – обширный инфаркт.

– Нечто подобное произошло и с моим отцом, – сказал Кирк, примеряя к отцу биографию Родни Морлока. Стоило ему произнести эти слова, как он почувствовал, что его перестала мучить тень отцовской смерти, ушло предчувствие, что и он когда-нибудь кончит свои дни точно так же. – Он был совершенно здоров до самой смерти, – продолжал Кирк, впервые ощущая какую-то необыкновенную легкость. – Прошлое перестало нависать над ним. – Ему было всего сорок восемь.

– Я долгое время боялась умереть вот так же, – призналась Сьюзен. – Но потом мне удалось избавиться от этого страха.

– Понимаю, – сочувственно сказал Кирк, ощущая огромное облегчение оттого, что и другие, оказывается, переживают подобные чувства, оттого, что он в этом не одинок, и оттого, что он не безумен.

С начала знакомства Кирк и Сьюзен говорили только о делах. Они рассуждали об инвентаризации, заказах, новых образцах мебели по типу модного ныне датского модерна, о кредите, рекламе. Кирка восхищали энергия и здравомыслие Сьюзен; а на нее производили глубокое впечатление его знания буквально во всем – от текущих счетов до годового баланса.

– Я и не думал, что женщин может так занимать бизнес, – сказал Кирк через три месяца. Раньше ему приходилось встречаться только с женщинами-секретаршами и бухгалтерами: в 1964 году женщины-руководители были большой редкостью, и считалось, что в этих случаях они либо мужеподобны, либо нерешительны. Сьюзен не попадала ни под одну из этих категорий, и это стало для Него сюрпризом – и уроком.

– Мой отец тоже так считал, – сказала она. – Но оказалось, что в делах я разбираюсь гораздо лучше, чем в замужестве.

– Подозреваю, что моя жена думает обо мне так же, – произнес в ответ Кирк.

Сьюзен посмотрела на него с интересом, но ничего не сказала.

– «Морлок Репродакшн» то, «Морлок Репродакшн» се, – раздраженно сказала Бонни год спустя, когда выяснилось, что Кирк проводит гораздо больше времени в Гренд-Рэпидсе, чем она предполагала. – Я. уже устала слышать про это. Не пора ли тебе найти новую компанию, чтобы влюбиться?

– Ты прямо как ревнивая жена, – сказал Кирк.

– Ты прав. Но ведь я по тебе скучаю. Мы женаты, а живу я одна.

– Не всем же быть такими, как твои родители, – сказал Кирк. Его разъезды стали постоянной семейной проблемой.

– Может, я заведу любовника, – небрежно бросила Бонни. – Как все остальные соломенные вдовушки.

– Ну-ну, не валяй дурака, – сказал Кирк, уязвленный этой шуткой, но в душе испытывал вину оттого, что слишком много в последнее время думает о Сьюзен.

– Шучу, шучу, – отозвалась Бонни, но оба в это до конца так и не поверили.

Глава VI

Впервые оказавшись в постели, Кирк со Сьюзен объяснили это воздействием алкоголя. Во время торгов в Гренд-Рэпидсе компания устроила коктейль для прессы и закупщиков новых образцов мебели. Сьюзен, верная старой привычке расслабляться по субботам и немного выпить, потягивала виски со льдом, беседуя с репортерами и покупателями. Кирк, который давно взял себе за правило не прикасаться к спиртному, пока речь идет о делах, ограничивался минеральной. Когда все закончилось, они со Сьюзен отправились поужинать, что делали часто, если рабочий день затягивался. Кирк заказал бутылку шампанского.

– Шампанское? – удивленно подняла брови Сьюзен.

– А как же? – Она редко видела его в таком приподнятом настроении. – Прием прошел на редкость удачно. Раньше нас всегда считали традиционалистами. А теперь, когда мы запустили этот датский модерн, все будет по-другому. Сочетание традиционно тяжелой мебели с новым производством выводит нас на настоящий рынок. Это уже сейчас видно по заказам. А через три месяца компания будет продавать продукцию там, где и не мечтала.

– Правда? – спросила Сьюзен, думая об отце.

– Совершенная правда, – ответил Кирк, поднимая бокал за успех.

– Отец был бы так рад, если бы он это видел, – сказала Сьюзен. – Мне очень не хватает его.

– Понимаю, – отозвался Кирк. – Всякий раз, как мне удается помочь компании, я вспоминаю отца. Чего бы я только не дал, лишь бы он узнал о моих делах.

Они выпили бутылку, и Кирк заказал еще одну.

– Мне, пожалуй, хватит, – Сьюзен прикрыла свой бокал рукой. – Я и так уже опьянела.

– Вы что же, думаете, что я один справлюсь с целой бутылкой? – спросил он с комическим ужасом.

– Почему бы и нет? – хихикнула она. – Такова уж ваша судьба.

К десяти часам никого, кроме них, в ресторане не осталось. В половине одиннадцатого они стояли на пустынной в этот час Мейн-стрит.

– Если бы мы были в Нью-Йорке, я повел бы вас в «Сторк-клуб», – наслаждаясь собственной щедростью, сказал Кирк.

– Если бы мы были в Нью-Йорке, я бы согласилась, – сказала Сьюзен, думая, как здорово было бы оказаться в «Сторк-клубе» с таким привлекательным мужчиной. – Но поскольку мы не в Нью-Йорке, почему бы просто не помечтать, что мы в «Сторк-клубе»?

Он слегка поклонился ей и, протягивая руку, сказал:

– Не угодно ли потанцевать?

И вот, при свете светофора, который все время переключался с зеленого на красный и обратно, они принялись танцевать сначала медленный фокстрот, потом зажигательную самбу и, наконец, щека к щеке, закружились в вальсе, который привел их прямо к дому Сьюзен.

– Как это мы здесь очутились? – спросила она, нащупывая в сумочке ключ. – Машина у подъезда, но что-то я не помню, чтобы мы в нее садились.

– Ну, ну, не может быть, что вы так пьяны, – сказал он, сам чувствуя легкое головокружение от выпитого. – Мы пили несколько часов назад, а потом еще и ужинали.

– Ну что ж, – сказала она, обнимая его, – выходит, я пьяна от тебя.

Утром они проснулись с чувством неловкости, и в ближайшую неделю специально сводили все общение исключительно к деловым разговорам. Как ни старался Кирк, ему не удалось избежать сравнения Сьюзен с Бонни.

Говорят, деньги и секс – две главные движущие силы любого брака. С деньгами у Арнольда никогда не было проблем: Кирк зарабатывал более чем достаточно, Бонни была непритязательна. С сексом дело обстояло сложнее. Уже, вскоре после женитьбы у них наступил разлад в этих отношениях. Пока дети были маленькими, Бонни проявляла гораздо большую активность, чем Кирк, который всегда был слишком поглощен своим делом.

– Мы теперь почти не занимаемся любовью, – сказала Бонни через несколько месяцев после того, как она отвернулась от Кирка в постели. Джеффу было четыре, Люси – три. Бонни подумывала о третьем ребенке. – Уже несколько месяцев, как мы не были близки.

– Неужели так долго? – с удивлением спросил Кирк. Сам он таких подсчетов не вел.

– Да, – печально подтвердила Бонни. Кирк вечно был уставший, не проявлял к ней никакого интереса, и Бонни было очень неловко заговаривать на эту тему. Она, собственно, вообще не знала, о чем тут говорить. – Несколько месяцев.

В ту ночь они любили друг друга; но отныне в течение долгого времени инициативу проявляла Бонни. Со временем, когда дети выросли, а Кирк добился успеха, он стал активнее в этом плане.

– Бонни, – как-то сказал он, – давай куда-нибудь уедем на выходные. Вдвоем. С детьми посидит мама.

– Боюсь, ничего не выйдет. Во всяком случае, в эти выходные. У Люси в субботу благотворительный базар, а у Джеффа матч по бейсболу. Мы не можем оставить их.

В конце концов, секс отошел на второй план; оба жалели об этом и не знали, как вернуть ту страсть, сжигавшую их, когда они только поженились. Никто из них не признавал за собой вины. Бонни считала, что Кирк занят только своим бизнесом. Кирку казалось, что Бонни всю свою любовь отдает детям. Они видели семьи, где все время ссорились из-за денег, родственников и детей. Были пары, которые слишком много пили и выставляли напоказ свои романы. На этом фоне Кирку и Бонни собственная жизнь казалась благополучной, и они только обещали друг другу, что надо немного потерпеть, и все войдет в свою колею.

– Я только о тебе и думаю, – признался как-то Кирк, когда они со Сьюзен остались вдвоем в конторе после работы. – Стараюсь забыть, и не получается.

– Но ведь ты женат, – грустно сказала Сьюзен. Она тоже все время думала о Кирке, вспоминая ту единственную ночь. – Я не хочу, чтобы у меня был роман с женатым мужчиной. Потом бывает слишком больно расставаться.

– Так ты не хочешь, чтобы мы виделись? – спросил Кирк.

– Нет, – запнувшись, ответила Сьюзен.

И все же они не смогли избежать друг друга. Роман принес им радости и печали любовной связи – страсть, возбуждение, ощущение вины, ложь; чувство предательства перемежалось с чувством предназначенности друг другу.

Никто из них не знал, что будет впереди и даже чего хотелось бы впереди. У Кирка была все еще любимая им жена; Сьюзен уже прошла через развод, и было слишком горько думать о возможности нового развода, особенно помня о детях Кирка. Она не могла представить себя в роли разрушительницы домашнего очага. В конце концов, когда известность Кирка вышла за пределы Среднего Запада, судьба сама распорядилась их будущим.

У дочери главного бухгалтера «Морлок Репродакшн» был приятель, который работал в редакции «Чикаго Сан тайме».

– Этот Кирк Арнольд мог бы стать героем интересного очерка для экономической полосы «Кудесник бизнеса», – сказал как-то этот молодой человек, сидя за обедом в гостях у своей подружки. Он уже представлял этот заголовок на полосе. – Надо бы позвонить ему, договориться об интервью.

Первая статья о Кирке Арнольде появилась в 1968 году. За ней последовал звонок из журнала «Бизнесуик», и на следующий год появилась новая публикация.

Через неделю Кирку позвонил Джошуа Хайнз из Нью-Йорка.

– Говорят, вы кудесник? Так вот, должен вам сказать, что наша фирма очень нуждается в чудесах.

Кирк с интересом выслушал рассказ Джошуа Хайнза. Впоследствии, отвечая на вопросы журналиста, он скажет, перефразируя Толстого: «Каждая несчастливая компания несчастлива по-своему». Его работа, считал Кирк, заключалась в том, чтобы найти ошибку в управлении и исправить ее. И в этом он достиг непревзойденного мастерства.

– Нью-Йорк? – переспросила Сьюзен, когда Кирк рассказал ей о разговоре с Хайнзом.

– Это потрясающее предложение, – грустно кивнул он.

– Думаю, ты должен его принять, – сказала Сьюзен, и слезы невольно выступили у нее на глазах.

– Чтобы мы были подальше друг от друга? – Он не думал, что ему будет так больно с ней расставаться.

Сьюзен не выдержала и расплакалась.

– Я не могу, не могу больше, – рыдала она.

– Не можешь – чего? – спросил он, бережно обнимая ее.

– Не могу быть мученицей, – никак не могла успокоиться Сьюзен.

Кирк вынужден был признать ее правоту. Пока Бонни не знала, что у него роман, но вечно это в секрете не удержишь. Будет и впрямь лучше, если он уедет подальше. Он знал, что ведет себя как трус, и все же надо было на что-то решаться, пока дело не зашло слишком далеко. Оставался единственный выход – уехать из Гренд-Рэпидса и прекратить все отношения.

– Нью-Йорк? – изумилась Бонни после того, как Кирк сказал ей о сделанном ему предложении. – Но я не хочу жить в Нью-Йорке.

Нью-Йорк она считала сверкающим городом порока и зла. Ее представления были основаны на тех отчетах ФБР, согласно которым Нью-Йорк занимал первое место в стране по количеству преступлений; она видела газетные заголовки, кричащие о нью-йоркских трущобах, забастовках водителей такси, о стрельбе, которую открыто затевали различные мафиозные группы; она слышала рассказы о кризисе, охватившем систему школьного образования, кризисе настолько глубоком, что многие семьи из-за этого переезжали в пригород. Она представляла себе толпы наркоманов, роющихся в мусоре.

– Там же нельзя жить, – резко повторила она. – Что это за жизнь?

– Замечательная жизнь, – сказал Кирк, у которого Нью-Йорк ассоциировался с Пятой авеню, где витрины магазина «Тиффани» гляделись в витрины «Вайн Клифа» и «Арпелса», с яркими огнями Бродвея, по которому течет разряженная толпа, со сдержанной роскошью ресторана «Четыре времени года» и Саттон-Плейс. – Там театры и рестораны, кино и балет. Там универмаги, музеи, галереи. Там торгуют ста пятьюдесятью сортами сыра и сотней марок вина. Там все и всегда к твоим услугам.

– Я не хочу там жить. И я не хочу тащить туда детей, – упрямо повторила Бонни. – Это большой, грязный и опасный город.

– Но, Бонни, – начал Кирк, не понимая, что девушка, работавшая в детройтском наркологическом диспансере, действительно может испытывать страх перед Нью-Йорком. – Нью-Йорк – это город, где живут люди, имеющие большое влияние. Ведь ради этого я и работал. Это не мне нужно – всем нам.

Она посмотрела на него и вспомнила, что говорила ей мать. Они с Кирком – из разных миров и им трудно понять друг друга. Утром она собиралась сказать Кирку, что никуда не поедет, но в два часа ночи раздался звонок, после которого Бонни вынуждена была изменить свое решение.

– Скотт, – послышался в трубке голос доктора Бэзилина.

– Что Скотт? – спросил, с трудом просыпаясь, Кирк.

– Он умер, – сказал доктор. – Покончил жизнь самоубийством.

Повисло страшное молчание.

– Мне очень жаль, Кирк, право, очень жаль, – закончил доктор.

– Скотт, – коротко бросил Кирк, вешая трубку. – Он мертв. Выстрелил в себя из папиного пистолета.

Дальше он говорить не мог: разразился долгим, беззвучным плачем, который то и дело заставлял его судорожно хватать воздух. Бонни обняла его.

– Бедняга Скотт, бедный Кирк, – шептала Бонни, прижимая к себе мужа. Она гладила его по волосам и спине, искала и не находила слов, которые могли бы утешить его.

Они поехали в Нью-Йорк, вынужденные расстаться каждый со своей мечтой. Кирк отказывался от мечты иметь дом на Пятой авеню – они поселились в симпатичном доме в Армонке, а Бонни пришлось оставить мечту продолжить обучение – она осталась с мужем, которому была нужна.

В тот день, когда Кирк с семьей уезжали в Нью-Йорк, Элисса отдала ему пистолет, из которого застрелились отец и брат.

– Я подумала, может, ты хочешь, чтобы он был у тебя, – сказала она, протягивая ему оружие.

Кирк едва не лишился дара речи. Вот уж чего он хотел меньше всего. Он не знал, что сказать, и, в конце концов, засунул пистолет в чемодан с учебниками и университетским дипломом, пока много лет спустя Кэрлис не обнаружила его.

Глава VII

Никто из знавших Кирка и Бонни никогда не мог понять этого брака. Они были разные люди, из разных миров, и это сразу бросалось в глаза. Кирк был красив, обаятелен, умен, он был светским человеком. Бонни выглядела и одевалась, скорее, как студентка, нежели жена преуспевающего бизнесмена и мать двоих детей. Она носила провинциальные платья, не употребляла косметики. Свои красивые каштановые волосы, в которых начали появляться первые нитки седины, она заплетала в толстую косу, свисавшую чуть не до самых пят. Уже самой манерой одеваться Бонни подчеркивала свое отличие от других – она была идеалисткой и альтруисткой.

