«Рыцарь»

Пролог

Англия, 1564 год

Николас пытался сосредоточиться на письме к матери. Это письмо, вероятно, было самым важным документом, который он когда-либо писал. От него зависело все: его честь, земли, будущее семьи – его жизнь.

В то время как он писал, неожиданно в ушах его зазвучал женский голос, сначала тихий, но постепенно становившийся все громче. Женщина рыдала, но эти рыдания были вызваны не болью или горем, а чем-то иным.

Он вновь попытался сосредоточить внимание на письме, но не смог. Эта женщина нуждалась в чем-то, но он не мог понять, в чем именно. В комфорте? В утешении?

Нет, – подумал он, – она нуждается в надежде: эти слезы и рыдания говорят о безысходности горя, а если сейчас он не закончит письмо и не отдаст его ожидающему гонцу, то собственная его жизнь может оказаться лишенной надежды!

Он написал еще две строчки, но вновь остановился. Рыдания усилились и, казалось, заполнили всю комнату.

– Сударыня, – прошептал он, – дайте мне покой! Я жизнь бы отдал, чтобы помочь вам, но моя жизнь заложена!

Он вновь взял перо и стал писать, зажав свободной рукой ухо и пытаясь заглушить умоляющий голос женщины.

Глава 1

Англия, 1988 год

Дуглесс Монтгомери сидела на заднем сиденье машины, Роберт и его пухлая тринадцатилетняя дочь Глория – на переднем. Как обычно, Глория что-то жевала. Дуглесс изменила положение своих стройных ног, пытаясь усесться поудобнее среди багажа Глории. Он состоял из шести больших одинаковых чемоданов с вещами, и, поскольку они не поместились в багажнике взятой напрокат машины, их взгромоздили на заднее сиденье к Дуглесс.

– Папочка, – захныкала Глория, как больной капризный ребенок, – она царапает эти красивые чемоданы, которые ты мне купил!.

Дуглесс сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Она. Никогда ее не называют по имени, просто Она!

Роберт через плечо глянул на Дуглесс, на ее едва различимую за вещами голову с рыжеватыми волосами.

– Право, я полагаю, ты могла бы быть и поаккуратнее!

– Я ничего не царапала, ясно? Я и так с трудом умещаюсь на заднем сиденье. Тут для меня не очень-то много места! Роберт устало вздохнул.

– Дуглесс, а тебе обязательно надо жаловаться по любому поводу? Ты просто не можешь не испортить нам каникулы!

Проглотив обиду, Дуглесс помассировала живот. Он снова болел. Она не осмеливалась попросить Роберта остановиться и добыть что-либо, чтобы запить «либракс», помогающий снять спазм и успокоить боль. Она посмотрела поверх чемоданов и увидела, что Глория самодовольно ухмыляется в зеркало для макияжа, прикрепленное к солнцезащитному козырьку.

Отвернувшись, Дуглесс попыталась сосредоточиться на красотах сельского ландшафта Англии. Перед ними проносились зеленые поля, старые изгороди из камней, коровы и еще коровы, живописные маленькие домики, величественные особняки и… И Глория, – подумала она, – Глория повсюду! Роберт между тем продолжал нудить:

– Она всего лишь ребенок, а папочка ее бросал! Так приласкай ее! Право же, она славный ребенок!

«Славный ребенок!» Да у тринадцатилетней Глории на лице было больше грима, чем у Дуглесс в ее двадцать шесть! Она ведь целые часы проводит в ванной комнате гостиницы, занимаясь макияжем! Эта Глория сидит на переднем сиденье машины! «Она всего лишь ребенок, и это ее первое путешествие в Англию!»

Дуглесс же, как предполагалось, должна была следить за маршрутом по дорожной карте и обращать внимание на указатели. А то, что она с трудом может разглядеть что-либо за башкой Глории, похоже, никого не волнует!

Дуглесс попыталась сосредоточиться взглядом на окрестностях. Роберт говорил, что Дуглесс ревнует его к Глории, что она не желает делить его с кем-нибудь еще, но если бы она просто взяла да и расслабилась, они могли бы быть очень даже счастливы втроем. Вторая семья для девочки, потерявшей так много! Дуглесс пыталась полюбить Глорию. За год, в течение которого она и Роберт жили вместе, она возила Глорию по магазинам и потратила на нее больше денег, чем позволяла ей потратить на саму себя крохотная зарплата учительницы начальной школы.

Многие ночи Дуглесс проводила в квартире Роберта в обществе Глории, а он в это время ездил по вечеринкам с коктейлями и ужинами! «Для вас обеих, девочки, представляется подходящий случай поближе узнать друг друга!»

Иногда Дуглесс думала, что это срабатывает, потому что, пока они были дома одни, между нею и Глорией устанавливались дружеские, можно даже сказать, сердечные отношения. Но в ту самую минуту, когда на пороге появлялся Роберт, Глория превращалась в скулящее, лживое существо! Она садилась на колени к Роберту – и это при ее-то пяти футах двух дюймах роста и ста сорока фунтах веса! – и скулила по поводу того, что она, мол, была такой гадкой! На первых порах Дуглесс опровергала обвинения Глории, утверждая, что любит детей и именно по этой причине и выбрала поприще преподавателя в школе, и, разумеется, она там работает не ради денег!

Но Роберт всегда верил только Глории. Он говорил, что Глория невинное дитя и не способна на предательство, в котором Дуглесс обвиняет несчастную малышку. Он говорил, что просто не в состоянии понять, как это взрослый человек, то есть Дуглесс, может иметь что-то против маленькой девочки!

В ходе этих поучений Роберта Дуглесс буквально разрывалась между чувствами вины и ярости. Она управлялась с целым классом детей, обожавших ее, однако же Глория, похоже, ее ненавидит! Испытывала ли Дуглесс ревность? Не давала ли она повода как-нибудь подсознательно этому ребенку понять, что она не хочет делить Роберта с нею? Всякий раз, когда мысли Дуглесс сворачивали на эту колею, она принималась давать самой себе клятвы в том, что попытается предпринять больше усилий, чтобы побудить Глорию полюбить себя! Кончалось же это обычно тем, что Дуглесс ехала куда-нибудь в магазин и покупала Глории очередной дорогой подарок.

Конечно, Дуглесс знала про себя, что ее нередко охватывал гнев. А разве Роберт не мог бы хоть раз – всего один раз! – принять сторону ее, Дуглесс?!

Разве не мог он сделать что-то и сказать своей Глории, что комфорт Дуглесс важнее, чем эти ее чертовы чемоданы?! Или же сообщить Глории, что у Дуглесс есть имя и что о ней не следует говорить в третьем лице: она или ее?! Но до сих пор, похоже, Роберту не приходило в голову, что можно как-нибудь проявить солидарность и с ней, с Дуглесс!

Однако Дуглесс не отваживалась злить Роберта. Если бы она рассердила его, то, конечно, не получила бы то, чего столь сильно желала: предложения выйти за него замуж!

Замужество было тем, чего Дуглесс хотела больше всего в жизни. Она никогда не предавалась амбициозным мечтаниям, как это делали ее старшие сестры. Ей просто хотелось иметь хороший дом, мужа и детей. Возможно, когда-нибудь она будет писать книги для детей, но ни малейшего желания пробиваться вверх по служебной лестнице она не имеет!

Она потратила восемнадцать месяцев собственной жизни на Роберта, и он ведь был такой идеальной кандидатурой на роль мужа! Высок, красив, хорошо одет и к тому же – превосходный хирург-ортопед! Роберт был аккуратен, всегда вешал на плечики свою одежду, не волочился за женщинами, вовремя возвращался домой. На него можно было положиться, от него можно было зависеть, он внушал доверие – и он так сильно нуждался в ней!

В детстве Роберт был не слишком-то любимым сыном, он говорил Дуглесс, что ее нежное благородное сердце – именно то, что он искал всю свою жизнь.

Его первая жена, с которой он развелся четыре года тому назад, была холодной как рыба женщиной, неспособной любить. Он говорил, что хочет «постоянных отношений» с Дуглесс – и она поняла, что это должно означать «брак», – но вначале он хотел узнать, как именно они могли бы быть «связаны» друг с другом. В конце концов, в тот первый раз женитьба только нанесла ему сильный ущерб! Другими словами, он хотел, чтобы они стали жить вместе.

Вот так Дуглесс и переехала в его большой роскошный дом и сделала все, что было в ее силах, чтобы доказать Роберту, что она столь же нежна и добра, сколь холодны были его мать и первая жена.

Если не считать того, что приходилось иметь дело с Глорией, жизнь с Робертом была замечательной. Он был энергичным мужчиной, они ездили на танцы, гуляли, катались на велосипедах, много развлекались и часто бывали на вечеринках.

Роберт настолько превосходил по своим данным всех прочих мужчин, с которыми до него встречалась Дуглесс, что она прощала ему некоторые маленькие странности, чаще всего касающиеся денег. Когда они отправлялись к бакалейщику, он неизменно «забывал» свою чековую книжку. У окошка театральной кассы или при предъявлении им счета в ресторане вдруг обнаруживал, что позабыл бумажник дома. Если же Дуглесс начинала возмущаться, он обычно заводил разговор об эпохе эмансипации женщин и о том, что женщины теперь воюют за то, чтобы самим оплачивать свои расходы. После этого он обычно нежно целовал ее и вез куда-нибудь в дорогой ресторан ужинать – и в этом случае сам платил.

Дуглесс знала, что она в состоянии выдержать столь незначительные недостатки Роберта, как, скажем, скаредность, но вот Глория нередко доводила ее просто до исступления!

По словам Роберта, это толстое, дурно воспитанное, лживое и отвратительное существо было просто земным совершенством, а поскольку Дуглесс оказалась неспособной воспринять ее в качестве таковой, Роберт начал смотреть на Дуглесс как на врага! И теперь Роберт с Глорией неизменно играли в одной команде, а она, Дуглесс, в другой!

Вот и сейчас сидевшая на переднем сиденье Глория предложила отцу конфетку из коробки, что стояла у нее на коленях. Похоже, никому из них и в голову не пришло вспомнить о Дуглесс!

Уставившись в окно, Дуглесс стиснула зубы. Возможно,: именно эти размышления о Глории и о деньгах будят в ней столь сильный гнев! А может, то, что она сердилась из-за денег, для Глории тоже было очевидным?!

Когда Дуглесс начала встречаться с Робертом, они часами рассказывали друг другу о своих мечтах и обсуждали возможности своей поездки в Англию. Будучи еще ребенком, она довольно часто путешествовала с родителями по Англии, но вот уже многие годы не ездила туда. Когда она и Роберт в Прошлом сентябре съехались, Роберт сказал ей:

– Слушай, давай через год, считая с сегодняшнего дня, махнем в Англию! К тому времени мы уже будем знать… – Он не раскрыл, что именно они будут «знать», но Дуглесс поняла: знать, совместимы ли они для вступления в брак!

Почти весь год Дуглесс серьезно готовилась к поездке. Бронировала номера в фешенебельных маленьких гостиницах, расположенных в наиболее престижных местах. Роберт как-то сказал, подмигивая ей:

– На эту поездку не жалей никаких денег! – И она заказывала брошюры, покупала туристические справочники, изучала их вновь и вновь, пока не выучила наизусть названия половины английских деревень! Роберт хотел, чтобы поездка была образовательной. Поэтому она составила целый перечень интересных в историческом отношении мест, которые стоило бы посмотреть и которые были расположены недалеко от гостиниц. И сделать это было несложно, ибо для любителей истории Великобритания – настоящий Диснейленд!

За три месяца до отлета Роберт вдруг сообщил, что к началу путешествия он приготовил для нее сюрприз, очень, очень нестандартный сюрприз, призванный ее обрадовать. Дуглесс стала еще усерднее готовиться к предстоящей поездке. Она надеялась, что приближается час, когда ей будет сделано предложение. За три недели до вылета, приводя в порядок хозяйственные счета Роберта, она обнаружила среди них некий погашенный чек на пять тысяч долларов из ювелирного магазина!

– Обручальное колечко! – прошептала тогда она, и глаза ее наполнились слезами. Высокая цена колечка служила доказательством того, что Роберт по-детски скуп лишь в отношении пустяков, но в случаях, когда речь должна идти о чем-то значительном, его щедрость просто не знает границ!

Оставшиеся недели Дуглесс прямо-таки порхала в облаках. Она готовила Роберту особо вкусные блюда, проявляла бурную страсть в спальне, реализуя любые ублажающие его фантазии. Ее больше не огорчали его горькие сетования на недостаточно хорошо отглаженные рубашки – после того, как они поженятся, она, конечно же, станет отдавать их в прачечную!

Однако за два дня до вылета Роберт слегка уколол ее воздушный шарик – не настолько, разумеется, чтобы он лопнул, но все же в значительной мере воздух из него выпустил! Он попросил показать ему денежные документы, связанные с поездкой, авиационные билеты, квитанции на бронирование номеров и вообще все, что у нее есть. Подсчитав общую сумму расходов, он продемонстрировал ей показания калькулятора:

– Вот, тут и твоя половина расходов!

– Моя? – глупо переспросила она.

– Я знаю, насколько это важно для вас, современных женщин, платить за себя! Я не хотел бы, чтобы меня посчитали этакой свиньей, исповедующей идеи мужского шовинизма! – проговорил он улыбаясь.

– Нет-нет, конечно же! – пробормотала Дуглесс. – Но только у меня совсем нет денег!

– В самом деле, Дуглесс?! Стало быть, ты тратишь все, что зарабатываешь, да? Но ты должна укладываться в свой бюджет! – Голос его смягчился:

– Но у семейства-то твоего денежки водятся, а?!

У Дуглесс тотчас разболелся желудок. За шесть месяцев до этого дня врач уже предупреждал ее, что она делает все, чтобы заработать язву, и прописал ей для снятия боли и спазмов «либракс». Она ведь уже сотни раз втолковывала Роберту, как обстоит дело с ее семейством! Да, у родных ее деньги есть, и много, но отец считает, что взрослые дочери должны сами себя обеспечивать! Ей, Дуглесс, предстоит жить на собственные средства до тридцати пяти лет, лишь после этого она получит право распоряжаться своим наследством. Если бы произошло что-то экстраординарное, ее отец – она знает это, конечно! – помог бы ей. Но развлекательную поездку в Англию едва ли можно было бы счесть чем-то экстраординарным!

– Но послушай, Дуглесс, – заметил Роберт ехидно, – я много раз слышал о том, каким эталоном любви и взаимной поддержки является твоя семейка! Так неужели же они не захотят тебе помочь? – Не успела она ответить, как он изменил тональность разговора и, прижимая ее руку к губам, произнес:

– Ну ладно, детка, попытайся все же раздобыть деньжат – мне ведь так хочется, чтобы ты поехала! И я для тебя приготовил очень-очень необычный сюрприз!

Конечно, Дуглесс так и не решилась попросить денег у отца: для него это было бы равносильно признанию собственного поражения в жизни! Она позвонила кузену в Колорадо и попросила дать ей взаймы. Деньги были обещаны с легкостью – и никаких процентов, пришлось только выслушать от кузена не вполне приятные поучения:

– Он – хирург, а ты – мало зарабатывающая учительница, вы прожили вместе уже год, и, несмотря на это, он хочет, чтобы ты оплатила свою половину расходов за дорогой тур?! – Она хотела было дать объяснения в связи со своими надеждами на предложение руки и сердца, но это звучало бы так по-викториански глупо!

– Просто кончились все деньги, и ничего более, понятно, да? – сердито буркнула она в трубку.

В течение нескольких дней, остававшихся до отъезда, Дуглесс все старалась убедить себя, что будет только справедливо, если она сама за себя заплатит. Роберт прав: сейчас время свободных женщин! И отец не станет бросать ей в подол миллионы, прежде чем она не научиться как следует с ними обращаться! Он учил ее, что нужно уметь самой заботиться о себе, а теперь точно так же поступает и Роберт! И Дуглесс сказала себе, что была абсолютной идиоткой, с самого начала не поняв, что придется самой платить за себя!

Так что Дуглесс почти полностью сумела восстановить в себе присущее ей здоровое чувство юмора, и к тому времени, когда заканчивала укладывать три кожаные сумки Роберта и свой единственный потрепанный чемодан, уже с нетерпением ждала дня вылета. Свою дорожную сумку на колесиках она наполнила всеми необходимыми принадлежностями туалета и туристическими справочниками.

В такси на пути к аэропорту Роберт был особо нежен с нею. Он губами щекотал ей шею, пока она не оттолкнула его в смущении, заметив, что водитель такси наблюдает за ними в зеркало.

– Ну как, ты догадалась уже, в чем состоит мой сюрприз? – спросил Роберт.

– Ты выиграл в лотерею?

– Нет, получше, чем это!

– Купил замок, и мы станем всегда жить в нем как лорд и леди?!

– Много, много лучше! – ответил он. – А ты хоть сколько-нибудь представляешь себе, во что обходится содержание одного из таких вот местечек?! Пари готов держать: ты ни за что не сумеешь угадать, что за потрясающий сюрприз у меня!

Дуглесс оглядела его любящим взором. Она хорошо представляла себе только то, как будет выглядеть ее подвенечное платье! Интересно, а у детей будут голубые глаза, как у Роберта, или зеленые, как у нее? Будут ли у них его каштановые или ее темно-рыжие волосы?

– Нет, я и впрямь не могу отгадать, что это за сюрприз такой! – солгала она.

Откинувшись на сиденье, Роберт довольно улыбнулся.

– Скоро узнаешь! – сказал он с таинственным видом.

В аэропорту Дуглесс занялась проверкой и отправкой багажа, а Роберт почему-то все время беспокойно оглядывал зал ожидания аэропорта. В момент, когда Дуглесс давала чаевые носильщику, Роберт поднял руку, чтобы помахать кому-то. Дуглесс была слишком занята, чтобы обратить на это внимание.

Однако услышав вопль: «Папочка!» – она подняла глаза и увидела Глорию, несшуюся к ним через проход. За нею еле поспевал носильщик с ручной тележкой, на которой лежали шесть новеньких чемоданов!

Какое совпадение, – подумала Дуглесс, – что они встречаются в аэропорту с Глорией!

Она увидела, как Глория виснет у отца на шее. Через несколько секунд они оторвались друг от друга, но рука Роберта продолжала обнимать пухлые плечи драгоценной доченьки. Глория была одета в жакет с бахромой и ковбойские туфли. Выглядела она будто прожигательница жизни шестидесятых годов, только располневшая.

– Привет, Глория, – сказала Дуглесс. – Ты что, собралась куда-то?

Глория и ее папаша при этом чуть со смеху не окочурились!

– Так значит, ты еще не сказал ей? – взвизгнула Глория. Роберт наконец-то пришел в себя.

– Вот это и есть мой сюрприз! – воскликнул он, подталкивая вперед Глорию, как если б та была каким-то уродливым призом на состязаниях, только что добытым Дуглесс. – Ну, каково? Разве не удивительный это сюрприз?!

Дуглесс все еще не понимала – или, может, была слишком напугана грозящей перспективой, чтобы понять!

Обнимая Дуглесс за плечи, Роберт сказал тогда:

– Ну вот, обе мои девочки летят со мной!

– Обе? – шепотом переспросила Дуглесс.

– Ну да! Глория и есть тот самый сюрприз! Она летит с нами в Англию!

Дуглесс захотелось завизжать, завопить, тут же отказаться ехать, но ничего этого она не сделала.

– Но ведь все номера в гостиницах заказаны на двоих? – только и сумела наконец вымолвить она.

– Ну, так мы попросим, чтобы нам поставили еще раскладушечку! Как-нибудь выкрутимся! Зато в поездке с нами будет наша любовь, разве этого не достаточно?! – произнес Роберт и, снимая руку с плеча Дуглесс, добавил:

– А теперь – за дело! Ты бы не возражала помочь Глории с регистрацией, а я пока еще разок погляжу, что тут у них в киоске, ладно?

Дуглесс только и смогла кивнуть. Она покорно побрела к регистрационному столику. Ей пришлось дополнительно уплатить двести восемьдесят долларов за четыре лишних места Глории и дать еще чаевые носильщику!

В самолете Роберт усадил Глорию между ними, так что Дуглесс в конечном счете оказалась чуть ли не висящей па поручне! Во время полета Роберт с улыбкой подал ей билет Глории.

– Приплюсуй-ка его стоимость к сумме наших общих расходов, ладно?! Мне ведь потом потребуется сосчитать все потраченные денежки до последнего пенса – или, может, нужно говорить: до последнего шиллинга?! Мой бухгалтер полагает, что я смогу не вычитать из зарплаты расходы на эту поездку.

– Но ведь поездка-то развлекательная, а не деловая! – возразила было Дуглесс.

Нахмурившись, Роберт ответил:

– Надеюсь, ты не намерена уже сейчас начинать свою воркотню, а? Просто веди свои записи, а по возвращении домой мы с тобой поделим расходы пополам.

Дуглесс поглядела на билет Глории.

– Должно быть, ты хотел сказать – на троих, не так ли? Одна треть моя, а две трети – твоя и Глории!

Посмотрев на нее с выражением ужаса, Роберт оберегающе обнял Глорию, как если б Дуглесс вздумала ударить ребенка.

– Я хотел сказать: именно пополам! Присутствие с нами Глории должно доставлять радость и тебе тоже! И потраченные на нее деньги – ничто в сравнении с тем удовольствием, которое ты получишь от ее общества!

Дуглесс отвернулась. На протяжении всего долгого-долгого полета она читала, в то время как Глория и Роберт играли в карты и не обращали на нее ни малейшего внимания! Дважды Дуглесс пришлось принимать «либракс», чтобы ее желудок не съел сам себя.

***

И вот теперь Дуглесс сидит в машине и массирует ноющий живот! Все четыре дня, что они находились в Англии, она всячески старалась расслабиться. Она сделала над собой усилие и не стала жаловаться при первом же ночлеге в дивной гостинице, когда Глория принялась стенать из-за дополнительной кровати на колесиках, которую служащие гостиницы вкатили к ним в комнату после того, как владелец отеля прочел Дуглесс целую лекцию о том, что они, мол, не рассчитывали на Глорию. А Роберт не нашел ничего лучшего, как предложить Глории лечь вместе с ними на большую кровать. Кончилось это, разумеется, тем, что именно Дуглесс пришлось спать на дополнительной кровати! Не стала Дуглесс возражать и тогда, когда Глория распорядилась принести им три входных билета в дорогой ресторан, где она могла бы «все попробовать»!

– Ну, кончай же скупердяйничать! Я ведь всегда считал тебя человеком щедрым! – произнес тогда Роберт и вручил Дуглесс счет на чудовищную сумму, половину из которой предстояло оплачивать ей самой!

Дуглесс исхитрялась держать рот на замочке потому, что знала: где-то в чемоданах у Роберта спрятано обручальное колечко стоимостью в пять тысяч долларов! И одна лишь мысль об этом заставляла ее верить в то, что он любит ее! И все, что он делает для Глории, тоже, разумеется, предпринимается исключительно из чувства любви!

Но после вчерашнего ее ощущения начали сильно меняться! Вчера вечером, после ужина стоимостью еще в полторы сотни долларов, Роберт преподнес Глории нечто в продолговатой коробочке, обтянутой голубым бархатом. Наблюдая за тем, как Глория открывает коробочку, Дуглесс почувствовала, как сердце ее замирает.

Глаза у Глории так и загорелись, стоило ей заглянуть внутрь коробочки.

– Но, папочка, ведь сегодня вовсе не мой день рождения! – прошептала она.

– Это мне известно, Булочка! – ласково отозвался Роберт. Но это – просто способ лишний раз напомнить, как я люблю тебя!

Глория извлекла из коробки браслет, унизанный бриллиантами и рубинами в виде капелек.

У Дуглесс перехватило дыхание: теперь наконец она поняла, что ее обручальное колечко на деле обернулось браслетом на пухлом запястье Глории!

С торжествующим видом Глория подняла вверх руку с браслетиком.

– Ну, как?! Видите?!

– Да, вижу, – холодно откликнулась Дуглесс. Потом, уже в коридоре перед дверью в их номер, Роберт яростно излил на нее свой гнев:

– Не очень-то много восторгов ты выказала по поводу этого браслетика! А Глория ведь все старалась показать его тебе! Она попыталась было проявить инициативу и установить с тобою дружеские отношения, но ты ее грубо оборвала! Ты глубоко ранила ее!

– Так, стало быть, именно за это ты и выложил пять тысяч долларов, да? За бриллиантовый браслетик для девчонки?!

– К твоему сведению, Глория – юная женщина, и очень красивая юная женщина, и она заслуживает того, чтобы иметь красивые вещи! И, кроме всего прочего, ведь это – мои деньги! Мы же пока с тобой не женаты, и ты не имеешь никаких прав на мои средства!

Взяв его руки в свои, Дуглесс спросила:

– А вообще-то мы поженимся или нет? Хоть когда-нибудь это произойдет?

Отстраняясь от нее, он ответил:

– Нет, этого не случится до тех пор, пока ты не научишься проявлять к нам хоть немного любви и щедрости. Я-то считал тебя совсем иной, но теперь вижу, что ты столь же бессердечна, как и моя мать! Мне нужно пойти и утешить свою дочурку: она, бедняжка, должно быть, уже все глазки выплакала после того, как ты обошлась с нею таким образом! – И, пылая гневом, он прошел в номер.

Дуглесс, оставшись на месте, прислонилась к стене.

– Ну, разумеется, изумрудные сережки тотчас бы высушили ее слезы! – прошипела она.

***

Так что теперь Дуглесс сидела в машине, придавленная чемоданами Глории, и понимала, что никто и не собирается делать ей предложение или же дарить обручальное колечко! А вместо этого ей предстоит тут целый долгий месяц совместной поездки в роли секретарши-служанки для Роберта Уитли и его несносной доченьки! В данный момент она еще толком не знала, что именно собирается предпринять, но сама мысль о том, что можно первым же подходящим рейсом улететь домой, грела ей душу!

Но лишь подумав об этом, она бросила взгляд на затылок Роберта, и сердце ее дрогнуло. Если она бросит его, не почувствует ли он себя преданным ею – вновь преданным, как некогда матерью и своей первой женой?!

– Слушай, Дуглесс, – резко нарушил ход ее мыслей голос Роберта, – где там эта церквуха? Я-то считаю, что ты сверяешь наш путь с дорожными картами, – не могу же я одновременно и машину вести, и разбираться в деталях маршрута!

Вертя в руках карту, Дуглесс, выглядывая из-за большой головы Глории, сделала попытку разобраться в дорожных указателях.

– Сюда! – воскликнула она. – Сворачивай направо! Повернув, Роберт покатил по типично английской узкой дорожке, по обеим сторонам которой были насажены кусты, почти преграждавшие путь своими ветками, в сторону показавшейся впереди деревушки Эшбертон – вид у деревушки был такой, будто тут целые столетия ничего не менялось.

– Так, тут есть церковь тринадцатого века, и в ней – могила некоего графа эпохи королевы Елизаветы, – сообщила Дуглесс, сверяясь со своими записями, – Это – лорд Николас Стэффорд, и умер он в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году.

– Стало быть, придется нам пучиться еще па одну церквуху, да? – жалобно простонала Глория. – Меня уже мутит от всех этих церквей! Она что, ничего получше не сумела сыскать, на что можно было бы полюбоваться?!

– Мне было сказано, что я должна отмечать на карте исторические достопримечательности! – сердито заметила в ответ Дуглесс.

Остановив машину перед самой церковью, Роберт обернулся и поглядел на Дуглесс.

– Слова Глории кажутся мне, вполне разумными, и я не вижу причин для твоей злости! Ты заставляешь меня сожалеть, что я привез тебя сюда! – проговорил он.

– Что?! Ты привез меня? – переспросила Дуглесс, но он уже отвернулся от нее и обнял за плечи Глорию. – Я же сама за себя плачу! – прошептала она в пустоту.

Дуглесс не пошла в церковь вместе с Робертом и Глорией, но вместо этого стала бродить по прицерковному кладбищу с бугорками могил и рассеянно разглядывать старинные надгробия. Да, она срочно должна принять серьезное решение! Необходимо все хорошенько обдумать! Следует ли ей остаться и чувствовать себя несчастной или лучше уехать? Если она уедет, то уж конечно Роберт никогда ей этого не простит, и, стало быть, все то время и все усилия, что были потрачены на покорение Роберта, окажутся напрасными!

– Приветик!

Дуглесс буквально подпрыгнула от неожиданности – у нее за спиной стояла Глория, и ее бриллиантовый браслетик посверкивал на солнце.

– Что тебе нужно? – подозрительно осведомилась Дуглесс.

– Вы меня ненавидите, да? – спросила Глория, оттопыривая нижнюю губу.

– Вовсе я тебя не ненавижу! – со вздохом ответила Дуглесс. – А что же ты не в церкви и не любуешься интерьером?

– Мне все это наскучило. А блузка на вас прехорошенькая! И выглядит дорогой! Это ваша богатая семейка приобрела ее для вас, да?

Дуглесс только бросила взгляд на нахальную девчонку и, повернувшись на каблуках, заспешила прочь.

– Подождите-ка! – крикнула Глория и вдруг захныкала:

– Ой! Ой!

Обернувшись, Дуглесс увидела, что Глория всем своим пухлым телом неожиданно грохнулась на чью-то ставшую уже совсем плоской могилу. Вздохнув, Дуглесс поспешила помочь Глории встать, и, к ее удивлению, та вдруг разрыдалась. Дуглесс не могла заставить себя обнять Глорию, но все же побудила себя погладить ее по руке. На руке Глории была ссадина, в том месте, которым она ударилась.

– Не может быть, чтобы тебе было так уж больно! – сказала Дуглесс. – Давай, надень-ка свой браслетик на другую руку, и, я уверена, боль сразу пройдет!

– Да нет, дело вовсе не в этом! – откликнулась Глория. – Причина всего ведь в том, что вы меня ненавидите! И папочка сказал, что вы думали, будто он купил для вас обручальное кольцо, а не браслетик для меня!

Отпуская ее руку, Дуглесс так и застыла:

– А что же его побудило думать так? – спросила она. Глядя на нее искоса, Глория произнесла:

– Ну, он-то все-все знает! И он знает, что тот его «сюрприз» вы посчитали предстоящим предложением руки и сердца и подумали, что оплаченный счет ювелира и был за обручальное колечко! Мы с папочкой так хохотали над этим!

Дуглесс выпрямилась, вся подобралась так, что каждая мышца в ее теле начала дрожать.

Злобно ухмыляясь, Глория добавила:

– Папочка говорит, что вы – настоящая зануда, виснете у него на шее и без конца пялитесь на него своими коровьими глазами! И еще он говорит, что, если б вы не были столь хороши в постели, он давно избавился бы от вас!

При этих ее словах Дуглесс не удержалась и влепила пощечину по толстой, самодовольной физиономии!

Роберт, конечно же, появился как раз «вовремя»: он выходил из церкви и видел, как она влепила Глории! Взвизгнув, Глория кинулась в объятия к отцу.

– Она меня ударила, и не раз! – вопила Глория. – И еще руку мне оцарапала!

– О Господи, Дуглесс! – в ужасе вскричал Роберт. – Я просто не в состоянии поверить в то, что ты на такое способна! Бить ребенка и…

– Ребенка?! Хватит с меня этого «ребенка»! Мне осточертело уже то, что ты носишься с ней, будто с младенцем! И мне осточертело, как вы оба относитесь ко мне! – Мы?! Да мы все время в поездке были добры и внимательны к тебе, а вот ты вела себя ревниво и недоброжелательно! – воскликнул Роберт, пристально глядя на Дуглесс. Мы с ней прямо-таки из кожи вон лезли, чтобы сделать твое путешествие приятным!

– Да ты ни малейшей попытки не предпринял, чтобы сделать что-то приятное мне! – воскликнула Дуглесс, и на глаза не навернулись слезы. – Все делалось только для Глории! И вы оба потешались надо мною у меня за спиной!

– Ну вот, теперь ты еще и фантазируешь! Ладно, раз уж ты столь несчастлива с нами, может, тебе и впрямь стоит обойтись без нас! – заявил Роберт и, повернувшись к ней спиной, Направился к машине вместе с прижавшейся к нему Глорией. – Да, я хочу вернуться домой! – проговорила Дуглесс, наклоняясь в поисках оброненной сумочки. Но ее не было! Дуглесс поискала за ближайшими к ней надгробиями, но сумочки и там не было! Услыхав шум автомобильного мотора, она в тревоге подняла голову.

Роберт собирается уехать, бросить ее тут!

Она помчалась к церковным воротам и добежала до них в тот самый момент, когда машина уже выехала на дорожку. К ужасу Дуглесс, Глория только помахала ей из окошка рукой, с которой свисала ее сумочка, но машина не остановилась!

Дуглесс еще немного пробежала за ней, но автомобиль очень быстро скрылся из виду. Растерянная и совершенно потрясенная, она пошла обратно к церкви. Стало быть, она – одна в чужой стране, совсем без денег, без кредитной карточки и даже без паспорта! Но хуже всего, что мужчина, которого она так любила, только что подло бросил ее!

Тяжелые створки дубовой церковной двери были отворены, и Дуглесс прошла внутрь. Здесь было прохладно, и только тусклый свет да высокие каменные своды внушали спокойствие и чувство благоговения.

Ей нужно было спокойно все обдумать и решить, что же делать дальше. Вероятно, придется-таки позвонить отцу и попросить прислать ей денег. И, наверное, придется сказать ему, что младшая из его дочерей потерпела очередное крушение и оказалась неспособной даже на то, чтобы поехать в отпуск и при этом не вляпаться в неприятности!

Она представила себе, как Элизабет, ее старшая сестра, скажет: «Ну, так что же наша легкомысленная малышка Дуглесс отмочила на сей раз, а?» – и глаза Дуглесс застлали слезы. Ведь роман с Робертом был для нее попыткой побудить родственников гордиться ею! Роберт не был похож на других мужчин – этаких котов! – в которых Дуглесс втюривалась прежде! Он был таким респектабельным, таким соответствующим, очень даже соответствующим ей, но она умудрилась потерять его! Наверное, надо было быть терпеливее с Глорией…

Дуглесс поглядела в дальний конец церкви, и слезы затуманили ей глаза. Сквозь старинные окошки высоко над ее головой струился солнечный свет, и яркие, чистые лучи освещали белое мраморное надгробие под сводами, слева от нее. Дуглесс подошла к нему поближе. На плите надгробия мраморная статуя изображала мужчину в полный рост. Верхняя часть его туловища была закрыта рыцарскими доспехами, и это как-то не слишком сочеталось с необычного вида короткими штанами на нем. Одна нога скульптурного мужа покоилась на другой – они перекрещивались в области лодыжек, – а рыцарский шлем находился у него под головой. «Николас Стэффорд, граф торнвикский», – вслух прочитала надпись на надгробии Дуглесс.

Она уже почти поздравила себя с тем, что держится молодцом при столь кошмарных обстоятельствах, но внезапно ей показалось, что стены обрушиваются на нее, и ноги ее подогнулись в коленках. Рухнув на пол, Дуглесс простерла руки к надгробию и прижалась лбом к его прохладному мрамору.

Слезы обиды душили ее, рыдания поднимались откуда-то из самых глубин груди. Она ощущала себя такой неудачницей, абсолютной, полной неудачницей! Похоже, вся ее жизнь состоит из одних неудач! Ее отцу сотни раз приходилось вытаскивать ее из различных передряг! То был некий «мальчик», в которого она влюбилась, когда ей было всего шестнадцать лет. Потом выяснилось, что «мальчику» стукнуло двадцать пять годков и он уже неоднократно побывал в тюрьме! Но их отношения прервались лишь тогда, когда его арестовали за кражу в особо крупных размерах! А потом был священник, в которого она втюрилась в двадцатилетнем возрасте. Как оказалось позднее, тот тратил церковные деньги на азартные игры в Лас-Вегасе! Потом еще… Список этот представлялся бесконечным! Роберт казался ей таким непохожим на прочих, таким простым и респектабельным одновременно! Но она не сумела удержать его при себе!

– Что же во мне такого порочного. Господи?! – зарыдала она.

Сквозь пелену слез она едва различала лицо мужчины на надгробии. Вот в средние века браки устраивались родителями! И она, после того, как в двадцать два года повстречалась со своей последней любовью – биржевым маклером, которого впоследствии арестовали за финансовые махинации, – тоже кинулась к отцу, забралась на колени к нему и стала умолять найти для нее мужа!

Но Адам Монтгомери только расхохотался в ответ.

– Твоя проблема, детка, – заявил он, – состоит в том, что ты влюбляешься в таких мужчин, которым ты слишком уж нужна. А тебе следовало бы найти такого кавалера, который не очень-то станет нуждаться в тебе, а попросту захочет тебя!

– Ну, уж конечно, – фыркнула в ответ Дуглесс, – не иначе, как какой-нибудь Рыцарь в Сверкающих Доспехах спрыгнет со своего белого коня и так сильно меня пожелает, что увезет в свой замок, и мы с ним будем там счастливо жить-поживать!

– Да, что-то в этом роде! Любовь, Дуглесс, разумеется, штука хорошая, но, если вдруг окажется, что он носит черную кожаную куртку и гоняет на мотоцикле или же что ему кто-то таинственно названивает по ночам, тотчас рви с таким, ладно?!

И вспомнив, сколько раз ей приходилось обращаться к родне с просьбами о помощи, Дуглесс принялась плакать с еще большим отчаянием. Теперь ей снова предстоит просить их помочь и снова каяться в том, какой же все-таки дурой она была, когда доверялась совершенно недостойным мужчинам!

– Помоги же мне! – шепнула она, кладя руку на мраморную десницу скульптуры. – Ну, помоги же мне отыскать моего Рыцаря в Сверкающих Доспехах! Помоги найти мужчину, который возжелал бы меня!

И, присев на корточки, она закрыла лицо ладонями и еще пуще заплакала.

Через некоторое время она вдруг почувствовала, что с нею рядом кто-то находится. Она подняла голову, но отразившийся от какой-то металлической поверхности солнечный луч так ослепил ее, что она с глухим стуком упала на каменный пол. Подняв руку, она прикрыла глаза от солнца.

Перед нею стоял какой-то мужчина. И похоже… похоже было, что на нем надеты доспехи!

Он стоял совершенно неподвижно и смотрел сверху вниз на Дуглесс. Разинув в удивлении рот, она тоже уставилась на него. Это был красивый с виду мужчина, одетый в явно театральный, но выглядевший абсолютно правдоподобно странный наряд – она никогда такого и не видывала прежде! Вокруг шеи у него был небольшой гофрированный воротничок, а ниже до талии – доспехи, но какие! Они были сделаны как будто из серебра, а по серебряному полю шли бесчисленные ряды вытравленных цветочков, у которых углубления были заполнены каким-то металлом, по цвету напоминающим золото. Штаны почти до колен плотно облегали тело. На большие мускулистые ноги его были натянуты чулки, похоже, сотканные из шелка. Над левым коленом красовалась подвязка, а обут он был в какие-то странные мягкие туфли с небольшими прорезями.

– Ну, так что, ведьма? – проговорил он глубоким баритоном. – Предположим, ты своим чародейством призвала меня сюда, чего же ты от меня хочешь?

– Ведьма? – шмыгая носом, переспросила она. Из своих как бы надутых штанов он извлек носовой платок и подал ей. Дуглесс с шумом высморкалась.

– Вас наняли мои враги, да? Они что, замышляют против меня новые заговоры? Разве им недостаточно моей головы? Встаньте же, сударыня, встаньте и объяснитесь!

Выражается он изысканно, но крыша у него явно поехала! – подумала Дуглесс.

– Послушайте, – воскликнула она, – я совершенно не понимаю, о чем это вы? – И, вставая с пола, добавила:

– А теперь, если позволите, то…

Больше она сказать ничего не успела, потому что он обнажил шпагу длиною, наверное, в целый ярд и, направив ее острый конец на горло Дуглесс, вскричал:

– Измени свое заклятие, ведьма! Я еще успею вернуться! Для Дуглесс это было уж слишком! Сперва Роберт и его лгунья дочь, а теперь вот этот, Гамлет чокнутый! И, вновь залившись слезами, она буквально осела вдоль холодной каменной стены прямо на пол.

– Проклятие! – пробормотал мужчина, и в следующее мгновение Дуглесс почувствовала, что ее подхватывают с пола и перетаскивают на церковную скамью.

Ей казалось, что она никогда уже не сможет перестать плакать!

– Сегодня – самый худший день в моей жизни! – с рыданиями проговорила она. Мужчина так и стоял рядом с нею и глядел на нее сердитым взглядом – будто в каком-нибудь фильме с Бетт Дэвис! – Простите, пожалуйста, – наконец сумела выдавить из себя она. – Обычно я не имею привычки плакать так много, но, когда тебя бросает человек, которого ты любила, а потом на тебя набрасываются, угрожая проткнуть не чем-нибудь, а шпагой и никак не иначе, и все это случается в один день, то это конечно же должно привести к полному упадку сил! – Тут она поглядела на носовой платок: он был необыкновенно большим, а по краю, шириною в дюйма полтора, не меньше, шла изысканная ручная вышивка шелком. – Как красиво! – еще всхлипывая, проговорила она.

– Нет у меня времени на все эти пустяки! – завопил незнакомец. – Душа моя словно привязана к колу костра и сгорает – и ваша ведь тоже попадет туда же! Еще раз повторяю вам: снимите свое заклятие!

Дуглесс постепенно начала приходить в себя.

– Я вообще не понимаю, о чем это вы, – ответила она, – Да, я тут плакала в одиночестве в свое удовольствие, и вот являетесь вы, в своем совершенно абсурдном наряде, и начинаете орать на меня! Самое время сейчас вызвать полицию – как бишь там они у вас прозываются, бобби, что ли? Или в сельских местах Англии их называют как-то по-другому?! И разве законом разрешено таскать при себе такую, как у вас, шпагу?!

– Что?! Законом? – переспросил мужчина и, глядя на ее запястье, в свою очередь полюбопытствовал:

– А что это у вас на руке, часы, что ли? И что это за одежды такие на вас?

– Ну, разумеется, часы, а одежда на мне специально была подобрана для поездки в Англию. Консервативный стиль, вот! Никаких там джинсов или рубашек с отложным воротничком! Только приличная блузка и приличная юбка – наряд в стиле мисс Марпл из романов Агаты Кристи, понятно, надеюсь?

Хмуро глядя на нее, он сказал:

– Вы говорите как-то очень странно! А какой все-таки тип ведьмы вы представляете?

Выбрасывая вперед руки жестом отчаяния, Дуглесс вскочила со скамьи. Незнакомец был намного выше ее. У него были темные вьющиеся волосы, доходившие до края небольшого воротничка, черные усики и короткая, аккуратно подстриженная под острым углом бородка.

– Никакая я не ведьма! – произнесла она в ответ. – И вообще, никакого отношения не имею к вашей постановке пьесы времен королевы Елизаветы! А в данный момент я намерена убраться отсюда, и, если только вы вздумаете выкидывать какие-нибудь фокусы с этой вашей шпагой, то я завизжу, да так, что стекла из окошек повылетают! Вот ваш носовой платок. Благодарю за то, что вы мне его одолжили, и прошу прощения, что так его перепачкала! До свидания, надеюсь, на вашу постановку пьесы появятся исключительно хвалебные рецензии! – И, отвернувшись от него, она зашагала к выходу из церкви. «Надо радоваться хоть тому, что ничего более страшного со мной здесь уже не может случиться», – пробормотала Дуглесс, проходя через церковный двор.

На углу улицы стояла телефонная будка, ее было видно прямо от церковных дверей. В штате Мэн в Америке только-только наступало утро, и ей ответил голос заспанной Элизабет.

Ой, пусть кто угодно, только бы не она! – подумала Дуглесс. Она предпочла бы беседовать с первым встречным, только не со своей положительной, образцовой старшей сестрой!

– Слушай, Дуглесс, это ты там, что ли? – спросила в трубку Элизабет. – Надеюсь, у тебя все в порядке? Хочется думать, что ты не вляпалась опять в какую-нибудь неприятность, а?

Стиснув зубы, Дуглесс ответила:

– Ну, конечно же нет! А папа дома? Или мама? Пусть бы хоть первый встречный, – вновь подумала она. – Кто угодно, только бы не Элизабет!

– Не-а! – зевнула в трубку сестра. – Они в горы уехали. Тут только я – дом стерегу и работаю над статьей.

– Небось рассчитываешь отхватить Нобелевскую премию за нее, да? – ехидно спросила Дуглесс.

Выдержав положенную паузу, Элизабет в свою очередь поинтересовалась:

– Ну ладно, Дуглесс, что там у тебя стряслось? Тебя что, твой хирург бортанул, что ли?

– Ох, Элизабет, – с легким смешком отозвалась Дуглесс, – ты прямо-таки несусветную чушь несешь! Мы здесь с Робертом и с Глорией расчудесно проводим время! Здесь так много всего, что можно посмотреть и куда сходить! Например, только этим вот утром мы видели средневековую пьесу. Актерская игра – просто вне всяких похвал!

Снова помолчав, Элизабет спросила:

– Ой, Дуглесс, ты же опять выдумываешь! Мне даже по телефону это слышно! Ну, что стряслось? Тебе деньги нужны, что ли?!

Дуглесс ну никак не могла заставить себя ответить ей «да»! Члены ее семейства обожали всякие байки, которые у них именовались «истории про Дуглесс». О том, например, как Дуглесс, прикрытая лишь полотенцем, якобы оказалась вне своего гостиничного номера, а дверь в комнату в этот момент захлопнулась! Или о том, как Дуглесс вроде бы пошла в банк, чтобы получить по чековой книжке деньги, и нарвалась там на банду грабителей, вооруженных игрушечными пистолетиками!

Она так ясно представила себе, как громко станет хохотать Элизабет, рассказывая всем кузенам Монтгомери про то, как их забавная малышка Дуглесс потащилась было в Англию, и как ее там бросили в какой-то церкви без пенса в кармане, и как потом на нее напал какой-то рехнувшийся актер из театра шекспировской эпохи!

– Нет, денег мне не требуется, – произнесла наконец Дуглесс. – Просто я хотела поприветствовать вас всех. Надеюсь, тебе удастся настряпать твою статью?! Ладно, до скорого!

– Дуглесс… – начала было Элизабет, но та уже повесила трубку.

Дуглесс прислонилась спиной к стенке телефонной будки. Слезы опять готовы были политься неудержимо! Да, в ней есть присущая всем Монтгомери гордость, но по существу ей нечем гордиться! У нее три сестры – все старше ее, и все – прямо-таки эталоны жизненного успеха! Элизабет – химик-исследователь, Кэтрин – профессор физики, а Энн – адвокат по уголовным делам. Дуглесс же, похоже, какой-то шут гороховый в семействе Монтгомери, вечный генератор всяких там забавных историй, потешающих родню!

Пока она стояла прислонясь к стенке будки и глаза ее вновь и вновь наполнялись слезами, она увидела, что мужчина в рыцарских доспехах вышел из церковных дверей и зашагал по дорожке к воротам. Без особого интереса он взглянул на древние надгробия и поспешил далее, к выходу из церковного двора.

По проселочной дороге в это время катил, приближаясь к ним, один из типично английских, маленьких автобусов, который, как и положено на узкой улочке, ехал, должно быть, со скоростью, не превышавшей каких-нибудь пятидесяти миль в час.

Дуглесс вся напряглась: каким-то непостижимым инстинктом она почувствовала, что мужчина собирается пересечь улицу прямо перед идущим на него автобусом. Дуглесс опрометью кинулась к нему. В тот момент, когда она начала свой забег, из-за угла церкви показался приходской священник, который, оценив ситуацию, тоже бегом пустился к мужчине в доспехах.

Дуглесс примчалась первой и, бросившись наперерез мужчине, сделала лучшую за всю свою жизнь подсечку, которой выучилась в Колорадо, играя в футбол со своими кузенами, и вместе с незнакомцем рухнула на землю, прикрыв его сверху. Доспехи незнакомца скользнули по гравию обочины так, как если б то была какая-нибудь небольшая гребная лодка, разогнавшаяся на воде, и их обоих отбросило в сторону. Автобус, чуть вильнув, проехал лишь в нескольких дюймах от них.

– С вами все в порядке? – спросил священник, протягивая руку и помогая Дуглесс подняться.

– Я… я надеюсь, что так, – залепетала Дуглесс и, вставая, принялась счищать с себя пыль. – А как вы? В порядке? – спросила она у мужчины, лежавшего на земле.

– А что это была за колесница? – в свою очередь спросил он. – Я не слышал, что она подъезжает. И в нее не были впряжены лошади!

Дуглесс и священник обменялись выразительными взглядами.

– Я, пожалуй, пойду раздобуду стакан воды, – сказал священник.

– Постойте-ка! – воскликнул мужчина. – А какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, – ответил священник и, когда мужчина, как бы в изнеможении, вновь распростерся на земле, еще раз поглядел на Дуглесс. – Я все-таки пойду и принесу воды, – сообщил он и удалился, оставив их вдвоем.

Дуглесс протянула лежавшему на земле мужчине руку, но тот не принял ее и сам встал на ноги.

– Полагаю, вам надо немножечко посидеть, – сказала она и двинулась к железной скамейке за низенькой каменной оградой. Он пропустил ее вперед и лишь тогда проследовал через калитку за нею, а потом не желал садиться, пока не сядет она, но Дуглесс, подтолкнув его, заставила сесть. Он был бледен и не в себе.

– Ваша жизнь в опасности, надеюсь, это-то вы понимаете? – проговорила она. – Посидите-ка пока тут, а я пойду за врачом, вы явно нездоровы!

Она повернулась, собираясь уйти, но ее остановили слова незнакомца:

– Полагаю, что должен быть мертв, – произнес тот. Она опять воззрилась на него. Если он из этих, из самоубийц, так, пожалуй, оставлять его одного не стоит!

– Ну, хорошо, пойдемте со мной, – ласково сказала она, – Мы найдем кого-нибудь, кто вам поможет! Он, однако, и не подумал вставать со скамьи.

– А что это было за средство передвижения, чуть не сбившее меня с ног? – спросил он.

Она вернулась и села с ним рядом: если он настроен на самоубийство, то вполне вероятно, что сейчас он более всего нуждается в ком-то, с кем можно поговорить – Откуда вы прибыли? – спросила она. – Речь-то у вас вроде бы английская, но с каким-то странным акцентом.

– Я – англичанин, – ответил он. – Так что же это была за колесница?

– Ну, хорошо! – вздыхая, ответила она: ладно, она немного поиграет с ним в его игру! – Это было то, что англичане называют «туристским автобусом», а в Америке он зовется «микроавтобусом»! Пожалуй, он и впрямь ехал слишком быстро, но это – мое личное мнение! Единственное изобретение двадцатого века, которое англичане действительно приняли, так это – быстрая езда всех повозок с моторами! А про что еще вы не знаете? Про самолеты? Или про поезда? Слушайте, мне, и вправду, надо ехать. Давайте-ка вместе дойдем до дома приходского священника и попросим его вызвать врача! Или, быть может, позвоним вашей матери!

Должен же кто-то в деревушке знать этого безумца, который бегает по улицам в доспехах и притворяется, будто никогда не видал наручных часов или автобуса!

– Что? Моей матери? – переспросил мужчина, и губы его растянулись в подобии улыбки. – Насколько я себе представляю, моя мать в настоящий момент мертва.

– Ой, прощу прощения! Она что, недавно скончалась? Обратив взор к небесам, он ответил:

– Да нет, что-нибудь лет этак четыреста тому назад.

– Ладно, – проговорила Дуглесс, – пойду-ка я позову кого-нибудь!

Но он схватил ее за руку и сказал:

– Знаете, я сидел… сидел в своей комнате за конторкой И писал письмо матери, но вдруг услышал женский плач. В комнате сделалось темно, голова у меня закружилась, а потом оказалось, что я стою, склонившись над женщиной, то есть – над вами! – И он посмотрел на Дуглесс.

Дуглесс подумала, что, наверное, самым лучшим и самым простым было бы предоставить этого мужчину самому себе, если бы только он не выглядел таким явным шизиком!

– А может, у вас просто в голове все помутилось, и вы не помните, как оделись и прошли к церкви? Отчего бы вам не сообщить мне, где вы живете? Я провожу вас до дома.

– Когда я находился в своей комнате, был год тысяча пятьсот шестьдесят четвертый от рождества Христова! – проговорил он.

Ясное дело – псих! – подумала Дуглесс. – Такой красивый и безумный! Что ж, таков уж мой удел!

– Пойдемте-ка со мной! – мягко сказала она тоном, которым говорят с ребенком, намеревающимся шагнуть в пропасть. – Ну же, пошли! Мы найдем кого-нибудь, кто вам поможет!

Мужчина резко поднялся с величественным видом, словно государь с трона, и глаза его засверкали гневом. Солидные габариты и то, что он так рассердился, не говоря уж о том, что весь он был упрятан в стальные доспехи и имел при себе шпагу, казавшуюся острой как бритва, – все это побудило Дуглесс отпрянуть от него.

– Пока я еще не созрел для того, чтобы отправляться в Бедлам, сударыня! – сердито проговорил он. – Понятия не имею, почему и как случилось, что я оказался здесь, но я отлично знаю, кто я и откуда!

Помимо ее воли где-то в груди у Дуглесс начали рождаться первые спазмы смеха.

– Ну, разумеется, – с иронией сказала она, – вы, конечно же, явились к нам прямо из шестнадцатого века, из времен королевы Елизаветы, не иначе?! Что ж, это будет самая лучшая из историй о Дуглесс! Утром меня бросает любовник, а часом позже является призрак и приставляет к моему горлу шпагу! – Она опять поднялась со скамьи и сказала:

– Нет уж, большое вам спасибо, мистер! Вы меня необыкновенно взбодрили! Сейчас позвоню сестре и попрошу ее перевести мне телеграфом десять фунтов – да, ровно десять, ни больше, ни меньше! А потом я сяду в поезд и отправлюсь в гостиницу к Роберту, где заберу свой билет до дома. После сегодняшнего мне, должно быть, все оставшиеся дни жизни покажутся пресными из-за отсутствия событий!

Намереваясь уйти, она отвернулась от него, но он преградил ей путь. Из недр бриджей он извлек кожаный мешочек, заглянул в него и, выудив оттуда несколько монет, сыпанул в ладонь Дуглесс, а затем согнул ей пальцы, чтобы они обхватили монеты.

– Вот, женщина, забирай десять фунтов и убирайся! Стоит уплатить столько и даже больше, чтобы избавиться от твоих речей, исполненных яда! Я стану молить Создателя, чтобы Он освободил тебя от твоей порочности!

У Дуглесс было огромное искушение швырнуть эти деньги ему в физиономию, однако она не сделала этого, чтобы не пришлось звонить вторично сестре.

– Ну да, такая вот я и есть – злонамеренная ведьма Дуглесс! – воскликнула она. – Сама не понимаю, зачем мне поезд, когда тут под рукой расчудесная метла! Деньги я вам вышлю по почте, на адрес священника. Будьте здоровы, и надеюсь, больше мы с вами не увидимся!

Повернувшись на каблучках, она поспешила прочь из церковного двора в ту минуту, когда там вновь появился священник со стаканом воды для незнакомца.

Ну и пусть кто-то другой реагирует на все его фантазии, – подумала она. – У этого типа наверняка в запасе целый чемодан костюмов! Сегодня, глядишь, он рыцарь елизаветинских времен, а, смотришь, завтра – уже Авраам Линкольн или, скорее, – он же все-таки англичанин! – Горацио Нельсон собственной персоной!

Сыскать в крохотной деревушке здание станции не составило труда, и она прошла прямо к кассе, чтобы купить билет.

– С вас три фунта шесть пенсов, – сообщил ей кассир из окошка.

Дуглесс плохо разбиралась в английских деньгах: ей казалось, что монет разного достоинства чрезмерно много и что все они похожи одна на другую. Просовывая деньги, полученные от незнакомца, в окошечко, она спросила:

– Этого хватит?

Кассир оглядел монеты, исследуя их со всех сторон, а потом, извинившись, куда-то отлучился.

Ну вот, теперь меня, наверное, еще и арестуют за то, что я пыталась расплатиться фальшивыми монетами! – подумала Дуглесс. – Славный же будет итог столь замечательного дня!

Через несколько минут у окошечка кассы возник некто в фуражке, являющейся символом железнодорожной власти, и заявил:

– Подобные монеты мы не принимаем, мисс. По моему мнению, вам следует показать их Оливеру Самуэльсону. Его лавка прямо тут, за углом направо.

– И что, суммы, которую он даст мне за них, на билет хватит?

– Полагаю, что да, мисс.

– Благодарю вас! – пробормотала Дуглесс. У нее было сильнейшее искушение вовсе позабыть про эти монеты и немедленно позвонить сестре. Потом она посмотрела на монеты – выглядели они такими же иностранными, как и любые монеты чужой страны! Тяжко вздохнув, она поплелась направо и вскорости очутилась перед лавкой, на которой красовалась вывеска: «Оливер Самуэльсон. Покупка и продажа монет».

За прилавком сидел маленький человечек с лысой головой, и на его лоснящемся и излучающем на солнце сияние лбу была укреплена, как и у всех ювелиров, лупа.

– Что вам угодно? – спросил он, едва только Дуглесс вошла внутрь.

– Меня к вам направил человек с железнодорожной станции, – ответила она. – Он сказал, что за эти монеты вы можете предложить мне сумму, достаточную для покупки билета на поезд.

Приняв из ее рук монеты, человечек принялся разглядывать их в ювелирную лупу и, тихонько хихикая, приговаривать:

– Так, стало быть, на железнодорожный билет, да? Железнодорожный?

Затем, поглядев на Дуглесс, сказал:

– Ну хорошо, мисс. За эти две монеты я готов уплатить вам по пять сотен фунтов за каждую, а эта одна потянет, скажем, на пять тысяч фунтов! Но таких денег у меня тут при себе нет – мне придется позвонить кое-кому в Лондоне. Вы могли бы подождать несколько дней?

На какое-то время Дуглесс лишилась дара речи, потом все же переспросила:

– Так вы говорите, пять тысяч фунтов?!

– Ну, хорошо, шесть, но ни шиллинга больше! – сказал человечек.

– Я… я…

– Так что, продаете вы их или нет? Надеюсь, вы не добыли их каким-нибудь незаконным способом, а?

– Нет-нет, по крайней мере, я так не думаю! – шепотом ответила Дуглесс. – Но прежде, чем их продать, мне нужно все же кое с кем переговорить. Они подлинные?

– Обычно-то средневековые монеты ценятся не столь дорого, но такие, как у вас, – редкость и к тому же отлично сохранились. А еще у вас есть?

– Хочется верить, что да, – ответила Дуглесс.

– Ну, если только у вас там найдется монета в пятнадцать шиллингов с изображением королевы и парусника на ней, то позвольте мне взглянуть на нее! Я-то сам не смогу ее приобрести, но покупателя вам на нее подыщу.

Дуглесс попятилась к двери.

– Или если у вас есть дублон, – продолжал человечек. – Дублон эпохи Эдварда Шестого.

Рассеянно кивнув ему, Дуглесс вышла из лавки и, будто в тумане, направилась обратно к церкви. В церковном дворе незнакомца не было, и ей оставалось надеяться лишь на то, что он не ушел совсем. Она вошла в церковь и увидела его. Он стоял на коленях перед беломраморным надгробием графа и, сложив ладони и склонив голову, молился.

Рядом с нею появился священник.

– Он тут так и стоит с той минуты, как вы ушли, – сказал священник. – Я уже жду не дождусь, когда он встанет с колен. Что-то, видимо, очень-очень беспокоит его! Он ваш приятель?

– Да нет, – ответила Дуглесс, – я с ним повстречалась только сегодня утром. Он разве не здешний?

– Мои прихожане, видите ли, не часто надевают доспехи, – ответил с улыбкой священник и посмотрел на часы, – Мне нужно идти. Вы тут побудете с ним? Я почему-то опасаюсь оставлять его одного!

Дуглесс ответила, что побудет, и священник удалился. Осторожно приблизившись к, коленопреклоненному незнакомцу, она положила руку ему на плечо и прошептала:

– Кто вы?

Не открывая глаз и не разжимая ладоней, он ответил:

– Я – Николас Стэффорд, граф торнвикский. Дуглесс не сразу вспомнила, где именно она раньше слышала это имя, но потом бросила взгляд на надгробие. На нем готическими буквами глубоко по мрамору было выгравировано то же имя: «Николас Стэффорд, граф торнвикский»! Набрав в грудь побольше воздуха, она спросила:

– Насколько я могу догадаться, никаких документов, идентифицирующих личность, у вас с собою нет, не так ли? Он поднял голову и уставился на нее:

– Вы сомневаетесь? Вам разве недостаточно моего слова? Вам?! Ведьме, которая проделала все это со мной?! Да если б только я не страшился того, что меня самого обвинят в колдовстве, я разоблачил бы вас и с удовольствием стоял и смотрел, как вас сжигают на костре!

И он вновь погрузился в молитвы, а она все стояла и молча глядела на него.

Глава 2

Николас Стэффорд стоял и смотрел на молодую женщину. Все в ней: и манеры, и одежда, и речь, – казалось столь странным, что это не укладывалось у него в голове. С виду настоящая ведьма, как он их себе представлял: красива, как ни одна из виденных им женщин, неприбранные волосы свободно ниспадают на плечи, а юбка – короткая до неприличия, словно она решила презреть все на свете – и Бога и людей.

Несмотря на головокружение и слабость, он не позволял себе расслабиться и стоял совершенно прямо. И на ее внимательный взгляд ответил таким же открытым взглядом.

Он все еще был не в силах поверить в то, что с ним произошло. В самую тяжелую минуту жизни, когда, казалось, у него не оставалось никакой надежды, мать сообщила в письме, что наконец, похоже, нашла что-то, что может им помочь. И он как раз писал ей ответное письмо, задавая вопросы, советуя и предлагая кое-какие ходы, когда вдруг услышал плач женщины. В том месте, где он содержался, рыдания были делом обычным, но в этих женских слезах было нечто, что побудило его отложить перо.

Он попытался позвать кого-нибудь, чтобы помогли женщине, но на его зов никто не ответил, а женские стенания становились между тем все громче, и вот они уже заполнили всю крохотную каморку и эхом отражались от стен и потолка. Николас зажал ладонями уши, чтобы заглушить рыдания, но они все равно были слышны. Всхлипывания становились все громче, пока он окончательно не утратил способность воспринимать собственные мысли. У него было такое чувство, что голова вот-вот лопнет от этих стенаний!

Он хотел встать и позвать на помощь, но пол, стоило ему подняться, казалось, ушел из-под ног. Он ощутил себя необыкновенно легким, как если бы его несло куда-то по воздуху, и, подняв вверх руку, он с ужасом увидел, что она стала совершенно бесплотной: можно было даже смотреть сквозь нее! Он двинулся к двери и попытался позвать кого-нибудь, но губы не слушались, с них не сорвалось ни единого звука. Дверь, как ему представилось, куда-то провалилась, а за нею следом И вся каморка. Какое-то время он ощущал себя парящим в пустоте. Вокруг тоже была пустота, а все тело сделалось некоей тенью, и он мог глядеть сквозь него и видеть вокруг лишь темное Ничто.

Он не знал, как долго плыл в этом Ничто, не чувствуя ни жара, ни холода и не воспринимая никаких иных звуков, кроме все того же женского плача.

Казалось, он только что находился в пустоте, был всего-навсего тенью, и вот – он уже стоит в церкви в лучах солнечного света. В его одежде произошли изменения: теперь на нем были полудоспехи, доходившие до пояса, – он обычно носил их лишь по самым торжественным случаям, – а также бархатные бриджи изумрудно-зеленого цвета.

Прямо перед ним было надгробие, склонясь над которым плакала какая-то девушка или женщина – он не мог толком разобрать, ибо ее волосы, свисая, закрывали ей лицо своею густою массой.

Именно надгробие-то и заставило его отшатнуться: на крышке его в виде беломраморной статуи был изваян… он сам! А ниже, под скульптурой, выгравированы его имя, титул и дата кончины – сегодняшняя! Выходит, они похоронили меня еще до того, как я умер?! – в ужасе подумал он.

Чувствуя дурноту из-за всего произошедшего и из-за вида собственной усыпальницы, он обозрел церковь. В стены ее были вмурованы погребальные таблички: 1734 год, 1812… 1902!

Нет, подумал он, такого не может быть! Но, оглядывая церковь, заметил, что все здесь действительно изменилось. Вся внутренность церкви была такой простецкой: балки не покрашены, на каменных консолях краска тоже облезла, а вышивка на дверях, ведущих в алтарь, казалось, была исполнена рукою какого-то неумехи ребенка!

Он поглядел на плачущую женщину. Ведьма! Ведьма, вызвавшая его сюда, в иное пространство и время! И он потребует, чтобы она вернула его обратно, – он непременно должен вернуться: его честь и будущее семейства зависят от этого, – но женщина, не внемля ничему, продолжала безнадежно рыдать!

Конечно, она порочна и, соответственно, столь же гнусного нрава, а на язык весьма несдержанна! И у нее хватает наглости утверждать, что она понятия не имеет, как и почему он оказался здесь!

Когда ведьма удалилась, он испытал облегчение, самочувствие его несколько улучшилось, и он стал склоняться к мысли о том, что весь этот полет через пустоту ему попросту привиделся. Хотя возможно, конечно, что видение это каким-то существенным образом соотнесено с действительностью!

Покинув церковь, он еще более укрепился духом, когда увидел, что церковное кладбище выглядит как и всегда, как и все подобные кладбища, но не стал задерживаться, чтобы получше рассмотреть даты на могильных плитах. А там, в церкви, на одной из поминальных табличек было написано даже «1982 год»!

Выйдя из церковного двора через ворота, он зашагал по тихой улочке. Где же весь народ? Где лошади? Где телеги с товарами?

То, что последовало затем, произошло так быстро, что его память не очень отчетливо сохранила это. Слева от него по слышался какой-то громкий шум, и что-то двигалось прямо на него с большой скоростью – ничего подобного он никогда не видывал прежде! А потом с правой стороны на него прыгнула эта ведьма! Он оказался слабее, чем ему представлялось до этого, потому что девица эта при ее незначительном весе сумела-таки свалить его на землю!

Совсем рядом с ним промчалась, непристойно гудя, какая-то безлошадная повозка, а он, Николас, совсем ослабев, позволил ведьме увести себя обратно в церковный дворик. Неужели такая уж у него судьба: умереть в одиночестве в этом странном месте и… в странное же время?!

Он попытался объяснить ведьме, что ему необходимо вернуться, но она лишь продолжала глумиться над ним, притворяясь, что понятия не имеет, как и почему он оказался здесь. Он с трудом воспринимал ее речь, и это, как и ее простонародная одежда – никаких драгоценностей, ни золотых, ни серебряных украшений, – убедило его в том, что девица – явно из крестьянского сословия. Он не сразу смог сообразить, что она клянчит у него деньги. Она желала бы получить совершенно невероятную сумму – целых десять фунтов! Однако из опасения, что она может напустить на него новые чары, он не решился отказать ей.

Забрав деньги, ведьма удалилась, а он, Николас, направился в церковь. Касаясь руками мраморного надгробия, он пальцами ощупал надпись на нем, удостоверяющую дату его кончины. Неужели он умер в тот момент, когда летел сквозь пустоту?! Если ведьма колдовскими чарами перенесла его в эту эпоху, – а ведь священник говорил, что на дворе тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год, то есть миновало уже четыре столетия и еще двадцать два года! – то, быть может, она-то и убила его в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году?!

Он обязан-таки вернуться в прошлое! Если он и впрямь умер шестого сентября тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, то, разумеется, он ничегошеньки не смог бы доказать! Слишком многое еще осталось несделанным! Но что же случилось с теми, кого он оставил там, в прошлом?

Преклонив колени на холодный каменный пол, он принялся молиться. Быть может, его молитвы окажутся сильнее магических чар этой ведьмы и он сумеет побороть ее и вернуть самого себя?!

Но и во время молитвы мысли его неслись как пришпоренные, а в голове кружились фразы: «ключ ко всему – в этой женщине» и «тебе следует узнать»!

Немного погодя он перестал молиться и позволил мыслям овладеть рассудком. Эта женщина, не важно, кто она, ведьма или нет, но именно она смогла перенести его в эту эпоху и только а ев власти вернуть его обратно!

Но почему же все-таки он перенесен именно в будущее? Может, он должен узнать здесь что-то? А эта ведьма, быть может, должна научить его чему-то? Возможно ли, чтобы она была столь уж невинной, как утверждает? И может ли быть, чтобы она рыдала по причине ссоры со своим подлого статуса любовником и в силу каких-то неведомых причин переместила его, Николаса, в эту опасную эпоху, где повозки проносятся на немыслимых скоростях?! А если он научится тому, что ему следует узнать, воротится ли он в прежнее время?!

Да, ключ ко всему – эта ведьма! Эти слова вновь и вновь звучали в его ушах. Вытащила она его сюда, действуя со злым умыслом или же в силу неблагоприятного и случайного стечения обстоятельств, но именно она способна научить тому, что он призван узнать в этой временной протяженности!

Он должен привязать ее к себе! И неважно, что это может дорого стоить и причинит ему много беспокойства! И неважно, если ему придется лгать, клеветать, богохульствовать! Он обязан привязать эту женщину к себе и позаботиться о том, чтобы она не покинула его, пока он не вызнает всего, чему должен у нее научиться!

Он долго стоял на коленях и молил Господа не покидать его, дать совет, оставаться с ним, пока он будет вершить то, что должен!

Он еще был погружен в молитвы, когда женщина вернулась, и, внимая ее сетованиям по поводу денег, он, Николас, возблагодарил Господа!

***

– Кто вы? – вновь спросила Дуглесс у незнакомца в странных одеждах. – И откуда к вам попали эти монеты? – Она видела, как он подымается с колен, и по тому, с какой легкостью он обращался со своими тяжелыми доспехами, поняла, что незнакомец, наверняка, достаточно долго отрабатывал эти телодвижения. – Уж не краденые ли они? – продолжала она свои расспросы.

Дуглесс заметила, как глаза его вспыхнули гневом, но вскоре он успокоился.

– Нет, сударыня, – проговорил он, – монеты принадлежат мне!

– В таком случае я их от вас принять не могу: уж слишком они ценные! – решительно заявила Дуглесс.

– Так что, их недостаточно для удовлетворения ваших нужд? – спросил он.

Дуглесс подозрительно на него поглядела. Всего лишь несколько минут тому назад он набросился на нее со шпагой, а теперь так на нее смотрит, будто намерен… соблазнить. Ну нет! Чем скорее она уберется от этого безумца, тем лучше.

Но незнакомец даже не попытался взять назад свои монеты, и она положила их на край надгробной плиты.

– Спасибо вам за то, что вы предложили мне деньги, но не нужно, благодарю вас! Я уж обойдусь как-нибудь! – сказала она и пошла к выходу из церкви.

– Подождите, сударыня! – повелительно крикнул он. Дуглесс непроизвольно прижала руки к груди, сжав их в кулаки. Эта манера незнакомца изъясняться, нелепо подражая речевым нормам елизаветинской эпохи, начинала действовать ей на нервы! Повернувшись к нему, она выпалила:

– Послушайте, я понимаю, конечно, что у вас проблемы! Я хочу сказать, что, может быть, вы себе голову ушибли и теперь не можете вспомнить, кто вы такой, но ведь это все-таки – не мои проблемы! А у меня и своих предостаточно! На моем счету – ни пенса, я голодна, я не знаю никого из жителей этой страны и даже не имею понятия, где и как буду сегодня спать и доберусь ли вечером до постели, даже если смогу себе это позволить!

– Но я тоже этого не знаю! – отозвался незнакомец. Дуглесс тяжело вздохнула. Эти нуждающиеся мужчины – прямо-таки проклятие ее жизни, подумала она. Но уж на этот-то раз у нее нет ни малейшего желания предпринимать какие-то усилия и помогать шизоиду, который еще недавно в ярости наставлял на нее шпагу!

– По выходе из церковного двора ступайте направо – только с автомобилями поосторожнее! – сказала она. – Потом, через два здания, повернете налево. Достигнув железнодорожной станции, пройдете еще три дома и увидите лавку торговца старинными монетами. За ваши монетки он вам предложит целое состояние. Купите себе что-нибудь из одежды и снимете номер в гостинице. Как говаривала мисс Марпл, в жизни мало проблем, которые невозможно было бы разрешить, проведя недельку в приличной гостинице! Сделайте себе ванну погорячее, полежите в ней подольше, и, пари держать готова, не успеете и глазом моргнуть, как память к вам вернется!

Николасу только и оставалось, что стоять и молча смотреть на нее. На английском ли языке говорит эта женщина? А что такое «здание»? И что это еще за «мисс Марпл», или как там ее?

Дуглесс при виде его растерянности лишь вздохнула и сказала:

– Ну, ладно! Пошли вместе до телефонной будки, я покажу вам дорогу.

Николас покорно пошел за ней, но, едва только они вышли из церковных ворот, как он остановился и замер на месте: он увидел нечто такое, нечто столь невероятное, что просто невозможно было поверить в его реальность!

Дуглесс уже успела пройти немного вперед и только потом поняла, что незнакомец не идет за нею. Обернувшись, она увидела, что он стоит и тупо глазеет на какую-то юную девицу, проходившую по тротуару на противоположной стороне улицы. Одета девица была в соответствии с наиновейшими английскими представлениями о «шикарной моде»: вся в черном! На ногах – черные сапожки на высоких каблуках, черные лосины в обтяжку, крохотная юбчонка из черной кожи и очень просторный черный свитер. Коротко подстриженные волосы выкрашены в фиолетовый и красный цвета и стоят дыбом, будто иглы у дикобраза!

Дуглесс только улыбнулась: да уж, моды этих панков, испытавших ко всему еще и явное влияние рокеров, могут шокировать кого хочешь, что уж говорить о «чайнике», вообразившем, будто он явился прямиком из шестнадцатого столетия!

– Ладно, потопали дальше! – добродушно сказала она. – Девица-то вполне заурядная! Вот полюбовались бы вы на тех, что тусуются на рок-концертах!

Они уже дошли до телефонной будки, и Дуглесс вновь стала объяснять ему, как пройти, но, к ее удивлению, он не захотел расставаться с ней!

– Ну, пожалуйста, – молила она его, – ну ступайте же своей дорогой! – Он, однако же, не двигался с места. – Слушайте, – с раздражением воскликнула она, – если у вас тут, в Англии, это особый способ «снимать» девушек, то я – лицо незаинтересованное! И парень у меня уже есть. Или, скорее, был. Нет, все-таки есть! И, честное слово, я как раз собиралась позвонить ему, так что он сейчас приедет и заберет меня!

На это мужчина никак не отреагировал, но стоял и с большим интересом наблюдал за тем, как Дуглесс позвонила и договорилась с оператором на станции о звонке в гостиницу Роберту за счет последнего. После того, как служащий гостиницы, сидевший у телефона, сообщил Дуглесс о том, что Роберт вместе с дочерью покинул гостиницу примерно час тому назад, Дуглесс несколько растерялась и в изнеможении буквально повисла на аппарате, а потом молча прислонилась к стенке будки.

– А что это за штука такая? – спросил ее незнакомец. – Вы что, разговаривали с ним, да?

– Ой, ну дайте же передохнуть! – выкрикнула она, изливая на него весь свой гнев. Рывком сдернув с крючка телефонную трубку, она запросила информацию о номере другого отеля, следующего по маршруту, намеченного ею в свое время для Роберта. Однако служащий и этого отеля сообщил ей, что всего лишь несколькими минутами ранее Роберт Уитли аннулировал заказ на номер у них.

Дуглесс вновь бессильно привалилась к стенке будки, и непрошеные слезы снова затуманили ей глаза.

– Ну, где же он, мой Рыцарь в Сверкающих Доспехах? – прошептала она. Произнося эти слова, она бросила взгляд на стоявшего возле будки незнакомца. Слабый луч солнца как раз осветил его доспехи, тень упала на его черные как вороново крыло волосы, и засверкал драгоценный камень, украшавший эфес его шпаги. Да ведь этот незнакомец явился пред нею именно тогда, когда она, рыдая, призывала на помощь Рыцаря в Сверкающих Доспехах!

– Что, плохие вести? – спросил тот.

Выпрямившись, она ответила:

– Да, похоже, меня-таки бросили!

Слова эти она произнесла тихо и вновь посмотрела на него. Да нет, такого просто быть не может, она даже и задумываться над этим не станет! Всего лишь один шанс из миллиона, что этот актер, столь хорошо вошедший в роль, не случайно появился именно тогда, когда она молила о приходе Рыцаря в Доспехах! Но если так, то она – что-то вроде магнита, неизменно притягивающего к себе всяких странных мужчин!

– И я тоже все потерял, – произнес он.

– Должно быть, кто-нибудь из местных вас знает. Может, ним на почте поспрашивать? – отозвалась она.

– На почте? – с недоумением переспросил он. Выглядел он при этом таким искренним, таким растерянным, что она не могла не почувствовать еще большую жалость к нему. Нет, Дуглесс, не надо! – не переставала она повторять самой себе.

– Ладно, – сказала она, – пойдемте, я провожу вас до лавки торговца монетами, чтобы вы поменяли свои деньги.

Они двинулись дальше вместе, и его идеально прямая осанка при ходьбе побудила и Дуглесс расправить плечи. Ни один из англичан, встречавшихся им по пути, и не подумал глазеть на них (вообще, насколько успела заметить Дуглесс, англичане имеют обыкновение таращиться только на людей в солнцезащитных очках), но затем они повстречали по дороге парочку туристов из Америки, разгуливавших вместе со своими двумя чадами. Все члены семейства были наряжены в новехонькие, с иголочки, костюмы, которые они, вне всякого сомнения, приберегали «на время каникул». У папаши-американца на шее болтались сразу две камеры.

– Глянь-ка, глянь-ка. Мирт! – воскликнул американец, и если взрослые только откровенно уставились на Николаса, то их детки принялись со смехом указывать на него пальцами.

– Деревенщина неотесанная, – стиснув зубы, пробормотал себе под нос Николас. – Следовало бы поучить их, как нужно вести себя в присутствии людей более благородного звания!

Дальнейшие события произошли слишком уж быстро. Рядом с ними остановился автобус, из которого вывалилось сразу с полсотни японских туристов, и все они защелкали своими камерами. Обнажив шпагу, Николас двинулся на них. Туристка-американка завизжала, японцы же только сгрудились потеснее, и их камеры застрекотали, будто цикады жаркой летней ночью!

Дуглесс тогда сделала то, что, как ей было известно, наверняка сработает: рывком бросилась к своему спутнику в доспехах, но острие его шпаги, распоров рукав блузки, до крови оцарапало ей руку. Испугавшись внезапной боли, Дуглесс споткнулась и чуть не упала, но рыцарь подхватил ее на руки и отнес назад, на тротуар. Позади них камеры японцев все продолжали стрекотать, а американцы зааплодировали.

– Здорово, да, пап?! – воскликнул маленький американец. – Это получше даже, чем было в замке Варвик!

– Но в справочнике для туристов об этом ни слова не говорится, да, Джордж?! – возмущенно воскликнула американка. – На мой взгляд, о такого рода фокусах им следовало бы упоминать в турсправочниках, а то, чего доброго, кто-нибудь вообразит, будто они все это проделывают по-настоящему!

Николас поставил женщину на ноги. По-видимому, он каким-то образом – непонятно только, как именно! – ухитрился сделать из себя посмешище! А может, время теперь настало такое, что простонародью дозволено насмехаться над людьми благородными?! И что за оружие представляют собой эти странные черные машинки? И что за людишки карликового роста вертят их в руках?

Но вопросов он задавать не стал: похоже, они вызывают раздражение у женщины-ведьмы!

– Вы ранены, сударыня, – проговорил он.

– Пустяки, это – всего лишь телесная рана, – отозвалась она, пародируя стиль телевизионных вестернов. Незнакомец однако не улыбнулся ее шутке и казался смущенным. – Чепуха! – повторила Дуглесс, обозревая кровавое пятно; расползавшееся у нее по предплечью. Она достала из кармана бумажную салфетку и прижала к руке. – Лавка, где скупают монеты, вон там! – показала она.

Стоило Дуглесс опять войти в лавчонку, хозяин встретил ее приветливой улыбкой.

– Я все надеялся вновь увидеться с вами. И я… – начал было он и осекся при виде Николаса. Затем, не произнося более ни слова, хозяин медленно приблизился к Николасу и принялся внимательно изучать его одежду. При этом в одном глазу его была зажата ювелирная лупа, и он вновь и вновь разглядывал доспехи, что-то непрестанно бормоча и хмыкая. Он рассмотрел драгоценные камни, украшавшие эфес шпаги Николаса, потом оглядел перстни на руке, покоившейся на эфесе, затем кинжал на поясе. Его Дуглесс как-то прежде и не замечала. Наконец торговец опустился на колени и внимательно обозрел вышивку на подвязке под коленом у Николаса, разглядел тип вязки на его чулках и закончил тем, что внимательно исследовал его туфли из мягкой кожи.

Выпрямившись, торговец пристально уставился на Николаса, рассматривая его бородку и волосы.

Все это время Николас стоял смирно, с плохо скрываемым отвращением терпя назойливость лавочника.

Наконец, отойдя в сторону, торговец проговорил:

– Потрясающе! В жизни никогда ничего подобного не видывал! Я должен позвать ювелира из соседней лавки, чтобы он тоже мог полюбоваться этим зрелищем!

– С вашего дозволения, я не разрешаю вам предпринимать что-либо подобное! – сердито воскликнул Николас. – Думаете, я тут целый день буду красоваться перед вами, будто хряк, которого привезли на ярмарку?! Вы готовы совершить сделку пли я пойду в другое место?!

Да, сэр, конечно, к вашим услугам, сэр, – пробормотал лавочник И шмыгнул назад, за свой прилавок.

Швыряя поверх прилавка кожаный мешочек с монетами, Николас спросил:

– Ну, так что же ты мне дашь за это? И помни, муж, я умею посчитаться с теми, кто вздумал бы обмануть меня!

Дуглесс внутренне вся сжалась: этот мужчина в доспехах имеет привычку командовать всеми, он может до смерти запугать торговца и сорвать сделку. Бросив мешочек на прилавок, рыцарь отошел в сторонку и стал у окна, а лавочник дрожащими пальцами принялся мешочек развязывать.

Подойдя к торговцу поближе, Дуглесс шепнула:

– Расскажите же, что вы там увидели в ходе осмотра? Бросив взгляд на Николаса, стоявшего к нему спиной, торговец ответил:

– Доспехи на нем точно серебряные, чеканка по ним – золотая. Изумруды, которыми украшен эфес его шпаги, стоят целого состояния, то же можно сказать о рубинах и бриллиантах на перстнях! – Затем, переводя взгляд на Дуглесс, добавил:

– Кто бы ни изготовил для него все эти наряды, потратил на это кругленькую сумму! Ой, Бог ты мой! – воскликнул он, выуживая из кошелька монету. – Вот и она!

– С королевой и кораблем, да? – спросила Дуглесс.

– Именно! – ответил торговец, нежно оглаживая монетку. – Покупателя я вам найти смогу, но для этого понадобится несколько дней, – пропел он, и речь его была похожа на любовный лепет.

Дуглесс забрала у него монетку и, оставив на прилавке только одну, прочие засунула обратно в мешочек: прежде чем продавать остальные, она хотела навести справки и сопоставить цены.

– Кажется, вы сказали, что готовы дать мне за эту монету пятьсот фунтов, верно?

– А как насчет других монет?

– Я… ну, в общем, мы подумаем.

Торговец прошел на зады лавки и через несколько секунд выложил перед нею на прилавок пять сотен фунтов большими и красивыми английскими купюрами.

– Если только вы передумаете, я буду здесь, – сказал торговец вслед Николасу и Дуглесс, выходившим из магазина.

На улице Дуглесс остановилась и вручила Николасу мешочек с монетами и пачку современных ассигнаций.

– Я продала одну из монеток за пять сотен фунтов, а остальные стоят, должно быть, целого состояния! По правде говоря, и все, что нас вас надето, стоит чуть ли не королевских денег! – отчиталась она.

– Я – только граф, а не король, – несколько озадаченно сказал Николас, с интересом рассматривая бумажные деньги. Внимательно оглядев доспехи на нем, она спросила:

– А это – и впрямь серебро, да? А желтый металл что, настоящее золото?

– Но я же не нищий, сударыня! – отозвался Николас.

– Да, не похоже! – произнесла она, отходя от него на полшага. – Ладно, насколько я понимаю, мне самое время уйти. – Дуглесс только сейчас вдруг поняла, что большую часть дня потратила на возню с этим странным мужчиной, тогда как у самой-то у нее пока ни денег, ни какого-либо пристанища! А Роберт со своей дочурой выехали из одной гостиницы и аннулировали заказ на номер в другой!

– Так вы поможете мне выбрать? – бормотал между тем мужчина.

– Прошу прощения, – сказала Дуглесс, – но я не расслышала, что вы сказали.

Ощущение было такое, будто мужчина хочет что-то сказать, но никак не решается. Сглотнув слюну с таким видом, как если б речи его были чем-то ядовитым, он наконец выдавил из себя:

– Вы поможете мне подобрать для себя одежду и подыскать кров на ночь? Я вам за ваши услуги заплачу. Дуглесс как-то не сразу поняла, чего он хочет.

– Так вы работу мне предлагаете, что ли? – спросила она.

– Ну да, службу.

– Нет, работа мне не требуется, мне нужно только… – Запнувшись, она отвернулась от него. Казалось, будто ее слезные канальцы соединены протоками прямо с Ниагарским водопадом.

– Деньги вам нужны? – предположил он.

– Да! – шмыгнула она носом. – Впрочем, нет! Ну да, насколько я понимаю, мне требуются деньги! А еще мне нужно найти Роберта и объясниться!

– Я заплачу вам, если только вы мне поможете. Повернувшись, Дуглесс посмотрела ему прямо в глаза. Что-то в них было такое, какое-то одиночество и заброшенность, что побудило ее чуть качнуться к нему. Нет-нет, мысленно повторяла она при этом себе, нет, ты не можешь вцепиться в мужчину, тем более чокнутого! Уж в этом-то сомнений быть не может! Он, конечно же, богат, но невменяем! Скорее всего, это – богатый и эксцентричный тип, заказавший себе соответствующий наряд и теперь разгуливающий в нем из деревни в деревню и пристающий к одиноким женщинам! Но ведь что-то же было особенное в его глазах! А может, он и впрямь потерял память? Ну, и потом, какая еще альтернатива существует в ее-то случае? Она уже и сейчас отчетливо представляет себе, каким ехидным смехом зальется ее сестрица Элизабет, если Дуглесс снова позвонит ей и попросит выслать деньги! Уж Элизабет-то, разумеется, и думать бы не стала, принимать ли предложение о работе от мужчины, одетого в доспехи! Элизабет всегда доподлинно знает, что именно нужно делать, как делать и когда делать! И вообще, Элизабет – само совершенство! И Кэтрин, и Энн тоже! Получается, в общем-то, что все Монтгомери – абсолютные совершенства! А исключение – одна она, Дуглесс! И неспроста ей так часто приходило на ум, что, быть может, в родильном доме ее по ошибке положили не в ту кроватку.

– Ну, хорошо, – резко произнесла она. – Ладно. Видно, придется мне и остаток дня потерять впустую! Я помогу вам купить кое-что из вещей, найду место, где вы сможете остановиться, но уж потом – мое почтение! Все это я исполню, скажем, за полсотни долларов! – Этой суммы должно хватить на номер в гостинице, а завтра утром она как-нибудь соберется с духом и вновь отважится позвонить Элизабет!

Сдержав поднимающийся в нем гнев, Николас ответил женщине коротким кивком согласия. Он воспринял общий смысл того, что она сказала, хотя всех ее слов не мог понять. Но ясно, что ему удалось получить ее согласие побыть с ним еще несколько часов! Наверное, ему придется потом выдумывать что-то еще, чтобы удержать ее при себе, пока он не узнает, как можно вернуться в его собственную эпоху! А после того, как он выяснит все, что следует, он с радостью расстанется с этой женщиной!

– Да, одежду, – говорила она между тем. – Мы сейчас пойдем и купим вам одежду, а затем как раз подойдет время выпить чаю.

– Чаю? – переспросил он. – А что такое – «чай»? Дуглесс так и застыла на месте: что ж это за англичанин такой, который даже о чае не слышал?! Нет, он просто невыносим, терпеть его – это выше ее сил. Ладно, она поможет ему поселиться в какой-нибудь гостинице, но после этого будет счастлива избавиться от него!

Глава 3

Они молча шли по широкому тротуару, и по пути мужчина удивленно рассматривал решительно все. На его красивом лице застыло выражение столь искреннего изумления, что Дуглесс уже почти готова была поверить, будто он никогда прежде не видывал ничего из современной действительности. Вопросов он никаких не задавал, но нередко застывал на месте, уставившись на машины или на женщин в коротких юбках.

До небольшого магазинчика готовой мужской одежды им потребовалось пройти всего лишь квартал.

– Ну вот, – сказала она, – здесь мы наверняка сможем купить для вас кое-что из одежды, что-нибудь не очень вызывающее.

– А, понятно: портной! – отозвался он, заглядывая через дверь внутрь и недовольно хмурясь, как если б там чего-то не хватало.

– Нет, – ответила она, – портных тут никаких нет, просто торгуют одеждой.

Войдя в магазинчик, он принялся разглядывать одежду, развешанную на плечиках.

– А эти костюмы, видно, уже сшили, – прокомментировал он.

Обращаясь к продавцу, поспешившему им навстречу, Дуглесс сказала:

– Нам нужно кое-что из одежды – верхней и нижней. И еще с него придется снять мерку.

Если Николас и помнит свой размер, он наверняка сделает вид, что забыл!

Усевшись в кресло, Дуглесс ожидала, пока продавец обмерит ее спутника в доспехах. Она делала вид, что просматривает журнал, но украдкой наблюдала за «рыцарем». Тот поднял руки кверху, чтобы продавец расстегнул доспехи. Под ними оказалась холщовая сорочка с длинными рукавами, насквозь промокшая от пота и прилипшая к телу.

Продавец предложил несколько рубашек на выбор, но «графу» ни одна не понравилась, и в конечном итоге продавец призвал на помощь Дуглесс.

– Ну, что же вам тут не нравится? – спросила она.

– В этих одеждах нет никакого изыска, – насупясь отвечал Николас. – И цвет неподходящий, и украшений нет, и вышивка отсутствует! Конечно, если бы кто-то из женщин поработал над этим иголкой, тогда…

– Современные женщины сами не вышивают, – смеясь сказала Дуглесс. – По крайней мере ничего подобного не вышивают! – добавила она, касаясь обшлага его сорочки, небрежно наброшенной на вешалку для одежды. По всему обшлагу ее черной шелковой нитью был вышит узор с цветочками и птичками, а по самой кромке шла, тоже черная, дивной красоты ажурная строчка.

Дуглесс почувствовала, что сама себе противоречит: ну, конечно, и в наше время есть где-то женщины, которые сами шьют и вышивают нечто подобное, сотворила же какая-то из них эту сорочку!

Из вороха отвергнутых сорочек она вытащила одну – очень красивую, сшитую из хлопчатки. Эти англичане совсем не похожи на американцев, которым каждые пять минут требуется что-нибудь новое! Большая часть готовой одежды, продающейся в Англии, действительно предполагает наилучшее качество, и шьется так, чтобы годами не знать износа. Если вы способны выложить за вещь кругленькую сумму, то качество, несомненно, будет стоить этих денег!

– Вот, примерьте-ка эту еще разок! – сказала она, чувствуя, что пытается подольститься к нему. Да есть ли вообще на свете женщина, – спрашивала она себя, – которой не доводилось бывать с мужчиной в магазинах и изо всех сил стараться уговорить его выбрать хоть что-то понравившееся ей?! – Взгляните-ка на ткань, она такая мягкая!

Не слишком охотно он разделся до пояса, и Дуглесс помогла ему, придерживая рубашку, которую перед примеркой он приложил к себе. Спина у него была широкая, и под загорелой кожей перекатывались мускулы.

– Ну вот, а теперь подойдите-ка к зеркалу и взгляните на себя!

Его реакция на трюмо с зеркалами в человеческий рост показалась ей странной: вглядываясь в зеркала, он стал ощупывать их рукой.

– Это что – стекло? – шепотом спросил он.

– Ну, разумеется. А из чего же, по-вашему, делаются зеркала? – отозвалась Дуглесс.

Не отвечая, он извлек из своих коротких штанов небольшой круглый деревянный предмет и подал ей. С обратной стороны в круглой рамке было укреплено металлическое зеркальце. Посмотревшись в него, Дуглесс обнаружила, что оно совершенно искажает все пропорции.

Подняв глаза, она увидела, что мужчина внимательно изучает в зеркале собственное отражение. Интересно, неужели он впервые видит себя в полный рост? Да нет, конечно же! – разуверяла она себя. – Просто-напросто он не помнит, когда такое случалось с ним в последний раз!

Она глянула и на свое отражение в зеркале. Ну что за чучело! Краска для ресниц размазалась – и все из-за того, что она плакала! Порванная на рукаве блузка вылезла из-под пояса, а колготки цвета морской волны обвисли на лодыжках. Что же до волос – спутанных и свисающих унылыми прядями, – то на них просто невозможно было смотреть!

Отвернувшись от зеркала, она вышла из примерочной, пробормотав только:

– А теперь – брюки! – Пока продавец вновь снимал с него мерку, потом выскакивал из примерочной, чтобы принести туда несколько пар брюк, все было тихо. Но вот дверь примерочной приоткрылась, и оттуда высунулась голова Николаса. Дуглесс подошла к нему.

– Я не в состоянии справиться с этим, – смущенно произнес он и открыл дверь пошире, чтобы она могла войти внутрь. – Как эта штука застегивается?

Дуглесс приложила все усилия, чтобы не слишком-то размышлять над этой, достаточно щекотливой, ситуацией. Теперь вот она оказалась втиснутой в примерочную вместе с этим странноватым мужчиной, который, видите ли, не может понять, как устроен механизм «молнии» на брюках!

– Вот, смотрите, нужно вот так… – Жестами она попыталась объяснить ему, как работает застежка на брюках, а потом сняла с вешалки другие брюки и показала ему, как обращаться с «молнией» и с замочком на ней. Постояв там еще некоторое время и посмотрев на то, как он, словно ребенок, без конца расстегивал и застегивал «молнию» и вновь и вновь щелкал замочком, она решила удалиться.

– Постойте! А из какого потрясающего материала сделано вот это? – спросил он, протягивая к ней трусы и играя резиновым пояском на них.

– Это – синтетика, – ответила она и, увидев, как прояснилось его лицо при этом открытии, не могла не почувствовать удовлетворения. – Погодите-ка, вы ведь еще не видели «велкро»! – воскликнула она, улыбаясь и выскальзывая из примерочной. – Если вам еще понадобится помощь, позовите меня!

Прикрыв за собою дверь примерочной, она продолжала улыбаться. Потом окинула взглядом развешанную вокруг магазинную одежду. И впрямь, каким простецким все это должно было показаться тому, кто привык носить серебряные доспехи! Кстати, доспехи вместе со шпагой и кинжалом услужливый продавец поместил в большой прочный пластиковый мешок для покупок и поставил его слева от входа в примерочную. Дуглесс с трудом удалось приподнять мешок.

Вскоре ее знакомец вышел из примерочной. Теперь на нем была мягкая белая хлопчатобумажная рубашка и узкие серые брюки, тоже из хлопчатки. Рубашка с многочисленными рюшами соответствовала современной избыточной моде, а брюки довольно плотно облегали ноги. Выглядел он божественно!

Она заметила, что, подойдя к зеркалу, он любуется своим отражением.

– Эти… как там их? – сказал он, дотрагиваясь до свободных складок на брюках.

– Это – брюки. Ну, штаны, – подсказала она.

– Да. Так вот: они мне не подходят – в них не видно моих ног, а они у меня стройные! Дуглесс расхохоталась:

– В наше время мужчины, знаете ли, чулок не носят, но вы все равно выглядите великолепно!

– Я в этом совсем не уверен, – откликнулся он. – Может, еще цепь купить?

– Никаких цепей! – решительно возразила она. – Уж поверьте мне: никаких цепей!

Она сама подобрала для него брючный ремень и носки.

– За туфлями придется пойти в другой магазин, – сказала она.

Они подошли к кассе, где продавец подсчитал общую сумму по ярлыкам приобретенных ими вещей, и Дуглесс очень испугалась, когда Николас опять сделал движение, как бы хватаясь за шпагу. К счастью, шпага теперь была в мешке для покупок, и не так-то легко было до нее добраться!

– Да он просто вознамерился ограбить меня! – заорал Николас. – На сумму, куда меньшую, чем он хочет за эти одежды без всяких украшений, я мог бы нанять себе дюжину слуг!

Продавец отскочил от них куда-то к противоположной стене, а Дуглесс решительно встала между Николасом и прилавком.

– Ну-ка, давайте сюда деньги! – твердо заявила она. – В наши дни все стоит много дороже, чем когда-то! Я хотела сказать: вы вскоре и сами это поймете! Давайте же мне деньги!

Все еще сердясь, он вручил Дуглесс свой кожаный мешочек с монетами, затем они вдвоем стали рыться в мешке для покупок, а потом он принялся шарить по карманам, пока наконец не нашлись бумажные деньги.

– Так, стало быть, он примет бумагу в обмен на одежды? – шепотом удивился Николас, а затем с улыбкой проговорил:

– Ладно, я отдам ему всю эту бумагу, раз уж он так хочет! Но он – полный болван!

