«Будь моим мужем»

Пат Бут Будь моим мужем

1

Рейчел перевела взгляд с букета красных роз на визитную карточку, перечитала короткую приписку от руки: «Выходи за меня замуж». Вздохнув, она окинула взглядом свой номер люкс. Рейчел поселилась в отеле «Гасиенда-Инн», ища покоя. Для сибаритов и любителей уединения этот курорт неподалеку от Санта-Фе кажется раем, а вот у нее пока отнюдь не возникает ощущения, что она пребывает на небесах, несмотря на сдержанно-приглушенную роскошь, ковры в стиле навахо и старинную, под балдахином на четырех стойках кровать.

Разумно ли было приехать сюда на следующий после Рождества день в поисках уединения? И на этот вопрос она не может сейчас ответить определенно. Рейчел взглянула на часы. Пора спускаться на ужин – в последний раз перед прохождением оздоровительного курса, включающего строгую диету, она позволит себе что-нибудь вкусненькое и выпьет спиртного. Пусть хоть этот ужин доставит ей удовольствие, если она вообще в состоянии заново открыть для себя мир, в котором существуют маленькие земные радости.

Она подошла к застекленным дверям, ведущим на террасу, и сразу же ощутила прохладу. Оказывается, пустыня обманчива. Когда заходило солнце, казалось, что и вечером будет так же тепло и умиротворенно, как на исходе дня. И вот сейчас в толстом махровом халате она дрожит от холода.

Окрашенное угасающим солнцем небо приобрело кроваво-красный оттенок, а пока Рейчел вглядывалась в даль, начали сгущаться и другие тона – темно-оранжевый, пурпурный и наконец лиловый; занятно, что, выглядевший так фальшиво на открытках, в живой природе он тоже казался не вполне правдоподобным.

Она присела на краешек шезлонга и здесь, вдали от Манхэттена, попыталась разобраться в самой себе. Вот и жизненное перепутье – сорок лет. Нужно принимать какие-то решения, а она, Рейчел Ричардсон, впервые не знает, чего же ей, черт возьми, хочется.

Ее карьере завидовали многие коллеги. Рейчел вспомнила, как в Зеленом зале уже после передачи президент обнял ее, одарил своей знаменитой улыбкой. Рейчел и сейчас помнит дружеское пожатие, дающее понять, что это ее интервью с ним не последнее.

Она видела восхищенные взгляды своих ассистентов и других тележурналистов, понимавших, что ей удалось добиться почти невозможного: задавая ему острейшие коварные вопросы, Рейчел все-таки ухитрилась не вызвать у него отчуждения и не настроить против себя.

А телеграмма от Чарли Роуза, приколотая к доске над ее письменным столом? «Прими мои поздравления! Ты обошла меня по рейтингу, теперь берегись!» И Рейчел знала цену похвалы Стива, ее совершенно невыносимого продюсера:

– Я всегда знал, что ты настоящий профессионал, но сегодня увидел перед собой журналиста, достойного Пулитцеровской премии.[1]

Она опять вздохнула. Действительно, с виду может показаться, что все складывается в ее пользу, но жестокая реальность камня на камне не оставляет от этих поверхностных представлений. На самом деле она по уши увязает в повседневной мелочной рутине – долгие часы подготовительной работы, непрерывные стычки со Стивом, игра рейтингов, требующая компромиссов и отступлений от своих принципов. Когда-то она молилась, чтобы все это появилось у нее, забывая, что исполнение желаний может таить в себе немалую опасность.

Выпускница Смитовского колледжа,[2] она уже сделала то, что должна была сделать, – добилась успеха. Так почему же, черт возьми, это не приносит ей ни малейшего внутреннего удовлетворения?

Донесшиеся издалека звуки рождественского гимна прервали размышления Рейчел, напомнив ей, что праздник продолжается. Ночь действительно тихая,[3] безмолвная и священная, как в далекие годы ее детства. Рождество – это прежде всего праздник для детей, однако фактически Рейчел лишена была детства. Вот груз, который она постоянно носит в себе и который навсегда оставил горький след в ее душе.

Обычно для нее все-таки что-нибудь припасали на праздник. Рождественским утром, когда родители еще крепко спали, Рейчел забиралась на стул и на старом шкафу находила свой подарок, который всегда «прятали» туда. Часам к десяти, покачиваясь и в дурном с похмелья настроении, вставал отец, которому и Рейчел, и мать старались не попадаться на глаза.

Обычно Рейчел помогала матери готовить курицу, вместо традиционной рождественской индейки, и украшать квартиру. Обед был готов к часу дня, но они и думать не смели о том, чтобы прикоснуться к еде до возвращения отца. С опозданием на час, а то и на два, он приходил домой. Но не один, а с компанией дружков.

Сейчас, с высоты прожитых лет, Рейчел понимала, что была лишена нормального детства. Вышло так, что жизнь перед нею в немалом долгу. Однако, будучи реалисткой, Рейчел прекрасно понимала: жизнь если и возвращает тебе свои долги, то только в том случае, когда на нее как следует поднажмешь сама. Да, ее детские годы ушли навсегда. Но она еще может хоть как-то компенсировать это. Все волшебное очарование и чувство защищенности, не доставшиеся ей, она даст своему ребенку.

Рейчел откинулась на спинку шезлонга и стала смотреть на звезды. Она провела рукой по своему плоскому животу. Там обязательно должна зародиться жизнь. Нужно кого-то любить и нужно, чтобы кто-то любил ее, Рейчел. А до появления ребенка у нее непременно будет мужчина – сильный, надежный, умный мужчина, который вдохнет в нее жизнь и унесет в совсем иное, чудесное будущее.

Рейчел рассмеялась вслух сквозь еще не просохшие слезы: ведь вся правда как раз в том и состоит, что она, Рейчел Ричардсон, популярная телезвезда, недавно вошедшая, судя по опросам, в десятку самых популярных женщин Америки, отчаянно стремится познать сказочное чудо романтической любви. Больше всего на свете ей ненавистны избитые штампы, однако в глубине души она страстно жаждет освободиться от гнета своей славы и одиночества, заложницей которых она, в сущности, стала.

Но способна ли она в действительности сменить свои ориентиры? И если – да, то что станет с ее прежней жизнью, с ее успехом?

Под пляску рождественских фонариков, развешанных на террасе, Рейчел тщетно пыталась решить это. В чем истинное предназначение женщины? Должна ли она соперничать с мужчинами в борьбе за власть в этом сугубо мужском мире по установленным ими же правилам?

И всегда в этих ее вопросах, адресованных себе, незримо присутствует Мэтт. Предложение выйти за него замуж и сейчас звучит у нее в ушах. Тогда она ответила ему обнадеживающим «возможно». Но какие чувства испытывает она к нему? Любовь ли это? Да, ее влечет к нему, она ценит его силу, обаяние, ум. А еще существует такое понятие, как верность, которое она всегда ставила очень высоко.

Мэтт всегда был рядом с нею с тех пор, как она делала первые шаги на телевидении. Если она чем-то и обязана кому бы то ни было, так только Мэтту. Однако достаточно ли этого? Всю свою жизнь Рейчел боялась полагаться на чувства. Вот почему она не слишком-то разбирается в эмоциях, опираясь вместо них на куда более надежную и упорядоченную сферу рассудка и интеллекта. Но, возможно, именно ее отношение к Мэтту и есть то подлинное, что называется любовью?

Рейчел встала. Хватит философствовать! Она здесь для того, чтобы расслабиться и как следует отдохнуть. Это ее рождественский подарок самой себе, и уж за тысячу-то долларов в сутки должна же она чертовски хорошо провести время, хотя никогда особенно и не умела веселиться. С завтрашнего дня начнется правильный, размеренный образ жизни, как и положено на курорте, но сегодня вечером она наестся до отвала и позволит себе бутылочку «Шардонне».

Большое достоинство «Гасиенды-Инн» заключалось в том, что главный корпус – переоборудованная гасиенда, сохранившая свое старинное очарование, – представлял собой комфортабельный отель, ресторан которого славился своей кухней даже за пределами страны, а рядом находился курорт с целебными грязями и минеральными водами.

Рейчел начала одеваться к ужину. Не важно, что она идет туда одна. Одиночество – редкое удовольствие в ее переполненной людьми жизни. Ее ничуть не смущало то, что самой придется общаться с официантами. Она, конечно, станет объектом пристального внимания со стороны посетителей, которые моментально узна́ют ее, но и это не важно. Быть на виду и заставлять других выполнять свои распоряжения – никакой сложности это для Рейчел не представляло. Все ее проблемы заключаются в том, чтобы разобраться наконец, что же делать с самой собой и какое место в ее жизни должен занять Мэтт.

2

Кэрол Маккейб сидела за мольбертом в своем номере «Гасиенды-Инн» в коротком черном платье, которое она надела, собираясь на ужин. Она подалась вперед и стерла ластиком тонкую карандашную линию. Посмотрела на часы. Ну надо же! Только у нее заспорилась работа, а скоро ужин. Взяв кисть, Кэрол потянулась к холсту. Рукавом она нечаянно зацепилась за лампу, которую приспособила для лучшего освещения, и пятно желтой краски расплылось на платье.

Кэрол застыла. А ведь это не что иное, как образная метафора всей ее жизни. Отличное платье в одну секунду испорчено – чистое стало грязным. Рисование отвлекло ее, и она на некоторое время почувствовала себя счастливой, но теперь на нее вновь нахлынули воспоминания. Она начала рассеянно оттирать краску, пятно от этого расплылось еще сильнее. Ну и пусть, сейчас ей все равно, а вот та, прежняя Кэрол, та пришла бы в отчаяние. С неприятностями всегда так: одни влекут за собой другие. И вся твоя жизнь превращается в хаос, прежде чем успеешь хоть в чем-то разобраться. Кэрол вымученно улыбнулась, сознавая, как сильно изменило ее происходившее в эти последние месяцы.

А началось все с одной-единственной фразы. Кэрол и сейчас отлично помнит, как это было. Она подвозила Уитни к гаражу, где он должен был взять свою машину. Встряхнув головой и откидывая волосы назад, чтобы они не лезли в глаза, Уитни повернулся к ней со странным выражением на лице. Он убавил громкость плейера, с компактного диска которого неслись неистовые звуки очередного хита группы «Аэросмит», и спросил:

– Мам, а что, у папы с Пейдж Ли роман?

Кэрол едва не расхохоталась.

– Уитни! Ты с ума сошел! Надо же ляпнуть такое!

Немного озадаченный тем, что мать не допускает даже мысли об этом, Уитни помолчал, но все-таки продолжил:

– А по-моему, да. – Он опять повернулся к ней в нерешительности, и она заметила, что Уитни покраснел.

– Да с чего ты это взял?

Она была совершенно спокойна. Произошло какое-то недоразумение, и все скоро прояснится. Она всегда считала, что Уитни держится несколько отстраненно, однако это наверняка объяснялось типичными подростковыми причудами – он чрезмерно увлекался рок-музыкой, запирался у себя в комнате, хмуро и односложно отвечал на вопросы.

– Не знаю, стоило ли мне вообще заводить этот разговор.

Вот тут в ее сердце закралась тревога. В теплой машине ее неожиданно охватил озноб, и одновременно она почувствовала, как горячая кровь бросилась ей в лицо. Кэрол обратила внимание, что у Уитни на рубашке оторвалась пуговица, как будто это сейчас было важно.

– Продолжай, Уитни.

Это явилось концом начала и началом конца. Пейдж Ли и Джек. Пейдж Ли была новой сотрудницей в юридической фирме мужа Кэрол, который являлся одним из старших партнеров. Молодая, красивая – протеже Джека – Пейдж Ли приходила к ним в гости на вечеринки и на барбекю. Во многом она была точной копией Джека и полной противоположностью Кэрол. Обладая проницательным умом, эта особа была холодна и энергична, всегда носила безукоризненные деловые костюмы и целеустремленно двигалась к намеченной цели.

И Пейдж Ли, и Джек – оба как один скорчили удивленные гримасы, увидев купленный Кэрол для плавательного бассейна розовый надувной плот в виде «Кадиллака». Рассматривая фигуры животных – обитателей джунглей, нарисованные Кэрол для сада в натуральную величину, Пейдж Ли учтиво выдала все положенные в таких случаях восторги и комплименты, но так и не поняла, для чего вообще понадобилось это делать.

Кэрол было забавно наблюдать за Пейдж Ли, и она даже старалась проникнуться к ней симпатией, поскольку, по словам Джека, новая сотрудница была незаменимой помощницей в делах фирмы. То обстоятельство, что ее манеры типичной деловой женщины резко контрастировали с богемной раскованностью Кэрол, не имело ровным счетом никакого значения, как не имело его и то, что ей было всего двадцать пять – на целых пятнадцать лет меньше, чем Кэрол. Однако в тот день, когда Уитни рассказал матери о том, что он сам видел, как Пейдж Ли и отец пылко обнимались на крыльце их дома, все сразу же приобрело значение, причем весьма существенное.

Неприятные воспоминания окончательно испортили Кэрол настроение. Она встала, прогнувшись и с трудом заведя руку за спину, расстегнула «молнию» на черном платье, одном из особенно нравившихся Джеку. Когда оно упало к ногам, решительно перешагнула через него, отшвырнув ногой прочь.

– Негодяй, – прошептала она.

С минуту Кэрол стояла неподвижно, разглядывая свое отражение в зеркале. И в свои сорок она еще не выглядит увядшей. По-прежнему красива, с лицом сказочной Златовласки, огромными, как озера, голубыми глазами и женственной фигурой. В противоположность ей, Пейдж Ли напоминает только что заточенный карандаш. И как, черт побери, Джека угораздило отважиться пожертвовать их браком ради этой худосочной занозы?

Кэрол давно была влюблена в Джека. Она влюбилась в него сразу, когда стояла в очереди в столовой колледжа. Он клал себе на тарелку огромную порцию мясного рулета, обернувшись и увидев, что девушка наблюдает за ним, он улыбнулся.

– Люблю мясной рулет.

И она ответила ему с улыбкой:

– Я вижу.

И в ту же самую минуту поняла, что станет его женой. Это было именно то волшебное чудо, испытать которое в жизни доводится немногим.

Для нее оно не померкло и через восемнадцать лет, хотя сейчас, крепкая задним умом, Кэрол понимает, как незаметно менялись их роли. В самом начале они были во всем равны, хотя и во многом отличались друг от друга. Джек был честолюбив, легко становился душой общества, а среди студенческого братства слыл хорошим спортсменом. Кэрол же – многообещающая художница, творческая личность, безапелляционно высказывающая свое собственное мнение. Она была типичной представительницей богемных кругов, которой безразлично мнение окружающих.

Затем с Кэрол произошла метаморфоза, настолько постепенная, что ее никто не заметил. Из порывистой юной художницы, в которую несколько лет назад влюбился Джек, она превратилась в «мамулю» – чрезвычайно деятельную домохозяйку, живущую в пригороде, идеальную мать для своих детей и важное дополнение к карьере Джека. Кэрол это вполне устраивало, однако, без конца обслуживая тех, кого она любила, она каким-то непостижимым образом потеряла самое себя. Личность, которой она когда-то была, исчезла. Она сознавала это. И в некотором смысле даже сама была невольной соучастницей этого процесса распада. Она вдруг поняла, что Кэрол-художница является врагом Кэрол-матери и Кэрол-жены.

С течением времени Джек привык воспринимать все ее заботы как должное, как нечто само собой разумеющееся. Его тактичные просьбы постепенно превратились в любезно-снисходительные распоряжения, а затем и в не очень-то вежливые приказы. Дети уже больше не были так трогательно беззащитны и зависимы от нее. Они стали подростками – дерзкими, скрытными, а нередко и грубыми. И тоже воспринимали Кэрол весьма однобоко. Она окончательно стала «мамулей», чья основная функция – обслуживать их.

В своих мечтах Кэрол возносилась все выше. Втайне от всех строила фантастические планы того, как воплотит в жизнь все задуманное. Нашла свою героиню – Джорджию О'Киф и стала знатоком биографии этой художницы. Постоянно мечтала о том, как, подобно ей, поселится в необитаемой пустыне и станет заниматься живописью, посвящая любимому делу всю себя.

Однако Кэрол неизменно обнаруживала, что все ее грезы рушатся при малейшем соприкосновении с реальной действительностью. И в первую очередь, разумеется, потому, что и Джеку, и детям пришлось бы как-то вписываться в запутанную, словно головоломка, жизнь неведомой им, вновь возродившейся Кэрол. И если уж говорить откровенно, то найти место в ней они вряд ли бы смогли. Но теперь всему этому наступает конец. А может быть, он наступил уже давно.

Кэрол почувствовала, как внутри у нее закипает ярость. Быстро пройдя в ванную, она надела махровый халат. Нужно взять себя в руки. О Кэрол Маккейб сложилось мнение как о женщине, стойко переносящей критические ситуации. Но какие именно? Аппендицит Уитни? День, когда она разбила «Вольво»? Время, когда они думали, что Девон беременна? Да, те кризисные моменты она перенесла с достоинством.

Но ведь Джек, ее собственный муж, и та змея из его фирмы – это же совершенно иное. Вся ее налаженная, размеренная жизнь вдруг рухнула. Она приносила себя в жертву во имя их брака и детей, а вот Джек благополучно избежал этого. Он как бы обитал в параллельном мире, предаваясь романтическим увлечениям, волнующим переживаниям, сексу.

Кэрол взяла со стола фотографию Девон и Уитни в серебряной рамке. Вспомнила день, когда был сделан снимок – они тогда ездили во Флорида-Киз купаться в бассейне с дельфинами. Девон нервничала, а Уитни подтрунивал над сестрой. Зато потом, когда они остановились, чтобы перехватить по гамбургеру, Девон отомстила, попав струйкой французской горчицы прямо ему в глаз. Спустя час бесенята превратились в ангелочков, и она сфотографировала их.

Боже, ведь тогда она была нужна им! А вот сейчас уже нет. Дети уехали учиться в колледж и теперь были целиком поглощены самими собой, отгородившись от нее стеной в своем мире рока, рэпа и самых невероятных планов. У них есть свои друзья, подруги, а впереди – необозримое захватывающе-восхитительное будущее. Она любит детей всем сердцем, однако, несмотря на это, в известном смысле отождествляет их с изменившим ей мужем. Она понимает, что это нелогично, но ведь они всегда были такой неотъемлемой частью ее прежней жизни, рухнувшей в одночасье.

Кэрол отложила фотографию. Затем, повинуясь безотчетному внутреннему порыву, поставила кассету с записями рождественских гимнов и распахнула застекленные двери, выходящие на террасу. Ее охватил озноб от ворвавшегося в комнату холода. Звучала напевная мелодия «Тихой ночи», любимого рождественского гимна дочери.

Когда она заявила Джеку, что требует развода, то, едва вымолвив это страшное слово, сразу же почувствовала, что начинает раскаиваться. Он был так удручен, ему было так стыдно – если и не за свою неверность, то хотя бы за неумение все скрыть от жены.

Под влиянием гнева и обиды она потребовала развода. Но что ждет ее? Кэрол не могла не думать о предстоящем ей теперь одиноком жизненном пути. Кто будет оплачивать счета, кто будет ухаживать за ней, если она заболеет? Каково ей будет в одинокой холодной постели? Как она будет переносить гнетущую тишину в доме? С кем будет дружить – теперь, когда двери загородного клуба для нее закрылись?

Ответы возникали тут же. Хозяйкой своей судьбы будет сама Кэрол. Ответственной за Кэрол будет она сама. Но где она, эта Кэрол? Что она представляет собой?

Кэрол сжала кулаки. Праведный гнев придал ей силы, чтобы уйти, но сколько времени можно находиться и действовать под влиянием чувств? Будучи не в состоянии представить себе свою жизнь без нее, Джек предпринял отчаянные усилия, чтобы удержать Кэрол. Пообещал избавиться от Пейдж Ли и уехать с женой в длительный отпуск. У них все образуется. Он всегда любил ее. Зависел от нее. Только теперь, перед лицом угрожающей потери, Джек осознал, до какой степени она нужна ему. Под напором обещаний мужа и нарисованных им радужных перспектив Кэрол уже начала было сдаваться, однако, когда ураган эмоций стих, обнаружила, что выстояла и твердо держится на ногах. Она была непреклонна. Она уже приняла решение.

Рождество станет решающим испытанием. Кэрол отважилась уехать в пустыню, в легендарную «Гасиенду-Инн», чтобы здесь сделать первые шаги в свою новую жизнь. Из дома она выехала в канун Рождества, переночевала в мотеле. Кэрол специально рассчитала время так, чтобы эти праздничные часы провести в дороге.

И вот сейчас, на следующий после Рождества день, когда она впервые лицом к лицу стоит перед той жизнью, которую, в конце концов, сама планировала, ее одолевает страх. Кэрол вдруг обнаружила, что ей легче оглядываться назад, чем смотреть вперед. Она приехала сюда, чтобы найти и обрести самое себя, однако единственное, что у нее в голове, – это воспоминания. О Девон, заболевшей свинкой, с толстым, как у бурундука, заплаканным личиком. Об Уитни, раскланивающемся перед зрителями после самодеятельного спектакля. Всего тринадцать лет, а он уже поразительно хорош собой. И о Джеке – нынешнем Джеке, молодом Джеке, любящем ее, смеющемся и танцующем с ней под звуки «Голубого Дуная», уносящие их в заоблачную высь…

Протянув руку, Кэрол закрыла двери и вернулась назад, в комнату. Слезы застилали ей глаза. Она глубоко вздохнула. Придется привыкать к одиночеству.

3

– По-моему, ты просто потрясающая.

«Потрясающий» было новым прилагательным в лексиконе Камиллы, и Тэсса рассмеялась при виде того, как серьезно дочка смотрит в зеркало через ее плечо.

– Ну что ж, спасибо, родная. Очень мило с твоей стороны.

Тэсса определенно была красавицей в английском понимании этого слова: тонкий нос, бледная, идеальной чистоты кожа, огромные черные глаза. В них можно было прочесть либо полную наивность, либо уж изрядную искушенность в зависимости от склада ума того, кто этим занимается. Это было лицо, словно сотканное из парадоксов, – мягкое и вместе с тем волевое; решительный подбородок, казалось, резко контрастировал с утонченно чувственной линией рта. Стрижка была выбрана раз и навсегда без лишних колебаний короткая и строгая. Такая прическа являлась как бы предупреждением о том, что Тэсса – сугубо современная женщина, несмотря на исходящую от нее ауру аристократического изящества.

– Тебе не хватает твоих украшений, мамочка. – На лице у стоявшей сзади Камиллы появилось хитроватое выражение.

Тэсса потрогала мочки ушей, проколотых, но без серег от Картье, ушедших за долги кредиторам. На шее не было жемчуга, и бриллиантовая брошь не украшала ее простого черного платья от Живанши, которое она надела к ужину.

– Мне не хватает только папочки, – ответила она просто.

– А чего в папочке тебе не хватает больше всего? – Камилла зашла спереди и прижалась к матери – ее точная копия в черном бархатном платье.

Тэсса обняла дочурку и покачала ее из стороны в сторону. Наклонившись, она зарылась лицом в волосы Камиллы, вдыхая восхитительно трогательный запах теплой и чистой детской головки.

– Даже и не знаю, родная. Всего, наверное. – Она вздохнула. «Всего». Ответ хоть и верный, но все равно целиком не охватывает отрывочных и пестрых, словно кусочки ткани на лоскутном одеяле, воспоминаний о Пите… прядь белокурых волос, вечно падавшая ему на лоб, несмотря на все попытки пригладить ее; его привычка спать, раскинувшись на кровати.

– А знаешь, чего больше всего не хватает мне, мамочка? Помнишь, он всегда говорил, что зацелует меня так, что мне больно станет, и я притворялась, будто убегаю, а он ловил меня… и я словно бы нечаянно поддавалась ему… и он все целовал и целовал меня, а мне так и не становилось больно. Даже ни капельки.

– Да, родная моя. Бедный папочка. Бедный, бедный папочка.

– А как ты думаешь, папочке не хватает сейчас Рождества?

Тэсса почувствовала, как на глаза набегают слезы, но попыталась сохранить спокойствие. Нужно быть сильной – ради дочери, да и ради себя самой. Вчерашнее Рождество в «Гасиенде-Инн» было сплошным кошмаром: призрак Пита преследовал ее в течение всего этого вымученного праздника. В той чудесной стране, каковой был их брачный союз, Рождество всегда превращалось в волшебную феерию. Горы подарков громоздились под огромной елкой, которую Пит всегда наряжал сам, проклиная вечно не зажигающиеся гирлянды, усыпая елку грудами блесток, украшений и искусственных снежинок до тех пор, пока это сказочное дерево не скрывалось совсем под слоем мишуры. Но главное, что в доме раздавался веселый смех, царили радость и счастье.

Вчера же дочка получила всего-навсего один подарок – домик для своей говорящей куклы, а рождественский обед хоть и был изысканным, но подавался им сюда, в номер, ибо Тэсса была не в силах видеть лица людей в общем зале. По ее щеке покатилась слеза. Непонятно, кого ей жалко больше – саму себя или Камиллу с предстоящим ей будущим, в котором девочке суждено жить без отца. Трудно было до конца понять весь ужас того, что произошло с ними.

– Не плачь, мамочка, а то потечет тушь. Да и дедушка говорил, что в семье Питт-Ривер никогда не плачут.

– Да, ты права. Когда я была маленькой, плакать не разрешалось. Правда, и смеялись мы мало. Но ведь теперь наша фамилия Андерсен, значит, надо жить по правилам, установленным папой, а не дедушкой.

– А папочка разрешал нам плакать?

– Разрешал, родная, только плакать нам тогда не хотелось. Получается так странно в жизни. Правило «Не плакать!» нужно человеку только тогда, когда ему есть из-за чего плакать.

– Кажется, я поняла.

Тэсса улыбнулась дочери и позволила себе предаться воспоминаниям. Пит Андерсен ворвался в ее жизнь как ураган, и она влюбилась, даже не узнав еще его имени. Причиной явилась его манера смеяться. Юмор вообще был самой его характерной чертой, и искренний смех Пита, заразительный и счастливый, привлекал к нему внимание.

Она стояла тогда у стойки бара в Скайе и поначалу не увидела, а услышала его. Тэсса обернулась, и одновременно повернулся он. Глаза его еще продолжали щуриться от смеха, когда он встретился с нею взглядом. Ощущение чуда мгновенно охватило и заворожило ее, и от внезапного неведомого раньше волнения она вся затрепетала. Стоило ему увидеть ее, как улыбку с его лица словно рукой сняло. Он не мог отвести от нее взгляда.

Никто не представлял их друг другу. Он просто подошел к ней и пригласил на танец. Она сверилась с книжечкой, куда вписывала имена очередных кавалеров, и та, разумеется, была сплошь заполнена шотландцами – друзьями ее брата, многочисленными кузенами и каким-то чудаковатым старым выпускником то ли Итона, то ли Хэрроу[4] из Лондона. Она достала карандашик и, ни секунды не колеблясь, вычеркнула всех. А после они с Питом целый вечер танцевали только вдвоем.

Все то, о чем Пит говорил, думал и во что верил, Тэсса воспринимала как откровение. Он не верил, что жизнь человека предопределена свыше, не верил и в нерушимость раз и навсегда заведенного порядка вещей, постоянно говорил о будущем. Пит заражал своим оптимизмом окружающих, и, как ни странно, Тэссу вовсе не тянуло посмеиваться над ним, напротив, ей хотелось смеяться вместе с ним. Что она и делала все эти десять замечательных лет, пока смех не превратился в рыдания.

Тэсса встала и взяла дочку за руку.

– Пойдем, родная. Пора ужинать.

4

Метрдотель был французом и моментально оценил аристократическую манеру Тэссы держать себя. Простое черное платье было «от кутюр», вероятно, от Сен-Лорана или Живанши, а отсутствие драгоценностей давало понять, что она богата и не стремится производить впечатление на окружающих. Она не торопилась. Уверенность в себе явно была ее отличительной чертой. Это само собой подразумевало столик в хорошем месте, а не около двери на кухню, куда обычно спроваживают одиноких женщин. А она еще к тому же пришла с ребенком. Девочка выглядит так же представительно, как и мать, но дети – клиентура беспокойная. Носятся туда-сюда, хнычут, нарушают респектабельную обстановку первоклассного ресторана, каким является этот, при «Гасиенде-Инн».

Когда эта пара приблизилась, метрдотель вышел из-за своей конторки.

– Добрый вечер, мадам, – поздоровался он, отвесив легкий поклон.

– Добрый вечер, – ответила Тэсса.

Камилла смотрела на него снизу вверх, не зная, что ее появление в зале ресторана в вечерний час несколько осложняет задачу метрдотеля.

– Вам столик на двоих, мадам? Вы, очевидно, остановились в отеле? – Он успел заметить у нее на пальце платиновое обручальное кольцо.

– Да, на двоих, пожалуйста. Мы приехали в канун Рождества. Я миссис Андерсен.

– Да, конечно. Будьте добры, следуйте, пожалуйста, за мной. – Взяв два меню, метрдотель направился через зал, все столики в котором пока были свободны.

Ужин начинался в семь, а Камилла укладывалась в девять. Тэссу вполне устраивало то, что поужинать можно не слишком поздно.

– Ну вот, прошу вас, мадам, мадемуазель. – Метрдотель отодвинул стул для Тэссы.

Она осталась стоять неподвижно, словно не заметила его приглашающего жеста.

– Вряд ли нам понравится здесь, в конце зала, – сказала Тэсса, ни к кому не обращаясь. – Устроимся-ка мы лучше вон там, у окна.

Не дожидаясь ответа, она просто повернулась и пошла к приглянувшемуся ей месту. Не помедлила и даже не оглянулась, чтобы увидеть реакцию на свои слова.

На мгновение метрдотелю подумалось, не прибегнуть ли к спасительной формулировке «Эти столы заказаны». Впрочем, долго он не размышлял. Представителю нации, которая ввела понятие fait accompli,[5] оно было только что ярко продемонстрировано на практике. Тэсса уже подошла к окну.

– Вот здесь будет прекрасно, – сказала она, с ледяной улыбкой оборачиваясь к догонявшему их метрдотелю, получившему хороший урок. Она стояла не двигаясь. Торопливо подскочив к столу, он выдвинул для нее стул. Затем сделал то же самое для Камиллы.

– Bon appétit,[6] мадам, мадемуазель, – пробормотал метрдотель, пятясь назад, словно по завершении аудиенции у средневекового монарха, к которому непозволительно поворачиваться спиной.

Вернувшись за конторку, он постарался оценить изменившуюся обстановку. Стол, предназначавшийся для Рейчел Ричардсон, только что бесцеремонно занят, а ведь Рейчел Ричардсон – их почетный клиент, настоящая знаменитость. К счастью, стол рядом, совершенно такой же, свободен. Остается надеяться, что к детям мисс Ричардсон не испытывает неприязни, столь свойственной деловым женщинам.

Тэсса осмотрела зал. Выложенный кирпичом и выдержанный в приглушенных тонах, он выглядел совсем как монастырская трапезная. Белые оштукатуренные стены образовывали закругленные своды, сглаживая углы и плавно переходя в потолок между стилизованными балками перекрытий. Горел огромный очаг, в котором вполне можно было зажарить на вертеле целую свинью. Над очагом – полка из грубо обработанной древесины с букетами омелы и остролиста в честь Рождества. По обеим сторонам от очага – высокие глиняные вазоны терракотового цвета заслоняли посетителей от языков пламени, а на кованой железной подставке перед очагом лежали каминные инструменты. Монументальные дубовые столы были окружены стульями темного дерева, отделанными коричневой кожей в испанском стиле. На каждом столе горело по три толстых свечи, на стенах тоже мерцали свечи в чугунных канделябрах, закапанных воском. Это был полутемный романтический зал – старинный и располагающий к комфорту уже сам по себе. В нем Тэсса чувствовала себя как дома.

– О'кей, дорогая. Что бы ты хотела поесть?

– А что мы можем себе позволить, мамочка?

Тэсса улыбнулась.

– Пока мы здесь, родная моя, нам можно заказывать все, что угодно. Вот со следующей недели, когда вернемся в Нью-Йорк, начнем экономить. А сейчас у нас праздник. Ты проголодалась?

– А как это «экономить»?

– Думать о том, что́ мы можем себе позволить, а что́ – нет.

Тэсса с обожанием смотрела на Камиллу. В ней так много от Пита. Такая забавная – маленький сгусток энергии, а до чего же красива!

– Как хорошо, что ты есть у меня, – внезапно проговорила Камилла. Потянувшись через стол, она положила свою ладошку на руку Тэссы, увидев по глазам матери, что той не по себе. – Не волнуйся, мамочка, – сказала она, сжав ее руку. – Все у нас будет в порядке.

– Конечно, родная. Какая же ты у меня умница!

– Мадам подать что-нибудь выпить перед ужином? – задал вопрос официант, наливая в фужер холодной воды.

– Я выпью бокал «Шардонне», – ответила Тэсса. – А для дочки принесите «Ширли Темпл».

– Вы не могли бы положить в него побольше вишенок? – вежливо попросила Камилла.

– Сделаем непременно, мисс.

Тэсса раскрыла меню. Пребывание в «Гасиенде-Инн» было подарком от брата Боба, в доме которого неподалеку от города под названием Инвернесс они останавливались, когда бывали в Шотландии. Десять дней с оплатой всех расходов на знаменитом курорте с минеральными водами, для того чтобы сестра могла оправиться и прийти в себя перед тяжким испытанием, каким явится для нее жизнь в Нью-Йорке.

– Так, копченую лососину я уж точно не буду, – поморщилась Тэсса. – Она мне в Шотландии уже изрядно надоела.

– А я, пожалуй, для начала поела бы какого-нибудь супа, – сказала Камилла совсем как взрослая. Ее американский акцент был мало заметен. Сейчас она говорила почти как ее английская тетя Миранда.

– Похоже, у них есть спаржа и чечевица, и вот еще мясной суп а-ля Виши. Хочешь?

– Да, здорово. Закажи его, пожалуйста, мамочка. А потом – мороженого с горячим шоколадным соусом.

– После супа тебе следовало бы съесть курицу или рыбу, – неуверенно проговорила Тэсса. – Ну да ладно! Ешь что хочешь. Мы же в Америке. – Она улыбнулась дочери. Американцы доверяют детям. Англичане – нет. Американцы делают все, чтобы у их детей было радостное детство. И память об этом счастливом времени навсегда остается с ними. А англичане считают, что суровая дисциплина является залогом успеха в будущей жизни.

Женщину, только что вошедшую в зал, Тэсса узнала мгновенно. Это была Рейчел Ричардсон. Тэсса часто смотрела ее передачи. Американскому телевидению недостает глубокого анализа важных тем. Именно этот пробел и пытается восполнить Ричардсон. Умна и вместе с тем привлекательна. Такое сочетание встречается редко.

Метрдотель согнулся едва ли не пополам, почтительно приветствуя телезвезду. Рейчел метнула взгляд на Тэссу. Метрдотель заметил это. Они обменялись несколькими словами, и Рейчел кивнула. Она еще раз посмотрела на Тэссу и в сопровождении метрдотеля направилась в ее сторону через зал. Знаменитость шла быстро, привычно не глядя по сторонам, словно не замечая посетителей, бросающих на нее любопытные взгляды. Уверенная в себе особа, челюсти воинственно сжаты, а в глазах читается решимость. Осознает свою власть даже здесь. Немного не доходя до стола Тэссы, они резко свернули. Рейчел со всяческими церемониями была усажена за соседний стол.

Метрдотель стоял к Тэссе спиной, и она его слов не расслышала. Она только различила, как Рейчел тихо проговорила:

– Ничего страшного. Я люблю детей.

Камилла с интересом уставилась на незнакомую женщину. Рейчел улыбнулась ей.

– Привет, – поздоровалась девочка.

– Привет, – ответила Рейчел.

– Я буду есть мясной суп а-ля Виши и мороженое. А вы что?

– Дорогая, вряд ли даме интересно, что́ именно ты собираешься есть… – вмешалась Тэсса.

– Это должно быть очень вкусно, – рассмеялась Рейчел. – Жаль, что мне такого нельзя.

– Хотите сказать, что ваша мамочка не разрешает? – уточнила Камилла, вся поглощенная важным занятием – знакомством с новым человеком.

– Мне не разрешает моя талия.

Тэсса понимающе кивнула.

– А вы совсем не толстая, – сказала Камилла. – Вы худенькая, как моя мамочка.

– У вашей дочурки впереди блестящее будущее, – опять рассмеялась Рейчел, беря меню.

Официант склонился к Тэссе.

– Могу ли я принять заказ, мадам?

Внезапно Тэсса почувствовала, что голодна, и с удовольствием представила предстоящий ужин: аперитив, салат, закуска и даже, возможно, пудинг или то, что американцы называют «десерт» – слово, за употребление которого в Англии человека сочли бы безнадежно отсталым, «не нашего круга». Она заказала карпаччио из тунца и телятину под соусом марсала, а для Камиллы – суп а-ля Виши и мороженое, которое распорядилась подать одновременно со своей телятиной.

Тэсса подняла глаза. Зал быстро наполнялся. К конторке метрдотеля выстроилась очередь из посетителей, ожидающих, когда их проведут на отведенные места. В начале очереди стояла еще одна женщина, пришедшая без спутника. Тэсса не могла не обратить на нее внимания. Она стояла неподвижно, высоко подняв голову, глядя прямо перед собой. Тэсса вполне представляла себе ход ее мыслей. Ей явно собираются предложить столик где-нибудь в углу, и сейчас она решает, стоит ли тратить силы и устраивать из-за этого шум. На ней простое голубое платье, не слишком модное, но и не безнадежно устаревшее, и совершенно ясно, что стремление одеваться с безукоризненным вкусом – не ее конек.

Метрдотель поздоровался с нею, сверился со своей книжечкой и стал осматривать зал. Его глаза скользнули по трем столам у окна, затем он мельком взглянул туда, куда было хотел, но не смог усадить Тэссу. По его лицу пробежала тень сомнения, прежде чем он принял окончательное решение. Пригласив пришедшую следовать за собой, он пересек зал и усадил ее за стол, находящийся слева от Рейчел Ричардсон.

Тэсса видела, как та приветливо улыбнулась своей новой соседке. «Вот так! Три женщины за тремя лучшими столами, и ни одной «пары брюк» в пределах видимости», – подумала Тэсса.

Из состояния задумчивости ее вывел голосок дочери, которая доходила в своем стремлении к общению уже до крайней черты. Еще раньше в разговоре с Камиллой Тэсса упомянула, что у Рейчел Ричардсон есть своя собственная телевизионная передача.

– Мамочка говорит, что вы – звезда, – произнесла теперь Камилла. – Это правда?

И опять Рейчел рассмеялась. Отложила меню. Сидевшая слева от нее Кэрол, слышавшая вопрос, тоже улыбнулась.

– Как насчет звезды, не знаю, но с телевидением я действительно тесно связана.

С этими словами она повернулась к девочке. Общение с этой милой непосредственной девочкой пойдет ей на пользу. В конце концов, детская проблематика становится на телевидении актуальной, а Рейчел не имеет в этой области ни малейшего опыта. Девочка действительно смышленая, совершенно раскованна и без этих раздражающих ребячьих заскоков. Мать, судя по ее внешности, подтверждает это впечатление… типичная англичанка – холодна, сдержанна.

– Мы с мужем были вашими горячими поклонниками, – просто сказала Тэсса.

– О, спасибо, – ответила Рейчел.

«А где же муж? – подумала она. – Его нет, судя по тому, что она упомянула о нем в прошедшем времени. Разведена? Вдова?»

– Папочка умер, – пояснила Камилла. – Исчез со своей яхты, и его так и не нашли.

С Рейчел редко случалось, чтобы ей, образно говоря, бросали мяч, которого она не могла бы поймать.

– Боже мой! – вырвалось у нее. Вряд ли такая реакция была адекватной.

– Камилла! – сделала замечание Тэсса. – Достаточно!

– Умер, – упрямо повторила в ответ Камилла. – И исчез.

– Извините, пожалуйста, – сказала Тэсса.

– Вам не за что извиняться, – быстро проговорила Рейчел. – Жаль, мы обычно не столь прямы и откровенны, как дети. Впрочем, тогда я лишилась бы работы. – Она опять обратилась к Камилле: – Меня зовут Рейчел, а тебя?

– О-о! – спохватилась Тэсса. – Я не представилась. Мое имя Тэсса Андерсен, а это – моя дочь Камилла.

«Андерсен? – промелькнуло в голове Рейчел. – Неужели тот самый? Но сейчас не время спрашивать».

– Как тебе нравится в «Гасиенде-Инн», Камилла?

– Тут здорово! Я весь день каталась на лошадках, читала, рисовала. А мамочке делали массаж, потом обмазывали лечебными грязями. Она говорит, что на самом деле должно было быть наоборот.

Сидевшая неподалеку Кэрол Маккейб слушала этот разговор. Она, конечно же, сразу узнала Рейчел. Прежде чем девочка завязала с той беседу, она уже думала об этой телевизионной звезде. Вот сейчас они сидят так близко друг от друга, а ведь во многих других отношениях их разделяют мили и мили. Кэрол ощущала себя сиамским близнецом, отрезанным от своей половины, – одиноко и неловко за этим столом на одного человека. Она и раньше не любила ходить в рестораны одна, а сейчас ей и вовсе было не по себе. Она никого здесь не знает, ей не с кем перемолвиться словом. Вот Рейчел уже завела разговор с девочкой, а Кэрол нечем занять себя, только и остается смотреть по сторонам, натыкаясь на взгляды окружающих, и смущенно отводить глаза. Официант так и не подходит принять заказ. Ее явно игнорируют, но все же ей кажется, что шум поднимать пока рано.

Две женщины сидят так близко, а между тем разделяет их целый мир. Рейчел посвятила свою жизнь карьере и теперь пользуется заслуженными благами. Она известна, удачлива, все вокруг знают, кто она такая, и восхищаются ею. Сидя в одиночестве, Рейчел спокойна и уверена в себе, потому что стоит ей щелкнуть пальцами, как этому одиночеству наступит конец и жизнь ее тотчас наполнится интересными людьми, жадно ловящими каждое ее слово. И уверенность эта – не напускная, а естественная, ибо права на самоуважение Рейчел добилась сама.

Кэрол же все свои силы вложила в семью, и вот теперь эта семья вышвырнула ее в неизвестность, словно цирковую гимнастку из пушечного ствола. А где же, черт побери, страховочная сетка? Началась только первая неделя самостоятельной жизни, а жизнь уже ставит перед ней проблему за проблемой.

Она отпила воды и опять мысленно обругала Джека за то, что он исковеркал ей жизнь. Но, проклиная его, Кэрол помнила, как в прошлом не раз грезила о свободе и независимости, завидовала женщинам, вольным распоряжаться собой. И вот сейчас Кэрол – сама себе хозяйка. Может встать и уйти из ресторана. Может напиться пьяной. Может упаковать вещи и поехать в аэропорт. Никто не посягнет на ее время. Нет никого, кто мог бы осуждать ее, просить об одолжении, стыдить и, взывая к ее совести, заставлять вести себя именно так, а не иначе. А вместе с тем что толку быть дирижером, если ты не в силах представить себе мелодию, которую должен исполнять твой оркестр? Что, если ужасная правда состоит в том, что она, Кэрол Маккейб, потому всю жизнь и угождала другим, что у нее самой нет ни силы воли, ни умения жить самостоятельно?

– Мамочка говорит, что вы – звезда.

Кэрол улыбнулась, услышав это. Именно так сказала бы и Девон, не по годам развитая, абсолютно безразличная к тому, считается это у взрослых приличным и уместным или нет. Кэрол вырастила двоих детей и была опытной матерью. Время уже позднее, и девочка скоро утомится. Сейчас-то малышка, возможно, и ангелочек, но через полчаса может стать совершенно неуправляемой. Кэрол подметила, как увлеченно Рейчел реагирует на девочку, видя в ребенке лишь нечто забавное и не представляя себе, какой это титанический труд – растить детей. Но, с другой стороны, откуда же Рейчел знать об этом? Ей приятно шутить с президентами и сенаторами, с кинозвездами и интеллектуалами, ей нет нужды волноваться и места себе не находить, если у ребенка, например, ночью начнется жар.

Официант наконец-то подошел к ее столику. Кэрол быстро сделала заказ, безразличная к тому, что́ выбрать. Как ей сейчас не хватает Джека с его умением обращаться с официантами. «А моя жена предпочитает морской гребешок», – говорил он, и Кэрол испытывала пусть мимолетное, но пронзительное чувство гордости от того, что она – «его жена». Это звучало как титул. Приятные воспоминания померкли при мысли о том, что́ он говорил официантам в манхэттенских ресторанах, куда водил ту змею. «А моя подруга просто обожает соте из бамбука». «Моя любовница отведает паштета из соловьиных язычков». «Страсть всей моей жизни хотела бы еще немного гранатового шербета».

Официант отошел и, словно нарочно не замечая ее, обслуживал посетителей, сидящих за столом поодаль. Кэрол попыталась перехватить его взгляд, чтобы попросить бокал вина. Она подняла было руку, но никакой реакции не последовало, и Кэрол опустила ее.

– Позвать его вам? – раздался голосок прямо у ее локтя. Это предложила Камилла, которая уже доела суп и теперь не знала, чем занять себя.

Словно услышав ее, официант соблаговолил наконец обратить внимание на Кэрол.

– По-моему, он уже идет сюда, но спасибо, что предложила помощь. Могу я попросить бокал «Шардонне»? – сказала она ему.

– Знаете, я заметила, что женщины пьют белое вино, а мужчинам нравится красное. Ваш муж тоже пьет красное? – спросила девочка.

– Откуда ты знаешь, что у меня есть муж? – слабо улыбнулась Кэрол.

– Но ведь мужья есть почти у всех женщин, когда они взрослые.

Боковым зрением Кэрол видела, что Рейчел Ричардсон оторвалась от своей тарелки и вслушивается в их беседу.

– Некоторые женщины предпочитают работу, они не выходят замуж вообще. Они всюду ездят, везде бывают, добиваются успеха в своем деле.

Камилла неодобрительно сморщилась.

– Но тогда у них не может быть детей. А детей хочется всем. – Она говорила абсолютно уверенным тоном. Намотав прядь волос на палец, девочка внимательно смотрела на Кэрол, склонив голову набок.

– Знаете, а ведь она права, – усмехнулась Рейчел, вступая в разговор.

Камилла победоносно огляделась в надежде, что посетители ресторана видят, как она беседует с самой Рейчел Ричардсон.

– Она надоедает вам? – спросила Тэсса у Кэрол.

– Ничуть, она прелестна. – Кэрол улыбнулась, глядя Тэссе прямо в глаза, понимая, что каждой матери приятно услышать похвалу в адрес своего ребенка.

– А у вас есть дети? – повернулась Камилла к Рейчел.

– Еще нет, но надеюсь, что будут. Сначала мне нужно найти себе мужа.

Это было неожиданное признание. И Тэссу, и Кэрол оно поразило. Они могли представить себе, что Рейчел стремится достичь многого: места в сенате, получения Пулитцеровской премии, подписания очередного контракта с шестизначной суммой… но для детей в таком перечне места не было. А уж мысль о том, что «ей нужно найти себе мужа», была вообще из ряда вон выходящей. Ведь Рейчел принадлежит к тому типу женщин, апартаменты которых всегда завалены кроваво-красными розами.

– Я думаю, что многие мужчины хотели бы надеть обручальное кольцо вам на палец, – сказала Камилла, облекая в словесную форму мысли обеих женщин.

– Чуть раньше малышка заявила, что я худенькая. По-моему, учить хорошим манерам ее больше не нужно, – произнесла Рейчел.

Три женщины дружно рассмеялись. Теперь в разговоре, случайным вдохновителем которого стала Камилла, участвовали они все.

– Дорогая, тебе принесли мороженое, – сказала Тэсса, забрасывая крючок с самой действенной наживкой.

– Тогда до свидания! – обрадованно воскликнула Камилла, поспешно поворачиваясь на стуле и беря ложечку.

От общения с Камиллой самочувствие Кэрол улучшилось. Дома такая же девочка есть и у нее самой, во всяком случае, когда-то была точно такой же. Она ощутила гордость созидательницы. Девон и Уитни были творением всей ее жизни. Но, даже охваченная этим чувством, она понимала, что и мысленно употребляет прошедшее время. «Были». Ее жизнь не закончена, однако воспитание детей и уход за ними – то, чем она занималась все эти годы, – всему этому пришел конец. И вновь перед нею с пугающей четкостью обозначилось предстоящее ей испытание, как вселяющее надежды, так и чреватое опасностями. Ей захотелось стать похожей на Рейчел Ричардсон, такой же свободной и уверенной в себе. Обрести наконец самое себя.

Кэрол отпила еще немного вина, странное смешанное чувство радости и страха переполняло ее. Она повернулась к Рейчел.

– Вы серьезно говорили об этом… о детях, о замужестве? – спросила она, сама поражаясь собственной смелости.

– Да, совершенно серьезно. Труднейший шаг, разве нет? От одной лишь мысли об этом прихожу в ужас.

– Дети – это чудесно. Вся сложность – с мужьями, – усмехнулась Кэрол.

– И в чем же именно сложность – найти, воспитать или удержать их около себя? – с улыбкой уточнила Рейчел.

– У меня были проблемы по второму пункту, а по третьему я потерпела полное фиаско, но ушла от него сама.

– Представляю, какой это нелегкий поступок, особенно когда есть дети.

В Рейчел заговорил профессиональный репортер. Поиск и сбор информации везде и всегда происходил у нее уже непроизвольно.

– К счастью, дети уже выросли и уехали учиться в колледж. Так, знаете, звонят время от времени с просьбами подкинуть деньжат.

– Да уж. Это мне вполне понятно. Я ведь и сама еще очень часто вспоминаю детство. – Рейчел немного помолчала, словно пытаясь свыкнуться с той странной мыслью, что маленькие дети не просто становятся взрослыми, а перевоплощаются в них.

– Дети – это замечательно, когда веришь в то, что они целиком и полностью зависят от тебя, – сказала Кэрол.

– Послушайте, мы еще так и не познакомились. Мое имя Рейчел. У меня такое ощущение, что я знаю вас давным-давно.

– Да, я постоянно смотрю вашу передачу и очень люблю ее. Меня зовут Кэрол Маккейб.

– Мне она тоже когда-то нравилась, – улыбнулась Рейчел.

– Наверное, такая интересная жизнь – встречаться со столькими выдающимися людьми.

– Даже не знаю, Кэрол. Буквально каждый из них стремится что-то навязать телезрителям: имидж, ложь, книгу, фильм, политические взгляды, секс. Как только включается камера, люди начинают играть, и кем бы они ни были – политиками, спортсменами, учеными или каменщиками, – на телевидении они все – актеры. Кошки становятся львами, львы – кошками. Иногда мне кажется, что за последние двадцать пять лет я не встретила ни одного искреннего человека.

Кэрол никак не ожидала услышать разочарования в голосе Рейчел.

– Никогда не думала, что все обстоит именно так.

– И даже хуже. Знаете, если я сейчас задам вопрос вам, вы обдумаете его и постараетесь дать правдивый ответ. На телевидении же правило номер один – «никогда не отвечай на вопросы прямо». Пребывание в эфире гости передачи расценивают как бесплатное рекламное время и стремятся провести его с максимальной пользой. Поэтому все просто озвучивают текст, который хотят донести до аудитории, вне зависимости от того, о чем их спрашиваешь. У них наготове свой сценарий: фразы, которые они уже сотни раз изрекали и в речах, и перед зеркалом, и в других передачах. Вот почему так популярны интервью в прямом эфире, которые ведет Опра.[7]

– Но вам удается столько выпытать у этих людей о них самих и заставить их признаться во многом. Я о вашей передаче с президентом, когда он рассказал о том, что́ его раздражает в жене… ну, как она протирает за ним раковину в ванной, а это, мол, заставляет его чувствовать себя грязнулей… все выглядело так естественно…

– Но вряд ли это сколь-нибудь существенно, не так ли? Пустячок по сравнению с тем, как он, например, собирается решать проблемы здравоохранения. Бросил мне косточку и сразу стал казаться сердечным и искренним – человеком, с которым зрители могут отождествить самих себя. Самый заурядный прием, но у меня нет выбора. Если я начну давить, вывалю на них прямо перед камерой груду обвинительных фактов, то они извернутся, ускользнут от прямых ответов и больше никаких интервью давать мне никогда не станут. И их друзья тоже. Значит, очень скоро мою передачу будут обходить за милю все мало-мальски интересные личности, кроме разве что всевозможных алкоголиков да наркоманов, падких до саморекламы, с которыми я и сама не захочу связываться. Это – уловка-22.[8] Стоит тебе только всерьез вмешаться в игры высшего эшелона, как ты моментально вылетишь отовсюду и падешь смертью храбрых.

– Но зато журналистское расследование – дело наверняка захватывающее, – проговорила Кэрол, не желая окончательно расставаться со своими восторженными представлениями о работе Рейчел.

– В нем, безусловно, есть свои интересные моменты, но, с юридической точки зрения, это – настоящее минное поле. Сплошные предостережения и запреты, юристы указывают мне, что́ я могу говорить, а что – нет, имеет отношение к теме или нет… И в результате – причесанные «факты» и принесенные в жертву принципы.

– Выходит, что не так-то это и здорово, как кажется со стороны, – с сожалением признала Кэрол.

– Я бы все, не задумываясь, отдала за настоящую семью, – сказала Рейчел.

– Похоже, мы движемся в противоположных направлениях. Я как раз отдаю семью за то, чтобы жить своей самостоятельной жизнью.

– В самом деле?.. Послушайте, Кэрол, может быть, вы пересядете ко мне и мы поужинаем вместе? – предложила Рейчел.

– Вы серьезно? – переспросила Кэрол. И тут же ответила: – Мне бы очень хотелось.

Она встала и огляделась, сомневаясь, надо ли подзывать метрдотеля, который переставил бы ее посуду на стол Рейчел. «Черт с ним», – решила она.

Рейчел встала ей навстречу и протянула руку. Кэрол пожала ее. Невероятно! Она только что начала новую жизнь и вот уже сидит в ресторане за одним столом с самой Рейчел Ричардсон.

– Что вы пили? – спросила Рейчел заговорщическим тоном.

– Минуту назад допила бокал «Шардонне».

– Великолепно! Давайте закажем целую бутылку. Вы выложите мне всю подноготную о семейной жизни, а я поведаю вам, какое это мучение – жизнь деловой женщины. Мы напьемся до чертиков и пошлем всех подальше.

– Замечательно! Это как раз то, чего мне хочется, – ответила Кэрол. Может быть, она расскажет Рейчел о Джеке и о той змее в его фирме? Об измене и предательстве. О полном крахе того «идеального» брака, который и идеальным-то казался лишь потому, что она глядела на него сквозь розовые очки.

За соседним столиком Камилла отложила ложечку – внушительная порция мороженого была уничтожена. Она зевнула во весь рот и потянулась. День был такой длинный. У них в номере отличный большой телевизор. Сегодня воскресенье. В восемь часов начинаются «Симпсоны».

– Мамочка, который час?

– Без пяти восемь, дорогая.

– Мамочка? – Вкрадчивый голосок, пауза, большие округленные глаза. Наготове подчеркнуто вежливый вопрос, подслащенный сверху спелой вишенкой.

– Да-а-а, дорогая, – настороженно выжидала Тэсса.

– Мамочка, – теперь хитровато, логически обоснованно, с безупречной последовательностью, – день сегодня был такой длинный, лошадки и все такое, а сейчас я наелась и очень устала. Ты ведь не против, если я сейчас вернусь в номер, лягу в кроватку и немножко посмотрю телевизор?

– Потому что начинаются «Симпсоны»? – снисходительно-понимающе улыбнулась Тэсса.

– Откуда ты знаешь?

– Мамочка знает все. А как же я? Мне что, придется ужинать совсем одной?

В восьмилетнем возрасте ответы имеются на все.

– Ты можешь поужинать с этими двумя леди, – сказала Камилла.

– Ладно, пойдем, отведу тебя в номер. А тебе не страшно будет одной?

– Мамочка, это же отель. Я всегда могу снять трубку и попросить, чтобы тебя вызвали из ресторана. И еще…

– О Господи. – Тэсса встала и протянула Камилле руку. – Пойдем уложим тебя в мягкую теплую кроватку, и ты станешь смотреть своих «Симпсонов». Лучшего и не придумаешь, да?

Рейчел посмотрела на них.

– Спать пора?

– Она устала. Сейчас отведу ее в номер, а потом вернусь. – Тэсса усмехнулась. – Сегодня Барт Симпсон посидит с ребенком.

– Послушайте, почему бы и вам не пересесть сюда, когда вернетесь?

– Да, правда? – сказала Кэрол.

– Спасибо. Это будет славно, – быстро ответила Тэсса. – Я не прощаюсь. – С этими словами она направилась к выходу, держа Камиллу за руку.

Рейчел и Кэрол смотрели им вслед.

– До чего смышленая девочка, – заметила Рейчел.

– В этом возрасте они очень забавны. Временами ведут себя совсем как взрослые, иногда капризничают и становятся монстрами. – Кэрол уже полностью вошла в роль доктора Спока, как бы чувствуя, что дети – это единственная область, в которой она специалист. Возможно, так оно и было в действительности.

– Сколько лет вашим?

– Семнадцать и восемнадцать. Девон и Уитни. Наверное, для нас они навсегда так и останутся детьми. Я ведь вспоминаю лишь купания в ванночке и простуды, разбитые коленки и плохие отметки, а они уже так разглагольствуют о политике и жизненных ценностях, словно мы, родители, никогда о них и не слышали.

– «Мы»? – удивилась Рейчел. Из прежних слов она сделала заключение, что ее новая знакомая навсегда порвала с семьей.

– «Мы»? Ах да – Джек и я. Так было еще совсем недавно.

– Так, значит, между вами все кончено? Боже, простите, я не имею права задавать подобные вопросы. Ведь я вас совсем не знаю. – Рейчел улыбнулась и коснулась руки Кэрол, как бы утешая ее. – Я всего лишь бойкая журналистка, не очень-то искушенная в правилах приличия.

– Я тоже не очень-то их соблюдаю, – рассмеялась Кэрол. – Иногда мне кажется, что меня никуда нельзя выпускать одну. Целую вечность пробыла словно в другом мире, а теперь очнулась и вижу, что многого не умею. Например, самой заказывать себе ужин в ресторане, обращаться с официантами. С ужасом думаю, что надо давать чаевые. Иногда хочется излить душу совершенно незнакомому человеку. Вот почему, наверное, люди и обращаются к психоаналитикам, которые внимательно их выслушивают и никогда не осуждают.

– Господи, да с официантами-то все проще простого. А вот с близким человеком, к примеру, с мужем, наверное, действительно сложно. У меня в жизни все сосредоточено на моей работе, расписано буквально по минутам. А если мужу вдруг что-то понадобится – ну, скажем, поесть, или поговорить, или заняться сексом?.. – Рейчел осеклась, задумавшись над тем, каким же всеобъемлющим компромиссом, должно быть, является брак, а Кэрол рассмеялась над ее замешательством.

– О Боже, я начинаю осознавать всю масштабность вашей проблемы. – Поразительно! Ведь они представляют собой полные противоположности. У Кэрол жизнь всегда была связана исключительно с мужем, замкнута на нем. Рейчел же представить себе не в состоянии, как муж может вписаться в ее напряженный график. Там для него просто не предусмотрено ме́ста.

– Минутку, – сказала Рейчел. – Займусь-ка я своим делом. – Она подняла руку. Через несколько секунд у стола появились два официанта.

– Леди за соседним столом, миссис Андерсен, пересядет к нам. Как видите, нас станет трое. Вы можете все расставить? Да, и принесите мне бутылку этого «Шардонне». Спасибо.

В распоряжении, которое отдала Рейчел, прозвучали повелительные нотки. Официанты моментально принялись за работу. Кэрол явственно представила себе, как ассистенты в телестудии так же незамедлительно бросаются выполнять любое задание Рейчел, стоит лишь ей произнести его таким тоном.

– Послушайте, – сказала Рейчел. – Пока Тэсса Андерсен не вернулась к нам, вы должны знать, что у нее есть некоторые сложности. Я так поняла, что муж ее погиб совсем недавно и при весьма трагических обстоятельствах.

– Какой кошмар! Это ужасно!

– Мне известно, что бизнесмен по имени Питер Андерсен, женатый на англичанке, пропал со своей яхты во Флориде. Считают, что это самоубийство. У него были финансовые трудности, и теперь остались крупные долги. Вполне вероятно, что он и был ее мужем. – Рейчел по роду своей деятельности была ходячей энциклопедией происшествий такого рода.

– А я-то считала, что это у меня сложности, – протянула Кэрол.

– И я тоже. Не будем об этом, она возвращается.

Тэсса неторопливо направлялась к их столу. Она двигалась как модель – держась очень прямо, с высоко поднятой головой. В простом черном платье и с мальчишеской стрижкой она выглядела супермодно. С Камиллой все в порядке – Тэсса уложила дочку в кровать, дав ей пачку печенья и яблочного сока из мини-бара в их номере. Она еще зайдет к ней попозже. А сейчас ей не терпелось поближе познакомиться с Рейчел Ричардсон и с той милой женщиной по имени Кэрол. Конечно, она любит свою Камиллу всем сердцем, но на исходе долгого дня так славно немного отдохнуть от нее.

Официант отодвинул для нее стул, предлагая сесть, и Тэсса увидела, что ее приборы переставлены на стол Рейчел. Основное блюдо успели подогреть, пока она отводила Камиллу в номер.

– Сколько времени вы пробудете здесь? – спросила Рейчел, когда Тэсса уселась. – У меня в распоряжении пять дней. С завтрашнего дня я начинаю санаторный курс. Так что сейчас наедаюсь до отвала последний раз.

– Нам тоже осталось пять дней, – ответила Тэсса. – Процедуры принимать я буду, но не по полному курсу. Так, знаете, немного – массаж, немного – уход за лицом. Камилла без ума от лошадей, и женщина-инструктор по выездке, похоже, привязалась к ней. Так что, слава Богу, у меня будет время заняться собой.

– А я собиралась остаться еще на неделю, – сказала Кэрол. – В основном буду писать, но еще и подыскивать жилье в Санта-Фе. Воспользуюсь и санаторием, как Тэсса… Я занимаюсь аэробикой и хочу попробовать грязевую ванну.

– Итак, – Рейчел энергично потерла ладони, – три совершенно незнакомые женщины случайно встречаются в ресторане за ужином. Нужно за что-то выпить. За что именно?

– Как насчет тоста за женщин и дружбу? – предложила Кэрол.

– Мне нравится, – поддержала ее Тэсса. – За то, чтобы женщины держались вместе. Выручали друг друга. Мужчины делают это уже тысячелетиями, вот почему им и удается брать верх во всем.

– До чего же это верно, – согласилась Рейчел. – Все мужчины состоят в молчаливом заговоре, чтобы удержать свою власть. Нам нужно научиться у них этому. Объединившись, мы выстоим.

Они подняли бокалы.

– За женщин и дружбу! – хором провозгласили они.

– У меня еще одно предложение, – произнесла Рейчел. – Что, если нам выпить за мечты и за претворение их в жизнь?

– Отлично, – сказала Кэрол. – И за то, чтобы мечта не разочаровывала, когда она сбудется. Меня иногда пугает, что все мои фантазии действительно могут воплотиться.

– Очень скоро нам понадобится нотариус, чтобы заверить эти тосты, – с иронией заметила Тэсса.

– Пожалуйста, никаких юристов, – взмахнула рукой Рейчел. – Они постоянно отравляют мне жизнь.

Кэрол подняла бокал.

– За это я безусловно выпью. Один законник уж точно исковеркал мою.

– А знаете что? – сказала Рейчел. В ее голосе послышались задумчивые нотки. – Не могу отделаться от ощущения, что где-то на свете все же есть хотя бы один порядочный мужчина.

5

Чарльз направлялся в сторону заката, словно желая затеряться на фоне багряного неба. Рядом шел весь закутанный Гарри Уордлоу и наблюдал за своим другом. Чуть раньше, во время их разговора, он вытягивал из Чарльза скупые слова буквально силой. Помогло ли Чарльзу то, что он описывал ему его же боль? Как и любой типичный житель Манхэттена, Гарри верил в действенность психоанализа, истово исповедовал эту новомодную религию. Боль нельзя удерживать в себе. Ее нужно освободить, чтобы она могла улететь прочь. А вот Чарльз придерживался других взглядов. Словам он не доверял. Открытые эмоции – опасны. Они делают тебя слабым как раз тогда, когда тебе больше всего нужны силы.

– Если поговорить обо всем, что тебя гнетет, станет легче, – мягко сказал Гарри. – Чарльз, дружище, тебе необходимо выговориться. Освободись от этого, иначе оно разрушит тебя. Ведь уже прошло больше года. Роза не хотела бы, чтобы ты вот так страдал. А ты разве хотел бы, чтобы она так мучилась, если бы умер ты?

Чарльз смотрел прямо перед собой. Прошедший год не ослабил боли его потери, и говорить об этом ему было так же трудно.

– Но, Гарри, ведь ты же знал ее. Знал нас обоих. Нашу жизнь. Как же можно зачеркнуть свое прошлое, свои воспоминания, все то, что делало человека счастливым? Мы гуляли с нею вот так каждый вечер. Она ведь и сейчас идет рядом с нами, тебе не кажется? Вон там, в темноте. Немного в отдалении, чтобы сохранить свою проклятую независимость. Мы разговаривали и были вместе и все-таки врозь… Прости, Гарри… – прозвенел его голос в холодном вечернем воздухе. – Я все еще не в состоянии думать ни о чем другом. Только о ней.

Чарльз на минуту остановился, не в силах продолжать путь. В безумной надежде он огляделся по сторонам, отчаянно стремясь отыскать глазами свою милую спутницу, хотя и понимал, что ему уже никогда не суждено увидеть ее. Пятнадцать лет любви, а в памяти сохранились одни лишь мелкие подробности. Он вспоминал ее привычку теребить шелковый шарфик между большим и указательным пальцами, когда она была погружена в размышления; Скрипичный концерт Мендельсона ми минор, который она играла, когда грустила; тарелки из Италии кричаще-ярких цветов – единственное, что ей удалось сберечь как напоминание о своем детстве. Все это он благоговейно хранит по сей день – и шарф, и кассету с гнетущей душу музыкой в ее исполнении, и тарелки, аккуратно расставленные в ее спальне… но самой Розы, скончавшейся от рака, у него больше нет.

Чарльз вытер слезы.

Гарри схватил его за руку и крепко сжал ее.

– Я так сочувствую тебе, Чарльз. Так сочувствую.

Держа друга за руку, Гарри ощутил, как тот внезапно весь напрягся, словно пытаясь одолеть охватившее его отчаяние. Внимательно глядя на Чарльза, устремившего взор на усыпанное звездами небо, Гарри явственно представил себе, с какими мольбами он обращается к небесам.

Но вот Чарльз вновь зашагал в темноту. Вздрогнув, он передернул плечами, как бы отгоняя от себя злых духов. В молчании друзья направились к старой хозяйственной постройке, призывный свет которой только и был виден в сумерках.

Чарльз нажал на ручку резной двери.

– Нет замка? – удивился Гарри.

– Нет воров, – в тон ему односложно ответил Чарльз, довольный тем, что сумел изобразить подобие улыбки на лице.

– Нам, городским пройдохам, этого никогда не понять.

– Здесь мы и животных знаем по именам.

– А вот имена людей ты забываешь, – рассмеялся Гарри. Шутка эта была давнишней. У самого Гарри была прекрасная память на имена. Чарльз же, напротив, всячески изгоняет их из своей памяти. Потребности в знакомствах он не испытывал никогда.

Их с Розой союз был самодостаточным в гораздо большей степени, нежели у большинства супружеских пар, несмотря на тот факт, что по настоянию самой Розы официальный брак между ними так и не был заключен. И вот теперь Чарльз расплачивался за свое пренебрежение окружающими. Слава Богу, что у него остался Гарри.

Вот уже много лет они друзья. То, что они прямо противоположны друг другу во всем, им не мешает. Католик, мечтатель и мистик-интроверт, Чарльз испытывал лишь одну подлинную страсть, помимо любви к женщине, по которой до сих пор скорбел. Страсть к пустыне, в которой его предки обитали еще до открытия Америки. Он любил индейцев, однообразный пейзаж, кактусы, палящий летний зной и бодрящий зимний холод, багровые закаты и несуетную жизнь, основополагающей ценностью которой является уже одно то, что ты существуешь на свете. И совершенно другой человек – Гарри, типичный городской житель, который всегда стремился быть на людях, в гуще событий, компанейский и честолюбивый член сугубо меркантильного общества, в котором он чувствовал себя как рыба в воде, занимаясь своим бизнесом… живописью. Такое взаимное притяжение противоположных зарядов и дало толчок к возникновению крепкой и прочной дружбы. Обычно Чарльз предпочитал находиться в обществе женщин. С ними ему всегда было легко. Но в своем ровеснике, убежденном холостяке Гарри он нашел друга, которому мог полностью довериться.

– По-моему, гремучие змеи и те несколько более предсказуемы, чем люди, – заметил Чарльз.

Он открыл дверь и включил свет. Это была обыкновенная комната, большая и аккуратно прибранная, как любила Роза. У оштукатуренной стены по-прежнему стояли ее холсты. На стене висел один-единственный бычий череп, выбеленный солнцем, как знак преклонения перед Джорджией О'Киф. В центре комнаты, прямо под слуховым окном, стоял мольберт с последней, так и не законченной работой Розы.

Чарльз подошел к нему, уже полностью овладев собой. Безысходная щемящая тоска отступила, подобно прошедшей болезни, однако он знал, что она еще будет охватывать его вновь и вновь.

– Что она писала? – спросил Гарри.

– Завывание койота в сумерках.

Глядя на это абстрактное изображение, они вдруг отчетливо услышали тот самый протяжный, леденящий душу вой голодного зверя, когда-то вдохновивший художницу на то, чтобы красочно и живо воплотить его. Этюд был выполнен в коричневато-серых тонах, столь характерных для пустыни, однако доминирующим являлся ярко-багровый цвет солнца, исчезающего за горизонтом.

– Очень сильно, – сказал Гарри. – Тут и сама Роза, и пустыня, и голод дикого зверя.

– Я тоже так думаю, – согласился Чарльз.

– Хочешь оставить в комнате все как есть?

– Еще не думал, что с ней делать.

Гарри глубоко вздохнул. Ему придется все-таки продолжить эту тему.

– Чарльз, ведь уже прошел целый год. Тебе необходимо познакомиться с кем-нибудь. Такой, как Роза, конечно, никогда не будет. Но хоть с кем-то ты должен начать общаться. И как можно скорее. Ты должен вновь начать писать, жить, любить, наконец. Сейчас для тебя это звучит дико, но в этом заключен смысл, здравый смысл. Все избитые штампы по своей сути верны. Время лечит раны. Жизнь продолжается. Ты любил свою мать – я знаю, как сильно. Однако она умерла, и ты нашел Розу. Ни матери, ни своего детства ты не забыл. Они и сейчас с тобой. Стали частью тебя. Но нельзя допустить, чтобы прошлое довлело над будущим. Надо жить.

Подойдя к окну, Чарльз устремил свой взор в кромешную, непроглядную тьму.

– Все это я знаю. И Роза говорила то же самое. Но я не могу пересилить себя. Пытаюсь, но не могу. Заставляю себя есть, ходить, говорить. Может быть, в одно прекрасное утро я проснусь и обнаружу, что во всем этом есть какой-то смысл. Но пока этого еще не произошло, и у меня такое ощущение, что не произойдет никогда. – Его голос дрогнул от ужаса перед нарисованной им самим перспективой.

– У тебя здесь есть что-нибудь выпить? – спросил Гарри.

– А? Да, кажется, есть. Роза обычно держала бутылку коньяка «Хайн» на кухне. Подойдет?

– Вполне. Выпить меня тянет не часто, но иногда напиваюсь как свинья.

– Значит, даже сам мистер Благоразумие не всегда в состоянии обуздывать свои желания? – съязвил Чарльз.

Он прошел в угловую часть комнаты, где висели шкафчики для посуды. Там должны стоять два бокала для коньяка. Сейчас они, вероятно, покрыты пылью, зато хранят память о губах Розы, которая пила из них. Глубоко вздохнув, он открыл дверцу и взял с полки два бокала. Протирать их он не захотел. Достав бутылку, он подержал ее, словно руку Розы, и ему вспомнилось то состояние, в которое приводила их эта огненная жидкость во время их ночных бесед… об искусстве и живописи и о невозможности испить до дна всю чашу жизни за отпущенное им время. Она говорила тогда о предстоящем ему одиночестве, зная, что скоро умрет, и уже смирившись с этим.

Разливая в бокалы коньяк, который они с ней пили когда-то, он словно вновь слышал ее голос.

– Будет казаться, что я умерла, дорогой мой, но я никогда не покину тебя. Я буду здесь, в пустыне. Ты услышишь меня в завывании койота, которое я напишу для тебя. Я буду улыбаться тебе с цветков кактуса и наблюдать за тобою с гор. Я всегда буду с тобой и в пыльной буре, и в лунном свете, а когда наступит твой черед, я встречу тебя на небесах, и это станет нашей свадьбой, которой у нас не было на земле.

Тогда, опустившись на колено, он сделал ей предложение, умоляя стать его женой, с отчаянием человека, который знает, что вскоре ему суждено потерять женщину, которую он обожает. Она ответила согласием. Тогда, сняв кольцо, подаренное ему еще отцом, он надел его ей на палец вне себя от радости.

Однако судьба уже наложила на их жизни свою роковую печать. Вызванный врач настоял на госпитализации. Через неделю она умерла.

Чарльз подошел к дивану и сел, откинувшись на подушки и вытянув ноги. Свет от лампы падал на него сверху и сбоку, освещая грустные, задумчивые, глубоко посаженные глаза под нахмуренными бровями. Гарри наблюдал за ним, вновь отмечая, сколь внушителен и внешний облик Чарльза Форда, и сила, исходящая от него. Его густая черная шевелюра, небрежно зачесанная от висков, и смуглая кожа свидетельствовали о его испано-мексиканском происхождении. Однако явствовала и примесь английской, французской, равно как и собственно американской крови его предков, населявших эти края задолго до провозглашения Америкой своей независимости. Под выцветшей джинсовой рубашкой угадывался атлетический мускулистый торс с узкой талией и широкими плечами. В то же время руки с длинными пальцами казались на удивление изящными и нервными, резко контрастируя с его грубоватой суровой внешностью.

Он отхлебнул коньяку, резким движением руки взболтав его в бокале, и стал пристально рассматривать янтарную жидкость, словно увидев в ней свои материализовавшиеся воспоминания.

– А знаешь, – заговорил он наконец каким-то странным голосом, – когда мне было двенадцать лет, отец брал меня с собой в пустыню на целую неделю. Нас увозили туда на машине и высаживали за несколько миль от ближайшего жилья. С собой у нас были только одеяла, фляга воды да нож. Питались мы насекомыми и ящерицами, он учил меня высасывать воду из кактусов и добывать огонь от солнечных лучей, отраженных лезвием ножа. По ночам много рассказывал мне об индейцах и их духах, о богах и о том, что смерть – это нечто совершенно несущественное. Я никогда не думал, что мог бы испытывать большее счастье, чем в те минуты, и что мне суждено еще пережить что-либо более ужасное, чем его смерть. Однако и то и другое все-таки произошло со мной, а его рассуждения о несущественности смерти оказались неверными.

Он слегка пристукнул ногой по ковру. Это неприметное движение на языке жестов Чарльза Форда означало, что его охватывает ужас и даже гнев. Он любил отца, мать, Розу, и вот они умерли. Покинули его, и теперь в нем клокотала ярость, смешанная с отчаянием.

– Но, дружище, нельзя же вот так вечно бродить здесь и чахнуть. Я имею в виду живопись. Ты должен начать все заново. Это излечит тебя. Тебе просто необходимо опять писать – что угодно. Просто наносить краски на холст, и тогда у тебя появятся замыслы.

В словах Гарри слышалась неприкрытая тревога. Он был не просто другом Чарльза. Он был еще и владельцем расположенной на Манхэттене галереи авангардной живописи, картины в которой продавались по эксклюзивным контрактам. Чарльз не относился к числу его наиболее плодовитых художников, не считался он и крупной величиной галереи Уордлоу, однако Гарри был убежден, что у него редкий талант. В последние годы Гарри неоднократно пытался убедить Чарльза больше писать, однако тот работал не столько ради успеха или денег, сколько ради собственного удовольствия. Возможно, он всегда писал картины единственно ради Розы… чтобы доставить ей радость?.. чтобы посостязаться с нею? Ведь после ее смерти он ни разу не взял в руки кисть.

От темы живописи Чарльз попросту отмахнулся.

– Возможно, когда-нибудь настанет время и для этого. Не знаю, мне это и вправду безразлично. И вообще. Что такое краски? Что такое холст? Что такое слова, черт возьми?

– Ну конечно! – Гарри прибегнул к сарказму как к последнему испытанному средству. – И что такое Господь Бог и царствие небесное? И что такое Роза и твои родители, которые сейчас смотрят на тебя сверху и видят совершенно чужого человека, с упоением предающегося лишь одному чувству – жалости к самому себе?

Гарри затаил дыхание. Он увидел, как в глазах Чарльза полыхнуло пламя, словно огненный язычок, вдруг взметнувшийся в погасшем было походном костре. Чарльз повернулся к нему.

– Осторожнее, Гарри, – тихо проговорил он. Это прозвучало как предупреждение, но Гарри не пожалел о сказанном. На протяжении всех рождественских каникул они шаг за шагом подбирались к этой минуте.

Внезапно Чарльз встал. Медленно подошел к картине, закрепленной на мольберте, и стал вглядываться в нее. Гарри знал, что Чарльз сейчас слышит вой койота в сумерках и что голос Розы говорит с ним. Говорит ему то же самое, что только что сказал Гарри. Может быть, ее слова достучатся до его сердца?

Наконец Чарльз отвел взгляд от холста и, обернувшись, посмотрел на друга.

– Прости, Гарри. Ты прав. Мне нужно начать заново, но я не знаю, как это сделать.

Внезапно он весь поник, осознав, насколько это кощунственно – размышлять о том, как жить дальше без Розы. Замены ей быть не может. Она и солнечный свет всегда были неразделимы.

Гарри почувствовал, что момент настал. Он точно знает, что́ нужно Чарльзу. Ему нужно вновь научиться любить, найти женщину, обрести жену и семью. Чарльз всегда хотел быть отцом, но Роза не могла иметь детей. Он мечтал о сыне, о том, что научит его выживать в необитаемой пустыне точно так же, как это сделал в свое время его отец, о наследнике, к которому перейдет их старинное поместье и который соединит прошлое и настоящее, перекинув мост в необозримое будущее.

– Чарльз, положись на меня. Первым делом ты должен уехать из этого места, где тебя преследуют воспоминания. Понимаю, это звучит чертовски неприятно, но давай вернемся в Нью-Йорк вместе. Познакомишься с людьми, осмотришься вокруг, походишь по галерее. Позволь мне помочь тебе.

– Ну что тебе сказать на это, Гарри? Ты же знаешь, как много времени мне нужно, чтобы сойтись с человеком. Годы. А терпение я теряю уже через несколько минут, если не секунд. Для меня важно то, о чем человек думает. Прочих же интересует лишь то, что он делает.

– Послушай, Чарльз, я никогда не упоминал об этом, но сейчас, пожалуй, самое время. Знаешь, кто такой Мэтт Хардинг?

– Да, крупный бизнесмен.

– Именно… а еще коллекционер и мой клиент. Дело в том, что он интересуется твоим творчеством. Теми картинами, что стоят у меня в запаснике.

– Да? – удивился Чарльз. – И какими же именно?

– Вообще-то всеми, но главным образом – индейцами. Знаешь, той, на которой изображен индеец в кузове грузовика у подножия горы. С ума по ней сходит.

– Ну и продай ее.

– Тут все не так просто. Он один из тех коллекционеров, которому хочется знать об авторе всю подноготную. Ну, понимаешь – познакомиться с самим художником в неофициальной обстановке, обсудить с ним его взгляды на живопись.

– Гарри, ты знаешь, что я этим не занимаюсь!

– Черт возьми, Чарльз, умерь свои амбиции. Тебе вовсе не нужно быть почтительно-вежливым, можешь просто что-нибудь бурчать ему в ответ. Он наверняка сочтет, что ты великолепен, отвергаешь всяческие компромиссы и вообще не от мира сего. Люди типа Хардинга не желают приобретать что угодно только потому, что это выставлено на продажу. Тебе это известно. Человек он влиятельный, с его мнением считаются. Его коллекция не просто хороша, она превосходна. Возможно, нам удастся продать остальные твои работы вдвое дороже, если сначала что-нибудь купит он.

– Так вот, стало быть, почему ты хочешь, чтобы я поехал туда. Должен буду шаркать ножкой в гостиной Хардинга, словно пай-мальчик. Нет, Гарри, это не по мне. Извини, я понимаю, ты действительно хочешь мне помочь, но…

Гарри Уордлоу стал рассматривать абсолютно белый потолок, чтобы друг не увидел отчаяние в его взгляде. Он сделал все, что мог, но потерпел поражение.

И в тот самый момент, когда Гарри смирился с неудачей, Чарльз неожиданно сдался:

– О'кей, о'кей! Будь по-твоему, только перестань меня пилить.

– Прекрасно! Ты не пожалеешь об этом! – воскликнул Гарри.

– Как ты собирался провести вечер? – спросил Чарльз, словно инстинктивно уходя от неприятной для него темы.

– Никаких планов. В этом-то вся прелесть, когда я у тебя. Почитаю у камина. Потом, наверное, лягу.

– А я, может быть, съезжу в «Гасиенду-Инн». Не хочешь со мной?

– Нет, пожалуй, не поеду. Как там обстоят дела? Я слышал от моих знакомых восторженные отзывы. Когда я хвастаюсь, что знаком с тобой, они говорят, ты никогда там не бываешь.

– Я предпочитаю появляться и исчезать незаметно. Пропущу стаканчик в баре, послушаю разговоры постояльцев, пройдусь по этажам и узнаю гораздо больше, чем во время запланированной проверки, к которой тщательно готовится администрация отеля.

Чарльз вспомнил те времена, когда «Гасиенда-Инн» была ранчо-призраком, покинутым своими обитателями. Оно было построено еще его прабабкой на северной границе земельного владения Фордов, неподалеку от Санта-Фе, но после ее смерти пришло в упадок. Мальчику это место казалось загадочной, таинственной страной: днем там можно было играть и дурачиться, а когда на пустыню опускались сумерки, душа уходила в пятки от гнетущей боязни столкнуться с призраками. Маленький Чарльз обследовал тогда каждый дюйм этих глинобитных развалин. Конечно, не обошлось и без неприятностей. Он и наступал на ржавый гвоздь в разломанном загоне для скота, и застревал в печной трубе, и растягивал лодыжку, упав с прогнившей крыши. Но сейчас ему вспоминалась не боль, а то сладостное ощущение далекой страны беспечного детства, когда чувства выражались незамысловато и просто: то слезами, то вспышками гнева или раскатистым хохотом.

В течение многих лет его не оставляла в покое одна из ведущих фирм по строительству гостиничных комплексов, специализирующаяся на небольших комфортабельных отелях. Она хотела купить у него это ранчо, переоборудовать его, рядом возвести курортный комплекс и два года назад уступила ему решающее право вето на любой план строительства. Когда Чарльз ознакомился с чертежами, те произвели на него такое сильное впечатление, что он продал землю этой фирме и инвестировал в проект часть своих собственных денег.

Последние несколько месяцев после смерти Розы Чарльз был безутешен и не мог писать, но, безотчетно пытаясь найти спасение хоть в каком-нибудь занятии, начал было активно интересоваться «Гасиендой-Инн», однако теперь приезжать туда он стал реже.

Чарльз встал.

– О'кей, Гарри, пойду-ка я, пожалуй. Если не дождешься меня и ляжешь спать, то увидимся за завтраком.

Он допил коньяк, Гарри – тоже. Чарльз подошел к раковине, вымыл бокалы и поставил их на место в шкафчик. Как ни странно, но ему стало немного легче. Возможно, разговор все-таки действительно помог.

В дом, расположенный на самом ранчо, они возвращались молча. Теперь все неуловимо изменилось. Появились планы, забрезжили надежды. Но, пожелав своему другу спокойной ночи, Чарльз никак не мог разобраться, отчего он так взволнован.

6

Сквозь прозрачный купол грязелечебницы щедро лились лучи яркого солнца. Лечебная грязь мягко облепила все тело Рейчел.

Запрокинув голову, она стала смотреть в безоблачное ярко-голубое небо, наблюдая за краснохвостым беркутом, высоко парящим в восходящих воздушных потоках. Она опустила глаза и посмотрела на пузырящуюся грязь, покрывавшую ее тело, а затем – на Тэссу, которая лежала рядом в точно такой же открытой, выложенной мозаичным кафелем ванне.

– Никак не пойму – то ли я умираю, то ли рождаюсь заново, – прошептала Рейчел. – Но как бы там ни было, я – в раю.

Тэсса повернулась к ней. Лицо ее было покрыто коркой засохшей грязи, поэтому смеяться она могла одними лишь глазами, горящими, словно угли на этой темной маске.

– Сло́ва невозможно произнести, не сломав эту корку, – нечленораздельно проговорила она.

К ним подошла служительница, внимательно наблюдая, нет ли признаков клаустрофобии – боязни замкнутого пространства, – появляющихся у некоторых пациентов в грязевых ваннах. Она погрузила в пузырящуюся массу термометр, затем вытерла его и посмотрела температуру.

– Девяносто восемь градусов,[9] – проговорила она как бы про себя.

«Температура тела, – подумала Тэсса. – Не удивительно, что ощущение такое приятное». На лице кожа туго натянулась; все тело было скользким и влажным, но сама она ощущала прилив жизненных сил. Грязь плотно, но мягко облегала ее, словно лайковая перчатка. Она не ощущала ни рук, ни ног, ни внутренних органов, словно их совсем не существовало. Казалось, что тело ее словно отлетело куда-то прочь, а разум замкнулся исключительно на самом себе. «Я мыслю, следовательно, существую».

– Почему так приятно? – спросила Рейчел.

– Я читала об этом за завтраком. Все дело в минеральных солях, входящих в состав грязи. Она оказывает полезное воздействие на кожу лица. Высыхая, она растягивает мышцы и тем самым тонизирует их.

– Какие бы научные объяснения ни существовали, это не важно. Восхитительное ощущение, Тэсс.

– Открыли благотворное значение этой грязи индейцы племени пуэбло. Когда в пустыне шел дождь, глина превращалась в целебную грязь, которой они приписывали чудодейственные свойства. Возможно, так оно и есть. Я чувствую себя просто великолепно.

– Я тоже. – Рейчел поудобнее пристроила голову на деревянном лежаке, на котором для удобства пациентов в форме треугольника были сложены белые хлопчатобумажные полотенца. Она глубоко вдохнула живительный озонированный воздух, напоенный ароматом шалфея. – Ты знаешь, по-моему, я действительно начинаю успокаиваться и расслабляться, – сказала она.

Тэсса ничего не ответила, погруженная в собственные мысли. Она думала о Камилле. Сейчас та, наверное, возится с пони в школе верховой езды. В свои восемь лет она уже вполне самостоятельная девочка, и ничего не доставляет ей большей радости, чем знакомиться с новыми людьми, бывать в новых местах, открывая для себя мир.

– Что у тебя после этого, Рейчел? – едва шевеля губами, прошептала она.

– Йога, по-моему. Но у меня, наверное, не хватит сил. Это так выматывает. Я и понятия не имела, что ничегонеделание настолько утомительно. А у тебя что-нибудь намечено?

– Спущусь в бассейн. Там у них водопады из минеральных источников с разной температурой. Одновременно с этим бьют струи под сильным напором прямо в самой воде. В рекламе говорится, что такой гидромассаж отлично снимает напряжение и усталость.

– Звучит заманчиво! Можно я пойду с тобой?

– Конечно. Вместе куда лучше!

Тэсса полностью расслабилась. Целебная грязь оказывала на нее свое чудодейственное влияние. Она вспомнила слова Рейчел за их первым совместным ужином. Камилла тогда спросила журналистку, есть ли у нее дети. «Еще нет, но надеюсь, что будут. Сначала мне нужно найти себе мужа». Этот ответ поразил Тэссу. Сейчас ей казалось, что возникшие между ними доверительные отношения позволяют расспросить ее об этом.

– Рейчел… можно я задам тебе один вопрос… – нерешительно начала она. – Как получилось, что ты ни разу не была замужем?

– Знаешь, я никогда не влюблялась, – усмехнулась Рейчел. – Подруги утверждают, что любовь – это несущественная деталь в браке, а я всегда считала иначе.

– Неужели никогда?

– Ну-у, у меня, конечно, были близкие мужчины, интимные связи. Иногда привязанность длилась довольно долго, я переживала, когда отношения вдруг прекращались. Но неужели же это любовь?

– Нет, – рассмеялась Тэсса. – Любовь не спутаешь ни с чем. Это слишком сильное чувство. Оно озаряет тебя в один миг, и этот миг запоминается потом на всю жизнь. Тебя захватывает всю целиком. Это сказочное мгновение, оно не стирается из памяти никогда. Например, когда я познакомилась с Питом, все было так, словно я наконец-то ожила. До этой минуты я была как зомби – просто существовала, механически передвигалась туда-сюда, была частью окружающей действительности, но как бы и не была ею… не знаю, как еще объяснить.

– А сейчас? – мягко спросила Рейчел.

– А сейчас я по-прежнему храню память об этом. Но моего мужчины больше нет, и это причиняет невыносимую боль.

Рейчел явственно услышала, как голос у Тэссы дрогнул. Перегнувшись из своей ванны, она коснулась ее руки. Тэсса вымученно усмехнулась.

– Но сейчас речь не обо мне. Рейчел, мы должны найти тебе совершенно исключительного мужчину.

– Неужели такие существуют? Даже и не знаю. Может быть, я просто хочу ребенка, но, черт возьми, я хочу, чтобы это было хоть как-то связано с романтическим чувством! Неужели я прошу у судьбы слишком многого? Как это в песне поется? «Любовь – это все, что нужно тебе»?

– Любовь – самое лучшее из того, что было у меня в жизни, – сказала Тэсса, переменив позу в ванне. – Но я вполне допускаю, что твоя работа требует такой самоотдачи, что заменяет тебе все остальное.

– Работа действительно дает мне многое, это все так, – согласилась Рейчел, словно убеждая себя. – Но все чаще у меня возникает такое ощущение, что вся моя жизнь зависит от прихоти невидимых мне бездельников, коротающих все вечера напролет перед «ящиком», не выпуская пульта из рук и то и дело перескакивая с одного канала на другой.

Они дружно рассмеялись, после чего опять воцарилась тишина, и под воздействием целебной грязи они вновь почувствовали себя умиротворенно. Все способствовало искреннему откровенному разговору.

– Знаешь, Тэсс, сейчас в моей жизни есть мужчина. Ты когда-нибудь слышала о Мэтте Хардинге?

– Крупнейший владелец средств массовой информации?

– Да. Так вот, он уже несколько раз делал мне предложение, а я все отвечала: «Возможно». И вот я решила устроить себе небольшие каникулы, собраться с мыслями, все взвесить и дать ему окончательный ответ.

– Боже мой, Рейчел, и ты скрывала это? Я тут распространяюсь перед тобой о сказочных мгновениях, а ты, оказывается, и без меня все прекрасно знаешь. Мэтт Хардинг для тебя прекрасная пара! На днях я читала о нем в «Вэнити Фэйр». Там его расхваливают по всем статьям – богат, умен, удачлив, хорош собой!

– Да, он как раз такой, – согласилась Рейчел. – Более того, именно благодаря ему я и получила работу на телевидении. Это весьма незаурядный человек, обходительный и добрый, внимательный и щедрый. Видела бы ты мой здешний номер – от аромата роз не продохнуть. Сама не могу понять, почему я не ответила «да».

– А в самом деле, почему?

– Ты никогда не пыталась брать интервью? – улыбнулась Рейчел. – Ты умеешь задать неудобные вопросы. – Она немного помолчала. – Почему я не ответила «да»? Вероятно, боялась посмотреть фактам в лицо, откладывала принятие решения. – Рейчел глубоко вздохнула. – Суть, наверное, в том, что я действительно хочу полюбить его, но просто нет того волшебного чуда, о котором мы с тобой говорили только что. Видимо, если я ему и симпатизирую, то скорее рассудком, чем сердцем. Может быть, вообще не каждому суждено испытать такое… и мне это просто не дано.

– Расскажи мне о нем, – попросила Тэсса.

– Ну-у, он, разумеется, яркая личность, влиятелен и очень богат. Был дважды женат, у него трое взрослых детей. Тебе, конечно, известно, как ему удалось добиться своего нынешнего положения. Он ведь контролирует львиную долю средств массовой информации, в том числе и электронных, кабельные сети, волновые диапазоны…

Рейчел вдруг осеклась. Тэсса вежливо кивала, терпеливо ожидая, когда же наконец речь зайдет о самом главном. Ей хотелось побольше узнать о самом Мэтте, а не о принадлежащих ему кабельных сетях и волновых диапазонах.

