«Юджиния»

Александр Минчин Юджиния

Он открыл газету и стал внимательно смотреть. Потом читать. Он искал работу. Любую. Та кондиция, до которой он дошел, воодушевляла взяться за любую работу, иначе наступала кондиция конца.

Собственно, то, чем он занимался, делали тысячи людей в разных местах и странах, но он не думал о тысячах, а думал о себе: как ему найти работу. Потому что позади и впереди не было ничего. Он находился на последней ноте самого последнего аккорда оканчивающегося этюда. Но был спокоен. Какая разница: жить или умереть. Смерть — философское понятие, ее еще никто не опроверг, и относиться к ней нужно философски. Не найдет — так умрет. Ну и что. Одним меньше будет.

Сначала он проскользнул взглядом мимо этого объявления, потом почему-то, непонятно почему, вернулся. Объявление было небольшое:

«Нужен частный шофер для моей дочери, возить в школу. Желательно в зрелом возрасте и женатый».

Дальше шел телефон. Как ни первого, так ни второго у него не было. Он был незрел и не женат. Но позвонил и сказал, что по объявлению. Недовольный (сильно) голос ответил, что он слушает. Хотя подразумевалось: лучше бы я не слышал тебя никогда. Тогда зачем нужно было давать объявление, подумал он. И начал… Почему он тогда не остановился? И не начинал никогда! И не было бы того, что было. Всего того, что случилось потом. А может быть, и было. Кто знает что в этой жизни?..

— Я звоню по объявлению в газете.

— Почему вы думаете, что подойдете для этой работы?

— Потому что работал в подобной должности и могу предоставить всяческие рекомендации.

(Понял уже, с кем имеет дело.)

— Сколько вам лет? Он назвал, но прибавил.

— Вы женаты?

— Нет, но у меня есть невеста. Не было, но он выдумал.

— Когда?

— Что? — не понял он.

— Вы собираетесь жениться и она станет вашей женой?

(Кто бы мог подумать: кто станет его женой.)

— В октябре.

Стоял август. Его бесил этот пренебрежительный тон.

— Где вы живете?

— Не слишком далеко…

— Так приезжайте, чтобы я на вас посмотрел. Адрес…

Перебрав три несвежие рубашки, он выбрал четвертую — свежую. Носки и трусики всегда были чистыми: он стирал их вместе с собой. Интересно, а каким образом он бы стирал рубашки, если у него не было даже на еду. Не то что на стиральную машину.

Он спешил по названному адресу, боясь, что позвонят другие и он не получит работу. Умирать в таком раннем возрасте все же не хотелось. Впрочем, он и не надеялся ее получить.

Доехав за неимоверно короткое время, которое могло быть установлено на средних дистанциях, он переступил порог и оглянулся.

Слегка удивленный хозяин вошел следом за ним:

— Не ожидал вас так быстро.

И тут он честно, без всяких финтов сказал:

— Мне нужна работа, сэр, очень.

— Хорошо, хорошо, — недовольно проговорил вошедший, — вам никто еще ничего не обещал.

Он указал рукой, и они прошли через холл в кабинет.

Вы ожидаете описания кабинета — будет не сейчас, а потом. Но если бы ему сказали, что цари и императоры жили в каких-то необыкновенных комнатах, то он бы подумал: как раз в таких.

— Меня зовут мистер Деминг Нилл.

— Александр Невин.

— Что вы делали до этого?

— Я работал частным шофером у одного старого джентльмена, потом был на пособии по безработице, потом поступил в университет в аспирантуру.

— По какой специальности?

— Литература.

— Сколько вы учили язык?

— Начал, когда приехал сюда, среди людей набрался.

И то хорошо, что не «откуда вы?».

— Довольно быстро говорите. А до этого?

Так все-таки нужно было говорить откуда: и его это интересует.

— До этого никогда не изучал, — ответил он.

Но он ошибался: мистера Нилла ничего не интересовало касательно его персоны. Совершенно. Александр много возомнил о себе.

Он сидел и размышлял, а Александр молитвенно молчал.

— Хорошо. Пойдемте, покажете, что вы умеете. Они вошли в гараж, через секунду залившийся лампочным светом. Черный «кадиллак»-лимузин стоял, сверкая надраенной поверхностью. Они отражались в нем как в зеркале.

— Возьмите, — сказал мистер Нилл, протягивая ключи.

Его уже не волновало и не радовало, что эту блестящую птицу поведет он: все это напоминало первую работу, вернее, устройство на нее.

Александр сел за руль. Они выкатили медленно из аллеи, ведущей от дома на улицу. Машина разогналась. Александр проехал несколько улиц, потом нырнул и вынырнул на автостраду, сделал несколько резко-плавных поворотов и неожиданных торможений — за короткое время он продемонстрировал то, что умел, но на лице мистера Нилла ничего не отразилось. Они снова медленно вкатили в аллею, ведущую уже к дому. Из гаража они вернулись в кабинет, но через другую дверь.

Мистер Нилл опустился в кресло и жестом указал Александру. Его молчание ничего хорошего не предвещало.

— Вы наняты на работу.

Что-то екнуло у нанятого внутри.

— Теперь об условиях. Вы будете возить мою дочь в школу, потом домой и куда она ни пожелает. В случае необходимости — защищать, но думаю, такой необходимости не будет. Она сама прекрасно водит машину, и у нее есть права. Но я не хочу, чтобы она ездила одна: сейчас невероятно много сумасшедших людей на дорогах, улицах, трассах — впрочем, их сейчас везде много. К тому же это дорогая машина, и, когда юное создание за рулем такой машины, всякое в голову может прийти, и не только прийти, но и быть исполнено. Итак, первое правило: вы никогда не даете ей руль. Водить вы будете мой лимузин, в котором вы сейчас катались, у меня есть другой. — (С таким кабинетом — Александр не сомневался.) — Работа — пять дней в неделю, в субботу и воскресенье у вас выходные. Вы должны быть здесь в восемь утра, выезд — в восемь пятнадцать. До школы ехать двадцать-тридцать минут, в зависимости от движения. С девяти до двух тридцати вы свободны, возможно, нужно будет свозить куда-нибудь ее мать, мою жену, не так часто. Привезя ее из школы, вы будете получать обед. Если не ошибаюсь, у вас в Европе это так зовется, мы говорим «ленч». Она может пользоваться вашими услугами только до пяти, потом приезжаю я и всегда рад сделать для нее все, что она хочет. Если ей не нужно никуда — вы свободны. Вы будете получать двести долларов в неделю, еду и два выходных дня. Через полгода, если все будет хорошо, я добавлю пятьдесят долларов в неделю. Чек — раз в полмесяца. Это все. Не много. У вас есть вопросы?

И хотя вопросы были: когда, что, где, он сказал — нет.

— Надеюсь, вы будете достаточно умны, чтоб видеть в моей дочери только пассажирку и девочку, о которой нужно заботиться. Ничего больше. Иначе вам придется искать новую работу. А судя по тому, с какой скоростью вы приехали сюда, мне кажется, вы очень хорошо осознаете, что такое р а б о т а.

— Да, сэр, — ответил он, и господин поднялся.

— Напишите ваш номер телефона, адрес и все остальное и отдайте это слуге. Мне нужно идти. Я позвоню вам, когда дочь прилетит, ее сейчас нет. Нужны ли вам какие-нибудь деньги? Я хочу, чтобы вы были одеты хорошо.

— Мне кажется… — начал Александр.

— Я не говорю — сейчас, я хочу, чтобы так было всегда.

— Ничего не надо, спасибо.

— До свидания.

— До свидания, сэр.

Ему показалось, он хотел что-то еще добавить, но, передумав, вышел.

После этого Александр сел, старательно написал все, что требовалось, и, попрощавшись, вышел.

Скользя плавно по улицам, он ликовал и не верил, что так легко получил эту невероятную работу. Даже Бог не знал, как она была ему нужна. Но догадывался.

Заняв денег, он впервые наелся до отвала. Все-таки иногда — и хлебом единым сыт человек.

Сомнения и волнения, что мистер Нилл не позвонит, почти совсем оставили его, и он только нетерпеливо ждал, подгоняя время, не умея ждать.

Через несколько дней раздался звонок. Женский голос произнес, что с ним будет говорить мистер Нилл или что это мистер Нилл, он не понял, очень быстро, и через секунду раздался щелчок. Соединилось.

— Хелло. Сегодня ваш первый день работы, я жду вас у себя дома в три часа.

— Спасибо. Я обязательно буду.

— До свидания.

Он не успел сказать «до свидания», и рот так и остался открытым.

«Господи, какое счастье… — подумал он. И вздохнул: — Я не умру».

Ожидая его, мистер Нилл прохаживался у парадного крыльца и, едва услышав шаги, сразу направился в гараж.

— Вы пунктуальны, это хорошо. Я не приветствую опозданий.

Александр вопросительно посмотрел на него, тот кивнул. Ключи находились уже в замке зажигания. Александр не сообразил, что гараж с электронной дверью, да и угонять лимузины никому не пришло бы в голову. Слишком они заметны.

Шины мягко прошуршали по гравию. Он хотел спросить: куда… куда мы едем, но передумал. Как бы читая его мысли, мистер Нилл произнес:

— В аэропорт. Мы едем встречать мою жену и дочь. Они прилетают через тридцать минут.

И только в этот момент Александр заметил, как тщательно был одет мистер Нилл.

— Ты думаешь, что успеешь доехать?

— За двадцать минут.

Тот удовлетворенно кивнул гладко расчесанной головой. Аромат исходил от всего его облика.

Александр доехал за восемнадцать минут, и мистер Нилл, немного удивленный, посмотрел на него.

— Ты всегда так ездишь?

— Не с детьми и не с женщинами.

— Не боишься потерять права?

— У меня есть вторые, европейские. Белозубая улыбка раздвинула губы.

— Ты не теряешься, мальчик.

— Я только что нашелся…

— Почему?

— Потому что в Америке работа — это жизнь. И я буду жить.

Тот кивнул.

— Спасибо за кусочек времени — я выкурю сигару. Ты хочешь?

— Спасибо, я не курю.

С легким удивлением господин посмотрел на него.

— Как давно?

— Полтора года. А как вы узнали, что я курил?

— У тебя дернулся кадык, когда я предложил.

Впечатляющая наблюдательность, подумал Александр, не зная еще, как это поразит его дальше, в будущем.

— Вы очень наблюдательны. Мистер Нилл улыбнулся.

Самолет выруливал, урча моторами, к стеклянной галерее, так что ему все было видно от невысокого заборчика-ограды. Он подумал, что у них поразительные пилоты. Вытворяют с самолетом что хотят, как он с машиной.

Отсчитав примерно десять минут, Александр сделал круг и подкатил к подъезду, около которого нельзя было стоять. В то же мгновение появился мистер Нилл, и он увидел его через стеклянство разъезжающейся двери.

Интуитивно или инстинктивно он вышел из машины, хотя не знал, надо ли это делать. На своей первой работе он этого не делал, и униформы носить было не надо.

Его поразила точеная обложечная красота жены мистера Нилла, которая ему грациозно кивнула. А дальше его поразил вопрос дочери:

— Что, у нас новый шофер?

Во веки веков ему не забыть, как она это произнесла. Ах, ты… — подумал он, но вовремя остановился: это была его еда. Хотя он и не был л ю д о е д$7

— Да, — коротко ответил отец, кивнув ему на багажник.

И они весело защебетали, заговорив о чем-то своем.

Чемоданов было немного, но изысканные. От одного из них исходил нежный аромат духов. За два с лишним года пребывания в этой стране он еще ни разу не позволил себе купить флакон дешевого одеколона. Или послать духи маме.

Они сели внутрь, сами, не ожидая, чтобы он открыл двери.

Нетерпеливый взгляд хозяина — и машина тронулась.

— Да, — сказал мистер Нилл, — пока не забыл, это наш шофер. Его зовут Александр.

— Меня зовут Клуиз Нилл, — сказала красивая леди.

— Это моя жена, — объяснил мистер Нилл.

— Please to meet you, mam.[1]

— А это моя дочь…

— Меня зовут Юджиния Нилл, — услышал он смеющийся голос.

Он произнес:

— Мисс, — и кивнул.

Он видел их в зеркало заднего вида, всех, они сидели рядом. Прекрасная американская семья. Нуждающаяся в шофере. Тут же забывшая о нем начисто. Лишь глаза «белочки», как он окрестил про себя дочь, игриво поблескивали. И только задумчивый взгляд Клуиз скользнул неопределенно по его затылку.

Он плавно остановил машину, затормозив у самого подъезда.

— Обед готов, сэр, — сказал слуга, открывший дверь.

Он нажал кнопку, автоматически открывающую багажник. Уже забирали и заносили внутрь изящные чемоданы, приятно пахнувшие духами.

«И то хорошо, что не слуга. Впрочем, какая разница».

Мистер Нилл задержался у входа:

— Это все. Я только вас представил. Если хотите есть, вас покормят на кухне. Все, что понравится.

Он едва не поперхнулся:

— Нет, спасибо.

Слуг кормят, конечно, на кухне. Так что разницы никакой не было.

Забудь свой дом, забудь свою семью. Кого это волнует сейчас, здесь, теперь.

— Естественно, что вам будет заплачено как за целый день.

— Это не важно.

— Это — важно. Я позвоню завтра утром и скажу, что делать. Ваш первый день закончен. Поздравляю.

— Спасибо.

— Машину — в гараж. До свидания. — Дверь мягко захлопнулась, и никого не стало.

Он скатил машину в гараж на нейтральной скорости. Поколебавшись, он оставил ключи в замке.

Он вернулся домой, поковырялся в холодильнике, в котором было совершенно пусто, вспомнил о предложенном обеде на кухне и решил, что лучше остаться голодным. Он заснул поздно ночью над необходимой, но нудной книгой.

Звонок вторгся в сон.

— Я разбудил вас?

— Нет, сэр. Это нормально.

— Значит, сегодня в десять часов вы повезете моих дам в магазины, нужно купить одежду для Юджинии, к школе.

«Ей нечего надеть?» — чуть не пошутил Александр, но вовремя остановился. Сколько он помнил, всем женщинам всегда нечего было надеть.

— Ключи в машине, возьмите ее в гараже и подъезжайте к дому. Кредитные карточки в перчаточном отделении, если понадобится бензин или что-нибудь еще. Не звоните, они выйдут сами точно к десяти.

Ровно в десять две «младые грации» вышли. Это ему понравилось. Он ненавидел ждать. Больше ему не понравилось ничего. Разве что ноги матери, на которых он необдуманно чуть дольше задержал взгляд. Хотя он не воспринимал ее как мать. Скорее, старший друг. Так и окрестил ее — «старший друг».

Они быстро сели в машину, и он поехал. Клуиз указывала ему дорогу, ее английский звучал мягко. Она не была американкой. Не будучи урожденным в языке, он различал тысячи акцентов, наверно, лучше и четче, чем сами американцы. Свежий слух. И фантастическое желание освоить этот язык, победить. Иногда он думал — убить. Хотя как можно убить язык, было непонятно: не война же, и он не армия. Но это чисто символически. И он бился с языком, воевал один на один, хотя первый год язык убивал его, легко побеждая.

Машина свернула и остановилась у небольшого магазина, обитающего в невзрачном с виду строении. Они были уже в Бирмингеме. Мать и дочь, взявшись за руки, вошли.

Он ждал, через полчаса Клуиз вышла и попросила помочь отнести свертки, предложив ему зайти в магазин. Около прилавка продавец с вежливой улыбкой протянул всего лишь один пакет. Когда он взглянул на счет, лежащий на прилавке, ему чуть не стало плохо: он не верил, что такие деньги, такую астрономическую сумму можно потратить за полчаса.

«У нас в Рязани хлеба нет…» И, выходя из магазина, додумал: «А на водку уж везде в России не хватает».

Они снова сели в машину. Интересно, эти холеные руки что-нибудь несли в своей жизни, хоть раз? Он смотрел в зеркальце заднего вида. Руки доставали золотую зажигалку. Наверно, пачку сигарет.

Впрочем, он шофер, и его это не должно волновать. Господи, бедная мама… И не объяснить, что в Америке всякая работа — чудесна, лишь бы не умереть с холоду. А там — кто куда выбьется. Впереди долгий забег, и неизвестно, чем он кончится. Но каждый верит, что жизнь длинная (никто не хочет верить, что именно у него она будет короткая) и все будет хорошо: он своего добьется, и кончится она прекрасно. Все так думают, абсолютно все. Кроме пессимистов, шизофреников и заключенных.

Он всегда поражался способности женщин обходить и объезжать такое количество магазинов и не уставать. Он уже сбился со счета, какой магазин они посетили и из скольких он выносил свертки, пакеты, коробки, кульки — то, что они накупили. Количество свертков было такое, что он уже начал складывать их у себя на переднем сиденье.

Наконец «старший друг», вняв пожеланиям младшего, сказала лаконичное слово: есть.

— Сегодня мы будем обедать в городе, — повторила она для него.

— Хорошо, — ответил он и спросил где.

Он представлял, как будет сидеть с ними за столом, показывая им свои манеры, давая возможность их оценить: умение есть, ухаживать за дамами… и какое впечатление это произведет.

Они остановились около дорогого ресторана, о котором он от кого-то слышал, но никогда в нем не был.

Сначала вышла Клуиз, потом Юджиния. Они стояли вдвоем напротив него. Его рука невольно поправила воротничок рубашки. Клуиз достала быстро пять долларов из хрустнувшей сумочки и произнесла:

— Здесь, на другой стороне, есть хорошая закусочная. Вы съедите там вкусный ленч. Встретимся на этом месте через час.

И рука смело протянула бумажку. Наверно, его взгляд обжег даже ее, так как рука невольно дернулась назад, но успокоилась и замерла.

— В чем дело?

— Спасибо. Я не голодный, совсем… Я погуляю, и встретимся через час.

Две голубые искры Юджинии блеснули, оценивая его.

Он повернулся и пошел, понимая, что это последний день его работы. Гуляя, он рассматривал витрины, думая, что факаная жизнь добивает его, не давая подняться и опрокидывая лицом вниз.

Через час они встретились как ни в чем не бывало. Потом они ездили снова, почти до пяти, пока мадам не сказала, что пора возвращаться домой, к приходу мистера Нилла.

Он подъехал и затормозил у самого подъезда. Слуги тут же стали выносить купленное. Юджиния сразу ушла в дом с маленьким свертком.

Клуиз остановилась совсем рядом, и он невольно обернулся, почувствовав ее дыхание.

— В следующий раз ты не должен быть таким стеснительным, душка, — и она коснулась его щеки длинной рукой. С отполированными ногтями.[2]

Что-то загорелось на минуту между ними и погасло.

Он неожиданно для себя вздрогнул. И непонятно, от каких чувств, первый раз в жизни едва не всадил машину в стойку гаража.

Как хорошо, подумал он, что возить надо будет дочь, а не мать. Но он ошибался. Впрочем, мы все ошибаемся.

На следующий день Клуиз Нилл позвонила сама и сказала, что он везет ее в косметический салон. До школы оставалась еще неделя, и Александр не понимал, почему должен возить мать, когда речь шла о дочери, и желал ей раствориться в этом салоне, не понимая, почему злится на нее; что, в общем-то, было не очень хорошо с его стороны.

Как только она вышла из дома, он открыл заднюю дверь. Но она села на переднее сиденье рядом с ним. Вздернув платье так, что виднелись гораздо выше, чем нужно, ее прекраснейшие колени. И немного выше — то, что выше. Внутренние части бедер.

Неожиданно он стал внимательно всматриваться в спидометр, хотя раньше никогда этого не делал. Глаза старались успокоиться на дороге, несущейся навстречу. Но, когда она отворачивалась в окно, взгляд невольно соскальзывал на ее обнаженные колени.

Она начала:

— Они нравятся тебе?

— Кто? — спросил он.

— Мои ноги, точнее, колени.

Ему нечего было терять. Она же сама…

— Не знаю, я их еще не разглядел.

— По-моему, они достаточно открыты, и я довольно часто отворачивалась, чтобы ты мог разглядеть. Останови, пожалуйста.

Он остановился. Она повернулась в его сторону, грациозно вытянув их вперед. Ноги были как у лучших моделей на картинках.

Но если зашел в лес, то иди.

— Этого недостаточно, чтобы оценить ноги, — видеть их только спереди.

— Да? — Она, казалось, была удивлена. — Никогда об этом не думала.

Мягким, но сильным движением руки она открыла дверь настежь. И встала на траву. Повернулась и прошла, слегка приподняв подол платья, несколько шагов. Он смотрел внимательно в открытую дверь.

— Как теперь? — Она уже сидела рядом. Парфюмерный запах скользнул по его ноздрям, принесенный ею снова. — Только честно. Между мною и тобою.

— Даже если бы это и не осталось между… Это лучшие ноги, которые я видел. Абсолютно прекрасная пара. По крайней мере, мне так кажется. Но это не имеет никакого значения. Я говорю о них как о произведении искусства, как о картине. Вне художника.

Казалось, она была удовлетворена. Поехали.

— Ты хотел бы коснуться их? Хоть раз?

Он перестал смотреть на спидометр и посмотрел на ее колени. Она ждала его поднимающегося взгляда.

— Я не думал об этом.

— Что бы ты отдал за то, чтобы коснуться их?

Надеюсь, что это не примитивное соблазнение дамой своего шофера для использования его в качестве механического оловянного солдатика, подумал он.

И сказал:

— Ничего.

Она рассмеялась. У нее появлялись удивительно красивые, обалденные ямочки, параллельно тонким крыльям носа, когда она улыбалась.

— Почему? Разве я не возбуждаю тебя?

— Нет. Для того чтобы женщина возбудила подчиненного ей мужчину, нужно, чтобы он поднялся до ее уровня.

— А что, если я опущусь до его?

— Это будет не то, и он не будет самим собой. Вряд ли хотя бы одна нормальная женщина может возбудиться шофером.

Она усмехнулась. Тогда я ненормальная женщина, подумала она.

— Да, но он может.

— Вряд ли, потому что философия жизни такова, что неимеющий не может обладать имеющим. А когда обладают мной, я не возбуждаюсь.

— У-у, я не знала, что ты мальчик с философией.

— Да, я философский мальчик.

— А какая разница?

— Между чем и чем?

— Между тем, что сказала я и сказал ты?

— Я напишу когда-нибудь об этом. Специально для вас.

Она от души гортанно рассмеялась.

— Значит, ты не хочешь меня?

— Это что, соблазнение?

— Нет, это пред-ло-же-ние, — по слогам сказала она.

— Я сожалею, но нет. Моя работа для меня важнее.

— Я могу сделать так, что ты ее потеряешь.

— Вы не будете этого делать.

— Почему?

— Потому что тогда я расскажу о нашем разговоре.

— Кто тебе, всего лишь шоферу, поверит?! Он не дернулся, но ударил.

— Я всего лишь опишу, какого цвета у вас трусики… и какая родинка на внутренней стороне бедра.

(Он обратил внимание, когда она выходила и платье вздернулось.)

Она едва не потеряла улыбку, но тут же справилась.

— Я не знала, что ты такой наблюдательный мальчик.

— Стараюсь, и все ради вас.

— Я рада, что не ошиблась в тебе. — Она удовлетворенно улыбалась.

— Это в каком смысле?

— Во всяком. Это только начало. У нас еще долгая история впереди.

Долгая жизнь — долгая история. Долгий забег. А получится все недолго.

Она указала рукой с кольцом на косметический салон. Он послушно остановился.

— Разве мы о чем-нибудь говорили?

— Абсолютно ни о чем.

— Ты умный мальчик. А я постараюсь дома сразу же сменить мои трусики. На другой цвет. Как только приеду.

И она мягко, незовуще улыбнулась.

Он хотел извиниться. Но ее спина, прямая, как сталь, уже удалялась.

Палевые облака на небе плясали свой полонез. Гонимые ветром. И он, откинувшись, глядел на них.

В косметическом салоне Клуиз провела полдня, предварительно отпустив его на все четыре стороны. Клуиз — друг. Он повертел это в голове, но понятие никак не укладывалось. Книгу он забыл дома, и делать было нечего,

Книга — друг человека, а не женщина, подумал он. И от примитивности пришедшего в голову рассмеялся. Но мозгам нужно было расслабиться: Александр собирался, готовился к новой вещи. И она должна была быть прекрасна.

На следующий день мистер Нилл оставил его для разговора.

— Я хочу сообщить, что вы остаетесь на работе. Я прибавляю вам пятьдесят долларов в неделю, итого — тысяча долларов в месяц. Что не так уж и мало для молодого юноши.

Тогда Александр не повял, почему такая щедрость — на четвертый день работы.

— Взамен я хочу только одну вещь от вас: чтобы вы носили униформу.

Он скривился как от кислого, и джентльмен успел заметить.

— Ничего страшного. Вы выберете и купите себе темные брюки и темную рубашку, какие нравятся, а я оплачу счет. И фуражку. Пиджак в сентябре, пожалуй, не нужен, я понимаю, об этом мы поговорим позже. Возможно, начнете надевать его в ноябре. Я не хочу никаких слухов в школе, что мою дочь привозит на занятия молодой человек, все должно быть по форме.

— И даже голова в фуражке, — пошутил Александр.

Мистер Нилл улыбнулся:

— Я рад, что вы меня поняли.

Он не понял обратной стороны шутки, но Александр решил не растолковывать. Шутить над хозяином — плохое дело. Выиграешь вряд ли, проиграешь — всегда.

Мистер Нилл казался мягковатым только снаружи. Внутри он был кирпич, настоящий булыжник. И скоро, очень скоро Александру предстояло это узнать. Как и многое другое. От чего и у негипертоника закружилась бы голова.

— Помоете машину и можете идти. Александр был уже в дверях, когда его нагнал голос:

— И на будущее: не будьте таким принципиальным, когда кто-то вас хочет накормить. Еда очень важна для американцев!

Он улыбнулся — хорошо это знал.

— К тому же это входит в мои обязанности.

— Я вам благодарен, сэр.

— До свидания.

На сей раз он вышел из двери.

Теперь они ездили в школу каждый день. И по мере увеличения этих странно похожих дней, расписание его жизни установилось.

В восемь он был «уже у них и отказывался от предложенного кофе, который вообще не пил. В восемь пятнадцать они выезжали из дома, безмолвного и, казалось, пустого (кроме слуг). А через полчаса у нее начинались занятия. Отрезок времени между началом и концом занятий он проводил по-разному и иногда должен был звонить матери Юджинии, Клуиз, если накануне она предупреждала его, что собиралась куда-либо ехать и ей нужен шофер. Сцена обнажения ног больше не повторялась, жалованье он получал точно в срок. И часто подсознательно, под самой коркой, взвешивал, что все-таки дороже для него: деньги или ноги. И по-всякому получались ноги (они были сильные и красивые), он был рад этому. Что есть деньги? Дымка, пыль, мишура. Да, но без них — умирают и перестает работать не только подсознание (в котором были ее ноги), но и сознание. Так что приходилось жить сознанием.

Сначала Юджиния не обращала на него никакого внимания. Он возил ее уже второй месяц. И терпеливо ждал в окрестностях школы, читая книгу. Пока они ехали, она смотрела в зеркало, приводила себя в порядок и, как он понял, хотела кому-то понравиться.

Первый раз она обратилась к нему, когда он читал Тургенева.

— Что это такое? — чуть ли не по слогам спросила.

Он достаточно вразумительно ей ответил, предварительно подобрав слова и понятные обиходные выражения: что это лучшие повести Тургенева — «Вешние воды» и «Первая любовь», которые он перечитывает снова.

— Зачем? — с американской непосредственностью и влитой в кровь любовью к рациональности спросила она.

На это он не нашел что ответить. Даже не пытаясь подобрать фразы.

И первый разговор окончился.

Она всегда носила туфли-лодочки на достаточно высоких каблуках, и Александр не понимал, зачем ребенку так мучиться.

Повернув голову, он безразлично смотрел, как, возвращаясь из школы, она приближается к машине, переступая своими стройными ногами (мамин подарок). И, едва усевшись, сразу сбрасывала шпильки, задирая ноги на сиденье и подбирая их под себя.

Александр неожиданно поймал ее взгляд, с интересом смотрящий на него в зеркальце заднего вида.

На половине пути Юджиния сказала:

— Можем мы остановиться выпить кофе?

— Дома, — ответил он, памятуя указ мистера Нилла, создавшего прекрасную дочь и его единственную зарплату.

Она глядела с неприязнью, интерес уже пропал. Так как она была девочка, заканчивающая начатое, то на второй день раздался тот же самый вопрос:

— Можем мы остановиться выпить кофе?

Он не хотел больше, чтобы она глядела с неприязнью, ему почему-то было жалко ее и ее жизнь (хотя жалеть ему нужно было себя и свою жизнь). И он остановился. Они зашли в бар в смешанном районе, на который указала Юджиния. Ей понравился пингвин на вывеске, ей вообще нравились животные. И он улыбнулся, вспомнив, как назвал ее про себя б е л$7

В полутемном баре он сначала ничего не разглядел со света, и подошедшая девочка указала им на стол, спросив предварительно что-то. Юджиния ей ответила.

Он посмотрел на нее, она сосредоточенно раздумывала, съесть ли ей сырный торт с клубникой или черникой. И еще — будет ли это заметно дома, если она откажется есть свой положенный десерт после обеда. Обед был святое для семьи. И на него не надо было посягать. Она остановилась на вишневой начинке.

Александр поймал себя на мысли, что впервые сидит с дочерью мистера Нилла. Это было странное и неудобное чувство. Она взглянула на него. Александр относился к ней как к неодушевленному предмету, на который ему не положено смотреть и который ему положено возить. Ни чувств, ни эмоций по отношению к Юджинии у него не было. Она была дочь платившего и кормившего его. И он знал — чем дальше и независимей будет он, исполняя роль подчиненного, а не равного, тем дольше ему будут платить и его будут кормить, тем больше времени будет у него для творчества.

Юджиния смотрела в принесенную чашку кофе и, казалось, пыталась там что-то высмотреть. Высмотрела и отправила назад. Конечно, не твой дом, где посуду моют дважды в двух водах после каждого обеда.

Он потянул сок, потом отбросил дурацкую трубочку, которую не любил.

— Почему ты не заказал себе торт? У меня есть деньги.

Ему вдруг понравился этот человечный вопрос и что она его спросила как равного. Он улыбнулся.

— Я не ем десерт, я не люблю сладкое. Там, где я раньше жил, такое ели только по праздникам, а не каждый день.

— Расскажи мне о Тургеневе, — вдруг попросила она.

Он задумался на секунду, ему неожиданно стало интересно, и начал:

— Был прекрасный образованный молодой человек Санин. И вот, находясь в Германии, он встретил и влюбился в итальянку Джемму, девушку неописуемой красоты. Они собирались пожениться, но для этого нужны были деньги. В России у него было небольшое имение, которое он решил продать, чтобы поселиться с Джеммой в немецком городке, расширить их торговлю — у ее семьи была итальянская кондитерская, — нажить капитал, а там что жизнь покажет. Он был влюблен и счастлив, а когда влюблены и счастливы, не думают о далеком будущем. Думают о настоящем. Он едет в Россию, и судьба сводит его с графиней Полозовой, которая была замужем за школьным другом Санина. Наследница большого капитала и богатая помещица. Это была роковая женщина, и в Жизни влюбленного в Джульетту Ромео ей предстояло сыграть главную роль. Как-то за обедом Санин упоминает о своем имении, и Полозова говорит, что с удовольствием купит его, если он даст ей день или два сроку на обдумывание и подготовку дела. В обмен он должен будет провести эти пару дней, развлекая ее. Он не знал, что у Полозовой уже был план.

Потом была поездка в лес. Потом одинокая избушка. Гроза и ожидающие своих уединившихся седоков лошади. Следующие поездки. Потом были два года, которые он ездил с ними — третьим — в Париж, из Парижа, снова в Париж, путешествуя на положении неизвестно кого, выполняя все ее прихоти и капризы. И забытая Джемма.

Санин был слабым человеком, к тому же так сильно и невероятно он увлекся первый раз в жизни.

А после всего — грустное одиночество в России, ненависть к себе и мечты о невинной Джемме. Одинокая старость.

Так прошла бездарно, бесполезно жизнь незаурядного человека.

И все-таки под конец своей жизни, в последние дни он решает найти Джемму, узнать, что случилось с ней т о г д а, сорок лет назад. Он оставляет все и едет в Германию. И чудо — след ее отыскивается. Он узнает, что она живет в Америке, и пишет ей письмо. Еще одно чудо, в которое он не верит: она отвечает на его письмо. Джемма пишет, что у нее несколько детей, одна из дочерей вот-вот венчается, прекрасный муж, их семья одна из самых уважаемых в Нью-Йорке. Она ни в чем не винит его. Надеется, что и его жизнь сложилась хорошо… Но она помнит их любовь.

Юджиния внимательно слушает, держа ложечку на весу.

— Как вешние воды уносят снега, так и жизнь унесена. И ничего уже не повторится. Никогда.

— Полозова знала, что у него есть Джемма? — спрашивает она.

— Да, конечно, это и была часть плана, по которому Полозова хотела доказать своему мужу — он был тюфяк — и себе, что может разбить, разрушить любую любовь. И увлечь собой.

— Жаль, — сказала Юджиния, и было непонятно кого — Санина или Джемму.

Ему всегда было жаль Санина. Джемма прожила хорошую жизнь.

Кто-то все время пристально смотрел на них, и Александр перехватил его взгляд, когда тот уже двинулся к ним.

— Мне нравится твой цыпленок, — сказал красиво одетый мулат. — Могу я спросить ее имя? — Он был какого-то кофейного цвета, с нагловатой усмешкой.

— Нет.

— А почему?

Юджиния смотрела ему в глаза.

— Потому что мне не нравится, что нравится тебе.

— Что?! — изумился подошедший.

— Потеряйся.

Кофейный мужчина сделал щелчок, от стойки бара неслись уже двое в одинаковых костюмах, и еще через мгновение Александр болтался в воздухе, провисая на их руках.

Красиво одетый кофейный человек завелся:

— Слушай, ты, мужчонка, в моих барах в моем районе я делаю все, что нравится мне, и никто не смеет перечить, — он уже орал, заканчивая фразу. — Ты понял?!

— После того как меня поставят на пол, я расшибу тебе лицо.

— Что?! — У того, казалось, вылезли глаза из орбит, да так и остались.

Неожиданно из угла бара выступил ниоткуда взявшийся полицейский. Через секунду все напоминало прежнюю картинку: двое стояли у стойки, потягивая коктейли, третий поощрительно хлопал их, Александр сидел напротив Юджинии, глядя ей в лицо. Как будто ничего не произошло.

— У тебя могут быть очень выразительные глаза. Даже не представляла.

— Откуда вы узнали?

— Я наблюдала, когда ты смотрел на э т и х.

Он ничего не сказал и только подумал.

— Я не хочу здесь сидеть, пойдем, — произнесла Юджиния.

Александр сделал знак официантке.

Естественно, что он заплатил сам, не дав Юджинии. Он никогда не давал платить женщине. Она хотела что-то сказать, но, взглянув, передумала.

— Это такие мелочи, — успокоил он.

— Вовсе нет, — задумчиво ответила она. Как-то странно произнеся это. Они вышли на воздух.

Он останавливался в этом баре по вечерам три дня подряд, чтобы увидеть оторвавших его от пола. Но никто не появлялся.

Когда в следующий раз она попросила свозить ее в «греческий городок» что-нибудь съесть, он не отказался. Они вернулись позже пяти, и мистер Нилл сразу же показал на дверь кабинета, внутри которого он недвусмысленно продемонстрировал, кто хозяин.

— Еще один раз — и у вас не будет работы.

На Юджинию он даже не посмотрел, как на дитя, которое не виновато. Александр хотел сказать, что на него не надо повышать голос, но не сказал. Юджиния не произнесла ни слова, его это не задело, он понимал, что она под властью отца и боится его. Однако он ошибался, и очень скоро ему предстояло в этом убедиться.

Порой он вспоминал о маме, о папе, о доме, и тогда ему становилось грустно. Дико грустно. Он старался не давать этим мыслям овладевать им, его разумом, душой. Но они настойчиво лезли, как солдаты на штурмуемый бастион.

Вечерами он никуда не ходил. Он сидел дома и писал, все время, без остановки. Ему много надо было написать, теперь, когда была свобода. Для этого он и рвался к ней, чтобы п и$7

Когда он думал о родителях и сколько ему предстоит, ему становилось нехорошо. При мысли о долгом забеге ему не верилось в победу. И он бы скорее согласился не начинать вообще, чем брести до конца. Но он был обязан родителям жизнью и хотел сделать что-то для них.

На следующий день во время поездки они не разговаривали, но каково же было его удивление, когда вместо зеркальца в руках Юджинии он увидел книгу. Выпорхнув на занятия, она оставила книгу в машине.

Остановив машину в тени, где он всегда ждал Юджинию, Александр вышел и подошел к заднему сиденью.

На книге было написано по-английски: «Тургенев. Повести и рассказы».

Он попробовал перевести несколько абзацев обратно и занимался этим вплоть до ее прихода. На обратном пути она сосредоточенно читала, и видно было, что ее это увлекает.

На следующий день она сказала:

— Мне понравилось.

— Что? — спросил он, сделав непонимающий вид.

— И Джемма, и Зинаида, и Ася.

Он удивился, как быстро она успела прочитать три лучшие повести Тургенева, хотя они и были небольшие, и он не знал, чем она занимается вечерами, ночами, выходными — словом, когда он ее не видит.

«Возможно, это и не быстро…» — подумал он и ответил:

— Я рад.

И разговор прервался, не возобновляясь.

Дни сменялись днями, часы уплывали за часами, а он все время читал, и каждый день с ним была новая книга. Только чтение еще как-то оправдывало его существование: что он — не убивает жизнь напрасно, а делает что-то необходимое — у ч и$7

В следующий раз она задала вопрос, кто это, когда он читал Бунина, рассказы и маленькие повести о любви.

Он рассказывал ей, когда они сидели в машине (она ушла раньше из школы) о «Митиной любви», «Натали», «Деле корнета Елагина», «Темных аллеях» и о своем любимом рассказе «Легкое дыхание» (всего две странички). Она слушала внимательно, а последним — была потрясена.

Позже он уже не удивился, когда увидел у нее в руках книгу. И догадался, что это.

Потом проверил — это был Бунин.

Он посоветовал ей прочитать «Господина из Сан-Франциско». Но, предупредив, что это, не дай бог, не намек, без всяких аналогий и параллелей или какого-либо отношения к… он запнулся, просто слишком уж сильно написано и очень точно дан образ типичного американского…

Ей понравилась и эта новелла.

Обычно он питался на большой кухне, где кормили телохранителей, кухарок и разных слуг. Заправляла всем Дайана, которую по-французски можно было назвать мажордомом. Все, что готовилось, парилось, жарилось, пеклось, привозилось, доставлялось, распределялось, раскладывалось, решалось и подавалось, было в ее руках.

Это была черная женщина, лет тридцати пяти, по-своему уникальная. Она сама всегда подавала Александру еду, почему-то никому не доверяя. Он часто вспоминал их забавный первый разговор.

Он что-то сказал, перепутав все по-английски.

Она от души рассмеялась, с тех пор это, кажется, и началось, что она его кормила сама.

С остальными он не очень общался, никогда не вступал в разговоры, считая себя чужим, и сразу после обеда уезжал. До следующего утра.

В свои свободные субботу и воскресенье он пробовал развлекаться, выходить с девочками, касаться их. Но эти девочки не были его девочками, которые когда-то были: с американскими становилось неинтересно после первого коктейля. Говорить было не о чем. Он никогда не представлял, что они так однообразны, по сравнению с прошлым, и так скучны.

А может, ему просто еще не попадались стоящие.

В субботу и воскресенье он почти никогда не писал. Все-таки голова забивалась от прожитой недели, и нужно было ее проветрить. Да и Бог не велел работать в эти два дня. Хотя он не знал, был ли у него Б о г, и какой. Он рос безбожником и до приезда сюда вообще никогда не задумывался над этим. Да т а м и не дали бы задуматься, быстро бы вышвырнули из университета, который он хотел закончить хотя бы ради своего отца.

Мистер Нилл и Клуиз улетали во Флориду, где у них был большой дом на берегу залива с видом на океан. И половину сырого ноября, а то и весь ноябрь, пока сезон не переходил в другую, следующую часть года, они проводили в доме во Флориде. Юджиния летала туда каждый уик-энд.

Сегодня нужно было отвозить чету Нилл в аэропорт к пяти часам. Он привез Юджинию из школы и обедал, бессознательно наблюдая за ловкими движениями Дайаны.

Ему понравилось, что, несмотря на то что самолет отлетал в пять, до четырех тридцати мистер Нилл не показывался вообще (лимузин стоял у подъезда). И только в четыре тридцать пять он показался. Без слов все сразу сели в машину. Волновалась только Клуиз.

— Не волнуйся, — успокоил ее супруг, — он доедет за восемнадцать минут, я не люблю ждать. — И улыбнулся Александру в зеркальце заднего вида.

Мистер Нилл, казалось, совсем перестал волноваться по поводу его отношения к Юджинии, тем паче каких-либо чувств, и теперь шутил:

— Юджиния, как тебе нравится Александр? Она ответила, что он нормальный.

— Он хороший мальчик. Но если он тебя не будет возить в греческие рестораны в мое отсутствие, то будет еще лучше.

Все засмеялись.

— А если он будет тебя сразу после школы привозить домой, то он будет вообще самый лучший. Как ты думаешь, Александр?

— Нет, сэр.

— Что «нет»? — у того удивленно полезли вверх пихты бровей.

— Я имею в виду: нет — греческим ресторанам. Все снова засмеялись.

Со специальным пропуском они подъехали к трапу самолета. Их уже ждали. Стюард сразу стал носить вещи, стюардесса вежливо улыбалась.

— Это была хорошая поездка, Александр. Надеюсь, ты так не возишь Юджинию?!

— Нет, сэр. Я вам говорил, что не вожу быстро детей и женщин. Сейчас было исключение, вы бы опоздали.

— Ничего страшного. Самолет бы подождал. Александр представил, сколько бы это стоило авиакомпании, и еще раз подумал о том, кого он вез.

Мистер Нилл обнял Юджинию и замер. Клуиз едва коснулась щеки дочери. Ее стройные ноги уже шли по трапу, обнимаемые прижимающимся платьем. Едва спина мистера Нилла скрылась в люке самолета, моторы стали заводить.

Он плавно развернул машину на широкой бетонной площадке, объехал отъезжающий трап и покатил к воротам. Едва они выехали со взлетного поля, как Юджиния спросила:

— Ты хочешь выпить? Началось, подумал он…

Когда ему было пятнадцать, почему-то все дети, когда уезжали родители, хотели выпить. Он — не хотел, дома всегда было много спиртного. Стояло открытым и не запрещалось. А не запретное — не манит.

В среду они вернулись позже, она заезжала покупать себе ленты для волос. Которыми, кстати, никогда не пользовалась. Он понял: она чего-то ждала.

Как только они приехали, Юджиния сказала:

— Я хочу, чтобы ты обедал со мной. Я приглашаю тебя.

Он сначала подумал, что ослышался. Но оказалось, что все уже было готово, и подавала сама Дайана. Пока он мыл руки и причесывался, пытаясь уложить непослушные волосы, Юджиния успела сбегать и переодеться: из скромного «школьного» платья в обеденное. Он впервые видел ее такой, и, признаться, она была мила.

Они сидели друг против друга, и Александр чувствовал себя неловко. В редкий раз он терялся, не зная, как вести себя, что сказать и куда деть руки.

Зачем она это сделала, думал он. Наверно, ей скучно есть одной в этом большом зале.

Шофер и хозяйка за одним столом — это даже не оригинально. Он и фильмов не любил таких, слишком банальных, подобные банальности-то и в жизни не случаются.

Он попытался откинуться в кресле, но передумал.

— Расскажи мне, чем ты занимаешься? — вдруг попросила Юджиния. — Я понимаю, что водить машину — это не основное твое хобби, а вынужденное.

Он улыбнулся ее словам, он и не думал, что она такая смышленая. В действительности Юджиния была гораздо умней, чем все о ней думали. Она была настолько умной, что никогда не показывала этого.

— Я пишу. Из-за этого я и уехал, оставив родителей, дом, друзей — все. Чтобы иметь возможность писать и публиковаться. Я знал, что там меня не опубликуют, больше того, скорее, закуют на долгие годы даже за попытку что-либо опубликовать.

— И получилось?

— Да, через год, как я приехал. Я и сам не ожидал и не верил, я вообще никогда не верю в с в о й успех$7

— О чем это? — Она перестала что-либо делать — есть, пить, двигаться — и только слушала.

— О маленьком мальчике, который попадает в онкологическую больницу, в специальный радиологический центр, где ищут формы борьбы с раком и из которого не выходят никогда.

— А он вышел?

— Кто?

— Мальчик.

— Нет, никогда.

Она так живо реагировала…

— А сколько денег ты получил?

— Это типично американский вопрос.

— Я — американка, — гордо ответила она. Он улыбнулся:

— Ни гроша не получил. Только подписку на год. Журнал с трудом существует и едва окупает себя.

— Я хочу прочитать, что ты написал.

— К сожалению, это не переведено. Это сейчас моя величайшая проблема — язык.

— Почему?

— Он мне нужен как воздух, как вода рыбе, как лес зверю. Потому что, если бы я знал язык, я был бы уверен, что выживу.

— Ты можешь стать кем угодно: бизнесменом, продавцом, агентом, администратором.

— Это мне не нужно и даром.

Она внимательно смотрела на него: как будто проверяла.

Дайана принесла блюдо с мясом краба и какие-то горячие салаты.

— Это любимое кушанье Юджинии!

Юджиния замахала на нее руками, приложив палец ко рту: не мешать. Дайана с улыбкой удалилась. Юджиния выросла на ее руках, им все было понятно без слов. Даже то, чего не понимал Александр.

— Что же ты собираешься делать в будущем?

— Писать.

— Но почему тебе нужно делать именно это?

— Потому что ничего другого я делать не могу. И еще: я верю, что смогу написать что-то хорошее. Для людей, не учить их, как вся литература, не дай бог. Но чтобы они прочли — и внутри у них что-то шевельнулось.

— А что, если ты умрешь с голоду? — она засмеялась. — Писать на чужом языке в Америке…

— Значит, я умру. Такая судьба. Вдруг она стала совершенно серьезной.

— Но я тебе не дам умереть, я накормлю тебя…

— Спасибо, — почему-то задумавшись, сказал он. Разговор прервался. И возобновился, только когда появилась Дайана.

— А теперь — десерт! Который кто-то очень любит… Интересно, кто?

Юджиния улыбнулась, но мысли ее, казалось, были далеко.

После обеда они пошли в парк, который находился сразу за домом.

— Юджиния, — сказал Александр, — вы не возражаете, если я не буду надевать униформу, пока нет вашего отца?

Она рассмеялась от неожиданности:

— Конечно, нет. Вообще не надевай ее никогда. Он подумал: как все у нее просто, — и первый

раз позавидовал.

Уже стемнело, никакие шумы не доносились в парк, и было тихо. Деревья стояли облетевшие и притихшие. Казалось, что они тоже боялись потревожить тишину. Аллея высоких тополей, то ли еще каких-то чудных деревьев, уходила в даль.

— Завтра я улетаю, — вымолвила Юджиния, — а когда вернусь, я скажу тебе что-то.

Он взглянул в ее глаза и, кажется, впервые, несмотря на темноту, увидел в них необыкновенное. Но ему казалось, что ему показалось.

— Это не очень хорошо, — промолвила она, — но я скажу.

Он машинально взглянул на часы.

— Ты спешишь?

— Нет, это просто так, привычка.

— У тебя есть девочка?

— Простите?

— Девочка. Это не важно, я не должна спрашивать.

Но в ответе себе, скорее, был вопрос — к нему. Он не ответил.

— Пойдем пить чай, мне холодно.

У американцев все связано с едой, питьем, жеванием, с улыбкой подумал он.

Они повернулись и пошли к дому, сверкающему в сумерках, как дворец.

Но это был всего лишь замок.

В ответ на его вопрос Юджиния рассказывала ему о годах, когда она училась в закрытой школе около Йеля, о ее подругах и их приключениях. Потом папа захотел, чтобы последний год она жила с ним, и она приехала сюда. Учиться в той школе, где она учится, простой и не закрытой.

Улетая, она тщательно растолковывала ему, когда она вернется и во сколько ее встретить. Свою подбитую мехом накидку она оставила на переднем сиденье. Подняв накидку, он приблизил ее к лицу, и его обнял тонкий аромат необыкновенных духов.

Как они рано начинают…

В этот уик-энд он успел закончить большой рассказ, который давно висел над душой. А рассказы это как дети: их нельзя заставлять долго ждать. Но когда он перечитал, рассказ ему не понравился, как не понравилось все им написанное.

Он опять вспомнил слова писателя:

«До тех пор пока тебе будет не нравиться написанное тобою, ты будешь создавать. Но как только ты напишешь первое, что тебе понравится, ты закончишься как писатель и никогда больше ничего не сумеешь написать».

Ночью он спал беспокойно, ему что-то снилось, а что — он не мог понять.

Александр все-таки перепутал, и когда он подъехал к самолету, в нем оставалась только она одна. Девушка в форме сделала знак, и, появившись, Юджиния стала спускаться. Он открыл заднюю дверь. Она села на переднее сиденье, не обратив на это никакого внимания, лишь набросив накидку.

Юджиния молчала все время. Александр думал, что она обиделась.

— Я прошу прощения. Я не хотел, чтобы вы ждали.

Она непонятно взглянула на него.

Только бы не начала кричать: они избалованные — дети богатых.

Через время. Машина уже скользила по Гросс-Пойнту.

— Останови здесь, — сказала она и указала на боковую аллею; город окутала темнота.

Они остановились. Только бы не кричала, еще раз подумал он. Юджиния резко повернулась. Как будто только что пришла в себя.

Ударил раскат грома в предвестии обещанного дождя.

— Подними окно, — попросила Юджиния. Он повиновался.

Вдруг она замерла и выдохнула:

— Ты мне нравишься…

Неожиданно ее губы оказались около его губ — они поцеловались. Еще долго-долго ночью он ощущал вкус ее поцелуя.

— Юджиния, вы мне собирались что-то сказать.

— Я уже сказала, — мягко ответила она и грустно улыбнулась. — Ты не понял.

Утром он вез ее в школу, все было обычно. Она сидела как ни в чем не бывало, как будто ничего не случилось, и читала книгу. Это было теперь единственное, что она делала в машине, когда по ее просьбе он составил ей список того, что читать. Из тех произведений, которые были переведены. Они не говорили всю дорогу.

Выходя уже из машины, она, недобро взглянув на школу, сказала:

— Я освобожусь сегодня раньше, скажу, что больна. Мне нужно поговорить с тобой, приезжай за мной через два часа.

Он кивнул, и она задержалась взглядом в его глазах. С этого взгляда, кажется, и начинается вся история.

Эти два часа Александр сидел и думал. Он пытался разобраться. Но это было так же бесполезно, как поймать серебристую рыбу голыми руками. Встряхнув начинающей болеть головой, он решил: что будет то, что будет. Но даже он не представлял себе того, что будет.

Ровно в двенадцать часов Юджиния вышла и сказала, что приглашает его на ленч. И они поедут в северную часть города.

И только в этот момент он заметил, как одета Юджиния, и удивился. Обычно в школу, как и все американские девочки, она носила легкие джинсы, натуральные юбки с маечками или неброские платья — папа просил, чтобы она одевалась в школу скромно. Он часто думал, глядя на нее, что такой скромности позавидовали бы все девочки Москвы.

Сейчас она сняла верхнее одеяние и очутилась в красивом темно-синем удлиненном платье — точно приталенном, облегающем ее, как будто собственная кожа, — с ниткой жемчуга на шее. Туфли тоже были цвета жемчуга. (Ему нравился ее вкус.)

Она выглядела особенно.

Едва они остановились, как машину тут же забрали. Она взяла его за руку и повела.

Управляющий ресторана два раза низко поклонился, поцеловав ей руку и повторяя, как они рады и что все готово.

Как на диво дивное смотрел Александр на нее: первое — что такую маленькую девочку можно так уважать и почитать, второе — эта самая девочка заранее все приготовила и заказала.

Их отвели в полузакрытую кабину, где все уже было сервировано. Стол был застелен золотой скатертью, и свеча горела в серебряном подсвечнике.

Управляющий дождался кивка Юджинии, и что только не начали носить на их стол! Александр подумал, что стол развалится, ему даже стало жалко его. И он погладил под столом его ножку.

Юджиния сидела, замерев, словно с маской вместо лица. И он впервые разглядел это лицо. Оно было необыкновенно. Почти без грима. Юнее греческого начала, когда Греция была детством человечества, а человечество было детьми. Тогда на их лицах не было порока.

Слегка мягкий овал лица подчеркивал ее высокие скулы. Ноздри чуть расширялись и, казалось, с волнением усмирялись хозяйкой, красивые глаза смотрели на него и не упускали ни одного движения.

Она была не то что прекрасна, а чарующа, притягательные зовущие флюиды исходили, отделяясь, от нее.

Вот она, юная красота, подумал он, совершеннейшая во всем мире, самая красивая из созданного в нем.

И почему-то почувствовал себя старым, на мгновение, на секунду, на минуту. Он был заворожен и потрясен тем, что увидел (всегда прозревая позже…). Потом, напрягшись, стряхнул с себя все. Она была ему не равной, она была д о ч ь$7

Они сидели не шевелясь, забывшись, и только глаза познавали друг друга. Потом она опомнилась, слегка повернулась и сказала:

— Мы можем есть.

Они улыбнулись одновременно, впервые взаимно. Какое-то напряжение спало, и они почувствовали освобождение.

Что это была за трапеза, сказать трудно — пожалуй, трапеза предчувствия,

Стол был уставлен разными салатами, которым он и названия не знал, не видел никогда и не представлял, что такие существуют. Даже на картинках.

Безмолвно возникающие официанты по кивку появлялись, что-то добавляли, убирали и исчезали. Она ела немного и была чуть-чуть задумчива.

— Юджиния, что-то случилось?

— Нет, все прекрасно, — ответила она, улыбнувшись натянутой улыбкой.

Он видел, как люди входили и выходили из зала. И ничего не понимал. Хотя все было просто: она дочь хозяина, он возит ее, и из сожаления, то ли скуки или тоски она пригласила его в этот ресторан. Правда, он уже понимал, что все это не от скуки и не так все просто.

С давних лет у Александра была привычка: носить все деньги с собой. И сейчас он был рад, что у него есть пятьдесят долларов, и в душе успокаивал сомневающуюся мысль, что ему их хватит, чтобы заплатить.

Возможно, это была дурацкая привычка, но он не любил и не переносил, когда за него платили женщины.

Он чуть не испугался, когда Юджиния сказала:

— Ты хочешь что-нибудь горячее?

— Абсолютно нет, спасибо большое.

Так бы денег точно не хватило, подумал он.

Она сделала движение, и через несколько недолгих мгновений официант положил перед ней на подносике белый конверт.

Она потянулась к своей кремовой сумке, лежащей на скатерти золотого цвета. Он перехватил ее руку, впервые коснувшись Юджинии. Она вздрогнула, но руки не убрала. Их глаза на мгновение встретились.

— Только, пожалуйста, не надо. Прикосновение как током пронзило ее, но она не удивилась, она уже давно знала, что от него исходит ток.

Она достала из сумки флакон и коснулась тонкого виска.

Вдруг ей стало смешно, она поняла:

— Почему ты?

— Потому что я все-таки…

— Нет, я, я пригласила тебя,

— В этот раз заплачу только я, или мы никуда не уйдем отсюда.

Она, казалось, совсем развеселилась:

— Нет, я. И только я!

Он быстро протянул руку к подносику. Она успела тоже. С двух сторон их руки тянули подносик. Вернее, она удерживала, а он старался отнять. Он не тянул сильно, чтобы не сделать больно изящной кисти ее руки.

Она весело смеялась:

— Нет, я! Нет, я!

Он не говорил, только просил ее глазами, и был серьезно увлечен тем, что происходило. Наконец Юджиния уступила:

— Хорошо, ты.

Он взял подносик к себе и молил Бога лишь об одном: чтобы цифра была не больше двузначной. Рывком он перевернул белый квадрат: это была открытка с благодарностью, что они посетили ресторан.

Наверно, его лицо было чересчур забавным, потому что она рассмеялась так, как никогда не смеялась при нем. Хотя и старалась негромко, словно боялась обидеть его.

Едва она встала, как из ниоткуда возник управляющий.

— Вы покидаете нас? — На лице его, казалось, выразились все печали мира.

— Да. Спасибо.

— Мы благодарим вас за посещение. — Он отодвинул стул Юджинии, поцеловал руку, подал сумку-конверт.

— Я благодарю вас за салаты. Особенно за крабный…

— Специально для вас.

Александр поблагодарил на своем акцентном английском.

Они шли между столов с золотыми скатертями, и посетители оглядывались на них. Это было первый раз.

Машина с распахнутой дверью и заведенным мотором уже стояла у самого выхода.

Он протянул подающему машины доллар, но тот отшатнулся от него, как от молнии, заблагодарив.

Александр ничего не понимал и чувствовал себя идиотом. Может, коммунизм наступил в этой стране, и все бесплатно, но даже при коммунизме берут чаевые.

Юджиния, глядя на него, мягко улыбалась. Наконец, не выдержав, она сказала:

— Этот ресторан принадлежит моему папе. Я не хотела тебя разыгрывать, но так получилось с этим счетом. Извини.

Он невольно оглянулся.

— Я не знал, что твой папа занимается ресторанным бизнесом.

— Нет, он не занимается ресторанами, все э т о, — она показала на большое здание, — принадлежит ему.

Ему понравилось, как спокойно это было сказано. Собственно, так и должно быть.

— Понятно, — ответил он. Хотя ему ничего не было понятно. Чем еще занимается ее папа и что он подумает, когда узнает, чем занимаются они. Ему не долго оставалось быть в неведении. Всего лишь пятьдесят семь часов. И полного поворота его жизни.

Теперь Юджиния неотрывно смотрела на него. И ехал он не туда, а куда указала ему она, за город. Когда дорога стала безлюдной, она показала ему на маленький отель приличного вида. Он постарался подавить изумление, не веря до конца.

Он в жизни никогда этого не делал: не брал комнату, она все сделала сама.

Клерк двусмысленно посмотрел на него, но Александр не обратил внимания, так как в свои двадцать пять все равно не понимал, ч т о сейчас будет, и немного удивленно смотрел на Юджинию.

Они зашли в темную комнату, куда он пропустил ее первой. Минута — и она осталась в платье. Он едва успел подхватить накидку, чтобы та не упала. Он стоял не шевелясь, не решаясь двинуться.

Темные жалюзи были опущены. Пахло свежевыстиранными простынями, едва белеющими бледно в темноте. Стояла страшная тишина. Казалось, что-то ухнет сейчас, грохнет, и грохот разнесет ушные перепонки и всяческие препоны. И в это мгновение раздался голос, который как будто владел этой тишиной, сдерживал ее и усмирял, не давая взорваться.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Он вздрогнул и наклонился к ее чистому и свежему дыханию. В голове на миг все перекувырнулось, он представил, ч т о он делает и с кем. Но губы его уже охватили ее влажные губы и стали ласкать. Она обвила его шею руками, и он с ужасом почувствовал, что опускается на нее… и что ему это нравится.

Он прижал ее грудь, стараясь облегчить это давление упирающимися руками, она потянула сильней, просто вжалась в него и охнула. Ее губы, сорвавшись, стали покрывать его лицо поцелуями. Он начал отвечать, он отвечал забывшись.

— Раздень меня, — прозвучал ее голос. Он не верил, что э т о будет, он думал, что она развлекается или пытается попробовать… впервые.

Платье удивительно легко снялось, одно движение скользящей «молнии». И он обнимал восхитительное, редчайшее по форме и упругости тело. Теперь оно возбуждало его. Еще минута, и их лица стали горячими от губ друг друга. Она сдернула с него рубашку, не успев расстегнуть пуговицы… Два ее шелковых прикрытия верха и низа упали сами — какие-то застежки по бокам.

Он вдруг в секунду опьянел от ее тела. Юность и горячесть его, правда, пьянила. Он жаждал чего-то.

— Возьми меня, — вдруг прошептала она. — Не жди…

Ее руки потянули его выше, сжав плечи, ее ноги охватили его бедра.

Он вошел в нее, словно разрывая невидимое. Осторожно, будто боялся повредить хрупкий сосуд. Редчайшее волокно. Она подавила крик.

Ее тело выгнулось, как дуга, напряглось дрожью, замерло судорожно, как перед падением, и вдруг забилось в его руках, задыхаясь, сжимаемое все крепче и крепче. Таких тел он не держал в своих руках. Она извивалась, вжимаясь в него, потом отталкивалась, ее голова то металась по подушке, то вдруг замирала, и с губ срывались какие-то звуки. Они двигались не ритмично, но в этой аритмии был какой-то бешеный восторг несрываемого, вот-вот готового сорваться желания. Волна какой-то полноты уже катилась вниз. И вверх, в подкорку, готовая разбиться и ударить. Он хотел выскользнуть из нее (чтобы будущее было спокойно) и уже почти сделал это, не желая и жалея.

Как вдруг ее руки мгновенно стиснули его спину, сжали и с силой вдавили внутрь, до конца.

— В меня, в меня…

Взрыв безмолвного света слился с ее громким стоном (или криком?..), затопив сознание.

Все обрушилось, выходя, уходя из нутра. Еще две агонии, и она перестала биться. Полностью соединившись с ним. Так растворяются.

Они лежали безмолвно. Только теперь он начал сознавать, что сделано. Поры их кожи растворялись друг в друге, сливаясь влажностью, выходящей из них. Он скорее почувствовал, чем услышал — в безмолвии, — как по щеке ее текли слезы. Он встревожился:

— Что, что? Тебе больно?

Потом ему скорее послышалось, чем поверилось:

— Я люблю тебя, я люблю тебя…

Он без слов сильно обнял это доверившееся ему тело. Это уникальнейшее тело Юджинии.

Она лежала, обнятая простынями, и о чем-то думала. Александр молчал и ничего не говорил, так как не знал, что говорить.

Юджиния в ванной была недолго. Он аккуратно свернул простыню, бросив купюру на кровать.

Они вышли из отеля в стемневший сгусток вечера. Это было естественно, но, когда он посмотрел на часы на освещенном приборном щитке, ему стало плохо: стрелка приближалась к семи.

Она, казалось, ни на что не обращала внимания, и ее застывшая улыбка блуждала где-то далеко. Он не понимал, о чем может столько думать ребенок, но до дома домчался пулей.

Дайана сама открыла дверь и помогла ей раздеться.

— Какие новости? — как ни в чем не бывало спросила Юджиния.

— В пять звонил твой папа, тебя не было, потом звонил еще два раза, сердитый, и я не знаю, что ты будешь ему говорить, — с улыбкой произнесла Дайана.

— Правду, конечно, — сказала Юджиния и рассмеялась. Окончательно придя в себя.

Первый раз Александр не стал обедать и исчез от греха подальше. К тому же ему казалось, что на его шее горит что-то. Ее поцелуй.

Который он старался потом не смыть в ванне. Но он и не смылся. Ночью он не спал, и ему вспоминалась Юджиния: взгляд, поцелуй, объятия. Нет, это не была любовь, это были какие-то необъяснимые чувства, которых раньше он не ведал, пока не коснулся ее тела.

Что же будет теперь?

Вот на этот вопрос он не знал ответа.

Дайана ждала его уже в гараже.

— Ты счастливчик. Если бы ты слышал вчера, как Юджиния выгораживала тебя перед отцом и просила…

— За меня?

— Благодаря только ей ты и остаешься на работе.

— Спасибо, — сказал он, подумав, что лучше бы он не остался.

Открыв дверь, Александр садился в машину.

— Хочешь чашку кофе?

— Нет, не хочу.

— Ты можешь не спешить.

— Почему?

— Она все равно еще сладко спит в кровати, и видно, что на первое занятие не собирается.

Тогда он захотел чашку, но чая.

Дайана была не права, и едва он прикончил первую чашку дымящегося чая — он все пил неимоверно горячее, — как появилась Юджиния, спустившись вниз.

Она была прекрасна. С чуть заметным отпечатком сна на лице. Когда Дайана отвернулась к плите, она мило улыбнулась ему. («Просыпающаяся Аврора в юности», — подумал он.) Но потом сухо сказала:

— Я опаздываю, быстрее.

Он удивился про себя ее стремлению в школу. Но едва они выехали из дома, как она произнесла:

— В этот раз мы не поедем далеко. Я не хочу терять время.

Они сняли номер в отеле. И в этот раз он взял ее, и не один раз. Лишь поражаясь ее просыпающейся страсти.

Но даже несмотря на эту проснувшуюся страсть, ровно в пять она была дома. Невзирая на все ее несогласия.

Через несколько минут — буквально — раздался звонок. Но Дайана позвала к телефону его.

— Здравствуйте, Александр.

— Здравствуйте, мистер Нилл.

Молчание, повисшее в трубке, тут же разразилось раздражением.

— Я не хочу долго говорить и отнимать ваше обеденное время. Благодарите Юджинию, что вы до сих пор на этой работе: она говорит, что вы хороший шофер.

Александр сглотнул, сочетание «Юджиния» и «шофер» звучало как-то…

— Я согласен. В следующий раз меня не будет волновать, чья это вина и скучно ей сидеть дома или нет. Но в пять часов, когда стемнеет, она должна быть дома. Это приказ. И не сделайте еще одной ошибки, сочтя, что это была предпоследняя.

— Есть, сэр.

— Когда я вернусь, мы поговорим подробнее. Позовите Юджинию.

Александр чуть было не пошел наверх, но, вспомнив субординацию, сказал Дайане, что мистер Нилл Опрашивает Юджинию.

За обедом он думал, что все равно потеряет работу. Трудно было представить, что что-то может остановить Юджинию. Или вернуть ее вовремя.

Очень быстро она спустилась на кухню:

— Дайана, если ты еще раз доложишь, во сколько я возвращаюсь, то не он, — она указала на него, низко склоненного к тарелке, — а ты потеряешь работу.

Дайана от души рассмеялась, в то время как Александр чуть не поперхнулся ложкой супа.

— Я никому ничего не докладывала, — ответила Дайана, — твой папа сам звонит и спрашивает. И не пугай меня так сильно с работой, душенька, а то у меня случится сердечный приступ.

Теперь они смеялись вместе.

Но суп он доедать уже не мог, так как Юджиния не отрываясь смотрела на него, да и есть в кухне для слуг было неудобно.

Вдруг Юджиния сказала:

— Дайана, я тоже хочу есть.

— Одну секундочку, мэм, и я принесу вам все в зал.

— Я буду есть здесь.

Он никогда не видел таких округленных глаз у Дайаны. Они ели вместе.

Теперь он все свои деньги тратил на комнаты, номера, отели. Ей он не давал платить ни за что. А когда Юджиния один раз попыталась это сделать, то он остался сидеть в машине, не поднявшись наверх. Это была целая трагедия. Смешной человек, с нелепыми предубеждениями.

На шестой раз они чуть не попались, когда Юджиния встретила близкого друга отца. На их счастье, Александр в это время расплачивался за комнату, но прекрасно видел и слышал всю сцену.

— Юджиния, дорогая! Что ты здесь делаешь?

— Я, я… приезжала сюда кушать.

— Но ресторан закрыт до пяти тридцати.

— Правда?.. Ну, конечно, поэтому я и не поела.

— Ты одна? — Да.

— Тогда я отвезу тебя.

— Нет, спасибо. Я с шофером.

— Что?!

— Я имею в виду, который отвезет меня обратно и привез сюда.

— Хорошо, я провожу тебя до машины.

— Нет, нет, спасибо, я сама.

Друг отца удивленно смотрел на нее.

— Ну, хорошо, не буду настаивать. Рад был увидеть тебя.

— И я…

— Когда возвращается папа?

— О, месяца через два!

— Я думал, что послезавтра.

— Да?.. Нет, они решили остаться подольше. Здесь холодно.

И как бы в подтверждение этого она повела плечами. Они попрощались. Клерк совал ему что-то, сначала он даже не понял, что: это была сдача.

В машине она поцеловала его в ухо.

— Ты испугалась?

— Чего? А, этого. Нет, все равно это должно случиться.

Его поразила ее безмятежность.

— Если я не скажу ему раньше сама.

— Кому?!

— Моему папе о тебе.

Машина дернулась и сорвалась с места. У него почему-то повлажнела спина.

— Ты серьезно?!

— Ну, не будь таким нервным. Я пошутила. Я даже не знала, что ты такой эмоциональный!

Но он не улыбался, он знал, что этот ребенок ничего не упоминает зря.

На второй день после приезда мистер Нилл сообщил, что увеличивает жалованье Александра на пятьдесят долларов в неделю.

Политика кнута и пряника, подумал Александр, но ошибся.

— Я не заслужил, сэр. Честно.

— Это не важно.

— Я делал ошибки, которые вас раздражали.

— Моя дочь вами довольна, а это самое главное. И тут неожиданно до него дошло.

— Спасибо большое, — сказал Александр.

— На здоровье, — ответил мистер Нилл, чему-то усмехнувшись.

Я бы его уволил хоть завтра, подумал он про себя. Но Юджиния… Странная девочка, то ей ничего не нравится, то ей понравилось, к а к он водит машину, — ее не укачивает.

Он вез Юджинию в школу. Абсолютно не представляя, что будет теперь.

— Что нового? — спросила Юджиния.

— У меня радостные новости.

— Да? — сказала она.

— Мне прибавили зарплату.

— Поздравляю, — сказала она и посмотрела в окно.

Он не выдержал:

— Зачем ты это сделала?

— Я ничего не делала.

— Юджиния? Она молчала.

— Я спрашиваю еще раз, зачем ты это сделала?

— Потому что я не хочу, чтобы ты тратил свои последние деньги, недоедал. А у него их и так много, не волнуйся.

— Ты понимаешь, что ты делаешь?! Он будет платить за то, что я сплю с его дочерью.

Она вздрогнула. Александр понял, что сказал резко, и сразу извинился.

— Юджиния, прости меня, — это был редкий раз, когда он извинялся. Он начал целовать ей руку, почти не следя за дорогой.