– Это – не бумага, а бумажные деньги, и они обеспечены золотом, – объяснила ему Дуглесс, как только они вышли из магазина. – Эти бумажные ассигнации можно обменять на золото.

– И что, – спросил он, – неужто найдется кто-то, готовый отдать мне золото за эту бумагу?!

– Ну, разумеется, – ответила она, – это может сделать любой банк!

– А что такое банк? – поинтересовался он.

– Ну, банк. – это такое место, в котором хранятся ваши деньги. Точнее, деньги, которыми вы в данный момент не пользуетесь. А вы где храните свои деньги? – спросила Дуглесс.

– У себя в домах, – несколько растерянно ответил он.

– А, понятно, – протянула она, улыбаясь. – Ну, конечно же: роете, должно быть, яму и прячете все туда! А в наше время парод кладет деньги в банк, и они приносят проценты.

– А что это – «проценты»? – спросил он.

– Ой, хватит! – со стоном выдохнула Дуглесс. – Вон перед нами кафе. Вы не голодны?

– Голоден, – отозвался он и распахнул перед нею дверь.

Английский обычай пить чай в послеполуденное время Дуглесс приняла с готовностью: право же, райское наслаждение приземлиться где-нибудь в четыре часа дня и посидеть, попивая ароматный горячий чаек с шотландскими лепешками-"сконами" или с овсяным печеньем! Можно слопать сразу и пять порций «сконов», как это обычно проделывала Глория!

И, стоило Дуглесс только подумать о Глории, руки ее непроизвольно сжались в кулаки. Интересно, знал ли Роберт, что Глория утащила ее сумочку? И понимал ли он, что они оба бросили ее, Дуглесс, без всяких средств к существованию да еще отдали во власть безумца?! – думала она.

Она поверить не могла, что Роберт не знал о сумочке. Вообще-то, он был неплохим человеком. В другое время он не стал бы выказывать такую любовь к своей дочуре! Дуглесс знала, что на душе у Роберта кошки скребли, потому что после развода он совершенно забросил дочь, а теперь вот пожелал сделать для нее что-то хорошее и потому прихватил с собой на каникулы! А со стороны Глории, конечно, было естественно сражаться за любовь отца, так что ревность девчонки к Дуглесс – в порядке вещей!

Сейчас Дуглесс понимала, что, войди в данный момент в кафе Роберт, она бы рухнула перед ним на колени и стала молить о прощении!

– Что вам угодно? – спросила женщина за стойкой.

– Пару чая и две порции «сконов», пожалуйста, – распорядилась Дуглесс.

– У нас еще есть клубника со взбитыми сливками, – предложила женщина.

Дуглесс согласно кивнула, и через пару минут женщина протянула ей через стойку поднос. Дуглесс расплатилась, взяла в руки поднос и посмотрела на Николаса.

– Может, пройдем на воздух? – спросила она.

Он проследовал за ней в маленький садик с кирпичной оградой, увитой виноградом. Поставив поднос на столик, она принялась разливать чай. Еще в первый день прилета в Англию она ознакомилась с английской привычкой добавлять в чай немного молока и нашла ее восхитительной!

Николас тем временем обошел крохотный садик, внимательно разглядывая ограду и растения. Она позвала его к раскладному, как на пикниках, столику и передала чашку с чаем и «скон».

Он с любопытством посмотрел на чай, затем осторожно отхлебнул. Сделав еще пару глотков, он взглянул на Дуглесс с таким нескрываемым наслаждением, написанным у него на лице, что та не могла не рассмеяться. Он же мигом опорожнил свою чашку. Дуглесс налила еще и подала «скон».

Взяв лепешку в руку, Николас внимательно поглядел на нее.

По виду «скон» очень напоминал южноамериканское печенье, но в тесто обязательно добавлялся сахар, а эти «сконы» были к тому же «фруктовыми», с начинкой из изюма.

Забрав у него «скон», Дуглесс разломила его пополам и, обмакнув половинку во взбитые сливки, подала ему. Он сунул «скон» в рот и принялся жевать с видом человека, влюбившегося с первого взгляда. В мгновение ока Николас покончил со всем, и Дуглесс пришлось опять пройти в кафе и принести новую порцию чая и «сконов».

Когда она вернулась и села за столик, он спросил, глядя на нее:

– Так что же побудило вас рыдать в церкви?

– Я… я, право же, вполне уверена в том, что это совершенно вас не касается! – отозвалась она.

– Коль скоро я собираюсь вернуться – а я просто обязан вернуться! – мне все же хотелось бы понять, из-за чего именно я очутился здесь, – сказал Николас.

– Надеюсь, вы не собираетесь начинать все сначала?! – воскликнула Дуглесс, кладя на тарелку надкушенный «скон». – Хотите знать, что я об этом думаю, да? Так вот: я полагаю, что вы закончили курс в университете, специализируясь в области истории елизаветинской эпохи, может даже, писали диссертацию, ну, и вас несколько «занесло» из-за этих изысканий! Мне отец рассказывал, что и с ним нередко случалось такое – например, начитавшись всяких средневековых текстов с их особой графикой, он потом был совершенно не в состоянии разбирать что-нибудь современное, если это было написано от руки.

Николас с отвращением поглядел на нее. Вспоминая о чудесах, увиденных на протяжении одного этого дня – о всех этих колесницах, великолепных зеркалах из стекла, чистых улицах и изобилии товаров, – он не мог не поражаться тому, сколь малым потенциалом веры в тайну и магию мироздания обладает эта особа!

– Я-то знаю, откуда явился сюда, а вот вы, ведьма… – начал он спокойным тоном.

Дуглесс бросилась вон из садика, но прежде чем она добежала до двери во внутреннее помещение кафе, он преградил ей путь, крепко ухватив за руки.

– Так почему же вы все-таки плакали?! – настойчиво спросил он.

С трудом высвободив руки, она сердито ответила:

– А потому, что меня тогда только что бросили! – И, к своему стыду, вновь залилась слезами.

Тогда он, нежно взяв ее за руку, повел обратно к столику, сел рядом, налил в красивую фарфоровую чашечку чая, не забыв добавить молока, и протянул ей.

– Ну хорошо, сударыня, – сказал он, – что же все-таки столь сильно мучает вас, что слезы так и текут из глаз настоящим водопадом?

В общем-то Дуглесс не собиралась решительно никому рассказывать о случившемся с нею, но, к своему ужасу, вдруг осознала, что сидит и рассказывает обо всем именно этому странного вида мужчине!

– Стало быть, он вас бросил одну? Бросил на милость проходимцев и воров, да? – спросил Николас.

Сморкаясь в бумажную салфетку, Дуглесс утвердительно кивнула, а потом добавила:

– Да, именно! А еще – на милость некоторых мужчин, вообразивших, что они, видите ли, привалили прямиком из шестнадцатого столетия! Ой, извините. Бога ради!

Похоже, однако, рыцарь не расслышал ее слов – он в это время уже мерил шагами дворик и бормотал себе под нос:

– Стало быть, вы просто преклонили колени перед надгробием – моим надгробием! – и призвали на помощь… – Не закончив фразы, он поглядел на нее.

– Да, Рыцаря в Сверкающих Доспехах! – подсказала она. Он улыбнулся – едва заметно, потому что губы закрывали усы и бородка, – и сказал:

– Однако в тот момент, сударыня, когда вы взывали ко мне, на мне не было никаких доспехов!

– Но я и не думала взывать именно к вам! – воскликнула Дуглесс. – Это же так естественно – заплакать, если вас бросают в церкви! Да еще если при этом мерзкая девчонка, это толстое создание, крадет у вас сумочку с деньгами и документами! У меня ведь даже паспорта теперь нет! Если бы кто-то из родственников и переслал мне телеграфом деньги на билет домой, то я все равно не смогла бы уехать: мне пришлось бы хлопотать о новом паспорте!

– Вот и я тоже не могу вернуться домой, – сказал рыцарь. – Но если вы вызвали меня сюда, то наверняка сумеете отправить обратно!

– Я – никакая не ведьма! Я не занимаюсь черной магией и, уж разумеется, понятия не имею о том, как передвигать людей во времени туда-сюда! Вы все это придумали!

Недоверчиво приподняв бровь, он сказал:

– Нет сомнений: вашего любовника вполне можно понять. При таком вашем отвратительном нраве он, конечно же, не пожелал остаться с вами!

– Никогда, никогда у меня не было никакого «отвратительного нрава», пока мы жили вместе с Робертом! – воскликнула Дуглесс. – И я его любила! И люблю! Я неизменно была с ним ласковой и нежной! И я исполняла все его прихоти, вот только жаловаться на Глорию мне не следовало! Все это случилось из-за того, что ее постоянная лживость уже начинала действовать мне на нервы!

– Стало быть, вы продолжаете любить его? – спросил Николас. – Любить человека, который вас бросил и который позволил дочери красть у вас вещи?

– Я сомневаюсь, что Роберту было известно про мою сумочку, которую утащила Глория! – сказала Дуглесс. – Да и сама Глория – все-таки еще ребенок! Очень может быть, что она толком не понимала, что творит! Сейчас я хотела бы их найти, забрать свою сумочку и вещи и улететь домой!

– Похоже, цели у нас с вами – одни и те же! – заметил Николас.

И Дуглесс вдруг сообразила, к чему он клонит: ясно, он желал бы, чтобы она нянчилась с ним постоянно! Но она-то вовсе не намерена сажать себе на шею мужика с потерей памяти!

Допив чай и звякнув о блюдечко пустой чашкой, она заявила:

– Нет, наши с вами цели не настолько одинаковы, чтобы ближайшие несколько месяцев провести вместе, покуда вы наконец-то припомните, что, на самом деле, вы – горожанин откуда-нибудь из Нью-Джерси, что у вас есть супруга и трое ребятишек и что каждое лето вы отправляетесь в Англию, напяливаете там эти доспехи и играете в ваши немного сексуальные игры с ничего не подозревающими туристочками! Нет уж, благодарю покорно! А сейчас, если вы не против, мы с вами так договоримся: я нахожу вам номер в какой-нибудь гостинице и после этого убываю!

Она не могла не заметить, что после этих ее слов лицо Николаса запылало от гнева, это не скрывала даже его бородка!

– А что, тут теперь все женщины подобны вам? – осведомился он.

– Нет, не все – только те, которым снова и снова делают больно! – ответила она и, успокоившись, добавила:

– А вам, если вы и впрямь страдаете потерей памяти, следовало бы обратиться к врачу, а не к женщине в церкви приставать! Если же все это – некий спектакль, то, тем более, вам непременно надо отправляться к врачу! Но в любом случае я вам совершенно не нужна! – Собрав опустевшую посуду на поднос, она хотела отнести его в кафе, но Николас преградил ей путь, став в дверях.

– А какая мне выгода не говорить вам правды? Вы что, все-таки не верите тому, что именно ваши слезы вызвали меня сюда из другого времени и места? – спросил он.

– Разумеется, не верю! – отозвалась она. – Можно ведь найти тысячу объяснений тому, почему, собственно, вы вообразили, будто явились сюда прямиком из шестнадцатого столетия, но ни одно из объяснений не предполагает, что я – ведьма! Хорошо, вы позволите мне пройти? Мне все это надо отнести на мойку, а потом я найду для вас номер в гостинице.

Послушно отступив, он пропустил ее в кафе и стоял понурив голову, как если бы старался решить какую-то серьезную проблему. Да, если он действительно потерял память, то для Дуглесс сейчас самое худшее – торчать при нем и мешать ему посетить врача!

Узнав у хозяйки кафе, где тут ближайшая гостиница, в которой можно переночевать и утром получить завтрак, она вышла с ним наружу, и оба неспешно побрели по улице. Мужчина более не произносил ни слова и даже не оглядывался по сторонам, как это он делал раньше.

– Ну, как вам в новой одежде? Удобно? – спросила она, чтобы завязать разговор. Но он ничего не ответил и насупившись продолжал тащить свой мешок, в котором находились его доспехи и бархатные штаны.

В гостинице типа «ночлег и утренний завтрак» свободным оказался единственный номер, и Дуглесс, заполняя формуляр, спросила спутника:

– Так вы все же продолжаете настаивать на том, что вас зовут Николас Стэффорд?

Хозяйка, стоявшая за невысоким барьерчиком, услышав эти слова, воскликнула с улыбкой:

– Ничего себе имечко – прямо как у того, в церкви! – И, беря в руку из лежавшей на стойке пачки открыток одну – с изображением церковного надгробия, – она получше всмотрелась в нее и добавила:

– Да вы с ним и впрямь очень похожи, разве что вы – малость поживее, чем тот! – Потом, засмеявшись собственной шутке, проговорила:

– Первая дверь направо. Ванная комната – за холлом!

Дуглесс повернулась к спутнику и внезапно почувствовала себя этакой жестокосердной мамашей, бросающей собственного ребенка на произвол судьбы.

– Ну, ничего, память к вам вскоре вернется! – утешила она его. – А эта дама потом скажет вам, где можно пообедать.

– Дама? – переспросил он. – И разве в такое время обедают?!

– Ой, ну хорошо! – отозвалась она в полном изнеможении. – Да: не «дама», а женщина и не «пообедать», а поужинать! Готова держать пари, что вы после того, как ночью хорошенько выспитесь, все живехонько вспомните!

– Я, сударыня, и сейчас ни о чем не забыл! – сказал он. – Но вы, надеюсь, не бросите меня: ведь только вам одной известно, как вернуть меня обратно, в прошлое!

– Ну да, а вы сейчас мне выдадите кое-что, проявив достаточную щедрость, верно?! Если уж вы согласились пожертвовать мне полсотни баксов, то… – Она не договорила, только сейчас, к своему ужасу, сообразив, что полсотни долларов – это всего-навсего около тридцати фунтов, а комната в гостинице типа «ночлег и завтрак» стоит никак не меньше сорока фунтов! Но что поделаешь – договор есть договор! – Ладно, – поспешила она добавить, – если вы дадите мне тридцать фунтов, то я тотчас же уберусь!

Пачка ассигнаций находилась у нее, и, отсчитав себе тридцатку, она вернула остальное ему.

– Монеты свои отнесите к торговцу! – посоветовала она. Потом глянула на прощание в его голубые глаза – с виду такие печальные! – и, пожелав всего наилучшего, вышла за дверь.

Однако, выйдя из гостиницы, она почему-то вовсе не испытала радости от того, что рассталась с Николасом, – скорее, у нее возникло ощущение некоторой утраты! Но она заставила себя расправить плечи и выпрямиться. Час был уже поздний, а ей еще предстояло найти себе ночлег, причем за небольшую плату. А главное – решить, куда же направиться потом.

***

Николас отыскал свой номер, расположенный справа от лестницы, и сначала пришел от него в ужас. Комнатушка была крохотной, с двумя маленькими жесткими кроватями без всяких пологов над ними, стены – совершенно голые. Однако при более тщательном осмотре он разглядел на них нарисованные краской маленькие голубые цветочки и подумал, что, будь тут кое-где бордюры да еще хоть какая-то упорядоченность в этих настенных рисунках, стены, пожалуй, смотрелись бы даже и недурно!

В комнате было окно с этими замечательными стеклами в нем, а по бокам свисали занавеси из какой-то пестрой ткани. На стенах кое-где висели картины в рамках. Тронув рукой одну из них, он почувствовал под пальцами стекло – такое прозрачное, почти совершенно незаметное! На картинках были изображены полуодетые женщины и мужчины с чрезмерно длинными волосами, заплетенными в какие-то невообразимые косицы!

Еще одна дверь закрывала платяной шкаф, но совершенно лишенный полок: вместо них внутри него по всей ширине проходила круглая палка, с которой свисали какие-то причудливой формы стальные крючки! И еще в комнате имелось что-то вроде шифоньера – он таких никогда и не видывал! В нем было полным-полно всяких ящичков! Николас попытался приподнять верх шифоньера, но тот не поддавался. Тогда он принялся вытаскивать ящички, один за другим, и это получилось – сработаны они были на славу!

Некоторое время спустя он принялся разыскивать ночную вазу, но ее в комнате не оказалось, поэтому он спустился по лестнице и вышел на задний двор в надежде обнаружить там уборную, но и там ее не было!

– Неужто за эти четыре сотни лет все столь уж изменилось?! – пробормотал он себе под нос, облегчаясь прямо на кусты роз. Пришлось опять немного повозиться с молнией и застежками, но в целом он, по его мнению, справился с этим достаточно хорошо!

– Я прекрасно обойдусь и без этой ведьмы! – сказал он сам себе вслух и пошел назад в гостиницу. Не исключено, что когда он пробудится завтра поутру, то обнаружит, что все происшедшее с ним было лишь сном, и сном дурным!

Внизу никого не было, и Николас заглянул внутрь большой комнаты, дверь в которую была открыта. Там стояла странного вида мебель, прикрытая сверху отличной выделки шерстяной тканью. Из-под нее ничего не виднелось – даже дюйма поверхности не было видно. Он уселся на это сиденье и, утонув в мягкости, вспомнил о матери, о том, что кости ее уже старые и хрупкие, и подумал: ей бы вот понравилось такое сиденье – мягкое, прикрытое сверху материей!

У одной из стен была высокая деревянная конторка, а под ней табурет. И выглядело это как что-то знакомое! Приблизившись, он увидел крышку на петлях и поднял ее. Оказалось, что никакая это не конторка, а некая разновидность клавесина. Он потрогал пальцами клавиши – да, точно, только звучание совсем иное! Перед ним лежали странички с нотами – видно, запись какого-то музыкального произведения, – и Николас подумал, что хоть на этот раз перед ним – некая вещь, напоминающая что-то знакомое!

Присев на табуретку, он пробежался пальцами по клавишам, просто чтобы послушать, как это звучит, но затем начал потихоньку, вначале неуверенно, играть с нот ту мелодию, что была перед ним.

– Ой, что это была за дивная музыка! Обернувшись, Николас увидел, что рядом с ним стоит хозяйка гостиницы.

– Да, – сказала она, – «Река под луною» всегда была одной из самых моих любимых мелодий! А вам понравилась бы музыка в стиле «рэгтайм»? – спросила она и, поискав в ящичке небольшого столика, на котором стоял горшок с диковинным растением, извлекла оттуда запись еще каких-то мелодий.

– Это все – американские блюзы, – пояснила она. – У меня муж был американец.

Музыкальное произведение, которое она положила перед Николасом, было каким-то совершенно фантастичным и называлось «Жало». Николасу потребовалось время, чтобы почувствовать стиль, но, разобравшись в нотах, он с воодушевлением принялся наигрывать мелодии к удовольствию хозяйки.

– Ой, у вас так здорово получается! – воскликнула та. – Вы в любом пабе сумели бы подработать!

– Что ж, я подумаю над такой возможностью! – отозвался Николас, вставая. – Может быть, мне еще и потребуется служба! – Тут вдруг голова у него закружилась, и он, покачнувшись, ухватился за стул.

– С вами все в порядке? – встревожилась хозяйка.

– Ничего, я просто устал, – невнятно ответил он.

– И меня вот тоже выматывают путешествия! А вам много пришлось проехать сегодня? – спросила она.

– Да, – сказал в ответ Николас, – путь длиною в сотни лет! Улыбнувшись его шутке, женщина сказала:

– Верно, я и сама испытываю подобное же ощущение, когда путешествую! Вам сейчас надо бы пройти к себе да немного прилечь перед ужином!

– Да, конечно, – согласился Николас и стал подниматься по лестнице. Очень может быть, что завтра он сумеет с большим тщанием обдумать возможность возвращения в собственную эпоху! А может, завтра он проснется как ни в чем не бывало в собственной постели и все будет позади, не только этот двадцатый век, пригрезившийся ему в дурном сне, но все, решительно все!

У себя в комнате он неспешно разделся. Крюков, на которые можно было бы повесить одежду, в комнате не было, и он просто аккуратно сложил все на соседнюю кровать. Интересно, где теперь эта ведьма? Вернулась ли она в объятия к любовнику? Если уж в ее власти призвать его сюда, перенеся через четыре столетия, то можно не сомневаться: вернуть неверного любовника с расстояния всего лишь каких-то десятков миль она наверняка способна!

Раздевшись догола, он нырнул в постель. Простыни были очень гладкими – прямо-таки поверить в такое невозможно! – и пахли чем-то, он не знал, чем именно, но запах был приятным! Укрываться ему пришлось не перинами, а чем-то массивным, мягким, взбитым.

Завтра, – подумал он, смеживая веки, – завтра он должен оказаться дома.

Заснул он мгновенно, стоило лишь закрыть глаза. Сон его был настолько глубок, что он ничего не воспринимал и не слышал даже, как разверзлись небеса и пошел дождь.

Прошло несколько часов, прежде чем он проснулся, заворочался в постели и сел. Тьма в комнате была совершенно непроницаемой, и сперва он даже не мог понять, где находится. Только слышал, как дождь барабанит по крыше. Он пошарил рукой по прикроватной тумбочке в поисках кремня и свечи, но ничего не обнаружил.

– Что же это за место такое? Ни тебе уборной, ни свечей! – с досадой пробормотал он.

В этот момент он непроизвольно поднял голову: кто-то звал его на помощь! Нет, голоса не было слышно, и, по-настоящему-то, и имени его вслух никто не произносил, но он чувствовал, что кто-то отчаянно, срочно нуждается в нем!

Конечно же, это – ведьма, сомнений быть не может! Неужто это она: склонилась, что-то помешивая, над горшком, в котором варятся змеиные глаза, и, шмыгая носом, бормочет его имя?!

Противиться ее зову, разумеется, бесполезно: он знает, что, покуда жив и дышит, должен следовать за ней! С большим трудом он принялся облачаться в эти причудливые одежды и, защелкивая молнию, прищемил самое чувствительное местечко. Надев сорочку из тончайшей ткани и взяв шпагу, он ощупью выбрался из номера.

Холл был освещен: на стене висел охваченный стеклянным цилиндром факел, но кроме того само пламя было заключено еще в некую круглую сферу из стекла. Он хотел было повнимательнее ознакомиться с этим устройством, но тут снаружи раздался удар грома, и он с еще большей отчетливостью услышал, тот же зов.

Спустившись по лестнице и пройдя по пышным коврам, он вышел в дождь на улицу. Высоко над его головой, на столбах горели какие-то огни, не гаснувшие даже под порывами Петра с дождем. Николас поднял воротник и поежился: эти их одеяния насквозь продуваются! Ни тебе плаща, ни кожаной куртки – короче, ничего, что могло бы защитить от проливного дождя!

Он шагал куда-то по совершенно незнакомым улицам, борясь с ветром и дождем. Несколько раз он слышал какие-то странные шумы и обнажал шпагу, но тут же выяснялось, что перед ним никого нет. Что ж, завтра он продаст еще несколько монет и наймет стражей, которые станут сопровождать его! И завтра же он принудит эту женщину сказать ему правду, поведать, что именно она предприняла, чтобы вызвать его сюда, в эти престранные края!

Он пробирался вперед, с одной улицы на другую, несколько раз сворачивал не туда, но призыв о помощи помогал ему ориентироваться. Оставив позади улицы, освещаемые прикрепленными на столбах странными факелами, он углубился во тьму сельской местности. Прошагав какое-то время по дороге, Николас остановился и стал прислушиваться, смахивая с лица дождевую воду. Потом повернул направо и зашагал прямо через поле, перелез через какую-то изгородь и наконец добрался до небольшого сарайчика.

Распахнув дверь сарайчика, при вспышке молнии он узрел ведьму – та вымокла до нитки и свернулась комочком на какой-то грязной соломе. И она вновь плакала!

– Ну вот, сударыня, – произнес он, – вы опять меня подняли с теплой постели и вызвали сюда! Чего же вы хотите от меня теперь?!

– Убирайтесь! – прорыдала она в ответ. – Оставьте меня! Гнев его поостыл: зубы у незнакомки выбивали дробь, и она явно промерзла до костей! Склонившись над нею, он поднял ее на руки, говоря:

– Даже и не знаю, кто из нас двоих более беспомощен – вы или я!

– Пустите меня! – воскликнула она, не делая, впрочем, серьезных попыток вырваться. – Я так и не сумела найти ночлег! – рыдая еще пуще, проговорила она. – Тут, в Англии, все так дорого, и я не знаю, где Роберт, и мне придется звонить Элизабет, а она будет смеяться надо мной!

Он поудобнее устроил ее у себя на руках, когда перелезал через забор, и зашагал обратно. Она же продолжала плакать, хотя при этом обхватила его руками за шею.

– И нигде-то мне нет места! – всхлипывала она. – Вся родня моя – в полном порядке, а я вот нет! Все женщины моей семьи замужем за великолепными мужчинами, а я даже и встретить-то какого-нибудь великолепного мужчину никак не могу! Роберт был такой грандиозной зацепкой, но я и его не сумела удержать! Ой, Ник, ну что же мне теперь делать?!

– Прежде всего, сударыня, я запрещаю вам называть меня «Ником»! Если уж хотите, можете звать меня «Колин», но никак не «Ник»! И если судьба предназначила нас друг для друга, скажите мне, как вас зовут!

– Дуглесс, – ответила она, прижимаясь к нему. – Меня зовут Дуглесс Монтгомери.

– Что ж, у вас хорошее, вполне подходящее имя.

– Да, меня назвали так в честь Дуглесс Шэффилд, ну, той, которая родила незаконнорожденное дитя от графа лейсестерского.

– Что-что она сделала? – переспросил Николас, останавливаясь.

– Родила ребеночка от графа лейсестерского, – повторила Дуглесс.

Опустив ее на землю, он уставился на нее, а дождь между тем хлестал им обоим в лицо.

– А кто он, этот граф лейсестерский? – спросил Николас.

– Так это же – Роберт Дадли! Ну, тот самый мужчина, что был влюблен в королеву Елизавету!

Лицо Николаса исказила гримаса гнева, он отвернулся от нее и зашагал прочь, восклицая:

– Эти Дадли – предатели, и их казнили, всех до единого! А королеве Елизавете предстоит сочетаться браком с королем Испании!

– Но ведь она с ним не сочеталась! – выкрикнула Дуглесс, бросаясь за ним, а потом застонала от боли из-за того, что подвернула ногу, и тут же рухнула на землю, обдирая ладони И колени.

Подойдя к ней, Николас проговорил:

– Вы, женщина, – просто какое-то само несчастье во плоти, черт бы вас побрал! – и вновь взял ее на руки.

Она попыталась было сказать что-то еще, но он велел ей умолкнуть, что она и сделала.

Он донес ее до гостиницы, а когда распахнул входную дверь, обнаружил, что хозяйка, сидя в кресле, поджидает его.

– Наконец-то вы пришли! – воскликнула она. – Я слышала, как вы уходили, и сразу поняла, что что-то не так! Ой, бедняжки, вы оба вконец мокрые и грязные! Отнесите-ка ее наверх и пусть пока отмокает в славной горячей ванне!

Все так же неся Дуглесс на руках и ухитряясь при этом не обращать на нее никакого внимания, Николас вслед за хозяйкой Поднялся по лестнице и прошел со своей ношей в комнату, каких ему еще не доводилось видеть. В ней стояли какие-то странные керамические сосуды, и один из них был, похоже, лоханью для купания, но почему-то ведер с водой рядом с ней не стояло.

Николас чуть не уронил девушку на пол, когда хозяйка повернула какой-то шишковатый выступ и в лохань полилась вода. Подумать только: фонтан внутри дома!

– Через минуту она станет горячей, – сказала хозяйка. – Заставьте ее раздеться и лечь в ванну. А я принесу чистые полотенца. Вы, впрочем, и сами выглядите так, как если б вам тоже была нужна отпарка! – проговорила она и вышла.

Николас с любопытством поглядел на Дуглесс.

– Пусть вам это даже и в голову не приходит! – предупредила та. – Ну-ка, выметайтесь отсюда, пока я буду принимать Ванну!

Он поставил ее на пол И огляделся.

– А что это за комната?

– Это – ванная.

– Ага, лохань я вижу, а это что такое? А это? Дуглесс с трудом сдержалась, но не задала ему вопроса о том, чем же он, собственно, пользовался, если не знает даже, что такое туалет! Да, должно быть, он уж слишком усердно предавался наукам, если умудрился забыть даже о том, что насущно необходимо всем! Она продемонстрировала ему, как функционирует бачок для слива воды, затем – как работает унитаз, и при этом пылала от смущения, поднимая и опуская стульчак.

– И вы никогда, – втолковывала ему она, – слышите: никогда! – не должны после себя оставлять крышку поднятой! – Разъясняя все это, она ощущала себя представительницей всего женского населения земного шара, осуществляющей положенную женщинам миссию, коль скоро ей приходится обучать этого единственного здесь мужчину таким простым вещам!

Тут вернулась хозяйка, держа в руках свежие полотенца, а поверх них лежал еще и хлопчатобумажный халатик в цветочек.

– Насколько я успела заметить, у вас не очень-то большой багаж, – проговорила она.

– Да, он потерялся при перелете, – поспешила объяснить Дуглесс.

– Я что-то подобное и предположила! – отозвалась хозяйка. – Ну, ладно, спокойной ночи!

– Благодарю вас, – произнесла Дуглесс, оставшись наедине с этим типом. – А вы тоже выходите! – распорядилась она, – я недолго! – И, наконец-то оставшись одна, скользнула в наполненную горячей водой ванну и блаженно улеглась. Вода щипала ее ободранные локти и колени, но и согревала ее.

Интересно, как это ему удалось найти меня? – подумала она. Расставшись с ним, она исходила вдоль и поперек всю деревушку, пытаясь найти хоть какой-нибудь ночлег за тридцать фунтов, но так ничего и не нашла. Потратив шесть фунтов на ужин в пабе, она отправилась дальше, надеясь засветло добраться до соседней деревни и там, возможно, найти какое-нибудь пристанище. Но тут стал накрапывать дождь, стемнело, и единственное, что она увидела неподалеку, был сарай для хранения инструментов. Дуглесс свернулась калачиком на куче соломы и заснула, но вскоре проснулась от того, что буквально исходила слезами – похоже, за последние сутки это стало для нее обычным состоянием!

Именно в этот момент, когда она заливалась слезами, появился Николас – и она нисколечко не удивилась при виде его: ей почему-то показалось совершенно естественным, что он знал, где ее искать, и отправился за ней в дождь! Естественным ей показалось и то, что он подхватил ее своими сильными руками и понес!

Дуглесс вылезла из ванны, вытерлась и надела цветастый халатик. Посмотрев в зеркало, она обнаружила, что весь грим с лица смыт, а уж волосы… ладно, чем меньше об этом думать, тем лучше!

Испытывая робость, она постучала в полуприкрытую дверь. Открыл ей Николас в одних трусах!

– Ванная – в вашем распоряжении! – сообщила она. Выражение его лица при этом ни чуточки, однако, не смягчилось.

– А вы, – распорядился он, – немедленно марш в постель и не вздумайте убегать! Я вовсе не намерен вторично изображать из себя этакого ночного птицелова!

Она согласно кивнула, и он прошел мимо нее, направляясь в ванную. Не снимая хлипкого халатика, она юркнула в постель и накрылась шерстяным пледом. Они с ним потом побеседуют, когда он вернется из ванной: тогда она и выяснит, как это он узнал, где она, и как разыскал ее в темноте и под дождем!

На том и порешив, она стала ожидать возвращения Николаса, чтобы поговорить с ним, и только на секундочку прикрыла глаза – больше она, однако, ничего уже не воспринимала до самого утра. В лицо ей ударил солнечный луч, но она не сразу открыла глаза.

Около окна стоял в трусах какой-то мужчина, повернувшись к ней спиной. Спина эта смотрелась превосходно, мускулы так и играли на ней, живым клубком спускаясь к строй-пой и тонкой талии. Ноги же у мужчины были мощные и мускулистые, как если б он регулярно использовал их для какой-нибудь тяжелой работы.

Еще не вполне проснувшись, Дуглесс сперва не сразу поняла, кто этот мужчина, но потом вспомнила их первую встречу в церкви, когда он наставлял на нее шпагу, вспомнила и вчерашний вечер, когда он под дождем принес ее сюда, в гостиницу.

Она присела на постели, и, обернувшись, он уставился на нее.

– А, так вы пробудились! – равнодушным тоном произнес он, – Ну, вставайте же, нам многое предстоит сделать!

Он стал одеваться, а она, отвернувшись, схватила свою совершенно мятую одежду и пошла в ванную. У нее даже не было расчески, чтобы хоть как-то причесать свои патлы! Глянув на себя в зеркало, она подумала, что, если б каждой из живущих на свете женщин пришлось довольствоваться лишь тем обликом, которым наградил их Господь при рождении, то это, несомненно, привело бы к значительному увеличению числа женских самоубийств!

Кое-как пригладив волосы, она вышла из комнаты. Николас поджидал ее на площадке лестницы.

– Сперва, сударыня, мы с вами поедим, а потом уж поговорим! – произнес он с вызовом.

Дуглесс только кивнула в ответ и стала спускаться по лестнице.

Пребывая в Англии, следует уделять внимание двум трапезам: завтраку и чаю. Они с Николасом уселись за маленький столик, и хозяйка подала им еду: тарелки с пухлой взбитой яичницей, хлеб трех сортов, ломтики бекона, напоминавшие по вкусу лучшие разновидности американской ветчины, запеченые помидоры, порезанную на дольки и обжаренную картошку, золотистого цвета копченую селедку, порезанную кусочками, сливки, масло и варенье! И еще – большой красивый фарфоровый чайник со свежезаваренным чаем: англичане обожают чай и также обожают подавать его в изысканных фарфоровых чашечках!

Дуглесс ела и ела, пока не наелась до отвала, по ее аппетит не шел ни в какое сравнение с аппетитом Николаса! Тот съел чуть ли не всю поданную им еду! Покончив с трапезой, Дуглесс увидела, что хозяйка с любопытством глядит на Николаса: тот ел абсолютно все, пользуясь только ложкой или же пальцами. Бекон он резал своим ножом, придерживая его пальцами, но так ни разу и не прикоснулся к вилке!

Покончив наконец с едой, он рассыпался в комплиментах хозяйке, затем взял Дуглесс под руку и вывел ее на улицу.

– И куда же мы направляемся? – осведомилась Дуглесс, проводя языком по зубам: она уже сутки не чистила зубы, и они были шероховатыми. Да еще голова чесалась!

– Мы идем в церковь, – сообщил он. – А там подумаем!

Они быстрым шагом двинулись к церкви, и по пути Николас остановился лишь раз – чтобы поглазеть на небольшой грузовичок «пикап». Дуглесс хотела было рассказать ему про грузовики сразу с восемнадцатью колесами и о машинах для перевозки скота, но подумала хорошенько И не стала.

Старинная церковь была открыта и пуста, и Николас провел ее к скамьям, что стояли под прямым углом к надгробию. Она притихла, когда он, еще раз посмотрев на мраморную скульптуру на надгробии, провел затем рукою по вырезанным в камне дате и собственной фамилии.

Наконец, отвернувшись от надгробия, он стал расхаживать взад и вперед, заведя руки за спину и сжав их.

– Насколько я понимаю, госпожа Монтгомери, – наконец произнес он, – мы нуждаемся друг в друге: похоже. Господь знал, что делал, когда сводил нас вместе!

– Да?! А я-то воображала, что это совершила я сама посредством чародейства! – саркастически воскликнула она.

– Сперва-то и я в это поверил, но с тех самых пор, как вы призвали меня к себе во время дождя, я не сомкнул глаз, и у меня было много времени, чтобы все хорошенько обдумать!

– Что?! Я призвала вас?! Да я ни разу и не подумала о вас, не говоря уж о том, что, если б и вздумала вас звать, то телефона ведь там не было, а уж заорать так громко, чтобы вы оттуда меня услышали, я бы, конечно, никак не смогла!

– И тем не менее вы взывали ко мне! И вы разбудили меня тем, что выказывали нужду во мне! – сказал Николас.

– А, теперь понятно! – воскликнула Дуглесс, начиная сердиться. – Мы, стало быть, вновь пришли к тому же: вы отчего-то вбили себе в голову, будто я каким-то непостижимым образом, за счет каких-то фокусов-покусов, извлекла вас из могилы и притащила сюда! Нет, я этого больше выносить не в состоянии и потому сейчас же ухожу!

Но не успела она двинуться с места, как он уже был рядом. Одна его рука так и осталась заложенной за спину, другой же он оперся о высокую спинку скамьи и, наклонившись над Дуглесс всем своим массивным туловищем, буквально пригвоздил ее к месту!

– Для меня, – начал он, – не имеет никакого значения, верите вы моим словам или нет, но вчера утром, когда я проснулся, был год тысяча пятьсот шестьдесят четвертый от Рождества Христова, а стоило мне пробудиться сегодня поутру, и оказалось, что на дворе уже…

– Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год! – подсказала она.

– Именно! – согласился он. – То есть прошло уже более четырехсот лет! И это вы, ведьма, – причина того, что я оказался здесь, и вы же – залог моего возвращения обратно!

– Но поверьте же, если б только я могла, тотчас отослала бы вас обратно! У меня и так предостаточно своих проблем, не хватало только забот о…

Склонившись и пристально глядя на нее, он вскричал:

– Но не осмелитесь же вы и в самом деле утверждать, что это вам пришлось заботиться обо мне! Это ведь я вынужден был посреди ночи тащить вас откуда-то с полей!

– Да, но это случилось лишь раз! – запротестовала было она, но потом затихла и спросила только:

– Но как все-таки вы расслышали этот мой… зов, как вы его называете?

Он постоял молча, затем вернулся к надгробию и, уставясь на него, ответил ей:

– Между нами существуют какие-то узы – противоестественные, греховные узы, но они существуют! Я слышал, как вы взываете ко мне! Слышал так отчетливо, как будто вы были рядом, вот, как сейчас, и я услыхал ваши слова! Это… это ощущение зова и разбудило меня, и я последовал за ним, чтобы отыскать вас!

Дуглесс немного помолчала. Она понимала, что говорит он правду, потому что никаких иных объяснений тому, как он сумел отыскать ее, не было!

– Так значит, по-вашему, между нами установилось что-то вроде телепатической связи, да? – спросила она. И когда он недоуменно вытаращился на нее, пояснила:

– Ну, я хотела сказать, что это произошло как бы путем перемещения мыслей в пространстве, мы оказались способны читать мысли друг друга!

– Возможно, что так, – отозвался Николас, продолжая взирать на надгробие. – Мне представляется, что я услышал, как я необходим вам!

– Я абсолютно ни в ком не нуждаюсь! – гордо заявила Дуглесс.

Глядя теперь на нее, он сказал:

– Не могу понять, почему вы все еще не в доме своего отца! Мне пришлось бы здорово потрудиться, чтобы встретить женщину, которая в большей степени, чем вы, нуждалась бы в опеке!

Дуглесс хотела было встать с места, но взгляд Николаса заставил ее снова сесть.

– Ну, допустим, вы услышали этот мой, как вы выражаетесь, «зов»! И что же это должно значить?!

– А то, что, по-видимому, я явился сюда, в это странное место, где все так несутся куда-то, с какой-то целью, и вы должны помочь мне найти причину этого! – сказал он.

– Но я не могу! – мгновенно отреагировала Дуглесс. – Мне нужно найти Роберта, получить свой паспорт и отправиться домой. С меня хватит этого отпуска, я больше не в состоянии это выдерживать! Еще одни такие сутки, и кому-нибудь придется гравировать эпитафию на моем собственном надгробии!

– Разумеется, моя жизнь и смерть для вас – лишь объект для насмешек, но для меня-то самого это не так! – сказал Николас.

– Но ведь вы же не умерли – вы здесь и живы! – воскликнула Дуглесс.

– Нет, сударыня, – откликнулся он, глядя на могилу, – я там! Дуглесс раздраженно махнула рукой: ей бы следовало уйти или, быть может, закричать, позвать на помощь, но она почему-то не могла этого сделать! И потом, он ведь так добр к ней и всерьез верит в то, что явился из другого времени.

– Ну, так что же вы надумали? – мягко осведомилась она.

– Я помогу отыскать вашего любовника, но взамен вы должны помочь мне уяснить причину, по которой я оказался здесь.

– Но как же вы поможете мне найти Роберта?

– Я могу вас кормить, одевать и предоставлять вам кров, пока он не отыщется.

– Ага, понятно! А как насчет «теней» для глаз. ими тоже снабдите? Ладно, я просто шучу! Хорошо, предположим, «мы с вами» отыщем Роберта. А чего вы ожидаете от меня, чем я могу помочь в поисках этого вашего… хм, пути назад?!

– Прошлой ночью вы сообщили мне кое-что относительно Роберта Дадли и королевы Елизаветы – похоже, вам известно, с кем ей предстоит сочетаться браком?

– Она ни с кем не сочеталась браком. В истории она известна как «королева-девственница». В Америке даже есть парочка штатов, названных соответственно в ее честь – Вирджиния и Западная Вирджиния.

– Чепуха! Такого не может быть: ни одной из женщин никогда не позволялось править страной единолично!

– Однако она не только управляет единолично, но и чертовски много делает для страны, точнее – делала! И Англию она превратила в господствующую во всей Европе державу!

– Неужто так?

– Вам необязательно верить мне, это ведь – история! – сказала Дуглесс.

Он призадумался, потом проговорил:

– Да, конечно, история. Но ведь все, что происходило в истории, наверное, где-нибудь да записано, верно?

– А, теперь понятно! – улыбнулась Дуглесс. – Вы, видно, предполагаете, что вас отправили вперед во времени, возможно, ради того, чтобы вы… что-то такое тут отыскали, да? Что ж, это звучит интригующе! – Потом, насупившись, поспешила пояснить:

– Я просто хотела сказать, что, ежели б кого-то и впрямь могли переправить вперед во времени, это было бы, конечно, событием впечатляющим, но коль скоро такое просто исключено, то нет тут и ничего интригующего!

Он озадаченно глядел на нее, но она уже начинала привыкать к подобному выражению его лица.

– Возможно, есть нечто, известное вам, и мне предназначено узнать это у вас, – сказал Николас и, пододвинувшись, навис над нею. – Скажите, а что вам известно о королевском декрете? Кто мог сказать королеве, будто я собираю войско с намерением свергнуть ее?

– Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите: ведь все эти события произошли давным-давно! – воскликнула Дуглесс. – Слушайте, а почему бы вам не остаться тут, а? Зачем вам возвращаться? Вы могли бы найти себе работу. Например, в качестве преподавателя истории, специализирующегося на эпохе королевы Елизаветы, вы были бы просто неподражаемы! Да даже попросту продав свои монеты, вы могли бы получить достаточно средств, чтобы жить безбедно, – если бы, конечно, с умом вложили деньги! Мой отец мог бы вам помочь с этим или мой дядя Джей Ти – они оба отлично разбираются во всем, что касается денег!

– Но я обязан вернуться! – шепотом ответил Николас, обхватывая левой рукой свою сжатую в кулак правую. – Честь моя под угрозой, и само будущее рода Стэффордов поставлено на карту. Если я не вернусь, все конфискуют!

– Конфискуют? – переспросила Дуглесс. Она была достаточно сведуща в истории средних веков, чтобы иметь представление, о чем он говорит!

– Обычно высокородный подданный вынужденно передавал свои земли в собственность короля или королевы в случаях, когда его обвиняли… обвиняли… – Тут она запнулась, и он, повернувшись, воззрился на нее. -

…В предательстве, – закончила она уже шепотом. – Скажите, а как… как именно вы ушли из жизни?

– Я полагаю, что меня казнили, – ответил он.

Глава 4

Дуглесс как-то перестала думать о том, правда ли, что он прибыл из шестнадцатого столетия.

– Расскажите же мне все! – шепнула она. Он еще немного походил взад и вперед, потом остановился, разглядывая надгробие, и, подойдя к ней, сел рядом.

– У меня земли в Уэльсе, – тихо проговорил он. – Когда стало известно, что на мои земли собираются напасть, я собрал армию. Но в спешке не обратился к королеве за дозволением. И ей… – Он не договорил и устремил взор куда-то в пространство, и выражение его глаз было при этом гневным и жестким. – В общем, – продолжил он, – королеве сообщили, будто армия эта предназначена для того, чтобы оказать помощь войскам юной правительницы шотландцев.

– Марии, королеве Шотландии, – подсказала Дуглесс, и он согласно кивнул.

– Меня поспешно осудили и приговорили к казни через отсечение головы. И до казни оставалось всего три дня, когда вы… когда вы вызвали меня сюда!

– Ой, ну в таком случае вам. просто повезло! – воскликнула Дуглесс. – Отсечение головы – это так отвратительно! В наше время такого не делают!

– А разве у вас не бывает измен? А какой же род наказания у вас есть для людей благородного звания? – Она хотела было ответить, но он жестом остановил ее. – Неважно, я все-таки должен договорить. Моя мать – женщина влиятельная, и у нее есть друзья. Она потрудилась над доказательствами моей невиновности, и, если я не вернусь и не спасу себя, она потеряет все и станет нищей!

– То есть королева все у нее изымет? – спросила Дуглесс.

– Да, все, – ответил он.

Дуглесс погрузилась в размышления. Разумеется, на самом-то деле ничего этого просто нет, но, если б подобное было реальностью, то и сегодня можно было бы извлечь кое-какие уроки из написанного в исторических сочинениях!

– А вы подозреваете кого-нибудь, кто мог бы наговорить королеве, будто ваше войско предназначено для того, чтобы лишить ее трона? – спросила она. – Нет, никого, – ответил он и в отчаянии закрыл лицо ладонями.

Дуглесс захотелось подойти к нему, погладить по волосам, быть может, даже помассировать ему шею. Она уже хотела шагнуть к нему, но остановилась: ведь это его, не ее проблемы! С какой стати именно она должна помогать этому мужчине, несправедливо обвиненному в предательстве, и выяснять причины, по которым это произошло?!

Но сама мысль о творящейся несправедливости вызывала у нее дрожь. Возможно, это у нее в крови! Ведь ее дедушка, Хэнк Монтгомери, до того как осесть и начать управлять Варбрукской судоходной компанией, был организатором профсоюза. Он и нынче ненавидит любую несправедливость и жизнью готов рисковать, только бы предотвратить ее.

– Мой отец – профессор и занимается историей средних исков, а я иногда помогала ему в исследованиях, – произнесла вслух Дуглесс. – Может, вас… хм, как бы это сказать? – подключили ко мне именно потому, что я способна оказывать помощь в научной работе? Или еще потому, что меня безжалостно бросили и я призывала на помощь мужчину в рыцарских штанах и со шпагой в руке? Не так уж много таких женщин на свете.

Услыхав это, Николас так и замер на месте, и выражение лица его сделалось сперва недоуменным, а затем сердитым.

– Так вы имеете в виду мои штаны? Вы что, потешаетесь над моим одеянием, да?! Да эти… эти ваши… – ну, как их?

– Брюки.

– Да, брюки! Да они ведь сковывают мужчину, путаются в ногах! Я даже нагнуться как следует не могу! А это что такое?! – возмущенно произнес он, засовывая руки в карманы. – Да в них ничего нельзя положить! А вчера ночью, на дожде я совершенно замерз и…

– Но хоть сегодня-то не горячитесь! – улыбаясь попросила она.

– Ну, а это?! – воскликнул он и, отодвигая в сторону планку на ширинке, продемонстрировал ей молнию. – Да это же способно только вред причинить мужчине!

Заливаясь смехом, Дуглесс воскликнула:

– Но если б вы надели трусы, а не оставили их валяться на постели, молния, очевидно, не нанесла бы вам никакого ущерба!

– Трусы? – недоуменно переспросил он. – А что это такое?

– Ну, такие, синтетические – помните?

– Ах да! – проговорил он, и на губах его тоже появилась улыбка.

А что же мне еще остается, как не смеяться? – почему-то вдруг подумала Дуглесс. – Или еще поплакать, что ли? Когда она собиралась в эту романтическую пятинедельную поездку, шестеро подруг устроили прощальный ужин и пожелали ей счастливого путешествия! А в результате – не прошло и пяти дней, а она уже стремится домой!

Спросить бы по-честному себя, как бы она предпочла провести оставшиеся четыре с половиной недели отпуска: торчать при Роберте с Глорией или же помогать этому человеку в его копаниях в том, что, может быть, было, а может, и не было его прошлым?! Вся эта история ей живо напоминает один роман о призраках: героиня, придя в библиотеку только что снятого ею на лето дома и прочтя одну из книг, узнает, что на этом доме лежит проклятье.

– Ну, ладно, я стану помогать вам! – к собственному удивлению вдруг выпалила Дуглесс.

Николас уселся с нею рядом, взял ее руку в свою и пылко поцеловал тыльную сторону ладони.

– Сердцем вы – настоящая леди! – воскликнул он. Глядя поверх его склоненной головы, она улыбнулась, но затем улыбка исчезла.

– Что значит «сердцем»? – с возмущением спросила она. – Вы хотите сказать, что во всем остальном я – не леди, да?! Слегка пожав плечами, он ответил:

– Ну кто же способен постичь пути Господни, связавшие меня с простолюдинкой?!

– Да как вы… – начала было она и уже готова была выпалить ему, что дядя ее – король Ланконии и что она нередко целое лето проводит, развлекаясь напропалую со своими шестью кузинами и кузенами, и все они – принцы и принцессы! Но что-то ее остановило, и фразы эти так и не сорвались у нее с языка. Черт с ним, пусть думает все, что ему угодно! – решила она.

– Так может, мне следует титуловать вас не иначе как «ваша милость»? – насмешливо спросила она.

– Что ж, – отозвался Николас, задумчиво хмуря брови, – я и эту возможность обдумывал! В своем нынешнем обличье я могу передвигаться, зная, что мне ничто не угрожает, ибо эти одежды – точно такие же, как и на всех прочих. Экономические законы, что действуют у вас в государстве, просто не поддаются моему разумению! Мне вот следовало бы нанять прислугу, но, как это ни странно, какая-то рубашка стоит столько же, сколько слуга зарабатывает за год! Я не могу понять вашего жизненного устройства и часто… часто я… – тут он отвернулся от нее и договорил:

– я попадаю в дурацкое положение!

– Ох, ну и что с того?! Это и со мной случается, хоть я и росла в этом веке! – утешила его Дуглесс.

– Да, но вы – женщина! – парировал он.

– А, так, значит?! – воскликнула она. – Стало быть, прежде всего давайте с полной откровенностью уясним для себя одно: в нашем веке женщины больше не являются рабынями мужчин! Мы, женщины, говорим, что хотим, и делаем, что хотим! И мы существуем вовсе не для одного лишь вашего удовольствия!

Николас неспешно повернулся и поглядел ей в глаза:

– Значит, в ваше время именно в такое и верят, да? Верят, что в мою эпоху женщины предназначались только для удовольствия?!

– Да! – с горячностью произнесла Дуглесс. – И они все были послушны, покорны, позволяли запирать себя в стенах какого-нибудь замка и не возражали, когда их только брюхатили и не пускали в школу!

– Нет, мне следовало бы поведать это матери! – смеясь вскричал Николас. – Да, моей матери, похоронившей трех мужей! Сам король Генри как-то сказал, что ее мужья не противились смерти, ибо ни у одного из них не было и половины ее мужества! Вы говорите «покорны»?! О нет, сударыня, они вовсе не были покорными! И еще – «в школу не пускали»?! Да моя мать говорит на четырех языках и участвует в философских диспутах!

– Что ж, – стояла на своем Дуглесс, – в таком случае ваша мать – просто исключение! Но я уверена, что большинство женщин были забитыми и подвергались грубому обращению!

При этих словах он пристально посмотрел на нее и промолвил:

– А что, в нынешнее-то время все мужчины благородны, да? И они никогда не бросают женщин в одиночестве, оставляя их на милость черни?!

Дуглесс покраснела и отвернулась. Может, сейчас и не самое лучшее время для подобных споров! – подумала она.

– Ладно, вы свою позицию изложили, давайте-ка вернемся к делу! – проговорила она, снова повернувшись к нему, – Сначала мы с вами отправимся в аптеку, то бишь в «кэмист», как они тут это называют, и купим все, что требуется для приведения себя в порядок. И «тени» для глаз, и румяна, и зубные щетки, и пасту для чистки зубов, и крем, – вздыхая, начала перечислять она. – Я сейчас, кажется, не сходя с места, убила бы кого-нибудь за тюбик губной помады! – Тут она сделала паузу и, поглядев на него, скомандовала:

– А ну-ка, покажите мне ваши зубы!

– Но, сударыня! – возмутился он.

– Давайте-ка я осмотрю ваши зубы! – невозмутимо повторила она. Если он – какой-то переутомленный аспирант, то у него во рту, конечно же, должны быть пломбы, если же и впрямь явился из шестнадцатого столетия, то, ясное дело, его зубов еще ни один дантист не касался, – рассудила она.

Поколебавшись, Николас все-таки разинул рот, и Дуглесс принялась двигать его голову то в одну сторону, то в другую, пытаясь получше рассмотреть каждый зуб. Три коренных зуба у него были удалены, еще в одном, похоже, намечался кариес, но вроде бы последствий трудов какого-нибудь современного дантиста не видно!

– Надо будет вам показаться зубному врачу, – заявила она. Николас даже отшатнулся от нее:

– Но зуб-то еще не настолько болит, чтобы его выдирать!

– Теперь понятно, почему у вас недостает трех зубов! – заявила Дуглесс. – Значит, их выдрали, да?

Видимо, он считал это чем-то само собой разумеющимся, так что Дуглесс пришлось показать ему пломбы в собственных зубах и объяснить, чем, собственно, занимается зубной врач.

– А, вот вы где! – раздался вдруг голос священника из дальнего конца церкви. – А то я все гадал, помирились вы или нет!

– Нет, мы не… – начала было Дуглесс и, запнувшись, договорила: Да, конечно же, мы помирились! – И, поднявшись со скамьи, продолжила:

– Нам пора идти, у нас еще куча всяких дел! Николас, вы готовы?

Он с улыбкой предложил ей руку, и они вышли из церкви. Во дворе Дуглесс остановилась и посмотрела на огороженное прицерковное кладбище: только вчера Роберт бросил ее здесь!

– А что это там посверкивает? – спросил Николас, глядя в сторону одной из могильных оградок.

Это была та самая могила, возле которой грохнулась, споткнувшись, Глория, – а потом еще врала Роберту, что это Дуглесс ее оцарапала! Сгорая от любопытства, Дуглесс направилась к могильному камню: у самого его подножия, прикрытый травой и грязью, валялся бриллиантовый браслет Глории ценою в пять тысяч долларов! Подняв его, Дуглесс чуть поиграла с ним при солнечном свете.

– Бриллианты превосходного качества, – прокомментировал Николас, – а изумруды – порядочная дешевка!

Смеясь и сжимая в руке браслетик, Дуглесс воскликнула:

– Ну, теперь-то я его найду! Теперь он вынужден будет ко мне вернуться! – После чего она прошла назад в церковь и попросила священника, если объявится Роберт Уитли и спросит о браслете, сказать, что браслет у нее, у Дуглесс. И она сообщила священнику название гостиницы, в которой остановились они с Николасом.

Выходя из церкви, она испытывала необыкновенный подъем: теперь все должно сработать наилучшим образом! Роберт наверняка будет очень ей признателен за найденный браслетик, и… кто знает? Не исключено, что она может улететь из Англии, получив-таки предложение руки и сердца!

– Ладно, пошли теперь по магазинам! – весело сказала она Николасу. Пока они шли по улице, мысленно она уже составила список нужных ей вещей, чтобы предстать перед Робертом в самой лучшей форме! Ей необходимо все для лица и волос, одежда, и, конечно же, новая блузка – взамен той, у которой порван рукав!

Прежде всего они отправились к торговцу монетами и загнали еще монетку – на этот раз за полторы тысячи фунтов. У себя в гостинице Дуглесс распорядилась оставить за ними их номер еще на трое суток. За это время торговец сумеет найти покупателя на более редкие монеты Николаса. А Роберту это даст время найти ее.

Затем они направились в аптеку.

– Что это такое? – шепотом спросил Николас, разглядывая бесконечные ряды каких-то веселой расцветки упаковок.

– Это – обычная для аптеки всячина: шампуни, зубные пасты, деодоранты, – пояснила Дуглесс.

– Я не знаю, что означают эти слова, – сказал Николас. Все мысли в голове у Дуглесс сосредоточились исключительно на Роберте и браслетике в ее кармане, но она все же сообразила, что на товары в витрине можно, конечно, поглядеть и глазами человека елизаветинских времен – при той, разумеется, оговорке, что Николас был-таки этим человеком из прошлого, хотя, несомненно, он им не мог быть! Со времен учебы в институте Дуглесс помнила, что до недавнего времени люди изготавливали у себя дома все, в чем нуждались.

– Вот это – шампунь, им моют голову, – принялась пояснять она и, открыв упаковку с шампунем, изготовленным на основе папайи, предложила:

– Понюхайте!

Николас понюхал и восхищенно улыбнулся.

– А это – огуречный, – сказала она, открывая другую упаковку. – А вот этот – клубничный! – И, показывая ему лосьон, употребляемый после бритья, спросила:

– Вы не хотели бы сбрить бороду?

Поглаживая рукой бородку, Николас ответил:

– Что-то я действительно не видел тут у вас мужчин с бородами!

– Да нет, – сказала Дуглесс, – кое-кто все же носит бороды, но, по правде говоря, это уже не модно.

– Хорошо, в таком случае я найду парикмахера и сбрею ее, – сказал Николас и, помолчав, спросил:

– А парикмахеры-то у вас есть?

– Да, – ответила Дуглесс, – парикмахеры у нас еще имеются!

– И он может залить серебром мой ноющий зуб тоже? – опять спросил он.

– Да нет, что вы! – засмеялась Дуглесс. – В наше время парикмахеры и дантисты – люди разных профессий. Выберите-ка себе лосьон для бритья, а я пока поищу крем и лезвия. – И, подхватив небольшую корзиночку для покупок, она принялась заполнять ее шампунями, тюбиками с краской для волос, расческами, зубными щетками, пастой, кремами и даже положила в нее портативный дорожный набор с электробигуди. В тот самый момент, когда Дуглесс, предвкушая удовольствие, любовалась косметическим набором, она услышала где-то у себя за спиной неясный шум – похоже, это Николас пытался привлечь к себе ее внимание.

Обогнув прилавок, она увидела, что Николас вскрыл тюбик с зубной пастой и выдавил ее на стеллажи с товарами.

– Я только хотел понюхать! – строго проговорил он, и Дуглесс поняла, что он испытывает сильнейшее смущение.

Вскрыв коробку с бумажными салфетками, она принялась стирать пасту с прилавка и с его ремня.

Он тоже взял салфетку из коробочки.

– Да это же бумага! – удивленно и почтительно произнес он. – Слушайте, перестаньте немедленно! Бумагу вы не должны на это расходовать: слишком уж она дорого стоит. Ведь этой бумагой еще не пользовались!

Дуглесс не могла взять в толк, о чем это он:

– Салфеткой вообще пользуются лишь раз, а потом ее просто выбрасывают! – сказала она.

– А что, в вашем веке все так богаты? – спросил он. Дуглесс все еще не вполне его понимала, но затем вспомнила, что в шестнадцатом веке вся бумага изготовлялась вручную.

– Да, насколько мне известно, в вещах мы недостатка не испытываем, – заявила она после некоторого молчания. Вскрытую коробочку с салфетками она сунула в корзинку и продолжила отбор других нужных вещей. Корзинка пополнилась кремами для лица и для бритья, лезвиями, деодорантом, салфетками для мытья из махровой ткани – в английских гостиницах их не предоставляют постояльцам! – и еще целым набором всевозможных косметических средств.

Ей вновь пришлось взять на себя обязанность распоряжаться бумажными деньгами Николаса: он просто слышать не мог про цены!

– На деньги, которые требуют за этот пузырек, я мог бы лошадь купить! – проворчал он, когда она зачитала ему цену на одном из флакончиков. Дуглесс расплатилась и потащила пластиковый мешок, полный покупок, к выходу из магазина – Николасу, разумеется, и в голову не пришло взять у нее из рук мешок!

– Давайте-ка отнесем это в гостиницу, а уж потом мы можем… – Она не договорила, потому что Николас остановился перед витриной какого-то магазина. Еще вчера его хватало лишь на то, чтобы разглядывать улицу: таращиться на машины, иногда – вставать на колени и ощупывать тротуар, иногда – пристально разглядывать прохожих. Сегодня он уже обращает внимание на магазины, восторгается их огромными стеклянными витринами, трогает рукой надписи.

Вот и теперь он рассматривал витрину магазина, торгующего книгами и различными канцтоварами, и его внимание привлекло красивое и огромное, словно кофейный столик, издание по средневековому оружию. А рядом с ним были выставлены книги о Генрихе Восьмом и Елизавете Первой.

– Зайдем! – ободряюще улыбнулась она и подтолкнула его к двери. Дуглесс как-то сразу позабыла о всех своих заботах – которых, кстати, у нее было невпроворот! – когда увидела изумление и радость на лице Николаса, почтительно прикасающегося к книгам. Свой мешок с покупками в аптеке Дуглесс оставила возле прилавка и прошла с Николасом в глубь магазина. Самые большие и самые дорогие книги были разнежены на столе, и Николас уже пощупал глянцевитые фотографии на них.

– Они великолепны! – прошептал он.

– А вот и про вашу королеву Елизавету, – сказала Дуглесс, беря в руки большой том с цветными иллюстрациями.

Он как будто боялся сам трогать книги, но эту принял от Дуглесс. Он не мог выразить словами, что именно он чувствует при виде столь гигантского собрания книг! Ведь в его время книги были редкими и стоили очень дорого! Позволить себе иметь такие сокровища могли только самые богатые из богатых! А рисунки, если они и встречались в книгах, делали вручную, вырезая их сперва на деревянных панелях, или рисовали прямо в книге, раскрашивая от руки.

Раскрыв книгу, которую держал в руках, Николас принялся водить пальцами по цветным иллюстрациям.

– Кто же все это нарисовал? – спросил он. – У вас что, так много художников?

– Да нет, – ответила Дуглесс, – рисунки выполнили машины.

Разглядывая портрет королевы Елизаветы, Николас сказал:

– Посмотрите-ка только на ее мантию! Это новая мода, что ли? Вот было бы интересно взглянуть моей матушке!

Дуглесс посмотрела на дату: 1582 год, – и забрала у него книгу, говоря:

– Я не уверена, что вам следует заглядывать в будущее! И что это она городит?! Разве тысяча пятьсот восьмидесятые годы – будущее?!

– Вот, посмотрите – чудесная книжка, – сказала она, передавая ему издание «Птицы мира».

Но Николас чуть не уронил книгу на пол, потому что в этот самый момент внезапно раздалась громкая музыка – это заработала до сих пор молчавшая аудиосистема. Озираясь по сторонам, Николас спросил:

– Я что-то не вижу музыкантов! А что это за музыка? «Рэгтайм», что ли?

– А где это вы слышали слово «рэгтайм»? – смеясь спросила Дуглесс. – Нет, не угадали! Я вот хочу сказать, – пояснила она, – что к вам, по-видимому, возвращается-таки память! – Впрочем, она и сама не поверила сказанному!

– Я слышал его у госпожи Бисли, – ответил Николас, имея в виду хозяйку гостиницы. – Музыку в стиле «рэгтайм» я играл для нее на ее музыкальном инструменте.

– На чем, на чем играли? – заинтересовалась она.

– На чем-то, с виду похожим на большой клавесин, но звучание совсем иное, – ответил он.

– Фортепьяно, вероятно, – подсказала Дуглесст.

– Но вы мне так и не объяснили, где источник этой музыки? – настаивал он.

– Это – что-то классическое, насколько я могу судить, Бетховен, а звучит она с вставляемой в особую машину кассеты.

– Машина! – прошептал он. – Опять эти машины!

Теперь Дуглесс уже в состоянии была понимать, насколько новым было для него это слово. Нет, – напомнила она себе, – он же – просто человек, полностью утративший память, а вовсе не пришелец из шестнадцатого столетия! Может, хоть музыка как-то поможет его памяти вернуться?

На стеллажах вдоль одной из стен находились магнитофонные кассеты. Она выбрала Бетховена, отрывки из «Травиаты», народную музыку Ирландии и хотела прихватить еще и «Роллинг Стоунз», но подумала, что лучше уж купит что-нибудь еще более современное. Затем, посмеявшись над собственными сомнениями и думая: «Да ему и Моцарт покажется современным композитором!» – все же взяла со стеллажей кассету с записью «Стоунз». Еще она приобрела дешевый кассетный магнитофон с наушниками, чтобы Николас мог слушать музыку.

Вернувшись за Николасом, Дуглесс обнаружила его в отделе канцтоваров, где он осторожно ощупывал лежавшие на прилавке пачки бумаги. Она продемонстрировала ему работу фломастеров, шариковых ручек и механических карандашей. Он что-то начертал на бумажке для опробования ручек, но эти каракули явно не были словами. И Дуглесс подумала: «Интересно, а читать и писать-то он умеет?» – но спрашивать его об этом не стала.

Из магазина они вышли со вторым мешком, целиком заполненным тетрадками с пружинками, разнообразными, всевозможных оттенков фломастерами, кассетами, магнитофоном и шестью туристическими справочниками, три из которых были посвящены путешествиям по Англии, один – по Америке, а в остальных описывались кругосветные туры. Подчиняясь какому-то импульсу, Дуглесс купила еще набор акварелей, кисти Уинзора Ньютона и альбом для акварельных рисунков, предназначавшийся Николасу: отчего-то ей казалось, что он захочет рисовать. И, не сумев удержаться, она купила еще томик Агаты Кристи.

– Ну, теперь-то мы, наверное, можем отнести все это в гостиницу? – спросила она – руки у нее уже начинало ломить от тяжести пакетов!

Но Николас опять остановился, на этот раз – перед входом в магазин женского платья.

– Тут вы купите себе новую одежду! – распорядился он. Дуглесс его приказной тон не понравился.

– Одежда у меня есть, а когда мне понадобится, то я… – начала было она, но он жестко заявил:

– С такой мымрой я путешествовать не отправлюсь! Полной уверенности в том, что она понимает слово «мымра», у Дуглесс не было, но догадаться о том, что оно значит, она все же была в состоянии. Она поглядела на собственное отражение в витрине: да, если уж еще вчера она пришла к выводу, что смотрится паршиво, то сегодняшний ее видок просто затмевает вчерашний!

– Ждите меня здесь! – распорядилась она, показывая на деревянную скамью под деревом и вручая ему пакет с книгами. Пакет с косметикой она прихватила с собой и нырнула в магазин.

Пробыла она там не меньше часа, но зато, когда вернулась к Николасу, выглядела совершенно другим человеком! Ее темно-рыжие волосы, которые она уже несколько дней не могла привести в порядок и они свалялись как войлок, теперь были убраны с лица, аккуратно уложены и мягкими волнами ниспадали сзади на шелковый шарфик, который она обычно завязывала на шее. Умеренно наложенный грим подчеркивал ее красоту. Будучи красивой, Дуглесс, однако, не принадлежала к числу девушек, которые кажутся слишком хрупкими и изнеженными. Вид у нее был здоровый и цветущий, как у человека, выросшего на конезаводческой ферме где-нибудь в Кентукки или же привыкшего проводить время на борту парусника в штате Мэн – а она ведь и в самом деле выросла в Мэне!

Наряды для себя она подобрала достаточно простые, но сшитые со вкусом: на ней был цветастый австрийский жакет, пестрая, лиловато-голубоватых тонов, юбка, лиловая шелковая блузка и синие мягкие кожаные сапожки. По какому-то наитию она купила также и синие лайковые перчатки и такого же цвета сумочку.

С тяжелым пакетом в руках она перешла улицу, направляясь к Николасу, и испытала удовлетворение, когда увидела, с каким выражением лица он глядит на нее.

– Ну, как?! – спросила она.

Вставая со скамьи и целуя ей руку, Николас тихо проговорил:

– Красоте нет преград во времени!

Все-таки кое-какие преимущества у этих мужчин из елизаветинской эпохи, несомненно, есть, – подумала Дуглесс.

– А что, уже пора пить чай? – осведомился он. Дуглесс чуть было не застонала! Эти мужчины во все времена одинаковы. Вечно одно и то же: «ты выглядишь великолепно, а что у нас сегодня на ужин?»

– В данный момент, – ответила Дуглесс, – мы с вами ознакомимся с одним из самых скверных проявлений английской жизни: мы отправимся на ленч! Завтрак здесь славный, послеполуденный чай – тоже, да и ужин очень даже недурен, если только вам по душе масло и сливки, а вот ленч… ленч – это нечто неописуемое!

Николас слушал ее с напряженным вниманием, как человек, изучающий новый для себя язык.

– А все-таки, что такое «ленч»? – спросил он.

– Сейчас увидите, – ответила Дуглесс и вошла вместе с ним в симпатичный небольшой паб – на самом деле, пабы были одной из тех достопримечательностей Англии, которые нравились ей более всего. Заняв отдельный кабинет, они пристроили у ног свои пакеты, и Дуглесс заказала пару сандвичей с салатом и сыром, пару пинтовых кружек пива и затем принялась втолковывать Николасу, в чем именно заключаются различия между баром в Америке и пабом в Англии.

– Похоже, здесь больше женщин без спутников-мужчин, да? – спросил Николас.

– Более независимых, чем даже я? – съехидничала Дуглесс. – Да, лично я полагаю, что в наше время уже большинство женщин ведет независимый образ жизни! И, разумеется, у большинства из них есть свои деньги и даже кредитные карточки, и никакие там спутники-мужчины за ними следом не ходят и не присматривают!

– А как насчет кузенов и дядей? Или сыновей? – спросил Николас.

– Нет-нет, теперь все по-другому. Они… – Тут она вынуждена была прервать свои пояснения, поскольку официантка поставила перед ними тарелку с сандвичами, нимало не похожими на американские. «Сандвич с сыром» означал здесь, что между двумя кусочками намазанного маслом белого хлеба помещен ломтик сыра, а «сандвич с сыром и салатом» предполагал, что поверх сандвича с сыром положен еще и листик латукового салата!

Николас смотрел, как она берет с тарелки эту странную еду и откусывает от сандвича, а затем последовал ее примеру.

– Ну и как, нравится? – спросила она.

– Совершенно лишено всякого вкуса, – ответил он, – да и пиво тоже!

Оглядываясь по сторонам, Дуглесс спросила у него, существовало ли в шестнадцатом столетии что-нибудь похожее на эти пабы.

– Нет, – отозвался он, – тут внутри полумрак и тишина и не чувствуется ни малейших признаков опасности!

– Так это же хорошо! – сказала она.

– Ну, я лично предпочитаю, чтобы в моей пище и в залах для публики присутствовала бы некоторая «изюминка», – проговорил Николас, слегка пожимая плечами. Улыбнувшись, она спросила тогда:

– Ну, вы готовы? Идем? У нас ведь еще куча дел!

– Как? – удивился он. – Уйти сейчас? А где же обед?!

– Да вы только что его проглотили, – ответила она. Он недоуменно посмотрел на нее, вскинув бровь, и спросил:

– А где тут хозяин?

– Вон тот мужчина за стойкой бара, похоже управляющий, и та вон женщина – повариха. Минуточку, Николас! Только не надо устраивать скандала! Скандалов англичане терпеть не могут! Я сейчас пойду и…

Но он уже вскочил с места, восклицая:

– Еда должна быть едой, независимо от того, какое у нас столетье на дворе! Нет, сударыня, вы тут посидите-ка, а я сейчас добуду вам настоящий обед!

Дуглесс осталась сидеть. Она видела, как он подошел к бармену и с серьезным видом в течение нескольких минут переговаривался с ним о чем-то. Затем бармен подозвал повариху, и та тоже стала внимательно слушать Николаса. Глядя на эту сцену, Дуглесс подумала, что, если б Николас вполне освоился и приспособился к жизни в двадцатом столетии, то, возможно, с ним было бы непросто.

Через несколько минут он вернулся к столику, и почти сразу им начали приносить блюда с едой: жареных цыплят, овощи, мясо, пирог со свининой и – специально для Николаса! – темное, на вид отвратительное пиво.

– Ну, так как же, госпожа Монтгомери, – начал он в тот момент, когда весь стол оказался заставленным блюдами, – так как же, при таких обстоятельствах, вы сумеете отправить меня обратно, в прошлое, а?!

Дуглесс для начала показала ему, как пользоваться вилкой, а он при этом чуть язык себе не проткнул! – затем извлекла из пакета записную книжку и ручку и приготовилась что-то записывать.

– Прежде чем мы с вами приступим к изысканиям, мне следует узнать о вас все! – пояснила она. Быть может, теперь, когда он примется называть точные места и даты, она все же сумеет его поймать.

Однако ни один из вопросов, которые она ему задавала, даже не уменьшил его аппетита, и он преспокойно поглощал пищу – блюдо за блюдом!

– Родился шестого июня тысяча пятьсот тридцать седьмого года, – сообщил он.

– Ваше полное имя или титул, – насколько я понимаю, в вашем случае требуется именно последнее, – сказала Дуглесс.

– Николас Стэффорд, граф торнвикский и саутитонский, лорд фарлейнский, – ответил он. Дуглесс даже моргнула:

– А еще титулов нет?

– Ну, почему же? Еще несколько баронских титулов, но ни один из них не является важным.

– Ладно, баронские титулы опустим, – согласилась Дуглесс и продолжила расспросы. Она записывала, пока он перечислял названия своих владений: поместья его были разбросаны по всей Англии – от Восточного Йоркшира до Южного Уэльса, – а кроме того, у него были земли во Франции и Ирландии!

Через некоторое время она закрыла записную книжку.

– Хорошо, – сказала она, – мне кажется, мы сумеем раздобыть кое-какие сведения, относящиеся к вам, точнее – к нему!

После пресловутого «ленча» они сделали очередной привал в парикмахерской, где Николаса побрили. Дуглесс взглянула на него, когда, наконец-то начисто выбритый, он откинулся на кресле, и у нее даже дыхание перехватило: волосы у него черные-пречерные, а глаза – темно-синие!

– Как, сударыня, годится? – тихонько посмеиваясь, спросил он.

– Сойдет! – ответила она, улыбаясь ему.

Они понесли пакеты с покупками в гостиницу, и хозяйка сообщила, что у нее появилась свободная комната с ванной. Некая разумная часть существа Дуглесс, не утратившая еще способности думать, подсказывала ей, что эту комнату ей следовало бы занять самой, но рта она так и не раскрыла! Когда Роберт приедет за ней, то, может быть, ему будет полезно увидеть ее в обществе сказочно красивого мужчины!

Затем они еще раз прогулялись к церкви, но выяснили, что Роберт ничего для нее не передавал и браслетом пока никто не интересовался. Тогда они отправились в бакалейную лавку и купили там сыр и фрукты, а у мясника приобрели кусок пирога с мясом. Затем зашли в булочную, где купили хлеб, «сконы» и пирожные, а в винной лавке – бутылку вина.

Ко времени чаепития Дуглесс почувствовала полное изнеможение.

– Похоже, мой казначей устал и клонится книзу, будто спелый колос! – с улыбкой проговорил Николас, глядя на нее.

Да, именно так Дуглесс и чувствовала себя, и его слова о «клонящемся спелом колосе» вполне точно описывали ее состояние. Они побрели обратно к своей маленькой гостинице.

Оказавшись там, они перенесли пакет с книгами в садик, хозяйка заварила для них целый чайник чаю и вынесла в садик одеяло. Они сидели на одеяле, пили чай, ели «сконы» и разглядывали купленные книги. Погода стояла дивная, настоящая английская: свежо и тепло одновременно, солнце светит, но не слишком сильно. Садик весь зарос пышной зеленью, благоухают розы. Дуглесс сидела, Николас вытянулся перед нею на животе – одной рукой он брал с тарелки и отправлял в рот «сконы», а другой осторожно перелистывал страницы книги.

Рубашка натянулась на его мускулистой спине, а брюки плотно облегали бедра. На ворот рубашки спускались завитки темных кудрей.

– Вот он, здесь! – воскликнул вдруг Николас и столь стремительно принял сидячее положение, перекатившись предварительно на спину, что Дуглесс от неожиданности даже чай расплескала. – Вот он: самый новый из моих замков! – пояснил он и придвинул к ней книгу после того, как она поставили чашку на блюдечко.

– Замок Торнвик, – прочитала она. – Основан в тысяча пятьсот шестьдесят третьем году Николасом Стэффордом, графом торнвикским… – Дуглесс посмотрела на него: он лежал на спине и улыбался, этакой ангельской улыбкой, как если б только что обнаружил доказательства реальности собственного существования! -…Замок был конфискован королевой Елизаветой в тысяча пятьсот шестьдесят четвертом году, когда… – Голос ее оборвался.

– Продолжайте же! – тихо сказал Николас, и улыбка исчезла с его лица.

– …Когда граф торнвикский был обвинен в измене и приговорен к смерти через отсечение головы. Существовали сомнения в том, действительно ли он был виновен, но расследование этого дела прекратилось, когда… – голос у Дуглесс сделался совсем тихим, – когда за три дня до казни графа нашли мертвым за его конторкой, на которой… – она опять посмотрела на Николаса и закончила совсем шепотом:

– …на которой лежало его неоконченное письмо к матери.

Николас некоторое время молчал, наблюдая за плывущими по небу облаками, а потом наконец спросил:

– А там говорится что-нибудь о дальнейшей судьбе моей матери?

– Нет, ничего, – ответила Дуглесс. – Тут просто описывается замок и сообщается, что его так и не достроили, а то, что от него осталось, пришло в полное запустение после Гражданской войны, вашей Гражданской войны, не нашей! Говорится еще, что в тысяча восемьсот двадцать четвертом году дамок был отреставрирован для семейства Джеймсов, а… – она опять запнулась, – а сейчас превращен в дорогой отель с рестораном, маркированным двумя «звездочками»!

– Что?! Мой дом превращен в помещение для общественных нужд? – вскричал Николас с явным отвращением. – Да он же должен был сделаться центром учености, центром знаний, он!..

– Но, Николас, все это происходило сотни лет тому назад! Я хочу сказать: возможно, происходило! Ну, разве вы не понимаете?! Вполне вероятно, что мы с вами сможем забронировать там номер! Может статься, мы даже поселимся в вашем же доме!

– И мне, вероятно, придется платить за постой в собственном замке, да?!

– Ну, хорошо: никуда тогда не ездите! – в отчаянии всплеснула руками Дуглесс. – Все! Остаемся здесь и ближайшие двадцать лет посвятим хождению по здешним магазинам!

– А язычок-то у вас остер! – воскликнул он.

– Да уж, за себя я постоять могу! – отозвалась Дуглесс.

– Это точно, только не перед бросающими вас мужчинами! – заметил он.

Она тотчас же вскочила, но он, поймав ее за руку и глядя в глаза, произнес:

– Хорошо, я заплачу! – и, не отпуская ее руки и нежно поглаживая пальцы, добавил:

– А вы? Вы останетесь со мной? Выдернув руку, она ответила:

– Что ж, договор есть договор! Мы найдем то, что вам необходимо узнать, чтобы вы могли смыть пятно с репутации вашего предка!

– Ну вот, – с улыбкой проговорил Николас, – выходит, я теперь – еще и предок самого себя!

Встав с одеяла, Дуглесс прошла в гостиницу, чтобы позвонить в «Замок Торнвик». Сначала отвечавший за бронирование номеров служащий отеля надменно ответил ей, что заказы следует размещать за год вперед, но потом в трубке послышался какой-то шорох, а затем тот же служащий известил ее, что совершенно неожиданно лучший из их номеров сейчас оказался незанятым. Дуглесс распорядилась оставить его за ними.

Положив трубку, она обнаружила, что совершенно не удивляется всем этим совпадениям: словно действовал какой-то механизм, предупреждающий ее желания. Всякий раз, стоит ей только пожелать чего-нибудь, и это сбывается! Вот захотела она, чтобы к ней явился Рыцарь в Сверкающих Доспехах, – и пожалуйста, туг как тут! (Малость «прибабахнутый», конечно, и воображающий, что он прямиком из шестнадцатого столетия, но все-таки мужчина, да еще – в доспехах!) Пожелала она денег – и на тебе: у него, оказывается, целый мешок с монетами, ценою в сотни тысяч фунтов! Теперь вот тоже: потребовалось ей забронировать номер в изысканном отеле, и, разумеется, свободный номер для них нашелся!

Вытащив из кармана браслет Глории, она еще раз поглядела на него. Такой браслет мог бы подарить своей двадцатилетней любовнице какой-нибудь старый, толстый, богатый мужчина! А чего бы ей пожелать от их предстоящей встречи с Робертом? Чтобы он понял, какая мерзкая лгунья и воровка его собственная дочь? Но ведь сама она, Дуглесс, никакому отцу не могла бы пожелать презрения к собственному ребенку! Так куда же в таком случае это ее ведет? Да, Роберт ей Нужен, но получается, что вместе с ним она должна обрести в придачу и его дочь, и его привязанность к дочери тоже!

Она сделала еще один звонок – позвонила в дом священника, и ей ответили, что насчет браслета никто не справлялся. Она попросила также священника порекомендовать ей приличного зубного врача, и, перезвонив тому, записалась на прием – к сожалению, только на утро следующего дня, так как на сегодня запись уже была прекращена. Собираясь вернуться в садик, Дуглесс увидела на столике кое-какие американские журналы – «Вог», «Харперз Базар», «Джентльменз Куортерли» – и прихватила их с собой для Николаса.

Он принялся громко восхищаться журналами, и ей пришлось объяснить ему, что эти «красивые книги» на самом деле предназначаются, как правило, лишь для кратковременного использования. Николас просматривал журналы, с таким вниманием изучая рекламные объявления и фотографии одежды, как если б был генералом, читающим про военные кампании. Одежда ему сначала весьма не понравилась, но, пролистав первый журнал до конца, он начал покачивать головой, как если бы уже что-то соображал.

Дуглесс взяла в руку томик сочинений Агаты Кристи и углубилась в чтение.

– А мне вы не почитаете? – спросил он.

Наблюдая за тем, как он, листая книги и журналы, обращает внимание только на иллюстрации, Дуглесс решила, что Николас, по-видимому, не умеет читать. И она стала читать ему вслух, а он при этом рассматривал фотографии в «Джентльменз Куотерли».

В семь вечера они откупорили бутылку с вином и поужинали сыром, хлебом и фруктами, и Николас настоял, чтобы она почитала ему еще о расследовании таинственных событий.

Время летело, и ей казалось все более и более естественным, что все дни напролет она проводит в обществе этого вежливого мужчины. Наблюдать за тем, какими искренне удивленными глазами он оглядывает мир вокруг, было для Дуглесс радостью. И с каждым часом ее воспоминания о Роберте делались все более и более тусклыми.

Когда стемнело, они пошли наверх, в свой номер, и только тут Дуглесс поняла, что неудобно все-таки делить с ним комнату, как с близким человеком. Но Николас не дал ей повода чувствовать себя неловко. Обследовав находившуюся у них в номере ванную комнату, Николас потребовал, чтобы она объяснила ему, где же лохань для купаний.

Будучи воспитанной в американском духе, Дуглесс искренне обрадовалась, увидев в ванной душевую установку. Но не успела она выйти из ванной, как Николас принялся крутить краны, и на него из душа хлынула холодная вода. Смеясь, он склонил голову перед Дуглесс, и она вытерла ему волосы полотенцем.

Она показала ему, как пользоваться шампунем, ополаскивателем для волос и как чистить зубы.

– Завтра мне, наверное, придется еще показывать вам, как бриться! – с улыбкой проговорила она, глядя на его рот – весь в пене зубной пасты.

Затем она вымылась под душем вся, включая и голову, надела купленную белую ночную рубашку и нырнула в одну из стоявших рядом кроватей. Они с Николасом немного поспорили, горячо обсуждая тему – следует ли ему мыться каждый день. Сама эта идея сначала привела его, похоже, в полное смятение, но в конце концов он сдался. Отправившись под душ, он мылся там очень долго, и вода, очевидно, была столь горячей, что из-под двери ванной в комнату просачивался пар. Наконец, укутавшись одним полотенцем, он вышел из ванной, вытирая голову другим полотенцем.

Был все-таки один неловкий момент, когда он вдруг пристально поглядел на нее, на ее освеженное лицо, на мокрые, Зачесанные назад волосы, и Дуглесс при этом почувствовала, что сердце у нее, замирая, проваливается куда-то в пятки.

Но тут его внимание отвлекла настольная лампа, и Дуглесс пришлось целых пятнадцать минут показывать ему, как зажигается свет. Николас довел ее чуть ли не до умопомешательства, без конца щелкая выключателем, включая и выключая освещение, и тогда, пытаясь как-то побудить его улечься, она пообещала, что почитает ему еще. Швырнув на пол полотенце, он голый полез в постель, и Дуглесс отвернулась.

– Пижама нужна! – пробормотала она. – Завтра же купим! Она почитала не более пятнадцати минут и, поняв, что он спит, выключила свет и свернулась калачиком под своими одеялами, намереваясь и сама отойти ко сну. Она уже стала дремать, но в тревоге села в постели, когда Николас заметался. В комнате было достаточно светло, чтобы разглядеть, как он сражается с одеялом, ворочается с боку на бок. Потом он застонал, вероятно, мучимый каким-то кошмаром. Дуглесс коснулась его плеча рукой и шепотом позвала: Николас! – но он не откликнулся и продолжал метаться. Тогда она потрясла его за плечо, но он даже не проснулся.

Присев на краешек его кровати, она склонилась над ним:

– Эй, Николас! Да проснитесь же! Вам снится что-то страшное!

В ответ он тотчас же выпростал свои сильные руки и привлек ее к себе.

– Да пустите же меня! – воскликнула она, пытаясь оттолкнуть его, но он не отпускал. Однако метания его стали менее отчаянными, и, прижав ее к себе, он, похоже, успокоился.

С силой, на какую только была способна, Дуглесс оторвала от себя обхватившие ее руки и опять юркнула в собственную постель. Не успела, однако, она накрыться одеялом, как он вновь принялся стонать и метаться. Она снова склонилась над ним:

– Послушайте, Николас, проснитесь же! – громко сказала она, но это не оказало на него ни малейшего воздействия.

Тогда, вздохнув, она откинула одеяло на его постели и нырнула к нему. Он тотчас же обхватил ее – будто испуганный ребенок куклу – и затих. Дуглесс мысленно сказала себе, что она настоящая мученица и что все это делается исключительно ради него, но где-то в дальних глубинах своего "я" она отчетливо понимала, что одинока и напугана так же, как, по-видимому, одинок и напуган Николас. Уткнувшись щекой в его теплое плечо, она наконец уснула. Проснулась она на рассвете, и еще до того, как открыть глаза, улыбнулась, почувствовав рядом с собою большое теплое тело Николаса. Первым желанием ее было повернуться и поцеловать его теплое плечо.

Но, открыв глаза, Дуглесс поспешно перебралась к себе в постель. Она лежала там в одиночестве и глядела на него, – а он спал так спокойно, и его черные кудри разметались по белой подушке! Действительно ли он ее Рыцарь в Сверкающих Доспехах? Вернется ли к нему память и сможет ли он вспомнить, что где-то в Англии у него есть дом? А что, если ей придется выбирать между ним и Робертом?

Ощущая себя чуточку ведьмой, она на цыпочках выскользнула из постели, тихонько извлекла из пакета новый магнитофон и кассету с записью «Роллинг Стоунз». Примостив магнитофон у самой головы Николаса, она вставила в него кассету и нажала клавишу «Звук».

При звуках шлягера «Невозможно удовлетвориться» Николас так и взвился на кровати. Потешаясь над выражением его лица, Дуглесс поспешила выключить магнитофон, чтобы не разбудить остальных постояльцев гостиницы.

Совершенно потрясенный, с вытаращенными от изумления глазами, Николас спросил:

– Что это за какофония?

– Музыка! – смеясь ответила Дуглесс, но видя, что он все еще в шоке, добавила:

– Я просто пошутила – пора вставать!

Николас пристально поглядел на нее, но не сказал ни слова, и улыбка сбежала с лица Дуглесс: она догадалась, что мужчинам из эпохи королевы Елизаветы, скорее всего, не по душе подобный «бытовой юмор»! Впрочем, она тут же поправила себя: разумеется, это относится к мужчинам – ее современникам, вообразившим себя представителями елизаветинской эпохи!

Двадцатью минутами позже Дуглесс, отплевываясь, выскочила из ванной:

– Зачем вы выдавили шампунь на мою зубную щетку?! – возмущенно вскричала она.

– Я?! Да что вы, сударыня?! – отозвался Николас с невинным видом.

– Ну да! Вы, вы! – И Дуглесс запустила в него подушкой. – Вот вам за это!

– А может, еще послушаем на рассвете эту вашу «музыку»? – спросил он, перехватывая подушку и швыряя ее в Дуглесс.

– Ладно, ладно! – засмеялась она. – Понимаю, что заслужила наказание! Ну, как вы? Готовы к завтраку?

За завтраком она заявила Николасу, что записала его к зубному врачу. Он поморщился, но Дуглесс не обратила на это ни малейшего внимания: разумеется, у кого, скажите, будет довольная физиономия при мысли о необходимости идти к зубному! Пока он разделывался с завтраком, она узнала от него названия и других его поместий, кроме торнвикского. Это давало возможность, посетив местную библиотеку, попытаться найти в ней какие-нибудь сведения и о них, если, конечно, хотя бы часть нужной информации общедоступна.

Когда они пришли к стоматологу, Николас притих и даже не рассматривал пластиковые стулья в приемной. Дуглесс обратила его внимание на пластиковое же деревце, но Николас даже не взглянул в ту сторону, и она поняла, что он по-настоящему взволнован. Наконец медсестра-секретарша вызвала Николаса, и Дуглесс, сжав его руку, прошептала:

– Все будет в порядке, не бойтесь! А потом… потом мы с вами пойдем в центр, и я куплю вам мороженое! Приятная перспектива, не правда ли? – Но, произнося эти слова, она поняла, что он представления не имеет о мороженом – точнее, не помнит, что это такое!

Записывая Николаса на прием, она попросила врача проверить всю его полость, запломбировать по крайней мере один зуб – словом, сделать все необходимое. Понимая, что Николас пробудет у врача довольно долго, Дуглесс попросила секретаршу позвонить ей в библиотеку, когда лечение подойдет к концу.

Уходя в библиотеку, она испытывала нечто сходное с чувством мамаши, покидающей, пусть и на время, родное дитя.

– Ерунда! – утешила она себя. – Это – всего лишь стоматолог!

Библиотека оказалась крохотной, в основном здесь были детские книги, а также романы для взрослых. Часть полок занимали путешествия по Великобритании, и Дуглесс, забравшись на табурет, принялась за розыски, не пропуская любых упоминаний об одиннадцати поместьях, которыми, по словам Николаса, он некогда владел. Четыре из этих поместий упоминались как руины, еще два были окончательно уничтожены в пятидесятых годах (и мысль о том, сколь долго они простояли, и о том, что разрушили-то их, оказывается, совсем недавно, опечалила Дуглесс), имелось упоминание и о замке Торнвик. Дуглесс не нашла сведений лишь об одном поместье, а еще два оказались частными резиденциями, но в одно разрешался доступ посетителям. Именно об этом, открытом для публики, поместье она записала всю нужную информацию: в какие дни и часы туда пускают, – и, сделав это, взглянула на часы. Прошло уже полтора часа с той минуты, как Николас вошел в кабинет зубного врача.

Она порылась еще в именном каталоге, но ничего относящегося к семейству Стэффорд не нашла. Между тем прошло еще сорок пять минут.

Тут зазвонил телефон, стоявший на столике у библиотекаря, и Дуглесс даже вздрогнула от неожиданности. Библиотекарь сообщила ей, что звонят от дантиста и что лечение Николаса близится к концу. Дуглесс пришлось чуть ли не бегом мчаться в клинику.

Врач сам вышел к ней и после приветствия пригласил в кабинет.

– Видите ли, – несколько смущенно сказал он, – меня очень удивляет состояние зубов у мистера Стэффорда. – При этом он вставил рентгеновский снимок зубной полости Николаса в диаскоп и добавил:

– Понимаете, я обычно придерживаюсь принципа не давать никаких заключений по поводу работы своих коллег, но, как вы сами можете убедиться, то, как кто-то до меня поработал с зубами мистера Стэффорда, было… было… ну, в общем, я могу назвать это варварством! Такое впечатление, что три коренных зуба ему не просто удалили, а буквально вырвали с мясом! Вот, видите: в этом месте и вон там тоже кость надломилась, и в ней образовались трещины, а позже, при зарастании, она вся искривилась! Вероятно, он испытывал кошмарную боль! Ну, и еще: я, разумеется, понимаю, что этого просто не может быть, но у меня тем не менее сложилось впечатление, что мистер Стэффорд до меня вообще никогда не видел шприца с «заморозкой»! Весьма вероятно, что его попросту «отключали», когда драли эти зубы! – Выключив диаскоп, стоматолог добавил:

– Возможно, нельзя было поступить иначе! Но в наше время трудно даже вообразить, какую чудовищную боль ему пришлось бы испытывать при таком «удалении зубов»!

– Но, наверное, лет четыреста назад все делалось по-другому, верно? – спросила Дуглесс.

– Ну, четыреста лет тому назад, насколько я понимаю, абсолютно всем драли зубы именно так, как это проделали с ним, – и при этом, заметьте, не существовало никакой анестезии или каких-либо медикаментозных средств, снимающих боль после операции! – улыбаясь проговорил врач.

– А как у него с остальными зубами? И как он вел себя при лечении? – опять спросила Дуглесс.

– На оба эти вопроса я должен ответить: отлично! – заявил стоматолог. – Он совершенно расслабился в кресле и даже засмеялся, когда моя помощница спросила, не сделала ли она ему больно! Один кариес я запломбировал и проверил состояние остальных зубов. – Тут доктор немного помолчал, затем несколько растерянно добавил:

– Знаете, меня удивило, что у него на зубах небольшие полукружия «камня». Такое я видел только в учебниках, когда в институте учился. Как правило, это – свидетельство того, что еще в детском возрасте человек примерно с год или около того голодал. В данном случае я просто не понимаю, что могло послужить причиной образования на зубах этих характерных дужек: не похоже ведь, чтобы этот мужчина вырос в семье, где не хватало еды!

Это, должно быть, из-за засухи! – подумала Дуглесс и чуть было не произнесла это вслух. – Да, из-за засухи или из-за наводнения! Короче, что-то помешало злакам вовремя созреть, и это стало катастрофой при отсутствии в ту эпоху холодильников, замороженных продуктов и, наконец, обильной продовольственной помощи, почти в свежем виде поступающей в таких случаях со всех сторон света!

– Извините меня, – сказал врач, – я не хотел вас задерживать. Просто был весьма обеспокоен результатами трудов другого «дантиста». А мистер Стэффорд… – добавил доктор с легким смешком, – мистер Стэффорд, знаете ли, так расспрашивал меня обо всем! Уж не собирается ли он поступать в стоматологический институт, а?

– Нет, – улыбаясь ответила Дуглесс, – он просто любопытен. Огромное спасибо за вашу заботу и за то, что потратили на нас столько времени!

– Я даже рад, что пришлось отменить прием для некоторых других пациентов: столь интересных зубов, как у мистера Стэффорда, я еще не видел!

Дуглесс еще раз поблагодарила врача и, выйдя в приемную, обнаружила, что Николас, перегнувшись через разделительный барьерчик, заигрывает с хорошенькой медсестрой, записывающей пациентов на прием.

– Пошли же! – грубовато окликнула она его. Ну, все, прямо-таки все на свете, похоже; сговорились, чтобы убедить ее в том, что Николас и впрямь явился к ним из шестнадцатого века!

– Да, – мечтательно произнес Николас, улыбаясь и проводя пальцем по своей еще причиняющей некоторое неудобство, выбритой нижней губе, – у них совсем не то, что у цирюльника, которого я посещал до этого! Я бы очень хотел, когда буду возвращаться, прихватить с собой этого врача и его машины!

– Но все эти машины – с электроприводами! – мрачно откликнулась Дуглесс.

Схватив ее за руку, он повернул ее к себе лицом.

– В чем дело? Что вас беспокоит? – спросил он.

– Но кто же вы все-таки такой?! – выкрикнула она. – И почему у вас «каменные» дужки на зубах? И как случилось, что при удалении зубов ваша челюстная кость треснула?

Улыбаясь, ибо теперь он видел, что она, кажется, начинает верить ему, Николас ответил;

– Я – Николас Стэффорд, граф торнвикский, бакширский и саутитонский. Всего лишь пару суток тому назад я находился в тюремной камере, ожидая собственной казни, и на дворе был год тысяча пятьсот шестьдесят четвертый.

– В это я не могу поверить! – отозвалась Дуглесс. – Я никогда не стану такому верить! Это просто не может быть правдой!

– Ну, а что бы все-таки могло вас заставить поверить? – тихо спросил тогда он.

Глава 5

Шагая с ним в направлении кафе-мороженого, Дуглесс обдумывала заданный ей вопрос: в самом деле, что именно могло бы заставить ее поверить?! Но ничего подходящего ей в голову не приходило: всему можно было подыскать любые объяснения. Скажем, он – какой-то необыкновенно талантливый актер и просто-напросто прикидывается, что все для него тут внове! А зубы ему могли выбить, когда он, допустим, в университете только и делал, что играл в футбол. Судя по тому, что он совершенно не умеет читать, он, вполне вероятно, был порядочным лоботрясом. В общем, не было никаких доказательств, правда ли все то, о чем он ей говорит, и это означало, что для дальнейшего разыгрывания своей роли он может отыскать и использовать практически любые сведения!

Но что все-таки еще он может выкинуть в попытке убедить ее, что и впрямь явился из прошлого?!