Рейчел вдруг охватило раздражение и столь же внезапно схлынуло. Ведь Тэсса не с луны свалилась. Тэсса – человек простой и искренний, в ней нет ничего напускного, все это в известном смысле сильно отличает ее от самой Рейчел. У Тэссы совершенно иной склад ума и иное понимание жизненных ценностей. Деньги и власть отнюдь не являются смыслом ее жизни. Для женщин, подобных Тэссе и Кэрол, главное – это любовь и душевное тепло, семья и дети. И она, Рейчел, хочет теперь жить в этом их мире. Вот в чем вся суть. Она попыталась дорисовать образ Мэтта.

– Он прекрасный собеседник. С ним никогда не скучно. У него невероятная память на имена, и… он любит мою кошку. Венера всегда терпеть не могла других моих мужчин… – И вновь Рейчел осеклась.

– Да, судя по твоему описанию, он действительно славный, – согласилась Тэсса. – И он хочет, чтобы у вас было много детей?

– Ну, он считает, что если я хочу детей, то, конечно, пусть они будут. Но для него самого это уже давно несущественно. Он, разумеется, не против детей. Говорит, что пока я буду продолжать свою работу, то, что бы я ни делала, возражать он не станет.

Тэсса промолчала, и Рейчел была благодарна ей за это.

– По-моему, о каком-либо волшебстве здесь и речи не идет, не правда ли? – сказала наконец Рейчел. – Вряд ли подобные отношения способны врезаться в память на всю жизнь и превратиться в брак, заключенный на небесах.

– Ты обязательно найдешь такого человека, – тихо проговорила Тэсса. – Он существует. Он где-то есть… и ищет тебя. И когда ты встретишь его, вы сразу же узнаете друг друга. Сердце подскажет тебе, что это именно он – твой избранник, твоя судьба…

Их беседу прервали:

– Леди, ваше время истекло.

Две женщины из обслуживающего персонала подошли к ним. Тэсса и Рейчел с трудом выбрались из хлюпающей, чавкающей грязи. Их тут же обернули свеженакрахмаленными полотенцами и повели в душевую с деревянными полами, оборудованную шлангами с различными раструбами и наконечниками.

– Не хотела бы я оплачивать здесь счета за прачечную, – усмехнулась Рейчел.

– А разве они просто не выбрасывают эти полотенца? – спросила Тэсса.

Здесь, в «Гасиенде-Инн», такой вопрос был вполне уместен. Настоящая роскошь в том и состоит, что ни на чем не экономят.

Стоять под мощными тугими струями воды было так приятно, они хихикали, как школьницы, поворачиваясь под низвергающимися на них хлещущими потоками. Потом их долго натирали мазями из целебных трав, до тех пор, пока не возникло восхитительное ощущение приятной теплоты и легкого покалывания. Стоять обнаженными на открытом воздухе, овевающем их своими потоками, было так же естественно, как дышать, а все тревоги и заботы Рейчел и Тэссы были унесены прочь вместе с мутной водой, которая, журча и булькая, сливалась сквозь решетки под их ногами.

Затем они облачились в просторные махровые халаты с эмблемой «Гасиенды-Инн». К халату Рейчел была приколота программка многочисленных процедур на текущий день.

– Такого плотного графика у меня не было вот уже несколько лет, – рассмеялась Рейчел.

Они вышли из корпуса для грязевых процедур в квадратный дворик. Болтая о всякой всячине под неумолчное трещание цикад, женщины шли по выложенной плитками дорожке, обсаженной кактусами. Пригревало солнце. Миновав старинные ворота в высокой каменной стене, они оказались в большом зале, где были расставлены шезлонги с кипами полотенец на них. Служительница водрузила перед ними корзиночку, в которой находились различные средства для ухода за кожей: кремы для загара, защитные, увлажняющие, а также несколько тюбиков гигиенической губной помады.

– Позвольте приготовить вам два шезлонга.

– Да, пожалуйста, – сказала Рейчел. – Мы хотим искупаться в водопаде.

– Я совсем забыла, у меня же нет с собой купальника, – спохватилась Тэсса.

В «Гасиенде-Инн» было предусмотрено и это. Купальники всевозможных размеров были сложены тут же аккуратной стопкой.

– Устроивший все это явно не лишен вкуса, – заметила Тэсса.

– Согласна.

– А кто владелец курорта?

– Некая компания «Роузвуд». А управление осуществляет та администрация, что и на курорте «Дорал» в Майами. Но есть и другие инвесторы. Я слышала, что крупную сумму вложил один владелец ранчо, расположенного неподалеку.

Они надели купальники.

– Рейчел, – неожиданно сказала Тэсса, – по-моему, тебе известно едва ли не все обо всем. Ты знаешь о Пите… и о том, что произошло с ним?

Рейчел глубоко вздохнула. Она давно ждала этого вопроса.

– Только по заголовкам в новостях. Яхта на Багамах. Финансовый крах, долги. Я сразу же догадалась, что ты и есть та самая Тэсса Андерсен.

После их неожиданного знакомства Рейчел много размышляла об этой нашумевшей истории. Предприниматель Питер Андерсен создал в свое время весьма процветающую сеть ресторанчиков, выдержанных и оформленных в ключе спортивной символики под названием «Мир спорта». Его империя рухнула, а все личное состояние ушло за долги кредиторам, после чего он загадочно пропал со своей яхты в Бермудском треугольнике, оставив денежные дела в полном расстройстве. По горячим следам Рейчел хотела было сделать передачу об этом событии, но, едва она начала разрабатывать тему, Стив отклонил ее инициативу. И вот судьба свела ее со вдовой и дочерью Питера Андерсена.

– Кажется, ты хочешь что-то рассказать мне? – спросила Рейчел.

– Да, пожалуй. – И, глубоко вздохнув, Тэсса выпалила на одном дыхании: – Дело в том, что муж пропал, и я пытаюсь примириться с тем, что он умер, и пытаюсь поверить, что это не было самоубийством; мы были богаты… а теперь оказывается, что никаких денег нет вообще.

– Да-а, – тихо протянула Рейчел, не найдя нужных слов, хотя привыкла не теряться в любой аудитории.

Тусклым невыразительным голосом Тэсса продолжала:

– Мне, конечно, были известны все трудности, связанные с этим бизнесом. Была мощная конкуренция со стороны других специализированных заведений – «Кафе Хард-рок», «Планета Голливуд» и «Харлей Дэвидсон». Банки проявляли нервозность, сказывался экономический спад, курс акций падал. Но такое время от времени случается. – Она помолчала. – У Пита была яхта, которую он держал во Флориде, в Палм-Бич. – Она опять помолчала, словно воспоминания унесли ее в прошлое. – Она называлась «Камилла».

– Большая яхта?

– Нет, пятьдесят футов длиной. Пит управлял ею сам. Камилла была его первым помощником. У нее даже была бескозырка с такой надписью.

Тэсса смотрела перед собой, но мысленно унеслась в прошлое. Камилла очень любила рыбную ловлю, а Тэссе это занятие никогда особенно не нравилось – вид и запах пойманной рыбы, многочасовая качка на океанских волнах.

– Однажды Пит сказал, что хочет отправиться на Багамы, что ему необходимо кое-что обдумать и что рыбалка якобы поможет. Ничего странного в этом не было. Такой уж он был всегда – непредсказуемый, порывистый. Я любила его и за это тоже. Яхту обнаружили в Гольфстриме, – продолжала Тэсса. – Пита на ней не было. И вообще никого. С тех пор я его больше не видела.

Наступило молчание.

– Он отправился рыбачить один? – спросила Рейчел.

– Да. Вот это и было странно. Обычно он брал с собой одного местного парня. И по всей видимости, Пит так и не связался с Карен, владелицей пристани в Палм-Бич. Он всегда сообщал ей, куда намерен плыть, когда его ждать назад. Опытные рыбаки это непременно делают.

– А в тот раз он рыбачил? – спросила Рейчел уже тоном журналистки, начавшей свое расследование.

– Похоже, что нет. Все рыболовные снасти лежали на месте, на борту не нашли никакой наживки. И паспорт Пит с собой не взял, а на Багамах документы всегда нужны.

– А какие-нибудь следы его пребывания на яхте остались?

– Да. Его кейс. Очки. Отпечатки пальцев на банке из-под пива.

– А еще чьи-нибудь следы?

Тэсса повернулась и посмотрела на нее с недоумением.

– Ты думаешь, что это… убийство? – нерешительно произнесла она.

– Все возможно, – ответила Рейчел. – Ведь это же Бермудский треугольник.

– Нет, больше ничьих следов не было. – Сколько же раз Тэсса проходила через все это? Мысленно. С береговой охраной. С братом. С комиссией по ценным бумагам и биржам. – У Пита там было ружье для самообороны. На островах в океане небезопасно, контрабандисты захватывают суда, чтобы переправлять кокаин, а команду убивают. Но на яхте установлен радар. Он был включен. Так что приближавшееся судно Пит наверняка заметил бы. Никаких следов борьбы. Яхта дрейфовала по течению с отключенными двигателями. Пита на ней не было.

– Он вот так просто исчез, – сказала Рейчел. – И ты до сих пор не знаешь, что́ с ним произошло.

Тэсса только кивнула.

– И не оставил никакой… записки?

– Из тех, что оставляют самоубийцы? Нет. И он перед отъездом не казался подавленным. Об этом все спрашивали. Впрочем, Пит никогда не бывал подавленным. Вот еще одна черта, за которую я его любила.

Рейчел молчала, выжидая. В повествовании Тэссы оставалось еще столько недосказанного… Рейчел было кое-что известно самой – канув в неизвестность, Пит оставил после себя полную финансовую неразбериху и панику. Он назанимал кучу денег, стремясь поправить свой пошатнувшийся бизнес. Под каждый заем выдал личные гарантийные письма за своей подписью. Все, чем он владел, было заложено. Питер Андерсен бесследно исчез, оставив вдову и дочь без средств к существованию.

Тэсса вскинула голову.

– Он бросил нас. Оставив ни с чем. Без гроша! Гораздо меньше, чем просто с нулем. Банки забрали все. Даже продать оказалось нечего! Еще раньше я подписала доверенность, переведя все, что у меня было, на его имя. Он всегда был неисправимым оптимистом. Думал, что дела наладятся, что это лишь вопрос времени.

Рейчел поморщилась. Как можно было любить такого человека? Покончившего с собой и проявившего тем самым полный эгоизм, стремясь уйти от последствий совершенного им же. А может быть, он скрылся, бросил их, а теперь живет себе припеваючи где-нибудь в Южной Америке на украденные деньги, выкачанные из компании? Она начала испытывать гнев и нарастающее презрение к этому человеку, но проявить своих чувств не могла, боясь причинить Тэссе, которая, похоже, все еще любит его, лишнюю боль.

– Знаешь, я все еще люблю его, – сказала Тэсса, словно прочитав мысли Рейчел. – Но по мере того, как проходит месяц за месяцем, я невольно чувствую себя преданной.

– Когда именно это случилось?

– На следующей неделе будет ровно год.

– Тебе, должно быть, сильно его не хватает.

– Да, не хватает, точнее – не хватало. Вначале было так ужасно. Я вся словно оцепенела. Куда-то ходила, не соображая, где нахожусь и как туда попала. Во мне что-то умерло. Ничего не могла делать, даже плакать. Но время идет, и все изменяется – сейчас мне тоже плохо, но по-другому, более реально, что ли. Опять приходится заниматься конкретными делами, и иногда я уже в состоянии здраво оценивать поступки Пита, хотя вместе с тем я люблю его. Мне теперь нужно заново налаживать свою жизнь и заботиться о будущем Камиллы.

– У тебя есть работа?

– Я сдала экзамены, и мне предоставили место риэлтора на аукционе Сотби в Нью-Йорке. Через несколько дней нужно приступать. Веришь ли, но я никогда не работала прежде, и эта перспектива повергает меня в ужас, – призналась Тэсса.

– Боже, а вот я никогда не сидела без работы: – воскликнула Рейчел. Они дружно рассмеялись. Однако Рейчел не собиралась ставить на этом точку в их разговоре. Она намеревалась снять с Тэссы розовые очки, сквозь которые та до сих пор смотрит на Пита. И похоже, что Тэсса интуитивно догадывается о ее намерении.

– Но ведь если там, в океане, действительно произошло нечто ужасное, нечто такое, с чем Пит никак не мог справиться, то тогда его вины в этом нет, правда?

– Это ты сама так думаешь, Тэсс? – Отвечай вопросом на вопрос. Старый испытанный приемчик психиатров.

– Порой я не знаю, что и думать. Раньше знала. Но время проходит, и я, как мне кажется, знаю все меньше. Он был азартен. Был оптимистом. Порывистым, непосредственным. За эти-то качества я и любила его. Именно они отличали его от всех тех угрюмых англичан, которых прочили мне в мужья. И я постоянно думаю, что раз я любила его за эти качества, когда все шло хорошо, то как же я могу за них разлюбить, когда все пошло плохо? Как я могу винить его за то, что он по-прежнему является именно тем человеком, за которого я вышла замуж и которого обожала.

– И даже никакого страхового полиса не было, Тэсс? – тихо спросила Рейчел.

– Нет.

Тэсса ощутила, как в ней закипает негодование. Она не собиралась выгораживать Пита. Все свои аргументы на этот счет она не один раз приводила и теперь исчерпала. В Англии и Шотландии даже дальние родственники, даже люди, с которыми ее связывало лишь шапочное знакомство, не упускали случая выдать ей что-то вроде: «Вот, говорил же я тебе». С Рейчел все обстоит как-то иначе. Будучи сама американкой, она понимает людей, подобных Питу. К тому же это умная, проницательная и много повидавшая в жизни женщина, которая умеет добыть факты и добраться до сути происходящего. Рейчел не делает никаких выводов, предоставляя это право самой Тэссе. Напоминает сеанс психотерапии, хоть и болезненный, но эффективный.

– Ты считаешь, что он обязан был оставить нам что-нибудь?

– Я только спросила, Тэсса.

– Так вот: не оставил ровным счетом ничего, а обязан был. И я обвиняю его в этом. Он поступил глупо… если не сказать – жестоко.

Рейчел не могла не расслышать плохо скрытый гнев, прозвучавший в голосе Тэссы. Его глухие раскаты походили на ревущую вдали бурю. Настанет день, когда она прогремит в полную силу и своим порывом навсегда сметет прочь слезливо-сентиментальные воспоминания о Пите Андерсене.

– Ты очень беспокоишься о предстоящей работе в Сотби?

Благодаря своему опыту общения с людьми Рейчел подметила панические нотки, прозвучавшие ранее в голосе Тэссы. Она тогда явно преуменьшала свой страх перед деловыми джунглями Нью-Йорка, где правят волчьи законы бизнеса. Человека, стремящегося к профессиональному успеху, подстерегает здесь самая жесточайшая конкуренция. Но раз она решила плыть бок о бок с акулами, то ей придется освоить науку выживания. Рейчел могла бы помочь ей до известной степени, но уж затем Тэссе Андерсен нужно будет коренным образом измениться. Нельзя остаться такой вот беззащитно-обаятельной и по-детски доверчивой, мягкосердечной и щедрой. Она просто обязана научиться добиваться победы. Ей необходимо выработать потребность побеждать, причем не от случая к случаю, а постоянно.

– Честно говоря, я просто в ужасе! В жизни ничего не продавала, не говоря уже о квартирах, – обезоруживающе рассмеялась Тэсса.

– А тебе есть где остановиться?

– Да, двухкомнатная квартирка на Мэдисон-авеню. Оплата за ее аренду внесена. Одни друзья держали ее для своего шофера. К счастью, шофера они уволили. – Она напряженно рассмеялась, выходя вместе с Рейчел из раздевалки на яркое солнце. – Считаю, мне крупно повезло.

«Друзья выручили, – подумала Рейчел. – Тэсса полагается на старые знакомства и связи, которые очень быстро оборвутся, если она не сумеет встать на ноги сама. На Манхэттене мало у кого есть время и желание помогать своим знакомым в течение долгого времени».

Словно читая мысли Рейчел, Тэсса спросила:

– А как тебе удалось попасть на телевидение?

Рейчел улыбнулась при воспоминании об этом.

– Поверишь, сначала я была ведущей «Метео-ТВ».

– Прогноз погоды? – удивленно рассмеялась Тэсса, повернувшись к ней.

– Именно. А ведь к тому времени я уже окончила Смитовский колледж и имела степень бакалавра по средствам массовой информации и магистра – по истории. Обратилась в одну чикагскую студию и познакомилась с ее руководителем, неким Мэттом Хардингом – да, да, с этим самым Мэттом Хардингом. Только тогда он еще не был этим самым Мэттом Хардингом. И он заявил мне, что я, мол, не настолько красива, чтобы выступать перед телекамерой.

– Так и заявил? Прямо в глаза?

– Да, прямо так и заявил. А потом пригласил меня пойти поужинать. Я отрезала: «Нет, я не настолько красива, чтобы идти ужинать с вами, а вы наверняка не настолько умны, чтобы идти ужинать со мной». Начало было потрясающее.

– Но это же ужасно!

– Да нет. Ничего личного в этом не было. Он был прав. Просто делал свою работу. Я действительно была недостаточно красива. В то время считалось, что ведущие «Метео-ТВ» непременно должны обладать сногсшибательной внешностью.

– Но ты все-таки получила это место?

– Получить-то получила, но я даже не понимала разницу между слоистыми и кучевыми облаками, между циклоном и смерчем-торнадо. Но я научилась различать их, черт возьми! А в первой же передаче ляпнула: «Становится поздно рано вечером». И еще: «Самая высокая температура сегодня достигала 49 градусов, а сейчас термометры показывают 51 градус». Мэтт хотел было сразу выгнать меня. Я тут же заявила ему, что когда стану знаменитой, то каждое свое интервью в прессе буду начинать со слов о том, что именно он пытался остановить мою карьеру в самом начале. Никогда не забуду выражения его лица, когда я говорила ему это. Не правда ли, смешно, что выражения лиц могут так запоминаться?

– То хотел выгнать. То хочет жениться. Противоречивая же личность этот Мэтт Хардинг, – сказала Тэсса.

– Тут дело в другом. Возможно, я не очень-то разбираюсь в любви и романтических отношениях, Тэсс, но вот тебе уже пора начать разбираться в вопросах бизнеса. Там постоянно происходят изменения. И чтобы угнаться за ними, необходимо все время приспосабливаться, иначе ты проиграешь. В бизнесе человек постоянно должен раскрывать себя с новой стороны. Мэтту в этом не было равных. И сейчас нет. У меня это тоже неплохо получалось. Если будешь стоять на месте, ты пропала. Для «Метео-ТВ» Мэтт хотел подобрать грудастую, с белозубой улыбкой, смазливую девицу. Я сумела убедить его, что если у ведущей на первый план будет выходить ее личность, то это тоже может завоевать аудиторию. Я нравлюсь женщинам, а рейтинг передач определяют именно они. И вот сейчас Мэтт хочет жениться на мне, потому что я на гребне успеха. Молодец, он правильно сориентировался.

Тэсса внимательно слушала наставления Рейчел.

– Ни в коем случае не забывай об этом, когда начнешь работать в Сотби. В своих целях ты даже друзей должна будешь использовать на полную катушку и без зазрения совести. Придется, например, стянуть список клиентов у славной девушки, которая была добра к тебе в первые дни, придется давить и давить на покупателя, даже если ему не особенно и нужен этот дом, а сама ты знаешь, что дом – сущее дерьмо и цена на него явно завышена.

Одно время я работала под началом Барбары Уолтерс в программе «20 на 20», и некоторым девушкам она не нравилась, поскольку никогда не помнила дат их дней рождения, а случалось, и забывала благодарить за выполненную трудную работу, бывала резковата. А вот я этого даже не замечала. Просто не обращала внимания. Видела только, что передо мной высочайшей пробы профессионал, напористый, честолюбивый – женщина, легко справляющаяся со сложнейшими задачами и успешно пробивающая себе путь наверх в мире, которым правят мужчины. Я наблюдала за ней, училась у нее, восхищалась ею и не стала бы возражать, вздумай она вытереть свои туфли моей юбкой. Забавно, кстати, что мой день рождения она запомнила, а вот сама я тогда о нем начисто забыла. Она подарила мне подушку для дивана с надписью: «Мало просто стремиться к цели. Нужно самой стать этой стрелой». Остальные девушки не разговаривали со мной после этого несколько недель.

– Но ты вовсе не кажешься такой, Рейчел, – удивилась Тэсса. – Ты скорее мягкая и очень приветливая.

– Попробовала бы ты потягаться со мной в составлении сюжета к передаче, – рассмеялась Рейчел. – Во-первых, ты мне не конкурентка. Во-вторых, я только что принимала чудодейственную грязевую ванну, вот и размякла.

– Вряд ли мне захотелось бы соперничать с тобой в чем-либо! Будем надеяться, что никогда не придется.

Тэсса тоже засмеялась, но ей стало как-то не по себе. Теперь она ясно осознала, что придется перестраиваться, приноравливаться, ломать себя, поскольку робости и непрофессионализму нет места в открывающемся перед ней новом мире. Этот разговор словно проложил между женщинами невидимую границу, хотя их положение во многом было схожим. Если Тэсса открывала для себя деловую жизнь, Рейчел была таким же новичком в жизни семейной. Возможно, Тэссе и придется быть хитрой, изворотливой и безжалостной. Рейчел же нужно постараться стать более доверчивой, терпеливой и не столь эгоцентричной.

Они подошли к шезлонгам и с удобством расположились в них.

– В каждом человеке что-то есть, Тэсс. У тебя так много достоинств. Ты невероятно уверена в себе. Эта уверенность словно исходит от тебя волнами. Это ценное качество, дар Божий, и ты должна использовать его. Окружающие неосознанно тянутся к уверенным в себе людям. Если ты правильно распорядишься этим своим качеством, считай – успех тебе обеспечен. Вот, к примеру, метрдотель, ведь отдал же он тебе предназначенный для меня стол. Я знаю сенаторов, у которых ничего не вышло бы, окажись они на твоем месте.

– Так он же пытался посадить нас у самой двери на кухню, а я терпеть этого не могу.

Рейчел рассмеялась.

– Именно это я и имею в виду. Слышала бы ты сейчас себя со стороны. Опробуй-ка это на своих клиентах через месяц: «Послушайте, я проделала весь этот путь в Саутхэмптон для того, чтобы показать вам этот дом, и у меня сегодня еще много дел. Самое малое, что вы можете для меня теперь сделать, – это купить это чертово строение». Тут все дело в манере говорить. Если это произнести так, как получается у тебя, желаемого результата вполне можно добиться.

Рейчел приподнялась в шезлонге. Она училась искусству расслабляться. Для нее праздное времяпрепровождение было в новинку. Общаешься с кем хочешь, болтаешь обо всем, что приходит в голову, а за тобой ухаживают, предвосхищают твои желания, беспокоятся о том, все ли тебе по душе и не нужно ли еще чего-то. Нежишься себе на солнышке, телефон не трезвонит, никто из посторонних тебя не тревожит, никаких ответственных решений принимать не требуется.

Из этого бассейна, одного из трех в «Гасиенде-Инн», открывался прекрасный вид. Сразу за бассейном раскинулась выжженная солнцем коричневато-бурая пустыня, стосковавшаяся по воде, а за нею, у самого горизонта, тянулась цепочка гор. Небывалый комфорт «Гасиенды-Инн», контрастирующий с суровой девственной природой, производил на посетителей курорта сильное впечатление. С противоположной стороны бассейна хаотичное на первый взгляд нагромождение огромных валунов. На них тремя потоками низвергались каскады воды, направляемые в три раздельные, но сообщающиеся между собой «ванны», высеченные в скальной породе. Главный бассейн располагался в отдалении от этих гротов, но при желании до них вполне можно добраться вплавь.

Войдя в подогретую воду, Рейчел и Тэсса поплыли в направлении водопадов, с шумом льющихся вниз с высокой скалы. Каждая «ванна» была оборудована широким двухместным сиденьем, расположенным так, что потоки воды попадали точно на плечи и шею, если сидеть прямо.

Рейчел и Тэсса бок о бок сидели под теплым водопадом, и мощные потоки массировали их тела, снимая усталость и напряжение.

– О Боже, – простонала Рейчел, поворачивая голову из стороны в сторону. – Это лучше, чем секс. Даже лучше, чем шоколад.

– А что такое секс? – рассмеялась Тэсса.

– Секс – это занятие, которому все окружающие предаются настолько редко, что это просто поражает.

Они опять веселились. Прежней серьезности как не бывало. Что делать завтра – будет видно. А сейчас они попросту наслаждались утонченным комфортом «Гасиенды-Инн».

– Ты идешь на демонстрацию косметических изделий завтра вечером? Должно быть интересно, – сказала Тэсса, изгибаясь под мощными теплыми потоками.

– Да, почему бы и не сходить. У меня есть свой косметолог, но она работает у Стива, моего несносного продюсера. Ты не поверишь, но они вдвоем решают, как я должна выглядеть, даже не посоветовавшись со мной. Мне хотелось бы позаимствовать здесь несколько новинок, чтобы обернуть их против той парочки. Давай уговорим и Кэрол пойти с нами.

– Это было бы здорово.

Бурлящие потоки продолжали с монотонным шумом низвергаться на них. Тэсса окинула взглядом пустыню поверх водной глади бассейна. Там, вдали, на белом коне несся всадник.

Она повернулась к Рейчел:

– А тебе не кажется, что это какой-нибудь баснословно богатый человек, владелец золотых рудников? А может, он согнал с земли местных фермеров и прямо посреди пустыни на площади в сотни тысяч акров разбил ранчо для разведения скота.

– По-моему, ты опять фантазируешь, Тэсс, а фантазии могут навлечь на женщину большую беду.

Тэсса пропустила предостережение Рейчел мимо ушей.

– Кто бы он ни был, но выглядит романтично, – сказала она. – А может, он и есть тот самый владелец богатого ранчо, которому принадлежит доля собственности в «Гасиенде-Инн»? Вот возьму да и выйду за него замуж, и не нужно будет изводить себя воспоминаниями и терзаться мыслями о предстоящей работе.

– А что, неплохая идея, – ответила ей Рейчел.

7

Чарльз смотрел на пылающий в камине огонь. Он сидел в большом кресле, сгорбившись и вытянув ноги, гоня от себя прочь подступающую тоску. Ему не хватало Гарри, улетевшего в Нью-Йорк минувшим вечером. Вновь наступало одиночество. Вскинув руку, он посмотрел на часы. Уже девять. Может быть, отправиться в «Гасиенду» проверить, все ли там в порядке? Он встал. Да, сейчас ему нужно именно это. Он отправится туда на лошади. Скачка по пустыне взбодрит его.

В конюшне Чарльз успокаивающе потрепал по холке лошадь, радостно всхрапнувшую было при его неожиданном появлении, и быстро оседлал ее. Из ее ноздрей вырывался густой пар, а в холодной конюшне стоял терпкий конский запах, смешанный с запахами кожи. Тут же он достал из шкафа сапоги для верховой езды, надел подбитую мехом накидку и перчатки. Шею он обмотал шарфом, прикрыв подбородок и рот. Затем вывел лошадь во двор, вымощенный булыжником. Лишь цоканье копыт нарушало тишину этой безветренной ночи.

В чистом небе светила полная луна, предвещая хорошую погоду, но опыт прожитых здесь лет подсказывал ему, что еще до рассвета выпадет снег и утром вся земля покроется белым ковром, на кедрах повиснут сосульки, а в укромных затененных местах снег приобретет иссиня-голубоватый оттенок.

Вскочив в седло, Чарльз тронул поводья и направил лошадь на освещенную серебристым светом тропу. Он мог бы определить нужное направление по ярко мерцавшим в вышине звездам, но сейчас надобности в этом не было: едва оказавшись на знакомой тропе, лошадь поскакала в нужном направлении, привычно минуя мелкие расщелинки, выбоины и валявшиеся тут и там камни. Вскоре над ним уже возвышались кедры. Зарево огней Санта-Фе вдали походило на припозднившийся неурочный закат.

Здесь же, в пустыне, кроме всадника на породистой лошади, были только исконные обитатели пустыни – рыси и койоты, зайцы и ящерицы. Запрокинув голову, Чарльз Форд стал смотреть на звездное небо, туда, где была сейчас Роза, когда-то обещавшая ему, что так случится. При виде вселенского порядка вещей он впервые ощутил в своей изболевшейся душе не скорбь, но умиротворенность, проникаясь глубокой верой в извечную тайну непостижимого Божьего промысла. Полной грудью вдохнув смолистый кедровый аромат, смешанный с горьковатым запахом полыни, он слегка тронул каблуками круп лошади, и она пошла рысью.

Компактно разместившаяся на площадке неподалеку от подножия горы «Гасиенда-Инн» была облита лунным сиянием. Чарльз осадил лошадь и медленно подъехал к зданию. Быстрая скачка в ночи взбодрила его. И в незапамятные времена человек вот так же одиноко скакал по пустыне в лунном свете. Ничто не стояло тогда между ним и его прошлым и никакая преходящая сиюминутная «современность» не вторгалась в его жизнь, осложняя его отношения с матерью-природой столь же древней, как и эта заснеженная вершина, взирающая сейчас на него с высоты столетий. Он шагом проехал в ворота и по зигзагообразной подъездной дорожке свернул направо, к конюшням. Стоявший у стены ночной дежурный, силуэт которого смутно вырисовывался в темноте, моментально узнал его.

– Добрый вечер, мистер Форд. Прекрасная ночь для верховой езды.

– Добрый вечер, Вилли. Действительно прекрасная.

Чарльз спешился и, взяв лошадь под уздцы, передал служащему поводья.

– Долго я не пробуду. Самое большее час. Стойло для моей лошади свободно?

– Конечно, сэр. Как всегда.

По дорожке, освещаемой огнями отеля, Чарльз быстро направился к главному входу.

Ноги, обутые в мягкие черные сапоги, ступали неслышно, черная накидка взметнулась за спиной от стремительного движения. Шарф развевался, подхваченный порывом ветра.

Рейчел торопливо шла по коридору, направляясь из дамской комнаты в библиотеку, где она условилась встретиться с Тэссой и Кэрол. Она опаздывала, и ей не терпелось поскорее присоединиться к новым знакомым, чтобы не терять драгоценных минут общения. Две новые подруги – это неожиданный приятный подарок ей к празднику, который она с таким удовольствием проводит здесь.

«Черт возьми! Я же не туда свернула. Надо назад, в холл».

Едва войдя в него, она вдруг увидела, как прямо к ней быстро шагает какой-то мужчина. Черная накидка развевалась в воздухе у него за спиной, словно плащ тореадора, почти горизонтально, будто поддерживаемая на весу некоей таинственной силой. Он смотрел на нее в упор, его пытливые темные глаза впились в глаза Рейчел. Разметанные ветром волосы, резко очерченный энергичный рот, решительный волевой подбородок. Потом она заметила черные сапоги, потертые и старые, безрукавку из мягкой кожи и голубую джинсовую рубашку, воротник которой открывал загорелую шею.

Бог знает, откуда и зачем он появился здесь, но Рейчел остановилась как вкопанная и тоже смотрела на него, не отводя глаз.

– Извините, – неожиданно для себя проговорила она, и собственный голос, услышанный ею как бы со стороны, показался ей чужим.

– Вы мне? – спросил он. Вопрос не был задан грубо. Однако и чрезмерной любезности в его голосе тоже не прозвучало.

– Сама не знаю, – натянуто улыбнулась она.

– Я мешаю вам пройти? – последовал вопрос. Он не то чтобы загораживал ей путь, но и не посторонился.

С трудом оторвав от него взгляд, она повернула голову и рассеянно посмотрела на дежурного администратора за стойкой с его идиотскими крохотными очечками и галстуком, узел которого был раза в два больше, чем нужно. Стрелки напольных часов показывали без малого десять тридцать, а рождественская елочка на стойке была увенчана кукольной феей в золотистом платьице.

Ей отчего-то не хотелось проходить мимо таинственного незнакомца, однако пришлось. А ему пришлось пропустить ее. Он не узнал в ней знаменитую тележурналистку Рейчел Ричардсон. Она была уверена в этом.

– Нет-нет, нисколько, – запоздало ответила она на его вопрос, опять поворачиваясь к нему.

Накидка была уже снята и висела у него на руке. Он размотал кроваво-красный шарф.

– На улице холодно, – сказал он. И улыбнулся. На его лице вдруг появилось теплое выражение. Увидев это, Рейчел испытала облегчение и разочарование одновременно. До этой минуты он представлялся ей воплощением первозданной природы, существом вне времени и пространства. Теперь же он обрел плоть и кровь, превратившись в реального человека.

– Вы выглядите так, словно скакали на лошади.

– Я действительно скакал на лошади. – Он потеребил себя за ухо, и Рейчел сразу же поняла, что этот жест мог означать только одно – смущение. Черноглазый незнакомец взглянул было в сторону, но тут же перевел взгляд обратно и опять стал смотреть ей прямо в глаза – требовательно, почти жадно.

– А разве здесь есть жилье поблизости? – спросила Рейчел, для которой потребность задавать вопросы стала уже второй натурой.

«Ему за сорок, немного за сорок, – только успела подумать она. – Он… хотя, в общем-то, это совершенно несущественно… он очень хорош собой».

– Мой дом, – ответил он.

Рейчел подумала о немом кино. Этот человек весь будто в черно-белом, контрастном изображении, а слова – явно не его стихия.

Говорить больше было не о чем. Было лишь о чем думать и в гораздо большей степени – что чувствовать.

Она обошла его, словно лодка опасный, но красивый остров. Выходя из холла, бросила через плечо: «До свидания», но он ничего не ответил.

Рейчел медленно направлялась к библиотеке. Все-таки жизнь непредсказуема и полна сюрпризов. Днем она расчувствовалась от беседы с Тэссой. А сейчас ведет себя как ребенок, который боится темноты, наслушавшись сказок о привидениях. Все эти глупые эмоции – результат ее общения с парочкой очаровательных женщин, которые чересчур много живут чувствами и чересчур мало – рассудком. Ей мечталось о волшебном чуде, и вот только что, словно ее желание было кем-то услышано, она вышла из своего номера и будто бы по заказу взяла и испытала его.

Рейчел пыталась разубедить себя в этом, но тщетно. Она действительно испытала это чудо. Вне всякого сомнения. Войдя в библиотеку, она направилась к камину, обходя кресла. Она увидела, как Кэрол повернулась в ее сторону, затем медленный полукруг описала и голова Тэссы. По их глазам было видно, что они заметили, в каком она состоянии. Каким-то образом они догадались: что-то случилось.

– Боже ты мой! – воскликнула Кэрол. – Никогда не думала, что еда может доставлять столько удовольствия!

Она выразила их общее мнение. Они сидели прямо под хрустальной люстрой в круглом, куполообразном зале санаторного корпуса. По вечерам этот зал становился рестораном с изысканной, ни на что не похожей кухней, которой они сейчас восхищались. Они уже наелись досыта, но не вспоминать о том, что́ им подавалось совсем недавно, было невозможно. Меню, которое они недавно внимательно изучали, сейчас лежало перед ними на столе и на фоне столового серебра и королевского вустерширского фарфора напоминало о неистощимой фантазии здешнего повара.

Мускусная дыня в оболочке из прошутто: нежная сладкая мякоть дыни восхитительно контрастирует по вкусу с тончайшей солоноватой ветчиной, доставленной из итальянского города Парма. В этом блюде сто пятнадцать калорий. А заказанная Рейчел телятина под белым винным соусом, запеченная с грибами и нашпигованная размягчившимися целыми зубками чеснока, от которых мясо увеличилось в объеме, содержит почти в три раза больше калорий. На десерт она выбрала инжир в виде солнечного круга с расходящимися от него лучами: зеленый плод инжира был разрезан на четыре части с красными ягодами клюквы в середине, все это располагалось на сплошном слое апельсиновых долек и было залито апельсиновым же соусом.

Рейчел подняла бокал с коктейлем из фруктовых соков.

– За шеф-повара! – провозгласила она тост. – Приехав сюда, я молилась: «Боже, пошли мне хоть что-нибудь хорошее». И мне кажется, что Бог меня услышал.

Они выпили за шеф-повара. Администрация «Гасиенды-Инн» весьма серьезно относилась к тому, чтобы пребывание здесь было для отдыхающих не только приятно, но и полезно. И этот ужин был лучшим тому подтверждением.

– Омлет с помидорами и базиликом на оливковом масле, почки молодого барашка в горчичном соусе, фруктовый салат из киви, манго и персиков. По-моему, можно располнеть уже от одного того, что смотришь на все это. Вряд ли они специально сократили нули на числах, указывая количество калорий, скорее всего в меню какая-то опечатка, – сказала Тэсса.

– Вполне возможно, – согласилась с ней Кэрол. – Я прямо шевельнуться не могу, но ведь я весь день ничего и не делала физически, только сидела и рисовала. Вы же двое бегали как ошпаренные – по массажным кабинетам, саунам, ингаляторным.

– Ну спасибо, – рассмеялась Рейчел. – По-моему, «как ошпаренная» это прежде всего про меня. И довольно точно. Как твое рисование, Кэрол? Что именно ты рисуешь? То есть в каком жанре?

– Мне это представляется в виде мрачных пейзажей в сдержанной цветовой гамме, пронизанных мистической символикой, свидетельствующей о влиянии природы на жизнь каждого человека. Джек всегда называл мои картины «симпатичными» и «милыми», словно это какая-нибудь вышивка – пустяковое хобби пустячной женщины.

– Просто в них он видел угрозу для себя, – сказала Рейчел. – Но его здесь нет, есть только ты! Твои картины – это то, что ты хочешь в них выразить. Мнения окружающих меняются каждый год, каждую минуту, но, если ты упорно будешь делать лишь то, что доставляет удовлетворение тебе самой, в один прекрасный день в тебя поверят все. Но заметь, не навсегда, а так, на какое-то время.

– Это как в песне Рикки Нельсона: «Нельзя дарить радость всем, значит, нужно дарить ее лишь себе», – согласилась с ней Тэсса.

– Джек опять сегодня звонил, – сказала Кэрол.

– А что ты? – спросила Тэсса.

– Рассказала ему о вас. Он был просто поражен, я бы даже сказала – потрясен… Понимаете, он не может поверить, что такой человек, как Рейчел Ричардсон, проявляет интерес к его жене. Прямо он, конечно, этого не сказал, но я почувствовала по его интонации. То и дело спрашивал: «Но о чем вы с ней говорите?!», будто мне совершенно нечего сказать тебе. А я взяла и ответила: «Мы говорили о нас с тобой, и Рейчел полностью на стороне тех женщин, которые все в жизни решают сами и не желают мириться с хамским отношением к себе со стороны мужчин, особенно мужей». Он действительно считает тебя очень умной и после таких слов моментально присмирел.

– Ну что ж, похоже, мыслит он здраво, – пошутила Рейчел, пытаясь перевести разговор в непринужденное русло.

Впрочем, уже стало ясно, что непринужденность здесь вряд ли уместна. До этой минуты ни Тэссе, ни Рейчел не хотелось выпытывать у Кэрол подробности о том, почему распался ее брак. Но сейчас обе они почувствовали желание сделать это.

– Ну разве не странно: живешь с человеком, любишь его, и вдруг неожиданно-негаданно твоей любви в одночасье приходит конец, – внезапно проговорила Кэрол. – Или же человек этот вообще пропадает неведомо куда, как муж Тэссы. Может быть, надежнее и безопаснее добиваться профессионального успеха, как ты, Рейчел. Да, конечно, приходится вкалывать, но по крайней мере хоть что-то получаешь за это. А в любви вся беда в том, что посвящаешь ей всю себя, а в результате остаешься ни с чем, если не считать одиночества, пустого банковского счета и двух эгоистичных подростков. Возможно, в этом и состоит моя трагедия: слишком сильно любила, а для себя, про запас, ничего не оставила.

– А с чего все началось, Кэрол? – спросила Тэсса.

– Дело в том, что я вообще не знала, что это уже началось. Просто не сумела определить явные признаки надвигающейся опасности.

– Муж изменил тебе? – «Нужно все-таки называть вещи своими именами», – подумала Рейчел.

– Да. Но ведь это же не объясняет и не оправдывает его поведения. Сказать просто «изменил», значит, ничего не сказать. Чтобы понять, что́ произошло, надо знать, что между нами было, какие чувства я к нему испытывала, что́ именно представлял собой наш брак. – Кэрол ощутила, что слезы наворачиваются ей на глаза. Трудно описать, до какой степени они были близки.

– Он действительно сожалеет, что все так вышло? – спросила Рейчел.

– Сожалеет. Звонит не переставая, умоляет простить его, твердит о втором медовом месяце… но… всему просто пришел конец.

– А может быть, со временем все образуется? – предположила Рейчел. – Сейчас, в эту минуту, ты готова убить его, но проходит месяц за месяцем, боль притупляется, и настанет день, когда ты просто посмеешься надо всем этим…

– Нет, – покачала головой Тэсса. – Я никогда не простила бы Пита, если бы он поступил со мной так. Правда, я даже представить себе не могу этого. Но если бы он так поступил, я никогда не простила бы его. Я вложила в него слишком большую часть самой себя.

– Вот именно, – согласилась Кэрол. – В этом-то все и дело. Я отдала ему себя. Всю себя. Ничего не осталось в запасе на случай катастрофы.

– Полностью понимаю тебя, – сказала Тэсса. – Дело тут не в неверности – убита твоя душа. Самое главное в тебе растоптано единственным человеком на свете, которому ты доверилась целиком и полностью.

– Боже мой, – удивилась Рейчел. – Мне еще многому предстоит учиться.

В своих отношениях с мужчинами она всегда поглядывала в сторону запасного выхода.

– Судя по всему, тебе предстоит принять серьезные решения, – сказала Рейчел, обращаясь к Кэрол.

– Я считала, что уже приняла их. Но все меняется. Сегодня днем я рисовала, с головой ушла в работу… забыла обо всем. А позже все сомнения и тревоги навалились на меня вновь, и тут позвонил Джек, а он такой мастер говорить, и я вдруг поняла, что теперь и сама не знаю, чего хочу. Было бы так просто вернуться домой, устроить ему адскую жизнь, вымещая на нем свою боль. Но я знаю, что это не принесет облегчения. Меня переполняет злость на него. Я вся сгораю от бешенства, хочу его убить, вернее, то отвратительное создание, в которое он превратился… с этой…

Кэрол вымученно рассмеялась, борясь с охватившими ее мрачными чувствами. Рейчел и Тэсса сочувственно слушали. Из всех сидящих за столом только Кэрол точно знала, что ощущаешь в подобной ситуации.

– Вообразить не могу, что бы я чувствовала, если бы что-то подобное совершил Пит, – задумчиво сказала Тэсса. – По-моему, – заключила она, – слегла бы с серьезным заболеванием.

– Со мной так и было. Первая реакция была физической. На меня накатывали приступы тошноты, мучила постоянная слабость.

– В самом деле? – поразилась Рейчел. – Как же можно оказаться в такой зависимости всего-навсего от мужчины?

– Боже, как ужасно! – воскликнула Тэсса. – Но как ты узнала о его измене?

Кэрол продолжала с мрачным выражением на лице:

– От своего сына. Он сказал мне. Поначалу я ему не поверила, но постепенно все стало проясняться. Я начала проверять квитанции кредитных карточек, потом – корешки авиабилетов, на которых стояло имя… ну, ее имя.

Она замолчала, вспоминая того самого детектива, в которого превратилась тогда – оцепеневшего от ужаса, ослепленного яростью, медленно охватывающей все ее существо.

– Поразительно, – продолжала Кэрол, – насколько он был неосторожен. Будто ему было совершенно все равно, узна́ю я или нет. Я просмотрела телефонные счета и обнаружила номер, по которому он звонил сотни раз. Это была ее квартира. Звонки делались поздно ночью из нашего дома, иногда один разговор длился два часа. Он, вероятно, вставал с кровати – с нашей кровати – и говорил с нею, пока я спала. А затем я нашла письма.

– Ах ты черт! – вырвалось у Тэссы.

– Где? – уточнила Рейчел.

– В папке, озаглавленной «Налог на добавленную стоимость, 1992». Вы не поверите, но он даже шкафчик не потрудился запереть. Мне порой кажется, что это самое гадкое во всей истории.

– Письма любовные? – Тэссе хотелось закрыть глаза.

– Не совсем. Своего рода профессионально-технологические, написанные двумя адвокатами, поскольку именно такова была ее должность в его фирме – младший адвокат. Говорилось в них примерно следующее: «Заниматься этим в твоей постели было и впрямь здорово и к тому же очень меня возбуждало. Вероятно, ощущения обострялись из-за чувства вины…» Что-то в этом роде.

– Как гадко! – сказала Рейчел. – Просто отвратительно!

Ровным бесстрастным голосом, пытаясь такой монотонной интонацией хотя бы отчасти оградить себя от пережитой трагедии, Кэрол продолжала:

– Думаю, что детям все стало известно раньше меня. А уж Уитни – тот знал наверняка, ведь он видел, как они целовались. Это, пожалуй, самое худшее. Затем на сцену вышли так называемые «подруги», которые прежде ничего не говорили мне «ради моего же блага», поскольку «были уверены, что все прекратится само собой». Можете себе представить, какими пикантными подробностями они бередили мою кровоточащую рану: «Ах, дорогая, раз уж теперь ты все знаешь, то, так и быть, расскажу тебе. Когда на одной из ваших вечеринок Уоррен увидел, как под столом они игриво наступали друг другу на ноги, он подумал, что Джек и впрямь заходит слишком далеко».

– Что же произошло, когда ты уличила его? – спросила Рейчел.

– Угадай, что? Невероятное, «неподдельное» удивление! Он отрицал все. На любой вопрос у него имелся ответ, пока я не предъявила ему те письма.

При воспоминании о том, что она переживала в ту минуту, Кэрол чуть не заплакала. Джек – ее герой. Джек – бессовестный лицемер. Превращение первого во второго совершилось на ее глазах за какие-то доли секунды. Она видела, как с калейдоскопической быстротой менялись выражения на его лице: стыд, осознание своего поражения, растерянность. «О Боже», – только и выговорил он тогда. Затем повторил. И в третий раз со вздохом: «О Боже».

– Понимаете, – продолжала Кэрол, – в браке мужчина все равно никогда не отдает столько, сколько женщина. Я же самозабвенно посвятила себя единственно главному в своей жизни – Джеку и детям. Ничуть не возражала против этого. Не считала себя обделенной. Все было так замечательно. А наш дом, видели бы вы его… он великолепен: мои орхидеи, ароматические смеси из сухих цветочных лепестков, потрясающий сад.

Все эти годы я почти совсем не думала о себе, а если изредка и начинала задумываться, то у меня сразу же возникало чувство вины. Я гнала эти мысли прочь. Я понимала, конечно, что отказываюсь от самой себя. Но я была рада делать это. У меня, конечно, есть способности, я действительно умею рисовать и всегда любила делать это. Могла бы стать профессиональной художницей, но не стала. На любимое занятие не оставалось времени, но глубоко в душе у меня всегда жила мечта, что однажды я стану рисовать, как Джорджия О'Киф, в пустыне.

Каким-то образом это желание сохранилось, и вот, когда девяносто девять процентов того, что составляло меня как личность, превратилось в ничто, этот самый один процент остался. Это все, что у меня есть сейчас. Верите или нет, но именно поэтому я и нахожусь здесь, в этом роскошном зале, в этом роскошном отеле, надоедаю вам, повторяя одно и то же. Думала – уеду в пустыню и попытаюсь стать Джорджией. Не смейтесь, это так и есть.

– По-моему, ты правильно поступила, – заявила Тэсса. – Ты ушла от него. Приняла трудное решение и осуществила его. Шагнула в неизвестность, не думая о последствиях. Если бы у тебя было к кому уйти, ну, понимаешь, например, к человеку, который долгие годы любил тебя или о котором тайно грезила ты сама… тогда – другое дело. Или если бы ты уже была состоявшимся художником или кем-то еще, если бы у тебя была еще какая-то иная жизнь… Но вот так взять и уйти, просто приехать сюда и пытаться начать с нуля, это невероятно смелый поступок.

– Именно, – подтвердила Рейчел. – Абсолютно в духе феминизма.

– Возвращаться к нему тебе нельзя, – сказала вдруг Тэсса. Она глубоко прониклась болью Кэрол и теперь ощущала эту боль как свою собственную.

– Знаю, – ответила Кэрол.

– Я тоже думаю, что не стоит, – согласилась Рейчел.

Она была удивлена тем, как изменилась ее позиция. Неужели она начала разбираться в этой неведомой ей сфере чувств, где неверность автоматически означает конец многолетних близких отношений, возникших когда-то исключительно на основе полного доверия к человеку? Для Рейчел секс и мужчины являлись лишь чем-то сопутствующим главному в ее жизни – профессиональному росту, карьере. Мужчины приходили и уходили, не оставляя следа в душе. Они в ее представлении отождествлялись с подписанием важных договоров и получением мимолетных удовольствий. А для Кэрол и Тэссы мужчина – это тот фундамент, на котором зиждется вся жизнь.

– Не правда ли, любопытно, Рейчел, – обратилась к ней Кэрол, – что в некотором смысле мы обе с тобой на распутье. Однако движемся в разных направлениях. В чем-то я похожа на тебя, а в чем-то – твоя прямая противоположность. Ты хочешь обрести семью, и именно семейная жизнь рухнула у меня. Ты помешана на карьере и достижении успеха, и я как раз вступаю сейчас на эту стезю.

Рейчел не могла не видеть, что кроется за их разговорами. И сама она, и Тэсса, и Кэрол – примерно одного возраста, около сорока лет, переживают сейчас трудности, типичные для женщин, а возможно, и для мужчин, повсюду. По какому пути пойти? Что принести в жертву? Как испытать магию любви? Как удержать успех? Как отважиться и воплотить в реальность свои мечты? И она ответила Кэрол:

– Следовательно, нам нужно воспользоваться сложившейся уникальной ситуацией и помочь друг другу… – Она помедлила, что-то усиленно обдумывая. – Вы выкладываете секрет семейной жизни, а я демонстрирую вам во всех подробностях, как сделать карьеру в этом жестоком мире.

– Для меня, – сказала Кэрол, – основная трудность – полное неумение жить одной. И однако же я непостижимым образом чувствую: одиночество – это именно то, что мне сейчас необходимо.

– Одиночества и я не переношу, – подхватила Тэсса. – К счастью, у меня есть Камилла, но это совсем другое. Мне так плохо без Пита. Я возненавидела эту гнетущую тишину вокруг.

– Одиночество – это проще простого, – сказала Рейчел. – Оно соблазнительно. Оно эгоистично. Одиночество – это только я, я, я до тех пор, пока тебя от всего и вся не станет воротить. Я пресытилась им. Устала от него. Не потому, что в одиночестве трудно. А как раз потому, что чересчур легко.

– А вот я восхищаюсь самодостаточными людьми, – сказала Кэрол. – Именно это я и люблю в Джорджии О'Киф. Свою жизнь она безраздельно посвятила творчеству. Все, что вставало на ее пути, безжалостно отметалось в сторону – имущество, подруги, друзья, любовники, что угодно.

– Но ты же знаешь, что́ говорят о любимой работе, которая не платит человеку взаимностью, – сказала Рейчел.

– От мужей ее иногда тоже не дождешься, – парировала Кэрол.

– Что совершенно необходимо для того, чтобы добиться успеха, – продолжала Рейчел, – так это сосредоточиться на главном. А чего надо в первую очередь опасаться, так это фантазий и пустых надежд. Рассуждения о том, чтобы стать кем-то, звучат несерьезно. А вот наносить краски на холст изо дня в день – это означает сосредоточиться на главном. Действовать и еще раз действовать. Перестать предаваться размышлениям.

– А чтобы влюбиться, нужно расслабиться и прекратить сосредотачиваться на главном. А чего надо опасаться, так это действительности. Только и делать, что предаваться размышлениям и фантазировать. Перестать действовать, – в тон ей сказала Кэрол.

Все рассмеялись.

– Как там Джек обходится без тебя? – спросила Тэсса. – Из телефонного разговора ты это поняла?

– Неважно. Служанка ушла. И садовник вроде собирается. У меня были хорошие отношения с обоими. Да, он еще сказал, что знаком с тобой, Тэсс. Ты ничего не говорила об этом.

– Я знакома с твоим мужем? – удивилась Тэсса. – Не думаю.

Боковым зрением Тэсса видела, как голова Рейчел неторопливо и неумолимо, словно башня танка, поворачивается в ее направлении. Кэрол смотрела на нее в упор. Маккейб? Джек Маккейб? Ей это имя ровным счетом ничего не говорит.

– Ты знакома с мужем Кэрол, Тэсс? Это же очень интересно! Стало быть, теперь мы можем выслушать о нем объективное мнение. Давай. Говори. – На губах Рейчел играла полуулыбка.

– Я не очень-то хорошо запоминаю имена, – сказала Тэсса, чувствуя, что предательски краснеет. Какое двусмысленное положение! Она совершенно не помнит Джека Маккейба. Она не обратила никакого внимания на любовь всей жизни Кэрол. Увы, чудо для одних отнюдь не является таковым для других. Пожалуй, получается бестактный, пусть и неумышленный намек на то, что муж Кэрол – личность ничем не примечательная и уж, конечно же, незапоминающаяся. А с другой стороны, если она помнит Джека и ничего не хочет говорить, стало быть, ей есть что скрывать… Может быть, она сама флиртовала когда-то с изменявшим Кэрол мужем. Ну и положение!

Кэрол внимательно смотрела на нее изучающим взглядом. Наверняка убеждена, что уж ее распрекрасного мужа должны непременно помнить все. В душе у нее навсегда поселится сомнение, не лжет ли ей Тэсса. А если лжет, то почему?

– Он сказал, что это было на каком-то деловом званом вечере. Их фирма представляла интересы какой-то компании, с руководством которой твой муж вел переговоры. Помнит, что ты была очень красива, очень элегантна, Тэсс, так что это точно была ты. Джек иногда бывает прав.

Кэрол не могла удержаться, чтобы не сделать комплимента. От ее проницательного взгляда не укрылось смущение и замешательство Тэссы.

– Боже, на этих бесконечных вечеринках я знакомилась со столькими людьми, – сказала Тэсса. – Джек Маккейб. Адвокат. Черт, да они там все были адвокаты! – Это прозвучало грубо. – Я, честное слово, и в самом деле удивлена, что он запомнил меня, а я его нет, – добавила она, сама не зная, сделала она этим лучше или хуже.

– Очень жаль, – сказала Рейчел несколько разочарованно.

– Интересно, а я бы запомнила Пита? – вызывающе спросила Кэрол.

– Да, – нервно усмехнулась Тэсса.

«Обе они запомнили бы Мэтта», – подумала Рейчел и тут же засомневалась в этом. Воцарилось неловкое молчание. Каждая женщина считает, что ее мужчина – особенный. Это вывод первый. Вывод второй – с такой ее оценкой согласны не все. В наступившей тишине Рейчел задавалась вопросом, забыл бы кто-нибудь Чарльза Форда, чье имя и краткую биографию она уже успела разузнать, как бы случайно беседуя о нем с обслуживающим персоналом.

– Во всяком случае, – сказала Кэрол, – по его словам, вы обсуждали политику Англии. Сходство между республиканцами и консерваторами, а также разницу между демократами и лейбористами. Ты явно произвела на него сильное впечатление, раз он запомнил тот разговор. – В воздухе повисло невысказанное обвинение: «Конечно же, ты помнишь моего Джека. А раз так, какого же дьявола скрываешь это? Нельзя же допустить мысли, что он не привлек твоего внимания».

– В моих передачах часто участвуют люди, которых я потом не узнаю при встрече, – сказала Рейчел. Она почувствовала, что так необходимо было сказать, хотя это и была неправда.

– Да, вот теперь, когда ты сказала, о чем шел разговор, я действительно вспомнила, – с видимым облегчением проговорила Тэсса. – Он высокий, еще помню галстук в горошек и приятный смех. Это было года два назад. Прекрасно его помню. Просто имя выскочило из головы.

Кэрол рассмеялась тоже, кажется, с облегчением.

Теперь воспоминания Тэссы быстро обретали конкретную форму.

– Он еще сказал, «лейбористы», а я заметила, что в Англии их никто так не называет. Мы называем их социалистами. Он был довольно обаятелен – я бы даже сказала, весьма обаятелен… У него белокурые волосы. Да, белокурые, – и Тэсса откинулась в кресле, довольная собой.

«Ухаживал ли он за тобой?» – внезапно подумала Кэрол. Нанесенная неверным супругом рана еще не успела полностью затянуться, и чувство ревности тлело в Кэрол. Была ли там Пейдж Ли? Это происходило два года назад, тогда их роман был в самом разгаре, а Джек все равно стремился быть обаятельным, чтобы очаровывать красивых женщин на вечеринках с коктейлями.

На минуту она позволила себе представить его и Тэссу вдвоем. Не тогда, а сейчас. Джек и Тэсса. Как она украсила бы собой его традиционные ужины с партнерами по фирме. Кэрол явственно слышала, как их жены болтают друг с дружкой в дамской комнате: «Джек полностью оправился, не так ли? Какое-то время, после того как Кэрол ушла от него, я думала, он не выстоит. Но у этой его подружки такой отменный вкус, даже несмотря на то, что она совсем без денег. Гостиную теперь просто не узнать… а цветы… и Джек, похоже, совсем без ума от ее дочурки. В таких случаях самое главное – преодолеть именно этот барьер, наладить отношения с детьми…»

Кэрол тут же выбросила из головы эту нелепицу. Тэсса слишком утонченна и изысканна для такого прямолинейного, бесхитростного провинциала, как Джек Маккейб. Но он мог бы стать для нее надежной опорой, у Камиллы появился бы отец. Потом Джек стал бы совладельцем фирмы, обладающим правом решающего голоса, и Тэсса уже была бы женой человека, занимающего видное положение. Кэрол силилась убедить себя, насколько все это смешно. Джек – это ее прошлое. А будущее теперь принадлежит лишь ей самой. И все же… и все же картины, нарисованные ее воображением, исчезали с трудом. Воспоминания и мысленные образы изгнать из сознания труднее всего.

Рейчел наблюдала за Кэрол. Она понимала, о чем та сейчас думала. Кэрол оценивала Тэссу как соперницу, несмотря на то что та нравилась ей. Кэрол по-прежнему находится во власти Джека, и, возможно, в самых потаенных уголках ее сознания его власть над нею сохранится навсегда. До чего же она красива! Внешность ее не столь оригинальна, как у Тэссы, но она обладает всеми атрибутами, присущими тем приезжавшим на каникулы домой местным королевам красоты, которые так отравляли жизнь Рейчел в подростковом возрасте, когда за нею не приударял никто из мальчишек. Большие глаза, маленький носик, высокие скулы, гладкая кожа. Морщинки в уголках глаз почти незаметны. Фигура, отточенная занятиями аэробикой.

Рейчел вдруг вспомнила, какую боль причиняли ей когда-то девицы, похожие на Кэрол. Приезд домой тогда означал для нее долгие томительные вечера в холодных кинотеатрах, где она пряталась от всех. Мальчишек приводила в ужас ее твердая решимость, граничащая с одержимостью, стать «кем-то» в этом мире. Она, конечно, по большей части презирала бездумное стремление их подружек к одним лишь легкомысленным забавам, но порой отчаянно завидовала успеху, которым пользовались такие вот Кэрол Маккейб.

Однако у сидящей здесь Кэрол Маккейб за душой куда больше. В попытке реализовать свои полузабытые мечты эта женщина устремилась к цели самобытным, непроторенным путем. И значит, она – отважная художница, возможно, такая же, как Чарльз Форд, стремящийся вновь начать творить, после того как счастье ушло из его жизни вместе со смертью возлюбленной.

Внезапно Рейчел с ужасом поняла, что́ неосознанно происходит у нее в голове. Мысленно она соединяет Чарльза и Кэрол друг с другом точно так же, как это делала Кэрол в отношении Джека и Тэссы. Кэрол будет жить в Санта-Фе. Как и Чарльз Форд, она тоже потеряла того, кого любила. У них нашлось бы много общего. Вдвоем они могли бы обсуждать цветовые эффекты, глубину теней, таинственную ауру пустыни, притягивающей их обоих. Вдвоем они могли бы, осознав безнадежность будущего без любви, утешиться друг с другом…

– Итак! – воскликнула она, безжалостно изгоняя эти тягостные мысли. – Готовы ли вы обе получить от меня сюрприз?

– Какой сюрприз? – дружно поразились они.

– Индивидуальный сеанс макияжа у Алонсы Пирелло. Она – стилист и визажист, работает только со звездами.

– Ты шутишь, – не поверила Тэсса.

– Что ты имеешь в виду? – улыбнулась Кэрол.

Рейчел посмотрела на часы.

– По договоренности со мной, через десять минут в салоне красоты Пирелло проведет специальный сеанс – индивидуальные консультации по макияжу только для нас троих. Мой вам подарок.

– Нос не должен занимать более пяти процентов общей площади вашего лица, – безапелляционно заявила Алонса Пирелло, словно оглашая эдикт самого Создателя.

Тэсса внимательно рассматривала себя в зеркале.

– Вы уверены, что не пятнадцать процентов? – уточнила она с надеждой в голосе.

– Это классический нос, Тэсса, – пояснила Кэрол. – А ты то самое исключение, которое подтверждает правило.

– Чепуха, – не согласилась Тэсса. – Как можно без пластической операции уменьшить нос?

За спиной Тэссы возникла Алонса.

– Нос у вас удлиненный и тонкий, поэтому вы можете зрительно расширить его, наложив с обеих сторон соответствующие светлые тона косметическим карандашом и аккуратно растушевав их. А можно зрительно укоротить его, нанеся на основание контурные тени и опять-таки растушевав их.

– С носом мне ничего делать не нужно.

– Тэсс, не будь смешной, – сказала Рейчел.

– Сейчас, конечно, нет, – согласилась Алонса, – но со временем мышечная ткань ослабевает. Через двадцать лет вы, возможно, захотите прибегнуть к услугам пластического хирурга.

– Через двадцать лет я не стану возражать, если надо мной навсегда закроется полированная крышка гроба, – рассмеялась Тэсса.

Алонсе явно не понравились эти слова. Ее взгляд обратился к Кэрол.

– У вас приятное, милое лицо. Вы обладательница стандартной привлекательной внешности. Это, конечно, хорошо. Но если провести воображаемую линию от кончика носа через ложбинку на верхней губе и до центра подбородка, то вы увидите, что у вас нарушена лицевая симметрия относительно этой средней линии.

– Бедняжка Кэрол, – с наигранной серьезностью произнесла Рейчел. – Какое горе. Нарушение лицевой симметрии относительно средней линии.

– Это было первое, что бросилось мне в глаза, как только я увидела тебя, – вступила в игру Тэсса. – «Бедняга, до чего же грустна, – сказала я тогда себе. – Как же ей, наверно, тяжко всю жизнь бороться с таким ужасным дефектом». Стоило мне только посмотреть на тебя, как у меня тут же навернулись слезы на глаза.

– Не смеши меня, – сдавленно проговорила Рейчел, – а то потечет тушь, а я так старательно подкрашивала глаза утром.

Алонса тут же моментально переключилась на свою знаменитую клиентку – ту, которая оплачивала этот сеанс. Ей было совершенно безразлично, увидит ли она еще когда-нибудь других двух женщин, но вот Рейчел Ричардсон – та может послужить для нее хорошей рекламой.

– Глаза у вас красивые, Рейчел. Хочу вам только посоветовать, перед тем как красить ресницы, придать им форму, загнуть концы. Если хотите, можете окрасить ресницы в косметическом салоне у мастера. Это сэкономит вам массу времени.

– Не желаю его экономить, – заявила Рейчел. – Время, отведенное для макияжа, пожалуй, единственное, которое мне удается выкроить, чтобы подумать.

– Но вам же постоянно приходится вращаться в высших кругах, – продолжала настаивать Алонса. Ее каблучки постукивали по розовому мраморному полу салона красоты, открытого специально для этого сеанса. Скулы ее были так туго обтянуты кожей, словно она совсем недавно перенесла пластическую операцию. Она была невероятно худа и чрезвычайно подвижна. Кэрол она казалась взявшей след гончей.

– О Боже, этот высший свет, – отмахнулась Рейчел. – Все заняты только собой и никому нет дела до того, как ты выглядишь. Я крашусь скорее для того, чтобы чувствовать себя более уверенно.

Алонса резко повернулась и укоризненно покачала головой, неодобрительно хмыкнув, но тут же с готовностью рассмеялась дребезжащим смехом, чтобы угодить важной клиентке.

– И я всегда поступаю точно так же, – согласилась Кэрол.

Алонса сразу же переключилась на нее. Рейчел Ричардсон простительно непочтительное отношение к косметологии. Но вот этой выскочке – нет.

– Вы совершаете большую ошибку, – строго произнесла она. – У Рейчел совсем другая… лепка лица. А вот вам необходимо приподнять скулы – и как можно выше.

Она метнулась к Кэрол с косметическим карандашом, словно нападая на нее с холодным оружием. Резкими уверенными движениями нанесла два мазка на скулы Кэрол около уголков глаз и провела две диагональные линии по направлению к верхней части ушных раковин. Энергично растушевала их подушечками больших пальцев.

– Ну вот. Это акцентирует природные линии вашего лица. Теперь оно не столь явно напоминает пудинг.

– Напоминает – что? – недоверчиво усмехнулась Кэрол.

Не в силах сдержать улыбки, Рейчел и Тэсса наблюдали за происходящим.

– Да-а, теперь ты действительно выглядишь намного лучше, Кэрол, – с иронией произнесла Рейчел. – Теперь ты больше напоминаешь не пудинг, а многослойное желе.

– Но с нарушением средней лицевой линии – перекошенная, как падающая Пизанская башня, – смеясь, добавила Тэсса.

Кэрол тоже едва удерживалась от смеха.

– Не смейся, Кэрол, а то образуются морщинки вокруг глаз, и все усилия – псу под хвост.

Алонса Пирелло решила пропустить мимо ушей насмешку в свой адрес.

– Так, теперь нанесем тональный крем. Подчеркнем еще раз линию скул… вот теперь почти все. Несколько заключительных штрихов… – Руки Алонсы колдовали над лицом Кэрол. – Готово!

– Да, весьма впечатляет, – сказала Кэрол, разглядывая свое отражение. Теперь ей было не до смеха. – Где же вы были, когда я так нуждалась в вас?

– Боже, ты словно сошла с обложки журнала, – восхитилась Тэсса.

– А ты выглядишь как принцесса.

Тэсса действительно выглядела именно так.

– Ну а теперь о Тэссе, – сказала Алонса, переходя на более мягкий и непринужденный тон. – Необходимо скрыть тени под глазами светло-бежевым корректором. Наносим его губкой, осторожными легкими движениями до того, как будем накладывать крем под пудру. Затем убираем припухлость под глазами специальным тонизирующим кремом. Наносим его кисточкой, затем растушевываем, но не втираем. То же самое и со складками, идущими от ноздрей к углам рта. Ну разве она не прелесть?!

– Итак, мы закончили? – спросила Рейчел. – Я ощущаю себя femme fatale.[10] Куда мне, черт возьми, сейчас пойти, чтобы на практике найти применение своей новенькой, с иголочки внешности?

Они встали, сняли розовые халаты и стали внимательно рассматривать себя в зеркало.

– По-моему, единственное, чего в «Гасиенде-Инн» не предусмотрели для обслуживания женской клиентуры, – это наличие мужчин, – сказала Кэрол.

– Возможно, именно таков и был главный замысел – меньше отвлекающих факторов от диеты и грязевых ванн, – усмехнулась Тэсса.

– Гм-м, – как бы неохотно согласилась Рейчел.

Они медленно спускались по роскошной мраморной лестнице. Сейчас, в эту самую минуту, они как никогда остро прониклись ощущением своей женской солидарности – сплоченная команда, гораздо более сильная, нежели простая арифметическая сумма возможностей трех ее слагаемых. Интересно, испытывают ли то же самое мужчины вокруг охотничьего костра? Для Рейчел это чувство было хоть и непривычным, но весьма приятным.

– Знаете, – сказала она, – то, что произошло здесь, для меня очень существенно. Я встретила вас. Мы разговаривали – просто так, непринужденно. Беседовать по душам, не думая, как это будет выглядеть на экране, мне давно не доводилось.

– Мне тоже приходилось все держать в себе, – призналась Тэсса.

Кэрол молча кивнула в знак согласия.

Все они задавались одним и тем же вопросом: что же будет дальше? Их не покидало ощущение, что это должно вот-вот кончиться.

– Ну что ж, значит, нам всем повезло. – Рейчел искренне верила в то, что говорит. – Звучит глупо, но, знаете, по-моему, каждой из нас нужна своего рода помощь, хотя и совершенно различная. Странность заключается в том, что каждая из нас является знатоком в той области, в которой другая – полный профан. – Рейчел высказала эту мысль, сама лишь смутно догадываясь, к чему она, собственно, клонит.

– Совершенно верно, – согласилась Тэсса. – Вот мне, например, крайне нужны деньги. Кэрол – сила и смелость, чтобы начать новую жизнь. А Рейчел… ну-у… тебе нужно…

– …влюбиться, – продолжила Кэрол под дружный смех.

– А это несложно, – сказала Тэсса, и Кэрол закивала головой в знак согласия.

– Черта с два! – смеясь, возразила Рейчел. – Если перед кем из нас и стоит настоящая проблема, так это передо мной. Деньги и успех – добиться этого может любая. Надо просто вкалывать. Мне же предстоит начать новую жизнь, прислушиваясь к голосу сердца, а не разума.

– Думаю, мы и впрямь могли бы помочь друг другу, – сказала Кэрол.

– Знаете, а ведь это любопытно, – продолжала Рейчел. – Со мной всегда случались неприятности, стоило мне поверить в женскую дружбу. С тех самых пор, когда одна девица по имени Рут умыкнула у меня продюсера, с которым я встречалась, и склонила его дать ей ту работу, которой добивалась я. У меня такое чувство, что мужская дружба крепче.

– Я всегда доверялась женщинам, – сказала Кэрол. – У меня была масса подруг. А потом, когда произошла вся эта история с Джеком, у меня возникло ощущение, что всем им случившееся даже доставляло радость. И знаете, ведь ни одна из подруг ничегошеньки не говорила мне, хотя они уже знали о его предательстве.

– Означает ли это, что независимо от того, что́ мы говорим сейчас, в конечном счете мы оставим друг друга в беде? – прямо спросила Тэсса.

– Нет, – ответила Рейчел. – Давайте условимся здесь и сейчас – всегда помогать друг другу. Будем постоянно поддерживать связь и всегда оказывать друг другу поддержку и помощь, как это делают мужчины, черт бы их побрал.

И, спускаясь по лестнице плечом к плечу, три женщины взялись за руки. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Недавно они были еще незнакомы, отныне они – подруги.

8

Рейчел проснулась и, еще не открыв глаза, осознала, что настало время уезжать отсюда. С нее достаточно. Она удалилась в этот Богом забытый уголок, отдохнула и расслабилась. Пора возвращаться к своей привычной жизни.

Так и не открыв глаз, она нащупала телефонную трубку. Даже уехать отсюда было проще простого. Когда Рейчел наконец открыла глаза, для нее уже был заказан билет на Нью-Йорк. Сорок пять минут было в ее распоряжении, прежде чем подадут лимузин, который доставит ее в аэропорт.

Она быстро приняла душ, поражаясь тому, что подсознательно пришла к решению об отъезде еще во сне. Возможно, именно в этом и заключается подлинная прелесть пребывания на курорте. Как заботливая мать, он оказывает на тебя целебное воздействие, но не порабощает и не закабаляет тебя.

Натянув на себя что попало, Рейчел вывалила содержимое ящиков комода прямо в чемоданы, даже не удосужившись аккуратно сложить вещи. Проделывая это чисто механически, она думала о Кэрол и Тэссе. Теплые чувства охватили ее при воспоминании о них. Они настолько просты и бесхитростны, что она испытывает потребность опекать их. Эти несколько дней сблизили их. В зрелом возрасте подлинная дружба возникает редко, но Рейчел чувствовала, что никакие ее тайны они не истолкуют превратно, потому что каждая из них искренне желает остальным только добра. Вот она – лакмусовая бумажка любой дружбы.

Рейчел посмотрела на часы. Половина восьмого, а она должна еще успеть попрощаться, хотя терпеть не может прощаний. Но для Тэссы время еще раннее. Она оставит ей у администратора записку, которую позже отнесут в номер. Сняв трубку, Рейчел позвонила в номер Кэрол. Никто не ответил. Ну что ж, она сделала все, что могла. Мысленно она уже была в Нью-Йорке. Рейчел заметалась по комнате, торопливо собирая вещи, которые не успела уложить, и поспешила вниз.

Она оплатила счет, рассеянно выслушав подробности, связанные с отлетом. Машина уже ожидала ее у входа. Рейчел быстро набросала записку Тэссе и еще одну – Кэрол. Торопливо пересекая холл, она вдруг остановилась, вспомнив. Черная накидка, развевающаяся в воздухе, легкая стремительная походка, темные непроницаемые глаза… Рейчел ни минуты не сомневалась в том, что она еще встретится с Чарльзом Фордом.

9

Тэсса с трудом пробуждалась после тягостных сновидений. Смутное беспокойство словно плотным покрывалом окутывало ее еще не очнувшееся ото сна сознание, и сейчас, в темноте, пока она еще не открыла глаза, ей становилось еще тревожнее. По мере того как дремота окончательно развеивалась, обрывки сновидений все еще мелькали перед ее мысленным взором, медленно теряя свои очертания. Во сне она видела драку между Питом и своим братом. «Ты не способен заботиться о ней!» – кричал брат. Пит выглядел таким печальным, а потом он превратился во всадника, скачущего по пустыне на белом коне и похожего на того самого, которого они видели с Рейчел.

Тэсса открыла глаза и увидела лицо Камиллы совсем рядом с собой. Та ухитрилась вытеснить ее на самый край широкой кровати. Тэсса почувствовала, что ночные кошмары и ощущение тревоги понемногу исчезают. Дочка выглядела такой безмятежной во сне, разметав руки и ноги в разные стороны. Тэсса лежала неподвижно, боясь разбудить ее.

После того как она познакомилась с Рейчел и Кэрол, она провела здесь сказочные дни, но сейчас ее вдруг охватило чувство вины. Ну хорошо, «Гасиенда-Инн» – это подарок брата, но не пир ли это во время чумы? Для любой женщины лет двадцати с небольшим, обладающей собственными средствами и не обремененной семьей, работа в качестве риэлтора Сотби явилась бы многообещающей и захватывающей перспективой, но у Тэссы совсем другое положение. Она обязана добиться успеха не в отдаленной перспективе, а уже в самое ближайшее время, иначе они с дочерью останутся без средств к существованию.

Ее тревога словно передалась девочке, Камилла беспокойно зашевелилась. «Спи, моя родная, – подумала Тэсса, – побудь еще немного в стране своих сновидений. Надеюсь, там все хорошо и спокойно».

Тэсса вынуждена была считаться и с наихудшей перспективой для себя. Пройдет несколько месяцев, все увидят, что она не способна продать даже воды умирающему от жажды, и в Сотби откажутся от ее услуг. Кем же она будет тогда? Продавщицей в магазине? Секретаршей, не умеющей ни печатать, ни стенографировать, способной лишь обслуживать сотрудников, подавая им кофе, да и то приготовленный из пакетиков в кофеварке?

Мысленно она уже представляла, как спускается ниже и ниже по социальной лестнице, с трудом находя все менее и менее престижные места из тех, на которые вообще может рассчитывать женщина, и вот она уже стоит на углу и просит подаяния вместе с голодной Камиллой. Дочка не сводит с нее своих огромных глаз, в которых читается укор, однако по своей доброте душевной никогда и ни в чем не винит ее.

Охваченная паникой, Тэсса резко села в кровати. И тут увидела, что под дверь просунули конверт. Осторожно, чтобы не разбудить Камиллу, она встала. Подошла к двери, подняла конверт и распечатала его. Подойдя к окну, немного раздвинула плотные шторы и стала читать:

«Дорогая Тэсса! Сегодня утром я проснулась от неудержимого желания вернуться к своей привычной нью-йоркской жизни. Поэтому уезжаю не простившись, не хочу беспокоить Камиллу в столь ранний час.

Тэсс, я знаю, как тебя тревожит будущее, и никакие ободряющие слова не принесут тебе успокоения. Но я твердо знаю, что у вас с Камиллой все будет замечательно, потому что в вас есть сила духа. Жаль, что я не столь же сильна. Единственное, что тебе необходимо, – это поверить в себя.

Не говорила тебе об этом раньше, но здесь со мной произошло своего рода то самое волшебство… что ты испытала, встретившись с Питом, а Кэрол – с Джеком. Я не стала делиться с вами, ведь, возможно, все это мне лишь показалось… но как знать?! Как бы там ни было, вы убедили меня, и теперь я знаю это наверняка: главное – то, что ты постигаешь сердцем, а не рассудком. Раньше я считала, что все наоборот.

Удачи тебе, Тэсс, и да будет с тобою Бог! Если я хоть чем-то, хоть чем-нибудь смогу помочь тебе в Нью-Йорке, ты только скажи. Как связаться со мной, ты знаешь, а я всегда готова прийти к тебе на помощь.

Твоя новая подруга – Рейчел Ричардсон».

Тэсса смахнула набежавшую слезу. Она не могла припомнить, доводилось ли ей хоть однажды получать столь трогательное письмо.

– От кого это? – раздался с кровати сонный голосок.

– От Рейчел.

– Рейчел мне нравится. А почему она пишет тебе письмо?

– Она уехала, родная моя. Обратно, в Нью-Йорк.

– Не может быть. Она же не попрощалась.

– Она прощается с нами в этом письме, – объяснила дочери Тэсса.

– Но ведь мы увидимся с нею, когда приедем в Нью-Йорк?

– Да, конечно.

Тэсса пошла к кровати. Камилла подозрительно смотрела на нее.

– С тобой все в порядке, мамочка?

– Да, родная, конечно. Просто письмо такое милое, а иногда от хорошего становится грустно.

– А я от этого никогда не бываю грустной, – заявила Камилла без тени сомнения.

– Знаешь, родная, по-моему, нам тоже пора подумать о возвращении в Нью-Йорк.

10

Кэрол приоткрыла глаза, и просочившийся сквозь веки утренний свет наполнил ее душу ликующей радостью. И «Гасиенда-Инн», и две новые подруги оказали магическое воздействие на ее душу. Наконец-то она вновь обрела способность воспринимать все окружающее, словно очнулась от страшного летаргического сна. Возможно, новая жизнь окажется вся в рытвинах и ухабах, но это будут ее собственные препятствия. Ни Джек, ни ее дети не будут иметь к этому отношения. До чего же необычными оказались эти несколько дней.

Соскочив с кровати, она быстро подошла к окну. Денек будет что надо. Кэрол распахнула двери, ведущие на террасу, и из пустыни в комнату ворвался свежий воздух. Половина седьмого и примерно срок пять градусов.[11] Прекрасный солнечный день для занятий живописью. Заказав себе кофе в номер, Кэрол направилась в ванную.

Она была уже одета, когда принесли кофе, который она выпила едва ли не залпом, стремясь поскорее отправиться на натуру. Быстро собрала все необходимое: краски, мольберт, пару холстов, кисти, палитру. О Боже, вот она – прелесть свободы! Весь этот день принадлежит только ей! Кэрол быстро спустилась и положила в багажник взятой напрокат машины этюдник и два уже законченных полотна. Ничего не забыла? Пожалуй, нет. Скипидара и тряпок у нее достаточно. Ах да, солнечные очки. Она бегом вернулась и взяла их.

Кэрол уже выехала из главных ворот «Гасиенды-Инн», как вдруг вспомнила, что на прикроватной тумбочке забыла карту. Секунду она колебалась, не вернуться ли за ней. Нет! Нужное направление она запомнит и так. Да и накатанных дорог в пустыне не так уж много. Кэрол продолжала ехать – в сторону от Санта-Фе к возвышающейся вдали горной цепи. Она опустила стекла и мчалась, с наслаждением подставляя лицо упругому ветру. Вокруг уже простиралась коричневато-бурая пустыня, оживляемая яркой голубизной безоблачного неба. «Мечтать! Продолжай же и впредь мечтать, Кэрол Маккейб», – ликовала она, вновь ощущая себя юной очаровательной девушкой, какой она была, когда впервые встретилась с Джеком.

Она ехала уже целый час, и вскоре гудронированное шоссе закончилось. Теперь от него в разные стороны расходились три грунтовые дороги. Кэрол решила выбрать левую. Именно эта дорога была обозначена на карте, как она хорошо помнила. На каменистом плоскогорье по обеим сторонам от дороги тянулись нескончаемые заросли полыни. Она миновала речушку с берегами, поросшими высокими ивами, в тени которых приютился глинобитный домик. Затем пейзаж вновь стал уныло-монотонным. Лишь белокрылые голуби взлетали с обочины, когда она проносилась мимо.

Ее приводила в восторг дикая первозданность этих мест, таких пустынных и безлюдных, словно специально предназначенных для того, чтобы создать здесь что-то новое. Жить тут означало бы вести беспрестанную борьбу за существование. Кэрол подумала, что здесь, в пустыне, избавится от всего поверхностного, наносного и отыщет-таки корни, питающие ее душу.

Она повернула налево. Теперь грунтовые дороги, каждая из которых больше походила просто на накатанную колею, расходились лучами во всех направлениях. Кэрол поехала наугад. Она так и не нашла того места, которое искала и о котором ей говорили местные жители, а ведь ехала уже без малого два часа. Проклятие! Она заблудилась, ну и пусть. Она теперь одна, и это касается только ее самой. Даже если она и не отыщет подходящую натуру сегодня, может рисовать хоть завтра, хоть в любой другой день из предстоящей ей впереди жизни.

И тут она увидела его. Почти у самой дороги, под кедром, лежал дочиста обглоданный скелет буйвола. Выбеленные солнцем кости уже стали неотъемлемой частью пейзажа. Так вот какова она, смерть в пустыне. Безжалостный зной и питающиеся падалью хищники, способные подстерегать свою добычу бесконечно долго, сделали свое дело: живое стало прахом и тленом. А ведь это символическое изображение самой сути природы в ее первобытно-безыскусной неприглядности. Животное пало, чтобы стать кормом для других животных, а вскоре и эти белые кости, в свою очередь, распадутся и превратятся в азот – удобрение для крохотных цветков, расцветающих весной по всей пустыне.

Кэрол остановила машину. Этот скелет – совершенно в стиле ее любимой художницы. Джорджия О'Киф любила изображать величественную смерть как начало непрерывного жизненного круга, разворачивающегося в вечности с благословения Создателя, взирающего с небес на творение рук своих.

Кэрол выключила мотор. Когда она вышла из машины и стала осматриваться вокруг, немая тишина сомкнулась над нею. Странное состояние умиротворенности охватило ее. Она будет создавать красоту не ради других, а ради себя самой. В эти минуты природа существует только для нее, и она благодарна ей за это. Выверенными движениями большого и указательного пальцев Кэрол определила нужные размеры объектов в масштабе холста, прикидывая соотношение перспективы и заднего плана, и, пока она делала это, ее все более захлестывала бурная радость от осознания значимости задуманного ею полотна. Сначала она набросает эскизы. Подойдя к машине, она достала большой блокнот для эскизов, карандаш и ластик.

Кэрол села и начала рисовать. Через несколько минут работа полностью захватила ее. Она не думала ни о рысях, ни о змеях, ни о скорпионах, ни о других возможных опасностях, подстерегавших здесь неопытного человека. Она сосредоточилась на самой себе. Окружающий мир перестал существовать для нее. Ход времени Кэрол ощущала лишь смутно, проникаясь и упиваясь уникальностью происходящего с нею в данный момент. Художники, писатели, композиторы порой испытывают такое состояние, когда ими движет некая внешняя сила. Не нужно ни прилагать усилий, ни принимать решения – мысль возникает, созревает и воплощается как бы сама собой, и вот эскиз уже готов. Один за другим сменялись ракурсы, лихорадочно переворачивались листы блокнота, скользил по бумаге карандаш. Кэрол изумленно взирала на плоды своей работы. Неужели это сделала она? Ей казалось, что кто-то водил или что-то водило ее рукой.

Она вновь взглянула на часы. Уже два. Надо бы успеть сделать несколько снимков. Этого места она может больше не отыскать, поэтому надо закрепить свои впечатления. Позже она сможет работать по фотографиям, а какие-то фрагменты уже зафиксированы в эскизах. Всю подготовительную работу нужно закончить до вечера. Время шло. Она установила мольберт и смешала краски на палитре. И вновь кто-то неведомый двигал ее рукой и смотрел ее глазами.

Кэрол почувствовала, что у нее озябли плечи. Она поежилась и огляделась. Солнце стояло низко, посылая на землю косые лучи. Пора заканчивать работу. Едва зайдет солнце, сразу же упадет температура, а на ней только легкий свитер. Она сложила все принадлежности в багажник, не желая уезжать, но понимая, что это необходимо. Затем быстро сделала несколько снимков и на этом поставила точку. День прошел великолепно. Оглянувшись, она бросила взгляд на пейзаж, вдохновивший ее.

Кэрол включила зажигание и запустила мотор. До чего же человек все-таки полагается на технику и зависит от нее. Она проверила показания приборов на панели, просто чтобы почувствовать себя такой же уверенной в себе, как Джек. Давление масла в норме. Бензин на… На нуле! Красный огонек тоже сигналит – горючее на исходе. Нет! Ее охватил панический страх.

Кэрол в надежде, что барахлит прибор, постучала по нему ногтем. Без изменений. Огонек продолжал тревожно гореть. Она попыталась вспомнить, когда же заправлялась последний раз. Наверное, прошла целая вечность. Ей вспомнилось лицо старика-мексиканца, протиравшего ветровое стекло, во время последней заправки. Кэрол заглушила мотор и попыталась сосредоточиться. Что же теперь делать, черт возьми? До этого места она добиралась два часа. Ей не осилить такое расстояние пешком, да еще в ночное время. Кэрол захотелось пить. Она же не взяла с собой воды. Очки от солнца – не забыла, а воды в пустыню – не взяла. О Кэрол, Кэрол, какая же ты безответственная идиотка!

Надо попытаться поехать, глупо оставаться посреди пустыни. Трудно сказать, сколько можно протянуть с пустым баком. Нет. Наверное, лучше остаться здесь. Можно включить двигатель, и аккумулятор подзарядится. Ночью, когда стемнеет, она включит фары. В пустыне их будет видно за несколько миль. Но до наступления темноты еще несколько часов. Что же, заранее смириться со своим поражением?! Или все-таки ехать домой? Но она понятия не имеет, в какой стороне находится этот самый «дом».

Она расхохоталась, стремясь отогнать от себя пугающие мысли. Что бы сказал на это Джек? Кэрол уже слышала его укоризненный голос, читающий ей нотации, словно Джек готовит лекцию для бойскаутов о том, как надо собираться в поход. Как жаль, что его нет сейчас здесь. Вот, стало быть, как она относится к нему? Когда у нее все гладко, ненавидит его. Когда что-то случается, ей сразу его не хватает. К черту все это, ей надо принимать какое-то решение. Ну давай, Кэрол Маккейб, бывшая домохозяйка, принимай решения! Получила полную свободу, так распоряжайся ею!

Негодуя на себя, она включила заднюю скорость и развернулась, обнаружив таки направление, в котором ей нужно было ехать. Высоко в небе парил ястреб, отыскивая восходящие и нисходящие потоки воздуха, ведомые лишь ему одному. Кэрол опять нажала на газ, и в этот самый миг мотор заглох. От ужаса внутри у нее все опустилось. Она нажала на стартер. Мотор было кашлянул и тут же заглох окончательно. Она застыла на месте. Затем, опустив голову на руки, крепко сжимающие руль, стала сосредоточенно думать. Главное – не паниковать!

Кэрол перебирала все возможные варианты. Остаться в машине? Отправиться на поиски помощи пешком? Развести костер? Нет, пока не стемнело, его не будет заметно. Лучше дождаться ночи. Но как она разожжет костер? Ни спичек, ни зажигалки у нее нет. А если потереть друг о друга два прутика, получится? И опять она вспомнила Джека и Уитни. Они часто ходили в походы и уж наверняка не растерялись бы, оказавшись в подобной ситуации. А еще вернее: они никогда бы не отправились в пустыню, не захватив с собой воды, съестных припасов и фонаря.

Она подняла стекла и проверила, все ли в машине выключено, чтобы сэкономить ставшую теперь драгоценной энергию аккумулятора. Солнце быстро заходило, а вместе с ним пропадало и тепло. Понижение температуры уже чувствовалось, а ведь до сумерек еще далеко. Кэрол посмотрела вдаль. Со стороны гор надвигались тучи, и голубое небо постепенно скрывалось под серовато-стальной пеленой. Печка в машине была, но неизвестно, надолго ли хватит энергии аккумулятора.

Кэрол посмотрела на заднее сиденье. Одеяла нет. И вообще нет ничего, чтобы согреться. Может быть, пока еще светло, ей следует пойти пешком и постараться отыскать какое-нибудь жилище наподобие того, что она проезжала на пути сюда? Нет. Нельзя покидать машину, оснащенную фарами и гудком, где она хотя бы в относительной безопасности. Она посигналила, но в безмолвной тишине пустыни гудок прозвучал удручающе слабо. Как передается сигнал SOS? Тире – тире – тире, точка – точка – точка, тире – тире – тире. Или точки с тире надо поменять местами? И знают ли индейцы, живущие в пустыне, азбуку Морзе? Черт, надо же что-то делать!

Выскочив из машины, Кэрол начала собирать ветки и прутья для костра. Сложив их в небольшую кучку рядом с машиной, она отломала со стойки зеркало заднего обзора, пытаясь собрать лучи заходящего солнца в одну точку. Живо представила себе, как Джек недовольно бормочет что-то насчет штрафа за повреждение взятой напрокат машины. Когда она подставила под образовавшийся пучок света руку, он едва-едва согрел ей палец, а уж о том, чтобы разжечь им костер, не могло быть и речи. О Боже, какой ужас! До чего же жалкое зрелище. Типичная карикатура на всех беспомощных женщин во все века. Женщин, от которых нет никакого толку за пределами кухни да детской.

Она яростно пнула ногой бесполезную кучу собранных веток и забралась обратно в машину. Ночью могут подкрасться дикие звери – какая-никакая, а защита. Так вот она – малоприятная, но очевидная истина: Кэрол Маккейб может быть в безопасности только у себя дома, ей нельзя жить самостоятельно. Она способна существовать лишь рядом с сильным человеком, с тем, кто действительно умеет справляться с трудностями. От этой мысли ей стало особенно тяжко. Нет же, нет! Она все-таки найдет выход из создавшегося положения! Обязана найти.

Надо дождаться, когда стемнеет. И всю ночь напролет, пока не сядет аккумулятор, она будет попеременно сигналить и включать фары. До сумерек еще часа два-три. Кэрол перебралась на заднее сиденье, закрыла глаза и попыталась заснуть. Как ни странно, ей это удалось.

Проснулась Кэрол от холода. В кромешной тьме она открыла глаза, с минуту не могла понять, где находится. Она совершенно окоченела. При свете луны было видно, как изо рта у нее идет пар, хотя все окна в машине были плотно закрыты. Но это еще не все. Ветровое стекло затянуло снаружи тонким белым слоем, который Кэрол приняла за изморозь. Но это был самый настоящий снег. Она опустила стекло и увидела, как с мглистого ночного неба валят снежные хлопья – крупные, красивые… несущие смерть.

Она поспешно подняла стекло, перебралась на переднее сиденье, вся дрожа от холода, и посигналила. Гудок получился сдавленным и приглушенным из-за плотного тумана, окутавшего автомобиль. Кэрол включила фары, но их свет терялся в ослепительной снежной белизне.

Она включила печку и наконец-то испытала облегчение. В машине стало тепло. Выключила. И блаженство кончилось, в салоне вскоре вновь стало холодно. Проклятие! Она совершила ошибку, нельзя было спать. Надо было все время двигаться. Сейчас только восемь вечера. Пройдет еще целых тринадцать часов, прежде чем утреннее солнце прогреет воздух. И только когда эта мысль дошла до сознания Кэрол, действительность встала перед нею во всей своей неприглядной очевидности: вполне возможно, что до утра она не доживет.

Не зная, что ей еще сделать, она свернулась калачиком и стала молиться. Зажмурив глаза, Кэрол заклинала Бога спасти ее и все это время думала о детях.

Она вспомнила Девон в приемной детского зубного врача, где та сидела, охваченная страхом, в дурацком кресле, специально сделанном в форме зуба. По мнению персонала, это могло развлечь детишек, ожидавших вызова. Девон мужественно перенесла укол в десну, все ее тельце напряглось, но она не плакала. Кэрол вспомнила, как сама она кралась в темноте, неся заговоренные против зубной боли монетки и кожаную коробочку, в которой Джек хранил молочные зубы детей, завернутые в листки бумаги с буквами «У» – Уитни и «Д» – Девон, как типичный адвокат, аккуратист до мозга костей. Он всегда надписывал дату, когда зуб выпал. Кэрол улыбнулась, словно не замечая пронизывающего до костей холода. Она всегда представляла, как в случае пожара, при условии, что Джек и дети будут в безопасности, это станет первым, что она кинется спасать, – кожаная коробочка с их молочными зубами.

Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Быть может, ей уже не суждено обнять своих детей. Никогда. Она вызвала в памяти ту минуту, когда видела их последний раз в аэропорту и их прощальные слова.

«Я люблю тебя, мам», – сказал Уитни и обнял ее. Тогда она долго смотрела на него. Небрежная прядь волос – разумеется, немытых – закрывала ему один глаз. На брючный ремень был нацеплен желтый плейер, на котором висели наушники, и она знала, что, расставшись с ней под звуки очередной новомодной рок-группы, он перенесется в свой ирреальный мир, стремясь укрыться в нем от полной тревог и волнений жизни современного подростка.

Девон сжала ей руку со словами: «Возвращайся поскорее домой, мам», а ее мимолетная улыбка говорила о том, что «поскорее» означало «через неделю», а вовсе не это страшное «никогда», которое сейчас замаячило перед Кэрол с угрожающей реальностью. За неделю до того в косметическом кабинете Девон специально прокололи пупок для серьги, потому что Кристи Тэрлингтон, ее кумир, сделала себе то же самое, и больше всего на свете Девон в момент расставания волновало, не занесли ли ей инфекцию, а отнюдь не разногласия, возникшие между родителями.

Милая, отважная Девон всегда хотела быть врачом. Когда ей было шесть лет, она усаживала своих друзей у задней стенки телевизора и начинала манипулировать тумблерами до тех пор, пока не портилось изображение. Это был рентгеновский аппарат. Кэрол и сейчас видит перед собой испуганные детские личики, робко выглядывающие из-за телевизора, и малышку Девон, отдающую распоряжения начальственным тоном.

Кэрол сидела в темной машине, одиноко стоявшей посреди белой безмолвной пустыни. И вновь сначала гудком, а затем вспышками фар она подала сигнал SOS, надеясь, что не перепутала все эти точки и тире. Опять включив печку, на этот раз она оставила ее работать чуть дольше, съежившись перед самой решеткой, из которой шел нагретый воздух. Часа два Кэрол еще как-то держалась, но затем ее снова стало трясти от холода. Аккумулятор сел. Теперь ни света. Ни гудков. Ни тепла. Она посмотрела на светящийся циферблат наручных часов: полночь.

Кэрол понимала, что спать ни в коем случае нельзя, ведь можно вообще не проснуться. Постепенно теряли чувствительность пальцы рук и ног, немели и уже не слушались мышцы лица. Даже пар изо рта, казалось, стал идти меньше, по мере того как падала температура ее тела.

Внезапно Кэрол приняла решение. Она выйдет из машины и будет идти, пока не упадет без сил. Кэрол распахнула дверцу, и ее охватило ледяным порывом ветра. Снаружи было гораздо холоднее, но решение уже принято, и она не собиралась менять его. В машине ее ждет медленная мучительная смерть. В пустыне конец настанет быстрее, но оставалась хоть какая-то, пусть крошечная, надежда на спасение.

Окоченевшими ногами она ступила на снег. Сориентировавшись по положению машины, Кэрол с трудом определила, где проходит занесенная снегом дорога, и неверной походкой двинулась вперед, пытаясь сохранять равновесие и не падать. Насколько хватал глаз, перед нею простиралась освещаемая лунным сиянием снежная целина. На выпавшем снегу она заметила свежие следы какого-то животного – койота… рыси?.. Не все ли равно? Кэрол подумала об изображенном на вчерашней картине скелете – в точно такой же скоро превратится и она сама.

Она продолжала ковылять по дороге, ничуть не огорчившись, а скорее даже успокоившись при мысли об этом. Все прах и тлен. Возвращение в природу. Она тоже станет неотъемлемой частью этого строгого, величественного пейзажа, тысячелетиями взирающего на бренные человеческие существа, появляющиеся на свет и покидающие его.

Кэрол легла прямо на снег, примостив голову на белый бугорок, и свернулась калачиком, приняв положение эмбриона в материнской утробе.

И вдруг до нее донесся звук. Он походил на барабанную дробь, шедшую прямо из земли и отдающуюся в ее помутившемся сознании равномерными толчками. Она отчетливо слышала его в тишине, но не понимала, что он означает. Это не машина – не было никакого света. Но звук откуда-то исходил, приближаясь, становясь все громче.

Кэрол села, начала вглядываться и наконец увидела. На нее надвигалась огромная тень. Какой-то дикий зверь невероятных размеров сейчас набросится на нее и растерзает на куски. Она вскинула руку, защищаясь, тщетно пытаясь разлепить уже застывшие губы и закричать.

Перед ней стояла белая лошадь, из ноздрей которой валил пар. А еще в темноте смутно маячил силуэт всадника. Широкие поля шляпы, припорошенные снегом, бросали тень на его лицо, а подбородок и рот были плотно обмотаны красным шарфом.

Всадник спешился, подбежал к ней и опустился рядом на колени. Она попыталась привстать. Кто он такой – одинокий всадник, появившийся подобно призраку посреди ночной заснеженной пустыни? Это мог быть друг или враг, богач, нищий, вор… но Кэрол было уже все равно.

– Как вы? – встревоженно спросил он.

Она кивнула и попыталась ответить, с трудом произнося слова непослушным языком:

– Холодно… Помогите! – только и вымолвила она, словно это не было понятно и так.

Он снял с себя меховую накидку и укутал Кэрол.

– Не волнуйтесь, – сказал он. – Все будет хорошо. Теперь вы в полной безопасности. Обещаю. Руками и ногами шевелить можете?

Кэрол отрицательно покачала головой. Он размотал шарф, склонился над нею, и она посмотрела ему в глаза. Он – друг. Кэрол поняла это сразу. На его лице отражались тревога и забота одновременно.

– Кончился бензин… – пробормотала Кэрол.

– Я слышал гудки. Искал вас несколько часов.

– Спасибо…

У нее закружилась голова, перед глазами все поплыло, она успела только ощутить, как ее поднимают сильные руки, прежде чем потеряла сознание.

11

Когда спустя некоторое время Кэрол проснулась, еще не рассвело. В углу комнаты слабо горел ночник. В изножье кровати сидел и напряженно смотрел на нее мужчина. Его присутствие подействовало на нее успокаивающе. У него были глубоко запавшие темные глаза и растрепанные волосы. В других обстоятельствах она, наверное, постаралась бы держаться от него подальше, однако сейчас чувствовала себя рядом с ним в полной безопасности. Поэтому она вновь закрыла глаза и погрузилась в сон.

Спустя какое-то время Кэрол опять проснулась. При малейшем ее движении раздавалось странное шуршание. Она обнаружила, что зачем-то ее обернули фольгой. Однако сил на то, чтобы даже попытаться снять ее с себя, у нее не было. Она опять уснула и проспала до утра, пока свет не стал робко пробиваться сквозь узорчатые шторы. Впервые за этот долгий период, показавшийся ей вечностью, Кэрол полностью пришла в себя.

Она лежала на льняных простынях в широкой кровати под балдахином на четырех стойках. Фольгу уже сняли, и ее окружало тепло, блаженное тепло. Кэрол обвела взглядом помещение, где в этот ранний час еще царил полумрак. Комната была большая, в ней стояла темная, по-видимому старинная, мебель – шкафы и комоды, а на стенах висели картины в роскошных рамах. Ее часы показывали семь тридцать. Где она находится? Как же ей, стоявшей фактически на краю гибели, удалось оказаться в тепле и безопасности? Кто ее таинственный спаситель на белом коне?

И тут, словно в ответ на ее вопрос, раздался тихий стук в дверь.

– Войдите, – сказала она.

Дверь открылась, и Кэрол увидела служанку, всю в черном, если не считать белого накрахмаленного передника.

– О, сеньора, я так рада, что вы проснулись, – проговорила она с сильным испанским акцентом. – Как чувствуете себя после такой ужасной ночи?

– Где я? – спросила Кэрол. И добавила: – Чувствую себя хорошо.

– Это ранчо мистера Чарльза Форда. Сеньор нашел вас, когда вы замерзали в пустыне.

– Он спас меня?

– Да, сеньора, – закивала головой служанка. – Он услышал гудки. Поскакал верхом, нашел вас и привез сюда. Ночью приезжал доктор Родригес, осматривал вас. Сказал, что все в порядке. Отдыхайте.

– Я доставила всем столько хлопот, – сказала Кэрол.

– Не думайте об этом. Вы хорошо себя чувствуете. Это главное. Кушать хотите?

При упоминании о еде Кэрол почувствовала, что просто умирает с голоду.

– Вообще-то да, хочу.

– Я принесу вам завтрак. Овсяную кашу. Сок. Яйца. Все, что пожелаете.

Кэрол попыталась было встать с кровати.

– Нет-нет, лежите. Я все сейчас принесу. Мисс Роза всегда завтракала в кровати. Подождите. – С этими словами она ушла.

Кэрол пыталась разобраться в услышанном. Стало быть, мистер Чарльз Форд, тот самый незнакомец с грустными задумчивыми глазами и буйной шевелюрой, спас ей жизнь. Это его ранчо с прислугой и старинной мебелью. Она лежит в кровати «мисс Розы». Кто же та женщина, которая всегда завтракала в постели?

Откинув одеяла, Кэрол энергично сдвинулась к краю кровати. Затем встала. На ней была чья-то ночная рубашка. Розы? Мягкая, шелковистая и очень тонкой работы – вышивка, покрой. Она подошла к окну и раздвинула шторы. Комнату залило ярким солнечным светом. Она оказалась неподготовленной к поразительному виду, открывшемуся из окна. У нее перехватило дыхание.

Вся пустыня, до самого подножия высящейся вдали горы, была белой, а в раскинувшемся на нескольких акрах, обнесенном изгородью загоне, тоже покрытом еще не растаявшим снегом, резвились лошади. Совсем рядом находилась большая конюшня, выстроенная в мексиканском стиле, которой, похоже, была не одна сотня лет. За нею виднелись широкие аллеи и внутренние дворы, словно перенесенные сюда в первозданном виде прямо из Севильи или Гранады, с пострадавшими от ветров и непогоды статуями, фонтанами, водопадами и прудами, окруженными вечнозелеными кедрами, на ветвях которых лежал снег.

Отвернувшись от окна, Кэрол еще раз оглядела комнату и поразилась ее почти музейному убранству. Эта спальня будто появилась здесь из глубины веков. Многие из висевших на стенах картин явно были написаны художниками испанского королевского двора, такими, как Веласкес и Гойя. Здесь стояли красивые, искусно покрытые замысловатой резьбой комоды темного дерева и стулья, обитые камчатной тканью; диван с выцветшей красной обивкой и отделкой из витого золотистого шнура. Повсюду – на комодах, на столиках – были расставлены фотографии в изысканных серебряных рамках, которые не только ничуть не потускнели от времени, но, по всей видимости, любовно чистились каждый день. На низком столике стояли горшки с фрезиями, гиацинтами и нарциссами, нежным ароматом которых был напоен воздух в комнате.

Кэрол рассмотрела внимательно одну фотографию, затем другую и вскоре поняла, по какому принципу они были подобраны. На них были изображены Чарльз Форд и красивая женщина – стоящие у мольберта, скачущие верхом на лошади, идущие рука об руку. Они нежно держались за руки, смотрели друг другу в глаза, и было видно, что их связывает глубокое сильное чувство. Судя по некоторым возрастным изменениям на разных фотографиях, это не был короткий любовный роман. Вне всякого сомнения, счастливой избранницей Чарльза Форда и была та самая Роза.

Кэрол опять подошла к кровати. Только сейчас она увидела, что в изголовье висит огромный, написанный маслом портрет девушки лет двадцати. На ней было платье, которое вполне могла надеть Скарлетт в день приезда Рэтта, а судя по выражению ее глаз, и чувства она испытывала точно такие же. Художнику, явно обладавшему большим талантом, удалось создать настолько яркий живой образ, что возникал зрительный эффект реального присутствия девушки в этой комнате, когда-то принадлежавшей ей. Кэрол настолько глубоко прониклась этим ощущением, что ей захотелось вслух представиться. Она чувствовала себя непрошеной гостьей здесь, в комнате Розы, однако по неведомой ей самой таинственной причине не могла отделаться от мысли, что волею судьбы оказалась вовлеченной в загадочную историю – историю, активной участницей которой ей суждено оставаться до конца дней своих.

Завтрак был обставлен с невиданными церемониями. Предварительно постучавшись, в дверях на сей раз появились две служанки. Они вкатили в комнату большой столик на колесиках, накрытый кипенно-белой камчатной скатертью и уставленный серебряной посудой. Чтобы содержимое кастрюлек не остыло, они подогревались специальным прибором, в котором горел огонь.

– Добро пожаловать к нам на ранчо, – сказала служанка, приходившая в первый раз. – Мистер Форд сказал, что надеется пообедать вместе с вами в час дня, если вы будете хорошо себя чувствовать. А в одиннадцать приедет доктор Родригес. После завтрака вызовите меня звонком, и я приготовлю вам ванну. Я – Росита, старшая горничная. – С этими словами она сделала легкий реверанс.

Кэрол не знала, за что взяться сначала.

– Я бы очень хотела пообедать с мистером Фордом, но после такого завтрака съесть что-либо еще я наверняка не смогу.

Служанки довольно улыбнулись и переглянулись, выходя из комнаты. Кэрол чувствовала, что сказала именно то, что и нужно было в такой ситуации. Ей не верилось, что она находится в Америке. «Старшая горничная»… «Приготовлю вам ванну»… Смутно припоминались слышанные когда-то в телесериалах выражения: «В верхнем помещении гасиенды», «Во внутреннем дворике у фонтана». Сейчас она находится в центре Андалузии, один вот этот кофейник древнее отцов-основателей Америки.

Кэрол все еще предавалась размышлениям, как вдруг на прикроватной тумбочке зазвонил телефон. Она было засомневалась, следует ли ей брать трубку, но все-таки взяла.

– Алло, – осторожно сказала она.

– Доброе утро, – раздался мужской голос. Сухой, официальный. Человек не представился, словно был уверен, что она знает, кто говорит. И Кэрол действительно знала.

– Доброе утро, – поздоровалась она.

– Как себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо. Прямо не знаю, что и сказать… как благодарить вас… ведь вы спасли… я имею в виду…

– Вы прекрасно рисуете, – перебил Чарльз Форд ее смущенное бессвязное бормотание. – Увидимся за обедом.

– Да. А как же вы…

Но он уже положил трубку. Вчера ночью этот мужчина нес ее на руках – потерявшую сознание, окоченевшую, согреваемую лишь теплом его тела. Потом сидел на кровати и с тревогой смотрел на нее. Он спас ей жизнь.

Кэрол легла на кровать и глубоко вздохнула. Сверху на нее смотрела Роза.

12

Кэрол спускалась по лестнице, чувствуя себя как звезда журнала «Сансет-бульвар». Такой уж была эта лестница. Кэрол уже слышала громкие команды телевизионщиков: «Свет. Камера. Мотор». Однако вместо толпы репортеров, нетерпеливо ожидающих появления очередной звезды, там стоял лишь один человек, одетый в черное. Дворецкий! Несмотря на его сутулость, создавалось впечатление, что он стоит перед нею навытяжку. Кэрол поняла, что он прождал ее на этом месте все утро.

– Доброе утро, сеньора, – поздоровался он с Кэрол, которая еще сходила по лестнице, утопая в мягком ковре, застилавшем ступеньки. На стене вдоль всей лестницы висели старинные портреты предков – владельцев ранчо. Повсюду стояли древние китайские вазы с нарциссами и гиацинтами, фрезиями и жонкилиями. Старинная мебель темного дерева, свежие благоухающие цветы и доносящийся откуда-то из глубины дома мерный перезвон напольных часов, отбивающих полдень.

– Доброе утро, – сказала она.

– Я – Хосе, дворецкий мистера Форда. Надеюсь, вам уже лучше. Доктор Родригес остался доволен вашим состоянием.

– Спасибо, мне действительно лучше, – ответила Кэрол.

– В таком случае позвольте проводить вас в малую гостиную. Мистер Чарльз уже вернулся из города и сейчас спустится к вам.

Медленным, черепашьим шагом он двинулся через просторный холл, а Кэрол зорким глазом художницы отметила гармоничное сочетание различных стилей обстановки, свидетельствующее о взыскательном вкусе хозяина дома. Одни шкафы были заполнены старинными фолиантами в кожаных переплетах, другие – изящными изделиями из фарфора, чуть подсвеченные с внутренней стороны. В холле царил полумрак, даже днем требовалось включать свет, который напоминал о том, что здесь, в пустыне, жара враждебна человеку, как, впрочем, и холод, от которого чуть было не погибла Кэрол.

Гостиная была совершенно иной – вся залитая светом, льющимся в двустворчатые, от пола до потолка, французские окна, из которых открывался великолепный вид. Расположение лужаек и высоких могучих кедров было тщательно спланировано. Далее на многие мили, вплоть до подножия вершины, высящейся на горизонте, простиралась пустыня, поросшая редким кустарником.

– Позвольте предложить вам какой-либо напиток, например, бокал шерри или что-то безалкогольное. Считаю, что у нас самый великолепный…

«Бокал шерри». Звучит так по-британски, но наверняка это просто херес «Де ла Фронтера». Англичане всего лишь способствовали популярности этого напитка.

– Бокал шерри – было бы великолепно. Кто эта леди? – вдруг спросила Кэрол, разумеется, заранее зная ответ. Перед нею висел портрет Розы.

– Это мисс Роза. – Лицо старого Хосе расплылось в улыбке, стоило ему произнести это имя. – Мисс Роза многие годы была хозяйкой этого дома, она скончалась чуть больше года назад. Замечательная была леди. Художница, мэм. Как мистер Чарльз.

– Она была очень красивой, – сказала Кэрол.

– О да. Настоящей красавицей. Леди! Служить ей я почитал за честь.

– Я чувствую себя так глупо. Всполошила всех в доме своим неожиданным появлением. Я с востока страны. Как видите, о пустыне многого не знаю, поэтому и попала в переделку.

И вновь его губы медленно раздвинулись в понимающей улыбке.

– Пустыня – опасный враг и верный друг. Чтобы понять это, нужны годы. Вы отнюдь не зря обеспокоили нас. Нам приятно, что у нас такая гостья.

– Давно вы служите у мистера Чарльза? – продолжала расспросы Кэрол.

– О да. Начинал еще у его отца. Когда он был совсем маленьким, я учил его ездить верхом.

– В таком случае своим спасением я обязана и вам тоже.

– Судьба. Рок. Здесь, в пустыне, мы верим в это, – мягко улыбнулся дворецкий и отправился за бокалом шерри для нее.

Кэрол подошла к окну и стала смотреть на пустыню. До чего же красива, а ведь чуть не отняла у нее жизнь.

– Доктор говорит, что состояние вашего здоровья вполне удовлетворительное, – раздался сзади чей-то голос.

Она резко обернулась. Чарльз Форд в джинсах и темно-синем свитере стоял в дверях. За его спиной темнел полумрак холла, а спереди его освещали яркие солнечные лучи. Глядя на своего спасителя, Кэрол испытывала странное ощущение. Она смутно помнила, как обнимали ее его руки, когда он вез ее на лошади ночью. И вот сейчас он стоит перед нею, ее переполняет волнение, благодарность и странная робость, какой она никогда прежде не испытывала.

– Ах, мистер Форд, даже не знаю, с чего начать. Разве словами можно выразить мою благодарность за то, что вы сделали…

Он подошел ближе, пристально глядя на нее, пока она подыскивала нужные слова.

– Ерунда. Вы сами спасли себя. Действовали очень находчиво. Я видел свет фар. Слышал гудки. В пустыне свет и звук распространяются на десятки миль вокруг. Разве что сигнал SOS вы подавали неверно, но это вряд ли существенно.

– Как вы узнали, что я рисую?

– Сегодня утром я распорядился пригнать вашу машину из пустыни и обнаружил в ней ваши наброски.

– Я рада, что вам понравилось, – сказала Кэрол, сознавая, что напрашивается на комплимент.

Подойдя к столу, он взял иллюстрированный журнал, едва взглянув на него, тут же бросил обратно. Чарльз явно был очень зол, но никакого испуга Кэрол даже отдаленно не испытывала. В нем было нечто невероятно привлекательное. Ему было не по себе, по неизвестной ей причине. «Просто не любит разглагольствовать о пустяках», – подсказало ей чутье.

– Тот скелет буйвола на переднем плане вашего пейзажа наверняка заинтересовал бы Джорджию О'Киф, – вдруг сказал он. – Она жила тут неподалеку, на Ранчо-призраке.

– Вы знали ее? – недоверчиво спросила Кэрол.

– Да, – ответил Чарльз. – Ребенком я проводил с нею много времени. Мне она нравилась. Многим – нет.

– Какой она была? Она мой кумир в живописи. Собственно говоря, отчасти из-за нее я и нахожусь здесь.

– В самом деле? – Он отвел глаза. – Какой она была? Ну, не знаю. Разной. Непредсказуемой. С детьми говорила так, будто они взрослые. Мне вообще нравилось в ней почти все. Нравились ее картины.

– По-моему, эта женщина была достойна всяческого восхищения. Как она распорядилась своей жизнью, во всем, вплоть до мелочей! Делала то, чего хотелось ей самой, а не то, что ожидали от нее окружающие. Превыше всего ставила искусство, не тратила свое время зря, не гналась за богатством.

Он опять повернулся к ней, всматриваясь внимательнее.

– Вы действительно так думаете, Кэрол Маккейб? – Его черты смягчились, ей показалось, что на губах Чарльза мелькнула улыбка.

– Да, именно так.

– Ну что ж, я тоже. Приятно встретить единомышленника.

Кэрол не нашлась что ответить.

– Стало быть, в пустыню вы приехали, чтобы стать художницей? – Он принялся бесцельно ходить по залу, словно испытывал неудобство от того, что стоял на одном месте.

– Пожалуй. Звучит, конечно, странно, но это моя мечта – жить в пустыне и стать художником. Вам, вероятно, это покажется глупым, особенно после минувшей ночи.

Теперь Чарльз оказался у нее за спиной, и Кэрол не видела выражения его лица, когда он произнес:

– Мечта не может быть глупой. У каждого из нас должна быть мечта, чтобы вести за собой.

– А у вас какая мечта? – спросила она.

Последовало недолгое молчание. Потом сухой ответ:

– Жизнь убила мечту, которая у меня была.

Чарльз вновь появился в поле ее зрения.

– Это очень печально.

– Или очень жалостливо по отношению к себе, – сказал он, пристально, в упор глядя на нее.

– Эта мечта была связана с Розой?

Чарльз остановился как вкопанный.

– Вы разговаривали с Хосе?! – Обвинительной интонации в его голосе не было.

– По-моему, со мной разговаривал сам ваш дом. Я даже спрашиваю себя, не говорила ли со мной Роза. Ведь она здесь повсюду, верно? В запахе цветов, в солнечном свете, в бое часов.

– И вы это чувствуете? – Его взор затуманился, когда он задавал ей этот вопрос.

– Да.

– Хотите посмотреть, где она работала, где рисовала? – Чарльз спросил это резко и отрывисто. Слова вылетали, будто выброшенные тугой пружиной. Казалось, он сам сердится на себя, сделав ей это предложение.

– Да.

– Идемте со мной.

Он распахнул французское окно, и из пустыни в комнату ворвался воздух, прогретый солнцем, свежий и бодрящий.

– Сюда. – Чарльз быстро зашагал вперед. – Где именно в пустыне вы собираетесь жить?

Кэрол прибавила шаг, стараясь не отставать.

– Я как раз и приехала сюда, чтобы выяснить это. Остановилась в «Гасиенде-Инн» и собиралась подыскивать жилье. Видите ли, я только что… в общем, мой брак распался, и я…

– Начинаете новую жизнь, – просто сказал он, бросив на нее быстрый и цепкий взгляд.

– Да. Вот только боюсь, начало не слишком удачное.

– Это как сказать.

Он даже не взглянул на нее, говоря это.

Хозяйственная постройка располагалась в нескольких сотнях ярдов справа от дома, неподалеку от молодой рощицы. Роза писала свои картины здесь? «Да какая мне, собственно, разница?» – подумала Кэрол.

– Вас серьезно интересует живопись? – спросил Чарльз.

– Очень.

– Тогда ею необходимо заниматься постоянно.

– А вы пишете постоянно?

– Нет.

Последовала долгая пауза. Затем он добавил:

– Похоже, у меня лучше получается убеждать других, чем работать самому. Вы задаете трудные вопросы.

– Быть может, моя и ваша утраты в чем-то схожи?

Они продолжали идти молча, пока не подошли к двери. Прежде чем открыть ее, Чарльз обернулся к Кэрол. Странное выражение появилось на его лице.

– Это мастерская Розы. До этого я не показывал ее ни одной женщине.

13

Огромная комната Чарльза, поражающая белизной, холодная и совершенно непритязательная, являла собой резкий контраст с уютной, благоустроенной мастерской Розы, где Кэрол побывала до обеда.

Он вошел в комнату, ступая мягкими кожаными мокасинами по выкрашенному белой краской дощатому полу совершенно бесшумно. Строгая, аскетическая обстановка наводила на мысли о мужском монастыре. Кэрол чувствовала себя немного не в своей тарелке. Она следовала за ним, пытаясь хоть как-то упорядочить обрушившиеся на нее впечатления и разобраться в своих чувствах. Такой труд души, требующий сосредоточенности и напряжения всех внутренних сил, был куда тяжелее труда физического. Обстановка этой комнаты производила гнетущее впечатление. Более того, человек, попавший сюда, сразу же, без какой-либо явной, видимой причины начинал испытывать беспокойство. Физически осязая царящую здесь атмосферу гнетущей безысходности, Кэрол явственно ощущала обволакивающие прикосновения паутины, сотканной из сомнений и страхов.

– Моя комната, – сказал Чарльз, выбросив вперед руку, словно охватывая эту похожую на пещеру мастерскую, и вполоборота повернулся к Кэрол.

– Да, – понимающе кивнула она.

Только его. Никому другому такое помещение и не могло бы принадлежать. Едва очутившись в «своей комнате», тот Чарльз Форд, который был так мил и любезен с нею за обедом, сразу же перестал существовать. Его словно подменили. Она моментально почувствовала это.

– Вы здесь работаете? – задала она ненужный вопрос.

– Нет. – И вновь в его голосе прозвучала горечь, почти гнев. – Это как раз то место, где я не работаю. – Он говорил эти слова будто в наказание себе. На них смотрел мольберт, поставленный в центре мастерской. Казалось, что нетронутая чистота натянутого холста насмехается над Чарльзом.

– Это всего лишь холст, – мягко произнесла она.

Он повернулся к ней, и сердце Кэрол сжалось при виде страдания, исказившего его лицо. Чарльз попытался улыбнуться, но лучше бы он не делал этого.

– Доводилось ли вам видеть что-либо настолько жестокое в своей безжалостности? – горько усмехнулся он, имея в виду холст.

– Он – ваш внутренний враг?

– Он – отражение меня самого, – возразил Чарльз с решимостью человека, уже вынесшего себе приговор и готового в наказание испить свою горькую чашу до дна.

– И как долго это длится?

– Год и два месяца.

– Ничего не писали?

– Ничего. Ни единой линии. Ни одного мазка. Никакого замысла. Даже не брал кисти в руки.

Он обошел Кэрол, двигаясь резко и порывисто, как птица, мелькнувшая перед ветровым стеклом несущегося наперерез ей автомобиля.

– Почему? – Она осеклась.

Сейчас не время спрашивать почему. Наверняка он и сам задает себе этот вопрос – ежедневно, ежеминутно. Не останавливаясь, Чарльз посмотрел на нее разочарованным и вместе с тем извиняющим взглядом.

– Психологический блок, – произнесла она вслух, словно, сформулировав научное определение этого явления, она обезвредила врага. – Блокировка служит определенной цели. Защищает нас от неудачи, провала. – Она вспомнила книгу по психологии. Как там писал Виктор Франкл? Чтобы избавиться от ощущения страха перед возможной неудачей, нужно попросту испытать и пережить неудачу, которой ты боишься. Тогда барьер снимается сам по себе.

Но об этом он наверняка знает и сам.

– Я запретил себе писать, – сказал Чарльз, словно читая ее мысли. – Это лучше, чем мучиться, заставляя себя это делать через силу. А потом, – он звонко щелкнул пальцами, и в тишине звук получился неожиданно громким, – произносил магическое заклинание: «Абракадабра! Я могу писать!» – Он помолчал. – Не получается.

– Извините, – сказала Кэрол. – Такого со мной никогда не случалось. Мне, знаете ли, приходилось урывками выкраивать время, чтобы работать. А картины едва ли не прятать от своих домашних, как алкоголик бутылку под кроватью.

Он горько усмехнулся.

– Может быть, мне стоит попробовать вести семейную жизнь.

Она повернулась и посмотрела на него. Чарльз пристально разглядывал ее так, словно она была диковинным существом, с которым жизнь столкнула его впервые.

– Вряд ли творческий импульс может возникнуть у человека, живущего благополучной размеренной жизнью в окружении семьи.

Кэрол не поняла, чего было больше в этой фразе – иронии или осуждения. Наверное, хозяин ранчо считал, что для творчества обязательным условием является одиночество, аскетизм, жизнь вдали от цивилизации.

– Вы очень красивы, – внезапно сказал Чарльз. В его голосе прозвучало не столько восхищение, сколько осуждение. Этот человек все время ставил Кэрол в тупик своим неоднозначным поведением.

– О-о, – только и смогла ответить она. Да и что можно было сказать на это? Она понимала, что своими словами он хотел смутить ее, вывести из равновесия, и это ему удалось. На мгновение ее охватил страх, но страх неожиданно приятный. Этот человек сейчас олицетворял собой стихийную природную силу, как тогда в заснеженной пустыне, спасая ей жизнь. Здешняя суровая местность была его естественной средой обитания.

У стены стояла кушетка, прикрытая одеялом, сотканным в стиле индейцев навахо. Она воочию представила себе, как долгими часами Чарльз лежит, прикрыв глаза от света рукой, то ли не ощущая в себе внутренней необходимости вновь заниматься живописью, то ли не желая ее замечать.

– Не такая красивая, как Роза, – резко возразила она, внезапно захотев стать жестокой, как этот чистый холст, закрепленный на подрамнике.

– К дьяволу Розу! – вдруг рявкнул он, сильно ударив себя ладонью по бедру. Видимо, она задела его за живое.

– Не наказание ли ваш ступор за то, что вы потеряли ее? Наверное, вы считаете себя каким-то образом виновным в ее смерти? Может быть, жалеете, что не женились на ней?

– О-о, избавьте меня от популярной лекции по психологии…

Он выплескивал на нее свое раздражение, но Кэрол не возражала против этого. Если ему это принесет облегчение, ради Бога! К тому же ей хотелось постичь этого странного человека. И вдруг столь же внезапно он смягчился и отошел.

– Извините. Я веду себя недопустимо. Прошу простить меня.

Чарльз запустил пятерню в свою густую шевелюру, и Кэрол показалось, что вот сейчас, прямо у нее на глазах, он испытывает непреодолимое желание рассказать ей все и одновременно тщетно пытается бороться с ним. Он замотал головой, словно стремясь освободиться от невидимой, душащей его петли.

– Да, это все из-за Розы. Тогда я был счастлив. Не знаю, зачем это все… – Он осекся.

Кэрол терпеливо ждала. В такой ситуации инициатива должна исходить только от него.

– Хотите посмотреть некоторые из моих картин? – спросил Чарльз, резко сменив тему, и сложил руки на груди, показывая, что вновь обрел контроль над собой.

– Да, очень.

Картины лежали на стеллажах тут же, в мастерской. Он быстрым шагом направился к ним, будто желая обрести поддержку в уже завершенных работах.

– Когда сейчас я смотрю на них, то сам поражаюсь и спрашиваю себя: мог ли их автор быть таким талантливым, чтобы писать до такой степени хорошо? Их написал я, но сейчас у меня нет ощущения, что это именно мои творения. Вот почему мне нет необходимости скромничать, говоря о них. Эти картины – творения Чарльза Форда, который был чертовски хорошим художником, когда был жив.

Он расставил перед ней картины, и Кэрол стала пристально вглядываться в сделанное им когда-то. На одном из полотен была голова индейца. Но прежде чем она успела толком осознать, что это именно индеец, ее внимание властно приковали к себе его глаза. Этот человек смотрел на нее из древности, сквозь века, а она – на него. В его лице читались презрение, надменность, гордость и отрешенность разочаровавшегося в жизни и ее ценностях человека. Яркая бирюзовая повязка пересекала лоб, придерживала волосы, слегка тронутые сединой, оттеняя его полное достоинства бронзовое лицо. Обрамлением служил только сам холст, загрунтованный буро-коричневой краской, и лицо казалось живым пятном на этом однотонном фоне пустыни.

– О Чарльз! – только и смогла вымолвить она.

Он хотел было показать ей другую картину, но Кэрол знаком остановила его. Эта была настолько хороша, что от нее невозможно было оторваться.

– Тебе нравится, – произнес он утвердительно.

Она молча кивнула, глядя на него так, будто увидела впервые. Теперь ей стали понятны его мучительные терзания. Он – великий художник. Лишиться творческой силы для него так же губительно, как лишиться зрения, возможности различать цвета. Бурное проявление чувств заставило ее поверить в его искренность. Теперь она поняла, откуда они исходят.

– Не знаю, что и сказать. Я… я имею в виду… я хотела стать художником, но это, это… – Она только недоверчиво качала головой. – Вы можете вот так писать и не прикасаетесь к холсту больше года?

Чарльз ничего не ответил. Лишь испытующе наблюдал за нею, видя, как первоначальная зависть сменилась невольным раздражением, от которого порозовели ее щеки. Эта Кэрол Маккейб не только внешне красива. Ей удалось постичь художественный замысел его картины с такой же легкостью, как и его израненную, кровоточащую душу. Он затаился, прозябая в своем потайном убежище, а она разыскала его. Он встретился с нею совсем недавно, но уже знал, что не хочет отпускать ее от себя.

– Ты вновь станешь писать, – вдруг сказала Кэрол.

Взяв за руку, она повела его через всю мастерскую, словно ребенка, – настойчиво и вместе с тем без всякого нажима. Стол с красками, кистями и палитрами стоял у стены. Отпустив его руку, она взяла тюбик с черной акриловой краской и выдавила на кисть толстенный черный комок, как будто зубную пасту для сатаны. Держа кисть в левой руке, она опять взяла его за руку и подвела к холсту. Только теперь Чарльз понял, что́ она намеревается сделать.

Протянув ему кисть, Кэрол сказала просто:

– Нанеси краску на холст.

Он расхохотался, до того глупо это ему показалось.

– Так ничего не получится, – Чарльз все еще широко улыбался.

– Сделай, что я прошу, – стояла она на своем. – Проведи линию. Поставь точку. Просто мазни. Нанеси краску на холст, не важно – как.

– Еще как важно. – Чарльз уже не улыбался. – В этом-то все и дело. Если не понимаешь, что…

– Давай же! – повысила голос Кэрол.

– Неужели ты не понимаешь, что я не могу сделать этого? Мне нечего писать. Нечего сказать.

– Чарльз!

Он старался терпеливо объяснить:

– Это же не происходит автоматически, Кэрол. Из этого ничего не выйдет. Серенькие вещи я создавать не могу. Это было бы невыносимо. Гораздо хуже, чем вообще ничего.

Кэрол напряглась, подобралась, словно хищник перед прыжком, схватила его за руку, прежде чем он успел оказать ей сопротивление. Вложив в нее кисть, она с силой сжала его кулак своими пальцами, стиснув их, и ткнула кистью в чистый холст. Его рука невольно дернулась вперед. Кисть коснулась холста и махнула по нему снизу вверх, оставив на девственно-чистой белой поверхности неровный и прерывистый черный след.

– Какого дьявола ты делаешь!..

В ужасе отстранившись от нее и от холста, он переводил широко раскрытые глаза с грязной полосы на кисть, все еще зажатую в его руке, которая сотворила это. Ведь это же положенная им черная краска на белом фоне. Это написал он. Чарльз выронил кисть.

Ее лицо осветила торжествующая улыбка.

– Начало положено, – сияла Кэрол, ничуть не боясь клокочущей в нем ярости, которую спровоцировала.

Чарльз смотрел на нее, на холст, на испачканный пол, силясь разобраться в происшедшем. Этот нелепый мазок на холсте ровным счетом ничего не значит. Хотя нет, зачем лгать себе? Он совершил нападение на эту глумливую белизну. Объявил войну своей душевной опустошенности. И сделать это заставила его она. Все его объяснения эта стерва отмела, как пустые отговорки. Теперь винить нужно только себя самого. Полоса на холсте – яркое тому доказательство. Впервые в жизни в нем боролись два противоречивых чувства, настолько тесно переплетенные друг с другом, что одно было совершенно неотделимо от другого. Первое – бурная радость. Второе – слепящий гнев.

Чарльз шагнул к ней, и она не отпрянула от него. Кэрол не дрогнула, уверенная в своей правоте. В глубине души Кэрол росло восторженное возбуждение от собственной смелости. Чарльз грубо схватил ее за плечи. Ни единого движения, чтобы оказать сопротивление, она не сделала.

– Будь ты проклята! – воскликнул он.

Голос его гневно дрожал, зрачки расширились, делая совершенно непроницаемыми его темные глаза. Рывком притянув ее к себе, Чарльз резко прижался к ней всем телом и поцеловал ее. Это был яростный поцелуй, начисто лишенный какой бы то ни было чувственности и нежности. Он просто взял ее и сделал с нею то, что захотел, впиваясь в нее своими губами и абсолютно не думая о том, получает ли она при этом удовольствие или испытывает боль. Он словно бы наказывал ее. И вместе с тем все преграды, стоявшие на пути его одержимости, были теперь сметены. Сжатая в его железных объятиях, с сердцем, колотящимся от неведомого доселе ей буйного восторга, Кэрол остро чувствовала все, что происходит. Поток под названием «Чарльз Форд», так долго сдерживаемый им же самим возведенной плотиной, теперь вновь вырвался на свободу.

И вдруг она поняла, что пламя, бушевавшее в нем только что, улеглось. Чарльз слегка отстранился от нее, на его лице было написано замешательство. Он все еще крепко держал ее, стиснув пальцами плечи и не отрывая своего горящего взора от ее глаз.

– Ты должна остаться здесь, – убеждал он ее звенящим от волнения голосом. – Можешь писать здесь, в пустыне. Будешь пользоваться мастерской Розы. Мы будем помогать друг другу.

И прежде чем Кэрол успела ответить ему, он отвернулся и поспешно покинул мастерскую. Она так и не увидела выражения его лица.

Однако Кэрол отчасти понимала, что́ он испытывает, ибо и она испытывала то же самое. Чарльз Форд спас ей жизнь, а она принесла ему освобождение.

14

Рейчел протянула руку и нажала кнопку интеркома, внутреннего переговорного устройства, стоявшего у нее на столе. Ее ассистент и помощник Джейк тут же откликнулся.

– Джейк, ты мог бы сейчас зайти ко мне с блокнотом?

Через несколько секунд он появился в ее кабинете.

– Джейк, хотелось бы узнать все, что сумеешь раскопать о некоем Чарльзе Форде, художнике из Санта-Фе.

Спустя полчаса Джейк положил ей на стол стопку отпечатанных на принтере листов. Единственное, что он произнес при этом, было: «Гм-м».

После чего Джейк ушел, и Рейчел осталась наедине со своим незнакомцем. В глубине души она боялась того, что ей предстояло сейчас узнать. Однако она наклонилась и стала читать.

15

– Она довольно симпатичная, – сказала Камилла. – Не потрясающая, но симпатичная. – С напускной важностью она прошлась по комнате, заглядывая во все углы, делая вид, что придирчиво осматривает квартиру. – Ну, надо же, тут и сад есть. – Она уже стояла у окна и смотрела вниз на покрытый зеленью клочок земли тремя этажами ниже.

Ведущая туда ржавая пожарная лестница представлялась Тэссе не столько запасным выходом на случай какой-то аварийной ситуации, сколько единственным путем, по которому преступнику при желании можно прямиком попасть в ночной Нью-Йорк, чтобы раствориться в его сумятице и водовороте. Она тут же отогнала дурные мысли прочь. Камилла, кажется, довольна. А что еще нужно?

– Можно я сейчас спущусь в сад, мамочка? Пожалуйста, ну пожалуйста.

– Еще успеешь, родная моя. Давай-ка осмотрим все остальное.

Впрочем «остального» было не так-то и много: прямо из комнаты двери вели в крошечную кухоньку, спальню да ванную.

– А где буду спать я? – спросила Камилла, которая уже поняла, что их жилая площадь теперь крайне невелика. – Мы будем спать в одной комнате, да, мамочка?

– Верно, родная. Но нам не придется жить в такой тесноте все время. Мы сразу же подыщем квартиру побольше, как только я смогу позволить себе это.

Камилла кивнула с серьезным видом.

– Прежде всего нам нужно навести здесь порядок. И, по-моему, нам не помешали бы цветы. А ты как думаешь? – спросила Тэсса.

– Вот я и могла бы нарвать немного в том саду. – В голосе Камиллы, которой по-прежнему хотелось попасть в «сад», прозвучали настойчивые нотки.

– Что-то красивых цветов я там не вижу, – сказала Тэсса, подойдя к окну и тоже посмотрев вниз, на поросший чахлой зеленью клочок земли. – Давай лучше купим букет или какое-нибудь растение в горшочке.

– Но ведь нам нужно экономить, а то у нас быстро кончатся деньги.

– Верно, родная, но, когда я начну работать, деньги у нас обязательно появятся.

– Надеюсь, мне понравится в обычной школе. Я даже рада, что не буду больше ходить в Брэрли, потому что миссис Снид такая противная. – Камилла помолчала. – Ну а если и не понравится – что ж поделать, придется привыкать. Бывает и хуже.

– Ты рассуждаешь как взрослая. Мне повезло, что у меня такая умная, добрая, смелая дочь. – Тэсса наклонилась и обняла девочку, а та, польщенная, крепко прижалась к ней.

– Помнишь, как мы все сидели, обнявшись вот так, – папочка, ты и я – и говорили «я тебя люблю» одновременно? Давай закроем глаза, скажем это сейчас и представим, что папочка тоже с нами рядом, хорошо?

Тэсса закрыла глаза и сказала:

– Я тебя люблю, – и почувствовала, что на глаза ей наворачиваются слезы.

Одновременно раздался голосок Камиллы:

– Я тебя люблю.

Тэсса пыталась ощутить присутствие Пита и услышать его голос, но у нее ничего не выходило.

– Ну как, получилось? Ты слышала его? Я – да. И чувствовала, – говорила Камилла, широко открыв глаза. – Что случилось, мамочка?

Слезы уже текли ручьем. И никак не останавливались, черт бы их побрал.

– Это ничего, дорогая. Просто мне очень не хватает его. Я знаю, что тебе тоже, но ты крепче меня.

– По ночам я только и делаю, что плачу, – возразила ей Камилла.

– Неужели, родная? Почему же ты не разбудишь меня?

– Потому что тогда мы станем плакать вместе, – сказала Камилла. – Несмотря на то что Питт-Риверы никогда не плачут.

Это возымело желаемый эффект. Тэсса вытерла глаза и улыбнулась сквозь слезы. Своими словами Камилла специально подбодрила ее. Какая же прекрасная дочь растет у нее. Но хватит предаваться унынию. Теперь нужно побыстрее заняться чем-нибудь, чтобы прогнать мрачные мысли.

– Что ж, займемся уборкой, – сказала она. – Начнем с кухни.

– Хорошо. Я буду разбрызгивать моющее вещество, как это делала Фелиса. Как будто мы в рыбацком домике в Шотландии, – предложила девочка, для которой скучная уборка становилась новой увлекательной игрой.

– Что-то наподобие этого, – сказала Тэсса.

Конечно, эта маленькая квартирка совсем не походит на уютный загородный дом в Шотландии, где в каминах весело потрескивал огонь, а огромные кресла были настолько мягкими и удобными, что так и тянуло задремать в них. А здесь нет ни чучел оленьих голов с ветвистыми рогами на стенах, ни красивого вида из окон, ни приятной компании. В этих стенах не зазвучит беззаботный смех двоюродных братьев и сестер, беспрестанно подшучивающих друг над другом. Здесь никогда не будет Пита, который хохотал громче всех и с которым никто не мог тягаться в остроумии, особенно когда он подтрунивал над извечной английской чопорностью и мелочностью. Эта тема вообще была неиссякаемым источником насмешек. Американцы принимают душ не меньше двух раз в день. Англичане же моются в ванной от силы три раза в неделю. Пит обычно шутил: «Знаете, с Флоридой Англию еще можно было бы примирить, но вся остальная Америка этого запаха бы не вынесла». Все это осталось в прошлом.

Камилла разбрызгала на кафель и линолеум моющее средство «Фантастик», и Тэсса начала наводить чистоту в кухне. Квартирка, конечно, маленькая, но Тэссе еще повезло, что ей досталась хотя бы такая. Она принадлежала одной из ее подруг, которая вышла замуж за банкира, вернее – за его деньги. Конечно, Мэдисон-авеню – место отличное и плата за аренду внесена вперед, но все равно это лишь скромная квартирка в доме без лифта. Тэссе предложили жить в ней бесплатно, однако она настояла на том, что будет оплачивать аренду, возвращая им деньги.

Тэсса не жалела, что вернулась в Нью-Йорк. Сейчас у нее возникло такое чувство, что всю свою жизнь она очень многое откладывала на потом. Уезжая из гостиницы, она оставила Кэрол записку под дверью ее номера с просьбой дать о себе знать, и им с Камиллой удалось успеть на двенадцатичасовой рейс до Нью-Йорка.

– А это еще что за черные штучки? – с любопытством спросила Камилла, заглядывая под раковину.

– По-моему, это следы тараканов, дорогая. Ничего страшного. Мы быстро от них избавимся. Позвоним в службу дезинсекции, они пришлют человека, и он выведет тараканов.

– Терминатора? Шварценеггера?

– Нет, что ты, – рассмеялась Тэсса, – Арнольд этим не занимается. Пришлют человека с распылителем. Ну, знаешь, такого же, как мистер Блобс, или как ты там его обычно называла?

– Правда? Мистер Блобс придет сюда? – оживилась Камилла.

– Ну, если и не он сам, то его приятель, – кивнула Тэсса.

– Будет так интересно жить без прислуги. Только с тобой. И наводить чистоту тоже интересно, правда?

– Все интересно, когда только начинаешь привыкать к этому, – искренне ответила Тэсса.

Как странно. Всю свою жизнь она никогда не нуждалась материально, даже когда в чем-то и бывала обделена духовно. И вот теперь материальные затруднения воспринимаются ею чуть ли не как благо, а вот жизнь без Пита, единственного человека, кто дал ей любовь и тепло, казалась просто невыносимой. То, что имеешь с детства, что принимаешь как должное, не так страшно терять. К тому же, чего в детстве была лишена, прикипаешь душой. И вот не стало ни Пита, ни денег, а остро не хватает только его одного.

– Когда за мной приедет тетя Корнелия? – спросила Камилла.

– Завтра утром. Ты уже решила, что наденешь?

– Бархатную юбку, блузку с оборками и синий джемпер. Ты ведь знаешь, тетя Корнелия вся такая строгая. – Камилла неодобрительно надула губы.

– Ну что ж, ты права, дорогая. Но ведь иногда так здорово разодеться в пух и прах и вообразить себя шикарной и неотразимой. Будто бы это понарошку.

– Мамочка, можно я не буду убирать под раковиной? – Камилла сменила тему. – Пусть это сделает мистер Блобс, когда придет.

– Это отличная мысль, – согласилась Тэсса.

16

Закрыв дверь, Тэсса привалилась к ней спиной. Какая же Корнелия зануда. Даже отсюда слышно, как, спускаясь с Камиллой по лестнице, она продолжает трещать без умолку:

– Сейчас, дорогая, тебе нужно свыкнуться с мыслью о том, что вам придется пожить в этой… квартире… некоторое время. Ты знаешь, что вы могли бы жить у меня, но твоя мама не захотела. Ума не приложу почему… Но как бы там ни было…

– Мне тут нравится, – отвечала ей Камилла. – Квартира очень чистая, и здесь есть сад…

Больше их было не слышно, и Тэсса порадовалась, что осталась одна. Она прошла в комнату и села на диван. На стены надо будет что-то повесить, какие-нибудь рисунки Камиллы, хоть что-нибудь. Она откинулась назад, наслаждаясь тишиной и покоем, и почувствовала, что ее клонит в сон. Спать сейчас не время, лучше немного пройтись. Она вспомнила, что неподалеку, на Мэдисон-авеню, есть книжный магазин. Да, это то, что надо. Полистать книги, постараться целиком погрузиться в них. Возможно, это как-то по-новому высветит ее собственные проблемы.

Она сразу же окунулась в шумную городскую суету. Здесь, в центре Нью-Йорка, ключом била жизнь. Хорошо обеспеченные, уверенные в себе люди спешат на деловые встречи, в галереи и на вернисажи, в шикарные магазины и дорогие рестораны, где им не нужно считать каждый доллар.

Тэсса немного постояла, привыкая к холоду и яркому солнечному свету. Ньюйоркцы спешили мимо, каждый по своим делам. Тэсса с интересом вглядывалась в лица, пыталась по одежде, по походке определить профессию, социальное положение, настроение этих людей. Они все были такие разные, их сближал и объединял только безумный ритм жизни большого города. Скоро и она вольется в этот поток.

От этой мысли ей стало немного не по себе. Тэсса опять испытала тревогу при мысли о том, как одиноки они с Камиллой в этом чужом огромном городе.

Неожиданно для себя она подумала, как, интересно, все эти люди отметили Рождество? Провели ли они его, как положено, в кругу своих родных и близких, желая друг другу всего самого доброго, в радостном ожидании очередного года, строя планы на будущее и веря в глубине души, что они исполнятся.

Тэсса свернула направо и через несколько секунд уже входила в книжный магазин.

Он нравился ей всегда. Небольшой и уютный, продавцы хорошо разбираются в книгах и любят их. По привычке Тэсса первым делом отправилась в отдел литературы по искусству. Она пробежала глазами по выставленным на полках изданиям в ярких обложках и остановилась на огромной, размером с кофейный поднос, книге, на строгой черно-белой обложке которой фотография известного стеклянного дома – самобытного и новаторского творения архитектора Филипа Джонсона. Книга, так и названная «Стеклянный Дом», по всей видимости, раскупалась хорошо. Она пришла к такому заключению, поскольку это был последний экземпляр.

Тэсса взяла книгу с полки. В Шотландии, со столь древними традициями в архитектуре, новые стили и тенденции приживались плохо, пробивая себе дорогу с большим трудом. Вот за что еще она любит Америку и особенно центральную часть Нью-Йорка – Манхэттен: за его смелый архитектурный стиль, отличительные черты которого – полет фантазии, дерзновенность, устремленность в будущее. Здесь же Филип Джонсон построил и свой Стеклянный Дом – нечто фантастическое, ни на что не похожее. Дом, где человек обретает спасение от повседневной городской суеты и сумятицы, лишающей жизнь ее изначального смысла и не дающей сосредоточиться на главном.

Перелистывая книгу, Тэсса вдруг почувствовала, что у нее за спиной кто-то стоит. Ей совсем не хотелось с кем-то общаться, но человек не уходил, она спиной ощущала его пристальный взгляд. Чтобы заявить о своем присутствии, незнакомец негромко кашлянул.

Тэсса обернулась. Мужчина стоял и смотрел на нее в упор, не считая нужным отводить взгляд. Не стала этого делать и она. Незнакомец был со вкусом одет в легкий двубортный темно-серый костюм, распахнутый пиджак позволял видеть рубашку, напомнившую Тэссе изделие английской фирмы «Тэрнбулл и Ассер», хотя, судя по стилю его одежды, он больше напоминал типичного француза, нежели англичанина. Еще она успела подумать, что мужчина весьма хорош собой – ровный загар, прекрасная осанка, подтянутая фигура. Странно, но, когда Тэсса присмотрелась внимательнее, ей на ум пришло сравнение с испанским идальго – надменное гордое лицо, на котором выделялись пытливые темные глаза.

– Я хотел узнать, – обратился он к ней, – будете ли вы покупать эту книгу, поскольку она у них, кажется, последняя. Если нет, то я бы купил ее.

– Я еще не решила.

– А-а.

Наступило молчание. Они продолжали испытующе смотреть друг на друга. Только что Тэсса получила о нем дополнительную информацию. Несмотря на свою европейскую внешность, он явно американец.

– Вы – англичанка? – спросил он.

Тэсса отвернулась, ничего не ответив, и вновь принялась листать книгу, словно бы ему в отместку за не вполне тактичное поведение. Однако мужчина заинтересовал ее. Оба понимали, что на этом их разговор не закончится.

– Мне довелось побывать в Стеклянном Доме.

Она подняла глаза. Удачный повод продолжить беседу.

– В самом деле?

– Да. Яркое впечатление. Зимний день. Снег. Серое небо. На мой взгляд, обрамление было просто идеальным.

Ей понравилось отсутствие самоуверенности в его тоне. Он рассуждал как поэт или художник, знающий толк в цветовой гамме и оттенках света. Выскочка-парвеню наверняка начал бы хвастаться знакомством с архитектором. «Он мой друг. У меня множество приятелей среди знаменитостей», – что-нибудь в этом роде. Но этот человек в первую очередь заговорил о красоте. Тэсса не сомневалась, что он знает Джонсона, однако интерес для него представляет именно Стеклянный Дом.

– Здесь все так красиво, так продуманно… Имс, художники Барселонского кружка, Мис ван дер Роэ, даже Кандинский. Это как поэма – все слова точно на своем месте и ни одного лишнего, – говорила Тэсса, перелистывая страницы.

– Да, – согласился незнакомец и, шагнув вперед, стал заглядывать в книгу через ее плечо, подойдя почти вплотную. – Собрано все самое подходящее – и Ньютра, и Райт, и призраки. Находишься внутри и вместе с тем как бы снаружи. Границы между домом и природой размываются и исчезают. Мне это нравится.

– Пожалуй. В Шотландии такими границами являются толстые стены за́мков, уж их-то размытыми никак не назовешь. То же самое и на Манхэттене. Привратники, высокие стены, глухие ворота. Ограниченное жизненное пространство, замкнутый мирок. А в Стеклянном Доме мне нравится как раз их отсутствие. Там освобождаешься от страха. Понимаешь, что мир снаружи – не угроза, а благо.

– Так вы, стало быть, из Шотландии?

– Родилась там. Но вот уже десять лет, как живу здесь.

– На Манхэттене?

– В Саутхэмптоне… главным образом. Мы с дочкой только что переехали в квартиру на Мэдисон-авеню.

Беседа легко переходила от одной темы к другой, а Тэсса сама поражалась тому, как много она ему рассказала о себе.

Чарльз внимательно смотрел на нее. Сдержанна, хладнокровна, образованна, явно из аристократической среды. Тонкая, словно просвечивающая кожа, большие мягкие глаза, изящная линия подбородка. Волосы коротко пострижены, выгодно очерчивая чистый овал лица. Пользоваться косметикой она вообще не считает нужным, и это только подчеркивает ее естественную красоту. Держится очень прямо, как человек, которому с детства прививали умение постоять за себя, и Чарльз вдруг явственно ощутил в ней непоколебимую силу древних викингов. Не придает значения и одежде: ее синие джинсы и мешковатый свитер словно бы перешли к ней от старшего брата. Обута в кроссовки, которые у англичан называются спортивными туфлями, и в любом другом книжном магазине продавцы, приняв ее за воровку, не спускали бы с нее глаз, не понимая, что в Европе внешний вид человека решительно ничего не значит. Информация о том, что́ ты представляешь собой сейчас и кем ты был прежде, у них там передается и воспринимается таинственными путями, чего не усвоить и за целую жизнь. Именно на таком уровне подспудно ощущаемых отношений протекала сейчас беседа между Чарльзом и Тэссой.

– Послушайте, – Тэсса вдруг захлопнула книгу и решительно протянула ему, – она ваша. Я и не собиралась ее покупать. Только просматривала.

– Да? В самом деле? Я вовсе не хочу подталкивать вас к этому. Наверное, я был несколько грубоват в самом начале. Прошу простить меня. – Казалось, он сам был удивлен своими словами. – Да, – решительно повторил Чарльз, – прошу прощения.

– Могу только догадываться, что вы просто не привыкли к тому, чтобы вас заставляли ждать. Ничего особенного в этом я не вижу, – усмехнулась Тэсса.

– А вы, похоже, просто не привыкли к тому, что вас торопят. Ничего особенного в этом я тоже не вижу, – с улыбкой ответил он ей в тон.

Оба замолчали, испытывая странное ощущение. Только что они фактически сообщили друг другу, что очень похожи между собой, заметив, что у обоих высоко развито чувство собственного достоинства.

– Почему-то мне кажется, что вы творческая личность?

Он склонил голову набок, глядя на нее с любопытством и ожиданием.

– Потому что это так и есть.

– Вы художник?

– Опять угадали.

– Что же именно вы пишете? Ну-у, я хочу сказать, в каком стиле?

Протянув руку, он снял с полки иллюстрированный альбом под названием «Живопись Чарльза Форда» и протянул ей.

– Тут некоторые мои картины. Вообще-то книга издана довольно давно и уже разошлась, они просто держат ее здесь, потому что считают меня хорошим клиентом. Вероятно, это самый простой способ ответить на ваш вопрос.

Тэсса взяла книгу, испытывая любопытство и странное волнение.

Картины его были хороши, очень хороши. Главным образом – портреты индейцев. Одни – в пышных, украшенных перьями головных уборах и традиционных национальных нарядах, другие – в простой повседневной одежде. Но их лица – гордые и невозмутимые – несли на себе отпечаток принадлежности к своим величественным предкам. Мастерство художника, его самобытный талант угадывались даже на этих глянцевых репродукциях. Тэсса представила себе, какое сильное впечатление производили оригиналы.

Она подняла на него взгляд, ее глаза светились неподдельным интересом к новому знакомому.

– Мне кажется, вы любите этот народ и пустыню. Вы словно бы один из них. Только человек, проникший в их мир, мог отразить его так ярко на холсте. Почетный индеец, вот кто вы на самом деле, Чарльз Форд!

Он громко рассмеялся, откинув назад голову. Белые зубы ярко сверкнули на смуглом лице.

– Да, пожалуй, так оно и есть.

Тэсса улыбнулась в ответ.

– Мне это очень знакомо. В Шотландии, где я родилась, на территории поместья жили люди, чьи предки работали там с незапамятных времен. Я любила бывать среди них. Они столько знали о тех краях, о его природе и истории такого, чего не найти ни в каких энциклопедиях. Эти люди прирожденные рыболовы и охотники, а погоду они умеют предсказывать по ветру. Образования у них не было, но зато была извечная мудрость. Пришли англичане, поработили их, правили ими, но все они и гроша ломаного не стоили по сравнению с коренным населением. Они были всего лишь иностранцами, всего лишь завоевателями. Местное население не покинуло свои края, потому что уйти отсюда означало бы утратить какую-то часть самих себя, а эти люди были частью родной природы.

Она вдруг увидела, что взгляд его стал суровым.

– Почему же вы уехали оттуда? – спросил он наконец.

– Влюбилась.

– А-а, любовь… Кое-что о ней знаю и я.

Тэсса ничего не сказала. Чутье подсказывало ей, что он готов поделиться с ней чем-то серьезным, и это же чутье говорило ей, как трудно ему решиться на это.

Чарльз помолчал и вместо признания в чем-то личном сделал неожиданное предложение:

– Я как раз шел на выставку Франца Клайна в Гуггенхейм[12] и заглянул сюда. Предлагаю вам присоединиться. Я не стал бы приглашать вас, но, по-моему, вы из тех людей, кто легко может сказать: «Нет, благодарю вас».

– Да, благодарю вас, – ответила ему Тэсса.

17

– Со стороны кажется, что написать это было легко, – сказала Тэсса. – Но такое впечатление возникает сплошь и рядом, когда видишь перед собой по-настоящему талантливые вещи.

Она подолгу вглядывалась в полотна Клайна. Каждая из тридцати пяти картин, выставленных на этой ретроспективной выставке, была выполнена в черно-белых тонах, столь характерных для бескомпромиссной творческой манеры этого художника.

– Одна-единственная черная линия на белом полотне может полностью изменить убеждения человека, – сказал Чарльз. Он помолчал и глубоко вздохнул. – Это зависит от твоих личных ощущений.

Тэсса повернулась к нему. Впервые сказанное им показалось ей странным и непонятным. Что он имеет в виду под… «личными ощущениями»? Черная линия, она и есть черная линия. И ничего больше. Какая связь может существовать между нею и изменением убеждений? По выражению ее лица было ясно видно, что она этого не поняла, но он не собирался ничего объяснять.

– Клайн, конечно, интересен, он оказал немалое влияние на своих современников Де Коонинга и Поллока. И его последователи весьма значительны – Раушенберг и Твомбли. Если вам это так же по душе, как и мне, мы могли бы продолжить и пойти в Мет[13] на выставку Твомбли.

Он вопросительно взглянул на нее. Тэсса ответила ему улыбкой.

– Это очень интересно. Похоже на урок по истории живописи.

– О Боже! – воскликнул Чарльз. – Немедленно остановите меня, если я начну сбиваться на лекторский тон. Иногда я и сам толком не знаю, что́ мне нравится, а что́ нет, но о живописи я знаю довольно много.

Она рассмеялась, услышав, как он перефразировал известную сентенцию.

– Не верю я вам. По-моему, вы точно знаете, что именно вам нравится. И уж наверняка – что не нравится.

– Так вы, стало быть, считаете, что у меня на все есть свое раз навсегда сформировавшееся мнение?

Оно, конечно, у него есть, но только не о живописи, особенно с недавних пор.

– Я бы сказала, что да, – ответила Тэсса, пока они переходили к следующему смелому абстрактному полотну.

Подойдя к картине, она прочитала табличку под ней – «Без названия – 1957», постояла, вглядываясь в хаотическое нагромождение геометрических фигур и цветовых пятен, потом резко обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

– Думаю, что переспорить вас нелегко.

Она улыбнулась, сознавая, что флиртует с ним, и вполне сознательно. Он такой откровенный, искренний, прямолинейный. Почему-то именно из-за этого ей не терпелось хоть чуточку его раззадорить. Почему? Интересно бы самой выяснить это. Он очень привлекателен. Очень. Ей нравится, как он одет – с небрежной элегантностью и тонким вкусом. Чарльз выгодно отличался от одетых с иголочки пижонов, которые так и светились самодовольством, нацепив на себя эксклюзивную модель известного кутюрье.

– А вас, значит, легко? Не думаю.

Ему понравилось задорное выражение, мелькнувшее в ее глазах. Чарльз все сильнее ощущал на себе ее обаяние. Для англичанки она чересчур элегантна и жизнерадостна и больше походит на француженку. Возможно, так повлиял на нее брак с американцем.

– Я недостаточно хорошо знаю вас. – Тэсса замедлила шаг, скользнув взглядом по следующему холсту.

– Я вас тоже, – ответил он.

– Отвечаете вопросами на мои вопросы?

– Отвечаю фактами на ваши факты. Ведь вы не задавали вопросов.

– Сдаюсь, – широко улыбнулась Тэсса.

– Разве мы ведем поединок?

Так оно, разумеется, и было, и они одновременно рассмеялись, хорошо понимая друг друга, словно им удавалось читать мысли собеседника.

Все было внове. Все было открытием. Словно был найден необыкновенно волшебный рождественский чулок, вместо сластей и игрушек битком набитый информацией, и где-то в его глубине находился ключик… ключик к более близким отношениям. Так или примерно так думала Тэсса, проходя рядом с Чарльзом мимо абстрактной бетонной скульптуры Клайна.

– О'кей, – сказала она. – Давайте подведем итог. Что, собственно, я знаю о вас? Вы художник, вам нравятся старинные и красивые вещи и не нравится, когда приходится ждать… вы знаете кое-что о любви. Ну и как, это много или мало?

– Что вы имеете в виду «знаю кое-что о любви»? – переспросил Чарльз, склонив голову набок.

– Вы сами так сказали. В книжном магазине.

– Правда?

– Да. Я объяснила, что причиной моего приезда в Америку было то, что я влюбилась, и тут вы сказали: «Кое-что о любви знаю и я».

– Гм-м. Вижу, что в вашем присутствии мне надо быть поосторожнее.

– На тот случай, если слишком много выложите о себе? – рассмеялась Тэсса, которой эта беседа доставляла неизъяснимое удовольствие.

Она нравилась ему. Теперь она это знала. И симпатия эта была взаимной. Ей не хотелось расставаться с ним. Она уже согласилась пойти с ним в Мет. Теперь Тэсса надеялась, что он пригласит ее пообедать.

– О'кей, теперь моя очередь. Давайте-ка посмотрим, что мне известно о вас. Родом вы из Шотландии, в Америке прожили уже десять лет. Любите сельскую местность. Необычайно восприимчивы, обладаете тонким вкусом и стилем, имеете дочь… и… и, ну уж если быть совершенно откровенным, вы очень красивы.

Тэсса оказалась не готовой к таким словам. Она даже не понимала, почему это признание Чарльза заставляет ее смущаться, как школьницу, а яркий предательский румянец заливал ей щеки.

– О-о, – только и смогла вымолвить она. И тут же добавила: – Как приятно это слышать. Спасибо.

Тэсса слегка коснулась его руки, и он не убрал ее. Через мгновение она сама опустила руку.

– Как вы считаете, может быть, на этом мы могли бы и закончить свое знакомство с творчеством Франца Клайна? – спросил Чарльз.

– Думаю, что вполне могли бы. – Тэссе понравилась его манера выражать свои мысли.

Они прошли через куполообразный холл музея и вскоре опять оказались на Мэдисон-авеню. Было свежо, улица еще сохранила праздничное рождественское убранство, в оформлении витрин и рекламных стендов преобладали красные и зеленые цвета в сочетании с золотой фольгой и серебряной мишурой. Проходя мимо книжного магазина, они замедлили шаг. Стал ли он уже местом, «где у них все началось»? Эта мысль пришла в голову Тэссе, и она попыталась отогнать ее – из-за Пита. Думает ли и «знающий кое-что о любви» Чарльз Форд о какой-либо женщине?

Взглянув на нее, он улыбнулся, заметив, что она думает о чем-то своем. Интересно, где же сейчас ее муж? Где дочь? Где расположены ее дома на Манхэттене и в Саутхэмптоне?

– Вот здесь я и живу, – сказала Тэсса.

Она показала на дверь подъезда рядом с книжным магазином. Чарльз застыл как вкопанный. Сбоку от двери расположено пять звонков. В подъезде на грязном полу лежит куча рекламных проспектов и старых газет.

– Здесь? – переспросил он, стараясь скрыть свое недоумение.

Чарльз не сомневался, что эта шотландка происходит из аристократической семьи, владеющей земельными наделами. Саутхэмптон? Стеклянный Дом? Что-то тут не сходится.

– Не возражаете, если мы выпьем кофе? – спросила Тэсса. – Мне нужно согреться.

В ее квартире? Неужели это приглашение?

Нет, она не имела в виду этого. Конечно же, нет. Когда Чарльз кивнул, она провела его в кафе «Мэдисон-авеню», справа от двери в ее подъезд. Сев за столик, они заказали капуччино и эспрессо.

– Вы занимаетесь каким-то бизнесом? – спросил он.

Эта женщина – тайна, утонченная и самая что ни на есть изысканная тайна. Помешивая кофе, Чарльз Форд думал о том драматическом ускорении, которое вдруг обрела его жизнь. До недавнего времени он существовал словно в подвешенном состоянии, его жизнь была заложницей прошлого, его будущее терялось в неизвестности. Затем в холле «Гасиенды-Инн» столкновение с яркой привлекательной женщиной, словно пробудившее его от долгого оцепенения. Кэрол, которая смогла заставить его взять в руки кисть. Он поцеловал Кэрол, ощущая благодарность и ярость одновременно и – что тут скрывать – охваченный неведомой ему до тех пор страстью.

Теперь занавес резко взмыл вверх, и начался второй акт пьесы – под названием «Жизнь Чарльза Форда». Перед ним сидит изящная утонченная Тэсса, которой он уже сказал, что она красива, не испытывая при этом чувства, что он предает Розу. Не было угрызений совести и когда он целовал Кэрол Маккейб. Чарльз сам не мог понять, радует его это или пугает.

– Я начинаю работать в Сотби на следующей неделе. Не искусство, а недвижимость, – ответила Тэсса на вопрос Чарльза, о котором тот уже почти и сам забыл.

– Вы риэлтор?

– Пока еще нет, совсем недавно сдала экзамены. В Сотби меня приняли на должность агента. Буду работать под руководством брокера.

– И какие условия работы, оплаты? Я не вполне представляю себе, как это все организовано.

– Мне предоставляется кабинет, точнее – небольшой закуток, к моим услугам секретарь, телефоны и прочее. Никакого фиксированного оклада. Я буду получать три процента комиссионных от сделки и три процента – фирме.

– Что ж, условия вполне приличные, – сказал он.

На человека, занимающегося продажей недвижимости, она походила меньше всего. Хотя она еще к делу и не приступала. Трудно представить себе, что у нее это хорошо получится. Очень откровенна, ни тени лукавства, ни капли легендарной шотландской скупости и расчетливости.

– Беда в том, что нет никакой гарантии. Если я ничего не продам, то ничего и не заработаю. Не очень-то приятная перспектива.

Он хорошо понимал, что ее волнует. У него вдруг возникло неудержимое желание защитить ее.

– Думаю, что поездки по городу обходятся весьма недешево.

– Об этом и говорить нечего! Ну вот, скажем, за утро нужно показать клиентам шесть квартир. Чтобы везде успеть, приходится пользоваться такси. Это может обойтись в пятьдесят долларов, а то и больше. Некоторые агенты нанимают даже машину с водителем, когда считают, что клиент уже у них на крючке. Но опытные риэлторы делать этого не советуют, поскольку отличить пустозвона от надежного покупателя практически невозможно.

Она отпила кофе.

– А как у вас? Занятия живописью – это работа или развлечение? – Она смотрела на него поверх края чашки, которую держала у рта.

– Вообще я свободный художник. Я сотрудничаю с галереей Уордлоу, но в последнее время у меня возникли некоторые трудности творческого характера, – сказал Чарльз, позаимствовав у нее свойственное представителям ее нации стремление к преуменьшению. – Живу в пустыне под Санта-Фе. У меня там ранчо.

– Поразительно! Вчера вечером я как раз вернулась из Санта-Фе. Останавливалась в «Гасиенде-Инн».

– Не может быть! – воскликнул Чарльз, пораженный таким совпадением.

– Должно быть, вам она известна.

– Она частично принадлежит мне.

– Вы владеете частью «Гасиенды-Инн»?

– Да, продал ее когда-то одной компании под названием «Роузвуд» и сам вошел в долю. Вам там понравилось?

Теперь Тэсса намного больше знала о Чарльзе Форде – почетном индейце. Он оказался еще и Чарльзом Фордом – мультимиллионером. Должно быть, он – тот самый владелец богатого ранчо, о котором ей рассказывала Рейчел, когда они принимали грязевые ванны.

– Очень понравилось! Красивое место, прекрасное обслуживание, роскошь, комфорт!

– Когда такое слышишь от вас, то это действительно настоящая похвала.

Итак, уже второй комплимент, сделанный им. Во всяком случае, явный.

– Я была там с дочкой. Вы знали, что в «Гасиенде-Инн» останавливалась Рейчел Ричардсон?

– Тележурналистка? – уточнил Чарльз. – Да, кажется, о ней что-то говорили.

– Мы с ней подружились. Она очень славная.

– Говорят, что в общении с нею нелегко.

– Что ж, возможно, такая черта действительно присутствует в ее характере. К счастью, мне она ее не демонстрировала. Удивляюсь, что ни разу не видела вас на курорте, коль скоро вы живете поблизости.

– Я появляюсь только наездами, когда там почти никого не бывает. Предпочитаю свое ранчо.

– Понятно, – кивнула Тэсса.

– Но судьбе было угодно, чтобы мы все же встретились.

Тэсса сама поражалась своей раскованности, граничащей с беззастенчивостью. Да что же, черт возьми, с ней происходит? Где же чувство вины? Неужели образ Пита начинает тускнеть? Проклятие! Она не желает еще и этой потери. Память о нем – единственное, что у нее осталось.

– Вы замужем? – спросил Чарльз, словно читая ее мысли.

– Мой муж умер. Год назад. – Паузу она выдержала недолго, любопытство взяло верх. – А вы женаты?

– Нет. Я жил с одной женщиной много лет. Потом ее не стало. Мне жаль, что так вышло с вашим мужем. Это ужасно – потерять любимого человека.

– Да, – печально и вместе с тем светло улыбнулась Тэсса. – Мне тоже жаль, что так вышло с вашей… вашей подругой.

– Стало быть, мы в одинаковом положении. Нелегко обоим.

Однако было совершенно очевидно, что им становится легче. Мысль эта напрашивалась сама собой. И от нее было не уйти. Ни Тэссе, ни Чарльзу.

– Что сейчас всего тяжелее для вас? – спросила Тэсса, поставив локти на стол из красного пластика и подпирая руками подбородок.

– Не с кем поделиться своими мыслями. Нет надежного спутника жизни. С тех пор, как она умерла, я не в состоянии писать.

– Это должно быть ужасно.

– Я не осознавал, до какой степени это важно для меня. Принимал творчество как должное. Если ты не можешь уйти во что-то с головой, то чересчур много приходится иметь дело с самим собой. А у человека непременно должна быть возможность куда-то уйти, чтобы укрыться и от жестокой действительности, и от ударов судьбы.

– Что касается литературного дара выражать свои мысли, то его ваши творческие затруднения явно не коснулись, – улыбнулась Тэсса.

Он улыбнулся ей в ответ.

– А что сейчас тяжелее всего для вас?

– То, что я разорена, – просто сказала она. – И не привычна к такой жизни. Не знаю, что делать, как справляться с таким положением. Муж оставил меня ни с чем, и мне теперь приходится самой думать о будущем дочери.

– А я задавался вопросом, где именно ваши дома в Саутхэмптоне и на Манхэттене, – признался он.

– Не ожидали, что я обитаю в квартирке на Мэдисон-авеню? – помогла она ему выбраться из неловкого положения.

– А я еще хнычу из-за своих творческих проблем. Оказаться вот так, без средств, должно быть, невыносимо. Я бы не знал, как и с чего начинать.

Это было верно лишь отчасти. Если бы Чарльз захотел, то до конца дней своих мог бы прожить в пустыне едва ли не без гроша в кармане. Но ведь это был бы его собственный осознанный выбор, и ему не надо заботиться о ребенке.

Он посмотрел на нее, теперь в его взгляде сквозило уважение. Чарльз не сомневался, что она пробьется в жизни если не в Сотби, то в другом месте и в другом качестве. Ее лицо лучилось жизнерадостной энергией. Он отчетливо представил, как она стоит у стола в его гостиной, непринужденно беседуя с Хосе о серебряной посуде. Или как сидит за письменным столом в своем кабинете, составляя с поваром меню и обсуждая с экономкой, какие цветы должны стоять на столах.

– Думаю, ваши творческие трудности – это не слабость и не каприз.

– Наверное, это может понять лишь художник.

Тэсса почувствовала, что он отгораживается от нее. Интуитивно она поняла, что та женщина, которую он любил и потерял, была именно художницей.

– Как вы думаете, чего бы вам пожелала ваша подруга?

– Счастья? – попытался угадать Чарльз.

– Это то, на что мы все надеемся, не так ли? Только у каждого человека свое представление о счастье. Нисколько не сомневаюсь, что Питу хотелось бы, чтобы я скорбела по нему как можно дольше. Никогда больше не выходила бы замуж. Не влюблялась.

– А быть может, траур и скорбь – это наша дань умершим? Последнее и единственное, что мы в силах для них сделать, – это выполнить их последнее желание.

– Может быть. Может быть, эти творческие проблемы обусловлены вашим состоянием. Возможно, вы чувствуете, что вашей подруге могло бы понравиться это… то, что без нее вы не способны писать. То, что она так много значила для вас. Значит, вы приносите в жертву свой творческий дар и талант на ее погребальный костер, как когда-то юные жены престарелого индийского махараджи делали это с собой на его могиле.

Чарльз неожиданно рассмеялся.

– Ах, Тэсса, беседовать с вами – такое удовольствие. Человека, подобного вам, я не встречал, пожалуй, целую вечность. Вы – как мои испанские двоюродные сестры, как моя бабушка, судя по рассказам о ней. Она была англичанка. Как вы думаете, мы с вами не родственники?

– Родственники? Разве что только в седьмом колене. Какая девичья фамилия вашей бабушки?

– Мэннерс.

– Нет. По-моему, Мэннерсы жили далеко от Шотландии. Их исконные родовые земли где-то на границе с Уэльсом.

– Что ж, возможно, это и к лучшему.

– К лучшему? – Она еще не хотела ставить на этом точку. – А славно было бы оказаться двоюродным братом и сестрой.

Чарльз, видимо, не разделял ее мнения.

– Но тогда мы не смогли бы пожениться, – сказал он просто, повергнув в удивление не только Тэссу, но и себя самого.

Он рассмеялся, и ей ничего не оставалось делать, как вторить ему, однако она опять покраснела.

– Послушайте, – сказал Чарльз, – вы чувствуете в себе достаточно сил для продолжения экскурсии?

Сил у нее было предостаточно для чего угодно. Давно она не чувствовала себя лучше, чем сейчас. Может ли оказаться так, что по ту сторону стола в этот момент находится как будущее ее самой, так и будущее Камиллы?

Чарльз встал, а вслед за ним поднялась и она.

Они поймали такси и некоторое время ехали молча.

– Тэсса, – начал он.

– Да.

Он помедлил, как бы с трудом подбирая слова.

– Послушайте, Тэсса. Надеюсь, вы поймете меня правильно. Видите ли, в центре Манхэттена у меня есть пентхауз, занимающий весь верхний этаж здания…

Она повернулась и непонимающе взглянула на него. Чарльз отвел глаза.

– После смерти Розы мне тяжело там находиться, дом полон воспоминаний, грустных воспоминаний, и я давно уже подумываю продать его. Вот мне и пришло в голову, что раз вы со следующей недели начинаете работать в Сотби, то, может быть, станете моим риэлтором.

– Вашим риэлтором?

– Да, – усмехнулся он, – именно им вы теперь будете, когда начнете работать в Сотби.

Тэсса никак не ожидала подобного предложения и ответила не сразу.

– Мне это известно. Черт! Извините, даже не знаю, что́ сказать. Наверное, нужно отказаться. Я новичок в этом деле и ничего не могу обещать вам. Вы просто испытываете ко мне жалость.

– Думаю, что большинство риэлторов ответили бы «да», – мягко проговорил он. – Стоимость квартиры – миллион двести тысяч.

– Чарльз, я не могу принять от вас такого предложения. Ведь в случае успеха мои комиссионные составят больше тридцати тысяч. – Тэсса чувствовала, что ее всю колотит от волнения. Но на ее математические способности шок от услышанного явно не повлиял.

– Это же будет не благодеяние и не благотворительность, Тэсса, – настойчиво убеждал ее Чарльз. – Это ваша работа. И вы имеете полное право получить за нее оплату.

Он широко улыбался. Ничего другого он от нее и не ожидал услышать.

– Но у меня совершенно нет опыта. Вам нужен настоящий профессионал. В Сотби их наверняка немало.

Чарльз покачал головой.

– Тэсса, Тэсса. Это же Америка! Ну-ка повторяйте за мной: «Вы не пожалеете о своем решении, мистер Форд. Вы выбрали самого компетентного, самого удачливого риэлтора на Манхэттене, и я продам вашу квартиру в считанные дни. Так получилось, что документы на заключение с вами эксклюзивного договора сроком на год у меня как раз с собой, и я бы очень хотела, чтобы вы подписали их прямо сейчас».

Она рассмеялась в ответ, решив вдруг, что вполне может принять его предложение, которое самым чудесным образом вносило радикальные перемены в ее жизнь. У нее есть договор о купле-продаже, договор на сумму свыше миллиона долларов, а ведь формально она даже не вступила еще в свою должность.

– Ах, Чарльз, сделать такое сказочно щедрое предложение совершенно незнакомому человеку! Это же коренным образом меняет все. Я явлюсь в фирму не с пустыми руками, а уже с готовым договором о продаже. – Тэсса помолчала. – А как вы полагаете, если у меня уже будет этот договор до того, как я начала у них работать, то можно мне попросить их снизить размер полагающихся им комиссионных?

– Если я что-то и полагаю, – ответил Чарльз, приятно удивленный при виде ее столь неожиданной деловой хватки, – так только то, что вы освоите все секреты своей профессии гораздо быстрее, чем сами рассчитывали.

18

– Мисс Ричардсон! Как приятно вновь видеть вас. С Новым годом! Мистер Хардинг пришел несколько минут назад. Сидит за вашим обычным столиком.

Марио, метрдотель ресторана «Цирк», повел Рейчел через весь зал. Со всех сторон, словно подсолнухи вслед за солнцем, в их сторону поворачивались головы любопытствующих посетителей. «Их» столик располагался в укромном месте в конце зала, отнюдь не в самой престижной его части. Им нравилось именно здесь – подальше от репортеров, преследующих знаменитостей в надежде сделать снимки или взять интервью, и охотников за автографами.

Мэтт поднялся ей навстречу, обнял за талию и слегка коснулся губами уголка ее рта, демонстрируя окружающим их близкие отношения. Вопреки расхожему мнению он был, пожалуй, чересчур высок и худощав для финансового магната. Его лицо излучало спокойную силу и уверенность в себе, что не в последнюю очередь происходило от сознания своего финансового могущества. От Рейчел не укрылось впечатление, которое он производил на женщин за соседними столиками. Они были буквально заворожены исходящей от него властной силой.

– Ну, как тебе понравилось в Санта-Фе? – спросил он, когда они уселись. – Дьявольская скучища, нет? Как и мое Рождество в Коннектикуте без тебя. У моих детей невероятно скучные жены и еще более скучные дети. Одному Богу известно, зачем ему только понадобилось выдумывать семейную жизнь…

Мэтт осекся, словно вдруг понял, что проговорился, невзначай выболтав постороннему подробности заключаемой сделки по слиянию двух крупных компаний. И быстро сменил тему разговора. Рейчел верила в существование счастливых семей, несмотря на то что у нее самой такой семьи никогда не было.

– Вернулась ты довольно быстро, – торопливо добавил он.

– Да. Наверное, уже разучилась, как надо расслабляться и отдыхать.

– Узнаю мою девочку, – усмехнулся он. – То же самое и со мной. Посади меня на яхту где-нибудь на островах в океане, устрой вечерком хорошую попойку и в завершение всучи удочку с уже насаженным на крючок черноперым тунцом, а у меня все равно из головы не выходят мысли о работе – как бы провернуть все повыгоднее да обойти конкурентов. Временами чувствуешь себя ну прямо как Никсон… утром встаешь, чтобы одолевать своих врагов.

– А разве супруги не должны во всем отличаться друг от друга? – спросила Рейчел, подбираясь к главной теме сегодняшнего их разговора – определенной ею, а не Мэттом.

– Послушай, дорогая. Ты – женщина, а я – мужчина. Разве это не достаточное отличие? – Он, конечно, понимал, что́ она подразумевала. За самоуверенной внешностью сугубо делового, не склонного к сантиментам бизнесмена скрывался тонко чувствующий проницательный человек. Мэтт Хардинг умел читать мысли и чувства людей столь же легко, как и биржевые сводки.

– Не знаю, Мэтт. Я имею в виду, не должен ли кто-то один из нас уметь расслабляться и отдыхать? Вынашивать и лелеять мысль о семье? Быть в состоянии думать хоть о чем-то другом, а не только о работе и борьбе с конкурентами?

Мэтт сразу же понял, что их беседа начинает принимать философский характер. Отвлеченное же философствование, как и всегда, было лишь прикрытием для обсуждения личных эмоций и переживаний.

– Что я слышу, ты отговариваешь меня? – осторожно улыбнулся он, внимательно следя за ходом ее рассуждений.

– Сама не знаю, Мэтт. Год-два назад меня вполне устраивало то, какая я есть, чем занимаюсь. Но совсем недавно я начала подвергать переоценке уже сформировавшиеся ценности. Возможно, я хочу стать новой Рейчел. Мне действительно хочется иметь семью, настоящую полноценную семью с яблочными пирогами, детьми и всем прочим. У тебя-то семья была, но ты никогда не придавал ей особого значения. Знаешь, дом и все твои скучные дети и внуки…

Мэтт выругался про себя. В жизни он всегда провозглашал золотое правило: никогда не трепать языком попусту. И вот теперь своей болтовней он сам же себя и наказал.

– Рейчел, я же не против семьи. У некоторых моих лучших друзей есть семьи. Ну вот, я опять. Это я так шучу. Такое у меня чувство юмора. О'кей, ну, значит, семья для меня не главное. Для меня главное – ты. Ты, Рейчел. – Он наклонился к ней и понизил голос: – Рейчел, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Рейчел прислушалась к себе, пытаясь ощутить внутреннее волнение и трепет. А где же головокружение от счастья, колотящееся, готовое выпрыгнуть из груди сердце? А, черт! Куда же подевались чувства, когда они так нужны ей? Почему их нельзя наконец призвать к порядку? Внезапно она перенеслась в холл «Гасиенды-Инн»: даже воспоминания о тех чувствах несравненно сильнее, чем то, что она испытывает сейчас. О'кей, она польщена. Приятно сознавать, что ты желанна. Мэтт нравится ей, она восхищается им.

– Не знаю, Мэтт, – проговорила она.

– Только это одно и слышу от тебя. – В его голосе зазвучали раздраженные нотки.

Мэтт Хардинг – заметная личность. Сильный мужчина. Он не будет уговаривать ее до бесконечности. Рано или поздно поверит ее словам и станет вести себя соответственно. Рейчел разумно оценила ситуацию, и ее тут же захлестнули сомнения: а что, если она жертвует реальным благополучием ради недостижимой иллюзии романтической любви? Сколько женщин в истории человечества стояли перед подобной дилеммой? Как же ей следует поступить – продолжать удерживать синицу в руке или же стремиться заполучить журавля в небе, вернее, сказочного принца, который может вообще не появиться? Остановиться на надежном благополучном варианте или последовать велению сердца? Она уже испытала своего рода чудо, но существовало ли оно в действительности или просто-напросто было порождением мятущейся души тонущей женщины, не желающей идти ко дну и потому хватающейся, как за спасительную соломинку, за первого встречного, лишь бы удержать на плаву свои романтические мечты?

Мэтт – такой привлекательный, такой надежный, такой порядочный за своим внешним имиджем рвущегося в бой безжалостного неукротимого воротилы-бизнесмена.

Она вдруг перенеслась мысленно в Чикаго, в стужу и голод. Всю ночь напролет скреблись крысы, и Рейчел слышала, как щелкали крысоловки, когда грызуны пытались съесть наживку, обмазанную арахисовым маслом. Радость от этих маленьких побед меркла при мысли о том, что утром придется избавляться от искалеченных сильной пружиной сереньких тушек. И все время – книги, огромные стопки книг, жадно поглощаемых при тусклом освещении. Единственный путь в иной, лучший мир, в который она поклялась себе вырваться и добилась-таки намеченной цели.

И вот сейчас, здесь, с нею за столом сидит преуспевающий привлекательный мужчина, который желает ее. Да, черт возьми, ведь его бывшие жены сейчас одни из богатейших женщин Америки! Рейчел знала, что не в деньгах счастье. И тем не менее отдавала себе отчет, что далеко не каждая сорокалетняя женщина отважилась бы на такой шаг и с легкостью отклонила его предложение.

– Ну а что нового в финансовом мире? Я слышала, что Мэлоун хочет выкупить у тебя твою долю в сфере кабельных сетей?

– Откуда ты это взяла? – улыбнулся Мэтт, делая вид, что изучает меню. – Наверняка не в «Бэрронз» и не в «Уолл-стрит джорнел».

– Значит, это правда? Тебе же известно, я никогда не раскрываю своих источников.

Он рассмеялся.

– Только не для разглашения, причем действительно не для разглашения, а не так, как понимает эту формулировку ваша Конни Чанг, когда ведет свою передачу. Да, хочет.

– Гм-м. Мэлоун крутоват. Бьюсь об заклад, он схитрит.

– Да, он ловкач, но ведь и я не промах.

– А есть ли смысл отказываться от кабельных сетей сейчас, когда республиканцы скорее всего не будут так жестко ставить вопрос о контроле над ценами?

– О'кей, олицетворение женской мудрости, докладываю обстановку: на кабельные сети у меня самого крупные планы, а тот факт, что на них зарится Мэлоун, лишь взвинтит цену. Ничего ему продавать я не собираюсь. Ты слышала о «Радио-Комм»?

– «Радио-Коммьюникейшенс»? Да, кое-что. Это не они скупили все диапазоны, на которых осуществляется радиосвязь такси по всей стране?

– Ты совершенно права, скупили. Семьдесят пять процентов всех диапазонов в стране принадлежит им. Появилась новая технология, позволяющая такси переходить на цифровую сотовую связь, и они уже заручились согласием федерального комитета на такое преобразование. Если преобразовать все волновые диапазоны, принадлежащие «Радио-Комм», – а это обойдется в два миллиарда, – то сотовую телефонную связь в масштабах всей страны можно будет приобрести элементарно, вот так! – Он щелкнул пальцами. Его глаза светились от возбуждения. Мэтт Хардинг был в своей стихии.

– Ты хочешь прибрать к рукам «Радио-Комм»?

– Не прямо. – Он перешел на шепот. – Но «Кабель-Компани» хочет приобрести мою собственность в кабельных сетях, «Кабель-Компани» владеет пятьюдесятью одним процентом акций «Радио-Комм». Я хочу обменять одно на другое.

– Но тогда тебе придется изыскивать два миллиарда на преобразование волновых диапазонов «Радио-Комм».

Он засмеялся, она заставила себя вторить ему. Мэтт Хардинг сделал свои деньги перед тем, как заказать себе на первое суп. Так, во всяком случае, это выглядело. На скольких женщин это не произвело бы решительно никакого впечатления? Вряд ли на многих из обедающих сегодня в «Цирке».

– А ты крутой парень, Мэтт. Крутой, расчетливый и очень, очень умный.

– Ты тоже, Рейчел, – сказал он, не будучи вполне уверенным, что она сочтет это за комплимент.

– Думаю, что мне далеко до тебя, – сказала Рейчел.

На минуту оба замолчали.

– Помнишь репортаж о Дэвидсон? – спросил Мэтт без всякого перехода.

Рейчел едва не зажмурилась, словно вспышка из прошлого ослепила ее. Она мгновенно перенеслась туда из этого фешенебельного ресторана, оформленного в специфическом стиле, с его розовыми скатертями и самодовольными состоятельными посетителями. Машина времени – ее память – сделала свое дело.

Редактор, распределяющий поручения между репортерами, сидел за грязным письменным столом. Перед ним возвышалась кипа газетных вырезок и бланков телетайпных сообщений; пустые чашки из-под кофе и пепельница, доверху набитая окурками, занимали угол стола. Глядя на редактора слезящимися глазами, Рейчел оперлась руками о столешницу, пытаясь сохранить равновесие и не упасть. Она так устала, что у нее разламывалось все тело. Ныли мышцы, раскалывалась голова. Держалась она только благодаря аспирину.

– Этот грипп, мать его, – выругался редактор. – Иногда у меня такое чувство, что существует особый вирус для журналистов. И как только ты ухитряешься подхватить его?

– Ничего, здесь ни один вирус не выживет, – убежденно ответила Рейчел.

– Ха-ха. Твое чувство юмора как раз пригодится для этого. – Он нацепил очки и прочитал записку, написанную диспетчером от руки. – Только что поступила. Горячая новость. Нет худа без…

«Ну, конечно, – подумала Рейчел. – Транспортная пробка в центре города или скучнейшая конференция дерматологов в Мэриотт. Обычная рутина – съемка на камеру и интервью на месте действия».

– Кто-то расчленил электропилой школьницу в парке, в конце Четырнадцатой улицы. Повсюду раскиданы фрагменты тела. Мне самое время принять «Маалокс».

Сонливость с Рейчел как рукой сняло. О головной боли они моментально забыла.

– По телетайпу передали?

– Нет. Один приятель, за которым был должок, сообщил по знакомству. Так что у тебя есть фора примерно в час. Можешь попасть в общенациональную.