— Вот как ты это воспринимаешь? Вот как ты это воспринимаешь! — она ушла в школу вся в слезах.

Не ожидая, он сразу поехал в самый дорогой торговый центр. Парень был удивлен, когда он назвал Цифру; пятьдесят. Едва увязав их в охапку. Но они были красивы.

Надутая, она шла из школы, не поднимая взгляда. И села на заднее сиденье, вместо переднего. Александр повернулся к ней, и тут она ощутила запах и подняла глаза: пятьдесят красных душистых роз смотрели на нее. Она вздрогнула.

— Это тебе, — сказал он.

— Что это?

— Кажется, розы, — сказал он и задумался. Она наклонилась, и их губы слились в поцелуе.

Она была счастлива.

Александр так и не представлял, что теперь будет. Зато представила Юджиния.

— Почему ты не хочешь, чтобы я приезжала к тебе?

Он вспомнил убогое жилье, книги на полу, бумаги, записки, рукописи, неубранность маленькой клетки, зовущейся жильем, и ее — расцветшую розу, — и ему стало нехорошо. Она уже третий раз спрашивала его, и на ответ, что он живет не один, а делит жилье со знакомым, непонятно кивала.

Проклятая нищета, впервые подумал он. Она выжидающе смотрела на него. Он молчал.

— Ведь ты живешь один, я звонила твоему управляющему.

Он с удивлением вскинул глаза на нее, не сомневаясь, что она это сделала.

— Хорошо, один.

Она начала целовать его, смеясь, головой закрывая ему дорогу, он вел вслепую.

— В следующий раз не попадайся на удочку так легко. Я взяла тебя на пушку.

Он рассмеялся и подумал, насколько поглупел. Он верил ей во всем.

Уже подъезжая к дому, она сказала:

— В общем, ты как хочешь, а послезавтра я приеду к тебе в гости.

Он не успел раскрыть рта. Слуга отворял уже дверь, помогая ей забирать розы.

Так тщательно он не делал никогда и ничего. Он убирал квартиру ровно два дня и две ночи. Он вычищал и вылизывал каждый угол так, как, наверно, боявшийся смерти Геракл не чистил авгиевы конюшни. А они были грязны, эти конюшни. Видит Зевс как.

Пока наконец не осталось ни соринки, ни пылинки, и тогда он ушел в ванную. С ванной у него были сложные отношения, и он не хотел вспоминать какие.

Обед он готовил ночью, уже не успевал, и с улыбкой вспоминал, как волок полные кульки с едой, которые едва не падали из рук.

Юджиния приехала в три часа. Он не ожидал ее так рано и был доволен, что все готово. Царственным шагом она переступила порог и сразу осмотрелась.

— Как чисто!.. — сказала она.

У него чуть не подкосились ноги.

Потом она вынула из-за спины и протянула ему самую большую коробку конфет, которую он когда-либо видел.

— Спасибо, но я почти не ем сладкое.

— А я ем сладкое.

Он взглянул на размеры коробки и подумал: или — сколько же она может сразу съесть конфет, или — сколько же раз она собирается сюда приезжать. Много. Это было понятно в любом случае. И он взялся невольно за спину. Она болела.

Он принял верхнее одеяние Юджинии и еще раз поблагодарил за подарок. Величественным жестом руки она опустила его благодарность, сказав, что это пустяки.

Юджиния уже вошла в комнату, и он замер. Ему было страшно неудобно за свое маленькое жилье. Такое куцее и такое скромное. Хотя какой-то мудрец в Древности сказал: бедность не порок.

Она огляделась и сразу подошла к полкам.

— Я никогда не видела столько книг.

— Это единственное, что осталось у меня. Это вся моя жизнь.

Она с неожиданным почтением взглянула на него.

— И ты читал их все?

— Многие из них — не раз.

— А ты научишь меня читать?

Он вздрогнул и вспомнил, через что прошел, пока чтение стало его натурой, привилось, как наука, как привычка, без которой нельзя жить.

Она испугалась его испуга.

— Ну, не все, только названия.

— Названия — хорошо. Это займет много времени.

— Я заплачу тебе. Он улыбнулся:

— Тебе ни за что не надо платить. Юджиния уже за все заплатила. И намного вперед.

— Когда?

— Тогда, в комнате отеля.

— Да? Я не думала, что это произвело на тебя такое впечатление.

Он подошел к ней. Она ждала. И первый раз поцеловал ее сам. Она замерла и ослабла в его руках. А раскрывшиеся за минуту до этого губы на секунду стали безвольными. Казалось, что она потеряла сознание.

— Юджиния! — воскликнул он.

— Да… — она возвращалась на землю, словно из тумана, и легкая дымка застилала ее глаза. — Это было хорошо.

— Тебе понравилось? — Он удивился, так как никогда не был хорошим целовальщиком. Все остальное он делал хорошо.

— Да, очень.

— Я могу поцеловать тебя еще раз.

— Два раза, — сказала она. — Но не больше, иначе мы испортим весь вечер…

Он не понял, в каком смысле, но догадался…

Она обвила свои руки вокруг его шеи. Ему казалось, что запах рая коснулся его губ. У нее было чистое и душистое дыхание. Она подошла к окну и посмотрела. На улице уже смеркалось.

— Где ты пишешь? — спросила она. Он показал на свой стол.

— Да, но это маленький стол!

— А у меня мысли небольшие.

Она рассмеялась. Потом серьезно сказала:

— Не может быть.

— Почему?

— Иначе ты бы мне не понравился.

Он всерьез задумался над этой мыслью. В душе его еще была незаполненность, он никак не мог перестроиться, что она просто девочка, его, а не дочка хозяина.

— У тебя есть фотографии мамы и папы? — спросила она.

Он достал их из ежегодника и показал ей.

— Твоя мама очень красивая, — с удивленным восхищением сказала она. — Очень.

— Это она лет пятнадцать назад.

— Ты похож на нее?

— Нет, конечно. Разве это не видно?! — Он рассмеялся.

— Я не знала, что там могут быть такие красивые женщины.

— Были и есть, красивей, чем в Америке.

— Америка — это не эталон. Я удивлена, что там есть такие. Я слышала совсем другое.

— Снега, медведи? Водка и икра! Она рассмеялась.

— Да, мама была очень красивой. Ее три раза воровали.

— Как это так?

— Чтобы жениться. Когда ей было семнадцать лет. Мы жили в таком месте, где это было принято.

— Ой, как интересно! Расскажи мне.

И он рассказал ей про свое любимое место — Кавказ. Любое описание которого будет звучать бледно. Он прожил там пятнадцать лет, вырос и сложился. Потом уже поступил в университет, в столице.

Юджиния над чем-то задумалась после его рассказа.

— Значит, воруют на конях? А на машине будет быстрее?

— Ты сообразительная девочка. Так сейчас и делают. Увозят в горы, а потом родственники смиряются.

Она еще миг подумала и встряхнулась:

— Ты пишешь маме?

— Да.

— Вы можете звонить друг другу?

— Они звонят мне раз в месяц. Но ни о чем говорить нельзя. Только о незначительном, о погоде. Что скучают или ходят куда-то. Чтобы им (не повредить больше, мой отъезд и так на них сказался.

Раздался звонок, Александр поднял трубку, но кто-то ошибся номером.

— Мы можем обедать, если ты хочешь, — сказал он.

— Ты даже приготовил обед? — Да.

Они сели за стол. Она была в восторге от обеда. И даже шампанского, оно было полусладкое. Что стоило ему огромного труда — достать. Так как найти в этой стране, в Америке, не сухое шампанское было невозможно.

После обеда она нежно поцеловала его со словами благодарности. Он ухаживал за ней как мог. И совсем не заметил, что она на редкость удобно и уютно вписалась в его маленькое убогое жилье (как он считал), которого он так стеснялся. И как-то не заметил, что в душе его исчезла пустота и появилось что-то похожее на чувство. Он сначала не понял отчего, потом догадался: она была в его доме, где он чувствовал себя самим собой, и что она девочка, а не дочь, и она принадлежит или будет принадлежать ему.

Их губы коснулись друг друга. Ее тело расслабилось и затрепетало. Он на руках отнес ее в спальню. Вернее… в спаленку.

— Я не знала, что у тебя есть вторая комната, — сказала она.

— Это имеет какое-нибудь значение?

— Нет. Но это приятно.

И она улыбнулась, не открывая глаз.

Он взял ее мягко и бережно, словно боялся сломать. Внутри все слилось в одновременном всплеске.

Она заснула у него на плече. Совсем нечаянно. Что же будет, думал он, понимая, что владеет не своим.

Он посмотрел на Юджинию. О Юджинии можно было написать много страниц, но лучше… Она сама, один ее вид говорил за себя. Это был необыкновенный ребенок и необычайная девушка. На ее лице, как на лице чистого озера, не было ничего хмурого или волнующегося. Лицо было чисто. Как слеза, как лик ребенка.

Слегка подрезанные скулы придавали определенный эффект от природы чуть мягкому овалу лица. Какая-то смесь американоевропейской очаровательности, которая, неясно было, во что еще выльется. Глаза, постоянно искрящиеся. Волосы, едва касающиеся лопаток чуть ниже плеч, оттеняли темной пепельностью лик и снежность лица. И все вместе создавало, восполняло, дорисовывало прекрасную картину: американская невинность.

Он мысленно поблагодарил papa, мистера Нилла, за произведение. Несколько раз… Знал бы papa! — подумал он.

— Юджиния, солнышко, нам пора.

— У-у, не хочу.

— Но никто не спрашивает твоего желания. Она подставила ему губы. Он нежно поцеловал

их. Они слились опять.

Она медленно одевалась в ванной, каждый раз возвращаясь и целуя его. После очередной вещи. Было забавно смотреть, как она появлялась то в одном чулке, то в трусиках, но без лифчика, то в лифчике, но без платья.

— Я не хочу уходить.

Совершеннейший самородок, улыбался он, разглядывая ее тело. Никак не желающее одеваться.

— Что тут смешного, я не понимаю, — театрально обижалась она.

И чтобы вымолить прощение, он сжал ее в объятиях, когда она была в платье. Потом опустил руку вниз и — коснулся обнаженного тела.

Она с улыбкой открыла глаза.

— Я сняла их, я знала.

— Но как? — Он действительно удивился.

— Поэтому я и делала вид, что я обижалась… — и ее губы поплыли по его шее.

Он еще раз подумал: какая умная девочка.

Когда все кончилось и она вышла из ванной совершенно одетая, Юджиния подняла трубку телефона.

— Мне надо позвонить. Можно?

— Надеюсь, что не папе.

— Анне, это моя подруга. По идее, мы с ней сейчас смотрим кино, а потом едим легкий ужин.

Александр не понял, и она объяснила: что Анна привезла ее сюда и должна забрать отсюда, чтобы отвезти домой. Так как папе она сказала то же, что сказала ему. И всегда будет так.

— Как? — удивился он.

— Когда я буду приезжать к тебе, сюда.

И он понял, что она серьезно. Он никак не мог понять, что она нашла в нем, и до последнего думал, что это каприз или шутка.

— И здесь ты совсем другой, чем в отеле…

Он вздрогнул: прозорливая девочка. Впрочем, у них рано в Америке взрослеют, подумал он про себя. — Ты не возражаешь?

— Даже если б я и возражал, ты бы все равно сделала по-своему.

Она рассмеялась. Анна приехала через полчаса. И они любили друг друга еще два раза. В молодости все быстро.

Стоял декабрь, и пришла окончательная зима. Их поездки представляли теперь интересное зрелище со стороны. Едва они отъезжали от дома, Юджиния пересаживалась вперед и целовала его. Ее не волновало, что она закрывала его лицо своим, целуя, и он, не видя, вслепую вел машину, несущуюся на скорости шестьдесят миль в час, благодаря Бога, что в Америке широкие дороги. Иногда она отрывала его от руля и поворачивала к себе, и тогда он ее целовал. На полной скорости. Ее ничего не волновало. Вот это ему очень нравилось. То ли она так была уверена в нем… И только перед самой школой она останавливалась и успокаивалась. Зная, что сбежит с занятий и он повезет ее к себе. Его комплекс «отношения к дочери» наконец исчез, растворился, и он стал к ней относиться как к равной, к своей девочке. К такой, какие были, хотя и была она ни на кого не похожа. Да и другой она была. К вечеру, после обеда на кухне, мистер Нилл вызвал его к себе.

— Откуда взялись розы, которые привезла Юджиния?

Прошла уже неделя, он и думать позабыл, но этот человек, похоже, помнил совершенно все.

В мгновение секунды Александр припомнил тот раз. Он сидел, открыв дверцу, и ожидал Юджинию. Она появилась точно вовремя, в темно-голубом платье с белым воротником, считалось простое, в каких она ходила всегда в школу. Но за ней увязался какой-то длинный сотоварищ. На ходу она что-то быстро ему говорила. Наверно, его надо будет подвезти, подумал Александр. Юджиния была добрая девочка.

Но когда они приблизились, тот схватил Юджинию за руку и сказал:

— Ладно, почему ты не хочешь?

На секунду Александра ослепило. Он даже не представлял, что к ее телу кто-то может прикасаться. Как не представлял, что его это так заведет.

— Оставь меня в покое, — сказала Юджиния. И хотела быстро сесть. Юноша дернул ее на себя, так, что она уронила книжку — американские дети всегда носят книги в руках, — и сказал:

— Да ладно, сходим один раз, будет хорошая компания, к десяти я привезу тебя обратно.

Она отдернула руку. Тот вцепился в ее плечо. Александр выскочил сразу из машины. Сначала он хотел пробить, потом подумал, что не достанет до лицa, и школа рядом. Поэтому он сказал только:

— Оставь ее в покое.

Долговязый повернулся с удивлением к нему, как бы недоумевая:

— Ты — грязный шофер, займи свое место за рулем.

Почти не присев, Александр схватил его за пояс и приподнял, чтобы бросить на землю.

Но Юджиния, схватив его за руку, закричала:

— Он же школьник! Не надо.

Александр опустил школьника на землю. Потом она их познакомила.

— Питер Колинз, — представился тот.

На что он ничего не ответил и сел в машину. Юджиния быстро попрощалась и уселась рядом с ним. Он впервые видел ее испуганной. Она дрожала.

— Он не такой плохой парень, просто шутки у него странные.

Едва они отъехали, Александр сказал:

— Успокойся, Юджиния. Она сразу послушалась.

— Я испугалась, что ты ему сломаешь что-нибудь. Или уронишь.

Он улыбнулся последнему слову: он собирался расшибить его об асфальт; к ее телу никто не имел права прикасаться, оно было священно.

— Я даже не знала, что ты такой сильный, — сказала Юджиния.

— Это случайно, в жизни я слабый. — Он засмеялся, вспомнив анекдот про актера-импотента, который изображал суперлюбовников: Петра I, Юлия Цезаря, Александра Македонского.

— Кто ей подарил розы? — спрашивал мистер Нил л.

— А, розы, простите, я не понял сразу, о чем вы… Питер Колинз.

— Кто это?

— Ее одноклассник. Вежливый такой очень, до машины проводил.

— Почему?

— Она помогла ему в какой-то работе, написать. Мистер Нилл успокоился, последние сомнения рассеялись. К этому времени он уже не боялся, что между ними что-то завяжется. К тому же ей нравились высокие.

(Бедные отцы, как они ошибаются насчет своих дочерей. — Ремарка автора.)

На следующее утро он обратил внимание, что впервые занавеска у окна кабинета мистера Нилла не отодвинулась, — его проверка окончилась.

В то время, когда все только начиналось.

Их расписание, как у поездов в зимнее время, усложнилось. В четыре часа, не позже, ей обязательно нужно было быть дома. Школу пропускать она так часто не могла, к тому же близился конец полугодия. По идее, она пересмотрела с Анной все спектакли, театры и балеты в городе по воскресеньям. Благо, что папа никогда не просил ее рассказать, в чем там суть. Было интересно, что бы она рассказала. И в каких деталях.

Александр только поражался, как она к нему относилась. Юджиния слушалась каждого вздоха. И впервые в жизни ему не хотелось командовать или подчинять (женщина — раба мужчины, его ранняя теория), а хотелось баловать ее, ласкать и угождать. С ним она как бы исправлялась, все капризы исчезали, она была нежна, прекрасна и необыкновенна.

Как жизнь складывается, думал он, и уже ничему не удивлялся. Но главное удивление все-таки было впереди.

Декабрьский месяц стоял мокрый и грязный. Снег облеплял все едущее, идущее или стоящее, и лучше всех было деревьям: им не надо было мыться.

Он ненавидел мойку, на которую теперь приходилось ездить каждый день, — причуды или капризы мистера Нилла. Хотя это и давало им еще полчаса, час общения: он говорил, что была очередь.

Он привез Юджинию домой. И когда обедал на кухне, посмотрел на календарь. Приближалось Рождество. Самый большой праздник в Америке. Еще неделя, и у Юджинии начнутся каникулы.

Юджиния все время что-то обдумывала, была задумчивой, но ему ничего не говорила. Чтобы она не забеременела, он пользовался лимоном. Теперь его Дом был полон лимонов. Иногда Юджиния с ними играла и тогда была похожа на папуасского ребенка. А ему вспоминалась прекрасная строка из романса:

В бананово-лимонном Сингапуре…

Но хотелось поехать в Европу. Летели дни, и на, календаре, и в жизни их становилось меньше.

Мчался, полз или двигался навстречу Новый год, который на самом деле был старым, так как с каждым годом все становилось старее и никто не новел.

На кухню заглянула Юджиния и улыбнулась ему, так она с ним прощалась. Обедала она с папой и Клуиз. Клуиз почему-то про себя он никогда не называл мамой.

Он вспоминал ее длинные стройные ноги и воздух, разделяющий их тогда… Ноги.

Дома он смотрел в окно и думал, что, если повесить сеть над городом и снег остановить, снег повиснет над городом, не будет падать вниз и улицы будут чисты. Он засмеялся — ему не придется мыть машину.

Это были не самые умные мысли.

Он сделал себе чашку горячего шоколада, который любил, и заснул с воспоминаниями о прошлом.

В Рождество он проснулся с утра и не поверил, который час. Половина двенадцатого. Он никогда не спал так долго. И подумал, что Бог отпустил ему его грехи. А были ли они у него? Они у всех есть. С отпущенными грехами он встал и пошел умываться. Когда он позавтракал, рука взяла книгу, и он стал читать рассказ Куприна о Рождестве. Он всегда так делал в Америке: это давало ему действительное ощущение зимы, снега и какого-то праздника. Так он читал весь день до звонка. Это была Юджиния. Она поздравляла его, он поздравил ее тоже. Но поговорить они не успели, она быстро попрощалась.

Не прошло и двух мгновений, как снова раздался звонок. Он поднял трубку, подумав, что это она, и уже сказал:

— Здравствуй, Ю… — но запнулся и возмолился Богу, что не сказал «Юджиния».

Голос мистера Нилла произнес:

— Вы заедете за нами ровно в шесть часов. Костюм, пожалуйста. Благодарю, поздравляю, до свидания.

Александр тут же пошел к зеркалу и посмотрел на свой рот, который н е$7

Он тщательно уложил волосы феном, что делал очень редко, так как они волнились, были пышны и развевались, надел свой единственный костюм-тройку, который купил в Риме на базаре по невероятно дешевой цене: за сорок тысяч итальянских лир, но костюм все-таки был хорош и ладно скроенный. Накинул дубленку на плечи и вышел из дома.

Снежинки плясали маленьким хороводом и падали на землю. Они не таяли. Подморозило. Его собственный конь завелся только с третьего раза, и ему стало нехорошо при мысли, сколько бы стоило такси до дома мистера Нилла и что бы было, если бы он опоздал. Проклятая жизнь! Только в этих случаях он проклинал е ё$7

Он поехал. Машин на улицах почти не было, стояли рождественские сумерки, и было уютно смотреть на светящийся щиток приборов, светлый, как живой. Не будь Юджинии, он бы чувствовал себя страшно одиноко. В чужой стране, один, — особенно это чувствуется в праздники. Когда все с семьями, все с друзьями. А ты — ни с кем. Одинокий.

Он въехал в Гросс-Пойнт, здесь было еще тише, еще безмолвнее, чем везде.

Кто-то уже поставил машину у двери, так что ему не нужно было заходить в гараж.

Ровно в шесть парадное открылось. Ради праздника он вышел, чтобы открыть дверь, просто так, в шутку, — ему это делать никогда не надо было.

Он взглянул в горящие и удивленные глаза Юджинии: она никогда раньше не видела его в костюме.

И понял, что ей понравилось. Далее сказал с улыбкой мистер Нилл:

— Александр, ты становишься действительно настоящим шофером.

Он поблагодарил его за сомнительный комплимент. Юджиния легко усмехнулась: она-то знала, кем он в действительности становится.

Все сели в машину. Он поздравил семью с праздником, они тоже пожелали ему всего хорошего. Кроме Юджинии, она молчала.

Семья Нилл ехала в дорогой привилегированный ресторан праздновать, он должен был ждать в машине, чтобы потом везти их дальше. За один этот вечер мистер Нилл платил ему сто долларов. Они поехали. Александр впервые видел мистера Нилла в смокинге, и тому он шел. Клуиз была одета супермодно, что называется, экстравагантно, — он поразился, как может быть голо и прекрасно женское тело… когда отбросились меха. От его белочки чем-то вкусно пахло, она, бесспорно, была цветком семьи.

Всю дорогу они шутили, были в хорошем настроении, но он не прислушивался и только постоянно ловил внимательный взгляд Юджинии в зеркальце.

Припарковавшись у ярко освещенного подъезда, он помог им выйти. Портье хотел забрать машину, но он остановил его жестом. Мистер Нилл сказал, что он может съесть свой ужин в кафе напротив. И потянулся к карману. Александр поблагодарил, ответив, что не голоден. Он поставил машину за угол, включил музыку и вытянулся на сиденье. Играли легкий рок, он закрыл глаза и задумался. Александр вспомнил, как встречал Новый год там, — компании, друзья, его звали наперебой, гулянья до утра. И здесь…

Единственный человек, который теперь у него был во всем мире, — это Юджиния. Он по-прежнему не понимал своих чувств к ней, но знал, что то ощущение чувства, которое она ему дает — не одиночества, — важнее всего. Она появится только через два долгих часа.

Сначала ему послышался стук, потом повторился, он глянул в окно и не поверил: это была Юджиния. Она прибежала к нему в одном тонком гарусном платье, с обнаженной шеей. Он быстро открыл дверцу, которая закрывалась автоматически. Она упала в его объятия и стала целовать. Эта девочка бежала ради него, к нему, чтобы поцеловать его, не дать быть одному, не чувствовать одиночества. Уже за это, он знал, будет благодарен ей до конца жизни.

Ее жаркие с холодом губы шептали ему, как они соскучились, как они ждали, и такое, что у него кружилась голова. Он сжимал хрупкость ее плеч и не верил: за что ему это.

— Я хочу к тебе, — шептала она.

— Что ты, Юджиния?!

— Ты быстро ездишь…

— Да, но даже я не смогу успеть все это…

— Я хочу…

Он закрыл ее губы поцелуем, потом поцеловал ее глаза. Ее рука коснулась его за ухом, и он вспомнил. Александр достал из кармана бархатную коробочку, обвязанную лентой.

— Это тебе, Юджиния.

Ее глаза лучисто засияли. За этот свет он отдал бы потом много лет своей жизни, лишь бы они светили.

— Это мне? — Она не поверила.

Он кивнул. Она осторожно раскрыла, и мягкая улыбка озарила ее лицо. Это была маленькая цепочка на руку, недорогая, но золотая. Она сразу стала надевать ее.

— Юджиния, — сказал Александр.

— Что?

Он покачал головой.

— Почему?

— Твоя мама слишком внимательна. А из туалета не приходят с новыми золотыми цепочками.

— Как жаль. — Она засмеялась и поцеловала его. — Ты умный.

— Нет, но иногда случается. Надо же кому-то быть умным, одному… Она улыбнулась.

— Это твой первый подарок мне. Я буду беречь его всю жизнь. Можно, я положу его сюда? — и она указала на его любимое место на ее теле. Он кивнул, и она опустила цепочку в вырез платья.

— Надеюсь, Клуиз не будет проверять там… даже при всей ее экстравнимательности. — Она обняла его и поблагодарила. Он был рад, что она ничего ему не подарила, это не был его праздник. Ей пора было возвращаться, и Александр подвез ее прямо ко входу, чтобы она не шла даже шага раздетая.

Она выбегала еще два раза, чтобы поцеловаться с ним и обнять его в машине. Было томно и сладко сжимать ее льнущее трепещущее тело.

Вскоре вышла вся семья, и они поехали в Бирмингем, к другу мистера Нилла, продолжать вечер и веселиться. Они ехали и обсуждали обед, и какое было французское вино, и какой десерт, а Юджиния мягко улыбалась и смотрела на него в зеркальце.

Неожиданно Клуиз вспомнила:

— Юджиния, что-нибудь случилось с твоим животом?

— А что? — спросила Юджиния.

— Ты три раза выходила в туалет в течение обеда. И не просто шла, а почти бежала.

Мистер Нилл с тревогой посмотрел на дочь.

— Ю? — Он часто звал Юджинию первой буквой ее имени.

— Все нормально теперь, до этого было плохо. Чуть-чуть.

Все успокоились. Как над ней дрожат, подумал Александр.

— Наверно, съела что-то некачественное, — сказал мистер Нилл.

— Но еда была отличная, — сказала Клуиз.

«С детьми всякое случается», — подумал мистер Нилл, и все взялись за коктейли.

Александр привез семью Нилл в замок поздно вечером, посетив дома еще двух друзей, после вечеринки у первого друга. Но когда в прихожей мистер Нилл протянул его готовый конверт, он отказался, сказав, что получил большее удовольствие, развозя их, чем когда-либо. И он не обманывал. На что мистер Нилл, который ничему в жизни не удивлялся или удивлялся, но очень редко, сказал:

— Хорошо, ты можешь взять это завтра или в любое время.

Когда все удалились с пожеланиями спокойной ночи, мистер Нилл попросил его задержаться. Александр вздрогнул. Но через две минуты Деминг Нилл появился с пакетом и сказал:

— Я знаю, что все русские любят водку и шампанское. Это тебе, с Новым годом.

В пакете была русская водка и русское шампанское, настоящее. Александра тронуло такое внимание.

Двадцать седьмого декабря семья улетала на Багамские острова. Новый год всегда встречали там. Это была традиция, Клуиз любила тепло.

Александр получал неделю оплаченного отпуска и мог делать что угодно. Но делать ему было нечего и не с кем.

Голос Юджинии звучал грустно, но под конец она сказала, что что-нибудь придумает. Он не представлял, что можно придумать, находясь на Багамских островах, но он еще недостаточно знал Юджинию. Они попрощались.

На следующий день Юджиния не звонила ему.

Двадцать седьмого декабря он поднял рюмку, в этот день умер Мандельштам, его любимый поэт. Самый гениальный поэт XX века. Сгнил в лагере. Струйки катились по щекам и, не спрашиваясь, падали вниз.

Как несправедлива, нелепа и трагична жизнь.

В канун Нового года он поздно встал, а до этого вечером долго читал писателя, ранние повести которого ему очень нравились.

Целый день он без толку прослонялся по квартире, даже не выходя на улицу. Шел последний снег этого года. Где-то пробили часы: наверно, шесть.

Он вдруг поймал себя на мысли, что ему абсолютно нечего делать, некуда идти, не с кем разговаривать, некому позвонить. Без н и$7

Ровно в двенадцать он открыл бутылку шампанского и поставил два бокала. Он наполнил их: один до края, другой наполовину — женщине не полагалось наливать больше.

Он поднял бокал и сказал:

— Твое здоровье, Юджиния!

И выпил до дна: он хотел, чтобы она жила долго. В два часа ночи позвонили его мама и папа, поздравляли и целовали… по проводам. Оттуда.

После этого Александр лег спать, один, в холодную постель, в новогоднюю ночь.

Каково же было его удивление на следующий день, когда в два часа дня в дверь постучали. Не было никого, кто мог прийти, не было никого, кто знал о нем.

Он раскрыл дверь и замер: Юджиния стояла на пороге и всячески старалась не улыбаться. Потом она бросилась к нему на шею и обняла его. А он только повторял — как, как, как ты могла. Наконец ее губы оторвались от его губ.

— Я сказала папе, что мне очень жарко там и я не могу переносить перемен климата. А также — что в школе сегодня карнавал и я ведущая.

Он улыбался и гладил ее слегка загоревшее лицо. Она прекрасно выглядела. И он впервые подумал, что она, пожалуй, красивая. И будет еще красивее. А он…

— Мне жарко, раздень меня.

Она зашла в комнату и вдруг страшно смутилась. На столе стояло два бокала.

— Я не знала, что у тебя кто-то есть. Я помешала?.. Она повернулась обратно, он взял ее за тонкий

локоть:

— Юджиния, у меня никого не было. Это твой бокал.

— Правда?! — ее глаза сверкнули, как все жемчуга мира. И вдруг погасли. — Неправда, из него отпили.

Он улыбнулся:

— Женщине никогда не наливают полный. Я встречал Новый год с тобой…

Ее глаза теперь влажно блестели.

— Я не смогу без тебя, — прошептала она. Он задумался:

— Я думаю, я тоже.

Их губы слились в поцелуе. Потом она села за стол и сказала:

— Я голодная.

Ему обалденно нравилось это. Его поражало, сколько этот ребенок с американскими привычками может есть и по-прежнему оставаться изящным.

Он приготовил ей еду и, так как она никогда не капризничала, сам стал кормить ее с ложки. Ей это безумно понравилось. И она предложила ему делать это чаще — каждый день.

Ему есть не хотелось, он был счастлив, что она здесь. Когда ее не должно было быть. Вообще.

Вдруг она вспомнила что-то и побежала за сумкой. Изнутри она достала сверток, похожий на серебряный брусок.

— Это тебе.

Он подумал: как она узнала? — он ей никогда не говорил.

— Счастливого Нового года, — это было другое. Она поцеловала его быстро. Александр развернул серебристую бумагу и открыл коробку: внутри были золотой карандаш и золотая ручка. Везде стояло его имя Александр. Он поцеловал ее висок, и она надолго приникла к его плечу.

В первый день Нового года и такой подарок, подумал он, нет, не ручка — Юджиния.

— Я благодарен тебе, очень. Это то, что я безумно люблю. Как ты узнала?

— Ты пишешь. И я не хочу, чтобы ты останавливался.

Он поразился, что такая маленькая девочка разбирается в этом и что она помнит все, что он говорил.

— А теперь скажи: чей второй бокал? Он рассмеялся от неожиданности.

— Ты, как твой папа, во всем сомневаешься.

— Нет, просто я хочу быть уверена точно, прежде чем я скажу тебе…

Она осеклась.

— Что?

— Что-то. Не сегодня, не сейчас.

Он смотрел на нее, любуясь. Ее будоражил этот взгляд.

— Может, мы пойдем туда? — и она показала куда. В доме было только еще одно место, куда они могли пойти вдвоем, и они пошли именно туда.

Их тела, заждавшиеся друг друга, слились божественно, как никогда. Она лежала обнаженная и сквозь перепутанные волосы, словно паутину льна, целовала его. Она была влюблена.

На улице было темно, и приглушенный свет едва долетал непонятно откуда. Он уже начинал одеваться, чтобы проводить ее, когда она сказала:

— Я хочу остаться. У него открылся рот:

— Юджиния.

— Я знаю, что я делаю. Его рот закрылся.

И она осталась. Он не возражал. Как мог он отказать ей в чем-то?

Это была ее первая ночь вне дома. В объятиях, до утра. Она переступила, и это было прекрасно — она не пожалела.

Проснувшись рано утром, он удивился, не найдя ее рядом.

Сначала он испугался, что что-то случилось, и закричал ее имя. Тишина. Потом он вскочил. Больше всего в жизни он боялся причинить ей неприятности или огорчения или быть причиной их. Он успокоился, когда увидел на столе записку и не увидел ключей: она взяла его машину и скоро вернется.

Второго января был его день рождения, но об этом никто не знал.

Она скоро вернулась, румяная и холодная с мороза. Сбросила все и села к нему на колени.

— Я должна была забрать кое-что.

Он взглянул на ее лицо, светящиеся глаза и не стал ничего говорить.

— Я хочу пожелать тебе… — она замерла. — Да?

— Счастливого дня рождения. И чтобы ты жил долгие, долгие годы.

Из-за спины она вынула что-то и протянула ему. Он никак этого не ожидал и стал беспрерывно целовать ее лицо. А она только подставляла разные стороны, чтобы ему было удобней, и он не мог остановиться.

Когда он открыл коробочку, он сначала не поверил: в центре золотого перстня сиял громадный брильянт, державшийся как бы на четырех маленьких шпагах. Он встряхнул головой.

— Это не мне, — сказал он.

— Конечно, тебе, — без тени сомнения ответила она.

— Я не могу это принять.

— Почему?

— Это очень дорого.

— Ты должен… — В ее взгляде было что-то незнакомое и напряженное. Что-то неведомое струилось в нем. Он взглянул в ее глаза и, кажется, впервые осознал… Спина его вдоль позвоночника похолодела. Он не мог поверить.

— Счастливого дня рождения, — прошептала она и приникла к его шее.

Он гладил ее и дрожал.

Она попросила его принести все из машины, это были кульки, набитые едой. Она собиралась готовить обед и была полна решимости.

Они поднимались по лестнице, толкая друг друга. В результате один пакет лопнул и все посыпалось на ступени. Она неудержимо хохотала, видя, как он подбирал, наклоняясь то взад, то вперед.

Но зато он насмеялся вдоволь, наблюдая, как она готовит обед. Это была картина, достойная кисти Ро-куэлла Кента.

Неожиданно она исчезла и появилась в новом платье, которое привезла с собой. К корсажу была приколота брошка, на руке — маленькая золотая цепочка.

Она была как взрослая.

Стол уже сервирован, и все было готово. Он подошел к ней и коснулся ее виска, но губы она отклонила. Она стала неожиданно страшно серьезная. Он достал бутылку единственного полусладкого шампанского, которое в Америке можно было достать, и наполнил бокалы. Ее — не доверху.

Она мягко села и совершенно выпрямилась. Он замер, не понимая, почему она такая серьезная.

Она взяла бокал и встала. И вместо того чтобы сказать то, что он ожидал, она сказала:

— Я хочу, чтобы ты женился на мне.

Он сел, где стоял. Его рот дернулся. Ее глаза погрузились в его.

— Юджиния!.. — произнес он. Потом встал, медленно приходя в себя. Она ждала. Только сейчас, в этот момент, он оценил глубину этой девочки. — Это невозможно, потому что ты …

— Ты должен сказать только: да или нет. Все остальное я сделаю сама. И это будет не твоя забота.

У него кружилась голова, он ничего не понимал, и только ее глаза, ожидавшие ответа, смотрели вопросительно.

— Ты не хочешь меня? Нет или да? — она замерла.

Он на секунду задумался, а потом, как перед шагом в пропасть, перед падением с обрыва, твердо вымолвил:

— Да.

Он видел, как зажглись ее глаза, а губы потянулись к его губам, как руки обвили его плечи, пальцы коснулись затылка, и она прошептала:

— Я твоя.

Это был не обед, это была любовь, без конца.

Когда она поставила на стол пирожные, фрукты и виноград (они все-таки дошли до этой стадии), раздался долгий телефонный звонок. Он поднял трубку с предчувствием. Оно оправдалось.

— Это тебя, Юджиния, — сказал он.

Она оторвалась от пирожного и весело взяла трубку: как будто это было нормально. Естественно и обычно, что кто-то звонил ей сюда.

— Алло. Здравствуй, Дайана.

Александр с любопытством смотрел на нее: невероятная девочка. Впечатление, что она ничего никогда не боялась и не боится. Он передернул плечами при одном имени Дайана, связывающимся со звонком мистера Нилла. Юджиния два дня уже находилась у него.

— Тебе не надо волноваться. Я выхожу замуж, — бодро сказала она.

Он поперхнулся виноградом. Это был конец, вернее — это было начало, скорее всего, его конца. Он не думал, что она так решительна.

— Не плачь, Дайана, ты радоваться должна. Прошло время. Он понял, что в трубке спросили: «Это Александр?»

— Да, Александр. Кто ж еще, если я за это время только и видела его одного.

Резонная девочка, подумал он.

— Я приеду завтра утром и все тебе расскажу… Я скажу ему завтра.

Ему показалось, что на двух концах провода замерли.

Она с улыбкой повесила трубку и подставила ему свои губы как ни в чем не бывало, она была абсолютно спокойна.

— Ты не собираешься этого делать.

— Конечно, я собираюсь. Почему я должна скрывать свои чувства? Завтра вечером я все ему скажу. — Совершенная правильность.

Он вдруг с ужасом подумал: «Сколько ей лет?!»

— Мне уже исполнилось шестнадцать, — как будто прочтя его мысли, ответила она.

Он не мог прийти в себя.

— Ты сознаешь, что ты собираешься сделать?

— Естественно, иначе я бы не делала. Она очень резонная девочка, подумал он.

И ему стало нехорошо от этой резонности. Он представил себе завтрашний день.

— Поцелуй меня скорей, а то я потеряю сознание. — Это было и трагично, и смешно.

— Я сделаю все, чтобы тебя привести в прямо противоположное состояние…

Он знал, что если в эту ночь он не станет импотентом, то не станет им никогда.

Он не спал всю ночь, зато Юджиния спала спокойно.

Он отвез ее домой рано утром. Мистер Нилл звонил, но Дайана солгала — первый раз в жизни, — что она спит.

Он взглянул на дом, когда входил, и волосы его зашевелились.

Дайана приготовила кофе и трясущимися руками

наливала его. Юджиния касалась ее бока и смеялась мягко.

— Honey, you don't know what's gonna happen, you don't know what's gonna happen,[3] — только и повторяла служанка.

Александр не пытался отговорить ее. Он знал, что Юджинию невозможно отговорить. Нет такой силы, которая могла ее остановить. Он чувствовал себя в презабавнейшем состоянии. Но если бы его спросили, мертвый он или живой, он бы сказал: не живой.

Она была вся в отца, подумал он и чуть не подавился глотком кофе при слове «отец», даже произнеся его про себя.

— Я не еду их встречать, я должна привести себя в порядок, — сказала Юджиния.

— Это хорошая идея, — сказала Дайана и впервые выдавила улыбку.

По лицу Юджинии можно было точно сказать, как она провела ночь.

— Езжай один, — с улыбкой сказала она.

Он бы согласился поехать уполовиненный, чтобы только не слышать и не видеть того, что случится.

Первый раз он выехал из дома за час до назначенного времени, чтобы прийти в себя. И едва не зацепил кого-то, делая свою знаменитую змейку. Это уже был тревожный симптом.

Шины, как сверчок, беззвучно шурша, выехали на бетон аэродрома. Клуиз и мистер Нилл вышли загорелые и, казалось, рады были его видеть. Он становился частью домашнего обихода.

— Как Юджиния? — был первый вопрос, который задал мистер Нилл.

Александр чуть не поперхнулся и не задохнулся.

— Она в порядке?

— Да, она в порядке, — ответил он, подумав — что понимать под словом «порядок».

— Она два раза спала, когда я звонил. Она не больна?

— Она здорова. — Он попытался улыбнуться. Это была попытка висельника выбраться из уже наброшенной петли.

Они быстро доехали до дома.

— Хочешь остаться на ленч, Александр?

— Нет, нет, спасибо.

— Ты свободен сегодня. Завтра Юджиния едет в школу, а ты вернешься к десяти, Клуиз нужно сделать покупки.

Он кивнул вежливо.

— До свидания.

Слуги разгружали машину. Юджинии нигде не было. Мистер Нилл указал на них:

— Они поставят в гараж. Не надо ждать.

— До свидания, — сказал он и повернулся. Голос мистера Нилла остановил его:

— Александр, а ты в порядке?

— Да, со мной все хорошо.

— Воспринимай это легче.

— Я постараюсь, — ответил он. Насколько их пожелание и желание были взаимны.

Больше всего его поразило потом, когда он спросил у Дайаны, что делала Юджиния, она ответила: спала. Она сказала, что не выспалась предыдущей ночью. Юджиния была само естество. Но даже он не мог ожидать этого.

Вечером он не находил себе места и все время смотрел на часы. Он представлял себе, как она входит в кабинет отца, раскрывает свой милый рот и… его начинало трясти. Он мог представить и вообразить себе в жизни все, только не это.

Утром, как поднимающийся на Голгофу, шел он деревянными ногами по аллее к дому. Он не пошел в гараж, а постучался в парадное. Дрожали руки, кружилась голова, и колени у него совсем слабели. Господи, кем я стал, подумал он и вспомнил свои кавказские бои. Но он боялся не за себя, он боялся только за Юджинию. И молил всех богов, чтобы ее обошла даже тень несчастья, не представляя, что даже волос с ее головы может быть задет.

Дверь открыла Дайана. Мистер Нилл стоял в прихожей, полностью одетый, и смотрел на него. Он никогда не видел таких страшных глаз. Такого страшного сдерживания. На него смотрел удав, и он чувствовал себя не то что кроликом, а каким-то жалким зайчонкой. Ему казалось: еще секунда — и смокинговый мистер бросится на него, не сдержавшись. Но даже если бы он сбил его и начал топтать ногами, Александр не ответил бы ему, не пошевельнулся защититься: он был ее отец. Породивший ее, пускай не для него.

Глаза, казалось, испепелят его и сотрут в пепел. Вдруг рот джентльмена слегка перекосился, дернулся и закричал:

— Вон отсюда! Вон отсюда!

И от сдерживаемой ярости и бешенства тела, когда кричал один голос, было еще страшнее. И невыносимее.

Единственное, что Александр понял, — Юджиния все сказала.

Он повернулся и тихо вышел, закрыв за собой дверь.

Первый раз в жизни его выгоняли из дома. Он вспомнил прошлое. Но это было только первое оскорбление, в ряду многих. Следовавших.

На повороте он услышал шаги, его догонял домашний телохранитель. Он подумал, что ответит хотя бы телохранителю, потом подумал, что мистер Нилл этого делать не будет: он уважает закон. Догнав, телохранитель остановился.

Он оглядел его с ног до головы и сказал:

— Ты — счастливый, дьявол, что мистер Нилл не разрешил трогать тебя пальцем.

Александр посмотрел на него и ничего не ответил.

— Это твой чек, и чтобы тебя больше никогда здесь не видели. Ты понял?!

Он повернулся и, расталкивая крутыми плечами воздух, пошел прочь.

Дыхание перевелось само собой, и ноги пошли дальше. Александр завел машину и тронулся. В воротах он обернулся. Дом стоял безмолвный, как немой, — что-то там происходило.

Он приехал домой медленно. Теперь у него не было работы, теперь у него не было Юджинии, теперь у него не было ничего. У него было много пустоты.

Жалел ли он? Нет, конечно, уже за один месяц любви, что она подарила ему, стоило потерять все. Но не ее.

На следующее утро раздался звонок. Юджиния звонила из школы:

— Милый, я не могла позвонить вчера, я не выходила из дома. Как ты?

— Юджиния, ты живая?

— Конечно. — Она рассмеялась, и он сразу успокоился. — Меня никто не тронет. Меня слишком любят. Тебе ничего не сделали плохого?

— Нет, — ответил он, подумав, что по сравнению с мировой революцией его «плохое» — пустяки.

— У нас в доме трагедия. Мне жалко papa, ты даже себе не представляешь, что творится. Он не кричит, он никогда не кричит на меня. Он просто повторяет, что это ужас, ужас, ужас. В его горле стало сухо.

— Я не знаю, когда смогу увидеть тебя. Ты скучаешь по мне?

— Да.

— Я очень хочу тебя. Почему весь мир разделен на… — она остановилась, — так несправедливо устроен?

— Мы перестроим его, — пошутил он. Раздался смех. Он был рад, что она чувствует себя хорошо и в нормальном настроении.

— Я постараюсь увидеть тебя в ближайшие два дня. В эти дни все решится. Я все равно добьюсь своего.

У него стало пусто внутри.

— Никогда не надо отступать.

— Ты уверена?

— Такой я выросла, так учила меня моя мама. Он не понял, почему в прошедшем времени, но не стал спрашивать.

— Учителя идут, мне пора.

Он кивнул в трубку, хотя она не видела.

— Целую тебя.

— Я благодарю тебя.

Соединение прервалось. Раздался гудок, он повесил трубку.

Дальше события развивались с угрожающей чередой: впервые Юджиния не смогла выполнить свое желание — она не приехала. К телефону она не подходила, возил ее в школу теперь телохранитель. В магазин или куда бы она ни шла ее сопровождала Клуиз, на крайний случай Дайана и телохранитель. Время отсчитывалось, учитывались теперь уход и приход. Каждое мгновение ее дыхания должно было быть известно мистеру Ниллу. Это был его единственный цветок. Цветок целой жизни. И он не хотел его терять.

Юджиния могла звонить только из школы, и то не каждый день. Она была грустной, переживала, но гораздо легче, чем могло быть, уверенная, что добьется своего. Дни и ночи она проводила в раздумьях, как увидеть Александра. И ничего, кроме школы, не выходило, хотя большой телохранитель должен был сидеть у школы в машине шесть часов, не отходя никуда.

Было назначено на пятое февраля. Уже стоял февраль. Ей оставалось три месяца до окончания школы. Со временем Юджиния заметила, что машина всегда стояла только с одной стороны. С двух сторон она стоять не могла. А школа имела два выхода, на север и на юг. С противоположного выхода он и должен был зайти.

Они спрятались в пустом спортзале. И были маленькие в величине пространства. Она без слов приникла к нему. К его губам, к его шее, и так стояла, молча, пять минут.

— Я не могу так, я заболеваю, без тебя. Он поцеловал ее губы.

— Ты мой бальзам, ты должен быть рядом. Он поцеловал ее губы, глаза.

— Я хочу быть только твоя и только с тобой. Он поцеловал ее губы, глаза, щеки, подбородок…

— Я не могу без тебя.

И как без ума стал целовать ее всю — лицо, губы, волосы, — дрожа над ней, словно над маленькой. Ее верхняя, чуть пухлая губка, совсем как у Наташи Ростовой, кривилась от боли, но ей нравилась эта боль. Она была ей приятна.

— Ты не оставишь меня одну?

— Что ты, Юджиния, почему тебе приходят такие мысли?

— Я боюсь потерять тебя, я боюсь, что они, о н тебе$7

— Не бойся, ласточка, я уже большой мальчик.

— Да, но у тебя нет семьи и ты не гражданин — у тебя нет защиты.

Он поразился, что маленькая девочка знает о подобного сорта вещах.

— Я слышала, что много всяких законов… Он даже не думал об этом.

— Я справлюсь. Только ты не переживай. Я не могу видеть твои слезы, они убивают меня.

Они действительно убивают меня, подумал он.

— Я не буду. — Она уже улыбалась ему… сквозь слезы.

Моя белочка, подумал он. В зале хлопнула дверь.

— Юджиния, что ты делаешь здесь? — спросили мягким голосом, это был учитель физкультуры.

— Ничего, — ответила она спокойно.

— Разве у тебя нет занятий?

— Да, я иду. — Ее голос звучал твердо.

Это была часть прекрасного воспитания: никогда ничего не показывать людям. Тем более — свои эмоции.

Она повернулась и глазами сказала ему все, что хотела, что хотели сказать ее губы. И в этот миг, когда она уходила от него — он видел ее спину — и шла по полу этого спортивного зала, он понял, что уже не сможет без нее, никогда. Сколько бы его глупая жизнь ни продлилась, она — будет нужна ему всегда, рядом, вечно. Как опора, как луч, как свет, как ноша — как счастье.

Он всегда путался в американских зданиях. К тому же он не мог понять устройство их школ, он никогда в них не учился. И вместо того чтобы выйти через второй вход, он вышел через первый, прямо на север. Большой телохранитель увидел его в ту же секунду. Еще секунду они стояли и смотрели друг на друга. Пока тот не бросил свое грузное тело в бег. Александр пошел спокойно. Он настиг его через три вздоха. Александр сделал два выдоха. Большой кулак размахнулся, чтобы сбить его с ног, но вдруг остановился. Здесь была школа.

— Ты, грязный подлец, если я тебя увижу еще раз около нашей девочки, я вышибу из тебя мозги, разорву твой рот, а уши зарою в землю. Убирайся отсюда, пока я не смешал твое тело с костями.

Рот перестал орать. Руки судорожно рванулись к его плечам, бортам пиджака, сгребли, но невероятным усилием воли остановились.

— Исчезни, — проскрежетали зубы. Кажется, здоровые.

Комедия это или нет, думал Александр, но с этим бугаем в любом случае ему не справиться. Неужели он действительно похож на грязного, сегодня утром он принял душ…

Александр повернулся и пошел на юг, на другую сторону, где стояла его машина.

Жизнь забавна, пришло ему в голову, но лучше, чтобы эти забавы миновали нас.

Придя домой, он принял душ еще раз.

На следующее утро телефон зазвонил рано.

— Юджиния? — с радостью поднял трубку он.

— Извините, что разочарую вас, это адвокат мистера Нилла.

Марк Розен был постоянный поверенный, адвокат — и все другие регалии — семьи уже в течение десяти лет.

— Могу я навестить вас, чтобы вы не затруднялись приезжать ко мне, и мы поговорим о взаимно важном для нас обоих деле.

— Я не знаю вас, — невежливо ответил Александр.

— Я привезу с собой рекомендации, — вежливо ответил голос.

Он улыбнулся, ему понравился ответ адвоката.

— Хорошо.

Александр успел надеть рубашку, вельветовые штаны, не спеша почистить собственные зубы и умыться. С полотенцем на шее он пошел открывать, он не хотел показать адвокату, что его ждали, хотят или желали в этом доме.

Адвокаты никогда не приносят ничего хорошего, подумал он. Только уносят деньги.

Но в этот раз было наоборот.

На него смотрел аккуратно одетый, средних лет, но выглядевший моложе человек. Как они так гладко выбриваются, с завистью подумал Александр, для которого бритье было по-прежнему проблемой. Он мог бриться раз в три или четыре дня, чтобы не раздражать кожу. Александр предложил ему пройти в комнату. Ни чая, ни кофе он, естественно, предлагать не собирался.

Через минуту они сидели друг против друга, и он понял, что мистер Розен изучает его. И это было действительно так.

Адвокату почему-то было неудобно сразу приступить к делу.

— У вас есть стакан воды? — спросил он.

— Нет, — ответил Александр.

От полной неожиданности адвокат Марк Розен улыбнулся.

— Ну, не будем такими упрямыми.

— Вода не бежит почему-то.

— Насколько я понимаю, вы умывали лицо, когда я пришел. Какой водой, простите?

— Вы чересчур наблюдательны, — ответил, едва сдержавшись, чтобы не улыбнуться, Александр.

Тогда мистер Розен приступил прямо к делу:

— Речь идет о Юджинии. Которую вы, конечно, знаете…

Александр с наигранным удивлением взглянул на него.

— …хотя бы по роду своей работы. Вы были ее шофером?

— Я не думаю, что я должен говорить о ней с вами. Мы не имеем ничего общего. Не так ли?

— Нет, конечно. Мы не будем обсуждать ее, мне нравится ваш английский.

Его сморщило, как от кислой пилюли.

— Я что-нибудь не то сказал?

— Нет, все в порядке.

— Мы обсудим предложение мистера Нилла.

— Которое…

— Предложение следующее. Он будет платить вам тысячу долларов в месяц, в течение двух лет, плюс — за вашу новую машину и жилье.

— И?

— И вы ничего не должны делать.

— Если…

— Если вы покинете этот город, штат и выберете себе любой другой в любой части Америки. Из пятидесяти оставшихся.

Александр кивнул.

— Это одно из лучших предложений за ничего, которые я когда-либо слышал в своей жизни.

— У вас была плохая жизнь? — спросил Александр.

— Почему? — удивился адвокат Розен.

— Нет, я так, шучу…

Почему они все хитрые, как лисы? Александр улыбнулся и одобрительно кивнул.

— Вот и хорошо, я знал, что вы умный приятель.

— Прежде всего, я никогда не был вам приятелем и, надеюсь, никогда не стану им. Во-вторых, у вас есть всего минута покинуть мой дом. За это я вам принесу два стакана воды… на лестничную площадку.

— Что?! Надо понимать, вы отказываетесь от такого предложения? Быть прекрасно обеспеченным и ни о чем не думать в течение двух лет.

— Меня не интересуют деньги. — И он говорил правду.

— Я еще не встречал в своей жизни людей, которых не интересовали деньги.

— Я же говорил, что у вас была плохая жизнь. Адвокат не улыбнулся.

— Я не верю.

— Я могу вам написать, если у вас плохо с ушами. Нам больше не о чем разговаривать. Вы меня извините? Не так ли?

Адвокат поднялся, закрыл свою папку и сложил в портфель.

— Вы теряете очень много.

— Я постоянный теряльщик с такими людьми, как вы.

Уже выходя, в дверях, Марк Розен остановился, он чувствовал, что последнее слово не за ним, и не хотел, чтобы это так осталось.

— Так как же насчет двух стаканов воды? — спросил он.

— Ах, воды, — сказал Александр. И он вынес стакан, наполненный до краев водой, на лестничную площадку,

Адвокат усмехнулся, но медленно выпил до конца. Через час позвонила Юджиния.

— Ты видел адвоката? Ты не взял их? Я случайно слышала, как они в кабинете разговаривали.

— Да, — сказал он…

— Как ты мог, как ты мог это сделать?! Ведь я…

— Ты не дала мне договорить, я хотел сказать, что не взял.

— Почему ты сказал «да»?

— В русском языке на отрицательный вопрос можно также ответить «да». Как подтверждение данного отрицания.

— Но это английский! — воскликнула она.

— Я тебе всегда говорил, что мой английский далек от совершенства, а ты говорила, что он тебе нравится.

Она рассмеялась. — Ты испугал меня.

— А ты испугала меня.

— Чем?

— Тем, что поверила, что я мог взять. — Он замолчал.

— Я глупая… Я не хотела тебя обидеть, это от эмоций. Извини меня…

Он вздрогнул: она просила у него прощения.

— Не говори так, Юджиния. Это я всю свою жизнь должен буду просить у тебя прощения.

— За что?

— За все то, что сейчас с тобой происходит. За то, что я не могу тебе дать нормальную жизнь.

Все замерло.

— Я очень хочу тебя увидеть. И я не знаю, что делать. Я не разговариваю с папой, пока он не изменит своего решения. Мы не обедаем вместе, я ем в другой комнате.

Его тронуло это.

— Завтра они уезжают с Клуиз в пять обедать, а потом в театр. Я выйду в парк и буду ждать тебя в четверть шестого. Ты сможешь приехать?

— Да, — и про себя добавил: моя ласточка. Она, правда, напоминала всех зверушек и птичек и была до удивления хорошая.

— Я мечтаю увидеть тебя.

— Завтра, — сказал он. Кто-то обратился к ней на другом конце провода.

— До свидания, — сказала она и повесила трубку.

Он тщательно одевался, смотря в зеркало. Сначала он подумал даже побриться. Потом решил, что нужна ночь, чтобы утихло раздражение, и он только порежет ее щеки подрезанной щетиной.

Он пронаблюдал, как автомобиль мистера Нилла выехал из дома, узорная решетка огораживала уличную часть поместья, имея застежку — ворота. Ворота не успели закрыться, как он проскользнул в них. Александр решил не идти по открытой аллее, где его было видно, а пройти сбоку, вдоль забора, к самому парку.

Он осторожно ступил несколько шагов, собрался повернуть и замер: перед ним стоял громадный телохранитель. Слов не было. Тот сгреб его, оторвав от земли, пронес по воздуху и швырнул назад. Телохранитель прижал его головой к решетке, сжав подбородок. И начал давить.

— Я сказал тебе никогда не появляться около. Или тебе надоело жить на этой земле?

Толстые пальцы раздавливали подбородок, задирали его голову все выше и выше. Он снова оторвал его от земли и бросил. Александр приземлился на ноги, устоял, но не ударил. Это было бесполезно. Телохранитель сгреб его за шиворот и потащил к выходу.

— Еще один раз — и ты покойник! Ворота едва не стукнули ему в лицо. Вернувшись домой, он сразу же побрился и был рад, что не сделал этого до того, так как тогда бы он не смог сбрить грязь от касания чужой руки, разве только сбривая себе кожу: он чувствовал себя больным, он не переносил, когда кто-то касался его лица.

Потом он стал думать, сколько стоит пистолет, чтобы убить телохранителя. Чуть позже подумал, что это глупо: наймут еще пять новых. И взмолился Богу, лишь бы Юджиния не видела, что с ним случилось. Он бы не пережил этого.

Она позвонила позже вечером и плакала. Александра это потрясло.

Он не удивился, когда через два дня рано утром раздался звонок. Это не могла быть Юджиния. Он не ошибся.

— Здравствуйте, это…

— Марк Розен. Что вы хотите?

— Я рад, что вы меня узнали.

— Я — нет.

— Вы не против, если я заеду, буквально на пять минут?

— Я против, но вы все равно заедете. Так что валяйте.

— Я несусь.

Он повесил трубку и устало посмотрел на стену. Линия была пуста, как его жизнь. И только Юджиния была в ней — единственный свет. Который хотели погасить, забрать, унести от него. Проклятые люди, подумал он.

Он оставил дверь открытой, и адвокат без стука вошел в комнату. Александр не предложил ему сесть. Тот сам опустился на стул.

— Как найти дела? — спросил он, будто доктор больного.

— У нас нет никаких дел, и верю, что быть не может.

— Ну тогда прямо к делу, чтобы оно у нас было. Мистер Нилл очень недоволен тем, что происходит. Он знает, что произошло позавчера…

Александр пожал плечами.

— В следующий раз это может окончиться госпиталем. Это не угроза, упаси бог. Просто вы новый человек в этой стране и не знаете законов. Вы посягали на чужую территорию и пытались проникнуть в частное имение. Телохранители созданы для того, чтобы охранять их, и его долг был остановить вас. Вам повезло на первый раз: вы могли попасть в тюрьму. Александр безразлично смотрел на него.

— Я вижу, это не производит на вас достаточного впечатления. Но из тюрьмы можно и не выйти никогда. У мистера Нилла большие связи.

— Это угроза?

— Нет. Это еще нет. Но не пытайтесь подобное повторить. Мистер Нилл очень расстроен. Он не может ничего сделать с Юджинией, но он может сделать что угодно с вами. Вы понимаете, что он всесильный человек?

— Нет.

— Я думал, что вы умный мальчик. Александр скривился.

— Хорошо — юноша. Но я надеюсь, вы понимаете, что вы принадлежите к толпе «зеленых», так называемых «новоприбывших», у которых нет гражданства, а только отпечатки пальцев в управлении одного большого здания в Вашингтоне. И мистер Нилл может сделать так, что вас вышвырнут из этой страны в течение месяца.

Он только поражался мудрости этой девочки. И ее предвидению.

— Тогда эта страна действительно поглупела, если мистер Нилл может меня выкинуть из нее, потому что я ему мешаю.

— Страна здесь абсолютно ни при чем.

— Как ни при чем? Меня принимала страна, а не мистер Нилл, чтобы меня высылать.

— Выбрасывать вас будет суд. Я объясню технологию. В случае совершения любого преступления вы должны будете покинуть страну. Не во всех случаях, но так сделают. А подобрать для вас преступление будет совсем легко.

— Если я, например, ударю вас по лицу, меня вышлют?

— Если нет свидетеля и не останется следа, то нет: будет очень трудно доказать.

— Вы меня не поняли… — сказал Александр. И многозначительно посмотрел.

Однако адвокат пропустил это мимо ушей.

— Вы не понимаете. Или не хотите понять…

— Что?

— Я — ваш друг.

— Избави Бог и нас от этаких друзей. Александр взглянул на часы: пять минут истекли.

— Мистер Нилл может с вами сделать все, что захочет, вы не боитесь?

— Эта пластинка уже повторяется.

Он встал, прошел на кухню, налил стакан воды и значительно прошел через комнату, где сидел посетитель, в прихожую. Открыв дверь, Александр вышел на лестничную площадку и сказал:

— Я жду вас.

Адвокат догадался, взял свой изящный портфель и вышел на лестницу.

И увидел щедро протянутый ему Александром стакан воды.

— Ваши пять минут истекли. Адвокат взял стакан:

— Спасибо.

— Пожалуйста.

И выпил его до конца. Александр повернулся.

— И Последнее, — сказал Марк Розен. — Я не хотел об этом говорить, но вы меня вынуждаете…

— Да?

— Мистер Нилл об этом не знает. Но я знаю, что Юджиния провела в вашем доме две ночи.

Наступила пауза, он выдержал ее.

— Юджиния еще юна… В течение двадцати четырех часов я могу засадить вас в тюрьму за растление малолетних. С гарантией, что вы не выйдете оттуда никогда…

Александру стоило невероятного усилия сдержаться.

— Исчезните. Пока я не размозжил ваше лицо об эту стенку.

Он захлопнул дверь и прошел в комнату. Его не трясло, но он похолодел: он не мог поверить, что кто-то смел прикасаться своим грязным языком к их отношениям с Юджинией.

Он знал, что умный адвокат, работающий десять лет на мистера Нилла, никогда бы не позволил себе разговаривать так с теми, другими, с гражданами этой страны. А с ним он это легко позволял, считая, что тот не знает законов, тонкости, защиты. И он ненавидел себя за это и проклинал, что не гражданин.

Неожиданно на глаза ему попалась книга — «Крестный отец».

Старик, конечно, прав, что государство с его правосудием не должно быть главной властью и иметь всю силу, должно существовать что-то другое, внутри него. Потому что государство используют и пользуют, как хотят. Кто хочет.

Год назад он начал читать американские книги. «Крестный отец» был пятой. И эта основная философско-политическая мысль романа ему нравилась. Должна быть другая власть: не купленная, не развращенная, но справедливая.

Он позволил себе немного не думать о Юджинии, задумавшись о себе. Что он имел? Ничего. Чем обладал? Ничем. У него не было работы. Его мама и папа были там. Деньги вот-вот кончались, он не скопил ничего, за следующий месяц платить за квартиру было нечем. И он снова раскрыл газету.

Дайана первая заметила, что Юджиния стала спадать с лица. Она почти ничего не ела, ни на что не обращала внимания и сидела в своей комнате. Она начала бледнеть. Дайана потихоньку подсовывала ей в еду витамины и тонизаторы, но ничего не помогало. Юджиния продолжала чахнуть, пока Дайана однажды утром не ужаснулась ее виду. Тогда она сказала шепотом:

— Ты не будешь ему нравиться…

После чего Юджиния начала есть.

Но безразличия ее к жизни изменить было невозможно.

Он нашел себе работу. Из всех возможных работ он смог получить только эту — чернорабочий по укладке грунта, не то труб в него. Из всех даже грязных работ — эта была самая грязная. Из всех трудных работ — эта была самая трудная. Даже негры не шли на эту работу. Они хотели жить. После первого дня. Ему повезло, что это была пятница, после которой он два дня приходил в себя. И не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Ему казалось, что эту дорогу укладывали на нем. А не на грунте.

Но через неделю он втянулся. Человек — это животное, которое привыкает и приспосабливается к любой среде. Даже если и не хочет быть таким. Он стоял по колено в грязи, потный и мокрый, грязный и уставший, и вгонял лопату в землю — еще и еще, снова и снова — бесчисленное количество раз, от которого кружилась голова, гнулись колени, ныла поясница и болело все тело.

«Сверкающая Америка». Но он не жаловался.

Он мог писать только вечерами, когда возвращался с работы. Но не мог осилить и двух страниц, откладывал ручку. Все было бесполезно. Мысли не шли, тело было безжизненным, в душе не оставалось чувств и эмоций.

Вот на это он жаловался. Что эта страна не давала ему писать. В той это было невозможно — или тюрьма в гонорар. Эту — абсолютно не волновало, что он — пишет.

С Юджинией они договорились, что он приедет в школу. Хотя это было опасно. Уже почти месяц они не видели друг друга. С того паркового свидания.

Она предупредила его, что телохранитель теперь не сидит в машине, а циркулирует вокруг.

Александр осторожно подъехал к стоянке и поставил машину. Так же осторожно он вышел из нее, пересек паркинг и завернул за угол школы. И конечно, с его счастьем, сразу напоролся на телохранителя, который стоял оперевшись на стенку, крутя травинку в пальцах. Он не побежал, он подскочил к нему в два прыжка.

Левой рукой, без разговоров, без предупреждений, он резко пробил Александру скулу, что-то стесав там. Правой он ударил хуком в живот. Юноша охнул и согнулся. По очереди, тут же, с левой и с правой подряд он сильно пробил ему в голову, подбросив его в воздух. Александр упал плашмя. Не прицеливаясь, телохранитель ударил его ногой в пах, как мешок, валявшийся на дороге. Александр скорчился. Бездыханный, он лежал уже без сознания.

Больше он не помнил ничего: ни как пополз, ни как дополз до машины, ни как очутился дома, ни как оказался в ванне, чтобы смыть грязь и прикосновение чужих рук и ног.

На следующий день он не вышел на работу, он просто не мог идти. Низ живота болел и стрелял, лицо саднило и жгло. На скулу страшно было смотреть.

Позвонила Юджиния, она была взволнованна:

— Что случилось?

— Я не мог уйти вчера с работы.

— А почему ты сейчас не на работе?

— А-а… у меня выходной. Неожиданно она осознала:

— Какая работа?! Ты мне ничего не говорил!

— Легкая, маленькая работа. У нас не было времени поговорить с тобой.

— Я хочу тебя увидеть, я не могу больше…

— Я постараюсь приехать, обязательно.

— Когда?

— Как смогу, — и он посмотрел в зеркало на себя. И подумал, что сможет не скоро.

— До свидания, — сказала она.

Он никогда не слышал у нее такого голоса.

Но приехать ему не удалось. Больше Юджинию не пускали в школу. Учителя должны были приезжать к ней домой и учить там. Их наняли частно. А через два месяца она приедет в школу и сдаст необходимые экзамены и работы. Все было договорено. Мистер Нилл был попечителем школы, а попечителям не отказывают.

На следующий день он тоже не поехал на работу, он просто не мог показаться с таким лицом. Это был позор.

А еще через день ему позвонил менеджер и сказал: либо он появится на работе, либо будет уволен. Он не появился и был уволен. Если бы его и убивали, он ни за что не согласился в таком виде показаться перед людьми. Он никогда не был бит. И то, что переживал он внутри, не поддается описанию.

В два часа дня в его квартире раздался звонок, и дверь открылась сама. Он забыл ее закрыть. Он не поверил: это была Юджиния. Она бросилась к нему в порыве и обняла. Губы нашли его губы и как привычные уткнулись в них. Она целовала его висок и шептала:

— Я не могу без тебя, я не могу.

Теплая волна поднялась в его груди и вознеслась под горло.

Она прижалась своей щекой к его щеке, и этого он не выдержал: он отшатнулся. Она отклонилась с удивлением и вдруг увидела. Ее губы мелко задрожали, скулы дрогнули, руки невольно потянулись к нему:

— Господи, что они сделали с тобой… Какой-то ком, название которому он никогда не знал, покатился к его горлу и там застрял.

— Юджиния, не плачь. Не плачь, Юджиния.

Он коснулся уголков ее глаз и растянул их, чтобы она не смогла заплакать.

— Не плачь. Я не видел тебя так долго, я не хочу, чтобы ты плакала.

Она прильнула к нему, вся.

— У меня только час времени.

И он на руках отнес ее в спальню. Шторы были не задернуты, и он, не подумав, снял рубашку. На боку расползалось огромное сине-кровяное пятно. Александр хотел отвернуться, и в этот момент она увидела. Глаза Юджинии широко раскрылись, она сначала не поверила и коснулась рукой, спросив:

— Что это?

Потом опустилась на колени и безудержно зарыдала, и не было никакой силы остановить ее — она плакала!

Потом она пошла в ванную, а он все вспоминал запах ее кожи. Запах был божественный.

Он встал, чтобы выйти, но она вскрикнула уже из комнаты и попросила, чтобы он не заходил туда. Всего одну минуту. Александр не понимал, какие у нее могут быть секреты, и улыбнулся. Потом вошел, в комнате ничего не изменилось. Юджиния обняла его. Она была свежая и одетая.

— Кто тебя привез?

— Дайана заедет за мной в четыре часа. Мы должны быть дома до…

Он кивнул.

— Я сказала, что у меня болит зуб. И она повезла меня к дантисту.

— Он может проверить? Наверняка это его доктор.

— Я сказала, что к школьному дантисту, он мне нравится. Я становлюсь умной. — Она грустно улыбнулась.

Бедная девочка, подумал он, зачем ей все это надо?

Оставалось еще десять минут. Она задумчиво сидела на краю стула, потом сказала:

— Ты можешь украсть меня?

Он не понял и посмотрел на нее удивленно.

— Помнишь, ты говорил, что твою маму воровали… Укради меня! Мы можем уехать в Мексику и там пожениться. Мне уже шестнадцать лет. А потом вернемся. И будет поздно.

Он улыбнулся ей и не стал говорить, что с «грин-картой» его поймают, как котенка, и засадят на годы долгие. Но и это не особо волновало его: он боялся, что этого не перенесет Юджиния.

Она продолжала:

— Только мы не можем лететь на самолетах. Там спрашивают фамилии. Мы наймем машину и доедем не спеша. Это будет наш медовый месяц. Они не будут знать номера.

Александр подумал, что раньше воровали на лошадях, теперь на машинах. И вообще — это, наверно, уникальный случай в Америке: чтобы воровали кого-то жениться.

— Ты сможешь решиться на это?

— Я — его единственная дочь… Но если сегодня вечером или завтра ничего не изменится, я уеду с тобой послезавтра.

Он широко открыл глаза.

— Просто мне нужно собраться. Совсем немного — все-таки это моя свадьба.

Она не поняла его взгляда. Вдруг запнулась и вздрогнула:

— Ты не переменил своего решения?

— Я просто никогда не думаю над тем, что уже решено.

Она обняла его. Александр не мог поверить, что она это сделает. Но, глядя в ее глаза, начинал осознавать, что так и будет.

Раздался гудок. И их губы разжались. Дверь за ней закрылась. Он вернулся в комнату и подошел к окну: Дайана уже распахнула для нее дверцу.