Сев за столик в кафе, она несколько рассеянно заказала стаканчик мороженого с кофе «мокко» – для себя – и двойную порцию мягкой ванильно-шоколадной смеси по-французски для Николаса. Она была так погружена в свои размышления, что буквально онемела от неожиданности, когда Николас вдруг, перегнувшись через столик, быстро и крепко поцеловал ее в губы.

Моргая, она глядела ему в лицо и, увидев на нем выражение неподдельного счастья, стимулированного наверняка мороженым, не могла не рассмеяться.

– Может, какое-нибудь припрятанное где-нибудь сокровище? – выпалила она вдруг, отвечая на его давешний вопрос.

Николас, чье внимание теперь было сосредоточено на мороженом, только хмыкнул в ответ.

– В доказательство того, что вы, и вправду, явились из прошлого, вы должны знать нечто такое, чего никто на свете больше не знает! Что-нибудь, чего не сыщешь в книгах!

– Что-то вроде сведений о том, кто был отцом последнего ребенка леди Сидни, да? – переспросил он, расправляясь с растаявшим шоколадом, – при этом у него был такой вид, будто он вот-вот и сам растает в блаженстве! Дуглесс знаком показала ему, что надо пригнуться к столу.

Глядя в его голубые глаза с длиннющими ресницами, – он между тем старательно вылизывал свой вафельный стаканчик с мороженым, – Дуглесс подумала: интересно, когда он занимается любовью, он так же смотрит на женщину?

– Вы что-то чересчур пристально на меня воззрились! – сказал он, бросая на нее взгляд из-под ресниц.

– Нет-нет, – ответила Дуглесс, поспешно отворачиваясь от него и слегка откашливаясь, – я совершенно не желаю знать о том, кто был папашей ребенка леди Сидни! – И, услыхав, как залился смехом Николас, она так и не решилась еще раз посмотреть ему в глаза.

– Стало быть, припрятанное сокровище, да? – повторил он, вгрызаясь в вафлю стаканчика. – То есть нечто ценное, что некогда укрыли и что до сих пор хранится где-то все эти четыреста двадцать четыре года, верно?!

– Это была всего-навсего идея! – ответила Дуглесс, вновь устремляя взгляд на него. – Вот, послушайте-ка, что мне удалось найти! – добавила она, открывая свою тетрадку для записей. И она прочитала ему свои заметки о поместьях Стэффордов.

Кончив читать и подняв глаза, она увидела, что Николас нахмурился и вытирает руки.

– Любой мужчина, когда он строит что-то, надеется, что это сохранится в веках! – произнес он. – Мне было бы приятнее и вовсе не слышать о том, что все когда-то принадлежавшее мне, ушло.

– Я подумала, что, может, у вас были дети, и кто-то из потомков еще носит вашу фамилию, – пояснила Дуглесс.

– Нет, – ответил он, – детей после меня не осталось. Был у меня сын, но через неделю после того, как утонул мой брат, он упал и разбился насмерть.

Дуглесс, наблюдая за выражением его искаженного страданием лица, вдруг ясно ощутила, насколько проста и безопасна их жизнь в двадцатом столетии. Конечно, в Америке есть и насильники, и всякие там психи, совершающие серийные убийства, и пьяные водители попадаются, но зато в елизаветинскую эпоху люди болели чумой, проказой и оспой!

– А оспой вы болели? – спросила она.

– Нет, ни оспой, ни чем-либо посерьезнее я не болел! – ответил он с некоторой гордостью.

– Ну, а что значит «посерьезнее»? – опять спросила Дуглесс.

Оглядываясь по сторонам, он ответил:

– Ну, французской болезнью!

– А… – понимающе протянула она. Стало быть, никаким венерическим заболеванием не страдал! В силу каких-то, не вполне понятных ей и самой, причин она даже несколько обрадовалась, услышав его ответ: не то чтобы это так уж много значило для нее, но все-таки, они пользовались одним душем.

– А что означают слова «открыт для публики»? – поинтересовался Николас.

– Ну, владельцы обычно не имеют средств на содержание замков и сдают их в аренду Национальному тресту, посетители же платят за вход, и гид проводит их по всему дому. Такие экскурсии бывают совершенно потрясающими! А в поместье, о котором мы с вами говорим, есть кафе, магазин сувениров И…

– Это что, Беллвуд объявлен «открытым», да? – перебил ее Николас, почему-то вдруг выпрямляясь. Она сверилась со своими записями.

– Точно, Беллвуд, – ответила она. – Это к югу от Бата. Николас, словно прикинув что-то в уме, заметил:

– Ну, ежели лошади будут резвыми, мы сможем добраться До Бата часов за семь!

– На приличном английском поезде мы туда доберемся за пару часов! – парировала Дуглесс. – А вы хотели бы еще разок поглядеть на свой замок, да?

– То есть вы хотите знать, захочется ли мне глядеть на свой бывший замок, проданный какой-то компании, по которому теперь, видимо, слоняются всякие мастеровые с опухшими рожами, да?

– Что ж, – улыбнулась Дуглесс, – если, конечно, вы так это нос принимаете, то…

– А мы сможем туда отправиться этим… как его?.. – спросил он.

– Поездом, – подсказала она.

– Да, поездом. До Беллвуда?

– Конечно, сможем, – ответила Дуглесс, поглядев на свои часики. – Можно выехать сейчас же. Послеполуденный чай будем пить уже в Беллвуде, а до этого успеем все осмотреть. Только вот если вы не желаете видеть этих самых мастеровых с…

– С опухшими рожами, – улыбаясь, подсказал теперь он.

– Да, именно, – сказала она, – Да к тому же еще они станут «слоняться по замку» – зачем, собственно, тогда ехать?!

– Есть шанс, правда, очень маленький, что, может быть, мне удастся навести там вас на то пресловутое «скрытое сокровище», – ответил Николас. – Дело в том, что, когда мои земли конфисковала эта ваша… – тут он насмешливо поглядел на Дуглесс, – ну, королева-девственница… – с натугой выдавил он из себя, давая Дуглесс понять, сколь абсурдным кажется ему подобный титул. – Так вот, мне неизвестно, было ли тогда дозволено членам моей семьи вывезти из поместий принадлежавшую им собственность или нет. Быть может, кое-какой шанс у нас все-таки есть!..

Само это предложение: провести день в поисках спрятанных сокровищ – привело Дуглесс в возбуждение.

– Чего же мы тогда ждем?! – воскликнула она.

Что еще очень нравилось Дуглесс в Англии, так это железные дороги. Чуть ли не в каждой деревне имелась станция. А поезда – в отличие от американских – были чистыми, стены и сиденья в вагонах не размалеваны всяческими «живописцами», и все содержалось в полном порядке.

Нужный им поезд должен был вот-вот отойти, и Дуглесс еле успела купить билеты, но это не было счастливой случайностью: поезда ходили тут на удивление часто!

Они заняли свои места, поезд набрал ход, и у Николаса, изумленного подобной скоростью, прямо-таки глаза на лоб полезли. Впрочем, как истый англичанин, после нескольких минут нервного возбуждения он успокоился и принялся расхаживать по вагону и разглядывать рекламные проспекты, приклеенные высоко на стенках. На одну из них, описывающую достоинства «Колгейт», он обратил внимание Дуглесс, так как узнал на рисунке зубную пасту, которую она купила для них. Может, не так уж и трудно будет научить его читать! – подумала Дуглесс.

В Бристоле они пересели на другой поезд, идущий в Бат. Николаса шокировали толпы несущихся куда-то людей, но декоративная чугунная решетка на викторианского стиля вокзале привела его в восхищение. Пока они ехали до Бата, Дуглесс вслух стала зачитывать ему некоторые отрывки из приобретенного ранее толстенного справочника для туристов, путешествующих по Южной Англии, где как раз и находились владения Николаса, ныне являвшие собой лишь руины. Однако заметив вскоре, что это нагоняет на него скуку, она прекратила чтение.

Глядя в широкое окно вагона, Николас поминутно восклицал:

– А этот дом принадлежит Уильяму! – или:

– А вон там живет Робин! – и всякий раз это был какой-нибудь солидного вида особняк, которые встречаются в сельской Англии, наверное, столь же часто, как коровы или овцы.

Бат, поистине великолепный, прекраснейший Бат, Николасу показался настоящим чудом. По мнению Дуглесс, городок надо было причислить к «старинным», поскольку большая часть архитектурных сооружений в нем относилась к восемнадцатому веку, но Николас счел его исключительно современным. Должно быть, Нью-Йорк или Даллас, с их небоскребами из стали и бетона, вообще показались бы ему чем-то вроде построек инопланетян, – подумала Дуглесс. И тут же поправила себя: нет, надо выражаться точнее! Он просто притворился бы, что они производят на него впечатление, и стал бы вести себя соответственно!

На ленч они отправились в кафе американского типа. Кормили там преимущественно бутербродами. Дуглесс заказала для них по паре клубных сандвичей, по порции картофельного салата и холодный чай со льдом. Все было вкусно, по мнению Николаса, но слишком мало. Дуглесс все же удалось вытащить его из кафе прежде, чем он потребовал бы, например, подать ему голову вепря или еще что-либо в таком же роде.

Николаса так очаровал Бат, что Дуглесс было жаль увозить его на такси из полюбившегося города. Но поездка в автомобиле отвлекла внимание Николаса от городских строений Бата. Надо сказать, что таксисты Англии весьма отличаются поведением от своих американских коллег: не ругают, например, пассажира, когда тот слишком долго садится в машину. Николас же, прежде чем сесть в такси, хорошенько осмотрел дверцу и замок на ней, трижды для этого открывая и громко захлопывая дверцу машины. Оказавшись наконец в салоне и щучив все на заднем сиденье, он наклонился вперед и стал наблюдать, как водитель управляется с баранкой и рычагом для переключения передач.

По прибытии в Беллвуд выяснилось, что очередная экскурсия по замку уже ушла, так что у них было время прогуляться по парку. Дуглесс парк показался необыкновенно красивым, но Николас, презрительно кривя рот, почти не смотрел по сторонам. Когда они обходили вокруг большого разбросанного дома, он объяснял Дуглесс, что именно было пристроено и что изменено. По его мнению, все пристройки в архитектурном отношении были просто ужасны – и он в недвусмысленных и резких выражениях поспешил объяснить ей это.

– Так что, сокровище зарыто где-то в парке, да? – спросила Дуглесс.

– Вы полагаете, будто я стал бы губить собственный парк, закапывая золото под корнями деревьев? – ужаснулся он.

– Но если в то время не было банков, где вы хранили деньги? То есть я хочу сказать: где же тогда народ хранил свои сбережения?

Но Николас попросту не понимал, что Дуглесс имеет в виду, и она сменила тему. Похоже, парк почему-то вызывал у него раздражение, и Дуглесс повела его в магазин сувениров. Там какое-то время он, казалось, был всем доволен и даже поиграл немного с авторучками и пластиковыми накопителями для мелочи, а потом залился звонким смехом, увидев портативный карманный фонарик с отштампованным на нем изображением замка Беллвуд. Почтовые же открытки ему почему то не понравились, и Дуглесс оставалось только гадать, Что именно в них раздражало его.

Оглядев груду дорожных сумок, на каждой из которых впереди были прикреплены защищенные шелковым экранчиком фотографии Беллвуда, Николас произнес:

– Вам нужно обзавестись одной из них. – А затем, наклоняясь к ней, с улыбкой добавил:

– Это – для сокровища!

Дуглесс купила сумку, фонарик и хотела еще порыться в открытках, но Николас не позволил. Всякий раз, когда она оказывалась возле разложенных на прилавках открыток, он брал ее за руку своими сильными пальцами и уводил прочь.

Объявили о начале очередной экскурсии, и Николас с Дуглесс, купив входные билеты, вместе с толпой туристов отправились осматривать замок. Внутреннее убранство дома напомнило Дуглесс декорации из какой-нибудь пьесы о Елизавете Первой. Стены украшены деревянными панелями из темного дуба, повсюду кресла в стиле эпохи короля Джекоба, резные шкафчики, а на стенах развешано всевозможное оружие.

– Надо думать, здесь все больше походит на то, к чему вы привыкли? – шепотом спросила Дуглесс у Николаса.

Но тот лишь досадливо скривил верхнюю губу, отчего на его красивом лице появилась гримаса отвращения, и тоже шепотом ответил:

– Это – вовсе не мой дом, и самое неприятное, что они довели его до такого состояния!

Самой Дуглесс казалось, что здесь очень красиво, но поделиться вслух своими мыслями она не успела, так как экскурсовод приступила к пояснениям. На основании личного опыта Дуглесс знала, что английские гиды отличаются превосходной подготовкой и досконально знают свои объекты. Дама-экскурсовод начала с истории дома, который в качестве замка был заложен в тысяча триста втором году первым из Стэффордов.

Николас спокойно внимал ей до тех пор, пока она не дошла до эпохи Генриха Восьмого.

– Во времена средневековья, – вещала экскурсовод, – женщины находились в полной зависимости от мужей и их использовали так, как мужья считали нужным. Сами же женщины не обладали никакой властью.

Презрительно фыркнув, Николас громко сказал:

– Мой отец как-то сказал матери, что она – его собственность, но это было всего один раз!

Дуглесс зашикала на него, не желая наживать себе неприятности.

Посетители перешли в следующий зал – сумрачный настолько, что темнота в нем просто подавляла.

– В эпоху средневековья, – пояснила экскурсовод, – свечи были весьма дороги, так что приходилось чуть ли не всю жизнь проводить в темноте!

Николас, явно желая возразить что-то, открыл было рот, но Дуглесс, ткнув его локтем в бок, прошипела:

– Ну, где же оно, ваше сокровище?

– Мне хочется послушать, что люди вашей эпохи думают о моем времени, – отозвался он. – И с чего это вы все считаете, будто у нас там вообще не существовало ничего радостного?

– Ну, насколько я могу понять, при вашей чуме и оспе, да необходимости совершать вояжи к цирюльнику для выдирания зубов, у вас, по-видимому, просто и возможностей-то для развлечений не оставалось! – ответила Дуглесс.

– Однако мы неплохо распоряжались тем временем, которым располагали, – возразил Николас. Их группа между тем постепенно перетекала в следующий зал. Николас, дождавшись ухода последнего экскурсанта, приоткрыл спрятанную за деревянной панелью дверцу. Однако стоило ему лишь коснуться ее, как раздался звонок. Дуглесс с силой захлопнула дверцу и извиняюще улыбнулась выглянувшей даме-экскурсоводу. В ответ на ее робкую улыбку та одарила ее таким взглядом, что Дуглесс почувствовала себя прямо-таки шалуном-карапузом, которого застигли на кухне в момент, когда он запускал пальцы в горшок с вареньем.

– Ведите себя пристойно! – прошипела Дуглесс. – Но, разумеется, если вы настроены уйти, я готова!

Николас, однако, вовсе не был настроен уходить. Вместе с прочими экскурсантами он проследовал за гидом далее по анфиладе комнат, время от времени презрительно фыркая под нос, но не произнося более ни слова.

– А теперь, – сообщила гид, слегка улыбаясь, и публика тотчас уразумела, что сейчас последует нечто забавное! – нам предстоит осмотреть самую популярную у наших посетители комнату!

Николас, при своем высоком росте, заглянул в комнату прежде, чем это успела сделать Дуглесс.

– Ну все, теперь пошли отсюда! – распорядился он столь решительно, что у Дуглесс тотчас же возникло острейшее желание осмотреть-таки комнату!

Экскурсовод между тем продолжала:

– Перед вами – личные покои лорда Николаса Стэффорда, который – как бы это выразиться поделикатнее? – говори современным языком, был известен как порядочный потаскун. Как вы сами можете убедиться, он был весьма красивым мужчиной!

При этих ее словах Дуглесс принялась протискиваться сквозь толпу вперед. На стене поверх камина висел портрет лорда Николаса Стэффорда – ее Николаса! Усы, бородка, одеяние – все было в точности таким, как в первый день их встречи: и выглядел он на портрете ничуть не хуже, чем сейчас.

Да нет, конечно: не может он быть этим мужчиной! – подумала Дуглесс, хотя теперь у нее возникло предположение, что теперешний Николас, вполне возможно, один из потомков лорда на портрете!

Дама-гид между тем, улыбаясь, – ибо ей, видимо, казалось, что история его должна представляться всем экскурсантам необыкновенно пикантной, – принялась рассказывать о любовных похождениях Николаса.

– Как утверждают историки, – говорила она, – ни одна из женщин того времени не была в состоянии устоять перед его чарами, если только он обращал на нее свое благосклонное внимание! А враги его были абсолютно убеждены в том, что, вздумай он появиться при дворе, наверняка соблазнил бы юную и прекрасную королеву Елизавету!

Дуглесс почувствовала, как пальцы Николаса буквально впиваются ей в руку.

– Я тотчас же отведу вас к сокровищу! – прошептал он. Однако Дуглесс, прижав пальцы к губам, подала ему знак на время затихнуть.

– В тысяча пятьсот шестидесятом году, – продолжала тем временем гид, – разразился чудовищный скандал, связанным с леди Арабеллой Сидни. – Тут экскурсовод сделала многозначительную паузу, и Николас, воспользовавшись ею, выразительно прошептал на ухо Дуглесс:

– Я хочу отсюда уйти, и немедленно! Дуглесс просто-напросто отмахнулась от него. Экскурсовод же продолжала:

– Как утверждали современники, отцом четвертого ребенка леди Арабеллы Сидни явился именно лорд Николас, бывший на несколько лет моложе ее. И еще сообщается, будто… – тут дама-гид перешла на заговорщический полушепот, -

…будто этого ребенка леди Сидни сделали прямо на этом вот столе!

Последовал коллективный вздох, и взоры всех посетителей обратились к дубовому столу на ножках-"козлах", что стоял возле стены.

– И более того, – продолжила дама-гид, – лорд Николас… Но при этих ее словах из оставшейся за спинами экскурсантов залы опять раздался звонок. Он был невероятно громким и продолжительным, потом затих, раздался вновь и опять оборвался, так что экскурсовод была не в состоянии продолжать свои пояснения публике.

– Будьте добры, вы там! – грозно крикнула дама-гид, но звонок продолжал с перерывами раздаваться.

Дуглесс не нужно было видеть, кто это без конца открывает и закрывает поставленную на охрану дверцу, как не требовалось ей усилий понять, зачем именно он проделывает все это! Она стала протискиваться сквозь передвигающуюся толпу экскурсантов теперь в обратном направлении.

– Я вынуждена попросить вас удалиться! – жестко заявила дама-экскурсовод. – Назад можете пройти тем же путем, каким мы пришли сюда!

Схватив Николаса за руку, Дуглесс оттащила его от звонящей дверцы и повлекла через следующие комнаты к выходу.

– Что за чепуху вы храните в памяти и излагаете по прошествии нескольких веков?! – гневно воскликнул он. С любопытством оглядывая его, Дуглесс спросила:

– Так все это – правда, да?! Ну, насчет леди Сидни? И насчет этого стола?!

Нахмурив брови, он резко ответил:

– Нет, сударыня! Конечно же, ничего подобного на том столе никогда не происходило! – И, повернувшись к ней спиной, он направился дальше, а Дуглесс стояла, улыбаясь, глядела ему вслед и отчего-то испытывала некоторое облегчение.

– Настоящий-то стол я отдал Арабелле! – бросил Николас через плечо.

У Дуглесс даже дыхание перехватило, она не могла двинуться с места и лишь смотрела, как он уходит, но потом поспешила за ним.

– Стало быть, вы все же обрюхатили… – начала было она, но он остановился и, обернувшись к ней, смерил ее презрительным взглядом. Временами он мог так посмотреть, что она и впрямь готова была поверить, что Николас – настоящий граф!

– Сейчас проверим, посмели ли эти ничтожества что-то нарушить и в моем кабинете, – воскликнул он, вновь отворачиваясь от нее.

Дуглесс должна была чуть ли не бежать за ним – так быстро его длинные ноги мерили пространство залов.

– Нет, туда входить нельзя! – вскричала она, когда он коснулся ручки двери, на которой красовалась надпись «Вход воспрещен».

Николас, однако, проигнорировал ее предостережение, и Дуглесс замерла на месте, ожидая, что сейчас опять раздастся звонок охранного устройства. Но его не последовало, и она решила рискнуть и двинулась за Николасом, ожидая, впрочем, что оба они сейчас вломятся в какую-нибудь рабочую комнату, где за пишущими машинками будут сидеть многочисленные машинистки.

Но машинисток внутри не оказалось, да и вообще в комнате никого не было. Вдоль стен громоздились поставленные друг на друга ящики, и, судя по надписям, в них хранились бумажные салфетки и все необходимое для чая. Из-за ящиков виднелись края красивых стенных панелей, и Дуглесс подумала, что просто позор скрывать такое чудо!

Они с Николасом прошли еще через три комнаты, и теперь стала особенно очевидной разница между отреставрированной и пока не тронутой еще частью дома. В комнатах, не предназначенных для посетителей, камины были разбиты, стенные панели отсутствовали, а когда-то декорированные потолки изуродованы разводами из-за протекавшей крыши. В одном зале кто-то из поздних владельцев, видимо потомков королевы Виктории, вздумал оклеить резные дубовые панели на стенах обоями, и Дуглесс видела, что в ряде мест реставраторы, по-видимому, с болью в сердце отдирали их от стен.

Наконец, пройдя через большую залу, Николас ввел ее в сравнительно маленькую комнатку с протечками по всему потолку. Широкие доски пола казались совсем прогнившими и потому опасными. Она остановилась на пороге, а Николас печально огляделся по сторонам.

– Когда-то это были покои моего брата, и всего лишь пару недель тому назад я находился в них, – тихо произнес он и повел плечами, как бы прогоняя от себя тягостные воспоминания. Шагая по подгнившим половицам, он приблизился к панели стены и нажал на нее – решительно ничего не произошло!

– Должно быть, замок проржавел, – сказал он, – а может, кто-то наглухо запечатал вход!

И, будто, как показалось Дуглесс, придя в страшную ярость, он принялся кулаками обеих рук отчаянно колотить по панели.

Не зная, что предпринять, Дуглесс кинулась к нему и, обхватив его руками, стала гладить по волосам.

– Ш-ш-ш, – шептала она ему, словно младенцу. Он прильнул к ней и обнял с такой силой, что у нее перехватило дыхание:

– Я хотел, чтобы меня вспоминали благодаря моей учености! – сказал он ей куда-то в шею, и в голосе его слышались слезы. – Я монахов посылал на поиск и переписку сотен томов книг! Я начал строить Торнвик! И еще я!.. Все теперь кончено!

– Тихо, да тише же!! – успокаивала его Дуглесс, обнимая за широкие плечи.

Он отстранился от нее и повернулся спиной, но Дуглесс заметила, что он украдкой вытирает слезы.

– А они… они помнят лишь эти мгновения с Арабеллой на столе! – обиженно воскликнул он.

Он снова повернулся к ней, и лицо его было искажено гневом.

– Но если б я остался жить!.. – продолжал он. – О, если б только я остался в живых, я бы все-все изменил! Я должен, обязан выяснить, что именно стало известно матери, какие сведения могли бы, по ее мнению, смыть пятна с моего имени и спасти меня от казни! И я должен вернуться назад!

Дуглесс заглянула ему в лицо и поняла, что сейчас он говорит правду. Она и сама испытывала подобные же чувства в отношении своего семейства, и ей вовсе не хотелось, чтобы о ней вспоминали лишь в связи с ее идиотскими выходками, но не помнили о ее добрых делах – например, о том, как прошлым летом она добровольно вызвалась работать с детьми, не умевшими читать. Она тогда по три дня в неделю торчала в центре с этими детьми, которые в большинстве своем знали так мало человеческой доброты!

– Мы все выясним! – мягко сказала она. – Если эти сведения сохранились до сегодняшнего дня, мы их отыщем, а заполучив информацию, сумеем отправить вас обратно, я в этом не сомневаюсь!

– А вы знаете, как это сделать? – спросил он.

– Нет, не знаю, но не исключено, что все получится само собой, как только выяснится, зачем именно вас сюда отправили!

Он все хмурил брови, но затем угрюмое выражение его лица сменилось улыбкой.

– Так значит, теперь вы не будете больше говорить мне, что я лгу? – спросил он.

– Надеюсь, что нет: никто ведь на свете не сумел бы сыграть это с такой же достоверностью, как вы, – ответила она: ей как-то не очень хотелось обдумывать свои слова. Разумеется, мужчина, живший в шестнадцатом столетии, ну никак не мог бы переместиться на несколько веков во времени – и все же, все же…

– Посмотрите-ка, – воскликнула она, показывая на панель, но которой он только что молотил кулаками: в стене обнаружилась дверца, приоткрывшаяся примерно на дюйм.

Николас потянул за дверцу, открывая ее пошире.

– Мой отец в свое время рассказал об этом тайнике моему брату, а Кит всего за неделю до своей смерти показал его мне. Я же никому о нем не говорил.

Дуглесс увидела, как, просунув руку в образовавшуюся щель, он извлекает из-за дверцы какие-то пожелтевшие, ломкие по виду листки бумаги, свернутые рулоном.

На лице его появилось выражение некоторого испуга.

– Подумать только: всего-то несколько дней минуло, как я спрятал их здесь! – воскликнул он.

Взяв у него из рук рулон, Дуглесс слегка отвернула край. Каждый лист был исписан сплошь – сверху донизу и от левого края до правого, без всяких полей. Почерк она была не в состоянии разобрать.

– А вы сможете это прочитать? – спросила она.

– Полагаю, что смогу, ибо это написал я сам! – отозвался Николас, заглядывая в глубину потайного шкафчика. – А вот и оно – ваше сокровище! – воскликнул он и вручил Дуглесс небольшую белую, но уже пожелтевшую, шкатулочку, сплошь покрытую резьбой, изображавшей фигуры людей и животных.

– Неужто это – слоновая кость? – удивленно спросила она, принимая шкатулку. Вещи такого рода Дуглесс, разумеется, видела в музеях, но никогда еще не держала в руках. – До чего красивая! Это и впрямь чудесное сокровище! – воскликнула она.

– Да нет, – засмеялся Николас, – сокровище-то внутри! Впрочем, не торопитесь! – распорядился он, когда Дуглесс сделала попытку открыть шкатулку. – Дело в том, что я должен перекусить! – С этими словами он забрал у нее шкатулку и сунул ее в купленную им для Дуглесс дорожную сумку.

– Как?! – вскричала Дуглесс. – Вы хотите, чтобы я ждала, пока вы наконец насытитесь, и только потом заглянула в шкатулку?! – Она не верила собственным ушам!

Николас расхохотался.

– Как приятно видеть, что женская натура за четыре столетия ничуть не изменилась! – весело сказал он.

– Не заходите слишком уж далеко! – смерила его Дуглесс уничтожающим взглядом. – Надеюсь, вы не забыли, что ваш обратный билет на поезд – у меня!

Выражение его лица тотчас изменилось и стало кротким. Он взглянул на нее из-под ресниц так, что сердце у Дуглесс заколотилось. Николас шагнул к ней, и она невольно отступила в сторону.

– Ну, – спросил он, понижая голос, – вы разве не слышали, что ни одна из женщин не могла устоять передо мной?!

Дуглесс оказалась припертой к стенке, и сердце ее отчаянно, до звона в ушах, забилось, когда он пристально сверху вниз воззрился на нее. Он взял ее за подбородок и немного приподнял ей голову. Неужто он вознамерился поцеловать меня? – подумала Дуглесс, испытывая и гнев, и желание одновременно. Она непроизвольно прикрыла глаза.

– Очевидно, мне придется прокладывать себе путь назад в гостиницу, действуя как соблазнитель! – произнес Николас уже совсем другим тоном, и Дуглесс догадалась, что он просто дразнит ее.

Глаза ее вспыхнули, и она гордо выпрямилась – в тот самый миг, когда он слегка потрепал ее по подбородку, примерно так, как мог бы сделать это ее отец или же некий самодовольный босс из частной фирмы, который стал бы трепать свою сопливую секретутку!

– Впрочем, женщины сейчас совсем не те, что были в мое время! – проговорил он, захлопывая потайную дверцу. – Ибо нынче век этого самого… женского…

– Равноправия, – подсказала Дуглесс. – Да, век женской эмансипации! – пояснила она, думая в эту минуту о леди Арабелле на том самом столе!

Вновь пристально поглядев на нее, он сказал:

– Ну, разумеется, на такую женщину, как вы, мои чары не распространяются! И вы ведь говорили, кажется, что любите…

– Роберта? Да, я его люблю! – воскликнула Дуглесс. – И возможно, когда я вернусь в Штаты, у нас все еще наладится! Или, получив мое сообщение о браслете, он приедет за мной! – гордо сказала Дуглесс. Да, она намерена помнить Роберта! В сравнении с этим мужчиной Роберт кажется таким надежным, – подумала она.

– А, ну да… – пробурчал Николас, направляясь к выходу.

– И что же вы хотите сказать этим вашим «ну да»? – раздраженно спросила она.

– Да ничего, просто «ну да» – и все! – отозвался он. Но она, став у него на дороге, потребовала:

– Если вы хотели что-то сказать, то договаривайте!

– Ну, если Роберт и вернется, то не из-за женщины, которую якобы любит, а из-за украшения, да?

– Конечно же, он вернется ради меня! – выкрикнула Дуглесс. – А браслет… Дело попросту в том, что эта Глория дрянь, и она наврала ему, а Роберт, разумеется, ей поверил! И кончайте смотреть на меня такими глазами! Роберт – превосходный человек! По крайней мере, его будут помнить по его делам, которые он совершал на операционном столе, а не на… – Тут она прервала свой страстный монолог, увидев выражение лица Николаса.

Он просто отодвинул ее с дороги и пошел дальше.

– Николас, простите меня! – воскликнула она, бегом устремляясь за ним. – Я вовсе не хотела сказать такого! Я просто была зла, вот и все! И не вы виноваты в том, что о вас говорят в связи с Арабеллой, в этом – наша вина! Да! Слишком много телевидения! И слишком много журналов типа «Нэшнэл инкуайерер»! И слишком много настроенности на сенсацию! Ой, да постойте же, Колин, ну, пожалуйста, постойте! – Она остановилась и как бы застыла на месте: неужто и он бросит ее и уйдет?!

Она так и стояла, поникнув головой, и не сразу услышала, что он вернулся. Дружески обняв ее за плечи, он спросил:

– А что, мороженое у них тут продается? Его вопрос рассмешил Дуглесс, он же снова приподнял ей голову за подбородок и смахнул с ее щеки слезинку.

– У вас что, опять глаза от лука защипало, да? Она только и смогла помотать головой, опасаясь, что голос ее выдаст.

– В таком случае, пошли! – сказал он. – И если только память мне не изменяет, там, в шкатулке, должна находиться жемчужина – такой же величины, как мой большой палец!

– Это правда? – спросила она. – А что в ней еще? – Она совершенно искренне позабыла о шкатулке!

– Нет, сперва выпьем чаю, – ответил он. – Чаю со «сконами»! И еще закажем мороженого! А после этого я вам покажу, что в шкатулке!

Они вышли из неотреставрированной части замка, прошли мимо очередной группы экскурсантов и покинули территорию через калитку с надписью «Вход», что стоявшим возле нее гидам, разумеется, не очень-то понравилось!

В кафе Николас взял все хлопоты на себя. Дуглесс уселась за столик и ждала, пока он завершит свои переговоры с хозяйкой за прилавком. Николас, видимо, требовал чего-то, а женщина в ответ отрицательно качала головой, но у Дуглесс крепло подозрение, что Николас получит-таки все, чего желает!

Через несколько минут он вернулся к столику и предложил ей куда-то пройти с ним. Выйдя из кафе, они спустились по каменной лестнице в парк, прошли по нему и наконец остановились в полутени под тисовым деревом, с ярко-красными плодами, похожими на ягоды. Обернувшись, Дуглесс увидела, что за ними следуют та самая женщина из кафе и мужчина, а в руках у них два огромных подноса, уставленные чайниками, приборами для чаепития, а также тарелочками со всевозможными кондитерскими изделиями и крохотными сандвичами без корок. Однако любимых Николасом «сконов» на подносах не было.

Не обращая на эту пару внимания, Николас ожидал лишь, когда они расстелят на земле покрывало и расставят на нем все для чаепития.

– Здесь был мой главный парк, – произнес он, сопровождая свои слова жестом, и голос его был тих и печален. – Здесь же находилась и одна могила, – добавил он.

Служители из кафе удалились, и Николас, подав Дуглесс руку, помог ей сесть на покрывало. Она налила ему чашку чая, добавив молока, и, передавая тарелку со множеством всяческих закусок, спросила:

– Ну что, теперь-то можно?!

– Теперь – можно! – улыбаясь, ответил он.

Порывшись в сумке, Дуглесс вытащила из нее старинной работы, хрупкую на вид шкатулочку из слоновой кости и, затаив дыхание, открыла крышку.

На самом верху в шкатулке лежали два необыкновенной красоты перстня – один с изумрудом, а другой с рубином. Камни были вправлены в изысканнейший золотой орнамент с драконами и змеями. Продолжая улыбаться, Николас надел перстни – они смотрелись на его пальцах великолепно!

На дне шкатулки лежало что-то еще, завернутое в старый и уже ветхий бархат. Осторожно вынув бархатный сверточек, Дуглесс не торопясь развернула его.

На ладони у нее лежала брошь овальной формы, с золотыми фигурками, изображавшими… Она вопросительно поглядела на Николаса:

– А чем это они тут заняты?

– О, это – мучения святой Варвары, – пояснил он таким тоном, как если б она была совсем уж дурочкой.

Дуглесс к тому моменту и сама уже поняла, что на броши изображено что-то в этом роде, потому что золотой мужчина там, похоже, намеревался отрезать голову золотой же женщине! Фигурки окружал абстрактный рисунок по эмали, декорированный по краям крохотными жемчужинами и бриллиантами. К цепочке, свисавшей с нижнего края броши, была прикреплена жемчужина действительно величиною с палец взрослого мужчины! Поверхность жемчужины в соответствии со вкусами эпохи «барокко» была вся в трещинках, даже можно сказать, в разломах, но сияния ее не смогли умерить даже долгие прошедшие годы!

– Какое чудо! – прошептала Дуглесс.

– Она ваша! – отозвался Николас.

Желание обладать брошью волною прокатилось по Дуглесс, и пальцы ее непроизвольно сомкнулись на драгоценности, но она все-таки заявила:

– Нет, я не могу!

– Да ну, – засмеялся Николас, – это типично женское жеманство! Возьмите, вы можете оставить ее себе!

– Нет-нет, я не могу: она слишком дорогая! – запротестовала Дуглесс. – Такие дорогие украшения могут находиться только в музее! Она должна…

Взяв у нее с ладони брошь, Николас приколол ее Дуглесс на блузку, чуть пониже воротничка.

Достав из сумочки косметичку и вынув из нее зеркальце, Дуглесс оглядела себя с брошью, а заодно бросила взгляд и на свою физиономию.

– Мне нужно пройти в дамскую комнату, – заявила она и вскочила с покрывала. Николас при этом громко расхохотался.

Оказавшись одна в дамской комнате, Дуглесс долго любовалась брошью, прервав это занятие лишь после того, как туда вошел еще кто-то. Прежде чем вернуться к Николасу, она заскочила в магазин сувениров и все же взглянула на открытки. Ей потребовалась всего-то минута, чтобы увидеть то, чего Николасу так не хотелось позволить ей рассмотреть: в самом низу пачки находились открытки с изображением той самой печально знаменитой леди Арабеллы! Одну из них Дуглесс купила.

Расплачиваясь, она спросила у кассирши, нет ли в продаже каких-либо книг о Николасе Стэффорде.

Снисходительно улыбнувшись, та ответила:

– Все молодые леди интересуются им. Обычно у нас в продаже есть открытки с его портретом, но на данный момент они уже кончились.

– А нет ли каких-либо книг о нем? Быть может, о каких-то его успехах… ну… не только у женщин?

– Не думаю, что он преуспел хоть в чем-нибудь, разве что собрал войско, организовав мятеж против королевы, за что и был приговорен к смертной казни! Не успей он умереть, ему бы уж точно оттяпали голову! Этот молодой человек, милочка, был порядочным мерзавцем!

Забирая купленную открытку, Дуглесс пошла было к выходу, потом обернулась и спросила:

– А что случилось с матерью лорда Николаса после его кончины?

– С леди Маргарет? – просияв улыбкой, переспросила кассирша. – Да, точно, была такая леди! Дайте-ка вспомнить! Кажется, она снова вышла замуж. Как же звали ее нового мужа? Ах да, вспомнила! Хэарвуд. Лорд Ричард Хэарвуд.

– А вы, случайно, не знаете, не оставила ли она после себя каких-нибудь мемуаров?

– Ой, нет, милочка! Об этом я не имею ни малейшего представления!

– Все документы, относящиеся к семейству Стэффорд, хранятся в Гошок-холле, – неожиданно раздался чей-то голос из-за двери. Это была та самая экскурсовод, которой они с Николасом в столь грубой форме помешали давать пояснения экскурсантам!

– А где этот Гошок-холл? – спросила, испытывая некоторую неловкость, Дуглесс.

– Это неподалеку от деревушки Торнвик, – ответила дама-гид.

– Торнвик! – воскликнула Дуглесс и чуть не завопила от радости, но вовремя спохватилась. От всего сердца поблагодарив женщину, она выскочила из магазина и помчалась через парк к Николасу, возлежавшему на покрывале, – он попивал чаек и приканчивал последние сандвичи.

– Ваша мать вышла замуж за Ричарда – как бишь его? да, за Хэарвуда, – задыхаясь, выкрикнула она. – А все документы в этом, ну, как его?.. – Она никак не могла вспомнить названия!

– В Гошок-холле? – подсказал он.

– Да-да, именно там! Это рядом с Торнвиком! Отвернувшись от нее, он переспросил:

– Неужели моя мать вышла за Хэарвуда?!

Глядя ему вслед, Дуглесс думала: о чем он сейчас размышляет? Если он был обвинен в измене и умер, то, быть может, его мать, впав в бедность, просто была вынуждена выйти замуж за какого-нибудь деспота, способного пробудить лишь чувство презрения? Неужели и впрямь его старая и потому хрупкого здоровья мать была принуждена терпеть рядом с собою какого-то мужика, который, конечно же, обращался с нею как со своей собственностью?!

Николас задрожал, и Дуглесс, положив руку ему на плечо, сказала:

– Полно, Николас! В этом нет вашей вины! Вы ведь к тому времени уже умерли и ничем не могли ей помочь! Ох, ну что я-то такое несу? – подумала при этом она. В эту минуту Николас обернулся к ней, и она увидела, что он… смеется!

– Что ж, мне следовало бы знать, что уж она-то сумеет подняться! – воскликнул он, – Стало быть. Дики Хэарвуд! – повторил он и зашелся в приступе смеха – да так, что никак остановиться не мог!

– Расскажите же и мне! – потребовала Дуглесс.

– Ну, Дики Хэарвуд – этакое важно ступающее лысое чучело… – начал он.

Не понимая, что он хочет этим сказать, Дуглесс насупилась.

– Просто богатая задница, сударыня! – пояснил Николас. – Да, богатая такая задница! Очень и очень богатая! – И, вновь ложась на спину, он с улыбкой произнес:

– Что ж, приятно узнать, что мать не оказалась тою, кто увозит все свое достояние в одном-единственном сундучке!

Продолжая улыбаться, он налил и подал Дуглесс чашку чая, а когда она приняла ее, схватил валявшийся на одеяле небольшой конверт, принесенный ею из магазина, намереваясь заглянуть внутрь него.

– Нет, погодите… – начала было она, но Николас уже рассматривал открытку с изображением леди Арабеллы.

Затем, уставясь на Дуглесс этаким пристальным и всепонимающим взглядом – ей, право же, хотелось вылить этот чай ему на голову! – насмешливо спросил:

– А что, у них и открытки со столом есть в продаже, да?!

– Я совершенно не понимаю, что вы, собственно, этим хотите сказать? – надменно и не глядя на него отозвалась Дуглесс. – Эта открытка принесет пользу нашему с вами расследованию: возможно, она поможет… – начала она и запнулась, так как никак не могла придумать, выяснению чего именно могла бы помочь открытка с изображением той, которая стала матерью незаконнорожденного ребенка Николаса!

А он лишь насмешливо фыркнул на все ее объяснения!

Немного погодя он спросил:

– А что, если мы заночуем в этом городишке? А завтра поутру я бы купил себе «Армана и Рэйфа».

Дуглесс не сразу сообразила, что именно имеется в виду, но затем вспомнила об американских журналах, которые он просматривал.

– Должно быть, вы хотите сказать: «Джорджио Армани и Ральф Лорен», верно? Вы что-то такое от них хотели бы приобрести, да?

– Ну да, да! – откликнулся он. – Верно: костюмы в стиле вашего времени. Я ведь возвращаюсь в Торнвик и тоже не желаю быть наследником с одним-единственным сундучком!

Доедая маленький сандвич, Дуглесс подумала: пока не найдется Роберт, а вместе с ним и мои туалеты, мне тоже придется купить для себя еще кое-что из одежды.

Она взглянула на Николаса, закинувшего руки за голову. Стало быть, завтра утром они отправятся по магазинам, а весь следующий день, видимо, проведут в Торнвике, пытаясь понять, кто же именно оклеветал его перед королевой!

А сегодня ночью… – подумала она. – Да, сегодня ночью им опять предстоит ночевать в общем номере гостиницы!

Глава 6

Дуглесс восседала на заднем сиденье большого такси, заваленная коробками с багажом. Ну вот, куда я в конечном итоге приземлилась, – думала она, вспоминая, как недавно сидела на заднем сиденье машины Роберта в окружении багажа Глории и все пыталась устроиться поудобнее. Но теперь рядом с нею сидел, вытянув вперед длинные ноги, Николас. Его внимание было целиком поглощено миниатюрным экраном с работавшим от батареек электронным приспособлением для игр, которое они приобрели в магазине утром.

Откинув голову на спинку сиденья и смежив веки, Дуглесс погрузилась в размышления о том, как они с Николасом провели эти несколько последних часов. Вчера вечером, после чая в Беллвуде, она вызвала такси и попросила отвезти их в какой-нибудь пристойный отель в Бате.

Водитель доставил их в очень симпатичную гостиницу, разместившуюся в доме, построенном в восемнадцатом веке, и Дуглесс удалось заполучить для них с Николасом на ночь номер из двух комнат. Ни ей, ни Николасу даже в голову не пришло поинтересоваться, есть ли в наличии отдельные номера. Комната-спальня оказалась замечательной: мебель обита желтым ситчиком, на стенах – цветастые обои, на кроватях – такие же цветастые покрывала. Николас потрогал ладонью обои и поклялся, что, когда вернется к себе, обязательно найдет какого-нибудь живописца, который разрисует стены в его доме лилиями и розами.

Покончив с регистрационными формальностями, они отправились прогуляться и поглазеть на роскошные витрины магазинов Бата. Близилось время ужина, но тут Дуглесс неожиданно увидела здание с вывеской: «Американский кинотеатр».

– Мы могли бы с вами пойти в кино и перехватить там что-нибудь вроде запеченных сосисок и поджаренной кукурузы, – в шутку предложила она.

Однако Николас всерьез всем этим заинтересовался и принялся задавать всякие вопросы, так что кончилось это тем, что Дуглесс купила билеты в кино.

Ирония судьбы, – подумала она, – в кинотеатре, именуемом «американским», показывают европейский фильм «Комната с видом»! Все остальное, однако, у них было вполне американское: и сосисочные хот-доги, и жареная кукуруза, и кока-кола, и стаканчики со смесью из шоколада и арахисового масла, и «Риз» тоже. Помня об аппетите Николаса, она накупила всего, и с достаточно увесистыми пакетами они с трудом протиснулись по проходу к своим местам.

Кукуруза Николасу понравилась, кока-колу он выпил залпом, по поводу хот-догов сказал, что «можно есть», а отведав шоколадно-арахисовой смеси, чуть не завопил от восторга.

Дуглесс между тем все пыталась растолковать ему, что такое кино и сколь большими будут на экране изображения людей, но он слушал вполуха, ибо сейчас его более всего занимало то, что он совал себе в рот.

Он был в восхищении, когда свет стал медленно гаснуть, а когда раздались звуки музыки, чуть не свалился со стула. При первом же появлении на экране увеличенных людских фигур он пришел в ужас, и, глядя на выражение его лица, Дуглесс чуть не поперхнулась кукурузой.

В продолжении всего фильма ей было гораздо интереснее наблюдать за реакцией Николаса, чем смотреть на экран, – тем более что Дуглесс уже дважды видела этот фильм.

Когда фильм закончился и они отправились в гостиницу, вопросам Николаса не было конца. Он был так очарован технической стороной кинематографа, что, казалось, с трудом разобрался в сюжете. Кроме того, он ничего не мог понять в костюмах персонажей, ей пришлось подробно объяснять ему, что одежды времен короля Эдварда считаются у них «старомодными».

Позже, уже в гостинице, они обнаружили, что единственными туалетными принадлежностями, которыми они располагают, были те, что находились в сумочке Дуглесс, а также в крохотной корзиночке, прикрепленной к стенке гостиничного туалета, так что им пришлось по очереди воспользоваться ЕЕ зубной щеткой. Спать Дуглесс настроилась в нижнем белье, поэтому, приняв душ, завернулась в гостиничное банное полотенце. Она хотела уже юркнуть в постель, но Николас попросил почитать ему. Достав из сумочки Агату Кристи и усевшись в кресло возле его кровати, она принялась читать, пока он не уснул.

Прежде чем погасить свет, она склонилась над ним и, поглядев на его мягкие черные кудри, выделявшиеся на фоне белых, накрахмаленных до хруста простыней, вдруг, неожиданно для себя, легонько поцеловала его в лоб и прошептала:

– Спокойной ночи, мой принц! К ее смущению, Николас в ответ стиснул ее пальцы.

– Я – всего-навсего граф, – мягко сказал он, не открывая глаз, – но тем не менее примите благодарность за возвеличивание меня!

Улыбаясь, она убрала руку и отправилась в собственную постель. Довольно долго она не спала, внимательно прислушиваясь к нему и спрашивая себя, не приснятся ли ему дурные сны, как это случилось накануне ночью. Но он лежал совершенно тихо, и в конечном счете она тоже уснула. Проснувшись, она обнаружила, что уже утро и Николас встал и находится в ванной. Первым ощущением, которое она испытала, было чувство разочарования из-за того, что проспала ночь не в его объятиях, но она тотчас одернула себя. Ведь она же любит Роберта, а вовсе не мужчину, который, возможно, не в себе – а может, конечно, и нет! Впрочем, в себе он или не в себе, он, несомненно, принадлежит не ей! В любую минуту он может исчезнуть словно дым, столь же быстро, как и появился!

Тут Николас вышел из ванной – босиком, с голой грудью, одетый только в брюки и вытирающий полотенцем мокрую голову. Бывают, разумеется, по утрам и куда худшие видения, чем это зрелище широкогрудого, ничем не прикрывшего верхнюю половину тела красивого мужчины! И, откинувшись на подушку, Дуглесс вздохнула.

Услышав ее вздохи, Николас обернулся к ней и сердито спросил:

– Вы что, намерены весь остаток дня проваляться в постели? Нам с вами еще нужно найти для меня цирюльника, чтобы сбрить вот это! – заявил он, проводя ладонью по темной щетине на подбородке.

– Теперь очень модно ходить так! – попробовала возразить она, но он и слышать не хотел о том, чтобы разгуливать небритым. В итоге ей пришлось, управляясь с бритвой и крохотным флакончиком крема для бритья, предоставленного в их распоряжение гостиницей, показывать ему, как нужно бриться. Однако она не успела предупредить его, и, схватившись пальцами за лезвие, он порезал их, а потом потешался над Дуглесс из-за ее причитаний по поводу столь пустяшных, с его точки зрения, порезов.

Наконец, одевшись и подкрепив силы славным английским завтраком, они отправились по магазинам. Дуглесс уже начала привыкать к тому, что ей следует помогать Николасу справляться с самыми элементарными вещами, однако, когда дело дошло до покупки костюмов для него, выяснилось, что он прекрасно разбирается в том, что именно ему нужно. Ей оставалось лишь удивляться тому, как много он успел усвоить, бегло проглядев вчера вечером несколько модных журналов.

Графская натура Николаса торжествовала, и Дуглесс пришлось лишь издали наблюдать за всем. Английские продавцы мигом распознали, что имеют дело с аристократом, потому что и справа, и слева от него только и слышалось: «да, сэр!» или «нет, сэр!»!

У ног Дуглесс уже громоздилось несколько больших пластиковых пакетов, заполненных рубашками, брюками, носками, ремнями и еще – роскошным плащом из вощеной ткани, шапочками, двумя шелковыми пиджаками в итальянском стиле, потрясающей кожаной курткой, галстуками и даже черного цвета вечерними выходными костюмами. Покидая со всем этим барахлом шестой этаж магазина, Дуглесс довольно внятно попросила Николаса взять у нее кое-какие пакеты и отнести к выходу. В ответ он одарил ее презрительным взглядом, мол, как она смеет. Чуть позже, на выходе, он пронзительно свистнул, и перед ними остановилось такси. Да, быстро же он учится, – подумала Дуглесс. Николас попросил таксиста повозить их по магазинам, где он продолжал пополнять свой гардероб, а Дуглесс расплачивалась за отобранные наряды и оттаскивала их к такси.

К часу дня она уже с ног валилась от усталости и только-только собралась предложить ему отправиться куда-нибудь на ЛЕНЧ, как Николас остановился будто вкопанный перед красивой витриной, демонстрировавшей широкий выбор женской одежды. Посмотрев на витрину, затем на Дуглесс, он чуть не силой втолкнул ее в магазин. Даже удивительно, сколь быстро восстановились ее энергетические запасы! Николас проявил не только щедрость, но и вкус в выборе женских нарядов. Часом позже она вышла из магазина, одетая в темно-зеленую юбку из платьевой ткани «чаллис», шерстяной жакет, в тон юбке, и в шелковую блузку кремового цвета.

Теперь, казалось, им оставалось совершить налет лишь еще на один магазин – а именно на обувной. Николасу уже стала нравиться удобная современная одежда, но современную обувь из жесткой кожи он просто терпеть не мог. Из всего увиденного ему понравились лишь комнатные тапочки из мягкой кожи. Но в четвертом по счету обувном магазине Дуглесс все же уговорила его купить две пары пугающе дорогих итальянских туфель. Он настоял на том, чтобы и она приобрела для себя пару полусапожек из мягкой зеленой замши, вполне сочетавшихся с ее нарядами.

Им пришлось заехать в еще один магазин, чтобы купить чемоданы для перевозки всех их вещей. Николас хотел приобрести кожаные чемоданы, но денег у них уже оставалось мало, и Дуглесс уговорила его ограничиться парой голубых дорожных сумок из брезентовой ткани с кожаной отделкой.

Когда они наконец разделались с магазинами, было уже три пополудни, и все кафе, в которых можно было бы получить ленч, оказались закрытыми на перерыв. Тогда они купили хлеба, сыра, пирожков с мясом, бутылку вина и все это съели и выпили прямо в такси, пока ехали к своей гостинице, предоставляющей комнаты для ночлега и завтрак. При этом трапеза в машине показалась Николасу чем-то неожиданно новым. Ранее Дуглесс предлагала поехать в гостиницу поездом, но, услышав о том, что с багажом будет управляться он сам, Николас поднял ее на смех, и они поехали на такси.

Пока они добирались, Николас впервые разглядел хорошенько, что представляют собой английские шоссе с шестиполосным движением. Она понятия не имела, как он относится к высоким скоростям, но ее саму скорость пугала: в их «медленном» ряду машины мчались, делая примерно семьдесят миль в час, так что она боялась даже подумать о том, что все творится в самом близком к разделительной полосе ряду движения!

Через некоторое время Николас перестал таращиться на грузовики и задавать бесчисленные вопросы. Откинувшись на сиденье, он занялся игрой на маленьком дисплее, купленном Дуглесс специально для него. Сколько всего ему предстоит увидеть и сделать! – подумала Дуглесс. – И телевизоры, и видеомагнитофоны, и «чертово колесо», и самолеты, и космические ракеты! А уж в Америке сколько всего: там и Мэн с его лодками, и сказочное южное побережье, в реальность которого просто не поверишь, пока сам не увидишь, и Юго-Запад с ковбоями и индейцами, и Калифорния с…

И, вспомнив еще о Голливуде и о Венецианской лагуне, она не могла не улыбнуться. Да, она могла бы поехать с ним и на Северо-Запад, на Тихоокеанское побережье – половить там лососей, или махнуть в Колорадо и покататься там на лыжах, или отправиться на «круговую экскурсию» по Техасу! Она могла бы…

Они уже подъехали к своей маленькой гостинице типа «ночлег и завтрак», а Дуглесс все еще размышляла о том, что еще можно ему показать, пока она не вспомнила, что Николас лишь временно будет с нею. Но все-таки он ее, ее Рыцарь в Сверкающих Доспехах, не так ли?! И потом, он еще может вернуться в эту эпоху!

Николас велел таксисту вытащить с заднего сиденья машины все их многочисленные пакеты и отнести ко входу в гостиницу; Дуглесс же тем временем собиралась расплатиться с водителем последними оставшимися после продажи монет деньгами. Она как раз соображала, сколько дать водителю на чай, когда сверху, поспешно спускаясь по ступенькам, появилась хозяйка.

– Он здесь целый день провел, мисс, – сообщила она. – Явился еще утром и с тех пор никуда не уходил. Он в ужасном настроении и говорил просто кошмарные вещи! Я-то ведь считала, что вы состоите в браке с мистером Стэффордом!

У Дуглесс опять появилось знакомое сосущее чувство в желудке, и она тотчас вспомнила о своем «либраксе» – за все прошедшие дни он ей ни разу не понадобился!

– Кто же этот «он»? – тихо спросила она хозяйку.

– Роберт Уитли, – ответила та.

– Он один?

– Нет, – сказала хозяйка, – с ним некая юная леди. Кивнув, Дуглесс стала подниматься по лесенке, чувствуя все нарастающую боль в желудке. Николас отдавал какие-то последние приказания таксисту, но, увидев, какое у Дуглесс лицо, замолчал. Она, не произнося ни слова, спокойно расплатилась с таксистом, потом прошла в холл, где ее поджидали Роберт с Глорией.

– Наконец-то! – воскликнул Роберт, стоило Дуглесс предстать перед ними. – Мы тут ждем тебя весь день. Где он? Она знала, что он имеет в виду, но не подала виду. Кажется, он вовсе по ней не скучал!

– Что именно ты имеешь в виду? – переспросила она.

– Браслет, который вы украли! – встряла Глория. – Да, вот потому-то вы и толкнули меня там на кладбище, чтобы похитить мой браслетик!

– Ничего я такого не делала! – воскликнула Дуглесс. – Ты сама упала на…

– Послушай, – проговорил Роберт, прерывая ее и обнимая за талию, – мы сюда приехали вовсе не затем, чтобы ссориться! Нам с Глорией тебя очень недоставало! – И, слегка усмехнувшись, он продолжил:

– О, видела бы ты нас! Мы чуть ли не каждые пять минут сбивались с дороги! Ведь ни один из нас не умеет разбираться в этих дорожных картах, а в гостиницах мы вообще ничего не понимаем! А ты всегда так отменно продумывала наши маршруты и расписание и легко определяла, предоставляет отель услуги в номер или же нет!

Дуглесс как-то не была уверена, должна ли она восторгаться или возмущаться тем, что только что услышала. Значит, она ему нужна, но лишь затем, чтобы разглядывать дорожные карты и заказывать им обоим обслуживание в номер.

Целуя ее в щеку, Роберт добавил:

– Я же знаю, что ты не крала этого браслета, ты просто нашла его благодаря счастливой случайности!

Глория хотела было что-то сказать, но Роберт взглядом остановил ее, и этот его взгляд заставил Дуглесс почувствовать себя лучше. Может, наконец-то он вознамерился потребовать от дочери, чтобы та выказывала ей хоть какие-то признаки уважения?! А может…

– Ну, пожалуйста. Лесса, – проговорил Роберт, поглаживая ее ушко, – пожалуйста, поедем с нами! Ты даже сможешь полпути сидеть впереди, а вторую половину пути там будет сидеть Глория. И это только справедливо, верно же?

Она не знала, как ей быть: Роберт вроде ведет себя столь мило, и так приятно слышать его извинения и знать, что она ему нужна!

– Так что же, сударыня, – произнес в этот момент Николас, появляясь в холле гостиницы, – вы что, намерены сказать «прости» нашему с вами договору, да?!

Роберт так и отпрянул от Дуглесс, и она тотчас же ощутила волны исходящей от него ненависти, ненависти к Николасу. Неужто Роберт ревнует ее? До этого она никогда что-то не замечала за ним признаков ревности к какому-либо иному мужчине: если он и ревновал, то лишь к ее времяпрепровождению! Он просто не желал, чтобы Дуглесс тратила свое время на что-либо или кого-либо, кроме него самого!

– Кто это такой? – спросил Роберт. У Дуглесс было большое искушение выскочить вон из комнаты и никогда более не видеть ни одного из них!

– Так кто же это такой? – настаивал Роберт. – Ты что, уже успела… успела найти себе любовника за те несколько суток, которые миновали с той поры, когда ты меня бросила?!

– Это я тебя бросила?! – возмутилась Дуглесс. – Нет, это ты бросил меня и увез с собой мою сумочку! Это ты оставил меня без денег, без кредитной карточки, без…

Но Роберт жестом руки остановил ее.

– Да, это было ошибкой, – сказал он. – Это Глория взяла с собою – для твоего же блага! – твою сумочку. Она хотела только помочь тебе! Она же понятия не имела, что ты вздумаешь остаться здесь и откажешься путешествовать дальше вместе с нами! Разве это не так, дорогая?

– Хотела, значит, мне помочь? – переспросила Дуглесс, и у нее дыхание перехватило. – Стало быть, я сама решила остаться здесь, да?!

– Послушай, Дуглесс, – сказал Роберт, – нам что, обязательно обсуждать наши очень-очень личные проблемы именно здесь, в присутствии этого незнакомца?! Твой чемодан у нас в машине. Поехали! – И, взяв ее под руку, он повел Дуглесс к выходу.

В дверях стоял Николас и пристально смотрел на нее.

– Так вы намерены расстаться со мной? – спросил он, гневно повысив голос. – Вы что, намерены уехать с этим человеком, которому вы нужны лишь из-за услуг, которые вы ему оказываете?!

– Я… я… – забормотала Дуглесс, чувствуя полную растерянность. Слишком она хорошо знает обоих мужчин! Роберту она нужна для того, чтобы изучать дорожные карты, а Николасу – чтобы помогать в его изысканиях! У обоих корыстные цели! Как же ей быть?!

Николас принял решение за нее.

– Я нанял эту женщину, – заявил он. – И пока мне требуются ее услуги, она останется со мной! – Он ухватил Роберта за плечо и стал подталкивать к выходу.

– Уберите руки! – вскричал Роберт. – Вы не смеете так со мной обращаться, я сейчас полицию на вас напущу! Ну-ка, Глория, звони в полицию! А ты, Дуглесс, либо сей же момент отправишься со мной, либо никогда не дождешься предложения вступить со мною в брак! Тебе уже никогда… – Но никто не услышал его последних слов, потому что Николас с силой захлопнул за ним дверь.

Дуглесс, понурив голову, опустилась в кресло. Николас повернулся к ней, но, увидев Глорию, рявкнул:

– Вон отсюда?

Глория кинулась к дверям и буквально слетела со ступенек.

Подходя к окну, Николас сообщил:

– Ну вот, они наконец-то убрались, а ваши саквояжи швырнули на землю. Слава Богу, мы от них избавились!

Дуглесс продолжала сидеть, не поднимая головы. И как это она умудряется впутываться в подобные скандалы?! Даже отпуск не в состоянии провести по-человечески! Ну почему, почему у нее не может быть обычных, самых заурядных отношений с мужчинами?! Разве не славно было бы познакомиться с каким-нибудь симпатичным мужичком, ходить на свидания, вместе посещать кинотеатр или же играть в мини-гольф? Вполне вероятно, что после нескольких подобных встреч, как-нибудь за бутылкой вина, он и сделал бы ей предложение. И у них была бы вполне пристойная свадьба, и пристойный же дом, и двое пристойных детишек! И вся ее жизнь тогда была бы такой простой и самой-самой обычной!

А вместо этого она только и делает, что встречается с париями, недавно вышедшими из тюрьмы или готовящимися туда сесть, или же с мужиками, которые под каблуком у своих препротивных дочек, а теперь вот с чокнутым рыцарем из шестнадцатого столетия! Да она попросту не знает ни одной другой женщины, у которой бы было так много проблем с мужчинами, – думала Дуглесс.

– Так в чем же все-таки дело?! – прошептала она, закрывая ладонями лицо.

Николас опустился перед нею на колени и отвел ее руки.

– Я чувствую себя совершенно изнемогшим! – заявил он. – Пойдемте наверх, вы мне почитаете, пока я отдохну!

Будто какое-то бессловесное животное, она позволила Николасу взять ее под руку и отвести наверх, в их номер. Однако, как выяснилось в номере, он вовсе не рассчитывал на то, что она будет ему читать. Вместо этого он велел ей самой прилечь на постель, – что она и исполнила, – а потом принялся петь для нее! Это была нежная приятная колыбельная, и она очень сомневалась, что кто-либо, кроме нее, когда-либо слышал такую песню в этом столетии! И незаметно для себя она уснула.

Николас же прислонился к кроватному изголовью и, когда она заснула, решился погладить ее по волосам. Бог ты мой, как же ему хотелось обнять ее! Погрузить ладони в эти густые, великолепные, с рыжим отливом волосы! Погладить бледную кожу ее щек, дотронуться до ее ног, укрытых простыней – так близко от него! Он хотел бы поцелуями осушить ее слезы, а затем поцеловать ее в губы, вообще целовать ее всю, целовать до тех пор, пока она не рассмеется, не почувствует себя совершенно счастливой!

Спала она безмятежно, будто младенец, лишь время от времени ее сонное дыхание прерывалось всхлипываниями. Никогда еще он не встречал женщины, которая плакала бы столь часто, как она! Ну, и вообще, он никогда не видел подобной женщины. Ей так хочется быть любимой!

Он расспрашивал ее, как в этом их странном новом мире обстоит дело с браками, и ее ответы не понравились ему Ведь браки должны заключаться по контракту, и в них вступают с целью заключения союза, ради того, чтобы вырастить потомство! А нынче вот, в этом столетии, похоже, брачующиеся выбирают друг друга по любви!

Любовь. Да это же для мужчины попросту растрата своих сил! Видел он их, тех мужчин, которые все потеряли по причине этой самой «любви» к женщине!

Коснувшись виска Дуглесс, он погладил нежный локон на нем и поглядел на ее красивое тело, на налитые груди и стройные ноги. Вот, достаточно узнать, что пришлось этой девушке вынести ради этой самой «любви»! И Николас подумал о том, что бы сказала его мать, поделись с ней кто-нибудь мыслью о том, что можно вступить в брак по любви! Да, у леди Маргарет Стэффорд было четыре мужа, и никогда ей и в голову не приходило испытывать хоть к кому-либо из них чувство любви!

Но сейчас он, Николас, разглядывая эту современную женщину, вдруг ощутил в своем сердце нежность, никогда не испытываемую им прежде. Да она прямо-таки спешит отдать кому угодно свое сердце, кто только добр с нею! Насколько ему подсказывал опыт общения с Дуглесс, у нее, казалось, не было каких-либо веских причин заниматься им.

Он положил руку ей на щеку, и она во сне потерлась об нее. Какие узы сблизили их? Что это за узы, удерживающие их вместе? Он не делился с нею своими мыслями на этот счет, ибо она, похоже, ничего подобного не испытывала, но он-то знает, что способен чувствовать ее боль! С самой первой их встречи так и шло: когда она чувствовала боль, он тоже ощущал ее! В первый же день, когда она, выйдя из церкви, прошла к какой-то будке – теперь-то он знал, что это был «телефон»! – чтобы позвонить сестре! Он понятия не имел о том, что она там делала, но боль ее чувствовал!

Вот и сегодня: когда стоял у входа в гостиницу и отдавал распоряжения таксисту, вдруг почувствовал всю глубину охватившего ее отчаяния. И встреча с бросившим ее любовником оказалась для него, Николаса, настоящим шоком, он даже не смог вникнуть в суть их разговора.

И думал лишь о том, что Дуглесс намерена с ним расстаться. Но как же он разгадает загадку своего возвращения обратно, если она покинет его? И что он станет без нее делать?!

Он все еще с трудом понимал современный английский, но все-таки понял, что бывший любовник требует, чтобы Дуглесс уехала с ним, а она в затруднении, не знает, на что решиться. Движимый исключительно примитивным инстинктом, Николас попросту выставил этого мужчину за дверь! И как это Дуглесс могла размышлять, уехать ли ей с мужчиной, который позволяет дочери одерживать над нею верх?! Дуглесс заслуживает уважения, просто хотя бы потому, что она старше этой девчонки, если уж не принимать в расчет иные соображения! И что же стало со страной, где детей теперь настолько балуют, что можно подумать, будто они – особы королевской крови!

Николас коснулся ее плеча и погладил ее руку. Всего лишь трое суток, – подумал он. – Лишь какие-то трое суток тому назад она была для него просто незнакомкой, а нынче он чувствует, что готов сделать все, что в его силах, только бы побудить ее улыбнуться! И ей ведь так легко доставить удовольствие: сказать доброе слово, подарить что-нибудь, просто улыбнуться!

Наклонившись к спящей, Николас нежно поцеловал ее волосы. Эта женщина нуждается в заботе и внимании. Она – будто розовый бутон, которому требуется лишь толика солнечного света, чтобы раскрыться в прекрасный цветок. Ей нужно…

Николас резко отодвинулся от Дуглесс и отошел к окну. Нет, он не должен позволять себе слишком погружаться в заботы о ней! Даже если б ему удалось каким-нибудь образом прихватить ее с собой, в прошлое, все, чего он мог бы добиться для нее, это превратить ее в свою любовницу! Он криво усмехнулся: нет, ему не кажется, что мягкая как воск Дуглесс смогла бы стать хорошей любовницей! Она бы никогда ничего не стала выпрашивать у своего повелителя и раздавала б все, что имеет, первым встречным или же босоногим детям!

В этом двадцатом веке есть нечто недоступное для его понимания, и это – гораздо важнее машин, производящих свет, и картины на стенке. Он не понимает их философии! Вот, скажем, вчера он видел эту оскорбляющую вкус штуку, так называемое «кино». Потребовалось время, чтобы он оказался в состоянии воспринимать его – изображения были такими большими! – да и понять сам замысел, связанный с появлением на экране этих плоских гигантов, которых можно было обозреть с разных сторон, ему было трудно. Дуглесс разъяснила ему, что сами по себе исполнители – люди обычных размеров и, точно так же, как кого-то можно нарисовать маленьким, можно сделать и чье-то большое изображение. Но когда наконец он преодолел ужас перед этими картинами, выяснилось, что ему недоступен сам сюжет. Какая-то юная девица должна была выйти замуж за вполне подходящего ей мужчину со средствами, но она почему-то бросила его ради некоего молодого человека, не имевшего ни пенса в кармане, да и вообще не имевшего ничего, кроме пары стройных ног!

А по окончании фильма Дуглесс заявила, что, по ее мнению, сюжет «замечательный» и «романтичный»! Нет, подобной философии он решительно не понимает! Если бы, скажем, у его матери была дочь, которая отказалась проявить уважение к пристойной брачной сделке, то леди Маргарет, скорее всего, стала бы колотить ее, пока не утомилась бы, ну а потом поручила бы кому-то из самых крепких слуг продолжить битье! Однако, похоже, в этом столетии строптивость в детях лишь поощряется!

Он еще раз поглядел на Дуглесс – та спала, раскинувшись на постели, коленки поджаты, рука под головой.

Если бы он собирался остаться, то вполне вероятно, не расстался бы с нею. Должно быть, жить со столь мягкого нрава женщиной было бы одним удовольствием – с женщиной, которая спрашивала бы, нужна ли ему подушка, с женщиной, обнимавшей его, когда ему снились дурные сны. С женщиной, которой он был бы нужен вовсе не потому, что имел графский титул или был богат! Да, жизнь с нею была бы радостью!

И все-таки нет! – подумал он и, отвернувшись от нее опять, стал глядеть в окно. Он вновь вспомнил о старой карге из Беллвуда, о ведьме, что поглумилась над памятью о Николасе Стэффорде! Если он останется с Дуглесс, ему уже никогда не удастся изменить воспоминания о себе. Та баба в Беллвуде сказала, что после кончины Николаса королева Елизавета забрала все поместья Стэффордов в казну и что впоследствии большая часть из них подверглась разграблению в ходе гражданской войны, а к двадцатому веку уцелели лишь четыре из его некогда многочисленных поместий.

Да, честь! В этом веке люди, похоже, мало заботятся о своей чести! Дуглесс ведь толком не поняла, что именно он имел в виду, когда говорил о чести. Она посчитала эту историю про леди Арабеллу забавной! Да и сама идея насчет того, что человека могли казнить за измену, в общем-то, оставила ее равнодушной! «Ой, да ведь все это происходило так давно!» – сказала она ему.

Но для него, для Николаса, это происходило вовсе не «давно» – по его собственному счету, это случилось всего лишь трое суток тому назад!

Все, что тогда было с ним, явно имело какую-то причину! И Господь теперь вторично дает ему шанс! Где-то в этом столетии надо искать ответ на вопрос, кто же мог так сильно возненавидеть его, что даже, пожелал увидеть его мертвым! Кем же был тот, кто выиграл от его смерти? И кто мог иметь столь огромное влияние на королеву, что она с готовностью поверила всему, что он нашептал ей на ухо?

В ходе судебного разбирательства против него не нашлось никаких улик, и единственным доказательством его вины послужило то, что он собрал войско, не испросив предварительного разрешения у королевы. Его подданные тогда прибыли из Уэльса и клятвенно свидетельствовали, что это они просили его прислать войско, но судьи и слушать их не желали! Эти судейские под присягой подтвердили, что обладают, мол, некими «тайными данными» о том, что Николас Стэффорд намеревался лишить королеву власти и вернуть Англию в лоно католической церкви!

И когда его, Николаса, приговорили к смерти, он и сам поверил в то, что, видно, такая уж у него судьба. Он и держался этого мнения до тех пор, пока мать не прислала ему записку о найденных ею доказательствах его невиновности. Она писала, что вскоре истина выйдет наружу и он, Николас, станет свободным!

Но прежде чем ему удалось выяснить, что же это за доказательства, ему пришлось «умереть»! Во всяком случае, именно так теперь это преподносится в исторических сочинениях! А если уж по правде, то это – подлая, недостойная его кончина! Нашли, видите ли, лежащим без чувств над неоконченным письмом!

Но почему же тогда после его кончины мать не представила этих доказательств, чтобы восстановить его доброе имя? Вместо того, чтобы сделать это, она, стало быть, утратила власть над владениями Стэффордов и вышла замуж за Дики Хэарвуда, у которого мозги заплыли жиром!

Да, как много вопросов, на которые нужно найти ответы! И сколько же несправедливостей предстоит исправить! Сама честь его во многих отношениях поставлена на карту!

Его переправили сюда, в этот век, чтобы он получил возможность выяснить все, что требуется, а эту красивую молодую женщину придали ему в помощницы! И, обернувшись к Дуглесс, он с улыбкой поглядел на нее. Интересно, а был бы он столь же великодушен к ней, если бы она явилась к нему и сообщила, что прибыла из будущего? Нет, – подумал он, – нет, конечно! Он бы сам запалил костер, на котором ее сожгли бы как ведьму!

А она вот посвятила ему все свое время, хотя сначала делала это не очень охотно. Нет, быть неблагородной – вовсе не в ее характере!

Теперь она явно испытывает к нему влечение! Он прочитал это в ее глазах. Там, в его времени, когда женщина начинала питать к нему любовное чувство, он ее просто бросал! Женщины, навязывавшие свою любовь, только раздражали! Он, безусловно, предпочитал женщин вроде Арабеллы, которым больше нравились драгоценности или кусок изысканной шелковой ткани. И они с Арабеллой вполне понимали друг друга, кроме секса, между ними ничего не было!

Но с Дуглесс все представлялось совершенно иным: она, конечно, та, кто дарит любовь и кто любит всем своим существом. Этот мужчина, Роберт, получил толику ее любви, но он слишком глуп и потому просто не знает, что ему делать с нею! Он использовал, как мог, Дуглесс, поиграл с ее любовью и сделал ее несчастной!

И Николас хотел уже было шагнуть к ней: если бы он сам оказался любимым ею, он-то знал бы, что с этим делать! Он бы…

Нет, ни в коем случае! – приказал он самому себе и отвернулся от постели. Он не может позволить Дуглесс полюбить его: ведь когда он покинет ее, она с ума сойдет от горя! И ему, Николасу, тоже не нужно по возвращении тосковать о ней, представляя, как она живет здесь в одиночестве; даже мысленно не следует воображать ее испытывающей любовь к человеку, который ушел из жизни уже более четырех сотен лет тому назад!

Надо будет придумать какой-нибудь способ убить ее любовь к нему! Ему, конечно, нужна ее осведомленность об этом чужом для него мире, и сейчас он не может просто так отпустить ее от себя!

Но вместе с тем он также не способен просто уйти и оставить ее тут в горе! Он обязан придумать способ уничтожить ее любовь так, чтобы она была в состоянии понять его, чтобы способ этот был соотнесен с ценностями ее мира!

И, сам смеясь над абсурдностью своей идеи, Николас подумал, что мог бы, скажем, признаться ей, что любит другую. Такие признания обычно расхолаживают любую женщину! Но в кого бы он мог влюбиться? В Арабеллу? И он едва не расхохотался, вспомнив открытку, которую приобрела Дуглесс. Возможно, лучше было назвать какую-нибудь женщину, о которой она никогда и не слыхивала? Может, Алису? Елизавету? Джейн? Ах эта милая, милая Джейн!

И тут улыбка сбежала с его лица. А что, если Летицию?

Назвать себя влюбленным в собственную супругу?!

Об этой суке с ледяным взором он ведь неделями даже и не вспоминал! Когда его заключили в тюрьму по обвинению в измене, его Легация тотчас же занялась поисками нового мужа!

А сможет ли он уверить Дуглесс, что влюблен в собственную жену? Во вчерашнем фильме он видел тех, кто вступает в брак по любви. Возможно, если он скажет Дуглесс, что желает вернуться в свою эпоху именно потому, что чрезвычайно любит свою жену, то… Как-то не верится, что Дуглесс способна посчитать любовь чем-то более важным, нежели честь, но ведь этот их век такой странный!

Ладно, теперь все, что ему требуется, это найти подходящий момент и сообщить Дуглесс об этом!

Решение-то он принял, но от этого легче не стало! Тихонько выйдя из комнаты, он решил сходить к торговцу и договориться о продаже нескольких монет. А завтра они с Дуглесс отправятся в Торнвик и там попробуют найти ответы на все вопросы!

Бросив взгляд на Дуглесс, он вышел из комнаты.

***

Дуглесс внезапно проснулась, и, когда увидела, что одна в комнате, ее вдруг охватила паника, но она поспешила успокоить себя. Сцена с Робертом снова возникла у нее перед глазами. Правильно ли она поступила? Может, ей следовало поехать с ним? Ведь в конце концов, Роберт извинился – ну, не вполне, но все-таки! Возможно, он даже объяснил бы, почему бросил ее: он вполне мог подумать, что Дуглесс не желает больше путешествовать с ним! И, может статься, Глория и впрямь прихватила с собой ее сумочку без всякой задней мысли!

Дуглесс прижала ладони к вискам. Она совсем запуталась! Что она значит для Роберта? А для Николаса? И что оба они значат для нее? И отчего Николас явился именно к ней? Почему не к кому-нибудь еще? К кому-то не столь запутавшемуся в жизненных проблемах, как она?

Тут дверь открылась, и на пороге появился сияющий Николас.

– Я продал всего лишь несколько монет, и мы теперь богаты! – сообщил он.

Она тоже улыбнулась ему и вспомнила, как он выставил Роберта за дверь. Неужели правда, что этот мужчина – ее Рыцарь в Сверкающих Доспехах? Может, его послали к ней, потому что она попросту очень-очень нуждалась в нем?!

Ее пристальный взгляд, видимо, рассердил Николаса, потому что он нахмурился и отвернулся от нее.

– Мы будем ужинать? – осведомился он.

Ужинать они отправились в индийский ресторан, и Николас пришел в восторг от запаха корицы, кориандра, горячей подливы с перцем, пряностями и цитрамоном. Он уже почти освоился с вилкой, и Дуглесс заметила завистливые взгляды нескольких сидевших за соседними столиками женщин. Она стала расспрашивать о его прежней жизни, о 1564 годе и о том, чем, по его мнению, век двадцатый отличается от шестнадцатого.

Он рассказывал, но Дуглесс почти не слушала, а только смотрела на его глаза, волосы, на то, как движутся его руки. Нет, ему не следует возвращаться, думала она. Она хотела бы, чтобы он проявил инициативу и первым потянулся бы к ней! Она всегда хотела быть с таким мужчиной: добрым, вдумчивым, насмешливым, сильным, решительным, – с мужчиной, который знает, чего хочет!

К концу ужина Николас несколько притих, похоже, его что-то беспокоило. Обратный путь в гостиницу они проделали в молчании. Он не захотел разговаривать и в номере, не попросил ее почитать ему. Улегшись в постель, он отвернулся от нее и даже не пожелал спокойной ночи!

Дуглесс долго лежала без сна и все пыталась разобраться в том, что с нею приключилось за эти последние несколько суток. Значит, она плакала и молила о том, чтобы явился Рыцарь в Сверкающих Доспехах, и вот перед нею предстал Николас! Теперь он принадлежит ей, и она намерена удержать его!

Где-то около полуночи ее неожиданно разбудили беспокойные вскрикивания. Она улыбнулась, зная, что Николасу вновь снится какой-то дурной сон. Все еще улыбаясь, она перебралась к нему в постель. Он тотчас заключил ее в объятия и спокойно уснул. Дуглесс придвинулась к нему поближе, прижалась щекой к его волосатой груди и, удовлетворенная, стала засыпать. Что ж, пускай случится то, что и должно случиться, – подумала она, засыпая.

Пробудившись, Николас обнаружил, что уже наступил день и у него в объятиях лежит Дуглесс. Он понял, что мечты его сбылись. Ее тело так идеально совмещалось с его собственным, как если 6 их вылепили из одного куска глины! Как это она говорила?

Телепатия?! Да! Несомненно, между ними зародилось чувство, некая глубокая, очень глубокая связь, и он никогда ни с одной другой женщиной не испытывал ничего подобного!

Зарывшись лицом в ее волосы, он глубоко вздохнул и стал ласкать ее. Никогда прежде он не испытывал подобного вожделения и не подозревал, что такое возможно!

– Дай же мне силы, – молил он Бога, – силы свершить то, что должен! И прости меня! – прошептал он.

Он исполнился надежды на то, что сумеет сделать то, что положено, но сначала ему хотелось отведать ее, только разочек, лишь один-единственный раз, а потом уже он никогда не позволит себе коснуться ее!

Он стал целовать ее волосы, шею, тихонько касаясь языком ее нежной кожи. Рука его скользнула вверх по ее руке, а потом ладонь обхватила ее грудь. Удары сердца отдавались у Николаса в ушах, так сильно оно колотилось.

Дуглесс, просыпаясь, развернулась в его объятиях, чтобы поцеловать его – поцеловать так, как никогда и никого она не целовала прежде! Этот мужчина – моя вторая половинка, – думала она. – Он тот, кого мне недоставало всю жизнь!

– Летиция, – пробормотал в этот момент Николас где-то возле ее уха.

Ноги их были переплетены, а руки сжимали друг друга в объятиях. Дуглесс, улыбаясь, откинула голову назад, когда Николас принялся осыпать ее шею страстными поцелуями.

– Меня иногда называли… – с трудом сумела выговорить она, -…называли Морковкой, – она совсем задохнулась! – ну, из-за цвета моих волос, но никому еще не приходило в голову называть меня латуком!

– Летиция – это… – начал он, осыпая поцелуями ее шею и спускаясь все ниже и ниже. – Летиция – это имя моей жены.

– Уф! – выдавила Дуглесс, когда его рука принялась ласкать ее грудь, а губы опустились еще ниже.

Но тут вдруг до нее дошли его слова. Отодвинувшись, она взглянула на Николаса.

– Что?! Жены?! – переспросила она. Он привлек ее к себе и ответил:

– Да, но сейчас нам нет до нее никакого дела! Вновь отстраняясь от него, она воскликнула:

– Однако, я вижу, вам есть до нее дело, если, целуя меня, вы произносите ее имя!

– Да ну, просто с языка сорвалось! – заявил он, опять делая попытку привлечь ее к себе.

Но Дуглесс, с силой оттолкнув его, вскочила с постели, запахивая на ходу халатик.

– А почему же вы ничего мне не говорили про вашу жену?! – сердито спросила она. – Почему я прежде ничего о ней не слышала?!

– Не было никакой нужды рассказывать о Летиции, – ответил Николас, садясь в постели так, что нижняя половина его туловища оставалась прикрыта простыней. – И ее красота, и ее таланты, и моя к ней любовь – все это касается одного только меня! – И, беря в руки с тумбочки часы Дуглесс, он добавил:

– Пожалуй, сегодня надо будет купить и мне нечто в этом же роде!

– Ну-ка, положите часы на место! – завопила Дуглесс. – Я вполне серьезно! И, как мне кажется, вам следует мне кое-что объяснить!

– Объяснить вам?! – вскричал Николас, торопливо вскакивая с постели и натягивая брюки. Он повернулся к ней, все еще застегивая молнию:

– Послушайте, сударыня, да кто вы такая? Вы что, герцогская дочка? Или, может быть, графиня?! Я – граф торнвикский, а вы – у меня в услужении и должны на меня работать. Я же со своей стороны вас кормлю и одеваю и, возможно, вдобавок к этому положу вам и небольшое жалование, ежели, разумеется, вы этого заслужите. И я никогда не брал на себя обязательств что-либо рассказывать вам о своей личной жизни!

Дуглесс так и села на постели.

– Но вы ведь никогда не говорили ни о какой жене, – тихо сказала она. – Ни разу не упоминали ее в наших разговорах!

– Я был бы скверным супругом, если б стал трепать всуе имя моей любимой супруги, сообщая его своей служанке.

– Служанке?! – прошипела Дуглесс. – Так что, вы ее очень любите?

Презрительно фыркнув, Николас ответил:

– Это именно из-за нее я обязан вернуться. Я должен выяснить истину и вновь очутиться в любящих объятиях моей любящей жены!

Так, значит! – подумала Дуглесс. – Вчера – Роберт! А сегодня вдруг выясняется, что у Николаса есть жена – и жена, которую он безумно любит!

– Не понимаю! – вскричала Дуглесс и закрыла лицо руками. – Я хотела, чтобы вы явились сюда, я призывала вас в молитвах! Зачем же вы пришли ко мне, если любите другую?!

– Но вы молили об этом у моей могилы! Возможно, если б такое исполнил и кто-то другой – неважно, мужчина ли, женщина ли, – я бы и тогда явился. Должно быть, Господь знал, что мне понадобится кто-то в услужение, а вам будет нужна работа. Я, право, не знаю, но я твердо верю в то, что должен вернуться!

– К вашей жене?!

– Ну да, к моей жене.

Повернувшись к нему и пристально глядя на него, Дуглесс спросила, указывая на постель:

– А как же быть с этим?

– Сударыня, – ответил он, – вы сами залезли ко мне в постель. Я же все-таки мужчина, и у меня тоже могут быть слабости!

До Дуглесс теперь кое-что начало доходить, и она чувствовала сильное смущение. Право, ну есть ли на свете большая дура, чем она?! И есть ли на свете хоть один мужик, в которого она не влюблялась бы?! Стоило ей провести с мужчиной трое суток, и она уже принялась мечтать об их совместной жизни! Наверное, явись пред нею сам Аттила, предводитель гуннов, или какой-нибудь Джек-Потрошитель, она бы и в них втюрилась, это уж точно! При ее-то везенье ей наверняка потребовалось бы не более пары суток, чтобы влюбиться в Чингисхана!

– Ну, хорошо, – сказала она, вставая с постели. – Простите меня, это – недоразумение. Разумеется, у вас должна быть жена. Этакая красавица супруга и трое славных ребятишек! Я просто сама не понимаю, что это мне взбрело в голову! Вы и в смертниках числились, и еще, как оказалось, в браке состоите! По правде говоря, до сих пор я обычно имела дело с мужчинами, которым серьезно угрожало что-то одно, однако, похоже, я делаюсь все более и более «везучей»! Ладно, я сейчас соберу вещички и отчалю! А вы отправляйтесь-ка обратно, к своей миссис Стэффорд и ведите себе с нею вдвоем ваш шикарный образ жизни!

– Так вы намерены сказать «прости» нашему с вами договору, да? – спросил он, преграждая ей путь в ванную.

– «Прости»?! – переспросила она, повышая голос. – Опять вы с этим вашим «последним прости»?! Да, именно так: я намерена сказать «прости», сделать ручкой, вообще сделать все, что в таких случаях полагается, в отношении этого нашего пресловутого «договора»! Я вам не нужна, во всяком случае, не нужна, учитывая, что у вас есть ваша распрекрасная Летиция да еще Арабелла Настольная!

– Ну, ежели вас столь сильно раздражает то, что наша любовная игра прервалась, мы могли бы вернуться в постель! – произнес Николас, понижая голос, как заправский ловелас, и подходя к ней.

– Да никогда в жизни, кобелина! – воскликнула Дуглесс, и глаза ее гневно засверкали. – Только дотроньтесь до меня, и в свое прошлое вам придется убираться с синяком на физиономии!

Потирая рукою челюсть, чтобы скрыть улыбку, Николас ответил:

– Не вижу оснований для того, чтобы приходить в такую уж ярость! Я вам честно все о себе рассказал. В своих поисках того, кто меня предал, я нуждаюсь в помощнике. Я только хочу найти нужные мне сведения и вернуться домой. И я никогда не притворялся перед вами!

Дуглесс отвернулась от него. Да, он прав! Никогда он не пытался что-то утаивать от нее! Это она навоображала каких-то воздушных замков, навыдумывала что-то про то, как они станут жить вместе, в вечном и счастливом согласии! Вот идиотка, идиотка, идиотка! – твердила она себе.

Повернувшись к нему, она сказала:

– Извините меня за все! Наверное, вам следует поискать себе в помощь кого-то другого! Теперь мой кошелек при мне, мой билет на самолет тоже, и я считаю, что мне лучше всего отправиться домой!

– А, ну, понятно! – протянул он. – Вы – просто струсили!

– Я?! Я и не думала трусить! Просто я…

– Да, просто вы влюбились в меня! – произнес он как бы нехотя и вздыхая. – Это свойственно всем женщинам. Проклятье какое-то, очень и очень мешающее мне жить! Я трех суток не могу провести вместе с женщиной без того, чтобы она не прыгнула ко мне в постель! Не думайте более об этом – я вас ни в чем не виню!

– Что-что?! Вы не вините меня?! – воскликнула Дуглесс, у которой гнев, казалось, вытеснил чувство жалости к себе. – Так вот: вы очень и очень переоцениваете свои чары! Вы и понятия не имеете, что собой представляют современные женщины! Да любая из них вполне смогла бы жить с вами в одном доме и ничуть не прельщаться вами! Да мы терпеть не можем таких высокомерных, раздутых от тщеславия павлинов, как вы!

– Да что вы? – переспросил он, выгнув бровь. – Стало быть, только вы и отличны от этих самых «любых», верно? Прошло всего трое суток, а вы уже залезли ко мне в постель!

– К вашему сведению, я просто пыталась какого вас успокоить, когда вас мучил ночной кошмар! Мне казалось, что я просто-напросто убаюкиваю вас – ну, вроде как мать убаюкивает свое дитя!

– Убаюкивали? – улыбаясь, переспросил Николас. – В таком случае, вы хоть каждое утро можете меня убаюкивать, если только сами того пожелаете!

– Оставьте-ка это для вашей супруги! – воскликнула Дуглесс. – Так что, вы уберетесь наконец с дороги или нет? Мне нужно одеться и выметаться отсюда!

Беря ее за руку, он спросил:

– Вы сердиты на меня из-за того, что я вас поцеловал, да?!

– Я сердита на вас из-за того, что… – начала было она и, не договорив, отвернулась от него. В самом деле, из-за чего, собственно, она злится? Он проснулся и, обнаружив, что она спит в его постели, принялся целовать ее. Он же не попытался овладеть ею и, по правде говоря, вел себя как истинный джентльмен, и только! И он ни разу даже и намека не сделал на то, что между ними возможно нечто большее, чем обычные отношения между нанимателем и служащим!

Это она, она сама все заварила! Из-за его дразнящей наготы, из-за того, что они веселились с ним вместе, а в особенности потому, что, порвав с Робертом, она страдала, вот и вообразила, будто между нею и Николасом есть что-то большее, чем было на самом деле!

– Я вовсе не сержусь на вас! – сказала она. – Но я безумно злюсь на себя! Вероятно, это была просто реакция на стресс!

– Реакция на стресс? – переспросил он.

– Ну да! Иногда бывает ведь так, когда – как это и произошло со мной! – тебя обманывают или бросают, и из-за этого попросту хочется вскочить в первый попавшийся поезд и уехать куда-нибудь! – Однако он все никак не мог понять ее и выглядел озадаченным. – Я просто подумала, что вы могли бы заменить мне Роберта. Возможно даже, мне попросту хотелось вернуться домой с обручальным колечком на пальце! Ведь если б дома узнали, что я обручена, то, скорее всего, не стали бы задавать мне слишком много вопросов о том, что же случилось с тем мужчиной, с которым я улетала из Америки! Простите меня за то, что позволила себе так подумать! – проговорила она, подымая к нему лицо. – Может, лучше вам все-таки найти себе другого помощника.

– Понимаю, – ответил он. – Вы неспособны устоять передо мною. Все в точности так, как и объясняла та дама-экскурсовод: нет женщины, способной устоять передо мною!

– Ну уж нет, я-то вполне способна устоять перед вашими чарами! – гневно вскричала Дуглесс. – В особенности теперь, когда мне уже известно, сколь чудовищно вы эгоистичны и самовлюбленны! Теперь я смогла бы даже жить с вами вместе и тем не менее не поддаваться вашему обаянию!

– Нет, не смогли бы!

– Смогла бы! И я вам это докажу! Я вам помогу решить эту таинственную загадку, и, даже если на это потребуются годы, я и не подумаю испытывать к вам хоть что-то! – И, злобно прищурившись, добавила:

– А когда у вас будут какие-нибудь очередные дурные сны, я попросту запущу в вас подушкой! Ну что, теперь вы намерены пропустить меня в ванную?!

Николас дал ей пройти, и она яростно захлопнула за собою дверь ванной. Глядя на эту закрытую дверь, он не мог не улыбнуться. Ах, Дуглесс! – думал он. – Милая, милая моя Дуглесс! Ты-то, возможно, и сумеешь устоять передо мною, но что делать мне? Пробыть целый год вместе и не прикасаться при этом к тебе?! Да я с ума сойду!

И, повернувшись к двери ванной спиной, он стал одеваться.

Глава 7

Длинный черный автомобиль вез их на юг мимо красивейших сельских мест Англии. С заднего сиденья Николас исподтишка наблюдал за Дуглесс. Она сидела, напряженно выпрямившись. Ее красивые густые рыжеватые волосы, плотно зачесанные назад, были собраны на затылке и заколоты шпильками. За все это время, начиная с утра, она ни разу не улыбнулась, не залилась смехом и вообще практически ничего не произносила, кроме «да, сэр» или «нет, сэр».

– Дуглесс, – начал было он, – я…

– Хочется верить, лорд Стэффорд, – резко оборвала его она, – что с этим мы покончили. Я – мисс Монтгомери, ваша секретарша, и только – не больше и не меньше! И я надеюсь, сэр, что вы это запомните и сумеете держать себя в руках, чтобы не порождать в окружающих впечатления, будто наши отношения предполагают нечто большее, чем есть на самом деле.

Вздохнув, он отвернулся от нее. Он не находил нужных слов, чтобы возразить ей, а кроме того ведь он сам думал, что так будет лучше. И все же всего лишь за какие-то несколько часов он успел соскучиться по ней, по прежней.

Немного погодя он несколько отвлекся от своих мыслей, увидев в окне башню торнвикского замка и почувствовав, что сердце его забилось чуточку сильнее. Ведь это он спланировал здешние постройки: свел воедино все, что знал и любил других своих поместьях, выбрал лучшее и выстроил вот этот красивый замок. Целых четыре года ушло на камнерезные работы и на то, чтобы доставить мрамор из Италии. А но внутреннем дворике он спроектировал башенки с круглыми оконцами в них.

Строительство было завершено лишь наполовину, когда его заключили под стражу, но эта оконченная половина по своей красоте ничуть не уступала лучшим замкам страны!

Такси повернуло на дорожку, ведущую к замку, и Николас нахмурился: все здесь выглядит таким обветшалым! А ведь лишь месяц тому назад он был здесь, и тогда все казалось идеальным, все было новехоньким! Сейчас же дефлекторы над печными трубами кое-где разрушились, крыши во многих местах без черепицы, а некоторые окна заложены кирпичом.

– Это великолепно! – прошептала Дуглесс, но затем, строго выпрямившись, почтительно добавила:

– Сэр!

– Да нет же, тут все рушится! – сердито возразил Николас. – И эти башенки с западной стороны так никогда и не достраивались, что ли?!

Машина остановилась, Николас вылез и огляделся. Нет, с сто точки зрения, здесь все только навевает печаль: от недостроенной половины дома остались одни руины, а у другой половины вид такой, будто ей уже сотни лет, впрочем, так оно и есть! – с отчаянием думал он.

Обернувшись, он увидел, что Дуглесс уже распорядилась внести их багаж в вестибюль гостиницы.

– Чай лорду Стэффорду нужно подавать рано, в восемь утра, – отдавала она приказы гостиничной обслуге, – А легкий второй завтрак – примерно в полдень. Но меня следует заблаговременно знакомить с меню. – И, повернувшись к Николасу, она спросила:

– Вы, милорд, сами желаете расписаться в регистрационном журнале или я могу сделать это за вас?

Николас бросил на нее уничтожающий взгляд, но она даже не заметила этого, поскольку смотрела в другую сторону. Он торопливо расписался в гостевой книге, а затем лакей повел их в забронированный номер-люкс.

Комната оказалась великолепной. Стены оклеены темно-розового цвета обоями, а большая, на четырех ножках кровать покрыта желто-розовым ситцевым покрывалом. В ногах кровати на розовом ковре стояла небольшая кушетка. Рядом открытая дверь вела в небольшую же гостиную, в которой также доминировали розовый и бледно-зеленый тона.

– Сюда нужно поставить вторую кровать, для меня! – распорядилась Дуглесс.

– Дополнительную кровать? – переспросил лакей.

– Ну, разумеется: надо же мне где-то спать! Вы ведь, надеюсь, не думаете, будто я могу спать в покоях, отведенных его светлости, не так ли?

Николас глаза от удивления вытаращил: он уже достаточно долго пробыл в этом двадцатом веке, чтобы понимать, что поведение Дуглесс должно было казаться странным!

– Слушаюсь, мисс, – отозвался лакей. – Я распоряжусь, чтобы сюда поставили вторую кровать. – И он вышел, оставив их одних.

– Дуглесс… – начал было Николас.

– Мисс Монтгомери, – холодно поправила его она.

– Мисс Монтгомери, – подхватил он столь же холодным тоном, – проследите, пожалуйста, за тем, чтобы мой багаж доставили наверх. Я хочу осмотреть свой дом.

– Должна ли я сопровождать вас?

– Нет, не нужно: я не желаю терпеть рядом с собою подобных чертовок! – злобно проговорил он и вышел из комнаты.

Дуглесс дождалась, пока принесли их дорожные сумки, а потом спросила у лакея, где в поселке библиотека. Ступая по улочкам крохотной деревушки и сжимая в руке тетрадку для заметок и набор ручек, она чувствовала себя уверенно, но по мере приближения к зданию библиотеки шаг ее замедлился.

Не стоит об этом думать! – говорила она самой себе. Это была только мечта, совершенно неосуществимая, недосягаемая мечта! Надо оставаться холодной и даже думать о чем-то холодном: об Антарктике, о Сибири! Да, именно: исполнять его поручения и оставаться с ним холодной! Он принадлежит другой женщине и другой эпохе!

Отыскать то, что библиотекарь назвала «Собрание документов Стэффордов», не составило труда.

– Многие посетители спрашивают у нас о Стэффордах, в особенности те туристы, что останавливаются в гостинице «Торнвик», – сообщила Дуглесс местная библиотекарша.

– Меня интересует судьба последнего графа, сэра Никола-га Стэффорда, – сказала Дуглесс.

– А, этого несчастного, которого приговорили к отсечению головы, а затем он скончался еще до наступления казни! – воскликнула библиотекарша. – Считается, что его отравили!

– Кто отравил? – в нетерпении спросила Дуглесс.

– Вероятно, тот же, кто обвинил его в предательстве! – ответила библиотекарша. – А вам известно, что именно Николас Стэффорд построил Торнвик? Я читала, что он сам разработал даже проект застройки, но, к сожалению, доказательств этому нет: не сохранились даже какие-либо рисунки, подписанные им. Ну вот, здесь то, что нам нужно: на этой полке стоят все книги, в которых имеется хоть какое-то упоминание о Стэффордах.