Рейчел осязаемо ощутила выброс адреналина в кровь. Как всегда, автоматически засекла время. Три часа до последней подачи материалов в «Вечерние новости» Эн-би-си. Голова у нее пошла кругом. Эн-би-си никогда не стала бы включать в вечерний выпуск ординарное, заурядное убийство. Но расчленение школьницы электропилой! Все ее эмоции, плохое самочувствие отошли на задний план. Это была новость, причем новость сенсационная, полученная ею раньше других репортеров благодаря тому, что она выслушивала нытье этого неудачника-редактора, его жалобы на жену, которая делала его жалкую жизнь еще более жалкой. И вот на столе у него лежит бумажка с самой что ни на есть горячей информацией. Для нее это был редкий шанс. Она могла получить время для собственного сюжета в «Вечерних новостях» Эн-би-си: «Передает Рейчел Ричардсон…»

– Насчет электропилы, это точно?

– Бросил на месте преступления. Оттяпал девчонке обе ноги. Трахнул. Обе руки. Голову. Ей было тринадцать.

– Имя?

– Джейн Дэвидсон. Поезжай-ка туда лучше с ребятами. Капитан Ходжес в курсе, что ты едешь. Говорит, ты наверняка блеванешь.

– Можно мне взять Фредди на звук и Пола на камеру? – отрывисто спросила она.

– Бери кого найдешь, детка… и удачи тебе.

Рейчел опрометью бросилась к себе в кабинку. Три часа. Электропила. Школьница. Для сюжета в выпуске новостей достаточно, но, чтобы привлечь к себе внимание, нужно подать это под каким-то новым углом.

Она схватила телефонный справочник, понимая, что время дорого и надо спешить: минуты бегут, и на место преступления скоро начнут прибывать конкуренты. Другие телестанции получат это сообщение в ближайшие полчаса. Абонентов с фамилией Дэвидсон было много. Точнее – двадцать четыре. Но один из них проживал на Четырнадцатой улице. Дрожащими пальцами она набрала номер.

Рейчел попала на мать убитой девочки. Она поняла это по зловещей тишине на другом конце провода. Она не соображала, что́ делает. Шла на автопилоте. Ужасная смерть девочки – и это ее шанс сделать карьеру, ее сюжет, который пойдет в «Новостях» через три часа с титрами, в которых будет стоять ее имя.

Лихорадочно произнося какие-то слова, Рейчел заметила Мэтта.

– Миссис Дэвидсон? Вы меня слышите?

– Мою девочку убили, – произнесла женщина безжизненным голосом. Она все еще была в состоянии шока.

– Послушайте, меня зовут Рейчел Ричардсон. Я телерепортер из Чикаго. Понимаю, вам сейчас больно, но прошу выслушать меня…

Она поймала на себе взгляд Мэтта. Он отвел глаза. Одним этим движением глаз он высказал все то, в чем Рейчел не осмеливалась признаться себе самой. Словно со стороны она слышала собственный взволнованный голос, бросающий фразы в трубку так, будто от них зависела вся ее жизнь: «Иногда человеку необходимо выговориться, и тогда ему становится легче… мы должны поймать этого типа… о преступлении этого мерзавца должно знать как можно больше людей… вы можете помочь другим, кто уже пережил подобное…» – и так далее, и так далее, изливая все это на несчастную, ошеломленную страшным горем женщину. И все время в голове у Рейчел неотступно звучал рефрен: «Мне нужно это интервью, мне необходимо это интервью для «Вечерних новостей». Боже, только дай мне этот шанс, и больше я в жизни ничего у тебя не попрошу!»

Швырнув трубку на рычаг, Рейчел облегченно вздохнула.

– Договорилась? – спросил Мэтт.

– Да, – ответила она, избегая смотреть ему в глаза.

– Грязная работенка, но кто-то должен делать и ее.

Она не ответила ему. Не смогла ответить. На размышления и на тонкие сантименты просто не было времени. Она сделала еще пару звонков. Отправила съемочную бригаду на место преступления и сформировала еще одну для своего интервью с миссис Дэвидсон.

После этого позвонила в офис исполнительного продюсера «Вечерних новостей» и выложила ему, что́ у нее есть. По нисходящей служебной цепочке он вывел ее на человека, непосредственно занимающегося криминальной хроникой.

– Звучит отлично, – сказал ей тот. – Убийство электропилой плюс изнасилование. В этом выпуске у нас как раз дефицит такого рода новостей. Если сумеете получить интервью с матерью – и чтобы побольше слез – плюс фото девочки, то у вас хороший шанс на… скажем, две, ну, от силы две с половиной минуты. Так что монтируйте сюжет в этих рамках. Редактора новостей я введу в курс.

Рейчел заключила союз с дьяволом из-за этих нескольких секунд в вечернем выпуске новостей. Вломилась в дом несчастной женщины, чья жизнь оказалась исковерканной чудовищной трагедией, и совершила на нее нападение с такой же бесчеловечной жестокостью, как маньяк-убийца – на ее дочь. Хладнокровно проследила за тем, чтобы в видоискатель крупным планом попала миссис Дэвидсон – заплаканная, жалкая, убитая горем.

Рейчел не забыла прихватить стоявшую на телевизоре фотографию улыбающейся во весь рот девочки со скобками на зубах. Сейчас было не до сочувствия и сопереживания, все эмоции она отложила на потом.

Рейчел метнула взгляд на часы и заторопилась на студию. Трясясь в фургоне, она лихорадочно набрасывала сопроводительный текст к интервью. Пленка с места преступления уже должна была быть на пути в студию. «Раз, два, три», – проверила Рейчел уровень звука, оператор включил освещение и навел объектив камеры на резкость.

– Репортаж – Ричардсон. Сюжет – убийство Дэвидсон. Обратный отсчет: пять, четыре, три, два, один… Сегодня мать Джейн Дэвидсон миссис Мэрилин Дэвидсон, обезумевшая от горя, поведала мне о зверском убийстве своей тринадцатилетней дочери…

Почти все было закончено. Бобина извлечена из камеры, пленка помещена в жестяную коробку и опечатана. Спустя некоторое время, уже на студии, все было отредактировано и подчищено, были добавлены заключительные вставки – до истечения предельного срока подачи материала оставались считанные минуты. Драгоценная пленка была заряжена в проектор для передачи картинки на контрольный пульт «Вечерних новостей». Изображение пошло. Обратный отсчет. Текст: «Сегодня миссис Мэрилин Дэвидсон… Рейчел Ричардсон».

Рейчел затаила дыхание. «Вечерние новости» оценивают полученный сюжет. Тянутся минуты. Технический отдел дает добро. От нетерпения Рейчел грызет ногти. И вот наконец то, что ей так хотелось услышать: «Редакционный отдел «Вечерних новостей» дает добро». Ее пускают в эфир. Она все-таки пробилась и всего-навсего ценой какой-то незначительной части своей души, проданной дьяволу.

– Эй, – окликнул ее Мэтт. – Эй!

Рейчел очнулась от нахлынувших на нее воспоминаний.

– Ах, извини. Я была далеко отсюда.

– В Чикаго?

– Да. В тот день я поступила погано. С женщиной по имени Мэрилин.

– Но благодаря этому ты стала корреспондентом Эн-би-си. Да не где-нибудь, а в самом Нью-Йорке. Это была компенсация тебе за мое «Метео-ТВ».

– Да уж, стала. Это точно. Шагала по ступенькам вверх. Жаль только, что ступеньками этими порой оказывались даже трупы.

– Я не хотел тогда, чтобы ты уходила. И сейчас не хочу, – сказал он просто.

– А я никуда и не ухожу. Я здесь, разве нет?

Рейчел все еще пыталась освободиться от гнетущих воспоминаний. Куда же подевалась ее элементарная человеческая порядочность в тот вечер? А если бы она присутствовала при смертной казни, хватило бы у нее духу попросить палача немного повременить, пока ее оператор заряжает пленку в камеру? Сейчас у нее нет необходимости быть настолько безжалостной. Одно из приятных преимуществ, которые ты можешь себе позволить, добившись успеха. Но в том-то и дело, что его никогда не добиться, если хочешь остаться чистенькой и незамаранной. Она глубоко вздохнула.

– А что закажете вы, мадам? – спросил официант, прервав ее тягостные раздумья.

Она выбрала тушеное филе лосося, залитое расплавленным сыром, под соусом из шампанского и телячьи почки. Мэтт заказал себе то же самое и попросил подать бутылку «Мюсиньи Граф Жорж де Вогюэ» урожая 1961 года. Рейчел доводилось как-то раз заказывать это вино, и она знала, что бутылка стоит шестьсот семьдесят пять долларов. Да, жизнь с Мэттом у нее была бы более чем обеспеченной.

– Мы с тобой знавали и добрые времена, – улыбнулся Мэтт. – Было ведь что-то и кроме жестоких убийств. Помнишь Мериэл Меррей и тот день, когда она нетрезвая вылезла в прямой эфир?

Рейчел рассмеялась.

– И я стала вести передачу вместо нее, а в эфир доносились ее истошные крики: «Эта стерва и прочесть-то ни черта не умеет! Эта стерва и прочесть-то ни черта не умеет!» Теперь всякий раз, когда я читаю текст на телемониторе, у меня в ушах звучит голос бедной старушки Мериэл. Интересно, что с нею стало? – Рейчел покачала головой и опять засмеялась, воскрешая в памяти тот случай, который отнюдь не казался тогда смешным.

– Вышла замуж за полицейского. Я никогда не превышал скорость в городской черте, после того как уволил ее.

– Ты и меня пытался уволить.

– А вот сейчас пытаюсь жениться на тебе.

– Что ж, на телевидение я действительно попала благодаря тебе. – Рейчел рассмеялась, обращая свои слова в шутку, однако, как и в любой шутке, в ней была доля истины.

Она в самом деле чрезвычайно благодарна Мэтту. Буквально на каждом этапе своей карьеры она неизменно получала от него помощь и поддержку – и в Эн-би-си, и в работе под началом Барбары в программе «20 на 20», и когда она временно отошла от телевидения, став спичрайтером в администрации Рейгана. Его карьера в сфере бизнеса началась вскоре после того, как она ушла с чикагской телестудии и открыла для себя великолепие Нью-Йорка и Рокфеллер-Плаза. Мэтт невероятно быстро достиг заоблачных высот в деловом мире, тогда как Рейчел пришлось долго и упорно пробивать себе путь наверх в тележурналистике.

Время от времени они встречались и беседовали, он давал ей ценные советы и даже пару раз вмешался, когда она могла пасть жертвой служебных конфликтов и интриг. Однако лишь только после того, как Рейчел добилась права вести свою собственную программу и создала себе имя, став телезнаменитостью, ему захотелось изменить ту роль, которую он играл в ее жизни, и стать не просто ее доверенным наставником и благодетелем, а мужем.

Она не винит его за это. То, чем ты занимаешься, изменяет тебя как личность. Более того, это изменяет и ту потенциальную личность, какой ты еще только хочешь стать. И уж, конечно же, того человека, который добивается тебя.

– Ну, так как же все-таки «Гасиенда-Инн»? – повторил свой вопрос Мэтт.

– О-о, там великолепно. После того как твое тело хотя бы раз натрут фруктовой мазью из гуавы и страстоцвета, можно считать, что все твои мечты сбылись.

– Вообще-то говорят, место это весьма интересное. И один из его совладельцев – человек тоже интересный. Некий Чарльз Форд. Его ты там вряд ли видела. Он предпочитает уединение и ведет жизнь затворника. Художник. Причем чертовски талантливый. Свои картины продает через Уордлоу. Я уже не один месяц пытаюсь выйти на него, чтобы встретиться, но он не проявляет заинтересованности. Хочу приобрести некоторые из его картин, но предварительно я всегда встречаюсь с художниками. Может быть, тебе как-то удалось бы выйти на него… Рейчел, что случилось?

– Ничего, – чересчур поспешно ответила она.

Однако что-то все же случилось. Все чувства, испытать которые ей хотелось, когда Мэтт делал ей предложение, нахлынули на нее именно сейчас, при одном лишь упоминании имени Чарльза. Она ощутила, как лицо ее заливается краской, и невнятно забормотала:

– Просто вспомнила – Стив просил меня кое-что проверить, а я напрочь забыла. Я обещала ему. Он придет в ярость.

Рейчел поражалась самой себе. Она не лгала. Это в самом деле совершенно вылетело у нее из головы.

– Я рад, что печальное повествование знакомого коллекционера настолько глубоко захватило тебя, – сыронизировал Мэтт, показывая своим видом, что ничего против он не имеет и мирится с тем, что профессиональные интересы всегда будут для Рейчел на первом месте, и что его это вполне устраивает.

Лицо Рейчел перестало пылать. Она глубоко вздохнула.

– Хочешь позвонить прямо сейчас?

– Да, обязательно.

Странная мысль озарила ее внезапно. Она должна извиниться и уйти. Только что она испытала момент истины. Простое упоминание имени Чарльза Форда повлекло за собой столь бурный поток чувств, захлестнувший ее до глубины души. А это последнее брачное предложение Мэтта в длинной череде аналогичных никак не задело ее, оставив совершенно равнодушной. Ей необходимо время, чтобы все обдумать, и необходимо оно прямо сейчас.

– Послушай, Мэтт, боюсь, что телефонного звонка будет недостаточно. Ты не будешь возражать, если я прямо сейчас поеду на студию, а пообедаем мы с тобой как-нибудь на днях?

Он был ошеломлен.

– Ты же сам всегда хочешь видеть во мне профессионала, – зачастила Рейчел, касаясь его руки. – Ведь ты любишь меня и за это тоже, разве не так?

Мэтт кивнул. Возразить ему было нечего.

– Дорогая, ну конечно, поезжай. Я бы тоже сорвался с места, разразись на бирже кризис. Просто я огорчен, что наш обед не состоялся, вот и все.

Рейчел резко встала, и тут же поднялся Мэтт, чтобы проводить ее до двери. К ним подлетел Марио с озабоченным выражением на лице.

– В другой раз, Марио. У мисс Ричардсон дела.

Рейчел поцеловала Мэтта на прощание, прежде чем сесть в такси.

– Мне так жаль, Мэтт.

– Ничего страшного. Скоро увидимся, – ответил он.

Но отделаться от тревоги, закравшейся в его душу, он никак не мог. В «Гасиенде-Инн» с Рейчел произошло нечто странное.

19

Чарльз Форд вошел в книжный магазин. Его вдруг охватило волнение, не упустил ли он покупку. Оказалось, что нет. Книга «Стеклянный Дом» лежала все на том же месте, где оставила ее Тэсса. Он быстро пролистал страницы, как делал это недавно вместе с Тэссой. Воспоминание было приятным. Он прошел на контроль и заплатил деньги.

– Замечательная книга, мистер Форд, – сказал продавец.

– Да-да, – рассеянно согласился он.

Он думал о надписи на титульном листе.

Достав книгу из пакета, Чарльз положил ее на прилавок.

– Позвольте вашу ручку, – попросил он.

Белоснежный мелованный лист призывно смотрел на него.

«Тэссе, – написал он. Это было самое легкое. – Которая столь же отважна, сколь и красива. Чарльз Форд». Это тоже оказалось несложным. Чарльз закрыл книгу.

У подъезда он хотел нажать кнопку звонка домофона, но, тронув дверь, увидел, что та открыта. По пыльной лестнице поднялся на третий этаж и подошел к квартире с табличкой «Тэсса Андерсен». Позвонил. Никто не отозвался.

Прислонив книгу к двери, Чарльз стал спускаться по лестнице. На душе у него было легко и радостно. Это состояние воскресило в его памяти дни юности, дни, каждый из которых был непредсказуем, тая в себе неведомое. Любая встреча с человеком воспринималась тогда как приятно волнующее событие, а не как обременительная обязанность реагировать на «окружающих», пусть даже тебе жаль тратить время на общение с ними.

На Мэдисон-авеню дул холодный ветер, люди спешили по своим делам. Чарльз вдруг ощутил, что в его жизни что-то неуловимо изменилось, сдвинувшись с мертвой точки. У него дома, на ранчо, в мастерской Розы работает интересная художница. Где-то здесь, в Нью-Йорке, живет отважная, невероятно красивая женщина, встреча с которой взволновала его. Чарльз представил себе, как Тэсса вернется домой и обнаружит книгу, которую ей так хотелось купить. И была еще одна – странная незнакомка, встреча с которой была совсем уж мимолетной – женщина в ночи, стоявшая в холле «Гасиенды-Инн» и смотревшая на него так, как прежде не смотрел никто.

Воспоминание об этой короткой встрече почему-то не исчезло. Удивительная женщина! В выражении ее лица было нечто необычное. Некая внутренняя, бьющая в ней ключом и рвущаяся наружу жизненная сила, некое невысказанное обещание чего-то особенного, не позволившее ему тогда просто пройти мимо. Три женщины, столь не похожие друг на друга, и все – красивые.

Впервые за долгое, долгое время Чарльз ощущал в себе биение жизни.

20

– О'кей, леди и джентльмены. Заседание редакционного совета программы «Ричардсон Шоу» объявляю открытым. Начинаю обратный отсчет времени: четыре, три, два, один. Итак… Доброе утро, дорогие телезрители…

Рейчел была в благодушном игривом настроении. Такое частенько случалось с нею, когда Стив уезжал в отпуск. Однако, как ни странно, тогда ей не хватало его проницательных и остроумных, хотя и язвительно-ехидных замечаний и реплик. Она опустила глаза и посмотрела на старый деревянный стол, претендующий на звание стола заседаний. Там, в телевизионном мире, за пределами этой комнаты никто и представить бы себе не мог, насколько тут все заурядно и обыденно: на полу – потертый зеленый ковер, стоят простые удобные стулья, на стенах – доски для объявлений с исписанными разноцветными фломастерами бумажками – напоминаниями о срочных делах и телефонными сообщениями для коллег. И ее команда, сидящая за столом, внешне не представляет собой ничего особенного, хотя это высокопрофессиональные ассистенты, аналитики-исследователи и талантливые эрудированные журналисты, в немалой степени благодаря которым «Программа Рейчел Ричардсон» пользуется таким успехом; а сегодня у них гостья.

– Хочу представить вам Селесту Риттер из журнала «Пипл». Ближайшие два-три дня она посидит тут у нас, понаблюдает за нашей работой, а потом возьмет да и выдаст блестящую статью про… moi.[14] – Рейчел приняла горделивую позу и рассмеялась.

– Разве сарказм не является низшей разновидностью остроумия? – улыбнулся Джейк.

Ему такие реплики прощались. Раздался дружный смех, в котором прозвучали и опасливые нотки. За корреспондентами «Пипл» закрепилась стойкая репутация ниспровергателей знаменитостей.

Сейчас же Рейчел перефразировала знаменитое остроумное пожелание, сделанное ее наставницей по программе «20 на 20» Джимми Картеру, только что избранному тогда президентом, но еще не вступившему в эту должность:

– Будьте мудры с нами, Селеста, и будьте добры к нам.

– Я буду справедливой, – пообещала журналистка, прекрасно сознавая, что отнюдь не успокоила этим собравшихся.

– Это уж как получится, – бодрым тоном проговорила Рейчел. – Прошу внимания! Мы принимаемся за работу, а Селеста сядет в уголке и станет вести свои записи.

Присутствующие понимающе переглянулись. Опытные, тертые журналисты старой школы, подобные Рейчел, не намерены тратить свое драгоценное время ни на журналы-сплетники, вроде «Пипл», ни на репортеров, сотрудничающих в них.

– Хочу обсудить с вами нашу передачу о живописи. Дженни, кажется, ты готовила материал? У нас на примете были два молодых многообещающих художника из галереи Холли Соломон. Притыкин и Праткин, или как их там?

– Сью Эткин и Ицхар Паткин.

– Почти угадала, – рассмеялась Рейчел. – По-моему, их время уже настало, а если и нет, то наверняка ждать осталось недолго. Спрос на живопись постоянно растет. Картина Уорхола «Застреленная Красная Мэрилин» была куплена за три миллиона шестьсот тысяч. Всего на несколько сотен тысяч меньше, чем в 1989 году, когда спрос на живопись достиг апогея. Старые художники-материалисты времен Рейгана вновь бьют рекорды – Баскиа, Клемант и все прочие. По-моему, нам нужно проанализировать состояние рынка живописи, выделить картины, заслуживающие особого внимания, донести до зрителей дух, царящий в галерее, и так далее.

– А вам не кажется, что такая передача будет восприниматься аудиторией как элитарная, предназначенная лишь для избранного круга? – спросила Мэри, ассистент продюсера.

– Это отражение всей человеческой жизни, – ответила ей Рейчел. – В этом весь смысл моей программы. Если раболепно подчинять свою работу только погоне за высоким рейтингом, то рано или поздно непременно окажешься в сточной канаве. Возможно, все мы в ней уже и сидим, но, по крайней мере, некоторые из нас смотрят оттуда на звезды в небе.

Она метнула взгляд на девицу из «Пипл». Так, отлично, та записывает ее слова.

– Может быть, подать это под каким-то особым углом? – осторожно поинтересовался Джейк.

«Именно это сказал бы и Стив, – подумала Рейчел. – Только не преминул бы еще добавить: «Ну и как, по-вашему, могли бы мы свести к минимуму скучищу в такой тягомотине?»

– Я тоже так считаю, – ответила она Джейку.

Рейчел перешла к самому важному моменту.

– Полагаю, кому-то из вас доводилось слышать о Чарльзе Форде… – начала она, глядя в желтый блокнот, лежащий перед нею на столе.

– Я слышал. – Опять все тот же вездесущий Джейк.

– …Это очень тонкий, своеобразный художник, – продолжила Рейчел. – Ведет затворнический образ жизни на ранчо под Санта-Фе. Выставляется в галерее Уордлоу, и Гарри Уордлоу считает его действительно стоящим художником.

Рейчел подняла глаза. Собравшиеся внимательно смотрели на нее. На их лицах ясно читалось: «Все это так, но мы никак не поймем, к чему ты клонишь». Она резко замолчала. Почему-то ей казалось, что упоминание имени Чарльза Форда подействует на них магически – точно так же, как действовало и на нее. Похоже, лишь один Джейк понимал скрытый подтекст.

– Ну, как бы там ни было, в настоящее время он переживает творческий кризис. Мне показалось, что было бы интересно проанализировать это явление в интервью с ним. В известной степени спадам творческой активности подвержены мы все.

– А творческой работой занимается чертовски много людей, даже самых рядовых профессий: составители рекламных текстов, журналисты, дизайнеры-графики, – быстро подхватил и развил ее мысль Джейк.

Журналистка из «Пипл» подняла глаза.

– Позвольте задать вам вопрос: откуда вам стало известно о творческом кризисе у Форда? Мне кажется, ни один художник не станет объявлять о подобном во всеуслышание.

«Ну ты и проныра», – подумала Рейчел. А вслух сказала:

– Мы не раскрываем своих источников информации.

На самом деле Гарри Уордлоу сказал об этом Мэтту Хардингу, а тот – Рейчел.

– Я полагаю, что мы могли бы заснять Эткина и Паткина во время их работы над картинами, затем пустить запись открытия какого-нибудь вернисажа в галерее, скажем, Соломон или Уордлоу. Делаем несколько интервью в прямом эфире о том, что происходит на рынке живописи, и в завершение мой сюжет – подробная беседа с Чарльзом Фордом. Обсуждаю с ним его творческий кризис и причину его возникновения. Смерть подруги, по-моему. Это должно привнести в передачу изрядную долю сентиментальности. Короче говоря – передача об общей ситуации в области живописи и подробные аналитические сюжеты о конкретных личностях. Снимем светский прием в галерее, а в заключение – интервью, доказывающее, что в основе мотивации творчества могут лежать душевные муки и терзания. В общем, цель ясна: порой люди думают, что быть художником очень легко, однако если копнуть глубже, то выяснится, что это чертовски тяжело, точь-в-точь как удержаться на вершине в нашем бизнесе.

– Думаете уложиться в получасовку?

– Да. Вряд ли такой материал стоит растягивать на час.

– Ну что ж, концепция передачи ясна, – сказала Дженни. – Владельцы галерей в восторге и согласны на любые наши планы. Холли Соломон готова устроить специально для нас выставку картин обоих художников, которые уже есть в галерее. А предварительные беседы с художниками мы уже записали. Конечно, у нас пока ничего нет на Форда, потому что он возник на горизонте только-только. Хочешь, я начну его разрабатывать?

– У меня есть о нем немало материалов, – сказала Рейчел, стараясь сохранять равнодушное выражение. – Джейк хорошо потрудился и собрал все, опубликованное о нем, в один файл. Свяжись с ним через Уордлоу, говори обтекаемо, ничего конкретного. Заинтересует ли его участие в передаче о состоянии живописи в настоящее время, каковы его взгляды на искусство, на свое творчество… только в самых общих чертах. О его проблемах даже не заикайся, о'кей?

– Сказать ему, что в передаче участвуют другие художники?

– Пока еще не знаю. Это может ему не понравиться. Говорят, он сложный в общении человек.

– Что будешь делать, если он откажется? – спросил Джейк.

– Сначала давайте свяжемся с Фордом. – Рейчел встала. – Послушайте, у нас куча других дел, и я бы хотела вернуться к ним. Я обещала Селесте уделить ей немного времени. Можете пока продолжить без меня. Дженни, свяжись с Фордом прямо сейчас. Если он не пойдет на контакт, займусь этим сама. Сделай все возможное.

Корреспондентка «Пипл» тоже встала.

– Похоже, все решения здесь принимаете вы, – сказала она, когда они вышли.

– Мой исполнительный продюсер, Стив Блох, в отпуске. Полномочия у него абсолютно те же. А вообще, мне его не хватает. Нужно, чтобы было с кем поцапаться. Он поддерживает меня в форме.

– Творческое противостояние?

– Точно! Стив – это мальчик, который стоял на запятках колесницы во время триумфа римского императора, беспрестанно повторяя ему вполголоса: «Помни, слава твоя столь же изменчива, как и женщина». Вот только почтительности в нем ни на грош.

– В случае разногласий весьма полезно, должно быть, иметь поддержку в лице Мэтта Хардинга? – как бы вскользь затронула эту тему Селеста.

– Я достаточно профессиональна, для того чтобы никогда не смешивать свою личную жизнь и работу, – несколько резковато ответила Рейчел.

«А как же Чарльз Форд? Не надо кривить душой, мисс Профессионалка!» – подумала она про себя.

– Но разве Мэтт не принимал активного участия в вашем становлении как тележурналистки?

– Да, он был менеджером чикагской телестанции, на которой я начинала в качестве ведущей «Метео-ТВ». Это с моей-то степенью магистра Смитовского колледжа. В те дни он вел переговоры о приобретении этой станции. Мы начинали примерно в одно и то же время.

– Но ваши пути разошлись?

– Определенно разошлись, – подтвердила Рейчел. – Ну вот. Это наш просмотровый зал. По утрам здесь очень тихо.

Зал был пуст, но телевизоры были включены. Каждый экран, расположенный под своим углом и имеющий отличное от других фокусное расстояние, светился, не передавая никакого изображения.

Рейчел опустилась в кресло. То же самое сделала и журналистка.

– Ваше восхождение по профессиональной лестнице поначалу было вполне традиционным, пока вы не выступили с этой программой?

– Да. Я должна была получить место ведущей «Вечерних новостей», но мне начали ставить палки в колеса. Мне повезло с одним криминальным репортажем, когда я работала у Мэтта на станции. Я тогда перескочила через традиционную должность аналитика отдела местных новостей, попав сразу на Эн-би-си в Нью-Йорк. Затем довелось поработать в Вашингтоне, но не столько освещая деятельность госдепартамента, Белого дома или Пентагона, сколько в качестве одного из спичрайтеров Рейгана. Работала в Париже и Лондоне, а потом Барбара сделала мне предложение, отказаться от которого было выше моих сил. Это была программа «20 на 20».

– «Спичрайтер Рейгана» – звучит загадочно и таинственно.

– Это было замечательно. У меня был свой кабинет в корпусе для работников аппарата президента – первый этаж, угловое помещение, комната 115. Из окна открывался вид на памятник Джорджу Вашингтону, мемориал Джефферсона и галерею Коркоран. Получила пропуск в столовую Белого дома благодаря роману с одним адвокатом из высших сфер, – рассмеялась Рейчел, не обращая внимания на то, что коснулась своей личной жизни. – Знаете, на обед там можно было заказать отличный бифштекс всего-навсего за пять долларов, даже меньше, и все, кто хоть что-то представлял собой в Вашингтоне, ходили есть туда.

– А как насчет Барбары Уолтерс? Вероятно, это было так поучительно.

– О да, Барбара. Она ведь была первопроходцем. Отстаивала нас во всех сражениях. Мужчины в очередь выстраивались, чтобы повергнуть ее в прах; но она выстояла и посрамила их всех. Потому что ее передачи любили смотреть, а зритель, слава Богу, всегда прав, особенно в том, что касается телевидения.

– У Барбары Уолтерс была своя особая манера вести интервью, у вас тоже специфический стиль. Как бы вы охарактеризовали его? – спросила Селеста.

– Могу назвать вам некоторые его составляющие. Во-первых: быть хорошо подготовленной, досконально знать предмет. Сколько бы ассистентов-аналитиков ни работало над передачей, я всегда стараюсь исследовать тему сама. Это дает мне возможность идти в бой с «открытым забралом». Обязательно нужно обладать хорошим контактом с собеседником и уметь слушать. Нужно проявлять интерес к людям, дать им возможность говорить о самих себе и найти область, в которой они подкованы. А каждый человек хоть в чем-то да специалист. Что еще? О'кей. Задавать множество вопросов, начинающихся с «почему», и никогда ни в коем случае не задавать вопросов, допускающих ответ «да» или «нет». Нельзя спрашивать: «Когда вы в первый раз потерпели неудачу?» Вместо этого вопрос лучше сформулировать так: «Каково вам пришлось, когда вы впервые потерпели неудачу?» Или еще лучше: «Почему вы считаете, что потерпели неудачу?» Все дело в вопросах, начинающихся с «почему».

– А что является самым важным?

– Любить людей. Или уметь отыскать в каждом человеке нечто такое, что можно полюбить. По-моему, в этом ключ. Я люблю людей, и, думаю, это сразу же бросается им в глаза. Люди простят вам что угодно, если ваше сердце преисполнено любви к ним. Тогда можно задавать им самые заковыристые вопросы, и они охотно ответят на них. Они никогда не будут держать на вас зла, если вы благожелательны, полны энтузиазма и способны смеяться над самой собой. На экране я постоянно раскрываю какие-то свои черты, причем черты сугубо индивидуальные. Коль скоро я прошу это делать других, то сама же и подаю пример. Это ведь тоже означает быть самой собой и не стыдиться себя. Самоуважение быстро передается окружающим. Они чувствуют себя непринужденно. Взять, к примеру, Опру с ее умением поставить себя на место другого и способностью к сопереживанию. Она говорит о том, что ребенком подверглась сексуальному насилию, начинает открыто рассказывать о своих трудностях с лишним весом и других личных проблемах. Она доступна. Она как друг. Вот почему она и является крупнейшей звездой телеэкрана, причем вполне заслуженно.

– Помогает ли вести передачу правильный подбор собеседников?

– О да, еще как! Самые лучшие собеседники – искренни, порывисты, хорошо формулируют мысль, забавны и задиристы.

В это время в дверь постучали. Это оказалась Дженни, которой было поручено выйти на Чарльза Форда.

– Он в Санта-Фе, я говорила с ним по телефону. – Она помедлила с сообщением. – Он отказался от участия в передаче.

– Это все?

– Отчасти он объяснил почему.

– И почему же?

– Ну-у, ничего конкретного, сплошные разглагольствования о том, что, мол, его картины говорят сами за себя; слова-де только искажают суть дела; что у телеведущих всегда на все своя точка зрения, а мнения и желания приглашенных им глубоко безразличны.

– Грубил?

– Я бы не сказала. Хотя говорил достаточно жестко.

– Ну что ж, спасибо за попытку, – кивнула Рейчел. – Возьмусь за это сама.

– И как вы теперь поступите? – спросила Селеста, когда Дженни ушла.

– О-о, я его уговорю. Развею все его опасения, в чем бы они ни заключались.

– А потом сделаете передачу так, как вам хочется, в любом случае – понравится ему это или нет?

– А вы у себя в журнале работаете иначе? Разве есть какой-то другой способ, неизвестный мне?

– Нет, я просто спросила, – прикинулась невинной овечкой Селеста и сменила тему. – А что происходит, когда карьера входит в противоречие с личной жизнью? Такое ведь наверняка иногда случается. С Мэттом Хардингом, к примеру.

– Предпочтение отдается карьере, – без колебаний ответила Рейчел.

Но ей вдруг показалось, что это не совсем так. Мысли ее потекли в другом направлении, но Селеста настойчиво вернула ее к интервью.

– Как бы вы определили жанр своей программы? На мой взгляд, отнести ее к какому-то конкретному жанру трудновато.

– Она такой и задумывалась. Это и есть ее особый жанр. Правильнее было бы сказать, что я использую тот жанр, который оптимально соответствует определенной тематике. От дотошного интервью с политическим деятелем один на один до обсуждения в аудитории животрепещущей темы – например, супружеской неверности. Я – нить, связующая одно с другим. Одному Богу известно, почему это срабатывает, но ведь срабатывает же. По крайней мере, никто не может меня упрекнуть, что это перепев чего-то старого. Просто я пробую новые сочетания, отслеживаю рейтинги, и подавляющее большинство моих передач получается.

– Да, конечно, получается…

– Послушайте, Селеста, вы не возражаете, если мы закруглимся? У меня есть дела, которые нужно закончить весьма срочно.

– Нет проблем, Рейчел. Спасибо, что уделили мне время. Это было любопытно. Много глубоких мыслей, смелых идей. Удачи вам с этим Фордом.

Промелькнуло ли на губах корреспондентки нечто вроде понимающей усмешки при этих словах или Рейчел только померещилось?

У себя в кабинете Рейчел удобно устроилась в кресле, водрузив ноги на стол, пока на коммутаторе ее соединяли с Уордлоу.

– Гарри? Говорит Рейчел Ричардсон. Как дела? Нет, особенно после картины Браун. Послушай, ты уже знаешь, что мы пытаемся заполучить твоего Чарльза Форда для передачи о состоянии современной живописи?

– Он только что звонил мне из Санта-Фе. Сказал, что отказался. К сожалению, таков уж он есть. Ты ведь не знаешь его? Боюсь, что играть в эти игры Чарльз не станет.

– Я сглупила, поручив это одной сотруднице, – призналась Рейчел. – Дело в том, что передача пойдет ему только на пользу. На его картины, если я не ошибаюсь, большой спрос. Мне еще хотелось бы заснять вернисаж в твоей галерее, где ты сказал бы пару слов о состоянии рынка живописи, поскольку в этом ты – дока и на Манхэттене равных тебе не сыскать. Будешь только ты, Холли Соломон и два художника – ее протеже. Недурная компания, а?

– Ах, Рейчел, твое утонченное обаяние и умение убеждать, столь характерные для интеллектуала, с одной стороны, и для красивой женщины – с другой…

– …произвели на тебя неизгладимое впечатление, – засмеялась Рейчел. – Дальше можешь не продолжать.

– Послушай, я мог бы предложить тебе для интервью нескольких других интересных художников.

– Но я хочу записать беседу с Чарльзом Фордом.

– Непременно Чарльза Форда?! Эффингама или Коллера не подойдут? Эти ребята подают серьезные надежды, ясно и четко формулируют свои мысли. До них легче добраться, дорогая, и они пойдут на контакт.

– Нет, я уже остановила свой выбор на Форде.

– Нравятся его индейцы?

– Да. Очень!

– Не возражаешь, если спрошу – почему?

Боже, его не проведешь. Ну, да и она не промах.

– Потому, что при всей их метафоричности они идеально передают внутренний замысел их творца. Форду удается вложить столько чувства в выражения их лиц! Его творчество пронизано мистицизмом и абстракцией, но вместе с тем он передает действительность так, что зрителю все становится понятно.

– Бог мой, быть может, ты займешься составлением текстов к моим каталогам? У тебя здорово получается.

– Послушай, дорогой. Как-никак я писала речи для Рейгана. Могу сочинять надписи на майках. Могу делать твои каталоги.

– Стало быть, тебе все-таки нужен Форд.

– Да, именно он.

– Как поживает Мэтт Хардинг?

– Прекрасно. Как мне выйти на Форда?

– Ну-у, гм-м, видишь ли, дай-ка взгляну на календарь. Ах да. В общем, так получается, что четырнадцатого у меня в галерее выставка и Чарльз обещал быть. Согласился принять в ней участие, мне все же удалось уговорить его выйти из добровольного заточения.

– Он точно будет?

– Обещал.

– Значит, я могу приезжать с командой и делать свое дело?

– Можешь. Это будет отлично.

– И могу раскрутить его на обстоятельное интервью?

– О нашем разговоре на эту тему даже не упоминай. Его не было. О'кей? Можешь попробовать, но на успех особо не рассчитывай.

– Думаю, что он согласится. – Волна радостного возбуждения затопила ее. – Все, как правило, соглашаются.

21

Телефонные звонки Тэсса услышала, едва войдя в подъезд.

– Вот черт! – пробормотала она. В руках у нее было много пакетов и пакетиков – уж чего-чего, а покупки в этом безалаберном Нью-Йорке делать легко и приятно. Одна беда: она отчетливо помнит, что забыла включить автоответчик.

Тэсса бегом рванулась вверх по лестнице. Добежала до площадки. Телефон продолжал настойчиво звонить. Кто бы это ни был, ему явно не терпится поговорить с нею. Она выронила все пакеты на пол. Проклятие! Теперь, когда начнешь открывать бутылки с кока-колой, пена из них пойдет, как из огнетушителей.

Она отперла дверь и метнулась к аппарату. И конечно же, звонки прекратились. Но на этом неприятности не кончились, Тэсса одной ногой наступила на игрушечную колясочку Камиллы, а другая как ни в чем не бывало по инерции продолжала движение. «Не повезло тебе, Камилла», – успела подумать Тэсса, теряя равновесие и падая на пол. Сломанная кукольная коляска хрустнула под ее ногой. Тэсса потерла ушибленное место, не то чтобы она сильно ударилась, но урок получился хороший. Если уж не привыкла мчаться к телефону со всех ног, то не стоит и начинать.

Телефон вновь зазвонил. Все еще не поднимаясь с пола, она протянула руку вверх и схватила трубку.

– Могу я поговорить с миссис Тэссой Андерсен?

Деловой звонок.

– Я слушаю вас.

– С вами сейчас будет говорить мистер Джордж Уэстчестер. Пожалуйста, не кладите трубку.

«Проклятие, – подумала Тэсса, – что ему надо?» Директор отдела недвижимости Сотби. Формально – ее начальник. Она ждала. В трубке по-прежнему царило молчание. Тэсса посмотрела на часы. Без пятнадцати четыре. Наверное, только что пообедал и хорошенько выпил.

Наконец послышался его голос:

– Тэсса? Говорит Джордж. Извините, что беспокою. Как вы?

– Хорошо. Жду не дождусь понедельника.

– Да. – Он кашлянул. – Как раз насчет понедельника я и хотел поговорить. Я тут беседовал со своим начальством, и если откровенно, то порадовать мне вас особо нечем.

– Что такое, Джордж?

Тэсса медленно поднялась с пола. Беседа, похоже, начинает принимать такой оборот, что продолжать ее лежа не следует.

– Короче, все дело тут в Пите и в его… его… ну, в общем, в его наследстве.

– В его наследстве? Что это означает? Что компания лишилась всех денег?

– Именно.

– Но это же ни для кого не тайна, – сказала Тэсса, чувствуя нарастающий гнев. Она уже поняла, что́ сейчас последует.

– Конечно, нет. И для меня лично в этом нет ничего особенного. Почти ничего особенного. Такое случается. Люди разоряются… Однако я, похоже, не предвидел, как к этому могут отнестись другие. Вряд ли нужно напоминать вам, что продажа недвижимости – это бизнес, который предполагает порядочность.

– Никто ни в чем не обвинял меня, – возразила Тэсса.

– Нет, конечно. Никто и теперь не обвиняет, Тэсса. Просто дело в том, что… ну, в общем, есть мнение, что это скажется… что это не очень благоприятно отразится на репутации Сотби, если мы возьмем вас в штат, когда Пит, возможно… Ну, в общем… вы понимаете, о чем я.

– Джордж, Пита вот уже год как нет. Он умер. Я проучилась на этих курсах шесть месяцев. Получила лицензию. И все это время считалось, что место за мной. На следующей неделе приступаю к работе. Вы хотите сказать, что теперь я вам не нужна?

– Дело не во мне, Тэсса, вы же знаете. Просто я неверно оценил ситуацию в фирме. Мне следовало прозондировать обстановку раньше. Никак не ожидал такого противодействия.

– А вы не можете преодолеть его, раз в эти досужие домыслы сами не верите? Разве не вы там главный?!

Тэсса чувствовала, что в ее голосе начинают звучать саркастические нотки. Уэстчестер – англичанин, но он выпускник Рагби, а не Итона. Ходили слухи, что он хоть и учился в Кембридже, но всего-навсего в Сидней-Сассексе, далеко не самом престижном кембриджском колледже.

– Этот в-вопрос решаю н-не я, – начал заикаться Уэстчестер.

– Слушайте, Джордж. Я готова примириться со всем, только не с таким обращением. Начинаю я работать с понедельника или нет? Да или нет?!

– Гм-м, видите ли, дело в том… Боюсь, что скорее нет.

– Ну что ж, тогда «скорее» прощай, – и с этими словами Тэсса швырнула трубку.

С минуту она пребывала в растерянности. Что же ей теперь делать – плакать или что-то предпринимать? Подсказка пришла на ум неожиданно. Тэсса вспомнила свой последний вечер в «Гасиенде-Инн». В ее ушах и сейчас звучат слова Рейчел Ричардсон: «Будем всегда оказывать друг другу помощь, как это делают мужчины, черт бы их побрал!» Она сняла трубку. Сейчас она выяснит, чего на самом деле стоят заверения в женской дружбе.

С Рейчел Ричардсон ее соединили сразу же.

– Рейчел, это Тэсса.

– Тэсс! Боже, как здорово, что ты позвонила! «Гасиенда-Инн» словно осталась в далеком прошлом. Мне было ужасно неловко уезжать не попрощавшись, но у меня тогда возникло ощущение, что с меня хватит. Просто потянуло вновь приступить к работе.

– И у меня ощущение было точно такое же. Уехала тем же утром и с тех пор бегаю закусив удила, пытаюсь привести все в порядок.

– Ну, как твои дела? Как Камилла?

– Камилла просто прелесть, как всегда. А в остальном дела обстоят неважно.

– Что такое? С тобой все в порядке?

– Со мной-то да. Но только что узнала неприятную новость.

– Какую?

– Сейчас говорила с Уэстчестером, своим начальником в Сотби. Уволил меня еще до того, как я приступила к работе.

– Почему? – В голосе Рейчел слышалось искреннее возмущение. – Он не имеет права.

– Ну-у, он ссылается на Пита и крах его бизнеса. По его словам, начальство опасается, что если у них станет работать жена человека, разорившего свою компанию, то это повредит имиджу их фирмы. Понимаешь, у клиентов могут возникнуть неприятные ассоциации, недоверие…

Рейчел помолчала.

– Значит, это Джордж Уэстчестер, да?

– Да. Мерзавец, ничтожество! Шесть месяцев лицемерил и вот обрадовал. А я только на эту работу и рассчитывала.

– У тебя заключен с ними договор… письменное заявление о приеме на работу… ну, что-нибудь в этом роде?

– Нет, только джентльменское соглашение.

– Устное соглашение, – уточнила Рейчел больше для себя самой. Доказать тут что-либо будет трудновато. И невероятно дорого обойдется. Затевать судебную тяжбу – бессмысленно, особенно в положении Тэссы.

Сотби. Что у нее есть на Сотби? Минутку… Да, это могло бы сработать.

– Послушай, Тэсса. Дай мне примерно час. Я перезвоню тебе. Не сдавайся, не опускай руки. Перезвоню через час. Поняла? О'кей, не вешай нос.

Черт бы все побрал! Тэсса плюхнулась на диван. Кто бы мог подумать, что все так обернется?

Она вдруг вспомнила о Камилле. Та сейчас, наверное, возится с Сисси.

Тэсса сняла трубку. Ответила ей горничная:

– О, миссис Андерсен. Я рада, что вы позвонили. Миссис Поук просила меня позвонить вам и узнать, останется ли Камилла сегодня у нас. Они с Сисси тут так веселятся. Нэнни говорит, что им нравится играть вместе.

– Я могу поговорить с миссис Поук? – спросила Тэсса. Хорошо, что Камилла пока никому не надоела.

– К сожалению, она сейчас в парикмахерской.

– А Нэнни?

– Я соединяю вас с детской.

– Нэнни Поук слушает, – раздался в трубке четкий британский выговор. Тэсса успокоилась. Вот это настоящая няня, которой спокойно можно доверить свое драгоценное чадо.

– Здравствуйте, Нэнни. Это миссис Андерсен, мама Камиллы. Как они там ладят?

– Здравствуйте, миссис Андерсен. Очень хорошо. Никаких слез, никаких капризов. Аппетит прекрасный, на тарелках ничего не остается. Беспокоиться вам не о чем.

Правила поведения и аппетит. В английских семьях – это едва ли не самое главное. Тэсса мысленно представила себе детскую комнату – нежно-розовые пастельные тона, игрушки и куклы, выстроенные по ранжиру, как солдаты на поле боя. Все аккуратно расставлено по своим местам, пахнет детским шампунем, тепло, спокойно и надежно. Нэнни наверняка в форменном платье. Ей лет пятьдесят пять, не меньше, и, должно быть, по всему ее облику сразу же становится очевидно, что она и добра, и строга одновременно. Самое забавное то, что детям дисциплина нравится. Она дает им чувство безопасности и ощущение своей значимости.

– Хотите поговорить с дочерью, миссис Андерсен? Она рисует для вас красивую картинку. По-моему, это подсолнухи.

– Да, пожалуйста, Нэнни.

– Мамочка! Мамочка! Можно я сегодня останусь здесь? Пожалуйста, мамочка, ну, пожалуйста, разреши.

– Да, родная, конечно, можно. А ты хорошо ведешь себя? Нэнни слушаешься?

– Да. Знаешь, мамочка, Нэнни научила нас новой считалке, показала, как вырезать из бумаги человечков. А вечером мы будем ставить пьесу для мамы Сисси, я буду балериной, а принцем, по-моему, Сисси или Нэнни. Я сама еще точно не знаю.

Родной голосок в трубке прямо-таки звенел от счастья.

– Дорогая моя, можно я еще поговорю с Нэнни?

– До свидания, мамочка. Я люблю тебя очень, очень, преочень, столько раз, сколько песчинок на пляже!

Тэсса ничего не успела ответить дочери. В трубке раздался голос Нэнни:

– Миссис Андерсен?

– Ах, Нэнни, большое спасибо вам за Камиллу, за то, что оставляете ее у себя еще на одну ночь. Судя по ее словам, там просто замечательно.

– Она очень воспитанная девочка, миссис Андерсен.

Судя по интонациям няни, в ее устах это было высшей похвалой.

– Я позвоню вам утром. До свидания, Нэнни.

– До свидания, миссис Андерсен.

Тэсса положила трубку.

Камилла под надежным присмотром и счастлива, а вот ее собственный мир только что рухнул и развалился на куски.

22

Джордж Уэстчестер наконец-то избавился от неприятного осадка, оставшегося от разговора с Тэссой Андерсен. Он вкусно отобедал в «Четырех временах года», после чего позволил себе две рюмочки «Кюммеля» со льдом. Но то ли от спиртного, то ли от этого телефонного разговора у него началась изжога. Вероятно, все же придется принять «Пепто-бисмол».

Устроившись поудобнее в кожаном кресле за большим полированным письменным столом, Джордж подумал, что если сейчас закрыть глаза, то минут двадцать, пожалуй, можно будет подремать. Самое лучшее после тяжелого разговора и сытного обеда.

Однако, как оказалось, у его секретарши было иное мнение на этот счет.

– Сэр, звонит продюсер «Шоу Рейчел Ричардсон». Будете говорить?

«Не раньше и не позже, – раздраженно подумал Уэстчестер. – Дерьмо! Какого черта им нужно?!»

– Соедини.

– С вами хочет говорить Дженнифер Ди Мэйо. Она – старший координатор отдела информации и помощник продюсера.

– В самом деле? – спросил Уэстчестер, на которого это не произвело ровным счетом никакого впечатления. – Джордж Уэстчестер слушает. Чем могу помочь сотруднице одной из моих самых любимых передач?

– Благодарю вас, – бодрым голосом ответила Ди Мэйо. – Мистер Уэстчестер, возможно, вы действительно могли бы помочь нам. Мы проводим аналитическое исследование и собираем материал для двух совершенно различных передач. Вы могли бы оказать нам соучастие в обоих случаях. Во-первых, вы, вероятно, в курсе дела относительно продолжающегося спада на рынке живописи. Сейчас ситуация стабилизируется, но все-таки ей еще далековато до доброго старого времени конца восьмидесятых годов.

– Да, пожалуй, я согласен с этим. Конечно, это не моя епархия. Я возглавляю отдел по операциям с недвижимостью.

– Вот именно. Тогда вам должно быть также известно о том, что Сотби и Кристи занялись еще и банковским делом, выдавая своим потенциальным клиентам ссуды для покупки живописных полотен на аукционе. То есть фирма получает комиссионные и от покупателя, и от продавца. Ну и конечно же, взимает еще и процент за свой кредит. А саму картину оставляет у себя на хранение в качестве гарантии.

Уэстчестер помолчал. Такова была общепринятая практика, но некоторые подвергали ее критике, ибо она представляла собой конфликт интересов.

– Мы узнали, что ваша фирма выдавала займы, доходящие до ста процентов от стоимости картин, и просила своих клиентов предоставить дополнительные гарантии на полученную ими ссуду. Этими дополнительными гарантиями являлась в ряде случаев недвижимость.

Уэстчестер почувствовал, как у него тоскливо заныло в желудке. Он звучно рыгнул, от чего во рту появился отвратительный привкус.

– Мы хотели бы обсудить с вами следующее: определение стоимости этой недвижимости – ее проведение, кто проводил оценку и какая именно сумма взималась за определение стоимости. Могла бы я рассчитывать на ваши комментарии по этим вопросам? – спросила Ди Мэйо, как бы нанося завершающий разящий удар и поворачивая вонзенную в плоть противника шпагу.

Голосом, сдавленным от распирающих желудок газов, Уэстчестер с трудом выдавил:

– Это было бы недозволенным разглашением конфиденциальной деловой информации.

– Ну-у, после того как это услышит вся страна в «Шоу Рейчел Ричардсон», никакого недозволенного разглашения с вашей стороны уже не будет.

– Минутку, – проговорил Уэстчестер.

Операции Сотби по торговле произведениями живописи с одной стороны, и недвижимостью – с другой были традиционно разграничены китайской стеной во избежание конфликта интересов. Но в последнее время его отдел по недвижимости отошел от этого строгого разделения. Это позволяло обеспечивать дополнительные гарантии выдаваемых ссуд и самому оплачивать произведения искусства по максимальной ставке, поддерживая таким образом устойчивый спрос на рынке живописи. Будучи несколько сомнительной с этической точки зрения, такая практика, однако, приносила баснословные прибыли.

– Вы располагаете конкретными фактами? – осторожно уточнил он.

– Письменными показаниями, данными под присягой, – твердо ответила ему Ди Мэйо.

– О Боже! Тогда я больше ничего говорить не стану и отсылаю вас к моим адво…

– Возможно, этого и не понадобится. Мне бы хотелось, чтобы вы поговорили с самой Рейчел.

Уэстчестер еще раз рыгнул и поморщился. Ни в коем случае не надо было пить вторую рюмку «Кюммеля» за обедом.

– Говорит Рейчел Ричардсон.

– Я большой поклонник…

– Второй вопрос заключается в следующем, – Рейчел говорила с ним небрежной скороговоркой, словно с существом низшего сорта. – У нас уже есть наготове несколько передач, объединенных сквозной темой «Женщина и работа». О том, как женщин увольняют в первую очередь, устанавливают им меньший оклад за ту же работу, делают объектами сексуальных преследований и домогательств, не предоставляют им сокращенного либо скользящего графика, необходимого для воспитания детей, – выбрать можете сами. И вот только что мне позвонила Тэсса Андерсен. Вы ведь знаете ее, не правда ли?

– Да, очень неприятная и деликатная ситуация…

Рейчел не дала ему закончить фразу.

– Что-то связанное с добрым именем и репутацией вашей фирмы?

– Именно. Что касается меня, то с моей стороны возражений…

– А ведь всему этому вряд ли будет способствовать предание гласности тех моментов, о которых с вами только что беседовала мисс Ди Мэйо.

Так вот оно что! Сделка. В Америке без этого ни шагу. Уэстчестер слишком долго прожил в США, чтобы не понимать ситуации.

– Тогда, если… можно было бы найти способ восстановить миссис Андерсен, то, быть может, не стоило бы предавать огласке наш так называемый… бизнес…

– Договорились! – отрубила Рейчел.

– Могу я перезвонить вам позже, мисс Ричардсон?

– Даю вам два часа.

– Благодарю, – сказал Джордж, но она уже положила трубку.

Он вынул из кармана большой красный платок и, отдуваясь, промокнул выступившую на лбу испарину. Два часа ему не нужны. И даже две минуты. Тэсса Андерсен уже получила работу обратно.

23

Снег хлопьями падал на ветровое стекло лимузина Рейчел, плавно ехавшего по Мерсер-стрит. У галереи Уордлоу из роскошных автомобилей выходили респектабельные люди, ступая на уже покрытый снегом тротуар, и устремлялись по ступенькам в теплое помещение. Рейчел успела заметить, что район грязноватый: в проулках – мерзкий кошачий запах, в сточных канавах – мусор после дневной суматохи и сутолоки, старые газеты связаны в кипы и брошены прямо на углу.

С четырех ярко освещенных этажей галереи доносились громкие голоса и смех вперемешку со звуками оркестра, исполнявшего мелодию в стиле «регги». Рейчел увидела знакомый фургон, на котором ее помощники приехали из студии чуть раньше. Хорошо. Вся тяжелая подготовительная работа ляжет на их плечи. А сама она сможет тогда сосредоточиться на главном – на поисках Чарльза Форда.

Рейчел придирчиво посмотрела на себя в зеркальце пудреницы. Выглядит она неплохо, вот только косметики, пожалуй, маловато, совсем бледная. Он-то будет загорелым после пустыни. Боже, до чего быстро в Нью-Йорке пропадает загар.

Водитель затормозил у входа в галерею. Рейчел ступила на тротуар. Интересно, а он уже там? Почти наверняка. Невольно сдержала шаг. Она опоздала намеренно. Конечно, это смешно. Вот стоит Рейчел Ричардсон, одна из самых опытных журналисток Америки, и волнуется, как школьница. Однако это ожидание встречи наполняет ее душу смятением и восторгом, что, конечно же, и является самым главным.

На лестнице, ведущей в галерею, стояла Дженни, поджидая ее.

– Привет, Джен, как дела?

– Великолепно. Уордлоу стал просто законодателем моды в живописи. Полным-полно знаменитостей и целый сонм смазливых девиц. Сам Уордлоу называет это выставкой-представлением. У него классно получается. Для нас это как подарок. Очень удачно можно будет подать на экране. Отличный коктейль из представителей богемы и «шишек». Уже отсняли кучу материала.

– Здорово, Джен! А Чарльз Форд? Не появлялся?

– Вообще говоря, да, я появлялся, – раздался голос сзади.

Рейчел обернулась, словно ужаленная. Он стоял прямо перед ней. Темно-синее пальто классического покроя придавало ему строгий вид. Увидев ее, Чарльз напрягся, и по выражению, мелькнувшему в его глубоко посаженных глазах, она поняла, что он моментально узнал ее.

– Я уже встречал вас, – сказал он.

У Рейчел было слишком мало времени на то, чтобы прийти в себя от шока, испытанного при виде его, да и от осознания того, что она ненароком выдала причину своего появления здесь.

– Та встреча была совсем короткой. Очень мило с вашей стороны, что вы запомнили ее.

– Мы столкнулись в холле отеля, – добавил Чарльз, явно пытаясь разобраться, что к чему. – Кто вы? Как узнали, что я буду здесь? – И сам же ответил на свой вопрос: – Я знаю, вы – Рейчел Ричардсон. – Он помолчал. – Известная личность.

Она облегченно рассмеялась. Как забавно слышать такое о себе со стороны. Похоже, он растерян не меньше ее. Это хорошо, хотя и непонятно почему. По-прежнему стоя на верхних ступеньках лестницы, Дженни терялась в догадках, не понимая, что же происходит на ее глазах. По всей видимости, это и есть тот самый Чарльз Форд, который нужен им для передачи. С чего же вдруг такое замешательство? С чего вдруг вспыхнула невозмутимая Рейчел? Куда же подевалось ее хваленое самообладание, ставшее притчей во языцех?

– Так, значит, вот кто я по-вашему. В таком случае, вы, стало быть, и есть тот самый художник-отшельник, отказавшийся участвовать в моей передаче.

На его лице появилась лукавая улыбка. Самообладание возвращалось к нему.

– Думаю, ситуация мне ясна. Я вам нужен в передаче, чтобы поболтать о живописи. Я ответил «нет», а вы не из тех, кто соглашается с отказом на свое предложение. Выяснили, что я буду здесь, и явились сюда сами.

– Стало быть, я, по-вашему, покривила душой?

Рейчел неопределенно улыбнулась. Теперь у них все может сложиться как угодно. Она почувствовала, как у нее сладко заныло внутри. Сейчас он выглядит более спокойным и расслабленным, чем тогда, в «Гасиенде-Инн», но все равно столь же волнующим.

– Вероятно, всем журналистам, добивавшимся успеха, приходится кривить душой.

– Послушайте. Может быть, сначала все-таки познакомимся как принято. – Она протянула ему руку в перчатке. – Я Рейчел Ричардсон. А вы Чарльз Форд. Надеюсь, такое начало катастрофы нам не предвещает.

Он взял ее руку и, крепко сжав, задержал ее в своей, глядя Рейчел в глаза.

– Нет, – он отрицательно покачал головой, как бы подчеркивая это слово.

Чарльз внимательно смотрел ей в лицо, словно пытаясь запечатлеть его в памяти. Ее руку он так и не отпускал. А она и не пыталась ее отнять. Ей хотелось только, чтобы они оба были без перчаток. Он по-прежнему пристально разглядывал ее. Ее забавляло, как явно и открыто он делал это. Похоже, Чарльз Форд естественен в своих проявлениях, неважно один он или находится на людях, – самая притягательная разновидность мужского обаяния. В какое-то мгновение ей вдруг подумалось, что вот прямо сейчас он поднимет ее, перекинет через плечо и унесет туда, где стоит на привязи его лошадь.

– У меня размазалась помада или еще что-то не в порядке?

– Нет. А что? А-а, хотите сказать, что я на вас уставился.

Дженни напомнила о себе:

– Я подойду к тебе попозже, Рейчел, – и направилась в здание галереи.

Рейчел не обратила на это внимания. Чарльз наконец отпустил ее руку.

– Вы пойдете за своей подругой?

– А вы идете? Я же пришла сюда, чтобы увидеть вас.

– А не картины?

– Нет, вас. – Она ощущала себя отчаянно смелой.

Первая часть их беседы подошла к концу. Рейчел никак не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего.

Он поднял глаза и посмотрел на ярко освещенные окна галереи. Оттуда доносились голоса и смех. Там были мужчины в дорогих костюмах, женщины в элегантных платьях. Официанты разносили шампанское. Заурядный светский прием. Рейчел проследила за его взглядом. По отношению к происходящему там она испытывала ощущение дежа вю, уже виденного однажды. Ей вдруг стало совершенно безразлично, попадет ли она на этот прием или на какой-нибудь вообще. Испытывает ли и он сейчас то же самое?

Они стояли, не двигаясь, у основания лестницы. В сторону галереи ни один из них не сделал и шагу.

– Вашей программы я не видел, – внезапно сказал Чарльз.

В констатации этого факта ей послышался оттенок враждебности, словно она подбиралась к нему слишком близко и у него возникла потребность отгородиться от чужого вторжения.

– Прощаю вам это, – улыбнулась Рейчел.

– Она наверняка интересна. Так говорят многие. – Казалось, он тут же пожалел о проскользнувшем в его голосе оттенке агрессивности.

– Но не настолько, чтобы согласиться участвовать в ней.

Чарльз ничего не ответил. Отведя глаза от ее лица, он снова скользнул по ней взглядом.

И опять посмотрел вверх, на видневшихся в окне участников шумного приема.

– Прежде чем мы с вами погрузимся в этот водоворот, не хотите немного прогуляться?

– Да, – ответила она. Было ясно, что ему нравится принимать решения. Как и ей.

Они шли медленно, молча удаляясь от освещенного шумного здания галереи. Выпавший снег приглушал их шаги. Они прошли мимо двери, исписанной лозунгами и похабщиной. Чарльз вдруг остановился как вкопанный.

– Точно. Вот тут все написано. – Он показал на надпись жутковатого содержания: «Всех художников перестрелять».

– Вы одобряете? Только самоубийца способен согласиться с этим.

– О-о, в настоящее время я не пишу, так что меня это не касается. Художник я скорее бывший.

– Как священник, усомнившийся в Вездесущем?

– Именно так. – Он деланно рассмеялся, скрывая свои истинные чувства, в которых явно не было ничего забавного. Как репортер, Рейчел отметила эту боль. Как женщина – была тронута ею.

– Психологический барьер?

– Так вам сказал Уордлоу? Полагаю, это часть того, что вы именуете исследованием предмета и сбором информации.

– Слова из него мне пришлось буквально вытягивать, – призналась Рейчел.

– Чем вызван такой интерес ко мне?

– Вы художник. Вы ясно формулируете мысль, умны, талантливы, привлекательны. И вы испытываете вселенскую боль, я чувствую. Поэтому вы интересны мне. – Сердце ее колотилось. Они продолжали медленно идти по узкой, слабо освещенной улице.

– Это говорит Рейчел Ричардсон – звезда тележурналистики и блестящий интервьюер, – он помолчал, – или же просто человек?

– Разве я не могу быть и тем и другим?

– Одним из них всегда приходится быть в большей, другим – в меньшей степени.

Внезапно ей показалось, глядя на него, что ему захотелось поиграть, он словно бы придумывал правила детской игры.

– Одним больше, чем другим… – Она пыталась выиграть время. – Будем говорить друг другу только правду?

– Всегда считал, что это интереснее. А вы – нет?

И она тоже. Всегда так считала.

– Рейчел Ричардсон… женщина.

– Ах, так!

Она закинула голову и посмотрела вверх. Крупные хлопья кружились белым роем, свет уличных фонарей с трудом пробивался сквозь них. Медленно проехало желтое такси в поисках пассажиров.

Чарльз потянулся к ней, и она остановилась. Подняв руку, он смахнул снежинку с кончика ее носа. Рейчел затаила дыхание, завороженная этим внезапным и неожиданным проявлением близости. Этот жест начисто смел напряженную неловкость в отношениях между ними, вызванную поначалу его словами. Рейчел почувствовала, как их соединяет взаимная нежность. Ее. Его. Это мгновение и этот жест она запомнит. Навсегда.

– Спасибо, – проговорила она тихо.

Улица была пустынной и тихой. Рейчел испытывала блаженство от того, что все ее существо вновь пронизало уже знакомое ей волшебное ощущение. Близость, возникшую между ними, ей хотелось теперь как-то закрепить, хотя бы словами.

– Когда мы встретились в тот вечер, я почему-то сразу поняла, что это нечто особенное.

Она продолжала идти, ожидая его ответа.

– Да, – сказал Чарльз. – Я тогда тоже это почувствовал.

– Правда?

Больше он ничего не добавил. Возможно, он, как и она, был не в силах анализировать происходящее. Они были достаточно зрелыми и опытными людьми. Могло показаться, что во внутреннем мире каждого из них чувствам, которые они собрались было обсуждать, попросту нет места.

Снег повалил еще гуще, подул сильный ветер. Сквозь сплошную белую пелену они увидели раскачивающуюся на ветру вывеску кафе, подсвеченную сверху. Это был бар под названием «Танзис».

– Послушайте, – предложил Чарльз, – может быть, зайдем, выпьем чего-нибудь? Вряд ли там намного тише, чем на приеме у Гарри, но хотя бы нет никого из знакомых.

Узкий вход вел в тесный коридорчик с двумя дверьми по обеим сторонам. Им пришлось едва ли не протискиваться. Чарльз задержался в проеме, пропуская ее вперед. Она прошла, невольно прикасаясь к нему. Плечом коснулась его груди и вытянутой руки. Его близость Рейчел ощущала даже через несколько слоев одежды. То же повторилось и в крохотном коридорчике. Она оказалась прижатой к нему ближе, чем в вальсе, вдыхая запах его одеколона и ощущая его сильное мускулистое тело.

Внутри бара было тепло и светло. Вдоль одной из стен тянулась стойка из некрашеных сосновых панелей, вдоль другой – столы, покрытые скатертями в красно-белую клетку. Здесь царила фривольная, но в то же время богемная атмосфера, что было видно по посетителям. Этот бар напомнил Рейчел о парижском кафе «Флор» на бульваре Сен-Жермен. Там даже горькие пьяницы походили на когда-то знаменитых, но уже утративших былой лоск представителей богемы.

У стойки сидело много народу, однако им удалось обнаружить два незанятых табурета. Справа от входа стояла вешалка. Рейчел начала снимать пальто, он помог ей раздеться. И хотя это была всего лишь верхняя одежда, ей показалось, что в данном случае такая галантность символизирует собой нечто большее. Повесив ее пальто, Чарльз снял свое. Они сели у стойки, прижавшись друг к другу. Рейчел заказала себе бокал шампанского. Он предпочел пиво. Без перчаток его руки оказались изящными и выразительными. Ей захотелось коснуться их и погладить его пальцы.

– Здесь хорошо, – улыбнулась она ему.

– И даже очень, – согласился он.

Рейчел коснулась его рукава. Он не отстранился от нее, а напротив, подался навстречу, чтобы лучше ощутить ее прикосновение.

«Ты нравишься мне, – как бы говорила она ему этим жестом. – Нравишься гораздо больше, чем мне позволяют сказать правила приличия». Рейчел знала, что тоже нравится ему. Но ей хотелось знать, чем именно.

Одна парочка, сидящая чуть поодаль, явно узнала Рейчел. Мужчина что-то прошептал своей приятельнице. По его губам ясно можно было прочесть: «Рейчел Ричардсон». И почти тут же ее заметил стоящий у кассового аппарата толстяк.

– Пожалуй, здесь тоже нельзя уединиться, – обронил Чарльз.

Сама Рейчел давно уже привыкла к своей известности, однако для него было необычно, что человека могут узнавать везде и повсюду. Она вдруг поняла, что отчасти это было ответом на ее вопрос. Чарльзу Форду нравится в ней то, что она достигла успеха. Нравится, что она так выдвинулась только благодаря своим способностям. Ему-то, наверное, все в жизни дается легко, и он понимает, что для Рейчел, женщины, стремящейся пробиться в этом принадлежащем мужчинам мире, жизнь – это не что иное, как дьявольски трудный бизнес. Уважает ее за настойчивость, целеустремленность, за то, что она преодолевает массу трудностей.

Чарльз внимательно посмотрел на нее. По выражению его лица было видно, что ему приходится задавать ей нелегкий вопрос.

– Мне бы не хотелось казаться самонадеянным, но не задумали ли вы свою передачу о живописи только для того, чтобы встретиться со мной?

Рейчел глубоко вздохнула. Придется ли ему по душе правда?

– У нас имелся лишь каркас, костяк передачи. Образно говоря, он, вероятно, так и остался бы скелетом, если бы нам не удалось облечь его в вашу плоть и кровь.

– Понимаю, – слегка улыбнулся он, отхлебывая пиво. – Стало быть, в известном смысле, только от меня зависит, обретет она жизнь или же так и останется нереализованным замыслом.

– Да. Вы – доктор Франкенштейн. Было бы весьма жестоко с вашей стороны оставить этот проект в состоянии вечного зомби, которому не суждено ни умереть, ни стать настоящим человеком.

– А вы явно не та особа, кто сможет сдаться.

– Никогда!

– Стало быть, та, кто получает желаемое.

– Всегда.

– И кого она желает сейчас?

– Люди никогда, собственно, не становились объектами ее желаний. – Рейчел внимательно смотрела на него поверх бокала с шампанским.

– Но в один прекрасный день такое желание может у нее возникнуть?

– Да.

Он поднял свой бокал.

– Выпьем за день, когда вы получите того человека, которого желаете.

Охваченная радостным возбуждением, Рейчел улыбнулась и подняла свой бокал.

– За день, когда человек, которого я желаю, согласится стать участником моей телепередачи.

– Неужели в жизни Рейчел Ричардсон нет ничего важнее работы?

– Раньше было именно так.

– Тогда кто я такой, чтобы стоять на пути вашей карьеры?

Чарльз еще раньше фактически согласился участвовать в ее передаче, потому что она ясно дала ему понять, что для нее сам он мог бы значить неизмеримо больше. Он тогда сразу же почувствовал, что между ними что-то зарождается. И вот теперь она – тоже. В знак этого Рейчел протянула руку и коснулась наконец его пальцев – случилось то, что ей давно хотелось сделать. Он взял ее руку в свою и сильно сжал. Рейчел буквально затрепетала от чувств, нахлынувших на нее и затопивших все ее существо, словно теплая и животворная волна, столь долгожданная и столь необходимая ей сейчас.

24

На самом видном месте в кабинете висела доска. В верхней ее части жирными буквами было написано рабочее, предварительное, название передачи: «РЫНОК ЖИВОПИСИ». Доска была поделена на пять вертикальных колонок: «Вводное – Рейчел», «Соломон – Уордлоу», «Эткин – Паткин», «Прием в галерее», «Чарльз Форд». Последняя колонка оставалась пустой. Сейчас она заполнялась.

Рейчел сидела на письменном столе, болтая ногами, и мелкими глотками отпивала кофе из чашки. Дженни, только что вернувшаяся из Санта-Фе, стояла у доски с мелом в руке. Заключительное интервью с Чарльзом Фордом должно было продолжаться не более десяти минут. Никому и в голову не пришло бы, как много подготовительной работы оно потребовало.

– О'кей, – скомандовала Рейчел, – пиши: «Происхождение и биография».

Дженни выполнила полученное распоряжение.

– Итак, Джен, я прочла твои заметки. Ты многое узнала о его семье. Его предки по материнской линии прибыли сюда вместе с испанцами в 1610 году, то есть еще до того, как отцы-пилигримы высадились у Плимутской скалы. Седая старина, разве нет?

– Пожалуй, да, если не считать индейцев навахо, живших там уже за четыреста лет до того.

– О'кей, а потом лет двести эти предки, как их там – дель Кастильо, обрабатывали землю, пытаясь не попасться в руки индейцев команчей. Потом старший брат, Соединенные Штаты, нанес поражение Мексике в 1848 году, и Санта-Фе стал частью территории штата Нью-Мексико. Дель Кастильо уже стали к тому времени крупными шишками?

– Начали становиться. Железную дорогу через Санта-Фе проложили в 1880 году, и тогда там начался экономический бум. Эти дель Кастильо, старинный аристократический род из Кордовы, что в Андалузии, стали жениться и выходить замуж за поселенцев. Начали скупать земли в округе, но у них в роду была тяга к живописи. В 1890 году один из предков Чарльза Форда устроил выставку своих картин в губернаторском дворце.

Рейчел задумчиво смотрела в чашку, на черную поверхность кофе. Вчерашний вечер так свеж в памяти. За голыми историческими фактами совершенно не видно ни живого человека, ни его сущности. Его корни уходят в такую старину, в такую древнюю культуру. Неудивительно, что он несет и хранит ее в себе, вот почему ему так неспокойно и тревожно в современной динамичной, стремительно меняющейся Америке.

– А откуда же фамилия Форд, Чарльз?

Они сидели близко друг к другу за столиком, оказавшимся, к счастью, очень маленьким, в задней комнате бара «Танзис». После того как они выпили у стойки, Чарльз предложил ей пройти туда перекусить, и она с благодарностью приняла его предложение. Рейчел говорила вполголоса, потому что совсем рядом, с обеих сторон, сидели другие посетители.

– Отец мой был, что называется, неприспособленным к жизни неудачником с Восточного побережья страны. Романтик. Поэт. Не хотел ни участвовать в регатах в Ньюпорте, ни праздно просиживать в нью-йоркских клубах. Поэтому в конце двадцатых годов, вместо того чтобы учиться в колледже, примкнул к художникам группы Уилла Шастера, основавшим свой поселок под Санта-Фе. Их называли «пятеро психов в глинобитных хижинах». Родители, естественно, пришли в ужас от такого поступка. Это, по-видимому, и явилось главной причиной того, почему он совершил его. Как бы там ни было, отцу это было по душе, а затем он познакомился с моей будущей матерью, Марией дель Кастильо, наполовину англичанкой, и они полюбили друг друга. Вот так я появился на свет.

Она смотрела на этого человека, сидящего напротив, и ей было невыразимо радостно оттого, что он когда-то «появился на свет». Все было так романтично: смешение разных национальностей и сословий. Деньги Фордов и старинные земельные владения дель Кастильо слились воедино. Неудивительно, что Чарльз богат. Но гораздо важнее другое: живопись, жизнь на природе, древний род, поселившийся в пустыне, всегда живший лишь по установленным им самим законам и правилам.

– Стало быть, твой отец был в первых рядах тех, кто основал эту колонию художников?

– Да. О'Киф, Д.Х. Лоуренс и другие знаменитости. Но дело не только в этом. В Нью-Мексико многие люди становятся художниками либо открывают в себе какое-нибудь другое творческое начало. Природа общается с тобой на более глубинном уровне. Ты не замечала этого? – Чарльз пристально смотрел на Рейчел.

Она чувствовала, что в некотором смысле он испытывает ее.

– Не думаю, чтобы это относилось ко мне.

Откинув голову, он искренне рассмеялся.

– Слава Богу – у меня честная собеседница. Художники поглощены исключительно самими собой. Часто не слишком добры. Часто самонадеянны и высокомерны. Иногда и неблагоразумны.

– Это автопортрет? – спросила Рейчел. – Совершенно не похоже на того человека, которого я только что начала узнавать.

– Но ведь пока ты меня знаешь не очень-то хорошо.

Его рука лежала на столе совсем рядом с ее. Рейчел охватило желание опять коснуться ее.

– Иногда я задаюсь вопросом, а по силам ли нам узнать кого-либо, даже самих себя, возможно, прежде всего именно самих себя, – сказала Рейчел.

Его глаза загорелись странным светом. Он слушал ее очень внимательно. Это была не пустая болтовня. С Чарльзом Фордом она, пожалуй, вообще невозможна.

– Ты знаешь, у индейцев пуэбло есть один ритуал, называется «Танец буйвола», в котором мать-буйволица олицетворяет собой прародительницу всех крупных животных. По преданиям пуэбло, мать-буйволица является в видениях молодым индейцам, которым предстоит пройти испытание на зрелость. Она дает им задание и три дня на его выполнение. По одному из преданий, она задает им вопрос в духе Фрейда… задолго до того возраста, в котором Фрейд стал хотя бы задумываться над этим: «Чего на самом деле хочет женщина?»

– А ответ существует?

– Оставаться верной самой себе.

– О-о! – воскликнула Рейчел.

Она попыталась понять смысл этой формулировки. Как может человек познать самого себя? Разве ты не меняешься из года в год, ежедневно, ежеминутно? И что такое верность, черт возьми?

– Я прямо слышу, как напряженно гудит твой мозг, – улыбнулся Чарльз. – Оставь его в покое. Почему бы не попытаться прочувствовать это сердцем, как дети природы – индейцы?

Она рассмеялась, вспомнив лекции по философии в колледже. Их читали атеисты, слепо верившие в силу своего отточенного, блестящего интеллекта. Их читали люди, полагавшие, что чувства – это то, что ты испытываешь, занимаясь сексом.

– Ведь и ты хочешь того же, не так ли? Свободы поступать по велению своего сердца.

– Относится ли это и к мужчинам?

– Знаешь, по-моему, мужчина хочет иметь рядом с собой верного ему человека и считать себя вправе быть верным этому человеку.

– Как в случае с Розой?

– Хватит заниматься подготовительной работой к своей передаче, Рейчел. Но если угодно, то да, как с Розой. Как с сыном. С дочерью.

На столике стоял графин с красным вином, прямо на скатерти лежали кусочки хлеба. Здесь было тепло и уютно, и Рейчел начинала осознавать, каково это – быть верной самой себе.

– Что вам удалось узнать за ленчем с Уордлоу? – спросила Дженни у Рейчел, прервав ее воспоминания и возвращая в настоящее.

– Что ты сказала? Ах, ленч с Уордлоу. Ну, главным образом, о Розе.

– Мне занести это в рубрику «Происхождение и биография»?

– Нет! То есть да… Роза.

Рейчел почувствовала себя неловко. Итак, ее карьера против Чарльза Форда. Именно благодаря своей карьере она смогла встретиться с Чарльзом. И вот сейчас они расходятся в противоположных направлениях, все больше отдаляясь друг от друга. Она явственно ощущала это, но поделать ничего не могла. Это неотъемлемая часть подготовки к передаче. Существенный элемент интервью. Именно благодаря такому подходу и отношению к своей работе она и стала знаменитой. Роза – ключ к пониманию Чарльза Форда. Роза – ее соперница. Тема Розы привнесет в передачу столь необходимый для зрительской аудитории эмоциональный аспект.

– Роза была художницей, старше его по возрасту, сильной личностью, не верила в брачные узы. Хотела сохранить свою независимость, – сухо излагала Рейчел, заставляя себя держаться строго в профессиональных рамках.

– Ярко выраженный тип феминистки, – уточнила Дженни.

Рейчел пропустила ее замечание мимо ушей. Она думала о ленче с Гарри Уордлоу. Рейчел давно знала, что он питает слабость к коллекционному бордо с изысканным букетом. Благодаря бутылке «Петрус» урожая 1961 года она получила возможность собрать о Розе всю необходимую ей информацию. Пришлось, правда, изрядно попотеть, чтобы уговорить-таки администрацию «Четырех времен года» расстаться со столь ценным раритетом винодельческого искусства.

Рейчел продолжала:

– У Розы не могло быть детей. Жили они как затворники. Только друг для друга. Пятнадцать лет. Затем – рак груди и быстрая смерть.

– А в результате – опустошенность и психологический слом, – сказала Джен и приписала под словом «Роза» слово «слом».

Мысли Рейчел начинали разбредаться. То, что горе вызывает психологический слом, препятствующий творческой деятельности, вполне объяснимо. Но разве со временем горе не притупляется? Оно ведь тоже имеет свою градацию. Скорбь. Траур. Преодоление. Почему же у Чарльза Форда это состояние длится столь долго? Тут наверняка есть что-то еще. Это подсказывает ее чутье. Роза Эбернети. Странная фамилия. Своеобразная. Из небольшого городка в штате Делавэр. Как он называется? Рэпидс? Ривер? Уотерфолл! Точно – Уотерфолл, штат Дэлавер.

– Мне только что пришла в голову одна мысль, Джен, – сказала Рейчел.

И, вернувшись к себе в кабинет, она проделала то же самое, что когда-то давно в Чикаго. Через междугородную справочную она узнала все, что ей было нужно. В телефонном справочнике города Уотерфолл, штат Делавэр, значился лишь один абонент с фамилией Эбернети – Джон.

Джон Эбернети слышал о Рейчел Ричардсон. Обходительно и любезно отвечая ей по телефону, он сказал, что подолгу смотрит телевизор, поскольку теперь выходит из дому нечасто. Да, он отец Розы, той самой Розы, подруги Чарльза. Рейчел рассказала ему о Чарльзе Форде и о своей передаче, и он охотно согласился помочь.

Бедный Чарльз. Славный, добрый человек. Не проходит и дня, чтобы он не вспоминал о Чарльзе и о том, какое счастье тот подарил его дочери. Чарльз и Роза были так близки, так любили друг друга и свое искусство. У них была одна небольшая традиция. Когда кто-то приступал к очередной картине, другой должен был первым коснуться кистью полотна… Это символизировало собой их неразрывную близость во всем – в творчестве, в жизни. Прикосновение кистью могло быть просто линией или точкой – не более, но тогда каждая картина становилась как бы их совместным творением…

Рейчел положила трубку. Рука ее дрожала. Это произошло вновь. Простой телефонный звонок, и ее молитва исполнилась. Она уже слышала свой голос, задающий этот вопрос под ровное гудение телекамеры, крупным планом берущей в кадр лицо Чарльза Форда:

– Я знаю, что у вас с Розой была традиция начинать картины друг друга. Именно поэтому вы не в состоянии теперь приступить к новой картине?

Рейчел глубоко вздохнула. На экране его реакция будет выглядеть великолепно, но не пожалеет ли она сама о том, что делает?

25

Гарри Уордлоу сидел за письменным столом, неестественно выпрямившись, словно демонстрируя своей позой испытываемую неловкость и хотя бы отчасти заглаживая собственную вину за случившееся. Виноват был, конечно, не только он. Однако и назвать свое поведение во всей этой истории абсолютно безупречным он тоже не мог. Беспорядок, царивший на заваленном бумагами столе, свидетельствовал о крайней степени возмущения его владельца. Впрочем, пока Чарльзу об этом ничего не было известно.

– Она настырна, как дьявол, – сказал Уордлоу. – Но если тебя это хоть немного утешит, то ты ей здорово выдал. Ну, когда ты…

– Послушай, Гарри, – оборвал его Чарльз ледяным тоном. – Меня использовали. Меня раздели, обследовали, разложили, выставили на всеобщее обозрение и препарировали. Обманом и хитростью из меня вытянули самое сокровенное. И продемонстрировали на потеху толпе к ее вящему удовольствию. Зеваки хрустели кукурузой, потягивая пивко из банок, и развлекались, глядя на какого-то сентиментального чудака: «Надо же, художник-страдалец. Ну-ка, ну-ка, посмотреть, что ли, для разнообразия, какие там у этих «богатеньких» душевные терзания. Вот с жиру-то бесятся». Это ведь точь-в-точь Опра, только гораздо жестче и безжалостней. В жизни не испытывал ничего унизительнее.

– Но ведь это как раз и есть характерная черта интервью Рейчел, – мягко пояснил Гарри.

Чарльз горько рассмеялся.

– Понимаю. Потому-то я и отказался от участия в передаче, когда мне позвонила ее помощница. Но когда я познакомился с нею самой, она оказалась… она была совершенно другой. Человечной, искренней. Она понравилась мне. В ней было настоящее сердечное тепло, и я подумал, действительно подумал, что и я ей понравился. Вот в чем вся беда! Я оказался слишком доверчивым и легковерным.

Он отвернулся от Гарри, не желая показывать другу свою душевную боль. Молчание длилось недолго. Чарльзу надо было выговориться.

– Гарри, я только начал приходить в себя. Вновь начинал жить. Мне казалось, что Рейчел все понимает. Неужели возможно притворяться до такой степени? Они что там, все лицедеи? И каждый из них самый что ни на есть подлый обманщик? – Он почти прокричал последнее слово, швырнув его, будто перчатку, в лицо своему старому другу.

– Чарльз, послушай, после передачи в эфир мой телефон звонит не умолкая. Мне звонили даже те коллекционеры, которых, как я думал, уже и в живых-то нет, даже те дилеры, которые – я точно это знаю – думали, что в живых нет меня. Они все жаждут как можно больше знать о твоем творчестве, Чарльз. Это интервью пробудило к тебе небывалый интерес, оно вновь выдвинуло тебя в первые ряды. Всего-навсего одно-единственное интервью. Я, конечно, знаю, что на людей…

– …Мне наплевать, – закончил фразу Чарльз, полыхнув глазами. – Какое мне до этого дело, черт возьми? Картины-то одни и те же! Но иногда, видите ли, в моде, а иногда – нет! Я просто рехнулся, когда полез в эту грязную историю. Простить себе не могу, что упомянул имя Розы и то, что нас с нею связывало… драгоценные воспоминания… Если ты не понимаешь этого, то вообще ничего не понимаешь, Гарри.

– Я понимаю, Чарльз. Понимаю, как никто другой. – Он встал, вышел из-за стола и положил руку на плечо друга. – Я не должен был подвергать тебя этому. Мне следовало защищать тебя.

Упрек был справедлив.

– Нет, дружище, все дело во мне самом. Слишком долго я жил как хотел. Позволял себе такую роскошь. Может быть, мне нужно вернуться в этот мир. Другие же возвращаются.

Он подумал о Тэссе и Камилле, стоящих перед неизвестностью. Подумал о Кэрол, одинокой и растерянной. У всех у них – своя жизнь, порой нелегкая, но за преодоление трудностей человек получает от нее вознаграждение.

– Она звонила тебе? – спросил Гарри. – У нее хватило духу?!

– Да, звонила, – печально улыбнулся Чарльз. – Знаешь, по-моему, она и впрямь думает, будто оказала мне услугу, заставив меня публично «изливать свои чувства». Понимаешь, как психа, страдающего словесным поносом, на приеме у врача. – Он был в ярости, но тем не менее рассмеялся – безнадежным смехом разуверившегося человека.

– И что она сказала?

– «Ты был великолепен! Мне так понравилось беседовать с тобой. Надеюсь, и тебе это доставило не меньшее удовольствие». Я ничего не отвечаю, просто молчу в трубку, пусть себе, думаю, потрещит. А потом до нее вроде бы доходит, что болтает-то она, похоже, сама с собой.

– Ну и?..

– Ну и тогда я заявляю ей: «Рейчел Ричардсон, я в жизни не встречал столь лживого и двуличного человека, как вы. Отныне буду надеяться и молить Бога, чтобы вы больше никогда в жизни не попадались мне на глаза».

– Вот как? А может быть, она и сама уже догадалась о твоей реакции.

Гарри посмотрел на стол. Сейчас? Потом? Взять да и покончить с этим? Или для него это будет уже слишком?

– Как ты думаешь, Гарри? Неужели она и впрямь думала, будто такое придется мне по душе? Вот что мне хотелось бы знать. Очень хотелось бы!

Мысленно он перенесся в тот день. От дуговых ламп в студии было жарко, розы, стоявшие на столе между ним и Рейчел, были кроваво-красными, как бы символизируя этим цветом предстоящее состояние его души, которая вот-вот начнет кровоточить. В тот момент он подумал об этом в шутку, не зная, что его ждет.

Рейчел обхаживала его мягко и осторожно. Была настолько обаятельна, льстила ему, наклонялась за столом так, что в вырезе ее платья бутылочно-зеленого цвета виднелась грудь – очень красивая, как он тогда отметил про себя.

– Вы должны гордиться этими великолепными полотнами!

Он видел их перед собой на экране монитора, как и миллионы телезрителей, и действительно гордился ими, и ему действительно было приятно находиться в центре внимания столь обаятельной женщины. Досконально изучив предмет его работы, она знала, о чем говорит. Распространялась о мистицизме индейцев, об их внутренней устремленности к далеким воображаемым мирам, населенным духами. Чарльз сумел это увидеть и распознать. И, как истинно талантливый живописец, мастерски воссоздал это на полотнах, написанных им когда-то.

– А над чем вы работаете сейчас?

Он попытался было отделаться какой-нибудь банальностью, ни к чему не обязывающей фразой, но не смог солгать. Увы, не смог даже на телевидении – этом чудовищном средстве массовой информации, твердо стоящем на фундаменте из лжи и выспренних преувеличений, полунамеков, недосказанностей и подтасовок.

– Некоторое время я был не в состоянии работать.

– Творческий кризис? Расскажите об этом.

Чарльз почувствовал себя так, словно вдруг очутился на скользком покатом склоне холма. Вся эта обстановка. Расслабленность. Он уже не замечал ни мерного гудения камер, ни людей, бесшумно перемещающихся в темноте за пределами этой залитой светом студии. Ощущение было такое, что они с нею одни. Точно так же, как там, в баре «Танзис», когда их руки лежали рядом на столе, изредка соприкасаясь. Тогда они думали в унисон и доверяли друг другу. Было так задушевно, так тепло в том баре.

– Я не хотел бы говорить об этом. Для художника это слишком личное.

– Мне известно, что вы очень сильно любили женщину, которая умерла год назад. Розу Эбернети.

Роза Эбернети! Этим именем она хлестнула его по лицу, будто плетью. Он проглотил комок в горле. Даже сейчас Чарльз чувствовал гнев, отчаяние и полную беспомощность.

– Да.

Его мысли прервал голос Гарри:

– Разное окружение, Чарльз. Все дело в разном окружении. Людям ее круга нравится появляться на телевизионном экране. Слезы – признак смелости. Борьба сенатора Доула за президентское кресло началась с того момента, как он пустил слезу на похоронах Никсона. Женщины обожают, когда мужчина становится печальным, а зрительская аудитория «Шоу Рейчел Ричардсон» состоит главным образом из женщин. Конечно, она и мыслит, и дышит в унисон со своей аудиторией. Вполне вероятно, что Рейчел едва ли не влюблена в тебя сейчас, если ей вообще ведомо, что такое чувства.

– Ха-ха, ведомо, да еще как, уж будь спокоен! Она влюблена по уши в… свою собственную персону, в свою карьеру, во всех этих негодяев, которым она нужна, чтобы помочь всучить производимую ими дрянь «великому американскому народу». А вообще-то, да, я согласен с тобой. Очевидно, она в самом деле убеждена, что ничего плохого или предосудительного не совершила. Она вытянула из меня правду, разве не так? А разве в журналистике правда не является предметом поклонения, культа, Святым Граалем, независимо от того, страдает ли кто-то при этом, растоптаны ли чьи-то чувства и насколько эта правда вообще уместна в данной ситуации? Правда сделает тебя свободным! Только скажу тебе вот что: мне она дает гораздо больше, чем просто делает меня свободным. Меня от нее тошнит так, что аж наизнанку всего выворачивает.

Чарльз начал расхаживать по комнате. Посмотрел на картины, висящие на стене, отметив настоящий шедевр – рисунок Рембрандта, словно тот мог бы каким-то неведомым образом защитить его от злых духов, яростно нападавших на него.

Однако карандашный набросок великого мастера не выполнил своей функции талисмана.

Мысленно он опять был там, теперь уже разъяренный, под всепроникающим светом дуговых ламп. Видел красный цвет расставленных повсюду роз. Видел улыбку на лице женщины, обманувшей его.

Эбернети! Так, значит, она разыскала старика Джона в его тихой заводи в Делавэре. Что же она выудила у него? Какая еще личная тайна вот-вот перестанет быть таковой?

– Послушайте, я бы действительно не хотел… это сугубо личное.

Но тогда злиться было еще слишком рано. Он еще целиком находился во власти ее чар. Он доверяет ей даже и сейчас, хотя весь его разум восстает против этого, говоря ему, что доверять Рейчел больше нельзя.

– Вы очень любили ее, не так ли?

– Да. – Едва этот односложный ответ сорвался у него с языка, как волна скорби затопила его. Роза! Ведь он так сильно любил ее! Отрицать это невозможно. Такого больше не будет никогда!

Рейчел вопросительно смотрела на него. Она хотела бы услышать нечто гораздо большее, чем короткое «да».

– Тогда, возможно, то, что вы не в состоянии сейчас работать, как-то связано с ее уходом?

Чарльз не слышал, а только чувствовал, как тихо жужжащая камера надвигается на него. Не смотрел на монитор, но знал, что его лицо дают сейчас крупным планом. Вселенская печаль охватила его. Она рвалась наружу, неузнаваемо изменив выражение и даже черты его лица. Не в силах говорить, он лишь кивнул.

Словно в тумане он видел перед собой лицо Рейчел. Сочувствие. Волнение. И что-то еще, чего он никак не мог определить. Она замолчала, глубоко вздохнула и, похоже, заколебалась. И тут же вновь ринулась вперед, отбросив сомнения, и в тот самый момент, когда он был наиболее уязвим, нанесла ему свой коронный, заранее подготовленный удар.

– Отец Розы рассказал мне, что у вас существовала традиция. В качестве символа вашей с Розой близости каждый из вас проводил кистью первую линию на чистом холсте другого…

Слезы выступили у него на глазах, но он не замечал их, застыв в скорбной тоске. Роза у чистого холста, первое прикосновение кистью. Роза – первая его любовь и последняя! Его вторая половина – половина, которая умерла. Терзаясь мучениями, не в силах прийти в себя от изумления, он сумел лишь покачать головой. Его охватило ощущение нереальности происходящего, и только это отчасти притупило причиненную ему боль.

Последовали еще какие-то вопросы, Чарльз смутно помнил, что механически отвечал на них. А потом все завершилось.

Когда в полнейшем оцепенении он пошел прочь от всевидящего объектива камеры, Рейчел взяла его за локоть. Он вспоминал сейчас, как отвел ее руку, очень мягко, и не проговорил ни слова, пока не покинул пучину этого ада, в который он позволил ввергнуть себя, и не избавился от того состояния ужаса, в которое она так расчетливо влекла его.

Он помолчал, погруженный в воспоминания о происшедшем с ним кошмаре.

И тут Гарри наконец-то принял решение.

– Думаю, тебе нужно прочесть вот это. – Он взял со стола иллюстрированный журнал.