Он сел на что-то и только тут увидел белый прямоугольник конверта. На мгновение, на секунду он подумал, что это письмо, Юджиния прощалась с ним. Он открыл его: внутри был чек на 1000 долларов, подписанный «Юджиния Нилл».

Он закрыл глаза рукою, прислонился лбом к стенке и стал бить в нее кулаком, чтобы не расплакаться.

Юджиния вошла в кабинет отца. Он всегда читал после обеда.

— Да, Юджиния?

— Папа, разреши мне… — Она замолкла.

— Долго будет это продолжаться: ты не ешь со мной, не говоришь, не общаешься?

— Папа… разреши нам пожениться. — Она пересилила себя.

Настала мертвая тишина.

— Никогда, ни за что, даже не говори мне об этом, — раздался голос.

— Папа, я умоляю тебя, папочка.

Мистер Нилл дал холоду овладеть своим лицом.

— Никогда!

— Папа, ты не видел его тела… — вскрикнула Юджиния.

Мистер Нилл вздрогнул. Он был достаточно взрослый человек, чтобы понять. Он не стал ее спрашивать: откуда видела она. Он понял все. Теперь было поздно. По его собственным убеждениям, женщина должна становиться женой своего первого мужчины. Но не его дочь!

Ему практически стало плохо, когда он взглянул на свою дочь и — осознал.

Ему хотелось не сказать, а закричать: «Нет!» Завопить, зарычать, заорать.

Юджиния видела это в его глазах. И вдруг она подошла к нему, опустилась на колени и прижалась к сукну его черных в мелкую полоску брюк.

— Папа, я умоляю тебя.

Он видел ее нежное лицо, прижимающееся к его коленям, чувствовал касание щек, ладони, обхватившие его бедра.

Мистер Нилл мог выдержать в мире все, но этого он не выдержал. Он почувствовал, как во рту у него стало сухо…

— Хорошо.

Лицо его болезненно передернулось.

— Я сделаю это… для тебя. Встань, Юджиния. Она поднялась, сияя сквозь слезы.

— Я люблю тебя, папа.

— Сейчас — оставь меня одного. Когда-нибудь ты поймешь…

Юджиния без звука удалилась. Она не могла поверить.

Мистер Нилл устало нажал кнопки телефона.

— Марк Розен, это Деминг Нилл. Поезжай к нему опять. Предложи ему пятьдесят тысяч, сто тысяч, десять лет содержания, дом во Флориде, дом в Калифорнии, черт, все, что он захочет, любые условия, без ограничений! Я дам ему полмиллиона, если он уедет из этой страны. Или, скажи ему, я сотру его с лица земли навсегда. — Мистер Нилл набрал в легкие воздух. — Если же на него ни то, ни другое не подействует, передай, я жду его послезавтра в шесть часов у себя в кабинете. У тебя в распоряжении завтра целый день. Сделай что-нибудь!..

— Я сделаю все, что смогу.

Мистер Нилл безжизненно повесил трубку. Он понимал, что только невероятное может предотвратить это грядущее ужасное несчастье. Только дурак может отказаться от целого пирога и согласиться взять кусок.

Резкие скулы напряглись и челюсти скрипнули: он проклинал тот день, когда нанял этого проходимца на работу.

Марк Розен не считал, что в этом мире что-то невозможно. Тем более против такой пешки.

Поэтому он удивил мистера Нилла, когда заехал рано утром к нему домой и попросил кое-что.

Законник внимательно вел свой «мерседес» с легкой улыбкой на губах. Марк Розен знал, что все приехавшие оттуда почему-то ужасно ревнивые, не такие, как в Америке. И он решил открыть ему правду: о Юджинии.

Александр отворил дверь не спрашивая. В тот момент, когда Марк увидел его скулу, он подумал, что, возможно, приезжать и не следовало, но отступать было поздно. И он ринулся в атаку.

— Прошу прощения, что не позвонил. Боялся, что вы не будете со мной разговаривать, и, проезжая мимо, решил заехать.

Александр, сузив глаза, смотрел на него. Ничего не говоря.

— Могу я войти? — спросил Марк.

— Нет. Я не хочу, чтобы грязь переступала порог моего дома.

Марк с улыбкой оглядел себя и сказал:

— По-моему, я чистый. Сегодня с утра я принял душ.

— Возможно, снаружи, но не внутри.

Марк Розен не стал заглядывать себе внутрь. Вместо этого он сразу высказал предложение и угрозу мистера Нилла. После того как он сказал про полмиллиона, он внимательно уставился на Александра. Он не верил, что нищий, не имеющий ни гроша, ни родственников, ни сегодня, ни завтра, может отказаться от такого. Быть обеспеченным на в с ю жизнь. В глазах его ничего не отразилось, и дверь стала медленно закрываться.

— Одну минуточку, у меня есть для вас кое-что еще. — Главный козырь Марк Розен, как всегда, приберегал до конца.

Он протянул фотографию.

Александр взял, и у него помутилось в глазах: на фотографии Юджиния целовала красивого мальчика, чем-то похожего на нее.

И на второй, и на третьей, и на четвертой.

Он ощутил мерзкую дрожь в ногах, но с руками справился, отдавая фотографии. И даже выдавил усмешку. О, сколько ему стоила эта усмешка!

— Юджиния знает об этом?

— Да, конечно. Это своего рода ее ответ, почему она не сможет вас больше видеть.

Александр не мог поверить, мысленно сопоставляя вчера и сегодня, она была слишком юная, и невинна, слишком неискушенна для этого. Хотя юная женщина — тоже женщина. И следующая мысль уколола, пронзив сквозь мозг: а что, если это правда, ведь фотография — не адвокат и лгать не может. И там все ясно, он верил фотографии. Александр вспомнил о чеке Юджинии…

— До тех пор, пока Юджиния не скажет мне сама, глядя в мои глаза, я ничему не поверю.

Кажется, это у нее он научился: не показывать своих самых потаенных чувств — перед чужими.

Марк Розен не мог поверить выдержке этого изгоя. Как он называл его про себя. И вдруг ему пришло в голову, что если мистер Деминг Нилл зовет его завтра к себе в кабинет, это значит…

И тогда о н становится$7

Тогда последнюю новость, что мистер Нилл зовет его, он постарался выдать как бы наполовину от себя и подчеркнуть свою заслугу в этом небывалом приглашении.

Александр опять ничего не сказал и только глубоко вздохнул.

— Не буду надоедать, — проговорил Марк Розен и протянул руку.

Александр непонимающе посмотрел на него.

— Еще одну фотографию. — (Александр вернул ему только три.)

— Я оставлю ее у себя.

— Это невозможно, — сказал Марк Розен.

— Я оставлю ее у себя, — повторил тихий твердый голос. — До свидания.

Марк быстро протянул руку. Александр тут же резко отбросил ее.

— Ведь мы не будем сражаться из-за этого. Вы умный и образованный человек, наверно, окончили университет и понимаете, чем это может кончиться.

Марк Розен должен был согласиться про себя, что сражаться он не будет. Дверь захлопнулась, почти ему в лицо.

Александр сидел и смотрел на фотографию, он не хотел сомневаться в Юджинии или не доверять ей. Но это была она в знакомом ему платье, а значит, это было недавно. Но он попрежнему не хотел сомневаться в Юджинии. Если бы это оказалось неправдой (или монтажом, Господи, сделай так, Господи), он бы потом ненавидел себя.

Пожалуй, он никогда так тщательно не одевался в жизни. Тугой воротник накрахмаленной рубашки, казалось, задушит шею и не даст повернуться голове.

Ровно в шесть он стоял перед инкрустированной дверью кабинета. В доме было тихо. Он даже не коснулся, а погладил только рукой дверную инкрустацию.

— Войдите, — немедленно раздался голос. И он вошел.

Он мог представить себе все, что угодно, даже апокалипсис завтра, но абсолютно не мог представить диалога с мистером Ниллом в их новых ролях. После всего того, что случилось.

Но диалога не было, это был монолог.

Мистер Нилл сидел в кресле откинувшись, сложив аркой пять пальцев на пяти других.

Увидя его скулу, он слегка поморщился. Тяжелым взглядом господин осмотрел его с ног до головы и не поверил, что вот э т о…

Он вздохнул и начал:

— Против моей воли, ради Юджинии — я разрешаю вам… сделать это. Но не раньше чем через месяц. Я хочу, чтобы Юджиния окончила школу. Она такая юная. Мне нужно будет сделать кое-какие приготовления, найти подарки. И потом, вы все равно не можете жениться сейчас с таким лицом. Я не хочу, чтобы все газеты трезвонили об этом.

Александр слушал и не верил, но на слове «газеты» заколеоался.

— Вы не можете с ней венчаться в церкви, правильно? Кто вы по национальности?

— Вы это знаете лучше, чем я.

— Но она не пойдет в ваше заведение.

— Я и не предлагал ничего.

Мистер Нилл вздрогнул, он впервые слышал его голос, как его…

— Где живут ваши родители?

— Они живут в… там.

— Возможно, чтобы они прилетели на свадьбу? Александр невольно улыбнулся:

— Это абсолютно невозможно.

— У меня большие связи, Хаммер — мой знакомый.

— Это невозможно. — Ему стало грустно.

— Так кто-нибудь будет с вашей стороны?

— Нет, я один.

— Мой портной будет шить для вас. Платье для Юджинии будет заказываться в Нью-Йорке.

Александр горлом перехватил воздух и слюну. Наблюдательность мистера Нилла поразила его.

— Расстегните верхнюю пуговицу. Я хорошопонимаю ваше состояние.

Это была первая человеческая живаяфраза, обращенная к нему.

— Но и вы со своей стороны должны мне пообещать что-то. Я не хочу, чтобы в течение этого месяца вы виделись с Юджинией. Возможно, она передумает и изменит свое решение. Позвольте мне заверить вас: я ненавижу вас.

Он вздохнул:

— Вы можете быть уверены, я всегда держу свое слово. Иначе я не даю его. Хочу верить, что вы также сдержите свое. Если вы его дадите…

Александр на секунду задумался. И, осознав, что этот человек отдает, сказал:

— Хорошо.

— Спасибо.

— Только одна просьба: вы разрешите мне увидеть Юджинию сегодня, мы не виделись уже два месяца, нормально…

На мистера Нилла сантименты не производили впечатления, но он счел, что это резонно: что будущий жених хочет увидеть свою будущую невесту. И ему стало не совсем хорошо, от того, кто была невеста.

Он нажал кнопку внутреннего телефона:

— Передайте Юджинии, что ее будут ждать через пять минут в библиотеке. Я уверен, что она собрана. — (В этом доме не умеют хранить секреты, подумал он про себя.) — Это все.

— Спасибо. До свидания.

— До следующей встречи, — сказал мистер Нилл. И добавил про себя: надеюсь, она никогда не случится.

Когда он вошел в библиотеку, Юджиния уже была там. Он посмотрел в ее глаза и понял, что это невозможно. Перед тем как она бросилась к нему, он сделал движение рукой. Останавливающее ее на месте. Она замерла. У него не было сил тянуть это. Или разыгрывать по нотам спектакль. Он вынул фотографию и спросил:

— Что это? — Все зазвенело внутри него как струна.

— Это мой кузен! — воскликнула она. — Откуда это у тебя? Я еще сама не видела, он приезжал недавно.

Он бесшумно выдохнул все, что было у него внутри. И сам себе улыбнулся.

— Что случилось?

— Ничего.

— Что сказал тебе папа?

Он помедлил секунду и проговорил:

— Мы женимся.

Она бросилась к нему на шею и, уткнувшись в его губы, замерла.

Он много писал в этот месяц, и ему казалось — что-то получается. Он нашел себе небольшую работу в гостинице: возить экипажи в аэропорт и обратно. Перед этим он открыл папку с надписью «Юджиния» и положил туда белый прямоугольник конверта. Чек Юджинии был для него священным. Он знал, что никогда к нему не прикоснется. Так он прожил этот месяц. Ровно через месяц позвонил мистер Нилл и сказал:

— Ваша свадьба в воскресенье. К вам приедут завтра и все сделают. Вы выберете кольцо для Юджинии по своему вкусу, я оплачу его.

Он пропустил последнюю фразу мимо ушей:

— Во сколько завтра?

— С утра.

— Я не знаю, смогу ли. Я работаю. Разлилась тишина. И слегка удивленный голос

сказал:

— Вам теперь не надо работать. Вы, видимо, не осознаете, кем становитесь.

Нет, он не осознавал. Ничего, кроме Юджинии, он не осознавал, не понимал, не знал и не желал. Он думал, что этому проклятому месяцу не будет конца.

— Я хотел бы у вас спросить…

— Естественно, что теперь вы можете видеть Юджинию. И… звонить к нам домой.

— Спасибо, сэр.

— Не благодарите меня, благодарите ее. Не забывайте, что все это против моей воли. М ы не становимся родственниками, моя дочь становится вашей женой.

— Я не претендую на большее.

— Я рад, что у вас такие скромные желания. Будьте дома завтра. До свидания.

Александр полез в свою черную ручную сумку, вынул коробочку. И достал золотое кольцо старинного червонного золота. Его дедушка завещал это кольцо, передав маме, для жены Александра. Он приложил кольцо к перстню Юджинии — они были одинакового цвета. Он знал, что ювелир мистера Нилла привезет мерку пальца Юджинии. Это кольцо было ее. Он не хотел другого.

На следующее утро первым приехал портной. Но Александр уже имел половину того, что хотел надеть, и портному осталось только ушить и доделать. Ювелир привез с собой коллекцию колец, Александр показал ему свое. И спросил, что тот думает.

— Это не дороже моих колец, но, бесспорно, более старинное и оригинальней.

У него был, конечно, размер пальца Юджинии.

— Завтра кольцо будет готово.

Ему понравился ювелир: простой и небедный.

Последним приехал доктор, он осмотрел его во всех местах, даже в которых он не желал, и взял разные анализы. Мистер Нилл хотел здорового мужа для своей дочери.

А перед этим звонил нотариус и внимательно записывал, по два раза переспрашивая и проверяя его имя, фамилию, год рождения и все данные, даже о его родителях.

Все началось. Но кто знает, когда кончится то, что началось. Бог, но его нет на земле. Тогда кто?

Юджиния звонила ему:

— Я только что прилетела из Нью-Йорка. Я готова.

Про себя он улыбнулся. Он не верил, что эта девчонка победила своего отца.

— Мы женимся через четыре дня. Ты уже готов?

— Нет. Мне никто не сказал.

— Как?! Этого не может быть. Папа…

— Я шучу. Я не думал, что это для тебя так важно.

— Что?! — Она рассмеялась.

— Я опять шучу.

— Я рада, что ты шутишь и у тебя хорошее настроение.

— Я рад, что вы рады. Она опять рассмеялась.

— Папа просил провести меня эти дни с ним. Но послезавтра с утра я обязательно приеду. Дайана едет за розами и привезет меня.

— Я буду ждать.

— Я буду надеяться. Но не все было так просто.

У него была девочка в Торонто, которая приехала ради него оттуда. Но не смогла эмигрировать в Америку по какому-то недоразумению. (Так что он не совсем лгал тогда мистеру Ниллу…)

В последний вечер они сходили в кино.

Кто мог подумать, что завтра им предстояло стать мужем и женой? Кто мог представить, что это случится?

Он был одет в черные с незаметной полоской брюки и фланелевый белоснежный пиджак.

На ней было легкое голубое платье, переливающееся цветами неба и ясного моря. Волосы были убраны так, как нравилось ему. Когда он увидел ее, он подумал, что нет в мире совершеннее красоты. Не внешней, а внутренней.

Свадебная процедура происходила в Сити-Холл.

Его привезли туда на другой машине из дома. И они встретились прямо у входа. Юджиния изумилась, увидев Александра. Она никогда не видела его таким, и с бабочкой… Он действительно выглядел хорошо: они с портным постарались. Он поймал одобрительный взгляд мистера Нилла и подумал, что, слава богу, хоть это он сделал правильно. Хотя если бы тот знал, что он перешил папины старомодные, ни разу не надетые брюки, которые ему нравились больше всего…

Юджиния слегка расширенными глазами смотрела на него. Александр не знал, должен ли он взять ее за руку или нет. Или подождать. Или не ждать. О, что за жизнь! — едва не улыбнулся он, когда мистер Нилл спросил:

— Как вы?

Он сначала даже не понял этого простейшего вопроса на английском языке.

— О, я… прекрасно.

— Это хорошо, — сказала рядом стоящая Клуиз, — не надо так волноваться.

Неожиданно — он почувствовал благодарность к ней за эту невольную поддержку. Наклонил голову и сказал:

— Благодарю вас, мэм.

Кто-то подал знак с лестницы, и, как он потом, не сейчас, сообразил, с этого момента все и началось.

Они медленно поднялись под прохладные своды и пошли. Юджиния держала его за руку. А спиной он чувствовал взгляд мистера Нилла. Ему казалось, что спина его просверливается.

Они вошли в зал. Сама процедура заняла немного времени.

Он только помнил, как вел Юджинию по проходу и все смотрели на них. Хотя не было приглашенных. Он встал с левой стороны, она — с правой, а ее семья чуть позади, у кресел.

Кто-то что-то говорил по-английски, у него сладко кружилось в голове, он только понял: «husband» and «wife».[4]

Он стоял, ничего не понимая, и его ждали, Юджиния с улыбкой смотрела на него, ни слова не говоря.

Кто-то шепнул сзади: кольцо.

Он достал кольцо, сверкнувшее в свете луча, оно было как раз на ее безымянный палец. Он надел его, и Юджиния вспыхнула. Затем ей подали приготовленный перстень с бриллиантом, и, как в тумане, в котором все уже поплыло, она надела ему на палец.

Их глаза встретились. Настала вещая тишина. Ее губы коснулись его губ и слились с ним навсегда.

Несмотря на момент, Александр все-таки успел заметить, как мистер Нилл, не выдержав, отвернулся. И он растворился в ее губах.

Он думал, что полминуты на поцелуй — для приличия — достаточно. Но каково было его удивление, когда он понял, что Юджиния и не думает его отпускать: их поцелуй длился пять минут. Она просто забыла, где они.

Это было самое прелестное из всей процедуры, зовущейся бракосочетанием. Ее поцелуй.

Затем раздались звуки. Мистер Нилл подошел и поцеловал свою дочь. Он взглянул на Александра, помедлил и кивнул. Александр вежливо наклонил голову и произнес:

Клуиз поцеловала его. Он не понял ее взгляда.

Юджиния обвила еще раз шею отца и сказала:

— Папа!

Они двинулись к выходу и прошли через поздравления. Когда он вышел, облака, небо, земля — все кружилось перед глазами. Юджиния сжала его руку и поддержала его. Он с благодарностью поцеловал эту руку. Сколько раз она будет делать это еще!

Назад они возвращались в одном лимузине вчетвером, и было абсолютно непривычно сидеть между ними — с Юджинией. Счастливей всех была Юджиния. Она смотрела на Александра, не отрывая взгляда.

Скромный прием был для избранных, и гости ждали дома.

Когда они подъезжали к воротам, машина остановилась, не заезжая внутрь. Одна тысяча роз лежала по аллее от ворот к дому.

Они стояли с Юджинией перед входом.

— Я не могу наступать на розы, — сказала она. Он улыбнулся — это была Юджиния.

— Go ahead, honey![5] — сказал мистер Нилл. Сбоку от роз еще оставалась маленькая дорожка

для прохода. И она, подобрав одной рукой платье, пошла по ней, ведя его за собой.

Мистер Нилл с улыбкой следовал позади.

Их уже ждали, когда они вошли внутрь. На него смотрели внимательные глаза.

Мистер Нилл сделал движение рукой, полилась легкая музыка из ниоткуда.

Раздались поздравления; тосты, бокалы, шампанское, взгляды, смешки — протянутые руки, губы, слова.

Свадьба началась! Он обратил внимание, как были одеты люди. От количества (даже скромного, как назвал этот прием мистер Нилл) голых плеч, фраков, запахов, брильянтов кружилась голова.

На столах стояли блюда, больше половины которых он не знал и никогда не видел в своей жизни. В баре были даже русская водка и бальзам. Торт был невысокий, но такой потрясающей красоты — невиданной. На нем был 351 фрукт мира. Александр пытался себе представить, сколько такой торт мог стоить, но так и не допредставлялся. Почему его волновала стоимость, он не знал, — чисто нервное, наверно.

Сменив наряд, Клуиз спустилась вниз, она была разодета красивее всех: в черном платье с белыми россыпями жемчуга на груди и на спине.

Она обняла его за плечи и подтолкнула слегка к окну. Они остановились в нише.

Ее глаза непонятно смотрели на него, выточенная грудь поднималась.

— Ты счастлив? — спросила она.

— Да, почти.

— Почему почти?

— Из-за родителей, я поклялся им, что этого никогда не произойдет без них.

— Я пошлю твоей маме много всего красивого. Если ты захочешь, я полечу туда сама.

Он с удивлением взглянул на нее.

— Не забывай, что я твой друг. И не только одна Юджиния может быть послушна.

Он не понял ее последней фразы, но поблагодарил.

— Как твоя скула? — Она коснулась его лица. Он вздрогнул от прикосновения ее пальцев. Они были ледяные и горячие.

— Все в порядке, — ответил он. Она улыбнулась чему-то.

— Хочешь, я расскажу тебе одну забавную историю?

Он ничего не сказал и посмотрел. Потом сказал:

— Сейчас?

— А почему бы и нет? Нет, я расскажу тебе ее потом, когда мы будем вдвоем.

Он кивнул. В это мгновение подошла Юджиния.

— Я хочу тебя познакомить с кем-то.

Клуиз поцеловала ее в щеку и отошла. Веселье было в разгаре. У него уже болела рука от пожатий, ныла шея от поклонов.

Она подвела его к столу. Он увидел лицо того симпатичного мальчика с фотографии, похожего на нее.

— Это мой кузен. Он улыбнулся.

— Это мой муж.

Он с удивлением посмотрел на нее.

— Да, ты мой муж, — с улыбкой сказала она. — Ты уже не помнишь, мой милый?

Ее брат протянул ему руку, которую он пожал. И Александр еще раз посмотрел на него, вглядываясь.

— Что-нибудь не так? — спросил ее кузен внимательно.

— Нет, просто мне нравится ваше лицо.

— Спасибо. Юджиния, он хороший парень. Они засмеялись, обнялись и поцеловали друг друга. Мистер Нилл приблизился к ним, взял их за руки

и отвел в сторону:

— Время — для подарков. Если вы не возражаете.

— Нет, нет, нет, — засмеялась Юджиния и обняла его.

— Надеюсь, что Александр последует твоему примеру. И не будет возражать.

— Нет, сэр.

— Нам придется выйти из дома — для подарка Александру.

Он себе не совсем представлял, какой может быть подарок, что не вмещается в дом.

Клуиз приблизилась и взяла мистера Нилла под руку. Они направились к выходу. Юджиния что-то шептала ему на ухо. Самой веселой была она. Но вдруг неожиданно задумывалась, и на лицо ее набегала тень и тут же исчезала мгновенно.

Они вышли из дома.

— Это для вас, — сказал мистер Нилл и показал рукой.

Перед порогом стоял белоснежный сверкающий «ягуар» с темно-голубыми сиденьями. Александр сглотнул: откуда он знал, что это была его мечта, когда-то. Это был королевский подарок, он не ожидал.

— Все внутри, от телевизора до магнитофона, — голландское оборудование. Это подарок от Клуиз, она любит все европейское. Телефон — американский. Коллекция кассет в багажнике — тоже. Не осудите! — едва заметная усмешка погасла в его губах.

Александр поклонился мистеру Ниллу и поцеловал руку Клуиз. Она коснулась губами его виска.

Мистер Нилл повернулся к дочери. И улыбнулся, будто цветку.

— Папа, — сказала она, и в том, как она сказала, были все благодарности мира, — мне не нужно подарка: ты мне его уже сделал!

— С твоими подарками, Юджиния, сложней. Вчера ты стала единственной наследницей всего, чем обладаю я. Но это не подарок, это закон. Все твои настоящие подарки в сейфе, в банке, я не рискнул привозить сюда, мы поедем их смотреть завтра. Но часть подарков и все, что от твоей мамы, ты найдешь у себя в спальне на ночной тумбочке.

— Спасибо, папа.

Через секунду ее глаза уже загорелись желанием.

— Можно мы сделаем круг, только вокруг дома в его машине?

Мистер Нилл мог ожидать чего угодно, только не этого. От дочери, которая шестнадцать лет провела в машинах и едва ли в ней не родилась. Но он улыбнулся и сказал:

— Да.

Она уже устремилась к машине, подобрав платье, но неожиданно вспомнила:

— А ключи?

Мистер Нилл сначала взглянул на Александра, потом ответил:

— Как обычно, внутри, в замке зажигания.

Он вспомнил старые дни. Это было совсем необычно.

Они не стали ждать, когда машина отъехала, — у Клуиз были обнажены плечи, — и вернулись к гостям. Поэтому они не видели. За домом машина остановилась, ее остановила Юджиния.

— Поцелуй меня, я так хотела. А там было невозможно, чтобы взять и на глазах у всех целоваться.

Он сжал ее в руках, такое соглашающееся тело.

На окнах машины были занавески. Они вернулись через полчаса и влились в веселье. Их встретили новыми криками, тостами, шампанским, и только мистер Нилл смотрел на них задумчиво.

Торт был разрезан. Юджиния положила первый кусок папе, потом маме, ему. А четвертый положила и сказала:

— Это Дайане, — взяла тарелку и отнесла сама. Для остальных гостей отрезал слуга.

К двум часам ночи все стихло.

Перед этим были поданы кофе и чай, прощальные ликеры.

Они проводили последних гостей и остались вчетвером. Александр так и не верил ни во что. Это казалось сказкой, которая вот-вот окончится.

Он повернулся к мистеру Ниллу и сказал:

— Сэр. Я благодарен вам за все. И больше всего за Юджинию.

— Это хорошо, — сказал мистер Нилл и протянул ему руку. Руки пожались.

Наступило неловкое молчание.

— Приятных снов тебе, Юджиния, — сказала Клуиз и поцеловала ее в щеку.

Мистер Нилл коснулся губ дочери и посмотрел как будто в последний раз. Даже Бог не знал, что он отдавал.

И они разошлись на разные половины дома. Дайана повела их, они не знали, какая спальня была приготовлена для них.

Они вошли в спальню, она была убрана и заткана голубым. На ночной тумбочке Юджинии стояли подарки. Все они были бриллиантовые.

Солнце разбудило его. На окнах и вокруг стояли вазы цветов и фруктов. Юджиния еще спала. И он тихо целовал ее волосы. Она проснулась: как встало второе солнце. И потянулась к нему. Они провели утро в любви.

Дайана сообщила им, что завтракают они одни, им не хотят мешать, а в шесть часов их ожидают к обеду мистер и миссис Нилл. А в пять часов мистер Нилл ждет Александра в своем кабинете.

Весь день они никуда не выходили. Она измучилась, в последний месяц…

Его поразила одна вещь. Она рассматривала бархатные коробочки с ювелирными изделиями (свои подарки), а потом наклонилась и поцеловала свое обручальное кольцо. И что-то прошептала. Юджиния перехватила взгляд Александра и сказала:

— Оно мне нравится.

Но шептала она что-то другое, и глаза ее были чуть грустны.

Ровно в пять часов он стоял перед кабинетом мистера Нилла.

Ему предложили войти.

Мистер Нилл никак не изменился. Он встал с кресла и сказал:

— Я займу пять минут твоего времени. Не переживай, но если ты не переживаешь, я сознаю, что переживает Юджиния, находясь в такой день — одна.

Александр кивнул.

— Теперь о главном. Я не хочу, чтобы моя дочь выходила замуж за нищего. Поэтому — ты получишь два миллиона долларов, которые за каждый прожитый вами год будут увеличиваться вдвое. То есть следующий год: четыре, потом восемь, шестнадцать и так далее. Не считая капиталовложений и помещения денег, которые я сделаю на твое имя. У нее отдельный капитал.

Он взял со стола кожаное портмоне и протянул Александру.

— Здесь твои чековая, сберегательная и все остальные книжки и бумаги.

Было бы глупо сказать: не надо, его никто и не спрашивал, и он произнес:

— Спасибо, сэр.

— Здесь, — мистер, Нилл взял со стола блестящую стопку, — разные кредитные карточки, все они записаны на мои фирмы. Ты можешь тратить на что хочешь и сколько хочешь, они не лимитированы. Для тебя теперь нет лимитов.

Он протянул ему около пятнадцати карт.

— Я хочу, чтобы ты понимал… почему. Юджиния ни в чем не должна знать отказа. Или нуждаться.

— Конечно, сэр. Благодарю вас, сэр.

— Естественно, кроме сигарет и вина.

Они улыбнулись, впервые вместе.

— Она еще ребенок, — и он задумчиво посмотрел перед собой.

— Завтра тебе придется подъехать к нотариусу и подписать некоторые бумаги. Даже в Америке приходится соблюдать кое-какие формальности. — Он усмехнулся. — После чего вы вступите во владение нашим состоянием.

Александр вздохнул. Самое главное состояние он уже имел, правда, не был уверен: насколько владел.

— Так что потерпи всего одну ночь.

— Меня не волнуют деньги, мистер Нилл.

— Меня не волнует, что волнует тебя. Давая деньги, я забочусь о своей дочери, а не о тебе. И никому не говори, что прежде ты был шофером моей дочери. Перед тем как стать ее мужем.

— Почему, разве в этом есть что-нибудь плохое?

— Слишком многие захотят последовать твоему примеру.

— Но у вас одна дочь? Да? Нилла перекосило.

— Аут, — сказал он, тихо, но ясно. Александр вежливо улыбнулся.

— Сэр, у меня нет слов, чтобы поблагодарить вас.

— Благодари мою дочь, Юджинию. Можешь идти. — Он взялся за золотую коробку с сигарами.

Юджиния уже одевалась. Войдя, он спросил:

— Юджиния, разве мы обедаем не дома?

— Дома. Поэтому я и одеваюсь так.

И тут до него дошло: что это первый обед семьи, на который они приглашены. Вдвоем.

— Да, но у меня нет здесь ничего, кроме вчерашнего костюма. Я должен надеть его?

— Дайана уже привезла твой костюм из дома, его гладят. Он будет готов через минуту.

Он посмотрел на нее ошарашенно:

— Ты поразительная девочка. Как ты помнишь все и знаешь?

— Потому что я американка. Кроме того, я знаю своего отца.

— Поэтому ты была вчера немножко грустна.

— Как ты заметил?

— Потому что я не американец. И кроме того, я знаю тебя.

Она улыбнулась:

— Это наш первый день. Такого не будет никогда. И опустила свою голову к нему на плечо. …Они опоздали на обед ровно на четыре минуты.

И она смотрела на него, слегка улыбаясь: он ненавидел опаздывать.

Клуиз и мистер Нилл встали, когда они вошли. Лишь только оттенок взгляда мистера Нилла выражал удивление. Он не представлял, что, идя со второй половины дома, можно опоздать. На целых четыре минуты.

Но, взглянув на Юджинию, он улыбнулся: она была счаслива. Это была расцветшая майская роза, которая благоухала. От нее невозможно было оторвать взгляда. И мистер Нилл не отрывал.

На накрытом в самом большом зале дома столе из гладкого полированного малахита, с причудливыми разводами прожилок, не было скатерти. И только серебристые салфетки лежали под тарелками. На тарелках два амура целовались. Он улыбнулся, оценив вкус Клуиз. Их приборы стояли рядом.

Наконец мистер Нилл, насмотревшись на дочь, показал им места.

Они сидели друг против друга. Вокруг на стенах ярко горели лампы в виде свечей. Громадная вытянутая люстра свисала над малахитом. Окна были забраны белыми атласными гардинами. Только центр комнаты и они были ярко освещены.

Александр сидел и опять не знал, что делать со своими руками. Он впервые сидел за их столом. Ему было неловко, и лишь мягкая улыбка Юджинии соединяла его с действительностью (напротив) и не давала провалиться сквозь.

Мистер Нилл осведомился, какие вина он пьет, он чуть не проглотил язык, когда отвечал. Мистер Нилл спрашивал его.

Вино было разлито, слуги исчезли.

Мистер Нилл поднял бокал и встал.

— Юджиния, я хочу, чтобы ты была счастлива! И ни о чем не думала. Обо всем буду думать я… и Александр. Ты только должна быть счастлива. Все это… для тебя.

— Спасибо, папа.

Все выпили до дна. За счастье Юджинии.

Начался разговор. Блюда менялись. Доливались вина. Александр по-прежнему не знал, как отрезать кусок и положить его в рот, сразу или постепенно, большой кусок или маленький, не ожидая вопроса или ответа или ждать. Ой!

Он старался изо всех сил и заметил, что Клуиз улыбалась, глядя на него. Он поразился, как воспитанно ела Юджиния, будто ее учили долго и внимательно. Как естественно и натурально получалось у нее это. Гость чувствовал себя неудобно — он понимал, что не должен был сидеть за этим столом, с этими людьми, в этом зале. И что только Юджиния была связывающим звеном сложного архитектурного построения. И что, если звено оборвется…

Он вздрогнул от этой мысли и едва не потянулся поцеловать Юджинию в висок, но вовремя остановился.

Она сидела, грациозно держа голову, и доверчиво смотрела на него. Она была влюблена. Александр подумал: при всем его плохом характере и невыдержанности (как он лично воспринимал себя) ни за что в жизни он не доставит ей огорчения, не обидит ее. Она была теперь его дочь, она принадлежала ему больше, чем природному отцу. Она была больше, чем жена. Он знал, что еще много всякого будет в их жизни, но самое главное — не забывать одного: не обидеть первый раз (потом повторится) — ведь будет невозможно остановиться.

Он и сам не знал, почему вдруг сейчас подумал об этом. Наверно, потому, что всю свою предыдущую жизнь доставлял обиды женщинам. И подчинял их себе. Иначе для него женщина не существовала, хотя и отдавал им все. Тело, развлечения, время, деньги. А может, еще почему он стал думать об этом.

Юджиния улыбнулась ему и показала на свой бокал. Он покачал головой.

Ему понравилось, что она обращалась к нему, а не к отцу. Как к главе. И, вспомнив: «кроме сигарет и вина», сказал:

— Достаточно, Юджиния.

И украдкой перехватил одобрительный взгляд мистера Нилла. Все сделали вид, что ничего не заметили: это начало семьи.

Юджиния грациозно положила кусочек ананаса в шоколадном соусе в рот. На лице ее не выразилось ничего. Так идолжно было быть.

— Кто ваши родители? — спросил мистер Нилл.

— Они врачи. Папа — гинеколог, а мама… — он опять забыл и показал пальцем на ухо-горло-нос.

Клуиз назвала по-английски и улыбнулась. Ей понравилась его находчивость. Он же ненавидел свою забывчивость.

Мистер Нилл кивнул.

— Да, но там врачи не значат то, что здесь. Там все люди равны, да? — сказал мистер Нилл.

И Александр невольно улыбнулся. Это было хорошо. И тонко сказано.

— Когда-нибудь это будет и здесь, — неясно сказал мистер Нилл, касаясь бокала. — За ваших родителей, Александр! Родители всегда должны быть святы. Они ни в чем не виновны.

Взгляд опустился на Юджинию.

— Спасибо… мистер Нилл, — сказал Александр.

Юджиния внимательно смотрела на него. Он не понял, не то она хотела выпить за его родителей, не то она Удивилась, что «мистер Нилл». А как он его должен был звать — «папа»? Он чуть не поперхнулся глотком вина.

— Очень хорошее вино, сэр. — Он читал когда-то о светских беседах. Джентльмены говорят только о пустяках.

— Это с прошлого столетия.

Он с удивлением посмотрел на бокал.

— Действительно? Мистер Нилл улыбнулся.

— В этом доме все действительно. И реально. Даже то, что моя дочь — ваша жена…

Александр понял. Хотя для него это до сих пор было нереальным.

Подали второй десерт, и было спрошено о кофе. Он поблагодарил и отказался. Ему тут же принесли чай. Лимон и сахар на золотой розетке — отдельно.

Дальше он не знал, о чем говорится в светских беседах.

Юджиния опустила свою руку под стол и коснулась его ноги.

Ему стало горячо — от теплого чая.

Он расширенными глазами посмотрел на нее. Она почти не улыбнулась. И сдержала улыбку на губах. Все — таки она была еще маленькая девочка, ей нравилось играть. Не успел он отвести взгляда, как ее рука уже чинно несла кусочек любимого десерта ко рту. Крыжовниковые глаза Клуиз с улыбкой смотрели на них.

Обед закончился шартрезом и беседой в большом кабинете.

У него осталось смутное впечатление от обеда, кроме того, что в семью он так и не был принят. Зато у него была Юджиния. Это его семья.

Было приятно — вести новую машину. Но все уже ничего не стоило по сравнению с Юджинией. Она была — все, она была золотая.

Он подписал бумаги и пожал руку нотариусу.

Он вышел на улицу — впервые миллионером. Расправил плечи, и между ними, невольно, пробежали мурашки, потом проползли и остановились. Он не мог поверить. Наверно, не было ни одного, стремящегося и эмигрирующего в эту страну, кто не мечтал стать миллионером. Со всеми сказками в придачу, которые прилагаются к миллионам.

И вот он им стал, теперь никто не мог изменить ничего. И сразу это перестало волновать его.

И первое, что он сделал, — купил Юджинии две большие корзины роз.

— Почему две? — спросила она, открывая глаза. Она еще не встала, он уехал рано.

— Сегодня второй день нашей жизни. Это тоже дата. Потому что…

Юджиния засияла:

— Потому что второго дня не будет никогда. Он уже сжимал ее в объятиях, а Юджиния благодарно целовала его.

Они спустились к завтраку поздно. Александр знал, что позволит себе такое расписание только до конца недели, чтобы не огорчать ее. Потом все будет как раньше. (Он считал роскошью вставать позже семи утра и терять драгоценные часы для труда — в его случае творчества; они были самые активные и ценные, утренние часы.)

Юджиния сама хотела приготовить для него завтрак, Дайана ей помогала.

— Юджиния, мы можем есть на кухне.

— Что ты, мы должны есть в зале.

— Да, но мне здесь удобней. Я чувствую себя лучше…

Она посмотрела на Дайану:

— Папа уехал?

— Да, с утра.

— И я хочу есть на кухне. Конечно, мы можем. — Она послала ему обворожительный взгляд. Он вздохнул с облегчением.

Он растворялся и терялся, его пугала кремово-коричневая зала.

Он никогда не пил кофе, всегда пил только чай.

— Почему? — спросила Юджиния.

— Я не хочу, чтобы и ты пила кофе. Это вредно. Я тебе потом объясню.

Но в доме был небольшой выбор чая, всего лишь три сорта, с грустью сообщила Юджиния.

На следующий день в доме было пятьдесят сортов разного чая, которые она предложила ему к завтраку.

Его тронула такая внимательность. Он сказал, что попробует каждый из них, и пятьдесят утр пил разный чай.

Она была счастлива, она была счастлива всем, что могла сделать для него. К сожалению, он ничего не хотел, только чтобы она была рядом.

Через два дня они собирались переезжать. Юджиния хотела, чтобы он сохранил ту квартиру навсегда. Это был ее первый доме ним. Их маленькое жилье, она любила его как символ. Как все символы, которые любят.

Вечером опять был обед, но менее официальный. И когда мистер Нилл спросил в конце:

— Юджиния, кофе? Она ответила:

— Нет, я пью только чай. Александр с улыбкой посмотрел на нее.

— Но почему, ты всегда любила кофе и никогда не любила чай?

— Это полезно для здоровья.

— Ну что ж, — сказал мистер Нилл, — я очень рад, что кто-то так заботится о твоем здоровье.

Подали кофе и чай.

После обеда Клуиз увела Юджинию показать что-то из ее нового гардероба.

Мистер Нилл закурил тонкую сигару и начал:

— Юджиния собирается переезжать к вам домой. — Он вздохнул. — Я не знаю, что это за дом, да это и не имеет значения. Юджиния единственная моя дочь. И я хочу, чтобы она жила со мной. Поэтому я прошу вас остаться и не переезжать. Вы не откажете мне в моей просьбе?

Александр смутился — мистер Нилл просил его.

— Нет, сэр.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно вздохнул мистер Нилл. — Вас, наверно, интересуют условия?

— Нет, правда, — задумчиво ответил Александр, — меня интересует Юджиния.

— Вы получите отдельную половину дома, на которую никто не будет приходить или мешать. Вам покажут все комнаты, вам не нужно будет каждый день обедать со мной или Клуиз. Только по вашему желанию или по праздникам. Вы ни от кого и ни от чего не будете зависеть, у вас будет полностью своя частная жизнь.

— Спасибо, сэр.

— Я слышал, что Юджиния хочет вам готовить сама. Я велю построить новую кухню для нее, если она не захочет пользоваться существующей. Или ей будет неудобно. На вашей половине будет все, что только можно пожелать. Ни я, ни Клуиз туда не будем переступать ногой без вашего приглашения. Вы можете не волноваться об интимной части вашей жизни. Та сторона также имеет отдельные входы и выходы.

— Это очень великодушно с вашей стороны, сэр. — Александр понял, что мистер Нилл все давно решил.

— Одно из озер тоже будет принадлежать вам.

— Простите, сэр. Я пропустил — озеро?

— Позади дома два озера, одно из них Юджинии, оно будет целиком ваше, и в нем никто не будет купаться.

Он не смог сдержать улыбки и улыбнулся. Удивительные люди!

— А-а, я понимаю, — сказал Александр, хотя ничего не понимал с этими озерами. И почему каждому по озеру.

— Юджиния отдала приказ паковать ее вещи завтра. Я оценю, если вы поговорите с ней сегодня. И убедите ее.

— Конечно, сэр. — Он нашел причину и поднялся. — Я иду сейчас.

— Как вы себя сегодня чувствовали? — спросил мистер Нилл.

— Сегодня?

— Да, сегодня. Это был ваш первый день богатым.

— А-а, нормально, очень нормально.

— Странно, я думал, что это н е$7

— Я не заметил.

— Что же вы купили, если не секрет? Мне интересно это чисто психологически. Впредь я никогда не буду задавать таких вопросов.

— Две корзины роз.

— Роз? Как это романтично! И как же отнеслась к этому леди?

— Она была в восторге и поставила их у кровати. Мистер Нилл посмотрел внимательно на него и сказал задумчиво:

— Интересно, сколь долго это продлится…

С тех пор каждое утро по краям у кровати Юджинии появлялись две корзины свежих роз, которые он заказал навсегда.

После разговора Александр отправился на поиски Юджинии в этом огромном доме. Собственно, это был не дом, а современный дворец или замок. С большим садом, небольшим лесом, парком, деревьями. Позади дома (дворца? замка?) находился большой луг и по краям его два озера. Одно из которых, о чем ему сообщили, было Юджинии… и его. Как он раньше жил без озера, он не знал. Были два бассейна, один подземный, другой наземный, с морской и речной водой, которая менялась. К подземному бассейну присоединялась общая и разъединенные сауны — всего их было три. Рядом с наземным бассейном находились два теннисных корта, спортивная площадка и лужайка для крокета.

Это снаружи. Внутри дома было невероятное количество прекрасных картин, ваз и статуй. Классических горельефов, барельефов и бюстов. Александр ходил, подолгу все это рассматривая. Комнат было, кажется, шестьдесят четыре, значит, получалось, что им выделяли тридцать две. Он думал, что едва ли, с трудом, но они с Юджинией разместятся.

Убранство и обстановку комнат у него, наверно, не хватило бы ни слов, ни бумаги описать. Да и к чему? Всем ясно, как живут богатые.

Одно только следовало добавить: все комнаты были обставлены с большим вкусом и изяществом.

Мистер Нилл считал, что дом скромный и не соответствует как ни его состоянию, так ни его положению. Он собирался уже строить новый, оставив этот запасным. Но закружился с делами Юджинии и всем тем, что случилось.

Иногда он вообще думал переезжать на Побережья, где у него были небольшие дома (на каждом — по одному), и покупать виллу, хотя значительная часть бизнеса была здесь. Но все зависело от Юджинии: как захочет она. Теперь — больше, чем когда-либо.

Муж Александр наткнулся на Юджинию, выходящую из какого-то странного места.

— Это костюмерная Клуиз. Хочешь посмотреть?

— Мне надо поговорить с тобой, Юджиния.

Он чуть было не сказал: «не сейчас», но вовремя вспомнил, что поклялся не говорить ей «нет», «но» и «нельзя». Никогда.

— Да, конечно. Пойдем вниз. Я хочу коф… чаю. Он улыбнулся про себя.

— Ты не должна менять своих привычек только потому, что это мое пожелание.

— Я хочу, — сказала она. Потом оглянулась.

— Ты можешь тайком поцеловать меня. А то я не дотерплю до чая.

— Да, — ответил он и поцеловал ее ждущие уста. За чаем он высказал ей предложение.

Она, как ни странно, отнеслась к этому легко и сразу согласилась.

Лишь на секунду на ее лицо набежало облачко раздумья, она, видимо, прикидывала, что она теряет, расставаясь с иллюзией переезда в его квартиру. Кухню она не захотела перестраивать и согласилась пользоваться общей.

Александр вздохнул с облегчением: что не огорчит мистера Нилла. Наверняка тот бы подумал, что это его нежелание.

Итак, он сидел, миллионер, напротив своей жены, миллионерши, забыв, что в мире существуют какие-либо другие богатства, кроме тех глаз, которые глядели на него.

Чай пился на кухне. На душистые, ароматные бисквиты никто не обращал внимания.

Назавтра мистер Нилл и Клуиз улетели куда-то, и Александр пригласил Юджинию первый раз, официально, выйти с ним в ресторан. Она была счастлива, в восторге, и собиралась целый день. Когда она вышла показаться, у него закружилась голова. И они не пошли сначала в ресторан… выйдя намного позже.

Ресторан был рыбный, очень дорогой, который он давно мечтал посетить, с забавным названием «Рыба». Во времена своей бедной юности. Как все течет…

Он вел эту леди за руку, и трепетные волны, шепча, пробегали по его телу. Она была прекрасна. И с каждым днем она расцветала все больше и больше, как… как… Он даже не мог найти сравнения.

Взгляды всего зала были прикованы к ним. Он подумал, что же будет через месяц, с такой интенсивностью ее цветения. Она вообще не захочет смотреть на него… Он глянул на нее и был озарен ослепительной улыбкой.

Господи, как она счастлива, подумал он. Только бы это не разбилось. Хрусталь всегда бьется в первую очередь. Когда ему было хорошо, он всегда думал о плохом, о том, что может случиться.

Им принесли меню.

— Что ты будешь, Юджиния?

— Крабы! — сразу сказала так, что он рассмеялся. Она была серьезна. — У меня в жизни, кроме тебя, есть еще одна любовь: крабы.

— Значит, у тебя две любви: крабы и я.

— Да, — ответила просто Юджиния. Он сосредоточился.

— Надо разобраться. Я думаю, что крабы — это страсть, а не любовь. Или это не страсть, а любовь?

— Да, это страсть с любовью. А ты — это любовь со страстью.

— Так что же больше, что значительней?

— Крабы, — ответила она. — Они весят. Ты невесомый и — бесценный.

Когда пришел официант, он до того закружился в игре словами, что сказал:

— Принесите нам страсть с любовью.

— Я сожалею, сэр, у нас этого нет, — ответил ничему не удивляющийся, как во всех богатых ресторанах, официант.

Юджиния расхохоталась так, что на них обернулся весь ресторан.

— То есть я имел в виду — крабы.

— Да, сэр.

— Но это страсть…

— Конечно, сэр.

— А любовь — это я.

— Вне сомнения, сэр.

Юджиния смеялась, не могла остановиться. Он наконец заказал и для себя. Юджиния взяла его руку и поцеловала.

— Спасибо, это было приятно.

Он наблюдал внимательно за ее лицом.

— Я разыграл этот скетч для тебя, Юджиния. Почему ты вначале, когда я шутил, была грустна?

— Мама тоже любила… крабы.

Он подумал, почему «любила», может, Клуиз перестала их любить. Но не стал ничего спрашивать, так как увидел по лицу Юджинии, что спрашивать лучше не надо. Хотя он был уверен, что она бы ответила, если бы он спросил.

Это уже у него появлялась американская черта: не лезть в душу человека. Даже близкого. Тем более — близкого.

Еда была вкусная, высшего качества, красивая сервировка.

Когда подали счет, он полез в карман и с ужасом вспомнил, что у него нет наличных денег. И тут же осознал, что со вчера у него остались кредитные карточки.

— Юджиния, у меня есть несколько кредитных карточек. Но я никогда ими не пользовался. Не знаю даже, принимают ли их здесь?

— Их везде принимают. Я тебе покажу, — с улыбкой сказала она.

Она выбрала одну, золотую, с его именем, и показала, где и как расписываться.

Он все сделал и поблагодарил ее. Она ответила нежной улыбкой.

Его удивило, что Юджиния не спросила ничего, ни что, ни откуда. Как будто так и должно быть.

После того как они вышли, она, будучи воспитанной девочкой, поблагодарила его за обед. Это было очаровательно. Он благосклонно подставил ей щеку.

Он захотел продлить удовольствие. И повез ее в бар, где ей нравилась музыка. Она пила легкую пина-коладу. Потом он повез ее на набережную, показывать огни кораблей в заливе.

Они вернулись домой в полвторого ночи, она сладко заснула у него на плече, прижавшись. Он занес ее на руках домой, на самый верх. Наверно, ей снятся звезды, думал он. Дай бог, чтобы это было так. Это хорошо, когда человеку снятся звезды. Только на дневном, голубом небе.

Прошла неделя. Встав рано утром, он садился писать. Юджиния сама приготовила для него кабинет и все убрала. Надо было видеть, с какой тщательностью и старанием она это делала. Его книги в большинстве своем были перевезены, и она помогала ему расставлять их по полкам, вытирая мягкой бархатной тряпкой. Кабинет был небольшой, но очень уютный. Он располагал. Теперь он писал каждый день, не переставая. Он писал всю первую половину дня, обычно до двух. И в доме воцарялась тишина. Юджиния запрещала окружающим издавать какие бы то ни было звуки: Александр писал.

Он не понимал, почему она так священно относилась к его писанию. Он не относился так. Она, наверно, хотела верить в него. Более того, он не знал, так ли он пишет, то ли он пишет и вообще — в какую сторону он идет. Туда ли он идет в своих писаниях. Хотя никто не может объяснить, как надо писать и что надо писать. Кроме писателя. И то, когда это уже написано. А так — блуждание впотьмах.

Свернувшись клубочком, она иногда сидела и читала в своей библиотеке то, что советовал ей он. Теперь у нее была целая полка купленной переведенной литературы: от «Анны Карениной» до «Дамы, короля, валета».

Иногда она готовила ему и была счастлива. Ленчи, полдневную еду, они ели на кухне, и только обеды она уговаривала его есть в небольшом зале на их половине. Его приятно поражало, что она вставала рано утром, чтобы подать ему чай. Но сама не пила, а только смотрела на него. Потом она шла и спала еще один час, которого ей недоставало. Ночами она не спала… ему же четырех часов сна было достаточно. Терпеливо дожидаясь, когда он закончит, она ждала награды: поцелуя и объятия. Вечером — она сидела и завороженно смотрела на него: как он ест, как произносит слова, его акцент действовал на нее возбуждающе, в нем была какая-то сексуальность. Он целовал ее глаза в благодарность, что она это все создала. И чаще, и чаще вечером она не хотела выходить никуда…

Если в мире что-то можно назвать идиллией, то, наверно, это была идиллия.

Мистер Нилл и Клуиз прилетали сегодня. Они решили сами их встречать. И поехали в аэропорт за час: он обещал ей купить французское мороженое. Его поражало, как этот ребенок любил сладкое, это была единственная и самая большая слабость Юджинии. В доме он постоянно находил запрятанные шоколадки и тайком, осторожно их выбрасывал.

Она получила свою порцию мороженого и сладко его облизывала. Благо он добился и выторговал за поцелуй не самую большую порцию. Но и эта была высокая, с шоколадной шапочкой наверху.

Александр не любил кондиционеров, и они ехали с открытыми окнами. Но было жарко. Стоял июль — макушка лета. Он включил негромкую музыку.

— Юджиния, если бы я тебе сказал: выброси мороженое и поцелуй меня — или: если ты не выбросишь, то не поцелуешь.

Она всерьез задумалась. Прошла минута. Вдруг она вытянула руку и выпустила в открытое окно мороженое.

— Но, пожалуйста, — сказала она, — больше не задавай мне таких вопросов…

И вдруг прыгнула к нему:

— Мой поцелуй!

Она опять закрыла ему дорогу, и он вел вслепую.

Через двадцать минут Александр въехал на бетон аэродрома. Мистер Нилл позаботился обо всех пропусках для его машины.

Клуиз грациозно спускалась по трапу с новым загаром на лице. Он думал, они летали на прием или по делу. Впрочем, потом они могли и отдыхать… Александр забыл, что в этом мире все можно. Если тебе хочется. И даже он может… теперь… все. В его мире… Это было непривычно.

Шоферская закалка еще не прошла у него. Он открыл дверь.

Мистер Нилл сначала поцеловал свою дочь.

И сказал:

— Обратно к своим обязанностям, Александр?! Все рассмеялись шутке.

— Шоферы стали жить лучше в этой стране, не правда ли? — Все продолжали смеяться. Мужчины открыли сзади двери: Юджиния и Клуиз садились в машину.

— И они восхищены такой жизнью.

— Действительно? — заинтересованно, с большим вниманием спросил отец.

— Я имею в виду Юджинию, ничего другого. Они стояли вдвоем.

— Я рад, что это не окончилось…

— Это никогда не окончится… по крайней мере, Юджиния, — задумчиво сказал Александр.

Он не стал закрывать дверь за мистером Ниллом. Они поехали. Родственники (кроме него) обменивались вопросами о проведенном времени.

— Как твоя жизнь, Юджиния? — спросила Клуиз.

— Моя жизнь фантастична, — серьезно ответила Юджиния. — Она похожа на сказку. Я счастлива.

Он поймал в зеркало взгляд мистера Нилла.

— Ярада, — сказала Клуиз.

Они выехали на скоростную дорогу. Юджиния включила ТВ, показывали «Маппет-шоу». Она любила кукол.

— Ты будешь смотреть? Тогда я подвинусь и поверну телевизор, — сказала Юджиния.

Александр отрицательно покачал головой. Мистер Нилл обратился к Клуиз:

— Дорогая, я не думаю, что это была хорошая идея — установить ТВ в машине. Потому что, если Александр будет смотреть телевизор, когда ведет машину, моя дочь — в опасности.

Все рассмеялись. Вдруг Юджиния вспомнила что-то и воскликнула:

— Папа, я хочу крабов! — и осеклась. Но Александр никак не отреагировал.

Ее пожелание было немедленно выполнено. И они поехали в их первый ресторан.

Метрдотель приветствовал его как старого знакомого.

— Вы уже были здесь? — спросил с легким удивлением мистер Нилл. — Это самый дорогой ресторан в городе…

— Да, — ответила за него Юджиния, — я привозила его сюда.

— После свадьбы?

— Нет, когда мы были обручены.

— Обручены?! — с удивлением спросил мистер Нилл. — Я о таком времени не знал.

— Оно было, — с улыбкой сказала Юджиния, целую щеку отца.

Мистер Нилл не стал продолжать скользкой темы. Его дочь была счастлива, а это было самое главное. Хотя он не понимал, что она нашла в этом… Он осекся. Но добавил: все эта проклятая литература.

И улыбнулся, глядя, как садилась Юджиния. «Мой цветок, я сделаю все для тебя, даже если это будет два Александра».

С этими мыслями он углубился в меню. Клуиз заказывала для Александра. Почти семейная идиллия.

Им принесли необыкновенные вина. Юджиния дрожала над крабами. «Надо будет их разводить в озере или бассейне», — подумал Александр и рассмеялся.

— Что? — спросила Юджиния.

— Ты — милая, — ответил он.

Теперь он вел себя свободней. Рассматривал детали. Ему нравились руки Клуиз, они напоминали ему руки матери. Тонкие и изящные.

Хотя у мамы никогда не было таких колец. Он подумал, что нужно будет купить кольца Юджинии и что он плохой муж. Хотя зачем, они юной девочке? Ведь деньги были даны ему для Юджинии…

Она наклонилась к нему и прошептала:

— Я очень сожалею, что обратилась в машине к папе, а не к тебе. Этого больше никогда не повторится.

— Что ты, милая, даже не думай об этом. Мне все равно.

— Честное слово, больше никогда.

Он поцеловал ее руку и удивился, как эмоционально и серьезно воспринимает все она. Он сначала никак не мог избавиться от мысли, что все не серьезно для нее.

— За молодую пару! — сказал мистер Нилл.

— За это я должна выпить, — произнесла уверенно Юджиния. — Да, Александр?

Он посмотрел на мистера Нилла, тот кивнул одобрительно. Но едва заметно.

— Да, Юджиния.

Ему нравилась эта игра. Все же она была не его сокровище, а — отца. Ему только доверили охранять ее. И беречь.

Их потчевали каким-то необыкновенным тортом, и Юджиния была на вершине удовольствия.

А он думал о том, что ему завтра рано утром надо писать.

На следующий день, въезжая в ворота, он увидел телохранителя. Он не видел его все это время, видимо, мистер Нилл того куда-то посылал.

Александр остановил машину и вышел из нее. Телохранитель почтительно приблизился к нему и сказал:

— Сэр, извините меня.

Александр замахнулся, чтобы ударить его, но подумал: «Бить человека, который не может тебе ответить, — нельзя». (Но его били…)

Он опустил руку, сел в машину, а телохранитель говорил:

— Это была моя работа, мне приказывали, я очень сожалею, простите меня, сэр…

Александр поехал к дому.

При воспоминании о том, как его били, что-то завелось снова внутри и успокоилось. Первый раз в жизни он остался неотомщенным. Он не воздал за зло злом. Хотя считал, что так должно быть. Иначе люди не отучатся делать зло.

Юджиния встретила его объятиями, и он подарил ей купленное кольцо. Тонкий обод с большим брильянтом. Она сама была брильянт, и они все — не стоили ее.

Вечером мистер Нилл пригласил его в свой кабинет.

— Если он мешает вам, я могу его уволить.

— Кого? — не понял Александр.

— Я видел все из окна.

— Нет, — ответил Александр.

Его теория — за зло злом — трещала по швам.

— Но я вас пригласил не для этого. Прошло уже около тридцати дней, как вы женаты. А у Юджинии не было еще медового месяца. И я подумал, что он у нее должен быть.

— Согласен, сэр. Я просто думал об этом, не начиная разговора, считая, что вы хотите, чтобы ваша дочь была рядом.

— Да. Но это правило. А правила должны выполняться. Моя дочь не хуже других девушек.

Александр улыбнулся:

— Конечно, нет, сэр… Она даже лучше всех других.

Мистер Нилл, оценив, задумчиво улыбнулся.

— Так спросите ее, куда она хочет поехать, и скажите мне, я все подготовлю.

— Спасибо. Вы очень добры.

— Не для вас. Не для вас. Хотя, возможно, вы и заслужили. Но я не меняю своих решений… если только для Юджинии.

— Пожалуйста, не надо. Так — намного интересней. Вы занимательный персонаж.

— Что?!

— Простите, я не должен был так говорить. Персонажи — это действующие лица в произведениях.

— Спокойной ночи.

— Ночи спокойной.

— Что это? Так нельзя сказать по-английски.

— В русском можно менять порядок слов. Они распрощались.

Юджиния уже ждала его раздетой в кровати. Он опустился на край.

— Юджиния, куда ты хочешь поехать в свой медовый месяц и первое путешествие со мной?

— Я хочу туда, куда хочешь ты.

— Твой выбор.

— Нет, сначала выберешь ты, это и будет мой выбор.

Он согласился.

— Я всегда мечтал увидеть Америку.

— Значит, и я хочу, мы поедем вокруг Америки.

— Но должна же у тебя быть хотя бы одна мечта, одно место, которое ты хочешь увидеть?

Она всегда хотела побывать на Гавайях, где ни разу не была. Он сказал, что там они останутся на месяц. Сколько радости было в ее глазах!

На следующий день он встретился с мистером Ниллом.

— Что она сказала?

— Сначала она хочет проехать по Америке.

— Что, она не видела Америки?! — удивился мистер Нилл. — Три раза от побережья до побережья.

— Она видела Америку. Она хочет показать ее мне.

— А что она хочет увидеть сама?

— Гавайские острова. Он подумал, что дети почему-то всегда любят острова.

— Это хорошо, она там никогда не была. Ей понравится. Но как надолго? — Мистер Нилл задумался. — Прекрасно. Но тридцатого августа я жду вас обратно. Тридцать первого у Клуиз день рождения.

— Мы приедем обязательно. Они вылетели через три дня.

Он был в Нью-Йорке всего лишь один раз и хотел вырваться снова: осмотреть все музеи, галереи, бродвейские театры, балеты со знаменитыми русскими звездами, одного из которых он знал.

Они остановились в отеле около Центрального парка. Он был влюблен в Манхэттен, это была странная любовь, он был без ума от этих громадных небоскребов и перезагруженных улочек, от вечно затененных улиц и солнечных авеню. От разнопестрых ньюйоркцев, постоянно несущихся куда-то. Куда? Ведь все равно все ограничено водой… Он называл Нью-Йорк прекрасным и порочным ребенком. Он не представлял, как можно не любить Нью-Йорк, даже со всеми его минусами, и ненавидеть Манхэттен. Но знал, что многие не любили и многие ненавидели. Глупые люди, где еще увидишь такую какофонию и ренессанс культур, традиций, где еще найдешь столько ресторанов, окон, огней, богатых и нищих, где еще встретишь столько проституток и русских агентов КГБ. Это была тоже достопримечательность Нью-Йорка. И где еще в мире есть Бродвей!

Они начали с Гринвич-Вилледж. Возвращаясь домой в четыре часа утра, они успевали многое увидеть, исходить, посмотреть. Но все равно ему не удавалось увидеть Нью-Йорка Сэлинджера. Он все забывал, что это у них, там, он был переведен в самом начале семидесятых, а роман был написан в середине сороковых. И все изменилось. И от того Нью-Йорка не осталось ничего. Остался другой Нью-Йорк. Все поменяло свой лик.

А жаль, ему еще там хотелось и всегда мечталось — успеть захватить кусочек жизни, описанной в прекрасной книге. Интересно, встретит ли он когда-ни-будь автора? Возможно, он воздавал ему чрезмерно, но он ставил его на четвертое место в американской литературе этого века, после Фолкнера, Фицджеральда и Вулфа. Конрада он не считал американским писателем, хотя тот принадлежал к американской литературе. К Хемингуэю относился спокойно. Стейнбек? — это особый разговор. Были также хорошие писатели: Бел-лоу, О'Хара, Пени Уоррен, Чивер, Капоте, Воннегут и Шоу. Но всех его писателей объединяло редкое качество для американской литературы — стиль.

А возможно, он не все читал и было что-то еще. Он читал только переведенное.

Они окунались в Нью-Йорк снова и снова, погружаясь и выныривая, и снова уходя в глубь Нью-Йорка. Но, казалось, нигде не донырнут до сути города.

Ночами они не спали, а занимались любовью.

При всей ее любви и чувствах, скоро Юджиния выдохлась. Она никогда в жизни столько не ходила.

— Это только начало, — успокаивал он ее, и она улыбалась.

— Я смогу, только мне нужно привыкнуть. Мне нравится.

В воскресенье они сделали перерыв. Он отправил домой картину, которую купил в одной из галерей Со-хо, девочка была чем-то похожа на Юджинию, но главное — композиция была великолепна. Художник, оказавшийся в галерее, предлагал написать Юджинию. Но Александр отказался, он был суеверным. Тогда он тоже нашел художника нарисовать портрет той. Что потом случилось, он не хотел вспоминать.

Они проснулись поздно, и Юджиния, уткнувшись ему в щеку, задремала опять. Он гладил ее волосы, разбросанные на его плече, и думал. Он думал о ней. У него не было в Америке никого — ни друзей, ни знакомых, ни родственников. Кроме одной семьи, которая жила в Нью-Джерси и с которой он познакомился давно, когда был шофером, до мистера Нилла. И эта дружба осталась навсегда.

Он набрал телефон и услышал голос Дастина. Они не знали, что он женился, и ничего из того, чтос ним произошло, они не общались около года. А на свадьбу, он знал, они не смогут приехать из-за детей.

Ему очень обрадовались, и Дастин не стал ничего расспрашивать. Они сразу пригласили его к себе. Он сказал, что, если приедет не один, это ничего? В ответ, он почувствовал, улыбнулись и сказали: конечно. Они были рады, что у него есть кто-то, так как в прошлый раз застали его очень одиноким.

Он попросил одеться Юджинию скромно, но красивее всех.

Она не представляла, как это, но обещала постараться. Он облачился в крахмальную темно-синюю рубашку и легкий светло-серый костюм. Сидящий на нем как влитой. Потом пошел в магазин и в течение часа искал, нашел и купил самые большие две коробки шоколадных конфет для детей. Таких больших даже он никогда не видел. Их было неудобно нести, и Александр взял такси.

Юджиния была уже готова, и он оценил ее скромное одеяние: платье от Диора и туфли от Хол-стона-но, если не приглядываться, было незаметно. Все было легкое и изящное. Клуиз оказалась слишком хорошим учителем.

Она поцеловала его и взялась за коробку.

— Юджиния, — сказал он.

— Разве это не мне? — Она выразила очаровательное удивление на лице.

— Неужели ты бы это все могла съесть?

— Легко, и даже две. Он расплылся в улыбке.

— Скорее Нью-Йорк станет Москвой со всеми вытекающими последствиями, чем я куплю тебе по доброй воле конфеты. Мне слишком нравятся твои зубы, живот и кожа, чтобы я добровольно согласился их портить. Ты простишь меня?

— Я даже награжу тебя, — и она, приблизившись, поцеловала его.

Внизу он оставил ее на минуту и подошел к конторке. Знакомый клерк услужливо согнулся и спросил, что он может для него сделать. Александр дал ему карточку магазина, деньги и попросил доставить пять коробок таких же конфет, запакованных в один пакет. И держать их у себя.

— Будет сделано через полчаса, сэр.

Машину уже подали, когда Юджиния и он вышли из отеля.

Дастин жил в полупустынном и лесном районе зажиточного Нью-Джерси. Их встречали около какого-то хорошо известного кафе у дороги, чтобы они не искали в лесу. Александр отпустил машину раньше, и они выпили по чашке горячего шоколада в этом кафе. От Юджинии чем-то приятно пахло. Но он подумал, что не нужно вникать в запах, иначе они не встретятся с Дастином…

Александр был немного возбужден. Он обожал эту семью: Дастина, его жену Дебби и их двух очаровательных дочек Джейн и Дженифер. Он не хотел, чтобы у него были девочки, но если будут, то такие. Это были самые красивые дети, которых он видел в Америке. Родители только построили свой дом, и сейчас, поднимаясь по лесной дороге наверх, Дастин три раза извинился, что дом еще не совсем обставлен и кое-какие комнаты не закончены. Они прошли через гараж в дом. Дебби поцеловала его, и он познакомил ее с Юджинией. Дети сразу повисли на шее у него, и они тискались втроем, он держал их на весу, не опуская. Он ни одних детей не любил так, как этих. Их пригласили в комнату. Эта комната была обставлена. Дженифер села ему на колени, и, поскольку для Джейн места не осталось, она сразу забралась на колени Юджинии, как будто они знали друг друга годами.

Дастин сказал:

— Джейн, я не думаю, что это хорошая идея, что ты сразу забралась на нашего гостя.

— Ты возражаешь? — спросила Джейн.

— Нет, я — нет, — скромно ответила Юджиния.

— Тогда я буду сидеть!

Все рассмеялись. Дебби вежливо спросила, как он. Ему нравилось, что она очень ясно и очень тщательно выговаривала слова, обращаясь к нему, боясь, что он не поймет. И хотя он повторял ей много раз, что она может говорить с ним так же быстро, как и со всеми, она продолжала мягко и внятно, по-прежнему.

Он ответил, что все в порядке. И не успел еще ничего сказать, как Джейн вставила:

— В любом случае, кто эта девочка? — и показала на Юджинию. — Я хочу знать.

Он только поражался, откуда в пятилетнем ребенке столько ума.

— Это… — он остановился. — Это моя жена.

— Александр! — воскликнула Дебби. — Ты женился?

— Я хочу представить — Юджиния Нилл. Они не верили, он видел.

Дастин сказал:

— В следующий раз дай нам немного времени приготовиться для таких новостей.

Дебби встала, поцеловала его и поздравила Юджинию.

— Праздновать! — сказала Джейн, и все опять рассмеялись.

— Как неудобно! — сказала Дебби. — У вас, наверно, медовый месяц, а мы принимаем вас в недоделанном доме.

— Что ты, Дебби, даже не думай об этом. Я хотел увидеть вас, какая разница, что вокруг. — Он гладил волосы Дженифер, сидящей у него на коленях.

— Ты хочешь посмотреть дом? — спросил Дастин.

— Он слишком много в него вложил, — улыбнулась Дебби, — чтобы удержаться не показывать его. Даже незаконченным.

Они встали и пошли. Это был громадный дом посреди тишины, к которому примыкало два акра леса. Что абсолютно очаровало.

— Дастин, это чудесно! — Они стояли на балконе, тянущемся вдоль всего дома.

Дебби улыбнулась:- Папа звонил и говорит, что мы как цыгане: переехали в пустое и живем.

— Какая разница! — сказал Александр. — Жизнь интересна в процессе, и через все нужно пройти самому. Что интересного во всем готовом?

— Я тоже так говорю, но он считает по-другому. Ее отец только родился там, где и ты, а прожил всю свою жизнь здесь.

— Это и разница! Ему надо вернуться! — Они засмеялись. Отец Дебби был известным кардиологом и президентом кардиологического общества штата.

— Я покажу тебе еще что-то, — сказал Дастин и ввел их через стеклянную дверь внутрь.

Это был громадный зал-гостиная с настоящим камином и готической крышей, уходящей вверх и соединяющейся в верхней точке лишь двумя плоскостями, без потолка.

Мебели не было, и незаполненное пустое пространство паркетного пола делало комнату еще больше и величественнее.

— Это проект Дастина, — сказала Дебби.

— Дастин, это великолепно, мне очень нравится. Я не знал, что ты еще и архитектор.