Дуглесс принялась поочередно вытаскивать с полки книги и просматривать их.

В первой о Николасе сообщалось крайне мало, а то, что было, излагалось исключительно в уничижительных тонах. Графом он успел побыть лишь четыре года, а затем его обвинили в измене. Кристофер, старший брат Николаса, получил графский титул уже в двадцать два года, и авторы всех книг прямо-таки захлебывались от восторга, сообщая о том, как умело Кристофер использовал скудеющие богатства семьи Стэффорд и вновь добился процветания. О Николасе же, который был лишь на год моложе брата, говорилось, что он был легкомыслен и тратил огромные деньги на женщин и лошадей.

– Он ничуть не переменился с тех пор! – вслух проговорила Дуглесс, открывая очередную книгу. Последняя содержала еще больше негативных сведений о Николасе. В ней во всех подробностях рассказывалась история о леди Арабелле и пресловутом столе. Это излагалось примерно так: в тот момент, когда Николас с Арабеллой входили в комнату, там находились двое слуг, которые, услышав шаги лорда и леди, спрятались в чулане. В дальнейшем эти слуги стали рассказывать о том, что видели, всем встречным и поперечным, а некий лакей по имени Джон Уилфред записал эту историю в свой дневник, сохранившийся до сего времени.

Третья книга оказалась более серьезной. В ней повествовалось о свершениях Кристофера и упоминалось о том, что его младший брат, кутила и повеса, промотал все добытое Кристофером состояние, предприняв отчаянно-дурацкую попытку посадить вместо Елизаветы на английский престол Марию, королеву Шотландии.

Захлопнув книгу, Дуглесс посмотрела на часы: самое время идти пить чай. Выйдя из библиотеки, она направилась прямо в сторону симпатичного маленького кафе. Заказав себе чай со «сконами», она уселась за столик и принялась перечитывать свои заметки.

– Я, право же, делал все, чтобы разыскать вас! – раздался вдруг знакомый голос, и, подняв глаза, она увидела стоявшего рядом со столиком Николаса.

– Может, мне следует постоять, покуда вы, милорд, не соблаговолите присесть? – осведомилась Дуглесс.

– Нет-нет, мисс Монтгомери, – парировал он, – вполне достаточно облобызать большие пальцы моих ног!

Дуглесс с трудом сдержала улыбку. Он заказал для себя чай, но расплачиваться за него пришлось ей, ибо у него по-прежнему не было при себе наличных денег.

– Что вы читаете? – спросил он.

Бесстрастным тоном она пересказала ему, что именно ей удалось вычитать в книгах. Если не считать легкого порозовения кожи в районе воротничка, можно было бы посчитать, что он никак не отреагировал на ее сообщение.

– А что, там в этих ваших исторических, трудах нигде не сообщается о том, что я был камергером у брата? – спросил Николас.

– Нет, об этом – ничего. Говорится только, что вы покупали лошадей и кутили с женщинами, – ответила она, подумав при этом: а ты еще вообразила, будто способна полюбить подобного мужчину! Похоже, впрочем, многие, очень многие, женщины и до нее воображали то же самое.

Откусывая от своего «скона» и запивая его чаем, Николас сказал:

– Вернувшись в свой век, я внесу изменения в ваши исторические труды!

– Но вы не в силах изменить ход истории! – возразила она. – История – это данность, это – то, что уже сделано. А того, что говорится в исторических сочинениях, вы никак не можете изменить: ведь книги-то эти уже напечатаны!

Он не счел нужным возражать ей, спросил только:

– А что там сообщается о том, каким все стало после моей кончины?

– Ну, так далеко я еще не заглядывала, – ответила Дуглесс. – Я прочла лишь о вас и о вашем брате. Холодно глянув на нее, он уточнил:

– Следовательно, вы читаете лишь о чем-то нелестном в отношении меня?

– Но там только нелестное, – ответила Дуглесс.

– А как насчет того, что это именно я спроектировал Торнвик? – спросил он. – Ведь сама королева воздавала ему хвалы как замечательному сооружению!

– Никаких записей о том, что именно вы его спроектировали, нет. Как мне сказала библиотекарша, существует и такое мнение, но доказательств этому никаких нет.

– Ладно, пошли! – сердито сказал тогда Николас, кладя на блюдце недоеденный «скон». – Идемте, я покажу вам, что я сделал! Я продемонстрирую вам то, что осталось после меня и что является результатом огромной работы!

С этими словами он поспешил прочь из кафе – недоеденный «скон» свидетельствовал о том, сколь сильно Николас был раздражен. Выйдя на улицу, Николас зашагал большими, сердитыми шагами в сторону гостиницы, и Дуглесс с трудом поспевала за ним.

По мнению Дуглесс, гостиница была очень красивой, но Николасу все здесь представлялось чуть ли не руинами. Слева от входа в отель высились какие-то каменные стены, и она сначала решила, что это остатки ограды, но он пояснил, что это – стены второй, составляющей почти что половину, части дома, которая так никогда и не была достроена. В данное время это были просто две высокие стены, увитые диким виноградом, а подножие все заросло травой. Он рассказал ей о том, сколь красивыми стали бы эти помещения, если б только их удалось выстроить так, как он это задумывал: деревянные панели, витражи, обрамленные мраморными резными решетками камины. На одной из стен проступал чей-то каменный профиль, почти разрушенный временем и дождями, и, указывая на него, Николас сообщил:

– Это – барельеф с ликом моего брата. Мне хотелось, чтобы его вырезали прямо в стене и я бы всегда помнил о нем.

Они прошли вдоль анфилады комнат без крыш, и он все подробно разъяснял ей. Теперь Дуглесс уже начала понимать, что именно им задумывалось. Она уже почти слышала звуки лютни, доносившиеся из музыкальной гостиной.

– Ну вот, – сказал он в заключение, – а теперь все это выглядит совсем не так! Теперь это – пространство, где бродят коровы да козы, да еще… йомены.

– Да, и йоменские дочки тоже! – ехидно добавила Дуглесс, приняв, видимо, его презрительную реплику на свой счет.

Он повернулся к ней и смерил ее презрительно-холодным взглядом.

– Так вы верите тому, что эти болваны написали обо мне! – воскликнул он. – Вы, стало быть, поверили тому, что вся моя жизнь была посвящена исключительно лошадям и женщинам?!

– Но это не я, милорд, утверждаю, а книги! – ответила она в тон ему.

– Ну, ладно, – сказал он, – завтра поутру мы с вами примемся за выяснение того, о чем никакие книги не сообщают!

Утром они явились в библиотеку, когда ее только-только открыли. Потратив минут двадцать на то, чтобы растолковать Николасу, как устроена система свободного доступа к полкам, Дуглесс сняла со стеллажа, на котором стояли книги о Стэффордах, пять из них и принялась читать ему вслух. Сидя напротив нее, Николас с тоской смотрел на число страниц в книге и хмурился. Понаблюдав за ним в течение получаса и увидев, как он борется со скукой, Дуглесс сжалилась:

– Вечерами, сэр, – сказала она тихо, – я, возможно, могла бы и поучить вас читать. – Поучить меня читать? – удивленно переспросил он.

– Ну да, в Америке я преподаю в школе и достаточно опытна в обучении чтению детей. Уверена, что и вы смогли бы научиться читать!

– Да неужто? – иронически спросил он, приподнимая бровь. Больше он ничего не стал объяснять, но встал с места и, подойдя к библиотекарше, задал той несколько вопросов. Дуглесс толком не слышала, о чем именно он спрашивал. Понимающе улыбнувшись и кивнув ему, библиотекарша ушла куда-то и через минуту вернулась со стопкой книг, которые и вручила Николасу.

Николас отнес книги к их столику и приоткрыл верхнюю из них. Лицо его радостно просияло, и он сказал:

– Вот, мисс Монтгомери, почитайте-ка мне это! Разворот книги представлял собой факсимиле какого-то документа – совершенно непонятного: буквы имели странные очертания, а слова весьма причудливую орфографию. Дуглесс вопросительно посмотрела на Николаса.

– Вот это и есть печатная продукция моего времени! – сообщил он и, взяв книгу и глядя на титул, добавил:

– Это – пьеса, ее написал некий муж по фамилии Шекспир.

– А вы что, не слыхали о нем, что ли? – поинтересовалась Дуглесс. – Я-то лично полагала, что этот «муж» – из самых что ни на есть елизаветинских времен!

– Нет, я ничего о нем не знаю! – ответил Николас, садясь напротив нее и приступая к чтению. Не прошло и нескольких минут, как он целиком погрузился в книгу. Дуглесс же продолжила свое копание в исторических трудах.

Сведений о том, что случилось после кончины Николаса, оказалось крайне мало. Сообщалось, что поместья были конфискованы королевой, а поскольку ни у Кристофера, ни у Николаса детей не осталось, то со смертью старших прервалась линия наследования графского титула, да и сам род Стэффордов угас. И вновь и вновь она читала о том, каким беспутным был Николас и как он предал все семейство.

В полдень они отправились на ленч в паб. Николас уже начинал привыкать к легкости второго завтрака, но все еще высказывал недовольство.

– Что за глупые дети! – сказал он вдруг. – Если б они прислушались к советам родителей, наверняка остались бы живы! А у вас, в вашем мире, лелеют и пестуют подобных непослушных созданий!

– Какие еще дети?! – спросила она.

– Ну, эти, из пьесы. Жюльетта и… как его? – И он умолк, явно пытаясь вспомнить имя героя.

– Вы о «Ромео и Джульетте» говорите, что ли? – поинтересовалась Дуглесс. – Так вы «Ромео и Джульетту» читали?

– Именно так, – ответил он, – И более непокорных родительской воле созданий я в жизни не видывал! Эта пьеса должна послужить хорошим уроком для всех детей! Надеюсь, И теперь дети ее читают и учатся на этой истории!

– «Ромео и Джульетта» – пьеса о любви! – чуть не закричала Дуглесс. – И если бы родители героев не были столь недалекими и столь зашоренными, то…

– Недалекими?! – воскликнул он.

Ну, пошло-поехало, и во время ленча они только и делали, что продолжали спорить.

Позже, на обратном пути в библиотеку, Дуглесс спросила у Николаса, как умер его брат, Кристофер.

Останавливаясь и глядя в сторону, он ответил:

– В тот день мы должны были ехать с ним на охоту, но перед этим я, упражняясь в фехтовании, повредил руку. – Дуглесс увидела, как он морщится, потирая левое предплечье. – У меня до сих пор шрам. – Николас ненадолго замолчал, а затем вновь повернулся к ней и продолжил, но уже без каких бы то ни было признаков боли на лице, – Кристофер утонул. Из нас двоих, братьев, не один только я питал слабость к женщинам! Кит увидел, что в озере плавает красивая девушка, и приказал сопровождающим убраться и оставить его с нею наедине. Когда несколькими часами позже свита вернулась, они вытащили мертвого брата из озера.

– И что, никто так и не видел, что именно там произошло?

– Нет, никто. Кроме, может, той девушки, но мы так и не сумели ее отыскать.

Дуглесс некоторое время пребывала в задумчивости, затем сказала:

– Как странно, что ваш брат утонул и не осталось никаких свидетелей произошедшего, а всего лишь несколькими годами позже вас обвинили в измене! Все выглядит так, будто кто-то заранее нацелился на то, чтобы завладеть имуществом Стэффордов!

Николас переменился в лице, и в обращенном к ней взгляде появилось выражение, которое обычно бывает у мужчин, когда женщина при них вдруг сообщает о чем-то, что им самим и в голову не приходило, – как если бы случилось что-то абсолютно невероятное!

– А кто должен был наследовать после вас? – размышляла вслух Дуглесс. – Должно быть, ваша дражайшая и любимейшая Летиция, да? – И она тут же закусила губу, жалея о том, что не сумела сдержать в голосе ноток ревности.

Но Николас, похоже, не обратил на ее тон никакого внимания.

– Летиция? – переспросил он. – Нет, у нее были свои владения, когда она выходила замуж, а все богатство Стэффордов с моей кончиной она бы утратила! Я наследовал Киту, но, могу вас в том заверить, смерти его я не желал!

– Что, чрезмерно много ответственности, да? – ехидно спросила Дуглесс. – Ну, конечно, статус графа и лорда, несомненно, ложится на носителя тяжким бременем!

Бросив на нее гневный взгляд, он вскричал:

– Разумеется, вы предпочитаете верить этим вашим историческим трудам! Ну, хорошо, пойдемте! Вы должны еще почитать и выяснить, кто же все-таки предал меня тогда!

Весь остаток дня Дуглесс только и делала, что читала, пока Николас заливался смехом над шекспировским «Венецианским купцом», однако каких-то новых сведений ей обнаружить не удалось.

Вечером Николас предложил ей пообедать вместе, но она отказалась. Она знала, что ей следует проводить поменьше времени в его обществе: слишком уж недавней была сердечная рана, и очень легко может статься, что она вновь начнет думать о нем больше, чем нужно, что в общем-то ей не на пользу. Николас с огорченным видом, как обиженный мальчик, сунул руки в карманы и пошел вниз обедать, а Дуглесс распорядилась, чтобы ей доставили прямо в номер тарелку супа и немного хлеба. Во время еды она все просматривала свои заметки, но так и не могла прийти ни к какому заключению: похоже, что не было никого, кто мог бы выиграть из-за кончины Кристофера и Николаса!

Когда около десяти часов вечера Николас все еще не вернулся в их номер, Дуглесс, испытывая любопытство, спустилась по лестнице посмотреть, где же он. Оказалось, что он расположился в великолепной гостиной с каменными сводами и, в окружении полудюжины других постояльцев отеля, весело шутит и смеется. Укрывшись в тени, Дуглесс стояла возле самой двери и, наблюдая за ним, почувствовала, как гнев, безрассудный и несправедливый, волною прокатывается по ней. Ведь это она вызвала его сюда, а теперь какие-то две женщины «клеятся» к нему!

Резко повернувшись, она пошла прочь. Да, он – в точности такой, как о нем пишут в книгах! И неудивительно, что кто-то с такой легкостью сумел оклеветать его: должно быть, в то время, когда ему следовало бы заниматься делами, он валялся в постели с какой-нибудь очередной пассией!

Поднявшись к себе, она надела халатик и юркнула в маленькую кровать, которую поставили для нее служащие гостиницы. Но уснуть не могла и так и лежала, ощущая себя полной дурой и злясь на всех и на все. Наверное, ей тогда следовало бы уехать с Робертом! По крайности, Роберт хоть был чем-то реальным! Конечно, с ним были кое-какие проблемы – в том, что, скажем, касалось дележа денег, или того, что он и впрямь питал уж чрезмерно нежные чувства к своей дочери, – но все-таки он неизменно хранил верность ей, Дуглесс!

Часов около одиннадцати она услышала, как Николас открывает дверь номера, а затем увидела свет, проникавший через щель под дверью между их комнатами. Потом открылась дверь ее спальни, и она крепко зажмурилась.

– Дуглесс, – шепотом позвал он, но она не откликнулась. – Ну, я же знаю, что вы не спите, ответьте же мне! Приоткрыв глаза, она гневно спросила:

– Мне что, положено тотчас взять ручку и бумагу, да?! Боюсь только, что не сумею за вами стенографировать! Тяжко вздохнув, он шагнул к ее постели.

– Сегодня вечером я почувствовал, что что-то не так. Вы сердитесь на меня? Дуглесс, я не хочу, чтобы мы стали врагами!

– Мы и не враги! – отрезала она. – Мы с вами – хозяин и служащая! И вы – граф, а я – простолюдинка!

– Дуглесс, – опять начал он, и в голосе его слышались мольба и страсть. – Дуглесс, вы вовсе не так просты! Я хотел сказать…

– Что же? – сурово спросила она. Он отпрянул:

– Я хотел сказать лишь то, что уже сказал. Поутру вам нужно будет отыскать в книгах еще что-нибудь! Спокойной ночи, мисс Монтгомери!

– Будьте здоровы, капитан! – насмешливо отозвалась она.

Утром она не стала с ним завтракать. Так лучше! – твердила она себе. – Не надо расслабляться ни на минуту! Следует постоянно помнить, что он просто негодяй, такой же, каким был и в ту, свою, эпоху! Она отправилась в библиотеку и, сиди там в одиночестве, через окно увидела Николаса, который над чем-то смеялся, пребывая в обществе хорошенькой молодой женщины. Дуглесс с головой погрузилась в книгу.

Когда Николас вошел и уселся за столик напротив нее, он все еще улыбался.

– Что, завели новую подружку? – спросила она и тотчас пожалела.

– Она – американка, – ответил Николас. – Рассказывала мне про бейсбол. И про футбол тоже.

– А вы, надо полагать, известили ее о том, что только на прошлой неделе проживали в елизаветинской Англии? – раздраженно спросила Дуглесс.

– Она считает меня крупным ученым, поэтому я не смог, да и не успел рассказать ей о подобной чепухе! – улыбнулся Николас.

– Как же! Крупный ученый, – рассмеявшись, пробормотала Дуглесс.

– А вы что, ревнуете? – спросил Николас, все еще продолжая улыбаться.

– Ревную?! – вскричала она. – Вряд ли! Ведь я – ваша служащая и никакого права на ревность не имею! А что, вы уже поведали ей о вашей супруге?

Беря в руки один из томиков шекспировских пьес, оставленных для него на стойке библиотекаршей, Николас проговорил:

– Вы что-то слишком уж норовисты нынче поутру! – При этом он улыбнулся с очень довольным видом.

Дуглесс понятия не имела, что в точности означает слово, которое он произнес, и потому записала его, а потом посмотрела значение в словаре. «Строптивая»! Так, стало быть, он считает ее строптивой?! И она вновь углубилась в свои изыскания.

В три часа она буквально вскочила со стула.

– Послушайте-ка, вот, это здесь! – в возбуждении вскричала она и, обежав вокруг стола, уселась рядом с Николасом. – Вот, видите этот абзац? – Он, разумеется, видел, но прочитать мог лишь отдельные фразы. Она показывала ему статью двухмесячной давности из журнала по английской истории.

– Эта публикация посвящена Гошок-холлу, о котором мы с вами слышали в Беллвуде, – сказала Дуглесс. – И в ней говорится, что недавно в Гошокском архиве семейства Стэффорд были обнаружены новые документы шестнадцатого столетия. Сейчас их исследует доктор Гамильтон Дж. Нолман. Далее сообщается, что доктор Нолман надеется доказать, что Николас Стэффорд, обвиненный в измене в начале царствования Елизаветы Первой, был, по сути дела, невиновен!

Дуглесс смотрела Николасу в лицо – выражение его глаз почти смущало ее.

– Вот поэтому-то я и явился сюда, – тихо произнес он. – Ничего нельзя было доказать, если бы не были найдены эти бумаги. Надо немедленно отправляться в Гошок!

– Но не можем же мы просто так взять да и поехать туда! – возразила она. – Надо сперва обратиться к тамошним владельцам с просьбой, чтобы нам с вами разрешили взглянуть на документы. – И, закрывая журнал, она добавила:

– Какие же размеры и толщина стен должны были бы быть у дома, если в стену можно было спрятать целый сундук документов, чтобы они пролежали там целых четыре сотни лет!

– Ну, Гошок-холл не такой уж и большой в сравнении с четырьмя другими моими замками, – несколько обиженно проговорил Николас.

Дуглесс откинулась на стуле: у нее появилось чувство, что они наконец-то вплотную приблизились к чему-то существенному. У нее не оставалось ни малейших сомнений, что найденные документы принадлежали некогда матери Николаса и что свидетельства, которые были так нужны Николасу для доказательства собственной невиновности, находятся именно среди них!

– А, приветик!

Они подняли глаза и увидели перед собой ту хорошенькую молодую женщину, которая недавно растолковывала Николасу, что такое бейсбол.

– Я так и думала, что вы тут, – произнесла она и, окидывая Дуглесс изучающим взглядом, спросила:

– А это – ваша подружка, да?

– Всего-навсего секретарша, – сказала Дуглесс, поднимаясь из-за стола. – Еще будут какие-нибудь распоряжения, лорд Стэффорд?

– Лорд?! – в изумлении воскликнула девушка. – Так вы лорд?!

Дуглесс опрометью выскочила из библиотеки. Николас хотел было последовать за ней, но чрезмерно взволнованная из-за того, что ей привалило счастье познакомиться с самим лордом, американка никак не хотела отпускать его.

Направляясь в гостиницу, Дуглесс изо всех сил старалась сосредоточиться на письме, которое собиралась послать в Гошок-холл, но, по правде говоря, голова ее была занята почти исключительно мыслями о том, что Николас флиртует там с этой хорошенькой американкой! Разумеется, ей до этого и дела никакого нет! Это же просто ее работа! Вскоре она уже будет дома, опять станет обучать своих пятиклашек, ходить время от времени на свидания, навещать свое семейство и рассказывать им об Англии – в частности, о том, как получилось, что один мужчина ее там бросила, в другого она влюбилась, но он оказался женатым, да еще четырехсот пятидесяти одного года от роду!

Да, уж это точно станет лучшей из всевозможных «историй о Дуглесс», – подумала она.

К тому времени, когда она добралась до гостиницы, единственное желание, которое у нее осталось, – это рвать и метать! К дьяволу всех этих мужиков! – думала она. – К дьяволу их всех – и плохих, и хороших! Они только и делают, что снова и снова разбивают ей сердце!

– Насколько я могу понять, ваше настроение не улучшилось! – произнес из-за ее спины Николас.

– Настроение мое вас нисколечко не касается! – оборвала она его. – Меня наняли выполнять определенную работу, и я ее выполняю! Я собираюсь написать письмо в администрацию Гошок-холла и спросить, когда нам было бы можно посмотреть на документы.

– Враждебность, которую вы выказываете ко мне, решительно ничем не оправдана! – сказал Николас, уже и сам начиная чувствовать раздражение.

– Никакой такой враждебности в отношении вас у меня нет! – в бешенстве выкрикнула она. – Я всего-навсего из кожи вон лезу, чтобы помочь вам, – да, помочь вам вернуться обратно, к вашей любящей супруге, в вашу эпоху! – И, презрительно задрав подбородок, она добавила:

– Я только что поняла, что вам совершенно необязательно находиться здесь. Я могу проводить изыскания, а вы – вы, в любом случае, не очень-то способны прочитать достаточно много страниц. Так почему бы вам не отправиться куда-нибудь… ну, скажем, во французскую Ривьеру или еще куда-то? Я в состоянии проделать необходимую работу и одна!

– Так мне следует уехать, да? – тихо переспросил он.

– Ну, разумеется, почему бы и нет?! Поезжайте себе в Лондон, пошатайтесь там по вечеринкам! Можете встречаться там со всеми подряд красивейшими женщинами нашего столетия! У нас ведь теперь огромный выбор всевозможных столов!

Николас так и замер.

– Так вы хотите отделаться от меня, да?! – спросил он.

– Ну да, да, да! Мои изыскания пойдут только лучше, если вас тут не будет. Вы… да вы попросту мне мешаете! Вы же ничего не знаете о нашем мире! Вы едва-едва научились пристойно одеваться и все равно еще в половине случаев едите руками! Ни читать, ни писать вы не умеете, и я все время вынуждена объяснять вам самые элементарные вещи! Да, будет в тысячу раз лучше, если вы предоставите меня самой себе! – Она выпалила все это, а руки ее с такой силой вцепились в подлокотники кресла, что, казалось, костяшки вот-вот прорвут кожу и выскочат наружу!

Лицо Николаса исказила гримаса столь искренней боли, что это было уже свыше ее сил. Нет, он просто обязан убраться, уехать и позволить ей вновь добиться покоя – душевного и телесного! И, не желая терпеть перед ним унижение из-за того, что вот-вот расплачется, Дуглесс стремительно кинулась прочь. А оказавшись в своей спальне-гостиной, прислонилась к дверному косяку и залилась горькими слезами.

Надо как-то пережить это, – думала она, – отослать его прочь, а потом улететь домой и никогда более ни единого взгляда не бросать ни на кого из мужчин! Вот что мне надо!

Рухнув на постель и зарывшись лицом в подушку, она принялась беззвучно рыдать. Плакала она долго, пока не выплакалась и не почувствовала некоторого облегчения. И к ней вновь вернулась способность думать.

Как же глупо она себя вела! И что дурного мог совершить Николас? Она отчетливо представила себе, как он сидит где-то в темнице в ожидании казни за преступление, которого не совершал, а в следующее мгновение плывет сквозь воздушные сферы – и вот, пожалуйста, он уже в двадцатом столетии!

Она села на постели и высморкалась. Подумать только, как быстро он ко всему приспособился! Привык и к автомобилям, и к романам, и к странному для него языку, и к странной нище, и… да, и еще – к женщине, которая без конца хнычет к страдает из-за того, что ее отверг другой мужчина! И Николас так щедро делился своими деньгами, своим веселым смехом, своими познаниями!

А что сделала она, Дуглесс?! Пришла в ярость и разозлилась на него из-за того, что каких-нибудь четыре сотни лет тому назад он посмел вступить в брак с другой женщиной!

Проанализировав происшедшее в этом ракурсе, она почувствовала, что все выглядит почти юмористично. Она оглянулась на дверь. В комнате было темно, но из-под двери просачивался свет. Ой, а что она ему наговорила! Ужасные, просто кошмарные вещи!

Дуглесс чуть ли не опрометью бросилась к двери.

– Николас, я!.. – воскликнула она, но комната была пуста. Она подбежала к двери, выходившей в вестибюль гостиницы, но и там никого не было! Вернувшись в комнату Николаса, она заметила валявшуюся на полу записку – должно быть, он сунул ее под дверь. Она бегло проглядела ее – четыре строчки, написанные неразборчиво готическими буквами.

Дуглесс, разумеется, ничего не поняла, но зрительно записка выглядела как нечто написанное скорописью времен королевы Елизаветы. Костюмы Николаса висели в шкафу, там же находились и так называемые саквояжи – чемоданы, конечно, – поправила она себя.

Надо найти его, извиниться, попросить остаться, сказать, что он очень ей нужен! При воспоминании о том, что она ему наговорила, у Дуглесс прямо-таки в голове зазвенело! Ну, конечно же, он умеет читать! И вполне прилично держится за столом! И он… – черт бы, черт бы, черт бы меня подрал! – мысленно выкрикивала она, мчась вниз по ступенькам лестницы и выскакивая из гостиницы прямо на дождь.

Скрестив руки перед грудью и обхватив себя ладонями за плечи, Дуглесс, опустив голову, помчалась куда-то дальше. Она обязательно должна отыскать его! Ведь он, скорее всего, и понятия не имеет о том, что такое зонт или плащ-дождевик! Он вполне может найти свою смерть – скажем, так яростно станет бороться с дождем, что не заметит, как попадет под автобус или под поезд! Да и отличает ли он вообще-то железнодорожные пути от дорожки для пешеходов?! А что, если он сядет в поезд? Он ведь даже не будет знать, где сойти или как вернуться обратно, если он все же где-то сойдет! – думала Дуглесс.

Она понеслась к зданию железнодорожного вокзала, но оно оказалось закрытым. Ну, и прекрасно! – решила она, откинув с лица холодные, мокрые волосы. Она попыталась было рассмотреть стрелки на своих часиках, но мешал дождь.

Похоже, был уже двенадцатый час ночи. Должно быть, она проплакала несколько часов! И Дуглесс даже вздрогнула при мысли о том, что за это время могло произойти с Николасом!

Она заметила вдали что-то черневшее в сточной канаве и бросилась туда, будучи уверенной, что это Николас – мертвый и лежащий там недвижно. Но это оказалось всего лишь тенью. Беспомощно моргая и пытаясь не щуриться из-за хлеставших в лицо дождевых струй, Дуглесс, дважды чихнув, вглядывалась в темные окна деревушки.

А может, он только что двинулся в путь? И на какое расстояние можно уйти за… Впрочем, она ведь даже не знает точно, когда он ушел! И в какую сторону мог направиться?!

Она бегом устремилась вдоль улицы, холодные струи дождя секли ноги и проникали под юбку. В окнах уже погасли огни, но завернув за угол, Дуглесс в одном из них вдруг увидела свет. Да это же паб! – узнала она. Там можно будет порасспросить и выяснить, не видел ли кто-нибудь Николаса!

Она вошла внутрь. Тепло и свет в пабе после дождя и тьмы на улице буквально ошеломили ее, и какое-то время она ничего не видела.

Совершенно окоченевшая, дрожащая, мокрая, она стояла у порога, постепенно приучая глаза к свету. И тут она услышала смех, показавшийся ей знакомым. Николас! Она помчалась на этот звук через все полное табачного дыма помещение.

Зрелище, увиденное ею, напоминало плакат с изображением семи смертных грехов: за столом, который, казалось, рухнет сейчас под тяжестью блюд с едой, восседал Николас; рубаха его была расстегнута чуть ли не до пупа, во рту торчала сжимаемая крепкими зубами сигара. Справа и слева от него сидело по женщине, и его щеки и рубашка были перепачканы губной помадой!

– А, Дуглесс! – в эйфории воскликнул он. – Присоединяйтесь-ка к нам!

Она так и застыла на месте, ощущая себя этакой промокшей кошкой: волосы прибило к голове, мокрые одежды тоже липли к телу, в каждой из туфель – по галлону воды, а в образовавшейся от нее луже на полу могла поместиться целая трехмачтовая шхуна!

– Ну-ка, вылезайте оттуда и ступайте со мной! – скомандовала она голосом, каким обычно укрощала непослушных школьников.

– Сей момент, капитан! – отозвался Николас, ухмыляясь.

Он пьян! – поняла Дуглесс.

Николас же, поцеловав в губы поочередно обеих женщин, вскочил на стул, затем перемахнул через стол и сграбастал Дуглесс в объятия.

– Отпустите меня! – прошипела она, но он протащил ее на руках через все помещение паба и вышел на улицу.

– Дождь идет! – выкрикнула она.

– Ошибаетесь, сударыня, – давно прояснилось! – возразил он и, все еще держа ее на руках, принялся тихонько губами щекотать ей шею.

– Ну нет! Не смейте же! Ну-ка, сейчас же отпустите меня! – вскричала Дуглесс.

Он вроде бы и отпустил, но так, что она вся как бы повисли на нем.

– Вы пьяны! – воскликнула она, отталкивая его.

– О да, пьян! – довольно ухмыляясь и хватая ее за талию, вскричал он. – Здешний эль мне нравится! И женщины тоже! Отпихивая его, Дуглесс с обидой сказала:

– Я беспокоилась из-за вас, а вы сидите тут и надираетесь к компании парочки шлендр и…

– Не так быстро! – воскликнул он, – а то слишком много незнакомых слов! Да поглядите, поглядите-ка только на звезды, хорошенькая вы моя Дуглесс!

– К вашему сведению, если вы сами не удосужились заметить, я вымокла насквозь и замерзла! – сообщила она и, как бы дополнительно подчеркивая сказанное, громко чихнула.

Он вновь подхватил ее на руки.

– Да опустите же меня! – потребовала она.

– Но вы же замерзли, а мне тепло! – откликнулся он, как если бы это решало дело. – Стало быть, вы беспокоились обо мне, да?

Прильнув к нему, она уже готова была признать свое поражение, и потом, он и впрямь был такой теплый!

– Я вам наговорила кучу всяких неприятных вещей, – бормотала она, – и я очень, очень прошу меня извинить! На самом деле, вы, конечно же, никакое не бремя для меня!

Взирая на нее сверху вниз, он улыбнулся ей:

– Так значит, причиной вашего беспокойства явилось то, что я вышел из себя, верно?

– Нет, это не так: обнаружив, что вы ушли, я подумала, что вы можете попасть под автобус, или под поезд, или еще под что-то! И я испугалась при мысли о том, что вы, быть может, ранены!

– Так у меня, по-вашему, совсем отсутствует «пиа матер», да?

– Что-что?! – переспросила она.

– Ну, мозги то есть. Я что, дураком вам кажусь?

– О нет, конечно же, нет! Просто вы совсем не знаете, как нес в нашем мире устроено – только и всего!

– Да?! Ну, а кто же из нас двоих мокрый, а кто сухой?

– Мы оба мокрые, потому что вы продолжаете держать меня на руках, – несколько чопорно ответила она.

– Так вот, – откликнулся он, – я, к вашему сведению, разузнал все, что нам требовалось, и завтра же мы отправимся в Гошок!

– И каким же это образом и у кого вам удалось что-то узнать? Должно быть, у тех бабенок, да? Вы что, поцелуями из них это вытянули? – ехидно спросила она.

– А вы, Монтгомери, ревнуете, что ли?

– Нет, Стэффорд, я не собираюсь ревновать! – отозвалась она и подумала, что гипотеза, предложенная Буратино-Пиноккио, неверна: нос ее и ни капельки не удлинился, хоть она и солгала! – Ну, и что же вы выяснили? – не выдержала она.

– А то, что Гошоком владеет Дики Хэарвуд! – с готовностью ответил он.

– Но разве он не женился на вашей матушке? – спросил. она. – Или он столь же стар, как вы?!

– Берегитесь! – откликнулся он. – Не то я покажу вам, на сколько я стар! – И, подбросив ее на руках, спросил:

– Уж не слишком ли я вас раскормил?

– Скорее уж вы ослабели – и все из-за того, что волочитесь за каждой встречной женщиной! А это, знаете ли, лишает мужчину силы! – парировала Дуглесс.

– Что до моей силы, то ей нету равных! – воскликнул он и чуть погодя сказал:

– Так о чем это я вам рассказывал?

– О том, что Дики Хэарвуд все еще является владельцем Гошока.

– Да. И завтра поутру я намерен повидаться с ним. А что такое «уик-энд»?

– Уик-энд означает конец рабочей недели – время, когда все куда-нибудь отваливают. Но вы же не можете вот так за просто взять да и поскакать к обиталищу лорда?! Надеюсь, ВЫ не воображаете, что вас пригласят туда на уик-энд?!

– Это что, рабочие, что ли, отваливают? Да у вас тут, похоже, вообще никто не работает! Я не видел ни земледельцев на полях, ни кого-либо за плугом. Теперешний народ только бродит по магазинам да машины водит!

– У нас – сорокачасовая рабочая неделя, а для пахоты есть трактора! Но, Николас, вы мне так и не ответили! Что именно вы намерены делать? Не можете же вы и вправду сообщить этому Хэарвуду, что я, мол, явился сюда прямиком из шестнадцатого столетия! Такого ведь вы никому не расскажете, даже этим бабенкам из бара! – И, подергав за ворот его сорочки, она добавила:

– Вы же погубили свою рубашку! Губная помада ведь не отстирывается!

Ухмыляясь ей и вновь подбрасывая ее на руках, он воскликнул:

– А вот на вас так совершенно нет губной помады! Отворачивая от него лицо, она сказала:

– Давайте не будем начинать это снова! Лучше расскажите-ка мне об этом Гошок-холле!

– Им все еще владеет семейство Хэарвудов, и они туда ездят на этот… как его?.. энд?..

– На уик-энд, – подсказала Дуглесс.

– Точно: на уик-энды! И еще… – Тут он покосился на Дуглесс. – Еще там и Арабелла тоже.

– Арабелла? – удивилась она. – Но какое отношение может ко всему этому иметь Арабелла, живущая в двадцатом веке?!

– Но моя Арабелла была дочерью Дики Хэарвуда, и, похоже, Дики Хэарвуд вновь обретается в Гошок-холле, и у него и теперь есть дочь по имени Арабелла, возраст которой – тот же, что был у той моей Арабеллы, когда мы…

– Ой, пощадите! – воскликнула Дуглесс, а затем погрузилась в задумчивость: недавно найденные документы, другая Арабелла, другой Дики… – все выглядит так, будто история повторяется!

Глава 8

Затаив дыхание, Дуглесс смотрела на Николаса, восседавшего на жеребце. Она, разумеется, слышала о том, как объезжают подобных лошадей, но самой это видеть ей прежде не доводилось. И все, кто оказывались возле школы верховой езды, будь то ее служащие или просто посетители, останавливались и смотрели, как Николас трудится, укрощая эту нервную, злобную и коварную скотину.

Прошлой ночью они улеглись только в час – Дуглесс заставила Николаса рассказать ей все о своих отношениях с Хэарвудами. Особенно-то и нечего было рассказывать: их поместья были расположены по соседству; Дики по возрасту годился Николасу в отцы, и у него была дочь, Арабелла, которая вышла замуж за Роберта Сидни. Арабелла и ее супруг терпеть не могли друг друга, и после того, как Арабелла родила мужу наследника, они разъехались и жили врозь, что не помешало Арабелле впоследствии произвести на свет еще троих детей.

– Один из них – вероятно, ваш! – прокомментировала это Дуглесс, беря в руки тетрадку для заметок Однако Николас, настроенный миролюбиво, заметил лишь:

– Нет никаких оснований думать о ней дурно: ведь она умерла во время родов, и ребенок тоже погиб.

– Прошу прощения! – сказала Дуглесс, а сама подумала – И на лице ее при этом появилась гримаска брезгливости, – что женщина эта запросто могла скончаться из-за какой-нибудь сущей ерунды – ну, например, из-за того, что акушерка просто-напросто не вымыла рук!

Дуглесс все пыталась придумать, как бы добиться, чтобы их, как можно скорее, пригласили в поместье Хэарвудов, но как ученый она не котировалась, а Николас, хотя и был графом, лишился титула после того, как его обвинили в измене. Она без конца размышляла над этой проблемой, пока не почувствовала, что ужасно хочет спать, и, пожелав Николасу спокойной ночи, отправилась почивать восвояси.

Так-то оно лучше! – решила она, уже засыпая. Теперь она вполне контролирует свои чувства: с Робертом покончила, а влюбляться в женатых у нее навсегда пропала охота! Она поможет Николасу вернуться к супруге, поможет ему восстановить репутацию, а потом полетит домой с чувством полной удовлетворенности! Хоть раз в жизни, по крайней мере, она не втюрилась в недостойного ее мужчину!

Рано поутру Николас разбудил ее, с шумом распахнув дверь спальни.

– Вы верхом ездить умеете? – спросил он. – Вообще-то, в ваше время еще ездят на лошадях или нет?

Дуглесс уверила его в том, что умеет ездить верхом благодаря заботам своих кузенов из Колорадо. После завтрака она выяснила, где находится ближайшая школа верховой езды с лошадьми напрокат. До нее было четыре мили, и Николас настоял на том, чтобы они отправились туда пешком. Очутившись в конюшне, он с презрением отверг всех лошадей, которых ему предложили, но при виде здоровенного жеребца, носившегося по загону, глаза его вспыхнули. Жеребец метался по загону, время от времени становился на дыбы и ошалев помотал головой, как бы отпугивая от себя любого, кто посмел бы к нему приблизиться. Будто завороженный Николас направился в его сторону, и жеребец помчался на него, заставив Дуглесс тотчас же соскочить с забора, на котором она сидела.

– Я возьму этого, – заявил Николас.

– Не думаете же вы заняться всерьез укрощением этой лошади! – возразила Дуглесс. – Вон, в конюшнях полным-полно коней, выбирайте любого!

Несмотря на всеобщие уговоры, ничто, однако, не могло поколебать решения Николаса. Пришел и владелец конюшен, который подумал, что славно повеселится, увидев, как клиент сломает себе шею. Дуглесс знала, что в Америке в подобных случаях речь непременно зашла бы о страховке, но вот в Англии – дело другое. Жеребца загнали в стойло, конюх его оседлал, а потом вывел на поле и с веселым видом вручил поводья Николасу.

И вот теперь Николас восседал на жеребце – ему без особого труда удалось укротить животное.

– В жизни не встречал такого отличного наездника! – заметил конюх. – Должно быть, он много занимается верховой ездой, а?

– Да он только одно это и делает! – откликнулась Дуглесс. – Скорее на лошади поскачет, чем сядет в машину! По правде говоря, он в жизни куда больше времени провел верхом на лошади, чем за рулем машины!

– Оно и видно! – пробормотал конюх, взирая на Николаса с благоговением.

– Ну, вы сами-то готовы? – спросил тот у Дуглесс. Дуглесс вскочила на свою смирную кобылку и поспешила за ним. Похоже, она не видела прежде человека более счастливого, чем был в эту минуту Николас, и она еще раз подумала, насколько же непривычен для него современный мир и как этот мир отличается от его собственного. Конь и всадник в этом случае настолько идеально подходили друг другу, сливаясь в одно целое, как если бы Николас был каким-нибудь кентавром!

В сельской Англии полно тропинок и специальных дорожек для конного транспорта и всадников, и Николас галопом понесся по одной из них. Дуглесс хотела крикнуть ему, что лучше бы спросить у кого-нибудь дорогу, но потом сообразила, что маловероятно, чтобы кому-то за истекшие четыреста лет понадобилось передвигать Гошок-холл в какое-то иное место.

Ей было нелегко поспевать за Николасом, и она то и дело теряла его из виду, а однажды он даже вернулся за ней. В тот момент, стоя на развилке дорог, Дуглесс внимательно разглядывала почву, пытаясь обнаружить следы копыт его жеребца. Увидев это, Николас весьма заинтересовался, чем она занята. Дуглесс, изо всех сил сдерживая свою кобылу, пришедшую в возбуждение из-за того, что в опасной близости к ней находился агрессивный жеребец Николаса, сказала своему спутнику, что как-нибудь позже купит для него что-либо из книжек Луи Ламура и почитает о том, как находить дорогу по лошадиным следам.

В конечном счете она и без помощи Николаса отыскала нужную дорогу и поскакала по ней, пока не оказалась перед порогами, на которых была прикреплена небольшая латунная табличка с надписью «Гошок-холл». Заехав внутрь и продвигаясь по въездной дорожке, она увидела огромный, прямоугольной формы дом, напоминающий крепость, и великолепный парк, расположенный на холмах.

Дуглесс немного смущалась из-за того, что явилась в дом без приглашения и без предварительного оповещения хозяев, но Николас был уже у входа – он спешился и направлялся к какому-то высокому, несколько неряшливого вида мужчине, который, стоя на коленях и погрузив руки в землю, возился на клумбе с петуниями.

– Вам не кажется, что нам прежде всего следовало бы постучаться в парадную дверь? – спросила Дуглесс, поравнявшись с Николасом. – Быть может, лучше было бы вызвать мистера Хэарвуда и сказать ему, что нам хотелось бы ознакомиться с документами?

– Нет. Вы теперь находитесь в моих владениях, – ответил ей Николас и пошел прямо к садовнику.

– Но, Николас! – прошипела она ему вслед.

– Вы – Хэарвуд? – спросил Николас у садовника. Высокий мужчина обернулся и поглядел на Николаса. У него были голубые глаза, светлые волосы, уже начавшие седеть, а кожа на лице – чистая и розовая, как у младенца. Нельзя сказать, что вид у него был интеллигентный.

– Да, это я, – ответил мужчина. – А мы с вами разве знакомы?

– Я – Николас Стэффорд из Торнвика.

– Хм?! – произнес мужчина и поднялся с колен, даже не потрудившись отряхнуть грязь со своих старых брюк. – А вы – не из тех ли Стэффордов, чьего беспутного сынка когда-то осудили за измену?

Как показалось Дуглесс, мужчина говорил о событии так, как если б это произошло, скажем, лишь в прошлом году.

Хэарвуд оглядел сперва Николаса, а затем его лошадь. На Николасе был очень дорогой костюм для верховой езды, а на ногах высокие черные ботинки, начищенные до блеска, и Дуглесс вдруг почувствовала себя этакой замарашкой в своих джинсах «Найк» и хлопчатобумажной рубашке фирмы «Леви».

– Это вы на нем сюда прискакали? – поинтересовался Хэарвуд.

– Именно, – ответил Николас. – До меня дошли слухи, что вы тут обнаружили кое-какие документы, относящиеся к моему семейству.

– А, да-да, мы их нашли, – улыбаясь, ответил Хэарвуд. – Да, мы на них наткнулись, когда обвалилась одна из стен – похоже, кто-то припрятал их там. Пойдемте в дом, выпьем по чашечке чая и поглядим, можно ли сейчас сыскать эти бумаги. Мне кажется, они у Арабеллы.

Дуглесс тоже вознамерилась было пойти следом за ними, но Николас, небрежно глянув на нее, сунул ей в руку поводья своего жеребца и спокойно зашагал дальше рядом с лордом Хэарвудом.

– Эй, минуточку! – крикнула Дуглесс и двинулась было за ними, ведя в поводу обеих лошадей, но тут жеребец Николаса вздумал подняться на дыбы, и Дуглесс, обернувшись, пристально посмотрела на животное – жеребец в свою очередь косил на нее совершенно диким глазом.

– Вот только посмей! – предупредила его Дуглесс, и жеребец послушно прекратил свои игры.

Так что же это я такое делаю? – с удивлением спросила саму себя Дуглесс. Если предполагается, что я – секретарша Николаса и что мне положено вызнать секреты, которые стали, а может, и не стали известны его мамаше, то зачем же мне стоять здесь и держать в поводу лошадей?

– Может, мне, милорд, еще и обтереть их досуха? – пробормотала Дуглесс и пошла с лошадьми за угол дома, надеясь где-нибудь на заднем дворе отыскать конюшни и наконец-то избавиться от этих животных.

За домом находилось еще с полдюжины каких-то строений, и Дуглесс направила стопы к тому, что более всего смахивало внешне на конюшню. Она уже почти добралась до него, когда вдруг прямо на нее откуда-то выскочила лошадь с наездницей. С виду лошадь была такой же здоровенной и коварной, как жеребец Николаса, а на ней восседала всадница совершенно потрясающей наружности. Она идеально соответствовала тому воображаемому образу женщины, который служит эталоном красоты для любой девчонки, мечтающей о взрослости: высокая, стройная в бедрах, ноги длинные-предлинные, аристократическое лицо, большие груди, идеально прямая фигура, способная вызвать чувство зависти у стального клинка. На ней были типично английские бриджи для верховой езды, достойные кисти художника, а ее темные волосы собраны в довольно строгий пучок, но эта прическа лишь дополняла ее необыкновенную внешность.

Всадница остановила лошадь и, развернув ее, воскликнула:

– А это еще чья лошадь?! – Голос ее, исполненный повелительных ноток, служил неизменной приманкой для мужчин: низкий, с горловыми переливами, хрипловатый и властный. Дуглесс была в этом уверена. Ну-ка, сейчас сообразим! – подумала она. – Конечно же: это – наверняка прапрапра… и так далее, короче, правнучка той самой Арабеллы Настольной! Вот так удача!

– Это – лошадь Николаса Стэффорда, – ответила Дуглесс. Женщина побледнела, и бледность щек еще более оттенила алость ее губ и темноту глаз.

– Это что, шутка такая, да? – спросила она, пристально глядя на Дуглесс.

– Он – потомок того Николаса Стэффорда! – ответила Дуглесс, попутно пытаясь представить себе, какова была бы реакция представителей какого-нибудь семейства американцев, в присутствии которых кто-нибудь вздумал бы упомянуть имя их предка эпохи королевы Елизаветы! Разумеется, они бы даже не поняли, о ком, собственно, речь! Но здесь люди ведут себя так, как если б Николаса не стало лишь каких-нибудь пару лет тому назад!

Женщина между тем грациозно соскочила с лошади и, вручая поводья Дуглесс, распорядилась:

– Оботрите его хорошенько! – а сама поспешила к дому.

– Так мне, конечно же, и вздохнуть будет некогда! – пробормотала себе под нос Дуглесс. Теперь в руках у нее были поводья от трех лошадей разом, и у двух из них был такой вид, как если б им нравилось перед завтраком растаптывать женщин небольшого росточка! Дуглесс даже не осмелилась более глядеть на лошадей, просто побрела с ними дальше, в сторону предполагаемых конюшен.

Какой-то старик, гревшийся на солнышке и одновременно пивший чай из кружки и читавший газету, при виде Дуглесс с лошадьми вздрогнул и чуть не подпрыгнул.

– Только спокойнее, мисс! – произнес он, тихонько и с осторожностью вставая с места. – Просто стойте себе и не двигайтесь, а я сейчас приму их обоих от вас!

Дуглесс и сама не осмеливалась шевельнуться, пока мужчина приближался к лошадям примерно тем шагом, каким приближаются к раненому тигру. Не желая подходить к ним вплотную, он протянул руку и намотал на нее поводья одного из жеребцов, затем, не спеша, повел лошадь прочь, в один из загонов. Через несколько минут он проделал то же с жеребцом Николаса, отведя и того в стойло.

Возвратившись к Дуглесс, мужчина стащил с головы шапку и, обтирая вспотевшие лоб и брови, спросил:

– И как это вас угораздило объединить лошадь леди Арабеллы и Шугара?!

– Шугара?!

– Ну да, племенного жеребца из конюшен Деннисона, – пояснил мужчина.

– А, так стало быть, его кличут «Шугар», «Сахарок», да? Недурная шуточка! Вообще-то, его следовало бы прозвать «Врагом Народа»! А та дама, значит, леди Арабелла? – И, повернувшись лицом к дому, она спросила:

– А как мне войти туда? Предполагалось, что я буду… помогать…

Мужчина внимательно оглядел Дуглесс с головы до пят, и она догадалась, что ее американского типа одежда и акцент произвели на него вдвойне отрицательное впечатление.

– Вон там, видите, да? Это – дверь на кухню, – ответил он. Поблагодарив его, Дуглесс направилась к дому, на ходу бормоча себе под нос:

– Ну, разумеется, «дверь на кухню»! А может, мне еще и перед кухаркой сделать книксен и спросить, не требуется ли им в услужение судомойка?! Ладно, доберусь я только до Николаса! С ним-то мы тотчас уладим кое-какие из этих небольших Проблем! Я ведь – вовсе не его конюший!

На ее стук дверь открыл какой-то мужчина и, когда она осведомилась о Николасе, впустил ее в кухню. Это было огромное помещение со всяческими новейшими приспособлениями для жарки-варки, но в центре ее располагался гигантских размеров стол, выглядевший так, как если б его поставили туда еще во времена прибытия в Англию Вильгельма Завоевателя. Все, кто были в этот момент на кухне, бросили свои дела и вытаращились на Дуглесс.

– Я просто пройду через кухню, – промямлила она. – Мой, гм… мой наниматель, он, видите ли, нуждается во мне… – лепетала она, робко улыбаясь. Все идет так скверно, что я просто убить его готова! – думала при этом она, а потом переключилась на размышления о том, какую лекцию о равенстве полов – в соответствии с современными представлениями! – она закатит при встрече Николасу!

Между тем мужчина – так и не произнесший ни единого слова – повел ее в глубь дома через какие-то примыкавшие к кухне кладовые, причем все, кого они встречали по пути, тотчас бросали свои дела, таращась на Дуглесс. «Николасу придется-таки поторопиться на собственную казнь, когда я разберусь с ним», – решила Дуглесс.

Ее провожатый, однако, нигде не задерживался, пока они не дошли до вестибюля, представлявшего собой большую, закругленной формы залу, с портретами на стенах и величественными лестницами справа и слева, ведущими наверх. В зале стояли группкой лорд Хэарвуд, Николас и эффектно смотревшаяся леди Арабелла, и вид у них всех был такой, как если б они были закадычными друзьями. Арабелла, если только такое возможно, показалась Дуглесс еще более красивой, чем в тот момент, когда они увиделись впервые, и она прямо-таки пожирала Николаса своими прекрасными глазами!

– А, вот вы наконец-то тоже с нами! – воскликнул при виде Дуглесс Николас так, как если бы она попросту выходила подышать свежим воздухом. – Это – моя секретарша, и она должна находиться при мне, – добавил он.

– При вас?! – переспросила Арабелла, смерив Дуглесс презрительным взглядом, и та сразу представила себе, что чувствует виноградинка, когда ее превращают в изюминку!

– Да, ей нужно предоставить помещение, – улыбаясь, пояснил Николас.

– Полагаю, комната у нас найдется, – отреагировала на это Арабелла.

– Интересно, где именно, – пробормотала себе под нос Дуглесс. – Не иначе, как в машинке для переработки мусора! До боли сжав ее руку повыше локтя, Николас произнес:

– Американка! – таким тоном, как если б это абсолютно все объясняло. – Ну, хорошо, мы вернемся к чаю! – добавил он и, прежде чем Дуглесс успела вымолвить хоть словечко, практически вытолкнул ее через парадную дверь на улицу и последовал за нею. Похоже, он прекрасно знал, где именно находятся конюшни, потому что направился прямо к ним.

Дуглесс пришлось поторапливаться, чтобы поспевать за ним, большими шагами мерившим пространство. Конечно, когда ты всего пять футов и три дюйма ростом, это может причинить некоторые неудобства!

– Что это вы только что там натворили? – спросила она, – Мы что, у них тут на уик-энд остаемся, что ли? Надеюсь, вы не сообщали им, что явились сюда прямехонько из шестнадцатого века, или уже сообщили? И как вы осмелились говорить обо мне в подобном тоне и называть «американкой»?!

На секундочку остановившись на посыпанной гравием дорожке, Николас осведомился:

– А у вас есть во что одеться к обеду? Они тут к обеду переодеваются.

– Что, разве я плохо одета?! – спросила она в ответ, самодовольно улыбаясь.

Николас отвернулся и зашагал дальше.

– Наверное, вы полагаете, что Арабелла станет переодеваться, да? – продолжала, не меняя темы Дуглесс. – Бьюсь об заклад, она напялит на себя что-нибудь этакое, со шлейфом до пола!

Не оборачиваясь к ней, Николас с улыбкой спросил:

– Слушайте, а что это еще за машинка для… ну, как ее там?

– Машинка для переработки мусора? – подхватила она и принялась объяснять ему, но, заметив, что он улыбается, отвернулась.

В конюшне, когда Николас седлал Шугара, конюх предпочел отойти от них подальше.

– Будь у меня столь трусливый конюший, я непременно побил бы его! – пробормотал Николас.

На обратном пути, пока они скакали к конюшням, где брали напрокат лошадей, Николас не сказал ей ни слова. Путь от конюшен до гостиницы они проделали в два раза быстрее, чем утром. Уже начался ленч, и Николас, весь в поту, прошел прямо в столовую и распорядился, чтобы им подали сразу по три блюда и бутылку вина.

Лишь после того, как вино было разлито по бокалам, он наконец-то заговорил:

– Ну, – спросил он, веки его чуть подрагивали, – так чего же вы от меня хотели, а?!

– Кто – я?! Как это? В чем дело?! Когда именно?! – восклицала в ответ Дуглесс, сама понимая, что любопытство сильнее ее досады на его обращение с нею там!

– Да никто, просто одна женщина, лишенная коварства! – расхохотался Николас.

И он принялся повествовать о том, что Дики Хэарвуд ничуточки не изменился и остался как был недотепой, только и думающим что об охоте да о том, как бы повозиться у себя в саду.

– А сад его и в сравнение не может идти с моим! – заявил Николас.

– Ой, кончайте же хвастаться и лучше поешьте! – отозвалась она, принимаясь за ростбиф. Мясо по-английски можно назвать одним из чудес света: нежное, сочное и приготовлено безупречно!

– Два месяца тому назад, – продолжил свой рассказ Николас, – плотники чинили крышу в Гошок-холле, и, похоже, от стука молотков обрушилась часть стены. В ваше время и строить-то не умеют как должно! – заметил по этому поводу Николас. – Вот в моих домах…

Он не договорил, ибо Дуглесс выразительно на него посмотрела. После некоторой паузы он сообщил, что в стене нашли целый сундук с какими-то бумагами и, тщательно обследовав их, пришли к выводу, что это – письма леди Маргарет Стэффорд.

– Вот здорово! – воскликнула, откидываясь на своем стуле, Дуглесс. – Стало быть, теперь, когда мы получили приглашение посетить их дом, мы с вами сможем их прочитать! Ой, Колин, вы просто чудо!

Услышав от нее «Колин», Николас широко раскрыл глаза, но воздержался от каких-либо комментариев.

– Есть, правда, кое-какие проблемы… – начал он.

– Какие еще проблемы?! – воскликнула Дуглесс. – Впрочем, не говорите: попробую сама догадаться! Ну да, должно быть, леди Арабелла жаждет, чтобы каждое утро вместе со стаканом апельсинового сока ей на блюде подавали бы и вас!

Николас при этих словах поперхнулся.

– Сударыня, – произнес он, напуская на себя строгий вид, выбирайте-ка выражения!

– Так я права или нет?

– Нет, это не так: просто леди Арабелла пишет книгу о… – Не договорив, он отвернулся от нее, и Дуглесс показалось, что лицо его несколько порозовело.

– О вас, что ли? – задыхаясь от волнения, спросила она. Снова повернувшись к ней, но глядя в тарелку, он ответил:

– Ну да – о том человеке, которого она считает моим предком. Она, гм, ну, в общем, она слышала все эти рассказы о…

– О вас с нею на том самом столе, да? – переспросила Дуглесс и скорчила гримаску – Замечательно! Теперь, стало быть, она вознамерилась повторить этот исторический эпизод! Ну, а документы-то она вам разрешит посмотреть?

– Нет, она не может этого сделать. Дело в том, что она подписала контракт с неким врачом.

Дуглесс не сразу распутала эту головоломку: какой еще врач?! Она больна, что ли? А, ну, конечно же: с доктором!

– Уж не с тем ли доктором, который напечатал статью в журнале? Как бишь его зовут? Не помню как. Кажется, доктор… Гамильтон, что ли? С ним, да?

– Да, он только вчера приехал, – кивнул Николас. – И он надеется, если удастся, обелить меня и кое-что заработать на этом. Однако, по словам Арабеллы, на создание книги потребуются годы. Только вряд ли я выдержу здесь так долго. Ваш мир, знаете ли, какой-то очень уж дорогостоящий!

Дуглесс, хорошо знакомая с научной карьерой собственного родителя, прекрасно знала, насколько важна публикация в академической среде. Любому постороннему, не принадлежащему к этому мирку, могло показаться совершенно несущественным, удалось или нет кому-то раскрыть тайну времен королевы Елизаветы, но для ученого, в особенности начинающего, наличие публикации, содержащей новую информацию, весьма значимо. Особенно для получения постоянной должности в университете вместо временной работы или места преподавателя в каком-нибудь большом и хорошо обеспеченном материально институте, а не в крохотном колледже, финансируемом из местного бюджета!

– Ну, понятно, – проговорила она. – Стало быть, доктор Как-его-там уже явился и взял с вашей Арабеллы клятвенное обещание хранить все в тайне и не подпускать вас к этим документам! Впрочем, нас с вами все-таки пригласили в дом, пусть в качестве гостей – неважно!

Улыбаясь ей поверх своего бокала с вином, Николас ответил:

– Я сумел убедить Арабеллу рассказать мне все, что ей известно обо мне. И надеюсь уговорить ее поведать все остальное! А вы, – тут он пристально поглядел на Дуглесс, – вы тем временем должны побеседовать с этим врачом!

– Он вовсе не врач, а доктор наук! – воскликнула Дуглесс. – И, кроме того… Да что же это такое?! Постойте-ка, хотите знать, что я о вас думаю?! Должна вам сообщить, что во всей этой безумной истории я вовсе не собираюсь, ни при каких обстоятельствах, подыгрывать вам даже при всем желании помочь! Мы с вами договорились, что я буду вашей секретаршей, а вовсе не… Послушайте, да что же это вы такое творите?!

Николас между тем захватил обеими лапищами ее руку и принялся покрывать поцелуями кончики пальцев – один за другим!

– Да прекратите же! Вон, люди смотрят! – вскричала Дуглесс, и почему-то при этом с ног ее соскользнули обе туфельки. Губы Николаса, однако, устремились вверх по ее руке, пока не добрались до одного маленького, но очень чувствительного местечка под локтем. Дуглесс не смогла устоять и покорно сникла на стуле.

– Ну, хорошо, хорошо! – воскликнула она, – Вы победили! Только остановитесь же!

– Так вы поможете мне? – спросил он, глядя на нее из-под своих дивных ресниц.

– Да, да! – ответила она, и он вновь принялся целовать ее руку.

– И прекрасно! – отозвался он, вдруг столь резко вскочив, что ее освобожденная рука со стуком упала на пустую тарелку. – Ну, а теперь мы с вами должны укладываться!

Потирая руку, Дуглесс со страдальческой миной на лице поспешила за Николасом.

– Так вы именно таким способом намерены убеждать Арабеллу?! – крикнула она ему вслед, но вовремя остановилась, заметив, что все взгляды собравшихся устремлены на нее. Дуглесс, как бы извиняясь, улыбнулась – хотя улыбка получилась несколько кривой! – и выскочила из комнаты.

Тот Николас, которого она увидела в их номере-люкс, выглядел уже совершенно другим человеком: он был чрезвычайно озабочен тем, что не имеет соответствующего гардероба. Крутя в руках свою великолепную льняную сорочку, он посетовал:

– Хотелось бы, чтобы на ней был плюмаж! Глянув на собственный, весьма скромный гардероб, Дуглесс едва-едва удержалась от слез. Им предстоит провести уик-энд в поместье английского лорда, где заведено переодеваться к обеду, а у нее – ничего приличного, разве что чемодан с шерстяными вещами, пригодными лишь для повседневного употребления! Она пожалела, что у нее нет с собой белого платья матери – того, украшенного жемчугом, или же красного…

Прервав свои размышления, Дуглесс улыбнулась и кинулась к телефону – уже через минуту трубку в Мэне сняла ее сестра Элизабет:

– Что?! Ты хочешь, чтобы я переслала тебе пару лучших материнских нарядов? Да она нас обеих убьет на месте!

– Ну, Элизабет! – молящим голосом произнесла Дуглесс. Это под полную мою ответственность! Только вышли их тотчас же! Скоростной почтой! У тебя карандаш под рукой? – И она продиктовала Элизабет точный адрес Гошок-холла.

– Послушай, Дуглесс, что это с тобой происходит? То меня достает твой какой-то абсолютно безумный звонок и ты не желаешь сообщать мне никаких подробностей, а сейчас ты требуешь от меня совершить налет на мамашин гардероб!

– Да ничего особенного тут со мною не происходит, – ответила Дуглесс. – А как там движется твоя статья?

– Ой, статья меня с ума сведет! – отозвалась Элизабет. – Все и так идет паршиво, а тут еще у меня водосборник засорился – сегодня слесарь должен прийти. А ты, Дуглесс, уверена, что у тебя все в порядке?

– Ну, да-да, я – в полном! Пока! Желаю удачи и со статьей, и со слесарем! – распрощалась Дуглесс.

Она упаковала свои вещи, а также чемодан Николаса – это было одно из тех дел, за которые Николас сам ни за что не взялся бы, – а затем вызвала по телефону такси. Вместительного чемодана для доспехов Николаса в их распоряжении не было, а потому их пришлось засунуть в самый большой из магазинных пакетов.

Когда они вновь появились в Гошок-холле, Арабелла в прямом смысле слова встретила Николаса с распростертыми объятиями.

– Входите же, проходите сюда, дорогой! – щебетала она. – У меня такое чувство, будто мы уже сто лет знаем друг друга! Ведь наши с вами предки находились в очень и очень дружеских отношениях! Так почему бы нам не последовать их примеру? – пропела она и повлекла Николаса в дом, оставив Дуглесс примерно с полудюжиной – или около того – чемоданов, стоявших возле ее ног.

– Да, так почему бы нам не последовать их примеру? – передразнила ее Дуглесс насмешливым фальцетом, расплачиваясь с водителем такси.

Ей не потребовалось и пяти минут пребывания в доме, чтобы понять: здесь ее считают не гостьей, а всего лишь служанкой, да и то не очень желательной. Какой-то слуга – Дуглесс сама при этом тащила свой чемодан! – проводил ее буквально в каморку – маленькую, с голыми стенами, холодную комнату рядом с кухней. Ощущая себя этакой гувернанткой из какого-нибудь «готического» романа, которая вроде бы и не служанка, но и не член семейства, – Дуглесс распаковала свои вещи и повесила в довольно грязный небольшой шкаф. Оглядывая маленькую уродливую клетушку, она почувствовала себя великомученицей: подумать только, она торчит тут, помогая какому-то мужчине спасти жизнь и семейную честь, а потом нельзя даже будет никому рассказать об этом!

Она прошла на кухню и обнаружила, что в этом огромном помещении никого нет, но на одном конце длинного рабочего стола накрыт чай для двоих.

– А, вот и вы наконец! – воскликнула пышная женщина с седыми волосами.

Через пару Минут Дуглесс уже восседала за столом и пила чай в Компании новой знакомой. Миссис Андерсон оказалась местной кухаркой, а в придачу еще и потрясающей сплетницей – Дуглесс подобных ей никогда не встречала! Казалось, не было ничего на свете, о чем бы эта дама не ведала или не была бы готова поведать. Она жаждала узнать, зачем тут оказалась Дуглесс и кто такой лорд Стэффорд, а в ответ на откровенность обещала рассказать Дуглесс решительно все! Дуглесс пришлось выткать искуснейшую паутину лжи и пообещать собеседнице все вспомнить.

Часом позже на кухне вновь стали появляться слуги, и, насколько Дуглесс могла понять по их лицам, они просто не могли дождаться, когда же она уйдет из кухни и миссис Андерсон сможет поделиться с ними самыми свежими новостями.

Покинув кухню, Дуглесс отправилась на поиски Николаса и через некоторое время обнаружила его сидящим рядышком с Арабеллой в увитой виноградом беседке. Они выглядели словно голубки, воркующие при совместном строительстве гнездышка.

– Лорд Стэффорд, – громко сказала Дуглесс, – вы ведь, кажется, хотели продиктовать мне какие-то письма?!

– В данный момент лорд Стэффорд занят, – ответила за него Арабелла, устремляя на Дуглесс выразительный взгляд. – Делами он займется в понедельник. А в библиотеке лежат мои записки, вы можете их перепечатать.

– Лорд Стэффорд… – начала было она, намереваясь закончить фразу словами: «мой наниматель, а не вы!» – но Николас предупредил ее.

– Верно, мисс Монтгомери, – произнес он, – быть может, вы помогли бы леди Арабелле?

Дуглесс подарила ему соответствующий взгляд и чуть было не сказала вслух, что именно она о нем думает, но он так жалобно смотрел на нее, прямо-таки умоляя глазами быть послушной, что она, вместо того, чтобы поступить так, как ей казалось в данной ситуации подходящим и сказать им обоим в лицо, что она о них думает, молча повернулась и пошла назад, к дому. Ладно, – решила она, – в конце-то концов, меня это никак не касается! Да, ей абсолютно безразлично, чем именно он занимается с другими женщинами! Ну, разумеется, она могла бы сейчас напомнить ему, что из-за его глупого поведения в прошлом с Арабеллой потом будущие целые поколения людей только и делали, что смеялись над ним, а теперь он вроде бы намерен начать все с начала! Да, надо будет ей, Дуглесс, решиться и все это высказать ему в лицо! Ну, и потом: раз уж он столь безумно любит свою супругу, тогда как же он позволяет себе тискать эту сверходаренную Арабеллу?!

Ей потребовалось некоторое время, чтобы отыскать библиотеку, которая оказалась точно такой, какой она и представляла себе библиотеку в старинном величественном особняке: книги в кожаных переплетах, обтянутые кожей кресла, темно-зеленые стены, дубовые двери. Оглядевшись, Дуглесс не сразу заметила блондина, который стоял у одного из шкафов, погруженный в изучение какой-то книги. Он стоял, склонившись над книгой, но Дуглесс сумела разглядеть, что он очень хорош собой, и, хотя не может сравниться с божественным Николасом, он смотрится вполне пристойно и, вероятно, смог бы заставить биться сильнее не одно женское сердце! Она не преминула отметить про себя, что ростом незнакомец был приблизительно пять футов и шесть дюймов, а по собственному опыту Дуглесс знала, что все красивые, но небольшого роста мужчины самовлюбленны, будто бантамские низкорослые петушки, и постоянно влюбляются в таких же невысоких хорошеньких женщин, как Дуглесс!

– Привет, – сказала она.

Мужчина оторвал глаза от книги, поглядел себе под ноги, потом устремил взор вверх и наконец с неприкрытым интересом уставился на Дуглесс. Отложив книгу в сторону, он пошел ей навстречу, протягивая руку.

– Приветик! Я – Гамильтон Нолман, – сообщил он. Дуглесс ответила на его рукопожатие. Глаза – голубые, зубы – безупречные, право же, загляденье, а не мужчина!

– Я – Дуглесс Монтгомери, – представилась она, – а вы, должно быть, американец?

– Точно, – откликнулся он, – есть такой грех! – И между ними тотчас же, сами собой возникли некие узы доверия. Чуть придвигаясь к ней, он спросил:

– Скажите, а вы чувствуете себя уверенно здесь? – И он обвел глазами комнату.

– Ничуть! – отозвалась она. – Ни здесь, ни с этими людьми! Леди Арабелла отправила меня сюда, чтобы я тут печатала на машинке, но не она мой работодатель!

– О, очень скоро она вообще заставит вас мыть туалеты! – засмеялся Гамильтон. – Она и близко не подпускает сюда хорошеньких женщин. И все горничные, что здесь служат, – сущие мегеры!

– Пока я этого не успела заметить, – сказала Дуглесс и, поглядев на него, спросила:

– Уж не тот ли вы доктор, что должен обрабатывать документы семейства Стэффорд? Ну, те самые, которые вывалились из стены?

– Да, это именно я, – ответил он.

– О, это, должно быть, невероятно увлекательное занятие! – произнесла Дуглесс, округлив глаза и вообще стараясь выглядеть юной, невинной и несколько туповатой, конечно, насколько ей это удавалось. – Я слышала, доктор Нолман, документы эти содержат что-то очень секретное. Это так?

Снисходительно фыркнув, он отеческим тоном ответил:

– Пожалуйста, зовите меня просто Ли. Да, занятие это довольно увлекательное! Впрочем, я лишь начинаю по-настоящему разбираться в бумагах.

– Это, кажется, касается одного мужчины, которого должны были обезглавить, да? – спросила Дуглесс. – Впрочем, я… – тут она потупила глаза и понизила голос, – я не уверена, что вы станете мне об этом что-то рассказывать…

Она с удовлетворением отметила, как он выпятил грудь, едва не лопнув от гордости, и через несколько минут они уже сидели рядышком, и он читал ей что-то вроде лекции, как настоящий профессор. Несмотря на то, что он был несколько напыщен, она не могла не признаться себе, что он ей нравится. Интересно, – думала она, – а мог бы отец не полюбить такого вот зятя, узнай он, что зять интересуется историей средних веков?! Минуточку! – остановила себя Дуглесс. – Надеюсь, ты не забыла, что должна отшивать всех мужиков подряд? – Поглощенная разговором, она не заметила, как в комнату вошел Николас.

– Мисс Монтгомери! – воскликнул Николас столь решительно и громко, что Дуглесс от неожиданности чуть не свалилась с кресла на пол, – Как там мои письма? Перепечатаны?

– Перепечатаны? – переспросила она. – Нет, я не… Лорд Стэффорд, познакомьтесь, пожалуйста, это – доктор Гамильтон Нолман, и он…

Однако Николас, не обращая ни малейшего внимания на протянутую для приветствия руку доктора Нолмана, прошел мимо него к окну.

– Оставьте нас вдвоем! – грубо потребовал он. Ли удивленно поднял брови, поглядел на Дуглесс, затем собрал свои книги и вышел из библиотеки, хлопнув тяжелой дверью.

– Вы кем это себя вообразили?! – с негодованием воскликнула Дуглесс. – Имейте в виду: вы больше – не лорд из шестнадцатого столетия! И вы не должны так обходиться с людьми. Кстати, что вам известно о перепечатке?

Николас обернулся к ней, и по его виду она поняла, что о перепечатке он понятия не имеет.

– Уж очень близко вы сидели возле этого коротышки! – заметил он.

– Что? Я?! – завелась было Дуглесс. Уж не ревнует ли он? И, подходя к большому, дубового дерева бюро, она проговорила:

– А он очень недурно смотрится, не правда ли? И к тому же, вообразите, еще и ученый, в его-то годы! А как там поживает Арабелла? Вы уже сообщили ей о своей супруге?

– А что за беседы вы тут вели с этим типом? – спросил, не отвечая ей, Николас.

– Да самые обычные, – ответила она, водя пальцем по поверхности бюро. – Ну, он говорил, что я, мол, хорошенькая, и всякое такое.

Она смерила взглядом Николаса и по выражению его лица поняла, что он с трудом сдерживает гнев. Сердце ее так и запрыгало от счастья. Да, – подумала она, – месть может-таки быть сладкой.

– Кстати, – поспешила добавить она, – мне удалось кое-что выяснить. Ли, то есть доктор Нолман, еще не успел в полной мере ознакомиться ни с одним из документов. Похоже, эта ваша Арабелла тянула время, пытаясь по фотографиям выбрать из многих ученых, которые жаждали посмотреть документы, кого-нибудь одного. И, судя по тому, что я успела заметить, предпочтение отдавалось мужчинам, притом, самым привлекательным! Этакий «конкурс красоты» для мужчин! Как мне рассказали, все фотографии претенденток-женщин она просто швыряла в мусорную корзину! По словам Ли, Арабелла была очень разочарована, когда обнаружила, что он ниже ее ростом! Она лишь разок взглянула на него и заявила: «А я-то думала, все американцы – высокого роста!» Слава те Господи, эта ее реплика, кажется, никак не затронула самолюбия Ли, потому что он лишь расхохотался. И Ли склонен, очень склонен считать Арабеллу просто-напросто этаким вываренным куском мяса! Ой, прошу прощения: я же совсем забыла, как вы ее обожаете!

Лицо Николаса изобразило сильнейший приступ гнева, и Дуглесс одарила лорда прелестнейшей улыбкой.

– Ну, так как же все-таки поживает Арабелла? – сладким голосом повторила она.

Некоторое время Николас пристально смотрел на нее, но затем выражение его глаз изменилось. Повернувшись, он жестом руки указал на старинный дубовый стол, что стоял возле стены.

– Вот это и есть тот самый стол! – проговорил он с легкой ухмылкой и вышел из библиотеки.

Дуглесс же сжала кулаки, а потом кинулась к столу и изо всех сил саданула его ногой. Затем, неуклюже отпрянув и хватаясь рукой за ушибленный большой палец ноги, принялась клясть на чем свет стоит весь этот род мужской!

Глава 9

Обед должны были подавать в восемь вечера. Дуглесс, как к положено, переоделась, но в те самые одеяния, в которых посещала музей; ей оставалось лишь надеяться, что Элизабет скоро вышлет ей необходимые тряпки. Однако стрелки часов уже приближались к восьми, а Дуглесс никто и не думал приглашать к обеду, и ей оставалось лишь недоумевать. Ей было известно, что слуги уже отобедали, но с ними разделить трапезу ее никто не позвал. Ничего не поделаешь. Пришлось сидеть у себя в комнате и ждать.

Наконец в восемь пятнадцать за ней пришел слуга. Проведя ее через целую анфиладу комнат, он ввел ее в столовую – продолговатой формы, с огромным камином и таким длинным столом, что на нем можно было бы, вероятно, кататься на роликовых коньках. Арабелла, ее отец, Николас и Ли уже сидели каждый на своем месте. Арабелла, как и ожидала Дуглесс, была в платье с таким глубоким декольте, что казалась чуть ли не голой. Но ей было что демонстрировать, не то что Дуглесс, вздумай и она устроить подобный показ.

Приняв по возможности независимый вид, Дуглесс скользнула в кресло рядом с Ли, отодвинутое для нее лакеем.

– Ваш шеф сказал, что не прикоснется к еде, пока вас не позовут к столу! – шепнул ей Ли, пока подавали первую перемену – Что все-таки происходит тут между вами и кто он такой: потомок того самого Николаса Стэффорда, которому чуть было не отрубили голову, да?

В ответ на расспросы Ли Дуглесс поведала ему примерно ту же историю, которой недавно поделилась с кухаркой, и теперь, вероятно, любой слуга в доме знал, что Николас и в самом деле потомок того самого Стэффорда и что он изо всех сил стремится восстановить доброе имя предка.

– Я так рад, что старушка Арабелла успела подмахнуть со мной контракт, – сообщил Ли, – потому что, ежели бы он первым обратился к ней, уверен, она разрешила бы ему ознакомиться с документами. Поглядите-ка! Она так смотрит на него, как будто готова прямо сейчас снова проделать кое-что на столе!

При этих словах Дуглесс чуть не подавилась лососиной и была вынуждена выпить полстакана воды.

– А для вас что он значит – этот ваш шеф? – снова спросил Ли. – Между вами… ну, вы понимаете?

– Нет! Конечно же нет! – ответила Дуглесс и поглядела на Николаса, который даже перегнулся через стол, таращась на Арабеллу.

Заметив, что Николас теперь смотрит в их сторону, Дуглесс придвинулась к Ли поближе и сказала:

– Послушайте, Ли: я подумала, раз уж мой шеф так занят, то, быть может, вам потребуется секретарша на этот уик-энд? Мой отец – профессор, специалист по истории средних веков, и, поскольку я помогала ему в его исследованиях, у меня есть кое-какой опыт.

– Монтгомери, Монтгомери… – задумчиво произнес Ли, – Не Адам ли Монтгомери, случайно?

– Да, это – мой отец.

– Я как-то слышал его выступление на конференции: он сделал блестящий доклад об экономике тринадцатого столетия, – сказал Ли. – Стало быть, это – ваш отец! Что ж, может, мне и понадобится кое-какая помощь в работе!

Дуглесс прямо-таки читала его мысли: разумеется, он рассчитывает на то, что Адам Монтгомери сможет помочь ему в битве за профессорское кресло. Но Дуглесс ничего не имела против этого: разве быть амбициозным плохо?! И потом: пускай себе верит во что угодно, она не возражает, если только удастся благодаря этому выяснить, какую тайну хранила мать Николаса!

– Сундук с документами – в моей комнате, – говорил между тем Ли, и взгляд его после того, как он выяснил, кто ее отец, значительно потеплел, – Может, после обеда вы согласились бы… ну, зайти ко мне?

– Конечно! – отозвалась Дуглесс, представив себе, как будет весь остаток вечера бегать вокруг стола, пытаясь избавиться от его домогательств. При мысли о столе она перевела взгляд на Николаса и увидела, что он тоже смотрит на нее. Приветственно подняв бокал с вином, Дуглесс кивнула ему и отпила из бокала. Николас при этом нахмурился и отвернулся в сторону.

После обеда Дуглесс прошла к себе в комнату, чтобы взять тетрадь для заметок и письменные принадлежности, а также сумочку: она подумала, что, пожалуй, стоит быть готовой к тому, что ночь напролет ей придется копаться в документах четырехсотлетней давности.

В своих поисках комнаты Ли она дважды повернула не туда, куда было нужно, и, проходя мимо какой-то отворенной двери, вдруг застыла на месте, услышав зазывно-соблазняющий голос Арабеллы:

– Просто дело в том, дорогой, что по ночам мне бывает Так страшно одной!

– Говоря по правде, – услышала Дуглесс ответную реплику Николаса, – то я считал, что вы уже давным-давно должны Рыли бы избавиться от этих ваших детских фобий!

У Дуглесс даже глаза округлились.

– Ну, хорошо, позвольте мне вновь наполнить ваш бокал! Проговорила Арабелла. – А потом я хотела бы кое-что вам показать! – И, понизив голос, она добавила:

– У меня в комнате.

Вот глупец! – скорчив недовольную мину, подумала Дуглесс. – Ведь, судя по рассказам кухарки, Арабелла всегда готова показать все, что угодно, у себя в комнате любому мужчине! Коварно улыбаясь, Дуглесс принялась копаться в своей сумочке, а затем с развеселым видом вошла в полумрак кабинета, освещенного лишь небольшой тусклой лампой. Арабелла наливала в стакан для воды ячменное виски и наполнила его уже почти до краев; Николас же в рубашке с расстегнутыми верхними пуговками сидел на диванчике.

– А, лорд Стэффорд, вот вы где! – радостно воскликнула Дуглесс и принялась, проходя по кабинету, как бы машинально, повсюду зажигать свет. – Я принесла вам калькулятор, который вы искали, но, боюсь, у меня с собой только тот, что работает от солнечных батареек, так что он станет функционировать лишь в ярко освещенной комнате.

Николас с интересом принялся разглядывать переданный ею небольшой калькулятор, а когда Дуглесс продемонстрировала ему, как он работает, глаза его, округлившись, сделались величиной с блюдце, и он в изумлении воскликнул:

– Выходит, на нем и складывать можно?!

– Да, и вычитать, и умножать, и делить тоже! – пояснила Дуглесс. – Вот, видите окошечко? Здесь вы получаете ответ. Предположим, вам понадобилось бы вычесть из нынешнего тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года тысяча пятьсот шестьдесят четвертый – тот самый год, когда ваш предок был обвинен в измене и безвозвратно утратил семейное достояние, – и вот тут вы увидите данные: «минус четыреста двадцать четыре года». То есть целых четыреста двадцать четыре года, на протяжении которых можно было бы восстановить справедливость и тем самым помешать потомкам смеяться над вами, то бишь над ним!

– Послушайте-ка, вы! – задыхаясь от злости, так что ей даже говорить было трудно, выкрикнула Арабелла. – Немедленно удалитесь из этой комнаты!

– Ой-ой! – с видом невинности воскликнула Дуглесс. – Я, значит, помешала вам, да?! Очень и очень прошу меня простить! Я этого вовсе не хотела: просто-напросто исполняла свои обязанности! – И она принялась почтительно пятиться к двери, договаривая на ходу:

– Пожалуйста, продолжайте заниматься тем же, чем вы занимались прежде, прошу вас!

Покинув кабинет, Дуглесс, прошла на лестничную площадку, а потом на цыпочках прокралась обратно. В затемненной комнате были видны две тени.

– Мне нужен свет, – произнес Николас, – Эта машинка без света работать не будет.

– Ой, Бога ради, Николас! Это же – всего-навсего калькулятор! Да положите же его!

– Нет-нет! Это – самая замечательная из машин! А что это тут за значок?

– Это – для исчисления процентов, но я никак не могу взять в толк, какое значение это может иметь сейчас!

– Ну, покажите же мне, как это работает! Даже через стенку Дуглесс могла расслышать, как тяжело вздохнула Арабелла в ответ на слова Николаса. Улыбаясь и испытывая полное удовлетворение, Дуглесс отправилась на поиски комнаты Ли. Он радостно приветствовал ее, и на нем, помимо прочих нарядов, красовалась дымчатая шелковая курточка. Дуглесс с трудом удержалась от того, чтобы не захихикать. Ей достаточно было бросить лишь один взгляд на его физиономию и на наполненный мартини бокал в руке, чтобы тотчас же понять: нет у него ни малейшего желания что-либо обсуждать с ней за вычетом, разумеется, вопроса о том, прыгнет ли она к нему в постель или нет. Она приняла от него бокал с мартини, немного отпила и поморщилась: она терпеть не могла мартини, ни сухого, ни какого-либо иного!

Свои объяснения Ли начал с того, что принялся повествовать ей о том, сколь красивы ее волосы, и как его поразило, когда в этом старом доме с покрытыми плесенью стенами он вдруг увидел столь очаровательную женщину, и как она замечательно одевается, и какие у нее маленькие ножки. Дуглесс от всего этого хотелось зевать. Но вместо этого она, когда он отошел, чтобы наполнить ее бокал, извлекла из сумочки две таблетки драгоценного «либракса» и, освободив их от оболочки, швырнула в бокал Ли.

«Пей до дна!» – бодро прокомментировала она мысленно эти свои действия.

Дожидаясь, пока таблетки подействуют, она показала Ли записку, которую Николас просунул в свое время ей под дверь.

– Скажите, что тут написано? Он пробежал глазами листок:

– Уж лучше я вам это переведу – С этими словами Ли взял авторучку и написал следующее:

Я полагаю, что мое "я" Слишком сплелось с вашим. И я не волен рассчитывать На вашу помощь более.

– А что значит «не волен рассчитывать»? – спросила Дуглесс.

– Это означает – «не заслуживаю вашей помощи», – пояснил Ли.

Следовательно, она почти правильно отгадала, что именно хотел сказать ей Николас в ту ночь, когда покинул ее и затем она отыскала его в таверне!

Ли протер рукою глаза и зевнул.

Затем он встал из-за стола, прошел к своей кровати и развалился на ней, успев сказать:

– Я только на минуточку! – и тут же отключился – как отключается свет;

Дуглесс же поспешила к небольшому деревянному сундучку, стоявшему на столике перед камином.

Хранившиеся внутри бумаги пожелтели и стали ломкими от старости, но почерк был вполне разборчив, и чернила не поблекли, как это бывает с современными чернилами, стоит бумаге пролежать год или два. Дуглесс с нетерпением схватила всю пачку, но сердце ее замерло, когда она рассмотрела документы повнимательнее: все записи были сделаны теми же знаками и в той же манере, в какой и записка, просунутая Николасом ей под дверь, так что ей не удалось бы разобрать ни слова.

Склонясь над бумагами, она пыталась на основании воспринятых отдельных слов догадаться о смысле всего текста, когда дверь внезапно распахнулась настежь.

– Ага! – воскликнул Николас, возникая на пороге со шпагой в руке, и шагнул в комнату.

Когда Дуглесс удалось наконец справиться с заколотившимся в испуге сердцем, она, одарив Николаса улыбкой, ехидно спросила:

– Так что, Арабелла наконец отпустила вас, да? Николас уставился на Ли, храпевшего на постели, затем перевел взгляд на Дуглесс, склонившуюся вновь над бумагами, и в глазах его появились признаки некоторого смущения.

– Она отправилась спать, – сообщил он.

– Что, одна? – полюбопытствовала Дуглесс. И не думая отвечать ей, Николас прошел к столу и взял одно из писем.

– Рука моей матери! – воскликнул он. Тон его побудил Дуглесс тотчас позабыть о своей ревности.

– Но я не в состоянии прочитать их! – сказала она.

– Ну что вы?! – притворно удивленно воскликнул он, приподымая бровь. – Хорошо, я мог бы поучить вас читать! Вечерами. Уверен, вы научитесь.

– Ну, ладно, ладно, – засмеялась Дуглесс. – Вы уже продемонстрировали мне все, что требовалось, а теперь сядьте-ка и читайте!

– А он? – спросил Николас, указывая кончиком шпаги на спящего Ли.

– А он будет спать ночь напролет! – отозвалась она. Николас положил шпагу на стол и принялся читать письмо. Поскольку Дуглесс никак не могла помочь ему в этом, она сидела тихонько и смотрела на него. Если он так уж любит свою супругу, так почему тогда испытывает ревность, стоит какому-нибудь постороннему мужчине лишь разок поглядеть на нее, на Дуглесс? И почему в таком случае он столь по-дурацки флиртует с этой Арабеллой?!

– Послушайте, Николас, – тихо спросила она, – а вы вообще-то задумывались когда-либо над тем, что произойдет, если вам не удастся вернуться в свою эпоху?

– Нет, – отозвался он, продолжая проглядывать письмо. – Но я обязан вернуться!

– Но что, если вы все-таки не вернетесь? Что, если вам суждено остаться здесь навсегда? – настаивала она.

– Меня отправили сюда отыскать ответы на кое-какие вопросы. Моей семье и лично мне тоже было причинено зло, и меня послали сюда исправить эту несправедливость, – ответил Николас.

Поигрывая ножнами его шпаги и поворачивая их так, чтобы украшавшие их камни сверкали при свете настольной лампы, Дуглесс спросила еще:

– А что, если вас направили сюда по какой-то иной причине? Которая не имеет ничего общего с обвинением вас в измене?

– Ну, и что же это могла тогда быть за причина? – спросил Николас.

– Не знаю, – ответила она, думая при этом: любовь, конечно.

Пристально глядя на нее и как бы читая ее мысли, он спросил:

– Уж не думаете ли вы, что причиной могла стать эта самая любовь, о которой вы говорили? – И, помолчав, добавил:

– Должно быть, в таком случае Господь – женщина, которая заботится о любви больше, чем о чести! – Он явно подтрунивал над ней!

– К вашему сведению, на свете немало людей, которые и вправду верят в то, что Господь – женщина! – воскликнула Дуглесс.

Николас в ответ лишь посмотрел на нее, но так, чтобы было совершенно понятно, сколь бредовой он считает подобную идею.

– Нет, в самом деле, – продолжила Дуглесс, – что, если вы все же не вернетесь? Что, если вы найдете то, что искали, и все-таки останетесь здесь? Ну, скажем, на год или больше?

– Но я не останусь! – твердо заявил Николас и поднял глаза на Дуглесс. Истекшие четыре сотни лет совершенно не переменили Арабеллу! – думал он. – Она осталась такой же: все так же жаждала новых и новых мужчин в постели, и сердце ее оставалось все таким же каменным. Но эта девушка, умевшая рассмешить его, помогавшая ему и глядящая сейчас на него своими большими глазами, в которых отчетливо читается все, что она чувствует… да, женщина вроде этой почти что способна вызвать в нем желание остаться здесь!

– Нет, я обязан вернуться! – решительно повторил он, и вновь обратил взор к бумагам.

– Разумеется, я понимаю, что все это дьявольски важно, – говорила между тем Дуглесс, – и все же: произошло это очень к очень давно, и, как представляется, в конечном-то счете псе кончилось вполне благополучно. Ваша матушка вышла замуж за богатого человека и остаток дней своих прожила в роскоши – так что нельзя сказать, будто ее взяли да и вышнырнули куда-то на мороз или проделали что-нибудь еще в таком же духе! Конечно, мне известно, что ваше семейство лишилось всех принадлежавших Стэффордам владений, но ведь после вас там никого не осталось? Вы сами говорили, что детей у вас не было, и брат ваш умер, не оставив потомства. Так кого же, собственно, вы лишили имущества, а?! Ваши владения отошли королеве Елизавете, а она сумела сделать из Англии великую державу, и, вполне вероятно, ваши деньги пошли на благо вашей же страны! И возможно…

– Ну, хватит! – сердито воскликнул Николас. – Вы не в состоянии понять, что такое честь! Сама память обо мне подвергается осмеянию! Арабелла сказала, она все это прочла: мир ваш помнит обо мне лишь то, что написал тот самый слуга! Я-то знаю, что он собою представлял, этот слуга: урод, на которого ни одна женщина не польстилась бы!

– Ладно, пусть даже он написал о вас такое! Но, простите меня, Николас, ведь все это уже произошло! С этим покончено, и историю, вероятно, невозможно переменить! Я же просто полюбопытствовала, что именно стали бы вы делать, если вдруг вам пришлось бы остаться тут, если обратно вас не отозвали бы! – сказала Дуглесс.

Но Николасу не хотелось даже размышлять на эту тему. Не может же он сказать Дуглесс, что готов жениться на ней и помчаться с нею прямиком в постель?! Не желал он рассказывать ей и про то, что та Арабелла, которая некогда что-то для него значила, теперь казалась ему просто занудой.

– Так что, Монтгомери, вы опять в меня влюбились, что ли? Хорошо, пошли: отнесем эти письма в мои покои, и там, в спальне, я позволю вам заняться со мною любовью!

– Да умрите вы на месте! – воскликнула Дуглесс, вскакивая из-за стола. – Сидите здесь и читайте ваши письма! Мне наплевать, что там с вами станется: останетесь ли вы в двадцатом столетии или воротитесь к себе, в шестнадцатое, или, может быть, отправитесь в восьмое, – мне нет до всего этого никакого дела! – И она пулей вылетела из комнаты, с такой силой захлопнув за собой дверь, что Ли заворочался на постели.

Ну вот, только этого не хватало – влюбиться в него! – думала Дуглесс. – Да это было бы то же самое, что влюбиться в призрак! В нем и реальности-то не больше, чем в призраке! А кроме того, если б он и впрямь остался в двадцатом столетии, то оказался бы совершенно несносен! И мне пришлось бы вечно ему все растолковывать! Достаточно только представить, как она стала бы пытаться обучить его вождению автомашины! Даже подумать страшно! И что бы он стал делать, оставшись здесь? Да на что он вообще-то способен?! Лишь на то, чтобы объезжать всяких зловредных жеребцов, да еще шпагой орудовать, да еще… Ну да: а еще – заниматься любовью! Да, для этого-то он действительно очень и очень годится!

Пока Дуглесс пробиралась в свою убогую комнатушку, она все время убеждала себя в том, что будет просто счастлива избавиться от Николаса. Бедная его супруга: ясное дело, ей многое приходилось терпеть! Ведь Арабелла – всего лишь одна из его женщин, известных Дуглесс! А, вполне вероятно, у него были сотни женщин, о которых тот несчастный, уродливый коротышка слуга понятия не имел!

Да уж! – продолжала свои размышления Дуглесс, надевая ночную рубашку, – да я только рада буду расстаться с ним, когда настанет заветный час! Но забравшись в постель, она вдруг поняла, что просто не представляет, как сможет жить, не встречаясь с Николасом каждый день и не наблюдая за тем, с каким восторгом и удивлением он воспринимает многое из того, что она, Дуглесс, считает само собою разумеющимся! Нет, просто невозможно представить себе жизнь без его улыбки и его постоянных поддразниваний!

Размышляя надо всем этим, она долго лежала без сна, но наконец отключилась и проспала спокойно всю ночь.

Наутро, чувствуя себя после вчерашнего совершенно невыносимо, Дуглесс прошла на кухню и увидела, что кухарка, миссис Андерсон, и еще какая-то женщина тупо уставились на кухонный стол. Он весь был уставлен вскрытыми жестяными баночками с напитками – их там было, наверное, штук двадцать или тридцать.

– Что случилось? – спросила Дуглесс.

– Не могу толком объяснить, – ответила кухарка. – Я только открыла одну баночку с ананасовым соком и на секундочку вышла из кухни, а когда вернулась, то обнаружила, что кто-то пооткрывал все банки!

Дуглесс постояла некоторое время, нахмурив брови и пребывая в задумчивости, потом, повернувшись к миссис Андерсон, спросила:

– Скажите, а когда вы открывали эту баночку с ананасовым соком, никто не видел вас за этим занятием?

– Ну, раз уж вы упомянули об этом, могу сказать, что один-то человек тут точно побывал: лорд Стэффорд, направляясь из конюшен, прошел через кухню. Он даже остановился и побеседовал со мной. Такой, знаете ли, славный мужчина!

Дуглесс попыталась скрыть улыбку: ну конечно же! Николас, несомненно, узрев воочию чудесный способ откупоривания жестянок, решил сам проделать то же! Ее размышления были прерваны горничной, которая в этот момент вбежала на кухню со шлангом от пылесоса в руках.

– Мне нужна обычная щетка с совком! – воскликнула она, чуть не плача. – Лорд Стэффорд попросил разрешения посмотреть пылесос и всосал в него все драгоценности леди Арабеллы! Если только она это обнаружит, меня тотчас же рассчитают!

Дуглесс вышла из кухни, чувствуя себя значительно лучше, чем раньше.

Она и представления не имела, где будет завтракать, но, бесстрашно войдя в пустую столовую, обнаружила на буфете несколько электрокастрюль, прикрытых серебряными крышками. Сознавая в какой-то мере собственное нахальство, она положила себе в тарелку еды и уселась за стол.

– Доброе утро! – произнес вдруг вошедший в комнату Ли. Он тоже наполнил свою тарелку едой и сел напротив нее. – Гм… – пробормотал он, – прошу прощения за вчерашний вечер! Совершенно неожиданно для себя я, кажется, уснул. А вы видели письма?

– Да, видела, но прочитать не смогла, – честно призналась Дуглесс и, перегнувшись к нему через стол, спросила:

– А вы уже прочли достаточно для того, чтобы понять, кто же именно оклеветал Николаса Стэффорда перед королевой?

– О да, Господом Богом клянусь, что да: я это установил сразу же, стоило мне только открыть сундук!

И только Ли собрался ей все рассказать, как в столовую вошел Николас, и Ли тотчас прикусил язык.

– Послушайте, Монтгомери! – резко произнес Николас. – Я буду ждать вас в библиотеке! – И, развернувшись, вышел вон.

– Что это с ним? Не с той ноги вскочил с постели Арабеллы? – проворчал Ли.

Дуглесс швырнула на стол свою салфетку и, бросив на Ли выразительный взгляд, направилась в библиотеку. Войдя туда и закрыв за собою дверь, она возмущенно спросила:

– Вы понимаете, что натворили?! Только-только Ли собрался сообщить мне, кто именно вас предал, но тут ворвались вы и заставили его умолкнуть.

Под глазами у Николаса были темные круги, но они вовсе не портили его внешности, напротив, с ними он выглядел еще привлекательнее, еще более сумрачно-романтичным, будто рыцарь Хитклифф!

– Я перечитал все письма, – сообщил он, усаживаясь в обтянутое кожей кресло и глядя.в окно. – В них не упоминается имя человека, который оклеветал меня.

Что-то все-таки сильно его опечалило. И Дуглесс, приблизившись к Николасу, положила руку ему на плечо:

– Ну, в чем дело? Эти письма вас чем-то расстроили?

– В письмах сообщается о том, – тихо ответил он, – что пришлось претерпеть матушке после моей кончины. Она в них рассказывает о… – Тут он запнулся и, сняв с плеча руку Дуглесс, прижал ее к щеке. – Да, рассказывает о том, как люди смеялись над самой фамилией Стэффорд!

В его голосе звучала такая боль, что Дуглесс просто не в силах была вынести это. Обойдя кресло, она опустилась перед ним на колени и сказала:

– Ничего, мы выясним, кто там на вас наклепал! Если только Ли это знает, он мне скажет. А когда мы с вами все выясним, вы сможете вернуться и изменить обстоятельства. Ваше пребывание здесь означает, что вам как бы предоставили повторный шанс!