Чарльз рассеянно посмотрел на глянцевую страницу. В углу стояло название журнала – «Пипл». Крупный заголовок гласил: «ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ». Чуть пониже подзаголовок: «Девиз Рейчел Ричардсон – «Быть всегда во всеоружии». Гостям, приглашенным на ее передачи, тоже лучше держать ухо востро». Автор статьи – Селеста Риттер.

Он начал было читать по порядку, но глаза его скользнули в самый низ страницы, к абзацу, который Гарри Уордлоу отметил желтым маркером.

«Я находилась в студии, когда Рейчел со своей командой составляла план предстоящей передачи о «состоянии рынка произведений живописи». В качестве гостя они хотели пригласить Чарльза Форда, художника ярко выраженной манеры живописи, ведущего затворнический образ жизни. Как выяснила Рейчел, в настоящее время он переживает творческий кризис.

Все сошлись на том, что добиться его согласия на участие в передаче будет нелегким делом. Он – человек, ценящий уединение, и вряд ли захочет обсуждать свои творческие трудности и проблемы перед многомиллионной аудиторией.

«Говорите ему все, что ему только захочется услышать. Уговорите его в принципе, а уж все остальное предоставьте мне», – беспечно проговорила Рейчел, нимало не смущаясь. Эта сцена дала мне редкую возможность постичь одну из черт любопытнейшей разновидности людей: в то время как обыкновенный человек может лишь попытаться сделать осторожный глоток разреженного воздуха, современные Рейчел Ричардсон глубоко вдыхают его полной грудью, прекрасно чувствуя себя при этом».

Чарльз Форд молча смотрел на журнал. И вдруг с такой силой швырнул его в угол, словно это была сама Рейчел Ричардсон. И все же странное предчувствие не покидало его. Он вновь увидит ее.

26

Стук в дверь был резким и настойчивым. Кэрол отложила книгу. Она никого не ждала. Да ей и некого было ждать. Она встала и прошла через всю маленькую квартирку к двери.

– Кто там?

– Я.

Она почти физически ощутила выброс адреналина в кровь. Словно высокая волна обрушилась на тихий песчаный пляж.

Ни в его позе, ни в выражении лица не было ничего угрожающего, но на ярком фоне безоблачного неба над Санта-Фе он выглядел как предвестник бури.

– Ты уехала, – сказал он. Его слова звучали как обвинение.

Кэрол кротко улыбнулась, как бы признавая за ним право быть сильным и требовательным по отношению к себе.

– Да, – ответила она. – Мне пришлось.

– И что же случилось? – Никакого извинения в голосе не прозвучало. Впрочем, в нем просто не было нужды, Кэрол чувствовала это.

– Ты не хочешь войти?

– Ах да, – сказал он, будто только что осознал, что стоит на лестничной площадке.

Он вошел – очень осторожно, – оглядываясь вокруг, словно ожидая встретить засаду.

– Это твоя квартира? – И опять в его голосе прозвучала едва ли не агрессивность, но вместе с тем и удивление. – Мне сказали, что ты уехала, – повторил он.

– Я же решила начать самостоятельную жизнь, – наконец заговорила Кэрол. – Дело вовсе не в том, что что-то случилось. Ничего плохого не произошло. Случилось только хорошее. Тебе она нравится? – спросила Кэрол.

– Квартира? Пожалуй, да. Очень светлая, – сказал он, более внимательно оглядевшись по сторонам. Голос его смягчился. – Я уехал не попрощавшись. – Вот это прозвучало как извинение.

– Я не обиделась, – сказала Кэрол.

Вот они опять стоят рядом. Неловкая и вместе с тем многообещающая ситуация. До сих пор из ее памяти не изгладилось воспоминание о том, с какой силой он тогда впился в нее губами. Она хочет, чтобы это произошло вновь. Прямо сейчас. Нет смысла отрицать это.

Он выглядел измученным. Кэрол каким-то образом поняла, что полного и безоговорочного успеха в Нью-Йорке у него не было.

– Послушай, – сказал он. – Извини, что я вломился к тебе вот так. Вернулся сегодня утром, а мне сказали, что ты уехала, и… и… ну, в общем, я не думал, что ты можешь вот так уехать. Вот и все.

Это было далеко не все, но он теперь стал осторожнее обращаться со словами.

– Хочешь чаю? – спросила Кэрол.

– Да, если есть.

Она опять улыбнулась. Он так отличается от других знакомых ей мужчин. Похож на какого-то великолепного дикого зверя.

Подойдя к окну, Чарльз посмотрел вниз, на площадь, на миссионерскую церковь и на людей у входа. Готовя чай, Кэрол продолжала говорить:

– Ты знаешь, почему я уехала в пустыню? Хотела твердо стоять на своих собственных ногах. А что получилось? Чуть было не погибла. Ты спас меня, дал крышу над головой – и жилье, и мастерскую. Это было замечательно! Ты оказался таким радушным и гостеприимным, но я вновь превращалась в ту, кем была все эти годы. Снова возникла зависимость от другого человека. Только не от Джека, а от тебя. – Она глубоко вздохнула.

Налив воды в чайник, Кэрол поставила его на плиту.

Чарльз кивнул, продолжая смотреть вниз на площадь.

Она достала из шкафчика чай с травами.

– Эта квартира напоминает мне жилье, которое я снимала, когда училась в колледже, – продолжала Кэрол. – Она означает для меня свободу, независимость. Могу жить здесь в грязи, а могу начистить все до блеска. Это она существует для меня, а не я для нее. Если захочу, могу взять и уйти отсюда и никогда не возвращаться, а могу просто запереть дверь и сидеть здесь, чтобы отгородиться от всего окружающего стеной и ничего и никого за ней не видеть.

И опять он кивнул.

– Для меня то же самое означают пустыня и океан. Мне нравится искать убежище в огромных открытых пространствах. А тебе – в замкнутых. Но мне понятно само стремление искать его.

– Судя по твоим словам, тебе хочется отправиться искать убежище прямо сейчас, – сказала Кэрол.

Чарльз обернулся и посмотрел на нее. По выражению его лица было видно, что он удивлен ее интуицией.

– Хорошо провел время в Нью-Йорке?

– Более или менее.

– Но не очень.

– Не очень.

Подойдя к креслу, в котором раньше сидела Кэрол, он опустился в него. На полу лежала книга Хемингуэя «Острова в океане».

– Со многими встречался в Нью-Йорке? – спросила Кэрол, наливая ему чай в большую кружку.

Чарльз резко повернулся и посмотрел на нее долгим испытующим взглядом.

– Я стал думать, что начинаю понемногу доверять людям. По-моему, отчасти это и твоих рук дело.

– Доверился человеку, не достойному этого?

– Да, именно так, – горько усмехнулся Чарльз. Он заметил, что она избегает говорить о себе. – Ну, а как ты и твои новые начинания? – поинтересовался он. – Работа идет хорошо? Одиночество помогает?

– Когда как. Временами бывает легче, временами – нет. Работа и одиночество.

Кэрол подала ему кружку. Сидеть больше было не на чем, и она села на пол. Он привстал, но Кэрол жестом остановила его.

– Не надо, пожалуйста. Мне нравится сидеть так. Раньше я всегда сидела на полу.

– Прежде чем стать взрослой?

– Да, – рассмеялась она. – Прежде чем всем нам пришлось притворяться, что мы больше уже не дети.

– Зайдешь ко мне как-нибудь? – спросил он вдруг.

– Конечно. И ты можешь приходить ко мне в любое время. Будем пить чай. – Она посмотрела в сторону, потом опять перевела взгляд на него. – Но почему у меня такое предчувствие, что ты сейчас уходишь?

– Потому что я действительно ухожу.

Кэрол не хотелось расставаться с ним. Она не думала, что после всего случившегося может встретиться человек, который так быстро ей понравится. Но почему она должна избегать этого чувства? Почему должна избегать и сторониться Чарльза? Ведь она нравится ему, она видит это. Почему же он уходит?

– Можно спросить, куда?

– Лечу в Европу.

– Можно спросить, почему?

– Потому что Америка, американцы слишком жестоки.

– Речь идет о конкретном человеке?

Он кого-то встретил в Нью-Йорке. Начало этому процессу положила она сама, и, видимо, завершился он неудачно. Кэрол чувствовала, что в ее душе ревность борется с надеждой, но с надеждой на что? Ее тянуло к нему, и вместе с тем что-то настораживало.

– Да. А может, и обо всех. Людям нужно так много. Пожалуй, слишком много. Большие ожидания. Еще большие разочарования.

– Стало быть, лекарством от американского оптимизма является европейский пессимизм?

Он ничего не ответил, но, помолчав, задал ей свой вопрос:

– Тебе будет не хватать меня?

И вновь как по голосу, так и по выражению его лица было очевидно, что спрашивает Чарльз ее об этом совершенно серьезно.

Он задавал ей вопрос, значимость которого она остро чувствовала. Спросить ее об этом более откровенно он просто не мог. Нужно было решать: сейчас или никогда. Стоит лишь сказать «да», и, возможно, он не уйдет, и то, что когда-то возникло между ними в той мастерской, сейчас продолжится. Стоит сказать что-то иное, и всему будет положен конец. Третьего не дано. Не слишком ли быстро все происходит? Может быть, несмотря ни на что, Джек еще не ушел окончательно из ее жизни? Может быть, этот мужчина вовсе не для нее?

– Будет ли мне не хватать тебя? – задумчиво проговорила Кэрол вслух. Оба они понимали, что она просто тянет время.

27

Здание аукциона Сотби, приземистое, словно бункер, выстроенный с учетом предстоящих налетов вражеской авиации, находилось совсем рядом. Всего пять минут пешком по Мэдисон-авеню – и Тэсса на работе.

Сегодня она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за последние несколько недель. Она вот-вот заключит договор. Всем своим видом излучая оптимизм, она прошла мимо «Бемельман-бара» у Карлайла. Возможно, сегодня, после подписания всех бумаг, она зайдет сюда выпить бокал шампанского. А как насчет сеанса массажа в салоне Жоржетты Клингер на той стороне улицы? Все будет как в добрые старые дни. Поплотнее запахнув пальто и пряча лицо от порывов морозного ветра, Тэсса попыталась улыбнуться. Однако здесь, на этой улице, мало кто улыбается. Господь Бог словно специально создал Мэдисон-авеню в качестве наглядного свидетельства того, что не в деньгах счастье.

Она вошла в мраморный вестибюль здания Сотби, на стенах которого красовались витрины с фотографиями великолепных домов в Палм-Бич и потрясающих вилл в Тоскане. Душа ее пела, когда в лифте, отделанном деревянными панелями, она поднималась на верхний этаж, где находились служебные помещения. Две секретарши, в обязанности которых входило вести прием посетителей, улыбнулись ей при входе. Одна из них прекратила грызть шоколадку и поздоровалась:

– Привет, Тэсс. День сегодня грандиозный. Одиннадцать часов. Не забыла?

– Забыла? – рассмеялась Тэсса. – Всю ночь только и думала, как бы не проспать.

На стене у приемного отделения висела таблица с фамилиями всех восьмидесяти риэлторов Сотби. Три вертикальные колонки были озаглавлены: «Жилые помещения», «Служебные помещения», «Прочее». Она стерла пометку напротив своей фамилии в разделе «Жилые помещения» и поставила мелом галочку в разделе «Служебные помещения».

– Не забудь о моих комиссионных, – сказала секретарша.

Это была всего лишь шутка. В тот день, когда Тэсса приступила к работе, один из немногих дружелюбно отнесшихся к ней коллег-риэлторов дал ей полезный совет: «С секретаршами будь сверхлюбезна. Стоит им невзлюбить тебя, и они перекроют все каналы, от которых, собственно, и зависит наш бизнес. Ты окажешься тогда на мели где-нибудь в дальнем закоулке, и клиент по дороге к твоему кабинету в самую последнюю минуту возьмет и передумает. А захотят – направят появившегося откуда ни возьмись клиента прямо к тебе».

Тэсса последовала этому совету и потратила массу времени на болтовню с секретаршами о трудной жизни в Нью-Йорке и о всякой всячине. После этого, как бы в награду, в один прекрасный день она заполучила в клиенты высокого загорелого иностранца с французским акцентом. И вот сегодня он будет подписывать договор о приобретении апартаментов на ООН-Плаза, которые Тэсса сумела продать ему. Она и сейчас помнит, какое волнение охватило ее тогда.

По мере того, как день за днем она просиживала в своем кабинетике-ячейке, ожидая телефонных звонков, чувство тревоги все нарастало. Наконец, когда состояние отчаяния и депрессии достигло апогея, Тэсса сумела найти в себе мужество и начала обзванивать своих друзей и подруг. Благих намерений и неуверенных обещаний была масса, но деловых предложений – ни одного. У всех были свои собственные риэлторы, более опытные, чем она, а намечаемые планы всегда оказывались расплывчатыми, поскольку всегда выходило, что продавать-то было как раз нечего. Речь шла лишь о наведении справок относительно фермы в Коннектикуте или коттеджа на морском побережье в штате Мэн. Или о том, не лучше ли купить тот дом в Эспене, поскольку дети увлекаются слаломом, а инструктор по лыжам просто прелесть.

Принадлежащий Чарльзу Форду пентхауз продать никак не удавалось, несмотря на то что она показывала его клиентам не менее раза в неделю. Это здание, расположенное в самом центре, славилось именитыми жильцами – сплошь представителями богемы, а большинство людей, располагавших суммой в один миллион двести тысяч долларов, к этой среде не относилось. Как оказалось, искусство и деньги шли рука об руку только в том случае, когда человек тратил свои деньги именно на искусство.

– Мне что-нибудь есть? – спросила Тэсса, внимательно просматривая лежащий на конторке гроссбух с входящей документацией, поступающей по почте и с курьером. – О-о, вот здорово! – воскликнула она, принимая от секретарши увесистый пакет, доставленный по срочной почте. Это были подробные материалы о квартире Форда.

– Есть какие-нибудь подвижки с этим пентхаузом? – спросила секретарша.

– Клиенты пока только присматриваются, а конкретных заявок нет. Пентхаузы сейчас не пользуются спросом.

– Графиня Виттадини продала один, – проговорила секретарша с нарочитым итальянским акцентом и изобразила горделивую позу.

– Вероятно, своим родственникам-мафиози, – рассмеялась Тэсса.

Мону Виттадини здесь все недолюбливали, но дела у нее шли отлично. Когда итальянская мафия держала Америку в страхе, все крестные отцы и их подручные оседали в Калифорнии и лишь обладатели фальшивых титулов остались в Нью-Йорке.

Тэсса разорвала обертку бандероли, направляясь в свой крошечный кабинетик.

Впервые увидев эту кроличью клетку, в которой ей предстояло работать, она была потрясена. Почему-то она представляла себе, что у риэлторов Сотби кабинеты просторные, как у адвокатов солидных юридических контор. Увы, вместо этого Тэссе пришлось ютиться в каморке, места в которой едва хватало для одного стола с креслом и деревянной полочки для телефона.

Она выложила на стол фотографии интерьера пентхауза, принадлежащего Чарльзу Форду. И сразу же у нее отлегло от сердца. Снимки прекрасно передавали ощущение пространства и света. И расположение фотографий в буклете было выполнено с большим вкусом.

Тэсса прочитала подписи, сверила правильность всех размеров и полюбовалась текстом, помещенным на глянцевой обложке, на составление которого у нее ушел целый день. Но больше всего ей нравилось ее собственное имя, напечатанное красивым шрифтом: «Обращайтесь, пожалуйста, к Тэссе Андерсен». Буклет должен здорово помочь.

Сегодня вечером нужно будет показать его Чарльзу. Вчера вечером он оставил ей сообщение на автоответчике. Прилетает в Нью-Йорк прямо сегодня утром, может ли она связаться с ним?

Теплое чувство охватило ее. Не старые друзья, а именно он, Чарльз Форд, совершенно незнакомый ей прежде человек, пришел на помощь, когда ей позарез нужен был договор на продажу недвижимости. Но дело было не только в этом. А в том, что она постоянно вспоминала о нем, о разных милых пустяках, о своей шутке про «почетного индейца», о том, как он смотрел на нее поверх чашки с дымящимся капуччино, о том, как он признался ей в своем мальчишеском желании тайком сделать надпись на одной из «школьных» картин Твомбли. Он подарил ей книгу «Стеклянный Дом». Она и сейчас помнит, какой трепет охватил ее, когда она пришла домой и обнаружила ее у двери. Она испытала еще больший трепет, когда прочла надпись очень личного характера. Книга и сейчас лежит на самом видном месте в ее квартире, на кофейном столике, – чудесное напоминание о чудесном дне.

Чарльз и после этого не покинул ее в беде. Одним из первых, кто позвонил ей сюда, в этот кабинетик, был именно он.

– Я думаю, тебе понадобится измерить площадь, сфотографировать помещение, получить мою подпись на договоре о продаже, – сказал он ей тогда.

Надо сознаться, что радостное волнение от того, что договор уже фактически у нее в кармане, даже отдаленно не могло сравниться с тем бурным восторгом, в который ее повергла одна лишь мысль о том, что она вновь увидит его.

– Спасибо тебе за «Стеклянный Дом», – поблагодарила Тэсса. Она пыталась связаться с ним сразу же, как только обнаружила книгу, но оказалось, что Чарльз Форд не из тех, до кого легко дозвониться.

– Мне переслали из галереи очень милую записку с благодарностью за эту книгу.

– Мне было приятно ее писать. Книга мне очень понравилась. И нравится все больше.

– Так когда ты приедешь?

– А на какое время меня приглашают?

– Освещение лучше всего бывает по утрам.

– Ну что ж, так получилось, что на этой неделе по утрам я всегда свободна.

«И на любой другой неделе», – добавила она про себя. На волнах воспоминаний Тэсса перенеслась в тот день.

«Делайте вид, что вам самим это нравится». Эта рекомендация, которую давали на курсах Сотби по подготовке риэлторов, не выходила у нее из головы, однако Тэссе не было нужды притворяться. Помещение было действительно великолепное, именно то, что и нужно художнику или человеку с душой художника. Снаружи это здание вряд ли выдержало бы марку дорогого жилища в престижном районе… Высокое здание, походящее на склад, каковым оно в действительности когда-то и было, окна, в которые легко мог бы пройти рояль. Зато внутри было столь же уютно, сколь и солнечно.

Чарльз стоял сзади и ожидал ее первой реакции.

– Чарльз, как тут красиво! Я знала, что будет именно так.

– Как же ты могла знать? – улыбнулся он.

Он был рад видеть ее. И начал тут же флиртовать с нею, словно это было естественной составляющей их отношений.

– Потому что у тех, кто хорошо одевается, отменный вкус проявляется и в интерьере своего дома, – сказала она, немного поддразнивая его, несмотря на присутствие стоящих тут же фотографа и человека, производящего измерения площади.

– Спасибо, – поблагодарил Чарльз и подошел к ней помочь снять пальто.

Некоторое время они так и стояли, улыбаясь, испытывая удовольствие от этой мимолетной близости.

– Скажи, что нам нужно сделать, – проговорил он наконец.

Тэсса достала экземпляр уже составленного договора, а также большой конверт из плотной желтой бумаги с прочими документами, подготовленными ею заранее.

Она улыбнулась.

– Нет необходимости говорить тебе, что это будет моя первая продажа. Пусть тебя утешает то, что все сто процентов своего времени я буду уделять только тебе.

– Что ж, сделка, похоже, неплохая.

Щеки Тэссы вспыхнули.

– Мне еще нужно кое-что подготовить. Найти на компьютере информацию о продаже сходной недвижимости, чтобы решить, какую цену запрашивать, а также уточнить, что должно входить в предмет сделки. Кстати, как долго ты готов ждать продажи?

– Гм-м. Что ж, отлично. О сроках договоримся. Почему бы нам пока быстренько не обойти здесь все, потом фотограф займется съемкой, а мы – всеми этими делами.

– Ты точно решил оформлять договор о продаже со мной? Разве тебе не следовало бы узнать сначала, насколько хорошо я вообще способна работать с потенциальными покупателями? – спросила его Тэсса.

– Почему-то у меня такое ощущение, что мне непременно нужно подписать договор с тобой, прежде чем я узнаю об этой твоей способности. Как бы там ни было, считай, что договор уже подписан. Джентльменское соглашение.

– Соглашение между джентльменом и леди, – уточнила Тэсса, протягивая ему руку. В ответ он протянул ей свою. За спиной у них кашлянул фотограф.

Чарльз подвел ее к огромному окну, из которого открывался типично нью-йоркский вид с высившимися вдали небоскребами. Тусклый туманный свет заливал белые стены и пол тикового дерева.

– Вид неплохой, – сказал он. – Вообще-то еще лучший вид открывается оттуда. – Чарльз повернулся и показал в сторону галереи, где, вероятно, находилась спальня.

– Хотелось бы взглянуть, – быстро проговорила Тэсса.

Они стали подниматься по винтовой лестнице из кованого железа. Он шел первым. Его голубые джинсы выглядели мягкими, словно бархатными. Синие домашние туфли из мягкой кожи можно было бы вполне носить и со смокингом. Они были надеты на босу ногу. Чарльз был прав, говоря о прекрасном виде, открывающемся из спальни и особенно с самой кровати. Сейчас они находились над крышами близлежащих зданий, но Тэссу почему-то больше интересовало внутреннее убранство комнаты, носившее отпечаток личности своего хозяина. Кровать была огромного размера. Над ней висел рисунок Пикассо периода увлечения кубизмом. На прикроватной тумбочке стояла лампа современного стиля и лежала одна-единственная книга – «Живопись Фриды Каало». Полированный тик тускло поблескивал в узконаправленных и вместе с тем приглушенных пучках света от настенных ламп. Больше в спальне, пожалуй, ничего и не было, если не считать покрывала с геометрическим рисунком.

Тэсса подошла к балкону с деревянными резными ограждениями. Двое ее коллег уныло слонялись по комнате внизу, ожидая распоряжений.

– Это красиво, – сказала она, повернувшись и показав на картину Пикассо.

Но так или иначе, благодаря своей аскетичной и вместе с тем роскошной простоте, красивой была вся эта комната. И он сам.

Чарльз стоял сбоку от кровати. Тэсса – у ее изножья. Эта кровать разделяла, но одновременно и соединяла их.

– Он написал этот портрет спустя неделю после «Авиньонских девушек».

– Правда?

Тэсса напряженно вслушивалась в то, что подсказывало ей ее тело под черным шелком блузки. У нее пересохло во рту.

– Да.

Атмосфера вдруг резко сгустилась, даже сам воздух стал взрывоопасным – так в дикой природе одной-единственной искорки бывает достаточно, чтобы все вокруг вспыхнуло и всепожирающие языки пламени мгновенно охватили иссушенную испепеляющим солнцем растительность.

– Ты здесь спишь, – проговорила Тэсса и сразу же поняла, что замечание это прозвучало нелепо.

Он не улыбнулся ее словам, как бы глупо они ни прозвучали, потому что понимал причину ее смятения. Понимал потому, что точно такое же чувство охватило и его самого.

– Иди сюда, – сказал он.

Она колебалась одно мгновение, потом шагнула по направлению к нему. Внутренний голос подсказывал ей, что, как ни трудно поверить в это, она поступает совершенно правильно.

Тэсса обошла кровать. Рот ее приоткрылся, а грудь под легкой полупрозрачной шелковой блузкой бурно и часто вздымалась. Он раскрыл ей свои объятия, и она скользнула в них, словно желая вальсировать с ним. Нежно сжимая ее, Чарльз наклонился и поцеловал ее. Тэсса запрокинула голову, и они оказались лицом к лицу друг с другом. Ее полыхающие губы коснулись его губ, и, уже изнемогая от охватившей ее страсти, она опалила его лицо своим жарким прерывистым дыханием.

* * *

Усилием воли Тэсса заставила себя вернуться в настоящее. Она посмотрела на часы. Десять минут десятого. У нее еще масса времени до назначенной встречи в адвокатской конторе для оформления договора о продаже квартиры. Что же ей делать сейчас? В голове смутно маячили одни лишь мрачные, совершенно бесперспективные варианты. В Сотби считается абсолютно недопустимым, когда риэлтор сам звонит куда-то в поисках клиентуры, не говоря уже о том, чтобы он ходил по домам. Хотя она знает, что некоторые унижаются до такой степени, что обивают пороги.

Тэсса и сама потратила несколько долгих вечеров, выспрашивая у консьержек в фешенебельных домах, нет ли у них на примете жильцов, желающих продать свои квартиры. От такой деятельности оставался осадок, а в результате у нее все равно ничего не выходило. Просмотр специальных рекламных бюллетеней и газетных объявлений владельцев недвижимости, желающих ее продать, был почти столь же безуспешным. Получался какой-то замкнутый круг. Все хотели знать, какой у нее опыт в этом деле и сколько жилья ей уже удалось продать, а ведь она вообще только-только начала работать в этой сфере.

Слава Богу, что сегодня оформляется крупная сделка. Это именно тот счастливый случай, который ей сейчас так необходим. Благодаря тому случайно зашедшему к ним элегантно одетому французу, которого секретарша, принимающая посетителей, любезно направила к ней, а также Мелиссе Партридж, которая вывела ее на квартиру в районе ООН-Плаза стоимостью восемьсот тысяч, у них с Камиллой будет двенадцать тысяч долларов. Шесть процентов комиссионных от восьмисот тысяч долларов будут поделены пополам с Сотби, а оставшиеся двадцать четыре тысячи Тэсса поделит пополам с Мелиссой. Конечно, это не самая выгодная сделка на свете, но она ровно в двенадцать тысяч раз лучше всего того, что ей удалось сделать на сегодняшний день.

Тэсса пыталась убедить себя в том, что положение на рынке жилья изменяется и застой сменяется оживлением. Однако горькая истина заключается в том, что при таком положении вещей некоторые из их риэлторов по-прежнему проводят успешные операции. Ей надо тоже как-то проявить себя, иначе в любую минуту ей могут предложить освободить этот крошечный кабинетик. Один раз ее спасла Рейчел. Сделать это еще раз ей не удастся.

Тэсса благодарила Бога за то, что ей удалось: сегодня в одиннадцать часов та сделка о продаже будет оформлена. Если ей все-таки удастся продать и квартиру Чарльза за миллион с лишним, то она получит пятьдесят четыре тысячи долларов комиссионных для Сотби. Тогда она сохранит свою работу и получит так необходимые ей сейчас деньги на одежду и питание для своей маленькой Камиллы.

При мысли о дочке Тэсса загрустила. В бесплатной средней школе по всем предметам она лучшая ученица в классе. Но до чего же сильно эта школа отличается от Брэрли. И чему еще помимо обязательных предметов ее девочка научится в ней? Тэссу просто передернуло от этой мысли. И вновь она подумала о Чарльзе Форде, о его губах, встретившихся с ее губами, о тех ответах, которые он мог бы дать на стоящие перед нею проблемы. Вдруг вспомнила о Пите со смешным чувством нежности и гнева. Он так подвел их с Камиллой. Конечно, ушедшим от нас нужно все прощать. De mortius nil nisi bonum.[15] Но то, что он сделал, постоянно сказывается на них и по сей день.

Почему же Чарльз больше не позвонил? Ни он, ни она так и не поняли тогда, как им расценивать тот поцелуй. Все произошло вроде бы ни с того ни с сего, но ведь это что-то да означало. Им обоим приходится противостоять своим собственным призракам, может, это сдерживает их отношения? Тэсса машинально листала рекламный буклет, а мыслями ее целиком завладел Чарльз.

Она знает, что нравится ему, но, возможно, он еще не готов к более близким и серьезным отношениям. Тэсса отнюдь не была уверена, что и сама готова к ним, хотя, по мере того как тоскливо тянулись дни, а он все не звонил, эта уверенность в ней крепла. Показывать его квартиру клиентам ей приходилось не слишком часто. У нее были ключи и номер телефона специального пульта охраны. Прежде чем отправиться туда, она звонила и предупреждала о приходе. Пока же сам Чарльз в Нью-Йорке не появлялся. Ей очень хотелось опять увидеть его, но Тэсса хорошо себя знала и понимала, что никогда не сделает первого шага.

Чтобы хоть чем-то занять оставшееся время, Тэсса проверила на компьютере последние поступившие договоры купли-продажи, прочитала несколько статей о текущем состоянии рынка и ознакомилась с прогнозом.

Когда настала пора идти, она схватила сумку, папку с документами, сотовый телефон и выскочила на улицу. Тэсса остановила такси на Мэдисон-авеню и уже несколько минут спустя стояла в фойе адвокатской конторы, где должно было состояться подписание документов.

Приехала она минут на пятнадцать раньше.

– Явились уже почти все, – сказала секретарша, и в ее интонации Тэссе послышалось нечто неуловимо зловещее. Она почувствовала, что летит куда-то вниз, в пропасть. «О нет, только не это!»

Она постучала в дверь.

– Войдите.

«Что это? Похороны, а не свадьба».

Мелисса Партридж, ее коллега из Сотби, нервно расхаживала по кабинету взад и вперед. Поверенный владельца квартиры расположился за огромным письменным столом, поигрывая карандашом. Представитель страхового агентства сидел в углу. Сам владелец – в другом. И никаких признаков человека, за которого отвечает именно она – симпатичного покупателя с французским акцентом.

– А где доктор Дюпре? – спросила Тэсса, не дожидаясь, когда ее представят остальным.

– Его нет, – ледяным голосом сказала Мелисса. – И не предвидится.

– Наверняка он сейчас появится. Ведь еще рано, – возразила ей Тэсса.

– Звонил его поверенный. Сделка отменяется, – пояснил адвокат, хозяин кабинета.

На его лице было написано скорее равнодушие, чем раздражение. Так или иначе, но какой-то гонорар адвокаты все равно получают.

Тэсса выхватила свой сотовый телефон. Позвонила в отель «Пьер». Дежурный администратор ответил без промедления:

– Доктор Дюпре выехал от нас вчера вечером, мэм. Нет, адреса не оставил. В аэропорт, мэм. Да, в Кеннеди.

– Что сказал его поверенный? – спросила Тэсса голосом, взлетевшим на октаву выше.

– Тот тип сбежал! Ни записки. Ничего. С чего, черт возьми, ты решила, что он солидный клиент? – прошипела Мелисса.

И тут все присутствующие уставились на Тэссу. Вопрос был справедлив.

– У него было подтверждение его платежеспособности, выданное лионским «Креди Лионнэ». Среди владельцев этого банка – французское правительство.

Мелисса с деланным ужасом закатила глаза.

– И ты на это клюнула? Ты что, не понимаешь? Какие у него были американские рекомендательные письма?!

– Этого я у него не спрашивала, – растерялась Тэсса. – Он же француз.

– О Боже! В твоих устах это звучит прямо как положительная рекомендация, – съязвила Мелисса.

Говорить больше было, пожалуй, не о чем, а вот задуматься и пораскинуть мозгами стоило. Подписание документов о купле жилья не состоялось. Самая первая подготовленная ею операция по продаже недвижимости сорвалась. На мгновение в Тэссе вспыхнула слепящая, типично английская застарелая ненависть ко всему французскому, которая, впрочем, тут же и схлынула. Это дьявольский бизнес, в котором тебя на каждом шагу подстерегают жулики, лжецы и скользкие личности! Хорошо бы держаться от него подальше. Однако она моментально поняла, что идти на попятный ей никак нельзя.

Тэсса принесла свои извинения и откланялась, слыша уже в дверях, как Мелисса Партридж бормотала что-то насчет дилетантов-англичан и необязательных лягушатников, на которых деловым людям приходится впустую тратить свое время.

На улице было ужасно холодно, сеял мерзкий леденящий дождь. Ей понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы поймать такси. Когда, промокшая до нитки, Тэсса садилась в машину, у нее в довершение всего сломался каблук. Угрюмый водитель-ливанец сделал вид, что не понял слова «Мэдисон». Она съежилась на потертом кожаном сиденье. Ее всю трясло – от ярости, от холода и сырости, от унижения, через которое ей пришлось пройти. Сейчас, в теплой машине, от нее вот-вот пойдет пар. Нет, это не жизнь. Лучше умереть. Она постаралась успокоиться и привести свои чувства в порядок, но вместо этого ей только сильнее захотелось расплакаться. Тэсса сжалась, как пружина, застыв в тревожном ожидании.

Ну разве это работа? Неужели через это приходится проходить всем людям, для того чтобы заработать себе на хлеб?

Может быть, миром действительно должны править мужчины? Это занятие уж точно не для слабонервных.

Снаружи под порывами холодного ветра хлещущие потоки низвергались на землю, температура приближалась к нулю. Тэсса наклонилась и осмотрела поврежденный каблук. Самые лучшие ее туфли, фирмы «Маноло Бланик». Неужели их нельзя как-то починить? У нее просто нет двухсот долларов, чтобы купить новые. Черт! Черт! Черт! Такого она не предполагала. Дюпре был таким обаятельным. Что же это за извращение – договориться со всеми об окончательном заключении сделки, а в последнюю минуту смыться? Никакого разумного объяснения этому нет! Вот что хуже всего. Ей никогда не узнать, как именно нужно учиться на собственном опыте. Пожалуй, следует более тщательно «определять надежность» клиентов – рекомендации американских банков, бюллетени агентств кредитной информации, налоговые декларации. Все это, конечно, не устраняет вероятность подобных срывов, но хотя бы сводит к минимуму.

Она подумала, что Камилла в школе сейчас безмятежно учит стихи или таблицу умножения. Бедняжка. Находится в блаженном неведении, не подозревая, что ее будущее было только что погублено.

Тэсса сжала кулаки. «Стисни зубы и крепись» – так всегда говорили ее брат и его бывшие однополчане, когда приходилось туго. Она представила себе, как ее прадед, командовавший батальоном на Сомме, поднимает из окопов своих солдат и ведет их в атаку прямо под пулеметные очереди немцев на верную смерть. На западном фронте затишья бывали редки, и своими отважными действиями Питт-Риверы способствовали этому. Вот бы сейчас они посмеялись над тем, как она реагирует на какую-то одну сорвавшуюся сделку. Людям, шедшим на смерть, это показалось бы комариным укусом. Стоит только оглянуться вокруг, и сразу же увидишь тех, кому несравненно хуже, чем тебе.

Раздался зуммер ее сотового телефона. Звонила та самая секретарша по приему посетителей, которая вывела на нее Дюпре.

– Тэсс, как хорошо, что я поймала тебя до подписания сделки. У меня тут был один случайно зашедший клиент. Из Южной Америки, по-моему, из Бразилии. Шикарный мужчина. Сказал, что зайдет еще раз в двенадцать. Я назвала тебя, и он сказал, что любит иметь дело с англичанами. Хочет посмотреть квартиры в пределах пятисот тысяч. Успеешь вернуться к этому времени?

Тэсса лихорадочно прикидывала. Нужно заехать домой сменить туфли. Но в кабинете у нее есть пара вполне приличных, правда, несколько потертых, на те случаи, когда ей не нужно никуда выходить. Сейчас для нее важно как можно скорее опять оказаться в седле. У них в семье всегда считалось, что это первостепенно, когда падаешь с лошади. Она просто не в силах сказать секретарше, что подписание сделки сорвалось.

– Успею наверняка. Огромное спасибо.

– No problemo.

Тэсса быстро прикинула, сколько же проблем накопилось у нее самой. В три часа нужно забрать из школы Камиллу. В холодильнике нет продуктов. Деньги на банковском счету почти иссякли. И на кредитных карточках тоже вот-вот ничего не останется. Ей надо ехать прямиком в Сотби, иначе бразильца перехватят. А это означает, что квартиры на Манхэттене она будет показывать ему в туфлях, совершенно для этого не подходящих. Обсохнет ли она к тому времени? Да какое это будет иметь значение? Разве кто-то заметит?

Она назвала чем-то раздраженному водителю новый адрес. Реакция была такая, словно, пересекая экватор, Тэсса вдруг передумала и вместо Северного полюса решила ехать на Южный. Ливанец в отчаянии отпустил руль и воздел обе руки кверху, чуть было не попав в аварию. Снаружи со всех сторон раздались автомобильные гудки и грубые ругательства, и Тэсса подумала, что худшего дня у нее в жизни еще не бывало.

– Когда он придет, проводи его, пожалуйста, в приемную и предложи ему чашечку хорошего кофе. Я уже еду. – И, нажав на кнопку, она дала отбой.

Когда такси остановилось перед зданием Сотби, она сунула водителю деньги, не дав ему даже на чай. Уже переходя тротуар под сильными порывами ветра, она услышала, как в спину ей полетели оскорбления.

– Что с тобой? – спросила секретарша, увидев, как Тэсса прихрамывает на одну ногу.

– Потом расскажу. Мне нужно пять минут, и все будет в порядке.

Спустя пять минут она энергичным шагом вошла в приемную для посетителей. Она всегда напоминала ей зальчик для особо важных персон в аэропорту провинциального городка: ужасные зеленоватые шторы на дверях, дешевая простая мебель и ни одного окна. Непонятно, почему в пепельнице всегда было полно окурков.

Сидевший в зале человек встал ей навстречу. На смуглом лице сверкали проницательные глаза, от него приятно пахло хорошим одеколоном, волосы были густо набриолинены, держался он подчеркнуто вежливо. Улыбка обнажила ослепительно белые зубы, и, судя по всему, бриться ему приходилось по крайней мере два раза в день.

Когда Тэсса представилась, он наклонился, чтобы поцеловать ей руку, и наверняка заметил, какие на ней туфли.

Они обменялись визитными карточками. Его имя, Альфонсо Гамеро, было напечатано изящным шрифтом; ни адреса, ни номера телефона не указывалось. Это вполне соответствовало духу старинной английской традиции, однако сейчас, сразу же после случая с Дюпре, Тэсса предпочла бы стандартную карточку с обычной информацией о ее владельце.

Она предложила ему сесть и приступила к предварительной беседе, посредством которой опытные риэлторы прощупывают своих потенциальных клиентов. Какую именно квартиру он подыскивает? Обязателен ли престижный район города? Если да, то в первоклассном здании он может приобрести двухкомнатную квартиру за семьсот тысяч долларов. А может быть, для него важен не район, а большая жилая площадь? Знает ли он Нью-Йорк?

Сеньор Гамеро сказал, что он – инвестор. Он слышал, что стоимость недвижимости на Манхэттене резко упала, и ему хочется вложить свои доллары во что-либо надежное. А что может быть надежнее недвижимости в центре Нью-Йорка?

Тэсса пыталась оценить этого человека. Производил он приятное впечатление, только вот смотрел на нее как-то очень пристально, чересчур пристально.

Что он скажет насчет Верхнего Вест-Сайда? Этот район его вполне устраивает. Его жена не очень часто будет прилетать в Нью-Йорк, особенно когда он сам будет здесь по делам. «Люблю сочетать приятное с полезным», – подмигнул он, после чего стал нравиться Тэссе значительно меньше. Она даже подумала, не прекратить ли ей все это немедленно. Можно было бы сослаться на то, что она «совсем забыла» о назначенной ранее деловой встрече, и переадресовать его другому риэлтору, но Тэсса тут же отмела эту мысль. Нужно продолжать. А вдруг он купит квартиру? В этой игре надежного покупателя заранее никогда не определишь, точно так же, как и в Голливуде не могут наверняка сказать, какой именно фильм станет хитом. В риэлторском бизнесе это общеизвестная истина.

– Значит, лучше кондоминиум, чем кооператив?

– Да. По-моему, в кооперативах требуется заполнять анкету о движении средств на своем лицевом счете за предшествующий период. А мне этого не хотелось бы.

– Понятно, – кивнула Тэсса. – Не все иностранные граждане хорошо в этом разбираются. А вопросы могут быть составлены чересчур мудрено.

– Я бы очень хотел, чтобы вы показали мне несколько квартир.

– Что ж, буду рада сделать это. Если вы дадите мне день-два, чтобы уточнить некоторые детали и кое-куда позвонить, то я могла бы все устроить. Какие у вас планы?

– О, нет-нет. В моем распоряжении только сегодняшний день, а потом я приеду сюда на следующей неделе. Мне нужно посмотреть хотя бы пару вариантов прямо сейчас, чтобы иметь представление и уже принимать конкретное решение.

Черт! Тэсса начала лихорадочно соображать. Две-три квартиры вполне можно успеть осмотреть прямо сейчас, никого не предупреждая заранее. Ключи обычно есть у консьержей. А те, кто составляет договоры о продаже, иногда разрешают риэлторам показывать квартиры самим. Для небольших квартир это не считается чем-то особенным. Но в три часа ей нужно забрать Камиллу. Сейчас уже начало первого. На улице холод и слякоть. Пока поймаешь такси, намучаешься. Ей придется показать ему не меньше трех квартир в разных домах… причем сделать это как можно быстрее, иначе она не успеет.

В дверь постучали.

Не дождавшись ответа, вошла Паула Гилберт.

– Ах, извини, Тэсса. Не знала, что ты вернулась. Я слышала, что мистер Гамеро здесь. И я… я…

Тэсса понимала, что нужно Пауле. Она отличалась среди риэлторов особой хваткой и была бы рада показывать возможному клиенту квартиры до тех пор, пока не настанет время везти его в аэропорт. Если Тэсса сейчас отступится, то упустит этого бразильца.

– Я собираюсь показать ему несколько квартир, – твердо заявила Тэсса, явно показывая, что уступать она не намерена.

– Вот как? – Паула все еще стояла в дверях, не желая сдаваться. – Тогда, возможно, его заинтересует и жилой комплекс Цекендорф на Колумбус-сквер, в котором я продаю несколько квартир.

– Паула, я дам тебе знать, хорошо? А сейчас, пожалуйста, не мешай нам.

– Хорошо, хорошо, – проговорила Паула, неохотно уходя.

Дверь за нею закрылась. Тэссу бросило в жар. Да, конкуренция в этом бизнесе невероятная. Уж Гилберт своего не упустит. Зубами вцепится, но клиента не отдаст. Но разве это у нее кончаются деньги на кредитных карточках? Разве ей нужно кого-то содержать? Тэсса подумала о графине Виттадини и о Мелиссе Партридж. Неужели эти опытные риэлторы уже предвкушают, как отвратительный Уэстчестер уволит ее под предлогом неудавшейся сделки с французом?

– Извините, что нас прервали, – сказала она. – Все это, конечно, несколько неожиданно, но я думаю, что смогу найти для вас несколько квартир прямо сейчас, чтобы у вас сложилось представление, чем именно мы располагаем. Если не возражаете, подождите здесь, а я позвоню и узнаю, оставят ли нам ключи.

Едва она встала, как он тоже моментально поднялся со стула – обходительный, с хорошими манерами… вот только в глазах его промелькнуло что-то такое…

Очутившись в своем кабинетике, Тэсса быстро принялась за дело. Сначала ему необходимо показать какую-нибудь ерунду по явно завышенной цене, затем что-нибудь хорошее и только потом – отличное. С точки зрения психологии – это наилучший способ. Никогда нельзя показывать клиенту более трех квартир в один день. Тогда в голове у него возникает путаница.

Первую квартиру можно будет показать в здании Сити-Спайр на Западной пятьдесят шестой улице. Эта квартира на одном из нижних этажей, никакого вида из окон и интерьер отвратительный. Затем есть хорошая квартира в новом здании Карнеги-Холл-Тауэр, прямо через дорогу. Вид оттуда замечательный, но для такой суммы квартира тесновата. А последней она, наверное, покажет ему что-нибудь в Линкольн-Тауэр. Помнится, там есть отличная квартира, принадлежащая одному архитектору, который сейчас на мели. Квартира вроде бы прекрасно выглядит, и, по общему мнению, условия ее продажи, выдвинутые владельцем, просто сказочные: никакого первоначального взноса, только предварительная арендная плата за год, а полный расчет по истечении года. Бразилец вполне мог бы покрыть всю сумму внесенной им арендной платы, получив солидную прибыль уже через год благодаря очевидному последующему увеличению стоимости квартиры по сравнению с нынешней. Господи, да если бы у нее было где и подо что взять кредит, она купила бы ее сама!

О показе квартиры в Сити-Спайр она договорилась за считанные минуты. Из Карнеги-Холл-Тауэр ей ответил риэлтор, тоже занимающийся продажей квартир. С Линкольн-Тауэр оказалось сложнее, но в конце концов она сумела все же устроить так, чтобы ключ для них оставили внизу у консьержа.

Довольно быстро им удалось поймать такси на Мэдисон-авеню. Тэсса сознавала, что нарушает все писаные и неписаные правила, которые следует соблюдать при торговле недвижимостью. Собирается показать три квартиры, которых ни разу не видела сама, незнакомому человеку, о котором ей ровным счетом ничего не известно. Но сейчас, доведенная до отчаяния, она готова на все.

В машине бразилец сел рядом с нею. От него сильно пахло каким-то лимонным одеколоном и чуть слабее – сигарами. По его словам, он жил в Рио, на верхнем этаже небоскреба, откуда открывается чудесный вид на красивейшую часть Ипанемы. И разумеется, у него есть ранчо во внутренней части страны, вдали от побережья. «Разумеется»! А сам даже не предложил заплатить за такси, когда они остановились перед зданием Сити-Спайр.

– В Нью-Йорке у вас много друзей? – спросила она.

– Несколько. – Это ничего не сказало ей.

Квартира ему не понравилась. Да и Тэссе – тоже. Сущий кошмар из хрома и стекла с каким-то странным освещением. Светозвукоспектакль, означающий непонятно что. Пешком они прошли на Пятьдесят седьмую улицу к зданию Карнеги-Холл-Тауэр. Эта квартира была лучше, но совершенно безликая и безвкусно отделанная. И площадь маленькая.

Тэсса предоставила ему возможность обойти всю квартиру самому. Это тоже был трюк, которому она успела научиться. Присутствие лишнего человека скрадывает площадь. Если она окажется с ним в маленькой комнате, та будет казаться еще меньше. Риэлтор, который должен был встретить их, так и не появился, оставив ключ и записку с извинениями внизу. Сеньору Гамеру понравился вид из окон, откуда открывалась панорама на Центральный парк.

– Надеюсь, вам это нравится так же, как и мне, – сказал он, когда они оказались в крошечном холле, и положил руку ей на плечо.

Тэссу вдруг охватила тревога. Она отступила на шаг. Он улыбнулся. Они были одни в пустой квартире на шестьдесят первом этаже. Как она не подумала об этом раньше?

– Думаю, вам больше понравится квартира в Линкольн-Тауэр, – сказала Тэсса, чувствуя, как нарастает напряженное молчание.

– Мне нравится этот вид. – Он уже отвернулся от окна. Смотрел на Тэссу и, безусловно, имел в виду ее.

Ах, нет! Конечно же, нет. Это все-таки клиент Сотби. Он выглядит респектабельно. У него есть визитная карточка… но ведь без адреса. Сеньор Гамеро из Бразилии… случайно зашедший к ним с холодной, промозглой улицы.

– Нам надо идти, – твердо сказала она. – Я должна забрать дочь из школы.

«Да, у меня есть дочь, – мысленно продолжила свой монолог Тэсса. – Я не одинокая женщина. Не из тех, с кем можно поразвлечься между делом. – Она демонстративно взмахнула сотовым телефоном, зажатым в руке. – У меня, слава Богу, есть связь с внешним миром. Мы вовсе не одни. Мы – в центре Манхэттена, в центре цивилизации!»

– Вы так красивы. Мне нравятся англичанки.

Он шагнул к ней. В широкое окно ей было видно, как с серого унылого неба низвергаются потоки дождя. Тэсса прижалась спиной к стене. Дверь была слева от нее, Гамеро стоял справа. На его лице появилось то странное выражение, какое бывает у мужчин, когда они теряют контроль над собой. Всю свою обходительность и хорошие манеры он уже отбросил. Почувствовал себя свободным. Тэсса с трудом проглотила застрявший у нее в горле ком.

– Мне нужно идти, – словно со стороны услышала она собственный голос.

Шагнула к двери. Он еще приблизился к ней. Протянул руку в ее сторону, не прикасаясь, но уже приказывая ей этим жестом оставаться на месте.

На мгновение Тэсса застыла. От порыва ветра в стекло ударило сильной струей дождя. Неужели это начинается вот так… Она никогда не представляла себя на месте других жертв насилия, читая об этом сообщения в газетах. Тэсса резко выставила руку, чтобы оттолкнуть его, но он перехватил ее за запястье. Хватка была крепкой. Боли Гамеро ей не причинял, но показывал, что ситуацией владеет он и что значение здесь имеет лишь мужская сила, а не женские выкрутасы.

– Отпустите меня! – слабо вскрикнула она.

Процесс еще не стал необратимым. Еще все можно остановить, если подыскать правильные слова и жесты. Но что является «правильным» для данного конкретного мужчины в данный конкретный момент? От охватившего ее страха кровь гулко застучала в висках. Тэсса попыталась разжать пальцы, стиснувшие ее запястье, но на его лице уже застыла наполовину насмешливая, наполовину плотоядная улыбочка. Его явно забавляли ее тщетные попытки освободиться. Он вдали от дома, в чужой стране, где, кроме его желания, ничего значения не имеет. Он далеко от жены и от законов, которые он, возможно, чтит, и от людей, которых он, возможно, уважает.

Гамеро схватил ее за оба запястья. Привалился к ней. Стал прижиматься всем телом – откровенно и грубо. Она ощутила его эрекцию. Его твердая плоть прижалась к ее бедру, и это было отвратительно, мерзко. Неужели можно уподобиться животному – совокупляться, не испытывая ни любви, ни страсти, одну только похоть? Она почувствовала, как во рту стало горько, и с трудом сглотнула отвратительную желчь. Он прижался губами к ее рту. Тэсса почувствовала, как его мокрый, скользкий язык грубо и похотливо слюнявит ей губы.

И Тэсса больше не раздумывала. Она действовала. Широко раскрыв рот, она укусила его за язык. Укусила сильно и сжимала челюсти до тех пор, пока ее зубы не сомкнулись. Ее рот наполнился его кровью. Она услышала пугающее бульканье – звук, который он хотел издать и не мог, крик, который он хотел испустить и не мог. Не разжимая зубы, она затрясла головой из стороны в сторону, словно собака, вцепившаяся в кость, и во все стороны полетели брызги крови, запачкав белоснежные стены этой квартиры в Карнеги-Холл-Тауэр. Продолжая удерживать его язык зубами, Тэсса одновременно резко двинула коленом вверх, нанеся сокрушительный удар в пах.

Только после этого она отпустила его. Испытывая невыносимую боль, бразилец в ужасе отпрянул от нее. Рука его инстинктивно метнулась к изуродованному рту – он все еще не осознавал полностью, какое страшное увечье нанесла ему эта женщина. Другая рука сжимала ширинку, пытаясь заглушить еще одну боль, которую он даже не мог выразить истошным криком.

Тэсса рванулась к двери и распахнула ее. Выбежав из квартиры, она выплюнула прямо на ковер в коридоре его кровь, которой набрался полный рот, и побежала к пожарной лестнице. Она утратила всякое чувство реальности происходящего и понеслась вниз по лестнице. Спустившись на три пролета и немного придя в себя, она все же отыскала лифт. Нажала кнопку. Почти сразу раздался сигнал зуммера, означающий, что кабина перед нею. На мгновение ее охватила паника: а вдруг он поджидает ее в лифте?

Но в кабине никого не было. С замирающим сердцем она вошла в лифт и быстро оказалась внизу, в спасительном вестибюле. Там она увидела миловидную консьержку и несколько мужчин в униформе, в обязанности которых входило открывать двери и охранять этот расположенный в центре безумного Нью-Йорка оплот цивилизации, оберегая покой и безопасность его обитателей. Она не бросилась к ним с жалобами и просьбой о помощи. Ведь этого человека привела в их здание она сама. Она просто выбежала на улицу, провожаемая их любопытствующими взглядами: кто это такая и чего ради ей так не терпится оказаться под проливным дождем?

Едва Тэсса очутилась на тротуаре, как зазвонил ее сотовый телефон. Приложив трубку к уху, она нажала кнопку и прерывисто выдохнула:

– Да?!

– Тэсса, это Чарльз. Послушай, я в Кеннеди, через пару минут мой рейс. Звоню, просто чтобы попрощаться. Решил слетать в Европу. Побуду немного в Мадриде. Я хотел сказать тебе…

– Ах, Чарльз, Чарльз! Самое ужасное…

Продолжать она была не в силах, чувствуя, что сейчас разрыдается. Как все сошлось. Еще одна плохая новость, а этот день еще так не скоро закончится. Движение на Пятьдесят седьмой улице остановилось из-за возникшей пробки. Тэсса уже вышла на середину проезжей части.

– Тэсс, с тобой все в порядке?

– Да, да! Со мной все хорошо. Все хорошо, только…

Телефон вдруг стал издавать короткие гудки. Затем смолк. Вспыхнул красный огонек. Сели батарейки. Неверящим взглядом Тэсса смотрела на этот тревожный сигнал, продолжая переходить улицу, обходя стоящие машины.

– Чарльз? Чарльз? – Но ответа не было. Связь оборвалась.

На гоночном мотоцикле мимо вереницы остановившихся автомобилей мчался какой-то лихач. Голова его была низко пригнута к рулю, тело словно слилось с мотоциклом, образовав с ним единый обтекаемый контур, несущийся сквозь ледяной дождь и ветер. На нем были защитные очки, вязаная шапочка и обтягивающий гоночный костюм из блестящей черной лайкры. Он мчался со скоростью двадцать пять миль в час, когда налетел на Тэссу, которая уже занесла ногу, чтобы ступить на тротуар.

Ощутив сильный удар в плечо, она не сразу поняла, что же произошло. Все вокруг замедлило свой ход, небо перевернулось и опрокинулось на нее, а сама она понеслась куда-то в пропасть. Телефон отлетел в сторону, став таким же бесполезным, как и отказавшиеся вдруг слушаться руки и ноги. Тэсса удивилась, почему наступила такая тишина, ведь только что она слышала голоса, уличный шум, автомобильные гудки. Подсознательно она как бы не связывала себя с этим столкновением, будто наблюдая за случившимся со стороны. Вот до ее слуха донесся треск – значит, это она ударилась головой о бордюр тротуара. Вот из глаз посыпались искры, но боли по-прежнему нет – полная потеря чувствительности. Она слышала чей-то крик. Тело по-прежнему не слушалось ее, только что-то липкое за ухом – вероятно, ее собственная кровь – нестерпимо щекотало кожу.

Она ощутила, как ее подхватили чьи-то руки.

«Вам плохо?» – спросил мужской голос.

Она не знала этого и не могла ответить.

– Не трогайте ее, – сказал кто-то.

– Я – врач, – произнес еще кто-то.

– Ах, у нее кровь! Вызывайте же «Скорую»! – раздался испуганный женский крик.

Тэсса чувствовала, что ее куда-то уносит, – ей и хотелось, и не хотелось этого. Но ведь нужно же что-то сказать всем этим людям, которым она доставила столько хлопот. Поэтому она проговорила лишь: «Рейчел Ричардсон» – просто потому, что именно эти два слова непроизвольно сорвались с ее губ. И тут же погрузилась в теплую, обволакивающе-мягкую темноту, наполненную пением сказочных сирен.

28

– Семнадцать швов! Господи, какой ужас, Тэсс. И все равно выглядишь лучше меня.

Тэсса действительно выглядела хорошо. Бледность ей шла. На белоснежных простынях она возлежала, как принцесса.

– К счастью, все будет закрыто волосами. Слава Богу, что я не ударилась лицом.

Рейчел ходила по палате взад и вперед, не желая садиться. Она не любила находиться в больницах. Редко где еще она так нервничала.

– Послушай, Рейчел. Мне так и не выдался случай поблагодарить тебя за все. Когда ты приходила в прошлый раз, меня постоянно клонило в сон. Я только хочу сказать: то, что ты сделала для меня, просто невероятно. Словами это просто невозможно выразить.

– И это говорит англичанка? – засмеялась Рейчел. – Уж кто-кто, а англичане словами могут выразить что угодно. – И она похлопала Тэссу по ноге, скрытой покрывалом.

В тот день ей позвонили прямо на студию. Какой-то мужчина из числа свидетелей происшествия на Пятьдесят седьмой улице. Мотоциклом сбило англичанку, у которой, похоже, серьезная черепно-мозговая травма. Единственное, что она произнесла, прежде чем потеряла сознание, были слова «Рейчел Ричардсон». Он звонит просто на тот случай, если она действительно знакома с Тэссой Андерсен. В бумажнике пострадавшей нашли визитную карточку.

Рейчел не колебалась ни секунды. На место происшествия они с Джейком приехали раньше «Скорой».

После Санта-Фе с Тэссой она виделась нечасто. Обе были слишком заняты. Но несколько раз они говорили по телефону. Кроме того, Рейчел получила удовольствие, поставив на место Джорджа Уэстчестера, когда он попытался было нарушить свое соглашение с Тэсс о приеме ее на работу.

Рейчел настояла на том, чтобы самой поехать в «Скорой» с потерявшей сознание Тэссой, прямо из машины связалась с известным невропатологом и договорилась с администрацией Ленокс-Хилл о том, чтобы Тессу положили в одну из лучших палат. Порой она и сама поражалась тому, какой силой обладает ее имя, да и телевидение в целом.

В отделении неотложной помощи невропатолог уже ждал их. Он провел тщательное предварительное обследование, показавшее, что мозг не поврежден, и, чтобы окончательно удостовериться в этом, попросил провести сканирование на компьютерном томографе. При этом он посмотрел на Рейчел, чтобы убедиться – она видит оказываемое этой пациентке первостепенное внимание.

– Рейчел, ты знаешь, что медицинской страховки у меня нет, но мой брат…

– Выбрось из головы. Вот когда будешь заправлять всем Сотби, а в такую переделку попаду я, тогда и сочтемся. О'кей?

Они рассмеялись. Вот что такое настоящая дружба. В тот ужасный день Рейчел разыскала адрес школы Камиллы в электронной записной книжке Тэссы. Сама съездила и привезла девочку к себе домой.

– Как ты справилась с Камиллой? Спасибо, что позаботилась о ней.

– Она очень славная девочка. Поставила ей раскладушку рядом со своей кроватью и читала ей рассказы на ночь, а потом она прочла мне один. Вот уже несколько лет мне не спалось так хорошо.

Рейчел говорила правду. Играть роль матери было замечательно. Она даже нашла у себя в шкафчике на кухне «Фрут Лупс» – любимое кушанье Камиллы за завтраком.

– И впредь намерена спать так же? – со смехом спросила Тэсса.

– Я почему-то так не думаю. Видимо, в конечном счете место рядом со мной в спальне займет Мэтт Хардинг. Бриллианты величиной с отель «Ритц» привлекают как Золушку, так и Белоснежку.

– Никаких принцев на белом коне?

Рейчел грустно улыбнулась.

– Один был, но ускакал.

– Ах, все-таки был? Это уже интересно.

Рейчел подумала, решится ли она рассказать Тэссе все о Чарльзе Форде. Она уже было открыла рот, чтобы начать, но в последний момент передумала. Да и что, собственно, рассказывать? Что она встретила тонкого, чувствительного человека, романтика, мужчину, о котором мечтает каждая женщина. А потом навязала ему участие в телепередаче, выставив его на всеобщее обозрение этаким сентиментальным страдальцем ради поднятия рейтинга своей программы? Никакой гордости от этого она не испытывала. Ей просто не дано жить среди бесхитростных, искренних людей с их бесхитростными, искренними чувствами. Вместо этого ей суждено довольствоваться лишь суррогатами отношений, когда человеческие эмоции – это всего-навсего определенное количество информации на протяжении строго ограниченного экранного времени, а единственный постулат, которым стоит руководствоваться, – это: «Раз зритель пускает слезу, значит, он покупает наш товар».

– Ничего особенно интересного, поверь. Просто я доказала сама себе, что являюсь именно тем, чем являюсь, а все прочее – досужие фантазии. Мэтт и я друг друга стоим.

– А каким он был? – спросила Тэсса.

– Каким? Ну-у, я не знаю. Хотя нет, знаю. Он был необыкновенный. Мужчина, который способен любить, чувствовать и быть верным. Который и от остальных ожидает того же. Я… я… я думаю, что мне не стоит говорить о нем. Он ушел. Все кончено.

Тэсса внимательно наблюдала за нею. Этот кто-то сильно взволновал Рейчел. Возможно, когда-нибудь потом они еще поговорят о нем, но не сейчас.

– А как ты, Тэсс? Чем еще занималась все это время, помимо стычек с мотоциклами? Среди клиентов Сотби нет никаких высоких загорелых незнакомцев?

Тэсса вздрогнула. Она никому не рассказывала о событиях, непосредственно предшествовавших этому несчастному случаю. Ей не хотелось заново переживать все происшедшее с нею в той квартире, пусть даже только и рассказывая об этом. Не хотелось обращаться в полицию, где ей станут задавать всякие кошмарные вопросы: «А вы сами не дали ему никакого повода, миссис Андерсен? Во что вы были тогда одеты? Извините, что задаю такой вопрос, но не было ли на вас просвечивающей блузки?»

Да и Сотби приходится принимать во внимание. Женщину-риэлтора чуть было не изнасиловал один из их клиентов. Не очень-то хорошо это прозвучит. Ни одной женщине, которую пытались изнасиловать, не удастся после такой мерзости выглядеть героиней в глазах окружающих, даже если она не допустила этого. Да и какие у нее доказательства? Гамеро наверняка давно уже улетел. Вероятно, не остался даже получить здесь медицинскую помощь. Здорово! Сумела-таки она его прищучить да и по самому болезненному месту классно врезала. Нет, сейчас лучше всего ничего не предпринимать и никуда не заявлять, а просто быть осторожнее впредь. Ее вдруг охватила ярость. На каждую женщину, отважившуюся заявить о попытке изнасилования, определенно приходится не менее десяти, которые скрывают это примерно по тем же причинам, что и она. Несправедливость вопиющая, но нельзя и не принимать в расчет суровые материальные соображения. С десятью миллионами в банке о таком можно кричать во весь голос. С прорехой в кармане – лучше сидеть и помалкивать.

– Работа – ад кромешный! Заключать договоры мне что-то никак не удается. Оформление сделки и то сорвалось. Но я своего добьюсь. У меня все получится!

– Ну, разумеется, получится, Тэсс, при таком-то отношении к делу. – Рейчел едва ли не физически ощущала ту решительность, которая исходила от Тэссы.

– А в душе по-прежнему Пит?

– Да, наверное. Но я познакомилась с одним человеком. Совсем непохожим на твоего. Не особенно чувствительный и не то чтобы романтик, но очень сильный, основательный и какой-то… надежный, что ли. Он очень богат, но скорее умрет, чем станет швыряться деньгами. Понимаешь, сдержанный, утонченно-изысканный, талантливый и образованный.

– Где же он сейчас? – осторожно спросила Рейчел.

– В Мадриде. Он ничего не знает об этом происшествии. Позвонил мне за несколько секунд до того, как меня сшиб мотоцикл. Перед самой посадкой в самолет.

– Ты знаешь, где он остановился в Мадриде?

– Нет, не знаю. Да это и не важно. Просто дело в том, ну, в общем, для меня в данный момент он стал бы именно тем, о ком мечтает любая женщина. – Тэсса рассмеялась. – Наверное, это звучит ужасно, правда?

– На мой взгляд, нисколько. Просто в этом есть здравый смысл, – ответила Рейчел.

– Интересно, – продолжала Тэсса. – Знаешь, я приехала в Америку, стремясь освободиться от своего прошлого, и вот у единственного человека, с которым я познакомилась и который хоть в какой-то степени интересен мне, прошлое во многом схоже с моим.

– Стало быть, вы оказались родственными душами? А мой – как раз полная противоположность мне.

– Противоположные заряды, как известно, притягивают друг друга. Одинаковые же в лучшем случае держатся на расстоянии, – сказала Тэсса.

Она пошевелилась в кровати и поморщилась, когда игла капельницы в ее руке тоже чуть шевельнулась.

– Что это тебе вливают? – спросила Рейчел.

– Антибиотики. Очевидно, тротуары грязные. Меня-то с детства приучали к тому, что грязь не приносит вреда, а даже укрепляет иммунную систему.

– Уж эти мне англичане! – рассмеялась Рейчел. – Не удивительно, что за вами закрепилась репутация, будто вы редко моетесь. Наверное, таким образом укрепляете иммунную систему. – Она помолчала. – Значит, ты увидишь его, когда он вернется из Мадрида?

– Надеюсь.

– Ты помнишь тот вечер в «Гасиенде-Инн», когда мы все познакомились? Удивительный вечер, правда? – сказала Рейчел.

– Конечно. Кажется, что это было много лет назад. Тебе Кэрол не писала? Я получила от нее несколько открыток. Она подыскала себе студию, но телефон пока не поставила. Вероятно, не хочет, чтобы Джек ей досаждал. Да, и еще она познакомилась с мужчиной, который ей очень нравится.

– Я тоже получила от нее открытку. Пришла только вчера.

– И что она пишет? Ведь не вернулась же она к своему ужасному мужу, а?

– Ни в коем случае! Она по-прежнему в Санта-Фе. Сняла квартиру. И тоже пишет о таинственном незнакомце.

– Расскажи! – оживилась Тэсса. – Что он, по-твоему, представляет собой?

– На наших с тобой даже отдаленно не похож, это уж точно. Ни на твоего аристократа, ни на моего романтика. Терзающийся сомнениями художник, страдающий, импульсивный. Прямо-таки идеал для Кэрол после ее мещанского окружения, тебе не кажется? Судя по ее словам, неистовый и непредсказуемый. Стал ее творческим наставником. Признаться, я и не предполагала, что в Санта-Фе могут жить подобные люди.

– И у меня по ее открыткам о нем сложилось такое же представление. Здорово! – воскликнула Тэсса, захлопав было в ладоши, но тут же сморщилась от боли в руке. – Молодчина, Кэрол! Этот мужчина вдохнет в нее новую жизнь. Она столько лет потеряла, будучи служанкой в своей семье, что ей надо наверстать упущенное.

– Трудно сказать. На следующей неделе к ней приезжает Джек. Это явится своего рода испытанием.

– Стало быть, теперь у нее есть именно то, чего она хотела. Собственная студия в Санта-Фе.

– Да, Кэрол буквально не отходит от мольберта, по ее словам, одна галерея уже заинтересовалась ее работами. По-моему, ее мечты сбываются. Она у нас первый победитель. Ты – вторая. А я – на жалком третьем месте, – сказала Рейчел.

– Кэрол жаждала независимости. И, пожалуй, добилась ее. Ты – романтического любовного увлечения и, видимо, отчасти испытала его, но оно пришлось тебе не по душе. А я надеялась обрести уверенность в своем будущем. Гм-м. Думаю, что третьей по счету буду я.

– Ну уж только не после того, как выйдешь за своего миллионера.

– Но он же в Мадриде.

– Вернется.

– Да, – улыбнулась Тэсса. – У меня такое предчувствие, что вернется.

29

Кэрол посмотрела на часы. Она опаздывает, а опаздывать – это не в ее правилах, и тут же поправила себя. Этого не любила та, прежняя Кэрол, потому что тем самым подводила окружающих, а это было невежливо. А нынешняя вполне может и опоздать. Если кому-то это не понравится – ну что ж, это не ее проблемы. По крайней мере, Кэрол рассуждала именно так. А вот действовать подобным образом вполне удалось, потому что опоздывала она на встречу с Джеком.

Она непроизвольно нажала на газ и тут же усилием воли заставила себя ехать медленнее. Встреча с мужем по-прежнему являлась для нее тяжелым испытанием.

Самолет прибывает в одиннадцать. У Джека будут какие-то вещи. Если она разминется с ним у выхода, то безусловно найдет его в зале, где пассажиры получают багаж. Вот именно там и надо будет его встретить. С багажом. Из прошлого. Она войдет в зал, даже не извинившись, будет спокойна и любезна. А если он посмеет хотя бы заикнуться о том, что она пришла не вовремя, она тут же его поставит на место. Поразительно, какой властью он все еще обладает над нею. Прошлое не исчезает бесследно. И Джек, и дети – реальность. Они – неотъемлемая часть ее жизни, ее самой, как собственные руки и ноги, и останутся таковыми всегда. Вопрос лишь в том, куда их теперь поместить. Уж только не на пьедестал, чтобы смотреть на них потом снизу вверх.

Она свернула к аэропорту. Самолет уже, вероятно, пошел на посадку. Она ясно представила себе Джека. Рубашка «поло» синего цвета. Бежевые брюки фирмы «Брукс Бразерс», коричневые мокасины фирмы «Коул-Хаан». Наверняка у него будет с собой пиджак, так, на всякий случай, коричневый твидовый, который, по его мнению, выглядит на английский манер, и, конечно же, кейс, чтобы продемонстрировать окружающим, что он из тех людей, у которых даже в отпуске есть неотложные дела.

А где сейчас, интересно, Пейдж Ли? Сидит дома вне себя от ярости, что любовничек, которого она так ловко заарканила, отправился на свидание с собственной женой? А может, она и знать ничего не знает. Может быть, чтобы успокоить Пейдж Ли, этот лицемер выдумал для себя какую-нибудь деловую командировку, и сейчас выступать в роли шлюхи настал черед Кэрол, несмотря на ее обручальное кольцо. Да, возможно, ей и следует лечь с ним в постель назло его любовнице, а потом позвонить ей и все рассказать. Возможно…

Кэрол попыталась выбросить прочь из головы все эти отвратительные мысли, так или иначе связанные с прежней жизнью и Джеком. Она должна идти вперед, забыв о мести и ревности. К тому будущему, которое уже начала создавать для себя. Она подумала о своей мастерской и о тех замыслах будущих полотен, которые будоражили ее, заставляли забыть обо всем на свете. Она подумала о пустыне и о том, какое вдохновляющее действие она оказывает. Подумала о Чарльзе Форде и его фантастическом ранчо, куда она ездила сегодня рисовать. Он настоял на том, чтобы она считала ранчо своим домом, пока он будет в Европе, и Кэрол воспользовалась его предложением. Она не попросила его остаться, хотя и чувствовала, что он выполнил бы ее просьбу. Что-то удержало ее от этого.

Сейчас ей остро не хватает его. Пребывание в его доме хоть немного, но смягчает ощущение пустоты. Кажется, что Чарльз Форд незримо присутствует в каждом уголке этого старинного особняка. Обходительные, учтивые слуги, которым было велено обращаться с нею как с почетной гостьей, беспрестанно говорят о нем – горничные, старик дворецкий, конюхи и индейцы, возделывающие поля.

Той ночью, когда она была в полубессознательном состоянии, он на руках принес ее в дом и уложил на кровать женщины, которую прежде очень любил. А потом, охваченный небывалым чувством возрождения к новой жизни, он поцеловал ее. Он стал для нее сильнейшим целительным средством, этот Чарльз Форд – человек-загадка, окутанный колдовской мистической тайной. Для старика дворецкого Хосе он так и остался мальчуганом, который любил животных, возился с лошадьми и бегло говорил на индейских диалектах и испанском языке, прежде чем овладел английским. Индейцы называли его «Кнавен» – человек, который все понимает без слов. Она узнала о нем мельчайшие подробности, дразнящие ее любопытство, однако понимала, что все это лишь поверхностное, а его внутренняя сущность по-прежнему остается для нее скрытой за семью печатями. До чего же не похож он на Джека, с хорошо подвешенным языком и расплывчатыми моральными принципами.

Ориентируясь по указателям, Кэрол проехала на стоянку. Ее все с большей силой охватывало дурное предчувствие. Стремясь избавиться от него, Кэрол стала думать о картине, над которой работала. Она ясно представляет ее в ярком снопе солнечных лучей, отвесно падающих через центральное слуховое окно ее студии: роза с пышно раскрытыми лепестками, полностью расцветшая, а в центре цветка – ее собственный портрет. Картина, на ее взгляд, лучшая из всех, когда-либо написанных ею. Она собиралась подарить ее Чарльзу. Эту метафорическую символику Кэрол обдумывала долго и тщательно. И именно так увидела все, когда ее неожиданно посетило озарение. Теперешняя, новая Кэрол уверена, что главное – это оставаться верной себе самой. Да, конечно, великолепный цветок олицетворял собой ту, его единственную Розу. Но Кэрол не могла быть заменой. Она символизировала собой возрождение и любовь. Она знала, что Чарльз поймет это. Ведь он – Кнавен, человек, который постигает суть вещей без лишних объяснений.

Она припарковала машину, стараясь запомнить ее место на этой огромной, напоминающей пещеру стоянке. Джек не простит ей, если она забудет, куда ее поставила. Да пошел он подальше, этот Джек! А, черт, ну зачем он прилетает? А, черт, ну почему она опаздывает?!

Кэрол выяснила, как пройти в багажный зал, и начала осматриваться в поисках табло с номером его рейса.

– Кэрол! Кэрол!

Она резко обернулась и увидела Джека. Рубашка «поло» – желтая, а все остальное так, как она и думала. Он поставил кейс на пол и раскрыл ей свои объятия, как всегда делал это раньше. Кэрол неторопливо подошла к нему.

– Привет, Джек, – только и сказала она.

Протянутые ей навстречу руки опустились и повисли вдоль тела.

– Привет, дорогая. – Не услышав в ее голосе сердечного тепла, он весь как-то сник.

Вытянув шею, она позволила поцеловать себя в щеку. Какие чувства она испытывала сейчас? В основном равнодушие. Но, как ни странно, она побаивалась той власти, какую он всегда имел над нею. Он все еще может заставить ее что-то сделать против воли. Как и всегда мог заставить. Но раньше ей отчаянно хотелось сделать приятное человеку, которого она обожала. Теперь-то от обожания не осталось и следа, но некий оттенок раболепия в ее отношении к нему все еще сохраняется, подобно дурной привычке, от которой не так легко избавиться.

– Великолепно выглядишь, – сказал он. – Пустыня тебе к лицу.

– Мне к лицу свобода. Пожалуй, я должна поблагодарить тебя за то, что ты дал мне возможность обнаружить это.

Ее враждебность была защитным механизмом от его власти над нею. Кэрол ясно понимала это. И он, видимо, тоже.

– Ты знаешь, у меня все кончено с Пейдж Ли.

– Мне жаль тебя, – сказала Кэрол. – Потому что между нами тоже все кончено.

– Давай не будем сейчас говорить об этом, – сказал он, явно пытаясь взять ситуацию в свои руки. – Мне нужно получить багаж. Где машина? Неподалеку? Как думаешь, может быть, тебе сейчас лучше подогнать ее к выходу, пока я получаю багаж? Так мы сэкономим время.

– На что?

– Ни на что. Просто сэкономим. – Джек посмотрел на часы. Этим жестом он как бы упрекал ее за опоздание.

Кэрол почувствовала этот упрек. Так было всегда. Ей всегда говорил, что надо делать, вот этот мужчина, который в ее постели трахал свою любовницу. Он проделал весь этот долгий путь, вторгся в ее волшебную страну со своим идиотским кейсом и сразу же начал помыкать ею, как типичной Hausfrau.[16]

– За машиной сходишь сам! – заявила она. – Идти недалеко. Вот ключи. Красный «Ниссан». Место парковки «4-Д», в крайнем отсеке. Квитанцию увидишь на сиденье.

– Было бы целесообразнее, если бы это сделала ты, поскольку ты знаешь, как выглядит машина, где именно ты ее оставила и… и у меня нет права на ее вождение, – отчеканил он, словно находился не перед ней, а перед судьей в зале суда.

– А что, если сделать так: ты берешь такси до того отеля, в котором забронировал номер, а потом звонишь мне, и мы обедаем вместе?

Джек изумленно воззрился на нее. Это не его Кэрол. С ней что-то произошло. Рядом с ним стоит незнакомка, обладающая внешностью его жены, но это совершенно другая женщина.

– Я приведу машину, – согласился он. – Ты, вероятно, узнаешь мой чемодан. Тот старый, коричневый.

– Хорошо, – и Кэрол протянула ему ключи от машины, словно чаевые коридорному.

Она чувствовала, как радость охватывает ее. Она не уступила ему. Настояла-таки на своем, и ощущение от этого просто великолепное. Как ни парадоксально, но то, что она добилась своего, смягчило ее отношение к нему. Он просто большой ребенок, задиристый и ершистый мальчишка, который чересчур долго никого не слушался.

Кэрол повернулась к вращающемуся кругу, с которого чемоданы поступали на конвейерную ленту. Чемодан Джека она узнала моментально, и он о многом напомнил ей. Как часто она упаковывала в него вещи мужа. Перед его отпусками, которые они всегда проводили вместе. Перед деловыми поездками, которые, как выяснилось позже, были не чем иным, как заранее спланированными свиданиями с Пейдж Ли.

И вновь от ярости у нее потемнело в глазах. Что произойдет в результате его приезда к ней сюда, в Санта-Фе? Будет ли это всего-навсего последним бесполезным призывом адвоката к присяжным заседателям? Или существует вероятность того, что он сделает или скажет нечто такое, что изменит ее настрой и… предоставит ему еще одну возможность и дальше гробить ей жизнь? Нет, нет и нет! Зачем же тогда картина, на которой изображена роза и лицо Кэрол в центре цветка… Да, это пока лишь прообраз совершенно новой личности, которая вот-вот должна появиться на свет в этой дивной стране живописи, надежды, таинственности и волнующих предчувствий.

А вот и знакомый чемодан. Стащив с движущейся ленты, Кэрол выкатила его наружу, села на него у самого бордюра тротуара и стала ждать Джека.

Он вскоре подъехал. Остановил машину, высокомерно отшил служащего аэропорта, который стал было разъяснять ему, что стоянка здесь запрещена. Затем чемодан моментально очутился в багажнике, и они могли отправляться.

– Я поведу, – сказал он.

– Нет, – возразила Кэрол. – Поведу я. Это моя машина.

Джек снисходительно улыбнулся.

– Ты знаешь дорогу? – Его тон утверждал извечное мужское превосходство и женскую подчиненность.

– Думаю, что найду. Мы не в Сахаре.

Молча они сели в машину. До Джека, похоже, дошло наконец, что рассматриваемое дело непростое, весь состав присяжных относится к нему враждебно, а судья придирается к каждому пустяку. Однако он выигрывал и при худшем раскладе. Надо просто кропотливо работать, тщательно готовиться, упорно двигаться к цели.

– Куда тебя подвезти?

– Я думал, что на первые день-два остановлюсь в «Хилтоне».

Он украдкой испытующе посмотрел на нее, когда она выруливала на проезжую часть. Выглядит она великолепно, никакого сравнения с тем заплаканным несчастным созданием, которое садилось в самолет на Санта-Фе несколько месяцев назад. И даже гораздо лучше, чем та Кэрол, какой она была до появления у него Пейдж Ли. Под словами «первые день-два» он подразумевал: «Пока я не перееду к тебе».

– Не знаю, сколько времени я смогу уделять тебе, – сказала Кэрол, выезжая на шоссе, ведущее к городу.

– Вот как? А я думал, для тебя это просто место отдыха, где царит покой и где можно привести свои мысли в порядок. Надеялся, что мое пребывание здесь поможет нам разобраться во всем. Чем ты занимаешься, что не сможешь даже уделить мне должного внимания?

«Когда нет ни меня, ни детей, ни готовки, ни уборки, ни вечеринок, ни сада, ни хозяйственных счетов, ни обслуживания автомобилей, ни ухода за домом – никаких разумных занятий, вот что ты подразумеваешь, задавая этот вопрос», – подумала она про себя.

– Живописью, – просто ответила она.

– А-а, живописью, – только и сказал Джек.

Старый враг.

– Что-нибудь продала из своих работ? – Он старался не говорить свысока, с насмешливой интонацией, но это у него не получалось.

Машина уже неслась по широкому шоссе на полной скорости. Как и язык Кэрол.

– Нет, я в этом не нуждаюсь. Мне ведь полагается что-то в связи с предстоящим разводом. Живу я просто, непритязательно. Слава Богу, могу заниматься чем хочу ради удовольствия. Своего удовольствия.

– Послушай, не надо о разводе. Это ведь еще не решено. Я не хочу разводиться.

Теперь Джек говорил не столь уверенно, чего и следовало ожидать. Впервые в жизни она ощутила свое превосходство. Ей было решительно все равно, что она понятия не имеет, где находится «Хилтон». Где-нибудь да появится указатель.

– Всегда только то, чего хочешь ты, не так ли, Джек? Ну что ж, ты захотел Пейдж Ли, и ты ее получил. Держу пари, что она просто великолепна, когда вы все вместе идете куда-нибудь – Уитни, Девон, и твоя милашка Пейдж Ли вышагивает рядышком.

Он ничего не ответил на это. На самом деле, когда им хотелось куда-то пойти, они шли только вдвоем, и никаких Девон и Уитни. Дети терпеть не могли Пейдж Ли за ее излишнюю придирчивость и стремление всеми командовать. Они хотели курицу по-бостонски. Она – «Полло тропикал». «Для вас это гораздо полезнее». Они собирались смотреть фильм со Шварценеггером. Она настаивала на более высокохудожественном зрелище. Даже позволяла себе исправлять ошибки в речи Уитни.

– Без тебя все стало иначе, – тихим голосом проговорил он. – Одиноко. Ты тоже это почувствовала?

– Да. Сначала было трудно, но с каждым днем становится легче. Весь секрет в том, чтобы постоянно быть занятой. Вот что я поняла. Я просто пишу и пишу, вся растворяясь в этом, и вот уже день пролетел, и я спрашиваю себя, куда же он подевался… и мне даже жаль, что его больше нет.

Джек вновь посмотрел на нее. Она изменилась до неузнаваемости. Это казалось невероятным.

– Где именно ты живешь и кто этот хозяин ранчо, о котором ты постоянно рассказываешь?

В нем заговорил адвокат. Большие изменения в человеке сопряжены с изменениями в сфере его чувств. Чаще всего они объясняются любовным увлечением. Невозможно даже вообразить, чтобы «его» Кэрол могла так уверенно держаться и так долго обходиться без него, если только вместо него уже не появился или вот-вот не появится кто-то другой.

– Его зовут Чарльз Форд, – произнесла она, получая удовольствие уже от одного звучания его имени. – У него восемьдесят тысяч акров земли, так что, по-моему, поместье немаленькое. Он еще и художник. Очень старинный род по материнской линии, и, кроме того, смешались французы, англичане, мексиканцы…

– А-а, что-то вроде полукровки? – не удержался Джек.

Он был либералом, в той степени, в какой это вообще допустимо для типичного адвоката из Новой Англии. Но пропустить такой случай он просто не мог. Художник и владелец огромного ранчо в придачу настолько превосходил по всем параметрам коннектикутского адвоката по бракоразводным процессам, что счет, пожалуй, хоть отчасти могло сравнять только презрительно брошенное «мексиканец».

– Не припомню, чтобы ты когда-нибудь высказывался при мне как расист.

– Нет, я не это имел в виду, – пошел он на попятный.

– Так вот, в нем действительно смешались разные нации, и он вобрал в себя от каждой самое лучшее. И он спас мне жизнь.

– Он… что?

Она рассказала ему все – очень подробно. Джек попытался было выговорить ей за то, что она не проверила, достаточно ли бензина, но быстро замолчал после того, как она описала Чарльза, прискакавшего верхом. И потом, как он ехал с нею на руках в морозной ночи, пока не привез ее в сказочное поместье с мерцающими свечами и портретами предков на стенах, в дом, где пахло гардениями и вощеным старым деревом.

Она рассказала ему, как Чарльз предложил ей воспользоваться мастерской Розы, и о том, что она не сочла возможным принять его предложение. Затем – о том, что он представляет собой: джентльмен, щедрый, как представитель Старого Света, ничего не требующий взамен.

– Посмотрим, – вставил Джек.

– Ему понравилась моя манера писать. Вот почему он предложил мне работать в мастерской Розы. Понимаешь, Джек, некоторые люди так относятся к живописи. Им нравится или нет. Например, мне… женщине, с которой ты прожил много лет. Понимаешь, многие смотрят на картину и видят перед собой не долларовые банкноты, не торговые залы, не страховые полисы. Они не думают ни о подделках, ни о том, правильно ли установлен кондиционер, чтобы поддержать нужную температуру и сохранить вложенный капитал. Они просто видят либо красоту, либо уродство, и если это красота, то сердца их наполняются радостью.

В своей жизни тебе нечасто доводилось встречать таких людей, ведь правда, Джек? Да и мне тоже, пока я не ушла от тебя. Но человеку необходимо это понимание красоты. Люди, способные просто ценить ее, – они как целебное средство. Они заполняют пустоту. Направляют жизнь в нужное русло. Здесь я смотрю на звезды, и на солнечные закаты, и на пустыню. Смотрю и принимаю все так, как есть. Мне не досаждают постоянные мысли и заботы: сюда надо внести удобрение «666», надо подрегулировать дождевальную установку, надо подрезать фруктовые деревья. Я просто смотрю вокруг и получаю от этого удовольствие. Ты непременно должен попробовать когда-нибудь. Как это ты только что сказал… «Посмотрим»… Да, мы посмотрим. Просто подождем и посмотрим, что произойдет.

– Ты влюблена в него?

– Да. Немного влюблена в сам его образ. Как в человека, который помог моим мечтам сбыться. Как когда-то была влюблена в тебя, Джек. Потому что было такое время, когда ты сделал так, что мои мечты сбылись.

Она повернула голову и посмотрела, какое впечатление произвели на него ее слова. Было видно, что он поражен. Для него было невыносимо, что его жена, его собственность, говорила вот так о другом мужчине, да еще о таком мужчине, как Чарльз Форд, который по своему социальному статусу во многих отношениях явно выше его. Самолюбие Джека могло пострадать из-за любого пустяка. Оно у него всегда нуждалось в поддержке, откуда бы та ни исходила – от сотрудников и коллег, от Пейдж Ли, от Кэрол, от детей.

Он понимал, что по большому счету ничего особенного собой не представляет. Всего-навсего адвокат из пригорода, пиявка, присосавшаяся к телу общества, помешанного на судебных тяжбах. В Китае он попросту голодал бы, равно как и в таких странах, как Индия, где проживает большинство населения земного шара. А вот художников и фермеров уважают повсюду. Одни производят пищу для духа, другие – для плоти. И без обеих разновидностей пищи мир не может существовать. Адвокаты же кормятся за счет всеобщего правового нигилизма и невежества. Они как бы восполняют пробел в обществе, возникающий ввиду того, что одни граждане проявляют неуважение к другим.

– Можно позволить себе роскошь быть художником и мечтателем, если ты унаследовал кучу денег, – с горечью проговорил он.

– Жизнь, так или иначе, для любого нелегка, – возразила Кэрол. – И богатым, и бедным хватает проблем.

Неудержимая радость вдруг охватила Кэрол. Она говорит с Джеком и явно одерживает победу. Не потому, что она умнее его, не потому, что словарный запас у нее больше, а язык лучше подвешен… Ничего этого нет… просто она права. Вот в чем все дело.

Он, похоже, понял это, потому что долгое время молчал. Когда же заговорил, то на более приземленные безопасные темы.

– Ты хоть знаешь, куда едешь? – В его устах вопрос прозвучал как обвинение.

– В прекрасное будущее, – беспечно откликнулась Кэрол, моментально разгадав его очередной тактический ход.

Сейчас, после того как она поставила его на место, он решил стать весьма любезным. Как все предсказуемо! Как легко перехитрить человека и одержать над ним верх, если ты уверена в себе.

– Как насчет «Хилтона»? – спросил он.

– Ты же сам хотел поговорить – вот мы и поговорили, так почему бы нам немного не покататься, пока не увидим огромную вывеску «ХИЛТОН». Мне спешить некуда.

Он не мог спустить ей это с рук.

– Если у тебя кончится бензин, поблизости может не оказаться художника-миллионера на белом коне.

– С чего ты это взял? Я уж никак не ожидала, что он отыщет меня посреди пустыни, ночью, в кромешной тьме. А ведь в Санта-Фе вероятность куда выше.

Он никак не может уколоть ее. Замечательно! В общем-то, теперь она даже рада, что Джек здесь. Кэрол получала удовольствие от этой беседы, которой она так боялась. Что же так изменило ее? Почему все его старые штучки на нее больше не действуют? А может быть, тогда, несколько месяцев назад, на нее снизошло какое-то озарение, осветившее ей путь, ведущий к самой себе как к личности? Может ли вообще решение уйти быть озарением – простое решение начать самой распоряжаться своей собственной жизнью?

– Ты была близка с ним, – заявил вдруг Джек. – Я вижу это по тому, как ты говоришь о нем. Это уравнивает нас. Я совершил ошибку с Пейдж Ли. Думаю, что нам нужно помириться и все забыть, а кто старое помянет, тому глаз вон. Я люблю тебя, Кэрол. И в глубине души ты тоже любишь меня. Я чувствую это.

Она рассмеялась. Что за страсть передергивать факты? Джентльмен спасает его жене жизнь и предлагает ей убежище в пустыне для осуществления цели всей ее жизни, а Джек ухитряется приравнять это к интрижке, что была у него с Пейдж Ли.

– Мы не были близки. Может быть, когда-нибудь и будем. Когда я сама захочу этого.

– Пожалуйста, перестань. Я же сказал, что порвал с Пейдж Ли.

– Ну что ж, молодец! Лучше поздно, чем никогда. А почему ты вспомнил обо мне? Потому, что в доме становится грязно? Питаться приходится замороженными полуфабрикатами? Секс стал уже не таким сладким, перестав быть запретным плодом? Уже вступил в клуб холостяков, а, Джек? Свидания и разочарования? Предохранение от СПИДа, генитального герпеса и проверка справок у девиц? До чего же, наверное, здорово быть совершенно свободным! Дети учатся в другом городе, и надзирать за тобой ну абсолютно некому. Держу пари, что твой старший партнер и его жена просто в восторге от вечеринок, для обслуживания которых ты приглашаешь одного-двух официантов. Представляешь себе их разговор в машине, когда они возвращаются домой? «Жаль старину Джека. Не смог преодолеть кризис среднего возраста. Сомневаюсь, что ему можно поручить вести наше новое дело с компанией «Сони». Этот славный Фред Николс куда надежнее. Ты видела, в каком состоянии цветы в доме? А где он раскопал эту ужасную девицу? Наверняка вдвое моложе его и понятия не имеет, как пользоваться чашкой для ополаскивания пальцев».

– Не ехидничай, Кэрол. Ты совсем не такая.

– Ну, конечно, не такая. Перед тобой другая Кэрол. Та, что говорит правду в лицо, Джек. Чем тебе не по вкусу моя маленькая зарисовка? Картинка не из приятных, но ведь она же правдива, разве нет? А ты знаешь, каково главное свойство правды, не так ли, Джек? Она делает тебя свободным. Когда ты говоришь правду, это означает, что ты больше не боишься. Ложь – удел малодушных.

– По-моему, мы проехали «Хилтон». Может, поедем к тебе домой? Просто хочу взглянуть на твою квартиру.

– Ни в коем случае!

– Почему?

– Хочешь услышать правду?

– Ну-у, пожалуй, – голос его был неуверенным.

– Потому что я не хочу, чтобы ты осквернял ее. Она – моя! Я сняла ее без тебя. И жить в ней буду без тебя. Не хочу потом вспоминать, как ты расхаживал по ней, брал вещи, клал их на место. И говорил то, что ты говоришь всегда.

– Боже мой! – Казалось, Джек весь как-то обмяк и сник. В эту минуту он осознал наконец, что давно уже потерял ее.

Она посмотрела на него, понимая, что он потерпел поражение. Именно это ей и требовалось понять, прежде чем могла возникнуть хоть малейшая надежда на прощение. Таково было необходимое предварительное условие. Пусть не достаточное, но необходимое.

Кэрол увидела, что в его глазах стоят слезы. Бедный Джек. Прежде никогда в жизни ей не бывало жаль его, а вот сейчас чувство жалости захлестнуло ее. «Хилтон»… он даже не подозревает о потрясающих маленьких гостиницах, наподобие «Территориал» или «Уголок Гранта», которыми так славится Санта-Фе. У него же нет души, а она слишком сильно любила его и благоговела перед ним, чтобы заметить это. И вот теперь он пропадает без нее, тогда как оба они считали, что именно она пропадет без него. До чего же странная штука жизнь, и до чего же она восхитительно непредсказуема. Сейчас водителем является Кэрол как в прямом, так и в переносном смысле, дорога – это жизнь, и курс прокладывает она сама.

Только сейчас Джек осознал, какое горе обрушилось на него. Он попытался было сдержаться, но так и не смог совладать собой. Слезы перешли в рыдания, сотрясающие его. Разрушить все собственными руками! А ведь он считал себя таким сильным и несгибаемым. У него была Пейдж Ли, восхищавшая его энергичными выступлениями на судебных заседаниях. И у него была Кэрол, радостно выбегавшая навстречу, вся сияя от любви, когда он возвращался домой – сверкающий чистотой дом, вкусный ужин, рассказы о всяких пустяках, которые он выслушивал с покровительственным видом.

В своем ехидстве Кэрол сейчас совершенно права. Старший партнер заметно охладел к Джеку. Николс все больше утверждался в роли его любимчика. Пейдж Ли, отвергнутая им в тот момент, когда она уже праздновала одержанную победу, стала его непримиримым врагом на работе. Каждый вечер он возвращался в пустой дом, проклинал приходящую прислугу, которая без присмотра Кэрол стала работать спустя рукава, и смотрел на зарастающий сад, подогревая себе бифштексы или пиццу в микроволновой печи и выпивая гораздо больше рюмок коньяка «Шивас Регал», чем следовало.

Кэрол тронула его за колено. Она чувствовала, как ее сердце переполняется нежностью к нему.