Никому из знавших Кирка и Бонни не была известна история их женитьбы; все только удивлялись, что свело их вместе. Каждому было понятно, что Бонни нашла в Кирке; но что он нашел в ней – для всех было вопросом. Бонни ощущала эту снисходительность и поначалу просто старалась не обращать на это внимания.

– Тебе повезло, – говорили Бонни соседки, явно давая понять, что удивляются их браку. – Он обаятельный, симпатичный, удачливый.

– Верно, мне повезло, – отвечала Бонни, как бы не замечая их бестактности. Интересно, что скажут те, кто так завидует ей, если узнают, что их семейная жизнь пошла прахом? После смерти Скотта Кирк замкнулся, и, подобно тому, как Элисса никогда не говорила о муже, Кирк никогда не говорил о брате. Он весь отдавался работе, уделяя ей еще больше времени, чем прежде. Бонни боялась за Кирка – он был на грани срыва.

Воскресенье, проклятое воскресенье. Если субботние ночи – самые одинокие ночи недели, то воскресные дни – самые пустые. Так считала Бонни Арнольд. В детстве их дом в воскресенье после службы заполнялся людьми, устраивались большие обеды, все слушали музыку, а потом играли в «монополию». Бонни любила воскресные дни. Она росла в счастливом семействе, она любила родителей, а они любили ее; она также принадлежала другой большой семье – общине, которая окружала ее лаской и теплом.

Теперь, когда шел девятнадцатый год ее семейной жизни, воскресенья тянулись долго и нудно. Простые семейные радости, обеды с друзьями были не для Кирка; не для Кирка долгие прогулки и бесхитростные домашние игры. По воскресеньям Кирк работал, для него что воскресенье, что вторник – все было едино. Годами Бонни чувствовала себя одинокой и покинутой. Жалоб ее Кирк просто не понимал. Он рос в большом доме, где все делали слуги, царили свои порядки, знакомые никогда не появлялись без предупреждения, и хозяевам была неведома радость кухонных бесед. Такая жизнь длилась уже долго, слишком долго. Она терпела, потому что была верна мужу, потому что любила детей и потому что надеялась, что не всегда воскресенья будут такими. Но все оставалось по-прежнему, и она сама решила изменить свою жизнь.

В 1972 году, когда дети были уже совсем большими, Бонни поступила в университет штата Коннектикут и через некоторое время закончила курс по уходу за нервными больными. Шло лето 1974 года – лето томительных воскресных дней, лето Уотергейта, лето, когда из магнитофонных записей президентских разговоров вырезали восемнадцать минут текста, лето Эрлихмана и Холдемана, Робозо и Колсона, Магрудера и Митчелла. Между всеми этими делами распалась семья.

Воздух был пропитан разочарованием, но многие решили ему не поддаваться. Давая впоследствии интервью, Майкл Беннет скажет, что идея «Хора» пришла ему в голову как противоядие цинизму, связанному с уотергейтским скандалом. Реакция Бонни Арнольд была сходной. Ей тоже надо было во что-нибудь верить. По мере того как волны Уотергейта разбегались все шире и шире и Ричард Никсон стал первым американским президентом, которому пришлось досрочно оставить свой пост, Бонни, подобно Майклу Беннету, все острее ощущала потребность в противоядии. Для нее это означало одно – она должна была вернуться на работу. Она уже не могла спокойно переносить ту снисходительность, которая сквозила в разговорах окружающих ее людей. Она не могла больше переносить невнимание Кирка. Бонни, всегда помогавшая людям, поняла, что надо спасать себя. «Силвер бранч», частная психиатрическая больница, находилась неподалеку, и Бонни с ее недавно полученной степенью и опытом работы охотно приняли в штат. Возврат к любимому делу помог Бонни вернуться к жизни. Чем больше она заботилась о других, тем лучше она себя чувствовала. В конце концов, эта старая традиция ее семьи. Мир бизнеса и бизнесменов был для Бонни чужд, а в больнице она чувствовала себя как дома. Она надеялась, что работа, ее работа, поможет ей воспрянуть духом, так оно и получилось. Чего она меньше всего ожидала от жизни, так это то, что в свои сорок два года она снова влюбится.

Бонни во всем хотела признаться мужу, но, скованная чувством вины, раскаяния и все еще прочными представлениями о супружеской верности, не смогла этого сделать.

– Что, эта Кэрлис Уэббер, о которой ты все время говоришь – симпатичная? – спросила как-то Бонни. Она хотела говорить о любви, о себе и о том, что с ними обоими происходит. Вместо этого она заговорила о женщине, которую никогда не видела, но о которой постоянно упоминал ее муж.

Кирк и Бонни были одни в большом доме. Даже проигрыватель, казалось, не заполнял своими звуками гулкую пустоту воскресных дней, которые они коротали вдвоем. Дети выросли и разъехались. Джеффу было восемнадцать: дитя молодежного века, он сменил отцовскую тройку на джинсы и рабочую рубаху. Он оставил колледж после первого курса и жил теперь в Северном Мичигане, работая помощником ткача. Семнадцатилетняя Люси училась на первом курсе Принстона, но увлекалась в основном лишь астрологией и вегетарианством. Кирк любил детей, по их ценности, устремления, интересы были для него непонятны.

– Кэрлис? Симпатичная? – рассеянно откликнулся Кирк, отвлекаясь от чтения, и в ту же минуту с острым ощущением раскаяния понял, о ком идет речь. – Ну да. А что?

– Да ты все время о ней говоришь, – нарочито спокойно сказала Бонни. Гладкая, необычайно нежная кожа Бонни всегда выдавала ее чувства. Если бы Кирк посмотрел на нее повнимательнее, то заметил бы проступившие на ее лице веснушки, что всегда было признаком волнения. Но он не посмотрел. Он слишком долго прожил с ней, чтобы разглядывать ее.

– В самом деле? – Кирк был удивлен. Он этого не замечал. Он ведь помнил, как всячески избегал даже упоминания о Сьюзен Морлок. Разница между ними состояла в том, что со Сьюзен он спал, а Кэрлис даже ни разу не поцеловал.

– Вот именно, – повторила Бонни и оборвала разговор так же внезапно, как и начала. Она вовсе не собиралась говорить о Кэрлис Уэббер. Она хотела сказать о своем замужестве, но ей не хватило смелости. Она все еще была привязана к Кирку, хотя уже скорее по привычке и из чувства долга. Кирку казалось, что он понимает ее переживания, но сам он почувствовал себя неуютно и поспешил забаррикадироваться от жены журналом.

– По-моему, эта Кэрлис Уэббер влюблена в тебя, – сказала Бонни несколько месяцев спустя, хотя теперь Кирк нечасто упоминал это имя.

Опять было воскресенье, и Бонни пекла на кухне овсяные лепешки. Это вошло у нее в привычку, только лепешки есть было некому, но сама Бонни считала, что таким образом она наполняет свою неудавшуюся семейную жизнь.

– Что-то не похоже, чтобы тебя это расстраивало, – удивленно произнес он. Не привыкший облекать свои чувства в слова, Кирк и сейчас был лаконичен.

– А я и не расстроена, – ответила Бонни. – В конце концов, ты красивый мужчина, и я уверена, что женщины обращают на тебя внимание. Так чем эта Кэрлис Уэббер лучше других?

На мгновение Кирку показалось, что Бонни хочется, чтобы Кэрлис влюбилась в него. Но мысль эта показалась настолько нелепой, что он сразу отбросил ее.

– Она вовсе не влюблена в меня, – резко сказал он. – А я в нее, если тебя это интересует.

Бонни промолчала.

Хотя густой пряный запах печеного растекался по комнатам, он не заполнял пустоты дома, пустоты, которая так угнетала Бонни и которую Кирк, полностью поглощенный своими делами в «Суперрайте», просто не замечал.

– Сколько ей лет? – выходя из кухни, спросила Бонни, когда прошло еще несколько недель. На ней был передник, и Кирк вдруг понял, как противен ему вид жены в переднике. Он вспомнил мать в вечернем туалете, в костюме для гольфа, в деловом платье, когда они собирались на заседание благотворительного комитета. Помнил он и джинсовые костюмы, рубашки, меха, купальные костюмы. Но никогда он не видел свою мать в переднике.

– Кому? – спросил Кирк, не отрываясь от чтения воскресного выпуска «Нью-Йорк таймс». На экране телевизора мелькали фигуры футболистов – играли «Чинки» и «Ред Сокс». На кухне, несмотря на тридцатиградусную жару, пеклись лепешки.

Зима перешла в весну, весна в лето, а разлад между Кирком и Бонни становился все более ощутимым. Бонни думала, что Кирк сам почувствует это, но он был слишком занят работой. Она хотела выйти замуж за другого человека, но не решалась сказать об этом мужу.

– Как поживает Кэрлис Уэббер? – спросила Бонни так, словно это был обычный вопрос.

– Понятия не имею, – раздраженно откликнулся Кирк. – А почему ты все время спрашиваешь меня о Кэрлис?

– Да просто так, ничего особенного, – к собственному удивлению, Бонни почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Ну так и перестань, – сердито сказал Кирк. Бонни замолчала, удивляясь, отчего она толкует о Кэрлис Уэббер, когда говорить надо о ней самой.

Бонни помнила, как много лет назад она, пытаясь спасти их брак, уговорила Кирка обратиться к психологу. Он решился на это, но при одном условии: при первой встрече она выбирает тему разговора, при второй – он. Она согласилась – как потом выяснилось, напрасно. Ей хотелось говорить о том, что он не обращает внимания на ее переживания; Кирк отрицал это, упирая на то, что он – верный муж и заботливый отец. Сеансы превратились в споры, в которых победила железная логика Кирка, когда он заявил, что все эти психиатрические штучки – пустая трата времени и денег, Бонни оставалось только согласиться. Провалились ее попытки приблизиться к мужу, и ей стало ясно, что провалился сам брак.

В следующее воскресенье, восьмого сентября – в тот самый день, когда Джералд Форд полностью освободил Ричарда Никсона от любых обвинений в его адрес, – настала очередь Кирка задавать вопросы.

– Отчего ты все время спрашиваешь меня про Кэрлис Уэббер? – Всю первую половину дня он страшно нервничал. Он не отступал от Бонни ни на шаг, стараясь не терять ее из виду. Теперь они сидели в маленькой гостиной, куда проникал запах только что выпеченных лепешек. – Иногда мне кажется, ты хочешь, чтобы я в нее влюбился.

Бонни выключила телевизор – как раз кончилась программа «60 минут» – и посмотрела на мужа. На глазах у нее неожиданно появились слезы.

– Я хочу, чтобы ты был счастлив, – сказала она, с трудом подбирая слова.

– Я и так счастлив, – ответил Кирк, видя ее слезы и появившиеся веснушки – безошибочный признак волнения. – Я счастлив с тобой. Мы счастливы. – Он помолчал, неожиданно испугавшись этого разговора. – Разве не так?

В этот момент она и сказала, что собирается оставить его.

Она призналась, что у нее есть другой мужчина. Его зовут Норман Дин. Он психиатр, а его отец, так же как и ее, – священник-методист. Он жил в Северной Ирландии, лечил людей с психическими травмами. Теперь он туда возвращается, и Бонни намерена ехать с ним.

– Я уезжаю, – просто сказала Бонни, и сразу ушли все прошлые переживания, когда она разрывалась между мужем, которого все еще любила, верность которому пыталась сохранить, и человеком, чьи интересы стали ее интересами, чьи чувства она разделяла, чей мир был близок ее миру. – Я хочу развестись.

– А я думал, мы счастливы, – задумчиво произнес муж. Слова Бонни были для него как пощечина.

– Ты был счастлив, – ответила она. – Я была одинока.

Поначалу Кирк отказывался верить, что жена действительно хочет развода. Ее слова вызвали у него слезы – слезы, которые он сдерживал в себе всю жизнь.

Больше трех недель он уговаривал Бонни не уходить. Подстегиваемый мыслями о новой тяжкой потере, он просил сказать, что он делал не так, и обещал, что теперь все будет по-другому. Он не отставал от Бонни, предлагая вместе поехать в отпуск куда она только захочет. Он умолял не оставлять его. Он грозил, что не даст ей ни гроша, но это была отчаянная и пустая угроза, потому что деньги в ее жизни не играли большого значения. У него оставалась последняя надежда – дети, которые могли убедить Бонни остаться.

Но Бонни оставалась тверда в своем решении, и, по мере того как проходило время, Кирк начал понимать, что боль, которую он испытывает от надвигающегося одиночества, была на самом деле – хоть он сам себе и отказывался признаться в этом – вызвана потерей отца и брата. Постепенно он осознал, что развод – не худшая из утрат. В свое время роман со Сьюзен показал ему, каков мог бы быть брак с женщиной, разделяющей его взгляды и устремления; может, поэтому он оставил свои попытки спасти семью. Он не сказал Бонни, что любит ее, потому что это было уже не так.

Единственный человек, который мог восполнить для него эту последнюю тяжелую потерю, была Кэрлис Уэббер.

Глава VIII

Когда Джордж и Джейд купили в феврале квартиру на Шестьдесят пятой улице, она хотела переезжать немедленно. Но Джордж заявил, что понадобится время, чтобы заново отделать квартиру.

– Четыре-пять месяцев, как минимум, – сказал он.

– Четыре-пять месяцев! – воскликнула она. Столько времени на голове друг у друга – это было похоже на приглашение к страданию. – Может, стоит переехать сразу же и пусть делают ремонт при нас?

– Если ты считаешь, что мы сейчас действуем на нервы друг другу, – заметил он, – то что ты скажешь, постоянно натыкаясь на маляров и монтеров?

С этим трудно было не согласиться, но все равно Джейд было не по себе. Сначала Джордж оттягивал покупку квартиры, теперь, когда она есть, тянет с переездом. Однако когда Джейд спросила, не тяготят ли его их отношения, Джордж ответил категорическим отказом.

Недоброе предчувствие усилилось у Джейд в середине марта, когда она обнаружила, что Джордж не снял на Лето дом. Их дом – Джейд привыкла так называть домик, из которого открывался великолепный вид на Мекокс Бэй, – будет сдан другим людям, если быстро не подписать контракт. Джейд считала, что этим летом они снова арендуют его, как год и два назад. Но теперь она начала сомневаться в этом.

– Маклер спрашивает, берем ли мы дом на это лето, – сказала она Джорджу в конце месяца. – Он уже дважды звонил на этой неделе.

– Скажи ему, что мы перезвоним, – небрежно бросил он, и тут же удивил ее:

– Надо бы съездить в Ист-Хэмптон и посмотреть, может, там удастся что-нибудь найти.

– Ист-Хэмптон? – удивленно спросила Джейд. Джорджу никогда не нравилось это место – он находил его слишком шумным. «Пожалуй, скоро они там откроют «Макдоналдс» и проведут метро», – говорил он.

– А я-то думала, что твой любимый Хэмптон это Бриджхэмптоп.

– Так оно и есть, – ответил Джордж. – Но это не значит, что нельзя съездить в Ист-Хэмптон и присмотреть что-нибудь подходящее.

Но Джордж туда так и не выбрался. Ему все время что-то мешало – то он был занят на работе, то находился в командировке, то уезжал с Бобби на Бермуды.

– Мне кажется, ты не собираешься снимать дом, – сказала Джейд.