Он долго-долго не отрывал от нее взгляда, потом, сжав ее лицо в своих больших ладонях, спросил:

– Так вы всегда готовы обнадежить, да? И вы никогда-никогда не считаете, что ситуация может быть безнадежной?

– Да, – с улыбкой ответила она, – по большей части я во всех ситуациях сохраняю оптимизм. Именно поэтому я вечно влюбляюсь во всяких пройдох и каждый раз надеюсь: вдруг кто-нибудь из них превратится в моего Рыцаря в Сверкающих… Ой, Колин, извините! – воскликнула она и попыталась встать.

Но Николас сам поднял ее с пола и, подхватив на руки, принялся целовать. Он уже и прежде целовал ее, но тогда он попросту хотел ее, а сейчас стремился к чему-то большему: жаждал ее нежности, ее любящего сердечка, хотел, чтобы она глядела на него вот так, выражая готовность во всем ублажить его.

– О, Дуглесс, – прошептал он, удерживая ее на руках и целуя в шею.

Но в это самое мгновение его пронзила мысль о том, что ему вовсе не хочется расставаться с ней, и он чуть не бросил ее на пол.

– Уйдите! – выдохнул он в отчаянии. Дуглесс в ярости вскочила на ноги.

– Я просто не понимаю вас! – выкрикнула она. – Вы целуете любую женщину, которая оказывается вблизи от ваших губ и ни одну не отталкиваете от себя, лишь со мной ведете себя так, как если б я страдала какой-то заразной болезнью! В чем дело?! У меня что, дурной запах изо рта? Или я слишком маленького роста для вас? Или волосы у меня не того цвета?

Николас только смотрел на нее, но взгляд его красноречиво говорил о том, как он томится по ней, как сильно ее желает.

Дуглесс отшатнулась от него, как отскакивают от слишком жаркого костра. Она прижала руку к шее и так стояла – и долго-долго они пристально глядели друг другу в глаза.

Но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Арабелла. Ее наряд можно было бы безошибочно определить как нечто, сшитое по специальному заказу английским модельером для выходов в свет.

– Николас, – воскликнула она, – где же вы были? – Она перевела взгляд с Николаса на Дуглесс, и, похоже, ей не очень-то понравилось выражение их лиц.

Не в силах более смотреть в глаза Николасу, Дуглесс отвернулась от него.

– Ну, Николас же! – повелительно выкрикнула Арабелла. – Мы все вас ждем! И ружья уже заряжены!

– Ружья? – переспросила Дуглесс, собравшись с силами и поворачиваясь к ней.

Арабелла, смерив взглядом Дуглесс с головы до пят, безусловно, пришла к выводу, что та – не вполне полноценна. Высокие женщины нередко приходят к подобным заключениям относительно низкорослых женщин! – промелькнуло в голове у Дуглесс, и она почувствовала глубокое облегчение при мысли, что мужчины не испытывают ничего подобного!

– Мы едем охотиться на уток, – сообщил Николас, не глядя в ее сторону. – Дики покажет мне, как пользоваться дробовиком.

– Чудненько! – отозвалась Дуглесс. – Поезжайте, конечно, и попалите всласть по этим симпатичным утяткам! А я – я как-нибудь переживу! – И, быстро пройдя мимо Арабеллы, она выскочила из библиотеки. Уже оказавшись наверху, она выглянула из окна во двор, где Николас как раз усаживался в «рэнджровер», и Арабелла умчала его прочь.

Отойдя от окна, Дуглесс вдруг поняла, что не в состоянии что-либо делать: она не чувствовала себя достаточно независимой, чтобы приступить к обследованию жилища Арабеллы, но и гулять в саду у Арабеллы ей тоже не хотелось. У одного из проходивших мимо ее дверей слуг она спросила, где сейчас Ли, и узнала, что Ли заперся у себя в комнате, работает с письмами и просил не беспокоить его.

– Но для вас он оставил в библиотеке книгу, – добавил слуга.

Вернувшись в библиотеку, Дуглесс обнаружила на конторке небольшой томик, к которому скрепкой была прикреплена записка: «Я подумал, что это вас может позабавить. Ли».

Стоило ей раскрыть книгу, как она тотчас поняла, что перед нею: это была публикация дневника Джона Уилфреда, того самого уродливого коротышки слуги, который написал про Николаса и про Арабеллу Настольную! В предисловии сообщалось, что дневник был обнаружен за стенкой детского домика, когда в пятидесятых годах сносили один из особняков Николаса.

Дуглесс расположилась на диванчике и погрузилась в чтение. После первых же двадцати страниц она поняла, что дневник писал влюбленный молодой человек и женщиной, к которой он испытывал любовное чувство, была Летиция, жена Николаса. Из дневника Джона Уилфреда следовало, что в хозяйке его не было решительно никаких недостатков, а в хозяине – решительно никаких достоинств. Целые страницы были заняты описанием всевозможных пороков Николаса, а за ними следовали страницы, воспевавшие необыкновенные достоинства Летиции. Если верить этому страдающему словесным недержанием слуге, Летиция была прекраснее жемчугов, необыкновенно мудра, добродетельна, добра, талантлива… – и так далее, и тому подобное; у читавшей это Дуглесс появилось острейшее желание запустить во что-нибудь этой книжонкой!

Ни единого доброго слова для Николаса у слуги не нашлось! Из его писанины следовало, что Николас растрачивал псе свое время на разврат, богохульство и попытки превратить жизнь всех окружающих в ад кромешный. Однако, исключая недостоверную и злокозненную историю с Арабеллой и столом, более в книге не было никаких упоминаний о чем-либо таком, чем, собственно, Николас заслужил (если и вправду в этом можно было доверять Уилфреду) ненависть со стороны своих домашних.

Дочитав до конца, Дуглесс захлопнула книжонку. Итак, из-за ложного обвинения Николаса в измене его владения в конечном итоге оказались разрушенными, как и его подлинная биография. Нигде не упоминалось о том, как искусно он управлял землями, реальным владельцем которых был его брат, и как он спроектировал и начал строить великолепный замок! Все забыто! Уцелел лишь злобный и лживый скулеж этого мальчишки! Однако сегодня люди верят именно этому!

Она вскочила с диванчика и в гневе сжала кулаки. Да, Николас прав: он должен вернуться в свою эпоху и восстановить свое доброе имя! Она непременно расскажет ему об этой книжке, и пусть Николас, когда воротится к себе, в шестнадцатый век, просто-напросто вышвырнет из дома этого Джона Уилфреда! А еще лучше, – Дуглесс улыбнулась, – вместе с уродливым коротышкой слугой отошлет от себя и свою распрекрасную Летицию.

Прихватив с собой книжку, Дуглесс вышла из библиотеки и спросила у слуги, где комната лорда Стэффорда. Она подумала, что, пожалуй, оставит книгу у Николаса – он теперь уже понемножечку стал разбирать современный стиль письма, и она не сомневалась, что книжка привлечет его внимание и он ее быстро прочтет.

Комната Николаса оказалась рядом с покоями, в которых, по словам горничной, разместилась леди Арабелла. Тут уж ничего не поделаешь! – сердито подумала Дуглесс.

Однако, войдя внутрь, она перестала сердиться. В комнате все было выдержано в голубых тонах, и даже огромная кропать на ножках накрыта покрывалом из дорогого голубого шелка. Везде валялись туалетные принадлежности Николаса, пещи, которые она совсем недавно выбирала для него. Дуглесс потрогала его крем для бритья, его тюбик с зубной пастой и его бритву.

Она вдруг осознала, как сильно ей не хватает постоянного общения с Николасом. Ведь с тех пор, как он появился, они постоянно были вместе: спали в одной спальне, пользовались одной ванной комнатой и даже одной зубной щеткой! Повернувшись, она оглядела ванную, в которой не было душа, и в недоумении подумала: как это он обходится без душа? Интересно, есть ли в его комнате еще какие-нибудь вещи, о назначении которых он и не подозревает?

Возвращаясь в спальню, она улыбалась, вспоминая, как он, бывало, выходил из ванной и на нем не было ничего, кроме полотенца вокруг бедер, и как блестели его промытые волосы. Да, до того, как оказаться в этом Гошок-холле, они жили вместе, в столь приятно-интимной близости! Ночами она Подтыкала под него свалившееся одеяло, целовала его в лоб, стирала в тазике его белье! И они вместе смеялись над чем-нибудь, болтали, вместе делили пространство комнаты!

На прикроватном столике валялся номер журнала «Тайм». Повинуясь какому-то импульсу, она выдвинула ящик столика. Внутри лежали: маленькая точилка для карандашей, три карандаша, два из которых были отточены настолько, что от них осталось всего по дюйму, машинка для скрепления бумаг и пара бумажных кулечков с полестней скрепок для машинки. Там же на цветной рекламной брошюре о достоинствах моделей «Астон-Мартин» стояла заводная игрушечная автомашина, а в самом низу покоился последний номер мужского журнала «Плейбой». Улыбнувшись, Дуглесс задвинула ящик.

Пройдя к окну, Дуглесс поглядела на холмистые лужайки парка и полоску деревьев за ними. Да, странно, что, прожив с Робертом вместе более года и считая себя безумно влюбленной в него, она на самом деле никогда не ощущала такой интимности, такой близости с Робертом, какая была у нее с Николасом! Возможно, это объясняется тем, что жить с Николасом было очень легко! Он никогда не стенал по поводу того, что она выдавливает пасту для чистки зубов не из горловины тюбика, а из его середины! И никогда не ворчал из-за того, что не все было в идеальном порядке!

Да, если по-честному, то Николасу она нравилась такой, какая есть! Он вообще, казалось ей, принимал все – будь то люди или вещи – таким, как есть, и находил в этом радость! Дуглесс вспомнила о своих свиданиях с современными мужчинами. Они вечно жаловались и проклинали все на свете: и вино не такое, и обслуживают их медленно, и просмотренный фильм не предполагает никакого подтекста. А вот Николас, хотя перед ним и громоздятся многочисленные проблемы, находит радость даже в таких вещах, как баночные открывалки!

Интересно, – подумала она, – а как бы повел себя Роберт, окажись он вдруг в шестнадцатом столетии? Можно не сомневаться, что он-то принялся бы требовать для себя то одно, то другое и уж конечно ворчал, если б ему чего-нибудь не дали! Любопытно было бы узнать, не похожи ли мужчины елизаветинских времен по характеру на обычных ковбоев, – может, они тоже попросту вешали тех, кто проявлял особое занудство?!

Прислонясь лбом к прохладному стеклу, Дуглесс подумала: когда же Николас уйдет от меня? Должно быть, когда выяснит, кто его предал? Интересно, если Ли вдруг упомянет за обедом имя предателя, что будет с Николасом – неужто он просто подымется вверх этакой струйкой дыма и растворится в воздухе?!

Да, все идет к концу! – сказала она себе и почувствовала, как затосковало, затомилось ее сердце. – И как же она сможет существовать, если больше никогда не увидит его? Ведь даже день без него невозможно вытерпеть, то как же жить одной потом всю оставшуюся жизнь?! Пожалуйста, пожалуйста, вернись! – молила его она. – У нас ведь так мало времени осталось для нас двоих! Может, завтра ты уйдешь навсегда, и я не хочу тратить время зря, не хочу ни минуты быть без тебя! И не надо это немногое время, что нам еще отпущено, тратить на Арабеллу!

Смежив веки и вся напрягшись – так сильно она желала его возвращения! – Дуглесс прошептала:

– Если только ты вернешься сейчас, я приготовлю для тебя настоящий американский ленч: жареный цыпленок, картофельный салат, яйца со специями и «картошки» с шоколадом! А пока я буду готовить, ты мог бы… – тут она немного подумала и договорила:

– Ну, ты бы мог поглазеть на пластиковые пакетики для еды и на алюминиевую фольгу и на кастрюлю фирмы «Тапперуэар», если только, конечно, они водятся тут, в Англии! Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, возвращайся, Николас!

***

Николас встрепенулся и поднял голову. Руки Арабеллы обпили его шею, а ее большие груди крепко прижимались к его груди. Они с Арабеллой находились на той самой полянке, на которой он и та, другая Арабелла, из прошлого, некогда пропели день в приятных утехах. Сегодня, однако, у Николаса отчего-то не было интереса к женщинам. И потом, она сказала, что нашла кое-что касательно его предка, что располагает какими-то сведениями, о которых никогда и ничего не сообщалось в печати!

Эти речи и послужили для него наживкой, и он готов был уплатить любую цену, чтобы узнать, что же ей известно!

Арабелла вновь прижала к себе голову Николаса.

– Вы слышите? – спросил он.

– Ничего я не слышу, дорогой! – шепотом ответила Арабелла. – Я слышу лишь тебя!

Резко отодвигаясь от нее, Николас воскликнул:

– Я должен идти!

Но, заметив, что ее надменное лицо исказила гримаса гнева, решил ее не злить.

– Сюда кто-то идет, – сказал он, – а вы слишком хороши, чтобы я мог позволить кому-нибудь еще разглядывать вас жадными глазами. Ваша красота принадлежит мне одному!

Похоже, эта его реплика укротила ее, и она принялась застегивать свою одежду.

– Мне еще не доводилось встречать мужчину, который был бы большим джентльменом, чем вы! – воскликнула она. – Тогда, стало быть, до вечера?

– Да, до вечера! – откликнулся Николас, уходя.

Почти все охотники прибыли на «рэнджроверах», но были и лошади – примерно полдюжины, – привязанные возле машин. Выбрав лучшую, Николас помчался к дому. Перескакивая через ступеньки, он взбежал вверх по лестнице и настежь распахнул дверь в свою спальню.

Дуглесс даже как-то не успела и удивиться, когда Николас внезапно возник на пороге.

Какое-то время он молча стоял и смотрел на нее: все в ней – и выражение лица, и поза, – все говорило ему о том, как сильно она хочет его! Это было едва ли не самым трудным испытанием во всей его жизни, но Николас все-таки отвернулся от нее: он не смеет, он не должен касаться ее! Если только он коснется… Да, если только он прикоснется к ней, то вряд ли пожелает возвращаться в свое время!

– Ну, и чего же вы от меня хотите? – несколько резко спросил он.

– Чего хочу от вас?! – сердито переспросила она. Она все же заметила, прежде чем он успел отвернуться, какое у него выражение лица, – Похоже, кто-то еще хотел вас, но только не я!

При этих словах Николас глянул в зеркало на дверце платяного шкафа и обнаружил, что рубашка на нем застегнута не правильно.

– Ружья были отменные! – сообщил он, поправляя застежку на сорочке. – С такими ружьями мы бы и испанцев смогли победить!

– Англия и так всех покоряет, не прибегая к современному оружию! – отозвалась Дуглесс. – В следующий раз вы, вероятно, пожелаете прихватить с собою в вашу эпоху и наши бомбы! Так что, стало быть, это ружья расстегнули вашу сорочку, да?

Он посмотрел на ее отражение в зеркале и ответил:

– Ваши глаза, воспламененные ревностью, только становятся ярче!

Дуглесс тотчас же перестала сердиться.

– Вот ловелас! – воскликнула она. – Да вам хоть когда-нибудь приходило в голову, что вы уже во второй раз выставляете себя на посмешище?! Ведь все историки смаковали подробности о вас и Арабелле, так нет же – опять за свое!

– Ей известно нечто такое, чего я не знаю! – ответил он.

– Ну разумеется! Пари держать готова, что так и есть! – пробормотала себе под нос Дуглесс. – И, уж весьма вероятно, она более опытна, чем вы!

Слегка потрепав ее по подбородку, Николас сказал:

– В этом-то я не сомневаюсь! А уж не запах ли пищи я чую? Я очень проголодался!

– Я дала слово, что приготовлю вам ленч по-американски, – с улыбкой проговорила Дуглесс. – Ладно, пошли искать миссис Андерсон!

На кухню они вошли, держась за руки. Охотники увезли с собой приготовленный заранее ленч в корзинках, так что на кухне ничего не варилось, лишь на задней конфорке подрумянивался пудинг.

С разрешения миссис Андерсон Дуглесс принялась за работу: поставила вариться картошку и яйца, потом собралась печь пирог, но передумала и решила вместо пирога приготовить вкусное шоколадное печенье с начинкой из ореха пекан. Николас уселся за большой рабочий стол и занялся экспериментами с пластиковыми завертками для продуктов и алюминиевой фольгой, а также без конца открывал и закрывал пластиковые баночки. Потом он очистил и нарезал яйца и картошку, мелко порезал лук.

– А Летиции вы тоже помогали готовить? – спросила она.

Николас только рассмеялся в ответ.

Когда наконец все было готово, Дуглесс подмела в кухне – в этом ей Николас помогать отказался наотрез – и упаковала еду в большую корзинку, поставив туда и термос с лимонадом. Николас, идя за нею, вынес эту корзинку в небольшой, окруженный со всех сторон стенами садик, и они, усевшись под низами, принялись за еду.

Она рассказала ему обо всем, что вычитала за сегодняшнее утро в дневнике и, пока он расправлялся с пятым куском цыпленка, спросила его о Летиции.

– Вы ведь даже ни разу и не упомянули о ней, – пояснила она. – Вы рассказывали мне о вашей матери, о брате, который погиб. Вы даже рассказали как-то о вашей любимой лошади, но вот о вашей супруге вы и словом не обмолвились!

– Так вы хотели бы, чтобы я стал рассказывать вам про нее? – спросил он почти угрожающим тоном.

– Она что, такая же красивая, как Арабелла, да? Николас погрузился в размышления: Летиция, казалось, была столь далеко от него, куда дальше, чем какие-нибудь четыре сотни лет! Арабелла, конечно, дура, никто из мужчин и минуты не смог бы с нею поговорить, но она – женщина страстная! А Летиция страстностью не обладает вовсе, но зато рассудительна, – во всяком случае, настолько, чтобы безошибочно определять, как именно ей лучше всего поступить!

– Нет, она не похожа на Арабеллу, – ответил он.

– А на меня она похожа? – продолжала расспросы Дуглесс. Николас поглядел на нее и представил себе, как Летиция стала бы что-то готовить!

– Нет, и на вас она не похожа! А что это у вас такое? – спросил в свою очередь он.

– Это – нарезанные помидоры, – рассеянно ответила она и хотела было задать Николасу еще несколько вопросов, но он перебил ее:

– А тот мужчина, который вас бросил, – вы ведь еще недавно говорили, что любите его. Почему же?

Дуглесс немедленно захотелось встать в оборонительную позу и уверять, что из Роберта мог бы получиться совершенно потрясающий супруг, но плечи ее отчего-то сами собой поникли, и она сказала:

– Это все – эго! Да, только мое сверхпреувеличенное представление о собственной значимости! Роберт рассказывал мне, что мать была холодна с ним, так же, как и его первая жена. Ну вот, я и вообразила, что могу дать всю ту любовь, которой ему всегда так недоставало! Я только и делала, что давала, отдавала всю себя ему, и старалась исполнять все, что он хотел, но…

Дуглесс помолчала, устремив взор в небеса, потом договорила:

– Как мне представляется теперь, я все мечтала о том, что у в один прекрасный день он поступит в духе всех этих мужчин из кинофильмов и, повернувшись ко мне, скажет: «Ты – самая лучшая женщина на свете! И ты даешь мне все, о чем я мечтал!» Но Роберт этого не сделал. Напротив, он постоянно повторял: «Ты ничего не можешь мне дать!» Я же, поверьте, очень старалась все ему отдавать, но…

– И что же? – тихо спросил Николас. Пытаясь улыбнуться, Дуглесс ответила:

– В итоге он презентовал дочери браслет с бриллиантами, а меня осчастливил половиной оплаты по счетам!

Она отвернулась от Николаса, но вдруг увидела, что он протягивает ей кольцо. Когда он убедился в том, что теперь никто из мужчин не носит подобных перстней, он тоже перестал надевать свои массивные, с большими камнями кольца. И вот – кольцо с изумрудом размером, наверное, с пляжную гальку!

– Что это? Зачем?!

– Имей я доступ к своим сокровищам, я осыпал бы вас дождем из драгоценных камней!

Она улыбнулась и сказала, прижимая руку к сердцу:

– Но вы ведь и так уже подарили мне брошь! – Она носила его брошь приколотой внутри бюстгальтера, потому что опасалась, как бы ее явная древность и уникальность ручной работы не вызвали ненужных вопросов. – Вы и так уже надарили мне слишком много всего! Вы и наряды мне покупали, и… Вы были так добры ко мне! – И, с тою же улыбкою на устах, она заключила:

– Знаете, Николас, эти последние несколько суток, с тех пор как мы повстречались, были счастливейшими днями в моей жизни! И я надеюсь, что вы никогда не вернетесь к себе!

Она произнесла это и тут же зажала рот рукой.

– Ой, я не это хотела сказать! Ну, конечно же, вы обязаны вернуться! Вы должны вернуться к вашей красавице жене! Вы должны… должны родить наследников, которые могли бы распоряжаться после вас всеми вашими великолепными владениями – и вам уже не пришлось бы отдавать их в королевскую казну! Но осознали ли вы то, что, когда доктор Нолман сообщит вам, кто вас предал, вы уже войдете в состояние возвращения?! В тот же самый миг: стоит Ли произнести имя – и вы исчезнете! Пуф – и все, вас больше нет тут! Или что-нибудь в этом же роде!

Николас, шаривший в корзинке, прервал свое занятие.

– Завтра утром я буду это точно знать! – воскликнул он. – Неважно, пожелает ли он мне это сказать или нет, я все равно все поутру выясню!

– Так стало быть, завтра утром? – переспросила Дуглесс и поглядела на него так, как если б хотела навеки сохранить в памяти его облик. Она осмотрела все его тело: и обтянутые тканью рубашки широкие плечи, и плоский живот, и мускулистые ноги. «А ноги у меня красивые», – произнес он когда-то, и она вспомнила, как он выглядел, обернутый лишь полотенцем.

– Николас, – прошептала она, наклоняясь к нему.

– А что это такое? – неожиданно спросил он, поднимая тарелку с пирожными к самым их лицам.

– Это – «картошки» с шоколадом, – ответила она раздраженно, чувствуя себя полной дурой. Кого же, спрашивается, она дурачит?! Ну, пусть он и поцеловал ее несколько раз, но ведь это после того, как она сама кинулась ему на шею! И, несмотря на это, проведя утро с Арабеллой, он возвращается от нее с расстегнутой сорочкой!

– Не бойтесь, съедобно! – буркнула она. Да, похоже, единственное, чем она может ублажить его, так это едой или пластиковыми упаковками! А ей так хотелось коснуться его, так хотелось – даже кончики пальцев у нее заныли! Но он, видимо, вовсе не испытывает к ней подобных чувств!

– Я думаю, будет лучше, если мы пойдем в дом, – скучным голосом сказала она. – Скоро вернется Арабелла и потребует вас, – Она хотела встать, но Николас схватил ее за руку.

– Скорее я провел бы час в вашем обществе, чем целую жизнь возле Арабеллы! – воскликнул он.

У Дуглесс запершило в горле, и она не решилась посмотреть ему в лицо: непонятно, правду ли он говорит или просто старается утешить ее?

– Спойте мне что-нибудь, пока я буду есть эти пирожные! – попросил он.

– Я не умею петь, да и песен не знаю. Может, историю какую-нибудь рассказать? – откликнулась она.

– Ум-м-м! – только и сумел выдавить из себя он, ибо рот его был набит шоколадом.

Дуглесс, понимая, что существует огромный выбор новых для него историй, составляющих привычную часть нашей культуры, но о которых он ничегошеньки не знает, стала рассказывать Николасу про доктора Джекила и мистера Хайда.

– Да, – прокомментировал он, – мой кузен – точно такой же! – К этому времени он уже успел расправиться с целой тарелкой «картошек», а потом, к удивлению Дуглесс, улегся, положив голову ей на колени.

– Если вы и впредь намерены объедаться так, как вы только что это проделали, то, весьма вероятно, здорово растолстеете! – заметила она.

– Так вы меня толстым считаете, да? – спросил он, поднимая на нее глаза – сердце Дуглесс при этом буквально запрыгало у нее в груди. Похоже, он прекрасно понимает, какое воздействие оказывает на нее, да еще и подсмеивается над ней, поскольку на него ее присутствие, видимо, никак не влияет! Какой-то интерес к ней у него возникает лишь тогда, когда. рядом с нею появляется какой-нибудь другой мужчина!

– Закройте глаза и будьте паинькой! – скомандовала она и принялась рассказывать ему одну историю за другой, одновременно гладя его по волосам – густым и мягким и лежащим такой красивой волной!

Солнце уже почти зашло, когда Николас открыл глаза и посмотрел на нее долгим взглядом.

– Нам надо идти! – тихо сказал он.

– Да, – ответила она тоже тихо. – Сегодня вечером я попробую узнать у Ли, кто же вас оклеветал.

Он переменил позу и теперь стоял перед ней на коленях, а руку положил ей на щеку. Дуглесс подумала, что он опять хочет поцеловать ее, и у нее перехватило дыхание.

– Когда я вернусь к себе, я стану думать о вас! – произнес он.

– А я – о вас! – откликнулась она, кладя свою ладонь поверх его ладони.

Но он отнял свою руку и, взяв лежавшее на крышке корзинки кольцо с изумрудом, вложил его в ее ладонь, согнув над ним пальцы.

– Нет, Николас, – сказала она, – этого я принять не могу. Вы и так уже дали мне очень много!

Он пристально смотрел ей прямо в глаза, и была в его взгляде какая-то прощальная грусть.

– Я бы отдал куда больше, если б… – начал он и замолчал.

– Если б что? – требовательно спросила она.

– Если б только мне можно было бы взять вас с собой!

У Дуглесс внезапно перехватило дыхание.

Николас же мысленно выругал себя: не следовало ему этого говорить! Не надо было обнадеживать ее! Он не хотел делать ей больно, но одно лишь воспоминание о том, что придется с ней расстаться, причиняло ему невыносимые страдания. Совсем скоро он узнает обо всем, что ему следовало узнать, ну, а потом, как ему хорошо известно, придется возвращаться! Еще одна ночь! – подумал он. – Да, самое большее – у него в запасе всего лишь одна ночь с нею! Возможно, сегодня вечером он ляжет с нею в постель, и последнюю их ночь пни проведут, сливаясь в экстазе любовных ласк! Да нет же! – признался он себе, глядя в ее глаза, буквально погружаясь в них. – Нет, так поступить с нею он не может! Не может он допустить, чтобы, покинутая им, она осталась бы тут и рыдала еще сильнее, чем тогда, когда они впервые увидели друг друга! Будь все проклято, но не может он поступить иначе! Что же, придется, видно, возвращаться к своей холодной супруге или к пустым бабенкам, вроде Арабеллы?! В таком случае лучше уж покинуть Дуглесс, не дотрагиваясь до нее!

– Ну, да, – ухмыляясь, вдруг заявил он, – да, взять вас с собой, чтобы вы мне там готовили!

– Готовила?! – как-то глупо переспросила Дуглесс. – Да с чего бы это?! Готовить для вас, для совершенно несносного, не.тающего цены страданию, пустого…

– И заносчивого петуха, наверное? – подсказал он.

– Именно! Прекрасное определение! Вы и есть заносчивый петух! И если вам взбрело в голову, будто я отправилась бы с вами, назад, в эпоху, когда еще не было ни водопровода, ни врачей, а зубодеры вырывали зубы вместе с челюстью, а я Сил при этом стала всего-навсего готовить вам, то…

Тут он наклонился к ней и, зарываясь лицом ей в волосы и облизывая мочку ее ушка, прошептал:

– И я позволил бы вам навещать меня в постели! Оттолкнув его, Дуглесс возмущенно принялась объяснять ему, сколь велико его тщеславие, но лексикон ее внезапно переменился. Ладно, она тоже способна выдать ему!

– Ну, хорошо, я это сделаю! Да, я отправлюсь с вами и стану для вас готовить, а воскресные дни мы будем проводить имеете, валяясь в постели! А еще лучше – на столах! Какой-нибудь стол, надеюсь, там найдется?!

При этих словах от лица Николаса, казалось, отхлынула вся кровь, и, резко отвернувшись от нее, он принялся запихивать в корзинку остатки их пиршества. Ему даже в мыслях было страшно представить ее в их времени! Да если бы она стала его любовницей, Летиция, наверное, изрубила бы ее в мелкие кусочки!

– Ну, Николас! – воскликнула Дуглесс. – Ну я же просто дразнила вас! – Он все так же не глядел на нее. – Хорошо, если вас это осчастливит, я приму от вас кольцо!

Он перестал запихивать вещи в корзинку и, глядя ей в глаза, сказал:

– Вы попросту не ведаете, что говорите! Не следует желать того, чего быть не должно! Когда перед появлением здесь я в последний раз находился дома, мне грозила казнь от меча палача. Так что, если б я сейчас вернулся и вы тоже прибыли со мной, вам пришлось бы остаться одной! А моя эпоха вовсе не похожа на вашу, и одиноким женщинам там не слишком хорошо! Если бы я не смог там заботиться о вас, то…

Кладя ладонь ему на руку, она перебила его:

– Право же, я только поддразнивала вас! Я вовсе не намерена возвращаться с вами: у меня ведь нет тайн, которые следовало бы раскрыть! Это вы явились к нам с целью найти что-то такое – вы помните об этом, да?!

– Вы правы! – воскликнул он и, быстро поднеся ее руку к губам, поцеловал кончики пальцев. Затем он вскочил, и Дуглесс стало ясно, что корзинку для еды он так и оставит там, где она находится: должно быть, он засовывал в нее всякие вещи лишь потому, что был чем-то очень взволнован! Но что же такое произошло, что так возбудило его?!

Они отправились к дому, при этом она с корзинкой в руках тащилась за ним следом, и никто из них не произносил ни слова.

Глава 10

Когда они через кухню вернулись в дом, Николас, слегка кивнув ей, отправился сразу к себе. Дуглесс же, скорее заинтригованная его взволнованностью, чем какими-либо иными эмоциями, тоже прошла в свою комнату. На кровати она обнаружила большую коробку с наклейкой от компании по скоростной доставке посылок и почты. Дуглесс буквально набросилась на эту коробку, расшвыривая по всему полу тесьму от коробки и клочья оберточной бумаги.

Внутри коробки лежали два великолепных вечерних платья, сшитых на заказ для ее матери.

– Ой, спасибо тебе, спасибо, Элизабет! – воскликнула она, задыхаясь и прижимая к себе один из нарядов. Быть может, хоть сегодня вечером Николас заметит и еще кого-нибудь, кроме статной красотки Арабеллы!

Когда Дуглесс вошла в гостиную, в которой семейство Хэарвуд устраивало коктейль-парти, она тотчас поняла, что не зря потратила два с половиной часа на приведение себя в порядок. Ли, собиравшийся что-то выпить, так и застыл, не донеся бокал до рта, а леди Арабелла, кажется, впервые уставилась на кого-то еще, кроме Николаса. И даже лорд Хэарвуд перестал говорить о ружьях, собаках и своих розах. Что же до Николаса, то его реакция, по мнению Дуглесс, решительно стоила затраченных ею усилий: сначала, когда он увидел ее, глаза его вспыхнули и запылали еще ярче, стоило ему приблизиться к ней, но потом он остановился и нахмурил брови, Белое выходное платье матери было сшито из целого куска льнущей к телу ткани. По фасону предполагался только один длинный рукав, а вторая рука и плечо оставались обнаженными. Платье было расшито мелким бисером, который при движениях подчеркивал линии тела. На запястье обнаженной руки красовался принадлежавший Глории браслетик с бриллиантами.

– Добрый вечер, – произнесла Дуглесс.

– Бог ты мой! – откликнулся Ли, оглядывая ее с головы до пяток. – Бог мой!

Подарив ему почти королевскую улыбку, Дуглесс спросила:

– А что тут пьют? Не могли бы вы налить мне джина с тоником?

Ли послушно, будто школьник, кинулся исполнять ее просьбу.

Прямо-таки поразительно, как могут преобразить женщину тряпки! – подумала Дуглесс. Еще вчера вечером ей хотелось в присутствии Арабеллы спрятаться куда-нибудь под стол, но сегодня красное вечернее платье Арабеллы с глубоким вырезом казалось уже дурно сшитым и безвкусным!

– Что это вы вытворяете? – спросил, наклоняясь к ней, Николас.

– Я что-то не могу взять в толк, о чем это вы? – невинно подняла она глаза на него, жмурясь от яркого света.

– Да вы же выставили себя напоказ! – ошеломленно воскликнул он.

– Но куда в меньшей степени, чем ваша Арабелла! – парировала она, но потом, улыбаясь, спросила:

– Так вам нравится это платье? Я велела сестре срочно переправить его мне.

Еще более, чем обычно, расправляя спину, Николас осведомился:

– Так после ужина вы намерены отправиться на свидание с этим врачом, да?!

– Ну, разумеется, – тихо ответила она. – Не забывайте, что именно вы просили меня выяснить, что ему известно!

– Николас! – позвала его в этот момент Арабелла. – Пора идти ужинать!

– Но вы не должны надевать это платье! – продолжил Николас, обращаясь к Дуглесс.

– С вашего разрешения, позвольте уж надевать то, что нравится мне! – отозвалась Дуглесс. – А вы лучше идите-ка на свое место, а то Арабелла в ярости уже колотит по ножкам стола!

– Вы… – начал было он.

– Вот ваш напиток, – перебил его появившийся Ли, вручая Дуглесс бокал. – Добрый вечер, лорд Стэффорд, – приветствовал он Николаса.

Ужин оказался в своем роде замечательным опытом для Дуглесс. Николас просто не в силах был отвести от нее взор – к немалому раздражению прекрасной леди Арабеллы! Ли же столь близко наклонялся к Дуглесс, что рукав его пиджака побывал в ее суповой тарелке.

После ужина все прошли в гостиную, и там, как бы инсценируя отрывок из какого-нибудь романа Джейн Остин, Николас запел, сам аккомпанируя себе на фортепиано. Голос у него был низкий и богатый модуляциями, и Дуглесс он сразу очаровал. Николас предложил Дуглесс петь с ним дуэтом, но она отказалась, так как знала, что не обладает певческим даром. Присев на маленький стульчик, она с завистью слушала дуэт Арабеллы и Николаса, видела, как склоняются друг к другу их головы и сливаются их голоса.

В десять вечера, извинившись, Дуглесс пошла к себе: у нее не было ни малейшего намерения проводить остаток вечера наедине с Ли в его комнате. Она решила, что тайна предательства Николаса подождет своего раскрытия до следующего дня.

К полуночи Дуглесс окончательно поняла, что заснуть ей не удастся. Перед нею все стояла сцена дуэта Николаса с Арабеллой, и без конца вспоминался день, когда он вернулся после охоты и сорочка у него оказалась расстегнутой. Дуглесс вылезла из постели, накинула халат, распушила волосы и направилась через весь огромный дом к комнате Николаса. Из-под его двери свет не просачивался, зато за дверью Арабеллы он горел, и оттуда доносился звон бокалов и слышался ее соблазняюще-зазывной смех.

Дуглесс недолго размышляла над тем, что делает. Она разок стукнула в дверь и, практически одновременно, повернула дверную ручку и вошла в спальню Арабеллы.

– Привет! – проговорила Дуглесс. – Я просто хочу спросить, нет ли у вас взаймы булавки. Я, кажется, порвала бретельку, и бретельку очень важную, если только вы понимаете, что я имею в виду!

Николас развалился на кровати Арабеллы, сорочка его опять была расстегнута и выехала из брюк. На Арабелле же был просвечивающий пеньюар черного цвета, не очень-то прикрывавший большую часть ее тела, но даже в тех немногих местах, где присутствовала ткань, она была совершенно прозрачной.

– Вы… вы… – Арабелла даже дар речи потеряла от негодования.

– А, лорд Стэффорд! Привет! Я что, чему-то тут помешала, да?! – спросила Дуглесс. Николас оторопел.

– Вы посмотрите-ка! – воскликнула Дуглесс. – Здесь и телевизор марки «Бэнг энд Олафсон»! Я еще такого не видела! Право, мне так хотелось бы посмотреть последние известия, надеюсь, вы ничего не имеете против? А вот и пульт дистанционного управления! – И, усаживаясь на край постели, она включила огромный цветной телевизор и принялась рыскать по разным каналам. Николас у нее за спиной живо уселся – она это почувствовала!

– Фильм! – прошептал он.

– Не-а, всего-навсего – телевизор! – отозвалась она. И, передавая ему ручку дистанционного управления, стала объяснять:

– Вот это – «включение», а это – «выключение», видите? Вот этим регулируется громкость, а этой лимбой переключаются каналы. Ой, поглядите-ка только! Это же – старый фильм о временах королевы Елизаветы! – С этими словами она выключила телевизор, положила панель управления на постель возле Николаса и, зевнув, заявила:

– Да, я, впрочем, вспомнила, что у меня и у самой есть булавки! Но в любом случае большое спасибо, леди Арабелла! Надеюсь, я не слишком вам помешала?!

После этого Дуглесс пришлось стрелой мчаться к двери, потому что Арабелла, растопырив пальцы с длинными, похожими на когти ногтями, готова была уже кинуться на нее. Едва Дуглесс успела выскочить за дверь, как та с силой захлопнулась за ней. В коридоре Дуглесс некоторое время прислушивалась к тому, что происходит в комнате. Очень скоро она с удовлетворением услыхала характерные звуки – по телевизору показывали вестерн, – а потом Арабелла завопила:

– Да выключите же вы его! – Дуглесс на это улыбнулась, прошествовала к себе в комнату, и в эту ночь у нее более не было ни малейших проблем со сном!

***

Утром во время завтрака она встретилась с Ли.

– Знаете, – сказал он, – а я вчера вечером подумал, что вы, быть может, зайдете ко мне. Я собирался почитать вам некоторые письма!

– Вы хотели рассказать мне, кто предал Николаса Стэффорда?

– Хм-м! – только и промычал в ответ Ли, и поэтому сразу после завтрака она потащилась следом за ним в его комнату. Интересно, если он назовет ей имя того клеветника, Николас в ту же минуту вернется в свой шестнадцатый век, что ли?! – думала она.

Однако уже очень скоро она поняла, что побудить Ли что-либо сообщить ей будет немалой проблемой.

– Я вот все старался вспомнить, – говорил между тем Ли. – Скажите-ка, а ваш батюшка не входит в совет попечителей Йельского университета? Быть может, ему было бы интересно ознакомиться с моими находками?

– Ну, конечно же, я с радостью извещу его об этом. Но с особым удовольствием я поведала бы ему о том, кто же все-таки оклеветал лорда Стэффорда!

Подойдя к ней вплотную. Ли сказал:

– Ну, ежели бы вы только согласились сделать небольшой звоночек ему, я, пожалуй, рассказал бы вам об этом!

– Дело в том, – откликнулась она, – что в данный момент мой отец пребывает в дебрях горных лесов Мэна и дозвониться до него нет никакой возможности.

– Ах вот как, – произнес тогда Ли, отворачиваясь от нее, – что ж, тогда, насколько я понимаю, я не могу вам этого сообщить.

– Шантажист вы несчастный! – вскипела Дуглесс, совершенно забывая о последствиях. – Вы тут развлекаетесь, беспокоясь лишь о собственной карьере, а для меня имя этого предателя может означать спасение человеческой жизни!

– Да возможно ли, чтобы от каких-то документов шестнадцатого столетия зависела чья-то жизнь?! – воскликнул Ли с изумлением, вновь поворачиваясь к ней лицом.

Не очень соображая, что и в каких пределах можно объяснить ему, Дуглесс сказала:

– Ладно, я переговорю с отцом. Сегодня же напишу ему. И дам прочесть письмо. Как только отец вернется в город, он его тотчас же получит.

Ли, однако, продолжал глядеть на нее хмуро:

– Скажите, а с чего это вам так нужна эта фамилия? Что-то тут, во всем этом деле, не так! Во всяком случае, хотелось бы понять, кто он, этот лорд Стэффорд? И отношения ваши не очень-то похожи на отношения патрона и секретарши – скорее уж, они смахивают на…

В этот самый момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Николас. На нем была одежда времен королевы Елизаветы: ноги обтягивали плотные чулки, и благодаря этому каждый мускул на них воспринимался отчетливо, а его доспехи из золота и серебра сверкали в лучах солнца. В руке у Николаса была обнаженная шпага, острие которой он тотчас и направил на Ли.

– Да что же это такое?! – возмущенно выкрикнул Ли и отвел от себя шпагу рукой, но, когда острие разрезало ему ладонь, стал хватать ртом воздух.

Николас продолжал подступать к нему, и кончик его смертельно опасного оружия был теперь уже у самого горла Ли.

– Дуглесс, зовите на помощь! – вскричал Ли, отскакивая назад. – Он явно спятил!

Ли был прижат спиною к стене, и Николас вопросил:

– Так кто же оклеветал меня перед королевой?

– Оклеветал вас?! – переспросил Ли. – Нет, вы точно не в себе! Дуглесс, приведите же сюда кого-нибудь, пока этот маньяк не совершил чего-то такого, о чем мы оба потом пожалеем!

– Назовите имя! – требовал Николас, приближая острие вплотную к горлу Ли.

– Ну, хорошо, хорошо! – выкрикнул Ли, задыхаясь. – Этого человека звали…

– Постойте! – вскричала тут Дуглесс и посмотрела на Николаса. – Если только он произнесет имя, вы, возможно, тотчас исчезнете! О, Николас, неужто я уже больше никогда не увижу вас?!

Николас, не отводя шпагу от горла Ли, протянул вторую руку к Дуглесс, и она кинулась к нему и прильнула к его устам, прежде чем соприкоснулись их тела. Она целовала его со всею страстью, со всем долго подавлявшимся желанием! Зарывшись пальцами в волосы Николаса, она прижала к себе его голову. И хотя Дуглесс считала, что он вовсе ее не желает, но страсть, исходившая от Николаса, – она чувствовала ее! – как бы побудила ее оторвать ноги от пола и воспарить – и вот он уже подхватил ее одной рукой!

Он спохватился первым и выдохнул:

– Уходите!

Глаза Дуглесс застлала пелена слез, но она поклясться была готова, что и у Николаса глаза наполнились слезами!

– Уйдите! – вновь повторил он. – Отойдите же от меня! Ослабев и не имея сил противиться ему, Дуглесс покорно шагнула в сторону и встала, пристально глядя на Николаса. Неужели ей не доведется вновь увидеть его, прижаться к нему, услышать, как он смеется, неужели никогда?..

– Имя! – повторил между тем Николас, ни на секунду не отводя при этом взора от Дуглесс. Раз уж ему приходится покидать этот мир, хотелось бы, чтобы последним, что он видит здесь, была она!

Ли, совершенно потрясенный всем происходящим, заговорил:

– Этого человека звали…

Дальнейшее произошло как-то мгновенно: Дуглесс, не в состоянии и думать о том, что Николас вот-вот покинет ее, вновь кинулась к нему – если уж ему суждено уйти, она тоже уйдет вместе с ним!

– …Роберт Сидни, – договорил Ли в тот самый момент, когда Николас с Дуглесс рухнули на пол у самых его ног. Поглядев на них сверху вниз, он пробормотал:

– Да вы оба ненормальные! – а затем, переступив через них, выскочил из комнаты.

Прижавшись лицом к стальным с серебряной окантовкой доспехам Николаса, Дуглесс плотно смежила веки.

Николас первым пришел в себя и, в изумлении поглядев на нее, воскликнул:

– Мы стоим на месте!

– И где же мы? – отозвалась Дуглесс. – А на дворе что: автомашины или телеги, запряженные ослами?

Усмехнувшись, Николас обхватил ладонями ее лицо и, осторожно приподняв ее голову, ответил:

– Мы остались в вашем веке. Я же сказал, что вам нужно держаться чего-то одного!

– Да, но я… гм… я… – отклоняясь от него и садясь, забормотала Дуглесс. – Я просто подумала, что было бы совершенно замечательно, если б удалось увидеть Англию эпохи Елизаветы, так сказать, «из первых рук»! Знаете, я бы потом даже книжку могла бы написать и постаралась бы в ней ответить на все, о чем люди и впрямь желали бы узнать. Ну, например, о том, была ли Елизавета лысой? И были ли люди в ту пору счастливы? И что…

Тут Николас тоже сел и, закрыв ей рот самым нежным поцелуем, сказал:

– Нет, вы не можете вернуться туда вместе со мной! – И, потрогав спину, добавил:

– Вы здорово сдавили мои доспехи! На спине у меня и сейчас царапины – еще с того раза, когда вы сбили меня с ног!

– Но ведь вы тогда шагнули прямо под автобус! – запротестовала Дуглесс.

Николас встал и протянул руки, чтобы помочь ей подняться, Однако, даже встав с пола, она не захотела выпускать его рук.

– Стало быть, вы все еще здесь! – едва слышно выдохнула она. – Вы уже знаете имя вашего клеветника, и, несмотря на это, вы все еще здесь! Следовательно, Роберт Сидни. Так – Сидни?! Но разве же не с Арабеллой Сидни вы… ну, вы и она…

Обняв ее за плечи, Николас подвел ее к окну и тихо ответил:

– Да, верно: это муж Арабеллы, но не очень-то я верю, что он был способен оклеветать меня в глазах королевы!

– Да идите вы ко всем чертям – и вы сами, и этот ваш стол! – в бешенстве вскричала Дуглесс. – Ведь если бы вы не… если бы вы не перестарались и не затащили Арабеллу на этот пресловутый стол, то, вполне вероятно, у ее супруга не было бы причины испытывать ненависть к вам! А как же ваша жена? Она ведь тоже должна была очень расстроиться из-за этого!

– Когда я в тот раз соединялся с Арабеллой, я еще не был женат, – ответил Николас.

– В тот раз! – насмешливо передразнила его Дуглесс. А может, Роберт и осатанел-то из-за всех прочих разов?! И, поворачиваясь к Николасу лицом, она добавила:

– Если б я отправилась с вами, в вашу эпоху, то, наверное, сумела бы избавить вас от неприятностей!

Побуждая ее склонить голову на его облаченное в доспехи плечо, Николас повторил:

– Нет, вернуться туда вместе со мною вы не можете!

– А может, и вам незачем возвращаться туда?! Может, останетесь здесь, навсегда?! – спросила Дуглесс.

– Нам нужно ехать в Эшбертон, к моей могиле, – не отвечая ей, проговорил Николас. – Я припаду к ней и стану молиться!

Она хотела сказать что-то еще, как-то убедить его не возвращаться, но поняла, что не сумеет найти подходящих слов: его семья, его честь, наконец, его имя бесконечно значимы для него!

– Хорошо, – покорно ответила она, – мы уедем сегодня же. И, насколько я понимаю, вам больше не требуется созерцать Арабеллу, верно?

– А у вас, вероятно, уже не осталось в запасе ни калькуляторов, ни телевизоров, годных для того, чтобы отвлекать от нее мое внимание?! – весело спросил он.

– На сегодняшний вечер я как раз приберегла стереомагнитофон! – в тон ему откликнулась Дуглесс.

Поворачивая ее лицом к себе, он положил руки ей на плечи и сказал:

– Молиться я буду в одиночестве! И если мне суждено вернуться, то вернусь тоже один! Вы меня поняли?!

Она согласно кивнула, думая одновременно: время нас поджимает! Мы получили его взаймы!

***

Сидя на кровати их спальни в гостинице Эшбертона, Дуглесс разглядывала Николаса, покоившегося на соседней постели. При свете этого раннего утра контуры его лица были еще плохо различимы, и само лицо недостаточно освещено, но ей и этого света вполне хватало, чтобы глядеть на него. Минуло уже трое суток с того самого момента, как им стало известно имя клеветника, и все эти дни Дуглесс знала, что Николас может взять и исчезнуть. Ежеутренне он отправлялся в церковь и проводил там по два часа, стоя на коленях перед надгробием собственной могилы. А днем выстаивал там еще пару часов.

Каждый раз, когда он исчезал внутри церкви, Дуглесс стояла у входа и замирала от страха, что никогда более не увидится с Николасом. Однако, когда в десять утра и в четыре пополудни она тихонько, ступая на цыпочках, прокрадывалась в церковь и видела его все еще там, на глаза неизменно наворачивались горячие слезы облегчения и радости. И при виде его вспотевшего тела и мокрого от пота лица она всем сердцем буквально летела к нему: он так изнурял себя этими ежедневными молитвами, что потом прямо-таки шатался от усталости. И Дуглесс помогала ему подняться, потому что после пары часов стояния на холодном каменном полу ноги его цепенели и ныли колени. И даже священник, жалея Николаса, принес для него подушечку, но он отказался воспользоваться ею и все повторял только, что должен испытывать боль во всем теле, что только это побудит его вспомнить, что же именно он должен делать.

Дуглесс не спрашивала его о том, почему, собственно, ему требовалось какое-то напоминание о собственном долге – она не желала глушить в себе тот росток надежды, который прорастал в ней и который она не переставала пестовать в себе. Ибо ежедневно, когда она приближалась к нему в церкви и он смотрел на нее, осознавая, что все еще здесь, с нею, в глазах его появлялся свет. А может, он и не станет возвращаться?! – думала Дуглесс. И знала, разумеется, что и сама должна в молитвах просить Бога о его возвращении, ибо понимала, что честь и семейное имя и будущая судьба столь многих людей куда важнее ее собственных эгоистичных устремлений! И все же, понимая это, она всякий раз, когда вновь находила его коленопреклоненным в церкви и лучи солнца при этом отражались от доспехов, закрывавших его большое тело, шептала:

– Благодарю тебя, Господи! Благодарю!

Целых трое суток, – думала Дуглесс, – да, трое дивных суток! За вычетом тех часов, что Николас проводил в церкви, все остальное время они не разлучались ни на мгновение. Она обучала его езде на взятом напрокат велосипеде и они чудно проводили время вдвоем! Когда он падал с велосипеда, то увлекал и ее с собою, и они вдвоем валились прямо на поросшую травой и издававшую терпкий запах землю Англии! Они перекатывались потом по этой сладко пахнувшей английской траве, в которой то и дело попадались кучи коровьего навоза!

А затем, хохоча над тем, какой кошмарный запах от них исходит, они возвращались в гостиницу, мылись, принимали душ, а потом Дуглесс брала напрокат видео и кассету, и они, оставаясь в номере, смотрели какой-нибудь фильм.

Жажда знаний у Николаса была столь велика, что, уплатив положенные взносы, они с ним записались в небольшую местную библиотеку и проштудировали сотни книг. Николасу хотелось увидеть все, что происходило после тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, своими глазами, послушать чуть ли не все музыкальные произведения, все обнюхать, все перепробовать, до всего дотронуться!

– Если б мне пришлось остаться здесь, я бы наверняка стал строить дома! – заявил он в один прекрасный день.

Дуглесс не сразу сообразила, что он имеет в виду проектирование зданий. И, вспомнив о красотах замка в Торнвуде, она вынуждена была признать, что у него есть к этому дар. И как-то непроизвольно, не будучи в силах остановиться, она затараторила:

– Да! И вы могли бы поступить в архитектурный институт! Конечно, вам пришлось бы учить много всего о современных строительных материалах, но я могла бы вам в этом помочь! Могла бы научить вас читать книги, написанные современным шрифтом, а мой дядя, Джей Ти, мог бы раздобыть для вас паспорт! Он – король Ланконии, и мы попросту заявили бы, что вы – ланкониец, и тогда я повезла бы вас в Америку.

И мой отец помог бы вам поступить в институт, а летом мы ездили бы на мою родину, в городок Уорбрук, что в штате Мэн, на побережье, – там очень красиво, и мы бы с вами плавали на лодке под парусом и…

Тут он отвернулся от нее и произнес:

– Но я обязан вернуться!

Да, разумеется, обязан! – согласилась она. Вернуться к этой своей супруге, к женщине, которую он так любит. И как это могло статься, что вот она, Дуглесс, жить без него не может, а он ничего к ней не испытывает?! Ведь все другие мужчины в ее жизни вечно чего-нибудь да хотели от нее! Роберт, скажем, хотел, чтобы она его боготворила. А еще двое мужчин встречались с нею лишь потому, что их интересовали. деньги ее семейства. А иные мужчины жаждали иметь с ней дело только потому, что она казалась им доверчивой дурой, которую легко обвести вокруг пальца! Но Николас совсем не похож на них всех: он никогда не пытался что-либо у нее отобрать!

Бывали такие минуты, когда Дуглесс при взгляде на него переполнялась таким вожделением, что готова была соединиться с ним прямо в библиотеке, или же в пабе, или хоть прямо на улице! Она то и дело в мечтах представляла себе, как сорвет с него одежды и соблазнит его!

Но всякий раз, стоило ей хоть чуточку поближе подойти к нему, как он тут же отступал в сторону. Складывалось такое впечатление, что в этом мире он желал бы все попробовать, обнюхать, перетрогать – все, но только не ее!

Она пыталась даже как-то заинтересовать его своей персоной – да, Господь свидетель, она пыталась это сделать! Воспользовавшись своей кредитной карточкой, она выложила целых две сотни фунтов за роскошный пеньюар из красного шелка и за все, что к нему прилагалось, – все эти вещи наверняка любого мужика просто свели бы с ума! Но когда она, выкупавшись, вышла из ванной в этих одеяниях, Николас едва взглянул на нее!

Она купила даже флакончик духов под названием «Тигрица», и покупка эта опустошила ее кошелек еще на семьдесят пять фунтов! Как-то, склонившись над Николасом, так что кофта совсем свалилась с нее, обнажив груди, она спросила у него, нравится ли ему этот запах. В ответ он пробормотал нечто невразумительное!

И еще – она наполнила ванну обжигающе горячей водой и положила в нее джинсы, чтобы они сели. Когда они высохли, то стояли колом и были столь тесны, что ей пришлось пришпилить к молнии на них здоровенную английскую булавку и влезать в них, лежа на полу. Эти джинсы она надела с блузкой из прозрачного красного шелка, под которой не было никакого лифчика. Николас же даже не посмотрел на нее!

Она могла бы подумать, что он «голубой», если б не его привычка пялиться на любую женщину, проходившую мимо.

И Дуглесс тогда купила себе черные колготки, черные туфли на высоченных «шпильках» и короткую-прекороткую черную юбку и надела все это вместе с блузкой из красного шелка! Разумеется, катя в своих «шпильках» на велосипеде, она должна была выглядеть смешной, но она сделала это! В таком виде она ехала перед Николасом целых четыре мили, но он – она это точно знала! – так ни разу и не поглядел на нее как следует! Две встречные машины полетели в кювет, потому что их водители вытаращились на нее, но даже и в этих случаях Николас не обращал на нее ни малейшего внимания!

А видеокассета, которую она взяла напрокат! Одно название-то какое: «Жар тела»!

К исходу четвертых суток она пришла в полное отчаяние и, призвав на помощь хозяйку гостиницы, разработала совершенно потрясающий план, как затащить Николаса к себе в постель! Хозяйка сообщила Николасу, что ей якобы срочно понадобилась их комната, и поэтому Дуглесс забронировала номер в очаровательной сельской гостинице, расположенной по соседству. Потом она сказала Николасу, что единственная комната, которую ей удалось снять, имеет огромную, одну на двоих, кровать на ножках, и им придется довольствоваться этим! Он как-то странно посмотрел на нее и, будучи не в силах выдержать его взгляд, она просто вышла.

И вот Дуглесс стоит в ванной их номера, стоит уже полчаса и нервничает, будто девственница-невеста накануне первой брачной ночи! Дрожащими руками она побрызгалась духами.

Кажется, она наконец готова! И, распушив волосы, Дуглесс выскользнула из ванной комнаты. В спальне было темно, но она разглядела контуры кровати, которую ей предстояло разделить с Николасом.

Медленно подойдя к постели, она увидела его длинное тело под простынями. И коснулась его, шепча:

– Николас!

Однако рука ее наткнулась не на него, а на… подушку!

Она зажгла прикроватную лампочку и увидела, что Николас выстроил между ними что-то вроде баррикады из подушек, протянувшейся от изголовья до ног. Сюда были сложены все имевшиеся в помещении подушки! А за этой стеной, на дальнем конце кровати, повернувшись в ее сторону спиной, покоился он сам, и его широкая спина была похожа на еще одну баррикаду!

Закусив губу, чтобы не расплакаться, Дуглесс вскарабкалась на кровать и улеглась на самом краешке, стараясь не касаться ненавистных подушек. Свет она так и не выключила, потому что вдруг совершенно обессилела, и слезы, горячие-горячие слезы заструились по ее щекам!

– Ну, почему же? – шептала она. – Почему же так?!

– Дуглесс! – тихо произнес Николас, поворачиваясь к ней лицом, но не пытаясь перелезть через подушки и коснуться ее.

– Ну почему я так уж нежеланна для вас? – воскликнула она и тотчас, же возненавидела себя за этот вопрос, но у нее не осталось ни капли достоинства! – Я же вижу, – продолжила она, – вижу, как вы смотрите на других женщин, хотя – я это точно знаю! – и менее привлекательных, чем я, но на меня вы даже не взглянете! Ваши руки обнимали Арабеллу – хватали ее за все места! – но меня вы лишь иногда целовали и больше ничего! Вы занимались любовью со многими женщинами, а меня вы не хотите! Но почему?! Я что, не вышла ростом? Или слишком толстая? Или, может, вы терпеть не можете рыжих?!

Когда Николас наконец заговорил, Дуглесс поняла, что слова его исходят из самых глубин души.

– Никогда еще ни одна женщина не вызывала у меня такого желания, как вы, – проговорил он. – Да у меня все тело ломит от желания обладать вами, но я обязан вернуться! Я не хочу возвращаться, зная, что покидаю вас в горе из-за нашей разлуки! Когда я впервые вас увидел, вы плакали, плакали так сильно, что я расслышал вас через расстояние в четыре сотни лет! Я не могу позволить себе любить, а потом бросить нас здесь, зная, что вы погрузитесь в такое же отчаяние!

– Так значит, вы не хотите прикасаться ко мне потому, что не желаете, чтобы я страдала из-за вас, да? – спросила Дуглесс.

– Да, – прошептал он.

Дуглесс почувствовала, что вместо того, чтобы плакать, она вот-вот рассмеется. Выпрыгнув из постели, она встала и, глядя на него сверху вниз, сказала:

– Но вы же просто дурачок! Неужели непонятно, что, когда вы оставите меня, я буду страдать и томиться без вас ежедневно всю оставшуюся жизнь?! Да, я буду рыдать так долго, так громко, так надрывно, что меня будет слышно до самого начала времен! Ох, Николас, дурачок ты мой, разве ты не видишь, как сильно я тебя люблю?! И прикоснешься ты ко мне или нет, слез моих остановить ты все равно не сможешь! Помолчав немного, она с улыбкой добавила:

– Если уж мне суждено страдать, так почему бы тебе не оставить по себе такое воспоминание, которое позволило бы стряхнуть и Арабеллу с того самого стола!

Пока Дуглесс стоя произносила свою речь, Николас какое-то время лежал недвижно и смотрел на нее из-за подушек. Но уже в следующее мгновение он вскочил с кровати и бросился К ней. Дуглесс даже опомниться не успела, как ощутила вдруг близко-близко его тяжелое тело, почувствовала, что его губы целуют ее всю, что его руки обхватывают ее плечи, а потом – быстро, но решительно! – скользят все ниже.

– О Николас! – прошептала она. – Николас!

И вот он рухнул на нее, его руки и губы, казалось, были повсюду, да и сама она покрывала поцелуями все его тело. Он схватил ее пеньюар, и Дуглесс услыхала, как тот затрещал, разрываясь под его пальцами. И когда он впился своим горячим и влажным ртом в ее грудь, она даже вскрикнула в исступлении.

Да, это был он, ее Николас, которого она так страстно желала, о котором часами грезила! Его большие крепкие руки скользили по ее телу, своим большим пальцем он тихонько щекотал ей пупок, а его губы и язык не уставали играть с ее сосками.

Ее пальцы ерошили его волосы.

– Пустите же меня! – прошептала она. Ей всегда доставались мужчины, нуждавшиеся в ней, полагавшие, что никто не в состоянии дать им достаточно много. Весь сексуальный опыт Дуглесс сводился к знакомству с такими мужчинами, которые ждали лишь чего-то от нее! – Ну же, Николас! – пробормотала она, когда его губы заскользили вниз вдоль ее живота. – Право, Николас, я не думаю, что… – А руки его тем временем ласкали ее бедра, и его большой палец, осторожно поглаживая податливую мягкую плоть, продвигался все ниже, ниже…

И Дуглесс, лежа на ковре, вся так и выгнулась ему навстречу. Еще никогда ни один мужчина не добивался от нее такого! Страсть пульсировала в ней в то время, как его язык… его язык… о Господи!

– Николас! – выдохнула она безотчетно, вцепляясь ему в волосы, и все ее тело под ним затрепетало. Он же частыми-частыми поцелуями стал осыпать ее под коленями так, что ей казалось, она просто не вынесет этого.

И тут он, ухватив ее левую ногу, согнул ее в колене и, подтянувшись, вошел наконец в нее – и член его был столь большим и напряженным, что она даже попыталась оттолкнуть его от себя. Но тело ее само прильнуло к его телу, а другая нога сама обвилась вокруг его ноги, а он пульсировал, двигаясь в ней тяжелыми, глубокими толчками, отчего ее тело скользило по ковру все дальше и дальше, и она закинула обе руки за голову, опираясь ими о стену.

Николас отпустил ее согнутую в колене ногу, и она тотчас обхватила его за талию ногами с обеих сторон, и бедра ее стали непроизвольно двигаться навстречу его толчкам, а он поднимал ее все выше и выше, ухватив за ягодицы.

Он изогнулся в последнем умопомрачительном толчке, и Дуглесс почувствовала, как ее тело затрепетало мелкими судорогами в ответ.

Потребовалось время, прежде чем она пришла в себя и вспомнила, кто она и где находится. Голова ее была чуть ли не вдавлена в стенку, и над нею угрожающе нависли прикроватный столик и стоявшая на нем лампа.

– О Николас, – пробормотала она, касаясь пальцами его залитых потом волос на груди. – Нечего удивляться, что Арабелла была готова на все ради тебя!

Он приподнялся, опершись о локоть, и поглядел ей в глаза.

– Ты что, спишь? – усмехаясь, спросил он.

– И ни один мужчина…

Он не дал ей договорить, а просто, ухватив за руки, приподнял с пола и поставил рядом с собой. Потом он стал целовать ее – такими нежными, ласкающими, глубокими поцелуями! – а затем за руку Повел в ванную. Сделав воду в душе горячей, он притянул ее к себе и, прижав к стене, вновь принялся целовать ее, и его большое, тяжелое тело крепко прижималось к ней.

– Я все время мечтал об этом! – бормотал он. – Этот водяной фонтан был явно изобретен для любви!

Руки его при этом подбирались к ее грудям, и все внимание Дуглесс было сосредоточено на них, и поэтому она не нашла в себе сил ответить. Горячая вода стегала их тела, а Николас покрывал всю ее поцелуями, касаясь губами и грудей, и шеи, и живота… Дуглесс закинула голову назад и положила руки на плечи – такие широкие, что они занимали чуть ли не все пространство под душем.

Он приблизил лицо к ее лицу, и, приоткрыв смеженные веки, Дуглесс увидела, что он улыбается.

– Похоже, хоть что-то в вашем современном мире не претерпело изменений! – сказал он. – И, кажется, теперь – моя очередь быть твоим наставником!

– Правда?! – воскликнула она и стала целовать его шею, потом плечо и мускулистую грудь, а руки ее в это время гладили его по твердой спине. Тут – жирок, – подумала было она и готова была сказать ему, что он толстеет, но ощутила, что весь он был как бы свит из одних мускулов, плотных, крепких мускулов, буквально литых!

Горячие струи колотили ее по голове, и, целуя его, она пригибалась все ниже, обхватывая его руками за ягодицы, и, когда губы ее, обхватив член, сомкнулись, настала его очередь задохнуться в экстазе. Теперь его ладони зарылись в мокрые волосы, и она услышала, как он тихонько постанывает от наслаждения.

Затем он чуть ли не за волосы поднял ее, прислонил к скользкой стене и, побуждая обхватить его ногами за талию, почти грубо вновь проник в нее. И Дуглесс, отвечая на его страстный порыв, прильнула к нему, и губы его сомкнулись с ее губами, а язык продвигался у нее во рту такими же толчками, как сама его плоть в ней!

И когда наступил высший момент напряжения, Дуглесс чуть не закричала от наслаждения, но Николас закрыл ей рот поцелуем.

Она прижалась к нему, вся трепеща, и тело ее обмякло. Она была уверена, что, не поддержи ее в то же мгновение Николас, ее смыло бы вместе с водой в водосток!

Целуя ее в шею, он с нежностью проговорил:

– Теперь я буду мыть тебя! – и поставил ее на ноги, но тут же подхватил, потому что она чуть не упала.

Он сумел укротить свою страсть, как если бы внутри его тела существовал некий электровыключатель, и, развернув Дуглесс лицом к душу, принялся взбивать пену на ее волосах, смочив их шампунем. Его большие сильные руки и все его большое тело заставляли ее ощущать себя маленькой и хрупкой, но вместе с тем и защищенной! Расправившись с волосами, он намылил ладони и покрыл пеной все ее тело.

Дуглесс прислонилась спиною к стене, а руки Николаса скользили по ее телу, – вверх, вниз, вокруг, туда, сюда! Боясь совершенно потерять голову, она тоже схватила в руки мыло и принялась гладить его тело мыльными ладонями. У него было самое прекрасное тело, которое она когда-либо видела у живых существ! Он был высок ростом, широк в плечах, тонок в талии, а бедра его были тяжелыми! Господи Боже Ты мой, даже ноги у него прекрасны! – восторгалась она.

Выключив воду, она стала намыливать его. И смотреть на него! И трогать его! На левой ягодице у него была родинка, напоминающая формой цифру "8", а на правой икре – шрам.

– Это я с лошади свалился, – пробормотал он, не открывая глаз. На левом предплечье тоже оказался шрам, длинный такой. – Это от удара шпагой во время урока фехтования в тот самый день… – начал он и не договорил, но Дуглесс и так, как если б он закончил фразу, вполне поняла его: в тот самый день, когда утонул Кит. И еще был шрам, странной овальной формы у него на плече. И, все так же улыбаясь и не открывая глаз, Николас сказал:

– А это – последствия драки с Китом, и я в тот раз одержал верх!

Приступая к мытью его головы, она заметила:

– Я так рада, что ни одна из женщин не оставила никаких отметин на твоем теле!

– Лишь ты, Монтгомери, отметила меня! – прошептал он в ответ.

Дуглесс очень хотелось расспросить его о жене. И о том, любит ли он ее, Дуглесс, столь же страстно, как свою красавицу жену. Но она все же не спросила, опасаясь услышать соответствующий ответ.

Николас тем временем опять пустил воду. После этого он поставил Дуглесс на коврик и стал осторожно вытирать ей волосы. Дуглесс хотела накинуть на себя халат, но Николас не позволил.

– Я все мечтал увидеть тебя именно такой, – произнес он, любуясь на нее в зеркало, – Ты чуть с ума меня не свела, честное слово! И этот твой аромат! – Он провел руками по ее телу, добавил:

– И эти одежды, что были на тебе!

Дуглесс улыбнулась и прильнула к нему, склонив голову на его плечо. Значит, он все-таки заметил. Да, конечно заметил.

Волосы ее подсохли, и он подвязал их сухим полотенцем, и затем, держа в руках белый териленовый халатик, предоставленный в пользование гостиницей, сказал:

– Ну же, надевай! – и вслед за тем накинул и на себя такой же халат.

Из ванной он провел ее по гостиничной лестнице и затемненному вестибюлю прямо на кухню.

– Николас, – возразила было она, – но нам здесь находиться не положено!

Целуя ее, чтобы принудить к молчанию, он ответил:

– Но я голоден! – так, как если бы это все вполне объясняло!

И это странствие по гостиничной кухне, где, как Дуглесс прекрасно было известно, им не следовало быть, лишь добавило возбуждения, порожденного этой чудесной ночью! Николас приоткрыл дверцу холодильника. Глядя на его спину, Дуглесс думала: он мой! Я вольна коснуться его в любой момент, когда только захочу. И, ухватив его за руку, она крепко прижалась к нему и положила голову во впадинку на его плече.

– О, Николас! – Я так тебя люблю! Не покидай же меня! Обернувшись к ней, он поглядел ей в глаза, и лицо его выражало смешанное чувство озабоченности и тоски одновременно. Он опять заглянул в холодильник:

– А где же тут мороженое?

– В морозилке, – засмеялась она. – Попробуй-ка открыть нот эту дверцу!

Не желая выпускать ее из поля зрения или хоть на секунду расстаться с нею, Николас подтолкнул ее к морозильной камере. Там стояли большие сосуды с мороженым. Тесно прижимались друг к другу, словно сиамские близнецы, Дуглесс с Николасом прошлись по всей кухне и отыскали наконец миски, ложки и большой черпак. Наковыряв им в каждую из мисок довольно большое количество мороженого, Николас поставил сосуд обратно в морозилку. Перепачкав Дуглесс ванильным мороженым, он принялся слизывать его с ее тела. Однако язык его не поспевал за мороженым, полоска которого сползала все ниже и ниже, так что последние капли ему удалось слизать у рыже-золотых кудряшек в низу ее живота.

– Клубничное! – воскликнул он, вызывая у Дуглесс смех. Они сидели на столе для разделки мяса длиной в целых восемь футов, соприкасаясь ногами. Некоторое время они спокойно ели мороженое, но затем вдруг Николас уронил шарик мороженого на ногу Дуглесс и принялся слизывать его оттуда. Дуглесс же наклонилась над ним, чтобы поцеловать его и, как бы нечаянно, тоже уронила кусочек мороженого ему прямо в пах.

– Пари держать готова, что оно ужасно холодное, – прошептала она, прижимая губы к его губам.

– Да, и я просто не в силах терпеть! – откликнулся он тоже шепотом.

И тогда неспешно, проводя грудями по всему его обнаженному телу, она пригнулась и стала слизывать мороженое с его бедра. Она продолжала лизать его и тогда, когда ничего не осталось. Мороженое было тотчас забыто, и Николас, откинувшись на столе, потянул ее на себя. Мышцы его напряглись, и, подняв ее, как если б в ней вообще не было никакого веса, он усадил ее на себя, руки его, продвинувшись вверх по телу, крепко обхватили ее груди, тогда как Дуглесс в это время медленными толчками двигалась, приподымаясь и опускаясь, на нем.

Прошло немало времени, прежде чем они выгнулись дугою в последнем пароксизме страсти, и Николас, прижав ее к себе, принялся осыпать Дуглесс жадными и несколько грубоватыми поцелуями.

– Насколько я понимаю, сударыня, – прошептал он ей на ухо, – из-за вас все мое мороженое растаяло! Расхохотавшись, Дуглесс прильнула к нему.

– Я так долго ждала, когда смогу трогать тебя! – ответила она и стала гладить его грудь и плечи и, засунув, насколько могла глубоко, руку в рукав его халата, который все еще был на нем, принялась ласково касаться пальцами его руки. – Никогда за всю свою жизнь я не встречала такого, как ты, мужчины! – воскликнула она.

Потом, опершись о локоть, она чуть приподнялась и стала смотреть на него.

– Скажи, – спросила она, – а там, в вашем шестнадцатом веке, ты тоже был единственным среди мужчин? Или там все такие?

Усмехаясь, он ответил:

– Нет, я – единственный в своем роде, потому женщины и…

Закрывая ему рот поцелуем, она сказала:

– Не надо! Не говори! Что мне за дело до каких-то там женщин, даже до твоей жены. – И, понурив голову, она добавила:

– Я предпочла бы думать, что я для тебя – какая-то особенная, а не просто одна из сотен других!

Приподняв за подбородок ее лицо, чтобы лучше видеть его, он сказал:

– Но ведь ты сумела вызвать меня сюда через столетия, и я откликнулся на зов! Разве одного этого мало, чтобы считать тебя особенной?

– Значит, я все-таки тебе не безразлична, да? Ну, хотя бы чуточку?

– У меня просто нет слов! – ответил он и, легонько поцеловав ее, осторожно положил ее голову на стол и, перебирая затем ее еще влажные волосы, вдруг почувствовал, что она как-то вся расслабилась, привалясь к нему, и понял, что она спит. Запахнув на ней халат, он подхватил ее на руки и понес из кухни наверх, в спальню. Потом скинул халат с нее, уложил ее в постель, разделся сам и лег рядом. Она уже спала, когда он крепко прижал ее к себе, так что ее ничем не прикрытые ягодицы касались его уже обмякшего члена, и положил на нее ногу.

Она спрашивала, – думал Николас, – не безразлична ли она ему? Безразлична?! Да она постепенно сделалась для него всем на свете, самым смыслом его существования! И ему не безразлично, о чем она думает, что чувствует, в чем нуждается! Он не в состоянии прожить и более пяти минут в разлуке с нею!

Утром и днем он ежедневно молит Бога вернуть его в свою эпоху, но какая-то часть его "я" не перестает думать о том, что же станется с ним, если он навсегда утратит возможность видеть ее, слышать ее смех, утирать ее слезы, если никогда уже ему не доведется сжимать ее в объятиях!

Он поправил на ней одеяло. Никогда прежде ему не доводилось встречать такую женщину! В ней нет ни капли вероломства, нет ни корысти, ни эгоизма. И вспомнив ее реакцию на него, когда они только-только встретились, Николас улыбнулся. Она тогда заявила, что не станет помогать ему, но по выражению ее глаз он видел, что для нее было бы невыносимо бросить его одного в этой удивительной стране! Он вспомнил о женщинах своей эпохи и подумал, что не знает ни одной, которая стала бы помогать какому-нибудь несчастному сумасшедшему! А Дуглесс помогала! Да, она и помогала ему, и наставляла его, и… любила его! Она отдавала ему свою любовь самоотверженно. Да, целиком, без остатка! Он снова улыбнулся при воспоминании о прошедшей ночи. Ни одна из женщин еще никогда не отвечала на его страстный зов с таким чувством абсолютной самоотдачи! Арабелла – та вечно чего-нибудь требовала. «Сию же минуту и здесь!» – вот то, что она обычно произносила! А другие женщины воображали, что оказывают ему честь! А Летиция… Нет, ему и думать о своей холоднокровной супруге не хочется! В постели она всегда была напряженной, а глаза ее, неизменно широко раскрытые, как бы с вызовом призывали его исполнить супружеские обязанности! И за четыре года их супружеской жизни он даже не сумел сделать ей ребенка!

Он погладил руку Дуглесс, и она, не просыпаясь, придвинулась поближе к нему. Николас поцеловал ее в висок. Как он сможет покинуть ее?! Вернуться в свою, не похожую на ее, жизнь, к другим женщинам, бросить ее здесь одну, беззащитную?! Она – такая мягкая, нуждается в ласке и добром к себе отношении.

Ему вновь вспомнились мать и Летиция. Эти женщины вполне сумеют позаботиться о себе, что бы на них ни обрушилось. Да, они-то сумеют, но не Дуглесс! Он боялся, что не пройдет и недели после его ухода, как она окажется вместе с одиозным мужчиной, которого, как ей казалось, она любила!

Он погладил ее волосы. Ну, как он сможет бросить ее одну?! И при ней никого не будет, чтобы защитить ее! Этот нынешний мир совершенно недоступен его пониманию! Ведь это отец должен был найти для нее супруга. И Николас улыбнулся, думая о том, как Дуглесс стала бы жить-поживать с каким-нибудь мужчиной примерно его возраста, которого отец избрал бы ей в мужья. Это она-то, со всеми ее детскими разговорами о любви!

Наблюдая за Дуглесс, Николас теперь, кажется, начинал понимать, какой смысл вкладывала она в слово «любовь». Дуглесс ведь предположила, что, может быть, его отправили в этот новый мир во имя любви. Тогда он со смехом отверг эти фантазии: неужели подобный катаклизм мог бы случиться во имя любви, а не чести?! Но они ведь уже узнали имя клеветника, однако он, Николас, все-таки не покинул этого мира!

Он вспомнил слова Дуглесс о том, что, мол, все, что происходило в прошлом, потом, в конечном итоге, как-то образуется. Что ж, для нее, может быть, и образуется! А вот его теперь вспоминают как дурака – впрочем, не исключено, что он и впрямь вел себя по-дурацки! При такой-то супруге, как его Летиция, у него не могло не быть других женщин, он просто нуждался в них, и, конечно же, этот рогоносец Роберт Сидни вполне мог по глупости отправить его на тот свет. Но если только он сумеет вернуться, он исправит эту несправедливость!

Да, если только он вернется…

И что же тогда? Так и оставаться женатым на Летиции? А вокруг него вечно будут вертеться женщины типа Арабеллы, старающиеся ввести его в искушение? И даже если он и сумеет избавиться от обвинений в измене, изменит ли это его самого?!

Перевернувшись на спину, Николас крепко прижал к себе Дуглесс. А что, если ему остаться в этом столетии? Что, если он вообще неверно понял божественный замысел? Что, если его перекинули вперед во времени вовсе не затем, чтобы он возвращался, а для того, чтобы он совершил что-то именно здесь?!

Ему припомнились все книги, которые они с Дуглесс просматривали вместе. Среди них были некоторые с изображениями домов во всех странах света, и это его очень заинтересовало. Дуглесс, помнится, что-то такое говорила насчет школы, которую она именовала «архитектурным институтом», и он как будто мог бы в ней выучиться искусству проектирования домов. А может, лучше выучиться на торговца? – подумал он, сам удивляясь подобным мыслям. Похоже, у них, в этом столетии, подобное занятие вовсе не считается низким! Наоборот: на землевладельцев, вроде Хэарвуда, взирают с некоторым презрением, – во всяком случае, как объяснила Дуглесс, именно так поступают американцы!

Америка то место, о котором то и дело упоминает в разговорах Дуглесс. Она сказала, что они могли бы отправиться в Америку и «осесть дома», а он мог бы «начать посещать школу». Школу?! В его-то возрасте?! – надменно спросил ее тогда он, стараясь не выказать интереса к этой идее. Жить здесь, в этом новом мире, вместе с Дуглесс и проектировать здания? Уж не ради этого ли его и отправили вперед во времени?! Быть может. Господь, увидев его Торнвик, возлюбил его, Николаса, и решил дать ему еще один шанс? И Николас улыбнулся: сама мысль о том, что Господь Бог может вести себя столь фривольно, показалась ему смешной.

Ну, а что он на самом-то деле понимает в промысле Божием? Наверное, не затем его переправили через века, чтобы он всего-навсего выяснял, кто же именно оклеветал его? Это-то он узнал уже чуть ли не с неделю тому назад, но он и сейчас пребывает здесь! Так ради чего же все-таки? Ради чего он явился в этот новый мир?!

– Николас! – внезапно вскрикнула Дуглесс, садясь в постели.

Он заключил ее в объятия, и она, прижимаясь к нему, сказала:

– Мне приснилось, что ты ушел, что тебя нет здесь больше, что ты покинул меня!

Гладя ее по голове, он тихо сказал:

– Я тебя не покину: я останусь здесь с тобой навсегда! Дуглесс потребовалось время, чтобы смысл сказанного вполне дошел до нее. Затем она приподнялась и посмотрела на него.

– Это правда, Николас? – медленно, как бы не веря своим ушам, спросила она.

– Я… – начал он и, запнувшись, тяжко вздохнул: ему было так трудно это выговорить! – Я не хочу возвращаться, я останусь здесь! – произнес он. И, глядя на нее, добавил:

– С тобой!

Уткнувшись ему в плечо, Дуглесс залилась слезами.

Он ласкал ее и, смеясь, говорил:

– Так ты, наверное, горюешь из-за того, что я решил остаться, и ты теперь лишена возможности вернуться к этому твоему Роберту, одаривающему детей бриллиантами?!

– Да нет, просто я плачу от счастья! – отозвалась она. Он вытащил из коробки на прикроватном столике бумажную салфетку и, подавая ей, сказал:

– Вот, на! Кончай плакать и лучше расскажи-ка мне об Америке! – Потом, искоса глянув на нее, добавил:

– И еще расскажи мне об этом твоем дяде-короле!

Высморкавшись, Дуглесс с улыбкой сказала:

– А я и не знала, что ты тогда это расслышал!

– А что такое «ковбой»? – спросил он. – И что такое «паспорт»? И что это еще за «Большой Канон»? И не надо так далеко отодвигаться от меня!

– Не «Канон», а «каньон», – поправила его она и, плотнее прижавшись к нему, принялась рассказывать об Америке, о своем семействе, о дяде, женившемся на принцессе и теперь вот являющемся королем Ланконии.

Утренний свет уже начал проникать в спальню, а они все продолжали строить разные планы. Называя дядю «Джей Ти», Дуглесс, насколько могла доходчиво, объяснила Никола-су, что для того, чтобы он смог полететь с нею в Америку, ему понадобится паспорт.

– Зная дядю Джей Ти, я не сомневаюсь, что для начала он пожелает, чтобы ты посетил его в Ланконии и он сам бы на тебя посмотрел. Но ты ему наверняка понравишься!

– А его королеве? – спросил Николас.

– Это тете Арии, что ли? Ну, как тебе сказать? Временами, конечно, она бывает малость пугающей, но в общем-то – совершенно замечательный человек! – отозвалась Дуглесс и, улыбнувшись, продолжила:

– Когда мы все были еще детьми, она обычно играла с нами в бейсбол. У них шестеро детей. А еще у нее проживает одна престранная подружка по имени Долли – она обычно бегает по всему дворцу, натянув на себя джинсы, а на голову надев корону. – И при этих словах она поглядела на Николаса, на его темные волосы и голубые глаза и, вспомнив его походку и его взгляд, под которым люди ежатся, договорила:

– Ну, ты-то отлично приживешься в Ланконии!

После завтрака, который они заказали в номер, Николас вдруг сказал:

– Я с удовольствием отведал бы сейчас клубничного мороженого!

И в следующее мгновение они были на полу и, позабыв себя, катались по нему и впивались друг в друга, занимаясь любовью. А затем они наполнили водой ванну и уселись в нее – каждый на своем конце – и продолжили строить планы касательно их будущей совместной жизни.

– Мы с тобою отправимся в Шотландию, – сказала Дуглесс. – И пока тебе будут делать паспорт, поживем там. Это дивное по красоте место!

Нога Николаса в этот момент покоилась у нее на животе, и он тихонько поглаживал ее плоть.

– И ты опять наденешь туфли на высоких каблуках, собираясь там кататься со мною на велосипеде, да? – спросил он.

– Ну, не стоит так уж потешаться надо мной: ведь эти самые туфли позволили мне добиться желаемого! – смеясь ответила Дуглесс.

– И мне тоже! – добавил он.

Приняв ванну, они оделись, и Дуглесс собралась звонить своему дяде Джей Ти.

Отведя глаза, Николас тихо проговорил:

– Знаешь, мне все-таки нужно вернуться в церковь – в самый последний раз!

Дуглесс почувствовала, как все в ней прямо-таки замерло.

– Нет! – воскликнула она шепотом и, кинувшись к нему, схватила его за руки и уставилась ему в глаза.

– Но я должен! – улыбаясь, произнес он. – Я ведь часто туда ходил, и решительно ничего не происходило! Ну же, Дуглесс, посмотри-ка на меня!

Она подняла к нему лицо, и он засмеялся:

– Опять лук в глаза попал, да?!

– Я просто боюсь! – ответила она.

– Но я же должен помолиться о прощении, – воскликнул он, – прощении за то, что не желаю возвращаться и спасать имя свое и честь! Ты меня понимаешь?!

Она только и смогла кивнуть, но затем сказала:

– Хорошо, но я намерена пойти с тобой, и я тебя никуда не отпущу! Понятно тебе? На этот раз я не останусь ждать тебя во дворе!

Целуя ее, он ответил:

– И я тоже хотел сказать, что более не хочу отпускать тебя от себя! Ладно, значит, сейчас мы пойдем в церковь, чтобы я помолился там, а потом ты позвонишь дяде. А что, в Шотландии тоже есть поезда?

– Ну, разумеется! – сказала она.

– Что ж, похоже тогда, что страна эта здорово изменилась: в мое время это было совсем дикое место! – заметил он, потом обнял ее за плечи, и они вместе вышли из гостиницы.

Глава 11

В церкви Дуглесс не захотела отпускать от себя Николаса. Он преклонил колени для молитвы, и она тоже опустилась на колени рядом с ним, крепко обхватив его обеими руками. Он не оттолкнул ее, как она ожидала, и она догадалась, что, несмотря на притворную оживленность, он так же, как и она, испытывает страх.

Так они простояли на коленях на холодном полу более часа, и колени у Дуглесс начали ныть, а руки, обхватывавшие Николаса, онемели, но ей ни разу и в голову не пришла мысль о том, что можно хоть сколько-нибудь ослабить объятия. В церковь зашел священник – постоял какое-то время, наблюдая за ними, потом молча удалился.

Столь же горячо, как Николас, моливший о прощении, Дуглесс в молитвах просила Господа не забирать его у нее, позволить ему навсегда остаться с нею.

Прошло еще немало времени, прежде чем Николас открыл глаза и, оборачиваясь к ней, с улыбкой произнес:

– Я остаюсь! – Он рассмеялся, подымаясь с колен, и Дуглесс, почти не чувствуя ног, тоже попыталась встать, но руки ее еще крепко держали Николаса. – У меня прямо вся кровь отхлынула от рук, так ты их сжала, – шутливо и ласково проворчал он.

– Я не отпущу тебя, пока мы не выйдем отсюда! – упрямо сказала Дуглесс.

– Но все ведь уже кончилось! – засмеялся он.

– Нет, Николас! Хватит дразнить меня и давай выбираться отсюда! Мне больше никогда уже не захочется видеть вновь могилу!

Продолжая улыбаться ей, он хотел было шагнуть, но тело не слушалось. Николас озадаченно поглядел себе под ноги: ниже колен не было ничего, один лишь воздух, а вместо ступней только пол!

Он быстро подхватил Дуглесс на руки и, прижимая к себе столь сильно, что, казалось, вот-вот задушит ее в объятиях, прошептал:

– Я люблю тебя! Я люблю тебя всей душой! И буду любить тебя через века!

– Николас! – вскричала она, и в голосе ее был ужас – так напугали ее эти его слова! – Николас, давай уйдем отсюда! Сжимая ее лицо в своих ладонях, он произнес:

– Только тебя одну я и любил, о моя Дуглесс! Теперь и она почувствовала, что происходит: тело его, покоившееся в ее объятиях, уже стало бесплотным!

– Николас! – воскликнула она.

Он поцеловал ее – поцеловал так нежно и вместе с тем вкладывая в этот поцелуй все свое томление, всю тоску, все, что он чувствовал, желая ее и нуждаясь в ней.

– Я пойду за тобой! – воскликнула она. – Возьми меня с собой! Господи Боже! – закричала она. – Ну, позволь же и мне уйти с ним!

– Дуглесс! – крикнул Николас, и голос его донесся как бы откуда-то издалека. – О Дуглесс, любовь моя!

И вот его уже нет в ее объятиях. Одетый в доспехи, он стоит у своей могилы! И он уже плохо различим – абрис его какой-то размытый, будто изображение на экране кинотеатра, в котором показывают фильм среди бела дня.

– Приди ко мне! – произносит он, протягивая к ней руку. – Приди ко мне!

И Дуглесс кинулась к нему, но его уже не было!

Только лучик солнечного света проник в церковное окно и сверкнул на его доспехах.

И все – больше ничего!

Дуглесс продолжала стоять и смотреть на могилу, а потом, обхватив голову руками, закричала. Такой крик никогда еще не издавало ни одно живое существо! Этот крик эхом отразился от старых стен, задребезжали стекла в окнах, но могила… могила так и осталась недвижимой, немой и холодной! И Дуглесс, потеряв сознание, рухнула на пол.

***

– Вот, выпейте-ка! – услыхала она чей-то голос. Чья-то рука поднесла к ее губам чашку, и она схватилась за эту руку, воскликнув со слабой улыбкой:

– Николас! – Глаза ее раскрылись, и она села. Как оказалось, она лежала на церковной скамье всего лишь в нескольких футах от надгробия: ноги у нее как-то развернулись в сторону и свесились со скамьи, так что ступнями она доставала до пола. В голове у нее все плыло.

– Ну как, лучше вам? – спросил кто-то.

Повернувшись, она увидела священника, на его добром старом лице было выражение тревоги, в руках он держал чашку с водой.

– А где же Николас? – прошептала она.

– Больше я тут никого не видел, – ответил священник. – Может, надо кого-то позвать? Я услыхал… услыхал, как вы кричите. – И от одного лишь воспоминания о том, что это был за крик, дрожь пробежала по его телу! – Когда я пришел сюда, – продолжил он, – вы лежали на полу. Может, нужно кого-нибудь позвать?

Пошатываясь, Дуглесс приблизилась к надгробию. Память постепенно, медленно возвращалась к ней, но она все еще никак не могла поверить в случившееся.

– А вы, вы разве не видели, как он уходит?! – спросила она, пристально глядя на священника. Голос у нее был хриплый, и горло саднило.

– Нет, я не видел, чтобы кто-нибудь выходил отсюда, – ответил священник. – Я видел только вас – вы молились. И вообще сегодня не очень-то много людей приходило в церковь.

Она обернулась и еще раз поглядела на надгробие – ей так хотелось потрогать его, но она знала, что от него будет исходить только холод, не то что от Николаса!

– Так значит, вы видели, как мы молились? – поправила она священника.

– Нет, – отозвался тот, – я видел тут только вас. Дуглесс медленно повернулась к нему и, глядя прямо в глаза, сказала:

– Мы с Николасом молились тут вдвоем. Вы еще заходили сюда и видели нас! Он же целую неделю был у вас перед глазами!

Печально поглядев на нее, священник ответил:

– Давайте-ка я провожу вас к врачу!

Но она, отодвигаясь от его протянутой руки, воскликнула:

– Ну, Николас! Мужчина, который всю неделю приходил сюда утром и днем молиться! Мужчина в доспехах времен королевы Елизаветы! Вспомнили, да? Ну, он еще чуть не попал под автобус!

– Несколько дней тому назад я действительно видел, как вы кинулись через улицу наперерез автомобилю. Вы еще спросили меня, какой, мол, сегодня день! – ответил священник.

– Я?.. Я спросила?! – воскликнула Дуглесс. – Но это же Николас спрашивал! И вы еще сказали мне на этой неделе, что потрясены его набожностью! А я стояла и ждала его в церковном дворе. Ну, вспомнили? – Она уже начинала кричать и, шагнув к нему, повторила:

– Вспомнили, да? Его звали Николасом! Помните, как вы еще махали нам рукой, когда мы проезжали мимо вас на велосипедах?!

Пятясь от нее, священник сказал:

– Да, вас я на велосипеде видел, но никакого мужчины с вами не было!

– Что? Никакого… – прошептала Дуглесс и отшатнулась от него – глаза ее расширились от ужаса.

Она выбежала из церкви, молнией промчалась через церковный двор, пробежала еще три улочки, повернула налево, затем направо и наконец добежала до гостиницы. Не обращая внимания на приветствовавшую ее женщину за конторкой, она взбежала вверх по ступенькам.

– Николас! – закричала она и оглядела пустую комнату. Дверь в ванную была закрыта, и, кинувшись к ней, она настежь распахнула ее. Тоже никого! Она хотела вернуться в спальню, но застыла на пороге и уставилась на полочку под зеркалом. Там лежали только ее туалетные принадлежности. Его – исчезли! Она даже пощупала пустую половинку полочки: ни бритвы, ни крема для бритья, ни лосьона после бритья! И его шампунь, лежавший ближе к душу, тоже исчез!

Бросившись в спальню, она распахнула дверцы гардероба: одежды Николаса там не было! Висели лишь ее собственные вещи да в углу валялся ее старый чемодан и дорожная сумка с колесиками. В ящиках комода тоже не было ни носков, ни носовых платков Николаса!

– Не может быть! – прошептала она и уселась на краю постели. Какой-то смысл в том, что Николас исчез, еще можно найти, но куда же делась его одежда или вещи, которые он покупал для нее? Она поднесла руку к сердцу, потом расстегнула блузку: и брошь, та самая, дивной работы, золотая брошь с жемчужной подвеской, тоже исчезла!

После этого Дуглесс уже перестала что-либо понимать. Она перерыла всю комнату, пытаясь отыскать хоть что-нибудь, что осталось после него. Исчез и подаренный им перстень с изумрудом, и та записка, которую он когда-то сунул ей под дверь. Она открыла свою тетрадку: однажды Николас что-то написал в нее своим странным почерком, но теперь страницы эти были совершенно чистыми!

– Ну же, Дуглесс, давай, думай! – призывала она себя. Ну, должны же были остаться после него хоть какие-то следы! В кладовке лежали книги, которые они вместе покупали, и на КАЖДОЙ Николас тогда начертал свою фамилию, но сейчас и гам не было ничего!

Ничего, абсолютно ничего от него не осталось! Она даже стала осматривать собственную одежду, надеясь найти на ней его темные волосы. Нет – все чисто!

Тут она увидела свою ночную рубашку из красного шелка, ту самую, которую Николас, сдирая с нее, порвал, но, увидев, что и ночнушка цела-целехонька, Дуглесс пришла в бешенство.

– Да нет же! – яростно воскликнула она, стискивая зубы. – Ну, быть не может, чтобы его окончательно и бесповоротно набрали от меня!

Ведь есть же еще люди! – подумала она. Если не осталось никаких физических свидетельств его пребывания тут, так ведь на свете полным-полно людей, которые вспомнят его! Если этот глуповатый старый священник неспособен его вспомнить, – это вовсе не означает, что и другие люди не помнят о нем!

И, схватив свою сумочку, она выскочила из гостиницы.

Дуглесс медленно-медленно отворила дверь в свой номер, боясь увидеть комнату пустой. Она была в полном изнеможении, но разум ее, к несчастью, функционировал.

Она опустилась на краешек постели, а потом легла. Было уже поздно, она ничего не ела, но голода не чувствовала. Глаза щипало, будто от песка, но слез не было, и она неподвижно лежала, уставясь на край полога.

Никто здесь не помнил Николаса!

У торговца монетами не было никаких средневековых монет, и он вообще не мог вспомнить, видел ли он когда-нибудь Николаса или ее, Дуглесс. Не помнил он и о том, как разглядывал одежду на Николасе, и утверждал, что никогда не видел никаких серебряных или золотых доспехов. Продавец из магазина готового платья совершенно не помнил того, как Николас наставлял на него шпагу. Библиотекарь сообщила, что видела, как Дуглесс меняла книги, но рядом с ней никого не было. Дантист заявил, что никогда в жизни не видел никакого мужчины с характерными дужками на зубах и со сломанной челюстью. А рентгена у него вообще нет! И ни один человек из посетителей паба или кафе не вспомнил, что видел Николаса, но все они помнили Дуглесс и помнили, что она находила туда одна! В конторе, где давали напрокат велосипеды, ей продемонстрировали копию квитанции, в которой было отмечено, что она, Дуглесс, брала напрокат только один велосипед. А приятная хозяйка из их гостиницы сказала, что не помнит никакого Николаса и что с тех пор, как умер ее муж, никто у них не играл на пианино!

Словно одержимая, Дуглесс бродила по всем местам, где побывала с Николасом, и расспрашивала о нем всех, кто мог бы его видеть: туристов в кафе, местных жителей на улицах, продавцов в магазинах…

Нет, нигде ничего, ничего, ничего!

Усталая и потрясенная всем случившимся, Дуглесс вернулась в гостиницу и рухнула на постель. Она не решалась уснуть. Еще только прошлой ночью она проснулась от кошмарного сна, будто утратила Николаса. Он тогда обнял ее, ласково посмеялся над ее сном и сказал, что всегда будет с нею! И он сжимал ее в объятиях!

Да, это было прошлой ночью, всего лишь прошлой ночью, – думала она. Тогда он ее обнимал и любил, а сегодня его уже нет! И даже память о нем в других людях исчезла вместе с его телом и одеждами!

Конечно, во всем виновата она! Ведь он оставался с нею до тех пор, пока они не занялись любовью. Стоило ему коснуться ее, и он ушел! Не утешала мысль о том, что она оказалась права: он явился в этот мир, чтобы любить ее, а вовсе не ради торжества справедливости! Он оставался здесь, даже когда выяснил, кто его оклеветал, но исчез в веках после того, как они занялись любовью.

Она прижала руки к груди. Да, он ушел, и это необратимо, как сама смерть. Разница в том, что ее не могут утешить люди, которые помнили и любили его!

Когда зазвонил телефон, стоявший на прикроватном столике, она даже не услышала его. Только на пятом звонке сняла трубку:

– Алло?

– Послушай, Дуглесс, – донесся до нее резкий и сердитый голос Роберта, – надеюсь, ты покончила со своими истериками?

Чувствуя себя слишком опустошенной и подавленной, чтобы вступать с ним в перепалку, она спросила:

– Что тебе нужно?

– Разумеется, браслет! – отозвался Роберт. – Но может, ты не в силах его отыскать, так сильно сжимает тебя в объятиях твой мальчик-любовник.

– Что? – переспросила Дуглесс, а потом закричала:

– Что-что ты сказал?! Так ты видел его? Видел Николаса?! А, ну конечно же, ты его видел! Ведь это он спустил тебя с лестницы!

– Послушай, Дуглесс, ты что, не в себе?! Никто и никогда не пытался спустить меня с лестницы, и я любому не посоветовал бы этого делать! – воскликнул Роберт и, вздохнув, добавил:

– Ты просто толкаешь меня на безумство! Я хочу получить браслет!

– Да-да, разумеется, – поспешно проговорила она, – но скажи, что ты имел в виду, когда упомянул «мальчика-любовника»?