– Не надо, Джек. Не плачь.

– Я все испортил, Кэрол, – прорыдал он.

– Да, испортил, дорогой, – согласилась она. – Но, может быть, это и к лучшему. Может быть, мы действительно должны всегда быть в движении, в поисках самих себя. Может быть, и тебе, и мне это было необходимо. Пейдж Ли оказалась просто не той, которая нужна тебе, но такая женщина еще появится в твоей жизни.

Он повернулся к ней, на его лице еще блестели слезы.

– Я уже давно нашел ее. Это была ты. И сейчас это по-прежнему ты.

Кэрол глубоко вздохнула. Она уже порвала с прошлым. Самое трудное позади. Она подумала о своих занятиях живописью, о своей студии-мастерской, о своем лице в лепестках розы.

– Дело не только в том, что сделал ты, Джек. Я стараюсь быть выше этого и преодолеть в себе гнев, ревность, ощущение того, что меня предали. Я… как бы поточнее выразиться… я становлюсь сама собой, становлюсь просто Кэрол, а не Кэрол Маккейб. Я даже не стремлюсь больше быть похожей на Джорджию О'Киф. Раньше я думала, что мне надо убежать от повседневности и стать каким-то другим человеком. Однако единственное, что действительно оказалось необходимым, это отыскать подлинную себя. Теперь я сама могу принимать решения. Мне не нужно больше заставлять себя думать о том, что скажут окружающие. Видимо, это и есть то, что называется свободой.

– Разве не можем мы быть свободными вместе, друг с другом?

Она рассмеялась, и смех этот был горьким.

– А ты всегда и был свободен, Джек. И это было очень умно с твоей стороны. Но ты злоупотреблял свободой и в результате остался один. Некоторые обретают свободу только рядом с кем-то, а некоторые – в одиночестве. Может быть, ты относишься к первым, а я – ко вторым. Узнать это можно только на практике.

Она уже развернулась и вела машину в обратном направлении. Быстро найдя отель «Хилтон», Кэрол остановилась у входа. К ним уже подходил швейцар, и разговор надо было прекращать.

– Поднимешься посмотреть мой номер? – спросил Джек, точно ребенок своего родителя, который привел его в новый интернат.

– Нет. Может быть, поужинаем сегодня вечером или пообедаем завтра.

И Кэрол высадила его, потому что хотела доказать самой себе, что способна на это. Она смотрела на него, поникшего и подавленного, стоящего у обочины тротуара, и ее вдруг пронзило поразившее ее саму острое чувство жалости. Неужели она все еще любит его?

30

Стало уже традицией, что, когда Кэрол работала над картиной на территории ранчо, она всегда заходила в дом на утренний кофе. Если Чарльз был дома, она составляла ему компанию, но сегодня его не было. Сидя за огромным столом красного дерева, Кэрол думала о том, каково Джеку в «Хилтоне»: он тоже одинок, как и она, но ему в одиночестве тоскливо, а ей, как ни странно, – надежно и спокойно.

В комнату вошел Хосе и вежливо поздоровался.

– Доброе утро, Хосе. Что-нибудь известно о том, когда возвращается мистер Форд?

– Пока ничего, мэм. Мистер Форд всегда принимает решения в самую последнюю минуту, как и его отец. – Он налил ей кофе.

– А каким был его отец?

– Такие, как он, встречаются редко. – Хосе было приятно поговорить о человеке, которого он явно обожал. – Умел ходить как индейцы, совершенно бесшумно.

– Поразительно. Как он этому научился?

– Так же, как и всему остальному, мэм. По книгам, но главным образом присматривался и вслушивался, уходил в пустыню порой на несколько недель. Просто пешком. И возвращался совершенно неожиданно.

– Жене это наверняка нравилось в нем.

– Сеньора понимала его. Он был мистиком. Знал, о чем ты думаешь. Был добрым, почти как сам дух. Словами не описать, каким он был. Его нужно было знать.

– А мистер Чарльз похож на него?

– Слава Богу, да, мэм. Он более, как это сказать… образован. Как его мать. Но от отца он унаследовал мистицизм. О погоде знает все. Мы тут даже телевизор не смотрим, чтобы узнать прогноз. Спрашиваем у хозяина. Не припомню, чтобы он хоть раз ошибся.

– Он был близок с отцом?

– Ближе не бывает. Но тот был нелюдим и замкнут. Пустыню любил больше, чем людей, хотя ко всем нам относился хорошо. Мистер Чарльз, бывало, дождаться не мог, когда они отправятся в пустыню вдвоем. Но с матерью они тоже понимали друг друга. Он любит женщин, мистер Чарльз.

Хосе вдруг замолчал, словно поняв, что сболтнул лишнее. Кэрол хотела услышать еще что-нибудь о его хозяине, но понимала, что нажимать на Хосе нельзя.

Мужчина, любящий женщин. Мистик, предчувствующий погоду. Она подумала о Джеке, который сейчас ловит бизнес-репортаж Си-эн-би-си по кабельному телевидению в «Хилтоне». Каков курс его акций на Тихоокеанском побережье, как обстоят дела с его игрой на вновь возникших биржевых рынках? Будет ли он работать на своем маленьком «ноутбуке», чтобы определить, сколько он выиграл или проиграл, прежде чем взяться за детальное изучение финансового раздела «Нью-Йорк таймс»?

Сегодня утром она поговорила по телефону с Девон и Уитни, пока они не ушли на занятия.

Кэрол улыбнулась, вспомнив, как тепло и сердечно дети говорили с нею, как радовались тому, что вернулись в колледж и скоро повидают своих друзей. Зачем вообще люди так беспокоятся о детях? Что это, самоотречение? Действительно ли их интересует жизнь родителей и они лишь скрывают это? А может, они ничего и не заметили? Ведь ссоры бывали у нее с Джеком и раньше. Они вполне могли подумать, что это просто еще одна? А вернее всего, что развод и душевные муки, переживаемые Кэрол и Джеком, абсолютно безразличны им, коль скоро не имеют никакого отношения к их собственной жизни, заполненной подругами, друзьями, музыкой и автомобилями.

Неужели это типично американский образ жизни: люди носятся по всей огромной стране, сталкиваясь друг с другом лишь в дни Благодарения и Рождества и беспокоясь только о том, с семьей кого из родителей отмечать праздник. Развод – самое обычное явление сейчас. Они и сами с Джеком давали читать детям брошюрки под названием «Идем на мамину свадьбу».

Ну что ж, она научилась у своих детей тому беззаботному легкомыслию, которое царит вокруг, и спроецировала его на свое собственное поведение. И тем не менее Кэрол не покидало ощущение, что все это в корне неправильно.

Допив кофе, она встала и вышла в холл. Дети тут ни при чем. Речь идет только о ней и о Джеке. Одно ясно. Если она когда и вернется к своей прежней жизни и к мужу, то исключительно на своих условиях. К тому же сейчас появился Чарльз. Так есть ли у Джека соперник? Сам он считает, что да. А как считает она?

Выходя из дома, Кэрол поняла, что будущее может оказаться еще более захватывающим, чем она себе его представляла.

31

Мэтт Хардинг выглядел прекрасно. Смокинг на его подтянутой худощавой фигуре сидел как влитой, лицо было покрыто тем ровным загаром, по поводу которого Аристотель Онассис как-то высказался, что он должен быть на лице всякого, кому действительно сопутствует успех. Мэтт стоял в углу огромного торгового зала, который постепенно превращался в эпицентр торжественного вечера, устроенного Сотби. Его сопровождала Рейчел, которая вскоре станет настоящей суперзвездой и будет вращаться, испуская яркое сияние, вокруг солнца, именуемого Мэттом Хардингом. Он не испытывал особых сомнений относительно того, что сегодня ее «нет» превратится в «да». В конце концов, это было бы весьма благоразумно, а он редко встречал человека, благоразумного до такой степени, как Рейчел Ричардсон.

– Мы будем смотреть картины? – спросила Рейчел.

В трудные для рынка живописи девяностые годы предпринималось все возможное, чтобы картины раскупались, и этот банкет с коктейлями, организованный нынешнем летом, был не чем иным, как попыткой хоть немного оживить торговые операции. Галерея Риверхауд выставляла на продажу коллекцию немецких экспрессионистов, которая была не лучше и не хуже любой другой подобной коллекции. Поэтому богатейшие коллекционеры, опытнейшие дилеры, а также завсегдатаи вернисажей, являющиеся неотъемлемой составной частью любого великосветского раута на Манхэттене, были приглашены сюда, чтобы за бокалом шампанского ознакомиться с экспонатами.

Рейчел чувствовала себя не в своей тарелке, словно выступала в роли обманщицы. Мэтт полагал само собой разумеющимся, что она – его будущая жена, а вот она отнюдь не была в этом уверена. Сегодня она превзошла саму себя. На ней было сногсшибательное, очень короткое платье, а прическа и макияж в стиле панк от Версаче делали ее гораздо моложе.

– Сходи посмотри сама, дорогая. Терпеть не могу рассматривать картины, когда вокруг полно народу. Толчея и шум мешают сосредоточиться. Меня интересуют только две: «Кричащая девочка» Мунка и автопортрет Кандинского. На следующей неделе их повесят у меня в кабинете, чтобы я мог прийти к окончательному решению. Скажешь мне свое мнение. Не задерживайся долго.

Рейчел быстро отошла, довольная, что предоставлена самой себе. В противоположном конце зала она увидела ту самую картину Мунка, о покупке которой подумывал Мэтт.

Около полотна стоял, глядя на него, какой-то мужчина. Рейчел подошла и встала рядом. Дальше все выглядело как отдельные кадры какого-то фильма. Он оторвал взгляд от картины и посмотрел на нее. Она оторвала взгляд от картины и посмотрела на него. Глаза их встретились.

– Ах, – произнесла она.

– О, – произнес он.

Этого было явно недостаточно. Но оба стояли не говоря ни слова. Рейчел почувствовала, как краска начала заливать ей лицо и шею.

– Сильная вещь, – проговорил он наконец, оторвав взгляд от нее и переведя его на полотно. И вновь повернулся к ней.

Его глаза были столь же испытующими и проницательными, как и прежде, однако сам он больше не походил на ночного зверя, дикого и неприрученного. И уже не был тем загадочным полночным незнакомцем, окутанным флером таинственности, каким он показался ей во время их первой встречи. Сейчас перед Рейчел был хорошо одетый, любезно-учтивый, утонченный человек, рассматривающий полотно с изображением кричащей девочки, которое он назвал «сильной вещью».

Все было обыкновенно, но чудо произошло опять. Она как бы перешла в другое измерение. И этот зал, и беседующие друг с другом люди – все куда-то исчезло. Не стало никого, кроме него… и ее.

Теперь он уже полностью повернулся к ней, и висевшая перед ними картина явно не могла больше быть предметом их разговора. Он целиком сосредоточился на Рейчел, глядя на нее в упор.

– Привет, Рейчел.

– Привет, Чарльз.

– Не ожидал встретить тебя здесь. Не знаю почему. Впрочем, наверное, ты присутствуешь всюду.

Он старался говорить холодно, но ему это плохо удавалось. Как профессионал, Рейчел автоматически подметила некоторую неискренность. Как женщина – пришла в замешательство.

– Неужели тебе в голову иногда приходили мысли обо мне? Наподобие, скажем, такой: «Надеюсь, что Рейчел Ричардсон там не будет»?

Сейчас у нее работал только мозг. В сфере же чувств, где бы они ни располагались – в сердце или где-то в другом месте, – царила полная сумятица.

Чарльз не смог сдержать улыбки.

– Сразу видно, что говорит известный журналист.

– Значит, ты так и не простил меня за это?

– Да за что тебя прощать? – пожал он плечами.

– Гарри сказал, что показывал тебе и статью из «Пипл».

Рейчел не хотела, чтобы между ними оставались недомолвки, даже незначительные. Она действовала и говорила, полагаясь на интуицию.

– Да, показывал.

– Статья ужасная. Выставила меня мелкой дешевкой.

– Да уж, еще какой, – кивнул Чарльз. – Но меня с детства приучили никогда не верить всему, что читаешь в прессе.

Ирония была явно саркастической, если не сказать убийственной.

– Так вот, я не такая. Хотя честолюбива и действительно ставлю работу на первое место. Именно так я добилась своего нынешнего положения, и тебе понравилось во мне именно это.

Произнося эти слова, Рейчел даже выпятила вперед подбородок – отчаянно, с вызовом. Она хотела этого мужчину так же сильно и неудержимо, как и прежде, как и всегда, а он был для нее почти потерян, почти… Но он все еще здесь. Вот он, стоит и разговаривает с нею.

– С чего ты взяла, что мне в тебе понравилось именно это? – недоверчиво рассмеялся он.

– Женская интуиция, – по-прежнему с вызовом пояснила она.

– Разве при столь ярко выраженном мужском начале может сохраниться женская интуиция?

О'кей, стало быть, они все-таки пикируются. Отлично! Рейчел почувствовала, что ее начинает охватывать злость. Все прочие эмоции отошли на задний план, отчего она испытала неимоверное облегчение.

– Я – уважаемая женщина, и все эти так называемые мужские качества здесь ни при чем. Возможно, это в твоем окружении достигать определенных высот позволяется лишь мужчинам.

– Победитель может быть любого пола, – ответил он. – Не важно, мужчина это или женщина. Весь вопрос в том, насколько низко человек готов пасть, чтобы победить.

– Ах, так вот, значит, в чем весь вопрос! А может быть, он всего лишь в том, чего аристократам не понять. Может быть, рубашка, в которой тебе посчастливилось родиться, застит тебе ту истину, что остальным приходится вкалывать, чтобы заработать на жизнь?

Она увидела, что лицо его застыло.

– Просто я не согласен быть средством достижения твоих, по всей видимости, ненасытных честолюбивых амбиций.

– Привет! – раздался голос Мэтта Хардинга. Невозможно было определить, слышал ли он последнюю фразу. Он встал рядом с ними, прямо перед картиной Мунка «Кричащая девочка», ожидая, что его представят.

В смятении Рейчел повернулась к нему. Обычно на приемах Мэтт не переходит с места на место. Просто стоит себе, а люди подходят к нему сами.

– Мэтт, это – Чарльз Форд. А это – Мэтт Хардинг, – представила она друг другу мужчин. Это было лучшее из того, что она могла сделать. Злость постепенно проходила. Возможно, это препирательство было не вполне уместно.

– Чарльз Форд. Чарльз Форд, – пророкотал Хардинг. – Боже, вот уж действительно легок на помине. А я-то думал, вы никуда не ходите. Говорят, вы ведете жизнь отшельника. Спасибо Рейчел, что сумела разыскать вас.

Чарльз сделал шаг назад, отступив от Хардинга. Движение было бессознательным, но говорило оно о многом.

– Здравствуйте, мистер Хардинг, – чопорно произнес Чарльз.

– Мэтт, просто Мэтт, – поправил его Хардинг и, выбросив вперед руку, крепко стиснул ладонь художника. Рукопожатие это было явно не взаимным, и Форд тут же высвободил свою руку. – А теперь послушайте, Чарльз. У Гарри Уордлоу в запаснике много ваших работ. И мне они очень нравятся. Очень. Я постоянно прошу его свести нас друг с другом, а он знай себе твердит, что вы, мол, затворник. И вот я нахожу вас сам, в таком людном месте, точнее – моя невеста находит.

«Невеста!» Рейчел напряглась, услышав это слово. Она увидела, как на лицо Чарльза Форда набежала тень, словно туча, закрывшая солнце. Метнув взгляд на нее, он снова перевел его на Хардинга, который говорил безостановочно:

– Всегда люблю знакомиться со своими художниками. Считаю это весьма существенным. Смотрю им в глаза. Вижу человека за работой. И вот теперь мне выпал шанс…

– Я тебе не невеста.

Рейчел постаралась произнести это спокойным тоном. Она улыбнулась Мэтту, стремясь этим смягчить нанесенный ему удар, и бросила взгляд на Чарльза, проверяя его реакцию.

Лицо Чарльза Форда сохраняло бесстрастное выражение.

– Я тебе не невеста, Мэтт, – повторила она.

Он недоверчиво рассмеялся.

– Ну, вот. Извольте видеть. Вот что происходит, когда веришь женщине на слово, а обручальное кольцо ей не покупаешь. Экономия на малом всегда в конечном счете обходится дорого. Один из моих девизов!

Чарльз посмотрел на нее вопросительно.

– А как вы узнали друг друга? – спросил вдруг Мэтт. Было ясно, что он ничего не знал о ее интервью с Чарльзом.

Чарльз посмотрел на него, затем перевел взгляд опять на Рейчел. Она видела, что он принимает какое-то решение.

– Да мы вообще не знаем друг друга. – Чарльз повернулся и, не проронив больше ни слова, пошел прочь.

Мэтт смотрел ему вслед.

– Странный парень, – сказал он и перевел немного удивленный взгляд на Рейчел.

Но она не отрывала глаз от удаляющейся фигуры Чарльза. Нет! Она не произнесла ни слова, но, казалось, вся душа ее кричит ему вслед: «Не уходи! Ни сейчас! Никогда!» Она остро сознавала, что это сумасшествие, но именно этим она всегда и грезила. Никогда прежде она не ощущала в себе такого биения жизни. Никогда и никем не была увлечена сильнее. Даже пикироваться и спорить с ним было приятно. Она не могла припомнить, когда еще была столь же неравнодушной к кому-то. Нужно было удержать его, не дать ему уйти, но это не в ее силах. Чарльз ушел.

– Итак, ты не невеста мне? – спросил Мэтт. – Или это только в глазах окружающих, таких, как, скажем, Чарльз Форд? Может быть, нам следует внести в этот вопрос ясность раз и навсегда?

Мэтт Хардинг был в ярости. Еще бы – она выставила его дураком в глазах Форда. Однако он понял и нечто гораздо более важное. Понял, что именно в ту самую минуту он потерял ее. Теперь он знал, что Рейчел никогда не была влюблена в него. Мэтт сам убедил себя в том, что его страсть к ней и жизнь, которую он ей предлагал, были достаточны для того, чтобы добиться ее руки. И вот он поставлен перед фактом. Точно как в торговой палате. Всегда бывает то самое мгновение, в которое сделка либо совершается, либо нет, и ты тотчас же распознаешь это. Часто по мельчайшему нюансу… улыбке, жесту, взгляду.

– Ах, Мэтт… – Рейчел посмотрела на него.

Вот он стоит перед нею, такой сильный и уверенный в себе. Пожалуй, самый стойкий и непоколебимый из всех, кого она когда-либо встречала в жизни, потому что в глубине души ему не нужен никто. В точности как она сама десять лет назад. Но по какой-то непонятной причине он считает, что ему нужна она… может быть, потому, что она так недоступна. Десять лет назад они стали бы идеальной парой. Но то было тогда, а это происходит сейчас.

Мэтт продолжал, словно говоря сам с собой и меняя тему:

– А знаешь, забавно, не правда ли? Если бы какая-то женщина кричала в соседнем номере отеля, ты позвонил бы в полицию. Но если бы она делала то же самое потехи ради, ты бы сторонился ее, как чумы. Однако на следующей неделе я заплачу миллион долларов вот за эту девочку и ее крик. Безумный мир, право.

– Безумное может быть замечательным, – сказала Рейчел.

– Рейчел, – предложил он вдруг, – давай сегодня поужинаем вместе. По-моему, за тобой должок.

– Нам что, непременно нужно устраивать прощание?

– Ни в коей мере. Это будет деловой ужин.

– Смотри, вон Тэсса, – проговорила Рейчел, когда они уже подошли к выходу.

– Рейчел, мы уходим. Позвонишь Тэссе завтра.

По его тону было видно, что он принял решение. Этого приема, устроенного Сотби, с него было более чем достаточно.

Однако Рейчел замерла как вкопанная, а лицо ее стала покрывать мертвенная бледность, потому что Тэсса протянула руку и тронула за рукав мужчину, который улыбался ей… и мужчиной этим был Чарльз Форд.

32

Медленно, но верно у Тэссы на работе все стало налаживаться. Она узнала, что клиентов надо разыскивать точно так же, как рудокопы ищут золотую жилу. Поэтому она вновь и вновь заставляла себя звонить своим друзьям. Это занятие опустошало душу, но самое худшее, что они могли ответить ей, было всего лишь «нет». И когда это происходило, она говорила: «Ладно. Извините за беспокойство». По оценке одного опытного профессионала у них в Сотби, на каждые сто телефонных звонков приходится одна заявка.

У нее сейчас было несколько заявок, потому что ей удавалось дозваниваться до некоторых в самое подходящее время: после ссоры с их брокером, по истечении эксклюзивного договора, в минуту душевного подъема или, напротив, отчаяния. Крупного пока ничего не было, но и из небольших заявок кое-что набиралось.

Она сняла трубку и позвонила Мэри Синклер. Это будет уже пятый звонок ей. Перед этим она всякий раз попадала на ее личную секретаршу, отвечающую за приглашения и прием гостей. Сегодня же, благодаря то ли удаче, то ли упорному труду, секретарша отсутствовала из-за простуды.

– Мэри? Это Тэсса Андерсен.

– Привет, дорогая. Ну, как ты? Не видела тебя целую вечность. Как славно, что ты позвонила.

Мэри Синклер, которая в свое время вышла замуж за крупного банкира исключительно по соображениям материального характера, редко бывала столь дружелюбной. И вскоре выяснилось почему.

– Ты знаешь, дорогая, я так расстроена. Помнишь ту ужасную Мэми Ван Бурен, крупную шишку в Медоуз, что живет по соседству и отравляет всем жизнь?

– Это та, что похожа на таксу? – в тон ей уточнила Тэсса, поняв намек и принимая пас.

– Да, вот именно, правда? Классное сравнение! В самую точку. Боже мой, Тэсса, вот именно так она и выглядит, правда? – В трубке раздался раскатистый смех Мэри.

Все шло как нельзя лучше. За несколько дней до того Мэми Ван Бурен обвинила Мэри Синклер в том, что та сжульничала, играя в гольф, – незаметно подтолкнула мяч в лунку.

– В общем, как бы там ни было, дорогая, но Фред уже договаривается переехать в Винъярд на несколько лет. Поэтому дом в Бриджхэмптоне мы выставляем на продажу. Вот так-то. А Мэми Ван Бурен пусть утопится в озере.

– Хочешь, чтобы я занялась продажей дома?

– Бог мой, я ведь забыла совсем! Ты же теперь риэлтор, верно? Где ты работаешь?

– В Сотби.

– О, Сотби мне нравится. Да, конечно, почему бы и нет? Фред хочет просить пять, а уступить готов за четыре с половиной.

Она говорит о четырех с половиной миллионах долларов, а может, и о большей сумме. Если Тэсса заключит эксклюзивный договор и совершит продажу сама, то ее комиссионные составят сто тридцать семь тысяч долларов чистыми.

Дрожащей рукой Тэсса положила трубку. Дом Синклеров, расположенный на берегу озера в Бриджхэмптоне, просто подарок для риэлтора. Закрыв лицо ладонями, она благодарила Бога.

Зазвонил телефон.

– С Тэссой Андерсен хочет поговорить Рейчел Ричардсон.

– Тэсса Андерсен слушает.

– Не кладите трубку, пожалуйста.

Ожидая, когда их соединят, Тэсса с трудом сдерживала охватившее ее волнение. Это сама судьба, что Рейчел звонит именно в такую минуту. Ведь без вмешательства Рейчел у нее сейчас не было бы этой работы. И не кто иной, как Рейчел позаботилась обо всем во время несчастного случая и после него. Оплата больничных счетов оставила бы Тэссу с Камиллой без гроша.

– Рейчел, я так рада слышать тебя. Мне только что невероятно повезло. Мэри Синклер, ты же знаешь Синклеров из Диллона, поручила мне продать их дом в Бриджхэмптоне. Пять миллионов долларов. Эксклюзивный договор. Ты можешь поверить в это?

– Да, действительно здорово, – сказала Рейчел. – Тебе понравился вчерашний прием?

Тэсса моментально уловила неестественную напряженность в интонации Рейчел.

– Который устраивал Сотби? А ты там была? Я тебя не видела.

– Я увидела тебя, когда уже уходила.

– Что же не подошла? – Неужели Рейчел могла подумать, что Тэсса намеренно не подошла к ней? И из-за этого она сейчас так разговаривает с нею?

– Я знаю, что ты меня не видела. А я очень торопилась.

– Как жаль…

– Тэсса, сегодня в обед ты ничем не занята? Мне нужно поговорить с тобой.

– Нет, не занята. Куда бы ты хотела пойти?

Тэсса чувствовала что-то неладное. Но что именно? Она терялась в догадках.

– Как насчет «Ле Бильбоке»? Я угощаю.

– Договорились.

– Примерно без четверти час. Ты знаешь, где это?

– Прекрасно знаю. Это рядом со мной, на Мэдисон-авеню. Возможно, если у тебя будет время, зайдем потом ко мне.

– Это было бы отлично, – согласилась Рейчел.

Слова она произносила правильные, но вот с интонацией что-то явно не то.

– У тебя все в порядке? – спросила Тэсса.

– Да, конечно. А как еще должно быть?

Это совсем не походило на Рейчел. Тэсса положила трубку, и ее только что прекрасное безоблачное настроение омрачилось небольшой тучкой.

33

Когда они уже шли по Мэдисон-авеню, направляясь к дому Тэссы, ее не покидало ощущение, что атмосфера за обедом была несколько неловкой. С виду все было как между близкими подругами, однако подспудно чувствовалось, что в воздухе постоянно витает некая напряженность.

– У тебя точно есть время посидеть за чашечкой кофе? – спросила Тэсса.

– Да-да, конечно. И еще мне бы очень хотелось посмотреть твою квартиру.

– Если мне хоть немного повезет, долго я в ней не задержусь, перееду при первой же возможности.

Рейчел помолчала, словно принимая какое-то решение. И наконец отважилась:

– Тэсс, ты помнишь тот вечер в «Гасиенде-Инн», когда мы все познакомились… и мои слова о том, что единственное, чего я хочу, – это самозабвенно влюбиться, по-настоящему – романтично и безоглядно.

– Да, конечно, помню.

Тэсса вдруг остановилась как вкопанная прямо на тротуаре. Она чувствовала, что Рейчел вот-вот скажет нечто такое, на что ей крайне трудно решиться. Может быть, это и есть причина ее столь странного настроения?

Рейчел тоже остановилась.

– Послушай, Тэсс, у меня не очень-то хорошо получается говорить об этом, но суть в том, что… ну, в общем, я действительно встретила человека. И не где-либо, а в самой «Гасиенде-Инн». И испытала все те восхитительные ощущения, которые ты описывала… и абсолютную уверенность, что это и есть то самое. Тогда я ничего не сказала, потому что это казалось настолько невероятным… – Рейчел снова пошла вперед.

Тэсса ничего не сказала ей на это, но с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Это было так не похоже на Рейчел.

– Как бы там ни было, – продолжала Рейчел, – вернувшись в Нью-Йорк, я навела справки и выяснила об этом мужчине побольше. – Она искоса посмотрела на Тэссу. – Я просто должна была вновь встретиться с ним. Оказалось, что он неконтактен, поэтому я все организовала сама. Готовила одну передачу и пригласила его. Сначала он не хотел. Тогда я встретилась с ним и убедила его, что участие в ней ничем ему не повредит.

– Вот теперь я слышу ту самую Рейчел, которую узнала и полюбила, – усмехнулась Тэсса.

– Так вот. Мы ужинали вместе… и… понимаю, что это звучит донельзя глупо, но я влюбилась в него. Была очарована им, просто заворожена.

– Невероятно, Рейчел!

Они уже подошли к подъезду Тэссы.

– Вот здесь я живу, – сказала она.

– Да? – рассеянно переспросила Рейчел, все еще поглощенная своим повествованием.

Они стали подниматься по лестнице. Рейчел шла первой. Поднявшись на площадку, она обернулась к Тэссе.

– И вот здесь начинаются сложности. Я немного рассказала тебе о нем в больнице. А ты мне описывала человека, с которым познакомилась. Судя по всему, они совершенно не похожи друг на друга. Ты это помнишь?

– Конечно, – ответила Тэсса, ища ключи.

Рейчел пристально наблюдала за нею, как она иногда делала это на телевидении, готовясь загнать приглашенного для интервью участника передачи в угол.

– Своего нового знакомого ты охарактеризовала как основательного, надежного, утонченно-изысканного. Мы еще согласились с тобой, что вы с ним схожи, как бы «одинаковы», тогда как мой – «полная противоположность» мне.

Тэсса отперла дверь. Она понятия не имела, к чему клонит Рейчел.

Та вошла вслед за нею.

Тэсса ждала, что Рейчел хотя бы просто из вежливости что-то скажет о квартире, которая благодаря ее стараниям теперь выглядела мило и уютно, хотя просторнее никак не стала. Однако Рейчел мысленно была далеко отсюда, думая только о своем.

– Давай повешу твое пальто, – предложила Тэсса. – Садись. Пойду приготовлю кофе.

Но Рейчел так и осталась стоять, и Тэсса почувствовала в этом что-то зловещее. Она прошла в кухню и выбросила в мусорное ведро использованные пакетики из кофеварки.

– Так что же у вас с ним пошло не так, если все настолько хорошо началось? Помнится, ты говорила мне, что что-то не получилось.

Тэсса была заинтригована. Она чувствовала, что сейчас последует самое главное, и совершенно терялась в догадках, что же именно.

Однако, непонятно почему, Рейчел вдруг сменила тему.

– Знаешь, в «Гасиенде-Инн» ты говорила, что мечтаешь о том, чтобы прочно встать на ноги в материальном плане и обеспечить Камиллу. Мне кажется, с финансовой точки зрения у тебя все начинает получаться – особенно сейчас, когда тебе удалось получить ту самую заявку на крупный договор о продаже.

– Да, на это ушла целая вечность. Но начало положено.

– Значит, сейчас дело лишь в том, чтобы притупились воспоминания о Пите, а уж время само залечит все раны?

– Да, пожалуй, так, – кивнула Тэсса.

– Стало быть, в известном смысле своей цели ты достигла?

Почему Рейчел так настойчива?

– Вообще-то до этого мне еще далековато, – ответила Тэсса. – Но первый шаг я, конечно, сделала.

– Вот и у меня с достижением моей цели все обстоит именно так.

Тэсса разлила кофе по чашкам.

Ее не покидало ощущение, что у них происходит какая-то игра в кошки-мышки. Причем кошкой является отнюдь не она.

– Итак, ты познакомилась с этим мужчиной в «Гасиенде-Инн». Кто же он, Рейчел? Можно мне узнать его имя? Что он делал в «Гасиенде-Инн»? Пытался сбросить лишний вес?

Тэсса подала чашку Рейчел, которая наконец-то села на диван за кофейный столик.

– Почему ты так и не назвала его? Что-то ты, Рейчел, темнишь и не торопишься раскрывать все свои карты.

– Возможно, то же самое делаешь и ты, Тэсс.

– Я? Почему? Что ты имеешь в виду?

– Его имя – Чарльз Форд! – сказала Рейчел, пристально глядя Тэссе прямо в глаза.

Тэсса невольно покраснела.

– Художник Чарльз Форд? Чарльз Форд из Нью-Мексико? – переспросила она, краснея еще больше.

– Тот самый Чарльз Форд, с которым ты кокетничала на приеме, устроенном Сотби, вчера вечером.

– Да-а-а, – протянула Тэсса.

– Похоже, у тебя с ним весьма дружеские отношения.

– С человеком, в которого ты влюбилась?

– Именно так, Тэсса.

– Какое невероятное совпадение, – Тэсса развела руками, поражаясь капризом судьбы.

– Да уж, – согласилась Рейчел.

– Я и понятия не имела, что вы знакомы. Он никогда не упоминал о тебе.

«В ходе всех ваших долгих, неспешных разговоров, от которых ты получала удовольствие», – подумала Рейчел. Тэсса знает его лучше, чем она. Это очевидно. Во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы вот так взять и коснуться его руки. Превратилась ли уже ее новая подруга в опасную соперницу? Первоначальные опасения все росли и росли. Тщетно пыталась Рейчел обуздать их. Она убеждала себя, что никаких прав на Чарльза у нее нет. Кроме того, он презирает ее, считая, что она обошлась с ним бесчувственно. Но Чарльз Форд остается ее мечтой, а Рейчел всегда считала для себя основным жизненным правилом воплощать свои мечты в действительность. И эта ее мечта не станет исключением. Она нашла своего принца, и никому не удастся отнять его у нее.

– Тэсса, можем ли мы поговорить об этом совершенно откровенно, ничего не утаивая, как подруги?

– Ну, конечно, можем, Рейчел.

– Мне нужно знать, испытываешь ли ты какие-то чувства к Чарльзу? А он к тебе? Ты понимаешь, о чем я? Ну, для начала – это о нем ты рассказывала мне в больнице?

Тэсса уклонилась от прямого ответа.

– Рейчел, послушай, я рассказывала тебе все о Пите.

– С Питом это случилось уже полтора года назад. Он подвел тебя. Постепенно это забывается, а жизнь идет своим чередом. Ты не возражаешь, если мы начнем с самого начала?

Тэсса пересела на валик дивана.

– Правду, всю правду и ничего, кроме правды? – уточнила Рейчел.

– Разумеется, – ответила Тэсса, уже обдумывая, однако, что именно она расскажет, а что – опустит. Почему бы это?

Ответ на этот свой вопрос она уже знала. Вот почему миром правят не женщины, а мужчины. Держаться вместе и выручать друг друга женщины способны лишь до определенного предела, и пределом этим всегда является мужчина, который интересует их обеих. Эта мысль потрясла ее.

Обладая проницательным умом, Рейчел уже сумела проанализировать всю ситуацию и сейчас видит ее в гораздо более реалистическом свете, чем сама Тэсса. Ведь их с Чарльзом отношения – это не что иное, как взаимное влечение двух людей, прекрасно понимающих характерные черты друг друга, поскольку и воспитание они получили в известной степени одинаковое. С Чарльзом ей легко и просто, и очень многое в нем нравится ей. Нравится его манера одеваться – элегантная и слегка небрежная. Нравится его молчаливая сдержанность и аристократические манеры, нравится запах его одеколона, не резкий, а приглушенный и ненавязчивый, как и он сам. Нравится то, что он производит впечатление человека хотя и застенчивого, но вместе с тем сильного и независимого. И еще ей понравилось то, как он поцеловал ее.

Тэсса перевела взгляд на стол. На нем лежит подаренная им книга. О ней она тоже ничего не расскажет, как и о поцелуе. Обо всем, почти обо всем, но не об этом.

Она пошла в кухню за сливками и прямо по пути туда начала свой рассказ. Ей почему-то не хотелось говорить, глядя Рейчел в глаза. Рассказала о встрече в книжном магазине. Как просматривала одну книгу, как раз ту, которую хотел купить он, и вот так они начали беседу…

Время от времени Тэсса через плечо посматривала на Рейчел. Сидя в напряженной позе на самом краешке дивана, та сосредоточенно слушала ее, не пропуская ни единого слова. «Будто опытный следователь, – подумала Тэсса, – который подмечает малейшие несоответствия в показаниях, внимательно следит за выражением лица допрашиваемого и мысленно составляет длинный перечень вопросов к нему».

– Он сказал, что идет на выставку, и спросил меня, не хотела бы и я пойти. Мне было одиноко и тоскливо. Камилла только что уехала к тете. Ну я и согласилась. Он был очарователен. Кроме того, выставка мне действительно очень понравилась. Он много знает о живописи и умеет хорошо говорить. Потом, когда мы все осмотрели, мы пошли на выставку в Мет, а затем… мы обменялись телефонными номерами и распрощались.

Тэсса вернулась со сливками в комнату. Пока вроде бы все идет хорошо. Только «Стеклянный Дом» обвиняюще смотрит на нее со стола.

– И он не пригласил тебя выпить, или поужинать, или еще куда-нибудь? – с недоуменной улыбкой спросила Рейчел.

Этот рассказ привел ее в замешательство. Тэсса – подруга, а она воспринимает ее как соперницу. Но она же сама видела, как Тэсса взяла Чарльза за руку. Тот жест явно что-то означал, независимо от того, понимает это сама Тэсса или нет.

– Нет, не пригласил. Просто попрощался и поблагодарил за компанию.

– Но потом ты с ним еще виделась?

Тэсса глубоко вздохнула. В этом ей следовало признаться.

– Да, виделась. Понимаешь, ну-у, он хотел продать свой пентхауз и попросил меня сделать это для него. Мне, естественно, пришлось побывать там, чтобы все увидеть своими глазами.

– И он заключил с тобой договор о продаже своей квартиры сразу же после того, как снял тебя в книжном магазине? – На лице Рейчел застыла маска недоверия.

– Он не «снял меня в книжном магазине». Мы просто познакомились. Потом, посетили две художественные выставки. Провели вместе день. Выпили по чашечке кофе. Хочешь верь, хочешь нет, но мы просто беседовали, и нам было хорошо друг с другом. Он очень обаятельный, умный человек. Да, думаю, что он пожалел меня, предложив этот договор. Но ведь я действительно работаю в Сотби. Это же не агентство фотомоделей «Двадцать первый век». Вряд ли, сделав это, он совершил самый что ни на есть безрассудный поступок.

Тэсса почувствовала, что она словно бы оправдывается перед Рейчел. Это начало выводить ее из себя.

– Почему ты задаешь мне подобные вопросы? По-моему, ты сама сказала, что ваши отношения не сложились. Почему я подвергаюсь допросу третьей степени – детальному, пристрастному и длительному?! Он просто мой друг.

– Вчера вечером было ясно видно, что друзья вы близкие.

Рейчел не удалось скрыть обвинительные нотки, прозвучавшие в ее голосе. Она отдавала себе отчет в том, что не вправе вести разговор в таком тоне, но так или иначе разговор этот был ей необходим.

– А может быть, все это существует лишь в твоем воображении, Рейчел? – спросила Тэсса тихо, но твердо.

– Может быть. Но, как бы там ни было, обо мне никто из вас не говорил?

– Возможно, я и говорила. Честное слово, не помню. Но вот он точно не упоминал ни разу. О людях он вообще говорит редко. Больше о философии и живописи и еще о духовном. Эта как раз из тех особенностей, которые мне в нем нравятся.

Тэсса понимала, что говорит уже довольно резко, но ничего не могла с собой поделать.

Рейчел это заметила.

– Извини, Тэсса. Ты права. Я вела себя глупо. Но тогда все произошло в точности так, как у тебя с Питом при первой встрече, о которой ты рассказывала нам. Тот вечер в «Гасиенде-Инн», когда я встретила его, был просто сказочным. Я помню, ты описывала, как Пит обернулся и рассмеялся, и ты сразу же поняла, что это ОН. Так вот, с Чарльзом именно так и было. Поэтому извини меня, пожалуйста. Я не в силах перестать думать о нем. Я хочу говорить о нем, слышать его имя, узнавать о нем подробности. Тэсс, прости. Я не знаю, что делать. Моим «наваждением» стал человек, которого я едва знаю, а ты, похоже, знаешь его гораздо лучше, чем я, и это меня буквально бесит. Наверное, я ревную. А я в жизни ни к кому не испытывала ревности, кроме, пожалуй, своих коллег Опры и Барбары Уолтерс. Я не имею права задавать тебе все эти вопросы, но ведь действительно похоже на то, что он снял тебя в книжном магазине.

Тэсса почувствовала, что внутри у нее все захолодело. С этим-то они ведь уже разобрались.

– А как именно познакомилась с Чарльзом ты? – спросила она. – После случайной встречи в «Гасиенде-Инн»?

Она увидела, что щеки у Рейчел порозовели.

– Я говорила тебе, что брала у него интервью в своей передаче.

Тэсса улыбнулась. Вряд ли диалог Чарльза и Рейчел на телеэкране прошел гладко.

– Думаю, тогда-то и наступил конец волшебству, – просто сказала она.

– Да, это была неудача. Я совершила ошибку, но ведь мои чувства к нему от этого не изменились. Мне нужно точно знать, что происходит между вами.

– Послушай, Рейчел. Никаких чувств к Чарльзу у меня нет, за исключением того, что он нравится мне, а я думаю, что нравлюсь ему. Это ведь не запрещено, правда? Неужели женщина и мужчина не могут просто нравиться друг другу или ты и это подвергаешь сомнению?

– Ну, тогда скажи мне прямо, как ты относишься к нему? Например, считаешь ли его привлекательным?

Обе они, не слушая друг друга, безрассудно лезли на рожон, повышая ставки, словно игроки в покер. И уже не скрывали своего раздражения.

– Да, конечно, я считаю его привлекательным. Но это вовсе не значит, что мне не терпится затащить его в постель. Вот когда ты действительно полюбишь кого-нибудь, Рейчел, то тогда узнаешь, что все другие мужчины с точки зрения секса будут тебе безразличны.

– Не надо говорить со мной свысока, Тэсса. Я знаю, что такое любовь, а что – нет.

– Сомневаюсь, – холодно проговорила Тэсса.

– И ты думаешь, что он к тебе относится точно так же? Но из-за Розы не воспринимает тебя в качестве сексуального объекта?

– Я не претендую на то, чтобы читать либо его, либо чьи-то другие мысли, Рейчел. Это твоя работа, а не моя.

– Да, это моя работа, и я думаю, что тебе не терпится с ним трахнуться. – С этими словами она демонстративно откинулась на спинку дивана, как бы предоставляя Тэссе право продолжать разговор.

– Что за мерзкое выражение! Откуда ты его выкопала, из порножурнала «Сэсси», что ли? Вот, стало быть, где ты теперь черпаешь свои познания в женской психологии, Рейчел?

– «Сэсси»!

Рейчел в ужасе смотрела на Тэссу. Это она-то, Рейчел Ричардсон, интеллектуальная королева телеэфира! «Сэсси»! Она не выдержала. Расхохоталась. Это было слишком смешно. Тэсса улыбнулась.

– «Сэсси»! – с трудом проговорила Рейчел сквозь смех, переходивший уже в хохот.

Тэсса тоже начала смеяться. Рейчел встала, подошла к подруге и обняла ее.

– Тэсс, прости. Ты права. Это какие-то несерьезные, подростковые игры. Прости. Любовные переживания и нелепые домыслы идут рука об руку. Я, пожалуй, хватила через край. Самые большие дуры – это пожилые дуры. Цепляясь за свой последний шанс, они вытворяют черт знает что и готовы на любые глупости.

– Ах, Рейчел, забудем об этом.

Все еще находясь в объятиях Рейчел, Тэсса украдкой бросила взгляд на столик. Оттуда с немым укором на нее взирала книга «Стеклянный Дом». Каковы были бы правдивые ответы на вопросы Рейчел? Могла бы она вступить с Чарльзом в любовную связь? Значит, предать память о Пите? О Боже, она и вправду не знает этого. Может быть, когда-нибудь потом? Она могла бы представить себя его женой. Этого нельзя отрицать. Могла бы представить, как спокойно и надежно будет им с Камиллой рядом с Чарльзом Фордом.

С тех пор, как Тэсса побывала у Чарльза в квартире первый раз, она его больше не видела. В тот день, буквально в ту самую минуту, когда с ней произошел несчастный случай, он улетел на несколько месяцев в Европу и вернулся оттуда совсем недавно. Вчера вечером в Сотби она встретила его случайно, и на сегодняшний вечер он пригласил ее сходить с ним выпить куда-нибудь в центр. А что могло бы быть потом? Обед в фешенебельном ресторане, тонкое вино, выбранное человеком, знающим в этом толк. Он никогда бы не подвел свою жену и ребенка, никогда не подставил бы под удар спокойствие и безопасность тех, кого постоянно заверял в своей любви…

– Значит, мне не нужно волноваться из-за тебя?

– Нисколько, – ответила Тэсса, глубоко вздохнув украдкой.

– Ты не считаешь, что я выглядела смешно и нелепо во всей этой истории?

– Конечно, не считаю, дорогая. Я думаю, что если это почувствовала ты, то почувствовал и он. Я убеждена: для того, чтобы оказать на человека такое воздействие, это чувство просто должно быть взаимным. Даже если потом оно у тебя и пропадет, то все равно в самом начале что-то должно быть. – Тэсса огромным усилием воли заставила себя произнести эти слова.

– Ты веришь в это? Правда, веришь? – воскликнула Рейчел. Ее улыбка была наградой Тэссе.

– Да, верю. И считаю, что ты должна позвонить ему и встретиться с ним. Считаю, что ты сама должна предоставить своей судьбе этот шанс.

– Ну что ж, я, пожалуй, последовала бы твоему совету. – Рейчел помолчала. – Да, Тэсс, я только хотела выяснить кое-что еще. Ты ведь не ответила мне, ну, о том человеке, о котором ты говорила мне в больнице. Помнишь, который был в то время в Испании. Ты еще сказала тогда, что он стал бы для тебя именно тем, о ком мечтает любая одинокая женщина.

– Да, – ответила Тэсса и вдруг почувствовала, как внутри у нее все оборвалось.

Она совсем забыла о том, что Рейчел Ричардсон славится своей магнитофонной памятью на слова.

– Это был Чарльз?

Тэсса глубоко вздохнула.

– Нет. Один француз, с которым я встречалась по работе, но ничего не вышло.

– А-а. – Рейчел опять помолчала. – И еще одно. Не возражаешь, если я спрошу… просто из любопытства, что за книгу ты читала, когда познакомилась с Чарльзом в магазине?

Тэсса с трудом проглотила вставший у нее в горле комок.

– «Стеклянный Дом».

Вот когда она поняла, почему Рейчел Ричардсон считается суперзвездой телеэкрана, непревзойденным мастером интервью.

– Ах, вот эта! – Рейчел протянула руку и взяла книгу. – Держишь ее на самом почетном месте.

Рейчел открыла книгу.

– Ну, вообще-то… – начала было Тэсса.

Но Рейчел уже читала надпись.

– «Тэссе, которая столь же отважна, сколь и красива. Чарльз Форд». Похоже на подарок, – заметила она, перенимая у Тэссы типично британское стремление к преуменьшению.

«О Боже, сейчас опять начнется», – подумала Тэсса.

– Стало быть, мы все-таки соперницы, – констатировала Рейчел. – Соперницы и подруги. Ну что ж, думаю, такое нередко случается.

Тэсса вздохнула.

– Хорошо, Рейчел, я, пожалуй, не была до конца откровенна. В общем, никакого француза не было. В больнице я говорила именно о Чарльзе. Он мне действительно нравится. Меня тянет к нему. А у какой другой женщины было бы иначе? Но честно: у нас ничего не было. И не думаю, что он вообще может кому-либо достаться, во всяком случае не мне. Вот тебе, возможно! Я встречалась с ним три раза. В тот день в магазине, потом у него в квартире, когда он заключал со мной устный договор о продаже, и вчера вечером в Сотби. Вот и все. Уезжал в Европу на целую вечность. Все равно большую часть времени он проводит в Санта-Фе. Почти никогда не звонит. Из Испании не прислал ни единой открытки, да я и не очень ждала от такого человека, как он. Он просто… не знаю… живет в каком-то своем собственном мире. Весь погружен в прошлое, память о Розе цепко держит его. Да, если уж быть до конца откровенной, сейчас он означал бы для меня очень и очень многое. Но я не уверена, готова ли я на что-либо, даже если бы он и сделал первый шаг. А делать его он, похоже, не собирается. Вот где мы сейчас находимся. О'кей, он считает меня отважной и красивой. Иногда я и сама считаю себя такой же.

– Спасибо за откровенность, – сказала Рейчел. Внешне она казалась совершенно спокойной. – Я верю тебе. Раньше не совсем верила, а сейчас верю. Но должна сказать вот что. Я намерена добиться его. И точка! Мне абсолютно наплевать, нравится ему это или нет, но он будет мой.

Тэсса расхохоталась.

– Многие бы возразили тебе, пояснив, что человек, мужчина ли, женщина ли, не просто предмет, который можно заполучить только потому, что этого кому-то хочется. Почему же я думаю, что ты и есть то самое исключение, которое подтверждает это правило?

– Ты будешь стоять у меня на пути? – спросила Рейчел.

– Нет. Я буду помогать тебе. В конце концов, ведь я перед тобой не просто в долгу, а в большом долгу.

34

Тэсса шла впереди. Обернувшись, она посмотрела на Рейчел и ободряюще улыбнулась ей.

Они стояли перед дверью бок о бок. Ни глазка, ни щелочки, через которые владелец квартиры мог бы увидеть тех, кто пришел к нему в гости, не было. Охранник на первом этаже пропустил Тэссу. Ведь она – риэлтор. А вторая женщина, вероятно, потенциальный покупатель.

– Мне позвонить? – прошептала Тэсса, нервно улыбнувшись.

Рейчел кивнула.

До их слуха донесся звонок, зазвеневший внутри. Спустя примерно полминуты дверь открылась. Чарльз стоял перед ними в темном шерстяном свитере, голубых джинсах, босиком. Между ним и огромными окнами, из которых открывался красивый вид, простирался насколько хватал глаз лишь до блеска начищенный паркетный пол. Волна сомнения захлестнула Рейчел с такой силой, что у нее едва не остановилось сердце.

– Тэсса, – проговорил Чарльз, приветствуя ее улыбкой.

И тут, увидев Рейчел, он так поразился, что не смог сразу овладеть собой. Он выглядел совершенно огорошенным. Определить, приятная это неожиданность для него или нет, было невозможно. Он опять посмотрел на Тэссу, словно спрашивая ее: «Что, черт возьми, тут происходит?»

Тэсса затараторила:

– Послушай, Чарльз, я не могу остаться, мне нужно бежать. Я привела свою лучшую подругу Рейчел Ричардсон. Ей необходимо очень многое сказать тебе, а ты должен ее выслушать.

Сочтя свою миссию на этом выполненной, Тэсса повернулась на каблуках и заспешила вниз.

Рейчел сделала шаг вперед. Он не преградил ей дорогу. На его лице играла чуть заметная улыбка. Не означает ли она, что он просто не принимает ситуацию всерьез?

– Могу я войти? – спросила Рейчел и сделала еще один шаг вперед.

– По-моему, ты уже вошла.

Он закрыл за нею дверь.

Рейчел повернулась к нему.

– Ты должен выслушать меня, – сказала она.

– Звучит как приказ. – Он вновь улыбнулся.

Она тоже улыбнулась, но лишь мимолетно. Речь у нее готова. Хоть Рейчел и взяла инициативу в свои руки, но вот сейчас, в эту минуту, ей необходима его помощь. Он, вероятно, почувствовал это.

– Не возражаешь, если я сяду? – спросил Чарльз. – Если тебе это поможет, то тоже садись, – добавил он.

Он прошел в угол практически пустой гостиной, где два кожаных дивана фирмы «Мисс ван дер Роэ» стояли друг напротив друга, а между ними – барселонский столик. Поодаль, ближе к окну, располагался непривычно большой мольберт с натянутым холстом, а перед ним – закапанная краской стремянка. Здесь явно шла какая-то работа.

Рейчел быстро прошла к одному из диванов и опустилась на самый краешек. Он сел напротив, удобно откинувшись назад, расслабился.

– Спасибо, – сказала она.

– Пожалуйста, – ответил он с иронией.

Она почувствовала, что происходящее и впрямь доставляет ему удовольствие.

– Послушай, что я хочу сказать. Пожалуйста, не перебивай. – Она выдержала паузу.

Чарльз молчал.

– Мне кажется… – начала Рейчел. – Мне кажется, что ты именно тот мужчина, которого мне хотелось бы иметь рядом с собой всю свою жизнь. Не знаю почему, но я чувствовала это с того самого вечера, когда впервые встретилась с тобой в «Гасиенде-Инн».

Она глубоко вздохнула, не решаясь поднять на него глаз.

– По-моему, это называется любовь, или наваждение, или еще как-нибудь. Впрочем, это неважно. Суть же заключается в том, что я хочу тебя. Ты рано или поздно будешь относиться ко мне точно так же, как и я к тебе. И когда это случится, я думаю, мы поженимся.

Рейчел сделала короткую паузу. Она должна выговориться сразу, потому что ее решимости надолго не хватит.

– Теперь дальше. Я полностью отдаю себе отчет в том, что мои слова могут шокировать тебя. Подобная откровенная прямота может напугать. Похоже, так оно и есть, если уж называть вещи своими именами. Но я всегда была такой. Так что лучше оставаться самой собой.

Чарльз открыл было рот, желая что-то сказать, но она подняла руку.

– Не сейчас. О'кей, все у нас началось плохо, и это моя вина. По-моему, я тебе сразу понравилась, но сама все испортила и села в лужу. К тому же здорово испортила и села в большущую лужу, но причиной тому было только то, что я понравилась тебе и поняла это.

Я – ущербная личность. С детства росла без настоящей родительской заботы и ласки. Всю свою жизнь мне приходилось драться, преодолевая неимоверные трудности, – за любовь, за привязанность, за тепло, за пропитание, за уважение, за то внимание к себе, которое мы называем славой. Это стало моей второй натурой. Стоит только раздаться гонгу, и я выскочу из своего угла в центр ринга – драться! Мне приходится быть лучшей из лучших. Приходится побеждать. Все время! Всякий раз! Теперь ты знаешь, почему я назвала себя ущербной личностью. Мне нельзя расслабляться, потому что иначе меня раздавят. Это урок, который я вынесла из жизни, но я прекрасно понимаю, что не такие уроки выносят из нее богачи, выросшие в холе и неге.

Поэтому, когда я захотела тебя, я решила добиться, чтобы ты оказался в моей телепрограмме. Но как только ты в ней оказался, ты стал ее неотъемлемой частью. Программа – это я. А я – это она. Если провалится она, провалюсь и я. Если погибнет она, погибну и я. Если никто не любит ее, никто не любит и меня! Так что, как видишь, ты просто стал жертвой моего параноидального состояния. Я забыла, что ты сильный, достойный и порядочный человек, не терпящий вмешательства в свою личную жизнь, оберегающий от посторонних святые для тебя воспоминания. Я обманула и предала тебя, потому что вот кто я есть… кем я была. Но сейчас мне нужен второй шанс. Это – мое извинение. Не очень-то удачным оно получилось, правда?

– Самым лучшим, поскольку совершенно очевидно, что оно правдиво и искренне, – ответил он.

Чувство, охватившее ее, было значительно сильнее, чем просто облегчение.

– Думаю, я смогу измениться. Знаю, что смогу.

– Я и понятия не имел… действительно, ни малейшего…

– Что ты мне понравился?

– Скажем, что ты относилась ко мне так, как, вероятно, и в самом деле относишься.

– Ну что ж, теперь ты знаешь это. И я рада, что знаешь.

На этот раз его улыбка была теплой.

– Никогда не встречал человека, даже отдаленно похожего на тебя. – Это прозвучало как комплимент.

– Именно это почувствовала и я, когда увидела тебя.

– Стало быть, мы с разных планет и встречаемся в космосе. – Чарльз рассмеялся. Видимо, ему понравилась эта мысль.

– У тебя в квартире, на верхнем этаже, – огромной, пустой, в которой теряешь реальное ощущение времени и пространства. А в тот вечер в «Гасиенде-Инн» ты возник из темноты, как пришелец из другой галактики.

– Загадочная личность! – расхохотался он и предложил вдруг: – Хочешь бокал шампанского?

Рейчел кивнула.

– Означает ли это, что я прощена?

– Да. – Чарльз встал. – С возрастом у человека отлично получается винить окружающих в своих собственных неудачах. Я же был здесь, в Нью-Йорке. Слышал о Рейчел Ричардсон, тележурналистке, специализирующейся на интервью. С чего я тогда взял, что со мной ты станешь обращаться иначе, чем с другими? Не твоя вина, что я так тщеславен, а ты так хорошо выполняешь свою работу. Это делает тебе честь.

Мягко ступая босыми ногами, он прошагал в ту часть огромной гостиной, где размещался бар. С колотящимся сердцем Рейчел наблюдала за ним. Она не ожидала, что все будет так просто. Сейчас она уже почти жалела, что выложила ему неприкрытую правду. После таких откровений большинство мужчин уже как ветром бы сдуло. Этот же спокойно доставал из холодильника запотевшую бутылку шампанского и два охлажденных фужера.

Чарльз поставил их на стол и разлил вино.

– Это твоя картина? – спросила Рейчел. Нужно было как-то снять напряжение, возникшее после состоявшейся беседы. Впрочем, возможно, живопись была не самой лучшей темой для этого.

– Да, – ответил он.

– Не возражаешь, если я взгляну на нее?

– Пожалуйста, смотри.

Рейчел встала и направилась через всю гостиную к мольберту. Она отдавала себе отчет в том, что решила провести своего рода эксперимент. Ей придется подобрать нужные слова о картине, какой бы та ни оказалась.

Чарльз расставил на столике фужеры и шампанское, двинулся за ней.

Картина была повернута к стене, скрывая то, что было изображено на ней. Зайдя с лицевой стороны, Рейчел увидела, что выполнена она была в лучшем случае на четверть, но зато это была подлинная неоконченная симфония в голубых тонах. Прямо из центра картины проступало лицо женщины. Оно было выписано настолько сильно, с такой мощью, что Рейчел невольно отступила назад и в этот момент ощутила на себе его сверлящий взгляд. Фон был передан в голубой цветовой гамме, как и само лицо, голубые тона и оттенки мягко и приглушенно переливались, переходя друг в друга, как на полотнах кисти Пикассо или в балладах Боба Дилана.

Никакой необходимости подыскивать слова не было.

– Закончить ее невозможно, правда? Тут ни прибавить, ни убавить.

Совершенно непостижимым, неведомым для нее самой образом она едва ли не осязаемо ощутила, какое облегчение он испытывает. А затем точно так же ей передалась и его восторженная радость.

– Ты тоже так думаешь? – спросил Чарльз.

Она повернулась к нему, и именно тут все началось – по-настоящему и всерьез.

– Так это и есть Роза? – спросила Рейчел, глядя ему прямо в глаза.

– Да, это она.

И внезапно Рейчел поняла: сейчас должно что-то произойти, что-то, чего она так долго ждала.

Чарльз шагнул к ней, и она почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

Он привлек ее к себе, обнял, и она вся растворилась в его объятиях. Он наклонился и поцеловал ее.

Наконец Чарльз оторвался от нее, а она все стояла, словно в забытьи, с застывшей улыбкой на лице.

Они ничего не говорили друг другу, слова были не нужны, никаких слов не хватило бы, чтобы выразить охватившее их чувство. Медленно он взял ее руку в свою и повел ее вверх по лестнице, в спальню.

35

Он вел ее, как невесту к алтарю, держа за руку нежно и благоговейно. Внешне Чарльз вполне владел собой, но всего его переполняло желание. Рейчел ощущала это через прикосновение его пальцев, подрагивающих в унисон с теми бешеными толчками, которыми гнала по ее жилам кровь все нарастающая страсть. Она увидела кровать, застеленную покрывалом с геометрическим рисунком, и ей захотелось навсегда запомнить и эту кровать, и те потрясающие ощущения, которые ей сейчас предстояло испытать.

Дыхание ее участилось. Оно лихорадочно рвалось из груди вовсе не из-за нехватки кислорода. Чарльз повернул ее лицом к себе и усадил на край кровати. Отпустил наконец ее руку и приложил ладонь к подбородку, прижав пальцы к щеке в знак своей невыразимой нежности. Склонив голову набок, Рейчел прижала его пальцы к своей горячей коже. Другой рукой он коснулся ее волос, пропуская их сквозь пальцы. Их глаза встретились. Они улыбнулись друг другу, пораженные силой того, что творилось с ними в эту минуту.

Затем он отпустил ее, она передвинулась к центру кровати, продолжая сидеть, опираясь теперь на отведенные назад руки, и стала ждать, целиком захваченная и завороженная этим таинственным союзом сердец, уже спаявшим их воедино. Он опустился на колени перед ней, и она развела ноги в стороны, давая ему место, губы ее были приоткрыты, ноздри расширились и подрагивали. Кровь бурлила и клокотала, и она ощутила, как желание охватывает ее все сильнее. Они по-прежнему молчали, и доносившиеся откуда-то снизу звуки уличного движения создавали странный фон, напоминая, что город продолжает жить своей жизнью, теперь уже без них.

– Рейчел, – проговорил он глуховатым от напряжения голосом.

Но ответа ему не потребовалось. Разрешение на то, что должно было сейчас произойти, можно было прочесть и по ее глазам.

Чарльз принялся расстегивать пуговицы ее блузки. Едва заметно она подалась вперед, помогая ему – только этим движением. Пусть все сделает он, он должен взять ее сам, и она будет принадлежать ему навсегда. С несвойственной ей полной покорностью, уже заранее молчаливо одобряя любые его действия и подчиняясь им, Рейчел внутренне переживала лишь самое начало восхождения к вершине страсти, вся замирая от сладкого предчувствия. Мягкими движениями он приспустил блузку, обнажив ей плечи, и Рейчел, ощутив кожей прохладный воздух, вздрогнула, но скорее от предвкушения того жара, который вот-вот должен был охватить ее. Заведя руку ей за спину, Чарльз продолжал раздевать ее и, когда тонкая, полупрозрачная ткань соскользнула, замер, увидев ее груди. Он коснулся их, сначала – одной, затем – другой, дотрагиваясь пальцами до сосков, ощущая пульсацию крови в них – свидетельство ее страстного желания. И вновь он пристально посмотрел ей прямо в глаза, взглядом говоря о своей любви и давая клятву, почти в самый миг всеобъемлющего слияния их тел, что союз этот не будет нарушен никогда.

Рейчел кивнула в знак согласия с его невысказанной мыслью, поражаясь столь полному взаимопониманию. Он наклонил голову и коснулся губами ее левой груди. Запрокинув голову, Рейчел отдалась его нежным ласкам. Он сжал сосок губами, втянул в рот и слегка прикусил его. Рейчел ощутила пронзительное удовольствие, напряглась, чувствуя, как трепещет ее плоть от наслаждения. Чарльз продолжал нежно ласкать ее, ощущая языком на самом кончике груди лихорадочный стук ее сердца. Наконец он отстранился, ибо был уже больше не в силах ждать того, что должно было свершиться.

Он потянулся к ее юбке, и Рейчел привстала, помогая ему. Приподняв юбку, он обнажил молочную белизну ее бедер, резко оттенявшуюся черным полупрозрачным шелком узких трусиков. Чарльз задышал тяжело, прерывисто, и его горячее, пышущее страстью дыхание смешивалось с исходящим от ее возбужденного тела жаром. Она выгнула спину, повинуясь голосу своего тела, следуя древним, как мир, инстинктам. Ей хотелось удержать именно этот миг. Но любому из них суждено было сразу же растворяться и исчезать в сменяющем его еще более блаженном мгновении. Он нащупал ее трусики и снял их. Рейчел казалось, что эта сладостная пытка не имеет конца.

– Да, Чарльз, да… – проговорила она голосом, срывающимся от страстного желания. Никогда еще она не испытывала такого. Это было абсолютно новое, неизведанное ею доселе ощущение, зарождающееся прямо сейчас, синтез плотского вожделения и духовной близости, сплавляющий оба эти чувства в единое неразрывное целое и делающий смехотворной любую возможную попытку разграничить их.

Она закрыла глаза, ожидая, когда он разденется. Времени на поцелуи не было. Потом, когда-нибудь потом, когда они утолят страсть, к ним можно будет вернуться. Сейчас же она жаждала только одного – чтобы ее пустота была заполнена. Рейчел переместилась к изголовью кровати, он последовал за нею, и в темноте, с закрытыми глазами, она испытала еще более обостренное ощущение его близости. Чувствительной кожей бедра она ощутила его твердую плоть, скользящим движением медленно и осторожно проникающую в нее.

– Да, да, – стонала она в ожидании блаженного счастья.

Чарльз пристально смотрел на нее.

Резким движением она еще сильнее прижалась к нему бедрами, моля его скорее начинать, но вместе с тем понимая, почему он оттягивает это вожделенное мгновение, борясь с самим собой в попытке как можно полнее вкусить и прочувствовать все происходящее. И вот он резко вошел в нее, наполнив ее истосковавшуюся плоть своей, и она восторженно вскрикнула от острого наслаждения.

Наконец-то Рейчел перестала быть одинокой. Все сбылось, свершилось, исполнилось! Двое слились воедино – сейчас их соединяет объятие, которое не будет разорвано никогда, и обещание, которое дали друг другу их тела и которое крепче и сильнее всех торжественных обетов, клятв в верности и пышных свадебных церемониалов. Этих мгновений у них не отнять никому и никогда.

Чарльз слегка отстранился, словно отхлынула волна, и тут же опять двинулся вперед, пока наконец у них не установился общий ритм. Обхватив его бедра, она чувствовала под своими руками размеренное движение его вздымающихся и опускающихся ягодиц, стараясь до конца насладиться сладостным ощущением от проникновений, дарящих столько неизъяснимой радости всему ее ликующему естеству. В истоме Рейчел неслась по морю блаженства, скользя по его волнам и вся истекая любовной негой. Бессвязно бормоча ему признания в любви, она желала, чтобы это длилось вечно, но одновременно ей хотелось и сладостного завершения.

Он возник у него где-то в самой глубине горла – этот низкий протяжный стон, предвестник финала. Она почувствовала это внутри себя: ритм его движений стал интенсивнее. Проникновения – глубже, резче, ощутимее. И вдруг он замер, в наступившей тишине нарастал его протяжный стон, который пронзал ей душу. Она чувствовала себя так, будто балансирует вместе с ним на высоком утесе посреди бушующего моря, с трудом удерживаясь на нем, и вот – время пришло. Чарльз навис над нею, изготовившись к последнему мощному, завершающему рывку. Он двигался медленно, словно стараясь продлить это мгновение, – и вдруг, достигнув пика, испустил неистовый вопль. Она резко прижалась к нему, словно подброшенная мощной пружиной. Ее ноги плотно обвили его бедра, они стали единым существом.

– Люблю тебя! Люблю! – прокричала она.

Он изливал свою любовь в ее расплавленную плоть, и издаваемый им стон проникал прямо в ее сердце.

36

Утомленные, охваченные мягкой любовной истомой, они сидели рядом на диване и держались за руки, переплетя пальцы. Рейчел, испытывая неведомое ей доселе счастье, куталась в махровый халат, который он принес из ванной.

– Что с нами будет, Чарльз? – С этими словами она подняла глаза и посмотрела на него. Мгновение это было столь чудесным, что ее вдруг охватил страх от того, что оно может закончиться.

– Почему бы нам не выяснить это?

– Что ты имеешь в виду? Гадалку-предсказательницу?

– Да, если угодно. Я сам умею предсказывать будущее. Точнее, кое-что из него.

– Разыгрываешь меня?

– Нисколько.

Он говорил сугубо прозаичным тоном, без тени выспренности, и вновь его окутал покров таинственности.

– Ты – и вдруг гадания? Я почему-то не представляю тебя в этой роли.

– Но ведь ты не очень хорошо меня и знаешь, правда, Рейчел? Давно уже не держала меня под своим микроскопом.

– Да, пожалуй, действительно не очень хорошо, но хочу узнать.

– Ну что ж, если интересуешься будущим, мы можем спросить о нем у костей.

– У костей? – недоверчиво улыбнулась она.

Чарльз встал, подошел к книжному стеллажу и среди книг в кожаных переплетах отыскал красный кожаный мешочек. Сев опять на диван, он развязал ремешок, стягивающий его, и высыпал на стол небольшую кучку костей.

– Что это?

– Кости.

– Животного?

– Вообще-то новорожденного ребенка.

– О Господи, ты шутишь! – воскликнула Рейчел.

– Вряд ли это была бы очень удачная шутка, ты не находишь?

– Но ведь их же следует захоронить.

– Захоронить их нельзя. Ребенок убит собственной матерью, едва родившись. По поверьям навахо, он считается неродившимся и поэтому не может быть похоронен в освященной богами земле. Однако какая-то жизнь у него все же была, поэтому его кости способны предсказать будущее, которого он не достиг.

– Это ужасно! Просто какая-то дикость! – возмутилась Рейчел. – Их непременно нужно захоронить.

– Согласно нашим представлениям и нашим законам – да, а вот согласно поверьям и обычаям индейцев – нет.

– Но это же Америка. Существуют законы, которые обязательны для всех, живущих в этой стране.

– Индейцы появились здесь первыми. Чья это страна, Рейчел? Чьи законы?

В его глазах полыхало пламя, какого она не видела прежде. Она моментально поняла, что сказанное им является частью его мировоззрения, той самой частью, которая во многом объясняет те чувства, которые она испытывает к нему. Вот в чем заключается мистическая сторона личности Чарльза Форда. Он не такой, как все. Какая-то часть его является столь же древней, как сама история, как индейцы, установившие необычные законы, имеющие, однако, свой смысл, открывающийся только тому, кто возьмет на себя труд вдуматься в него.

– В мать вселился злой дух, – пояснил Чарльз. – Так говорил знахарь. Наши психиатры назвали бы это послеродовой депрессией, поэкспериментировали с таблетками, устроили несколько бесед с психоаналитиком, а потом назначили бы электрошок. Индейцы же изгнали ее в пустыню и запретили жить в своем племени. Возможно, злому духу надоело потом находиться в ее душе, и он оставил несчастную в покое. А возможно, она начала ездить из города в город, стала проституткой и умерла от чахотки, оставив после себя лишь кости своего ребенка, чтобы мы могли по ним предсказать свое будущее.

Теперь в его голосе звучала жестокость. Едва ли не злоба. Его раздражала так называемая «цивилизация» и то, что Рейчел так бездумно принимает ее. У индейцев свой образ жизни. Когда-то это была их страна. В чем же заключается прогресс? В газовых камерах, геноциде, разгуле преступности? В наркомании, голоде в странах «третьего мира», этнических чистках, загрязнении окружающей среды и издевательствах над детьми? Разве законы о захоронении мертвых новорожденных внесли сколь-либо существенный вклад в развитие человечества?

Удивленно и недоверчиво взирала она на него, на эту необузданную первозданность, прикрытую внешним флером учтивой благовоспитанности. Сейчас он напоминает настоящего дикаря. Вскоре он вновь овладеет ею и проделает это с первобытной силой, так, как никто другой, и между ними будет происходить такое, о чем она не отваживалась и мечтать. И произойдет это в будущем, о котором им сейчас скажут кости индейского ребенка.

Рейчел ничего не говорила, наблюдая за ним со все нарастающим любопытством. Она сидела, замерев, ошеломленная силой охватившей ее в эту минуту страсти, вызванной одним лишь его присутствием здесь. Вот он держит в руке эти кости, крепко сжимая пальцами несбывшиеся надежды человеческого существа и одновременно – мечты самой Рейчел, во имя ее собственного будущего, которое они могли бы делить друг с другом. Чарльз сейчас пребывает в пустыне с индейцами, сидящими на корточках у костра, пламя которого то стелется на сильном ветру, то вновь тянется к небу. Это они дали ему эти кости и научили, как читать по ним будущее. За какие заслуги? За какие достоинства?

Опустив голову, он начал произносить слова, значения которых она не понимала, но догадалась, что это заклинание на языке какого-то индейского племени.

В воцарившейся тишине взметнулась его рука, и Рейчел увидела летящие в воздухе брошенные им пожелтевшие кости, которые со стуком упали на полированный дубовый пол и, немного проскользив по инерции, остановились.

Чарльз медленно встал. Затем легко, словно индеец, присел на корточки, склонился над ними и стал изучать их расположение. Рейчел ждала, испытывая странное чувство. Она отчетливо ощущала, что здесь совершается ритуал, причем ритуал, связанный с другим миром и другой эпохой. Сейчас Чарльз – прорицатель будущего, и это совершенно не смешно, а напротив – величественно и торжественно.

Он обернулся к Рейчел.

– Это о нас с тобой. Это важно, но тут не все гладко. Совершится предательство.

– Предательство?

– Да. Предательство!

Он пристально разглядывал некоторые из костей, напрягая память, пытаясь восстановить в ней символику и значения, которым его обучали давным-давно. Его отец рядом с палаткой, пустыня, сумерки, кактусы. Кости в пыли. Великая любовь в будущем.

– Чье предательство? – спросила Рейчел.

– Неизвестно, – ответил он.

Его собственное предательство духа и памяти Розы ради этой женщины, глаза которой полны света, а сердце – биения жизни? Ее предательство по отношению к нему, если он когда-нибудь позволит себе полюбить ее? Его предательство по отношению к ней, когда он устанет от ее практицизма, здравого смысла и изощренного рационалистического ума?

– Что там есть еще?

– Столкновение духов. Ты хочешь узнать, как это делается, правда? – мягко улыбнулся Чарльз. – Но рассказать тебе этого я не могу. Передать это я вправе лишь своему сыну и никому больше, а он – своему, и так далее.

– Своему сыну? – переспросила Рейчел.

– Да.

Он встал.

– Говорят ли кости, что у тебя будет сын? – Ее голос дрогнул, когда она произнесла последнее слово, он мог легко догадаться о ее сокровенном желании.

Чарльз подошел к ней, взял за руку и опять повел из комнаты – туда, к лестнице, и она радостно пошла за ним.

37

Рейчел была встревожена. Прошла уже почти неделя с тех пор, как они стали близки с Чарльзом, а он не звонил. Процесс ожидания телефонного звонка начался на следующий день. Радости это ожидание ей не приносило, а по мере того как черепашьим шагом тащились минуты, часы и дни, оно стало и вовсе мучительным.

Рейчел просто не знала, как совладать с этими непривычными для нее чувствами. Она звонила Тэссе, пытаясь выяснить у нее, как нужно вести себя в такой ситуации, неосознанно стремясь понять, что же все-таки происходит. Тэсса была очень занята, но произнесла все, что полагается в подобных случаях. Чарльз не звонил и ей тоже… или она только говорила так. Находясь во встревоженном, подозрительном состоянии, Рейчел с трудом верила ей.

Поэтому она с головой ушла в работу. Та, однако, помогла ей не больше, чем аспирин – сердечнику. Не исчезала ни боль, ни бесконечные размышления о том, что же было сделано не так.

Вновь и вновь она анализировала задачу, пытаясь ее решить. Оказалось, что в сердечных делах вообще не существует мало-мальски точных ответов на вопросы, а одни лишь бесконечные догадки и предположения, которые то растягиваются в длиннющую цепь, то вращаются по замкнутому кругу, кусая себя же за хвост.

Итак, какова же фактическая сторона дела? Всего несколько дней назад она провела самую счастливую и самую бурную ночь в своей жизни в объятиях мужчины, которого впервые полюбила. При одном только воспоминании об этом Рейчел охватила жаркая волна сексуального возбуждения.

Она стояла неподвижно, когда Чарльз раздевал ее. Чувствовала прикосновение его рук, таких сильных, таких нежных, которые задрали ее короткую юбку до пояса. Она посмотрела вниз, и ее собственное тело показалось ей совершенно незнакомым, оно было больше не ее, а принадлежало ему, упругие бедра казались особенно белыми по контрасту с черными трусиками-бикини, уже намокшими от охватившего ее пылкого желания. И все время этот пряный мускусный аромат ее неуемного вожделения смешивался с музыкой страсти, звучавшей мощными аккордами в ее сознании, заполняя его целиком.

Рано утром, вся вне себя от охватившего ее ликования, она вышла из его дома и по улицам пробуждавшегося города пешком пошла к себе. Идти было далеко, несколько миль, но потрясенная произошедшим между ними, она не замечала пройденного расстояния.

Теперь она прикована к Чарльзу. С этого самого дня и навсегда. Ей и в голову не приходило думать о том, каким будет следующий этап их отношений, когда произойдет следующая дивная встреча. Он в нетерпении позвонит ей сегодня же утром и будет бессвязно говорить в трубку о своей любви, а вечером они вновь будут вместе, делая что-нибудь – что угодно, – а потом предадутся любви, сливаясь телами, душами.

И вот вместо всего этого – полное молчание. Ни цветов. Ни коротенькой записочки. Ни звонков, черт бы их побрал. Почему? Некоторые мужчины поступают так. Сначала – победа, а затем исчезновение навсегда. Но ведь не Чарльз же! Это не тот тип мужчины. Уж это-то она знает наверняка. А почему она так в этом уверена? Сколько раз сама же говорила: «Чужая душа – потемки». Один из постулатов веры. Но ведь к Чарльзу это не относится. Нет, нет, не может относиться!

Рейчел вспомнила гадание. Их ожидает предательство. Но не так же быстро! Сейчас и предавать-то нечего, кроме одной-единственной ночи их опьяняющей любви.

Ее мысли постоянно возвращались к Розе. Вот наиболее вероятное объяснение его молчания. Чарльза мучит чувство вины. Разрываясь между хранимой верностью старому и чувствами к новому, он предпочел Розу. Да, в этом все дело.

Рейчел говорила с Тэссой еще раз, после трех дней этой душевной пытки. Рассказала ей все и попросила совета. Тэсса тогда успокоила ее. Чарльз непременно даст о себе знать. Наверняка существует какая-то веская причина того, что он не появляется. Тэсса уверена в этом. Рейчел не должна паниковать. Все будет замечательно. Да, да, миссис Дружба! «Замечательно» для кого?

На исходе третьего дня Рейчел сделала то, что должна была сделать в первый же день. Позвонила ему сама. Автоответчику. Прислуге Фордов в Санта-Фе, в галерею Уордлоу, куда угодно, кому угодно… Но к нему так и не пробилась. Не могло же все это быть по-макиавеллиевски изощренным планом, чтобы отомстить ей за ту передачу и интервью? Одно ясно: Чарльз Форд избегает отвечать на ее звонки. Не давать людям связаться с собой по телефону – это прерогатива Рейчел Ричардсон. И вот сейчас она чувствует это на своей собственной шкуре, и ощущение – препоганейшее.

В дверях стоял Джейк.

– Все хорошо? – спросил он.

Он прекрасно видел, что все далеко не «хорошо», и даже знал почему. Джейк был одним из немногих, перед кем Рейчел могла выговориться. Он знал почти все о Чарльзе Форде и о том, какую сумятицу тот внес в ее хотя и беспокойную, но вполне упорядоченную жизнь.

– Все по-старому, ничего нового, – вымученно улыбнулась Рейчел.

– Уладится. Вот увидишь, – заверил он.

– Да ты-то откуда знаешь? – горько усмехнулась Рейчел. – Как ты можешь заранее знать, что он умрет ужасной медленной смертью?

– У меня предчувствие, что на этот раз все будут счастливы.

Видя, что она так и продолжает сидеть с поникшей головой, он подошел к ней и стал массировать шею и плечи.

– Я забрал твой паспорт из кубинского посольства со всеми визами. Если Кастро скажет «si», мы сможем быть там на другой же день.

– Да пошел он, этот Кастро!

Джейк рассмеялся, еще сильнее разминая ей мышцы.

– Целебный бальзам для разбитых сердец – это работа. Ты должна ехать в «Плазу» и поговорить с Беназир Бхутто. Ей пришлось перенести и брак по принуждению, и казнь отца через повешение. Вокруг всегда есть люди, которым несравненно хуже, чем тебе.

Массаж, сделанный Джейком, оказал свое благотворное влияние, придав ей немного бодрости.

– О'кей. Пора ехать. Если он позвонит, я соединю его прямо с «Плазой». Обещаю.

Рейчел встала. Теперь ей уже хотелось уйти. Она должна убраться отсюда. Может быть, если ей хоть чуточку повезет, то сейчас на улице ее схватят сзади за горло и ограбят. Любая физическая боль, какую она только сможет вынести, лучше, чем все эти сомнения и неуправляемые, терзающие сердце переживания.

38

Выйдя на улицу, Рейчел глубоко вдохнула сырой воздух. Омытый дождем Манхэттен неумолчно гудел. Хоть здесь нормальная жизнь идет вроде бы своим чередом. А может быть, это всего лишь видимость? Быть может, и у этих людей, идущих по улице, обливаются кровью сердца и страдают души, и у них все из рук вон плохо, и они ждут не дождутся телефонных звонков?

Машина была уже подана и стояла у самого тротуара. Водитель наверняка на своем месте, ему удобно и комфортно в салоне с кондиционированным воздухом. Быстро постучав в окно, она распахнула заднюю дверцу и оказалась в прохладном затемненном салоне. Ей даже не нужно было говорить, куда ехать. Все уже организовано и спланировано заранее.

Когда лимузин плавно отъехал от тротуара, Рейчел прикрыла глаза и вернулась к своим размышлениям. Душевная боль почти непереносима, но в эпицентре своей вселенной, своего бытия находится именно она сама, Рейчел Ричардсон. Я… я… я. Неужели в этом и заключается весь секрет? Неужели любовные переживания – это, в конечном счете, только погружение в себя, когда значения имеет лишь точка отсчета – ты сама? Она выбросила из головы это никчемное философское построение. Какой хотя бы маломальский интерес может оно представлять? К ее эмоциональной сфере оно не имеет ровным счетом никакого отношения. Я чувствую, следовательно, я существую.

Она попыталась переключить ход своих мыслей на Джона Фитцджеральда Кеннеди-младшего, его политический журнал и свое сегодняшнее интервью, однако ее мысли об этом никак не приобретали привычную остроту и четкость, а, напротив, были какими-то вялыми, аморфными, сбивчивыми и бессвязными. Она не могла сосредоточиться. Посмотрела в окно. Странной дорогой они едут, чтобы попасть в «Плазу». Впрочем, какая разница! Рейчел вспомнила, как однажды села не в ту машину, и рассмеялась. Тогда она обнаружила свою ошибку сразу же, потому что водитель, ожидавший японского бизнесмена, страшно удивился, увидев ее.

Машина продолжала ехать в южном направлении. Что за чертовщина? Явно какая-то путаница вышла с этим заказом. Рейчел постучала в прозрачную перегородку, отделявшую от нее водителя. Тот повернул налево, к реке. Никакой реакции. Она постучала сильнее. То же самое.

– Эй! – окликнула она его. – Проснитесь вы там! Куда мы едем? Эй, эй! – Опять ничего.

И в этот самый момент она впервые расслышала отчетливый сигнал тревоги, зазвучавший словно бы внутри ее. Он был тихим, но настойчивым, как у пейджера, громкость которого установлена на низшую отметку. Движение на этой улице было интенсивным, и в одном месте машина вынужденно остановилась. Она нажала на дверную ручку. Не открывается. На другую. То же самое. Центральное блокирование. Опять застучав в перегородку, Рейчел набрала полную грудь воздуха.

– Водитель! – закричала она. И тут же еще громче: – Води-итель!

Сигнал тревоги звучал теперь на полную громкость, пульсируя в висках.

– О Господи, – произнесла она вслух. – Меня похищают.

Никогда еще Рейчел не испытывала такой растерянности.

– Да нет же, нет. Просто тебе попался глуховатый водитель, которому вскоре предстоит пополнить великую армию безработных, – убеждала она себя вслух.

Теперь они ехали по туннелю под рекой в сторону Лонг-Айленда. Она в отчаянии привалилась к спинке. Вот так. Она – пленница. Рейчел попыталась разобраться в происходящем. Кто? Почему? Зачем, черт возьми? Все это совершенно не по-американски. Сейчас ей вряд ли удастся припомнить, кого из знаменитостей Америки похищали после случая с Линдбергом.

Затем журналистка все-таки взяла над испуганной женщиной верх. Если ей удастся благополучно выбраться из этой переделки, то может получиться захватывающий сюжет, само собой, эксклюзивный. Если! Обуявший ее страх заглушил, а потом и полностью подавил эту внезапно пришедшую, мимолетную мысль о возможной сенсации. Кто же там за рулем? Он вооружен? Да разве это важно?

Она схватила бесполезный сотовый телефон, зная, что в этом месте он наверняка не будет работать. Так оно и оказалось. Но Рейчел все равно стала кричать в трубку, лихорадочно нажимая на кнопки.

– Кто-нибудь меня слышит? – вдруг почти спокойно спросила она и, уже произнося эту фразу, поняла, что это попросту смешно.

– Да, – ответил мужской голос.

– Что?! – переспросила она, поразившись, что ей вообще ответили. Друг или враг? – Кто вы? Чего вы хотите? – Интуиция ей подсказала, что она говорит со своим похитителем.

– Я хочу тебя, Рейчел.

И она узнала голос. Именно тот голос, который она мечтала услышать целую неделю. Это – Чарльз Форд.

– Чарльз? – только и сумела вымолвить она. – Где ты?

– За рулем.

– Послушай. Мне жаль, но у меня неприятности. Я в машине, в туннеле, и говорю с тобой по телефону. Где ты? Что происходит, черт возьми?!

Если Рейчел и возмутилась, то не раньше, а именно сейчас.

– Я тебя похитил.

– Ты меня похитил?! Послушайте, Чарльз Форд, если эту машину действительно ведете вы, то покажитесь же мне, черт возьми.

Он сошел с ума? Или она? Что он имеет в виду? Это какой-то невообразимый розыгрыш? Что он имеет в виду, говоря, что хочет ее? Он обладал ею, придурок проклятый, а потом всю неделю не звонил, и вот сейчас она – пленница в машине, мчащейся Бог знает куда и Бог знает зачем.

– Разумеется, но сначала поговорим немного.

– Обернись немедленно! И сейчас же останови машину! – прокричала она.

– Я не сделаю этого, – сказал он таким тоном, что она поняла – не сделает.

– Чарльз, то, что ты совершаешь, противозаконно. Слышишь? Это уголовное преступление. Ты не имеешь права меня похищать! Это запрещено. Ты ненормальный или что?

– Может быть. Я думаю, что влюблен в тебя.

– Ты – что?! Влюблен в меня и не звонишь целую неделю! За дуру меня принимаешь? Влюблен в меня? Что за чушь?

Но это была не чушь. «Я думаю, что влюблен в тебя». Так прозаично. Так неожиданно. И для этого вывода ему понадобилось несколько часов – черт, целая неделя – углубленных размышлений. С одной стороны, так, а с другой – вот так: «Да, я считаю, что от этого вывода никуда не уйти – я люблю ее и поэтому должен ее похитить».

– Я влюбился в тебя на прошлой неделе, – сказал он. – Во время нашей близости, и до нее, и во время нее, и после нее.

Рейчел была не в силах ответить ему сразу.

– Правда? – наконец проговорила она.

Странные чувства охватили ее. Почему, ну почему это похищение не произошло в понедельник?

– Да. И поэтому я нанял машину, зафрахтовал самолет и намерен увезти тебя на Средиземное море отдохнуть на моей яхте.

– Как, прямо сейчас?!

– Да, прямо сейчас.

– Но я не могу. Во-первых, не хочу. Во-вторых, даже если бы и хотела, все равно не могу. У меня запланировано несколько интервью. А теперь отвези меня назад. У меня полно работы. Я была бы в восторге и от Средиземноморья, и от яхты, и от самолета, и от всего остального. Но только в понедельник. Так что спасибо. Сегодня слишком поздно. Ты упустил время.

– Хочу услышать честный ответ. Один совершенно честный ответ… вернее – два. Ответь мне на эти два вопроса, и я отвезу тебя назад, в студию.

– Никакие сделки я заключать не намерена. Хочу назад прямо сейчас… О'кей, о'кей, – с трудом подавила она улыбку. – Ты получаешь два честных ответа, а быть может, кое-что еще, но после этого отвезешь меня назад. Договорились?

– Договорились. Первый вопрос: если бы я позвонил тебе в понедельник утром и пригласил тебя отдохнуть на Средиземном море со мной, ты бы согласилась?

– Могла бы.

– Только правду. Не забывай наш уговор.

– Ну-у… вероятно, нет. Потому что у меня плотный график и встреча с рекламодателями, а Стиву, моему продюсеру, нужно время…

– Значит, не поехала бы?

– О'кей, нет. Не поехала бы, потому что…

– Второй вопрос: а хотела бы поехать?

Рейчел помолчала.

– Да, – просто ответила она.

– Отлично! Ну что ж, я предвидел твои ответы на свои вопросы и организовал все так, чтобы ты не смогла отказать мне.

Рейчел вздохнула. Она так хорошо помнила все произошедшее неделю назад. Кости летели на пол. Их тела были сплетены друг с другом. Ее сердце изнемогало от любви. А потом было предательство, наступившее гораздо быстрее, чем можно было себе представить. Он не звонил целую неделю.

Но ведь совершенно очевидно, что он был занят. Яхта. Личный самолет. Ведь, в конце концов, он хочет ее, а когда желание вынашивается так долго, не может быть и речи о неторопливых ужинах при свечах, посещениях приемов, прогулках в парке, уик-эндах, милых забавных знаках внимания. Абсолютно очевидно, что он – глубокая, цельная натура. А похитил он ее просто потому, что отрицательный ответ его не устроил бы. Разве это не романтично? Разве не это самое главное? Разве не о такой любви она мечтала?

– Чарльз, послушай. Мы могли бы поехать отдохнуть. Я могла бы это устроить. Не на этой неделе. Но потом, летом, после… Я имею в виду, что не могу сейчас. Ни одежды. Ах да, и ни паспорта.

– Все это в багажнике.

– Где? Ты шутишь! Кто же это сделал?

– Твой помощник, Джейк. А все остальное, что тебе потребуется, можно купить в Монте-Карло, Портофино, на Сардинии.

Чарльз говорил совершенно прозаическим тоном. Казалось, он предвидел все. Он знал, что она заартачится, поэтому просто взял все в свои руки.

– Джейк?! Но я же всю эту неделю говорила с ним о тебе… и сказала ему о тебе такое, что… в общем, тебе лучше не знать. Короче, ему придется уйти. Я не могу ему больше доверять. Боюсь, что из-за тебя мой помощник лишился работы.

– Не думаю, – спокойно ответил Чарльз, считая, что онa блефует или просто угрожает.

Рейчел перестала говорить в трубку. Все это сплошной сюрреализм. Вот она – говорит с Чарльзом по телефону, и вот он, меньше чем в шести футах от нее, – везет ее в аэропорт имени Кеннеди практически против ее воли. Его самонадеянность просто обескураживала. Oна чувствовала себя полностью обессилевшей, лишенной того, что всегда было источником ее жизненной силы. Что-то в глубине ее говорит: «Хорошо», а все остальное негодует: «Да что ты о себе возомнил, черт возьми?!» Ей хочется наказать его. Ей хочется наградить его. Есть ли способ сделать и то и другое одновременно?

– Чарльз, можно мне увидеть тебя?

– Да, – ответил он.

Машина затормозила и остановилась впритирку с тротуаром. Дверца открылась. Oн наклонился к ней, помогая выйти. Темно-серый костюм, шелковая кремового цвета рубашка и галстук фирмы «Тэрнбулл и Ассер». На лице выражение спокойной уверенности в себе. Ни малейшего намека на нерешительность или сомнение. Ничего этого Рейчел так и не смогла разглядеть на его лице, как ни пыталась. Вместе с тем она молниеносно суммировала свои собственные чувства. Как ни странно, как ни нелепо, но она рада видеть его. Рейчел улыбнулась и возненавидела себя за это.

– Да уж, поступил ты, что и говорить, по-мужски, – съязвила она.

Слова были лживы, противоречили тому, что творилось сейчас у нее в душе. Но она сочла, что должна быть сдержанной и недоброжелательной к нему. Это самое малое, чем она в состоянии была отомстить за целую неделю бесчеловечных пыток…

Он ничего не ответил ей. Протянув руку, сжал ее ладонь и посмотрел в глаза. Рейчел пыталась никак не реагировать на это, но вдруг отчетливо поняла, что ее рука больше не принадлежит ей. Эта рука принадлежит ему, потому что она сама сжала в ответ его руку, и, словно по сигналу, слезы навернулись ей на глаза.

– Ах, Чарльз! – проговорила она.

Он наклонился к ней, и то жесткое и необычное наказание, которое она, страдая, несла все эти дни, оказалось всего лишь прелюдией к этому поцелую.

«Чем были бы горные вершины без долин? – успела подумать она, приникая к нему, охваченная страстным желанием. – Разве можно без них узнать, до чего же бывает хорошо?»

Теперь она знала это.

39

В аэропорту уже стоял зафрахтованный «Гольфстрим-3». Чиновник иммиграционной службы проверил их паспорта. Паспорт Рейчел действительно находился в багажнике вместе с ее вещами.

– Не могу поверить, что Джейк участвовал во всем этом. Я даже не знаю, куда мы полетим.

Рейчел недоверчиво рассмеялась при мысли об этом, но рука Чарльза по-прежнему лежала в ее руке. Перед ее глазами, словно фильм ужасов, промелькнули страницы ее еженедельника. Но, вероятно, Джейк, тайный сообщник Чарльза во всей этой любовной истории, так или иначе уладил ее дела.

Она медленно пошла к трапу самолета.

– Мы летим прямо в Ниццу. Оттуда на машине совсем недалеко до Антиба, где мы сядем на яхту.

– Как ты мог быть так уверен? – удивленно спросила она.

– Приходится быть уверенным, – ответил он.

Ей нужно было задать ему столько вопросов! Когда он принял это решение? На следующее утро после их бурной ночи? Или же мучительно колебался, некоторое время борясь со своими личными демонами и духами из прошлого? Выжидал ли, чтобы проверить свои чувства, определить, «настоящее» это или нет. Или же понял все с самого начала, как и она? Однако трап самолета не самое подходящее место для ответов на такие вопросы.

– Добрый день, мистер Форд. Добрый день, мисс Ричардсон, – поздоровалась стюардесса.