– Да ничего подобного, – запротестовал он, но так и не предпринял никаких попыток. Джейд не хотелось давить на него, занудствовать, становиться в позу жены. Даже будучи замужем, она этого никогда себе не позволяла. Но раньше ей никогда и ни о чем не приходилось просить Джорджа. Они всегда хотели одного и того же. Похоже, что-то изменилось.

– Если мы на этой неделе не подпишем контракт и не внесем аванс, – сказала Джейд, – о летнем доме можно забыть.

Джордж пропустил ее слова мимо ушей, и в один из апрельских дней Джейд позвонил маклер и сообщил, что их дом сдан. Ко всему прочему, Джейд простудилась – впервые за долгое время. Она кашляла, из носа текло, горло болело.

Джордж принес ей огромную охапку цветов и, поставив вазу в спальне, присел рядом с ней на кровать.

– Не понимаю, – сказала она хрипло, испытывая отвратительную слабость. Противно, черт возьми, в такую чудесную погоду валяться в постели. Капли от насморка, жидкость от кашля, аспирин загромождали весь ночной столик, а корзина была полна мокрыми бумажными салфетками. – Я ведь никогда не простужалась.

– Знаешь, что говорят о простудах олухи-психиатры? Что простуда – это вытеснение слез, – Джордж решил хоть немного развеселить ее, чувствуя в глубине души свою вину перед ней. Он понимал, что роман с Кэрлис – отчаянная попытка убедить себя в собственной полноценности. Он ненавидел себя за то, что такой никудышный мужчина в постели с Джейд, и знал, что будет и дальше спать с Кэрлис. Он боялся, что в противном случае у него с Джейд вообще ничего не получится и она его оставит. И тогда уже не придется винить во всех бедах слишком маленькую квартиру.

– Откуда тебе известно, что говорят психиатры? – требовательно спросила Джейд. – О простудах, да и обо всем остальном.

– А я когда-то знался с одним, – сказал Джордж с самодовольной улыбкой. – Вот почему я представляю собой столь превосходный экземпляр.

Джейд показала ему язык и швырнула пачкой салфеток. Он засмеялся, и, несмотря на ее простуду, они занялись любовью.

– Лихорадочно – с лихорадочной, – прокомментировала Джейд. Мир снова казался ей прекрасным, все было по-прежнему. – Ты был бесподобен.

– Ты тоже вполне ничего, – улыбнулся он. – Особенно для новичка…

Джордж пошел на кухню заваривать чай. Он чувствовал, что Джейд что-то подозревает, ему было страшно подумать о том, что она оставит его, если узнает о Кэрлис, но изменить ничего не мог. Ужас состоял в том, что ему нужны были обе женщины, и Джейд, и Кэрлис. Без Джейд он не мог представить себе свою жизнь, Кэрлис давала ему возможность чувствовать себя настоящим мужчиной.

Через два дня Джейд стало лучше, и она вышла на работу. Все было хорошо, но чувство грусти не оставляло ее, потому что впервые за два года у них с Джорджем не было никаких планов на лето. Вместо того чтобы снять дом, он предлагал ездить в Мэн и Нантаккет на выходные. Все по-старому, говорил Джордж, я хочу жить с тобой, я тебя люблю. И у нее не было причин ему не верить. Почему, собственно, она должна сомневаться в его словах? Ведь он никогда ей не лгал.

Они переехали в свои новые великолепные апартаменты в июле, и раздражительность Джорджа, казалось, рукой сняло. Он снова был прекрасным любовником – первые дни прошли, как медовый месяц.

– Потрясающе, – задыхаясь говорила Джейд, после того как они обновляли комнату за комнатой, занимаясь любовью, – прежний ритуал был возобновлен.

– Ну что, теперь согласна, что лучше было подождать? – спрашивал Джордж, думая, что теперь он сможет встречаться с Кэрлис в своей старой квартире. – Ведь это для нас новое начало, верно?

– И мы всегда будем счастливы, правда? – не сдержалась Джейд. Ей не хотелось выглядеть старомодной собственницей, но ничего поделать с собой она не могла. Хорошо было быть независимой, но уверенность в будущем ей тоже была нужна.

– Всегда, – подтвердил он.

Через неделю после окончательного переезда Джейд решила отметить это событие. Она зашла в «Маддердейк», любимый цветочный магазин Джорджа, и послала ему роскошный букет ярких орхидей.

– Вложить карточку? – спросил продавец.

Джейд заколебалась, но тут ей пришла в голову одна мысль.

– Не надо, – улыбаясь, сказала она. – Пусть гадает, какая из его приятельниц послала эти цветы.

На следующее лето Кирку должно было исполнится сорок восемь, дата, которой он всегда боялся, – именно в этом возрасте ушел из жизни отец. Возрождение компаний, начиная с отцовской, теперь принадлежало прошлому. Кэрлис помогла ему избавиться от него. Благодаря ей, благодаря «Самоучу» он стал, наконец, свободен. Он уже не страшился надвигающегося дня рождения, он верил, что вступает в новую; насыщенную событиями жизнь. Он понимал, что своим душевным подъемом, нынешними успехами он обязан жене. Если бы не Кэрлис, если бы не ее проницательность и поддержка, и личная, и профессиональная, и даже денежная, ничего этого не было. Он ценил ее помощь, но словами выразить признательность не мог. Он решил подарить Кэрлис путешествие.

– Помнишь Айрис Стеннис? – спросил он как-то в июле. Последнее время Кирк неделями пропадал в Чарлстоне. Он испытывал неловкость, что так мало времени проводит дома, и в то же время гордился тем, что жена его – самостоятельная женщина, не то что Бонни.

– Такую разве забудешь, – проговорила Кэрлис, закатывая глаза. – Дама – сокровище!

– Так вот, у ее сестры вилла на Антибах, – по тону Кирка чувствовалось, что он готовит чудесный сюрприз. – На лето они с Айрис уезжают в Саутхэмптон, а виллу отдают нам!

– Виллу? На Антибах? Вот это да! – Кэрлис припомнила себя прежнюю – тогда она готова была переплыть Атлантику, лишь бы провести хоть одну ночь на вилле. Но новая Кэрлис, Кэрлис, у которой был любовник, никуда не хотела уезжать. Она не хотела быть вдали от Джорджа.

– Вилла в нашем распоряжении на две недели.

– Прекрасно! – воскликнула Кэрлис. – Только мне надо договориться с Джошуа. – Она улыбнулась в надежде, что Джошуа заупрямится и ехать не придется. Она любила Кирка, но не представляла себе, как будет жить без Джорджа.

– Если Джошуа начнет ворчать, – сказал Кирк, – я сам с ним потолкую.

– Целых две недели? – спросил Джордж. – И я даже не смогу разговаривать с тобой по телефону?

Кэрлис покачала головой. Несчастный вид Джорджа терзал ей сердце. Такая власть над другим человеком и пугала, и возбуждала ее.

– Боюсь, что так, – мягко сказала она. Разговор происходил в «Ридженси». Джордж и Кэрлис лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу. Он пошевелился, отодвигаясь от нее.

– Не надо, – прошептала она. – Не уходи.

– Это ты уходишь, – сказал Джордж, ложась на спину и убирая голову с ее плеча. – А ты так нужна мне.

Они с Джейд только что переехали на новую квартиру. Джорджу нужна была Кэрлис. Нужна, чтобы быть мужчиной с Джейд.

– Но ведь ты с самого начала знал, что я не свободна, – тихо произнесла Кэрлис.

– Да, я только не знал с самого начала, – язвительно передразнил он ее, – что влюблюсь в тебя.

В день отъезда во Францию Кэрлис, повинуясь какому-то импульсу, послала Джорджу экземпляр книги «Как сделать первый миллион». Шутки ради она оставила автограф: «Л. Ц. – Лэнсинг».

Это был ее первый подарок, их первая шутка, понятная только двоим. Их нельзя уже было назвать людьми, просто получающими физическое наслаждение от близости. Они становились нужны друг другу.

Вилла «Солей» была на том же полуострове, что «Отель дю Кап», тот самый отель, где некогда останавливался Скотт Фицджеральд, где проводили летний сезон греческие миллионеры, где отдыхала Грета Гарбо, а Марлен Дитрих демонстрировала у стенки бассейна свои знаменитые ноги. Вилла стояла в глубине кипарисовой аллеи; террасы, занавешенные бледно-желтыми гардинами, выходили прямо на море. Романтическая затененная тропинка, огибая деревья, вела вниз, к скоплению больших плоских камней – идеальное место для купания и загорания. Слуги, пожилая пара из Лангедока, на завтрак подавали горячие круассаны, а на обед – вареную рыбу. Что касается ужина, то Кирк решил обойти все лучшие рестораны.

– Так ты растолстеешь, – говорила Кэрлис.

– Зато ты нет, – отвечал он, видя, что с аппетитом у нее неважно. Ему казалось, что за последние полгода она похудела, хотя это ей даже шло.

Джейд нашла на ночном столике у Джорджа книгу под названием «Как сделать первый миллион». Ей вспомнилось, что несколько лет назад она была бестселлером. Она открыла ее, и на первой странице обнаружила посвящение: «Л. Ц. – Лэнсинг».

– А я и не знала, что ты знаком с Лэнсингом Кунзом, – сказала Джейд, гадая, где бы это Джордж мог с ним встретиться. Ведь он никогда не обнаруживал ни малейшего интереса к акциям, бирже и тому подобным предметам. А свой расточительный образ жизни он объяснял тем, что хочет оставить этот мир в том же виде, в каком пришел в него: нагим и без копейки денег.

– А я вовсе и не знаком, – небрежно отозвался Джордж. Он был замечательным лжецом, потому что ложь его всегда содержала в себе крупицу правды. – То есть не знаком по-настоящему.

– Так отчего же он дарит тебе книгу с такой надписью? Л. и Ц. – это что? Люблю, целую?

Джордж пожал плечами.

– Это всего лишь шутка, – он взял у нее из рук книгу и поставил на полку. – Так что у нас там сегодня на ужин?

Джейд больше не возвращалась к этому эпизоду, но и не забыла его. Джордж так и не поблагодарил ее за орхидеи, хотя она знала, что их доставили. Она вспомнила собственную шутку, брошенную вскользь в «Маддердейке», и, увидев книгу с таинственным посвящением, Джейд подумала: может, у него роман? Она стала незаметно следить за ним, хотя понятия не имела, что делать, если ее подозрения оправдаются. Она наблюдая выжидала и чувствовала, что это состояние постепенно отдаляет ее от него.

– Ты здорова? – спросил Кирк к концу первой недели их отдыха на Антибах. – Может быть, простудилась?

– Да нет, все в порядке, – ответила Кэрлис, неестественно улыбаясь. Они спускались к камням, где обычно по утрам плавали и загорали.

– Но ты сама не своя, – настаивал он, жалея, что солнечные очки скрывают ее глаза. Разговор о столь нематериальных предметах, как чувства, был столь необычен для Кирка, что Кэрлис тотчас насторожилась.

– Ты почти ничего не ешь, – продолжал он. – На днях ты пропустила поездку в Ниццу за покупками, а вчера в казино мне показалось, что тебе не терпится уйти. – При этом Кирк подумал, что ее что-то угнетает. Она даже в постели стала другой. Это уже была не та женщина, к которой он привык.

– Эта пара – потрясающе скучные люди, – заговорила Кэрлис, пытаясь как-то объяснить свое поведение. Кирк явно что-то почувствовал. Она была уверена, что ничем себя не выдала, но надо быть предельно внимательной. – Девица думает только о деньгах, а он старый мерзкий тип. Вот от них мне действительно не терпелось отделаться. – Они ездили в Канн с друзьями хозяйки виллы, удалившимся от дел английским магнатом и его двадцатилетней любовницей. Он был надутым фанатиком, а она, сверкая рубинами и бриллиантами, подхватывала каждое его слово и чуть ли не кормила с ложечки. У Кэрлис они вызывали отвращение.

– Да, – вынужден был признать Кирк, – довольно противная пара.

– Довольно противная? – засмеялась Кэрлис, беря его за руку. – Да это воплощение мерзости.

Рука об руку они продолжали путь к берегу, строя планы на день; Кэрлис была уверена, что превосходно справилась со страхом, который вдруг окатил ее ледяной волной.

И все же Кирк не мог избавиться от ощущения, что с Кэрлис что-то происходит. Она отказывалась от участия в экскурсиях, предпочитая читать бестселлеры, целую кучу которых привезла с собой из Америки. Она каждый день звонила на работу, казалось, что она ищет повода прервать отпуск и поскорее вернуться домой. Впрочем, сама она это отрицала.

– С чего бы это мне бежать из рая? – Кэрлис кивнула в сторону роскошно обставленной террасы, откуда открывался потрясающий вид на кипарисы и море. – Да меня на аркане отсюда не вытащишь.

И все-таки его это не убедило.

– Кэрлис, тебя что-нибудь тревожит? – спросил Кирк.

– Да нет, – ответила она. Озабоченность Кирка ей не нравилась. Неужели он что-нибудь подозревает? По его виду разве скажешь? – такой же непроницаемый, такой же уверенный, как обычно. – Видишь ли, – и это была чистая правда, – с Томом становится все труднее и труднее работать. Он делает вид, что симпатизирует тебе, но я точно знаю, что он под меня подкапывается. Впрочем, ерунда, обычные интриги.

– Ну, если дело не во мне, – начал Кирк, – если это не я тебя чем-нибудь огорчил…

Кэрлис посмотрела на него, и слезы брызнули у нее из глаз.

– Ты? Ты огорчил меня? – Она крепко его обняла. – Да нет же, разумеется, нет!

Он прижал ее к себе, и с этого момента Кэрлис стала такой Кэрлис, которую он всегда знал. Служебные интриги – это ему было понятно.

Глава IX

Едва Кэрлис вошла к себе в кабинет в понедельник утром, как на столе ее зазвонил телефон.

– Есть люди, которые сходят с ума, оказавшись в августе без своих психиатров. А я сошел с ума без тебя, – это был Джордж, и голос его звучал нежно и настойчиво. – Когда увидимся? Прямо сейчас? Немедленно? Или еще быстрее?

Немедленно? Он хотел видеть ее немедленно! Это она хотела видеть его немедленно. Это она так скучала по нему все это время, что места себе не находила. Все, что ей было нужно, все, о чем она думала, – это упасть в его объятия, ощутить вкус его губ, почувствовать прикосновение его рук.

– Не могу, – грустно сказала она. Она вспомнила, как однажды ушла с работы, чтобы встретиться с Кирком, когда они еще не были женаты и не встречались как любовники. Тогда она пошла, потому что ей нечего было терять. Сейчас она была уже другой Кэрлис – ей было что скрывать, а потерять она могла все.

– Не можешь? – В голосе его слышалось отчаяние.

– Сейчас нет, – и она стала перечислять свои дела в первый день после отпуска: надо встретиться с Джошуа, потом с Лэнсингом. Затем встреча с оператором кабельного телевидения, а сразу после нее – летучка. Обедает она с Адой, затем совещание по поводу проекта, связанного с «Янки Эйр», далее – первое свидание с новым клиентом. И наконец, они с Кирком идут на коктейль с продавцами компьютеров. Все это, не говоря уже о двух кипах бумаг, писем, пакетов, которые накопились в ее отсутствие и на каждом из которых было написано или «важно», или «немедленно», или «срочно», нужно сделать сегодня.

– Сегодня я должен увидеть тебя! – решительно заявил Джордж. – А если нет, я заявлюсь к тебе на работу и просто уведу тебя.

Он повесил трубку, польстив ей своим нетерпением и испугав угрозой.