– Ой, ну у меня просто времени нет повторять тут всякую…

– Вот что, Роберт, – спокойно заявила Дуглесс, – либо ты тотчас же ответишь мне, либо я спущу твой браслетик в унитаз, не думаю, что ты успел его застраховать!

В трубке помолчали, потом она услышала:

– Что ж, выходит, я был прав, что бросил тебя! Ты же чокнутая! И ничего нет удивительного в том, что твоя семейка не разрешает тебе воспользоваться своей долей наследства, пока тебе не исполнится тридцать пять! Я бы лично не стал возиться с тобою так долго!

– Ну, хватит, я пошла в туалет! – заявила Дуглесс.

– Хорошо-хорошо, – отозвался Роберт. – Но довольно-таки трудно понять, что ты молола тогда, в тот вечер: ты была в истерике и все твердила про какую-то работу. Что, мол, ты подрядилась помогать какому-то парню переписать историю! Насколько я помню, это все!

Ага: переписать историю! – мысленно воскликнула Дуглесс. – Так вот, значит, зачем являлся сюда Николас: историю переписать!

– Эй, Дуглесс! Послушай же, Дуглесс! – кричал Роберт, но она уже положила трубку на рычаг.

Итак, когда Николас явился сюда, ему грозила смертная казнь. И то, что они с ним узнали, наверняка спасло его от смерти! Она вытащила из шкафа большую дорожную сумку с колесиками и принялась набивать ее своими тряпками. Закрывая дверцу шкафа, она глянула в зеркало и непроизвольно поднесла руку к горлу. Отсечение головы! Сегодня, конечно, мы об этом просто в книгах читаем: кто-то, мол, поднялся на помост, а кто-то рубанул его топором по шее! – размышляла она. – Но мы не представляем себе по-настоящему, что именно это значило!

– Да, от этого мы тебя уберегли! – прошептала она. Уложив вещи, Дуглесс уселась в кресло и стала ждать наступления утра. Завтра она отправится в поместья, принадлежавшие Николасу, и узнает о том, как им удалось изменить ход истории! И, быть может, когда она услышит, что Николас дожил до преклонных лет и многое совершил, это ей поможет и она почувствует себя лучше! Она откинулась в кресле и вытаращилась на постель, не решаясь смежить веки, ибо страшилась снов, которые могла бы увидеть.

***

Первым же утренним поездом Дуглесс выехала из Эшбертона и появилась перед замком Беллвуд еще до открытия ворот. Усевшись прямо на траву, она ждала, стараясь ни о чем не думать.

Когда ворота распахнулись, она купила билет в первую же экскурсионную группу. Ее печаль чуть-чуть утихла при мысли о том, сколь много для Николаса значило его доброе имя. Он не мог смириться с тем, что его сделали объектом для всеобщих насмешек, и теперь она немного утешится, когда услышит, как ему удалось изменить ход истории!

Экскурсоводом была та же дама, которая вела их по замку в первое посещение, и Дуглесс улыбнулась, вспомнив о том, как Николас без конца открывал и закрывал поставленную на охрану дверь.

Она не слишком была внимательна во время первой части экскурсии и не очень слушала экскурсовода. Она просто разглядывала стены и мебель в залах и размышляла над тем, во что именно сделал свой вклад Николас.

– Ну, а теперь мы пройдем в самую популярную у наших гостей залу! – сообщила экскурсовод, и в тоне ее голоса чувствовалось то же глупое самодовольство, что и прежде.

Теперь уже Дуглесс со всем вниманием слушала гида, но что-то в ее интонациях настораживало: разве и теперь ведущему экскурсию не полагалось проявлять большее почтение к Стэффордам?!

– Перед вами – личные покои лорда Николаса Стэффорда, – сообщила экскурсовод, – а он, как бы это сказать попристойнее, был в свое время известным повесой!

Народ, жаждавший услышать побольше о похождениях славного графа, повалил вперед, а Дуглесс так и застыла на месте. Но ведь все должно было перемениться! Ведь отправляясь обратно, Николас намеревался изменить ход истории! Правда, Дуглесс как-то сама ему сказала, что историю переменить невозможно! Неужто она была права – страшно, непоправимо права?!

Раздавая направо и налево решительные «извините меня», Дуглесс протиснулась в передний ряд экскурсантов. Рассказ дамы-экскурсовода был все тем же – слово в слово! Опять та распространялась на тему о том, сколь падки были тогдашние леди на чары Николаса и вновь пересказывала эту отвратительную байку насчет Арабеллы и стола!

У Дуглесс было огромное желание зажать уши руками. То жители Эшбертона никак не могли вспомнить Николаса, то теперь, как выясняется, и история не меняла курса! Все это заставляет ее усомниться в реальности случившегося с ней. А может, она и вправду чокнутая, как сказал Роберт?! Ведь когда в Эшбертоне она со всем пылом расспрашивала местных жителей, видели ли те Николаса, они таращились на нее как на безумную!

– Увы! – заключила тем временем дама-экскурсовод. – Наш несчастный обворожительный Ник был казнен за измену девятого сентября тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года. Ну, а теперь пройдем дальше и осмотрим южную гостиную!

Дуглесс упрямо тряхнула головой: так, говорите, казнен?! Да ничего подобного: Николаса нашли мертвым, распростертым над письмом, которое он писал матери!

И Дуглесс опять протиснулась вперед, поближе к экскурсоводу, которая окинула ее презрительным взглядом.

– А, так это вы – любительница открывать двери, – проговорила дама-экскурсовод.

– Не открывала я никакой двери, это Ни… – начала было Дуглесс и осеклась: ведь если дама помнит, что именно она, Дуглесс, а не Николас, открывала и закрывала охраняемую дверь, то, наверное, объяснять ей что-либо бесполезно!

– Вы сказали, – продолжила тем не менее Дуглесс, – что лорда Стэффорда казнили. Однако я слышала, что за три дня до казни лорд Стэффорд был найден мертвым – он упал без чувств над письмом, которое писал матери!

– Да ничего подобного! – с горячностью возразила экскурсовод. – Его приговорили к смерти, и приговор был приведен в исполнение без всякой отсрочки! А теперь, с вашего разрешения, я должна вести группу дальше!

Дуглесс постояла в зале еще немного, глядя на портрет Николаса над камином. «Казнен? Обезглавлен?!» – да нет, что-то не так, абсолютно не так!

Повернувшись, она пошла прочь к выходу из замка и немного задержалась у двери с надписью «Вход воспрещен». Там, за дверью, если миновать несколько коридоров, должна быть комната с потайным шкафчиком и шкатулкой из слоновой кости в нем. Интересно, сумела, бы она отыскать ее? И Дуглесс положила руку на головку дверной ручки.

– На вашем месте я не стала бы этого делать! – произнес чей-то голос у нее за спиной.

Обернувшись, Дуглесс увидела, что это одна из гидов, и выражение лица у нее очень недружелюбное.

– Несколько дней тому назад кто-то из экскурсантов проник туда – так что нам пришлось вставить в дверь замок и взять ее под охрану, – сообщила гид.

– Да?! – пробормотала Дуглесс. – Я подумала, что там комната отдыха. – Повернувшись, она пошла к дверям и, выйдя во двор, покинула замок. Стоявшие кучкой у ворот экскурсоводы при этом осуждающе глядели на нее, потому что она вновь вышла через калитку с надписью «Вход».

Пройдя в магазин сувениров, Дуглесс осведомилась, можно ли у них купить хоть какую-нибудь книжку о Николасе Стэффорде.

– О нем кое-что написано в туристском справочнике, а больше нигде ничего и нет: он прожил на свете не слишком-то много, чтобы успеть сделать что-нибудь путное! – ответила ей продавщица, сидевшая за кассой.

Дуглесс спросила еще, не получали ли они открыток с портретом Николаса, и узнала, что не получали. Приобретя справочник для туристов, она прошла в парк. На том же месте, где когда-то они чаевничали с Николасом в тот дивный день, когда он подарил ей брошь, она принялась читать справочник.

В толстой, богато иллюстрированной книге Николасу был отведен лишь один короткий абзац, и там сообщалось о его похождении с женщинами и о том, как он собрал войско и был за это казнен.

Дуглесс прислонилась спиной к стволу дерева. Значит, и знание того, кто именно оклеветал его, Николасу не помогло! Он не сумел убедить королеву в своей невиновности! Не сумел, стало быть, уничтожить и тот дурацкий дневник, написанный отвратительным коротышкой слугой, который на все последующие века очернил доброе имя Николаса! И, кроме всего прочего, похоже, никто и не подумал усомниться в вине Николаса! Сколь ни краток был этот справочник для туристов, но и в нем Николас рисовался лишь как властолюбивый маньяк и бабник! И все туристы посмеивались, когда гид рассказывала о том, что Николаса казнили!

Прикрыв глаза, Дуглесс представила себе прекрасного, гордого, дорогого ее Николаса, поднимающегося по ступенькам широкого эшафота. Неужели все было как в кино – какой-то мускулистый мужчина, одетый в черную кожаную куртку, вскидывал над головой страшный даже на вид топор?!

Глаза ее широко раскрылись. Нет, об этом она просто не в состоянии думать! Она не могла представить себе, как прекрасная голова Николаса катится по деревянному помосту эшафота!

Постояв, она подхватила сумку, вышла за пределы территории замка и прошагала пару миль до ближайшей железнодорожной станции. Там она купила билет до Торнвика: быть может, в торнвикской библиотеке, в их коллекции книг о Стэффордах, она сумеет хоть что-то прояснить для себя?!

Библиотекарша в Торнвике приветствовала ее возвращение, но на расспросы Дуглесс заверила, что никогда не видела Дуглесс в обществе какого-либо мужчины. Утратив бодрость духа, Дуглесс прошла к стеллажу с книгами о Стэффордах и принялась их проглядывать. Во всех без исключения книгах сообщалось о казни Николаса, и нигде даже не упоминалось о том, что он умер еще до казни и существовали подозрения на отравление. В каждой из книг Николас описывался в осуждающих тонах: «Граф, у которого была дурная слава», «Прожигатель жизни», «Человек, у которого было все и который растратил все»!

Когда библиотекарь сообщила, что они закрываются, Дуглесс захлопнула книгу и встала. В голове у нее все кружилось, она покачнулась и ухватилась за стол.

– С вами все в порядке? – спросила библиотекарша.

Дуглесс удивленно на нее поглядела. Мужчине, которого она любила, только что отрубили голову! Нет, разумеется, с ней далеко не «все в порядке»!

– Да, все хорошо, – пробормотала Дуглесс. – Просто я устала и, возможно, немного голодна. – Слабо улыбнувшись, она вышла из библиотеки.

Какое-то время Дуглесс постояла во дворе, соображая, что надо бы найти для себя комнату и, быть может, даже поесть, но все это казалось ей несущественным. Вновь и вновь перед глазами ее возникал Николас, поднимающийся по ступенькам, чтобы встретиться со своим палачом. Интересно, а руки ему связали за спиной? А священника к нему допустили? Впрочем, нет, конечно: ко времени возвращения Николаса Генрих Восьмой уже окончательно уничтожил католичество в стране!

Присев на чугунную скамью, Дуглесс опустила голову на руки. Значит, он являлся к ней, любил ее и покинул! И ради чего? Выходит, он вернулся лишь ради эшафота и окровавленного топора?!

– Ой, Дуглесс! Вы ли это?

Подняв голову, она увидела стоявшего рядом с ней Ли Нолмана.

– Я так и подумал, что это должны быть вы: ни у кого другого нет волос такого цвета! А я считал, что вы уехали из городка! – сообщил Ли.

Она хотела было встать, но бессильно откинулась на спинку скамьи.

– С вами все в порядке? – спросил он. – Выглядите вы ужасно!

– Пустяки, – отозвалась она. – Просто устала немного. Он внимательно посмотрел на нее: круги под глазами, сероватые тени на щеках.

– И еще, насколько я могу понять, вы голодны, – заметил он и, взвалив на плечо ее сумку, взял ее под руку – Пошли, тут за углом – паб. Давайте-ка перекусим малость!

Дуглесс позволила ему увести себя. Разве ей теперь важно, что может с нею случиться?!

В пабе он отвел ее в отдельный кабинет, заказал пару бутылок пива и кое-что из снеди. Стоило Дуглесс сделать единственный глоток, и пиво сразу ударило в голову. Только сейчас она поняла, что ничего не ела со вчерашнего дня, с того времени, когда они с Николасом, позавтракав, занимались любовью прямо на полу!

– Ну, так что же вы делали с тех пор, как на прошлой неделе уехали из Торнвика? – спросил Ли.

– Мы с Николасом поехали в Эшбертон, – ответила она и пристально поглядела на него.

– Значит, вы кого-то повстречали, да? – полюбопытствовал Ли.

– Верно, повстречала, – шепотом ответила она. – Ну, а вы как?

Улыбаясь улыбкой Чеширского Кота, как если бы ему было известно нечто необыкновенно важное, Ли сообщил:

– На следующий же день после вашего отъезда лорд Хэарвуд велел рабочим починить стену в кабинете леди Маргарет Стэффорд, и, догадайтесь-ка только, что мы там нашли?

– Крыс, наверное, – отозвалась Дуглесс, уже более ни о чем не заботясь.

Перегнувшись к ней через стол, Ли заговорщическим тоном сказал:

– Мы там обнаружили маленькую железную шкатулочку, а в ней – записки леди Маргарет, излагающие подлинную историю того, почему казнили лорда Николаса. И я уверяю вас, Дуглесс; то, что содержится в этих записках, поможет подтвердить и доказать мою безупречную репутацию как историка! Это означает, что раскрыта тайна, которой уже четыре сотни лет!

Дуглесс в ее горе потребовалось некоторое время, чтобы полностью осознать смысл сказанного Ли.

– Ну же, расскажите мне! – прошептала она. Но Ли, откинувшись спиной к стенке, ответил:

– Ох нет, и не просите! Вы выпытали у меня имя Роберта Сидни, но это – нет! Придется вам дождаться выхода моей книги!

Дуглесс хотела что-то сказать, но тут появилась официантка с подносом. Дуглесс даже не взглянула на картофельную запеканку с мясом. Когда они остались одни, она перегнулась к нему через столик и с таким странным блеском в глазах, которого Ли не видел ни у кого из живых существ, тихо, но настойчиво проговорила:

– Не знаю, что именно вам известно о моем семействе, но мы, Монтгомери, принадлежим к самым богатым людям в мире. Когда мне исполнится тридцать пять лет, я унаследую миллионы. Если вы мне расскажете, что именно написала леди Маргарет, я сию же минуту выпишу для вас чек на миллион долларов!

Ли так растерялся, что утратил дар речи. Разумеется, он ничего не знал о ее семействе, но ей поверил: с таким выражением лица нельзя лгать! Он понимал, что Дуглесс очень хочет получить эти сведения – достаточно вспомнить, как она донимала его, выпытывая имя Роберта Сидни! И он, Ли, как-то не расположен расспрашивать ее, зачем ей они! Ведь если она желает выложить за это миллион долларов, а ее семейка, как она утверждает, обладает огромными деньжищами и таким же могуществом, стало быть, все это, скорее, смахивает на ситуацию с джином, который предлагает исполнить ваше единственное заветное желание!

– Я хотел бы получить кафедру в департаменте истории в каком-нибудь из старейших университетов Новой Англии, – скромно сообщил он.

– Заметано! – воскликнула Дуглесс голосом аукциониста.

Что ж, если потребуется, она готова подарить этому университету целое новое крыло или пристроить к нему новый корпус!

– Ну, хорошо, – согласился Ли, – тогда сядьте на стул и поешьте. История эта – потрясающая! Я, быть может, даже сумею продать сценарий киношникам! И начинается она задолго до того, как несчастному старикану Нику оттяпали голову.

Он…

– Только – Николасу, – поправила его Дуглесс, – ему не нравилось, когда его звали Ником!

– А, конечно, пусть будет Николасом! – согласился Ли. – Так вот, еще ни в одной из книг по истории мне не удалось прочитать про то, что семейство Стэффорд через свое родство с Генрихом Шестым имело некоторые – достаточно, сомнительные, правда, – права на английский престол. Насколько я понимаю, никто из историков не удосужился посчитать эту информацию существенной! Стэффорды были прямыми потомками Генриха Шестого по мужской линии, а королеву Елизавету кое-кто вообще считал полным ничтожеством, да к тому же непригодной к тому, чтобы править Англией, еще и потому, что она – женщина. Вы, наверное, знаете, что в течение довольно долгих лет ее пребывание на троне не считалось достаточно легитимным?

Дуглесс кивнула.

– Ну вот, – продолжил Ли, – если историки и позабыли про то, что Стэффорды были в родстве с английскими королями, то все же существовал на белом свете один человек, никогда не забывавший об этом. Это была женщина и звали ее – Летиция Калпин.

– Жена Николаса? – воскликнула Дуглесс.

– Ну, вы и впрямь замечательно осведомлены в истории! – сказал Ли и продолжил:

– Да-да, прекрасная Летиция! Возможно, ее собственное семейство тоже имело некоторые притязания на английский престол, но они были еще более ненадежными, чем в случае Стэффордов. Леди Маргарет полагает, что Летиция, будучи чрезвычайно амбициозной молодой особой, решила выйти замуж за кого-нибудь из Стэффордов, родить от него наследника и посадить ребенка на английский трон!

Дуглесс призадумалась.

– Но почему в таком случае ее мужем должен был стать именно Николас? – спросила она. – Почему не старший из братьев? Ведь более вероятно, что ей захотелось бы выйти замуж за мужчину, уже имевшего графский титул?

– Вы прямо-таки на пятки мне наступаете, и я должен быть с вами предельно осторожен, не правда ли? – с улыбкой заметил Ли. – Вам все же как-нибудь придется рассказать мне, откуда вы набрались столь обильной информации о Стэффордах! Так вот, старший из братьев… как бишь его?..

– Кристофер, – подсказала Дуглесс.

– Именно. Так вот, этот Кристофер уже был обручен с одной весьма богатой француженкой. Той было лишь двенадцать лет, но ей предстояло унаследовать большое состояние, и он намеревался жениться на ней. Насколько я понимаю, он попросту решил, что лучше заполучить деньги, чем Летицию, несмотря на то, что Летиция была красавицей!

– Но Кит умер, и графом стал Николас, – тихо сказала Дуглесс.

– Леди Маргарет намекает в своих записках, что, возможно, смерть ее старшего сына вовсе не была несчастным случаем, – сказал Ли. – Он утонул, но леди Маргарет пишет, что он был великолепным пловцом. Хотя, конечно, достоверных сведений о его смерти у нее не было – это просто ее предположения.

– Итак, Летиция вышла замуж за Николаса.

– Верно, – отозвался Ли, – но позже все приняло совсем не тот оборот, на который рассчитывала Летиция. Видимо, Николаса вовсе не интересовало продвижение вверх при дворе или участие в заговорах и поисках приверженцев, вздумай он претендовать на английский престол. Более всего Николаса интересовали женщины!

– И еще – приобретение знаний! – выпалила, словно выстрелила, Дуглесс. – Он посылал монахов делать копии с книг. Он спроектировал замок Торнвик. Он… – она запнулась.

– Да, это так, – подтвердил Ли, в изумлении вытаращивая на нее глаза. – Все это пишет и леди Маргарет. Но вы-то откуда это знаете?

– Неважно, – ответила Дуглесс. – Ну, и что же случилось после того, как Николас женился… женился на… этой?..

– О, а сейчас у вас такой голос, будто вы ревнуете! – воскликнул Ли. – Ну, ладно, не сердитесь! После того, как они вступили в брак, Летиция, видимо быстро выяснив, что Николас вовсе не собирается делать то, что хотела она, стала искать способа избавиться от него.

– Так же, как она раньше избавилась от Кристофера! – подсказала Дуглесс.

– Но вот это-то никогда никем не было доказано. Возможно, происшествие с Кристофером было всего-навсего «счастливым несчастным случаем» – счастливым по крайней мере для Летиции! Леди Маргарет пишет, что, скорее всего, большинство соответствующих гипотез – попросту чисто спекулятивные рассуждения, однако же Николас тоже получал кое-какие, весьма отчетливые предостережения: то у него стремя ломалось, то…

– С лошади падал и икру при этом распорол, – шепотом подсказала Дуглесс.

– Я не знаю, что он себе распорол, – леди Маргарет об этом ничего не сообщает! – с легким раздражением воскликнул Ли. – Слушайте, Дуглесс, а вы уверены, что у вас все в порядке, а?

Она, не отвечая, пристально глядела на него.

– Ну, в общем, – продолжил тогда Ли, – как выяснилось, подготовить и совершить убийство Николаса оказалось сложнее, чем устранить Кристофера, поэтому Летиция принялась искать кого-нибудь еще, кто мог бы оказать ей в этом деле помощь.

– И тогда она нашла Роберта Сидни! – воскликнула Дуглесс.

– Пари готов держать, что вы – большая любительница детективов, – улыбнулся Ли, – вы как-то всегда умеете угадывать, что случится в конце! Верно: Летиция отыскала Роберта Сидни. Он был супругом Арабеллы Хэарвуд, и, должно быть, вся Англия потешалась над историей со Стэффордом, женой Сидни и этим столом! К тому же, дела обстояли даже хуже: через девять месяцев после известного события Арабелла одарила Сидни черноволосым мальчиком-наследником!

– А затем и ребенок, и сама Арабелла погибли! – вставила Дуглесс.

– Именно так! – подтвердил Ли. – И, по мнению леди Маргарет, Сидни был причастен к этим смертям! Глубоко вздохнув, Дуглесс спросила:

– Стало быть, Летиция и Роберт Сидни вместе задумали подставить Николаса, чтобы его обвинили в измене и казнили?

– Да, – ответил Ли. – Как считает леди Маргарет, Летиция просто ожидала подходящего случая, чтобы как-то заманить Николаса в ловушку, так что, когда Стэффорд стал собирать войско для обороны своих владений в Уэльсе, она тотчас известила об этом Сидни, а тот, в своей авантюрной одержимости, прокладывавшей ему дорогу прямиком в ад, не мешкая поскакал к королеве. И, в общем-то, понятно, почему Елизавета ему поверила: всего за несколько месяцев до этих событий Мария, правительница шотландцев, провозгласила себя королевой Англии и Шотландии, а тут граф Стэффорд вздумал собирать войско! Елизавета, разумеется, поспешила закопать Стэффорда в кандалы, спешно провела сомнительный судебный процесс, на котором главную роль играли некие «тайные улики», и лишила Стэффорда головы!

Дуглесс вздрогнула, а затем спросила:

– А что, Летиции и Роберту Сидни все так и сошло с рук, да?

– В известном смысле – да, – улыбаясь, ответил Ли. – Но, но сути дела, события, которые последовали после казни Стэффорда, развивались по довольно-таки забавному сценарию. Видимо, Летиция, все так тщательно продумавшая, не предусмотрела в своих планах амбициозности Роберта Сидни. Леди Маргарет считает, что Летиция хотела выйти замуж за одного английского герцога, кузена Елизаветы, и таким образом начать всю игру сначала. Но у Сидни планы были совершенно иные. Он стал угрожать Летиции, что откроет все королеве, если Летиция не выйдет за него замуж. Ибо он стремился посадить на престол собственного наследника!

– То есть – он шантажировал ее! – взволнованным шепотом спросила Дуглесс.

– Именно! – отозвался Ли. – Шантажировал! Я же говорил вам, что интрига – прямо как в кино! Или в бестселлере каком-нибудь! Может, я все-таки накатаю об этом романчик! Но, так или иначе, Сидни принудил Летицию выйти за него замуж. – Не удержавшись. Ли насмешливо фыркнул, а затем продолжил:

– Но вот что и впрямь смешно в этой истории, так это то, что Летиция-то оказалась бесплодной. Она вообще была неспособна зачать ребенка, из-за выкидышей или по другой подобной причине. Выходит, она отправила своего первого супруга под топор палача ради ребенка, которого никогда не смогла бы заиметь! Просто невероятно, правда?!

– Да, невероятно! – пробормотала Дуглесс, и горло ее сжала спазма. Помолчав, она спросила:

– А что же сталось с леди Маргарет?

– Старушка знала обо всем, что они натворили. Но ни Летиция, ни Сидни об этом понятия не имели. Нет, иначе убили бы и ее. Но леди Маргарет была старым стреляным воробьем и держала рот на замочке! Или же понимала, что доказать ничего не сможет. Королева конфисковала все, чем она владела. Тут вмешался Сидни и предложил выбор: либо доживать дни на бедной ферме, либо выйти замуж за лорда Хэарвуда, его бывшего тестя. Разумеется, Сидни преследовал и собственные цели и был весьма заинтересован в этом браке: ведь поскольку трое из детей Арабеллы жили с ним, замужество леди Маргарет могло бы их всех породнить. По нашим сегодняшним стандартам, конечно, это – никакое не родство, и, вообще вещь сомнительная, но для тех времен его оказалось достаточно для того, чтобы королева Елизавета передала Сидни во владение два из поместий Стэффордов.

Отхлебнув пива, Ли продолжил:

– После того, как леди Маргарет вышла замуж за Хэарвуда, она все подробно описала, положила бумаги в железную шкатулочку, а затем попросила одного старого преданного слугу замуровать ее в стенной нише. Поразмышляв еще, она и письма свои спрятала в сундук и велела его тоже вложить туда же, в стену, а потом все замаскировали кирпичной кладкой.

Помолчав, Ли продолжил рассказ:

– Она мудро поступила. Как явствует из письма ее подруги, – а письмо это сохранилось до нашего времени – всего лишь через две недели после замужества леди Маргарет со сломанной шеей нашли мертвой у подножия лестницы. Насколько я могу понять, мистеру и миссис Сидни, заполучившим два поместья Стэффордов, ничего больше не было нужно от леди Маргарет!

Дуглесс какое-то время молчала, потом все же спросила:

– Ну, а что сталось с ними? С этими… – ей было трудно выговаривать их имена, -…с Летицией и с Робертом Сидни?

– Как я себе представляю, они сейчас поджариваются в аду! – воскликнул Ли и добавил:

– По правде говоря – я не знаю! Мне известно только, что детей у них не было и владения их перешли в руки племянника Сидни, маленького, всеми забытого ублюдка, и всего лишь за пару десятилетий тот умудрился довести поместья Сидни до банкротства. Мне потребуется провести дополнительные исследования, чтобы выяснить, что именно случилось с Летицией и ее супругом – историки как-то не проявляли к ним особо большого интереса! – И, улыбаясь, он заключил:

– Ну вот, в целом пока и все! Выход моей книги внесет изменение в ход истории!

– Да, изменит ход истории! – едва слышно прошептала Дуглесс. Да, именно это и хотел выполнить Николас, но все, чего они оба с ним достигли, лишь поспособствовало его казни! – Ладно, мне надо идти! – резко оборвав разговор, сказала она.

– А вы где остановились? – спросил Ли. – Давайте я вас провожу – Я ничего для себя не смогла забронировать, – ответила Дуглесс и, непроизвольно вскидывая голову, добавила:

– Но мне хотелось бы остановиться в «Замке Торнвик»!

– Да что вы говорите? – с иронией откликнулся Ли, – Этого-то все хотят! Однако для того, чтобы попасть туда, надо заказывать номер загодя, чуть ли не за год! Подождите-ка минуточку и не глядите на меня с такой грустью! Я сейчас справлюсь! – И он отлучился, но уже через несколько минут вернулся, улыбаясь:

– Ну, вам чертовски везет! У них отменили заказ, так что можете тотчас же регистрироваться и въезжать! Я провожу вас.

– Нет, не нужно, – ответила Дуглесс. – Мне необходимо побыть одной. Спасибо вам за обед и за все, что вы мне рассказали! Разумеется, вы получите вашу кафедру! – И, протянув руку, она обменялась с ним рукопожатием и вышла из паба.

Глава 12

В Торнвике никто не помнил Николаса. Дуглесс просмотрела регистрационный журнал, и там, где Николас в свое время поставил подпись, чьей-то незнакомой рукой было написано: «мисс Дуглесс Монтгомери». Безразличная ко всему, она занесла свою дорожную сумку в номер с единственной кроватью и вышла на улицу, собираясь пойти осмотреть незаконченную часть замка – ее так никто никогда и не достраивал, ибо Николаса казнили.

Глядя на стены без крыши, на цепляющиеся к ним плети дикого винограда, Дуглесс стояла и вспоминала дословно все, что Николас рассказывал ей о своих планах в отношении этой части замка. «Тут должен был находиться центр учености», – сообщил тогда он. Да, и вся эта затея так ничем и не кончилась!

Интересно, покинув ее вчера, попал ли он прямиком в тюремную камеру? Неужели он вернулся в тот же самый временной отрезок, когда писал письмо матери и пытался понять, кто же его оклеветал? И что он успел свершить за трое суток, что оставались до казни? Неужели же никто не захотел прислушаться к его словам, когда он рассказал о навете Роберта Сидни?!

Дуглесс устало прислонилась к стене. Кому же он мог рассказать все о Роберте Сидни? Летиции? Приходила ли его дражайшая супруга на свидание с ним? И рассказал ли он ей то, что узнал? Просил ли ее помочь?

Ирония судьбы! – подумала Дуглесс. – И Ли говорил, что вся эта история прямо-таки дышит иронией! Но подлинная ирония в том, что Николас умер потому, что был слишком хорош! Он отказался вступить в заговор со своей супругой, даже и думать об этом не захотел – и вот по этой-то причине он и погиб! И умер он не мгновенной, пристойной смертью, но смертью на потеху толпе, смертью, задуманной, чтобы его осмеять! Он потерял жизнь, честь, свое доброе имя, свои земли, утратил уважение к себе со стороны многих последовавших поколений людей, и все потому, что отказался участвовать в заговоре, задуманном женщиной, которая маниакально стремилась к власти!

– Это несправедливо! – вслух произнесла Дуглесс. – Все, что случилось, – несправедливо! – Медленно, будто в трансе, она побрела обратно в гостиницу. Приняла душ, надела ночную рубашку и улеглась в постель, но долго-долго не засыпала: гнев мешал ей уснуть. Ирония судьбы! – мысленно повторяла она, и слова «клевета», «предательство», «шантаж» без конца прокручивались у нее в голове.

Только перед рассветом она забылась неспокойным сном, а когда проснулась, почувствовала, что ей еще хуже, чем накануне вечером. Ощущая себя прямо-таки на тысячу фунтов отяжелевшей и очень-очень постаревшей, она оделась и пошла вниз завтракать.

Итак, Николасу был предоставлен шанс все начать сначала, и он просил ее о помощи, но она подвела его. Ее ревность к Арабелле была столь сильна, что она упустила из виду главную цель, ради которой они и прибыли к Хэарвудам. Ей бы следовало добывать новую информацию, а вместо этого она более всего беспокоилась, не обжимаются ли где-нибудь по углам Арабелла с Николасом! Зато уж теперь никому не доведется дотрагиваться до Николаса – никому и никогда, ни в двадцатом веке, ни в шестнадцатом!

После завтрака она выписалась из гостиницы, побрела на вокзал и поехала обратно в Эшбертон. Непонятно почему, но и дороге она почти перестала ощущать свое горе и только спрашивала себя: что же все-таки можно сделать теперь? Может, если Ли издаст свою книгу, это поможет восстановить доброе имя Николаса? Может быть, предложить Ли свои услуги секретаря на добровольных началах, чтобы помогать в его изысканиях? В этом случае, вполне вероятно, она хоть чем-то компенсирует то, что не сумела сделать для Николаса, когда тот пребывал в двадцатом веке!

Дуглесс прижалась головой к окну вагона. О, если б только ей предоставилась возможность проделать все сначала, она не поддалась бы ревности и не стала бы попусту растрачивать драгоценное время, когда они были вместе!

Ну, почему, находясь в Гошок-холле, она не спросила у Ли, не обнаружились ли еще какие-нибудь тайные документы, спрятанные за стеной?! И почему она тогда сама не посмотрела? И почему…

Тут она увидела, что поезд приближается к Эшбертону. Уже шагая по платформе, Дуглесс вдруг осознала, что решительно ничего не может изменить в случившемся! Прошло время, когда она могла хоть чем-нибудь помочь! Ли и сам в состоянии написать книгу, и она знает, что он в любом случае будет работать над ней очень тщательно. У Роберта есть дочь, а она, Дуглесс, ему не нужна! Единственным, кому она была нужна, оказался Николас, но и его она подвела!

И единственное, что ей теперь остается, это возвращаться домой!

Выйдя из здания вокзала, Дуглесс медленно побрела к гостинице. Надо будет позвонить в кассу аэропорта и выяснить, нельзя ли тотчас забронировать место на самолет. Возможно, дома, в привычной обстановке, она подумает, как искупить свою вину!

По пути ей надо было пройти мимо церкви, где находилась могила Николаса, и ноги ее, как бы сами, свернули к церковной калитке. В церкви никого не было. Через верхние окна с витражами струился солнечный свет, и лучи его осторожно касались могилы Николаса. Белизна мрамора была холодной И мертвой.

Дуглесс медленно прошла к надгробию: а может, если она помолится, Николас вернется? Быть может, она попросит Господа хорошенько, и Он позволит Николасу вернуться к ней?! Ну, хотя бы на пять минуточек! – подумала она. Этого вполне достало бы, чтобы рассказать ему о предательстве жены!

Но, коснувшись холодной мраморной поверхности, она поняла, что это невозможно: то, что с ней произошло, случается лишь раз в столетие! Ей была дана возможность спасти человеку жизнь, но она не сумела этого сделать!

– О Николас, – шептала она, и впервые с момента его исчезновения по щекам ее полились слезы – горячие, крупные слезы, застилавшие глаза. – Мне опять лук в глаза попал! – почти с улыбкой произнесла она. – Я так виновата, Николас, мой дорогой, что подвела тебя! Похоже, мне решительно ничего не удается! Но только до этого случая никто еще не погибал из-за моих оплошностей! Боже ты мой! – прошептала она и, повернувшись, присела на краешек надгробия. Как же ей теперь жить, когда на ее руках – его кровь?

Расстегнув молнию на сумке, болтавшейся на плече, Дуглесс принялась рыться в ней, извлекла из ее недр пакетик с мягкими салфетками. Вытащила одну и высморкавшись, вдруг увидела какой-то клочок бумаги, выпавший из сумки. Нагнувшись, она подняла его и… это была та самая записка, которую Николас когда-то написал ей и сунул под дверь!

– Ой, записка! – воскликнула она и вскочила с надгробия. Ведь послание написано собственной рукой Николаса! Оно нечто, к чему он прикасался, нечто… Да это же – свидетельство!

– О Николас! – простонала Дуглесс, и снова полились слезы, обильные слезы, вызванные истинным, глубоким горем! Ноги ее вдруг ослабели, и она тихонько опустилась на каменный пол, прижимая записку к щеке. – О, Николас, я так виновата! – рыдала она. – Я очень-очень-очень виновата в том, что не оправдала твоих надежд!

И она подалась вперед, прислонившись лбом к холодному мрамору надгробия, а потом свернулась калачиком.

– О Боже! – шепотом молила она. – Ну, помоги же мне забыть Николаса!

Дуглесс так была поглощена своим горем, что не обратила внимания на то, что сверху через витражное стекло пробился лучик солнца и коснулся ее волос. Витраж представлял собою изображение коленопреклоненного и погруженного в молитвы ангела. Луч прошел как раз через сияющее гало над головою ангела, поиграл в волосах Дуглесс, а затем, когда облачко на небе проплыло, осветил и мраморную руку Николаса.

– Ну, пожалуйста, – со слезами молила Дуглесс, – пожалуйста, сделай это!

Вдруг она услышала смех, и узнала его, это смеялся Николас!

– Это ты, Николас? – шепнула она и, подняв голову, несколько раз моргнула, чтобы стряхнуть слезы и видеть получше. Но в церкви никого не было!

Неуклюже поднявшись, она опять, несколько громче, позвала:

– Это ты, Николас? – и вновь услышала смех, на этот раз где-то за спиной. Резко повернувшись, она вытянула вперед руку – опять никого! – Да, – воскликнула она тогда, выпрямляясь, а потом еще громче крикнула:

– Да! – Подняв глаза навстречу солнечному лучу и ангелу в витражном стекле, сна зажмурилась, а затем, откинув голову назад, еще раз прошептала:

– Да!

И вдруг ее как будто кто-то сильно ударил в живот. Согнувшись пополам от острой боли, она сползла на каменный пол. А когда попыталась встать на ноги, перед глазами все закружилось и возникло чувство тошноты. Надо добежать до туалета – не могу же я позволить себе изгваздать церковь! – мелькнуло в голове.

Но когда она попробовала сдвинуться с места, у нее ничего не получилось: было такое ощущение, будто тело более не повинуется ей!

– О, Николас! – прошептала она и протянула руку к гробнице, но в следующее мгновение все вокруг почернело, она потеряла сознание и рухнула на пол.

Очнувшись, она почувствовала дурноту и слабость и не могла понять, где она. Открыла глаза и увидела голубое небо над головой, а рядом покрытое пышной листвой дерево.

– И что же теперь? – прошептала она. Неужто она как-то выбралась из церкви?

Она смежила веки, потому что чувствовала себя очень слабой, хотелось спать, а где именно она находится, она выяснит потом.

Дуглесс уже начала дремать, когда до нее откуда-то донеслось хихиканье – похоже, женщина смеялась неподалеку. Дети, наверное, – подумала Дуглесс, – это дети играют.

Но затем послышался ответный смех мужчины, и она открыла глаза. Уж не Николас ли? – взволновалась она и, резко поднявшись, села и стала озираться по сторонам. Оказалось, что она сидит на траве под деревом, а вокруг красивый, типично английский, сельский пейзаж. Она хотела повернуться и забрать свои вещи. И когда это она успела уйти из церкви?

Она так и застыла на месте, увидев мужчину, работавшего в поле. Он находился довольно далеко от нее, и его трудно было разглядеть хорошенько, но ей показалось, что одет мужчина в какое-то подобие короткого коричневого халата и что он вспахивает поле сохой, которую тянет за собой бык. Дуглесс несколько раз моргнула, но видение не исчезло. Что ж, – отметила она, – сельская Англия и впрямь остается сельской!

Где-то за спиной вновь послышалось хихиканье женщины.

– Сэр Николас! – томно произнес женский голос. Дуглесс, даже не обдумав хорошенько, что делает, мгновенно отреагировала: вскочила на ноги, кинулась к кустам, которые были за ней, и, раздвинув ветки, прошла вперед.

На траве лежал Николас. Ее Николас! Рубашка почти свалилась у него с плеч, и он, катаясь по земле, своими сильными руками тискал какую-то пухленькую девицу в весьма странного вида платье, из которого все прелести девицы чуть ли не вываливались наружу!

– Николас! – громко воскликнула Дуглесс, – да как же ты мог?! Как ты мог проделать такое со мной?! – Голос ее прерывался: ее вновь душили слезы. – Я так беспокоилась о тебе, чуть с ума не сошла, а ты, оказывается, здесь, с этой… с… О, Николас, ну, как ты мог?! – И, вытащив из кармана бумажную салфетку, Дуглесс громко высморкалась.

Николас и девица прекратили возню на траве. Девица, вроде бы в испуге, поспешно завязала тесемки на передней части платья и, выбравшись из-под Николаса, кинулась бежать прочь, перепрыгивая через изгороди меж полями.

Николас обернулся к Дуглесс, и его красивое лицо исказила сердитая гримаса. Откинувшись назад и опершись о локоть, он гневно взирал на рыжеволосую женщину.

– И что же вы всем этим хотели сказать? – требовательно выкрикнул он.

Волна негодования схлынула с Дуглесс. Некоторое время она молча стояла, как бы застыв и уставясь на него: Николас здесь, с ней! Он здесь!

Затем она кинулась к нему и, обвив его шею руками, принялась целовать. Он тоже заключил ее в объятия, и они оба упали на траву.

– Ведь это же – ты, да, Николас?! Ну конечно же ты! Любимый мой! – говорила Дуглесс. – После того, как ты ушел, все было так ужасно! Ни одна живая душа не помнила тебя! И никто не мог вспомнить нас с тобою вместе! – И, целуя его в шею, она добавила:

– Ты вновь отрастил бороду, но это совсем неплохо, мне даже нравится!

Он целовал ее в шею, а рука его потянула за переднюю часть ее юбки, так что блузка тотчас расстегнулась, и губы его заскользили от ее шеи вниз.

– О, Николас, мне так много нужно тебе рассказать! – воскликнула Дуглесс. – После твоего ухода я виделась с Ли, и он сообщил мне все о Летиции и о Роберте Сидни, и еще… еще о… О да, вот так! Как же хорошо, ой, как приятно! Нет-нет! – вскричала вдруг она и оттолкнула его подальше. – Нет, этого мы делать не должны! Ты же, наверное, помнишь, что случилось в тот последний раз, да?! Нам следует поговорить: я должна тебе сообщить об очень многом! Ты уже знаешь, что тебя все-таки казнили?

– Меня? Казнили?! – воскликнул Николас, выпуская ее, хотя до этого еще раз попытался привлечь Дуглесс к себе. – Молю вас, сударыня, скажите же, за что?

– За измену! И за то, что собрал войско! За… Послушай, Николас, ну, хоть ты-то не впадай в прострацию! Довольно и того, что у меня в последние дни была такая амнезия, что я просто забыла обо всем на свете! Выслушай же меня! Я не знаю, как долго ты еще пробудешь здесь. Знай: это все замыслила твоя жена! Я понимаю, конечно, что ты ее любишь, но она и замуж-то за тебя пошла лишь потому, что ты – родственник королевы Елизаветы, а может, отца королевы?! Неважно! В общем, Летиция хочет вывести тебя из игры, потому что играть по ее правилам ты не желаешь! И она хочет посадить своего ребенка на английский престол! Разумеется, она не может иметь детей, но этого она еще не знает! – взволнованно говорила Дуглесс. Сделав паузу, она спросила:

– Слушай, а почему это ты так странно глядишь на меня? И куда это ты направляешься?

– Направляюсь я к себе домой, подальше от тебя и твоих речей на западном наречии – лаешь, будто колли! – ответил Николас, вставая с земли и пытаясь вправить рубашку в штаны.

Дуглесс тоже вскочила:

– Так значит, речи на западном наречии, будто колли лает, да?! Это что-то новое в мой адрес! Да постой же, Николас! Не можешь же ты вот просто так взять да и уйти!

Оборачиваясь к ней, он проговорил:

– Ну, ежели вы хотите довести дело до конца… – и он жестом указал на лужайку, – то я, разумеется, останусь и хорошо вам заплачу, но я не в состоянии терпеть эту вашу безумную манеру изъясняться!

Дуглесс так и замерла и, моргая, смотрела на него, все пытаясь понять, что он такое говорит!

– Вы мне заплатите? – шепотом повторила она. – Но, Николас, что с тобой? Ты ведешь себя так, как если бы прежде никогда со мной не встречался!

– Верно, сударыня, я никогда и не видел вас прежде! – ответил он и, повернувшись к ней спиной, пошел прочь.

Дуглесс была так потрясена, что не могла двинуться с места. «Никогда не видал прежде» – да о чем это он?! И она бросилась за ним сквозь кусты. Одет Николас был очень необычно: в черный бархатный камзол, украшенный… украшенный, как будто…

– Это что, бриллианты, что ли? – задыхаясь, спросила она.

– Обычно я бываю не слишком-то добр ко всякому ворью! – презрительно щурясь, ответил Николас.

– Но я вовсе не собиралась грабить тебя! Просто никогда еще не видела, чтобы у мужчины было столько бриллиантов! – воскликнула Дуглесс, пятясь и внимательно разглядывая его. Наконец она поняла, что Николас переменился. И дело было вовсе не в наряде и не в том, что он вновь отпустил бороду и усы, – нет, с лица его исчезла та, былая, серьезность! Конечно, это Николас, только помолодевший!

И потом – как это он успел за столь короткое время вновь отрастить бороду?

– Николас, – позвала она его, – а когда ты в последний раз был дома – не тогда, когда являлся ко мне, а в этом, твоем времени, – какой там на дворе был год?

Николас накинул на себя короткий плащ из черного бархата, по вороту опушенный мехом горностая, затем, зайдя за кусты, вывел укрытую там лошадь – вид у животного был примерно таким же своенравным, как у Шугара, которого они в свое время брали напрокат. Легко вскочив в седло – большое такое седло, как у американских ковбоев, но только снабженное чем-то вроде деревянных подставочек и спереди и сзади, – он наконец ответил ей:

– Когда нынче поутру я в последний раз пребывал у себя дома, то на дворе был год тысяча пятьсот шестидесятый от Рождества Христова! А сейчас – убирайся, ведьма, прочь с моей дороги!

Дуглесс вынуждена была отскочить к кустам, иначе лошадь наверняка затоптала бы ее.

– Подожди же, Николас! – вскричала она, но он был уже далеко.

Не веря себе, Дуглесс стояла и глядела ему вслед, пока он не превратился в крохотную точку на горизонте, а потом села на поваленное дерево и уткнулась лицом в ладони. Что же теперь? – задумалась она. Неужели же ей все начинать сначала, заново объяснять ему все про двадцатый век?! В прошлый раз, когда она встречалась с ним, он явился якобы из тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, но теперь вот пришел из времени на четыре года более раннего, и то, что уже произошло, как бы и не происходило!

Она подняла голову. Ну, конечно же! Именно так! Когда он узнал про Роберта Сидни, то сидел в тюрьме – или в каком-то их, средневековом, подобии темницы – и мало что был способен сделать для того, чтобы спасти себя от гибели! А теперь он – еще во времени, когда ему на четыре года меньше! Стало быть, еще есть в запасе срок, и достаточный, чтобы предотвратить то, что потом послужит причиной его казни!

Чувствуя себя значительно ободренной, Дуглесс вскочила на ноги. Ей следует немедленно отправиться на поиски его и найти прежде, чем он выкинет какую-нибудь очередную глупость – вроде того, что снова шагнет под автобус! И, подобрав с земли тяжелую дорожную сумку, она повесила ее на плечо и побрела в том направлении, куда ускакал Николас.

Дорога была худшей из всех, какие ей когда-либо доводи лось видеть: узкая, колеи глубокие, повсюду под ногами камни и какие-то корни! У них, в деревенской Америке, таких скверных дорог просто не найти, да и здесь, в Англии, она еще не видела ничего подобного!

Услыхав грохот какого-то транспортного средства, донесшийся из-за поворота дороги, Дуглесс отступила в сторону, к обочине. Навстречу ей выехала повозка на двух больших колесах, в которую был впряжен понурый с виду осел. Рядом с повозкой шагал мужчина в коротком одеянии, сшитом как будто из мешковины. Его голые ноги от колен и ниже были покрыты глубокими язвами. Дуглесс глядела на него, разинув от удивления рот, а мужчина повернулся в ее сторону и тоже с изумлением уставился на нее. Физиономия его казалась выкроенной из цельного куска кожи, а когда он приоткрывал рот, были видны его гнилые зубы. Он оглядел ее с головы до пят, уделив при этом особое внимание ногам в колготках, потом ухмыльнулся и опять плотоядно покосился на нее, демонстрируя свои отвратительные зубы.

Дуглесс поспешно отвернулась от него и быстро зашагала по дороге дальше. Дорога же становилась все хуже и хуже, колеи сделались еще глубже, и повсюду было полно навоза.

– Неужто у них, в Англии, теперь используют навоз для выравнивания дорожного полотна? – бормоча самой себе под нос, задумчиво спросила Дуглесс.

Дойдя до вершины небольшого холма, она остановилась и посмотрела вниз. Впереди виднелись три небольших домика, скорее маленькие хижины, с крытыми соломой крышами, а перед ними были ничем не засаженные участки земли, на которых копошились вперемешку дети, куры и утки. Какая-то женщина в длинной юбке вышла из одной хижины и прямо у порога выплеснула на землю что-то из круглого сосуда.

Решив спросить у женщины дорогу, Дуглесс стала спускаться с холма. Но по мере приближения к деревушке шаг ее становился все более медленным: она чувствовала, что от этого места исходит отвратительный запах. Вонь шла абсолютно от всего: от животных, людей, от гниющих где-то пищевых отходов, от куч навоза! Зажав ладонью нос, Дуглесс старалась дышать только ртом. Право же! – посочувствовала она, – английским властям все-таки следовало бы что-то предпринять – не могут же люди существовать в таких условиях!

Пытаясь, насколько это было возможно, не слишком пачкать туфли, что, впрочем, не очень-то ей удавалось, Дуглесс приблизилась к первой хижине. Ребенок годиков трех, одетый в грязнющую рубашонку, стоял и таращился на нее. Вид у несчастного был такой, будто его не мыли, по крайней мере, год, и штанишек на нем тоже никаких не было. Дуглесс мысленно дала самой себе слово, что, как только уладит все дела с Николасом, обязательно напишет жалобу по поводу санитарного состояния деревушки – это же просто-напросто опасно для здоровья!

– Извините, пожалуйста, – произнесла она, заглядывая в темные недра хижины. Внутри, похоже, запах был не многим лучше, чем снаружи! – Эй! – позвала она. – Эй, есть тут кто-нибудь?

Ответа не последовало, но Дуглесс чувствовала, что за ней наблюдают. Повернувшись, она увидела за спиной трех женщин и возле них пару ребятишек. Женщины были ничуть не чище, чем ребенок, которого она только что видела, а на их длинных платьях красовались разводы от пролитой пищи и бог знает от чего еще!

Пытаясь улыбнуться, Дуглесс сказала:

– Прошу прощения, но я разыскиваю Эшбертонскую церковь и, кажется, сбилась с дороги.

Женщины ничего не ответили, но одна из них подошла к Дуглесс поближе. Продолжать улыбаться было трудно, ибо от женщины исходил кошмарный запах давно немытого тела.

– Вы дорогу в Эшбертон знаете? – переспросила Дуглесс. Женщина между тем обошла вокруг нее, пристально оглядывая ее всю, в особенности одежду, волосы и лицо.

– Компания каких-то «чайников»! – пробормотала Дуглесс. Ну, конечно, если жить в такой грязище, как живут они, ясное дело, мозги будут работать не слишком-то хорошо! Отойдя подальше от женщины, испускавшей зловоние, она рывком расстегнула молнию на своей дорожной сумке. Женщина при этом звуке так и подпрыгнула! Достав из сумки карту Южной Англии, Дуглесс принялась вглядываться в нее, но толку от этого было, конечно, мало, поскольку она и понятия не имела, где находится, а соответственно, не могла определить и направление, которого ей следует держаться.

Она сложила карту, когда поняла, что одна из женщин буквально лезет головой в сумку.

– Прошу прощения, но это – мое! – резко проговорила Дуглесс. Голову женщины покрывал платок, обильно умащенный грязью и жиром.

Женщина отшатнулась, но все-таки успела выхватить из сумки очки от солнца. Затем она отбежала к остальным женщинам, и вся троица принялась их внимательно рассматривать.

– Ну, уж это слишком! – вскричала Дуглесс, шагнув к женщинам. При этом нога ее ступила во что-то осклизлое, но она не решилась посмотреть, во что именно. – Могу ли я получить свою вещь обратно? – осведомилась она.

Женщины глядели на нее с каменными лицами. У той, что прятала за спиной очки, на шее были глубокие, местами переходившие в язвы, царапины.

Уперев руки в бока, Дуглесс громко сказала:

– Так я смею надеяться, что вы вернете мне мою собственность?!

– Прочь поди! Убирайся прочь, ты! – вскричала тут одна из женщин, и Дуглесс сейчас же заметила, что во рту у нее недостает трех верхних резцов, а два нижних – гнилые!

Только теперь она, кажется, начала-таки понимать, что с ней происходит. Она внимательнее поглядела на хижину перед собой, на поленницы дров, на связки лука, свисающие из под крыш, на всю эту грязь, на повозки и на людей, которые, вероятно, никогда и не слыхивали о существовании зубных врачей!

– А кто ваша королева? – шепотом спросила Дуглесс.

– Елизавета, – ответила одна из женщин с каким-то странным выговором.

– Верно! – прошептала Дуглесс. – А как зовут мать королевы?

– Ее зовут Анна Болейн, ведьма! – крикнула та. Женщины стали окружать ее, но Дуглесс была слишком потрясена, чтобы заметить это. Вот и Николас сказал, что «сегодня поутру был год тысяча пятьсот шестидесятый», а затем умчался прочь на лошади со странным седлом! Он явно не испытывал растерянности или неуверенности по поводу того, куда скакать! То есть вел себя совсем не так, как в первый раз, когда оказался в двадцатом столетии, – напротив, он действовал так, как если бы был у себя дома!

– Ой-ой! – взвыла Дуглесс, потому что одна из женщин с силой дернула ее за волосы.

– Ты, видно, ведьма, да? – спросила ее та, что стояла рядом с нею.

Внезапно Дуглесс почувствовала страх: одно дело, находясь в двадцатом столетии, смеяться над мужчиной, который называет тебя ведьмой, но совсем другое – пребывать в шестнадцатом веке, когда людей, уличенных в ведовстве, просто сжигали на кострах!

– Ну, разумеется, никакая я не ведьма! – ответила Дуглесс, отступая, но за спиной у нее оказалась еще женщина. Потянув Дуглесс за рукав, она вскричала:

– На ней одежды ведьмы!

– Нет-нет, конечно же, это не так! – взволнованно забормотала Дуглесс. – Просто… просто я… я живу в другой деревне, вот и все! А на следующий год вы все станете носить то же самое! – Она не могла двинуться ни вперед, ни назад, так как женщины окружили ее и загородили дорогу. Ну же, Дуглесс, – мысленно приказала она самой себе, – давай, шевели мозгами, а не то нынче же вечером вполне можешь превратиться в этакий прожаренный кусок барбекю! Не спуская с женщин глаз, она сунула руку в сумку и принялась рыться в ней, словно разыскивая что-то, а что – и сама не знала. Тут пальцы ее нащупали коробок со спичками, который она случайно прихватила в одной из гостиниц.

Вытащив из сумки коробок, она извлекла из него спичку и зажгла. Женщины, открыв от изумления рты, отшатнулись от иге.

– Всем – в дом! – распорядилась Дуглесс, держа горящую спичку в вытянутой руке. – Ну-ка, сейчас же в дом!

Женщины стали пятиться и столпились в дверях хижины, как раз в этот момент спичка догорела, обжигая пальцы Дуглесс. Выронив ее, Дуглесс кинулась бежать.

Оставив позади зловонные хижины и изрытую рытвинами | дорогу, Дуглесс помчалась к ближайшему лесу и бежала, пока совсем не задохнулась. В полном изнеможении она плюхнулась прямо на землю и прислонилась к дереву.

Стало быть, когда она потеряла сознание в церкви, то в себя пришла уже в шестнадцатом веке! Теперь она здесь и снова одна: Николас ее не узнает! – одна в той эпохе, когда еще не успели изобрести мыло или хотя бы, научиться им пользоваться! И все здешние люди, по-видимому, считают ее исчадием ада!

– Как же мне сообщить Николасу обо всем, что ему необходимо узнать, если я даже увидеть его не могу? – прошептала Дуглесс.

Тут на нее упали холодные капли дождя, и, достав из сумки зонтик, Дуглесс раскрыла его над собой. Именно в этот момент она впервые внимательно оглядела свою потрепанную от времени, старую дорожную сумку с колесиками. Сумка эта верно служила ей многие годы и путешествовала вместе с Дуглесс, куда бы та ни направлялась. Постепенно Дуглесс наполнила ее всем, что может пригодиться путешествующему человеку: там были и тюбики с косметикой, и лекарства, и туалетные принадлежности, и комплект всего необходимого для шитья, и даже набор приспособлений для делопроизводства, и журналы, и ночнушка, и пакетики с арахисом, полученные во время перелета в самолете, и фломастеры, полно всякой всячины, не говоря уж о вещах, хранившихся на самом дне!

И, ощущая сумку как бы единственным своим другом, она подтянула ее поближе к себе и прикрыла зонтом. Ну же, Дуглесс, давай, думай! – приказала она себе. Значит, она должна сообщить Николасу о том, что ему необходимо знать, а потом надо будет уматывать обратно, в свою собственную эпоху! Она уже и сейчас может твердо заявить, что не имеет ни малейшего желания оставаться в этой отсталой стране, где люди грязны и невежественны! Даже за столь короткое время пребывания здесь она успела истосковаться по душу и электроодеялам!

Дождь припустил пуще, и она сжалась в комок под зонтом. Земля под нею постепенно промокала, и она решила сесть на один из журналов, но передумала: кто знает, вполне может статься, что ей придется торговать этими журналами, чтобы иметь средства на жизнь!

Опустив голову на колени, она прошептала:

– Николас, ну где же ты?!

Она вспомнила вечер первого дня, когда они повстречались и когда она рыдала в сарайчике для хранения сельскохозяйственных орудий. Николас тогда пришел к ней и сказал, что услышал, как она «призывает» его! Если это сработало тот вечер, может, подействует и сейчас?!

Не поднимая головы от колен, она сконцентрировала все внимание на Николасе, умоляя его вернуться. Сначала она представила его себе верхом на лошади – как он подъедет к ней, – а потом принялась вспоминать о часах, проведенных с ним. С улыбкой она вспоминала об обеде – выбор блюд она осуществляла сама! – который хозяйка гостиницы приготовила для них с Николасом: вареная кукуруза в початках, плоды авокадо, барбекю на ребрышках, а на десерт – сок манго! Николас тогда радовался и смеялся, как младенец. И она стала вспоминать мелодию, которую он наигрывал потом на фортепьяно, и то, как он наслаждался чтением книг и какие критические замечания отпускал по поводу современной моды!

– Приди же ко мне, Николас! – прошептала она. – Ну, приди же ко мне!

Сумерки сгустились, и дождь продолжал идти – тяжелый, холодный дождь, – когда вдруг появился Николас на своем огромном вороном жеребце.

Улыбаясь, она сказала:

– Я знала, что ты придешь!

Но он и не думал улыбаться, а наоборот, глядел на нее с раздражением.

– Вас желает видеть леди Маргарет! – сообщил он.

– Твоя мать?! – воскликнула Дуглесс. – Так твоя мать желает видеть меня?! – Из-за шума дождя она не была вполне уверена, но ей показалось, что в какое-то мгновение Николас растерялся, услыхав ее слова. – Ну, хорошо! – сказала она и, встав, подала ему свой зонтик, а потом протянула руку, чтобы он помог ей сесть рядом с ним на лошадь.

Однако, к ее изумлению, он, забрав у нее зонтик, стал с интересом изучать, как он работает, а потом раскрыл его над своей головой и поехал с ним прочь, оставив Дуглесс стоять в лесу, под струями дождя, которые буквально обрушивались теперь на нее!

– Из всех возможных… – начала было она и умолкла: а может, предполагается, что в то время, как он едет верхом, она должна следовать за ним пешком?!

Она отступила назад, под свое дерево, где было еще сравнительно сухо. Через непродолжительное время Николас вернулся, и зонт был все так же развернут у него над головой.

– Вам следует отправиться со мной! – сказал он.

– По-твоему, я должна тащиться пешком, что ли?! – заорали она. – Ты, значит, будешь ехать верхом, а я, видимо, должна переться по грязи и болотам за тобою следом, а ты еще и зонтик у меня отобрал! Это означали твои слова?! Да?!

Похоже, испытывая некоторое, правда непродолжительное, замешательство, Николас отозвался:

– Никогда не слышал более странных речей, чем эти!

– Они не более странные, чем твои давным-давно устаревшие представления! – сердито воскликнула Дуглесс. – Вот что, Николас: я замерзла, голодна и на мне не останется сухого места! Давай, помоги мне сесть на твою лошадь и поедем повидаться с твоей матушкой!

Изобразив на лице подобие ухмылки, Николас протянул ей руку, и Дуглесс, ухватившись за нее, поставила ногу на его ногу в стремени и прыгнула на лошадь – не в седло, на котором восседал он, а прямо на жесткую и неспокойную на бегу спину жеребца. Дуглесс хотела ухватиться руками за талию Николаса, но он, оторвав ее руки от себя, поместил их на высокий задник своего седла, а затем передал ей зонтик.

– Держите эту штуку надо мной! – распорядился он и пришпорил коня.

Дуглесс не успела ответить что-нибудь резкое, так как теперь все ее внимание было сосредоточено на лошади. Ей пришлось крепко держаться обеими руками всю дорогу, пока они скакали куда-то, а зонт, свесившийся в сторону, был совершенно бесполезен. Сквозь пелену дождя перед Дуглесс промелькнули какие-то лачуги, она видела каких-то людей, работавших на полях, – к дождю они, очевидно, относились терпеливо.

– Может, хоть он вымоет их! – пробормотала она себе под нос, изо всех сил стараясь удержаться на лошади.

Из-за того, что она сидела за Николасом, а он был слишком высок ростом, чтобы разглядеть что-либо впереди, она не заметила дома, пока они не подъехали к нему вплотную. Перед ними была высокая каменная ограда, а за нею, в глубине, стоял каменный трехэтажный особняк.

Какой-то мужчина в одеждах, слегка напоминавших те, что были на Николасе – никакой мешковины! – подбежал к ним и ухватил лошадь под уздцы. Николас спешился и нетерпеливо похлопывал себя по ладони перчатками для езды, в то время как Дуглесс со своей тяжелой сумкой и зонтом с трудом сама слезла с коня.

Когда наконец и она оказалась на земле, слуга распахнул калитку, и Николас прошел в нее, явно рассчитывая, что Дуглесс последует за, ним. Она так и поступила: поспешила следом, по выложенной кирпичами Дорожке, потом вверх по лестнице и через кирпичную галерею, наконец вошла в дом.

Слуга с угрюмо-торжественным выражением лица стоял перед ними, ожидая, когда можно будет принять у Николаса его плащ и промокшую насквозь шляпу. Дуглесс закрыла зонтик, Николас взял его у нее и стал заглядывать внутрь, явно стараясь понять, как именно он устроен. Но после того, как он так обходился с нею всю дорогу, она вовсе не была намерена объяснять ему это! Вырвав зонтик у него из рук, Дуглесс передала его слуге, и у того глаза округлились от удивления.

– Это – моя вещь! – заявила она ему. – Постарайтесь-ка это запомнить и не позволяйте пользоваться им никому другому!

Николас лишь взглянул на нее и фыркнул. Дуглесс же, взвалив на плечо сумку, тоже посмотрела на него. Она начинала думать, что он – вовсе не тот мужчина, в которого она некогда влюбилась: тот, ее Николас, никогда бы не позволил женщине трястись где-то позади себя на конском хребте!

Отвернувшись от нее, Николас стал подниматься по лестнице, и замерзшая Дуглесс, оставляя за собой мокрые следы, последовала за ним. По пути она могла бросить лишь беглый взгляд на интерьер, но дом явно выглядел совсем не таким, каким изображались особняки елизаветинских времен в туристических справочниках, которые она просматривала. Начать с того, что дерево панелей не потемнело за четыреста лет! Здесь на всех стенах дубовые панели были золотистого цвета, и весь интерьер был расцвечен яркими красками. По штукатурке над панелями были написаны картины, изображавшие людей на лугах. На стенах висели красивые, новые, с яркой вышивкой гобелены и ковры из шерсти. На расставленных столах отсвечивала серебром посуда, а на полу, к удивлению Дуглесс, были постелены соломенные циновки и просто насыпана солома. В верхних покоях стояла резная деревянная мебель, тоже совершенно новая, как если бы ее изготовили всего лишь на прошлой неделе. На одном из столиков стоял высокий, с красивыми чеканными узорами сосуд для воды, сделанный из какого-то желтого металла, скорее всего из золота!

Не успела Дуглесс спросить Николаса о кувшине, как тот, распахнув дверь, прошел внутрь одной из комнат.

– Ведьму я доставил! – услышала она голос Николаса. Ну, ладно, погоди! – ожесточилась Дуглесс, отвлекаясь от сосуда, и поспешила следом за Николасом. Комната – а вернее, зала, – в которую она вошла, была прекрасна: большая, потолки высокие, на стенах – еще более красивые дубовые панели, а над ними, прямо по штукатурке, нарисованы цветастые бабочки, птицы и всякие животные. Вся мебель в комнате, кушетка у окна и огромная кровать были приятно декорированы разбросанными подушками и свисающими сверху занавесями из блестящего шелка, по которому шла сплошная, выполненная золотой и серебряной нитью, яркая вышивка. Ценность всех предметов в комнате, начиная с кубков и сосудов для питья и кончая зеркалом и гребнями, было трудно даже приблизительно представить, так как все было изготовлено из золота или серебра и инкрустировано драгоценными каменьями. Вдобавок ко всему зала была наполнена дивным сиянием.

– Боже ты мой! – воскликнула потрясенная Дуглесс.

– Подведите-ка ее ко мне поближе! – раздался чей-то повелительный голос.

С трудом оторвав взгляд от убранства комнаты, Дуглесс посмотрела на кровать с четырьмя изукрашенными великолепной резьбой ножками. Там, за свисающими занавесями из пурпурного шелка, переливающегося цветами, вышитыми золотой нитью, на постели возлежала женщина в белой ночной рубашке, вышитой черным на отворотах и на гофрированном вороте. Вид у дамы был довольно строгий, а разрез глаз, насколько могла заметить Дуглесс, напоминал глаза Николаса.

– Пройдите сюда! – скомандовала женщина, и Дуглесс подошла к ней поближе.

Голос у женщины, несмотря на повелительный тон, был сдавленным и хриплым, как бывает при простуде.

Лишь приблизившись к кровати, Дуглесс увидела, что левая рука у женщины лежит на положенной поперек постели подушке и какой-то мужчина внушительного вида в длинном камзоле из черного бархата, склонившись над нею, пытается…

– Это что, пиявки? – в испуге вытаращив глаза, спросила Дуглесс.

На руке дамы, казалось, кишели черные червяки. Дуглесс не обратила внимания на то, какими взглядами обменялись леди Маргарет и ее сын.

– Мне сообщили, что вы – ведьма и способны высекать огонь из кончиков пальцев, – сказала дама.

– А это больно? – спросила в ответ Дуглесс, не в силах отвести взор от пиявок.

– Ну да, больно, – раздражаясь, ответила женщина. – Я желала бы посмотреть на эту огненную магию!

Отвращение, которое испытала Дуглесс при виде пиявок на руке женщины, заглушило в ней чувство страха из-за того, что ее считают ведьмой. Пройдя вперед, она поставила свою дорожную сумку на столик рядом с кроватью, небрежно отодвинув в сторону красивую серебряную шкатулочку с инкрустированной изумрудами крышкой.

– Вам не следует позволять этому мужчине проделывать такое с собой! – заявила она. – Насколько я могу судить по вашему голосу, у вас просто-напросто довольно сильная простуда. А голова у вас болит? Вы чихаете? Упадок сил ощущаете?

Уставившись на нее широко открытыми от удивления глазами, дама только кивнула в ответ.

– Так я и думала! – воскликнула Дуглесс и принялась рыться в своей сумке. – Если вы прикажете этому человеку снять с вас этих отвратительных существ, то я излечу вас от простуды! – сообщила она. – А, вот и они! Нашла! Таблетки от простуды! – радостно вскричала Дуглесс, вытаскивая упаковку из сумки.

– Но, мама, – заговорил Николас, выступая вперед, – вы же не можете…

– Уйди, Николас! – распорядилась леди Маргарет. – И вы тоже уходите! – добавила она, обращаясь к лекарю.

Мужчина собрал пиявок с руки леди Маргарет и засунул в обтянутую кожей коробочку.

– Вам нужно выпить стакан воды, – сказал он.

– Вина! – приказала леди Маргарет, и Николас подал ей высокий серебряный кубок с вином, инкрустированный грубовато обработанными драгоценными камнями.

Почувствовав необычность суматохи, происходившей в зале, Дуглесс внезапно осознала, насколько храброй женщиной является леди Маргарет. Или же глупой! – не могла не подумать она, – глупой, если решается принять лекарство от незнакомки. Вручая леди Маргарет таблетку от простуды, она сказала:

– Вот, проглотите, и минут через двадцать вы почувствуете ее действие!

– Мама! – начал было Николас, но леди Маргарет отмахнулась от него и проглотила таблетку.

– Если вы причините ей зло, то заплатите за это! – прошипел Николас на ухо Дуглесс, но она покорно снесла это. А что, если жительницам Англии эпохи Елизаветы противопоказаны таблетки от простуды и у леди Маргарет начнется от них аллергия? – встревожилась Дуглесс.

Она все так же покорно стояла на месте, с нее струилась вода, и она дрожала от холода. Мокрые волосы прилипли к голове, но никто и не подумал предложить ей полотенце! Было ощущение, будто все находившиеся в комнате прямо-таки дыхание затаили, взирая на леди Маргарет, распростершуюся на вышитых подушках. Дуглесс нервно переминалась с ноги на ногу и только тут заметила, что в комнате за прикроватными занавесями находится еще кто-то. Она смогла разглядеть лишь, что это женщина в длинной юбке, затянутая в тесный корсаж.

Дуглесс кашлянула, и стоявший у постели Николас бросил на нее быстрый взгляд.

Должно быть, это были самые продолжительные в жизни Дуглесс двадцать минут, пока она, замерзшая и издерганная, стояла там в ожидании, когда таблетка начнет оказывать действие. Но когда она наконец-то подействовала, все произошло стремительно: пазухи носа у леди Маргарет очистились, и у нее пропало то жуткое ощущение удушья, которое бывает при простуде.

Выпрямившись, леди Маргарет уселась в постели и с нескрываемым удивлением произнесла:

– Я поправилась!

– Еще не вполне! – отозвалась Дуглесс. – Таблетки просто избавляют от симптомов. Вам нужно еще оставаться в посте-ми и побольше пить – апельсиновый сок… или что там еще у вас есть.

Женщина, находившаяся за спиной у Дуглесс, вышла из тени, поспешно приблизилась к леди Маргарет и, склонясь над нею, принялась поправлять покрывала.

– Повторяю вам, что я – в порядке! – вновь сказала леди Маргарет. – А вы, – воскликнула она, обращаясь к лекарю, – подите вон! – Тот, пятясь, выскочил из комнаты. – Ты же, Николас, – продолжала она сыпать распоряжениями, – забери ее, накорми, обсуши, дай ей одежду и завтра поутру приведи ко мне! И пораньше!

– Что, я? Я?! – недовольно переспросил Николас. – Я должен?!

– Ты ее отыскал, ты и несешь за нее ответственность! А теперь – ступайте оба! – скомандовала дама.

Николас глянул на Дуглесс и закусил верхнюю губу.

– Идем! – сказал он ей, и в голосе его отчетливо слышались гнев и отвращение.

Она пошла за ним, но в холле остановилась и сказала:

– Николас, нам нужно поговорить! Обернувшись к ней все с тем же выражением неудовольствия на лице, он ответил:

– Нет, сударыня, с вами нам говорить не о чем! – И, выгнув бровь дугой, добавил:

– К вашему сведению, я – сэр Николас, рыцарь ее величества королевы! – И, резко отвернувшись от нее, он зашагал прочь.

– Сэр Николас? – переспросила она, поспешая за ним, – Но разве не «лорд Николас»?!

– Я – всего только рыцарь! – ответил он. – Это мой брат – лорд.

Замерев на месте, Дуглесс воскликнула:

– Брат? Ты хочешь сказать – Кит? Так Кит жив, да? Николас опять повернулся к ней, и лицо его исказила гримаса гнева:

– Вот что, – вскричал он, – я не знаю ни кто ты такая, ни как тебе удалось что-то пронюхать о моей семье, но я тебя, ведьму, предупреждаю: стоит тебе навредить здесь хоть кому-нибудь, пусть хоть один-единственный волосок у матери на голове изменит из-за тебя цвет, и тебе жизнью придется заплатить мне за это! И не воображай, что ты сможешь опробовать свои ведьмины штуки на моем брате!

Опять повернувшись к ней спиной, он пошел дальше. Дуглесс же, не сказав в ответ ни слова, побрела за ним. Замечательно, просто замечательно, – сердито думала она. – Я, стало быть, проделываю весь этот путь в четыреста лет длиной, являюсь сюда, чтобы сохранить Николасу голову, а он единственное, что смеет делать в ответ, так это угрожать мне смертью! Как же в таком случае заставить его выслушать меня?!

Они поднялись по лестнице на самый верх, и, распахивая перед нею дверь, Николас сказал:

– Вы будете спать здесь!

Она прошла внутрь. Помещение это весьма отличалось от красивых, наполненных всяческими сокровищами комнат, которые она видела по пути. Это была попросту крохотная каморка, даже без окна; в углу валялся скомканный матрас, а на нем – грязное шерстяное одеяло.

– Здесь я оставаться не могу! – в ужасе воскликнула Дуглесс, но, обернувшись, увидела, что Николас уже вышел. До нее донесся звук поворачиваемого ключа.

Она заорала и стала колотить кулаками в тяжелую дверь, но он и не подумал открыть!

– Ублюдок! – воскликнула она и села на пол возле двери. – Ублюдок проклятый! – прошептала она, оставаясь в одиночестве в темной каморке.

Глава 13

Ни той ночью, ни утром никто не явился к Дуглесс, чтобы выпустить ее. У нее не было ни воды, ни еды, ни света. В углу стояла старая деревянная бадья, и она догадалась, что та предназначена для отправления естественных надобностей. Она попыталась улечься на матрас, но уже через несколько минут почувствовала, что по всему ее телу ползают какие-то крохотные кусачие насекомые. Почесываясь, она вскочила с матраса и, сев на пол, прижалась к холодной каменной стене.

О том, что настало утро, она догадалась по слабому свету, пробившемуся под дверь каморки со стороны, видимо, близкого коридора. Всю ночь она так отчаянно скреблась из-за тварей, которые ползали у нее по телу, что па коже в нескольких местах появились кровоточащие расчесы. Она все ждала, что вот-вот кто-то придет и выпустит ее: ведь леди Маргарет сказала, что желает видеть ее, Дуглесс, рано поутру! Никто, однако, за нею не приходил!

Поднеся руку к лучу света, пробившемуся из-под двери, Дуглесс поглядела на свои часики: если время на них соответствовало елизаветинскому исчислению, то, похоже, уже наступил полдень, но никто и не думает выпускать ее!

Она постаралась не впадать в отчаяние и чем-то занять себя. Поэтому вновь и вновь перебирала в памяти все подробности рассказа Ли о событиях, приведших к казни Николаса. Она должна каким-то образом помешать Летиции и Роберту Сидни использовать в своих интересах Николаса!

Но что она вообще может сделать, если ее заперли в эту темную, полную кусачих насекомых каморку?! И, похоже, Николас не только не желает выслушать ее, но даже проявляет к ней ненависть! Она все пыталась вспомнить, что именно сказала ему вчера, когда они впервые встретились, и что могло бы так оскорбить его. Может, это произошло из-за того, что она упомянула его дражайшую Летицию?!

В комнате было холодно, и Дуглесс вся дрожала, почесывая зудящую голову. В двадцатом столетии она всегда имела возможность надеяться на доброе имя и деньги семейства Монтгомери! Хотя до вступления в права наследования ей было еще далеко, тем не менее она знала, что денежки никуда не делись и поэтому можно было предложить целый миллион долларов за необходимые ей сведения!

Но здесь, в шестнадцатом веке, у нее ничего нет, и сама она – никто! Все, чем она располагает, это ее дорожная сумка с различными чудесными предметами в ней, да ее собственные мозги! И все же надо как-то убедить этих людей, что они не могут просто так затолкать ее в темницу и оставить там гнить! В первый раз, когда Николас являлся к ней, она не сумела получить информацию, способную предотвратить его казнь, но уж теперь-то она не оплошает! На этот раз она намерена добиться своего, вне зависимости от того, что ей придется делать ради этого!

Она встала с пола, и энергия забила в ней ключом, вытесняя чувство апатии. Отец, бывало, любил рассказывать дочерям истории о предках, всех этих Монтгомери, живших в Англии, в Шотландии, в Америке, – это были бесчисленные повествования о героических деяниях и чудесных избавлениях, и им не было конца!

– Но если уж они были способны проделать все это, то могу и я! – громко произнесла Дуглесс. – Эй, Николас, – решительно крикнула она. – Иди же сюда и выпусти меня из этой отвратительной каморки! – Прикрыв глаза, она стала медитировать о Николасе, воображая его приходящим сюда за нею.

И действительно: не слишком-то ему много времени потребовалось, чтобы «услышать» ее! Когда он настежь распахнул дверь, лицо его пылало гневом.

– Николас, – сказала она, – я хочу поговорить с тобой! Но он, не глядя на нее, сказал:

– Мать просила привести вас.

Дуглесс, спотыкаясь, побрела следом за ним, так как ноги ее из-за долгого сидения ослабели, а глаза никак не могли привыкнуть к свету в коридоре.

– Ты пришел, потому что я звала тебя! – сказала она. – Между нами – особые узы, и если б ты позволил мне объяснить…

Остановив ее жестом руки, он взглянул на нее:

– Я не желаю слушать то, что вы собираетесь мне сказать!

– Но не можешь ли ты тогда объяснить, за что сердишься на меня? Что я такого сделала?

Смерив ее с головы до ног презрительным взглядом, он ответил:

– Вы обвиняете меня в предательстве! Вы пугаете деревенских жителей! Вы порочите имя женщины, на которой я собираюсь жениться! Вы околдовали мою мать! Вы… – И, понизив голос, он договорил:

– Да вы только одна и занимаете все мои мысли!

– Николас, – произнесла она, кладя ладонь ему на руку, – я знаю, что покажусь тебе странной, но если бы ты выслушал меня и позволил мне объяснить…

– Нет! – воскликнул он. – Я уже попросил брата отправить вас отсюда. Пусть жители деревни заботятся о вас!

– Заботятся? Они? – прошептала Дуглесс, вздрогнув при воспоминании об этих грязных бабах в деревне. Можно не сомневаться: эти старые карги с гнилыми зубами с удовольствием забросали б ее камнями, дай им только волю! – И ты сделал бы такое со мной, да?! И это после того, как я тебе столько помогала?! – Она уже перешла на крик! – Значит, после того, как я проделала путь в четыреста лет длиною, ты намерен взять и попросту вышвырнуть меня на улицу, да?!

Пристально глядя на нее, он ответил:

– Такие вещи решает мой брат! – потом повернулся и пошел вниз по лестнице.

Дуглесс старалась не отставать от него и как-то сдержать свой гнев, чтобы хорошенько все обдумать. Надо сделать что-то такое, чтобы не позволить им вышвырнуть ее из относительно безопасного обиталища прямо в уличную грязь! И, похоже, орудием ее спасения суждено стать леди Маргарет!

Оказалось, что леди Маргарет опять лежит в постели, и Дуглесс сразу поняла, что таблетка перестала действовать – она была рассчитана на двенадцать часов.

– Вы должны дать мне еще одну из Ваших магических таблеток! – сказала леди Маргарет, откидываясь на подушки.

Несмотря на голод, усталость и чувство страха, Дуглесс сообразила, что теперь самое время пустить в ход весь свой интеллект.

– Леди Маргарет, – заявила она, – я – никакая не ведьма, а просто-напросто скромная несчастная принцесса, ограбленная разбойниками и вынужденная обратиться к вам за помощью, пока мой дядя-король не приедет за мною!

– Вы – принцесса?! – спросила леди Маргарет.

– Что? Король?! – почти закричал Николас. – Но, мама, я… Леди Маргарет жестом приказала ему умолкнуть.

– Кто же ваш дядя? – спросила она.

– Король Ланконии, – набрав в грудь побольше воздуха, произнесла Дуглесс.

– Я слышала об этой стране, – проговорила леди Маргарет.

– Да никакая она не принцесса! – воскликнул Николас. – Вы только посмотрите на нее!

– К вашему сведению, у нас, в нашей стране, все носят подобные одежды! – крикнула Дуглесс. – Вы что: намереваетесь вышвырнуть меня на улицу, рискуя навлечь этим на себя гнев короля, да?! – И, вновь подняв взор на леди Маргарет, она добавила:

– Мой дядя проявил бы значительную щедрость к приютившему меня!

Дуглесс видела, что леди Маргарет внимательно обдумывает услышанное.

– И я могу быть весьма полезной вам, – поспешно продолжила она. – У меня полным-полно таблеток от простуды, и еще масса всяких занимательных вещей в сумке! И я… – Что бы еще ей такое сказать?! – лихорадочно размышляла Дуглесс и выпалила:

– И еще я могу рассказывать различные истории. Целыми сотнями!

– Но, мама, не можете же вы всерьез думать… – начал Николас. – Да она же ничем не лучше любой шлендры!

Дуглесс догадалась, что он имел в виду женщину дурного поведения. Прищурившись от злости, она глянула на него и заявила:

– Да уж кому бы это говорить! Ведь вы с Арабеллой Сидни просто отцепиться друг от друга не в состоянии!

Николас, побагровев, шагнул было к ней, но леди Маргарет, стараясь сдержать смех, закашлялась.

– Николас, пришли-ка ко мне Гонорию! И побыстрее! Ступай же! – распорядилась она.

Бросив еще один гневный взгляд на Дуглесс, Николас послушно вышел из комнаты.

Леди Маргарет поглядела на Дуглесс и сказала:

– Вы меня забавляете! Хорошо, вы можете остаться здесь, под моим покровительством, а мы отправим гонца в Ланконию и справимся о вашем дяде.

Проглотив комок в горле, Дуглесс поинтересовалась:

– И сколько же времени это займет?

– Месяц или более того, – ответила леди Маргарет и, испытующе глядя на Дуглесс, спросила:

– Так вы отрекаетесь от вашей истории?

– Нет, разумеется! – ответила та. – Мой дядя и вправду король Ланконии! – Или будущий король! – мысленно поправилась Дуглесс.

– Ну, хорошо, а теперь давайте вашу таблетку! – проговорила леди Маргарет, откидываясь на подушки. – А потом можете идти.

Дуглесс уже стала было доставать из сумки очередную таблетку, но затем, помедлив немного, спросила:

– А где я буду сегодня спать?

– Мой сын вас отведет, – ответила леди Маргарет.

– Но ваш сын уже запирал меня на ночь в какой-то крохотной комнатушке, где вся постель кишела насекомыми!

По выражению лица леди Маргарет можно было с уверенностью сказать, что в поступке сына она не видела ничего плохого.

– Я хочу, чтобы мне отвели подобающую мне комнату и выдали бы кое-что из платья, так чтобы народ не таращился на меня. И еще я хочу, чтобы ко мне относились с уважением, соответствующим… моему положению в свете. И еще я хочу принять ванну.

Леди Маргарет смерила ее ледяным взглядом своих темных глаз, и Дуглесс тотчас стало ясно, откуда у Николаса его императорские замашки!

– Осторожнее! – сказала леди Маргарет. – Смотрите, не переусердствуйте в своем стремлении забавлять меня!

У Дуглесс коленки задрожали от страха, но она не подала виду. Когда-то, будучи еще ребенком, она посетила музей восковых фигур и видела там средневековую камеру пыток! И дыбу видела! И эту, «Железную Девушку» тоже!

– Я вовсе не стремилась выказать хоть малейшее неуважение к вам, миледи, – мягко проговорила она. – Я отработаю все затраты на мое содержание. И я постараюсь и дальше развлекать вас! – Точь-в-точь – Шехерезада! – думала Дуглесс. – Однако же, если я не стану развлекать эту даму, быть мне назавтра без головы!

Леди Маргарет какое-то время внимательно разглядывала ее, и Дуглесс поняла, что сейчас решается ее судьба.

– Ладно, вы станете прислуживать мне, – произнесла наконец леди Маргарет, – а Гонория…

– То есть вы хотите сказать, что я могу остаться?! – обрадовалась Дуглесс. – О, леди Маргарет, вы об этом не пожалеете, обещаю! Я научу вас играть в покер. Стану рассказывать вам всяческие истории. Перескажу все сочинения Шекспира. Впрочем, последнего лучше не делать: иначе все может пойти кувырком! Я расскажу про… ну вот: про «Волшебника из страны Оз» и про «Мою прекрасную леди»! Вполне вероятно, я даже сумею вспомнить какие-нибудь мелодии песен и слова к ним! – И она принялась напевать: «Я танцевать бы мог всю ночь!»

– Гонория! – громко распорядилась леди Маргарет. – Возьми ее к себе и одень!

– И еще: мне надо поесть и вымыться в ванной! – напомнила Дуглесс.

– Таблетку давайте! – потребовала леди Маргарет.

– Ах да, ну, конечно же! – проговорила Дуглесс, подавая ей таблетку. Проглотив ее, леди Маргарет заявила:

– А теперь позвольте мне отдохнуть! Гонория присмотрит за вами. Эй, Гонория, она с тобой останется!

Дуглесс даже и не заметила, что в комнату кто-то вошел. Похоже, это была та самая женщина, которая находилась в спальне и вчера ночью, но рассмотреть ее лицо Дуглесс не могла, так как она все время смотрела куда-то в сторону. Выйдя из комнаты, Дуглесс последовала за Гонорией.

Теперь она чувствовала себя более уверенно, зная, что у нее еще есть какое-то время, пока леди Маргарет не выяснит, что никакая она не принцесса. Интересно, а ложь в присутствии высокородной дамы тут, у них, смертью карается или только пытками? – размышляла Дуглесс. – Ладно, вполне вероятно, что, если она сумеет достаточно хорошо развлекать леди Маргарет, та и не станет выяснять, принцесса она или нет. Да и кроме того, за месяц Дуглесс успеет выполнить то, что она задумала!

Прижимая к себе свою сумку, Дуглесс шла за Гонорией. Ее комната оказалась рядом с комнатой леди Маргарет. Она была примерно вполовину меньше спальни леди Маргарет, но достаточно большая и очень уютная. Выложенный белым мрамором камин, большая кровать на ножках, несколько табуреток, два деревянных кресла, украшенных резьбой, а в ногах кровати – сундук. В окна были вставлены маленькие, в форме восьмигранников стеклянные панели, и сквозь них в комнату проникали лучи солнца.

Разглядывая эту славную комнату, Дуглесс даже несколько расслабилась: что ж, стало быть, ей удалось-таки избавиться от угрозы быть вышвырнутой на улицу!

– А что, санузел тут где-нибудь имеется? – спросила она у Гонории, стоявшей к ней спиной.

Однако женщина и не думала повернуться лицом.

– Ну, уборная есть у вас? – пояснила Дуглесс. Все так же не оборачиваясь, женщина указала рукой на маленькую дверь в обитой панелями стене. Открыв ее, Дуглесс обнаружила за ней каменный стульчак с прорезанным в нем отверстием – копия тех туалетов, которые обычно сооружают где-нибудь за городом, вне дома. Воняло там совершенно немилосердно! Рядом со стульчаком валялась пачка бумаги – толстой, плотной бумаги, полностью исписанной с обеих сторон. Взяв в руку один такой листочек, она пробормотала:

– Так вот что случилось со всеми документами эпохи средних веков! – Быстро сделав свои дела, она поспешила покинуть уборную.

Вернувшись в комнату, она увидела, что Гонория открыла сундук и, извлекая из него различные одежды, кладет их на постель. Затем Гонория вышла, а Дуглесс стала расхаживать по комнате и все разглядывать придирчивым взглядом. Здесь уже не было никаких золотых и серебряных украшений, как в комнате леди Маргарет, но зато повсюду были ткани с вышитыми на них рисунками. В свое время Дуглесс видела кое-какие образцы вышитых тканей эпохи королевы Елизаветы в музеях, но там они были старыми и поблекшими. А здесь подушки, например, так и сияли вышивкой, ничуть не потускневшей от времени или долгого служения.

Она продолжала расхаживать по комнате, дотрагиваясь до всего и восхищаясь яркими красками вышивок. Прямо-таки – новая античность! – думала она, яростно расчесывая укусы на спине.

Спустя некоторое время дверь распахнулась, и двое мужчин втащили в комнату большую деревянную лохань. Одеты мужчины были в узкие камзолы из красной шерстяной ткани и в штаны – вроде тех, что были на Николасе, а также в черные нитяные чулки. Ноги у обоих были сильными и мускулистыми.

Да, кое-что хорошее можно отыскать и в елизаветинской эпохе! – отметила Дуглесс, с восхищением разглядывая ноги мужчин.

Вслед за мужчинами в комнату вошли четыре женщины с ведрами горячей воды, от которой шел пар. На женщинах были лишь тесные корсажи, простого фасона длинные шерстяные юбки, а на головах – небольшие шапочки. У двух женщин на лицах были оспины.

Когда лохань до половины наполнили водой, Дуглесс принялась раздеваться, и Гонория наконец-то повернулась к ней. Она оказалась бледной женщиной с простецким, маловыразительным лицом, не хорошенькой, но и не уродиной.

– Привет! Я – Дуглесс Монтгомери! – проговорила Дуглесс, протягивая Гонории руку для рукопожатия.

Гонория, похоже, не знала, как ей быть, так что Дуглесс сама взяла ее руку и пожала, заметив:

– Значит, мы с вами будем соседками, да? Несколько озадаченно поглядев на Дуглесс, Гонория сказала:

– Да, верно. Леди Маргарет приказала, чтобы вы остались у меня. – Голос у нее был мягкий и мелодичный, и Дуглесс увидела, что Гонория – совсем молоденькая, быть может, чуть старше двадцати.

Без особых колебаний сбросив с себя одежду, Дуглесс уселась в лохань, а Гонория, подобрав ее наимоднейшего фасона одежду, принялась ее внимательно разглядывать.

Дуглесс взяла приготовленный для нее кусок мыла, по виду напоминавший осколок затвердевшей лавы, разве что – в более жестком исполнении, который мылил почти столь же успешно, как мылился бы камень.

– Вы не подадите мне сумку, будьте добры! – попросила она Гонорию. И Гонория, каким-то тяжелым взглядом оглядев нейлоновую поверхность сумки, поднесла ее и поставила рядом с лоханью на пол, а затем стала смотреть, как Дуглесс расстегивает на ней «молнию». Достав из сумки маленькую упаковку мыла – она, выезжая из гостиниц, всегда норовила прихватить с собой эти приятно пахнущие кусочки, – Дуглесс принялась намыливаться.

Теперь уже Гонория не стала таить любопытства и с удивлением глазела на то, как моется Дуглесс.

– Вы не могли бы рассказать мне немного о здешних местах? – попросила ее Дуглесс. – Ну, кто тут живет? И еще расскажите мне про Кита и про Николаса, и про то, обручен ли уже Николас с Летицией, и есть ли в доме слуга по имени Джон Уилфред, и все, что знаете об Арабелле Сидни!

Усевшись в кресло, Гонория попыталась ответить на вопросы Дуглесс, а сама в изумлении следила за тем, как Дуглесс расходует это свое удивительное мыло и как взбивает в пену шампунь на волосах.

Насколько сумела понять Дуглесс, внимая рассказу Гонории, в своем путешествии во времени она попала в те ранние годы зрелости Николаса, когда только-только состоялось его обручение. Николас еще не успел натворить глупостей с Арабеллой на столе, а что до Джона Уилфреда, то, по-видимому, это была личность столь ничтожная, что Гонория и понятия не имела, кто это такой. Отвечая Дуглесс на любые вопросы, которые та задавала ей, Гонория, однако, избегала высказывать о чем-либо собственное мнение и не желала сплетничать.

После того, как Дуглесс вымыла тело и голову, Гонория подала ей грубое и жесткое льняное полотенце. Дуглесс вытерлась им, обсушила волосы, и Гонория помогла ей одеться.

Первым делом полагалось надеть некое длинное, напоминающее ночную рубашку, одеяние, очень простенькое, но из тонкого полотна.

– А как насчет трусов? – спросила Дуглесс. Гонория смотрела на нее с недоумением.

– Ну, штаны. Понимаете? – И Дуглесс подхватила с крышки сундука, куда их положила Гонория, свои розовые трусики с кружавчиками. Однако Гонория продолжала смотреть пустыми глазами.

– Вниз ничего не надевают, – наконец произнесла она.

– Бог ты мой! – воскликнула Дуглесс, широко раскрыв от удивления глаза: ну кто бы мог подумать, что трусы – изобретение совсем недавнее?!

– Что ж, будучи в Риме… – пробормотала она и отложила свои трусики в сторону.

К следующей части туалета – поданному Гонорией корсету – Дуглесс оказалась неготовой: весь ее опыт в отношении корсетов был почерпнут из фильма «Унесенные ветром», в котором Мэмми затягивала шнуровку корсета на Скарлетт, но корсет тот был…

– Стальной, что ли? – прошептала Дуглесс, разглядывая то, что вручила ей Гонория.

Да, он и впрямь был изготовлен из тонких, гибких металлических полосок, сверху обтянутых шелком, а по одной стороне его шел ряд металлических крючков, и, так как корсет был не новым, то сквозь обтягивающие полоски ткани проступала ржавчина. Гонория как-то поместила ее в корсет, и Дуглесс подумала, что можно и в обморок грохнуться! Ребра у нее были сдавлены, талия оказалась дюйма на три тоньше, чем прежде, а груди сплющенными.

Желая чуточку передохнуть, Дуглесс вцепилась в стойку для надкроватных занавесей.

– Подумать только, а я-то все жаловалась, что, мол, колготки у меня тесные! – пробормотала она.

Поверх корсета она надела падающую пышными складками льняную рубаху с длинными рукавами, гофрированный воротничок и манжеты были красиво вышиты черным шелком.

Вокруг талии крепился кринолин в стиле Скарлетт О'Хара, героини «Унесенных ветром», – какое-то подобие юбки из полотна со вставленной в нее проволокой, так что все сооружение походило на идеальной формы колокол.

– Это же юбка с фижмами, – ответила Гонория на вопрос Дуглесс и недоуменно поглядела на нее: как это можно не знать такой простой вещи!

– Что-то стало очень тяжело! Еще что-то намечается? – осведомилась Дуглесс.

Теперь поверх юбки с фижмами Гонория надела на нее еще одну юбку из тонкой шерсти.

На эту, как бы нижнюю, юбку была надета еще одна – на этот раз из тафты изумрудно-зеленого цвета. Дуглесс слегка приободрилась: при движении тафта шуршала, и ткань была просто великолепна!

Вслед за юбкой Гонория взяла с кровати платье – из парчи, цвета ржавчины, с огромным абстрактным рисунком в виде черных цветов. Не очень-то просто было влезть в него! В области плеч была целая сеть шелковых шнурков, переплетенных крест-накрест, с жемчужиной на каждом пересечении. Корсаж застегивался впереди, под вышитым поясом, и для этого использовалась система крючков и петелек, с виду казавшихся столь прочными, что за них, должно быть, можно было бы без всякой опаски цеплять армейские танки!

Рукавов платье не имело, их Гонория надевала и прикрепляла отдельно, натягивая на длинные рукава нижней рубахи из полотна. В плечах рукава были свободными и как бы вздутыми, а к низу сужались и на запястьях делались совсем узкими. Рукава не кроились из целого куска материи, а представляли собой полоски подрубленной тафты изумрудной расцветки, скреплявшиеся через каждые несколько дюймов особыми золотыми квадратиками, украшенными сверху еще жемчужинами.

Дуглесс потрогала жемчужинки, а Гонория торопливо и деловито стала ходить вокруг Дуглесс, держа в руке непонятный инструмент, что-то вроде вытянутой шляпной булавки, и сквозь прорези в рукавах принялась запихивать внутрь вылезавшие кусочки белой нижней рубахи.

Прошло уже полтора часа с того момента, как Гонория принялась надевать все эти наряды на Дуглесс, и это был еще не конец!

Настала очередь украшений из драгоценных камней. Вокруг теперь уже совершенно тонкой талии Дуглесс был закреплен пояс с золотыми пряжками и грубо обработанными изумрудами поверх него. Корсет был заколот в самой середине круглой эмалевой брошью с жемчужинами по краям, а от нее, уходя под мышки, протянулись две чешуйчатые золотые женщины. На одних одежды были из грубого полотна или шерсти, на других – шелковые; одни носили драгоценные украшения, на других их вовсе не было, попадались даже одетые в меха; кое-кто из мужчин был в штанах, как у Николаса, иные – в длинных камзолах. Почти все – молодые и, что особенно поразило Дуглесс, примерно того же роста, что и люди двадцатого века. Она не раз слышала, что в средние века люди были значительно ниже ростом, чем в последнем столетии. Но она тотчас заметила, что при своем росте – пять футов и три дюйма – она, как была маленькой по меркам двадцатого века, такой же маленькой осталась и в веке шестнадцатом. И еще она подметила, что в целом люди тут более стройные – видимо потому, что постоянно находятся в движении.

– А где комната Николаса? – спросила Дуглесс, и Гонория указала ей на закрытую дверь.

Спускаясь в длинных юбках по лестнице, Дуглесс должна была внимательно следить за каждым своим шагом, зато парчовый шлейф, который она придерживала рукой, побуждал ее чувствовать себя элегантной и богатой дамой.

Они шли к выходу через заднюю часть дома, и Дуглесс по пути заглядывала на мгновенье в красивые залы, где сидели, склонясь над пяльцами, пышно разодетые женщины. Выйдя наружу, они остановились на окруженной низенькой стеной кирпичной галерее, с каменной балюстрадой, и Дуглесс впервые получила возможность взглянуть отсюда на сад елизаветинской эпохи. Внизу, прямо перед нею, зеленели лабиринты сплошных живых изгородей, а справа, отделенный еще одной стеной, был огород, где на грядках, представлявших собою правильные прямоугольники, росли овощи и всякие пряные травы; посредине огорода находилось небольшое, восьмиугольной формы приятного вида строение. По левую руку от Дуглесс виднелись кущи фруктовых деревьев, меж которыми в центре возвышался какой-то странного вида холм с деревянной оградой на вершине.

– Что это? – спросила она у Гонории.

– Это – курган, – ответила та и поторопила ее:

– Ну, давайте же пройдем в сад!