Внутри самолет оказался небольшим, но элегантным. Есть ли здесь кровать? Рейчел постаралась выбросить эту мысль из головы. Рейсовый самолет летит до Европы семь часов. Реактивный самолет такого размера, вероятно, дольше. Она подсчитала, что в Ниццу они прилетят примерно в час ночи. Это будет шесть утра по местному времени. Сиденья в салоне правильнее было бы назвать креслами. Внутреннее убранство было выполнено в раннеамериканском стиле восемнадцатого века – дорогая мебельная обивка и персидские ковры. Весь салон напоминал собой интерьер небольшого городского особняка в Джорджтауне.[17]

Чарльз опустился в кресло и посмотрел на нее снизу вверх.

– А что, я и впрямь чуть было не потерпел неудачу?

– Еще какую! – улыбнулась она ему, усаживаясь в кресло напротив.

– Бокал шампанского, чтобы отметить успех?

– Можно. Все это совершенно поразительно. Ты хоть понимаешь, что рушишь мою карьеру?

– Останется лишь небольшая вмятинка. По-моему, твоя карьера давно заслуживает этого.

– Ну, спасибо, что предоставил мне выбор! – Эта язвительная ремарка была беззлобной. Весь гнев Рейчел почти улетучился.

– Мне иногда кажется, что выбор – это всего лишь иллюзия.

– Следовательно, и свобода тоже?

– Нам просто приходится делать вид, что мы свободны. Даже когда никакой свободы у нас нет. Особенно когда ее нет!

– Тогда не было бы смысла даже вставать с кровати по утрам.

– Ну, почему же? Кальвинисты верили, что в жизни каждого человека все предопределено заранее: либо ты был избран Богом для спасения твоей души, либо – нет. Но они отчаянно стремились выглядеть «хорошими» в глазах окружающих, даже несмотря на то, что это не имело ровным счетом никакого значения. Ведь Бог свой выбор уже сделал. Но им безумно хотелось, чтобы остальные думали о них, будто они относятся к клану избранных.

Шампанское им принесли на серебряном подносе. Это был «Дом Периньон» урожая 1992 года. К нему подали рулетики из ржаного хлеба с копченой семгой и паюсную икру на листах салата.

– За нас, – поднял бокал Чарльз.

– И за юг Франции – солнечное место для темных личностей.

Они рассмеялись, как влюбленные-заговорщики. Чарльз Форд совершенно непредсказуем, теперь она знает это точно. Однако непредсказуемость эта отнюдь не безрассудна и не выглядит глупо. Все планируется заранее, подобно блестящей военной кампании. Он принимает решение и действует – воплощает его в жизнь, устраняя все преграды на своем пути. Не присылает цветов, не звонит по телефону. А фрахтует самолет, готовит яхту и устраивает настоящий заговор, вовлекая в него ее друга, подчиненного и доверенное лицо, – и все это потому, что хочет ее. Почему? Сколько вопросов, и как великолепно, что есть столько времени для ответов на них.

– Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, – сказала Рейчел.

– При одном условии.

– Ах, Чарльз Форд, уж эти мне ваши условия и договоры! Вы прямо вылитая я.

– Возможно, именно это и происходит с противоположностями. Они притягиваются друг к другу, становясь одинаковыми.

– Вряд ли мне понравилось, если бы ты походил на меня. Ну ладно, что за условие?

– Звонишь после взлета.

Она расхохоталась.

– А ты хитрюга, а? Все предусматриваешь загодя. – До чего же это замечательно! Узнавать его. Узнавать о нем все. Отличное занятие!

– Договорились?

Человек, отлично знающий, чего он хочет, и всегда доводящий задуманное до конца, несмотря на весь свой романтизм. Вероятно, у них все прекрасно получится, и они идеально подойдут друг другу.

– Да, – кивнула Рейчел.

– Отлично! У меня такое впечатление, что тебя что-то беспокоит.

– Склонность к преуменьшениям ты явно унаследовал от своей бабушки-англичанки.

Он улыбнулся.

– Однажды за рождественским столом мой отец наклонился вперед, и от одной из свечей у него вспыхнули волосы. Бабушка ему и говорит: «Дорогой, у тебя волосы горят», а сама продолжает спокойно есть. Отец отвечает: «Да, действительно» и гасит огонь салфеткой. До сих пор помню, что тогда это показалось мне несколько странным. На такую опасность она прореагировала всего лишь замечанием, сделанным вскользь. Считаю, что способность к преуменьшениям – это умение обуздывать свои эмоции, даже когда испытываешь ужас при виде происходящего.

Рейчел взяла кусочек копченой семги. Она отхлебнула шампанского, посмотрела на Чарльза, и сердце ее преисполнилось состраданием к нему – сколь холодным, суровым было его детство.

– Ты был счастлив тогда?

– Думаю, да. И даже очень! Но слова «счастье» в нашем лексиконе не существовало, поэтому и понятие это мы не очень-то осознавали. Просто все всегда были рядом друг с другом. Думаю, что для ребенка это и есть самое главное, как ты считаешь?

– Ты ведь американец? – спросила Рейчел.

– Да. И вероятно, даже в большей степени, нежели многие из них, раз в моих жилах течет еще и индейская кровь.

– И ты весьма гордишься этим, тогда как основная масса людей постаралась бы как минимум не заострять внимание на подобном факте или предпочла бы вообще скрыть его. – Она ясно сознавала, что Чарльз – это никак не основная масса.

– Да, горжусь! Я люблю тишину, запах пустыни, люблю темноту.

– Я помню, – быстро проговорила Рейчел, и в ней опять вспыхнуло вожделение, как совсем потухшее пламя вновь начинает охватывать своими языками сухой хворост.

Он понял ее и улыбнулся, показывая, что тоже помнит это. Рейчел знала, что Чарльз не особенно любит разговаривать. Сейчас, словно цветки кактуса в пустыне, в их диалоге то тут, то там ярко проявляются то одни, то другие его особенности. И сам он, похоже, ничуть не против этого и даже находит в этом удовольствие. Пожалуй, он видит в ней человека, который своими осторожными наводящими вопросами поддразнивает его, помогая ему раскрыться. Неужели все время, возможно, даже всю жизнь он страстно хотел вырваться из того защитного панциря, в который семья облачила его с детства?

– Расскажи, что за яхту ты зафрахтовал?

– У меня собственная яхта, – сказал он.

– Я не знала.

– Так ведь у нас и разговор о ней не заходил, правда?

Она рассмеялась. Сколько самых разнообразных тем всплывет на поверхность за эти несколько предстоящих чудных дней… недель?

– Это парусник, – вдруг начала она высказывать свои предположения. – Нет, нет, не говори мне. Деревянная яхта. Не огромная. Не сказочный дворец, но очень комфортабельная, с капитаном, который работает у тебя уже, ну-у, пятнадцать лет. Белая с черным парусом. Ты управляешь ею сам и умеешь прокладывать курс по звездам.

– Неплохо, неплохо. Вот уж не думал, что меня можно видеть насквозь. Но ведь в моем окружении и нет людей со столь острым, прямо-таки рентгеновским зрением. В общем, капитан Джон у меня двенадцать лет, яхта действительно парусник, семьдесят футов, не огромная. Черного цвета, с белым парусом.

– А называется?

– «Миф».

– «Миф». Мне нравится. Но почему «Миф»?

– Потому что жизнь не подчиняется правилам и ты плывешь куда хочешь и когда хочешь, вслед за ветром, надувающим твой парус. А все прочее – миф; общепринятые глубокомысленные суждения о важности того, первостепенности другого… Моя же яхта, как и пустыня, напоминает мне о том, что я свободен. А в наши дни крайне распространены бегство от ответственности, страх перед свободой, культ жертвенности. В стране свободы мы предпочитаем верить, что вечно пребываем в психологических оковах, предопределенных нашим прошлым, нашим детством, наследственностью, окружающей средой. Но свобода – это лишь вопрос выбора, верить в это или нет. На своей яхте я свободен. На своей лошади я свободен. Я ощущаю себя свободным сейчас. А ты?

– Еще не вполне. Меня по-прежнему не покидают мысли о предстоящей неделе, о том, что́ я не смогу выполнить, скажется ли это на работе и как сильно. Но они все больше отходят на задний план с каждым глотком шампанского. И с каждым твоим словом, когда ты говоришь такие вещи. И я тоже становлюсь свободнее, думая о твоей яхте. На ней есть экипаж, кроме Джона?

Разговор о них самих Рейчел перевела на другую тему. А то она начала чувствовать себя чересчур уж свободной. Свободной делать что захочется и когда захочется. Она уже ощущала, что, кажется, начинает становиться распущенной. Они уже были в постели. И будут опять. Как скоро? Очень скоро! Но она хочет выждать. Чтобы насладиться предвкушением. Полнее прочувствовать потом каждое мгновение.

– Еще там есть Трейси, которая готовит напитки, наводит чистоту и живет с Джоном. Еще Мериэл, она – кок. И один палубный матрос. Но это место не постоянно, люди все время меняются. С этим я еще незнаком, но зовут его Том. Вот и весь экипаж.

Дверца кабины пилота открылась.

– Взлет разрешен, сэр. Взлетим по вашему сигналу. У нас пятиминутный запас времени.

– Взлетаем сейчас, – сказал Чарльз.

Стюардесса начала все убирать со столика. Чарльз вытянул из кресла ремень, чтобы пристегнуться. То же самое сделала и Рейчел. В частных самолетах ей доводилось летать нередко. Самолет Мэтта в несколько раз больше этого, весь напичкан супертехникой, с футуристическим дизайном интерьера – не очень уютный, но зато броский. Здесь же – все как в кабинете. Настенные светильники, стилизованные под эпоху королей Георгов, книги в кожаных переплетах на стеллажах стиля шератон. Отделано все просто и с отменным вкусом.

– Ты всегда фрахтуешь этот самолет? – спросила она, когда взревели двигатели и машина стала выруливать на взлетную полосу.

– Да, когда есть возможность.

Неожиданно для себя Рейчел вдруг почувствовала присутствие в салоне воспоминания о Розе. Это было именно физическое ощущение. Угрожающим оно не было. Не было речи о враге или даже сопернице. Лишь невысокий барьерчик, который нужно было преодолеть. Она будто слышала чей-то голос: «Будь же смелой, я благословляю тебя, сделай его счастливым». Самолет взмыл в небо, в направлении рая, где находилась сейчас Роза, и избежать ощущения близости ее духа было решительно невозможно.

Из кабины появилась стюардесса.

– Капитан говорит, что уже можно отстегнуть ремни.

– А что в хвостовой части? – спросила Рейчел, обращаясь к Чарльзу.

– Ванные комнаты, спальня.

– Можно мне посмотреть?

– Конечно.

Она встала. Как колотится сердце! Что это? Неужели пришло то самое время, когда будет поставлена последняя печать, подтверждающая ту судьбу, что предсказали им кости? Пора ли предпринимать наступление на память? Чарльз тоже поднялся.

Они направились в хвостовую часть.

– Ванная, – сказал он, открывая дверь слева.

Она заглянула туда без всякого любопытства.

– Спальня, – сказал он, открывая дверь справа.

Рейчел зашла внутрь. Спальня оказалась невелика, но убранство ее было идеальным. Она обернулась к нему и сказала:

– Очень мило… – Она бы продолжила, но на слове «мило» поперхнулась и замолчала выжидательно.

Чарльз стоял вплотную к ней, чувствуя то же, что и она. Только он вовсе не был напуган этим смущением. Рейчел поняла это, потому что очень медленно и очень нежно он заключил ее в объятия, наклонился и поцеловал.

40

Рейчел открыла глаза и окончательно проснулась. Она знала, что в кровати его нет, но всю эту дивную ночь он был здесь. Чарльз ушел, когда первые лучи солнца только начали пробиваться сквозь занавески на иллюминаторах.

Яхта слегка поскрипывала, держась на тросах у причала. Рейчел тогда задремала, зная, что вставать ей еще рано, и смутно слышала, как шла подготовка к отплытию. Заворчали двигатели, раздавались звуки шагов и приглушенные команды, доносился дразнящий запах крепкого кофе. Она чувствовала движение отчаливающей яхты, затем более интенсивное, когда яхта пробиралась по фарватеру, перед тем как выйти в открытое море. Рейчел тогда представила, как он стоит в рубке, сжимая штурвал. Она вспоминала его и ту страсть, что вновь соединила их в минувшую ночь и сделала ее счастливой, как никогда. Думала она и о своем бегстве, о свободе и о будущем, в котором отныне они будут вместе.

Она резко села в кровати. Солнце уже высоко, а ведь еще только девять часов местного, французского, времени. Спала она совсем мало, но чувствовала себя замечательно.

Рейчел встала. На двери ванной с обратной стороны висел роскошный махровый халат. Она надела его и посмотрелась в зеркало, чувствуя во всем теле восхитительную усталость после ночи любви.

Поплескав водой на лицо, она улыбнулась своему отражению.

Будь она кошкой, она бы сейчас замурлыкала, плавно изгибаясь всем телом и потягиваясь от удовольствия. Каюта была небольшой, но просто чудесной. Повсюду, куда ни посмотри, старое тиковое дерево, за много лет отполированное до тусклого блеска. Одна стена заставлена книгами, удерживаемыми от падения съемной тиковой доской на случай, если в открытом море яхта попадет в шторм.

Вновь сев на кровать, Рейчел обхватила себя за плечи. Чем же она заслужила это? Просто позволила судьбе идти своим путем? Вряд ли. Удача всегда на стороне тех, кто готовится к ней. Она это заработала. Всевышний вручил ей награду за все. И вот теперь она намерена наслаждаться. Она встала и прошла в салон.

– Доброе утро, мисс Ричардсон. Хорошо ли спалось? – Джон, капитан яхты, был в штурманском отделении. При ее появлении он вскочил.

– Урывками. Эта яхта настолько великолепна, что, находясь на ее борту, жалко тратить время на сон.

– Яхта отличная! И ход замечательный. Высший класс, это уж точно! Сейчас таких уже не делают. Завтрак накрыт на главной палубе. Мистер Форд у штурвала, небо ясное, пригревает. Днем, пожалуй, будет жарковато.

– Куда мы плывем?

– Мистер Форд хотел идти к островам Сен-Тропез. Должны быть там к обеду, а на ночь бросим якорь с надветренной стороны.

– Поднимусь-ка я на палубу, посмотрю, что это за хлеб, который так чудесно пахнет.

– Свежей утренней выпечки, прямо с рынка в Антибе. Фрукты тоже хороши. Инжир, мускатный виноград, нектарины, fraises du bois.[18] Только скажите, что бы вы хотели, и Мериэл все приготовит.

– М-м-м-м, – только и смогла произнести Рейчел.

Она поднялась по трапу. Босыми ногами было удивительно приятно ступать по прохладному блестящему дереву. Медная отделка палубы ярко сияла на фоне черных канатов, а полированный деревянный настил оттенялся посверкивающими планширами. Над палубой возвышались две мачты.

– Доброе утро, Рейчел.

Чарльз стоял за штурвалом и обернулся, чтобы поздороваться с нею. На нем были темно-синие шорты и простая майка без надписей. Он улыбался в знак приветствия.

Удерживая штурвал одной рукой, он протянул другую к Рейчел и привлек ее к себе.

– Ты сладко спала. Не хотел тебя будить.

– Здесь настоящий рай, – сказала она.

И это действительно было так. Позади, на взгорье, возвышался древний город Антиб. У дамбы-волнолома пришвартовались разноцветные яхты, за ними возвышались мачты парусных кораблей. Прямо по курсу, поблескивая в лучах раннего солнца, им навстречу катились зеленовато-голубые волны. Рейчел посмотрела в безоблачное небо, вдохнула полной грудью солоноватый морской воздух, аромат кофе и тепло, исходящее от Чарльза.

– Я могла бы жить так всю жизнь.

– Думаешь, смогла бы?

– Ну дай же мне помечтать! Соври что-нибудь. Выдумай! Что угодно… Но сейчас я умираю от голода, – сказала Рейчел.

Мериэл, склонившаяся над столом, перелила кофе из чашки в большую кружку, какие любят французы, и протянула ей. Рейчел нехотя отпустила руку Чарльза и намазала кусок батона маслом и медом.

– Мы поплывем в Италию тоже? Можем вот так взять и поплыть туда, когда захотим?

– Да, конечно. Можем идти куда угодно. Думаю, нам с тобой непременно нужно поплавать в пещерах Порто-Венери и нырнуть к подводной статуе Христа. Это сказочно! А затем – в Портофино, там можно сделать хорошие покупки и вкусно поесть. Потом можем отправиться на Сардинию, если захотим. Но все это только после того, как нам надоест юг Франции.

– Вряд ли здесь может надоесть. Я была в этих местах лет пятнадцать назад. Мне очень понравилось… и сегодняшняя ночь тоже, – добавила она, опять вкладывая свою руку в его ладонь. – В самолете, на яхте. А где в следующий раз?

У нее сел голос от охватившего ее неуемного вожделения.

– В море, – ответил он.

Это не было шуткой.

Рейчел приникла к нему, тесно прижавшись всем телом.

– Прямо за штурвалом какого-нибудь парусника? – поддразнила его она.

Он рассмеялся.

– Хорошо здесь, правда?

– Очень, очень хорошо! Неужели так будет продолжаться всегда?

– Да, – уверенно подтвердил Чарльз. – Всегда.

«До момента предательства, – подумала Рейчел, – но не моего. Стало быть, его». Она старалась подавить эту мысль, загнав ее глубоко внутрь, где ей и надлежало находиться. Тэсса? Конечно, нет! Тогда кто же? На этом судне – никого. Значит, сейчас ничего такого не произойдет. Вот и живи настоящим. Но она слишком сильно любит его. Не думать о том, что она может однажды лишиться всего этого, свыше ее сил.

– Помнишь кости, предсказавшие предательство? Это буду не я.

– И не я, – серьезно ответил он.

– Означает ли это, что кто-то из нас однажды окажется лжецом?

– Рейчел, посмотри на море, на летающих рыб, на солнце, что освещает вон те здания вдали. Ведь его свет так же падал и в средние века. Эти волны плескались под римскими галерами, а ведь римляне на Средиземном море были всего-навсего парвеню, выскочками, по сравнению с карфагенянами, древними греками, этрусками, финикийцами. А вот это судно уже существовало тогда, когда частички тебя были еще рассеяны по Вселенной и не соединялись в красивую женщину Рейчел Ричардсон. Стоит ли волноваться из-за того, чего изменить нельзя, если радость – вот она, здесь и сейчас?

– Но я только хочу, чтобы она не кончалась, – возразила Рейчел. – Вот и все.

Она знала, что он прав. А она? Ни слова, ни поступки ничего изменить не в состоянии. Вот в чем беда пророчеств. Они гнетут и терзают тебя до тех пор, пока из-за твоего же собственного страха и неуверенности в себе не сбываются. Она почувствовала, как темное облако судьбы заволакивает ее солнце, и, внезапно задрожав от холода, прижалась к нему.

– Все это тебе помог организовать Джейк?

– Да, мне необходимо было точно знать, что у меня есть шанс.

– А Тэссе ты ничего не говорил?

– Нет.

– Знаешь, мне показалось, что ты ей понравился. А когда я узнала про книгу, мне стало казаться, что в какой-то степени и она тебе – тоже.

– Да.

– Но не в такой, как я?

Он помолчал. Потом ответил:

– Она красивый человек.

Это было не совсем то, что хотела услышать Рейчел.

– Да, это так. Знаешь, когда я впервые встретилась с нею, я не вполне понимала, о чем она мне пыталась рассказать – все время только о своем муже, о магии любви с первого взгляда, ну и о всяком таком. Слышать-то я ее слышала, но у меня самой такого опыта тогда еще не было.

Рейчел подняла на него глаза. Она попыталась донести до его сознания, что Тэсса все еще любит своего мужа, точнее – свои воспоминания о нем.

– Ты тоже красивый человек, – сказал он. – Но ты – мой красивый человек.

– Как Роза? – Рейчел затаила дыхание.

Она понимала, что говорить этого не следовало. Это было столь же ошибочно, сколь и неизбежно. Но демонов нужно вытащить на яркий солнечный свет. Нельзя же допустить, чтобы они постоянно прятались в тени, готовясь к внезапному броску.

– А ты готова к тому, чтобы занять место Розы? – просто спросил он. – Готовы ли к этому мы?

– Не знаю. Наверное, тебе виднее.

Чарльз смотрел на море прямо перед собой.

Он был не из тех, кто в нужный момент хорошо умеет говорить. А насчет Розы он и просто не знал, что ответить.

– Что можно понять о прошлом, о том, что ушло навсегда? Что тебе не хватает его? Да, мне ее не хватает. Но минувшей ночью, когда я сжимал в объятиях тебя, я этого не испытывал. Мне не хватало ее сегодня утром, когда я отплывал от Антиба. Я мысленно видел ее на палубе, потому что когда-то она помогала мне делать это. Порой мне не хватает ее чуть-чуть, а порой – сильно. Это приходит и уходит, подобно морской волне – то большой, то мелкой, то клокочущей, то мягкой. Главное же в том, что ее нет, а ты есть, причем совершенно другая, нежели она, вот что самое странное. Она была спокойна, загадочна, немногословна. Была в гармонии с самой собой. Всегда искала покоя. Цельная самодостаточная натура. А ты переменчива – то одна, то другая. Ты в вечном движении, добиваешься, борешься, мечтаешь. У нее была древняя душа, у тебя же поразительно молодая… и… и… не знаю, что еще сказать, кроме того, что я влюбляюсь в тебя все больше и не в силах остановиться.

Эту последнюю фразу, самую последнюю – вот чего ей хотелось услышать.

– И не останавливайся! Никогда не останавливайся, – только и сказала она.

– Ты была когда-нибудь влюблена в другого мужчину? – внезапно спросил он с какой-то яростью в голосе.

– Нет, никогда, – быстро ответила она. – До этого никогда!

– Даже в Мэтта Хардинга? Он, похоже, считает, что имеет право скупить все твои акции по льготным ценам, или заключить с тобой фьючерсные контракты, или еще что-то в том же духе.

– Ты ревнуешь?! – Она довольно рассмеялась.

Неужели он все-таки тоже уязвим, такой веселый и сильный за штурвалом этого дивного судна?

– Не знаю. Возможно.

Чарльз искоса посмотрел на нее, на его лице блуждала странная улыбка, раньше Рейчел такой не видела.

– Он хотел жениться на мне. Осуществить слияние «наших компаний», как я всегда выражалась. Он идеально подходил для меня прежней, для той Рейчел, которая, неуклонно двигаясь вверх, становилась энергичной, деятельной Ричардсон. Добивался меня так, словно я была намеченной им для захвата целью, со всей напористостью, которую он сохранил для своих предстоящих финансовых приобретений. Мне это казалось заманчивым, но помолвлена с ним я так и не была. Я никогда не любила его. Увлечена была. Он интересен, даже обворожителен, но я порвала с ним, отказала ему, сказав «нет», из-за тебя.

– Но ты же меня совсем не знала.

– Зато уже встретила. Так или иначе этого оказалось достаточно.

– И мое отношение к тебе было точно таким же.

– Правда? А ты неплохо скрывал это.

– Меня цепко держали воспоминания, и… я не был уверен, правильно ли будет, если я стану испытывать все это вновь… Чувство вины, очевидно. Потом произошла наша… ну-у… наша размолвка…

– Но теперь-то мы здесь, – пришла ему на помощь Рейчел.

– Да, здесь.

– И сейчас я сяду за этот стол и буду не сводить с тебя глаз, что бы ты ни делал. И не пророню ни единого слова, пока мы шикарно не пообедаем, не поставим яхту у острова и не искупаемся в море. Потому что несколько минут назад вы кое-что сказали о море, не так ли, Чарльз Форд, и в том контексте слово «море» прозвучало для меня очень заманчиво.

41

– Да здесь же просто нет места! – сказала Рейчел.

Он рассмеялся.

– Следи за мной.

При постановке судна на якорь главнейшее правило – ни в коем случае не спешить, что особенно относится к гавани Сен-Тропеза, в которой яхты стоят буквально впритирку, точно сардины в банке. Человеку неопытному могло показаться, что ширина эллинга для «Мифа» равняется ширине самого судна, а возможно, даже и меньше.

Как бы там ни было, у матросов на яхтах, стоявших по обеим сторонам, повод для беспокойства определенно появился. На первый взгляд они просто бесцельно слонялись туда-сюда, делая вид, будто их решительно не интересует маневрирование только что подошедшей яхты, направляющейся в свой эллинг. Однако в действительности они были начеку и в случае необходимости моментально оттолкнули бы ее шестами от своих бортов.

Джон сидел верхом на носу яхты, чтобы по команде немедленно отдать якорь. Чарльз священнодействовал в рубке. Медленно и величественно обтекаемый корпус яхты стал поворачиваться вокруг собственной оси, пока корма не оказалась направленной строго перпендикулярно к причальной стенке. На тихом ходу Чарльз подал яхту еще чуть вперед.

– Отдать якорь! – крикнул он.

Джон резко выдернул шплинт из цепи, и якорь скользнул в темную воду.

Чарльз начал осторожно проводить яхту кормой в свой эллинг. С гор подул свежий бриз. Судно вдруг закачалось. Рейчел стало ясно, что они вот-вот заденут бортом стоящую рядом яхту, стофутовый «Брауэрд». Она увидела, как два члена его экипажа уже оперлись на поручень, готовясь действовать.

– Не бойся, – улыбнулся Чарльз. – Слава Богу, не в первый раз.

Левым двигателем он отвел яхту чуть назад, а правый резко перевел в нейтральное положение, после чего качка прекратилась и Джон подъемным воротом натянул якорную цепь, окончательно выравнивая движение судна.

Рейчел перевела дух. Через несколько секунд яхта стояла в эллинге, как влитая, а Трейси и Мериэл крепили причальные канаты на пирсе, в то время как Том натягивал якорную цепь на кабестан, чтобы яхта не сдала назад и не ударилась о каменную стену.

Чарльз заглушил двигатели. Наступила тишина. Рейчел едва сдерживалась, чтобы не захлопать в ладоши. Джон – тот, вероятно, делал все разве что не во сне, настолько ему было это привычно. Чарльз же не занимался ничем подобным вот уже несколько месяцев. Уж это-то она знает наверняка. Или только думает, что знает? Сколько же всего он умеет. Управлять мастерски яхтой, предсказывать будущее, заниматься любовью прямо в море. Ее охватила дрожь, когда она вспомнила об обещании.

– Докончишь остальное, Джон! – крикнул Чарльз.

– Есть, капитан.

Предстояло подключить желтые кабели к береговой электросети, прибрать яхту, подключиться к телефонной линии и к кабельному телевидению для команды. Но хозяина «Мифа» и его гостью впереди ожидало сплошное блаженство.

Держась за руки, они шли вдоль пирса в толпе туристов. Оглянувшись, они увидели, что команда яхты, переодевшись в белые майки и темно-синие брюки, развила бурную деятельность, приступив к работе.

– Твоя яхта здесь самая красивая, – сказала Рейчел, сжимая его руку.

– Но всегда найдется владелец, яхта у которого чуть больше, быстрее, устойчивее на поворотах.

– Это примерно то, что обычно говорю и я. Заражаю тебя своим честолюбием? Эта болезнь инфекционная.

– Твоя инфекция мне нужна. Когда-нибудь испытывала такое чувство? Хочется схватить простуду от любимого человека, чтобы быть ближе к нему.

– Нет. Никогда.

Слышать эти слова было отчасти приятно, и вместе с тем они не понравились ей, ибо вызвали у нее ревность. У кого-кого, а уж у нее-то опыта в этом абсолютно никакого. Вот Тэссе, той наверняка известно об этом все, да и Кэрол – тоже. Судя по открытке, полученной ею от Кэрол, та сумела-таки сделать резкий поворот. Она не собиралась возвращаться в семью, начав заниматься живописью в Санта-Фе, и в ее жизни появился какой-то мужчина. Молодчина Кэрол!

– Фрейд считал, что любовь – это проявление невроза, – сказал вдруг Чарльз.

– А влюбленные – вполне подходящие объекты для лечения психоанализом.

– Да, и не только они. В любви человек проецирует то, что хочет увидеть, на чистый экран, каковым он представляет предмет обожания. С точки зрения фрейдистов, это не имеет ничего общего с реальностью. Своего рода болезнь.

– Но ведь больной человек плохо себя чувствует. А кто захочет лечиться от заболевания, приводящего тебя в состояние эйфории? – спросила Рейчел.

– Когда, к примеру, наступает самая активная стадия маниакального состояния, люди чувствуют себя очень хорошо.

– Да, – согласилась Рейчел. – Помню такие периоды у моей матери. Тогда она вообще переставала спать и есть. Тратила все деньги, с которыми у нас всегда было туго. Несла какую-то чепуху с вечера и до рассвета, всю ночь напролет. Поэтому мне всегда куда больше нравилось, когда у нее была депрессия. Самой-то ей, полагаю, нет.

– В твоей семье были еще такие случаи? – спросил он.

Она поняла, что стояло за его вопросом. Маниакально-депрессивные заболевания передаются по наследству. Если у них появятся дети, то у детей этих будет своего рода генетическая предрасположенность к такого рода заболеваниям.

Она отпустила его руку.

– У двоюродного дедушки, а что?

– Просто спросил.

Повернувшись к нему лицом, Рейчел пристально вгляделась ему в глаза.

– Такой, значит, пустяковый разговор? – спросила она, не скрывая сарказма.

– Нормальный разговор, – ответил Чарльз.

Не высказанное вслух окончание фразы «а вовсе не пустяковый» повисло в напоенном ароматом вечернем воздухе.

Рейчел почувствовала, что сейчас произойдет. Назревает, кажется, первый конфликт.

– Ты знаешь, что это заболевание передается по наследству? – уточнила она, припирая его к стене.

– Да.

Наступило молчание. Конфликты между людьми могут разрешиться сами собой, или же их спокойно и терпеливо разрешают. Они могут и обостриться сами собой, или же их намеренно обостряют.

– Значит, если бы у нас были дети, то они получили бы от меня в наследство такой дефект. Ты ведь именно это подразумевал, задавая свой вопрос, разве нет?

– Я не политик, приглашенный на твою передачу, Рейчел.

– Ты – единственный, кого я полюбила за всю свою жизнь!

– Отражение твоего невроза, – бесстрастно парировал Чарльз.

Она сама напросилась на это. Нарочно! Зачем? Почему она хочет схватиться с ним? Не потому ли, что он так хорошо управляет своей проклятой яхтой, а она совершенно ничего не смыслит в этом? Или для того, чтобы просто показать ему, как искусно она фехтует, и нанести хотя бы небольшую душевную ранку мистеру Совершенство, мистеру Аристократу?

– Хочешь сказать, что я невротичка?

– Я выражаюсь простым и ясным языком, Рейчел. Тебе, похоже, трудно уследить за ходом моих мыслей. Я что, говорю слишком быстро для тебя?

– Не надо говорить со мной свысока.

– А ты не пытайся грубить мне. Я ведь не твой подчиненный.

– Теперь ты намекаешь на то, что я груба со своими подчиненными, – вскинулась Рейчел.

– У тебя же это слишком хорошо получается, – пожал плечами он. – Наверняка на ком-то практиковалась.

– И вовсе н-не хорошо у меня это получается! – захлебнулась она от возмущения.

– Ну, вот вам, пожалуйста, – проговорил Чарльз, и от улыбки лучики морщин побежали из уголков его глаз. – Мы выяснили, что и у этой женщины есть недостаток. И призналась в этом она сама. У нее не очень хорошо получается грубить людям.

Улыбка его стала шире. Через тучи пробивалось солнце.

– Я буду тренироваться, и у меня получится. Свои недостатки я всегда ликвидирую именно так.

Рейчел тоже заулыбалась. Она чувствовала возникшую двойственность: она и не победила, но и не проиграла. Все свелось к ничьей. Ей не удалось увидеть, какого же цвета его благородная кровь. Но и цвет ее жгучей крови остался неизвестен.

– Ну что ж, попробуй свои зубки на команде яхты. Даю тебе на это разрешение. Они – англичане. И острое словцо весьма ценят.

Вот теперь Рейчел рассмеялась от души. Чарльз вырос в ее глазах. Ведь он так и не вспылил, хотя был явно раздосадован. И в то же время очень умело поставил ее на место, дал понять, что выслушивать всякие глупости он не намерен. Даже когда не прав. Потому что он действительно спросил ее о наследственной болезни в их роду.

– А у нас в роду – диабет, – сказал он вдруг, признавая свою неправоту.

И едва он сделал это, как Рейчел осознала, что ведь Чарльз вообще-то и не утверждал, будто был прав.

– Неужели в крестные отцы придется приглашать врачей?

Рейчел опять взяла его руку в свою. Это она сделала первый шаг, Чарльз не проявил инициативу. В их отношениях пробежала пусть небольшая, но трещинка.

Вместо ответа он лишь рассмеялся, и Рейчел пожалела, что вообще затеяла этот разговор.

Они продолжали путь. Рейчел почувствовала холодок, оставшийся между ними. Чарльз словно бы закрылся от нее, загородился невидимой стеной. Теперь он стал осмотрительнее, чтобы не вывести ее из себя неосторожно сказанным словом. Неужели вот так все и начинается: уже при зарождении любви прорастают семена ее смерти? А может быть, никаких правил и не существует, ведь сами влюбленные абсолютно разные существа, и у каждого индивидуума все складывается по-своему.

– Хочешь посидеть немного вон в том кафе? – предложил вдруг Чарльз. – Мы выпили бы абсента, слегка захмелели и сделали бы вид, что мы – закоренелые пессимисты, которым все на свете уже надоело. А вовсе не оптимисты-американцы, которые готовы специально создавать проблемы на пустом месте, чтобы потом преодолевать их.

Им вновь стало легко и весело, меланхолии как не бывало. Ведь это было еще одно испытание, ниспосланное им. И вместе они выдержали его, споткнулись, но тут же восстановили равновесие.

Чарльз заказал пастис и миндальные орехи, и они удобно устроились в открытом кафе, глядя на фланирующих туристов и сами становясь предметом обозрения.

– Мистер Форд, сэр.

Это был Том, матрос с яхты.

– Джон послал меня на ваши поиски, сэр. Вам звонит по телефону некая миссис Андерсен. Сказала, что это очень срочно и что ей нужно поговорить с вами прямо сейчас.

Чарльз посмотрел на часы. В Нью-Йорке сейчас еще только обеденное время. Проклятие! Что такое стряслось у Тэссы?

– Интересно, что ей нужно? – удивилась Рейчел.

– Есть лишь один способ узнать это. – Чарльз поднялся. – Подожди меня, пожалуйста, здесь.

– Да, конечно. Возвращайся быстрей.

Он ушел, и Рейчел осталась одна, но от ее бездумной расслабленности не осталось и следа. Она напряженно соображала. Тэсса разыскала его в Европе. Чего же ей нужно? Не сейчас, но вообще. Денег? Обеспеченности в будущем? Успеха? Да, чутье подсказывало Рейчел, что Тэсса сейчас всерьез преследует эту цель, столь несвойственную ей ранее. Она, конечно, поздновато вступила в игру, но само по себе это никак не снижает силы стремления. Нуждается ли Тэсса в Чарльзе? В этом сомнений нет, несмотря на широкий жест, которым она «отдала» его Рейчел во имя дружбы и женской солидарности… явления столь же необычного и редко встречающегося, как снежный человек.

Но вот сейчас она звонит Чарльзу, а не ей, хотя знает, что может рассчитывать на помощь Рейчел. Дьявольщина, проклятие! Ведь они с ним могли бы в этот момент заниматься любовью, и тогда Тэсса помешала бы им. А может быть, подсознательно она на это и рассчитывала? «Я по-прежнему существую. Не забывайте обо мне».

Рейчел залпом осушила рюмку.

Чарльз все не возвращался. Она продолжала сидеть в уличном кафе, нетерпеливо поглядывая на часы. Десять минут, почти пятнадцать. Ну, сколько же может продолжаться срочный телефонный разговор? Она не привыкла ждать. Никогда и никого! «Прекрати, Рейчел, – одернула она себя. – Это же отдых». Она здесь со своим возлюбленным, у них впереди столько хорошего, более волнующего, чем являлось ей в самых фантастических грезах.

Его уже нет четверть часа. Да что же такое происходит?! Может быть, вот оно – предательство. Она сейчас возьмет да и вернется на яхту. Будет торчать рядом с ним, пока он обсуждает свои важные дела с ее подругой… черт, со своей подругой! Заплатит за выпивку и уйдет. Проклятие! Она же не взяла с собой деньги, а этот официант, типичный французишка со своими зыркающими глазками, не даст ей и двух шагов ступить, если она попытается уйти, не заплатив по счету. Рейчел просто прикована к этому месту. Он теперь может часами болтать с Тэссой через Атлантический океан о милых пустячках, а любовница, которую он взял сюда, чтобы развлечься, пускай себе ждет в кафе, ничего с ней не сделается.

И вновь Рейчел попыталась сдержать нахлынувшие эмоции и трезво разобраться в ситуации. «Любовь – это ведь та же наркомания, – подумала она, – … стимулятор, депрессант, заветная таблетка-колесико, инъекция, глоток виски, что угодно, лишь бы заснуть, потом еще немного чего-нибудь, лишь бы проснуться, выйти из забытья. Кокаин, героин – доза, и вот ты уже сама не соображаешь, ни где ты, ни что с тобой, и все твои чувства уже мечутся туда-сюда, словно стеклянные шарики по полированной поверхности. Неужели же путешествие в страну любви: экстаз и ревность, страсть и паранойя – это лишь своего рода коктейль, чересчур пряный и приятный вкус, который наутро превращает тебя в трясущееся ничтожество? В голове – неумолчный гул и перезвон, как об этом поет Боб Дилан в своих балладах?»

Рейчел вдруг испытала странное ощущение. Словно кто-то сверлил взглядом ее затылок. Не то чтобы это был жар или холод, а просто чье-то присутствие, чей-то пристальный взор.

Она обернулась и увидела Чарльза. Он спокойно сидел за ее спиной, столика через три, и пристально смотрел на нее. Вот он улыбнулся, и она увидела, что он рисует ее. На коленях – большой блокнот для эскизов. Он продолжал рисовать, даже когда заметил на ее лице удивление, раздражение, облегчение – гамму чувств, быстро сменяющих друг друга.

– Что ты делаешь?

– Рисую.

– Черт возьми, Чарльз, я и не знала, где ты был!

– Я был здесь.

Он продолжал рисовать.

– Ну знаешь, я на тебя сержусь.

Рейчел сказала это, скорее просто констатируя факт, нежели по какой-либо иной причине. На самом деле она перестала сердиться, едва увидела его. Ей просто не хотелось, чтобы столько эмоций оказалось потраченными впустую. Он рисует ее, и поэтому, вполне естественно, ей немного не по себе.

Рейчел поправила прическу и попыталась принять нужное положение.

– Я смущаюсь, – призналась она.

Французы, находившиеся вокруг, не проявляли к ним решительно никакого интереса и, как всегда, были поглощены исключительно собой. Однако Рейчел не могла отделаться от ощущения, что все взгляды направлены только на нее, и ей, привычной ко всеобщему вниманию, сейчас было не по себе.

Чарльз захлопнул блокнот. Момент был упущен. Позировать Рейчел не умела.

Чарльз встал и подошел к ее столику.

– Сколько времени ты просидел здесь? – спросила она, держа в уме: «Как долго ты говорил с Тэссой?»

– Десять минут. – Он бросил рисунок на стол.

«В качестве своего алиби?» – подумала Рейчел.

Она взяла лист. Рисунок был очень хорош. Значение имел каждый штрих, каждая линия, ему удалось схватить и передать ее встревоженное состояние, ее мятущиеся мысли. По выражению ее лица отчетливо видно, что творится у нее на душе: обеспокоенная, явно не в своей тарелке. Видны порывистость, раздвоенность чувств, с трудом сдерживаемая кипучая энергия, так живо характеризующая ее сущность. И еще – очень красивая, но на фоне ярко переданных психологических черт красота как бы отходит на задний план.

– Тебе бы быть психиатром, – сказала она.

– Не хватило бы терпения на пациентов.

Чарльз выбил дробь пальцами по столешнице, словно делая акцент на сказанном.

– Рисунок замечательный, – сказала Рейчел. – Получилось красиво, но что гораздо важнее, безошибочно угадывается характер человека. Несколькими линиями сказано все.

– Может быть, мне следовало бы стать писателем? – усмехнулся он.

– Может быть, тебе следовало бы стать писателем. Я хочу еще выпить.

Они дружно рассмеялись, словно ничего и не было.

– Что хотела Тэсса?

– Она получила предложение на покупку моей квартиры. Очень выгодное. Хотела узнать, соглашаться ей или нет.

Рейчел молчала.

Он ничего не добавил и погрузился в размышления.

Она ясно видела, что происходит; точно так же, как и он проник в ее состояние, рисуя портрет. Если они намерены соединить свои судьбы, то любые важные решения вроде продажи квартиры должны бы быть в известной мере совместными. «Достигли ли наши отношения этой отметки?» – спрашивал он себя в этот момент.

– Собираешься продавать ее?

– Собирался.

– Почему?

Чарльз хранил молчание. Ведь ответ: «Слишком много воспоминаний» – мог бы быть истолкован двояко. Теперь, после той размолвки, он решил вести себя осмотрительнее по отношению к ней. Не то чтобы все время он опасался что-то разрушить, просто осознавал, что Рейчел способна вспылить – для нее слова чреваты последствиями, которые нужно как-то пытаться предвидеть. Но мысль эта, похоже, не понравилась ему, потому что он ответил:

– Слишком много воспоминаний. Я думал, что, может быть, подальше от центра…

– Там уже есть и наши воспоминания, – сказала Рейчел. – Наша первая ночь. Гадание. Твоя спальня… Это не то, что я бы хотела забыть.

– И я тоже, – мягко проговорил он. – Поэтому и ответил Тэссе: «Нет».

– Правда? – просветлела Рейчел.

Она полюбила эту квартиру. И вполне может жить в ней, несмотря на то что туда долго добираться от ее работы. Рейчел ничего не имеет против воспоминаний о Розе. Неким таинственным образом она чувствует, что Роза стала ее духовной союзницей, а не соперницей.

– Да. Настроение у Тэссы, прямо скажем, не взлетело резко вверх, как иногда выражаются англичане.

– Что ж, риэлторы всегда хотят поскорее оформить продажу, положить в карман комиссионные и заняться следующей сделкой. Это нормально.

– Она получила бы пять процентов от запрашиваемой цены, – проговорил он.

Он защищает Тэссу, причем вполне обоснованно.

– Бедная Тэсса, – сказала Рейчел, заставляя себя быть справедливой. – Ведь ей в самом деле нужны деньги.

– Вряд ли такая уж бедная. Она получает большой процент за тот дом в Хэмптоне.

– Правда?! Это будут неплохие комиссионные.

– И ей удалось заключить еще ряд договоров на сумму в несколько миллионов. Друзья Синклеров сбегаются к ней со всех сторон, насколько я знаю.

– Боже мой, это невероятно! – воскликнула Рейчел. – А я-то считала Тэссу совершенно беспомощной жертвой обстоятельств, которая неминуемо пропадет без чьей-то поддержки.

– Да, – усмехнулся Чарльз, – англичан вполне устраивает, когда о них так думают. Но стоит только их делам принять нежелательный оборот, как у них тут же проявляются качества их буйных исторических предков: викингов, кельтов, саксов, норманнов, англов. Внешняя оболочка британской цивилизации очень тонка, но поддерживается в хорошем состоянии. А в душе все они грабители, пираты, морские разбойники. Достаточно взглянуть на их футбольных болельщиков, подогретых vino ради veritas.[19]

Им принесли еще две рюмки пастиса. Разговор о Тэссе был завершен. Теперь им хотелось говорить о том, что предстоит.

– Итак, скажите-ка мне, Чарльз Форд, что нас ожидает дальше?

– Возвращаемся на яхту.

В голосе его она явственно различила желание. Рейчел, ощутив в себе прилив чувств, встала и улыбнулась ему в ответ.

42

На глубине тридцати футов они держали за руку статую Христа.

Минувшей ночью близость опять соединила их… ласки Чарльза были столь чарующе-нежными, что Рейчел готова была умереть, растворившись в прелести этих мгновений, если бы не знала, что в следующий раз все будет еще лучше.

Утром они проснулись и обнаружили, что стоят на якоре в заливе у подножия отвесных скал. За завтраком Чарльз держал в тайне то, что им предстояло, заставляя Рейчел гадать и томиться в ожидании.

Матросы уже спустили на воду моторную лодку «Зодиак», которая слегка покачивалась на мелкой волне. Рейчел и Чарльз, одетые в купальные костюмы, поставили в грузовой отсек сумку с принадлежностями для подводного плавания и по глади залива направились к скалам, где нужное им место было обозначено буем.

– Что это, Чарльз? Что мы собираемся делать?

– Собираемся предстать перед нашим Создателем, – усмехнулся он.

– Ну уж только не раньше сегодняшней ночи. Или даже вечера, – ответила она, охваченная нежностью.

– Но ты же сама говорила, что очень любишь плавать под водой, разве нет?

– Да, и к тому же в Средиземном море не водятся акулы.

Они надели ласты, маски и под взмахи его рук, в которых не хватало разве что дирижерской палочки, синхронно проделали дыхательную гимнастику, готовя свои легкие к предстоящему погружению.

– Держись за мою руку. Мы погружаемся сразу на пятнадцать футов, будь внимательна. О выравнивании тебе все известно.

Рейчел кивнула, и ее сердце вдруг заколотилось. Она полностью доверяла ему, и от осознания этого, равно как и от всего остального, сердце ее билось учащеннее.

Они спрыгнули с «Зодиака» вместе и, оказавшись в прозрачной голубоватой воде, стали погружаться. Рейчел увидела ее сразу – огромную статую, стоящую под водой с распростертыми руками и с терновым венцом на голове. Монументальная фигура Христа на дне голубого моря освещалась сверху солнечными лучами, а сбоку – отблесками светящихся рыбок, плавающих между застывших складок его одеяния и вокруг ног, обутых в каменные сандалии.

В изумлении Рейчел повернулась к Чарльзу. Он кивнул ей и показал жестом, что нужно опуститься чуть ниже. Вскоре они смогли дотронуться до умоляюще воздетой пробитой гвоздем кисти руки. Три руки оказались сжатыми воедино. На несколько быстротекущих секунд их соединил Христос.

Затем они всплыли на поверхность, чтобы отдышаться. И вот они уже жадно хватают воздух ртами и наполняют им изголодавшиеся легкие.

– Ах, Чарльз, это сказочно! Мне не верится. Он такой огромный. Просто чудо!

– Я знал, что тебе понравится.

– Это было как… как венчание, – сказала Рейчел.

– Да, действительно, – согласился он. Они молча смотрели друг на друга, удерживаясь на плаву. – Хочешь еще раз?

– И еще, и еще, – ответила она и, набрав полную грудь воздуха, чуть подалась вверх и резко устремилась в глубину, на этот раз первая, а он следовал за нею.

Спустя некоторое время, утомленные, они неподвижно лежали в лодке, сплетя пальцы рук и греясь на солнце. Никогда еще она не чувствовала себя столь близкой ему или кому-либо другому. Происшедшее под водой явилось своего рода торжественным таинством, планируя которое Чарльз предчувствовал, что она это поймет.

– Тут есть кое-что еще, – сказал он.

– Что?

– Пещеры.

У Рейчел было такое ощущение, что он потакает абсолютно всем ее желаниям. Это было волшебное, таинственное приключение, из тех, что испытывают только дети. Ее охватило восхитительное чувство полной свободы и вседозволенности. Примерно то же самое испытываешь, падая с огромной высоты, закрыв глаза, будучи абсолютно уверенным, что тебя поймают, не дав разбиться. Именно это и называется чувством защищенности и уверенности в себе. Для многих женщин – хорошо знакомые понятия. Для Рейчел – нет.

– Поплыли в твои пещеры, – сказала она.

Чарльз завел мотор, и через несколько секунд «Зодиак» скользил по поверхности залива, направляясь к скалистым утесам. Когда до них оставалось футов тридцать, он остановил мотор и бросил якорь.

Основание утеса было насквозь прорезано многочисленными сквозными ходами – пещерами. Оно представляло собой странное, причудливо нависающее над морем геологическое образование, покоящееся на опорах, расставленных то тут, то там, словно огромный кусок швейцарского сыра, отверстия в котором волны проделывали долгими столетиями. Тут были узкие и широкие проходы, сквозные коридоры и черные дыры, в которых бурлила и журчала прозрачная морская вода, то распыляясь на мелкие брызги, то яростно клокоча в трещинах, углублениях и расщелинах, поочередно прибывая и убывая, но никогда полностью не исчезая из этого созданного ею же самою естественного лабиринта.

– Плыви за мной, – сказал он, и Рейчел послушно опустилась в воду и поплыла следом за ним ко входу в пещеры, образованному неким подобием колоннады.

Она не спрашивала его ни что он делает, ни куда направляется. Надобности в этом не было. Чарльз вдруг нырнул и погрузился под воду. Она сделала то же самое и теперь плыла вслед за ним по подводному каменному коридору шириной футов в шесть. Изогнувшись, Рейчел посмотрела вверх. Они находились в туннеле. Когда вода убывала, над их головами образовывалось воздушное пространство, которое тут же исчезало в облаке клокочущих брызг, когда туннель вновь затоплялся. Чарльз обернулся и выставил большой палец, спрашивая ее на условном языке ныряльщиков: «Все в порядке?»

В ответ она подняла свой: «Да».

Он продолжал плыть впереди, она следовала за ним. На поверхность они вынырнули в гроте и увидели над собой ярко-голубое небо, частично загороженное потолком из скальной породы. Вода здесь была спокойная и более теплая. Песчаная полоса от края грота уходила в глубь пещеры. Проникнуть сюда можно было лишь одним-единственным способом – проплыть под водой. Полное уединение царило здесь, посреди этой потрясающей воображение красоты, прочувствовать которую можно было, только постигнув ее тайну. Это было место, созданное для влюбленных.

Рейчел сняла маску.

– Ах, Чарльз, до чего же тут красиво!

– Действительно. Об этом месте мало кто знает. Я здесь ни разу никого не видел.

Он приплывал сюда вместе с Розой. Рейчел почувствовала, как его захлестнули воспоминания.

Было тихо, несмотря на бьющееся о скалы море. Его рев, со всех сторон доносившийся до их оазиса незыблемого спокойствия, почему-то не воспринимался как шум. Когда они разговоривали, раздавалось слабое эхо.

– Ты можешь стоять?

Рейчел нащупала ногами дно. Песок мягко уходил в сторону пещеры. Вся в лучах солнечного света, она придвинулась к нему, и он потянулся к ней навстречу. Он обвил ее руками, и в этих объятиях ей стало тепло и надежно.

– Ну, давай же, люби меня, – прошептала Рейчел.

Она тоже крепко обняла его и вся прижалась к его напряженному, как струна, телу, осязаемо ощущая, как твердеет и увеличивается в размерах его возбужденная плоть. Рейчел впилась в его губы и втиснула ему между ног свое бедро, чтобы и лучше почувствовать, и сильнее возбудить его.

– Прямо здесь?

Она кивнула в ответ и облизнула губы от обуявшего ее вожделения. Им уже не раз доводилось медленно раскрываться друг перед другом и с самозабвенной жадностью насыщать свое никогда не утолимое желание. Теперь же близость их достигла той степени, когда ее необходимым элементом становилась новизна ощущений – именно такая, как сейчас: в самых неожиданных местах, в самые непредвиденные моменты. Все места, в которых они бывали, ей хотелось отметить знаком их интимной близости.

С трудом разводя тесное объятие, она опустила руку вниз и ощутила через ткань плавок желанную твердость. Затем рука скользнула через преграду, пальцы ее сомкнулись. Рейчел не отрываясь смотрела, как от охватывающего его желания, вызванного ее настойчивыми прикосновениями, расширяются его глаза и ходуном ходит бурно вздымающаяся грудь. Окружая любовников со всех сторон, вокруг кипело белой пеной море. Солнечный свет согревал своими жаркими лучами их лица и отражался от темно-голубой, почти синей водной глади. Перекликаясь друг с другом, над ними летали чайки, не обращая внимания на неистовую человеческую страсть, все сильнее разгоравшуюся внизу, прямо под их крыльями.

Она приспустила на нем плавки, по-прежнему не сводя глаз с его лица, захваченная неуемным плотским вожделением, которое источал взгляд Чарльза. Он прерывисто вздохнул и закрыл глаза от предвкушения острого наслаждения, ожидая, когда она примет его плоть в себя. Развязав тесемку бикини, Рейчел сбросила трусики и, изогнувшись назад, плотно прижалась к его мощному орудию, помогая ему проникнуть внутрь. Он подхватил ее за ягодицы, резко потянув на себя, и она испытала острое ощущение, чувствуя, как он заполняет ее собою, глубоко входя в ее тело без каких-либо усилий, точно так же, как в ту далекую ночь он проник ей в душу.

Она испустила долгий, протяжный вздох удовлетворения. Ощущение было настолько сильным, настолько полным – гармония тела и души. На весу ее поддерживали Чарльз и море. Оно приподнимало ее, делая почти невесомой. А он тесно прижимал Рейчел к себе, так же ощутимо пребывая в ее теле, как она в его сердце. Крепко обвив ногами его талию, она запрокинула голову, обратив лицо к голубому небу и к Богу, подарившему ей это чудо любви. Ощущая в себе размеренные движения, она вся замирала от нежности и растворялась в ней. Все было удивительно и совершенно естественно – соединение любящей пары в любовном акте. Рейчел вздымалась и опускалась в такт его движениям, по мере того как уровень воды вокруг них тоже то убывал, то прибывал.

– Да… Да… Да… – бессвязно бормотала она, подчиняясь задаваемому Чарльзом ритму.

Такого она не испытывала никогда. Каждое прикосновение, движение, ласка восхитительно отзывались в ее душе. Она упивалась своей властью над ним. Она захватывала, пленяла и подчиняла его себе, словно узника. И вдруг она почувствовала, как у него подкосились ноги и он пошатнулся, изливая в нее свою страсть. Тогда она еще теснее прижалась к его содрогающемуся телу, инстинктивно стремясь в этот завершающий миг выжать из него все, что еще можно, чтобы напоить свое истомившееся женское естество его любовью.

Но и это было еще не все. Чарльз взял ее на руки и по песку, устилающему каменистый грот, понес в теплую темноту пещеры.

43

Едва проснувшись, Кэрол уже каким-то неведомым образом знала, что сегодня все будет по-другому. На протяжении вот уже нескольких месяцев, отбросив прочь всяческие сомнения и размышления, она самозабвенно и исступленно окуналась в работу, отдаваясь ей полностью и без остатка, делая передышки лишь для того, чтобы поесть да поспать. Свобода позволяла ей целиком сосредоточиться на живописи. Она просыпалась и сразу же бралась за кисть. Не было ни сомнений, ни творческих мук и терзаний, а всего лишь полная утрата самой себя в этом процессе. Это было то единственное, что ей требовалось. Но, хотя сейчас глаза ее и были еще закрыты, Кэрол знала, что сегодня все изменится.

Она открыла глаза, и лучи солнца, встающего над пустыней, радостно приветствовали ее, проникнув в комнату через небольшое окно. Обычно она мгновенно вскакивала, в одну секунду выпивала чашку растворимого кофе, быстренько принимала душ, предвкушая скорое начало работы. Банка кофе «Тейстерс» опустела, и ей пришлось открыть новую – «Колумбиан Супремо», которая уже целую вечность стояла в шкафчике. Она наблюдала, как конденсирующийся ароматный напиток медленно струится вниз через фильтр кофеварки, и, не дожидаясь, пока кофейник наполнится, налила себе чашку и отпила из нее, сразу же ощутив, как под воздействием кофеина, словно подстегнувшего ее, мысли понеслись вперед, лихорадочно обгоняя друг друга.

Пройдя из крошечной кухни в мастерскую, Кэрол внимательно посмотрела на картину, над которой сейчас работала, но сконцентрировать внимание никак не удавалось.

Кэрол обвела взглядом свою студию, с которой теперь ни за что не смогла бы расстаться. Не то чтобы она была без ума от квартиры. Дело в том, что именно здесь она стала сама собой, той Кэрол, которой она поклялась стать несколько месяцев назад в «Гасиенде-Инн». Она подумала о Рейчел и Тэссе. Связь с ними она поддерживала при помощи почтовых открыток. Жизнь ее была настолько насыщенной и занятой, что на что-либо другое времени почти не оставалось. И вот сейчас она чувствовала, что добилась-таки своего. Она обрела чувство собственного достоинства и уважения к себе. Кэрол представила себе, как сейчас гордились бы ею и Рейчел, и Тэсса.

Ее мысли переключились на Чарльза Форда. На короткое время он возвратился из Европы, а затем стремительно исчез во второй раз, отправившись на Средиземное море, где у него была яхта. Это заставило Кэрол присмотреться к нему пристальнее. Поначалу он казался ей человеком с незаживающей душевной раной. Поэтому она считала его неспособным самозабвенно отдаться любовному чувству и воспарить на его крыльях. Прежде – но не сейчас. Если он нашел себе женщину, то что это могло бы означать для Кэрол? Он женится?! Сердце ее противилось и отвергало саму мысль об этом, рассудок же моментально напомнил о секретном оружии, приберегавшемся как в ее подсознании, так и в кладовке именно для подобного случая.

Кэрол встала и прошла через комнату, в которой было прохладно, в подсобное помещение. Картина стояла у стены. Кэрол повернула ее, и теперь на нее смотрело ее собственное лицо, обрамленное лепестками розы. Она не подходила к ней целый месяц, и сейчас, как и прежде, от яркой самобытности этого полотна у нее захватило дух. Она так и не подарила Чарльзу эту картину. Так толком и не поблагодарила за все, что он сделал для нее. Так и не поведала ему о том восхищении, которое испытывает перед ним. Картина могла бы восполнить этот пробел.

Кэрол почувствовала, что момент настал. Чарльз должен увидеть портрет как можно быстрее. Прежде чем он связал себя обязательствами, ему нужно дать возможность подумать о ней… как о женщине. Если у нее есть хоть малейший шанс, она должна использовать его, пока не стало слишком поздно. Неужели это типично женская особенность – сразу же пытаться препятствовать осуществлению прекрасного, даже еще не разобравшись толком в своих собственных чувствах и желаниях? Прежняя Кэрол постоянно задумывалась о таких вещах. Однако новая Кэрол олицетворяет собой и новый тип женственности, поэтому совесть ее чиста.

В кладовке у нее был приготовлен плоский посылочный ящик, идеально подходивший по своим размерам. Она поместила в него картину, проложив ее несколькими слоями полиэтилена. Затем села за письменный стол и набросала записку. Своей бумаги для писем у нее не было, но она уже давно взяла несколько листков на ранчо Чарльза. На одном из них она и писала сейчас:

«Чарльз, дорогой мой!

Это тебе с огромной любовью и благодарностью. Ты спас меня от неминуемой смерти и, что более важно, от моей прежней жизни. Я обязана тебе всем и навсегда.

Кэрол».

Она вложила записку в конверт, надписала его и скотчем прикрепила конверт к картине с обратной стороны. Затем аккуратно забила ящик гвоздями и как следует обмотала его толстой и широкой липкой лентой. Несмываемым черным маркером написала адрес манхэттенской студии Чарльза. Затем – свой обратный адрес. Оставалось сделать только одно. Она взяла еще один конверт и еще один листок, на котором написала:

«Чарльзу с безграничным восхищением».

Эту вторую записку Кэрол прикрепила прямо к ящику с наружной стороны и, отступив назад, посмотрела на то, что у нее получилось. Вышла своего рода бомба. Она понимала это. Это было ее предложением. Ее подарком, прямо и недвусмысленно указывающим на то, что в отношениях, сложившихся между ними, она предоставляет ему шанс. Возможно, последний шанс, пока не стало слишком поздно.

44

В Портофино было лучше всего. Старинная рыбацкая деревушка, прилепившаяся у подножия горы, была очаровательна. Выкрашенные охрой домики выглядели так, словно на их балконах в любую минуту могли появиться певцы, мощные голоса которых огласят окрестности, туристы разразятся аплодисментами, а местные жители – восторженными криками. Яхты стояли у причала. Рядом располагались многочисленные ресторанчики на открытом воздухе, а узкие улочки были заполнены лавками, торгующими изделиями из кожи, свитерами и элегантными практичными вещами, которыми так славится Италия. Это был терракотовый мир облупившейся краски и ярких цветовых оттенков на фоне оливково-зеленой Италии. Везде подавали спагетти с моллюсками, помидоры, вино, и во всем ощущалась та самая безмерная любовь к жизни, которая в этой стране по-прежнему являлась профессией.

Мысль о том, что все заканчивается, была для Рейчел невыносимой, однако она понимала, что ей нужно возвращаться. Более того, нужно продолжать заниматься делом. Здесь, на яхте, их приятное времяпрепровождение не имело ничего общего с повседневной реальностью. Все оказалось как бы временно отложенным на потом. Здесь не нужно было принимать никаких решений, разве что – где сегодня поесть, когда поплавать, как долго заниматься любовью, а Рейчел хотела, чтобы решения принимались. Его решения. Их отношения достигли той стадии, когда неминуемо встает вопрос о женитьбе. Однако реальным фактом она может стать, только когда они вернутся домой. Это для настоящего достаточно уже того, что оно само по себе – подлинное чудо.

Она торопливо вышла из примерочной бутика в розовом свитере из козьей шерсти, удивительно мягком и уютном.

– Просто глазам своим не верю при виде такого изобилия. Хочу купить здесь все. Где же это было раньше? – восклицала она.

Чарльз снисходительно взглянул на нее и улыбнулся.

– Понимаю, каково тебе сейчас.

Он говорил не об одежде. Она рассмеялась вместе с ним.

– Я намерена купить это, – сказала она. – А ты намерен купить меня?

– Может, ты согласилась бы на сдачу в аренду?

– Нет! Полный расчет и наличными. Деньги вперед. Прямо сегодня. Должна тебе сказать, что кое-кто уже проявляет серьезный интерес, так что у тебя есть конкуренты. Но если ты поспешишь…

– Прямо в таком виде, без гарантии?

– Вовсе нет. Полная гарантия, что все в рабочем порядке и идеально функционирует, за исключением, возможно, рассудка, который слегка помутился.

– Тогда ничего не выйдет. Рассудок – самая ценная составляющая этой сделки.

– Чарльз! – Рейчел притворилась обиженной. – Ты же говоришь с женщиной, не забывай об этом.

– Да, да, как же я запамятовал? Ведь мужчины таких свитеров не носят.

– Нам нужно возвращаться сегодня? – спросила она, меняя тему разговора, но намереваясь потом вернуться к ней.

– Я думал, что возвращаться нужно тебе. У меня всегда с собой кисти, мольберты. Я птица вольная! Натура и вдохновение тоже всегда со мной. А вот у мисс Телевидение есть жесткие графики и зрительская аудитория, разочаровывать которую она не имеет права.

Рейчел вздохнула, сознавая двойственность своего положения. Она хочет быть с ним всегда и всюду – поехать к нему на ранчо, быть с ним на Манхэттене, побывать в городах и в пустыне, после того как они столь замечательно провели время на море. Да, черт возьми, она элементарно хочет выйти за него замуж и забеременеть.

И сразу же червь сомнения шевельнулся в ней. Ведь он так и не сказал ей этих заветных слов: «Выходи за меня замуж». Они говорили о том, что всегда будут вместе, и о том, как будут выглядеть их дети. В ее объятиях он смягчался. Это сейчас его смех и улыбки такие непринужденные, а вот раньше они были более сдержанными, и ей приходилось вытягивать их из него то хитростью, то обаянием.

До вылета в Рим осталось несколько часов. Завтра утром они будут уже на Манхэттене. Это будет суббота. Уик-энд они проведут у него в квартире, там, где брошенные на гладкий деревянный пол кости предсказали им будущее. Они опять поднимутся по лесенке в спальню, и все повторится, только иначе, потому что сейчас она просто по уши влюблена и все остальное имеет лишь второстепенное значение по сравнению с этим главным событием в ее жизни.

– Я беру этот. И тот, бутылочного цвета. И еще канареечно-желтый и темно-синий. И вот эти туфли, и те кремовые, и еще я беру – его. Того мужчину в углу. Да, вон того, смуглого, который подходит мне просто идеально.

– Никогда не доводилось бывать товаром, – рассмеялся Чарльз.

– Лжец! – насмешливо заявила Рейчел.

45

Они простились в аэропорту, и Рейчел с трудом смирилась с тем, что вынуждена отпустить его.

Еще перед отлетом им позвонили на яхту. Управляющий фермой на ранчо Чарльза сообщил по телефону, что у них возникла проблема. В стаде вспыхнуло заболевание, они потеряли много скота. Чарльзу необходимо лететь в Санта-Фе прямо из аэропорта Кеннеди.

Рейчел попросила Чарльза об одолжении. Можно ли ей провести субботу и воскресенье в его квартире? Ей хотелось быть ближе к нему, а там все о нем напоминало. Чарльз охотно согласился.

Мучительно было расставаться с ним, но грусть, вызванная прощанием, отчасти смягчалась мыслями о пребывании в его квартире, хозяйкой которой она станет на уик-энд. Она будет продолжать узнавать его все ближе и ближе. Будет бродить по квартире одна, но как бы вместе с ним, трогая его вещи, рассматривая его картины, перелистывая его книги.

И вот сейчас, стоя вместе с консьержем перед дверью в окружении своих многочисленных чемоданов, Рейчел вставила ключ в замок, словно в сердце Чарльза. Дверь распахнулась, и консьерж внес чемоданы внутрь.

– Если вам что-нибудь понадобится, мисс, то позвоните мне. Нажмите вот эту кнопку переговорного устройства, и я сразу отвечу. Хотите, покажу вам здесь все?

– Спасибо, я тут уже была, – поблагодарила его Рейчел.

Не терпелось, чтобы он поскорее ушел и она смогла бы наконец предаться воспоминаниям. Дверь за ним закрылась. Рейчел вздохнула. Вот оно – завершение начала. Так хочется побыть здесь одной. Со студии сюда пришлют курьера со всеми необходимыми бумагами, чтобы она смогла подготовиться к следующей неделе, спланировав свои дела. Рейчел все продумала заранее. Делами она будет заниматься лишь в перерывах между завтраками, обедами и ужинами. Еду ей доставят из китайских ресторанчиков, а пиццу – из «Домино».

Еще она решила непременно заняться пусть не вполне приличным делом – аккуратными, тщательными поисками всего даже мало-мальски интересного о нем. Ей хотелось потрогать его зубную щетку и бритвенный прибор, перебрать личные вещи. Затем настанет время и для одежды, и – самое волнующее – для письменного стола с его многочисленными выдвижными ящичками. Первой ее мыслью было: «Нет, так нельзя», но эта мысль сразу же перебивалась другой: «Почему же, вполне можно».

В Чарльзе по-прежнему оставалось еще столько таинственного. Неужели все трепетные чувства, опаляющая страсть, неудержимое физическое влечение, восторг и нежность – все, что связывает ее с Чарльзом, – по словам Фрейда, всего лишь невроз, именуемый любовью? Неужели мужчина, которого она видит перед собой, это всего лишь зеркальное отражение ее подспудной неудовлетворенности. Образ, такой же обманчивый, как столб дыма, своими очертаниями напоминающий силуэт человека? Да ведь ей все это безразлично, черт возьми! Ей просто хочется продолжать и дальше узнавать его, и сейчас она приступит к этому.

От громкого зуммера переговорного устройства она вздрогнула. Подойдя к нему, она нажала кнопку и услышала голос консьержа:

– Для мистера Форда доставили срочную посылку. Сказать, чтобы ее принесли наверх? Вы распишетесь за нее?

– Да, конечно. – Рейчел была заинтригована.

Посылка для Чарльза. Интересно от кого. Она с любопытством стала ждать. Когда двое посыльных внесли большой плоский ящик, Рейчел расписалась в квитанции и попросила их прислонить ящик к стене. Чтобы вскрыть его, пришлось бы изрядно повозиться, тут понадобились бы и отвертки, и молоток, и Бог знает что еще.

Дверь за посыльными закрылась. Рейчел смотрела на странный ящик. Ее внимание сразу привлек почерк, которым был подписан адрес. Почерк крупный, с завитками, определенно женский! Вне всякого сомнения! И однако же обратный адрес – Санта-Фе. Какая-то женщина из Санта-Фе отправила посылку Чарльзу в Нью-Йорк. Судя по размерам ящика – там картина. Возможно, это сделала его секретарша. Но он никогда не упоминал о ее существовании. С другой стороны, он вообще ни о ком не упоминал. Гм-м. Это может быть одна из картин самого Чарльза Форда. Но тогда кто и зачем ее прислал? И опять-таки, разве он писал что-то во время творческого кризиса?

А может быть, это старое полотно? Загадка становилась все более интригующей, по мере того как женщина, которая зарабатывала себе на жизнь тем, что задавала хитроумные, коварные вопросы, осматривала загадочный ящик со всех сторон.

К нему был приклеен конверт, тоже адресованный «Чарльзу Форду». Пометка «Лично. Вручить в собственные руки» отсутствовала. Да если бы такая и была, никакой роли она бы не сыграла. Зубная щетка мгновенно переместилась в самый конец списка интересующих ее личных вещей Чарльза Форда. Открытия ее начнутся вот с чего.

Рейчел отклеила от ящика конверт, стараясь не порвать его. Почерк наверняка женский. И что же она приведет в свое оправдание, если вскроет конверт? Любопытство? «Я вскрыла его, поскольку думала, что письмо срочное и что в спешке ты мог забыть что-нибудь важное». Это подойдет. Более или менее.

Она вскрыла конверт. Она не увидела написанный текст, она услышала пронзительный крик:

«Чарльзу с безграничным восхищением».

И опять никакой подписи. Ах, теперь уже восхищенная поклонница. «Безгранично» восхищенная! То есть поклонница, которая намерена быть рядом с ним «безгранично» долго? Рядом с Чарльзом Фордом, восхищаясь им! Женщина, восхищающаяся мужчиной, за которого Рейчел собиралась выйти замуж. Как мило! Какое сильное увлечение! Написано на бумаге с монограммой самого Чарльза. Преданная служанка восхищается хозяином издали. О-о, чушь собачья! Где же найти что-нибудь большое и острое, чтобы открыть этот ящик и добраться-таки до истины? Взгляд Рейчел скользнул по полированному полу. Предательство! Неужели это оно и есть?

Рейчел поспешила на кухню и достала из стола самый большой нож. В местах, прихваченных гвоздями, он гнулся, но выдержал. Рейчел удвоила усилия. Крепко заколотила, стерва! Но вот уже показался край картины и полиэтилен, предохраняющий ее от повреждения. Рейчел попыталась было разглядеть в щелочку, что там в ящике, но это ей не удалось. Нет, так ничего не выйдет. Придется извлекать эту чертову штуковину целиком.

Рейчел работала споро и вся вспотела, несмотря на прохладный кондиционированный воздух. О нет! Это ужасно. Выходит, что уик-энд оказался началом трагедии! «С безграничным восхищением»! Эти слова молотом стучали в ее мозгу.

Наконец крышка ящика отлетела. Рейчел вытащила картину и опустила ее на пол тыльной стороной к себе. А вот и еще одно письмецо «безгранично восхищенной» поклонницы. И опять накрепко приклеенное. На этом конверте написано уже просто имя: «Чарльзу». Она с силой оторвала конверт, но сначала ей хотелось посмотреть, что же это за картина.

Это была роза – огромная, красиво выписанная, изображенная настолько реалистично, что Рейчел едва ли не ощутила ее запах. А из самого центра цветка, обрамленная лепестками, смотрела с «безграничным восхищением» она – художница, или натурщица, или кто там еще?

Кэрол Маккейб! После «Гасиенды-Инн» Рейчел ни разу не видела ее. Она судорожно вздохнула. Внутри все у нее оборвалось, но мысли неслись вперед, обгоняя друг друга. Какого черта Кэрол пялится с этой картины? Фоном служило помещение, вне всякого сомнения являющееся мастерской Чарльза Форда. Кэрол ведь уехала в пустыню, чтобы рисовать, чтобы обрести себя. «С безграничным восхищением!» О нет! Не может быть. Но ведь красками солгать нельзя. Чьими красками? Чьим холстом? Ответ, вот он, в правом углу: «Кэрол Маккейб».

С фотографической точностью в памяти Рейчел вспыхнула открытка от Кэрол. В Санта-Фе она встретила одного человека – талантливого, неистового, непредсказуемого, терзающегося сомнениями художника, который стал ее творческим наставником. Не может быть! Но она уже понимала, что так оно и есть.

Рейчел повертела конверт в руке. Она знала, что разгадка содержится в нем. Да ведь разгадка-то уже очевидна, вот она – в выражении лица художницы. Обожание. Восхищение. Черт, да уж если говорить прямо: любовь! Кэрол послала ему картину в Нью-Йорк, зная, что он обнаружит ее, вернувшись со Средиземного моря. Да только она не могла предположить, что первой увидит картину Рейчел. А Чарльз улетел прямиком домой заниматься ранчо… или же… Кэрол Маккейб.

Значит, все это время дело было в Кэрол, а не в Тэссе?

На роль соперницы Рейчел определила не ту подругу. Кэрол Маккейб! Бывшая домохозяйка из пригорода. Адвокатишка получил полную отставку, его место занял художник. О Господи! Рейчел вскрыла конверт и обнаружила в нем все остальное, синим по белому:

«Это тебе от меня с огромной любовью и благодарностью. Ты спас меня от неминуемой смерти и, что более важно, от моей прежней жизни. Я обязана тебе всем и навсегда.

Кэрол».

Рейчел сосредоточилась на самых главных местах. «С любовью», «Спас от смерти». Вероятно, она имеет в виду свою прежнюю жизнь. Ну, до чего же восхитительно, остается только удивляться. Бесконечность. Любовь. Жизнь. Смерть. Предательство!

Рейчел посмотрела на телефон. Перевела взгляд на картину. Боже, как хороша! Ну просто до ужаса хороша! Вот она какая, тихоня Кэрол! В вакуум, вызванный потрясением, хлынула ярость. Так вот оно что! Кэрол Маккейб и Чарльз Форд – любовники! Кэрол написала эту картину, предприняв ловкую попытку окончательно устранить Рейчел из жизни Чарльза сразу же по его возвращении. Уже сегодня эта ошибка выяснится. Кэрол скажет Чарльзу, что отправила ему картину сюда. А скажет ли? Может, она хочет, чтобы это был сюрприз.

Интересно, рассказывал он Кэрол про Рейчел? Вероятно, нет. Чарльз Форд не из тех мужчин, что трезвонят о своей личной жизни на каждом углу. И о знакомстве его с Тэссой Рейчел узнала совершенно случайно. А теперь это!

Слезы навернулись на глаза Рейчел. Все это был обман… бессовестный, гнусный, чудовищный обман… а она попалась на элементарный дешевый трюк, старый, как мир. Поверила мужчине только потому, что сама же и захотела ему поверить. Добро пожаловать в стану романтической любви, Рейчел Ричардсон! Добро пожаловать в страну дураков!

46

Отыскать ранчо Чарльза было несложно. Если ехать на юг от Санта-Фе, почти непременно окажешься на его территории. На заднем сиденье лимузина Рейчел совсем продрогла, но отнюдь не только из-за включенного на полную мощность кондиционера. Свой гнев она преодолела на борту самолета. Однако по-прежнему руководствовалась в своих поступках не столько рассудком, сколько эмоциями. Неужели вот так чувствуют себя убийцы? Она находилась в состоянии полнейшего безразличия ко всему. Поступки совершаются по наитию, наобум, не имеют значения, лишены последствий. Ничто и никогда не сможет сравниться с ее теперешней болью, поэтому остальное попросту не существенно. За исключением того, что в этот субботний день на 120-градусной[20] жаре она находится здесь, в пустыне, которую любит человек, любимый ею.

– Въезд на ранчо должен быть через несколько миль, влево от шоссе, – сказал ей водитель.

Она глубоко вздохнула. Что же сейчас будет? Что она скажет Чарльзу, Кэрол? Какие слова найдут они, чтобы ответить ей? Бессмысленно гадать. Все произойдет в считанные секунды. Она здесь не для взаимных упреков и обвинений, а для того, чтобы просто удостовериться. Сейчас больше, чем когда-либо в жизни, ей нужны точные факты. Она вновь стала прежней Рейчел, дальновидной и проницательной, неутомимой и сметающей все преграды на своем пути в поисках истины.

Въезд на обширную территорию ранчо не производил особого впечатления. Простые ворота, распахнутые настежь, а по обе стороны от них – невысокий деревянный заборчик. Наверху – табличка с надписью «Las olivas». За воротами – подъездная дорожка, обсаженная деревьями и уходящая вдаль, насколько хватает глаз. Они ехали и ехали, минут десять. Затем сквозь марево дрожащего от жары воздуха Рейчел разглядела дом среди купы деревьев – зеленого оазиса в пустыне. Теперь он стал ясно виден, рядом – хозяйственные постройки под красными черепичными крышами, справа – конюшни, слева – еще какие-то сооружения.

Где же Чарльз и Кэрол? Занимаются любовью в такой жаркий денек? Рисуют, вдохновляя друг друга, соперничая в буйстве красок и полете фантазии. Где же происходит этот акт предательства? Здесь? Там? Повсюду? А у Рейчел по-прежнему никакого плана действий. Она нарушает границы частного земельного владения. Она здесь – незваная гостья. Не имеющая никаких прав, кроме зыбких притязаний бывшей, бывшей любовницы и просто дуры.

Она горько улыбнулась. Интересно, когда теперь эти права появятся у Кэрол? Через неделю, месяц, год? Меньше? Потому что такие мужчины остаются такими навсегда. Это волки, прикидывающиеся овечками, поедающие романтичных Красных Шапочек, подобных Рейчел, на завтрак, на обед и на ужин.

– Подвезти вас к главному входу? – спросил водитель.

– Нет, вообще-то мистер Форд меня не ждет. Это сюрприз.

Рейчел осмотрелась. Они проезжали под аркой, являющейся воротами, ведущими в главную усадьбу. Налево – сад с фонтанами, зеленые газоны и цветочные клумбы. А в самом конце живая изгородь из ровно подстриженных кустов. Чутье подсказало Рейчел: «Там».

– Вы не могли бы остановиться вот тут, слева?

Она вошла в ухоженный сад, но не заметила в нем никаких роз – никакого источника для художественного вдохновения Кэрол. Значит, та роза символизирует собой Розу. Символика более чем очевидна. «Я могу заменить ее тебе», – вот что хотела сказать Кэрол.

До слуха Рейчел донесся всплеск воды, приглушенные возгласы. Стало быть, там, впереди, бассейн. В нем купаются двое. Играют, шумят, гоняются друг за другом. О, ей прекрасно известно, в какие именно игры играет в воде Чарльз Форд. К ее желудку подкатила тошнота. Она помнила, что он вытворял с нею в море.

Рейчел уже видела голубизну водной глади и зыбь на ней, наверняка создаваемую ее любовником и ее подругой. Набрав полную грудь воздуха, она неслышно шагнула вперед. Как индейцы. Как он. Она хочет видеть все, сама оставаясь незамеченной. Когда доказательство будет налицо, она сразу же уйдет, а они так и не узнают, какую боль причинили ей. Она вернется назад по своим же следам через сад, сядет в машину, вскоре окажется в аэропорту – и прямиком в Нью-Йорк, назад, назад, к прежней Рейчел, навеки и навсегда! И никогда впредь не станет ни вспоминать, ни переживать эту боль. Никогда впредь не позволит себе опускаться до такого – выслеживать людей и шпионить за ними, допускать, чтобы ее жизнь зависела от посторонних.

Спрятавшись за угол, Рейчел осторожно выглянула. Вот они в воде, у края бассейна. Кэрол, загорелая до черноты под цвет ее купальника, стройная, подтянутая и невероятно счастливая на вид, стояла, прислонившись к стене бассейна. И вся сияла. Длинные мокрые волосы прилипли к спине. Голова ее была откинута назад, и Рейчел увидела, как Чарльз Форд приблизился к ней, взял ее голову – осторожно, бережно, нежно, точно так же, как много раз он сжимал пальцами голову Рейчел. Вот он склонился к Кэрол совсем близко.

Рейчел, не выдержав, отвела взгляд. Созерцать этот поцелуй было свыше ее сил. Хотя все это и происходило на самом деле, ей почему-то не хотелось, чтобы их поцелуй запечатлелся у нее в памяти. «Смотри!» – приказала она себе, но глаза ее невольно закрылись. «Ну, смотри же, смотри, дура, наивная идиотка! Смотри и пойми же наконец, как все это происходит на свете. Ведь кости предсказывали предательство. Смотри же, наблюдай, поверь в это, извлеки для себя урок». Но она была не в состоянии. Что-то препятствовало, не давало ей делать это. Поэтому, так и не открыв глаз, она попятилась назад.

Идя через сад, охваченная тоской, вся в слезах, она мысленно была уже на Манхэттене, осматривая заново свою разбитую на мельчайшие осколки жизнь.

47

Рейчел буквально ворвалась в студию, поэтому Стив попросту не заметил, что она на взводе.

– Ба-а, смотрите-ка, кто явился, – иронически протянул он. – Сплошной загар, сплошной порыв, так и рвется приступить к работе после своего бурного отдыха. Должен сказать, Рейчел, уж никак не ожидал, что ты способна на такой финт. Ну что ж, век живи, век учись! Вероятно, жизнь есть жизнь, и все затертые штампы, в сущности, верны.

Он испустил деланный вздох скорбного вселенского разочарования и лукаво посмотрел на нее. Эти две недели ее отсутствия прошли гладко, главным образом благодаря тщательной и исчерпывающе полной аналитической работе, которую наладила сама Рейчел. Замещавшей ее Мэри О'Хара нужно было всегда лишь озвучивать готовые вопросы, и все интервью прошли как по маслу. Но Рейчел не рассчитывала на похвалы. Она была готова к его язвительным тирадам. И конечно же, ожидала их.

– Я слышала, – проговорила Рейчел, вклиниваясь в его перемежающийся колкими упреками монолог, – что в мое отсутствие Мэтт Хардинг увеличил свою долю в нашей компании.

– Точно. Тебе, дорогая моя, следовало бы заключить с ним договор, а не носиться по Средиземному морю с малознакомыми личностями. Вредновато для кровеносных сосудов. Да и для карьеры не ахти как полезно.

– Стив, какой работой ты думаешь заняться после этой?

Брови его взметнулись вверх и выгнулись дугой. Ну что ж, лучший способ защиты – нападение, и она сама переходит в атаку. Молодчина Рейчел! Он как раз не прочь поцапаться. В словесных баталиях хорошо оттачивается остроумие.

– А не угрожает ли это прежде всего тебе, Рейчел, за то, что ты подложила такую свинью, да еще упитанную? Разве о моей работе нам теперь надо беспокоиться? Что, дорогая моя, в стране любовных грез погодка испортилась или пытаешься переложить свою вину на других?

– Знаешь, что я думаю? – сказала Рейчел, не обращая внимания на его желчное ворчание. – Что Мэтт Хардинг вполне подошел бы еще для одного интервью. Он на гребне успеха. Актуальнейшая тема! Последняя передача с ним была великолепна. Он собирает большую аудиторию. Некоторые сочли, что наше с ним органическое сходство автоматически повышает рейтинг передач.

– Да подойти-то подошел бы, – кивнул Стив, – но ведь предыдущая передача с ним была недавно. Не хотелось бы повторяться. А теперь может возникнуть конфликт интересов, ибо он стал иметь у нас больший вес. Тебе пришлось бы быть с ним сверхжесткой, чтобы не создалось впечатление, будто бы мы к нему благоволим. Нельзя же допустить, чтобы про нас думали, будто мы все тут продажные души.

– Не спорь со мной, Стив.

Рейчел села на край стола и заставила себя улыбнуться. Ну, держитесь теперь все вокруг! Она вернулась и намерена целиком посвятить себя работе. Душа ее надежно спрятана под панцирем.

– Просто я думал о деле. Ты задала мне вопрос. Я на него ответил.

– Нет, – отрезала Рейчел. – Вопроса я тебе не задавала, а констатировала факт. Сказала, что Мэтт Хардинг вполне подошел бы еще для одного интервью. И подошел бы. И подойдет!

Продюсер поднялся с обиженным видом.

– Ну, извини за то, что я вообще нахожусь здесь, – буркнул он. – Ставь Хардинга, если тебе хочется. Мне безразлично, будет он или нет.

– Хочешь сказать, что эта мысль неудачная?

– Сегодня ты в таком настроении, что мое мнение не имеет ровным счетом никакого значения.

Он уступает ей. Отлично! Просто великолепно!

– Ну, вообще, мысль неплохая, – только и проговорил Стив, демонстративно выходя из кабинета.

Рейчел нажала кнопку селектора.

– Джейк, зайди, пожалуйста, на минутку.

– С возвращением, Рейчел! Надеюсь, время провела хорошо?

Какой заговорщический тон. Это ведь он помог все устроить. И был весьма заинтересован в благоприятном исходе. Получил из Франции открытку, в которой ему намекалось на повышение, на счастье и блаженство для всех и каждого. И вот его начальница не влетела, вся запыхавшаяся, к нему в кабинет с сувенирами и рассыпаясь в благодарностях, а напротив, голос ее в микрофоне звучит сдержанно и холодно.

Отвечать на вопрос Джейка она не стала.

Он появился в дверях.

– Ну, как все прошло? – улыбнулся он было с надеждой, которая тут же померкла при виде выражения на лице Рейчел. – Судя по открытке, было здорово…

– Джейк, хочу сказать тебе вот что. Я уверена, что, когда ты решил принять участие во всем этом сомнительном предприятии, ты руководствовался самыми лучшими побуждениями. Я критикую не твои мотивы, а твое поведение в этой ситуации вообще. На будущее изволь запомнить следующее: моя личная жизнь ни в коей мере и ни при каких обстоятельствах не касается ни тебя, ни остальных служащих. Ты не мой друг. Ты мой помощник. Ты ничего не делаешь, ничего никому не передаешь, не поставив в известность меня. Не выносишь своих оценок насчет того, что мне нравится, а что нет. Ты спрашиваешь. Выслушиваешь. Выполняешь распоряжения. Это ясно? Действительно ясно?! Потому что если не ясно, то тебе придется уйти.

Джейк глубоко вздохнул. Так и продолжая стоять в дверях, он весь побелел как полотно.

– Я просто думал… твоя открытка… – бормотал он.

– Думать не надо. Просто выполняй мои распоряжения. Хорошо?

– Хорошо.

– Да, и если позвонит мистер Чарльз Форд, я всегда очень занята. О'кей? На совещаниях, оперативках, заседаниях… где угодно. Охраннику на входе скажи, чтобы сюда его не пропускал. Понятно? Если допустишь, чтобы он каким-либо образом связался со мной, ты уволен! Понял?!

– Да.

– Отлично. А сейчас соедини меня с Мэттом Хардингом. Немедленно!

– Хорошо, Рейчел.

По телефону с Мэттом Хардингом говорила другая Рейчел Ричардсон. Еще не новая, но уже и не прежняя Рейчел. Она изменилась. Боже, до чего же сильно она изменилась.

– Как ты, Рейчел? Слышал, ты уезжала. Экспромт, да?

Он говорил сдержанно, но дружелюбно, словно прощупывая почву перед заключением сделки. Ему нужна была информация.

– Да. Испытала вдруг неудержимое желание забраться подальше отсюда. Брала напрокат яхту на Средиземном море. Сплошное блаженство.

– С друзьями? – непринужденно спросил Мэтт, не сумев, однако, скрыть своей озабоченности.

Он все еще неравнодушен к ней, она чувствовала это.

– Нет. Просто захотелось отдохнуть и расслабиться. Побаловать себя. Это было замечательно!

– Но недешево. Для одной.

– Ах, Мэтт! О деньгах я предоставляю заботиться людям, подобным тебе, у которых их много. Я слышала, ты тут изрядно посорил ими в мое отсутствие. Приобрел весомую долю в компании. Здорово! Собираешься вложить еще?

– А кто задает мне этот вопрос? Журналистка или… подруга? – Перед словом «подруга» он сделал паузу.

– Возможно, ни та, ни другая.

– Вот как? Ну, и к каким же выводам ты пришла там, на Средиземном море, покачиваясь на волнах совершенно одна в каюте дорогой яхты?

Зондирует. Прощупывает. Выуживает информацию.

– Я, знаешь ли, решила опять пригласить тебя на передачу.

Казалось, что Мэтт удивлен по-настоящему.

– Как держателя крупного пакета ваших акций… или кого?

– Нет, просто потому, что хочу вновь увидеть тебя. – Рейчел помолчала буквально секунду и добавила: – Шучу.

– Ха-ха, – проговорил он. Она догадалась, что Мэтт улыбается.

– Ты ведь знаешь, как обстоят дела, Мэтт. На тебя и всегда-то был большой спрос, а теперь он вырос еще больше. Одно время крупные бизнесмены стали было поднадоедать зрителям, сейчас у меня появились великолепные задумки по поводу интервью и интереснейшие сюжеты. Мы хорошо понимаем друг друга. Думаю, передача получится. Стив согласен.

– Список вопросов я получу заранее? – уточнил Мэтт.

– Черта с два! Либо пойдешь ко дну, либо выплывешь, как все остальные.

– Собираешься задать вопросы на личные темы? О нас с тобой?

– В эфире? – Рейчел вдруг стало не по себе.

– Где угодно.

– Я не Ривера, – ответила она.

Он рассмеялся.

– Здорово я тебя поймал, а?

Она не ответила. Действительно поймал.

– Ну что ж, Рейчел, о'кей. Предложение принимаю. В прошлый раз было интересно. Сумела раскопать даже историю о том, как я мухлевал в колледже. Ловко тогда ты подставила меня. Будь я из тех, кто способен затаить злобу, я бы тебе этого не простил.

– В любви, на войне и в прямом эфире все средства хороши, – усмехнулась Рейчел. – Я журналист номер один. Никакой пощады никому!

А все ли дозволено в любви? Значит, и Чарльзу было дозволено предать ее?

– Когда ты планируешь эту передачу?

– Как насчет завтрашнего вечера?

– Слишком уж быстро. Разве успеешь раскопать на меня достаточно компромата за такой короткий срок?

– Посмотрел бы ты на мою папку с надписью «Мэтт Хардинг». Буквально лопается от материала.

– Но раз уж я такой крупный владелец ваших акций, то, может быть, я пришлю за ней и прочитаю на досуге?

– Для этого тебе понадобится контрольный пакет акций, а еще придется переступить через мой труп, чтобы войти туда, где хранятся наши досье, – засмеялась Рейчел.

– Подозреваю, что первое оказалось бы проще, чем второе. – В его голосе явственно сквозило восхищение.

Неужели дополнительный пакет акций Мэтт купил из-за нее? Нет, он настоящий бизнесмен, и им в первую очередь движет расчет, а не сентиментальные чувства. Это просто выгодное дело, которое в стратегическом плане имеет смысл само по себе, однако на этом торге Рейчел явилась бы красивой сахарной глазурью.

– Итак, мы договорились?

– Почему бы и нет?

– Тогда я присылаю к тебе своего помощника для согласования деталей?

– Присылайте, Рейчел Ричардсон. Могу я сводить вас пообедать после этого?

– Безусловно, – ответила она.

48

Чарльз схватил трубку и стал быстро нажимать на кнопки, набирая номер. Где же она? Куда исчезла?

В субботу Луи, консьерж дома, поднимался в квартиру раз пять, но Рейчел там не было. Чарльз сам затруднялся определить свое внутреннее состояние: обеспокоенность, раздражение, нервозность или же понемногу и того, и другого, и третьего. Прощание в аэропорту было таким трогательным, а когда он добрался до ранчо, звонить в Нью-Йорк было уже поздно. В субботу, в половине девятого утра, трубку никто не снял.

Ну что ж, человек она занятой. И это он тоже любит в ней. Может быть, появились срочные дела на работе. Ему надо привыкать к этому. С Рейчел жизнь будет совсем не такой, как с Розой. Чарльз улыбнулся, внутренне иронизируя над самим собой и своим нетерпением. Вот он уже и настраивается на то, чтобы продолжать вести себя как и прежде. Ему нравится быть в центре событий. Он привык к этому. И Рейчел – тоже. Подобных ситуаций, когда их желания будут сталкиваться друг с другом, им предстоит множество. Он положил трубку.

Было воскресное утро. Чарльз подошел к окну и посмотрел на выжженную, раскаленную пустыню, дремлющую в знойном мареве. Со скотом действительно беда, но ветеринар делает все, что в его силах. Кроме того, животные застрахованы. Руководит в основном управляющий ранчо. Присутствие Чарльза является, главным образом, лишь подтверждением того, что хозяин в курсе дела и обеспокоен случившимся. Поэтому свою функцию он уже выполнил. Теперь ничто не мешает ему вернуться в Нью-Йорк. Но Рейчел куда-то делась. Пока он не разыщет ее, лететь туда нет смысла.