Дастин вежливо принимал комплименты и осматривался вокруг:

— Здесь станет лучше, когда все будет закончено. Но я не волнуюсь, это для жены и детей.

— Только не покупайте много мебели, без нее так хорошо.

Дебби, взявшись за виски, улыбнулась:

— Не упоминай о мебели. Мы уже полгода ищем и не можем найти.

— Мне очень нравится лес! Вы можете сделать мебель из него.

Дебби улыбнулась:

— Тебе сказал Дастин, почему он купил его?

— Нет, почему?

— Он собирается охотиться там. Александр рассмеялся:

— Серьезно, Дастин? — Она шутит. Но если будут звери, то почему бы и нет. Хотя убивать их я не смогу.

Александр вспомнил, как они познакомились и их разговор. И как он сразу полюбил Дастина, когда тот сказал что-то про любовь к вишневому варенью и что он читал Пушкина.

Он улыбнулся. Это была необыкновенная семья. Это был идеал семьи для него. И он специально привез сюда Юджинию.

В этот момент Джейн сказала:

— Ты принес нам что-нибудь?

— Джейн, — Дебби сделала ужаснувшиеся глаза, — как ты можешь так говорить, это невежливо.

— Но я не могу больше ждать, вы все говорите и говорите. Я хочу знать!

— Конечно, медок, — и он принес из прихожей две большие коробки конфет.

— Обе для меня?! — спросила Джейн.

— Джейн, — сказала Дебби, — ты не думаешь, что в этом мире кто-то еще может существовать, кроме тебя?

— Нет, не думаю.

Александр опять засмеялся: Джейн была уникальна.

— Дети, — сказал он, — эти конфеты для вас, но я отдаю коробки вашей маме, чтобы она их давала вам.

— Но! — сказала Джейн. Дженифер, как эхо, повторила.

— Да, — сказала Дебби.

— Нет! — завизжали они.

— Почему? — спросил Александр.

— Она нам будет их только после обеда давать. Лицо Джейн выражало неподдельное горе.

— Джейн, этого достаточно. Что нужно сказать, вместо того чтобы огорчаться?

— Спасибо-о, — закричала Джейн и бросилась ему на шею. Дженифер попросила его наклониться, поцеловала в щеку и поблагодарила.

— Спасибо, Саша, — сказала Дебби. Дастин вернулся из созерцательного состояния и сказал:

— По поводу обеда, поскольку Дебби не готовит так, как ее сестра, — (они познакомились через ее сестру, которая ему нравилась… но была богата, замужем и недоступна. Когда он был нищ. К тому же старше его, хотя все это была платоника), — то, если ты с Юджинией не возражаешь, мы пойдем в ресторан.

— В ресторан, в ресторан! — закричали девочки. Дастин, всегда вежливый и спокойный, вежливо

и спокойно сказал:

— Да, но вы не наши гости.

— Да, но мы ваши дети, — резонно ответила Джейн.

— А я спрашиваю гостей, — оставил последнее слово за собой Дастин.

Джейн взяла Юджинию за руку.

— Ты возражаешь?

— Нет, я как все.

Он удивился, какой тихой и скромной, совсем незаметной была Юджиния.

— Хорошо! А все, как я. Значит, мы идем в ресторан!

— Александр?

— Конечно, Дастин.

— Дети, собираться, — сказала Дебби, и волны дикого крика пронеслись по дому. И замерли где-то под сводами.

Он помог Дебби отнести коробки в недосягаемое место. Они остались вдвоем.

— Мне нравится твоя девочка. Твоя жена, — поправилась она. — Это так непривычно, я до сих пор не могу поверить.

— Я тоже.

— Но она так молодо выглядит, — очень вежливо и аккуратно проговорила Дебби. — Сколько ей лет?

— Шестнадцать.

— Шестнадцать? И ей разрешили выйти замуж ее родители?!

Александр улыбнулся. — Это долгая история, Дебби, как-нибудь потом, — сказал он и коснулся своего бока. — Не хочется вспоминать.

— Я могу себе представить, — улыбнулась Дебби. Но даже она не могла всего представить.

— Я чувствую, что она очень особенная девочка, и в ее глазах светится, что она любит тебя. Береги ее, не потеряй. Сейчас это очень редко — любовь. Когда кто-то любит кого-то…

Прибежали дети, и им не дали договорить. Ему было приятно, что Дебби нравится Юджиния. Дебби была редкая женщина, в которой ему нравилось все. Она была похожа на голливудскую актрису прошлого, хорошего времени, с большими внимательными глазами. Дастин выиграл в лотерее жизни классный билет, думал Александр. Но они заслужили друг друга. Он любовался ими. Хотя и не показывал, он всегда старался не показывать свои чувства и не быть сентиментальным.

Начались чисто американские вопросы:

— В какой ресторан вы бы хотели поехать? Какая кухня вам нравится?

Он ответил, что все равно, так как полностью доверял вкусу Дастина.

Они поехали в ресторан, в салатном баре которого насчитывалось сорок салатов.

Наверно, никто бы не поверил, что из шести человек больше всего ел самый маленький ребенок. Джейн была кушающей машиной. Она ела все подряд, пробовала из тарелки у каждого, и остановить ее могли только Дастин и Дебби, слитые вместе и помноженные на два.

Дженифер, глядя на сестру, улыбалась:

— Джейн любит поесть.

Никто не собирался этого отрицать. Дженифер была любимицей Александра, таких прекрасных глаз, темных, миндальных, он не видел ни у кого. Казалось, в этих глазах была собрана вся скорбь еврейского народа. Дженифер сидела возле него, а Джейн — между Дебби и Юджинией, так как ее при-ходилось все время сдерживать. Потому что, когда она вырывалась, она могла разгромить ресторан.

Они вернулись в отель поздно. Он сразу же собирался подняться наверх, Юджиния хотела спать, когда клерк из-за конторки сделал ему знак. Он оставил на секунду Юджинию одну и подошел.

— Сэр, что я должен делать с конфетами?

— Конфетами? — удивился Александр. — Я не с конфетной фабрики, вы, наверно, что-то перепутали.

— Коробки конфет, сэр, пять, в одном пакете.

— А! Я совсем забыл. Пошлите их почтой по этому адресу на мое имя. Спасибо.

— И ваша сдача, сэр.

— Оставьте себе.

— Но здесь очень много.

— Так и должно быть, вы заслужили.

— Благодарю вас, сэр.

Он вернулся к Юджинии, стоящей на том же месте. Она улыбнулась.

— Я не знала, что у тебя есть друзья здесь.

— Вообще-то он в конфетном бизнесе, но по совместительству работает в отеле.

Она рассмеялась, и лифт вознес их наверх.

«Город, который никогда не спит» — Нью-Йорк — спал в четыре часа утра, погруженный в тишину, прерываемую редкими гудками непонятного происхождения, доносящимися из ниоткуда.

Они пробыли в Нью-Йорке еще полнедели. Он поразился, какое количество людей просило на улицах деньги. Но совершенно потрясла его другая встреча. Они шли по Бродвею на вечернее представление. И он уже привык к голосам попрошаек, так же как Юджиния старалась не обращать внимания, что он незаметно раздает им доллары, чтобы не смущать его. Как вдруг он услышал, что говорят на его языке.

— Подайте копейку! Подайте хотя бы копейку, бляди, православному!

Около мусорного ведра на асфальте сидел молодой парень, Александр наклонился и не поверил: этобыл его лучший друг Миша. На мгновение у него в голове все закружилось и, как в резко закрученном калейдоскопе, перевернулось вверх дном. И продолжало переворачиваться. Человек просил, не поднимая глаз. И если бы не Юджиния, он, наверно, сам сел бы на асфальт рядом с ним.

Надеясь, что это не так, Александр посмотрел на его руки и с ужасом понял, что не ошибся.

— Миша, это ты? — задал он ненужный вопрос, зная, что это он.

Тот поднял грязные, слезящиеся глаза и почти не удивился.

— А, это ты, какая встреча! Александр был в шоке.

— Как ты здесь очутился?

— Это — Америка, мой друг, — с иронией сказал попрошайка-нищий.

Он не верил своим глазам. Но грязные пальцы взялись за его светлую брючину:

— Я вижу, ты в хорошем костюме. Ну и иди дальше своей дорогой, не останавливайся.

Юджиния смотрела и не понимала, о чем они говорят.

— Не надо так, я помогу тебе…

Он никак не мог прийти в себя. Он не верил, что всего лишь два года назад, красивый и блестящий, этот парень улетал из Рима.

— Чем ты мне поможешь, дашь один доллар, давай! Ему стало больно. Миша был дороже для него,

чем родной брат, которого он не простил…

— Не говори так, не говори…

— Иди отсюда. Я ебал тебя. И твой доллар вместе с тобой.

Александр повернулся и сказал:

— Юджиния, поймай такси.

Он вдруг присел на корточки и стал гладить его голову, потом поднял нищего с силой за плечи:

— Не сиди ты на этой ужасной земле.

Он достал из кармана ключи, отделил один и сказал: Александр Минчин

— Вот ключ от моей квартиры. Она оплачена и пустая. Ты полетишь сегодня ко мне и будешь ждать там, пока я не вернусь. Я дам тебе не один доллар, я дам тебе много долларов. Только не говори ничего.

Немытые глаза, с корками свалявшейся грязи в углах, смотрели на него.

— Саша, я думал, что ты — мудак. Прости меня. Из углов выделились капли влаги и заструились

вниз.

— Ты сегодня же улетаешь. Где все твои вещи? Поедем, соберем их.

— У меня нету вещей, это все. Александр перехватил воздух.

— Это все?! — Миша сидел в одной рубашке, пиджак был подстелен под зад. — Чем же ты чистишь зубы?

— Ничем.

— Я поймала такси, — сказала Юджиния тихо.

— Идем, я сам отвезу тебя в аэропорт, тебе могут не продать билет в таком виде.

Александр брезгливо отшвырнул ногой кепку, в которой было несколько монет. Нужно было видеть, с какой ловкостью и быстротой нищий кинулся к ней и, схватив, выгреб все, что в ней было.

Он с трудом удержал ком в горле, не дав ему выплеснуться слезами.

Они все сели в такси и поехали.

— У тебя есть хоть какие-нибудь бумаги? Хоть одна?

— Да, «грин-карта».

— Слава богу. Где же ты спал, где был твой дом?

— На улицах, во дворах. У меня не было дома. Я забыл, что это такое — дом.

Он быстро достал чековую книжку из кармана пиджака. Его золотая ручка была у Юджинии.

— Юджиния, дай мне ручку, пожалуйста.

В театр они уже не ехали, было не до представления, жизнь выдавала свои представления, и во много раз лучше. То есть — хуже.

Он расписался:- Вот чек на тысячу долларов. Завтра утром пойдешь в банк, прямо рядом с моим домом, и получишь деньги. Это только на еду, я вернусь через месяц. Тебе хватит?

Неверящие глаза смотрели, моргая, на него.

Он взял у Юджинии платок и вытер грязь в углах этих глаз, он не мог терпеть больше. Они стали похожи на прежние.

В аэропорту он купил ему билет на последний рейс, вылетающий в их город.

Оставался час, и Александр решил дождаться отлета.

— Ты, наверно, голодный? Господи, я даже забыл спросить тебя, так все неожиданно…

— Я ел с утра селедку.

— Селедку? Почему селедку?

— Она была единственная в помойке.

— Что?! Ты ел с помойки.

— Я уже месяц ем с помойки. А как ты себе представляешь, я бы кормился?

Он чуть не вырвал их обед с Юджинией. Совершенно непроизвольно. Он не хотел, чтобы так было, и ненавидел себя за это. Это его друг, самый близкий, и надо забыть про все эти штуки. Завтра все будет по-другому.

Он потащил его в туалет мыть рот и умываться. Хотя не это надо было делать. Когда он закатил ему рукава рубашки, он увидел на руках следы от уколов…

Юджиния сидела в кресле и терпеливо ждала. Александр взял у нее свой дорогой свитер из пакета (после спектакля они хотели погулять) и дал его Мише:

— Надень, чтобы прикрыть свою рубашку, а то тебя не пустят в самолет.

Его пиджак он, вытащив лишь «грин-карту», незаметно оставил под креслом.

Оставалось сорок пять минут.

— Пойдем, я накормлю тебя.

Слава богу, что кафе было без официантов и брать следовало самому. Юджиния никогда не видела, чтобы так много, быстро и жадно ели. У нее расширились глаза. Их стол заставлялся два раза, и казалось, что этот странный мужчина, которого ее муж подобрал на улице, не наестся никогда.

Наконец он наелся. Он выпил пять стаканов апельсинового сока и попросил у кого-то закурить, показав жестом на рот, произнеся: «smoke!», чем привел их в смущение.

— Не надо просить никого, — мягко сказал Александр, — говори все, что ты хочешь, и ты получишь. Здесь каждый имеет все свое: от сигарет до дома. И не дает другому. Это тебе не та страна, где никто ничего не имел, но давали другому.

Его друг жадно затянулся сигаретой и, пока она не кончилась, не сказал ни слова. Потом спросил:

— Кто эта девочка?

— Это не девочка. Это моя жена.

— Правда? — и он внимательно осмотрел Юджинию. Она смотрела в никуда.

Объявили посадку. Александр повел его к воротам.

— Номер тридцать пять, — повторил он для себя.

— Ты что, понял, что она сказала? — спросил его друг.

— Миша, ты прожил два года в Америке и не понимаешь по-английски?

— Не-а. Где б я его учил, да и на хер он мне нужен.

Александр посмотрел на него неверяще. Но это была правда.

Он отдал Мишин билет девушке за стойкой, которая что-то пометила. Отвел его в сторону и достал из кармана стодолларовую бумажку.

— Миша, когда прилетишь туда, возьмешь такси, аэропорт далеко от города, только не жалей, это стоит примерно двадцать пять долларов. Не вздумай ехать на автобусе, заблудишься и ничего не найдешь. Вот тебе мой адрес. — Он написал на обратной стороне билетного конверта. — Покажешь таксисту и скажешь толь-ко два слова: шоссе № 10, остальное они знают. Завтра я позвоню тебе. — Он подтолкнул его к выходу, в холле ожидания больше никого не оставалось.

— Саш, я бы подох без тебя.

— Не думай ни о чем, приходи в себя. В шкафу осталась моя одежда, надевай все, что хочешь, у нас одинаковый размер. Хоть ты и отощал. Остались книги, читай и забудь обо всем, как будто не было.

Он обнял его.

— Я так счастлив, что встретил тебя. Стюардесса вежливо попросила занять свое место того, кто улетает. Александр разжал объятия.

Вернувшись к Юджинии, он поцеловал ее. Будучи истинной американкой, она не спросила ничего, хотя ей было интересно.

— Я тебе расскажу все потом… я не могу сейчас. Она понимающе кивнула.

— Я очень сожалею, что мы пропустили спектакль, который ты хотела посмотреть. Не обижайся.

Она мягко улыбнулась.

— Но мы еще можем погулять по Бродвею…

Она радостно засияла.

Это был ему подарок — от жизни. И хотя он не особо любил жизнь, он был благодарен ей за этот дар.

В другой вечер они посмотрели представление, которое хотела увидеть Юджиния (он помнил свою клятву). Из студии «54», куда их пригласили знаменитые приятели Клуиз, он ушел: было слишком шумно. Все это напоминало артистический бардак в Москве, когда артисты театра и к ним принадлежащие праздновали окончание спектакля-премьеры. И что творилось потом за сценой — на это нужно было глаза закрыть. Правда, похоже было, что такие премьеры здесь бывали каждый вечер, только глаза никто не закрывал, а наоборот, открывали их шире. Он незаметно наблюдал за Юджинией в то время, пока они были в диско-клубе. На нее не произвел впечатления даже слащавый Траволта, который был кумиром нынешних американских девушек. И случилось, оказался там в одно время с ними. Предстоял еще один обед в очень дорогом ресторане с экзотически богатыми друзьями мистера Нил-ла, которые знали Юджинию с детства. И через три дня они улетели на Западное побережье. Покинув Нью-Йорк, они так и не встретились с танцором.

Он рассказал ей все, когда они летели в Лос-Анджелес. Александр встретил Мишу (Майкл? — спросила Юджиния, он кивнул ей — это было одно и то же), когда он эмигрировал, в Риме. Но в другой ситуации. Тот стоял на базаре и продавал последнюю рубашку с себя. Они разговорились и познакомились. Оказалось, что Миша влюбился в итальянку, с которой встречался, — это была редкость, так как итальянки не обращали внимания на эмигрантов, естественно, потратил на нее все свои деньги, включая пособие от организации — на месяц вперед. К моменту их встречи он продал все свои вещи, камеру, увеличитель, меховую шапку, дубленку и даже простыни. С квартиры его выселили два дня назад, и — оставалась одна рубашка.

Александр взял его к себе, у него стояла вторая кровать, и уговорил две семьи соседей-эмигрантов, с которыми они делили общую квартиру, разрешить ему пожить, потому что тому просто некуда было идти.

Очень неохотно они согласились, хотя это был лишний человек на кухне, в ванной и туалете, которыми и так пользовались девять человек. И очередь с утра в ванную или туалет (совмещенные) была на сорок минут.

Они прожили этот месяц — двое — на одно пособие Александра, деля последнее. Александр готовил на двоих, чтобы не раздражать соседей появлением лишнего человека на кухне. Потом началась еще одна трагедия: итальянка нашла себе неаполитанца и уехала в Милан. Александр достал ему деньги, заложив кольцо, которое было сейчас на пальце Юджинии, на проезд. И Миша ездил объясняться в Милан.

К концу сумасшедшего месяца влюбленный получил визу в Америку и вроде с итальянкой успокоился. Он уже предвкушал американок.

Александр, получив пособие на следующий месяц двадцать пятого числа, купил ему костюм с жилетом, так как знал, что это нужно, чтобы найти работу в Америке и ходить на собеседования. Как его учили все. У Александра костюм был.

После Мишиного отлета он остался совсем без денег и месяц перебивался дешевыми спагетти и картошкой, едва не подыхая от голода и загибаясь от болей в животе. Продав серебряный портсигар, который переходил в семье из рода в род и принадлежал его деду, он выкупил кольцо. Александр всегда с ужасом вспоминал эти последние полтора месяца в Риме и с содроганием думал о них. Он не представлял, что можно дойти до такой степени нищеты, тем более на Западе, куда он рвался душой и телом. Но не жаловался. Сам выбрал — сам и расхлебывал.

Миша обещал написать из Америки, но никогда не писал. Ни что там, ни как там, в Америке. Он не слышал о нем ничего два года. До той встречи, свидетельницей которой была Юджиния.

Она обняла его и поцеловала:

— Ты — добрый.

Он не рассказал ей еще тысячи мелких и крупных деталей, весьма красочных, связанных с последними полутора месяцами в Риме.

— Нет, я не добрый. Я как все. Просто для меня друзья всегда были всем.

Но этому другу он, правда, отдал много, все, что имел. Когда сам не имел ничего.

Просто отдавать, когда есть, трудно — когда нет.

Поэтому то, что собирался делать сейчас, он не считал большим делом.

В Лос-Анджелесе они жили не в отеле, а в доме, который принадлежал мистеру Ниллу, в Беверли-Хиллс, и был приготовлен к их приезду.

Лос-Анджелес ему показывала Юджиния, и от этого он был еще приятней. Однако все напоминало типичный американский город (Чикаго, Бостон, Детройт, только разной протяженности), с центром и пригородом. Индустриализация все-таки делала Америку деревней. Но не ему судить, не ему критиковать. Потом был Сан-Франциско, который ему очень понравился, это был кусочек Европы, растворенный в Америке. К тому же с приложенными восточно-экзотическими культурами. И эта смесь напоминала ему о прежнем.

Они жили в высотном отеле, из окна которого был виден весь Сан-Франциско как на ладони: горбатые улицы, стрелою вытянутые мосты, стрельчатые небоскребы, беззвучно дребезжащие трамвайчики и громадные — без зыби, неволнующиеся пространства океана. Так вдохновленно он себя не чувствовал еще нигде. Он любил воду, смотреть на нее, и океан мог вдохновить на все, что угодно. Величие воды, которое не осознают люди, а воспринимают как должное. Воплощенное в море, реке или океане.

Юджиния, казалось, наелась крабов в Сан-Франциско во всех видах и вариантах на полжизни вперед. Но это только казалось. Она целовала его солеными губами сразу после крабов и говорила, что он, естественно, лучше. И вкуснее.

Они еще посетили две известные семьи, друзей ее отца, и два до неприличия богатых обеда, данных в их честь. Он первый раз, забывшись, увидел, что такое Юджиния, если ее не останавливать, когда она ест десерт, торты и сладкое.

И через несколько дней они перелетели в город игры, карт, денег и металла. Он давно ждал этого момента, еще с прочтения «Игрока» Достоевского, и был уверен в себе. В Лас-Вегасе он выиграл пятьдесят тысяч долларов за один вечер. Это было невероятно, после того как игорные дома перестали принадлежать мафии (которая давала выигрывать) и их взяло под надзор государство, которое не давало выигрывать. И, испугавшись, тут же проиграл их все. Памятуя поговорку: кому везет в игре, не везет в любви. А он хотел, чтобы ему везло в любви, тем более в любви с Юджинией.

В эту ночь они очень долго целовали друг друга.

В одно из утр он встал и увидел под ее глазами круги. И понял, что достаточно. Она не проронила ниединого слова, ни одной жалобы, но он догадался, что она устала от перелетов и переездов. С этими каньонами, пустынями, музеями и достопримечательностями. Какое слоновое слово.

Она, открыв глаза, смотрела на него.

— Юджиния, сегодня мы улетаем отдыхать.

— Правда?! — Она обхватила его шею. Потом подумала: — А разве до этого мы не отдыхали?

— До этого было ознакомление с исторической страной Америкой и ее побережьями. Теперь ты переутомилась и время отдыхать.

Места для них были забронированы, и он спустился последний раз к игорному столу. Ему не хотелось улетать побежденным, это дурная примета, а он еще собирался вернуться к столам Лас-Вегаса, один на один. Для него это было не «деньги», а стремление осознать психологию рассудка, понять философию фатализма. Когда рулетка становится жизнью, дарит ее или забирает.

Все нужно было испытать на собственной коже. Прежде чем писать.

За несколько минут, сделав три большие ставки, он выиграл около $ 5000 и под удивленные взгляды крупье с достоинством покинул игорный зал.

Вместо ленча была любовь, так как оставалось два часа до самолета. А Юджиния уверяла, что она не досказала ему что-то важное ночью…

Лимузин отвез их к самолету. Ему понравилось, что их везде встречали лимузины. Воспоминания о поимке такси там вызывали у него непроходящий ужас и озноб.

Они улетали на Гавайи. Александр еще ни разу в жизни не был на островах и не совсем представлял себе, как это — быть отъединенным от земли, на клочке ее. В самолете, летящем вдогонку заходящему солнцу, он думал о пройденных и покоренных городах, Юджиния спала.

Они прилетели в погасший закат Гонолулу. Их уже ждали, около самого трапа самолета стояла длинная машина, — мистер Нилл внимательно следил за их передвижениями. Александр Минчин

Юджиния и Александр прожили в самом дорогом отеле два дня. Нужно было видеть, с какой жадностью вдыхала океанский влажный воздух Юджиния, стоя на балконе. Ей нравилось. Александр стоял сзади и разглядывал ее спину. Юджиния менялась с каждым днем, все больше и больше становясь еще очаровательнее и красивее. (Она влекла даже своим дыханием, когда делала вдох и выдох, слегка приоткрыв губы.) Он подумал, что, когда этот процесс кончится, она его бросит. И улыбнулся этой мысли. И вспомнил слова из песни: «Не сдавайся, моряк».

Он не сдастся. Неожиданно она повернулась.

— Неужели даже в такой вечер, первый день отдыха, как ты сказал, я не получу одного коктейля?

Это было так неожиданно, что он расплылся в абсолютной улыбке. Она приняла это за согласие и уже целовала его. Он согласился, он не мог сопротивляться ей, даже видя буравящие его глаза — строгие глаза мистера Нилла.

У Гамлета была тень отца, у меня тень мистера Нилла, с улыбкой подумал он. Даже не представляя, как близок был к истине. Их крошечная, но нежная битва окончилась на пина-коладе.

— Это вовсе и не коктейль, — доказывала Юджиния.

Но он сопротивлялся, объясняя состав и что даже он пьянеет от него. И показал как.

— Это дают детям. А я взрослая, я — замужняя, — гордо сказала она.

— В этом вся прелесть, что ты замужняя, но не взрослая, что ты замужний ребенок. И дай бог, чтобы ты еще долго такой оставалась.

Он попросил ее надеть темные очки, иначе в баре их могут не обслужить. Она все-таки ужасно юно выглядела.

Когда они спустились в бар, она опять прибегла к дамской тактике, воспользовавшись всеми чарами, нежностями, ласками и взглядами. Но он не сдался. Он помнил про моряка. И поражался, как этот «ко-раблик», поддавшись воздействиям стихии, не сошвырнет его с себя.

Александр заказал ей пина-коладу, себе — то, что обычно. И «кораблик» радостно погрузил свои губы в пенящуюся влагу, благодарно смотря на моряка.

На следующий день они пошли осматривать город. Гонолулу была столица, в которой обитало всего триста двадцать пять тысяч человек. Если б все столицы мира были так пустынны! Он купил ей несколько украшений, и на ее тонкой шее и высокой груди они смотрелись прекрасно.

И после короткой ночи и завтрака утром, который был подан в номер, они улетели на Вайкики. «На» — потому что все было создано из вулканических извержений пород. И «в» — лучше было не делать. Так как это были кратеры вулканов и ущелистые долины.

На Вайкики они пробыли три недели, которые потом будут вспоминать как лучшее время их жизни. Субтропический климат сделал нежную кожу Юджинии бархатной. Она загорела за два дня и вся золотилась, будто отделанная червонным золотом. И еще больше возбуждала его, так как он всегда был белый и смуглость будила в нем желание. Она не возражала. И были дни, когда они не выходили из номера вообще.

Ему нравилось лежать с ней на пляже, и как солнце смотрело на ее тело — касалось, ласкало, обнимало и жарило. Он наблюдал за капельками влаги, исподволь и незаметно выступающими из этого совершенства, и, не выдержав, лизал ее руку, плечо.

Но ему не нравилось, что другие, проходя рядом, смотрели на это тело, ощупывая загорающимися глазами. Он попросил ее надевать закрытый купальник. Она была удивлена, но вспомнила, откуда он, — и ей это понравилось. А он думал, что в следующий раз надо будет сказать мистеру Ниллу, чтобы он купил частный пляж и — кусок океана. И такому дару он не будет сопротивляться.

Они провели достаточно времени на пляжах, купаясь, ныряя, заплывая далеко в океан (за ними неотупно следовал катер, мистер Нилл хорошо знал привычки своей дочери и предохранял, а не запрещал).

Смешно было то, что она плавала быстрее его, хотя по выносливости его хватало на дольше. Но первый раз в жизни он не испытывал стыда или неловкости: что девочка делает что-то лучше, чем он, он хотел, чтобы у нее все было лучше. Почти шоколадная, она выходила на берег, и весь пляж внимательно глазел на нее, ощупывая каждый изгиб, кусочек и пору ее тела. Чтобы успокоить возбуждающиеся взгляды, он стал оставлять купальные халаты прямо на берегу. И сразу надевать на нее, когда она выходила из воды. Но и это мало помогало. Загар делал Юджинию притягивающей, и он уже не отпускал ее в город одну.

Свои вечера они кончали апельсиновым соком для нее и «сомбреро» для него. Иногда он закуривал тонкую сигару (для форса), пускал, попыхивая, дым, и она восхищенно смотрела на него.

Он знал, что Юджиния влюблена: этот трепетный блеск в глазах, ласковое внимание к каждому слову, желание предупредить малейшее желание, обрадовать, доставить удовольствие, усладить. Все это составляло одно слово — любить. Собственно, почему я останавливаюсь на л ю б в и, потому что 99 % семей живут без любви. (По привычке.) Такой, какая должна быть. Только не спрашивайте: какой, я вам не отвечу, я сам живу без любви и ищу такую.

Иногда они брали красивый катер и уплывали далеко вдвоем, оставаясь на ночь на воде. И все равно неподалеку мелькал огонек сторожевого катера: жизнь Юджинии была слишком драгоценна, чтобы ее доверили одному Александру.

И опять, мистер Нилл не запрещал, но предохранял. В эти океанские ночи она просила, и Александр много рассказывал ей о себе. Ему казалось, что он рассказал всю свою жизнь, но ей было недостаточно. Она ужасалась, когда слышала, как в детстве ему пробили железным колом голову, сломали нос и едва не выбили глаз, и целовала его, голову, гладила нос и ласкала глаза. Это были самые обалденные про-хладные жаркие ночи в его жизни. Он измучивал ее тело до изнеможения. А утром она загорала, и он, стоя у круглого колеса штурвала, мужественно напевал «Не сдавайся, моряк». А это тело на палубе…

И он не выдерживал и бросался на нее, она не сопротивлялась… Он вел себя как моряк и не сдавался… Ее жаркие объятия и смуглота кожи будоражили в нем самые потаенные, глубоко спрятанные инстинкты, зовы, желания. Он входил в нее снова и снова, разрывая на части, вызывая крики радости и отражение сладких мук на ее лице.

В это время сторожевой катер не находился поблизости, чтобы не смущать их.

Ах, океан, ах, Гавайи, жарко-страстные острова, — как он будет плакать, вспоминая вас.

Вскоре был дикий карнавал с забавным названием Хула. Тысячи людей выплеснулись и стеклись на улицы, пляжи, парки, берега. Все плясало, пело, шумело, звенело, орало, визжало. В голове гудело и кружилось, как будто после ночи, и еще одной, с шампанским и цыганами, а потом конями, тройками, медведями и бубенцами. Но даже цыганам было далеко до такого карнавала, хотя они были непревзойденны по части бардаков и гулянок, но музыке — далеко до цыганской.

Они никогда не веселились так, как во время этого карнавала. Кажется, окончательно став единым целым — из двух половинок, брошенных в мир раздельно.

Он нарядил и разодел Юджинию несказанно, и шел за ней на четвереньках, и целовал ее ноги. Он придурялся собачкой, а она была дама. Она была экзотическая дама с собачкой. Ее щиколоткам было весело и щекотно от его влажных губ, касающихся беспрестанно, радостно и тревожно, и она трепетала. Александр надел ей на руки двести тонких браслетов-колец, купленных оптом у какого-то бедного старика, который ошарашенными глазами смотрел ему вслед, сжимая в руке невероятные, никогда не снившиеся ему деньги.

Александр увил бы ее шею сотнями ожерелий, но шея была хрупка и нравилась ему. Он купил ей оркестр, и, подняв ее на руки, отнес на набережную и, сев на каменный бордюр, целовал ее шею, грудь и закрытые глаза, а оркестр играл, стоя почтительно сзади. И то рыдала, то смеялась скрипка. Напоминая.

Они гуляли всю ночь до утра, и он пил, и она пила, и эта ночь была взрослая… и она плакала от счастья.

Тридцатое августа наступило совсем как-то незаметно. Они купили Клуиз какое-то экзотическое, очень дорогое платье: черное с серебряными зигзагами чудных кораллов, не то омаров по краям. Выбирала Юджиния, и они надеялись, что Клуиз понравится.

Они улетали к вечеру и ушли прощаться с океаном. Юджиния поцеловала океан, чтобы вернуться.

У них была пересадка в Чикаго, и они решили провести ночь там. Чтобы прилететь прямо в день рождения. Юджиния почему-то хотела, чтобы Александр был на вечере в небесно-голубом костюме, и они потратили половину следующего дня в поисках того, что Юджиния точно хотела. Сама она собиралась быть в иссиня-черном бархатном платье и говорила, что это будет смотреться. Александра умиляло все происходящее, и он, как ослик за хозяином, ходил за ней следом.

Прилетев, они проникли незаметно на свою половину дома, и Юджиния сразу начала переодеваться. Они появились на другой половине в самый пик вечера.

И только увидев количество людей, Александр подумал, что Юджиния была права (какая умница), ища костюм: это был их первый вечер, официальный выход, с количеством гостей свыше ста.

Они не хотели производить сенсацию, но музыка остановилась, все повернулись к ним, и неизвестно было, кто именинник: Клуиз или Юджиния. Жаль, что камеры не зафиксировали выражение лица мистера Нилла, оно могло быть символом лица американца, гордого своим состоянием.

Крики, шутки, смех, поздравления ринулись в лицо, как карнавал, все сметая. Мистер Нилл обнял свою дочь и пожал руку Александру. Потом он отклонился, посмотрел и, не удержавшись, поцеловал ее еще раз. Юджиния расцеловалась с Клуиз и отошла с отцом в сторону.

Александр приблизился к Клуиз и, взяв ее руку, поцеловал. У кисти. Потом выпрямился и сказал приготовленные поздравления сразу, чтобы не сбиться.

Клуиз сияла и благоухала. И все-таки что-то в ее взгляде пряталось неясное, тайное, невысказанное. И он чувствовал, что это что-то развивалось и углублялось.

Она коснулась его щеки и поблагодарила. Близость ее смущала его: эти великолепные выточенные руки, он представлял их объятия… Он встряхнулся, подумав, что дурак, и сказал:

— Ваш подарок, Клуиз, Юджиния положила в спальне. Он длинный. И в любое время, когда вы захотите, можете посмотреть его.

— Я уже смотрю на него. — Клуиз задумчиво наклонила голову и отвела, обняв за плечи, в сторону. — Юджиния никогда так хорошо не выглядела! Старания Александра?

Он неловко пожал плечами. Она ясно улыбнулась.

— И я хочу так выглядеть.

— Well, — сказал он.

— Что для этого нужно? — и сама себе ответила: — Для этого нужен Александр.

Он улыбнулся, восприняв все как шутку.

— Конечно, я не стану такой юной, как Юджиния, но, возможно, я тоже похорошею.

Она была и так чересчур хороша. Клуиз улыбнулась, ожидая комплимента. Он сказал его.

— Ты думаешь так, мой милый друг? — Она обвила его шею рукой; ее кисть холодила. Он не хотел ничего думать и сказал:

— Я не знаю. О чем вы?

Подошла Юджиния и увела Клуиз показывать платье. Он вздохнул с облегчением. Глядя им в спину, он сравнивал, чьи ноги лучше, и не мог решить: обе были выточены и сделаны рукой великого мастера, это были две пары лучших ног, которые он когда-либо видел в своей жизни. Одна пара принадлежала ему. Что хотела вторая… он не знал.

Или делал вид, что не знал.

Мистер Нилл подошел к нему с молодым человеком в смокинге.

— Разрешите представить. Это Александр, о котором все говорят, потрясенные его костюмом.

Мистер Нилл был рад возвращению дочери. И шутил:

— А это доктор Кении Винтер, который иногда осматривает Юджинию.

Поднесли шампанское, и они взяли по бокалу.

— Поверь мне, Александр, доктора в этой стране живут очень хорошо. Я хотел бы быть доктором… Но…

Александр и Кении улыбнулись. Александр никогда не видел мистера Нилла в таком настроении и не представлял, что тот может шутить. Они выпили.

— Я надеюсь, вы найдете, о чем поговорить, а я пойду поищу мою жену.

Они остались вдвоем. Кении был приятной наружности, средних лет, но выглядящий моложе. Спокойными, уравновешенными манерами он выражал свое мнение о том, о чем они говорили, будь то гинекология или грядущие выборы ненужного президента. Неожиданно им и вправду нашлось о чем поговорить. О его профессионализме, пациентах и уровне жизни Александр мог догадываться уже по тому, что мистер Нилл доверял ему лечить Юджинию.

С мужчинами это редко бывает, но они понравились друг другу. И провели, разговаривая, больше двадцати минут, поднимая бокалы и опустошая их. Но окончательно Кении сразил его, когда сказал, что знает и читал «Вишневый сад» Чехова. Для американца знания вне его области, да еще в литературе, — это была редкость. И что ему нравится «tchai». Они были в восторге друг от друга (после стольких бокалов), ему нравились спокойные, плавные, мягкие движения Кении, умные ответы и уверяюще простыесуждения. Александр сам всегда хотел быть таким, но был дерганым, взрывчатым, подвижным. И только в последнее время успокоился. С этого вечера началась их дружба. Кто мог представить, что Кении сыграет такую страшную роль в его жизни!

Подошла появившаяся Юджиния и поцеловала Кении в щеку. Александр не знал, что между доктором и пациентом такая близкая дружба. Но стерпел это мужественно.

Вернувшаяся Клуиз, пока Кении спрашивал Юджинию о ее состоянии и не перегревалась ли она на солнце, задала Александру интересный вопрос:

— Так как ты провел время? Тебе не мешали телохранители?

— Кто?

— Два телохранителя, наблюдавшие за вами. Он не поверил. Клуиз ярко улыбнулась, сказав:

— Неужели ты думаешь, что Деминг доверил бы тебе свое сокровище — пересечь с Юджинией всю Америку и экватор, не будучи даже американцем. Не зная ничего об этой стране. — Она улыбнулась ярче: — Ты мало ценишь Юджинию и что она значит для мистера Нилла. Завтра будут готовы все ваши фотографии, во всех местах, где вы провели время, и ты сможешь наслаждаться ими, как первой пачкой уже наслаждаюсь я.

Сначала его взбесило это, и он водил глазами в поисках мистера Нилла, потом подумал, что это забавно, да и какая разница, а в конце решил, что это даже и неплохо. Когда он сам фотографировал Юджинию, он все жалел, что не будет их фотографий вместе. Теперь их будет достаточно, и каких! Самых неожиданных. Он надеялся, что не будет только фотографий на палубе того катера, чтобы у мистера Нилла не случился разрыв сердца.

Юджиния взяла его за руку и повела знакомиться с гостями. Через пять минут у него рябило в глазах, через пятнадцать он уже ничего не понимал, а через двадцать пять упал на тахту и сказал, чтобы она продолжала одна. Она была заботлива, приноси-ла ему воду с лимоном, тайком целовала в ухо, шепча нежности, и говорила, что больше так не будет.

Он никогда не встречал такое количество блестящих мужчин и женщин и подумал, что, если бы все женщины потеряли свои платья… Клуиз была бы самая привлекательная, и неожиданно поймал ее взгляд, направленный на него из центра зала.

Когда настало время десерта, он увидел Юджинию подальше от стола. Она уже прибавила полтора фунта, а он хотел, чтобы она была совершенна.

Назавтра, проснувшись рано, Александр приехал на свою старую квартиру. Едва только он вошел, как сразу почувствовал запах женщины. На кухне что-то шипело и жарилось. Он растворил все окна, чтобы выветрить запах. Из ванной в его купальном халате показался новый жилец и воскликнул:

— Хей! Кого я вижу! Они обнялись.

— Ты хочешь есть? Ему понравилось это.

— Яичница, коронное наше блюдо, уже готова. Миша ушел на кухню и вернулся с окутанной дымом, паром и благоуханиями сковородкой.

Теперь это был другой человек. От прежнего нищего не осталось и следа. С блестящими и аккуратно подстриженными волосами, до синеватой голубизны выбритыми щеками, с довольным и самоуверенным лицом, отъевшийся, терпко пахнущий какими-то дорогими духами, красавец, он походил на денди.

Александр чуть было не спросил, как тот себя чувствует по сравнению с прошлым, но поклялся себе никогда не вспоминать о бывшем и прошедшем. Они сели за стол, и Миша принес большую бутылку коки. Естественно, все русские пьют кока-колу, когда дорываются до нее, подумал он. Миша хотел налить и ему, но он отказался.

— Почему?

— Я не пью газированных напитков.

Тот был увлечен другим, разделыванием яичницы, и не стал расспрашивать. — Ну, ты хоть отъелся за это время?

— До упаду, Саш! Спасибо.

Александр улыбнулся, его давно никто не звал коротким и привычным, его именем, Саша. Потом он посмотрел на тарелку и сказал:

— Ты, я вижу, натолкал в яичницу всего, что только можно.

Миша улыбнулся.

— Даже кусок апельсина! Я подумал: а чего ему зря пропадать? Я ими уже уелся. Два года мечтал об апельсинах.

И он начал есть. Манеры его тоже переменились, и Александр отметил это с удовлетворением.

— Миша, а кто здесь был?..

— Женщина.

— Я понимаю, но какая женщина?

— Пятидесятидолларовая.

— Ты мог бы, по крайней мере, не начинать с проституток, а найти себе девочку поприличнее.

— Где? — Тот бросил есть.

— В баре.

— Да?! Какая это, на фуй, американская девочка пойдет с нищим, который не может купить ей коктейль.

— Ты мог…

— Я много чего мог! Они сначала смотрят, сколько у тебя в кармане, какой ключ от машины, а потом думают, стоит ли тратить с тобой время. А я в рот ебал таких девочек. Я хочу, чтобы они ценили или хотели меня, а потом все остальное. Да к тому же я не знаю языка. У тебя много было девочек, пока ты… — он не сказал «женился», так как до сих пор не мог поверить в это.

Александр сказал задумчиво:

— Это другая страна…

— Ты не ответил на мой вопрос, много?

— Ни одной. Но я писал, и меня не интересовало это вначале.

— За два года ни одной?! Даже я сношался с какими-то блядями на помойке. С каких это пор ты так переменился, что тебя не интересовали девочки? — Я не хочу об этом говорить. — Он не хотел вспоминать, как у него стучало в голове и звенело в ушах, когда он просыпался возбужденный на рассвете и не мог заснуть до самого утра. Когда ему казалось, что он сходит с ума в четырех стенах. Это было прошлое. А та девочка из Торонто — приехала, наконец, за три месяца до его свадьбы.

— К тому же я не знаю языка, а в этой стране, не имея денег и языка, можно получить только блядь. Это там девочки готовы подставить жопу любому иностранцу, даже если он из Болгарии. И умирают от радости и оргазма, если встретили иностранца. Но не здесь.

— Ты быстро схватил Америку, — сказал Александр и осекся, вспомнив, что Миша уже здесь больше чем два с половиной года. — Ладно, придумаем что-нибудь с девочками. Но я не хочу, чтобы ты общался с платными, я не хочу, чтобы ты подхватил сифилис, а это так просто.

— Не волнуйся, я надеваю два гондона, — и они рассмеялись.

Это был все тот же Миша. Александр сделал им английский чай, который когда-то привезла Юджиния, и начал главный разговор.

— У тебя есть права?

— Да, я еще успел получить в Нью-Йорке.

— Теперь о тебе. Тебе надо работать и что-то делать, иначе ты сойдешь с ума. Я так думаю. И зарабатывать какие-то деньги на развлечения.

— На развлечения — согласен! А кто нет?

— Я буду достаточно занят в грядущие месяцы… Юджинии самой ездить нельзя, поэтому нужен личный шофер. Я предлагаю тебе эту работу, шофера, за которую буду платить тебя тысячу долларов в месяц, плюс еда в нашем доме. Эта квартира оплачена на год вперед; жить ты здесь будешь бесплатно, а также заберешь и будешь пользоваться моей машиной, она бегает неплохо.

Он поспешил добавить, боясь ответа:

— Только не беспокойся, возить тебе ее совсем не придется. Собственно, эта должность не очень нужна, просто чтобы ты числился где-то. Ты свободенв любые дни, какие тебе нужны, и твой отдых и отпуска — все оплачено.

Миша смотрел на него широко открытыми глазами.

— Ты это серьезно?! Да мне в жизни никто не предлагал ничего подобного, я и не мечтал о таком. Хоть сегодня могу начать.

Александр выдохнул с облегчением.

— Вот и хорошо. До тех пор, пока ты не выучишь язык, я не могу придумать ничего другого. Но это ненадолго. Я хочу для тебя другую жизнь. И я сделаю ее для тебя.

Миша встал, подошел и поцеловал его:

— Саш, я благодарен тебе безмерно, — и отвернулся.

Александр тронул его плечо и сказал:

— Пойдем, проводишь меня. Я должен сделать кое-какие приготовления, чтобы через неделю ты начал работать.

Они вышли на улицу, он отдал ему ключи и показал, где стояла старая, но бегающая машина. Потом они подошли к его машине.

— Это твоя машина? — изумился Миша. Александр постарался смягчить:

— Да, это подарок. Твоя, которую я закажу, еще лучше. Собственно, я подумал, ты на ней и будешь ездить все время и куда тебе надо.

— Да я бы в жизни в такой сон, такую сказку не поверил! Можно проехать?

— Конечно.

Они сели вместе, и он решил его взять с собой в магазин машин.

Домой он вернулся, когда Юджиния уже встала, волновалась и давно его ждала. Но не задала ни единого вопроса, пока он не сказал:

— Юджиния, я должен много писать и не смогу всегда возить тебя.

— Как?! Ты, как и папа, не хочешь, чтобы я водила машину. Даже теперь?

— Естественно, и теперь — особенно когда ты моя жена. Она рассмеялась:

— Невероятные люди! Я согласна. Я не могу сражаться с вами двумя.

— Хорошая девочка, — сказал он и погладил ее наклонившуюся голову. Потом шею. — Поэтому если ты не возражаешь, то у тебя будет частный шофер.

Она кивнула.

— Какой цвет машины тебе больше нравится?

— Который нравится тебе.

Он знал, что она так ответит. И вздохнул с облегчением. Так как цвет он уже заказал.

— Тебя не интересует, кто это будет?

— Не ты, это точно! Остальное не интересно.

— Ну, догадайся.

— Твой друг? Он удивился.

— Ты догадливая девочка.

Какая-то мысль мелькнула у него в мозгу, но ушла неразжеванной.

— Я понимаю, что мне не нужен шофер, и я люблю ездить с Дайаной, и ты делаешь это для него.

— Пока он выучит английский.

— Делай так, как только т ы считаешь$7

— Спасибо, Юджиния, я ценю это. А твой папа?

— Какое отношение имеет к этому мой папа, если твоей жене нужен шофер, и наша семья, ты и я, так решила.

Он поцеловал ее в губы.

— Юджиния, я все думаю, что ты ребенок, но твоя головка совсем взрослая. И ты разбираешься в таких вещах, в которых я чувствую себя ребенком.

Она подняла голову и сказала:

— Но я все-таки еще и американка!

— Это было бесподобно сказано!

И рассмеялись звонко. Полдневную еду они ели опять на кухне, которая к их приходу освобождалась и пустела. Из рук Юджинии ему казалось, что даже примитивная и не философская американская еда становилась вкуснее. И более философичной… Перед обедом мистер Нилл пригласил его в свой кабинет и показал фотографии.

Александр сделал вид, что не удивлен, и сказал:

— В следующий раз, сэр, когда вы будете делать это, пожалуйста, предупреждайте. Я не подопытный кролик, которого надо стеречь. Или беречь, как вам больше угодно.

Мистер Нилл взял одну из фотографий и произнес:

— Я боялся, что вы не согласитесь, и не хотел вам портить путешествие. Но в следующий раз я бы не покупал Юджинии пино-коладу. Если я не ошибаюсь, здесь она пьет пино-коладу, — и он протянул ему фотографию, — или как вам это угодно будет назвать.

Они рассмеялись одновременно. Он собрал все фотографии на столе и сказал:

— Считайте, что это подарок от меня в ваш медовый месяц. Я, скажем, знал или догадывался, что вы будете жалеть, что у вас не останется фотографий, где вы сняты вместе.

— Спасибо. Это действительно так. Мистер Нилл стал серьезным.

— Но позвал я вас не ради этой шутки, я хочу поговорить о будущем Юджинии. Я думаю, что оно тоже волнует вас?

— Больше, чем мое.

— Я рад слышать это. Именно это.

— Юджиния неплохо рисует, но ей не суждено быть великой художницей, пусть это останется ее хобби. Я думаю, вы доверяете моему мнению.

— Судя по картинам, собранным в вашем доме…

— Благодарю. К тому же я советовался с весьма известными художниками и показывал ее работы. Сам бы я не стал решать такой важный вопрос. Они хороши, ее работы, свежи и невинны. Но она не видела мира и жизни, чтобы стать великой художницей. Да и скольких мы знаем? И я надеюсь, что ни вы, ни я не собираемся отпускать ее в большой мир и оставлять нас в полном одиночестве.

Пожалуй, Александр согласился, если бы этого хотела Юджиния. — Нет, сэр.

— Безусловно, Юджиния должна идти учиться и закончить университет. Возможно, она выберет искусство, историю искусства или еще что-нибудь. Но я хотел просить вас, если вы не возражаете, чтобы этот год она провела дома и не начинала учиться. Она юна и еще успеет закончить университет. К тому же учиться она будет в Гарварде или Кембридже, на худший случай в Йеле, и вам придется уехать. А выпорхнувшие дети уже не возвращаются в родительские гнезда, никогда… И я хочу, чтобы она отдохнула после школы. Так как вы ее муж, то я решил, что должен разговаривать с вами, а не говорить напрямую с Юджинией.

Ему понравилась такая связь. Через третье лицо.

— И если вы не возражаете, так будет всегда. Он не возражал. Кому! Мистеру Ниллу, когда все было решено. И позаботились. К тому же он всегда и постоянно чувствовал, что не имеет никакого права на все это, что он здесь промежуток, который терпят, — потому что Юджиния так хочет. Он не возражал.

— Вы ей сообщите тогда о вашем решении.

— О моем?!

— Естественно, что все решения должны исходить от вас, иначе это будет задевать ее.

Феноменальная забота. Он кивнул и улыбнулся.

— Вы приглашены сегодня к нам на обед. Вы знаете?

— Мы и так все время у вас.

— Напрасно вы так думаете. Половина здания и всей недвижимости уже переписана на имя Юджинии и ваше. И вам надо доехать только до нотариуса, чтобы подписать бумаги. С моей стороны все давно подписано.

— Спасибо большое, мистер Нилл.

— Не за что. Это моя обязанность по отношению к дочери. Берегите только Юджинию.

Он никак не мог понять, что за этим кроется и почему такое тщательное внимание к слову «беречь». Носчитал неудобным спросить и все никак не спрашивал.

— Где сейчас Юджиния?

— В студии, рисует что-то.

— Я пошлю за ней, вам не стоит идти, уже время обеда.

— Я должен прийти с ней вместе, и она будет ждать меня.

— До сих пор идиллия? Это приятно. Хорошо, идите и попросите Юджинию, чтобы она не опаздывала. Мы едем в театр после обеда. Впрочем, не говорите ей, а то обидится. Она хотела сделать сюрприз, считала, что вам это очень понравится.

Пьеса называлась «Кто боится Вирджинии Вулф», и она потрясла его.

Долгую ночь он не спал, глядя на лицо Юджинии, и обдумывал пьесу снова и снова. Он подумал, что хорошо, что он не пишет драматических произведений, после Эдварда Олби он бы не коснулся пера, а пером — бумаги.

Сознавал ли Олби, что он создал? Автору подчас очень трудно оценить им созданное. Понимал ли, что три четверти пьесы были шедевром литературы XX века.

На следующий день, уже рано утром, он сидел и писал. Он знал, что не встанет из-за стола, пока не закончит эту вещь. Он уже сидел внутри нее, чувствовал сюжет, и герои повиновались. Он никогда никому не говорил, о чем он писал, не объяснял, почему он писал или не мог без этого. В послесловии к «Лолите» у Набокова Александр прочитал интересное высказывание: «Профессора литературы склонны придумывать такие проблемы, как: «К чему стремится автор?» или еще гаже: «Что хочет книга сказать?» Я же принадлежу к тем писателям, которые, задумав книгу, не имеют другой цели, чем отделаться от нес…» Он бы сказал «родить» вместо небрежного «отделаться от нес». Но маэстро, наверно, знал о глаголах немного больше. Впрочем, когда он пытался калькировать английский на русский, это не всегда получалось, не всегда звучало. Александр же хотел просто выплеснуть из себя готовое, созревшее, мучившее, освободить голову и душу, дать свободу перемалывающему мозгу, который в глубине себя уже держал и обтачивал новое дитя.

В два часа, когда вошла Юджиния, он читал. Александр не насиловал себя сверх меры, так как во второй половине дня свежесть мысли, заряд желания и энергия письма истощались. На этой точке лучше было остановиться, до следующего утра.

— А почему ты теперь читаешь «Лолиту» на английском?

— Во-первых, я чувствую себя в чем-то после-тридцатилетним стариком, соблазнившим малолетнюю девочку… и переживаю ощущения снова. — Он поцеловал ее смущающиеся губы и глаза. — Но это шутка. Я пытаюсь проследить одну вещь: Тургенев и Бунин были его любимыми писателями, так вот, отложили ли их описание любви какой-нибудь отпечаток на то, что написал Набоков? А так как оригинал он писал на английском, а мне давно пора знать этот язык, то я и осложнил себе работу, пытаясь понять английский пришельца. И об этой связи я хочу впоследствии сочинить статью.

— Ты пошлешь ее в журнал?

— Если статья получится.

— А потом ты поцелуешь меня… еще?

— Ради таких прекрасных глаз — не потом, а сейчас.

Вечером они уезжали в гости. Теперь они почти все вечера проводили вне дома, после дня рождения Клуиз у них появилось много знакомых и приятелей. Их приглашали, с ними дружили, о них заботились, их желали и звали. Были неплохие люди, интересные вечера и даже феноменальные попойки, когда Юджиния вела машину, а он спал на ее плече. Были интересные люди, и все-таки он чувствовал себя среди них чужаком, не своим, он был для них пришельцем из другой галактики и знал, что никогда не сможет раствориться в них и стать одинаковым с ними. Они были разные. И он удивлялся, что могло привлечь Юджинию и как он мог ей понравиться. Однажды он спросил ее об этом.

Она ответила шутя:

— Я слишком перечиталась русской литературы, по твоему совету. — А потом сказала с улыбкой: — И потом, мы такие разные, ты очень необычный, я не могла не влюбиться. И еще: я была удивлена и очарована тем, что волнует тебя, тебя совершенно не интересовали деньги, дома, машины, материальная жизнь, будто ты жил в другом мире. И мне захотелось в этот мир перенестись с тобой. Но сначала… я захотела тебя.

— Когда?

— Первый раз в том баре… когда двое пристали к тебе и я увидела твои глаза. И я подумала, что ты, должно быть, очень необычный. И я не ошиблась.

— А если б ошиблась?

— Я бы заставила себя полюбить тебя такого, какой ты есть. Я уже знала, что полюблю тебя. Что ты предназначен мне.

Этого было достаточно для объяснения. Он сжал ее губы своими губами, и их языки коснулись.

— Это необъяснимо словами. Высказанные слова — это только оттенки, намеки, тени. А в глубине все гораздо тоньше, — сказала она.

— Переживания души всегда были самыми трудными для выражения. Муками писателя, которые каждый преодолевал по-своему. Потому еще, что в каждое слово они вкладывали и часть своей души, если не всю душу.

Ему нравилось, как она слушала. Более внимательных испытывающих глаз он не встречал. Ему нравилось ей рассказывать, он знал, что через рассказ люди приближаются друг к другу. Но существовала еще другая близость, и в этой близости он ожидал: еще немного времени — и она станет совершенна. Все, что он накопил, знал, собрал, он вкладывал в нее, передавал, обучал, распускал…

Во сколько бы Юджиния ни засыпала, она по-прежнему вставала рано, чтобы сделать ему чай, намазать орехового масла, положить ложку джема, свернуть салфетку. И эта мелочь совсем незначительная забота — была для него дороже всего в мире. Эта была деталь, которую он ценил больше, чем само полотно. Он никогда не верил в сказанные слова, это был пустой звук, он всегда верил в штрихи, незаметные детали, в пустяки, из них, и только из них вырисовывался портрет. Создавался образ.

Каково же было его удивление, когда на следующее утро, на кухне, за столом он застал мистера Нилла. Мистер Нилл никогда не вставал поздно. Но дело было не в том.

— Я все думаю, что в этом такого особенного — есть на кухне, и почему в зал вас можно заманить только на обед? Я попробую, если вы не возражаете?

Он улыбнулся. Юджиния налила отцу кофе и сделала обычный тост с джемом из мандариновых корок. Они сидели втроем. Она напротив них. Юная леди перед двумя мужчинами. И в этом что-то было. Окончив, мистер Нилл встал и сказал:

— А в этом что-то есть…

Поблагодарил за кофе и, взглянув на Юджинию, попрощался.

Юджиния с улыбкой смотрела на Александра.

— Так ты весь дом переучишь, и они будут питаться на кухне.

— Не дай бог, тогда нам придется переезжать в зал и чувствовать себя потерянными в его высоких одиозных стенах.

В дверь позвонили, еще через минуту Дайана принесла розы для Юджинии, две корзины, и пошла наверх.

Он прошел в кабинет, сел за стол и задумался.

В два часа дня он заехал за Мишей, и они поехали забирать машину. Это был шоколадного цвета лимузин с кремовыми сиденьями.

— И это буду водить я! — воскликнул его друг, подпрыгнув от радости.

Александр показал ему несколько кнопок, все было автоматическое, к хорошему привыкаешь быстрее, чем к плохому, и они поехали смотреть дом и место Мишиной работы.

Александр не ел сегодня с Юджинией, и она знала, что он вернется не один. Они шли по дому.

— И это твой дом?!

Главный лакей, воспитанный по староанглийской моде, вежливо приблизился и спросил:

— Вы хотите что-нибудь выпить, сэр? Миша обалдело уставился на него, не веря.

— Нет, спасибо, Джордж, не сейчас.

Они поднялись наверх и сели в просторном зале на их половине. Не прошло и мгновения, как Юджиния сама принесла чай и вкусные бутерброды. Вежливо поздоровалась.

Он обратил внимание, как Миша ощупал ее взглядом, когда она выходила, чтобы им не мешать.

— Ты, я смотрю, неплохо устроился! — пошловатая игривая гримаса поплыла на его лице.

— Не болтай, Миш, глупости. Юджиния — это единственное, что есть у меня в мире. И ее никто не смеет касаться ни взглядом, ни словом. Ни тем более обсуждать, запомни это, она вне обсуждения.

Их взгляды скрестились.

— Хорошо, хорошо, что ты так завелся.

— Извини, это прошлое и воспоминания. Не важно, ты здесь ни при чем. Давай ешь.

— В жизни не ел таких обалденных бутербродов, что там внутри — золото?

Он улыбнулся:

— Теперь будешь есть каждый день.

— И уверяю тебя, не буду жаловаться. Они рассмеялись.

— Можно посмотреть дом? Никогда не был в приличных домах в Америке. Первый раз.

— Конечно, только наешься сначала.

После второй чашки чая он повел его смотреть дом.

— И весь этот дом твой?!

— Нет, половина.

— Они, наверно, обалденно богаты? — Достаточно.

— Как ты подцепил такую?..

— Миша!

— А, да, извини. Я все забываю, что ты респектабельный человек теперь.

— Это здесь ни при чем. Я не хочу, чтобы ты, как лакей, копался в грязном белье господ, обсуждая. Я хочу для тебя совсем другой жизни, на высоком уровне, равным среди равных. И не хочу, чтобы тебе потом было стыдно за свои слова.

— Извини, я ценю все, что ты делаешь для меня.

— Я также хочу, чтобы вечерами ты ходил на курсы английского языка и выучил его как можно скорей. Без него ты никуда не двинешься. А потом… У Юджинии много друзей и подруг, и не случится ничего плохого, если одна из них будет осчастливлена красивым мальчиком оттуда. Ты не против?

— Даже очень нет!

— Пойдем, я тебя поближе познакомлю с твоей будущей хозяйкой.

Они поднялись в библиотеку Юджинии, где она читала. Он постучался и официально представил их. Юджиния рассмеялась и сказала, что с завтрашнего дня он свободен.

— Как, с самого первого дня работы? — Миша говорил на ломаном, ужасном английском.

— Твой первый день работы был сегодня. Я думаю, что это надо отпраздновать, если в жизни что-то достойно празднования.

И он повез Юджинию и Мишу в тот дорогой ресторан. Где они были первый раз; они провели весь вечер вместе.

Первую часть дня Александр писал, вторую — посвящал Юджинии. У нее была страсть кататься на лошадях, и он возил ее кататься, со временем объездив все фермы-ранчо в округе штата. Возвращаться обратно надо было до пяти часов, чтобы мистер Нилл не увидел ее в сапогах или не почувствовал запаха: он был категорически против, чтобы грубые спинылошадей носили на себе нежные косточки Юджинии. Нужно было видеть ее гарцующей на лошади и сколько это ей доставляло радости, как галопом неслась она со склона, мастерски управляя поводьями.

Итак, они возвращались до пяти. В этот раз, когда Юджиния пошла переодеваться наверх, он столкнулся с Клуиз. Она была в изящном темно-бордовом платье с довольно большим вырезом. Верхняя часть груди и ее шея были голые. Не то куда-то собиралась, не то вернулась откуда-то.

Она взяла его за руку и провела в комнату с камином.

— Как твоя жизнь? — спросила она.

— Спасибо, хорошо, — ответил он.

— Нравится? — Ее глаза, чуть сузившись, улыбались.

— Юджиния — очень, остальное обычно.

— Так уж обычно? — Она погладила его по руке. Александр улыбнулся, поняв. Все-таки она обворожительная женщина, подумал он про себя.

— Ты помнишь, я обещала тебе рассказать самую забавную историю: как мистер Нилл ошибся? Я расскажу. Кстати, он никогда не забывает своих ошибок и не прощает их себе. А это была его единственная. Он безошибочный человек.

— Какая?

— Ты. Тебе, наверно, не совсем понятно, почему я тогда показывала тебе ноги в машине и якобы пыталась соблазнить. Видишь ли, раньше, очень давно, я была, ну, своего рода «цеплялой», я могла получить любого мужчину, которого хотела, и они были со мной до тех пор, пока этого хотела я.

— Это был источник жизни?

— Да, — не смутившись, ответила она. — Потом один из них сделал меня моделью, он оказался фотографом, и моя жизнь изменилась. Деминг Нилл знал об этом и решил использовать мои неотразимые качества, чтобы проверить тебя. Это в его натуре: использовать вещи. И тогда я разыграла водевиль. Но ты не отреагировал даже на меня, и он успокоился. Зато Юджиния отреагировала на тебя. Это была его большая ошибка.

Александр не мог поверить прагматизму ума мистера Нилла: подставлять собственную жену для того, чтобы проверить безопасность дочери. Хотя он понимал, что Клуиз говорила правду.

— Понравилась история? — спросила она.

— Для чего вы мне это сказали? Ее глаза медленно влились в его.

— Я не хочу, чтобы ты проигрывал. Запомни, он никогда не прощает ошибок. Даже себе.

И в этот момент вошла Юджиния.

— Благодарю вас.

— Не за что, — ответила Клуиз, отводя от него взгляд.

Юджиния подошла и села рядом.

— Ну, не буду вам мешать. К тому же мне еще надо надеть колье, мы едем в театр. Спектакль начинается рано. А после едем обедать в твой любимый ресторан. Александр, хотите присоединиться к нам, это примерно в десять вечера. И Юджиния доставит удовольствие папе.

Юджиния посмотрела на него и кивнула.

Едва они остались вдвоем, она прильнула к его шее (от нее пахло апельсиновой водой, которую она подмешивала в свою ванную).

— Я соскучилась по тебе, можно мы будем все остальное делать позже?..

Он, естественно, согласился. Только бы дурак отказался от этого. Они даже опоздали в ресторан к десяти вечера, все равно обрадовав мистера Нилла появлением Юджинии.

На следующий день мистер Нилл попросил его зайти к нему в кабинет в пять часов.

Едва только Александр коснулся двери, как ему предложили войти. Он отказался от коктейля перед обедом и приготовился слушать.

— Я не сразу вам сказал, что я думаю о вашем будущем, но я думал что-то, — начал мистер Нилл. — Я надеюсь, вы понимаете, что ваши писания — это хорошо, но это Америка, и она русского языка еще не знает. К сожалению. Тем более литературой не особо интересуется. Так что прокормить на это вашу жену вам не удастся. Я ждал, как долго это продолжится, и надеялся, что все скоро кончится. Я имею в виду Юджинию, вас и etc. Но теперь я понимаю, что это надолго: я никогда не видел, чтобы Юджиния была так счастлива и довольна, — столько радости на ее лице, даже в те шестнадцать, что она жила со мной. И поскольку ее судьба связана с вами, то я хочу, чтобы у вас было какое-то будущее. Я не мог сразу решать будущее двоих, Юджинии и вас. Поэтому я сначала решил для нее. Потом понял, что ее будущее зависит от вашего, и я хочу, чтобы оно было прекрасно. Будущее ее. Я не хочу, чтобы она была нищей и ничего не имела в своей жизни. Александр раскрыл рот. Мистер Нилл продолжал:

— Вы богаты сейчас, я согласен. И можете купить ей все, что она ни пожелает. Но дело в том, что я хочу быть уверенным: когда меня не станет, а меня не станет когда-то, — моя дочь будет иметь все — всегда. И чтобы состояние моей семьи постоянно удваивалось. Это Америка. Звучит, наверно, странно, но это стремление всех американцев — удвоить то, что они имеют. Каждый — на разном уровне. Поэтому я решил — исходя из всего сказанного — сделать вас исполнительным директором моей главной корпорации. С последующим переходом в ваши руки всех моих предприятий и наследованием их. Пятьдесят один процент акций которых будет принадлежать Юджинии.

Александр, ничего не понимающий в этом, сказал:

— Даже сто один процент пусть принадлежит ей. Чем больше, тем лучше.

Мистер Нилл невольно улыбнулся.

— Вы еще молодой человек и не все понимаете. То, что я вам предложил, — подобного не бывает даже в американских сказках, пекущихся в Голливуде. Поэтому меня немножко удивляет ваша реакция, я рад, что вы не жадны. — Деньги — это всего лишь деньги, — произнес Александр.

— Это гениально сказано, — улыбнулся мистер Нилл. — Но давайте вернемся к серьезному делу. Так что вы думаете об этом?

— Я должен спросить Юджинию.

— Почему? — не понял мистер Нилл.

— Потому что полдня моей жизни принадлежит ей. Мне придется отнимать это время у н е$7

— Что?! — Мистер Нилл не поверил тому, что услышал. — Я предлагаю вам стать директором моей компании, а вы мне говорите, что…

Он несильно встряхнул головой. Волосы были тщательно уложены.

— Да, вы оба должны ходить в детский сад. Александр рассмеялся.

— Я поговорю с Юджинией сам, она пока что росла в нормальной американской семье, а не… — он запнулся, — и все поймет. Что мужчина должен делать в жизни что-то. А вас я жду ровно в восемь утра в моей машине, вы поедете со мной на работу.

Юджиния провожала его, как на войну, и все предупреждала, чтобы он не боялся: секретарей, советников, вице-президентов, кто ему будет объяснять.

Она заедет к нему в конце рабочего дня. Одевшись в самый скромный костюм, он отправился в восемь утра, ни свет ни заря, работать исполнительным директором.

Никогда в жизни еще не поднявшись выше, чем шофер или копатель земли — землекоп называется.

Александр даже не представлял, что мистер Нилл так богат. У него были нефтеносные промыслы, банки, а также всякая мелочь: здания, отели, сеть ресторанов, два театра и одна железная дорога. Плюс разные капиталовложения, разобраться в которых у него не хватило бы ни ума, ни жизни. Да он и не собирался тратить на это жизнь. Он только удивлялся всеохватности мистера Нилла.

Мистер Нилл и его семья входили в число десяти самых богатых семей Америки. А значит, и мира. Цивилизованного. И хотя Александр мужественно сражался, его хватило ненадолго.

Через две недели он пришел к мистеру Ниллу и сказал, что согласен лишиться всего, кроме Юджинии, только не быть исполнительным директором.

На что мистер Нилл, подумав, мудро заметил:

— Это вам не книжки писать.

Молниеносная карьера директора была закончена, и на следующий день он уже купался с Юджинией в закрытом домашнем бассейне и выпаривал бренное тело в сауне. Они целовались в пару.

Неяркое зимнее солнце лилось в окно.

Клуиз вошла в зал, где он сидел, и села рядом. Когда-то она была моделью, работавшей для очень крупной косметической фирмы, конкурирующей с самим «Ревлоном». Она была моделью номер один. И сейчас еще сохранила профессиональную привлекательность, хищную сладость улыбки и зовуще-неда-ваемых глаз, которая брала в плен и не отпускала. Завораживающая улыбка, уникальная.

Она вздохнула высокой грудью. На грудь он старался не смотреть.

— Как тебе твоя жизнь, не скучно?

— Наоборот, очень весело. — Он улыбнулся.

— Почему ты совсем не уделяешь мне внимания? Я все-таки твоя родственница.

— Я никому его не уделяю, кроме Юджинии.

— Она так ослепительна?

— Она необыкновенна.

— Она прекрасна, но она ребенок. Я думала, что взрослый мальчик или юный мужчина более интересуется женщинами…

— Например… — Он улыбнулся.

— Такими, как я.

Он перевел взгляд с ее груди на лицо. Сомнений не было. Ее глаза обнимали, сжигали, трогали его и касались. Она откинулась, положив руку на спинку дивана, рядом с его плечом. (Или она дразнила?)

— Ты доволен своей жизнью, образом ее? — Вполне, я понимаю намек.

— Это не намек. Кстати, то, что ты имеешь, в каком-то роде моя заслуга тоже. Я так хотела. Чтобы ты был здесь. Рядом.

— То есть? — Он вопросительно посмотрел на нее.

— Милый, неужели ты думаешь, что мистер Нилл позволил бы когда-нибудь Юджинии выйти замуж, если бы я не приложила к этому руку?

Как на новое открытие посмотрел он на Клуиз.

Она совсем не Полозова, она — Клуиз. Урожденная француженка, такие не сводят с ума.

В голове все перевернулось, потом встало на свое место.

— Ну так? — Она смотрела ласково на него.

— Вы ждете благодарности?

Он думал, что она скажет «нет». Но она сказала:

— И только одной.

Он улыбнулся ее откровенности. Хотя еще ничего не было названо.

— Когда-то давно я читал книгу, которая мне очень нравилась, «Приключения авантюриста Феликса Круля». Так вот, он тоже соблазнял дочку, попутно не гнушаясь и мамой. Которая ему объясняла, что зрелый плод лучше зеленого. Несозревшего.

Клуиз даже рассмеялась от удивления.

— Ты читаешь хорошие книжки. Я не ее мама, солнышко. Неужели я так старо выгляжу? Мне тридцать один, как ты мог это подумать?