Они сошли по кирпичным ступенькам вниз, пересекли приподнятую над уровнем земли дорожку для прогулок, протянувшуюся вдоль увитой розами стены. Гонория распахнула дубовую калитку, и они оказались в саду. Попутно Дуглесс обнаружила, что ее наряд сковывал движения лишь в верхней части, а начиная с талии и ниже он никак не мешал ей: вся тяжесть от нижних юбок ложилась не на ноги, а на фижмы, а отсутствие трусов порождало в Дуглесс весьма странное ощущение, будто она разгуливает совершенно голой.

Сад был очень милым, и ей особенно понравился идеальный порядок, в каком он содержался: растения здесь росли в соответствии с законами симметрии, и кругом царила абсолютная чистота. На глаза ей попались несколько работников – не менее четырех взрослых мужчин и пара подростков, – которые с помощью граблей и метел, а также, видимо, за счет собственного старания и делали садик столь привлекательным. Теперь она вполне понимала, почему Николас был удручен видом беллвудского парка. Но, разумеется, чтобы должным образом ухаживать за садом, требуется постоянный труд многих и многих людей!

По посыпанной гравием дорожке, что тянулась вдоль сада, Гонория привела ее к увитой виноградом беседке. Насколько могла заметить Дуглесс, на виноградных плетях не было ни одного увядшего листочка или пожелтевшего побега, повсюду свисали в изобилии еще незрелые гроздья винограда.

– Ой, как тут чудесно! – прошептала Дуглесс. – Я никогда не видела такого чудного сада!

Гонория на это лишь улыбнулась, а затем села на скамью под грушевым деревом, ветви которого красиво распластались по стене, взяла лютню с колен и спросила:

– Так вы сейчас станете меня учить?

Дуглесс села с нею рядом и развернула матерчатый сверток, принесенный для нее слугой. В нем был большой ломоть белого хлеба, не похожего на белый хлеб двадцатого века: он был более плотным и очень-очень свежим, а в корочке виднелись странной формы дырочки. Вкус его был божественным! Сыр же оказался острым и тоже совсем свежим. В бутылке из жесткой кожи оказалось кисловатое на вкус вино. Был в свертке и небольшой серебряный кубок.

– А что, воду тут не пьют? – спросила Дуглесс.

– Нет, вода плохая, – ответила Гонория, настраивая свою пузатенькую лютню.

– Плохая? То есть – непригодная для питья? – спросила Дуглесс, вспомнив виденные ею накануне хижины. Конечно, если обитатели этих хижин имеют доступ к источникам воды, то она и должна быть грязной! Вот странно, – подумала Дуглесс, – а я полагала, что загрязнение питьевых источников – проблема только для двадцатого столетия.

Она провела пару восхитительных часов в этом саду, сидя рядом с Гонорией, закусывая хлебом с сыром, потягивая из серебряного кубка прохладное вино, разглядывая, как переливаются в лучах солнца драгоценные камни, украшающие их платья, и наблюдая, как садовники работают в саду. Она знала не слишком много песен, но бродвейские мюзиклы ей всегда нравились, и большую их часть она видела на видео, так что когда Дуглесс всерьез сосредоточилась на этом, то быстро пришла к заключению, что в действительности знает их даже больше, чем казалось. Ей были известны песенки «Я мог бы танцевать всю ночь» и «Доставьте меня вовремя в церковь» из фильма «Моя прекрасная леди». Она рассмешила Гонорию, напев ей хит из фильма «Волосы». А еще она знала «Назови ветер Марией» из мюзикла «Раскрась свою повозку». Знала она и шлягер из фильма «Остров Джиллигана», но его петь не стала.

Гонория жестом остановила ее и, сказав, что ей надо это записать, пошла в дом за пером и бумагой.

Дуглесс, очень довольная, осталась сидеть, нежась, будто ленивая кошка на солнышке: в отличие от обычного настроения в ее повседневной жизни, сейчас она испытывала стремление нестись куда-то или делать что-то еще.

В дальней части сада приоткрылась небольшая калитка, и она увидела входящего Николаса. Дуглесс тотчас насторожилась, и сердце ее забилось. Понравится ли ему ее платье? Вообще, понравится ли она ему больше теперь, когда выглядит, как и другие женщины его времени?

Она уже привстала было, но тут заметила, что следом за Николасом идет кто-то еще – некая хорошенькая молодая женщина, которую Дуглесс еще не видела. Николас держал ее за руку, и они побежали к беседке в противоположном углу сада, также увитой виноградом. Нетрудно было понять, что это – пара любовников, торопливо пробирающихся к какому-нибудь укромному местечку.

Дуглесс вскочила, сжав кулаки. Да чтоб его черти взяли! – подумала она. Недаром он приобрел скандальную репутацию в двадцатом столетии. Ничего удивительного, что в исторических сочинениях о нем доброго слова не сказано!

Первым желанием Дуглесс было – помчаться за ними и выдрать все волосы у этой бабенки! Николас сам-то, может, и не помнит, но это все равно не отменяет объективного факта, что именно она, Дуглесс, – женщина, которую он любит! Впрочем, – стала втолковывать себе Дуглесс, – его любовь ко мне не принадлежит ни этой эпохе, ни той, так надо мне будет с учетом того, что станут вспоминать о Николасе потомки, положить решительный конец этому кобелированию.

И с ощущением собственной правоты, постоянно твердя себе, что проделывает это исключительно ради блага самого же Николаса, она незамедлительно направилась к беседке. При этом она отчетливо видела, что все садовники прекратили работы по саду и внимательно наблюдают за ней.

И, как обнаружилось, в мистическом полумраке беседки Николас уже успел задрать женщине юбку, оголив ее бедро, и рука его проникла куда-то дальше. Куртка и рубашка у него были расстегнуты, и женщина в свою очередь сунула руку ему за пазуху, и при этом они целовались с необыкновенным энтузиазмом!

– Так-так! – громко проговорила Дуглесс, умудряясь как-то удержаться от того, чтобы не наброситься на них тут же, – Мне, Николас, не кажется, что подобное поведение подобает джентльмену!

Женщина пришла в себя первой и удивленно воззрилась на Дуглесс. Потом она принялась отталкивать от себя Николаса, но тот, похоже, не имел уже сил остановиться. – Николас! – резко прикрикнула на него Дуглесс, таким тоном, каким она обычно делала замечания школьникам.

Николас обернулся и посмотрел на нее из-под опущенных век. Вид у него при этом был как бы несколько сонный – она и раньше видела его таким в те минуты, когда он занимался с нею любовью!

У Дуглесс даже дыхание перехватило!

Но выражение ярости вскоре вытеснило все остальные на лице Николаса, и он отпустил юбку женщины.

– Я полагаю, что вам лучше уйти! – сказала женщине Дуглесс, вся дрожа от гнева.

Женщина переводила взгляд с Николаса на Дуглесс, в то время как эти двое уставились друг на друга, и поспешила прочь из беседки.

Николас оглядел Дуглесс – всю, с головы до пят, – и выражение ярости на его физиономии было столь явным, что Дуглесс уже готова была убежать. Но осталась на месте.

– Николас, нам нужно поговорить! – вскричала она. – Я должна объяснить тебе, кто я такая и зачем явилась сюда! Он пошел на нее, и на этот раз она попятилась назад.

– Что ж, вам удалось опутать чарами мать, – приглушенным голосом почти прошипел он, – но на меня ваша магия не действует! А ежели вы еще хоть раз посмеете оказаться на пути к исполнению моих желаний, я велю попотчевать вас колотушкой!

И он пошел прочь, оттолкнув ее, так что Дуглесс стукнулась о стенку и чуть не рухнула на землю. С тяжелым сердцем она смотрела, как Николас в гневе шагает по дорожке и затем исчезает за дверцей в стене. Как же ей выполнить свою миссию, если он даже выслушать ее не желает?! И десяти минут не хочет провести в ее обществе! И что ей в таком случае остается делать – лассо на него накидывать, что ли?! Точно! – подумала она. – Взять вот, связать его, а потом сообщить, что она явилась из будущего с целью спасти его шею – в самом прямом смысле этого слова.

– И я уверена, что он мне поверит, – произнесла она шепотом.

Тут вернулась Гонория, неся с собой деревянную складную подставку для письма, которую держат на коленях, несколько здоровенных гусиных перьев – умело заточив, она превратила их в подобие ручек – и три листка бумаги.

Перебирая струны лютни, Гонория принялась наигрывать мелодии песенок, только что напетых Дуглесс, и попросила переложить их на ноты и записать. Однако Дуглесс не знала нот и еще больше разочаровала Гонорию своей необразованностью.

– А что такое «колотушка»? – поинтересовалась у Гонории Дуглесс.

– Ну, это такая штука, которой пыль из одежд выбивают, – ответила Гонория, не прекращая при этом испещрять бумагу нотными значками.

– А что Николас… он тут… он за всеми подряд женщинами увивается, да? – опять спросила Дуглесс.

Перестав пощипывать струны лютни, Гонория глянула Дуглесс прямо в глаза.

– Вам не следовало бы испытывать сердечное влечение к сэру Николасу! – произнесла она наконец. – Женщина должна привязываться сердцем к одному только Господу Богу, ибо люди смертны, а Господь Всемогущий нет!

– Это, конечно, так, – со вздохом ответила Дуглесс, – но покуда человек жив, он все еще способен сделать собственную жизнь либо полноценной, либо нет! – Дуглесс хотела еще что-то сказать, но, случайно подняв глаза вверх, увидела на галерее дома кого-то, чья голова напомнила ей о…

– А кто вон та девушка? – требовательно спросила Дуглесс, указывая на незнакомку.

– Этой девушке по достижении совершеннолетия предстоит выйти замуж за лорда Кристофера. Если, конечно, она выживет. Девушка очень больна и не часто выходит на свежий воздух, – ответила Гонория.

Девица, по крайней мере, на таком удалении выглядела точь-в-точь будто Глория – такая же толстая и, похоже, такая же противная! Дуглесс вспомнила рассказ Ли о старшем брате Николаса: Кристоферу предстояло жениться на какой-то богатой французской наследнице, и именно по этой причине он отказался от брака с прекрасной Летицией.

– Стало быть, Николасу предстоит жениться на Летиции, а Кристофер обручен с несовершеннолетней! – протянула Дуглесс. – Ну, хорошо, а скажите-ка: допустим, эта девушка умрет, не женится ли тогда Кит на Летиции?

Гонория явно была шокирована тем, что Дуглесс так фамильярно, так запросто, позабыв о титулах, называет благородных людей по именам. Должно быть, обычаи у них в стране совершенно иные! – решила она, а потом пояснила:

– Лорд Кристофер должен унаследовать графский титул, к тому же он состоит в родстве с королевой, а леди Летиция не подходит ему по рангу.

– А Николасу, значит, она подходит, да?!

– Сэр Николас – младший из сыновей, и он не может наследовать ни земли, ни титул, и для него леди Летиция – супруга вполне подходящая: она – тоже родственница королевы, только очень дальняя, и приданое за ней сулят небольшое, – ответила Гонория.

– Допустим, Николас женится на Летиции, а Кристофер вдруг умрет, в таком случае графом станет Николас – верно? – спросила вновь Дуглесс.

– Да, это так, – отозвалась Гонория и перестала записывать ноты. Глянув в сторону галереи, она увидела, что наследница-француженка – толстая, с прыщами на физиономии, болезненного вида девица – уходит в дом. – Да, – задумчиво повторила Гонория, – в этом случае графом стал бы сэр Николас.

Глава 14

К моменту, когда Дуглесс наконец-то улеглась рядом с Гонорией в постель, она уже испытывала полное изнеможение. Ничего, конечно, удивительного в том, что этим вечером ей довелось видеть здесь очень мало толстых людей и что талии у здешних женщин столь тонкие! Если все время носить стальной корсет и постоянно двигаться, то жир попросту не может отложиться на теле!

Покинув сад, они с Гонорией отправились к вечерне в небольшую, но красивую часовню на первом этаже дома. Священник в богато расшитых ризах вел всю службу на латыни, и они, внимая ему, большую часть вечерни простояли на коленях. Дуглесс ни зрительно, ни в слуховом плане не могла в полной мере сосредоточиться на службе, ибо все время разглядывала необычные для нее роскошные одеяния собравшихся здесь мужчин и женщин: их шелка, бархат, парчу, меха, их драгоценности!

В часовне она впервые увидела Кристофера. Он был очень похож на Николаса, хотя и не столь молод и красив. От Кристофера исходило ощущение какой-то спокойной силы, и именно оно побудило Дуглесс вглядеться в него. Он тоже поглядел через толпу на нее, и его взор выразил столь явный интерес, что она, покраснев, отвернулась, не заметив, что Николас пристально следит за ними обоими и хмурится.

После вечерней службы состоялся ужин в зале для приема гостей. Дуглесс была на ужине вместе с леди Маргарет, Гонорией и еще четырьмя женщинами. Подавали овощной суп на говяжьем бульоне, горькое и противное на вкус пиво и жареную крольчатину. Мужчина, которого Гонория назвала дворецким, счищал подгоревшую корку с буханок хлеба, затем разносил ломти, предлагая их гостям. Теперь-то Дуглесс поняла, что это были за дырочки на хлебе, который ей давали днем.

Приглашенные на ужин женщины, как узнала Дуглесс, все были дамами дворянского происхождения, приближенными леди Маргарет. Как еще уразумела Дуглесс, все слуги в доме распределялись по соответствующим рангам, и сами могли иметь слуг, которым, в свою очередь, тоже кто-то прислуживал. К ее удивлению, рабочие часы слуг были также строго расписаны. Все имевшиеся до этого вечера познания Дуглесс в отношении слуг были почерпнуты ею из книг об устройстве дворянских усадеб в викторианскую эпоху, и там сообщалось, что слуги трудились в поте лица с раннего утра до поздней ночи. Однако из рассказов Гонории Дуглесс уяснила, что при таком обилии слуг, которое было в доме Стэффордов, ни одному из них никогда не приходилось работать более шести часов в день.

За ужином Дуглесс представили прочим дамам, и все они с любопытством принялись расспрашивать о ее родине, Ланконии, и о ее правителе-короле, дяде Дуглесс. Буквально сгорая от стыда из-за необходимости прибегать ко лжи, Дуглесс сначала бормотала что-то невнятное в ответ, а затем стала расспрашивать женщин об их одеяниях. Информация, которую она тотчас же получила касательно испанской моды в одежде, а также по поводу французской, английской и итальянской мод, была совершенно потрясающей. Дуглесс в полной мере прониклась всеми этими проблемами и поймала себя на том, что уже размышляет, каким образом сшить себе платье в итальянском стиле: в нем взамен фижм предполагалось некое новое устройство, именуемое «задним выступом».

После ужина слуги вынесли столы, и леди Маргарет изъявила желание послушать, как Дуглесс поет. Последовавший за этим остаток вечера прошел в необыкновенном оживлении и был наполнен шутками и смехом. Поскольку телевидения еще не существовало и никто из присутствующих, таким образом, не имел представления об исполнителях-профессионалах, собравшиеся не очень робели, когда нужно было спеть или станцевать. Раньше Дуглесс и не пыталась петь, потому что знала наверняка, что в сравнении с настоящими певицами, выступающими по радио или записывающимися на пластинки, голос ее будет звучать ужасно, однако в этот вечер она пела и даже, неожиданно для себя, обнаружила, что поет соло!

Кристофер тоже присоединился к ним, и Гонория обучила его мелодии шлягера «Назови ветер Марией», которую он затем исполнил на лютне. Оказалось, что все присутствующие умели играть на каких-нибудь инструментах, и вскоре сама леди Маргарет и пятеро ее приближенных дам принялись наигрывать соответствующие мелодии на своих странно выглядевших и странно звучавших инструментах. Среди них было что-то вроде гитары, но по форме напоминающее скрипку, имелась и скрипка, всего с тремя струнами; еще были: некий уменьшенный вариант пианино, огромная лютня, несколько флейт и пара рожков.

Дуглесс обнаружила, что ее неудержимо тянет к Киту: он так напоминал ей Николаса, того Николаса, которого она знала в двадцатом столетии, а не в шестнадцатом, где он только и делал, что кидался от одной женщины к другой! Она спела «Доставьте меня вовремя в церковь!», и Кит мгновенно подхватил мелодию. Не прошло и нескольких минут, как все собравшиеся принялись распевать эту веселую песенку!

Во время пения она вдруг заметила, что в дверях стоит и сердито смотрит на собравшихся Николас. Леди Маргарет жестом пригласила его войти и присоединиться к ним, но он отказался.

Было всего лишь около девяти вечера, когда леди Маргарет сказала, что пора расходиться. Прощаясь, Кит поцеловал Дуглесс руку, и она улыбнулась ему, а затем проследовала за Гонорией в спальню.

Пришла горничная Гонории, чтобы помочь обеим женщинам раздеться. Дуглесс с облегчением вздохнула несколько раз, а потом, в той же длинной полотняной нижней рубашке, которую надевала под платье, и в шапочке для волос, улеглась в постель. Простыни были льняными и «кусались», да еще и не слишком-то чистыми, но перина из гусиного пуха оказалась необыкновенно мягкой. Не успев натянуть на себя одеяло, Дуглесс мгновенно уснула.

Она не знала, как долго проспала, когда внезапно проснулась, почувствовав, будто кто-то зовет ее. Подняв голову с подушки, она прислушалась, но было тихо, и она улеглась снова. Однако ощущение того, будто кому-то очень нужно видеть ее, не проходило. Спальня была погружена в молчание, но она не могла избавиться от чувства, что очень нужна кому-то.

Николасу, конечно! – подумала она и вскочила, будто ее током ударило.

Оглядываясь на спящую Гонорию, Дуглесс тихонько выскользнула из постели. На спинке в ногах кровати висело что-то вроде халата из тяжелой парчи, и она надела его на себя, а затем сунула ноги в мягкие просторные туфли. Да, про корсеты эпохи Елизаветы можно, конечно, сказать, что они убийственны, зато туфли здесь просто божественны!

Тихонько выйдя из спальни, она постояла за притворенной дверью, настороженно прислушиваясь. Ниоткуда не доносилось ни звука. Появись кто-то, она сразу услышала бы шаги благодаря насыпанной на пол соломе.

Зов, как ей казалось, исходил откуда-то справа, и она двинулась в том направлении. Подойдя к одной из закрытых дверей, она положила на ее створку ладонь, но ничего не почувствовала, то же повторилось и у второй двери. Только возле третьей она ощутила идущий из-за нее зов.

Приоткрыв дверь, она ничуть не удивилась, увидев в кресле Николаса, одетого в просторную, распахнутую до самой талии полотняную рубаху, плотные чулки и мешковатые штаны, которые, как она теперь узнала, назывались слопсы. В камине пылал огонь, а в руке Николас сжимал высокий серебряный кубок. Вид у него был такой, будто он долгое время уже сидит так и пьет.

– Ну, что тебе от меня нужно? – спросила Дуглесс. Она порядком-таки побаивалась такого Николаса: он ничуть не походил на мужчину, некогда явившегося к ней.

Он даже не взглянул в ее сторону, просто сидел и смотрел на огонь.

– Послушай, Николас, – начала она, – я очень устала и хотела бы вернуться в постель, так что, если ты не возражаешь, давай, говори, что тебе нужно, и я уйду.

– Кто вы такая? – тихим голосом спросил он. – И откуда я вас знаю?

Подойдя к нему поближе, она уселась в стоявшее рядом с ним кресло и тоже уставилась на огонь.

– Мы связаны какими-то узами друг с другом, – пояснила она. – Я не в состоянии этого толком объяснить. Просто когда-то я плакала и молила о помощи, и ты явился ко мне. Ты был мне нужен и услыхал мой зов. И ты дал мне… – Она чуть было не произнесла «любовь», но остановилась: ведь происходило это давным-давно, и, кроме того, этот мужчина сейчас кажется ей каким-то совсем незнакомым! – В общем, – заключила она, – похоже, теперь настала моя очередь. Я явилась сюда предупредить тебя!

– Предупредить?! – переспросил он, в изумлении взирая на нее. – Ах, ну да: о том, что мне не следует совершать предательства!

– Тебе не следует с такой развязностью говорить об этом! – воскликнула Дуглесс. – Ведь если я проделала этот путь и явилась к тебе, то уж самое малое, что ты мог бы сделать, так это выслушать меня! Но, конечно же, при условии, что ты вообще способен на сколько-нибудь продолжительное время оторваться от женских юбок!

Она увидела, что лицо его зарделось от гнева.

– Колдунья! – задыхаясь, выпалил он. – Да тебе ли говорить обо мне дурное – тебе, уже опутавшей чарами мою мать через свое ведовство и всячески заманивающей в свой сети брата?!

– Я – никакая не ведьма, я тебе уже тысячу раз это повторяла! Я сделала всего лишь то, что должна была сделать, чтобы каким-то образом проникнуть в твой дом и предупредить тебя! – вскричала Дуглесс и вскочила с кресла, чтобы успокоиться. – Ну, хватит, Николас, не будем ссориться! Меня переправили назад во времени, чтобы я смогла предупредить тебя, но, если только ты не станешь меня слушать, то все непременно так и случится, и Кит тогда…

Он тоже вскочил с кресла и, угрожающе нависнув над нею, выкрикнул:

– А сейчас ты явилась сюда прямо из братовой постели, Да?!

Не особенно размышляя над тем, что она делает, Дуглесс с размаху влепила ему пощечину.

Он сгреб ее и прижал к себе, вынудив ее напрячься и попытаться отстраниться от него; губы же его, сведенные в жесткую и злую складку, приникли к ее губам.

Дуглесс никогда не нравилось, если мужчина пытался насильно поцеловать ее, поэтому она, сопротивляясь, стала отпихивать его, но он и не думал отпускать. Одной рукой он ухватил ее сзади за шею, вынуждая интенсивно вертеть головой из стороны в сторону, другая же его рука скользнула куда-то пониже спины, и он с силой прижал ее к себе, создавая между ними интимную близость.

Больше Дуглесс уже не сопротивлялась: теперь он опять был тем же Николасом, которого ей некогда суждено было полюбить, тем человеком, разлучить с которым ее не смогло бы даже время! Она обхватила его за шею и, уступая его губам, приоткрыла свои. И, целуя его, почувствовала, что вся как бы растворяется в нем. Ноги у нее вдруг ослабели и задрожали.

Губы его тем временем уже перебрались на ее шею.

– О, Колин! – шептала она. – Колин! Мой дорогой! Он вдруг отстранил лицо от нее, и вид у него был озадаченный. Она же, погладив его по волосам на висках и пробежавшись кончиками пальцев по его щекам, прошептала:

– А я уже стала думать, что потеряла тебя! Что никогда уже мне не доведется увидеть тебя вновь!

– Ежели желаешь, можешь увидеть меня всего, целиком! – воскликнул он, улыбаясь, и, подхватив ее под коленки, понес к своей постели. Он лег рядом с нею, и Дуглесс, прикрыв глаза, чувствовала, как рука его забирается ей под халат, развязывая тесемки ее рубахи. Он поцеловал ее в ухо, поиграв немного с мочкой, а затем кончик его языка стал продвигаться ниже, ниже, к самым чувствительным местечкам на шее, в то время как его рука, скользнув под рубашку, принялась ласкать ее груди.

Потихоньку массируя ей сосок большим пальцем и жарко дыша ей в ухо, он прошептал вдруг:

– Так кто же направил тебя ко мне?

– М-м-м! – пробормотала Дуглесс. – Господь Бог, наверное, насколько я понимаю!

– А как зовут того Бога, которому ты поклоняешься? – продолжал он свои расспросы.

Дуглесс с трудом понимала, что он такое говорит, потому что в этот самый момент его нога, скользнув, переместилась на ее ноги.

– Просто – Бог! – ответила она. – Ну, Иегова, Аллах! Да как угодно!

– А кто же из мужчин поклоняется этому Богу? – настойчиво допытывался Николас.

Теперь Дуглесс уже лучше слышала его и, открыв глаза, спросила:

– Мужчина? Бог? Что это ты городишь?! Тиская ее грудь, Николас объяснил:

– Что это был за мужчина, который послал тебя ко мне в дом:

Наконец-то она начала понимать, в чем дело, и, оттолкнув его, отодвинулась и, сев в постели, завязала тесемки на своей рубахе и на халате.

– Ясно! – воскликнула она, с трудом сдерживая ярость. – Именно так ты всегда и добиваешься от женщин того, чего хочешь, верно?! Когда мы были в Торнвике, тебе потребовалось только поцеловать мою руку – и все, я уже была согласна исполнить все, чего тебе хотелось. А теперь ты, вообразив, что ничего хорошего со мной связано быть не может, пытаешься что-то выпытать от меня, действуя прямым соблазном!

Соскочив на пол, она стояла и пристально смотрела на него. Николас же, казалось, ни капельки не смущенный тем, что его хитроумные замыслы раскрыты, развалился на постели.

– Я заявляю вам, Николас Стэффорд, – в гневе воскликнула Дуглесс, – что вы – вовсе не тот мужчина, которым я вас себе вообразила! Тот Николас, которого я знала, был человеком, заботившимся о своей чести и справедливости! Тебе только и надо, что затащить побольше женщин себе в постель! Ладно, – проговорила она, выпрямляясь, – я, так и быть, скажу тебе, кто меня послал и зачем я здесь! – И, набрав в грудь побольше воздуха, она продолжила:

– Я явилась из будущего, а если быть точной – из двадцатого столетия, и ты приходил ко мне туда. Мы провели с тобой вдвоем несколько упоительных дней! – Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Дуглесс жестом остановила его:

– Изволь меня выслушать! Когда ты явился туда, ко мне, здесь в это время был сентябрь тысяча пятьсот шестьдесят четвертого года, то есть все происходило на четыре года позже, чем сейчас, и ты тогда сидел в заточении, в какой-то темнице, ожидая казни за измену.

Николасу, видно, все сказанное показалось настолько забавным, что у него даже веки стали чуть-чуть подрагивать, и, перекатившись на постели, он схватил свой кубок.

– Что ж, – проговорил он, – теперь-то мне понятно, почему мать, пожелав, чтобы ты забавляла ее, взяла тебя к себе! Давай, валяй дальше! Расскажи еще что-нибудь! И какую же такую «измену» я совершил?!

Уперев руки в бока и непроизвольно сжимая их в кулаки, Дуглесс ответила:

– Ты и не совершал! Ты был неповинен в этом!

– О да! – покровительственным тоном заметил он. – Мне И следовало быть невиновным!

– Ты вздумал собирать войско, чтобы оборонить свои владения в Уэльсе, – продолжила Дуглесс, – но не испросил на это разрешения у королевы, и кто-то донес ей, будто ты намереваешься отобрать у нее престол!

Садясь на кровати и спуская ноги на пол, Николас поглядел на нее расширенными от удивления глазами.

– Молю тебя, – сказал он, – поведай же мне, кто это налгал королеве насчет земель, которыми я не владею, и насчет войска, которого у меня нет?!

Дуглесс так злила его реакция на ее слова, что она готова была уйти! И какого черта она пытается спасти его?! Да пусть эти исторические сочинения утверждают, что он – прожигатель жизни! Он и есть прожигатель жизни!

– Земли эти и войско тоже стали твоими, потому что Кит к тому времени скончался, а Роберт Сидни и твоя дражайшая Летиция оклеветали тебя перед королевой! – ответила Дуглесс.

Любопытство на физиономии Николаса сменилось холодным бешенством. Вскочив с постели, он проговорил:

– Так стало быть, ты явилась к нам в дом, чтобы угрожать жизни моего брата, да?! И ты что, надеешься и впредь распространять на меня свои магические чары и побуждать меня чувствовать то же, что чувствуешь и ты, в тщетной надежде, что я, быть может, возьму тебя в жены и сделаю графиней?! Ты, должно быть, ни перед чем не остановилась бы, да?! Ведь в желании добиться своих целей ты стремишься опорочить имя моей возлюбленной и имя моего дальнего родственника! Я правильно понял, да?!

Она отшатнулась от него, так как теперь уже по-настоящему испугалась, и воскликнула:

– Нет, замуж за тебя я выйти не могу! И даже в постель с тобой улечься не могу, потому что тогда я, скорее всего, исчезну, и, кроме всего прочего, я и впрямь не желаю выходить за тебя замуж! Я явилась сюда, в прошлое, затем, чтобы сообщить тебе обо всем, и ты теперь все знаешь! Так что, после того, как я сказала тебе об этом, я, возможно, и исчезну! Во всяком случае, надеюсь, что исчезну! И надеюсь, что мне уже никогда не придется вновь видеть тебя!

Она схватилась за ручку двери, но он загородил ей дорогу.

– Я стану следить за тобой! И если только до меня дойдет, что брат из-за тебя испытал хоть малейшую неприятность, ты мне за это заплатишь! – пригрозил он.

– Свою магическую фигурку «воду» я, представь себе, в самолете забыла! Так ты меня выпустишь или мне завизжать?! – воскликнула Дуглесс.

– Помни же мои предостережения, женщина! – повторил. он.

– Я их вполне поняла, но ни малейшего страха не испытываю, ибо я – вовсе не ведьма! Понятно?! А теперь выпусти меня отсюда!

Он отступил в сторону, и Дуглесс с высоко поднятой головой прошествовала мимо него, затем прошла по всему коридору, добралась до спальни, которую делила с Гонорией, и только тут дала волю слезам. Она полагала раньше, что утратила Николаса в тот момент, когда он вернулся в свой шестнадцатый век, но оказалось, то прощание с ним все же не было столь окончательным, как это! И, ко всему прочему, он теперь вовсе не тот мужчина, которого она совсем еще недавно знала и любила!

Дуглесс не пошла в спальню к Гонории, но вместо этого побрела в залу для приемов гостей и уселась там на подоконнике. Маленькие стеклянные вставки в окна, имевшие форму ограненных бриллиантов, были слишком толсты и мутны, чтобы разглядеть хоть что-нибудь во дворе, но Дуглесс было не до того, чтобы что-то разглядывать! Ну, сколько же раз она должна терять любимых?! Был ли тот Николас, который являлся к ней в двадцатое столетие, тем самым, только что целовавшим ее мужчиной или же не был? Ведь кроме внешности эти два Николаса, похоже, ничего общего не имеют!

Итак, Дуглесс, – пришлось ей признаться себе, – опять ты влюбилась в недостойного мужчину! То был мужик, одной ногой стоявший в тюрьме, а теперь вот – такой, который гоняется за каждой встречной бабенкой! Этот Николас проклинает ее за то, что она, мол, «ведьма», и тут же, минуты не пройдет, принимается ее целовать.

К рассвету слезы ее иссякли, и она даже перестала себя жалеть. Тогда Николас ушел от нее в прошлое, поскольку они с ним не сумели добыть достаточной информации, его казнили! И у нее было подозрение, что, если б она, Дуглесс, не теряла времени из-за пустой ревности к Арабелле, они, весьма вероятно, получили бы все нужные им сведения! Если б в ту пору она уделила больше времени исследованиям и расспросам, возможно, и смогла бы спасти Николасу жизнь!

Похоже, теперь ей дан шанс попробовать все начать сначала, но она при этом вновь повторяет те же ошибки, позволяя эмоциям взять над собою верх, и поэтому не делает того, что требуется! Вся эта необычайная, совершенно невообразимая история с перебрасыванием ее и Николаса сквозь временные дали явно была предпринята ради того, чтобы спасти чьи-то жизни и достояния, а она, Дуглесс, только и способна, что размышлять, любит ли еще ее Николас или нет! Она вот кулачки в бешенстве сжимала, будто какая-нибудь девочка-институтка, и только из-за того, что некий взрослый мужчина путался с какой-то бабенкой в увитой виноградом беседке!

Рассвело, и Дуглесс встала с подоконника. Ей еще предстоит переделать кучу дел, и она не может позволить каким-то мелким личным чувствам взять верх!

Прокравшись на цыпочках в спальню, она скользнула в постель и улеглась рядом с Гонорией. Завтра она попробует выяснить, что можно сделать для предотвращения предательства Летиции Калпин!

Только-только Дуглесс успела смежить веки, как дверь в спальню распахнулась, и вошла горничная Гонории. Откинув полог над их кроватью, горничная открыла ставни, потом взяла с сундука платья и нижние одежды Гонории и Дуглесс и принялась вытряхивать. Таким образом, Дуглесс уже очень скоро пришлось опять заниматься рутинными дневными делами: одеваться теперь уже в другое, но столь же великолепное платье Гонории и есть за завтраком свою порцию хлеба с говядиной, запивая пивом. Потом Гонория хотела почистить зубы кусочком полотняной ткани, намыленной мылом, но Дуглесс не желала пользоваться здешним мылом, тем более брать его в рот, поэтому ей пришлось одолжить Гонории зубную щетку и пасту, и они по-приятельски принялись вместе чистить зубы, сплевывая в очаровательный латунный тазик ручной работы.

Позавтракав прямо в спальне, Дуглесс вместе с Гонорией погрузились во всевозможные дела по дому, поскольку та помогала леди Маргарет управляться с их большим хозяйством. Надо было отстоять утреннюю службу, а затем еще побеседовать со слугами. Находясь рядом с леди Маргарет, Дуглесс с любопытством и почтением наблюдала за тем, как та, делая это, вникает в каждую мелочь и терпеливо выслушивает жалобы слуг.

Дуглесс задавала тысячи вопросов Гонории, пока леди Маргарет со знанием дела и весьма успешно управлялась со всеми работниками по дому, которых, наверное, были сотни: распорядители при покоях, спальники, старшие управители и прочие. Как объяснила Гонория, все эти люди были старшими над челядью, и каждый из них распоряжался еще многими слугами, находившимися у него в подчинении. Еще Гонория сообщила, что леди Маргарет – не совсем обычная домоправительница, поскольку ведает слугами, которые непосредственно работают в доме.

– Значит, это еще не все слуги? – спросила Дуглесс.

– Нет-нет, есть еще много других, но ими ведает сэр Николас, – ответила Гонория.

«А что, там, в ваших исторических сочинениях, разве не упоминается о том, что я был обер-камергером у своего брата?» – вспомнились Дуглесс в этой связи слова Николаса.

Наконец, после утомительного утра, часов что-нибудь в одиннадцать, слугам было дозволено удалиться, и Дуглесс пошла следом за леди Маргарет, Гонорией и прочими дамами вниз, по выражению Гонории, «на зимнюю половину». Там стоял длиннющий стол, с красивой снежно-белой полотняной скатертью, и приборами, состоявшими из большой тарелки, ложки и большой салфетки. В центральной части стола были еще тарелки, изготовленные… – Дуглесс просто глазам своим не верила! -…из золота! За золотыми стояли серебряные, подальше – оловянные и наконец, в дальнем конце стола парочка деревянных. Напротив золотых тарелок стояли резные кресла, а в других местах – табуреты и скамьи. В зависимости от ранга сидевшего за столом.

Дуглесс была просто счастлива, когда Гонория провела ее к тому месту, где стояла серебряная тарелка, и еще больше обрадовалась, когда обнаружила, что сидит как раз напротив Кита.

– Ну, и какие же развлечения вы нам приготовили на сегодняшний вечер? – осведомился он.

Дуглесс посмотрела в его ярко-синие глаза и задумалась. Как насчет того, чтобы поиграть в «бутылочку»? – вертелся у нее на языке ответ.

– Ну… – начала она. Она так была поглощена проблемами Николаса, что совсем перестала думать о своих обязанностях! – Ну… сегодня мы будем танцевать вальс! В нашей стране это – национальный танец!

Кит улыбнулся на это, и Дуглесс тоже ответила ему теплой улыбкой.

Тут ее внимание привлек слуга, который внес в комнату кувшин для умывания, тазик и отдельное для каждого из присутствующих полотенце, чтобы все вымыли руки. Дуглесс заметила Николаса, сидевшего почти напротив, на три места ближе к центру стола. Он был увлечен серьезной беседой с какой-то высокорослой, темноволосой дамой, нельзя сказать, чтобы красавицей, но которая была очень и очень недурна собой. Дуглесс было несколько непривычно видеть женщин, не употреблявших никакой косметики, но уж о коже-то своей они явно заботились и, ясное дело, встав с постели утром, не просто плескали себе водою в физиономии да шли по своим делам!

По другую сторону от Николаса сидела та самая француженка-наследница, на которой предстояло жениться Киту. Девица сидела тихо, выпятив нижнюю губку и нахмурившись, лицо у нее было самое заурядное. С ней никто не заговаривал, и, похоже, это ее нисколько не трогало. Рядом с девицей сидела какая-то свирепого вида старуха, которая, когда девица нечаянно задела салфетку и та легла уголком, тотчас же расправила ее.

Поймав на себе взгляд девицы, Дуглесс улыбнулась ей, но та в ответ одарила ее злобным взглядом, а страшноватого вида старуха при этом посмотрела на Дуглесс так, как если б та чем-то угрожала ее подопечной, и Дуглесс тотчас же отвернулась.

Когда стали вносить блюда, Дуглесс заметила, что все это делается с соблюдением необыкновенно сложных церемоний, впрочем вполне уместных. Сперва на огромных серебряных блюдах внесли мясо: жареную говядину, телятину, баранину, солонину. Вино, охлажденное в медных бочках с холодной водой, было разлито в роскошные графины венецианского стекла.

Следующей переменой была птица: подавали индейку, вареного каплуна; тушенных в луковом соусе цыплят, куропаток, фазанов, перепелов и тетеревов. Затем настала очередь рыбных блюд: камбалы, белокорого палтуса, хека, также лобстеров, речных раков и угрей.

Каждое из блюд подавалось с новым, отличным от прежнего, соусом, все было обильно сдобрено специями, и все отменно вкусно.

После рыбы подали овощи: репу, зеленый горошек, огурчики, морковь, шпинат. Овощи, на вкус Дуглесс, были так себе, потому что их варили до превращения в некую мягкую массу.

С каждой переменой блюд менялись и подаваемые вина, и слуги ополаскивали бокалы прежде, чем наполнить их новыми напитками.

За овощами последовали салаты. Они, однако, тоже оказались не такими, к каким привыкла Дуглесс, все было сварено, даже лук-латук и верхушки стрелок синего лука!

Когда Дуглесс наелась так, что хотелось лишь улечься и проспать остаток дня, принесли десерт. Тут были и торты, и пироги – с айвой, с миндалем, со всякими, какие только можно вообразить, фруктами, и разнообразные сыры – от мягких до твердых, и свежая клубника.

Дуглесс даже испытала благодарность к надетому на нее стальному корсету, предохраняющему от переполнения.

После трапезы слуги вновь стали обносить всех умывальным тазиком и кувшином с водой, потому что ели присутствующие только ложками, помогая себе руками.

Наконец, спустя три часа, все стали расходиться, и Дуглесс, вразвалку добравшись по лестнице до комнаты Гонории, шлепнулась на кровать.

– Ой, умираю! – жалобно простонала она. – Должно быть, я уже никогда не смогу ходить! А я-то – подумать только! – воображала, что Николас будет счастлив, если я во время ленча угощу его двойным сандвичем!

Но Гонория только посмеялась над ней и сказала:

– А сейчас нам нужно будет посетить леди Маргарет! Уже очень скоро Дуглесс пришлось понять, что люди елизаветинской эпохи работают так же много, как и едят. Придерживая рукою набитый живот, она опять спустилась вслед за Гонорией по лестнице, прошла мимо красивого садика, разбитого на каменистом склоне, и наконец оказалась возле конюшен. Здесь Дуглесс помогли взобраться на лошадь – седло было дамским, и ей стоило немалых усилий сидя боком удержаться на нем, – а затем леди Маргарет, пятеро ее спутниц и четверка мужчин, вооруженных шпагами и кинжалами, на бешеной скорости помчались на прогулку. Дуглесс в душе призналась себе, что ее кузены из Колорадо не стали бы ею гордиться, потому что во время езды она обеими руками хваталась за что угодно, только бы не свалиться с седла!

– А что, в Ланконии нет лошадей? – спросил ее один из всадников..

– Лошади-то есть, – ответила она, – только дамскими седлами не пользуются!

Примерно через час она уже стала меньше бояться и могла даже озираться по сторонам. Попасть из прекрасного поместья Стэффордов в сельскую глушь Англии было все равно, что после волшебного замка очутиться в трущобах или переехать из Беверли-Хиллз с их Голливудом куда-нибудь, скажем, в Калькутту!

Борьба за чистоту явно не являлась важной составляющей жизни деревенских жителей. И животные и люди проживали в одних помещениях, и уровень санитарии у них был, в общем, одним и тем же. Помои и содержимое ночных горшков выплескивались прямо у дверей их темных маленьких хижин. Многие годы жизни в грязи и поту делали людей неимоверно грязными, а их одежда была грубой и жесткой из-за того, что не менялась и засаливалась от постоянной носки.

А уж всяческие болезни! Дуглесс с ужасом смотрела на местных крестьян, мимо которых они проезжали: у многих были следы оспы, шеи вздуты из-за болезни щитовидки, на головах – стригущий лишай, на лицах – гноящиеся болячки. Множество раз на пути Дуглесс видела изувеченных и изуродованных. И, похоже, у всех, кому было более десяти лет, сгнили все зубы, а уцелевшие были, как правило, темными.

Глядя на все это, Дуглесс боялась, как бы съеденный ею гигантский ленч не вышел обратно. Но что было гораздо хуже, это сознание того, что в двадцатом столетии почти все болезни подобного рода поддавались лечению. Проезжая мимо крестьян и крепко держась за луку седла, Дуглесс видела, что лишь очень немногим более тридцати. И только сейчас до нее дошло, что, родись она в шестнадцатом веке, не прожила бы более десятка лет, потому что именно в этом возрасте у нее был гнойный аппендицит, и потребовалось срочное хирургическое вмешательство. А может, она даже и вовсе не появилась бы на свет Божий, поскольку при родах шла ягодицами, и у ее матери началось кровотечение. Думая обо всем этом, она вдруг увидела всех этих людей в новом свете: они оказались самыми выносливыми, сумели выжить.

Деревенские жители высыпали из своих хижин и бросали работы в полях, завидев кавалькаду из красиво одетых людей на поджарых лошадях. Леди Маргарет и ее сопровождающие махали им на скаку руками, и крестьяне ухмылялись в ответ. Мы – что-то вроде рок-звезд, кинозвезд и принцессы Дианы, слитых в некое целое! – подумала Дуглесс и тоже помахала крестьянам рукой.

Они скакали и скакали, и Дуглесс казалось, что конца этому не будет – она отбила себе весь зад. Но вот они остановились на зеленом лужке, перед которым находилось поле, сплошь занятое пасшимися на нем овцами. Один из грумов помог Дуглесс спешиться, и она, прихрамывая, побрела туда, где на покрывале, расстеленном прямо на сырой земле, сидела Гонория.

– Ну что, понравилась вам прогулка? – спросила Гонория.

– Как корь или коклюш! – проворчала Дуглесс. – А леди Маргарет, насколько я понимаю, уже вполне оправилась после своей простуды?

– О, она – одна из самых энергичных женщин! – воскликнула Гонория.

– Да-да, – пробормотала Дуглесс, – это заметно! Они посидели еще молча, как это бывает между подружками. Дуглесс смотрела на раскинувшийся перед нею дивный пейзаж и старалась не вспоминать о встрече с Николасом прошлой ночью. Однако она спросила у Гонории, что означает словечко «шлендра», и, услыхав в ответ, что имеется в виду «распутная бабенка», прикусила губу: в ней вновь начала подниматься волна гнева.

– А кого именно подразумевают, говоря «дальний родственник»? – спросила она еще.

– Ну, обычно того, с кем существуют сердечные, дружеские узы, – ответила Гонория.

Дуглесс только вздохнула: стало быть, Николас, назвавший Роберта Сидни своим «дальним родственником», был с ним, оказывается, в «сердечных и дружеских» отношениях! Что ж, неудивительно в таком случае, что он не желает верить ничему плохому об этом человеке! Да, ничего себе «дружба»! – подумала Дуглесс. – Николас кувыркается с супругой Роберта на столе, а Роберт замышляет заговор, желая привести своего «друга» прямехонько на эшафот.

– Этот Роберт Сидни – этакий «петушок», – пробормотала Дуглесс.

– А что, вы разве его знаете? И он вам небезразличен? – стала выпытывать у нее Гонория, и вид у нее был несколько шокированный.

– Нет, – ответила ей Дуглесс, – я с ним незнакома и уж конечно влечения к нему никакого не испытываю!

Гонория при этом выглядела такой удивленной, что Дуглесс решилась и спросила у нее, что, собственно, значит это «петушок».

– Ну, просто ласкательное словечко, – пояснила Гонория, «симпатичный плутишка», или что-то в этом роде.

– Ласкательное? – переспросила Дуглесс. – Но… – она умолкла: в свое время, когда Николас попросил ее вернуться с ним в шестнадцатое столетие и готовить там для него, а она, рассердившись, стала обзывать его всякими ругательными словами, он тогда добавил к ним еще и «петушок»! Должно быть, ему просто доставляло удовольствие, когда рассерженная женщина, обращаясь к нему, называет его ласкательным словечком!

И она улыбнулась: он и впрямь мог бы быть «петушком»!

Одна из женщин, служанка служанки леди Маргарет, стала обносить собравшихся печеньем – в каждой дольке был запечен толченый миндаль.

Уплетая печенье, Дуглесс спросила:

– А кто та темноволосая дама довольно привлекательной наружности, которая во время ленча сидела рядом с Никола-сом?

– Это – леди Арабелла Сидни, – ответила Гонория. Дуглесс поперхнулась и закашлялась – крошки печенья так и полетели у нее изо рта.

– Что, леди Арабелла? – переспросила она. – А давно ли она здесь? И когда же она приехала? А уедет когда? Гонория, улыбаясь, сказала:

– Приехала она вчера вечером, а уедет завтра, рано поутру. Они с мужем едут путешествовать по Франции, и пройдут годы, прежде чем она воротится в Англию, вот она и прибыла – попрощаться с моей госпожой, с леди Маргарет.

В голове у Дуглесс мысли тотчас пустились в галоп: так, если Николас не успел еще соединиться с Арабеллой на столе и если при этом она завтра уезжает, стало быть, это должно случиться именно сегодня! И ей следует это как-то предотвратить!

И она вдруг выгнулась дугой и, схватившись за живот, принялась стонать.

– Что с вами? – встревожилась Гонория.

– Ничего особенного, просто я что-то такое съела… – ответила Дуглесс. – Мне нужно вернуться домой!

– Но… – начала было Гонория.

– Мне нужно! – воскликнула Дуглесс и еще разок-другой простонала.

Постояв немного над нею, Гонория отправилась к леди Маргарет и через несколько минут воротилась с известием:

– Нам разрешено уехать. Я возьму одного из грумов и поеду с вами.

– Прекрасно! – сказала Дуглесс. – Едемте сейчас же, не мешкая!

Вид у Гонории был порядком озадаченный, когда Дуглесс заторопилась к лошадям: грум подсаживал ее в седло, но она при этом вовсе не выглядела больной!

Дуглесс с удовольствием перебросила бы вторую ногу через это дурацкое седло, но с противоположной стороны даже и стремян не было, поэтому она уперла ногу в большой выступ, находившийся там, где положено было бы быть луке седла, потом взяла в руку небольшой хлыст для езды и огрела им лошадь. Животное будто ошпаренное понеслось по грязной, в рытвинах дороге, а Дуглесс, подавшись всем телом вперед, буквально повисла на седле.

За ней, изо всех сил стараясь не отстать, поспешали Гонория с грумом.

Дважды по пути Дуглесс пришлось подпрыгивать самой и побуждать к прыжку лошадь: один раз через дышло телеги, а другой – через небольшое деревянное колесо от повозки. В одной деревне она чуть не наехала на ребенка, вздумавшего перебегать дорогу, и, только резко натянув поводья, сумела избежать этого. Затем она проскакала сквозь гусиную стаю, сопровождаемая невероятным гоготом.

Достигнув наконец дома, она спрыгнула с седла – при этом тяжелые юбки на ней задрались, и она шлепнулась лицом в траву. Но тут же, не желая терять ни минуты, опрометью кинулась к калитке, распахнула ее, промчалась по выложенной кирпичом дорожке, потом – через галерею и вбежала в дом через парадный вход.

Остановившись, она уставилась на лестницу. Куда теперь? И где Николас? А Арабеллла где? И тот стол? – думала она.

Тут откуда-то слева до нее донеслись голоса, и она различила среди них голос Кита. Кинувшись к нему, она выпалила:

– Скажите, а вы не знаете: где-то тут у вас должен быть стол, футов шести длиной и фута три шириной? Ну, у него еще такие завернутые спиралью ножки?

Кит улыбался ее нетерпению: лицо у Дуглесс было все в поту, сетка на волосах сбилась на сторону, и рыжеватые волосы рассыпались по плечам.

– У нас здесь много таких столов! – ответил он наконец.

– Но тот, тот должен быть таким… особым… – объяснила она, изо всех сил стараясь казаться спокойной, но не вполне справляясь с собой. Одновременно она пыталась успокоить дыхание, но мешал тесный корсет. – В общем, это в комнате, которой пользуется Николас, – затараторила она, – и там, в этой комнате, еще есть кладовка, ну, место, где могли бы спрятаться двое людей!

– Кладовка? – озадаченно переспросил Кит, и Дуглесс только тут вспомнила, что в елизаветинской Англии «кладовкой» именовали шкаф для развешивания одежды.

Тут сзади к Киту приблизился мужчина постарше и что-то шепнул ему на ухо.

– А, – сказал Кит, улыбаясь, – в покоях рядом со спальней Николаса, верно, есть такой стол. И Николас частенько…

Но Дуглесс, не дослушав до конца, подхватила свои многочисленные юбки и пустилась бегом вверх по лестнице. Спальня Николаса находилась через две двери справа, а сразу за ней была еще какая-то дверь. Дуглесс покрутила ручку, но дверь оказалась запертой изнутри. Тогда она кинулась в спальню, пробежала через всю комнату и попыталась открыть дверь, соединявшую ее с соседним помещением, однако эта дверь тоже была заперта!

Дуглесс обеими руками забарабанила в дверь, крича:

– Эй, Николас! Если ты там, впусти меня! Николас! Ты слышишь меня?!

Она поклясться могла, что из комнаты доносятся чьи-то голоса!

– Николас! – завопила она еще громче. – Да Николас же! Тут он отворил дверь, держа в руке кинжал, с виду опасный, как сама смерть.

– Что?! – вскричал он. – Что матушка моя, здорова?! Дуглесс, оттолкнув его, ворвалась в комнату. Там у противоположной стены стоял в точности такой же стол, какой она видела в библиотеке у Хэарвудов. Разумеется, этот стол был помоложе того на четыре сотни лет, но тем не менее это был тот же самый стол! А на кресле восседала, стараясь выглядеть совершенно невинной, леди Арабелла!

– Да я вас… – начал было Николас.

Но Дуглесс вмиг заставила его умолкнуть, когда, кинувшись к другой стене, слева от окна, распахнула настежь маленькую дверцу в ней: там, прижавшись спинами к полкам, прятались двое слуг!

– Вот из-за них-то я и хотела, чтобы ты немедленно открыл мне дверь! – воскликнула она, обращаясь к Николасу. – Вот эти двое шпионили за тобой, и, по-видимому, видели все, чем вы тут вознамерились заняться вдвоем!

Николас с Арабеллой, лишившись дара речи, тупо уставились на нее.

Пристально глядя на слуг, Дуглесс сказала:

– Если хоть словечко о случившемся выйдет за пределы этих стен, мы тотчас узнаем, кто именно поведал об этом! Вы меня поняли, да?!

Похоже было, что слуги и впрямь все поняли, независимо от того, что речевая манера и интонации Дуглесс должны были показаться им весьма необычными!

– Ну, а теперь выметайтесь отсюда! – распорядилась она. Мгновенно, будто мыши, они бросились вон из комнаты.

– Вы… – начал было Николас.

Однако Дуглесс, не обращая на него ни малейшего внимания, повернулась к Арабелле:

– Я, собственно, спасла вам жизнь, потому что супруг ваш, конечно же, узнал бы про это! И, по-моему, вам сейчас лучше всего удалиться!

Арабелла явно не привыкла, чтобы с нею разговаривали в подобном тоне, и попыталась было протестовать, но, вероятно, вспомнив о раздражительном характере мужа, поспешила прочь из комнаты.

Повернувшись к Николасу, Дуглесс увидела, что его физиономия просто перекошена от гнева, впрочем, это не было для нее чем-то новым, ибо с тех пор, как она появилась тут, он почти никогда не смотрел на нее как-нибудь по-другому. Смерив Николаса тяжелым взглядом, она направилась к двери.

Однако уйти ей не удалось, потому что Николас с силой захлопнул дверь прямо перед ее носом.

– Ты что, шпионишь за мной?! – в ярости крикнул он. – Ты получаешь удовольствие, наблюдая за тем, чем я занимаюсь с другими женщинами, да?!

Ну-ка, сосчитай до десяти! – приказала самой себе Дуглесс. – А лучше даже – до сотни! И, собравшись с духом, ответила:

– Я и не думаю «тащиться» оттого, что наблюдаю за тем, как ты волочишься за всеми женщинами подряд, выставляя себя таким вот дураком! – И затем, уже спокойно, добавила:

– Я ведь объясняла тебе, зачем явилась сюда! Я знала, что ты вознамерился… вознамерился совокупиться с Арабеллой, прямо на столе, потому что однажды ты уже это проделал! Слуги рассказали об этом всем подряд, а Джон Уилфред записал всю эту историю в дневник, и у Арабеллы был потом ребенок от тебя, и Роберт Сидни ее прикончил! Вот так! А теперь я могу пройти?!

Она смотрела, как меняется в лице Николас, гнев в конечном итоге уступил место растерянности – Дуглесс даже пожалела его.

– Я понимаю, что практически невозможно поверить в то, о чем я говорю, – произнесла она, – но я тоже не верила тебе на первых порах, когда ты явился ко мне! И все-таки, Николас: я пришла сюда из будущего, и меня перебросили в прошлое, чтобы предотвратить здесь ужасную трагедию! Ведь Легация…

Его тяжелый взгляд остановил ее:

– Так ты хочешь теперь обвинить ни в чем не повинную женщину?! – спросил он. – А может, ты просто ревнуешь ко всем женщинам, которых я касаюсь?!

Клятвенные обещания сдерживать свои порывы, которые до этого Дуглесс давала самой себе, казалось, при этих его словах вылетели куда-то в окно.

– Ах ты, павлин тщеславный! – воскликнула она. – Да трудно даже вообразить, в какой степени мне плевать на то, скольких женщин ты затаскиваешь к себе в постель! Для меня это решительно ничего не значит! Ты – вовсе не тот мужчина, которого я знала! Говоря по правде, ты как мужчина – в подметки не годишься своему брату! Меня перебросили назад, в прошлое, чтобы как-то исправить несправедливость, и я намерена сделать все, что только в моих силах, ради этого, даже если ты изо всех сил будешь мешать мне! И, возможно, если мне удастся предотвратить гибель Кита, это сохранит Стэффордам их владения, и никто уже в таком случае не станет пытаться перевоспитать тебя и сделать из тебя не такого похотливого, хама, каким ты являешься! А теперь выпусти меня сейчас же отсюда!

Но Николас, и не подумав отойти от двери, выкрикнул:

– Ты что-то молола тут о гибели брата. Так ты хочешь… Беспомощно всплеснув руками, Дуглесс отвернулась от него и отчетливо проговорила:

– Я – не ведьма! Можешь ты это понять?! Я – самая заурядная, самая обычная девушка, оказавшаяся в центре весьма странных обстоятельств! – И, повернувшись к нему лицом, она продолжила:

– Мне толком неизвестны все подробности гибели Кита. Как ты мне рассказал, ты практиковался в фехтовании и повредил руку, а поэтому не мог скакать вместе с ним куда-то верхом. А Кит увидел в озере какую-то девушку, кинулся к ней и в результате утонул. Вот и все, что я знаю, – Кроме того, что, возможно, ответственность за это лежит на Летиции, – подумала Дуглесс, но вслух этого произносить не стала.

Он продолжал глядеть на нее с нескрываемой враждебностью.

– Когда ты явился ко мне, – вновь заговорила она, и голос ее смягчился, – я тебе тоже вначале не верила. Ты мне рассказывал о разных вещах, про которые ничего не писали в исторических сочинениях, а я все равно не верила. Но в конечном счете ты повез меня в Беллвуд и там показал потайную дверцу, за которой была спрятана маленькая шкатулка из слоновой кости. Ни один из владельцев замка, сколько их там ни перебывало, не сумел обнаружить этой дверцы! И ты рассказал еще, что Кит показал ее тебе ровно за неделю до своей смерти. – Она умолкла: не очень-то ей нравилось думать о том, что Кит умрет!

Николас уставился на нее. Да, точно, она-таки – ведьма! Потому что только на прошлой неделе Кит показал ему эту потайную дверцу в Беллвуде! Интересно, что же она такого сделала с Китом, чтобы уговорить его и ей рассказать об этой дверце, рассказать о том, что по праву должно быть известно только членам их семьи?

Просто непонятно, что она выделывает с членами его семьи и со всем их домом! Вот только вчера он слышал, как конюх напевает какую-то чушь на мелодию спетой ею песенки «Заппити-ду-ду!». А три дамы из числа приближенных к матери вздумали теперь подкрашивать себе веки – в стиле того, как, по их объяснениям, их научила пресловутая «леди Дуглесс»! А его мать?! Его мать, эта святая, всегда уравновешенная, мудрая, – его мать, доверясь ей, будто младенец, преспокойно принимает у нее из рук какое-то снадобье! И Кит тоже – с видом обреченной на заклание жертвы – глядел на эту рыжеволосую ведьму!

За те несколько дней, что торчит тут, в поместье Стэффордов, она все вверх дном перевернула! И на всех, на всех решительно, подействовали ее чары: эти песни, эти чудовищные танцы, эти ее истории – вон совсем недавно слуги в замке болтали что-то насчет двух незнакомцев с именами «Скарлетт» и «Рэт»! – и все-все на них воздействует, даже то, как она раскрашивает себе физиономию! Ясно, что она – колдунья и постепенно распространяет на всех свои чары!

Он, Николас, единственный, кто хоть как-то пытается противостоять ей! Когда он стал говорить Киту, что эта женщина приобретает здесь особую власть. Кит только посмеялся над ним и спросил: «Какие, собственно, последствия могут быть от того, что она расскажет несколько историй или споет несколько песенок?!»

Он, разумеется, понятия не имеет, чего эта женщина хочет, но уж по крайней мере он не станет подчиняться ее ведовским чарам, как это с легкостью сделали другие! И он намерен противостоять ей, как бы трудно это ни было!

Вот глядит он на нее и отчетливо понимает, что не такое это легкое дело – сопротивляться ей! Ее темно-рыжие волосы рассыпались у нее по плечам, а свою маленькую, изукрашенную жемчугом шапочку для волос она сжимает в руках! Никогда еще не доводилось ему видеть столь прекрасной женщины! У Летиции, возможно, черты лица более правильные, но в этой женщине, в этой самой Дуглесс, – и это-то и приводит его в такое бешенство! – в ней столько очарования, и есть что-то такое еще, чему на его языке и названия нет!

С самого первого момента их встречи все получалось так, как если бы у нее была над ним какая-то тайная власть! Ему нравилось подчинять себе женщин, нравилось их целовать и чувствовать, как они прямо-таки тают в его объятиях. Ему нравилась также ситуация вызова, когда нужно было завоевать любовь какой-нибудь сопротивляющейся женщины, и нравилось это ощущение власти, которое возникало в нем, когда он попросту уходил от нее прочь!

Но с этой женщиной с самого начала все было по-другому! Он следил за нею куда чаще, чем она за ним. Всякий раз, когда она бросала взгляд на Кита, он знал об этом, знал и о том, когда она окидывала взглядом какого-нибудь красивого слугу, он всегда чувствовал, когда она улыбается или смеется! Вчера, когда он был у себя, это постоянное ощущение ее присутствия достигло в нем апогея, вызывая чуть ли не физическую боль, и это ощущение его так разъярило, что он не мог ни мыслить четко, ни говорить внятно! Сила ее воздействия приводит его в бешенство. После ее ухода он не мог уснуть, потому что знал, что она плачет! Раньше женские слезы его совершенно не трогали: эти женщины вечно плачут! Плачут, когда с ними расстаешься, когда не делаешь того, чего они хотят, когда говоришь им, что более их не любишь! Ему нравились женщины типа Арабеллы или Летиции, те никогда не плакали.

Вчера эта женщина проплакала всю ночь, и, хотя он никак не мог ни слышать, ни видеть ее, он чувствовал, что она плачет! Трижды за ночь он вставал, собираясь подойти к ней, но как-то справился с собой и сдержался! У него не было ни малейшего желания дать ей понять, какую власть она имеет над ним!

А что касается этой истории ее насчет прошлого и будущего, то он попросту и задумываться-то над этим не станет! Однако же есть во всем этом и впрямь что-то странное! Разумеется, он и на секунду не поверил в то, что она – принцесса из Ланконии, да и мать, как он считает, тоже скорее всего ей не поверила: просто леди Маргарет понравились ее странные песнопения и странная манера изъясняться. И сама она держалась так, как если бы все здесь было для нее непривычно – начиная от еды или одежд и кончая слугами!

– …Так ты мне скажешь, да? – говорила меж тем она. Не понимая, о чем это она, Николас стоял и смотрел на нее. И вдруг по всем его жилам прокатилась волна такого желания, что он даже отступил к двери.

– Нет, меня ты не сможешь заколдовать, как ты это уже проделала со всеми членами моего семейства! – пробормотал он, как бы пытаясь убедить в этом самого себя.

Дуглесс увидела, что глаза его зажглись желанием, заметила, как он чуть опускает веки. Сердце ее забилось часто-часто. Ты только коснешься его и в тот же миг вернешься в свою эпоху! – сказала она себе. – Но ведь не могу же я уйти, пока Кит не окажется в безопасности и пока не будет раскрыто коварное предательство Летиции!

– Но, Николас, – сказала она вслух, – я и не думала околдовывать тебя, и я решительно ничего не проделывала с членами твоего семейства, кроме того, что мне требовалось для выживания здесь! – И, вытянув вперед руку, чтобы хоть прикоснуться к нему, добавила:

– О, если б ты только захотел выслушать меня!..

– Что? Слушать твою болтовню о прошлом и будущем, да?! – спросил он с презрительным смешком. А потом, склоняя к ней лицо, договорил:

– Поосторожней, женщина, с тем, что творишь! Ибо я не перестаю следить за тобой! И когда придет известие о том, что у тебя нет никакого такого дяди-короля, я собственными руками вышвырну тебя вон из моего дома! А теперь – прочь убирайся и не пытайся впредь шпионить за мной! – С этими словами он повернулся к ней спиной и в гневе выскочил из комнаты, оставив в одиночестве Дуглесс, которая чувствовала себя совершенно беспомощной.

Глядя в спину удаляющегося Николаса, она недвижно стояла в его спальне и молила Бога.

– Ну, пожалуйста. Боже! – просила она, – Ну, наставь же меня в том, как мне помочь Николасу! Позволь же мне сделать то, что я не сумела сделать в тот, первый раз! Пожалуйста, направь меня на путь!

И, ощутив себя сразу постаревшей, Дуглесс удалилась из спальни.

Глава 15

Утром Дуглесс увидела Арабеллу – та только-только вышла во двор и собиралась сесть на свою великолепную вороную лошадку. Рядом с Арабеллой был какой-то мужчина, и Дуглесс догадалась, что это, должно быть, и есть ее супруг, Роберт Сидни. Дуглесс очень хотелось посмотреть на него поближе, разглядеть лицо человека, которого Николас считал своим другом, и тем не менее этот самый «друг» и отправил его потом на эшафот!

Тут Сидни обернулся, и у Дуглесс прямо-таки дыхание перехватило: этот Роберт Сидни был очень похож, ну, прямо-таки копия, на доктора Роберта Уитли, за которого она когда-то собиралась замуж!

Дуглесс отвернулась и почувствовала, что руки у нее дрожат. Да нет, просто совпадение! – убеждала она себя. – Конечно, совпадение, и ничего больше! Но затем, уже позже, в тот же день она вдруг вспомнила, что, когда в двадцатом веке Николас впервые повстречался с Робертом, то посмотрел на него так, как если бы увидел привидение! А сам Роберт при этом глядел тогда на Николаса с нескрываемой ненавистью в глазах!

Совпадение! – вновь мысленно повторила она. Да, ничем иным это и не могло быть!

В течение двух последующих дней Дуглесс редко видела Николаса, а если им и доводилось встречаться, то обычно он либо мрачно смотрел на нее откуда-нибудь из дверного проема, либо, нахмурившись, бросал на нее злобные взгляды из-за стола. Дуглесс же была здесь в одном лице сразу чем-то вроде телевидения, кинематографа, участницы карнавала и концертирующей примы в одном лице и не имела ни одной свободной минуты. Обитателям замка требовались все новые игры, песни, истории – их жажда развлечений была поистине неутолимой. Дуглесс не могла даже по саду спокойно гулять или проходить по дому: обязательно кто-нибудь останавливал ее и требовал порцию очередной забавы. Целые часы у нее уходили на то, чтобы вспомнить обо всем, что она когда-либо читала или слышала. С помощью Гонории она придумала и пустила в ход упрощенную версию игры в «монополию». Используя грифельные доски, она организовала игру в «отгадывание по картинкам». Когда, пересказав все прочитанные когда-либо книги, Дуглесс почувствовала, что память ее иссякла, она принялась рассказывать об Америке. Особой любовью эти истории пользовались у леди Маргарет. Дуглесс изо всех сил старалась держаться в разговорах лишь темы развлечений и никогда в своих беседах не касалась проблем политики или религии. Ведь всего за несколько лет до ее появления тут королева Мария жгла на кострах людей за то, что они принадлежали к иной, «неверной», вере. Но все-таки иногда Кит спрашивал у нее, как там у них в стране обстоит дело с сельским хозяйством, и, хотя Дуглесс знала об этом крайне мало, она все же оказывалась в состоянии высказать какие-то полезные советы, к примеру, по поводу удобрений и того, как именно их применять на полях.

Дуглесс было известно, что дамы, приближенные леди Маргарет, потрясены тем, сколь скверно она образованна: и говорит всего на одном языке, ни на одном из музыкальных инструментах играть не умеет, и почерк такой, что ничего не прочтешь, – но большую часть этих недостатков они ей прощали.

Обучая чему-то их, Дуглесс одновременно училась и сама. Ни одна дама вовсе не испытывала на себе такого социального прессинга, какой в двадцатом веке испытывают женщины в Америке, там общественное мнение буквально требует, чтобы они были всем для всех! От женщины шестнадцатого века никто и не ожидал, что она сделается, скажем, ответственным работником какой-нибудь корпорации, оставаясь при этом и любящей матерью, и искусной кухаркой, и хозяйкой дома, и изобретательной любовницей с телом, как у гимнастки! Богатая женщина здесь занималась рукоделием, смотрела за домом и развлекалась. Разумеется, едва ли при этом можно было рассчитывать на то, что она проживет на свете более сорока лет, но хотя бы в течение всего того недолгого времени, что ей было отпущено на земле, никто не давил на нее, побуждая делать все больше и постоянно быть чем-то большим!

По мере того, как текли дни ее пребывания в шестнадцатом веке, Дуглесс стала вспоминать о своей жизни с Робертом. Будильник звонил в шесть утра, и она начинала суматошное беганье по квартире. А бегать ей приходилось, чтобы успеть переделать всю дневную работу по дому Надо было и еду приготовить, и в магазин сгонять, и в доме убрать (только раз в неделю к Роберту являлась работница, наводящая порядок в квартире), и в кухне все вычистить до полного блеска – и все это опять, и опять, и опять! А в ее так называемое «свободное время» она была полный день занята на работе! Иногда у нее появлялось желание взять да и поваляться денька три в постели да почитать детективы про какие-нибудь загадочные убийства, но всякий раз оказывалось, что из-за обилия домашних дел она не может себе это позволить!

Ну, а кроме всего прочего, ее мучило и чувство постоянной вины: даже отдыхая, она сознавала, что «обязана» посещать гимнастический зал и выполнять там всяческие упражнения, чтобы не растолстеть, или «обязана» заниматься каким-нибудь шикарным ужином для коллег Роберта. Чувство вины возникало у нее даже тогда, когда, совершенно вымотавшись, она извлекала из морозилки одну только пиццу и разогревала ее.

Но тут, в шестнадцатом веке, все эти современные комплексы казались такими далекими! Люди здесь не жили в одиночку, в изоляции друг от друга. И в домах у них вовсе не находилось сразу двадцать дел для одной женщины! В доме присутствовало сто и даже, может, сто сорок разных слуг для того, чтобы управляться, скажем, с семьюдесятью обязанностями! И не было так, чтобы одной усталой женщине приходилось и готовить, и убирать, и мыть посуду, и так далее, и тому подобное, да еще и работать где-то! Здесь, у них, за каждым человеком была закреплена всего одна какая-то обязанность! Женщины двадцатого века были, разумеется, сами повинны в своих страданиях, но в шестнадцатом веке люди чаще страдали от болезней, от страха перед непознанным, от полного незнания лекарств, а также – от постоянно преследовавшей их, и действительно реальной, угрозы смерти. Продолжительность жизни в шестнадцатом столетии была небольшой, и смерть всегда ходила где-то совсем рядом с подданными Елизаветы. С того дня, как появилась Дуглесс, в доме скончались уже четыре человека, и всех их можно было спасти, если б существовала какая-нибудь приличная палата скорой медицинской помощи с надлежащим уходом! Например, один из работников умер оттого, что па него свалилась повозка и началось внутреннее кровотечение. Глядя на этого мужчину, Дуглесс думала, что все бы сейчас отдала за то, чтобы быть врачом и уметь останавливать кровь! Люди тут умирали из-за какого-нибудь воспаления легких, гриппа или даже нарыва, через который в организм проникала инфекция. Дуглесс раздавала знакомым таблетки аспирина, залечивала раны, смазывая их неоспорином, или потчевала пациентов из столовых ложек пептобисмолом. На какое-то время она, конечно, облегчала страдания людей, по решительно ничего нельзя было поделать с их гнилыми зубами, с их порванными связками на ногах, из-за чего люди оставались калеками на всю жизнь, или с воспалениями аппендиксов, которые прорывались у детей, и они умирали от этого!

И с нищетой она тоже ничего не могла поделать. Как-то раз она попробовала поговорить с Гонорией о том, сколь велики различия между образом жизни членов семейства Стэффорд и жизнью крестьян. Именно в ходе этой беседы Дуглесс узнала о существовании законов, регулирующих доходы разных слоев общества. У них, в Америке, существовала претензия на некоторое всеобщее равенство и утверждалось, что якобы человек, стоящий миллионы долларов, ничуть не лучше какого-нибудь бедолаги, в поту зарабатывающего хлеб свой насущный. Правда, никто в это не верил, и совершившие преступления богачи отделывались легкими наказаниями, а бедняки всегда наказывались по максимуму!

Но, как поняла Дуглесс, в шестнадцатом столетии сама идея всеобщего равенства встречалась лишь взрывами хохота. Люди тут не были равными, и закон не разрешал им даже одеваться одинаково! Не вполне поверив этому, Дуглесс попросила Гонорию растолковать ей суть законов, регулирующих денежные поступления. Выходило, что мужчина с годовым доходом в сотню фунтов или немногим менее имел право носить камзол из бархата. Но на других предметах его верхней одежды никакого бархата не должно было быть. А если он зарабатывал лишь двадцать фунтов в год, то камзол ему полагался только из атласа или камчатной ткани, а прочая верхняя одежда – из шелка. Мужчина, зарабатывавший десять или менее фунтов стерлингов в год, не имел права тратить в год на одежду более двух шиллингов. Лицам с графскими титулами разрешалось носить соболиные шубы, а бароны, например, могли носить лишь шубы из песца. По длине верхняя одежда слуг не должна была переходить границу икры. Мастеровые обычно одевались в синее (именно поэтому представители верхних сословий редко использовали ткани этого цвета для своих одежд).

Здесь без конца принимались новые и новые законы. Регулированию подвергалось абсолютно все: доходы, меха, цвета одежд, материалы, даже фасоны! Дуглесс, к примеру, как одной из приближенных дам леди Маргарет, позволено было одеваться как графине. В конечном счете Гонория рассмеялась и сказала, что, в общем-то, каждый носит то, что может себе позволить, но если кто-то нарушит установления, заплатит штраф в пользу городской казны, а после этого сможет одеваться по своему вкусу.

В двадцатом веке Дуглесс как-то не приходилось слишком уж размышлять о своих нарядах. Конечно, ей нравилось, когда одежда была удобной и долго носилась, но в остальном она весьма мало ее занимала. Однако здесь, в елизаветинской эпохе, с ее красивыми платьями, все было по-другому! Уже через несколько суток своего пребывания в шестнадцатом столетии Дуглесс обнаружила, что люди тут просто необыкновенно озабочены своими тряпками! Так, приближенные к леди Маргарет дамы часами изобретали новые фасоны платьев!

Однажды днем прибыл какой-то торговец из Италии с рулонами тканей, заполнившими целых две телеги. Его приветствовали в парадных покоях с таким восторгом, как если б он открыл и привез им какое-нибудь средство от блошиных укусов! Дуглесс незаметно для себя вдруг обнаружила, что и она подключилась к этой вакханалии и вместе с остальными дамами занимается тем, что без конца разворачивает рулоны узких тканей и прикладывает образцы материи то к одной женщине, то к другой!

К ним присоединились и Николас с Китом – подобно большинству тамошних мужчин, они любили быть со всех сторон окруженными смеющимися, возбужденными, хорошенькими женщинами. К испугу Дуглесс, Кит отобрал для нее ткани на два платья и заверил ее, что пора уже ей носить свои собственные наряды.

Ворочаясь той ночью в постели, Дуглесс некоторое время провела без сна и все размышляла над тем, сколь отличны люди елизаветинской Англии от ее современников и, вместе с тем, как все-таки схожи с ними! Читая романы, где действие происходило в эпоху Елизаветы, Дуглесс почему-то усвоила, что народ в то время почти ничего не делал, кроме того, что вел бесконечные политические дискуссии. Создавалось впечатление, что даже при наличии телевидения, радио и различных политических еженедельников с обзорами новостей американцы как будто и вполовину не информированы так, как были якобы искушены в политике всякие персонажи из романов о жизни средних веков. Однако, как очень скоро поняла Дуглесс, люди тут, подобно обычным американцам, куда больше интересуются фасонами одежды, сплетнями или тем, как надлежащим образом управлять сложным хозяйством своих огромных поместий, нежели тем, что именно в данный момент делает королева!

В конечном итоге Дуглесс решила, что станет, конечно, делать для народа все, что в ее силах, но одновременно она поняла, что изменять уклад жизни людей шестнадцатого столетия вовсе не входит в ее задачу! Ее ведь направили в прошлое с тем, чтобы она спасла жизнь Николаса, и именно на этом она и намеревалась сосредоточиться. Она тут – наблюдатель, а вовсе не миссионер!

Был, правда, один аспект в этой средневековой жизни, с которым Дуглесс никак не могла смириться, это – отсутствие ванн. Люди, конечно, умывались и мыли руки и ноги, но целиком мылись весьма редко. Гонория не уставала напоминать Дуглесс о том, что та «слишком уж часто» (это – трижды в неделю!) принимает ванну. Дуглесс и сама терпеть не могла эту процедуру: нужно было, чтобы слуги занесли в спальню лохань для купания, затем другие слуги начинали шнырять с ведрами горячей воды в руках. Усилия по приготовлению ванны были столь грандиозными, что обычно после того, как вымывалась Дуглесс, в той же воде, чтобы она не пропадала, мылись еще двое. А однажды вышло так, что Дуглесс пришлось мыться в третью очередь, и на поверхности воды плавали чьи-то вши!

Мытье это уже начало превращаться для нее во что-то вроде навязчивой мании, пока Гонория случайно не показала ей фонтан в «узловом» садике. «Узловым» сад назывался потому, что зеленые изгороди в нем были спланированы весьма хитроумно, в виде как бы сетки с узлами, а внутри «петель» находились клумбы с яркими цветами. В самом центре сада, образуемом пересечением четырех таких «узлов», был устроен фонтан: струя била из подставки на высоком камне и падала в маленький прудик. Как выяснилось, мальчишку, смотревшего за фонтаном, послали повернуть регулировочное колесо.

– Ой, как здорово! – воскликнула Дуглесс. – Прямо как водопад или… – тут глаза ее заблестели, – или… как душ! – Именно в этот-то момент в голове у нее созрел некий замысел! Позже она поговорила с мальчишкой, который знал, как поворачивать колесо, наедине и пообещала заплатить ему один пенс, если он встретит ее тут завтра, в четыре часа утра.

И вот поутру, в четыре часа, Дуглесс на цыпочках вышла из спальни Гонории, спустилась вниз по лестнице и прошла в садик. Она несла с собой шампунь, тюбик с краской для волос, полотенце и матерчатую мочалку. Мальчишка с заспанными глазами, но тем не менее улыбающийся, взял от нее пенни (Гонория снабдила ее монеткой!) и пошел поворачивать регулировочное колесо. Дуглесс мгновение поколебалась, сбрасывать ли с себя всю одежду или нет, но, поскольку было еще темно и обитатели дома должны были подняться еще не скоро, она выскользнула из взятого напрокат халата и длинной полотняной рубашки и шагнула в фонтан.

Наверное, никто за всю историю человечества не наслаждался «душем» более, чем она! Дуглесс казалось, будто вместе с грязью, жиром и потом с нее смываются прожитые годы! Она ни разу не почувствовала себя чистой после купаний в лохани. После всех этих недель без душа она ощущала себя чумазой. Вымыв голову трижды шампунем и наложив на волосы немного краски, она также сбрила волосы у себя на ногах и под мышками, после чего почувствовала себя обновленной! Божественно, абсолютно божественно!

После довольно долгого пребывания под струями она наконец вышла из фонтана, свистнула мальчишке, чтобы тот закрутил колесо, затем вытерлась насухо и облачилась в халат.

Направляясь по дорожке к дому, она сияла. И, может, потому, что слишком широко – до ушей! – улыбалась и не могла из-за этого хорошо видеть или же потому, что еще было темновато и не все можно было рассмотреть, но она на кого-то наткнулась.

– Глория! – в изумлении воскликнула Дуглесс и только потом сообразила, что перед нею – наследница-француженка. – Я хотела сказать… – запинаясь, забормотала она, – надеюсь вы не Глория, нет? А где же ваша львица? – Тут Дуглесс сама удивилась тому, что это она городит. Она лишь изредка встречала наследницу, но при всех таких встречах ее неизменно сопровождала рослая и явно слишком уж о ней пекущаяся то ли охранница, то ли нянька, – Я вовсе не имела в виду… – опять начала Дуглесс, намереваясь принести свои извинения.

Однако француженка не стала ее слушать и, задрав нос, проплыла мимо Дуглесс, говоря при этом:

– Я уже достаточно взрослая, чтобы и самой о себе позаботиться!

Глядя на упитанную спину девицы, Дуглесс улыбнулась: говорит она в точности как ее пятиклассницы! Те тоже всегда воображают, будто достаточно взрослы, чтобы самим о себе позаботиться!

– Что, удалось тайком выскользнуть, да? – все так же с улыбкой спросила Дуглесс. Девица моментально обернулась, и выражение ее лица несколько смягчилось.

– Она и вправду храпит там! – сообщила она с некоторым подобием улыбки на лице. Потом, поглядев на фонтан, спросила:

– А вы-то что тут делаете?

Дуглесс тоже посмотрела на фонтан и к своему ужасу увидела, что весь маленький бассейн полон, мыльных пузырей. По ее мнению, они олицетворяли собой явление загрязнения окружающей среды, но, видимо, юной француженке пузыри показались чем-то чудесным, потому что девица, нагнувшись, набрала полную пригоршню мыльной воды.

– Я тут мылась, – ответила Дуглесс. – А вы не хотите ли? Деликатно пожимая плечами, девица ответила:

– Нет, я такого хрупкого здоровья!

– Ну, мытье не причинит вреда… – начала было Дуглесс и тут же умолкла. Никаких попыток миссионерства! Не забывай об этом! – напомнила она себе. Подойдя к девушке поближе, она внимательно поглядела на нее при свете начинающегося утра и спросила:

– А кто вам сказал, что здоровье у вас такое уж хрупкое?

– Леди Холлет, – ответила та и, поглядев на Дуглесс, пояснила:

– Ну, та самая, «львица» – гувернантка моя!

Дуглесс призадумалась: говорить или нет? Она понимала, что рискует, но девочка выглядела какой-то одинокой, и Дуглесс решилась.

– Так значит, леди Холлет уверила вас, что вы – слабого здоровья, и именно поэтому она и позволяет себе наставлять вас в том, чем вам питаться и когда можно, а когда нельзя выходить на прогулку, верно? В общем, вы под колпаком и вам приходится еще до рассвета тайком прокрадываться в сад, чтобы рассмотреть его получше! Вы именно это имели в виду?!

Девушка открыла было рот, но затем с каменным выражением лица произнесла:

– Леди Холлет оберегает меня от контактов с представителями низших слоев общества! – При этом она смерила Дуглесс презрительным взглядом.

– Это – от таких, как я, что ли? – подавляя улыбку, спросила Дуглесс.

– Вы – никакая не принцесса! – ответила девушка. – Леди Холлет говорит, что принцесса не позволила бы себе разыгрывать всякие спектакли, как это делаете вы! И еще она сказала, что вы необразованны: вы ведь даже по-французски не говорите!

– Ну, хорошо, это все утверждает леди Холлет. А вы сами-то что обо мне думаете? – спросила Дуглесс.

– Что вы – не принцесса, не то вы бы не…

– Нет-нет! – перебила ее Дуглесс. – Не надо повторять того, что говорит леди Холлет! Скажите-ка мне, как вы сами считаете!

Девушка уставилась на Дуглесс, явно не зная, что ответить.

Подбодрив ее улыбкой, Дуглесс спросила:

– Ну, а Кит вам нравится?

Француженка смотрела куда-то вниз, на свои руки и, как показалось Дуглесс, покраснела.

– Что, настолько уж все плохо? – опять спросила Дуглесс.

– Он меня совсем не замечает! – шепотом ответила девица, и голос ее задрожал от слез. Вдруг она упрямо вскинула голову и с ненавистью посмотрела на Дуглесс – в этот момент она выглядела точь-в-точь как Глория!

– Он глядит на вас! – сказала она.

– На меня?! – удивилась Дуглесс. – Но Кит мной вовсе не интересуется!

– Тут все мужчины влюблены в вас! И леди Холлет говорит, что вы чуть ли не… чуть ли не…

– Ой, не надо мне сообщать, кто я такая! – скривив губы, воскликнула Дуглесс. – Меня ведь уже по-всякому называли! Послушайте-ка… А как вас зовут?

– Мое имя – леди Аллегра Люсинда Николетта де Куре, – гордо ответила девица.

– А как вас называют близкие? – спросила Дуглесс. Девица несколько замешкалась, но затем улыбнулась и сказала:

– Моя первая няня звала меня Люси.

– Значит, Люси! – с улыбкой проговорила Дуглесс и, поглядев на небо, сказала:

– Мне кажется, нам лучше вернуться в дом. А то нас начнут искать… нас обеих.

Люси в испуге поглядела на нее, потом, подобрав свои тяжелые дорогие юбки, пустилась бежать к дому: ее явно страшила мысль о том, что ее отсутствие может быть обнаружено.

– Завтра утром! – крикнула ей в спину Дуглесс. – В это же время! – добавила она, но не была уверена, услышала ее Люси или нет.

Дуглесс тоже направилась к дому, не обращая никакого внимания на слуг, глядевших на ее мокрые волосы и халат. Открывая дверь в спальню Гонории, она тяжко вздохнула: ну вот, сейчас вновь начнется этот долгий, неприятный процесс одевания, а ей теперь более всего хочется облачиться в свои, такие удобные, джинсы и спортивный свитер!

После завтрака она тихонько ускользнула от других женщин и направилась на поиски Николаса. Дамы требовали от нее новых песен, а их запас, и без того скромный, Дуглесс уже исчерпала. Она намеревалась просто промурлыкать им соответствующие мелодии и убедить дам придумать на них свои собственные слова. Но сегодня она намерена поговорить с Николасом: ведь ничто связанное с его будущей казнью не изменится, если она не переговорит с ним!

Она нашла его в комнате, которая более всего походила на контору. Он сидел за столом, заваленным бумагами, и, похоже, занимался суммированием каких-то цифр на бумаге.

При виде Дуглесс он недоуменно поднял бровь и вновь уткнулся в свои бумаги.

– Николас, не можешь же ты все время меня игнорировать! – воскликнула она. – Нам надо поговорить! Найди время и выслушай меня!

– Я занят, – отозвался он. – И не надо мешать мне вашей бессмысленной болтовней!

– Болтовней?! Чушь какая-то! – возмутилась она, но он еще раз взглянул на нее, как бы призывая к спокойствию, и вернулся к своим цифрам. Эти цифровые записи Дуглесс представлялись совершенно бессмысленными, потому что иногда он пользовался римскими цифрами, иногда писал числа словами, употребляя при этом «…десять» вместо «…дцать», а в некоторых случаях употреблял арабские цифры. Стоит ли удивляться, что эти подсчеты даются ему с таким трудом! Дуглесс открыла висевший на поясе небольшой вышитый кошелек и вытащила из него свой калькулятор, работавший от солнечного света. Калькулятор она теперь постоянно носила с собой, потому что Гонория и другие дамы подсчитывали число стежков при вышивке, и Дуглесс часто что-нибудь складывала и вычитала для них, проверяя точность расчетов. Положив рядом с рукой Николаса калькулятор, она спросила:

– А Кит уже показал тебе, где в Беллвуде находится та потайная дверца?

– Лорд Кит! – выразительно поправил он. – И это вас не касается! И я к вам также не имею касательства! А в этом вопросе – также и все домочадцы в доме моей матушки! И вообще, сударыня, видеть здесь вас никто не желает!

Она продолжала стоять над ним и видела, что, несмотря на гнев, он взял в руки калькулятор и принялся нажимать на нем кнопки. Он набрал все нужные цифры, не забывая в промежутках между ними нажимать на кнопку «Плюс», а затем посмотрел на итоговую сумму, появившуюся в окошечке. По ходу беседы, не прерывая ее, он записал сумму на своем листке бумаги.

– Так, и вот еще… – пробормотал он, начиная складывать цифры второй колонки.

– Николас, – шепотом воскликнула она, – значит, ты помнишь! – У нее даже дыхание перехватило, но затем она повторила погромче:

– Стало быть, ты помнишь?!

– Ничего я не «помню»! – сердито выкрикнул он, уставившись на калькулятор, лежавший у него на ладони. Только в эту минуту он осознал, что пользовался им, но теперь уже не понимал толком, что это такое и как работает, поэтому отшвырнул от себя эту вещицу, как если бы она была каким-то средоточием зла!

Для Дуглесс было большим утешением видеть, что он умеет пользоваться калькулятором: значит, что-то из того, что он пережил в двадцатом столетии, все же отложилось где-то в глубинах его памяти! Конечно, это необычно, ведь все происходило на четыре года позднее, если вести отсчет времени с сегодняшнего дня, но ведь и до рождения Дуглесс с сегодняшнего дня должно еще пройти четыре сотни лет! С ней постоянно творятся многие странные вещи, и сейчас она просто никак не может подвергнуть сомнению его умение управляться с калькулятором! Но если он помнит это, тогда, стало быть, он и ее помнит!

Опустившись возле него на колени и положив руки на его руку, она прошептала:

– О, Николас, так ты и впрямь помнишь!

Николас хотел оттолкнуть ее от себя, но не мог. И что в ней такого, в этой женщине? Ну, хорошенькая, разумеется, но он видывал и более красивых! Да, никакого сомнения, ему встречались женщины и куда более соблазнительные, чем она, но эта… эта попросту никогда не уходит из его мыслей!

– Ну, пожалуйста! – шептала тем временем Дуглесс. – Пожалуйста, не закрывай свое сознание от меня! Не надо мне противиться! Ты же способен вспомнить и большее, если только позволишь себе это!

– Ничего я не помню! – твердо повторил он, глядя ей прямо в глаза. О, ему так хотелось сорвать сеточку с ее волос и рассыпать их по плечам, расплетя косы!

– Да нет, ты все-таки помнишь! – возразила она. – А иначе как бы ты сумел воспользоваться калькулятором?!

– Я и не… – начал было он и осекся, глянув на эту маленькую вещицу, валявшуюся поверх его бумаг. Верно ведь: каким-то образом ему стало известно, как ею пользоваться, как с ее помощью складывать цифры! Он вырвал руку, которую она держала, и воскликнул:

– Оставьте меня!

– Но, Николас, будь же добр, выслушай меня! – молила она. – Ты должен, обязан сказать мне, сообщил ли Кит тебе о той дверце в Беллвуде или нет! Ведь это поможет нам сообразить, как много еще осталось времени, пока он… пока он не утонет! – Точнее, пока Летиция не распорядится убить его! – подумала она. – Речь может идти о неделях или же о месяцах, – продолжила она, – но если только он уже показал тебе дверцу, то остается всего несколько дней! Ну, пожалуйста, Николас, не надо противиться мне в этом деле!

Однако он не желал позволить ей взять над собою верх! Он-то не намерен уподобляться остальным обитателям дома, которые только и делают, что ищут ее благосклонности! И он, Николас, уже который день ждет, когда в обмен на очередную песню она потребует кошелек с золотом! И даже мать так влюбилась в нее, что прямо-таки жаждет отдать ей золото, в этом не может быть сомнений! Так все и идет: леди Маргарет осыпает эту женщину бесчисленными подарками, нарядами и веерами и роется в сундуках с драгоценностями семьи Стэффорд, чтобы ссудить ей в пользование еще и такие богатые украшения, какие только доступны воображению!

– Не знаю я ни о какой дверце! – ответил наконец Николас. И солгал, ибо всего лишь несколькими днями раньше Кит показал-таки ему дверцу!

Сев на корточки – при этом юбка из зеленого атласа встала колоколом вокруг ее ног, – Дуглесс с облегчением вздохнула.

– Ну, и замечательно! – прошептала она. – Замечательно! Ей как-то не хотелось и думать, что Кит близок к смерти: ведь если Кит не умрет, то, весьма вероятно, Летиция упустит свой шанс вцепиться мертвой хваткой в Николаса, и в таком случае можно будет предотвратить эту чудовищную несправедливость! А кроме того, возможно, что после того, как Кит будет спасен от гибели, ее перебросят назад, в двадцатое столетие!

– Вам столь не безразличен мой брат? – спросил Николас, все так же взирая на нее сверху вниз.

– Ну, он, по-моему, славный парень, – ответила она с улыбкой, – но он никогда не стал бы… – Она умолкла, чуть не проговорив: «моим любимым на всю жизнь». Затем она посмотрела в голубые глаза Николаса, и на память ей пришла ночь, когда они занимались любовью. Она вспомнила его смех и его интерес ко всему в ее мире. И не давая себе отчета в том, что делает, она протянула к нему руку. Он же взял ее и прижался губами к кончикам пальцев.

– Колин! – прошептала она.

– Прошу прощения, сэр! – раздался тут чей-то голос из-за дверей.

Николас отпустил ее руку, и Дуглесс, понимая, что подходящий момент утерян, вскочила и оправила юбки.

– Так ты мне сообщишь о дверце, да? – напомнила она. – Нам придется очень зорко следить за Китом!

Николас не смотрел на нее. Эта женщина способна говорить лишь о его брате! Его-то, Николаса, мыслями она завладела всецело, но, похоже, что такого же влечения к нему она не испытывает! Да, у нее в помыслах один только Кит!

– Уходите! – пробормотал он себе под нос и повторил громче:

– Ступайте и пойте свои песни другим! А для того, чтобы околдовать меня, вам потребуется кое-что большее, чем просто песня! – И, глядя на калькулятор так, как если б это была какая-то дьявольская выдумка, добавил:

– И это заберите с собой!

– Ты можешь оставить его у себя и пользоваться им, если хочешь, – сказала Дуглесс.

Но он, жестко глядя на нее, сказал:

– Нет, я не знаю, как это делается!

Вздохнув, Дуглесс взяла калькулятор и вышла из комнаты. Все ее попытки поговорить с Николасом оказались безрезультатными! Кажется, Николас считает, будто охраняет от нее свое семейство! Она не могла не улыбнуться, потому что помнила, как Николас, которого она так любила в прошлом, тоже ставил на первое место свое семейство! Тогда, в двадцатом столетии, он все хотел вернуться, возможно даже на казнь, ради спасения своей семейной чести!

Нет, этот мужчина все же – тот самый Николас, которого некогда ей довелось полюбить! И только поверхностному наблюдателю, помнившему лишь о женщинах на столе или в беседке, он должен был представляться тем ловеласом, каким его изображали во всех этих исторических сочинениях! Ну, разумеется, ей не нравятся его раздражение и враждебность по отношению к ней! Все остальные члены семейства с ней так милы, что лучше не бывает, один лишь Николас проявляет недружелюбность!

Но ведь он может думать, что у нее есть какие-то свои, особые мотивы для того, чтобы находиться вблизи его семейства?! Быть столь доверчивыми, как все остальные его родные, вовсе не так уж хорошо! И Николас ведет себя правильно: он и не должен доверять ей! Ведь он не помнит о том, что когда-то встречался с ней, и у него нет оснований ей доверять. А эти самые «узы» между ними, и то, что он порой «слышит», как она зовет его, – все это дает ему лишние основания считать ее ведьмой!

«Вспомни же, Николас!» – мысленно произнесла она. Он говорил ей, что ничего не помнит, однако же калькулятор вот запомнил достаточно хорошо и сумел им воспользоваться! Подумав, что могут быть и еще какие-то вещи, которые остались у него в памяти, Дуглесс принялась мысленно перебирать содержимое своей дорожной сумки. Что бы такое показать ему, отчего память его пробудится?!

В гостевых покоях меж тем царило необыкновенное оживление: вероятно, прибыли товары от поставщика. Дуглесс знала уже, что это был специально нанятый человек, который ездил по всей Англии, закупая какие-нибудь необыкновенные деликатесы для семейства Стэффорд и раз в месяц переправляя их к ним. В этом месяце он прислал ананасы и шоколад, доставленные в Англию из Испании, куда они, в свою очередь, попали из Мексики. А еще он прислал сахар из Бразилии.

Отойдя в сторонку, Дуглесс наблюдала за бурной реакцией женщин при виде необычных продуктов. При этом она не могла не подумать о том, насколько проще в двадцатом столетии решаются продовольственные проблемы: американцы, например, могут иметь любые продукты в любое время года!

Взглянув на тщательно упакованный шоколад в порошке, Дуглесс вспомнила о ленче в стиле американского пикника на свежем воздухе для Николаса и о том, что она тогда ему приготовила: жареного цыпленка, картофельный салат, яйца с пряностями и «картошки» с шоколадом и орехами!

И тут ее осенила идея: она слышала где-то, что запахи и вкусовые ощущения являются сильнейшими генераторами памяти. Она и сама знала, что некоторые яства напоминают ей о бабушке Аманде, потому что в доме у нее всегда было потрясающее разнообразие всяческих кушаний. А вот запах жасмина неизменно вызывает у нее воспоминания о матери! Может, если она предложит Николасу те блюда, что он некогда пробовал в двадцатом веке, он сумеет больше вспомнить о времени, которое когда-то проводил с нею вместе?!

Отправившись к леди Маргарет, Дуглесс испросила у нее разрешения приготовить ужин на сегодняшний вечер. Сама идея леди Маргарет понравилась, но она пришла в ужас, когда услышала, что Дуглесс сама хочет работать на кухне. И она предложила: пусть Дуглесс объяснит старшему по буфетной груму, чего именно она хочет, а потом она может переговорить со старшим грумом по кухне (которого недавно приняли на работу на этот месяц), но сама пускай на кухню не ходит!

Однако Дуглесс настояла на своем, используя все, самые хитроумные, аргументы. Кроме того, леди Маргарет пробудила в ней любопытство относительно кухни и того, кого она именовала «старшим грумом по кухне, взятым на месяц».

После роскошного, продолжавшегося очень долго обеда Дуглесс отправилась вниз, на кухню, и была поражена тем, что там увидела. Одно помещение шло за другим, и повсюду были огромные плиты, массивные столы и сотни сновавших туда-сюда людей. У каждого из них был свой круг обязанностей. Двое слуг были раздельщиками мяса, двое – пекарями, еще двое – пивоварами; были там еще солодовник, парочка хмелеводов; там же находились прачки, какие-то дети, занятые престранными занятиями, был даже мужчина, именуемый «мастером грубой замазки» – в его обязанности входило подмазывать дырки, если где-то осыпалась штукатурка. Кроме того, там находились несколько клерков, подсчитывавших все расходы, вплоть до последнего пенни!

Огромные коровьи и свиные туши подвозились к кухне на телегах, а затем переносились в помещение для разделки. Далее шли ряды кладовых – каждая размерами больше, чем дом, – и все они были заполнены бочками. Толстые колбасы длиною в несколько футов и толщиною в руку свисали с высоких потолков. В двух помещениях кухни в нишах над плитами с двумя очагами были устроены нары с соломенными подстилками – на них спали многие работники по кухне.

Старший грум провел ее по всем помещениям и после того, как Дуглесс наконец оказалась в состоянии закрыть рот, разинутый от изумления перед размерами кухонных помещений и гигантскими количествами приготовляемой пищи, она принялась растолковывать собравшимся, чего именно она от них хочет.