Его вдруг охватил страх. Может быть, что-то у них было не так? Но этого даже представить себе невозможно. Путешествие было самым прекрасным и захватывающим в его жизни. Он словно заново родился. Сейчас Чарльз вновь испытывает ощущение необычайности, новизны, будоражащего душу волнения, как в те первые дни с Розой. К нему вернулась повышенная чувствительность, радость жизни, острота восприятия окружающего мира. Теперь достаточно малейшего повода, и чувства словно воспламеняются. Он опять в состоянии писать, творить. Теперь он вновь замечает, что мир полон радости, красоты, счастья, и эту перемену в нем произвела Рейчел. И вот она куда-то исчезла без всяких объяснений.

Он одернул себя. Что за паника? Исчезла? На один день? Он ведет себя как подросток. Сейчас он испытал на себе, каково было влюбленной Рейчел целую неделю, когда он не звонил ей.

– Скучаешь по Средиземному морю? – спросила Кэрол, появившаяся в дверях гостиной.

Он повернулся к ней, обрадовавшись возможности отвлечься от своих тягостных размышлений.

Кэрол позвонила еще рано утром и выразила желание воспользоваться его приглашением приходить на ранчо в любое время, чтобы порисовать. В ответ он предложил ей и позавтракать вместе с ним.

– Если откровенно, то да. На яхте ведь никаких забот, кроме скорости ветра, приливов и отливов. Никакого падежа скота. Никакой ответственности.

– Только близкие люди, – уточнила Кэрол.

– Да, – ответил он, слегка приподнимая завесу таинственности. – Только близкий человек.

Кэрол подошла к столу, чуть заметно улыбнулась.

– Как твой глаз? – спросил он.

– Хорошо, спасибо. Если бы ты не извлек это насекомое, то оно обязательно ужалило бы меня. Удивительно, как ему удалось не погибнуть в хлорированной воде. Спасибо, доктор Форд.

– Будешь завтракать?

– Да, но у меня сейчас творческий подъем. Хочу только кофе с тостом – и сразу же назад.

– Рисуешь гору?

– Да. Надо поторопиться, не будет же она неподвижно стоять на месте и дожидаться меня, – засмеялась Кэрол.

– Нет, на это даже не надейся, – подхватил ее шутку Чарльз.

Он сел за стол. Кэрол подошла сбоку, налила себе кофе и лишь склонилась над столом, не желая усаживаться основательно. Посмотрела на Чарльза. Что-то явно его тревожит. Неужели это творит с ним любовь?

– С тобой все в порядке? – осторожно поинтересовалась она.

– Да. Все хорошо. Просто немного досадно, что пришлось возвращаться в этот хаос.

– Наверное, когда владеешь таким хозяйством, это неизбежно. Непогода, болезни животных, всякие несчастные случаи.

– Да, – кивнул Чарльз.

Кэрол видела, что мысли его далеки от ранчо.

Она подумала о своем портрете. Сейчас, вот в эту самую минуту, посылка находится у него в квартире на Манхэттене. Стоит там нераспакованная, поэтому предложение ее так и не сделано. Сказать ему о ней сейчас? Нет. Тогда не будет элемента неожиданности. Она так гордится этой своей картиной. Чарльз увидит картину в свое время. И, как она надеялась, по достоинству оценит ее. Может быть, даже и лучше, что это произойдет не сейчас, когда на душе у него так неспокойно.

Кэрол все-таки села. Что-то подсказало ей, что он хочет выговориться. Такое с ним бывает редко.

– Я был на яхте не один, – вдруг сказал он.

– Я так и думала.

Чарльз не мог скрыть своего удивления.

– Женская интуиция, – улыбнулась Кэрол.

– Ах да, уж что-что, а она-то у женщин очень развита, не так ли?

– И замечательно провел время?

– Да. В общем-то, я влюбился. – Чарльз произнес эти слова неожиданно для себя и с заметным усилием, точно опасаясь, что вообще не сумеет выговорить их, если не заставит себя сделать это быстро.

– Чарльз, но это же великолепно! Я так рада за тебя!

Кэрол вслушивалась в свои ощущения. Отчасти она действительно рада, но вместе с тем как ужасно, что он говорит это. Какие же чувства испытывает она к нему? Миллион самых разных, которые лучше всего переданы на картине и в том письме. Проклятие! Кто мог предвидеть, что так получится.

– Да, в какой-то степени это радостно, но примешивается некая тревога. Видишь ли, она исчезла.

– Что ты имеешь в виду под «исчезла»? – непонимающе уставилась на него Кэрол.

– Я расстался с нею в аэропорту в пятницу вечером, и все было хорошо. А в субботу она как в воду канула. И сегодня утром ее по-прежнему нигде нет.

– Срок невелик, Чарльз, и ведь она только что вернулась домой, проведя две недели с тобой. Она работает? – спросила Кэрол, подразумевая: «Есть ли у нее какая-то своя жизнь?»

Чарльз натянуто рассмеялся, скрывая неловкость. К подобным разговорам он не привык. Они были совершенно не в его характере.

– Да, на телевидении.

– Тогда все ясно. Вернулась, а на студии куча всяких неурядиц и неувязок, как у тебя на ранчо. Подумаешь, велика беда! Ничего серьезного, скоро она объявится.

– Да, конечно.

Кэрол попыталась опять перевести разговор на Чарльза и его любовницу.

– На телевидении? – начала было она, однако тут же поняла, что он и так поведал ей много личного и не намерен открывать дальше свою душу.

– Да, – сдержанно произнес Чарльз, и ей стало ясно, что никаких подробностей не последует.

Кэрол встала.

– Ну что ж, мне нужно возвращаться к своей горе.

– Удачи тебе, – рассеянно проговорил он.

– И тебе, Чарльз, – пожелала она.

49

Луи позвонил ему из Нью-Йорка в воскресенье, в середине дня.

– Мистер Форд, – нерешительно начал Луи, – я подумал, вам нужно знать, что мисс Ричардсон только что покинула вашу квартиру со всеми своими чемоданами и с картиной, которую доставили вам в пятницу. Я сомневался, правильно ли она поступает, забирая картину, но она заверила меня, что все в порядке. Мисс Ричардсон показалась мне какой-то странной.

– Правда? – переспросил Чарльз.

Он ничего не понимал, и это было хуже всего. Что могло случиться в Нью-Йорке за этот уик-энд? О какой картине говорит Луи, тоже оставалось для Чарльза загадкой.

– И что же она сказала?

– Да фактически ничего. Просто: «Я уезжаю». Вызвала лимузин, в нем было двое мужчин, они и погрузили в него ее вещи и картину.

– Какую еще картину? Ни о какой картине мне ничего не известно.

– Мисс Ричардсон расписалась за нее в пятницу вечером. Пришла срочной почтой. Я даже не знаю откуда.

– И куда она поехала? – продолжал допытываться Чарльз, испытывая растущее беспокойство.

– Мисс Ричардсон ничего не сообщила, сэр. Хотите, я поднимусь в квартиру и посмотрю там. Может, она оставила записку.

– Да, пожалуйста, Луи. Не кладу трубку.

Никакой записки там, конечно же, нет. Он знал это. Что-то произошло. Весь вопрос в том, что же именно? Таинственная картина или что-то в упаковке, похожее на картину. Может быть, сама Рейчел ее и послала? Было ли это подарком от нее, который она по какой-то причине передумала ему дарить? Стала сомневаться? Испугалась? Никаких вразумительных ответов на ум ему не приходило.

Как только Луи подтвердил, что никакой записки в квартире для него нет, Чарльз сразу же позвонил ей на студию.

Когда Чарльз назвал себя, секретарша, получившая от Джейка строгие указания, сменила тон на сухой и официальный:

– Сегодня мисс Ричардсон будет у себя, но у нее беспрерывные совещания. Как только смогу, сразу же сообщу ей о вашем звонке, но я знаю, что она ужасно занята.

– Послушайте, мы с Рейчел только что отдыхали вместе. Я ее близкий друг.

– Я в курсе, сэр.

Чарльз понял, что имеется в виду. Все ясно. Секретарше приказано не соединять его с Рейчел.

– Пожалуйста, попросите ее позвонить мне в Санта-Фе как можно быстрее. Это срочно!

– Я передам ей, сэр.

50

Рейчел села на край кровати. Ее вновь охватила ярость. Господи, до чего же изболелась душа. Она больше не в силах есть, не в силах спать. Почему на долю людей выпадают такие страдания? На стене, прямо у нее над головой, висит теперь картина Кэрол. Она будет висеть здесь всегда как напоминание о том, что же в действительности представляет собой жизнь. Измена! Предательство! Лживые душонки! Она попалась на удочку внешнего обаяния и прямиком угодила в змеиную яму, в гадючник. Обезумев от своей тоски по любви, исконном праве женщины в этом извращенном мире, она поплатилась за это невыносимой болью.

Но еще не поздно. Она может укрыться под спасительной защитой той личины, что носила прежде. Раны затянутся и исцелятся. Однако шрамы останутся навсегда, и она рада им. Рада этой картине, разрушившей весь ее мир и одновременно спасшей его. А уж впредь она ни за что и никогда не поддастся искушению ступить на зыбкую почву, где властвуют чувства. Отныне она во всем станет руководствоваться рассудком. Всегда и везде – только строгий расчет и планирование, принятие трезвых, взвешенных решений, лишенных всяческих эмоций, не замутненных ни страстью, ни вожделением.

Но прежде всего – месть! Безнаказанным Чарльз Форд не останется, и просто так с рук ему это не сойдет. Рейчел уже пыталась разобраться, в чем же заключается его игра, и, похоже, нашла правильный ответ. Он из тех мужчин, которые любят всех женщин подряд. Ему чуждо само понятие верности. Форд был близок с Рейчел, и близость эта взмывала к самым что ни на есть сияющим вершинам, но одновременно в Нью-Мексико он держал про запас Кэрол. Мужчины поступают так постоянно, разве нет? В известной степени он любил ее, только по-своему, придерживаясь своих искаженных понятий о любви. Любил свою собственную любовь, потому-то и будет смертельно ранен тем поступком, который она намеревается совершить.

Рейчел подняла глаза на картину, чтобы почерпнуть в ней силы для исполнения задуманного. На нее смотрело лицо Кэрол, такое изящное, с таким обезоруживающим выражением. Сама невинность, нанесенная тонким слоем на голый расчет. Вот это самое выражение ее лица, возникшего из нежно-бархатистых розовых лепестков, делает ее такой уязвимой, такой милой и беззащитной.

Кэрол Маккейб. Ах, Кэрол! Как же быстро и как же далеко ты отошла от своей банальной семейной драмы. Рейчел и сейчас помнит ужас на лице Кэрол, рассказывающей ей в «Гасиенде-Инн» о предательстве мужа, заново переживая случившееся с нею. Но одни предательства порождают следующие. На их примере учишься. Учишься, как совершать их самой. И вот сейчас Рейчел тщательно планирует предательство.

Она посмотрела на телефон. Возьмет ли Чарльз трубку? Нет, ответит, конечно, Хосе. Шансов услышать его голос у нее нет. При мысли об этом перехватило дыхание и волна непрошеной нежности вновь захлестнула ее. Опять любовь! Вернее, то, что от нее еще осталось – в душе ли, в сердце ли? Где там еще обитают подобные чувства?

Глубоко вздохнув, Рейчел мысленно перенеслась назад, в «Гасиенду-Инн», где все началось. Тогда ей так хотелось романтической любви, и она нашла ее. Отвергла Мэтта Хардинга с его властью и миллионами лишь за возможность изведать любовь. Ради нее же пошла на компромисс со своей карьерой. Мечтала о детях и о таких совершенно несвойственных и чуждых ей понятиях, как семья и духовное единение с человеком, способным творить ежедневное чудо. Грезила о жизни, лишенной колебаний, сомнений и страха, в которой не останется места одиночеству, а рядом с тобой всегда будет находиться возлюбленный. Подорвала свои силы, обретенные с таким трудом в суровейшей из жизненных школ – практическом опыте, – и горько поплатилась за совершенную глупость. В этой жизни нельзя иметь все. Приходится учиться жить, довольствуясь лишь тем, что тебе доступно. Приходится становиться тем, к чему ты пригоден.

Рейчел решительно сняла трубку и набрала номер.

Ей ответил дворецкий.

– Хосе, это Рейчел Ричардсон.

– Здравствуйте, мэм. Сейчас сообщу мистеру Форду, что вы звоните.

– Нет! – отрывисто приказала она. – Я страшно тороплюсь. Просто передайте ему то, что я скажу. Завтра пусть непременно посмотрит мою передачу. Из нее он все поймет.

– Передать мистеру Форду, чтобы посмотрел вашу передачу завтра, мисс Ричардсон? Я правильно понял?

– Да. Скажите ему только это.

Она повесила трубку. Передача объяснит этому негодяю все.

51

Все шло хорошо. На это у Рейчел давно выработалось чутье. Мэтт был на подъеме, и все интервью с ним она посвятила анализу того, что же такое успех и как его достичь. В настоящее время одних только скабрезных откровенностей зрительской аудитории недостаточно. Людям нужны сведения, которым они могли бы найти практическое применение в жизни. Как встать на ноги. Как выжить. Как получать удовольствие от самого процесса своего становления и достижения успеха.

– Мэтт, как-то раз Аристотель Онассис сказал, что явным показателем успеха является загар. Ты всегда имеешь хороший загар. Как это тебе удается?

– И у тебя отличный загар, Рейчел, после отдыха на Средиземном море. Вряд ли, конечно, Онассис говорил это всерьез, однако в чем он действительно прав, так это в том, что ты должен выглядеть и – что гораздо важнее – чувствовать себя процветающим и добившимся успеха человеком. Всем нравится иметь дело с жизнерадостными, энергичными, уверенными в себе людьми. Внешний вид играет в бизнесе не последнюю роль. Да, да, я знаю, что это спорная точка зрения, но сейчас речь не о том, мы говорили о природе успеха. А ведь бывает и так, что победа неожиданно оборачивается поражением. Вот сегодня мы рассуждаем об успехе. А лет через десять тема передачи, возможно, будет звучать и так: «Что же случилось с Мэттом Хардингом?»

– Я почему-то так не думаю, – возразила Рейчел.

– Кроме того, нужно еще определить, что такое успех вообще. Я вот был не очень удачливым мужем. Пожалуй, и отцом был не идеальным, хотя мои дети слишком хорошо воспитаны, чтобы заявить мне это. В данный момент, Рейчел, у меня в жизни никого нет, несмотря на то что я очень богат. Я одинок. Разве это успех? Среди тех, кто смотрит эту передачу, есть тысячи таких, на фоне которых я потерпел полный крах в очень многих жизненно важных сферах. Ведь миллиардеры, спортивные кумиры, кинозвезды подлинными героями отнюдь не являются. Иногда мы забываем об этом.

– Может быть, у тебя есть планы достижения успеха в личной жизни? Возможно, нашим зрителям известно – и даже наверняка известно, – что было время, когда мы с тобой всерьез обсуждали вопрос о нашей женитьбе, Мэтт.

– Да, обсуждали, но ты мне отказала. – Он рассмеялся, показывая, что вполне владеет собой и готов отвечать на любые ее вопросы.

Рейчел увидела Джейка в полутьме рядом с правой камерой. Обычно он во время передач сидел в аппаратной. Он зря волнуется. Она теперь – само воплощенное спокойствие. Ледяное спокойствие.

Рейчел внимательно наблюдала за Мэттом Хардингом. Холеный и ухоженный, от него пахнет дорогим одеколоном и веет надежностью. Невероятно благоразумен. Возможно, бабник, типичный представитель мужского «шовинизма», жесткий махинатор, отвратительный отец и посредственный муж. Но при всем своем блестящем уме и миллиардах именно он сейчас сидит напротив нее перед объективами камер.

А где-то вдали отсюда, точнее – в Санта-Фе, сидит перед телевизором Чарльз Форд. И смотрит передачу. Любопытство не даст ему отойти от телевизора. И если только у него есть сердце и он был хоть немного неравнодушен к ней, он неминуемо испытает боль. Вот и отлично! Это кое-чего да стоит! Она хотя бы отчасти отомстит за свою прогулку в страну любви с обманщиком, для которого предательство – вторая натура.

В ее микрофоне раздался голос из аппаратной:

– Что случилось, Рейчел? Дара речи лишилась?

Ничего она не лишилась. Там, в аппаратной, они даже не предполагают, что сейчас будет. Им всегда хочется высокого зрительского рейтинга. Ну что ж, они его получат. Такой показатель у ее передачи наверняка будет впервые. Рейчел почувствовала, как в ней закипает ненависть к Чарльзу с горьковато-сладким привкусом мести. Еще какую-то долю секунды она помедлила.

– Я передумала, Мэтт!

В студии повисла тишина.

– Что? – переспросил он.

Рейчел видела, как начала приливать кровь к его лицу. Даже загар не мог скрыть этого.

– Насчет твоего предложения, – пояснила она.

Мэтт никак не мог справиться со своим замешательством.

– Рейчел! – снова прозвучало у нее в микрофоне.

Но мысленно Рейчел находилась сейчас в пустыне. Чарльз слушает это там.

Мэтт Хардинг рассмеялся. Ничего себе шуточки в прямом эфире! Да уж, ошеломила, нечего сказать. Молодчина! Он ожидал сюрприза, но, конечно, ничего даже отдаленно похожего.

– Теперь мне понятно, почему твою программу смотрят все, Рейчел.

– О'кей. Я жду ответа. Ты женишься на мне, Мэтт Хардинг?

Она спросила это совершенно серьезно.

– По-моему, рейтинг передачи теперь резко взмоет вверх, – сказал Мэтт.

Его рука метнулась к шее, и он дернул воротник рубашки, ослабляя его. Только после этого он сумел выговорить:

– Ты это серьезно?

– Да, – ответила Рейчел и медленно улыбнулась, потому что действительно говорила вполне серьезно.

Мысленно она уже видела, как эту часть записи без конца прокручивают в течение нескольких недель. День, когда известнейшая тележурналистка предложила миллиардеру жениться на ней в прямом эфире. Одним этим выстрелом она убьет множество зайцев. Мэтта Хардинга. Стива. Свой рейтинг. Кэрол Маккейб. Чарльза Форда. Романтической любви нет, но есть сугубо деловой подход и устремленность к цели, к вершинам бизнеса, и отныне она, Рейчел, является олицетворением такой жизни. И именно этого она и хочет.

В его ответе она не сомневалась ни секунды. Мэтт – точь-в-точь как она сама. Для него все тоже складывается как нельзя лучше. Многомиллионная зрительская аудитория. Его телевизионная сеть. И вот он демонстрирует всем, что именно он устанавливает свои правила. Им с Рейчел наплевать на розы, преклоненные колени, идиотские обручальные кольца и прочие общепринятые условности. Сделку нужно не просто заключить, а заключить выгоднейшим образом, у всех на виду, прилюдно. Тогда благодаря ей впоследствии будет заключено множество мелких сделок, которые со временем могут превратиться и в значительные, и в крупномасштабные, делая честь тому, кто стоял у их истоков. «Да уж, здорово все провернула Рейчел Ричардсон», – станет тогда думать Мэтт об одной из немногих женщин на свете, которую считает достойной себя.

– Вряд ли для этого здесь самая подходящая обстановка, у всех на виду.

– Но мы же и так постоянно у всех на виду, – возразила Рейчел.

– Правильно ли я тебя понимаю? – Мэтт осторожничал и решил подстраховаться. – В прямом эфире ты предлагаешь мне жениться на тебе и говоришь совершенно серьезно?

– Да. Совершенно серьезно. Предлагаю тебе жениться на мне.

Сейчас их лица будут давать крупным планом. В ее микрофоне царила напряженная тишина. Там, в аппаратной, сейчас все ошеломлены. Да и во всей Америке время остановилось. От охлажденных банок с пивом, замерших у рта, у зрителей мерзнут руки. Прервав разговоры на полуслове, оторвавшись от своих дел, люди завороженно прильнули к экранам, ожидая его ответа, который прозвучит через секунду-другую.

– Да! Да! Конечно, я женюсь на тебе, Рейчел.

«Смотри же, Чарльз Форд! Смотри же, негодяй! Не пропускай ни единой секунды. Вот что означало твое гадание. Вот что такое настоящее предательство! Попереживай-ка, Чарльз. Потому что я ушла в отрыв и опять включилась в гонку, выходить из которой мне вообще не следовало бы, даже на эти две недели».

52

– Некоторое время меня не будет, – сказал Чарльз.

Старый слуга знал, что имелось в виду. Хозяин уйдет на плоскогорье, взяв с собой одеяло, флягу воды, спички и нож. Спрашивать же его, зачем, куда, когда и на сколько, Хосе не полагалось. Лето сейчас в самом разгаре, а в пустыне опасно всегда. Но ведь жизнь так или иначе кончается смертью. Старый слуга уже давно глубоко проникся этим безразличием к уходу в вечность, которое так отличает людей, живущих здесь, от всех остальных.

– Будьте осторожны, сэр.

Чарльз машинально кивнул, он стремился к «неосторожности» именно сейчас. Вчера он сидел в кабинете у телевизора, и ему был нанесен расчетливый удар, который вновь до основания потряс его еще не оправившуюся душу. Это было заранее обдуманное, преднамеренное убийство любви! Рейчел специально позвонила перед этим. Сколько же ненависти должно быть в ее сердце?! Как ей удавалось скрывать ее, где она сумела научиться совершать свои злодеяния с таким изощренным артистизмом? Нет и не будет ответов на эти вопросы.

– Мои вещи на месте?

– Там же, где и всегда, сэр.

Чарльз прошел в оружейную и открыл шкаф. На нижней полке лежало старое индейское одеяло, которому было столько же лет, сколько и ему самому, выцветшее и потрепанное, но все еще теплое. На одеяле лежал нож с ярко поблескивающим острым, как бритва, лезвием, которое каждую неделю на протяжении многих лет правил Хосе. Он взял старую, с вмятинами флягу, наполнил ее водой из крана и завинтил колпачок. При такой жаре этой фляги ему вполне хватит на три дня, но за это время он уже отыщет себе воду – либо в кактусах, стебли которых можно сосать, либо в ручейках, которые протекают там, где на первый взгляд никакой воды нет и в помине.

Он почувствовал, как волна радостного возбуждения захлестнула его, смывая и унося прочь охватившую его печаль. План начинает срабатывать, как он и предвидел. На верхней полке – одеяло, нож и фляга его отца. Они лежат вместе, как когда-то вместе были отец с сыном – и в жгучий холод, и в знойную жару, спаянные душами. Бескрайняя вечность разверзлась перед Чарльзом, оживляя никогда не покидавшие его сознание образы. Видит ли его сейчас оттуда, сверху, отец, всегда любивший его, но не умевший выразить свою любовь словами? «Сейчас, когда тебе так больно, я с тобой, сынок. И Роза здесь, рядом со мной, она тоже смотрит на тебя. В пустыне мы придем к тебе, как и всегда».

Чарльз почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Он старался не думать о случившемся. Успокоение он должен найти в пустыне. Делать это он научился давно. Таково одно из его отличий от окружающих. Борьба, достижения, становление – вот мир Рейчел. Он превращает людей в предателей, и все ради самых что ни на есть низменных целей – преуспевания, материальных благ, славы, власти…

– Ты куда-то уходишь? – спросила Кэрол.

– Да, – ответил он и, повернувшись, увидел, что она стоит в дверях.

– Что случилось, Чарльз?

– Сам толком не знаю. – Он покачал головой.

А действительно, что случилось? Почему случилось? Как он мог так ошибиться в человеке?

– Ухожу на несколько дней. Мне нужно побыть одному, – сказал он.

Он выглядел совершенно подавленным. В таком состоянии опасно оставаться в полном одиночестве. Кэрол хотелось прикоснуться к нему, поддержать, ободрить.

– Не уходи! – внезапно сказала Кэрол.

Она протянула руку и тронула его за рукав. Чарльз не отстранился.

– Я твой друг, Чарльз, – продолжала она, как бы доказывая это себе самой. – Позволь помочь тебе…

– Я должен все сделать по-своему. Найти свой собственный путь, – мягко проговорил он.

Она больше не стала удерживать его. Чарльз вышел на подъездную дорожку, и Кэрол провожала его взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду.

– Ты вернешься, Чарльз Форд, – сказала она, обращаясь к самой себе.

53

Кэрол завтракала у себя в студии. Прошло уже несколько недель с тех пор, как Чарльз отправился в пустыню. Слухи распространяются даже в такой пустынной местности. Служанка на ранчо слышала от своего дяди, живущего за горой, что он видел Чарльза в районе Большой реки, откуда тот направлялся в сторону плоскогорья, подальше от палящего зноя равнинной пустыни.

Из кипы старых газет Кэрол взяла «Нью-Мексикан». Рассеянно просматривая заголовки статей, она думала о Чарльзе. Может быть, напрасно она не удержала его тогда, и теперь ей так одиноко и тоскливо. Сейчас она осознает это особенно остро.

«Приглашенному на ток-шоу бизнесмену сделано сенсационное предложение в прямом эфире! В самое дорогое эфирное время Рейчел Ричардсон предлагает миллиардеру жениться на ней. Мэтт Хардинг отвечает: «Да».

– Что?! – воскликнула Кэрол.

Она быстро пробежала статью.

– Господи, Рейчел! А как же твои мечты о любви?

О предыстории и подоплеке этого события в статье говорилось вскользь, зато само предложение о женитьбе, сделанное так эффектно в прямом эфире, муссировалось и обсасывалось на все лады. Утверждалось, что с телезнаменитостями такое произошло впервые, хотя в бульварных ток-шоу подобное случается сплошь и рядом: безликие посредственности готовы пойти на что угодно, лишь бы заполучить драгоценные минуты эфирного времени. Приводился краткий обмен мнениями относительно того, не было ли это всего-навсего попыткой повысить рейтинг данного цикла передач. По мнению автора статьи – вряд ли.

Сами Рейчел и Хардинг от комментариев отказались, однако, по слухам, за несколько месяцев до этого они были помолвлены, но затем расторгли помолвку. Правда, дата свадьбы не приводилась, но, похоже, все действительно было серьезно. Незадолго до этого Хардинг приобрел дополнительные акции компании, в которой работала Рейчел. Автор статьи намекал на то, что Рейчел Ричардсон, несомненно, является весьма честолюбивой женщиной.

Отложив газету, Кэрол задумчиво отпила кофе. Она вспомнила Рейчел в гостиной «Гасиенды-Инн». Тогда Рейчел вся раскраснелась, взволнованно говоря о настоящей любви, которую она поклялась себе испытать во что бы то ни стало. В голове у Кэрол зазвучали слова песни Кэт Стивенс: «Завтра вновь ты будешь тут, а вот мечты твои уйдут».

И вдруг Кэрол охватило неудержимое желание поговорить с Рейчел. А что стало с Тэссой и Камиллой? Удалось ли им удержаться на плаву в огромном чужом городе? Она встала и подошла к телефону.

До студии Рейчел Ричардсон она дозвонилась довольно быстро, и ее тут же соединили с секретаршей.

Кэрол объяснила, что она является подругой Рейчел и очень хотела бы поздравить ее с помолвкой.

– По-моему, мисс Ричардсон на совещании, но я сейчас уточню, – последовал обычный в таких случаях ответ, когда звонят неизвестные личности.

Кэрол стала ждать. Она волновалась, понимая, что Рейчел может подумать, будто она хочет упрекнуть ее. Поэтому поначалу разговор будет резким. Но Кэрол сразу же скажет, что Рейчел приняла мудрое решение и что их отношения останутся такими же добрыми и благожелательными, какими они были в «Гасиенде-Инн». Кэрол была уверена, что так и будет. Но она ошиблась.

В трубке опять раздался голос секретарши:

– Э-э, я только что говорила с мисс Ричардсон, и она просила передать вам, что… э-э… э-э… в общем, она сказала, что не желает говорить с вами ни сейчас, ни когда-либо в будущем и что она поражена тем, что у вас хватает наглости звонить ей. Извините – это ее слова. Я только передаю их.

– О-о! – Кэрол так и села. Ничего себе! – Она так сказала?!

– Да, – подтвердила секретарша.

– О-о! – только и повторила Кэрол. И еще раз: – О-о… – Вся покраснев, она положила трубку.

«Хватает наглости звонить ей»? Что это значит? Ну, конечно же, секретарша все перепутала. Но ведь получается, что недоразумение никак не выяснить. Вот тебе и на! Кэрол не привыкла ни к тому, чтобы с ней так говорили, ни к тому, чтобы о ней так думали. Она же – обаятельная, милая Кэрол Маккейб. Ну, хорошо, она научилась быть стервозной с Джеком. Но с женщинами у нее всегда царило взаимопонимание. Нет, она даже вспомнить не может, была ли она еще когда-то вот так огорошена. Ну, кроме, пожалуй, неожиданно обнаружившейся связи между Джеком и Пейдж Ли.

В полнейшем смятении она пыталась хоть как-то объяснить себе случившееся, но ни единого ответа подыскать так и не смогла. Может быть, Тэсса знает, что происходит?

Кэрол нашла по справочной номер телефона Сотби, набрала его и попросила соединить ее с Тэссой Андерсен.

– Привет, с вами говорит Тэсса Андерсен. Извините, что не могу ответить вам лично, но в данный момент я показываю клиентам недвижимость. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение после гудка.

– Привет, Тэсса. Говорит Кэрол Маккейб. Я долго не давала тебе знать о себе, но я только что позвонила Рейчел Ричардсон, и она была со мной необъяснимо груба. Просто послала подальше. А ты со мной разговариваешь? Надеюсь, что да. Мне хотелось бы кое-что выяснить. Позвони мне.

54

– Ну, что скажешь?

– Нечто… огромное… роскошное… чрезмерное!

– Да, но это и в самом деле так, разве нет?

– Пожалуй, – согласилась Рейчел.

Она подошла к окну, из которого открывался сногсшибательный вид. Божественный вид. Аэропорт Ла Гуардия. Обе реки. Внизу размером с почтовую марку – Центральный парк.

– Правда, низколетящие самолеты могут доставлять неприятности.

Апартаменты в Метрополитен-Тауэр на Западной пятьдесят седьмой улице были одними из лучших на нью-йоркском рынке недвижимости, воплощая в себе последние достижения архитектуры. Сверкающая зеркально-черными углами и отполированным фронтоном из серого гранита башня казалась устремленной в небо и будто бы заманивала в гости летящие в вышине облака, когда они проплывали мимо.

– Ну что ж, ваш личный бассейн расположен внизу, и ресторан великолепный, блюда доставляются прямо в квартиры по заказу. Поэтому перед Мэттом можешь сделать вид, будто через пять минут после того, как вы вошли, ты уже успела что-то приготовить. Пройдет несколько месяцев, прежде чем он заметит это, и, наверное, уже не будет иметь ничего против.

– Думаю, что он пришел бы в ужас, если бы готовить еду стала жена. Такая непростительная трата времени, посвящать которое надлежит только достижению успеха. По-моему, если мы купим эту квартиру, нам придется купить еще одну этажом ниже для прислуги, для спортзала и тому подобного.

– Очень хорошо, все это тоже продается. Активность на рынке недвижимости по-прежнему низкая. Эту квартиру вы можете купить довольно дешево.

– Просто великолепно, что ты так преуспеваешь, Тэсс, – сказала Рейчел.

Теперь ей было ясно, почему Тэссе удается столько продавать. Она делает увлекательным сам процесс покупки. Ее энтузиазм передается покупателю.

– Спасибо, Рейчел. У меня будто камень с души свалился. Никогда не думала, что стану получать от этого удовольствие. – Она помолчала, а затем опять заговорила о главном: – А как отнесется к покупке этой квартиры Мэтт?

– Да ему все равно. Прочитает договор, наведет справки о том, какова средняя цена квадратного фута аналогичной жилой площади. Если решит, что сможет потом продать ее за ту же цену, то волноваться не станет. Не понравится жить здесь – переедет в другую.

– «Дом, милый мой дом», – пропела Тэсса.

Рейчел немного помолчала, мысленно перенеслась на Средиземное море. Но тут же вернулась в настоящее. Сожаления и воспоминания для нее – непозволительная роскошь.

– Мэтт реалист.

– Жду не дождусь, когда познакомлюсь с ним, – сказала Тэсса.

Через кухню они быстро прошли в другие помещения.

– До чего же кухня хороша, – заметила Рейчел, без особого интереса окидывая взглядом сверкающее хромом оборудование, пользоваться которым она все равно не собиралась. – И, надеюсь, здесь есть приличная прачечная.

– А передача была потрясающей! – сказала Тэсса. – Я видела повторы. В самом деле все выглядело очень романтично.

– Да, на следующий день курс моих акций на бирже вырос, как никогда. Стал выше, чем даже после интервью с президентом.

– Только не надо притворяться передо мной, Рейчел. Уж я-то знаю, что не настолько ты крута.

– Спасибо за напоминание. В своих романтических грезах я потерпела полный крах.

Они находились уже в спальне с прекрасным видом из окон.

– Я все-таки не могу поверить, что Чарльз способен на такое. Или Кэрол. Не может быть, чтобы все это время она была увлечена им, а мы и знать ничего не знали. Это так некрасиво.

– Думаю, что кровать надо будет поставить здесь, – без особого энтузиазма сказала Рейчел.

Просто чтобы что-нибудь сказать. Она сменила тему, зная, что та все равно скоро всплывет. Обе они понимали, что нужно ненадолго отвлечься.

– Знаешь, что сделала бы я? Поставила бы ее прямо к окну. Будешь просыпаться, словно на небе. Просто волшебство.

На мгновение Рейчел представила себе это волшебство. Оно относится исключительно к виду, открывающемуся из окна. Но никак не к Мэтту. Да, она вполне может представить себе кровать у огромного окна с великолепным видом. По стеклу будут стучать капли дождя или падать снежные хлопья размером с двадцатипятицентовую монету. Роскошное жилье высоко в облаках над Манхэттеном, который она завоюет вместе с Мэттом. Ранним утром ей будет тепло и уютно в этой кровати, а рядом будет он, в безукоризненной шелковой пижаме от «Салка»… до тех пор, пока они не решат, что ему гораздо удобнее спать в соседней гостиной, потому что, ну-у… он храпит, ей нужно вставать раньше, чем ему, или ему – чем ей, и это вполне разумно… да и в конце концов…

– Почему Чарльз ничего не сказал тебе про Кэрол, Тэсс? Почему не сказал мне – понятно.

– Я много думала об этом, и, честное слово, по-моему, он просто считал, что это касается лишь его одного. Это мимолетная связь, если это действительно то, что ты думаешь…

– Я не просто выдумываю. Поверь мне, я все видела своими глазами.

– Ну что ж, раз видела, то конечно. Господи, как, наверное, это было ужасно, Рейчел! Мне так жаль! Понимаю, какой удар для тебя.

– И потом, ты же видела картину. Ведь это уже само по себе доказательство.

– Да, пожалуй. – Тэсса глубоко вздохнула.

Рейчел выходит за Мэтта чуть ли не назло всему свету, разочаровавшись в любви, которую наконец познала. В этом вся суть. И никакой отличной сделки! Отличной сделкой это может стать лишь для Тэссы, если она продаст им эту квартиру. Комиссионные прямиком пойдут на банковский счет, который она специально открыла для того, чтобы оплачивать образование Камиллы. Тэсса попыталась как-то примирить два борющихся в ней чувства, но у нее ничего не получилось. Поэтому она просто постаралась переключиться на другое, оставив все как есть. В этом бизнесе, в этой борьбе за выживание она явно становилась опытным специалистом.

– Знаешь, Тэсса, ведь я не люблю Мэтта. Однако восхищаюсь им, уважаю его и, уж конечно же, не испытываю к нему неприязни. Я любила Чарльза, но я больше не уважаю его, не восхищаюсь им и пытаюсь научиться ненавидеть его. Пока у меня получается довольно плохо.

– Я все-таки не могу разобраться в том, что произошло, – задумчиво проговорила Тэсса.

Это действительно было так. В Чарльзе многое оставалось для нее загадкой, но никогда, даже на секунду, Тэсса не допускала мысли, что он может оказаться негодяем.

– Думаю, что в конечном счете он всегда был точно таким же, как и глуповатый муженек Кэрол, – сказала Рейчел. – Во всем руководствовался только своим эгоизмом да тем, что у него в штанах. А все остальное – дымовая завеса, пыль в глаза, фальшь. Имею в виду то предсказание о предательстве. Предсказать его было нетрудно. Он уже совершал его, когда швырял эти дурацкие кости на пол.

– Почему, ну почему меня не покидает ощущение, что все это какое-то чудовищное недоразумение?! – воскликнула Тэсса.

– Да потому, что он отличный актер. Причина только в этом. Спектакль был разыгран как по нотам, но факты – упрямая вещь. Если бы я не поехала на ранчо и не увидела все собственными глазами, я, возможно, и сама бы не поверила.

– А не могла ты… ну, как-то случайно… ошибиться?

– Никоим образом! Я же не дура. И не слепая.

Тэсса вздохнула.

– Тогда, может, это и к лучшему. Я имею в виду тот вечер в «Гасиенде-Инн». Ведь тогда ты уже почти решила выйти замуж за Мэтта. Ну и что изменилось? Ты вступаешь в брак по расчету, будешь жить в этой сказочной квартире и заниматься любимым делом. А Чарльз Форд пусть катится подальше. Вычеркни его из памяти как образчик неудачного жизненного опыта.

– Именно так называют свои ошибки мужчины, – сказала Рейчел.

Сказать можно все, что угодно, а вот сделать не так-то легко. Остались воспоминания. Летящая, словно парящая в воздухе накидка. Лунная дорожка на серебристой морской глади. Прикосновение к статуе Христа под волнами в Порто-Венери, прикосновение свитера к ее коже в Портофино. Рейчел глубоко вздохнула. Жизнь ее никогда не была легкой. И молиться надо не о том, чтобы тебе было легко, а о том, чтобы устоять перед лицом трудностей.

– Почему же он не позвонил? – спросила Тэсса. – Почему не попытался хоть как-то оправдаться? Ведь он же не знает, что ты видела его с Кэрол на ранчо. Возможно, не знает даже и о картине, которую она прислала ему сюда.

– Наверное, он попросту рад, что отделался от меня. Скорее всего за те две недели я ему порядком надоела. Возможно, он именно так представляет себе отношения с женщинами. А может быть, поскольку он заранее знал, что обманывает меня, то и подозревал, что я все сумею выяснить. Ну и не отважился выслушивать ту правду, которую я бросила бы ему в лицо, – о его сущности, о его моральных принципах и о его матери!

Тэсса рассмеялась.

– Прости, Рейчел. Это совсем не смешно. Но я бы с интересом послушала, как ты станешь растолковывать ему кое-что.

Рейчел грустно улыбнулась.

– Может быть, это еще и произойдет. Если только Чарльз сам все не поймет – как-нибудь, когда-нибудь. У людей вроде него жизнь тоже складывается не очень-то гладко. Счастливы они не бывают. Нельзя быть одновременно плохим и счастливым человеком, правда ведь?

– Может быть, ты и права, – проговорила Тэсса, вовсе не будучи уверенной в этом. – Ты знаешь… – Она помолчала. – Эта мысль пришла мне в голову совсем недавно. Мне стало казаться, что, пожалуй, Пит был в какой-то степени неудачником. Нет, не плохим и не злым человеком, нет, но, понимаешь, несерьезным, безответственным…

Тэсса глубоко вздохнула. И для нее самой, и для Рейчел это признание явилось подлинным откровением.

– Господи, Тэсса, ведь ты же боготворила его!

– Да, боготворила. И по-прежнему вспоминаю его с любовью. Но знаешь, когда в тот день ты так разволновалась при мысли о том, что между мною и Чарльзом, возможно, существует… связь, то, наверное, в этом твоем опасении была доля истины. Я постоянно сравнивала его с Питом, и сравнение всегда оказывалось в пользу Чарльза. Затем я получила эту работу, все у меня наладилось, и я начала понимать, что такое жизнь, когда ты самостоятельна и рассчитываешь только на себя. Я стала уважать себя, гордиться своими достижениями. Тебе-то это хорошо знакомо, а для меня стало открытием. Я всегда была «красавицей Тэссой», образцовой женой и матерью, гордостью Пита. Уверена, что он любил меня, но не видел во мне самостоятельной личности. И вот что я стала представлять собой сейчас – зарабатываю деньги, занимаюсь новым для себя, довольно сложным делом. Камилла счастлива, опять учится в частной школе Брэрли, у нас теперь прекрасная новая квартира, наша собственная. Пит растранжирил и пустил по ветру все наши сбережения. Да что там деньги? Нашу жизнь. Если уж откровенно, Рейчел, за что мне его боготворить?

– Слава Богу, что ты не сломалась и не прыгнула в спасательную шлюпку Чарльза Форда. Сейчас-то, крепкая задним умом, я могу точно тебе сказать: суденышко утлое, а на веслах – лжец и трепло.

– Возможно, без мужчин оно и лучше, – усмехнулась Тэсса.

Они помолчали, как никогда остро ощущая в эту минуту женскую солидарность.

– Знаешь что, Тэсс? Я тобой восхищаюсь. И считаю тебя замечательным человеком.

– Ах, Рейчел! – Тэсса была удивлена и польщена. – Так приятно слышать это.

– Нет, я в самом деле так думаю. Ты имела возможность быть с Чарльзом, но не воспользовалась ею из-за меня. Отошла в сторону и уступила его мне, а ведь будущее с ним могло бы быть самым радужным. Женщины часто говорят между собой о дружбе, преданности, но только до тех пор, пока на их жизненном пути не появится мужчина. И тогда всех их клятв и заверений как не бывало. А вот ты оказалась не такая, Тэсс. Ты сказала: «Вперед, Рейчел!» Я ведь не имела на него абсолютно никаких прав, когда сорвалась на тебя в тот день. Такое не забудешь! И, знаешь, здорово, что с работой у тебя все хорошо и она тебе по душе.

Тэсса рассмеялась.

– Вряд ли это такая уж тяжелая работа – показывать тебе эту великолепную квартиру и болтать в свое удовольствие.

– Уж поверь мне, – возразила Рейчел, – все, за что ты получаешь деньги, называется работой.

– Хочешь шампанского? – внезапно предложила Тэсса.

– Ты держишь шампанское в пустой квартире?

– Да, держу. Предлагаю его серьезным, внушающим доверие клиентам. Они сидят, попивая «Дом Периньон», и уже рисуют в своем воображении, что живут здесь.

– Ты здорово это придумала! – одобрила Рейчел.

– А для калифорнийцев я держу «Перрье». Они любят глотать свои «колеса» в туалете, а потом выходят оттуда и заявляют, что спиртного в рот не берут, – усмехнулась Тэсса.

– Ну что ж, шампанское я люблю, а уж если мне нужен кайф, оно как нельзя кстати.

– Ты и выглядешь так, будто уже кайфуешь.

Хихикая, подруги прошли в суперсовременную кухню, нашли в холодильнике бутылку и, повозившись, открыли ее. В морозилке стояли бокалы, а вот закуски не было никакой.

– Ну и ладно! Закуска препятствует воздействию алкоголя на мозг, тогда как именно это мне и нужно, – пояснила Тэсса.

С наполненными бокалами в руках они подошли к огромному окну с видом на тот мир, который что-то значил для них, занимал их помыслы: вдали виднелась ярко очерченная линия горизонта Манхэттена. В квартире не было стульев, и они сели рядом прямо на холодный мраморный пол, прислонясь к стене.

– Ну разве это не великолепно? – сказала Тэсса. – Знаешь, когда я впервые встретила тебя, Рейчел, я подумала, что ты словно бы явилась с другой планеты. Ты мне понравилась, но ты так отличалась от остальных. Не просто занималась чем-то, а пользовалась огромным успехом… причем не где-нибудь, а в Америке, где добиться его нелегко. Теперь даже со своих куда меньших высот я начинаю видеть мир твоими глазами. И на работе ко мне стали относиться иначе. Одни – с восхищением и уважением, другие – с завистью и злобой, но иначе. Я хорошо делаю свою работу, я удачлива, и из-за этого их отношение ко мне меняется. И с каждым днем положение мое все более прочно, ко мне стали прислушиваться. А в начале разговаривали между собой, вообще не замечая моего присутствия. Мне уже не надо ходить на цыпочках. Попросила кабинет побольше – и пожалуйста, получила, да еще выделили изрядную сумму на его переоборудование. Поразительно, какое ощущение появилось от этого. Силы! Уверенности в себе!

А ведь по сути-то ничего не изменилось. Ведь сама я какой была, такой и осталась. Ну, продала несколько домов, несколько роскошных квартир, и вдруг меня стали замечать. Мужчины перестали относиться ко мне свысока, и я начала приходить на работу даже раньше, хотя вполне могла бы и опаздывать. Парадокс, правда? Когда стремишься к чему-либо, то думаешь, что, как только достигнешь цели, потом можно будет расслабиться. А вдруг неожиданно обнаруживаешь, что работаешь еще упорнее, чем прежде.

– Надо же, как быстро ты постигаешь все житейские премудрости, – сказала Рейчел. – Выпьем за то, чтобы эта никчемная расслабленность не наступала никогда! – Она вдруг добавила: – За Чарльза Форда, – и подняла бокал, продолжая тост, – который открыл мне все стороны любви!

– За Пита Андерсена! Милого, доброго Пита, который ушел и дал мне возможность обрести себя, – проговорила Тэсса. – Знаешь, там, в «Гасиенде-Инн», мне хотелось обрести уверенность в завтрашнем дне, а тебе испытать настоящую любовь. Единственное стоящее, что получилось из этого, так это наш договор: помогать друг другу. Ты помогла мне сохранить работу. Я помогла тебе добиться Чарльза. Ты помогла мне после несчастного случая. А самым важным результатом явилась наша дружба.

– За нашу дружбу! – провозгласила Рейчел очередной тост, и они выпили.

– За дружбу, которая доказывает, что женщины могут держаться вместе, а не вести друг с дружкой мелочные войны из-за всякой ерунды.

Подруги помолчали.

– А ведь есть еще Кэрол, – напомнила Тэсса.

– А-а, Кэрол. То самое исключение, которое и подтверждает правило.

– Никогда не понимала этого выражения.

– Ну, вот, например, ты никогда не подвергала сомнению тот факт, что все лебеди белые, пока не увидела черного. Когда видишь черного лебедя, то понимаешь, что белый цвет – один из самых характерных признаков лебедей. А черный лебедь и есть то самое исключение, которое обращает твое внимание на данное правило.

– А-а, – протянула Тэсса. Шампанское начинало действовать. – Еще по бокалу?

– Даже обязательно! – Рейчел чувствовала, как боль и гнев постепенно начинают притупляться.

Когда Тэсса вернулась из кухни с двумя полными бокалами, Рейчел сказала:

– Ты знаешь, в известном смысле работа платит тебе взаимностью за твою любовь к ней. Работа всегда остается с тобой. Трудотерапия. Самоуважение. Материальные блага. Независимость. Мужчина тоже платит тебе взаимностью, но никогда нельзя быть уверенной, что он останется с тобой. А раз его с тобой нет, то он не может и отвечать взаимностью на твою любовь. Какая-нибудь Кэрол всегда прячется в засаде, только и поджидая удобного случая.

Тэсса помолчала.

– Я все равно почему-то не могу отделаться от мысли, что Кэрол ничего не знала про вас с Чарльзом.

– Ты считаешь, что Чарльз настолько скрытен?

– Ну, конечно. Он молчалив, не выставляет свою жизнь на всеобщее обозрение, разве не так?

– Не удивительно, что он раскладывает свою жизнь по отдельным полочкам, – сказала Рейчел. И затрясла головой, словно прогоняя воспоминания. – Ах, Тэсса, я вообще не желаю даже думать о нем. Никогда! Не желаю слышать это проклятое имя. И знаешь, что я намерена сделать прямо сейчас? Я намерена купить эту сказочную квартиру.

55

Джек Маккейб вел машину по хорошо знакомым зеленым тихим улицам и наконец подъехал к гаражу своего дома. Не выходя из машины, он с помощью датчика открыл дверь и въехал внутрь. Выключать двигатель он не стал. Просто сидел в машине, опустошенный и одинокий. Затем вышел и, словно лунатик, побрел в дом.

Шторы были задернуты, в комнатах стоял затхлый, неприятный запах. Он поднялся по лестнице в спальню, и сердце его будто зависло в груди – оно билось, но как-то безжизненно. Джек задержался около их кровати, представил, как в ней лежит Кэрол, и вспомнил, как хорошо было в доме, когда она хозяйничала в нем. Тогда в нем пахло свежестью и цветами, чистотой и вкусной едой. Немым оскорблением ее памяти взирала на него кровать со смятыми простынями, та самая, на которой он и Пейдж Ли занимались сексом.

На тумбочке в красивой рамке стояла фотография Кэрол. Его любимая фотография, на которой она лежала посреди свежескошенного луга в соломенной шляпе, такая же красивая и умиротворенная, как само лето. Взяв фотографию, он застыл на месте, прижимая ее к груди. По щекам потекли слезы, а вместе с нахлынувшей тоской к нему отчасти вернулись и силы.

Джек прошел в ванную. В аптечке нашел таблетки парацетамола, полную упаковку. А рядом – пузырек валиума. Он взял все это и еще антидепрессанты, которые несколькими неделями раньше врач прописал ему от бессонницы и для улучшения аппетита. Однако мысль о пище вызывала у него отвращение. Он потерял тридцать фунтов,[21] и его единственной диетой были черный кофе да крепкий виски.

Налив полный стакан воды, он встал перед зеркалом и начал глотать таблетки. Хватит ли этого, чтобы умереть? Он надеялся на это. Кэрол еще пожалеет об этом. Во всем виновата именно она.

Он спустился в гараж. Мотор по-прежнему работал. Джек сел на переднее сиденье и опустил все стекла. Окись углерода запаха не имеет, но почему-то ему казалось, что весь гараж пропах выхлопными газами. Его затошнило, но он все равно сидел и ждал.

Сколько это продлится? В сон его совершенно не клонит. Более того, сердце колотится что есть силы. Он огляделся. На соседнем сиденье лежит фотография Кэрол, а у него на коленях – Библия. Джек так и запланировал, что в эти последние минуты будет читать Библию и смотреть на фото жены. Но вот наконец появились первые признаки обволакивающей сонливости. Однако, радуясь наступлению долгожданного забвения, он все равно боялся его.

56

– Черт, мам, слава Богу, что ты здесь!

Уитни вскочил со стула навстречу Кэрол, влетевшей в приемный покой пункта неотложной помощи. Кипа иллюстрированных спортивных журналов полетела с его колен на пол. Он выглядел встревоженным, точно таким же, как в тот день, когда к ним в дом пришли полицейские, разыскивающие угнанный мотоцикл. Такое выражение она видела у него на лице раза два за всю его жизнь.

Кэрол крепко обняла сына, такого любимого, родного своего мальчика, и, не отрываясь от него, стала задавать вопросы:

– Как он, скажи мне всю правду. Что говорят врачи? Он поправится? Где Девон?

– Девон в Нью-Йорке с Карен, своей подружкой. У меня нет ее телефона. Доктор сказал, что пока еще ничего не известно. Как нам узнать, что именно он принял? Какие-то таблетки, и еще напустил полный гараж выхлопных газов.

Уитни отступил от нее, побледневший, встревоженный, но все равно замкнутый и отчужденный. Его поколение выработало эти качества в себе как защитную меру от неуемной любви и энтузиазма своих родителей.

– Ах, Уитни, родной, ну почему он поступил так? Это же совсем не похоже на него.

– После того как ты уехала, он стал совсем другим.

Обвинение прозвучало беззлобно, просто как констатация факта. И от этого оно было еще более тяжким. Кэрол пыталась обуздать охватившие ее чувства. Она обязана взять ситуацию в свои руки. Обязана поступать осмысленно и благоразумно. Обязана стать сейчас главой семьи. Занять место Джека, прежнего Джека.

Она поспешила к медсестре, назвала себя и попросила рассказать о состоянии мужа.

– Здравствуйте, миссис Маккейб. Ваш муж все еще без сознания. Мы не знаем точно, что он принял. Видимо, какие-то антидепрессанты, но почти наверняка, кроме них, и еще ряд препаратов, может быть, снотворное или бензодиазепины. Был ли у него доступ к валиуму, либриуму или ксеноксу? К средствам от простуды?

Кэрол напрягла память и сумела-таки представить себе, что находилось в аптечке до ее отъезда. Изменилось ли там что-нибудь после этого?

– Валиум у нас был, и тайленол, по-моему, тоже. И еще контэк. Валиума был целый пузырек.

– Валиум особой проблемы не представляет. Было бы проще, если бы он принял только его. Эти таблетки можно глотать в больших количествах без особого вреда. Нас больше беспокоят антидепрессанты и окись углерода. Нельзя ли узнать, у какого врача наблюдался мистер Маккейб. Я так понимаю, что вы разведены?

– Еще нет, – ответила Кэрол.

Острая боль пронзила ее. Это она во всем виновата. Что же она наделала? Довела до такого состояния Джека, человека, которого любила всем сердцем, без которого не представляла свою жизнь. Она совершила грех, поддавшись обуявшей ее ревности. Душа ее зачерствела и измельчала – вот почему она не простила его, когда он раскаялся. Она думала только о себе и о своей дурацкой гордости, но не о детях, не о муже, не о своей клятве у алтаря, что со своим супругом она обязуется быть в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит их.

Ну что ж, смерть вот она, совсем рядом! Та самая смерть, которая разлучит их и, как ни парадоксально, даст-таки ей столь желанную когда-то свободу. Да, Джек был неверен ей. Впрочем, как и многие мужчины на свете. Но и она нарушила клятву, которую давала в самый счастливый день своей жизни. Она принимала в Джеке только хорошее, а плохое принять не смогла. Она бросила его одного. Он лечился от депрессии, вызванной ее уходом, пытался жить без нее, но не смог!

– Я могу позвонить нашему семейному врачу. Это доктор Джозефсон. Возможно, вы знаете его.

– Конечно, знаю. Я позвоню ему сама, – сказала медсестра. – И еще одно. Как вы думаете, принимал он аспирин или нечто подобное?

– В аптечке был большой пузырек парацетамола.

– Вот это плохо! Может сказаться на печени. Если он принял эти таблетки, тогда недостаточно только привести его в сознание. Мы уже сделали промывание желудка. В лаборатории сейчас проводят анализы. Скоро мы узнаем, с чем имеем дело. А пока, к сожалению, остается только ждать. Слава Богу, что сосед услышал, как в гараже работает двигатель.

– Можно мне взглянуть на него?

– Да, я проведу вас.

– Пойдешь, Уитни?

– Нет, мам, я посижу здесь.

Он не хочет смотреть фактам в лицо. Его отец – Джек-Смельчак, Джек-Силач. Он не хочет видеть его больным, не дай Бог, умирающим. Это слишком страшно.

– Мне продолжать розыски Девон?

– Да, мой родной. Позвони ее близким подружкам. Спасибо тебе.

Кэрол сильно сжала руку сына. Эмоционально он еще не готов выдержать такое испытание, но она не сомневалась, что эти душевные силы сокрыты в нем и со временем они непременно проявятся. Как сейчас у нее самой.

Джек лежал в палате – невероятно бледный, неподвижный, беспомощный. Она села на стул у кровати, пытаясь осмыслить немыслимое. Всю жизнь Джек был ее героем, сначала – подлинным, затем – низвергнутым. Но беспомощным он не был никогда. «Он и самоубийство» – сочетание немыслимое. Совсем не то, что «он и смерть».

Несмотря на захлестывающую ее бурю эмоций, Кэрол вдруг явственно осознала, что он до сих пор является эпицентром ее жизни. Занятия живописью, поездки в пустыню, поиски самой себя – что бы ни происходило с нею, мысленно она всегда видела рядом с собой Джека. Она пыталась наказать его, временами даже ненавидела, но он всегда был рядом. Сейчас она отчетливо понимала это. И едва Кэрол окончательно прониклась осознанием неизбежного, как по щекам ее тихо заструились слезы.

Он непременно должен жить. После случившегося каждому из них нужно будет все переосмыслить. Она очень хотела сосредоточиться, но мысли ее путались. Они проносились в голове непоследовательно и беспорядочно, однако главный вывод для себя она уже сделала. Как не похоже на Джека то, что он совершил, и вместе с тем как похоже на него то, что он настоял на своем. Пусть даже таким способом. Она останется здесь, рядом с ним. На его условиях. Если он выживет, ей придется выхаживать его, быть к нему снисходительной – в сущности, простить его. Если выживет!

За плечо ее тронул врач. Он коротко представился и сказал почти то же самое, что она уже знала от медсестры. Все равно уследить за его словами, изобилующими медицинскими терминами, Кэрол было трудно. Она лишь кивала и отвечала односложно.

– Я прошу вас ненадолго выйти, миссис Маккейб, пока будем подключать нужную аппаратуру, – сказал он.

– Дайте мне знать, если что-то… – попросила его Кэрол.

В приемном покое Уитни перелистывал свои журналы. Когда она вышла, он поднял глаза.

– Как он?

– Плохо, – Кэрол разрыдалась.

Двое или трое из посетителей приемного покоя посмотрели на нее, но тут же смущенно отвели глаза.

– Не плачь, мам. – Уитни неловко обнял ее, в глазах его тоже стояли слезы. – Он поправится.

Она прижалась к нему, ища поддержки. Господи, ведь она так любит этого угловатого ершистого парня, который когда-то родился у них с Джеком. Это был еще один счастливый день в ее жизни. Разве что-то другое может иметь значение? До чего же все это смехотворно! До чего же эгоистично с ее стороны было так повести себя из-за Пейдж Ли, когда у нее есть Уитни и Девон и вся та замечательная жизнь, которую они прожили вместе. Сейчас она видит, сколь мелочной, ограниченной была еще недавно. Бессовестное, эгоцентричное существо, проявившее чудовищную жестокость. И вот ее результат.

– Это моя вина, – прорыдала она.

– Нет, не твоя, мам. Ничьей вины здесь нет. – В его голосе, обычно таком безразличном, прозвучала несвойственная ему прежде убежденность. – Это просто жизнь, а жизнь иногда бьет невпопад.

– Они сейчас подключат его к какой-то аппаратуре, – сказала Кэрол, чтобы хоть чем-то заполнить тягостную тишину, нарушаемую лишь ее всхлипываниями.

– Да? Он что, пришел в сознание?

– Нет, родной мой. Все пока без изменений.

– Все будет хорошо, мам, мы рядом с ним.

– Да, это, конечно, хорошо.

– Девон ушла за покупками, но скоро вернется. Я попросил Карен осторожно передать ей, чтобы она просто позвонила домой.

– Из колледжа ты приехал на машине?

– Угу.

– Уитни.

Кэрол напряженно выпрямилась на стуле и вытерла глаза.

– Да, мам?

– Если папа выберется из этого, я возвращусь домой. – Она не обдумывала этого заранее. Эти слова вылетели у нее непроизвольно.

– Правда?! – Он улыбнулся. Улыбка для сдержанного Уитни уже была проявлением бурных чувств.

– Да, – подтвердила Кэрол. – Да. Я люблю папу. И всегда любила. Да и ему без меня очень плохо. Я просто не знала этого. А сейчас знаю.

– Он очень переживал. – В глазах Уитни опять показались слезы. – Он ведь начал пить, мам. Я рассказывал тебе кое-что об этом, но все было гораздо хуже. И дом пришел в запустение, и сад. Отец перестал ездить на работу и, по-моему, толком ничего не ест.

– Я знаю, мой мальчик, знаю. Но он поправится, мы все наладим, и у нас опять все будет хорошо. Обещаю тебе.

– Его ведь вылечат, правда?

И, словно отвечая на его вопрос, из распахнувшейся двери вышел врач и быстро направился в их сторону.

– Миссис Маккейб! – обратился он к Кэрол.

57

Чарльз сел, привалившись к стене постройки, под выбеленными солнцем кедровыми балками перекрытий. Нашарив рукой флягу, он поднес ее к губам, лишь смочив их, но пить не стал. Все надо делать медленно. Каждый глоток воды является проверкой выдержки, тренировкой умения выживать. Здесь нет и не может быть места слабости. Но внутри все же не исчезает ноющая боль от воспоминаний о мире изобилия. Там любой человек может легко открыть водопроводный кран, может рассчитывать на еду и кров, и люди вынуждены поэтому искать разнообразия, добавляя остроты монотонной размеренной жизни.

Неужели только этим и являлась для него Рейчел? Всего-навсего средством для того, чтобы хоть как-то отвлечься от мучительных душевных страданий, вызванных утратой Розы? Нет! Его любовь была настоящей. Рейчел органично дополняла его натуру, став как бы ее второй половиной. Рейчел вся – порыв, желание и вновь неуемное стремление. Она – воплощенное честолюбие, напор и решимость. Она хочет. Она добивается. Она преуспевает.

В противоположность Рейчел к таким сиюминутным понятиям, как достижение успеха и материального блага, он относится с предубеждением. Вот почему они так подходили друг другу: его меланхолия оттеняла ее энтузиазм, а его духовность сдерживала ее приземленные устремления.

Чарльз вновь позволил себе предаться мечтам. Нашел эту невероятную женщину и потерял самого себя, охваченный минутным безумным восторгом. А затем, а затем… то же самое, что привело его к ней, унесло ее прочь. Это явилось крушением всего и вся. Упасть с такой невероятной силой в такую мелкую лужу. Хватит, в конце концов, кичиться той мудростью, на обладание которой он претендовал. Да и что вообще знает он, Чарльз Форд, о жизни, кроме пыльной дороги, да кроваво-красных закатов, да ослепительного сияния солнца, встающего над пустыней и выжигающего его душу своими палящими лучами? А возможно, этого и достаточно. Вот почему он сейчас здесь. И останется здесь до тех пор, пока размышления об оставленном им мире не перестанут терзать его душу.

58

Уверенной поступью Тэсса вошла в главный офис Сотби. Ее коллеги теперь взирали на нее с почтением и некоторой долей зависти. Сейчас оснований для этого стало еще больше. Пентхауз в Метрополитен-Тауэр, как по мановению волшебной палочки, продан ею не кому-нибудь, а Рейчел Ричардсон и Мэтту Хардингу. Похоже, на свете не существует ничего, что Тэсса не могла бы продать.

Сев за письменный стол, она связалась со своей секретаршей. Боже, ну и денек! А до чего все было здорово. Попивала себе шампанское с любимой подругой, а в перерывах между глотками заработала сотню тысяч долларов. Да возможно ли проделать такое еще лучше? Почему же всего этого не было у нее в жизни прежде?

– Вам звонила некая Кэрол Маккейб, она оставила свой номер телефона в Нью-Мексико. Звонил лорд Брантисфилд, и еще был звонок насчет установки системы охранной сигнализации в вашей новой квартире.

– Кэрол Маккейб? – переспросила Тэсса.

– Да. Просила передать вам нечто довольно странное. Сказала, чтобы вы позвонили ей, если вы с нею еще разговариваете.

– Назовите мне ее номер.

Тэсса набрала его. С автоответчика в квартире Кэрол донеслись ее рыдания.

– Я должна срочно лететь в Коннектикут. Джек в больнице. Позвони мне по… – Дальше шел номер. Больше ничего.

Тэсса никак не ожидала такого поворота событий. Джек в больнице. Кэрол плачет. Дело, видимо, серьезное. Мысленно она перенеслась на несколько месяцев назад, в тот ресторанный зал. Кэрол была такая отважная – и совершенно одинокая. Тэсса положила трубку, сразу же сняла ее и позвонила по номеру, который только что записала.

– Мамы нет дома. Уехала в больницу. Кто это?

– Ее подруга, Тэсса Андерсен. А ты…

– Я Девон, ее дочь.

– Она рассказывала о тебе. Что случилось? Я так поняла, что Кэрол зачем-то срочно прилетела из Нью-Мексико.

Голос Девон дрогнул:

– Отец серьезно болен.

– Что с ним? А с Кэрол все в порядке? Могу я чем-то помочь?

– Врачи думают, что он умрет, – прорыдала Девон.

Тэсса глубоко вздохнула. Посмотрела на часы. Она знает, что нужно делать. Она немедленно отправляется в Коннектикут.

59

Рейчел стояла перед большим зеркалом. Минута, которая должна бы быть бесконечно волнующей, оставляла ее совершенно равнодушной. Обидно! В зеркале отражалось ее безупречное свадебное платье, красивое, стильное, даже ультрамодное и вместе с тем классически элегантное. Модельер Мария Галана выполнила свою работу идеально, доведя ее до совершенства: вставки из тончайшего шелка, фата, отделанная кружевом, нежно обрамляющая лицо невесты, и шлейф из бледно-желтого шелка, который будет струиться по проходу между скамьями в церкви, подобно бурлящему пенистому потоку шампанского.

– Оно великолепно! – сказала Мария, наклоняясь, чтобы расправить складку.

– Да, – произнесла Рейчел без всякого энтузиазма. – Действительно! – добавила она, с усилием подчеркивая это слово.

– Вы правда так считаете? Мне так приятно! – воскликнула Мария.

Конечно, не платье беспокоило Рейчел, а то, что она не испытывает соответствующих чувств при виде его. Всего один-единственный раз на протяжении этой малозначительной в целом процедуры, именуемой бракосочетанием, ей хотелось быть иной, чем всегда. Хотелось испытать трепетную дрожь перед алтарем. Хотелось проплыть по воздуху к мужчине, с которым соединяет свою жизнь, поцеловать его в губы и раствориться в этом поцелуе, который станет куда более прочным и стойким символом их любви, чем какое-то золотое колечко.

И ведь она пыталась… Господи, как она пыталась… И уже была так близко… Но потерпела поражение. Ее предали еще более бессердечно, еще более неожиданно, чем она могла себе представить. Эта адская боль останется в ее сердце навсегда.

– Немного узковато в талии, – сказала она.

– Вы так думаете? А по-моему, вам больше пойдет, если здесь будет облегать. Это платье будет на вас всего несколько часов. Мне кажется, можно немного потерпеть ради осиной талии.

– И все же было бы лучше, если бы я могла дышать, – сказала Рейчел, хотя бы частично излив охватившее ее раздражение на Марию.

– Да, конечно. Немного выпустим вот тут. – Мария Галана не собиралась спорить с такой важной клиенткой.

Рейчел было не по себе, ведь по сути этот брак – не что иное, как акт мести. Она наносит удар Чарльзу и даже не знает наверняка, ощутит ли он его. Неужели он не испытывал к ней ни малейшего чувства? И все это было лишь отвратительной игрой коварного и жестокосердечного донжуана? Нет! Она не могла в это поверить. Он действительно любил ее. У них были такие минуты, расценивать которые как-либо иначе просто невозможно. Вспоминая о том, как трепетали их тела, вспоминая об их полной доверия близости друг другу, Рейчел верила в это.

Нет, Чарльз любил ее – по-своему. Но на подлинную, настоящую любовь был не способен. Ему хотелось другого. Постоянного ощущения новизны. Видимо, его не привлекали глубокие постоянные чувства, а будоражил сам процесс выбора очередной женщины, ухаживания за ней, соблазнения… Это так примитивно! Нечто вроде охотничьих инстинктов. Она была уверена, что подобное не для такого человека, как Чарльз.

Рейчел вздохнула. «Не для такого человека, как он». Как же плохо мы разбираемся в людях, и прежде всего в тех, кого любим. Неужели их истинные намерения полностью скрыты, поскольку мы видим в них только то, что хотим видеть? Неужели у них и впрямь развязаны руки для непринужденных эгоистичных игр: легкие обманы и никаких разоблачений? Вероятно, да. Она попыталась представить его себе заурядным негодяем. Но ничего не вышло. Рейчел почувствовала, как у нее тоскливо заныло внутри. О, Чарльз! Почему? Почему ты не смог быть тем, за кого я тебя принимала?

Зазвонил телефон.

– Вы не могли бы подойти, Мария?

Мария сняла трубку.

– Квартира Рейчел Ричардсон, – ответила она. Затем обернулась к Рейчел. – Какая-то женщина по имени Тэсса Андерсен. Звонит из Коннектикута и хочет срочно поговорить с вами.

Эпилог

Звуки Скрипичного концерта Мендельсона ми минор плыли в прохладном вечернем воздухе над пустыней. Яркие фонари, расположенные вокруг бассейна, освещали ветви деревьев и выхватывали из напоенной запахами жасмина темноты насекомых, совершающих свой бесконечный полет в никуда. Донесся легкий хрустальный звон – это слуга расставлял бокалы для шампанского, которое пили здесь каждый вечер перед ужином.

Чарльз сидел на веранде один, ожидая гостей. Он посмотрел вдаль, на гору, освещаемую светом полной луны. Кто же придет первым? Каждый вечер это был кто-то другой, и эта непредсказуемость нравилась Чарльзу. Он поднялся, поставил на столик бокал с тонким розовым вином.

– Все любуешься этой горой? Собираешься писать ее? – раздался сзади голос Кэрол.

Обернувшись, он мягко улыбнулся ей.

– Она чересчур красива, чтобы изображать ее на холсте. Как и ты.

Кэрол действительно выглядела замечательно. Удивительно, до какой степени состояние души наполняет красоту жизненной силой, или наоборот. На Кэрол было простое белое платье и одна-единственная нитка жемчуга, прекрасно подчеркивающая золотисто-коричневый оттенок кожи. Перемены, происходившие с нею, Чарльз наблюдал собственными глазами и знал, что именно он ускорил появление на свет новой Кэрол.

Он и сейчас помнит ее, полузамерзшую в занесенной снегом пустыне. Чувствует тяжесть ее податливого мягкого тела у себя на руках, когда ночью он вез ее к себе на ранчо. Он и сейчас видит, как она крепко спит в кровати Розы. Когда машину перегнали из пустыни на ранчо и Чарльз увидел ее рисунки, он сразу понял, что у Кэрол есть талант.

Весь этот год ее полотна представлял Гарри Уордлоу, и хотя известность ее пока невелика, она неуклонно растет. Его собственное творческое начало в свое время возродила к жизни именно Кэрол. Без нее, возможно, он и по сей день не отошел бы от тягостных воспоминаний о Розе, пребывая в состоянии неопределенности, когда прошлое одновременно является и настоящим, и будущим. Тогда она помогла ему заново научиться тому, что он уже забыл, вновь обрести способность писать и любить. Они помогли друг другу, и в знак благодарности она написала для него картину, которая перевернула всю его жизнь вверх дном.

– Когда-то я тоже писала гору, помнишь?

– Разве могу я забыть это? – усмехнулся Чарльз.

Она подошла к нему и вложила свою руку в его. Он крепко сжимал ее ладонь, чувствуя, как через это пожатие его нежность стремительно передается ей.

Они улыбнулись одновременно, прекрасно понимая друг друга без слов.

– Шампанского? – предложил он.

Слуга с серебряным подносом подошел к ним. Взяв наполненный бокал, Чарльз протянул его Кэрол.

– Благодарю вас, сэр.

Беря бокал, она посмотрела ему в глаза.

– На самом деле мне никогда не отблагодарить тебя, Чарльз. Ты ведь знаешь это, правда?

– То, что ты здесь, – уже благодарность, – возразил он. – Каждая картина, написанная тобой, – благодарность. Просто смотреть на тебя, на новую, подлинную Кэрол, – этого более чем достаточно. И в любом случае мой долг перед тобой никак не меньше. Ты знаешь это. Вспомни, каким я был.

– Ты был печальным.

– Я был в полной прострации. И самое опасное было то, что она могла укорениться во мне навсегда.

На веранду вошел мужчина в безукоризненном смокинге. Это был Джек. Он тоже очень изменился. Джек подошел к жене и поцеловал ее в щеку. Теперь он знал правду, которая заключалась в том, что без Кэрол он просто никчемный пустозвон. Без Кэрол он окончательно опустился и деградировал. Только оказавшись на пороге смерти, узнал, что же в действительности представляет собой и он сам, и его жена, и их отношения. То, что с виду выглядело слабым, в действительности оказалось сильным, и наоборот. Прежде чем он уяснил себе это, чуть было не произошла трагедия.

– Ну, как у тебя получается подача, Джек? – спросил его Чарльз. – Я видел, как ты отрабатывал ее сегодня утром, пока тебе не помешали столь бесцеремонно.

Подобных ничего не значащих фраз он прежде терпеть не мог. А в этой обстановке, в окружении людей, которых он полюбил, они легко слетали у него с языка.

– Да, приземление вертолета Мэтта прямо на теннисный корт, увы, важнее, чем тренировка какого-то адвоката, отрабатывающего подачу. И все же Мэтт пообещал сыграть со мной завтра.

– Обязательно проиграй ему, – с улыбкой посоветовала Кэрол.

– Да он и сам разделает меня под орех, – ответил Джек.

Кэрол взяла его за руку.

– Почему-то я сильно сомневаюсь в этом.

Магия любви, соединившая их когда-то, вернулась вновь. Да, конечно, ее внешние признаки сейчас утратили свою первозданную новизну. Но это чудо все равно существовало, оно выполняло свое предназначение – удерживало их рядом друг с другом, когда настали тяжелые времена.

Джек умеет многое – мастерски играть в теннис, произносить остроумные тосты перед коллегами на званых ужинах, витиевато выступать в ходе слушания, отстаивая свою позицию перед судьей. Однако теперь Кэрол знает, каких усилий ему стоит поддерживать этот свой имидж в глазах окружающих. Ей все известно о том самом мальчишке, сокрытом во взрослом мужчине, который непременно сделает что-нибудь не так и все испортит, если его предоставить самому себе. В какой-то степени это и лучше, ибо помогает смотреть на вещи без дурацких иллюзий. А его внутренняя слабость позволяет проявляться ее внутренней силе.

Сейчас между ними достигнуто равновесие, взаимное уважение равных друг другу личностей, и от этого Кэрол испытывает странное чувство свободы, которое доставляет ей неизъяснимое удовлетворение. Когда его жизнь висела на волоске, она вдруг отчетливо поняла, что просто обязана спасти его. И еще она почувствовала, что ее место рядом с мужем, и приняла решение вернуться. Своим возвращением она уравновесила его безрассудно-опрометчивое решение уйти из жизни. Силой своего внушения она заставила его выжить. Кэрол сумела отодвинуть от края пропасти все – Джека, его почти брошенную работу, его испорченные отношения со старшим партнером, запущенный сад, дом. Жертвой оказалась Пейдж Ли. Когда Джек вернулся на работу, она уволилась.

Однако неистовый смерч, каким являлось возрождение Кэрол к новой жизни, повлек за собой радикальные изменения. Теперь недалеко от Санта-Фе у нее появилась своя мастерская в старой глинобитной хижине, и она вольна уезжать туда в любое время, когда возникнет желание рисовать. Ее живопись – вполне уважаемое занятие, а не просто прихоть. Это то, чему она посвятила себя, то, чем она, собственно, и является. Подтрунивание и шуточки на этот счет больше не допускались. Она больше не та Кэрол Маккейб, которая была женой преуспевающего адвоката. Теперь она – художница.

– Ты здорово загорела, дорогая, – сказал Джек.

– Да. Просто лежала у бассейна целый день, дремала да слушала, как спорят дети. Слава Богу, что это были твои дети, Чарльз. Пришлось прочитать им сегодня утром нотацию о необходимости делиться друг с другом. Ты не возражаешь, надеюсь?

– Ты – их крестная мать. Читать им нотации – твоя святая обязанность, – рассмеялся Чарльз.

– Вообще-то Камилла прекрасно держала в своих руках всю ситуацию. Прямо-таки полицейский в юбке.

– В один прекрасный день она еще станет президентом, – подал голос Мэтт Хардинг.

Он стоял невдалеке и не сразу подошел к ним, а с минуту выжидал, чтобы своим появлением произвести максимальный эффект. Они уже слишком хорошо изучили его, поэтому такое поведение никого не раздражало. За эти годы они узнали, что собой представляет Мэтт в действительности. И его внешность, и манера держаться являлись неотъемлемой составной частью его облика удачливого бизнесмена и были призваны производить впечатление на того, кто видит его впервые. И даже когда в этом отпадала необходимость, он был не в силах ничего изменить. Выглядел же он просто потрясающе, от него так и веяло здоровьем и энергией. Сочетание благородной седины с моложавым загорелым лицом могло бы привлечь к нему голливудских продюсеров с предложением исполнить роль крупного государственного деятеля в одной из картин.

– Где твоя жена, Мэтт? Почему ты прячешь ее от нас? – спросил Чарльз.

– Поверишь, нет – сидит на телефоне! Чуть ли не весь день напролет. Всегда думал, что это я без телефона не могу прожить ни минуты. А когда женился на ней, сразу понял, что я всего лишь жалкий любитель. Она, оказывается, считает меня лентяем. Заявила это только что, когда мы переодевались. Меня в жизни никто так не называл. Лентяй! Мэтью Джефферсон Хардинг отлынивает от работы! Ха-ха-ха!

Он прошел в комнату, поцеловав Кэрол и обменявшись крепким энергичным рукопожатием с мужчинами.

– Честное слово, – продолжал Мэтт, – у тебя великолепный дом, Чарльз. Обитель художников. Аристократическое прошлое. Однако, черт побери, ты должен поговорить с Уордлоу насчет цен на свои картины. На днях я купил пару полотен. На глаза аж слезы навернулись. От цен, имею в виду.

– Тебе непременно нужно купить одну из картин Кэрол, – гордо сказал Джек.

– Я обдумываю это. – Хардинг повернулся к Кэрол. – Ты знаешь, что мне нравятся твои работы, правда? Намерения у меня самые серьезные.

– Я постоянно твержу ему, чтобы он покупал твои картины, – раздался голос подошедшей к ним Рейчел.

Все повернулись в ее сторону.

– Я сейчас читаю эту книгу об истоках личности живописца. Сплошная психологическая заумь, но написано блестяще. Так что сегодня вечером Кэрол и Чарльз будут проходить сеанс психоанализа у всех на глазах. Если я и допущу ошибку, Чарльз, то только потому, что твои дети весь день дрались в бассейне, пока Камилла не утихомирила их с помощью Кэрол.

К ней быстро подошел Мэтт и, склонившись, нежно поцеловал ее.

– Я буду чувствовать себя совершенно покинутым, если ты все свое время будешь уделять только Кэрол и Чарльзу, – пожаловался он. – А как насчет коллекционеров живописи? О них-то в твоей книге говорится хоть что-нибудь?

– Унылые, сухие личности. Скучнейшие собеседники, от которых сводит скулы, – рассмеялась Рейчел и сжала ему руку, показывая, что шутит.

Чарльз наблюдал за нею. Боже, такая уверенная в себе, такая умная, жизнь бьет в ней ключом! Сегодня за столом будет много желающих предложить темы для разговоров, однако тон в беседе будет задавать именно Рейчел. Он улыбнулся в предвкушении предстоящего удовольствия.

Но вот уже появились и все остальные, одновременно: Тэсса, вся сияющая, в вечернем платье от Шанель, которое еще сильнее подчеркивало присущую ей врожденную элегантность… Камилла, почти столь же по-королевски величественная в строгом черном платье и в милых черных бархатных туфельках с пряжками, в сопровождении Девон и Уитни. Отсутствовали только маленькие Чарльз и Виктория, которые уже лежали под одеяльцами у себя в спальне, со своими любимыми плюшевыми медведями и куклами. Няня наверняка уже начала рассказывать им длинную-предлинную сказку.

Слуги разливали шампанское, и ненадолго прерванный разговор продолжился.

– Извини, что опоздала, дорогой, – сказала Тэсса, беря Чарльза под руку.

– Тебе опаздывать разрешается, – нежно улыбнулся он.

Она никогда не выглядела такой красивой, как сейчас. Замужество, казалось, еще больше оттеняло и подчеркивало ее тонкую красоту.

– Какой восхитительный выдался день, – сказала она.

К ним подошла Рейчел.

– Но, дорогая, ты же столько времени просидела на телефоне у бассейна. А Мэтт сказал, что еще не менее двух часов – в спальне.

– Совершенно верно, – рассмеялась Тэсса. – Зато все проблемы решены, противники повержены, карьера процветает, деньги заработаны!

– Ах, Тэсса, – обняла ее Рейчел. – Ты удивительная. В точности как я когда-то. Один к одному. Ты только посмотри на себя со стороны: самый преуспевающий риэлтор на Манхэттене. Проворачиваешь дела так умело, словно родилась и выросла в Нью-Йорке. Что подумают твои аристократические родители?

– Придут в ужас, зато будут пить первосортное бордо и жить в «Боинге». Вытащить их оттуда будет просто невозможно, но они все время будут жаловаться, до чего, мол, это вульгарно. Типично британская черта. Одной рукой хватаешь, другой отсекаешь.

Чарльз рассмеялся.

– Ты просто создана для Мэтта. Ты ведь сама знаешь это, правда, Тэсс? Ты уже начала становиться деловой женщиной, и вот тогда-то я и познакомила тебя с мистером То-Что-Надо, – сказала Рейчел.

– Я уже преуспевала, перед тем как познакомилась с Мэттом, – возразила Тэсса. – Он стал лишь глазурью на торте.

– «Глазурью на торте?» Господи, Тэсс, что же это такое?! Сначала называешь меня лентяем, а теперь я всего-навсего глазурь на торте. Да уж, сегодня явно не мой вечер, – прогудел Мэтт, впрочем, вполне довольный.

Подойдя к жене, он обнял ее за талию и с нежностью прижал к себе.

– Почему я люблю именно ее? Чем я заслужил это наказание? Во всем этом виновата Рейчел! Рейчел, если бы ты тогда не простила Чарльзу его влюбленность в Кэрол, мы бы с тобой поженились и сейчас я был бы избавлен от этих оскорблений.

Собравшиеся стали хором разубеждать его.

– Я никогда не был влюблен в Кэрол, – с праведным возмущением возразил Чарльз.

– Неужели, – рассмеялась Кэрол.

– Да, скажи правду, – широко улыбнулась Рейчел, получая удовольствие от замешательства мужа.

Она до сих пор трепетала от одной только мысли, что он принадлежит ей. Все прояснилось. И кошмар предательства, которого в действительности не было, но которое казалось столь пугающе правдоподобным, навсегда канул в прошлое. Сейчас она спокойно вспоминает об этом, ей смешно и даже приятно. Тогда же она испытывала отчаяние от того, что все лучшее в ее жизни позади, и безразличие к тому, что ее ожидает.

Она и по сей день помнит ту странную и неожиданную встречу, когда заплаканная Кэрол и взволнованная Тэсса ворвались к ней в квартиру, приехав прямиком из больницы в Коннектикуте.

Они наперебой пытались объяснить ей то чудовищное недоразумение. Сначала Рейчел отказывалась им верить.

– Не лги мне, Кэрол! Не лги самой себе! Я видела вас в бассейне вдвоем. Видела, как ты целовала его. Как он целовал тебя. Я была там, черт возьми! Видела все собственными глазами. Специально прилетела на ранчо, чтобы убедиться во всем самой, и я видела, Кэрол, видела, видела… – повторяла она как заведенная.

Кэрол молчала, потрясенная до глубины души. Рейчел и сейчас видит перед собой ее лицо и помнит то застывшее выражение на нем. Неверие в то, что ее поймали на лжи? Нет. Совсем другое. Удивление. Искреннее непонимание. Недоумение. Как это Рейчел могла увидеть то, чего просто не могло быть. Затем лицо ее расплылось в улыбке.

– Ах, вот ты о чем? Поцелуя не было, Чарльз извлекал насекомое у меня из глаза, – сказала она. – Я помню это. Оно неизвестно откуда залетело мне прямо в глаз. Если бы оно меня ужалило, я наверняка осталась бы кривой на один глаз. А Чарльз извлек его. Именно в этот момент ты нас и увидела.

И тогда Рейчел поверила. Разумеется, прежде всего потому, что в то самое мгновение она ведь все-таки закрыла глаза и отвернулась. Но наряду с чувством радостного облегчения она испытала и ужас от непоправимости случившегося. Уже слишком поздно. Она помолвлена с Мэттом Хардингом. Она предложила ему жениться на себе в прямом эфире. Проклятие! Ведь в тот самый день, когда примчались Тэсса и Кэрол, она уже примеряла свадебное платье. Где же Чарльз?

– А где Чарльз? – спросила она.

– Исчез в пустыне, – ответила ей Кэрол. – Ушел сразу после той передачи. Хосе сказал, что он всегда так делает, когда ему плохо.

– Я должна найти его! – заявила Рейчел. – Во что бы то ни стало я должна найти его!

Воспоминания Рейчел прервал Джек, продолжив разговор.

– А я тогда думал, что вы стали любовниками, – усмехнулся он. – Просто не мог себе представить, что кто-то может проводить время с Кэрол и не быть от нее без ума.

– Да я и был от нее без ума, – согласился Чарльз. – Просто все дело в том, что я был влюблен в Рейчел… с той самой минуты, когда впервые увидел ее.

– Неплохо сказано! – воскликнул Мэтт. – Быстро сообразил.

Тэсса с восхищением посмотрела на Мэтта. После Пита она уже не надеялась, что ей еще раз доведется пережить ту волшебную вспышку чувств, что соединяет двоих. Она ошиблась. Она так много слышала о Мэтте от Рейчел, что оказалась совершенно неподготовленной к встрече с ним наяву. И вот в тот самый день, когда они с Рейчел пили шампанское в изумительной квартире пентхауза Метрополитен-Тауэр, которую Тэсса продала Рейчел и Мэтту, она по просьбе Рейчел поехала к нему в офис, чтобы он подписал необходимые документы.

Все произошло мгновенно. Он посмотрел на нее, она – на него, и свершилось!

– Это контракт? – спросил тогда он. – Вы – Тэсса? Рейчел говорит, что вы чертовски хороший риэлтор.

– Да, это контракт. И Рейчел абсолютно права, – ответила она ему.

Тэсса и сейчас помнит свои чувства в ту минуту – растерянность, внезапно вспыхнувшее притяжение, тепло, разлившееся по всему телу. Какая сила! Какая неуемная энергия! Какая уверенность в себе, перед которой не устоят никакие препятствия. Мэтт Хардинг никогда не оставил бы ее с Камиллой без гроша на милость окружающих. Мэтт Хардинг посмотрел на контракт, затем опять на нее.

– Полагаю, мне следует прочесть его, – сказал он, небрежно помахав листом в воздухе, словно показывая, что теперь контракт стал чем-то совершенно несущественным.

– Полагаю, что следует, – ответила она, моментально вступая в этот заговор сердец, абсолютно неспособная поступить иначе.

«Рейчел выходит замуж за этого мужчину». Эта мысль стучала у нее в висках, в мозгу. Но ведь Рейчел сама говорила ей, что не любит его.

Тэсса видела интерес в его глазах и отчетливо сознавала, что вызвала его она сама.

Словно сомнамбула она вышла из огромного кабинета, но вышла уже не тем человеком, каким входила. Второй раз в жизни Тэсса влюбилась.

К себе в Сотби она шла в полнейшем оцепенении. Было чудесно осознавать, что ее сердце еще способно любить. Было ужасно думать о том, что предмет ее любви женится на ее лучшей подруге. Затем, сидя за своим столом, а мысленно находясь где-то далеко, она получила сообщение о том, что ей звонила Кэрол.

После этого все закружилось в такой бешеной круговерти, что уже через несколько часов после своей встречи с Мэттом Хардингом Тэсса выяснила всю правду о нелепой цепи недоразумений, приведших к разрыву между Рейчел и Чарльзом.

Она опустила глаза. Красивая рука с наманикюренными ногтями легла в ее руку.

– Привет, родная. Боже, сегодня ты такая красивая и совсем взрослая.

– Спасибо, мамочка, – сказала Камилла. – Знаешь, Мэтт сказал, что, когда мы вернемся, я смогу поработать у него в офисе в каникулы. Можно? Я бы очень хотела. Он сказал, что будет платить мне, ведь правда, Мэтт?

– Если тебе этого хочется, дорогая, то, конечно, можно, – сказала Тэсса. – Попробуй, может быть, тебе понравится роль деловой женщины.

– Ей есть с кого брать пример, – усмехнулся Мэтт и взъерошил ей волосы.

Он обожал Камиллу и серьезно собирался вовлечь ее в сферу бизнеса. Судя по всему, Камилла тоже к этому стремилась.

Рейчел с удовольствием наблюдала за ними. Она вздохнула. До чего же удачно сложилась жизнь. Все дело в равновесии, в том, чтобы найти таинственные гармонические созвучия, из которых и складывается та самая мелодия твоей единственной любви. Прежде ее интересовала только карьера. Теперь она – жена, возлюбленная, подруга, мать. Она прекратила вести свое популярное шоу, но у нее по-прежнему есть серьезная работа. Она не совершила ошибку, пожертвовав всем ради того, чтобы полностью посвятить себя мужу и детям, да и Чарльз был не из тех, кто требовал бы этого.

Согласно контракту с компанией Мэтта, каждый год в самое дорогое эфирное время она проводит шесть интервью с известнейшими людьми. В течение учебного года они живут на Манхэттене, а во время школьных каникул – в Санта-Фе. На весах счастья жизнь ее теперь полностью уравновешена.

Рейчел взяла мужа за руку.

– Иди сюда, – прошептала она и отвела его в угол веранды, подальше от оживленно беседующих друзей.

До них доносился радостный смех, искрящийся, словно розовое шампанское в хрустальных бокалах. Рейчел повернулась к нему.

– Иногда мне не верится, что нам удалось все спасти, а иногда не верится, что мы едва не упустили свое счастье.

Он придвинулся к ней, и его глаза внезапно загорелись желанием. Мысленно Чарльз перенесся на несколько лет назад.

Тогда она прилетела в пустыню, чтобы разыскать его, а сделать это было нелегко. На протяжении многих дней до него доходили слухи о том, что по его следу идет белая женщина. Всю свою кипучую энергию Рейчел направила на его поиски.

Чарльз точно знал, кто это, и даже догадывался о цели ее приезда. Гордость не позволяла ему обнаружить себя, гордость и безразличие, которые он вырабатывал в себе день за днем, час за часом, находясь на грани выживания, когда любовь является роскошью, позволить себе которую могут лишь немногие. Однако Рейчел все-таки нашла его. Она всегда достигала поставленных перед собой целей. Он любил ее и за это тоже.

Весь покрытый пылью, страдая от жажды в заброшенном городке, давно покинутом его жителями, он стоял у колодца под палящими лучами солнца, изнемогая от жары и думая лишь о прохладной воде, которую во что бы то ни стало должен найти.

Ее силуэт в дымке предвечернего неба показался ему обманом зрения.

– Чарльз? – пришлось спросить ей, так сильно он изменился.

Потом были слова, объяснения, заверения в любви и чувство невероятного облегчения. Тогда он молча подошел к ней, исхудавший, измученный, исстрадавшийся, крепко обнял и держал в своих объятиях целую вечность, а слова трепетали, будто листья на ветру, почти не слышимые, почти не имеющие значения. Рейчел напилась из его фляги, он пальцем вытер капли с ее губ, и, глядя на него глазами, полными любви и печали, она прошептала едва слышно:

– Женись на мне.

– Да, – прошептал он в ответ.

Сейчас они держали друг друга за руки, а потоки лунного света омывали возвышающуюся в отдалении гору.

– Ты знаешь, – сказала Рейчел, – по-моему, я отгадала загадку Фрейда о том, чего же хочет женщина.

– Отгадала? – улыбнулся Чарльз, сжимая ее руку.

Он склонился к ней, готовясь услышать ее откровение.

– Да. Единственное, что женщина хочет, – это знать, что же она хочет. У меня полжизни ушло на то, чтобы выяснить это.

– И что же ты хочешь, Рейчел?

Она молчала, но он и сам знал, каким будет ее ответ.

Примечания

1

Пулитцеровская премия – самая престижная в США премия в области журналистики, литературы, драмы и музыки.

(обратно)

2

Смитовский колледж – одно из элитных женских учебных заведений. (Здесь и далее – прим. пер.)

(обратно)

3

«Тихая ночь» – название популярного рождественского гимна.

(обратно)

4

Итон и Хэрроу – привилегированные колледжи для английской элитной молодежи.

(обратно)

5

Fait accompli (фр.) – свершившийся факт.

(обратно)

6

Bon appétit (фр.) – приятного аппетита.

(обратно)

7

Опра Уинфри – известная американская телевизионная ведущая.

(обратно)

8

Имеется в виду известный сатирический роман американского писателя Джозефа Хеллера «Уловка-22».

(обратно)

9

98° по Фаренгейту = 37° по Цельсию.

(обратно)

10

Femme fatale (фр.) – роковая женщина.

(обратно)

11

45° по Фаренгейту соответствует +8° по Цельсию.

(обратно)

12

Музей абстракционистского искусства. Носит имя филантропа Соломона Р. Гуггенхейма.

(обратно)

13

Мет (разг.) – Метрополитен-музей.

(обратно)

14

Moi (фр.) – меня.

(обратно)

15

О мертвых – либо хорошо, либо ничего (лат.)

(обратно)

16

Hausfrau (нем.) – образцовая домашняя хозяйка, живущая только интересами семьи.

(обратно)

17

Джорджтаун – район Вашингтона с узкими тенистыми улочками, застроенный старинными особняками конца XVIII – начала XIX века, дорогими магазинами и барами.

(обратно)

18

Fraises du bois (фр.) – клубника, лесная земляника.

(обратно)

19

In vino veritas (лат.) – истина в вине.

(обратно)

20

120° по Фаренгейту соответствует +49° по Цельсию.

(обратно)

21

30 фунтов – около 14 килограммов.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

Эпилог

Реклама на сайте