Неужели он и впрямь заявится сюда? Что она скажет людям? Как объяснит, кто он такой? Сердце ее бешено колотилось. Она мигом лишилась способности здраво рассуждать – звук его голоса так же волновал ее, как и его прикосновение. Она вдруг почувствовала, как в ней неудержимо растет желание. Как бы он ни хотел ее, она хотела его больше. В этот момент снова зазвонил телефон.

– Серджио, – сказала секретарша, и Кэрлис со вздохом откликнулась.

– Цинцинатти! – гневно выдохнул он прямо в трубку. – Что там за кретины работают у вас в пресс-отделе? Они включили меня в программу местного телевидения! Местного!

Похоже, сам этот факт лишил Серджио дара речи. До Кэрлис доносились из трубки невнятные звуки, словно кто-то всасывал воздух, Серджио звонил из дому и разговаривал, лежа на надувном плоте в своем бассейне. Пока он исходил яростью, Кэрлис подумала, что никогда не плавала с Джорджем. Интересно, как-то у него получается. Она задавалась тем же вопросом, когда купалась с мужем в Средиземном море. Моральная неверность заставляла ее чувствовать свою вину даже острее, чем неверность физическая, но поделать она ничего не могла.

– Кэрлис, скажи им, что Серджио Малинари не едет в Цинцинатти, – продолжал он вкрадчивым шепотом всемирной звезды. – Далее…

В холле она столкнулась с Джошуа Хайнзом, и он на бегу сказал, что у «Истерн аэрлайнз» в последнее время что-то не сходятся концы с концами.

– Кэрлис, у вас вроде много материалов накопилось по этой компании? – понизив голос, чтобы никто раньше времени не узнал о сногсшибательной новости, спросил Джошуа. – Может, займемся ими?

– Займемся кем? – спросила она, все еще думая о Джордже.

– «Истерн», черт побери! – Хайнз был явно раздражен тем, что его заставляют терять время. О чем она, в конце концов, думает? Вообще, в последнее время она, похоже, уже не все свои силы и энергию отдает работе. Том давно об этом говорит, и, кажется, он прав. Кэрлис Арнольд платят шестизначную сумму не за то, чтобы она упархивала во Францию, а затем возвращалась, занятая собой.

– Помилуй Бог, Кэрлис, каникулы закончились! Вы на Мэдисон-авеню, а не на Антибах! Встряхнитесь! К середине дня жду от вас предложений, – и он зашагал в сторону своего кабинета.

Все заседание правления она просидела, слушая как в тумане, что говорится вокруг. Словно откуда-то издали доносились до нее отчеты о делах старых клиентов и новых клиентов, о клиентах, чье финансовое положение внушает опасение, и клиентах, которые ищут новых партнеров. Кто-то говорил о том, что в дамской комнате необходимо поставить новый диван и что в регистратуре надо более подробно заполнять карточки. Большое оживление, судя по всему, вызвал рассказ о том, что вышел из строя автомат, торгующий кока-колой, и потому в прошлую пятницу едва ли не всем сотрудникам пришлось выходить пить на улицу. Наконец, возник вечный спор о процедуре заказа конференц-залов под встречи. Слова звучали смутно, обтекая Кэрлис, а она все еще не могла прийти в себя, ожидая, что всякую минуту может ворваться Джордж. Внезапно она сообразила, что к ней обращается Джошуа.

– Что там у вас происходит с Серджио?

– Ничего, – недоуменно ответила Кэрлис.

– Он жалуется на вас.

Кэрлис пояснила, что, выслушав Серджио, она изменила программу его рекламной поездки. В извинениях она не рассыпалась, но была вполне корректна. Джошуа принял ее объяснение, но по выражению его лица было видно, что он недоволен.

Кэрлис вернулась с обеда в половине третьего, а совещание по поводу «Янки Эйр» окончилось без четверти четыре. Встреча с новым клиентом была назначена на половину пятого. Если она перенесет ее на следующую неделю, то сможет успеть на часок забежать к Джорджу перед тем, как отправиться с Кирком на прием.

– Не поверишь, как я скучал по тебе! Думал, не выдержу. Выглядишь ты потрясающе! – говорил он, заключая ее в объятия. Было без четверти пять, и косые лучи августовского солнца, освещая комнату, придавали ей особое очарование. – Великолепно, замечательно, неподражаемо.

Он принялся целовать ее, жадно пробегая руками по всему телу. Она приникла к нему, ощущая его теплоту и страстный порыв.

Они встретились в уютном номере отеля «Алгонквин». Шум, доносившийся с Сорок четвертой улицы, напоминал, что город живет своей деловой жизнью. Он целовал ее губы, глаза, волосы, а она чувствовала, что буквально растворяется в нем. Джордж на мгновение оторвался от нее и посмотрел прямо в глаза.

– Ты самая соблазнительная женщина в мире. Кэрлис, я считал дни, когда ты вернешься. Нет, не дни – часы, минуты. Секунды…

Она улыбнулась, дотронулась до его лица, губ, глаз, потом взяла руку, поцеловала ладонь и, один за другим, пальцы.

– Я едва удержалась, чтобы не позвонить тебе в ту же минуту, что вернулась домой, – сказала она. – Мне просто хотелось услышать твой голос.

– Жаль, что не позвонила, – ответил он. – Чего бы только я не дал, чтобы услышать тебя.

Она улыбнулась, сняла льняной жакет, купленный в Ницце, и швырнула его на кресло.

Не отрывая от него глаз, она начала расстегивать блузку, чувствуя, как он ее хочет, какое наслаждение предвкушает. Возбужденная своей властью над ним, она бросила блузку на жакет, выскользнула из юбки, сняла колготки. Все еще глядя ему прямо в глаза, совершенно нагая, она сделала шаг к нему и протянула руки.

Они так истосковались в разлуке; что, упав на постель, оба почти сразу насладились друг другом. Задыхаясь, с колотящимися сердцами, через минуту они снова слились в бесстыдном, требовательном объятии, которое кончилось вторым оргазмом.

– Добро пожаловать домой, – прошептал, отдышавшись, он.

– Я скучала по тебе, – откликнулась Кэрлис, теребя его густые темные волосы.

– Я знаю, – нежно сказал он. – Я тоже скучал. Спасибо за книгу и орхидеи. Глядя на них, я чувствовал, что ты рядом, хоть и далеко уехала.

– Орхидеи? – переспросила она.

– Карточки не было, – сказал он, чувствуя, что сердце начинает биться медленнее. – Но цветы принесли вместе с книгой, и я подумал, что вряд ли их прислал деловой партнер.

– Жаль, что они не от меня, – сказала Кэрлис. – Мне бы так хотелось послать тебе орхидеи.

Они расслабленно лежали, целуя и гладя друг друга.

– Купальник был без бретелек? – спросил он, лаская загорелую грудь.

– Это же Франция, – ответила она. – Надо соответствовать.

Он улыбнулся и поцеловал ее соски.

– Они у тебя одного цвета с кожей, – сказал он. – Это возбуждает. Джордж провел рукой по пушистому треугольнику и принялся целовать, как она любила – спускаясь от шеи вниз. Потом он просунул руку между ног, ощущая влажность – и ее, и свою собственную.

– Пожалуйста, пожалуйста, – она вся извивалась. – Скорее, я хочу тебя.

– Не торопись. Погоди немного. Я хочу, чтобы ты хотела меня еще больше.

Он медленно целовал ее, возбуждая в ней страстное желание.

– Пожалуйста, – она обхватила его за плечи, властно притягивая к себе.

– Сейчас, сейчас, – с помощью пальцев и губ он едва не довел ее до оргазма. И перед самым страстным мгновением он тесно прижался к ее рту, глубоко протолкнул язык внутрь и в тот же самый момент вошел в нее так, что ей показалось, будто он насквозь пронзил ее.

Кэрлис уходила из «Алгонквина», ощущая необыкновенную легкость во всем теле. Она опаздывала к Кирку и нетерпеливо оглядывалась по сторонам, поджидая такси. Рэя Мэндиса она не заметила. Зато он увидел ее, пытаясь сообразить, что привело ее в отель в такое неурочное время.

Час спустя Кэрлис входила в прокуренный зал, где проходил прием.

– Извини, – сказала она Кирку. – Меня задержали на работе.

– Кэрлис, выглядите вы фантастически, – приветствовал ее Сид Хаттон, коммерсант из Статен-Айленда. – Что это такое вы сделали с собой?

– Ездила на Французскую Ривьеру с любимым мужем, – ответила она, словно выдавая страшный секрет. Они с Джорджем занимались любовью, упиваясь друг другом до самого последнего момента, так что она даже не успела принять душ. На колготках остались влажные следы любви, а шея все еще пылала от поцелуя. Она взяла Кирка за руку и обещающе пожала ее.

– После? – спросила, когда они на секунду остались одни.

– После, – ответил он; в последнее время Кэрлис, считал он, выглядит куда соблазнительнее, чем прежде. Вот и другие мужчины, например Сид Хаттон, замечают это. Он гордился такой привлекательной женой. И, кажется, ревновал. Но когда они с Кэрлис добрались, наконец, до дому и легли в постель, ревность прошла.

В ту ночь Джордж, наконец, поблагодарил Джейд за орхидеи.

– Они чудесны, – сказал он, выходя из душа. Последнее время Джейд казалось, что он только и делает, что стоит под душем. С чего бы это он стал таким чистюлей? – Я уже давно хотел сказать тебе спасибо, да все как-то забывал. Старею.

Джейд кисло улыбнулась.

Она не поверила ему, хотя о возрасте он сказал не случайно. Обоим им было за тридцать, и годы явно начинали сказываться. Под глазами у нее появились темные круги, а десны стали набухать. Гася свет, она подумала, что в ближайшее время надо сходить к зубному врачу.

Глава X

То лето было щедрым и ярким – время радужных ожиданий и свершений. Осень стала порой разочарований. Как символ времени, в моду вошли черные цвета, в газетных заголовках витала тень смерти. Умерли Ингрид Бергман и Грейс Келли – женщины, с именами на устах которых выросло целое поколение. По Среднему Западу словно прошла чума: загадочные и зловещие смертные случаи, приписываемые воздействию новейших анаболиков, заставили нацию содрогнуться. А сколько блестящих карьер оборвалось в ходе борьбы за власть в концерне «Мартин – Мариетта – Беддикс», – это дело несколько напомнило Кэрлис историю ее собственного насильственного расставания с «Суперрайтом». Джон Делоран, некогда самая большая надежда приходящей в упадок американской автоиндустрии, был арестован по обвинению в употреблении наркотиков. Запрещена была «Солидарность», и в знак протеста рабочие судовых верфей Гданьска во главе с Лехом Валенсой начали забастовку. Волнения в Польше продолжались три недели. Был убит президент Ливана. В результате антисемитского выступления пролилась кровь в Париже. Тон газетных сообщений выдавал пессимизм общества. Произошли перемены и в душевном состоянии Кэрлис: на место уверенности пришло беспокойство.

После возвращения из Франции дела дома складывались все хуже. Ей казалось, что Кирк совсем забыл про любовь. Когда люди восхищались его энергичностью, Кэрлис в ответ улыбалась и отвечала, что да, Кирк замечательный человек, о таком муже можно только мечтать. Она понятия не имела, что буквально повторяет слова Бонни. И подобно Бонни, она говорила то, что думала, только это была не вся правда.

Она умалчивала о том, какой ценой доставался ему успех, умалчивала о вечерах, когда он приходил домой такой усталый и опустошенный, что даже поужинать не было сил, о шикарных приемах, после которых он засыпал в такси по пути домой. Она ни слова не говорила о том, как после тяжелой рабочей недели он спит в выходные часов по четырнадцать, или как несчастный глоток виски порой приводит его в полубессознательное состояние, или как он раздражается, когда с ним заговариваешь о второстепенных, с его точки зрения, вещах. И разумеется, она никому не говорила, что в любви Кирк стал скучен и зауряден.

Никто, кроме нее, не знал, что бывшей своей семье Кирк совершенно не уделяет внимания, даже эту проблему переложив на плечи Кэрлис. Это ей приходилось выслушивать рассказы Люси о любовных переживаниях, это ей Джеффри исповедовался в своих мечтах, как разбогатеть без морального ущерба. Это она поддерживала связь с матерью Кирка, рассказывая ей об успехах сына; и разумеется, она поддерживала своего отца – она оплачивала его счета, следила, чтобы он ел вовремя, подбирала компаньонов, потому что отец теперь уже не мог оставаться один.

Естественно, она не распространялась о своей интимной жизни. Она не говорила, как ее обижает – хотя, видит Бог, обижаться она не хотела, – что у Кирка находится время для всего и для всех, кроме нее. Она никому не жаловалась на то, что Кирка интересует только бизнес, а на личные дела у него не хватает ни времени, ни терпения.

– Вот и займись этим, – раздраженно откликался он, когда Кэрлис говорила, что волнуется за Люси и Джеффри.

– Вот и позвони, – отвечал он, когда Кэрлис напоминала, что Кирк давно не разговаривал с матерью.

– Вот и подыщи кого-нибудь другого, – советовал Кирк, когда Кэрлис жаловалась, что очередной компаньон отца совсем не ухаживает за ним и тому приходится спать на мокрых простынях.

Сделай это, займись тем – эти слова она уже слышала в детстве. Муж в этом смысле ничуть не отличался от отца, и хотя Кэрлис теперь была взрослой, это ей все равно не нравилось. И это недовольство еще сильнее толкало ее к Джорджу. Ей было стыдно, но теперь, когда она занималась любовью с мужем, рядом с собой в постели она представляла любовника.

Ей было еще более совестно оттого, что она сравнивала мужа и любовника, отдавая предпочтение то одному, то другому. Она пересекла черту, за которой роман был роскошью; он превращался в необходимость.

Когда она говорила Джорджу, что волнуется за отца, ей хотелось, чтобы Кирк был таким же отзывчивым, как любовник. Рассказывая Кирку о своих делах на работе, она мечтала, чтобы Джордж проявлял бы к ним такой же интерес, как муж. Иногда, когда она была с Кирком, ей хотелось, чтобы это был Джордж, и наоборот. Иногда ей казалось, что она любит их обоих. Иногда – что не любит ни того, ни другого.

Порой случалось так, что, занимаясь любовью с Джорджем, а потом с Кирком, у нее возникало поразительное ощущение, что ее любят разом оба.

– Лишь бы так было всегда, – говорила она Кирку, и тот верил, что это не просто слова.

– Лишь бы так было всегда, – говорила она Джорджу, и тот тоже этому верил.

Ее настолько закружил водоворот любовных переживаний, что порой приходили мысли о третьем, а может, и четвертом мужчине. Теперь она по-другому, уверенно, смотрела на них, пожалуй, даже с некоторым вызовом. Раньше она всегда пыталась понять тех девушек, у которых было полно приятелей, теперь она знала, что это за ощущение. Это было прекрасно. Это заставляло любить саму себя так же, как любят ее. Увы, на смену хорошему настроению приходило плохое.

– Челлини дает прием в честь владельцев магазинов, будут демонстрироваться новые образцы, и я должна быть там, – говорила она Джорджу. – Это очень важная встреча, – и отправлялась с Кирком на прием.

В этих случаях она чувствовала себя отвратительно и казалась себе обманщицей. Она обманывала и мужа, и любовника. А больше всех – саму себя.