Он сам удивился, что она так молодо выглядит, с виду ей, казалось, двадцать семь, впрочем, все американки выглядят моложе, в этом им не отказать: они ухожены.

— Где же мама Юджинии?

— Этого я тебе никогда не скажу.

— Почему?

— Этого тебе никто не скажет.

Разговор загадками, подумал он про себя. И усмехнулся, вспомнив, как считал, что Клуиз наградила Юджинию парой стройных точеных ног.

— Значит, я свободна от этого греха, — отреагировала по-своему Клуиз на его усмешку. — Это ничего не меняет. — Он продолжал думать: какая тайна кроется в отсутствии первой жены Господина?

— Действительно? — Клуиз была неподдельно удивлена.

Ее длинные точеные ногти коснулись его щеки.

— А жаль, — и было непонятно, шутит она или говорит всерьез. Было вообще ничего непонятно и стало еще непонятней.

— Мне тоже, — проговорил он.

— Чего? Скажи, я все сделаю для тебя. — Ее грудь поднялась и вздохнула, едва коснувшись опушки его плеча. Он удержался, чтобы не закружилась голова от запаха ее тела, смешанного с запахом духов, волос и платья. Тончайшее дуновение аромата. Она вся пахла.

Теперь ее глаза, абсолютно ничего не скрывая, прожигали его. Она начала:

— Я очень хорошо помню все, что ты говорил. И особенно один наш разговор, когда ты сказал: «Для того чтобы женщина возбудила подчиненного ей мужчину, нужно, чтобы он поднялся до ее уровня. Вряд ли хотя бы одна нормальная женщина может возбудиться шофером». Я подняла тебя до себя, максимально приблизила…

Он обернулся, в дверях стояла Юджиния. Рука Клуиз лежала на его плече. Слышала ли Юджиния последние слова? Фразу. Она ласково улыбнулась ему. Клуиз встала:

— Ну, мне пора, у меня встреча с косметичкой. Юджиния, не забудь, милая, что сегодня вечером твой папа ждет вас к обеду.

Перевоплощение было уникальное.

— Я помню, — сказала Юджиния.

— Александр, могу я занять твоего шофера, он и так целые дни ничего не делает. — И вдруг она улыбнулась и тихо сказала, как будто про себя: — Не повторяй ошибок мистера Нилла.

— Да, конечно, — ответил он. — В любое время. Клуиз вышла изящной походкой из зала. Ее бедра

были восхитительно стройны. Она это знала. И старалась ими двигать так, чтобы они ослепляли еще больше. Ему была интересна реакция Юджинии, так как еще никогда между ними не появлялась женщина. Он ждал, и тогда Юджиния сказала, но очень мягко:

— Она совсем не Полозова, она — Клуиз. Урожденная француженка, такие не сводят с ума.

И он поразился ее памяти и взрослой зрелости, которую она практически никогда не показывала.

— Меня ты в этом смысле невысоко ценишь? — Он полушутил.

— Я верю в тебя, — просто ответила она.

Он обнял ее за талию, и их губы слились, как дыхание.

Все дни он писал, осенью и зимой это всегда получалось лучше, легче шло и не так выматывало, как весной и летом, опустошая.

Юджиния начала учиться читать на русском языке. Она уже знала все имена на корешках книг: Толстой, Достоевский, Пушкин — и читала заголовки.

Она сама вытирала пыль с книг, почти каждый день, зная, как он ими дорожит. Он объяснял ей алфавит, мешая его с физиологическими примерами. И она говорила, что ей нравится — так учиться.

Раз в месяц они летали в Бостон. Это была традиция. В Бостоне находился лучший крабный ресторан, который любила Юджиния. И в одно из воскресений семья обязательно летала на обед из крабов и в ту же ночь возвращалась. Это был не каприз, а слабость Юджинии, которой активно потворствовал мистер Нилл.

В этот раз они провели в Бостоне два дня, чтобы он посмотрел город, а потом ели необыкновенный крабный обед. Юджиния была в восторге.

Они сидели вчетвером за столом и пили какое-то невероятно редкое бельгийское пиво. Юджиния не пила.

И мистер Нилл сказал, что отныне он передает свои обязанности и в Бостон будет летать с Юджинией Александр — кушать крабов. Чему Юджиния была рада больше, чем крабам. О н это делал в течение четырех лет. — Четырех лет?! — не поверил Александр.

— Зато все остальные годы — ваши, — пошутил мистер Нилл, и все рассмеялись.

По возвращении назад у трапа самолета их встречали коричневый «кадиллак» и его друг Миша.

Юджиния передала ему коробочку крабов, которую привезла специально для него.

Александр не обратил на это достаточного внимания.

Клуиз замерзла в Гросс-Пойнте, и они решили снежный праздник справлять под лучами горячего солнца. Впервые он ел приготовленное Клуиз и должен был сознаться, что у нее были не только изящные руки, но и толковая голова. Плюс гастрономический вкус. (Он забыл, что Франция — колыбель гурманства.) Не отвлекая Юджинию, Клуиз попросила помогать его: Юджиния обсуждала что-то с отцом. И весь день Александр провел на кухне с Клуиз и был очень рад, что нашлось чем заняться.

Обед был со свечами, возгласами и взглядами.

Касательно последнего Клуиз, видимо, считала, что она выше подозрений…

Утром они купались в море. И не верилось, что где-то снег, зима. Пальто и холод.

Нельзя сказать, чтобы Миша переутомлялся на работе. Он попросту ничего не делал.

Юджиния почти никуда по утрам не ездила без Александра, который сам любил водить машину, и Миша наслаждался жизнью.

Трудно вспомнить, кому первому пришла эта идея — чтобы Миша фотографировал: вечера и гостей. И ему бы платили. Лишние деньги никому не мешают.

Его фотографии нравились. Чему Александр был очень рад, так как на него давило, что его друг — никто. Ему стали заказывать студийные портреты, съемки за городом — известность его росла.

Фотограф попросил Юджинию стать его моделью и позировать, на что она легко согласилась. И тогда это случилось впервые: Александр увидел ее смущенной. Она пришла к нему в библиотеку и первый раз прервала, сказав, что Миша предложил ей позировать обнаженной.

Александр улыбнулся, он хорошо знал своего друга, сказав, что ничего страшного нет, просто он до сих пор воспринимает ее не как жену, а как девочку. И пошутил, сказав, что у нее уникальное тело и ей нечего смущаться.

Юджиния повела плечами, но смолчала. И в первый раз было непонятно, что она думает. Вернее: как?

Мистер Нилл повторял неустанно, что, имея молодую жену, не следует иметь такого близкого друга — холостяка. Чего Александр абсолютно не понимал. Так, сметана может испортить даже кота, говорил мистер Нилл, и Александр поражался, что он знает фольклор.

Но самое главное, чего мистер Нилл не понимал, зачем им нужен шофер, который не работает шофером.

Миша процветал, его холеное, сытое лицо стало известно во всех домах, где бывали Александр и Юджиния, всем их друзьям и друзьям друзей. Он богател, теперь, чтобы попасть к нему для съемок, нужно было ждать неделю, две — все его дни были расписаны. И цену его поднимало то, что позади него стояла чета: Александр и Юджиния.

Единственная слабость, которая была у Александра помимо Юджинии, — кино. Собственно, это можно понять, такая страсть существовала у каждого, вырвавшегося из рабской страны, где ничего нельзя было увидеть. Американские фильмы показывали все. Он пересмотрел их около тысячи в первые два года. Это был единственный способ узнать страну, людей, привычки. Потом, правда, среди чепухи и проходного нравилось только отобранное, лучшее, необыкновенное, такие фильмы, как: «Graduate»,[6] «New York, New York»,[7] «Godfather»,[8] «Taxi driver»,[9] «All that Jazz».[10] Зная эту его страсть, мистер Нилл сказал, что устроит вечер для него на том, другом берегу, и назвал имена звезд, которых пригласит. Александр не поверил, что он встретит всех этих людей, о встрече с которыми не мог и мечтать, или увидит их близко, вне экрана. Самых блестящих актеров и актрис.

У каждого человека есть свои слабости, у него была эта.

Позже, на одном из вечеров, они познакомились с четой, которая оставит в жизни Александра определенный след. Ричард Соул был владельцем сети кинотеатров, для ровного счета двадцати. Невысокий седой джентльмен с кровавого цвета платком в кармашке пиджака, он казался еще ниже на фоне высокой, стройной жены. Шила Соул была абсолютная красавица. И больше ничего. Ей ничего больше не нужно было. Маленькая принцесса.

Александр всегда хотел встретить владельца кинотеатра и, ходя в кино, часто пытался представить, какой он. Это была его мечта, когда он сидел в Риме, в ожидании визы в Америку, — иметь свой кинотеатр. Мечтать о нем. И показывать лучшие фильмы. В своих мечтах он никогда не думал о прибыли, почему-то всегда думал о людях.

Через два дня он получил конверт от Р. Соула с пятьюдесятью пропусками во все кинотеатры и с пожеланиями наслаждаться фильмами в его театрах.

Мистер Нилл и мистер Соул были достаточно хорошо знакомы. Потом Александр и Ричард Соул стали видеться чаще. А все началось с пропусков.

Юджиния проснулась рано. Когда она вспоминала прошедшую ночь, ее тело вздрагивало, ощущая трепет в тех местах, где касались его руки, губы… Это была еще одна поразительная ночь. С каждой такой ночью она расцветала все больше, становилась обворожительней и искусней. Ее движения были в такт, объятия — в ритм, руки — нежней и смелей, тело — … и совершенней. Все то, чего она раньше стеснялась, расцвело в страсти и в темпераменте. Прошлой ночью Александру невольно вспомнилась Москва. Страсть Юджинии… Он думал, что никогда больше не встретит такую, как Юлия, которая у него стала последней. Самой последней и самой необыкновенной. Там.

Юлия. Она была страстная. Такой страсти он не встречал, не знал и не представлял, что она существует. Они познакомились на проводах кого-то. Первое, что он заметил, — это удивительно задранный маленький задик, вызывающе торчащий, и абсолютно детское, невинное лицо мышонка. Две полные противоположности. Такую невинность, казалось, невозможно встретить в наше время. Но она была написана на ее лице. Едва буркнув что-то ему в ответ о сигаретах — он не знал, что она курит, — которые искала, она исчезла со старыми друзьями. Они встретились позже, с препятствиями и препинаниями. Он повел ее в парк. Тонкий детский голосок раздражительно реагировал на то, что он говорил и рассказывал, она спешила и досадливо сообщала, что все знает.

Он пробовал разное и о разном. Он хотел ее удивить. Она реагировала одинаково. Казалось, этот ребенок действительно все знает. Кроме одного: трудно поверить или представить, что этого невиннейшего лица кто-то касался.

Они расстались, чтобы на следующий день встретиться снова. Он повел ее в кино. Шел американский фильм, попасть на который считалось событием. И вдруг по ходу развития сюжета она вздрогнула от чего-то и прижалась к нему. На него пахнуло таким детским мириамом, такой сладостью и таким совершенным невинством, что в голове закружилось, поплыло, в крови забурлило. И даже американские актеры не могли остудить этот жар, хотя и пытались достойно это сделать до конца фильма. Из кинотеатра он вышел, почему-то держа ее детскую руку, которую она не убрала. На его рассказы она реагировала еще более раздраженней и невнимательней. Но на следующий день встретилась с ним опять. Он балдел и пьянел, глядя, как она выходила из машины, подвозившей ее, ишла к нему, цокая на своих высоких «сабошках» (чтобы быть длиннее), с невиннейшей челкой на глазах, высокой детско-женской грудью, в какой-то плиссированной пелеринке цвета попугая и павлина, и вся улица смотрела на нее. А он прощал ей даже ненавистные, больше всего ненавидимые, обязательные опоздания. Он прощал ей даже это. Чего не прощал никому.

Он не знал, как удивить ее, и повез домой к своему другу — футбольной звезде национальной команды. Ей понравилась квартира, и она понравилась звезде. Он водил ее по комнатам, показывал кубки, грамоты, фотографии с Пеле и на чемпионате мира в Уимблдоне, групповые снимки, золотые медали чемпионов Европы, завоеванные в первый и единственный раз, где его друг забил победный гол — 1:0. Вот другом он ее удивил…

Потом они ужинали и развлекались. И тогда Александр в первый раз поразился: как она пила водку. Профессионально, легко и как само собой разумеющееся. Слабая, казалось, ручка с оттопыренным пальчиком легко опрокидывала полную рюмку, но сначала — вздыхала не по-детски, кидок до дна и нет содержимого, чуть расширенные глаза. И не отказывалась от еще. Тонким голосом говоря «спасибо». Как старые перечники, постоянно переглядываясь со своим другом, они только восклицали наперебой: «Нет, ты смотри, какой ребенок! Какое солнышко! Ласточка какая!» — «Саш, я не могу, не видел никогда таких! Это же чудо!»

Чудо пило и не спешило закусывать, во все ушки слушая россказни его друга о разных стадионах и уголках мира. Она была так увлечена, что и не помнила о нем, забыв про все на свете. Он чувствовал себя лишним и уж думал, не уйти ли, оставив ее другу, но останавливала эта невинность на лице и эта непорочность во взгляде. Он не хотел, чтобы ее кто-то имел. Она была невинна и чиста. Будь она не девушка, он бы оставил ее другу. Раз она хотела. Но, слава богу, настало время уходить, и он вынес ее из воспламеняющегося дома друга. В дверях, про-щаясь, тот сказал: «Только не испорть ребенка». Он бы и не осмелился ее коснуться.

Было половина одиннадцатого. Они шли. Неожиданно она взяла его руку и сжала пальцы. Это было удивительно, тем более не имело никакой связи с предыдущим. А разве все должно иметь связь? И он подумал…

— Ты хочешь посмотреть мою квартиру? — спросил он.

Он снимал квартиру через мост от квартиры друга. Куда привозил своих «любимых».

— А там есть простыни? — почему-то спросила она. Он едва не бросился на дорогу, под машину, но

сдержал себя. Так как, признаться, думал, что этот вечер — последний. Судя по ее отношению.

Он сдавался: он не мог удивить этого ребенка.

Ехать надо было через мост, всего два километра, и таксист с трудом согласился.

Сдерживая дыхание, он поднялся на четвертый этаж. Она была безразлична. Войдя в комнату, он включил приглушенный свет, сразу же ожидая ее возражения, чтобы свет был полный. Но она никак не отреагировала.

Спросил, что она хочет, и она взяла конфету. После конфеты она посмотрела ему в глаза и сказала:

— Мне понравился Афанасий. Его друг.

— Я рад, — сказал он, хотя не был уверен.

— Но ты — больше, в тебе что-то есть.

Он даже не представлял, что этот ребенок разбирается в мужчинах.

— Поздно, — вдруг сказала она и посмотрела на него.

Он впервые смешался.

— Я могу отвезти тебя домой, если…

— Дом далеко, — никак сказала она.

— Ну, если… ты хочешь… ты можешь остаться здесь… я не буду…

Она даже не обратила внимания:

— Надо позвонить маме и что-то наврать. Почему я не приеду домой. У него дрогнуло сердце и замелькало в глазах. Он не поверил…

— Можно сказать, что у подруги день рождения, — спокойно рассуждала она. — Все остаются гулять до утра.

— Да!., да!.. — как вдогонку за убегающим поездом бросился он.

Пытаясь удержать в голове сотни разбегающихся, мечущихся мыслей. Он догонял паровоз, не догоняя… Она спокойно встала, доела конфету, процока-ла к телефону, напрягла губки и сняла трубку.

— Мама, это я, — сказал детский голосок. Такой сладкой лжи, явной и профессиональной, умелой и отрепетированной, он не слышал никогда. Тем паче от этого невинного ребенка. Александр сидел в углу дивана, забившись, и верил и не верил. Кажется, впервые сознавая, что она делает это ради него. Но ошибся. Она повесила трубку.

— Все в порядке. Она сказала, чтобы я не пила много.

Он ошарашенно смотрел на нее.

— Кто? — не понял он.

— Мама. Разве ты не слышал разговора?

— А… да. — Он пришел в себя. И небрежно спросил: — А ты разве много пьешь?

— Когда как. А что здесь особенного?! Ты на меня смотришь, как в зоопарке на павлина. Ты никогда не видел пьющих девушек?

— Нет, да, но…

— Спать хочется, — не дослушав его, вдруг зевнула она.

— Да, да, — засуетился он, — я сейчас постелю… — и замер.

— Я пойду в ванную. Каким полотенцем можно вытереться?

Он, все не веря своим ушам и глазам, прошел в ванную и показал.

Она хмыкнула, сказала «спасибо» и закрыла дверь.

Он стоял на кухне и не соображал. Он не знал, что делать и как все это понимать. Что можно и что нельзя? Она была нецелованным ребенком, так ему казалось. Только во время телефонного разговора он слегка заколебался, потом подумал, что это детская игра. Она играла, для него. Он не верил, что она могла быть женщиной. Что-то знающей. Или понимающей.

Он услышал шорох снимаемой одежды, звук воды, шелест мытья, мытье; он задрожал, его в первый раз трясло. С одной стороны, он понимал, что женщина моется для того, чтобы… По крайней мере, в России… С другой стороны, он не мог поверить, что она — сядет на него… или он войдет в отверстие, аркой соединяющее эти тонкие стройные ножки… Тысячи мыслей бились и рвались, разрывались в его мозгу. Такого с ним еще не было.

Он прислонился головой к окну — довольно банально. Стало еще горячей и тревожней.

«Господи, как этот ребенок завел меня», — подумал он.

Раздался хлопок двери, щелчок света и цоканье заветных ножек. Потом он услышал скрип разломленного дивана, всплеск одеяла, — и она легла.

Он зябко передернул плечами и еще минуту постоял. Он не верил, что сокровище лежало, пока что без его вмешательства. Он был не в себе. Потом он сделал первый шаг. Кто-то должен…

Она лежала, укрывшись одеялом до горла. Волосы блестели смолью, оттененные белизной подушки. Теперь он не знал, что ему делать, как вести себя, и стоял. Она спокойно взглянула на него и без эмоций спросила:

— Ты не собираешься ложиться?

Он боялся только одного — чтобы не было видно, как его колотило и трясло изнутри.

— Нет, я не… — Он хотел сказать, что собирается.

Идиот, она уже в твоей постели!

— Нет?! — рассмеялась она.

— То есть да, — сказал он сжатым голосом.

— Тогда ложись, — просто сказал ребенок.

У него вдруг ослабли, обессилев, ноги, и он сел, благо рядом стояло кресло. Она смотрела в потолок.

— Отвернись, пожалуйста, — попросил Александр. Он сбросил с себя все, оставшись в полупрозрачных трусиках.

— Это почему? — не поняла она. И даже не стала слушать ответа. — Пожалуйста.

Она отвернулась. Остыв, как холодный труп, в мгновение он скользнул в постель, забыв выключить приглушенный свет, который разливала лампа. Приподняв одеяло, он даже не глянул под него, как обычно… бесшумно опустившись рядом. Скрипнул диван. Между ними все еще была маленькая, совсем небольшая полоска, в два сантиметра, — они не касались друг друга, — но какая она была широкая. Полоса. Его бросало то в жар, то в холод. Буквально. Он даже не поворачивал головы. Сколько ей лет?.. Она же, повернувшись, спокойно смотрела на него. Просто — как смотрят дети на больших.

— У тебя есть музыка? — детским голосом спросила она.

— Что?.. — не понял он.

— Музыка, ну, которая играет?

— А, да, есть, конечно. — В эту секунду ему как раз стало жарко, потом опять холодно.

— Так включи.

— Обязательно, — сказал он и побежал к аппаратуре. Он забыл на минуту, как включать музыку, вспомнил, включил и вернулся. Что-то заиграло. Кто-то запел.

Лежа рядом, он не знал, голая она или нет. И решил применить свой старый прием: как бы поправляя и вскидывая одеяло, укладывая его внутренние изломы, переходящие во внешние, как бы нечаянно и невзначай скользнул касанием по ней, она была в трусиках.

Она, отвернувшись, повернулась снова. Хорошая «девочка», подумал он. В эту же секунду ему стало жарко и холодно одновременно: она коснулась его плеча. Таким мягким и тонким пальчиком. Он аккуратно повернулся и, как будто потеряв, поискал что-то в ее глазах.

— Тебе ничего не мешает? — спросила она. — Нет, — быстро ответил он, не подумавши.

— Я погашу свет.

Она встала, и распущенные волосы упали вдоль спины. До зада. Он оторопел. Он даже не представлял, что она так выглядит раздетой. Длинные волосы мягко окутывали чуть смуглую кожу, едва касаясь неожиданно выпуклых сильных бедер. Оттопыренная попка, продолжение их, казалось, звала разорвать ее на две части и впиться внутрь. Она медленно повернулась и посмотрела на него.

Высокие груди с полными пятнами сосков бросились ему в глаза, худые ребра подсвечивали, натягивая смуглую кожу изнутри, тонкие руки уже ласкали, стоило взглянуть на них, плоский живот с изящным пупком скрывался почти в самом низу прозрачными французскими трусиками, едва прикрывающими лобок и чуть не падающими от движения бедер с них, через которые смуглел переплетенный узор черных колечек. Он даже не представлял, что такое совершенство было скрыто одеждой. И теперь…

— Я гашу, — спокойно сказала она. У него поплыло в голове.

Перебираясь через него на свое место, она нечаянно задела грудью его щеку.

— Я не нарочно, извини.

Его бросило в дикий жар, через минуту его трясло в знобящем холоде. Готовое взорваться желание давило на мозг, и он с трудом сдерживался.

Александр ничего не понимал, он дал бы голову на отсечение, что она еще не целованная девочка и что к ней никто не прикасался, и не был уверен, осмелится ли он прикоснуться к ней поцелуем. Он не верил и не представлял, что в ее жизни был хотя бы один мужчина, даже ее одежда пахла невинностью. О непорочности говорили и детские глаза, и алые губки, и маленький носик, и то, как она смотрела на мир, и как она щебетала.

Но смуглая кожа, созревшие груди, красиво расставленные бедра, легкость, с которой она встала и показалась голой, почти голой… — и в то же время это невиннейшее лицо. Это чистый, как хрусталь, взгляд…

Он решился. Повернулся в темноте и, словно боясь раздавить хрупчайший хрусталь, будто к вазе из тончайшего стекла, прикоснулся, приложился к ней губами и поцеловал.

Она спокойно отодвинула его, посмотрела сквозь прекрасные волосы, блеснули детские белки, и сказала:

— Не надо. Когда я захочу, я сама поцелую тебя. — И, отвернувшись, стала глядеть вверх, в темный потолок.

Он обалдел от всего, и от ее щеки, и от запаха, и от ее «не надо» (такая же, как все), и от тут же обнадеживающего «когда я захочу».

Прошло пять минут, она лежала, не шевелясь. Он молчал и уже прощался с мечтой коснуться этого сказочного, на мгновение увиденного смуглого лавандового тела.

Он хотел только поцеловать, будучи уверенным, что она девочка. Он бы не выжил, если бы не поцеловал хотя бы один раз это чудо. Но никогда никого не принуждал, не просил и не убеждал. Он терпел.

И вдруг она двинулась, коснулась рукой под одеялом его бедра, оттянула резинку и наивно сказала:

— Сними.

Как в корень соки из земли, хлынуло в него желание.

— Нет, я сама, — и она сняла.

Он не думал, что такое бывает, но тело его заполыхало лихорадкой жара. Он замер и не дышал.

Потом она задала вопрос, от которого он чуть не упал… С кровати-дивана.

— Хочешь, я тебя поцелую? Но справился и выдохнул: — Да.

Она коснулась поцелуем его рта, щеки, шеи, плеча, потом приникла к шее и стала зацеловывать ее, сильно втягивая в рот. Плечи, грудь, ниже груди, верх живота, живот… Его трясло, колотило и лихорадило. Она целовала жарче и безумней, сильней и тверже, мягче и грубее, покрывая каждую пядинку его тела съедающими, кусающими, шипящими, жаркими губами. О, это была искусница! Стон, крик и стон вырвались из него поочередно. Уже ничто в мире не сдержало бы его, даже если она была бы девочкой. Она это знала и раскаляла нарочно. Его начинало разрывать. Он сорвал с нее прозрачные трусики, как одержимый, перевернулся и ворвался, впился в бархат нутра, вонзившись всем своим вставшим естеством по самый корень. Она дико вскрикнула, дернулась, закричала, вырываясь, и вдруг — резко вжалась и закрутилась под ним. Как будто ее били раскаленные токи, она вертелась и вжималась, скользила и крутилась, отрывалась и впивалась, наседала и уходила, соскакивала, разметав, мечась и утонув в волосах, — и сдавленный крик рвался приглушенно, едва сдерживаемый, из ее гортани. Она вся жила, еблась, дышала и двигалась, она крутилась так сильно, что он с трудом удерживал ее на …. чтобы все-таки кончить. По временам, когда он, вдруг резко разрывая мышцы, ткань, входил глубже, она соскальзывала с его… Чтобы через секунду насесть опять. И опять. Когда он вошел в нее, вглубь, он чуть не закричал от восторга — все было тесно, жало, сжимало, давило. Этот крик восторга едва сдерживался в горле.

Приближался конец, из него уже внутри где-то начинало катиться, он вмял ее твердую грудь и раздавливал тонкое тело, плечи хрустели. Он разламывал ее. Она, вскрикнув, вдруг замерла, затихла, продолжая вертеть едва не ускользающее свое тело и — подбрасывать к нему (на его…), и в этой наступившей тишине, под звук ее бьющегося обезмолвившего тела, с диким криком, похожим на вой, вырвавшийся из глубин неведомого темного, неясного, он, вонзившись, вкрутившись, войдя, вдавив до упора, ткнувшись в самый тупик, дно дна, донышка, точки — кончил, забившись, содрогаясь — туда, не в силах удержаться и выйти наружу. И с радостью, облегчением выдохнул.

Ей в губы… Свое дыхание. И первое, что он услышал: ее всхлип. Еще. Она плакала, вздрагивая. Об-нимая его шею, прижимаясь чуть повлажневшей грудью, она тряслась в его руках. Он встревожился как никогда.

— Что с тобой, что? — Он стал покрывать ее лицо, глаза, слезы поцелуями. Он испугался чего-то. Она рыдала взахлеб, как будто у нее только что забрали самое сокровенное.

— Что?!

— Мне было хорошо, — ответила шепотом она. И какая-то неведомая сила сжала его внутри, он был еще в ней. Он извергся до конца. Конца. Потом она успокоилась, встала и пошла в ванную.

Скудный блеск луны лился в окно. Он посмотрел на простыню. Она была чиста: девочка Юля не была девушкой. Это поразило его еще больше.

Потом был еще раз. Почти сразу. Он думал, она кричала, потому что ей было больно…

А потом…

А потом — она неожиданно влюбилась в него. Да так, как никто и никогда в него не влюблялся. Или все, вместе взятые, не стоили того. Юлия была его последней девушкой в Москве. Запомнившаяся надолго.

(С той, которая приехала в Торонто потом, — тогда он был в разрыве.)

Она писала ему два года. Каждую неделю. Потом также неожиданно, как влюбилась, исчезла.

Юджиния ни в чем не уступала Юлии в темпераменте. Но у нее он был — божественный, Богом данный.

Александр тут же остановился (хотя никогда и не сравнивал), он не хотел кощунствовать: сравнивая двух женщин.

Юджиния смотрела на него широко открытыми глазами.

— Ты хорошо спал? — Да.

— Тебе снилось что-нибудь?

— Нет…

— Ты огорчен чем-то, да?

— Просто воспоминания.

— О чем? — О разном.

— Ты давно не звонил маме и папе, уже две недели.

Он поблагодарил ее про себя и пообещал это сделать вечером. Нужные бумаги никак не оформлялись, и он не знал, когда сможет вытащить их оттуда. Все, что касалось той страны, было сложно.

— Ты будешь писать, как обычно?

— Нет, нет настроения.

— Что же мы тогда будем делать?

— Нюхать твои розы.

— Что?! — Она не поняла.

— Дела человеческие — лучше слов человеческих. Их поступки.

— И я должна как-то поступать? — Она ласково улыбалась.

— А я в свою очередь должен что-то сделать… — Их губы соприкоснулись.

Завтракали они на кухне.

Он не собирался писать и посвятил ей весь день.

— Куда мы поедем? — спросила она.

— Я тебе покажу город, который ты не знаешь.

Он повез ее в маленькие галереи бедных художников, где они провели полдня. Она была восхищена, и он купил две картины: девочка, сидящая на шаре, и девочка, лежащая у моря, — обе походили на нее.

Заплатив лишние деньги, он попросил привезти картины домой, дав адрес. Александру не трудно было взять эти картины самому, но причина была другая. Ему понравился художник, и он хотел заказать ему портрет Юджинии. У художника хорошо получались лица.

Было время позднего ленча. Совсем неподалеку находился дорогой, но вкусный ресторан (часто дорогое бывает безвкусным).

И вот тогда он второй раз встретил Шилу. Она стояла в большом вестибюле ресторана со своими друзьями и внимательно слушала, с легкой улыбкой на губах, жестикулирующего рассказчика. Они одновременно увидели друг друга, и все поздоровались, представившись по очереди. Улыбки, смех, шутки, слова. Они только что закончили ленч и собирались уезжать. И вдруг он заметил свое отражение в глазах Шилы, так падал свет, и искру, блеснувшую в зрачке, — он отвел взгляд и спросил Юджинию, не должны ли они идти. Она радостно кивнула всем (все знали, кто она), и они пошли.

Ничем вроде не запоминающаяся встреча — почему-то запомнилась. Больше они втроем не встречались никогда.

Ленч был действительно вкусный. В этом дорогом, но изящном ресторане.

Поздно ночью в спальне он забыл дневную встречу. Он сжимал обвивающее тело Юджинии, не думая ни о ком в целом мире.

Вдруг она широко раскрыла глаза и сказала:

— Мне кажется, я умру без тебя.

— Этого никогда не будет, — закрыв ей губы поцелуем, сказал он.

Утром он опять писал, а Юджиния позировала Мише. Александр не помнил, кому пришла первому идея, чтобы Юджиния изучала русский язык. Никого не было лучше и удобнее, чем Миша, знающий прекрасно разговорный язык, слова, которые употреблял Александр, выражения, чтобы учить им Юджинию. От нечего делать. Александр назначил ему небывалую цену для лингвистов любой категории — 50 долларов за урок. Самой счастливой была Юджиния, ей так хотелось говорить на языке любимого. И самое главное — понимать его на родном для него языке. Они продвигались успешно. У Юджинии оказались удивительные способности к «варварскому» языку, как его называл мистер Нилл. Она восхищала ими учителя, который поражался все больше и больше…

Следующие шесть вечеров Александр писал до ночи — так что, когда он приходил, Юджиния уже спала.

Она никогда не мешала ему писать.

Ежегодно Юджиния летала в Йель, где она училась в школе, для встречи с девочками, близкими подругами. Своего рода «сестринские сборища» — обед воспоминаний. Александр сам отвез ее в аэропорт, перед этим уточнив дважды в информационной службе, что самолет не марки ДС-10: они бились. В эти годы они бились, как орехи. Юджиния возвращалась через два дня. Он подождал, пока «Боинг» мягко оторвался от взлетной дорожки, и двинулся обратно. На шее еще оставалось ощущение поцелуев Юджинии. Его жена зацеловала его при прощании.

Вечером он сидел и долго работал, выписывая из литературных работ Шестова и Белого, а к часу ночи ушел спать. За полчаса до этого неожиданно появилась Клуиз пожелать ему спокойной ночи. Она подошла к нему, вся окутанная запахом нездешней парфюмерии, низко наклонилась, полуоткрыв не стесненную лифом смуглую грудь, задержалась в такой позе, давая нечаянному взгляду возможность налюбоваться этой картиной, потянулась к его голове, опершись грудью на его плечо, и поцеловала в макушку, сказав «спокойной ночи». Возможно, он бы работал позже, но не чувствовал желания продолжать.

Весь следующий день он плавал в бассейне, парился в сауне, мало ел, ходил к озеру, в лес и читал. И все никак не мог понять, почему не может найти себе места. Ему не хватало Юджинии.

Ни одна строка не была написана в этот день. Он лег спать в одиннадцать, хотя и слышал, как кто-то подошел к двери и, не увидев света, ушел.

Утром завтрак, который ему подала Дайана, он ел оживленней и, чтобы убить время до вечера, поехал в город. Перед этим он заглянул в домик Миши, стоящий в стороне; тот был на съемках. Дом был открыт, и он зашел внутрь: на четырех стенах висели красивые фотографии Юджинии. Александр задумался на минуту, потом встряхнул головой, как бы прогоняя размышления, и пошел к своей машине.

Кино начиналось только в два часа, ему это никогда не нравилось, там они шли с десяти утра и целый день. Он решил, что посмотрит какое-нибудь кино после ленча, и первую половину дня убивал, бродя по улицам, паркам и площадям. Он заметил пару красивых девушек, но как-то уже они мало волновали его: теперь была только Юджиния. Есть он решил в отеле, где когда-то обедал с ней, до того, как они первый раз…

Он вошел в прохладный холл, заметил знакомое отражение в зеркале и прошел в зал. Метрдотель поспешил ему навстречу и провел к лучшему столу, в уютном углу. Теперь он был равный среди равных. Стол находился около затененного окна, почти незаметный остальному залу, — Александр любил наблюдать. Он заказал салат и стакан свежего сока.

Сначала он думал, что это официант, по тени, упавшей на стол, но голос заставил его повернуться.

— Здравствуйте, Александр…

Влажный голос с призывной хрипотцой. Это была Шила. Он узнал ее сразу. Золотистые волосы — платиновая блондинка, с переливами золота, — обрамляли удлиненное лицо; стройная, вызывающая бессознательное желание коснуться уникальных бедер фигура, грудь, как будто вычерченная, мягко и твердо вырисовывающаяся под обтягивающим блестящим платьем.

— Вы еще помните меня?

— Да, конечно.

— Почему же вы так удивлены?

— Что вы помните мое имя.

— Я помню не только имя, но и его обладателя.

— И что же лучше? — пошутил он.

— Оба, — ответила она, и вдруг странная, откровенная улыбка выступила на ее губах.

— Вы хотите что-нибудь? — вежливо предложил он, чтобы прервать неловкую паузу.

— Я только что поела и собираюсь подняться наверх…

Он вопросительно посмотрел на нее: он не знал, что она останавливается в отеле. Она улыбнулась его удивлению.

— Наш дом находится в двадцати пяти милях в пригороде, и я постоянно держу здесь номер.

Он кивнул. Поднимаясь, чтобы попрощаться. Ее глаза замерли в его. Какая-то искра пробила, вспыхнув в зрачках, и она произнесла:- Поднимитесь ко мне, когда закончите, я покажу вам, как я живу.

Секунду он размышлял, потом, вряд ли понимая до конца, сказал, что если только ненадолго, так как кино начинается в два.

Она улыбнулась, спросив, какое кино.

Он сказал: художественное. Ее глаза, казалось, изучали его, они искрились.

— Я буду рада, — выдохнула она. Открыв сумочку и отделив один ключ, она протянула ему.

На его взгляд ответила словами:

— Я могу быть в спальне, стучать не надо, там не слышно. Мой муж вернется только в шесть. Вы не могли бы меня развлечь? Только без людей… — добавила она.

Не задевая скатертей столов красивыми бедрами, подчеркнутыми обтягивающим платьем, она направилась к выходу. Это была та самая Шила, взгляд которой он невольно помнил с той первой встречи. У нее был особенный взгляд.

Он выпил сок и едва коснулся салата.

Путь в спальню вел через две комнаты, в одной из которых он обнаружил ее блестящее платье.

Шила была слишком хороша, чтобы от нее отказаться. Он не жалел, что он сделал. Но и объяснить этого не мог.

Вернувшись домой, он принял душ второй раз. Когда от первого не просохли еще волосы. Два душа все равно не заставили его посмотреть на свое тело. Не купив цветов, хотя оставался еще час времени, он поехал встречать Юджинию. Было семь вечера, неоновая реклама ярко освещала название того кино, которое он так и не посмотрел. Неужели «кино» жизни интересней, подумал он и плюнул в зеркальце заднего вида, увидев в нем себя.

Он поцеловал щеки Юджинии, не коснувшись губ. Она подавила удивление, так как была хорошо воспитана.

Они обедали, вернувшись, вместе. Она почти оживленно рассказывала о своей поездке. После де-серта она пошла поцеловать папу и Клуиз. Проводив ее к спальне, Александр остался в библиотеке.

Следующие шесть вечеров он писал до ночи — так что, когда он приходил, Юджиния уже спала.

Она никогда не мешала ему писать.

Через неделю жизнь потекла в нормальном русле. Они вставали рано утром, и Юджиния готовила чай. Она смотрела ему в глаза, когда пила, и какая-то искорка металась в них, непонятная.

Теперь он клял себя за слабость, вспоминая, как шесть утр подряд ходил в ванную и смотрел на свой корень, боясь испачкать Юджинию…

Они разговаривали во время утреннего чая. О многом, о разном. Он привыкал, что она — его жена. Он ласкал взглядом ее милый высокий лоб, чистые глаза, уголки губ, трогательно вздрагивающие при смехе, высокие скулы, придающие европейскую аристократичность лицу. И делающие чуть похожим его на лицо Клуиз, как ни вертись. Все это было родное — его. Влюбляешься в чужое, родное — любишь. Он писал все больше и больше, но казалось, что получается меньше и меньше. Написанное не нравилось. Возможно, это приходила зрелость. Обедали к вечеру они всегда вместе, она никогда не садилась есть без него, что бы ни случилось. Его трогала эта привычка. Периодически они присоединялись к мистеру Ниллу и Клуиз, примерно два раза в неделю, не отклоняя приглашений. Вечерами иногда они ездили в кино или театр, иногда — танцевать в клуб. Юджиния прекрасно танцевала. Возвращаясь, он останавливал в темной аллее Гросс-Пойнта машину и целовал ее до горячности в голове, она стискивала руками его плечи.

Иногда, поздно, он затаскивал ее в сауну и выносил оттуда полуживой. Потом се свежее влажное тело принадлежало ему. Они были одни, им никто не мешал. Он нес ее наверх на руках, закутав в махровый халат, целуя щеки и глаза. Она засыпала на изгибе его локтя.

Возможно ли счастье на этой земле? Нет. Но мгновениями он был счастлив. В субботу и воскресенье он возил ее на фермы с лошадьми. Она обожала скакать. И была прекрасна верхом на лошади, прирожденная амазонка.

Скоро приближалась дата, к которой он уже заказал Юджинии тридцать разных корзин цветов и горы фруктов с настоящего Востока, — годовщина их свадьбы. В доме велись серьезные приготовления, и для Юджинии, кажется, шилось необыкновенное платье, подарок отца и Клуиз.

В этот день он случайно заехал на старую квартиру. Квартира так и была его, Юджиния просила ее оставить как память. Ища что-то, он внезапно наткнулся на фотографии той девочки, из Торонто, которые сделал сам. Просто прошлое.

Но все было не так просто. Тогда. У него была девочка в Торонто, которая приехала из-за него туда. Но не смогла попасть в Америку, какое-то недоразумение. Так что он не совсем лгал тогда мистеру Ниллу, что у него есть невеста. Хотя он ее так не называл.

Она работала официанткой в ресторане. В ожидании его будущего. Она верила в него. И что он заберет ее в Америку, к себе. Если заберет. Если захочет. Они виделись редко — из-за эмигрантских документов-разрешений и работы.

На последние деньги тогда он прилетел в Торонто. И пришел к ней в ресторан, он не хотел домой, она жила с подругой. Совершенно одна в этом мире.

Как раз закончилась ее смена, она принесла его любимый коктейль и села напротив. Она уже освоилась здесь. А год назад, он вспомнил, она была в Москве, гуляла с ним по той набережной, преподавала русский язык и жила с родителями. Она бросила все ради него. Он тоже бросил все. Но не ради нее.

Он не знал, как раскрыть рот и сказать ей все. Хотя открывал рот до этого тысячи раз, каждый день. Он боялся, она не выдержит этого.

Она была взволнованна и обрадованна, он прилетел неожиданно.

— Что случилось?

Тонко подкрашенные глаза смотрели в его. — Я… женюсь, так случилось.

Она не захлебнулась, не упала на пол, не вскрикнула. Только из ее глаз беззвучной волной хлынули слезы, смывая краску. И покатились.

— Тебе это необходимо?

— Да, кажется, да.

Она не спросила: а как же я?

— Я желаю тебе счастья.

Она встала. Больше он не видел ее никогда.

Он был слегка озадачен. Как ни странно, этот ломоть отрезался легче, чем он представлял.

Он стал просматривать фотографии и забыл о времени. Когда неожиданно зазвонил телефон. Он взял трубку.

— Это Александр Невин?

— Да. — Он не представлял, кто это может быть.

— Меня зовут Николь, и я была подругой… — Она назвала имя. У него закружилась голова. Что-то кольнуло под сердцем, почему «была», он уже почувствовал недоброе.

И замер оцепенело.

— Она прочитала о вашей свадьбе в газетах. Она просила не сообщать вам раньше, чем через год. Она повесилась в тот же вечер. Сегодня — ровно год. Я сообщаю.

Он едва не потерял сознание, но удержался.

— Она оставила письмо для вас. Я могу послать. Если вы хотите. Я хотела сообщить раньше. Но это было ее последнее желание.

Он машинально назвал адрес.

— Я сожалею, — сказала она. И трубку повесили.

Уже год, как она была мертва. А он даже не знал. Сегодня его светлейший день с Юджинией. Какой страшной становилась эта дата. Годовщина его свадьбы.

Он покачнулся и ухватился за стол, чтобы устоять. О ужас! Озноб затряс его плечи.

Мог ли он ради счастья с Юджинией переступать через чужую жизнь? Она подумала о нем и просила в течение года не сообщать. Чтобы не портить его счастья. Но он же не знал, что она сделает это!..

А изменило бы это что-нибудь?.. Если б знал.

Он представил себе ее родителей, пушистые распущенные волосы, снег груди с пурпуром сосков. Ему стало страшно.

Почему в мире за все нужно нести наказание? Мы отвечаем за тех, кого приручаем, сказал тихий голос. И влюбляем, сказал другой. И бросаем, сказал третий.

До конца своих дней, знал он, он будет казнить себя.

Вечером, на праздновании, он напился, не удержавшись. Вспомнил, что клялся не обижать Юджинию, никогда. Но не мог. Горело внутри. Она с тревогой смотрела на него. Она только пыталась понять, как всегда.

Он сказал ей:

— Это то, что ты не узнаешь никогда.

Через два дня он получил письмо. В нем было: «Милый, я любила тебя больше всего на свете. Мне не нужен этот свет — без тебя».

Как все, что брошено когда-то в жизни, — возвращается.

Он давно не говорил с мистером Ниллом. В субботу в шесть часов они встретились за обедом. Сервировка была опять же очень красива, как все, к чему прикладывалась рука Клуиз. Тонкие ножки держали большие бокалы со светло-золотистым напитком. После года замужества мистер Нилл разрешил Юджинии пить легкое вино. Но только по усмотрению Александра. Нельзя сказать, что отношения между двумя мужчинами стали лучше, но они стали мягче.

Юджиния гордо восседала рядом с ним напротив отца. Ее стройную шею обвивало колье, которое она редко надевала. Нежные плечи были оголены, и платье держалось на корсетных застежках. Мистер Нилллюбовался дочерью. Клуиз, кажется, любовалась тоже, не-сыном.

После первого блюда мистер Нилл задал вопрос:

— Чем вы собираетесь дальше заниматься, Александр?

— Я должен чем-нибудь конкретным заниматься, сэр?

— Не можете же вы сидеть все время дома и писать?

Юджиния с тревогой взглянула на отца.

— Я собираюсь переводить это на английский.

— Почему же вы не скажете об этом мне, я мог бы помочь, посодействовать.

— Это не совсем готово, еще.

— Кто определяет меру готовности?

— Я.

— Американский рынок скушает все, что на него выбросят, лишь бы это было удобоваримо.

— Это не моя цель, сэр.

— Что тогда?

— Я пытаюсь попасть в литературу. А не попасть на рынок. Он меня не интересует.

— Да, но рано или поздно кто-то должен это читать, нужен переводчик.

— Лучше поздно.

Клуиз смотрела на него немигающими глазами.

— Интересно, как бы вы… — Мистер Нилл впервые остановился, не договорил.

— Вы хотели сказать, сэр, как бы я существовал, если бы не… Юджиния.

Мистер Нилл кивнул.

Александр сглотнул комок внутри.

— Я бы работал частным шофером, на любой другой работе, — и писал.

— Очень хорошо. Интересная идея — быть всю жизнь нищим.

— Не всем быть богатыми. Я не пишу для вашей страны, сэр. К сожалению, Америку не интересует литература. Американцы в массе читают бульварные романы домохозяек и бывших полицейских или адво-катов. Я не могу такое писать. В той стране, где я раньше жил, меня бы не опубликовали, а, скорее, посадили в тюрьму. Что бы вы делали? Мистер Нилл пропустил второе.

— Очень жаль, что вы не пишете для моей страны. Надо писать для той земли, где вы живете. Кстати, это такая же моя страна, как и ваша. К тому же у вас жена — американка.

Клуиз, улыбнувшись, вошла в разговор шуткой:

— Лучшая жена.

Но мистер Нилл не остановился.

— И уж если вы пишете, то только то писание имеет смысл, которое приносит деньги, а для этого вам надо публиковаться.

Юджиния напряженно смотрела на Александра, боясь, что сейчас он не выдержит. И он бы не выдержал, если бы не знал, как она любит своего отца.

— Я учту ваши пожелания, сэр, — сказал он.

— Другого я и не ожидал, — ответил мистер Нилл.

Обед продолжался.

— Я поговорю со своими друзьями-издателями. Александр пропустил эту фразу мимо ушей. Но

Юджиния не пропустила.

Вернувшись вечером домой, после встречи с бедной семьей, которой он дал деньги, Александр заметил, что верхний ящик стола прикрыт не так плотно, как он оставил днем. Рукопись «Голубой больницы» лежала на месте, но впечатление было такое, что кто-то ее касался. Потом Александру показалось, что ему все кажется, и он поспешил навстречу Юджинии, которая знала, что он приехал, и шаги которой уже раздались в коридоре. Только у нее была такая мягкая и в то же время упругая походка.

Их губы встретились, и она как бы невзначай обронила, что вытирала пыль на его столе сегодня. Все непонятное объясняется, подумал. Рано или поздно.

Взгляд Александра замер в окне. На дворе доживал декабрь, и совсем незаметно подошло Рождество. Вся семья уезжала во Флориду до 1 января. Теперь это слово было обычным для него и не волновало, а когда-то Флорида была королевской мечтой.

В аэропорт их отвозил Миша, с которым мистер Нилл, кажется, не сказал ни одного слова. Прощаясь, они поцеловались с Юджинией, как старые друзья, в щеку. У мистера Нилла слегка приоткрылись глаза.

В самолете Юджиния клятвенно обещала потрясенному папе этого не делать.

— Еще не хватало, чтобы ты целовалась с шоферами, — сказал он.

Потом, взглянув на Александра и осознав, он сказал:

— Я не совсем то имел в виду.

Александр улыбнулся, Клуиз последовала его примеру, — всем стало весело, и все рассмеялись. По этому случаю заказали французское шампанское, слабость Клуиз, которое подавали в первом классе. Юджинии было тоже разрешено выпить. После чего ее головка покоилась на плече Александра до самого конца полета.

Распаковав чемоданы, они поехали слушать концерт Дайаны Росс. После концерта он и Юджиния были представлены певице одним из подручных мистера Нилла. Она была любимой певицей Александра еще там, абсолютно покорив его своим голосом, звучащим, как он выражался, словно колокольчик. Он был невероятно рад встрече и на прощание поцеловал руку черной певице. Она коснулась губами щеки Юджинии.

Мистер Нилл ждал их в машине. Он сказал, что мисс Росс сразу же после концерта улетает в Нью-Йорк, иначе она была бы приглашена к обеду.

Отдельный кабинет был заказан в лучшем ресторане города, где они праздновали приближающийся конец года. Наступал второй год супружества Юджинии.

На Рождество они были на вечере у губернатора штата. А так как там было еще много сотрудников управы штата, то это было скучно и малоинтересно, несмотря на помпезность и оригинальные кушанья.

В новогодний вечер они были вчетвером, французский обед приготовила Клуиз. Они ели при свечах. Ел-ка слабо мерцала игрушками в отблесках неяркого пламени. Терпкий аромат леса плыл в комнате.

Клуиз танцевала с Александром, склонив голову к его щеке. Юджиния говорила с папой и улыбалась. Она была счастлива. Мистер Нилл, глядя на нее, радовался ее тихому счастью, которое она из любви и уважения к нему не показывала сильно. И все-таки отец одного не мог постичь, одного не мог понять — почему Александр. Ну, да поздно теперь, думал он про себя. А может, и не поздно еще, подсказывала тайная мысль. Дальше он не позволял себе развивать подобные мысли. В этом направлении.

В час ночи Александр увел Юджинию в уединенную половину дома. Спать. Она и так просрочила время отхода ко сну уже на час. Что мистер Нилл не преминул заметить, хотя она и была уже замужем.

Они вошли в спальню, не включая света, и остановились.

— С Новым годом, — сказала Юджиния, подставив ему свои губы.

Он сам раздел ее, и тела их слились в любви.

Первой любви нового года.

2 января праздновали день рождения Александра, уже дома Юджиния и Клуиз устроили большой вечер-сюрприз. Александр до последнего момента не знал, что приглашены гости. Перед выходом из комнаты Юджиния поцеловала его в губы и преподнесла ему подарок: новая золотая ручка и золотой карандаш с его именем, выгравированным на них.

Он долго целовал ее сладкие губы, пока голос Клуиз снизу не прервал их поцелуи.

Внизу на него обрушилась гора цветов. Гости, крики, шампанское, возгласы.

В разгар вечера он стоял с Кении у окна и рассказывал ему из прошлого. Почему-то Кении это интересовало. Впрочем, он говорил, что его мать родом из тех мест, что и Александр. Кении — редкость среди американских докторов — читал пьесы Чехова и знал по-русски слово «чай». Чаем он любил угощать у себя дома Александра и Юджинию. Пожалуй, Кении был единственным почти другом, которого Александр приобрел в этой стране. «Почти» — потому что таких друзей, какие были у него т а м, у него уже никогда не будет. Они чокнулись с Кении и выпили за здоровье Юджинии. Кто мог знать, как трагически сложатся его отношения с Кении!

Юджиния подошла к ним и опять повела его представлять. Казалось, у этой семьи было нескончаемое количество знакомых, друзей, приятелей, и тем не менее только избранные приглашались в этот дом.

Потом они наверху звонили по телефону к нему домой в Москву. Он полчаса разговаривал с родителями, мама плакала. Хотела услышать голос Юджинии. Юджиния сказала несколько фраз по-русски. Потом она тоже плакала.

Чтобы развеселиться, он много пил, а Юджиния, окруженная юными кузинами с Восточного побережья, что-то им рассказывала. Кажется, постепенно развеселившись.

В конце вечера подошла Клуиз на длинных, стройных ногах, в изящных туфлях. И отвела его в сторону. Они опустились на двухместное кресло-диван. Ее бедро касалось его.

— Как тебе вечер?

— Прекрасно, большое спасибо.

— Тебе нравится твоя жизнь?

— Вы третий раз возвращаетесь к этой теме, почему это так важно?

— Я хочу, чтобы у тебя была жизнь лучше, чем у других, в этой стране.

— Спасибо большое.

— И это все? Так ты благодаришь меня?

— Как еще?

— Поцелуй — в щеку. — Она наклонилась, он поцеловал. — Теперь — в другую. — Он поцеловал снова. — И третий раз — между щек. — Он коснулся ее губ. Ее рука впилась на мгновение в его плечо, и на минуту ее губы растворились в его губах. Поцелуй получился глубже и сильней. Она задержала его. Александр оторвал свои губы. Глаза Клуиз блестели. Никто не обращал внимания на них, они были родственники.

— Тебе понравилось?

— Что? — не понял он.

— Не важно. — Она провела языком, касаясь губ.

Он сделал вид, что ничего не произошло.

— Почему вы хотите, чтобы именно мне было лучше всех?

— Ты мне нравишься.

— As a son-in-law? — пошутил он.

— As a young man without any law,[11] — выдохнула она.

Ее глаза сверкали. Ему показалось, она была пьяна. Клуиз протянула руку и коснулась его уха. Потом погладила висок.

— Я рада, что ты рядом. Я много сделала для этого.

— Почему? — У него плыло в голове.

— Ты напоминаешь мне о многом. Из прошлого. Как могла сложиться моя жизнь. Как она могла не сложиться. Я рада, что твоя сложилась хорошо.

Она поднялась и качнулась. Он поддержал ее за локоть, успев встать.

— Жаль, что ты этого не ценишь. Он неловко пожал плечами.

— Я вообще не понимаю, какие предметы ты ценишь. Но хотела, чтобы этим предметом была — я.

Она повернулась, не качнувшись, и пошла — длинные, стройные ноги. И только изящные туфли чуть подминали ковер.

Поздно ночью Юджиния сама раздевала его, у него уже ни на что не было сил. Только поцеловать ее плечо, уткнуться в него и заснуть.

За стол он сел поздно, часам к двенадцати, и весь день был разбит. К вечеру они играли в скрэбл с Юджинией и делали легкие молочные коктейли, чтобы он пришел в себя.

После Юджиния ушла к отцу и о чем-то долго говорила. В этот промежуток времени Дайана принесла открытку от Клуиз, с той половины, в запечатанном конверте. В открытке Клуиз извинялась, что была вчера немного пьяна, и просила на те слова, которые она говорила, не обращать никакого внимания.

А вечером мистер Нилл сообщил ему, что в конце месяца он летит на встречу в госдепартамент, чтоб госдепартамент лично занялся вызовом его родителей.

Юджиния смотрела в сторону, и кисть ее руки, державшая салфетку, была спокойна. Он поблагодарил.

Проснувшись и выпив чай, Александр все утро просидел в кабинете. В доме было тихо. Во второй половине дня к нему зашел Миша и попросил съездить с ним кое-что купить и объяснить по-английски в деталях.

Юджиния уехала с папой на ее машине, коричневой. Прямо перед домом стоял черный лимузин мистера Нилла, и Александр, рассчитывая, что это не займет много времени, сел за руль сам. На переднем сиденье лежала форменная фуражка шофера.

На обратном пути, когда были сделаны все дела и они возвращались домой, Миша попросил его остановиться и выпить свой любимый коктейль «Стринг». В баре, в который они вошли, было достаточно светло и прилично. Они выбрали стол в дальнем углу и сели. Вечером Александр и Юджиния были приглашены на обед к родителям, и он не любил пить перед обедом, и вообще, когда еще не кончился день и не село солнце. Он заказал себе большой стакан сока с несколькими каплями «Бенедиктина». За соседним столом сидели две довольно милые девочки, которые после первого коктейля оказались за их столом. Миша был по-прежнему красив, а его исковерканный английский в сочетании с дизайнерской одеждой возбуждал интерес. Миша заказал всем выпивку, и девушки расслабились. Они сидели за небольшим круглым столом, и их плечи касались. — А ты американец? — спросила сидящая рядом девушка.

Александру стало почему-то приятно.

— Разве ты не чувствуешь моего акцента?

— Когда я вижу такого мужчину, я не думаю о языке. Я думаю о чем-то другом. — Она улыбнулась.

Ему понравился ее юмор. Миша уже сминал плечи своей соседке. Дальше все как-то пошло настолько весело, что каждые десять минут появлялся бармен, а Миша все заказывал и заказывал. Появились орешки, фисташки, миндаль, соленый фундук, хрустящие палочки, весь стол был заставлен коктейлями, локти положить некуда. Александр вспомнил Москву: Миша гулял.

Он взглянул на часы, ему следовало уходить: Юджиния уже должна быть дома, да и нужно переодеться к обеду.

— Я уезжаю, — сказал он, подмигнув Мише, который настолько растаял рядом со своей соседкой, что вряд ли обратил внимание на его слова. Девочки осмысленно, вернее, бессмысленно, но пытаясь осмысленно, посмотрели на него. — Мне очень жаль, — добавил он, — но мне пора.

Одна из девочек прижалась к его плечу.

— У-у, а я хочу тебя. Он погладил ее по щеке.

— Не переживай, он справится с двумя.

Александр поднялся. Если б он знал, что случится дальше, то он скорее остался даже с этой девочкой. Миша попытался встать и пожать ему руку. Незаметно Александр вложил в его руку кредитную карточку и сотенную купюру на такси, которой хватило бы съездить туда, обратно и снова туда. Миша благодарно кивнул.

— Повеселитесь! — пожелал Александр всем.

— Будет сделано, командир, — сказал Миша и поцеловал его.

Александр вышел наружу. На улице уже стемнело. Он был в одном костюме, без пальто. Обычный, повседневный костюм. Собственно, когда ездишь в машине и проходишь от двери до двери, — пальто не нужно. Он включил подфарники, завел мотор и дернулся, юзом выскочив на дорогу, так как всегда ездил быстро, к тому же сейчас он опаздывал на обед. Набрав скорость семьдесят миль в час, он изредка поглядывал в заднее зеркальце, проверяя, чтобы никто не сел ему на хвост. Дурачась, он надел себе на голову шоферскую фуражку со значком и глянул в зеркальце. Он улыбнулся, вспоминая. Огни полицейской машины он увидел первый, она приближалась навстречу. Он хотел сбавить скорость, потом подумал, что встречная не засекает скорость, и решил продолжать. Следующее, что он увидел и услышал, как машина полиции, проскочив мимо, резко завизжала тормозами, взревела сирена, и машина, сделав немыслимый вираж, развернулась в обратную сторону.

Александр не понял причины, не сбавил и не прибавил скорости и продолжал ехать, когда неожиданно желто-красные фонарики замигали в его зеркальце. Полицейская машина сидела на хвосте. Сначала он хотел уйти, и прекрасно знал, что уйдет: не родился еще тот, кто обогнал бы его, когда он заводился. Но это был лимузин мистера Нилла, и он не хотел обивать краску и подвергать его риску.

Александр сбавил скорость и свернул в первый же поворот на маленькую площадку. Полицейский заехал в следующий съезд, где было написано «выезд», и стал напротив него. Перегородив тем самым выезд с площадки. Въезд был открыт, но сзади. Фары ослепляли Александра, и он, отвернувшись, ничего не видел. Потом их выключили, но желтые с красным мигалки работали.

Из машины вышел начавший уже грузнеть, неопрятный полицейский и, обойдя машину кругом, приблизился к его наполовину открытому окну.

— Могу я увидеть ваше водительское удостоверение, сэр?

— Что-нибудь случилось? — вежливо спросил Александр.

— Могу я сначала увидеть ваше удостоверение? — повторил полицейский. — Я что-нибудь нарушил? — повторил вежливо Александр.

— Не надо разговоров, удостоверение, — невежливо рыкнул полицейский, уловив его акцент.

Зная по опыту пяти нарушений (и каждый раз — превышение скорости), что спорить бесполезно, Александр протянул водительские права. Пытаясь все еще быть дружелюбным, он спросил:

— Как вы могли узнать мою скорость, когда ехали навстречу?

— Радар был вывешен наружу, — ответил полицейский нехотя. — Пожалуйста, оставайтесь в машине. Через несколько минут я вернусь к вам.

Александр хорошо знал, что это значит. К тому же, если он получал еще один штраф за превышение скорости, который добавлял ему три штрафных очка, у него на полгода отбирали права. Александр надеялся, что полицейский округлит превышение скорости до десяти — вниз, так как она колебалась 69–70, а они всегда идут вниз, до круглого числа, перестраховываясь, и это будет всего два штрафных очка. Впрочем, и три не были так страшны, даже если бы у него задержали права. У него были вторые, международные. Но не хотелось этой суеты, потери времени, хождений в суд.

Он ждал. Он не глядел на часы, зная, что к обеду опоздает. Александр даже не представлял, где ему придется обедать сегодня, а если б знал, то не поверил бы.

Полицейский вылез из машины, поправил кобуру и направился к нему. В руке он держал белый листок.

Приблизившись к окну, он сказал:

— Вы превысили скорость на тридцать с лишним миль, при ограничении сорок …

Александр оглянулся, как бы ища знак, потом вспомнил, что они были на Девятой миле.

— …вы отказались подчиниться офицеру полиции и предъявить удостоверение, вступив в спор. Поэтому я штрафую вас за «безрассудную езду», которая наказывается минимум шестью очками и судом, на который вам нужно явиться в указанное здесь место и в указанный день и час.

Он протянул ему штрафной билет. Александр сначала не поверил и машинально протянул руку взять бумажку и свое удостоверение.

Он собирался было поспорить с полицейским, что он не спорил и это ложь. Но когда он взглянул на штраф, его затрясло.

— Почему вы поставили семьдесят три мили, когда скорость была шестьдесят девять-семьдесят?

— Я поставил ту скорость, с которой вы следовали.

Александр взбесился, глядя на наглое лицо полицейского. А у всех полицейских наглые лица. Власть — страшная штука.

— Я спрашиваю, почему вы поставили скорость семьдесят три мили, когда было не больше семидесяти?!

— Я поставил точно ту скорость, какую указал радар.

Александр выпрыгнул из машины так, что полицейский еле успел отскочить назад, заслоняя собой путь к полицейской машине. Его руки были выброшены вперед.

— Стой, где стоишь! — крикнул тот.

— Я хочу увидеть радар, — сказал Александр.

— Стой, где стоишь, — повторил полицейский. — Если надо, я тебе покажу его.

— Вы обязаны показать радар, зафиксировавший мое страшное преступление. Это закон.

— Ты много знаешь… для новоприбывшего.

— Я хочу видеть радар. Вы лжете. Александр сделал шаг к его машине. Полицейский отпрыгнул назад:

— Не двигаться!

— Что?! — не поверил Александр.

— Или ты наживешь себе большие неприятности.

Он смотрел на сытое, выбритое лицо представителя власти, на его рыжие выстриженные усы, маслянистые волосы, выбивающиеся волной из-под фуражки. И было уже все равно — что очки, штрафы, суды, что у него была Юджиния, дом, жизнь. Когда он заводился, он не соображал ничего.

Теперь, в ближнем свете фар своей машины, Александр прочитал на медной бляхе фамилию «Скребжневски».

— Пошел вон в свою машину, и чтобы через мгновение я не видел тебя.

— Что? — сказал Александр. Он почему-то не верил, что это обращаются к нему. — Твое счастье, что ты в форме, иначе я бы научил тебя вежливости.

Полицейский хамовато улыбнулся в выстриженные усы и сказал:

— Грязный шофер, это твое счастье, что я в форме, иначе ты бы уполз отсюда, а не уехал.

Только теперь униженный вспомнил, что он был в фуражке шофера, которую не успел снять. Александр последним усилием воли проглотил и это.

— Я хочу видеть радар.

— Убирайся к е… матери отсюда…

Он не договорил, Александр, подскочив, резко влепил ему пощечину со всего размаха. Уже ни о чем не думая… Полицейский дернул руку к кобуре. Александр сознавал, что если «мент» выхватит пистолет, то он проиграл. То, что он сделал дальше, — это была реакция, не размышления. Шагнув вперед, он ударил с правой. Полицейский успел отклониться, и Александр едва коснулся костяшками кулака его челюсти. Вскинув руки, полицейский хуком резко пробил в его лицо. В последнюю секунду Александр чудом успел присесть, удар просвистел над головой, и, выпрямившись, он провел великолепный крест: с левой удар в челюсть, правой — в сплетение, правой еще резче в челюсть, левой — добивающий удар в сплетение. Полицейский качнулся назад. Впервые изменив правилу чести, Александр бил в эти падающие рот и усы еще три раза.

Он обошел лежащее тело и подошел к кабине полицейской машины. Через опущенное окно он протянул руку и взял оригинал штрафа с сиденья. И уже отклонившись назад, вдруг заметил циферблат радаpa, две красные циферки показывали 69. (Он всегда знал, с какой скоростью он ездил…)

Тишина стояла мертвая, вокруг не было ни души. Он глянул на лежащего полицейского и с трудом удержался от желания размять ногой это никчемное лицо, чтобы он больше никогда не делал подобного с сотнями других. Зарабатывая свои премиальные. Александр прикинул, что еще минуты три полицейский Скребжневски будет приходить в себя. При восьмидесяти милях в час — отсюда десять минут езды до дома. Опомнившись, он быстро прыгнул в машину. Взялся за руль. Задом выскочил через «въезд» на пустую дорогу и понесся. Ехать пришлось сто миль в час, и через шесть минут он был в Гросс-Пойнте.

Александр бросил машину на параллельной улице, скинув фуражку шофера и забрав ключи с собой. Не с главного входа он проник на территорию поместья и сбоку вошел в дом.

Дайана, увидев его, вздрогнула и сказала, что все ждут Александра в кабинете мистера Нилла, никто не садится обедать.

Он быстро пересек холл, гостиную, витую лестницу, анфиладу комнат и, не стуча, вошел в большой кабинет мистера Нилла.

Юджиния вскинулась ему навстречу и обняла за шею.

— Что случилось, милый?

Он мягко освободился от ее руки, и его взгляд встретился с настойчивым взглядом мистера Нилла. Последний был удивлен. Мистер Нилл сидел в кресле у своего стола. Но почему-то, видимо, почувствовав что-то, подался вперед.

— Мистер Нилл, я сожалею, но я избил полицейского.

— Что?.. — Мистер Нилл резко вскочил с кресла, не скрывая своего изумления.

Руки Юджинии так и застыли в воздухе. Лицо Клуиз впервые изменилось не то от страха, не то от ужаса.

— К сожалению, я был на вашей машине, лимузине, я имею в виду.

— Я не могу поверить, — воскликнул мистер Нилл. — Десять лет минимум заключения в тюрьме, при лучших адвокатах. Вы думали, что вы делали?!

Теперь Юджиния в ужасе смотрела на него, не осмеливаясь приблизиться. Он стоял посреди комнаты под взглядами всех троих, и парадокс — первый раз почувствовал, что это — его семья…

— Это глупо, но я не сдержался.

Мистер Нилл снова опустился в свое кресло. Потребовалась еще секунда, и он пришел в себя. Александр поражался умению этого человека владеть собой. Только теперь он начал сознавать, в какой скандал он вовлекал или подставлял этого человека. А имя для мистера Нилла и репутация были дороже, чем деньги.

Сев в кресло, мистер Нилл сначала посмотрел на Юджинию. Ее глаза наполнились слезами. Губы приоткрылись и дрожали.

Секунду, казалось, он колебался: а не оставить ли все так… (Он бы выиграл все обратно.)

Потом он увидел уже молящие его глаза Юджинии. Еще несколько секунд раздумий, и он спросил:

— Где мой лимузин?

— Я бросил его на параллельной улице, открытым…

— Единственное, что вы сделали умного… — удовлетворенно вздохнул мистер Нилл.

Он снял трубку телефона. Все застыли.

— Соедините меня с полицией, пожалуйста, — сказал он.

Следующая его фраза поразила всех:

— Я хочу сообщить, что моя машина была украдена… Что? Примерно в два-три часа пополудни.

Мистер Нилл опустил трубку и спросил:

— Ваша «грин-карта», я надеюсь, с вами? Александр достал ее, проверив.

Мистер Нилл нажал кнопку на селекторе. Теперь все услышали гудок и могли слушать разговор. Оператор сладким голосом ответила:

— Я вас слушаю, мистер Нилл.

— Дениз, есть ли в нашей авиакомпании сегодня рейс в Мексику?

— Какой город, сэр?

— Любой.

— Одну минуту, сэр. Прошла минута.

— Ближайший рейс только завтра, в десять часов утра.

— Проверьте, пожалуйста, есть ли что-нибудь из Чикаго вечером.

Через мгновение она сообщила, что есть рейс с пересадкой в Сиэтле, вылетающий через полтора часа, последний.

— Узнайте у менеджера в Чикаго, смогут ли они задержать рейс на короткое время, минут на двадцать. А также сообщите начальнику смены и дежурному пилоту, чтобы самолет компании был готов для вылета в Чикаго.

— Да, сэр, я позвоню вам через несколько минут.

— Спасибо, Дениз… Александр, ты улетаешь в Мексику. Единственная страна, куда ты можешь лететь без паспорта. Канада не в счет — это вторая Америка.

Александр поразился еще раз, что мистер Нилл знал даже это, по «грин-карте» он мог ехать только в два места. Без виз.

— Где ваш дорожный документ для путешествий?

— В кабинете.

— Я его принесу, папа.

— Не сейчас. Оставьте его Юджинии. Завтра я оформлю визу, и вам доставят ее самолетом во второй половине дня. Вы сразу же вылетите в Грецию, где у меня хорошие друзья.

Юджиния просительно смотрела на отца.

— Да, Юджиния?

— Папа, я хочу полететь с ним, я не могу его оставить одного. Он нигде не был… ничего не знает. И мне не нужно виза…

Мистер Нилл задумался. Прошла минута, молчание не нарушалось. Вдруг зазвонил зуммер селектора, и мистер Нилл нажал кнопку. Голос влился в комнату:

— Мистер Нилл, менеджер в Чикаго сказал, что для вас они смогут задержать самолет до получаса. Хотя будут ждать в любом случае. Самолет компании и дежурный пилот уже готовы, о чем просили сообщить вам.

— Спасибо. Я буду на аэродроме через двадцать пять минут.

Он выключил голос движением пальца. Юджиния во все глаза смотрела на отца. Он поднял взгляд и сказал:

— Юджиния, твой паспорт, я надеюсь, всегда в порядке? Ведь ты все-таки американка.

Дочь повисла на шее у отца. Он встал вместе с нею, обняв ее за талию.

— В Греции вы будете оставаться до тех пор, пока я не сообщу о дальнейшем… Через пять минут вы должны быть внизу. Одежду купите себе там. Возьмите самое необходимое: документы, кредитные карточки, щетку, пасту. У них ужасная паста. Наличные деньги вам привезут завтра — с визой в паспорте Александра. Клуиз, — он повернулся к жене, — я отвезу их в аэропорт сам. И скорее всего, полечу в Чикаго, на случай, если они не успеют на второй самолет. Мы не всегда всесильны. Я вернусь поздно ночью, не жди меня. Ты останешься дома — вдруг позвонят из полиции насчет машины. Я напишу, что нужно говорить. Юджиния и Александр — живо наверх, через четыре минуты мы должны покинуть дом.