В самом начале связи с Джорджем Кэрлис поклялась никогда о ней не рассказывать. Она и сейчас считала, что поступила правильно, не сказав никому ни слова, но молчание сжигало ее. Огонь тайной любви разгорался все сильнее и, в конце концов, полностью поглотил ее. Она вспоминала все свои свидания с Джорджем, слова, которые он шептал ей, его прикосновения, поцелуи, ласки. Она всячески изворачивалась, выдумывала разные истории, пытаясь примирить свою тайную жизнь с жизнью явной, свой роман – со своим браком. Она начинала подумывать о том, чтобы оставить мужа и уйти к любовнику, предпочесть связь замужеству.

Ее начало страшить то, что она так неотступно думает о Джордже, что так ждет свиданий с ним. Двойная жизнь, которую Кэрлис вела на протяжении последних шести месяцев, начала ее тяготить, и она стала сомневаться: может, не стоит быть такой осторожной. Ей хотелось больше времени проводить с Джорджем, и выстроенный ею строгий порядок приоритетов – муж, отец, работа, любовник – повторил судьбу многих заповедей: он рассыпался, как карточный домик.

– Мне бы хотелось побывать у тебя дома, – сказала она как-то Джорджу в конце сентября, делая вид, что это случайная фраза, хотя на самом деле все лето примеривалась к этим словам. Жилье многое говорит о человеке, – и Кэрлис это знала.

– Разумеется, – ответил он, – только мне казалось, что ты предпочитаешь встречаться в отелях. Ты всегда говорила, что так спокойнее.

– Может, я была слишком осторожна, – произнесла Кэрлис.

Его квартира оказалась точь-в-точь, как хозяин: несуетная, романтическая, чувственная и обманчиво безыскусная. Кресла покрыты неброским полотном, на полках – книги по искусству и образцы тканей. Эйсомское кресло имело отчетливо мужской вид, а на застекленном ночном столике был только ящик со спичками в железной оправе, жилище явно принадлежало человеку, частная жизнь которого протекала на виду. Кухня, где все было сделано из нержавеющей стали, напоминала буфет в салоне самолета, а в спальне с плотно зашторенными окнами стояла только кровать да два ночных столика. Напротив телевизора располагался стенной шкаф, дверь вела в маленькую ванную с душем. Ничто здесь не выдавало присутствия женщины: ни косметики в ванной, ни халата на вешалке, ни буфета на кухне.

Отчетливая нагота квартиры успокоила Кэрлис. Выходит, все-таки она – первая для него женщина, хоть и есть у Джорджа приятельница. Ведь понятно, что, если у этой приятельницы нет здесь даже зубной щетки или лосьона для рук, она занимает в жизни Джорджа не слишком большое место.

– Квартира холостяка, – заметила Кэрлис, думая о своей коллекции бледно-голубого фарфора, повсюду расставленных семейных фотографиях и шейкерах – она любила готовить себе коктейли. – У меня все так забито, что ты бы Прямо с ума сошел.

– С тобой бы не сошел, – Джордж с улыбкой обнял ее и повел в спальню.

– Все домашние блага, – сказала Джейд чуть позже, потягивая холодное вино. С тех пор они всегда встречались у него на квартире.

Все же Кэрлис старалась соблюдать достаточную осторожность. Лишь в исключительных случаях, когда шел дождь или было совсем уж мало времени, она доезжала на такси прямо до Джорджа. А чаще всего входила в «Блюмингдейл» со стороны Лексингтон-авеню, пересекала главный торговый зал и выходила на Третью. Отсюда было несколько кварталов до дома, где жил Джордж. В других случаях она таким же образом использовала в качестве прикрытия «Александерс». Порой она останавливала такси на Второй и шла на запад. Порой – добиралась на метро до Пятьдесят девятой и шла на восток. И хоть Кэрлис была уверена, что никто ничего не подозревает, она все равно не забывала об осторожности.

Барни Гелбер, как и его отец, был зубным врачом. Его приемную украшали фотографии звезд театра и кино, известных политиков и знаменитых артистов балета. Джейд всегда подсмеивалась, что она – единственная незнаменитость среди его пациентов.

– Что-то в последнее время у меня страшно пухнут десны, – сказала она, устраиваясь в зубоврачебном кресле. Сестра повязала ей на шею полотенце. – Боюсь, старость приближается!

– Ну что же, давайте посмотрим, – с профессиональной интонацией сказал, улыбаясь, Барни.

Он тщательно осмотрел полость рта, сначала через зеркало, а потом с помощью различных инструментов. Покончив с ощупыванием и простукиванием, он снова взял зеркало и стал медленно осматривать десны. Всякий раз, как он нажимал посильнее, Джейд инстинктивно откидывалась. Пока он исследовал ее, она рассматривала его. Ей были хорошо видны правильные, приятные черты его лица, чистая кожа, зеленые глаза. И столь же хорошо было видно, как меняется у него выражение лица. Теперь он выглядел озабоченным.

– Что-нибудь не так? – спросила Джейд, когда он окончил осмотр и она смогла наконец заговорить. Длилось обследование гораздо дольше, чем она предполагала, и это ее обеспокоило.

– Да нет, так ничего не видно, – осторожно сказал Гелбер. – Но надо бы сделать снимок.

Рисуя в своем воображении страшные картины, как ей вставляют искусственные зубы, а на ночь она их снимает и кладет в специальный раствор, Джейд пошла делать снимок. Пока снимок проявляли, она сидела в приемной у Барни. Он внимательно принялся изучать его, и опять Джейд заволновалась – что-то он слишком долго разглядывает.

– Все в порядке? – нервно спросила она. Молчание врачей всегда приводило ее в панику.

Барни Гелбер взглянул на Джейд. По лицу его ничего нельзя было понять.

– По снимкам не видно, почему у вас пухнут десны, – сказал он. – Может, завелся какой-то вирус, а может, это результат общей инфекции. Надо бы сходить к своему врачу.

– Стало быть, искусственные зубы мне не грозят, – с неожиданным облегчением произнесла Джейд.

– Во всяком случае, не в ближайшее время, – улыбнулся Барни Гелбер. – Но к врачу надо обратиться непременно. Нельзя это так оставлять. Не похоже, что опухоль пройдет сама собой.

Джейд пообещала, что непременно сходит к врачу. Может, придется прибегнуть к антибиотикам. От них у нее всегда было желудочное расстройство. Она ненавидела антибиотики: чувствуешь себя отвратительно. Тем не менее она последовала совету Гелбера и договорилась о встрече с врачом. Но поскольку предстояла поездка в Милан, Париж и Лондон, свидание пришлось отложить на две недели.

Как выяснилось, одна из самых тяжелых проблем любовной связи – не забывать, что было до того, как она началась. Как часто она ходила к парикмахеру? Как часто она приходила домой с работы с сумками, полными продуктов из «Сакса»? Как часто она ссылалась на деловые обеды с Мишель или неожиданные визиты к отцу? Когда она в последний раз ходила в кондитерскую? Она старалась все это помнить, так, чтобы ее жизнь выглядела вполне обычной, пусть «обеды» порой были на самом деле свиданиями с Джорджем, а субботние занятия гимнастикой – занятиями совсем другого рода.

Она считала, что все идет как надо, но иногда случались промахи.

– Мне казалось, что ты совсем недавно делала прическу, – сказал Кирк, когда Кэрлис уклонилась от встречи с Мэрионом Кремером.

– Ну разумеется, – поспешно произнесла она. Она условилась о встрече с Джорджем, сказав Кирку, что идет к парикмахеру, но совершенно забыла, что этот предлог использовала всего две недели назад. – Но в тот раз Розмари не нашла нужного цвета для волос. Так что пришлось перенести нашу встречу на четверг.

Кирк не стал настаивать, явно удовлетворившись объяснением. Даже ей самой оно показалось убедительным. В четверг любовное свидание с Джорджем было еще более страстным, чем обычно. Ложь, обман, маневры, победы, игра с огнем, восхитительное переживание реальной жизни как киноромана только обостряло чувственность.

– Давай куда-нибудь съездим на выходные, – предложил Джордж, одеваясь. Приближался октябрь. Джейд уехала в Европу, где начиналась подготовка к весеннему сезону показа моделей. – Я не хочу, чтобы ты уходила. Мне тебя всегда не хватает. Давай побудем вместе хотя бы на выходные. Всего лишь два дня и две ночи. Мы ведь никогда еще не проводили вместе всю ночь. Ты еще никогда не засыпала в моих объятиях.

– Не могу, – ответила Кэрлис. – Выходные мы всегда проводим с Кирком.

Но, произнося эти слова, она уже придумала, что сказать мужу.

– Цинциннати? – недоверчиво спросил Кирк. – На выходные?

Кэрлис пожала плечами:

– Серджио отказывается ехать без меня. Ты же его знаешь.

– К черту, – взорвался Кирк. Чувство, что Кэрлис в последнее время сильно изменилась, появилось вновь, и, хотя видимую причину было назвать трудно, он был зол на нее. – Я не хочу, чтобы ты уезжала.

– Думаешь, я хочу? – рассмеялась Кэрлис. – Но что же поделаешь?

– Пошли его к чертовой матери, – сердито сказал Кирк и добавил уже более спокойно: – Пусть едет один. Он уже большой мальчик.

– Это я уже проходила, – вздохнула Кэрлис. – С ним и с Джошуа. Увы, это входит в мои обязанности.

Кэрлис отправилась в Цинциннати. На это время Цинциннати переместился в Уэст-Довер, штат Вермонт, где они с Джорджем все время оставались в своем роскошном номере, делая перерывы для еды.

– Я хочу еще, – сказал Джордж при расставании в воскресенье вечером. – Поскорее. Когда?

– Нет, – ответила Кэрлис. Она явно зашла далеко. Кирк едва разговаривал с ней, когда она сказала, что все же придется уехать на выходные. – Это слишком рискованно. Кирк был по-настоящему зол.

– Ну пожалуйста, – настаивал Джордж. – Однажды тебе это удалось. Почему бы не повторить?

В следующую субботу, когда Кэрлис появилась в гимнастическом зале, Дирдра сказала, что ей звонил муж. У Кэрлис внезапно похолодело в желудке.

– Он просил сразу перезвонить ему домой, – передала Дирдра слова мужа. Это уже не первый звонок.

Мистер Арнольд звонил две недели назад. В тот раз миссис Арнольд отменила занятия в последнюю минуту. Он был удивлен и просил ничего не говорить жене.

Кэрлис поблагодарила Дирдру и выдавила из себя улыбку. Раньше Кирк никогда не звонил в гимнастический зал. Он что, проверяет ее? Подозревает что-нибудь? Дрожащими руками она набрала домашний номер.

– Давай пообедаем вместе, – предложил Кирк. – Встретимся в «Мортимере» в час.

– Чудесно! – откликнулась Кэрлис. – Отличная идея!

Кэрлис с облегчением повесила трубку. Переодеваясь в спортивный костюм, она заметила, что руки у нее холодные, как лед.

В Париже, примеряя свитера в магазине «Соня Рикель» на рю Гренель, Джейд заметила, какие отвратительные маслянистые у нее волосы, хотя еще утром она мыла их шампунем. Обратила она внимание и на то, что под косметикой лицо ее покрылось пятнами. Она присмотрелась к своему отражению в зеркале и, увы, не смогла объяснить свой вид плохим освещением. На щеках и подбородке появились маленькие прыщики. Этого у нее не было с пятнадцати лет, и она не могла понять, в чем дело. Воспаление сальной железы? Она понятия об этом не имела.

Шутки шутками, а чувствовала себя Джейд неважно, словно с ней что-то происходило. В последнее время с волосами творится черт знает что, выглядит ужасно, ноги ватные, будто не ей принадлежат. Месячные у нее были прямо перед отъездом в Париж и все еще продолжались, причем явно ненормально. Впрочем, это ее не особенно волновало – такое случалось и раньше. И все же так, как сейчас, еще не было. Может, поэтому она так и нервничала, уезжая в Париж.

Накануне отлета она, наконец, сказала Джорджу о том, что все это время не давало ей покоя.

– Я об этой книге, – возвращаясь к давней теме, начала она. Тогдашнее объяснение Джорджа ее явно не удовлетворило. – Л. Ц. «Люблю, целую»? Зная Лэнсинга Кунза, я не могу представить, чтобы он послал книгу с такой надписью мужчине.

– Я ведь тебе сказал, что это шутка, – раздраженно откликнулся Джордж. – Ты что, мне не веришь?

– А цветы? – продолжала Джейд. Ее терзали сомнения. – Я пошутила, попросив в цветочном магазине не вкладывать карточку, – пусть, мол, гадает, какая из его приятельниц посылает ему букет. Но, может, в этой шутке есть правда?

– Выходит, ты думаешь, что у меня есть приятельницы? – спросил Джордж. – Это ты хочешь сказать?

Джейд кивнула.

– Ну так вот, нет у меня никаких приятельниц, – солгал он. А потом, глядя ей прямо в глаза, добавил – и это было правдой: – У меня есть только ты, Джейд. И никого другого мне не нужно.

– Это правда? – с недоверием спросила она. Ее бесила собственная неуверенность. Она не хотела быть занудой или ревнивицей. Все это, считала она, осталось в прошлом, в молодости.

– Я люблю тебя, – сказал он, и это было чистой правдой. – Неужели ты мне не веришь?

– Конечно, верю, – ответила она, и это тоже было правдой. Где-то в глубине души она знала – что бы там ни было, Джордж любит ее, так что, отбросив сомнения, она отправилась в Европу, считая, что поступает правильно.

После страстной ночи Джордж отвез ее в аэропорт, чего он раньше никогда не делал.

– Как жаль, что ты уезжаешь, – сказал он ей, когда они сидели в зале для пассажиров и ждали объявления на посадку. Он принес ей кипу журналов и газет, подарил белую розу и поцеловал так крепко, что она даже смутилась. В течение ближайших дней Джордж каждое утро и каждый вечер звонил ей сначала в Милан, потом в Париж и Лондон. И всякий раз повторял, как по ней скучает.

– Без тебя у меня прямо из рук все валится, – говорил он. – У меня про запас тысяча поцелуев – и все для тебя.

В примерочной, свалив на стул целую кучу свитеров и юбок, Джейд вспомнила его слова и его руки. Что бы там ни было, она верила в его любовь.

Глава XI

Чувство вины притупилось. Вина теперь стала постоянным позором, затуманивая мысли и чувства Кэрлис. Чем больше она пыталась избавиться от этого чувства, тем сильнее оно охватывало ее. По мере того как становилось сильнее эротическое влечение к любовнику, усиливалось и чувство вины перед мужем, и секс, который раньше казался ей воплощением здоровья и естественности, теперь превратился в нечто постыдное. Кошмар заключался в том, что чем более виноватой чувствовала она себя перед мужем, тем острее было наслаждение в постели с любовником. Она совсем потеряла осторожность. Кэрлис лгала всем и каждому: мужу, любовнику, секретарше, начальнику, отцу, друзьям. Она отнимала время у всего: у работы, у семьи, у себя самой, лишь бы еще раз испытать немыслимое, нестерпимое наслаждение. Только от тебя зависит, говорила себе Кэрлис, испытывая все больший страх, чтобы Кирк ни о чем не догадался. Чем больше пугала ее глубина чувства к Джорджу, тем отчаяннее, как к источнику уверенности, возвращалась она к дому с его размеренной жизнью.

В середине октября Кэрлис попросила секретаршу Кирка освободить ему вечер. Она выложила кучу денег за два билета на «Кошек», новый бродвейский мюзикл. Специально для этого выхода Кэрлис купила в «Саксе» новое платье и украшения к нему, а также изящные соблазнительные римские сандалеты со шнурками. В «Каролине» она заказала столик на двоих и попросила водителя Кирка поработать в тот день подольше.

– Кажется, я предусмотрела все, – сказала она Кирку. – Разве что забыла попросить Бога устроить так, чтобы в этот вечер не было дождя.

Выяснилось, что на самый конец рабочего дня у Кирка назначена деловая встреча на Уолл-стрите, так что у него даже не было времени заехать домой переодеться и хоть немного отдохнуть. С Кэрлис они встретились прямо в театре. Выглядит она замечательно, подумал он, и духи у нее чудесные. «Хлоя». Впрочем, он ничего ей не сказал. Зачем? – ведь он уже тысячу раз повторял ей, как она прекрасна. И о духах тоже ничего не сказал. В конце концов, он сам покупал ей их каждый год. Даже два раза в год; на Рождество и на день рождения.

Он никак не мог сосредоточиться на том, что происходит на сцене. Мысли его были заняты делами, а потом странным образом перебежали к Бонни. Бонни осталась позади, вместе со всем остальным, что составляло его прошлое. Он почти не вспоминал ее. Не нравилось ему думать о ней. Бонни напоминала о всех утратах, оставивших глубокие шрамы на сердце: о смерти отца, брата, о первой неудачной женитьбе. И все же, смутно улавливая стихи Т. С. Элиста, положенные на музыку Ллойдом Уэббером, он упорно возвращался мыслями к своей первой жене, вспоминая их последние годы совместной жизни. Сам не зная почему, он искал в ее поведении признаки измены. Но все, что он мог вспомнить, это лишь то что она постоянно находилась на кухне. Благодарение Богу, Кэрлис не любит стряпать. В темноте он потянулся к ней и взял за руку; тронутая и обрадованная этим жестом, она в ответ сжала его пальцы.

– Ты так был чем-то поглощен, что, по-моему, не слышал ни единого слова, – заметила Кэрлис, с аппетитом поедая крабные палочки и осетрину на вертеле. Ей было известно, что Кирк ведет переговоры об издании инструкций к новой модели «Макинтоша». Это крупное дело, и понятно, почему он так озабочен. В театре она сразу почувствовала, что ему не до спектакля, и решила, что он никак не может оторваться от дел. Это было естественное предположение. Свои эмоции и энергию Кирк приберегал для работы и всегда этим гордился. Вслед за отцом Кирк любил повторять, что он твердолобый бизнесмен. Время и силы на всякую ерунду он тратить не собирался. Такой ерундой были в его представлении разные чувства, особенно неприятные. – Как там дела с «Макинтошем»?

– Все нормально, – рассеянно сказал он, думая о другом: по каким признакам мужчина может понять, что жена ему изменяет. Подозрения по этому поводу оформились в его сознании в тот момент, когда Кэрлис, вернувшись из Цинциннати, выронила из сумочки коробок спичек с этикеткой вермонтского отеля. Он ничего не сказал. Напротив, он ждал, может, Кэрлис сама что-нибудь скажет, ибо обнаружатся другие, более убедительные доказательства. Он просто положил коробок в портфель.

– Тогда в чем дело?

– Ни в чем.

– Да нет, – настаивала она. – Ты о чем-то думаешь.

– Мы ведь счастливы, верно? – неожиданно спросил Кирк.

– Разумеется, – ответила Кэрлис, почувствовав, как у нее сразу пересохло в горле. Она протянула ему через стол руку. Подобно тому, как Кирк однажды задал Бонни вопрос, на который не хотел получать правдивого ответа, Кэрлис не могла заставить себя остановиться.

– А почему ты спрашиваешь?

Он недовольно передернул плечами. Продолжать этот разговор не было желания. Да и зачем он вообще затеял его? Он улыбнулся и перевел все в шутку:

– Да так, просто ежегодная проверка.

Когда они закончили с ужином, напряжение спало, и они живо заговорили о делах. Кирк был настолько рад, чувствуя себя свободно, что даже не заметил, что и она испытала облегчение.

Они подошли к самому краешку пропасти, но в последний момент отступили.

Возвращаясь из Парижа в Нью-Йорк, Джейд вспомнила свой отъезд. Джордж тогда так страстно обнял ее, а потом каждый день звонил. Все это время она надеялась, что он встретит ее в аэропорте. Ожидая, пока выгрузят вещи, она оглядывалась вокруг в надежде, что он появится. Но он не пришел, и дома его тоже не было. Выходит, она права? Выходит, он лгал ей? Значит, у него есть другая женщина?

Она позвонила Джорджу на работу, но его там не оказалось. Неужели он ее бросил? Она назвала себя дурой и принялась распаковывать чемоданы, выкладывая рубашки, купленные для него в Париже, на кровать. Вскоре она услышала, как в двери поворачивается ключ.

– Я скучал по тебе, – сказал Джордж, горячо обнимая ее. – Ты даже не представляешь, как сильно я скучал по тебе.

– А я по тебе. – И это было правдой. – Я думала о тебе все время. – Как бы занята она ни была – а демонстрации мод шли каждый день, с утра до вечера, а затем – коктейли, ужины, дискотеки, – Джейд неотступно думала о Джордже. Интересно, как бы ему показалась вот эта галантерея или этот ресторан. Ей так хотелось, чтобы он был с ней, разделяя ее волнения, радости, перекидывался легкими шутками, наблюдал вспышки страстей, борьбу самолюбий, радовался успехам или огорчался неудачам. Если бы он мог полюбоваться вместе с ней новыми фасонами, разделить восторг, который охватывает при виде гармонии и совершенства, и люди начинают понимать, зачем это все нужно! – Мне хотелось, чтобы ты когда-нибудь поехал со мной.

– Может, в следующий раз, – прошептал он, прижимаясь губами к ее рту. В этот момент, как, впрочем, и всегда, при виде Джейд его охватывало чувство полной близости. Джейд была единственной в своем роде. – Мы ведь никогда не бывали в Европе вместе.

– Я привезла тебе Европу. Посмотри-ка на кровать.

– На кровати мне нужна только ты, – с комически преувеличенной плотоядностью сказал он, увлекая Джейд в спальню. Даже под свитером ему было видно, что грудь у нее стала полнее. Он испытал необыкновенный прилив желания, а Джейд, растворяясь в его объятиях, подумала, как необыкновенно хороши бывают встречи после разлуки.

Звонок Кирка в гимнастический зал напугал Кэрлис. Его расспросы в «Каролине» напугали ее еще больше. Кирк никогда не позволял себе раздражаться, и она боялась, если однажды он разозлится всерьез. Кэрлис всегда чувствовала, что в глубине души у него дремлет вулкан страстей – это и привлекало ее, и пугало. Она помнила, как однажды он расколотил всю посуду. С тех пор ничего подобного не было, и она надеялась, никогда не будет.

В октябре, когда наступили неожиданно ранние холода, Кэрлис, дождавшись, как обычно, пока все служащие уйдут, под вечер пришла к Джорджу.

– Подари мне выходные – больше я ни о чем не прошу, – сказал Джордж после первых страстных объятий. – Однажды ты сделала это. Почему же нельзя еще раз?

– Не могу, – ответила она. Его настойчивость, когда-то так льстившая ей, теперь пугала своей одержимостью. – Боюсь, Кирк что-то заподозрил. Он разозлился, узнав, что мне нужно ехать по делам в Цинциннати. Второй раз это не пройдет.

– Так что же мне прикажешь делать? – жестко спросил Джордж. Впрочем, он по-прежнему прижимал Кэрлис к себе и чувствовал, как у него снова появляется желание. – Ждать, пока ты бросишь мне кусочек своего времени?

Они лежали в постели, тела их были тесно переплетены, и ей совсем не хотелось продолжать этот разговор – она встала и подошла к стенному шкафу. В комнате было холодно, и она решила накинуть халат.

– Но тут же ничего нет, – удивленно воскликнула Кэрлис. И вдруг все поняла.

– Ты не живешь здесь, – повернувшись к Джорджу, сказала Кэрлис. – Ты живешь в другом месте. С кем-то другим. С Джейд.

Он кивнул.

– Как же ты мог? – Она почувствовала себя обманутой, преданной. – Как же ты мог?

– Как же ты мог – что? – Голос его звучал мягко и укоризненно. – Ты замужем, Кэрлис. Чего же ты ждешь от меня? Ты что же, полагаешь, что можешь держать меня для собственного удовольствия?

– Но я не знала… Ты никогда не говорил…

– А я не обязан перед тобой отчитываться, – он встал с кровати и подошел к ней. Голос его звучал по-прежнему ровно, но сердце у нее разрывалось от боли. Она резко отстранилась от него и присела на край кровати, чувствуя, как ее всю трясет. Она не знала, что сказать. Да и что она могла сказать?

Она молча начала одеваться.

– У меня голова кругом идет, – произнесла она, наконец. У нее было такое чувство, будто она прозревает после долгой слепоты. Теперь она смотрела правде в лицо: жена обманывает мужа, любовник обманывает возлюбленную. Она почувствовала себя той женщиной, которой никогда не хотела бы быть. Хорошо бы избавиться от нее, вычеркнуть из жизни.

– Я не хочу тебя больше видеть. Этого мне не перенести.

Он взял ее за руку, а когда она отдернула ее, снова притянул к себе.

– Я не буду делать ничего, чтобы тебе не понравилось, – пообещал Джордж. Это она уже слышала, и она этому верила. Но теперь ясно, что все это время он делал как раз то, что ей не нравилось. Она увидела в стенном зеркале свое отражение и не узнала себя – незнакомка в незнакомой комнате с мужчиной, который ей едва знаком. Кто же она такая, спрашивала себя Кэрлис, и что она здесь делает? – Кэрлис, ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

– Вполне, – сказала она, убирая руку. – Вполне.

Она боялась, что он будет уговаривать ее остаться, но Джордж молчал. Испытывая жгучий стыд, Кэрлис подошла к двери и вышла, не оглядываясь. Боль, унижение, облегчение – она испытывала все эти чувства сразу, думая, что теперь все кончено и возврата к прежнему нет.

Глава XII

Едва войдя в приемную доктора Лионеля, Джейд занервничала. Ее ощущение, что с ней что-то неладно в последнее время, усилилось. Кровотечение не останавливалось. Волосы по-прежнему были сальными, и ничего с этим не удавалось сделать. Кожа стала темнее и, казалось, даже жестче. Стало трудно ходить – не прибавив ни грамма в весе, она ощущала тяжесть в коленях, ноги были ватными и отказывались слушаться. Ей припомнились объявления Общества по борьбе с раком, которые обычно появляются на последних полосах журналов, и она обнаружила у себя несколько угрожающих признаков. Тревога о здоровье отодвинула в сторону мысли о Джордже. Она пошла к доктору Лионелю в тайной надежде, что тот обзовет ее мнительной и пропишет какие-нибудь витамины. Но надежды ее не оправдались. Доктор внимательнейшим образом ее осмотрел, а потом направил к гинекологу.

– Я хочу, чтобы вы прошли полное гинекологическое обследование, – сказал он. – И не тяните с этим. – Он тут же набрал номер телефона гинеколога и попросил его сразу принять Джейд.

– Что-нибудь неладно? – спросила Джейд, уходя.

– Надо обследоваться, – ответил он в обычной манере врачей, которая всегда так выводит из себя нормальных людей: мол, ни о чем не волнуйтесь, мы о вас позаботимся.

Теперь, когда ее роману пришел конец, Кэрлис испытывала неимоверное облегчение – все позади и Кирк ни о чем не узнал. Прошли тревога и чувство вины, которые неотступно преследовали ее. Как хорошо было вернуться к нормальной жизни – когда-то она казалась немного скучной, а теперь снова приобрела свою прелесть.

Но она недооценила Джорджа. Она забыла, каким упрямым он может быть. Она забыла, что ее «нет» ничего для него не значит. Он начал ежедневно звонить ей на работу. Джордж был не столь наивен, чтобы просить ее о свидании. Он просто повторял, как скучает по ней.

– Я все время только о тебе и думаю, – говорил он. – Сегодня я проходил мимо «Лютеции». Помнишь, мы там с тобой обедали? За счет Ады.

– Когда идет дождь, я думаю о тебе, – сказал он в другой раз, когда на улице было пасмурно. – Помнишь, какой ливень был в тот вечер, когда мы познакомились?

– Прошу тебя, не звони мне, – отвечала она.

– Но почему?

– Это слишком тяжело.

– Ты хочешь сказать, что тоже скучаешь по мне?

– Пожалуйста, – настойчиво повторила она, стараясь дать ему понять, что говорит серьезно, – не надо больше звонить. Все кончено.

Она велела секретарше не соединять ее с мистером Курасом, если он позвонит.

– Хорошо, миссис Арнольд, – послушно откликнулась Лиза. И следующие три дня подряд она говорила Джорджу, что миссис Арнольд на совещании.

– Он велел передать вам, что будет звонить сегодня домой, – сказала Лиза.

Кэрлис прошла к себе в кабинет, закрыла дверь и набрала его номер.

– Когда-то ты обещал мне, что не будешь звонить домой, – напомнила Кэрлис, с ужасом представляя, что придется разговаривать с Джорджем, когда рядом будет Кирк. – Помнишь?

– Конечно, помню, – ответил он. – Но тогда у нас был роман. Все понятно. Теперь мы больше не видимся. Почему же я не могу позвонить тебе домой?

– Потому что я не хочу этого.

– Но я скучаю по тебе, – заговорил он умоляющим тоном. – Мне даже звука твоего голоса не хватает.

– Ради Бога, не надо звонить, – Кэрлис была чуть ли не в истерике. – Не надо.

Пришлось немного подождать в уютном, окрашенном в бежевые тона, заставленном книгами кабинете доктора Фишбейна, но, в конце концов, он появился. Он внимательно осмотрел ее, но если и пришел к какому-нибудь заключению, вслух ничего не сказал.

– Что со мной? – спросила Джейд.

– Пока не знаю, – ответил он. – Надо сделать новые анализы.

– Какие анализы? – переспросила Джейд. От страха у нее свело желудок и пересохло в горле.

– Надо сделать просвечивание грудной железы и биопсию.

– Биопсию? – Стало быть, подозрение на рак. Она вся сжалась.

Доктор Фишбейн заметил ее состояние.

– Джейд, постарайтесь не волноваться. Оставьте волнение на мою долю.

Он понимал, конечно, что такой совет дать легче, чем последовать ему.

Тем не менее он сейчас делал все, что от него зависело.

– Обещаете дать мне знать, когда будут результаты анализов? – попросила она. Она чувствовала себя обреченной. Сколько времени ей осталось? И что она скажет Джорджу, Стиву, матери? Ей не хотелось, чтобы ее жалели.

– Ну разумеется, – ответил доктор Фишбейн. – Сразу позвоню.

С этого момента Джейд жила как во сне. Каждый день она смотрела на закат, гадая, сколько их ей осталось еще увидеть. Она наслаждалась каждой чашкой кофе, как последней в жизни. Она разобрала бумаги в ящиках и выскоблила кухню так, словно ждала желанного гостя.

– У меня сегодня было свидание с адвокатом, – сказала она как-то Джорджу. – Я написала завещание.

– Завещание? – удивленно переспросил он. – Не слишком ли рано?

– Предусмотрительность никогда не мешает, – ответила она. Джейд не говорила ему, что была у доктора Фишбейна. Она боялась, что если он что-нибудь узнает, то не захочет к ней даже прикасаться. А сейчас ей больше, чем когда-либо была нужна его поддержка, его сильные и нежные руки… – Я все оставляю тебе.

– Джейд, не грусти! – От разговоров о смерти ему стало не по себе.

– Обними меня, – сказала она, чувствуя, что вот-вот заплачет.