Юджиния быстро поцеловала отца в щеку.

— Папа, я тебе очень благодарна…

— Не за что, дочь моя, лишь бы ты была счастлива. — Голос мистера Нилла дрогнул.

Они уже выходили из комнаты, когда Клуиз встала.

— Вы даже не поцелуете меня на прощание? Они поцеловали ее в обе щеки. И только тогда вышли из кабинета.

Александр успел услышать, как Клуиз стала что-то быстро говорить своему мужу. Но что именно, он не услышал.

Ровно через три минуты они покинули дом.

Мистер Нилл сам вел машину и на предельной скорости, чем приятно поразил Александра. У последнего было неправильное впечатление, что больше никто не умеет водить машину быстро. Машина въехала прямо на аэродром к трапу лайнера, стоявшего с уже заведенными моторами.

Служащий, которому мистер Нилл черкнул что-то на бумажке, забрал их машину. Из-за шума моторов ничего не было слышно.

Самолет с тремя пассажирами в салоне мягко оторвался в небо.

В Чикаго они пересели в задерживаемый самолет, попрощавшись с мистером Ниллом. И в лучах восходящего солнца приземлились в Мексике.

Они даже не успели осмотреть город, как был привезен паспорт Александра с большим запечатанным конвертом, который он отдал Юджинии, и вечерним рейсом они вылетели в Грецию. Билеты для них были уже готовы.

Белая Греция развернулась как на ладони, когда они сделали круг над городом, снижаясь над столицей. Они прилетали в Афины.

В аэропорту их встречали друзья мистера Нилла. Гости были отвезены в гостиницу, скрытую от глаз, утопающую в зелени и напоминающую по форме крепость. После того как немногочисленные вещи были отнесены в номер, Александру показали стоящую перед входом машину, которой они будут пользоваться столько, сколько понадобится. На обед в гости они были приглашены завтра вечером. Так как разница во времени была семь часов, и им давался день прийти в себя.

После этого была запланирована еще серия обедов в домах каждого из друзей мистера Нилла. Опекуном их стал господин Костаки, владелец плантации табака, кофе и пяти танкеров — так он представился. Это был добрый дядька в белой рубашке, в области живота напоминающий шар, среднего роста и вечно отдувающийся, пофыркивающий не то от жары, не то от одышки. Юджинию он знал с девяти лет. Наконец, после всех пожеланий, приветствий и советов, их оставили вдвоем..

Юджиния села к Александру на колени и обняла за шею.

— Ты хочешь сейчас в город?

— Нет, я хочу тебя.

— Я — твой…

Они опустились на пахнувшие свежим простыни. Через мгновение одежда была сброшена. Так они и уснули в объятиях друг друга до утра.

Когда Александр проснулся, он услышал звуки: Юджиния что-то делала в ванной. Он не любил вставать поздно и позже нее, он потянулся за часами, и ему стало нехорошо: стрелки показывали три часа. Потом он вспомнил, где они, и набрал ноль, чтобы узнать, сколько времени. Греческий голос на ломаном английском ему сообщил время: оказалось восемь часов утра. И от этого почему-то у него поднялось настроение — оттого, что проснулся рано, что не проспал, оттого, что это — Греция и что целый день они будут в городе…

Появилась Юджиния, заметив, что он не спит, она улыбнулась и подошла.

— Ты хорошо выспался?

— Да. От тебя прекрасно пахнет.

— Это паста.

— Это твои губы, которые придают запах пасте.

— Да? Я никогда об этом не думала.

Она подошла к зеркалу и посмотрела на губы.

— Юджиния!..

— А? — Она рассмеялась и поняла. — Я тебе всегда верю.

Он вел серебристый» вольво» по улицам Афин одной рукой. Вторая лежала на плече Юджинии. Они вышли в оживленном центральном районе, оставив машину в переулке.

— Тебя нужно накормить, Юджиния, — сказал он и задумался. — Ты умеешь говорить по-гречески?

— Нет, пару слов, но я надеюсь, они поймут слово «кофе».

— А как насчет слова «чай»?

— Ах, да! — Она вскинула глаза и немного смутилась. — С этими перелетами все перекрутилось: папа всегда пьет кофе.

Ей почему-то стало неловко. Он поцеловал ее милую шеку и сказал:

— Мы скажем не «кофе», а то — другое. И они поймут.

Юджиния рассмеялась.

— А чем тебя кормить? — спросил он. — Ты знаешь названия? У них есть витрины почти везде, и можно показать, сказав «это».

Они поели в кафе, объяснившись без всяких трудностей: официант знал английский.

Выйдя из кафе, они растворились в городе. Забитые людьми, тесные, шумные улицы Афин после автомашинной Америки ему нравились. Здесь присутствовали запахи, голоса, страсти, импульсы. Улицы делали немыслимые изгибы, ныряя то вверх, то вниз. Это был белый город. Морской воздух, окутывая здания, придавал им дымчатый оттенок белого. С вершины улицы открывался залив, в котором качались сотни катеров, яхт и лодок под белыми или серьми парусами. Основная гамма одежды людей колебалась между ослепительно белым и светло-желтым тонами. Казалось, весь город был белый.

Черноволосые, смуглые греки торговали всем, чем угодно, кроме воздуха, воздух не продавался. Он, воздух, божественно пах.

Продавцы хватали за руки, подмигивали, делали невероятные лица, убеждая, что покупать надо только у них. Кругом слышалась греческая речь, изредка перебиваемая раскатистым американским или кокетливым французским. И Александр что-то покупал для Юджинии, Клуиз, мистера Нилла, то, что, вероятно, им абсолютно было не нужно.

Наконец они выдохлись от хождения, шума, криков, покупок и опустились в каком-то ресторане выпить лимонада и соков.

Греческий апельсиновый сок намного вкуснее, чем американский. Да простит великий цитрусовый Бог Америки. Он был свежей, тоньше по вкусу и не такой искусственный. Юджиния сразу пообещала, что теперь они будут заказывать домой только греческий сок.

Он улыбнулся, она была младше его, но проявляла трогательную заботу о нем и о каждом его, даже малейшем, желании. Огорчаясь лишь тому, что их было так мало. Он растворялся в ее заботе, позволяя иногда себе расслабиться. Пожалуй, только маме он был так благодарен, как был благодарен Юджинии, которая старалась все это делать незаметно.

На стуле рядом уже лежали три пакета, набитых разными вещами и сувенирами.

— Что мы будем делать с этим? — спросил он Юджинию.

Она улыбнулась, пожав плечами.

— Ты хочешь остаться еще в городе?

— Конечно. Если ты не против.

Хозяин, слышавший его вопрос, приблизился к ним.

— Если господин извинит меня, что я осмеливаюсь и прерываю, — мой сын отвезет ваши вещи туда, где вы живете.

Александру понравился такой сервис, он был тронут.

Смуглый мальчик сидел около стойки бара на стуле и качал ногой. Отец щелкнул пальцами, и малыш тут же возник рядом со столом.

— Привет, — сказал он по-английски. — Вы из Америки?

Александр и Юджиния кивнули.

Отец что-то быстро стал говорить ему по-гречески. Малыш, кивая, ухватил в руки три пакета. Александр достал из нагрудного кармана рубашки карточку отеля. Хозяин не успел протянуть руку, как малыш захватил карточку зубами. Через минуту они увидели велосипед с багажником впереди, катящийся вниз.

— Вы первый раз в городе? — спросил хозяин.

— Первый раз в Греции, — сказал Александр.

— Тогда вы никогда не пробовали греческую еду. Александр пытался объяснить, что — обед, вес,

воздержание… И вообще…

— Хотя бы салат! — Хозяин не хотел даже слушать. — Это лучшая еда в Греции.

Они съели не только салат, но и муссаку, далму, выпили греческое вино, отведали какой-то невиданный десерт и ореховые пирожные.

К концу трапезы Юджиния не могла уже говорить, а только улыбалась. Еда действительно оказалась вкусной. И им приходилось есть, чтобы не обидеть гостеприимного хозяина.

Александр щедро рассчитался с ним, спросив, что любит малыш, и протянул отдельную купюру, чтобы передали ему. Хозяин, однако, ни за что не хотел брать деньги, ему понравилась Юджиния. И только после ее настойчивой просьбы он согласился. Они ушли, оставив малышу все жевательные резинки и конфеты, которые были в сумке у Юджинии. Хозяин провожал их полквартала, объясняя, куда идти.

Они брели бесцельно, долго, наугад, стараясь «растрясти» обильное угощение.

Около одной из витрин Юджиния остановилась, вспомнив:

— Я забыла, нам нужно купить еще одежду, чтобы идти на обед.

Александр согласился. Они привезли с собой лишь одну большую сумку, и греки, встречавшие их в аэропорту, все не могли понять, где же их чемоданы. Впрочем, они привыкли, что американцы — необычные люди. Не такие, как все.

— Здесь где-нибудь должен быть американский магазин одежды, — сказала Юджиния.

Александр скривился, как от кислого. Она улыбнулась:

— Хорошо, тогда европейский: итальянский или английский.

Теперь лицо его было таким, как будто в рот ему положили зефир в шоколаде.

— Ну, могу я покапризничать хоть один раз?

— Хоть десять, — рассмеялась она, — чем больше, тем лучше.

За два часа он одел Юджинию с ног до головы и купил какие-то вещи себе.

Им пришлось взять такси, чтобы доехать до того места, где стояла машина; название пересекающихся улиц, ближайших, Александр запомнил. Зрительно. Изобразив потом на бумаге шоферу «иероглифами».

У них оставался еще час до того времени, когда за ними заедут. И они провели его с пользой, едва потом успев одеться…

После пышного обеда у одного из друзей мистера Нилла их повезли в лучший греческий ночной клуб и развлекали до утра. Единственное, о чем его просили добрые греки: не говорить мистеру Ниллу, что Юджиния была в таком месте. Хотя место было респектабельное и приличное. Александр обещал, Юджиния смеялась.

В субботу они были приглашены к самому Коста-ки, с уговором, что проведут в его доме весь уик-энд. Следующие два дня они осматривали и обходили в городе все, что возможно, от галерей, музеев до магазинов и греческих кофеен.

В субботу они решили сделать перерыв и полдня купались в море. Стоял март, но купаться было уже можно. Несмотря на это, Александр закутывал потом Юджинию во все халаты, полотенца и во что только возможно, заставляя бегать вокруг него. И она бегала. Хотя смеялась и говорила, что американские дети вырастают закаленными. Их с детства приучают быть взрослыми и разрешают пить все со льдом. Он соглашался и говорил: быстрее. И она бежала.

Потом они вместе принимали горячий душ и согревали друг друга губами.

В шесть часов вечера за ними заехал торжественный Костаки в черном смокинге и белой бабочке. Он был еще забавней, и Юджиния поцеловала его в обе щеки.

Они приехали на какую-то специальную площадку, где их ждал новенький вертолет, и через минуту были уже в воздухе. Благо, что полет продолжался не больше пятнадцати минут, так как вертолеты Александр ненавидел не меньше самолетов. Он вообще ненавидел болтаться в воздухе, когда есть земля. И шастать под Богом, в небесах, нарушая божественный покой.

Их встретили как самых дорогих гостей. Собственно, это был не обед, а банкетный вечер в честь целого года — со дня свадьбы Юджинии. Она была любимицей здесь, и Александр удивился, что многие ее знали. Было человек пятьдесят гостей, их привезла яхта мистера Костаки. Гулянье должно было продолжаться до самого утра, с музыкой и аттракционами. Александр смотрел, ласково улыбаясь, на Юджинию, она не отрывала от него взгляда.

Ближе к полуночи владетельный Костаки позвал Юджинию к телефону. Через некоторое время она опять появилась в зале и позвала Александра: звонил мистер Нилл. Он сказал, что им придется пробыть в Греции еще пару недель и чтобы Александр не огорчался. Александр и не думал огорчаться: ему нравилась Греция, и Юджиния в Греции. Ее начинающие загорать руки, волосы, овеваемые морским воздухом, живой взгляд и полудетская радость тому, что она видела впервые. Попрощавшись, мистер Нилл передал ему привет от Клуиз. Александр сказал, что завтра они отправляют сувениры домой для него и Клуиз. Мистер Нилл поблагодарил, заверив, что не стоило беспокоиться. Они попрощались еще раз. До этого мистер Нилл напомнил, что у них уже, должно быть, около полуночи и Юджинии, наверно, пора спать.

Они вышли на балкон, опоясывающий весь второй этаж. Отсюда целый остров лежал как на ладони. И этот остров Александр сначала не видел, так как они приземлились прямо перед фасадом дома. Юджиния стояла рядом с ним.

— Я не знал, что мы на острове.

— Да, — улыбнулась Юджиния, — и со всех сторон море.

— Что, целый остров его?

— Да.

— Живут же люди.

— Папе принадлежат два острова, только он никогда не говорит. Кажется, один он собирается подарить мне, когда я…

— Совсем неплохо иметь остров, — засмеялся Александр. — Прости, я не дослушал…

— Тебе не интересно…

— Что ты, ластонька! Когда ты что?..

— Когда я… когда мы… я не хочу говорить первая, до тебя.

— Что, Юджиния?

— Когда у нас будет… наследник.

Он обнял ее и зацеловал ее губы. Потом отклонился:

— Ты уверена, что твой папа захочет этого?

— Это можешь хотеть только ты. А моему папе будет хорошо так, как хорошо мне и тебе.

— Это что-то новое в большой политике Семьи, — улыбнулся Александр.

Юджиния наклонилась к его уху:

— Да, но я хочу малыша. Александр прошептал ей в ответ:

— Ты сама еще ребенок.

— Но дети всегда хотят детей… Их губы слились.

Они вернулись в зал, веселье было в полном разгаре. К ним подходили, протягивали бокалы, целовали руку Юджинии и дарили какие-то подарки, которые мистер Костаки потом вежливо брал у них и клал на каминную полку.

Позже, когда ночь уже совсем догорала и зажигалась заря, едва положившая новый свет на море, высвечивая его чуть-чуть из темноты, их отвели в другой конец дома, в большую комнату с инкрустированной дверью в спальню. Завтра в двенадцать дня они выходили в море.

Через час после любви на его плече и груди Юджиния заснула.

На яхте мистера Костаки были те же гости, только многие еще окончательно не проснулись и дремали в шезлонгах на палубе.

Греческое море в этот день не штормило, и Александру отвязали глиссер, который был на яхте. В этот раз он не взял Юджинию с собой, и она только сжимала руку хозяина, глядя, как Александр носился вокруг, поднимая стеной морскую воду на резких виражах. Александр действительно гонялся как сумасшедший, он выжимал максимум из глиссера. Какой-то момент самозабвения. И скорости. Пока наконец яхта не дала два долгих гудка, сообщая, что уходит: мистер Костаки не мог больше смотреть на вздрагивания Юджинии. Александр нехотя возвращался, подходя боком к яхте. Только потом Юджиния рассказала ему, что сын мистера Костаки — тоже Александр — разбился на спортивном самолете. Александр не мог понять выражения лица господина Костаки, когда он поднялся на палубу. Грек только сказал ему:

— Ты хорошо ездишь. Но это еще не все…

А потом ушел в бар и долго не выходил оттуда. К вечеру был большой рыбный обед в кают-компании, а Юджиния все смотрела встревоженно на мужа, не понимая дневной поездки. И тогда он напился с Костаки до синих чертиков так, что они направились спать в одну каюту. Пока стюард мягко и вежливо не развел их в разные, предназначенные для них. Что-то давило, мешало Александру в этот день, что-то стягивало изнутри и сжимало, — было непонятно. Может, воспоминания, может, память, а может, прошлое. Он не говорил.

Юджиния только смотрела на мужа и прикладывала лед к его вискам. Господи, как она любила его, так, наверно, не любили на этой земле.

Обычно у американцев не принято опохмеляться, у них даже нет такого слова (какой бедный словарь!), есть подобное — hangover, однако это существительное. Но ровно в десять утра они встретились с греком в баре и приняли по первой порции. Глаза их оживились, сердца застучали, и жизнь показалась не такой серой, как во время пробуждения.

— Ты хороший парень, — сказал Костаки, положив ему руку на плечо.

— Вы тоже, — ответил он. — Американцы так пить не умеют.

— Американцы вообще пить не умеют, они все разбавляют — тоником, содой или льдом. Им надо приехать в Грецию, чтобы поучиться пить. Или в Россию, — улыбнулся мистер Костаки. Потом подумал и сказал: — Пожалуй, Россия будет лучший учитель, чем Греция. Как ты думаешь?!

Александр рассмеялся.

— Мой отец был из Одессы, приехал сюда с родителями мальчиком.

— Правда? — удивился Александр: впечатление, что каждый второй, кого он встречал, был из России.

— Нет, это я придумал. Чтобы с тобой поближе познакомиться, — пошутил грек.

Они рассмеялись дружно и разошлись заниматься утренними процедурами.

Александр принял сначала горячий душ, потом холодный, потом высидел невероятное количество времени в сауне, пронырнул несколько раз бассейн, а потом, обвязавшись веревкой, прыгнул в море… За его прыжком следили сразу три стюарда, они, видимо, привыкли к чудачествам гостей.

Александр совершенно пришел в себя только к полудню. Юджиния, уже одевшаяся после бассейна, сидела и ждала его. Он поцеловал ее в щеку, и они вышли на палубу. Юджиния ни слова не сказала ему о вчерашнем, как будто этого не было. Яхта шла в открытое море, и не было видно ни берегов, ни очертаний, только какие-то дымки на горизонте.

Он стоял, закрывая ее от встречного ветра. Морской воздух распушил ее длинные волосы, облепив ими половину лица, глаза, шею. Он поцеловал ее в губы, благоухающие апельсином, она ответила. Снова и снова. Так они целовались еще какое-то время, пока палуба была пуста.

— Ты пила апельсиновый сок?

— Да. Как ты узнал?

— Греческий?

— Да, твой любимый, он мне тоже очень нравится. А как ты догадался? — спросила она.

— Секрет, который ты не узнаешь никогда…

— Узнаю, хочешь, поспорим?!.

И вдруг — они стали бегать по палубе, играя в ловитки, пытаясь поймать и увернуться, совершенно как дети, — будто не муж и жена.

Мистер Костаки стоял наверху в рубке капитана, отдавая какие-то приказания о курсе. Увидев их, он прижался к стеклу, по щеке его заскользила слеза, у него тоже был Александр… Впрочем, у него есть еще дочь (но и она недолго проживет). И жена его была опять беременна.

Они вернулись поздно ночью на остров, после бала на яхте — в честь возвращения. На следующий день утром их везли в Афины. Они долго благодарили заботливого Костаки, а он обещал осенью прилететь в Америку, навестить их и мистера Нилла.

На этой неделе у них было еще два обеда, слава богу, без островов, вертолетов, глиссеров и напивания до положения риз.

В промежутках между этими важными для греков действами — обедами — их провезли по всей Греции: они были в Пиреях, Сиракузах, Олимпии, поднимались на Зевсовы горы и спускались в античные луга. Он рассказывал ей о греческой литературе, культуре, разрушении Греции римлянами и о многом другом. Она впитывала все, как губка. Между разъездами они бродили по городу, осваивая его улицы, кофейни, парки, бары, закоулки и прочие достопримечательности. Только на третий день Александр заметил, что за ними кто-то ходит. Но он уже привык, со времен Гавайских островов, что свою драгоценность, свое сокровище мистер Нилл не доверяет никому.

В конце недели они получили телеграмму от мистера Нилла, что Александр может показать Юджинии Европу. Они прыгали и смеялись, как дети, и пили шампанское. Собственно, они и были дети… Только чьи? Александр шутил: кончилась их греческая ссылка. За обедом они приехали в ресторан того добродушного грека — они сидели рядом и обсуждали:

— Куда ты хочешь поехать, Юджиния?

— Все равно куда, лишь бы с тобой.

— Я хочу тебе показать то, чего ты не видела.

— Я… — она осеклась, — я ничего не видела, и мне все интересно.

Он улыбнулся:

— Я знаю, что ты видела все…

— Поэтому мы поедем туда, куда захочешь ты. Мне, правда, с тобой все интересно. Ты необычный.

Он задумался, потом спросил:

— Хочешь в Рим? Она кивнула.

— В Вену?

Она радостно кивнула.

— Я тебе покажу Италию и Австрию, те места, где я проходил эмиграцию, жил на самом дне в ожидании прекрасного будущего.

— Оно не обмануло тебя? — взволнованно спросила Юджиния и замерла, ожидая ответа.

— Нет, что ты! — притянув, он поцеловал ее руку, запястье. И подумал: но это касается только тебя. — Я хочу показать тебе другое — я был такой раздавленный, такой бессильный, беспомощный, абсолютно одинокий и ничего не знающий. Я ненавидел себя…

Она смотрела на него широко открытыми глазами. Он никогда не говорил еще так. Наступило молчание. Она подняла его руку, ладонь, и поцеловала.

— Я все понимаю, я буду рада поехать, куда ты хочешь.

Их губы слились.

— Я должен показать это кому-то… — сказал он в никуда.

В последний вечер перед отъездом из Греции они вернулись в отель рано. Днем они прощались с греческими друзьями и добрым хозяином ресторана, куда все приехали для прощального ленча.

Через час все было сложено. Они приняли душ вместе, потом вышли из него и направились в другую комнату. Александр медленно развязал халат и освободил царственное тело Юджинии. Он наклонился над ее сосками и поочередно коснулся их языком. Грудь Юджинии всегда вызывала восхищение у него. Сначала маленькими, потом более частыми и более больными поцелуями он стал покрывать окружность ее груди. Втягивая до максимума, до конца душистую плоть. Она судорожно сжала его голову руками, легкий стон вырвался из ее горла. Он не знал, бывает ли ей когда-нибудь (хоть немножечко) больно, когда он забывается… но она говорила, что ей лишь приятно. И сладко. Она обожала его поцелуи, губы, приносящие их, язык, прижимающий и ласкающий ее соски, — она обожала его всего. Вдруг что-то плотное почувствовал он вверху ее груди, целуя. Он сжал еще раз, в поцелуе, и упругое ответило ему во внутреннюю часть губы. Неожиданно он остановился: это не могла быть молочная железа. Они у нее никогда не были увеличены. Он разбирался. И не только благодаря количеству… пройденных; его родители были врачи.

Он не хотел останавливаться, это произошло совершенно непроизвольно.

— Что случилось? — спросила Юджиния.

— Ничего, — ответил он и закрыл ее губы своими. Потом он будет вспоминать, что именно тогда, в

последний вечер в Греции, он впервые почувствовал это.

Они заснули поздно ночью в объятиях друг друга, их губы слились в поцелуе. Он не знал, любил ли он ее, но это было близко к любви. Ближе всего в его жизни.

Наутро они немного проспали и неслись в аэропорт как угорелые. Юджиния подсказывала ему дорогу, на что он не обращал внимания сначала, подчиняясь.

— Ничего страшного, мы полетим на следующем самолете, — успокаивала она.

— Я никогда никуда не опаздываю, — гордо говорил он. Юджиния улыбалась. Машину, казалось, выбрасывало в обрыв на виражах, но это его как будто не волновало.

— Ты, правда, необыкновенный водитель!

— Ты так и не заметила этого, когда я был твоим шофером?! — пошутил он.

Она обняла его шею:

— Нет, тогда я думала о другом…

— А сейчас…

Она стала покрывать поцелуями его лицо. Так что оставшуюся часть пути он вел вполуслепую. И это ему в ней дико нравилось: ее абсолютно не волновало, что они едут в машине. Она полностью доверяла ему. Во всем. И была где-то в глубине, на самом донышке, безрассудная, хотя все это и стягивалось, затягивалось папиным воспитанием.

Александр знал, несмотря на виражи, что в машине они никогда не разобьются. Немыслимо было, чтобы так безумно любить машину — и в ней разбиться. Он твердо верил в это, его судьба была другая. На площадь аэровокзала они влетели, не тормозя. С четвертой он врубил первую, не трогая тормоза, тут же выбросив руку перед грудью Юджинии, задержав ее, и машина, затормозив, дико визжа, заюзив влево-вправо, остановилась. Это был его московский финт, один из них. Ему понравилось, что он еще помнил его. Не забыл.

Супруги выскочили из машины, отдав служащему ключи и карточку с адресом, по которому машина должна быть доставлена.

В битком набитом аэроздании Юджиния показывала, куда идти и два раза что-то ответила по-гречески. Наконец до Александра дошло, и он остановился.

— Так ты была уже здесь?!

— Несколько раз. И одно лето мы жили на острове.

— Почему же…

— Я не хотела мешать тебе открывать для себя новое. Я знаю, тебе это так нравится.

Он поразился такту этой девочки, хотя он многому поражался в Юджинии.

Он стал целовать ее щеки, глаза, губы. Как будто им некуда было спешить. Или не надо было нестись на вылет.

Первый раз (и последний) она отстранилась сама. И сказала:

— Я хочу, чтобы ты никуда никогда не опаздывал!

Он смеялся и не мог оторвать взгляда от Юджинии. Она была чудо. Если ему нужно было благодарить сию бессмысленную, бестолковую жизнь, то только за эту девочку, за этот дар.

Молодые напрасно спешили, опаздывая уже на целую минуту на самолет. Около конторки регистрации стоял и ждал их мистер Костаки с друзьями. И потому, что самолет был греческой компании, и потому, что мистер Костаки имел какие-то интересы в этой компании, и потому, что — он… и еще потому, что в самолете уже объявили о десятиминутной задержке вылета.

Александру положительно нравились эти задержки с самолетами… В этом что-то было. Он все думал, дал бы Бог слов описать это. Мистер Костаки обнимал его и Юджинию, целовал ее и говорил, что был рад их приезду.

В то время как их билеты оформлялись, багаж несли в самолет, и стюардесса-гречанка почтительно ждала. Наконец, после пятиминутного прощания они зашли в салон самолета, и их проводили в первый класс на свои места, вышедшая из кабины старшая стюардесса передала, что капитан самолета счастлив видеть на борту самых дорогих гостей господина Костаки. В это время стеклянная галерея стала удаляться. Самолет взлетел.

В Риме. Музыка итальянской речи, крики и взмахи руками, жестикуляции и восклицания встретили их уже в аэропорту. Александр был зачарован. Он вслушивался в каждый звук, ловил любое слово, не веря, что он в Италии, снова. Он так любил Рим! И ненавидел себя в нем тогда.

Александр взял машину у человека, говорившего с легким акцентом по-английски. Юджиния была терпелива и ждала. Хотела сама нести вещи к машине, но он не дал. Кто-то должен был встречать их, но они, видимо, благополучно разминулись. Они сели вдвоем, еще мгновение — рывок в ручном переключении скоростей, и машина плавно заскользила по неширокой трассе, ведущей в Рим. Чтобы не сказать — узкой.

Он хотел остановиться в одном из пансионатов на Виа-Национале, но подумал, что это будет слишком шокирующая сверхдоза для Юджинии, она, кажется, впервые ехала в маленькой машине — вообще. Он остановился поэтому в старом роскошном отеле, стоящем на тихой улочке и нависающем прямо над площадью Испании. Отель находился недалеко от Виа-Национале, и идти нужно было по улице Четырех фонтанов. Ах, какие названия!

Лакей с сомнением оглядел их маленький автомобиль перед тем, как вынуть багаж, но постарался не показать вида. Конечно, это был один из самых дорогих отелей Рима и старой Европы. И Александр, когда четыре года назад проходил мимо, только прикрывал глаза от яркого, блестящего золотом и лампами входа и выходящих обнаженных плечей дам, укутанных в сползающие меха.

Через несколько минут тот же лакей нес их вещи в номер с самым великим почтением на лице. Он отблагодарил его и за удивление, и за попытку скрыть его. Это удивление выглядело изысканно и красиво, несмотря на то что богато. Богатство редко обладает изысканностью. Клуиз — счастливое исключение. Он подумал о Клуиз…

— Тебе нравится? — спросила Юджиния, в ее голосе слышалась какая-то материнская забота.

Его невероятно тронуло это.

— Ты мой золотой ангел, — сказал он, и они поцеловались.

До вечера уже никто не думал о достопримечательностях Рима.

Позже они оделись, вышли и отправились на его первую улицу.

Почему его так волновала Виа-Национале? Это была первая улица в Риме, по которой он прошел и которую увидел. На ней находился неясный пансионат «Энотриа», где он жил десять дней по приезде.

Александр вспомнил свое впечатление о столь долгожданном Риме — грязный, ужасный, неубранный город. Булыжные мостовые. И потом — как он влюбился в него, навсегда, на всю жизнь. Это был уникальный и чудесный город, который он любил без памяти. Первые впечатления часто обманчивы…

Они прошли всю Виа-Национале пешком, и Юджиния пребывала в восторге. По-другому и не могло быть: это же сокровенная улица Александра. А она любила то, что любил он.

— Юджиния. — Он остановился, и она повернулась. Они начали целоваться посреди улицы. И итальянцы обходили их без удивления. Там все целуются где попало.

Он замер.

— Аnсоrе,[12] - прошептала она.

Это был самый сладкий поцелуй в их жизни. На улице, посреди Рима.

— Если бы видел мой папа. — Юджиния первый раз пошутила на эту тему.

— И моя мама, — вставил он.

Она звонко рассмеялась. Он повел ее кормиться в то самое место, маленькую забегаловку, где их «потчевали», пока он жил в пансионе. Потом уже был — голод. Но там для него была лучшая еда в мире, его первая итальянская еда, о которой он мечтал после… Там он впервые и навсегда полюбил итальянскую кухню.

Юджиния с удивлением смотрела на стены, клеенки на столах и делала ему знаки губами. Он взял ей: помидор, запеченный и начиненный рисом, зуки-ни, пережаренный с сыром и яйцом, лазанью, а также тонкий ростбиф, отбивную телятину и жареную курицу, итальянский салат… — он взял ей все. Чтобы она попробовала. Он смотрел на те же стены, прислушивался к шуму посудомойки на кухне, впитывал запахи, и что-то внутри его поднималось и падало, поднималось и падало — он не мог объяснить эти чувства словами.

Юджиния съела почти все.

— Ты никогда так не делал. — Она смотрела на него влюбленными глазами. — Мне очень понравилось.

Там действительно вкусно готовили.

— Это было первое место, где ты ел?

Он кивнул задумчиво. Это было первое и единственное место, где он ел итальянскую еду, всего лишь десять дней. А потом долгие ночи и мечты о ней и неспособность заснуть от голода, так как внутри все сосало и кололо — хотелось до одурения есть.

— Ты закончила?

— Я еще хочу.

Он поцеловал ее в глаза за это.

Хозяин подбежал к ним, помогая встать, жирный, обрюзгший итальянец. Хотя все было оплачено, посетители набирали еду, проходя мимо витрины.

Он помнил, с каким пренебрежением и брезгли востью хозяин относился к нему, к ним, тогда — они питались на талоны, — делая вид, что не понимает, даже когда показывали пальцем. И переговариваясь на итальянском с рядом стоящей женщиной, худосочной сукой, его женой, любовницей или партнершей. Как же передергивались плечи Александра от каждой реплики, брошенной презрительно по-итальянски, когда он пытался выбрать что-то и показать… Он помнил, но не стал напоминать хозяину. Добро должно возобладать. Людям надо прощать. Или не надо?

Юджинии почти удалось подавить удивление, что он никак не отблагодарил хозяина, отодвинувшего ей стул и помогшего встать. Она поняла, что что-то произошло между ним и хозяином. Это же был ее вежливый Александр. Она была чувствительна сверх обычного и поэтому ничего не спросила. Хотя незаметно, стоя спиной к столу, обронила на него бумажку. Американское воспитание брало верх.

Александр спокойно выслушал благодарность хозяина, не сказав ничего, и они направились к выходу.

Уже у самого выхода они услышали, как хозяин сказал:

— Сэр, не хотели бы вы взять «манджари» с собой? Он долго посмотрел на него, Юджиния никогда

больше не хотела увидеть такой взгляд, и они вышли. Сразу на улице она поцеловала его в губы.

— Спасибо. Мне понравилось целоваться на улице. Они сделали это еще.

— Я целый час ждала. Измучилась… Он улыбнулся.

— Я понял…

И они шли, целуясь безостановочно, вперед.

На углу оживленного перекрестка он остановился.

— Что бы ты хотела? Весь Рим — твой.

— Теперь мы будем гулять и беспутничать по лучшим и худшим ресторанам, кабакам и барам Рима — день и ночь.

Ему понравилась эта идея его жены. И они гуляли день и ночь, только пить Юджинии он все равно не разрешал. Максимум два легких бокала вина в день. Но это был прогресс, для нее. При папе она с невероятным трудом получала один. Но Юджиния не возмущалась. Она была терпелива.

В этот вечер он повез ее на свою любимую площадь Навону. Это была необыкновенная площадь. Со всех сторон она была окружена зданиями из прошлого века, замкнута и имела только три выхода. В центре ее распластался широкий тяжелый фонтан с массивными античными фигурами. Площадь была каменная (как почти все в Риме — из камня). Площадь художников. Нищих и туристов. Художников, которые выставляли свои треножники прямо на площади, в центре, недалеко от фонтана, и сидели, кутаясь в воротники поднятых курток, кофт, тужурок, пальто, шуб, фуфаек. — в шезлонгах, креслицах или стульчиках, искрящимися глазами поглядывая на любопытных, рассматривающих их творения. Хорошие это были художники или плохие, он не знал. Вообще, выставляющиеся на улице — мало хорошего. Но в Риме все перекручено и переверчено.

Золотоволосую художницу в шубе он запомнил тогда, зимой, и навсегда. Это был интересный случай. Она сидела, закутавшись в поднятый воротник искусственной шубы, а рядом с ней стояло несколько великолепных по цвету работ. Цвет был чудесный, варьирующийся в гамме от голубой лазури до темно-морской ярко-страшной синевы. Это был уникальный цвет. Цвета — доминирующие на трех небольших работах. Добиться такого цвета было, видимо, необычайно трудно, и как добились — непонятно.

К тому времени, через три месяца, он уже изъяснялся как-то по-итальянски и обожал этот легкий звучный язык. Остановившись около работ, он долго не мог отвести взгляда, возвращаясь от остальных к этим трем.

А потом сказал:

— Мадам, это удивительные работы, я никогда не видел таких красок. Вы прекрасная художница.

Она отвела воротник, открыла лицо и устало улыбнулась.

— Это не я нарисовала, это работы моей дочери, ей пятнадцать лет.

— Что? — вырвалось у него, он не поверил. Они разговорились. Все три работы необыкновенного синего цвета принадлежали кисти девочки.

— У меня есть ее офорты, я вам покажу, если хотите.

Он, конечно, хотел! Она раскрыла папку и показала небольшие работы, выполненные в той же манере. Сюжеты картин были просты, но их очарование и тональность, те чувства, которые они вызывали, не поддавались описанию словами. И сам цвет — он был необычаен. Скрипка, ноты, стан, вазы, цветы, картина на синей стене.

— Вам нравится? — спросила художница.

— Да, очень, — ответил он. — Они прелестны. Они очаровательны.

— Она мило рисует, — сказала художница.

— А сколько стоит одна картина? — и он указал на самую маленькую работу.

Она сказала; это было его двухмесячное пособие на жизнь. Но это не было дорого для картины.

— Расскажите мне о ней. О девочке.

Она рассказала ему, но сейчас он уже не помнил деталей истории. И иногда очень жалел, что, несмотря на уникальную память, забывал то, что хотел помнить.

Он вел за плечи Юджинию по площади, молча, и просто дышал запахом этой каменной старины. У него кружилась голова. Он столько раз бывал здесь. Они обошли фонтан, и Юджиния задержалась посмотреть фигуры. И когда ее взгляд остановился там, где у мужской скульптуры выпирала нижняя часть, — он закрыл рукой ей глаза. Она улыбнулась, он почувствовал это по своей ладони, по мышцам ее лица.

— Я уже взрослая, — она поцеловала его. — К тому же в школе нам все равно показывали это очень часто, например, статую Давида. Кстати, твоя фигура очень похожа на его.

— Когда одет? — пошутил он.

— Когда раздет, — серьезно ответила она, глаза ее засверкали.

Они обогнули фонтан с правой стороны. Их обогнала парочка мужчин, которые почему-то собирались на у той площади, тоже.

Сначала он вообще не поверил, когда увидел золотоволосую голову, потом шубу, теперь уже не было сомнения: художница сидела на прежнем месте. В том же самом одеянии, в летнее время, вечером. Но что тут было удивительного: художники не меняются, они носят одну и ту же одежду круглый год.

Они приблизились к ней, и первое, что увидел, — те самые три работы.

— Добрый вечер, — сказал он по-итальянски. — Вы помните меня?

Она опустила воротник, открылось ее лицо, взгляд скользнул но нему — она не узнала ею.

— Я тот самый мальчик, который когда-то восхищался картинами вашей дочери.

— Очень приятно, — устало сказала она. Ее лицо совсем не изменилось, время не коснулось его. Даже морщинки остались те же.

— Она нарисовала новые работы? — Он не помнил сюжеты тех или боялся ошибиться, это могли быть вариации, — хотя цвет был тот же самый.

— Нет, те же самые.

— Их никто не купил? Она молча кивнула.

Он не мог поверить тупости человечества и непониманию искусства, если за четыре года никто не купил эти картины.

Юджиния почему-то пристально смотрела ему в глаза.

— Как ваша дочь? — спросил он. — Она по-прежнему рисует такие же прекрасные натюрморты?

— Она умерла, — сказала художница. Александр отшатнулся, вдруг горло сдавил спазм.

Он смотрел в сухие глаза художницы, приходя в себя, ему хотелось плакать. Юджиния коснулась его локтя.

— Отчего?

— У нее был рак крови.

— Когда?

— Ей было шестнадцать…

— Сколько стоят эти работы?

Цены были те же самые, что и четыре года назад.

— Это символ и память, и я не могу просить за них больше.

Он не мог поверить, что за четыре года странное человечество не купило эти картины за ничтожную цену, — и благодарил это человечество. За его странность.

— Вы помните, вы сказали, что когда-нибудь я приеду и смогу купить эти картины?

Она покачала головой, она не помнила его.

Александр заплатил ей вдвое больше за каждую картину и смотрел, как ее дрогнувшая рука снимает их с треножника.

— Она так хотела, чтобы кто-нибудь купил ее работы…

Он опустился на колени перед художницей и поцеловал ее руку.

— Мадам, сколько у вас ее работ, всего?

— Двадцать пять. Несколько неоконченных…

— Я хочу их все, до единой. Я сделаю галерею, где будут только ее картины, всегда, и люди будут приходить и смотреть на них.

Через полчаса они были в ее студии, это же была ее квартира.

У него не было почти сил смотреть девочкины картины, он забирал все, не рассматривая. Он заплатил вдвое больше против той цены, которую она назвала. Сказав, что это минимум того, что они стоят сегодня. Ее выточенное лицо с остатками былого величия на нем почему-то говорило, что она не допустит подаяния.

Потом он попросил приготовить ее картины для перевозки завтра к полудню. За ними заедут.

Художница ничего не говорила, только молча кивала. Она села в старое кресло и смотрела, как он го-ворит, но ему казалось, что она ничего не понимает.

— Мадам, теперь я хочу, чтобы вы выбрали самую близкую и дорогую для вас картину и оставили себе.

Две неоконченные работы она оставила, сказав, что живопись должна быть совершенна.

Она не колебалась, указав на одну: это была его любимая синяя скрипка, выставленная на площади. Ему почему-то показалось, что она так и будет выставлять ее, чтобы люди видели.

Он спросил, могут ли они куда-нибудь пригласить ее. Художница сказала, что лучше не надо.

Уже когда они находились у двери, художница, разомкнув губы, произнесла:

— Спасибо, молодой человек. Она его так и не узнала.

Они вышли на улицу молча и поехали бесцельно по городу. В никуда. Остановились где-то на набережной у старого выгнутого моста, ведущего в военную крепость, и вышли. Внизу мягко шумела, шуршала и катилась река.

— На сколько ты оставила ей чек? Юджиния была совершенно изумлена, но справилась с этим.

— Как ты узнал? Он молчал.

Он смял ее губы в поцелуе. Такая сладкая!..

Перед тем как лечь спать, он сказал:

— Юджиния, если со мной что-то случится и меня не станет, я хочу, чтобы эта женщина до конца своей жизни каждые полгода получала чек. И не ходила сидеть на эту площадь, а если ходила — то в память, а не по необходимости.

— С тобой ничего не случится, пока я рядом… Ей стало страшно. Она клятвенно обещала ему.

Потом тревожно заснула, прижавшись к его телу, не представляя, что ее тело будет или может существовать без его. Она боготворила его.

На следующий день они долго не вставали. Он лежал в кровати и слушал дыхание Юджинии. Ее великолепная грудь с двумя смуглыми пятнами сосков поднималась и опускалась. Он протянул руку и коснулся пальцем округлости груди около подмышки. Что-то твердое скользнуло под его пальцем. Юджиния почувствовала его прикосновение и проснулась.

— Всей ладонью, — попросила она. И он накрыл ее грудь, смяв ее в руке, но она выскользнула. Они начали целоваться, сначала нежно, потом все сильней и сильней, ее тело стало извиваться, ноги непроизвольно раздвинулись и сжали его бедра.

Они пропустили завтрак и ленч. Время приближалось к полднику (это в России, в Англии это 5 o'clock tea,[13] а в Америке — пару мартини в баре).

Вместе приняв душ и одевшись, он быстро, она чуть медленнее (он любил наблюдать, как Юджиния одевалась, в этом было что-то чистое и светлое и в то же самое время…), они вышли на итальянскую улицу из отеля. Солнце садилось. Он открыл ей церемонно дверь и сел сам за руль. Она сразу повернулась к нему.

— Юджиния, ты умеешь водить машину с ручным переключением?

— Не пробовала, но, наверно, умею. Он рассмеялся.

— Ты мне напоминаешь юношу из анекдота. Его спросили, умеет ли он играть на скрипке, он ответил: не знаю, еще не пробовал, но, наверно, умею.

Теперь рассмеялась она.

— Ты голодна?

— Очень.

— Куда ты хочешь пойти?

— Удиви меня.

Александр подумал и включил скорость.

Итальянское вождение отличается от американского тем, что они влезают в малейшее пространство между машинами, занимают каждый сантиметр вакуума и едут на бамперах друг у друга. Понятие «дистан-ция» в Риме вообще не существует как таковое. Поскольку машины маленькие, то требуется небольшая гидравлическая сила, чтобы их остановить, и совсем маленький отрезок для торможения. Их просто вжимает в асфальт. Американское движение прямо противоположно итальянскому, машины движутся с интервалами, минимум в три-четыре метра. И когда Александр попробовал двигаться американским способом, то перед его «носом» влезали, как правило, не одна, а две машины. Так продолжалось какое-то время, пока он не сообразил, что нужно сесть на хвост предыдущей машине и нестись с ней в одно дыхание. Если в Америке это делалось, чтобы отомстить кому-то или досадить, то в Италии это была естественная и единственная форма движения. Итальянцы — великолепные водители с потрясающей реакцией. И если поначалу Юджиния напрягалась и невольно задерживала дыхание, видя бензобак несущейся машины прямо перед глазами, то через короткое время привыкла и даже получала удовольствие от этой безумной езды.

Они проехали длинную улицу Виа-Номентана, проскочили плоский мост, около которого находилась какая-то военная казарма; раньше это считалось концом города. И выскочили на небольшую площадь, от которой лучами расходилось шесть улиц. По одной из них, горбато вьющейся вверх, они пронеслись в минуту, и неожиданно Александр затормозил.

Они вышли из машины, и он показал ей на стеклянный подъезд с позолоченными решетками.

— Здесь я жил тогда.

— Ты хочешь подняться? — спросила она.

— Нет, я хочу тебя познакомить кое с кем.

Он взял ее за руку, и они стали спускаться вниз. Воспоминания волной накатили на него.

Тогда, вставая рано утром, он всегда думал, что будет к чаю, и знал, что не будет ничего. Дешевый маргарин он покупал в гастрономе под названием «Upit». Самые же дешевые булочки, которые стоили триста лир за сто грамм, продавались в бакалейной лавке за углом, где был булочный отдел, сырный и колбасно-мясной. К булочному отделу присоединялся также кондитерский, с чудесными пирожными на витрине, туда Александр не смотрел. Три разных владельца под одной крышей, как спевшееся трио, командовали в этом бакалейном магазинчике.

Булочник был большой толстоватый итальянец, высящийся над прилавком и как автомат говоривший на итальянском (впрочем, в Италии все говорят быстро). Когда Александр пришел в первый раз сюда, он уже знал, какие булочки ему нужны, самые дешевые, по триста лир. Получалось чуть ли не четыре булочки (к сожалению, они были легкие…), и это было баснословно дешево.

Александр показал пальцем на витрину и назвал заранее приготовленную цифру. Итальянец также знал английский и пытался с ним заговорить, он был разговорчивый человек, но по-английски Александр не знал ни единого слова, если по-итальянски-то знал два. Булочник пытался продать ему еще лаваш, длинные батоны, но Александр, неловко пятясь, отступал к двери с булочками, зажатыми в целлофановом пакете.

Только на третий раз итальянец-булочник понял, что «неразговорчивый» молодой человек — эмигрант и, кроме булочек, он ничего не купит.

«На что они живут?» — подумал итальянец.

А он думал, как растянуть… Булочки были мягкие и обалденно вкусные. Он разрезал их пополам и каждую половину тонко, нежно и долго намазывал маргарином. Маргарин он терпеть не мог (на масло денег не было), но всухомятку есть было невозможно. Булочки были единственное, что почти убивало страшный голод и спасало его. Особенно когда есть было нечего, а хотелось еще больше. Как никогда.

Постепенно они нашли какой-то неописуемый язык жестов и восклицаний, с помощью которого перебрасывались несколькими обрывками того, что должно было считаться фразами. Итальянца звали Чезаре, а про Александра он понял, что тот из России едет в Америку.

Через некоторое время эмигрант заметил, что Чезаре всегда старается выбрать ему булочки лучшей выпечки. Еще через пару раз он заметил, что весы не всегда показывали сто грамм, а сто двадцать пять и часто сто пятьдесят, но брал итальянец с него всегда триста лир и ни на лиру больше. А потом и вовсе перестал вешать, просто бросал в пакет пять-шесть лучших булочек, хотя должно было получаться четыре…

В один из праздничных дней — а Италия кишит всеразличнейшими праздниками — он протянул Александру вдвое больше набитый пакет и показал жестом, что не надо денег. Александр чуть не обиделся, заплатил и быстро вышел из магазина. Откуда в человеке столько гордости и зачем?..

Ему было дико стыдно, что ему, сыну профессора медицины, как нищему из жалости подают хлеб. Насущный.

А как-то раз булочник заметил его взгляд, невольно скользнувший по пирожным на витрине. И в следующий раз преподнес ему одно на салфетке, показав руками, что это для пробы. Александр попробовал, и у него закружилась голова: он не ел ничего сладкого уже три месяца. Не заметив, он проглотил пирожное в два укуса.

Итальянец тут же принес другое — с запеченными абрикосами наверху. Через секунду не стало и этого.

Александр полез в карман за лирами, но итальянец так категорически зажестикулировал и закричал, что голодный не стал настаивать.

После этого, обычно в пятницу или субботу, булочник угощал Александра пирожным, показывая то на фотографию малыша-сына, давая понять, что у него день рождения, то на карточку жены, то на изображение Мадонны, Апостола или Папы Римского. И каждый раз категорически отказывался от денег, давая понять, что это будет кровная обида — если в такой день не примут угощения.

Один раз он даже попытался вручить Александру коробку, перевязанную ленточкой, из которой дурманяще сладко пахло ванилью, кремом, фруктами и взбитыми сливками. Но нищий не взял, и больше булочник не пытался всунуть ему пирожные — домой. Почему нищие такие гордые?

Итальянец был единственный человек в Риме, встреченный Александром, который не презирал эмигрантов и не кичился своим происхождением, не тыкал пальцем и не швырял презрительно дешевые покупки в пакетах на прилавок, как это делали другие…

Они повернули за угол, и Александр толкнул знакомую стеклянную дверь. Первый, кого он увидел, ступив на посыпанный стружками пол, был булочник Чезаре, который с криком: «Александр!» уже выскакивал из-за прилавка. Они горячо обнялись.

— Bonne note! Come facho?[14] — переводил дыхание итальянец.

— Va bene, grazie![15] — отвечал Александр.

— Я так рад видеть тебя, — жал ему руку итальянец. — Who is that beautiful girl?[16]

Александр подвел ее:

— Это моя жена, Юджиния.

— You're married! Mama mia! She's beautiful. Bella, bella donna![17]

— Molto grazie![18] - ответила Юджиния.

— Parla italiano, ragazza?[19]

— Io parlo pochissimo.[20]

— Madonna, she speaks italian!.[21]

— How are you, how you've been, Alexander? How is America?.[22]

— Everything is fine and nice. I like that country. But not more than Rome,[23] — пошутил он.

— Rome is the only one in the world.[24] Юджиния невольно заскользила взглядом по пирожным, выставленным на витрине. Чезаре ничего не пропустил. Он был профессионал высокого класса.

— Джина, ты голодна, si? — он уже переделал ее имя на итальянский лад.

Она ответила на хорошем итальянском, чем очень удивила Александра:

— Среди таких запахов нельзя быть не голодной. Пахло действительно прекрасно.

— Listen to her belcanto, — воскликнул Чезаре, — she's bellissima[25]

— Он повернулся и крикнул: — Джанни, Марчелло, — и что-то быстро бросил им по-итальянски..

Последние посетители еще толклись у кассы. Чезаре взял Александра за плечо.

— Значит, тебе нравится Америка, там все богатые?!

Александр покачал головой.

— Ну а ты стал миллионером?!

Александр посмотрел на Юджинию. Она ответила за него:

— Да, он стал миллионером. Чезаре поверил сразу:

— Как же ты заработал его? Александр обнял Юджинию и сказал:

— Это мой миллион. Это все мое сокровище.

— Тогда ты не миллионер, — сказал Чезаре, — а как минимум миллиардер. — И все рассмеялись.

За последним посетителем уже спускали железные шторы. Александр не удивился: все итальянские магазины закрывались днем, чтобы позже вечером открыться опять.

Как по мановению волшебной палочки, мальчики неожиданно стали сносить на прилавок бутылки вина, воды, стаканчики, он заметил, как на соседних прилавках резали колбасы, сыры, какие-то копченые деликатесы. И подумал, что, наверно, не вовремя: рабочим людям нужно пообедать, чтобы потом опять работать.

— Манджари, Александр, нужно накормить твою жену и выпить за встречу.

Тарелки с нарезанными яствами уже расставлялись вокруг бутылок, вдоль всего прилавка. Недоставало только хлеба. И Чезаре вперевалку пошел за прилавок.

Александр замер на секунду, затаив дыхание, он не знал, какой хлеб нарежет Чезаре. И в следующее мгновение он увидел, как Чезаре выкладывает на позвоночник прилавка гору его булочек. Он разрезал их пополам и делал громадные бутерброды, с чем только душа пожелает. И душе было на чем разгуляться!

Александр медленно подошел и взял одну, еще не разрезанную булочку.

— Ты помнишь их?

— На всю оставшуюся жизнь. Они спасли меня. Я поражен, что через столько лет вы помните все до сих пор.

Юджиния внимательно слушала:

— Можно я откушу?

Александр улыбнулся и протянул ей сдобу. Она откусила.

— Какая вкусная булка, — сказала Юджиния с удивлением.

— Это самые вкусные булочки в мире, — сказал Александр, и они быстро переглянулись с булочником.

— За дорогих гостей и неожиданную встречу! — провозгласил булочник, поднимая уже наполненный стакан вина.

Они выпили и вонзились зубами в божественные бутерброды. Он никогда не видел, чтобы Юджиния ела с таким аппетитом. Их потчевали самыми вкусными вещами, которые создал гастрономический Цезарь: телячьей колбасой, редкой по вкусу салями, прекрасными свежими сырами, сыр рикотта просто был потрясающий.

Они пили и ели, говорили и смеялись, жестикулировали и вспоминали. Теперь, выучив английский, Александр мог вволю наговориться с итальянцем Чезаре.

На четвертом бутерброде Юджиния сдалась. И мальчики принесли громадный поднос со всевозможными видами пирожных, выпекаемых Чезаре и его женой. Глаза Юджинии засияли восторгом. Затем последовали обязательный каппучино, фрукты и послеобеденное специальное вино. Римский пир.

Юджиния хоть и сдалась на четвертом бутерброде, но все же булочки хотела взять с собой. Они ей очень понравились. По-другому и не могло быть, думал Александр, в то время как Юджиния пыталась понять, что общего было между Александром, булочками и Чезаре. Впрочем, они ей действительно понравились, в Америке таких не выпекали.

Они беседовали о чем-то, не имеющем отношения к происходящему, когда Александру пришла эта мысль:

— Чезаре, сколько у тебя осталось булочек еще?

— После того как мы закончим обед — между тремястами и четырьмястами.

— Я куплю их все.

— Я подарю их тебе, но завтра они будут несвежие. Александр встал, Юджиния поняла, что он не шутил. Но даже она не догадывалась, что он хочет сделать.

— У вас есть большие пакеты? — спросил новый американец.

— Ты шутишь?

— Совсем нет.

Александр достал чековую книжку и стал выписывать чек.

— Что ты хочешь с ними сделать?

— Отвезти их на Пьяцца-Навона и накормить ими художников и всех голодных.

— Мои кузены — колбасник и сыровик. Ты не можешь людей кормить пустыми булочками.

— Я ел — и был счастлив, что существовали хотя бы они, — сказал Александр.

— Ты был горд. — Чезаре улыбнулся. — И не давал ничего для себя сделать.

Я все равно благодарен вам — за попытки…

Через мгновение появились кузены итальянца и

два помощника-мальчика. Чезаре бросил несколько отрывистых реплик. И работа закипела, все, что только могло резаться, — резалось: нарезались колбасы, сыры, свежая ветчина.

Юджиния поражалась только проворности и быстроте итальянцев и смотрела на все восхищенными глазами.

Александр подписал еще два чека, не проставив в них цифры, и все три отдал Чезаре. Итальянец от души поблагодарил его… за подаренный вечер.

В этот вечер, пока все резалось и готовилось, они говорили о жизни и пили вино.

Позже они вышли из магазина, подняв железные шторы, и Александр показал Чезаре на машину.

— Мы все поедем, — сказал итальянец и крикнул что-то одному из мальчиков.

Через несколько минут из-за угла выплыл голубой фургон с именем Чезаре и наименованием продуктов на боках.

— А то тебя разорвут там вместе с булочками. В Италии ничего не дают бесплатно.

Вернувшись, они застали Юджинию, помогающую сортировать сандвичи, и двух крайне смущенных этим событием итальянцев.

Вскоре все стали выносить приготовленное, и Александр таскал, как заправский грузчик. Кули были тяжелые, и казалось, что самое трудное позади, но это только казалось.

Чезаре сел в машину с Александром и Юджинией. Кузены вели фургон.

После нескольких светофоров Чезаре сказал:

— Ты водишь машину, как ненормальный итальянец. Лучшего комплимента Александр не желал.

— Это потому, что я люблю их, — сказал он.

— Кого, машины или итальянцев?

— И тех, и других, — улыбнулась Юджиния. Въехав сбоку на площадь, они остановились и начали выгружать.

После этого все распрямились, вытерев пот, и стали ждать команд Александра.

Сначала он разнес бутерброды всем художникам, которые улыбались, благодарили и не были удивлены.

Потом они раскинули столики и стали все выкладывать на них. Булочки с колбасой, сыром, ветчиной словно ожили, они были как маленькие произведения искусства. Итальянцы умеют обращаться с продуктами, подумал Александр. Он поднял руку.

— Все готовы? — спросил он.

— Uno momento, — сказал Чезаре. И дал команду кузенам подогнать фургон к их спинам. — Чтобы тылы закрыть, — улыбнулся Чезаре, — я всю войну прошел, научился, как отступать из окружения. Сейчас ты увидишь, что будет твориться.

Но даже Чезаре с его итальянской фантазией не представлял того, что сейчас начнется.

Было ровно девять часов. Александр, оглядев всех, как полководец перед решающим сражением, махнул рукой. Тут же раздался голос Чезаре:

— Подходите и берите.

Люди начали стекаться, брали предложенное и протягивали деньги.

— Свободно, бесплатно, — едва успевали отвечать три итальянца. Кузены сидели в фургоне и внимательно наблюдали. Они знали римлян, сами были римляне, и готовы были по первому зову увозить и спасать свой род.

Сначала люди не понимали и продолжали протягивать деньги. Их руки отодвигали, им говорили: не надо! Сзади стала собираться небольшая очередь, послышались возгласы: двигайтесь. Получив бутерброды, люди отходили и с недоумением смотрели на них,

Наконец маленькая очередь иссякла. И Александр разнес художникам еще раз булочки. И вдруг случилось невероятное. Со всех сторон площади стали стягиваться люди в тот конец ее, где стояли итальянцы и молодая американская пара.

Слух о бесплатной еде разнесся в мгновение ока по всей большой площади, прилегающим переулкам, улицам и маленьким площадям. Отовсюду на площадь уже бежали люди. Пять пар рук едва успевали раздавать булочки. Они были окружены плотным полукругом, полукольцом, и Александр благодарил неизвестно какого Бога, что Чезаре оказался талантливым провидцем. Площадь уже была забита. Толпа волновалась, как живое море. Она напирала на впереди стоящих, и они все сильнее сжимали хрупкие столики. Которые уже давили в ноги и бедра раздающим.

Напрасно Чезаре пытался успокоить напирающих и давящих, умоляя их отодвинуться. Протянутые руки выхватывали бутерброды, и получившие выталкивались из толпы сбоку и позади фургона.

— Нужно увести Юджинию в машину, — сказал Чезаре Александру.

Многоголосый шум несся над площадью, толпа давила, всем не терпелось узнать, что же творится, так как дальняя часть площади не знала, что раздают и почему это происходит. Людское любопытство — поршень в двигателе жизни.

Однако затея Александра уже грозила обернуться в нечто страшное: напор толпы сдерживать было невозможно. Она медленно сплющивала отважную пятерку. Александр подумал, что забавно быть раздавленным толпой… в знак благодарности. Но, увидев Юджинию, тут же решил действовать. Прежде всего поднял ее на крышу фургона.

Он уже раскрыл рот, как вдруг Юджиния, встав на цыпочки, начала тянуться вверх. Она сложила руки рупором и на чистом итальянском сказала:

— Пожалуйста, друзья, отодвиньтесь немного назад. Вы сжимаете нас, нам нечем дышать и нет возможности двигаться. Пожалуйста, отодвиньтесь назад. Ничего особенного не происходит. Мы просто раздаем бутерброды. — (Чезаре синхронно переводил; Александр и он потом долго смеялись над этой фразой.) — Из любви к Италии. Отодвиньтесь назад, пожалуйста, отойдите.

Толпа стихла, потом зашумела и вдруг стала подавать назад. Как своенравный скакун нехотя подаёт назад, приседая на задние копыта.

Неожиданно добрым самаритянам представилось, что им дали кислородные подушки — сколько воздуха оказалось в этом маленьком освобожденном пространстве.

— Надо быстрей кончать, или они кончат нас, — сказал Чезаре. — И я уже не говорю о своих детях, но мне нравится Юджиния.

Они стали с удвоенной скоростью раздавать еду. Толпа опять напирала.

— Говори, Юджиния, говори, — просил Чезаре, — у тебя прекрасный голос, и я верю, что он нас спасет.

Она снова сложила руки рупором. И полилась итальянская речь. Александр только поражался чистоте ее итальянского языка. То ли голос, то ли красота Юджинии подействовали, но толпа отодвинулась во второй раз, это было поразительно. Вторая передышка дала им возможность раздать последнее и забраться в фургон.

Столики они уже не брали.

— Avanti, ragazzo![26] — крикнул Чезаре кузену, и он тронулся. Машина медленно выбиралась с площади, окруженная следующей толпой.

И вдруг через площадь прокатилось, сначала нестройно, потом все громче и громче:

— Grazie! Grazie! Grazie! Чезаре пожал руку Александру.

— Grazie, Чезаре! — Он пожал руку ему и двум кузенам.

А потом полночи они пили и гуляли в итальянском ресторане. И Чезаре все произносил тосты в честь Юджинии, спасшей им жизнь. И здесь уже они не дали Александру заплатить даже пол-лиры. Благодаря его за самый удивительный вечер в их жизни.

К концу ночи они вернулись в свой отель, забрав машину со спящей площади. А рано утром уже звонил мистер Нилл и спрашивал, где так поздно они гуляют, он звонил до двух ночи. И понимает ли он, что его жене очень мало лет. Александр ответил, что понимает и очень любит ее за это.

— За что? — спросил мистер Нилл.

— За то, что она моя жена.

Потом Юджиния нежно ворковала с папой. И все успокоились. И после того как командующий снова попросил Александра к телефону, голос его был спокойным. Мистер Нилл сообщил, что они могут возвращаться, все улажено. И чтобы в полете он берег Юджинию.

Александр хотел пошутить, что он ее везде бережет, но передумал.

В двенадцать дня раздался звонок от управляющего отеля, который, извинившись на мягком акцентном английском, спросил, на какое время зарезервировать билеты.

Интересно, подумал Александр, есть ли что-нибудь, о чем забывает мистер Нилл. И сам себе ответил: наверно, нет.

Они улетали на «Pan-Am» через два дня. На один день они ездили в Неаполь, куда Александр так и не добрался в прежние времена, а второй — провели в Тиволи, уникальном парке с большими фонтанами в предместье Рима.

В последнюю ночь Юджиния, раскрыв объятия, благодарила Александра за «римские каникулы». А он благодарил ее, зацеловывая любимое лицо. Потом шею, потом грудь. Он впивался в душистую плоть, лаская сосок языком. Потом целовал прекрасную грудь вокруг… И вдруг он снова ощутил твердый комочек ближе к подмышке. Тот, что впервые почувствовал в Греции. Потом они, как обезумевшие, принадлежали друг другу и сомкнули глаза только под утро.

Нужно сказать, что в жизни герой никогда не боялся ничего. Кроме самолетов. Он панически боялся летать. Мандраж начинался обычно в аэропорту, когда он получал посадочный билет, бросал первый взгляд на самолет из стеклянной галереи и знал, что из этого и от этого никуда не вырваться. И добавлял: летающего гроба…

Боязнь возникала исподволь, ковырялась и расползалась по всей душе, и он не знал, как с ней справиться.

Юджиния утешала его с нежной улыбкой на губах, она не верила, что это серьезно. Что ее смелый, ничего и никого не боящийся Александр боится летать.

Взлет и посадка для него были самыми ненавистными. В течение полета он немного успокаивался. Но стоило самолету попасть в воздушную яму, как ему казалось, что все, уже конец, и страх тошнотой подкрадывался к горлу.

Громадный «боинг» резво, но тяжело разбежавшись, взмыл вверх. Он тужился на взлете и неожиданно заложил вправо. Все замерло в Александре. Он видел крен крыла, и ему казалось — вот сейчас упадет. Юджиния безуспешно сжимала его застрявшую руку.

— Я тебя люблю, люблю. Не волнуйся!

Он безумно кивал ей и не мог оторвать взгляд от крыла. Пока оно не выровнялось.

Лимузин, размеры которых Александр уже забыл, отчего машина казалась еще больше, встречал их у трапа. Юджиния упала в распахнутые объятия отца. Клуиз была в ослепительном шелковом платье. Александр коснулся губами ее протянутой руки, она поцеловала его в висок и прошептала:

— Я скучала по тебе. — Потом поправилась: — …по вас.

Они обменялись рукопожатием с мистером Ниллом.

— Ну, дети, — улыбнулась Клуиз, — как вы провели время?

— Прекрасно, — ответила Юджиния.

— Как тебе Рим, изменился? Не забыла еще свой итальянский?

Александр пропустил мимо ушей фразу, и только вечером она к нему вернулась.

Двери им открыл шофер мистера Нилла, и все сели на заднее сиденье.

Юджиния опустила голову Александру на плечо. Впервые при отце. Сказывалась разница во времени. Отец моментально заметил.

— Я думаю, вам нужно отдохнуть с дороги, а вечером мы устроим праздничный обед в честь нашей встречи. Юджиния, Клуиз заказала твои любимые рыбные блюда. Есть гастрономический сюрприз и для Александра. Но думаю, вы дотерпите до вечера.

— Нет, — сказала Юджиния, и все засмеялись. Дома, пока Юджиния просматривала полученные

письма, он пошел в «мокрую» сауну и постарался выпарить все «приятные остатки» от полета.

Днем Александр уложил Юджинию спать и позвонил Кении.

После обмена приветствиями Кении спросил:

— Как ваша поездка?

— Очень хорошо. Много впечатляющего.

— Мы с женой хотим пригласить вас в гости.

— Кении… — Александр запнулся, — я бы хотел, чтобы ты посмотрел Юджинию.

— Что случилось?

— Я хочу, чтобы она ничего не узнала.

И он рассказал Кении Винтеру о своем наблюдении. О комочке, который он заметил в Греции. Доктор успокоил его, посоветовав не волноваться.

— Скорее всего, увеличенная молочная железа. Жду вас завтра у себя в кабинете в одиннадцать часов утра. Договорились?

— Конечно, — ответил Александр задумчиво. Он будил Юджинию поцелуями: сначала в щеку,

потом скулу, шею, плечо, сосок, грудь, — она любила, когда ее так будили.

Вдруг он замер, напряг губы и почувствовал, что опять наткнулся на упругий комочек. Юджиния впервые не пошевелилась, не двинулась и никак не отреагировала на его прикосновения. Она лежала неподвижно. Ужас внезапно охватил его. Он резко схватил ее за плечи и стал трясти.

— Юджиния!

Она с трудом приоткрыла глаза.

— Мой любимый, я так крепко уснула. Ты меня будил? Как обычно?

Он облегченно выдохнул воздух и кивнул.

— И я все пропустила? — сказала она.

Он повторил все снова. Ее охватила дрожь, и она прижала его к себе…

Потом они вместе принимали душ, и Александр пристально смотрел на ее грудь, пытаясь заметить из-менения.

— Что случилось, ты так напряженно смотришь на нее? — поинтересовалась Юджиния. — Что-нибудь не так?

— Все так. У тебя прекрасная грудь, и я любуюсь ею.

Она с улыбкой подставила ему грудь, и он поцеловал ее.

Они лежали в халатах поверх шелкового покрывала и смотрели друг на друга. Постучавшийся слуга сообщил, что обед назначен на семь часов, если они не возражают.

Они не возражали, только с рассудочной поспешностью стали целоваться в губы, как будто боялись, что не успеют — до семи часов.

Они действительно едва успели. Юджиния надела новое платье и вплела в волосы дакроновую ленточку. Платье было настолько прозрачным (из такого тонкого шелка), что у Юджинии не нашлось подходящего по цвету лифчика. И она пошла без него.

Мистер Нилл ничего не сказал и только взглянул на Александра. Последний не подал виду (и ему это удалось) и только подумал, что к концу вечера ему зачтется.

Зал был залит огнями, которые потом приглушили до полусвета. Стол был красиво убран, и середина его заставлена свежими цветами. Любимым сортом Юджинии и Клуиз; в этом у них вкусы совпадали. Мистер Нилл был в смокинге, Клуиз — в ослепительном, переливающемся всеми цветами радуги платье.

По мановению руки мистера Нилла стали подаваться закуски. Все подняли наполненные бокалы.

— За счастливую встречу и возвращение, — сказал мистер Нилл. Послышался звон хрусталя. Юджиния любила, как и Александр, чокаться по старинке. А все, что делала дочь, нравилось ее отцу… Кроме одного… Итак, они чокались.

Обед был рыбный, и в середине его, к огромному удовольствию Юджинии, подали дымящихся больших омаров. Александр помогал Юджинии разделывать их, снимая панцирь. Чем вызвал одобрительный взгляд самого мистера Нилла.

При очередной смене блюд мистер Нилл нажал кнопку, и сверху полилась танцевальная музыка.

— Я хочу пригласить свою дочь на танец. Юджиния улыбнулась и встала. Клуиз в свою очередь пригласила Александра.

Он положил ей руку на талию и почувствовал, как наэлектризовано ее тело под платьем. Прозрачный верх приоткрывал красивую грудь.

Она перехватила его взгляд.

— Я нравлюсь тебе?

— Это чисто нервное, — ответил он.

— Ну уж хотя бы один комплимент ты мог бы отпустить мне, не все же Юджинии.

— Конечно. Вы мне нравитесь. Она улыбнулась насмешливо.

— Что больше: талия?., грудь?., глаза?

— Вы мне нравитесь как целое. Как женщина, но которая на обложке. Она не реальная, а сверкающая и глянцевая, несмотря на то что дышит.

Грудь Клуиз поднялась. Она задержала вздох.

— Ты бы мог в такую влюбиться?

— Не знаю. Я никогда не влюблялся в обложки.

— А если я сойду с нее?.. Александр молчал.

— Я очень скучала по тебе. Как будто какой-то части в жизни не хватало. Каждый раз, когда Деминг говорил с вами по телефону, я хотела взять трубку, но о чем я могла говорить — через океан…

— Я ценю ваши родственные чувства ко мне, — вежливо ответил Александр.

Она не успела произнести. Начался второй танец, и они поменялись партнерами, ее талия уплыла — в новом ритме. Александр принял Юджинию в свои объятия.

— Как моя ласточка себя чувствует? — спросил он.

— Как на небе, — ответила она. Потом подумала. — Клуиз все безрезультатно пытается?

— Надеюсь, ты не ревнуешь?

— Это родственный флирт, в этом нет ничего такого. Я рада, что ты ей нравишься.

Его удивляли спокойствие и уверенность Юджинии. А что, если бы он и Клуиз правда… Он тут же отшвырнул эту дикую мысль.

Танец закончился. Перед самым десертом они с мистером Ниллом отошли в угол и закурили по одной из его очень дорогих тонких сигар. На сандаловой коробке было написано «Давидофф». Они производились в Швейцарии, откуда и присылались мистеру Ниллу. Так как делались из лучшего кубинского табака, то были запрещены к продаже в Америке. Пожалуй, это была самая лучшая марка в мире, и стоили они баснословно дорого.

— Мистер Нилл, — сказал Александр после первой затяжки, — я хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали — касательно полицейского.

— Это для Юджинии. Я не мог видеть ее наполненные тревогой и волнением глаза. Для вас бы я ничего не делал.

— Благодарю за откровенность. Это, наверно, очень дорого обошлось вам.

— Ваше «веселое развлечение» стоило триста тысяч долларов. На меньшее проклятый поляк не соглашался.

Александр впервые слышал, чтобы мистер Нилл кого-то проклял.

— Я бы хотел выплатить вам эту сумму.

— Не стоит беспокоиться, считайте, это мой подарок вам к следующему дню рождения: освобождение от тюрьмы. Хотя когда-то я мечтал вас туда посадить.

Юджиния подошла и взяла их за руки.

— Десерт!

И столько чувств она вложила в это слово, что они невольно улыбнулись.

Во время чаепития Клуиз спросила:

— Как тебе нравится платье Юджинии, Деминг?

— Я не ее муж. Поэтому не мне судить, — тактично ответил мистер Нилл.

Щеки Юджинии слегка зажглись. Не то от выпитого чая, не то от папиного взгляда.

— Это только для домашних, — ответил в никуда Александр.

Мистер Нилл облегченно вздохнул.

— Я очень рад, что это не для публики. И она не будет видеть это. То, что принадлежит нашей семье.

Все вежливо засмеялись.

— Деминг, я сама помогала Юджинии выбирать это платье.

Он улыбнулся.

— Учитывая вкусы Клуиз, это может быть не только для внутреннего, но и для внешнего пользования.

Они оценили его чувство юмора. Вечером в спальне, уже когда они ложились, Александр опять наткнулся на эту фразу.

— Юджиния, откуда ты знаешь итальянский?

— Я виновата, что скрыла. Еще в школе я год училась и жила в Риме.

— Почему же ты скрыла?

— Я не хотела мешать тебе открывать Рим для меня. Ты это так вдохновенно делал, и я тебе благодарна за мой новый Рим. Спасибо.

Она подошла и склонила ему голову на плечо:

— Ваше «веселое развлечение» стоило триста тысяч долларов. На меньшее проклятый поляк не соглашался.

Александр впервые слышал, чтобы мистер Нилл кого-то проклял.

— Я бы хотел выплатить вам эту сумму.

— Не стоит беспокоиться, считайте, это мой подарок вам к следующему дню рождения: освобождение от тюрьмы. Хотя когда-то я мечтал вас туда посадить.

Юджиния подошла и взяла их за руки.

— Десерт!

И столько чувств она вложила в это слово, что они невольно улыбнулись.

Во время чаепития Клуиз спросила:

— Как тебе нравится платье Юджинии, Деминг?

— Я не ее муж, поэтому не мне судить, — тактично ответил мистер Нилл.

Щеки Юджинии слегка зажглись. Не то от выпитого чая, не то от папиного взгляда.

— Это только для домашних, — ответил в никуда Александр.

Мистер Нилл облегченно вздохнул.

— Я очень рад, что это не для публики. И она не будет видеть это. То, что принадлежит нашей семье.

Все вежливо засмеялись.

— Деминг, я сама помогала Юджинии выбирать это платье.

Он улыбнулся.

— Учитывая вкусы Клуиз, это может быть не только для внутреннего, но и для внешнего пользования.

Они оценили его чувство юмора. Вечером в спальне, уже когда они ложились, Александр опять наткнулся на эту фразу.

— Юджиния, откуда ты знаешь итальянский?

— Я виновата, что скрыла. Еще в школе я год училась и жила в Риме.

— Почему же ты скрыла?

— Я не хотела мешать тебе открывать Рим для меня. Ты это так вдохновенно делал, и я тебе благодарна за мой новый Рим. Спасибо.

Она подошла и склонила ему голову на плечо:

— Мой муж.

Он зацеловал ее лицо.

Утром он удивился, увидев мистера Нилла и Клуиз завтракающими на кухне.

— Мы хотим быть русскими, — сказала Клуиз. И он рассмеялся. — А где Юджиния?

— Через минуту спустится.

— Чай или кофе? — спросила Клуиз.

— Половина на половину, — сказал он; теперь рассмеялась она.

Мистер Нилл попрощался и пожелал им веселиться до вечера.

Клуиз подала ему сок и прибор.

— Как твоя ночь?

— Нормально.

— Я завидую Юджинии.

— В чем?

Клуиз не ответила.

— Тебе нравится твоя жизнь? Ты доволен?

— Клуиз, почему вам так важно, чтобы мне нравилась моя жизнь?

— Я очень-очень стараюсь, чтобы все твои желания беспрекословно исполнялись. И прикладываю много сил, чтобы ты был счастлив.

— Каким образом? Для чего?

— Я дышу легче, когда ты рядом…

И как бы в подтверждение ее грудь поднялась и опустилась.

— Я рад, что так оздоровительно влияю на ваш чувствительный организм.

— О, он очень чувствительный. У меня такое чувство, что нам еще многое предстоит… вместе.

Юджиния вошла на кухню бесшумно.

— Доброе утро.

Она поцеловала легко Клуиз, потом Александра.

— Соединены поцелуем Юджинии, — пошутила Клуиз с улыбкой. И Александр почему-то вздрогнул. — Хорошо, молодые леди и джентльмены, вы тут развлекайтесь, а у меня встреча с косметичкой в десять утра. До вечера.

Все распрощались.

— Тебе чай или кофе? — спросила Юджиния. И сама ответила: — Впрочем, ты никогда не пьешь кофе.

И налила ему чай.

— Мой муж, как дела? — улыбнулась она.

От слов «мой муж» он снова вздрогнул. Он был какой-то дерганый с утра.

— Юджиния, мы сегодня идем к Кении на ленч. Ты не против?

— Я рада.

— Заодно он просил, чтобы мы приехали на час раньше. Он хочет посмотреть тебя, может, сделать общие анализы.

— Опять?!

— Юджиния. Прошло уже более чем полгода с того момента, как ты последний раз проверялась.

— Разве?

— А женщине следует проверяться каждые шесть месяцев.

Неожиданно она улыбнулась.

— Ради тебя я на все согласна. — Потом, хитро прищурив глаза, спросила: — А откуда ты знаешь, что женщине нужно проверяться раз в полгода?!

За этот вопрос он долго-долго поцеловал ее.

В половине одиннадцатого машина ждала их у входа.

Он открыл дверь для Юджинии, помог ей сесть, ненароком коснувшись грациозных колен. Сам сел за руль. Нога слегка дрожала, нажимая на газ.

Приемная кабинета Кении, обычно заполненная, была пуста. Через мгновение показался стройный, элегантный доктор в накрахмаленном синем халате. Он поцеловался с Юджинией и обменялся рукопожатиями с Александром.

— Я специально разгрузился к вашему приходу, чтобы мы могли чуть-чуть поговорить.

— Чудесно, — сказала убежденно Юджиния.

— Но сперва я быстро осмотрю Юджинию, чтобы мы были свободны и вышли на воздух.

Александр заметил, как губы Юджинии сомкнулись. «Быстро» заняло целый час. Наконец двери кабинета отворились, и Юджиния радостно повисла у него на шее. Коснувшись его уха, она прошептала:

— Наверно, я никогда так и не полюблю эту процедуру.

В ресторане во время ленча Александр сидел как на иголках. Пока Юджиния не вышла поправить волосы.

Он тут же схватил Кении за руку, прежде чем тот успел начать.

— Не волнуйся. У нее прекрасная грудь с чуть увеличенными молочными железами. Иногда это бывает перед месячными.

Александр выдохнул, закрыл глаза и поблагодарил весь белый свет, что все в порядке.

— Однако, — сказал Кении, и Александр мгновенно напрягся, — я взял ее кровь и мазки на анализы, на всякий случай. Никаких показателей абсолютно нет. Видимо, твоя нервозность передалась мне. Хотя доктора, как ты знаешь, не должны быть…

— А мы будем есть десерт? — спросила вернув-шаяся Юджиния. Нужно было видеть это сосредоточенное лицо.

На радостях Александр заказал весь десерт, который был на подъехавшей тележке, а остальное попросил завернуть с собой.

Он поцеловал ее в висок.

— Все, что хочешь, солнышко, только не болей.

— А почему я должна болеть? — удивленно спросила Юджиния. Потом, словно вспомнив что-то, осеклась.

Александр не придал этому значения. И только вечером это всплыло само собой, хотя касалось главного вопроса.

За ленч заплатил Александр, несмотря на настойчивость Кении.

Они подвезли его к офису, и, уже выходя, как бы отвечая на молчаливый вопрос Александра, Кении сказал:

— Я позвоню тебе через неделю. Просто поговорить.

Александр кивнул и с большим облегчением тронулся вперед. Нога больше не дрожала, нажимая на педаль.

Дома его ждало письмо от родителей, и он сразу сел на телефон — звонить в Москву.

Вечером, после душа, Юджиния легла обнаженной в постель и прижалась к нему.

— Юджиния, — сказал Александр. — Я давно хотел тебя спросить: Клуиз твоя настоящая мама?

Какое-то мгновение чувствовалось, что Юджиния колеблется, потом она тихо произнесла:

— Нет.

С одной стороны, он сознавал, что, возможно, не должен был задавать этот вопрос, с другой — понимал, что для чего-то ему это было нужно. Не ради праздного любопытства.

— Ты не хочешь говорить об этом?

— Нет, я скажу тебе, ты мой муж, у меня не должно быть от тебя тайн.

Он мягко коснулся ее плеча.

— Мне было шесть лет, когда моя мама умерла. У нее был рак груди.

Александр вздрогнул невольно.

— Что случилось? — спросила Юджиния.

— Ничего, — ответил он. И подумал, что, хотя Кении и обнадежил его, проверив божественную грудь, через полгода надо будет провериться опять. И опять. И опять.

— Кто тебе сказал об этом?

— Дайана. Когда я стала взрослой. Папа никогда не говорит о маме. Даже не упоминает ее имени.

Странно, подумал он, действительно, во всем доме не было ни одной фотографии ее матери, кроме маленького снимка в секретере Юджинии, который Александр случайно увидел.

— Поэтому ты вздрогнула и осеклась в ресторане, говоря «почему я должна болеть»?

— Ты очень наблюдательный, — сказала она.

— Как ее звали?

— Дебора.

— Красивое имя. Оно древнееврейского происхождения и означает «львица».

— Откуда ты знаешь?

— Еще в институте я увлекался ономастикой. Это наука об именах и фамилиях.

— Она была очень ласковой и нежной. И безумно любила меня. Я до сих пор помню ее поцелуи…

Дальше Александр не стал расспрашивать. Он обнял Юджинию и поцеловал уголок ее губ. Рот был влажный.

— Не надо, Юджиния, не надо, любовь моя, это жизнь.

— Но почему моя мама?..

Постепенно он успокоил ее, целуя все сильней и настойчивей. Неожиданно, впервые, Юджиния отклонилась от его губ.

— Хотя день был незанятый, я почему-то чувствую слабость. Я очень устала. Ты не огорчишься, если я поцелую тебя утром?

Это была ее первая жалоба на усталость, кото-рую он объяснил суетой дня. Но был не прав.

Он коснулся ее лба губами, и буквально в несколько минут она уснула в его объятиях.

Неожиданно ему дико захотелось курить. Он аккуратно высвободил затекающую руку, укрыл обнажившуюся грудь Юджинии (еще раз помолившись неизвестно кому, что она здорова), накинул халат и вышел из спальни.

Он пошел в курительную комнату, где среди богатой коллекции трубок, зажигалок, мундштуков нашел себе сигарку «Давидофф», тонкую и запрещенную. И, не зажигая света, сел на софу. Камин с газовым пламенем едва освещал темноту. Ровно настолько, чтобы Александр нашел зажигалку и пепельницу.

Он сидел погруженный в свои мысли, когда дверь тихонько скрипнула и смуглеющая фигура в пеньюаре скользнула в комнату. Включив ночную лампу, Клуиз не вздрогнула, а, скорее, выразила удовольствие, увидев его.

— Я не знала, что ты куришь, ночью.

Она взяла мундштук, английскую сигарету и села рядом на софу. Александр подождал, пока она вставит сигарету, и подал ей огонь. Она прикурила и поблагодарила его.

— Тебе не спится?

— Да… Мысли разные.

— Может, я смогу тебе помочь? — сказала Клуиз, наклонившись через него к пепельнице и коснувшись грудью опушки его плеча.

Он поспешил передвинуть пепельницу к ней.

— Так было приятней…

— Что? — не понял он.

— Дотягиваться до пепельницы, мне нужны упражнения…

Он затянулся, несмотря на то что это была сигара.

— О чем же ты думаешь? — спросила она.

— О маме Юджинии.

— Я сказала, что тебе никто не расскажет о ней.

— Юджиния рассказала.

— Да? — удивилась Клуиз. — Невероятно…

— Я только не могу понять, если она умерла от рака, почему во всем доме нет ее фотографий.

Клуиз колебалась.

— Она умерла не от рака.

— Юджиния сказала мне неправду? Этого не может быть.

— Юджиния тебе сказала правду. Свою правду. Которую знает она.

— Что же случилось на самом деле?

— Она погибла в автомобильной катастрофе.

— Мистер Нилл был тоже в машине?

— Нет. То есть да… Она была со своим любовником… на пути к мистеру Ниллу, сообщить, что она уходит. Юджинию она оставила в отеле.

Александр сидел безмолвный. Клуиз тонкой струйкой выпустила дым.

— И он до сих пор не может простить?..

— Это был его родной брат.

Что-то потрясло Александра до основания. Тишина висела в табачной комнате. Мертвая. Потом Клуиз сказала:

— Она была уникальной женщиной. Пожалуй, слишком смелой и прямолинейной для своего времени. Эти качества передались и Юджинии…

Александр попытался осмыслить услышанное, но в голове ничего не слушалось и не складывалось.

— Естественно, что Юджинии знать подобное не следует. И я надеюсь…

— Да, конечно… — ответил Александр.

— Я верю в тебя, — сказала Клуиз и положила свою руку на его. — Мне пора идти, Деминг скоро должен вернуться, он уехал на экстренное заседание в компанию.

— Спокойной ночи.

— Are you going to give me «good night» kiss?[27] Александр машинально наклонился поцеловать ее в висок. Но она повернулась и успела подставить губы. Поцелуй получился в губы.

Утром Юджиния со всей силой молодого тела с лихвой восполнила вечерний пробел. И когда волны содрогали ее тело, Александр подсознательно отблагодарил ее маму. За то, что она оставила Юджинию в отеле…

Вечером они улетали в Бостон, потом на Кейп-Код есть крабов. Детей надо баловать. Юджиния редко когда упрямилась или капризничала. Но если вдруг такое происходило, угроза «не поедем в Бостон есть крабов» была такой страшной, что действовала моментально.

После папы и Александра она любила крабы — на третьем месте!

Они прилетели назад через три дня, и их встречал лимузин мистера Нилла при посадке.

Откинувшись на заднем кожаном сиденье, Александр включил ТВ и слушал новости. Как делал всегда после нескольких дней отсутствия. Неожиданно он напрягся, увидев знакомое лицо. Юджиния знала это лицо тоже. «Нет», — вскрикнул Александр.

Его близкий друг, известный балетный танцор, разбился в самолете…

Он убежал с гастролей со своим театром в Монреале, выскользнув за кулисы после представления. Он бежал так быстро к полицейскому участку просить политического убежища, что обгонял машины. Все последующие годы он танцевал в Нью-Йорке с АБТ, став американской звездой. С мировой славой. Секс-символом мужчины, актером, балетмейстером, постановщиком — знаменитостью. Он сделался невероятно богатым человеком. Три года подряд по опросу ведущих журналов он признавался самой популярной звездой Америки, встречей с которой гордились все — от президента до ведущих актрис Голливуда. Его тоже звали Саша.

Они дружили еще с Москвы. Сколько было выпито, сколько прогуляно… Александр дарил ему стройных студенток-поклонниц, друг — худеньких, невесомых балерин. «Сексуальная акробатика, балет в постели», — как шутил он. И никогда больше не пошутит… Как все промчалось. Он добился всего, о чем мог мечтать любой смертный в Америке. Он стал настолько известным, что только специальная адвокатская фирма занималась его автографами и имела на них права, платя ему за это миллионы…

Потому что он жил в Нью-Йорке и очень часто находился на гастролях, а Александр в Детройте, они почти не виделись. Но периодически обменивались звонками и письмами к каким-то личным праздникам.

Юджиния помнила, какую громадную корзину цветов он прислал из Парижа на их свадьбу — и свою большую фотографию, на которой он был схвачен в высоком прыжке.

Александр смотрел на экран на даты с таким коротким промежутком и — не верил. Он не мог, не хотел, не желал поверить, что больше нет и никогда не будет его жизнерадостного друга. Юджиния посмотрела на мужа: по его щекам катились слезы,

В этот вечер он пил так, что дом не представлял, что так пить возможно.

Он взял три бутылки водки из бара, поставил перед собой стакан и начал. Он наливал стакан за стаканом. Единственное, что он взял с вежливо поставленной тарелки, — кусок черного хлеба.

Через час он был мертвецки пьян. Что называется по-русски — вдребадан.

Он был настолько пьян, что сил Юджинии дотащить его уже не хватило, потребовалась помощь мистера Нилла.

На следующее утро он улетал на похороны друга.

Звонок Кении вторгся в его жизнь, как нож в ребра.

— Мы должны срочно встретиться и поговорить.

— Что случилось?!

— Не по телефону. Когда тебе удобно?

Было девять утра, Юджиния еще не проснулась, они поздно уснули вчера, занимаясь…

Трубка заскрипела в стиснутой ладони. Почему он сказал — двенадцать дня, Александр никогда так и не мог потом понять. Видимо, час пробил…

— Через три часа, не поздно?

— Нормально, в моем кабинете. Пока — я прошу, чтобы никто не знал о нашей встрече.

Александр замер.

— Что-нибудь серьезное?..

— До встречи, до свидания.

Он опустил медленно трубку. И посмотрел на спящую красавицу. С ней не может ничего случиться, — отбросил он дурные мысли. Она будет всегда.

Александр поцелуем разбудил юную Аврору. Она ответила ему объятиями. И они занялись самым естественным, чем занимаются в их возрасте, — любовью. Заниматься любовью по утрам — всегда приятно. Он едва не задушил ее в объятиях. Такая она была сладкая…

— Юджиния, я должен уехать на два часа.

— У меня урок русского языка с Мишей.

— Прекрасно, значит, тебе будет чем заняться.

— Я все равно буду скучать по тебе.

Он растерянно посмотрел на нее, но справился и — улыбнулся.

Первый раз за десятилетие он вел машину медленно, и чем ближе подъезжал, тем медленнее вел.

Секретарша Кении вежливо улыбнулась ему и сняла трубку.

Александру пришлось подождать минут десять, и то, что он передумал в эти минуты, он не хотел бы больше вспоминать в жизни.

— Вы можете войти, — сказала секретарша. Кении, в белом халате, с уставшими глазами, поднялся ему навстречу.

— Здравствуй, Александр. Александр был уже взведен.

— Хелло, Кении.

— Ты напряжен.

— А я не должен быть?

— Как Юджиния?

— Изучает русский язык.

От неожиданности Кении улыбнулся:

— Она будет знать «чай» и «Чехов» и обгонит в познаниях меня.

— Что случилось, Кении?

Теперь настала очередь симпатичного доктора глубоко вздохнуть.

— В крови Юджинии обнаружено большое количество белых кровяных телец.

— Что это значит?

— Это значит… это значит… что у нее… лейкемия.

— То есть?.. — замер Александр.

— Рак крови.

Александр задохнулся. Он сидел в полном шоке. Слово «рак» в его бывшем государстве означало «смерть».

Он стал перехватывать воздух, как рыба, выброшенная на лед. Его бросило в жар и холод, дрожь и озноб — одновременно.

— Не надо волноваться так, — Кении уже стоял около него, — мы еще должны сделать много анализов.

Он ослабил Александру воротник рубашки. Руки последнего абсолютно не слушались, не повиновались и, как в судороге, тряслись.

— Этого не может быть… никак не может быть, — повторял отлетевший куда-то в сторону голос. Спазм в горле продолжал душить. Кении уже вливал в него что-то сквозь стиснутые зубы. Крэк — сломанный край стакана, кровь на губе…

— Александр!.. — Кении легко встряхнул его. — Еще рано, еще куча исследований, прежде чем…

— Но от этого есть спасение? Есть?..

Кении отвернулся и, взяв со стола салфетку, протянул ему.

— Есть?! — вскричал Александр.

— Все зависит… не надо сразу сдаваться… Александр вскинулся на него.

— Прости… я не то имел в виду. Я сам понимаю,

что произошло. — В углу глаза доктора появилась ^ странная слеза.

— Отчего это, почему именно она — из миллионов и миллиардов? Почему именно она?

— Гены, генетические отклонения, наследственность может быть предрасположением к этому заболеванию. Но пока…

— Хватит, Кении, ты же не психотерапевт, а я не пациент. — Александр уже владел собой, горлом, но не руками: пальцы отплясывали лезгинку, он не мог с ними справиться. — Рассказывай. Все, до конца. И не забывай, что мы — мужчины.

— В народе это называется белокровие. Значительно увеличивается число белых кровяных телец вследствие нарушения деятельности кроветворных органов, как-то: костного мозга, селезенки, лимфатических узлов. Пораженные клетки не в силах бороться с бактериями, не в силах захватывать и побеждать бактерии, отсюда — нарушение иммунитета организма. Результат — увеличение печени, селезенки и лимфатических узлов, а также дисфункция других органов.

Кении остановился, вздохнул, как перед броском на недоступную вершину.

— Есть ли защита от этого страшного заболевания? Если подтвердится, что это…

— Убрать лейкемические клетки, — (бело-клетки, как Александр стал их называть), — и заменить, обновить здоровыми — в этом смысл лечения.

— Как это достигается и чем?

— Препаратами и облучением. Плюс… химиотерапия…

Александр вздрогнул.

— Это уже не ваша вотчина?

— Нет, онкологи, радиологи. Но мы обгоняем самих себя. До этого, слава богу, еще не дошло.

Александр грустно покачал головой. Оба помолчали.

— Мне нужна Юджиния завтра утром — для анализов. Я отвезу ее к известному гематологу, который на первых этапах сделает все необходимые тесты и пробы крови и лимфы, а также — костного мозга. Только после этого мы решим, что делать дальше.

— Когда мы получим результаты… — он споткнулся, — анализов?

— Большую часть — в течение недели. Александр не пожелал бы такую неделю своим

врагам.

— Юджинии пока ни слова…

— Абсолютно, — сказал он, — это само собой разумеется. Я верю, что все будет хорошо.

Эта фраза-клише вырвалась у него помимо воли, он, естественно, не верил в сказки с хорошим концом. Они попрощались, не глядя друг на друга.

В первом баре он остановился ненадолго: выпив три водки за три минуты, он поехал дальше. Пока не нашел бар под настроение. В предыдущих повторялось то же — одна водка в минуту. В Америке пили ее не так, как в России: во-первых, американцы все разбавляли и «напрямую» пить не любили, или не могли, или не умели. Во-вторых… он уже забыл, что было во-вторых…

Бармен наливал порцию струйкой в большой стакан, полный льда, и через минуту обледеневшую водку лил в бокальную рюмку для мартини. Александр разбирался с ней за минуту.

— Сэр, желаете ли вы чем-нибудь запить? — спросил бармен.

Александр поморщился.

— Простите, сэр, я просто думал…

— Не надо думать… Думать — это болит, надо повторить. И себе!..

— Благодарю, сэр. Я только разведу, если вы не против.

Ему было все равно, даже бармены в этой стране не могли пить водку «напрямую».

Он чокнулся с барменом и опорожнил залпом содержимое в три больших глотка.

Воздух этой страны не оказался полезным для его бесценной Юджинии. Он начинал ощущать привкус недоброжелательства к…

— Где вы так научились, сэр? — спросил изум- ^ ленный бармен.

— Не в Америке. На других берегах, к которым возврата нет. Еще по одной.

— Слушаюсь, сэр.

Они чокнулись. Прошло две минуты, прежде чем Александр показал на бутылку: опять. К четырем часам он уже смутно соображал, что он тут делает, зачем он здесь и отчего на его тарелочке такое большое количество олив, которые он каждый раз вынимал колкой зубочисткой после того, как бармен, следуя традиции «сухого мартини», клал их на дно водки.

В душе, по крайней мере, перестало ныть, и все отдалилось в какую-то нереальную даль. Как будто он не присутствовал в своем теле, а находился вне его.

— Как ваше имя? — спросил он виночерпия.

— Юджин. А ваше, сэр?

— Очень хорошее имя, — сказал Александр и показал знаком на бутылку.

— Это ваша десятая, сэр. Без закуски.

Александр точно не помнил, сколько было в предыдущих барах.

— Я обычно запиваю водой…

— Согласен, сэр, но это не совсем…

— Наливайте! И себе…

Юджин оказался не настолько слаб, как ожидал патрон, и пока попадал струей водки в стакан со льдом.

— За ваше имя, — сказал Александр и с трудом поднял бокал. Водка не расплескалась, это был обнадеживающий знак — что его хватит на еще несколько. Выпив до конца, он надкусил оливку.

Теперь бармен угощал его, уже понимая и зная, что этого молодого человека ничего — сейчас — не остановит. Так зачем пытаться… Во многих американских барах есть определенная традиция: после трех выпивок четвертая наливается барменом — бесплатно. До двенадцатого напитка Александр не давал угощать себя, а угощал сам. Теперь он начинал сдаваться… — Сэр, я попробую, как и вы, напрямую, у

вас уж очень хорошо получается.

Они подняли бокалы для мартини. Не сказав ни слова, но посмотрев на содержимое, они выпили до дна. И только сейчас Александр почувствовал, что «прошел» уже бутылку водки и «распечатал» вторую. А при мысли, что ему нужно выйти в жару и сесть за руль…

Он бросил на стойку пару стодолларовых бумажек (за его имя) и стал искать ключи от машины. Найдя их, он силился сообразить, что с ними делать.

— Сэр, я не думаю, что это хорошая идея — вам садиться за руль, — тихо посетовал бармен.

— Все в порядке, — сказал Александр и начал падать.

Его успел подхватить проходящий официант и, отведя от стойки, посадить в кресло у стола. Юджин в мгновение оказался рядом со стаканом апельсинового сока.

— Где мои ключи? — спросил Александр.

— На столе, перед вами, — ответил бармен.

— Я поехал, — сказал он.

— Сэр…

— Я знаю, что это «нехорошая идея». Но я неплохо вожу машину. Иногда…

— На дорогах много полиции, вас посадят в тюрьму.

В тюрьму он не мог садиться, ему надо было спасать…

Господи!.. Он закусил губу до крови. Рубиновые капли брызнули на белый воротник рубашки.

— Я вызову лучше вам такси.

— Я не люблю такси. Вот телефон, пусть пришлют лим… — он остановился, — пришлют машину.

— Благодарю вас, сэр, за разумное, достойное вашего облика решение.

Александр усмехнулся, ему нравился английский бармена. Если бы только не эта дикая рвущая боль — в душе. Как больно…

Господи, если Ты есть, не допусти. Я построю Тебе ХРАМ — до небес. И воспою имя Твое — вовеки…

Голова упала на стол. Удар смягчила матерчатая салфетка, лежащая на столе.

Через тридцать минут его выводил под руки шофер мистера Нилла, бережно усаживая в лимузин. А помогал ему бармен Юджин, вложив незаметно в карман спички с названием и адресом бара.

После провала в памяти он увидел склоненное лицо, встревоженное, над ним. Юджинии.

— Что случилось, милый?

— Жара, я оказался слаб и расклеился… Она улыбнулась:

— Я рада, что это всего-навсего жара, и ничего другого.

И только тут к нему вернулось все то, что провалилось в памяти: он дернулся и скорчился.

— Что с тобой, у тебя что-то болит? — встревожилась Юджиния. Он невероятным усилием сдержался.

Она — боялась, что у него что-то болит.

— Все нормально со мной, Юджиния. Сколько сейчас времени?

— Около девяти.

— Ты уже обедала?

— Я ждала, пока ты придешь… — она запнулась, — пока ты проснешься.

— Я… проснулся, — сказал он и подумал, что лучше бы нет, не просыпаться.

— Мы будем обедать в зале, одни, папа с Клуиз улетели в Арабские Эмираты — на три недели.

Он с облегчением вздохнул.

— У нас есть водка в доме?

— Твоя любимая, английская, которую ты предпочитаешь — в последнее время.

— Откуда? — (Она улыбнулась нежно.) — Ты позаботилась. Благодарю.

Он взял ее руку и приник к ней. Долгим-долгим поцелуем. Ощущая пульсацию вен целующими губами.

«Не-может-быть, не-может-быть», — стучало в мозгу. Стучало в мозгу.

Они спустились вниз, в голове его стучали по наковальне. Он открыл заледеневшую бутылку и налил в большой бокал — для вина. Английский хрусталь «Waterford» — выбор Клуиз. В этом доме все было — лучшее.

— Можно я тоже немножко выпью, с тобой за компанию? Папы нет…

От неожиданности он вздрогнул.

— Нет, — коротко ответил его голос.

— Почему? — Она не поверила: он никогда не говорил ей этого слова — «нет».

— Потому что ты еще несовершеннолетняя… От неожиданности она рассмеялась.

— Ты не серьезно это говоришь, ты шутишь?

— Нет, я серьезно. Если тебе очень хочется, выпей… — и осекся. — Давай поцелуемся. — И он поцеловал ее в губы, но слабо. Поцелуй не получился.

— Что с тобой, моя любовь, что-то случилось? Может, я могу помочь?

Он задохнулся, доброта души этой девочки не знала предела. Господи, не допусти…

— Просто я расслабился, воспоминания о прошлом.

Дайана внесла салаты и улыбнулась Юджинии.

— Крабный, чей-то любимый. А суп — из омаров. Спазм свел горло, и он замешкался с глотком. Юджиния весело поблагодарила черную женщину.

— Ты пьешь, ничего не говоря, без тоста?

Он поставил бокал, молча, и попытался перевздохнуть.

— У тебя что-то не получается с романом, нет настроения?

— Это не самое важное — роман. — Он запнулся.

— Вот как, а я считала, что ничего нет важней.

— Есть…

— Что же это?

— Это т ы.

Она взяла его руку со стола и нежно поцеловала в ладонь.

— Я твоя и буду твоей — всегда.

Он вздрогнул. Взял бокал и опустошил его до дна. Она ела свой любимый салат — из крабов и с другими морскими диковинками.

Он налил еще бокал и опустил глаза. Услышав ее голос:

— С родителями все в порядке — там? Кивок головы. Звякнула вилка.

— Все-таки я твоя жена, ты бы мог мне рассказать…

Он выпил второй бокал.

— …что тебя тревожит. Я, может, «несовершеннолетняя», но пойму…

Она налила ему в бокал. Сама.

— Ты не хочешь разговаривать?

Принесли дымящийся ароматный суп. Он так и не прикоснулся к салату и взялся за бокал. И, только выпив третий, собрался с духом.

— Ах, да, — как бы вспомнил он, — Кении просил нас заехать, сделать какие-то пустяковые анализы.

И остановился, почувствовав, что горло сдает. И тембр и интонации сейчас нарушат безразличность тональности голоса — и все взорвется к чертовой матери!..

— Опять одно и то же! Американские врачи всегда перестраховываются: мне ведь еще не пятьдесят. А в Европе так же?

— Налей себе, если не трудно. — Его руки дрожали под столом. Он волновался, что она увидит.

— Половину или полный? У тебя все-таки что-то случилось…

— Сколько душе не жалко. Я влюбился.

— В кого?

— В вас…

— О-о… Я люблю, что ты любишь меня!

Она обошла вокруг и села к нему на колени. Он стал зацеловывать ее шею, плечи, грудь.

— Юджиния, только не… только не…

— Что ты бормочешь, — ласково шептала она, — я ничего не слышу.

Он целовал ее уши, и тогда, еле слышно, она прошептала:

— Я хочу тебя. Я так хочу тебя… ты вся моя жизнь.

Слезы бросились из его глаз на ее плечи и грудь. Он резко прижался — щетиной к нежной коже, чтобы она не почувствовала влагу. Наверно, сделав ей больно. Их губы нашли друг друга и слились в поцелуе.

Стук в дверь возвестил о пришествии главного блюда. Юджиния не оторвалась: ни дрогнула, ни переменила положения тела и обвивающих мужа рук.

«Она совсем выросла за год», — подумал Александр, и сердце его провалилось в такие глубины, о существовании которых он даже не подозревал, которые он не представлял, что существуют.

— Хорошо, когда папы нет за обедом, — сказала в шутку Дайана и, приглушив свет, удалилась.

Больше они ничего не помнили в этот вечер. Он отнес ее, совершенно невесомую, на руках в спальню.

В спальне, после полуночи: Юджиния спит, Александр смотрит на плавно вздымающуюся грудь и думает. И не может поверить, мозг взорван, воспламенен и отказывается верить.

Утром он отвез Юджинию к Кении и ждал, свернувшись в клубочек, на заднем сиденье машины.

К концу дня все анализы были закончены, и два доктора попрощались с прекрасной пациенткой. Она весело щебетала в машине:

— Ты опять стал моим шофером, я так рада. Кажется, они взяли у меня анализов на две жизни вперед.

Он вздрогнул.

— Только ради тебя я согласилась на такие муки. Ты готовишь мне сюрприз, поэтому ты меня исследуешь? У нас будет…

Он сжал судорожно овал руля до боли в пальцах.

— Ты опять молчишь, — улыбалась она. — Я так рада, что эти анализы больше сдавать не надо.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Ты бы мог пригласить меня на обед — в приличный ресторан.

— У меня денег нет. Я — бедняк.

— Тогда я приглашаю тебя — моего бедного мужа — в очень хороший ресторан. — Она рассмеялась.

— Благодарю, Юджиния. Только при одном условии: ты поведешь «ягуар» после обеда.

Он бы и не смог — после большой бутылки водки. И всего того, что произошло в ресторане: на нее кто-то не так посмотрел… У Достоевского это называлось скандал. На языке упрощенном — «драка».

Она была, как Пенелопа, мужественно-терпелива. И только огорчалась, что он не делится с ней своими тревогами.

Всю неделю Александр провел с Юджинией, ни разу не подойдя к письменному столу.

— Ты совсем не пишешь, почему? Я тебя отвлекаю?

— Не идет, бывает такой период, — отвечал он, опуская глаза.

— Я хочу, чтобы ты был писателем.

Он поцеловал ее долго в губы — за эту фразу.

— Я буду, хотя бы потому, что этого хочешь ты. Каждый день он пытался придумать все новые развлечения для Юджинии, чтобы как-то отвлечься. Из этого мало что получалось, но он пытался.

В конце недели, как он и ожидал, раздался звонок.

— Ты должен приехать немедленно, — сказал Кении, и у Александра оборвалось все внутри.

Юджиния была на уроке русского языка, и он, никому не сказав ни слова, выехал из дому.

— Я не ожидал тебя так быстро, — удивился доктор Винтер. — Дай мне пять минут, я закончу с последней пациенткой, и мы уединимся.

То, что передумал Александр в эти пять минут, не поддается описанию. Медсестра доктора Кении, со стройными ногами, пригласила его в кабинет.

Они посмотрели друг другу в глаза. Кении начал:

— Ты помнишь, ты говорил, мы мужчины… — Да…

— Тебе предстоит быть дважды мужчиной, чтобы вынести то, что предстоит Юджинии. Анализы готовы. Худшее подтвердилось — у нее рак крови. Остропрогрессирующая лейкемия.

У него стало сухо во рту, и до конца вечера он не чувствовал свое горло.

— Я говорил с тремя специалистами сегодня, выслушивая их мнения и советы.

Александр, уронив голову, затрясся, он отказывался верить. Какие еще специалисты, какие советы, это его Юджиния. Ему хотелось взвыть, заорать, закричать, пробить стенку головой, разорвать все в клочья и уничтожить голос, предвещающий ужасное.

Кении положил руки на его плечи.

— С тобой все в порядке?.. Есть два лучших центра в Америке. В Бостоне для детей и Мемориальный Слоун-Кеттэринг госпиталь. Лучший раковый корпус в Америке.

Он сидел отключившись, ничего не соображая.

— Выбирать и решать придется тебе, так как Юджинии еще нет восемнадцати лет… Я дам направле-ния в оба центра. Любая помощь, которую я могу оказать, и все, кого я знаю…

— Ты же сказал: ранний диагноз…

— Я прошу прощения, что я оказался вестником страшной вести…

Александр, не дослушав, как бы в беспамятстве вышел из кабинета. Одеревеневшими руками открыл дверь машины.

Вернувшись домой, он поднялся в библиотеку Юджинии.

Она была смущена, и казалось, ей неловко было смотреть ему в глаза.

— Что случилось. Юджиния? — Он не мог поверить, что она что-то может подозревать.

Она не могла выговорить первые слова, пока не справилась со спазмом.

— Не jumped on me…[28]

В глазах ее была тревога за него, и это поразило его еще больше.

Он уже мчался по лестнице как одержимый. В доме поняли, что что-то произошло. Телохранитель, едва поспевая (и не поспевая) за ним, расстегивал на бегу кобуру под мышкой.

Александр в несколько скачков пересек аллею, дорожку, парк и ворвался в маленький домик для гостей.

Миша лежал на своей барской кровати, играя с котенком.

— Здорово, — сказал.

Александр не мог поверить, что этот идиот выбрал именно сегодня — самый страшный день в его жизни. О чем еще не знала даже Юджиния.

Он подскочил к кровати и вдруг заорал:

— Out![29] Его трясло.

— Саш, да ты что, хорош!

— I don't know your language. I said — out![30]«Out! Out! Out!» — орал он и только сдерживался до дрожи в нервных окончаниях так, что начинало давить в черепной коробке.

Наперерез к дому бежал телохранитель, на ходу перезаряжая пистолет и снимая его с предохранителя. Александр сделал знак рукой, что не нуждается в его помощи.

Вернувшись в свой кабинет, он закрылся в нем на пять минут.

Выписав чек, Александр задумался. Этого было достаточно, чтобы прожить безбедно год. Абсолютно ничего не делая; или решив, что делать. По крайней мере, его б не мучила совесть, что тот нуждается.

Он поднялся с кресла и отяжелевшей походкой двинулся к бару. Грузный телохранитель отдал предателю чек, забрав ненужные теперь ключи от машины и электронный открыватель ворот.

Александр попросил передать Юджинии, чтобы она обедала без него.

Виски интересно тем, что когда принимаешь это негрубое ласкающе-сжигающее вещество, то не все сразу чувствуешь. За четвертым хрустальным стаканом появляется ощущение, что это второй, а что пятый — это первый. А выпил он их в этот вечер столько, что ему казалось уже, что он дважды к первым приходил. И опять возвращался.

Напившись до того, что у него уже не двоилось в глазах, и поднявшись за новой бутылкой дорогого, но мерзкого виски, он упал. Так всю ночь Александр и пролежал на полу.

Рано утром, когда Юджиния еще спала, Александр вылетел в Бостон…

Конец июля, плавящийся асфальт, пелена жарящего зноя. Он попросил отвезти его в госпиталь. В госпитале он провел полдня. После звонка Кении его уже ждали.

Вечером он позвонил Юджинии.

— Солнышко, я в Бостоне…

Юджиния старалась никогда не показывать свое удивление. И всегда сдерживалась, не задавая никаких вопросов и давая полную свободу Александру. И ничем, абсолютно ничем, на нее не посягая. Значит, ему так нужно. Значит, ему так хочется. И она уже радовалась, что он получал то, что хотел, или достигал желаемого. Ему так редко чего-то хотелось… Он не знал, как начать… Рот был каменный.

— Я знала, что ты уезжаешь, — сказала она.

— Откуда?..

— По тому, как ты поцеловал меня утром, когда я спала. В этом было что-то прощальное.

С ужасом он подумал, что грядет… Слезы чуть не брызнули фонтаном, но неимоверным усилием…

— Солнышко, я хочу, чтобы послезавтра мы встретились в Нью-Йорке.

— Ура! Я так рада побывать с тобой опять в Нью-Йорке.

— Я хочу, чтобы ты взяла побольше спортивных костюмов и пижам: нам, может, придется побыть какое-то время в одном месте.

Юджиния никогда не задавала лишних вопросов. Но она спросила:

— А мы полетим в Бостон есть крабов?

— Все, что ты пожелаешь, любовь моя… — сказал Александр почти беззвучно.

Он уронил трубку, не в силах продолжать, и давно сдерживаемые слезы хлынули градом, безостановочно.

Он пил в баре весь вечер. А утром вылетел в Нью-Йорк. Остановившись в отеле «Плаза» у Центрального парка, сменив одежду и побрившись, он сказал шоферу адрес: «Мемориальный Слоун-Кеттэринг, раковый центр».

Центр находился на Ист-Сайд, самой последней авеню, у реки, опоясывающей вместе с Гудзоном остров Манхэттен. Мало кто знал, что это был остров, а его обитатели, ньюйоркцы, — островитяне.

Он дал точный адрес шоферу лимузина: 1275 Йорк-авеню.

— Я надеюсь, с вами все в порядке, сэр?

— Поезжайте, — тихо сказал Александр. Здания центра занимали целый квадратный квартал и продолжали расти. В госпиталь поступали муль-тимиллионные пожертвования и дары — чтобы найти панацею от рака. В Центре работали лучшие мозги мира, и все равно…

Его пригласили на пятый этаж — в педиатрическое отделение, где находились больные в возрасте от двух лет до двадцати одного года. Если они начинали с этого этажа и им везло… то они здесь и оставались, пока не становились окончательно взрослыми. Лысые головки малышей сновали вокруг него взад-вперед по этажу.

Страшный пятый этаж, подумал он.

Доктор Мортон был ведущим специалистом до детской лейкемии в Америке. Медицинские связи Кении сработали. Мортону было около пятидесяти лет — очки в тонкой золотой оправе и редеющие с проседью волосы. Александр так никогда и не узнал его имени.

— Мне рассказали, что вы писатель, — сказал доктор, поздоровавшись.

— Я пытаюсь…

— Не бросайте этого, что бы ни случилось. Александру стало тревожно от слова «случилось», но он сдержался.

— Где ваша жена?

Ему было непривычно такое обращение.

— Она прилетает завтра утром.

— Тогда я жду вас у себя в два часа дня. И планируйте, что до шести мои ассистенты будут заниматься различными анализами и пробами, поэтому покормите ее ленчем до прихода сюда.

— Обязательно. Она любит… она любит…

— Ну-ну, спокойнее, спокойнее, вам еще потребуется не меньше сил, чем ей.

— Простите…

— Она знает что-нибудь?

— Нет еще…

— Когда вы собираетесь ей сказать?

— Завтра…

— Вам нужна помощь?

Александр отрицательно покачал головой.

— Может быть… что диагноз ошибочный и… — Я вчера получил копии ее анализов, — твердо сказал доктор, — к сожалению, нет.

Александр отвернулся к окну, и невольные слезы…

— Но всегда нужно надеяться на лучшее. Вера и надежда — два великих помощника. Поэтому мне нужно, чтобы вы верили, несмотря ни на что, это сильно поможет ей.

Слезы продолжали течь по щекам.

— Возьмите салфетку, — сказал доктор без эмоций и протянул коробку со стола. — Как зовут вашу жену, напомните?

— Юджиния.

— Красивое имя.

— Она вся… вся…

Он совершенно не владел собой.

— Успокойтесь, нельзя так. Это только начало, мы еще не знаем ни степени, ни прогресса… Вы же мужчина, в конце концов, глава семьи.

Ему впервые захотелось не быть мужчиной, чтобы можно было плакать. Не скрываясь. Ах, как хотелось выплакать все.

— Вы пообедаете со мной? — спросил доктор.

Есть он не мог, третий день уже он был на алкоголе. Спустившись со страшного пятого этажа, он пошел прямо в бар. Нужно было забыться…

Юджиния прилетела на самолете папиной авиакомпании и выпорхнула радостная — прямо в его объятия. Хотя легкие полукружья усталости были видны под глазами.

— Почему ты не спала ночью? — спросил нежно он.

— Как ты узнал? Ах да, ты очень наблюдательный.

— Что случилось?

— Я волновалась. Что у тебя что-то не в порядке. «У меня?!» — Он чуть было не воскликнул от удивления, поразившись ее заботе и волнению о нем. Она была самой преданной ему на этом белом свете. И единственная — чудесная родная душа в этом полушарии.

Лимузин вез их в отель. Дорогой на Голгофу казалась ему двадцатиминутная поездка в Нью-Йорк.

Он зашел в большой номер и закрыл дверь на два поворота ключа. Пытаясь повернуть на третий…

Она обняла его и прильнула к нему всем телом. Вдруг ослабела и, извинившись, попросила разрешения сесть в кресло.

Александр смутился, замешкавшись, что не сообразил сам. Зная ее диагноз.

— Я, видимо, устала от перелета, хотя раньше я никогда не уставала от самолетов. Прости меня, что я…

— Юджиния… сегодня в два часа дня мы с тобой пойдем на встречу с доктором.

Она вздрогнула:

— Я знала, что с тобой что-то не в порядке. Скажи, пожалуйста, что случилось, я так всегда волнуюсь за тебя…

Он отвернулся резко и, подойдя к окну, чтобы подавить спазм, увидел парк, озеро, из которого на зиму девались куда-то утки, и мальчика из его любимого романа — он все хотел узнать… Куда деваются утки.

И, глубоко-глубоко вздохнув, произнес, очень ласково:

— Юджинюшка… — Он впервые назвал ее так.

— Это по-русски? Мне очень нравится!

— …ты знаешь, что я за тебя отдам мир, жизнь, мои книги и все, что я имею. Я отдам тебе свою кровь, каплю за каплей, каплю по капле…

— Но в этом нет никакой необходимости. — Она откинулась в кресле и начала бледнеть. — Мне снился сон, что ты порезал себе щеку. А потом на шее… Скажи, пожалуйста, что с тобой ничего не произошло и все в порядке.

Он больше не мог сдерживаться, в душе его обрушился водопад слез.

— Со мной все в порядке, не волнуйся за меня. Доктор Кении сообщил мне два дня назад результатытвоих анализов. Вместе с гематологом они подозревают у тебя редкое заболевание крови, которое лечится только в двух центрах.

— Ты летал ради меня?.. Он склонил голову.

— И какой ты выбрал? — (Он поразился ее спокойствию.)

Он не владел собой так, как она. Он дрожал над ней: над каждым волоском и миллиметром ее кожи.

— Здесь, в Нью-Йорке.

— Как называется этот центр?

— Слоун-Кеттэринг. Она вздрогнула.

— Это наследственность от мамы?..

Он поразился быстроте ее мышления и проницательности. Хотя он многому в ней поражался. В два шага он пересек комнату и опустился около нее.

— Нет, мое солнышко, это случай. К тому же еще ничего не подтверждено.

— Что со мной будут делать?..

— Сегодня доктор нам скажет во время консультации.

— Как его фамилия? — неожиданно поинтересовалась она.

— Доктор Мортон.

— Morte — по-итальянски значит «смерть». Совершенно отстраненно, спокойно сказала она. Совсем неожиданно, как гром среди ясного неба, сказала.

Он схватил ее за плечи и понял, но поздно, что сделал ей больно. На ее лице не отразилось ничего, кроме мягкой улыбки.

— С тобой я не боюсь ничего. Не волнуйся за меня и не переживай так. Когда ты так сильно переживаешь, это очень ранит меня. Я должна была принести тебе счастье. Сделать тебя счастливым и быть достойной тебя.

— Ты мое счастье. — Он обмяк в ее объятиях, и она прижала его дрожащую голову к груди.

Так прошли мгновения. Нежно высвободившись, она пошла в ванную собираться. Он заказал ленч наверх, к которому ни она, ни он не прикоснулись.

В два часа дня их сразу провели в кабинет. Доктор встал из своего кресла и, обойдя ореховый письменный стол, приблизился к ним. Теперь Александр понял, что ему было неприятно так в докторе — его фамилия. Подсознание заносило в подкорку вещи, которые не соображает сознание. И держит их там.

— Миссис Юджиния Нилл, здравствуйте, — сказал доктор.

— Я миссис Юджиния Невин, — мягко поправила Юджиния.

— Я прошу прощения за свою ошибку, мэм. Мистер Невин. — Он протянул руку Александру, и они обменялись рукопожатиями.

Все сели в кресла. Врач внимательно, до последней подробности изучив лицо Юджинии, спросил:

— У вас есть какие-нибудь вопросы?

— Нет, — спокойно ответила Юджиния.

— Ваш муж, вероятно, объяснил вам…

— Мой муж, видимо, очень любит меня, поэтому он ничего особенного не объяснил. Но я догадываюсь, что это достаточно серьезно.

— Почему?

— За год с лишним нашего брака мой муж ни разу не бросал меня и не улетал в Бостон, не попрощавшись…

Мужчины сидели, пораженные мудростью этой юной женщины. Не зная, что сказать.

— Вы говорите, не стесняйтесь, — ободрила доктора Юджиния, — я уже достаточно взрослая, чтобы… — Она прервалась.

— Как вы себя чувствуете? — спросил оправившийся доктор.

— В последние дни — какая-то усталость.

— Температура?

— Иногда.

Она взглянула на Александра с извинением:

— Я не хотела тебя огорчать.

Доктор Мортон наконец обрел официальный тон, он был поражен. — Сегодня мы сделаем все необходимые дополнительные анализы. Завтра я предоставлю в ваше распоряжение целый день — осмотреть Нью-Йорк, а вашему мужу купить вам подарки. И послезавтра мы положим вас к нам в отделение.

— Что со мной будут делать? — безразлично спросила Юджиния.

Александр замер.

— Вам придется пройти курс лечения химиотерапией.

— Как долго, один раз?

— Скорее, больше чем раз. Возможно, два, три, четыре — столько, сколько нужно будет вашей иммунной системе, чтобы победить заболевание.

И тут она сказала фразу, которая ошеломила Александра, застряла в его мозгу и заставила совершенно по-новому посмотреть на Юджинию.

Хотя каждая новая грань, которую она открывала ему, была другая.

— Вы думаете, что все имеет смысл?.. Может, оставить все как есть?

Александр вздрогнул и очень внимательно посмотрел на нее. В этой девочке были скрыты такие вертикали и переливы, которые не только он, но и никто не знал.

— Безусловно, имеет, у меня в этом нет никаких сомнений.

— У меня есть право выбора и я могу отказаться?

Доктор замялся:

— И да, и нет; скорее, ваша семья, в данном случае — муж, так как вам еще не исполнилось восемнадцати.

— Мой муж? — Она повернулась к Александру. — Как ты хочешь… — она осеклась, увидев его глаза. — Хорошо, я согласна. Сколько времени…

— От трех до пяти раз в неделю. Это достаточно болезненная процедура, а выходные будут в субботу, воскресенье и праздники.

Она отнеслась равнодушно к сказанному и только спросила:- Я смогу на уик-энды уходить и проводить их с моей семьей?

— Обычно мы этого не делаем, но ради вас и вашей уникальной, потрясающей красоты, — (доктор невольно усмехнулся, он не ожидал, что это слово вырвется из него), — мы сделаем исключение. При одном условии…

— Почему у докторов всегда должны быть какие-то условия? Леденец вы мне за это не будете давать?!..

— …что вы будете абсолютно послушным пациентом…

— Абсолютно послушной я могу быть только одному человеку в мире, я дала обет… Но я постараюсь вам помочь. Как, например: где ваши ассистенты, я хочу еще успеть увидеть вечерний Нью-Йорк…

Доктор без промедления нажал кнопку, тут же появились медсестра и помощники доктора Мортона.

— Юджиния хочет успеть увидеть вечерний Нью-Йорк, поэтому постараемся закончить все к пяти часам.

Группа удалилась, и они остались вдвоем.

— Я могу вас называть: Александр?

— Да, конечно, это мое имя.

— Курс лечения в этом центре, как и пребывание в его отделении, — безумно дорогое удовольствие. Счет за полгода может превысить полмиллиона долларов. Я считал своим долгом предупредить вас.

— Спасибо за предупреждение. Юджиния должна получить все необходимое — лучшее — из доступного, я думаю, это само самой разумеется, что ей необходимо для лечения.

— Я бы и не думал по-другому.

— Я хотел бы, чтобы у нее была отдельная палата…

— У нас нет отдельных палат, это детское отделение, в каждой палате четыре кровати. Даже для наследника королевской семьи из Европы руководство госпиталя…

— Я оплачу за две палаты на год вперед — одна будет пожертвование центру. Чтобы другая была для Юджинии… Речь шла об очень серьезных деньгах. Доктор, поправив золотую оправу, внимательно посмотрел на Александра.

— Я постараюсь, хотя ничего вам не обещаю. Подобные вещи решаются…

— Благодарю.

— Я постараюсь это сделать для Юджинии, но…

— Доктор, я владею кое-каким состоянием. Все, чем я владею, будет принадлежать вам. Если вы…

— Вы не с того начали, я стараюсь помочь всем своим пациентам, независимо от их благосостояния. Хотя, безусловно, ваша жена — редчайшей красоты девушка.

Александр безмолвно опустил голову. Его хребет еще не окреп, чтобы бороться со свалившимся горем. Он еще пребывал в каком-то сомнамбулическом состоянии, приглушенном алкоголем.

— Она потеряет волосы?

— И не только волосы, — вздохнул доктор, — изменится все ее тело, кожа, и многие физиологические функции претерпят изменения. Вы хотите, может быть, выпить успокаивающую таблетку?

Александр усмехнулся:

— Я не пью таблеток. Они мне не нужны.

— Хотите что-нибудь покрепче? Вас нужно встряхнуть, назовите это — взбодрить. Я не хочу, чтобы ваше состояние влияло на Юджинию…

— К ее возвращению я приду в себя. А выпьем мы с вами, когда она будет в вашей власти и вы будете вливать в нее эти омерзительные химические растворы. Я знаю хороший бар, совсем рядом.

— Я вам не советую много пить, ей…

— Доктор, я не ваш пациент.

— Ах да, простите.

Доктор начинал его раздражать. К тому же двадцать часов уже он был без алкоголя и начинал задыхаться.

— Я очень надеюсь, вы меня не будете учить жизни, хотя бы не с первого раза.

— Нет, не буду, — пообещал доктор, подумав про себя о другом. — Я только хотел упомянуть, что после недели инъекций и вливаний у нее не будет сил летать на самолете, среди множества пассажиров. Суета аэропортов…

— Об этом я позабочусь, не волнуйтесь.

— Как ей и вам будет угодно, но это дополнительная нагрузка для нее…

Александр встал, больше он не мог слушать. Он был раздражен всем: доктором, миром, ситуацией. И причина этого была одна — Юджиния.

Доктор продолжал сидеть в кресле.

— Я слышал, что она из известной семьи на Среднем Западе…

— Не думаю, что это имеет какое-то отношение к ее пребыванию в вашем заведении.

— Абсолютно никакого. И я прошу прощения за свой нетактичный вопрос. Все мы смертны, и любопытство — не всегда порок. Но часто — невоспитанность.

Доктор Мортон встал после своей философской сентенции.

— Вы свободны до пяти. Надеюсь, наш следующий разговор будет более удачным.

Александр прождал Юджинию в приемной до половины шестого, бессмысленно уставившись в стенку.

Он обнял ее, вышедшую из окружения белых халатов.

Естественно, она не пошла смотреть вечерний Нью-Йорк, у нее не было просто сил.

Пока она спала или дремала в спальне, Александр позвонил из гостиной генеральному управляющему компании мистера Нилла. Тот вежливо поприветствовал его, не удивившись звонку.

— Мне нужен частный самолет, не менее чем на десять мест, желательно с комнатой для отдыха и диваном, еще лучше — кроватью. Аэроплан нужен будет только по уик-эндам, на субботу и воскресенье. Желательно из семейства «гольфстримов», они еще никогда не бились.

Я буду летать с бесценным пассажиром, добавил он про себя.

— Могу вам предложить двадцатиместный самолет этой марки — с кабинетом и спальней.

— Так быстро?

— Мистер Нилл, улетая, предупредил, что предоставляет полностью в ваше распоряжение и в распоряжение вашей супруги самолет компании.

— Это никому не помешает? — вежливо спросил Александр.

— Вы числитесь членом Совета директоров этой компании, поэтому можете задать этот вопрос только себе. У других — свои самолеты.

— Благодарю вас.

— Во сколько вы хотите встретиться с экипажем?

— В субботу в десять утра на поле частной авиации, там есть маленький аэровокзальчик.

— Будет сделано.

— У меня еще одна просьба…

— Слушаю вас, сэр.

— Я не хочу, чтобы мистер Нилл пока знал, кто будут пассажиры самолета.

— Это совершенно меня не касается — кто будут ваши гости, сэр.

— Спокойной ночи, сэр, — сказал Александр и повесил трубку.

Он тихо прошел в спальню. Юджиния дремала, ее рука была откинута. Он беззвучно наклонился и стал целовать проколотые венки на изгибе локтя. Непрошеная слеза катилась по небритой щеке.

В девять утра в канцелярии Центра Юджинию оформили как пациентку госпиталя и в кресле-каталке повезли наверх. Хотя она сама могли идти — еще.

Александр не мог смотреть на это, и она мягко отпустила его до вечера. К вечеру медсестра проводила его в палату. В ней Юджиния лежала одна. Уже покоилась на столике порция из шести таблеток. Как все быстро у них делается, в Америке, с неудовольствием подумал он.

Юджиния повернулась:

— Мой милый, как ты себя чувствуешь?

Он чуть не рассмеялся от неожиданности: как после кораблекрушения, подумал он.

— Юджиния. — Он приник к ее ключице и стал зацеловывать ее шею. — Тебе было больно?..

— Я ничего не чувствовала, я думала о тебе… Он смотрел в ее глаза. Садящиеся сумерки еще отбрасывали убегающий свет в окне. В глазах была кромка усталости.

Она слабо улыбнулась:

— Доктор Мортон разрешил оставить одну кровать для тебя.

Он второй раз за пять минут подумал, что должен извиниться перед ее доктором.

— Я купил тебе апельсины, мандарины, тэнджерины и грейпфруты. Я слышал, что после этого должно очень тошнить.

— Спасибо большое, можно я съем один? Он тут же почистил ей большой мандарин.

— Тебя тошнит?.. — спросил он осторожно.

— Совсем немножко. — (Он увидел вдруг, как рвотный спазм свел ее горло, и отвел глаза, чтобы не смущать ее. И не видеть того, что она не хотела показывать.)

— Тебя покормить? — спросил он.

— Да, с удовольствием, — как ребенок обрадовалась она.

И стала есть дольки мандарина из его рук. Но через минуту она утомленно откинулась на подушку.

— Что ты делал целый день? Ты писал?

— Нет. Набирался знаний.

— Теперь ты все знаешь про мое заболевание?

— Мы должны победить его…

— Мы победим. — Она протянула ему руку. — Я знаю, я верю в тебя.

Он несильно сжал ее пальцы.

Утром, после того как ее увезли на вливание, он пошел в отель переодеться и побриться. На следующей неделе ее должны были облучать. У него переворачивалось все внутри от боли за это родное ему тело. Как будто кто-то брал и уничтожал его детей, которых у него никогда не было.

Он не клял жизнь (клясть ее он будет потом — что она выбрала — не его), он клял себя, что что-то не сделал и его возлюбленная заболела.

В пять часов он постучался в кабинет Мортона.

— Доктор, я хочу попросить прощения… — Он запнулся.

— Я понимаю, в каком стрессовом состоянии вы находитесь.

— Мое раздражение не касалось вас, это было…

— Как вам Юджиния? Она всем удовлетворена?

— Насколько можно быть удовлетворенным в раковом корпусе.

— Это откуда?

— Был такой писатель, тоже звали Александр, потом получил Нобелевскую премию. Да, я хотел вас поблагодарить за отдельную палату для…

— Не за что, — вежливо остановил доктор. — Читал, очень слабое произведение.

Александр удивленно посмотрел на него.

— Он написал что-нибудь получше?

— Одну вещь: «В круге первом», все остальное — архив, история.

— У него действительно был рак?

— Подозревали, оказалась доброкачественная опухоль.

— Я так и думал, судя по письму. Александр смотрел на него, не скрывая удивления.

— У нас доктора тоже иногда читают книжки, не удивляйтесь. Думаю, нам самое время покинуть это неприятное во всех отношениях для вас заведение и перейти в более подходящее для разговора место.

Они перешли в бар, который «открыл» Александр.

— Что мы будем пить? — произнес доктор.

— Я не думаю, что вы умеете пить водку по-русски.

— Попробуем, — сказал доктор, поправив очки. Он сдался на седьмой, Александр остановился на десятой.

— Не так плохо, не так плохо, — проговорил, скорее про себя, Александр.

— Вы всегда так пьете? — спросил доктор.

— Только по особым событиям, — не улыбнулся Александр.

— И не пьянеете?

— Пьянею, но с трудом.

— Идемте, я вас провожу.

— Я найду дорогу сам.

— Мне все-таки хочется, — сказал раковый доктор. Не произнеся чуть не сорвавшуюся фразу: вам не стоит больше пить. — Зайдем ко мне, выпьем «на посошок».

Доктор жил на Пятой авеню, недалеко от отеля. Александру в данный момент было все равно, с кем пить (даже с раковым доктором), и он согласился.

Вышла хозяйка квартиры и, поприветствовав обоих, проводила их в кабинет. Вскоре были поданы закуски.

— Я отвлекаю вас от обеда с супругой.

— Водку или что-то другое? — спросил доктор.

— Водку, если только замороженная…

— Есть и замороженная. Я иногда балуюсь…

Он с еще большим удивлением посмотрел на хозяина. Обычно в американских домах водку всегда держали теплой и лили прямо в лед — варварский обычай.

— А что вы любите под водку? Вы ничем не закусывали в баре.

— Маслины.

— А что-нибудь посущественней?

— Огурец.

Доктор невольно рассмеялся и вышел из кухни. Они уселись со стаканами водки и посмотрели, оценивающе, друг на друга.

— Вы не так слабы, как я думал, — сказал гость.

— Вы не так раскисли, как я ожидал после первой встречи, — сказал хозяин.

Александр усмехнулся.

— Ваше здоровье, доктор! И чтобы мои мысли никогда не посещали вашу голову.

— Отчего же, я знаю, что за мысли у вас в голове. Это самое простое: вложить в рот и нажать на курок. Гораздо сложнее — помочь ей выжить.

— Вы, случайно, не Фрейд? — сделал большой глоток Александр.

— Нет, я доктор Мортон.

— А что, доктор, речь идет о жизни и о смерти?

— Я думаю, вы прекрасно знаете, вы вчера целый день провели в библиотеке.

— Откуда вы знаете?

— В моем отделении стены имеют уши.

— Не кажется ли вам, что это вторжение в частную жизнь пациентов?

— Для меня гораздо важнее знать психологическое состояние, настрой моих пациентов, чем думать об их конституционных правах.

— Вы всегда так безошибочны?

— Я порой ошибаюсь, но не тогда, когда это касается больных.

— Поэтому вы — лучший?!

— Есть и другие хорошие доктора. Например, в Бостоне.

Александр ничего не сказал и выпил водки. Раздался звонок, доктор вышел в другую комнату и взял трубку. Вернувшись, он сел на прежнее место.

— О чем ваши книги, которые вы пишете?

— О жизни, о любви.

— В них все кончается хорошо?

— Нет, никогда.

— Отчего, вы не верите в хороший конец?

— Не тогда, когда это касается моей жизни.

— То есть вы видите стакан наполовину пустой, а не наполовину полный.

— Вам долить?! — пошутил Александр.

— Это хорошо, что вы не утеряли чувство юмора.

— Как моя Юджиния? — неожиданно спросил Александр.

— Нехорошо. Очень поздно диагностировано заболевание. Кто обнаружил его?

— Я, — сказал Александр, — потом отвез ее к гинекологу. Он передал ее на обследование гематологу. Теперь ваша очередь.

Доктор Мортон добавил водки в оба бокала.

Александр встал.

— Простите, я должен навестить ее, она ждет.

— Мне только что звонили из отделения: Юджиния спит. Сегодня была очень болезненная процедура, пусть она отдохнет.

Александр сел.

— Вас всегда информируют о каждом пациенте в отделении?

— Нет. К Юджинии у меня особенное отношение…

— Почему?

— Я хочу помочь ей.

— Как и всем другим больным? Я надеюсь.

— Как и всем другим больным, — медленно проговорил доктор.

Они внимательно изучали друг друга, как перед дуэлью.

— Итак, — сказал доктор.

— Итак, — сказал Александр.

— Почему вы не спрашиваете меня о времени и о шансах?

— Мне это неинтересно.

— Вы первый, кто не задал мне этого вопроса…

— Я все-таки, наверно, отличаюсь от ваших соотечественников. Нас волнуют разные вещи.

— Это общечеловеческий вопрос.

— Значит, я не общий человек. Я знаю, что Юджиния будет всегда. И ни один доктор этого не изменит. Даже вы.

— Кто ваши любимые писатели? — спросил доктор.

— В американской литературе, русской или европейской?

— По порядку, который вы предложили.

— Фолкнер, Фицджеральд и Томас Вулф. И очень люблю «Над пропастью во ржи».

— А из русских?

— Лермонтов, любовные повести Тургенева, Куприн, Бунин и Андреев. Последний мало известен, даже в России.

— А Достоевский?

— Не терплю как человека, но не могу не признать гениальности и глубин созданного. Хотя слог — наикорявейший.

— А из философов?

— Фрейд, Юнг, Кьеркегор и Шестов. Хотя первые два занимались больше психоанализом.

— Кто такой Шестов?

— Гениальный русский литературный философ. Кончил свои дни в изгнании в Париже. Эта забавная страна изгоняла всегда все лучшее.

— Этого века? — Да.

— Он переведен на английский?

— Не всё. Я куплю вам книгу в университетском магазине, если она есть. Почему вы спрашиваете меня о литературе, когда речь идет…

— …о Юджинии. Хочу знать, из чего вы состоите, из какой начинки.

— Зачем?

— Вы — очень важная часть, элемент — в выздоровлении Юджинии…

— А, ну слава богу, а то я думал, что моя незаметная личность вас заинтересовала.

Александр налил себе бокал до краев и жестом предложил доктору. Тот кивнул — согласно.

— Почему, вы тоже интересуете меня.

— Я здоров.

— Вы хотите сказать, что я должен интересоваться только больными?

Александр поднял свою водку и внимательно посмотрел сквозь линзы докторских очков.

— Не мной по крайней мере. Я не ем гамбургеров.

— Никто не говорит, что Америка совершенна.

— Но эта, с позволения сказать, котлета — варварское творение. И вся культура такая — гамбургерная. Пресная, безвкусная, без приправы. Хотя есть гениальные музыканты, фотографы. Впрочем, театр — ужас, Голливуд — стал ужасом, поэзии — никакой, живопись — только коммерческая. Вошла хозяйка дома — дама.

— Я прошу прощения, обед готов и ждет вас на столе.

— Как вы, сэр Александр?

— Спасибо. Я когда это… то не ем.

— И напрасно, когда выпиваешь, то надо закусывать.

— Тогда не берет.

— Ну, идея не всегда в том, чтобы брало.

— А в чем еще? — удивленно-наигранно спросил Александр.

Они внимательно посмотрели друг на друга и одновременно рассмеялись.

Все-таки он отказался от обеда, но выпил еще бокал — на дорогу.

— В понедельник в девять утра, — сказал доктор уже в дверях.

— Как штык, — ответил Александр.

— Что это значит? — заинтересованно спросил доктор.

— Так точно. Будет сделано. Минута в минуту. Обязательно буду.

— Приятно такое послушание. Вам вызвать машину?

— Нет, я пройдусь.

— Только, пожалуйста… Вы человек темпераментный, не выясняйте отношений по дороге.

— Что вы, доктор, я буду пай-мальчиком.

— А это что значит?

— Я вам объясню в понедельник в девять утра. Он начал спускаться.

— Если Юджиния спит…

— Я ее не буду будить.

Юджиния спала. Он сел рядом на кровать и уронил голову на обе руки. Сквозь водочные пары в мозгах билась одна мысль: «Что делать? Что делать?»

Молчание, тишина и легкий стон Юджинии были ему ответом.

Они улетали в десять утра в субботу. Лимузин подвез их прямо к трапу серебристо-голубого самолета, на котором была написана красивой вязью фамилия Юджинии. Он осторожно помог ей подняться внутрь. Капитан, поприветствовав важную пассажирку и пассажира, спросил, можно ли заводить моторы.

— Негромко только, — пошутил Александр. Стройная стюардесса спросила, что они желают

выпить. И через пару минут принесла апельсиновый сок для Юджинии, водку для Александра… И ушла заниматься завтраком.

Дайана встретила их с распростертыми объятиями.

— Папа звонил. Спрашивал, где вы.

— Как они? — спросила Юджиния.

— Очень хорошо, только Клуиз жалуется на жару.

— Я им позвоню позже.

— Что-то ты похудела, душенька, осунулась. Пойдем, я тебя буду откармливать. Время ленча уже, и то позднего.

— Я не хочу есть, я…

— Юджиния, — мягко сказал Александр.

— Что на ленч, Дайана?

Во второй половине дня Александру удалось уложить Юджинию спать. И он поехал на встречу с Кении, обсуждать положение дел. Он задержался чуть дольше и вернулся домой к девяти вечера.

В доме было тихо — ни звуков, ни шорохов. Он быстро взлетел по лестнице и вошел в спальню — Юджинии там не было. В ванной — тоже. Он пошел в ее библиотеку, столовую, гостиную. Везде было пусто. Он хотел вызвать Дайану, но подумал, что она отдыхает.

Его жены нигде не было. Он нашел ее случайно, в своем кабинете, куда зашел наобум.

Она сидела в его кресле, и перед ней стояла открытая бутылка водки.

— Где ты был? — спросила она.

— Юджиния!..

— Я знаю, что я Юджиния. Ты не ответил на мой вопрос.

— По делу, — коротко ответил он.

— А еще где?

На бутылке виднелись капельки испарений. (Значит, открыла она всего как полчаса назад.) Он молчал.

— Ты выпьешь со мной, мой муж?

— Нет, спасибо.

— Я тебе налью, и мы — выпьем!

— Я не хочу пить.