В один из ноябрьских дней, когда неожиданно потеплело, Кэрлис отправилась на работу. Внизу ее остановил привратник, улыбнулся и указал на запряженную коляску, ожидавшую у подъезда. На месте кучера сидел симпатичный молодой человек со светлыми волосами, должно быть, актер, подрабатывающий таким образом в ожидании своего звездного часа.

– Миссис Арнольд? – спросил он. У него был поставленный голос актера – мягкий и глубокий. Он сверился с записью. – Мистер Курас велел мне заехать за вами и отвезти на работу. Он сказал, чтобы мы непременно проехали через парк.

Кэрлис бросила взгляд на кучера, потом оглянулась на привратника, с интересом наблюдавшего за этой сценой. Она судорожно вздохнула, улыбнулась привратнику и при помощи кучера забралась в коляску.

Кэрлис была вне себя от ярости. Когда, наконец, Джордж поймет, что между ними все кончено? А если бы Кирк вышел с нею? Что подумает привратник? Что, если кто-нибудь из соседей слышал, что говорил кучер?

Надо положить этому конец. Она хотела быть свободной и жить нормальной жизнью.

Кэрлис не написала и даже не позвонила Джорджу. Она сделала то, чего раньше никогда не делала – просто промолчала. Словно ничего не произошло. Она хотела одного – чтобы он оставил ее в покое.

Джордж был уверен, что Кэрлис хотя бы позвонит ему и скажет спасибо. В конце концов, запряженная лошадь у подъезда в самом центре Манхэттена – это необыкновенно и романтично, а Кэрлис из тех женщин, которые всегда говорят «спасибо» и «пожалуйста». Но прошло три дня, Кэрлис не объявлялась, и Джордж позвонил сам.

– Пока вы были на совещании, звонил мистер Курас, – доложила Лиза. – Он сказал, что перезвонит. Что ему передать?

– Скажите ему, – начала Кэрлис и на секунду замолчала. – Скажите ему, что посылка получена и я признательна ему за внимание. Поблагодарите его от моего имени, хорошо? – Кэрлис решила, что она прекрасно справилась с ситуацией. Она ведет себя корректно и в то же время вполне отстраненно. Интересно, что думает Лиза. Хотелось бы надеяться, что Джордж Курас для нее – просто очередной клиент. Чувство вины, которое растворилось было в очистительной волне обретенной свободы, возникло вновь, причем с небывалой силой. Оно теперь соединилось со страхом – что еще выкинет Джордж? Его настойчивость, его безрассудство, которые некогда столь привлекали ее, теперь просто отпугивали. Эти два чувства – вины и страха – поглотили ее настолько, что она стала теряться даже в самых обычных ситуациях, неспособная разумно ни думать, ни действовать.

– Да что с вами происходит? – раздраженно воскликнул однажды Джошуа. – Вы упустили двух клиентов подряд.

– Ничего, – и вышла из его кабинета.

– Я плачу вам не за то, чтобы вы занимались всякими глупостями, – угрожающе сказал Джошуа.

В тот вечер, когда они с Кирком смотрели телевизор, зазвонил телефон. Кэрлис, боясь услышать знакомый голос, сняла трубку.

– Кэрлис, – нежно начал Джордж, – мне хотелось сделать тебе приятное, а ты отказалась даже поговорить со мной, поручила секретарше. Ты что, злишься на меня?

– Да нет, с чего вы взяли? – сказала она, поворачиваясь спиной к Кирку. Она не могла заставить себя посмотреть ему в лицо. Интересно, голос ее звучит как обычно? А как это – обычно? Она не могла вспомнить. Она задыхалась, возмущенная поступком Джорджа, который позвонил-таки домой, и в то же время должна была сохранять невозмутимость. Колени у нее стали ватными, дыхание прерывистым, ей не хватало воздуха, сердце отчаянно колотилось. Она попыталась вспомнить, как обычно говорит с деловыми партнерами. Разве она так же лаконична? – На мой взгляд, это вполне подходит. – Вот теперь, кажется, все выглядит естественно.

– Стало быть, повторим еще раз? Я был бы счастлив доставить тебе удовольствие, – голос его по-прежнему ласкал и обволакивал. И в нем таилась опасность.

– Нет, – сказала она. Кирк оторвал взгляд от телевизора и посмотрел на Кэрлис. – Вполне достаточно. Спасибо, – и она положила трубку, едва не уронив аппарат.

– Кто это? – спросил Кирк.

– Лэнсинг, – кратко отозвалась она, чувствуя как колотится сердце. Она испугалась, что Кирк заметит ее состояние.

– А в чем дело? – спросил он. – Что-нибудь случилось?

– Он надоел мне! – Кэрлис выключила свет на ночном столике и нервно взбила подушку. – Даже дома, черт бы его побрал, покоя не дает. – Кирк ясно видел: с ней явно что-то не так. Раньше Кэрлис никогда не засыпала в одиннадцать и никогда так резко не разговаривала с клиентами. Это на нее непохоже.

И то, что она может лгать, тоже было на нее непохоже. Но на днях он столкнулся с Рэем Мэндисом, и тот сказал ему, что несколько недель назад видел, как Кэрлис выходила из отеля «Алгонквин». Интересно, что она могла там делать в половине шестого? Ведь она всегда говорила, что терпеть не может мрачные номера этого отеля и весь дух его литературной и театральной богемы. Они тогда должны были встретиться в ресторане «21» в четверть седьмого. Она опоздала, сославшись на то, что задержалась на работе. Отчего бы не сказать, что была в «Алгонквине»? А недавно привратник рассказал о том, что миссис Арнольд уехала на работу в ландо. Что бы это могло означать? И почему она ничего ему не сказала? Что она от него скрывает? Кирк вспомнил Бонни. На память ему неожиданно пришли разные подробности: она тогда укоротила волосы, похудела, после многолетнего равнодушия снова начала проявлять активность в постели. Всему этому он тогда не придал значения. И в результате он потерял Бонни.

– Кэрлис?

– Да?

– У тебя кто-нибудь есть? Ты мне изменяешь?

Она выдернула из-под головы подушку, села на кровати и зажгла свет. Взглянув на мужа, Кэрлис сказала правду:

– Нет, никого у меня нет. Он повторил, глядя на нее:

– Ты уверена, что тебе нечего сказать мне? Тут она взорвалась:

– Как ты смеешь задавать мне такие вопросы? Это я от тебя что-то скрываю? Посмотри-ка лучше на себя, – она бросила на мужа негодующий взгляд. – Ты солгал мне насчет своего отца. Ты солгал, будто был единственным сыном в семье. Я все знаю о Скотте.

Кровь отхлынула от лица Кирка. Он почувствовал ярость, но, изо всех сил стараясь сдержаться, говорил спокойно:

– И откуда же тебе это стало известно?

– От Джеффри, – ответила она, не обращая внимания на зловещее хладнокровие Кирка. – Я так за тебя волновалась. Я так боялась, что ты с собой что-нибудь сделаешь. Или со мной. Мне надо было с кем-то поговорить. И вот я позвонила Джеффри. И он все мне рассказал – и об отце, и о Скотте, и о Ковингтоне. И теперь ты еще что-то толкуешь о секретах! Не тебе обвинять меня в этом; Кирк! Я и о «Дирборне» многое знаю.

– А об этом ты от кого узнала? – Его ровный, тихий голос был гораздо опаснее откровенного взрыва ярости.

– От твоей матери, – ответила Кэрлис. – Ты ведь мне ничего не рассказываешь. Так что приходится общаться с другими. Я все знаю, Кирк! Все то, что ты от меня утаивал. Думаешь, приятно чувствовать, что ты не хочешь делиться со мной, не хочешь посвящать в то, что для тебя действительно имеет значение? Так что не смей упрекать меня в том, что я от тебя что-то скрываю. Не смей!

Все еще бледный, с застывшим взглядом, он не промолвил ни слова и погрузился в молчание. Пусть Кэрлис думает, что он ей поверил.

Она слишком много лгала. Она солгала, когда опоздала. Она солгала – тем, что ничего не сказала, – когда ездила на ландо. После лета она стала совсем другой – и в постели тоже. Слишком многое не сходилось, слишком многое трудно было объяснить – вроде коробка спичек из вермонтской гостиницы, который все еще лежал у него в портфеле.

На следующий день Джордж позвонил Кэрлис на работу.

– Чтобы это было в последний раз! – резко сказала она, как только услышала его голос. Кэрлис едва сдерживала ярость. Кирк почти не разговаривал с ней утром. На работу он ушел, едва кивнув на прощание. От его упреков ей стало страшно. Она чувствовала себя виноватой. А отказ отвечать на ее упреки приводил ее, напротив, в негодующее состояние.

В ответ на резкость Кэрлис Джордж, вместе с извинениями, послал ей на работу корзину роскошных цветов. Чтобы избежать нового звонка домой, Кэрлис сама позвонила Джорджу и поблагодарила его.

– Очень мило с твоей стороны, – голос ее звучал спокойно. – Цветы замечательные.

– Я так и думал, что они тебе понравятся, – в его голосе, как и прежде, чувствовалась страсть. – Я люблю дарить тебе красивые вещи.

Бонни оставила его, и Кирк позволил ей уйти, но утрата Кэрлис – это было больше, чем он мог пережить. Он любил ее сильнее всего на свете и пойдет на все, лишь бы удержать ее, пусть даже ценой его или ее жизни. Сохраняя совершенное спокойствие, он позвонил знакомому детективу и попросил кого-нибудь порекомендовать для оказания ему помощи. Тот посоветовал обратиться к Джону Плэндому, человеку серьезному, надежному и дорого бравшему за свои услуги. Тот часто имел дело с неверными женами и мужьями, так что сразу понял, что от него требуется.

– Мне нужна копия ее записной книжки, – сказал Плэндом, – фотография и рабочий адрес.

Джордж послал Кэрлис на работу старинный серебряный нож для разрезания бумаг. Это был прекрасный скромный подарок, который ни у кого на работе не должен был вызвать ни любопытства, ни вопросов. У Джона Плэндома, который свел тесное знакомство с начальником экспедиции у «Бэррона и Хайнза», такие вопросы, однако же, возникли.

Чувствуя, что поступает неверно, Кэрлис решила вернуть подарок лично. Она не рискнула вызвать гнев Джорджа, отправив к нему курьера; писать записку она не стала, чтобы не оставлять письменных следов. Она отправилась на работу к Джорджу в середине дня, когда вокруг было полно людей и ничего нельзя было заподозрить. Поскольку посещение это было совершенно невинным, Кэрлис доехала на такси прямо до места. Джон Плэндом остановил свой «додж» на противоположной стороне улицы.

– Он что, не понравился тебе? – спросил Джордж.

Он выглядел так, словно его ударили, но Кэрлис старалась не обращать на это внимания. С тех самых пор, как в квартире раздался тот злосчастный звонок, Кэрлис исподволь наблюдала за Кирком, стараясь понять, подозревает ли он ее или поверил выдумке насчет Лэнсинга. К тому разговору Кирк больше не возвращался. Он терзал ее своим молчанием, а она терзалась неопределенностью.

– Ну, разумеется, понравился, – сказала она, боясь разозлить Джорджа, боясь, что он появится у нее дома или опять позвонит, когда рядом будет Кирк, или сделает что-нибудь еще, что разрушит ее семью и жизнь. Еще в самом начале их романа Джордж сказал Кэрлис, что не остановится ни перед чем, лишь бы завоевать любимую. Тогда эти слова показались ей очень романтичными – сейчас они ее пугали.

– В таком случае давай встретимся снова, – взмолился он. – Пожалуйста. Ты и я. Хоть один раз.

Вокруг работали люди: проектировщики и секретарши. Через открытую дверь своего кабинета на них из-за стола с любопытством поглядывал Уилл. Кэрлис не захотела привлекать лишнего внимания.

Соглашаясь на встречу, она уже в этот самый момент почувствовала, что совершает роковую ошибку.

Джон Плэндом отправился в магазин старинной утвари и, под каким-то предлогом попросив регистрационную книгу, нашел там имя и адрес покупателя серебряного ножа для разрезания бумаг. Это было то же имя и тот же адрес, где миссис Арнольд провела целый час в середине дня.

– Джордж Курас, – сказал он Кирку и протянул листок бумаги с адресом.

Кирк кивнул. Джордж Курас. Тот самый человек, которого он пригласил в квартиру, когда жена была еще в ночном халате. Кирк переписал адрес и, вернувшись домой, вынул из стенного шкафа пистолет, из которого когда-то застрелились отец и брат.

Кэрлис знала, что придется переспать с Джорджем. Но ей и в голову не могло прийти, что он окажется неспособен на это.

– Раньше у меня так никогда не было! – Голос его звучал придушенно. Джордж безуспешно старался возбудить себя, ощущая, как возвращается к нему старая мука, которая заставляла его чувствовать себя никчемным и ничтожным. Секс всегда был для него наркотиком, и вот наркотик перестал действовать. – У меня должно получиться, я уверен. Только подожди чуть-чуть. Все будет в порядке.

– Может, это и к лучшему, – с облегчением сказала Кэрлис.

– Нет, – отчаянно воскликнул он сдавленным голосом. – Ты нужна мне!

– Пожалуйста, Джордж, – сказала Кэрлис. – Не надо начинать все сначала.

– Но почему же, почему? – жалобно спросил он – уже не любовник, а страдалец. Он боялся, что Кэрлис с минуты на минуту уйдет. Даже находясь рядом, она была далека от него, думая о чем-то своем. Он ждал, что она скажет – все кончено, а это будет означать для него полное крушение. – Почему у нас не может быть так, как раньше?

Кэрлис пыталась объяснить ему, что это невозможно. Поначалу она говорила нежно и ласково. Она не хотела ссориться и причинять ему боль. Но и свою жизнь она разрушать не собиралась. Она просто хотела освободиться от него.

– Но почему, почему? – все повторял Джордж. – Ты же знаешь, что я хочу тебя больше, чем Кирк.

Он становился настойчив. Кэрлис пожалела, что в свое время рассказала ему так много, – что замужество утратило поэтичность, что муж стал слишком скучен в постели.

– Я люблю тебя, – твердил Джордж. – А он всего лишь твой сожитель.

– Прошу тебя, Джордж, – сказала Кэрлис, – не надо так говорить.

– Но это твои собственные слова, – Джордж неожиданно перешел в наступление.

– Мне очень жаль, Джордж, – сказала Кэрлис, вся дрожа от стыда и страха. – Все позади. Конец. Ты здесь ни при чем – просто я так больше не могу. Я не могу рисковать своей семьей. Все это была ужасная ошибка, и если я сделала тебе больно – прости. Мне очень жаль, но все кончено. Так нужно.

Она подняла сумочку, заканчивая разговор и торопясь навсегда оставить эту квартиру. Стены словно давили на нее, а настойчивые просьбы Джорджа выводили из себя.

– Прощай! – сказала она уже у двери, поворачиваясь к нему. – И не сердись, ради Бога.

Она вышла за дверь и не услышала, как внизу нажали на кнопку звонка. Никто не откликнулся, и Джордж решил, что кто-то из служащих пошел на улицу выпить кофе и забыл ключ. Это происходило постоянно, так что Джордж машинально нажал на кнопку, и дверь внизу открылась.

Джейд не поверила доктору Фишбейну и так ему и сказала.

– Джейд Маллен! – заворчал доктор, хотя отлично понимал причину ее недоверия. – Если вы не верите мне, может, поверите результатам лабораторных анализов, – он подтолкнул к ней листок бумаги. Джейд бегло взглянула на него и подняла глаза на доктора.

– Неужели правда? – спросила она, все еще не веря, плача и смеясь одновременно. Ей было тридцать пять, два врача сказали, что у нее не может быть детей. Она навсегда оставила мечту о материнстве, и вот этот человек и эта бумажка из лаборатории уверяют, что она беременна. Этому просто невозможно было поверить.

– Да, правда! – сказал Фишбейн и улыбнулся. – Забеременеть у вас был один шанс из миллиона, считайте, что вам повезло. Этот младенец действительно хочет родиться – вот все, что я могу сказать.

Из кабинета врача Джейд направилась в сторону Лексингтон-авеню. От счастья у нее кружилась голова. Теперь понятно, почему ее в последнее время бросало то в жар, то в холод. Она поняла причину своего физического недомогания, – доктор Фишбейн сказал, что в первые недели беременности такое случается часто. Поворачивая за угол Шестьдесят второй улицы, Джейд улыбнулась и обняла себя за талию, словно бережно поддерживая зародившуюся в ней жизнь. Войдя в подъезд, она позвонила Джорджу и сказала, что поднимается.

Кэрлис стояла в узком вестибюле, дожидаясь маленького, на европейский манер, лифта; вот он остановился, она открыла дверь – и буквально налетела на мужа.

– Кирк!

Они изумленно уставились друг на друга, а Джордж между тем открыл дверь, ожидая увидеть Джейд. Кирк сунул руку в сумку и вытащил пистолет. Все четверо застыли в ужасе – Джейд уже была тут, ей не терпелось сообщить радостную новость, и, не дожидаясь лифта, она поднялась по лестнице пешком. Она улыбнулась Джорджу, но в тот же момент заметила Кэрлис, и сразу все поняла.

Кирк Арнольд направил пистолет на Джорджа, и лицо его стало таким же белым, как шрам, пересекавший бровь. Он уже собирался выстрелить в любовника жены, как внезапно изменил решение. Он медленно начал поворачивать пистолет, пока его дуло не ткнулось ему в висок. Он потянул за спусковой крючок.

Глава XIII

Все произошло в долю секунды, хотя потом казалось, что этот момент растянулся на целую вечность.

– Нет! – отчаянно вскрикнула Кэрлис, видя, как Кирк прижимает пистолет к правому виску. Она бросилась к мужу, схватила его за руку и с силой потянула ее вниз. С другой стороны к нему кинулся Джордж и толкнул под локоть. Кирк упал, и в этот же момент раздался оглушительный выстрел.

Кирк ошеломленно посмотрел на свою руку, словно она была чужой. В ней все еще был пистолет.

– Дай мне, – сказала Кэрлис, протягивая руку и действуя автоматически. Не говоря ни слова, он отдал ей пистолет, и она силой заставила его войти в кабину лифта, последовав вслед за ним. Все еще пребывая в шоке, они спустились на первый этаж, вышли на улицу, где Кирк остановил такси.

– Семьдесят девятая, одиннадцать, – сказал он водителю, садясь рядом с Кэрлис на заднее сиденье и закрывая дверь. Он откинулся на спинку сиденья, пиджак у него расстегнулся, и тогда Кэрлис увидела, что сквозь рубашку проступают пятна крови.

– Эй, водитель! – закричала она, видя, как Кирк вдруг со стоном наклонился вперед, держась обеими руками за низ живота. – В центральную больницу. Живо!

– Джейд! – крикнул Джордж, видя, что она лежит на полу. – Что с тобой? – Он прикоснулся к ней. Она не шевельнулась.

Джордж посмотрел на Уилла и проектировщика, которые прибежали на звук выстрела.

– Что случилось? – задыхаясь, спросил Уилл.

– Не знаю, – ответил Джордж, бледный от страха. – Не знаю, куда попала пуля. Может, она ранена.

Джейд все еще неподвижно лежала на полу лицом вниз. Джордж с Уиллом бережно перевернули ее.

Доктора звали Эрик Реш. Он был очень молод, слишком молод, чтобы иметь дело с жизнью и смертью. Кирка немедленно отвезли в операционную, и Эрик Реш сказал Кэрлис, что положение его критическое. Он потерял много крови, поражены жизненно важные органы. По Кэрлис хотела знать не это.

– Он выкарабкается? – спросила она чужим голосом, словно окаменев внутри. Она была в отчаянии, она знала, что беспечной жизни наступил конец, и все равно ничего не чувствовала. – Он выживет?

Эрик Реш не ответил. Да в словах и не было смысла. По выражению его ясных голубых глаз Кэрлис поняла, что он сам этого не знает. Единственное, что он мог ей сказать – полиция в пути.

– Полиция?

– Таков закон, – пояснил он. – Мы обязаны докладывать о всех пулевых ранениях.

Когда ее переворачивали, Джейд вздохнула, и этот звук показался грохотом в неестественной тишине вестибюля. Она дышала. Слава Богу, подумал Джордж, она жива. Ресницы задрожали, и Джейд открыла глаза.

– Что случилось? – удивилась она, не понимая, где находится. И что она делает на полу? – Откуда этот странный запах?

Это был запах пороха.

– Теперь ты все знаешь, – сказал Джордж, глядя куда-то в сторону.

– Теперь знаю, – как эхо, откликнулась она.

– И ты ненавидишь меня? – Ему необходимо было получить ответ. Что делать, если она оставит его? Что с ним будет?

Она отвернулась. Она не могла ему ответить, потому что сама этого не знала. Тут она почувствовала, как что-то потекло у нее по ногам. Она вспомнила тот страшный случай, из-за которого она лишилась ребенка.

– Пожалуйста, – простонала она, чувствуя ужасную боль. – Позвони доктору Фишбейну. – И затем, дождавшись, пока боль немного отпустит, сказала:

– Отвези меня в больницу. Срочно.

Прежде всего Кэрлис позвонила адвокату.

– Кирк арестован, – сказала она Джудит и повторила фразу, которая теперь преследовала ее: обвиняется в мести на любовной почве. – Прошу вас немедленно приехать.

Затем она позвонила Джошуа.

– Кирк попал в беду, – произнесла она. – Джошуа, умоляю, используйте все свое влияние, чтобы это не попало в газеты.

Доктор Реш вышел из операционной.

– Мы извлекли пулю. – Лицо его выражало бесконечную усталость.

– И?.. – спросила Кэрлис.

– И все еще ничего не ясно, – сказал он. – Ваш муж подвергается интенсивной терапии.

Пулю извлекли из основания позвоночника, Кирк все еще был без сознания, жизнь его висела на волоске.

Кэрлис уехала из больницы – ей нужно было заняться другим неотложным делом.

В то утро Хауард Мэндис, крепкий, здоровый семидесятилетний мужчина, выезжал со стоянки около своего дома в Локуст Вэлли, когда из-за угла вылетела машина и на полном ходу врезалась в его «бьюик». Хауард скончался на месте. Водитель другой машины остался жив. Полиция обнаружила, что он был пьян – содержание алкоголя в его крови было таким, что фактически он был в коматозном состоянии.

– Прошу вас, – кажется, впервые по голосу Молли можно было определить, сколько ей лет. – Мириам держится на транквилизаторах. Кэрлис, умоляю, займитесь похоронами.

Не зная, выживет ли Кирк и не имея возможности помочь ему, Кэрлис принялась за организацию похорон Хауарда Мэндиса.

Обследовав Джейд, доктор Фишбейн сказал, что волноваться не о чем.

– А вот что будет с ребенком, не знаю, – добавил он, снимая очки и почесывая переносицу. – Не уверен, что удастся спасти его.

– Ребенок! – ошеломленно воскликнул Джордж. – Какой ребенок?

– Она беременна, – сказал доктор Фишбейн, возвращая очки на место и часто помаргивая. – Вы что, не знали?

Джордж покачал головой.

– Она ничего мне не говорила, – и тут он, не выдержав, разрыдался, осознав вдруг, что мог потерять женщину, которая была для него всем.

Джейд лежала в палате, боясь пошевелиться, лишь бы не нанести вреда своему ребенку. Своему и Джорджа. Доктор Фишбейн не понимает, как она хочет этого ребенка.

– Он родится, – упрямо сказала Джейд. – Уж я-то знаю.

У доктора Фишбейна такой уверенности не было.

– Конечно, просить вас об одолжении – большая наглость с моей стороны, – сказала Молли, когда Кэрлис позвонила ей из приемной. Это был день похорон, а Кирк все еще проходил курс интенсивной терапии, и только бегающие линии на мониторе свидетельствовали о том, что он жив. Сейчас голос Молли звучал скорее как голос старой дамы, нежели женщины, которая всю жизнь страдала оттого, что не родилась мужчиной.

– Что за одолжение? – рассеянно спросила Кэрлис. Разумеется, она никому не говорила о том, что произошло с Кирком. Джудит прекрасно разрешила все проблемы в полиции, а Джошуа позаботился, чтобы пресса ни о чем не узнала.

– Мы с Фейт приняли решение, – продолжала Молли. – Теперь мы остались вдвоем – две слабые женщины. Хауард умер. Рэй занимается своим делом. Словом, компания перестала быть семейной, и мы решили продать «Суперрайт» Кирку. Как вы думаете, может его это заинтересовать?

– Заинтересовать? – эхом откликнулась Кэрлис. Неизвестно еще, выживет ли он. Думая, что бы ответить, она услышала, как кто-то стучится в застекленную дверцу телефонной будки. Это был доктор Реш. Он кивнул, улыбнулся и жестом показал ей: все в порядке.

У Кэрлис от облегчения едва ноги не подкосились. Ничего не ответив Молли, она повесила трубку и поспешила вслед за доктором Решем в палату, где лежал Кирк. Как она могла так поступить? – тысячу раз спрашивала она себя на протяжении последней недели. Как она могла рисковать семьей? Как она могла быть такой эгоисткой? И она рассчитывала, что ей все сойдет с рук?

Она робко заглянула в палату. Кирк очнулся. Он выглядел бледным и исхудавшим, даже золотистые пряди волос, казалось, потускнели. Она вошла и присела на краешек кровати, готовая ко всему – к упрекам, вспышке ярости, даже к тому, что он ее прогонит.

– Не надо было тебе делать этого, – сказал он неожиданно хриплым голосом.

– Я знаю, – ответила она тихо. – Конечно, не надо.

– И мне тоже, – сказал он, внезапно содрогнувшись от рыданий и протягивая к ней руки.

ЭПИЛОГ ИЮНЬ 1983-го ЖЕНЫ И ДРУГИЕ

По иронии судьбы сын Джейд и Джорджа родился в тот самый день, когда Кэрлис и Кирк Арнольд отмечали восьмую годовщину своей свадьбы.

– Я назову его Крисом, – сказала Джейд матери. Крисом звали старшего сына Хейди, крестника Джейд.

Дороти Маллен кивнула. Джейд было тридцать шесть. Дороти было восемнадцать, когда она ждала своего первенца. Джейд – самостоятельная женщина; Дороти жила тогда с родителями. Джейд могла пригласить няньку ребенку, купить ему хорошие вещи, отдать в лучшую школу, – Дороти все это было недоступно. Времена тоже переменились. Замужество перестало быть для женщины единственной возможностью реализовать себя. Манхэттен отличался от Оборна, и Джордж Курас отличался от Арнольда Маллена. Джордж все время был с Джейд; он был в больнице, когда родился его ребенок.

– Выходи за меня замуж, – сказал он Джейд, впервые увидев сына.

– Нет, – ответила Джейд. Прошло возмущение, горечь, хотя некоторое время она отказывалась видеть и даже разговаривать с Джорджем. Они разъехались, но встречались теперь чаще, чем когда жили вместе. – Ты любовник, Джордж, а не муж. Не домашнее существо.

– Я упрямый, я буду все время делать тебе предложение, – сказал он.

Она улыбнулась своей дразнящей улыбкой:

– А я буду говорить «нет».

Теперь настала очередь улыбаться Джорджу. Он знал, что в устах женщины «нет» никогда не бывает окончательным. Он не отстанет от нее, пока она не согласится. Так или иначе они будут вместе.

Он не знал, что Джейд свое «нет» будет повторять всегда. Он не знал, а она это понимала, что сохранять отношения они могут только на некотором отдалении друг от друга. Джейд не нужен был муж, но у Криса будет отец, а у нее – любовник. Это не совсем правильно, но, напоминала себе Джейд, необычное – ключ к счастью.

На протяжении следующих нескольких месяцев Кирк и Кэрлис не могли наговориться друг с другом. Теперь, избавившись от романтических грез, они по-настоящему оценили реальную действительность. Кэрлис объясняла, как не хватало ей его любви, ласки, внимания. Он говорил о прошлом с его бременем утрат, о возмездии за тайны; о семье, в которой никогда не говорили о мертвых.

Кирк Арнольд никогда серьезно не задумывался о женитьбе, о том, какая это ответственность. Как и большинство мужчин его поколения, он просто считал, что женитьба помогает деловой карьере. А карьера всегда являлась главным звеном в его жизни – именно она приносила уважение, радость, социальный статус. И Бонни, и Кэрлис оказались заложницами карьеры Кирка, что и привело их к измене мужу. Странным образом, его собственный роман с Сьюзен Морлок помог ему понять роман Кэрлис.

– Наверное, ты чувствовала себя такой же одинокой, как и я в ту пору, – сказал он.

Покупка «Суперрайта» оказалась сложной операцией, потребовавшей длительных переговоров, переводов акций и наличных денег, соглашений по поводу доходов и дивидендов; она превратила Кирка Арнольда из преуспевающего бизнесмена в магната, а мысль Кэрлис использовать Кирка в качестве рекламного агента собственной компании сделала из него национальную знаменитость.

Когда все документы были подписаны и о сделке было объявлено официально, Кирк сказал, обращаясь к Кэрлис:

– Мне не «Суперрайт», мне «Дирборн» был нужен.

– Знаю, – нежно откликнулась она. Она понимала, что компания «Дирборн Пейпер энд Принтинг» всегда ассоциировалась у Кирка с памятью об отце.

– Наверное, с самого начала все надо было тебе рассказать, – Кирк впервые признал, что упреки; высказанные Кэрлис, были справедливы.

Она просто кивнула, не желая продолжать этот разговор.

– Больше никаких тайн? – спросила Кэрлис.

– Никаких, – ответил Кирк.

В июне Кирк и Кэрлис устроили большой прием, чтобы отметить два события: превращение «Суперрайта» в «Клиффорд индастриз» – название было дано в честь отца Кирка, и восьмую годовщину своей свадьбы.

– Вы оба такие счастливые, – сказал Джошуа, заметив, как они нежно переглядываются и стараются дотронуться друг до друга. – У вас словно медовый месяц. Поделитесь секретом.

– А у нас нет секретов, – сказал Кирк, бросая многозначительный взгляд на Кэрлис. – Больше нет.

Против них было так много всего. И все же они победили.

А о большем нечего было и мечтать.

Примечания

1

Намек на классический роман Н. Готорна «Алая буква», в котором пуританская община заставляет главную героиню, согрешившую с местным священником, носить на груди, как огненный знак позора, букву «А» – первую букву слова «Adulterus» – прелюбодейка.

(обратно)

2

Так называют в теннисе неберущуюся подачу. (Примеч. пер.)

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ . НОЯБРЬ 1982-го . МУЖЬЯ И ЛЮБОВНИКИ

Часть I . ЗАМУЖЕМ

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

  Глава XIV

  Глава XV

Часть II . ОДИНОКАЯ ЖЕНЩИНА

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

  Глава XIV

Часть III . ЛЮБОВНИК

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

Часть IV . МУЖ

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

ЭПИЛОГ . ИЮНЬ 1983-го . ЖЕНЫ И ДРУГИЕ . . .

Реклама на сайте