— Конечно, я недостойна быть твоим собутыльником! — Она выпила недопитую рюмку и, расплескав, налила новую. На столе стояли три рюмки. — Я недостойна пить с сильным, гордым мужчиной, который не возвысил меня до…

— Это что, первая семейная сцена?

— Да, — сказала она слегка неровным голосом, — имею право, я — твоя жена. Ты помнишь это?

— Юджиния, — сказал он потвердевшим голосом.

— Мы уже это проходили. Я знаю, что я Юджиния. Ты не ответил, где ты был.

— Я обязан отчитываться? Скажи, и мы введем эту форму отношений.

— Ну что ты, на твою свободу никто не посягает. Да и кто посмеет! Вы — герой моего романа. Мой муж, так вы выпьете со мной, хотя бы один раз — водки, я так ждала этого случая! Я хочу почувствовать, что чувствуете вы.

— Юджиния, я не хочу, чтобы ты пила!

— А я буду!

Он чуть не воскликнул от удивления: «Что?!» Но сдержался.

Она опрокинула стопку, не сморщившись. Он подошел ближе и теперь видел эти красивые губы, побледневшие щеки, наполненные тревогой или страхом глаза. Ее рука опять взялась за бутылку. Тонкой кистью, от которой он сходил с ума, она травила себя, наливая новую рюмку. Он старался сдерживаться невероятным усилием воли, понимая, что она больна. Но причина была совершенно в другом…

— Юджиния, хватит, я не хочу, чтобы…

— А я хочу, и я буду. — Она отпила половину. Вдруг слезы потекли по ее щекам.

— Что случилось, Юджиния?

Водка действовала на каждого — по-разному.

— Я больше тебе не интересна. Как только я заболела…

Александр сделал шаг и опустился перед ней.

— О чем ты говоришь, Юджиния?!

— Тебя не было дома семь часов, я спрашивала, когда проснулась. Ты был… — Слезы с новой силой хлынули из ее глаз. Он начал гладить волосы рукой, потом их целовать. Ее речь уже плыла, и прекрасный язык не подчинялся хозяйке.

— И из-за этой глупости ты пила?

— Это не глупость. Я — твоя жена!.. — с гордостью сказала она.

— И я счастлив, что это так.

— Это правда?!.. Но тебе мешает, что я больна?..

— Моя жена, по-моему, ты чуть-чуть выпила, и самое лучшее, что ты можешь сделать сейчас, — это поцеловать меня. В губы. После чего я отнесу тебя в спальню, так как не думаю, что ты сама дойдешь.

Ее губы раскрылись и приникли к его. Он никогда не представлял, что будет целовать сокровище, пахнущее водкой. Еще утопая в поцелуе, он отнес на руках ее в спальню.

Он взял ее мягко, нежно и ласково, не делая резких или быстрых движений — чтобы не повредить драгоценный сосуд и не нарушить то течение в кровеносных сосудах, которое в нем происходило.

В воскресенье он уехал, когда Юджиния спала, — у него была встреча — консилиум с Кении, его коллегами-радиологами и всё знающей дамой-онкологом.

Александр опять задержался и вернулся домой поздно.

В доме, как и вчера, царила тишина. Он не пошел в спальню, он уже знал, где искать Юджинию. Перед ней стояла вчерашняя бутылка водки, наполовину полная. Три рюмки, две из которых были уже почти пусты.

Она взглянула на него и демонстративно подняла и выпила третью рюмку.

— А сегодня ты выпьешь со мной, мой муж? Или я недостойна пить с тобой и ты делаешь это только в гордом одиночестве? Где ты был? Поздно вечером! «По делам, конечно, ответил он», — передразнила она.

— Это что, вторая семейная сцена? Я позволю тебе закончить эту сцену, но это будет последняя, я предупреждаю тебя.

— И вторая, и третья, и пятая. Сколько захочу!

— Да что ты, это бунт? — спросил он.

— Да, я бунтую против тебя и твоего — режима.

Он невольно улыбнулся.

— Ты моя сладкая бунтарка, и что же ты будешь делать?

— Пить!

Он чуть не рассмеялся от этой решительности. Какое божественное лицо, подумал он. Какая бледность на щеках, и даже водка не…

— Я понимаю все, но почему три рюмки?

— Одна твоя и одна папина.

— А вы пьете сразу за троих.

— Конечно. Вы же такие крутые мужчины, что с больной женщиной выпить…

— Юджиния, перестань повторять эту чушь насчет больной женщины, пока я…

— И что же будет?.. — с подвыпившим любопытством спросила она.

— Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь узнала или увидела, что может быть… Перестань находить извинения своей слабости.

— Я не слабая, я сильней вас всех. Но я больна, я больше не нужна тебе, и ты поэтому ходишь… на свидания.

Она даже рассмеялась от неожиданности.

— Не смейся над моим несчастьем, — сказала она серьезно. И выпила подряд две рюмки. Теплой водки…

Александра передернуло. После этого горько произнесла:

— Не смейся. У меня горе — я теряю своего мужа.

— Послушай, зайчик во хмелю, самый и самый сильный среди всех. Сейчас ты обнимешь мою шею, я возьму тебя за талию и отведу в спальню. Где ты ляжешь на кровать, примешь свои лекарства и подумаешь о своем недопустимом поведении. И если я еще раз увижу тебя пьющей…

Она уже встала и обвила его шею рукой.

— Я только должна выпить еще одну, — прошептала она, — чтобы узнать, действительно я тебя боюсь или нет.

Их губы слились в поцелуе.

Пьяный детский сад, подумал он. И ему стало страшно. Животный, звериный, нечеловеческий страх скрутил его внутренности, когда он обнимал это прижимающееся тело.

До кровати они не дошли, ее вырвало в ванной.

Перелет в Нью-Йорк она перенесла плохо. И в лимузине лежала на заднем сиденье, не в силах подняться. И только виноватая улыбка застыла на ее губах. Александр был не в силах на это смотреть.

Она казалась гораздо более сильной, чем он представлял: ни одной жалобы не слетело с ее губ.

В субботу, поздно утром, они прилетели обратно домой. Юджинию пришлось тут же положить, после ужасной недели химической терапии у нее, несмотря на все ее сопротивление и попытки, не осталось сил. Уже падая в сон, она с грустью спросила:

— У тебя опять сегодня «дела»? И также поздно вечером?

Он выключил небольшой ночник (окна были задернуты легким бархатом), ничего не сказав. Наклонившись, он поцеловал ее в дрогнувшую щеку. И ощутил влагу на своих губах.

Александр спускался вниз по лестнице, думая: как ей пришло в голову, что в такой момент он может видеться с другой? Впрочем, кто поймет женщину — тот станет Богом.

В этот день он и Кении встречались с докторами, которые экспериментировали с новыми видами лечения рака, используя европейские препараты, не разрешенные в Америке. Пока американская бюрократия (и F.D.A.) утвердит новый препарат, могут пройти десятилетия. Терять было нечего, и Александр заказал целую коробку экспериментальных препаратов, которые должны были приостановить и затормозить процесс. Лекарства прилетали из Швейцарии на следующей неделе.

Дворецкий распахнул дверцу его «ягуара» и повел машину в гараж.

Дайана грустно покачала головой и показала глазами наверх.

— В холодильнике было заморожено три бутылки вашей водки, мастер, теперь осталась одна…

Александр с нелегким сердцем поднимался наверх. Надо было что-то делать, он терялся, впервые не зная — что. Он жалел ее и не хотел поступать резко.

Александр не поверил своим глазам, когда увидел Юджинию, курящую тонкую черную сигарету. Бутылка была почата, и «пьяница» чувствовала себя уверенно, выпивая из трех рюмок сразу.

— Я не помешаю? — спросил, сдерживаясь, Александр.

— Какие дела у тебя были сегодня, мой муж? В субботу, вечером, когда абсолютно все закрыто.

— Ты-таки хочешь, чтобы я отчитывался.

— Конечно. Я все-таки пока твоя жена, живая…

— Юджиния, — предостерег он.

— Пропой мне новую лунную рапсодию. Или расскажи другую сказку из «Тысячи и одной ночи», которые тебе так нравились в ранней юности.

— Тебе категорически нельзя пить.

— Это моя жизнь! — вскрикнула неожиданно она. Он никогда подобного или даже приблизительного не слышал.

— Остановись, ты не ведаешь, что творишь.

— Я — ведаю, а ты, ты… — она запнулась, чувствуя, что, если единожды перейдет черту, возврата не будет.

— Ну-ну, продемонстрируй, какая ты смелая, покажи, как водка развязывает язык. И скажи мне слова, которые никогда не говорила.

— Я скажу, я скажу, — она собиралась с силами, — ты, ты… предал меня, ты изменил мне, ты — изменник. Ты разрушаешь мою любовь, ты все разрушил. Ты больше не прикоснешься ко мне, после другой…

Он коротко размахнулся и со всей силы, забывшись, дал ей пощечину.

Ее глаза замерли в его, полные ужаса и слез. Она онемела, боясь пошевелиться. Он опустился перед ней на колени, почти упав. И обхватил руками. Он почти задушил ее в своих объятиях, когда она шептала «сильней, сильней».

— Юджиния, Юджиния, прости меня. Я сорвался…

— Что ты, милый… Это ты прости меня, я сказала такие ужасные вещи — прости, любимый. Ты моя жизнь, не бросай меня. Я не смогу жить без тебя. Ты мое счастье и смысл, и день, и солнце, и воздух, и дыхание.

Он стал покрывать ее лицо поцелуями, как безумный. Он клял себя, что поднял руку на нее. На это уникальное создание, единственную душу в мире, благодаря которой он жил, существовал, желал, писал.

— И ты любишь меня?

— Безумно.

— А я тебя еще безумней, — теперь радостные слезы счастья текли из ее глаз. — Я клянусь, я обещаю тебе, что больше не буду пить и — курить…

— Никогда, — подчеркнул он.

— Никогда, любовь моя. — Она целовала его шею. — Только выпей со мной один, последний раз: я всегда мечтала выпить с тобой — твоей водки. И почувствовать… Ты такой сильный… Я думала, ты начнешь пить, когда узнаешь, что я больна.

— Ты выздоровеешь, зачем мне зря пить, — сказал он.

Хотя помнил, что всегда клялся говорить ей правду.

— Ты веришь в это?

— Я верю в тебя, ты необычная девочка, ты уникальная девушка… — он запнулся. После чего налил ей несколько капель и чуть-чуть себе. — Запомни, первый и последний раз мы пьем водку вместе.

— Да, любовь моя, да, мой муж, да, мой единственный.

Она была пьяна.

Он отнес ее на руках в спальню, ей трудно было ходить. Через полчаса, когда она заснула, он спустился на кухню и взял из морозильника последнюю бутылку. Дай-ана, готовившая что-то на кухне, спросила, усмехнувшись:

— У вас что это, семейное соревнование?! Он улыбнулся шутке.

— Хотите попробовать?

— Упаси Господи, — перекрестилась она. Может, потому он и не упас русский народ, что тот был неверующий.

Он поднялся в свой кабинет, сел на место Юджинии и взял ее рюмку; казалось, она еще хранила запах ее губ. Александр взял из бара хрустальный стакан и налил его дополна.

В понедельник Юджинии увеличили дозу химии, вливаемой в вены. Она начала бледнеть еще больше, у нее подскочила температура и то опускалась, то подпрыгивала опять. Она принимала шесть разных антибиотиков, но это не помогало.

Юджиния слабела и худела. Но глаза ее все так же счастливо и влюбленно смотрели на Александра, как будто ее не волновало ничего больше. Да так оно и было. История Александра и Юджинии: я плохой автор — не могу передать глубины отношений этих двух очарованных сердец.

Доктор Мортон уделял особое внимание Юджинии, он был в нее влюблен, Александр видел это и чувствовал, да и невозможно было этого не заметить. В своей жизни доктор Мортон не встречал более изящной, природной, естественной красоты. Он не хотел поверить, что эта великолепная красота, это совершенство — обречены. И старался сделать все, что в его возможностях, чтобы спасти. Но его возможности и возможности науки были, к сожалению, очень ограниченны. Человечество было — и есть — бессильно перед раком. А когда-нибудь, когда-нибудь, думал доктор, но тогда уже…

У них была назначена встреча с Александром во вторник в два часа дня, как только Юджиния закончила очередную процедуру.

— Как дела, доктор, что нового?

— Пока ничего, в первые недели лечения трудно делать выводы.

— Ее состояние ухудшается с каждым днем.

— Это результат химиотерапии в начале лечения, пока организм адаптируется…

Александр прервал его:

— Вы верите в экспериментальные методы лечения?

— Нет, — последовал короткий ответ.

— Как же тогда они станут традиционными, если не пройдут экспериментальную стадию?

— Что вы хотите предложить? Я понимаю, что вы начали этот разговор не ради разговора.

— Вы лечите Юджинию методами, которым десять, пятнадцать, двадцать…

— И даже тридцать лет. И что? На сегодня это единственная система, которой медицина владеет. Плюс облучение.

— Я не хочу категорически, чтобы ее тело… ее тело облучалось. Выпадали волосы, атрофировались центры, анемировались части.

— Я вас прекрасно понимаю.

— Вы меня не понимаете. Я не дам облучать самое бесценное, что есть в моей жизни.

— Что вы предлагаете? — без эмоций произнес доктор. Он знал, что ему будет нелегко с этим молодым человеком.

— В середине этой недели ей привезут швейцарские препараты, которые весьма успешно используются в Европе. Я надеюсь, вы согласитесь, что швейцарские коллеги кое-что познали из области медицины, построив лучшие клиники в мире.

— Безусловно. Сравнение же швейцарских и американских врачей — это долгий разговор, я не думаю, что у нас есть на это время. Что вы желаете?

— Я хочу, чтобы она начала принимать европейские лекарства от рака.

— И если я буду против и не соглашусь, вы все равно поступите, как считаете нужным.

Александр помолчал, выдержав паузу.

— Я бы не хотел что-то делать без вашего согласия и в обход. Наоборот, я хочу, чтобы вы назначили и проводили курс лечения этими препаратами.

— Да, но я мало что знаю о них и никогда этими лекарствами не пользовался.

— Вам будет предоставлена всевозможнейшая литература и описания. Для вас будет устроена специальная телеконференция с двумя ведущими онкологами Цюриха. А также — двадцатичетырехчасовая прямая связь со Швейцарией, где ваши коллеги будут готовы обсудить любой вопрос и удовлетворить любую вашу просьбу. Или даже намек на нее.

— Вы уже все решили за меня, — в раздумье сказал доктор. — Почему бы вам тогда не отвезти Юджинию в Швейцарию и не лечить ее там — в их клинике, а не идти окольным путем?

— Доктор, речь идет о жизни Юджинии, — голос Александра дрогнул, — по сравнению с которой весь мир не стоит ничего. Вы — лучший специалист в Америке. Юджиния — американка, как и вся ее семья. Сначала я должен извлечь, получить для нее все лучшее, что создано и достигнуто в Америке, прежде чем везти ее дальше, в другие Палестины. Я не хочу, чтобы вы обижались или воспринимали это личностно.

Доктор Мортон был поражен, с каким хладнокровием этот пришелец изложил свой план. Он принял его за гораздо более слабого человека, без американской кости (хребта), предметом гордости предприимчивой нации, человеком, который заливает свою слабость большим количеством водки.

— И если я не сделаю по-вашему, вы отправите меня в Сибирь?

Александр рассмеялся от неожиданности.

— Когда вы ожидаете получить эти лекарства?

— Послезавтра их доставят на самолете.

— Так быстро? — удивился доктор. — Я не хочу думать, сколько это стоит.

— И не надо. Моя жизнь не стоит ничего по сравнению с жизнью Юджинии.

— Не разбрасывайтесь так своей жизнью. Она вам пригодится. Вы говорили об этом с Юджинией?

— Нет, я хочу, чтобы объяснили ей все это вы, вы ее лечащий врач, и при этом вообще не упоминали моего имени или участия. Все должно исходить от вас.

— Я еще не дал своего согласия.

— Я уверен, что вы согласитесь. У вас нет другого выхода, как экспериментировать. У нас слишком мало времени, и вы это знаете лучше, чем я.

Доктор кивнул в никуда головой.

— Как жаль, что вы никогда не будете моим студентом. Вы быстро схватываете.

— Я жду вас через два дня к шести в том же баре. Я привезу вам коробки и прочее.

— Когда мы еще выпьем? — проверил доктор.

— В этом нет необходимости, когда я работаю.

— Я очень рад, — сказал доктор.

Александр долго и внимательно посмотрел на него и произнес:

— Все-таки вам надо было заняться психоанализом. Как Зигмунд Фрейд. Хотя в этом случае мы бы никогда не встретились.

Попрощавшись, он вышел от доктора, лицо которого стало глубоко озабоченным. После долгого раздумья тот снял трубку.

— Приготовьте Юджинию, у меня с ней будет долгий разговор. Сделайте ей перед этим инъекцию, чтобы у нее хватило сил и… — он не договорил и повесил трубку.

В отеле, быстро переодевшись и не поев ничего, Александр поехал в аэропорт.

В субботу они вылетали из Нью-Йорка домой, на уик-энд. Юджиния лежала, пристегнутая ремнями, на кожаном диване. Она смотрела ему в глаза.

— Ты похудел, — с грустью произнесла она. — У тебя осунулось лицо. Я доставляю тебе много хлопот.

— Что ты говоришь, Юджиния.

— Я так жалею, что не могу тебе готовить завтраки. Мне так нравилось, когда…

У него покатился ком к горлу, и он сжал губы.

— Готовить тебе твой любимый чай и заваривать его по-русски.

Его глаза стали наполняться слезами, и он отвернулся к овальному окну.

— Я всегда хотела быть тебе очень хорошей женой, самой лучшей в мире. А нянчиться приходится тебе со мной. Мне так жаль…

— Юджиния, не надо так говорить. — Он встал и походил взад-вперед по салону, незаметно смахнув стоящие в глазах слезы. — Я счастлив… я безумно счастлив… что встретил прекрасную девочку по имени Юджиния, у которой хватило смелости… настоять и выйти за меня замуж. И быть прекрасной моей половиной, которую все ищут в этом мире. После того как Бог разрезал целое и разбросал половинки по всему свету. Но редко кто находит. А я нашел. И я боготворю тебя за это.

— Я хочу тебя поцеловать. — Она попыталась приподняться на локте, но после недели инъекций, вливаний, пункций, антибиотиков — ей было трудно.

Он прыжком подскочил и наклонился к ней, чтобы она не делала лишних усилий. Слабый поцелуй коснулся его губ. Потом щеки, потом шеи. В ее губах совсем не осталось сил.

Чтобы не сорваться, как маленький, он, быстро извинившись, прошел в кабину пилота якобы узнать о времени прилета.

Он даже забыл на время о своей боязни полетов и вспомнил только тогда, когда изящный самолет касался дорожки аэродрома.

Целый уик-энд она пролежала в кровати. Состояние Юджинии ухудшалось.

Весь уик-энд доктор Мортон пробеседовал со своими швейцарскими коллегами. Не меньше чем Александр, впервые, так отчаянно за свою долгую и страшную (в своей области медицины) карьеру, он мечтал — спасти Юджинию.

Впервые в жизни он шел на профессиональное преступление своего рода — она должна была начать принимать лекарства в понедельник, — согласно законам Соединенных Штатов Америки. Александр, несмотря на весь свой ум, эрудированность и начитанность, не всегда и не во всем понимал механизм, по которому жила и вращалась его страна. Как не понимал, на что шел доктор Мортон, лучший специалист Америки, — и чем это грозило.

Они возвращались поздно вечером с Юджинией в Нью-Йорк на том же самолете. Он не представлял, что при его «любви» к самолетам ему когда-нибудь придется летать по два раза в неделю, более того: по два раза в один уик-энд. Юджиния дремала.

Александр с ужасом думал, что через неделю прилетает мистер Нилл. Но боялся он не за себя, а за ее отца: как он переживет то, что ему предстояло пережить. И холодок озноба скреб по его позвоночнику. Только теперь он досконально понимал мудрую русскую пословицу — о жизни.

В стотысячный раз он спрашивал себя, все ли он сделал, что возможно. И невозможно. И сознавал, что еще ничего не сделал. И сколько предстоит.

В отеле, в неимоверно большом номере для двоих, он лежал рядом с ней, когда она коснулась поцелуем его плеча. Он обнял ее, положив руку ей под шею, как она любила.

— Я скучаю по тебе. Даже когда ты рядом. Он поцеловал ее глаза.

— Мне кажется, я никогда не наполнюсь, не насыщусь тобой.

Он поцеловал ее шею.

— Я каждую минуту, мгновение, секунду, секундочку — думаю только о тебе.

Он поцеловал ее божественную грудь. Еще и еще раз.

Они мягко и нежно растворились друг в друге.

В конце полудня ее привезли после адских процедур в палату. Он ждал ее. Потом ждал, пока пройдет наркоз и она придет в себя. Вечером он улетал в Швейцарию — советоваться с европейскими светилами по лейкемии. Раку крови. После этого — на один день в Рим и на два в Париж. Все было договорено, его уже ждали. Он не хотел пока везти драгоценного пациента за океан, он хотел пройти консилиум сам.

Юджиния, придя в себя, открыла глаза.

— Милый, я долго спала? Ты давно ждешь? Он поцеловал ее запекшиеся губы.

— Как ты себя чувствуешь?

— Когда я вижу тебя, я всегда себя чувствую прекрасно. И ничто этого изменить не может.

Он улыбнулся ей.

— Юджиния, я… должен буду улететь в Европу на несколько дней, ты сможешь побыть одна?

— Это связано с твоими близкими? Она имела в виду его родителей.

— Да, конечно, — рассеянно ответил он.

— Хорошо. Но я буду очень скучать.

— Я привезу тебе самый вкусный шоколад. И торт — из чистого шоколада.

— Тогда я на все согласна! — слабо улыбнулась она.

— И голландские тюльпаны. Какой цвет тебе нравится?

— Цвет твоего поцелуя — на моих губах.

И их губы обняли, поцеловали и ощутили друг друга.

Спустя час доктор Мортон снабдил Александра копиями всех анализов, результатов и выписками из истории болезни его жены.

Специальный длинный лимузин подвез Александра к вытянутому в темноту носу заокеанского самолета.

Александр летел на заказном трансатлантическом лайнере, принадлежащем нефтяному магнату, другу мистера Нилла. О котором договорился для него генеральный менеджер компании, где Александр числился одним из директоров.

На борту его ждали два офицера — таможни и паспортного контроля. Ему были вручены все необходимые бумаги для путешествия и визы тех стран, куда он летел.

За него обо всем позаботились, он даже забыл о бюрократических условностях мира. Он был тронут этим. И дал себе слово отблагодарить нефтяного друга или в Америке, когда вернется, или в Европе.

Александр впервые летел совершенно один в большом самолете. Отчего он чувствовал себя еще более маленьким. Его обслуживали шесть членов экипажа, включая двух стюардесс. Но даже это не волновало его, как не волновали роскошь и удобство, с какими были отделаны салон, зал для встреч, кабинет, спальня и даже — ванная.

Он летел и боялся, и молил Бога, но не за себя — а за Юджинию.

В семь тридцать они приземлились в сером, спящем Цюрихе, где его у трапа уже встречали сопровождающие в длинных лимузинах марки «роллс-ройс». Не заехав в отель, Александр был уже в девять утра на первой встрече в известной цюрихской клинике. И даже вспомнил свой немецкий, по которому был отличником в школе. Хотя и не любил язык — из-за второй мировой войны.

Потом он встречался в час, в три и в пять, забывая даже о еде. К большому огорчению гостеприимных хозяев.

Он прилетел в Нью-Йорк из Парижа в пятницу, поздно ночью. От души поблагодарив капитана экипажа и его коллег, которые летали с ним по всей Европе.

Юджиния уже находилась в отеле. Она спала, а рядом с ней дежурила специальная медсестра, присланная доктором Мортоном из госпиталя. Она тихо встала и вышла в столовую.

— Доктор просил позвонить вас сразу же, невзирая на время.

Было три часа ночи. Александр отпустил ее, снял пиджак и набрал номер телефона. Они проговорили час.

Ложиться уже не имело смысла, и Александр стоял в гостиной у распахнутого окна и смотрел сверху на Центральный парк. Под восходящим солнцем блеснула поверхность маленького озера… Мальчик так не узнал, куда деваются на зиму утки.

Он любил и этого мальчика, и этот роман.

В восемь утра Александр осторожно разбудил Юджинию. Она радостно спросонья обняла его.

— Мой любимый, ты вернулся. Тебе не страшно было лететь одному? Без меня?

Он невольно улыбнулся, столько забот сквозило в ее словах. Столько ласки.

— Очень страшно. Но я думал о тебе.

Она обняла слабыми руками его шею. Он ужаснулся ее кругам под глазам-и, похудевшему лицу. Хотя сознавал, что корежащая американская химиотерапия способна угробить и слона, не только хрупкое создание. Он знал, что швейцарские таблетки не начнут так быстро действовать, но верил почему-то в них — как в Библию.

— Как ты спала эти дни? — спросил он озабоченно.

— Не очень хорошо, — призналась она. — Я никогда не была без тебя так долго. Целых пять дней…

Он поцеловал ее шею, плечи, бедра и спросил, помочь ли ей одеться. Да, кивнула она.

— Раньше ты помогал мне раздеться, теперь ты помогаешь мне одеться, — грустно сказала она. Потом улыбнулась: — А что приятней?

— Мне приятно и то и другое.

— Честно?! — Она уже радовалась.

— Говорю самую что ни на есть правду.

— Правду-правду?

— Да, конечно. — Он не понимал.

— Тогда ты можешь раздеть меня опять. Я хочу — доставить тебе приятное…

Они полетели на два часа позже и к обеду вошли в дом на свою половину. Он заставил ее в кровати что-то поесть и выпить стакан сока — с таблетками. Он привез два чемодана препаратов для нее, которых хватило бы на год.

Мистер Нилл прилетал к вечеру. Он решил не ехать встречать лично и послал шофера с лимузином.

Он сидел в своем кабинете за письменным столом, заботливо выбранным Юджинией, и думал, думал, думал. Разве мог он представить, о чем будет думать за этим письменным столом… Но он не собирался сдаваться, даже если бы все доктора сказали: «конец».

Он посмотрел в энциклопедический словарь: «Лейкемия — греч. Leukos белый + haima кровь». А также: «лейкоциты — греч. leukos белый + kytos — белые кровяные тельца, бесцветные клетки крови человека, способные захватывать и побеждать бактерии и инородные тела».

Александр собирался забрать ее из рук доктора Мортона — максимум через две недели. Он не мог смотреть на то, что они делают с ней. От его прекрасной любимой оставалась исхудавшая былинка. Тем более все европейские светила, посмотрев бумаги и рентгены, сказали, что это без толку. Он хотел отвезти ее в специальную клинику в Швейцарию. Но до этого он хотел, чтобы американское светило — доктор Мортон — остановил страшный процесс и повлиял на количество лейкоцитов, способных бороться с болезнью, в драгоценной для него крови Юджинии.

По каким-то отдаленным звукам Александр понял, что мистер и миссис Нилл прибыли.

Не прошло и часа, как Дайана, поднявшаяся в кабинет, сообщила, что мистер Нилл вызывает его в свой кабинет.

Как будто под тяжестью пудовых гирь Александр встал и, механически переставляя ноги, пошел.

Мистер Нилл сидел в своем кресле, слегка загоревший, с гладко причесанными волосами.

Александру вдруг стало страшно. По-детски невыносимо, ужасно страшно. Спазм свел его горло. Он не мог сказать ни одного слова, даже «здравствуйте». Лишь протянул руку. Мистер Нилл, не заметив протянутой руки, встал из кресла.

— Юджиния спит, поэтому я решил сначала поговорить с вами.

Только теперь он заметил, что мистер Нилл невероятно сдерживался.

«Неужели он знает…» — как током прошибло Александра.

Мистер Нилл негодовал:

— Мне сказали, что вы дали пощечину моей дочери!.. Вы в своем уме?!

Александр оцепенело молчал. Мистер Нилл сорвался с нормального голоса на страшный шепот:

— Я испепелю вас. Александр как онемел.

— Отвечать! Отвечайте мне! Почему? — вскричал страшный голос.

Сделав усилие, Александр сказал:

— Ей категорически нельзя пить.

— Почему?

— Она больна.

— Что с ней случилось?

— Она принимает большое количество антибиотиков…

— Почему?

Александр силился выговорить хоть на каком-нибудь языке то, что должен был сказать.

— …чтобы подавить рост лейкемических клеток…

— Лей-ке-ми-че-ских кле-ток, — по слогам выговорил мистер Нилл. Не понимая, не осознавая. — Рассказывайте.

И тут Александр, не выдержав, сказал, какое у Юджинии заболевание.

— Что вы сделали?

Александр рассказал: про Бостон, Нью-Йорк, антибиотики, швейцарские лекарства. И последние консилиумы.

Мистер Нилл медленно опустился в кресло.

— Кто ее врач?

— Доктор Мортон. Он хочет начать лечение облучением через две недели.

Мистер Нилл был спокоен, и вдруг Александр увидел невероятное: как волосы на его висках стали покрываться инеем.

Страшная тишина распалась в кабинете.

И только потрескивание каких-то элементов, как сверчков, шелестело, шурша, в воздухе.

Мистер Нилл стал вспоминать свою маму… и отогнал воспоминания.

Он все еще был в сидячем нокауте, но постепенно приходил в себя. Изменившийся невероятно голос спросил:

— Вы сделали все, что было в силах нашей семьи?

— Лучше, если вам завтра расскажут доктора, вы им будете звонить.

Мистер Нилл собрал все усилия своего властного организма, прежде чем произнес:

— Я… прошу у вас… прощения — за начало нашего разговора.

Александр кивнул. Он не мог поверить, что этот монумент нашел в себе силы — извиниться перед ним.

— Хотя это не метод. Воспитания… Я сочувствую вам так же глубоко, — продолжал он, — как сочувствую себе. Могу я увидеть свою дочь?

Александр поперхнулся.

— Да, конечно… Я сообщу вам, когда она проснется. Но вам придется подняться к ней…

Мистер Нилл, содрогнувшись, все понял.

— Я должен сообщить эту страшную весть Клуиз. Это наша единственная дочь… Я хочу, чтобы вы присутствовали.

Александр кивнул, не понимая почему.

Мистер Нилл попросил мажордома по внутреннему селектору пригласить Клуиз в его кабинет.

Едва войдя, она почувствовала, что воздух этой комнаты насыщен чем-то страшным. Она поцеловала в висок Александра, он едва коснулся поцелуем ее руки.

Она стояла не двигаясь, ожидая.

— Видишь ли, дорогая, жизнь так странно устроена…

— Что случилось? — спросила охрипшим голосом Клуиз.

— Юджиния, моя маленькая девочка, страшно больна.

— Александр? — Ее глаза, расширившись, смотрели в его.

Он повернул голову к мистеру Ниллу.

— Говорите. Вы член семьи…

— У нее… лейкемия.

— Лейке… — Она стояла, невероятно выпрямившись, и вдруг, потеряв сознание, как пораженное громом дерево, стала падать на пол. Александр едва успел поймать ее — падающую. Иначе выточенное лицо разбилось бы об пол.

Он перенес ее на диван. Мистер Нилл сразу нажал кнопку помощи.

В доме возникло движение, забегали слуги. Страшная весть разнеслась мгновенно. Спустя какое-то время Клуиз пришла в себя, и Александр вышел из кабинета, оставив их вдвоем.

Всю ночь мистер Нилл и Клуиз провели у постели Юджинии. Александр почти с рассветом ушел прилечь в кабинет. Вечером им нужно было лететь в Нью-Йорк. Он чувствовал, что еще раз, может, два и доктор Мортон запретит эти изнуряющие, но такие важные для Юджинии полеты домой.

Во время завтрака мистер Нилл пришел к Александру на кухню и попросил себе… чаю.

— Что дальше? — спросил он, глядя воспаленными глазами на Александра.

— Летим в Нью-Йорк вечером — завтра начинается новая неделя химиотерапии. Я не знаю, как она это выносит…

Он закусил губу.

— Я полечу с вами, вдруг я смогу чем-то помочь. На чем вы летите? Вам нужен самолет? В каком отеле вы остановились? Удобно ли там моей дочери?

Мистер Нилл говорил, не останавливаясь, не слушая ответов. Потом остановился:

— Я хочу, чтобы вы мне дали имена и телефоны всех врачей, которые имеют отношение к болезни Юджинии. Поймите меня правильно — вы все-таки новый человек в этой стране…

— И многого не знаю, — закончил фразу Александр. Он понял, что с него снимают то, что ему было так необходимо.

— Я хочу, чтобы вы по-прежнему постоянно были рядом с Юджинией. Она вас любит, и, главное, вы единственный, в кого она совершенно, полностью верит: что вы ей сможете помочь. И я хочу — чтобы эта вера в ней жила. Вы и я… обязаны…

Влага выступила в глазах мистера Нилла. И он высоко поднял чашку с чаем, чтобы закрыть свое лицо от Александра.

Вечером, в отеле, Юджиния заснула в объятиях мужа, говоря, как ей жалко папу: он так переживает.

Мистер Нилл и Клуиз не спали полночи этажом выше.

В четыре часа дня, когда Юджиния приходила в себя в своей палате после пункции и наркоза, все трое собрались на совет в кабинете доктора Мортона.

— Мистер Нилл, миссис Нилл, доктор Мортон, — представил Александр.

Разговор продолжался в течение получаса, после чего мистер Нилл попросил оставить их вдвоем.

Чем находиться на том этаже, где больные, Александр пригласил Клуиз в бар. Где он теперь часто бывал.

Они опустились за стойку бара и заказали коктейли.

— Я в полном шоке, — сказала Клуиз. Несмотря на вид Клуиз из-за бессонной ночи, все

посетители бара повернулись к ней.

Александру было не до выяснений отношений.

— Что будем делать, Саша? — спросила она. Он вздрогнул, Клуиз первый раз называла его так.

— Не знаю. — Он выпил залпом, до дна. — Совсем не знаю.

— Но ты будешь что-то делать, я уверена.

— Естественно.

— И первый шаг?

— Я жду, как на нее будут действовать швейцарские экспериментальные препараты.

— А потом…

— Скорее всего — в швейцарскую клинику.

— Ты веришь в Европу больше, чем в Америку?

— Смотря в чем.

— Мемориальный Слоун — лучший раковый центр мира. Пациенты мечтают попасть сюда…

— Знаю, знаю… — он сделал знак бармену. — Но пока ее состояние заметно ухудшилось, мне больно смотреть на нее. И еще больней — что моя белочка никогда не жалуется.

Он разом выпил поставленный новый бокал. И показал: еще.

— Я хочу, чтобы ты знал: любая помощь, которая нужна тебе, в любое время суток, я прилечу в любое место, точку мира, чтобы помочь тебе. И Юджинии… Я хочу, чтобы ты рассчитывал на меня, как на alter ego, второго себя. Хочу, чтобы ты знал, что я буду существовать только для тебя. И ни для кого больше.

Он взял ее руку и, задумавшись, поцеловал. Она была необычная женщина… В чем-то.

Бармен поймал его взгляд. И беспрекословно подчинился.

— У меня большие связи в Европе со старых времен… — продолжала Клуиз, — малейшее твое желание будет выполнено, немедленно.

Александр взял новый бокал и, несмотря на Клуиз, выпил. Наконец боль стала притупляться.

Клуиз положила свою руку на его руку. И погладила, кожу — кожей.

— Чем я могу помочь сейчас?

— Я не хочу, чтобы мистер Нилл мешал мне.

— Я возьму Деминга на себя. Хотя это его дочь… Впрочем, я понимаю, что сейчас она верит только в тебя… Ты должен что-то сделать.

— Я сделаю все, что в нечеловеческих силах. Но мне нужно время. Я консультируюсь со многими людьми и звоню по всему миру. В горной части России мне должны добыть смолу, которая… Но мне нужно время. А его мне не хватает, его мне никто не дает… Совсем чуть-чуть.

— Я буду твоей правой рукой. И левой… Скажи только, что нужно делать. Распоряжайся мной, как… Юджинией.

Александр невольно улыбнулся и взял бокал. Клуиз подняла свой, и они коснулись друг друга — бокалами.

— За наш союз, — сказала Клуиз, и они выпили, она медленно, он быстро.

Надоедливый взгляд бородатого мужика на его леди начинал раздражать Александра. Он посмотрел мужику в глаза, надавил взглядом и нетерпеливо сделал отмахивающий жест ладонью, чтобы он отвернулся. И, как ни странно, тот отвернулся. Александр готов был уже встать. Ему нужна была разряда. Он искал разрядки… И драка была как нельзя в руку.

Рука Клуиз опустилась на его кисть.

— Ничего страшного. Я привыкла. Александр сначала не понял. Он мигнул бармену.

И только тут до него дошло:

— Вы становитесь весьма наблюдательной.

— Учусь у своих молодых родственников.

— Это кто же?

— Это вы.

— Я не думал, что у меня чему-то можно учиться.

— И очень многому. Я все не дождусь… когда… Он взял новый налитый бокал, не расслышав последнюю фразу.

Она мягко и заботливо посмотрела на него.

— Ты должен бросить это.

— Что это?

— Пить.

— Кто так сказал?

— Никто. Я прошу тебя, Саша…

Он опять вздрогнул — от ласковости в интонации.

— Зачем это нужно?

— Обезболивает. И смягчает.

— Я все понимаю, милый. Я знаю, как тебе больно, как все разрывается внутри. Поэтому я хочу тебе помочь.

Она обняла его неожиданно за плечи. Он опустился лицом — ей в ключицу.

В мозгах било: остротекущая лейкемия. Смерть в течение нескольких месяцев. Эффективного лечения нет. Тринадцать заболеваний на сто тысяч человек в Америке. Английская аббревиатура лейкемии: A.L.L. — у детей и юношества.

Клуиз мягко гладила его воспаленную голову. Изредка касаясь губами кроны волос.

— Тебе нужно есть, ты совсем исхудал. Ты пойдешь сегодня с нами на обед. Я прошу тебя.

Он отклонился, не понимая. Никто не знал, что у него было полнейшее неприятие пищи организмом. И единственное, что он мог глотать, — алкоголь.

К ночи он вошел в палату Юджинии, в воздухе еще витал запах одеколона мистера Нилла. Юджиния, забывшись, спала. За исключением бессильного ночника, в палате было мрачно-темно.

Склеп, подумал Александр — и утвердился в своем желании забрать ее отсюда как можно скорей.

Швейцарская клиника представлялась как спасение от всех бед. Хотя постепенно в его голове, невольно, бессознательно, начинало оседать: что спасения нет…

Он проклял эти мысли, отогнав их. Прочь.

Всю ночь он провел у изголовья Юджинии. Не сомкнув глаз: он принял решение.

Поэтому, когда на следующей неделе доктор Мортон возвестил, что они начинают облучать Юджинию, он сообщил, что забирает ее из госпиталя.

Доктор Мортон потерял дар речи на мгновение. Потом, справившись, спросил:

— Куда?..

— Я сообщу вам позже и позвоню. Я буду с вами консультироваться, если вы…

— Да, конечно, я всегда к вашим услугам. Не забывайте: ей нужен абсолютный покой, постельный режим, она сильно ослабла, никаких волнений или напряжений.

— Я позабочусь, — сказал Александр и встал.

— Вы не боитесь, что совершаете ошибку…

— Я уже сделал одну ошибку: что не забрал ее болезнь себе.

Доктор оценил смелость молодого человека. Понимая, что это значит.

Он боялся этого молодого человека и его максималистских решений.

— Значит, мы видим Юджинию последнюю неделю?..

— Значит, так.

Они внимательно посмотрели друг на друга. И что-то возникло и исчезло между ними.

— Она очень мужественная девочка, — сказал муж в белом халате.

— Она уникальная девочка, — сказал мужчина в костюме, — таких в мире нет.

Они откланялись, не пожав друг другу руки.

Он зашел в часовой магазин на углу Мэдисон и 53-й и купил лучшие швейцарские золотые часы. Доктору — в подарок.

В пятницу он забрал свою Юджинию, свое сокровище, из больницы. И в субботу они летели, возвращаясь, в самолете вчетвером.

Швейцарские таблетки — о, чудо! — начали помогать Юджинии: она порозовела, стала с помощью мужа вставать с кровати и даже хоть без аппетита, но есть. До этого только просьбы Александра могли заставить ее что-либо съесть. Организм Юджинии был перенасыщен антибиотиками и химическими растворами.

К вечеру они остались вдвоем.

— Милый, я так хочу тебя обнять, но у меня стали совсем слабые руки.

— Ничего страшного, ты поправишься, и все пройдет. — Он кормил ее сам — таблетками-драже с ладони.

Она влюбленно смотрела на него, послушно глотая. Хотя не любила таблетки. Так же, как и он.

— А пока — я тебя буду обнимать, постоянно и все время. Если ты не возражаешь, конечно…

— Я не возражаю! — встрепенулась она. Слабая улыбка коснулась зовущих губ. — И если ты меня обнимешь, я тебе покажу, со всей оставшейся силой, как я не возражаю.

Он обнял ее, аккуратно, боясь сжать или придавить увеличенные лимфатические узлы. Она прижалась грудью к его плечу и щеке. Она зашептала ему на ухо:

— О тебе совсем никто не заботятся. Я оказалась плохая жена, я все время болею.

— Не говори так, Юджиния. Я люблю тебя, совершенно безумно. И ты делаешь мне больно, когда говоришь так.

— Это правда? — Она обрадовалась. — И ты не разлюбишь меня, потому что я…

— Юджиния… опять!

— Прости, я не хотела… Я просто не смогу жить — без тебя… Ты мне нужен как воздух.

Их губы слились. И он, забывшись, сжал ее плечи.

— Еще, еще, — шептала она.

Так сладко шептала она… Она, она, она… Придя в себя — она спросила нежно:

— Куда ты меня везешь, мой любимый? Он уже не удивлялся, что она знала.

— Я покажу тебе Европу, и ты отдохнешь немножко после этих… двух месяцев.

— Ты будешь мне покупать чоколачино?

— Все, что ты пожелаешь, Юджиния.

— А если я пожелаю тебя…

— В любое время дня и ночи.

— Сейчас…

— Юджиния, мы только…

— Хочу…

Он взял ее мягко, но в этой мягкости была своя властность, которую она обожала. И могла лежать и нежиться в его объятиях — без конца. Она никогда не хотела, чтобы это кончалось. И каждый следующий раз обожала все больше и больше. Она молилась на него — про себя. Он был прекрасный и яростный мир — для нее. Он был ее любовь. Безумная и безумнейшая — в этом мире.

Когда он раскрывал свои объятия и она попадала в них, она забывала все на свете: кто она, где она и что с нею происходит. А происходило с ней прекрасное — она была влюблена. Первый и последний раз в жизни. Редкое чувство, которое дается Богом считанному количеству людей.

Не нам, к сожалению. А может быть, вам.

Прошла тихая, безмолвная неделя, в доме все словно вымерло — говорили шепотом. Клуиз часто поднималась и сидела с Юджинией. О чем они говорили, Александр не знал. Так как сидел в библиотеке, обложенный старыми книгами и последними новинками, набираясь познаний из различных областей медицины. Медицина была такое же ремесло, как…

В приближающееся воскресенье они улетали в Швейцарию. За неделю Юджиния оправилась и относительно пришла в себя. Она даже спустилась в субботу к семейному обеду. Святой ритуал, который никогда не нарушался, за исключением дней болезни Юджинии. Ее болезнь была трагедией всего дома.

Они летели на специально оборудованном самолете, по особому заказу мистера Нилла. Последний настоял, чтобы их сопровождал его личный врач, который будет наблюдать за общим состоянием Юджинии. И как Александр ни объяснял, что это произведет нервирующее впечатление на швейцарских врачей-специалистов, все было без толку.

Клиника заболеваний крови находилась в предместье Цюриха, в маленьком городке Бадене. Александр подумал почему-то, что Достоевский играл в рулетку в Баден-Бадене. Но тот городок был в старой феодальной Германии, а не в современной Швейцарии. Но, видимо, названия имели какую-то смысловую связь. (Лексическую. Семантическую. Этнографическую. Синтаксическую.)

Его встретили два лучших доктора, специалисты по раку, с которыми он был уже знаком.

Начался самый долгий консилиум в жизни Юджинии: ее обследовали семь часов. Александр нечаянно заснул, свернувшись в кресле, — из-за разницы во времени. Он был лишь человек. Александр не мог спать, летая в самолетах.

И проснулся только тогда, когда почувствовал, что ее падающие волосы касались его щеки.

— Милый, ты устал? Я прошу прощения, что так долго. Похоже, врачи одинаковы по обе стороны океана.

— Это комплимент, — улыбнулся Александр врачам, стоящим позади Юджинии, как стража.

— Тебе делали пункцию?

— Кажется.

— Было очень больно?

— Ничего страшного. Я волновалась за тебя и надеялась, что ты пойдешь отдыхать. Ты и так со мной измучился.

— Нет еще, но надеюсь.

— Когда?

— Ночью…

Она мягко улыбнулась.

— Это сладкие муки.

— Я согласен быть обреченным на них. Швейцарцы вряд ли понимали, о чем, о каких муках шел разговор между супругами.

— Они кладут меня в клинику завтра. А как же Европа?

— И что же ты сделала?

— Попросила, чтобы в палату поставили вторую кровать… — Она подмигнула ему слегка.

Он был рад, что у нее приподнялось настроение.

— Ты, я смотрю, собираешься погулять в клинике.

— Ты обещал, что мы будем отдыхать.

— Еще как! — поднялся он и заключил ее в объятия.

Их ожидали завтра в девять утра и просили Юджинию не завтракать.

Они вышли из клиники на маленькую чистую улицу. Совсем как в Европе, подумал Александр и вспомнил, что он в Европе. И полной грудью вздохнул дурманящий швейцарский воздух.

В городишке была всего одна достойная гостиница под названием «Галльский Петух». Александр не мог понять, какое отношение имеет галльский и какое отношение имеет петух к швейцарскому городку. Отель был маленький, но очень чистый и уютный. И безумно дорогой. Складывалось впечатление, что они были вообще одни в отеле, — такая стояла тишина. Александр снял самый большой номер и теперь безуспешно пытался уложить Юджинию отдыхать в огромную двуспальную кровать. Она не сдавалась, но согласилась… быть приглашенной на обед. В компенсацию, если она отдохнет.

Они спустились в ресторан-бар отеля.

— Ты будешь пить? — спросила Юджиния.

— Нет, — ответил Александр.

— Что случилось?

— Ты чувствуешь себя лучше, и у меня нет нужды.

— Слава богу, — сказала Юджиния и подставила ему свои губы.

Он поцеловал, потом еще, потом снова. Снова и еще; так они целовались, пока возникший метрдотель, вежливо кашлянув, не спросил, где им будет угодно сидеть.

Вернувшись в номер, Юджиния, обессиленная от всего и выдохнувшаяся, сразу заснула. Александр поставил большой стакан сока манго на ее тумбочку и стал аккуратно отсчитывать таблетки, которые она должна была принять на ночь. Пока — жизнь продолжалась.

Спустя пару недель — воздух ли, лекарства — здоровье Юджинии стало улучшаться, что укрепило Александра в правильности выбранного решения. И он перестал терзать свою душу на какое-то время. Вид Юджинии начал постепенно приближаться к тому, как она выглядела в прошлом. На щеках появилась жизнь, в глазах искры, на лице — улыбка, расправился прекрасный лоб. Конечно, кожа, грудь и прочее изменились, но Александр был счастлив, что они могут совершать короткие прогулки на таком целебном воздухе и даже подойти к горе. И вскарабкаться взглядом наверх, фантазируя, что там вверху — за облаками. И выше. Он не знал, что очень скоро ему придется жить в горах.

Так продолжалось недолго. Очередные лабораторные анализы Юджинии показали огромное увеличение в крови белых кровяных телец, которые росли и множились катастрофически. И каждодневные анализы показывали, что количество их превращалось в лавину. Видимо, американская химиотерапия окончательно перестала действовать и приостанавливать похожий на снежный обвал процесс.

Юджиния начала высыхать, отказываться от еды, впадать в забытье; поднялась, подпрыгнув, высокая температура и не падала. Швейцарские доктора, к которым он проникся уважением даже за три недели хорошей жизни, подаренной Юджинии, отводили глаза в сторону, неловко отворачиваясь. Все понимали, что происходит.

Юджиния стала ощущать сильную боль, и Александр попросил ей делать обезболивающие уколы.

К вечеру на специальном самолете прилетел мистер Нилл. Александр встретился с ним в отеле. В их номере с Юджинией. Перед ним сидел совершенно седой джентльмен, иссохший от горя. Глаза которого смотрели на платье Юджинии и не понимали. Ничего не понимали. Почему? За что? Отчего его дочь?

— Как себя чувствует моя дочь? — спросил глухой голос, от звука которого Александр вздрогнул.

Он не мог утешать ее отца, он сказал правду. Плечи мистера Нилла передернулись. Глаза с большим трудом остановились на Александре, которого он считал виной всему. Кто-то должен был быть виноват. И, собравшись с силами, голос из глухого подземелья произнес:

— Что теперь? Куда?..

— Тибет, Китай, Индия. И все другие уголки, места, точки, где есть хоть один пророк, инок, лекарь, отшельник, целитель, заговорщик, который поможет спасти Юджинию.

Мистер Нилл сидел в полном нокауте, ничего не понимая. Отказываясь понимать или сознавать, что он, и все, что он имеет, — его магнатная империя, — и все капиталы мира — бессильны перед заболеванием «рак».

И только четверть века привычки, дисциплины, самовоспитания и режима заставили его составить и вытолкнуть из себя необходимую фразу:

— Я дам вам самолет и буду прилетать в каждую страну, где вы будете находиться больше недели.

— Благодарю вас, — сказал Александр.

— Вы обязаны спасти мою дочь. Это ваш долг… Все теперь на ваших плечах, в ваших руках, как и моя жизнь…

Александр стоял со спазмом в горле, не в силах сказать ни слова.

— Проводите меня к ней.

Александр помог подняться обессилевшему джентльмену и повел его в клинику. Ходьбы было пять минут.

Мистер Нилл поразился виду своей дочери, но опять же — годы и опыт помогли совладать с собой и не показать виду.

— Папа, ты прилетел.

Она слабо поцеловала его щеку, уже не ощущая его слез на своей коже. То, чего так боялся Александр, — что она перестанет ощущать касания, прикосновения — произошло…

— Тебе сказал Александр, что мы летим в новые страны, смотреть экзотические места. Древние цивилизации…

— Да, любовь моя. Да, моя дочь.

— Он читал мне из китайских и тибетских философов — там столько всего интересного.

Он вышел, чтобы не мешать отцу и дочери.

— Твой муж хорошо относится к тебе, заботится?

— Лучше всех в мире. Я так счастлива — что он есть.

Мистер Нилл сглотнул ком. Он не мог понять, почему Юджиния пребывала в таком странном состоянии и так странно говорила. Пока не увидел следы уколов на ее нежных венах.

— Ты надолго в Швейцарию? Я так рада тебя видеть. Ты мой любимый папка…

Он задохнулся.

— Я прилечу к тебе еще, где бы вы ни были.

— Спасибо… — и ее склоненная головка неожиданно упала. Или она впала в забытье…

Мистер Нилл дал волю слезам. Ни один мужчина не смог бы сдержаться при виде этого зрелища.

Как, пожалуй, самая редкая красота века медленно увядала на белоснежной больничной подушке. Сама становящаяся — белой.

Мистер Нилл вышел из палаты и закурил свою тонкую сигару. Александр отвернулся к окну. О чем они могли говорить — два совершенно посторонних человека…

Последующие три дня он дал возможность отцу провести максимум времени с дочерью. А сам сидел с утра до вечера на телефоне, консультируясь и советуясь со всем миром. Один из консультантов был доктор Мортон.

Счет за его телефонные разговоры с миром составил 25 000 долларов.

Вечером Александр был представлен мистером Ниллом капитану экипажа, и они вместе разрабатывали маршрут. И время перелетов, чтобы не утомлять Юджинию. Мистер Нилл записал в свою книжку очередность стран, чтобы устроить «зеленую улицу» для их пролета-ния по миру. Назавтра они вылетали в Китай.

Юджинию привезли к трапу самолета в карете «скорой помощи». И внесли внутрь санитары.

Она исхудала, бледность покрывала щеки, но глаза были рады предстоящему путешествию. Со своим мужем. Она не думала о плохом. Это ее не волновало. Она готова была лететь с ним на край света.

Завели моторы. И во вздувшемся ветре был виден мистер Нилл, стоящий на поле, с поднятой в прощании рукой.

Они летели над Турцией, Ираном, Пакистаном. И приземлились в городе, находящемся в западной части Китая, под названием Лхаса.

Их встречали провожатые со специальным микроавтобусом, оборудованным для Юджинии.

Тибетская и китайская медицина, самые древние и мудрые во всем мире, — смогут ли они помочь, думал он, глядя на ночную лампу.

Началась карусель. Они встречались с различными ламами, целителями, знахарями; она пила травы, настои, растворы, зелья, росу, смолу, специальное молоко редчайших животных, мумиё, отвары, отстой и все то, что тибетская мудрость впитала за века.

Они летали в центральную часть Китая для встреч, консультаций, консилиумов, потом возвращались на Тибет.

Александр пытался вспомнить и высвободить из цепкого плена памяти, что происходило со свободолюбивыми тибетцами во времена китайского, татарского и монгольского владычества, но понимал, что сейчас это совсем не важно, и не вспоминал.

Чудеса, но в какие-то дни Юджинии действительно становилось лучше; она даже вставала и пыталась приготовить Александру чай в тех жилищах, где они находились. Еще месяц они провели в горах с ламами и ламаитами — среди разряженного воздуха, где ему было трудно дышать, но у Юджинии исчезла бледность на щеках.

Ее заговаривали…

В кровь шептали секретные слова, которые должны были…

Наблюдатель впервые в жизни не пытался понять или разобраться. Он лишь молил богов всех религий и времен, чтоб ее спасли. Ее — спасли.

Юджиния думала только о нем и жила им, беспрекословно подчиняясь всему тому, что он решал необходимым делать с нею. Конечно, у него были высшие советники, знающие старейшины, которых она никогда не видела. Да и зачем: деньги покупают в этом мире все.

Была назначена аудиенция с самим Далай-Ламой, но они неожиданно срочно вылетели в Индию, на встречу с буддийским жрецом. Почти на самом юге материка, в городе Мадрас, произошла таинственная встреча с жрецом, доступ к которому имели считанные единицы.

В мрачном подземелье храма, где жил и пребывал инок, горели тусклые свечи и стоял необыкновенный запах. Александра попросили оставить их с Юджинией вдвоем. Встречи продолжались последующие десять дней, и время аудиенций растягивалось — до десяти часов.

Александр сидел, бессмысленно уставившись в каменную стену склепа, и не думал ни о чем.

Юджиния начала проходить серию индийских гипнозов и пребывала в странном, отрешенном состоянии.

К концу гипнотической недели прилетел мистер Нилл и привез Александру чемоданчик с зелеными купюрами. В металлическом саквояжике находился миллион. Места, которые собирались посетить Александр и Юджиния, не имели банков. Отелей, почт, телефонов, как и вообще — никакой современной цивилизации.

Две недели ею занимался какой-то индус-отшельник, пытаясь заговорить белокровие. Шло время. Она сгорала. Она угасала на глазах.

В Индии было исчерпано все возможное, и они перелетели — сначала на Тайвань, потом в Таиланд, Малайзию и даже Индонезию. После чего — на острова Явы, Борнео, потом в Бирму, Бутан, Цейлон. Где определенные сорта чая лечили кровь. Там Юджиния увлеклась составлением букетов цейлонских чаев и угощала из своих рук — в пиале — Александра.

Ах, как все было бы просто, если б ей можно было перелить кровь Александра. Без белых телец и белых клеток. Ну почему в мире никогда ничего не бывает просто.

В конце утомительного вояжа они снова вернулись в Китай, на Тибет. Она начала пить опять растворы и настойки из горных кореньев и трав.

Тибетская медицина, китайская медицина: все было поздно, он не успевал — трагедия обгоняла его. Почему так трагична жизнь? Что есть трагедия — несовпадение желания с действительностью. Он хотел, чтоб она жила, но она медленно сгорала.

Мистер Нилл попросил привезти Юджинию домой. На прощание они посетили святую реку, в которой омыли свои лица и руки.

Пораженным, проигравшим, непобедителем возвращался человек, носивший имя великих победителей, домой.

Он смотрел на нее, лежащую в их спальне. Он пытался увидеть сквозь тонкую кожу тельца, которые не захватывали и не перемалывали бактерии и другие инородные тела, разрушающие ее иммунитет, У нее начиналась пневмония. Она горела, она сгорала на глазах. Приближалась финальная стадия…

Доктор Мортон успокаивал его по телефону:

— Вы и так выиграли ей три или четыре месяца. Пока… По моим грустным подсчетам, все должно было кончиться раньше.

— Даже с облучением?..

— Даже с облучением.

— Я хочу, чтобы вы прилетели и обследовали ее — еще раз. Возможно…

— Я буду завтра. К вечеру.

— Вас встретят… — Александр безвольно опустил трубку. Не сознавая, что даже тридцать три доктора Мортона не спасут его Юджинии. Его единственную, прекрасную, ни на кого не похожую Юджинию.

Он пошел ночью в подземный тир и стал стрелять, как безумный — в жизнь.

С утра Клуиз предложила ему чай, зная, что от завтрака он откажется. Сразу же вся семья собралась у ее постели. Юджиния пыталась улыбаться. Но лицо становилось высохшей маской. Он смочил ей губы кусочком ваты с апельсиновым соком и заставил принять противовоспалительные лекарства.

— Я хочу поговорить с папой, — слабо сказала она. Мистер Нилл встрепенулся и взял дочь за руку.

В его глазах застыло невероятное отчаяние.

Юджинию не волновало в мире больше ничего, кроме одного.

Юджиния:

— Папа, помоги ему, он очень талантливый. Но меня не будет, чтобы ему помочь. А ему нужна наша поддержка.

Мистер Нилл был невменяем. Он понимал только, что сначала потерял единственную женщину, которую во всем мире безумно любил (но так и не простил), а теперь теряет свою — их — дочь, больше которой никого не любил никогда в целом мире.

Слезы текли из глаз совершенно седого джентльмена и, срываясь, падали на ткань брюк.

— Папа… — шептала она.

Все оставшиеся дни — Бог знал, сколько их оставалось, — Александр провел около нее. С ней. Иногда сидя в кабинете — все пытаясь что-то извлечь из мудрых книг, никак не желая сдаваться. Она то спала, то бредила, то находилась в бессознательном состоянии.

Александр не спал дни и ночи в поисках выхода, в раздумьях.

Он никогда не видел такой бледности на ее щеках, таких уставших глаз, глубоко потрескавшихся губ. Наклонившись, он шептал ей в ухо:

— Не сдавайся… не сдавайся, любовь моя, я не смогу без тебя.

Он знал, что теперь его самая главная книга, которую он станет писать — всю свою оставшуюся жизнь, — будет «Юджиния». Исповедь.

К ночи наступило кратковременное улучшение. Она слабо, но понятно протянула к нему руку.

Он разделся, как на эшафот. И помог ей снять батистовую сорочку. Он знал, что это их последняя любовь. Бережно, словно хрупкий сосуд, заключил он ее в свои объятия. Ее губы дрогнули и беззвучно приникли к шее Александра. Уменьшившиеся соски затрепетали под его губами. Слабые объятия пытались удержаться за его плечи. А тело Юджинии силилось прильнуть к его телу, как это бывало раньше и как осталось в памяти, когда оно было здоровым и безумно его желающим.

Он вскользнул в глубину, не опускаясь на ее лоно, перемешав губы в поцелуе, ощущая языки, — и так они поплыли, поплыли, поплыли… за далекие горизонты. Слившись — как лодка и море…

Крик последнего восторга приглушенно вырвался из ее горла. Вскрик, который он будет помнить всегда. Всю жизнь.

Она заснула в его объятиях, не отпуская. И только губы касались его соска, неровно дыша.

На Александра страшно было смотреть. К пяти часам она последний раз пришла в себя. Чета Нилл только что ушла, оставив их вдвоем.

— Юджиния, — сказал он ласковым, прерывающимся голосом.

Она напряглась и преодолела непослушное горло.

— Я так хотела подарить тебе наследника, маленького Сашу. — Она сделала усилие губами. — И девочку — для нас, когда мы состаримся, потому что мальчики всегда уходят. А девочки иногда остаются… Не грусти, не печалься, живи, как тебе нравится, путешествуй, встречайся и — пиши.

Он отвернулся, не сдерживая долго сдерживаемые слезы. Она знала, что умирает, что остается день, может, ночь…

— Только два раза в год помни и приходи ко мне: первый раз, когда ты обнял меня и переродил, второй раз, когда я стала твоей женой. Это был самый счастливый день в моей жизни. Он им будет всегда… Любовь моя…

Это были ее последние слова.

Она умерла, не приходя в сознание.

«Юджиния!» — безрассудно заорал он. И крик, как штык, вонзившись, разрезал дом на две половины. И, раскрошившись, забился во все потаенные углы и уголки дома.

На похоронах Юджинии были только члены семьи. Черные лимузины долго скользили среди деревьев и холмов ее последнего приюта. Здесь мужчины, несмотря на траур, надевали белые рубашки.

Священник что-то говорил, но что — Александр совершенно не понимал, как и ничего из происходящего. Ее хоронили рядом с мамой.

Последний раз он наклонился к ней и коснулся ее холодных губ. Последний, кто поцеловал ее на этой земле.

Мистер Нилл сделал знак, и его богиню закрыли крышкой. Гроб — все, что осталось. Юджиния лежала в гробу.

Могильщики стали медленно опускать ремни с драгоценной ношей. Клуиз, потеряв сознание, упала на траву. Мистер Нилл стоял, сжимая костяшки пальцев добела. Могилу уже засыпали. Александр подошел к краю как невменяемый, и ему дико захотелось упасть туда и там остаться. С ней… Отец Юджинии, подойдя, схватил его за руку.

Два самых близких человека Юджинии, они остались вдвоем, у могилы, последние, когда родные спустились с пригорка, к лимузинам.

Мистер Нилл обошел насыпанный холм, сделал шаг к нему и, размахнувшись, дал пощечину.

— Это вы виноваты в ее смерти! И, повернувшись, пошел прочь.

Александр походил по грани сознания и, потеряв ее, эту грань, перешел в бессознание.

Он был в шоке.

Двоюродный брат Юджинии, вернувшись, с помощью других отнес его вниз и уложил на заднее сиденье машины.

Вечером, уже придя в себя, Александр забился в угол в своем кабинете. Поминки шли на другой половине.

Он сидел без дум, без слов, без движения. Он находился в ступоре, без чувств, полностью онемев. Это было не горе, это была не трагедия, просто исчез целый мир и все, что в этом мире было. Давало воздух и жизнь. У него не осталось воздуха, чтобы дышать.

В темный кабинет кто-то бесшумно вскользнул, хотя он не услышал. Клуиз опустилась рядом, около его ног. Ее рука гладила его по голове, шее, вискам. Клуиз просила, чтобы он не плакал. Слезы, слезы безудержно лились, текли и не облегчали.

— Как я могу тебе помочь? Милый… Он плакал.

— Пожалуйста, не плачь.

Александр не понимал, что он делал или что происходило. Его вообще в этом мире уже не было.

— Я не могу видеть, когда тебе больно. Это разрывает мою душу…

Он находился в прострации.

— Скажи, скажи что-нибудь… мне за вас так больно.

— Я… я виноват в ее смерти.

— Ты ни в чем, ни в чем не виноват. Слезы все катились по его щекам.

— Ты совсем, совсем ничего не знаешь. Не говори так. Хорошо, я… нет, не могу. Впрочем, я открою тебе тайну, чтобы снять это бремя с твоей души, я не могу видеть, когда ты мучаешься. Это страшная тайна, которую никто не знает в семье, и я узнала случайно. Мама Деминга Нилла, бабушка Юджинии, умерла в двадцать два года — от рака костного мозга, успев родить только…

— Как ее звали?..

— Юджиния.

— О, Боже! — вырвалось из губ потрясенного Александра.

— Он не сможет, пойми, он никогда не сможет признать и сознаться, что это его вина. Вина его семьи. Это выше человека и человеческих сил. Кто-то другой должен быть виноват — ты. Хотя ты абсолютно ни в чем не виноват.

Она вздохнула.

— Это трагичная судьба семьи Нилл: жена… дочь… мать… Я не должна была тебе этого рассказывать, но я не могла видеть, как ты мучился… обними меня, мне страшно.

Он взял ее бессознательно за плечи, и она приникла к его шее, успокоившись там.

Прошли мгновения… Достаточные для освобождения. Клуиз встала и оправила черное траурное платье.

— Я знаю, что ты потерял. Очень многое. Тебе кажется — все. Но знай и помни, что я всегда рядом — в одном взгляде, в одном слове. И сделаю для тебя все! Все, что ты пожелаешь.

Она переступила красивыми ногами, даже в темноте…

— Благодарю…

— Я не завидую твоей ночи, первой… но, к сожалению… к моему большому сожалению… я должна быть в другой спальне. Я ухожу, тебе принести что-нибудь?

Он отрицательно качнул головой.

Она так же бесшумно выскользнула, как и вошла. Он остался один.

Совершенно один — в большом целом мире.

Он не помнил, как оказался в спальне. Не раздеваясь, он опустился на постель. Впервые он лежал в их брачной кровати один, а она — в сырой земле. К четырем он не выдержал, и через мгновение восемь цилиндров с ревом неслись с ним на кладбище.

Он бросился плашмя на свежую могилу, губами ткнувшись в землю. И так затих — заключив в объятия холм.

Он пролежал неподвижно до полудня. Пока догадавшаяся и приехавшая Клуиз не увезла его обратно.

Все свои дни он проводил с Юджинией на холме, который назвал «Юджиния».

Еду вечерами наверх, когда он возвращался, приносила безмолвная Дайана.

(Честно признаться, Александр не мой герой, и пишу я о нем неохотно. Темы богатства и бедности, дна и верха — не новые и избитые, что толку повторяться. Но есть в нем что-то такое, одна такая черта, черточка, которая, проявись в любом другом, хоть на сотую часть, уже заслуживала бы внимания. А он — тем более. В нем эта черта была сполна. И вот, из-за нее и пищу.)

Две недели спустя он встретился с нотариусом; подписав все бумаги и документы, он вышел на улицу совершенно нищим, вернув все. Оставшись без цента в кармане, таким же, как и был. Какую-то сказку тому назад.

К полуночи он собирал свои книги и альбомы по живописи, подаренные Юджинией. Из всех вещей он взял несколько платьев Юджинии, которые были наиболее символичны для него. А также матроску, в которой он возил ее — в машине. В прежние времена… Невероятно, но платья хранили аромат ее кожи, тела…

Он не услышал, но, скорее, почувствовал запах Клуиз и обернулся. Это было святилище, в которое никто, никогда, ни одна женщина не заходила.

— Я пришла попрощаться. Я знала, что ты уйдешь… Я не думала, что так быстро.

Она приблизилась к нему, обняла за шею и приникла к его губам. В благодарность за все то, что она сделала, он не отстранился, а стоял, забывшись, не двигаясь. Получился долгий поцелуй в губы. Гораздо дольше, чем положено родственникам. Хотя кому, кем, что положено?

В шесть утра он переступил порог своей квартиры. На стене висел большой портрет Юджинии, смотрящей нежно на него.

Через неделю он обнаружил в почтовом ящике письмо — в тонко надушенном конверте. Это было послание от Клуиз.

Через шесть месяцев он поставил точку, закрыв большую тетрадь, на обложке которой было выведено «Юджиния».

Эпилог

Он взял скальпель (прощальный папин подарок), который возил с собой всегда и везде — годы. И рукой, которой писал, с нечеловеческой силой вдавил его в кисть, перерезая там все: и вены, и сухожилия. Потом развернул его и вдавил вдоль и вглубь… Забыв все на черном свете, кроме имени — Юджиния.

Они соединятся навсегда. Там — наверху.

Постэпиграф

А вы на земле проживете, Как черви слепые живут: Ни сказок про вас не напишут, Ни песен про вас не споют.

Сентябрь 1980 г.

Анн-Арбор

Апрель 1984 г.

Август 1994 г.

Нью-Йорк

Примечания

1

Рад вас видеть, мадам.

(обратно)

2

Здесь и далее пунктуация автора.

(обратно)

3

Душенька, ты не знаешь, что случится, ты не знаешь, что случится.

(обратно)

4

Муж и жена.

(обратно)

5

Иди вперед, дорогая.

(обратно)

6

Выпускник

(обратно)

7

«Нью-Йорк»

(обратно)

8

«Крестный отец»

(обратно)

9

«Водитель такси»

(обратно)

10

«Все о джазе»

(обратно)

11

«Игра слов: son-in-law — зять, дословно: «сын по закону».

— Как зять?

— Как молодой человек — без всякого закона.

(обратно)

12

Еще раз (итал).

(обратно)

13

Файф-о-клок — чаепитие в Англии в 5 часов вечера.

(обратно)

14

Добрый вечер! Как дела? (итал.)

(обратно)

15

Очень хорошо, спасибо (итал.)

(обратно)

16

Кто эта прекрасная девушка? (англ.)

(обратно)

17

Ты женился! О мадонна! Она прекрасна. Очень, очень красивая! (англ. итал.)

(обратно)

18

— Большое спасибо (итал.)

(обратно)

19

— Ты говоришь по-итальянски, девочка? (итал.)

(обратно)

20

— Немножко говорю (итал.).

(обратно)

21

Мадонна, она говорит по-итальянски! (англ.)

(обратно)

22

Как ты, как ты жил, Александр? Как тебе Америка? (англ.)

(обратно)

23

Все хорошо и прекрасно. Мне нравится эта страна. Но не больше, чем Рим (англ.)

(обратно)

24

Рим только один в мире (англ.)

(обратно)

25

Послушайте ее бельканто… Она восхитительна (англ.)

(обратно)

26

Поехали, мальчик! (итал.)

(обратно)

27

Ты не собираешься поцеловать меня на прощание?

(обратно)

28

Он набросился на меня…

(обратно)

29

Вон!

(обратно)

30

Я не знаю твоего языка. Я сказал — вон!

(обратно)

Реклама на сайте