Ее чуть не стошнило, когда она увидела, как какая-то грузная женщина принялась сворачивать шеи принесенным в клетках цыплятам. На плитах при этом стояли котлы с кипящей водой, в которую совали цыплят, чтобы их было легче ощипывать. (Наиболее мягкий пух сберегался слугами для изготовления подушек.) К своему удивлению, Дуглесс обнаружила, что среди продуктов, используемых в хозяйстве жителей шестнадцатого века, уже имеется и картошка, но почему-то ее едят не слишком часто. Несколько женщин принялись чистить картошку, другим было приказано варить яйца, которые оказались значительно меньше, чем яйца двадцатого века.

Для соуса к цыплятам и для пирожных Дуглесс требовалась мука, и ее проводили в мукомольню, где муку многократно просеивали, пропуская через множество матерчатых сит, с постепенно уменьшающимися отверстиями. Теперь Дуглесс начала понимать, почему у них так ценился чистый белый пшеничный хлеб, называемый «манче». Оказалось, что, чем ниже был статус какого-либо лица среди домашней челяди, тем более грубым хлебом он питался. В хлебе, испеченном из муки лишь одного просева, было полно отрубей, а также попадались песчинки и просто кусочки грязи. Лишь члены семейства Стэффорд и их вассалы ели хлеб из муки, которую просеивали множество раз, пока она не очищалась совершенно.

Дуглесс понимала, что цыплят, яиц и картошки хватит на всех, но печенье, для которого потребуется экзотичный и дорогостоящий шоколад, должно предназначаться лишь членам семейства Стэффорд. Один из поваров помогал ей, пока она решала, в достаточной ли степени цыпленок обмазан болтушкой из грубой муки и сколько еще муки потребуется для печенья со следующего сита, потом – со следующего и так далее. Дуглесс не чувствовала в себе сейчас склонности к проповеди идеи равенства, в особенности потому, что знала – в самой тонкой муке не было не только никаких отрубей, но отсутствовали и многие витамины, и поэтому такая мука была менее питательна, чем мука, которую просеивали меньшее количество раз! Так что Дуглесс попросту сосредоточилась на приготовлении пищи – пищи, которой можно было бы, наверное, накормить целую армию!

Но что было просто приготовить в какой-нибудь английской кухне двадцатого столетия в сравнительно малых масштабах, в шестнадцатом веке представляло проблему. Здесь все готовилось в огромных количествах, целыми чанами и быстро. Здесь не было бакалейных лавок, где можно было бы купить готовую горчицу или майонез для яиц и картошки. А весь перец, хранившийся под замком в особом ящике, был только в виде горошка, и его необходимо было предварительно перебрать, удалить камешки и растолочь его затем пестом в ступе величиною чуть ли не с таз. И орехи пекан для печенья тут тоже не продавались в уже очищенном виде упакованными в пластиковые мешочки – их надо было сперва очищать от скорлупы.

Дуглесс всем руководила и за всем наблюдала, одновременно обучаясь всему. У нее прямо дыхание перехватило, когда она увидела, что на противни для печенья подстилается бумага, на которой что-то написано. Она стояла и смотрела, как шоколадная болтушка проливается на листы документа, на котором – она была в этом уверена – стояла подпись чуть ли не Генриха Седьмого!

К тому времени, когда еда была уже почти готова и ее можно было бы подавать, Дуглесс подумала, что эта трапеза должна представлять собою что-то вроде пикника. Она отправила слуг в сад, чтобы там разостлали скатерти прямо на земле, а потом велела принести туда и подушки.

В тот вечер ужин подали поздно, уже после шести, но, наблюдая за выражением лиц собравшихся, Дуглесс видела, что она не зря потрудилась! Картофельный салат все уплетали большими столовыми ложками, и многие съедали по целой тарелке яиц с пряностями. Всем очень понравились и первоклассно зажаренные цыплята.

Сидя напротив Николаса, Дуглесс наблюдала за ним столь пристально, что сама почти ничего не могла проглотить. Насколько она заметила, ничто не пробудило в нем ни малейших воспоминаний! Ни искры!

С концом трапезы слуги с видом триумфаторов стали обносить гостей серебряными блюдами, доверху наполненными вкуснейшим шоколадным печеньем с начинкой из ореха пекан. Когда собравшиеся отведали печенья, у кое-кого на глазах появились слезы искренней благодарности.

Но Дуглесс смотрела на одного Николаса: вот он откусил кусочек, стал жевать… И медленно поднял глаза на Дуглесс – сердце ее так и затрепетало! Он помнит! – подумала она. – Да, что-то он все же помнит!

Николас положил на тарелку печенье, и, сам не понимая, зачем это делает, вдруг снял перстень с пальца левой руки и протянул ей.

Дрожащей рукой Дуглесс взяла перстень: это было кольцо с изумрудом, то самое, которое он уже дарил ей прежде, в доме Арабеллы, когда она впервые испекла для него шоколадные «картошки»! По выражению его лица она видела, что он и сам удивляется своему поступку.

– Ты уже дарил мне прежде этот перстень! – тихо сказала она. – Когда я приготовила для тебя «картошки».

Николас только и смог в ответ пристально уставиться на нее. Он начал было говорить что-то, прося у нее объяснений, но очарование этой минуты нарушил смех Кита:

– Я не стал бы винить тебя! – смеясь произнес Кит. – Это печенье и впрямь заслуживает, чтобы за него платили золотом! Вот, держите! – сказал он, снимая с пальца обычное золотое кольцо и тоже подавая его Дуглесс.

Хмурясь и улыбаясь одновременно, она взяла кольцо. Конечно, колечко это ничего не стоило в сравнении с изумрудом на перстне Николаса, но даже если бы цены перстней поменялись на противоположные, то и тогда кольцо Николаса оказалось бы более дорогим для Дуглесс!

– Благодарю вас! – пробормотала она и снова поглядела на Николаса, но тот отвернулся, и она поняла, что воспоминание уже покинуло его.

– Что-то ты слишком молчалив, брат, – сказал Кит, улыбаясь, Николасу. – Пойдем с нами, развеселишься: сегодня вечером Дуглесс будет обучать нас одной новой карточной игре под названием «покер»!

Но Николас отвернулся от брата: что-то произошло сегодня, он и сам не смог бы сказать, что именно. Вот за ужином он отведал шоколадного печенья, которое испекла эта женщина, и ему вдруг стало ясно – внезапно, безо всяких объяснений! – что она вовсе не враг ему!

Даже вручая ей перстень, он называл себя в душе дураком! Николас не уставал твердить себе, что он единственное во всем доме разумное существо, не склонное верить в то, что Дуглесс, мол, этакий дар богов! И если все ее добрые дела на поверку окажутся потом чем-то скверным, то он единственный из всех, кто был способен понять ее истинную Природу!

Но в этот вечер, пока он ел ее чудесное печенье, его прямо-таки захлестнули наплывающие видения, они переполняли его сознание. То он видел ее с распущенными волосами, с голыми ногами, восседающей на какой-то странной формы металлической раме с двумя колесами. То обнаженной, и вода струилась по ее прекрасному телу. И наконец, ему представилось, как она прижимает к груди его перстень и смотрит на него взором, исполненным любви! И тогда, не думая, он снял с пальца перстень и подал его ей: каким-то непостижимым образом перстень этот казался уже принадлежащим ей!

– Слушай, Николас! – обратился к нему Кит. – Да ты здоров ли?

– Да-да, – рассеянно ответил он. – Вполне здоров.

– Так ты тогда присоединишься к нам? – опять спросил Кит.

– Нет, – буркнул себе под нос Николас. Он не хотел оказаться рядом с этой женщиной, не хотел, чтобы она вызывала в его воображении образы того, что, как ему было доподлинно известно, никогда не могло происходить. Если бы он стал проводить с нею время, то того и гляди еще начал бы прислушиваться к ней, даже принялся бы верить кое-каким ее абсурдным россказням насчет прошлого и будущего!

– Нет, я не приду, – сказал он Киту. – Я буду работать.

– Работать? – с иронией переспросил Кит. – И никаких женщин, да? Я вот все думаю: а затаскивал ли ты хоть одну бабенку к себе в постель с тех пор, как к нам прибыла леди Дуглесс?!

– Она не… – начал было Николас и замолчал: ему вновь вдруг представилось, как Дуглесс сидит и улыбается ему, а ее мягкие волосы рассыпаны по плечам!

– Стало быть, все к тому и идет?! – засмеялся Кит. – Что ж, я не могу винить в этом тебя: женщина и впрямь прекрасна! И как же ты думаешь с ней поступить: взять в любовницы после свадьбы, да?

– Ни в коем случае! – воскликнул Николас. – И женщина эта для меня – ничто! Можешь взять ее себе! А я бы только и желал никогда впредь ее не видеть и никогда впредь не слышать ее голоса! Я вообще хотел бы, чтобы она никогда не появлялась в моей жизни!

– Так-так! Стало быть, гром таки грянул! – воскликнул, дразня его. Кит и, все еще улыбаясь, на всякий случай отступил чуть назад – он явно получал удовольствие, наблюдая за тем, как страдает он, Николас!

Николас вскочил с кресла: его бесил насмешливый тон всепонимающего брата, и он был готов уже полезть в драку. Однако Кит отскочил к дверям, и, стоило Николасу двинуться в его сторону, как он, громко хохоча, выскочил из комнаты, захлопнув за собой дверь перед самым носом Николаса!

Вновь усевшись за стол, Николас попытался было целиком сосредоточиться на лежавших перед ним счетах, но все его мысли были заняты той, рыжеволосой. Она там сейчас смеется, радуясь собственным деяниям! Но если расстроится, он сразу это почувствует.

Встав из-за стола, Николас прошел к окну и, распахнув его, выглянул в сад. И вдруг, безо всякого желания с его стороны, перед глазами его возникло еще одно видение: какой-то иной сад, ночь, идет дождь, и женщина взывает к нему! Он видел огни – странные какие-то пурпурно-голубые огни, высоко на столбах! И видел себя самого, начисто выбритого, в какой-то причудливой одежде, устремившегося куда-то в дождь!

Николас с силой захлопнул окно и потер глаза, как бы пытаясь изгнать видение. Нет, он не может допустить, чтобы эта женщина околдовала и его! Он не должен позволять ей целиком овладевать его мыслями!

Выйдя из конторы, Николас прошел в спальню, налил себе в высокий кубок сухого испанского вина и залпом осушил его. Потом, точно так же торопливо наполняя кубок, выпил второй и третий, пока наконец не почувствовал, как разливается по телу тепло. Ладно, все эти связанные с нею видения он просто утопит в вине! Будет вот сидеть здесь и пить до тех пор, пока не перестанет слышать ее, видеть ее, чувствовать ее запах… даже помнить о ней!

Через некоторое время вино сделало свое дело и приглушило эти так мучившие его видения. Вполне удовлетворенный и успокоившийся, он развалился на постели и тотчас погрузился в сон.

Однако ее образ вновь настиг его – на этот раз в сновидениях.

– Ты должен сказать мне, показывал ли уже Кит тебе потайную дверцу! – услышал он во сне женский голос, – И еще скажи, не поранил ли ты себе руку? – настаивал голос. – Кит погиб, и причиной этого был тогда ты! А что, если ты и теперь ошибаешься? – Голос сделался громким, настойчивым. – Что, если ты ошибаешься и Кит умрет из-за того, что ты не желаешь слушать?! – восклицала женщина.

Николас проснулся весь в поту и остаток ночи лежал с широко открытыми глазами, боясь вновь уснуть. Надо все-таки что-то делать с этой женщиной! Точно, надо что-то делать, если она и впредь не станет давать ему спать! Да-да, что-то нужно делать!

Глава 16

Утром в четыре часа Дуглесс тихонько выбралась из дома, намереваясь пройти к фонтану и принять душ. Вчера двое дам обсуждали друг с другом появление мыльной пены в бассейне, и леди Маргарет при этом бросила на Дуглесс всепонимающий взгляд. Покраснев, Дуглесс отвернулась от нее и подумала: а есть ли хоть что-нибудь, происходящее в семействе Стэффорд, о чем леди Маргарет не ведает?

И Дуглесс улыбнулась, вспомнив эту сцену, разумеется, если бы леди Маргарет всерьез полагала, что с ее, Дуглесс, стороны дурно использовать фонтан в качестве душа, она обязательно сообщила бы ей об этом!

Несмотря на то, что было еще довольно темно, Дуглесс тотчас увидела фигурку поджидающей ее Люси. Несчастный одинокий ребенок! – подумала она. Дуглесс уже успела порасспросить окружающих и узнала, что Люси вместе с гувернанткой привезли в Англию, в имение Стэффордов, когда девочке было всего лишь три года. Считалось, что она станет более приличествующей Киту супругой, если хорошенько узнает Англию и еще до замужества получше познакомится с членами семейства Стэффорд.

Но с самого первого дня после приезда сюда Люси леди Холлет, под предлогом того, что дитя переутомилось и заболело из-за переезда через пролив и последовавшей тряски по дорогам Англии, никого к ней не подпускала. А потом, когда Люси подросла и вполне пришла в себя, никто, похоже, уже и не замечал, что рядом проживает этот ребенок.

Примечательной особенностью людей шестнадцатого века, как заметила Дуглесс, было то, что они вовсе не пытались превратить детей в каких-то идолов, как это делают американцы в веке двадцатом. К своему удивлению, Дуглесс обнаружила, что большинство из дам – приближенных леди Маргарет – женщины замужние, и две из них оставили дома маленьких, причем одна женщина ушла в поместье, которое находилось за сотни миль от владений Стэффордов! При этом они вовсе не сходили с ума из-за того, удается им или нет проводить «лучшие в жизни часы» со своими чадами! Как-то раз, за вышиванием – в котором все дамы были необыкновенно искусны, тогда как Дуглесс демонстрировала абсолютно безнадежное тяп-ляпство, – она упомянула о том, что в ее стране многие женщины проводят со своими детьми целые дни напролет: развлекают их, обучают чему-нибудь и, в общем, изо всех сил стараются не уставать от их постоянного присутствия. Сообщение это всех собравшихся дам привело в ужас. Они полагали, что, пока дети не достигнут брачного возраста, их можно попросту не замечать – ведь в конце концов, они и умереть могут запросто, так как души их, пока они не сделались взрослыми, еще не сформировались!

Дуглесс тогда молча продолжила вышивание. Как ей представлялось до этой беседы, родители всегда, в любые времена, должны бы относиться с обожанием к собственным детям! Ей казалось, что матери всегда испытывают необыкновенные душевные терзания, размышляя над тем, достаточно ли они дают своим чадам. Но, оказывается, между шестнадцатым и двадцатым столетиями существуют расхождения, касающиеся не только проблем питания или же политики!

И сейчас, увидев Люси, Дуглесс на расстоянии чувствовала, сколь же одинока эта девочка: ведь она, по сути, незнакомка в доме, где проживает с детских лет!

– Привет! – сказала Дуглесс.

Люси сначала ответила ей широкой улыбкой, но затем лицо ее приняло обычное каменное выражение. И она чопорно произнесла:

– Доброе утро! – Когда же Дуглесс стала снимать с себя одежду, она с любопытством спросила:

– А вы что, опять станете этим заниматься, да?!

– Ну конечно, ежедневно! – ответила ей Дуглесс, ступая в фонтан и свистом давая знать мальчишке, что пора поворачивать колесо. От ледяной воды у Дуглесс прямо-таки перехватило дыхание, но чистота тела стоила, разумеется, кое-каких неудобств!

Пока Дуглесс плескалась в фонтане и мыла шею, Люси смотрела в сторону, но не уходила, и Дуглесс поняла, что ей что-то от нее нужно. А может, ей всего-навсего нужна подруга?!

Вылезши из своего душа-фонтана, Дуглесс насухо вытерлась и, оборачиваясь к Люси, спросила:

– Мы нынче утром собираемся поиграть в шарады. Может, И вы к нам присоединитесь?

– А что, лорд Кристофер тоже там будет? – тотчас поинтересовалась Люси.

– А… – понимающе протянула Дуглесс. – Да нет, я не думаю. Люси как-то враз сникла на своей скамье – будто из пляжного надувного мяча вдруг выпустили воздух.

– Нет, – сказала она. – Я к вам не приду.

Обмотав влажные волосы полотенцем, Дуглесс задумчиво глядела на Люси. Интересно, что можно сделать, чтобы эта пухленькая и не очень-то хорошенькая девочка-подросток сумела обратить на себя внимание такого великолепного парня, как Кит?

– Он только о вас и говорит! – угрюмо проговорила Люси.

– Что? Кит говорит обо мне?! – удивилась Дуглесс и присела рядом с Люси на скамейку. – А когда же вы с ним видитесь?

– Он почти ежедневно навещает меня, – сказала Люси. Да, Кит так именно и должен поступать! – подумала Дуглесс. – Он кажется очень внимательным и добрым.

– Ну, хорошо. Кит говорит обо мне, а вы сами-то с ним о чем разговариваете? – спросила она.

– Ни о чем, – ответила Люси, нервно сжимая лежащие на коленях руки.

– Как ни о чем?! – воскликнула Дуглесс. – Вы, значит, с ним совсем не разговариваете, да? То есть – он к вам ежедневно приходит, а вы, стало быть, просто сидите и молчите, будто нарост какой-то на древесном стволе, так, да?!

– Но леди Холлет говорит, что мне не подобало бы…

– Что? Опять леди Холлет?! Это та великанша-людоедша, что ли?! Да эта старуха настолько страшна собой, что любое зеркало трещинами пойдет, если даже она затылком в него поглядится!

Люси захихикала.

– А знаете, – сказала она, – как-то раз ручной ястреб сел на голову ей, а не своему хозяину. Думаю, по ошибке принял ее за свою подружку!

– Да уж! – засмеялась Дуглесс. – С таким-то шнобелем, как у нее… я лично вполне понимаю, почему он мог ошибиться!

Не выдержав, Люси громко расхохоталась и тут же прикрыла ладошкой рот.

– Мне бы так хотелось быть похожей на вас! – с тоской проговорила она. – Если бы только я могла рассмешить моего Кита… больше ей ничего не нужно было говорить, ибо Дуглесс и так все поняла: ведь «мой Кит» звучало почти так же, как «мой Николас»!

– А может, мы с вами придумаем, как рассмешить Кита! – воскликнула она. – Я как раз собиралась разыграть кое-какие водевильные сценки и хотела привлечь к этому Гонорию, но не исключено, что вы и я могли бы это сделать вместе?!

– Водевиль? Сцены? Но, мне кажется, леди Холлет…

– Послушай, Люси, – сказала Дуглесс и взяла ее руки в свои. – Я усвоила одну вещь, которая, по-моему, никак не меняется, сколько бы времени ни миновало: хочешь завоевать мужчину – борись за него! Ну, что тебе сейчас нужно? Чтобы Кит обратил на тебя внимание! А что тебе для этого требуется? Немножечко больше уверенности в себе! И еще: тебе нужно иметь свои собственные суждения обо всем, а не чьи-то еще! Так что вполне вероятно, что мы кое-какие из этих целей могли бы осуществить, если бы устроили это представление! Кит поймет, что ты уже не маленькая девочка, – а заодно это осознает и леди Холлет! Мы обе, ты и я, еще и повеселимся вволю! Ну, как тебе такое предложение?!

– Я… я не знаю… – промямлила Люси. – Я…

– А что сказал один герцог другому? – перебила ее Дуглесс. Люси растерянно глядела на нее.

– Так вот, он сказал: «там не было никакой леди, там была просто моя жена»!

У Люси от неожиданности даже рот открылся, потом она захихикала.

– А знаешь ли ты, куда садится кенар стоимостью в три сотни фунтов, а? – опять спросила Дуглесс и, выждав паузу, сама же и ответила:

– Да куда только ему заблагорассудится!

Люси рассмеялась – на этот раз еще громче.

– У тебя все получится! – решительно заявила Дуглесс. – Да-да, все непременно получится! Ну, а теперь давай-ка все обдумаем хорошенько! Когда начнем репетировать? И не надо ни на кого оглядываться! Ведь это ты – наследница, помни об этом! И помни, что леди Холлет у тебя в услужении!

К тому времени, когда Дуглесс вернулась в дом, день уже наступил. Она понимала, конечно, что многие из живущих в доме, где не существует никаких секретов, догадываются, чем она занимается каждое утро, но решительно все вежливо воздерживаются от того, чтобы задавать ей прямые вопросы!

Выяснилось, что сегодня утром леди Маргарет слишком занята и не нуждается в новых развлечениях, так что Дуглесс решила побродить по парку, и – это получилось как-то само собой – вскоре занялась тем, что стала рисовать прямо на земле буквы алфавита, обучая трех работавших на кухне детей письму. Лишь к обеду она поняла, что занималась этим довольно долго.

Ни Николас, ни Кит обедать не явились. Дуглесс мысленно дала себе слово, что после трапезы обязательно отыщет Николаса и вновь попытается поговорить с ним. Хорошо, что Кит еще не успел показать Николасу потайную дверцу в Беллвуде, и, насколько она понимает, «несчастье» с Китом еще можно предотвратить!

Улыбаясь, она вышла из-за обеденного стола и согласилась, чтобы Гонория вновь поучила ее делать кружево из кусочка полотна. Сама же Гонория доделывала дивной красоты манжеты, на которых красовалось вышитое имя – «Дуглесс» – в окружении причудливых маленьких птичек и зверюшек.

Склонившись над пяльцами, Дуглесс чувствовала себя умиротворенной: она очень хочет помочь бедняжке Люси, вчера Николас все-таки, кажется, вспомнил кое-что из их жизни в двадцатом столетии! И Дуглесс полюбовалась на кольцо с большим изумрудом на своем пальце. Теперь, когда она хоть как-то расшевелила память Николаса, он наверняка вспомнит что-то еще! Дуглесс была преисполнена решимости сделать то, что ей не удалось во время их первой встречи!

Голова у Николаса болела, и он не слишком твердо стоял на ногах. С тех пор, как минувшей ночью он намеренно не позволил себе спать, никакие туманные образы его более не посещали, однако под утро его вновь стали мучить те же видения. «А что, если ты ошибаешься?» – все спрашивал у него женский голос. Ошибается? Действительно, в чем?! В том, что она – ведьма? Но видения эти – только лишнее тому доказательство!

В раздражении, не замечая испуганного выражения лица рыцаря перед собой, Николас сделал резкий выпад шпагой в его сторону. Обычно, упражняясь в фехтовании, он не бывал напорист, но сегодня, когда голову ломило и в душе поднимался гнев, он испытывал какую-то потребность в агрессии. Он сделал еще несколько подобных же выпадов, потом еще и еще. Рыцарь отскочил от него и в изумлении спросил:

– В чем дело, сэр?

– Ну что, ты намерен сразиться со мною по всем правилам или нет? – с вызовом воскликнул Николас, вновь направляя на противника шпагу. Быть может, если он сильно устанет от фехтования, эта женщина более не будет надоедать ему и он перестанет постоянно видеть и слышать ее!

Николас измотал трех противников, пока полный свежих сил четвертый не одолел его: Николасу следовало бы уклониться влево, а он, наоборот, ушел вправо, и противник острием своей шпаги довольно аккуратно резанул его по левому предплечью почти до самой кости. Николас стоял и смотрел на струящуюся из раны кровь, и внезапно его посетило очередное видение. Нельзя даже сказать, что видение это попросту пришло к нему, ибо он сам как бы участвовал в нем, был внутри него!

Ему чудилось, что он идет пешком рядом с рыжеволосой женщиной, в каком-то очень странном месте. Они остановились перед зданием со множеством окон. Эти окна были такими, каких он не мог представить себе даже во сне: стекла – абсолютно прозрачные, будто их и вовсе не было! Рядом проехал какой-то большой, странного вида механизм на колесах, но его, Николаса, даже этот механизм будто бы совершенно не заинтересовал – он был всецело сосредоточен на разговоре с женщиной, которой объяснял происхождение шрама у себя на предплечье. Он рассказывал ей, что это – след от раны, которую он получил, упражняясь в фехтовании, в тот самый день, когда утонул Кит!

Так же внезапно, как появилось перед ним, это видение пропало, и, вернувшись к действительности, Николас обнаружил, что лежит на земле, над ним склонились люди с озабоченными лицами, и один из них пытается остановить кровь, которая хлещет у него из раны на руке.

Чувствуя, что у него нет времени заботиться о своей ране, Николас распорядился:

– Седлайте двух коней! – Потом добавил тише:

– На одну из лошадей поместите дамское седло!

– Вы что, поедете куда-то? – переспросил один из слуг. – То есть вы хотите сказать, что поскачете куда-то с дамой, но ваша рука…

Николас смерил его ледяным взглядом и сказал:

– Да, одна лошадь – для госпожи Монтгомери, она…

– Но ведь она при езде только и способна на то, чтобы не вывалиться на скаку из седла! – проговорил мужчина с явным презрением в голосе.

– Хватит! – крикнул Николас и, вставая, распорядился:

– Руку мне перевяжи покрепче, чтобы остановить кровь, а потом вели оседлать двух лошадей – пусть па обеих будут мужские седла! И поскорее, – добавил он, – времени терять нельзя! – Голос у него сейчас был тихим, но в нем чувствовалась решимость.

– Может, мне позвать женщину? – предложил другой приближенный.

Но Николас, вытянув руку, пока слуга крепко заматывал порез тряпицей, посмотрел на окна дома и уверенно произнес:

– Не надо, она сама придет!

Склонясь над пяльцами, Дуглесс вместе с другими дамами занималась вышиванием, одновременно прислушиваясь к даме, рассказывавшей какую-то смачную историю о женщине, которая всячески старалась заманить к себе в постель супруга другой женщины. Она довольно внимательно слушала это увлекательное повествование, когда вдруг скорчилась от сильной, жгучей боли: казалось, будто что-то резануло ее по левому предплечью.

Издав болезненный стон, Дуглесс свалилась с табуретки на пол.

– Ой, рука! – громко воскликнула она, обхватывая и поглаживая правой рукой свою левую. – Я чем-то поранила руку! – проговорила она, и глаза ее из-за мучительной боли мгновенно наполнились слезами.

Вскочив с места, Гонория кинулась к Дуглесс и, опустясь перед ней на колени, скомандовала:

– Трите ей руки, не дайте ей потерять сознание! – Выпалив все это, Гонория столь же быстро развязала закрепленный под плечом узелок от рукава Дуглесс и стала стягивать рукав вниз. Заставляя Дуглесс отвести прижатую к груди руку, пока она стаскивала рукав, Гонория тоже морщилась, как от боли. Но вот рукав сняли, и, закатав вверх широкий рукав нижней рубахи, Гонория внимательно осмотрела предплечье Дуглесс.

На нем решительно ничего не было, даже кожа нигде не покраснела!

– Я что-то ничего не вижу! – воскликнула Гонория и внезапно почувствовала страх: ее приставили присматривать за Дуглесс, но женщина эта такая странная! Вот и сэр Николас обвинял ее в том, что она, мол, ведьма! А может, подобная боль и есть проявление ее ведьмаческой природы?!

От боли в руке у Дуглесс потемнело в глазах, но, поглядев на руку, она и сама ничего на ней не обнаружила.

– Такое чувство, – прошептала она, – как если бы кто-то вонзил в нее нож!

Она попробовала помассировать левое предплечье, но почти не чувствовала собственных прикосновений.

– Я не ощущаю пореза! – прошептала она, стараясь не застонать от боли. Столпившиеся вокруг женщины глядели на Дуглесс как-то очень странно, как если бы она была невменяемой.

И внезапно Дуглесс осознала, что слышит внутри себя голос Николаса: они с ним как будто бы лежат в постели, и она прикасается пальцами к шраму на его левом предплечье – к тому самому шраму, который он получил в день, когда утонул Кит!

Мгновенно вскочив, Дуглесс спросила, изо всех сил стараясь не выглядеть безумной:

– А где тут мужчины упражняются в фехтовании? – «Господи Боже ты мой! – молилась она в душе. – Не допусти только, чтобы я пришла слишком поздно!»

Всех дам ее вопрос, по-видимому, только убедил в том, что Дуглесс не в себе, – всех, кроме Гонории, которой поведение Дуглесс уже более не казалось странным и которая тотчас ответила ей:

– Это – на задах дома, за лабиринтом из естественных изгородей, нужно пройти через северо-восточные ворота. Дуглесс лишь кивнула в ответ и, не теряя времени, подхватив юбки, пустилась бегом, мысленно благодаря Господа за эти фижмы, удерживавшие подол платья на достаточно большом расстоянии от ног. Пробегая через холл, она сбила с ног какого-то мужчину и, когда тот рухнул на пол, попросту переступила через него. Женщина на кухне пыталась что-то снять с высоко подвешенной полки, и Дуглесс, пригнувшись, но не замедляя бега, проскочила у нее под руками. Затем на ее пути оказалась целая баррикада снятых с телеги бочек, и Дуглесс принялась скакать через них, так, прыгая, она миновала пять бочек, одну за другой, и выглядела при этом как обряженный в причудливый наряд участник бега с препятствиями на какой-нибудь из олимпийских игр! На задах лабиринта из зеленых изгородей она наткнулась на леди Маргарет, но пронеслась мимо, даже не попытавшись остановиться и заговорить с нею. Ворота в стене за кустами естественных изгородей оказались притворенными, и тогда она с силой саданула по створкам ногой и настежь их распахнула.

Оказавшись за пределами парка, она помчалась так быстро, как только могла.

Николас уже восседал на лошади. Одна рука у него была обмотана окровавленной тряпкой.

– Кит! – вскричала Дуглесс еще на бегу. – Мы должны спасти Кита!

Дуглесс опомниться не успела, потому что слуга подхватил ее на руки и закинул на спину лошади. О чудо, спасибо всем святым на свете – седло на этот раз было мужским! Дуглесс сунула ноги в стремена, ухватилась за поводья и глянула на Николаса.

– За мной! Поскакали! – воскликнул тот и, пришпоривая лошадь, устремился вперед.

Встречный ветер порошил пылью в глаза, и рука у нее все еще пыла, но теперь внимание Дуглесс было приковано лишь к тому, чтобы не отстать от Николаса. За ними поспешали еще трое всадников, старавшихся держаться вровень с Николасом и Дуглесс.

Они скакали через вспаханные поля, через какие-то огороды с капустой и репой на грядках. Мчались мимо грязных крестьян, по их жалким угодьям, и впервые за все это время Дуглесс не думала о необходимости равенства, хотя копыта лошадей, на которых гнали вперед она и ее спутники, начисто сметали посевы и даже разрушили вчистую парочку навесов на пути. Затем они въехали в лес, и ветви деревьев свисали над самыми их головами. Дуглесс пригнулась, прижавшись к шее лошади, и та продолжала нестись вперед. Вот Николас, съехав с дороги, устремился куда-то прямо через лес. Под деревьями было совершенно чисто – никаких гниющих бревен или чего-либо подобного, ибо даже коряги использовались жителями на топливо, так что, если не считать свешивавшихся древесных ветвей, путь был свободен.

Ей как-то и в голову не пришло расспрашивать Николаса, откуда тот знает, где Кит, но она была уверена, что он это знает! Так же, как знал, когда поранил руку, что она непременно придет.

Они пронеслись сквозь деревья к какой-то полянке, и перед ними блеснула гладь красивого, питаемого ручьями лесного озера, со всех сторон окруженного еще более густым лесом. Николас на скаку спрыгнул с лошади, Дуглесс последовала его примеру и при этом порвала тяжелую длинную юбку, зацепившуюся за седло.

Она подбежала к озеру, и кровь застыла у нее в жилах: трое мужчин извлекали из воды обнаженное, на вид безжизненное тело Кита. Лицом он был повернут вниз, длинные темные волосы свешивались на плечи, а шея казалась какой-то слабой, такой, какая бывает у мертвых.

Николас в отчаянии смотрел на брата.

– О нет! – вскричал он наконец. И опять повторил:

– О нет же! Нет!

Обойдя Николаса, Дуглесс подбежала к мужчинам, державшим Кита.

– Кладите его сюда! Ничком, на живот! – приказала она.

Слуги Кита в нерешительности замешкались.

– Слушайтесь ее! – прикрикнул на них Николас. Дуглесс тотчас приступила к делу, применив новейшие приемы, позволявшие извлечь воду из легких. Усевшись на Кита верхом, она сдавила ему ногами легкие, а руками стала поднимать его сведенные руки, прижимая их к своей груди, чтобы загнать внутрь легких Кита воздух. Раз, второй, третий – безрезультатно!

– Молитесь! – приказала она окружавшим ее мужчинам. – Мне нужна любая, какую только можно оказать, помощь, молитесь же, чтобы свершилось чудо!

И мужчины стали на колени, опустив головы и сжав руки перед грудью.

Николас тоже встал на колени рядом с недвижным телом Кита, положил ладони обеих рук на мокрые волосы брата. Голова его была опущена, глаза плотно закрыты.

Дуглесс же продолжала начатое: вперед – назад, вперед – назад!

– Ну, пожалуйста, Кит! – молила она. – Пожалуйста, оживи! И когда она уже почти потеряла надежду. Кит вдруг кашлянул.

Николас поднял голову и поглядел на Дуглесс, которая все продолжала поднимать и опускать сведенные руки Кита, проводя ими по его спине.

Кит кашлянул еще раз, потом еще и наконец зашелся в приступе рвоты – из легких его полилась вода.

Скатившись с Кита, Дуглесс закрыла лицо руками и разразилась слезами.

Пока брат извергал из себя воду, Николас придерживал его за плечи. Один из рыцарей прикрыл своим плащом обнаженный торс Кита, а остальные мужчины стояли и смотрели на Дуглесс. Волосы у нее растрепались и рассыпались по плечам, платье было порвано, она где-то потеряла туфлю, на одном рукаве была кровь – кровь из руки Николаса, другой вообще отсутствовал.

Наконец Кит перестал кашлять и откинулся назад, прислонившись спиною к брату. Потом он изумленно поглядел на руку Николаса, крепко прижатую к его груди, – с руки на голую мокрую грудь Кита падали капли крови. Затем Кит посмотрел на своих шестерых спутников, которые уставились на женщину из рода Монтгомери – та, прикрыв лицо ладонями, тихо плакала.

– Ничего себе, отличный способ отмечать возвращение человека с того света! – нашел в себе силы пошутить Кит. – Мой братец поливает меня кровью, а хорошенькая женщина продолжает лить по мне слезы! Тут что, никто не рад тому, что я жив, а?!

Пропустив эту шутку мимо ушей, Николас все же обнял Кита покрепче. Дуглесс же, вытирая слезы, шмыгнула носом. Один из рыцарей подал ей носовой платок.

– Благодарю вас! – пробормотала она и громко высморкалась.

– Эта девушка спасла вам жизнь! – воскликнул один из рыцарей, и в голосе его был благоговейный страх. – Это – просто чудо! – добавил он.

– Ведовство! – пробормотал себе под нос другой рыцарь.

– Ну-ка, еще разок назови ее ведьмой, и тебе конец – даже произнести это слово не успеешь! – пригрозил Николас, глядя ему прямо в глаза.

Рыцари хорошо знали, что Николас как скажет, так и делает!

Дуглесс тоже посмотрела на него и поняла, что ненависть его к ней прошла и что теперь, наверное, он станет ее слушать. Высморкавшись еще разок, она хотела подняться с земли, но споткнулась, и тут же один из рыцарей помог ей встать. Все они глядели на нее так, как если бы она была то ли святой, то ли демоницей!

– Господи Боже мой! – воскликнула она. – Да кончайте же таращиться на меня! В моей стране это – самая заурядная вещь: воды у нас полно, и народ только и делает, что тонет! Право же, никакое это не чудо!

К собственному облегчению, она почувствовала, что мужчины поверили ей, главным образом потому, вероятно, что им очень уж хотелось поверить!

– Ну, хватит! Вместо того, чтобы толкаться тут без толку, занялись бы делом! – воскликнула она. – Бедняга Кит, должно быть, совсем закоченел! А у тебя, Николас, не рука, а какая-то кровавая масса! Вы двое, помогите-ка Киту, а вы посмотрите, нет ли каких-нибудь чистых тряпок, чтобы перевязать Николасу руку! И еще кому-то нужно пройти к лошадям – посмотреть, живы ли они после такой гонки! Ну, ступайте же! И побыстрее!

Во все времена за женщинами все же оставалось то преимущество, что маленькие мальчики, прятавшиеся где-то глубоко, в самых недрах душ взрослых мужчин, неизменно сохраняли в себе память о тех далеких днях, когда женщины были всесильны! Так что рыцари, сталкиваясь друг с другом, бегом кинулись исполнять ее распоряжения.

– Скажи-ка, брат, – радостно прокомментировал все это Кит, – не проницательного ли человека ты в данный момент поддерживаешь, а?! – Николас не отвечал и только продолжал крепко прижимать к себе брата, как если бы опасался, что стоит только отпустить его, и Кит тотчас же умрет вновь! – Не принесешь ли мои одежды? – тихо сказал Кит Николасу и замотал головой, когда к его одеждам, грудой наваленным на берегу, направилась Дуглесс.

Медленно разжав объятия, Николас отпустил брата и сделал попытку встать, но ноги плохо держали его, ослабевшего из-за потери крови, из-за сумасшедшей скачки, от страха за жизнь Кита. Отойдя в сторонку, Дуглесс смотрела, как Николас медленно шагает к берегу, берет в охапку одежды Кита и возвращается с ними.

Кит принял у него из рук одежды со столь торжественным видом, как принимает король корону при помазании на царство, а потом, ухмыляясь, сказал:

– Да присядь же ты, братишка!

Николаса качнуло назад, и Дуглесс, подхватив его под мышки, отвела в сторону и усадила на траву, а затем и сама уселась рядом. Обернувшись к ней, Николас положил голову ей на колени.

– Ну вот, теперь-то мой брат более походит на Николаса, которого я знаю! – засмеялся Кит и поглядел в сторону поляны, на которой появились сопровождающие.

Глядя в глаза Николасу, Дуглесс перебирала его мокрые от пота темные кудри. Наконец-то, после долгого-долгого перерыва, к ней вернулся ее Николас! Человек, которого она любила и которого потеряла, теперь вновь был с ней!

– Ну что, опять тебе лук в глаза попал, да? – спросил ее Николас, и от этих его таких до боли знакомых слов на глаза Дуглесс и впрямь навернулись слезы.

– Это просто ветер! – пробормотала она. – Ветер, и ничего более! – И, улыбаясь ему, добавила:

– Дай-ка, я посмотрю твою руку: хочу поглядеть, что ты там с нею сделал!

Он послушно протянул к ней руку, и у нее даже в животе заныло. Вся повязка на руке Николаса пропиталась кровью и превратилась в корку, так же, как и рукав его сорочки поверх повязки.

– Сильно болит? – спросила она.

– Да ничего, надеюсь, руку я не потеряю. Пиявки…

– Вот еще, не хватало лишь пиявок! – воскликнула Дуглесс. – Ты же не можешь позволить себе еще потерю крови! – Тут она поглядела в сторону Кита и увидела, что тот уже одет и двое сопровождающих, поддерживая под руки своего пошатывающегося от слабости господина, ведут его к лошади.

– Давай, Николас, поднимайся! – воскликнула она. – Мы сейчас поедем домой и займемся твоей рукой!

– Не-а! – ответил он, – Я хочу, чтобы мы остались тут, вдвоем!

И взгляд его был таким нежным, таким исполненным желания, таким потаенно-эротичным и предвещал столько счастья, если только она согласится остаться!

– Нет, – проговорила она, помимо воли склоняясь над ним для поцелуя.

– Это женское «нет» так приятно слышать, – тихо отозвался Николас и потянулся рукой к ее волосам, ероша их. Однако губы их так и не сомкнулись!

– Нет, не надо! – твердо сказала Дуглесс. – Вставай! Да, Николас, я не шучу: давай, поднимайся! Ты не должен убаюкивать меня тут всякими нежными разговорами и позволять себе делать все, что заблагорассудится, иначе у тебя начнется гангрена! Нет, мы должны вернуться домой, промыть рану, и пусть Гонория хорошенько зашьет ее!

– Гонория? – удивленно переспросил он.

– Ну да, она у вас в доме шьет лучше, чем кто-либо другой!

– Что ж, рука у меня, и вправду, немного болит, – нахмурившись, проговорил он, а затем медленно и неохотно поднял голову с ее колен. Он стал уже вставать, но в тот момент, когда лицо его оказалось вровень с ее лицом, изловчился и быстро, ласково поцеловал ее в губы.

Медленно-медленно они тронулись в обратный путь, к дому Стэффордов, и Дуглесс по мере приближения к нему все старалась усесться в седле попрямее и хоть как-то привести в порядок одежду. Но ее платье было порвано, запачкано кровью и вымазано в грязи, так что починить его уже не представлялось возможным. Да еще и свою маленькую шапочку для волос, украшенную жемчужинками, она, видно, потеряла! А когда они подъехали еще ближе, Дуглесс вдруг вспомнила, как промчалась мимо леди Маргарет, даже не заговорив с нею, да еще прямо у нее под носом ногою распахнула ворота! И вот теперь она, Дуглесс, явится туда, и вид у нее будет совсем как у уличной девки, и на лошади она едет, раскинув обе ноги в мужском седле, и юбки у нее задраны чуть ли не до самых манжет!

– Знаешь, мне кажется, что я сейчас не могу показаться на глаза твоей матери, – сказала Дуглесс Николасу.

Тот удивленно поглядел на нее, но тотчас отвернулся, ибо увидел дом. Один из рыцарей прискакал туда раньше их, и всем уже стало известно о том, что Кит чуть не погиб. Леди Маргарет со всеми своими дамами дожидалась их, желая поприветствовать. Дуглесс сглотнула подступивший к горлу комок.

Едва только Кит ступил на землю с коня, леди Маргарет кинулась к нему, заключила в объятия, а затем обернулась к Дуглесс.

– Прошу прощения, миледи, за мой вид! – воскликнула Дуглесс. – Я…

Но леди Маргарет, взяв в обе свои ладони лицо Дуглесс И целуя ее в обе щеки, проговорила в ответ:

– Для меня вы – самая прекрасная!

И Дуглесс почувствовала, что краснеет – и от смущения, и от удовольствия сразу!

Затем леди Маргарет, оборотившись к Николасу, бросила один только взгляд на его руку и громко распорядилась:

– Пиявок сюда!

Становясь между матерью и сыном, Дуглесс сказала шепотом:

– О, миледи, пожалуйста, не могла бы я сама осмотреть его руку? Ну, пожалуйста, дозвольте мне! Гонория мне поможет! В некотором смятении, леди Маргарет спросила:

– А что, у вас и для лечения ран есть таблетки?

– Нет, – ответила Дуглесс, – только мыло, вода и еще дезинфицирующее средство. Ну, пожалуйста, разрешите мне позаботиться о нем!

Леди Маргарет через плечо Дуглесс поглядела на Николаса, потом согласно кивнула. Затем, уже наверху, в спальне Николаса, Дуглесс составила для Гонории целый список необходимых ей вещей:

– Мне понадобится кусок мыла – самого плотного, самого едкого из всех, какие тут у вас есть, такого, в котором присутствует щелок, – быстро-быстро говорила она. – Еще нужен чайник, чтобы вскипятить воду, серебряные иголки, белая шелковая нить, кусочек пчелиного воска и моя дорожная сумка с колесиками, а также – полотно, самое чистое, самое белое, какое только найдется в доме! – И сразу трое горничных кинулись исполнять распоряжения Дуглесс.

Оставшись наедине с Николасом, она заставила его опустить руку с заскорузлой повязкой в продолговатую латунную кастрюлю, наполненную чистой водой. Николас был раздет до пояса, и, хотя Дуглесс старалась изо всех сил не отвлекаться от дела, она не могла не чувствовать на себе взгляда его горящих глаз.

– Расскажи мне, пожалуйста, кем мы были когда-то друг для друга! – попросил он.

Ставя чайник с водой в камин, Дуглесс ответила:

– Ты являлся ко мне в мою эпоху. – Он приготовился слушать, но она вдруг почувствовала, что ей почему-то не хочется говорить об этом. Тот Николас, который обвинял ее в ведовстве, не имел власти над нею, но этот Николас, глядящий, на нее горящими глазами, смущал ее, заставляя даже Пальцы на ногах поджимать!

Приблизясь к нему, Дуглесс увидела, что кровавая корка немного размягчилась на повязке. Положив его руку поперек кастрюли, она достала маленькие ножницы для шитья и принялась разрезать отвердевшую повязку.

– Были ли мы любовниками тогда? – тихо спросил он. У Дуглесс даже дыхание перехватило.

– Если ты не станешь сидеть спокойно, я ничего не сумею сделать! – воскликнула она.

– А я и не двигался, – ответил он, – это ты сама! – И, задержав на ней взгляд, спросил:

– И долго мы были вместе? А сильно любили друг друга?

– Ох, Николас! – воскликнула она и почувствовала, что глаза ее вновь наполняются слезами. – Все было вовсе не так! Ты явился ко мне с некоей целью! Тебя обвинили в измене, а в моем времени ты появился потому, что нашлись бумаги леди Маргарет. И мы с тобой пытались выяснить, кто же предал тебя.

Она принялась тихонечко снимать засохшие на ране полоски материи.

– Ну и что же? Выяснили мы с тобой истину? – спросил он.

– Нет, – тихо ответила она, – не сумели! Уже позже, после того, как ты вернулся в прошлое, мне удалось установить истину, но это случилось, когда… – она поглядела ему в глаза, -…когда тебя уже казнили!

Выражение лица у Николаса постепенно менялось, исчезла маска сексуальной озабоченности. Да, отныне он уже не может не считаться с этой женщиной! Она знала и о слугах в кладовке, прятавшихся там, пока они с Арабеллой развлекались на столе! Знала все про Кита! И даже сейчас, едва подумав о том, сколь близок он был к тому, чтобы потерять Кита навеки, Николас почувствовал, как сердце молотом заколотилось в груди: ведь не окажись эта женщина там, Кит наверняка был бы мертв! И все из-за него, Николаса. Да, верно, – это его и только его вина, потому что, когда Дуглесс спросила его о потайной дверце в Беллвуде, он ведь ей солгал! Она же загодя сообщила ему, что Кит должен был показать ему эту дверцу за неделю до гибели, но он, Николас, тогда не слушал ее! Его ревность едва не стоила брату жизни!

Откинувшись на подушки, Николас спросил:

– Ну, а что еще ты знаешь?

Она уже открыла было рот, чтобы рассказать о Летиции, но подумала, что еще не время – Николас еще не полностью ей доверяет. Она же помнит, что он любил Летицию, даже стремился поскорее покинуть двадцатое столетие – и от нее, от Дуглесс, тоже уйти! – чтобы вернуться к дражайшей своей супруге! Да, потребуется время, прежде чем он станет настолько верить ей, что она сможет рассказать ему и о Летиции. Но с этим можно подождать, не то что в случае с Китом!

– Я потом скажу, сначала нужно посмотреть, что у тебя с рукой.

И она продолжала потихоньку снимать с его раны кусочки прилипшей повязки, пока наконец ее глазам не предстал очень глубокий порез на руке. Прежде ей никогда не приходилось иметь дело с кровоточащими ранами, но годы работы В начальной школе приучили ее к необходимости спокойно относиться к таким вещам, как выбитые зубы, ссадины, из которых сочится кровь, и даже переломанные конечности, и При этом, ради спокойствия ребенка, не выказывать волнения. Она понимала, что для лечения такой раны, как у Николаса, требуется помощь врача, но вместе с тем прекрасно знала и то, что она – лучшая из тех, кто здесь есть.

В спальню вернулись Гонория с горничной. Они принесли все, что просила Дуглесс, и она тотчас включила их в работу. Гонория запретила задавать Дуглесс дополнительные вопросы по поводу того, что именно та приказывает им делать. Все четверо женщин сняли верхние рукава платьев, потом закатали до локтей рукава нижних, полотняных рубах, и Дуглесс заставила их тщательно вымыть-выскоблить руки и ногти. Иголки и шелковые нитки она прокипятила.

Из болеутоляющих в сумке у нее были только таблетки «либракс», которые она принимала, когда бывала чем-то взволнована, для того чтобы успокоить боли в желудке. Хорошо бы, конечно, иметь при себе ее добрый старый «валиум», но его, к сожалению, не было! Она заставила Николаса проглотить сразу две таблетки «либракс» в качестве снотворного.

Не прошло и нескольких минут, как он погрузился в сон.

Когда все было продезинфицировано, насколько это возможно в подобных условиях, Дуглесс попросила Гонорию зашить Николасу руку. Гонория залилась краской, но Дуглесс настаивала потому, что стежки Гонории были ровными и аккуратными.

Дуглесс не очень-то знала, правильно ли она поступает, но Гонории она велела зашить рану двумя рядами стежков. Внутренний шов, вероятно, навсегда останется в руке Николаса, но, поскольку отец Дуглесс еще со времен Второй мировой войны носил в ноге стальной осколок, она полагала, что с вшитой шелковой ниткой в руке Николас вполне сможет существовать. Она пальцами стягивала края раны, пока Гонория ее зашивала.

Когда наконец рану на руке Николаса зашили, Дуглесс перевязала ее куском чистого полотна. Она сказала горничным, что перед тем, как использовать полотняную тряпку для перевязки на следующий день, они должны прокипятить ее, а дотрагиваться до нее должны чистыми, очень-очень чистыми руками. Гонория обещала приглядеть за этим.

Затем Дуглесс отпустила всех женщин и, усевшись в кресло возле камина, стала ждать. Если у Николаса начнется лихорадка, придется дать ему аспирин, потому что пенициллина и вообще никаких антибиотиков у нее нет. Впрочем, не следует волноваться, – говорила она себе, – ведь будущее Николаса ей хорошо известно. Но, с другой стороны, сегодня она уже изменила ход истории, и ежели Кит не умер, то, вполне возможно, умрет Николас! А что, если она, вернувшись к себе в двадцатый век, узнает, что Кит дожил до преклонных лет, а его младший брат скончался из-за пореза на руке?! Начиная с сегодняшнего дня движение истории – или, в данном случае, будущее – должно оказаться совсем иным!

Она задремала в кресле, когда дверь вдруг открылась и в комнату вошла Гонория, неся в руках роскошное бархатное платье – густо-густо-лилового цвета, оттенком напоминающее кожицу баклажана, с широкими, до полу рукавами, опушенными мягким белым мехом горностая и маленькими черными хвостиками, вшитыми по бокам.

– Леди Маргарет посылает это вам, – сказала Гонория шепотом, чтобы не разбудить Николаса. – Его еще нужно будет подогнать под вашу фигуру, но я подумала, что вы, может быть, уже сейчас захотели бы посмотреть на него.

Приняв платье из рук Гонории, Дуглесс коснулась пальцами мягкого бархата. Материя ничуть не напоминала синтетический бархат двадцатого века или же тяжелый бархат, изготовленный из хлопковых нитей; этот был сделан на основе шелка и переливался так, как переливается один лишь шелк!

– А как там Кит? – тоже шепотом спросила Дуглесс.

– Сейчас он спит, – ответила Гонория, – А еще он говорил, что кто-то пытался убить его: проплыл под водой, схватил его за ногу и стал тянуть вниз.

Дуглесс отвернулась в сторону: в записках леди Маргарет, найденных в той стене, ясно говорилось что Кит вовсе не случайно утонул в озере, а его убили! Леди Маргарет была в этом уверена!

– Если 6 не вы с вашим знанием, как вернуть его из мира мертвых! – прошептала Гонория.

– Никого я не возвращала ни из какого мира мертвых! – взорвалась Дуглесс. – И не было в этом ни магии, ни ведовства!

Пристально поглядев на нее, Гонория спросила:

– А рука у вас не болит? С ней все в порядке?

– Сейчас в общем-то все хорошо, хотя еще чувствуется некоторая боль, – ответила Дуглесс. – Она… – хотела было продолжить Дуглесс и умолкла, встретившись взглядом с Гонорией. Кто знает, а может, что-то магическое в этом есть?! Ее перебросили в прошлое, и, когда Николас поранил руку, она тотчас почувствовала его боль!

– Вам надо бы сейчас отдохнуть, – сказала Гонория. – И переодеться!

– Нет, я должна побыть с ним, – отозвалась Дуглесс, взглянув на спящего Николаса. – Вдруг он проснется. У него может начаться лихорадка, и рисковать я не хочу! Как по-вашему, леди Маргарет не станет возражать, если я останусь здесь?

– Ну, я полагаю, что после того, что вы сделали, если б вам вздумалось попросить половину владений Стэффордов, леди Маргарет и то не стала бы возражать! – ответила, улыбаясь, Гонория.

– Да нет, я просто хочу, чтобы Николас был в полном порядке! – также с улыбкой ответила Дуглесс.

– Ладно, пойду принесу ваш халат, – сказала Гонория и вышла.

Часом позже Дуглесс, уже успевшая сбросить с себя порванное и грязное платье и снять стальной корсет, нарядившись в красивый новый халат из рубиново-красной парчи, сидела у камина, наслаждаясь теплом. Каждые несколько минут она прикладывала руку ко лбу Николаса. Лоб не был горячим, и, по всей вероятности, температура если и повысилась, то не более чем на несколько десятых градуса.

Глава 17

Тени в комнате стали длиннее, а Николас все еще спал. Служанка принесла еду на подносе для Дуглесс, но Николас и тогда не проснулся. Спустился вечер, она зажгла свечи и продолжала смотреть на него – он так спокойно разметался на постели, темные кудри его так хороши в сочетании с белой кожей лица! Уже много часов она занята лишь тем, что любуется им, и теперь, когда признаков лихорадки как будто нет, можно немного расслабиться и осмотреться.

Спальня Николаса была богато обставлена, как это и полагалось сыну хозяина дома. На полке над камином стояли несколько металлических тарелок и графинов, отделанных золотом и серебром, и Дуглесс, глядя на них, улыбнулась. Теперь она, кажется, начинает понимать, что именно имел в виду Николас, когда говорил, что богатство хранится у него в доме. Хранить деньги таким богачам, как Стэффорды, негде, поскольку банков просто не существует, и, естественно, они переводят часть своего состояния в золото и серебро, изготовляя их этих металлов различные красивые вещи и украшая их драгоценными каменьями! Улыбаясь, Дуглесс дотронулась до кувшина на полке и подумала, что если бы в ее семействе все эти биржевые акции да ценные бумаги были заменены золотыми блюдами, это выглядело бы куда приятнее!

Рядом с каменной полкой тянулся ряд небольших портретов в рамках овальной формы, и все они были исполнены в самой изысканной цветовой гамме. Но из всех запечатленных на портретах Дуглесс узнала только леди Маргарет в ранней молодости: что-то в выражении глаз роднило ее с Николасом. Был еще портрет какого-то пожилого мужчины, нижней частью лица напоминавшего Николаса. «Наверное, это его отец», – подумала Дуглесс. За ним находился миниатюрный портрет Кита, выполненный маслом, а в самом низу – портрет Николаса.

Сняв портрет со стены, Дуглесс подержала его в руках, ласково поглаживая. Интересно, что случилось потом с этими портретами, ко времени наступления двадцатого века? Может, этот вот висит себе где-нибудь в музее с надписью на табличке «Портрет неизвестного»?

С портретом в руках она все ходила по комнате. Возле окна стояла кушетка с разбросанными по ней подушками, и Дуглесс направилась прямо к ней. Она знала, что сиденье у таких кушеток поднимается, и ей было интересно, что же хранится у Николаса. Убедившись, что Николас спит, она поставила портрет на полочку и потянула за сиденье кушетки – оно заскрипело, но не столь уж громко.

Внутри были рулоны бумаг, перевязанных чем-то вроде шпагата. Вынув один из рулонов, она стащила с него перевязь и развернула на полу. На бумаге был набросан проект постройки, и Дуглесс, едва взглянув на него, сразу поняла, что это – дом в Торнвике.

– Ты что, следишь за мной? – вдруг раздался с кровати голос Николаса, и Дуглесс вздрогнула от неожиданности. Подойдя к нему, она пощупала его лоб:

– Ну как ты себя чувствуешь?

– Я бы чувствовал себя еще лучше, если бы некая женщина не вторгалась в мир вещей, принадлежащих лишь мне одному! – ответил он.

Дуглесс подумала, что он сказал это тоном обиженного ребенка, заметившего, что мать заглянула в какую-нибудь его заветную коробочку, и, подбирая с пола рулон и сворачивая его, спросила:

– А ты показывал эти чертежи кому-нибудь, кроме меня?

– Нет, даже тебе не показывал! – ответил он и резко выпростал было руку, чтобы ухватиться за кончик рулона, но Дуглесс тут же отскочила в сторону, и он, обессилев, откинулся на подушки.

Положив чертеж на кушетку, Дуглесс спросила:

– Ты голоден?

Она сняла с каминной решетки кастрюльку с бульоном, где та стояла, чтобы бульон не остыл, налила его в серебряную мисочку, села на постель к Николасу и принялась его кормить. Сначала он протестовал, заявляя, что способен есть самостоятельно, но затем, подобно всем мужчинам, смирился с тем, что его кормят.

– Ну и что, долго ты рассматривала мои рисунки? – спросил он.

– Я только-только развернула один рулон. А когда ты собирался начать строительство? – откликнулась она.

– Да, это так… глупость – и все! И Кит… – он не договорил и улыбнулся.

Дуглесс знала: он думает о том, что чуть было не потерял Кита.

– А брат в порядке? – спросил Николас.

– Да, вполне здоров! – ответила она. – Он даже чувствует себя лучше, чем ты, потому что не потерял столько крови. – Она вытерла ему рот салфеткой, а он схватил ее за руку и стал целовать кончики ее пальцев.

– Теперь я твой должник на всю жизнь, если, конечно, не умру. Ведь ты спасла и меня и брата. Как я могу расплатиться с тобой?

Просто люби меня! – чуть было не ответила Дуглесс. – Да, влюбись в меня вновь – так, как ты уже делал это прежде! Смотри на меня взором полным любви! Я всегда останусь в шестнадцатом веке, если только ты станешь любить меня! Откажусь и от машин, и от зубных врачей, и от настоящих ванных комнат, если только ты снова станешь любить меня! И она ответила:

– Мне ничего не нужно. Я просто хочу, чтобы оба вы были в полном порядке и чтобы в истории все получилось хорошо! – И, ставя на столик пустую миску, она добавила:

– Тебе надо бы еще поспать – чтобы рука окончательно зажила!

– Но я уже выспался. Оставайся и развлеки меня немного!

– Ой, – поморщилась Дуглесс, – у меня уже совершенно иссяк запас этих развлечений! Нет, наверное, ни одной игры, в которую я когда-либо играла, и ни одной песни, которую я когда-либо слышала, не извлеченных мною из недр памяти! Практически я вывернута наизнанку со всеми своими забавами!

Николас только улыбнулся ей: он не всегда понимал до конца ее выражения, но угадывал смысл.

– А отчего бы, например, тебе не развлечь меня? – спросила она, беря в руки его рисунок с кушетки у окна. – Почему бы не рассказать об этом?

– О нет! – быстро отреагировал он, – Нет, убери это! – приказал он, порываясь сесть, но Дуглесс уложила его на подушки.

– Николас, будь добр, не повреди шов! Не дергайся! И перестань таращиться на меня! Я же знаю все о твоей страсти к архитектуре: когда ты являлся ко мне, туда в будущее, то уже начал строительство замка в Торнвике! – И, произнеся это, она чуть не рассмеялась, увидев, какое у него сделалось выражение лица.

– А откуда тебе известно, что я замыслил Торнвик? – спросил он.

– Ну, я же тебе говорила: когда ты явился ко мне, прошло уже четыре года, считая с сегодняшнего дня, и ты уже все это проделал. То есть, по правде говоря, ты только начал строительство – оно никогда не было окончено, потому что тебя… тебя…

– Казнили, – договорил за нее он и впервые всерьез задумался над этими словами. – Прошу тебя, расскажи мне все!

– Что? С самого начала? Но на это потребуется много времени!

– Ничего, – ответил он, – теперь, когда Кит в безопасности, времени у меня достаточно!

Покуда тебя не заарканила Летиция! – подумала она и начала:

– Ну, я была в церкви в Эшбертоне и плакала. И…

– А отчего ты плакала? – спросил он. – И почему оказалась в Эшбертоне? И потом – ты же не можешь так стоять и рассказывать мне эту историю?! Не можешь! Нет, туда не садись, иди сюда!

И он похлопал ладонью здоровой руки по постели.

– Ну, Николас, – отозвалась она, – не могу же я залезть к тебе в постель! – А у самой при одной лишь мысли о том, что можно оказаться так близко от него, сердце забилось быстрее!

– Думаешь, я на что-то способен при такой слабости, да? – спросил он, прикрыв глаза.

– Я-то лично думаю, что, будь у тебя связаны руки и ноги, ты и тогда мог бы причинить женщине немало беспокойства! – воскликнула Дуглесс.

Открыв глаза, он с улыбкой сказал:

– Знаешь… я… я видел тебя во сне! Ты стояла в каком-то подобии белой коробки или чего-то такого, совершенно голая, и сверху на тебя лилась вода! – Он оглядел ее с головы до пят, как если бы халат на ней был прозрачным, и продолжал:

– Не думаю, что ты всегда столь сдержанно держала себя со мной!

– Нет, конечно! – ответила она хриплым шепотом, вспоминая о том, как стояла с ним под душем, в этой самой «белой коробке» из его сна. – В одну прекрасную ночь мы перестали стесняться друг друга, а на следующее утро тебя увели от меня! И вот сейчас тоже: я боюсь, что, если только коснусь тебя, меня тотчас же вернут назад, в мое время, а мне рано уходить. Сколько всего предстоит сделать!

– Так ты и про других знаешь? Кто там еще умрет? Кто же? Моя мать, что ли? Или Кит пока не в безопасности?

Да, теперь он был ее Николасом! Тем, дорогим ее Никола-сом, который прежде всего думал не о себе, а о других! И, улыбаясь ему, она сказала:

– Нет, не они! Это ты – все еще в опасности! Он с облегчением улыбнулся:

– Ну, о себе-то я вполне в состоянии позаботиться!

– Черта лысого ты способен! – воскликнула она. – Не будь меня здесь, ты, пожалуй, потерял бы руку. А то и умер от своей раны! Стоит хоть одному болвану из тех, которых вы почему-то зовете докторами, коснуться твоей раны своими грязными лапами, и – привет семейству! Считай себя покойником!

– Ты так странно говоришь! – отреагировал Николас, моргая. – Ну, иди же сюда, сядь рядом и расскажи мне обо всем! – Увидев, что Дуглесс и не шелохнулась, он, вздохнул; – Честью своей клянусь, что не прикоснусь к тебе!

– Ну, хорошо, – ответила она, чувствуя, что может доверять ему даже в большей степени, чем самой себе. И, обойдя кровать с противоположной стороны, она вскарабкалась на постель, до которой от пола было, наверное, несколько футов, и буквально утонула в мягкой перине.

– Так отчего же ты плакала в церкви? – спросил он. Надо сказать, что слушателем Николас был отменным, ибо как-то исхитрялся вытягивать из нее те сведения, о которых она вовсе не собиралась ему говорить. Дело кончилось тем, что она рассказала ему все о Роберте.

– Стало быть, ты жила с ним невенчанной, да? А отчего же твой отец не убил его за то, что он тебя соблазнил? – спросил Николас.

– Ну, у нас, в двадцатом веке, все по-другому. Женщины у нас обладают свободой выбора, а отцы вовсе не наставляют дочерей в том, что им надо и чего не надо делать. Короче, там, у нас, мужчины и женщины в равном положении, не то что здесь.

Презрительно фыркнув, Николас сказал:

– Но, похоже, заправляют всем у вас все-таки мужчины, потому что этот твой мужчина добился чего хотел, но не сделал тебя своей женой и не пожелал даже разделить с тобою свое добро или потребовать от своей дочери вести себя с тобой уважительно! А ты еще говоришь, что выбрала такую жизнь добровольно!

– Я… Ну, хорошо… В общем, все было не так, как тебе представляется! Роберт относился ко мне по-доброму, и мы с ним провели немало славных часов. Все испортила Глория!

– Ну, если бы красивая женщина решилась отдать всю себя, а в благодарность за это я мог бы подарить ей всего лишь несколько «славных часов», как ты говоришь, я был бы ей за это в высшей степени благодарен! А что, у вас все женщины отдаются так задешево, а?

– И вовсе не задешево! Ты попросту не способен этого понять! Многие пары у нас сейчас живут вместе еще до того, как вступают в брак. Ну, образно говоря, это – все равно что «попробовать воду»! И кроме того, как мне представляется, Роберт все-таки собирался сделать мне предложение, но вместо этого купил… – Тут она умолкла: Николас как-то сумел за ставить ее почувствовать, что она слишком мало думала о самой себе. – Ты просто не понимаешь, вот и все! – повторила она. – У нас, в двадцатом столетии, женщины и мужчины – совсем иные, чем у вас!

– Хм, понятно! – отозвался Николас. – Ну да, конечно! У вас, значит, женщины больше не нуждаются в уважении со стороны мужчин, только в «славных часах»!

– Да нет же, уважения им тоже хочется, но просто… – Она не находила подходящих слов, чтобы растолковать мужчине из шестнадцатого века мотивы того, почему она жила с Робертом. Если честно, то только сейчас, когда она оказалась в Англии елизаветинских времен, она вдруг осознала, что и впрямь дешево оценила себя, живя с Робертом! Разумеется, и брак не является гарантией того, что Роберт стал бы уважать ее, но отчего же она тогда не заявила Роберту прямо: «Какого черта, дорогой, ты обращаешься со мной подобным образом?» Или не сказала решительно: «Нет, я и не подумаю оплачивать стоимость половины билета для Глории!» Или не заявила ему: «Нет, я не стану гладить твои рубашки!» Сейчас она, собственно, и понять толком неспособна, почему же она позволила Роберту ездить на себе?!

– Так что, хочешь ты дослушать эту историю или нет? – раздраженно спросила она Николаса.

Откидываясь на подушки, Николас ответил с улыбкой:

– Да, я бы хотел выслушать все до конца!

Теперь, когда миновала стадия бесконечных расспросов о ее отношениях с Робертом, она вполне была в состоянии продолжать. И она рассказала о том, как плакала от обиды и горя на могиле Николаса, как он внезапно появился перед нею, как она не поверила тому, что он рыцарь, и как он чуть не шагнул под автобус.

Но, начиная с этого момента, она как-то не очень продвинулась далее в своем повествовании, потому что Николас опять принялся задавать вопросы. Он сказал, что у него было видение: она едет на раме с двумя колесами, – и он желал, чтобы Дуглесс объяснила ему, что это за штука такая. И еще он хотел знать, что такое автобус. А когда она упомянула о том, что позвонила сестре, он тут же захотел узнать побольше о телефонной связи и устройстве телефонного аппарата.

Дуглесс не в состоянии была рассказать все, что он хотел узнать, так что она вылезла из постели, достала свою дорожную сумку, вытащила из нее три иллюстрированных журнала и принялась искать в них подходящие фотографии.

После того, как она показала ему эти журналы, надежды на то, что ей удастся окончить свой рассказ, уже не оставалось никакой! Именно в елизаветинскую эпоху появилась поговорка: «лучше не родиться, чем не научиться!» – и Николас буквально являлся живым ее воплощением! Его любопытство было неистощимо, и вопросы он задавал быстрее, чем Дуглесс могла подыскать на них ответы.

Не находя подходящих фото, Дуглесс извлекла из сумки тетрадку, а также цветные фломастеры и стала делать рисунки. Однако фломастеры и бумага вызвали новую серию вопросов.

Дуглесс начала уже испытывать раздражение, но подумала, что теперь, когда Николас верит ей, у нее впереди уйма времени, чтобы рассказать ему обо всем.

– Знаешь, – сказала она, – я побывала в Торнвике и видела, что левая башенка на замке выглядит по-другому. Куда же подевались стрельчатые окна?

– Стрельчатые окна? – переспросил он.

– Ну, вот такие, – и Дуглесс принялась делать набросок, однако она была не слишком-то сильна в рисовании.

Перевернувшись на бок, Николас взял у нее фломастер и сам сделал несколько превосходных набросков окон, выдерживая перспективу.

– Такого типа окна, да? – спросил он.

– Да, именно такие! – откликнулась она. – И мы остановились тогда в одной из зал, и оттуда был вид на парк перед домом. А рядом с замком – церковь, и гид еще говорила, что когда-то существовал деревянный переход, чтобы проходить из церкви в дом.

Откинувшись на подушки, Николас принялся делать наброски.

– Я еще никому не рассказывал о своих планах, – заметил он, – но ты тем не менее говоришь, что замок удалось выстроить лишь наполовину, потому что потом я… Потом меня…

– Да, именно так. Верно! После смерти Кита ты получил полную свободу, чтобы исполнить все, что тебе хочется. Насколько я понимаю, сейчас, когда Кит жив, тебе придется заручиться его согласием на строительство дворца, да?

– Ну, я не очень-то много понимаю в строительстве, – сказал Николас, глядя на собственный рисунок. – Если бы Киту потребовался новый дом, он, бы кого-нибудь нанял!

– Нанял?! – воскликнула Дуглесс. – Но почему же? Ведь это можешь сделать ты! Рисунки просто отличные. И я видела Торнвик и могу сказать, что замок – прекрасен!

– Так что, мне превращаться в мастерового, что ли? – спросил Николас, надменно выгибая бровь.

– Послушай, Николас, – резко возразила она, – тут у вас, в вашем веке, есть, конечно, немало такого, что мне по душе, но эта ваша классовая система и законы распределения доходов мне совсем не нравятся! В нашем веке все без исключения работают, потому что быть «богатым бездельником» просто стыдно! А в Англии даже все члены королевского семейства трудятся. Принцесса Диана, к примеру, разъезжает по всей стране и только и делает, что перерезает ленточки на торжествах или роет ямки для деревьев – и все ради того, чтобы заполучить деньги то на одну благотворительную акцию, то на какую-нибудь другую! А ее высочество? Ой, я устаю даже когда просто читаю расписание всех ее занятий! Принц Эндрю, например, фотографирует, а принцесса Мишель пишет книги. А принц Чарльз делает все, что в его силах, чтобы Англия не стала похожа на какой-нибудь небоскреб с конторами в Далласе, а…

– Ну, – смеясь перебил ее Николас, – нынче тоже вовсе не редкость, когда ее королевское величество работает. А как по-твоему: наша очаровательная юная королева просто сидит и ничего не делает, да?!

И тут вдруг Дуглесс вспомнила, что где-то прочла, будто Николаса казнили, в частности, и из-за того, что кое-кто из современников опасался, как бы он не отправился ко двору и не соблазнил там юную королеву Елизавету.

– Послушай, Николас, надеюсь, ты не собираешься отправляться ко двору, а? Ты же не хочешь сделаться одним из ее пажей, верно?

– Кем-кем? – в ужасе переспросил Николас. – Да что ты знаешь об этой женщине, нашей королеве? Кое-кто утверждает, будто настоящей королевой должна быть Мария, правительница Шотландии, и будто Стэффордам следует, объединив свои силы с войсками других особ, посадить на трон именно Марию!

– Ни в коем случае не делай этого! – вскричала Дуглесс. – Совершай любые поступки, но не делай ставки ни на кого, кроме Елизаветы! – И, произнося эти слова, Дуглесс в удивлении спросила себя, уж не пытается ли она и тут изменить ход истории? Интересно, если бы Стэффорды со своим войском и деньгами приняли сторону Марии Стюарт, удалось бы ей занять английский трон? А если бы Елизавета не была королевой, стала бы когда-нибудь Англия великой державой? Если не стала бы, была бы Америка англоязычной страной? – И вспомнила своего юного кузена, любившего произносить: «Трудно!»

– А за кого выйдет замуж Елизавета? – продолжал допытываться Николас. – Кого посадит на трон с собой рядом?

– Решительно никого! – ответила Дуглесс. – И не надо вновь спорить со мной об этом: ведь уже однажды спорили! Елизавета никогда ни за кого не выйдет замуж, и она великолепно управится и со страной, и со значительной частью света в придачу! Ну, хорошо, так позволишь мне досказать свою историю или собираешься убедить меня в том, будто случившееся никогда не происходило, а?!

– Значит, ты добровольно преподнесла себя этому мужчине, а я явился, чтобы спасти тебя! Хорошо, продолжай, пожалуйста! – проговорил, ухмыляясь, Николас.

– В общем-то, это не вполне так… – начала Дуглесс и, взглянув на него, умолкла. Он ведь и впрямь спас ее! Да, он явился перед ней в церкви, и солнечный свет играл на его доспехах. И он увел ее от мужчины, который вовсе ее не любил, и продемонстрировал ей, что такое по-настоящему брать и отдавать себя в любви! С ним, с Николасом, она могла быть сама собой, и ей не нужно было думать о том, чтобы понравиться ему, – похоже, она и так, естественным образом неизменно нравилась ему! Еще девочкой-подростком она старалась быть такой же совершенной, как старшие сестры. Получилось так, что учителя в школе обучали до нее поочередно всех ее сестер, и погруженная в какие-то мечтания Дуглесс была для них вечным разочарованием! Она не очень-то преуспевала в спортивных занятиях, а у сестер все выходило отлично! У сестер всегда были миллионы друзей-приятелей, а Дуглесс, немного застенчивая, неизменно чувствовала себя чужой в компаниях!

Родители никогда не сравнивали ее с сестрами. Да им и не требовалось делать это, ибо весь дом был заполнен их наградами за теннис, за участие в скачках, за баскетбольные состязания, медалями за разведение пчел, красивыми ленточками за успехи в науке и так далее. Лишь однажды Дуглесс удалось отхватить желтую ленточку в качестве приза третьей степени – в церкви, за отлично испеченный пирог; и ее гордый отец повесил эту ленточку на стенку, рядом с ленточками остальных своих дочерей – перворазрядными голубыми и лиловыми «за лучший результат»! Однако ее единственная желтая ленточка выглядела на этом фоне странно, и смущенная Дуглесс сама потом сняла ее!

Похоже, всю свою жизнь она только и мечтала угодить всем вокруг, но не была на это способна! Ее отец всегда утверждал, что для него все будет прекрасно, что бы она ни сделала, но достаточно было Дуглесс бросить взгляд на материальные свидетельства успехов сестер, и ей становилось ясно, что ей нужно работать гораздо больше! Роберт был одной из ее попыток удовлетворить всех членов семейства. Не исключено даже, что Роберт, будучи известным хирургом, планировался ею на роль самого значительного из всех ее призов!

Да, думала она, Николас точно спас ее, но не в том смысле, какой он сам вкладывал в это выражение! Не тем он спас ее, что спустил Роберта с лестницы, а тем, что относился к ней уважительно и она в результате начала на себя смотреть его глазами! И она, Дуглесс, очень даже сомневается: сумели бы ее сестры так замечательно справиться со всем тем, что случилось с нею, как это сделала она! Ведь все ее сестры, такие разумные, такие трезвомыслящие, уж конечно же вызвали бы полицию к мужчине, одетому в доспехи и утверждавшему, будто он явился прямо из шестнадцатого века! И, разумеется, ни одна из них не оказалась бы настолько мягкосердечной, чтобы сжалиться над жалким свихнувшимся типом!

– Что же это побуждает вас так улыбаться?! – тихо спросил ее Николас.

– Да так, вспомнила о сестрах. Они у меня – само совершенство! Прямо-таки ни единого недостатка в них не сыщешь, но я вдруг только сейчас поняла, что совершенство иногда влечет за собой одиночество! Конечно, может, я и вправду все пытаюсь понравиться другим, но, насколько я понимаю, это не самое плохое! А может, я просто искала такого человека, которому стоит нравиться!

Было ясно, что Николас как-то смущен этим ее признанием. Взяв ее руку, он стал целовать ладонь, повторяя:

– Мне ты нравишься, больше всех нравишься! Она выдернула руку и запинаясь проговорила:

– Но мы… но нам… нам не следует касаться друг друга! Он бросил на нее взгляд из-под ресниц и тихо спросил:

– Но мы ведь уже касались, не правда ли? И я вспоминаю, что уже видел тебя! И мне кажется, я уже знал когда-то, что значит касаться тебя!

– Да, – шепотом ответила Дуглесс. – Да, мы касались друг друга! – Они были с ним в спальне вдвоем, лежали на кровати, в комнате было совершенно темно, если не считать золотистого отблеска пламени от трех свечей на подсвечнике.

– Но если мы уже прикасались друг к другу, значит, можем повторить это сейчас! – воскликнул он, протягивая к ней руки.

– О нет! – вскричала она, умоляюще глядя на него, – Нет, мы не должны! Иначе меня тотчас же вернут в мою эпоху!

Сам не зная почему, Николас не стал продвигаться к ней ближе. Просто в тоне Дуглесс он почувствовал некую силу. Никогда еще он не останавливался, если женщина говорила «нет», и уже достаточно рано понял, что это женское «нет!» в действительности ничего не значит! Но сейчас, лежа в постели рядом с этой самой желанной женщиной, он почему-то внял ее словам!

Откинувшись вновь на подушки, он с тяжелым вздохом сказал:

– Я слишком слаб, чтобы добиваться многого!

– Это точно! – засмеялась Дуглесс. – И можешь мне поверить: у меня есть кое-какие земельные угодья во Флориде, так что я способна купить тебя!

Уразумев смысл ее слов, Николас ухмыльнулся.

– Иди же сюда, ко мне поближе, и расскажи еще про твой век и про то, чем мы там занимались в нем! – проговорил он, протягивая к ней здоровую руку, и Дуглесс, вопреки собственным, весьма здравым рассуждениям, придвинулась к нему.

Он привлек ее к себе близко-близко и обнял. Какое-то время она пыталась бороться с ним, но потом, вздохнув, сдалась и прильнула к его обнаженной груди.

– Мы тогда купили для тебя кое-что из одежды, – улыбаясь воспоминаниям, проговорила она. – А ты набросился на несчастного продавца, потому что цены тебе показались необыкновенно высокими. А потом мы отправились пить чай. Ты прямо-таки обожал чай! Потом мы отыскали для тебя гостиницу, где можно было переночевать и позавтракать. – И, помолчав немного, она сказала:

– Да, это была та самая ночь, когда ты отыскал меня под дождем!

Николас как-то вполуха слушал ее: он и сам не был уверен в том, что вполне верит ее россказням насчет прошлого и будущего, но в своих ощущениях от того, что она лежит в его объятиях, был вполне уверен! Прижавшееся к нему тело было чем-то, что он помнил весьма хорошо!

Она тем временем объясняла ему, что он вроде бы обладал способностью как-то «слышать» ее. При этом она сказала, что не очень-то понимает, как это происходит, но что в первый же день появления здесь, в шестнадцатом веке, она использовала эту его способность. Она «взывала» к нему тогда, в дождь, и он явился к ней, и она выругала его за то, что он был столь груб с нею и заставил трястись на хребте лошади. А потом, когда он ее запер в мансарде, она вновь «призвала» его!

Николасу не требовалось более пространных объяснений, ибо он всегда чувствовал то же самое, что и она. Вот и сейчас, когда она лежит в его объятиях, положив голову ему на грудь, он чувствует исходящее от нее спокойствие, но и сексуальное возбуждение! И он никогда прежде не испытывал такого сильного вожделения к женщине, как в этот раз, но все-таки что-то его останавливает!

А она рассказывала о Беллвуде и о том, как он показал ей потайную дверцу в стене.

– После этого я окончательно поверила тебе, – сказала Дуглесс. – И ты тогда очень расстроился, потому что люди помнили только о твоих недостойных делах и забыли о добрых. Это и послужило причиной! Ведь ни один из жителей двадцатого века так и не знал, что именно ты спроектировал замок в Торнвике – ничего ведь не осталось, никаких документов, доказывающих, что именно ты строил его!

– Но я не мастеровой! – воскликнул Николас. – И я не… Она как-то вся сжалась и глянула на него:

– Я уже говорила тебе, что у нас там, в нашем мире, все по-другому! У нас таланту всегда воздают по заслугам!

Теперь он пристально посмотрел на нее – лицо ее было совсем рядом с его лицом. Он приподнял его кончиками пальцев за подбородок, потом медленно-медленно прильнул губами к ее губам и нежно поцеловал!

И вдруг он отпрянул в испуге. Глаза ее были прикрыты, все тело расслабилось и так и льнуло к нему. И он мог бы сейчас соединиться с ней, он хорошо это знал – и все же что-то его останавливало! Он провел пальцами по ее подбородку и почувствовал, что рука у него дрожит! Вообще, у него было ощущение, будто он – мальчишка, который впервые лег в постель с женщиной! Разница была лишь в том, что даже в свой самый первый раз в постели с женщиной он, Николас, был полон нетерпения и пыла и вовсе не дрожал, как сейчас!

– Что же это ты со мной делаешь? – прошептал он.

– Не знаю, – хриплым голосом отозвалась Дуглесс. – Мне кажется, мы с тобой предназначены друг для друга! Да, хотя нас разделяют четыре столетия.

Проводя рукой по ее щекам, шее, по плечу, по ее руке, он воскликнул:

– И все-таки, несмотря на это, я не могу лечь с тобою в постель, да?! И не могу сорвать с тебя эти одежды и покрыть поцелуями твое тело – груди, ноги, целовать… – Ну, пожалуйста, Николас, остановись! – взмолилась она, высвобождаясь из его рук. – Ведь и так тяжело! Мне известно только одно: когда мы с тобою были вместе в двадцатом веке, ты исчез именно после того, как мы занялись с тобой любовью! Я пыталась тебя удержать, но ты выскользнул прямо у меня из рук! И вот теперь ты опять со мной, и я не хочу вторично потерять тебя! Мы можем вместе проводить время, разговаривать друг с другом – вообще, можем быть очень близки друг другу – за исключением лишь интимной близости, конечно, если ты хочешь, чтобы я осталась с тобой!

Николас глядел на нее, видел и чувствовал ее боль, но в тот момент ему больше хотелось заняться с ней любовью, чем постичь что-либо, относящееся к ней.

Но Дуглесс словно прочла его мысли и, когда он бросился к ней, буквально скатилась с кровати.

– Нет, все же одному из нас следует быть благоразумным! – воскликнула она. – Тебе надо немного передохнуть, а завтра мы опять побеседуем.

– Но я не беседовать с тобой хочу! – угрюмо сказал он. Рассмеявшись при воспоминании о всех тех уловках, к которым она когда-то прибегала, чтобы соблазнить его, Дуглесс твердо сказала:

– И все-таки – завтра, любимый! А сейчас мне нужно идти! Уже почти рассвело, и я должна встретиться с Люси, и еще…

– Кто это Люси?

– Леди Люсинда… как ее там, бишь, дальше? Ну, девушка, на которой собирается жениться Кит.

– Ой, эта толстушка, что ли?! – презрительно фыркнул Николас.

– Ну, разумеется, где ей сравняться красотой с женщиной, на которой ты собираешься жениться, верно? – гневно спросила Дуглесс.

– Что ж, ревность тебя украшает! – усмехнулся Николас.

– Я вовсе не ревную, я… – начала она и отвернулась от него. Конечно, словом «ревность» невозможно описать то, что она чувствовала к этой Летиции! Но она не проронила ни слова: ведь Николас ей ясно сказал, что любит женщину, на которой собирается жениться, и конечно же не станет слушать ничего плохого о ней.

– Ладно, мне пора! – проговорила она наконец. – И я бы хотела, чтобы ты поспал!

– Я бы прекрасно спал, если бы только ты осталась со мной! – ответил он.

– Лгун несчастный! – Она улыбнулась, но приблизиться к нем) не решилась. Она так устала за прошедший, полный напряжения день и бессонную ночь. Забрав с собой свою сумку, Дуглесс отступила к двери и еще разок – последний! – посмотрела на него: грудь обнажена, и смуглая кожа так хорошо смотрится на фоне белизны подушек! Она поспешила прочь из спальни, пока не передумала.

Люси уже поджидала ее возле фонтана, и после того, как Дуглесс вымылась под своим «душем», они стали репетировать водевиль. Дуглесс должна была изображать этакого простака, болвана, который только и делает, что задает вопросы, так что смеяться станут именно шуткам Люси!

Позже, когда день вступил в свои права и Дуглесс вернулась в дом, ее уже поджидала Гонория с платьем из лилового бархата в руках.

– Ой, а я хотела немного вздремнуть! – зевая сказала Дуглесс.

– Вас ожидают леди Маргарет и лорд Кристофер, – ответила Гонория. – Вы должны быть вознаграждены за все!

– Но я вовсе не хочу награды! Только помощи! – воскликнула Дуглесс и, не успев договорить, поняла, что лжет! Она хотела бы весь остаток жизни прожить с Николасом! Пусть будет хоть шестнадцатый век, хоть двадцатый – ей все равно, – лишь бы только всегда быть возле него!

– Вы должны пойти к ним! – сказала Гонория. – И вы можете просить, чего только хотите: дом для себя, денег, мужа или…

– Ну, и как по-твоему: позволят они мне получить Николаса?

– Но он уже обручен! – тихо сказала Гонория.

– Что ж, это я знаю, слишком хорошо знаю! – отозвалась Дуглесс и добавила:

– Ну, ладно, начнем засупониваться, что ли?

После того, как Дуглесс была одета, Гонория повела ее в гостевую палату, где леди Маргарет играла в шахматы со своим старшим сыном.

– А, вот и вы! – проговорил Кит, когда на пороге появилась Дуглесс. Затем, взяв ее руку и целуя, он сказал:

– Вы – ангел, дарующий жизнь, и вчера вы спасли меня от смерти!

Дуглесс улыбнулась и залилась румянцем.

– Проходите, садитесь сюда! – сказала леди Маргарет, указывая на кресло – на кресло, а не на табурет, так что Дуглесс поняла, что ей оказывают большую честь! Встав за креслом матери. Кит сказал:

– Я хотел бы поблагодарить вас за спасение собственной жизни и подарить вам что-нибудь, только я не знаю что. Скажите же, чего вы желаете? Подумайте хорошенько, – добавил он, – ведь я ценю свою жизнь весьма высоко!

– Ничего мне не нужно! – ответила Дуглесс. – Вы были так добры ко мне, кормили-поили и одевали со всею возможною щедростью! Чего же еще мне желать?

Кроме, разумеется, Николаса! – подумала она. – Не могли бы вы подарить его мне, завернуть в бумагу и послать по почте в наш дом в Мэне?

– Но все-таки! – смеясь, вскричал Кит. – Есть же, наверное, у вас какое-нибудь заветное желание? Ну, может, сундук с драгоценностями? Или вот у меня в Уэльсе есть дом, который…

– Да, дом! – сказала Дуглесс. – Точно: дом! Я бы очень хотела, чтобы вы построили дом в Торнвике и поручили Николасу изготовить для этого чертежи!

– Что?! Мой сын – и чертежи?! – воскликнула леди Маргарет, явно шокированная.

– Да, Николас! – ответила Дуглесс. – Он уже сделал кое-какие наброски будущего дома, и тот обещает быть красивым! Но для этого он должен получить благословение Кита… я хотела сказать, лорда Кристофера!

– И что, в этом доме станете жить вы? – спросил Кит.

– О нет, – откликнулась Дуглесс. – Нет, то есть, я хочу сказать, что не желала бы быть его владелицей! Хочу только, чтобы Николасу было дозволено спроектировать его!

Оба – и Кит, и леди Маргарет – в недоумении уставились на нее. Дуглесс бросила взгляд на сидящих за пяльцами дам – те тоже удивленно таращились на нее.

Первым от шока оправился Кит. Он сказал:

– Ну, что ж! Вы можете высказать любое свое желание! Хорошо, мой брат получит этот дом!

– Благодарю вас! Большое-большое спасибо! – воскликнула Дуглесс.

Больше никто не произнес ни слова, и Дуглесс встала, чтобы уйти.

– Мне кажется, я у вас в долгу: мы еще должны будем сыграть в шарады, верно? – спросила она, обращаясь к леди Маргарет.

Та просияла:

– Да нет, не нужно больше отрабатывать ваше содержание здесь! Жизнь моего сына – плата вполне достаточная! Ступайте и делайте все, что заблагорассудится!

Дуглесс хотела было возразить ей, что не знает, что делать с предоставленной ей свободой, но поразмыслив, решила все хорошенько обдумать.

– Благодарю вас, миледи, – проговорила она и присела в реверансе перед тем, как покинуть залу. Свобода! – думала она, поспешая в спальню к Гонории. Не надо больше никого развлекать. Это, разумеется, весьма кстати, потому что иссяк запас известных ей песен и мелодий – даже зазывную рекламу Макдоналдса и ту испробовала!

Служанка Гонории помогла ей снять новое платье и расстегнуть корсет – тот самый старый корсет, с уже начавшими ржаветь железными прутьями, обтянутыми шелком, – и она, улыбаясь, наконец легла в постель. Итак, она не дала Николасу возможности обрюхатить Арабеллу и спасла от гибели Кита! Теперь оставалось одно – избавиться от Летиции! И если только ей это удастся, она наверняка сможет изменить ход истории.

Продолжая улыбаться, Дуглесс легла в постель.

Глава 18

То, что последовало затем, Дуглесс могла бы назвать счастливейшей неделей всей своей жизни. Казалось, все обитатели дома Стэффордов были необыкновенно милы с ней, и ей казалось, что она готова делать одно лишь добро! Она догадывалась, конечно, что спустя неделю-другую все переменится, но пока все шло прекрасно, и она решила наслаждаться на полную катушку.

Теперь, когда Дуглесс была освобождена от всех обязанностей, свое свободное время она проводила только с Николасом. Он хотел в деталях знать о жизни в двадцатом веке и не уставал задавать вопросы. С большим трудом он поверил в существование автомобилей, а аэропланы счел выдумкой. Он перерыл всю ее дорожную сумку, рассмотрел каждую вещицу. А на самом дне обнаружил пару пакетиков с растворимым чаем, завернутым в фольгу, и Дуглесс приготовила ему чашку чая с молоком. И за доставленное удовольствие, так же, как это было в тот первый раз, когда он отведал мороженого, – чмокнул ее в губы.

С интересом слушая рассказы о двадцатом столетии, он и сам много рассказывал Дуглесс о собственной жизни: показывал, как у них танцуют, а как-то раз даже взял ее с собой на соколиную охоту и очень смеялся, когда она отказалась посадить симпатичную птицу себе на рукавицу и позволить ей убивать других живых существ. А еще он продемонстрировал ей канюков в клетках. Их долго кормили одним белым хлебом, чтобы удалить запах падали, которой они питались на воле, а потом убивали, разделывали и съедали.

Нередко они спорили по поводу того, нужно ли образование «низшим классам», а это в свою очередь привело однажды к настоящей перебранке из-за вопроса о равенстве. Николас заявил, что Америка представляется ему страной агрессивной, где человек чувствует себя одиноким, и Дуглесс в душе пожалела, что рассказала ему много лишнего.

Он задавал ей сотни вопросов о ближайшем будущем Англии, особенно о судьбе королевы Елизаветы. Дуглесс хотелось бы помнить об этом больше, чтобы все ему рассказать. В особенности его заворожила возможность путешествий по морю и изучения ее «новой» родины, Америки.

– Но ведь ты женишься на Летиции и останешься здесь! И ты никуда, никуда не сможешь уехать – если, разумеется, сохранишь себе жизнь! То есть если тебя не казнят! – воскликнула она.

Но Николас и слушать не желал о казни. Как все молодые люди, он был уверен, что вечен, что ничто не может причинить ему вреда.

– Я не стану собирать войско, чтобы оборонять мои замки в Уэльсе, потому что это не мои земли, а Кита, а поскольку Кит жив, то и будущее, которое было для меня уготовано, не состоится! – утверждал он.

У Дуглесс не хватало аргументов, чтобы переубедить его. На ее вопрос, кто же, по его мнению, пытался убить Кита, он только пожал плечами и ответил, что, скорее всего, какой-то головорез. Дуглесс не в силах была понять, как может обходиться страна без федерального правительства, без полиции. Здешние аристократы, помимо того, что владели всеми богатствами страны, обладали еще и всей полнотой власти: они выступали в роли судей при тяжбах, могли повесить человека по собственному усмотрению и несли ответственность лишь перед королевой. Если крестьянам попадался добрый правитель, они просто считали, что им повезло. Но ко многим из них судьба была далеко не благосклонна.

Однажды Дуглесс попросила Николаса показать ей город. Он по привычке вскинул бровь и заявил, что восторга это у нее не вызовет, но, так и быть, он исполнит ее просьбу.

Он оказался прав: после покоя и относительной чистоты в доме Стэффордов, Дуглесс пришла в ужас от невероятной грязи, характерной для средневекового города. Чтобы на них не напали в пути, восемь мужчин-слуг Николаса отправились с ними. И пока они ехали, Дуглесс с подозрением оглядывалась на каждую тень за любым кустом. Конечно, читать в приключенческом романе о нападении какого-нибудь лихого разбойника – это одно, но Дуглесс не сомневалась в том, что настоящие разбойники – это просто заурядные уголовники!

Грязища в городе была такой, что Дуглесс никогда прежде и представить себе не могла чего-либо подобного: помои и остатки пищи из котлов выбрасывались прямо на улицу, туда же отправляли и содержимое ночных горшков! По пути встречались люди, о которых она с уверенностью могла бы сказать, что за всю свою жизнь они ни разу не мылись в ванне! А у мостика через небольшую речушку на высоких столбах она увидела гниющие человеческие головы!

Разумеется, она старалась не замечать плохое, старалась запомнить как следует дома, улицы, повозки. Ведь если ей суждено вернуться в свой век, хотелось бы рассказать обо всем увиденном отцу! Но как назло в глаза бросалось только плохое! Дома буквально жались друг к другу, и женщины прямо из окон обменивались какими-то вещами. Люди орали, животные ревели, кто-то колотил молотком по чему-то металлическому. Грязные, все в язвах дети подбегали к ним, хватали за ноги, клянчили милостыню. Люди Николаса пинками отгоняли их, и Дуглесс вместо симпатии к ним ощущала лишь желание отстраниться, чтобы они не коснулись ее. Увидев, как она побледнела, Николас тут же приказал поворачивать домой.

Когда они вновь оказались на свежем воздухе и Дуглесс смогла дышать полной грудью, Николас приказал сделать привал, и под деревьями тотчас разостлали скатерти и разложили еду. Николас подал ей кубок с крепким вином, и, приняв его дрожащими руками, Дуглесс стала с жадностью пить.

– Наш мир, видно, совсем не похож на твой! – сказал Николас. Все последние дни он расспрашивал ее о подробностях общественной жизни в двадцатом веке, интересовался проблемами мытья и канализации.

– Нет, не похож! – ответила она, пытаясь при этом вспомнить, как выглядят и пахнут города у нее на родине. Разумеется, и в Америке немало бездомных, но они все-таки живут не так, как здесь! В городе, конечно, попадались и хорошо одетые люди, но зловоние ощущалось постоянно.

– Да, наши города совсем не такие, как ваши! – повторила она.

Развалясь рядом с Дуглесс – она при этом оставалась сидеть – и допивая из ее бокала вино, Николас вдруг спросил:

– Так ты бы хотела остаться здесь, в моем времени? Она посмотрела на него, и тотчас, как бы заслоняя его от нее, глазам ее предстали те самые картины, которые она только что видела. Да, если б она осталась тут с Николасом, подобный город стал бы частью ее жизни, и всякий раз, расставаясь с относительной безопасностью дома Стэффордов, она бы видела все эти разлагающиеся головы на шестах и улицы, на которых воняло от гниющих отбросов и содержимого ночных горшков!

– Да, – ответила она, глядя ему прямо в глаза, – Да, если бы я могла, непременно осталась бы! Он взял ее руку и поцеловал.

– Но я обязательно заставила бы акушерок мыть руки! – добавила она.

– Акушерок? – переспросил он. – А, ну да – значит, ты хотела бы иметь от меня детей?!

Мысль о том, что ей пришлось бы рожать без надлежащей врачебной помощи и пребывания в родильном доме, привела ее в ужас, но она ни слова не сказала об этом!

– Да, по меньшей мере дюжину ребятишек! – воскликнула Дуглесс.

Рукав на ее платье был слишком узок, чтобы его можно было поднять, но она и сквозь ткань чувствовала его жаркие губы.

– Ну, и когда же мы начнем делать их? – спросил он. – Мне хотелось бы иметь еще детей!

Веки у нее были сомкнуты, а голова откинута назад. Еще? И вдруг она вспомнила о том, что Николас когда-то говорил ей. Сын! Он тогда сказал, что бездетен, но что некогда у него был сын! Так что же он имел в виду?

Высвобождая руку, она спросила:

– Слушай, Николас, а сын у тебя есть?

– Да, есть мальчик. Но тебе не следует беспокоиться – я давным-давно отослал его с матерью от себя.

Она изо всех сил старалась сосредоточиться и вспомнить. Так значит, сын! Но что же все-таки он говорил тогда? Вот:

«У меня был сын, но он умер – упал и умер спустя неделю после гибели моего брата».

– Нам пора возвращаться. – сказала Дуглесс.

– Но сначала нужно перекусить! – возразил Николас.

– Нет-нет! – решительно произнесла она. Поднимаясь, – Нам нужно повидаться с твоим сыном! Ты тогда говорил, что он скончался неделю спустя после того, как утонул. Кит. А завтра как раз ровно неделя! Мы тотчас же должны ехать к нему!

Николас не стал мешкать. Оставив одного из слуг упаковывать еду и посуду, он вместе с Дуглесс и семью остальными сопровождающими помчался обратно, к дому Стэффордов. Прямо у парадных ворот они спрыгнули с лошадей, и Дуглесс, подобрав юбки, бегом кинулась следом за Николасом.

Он провел ее на третий этаж, где она никогда не бывала прежде, и ногой распахнул дверь. Представшее глазам Дуглесс зрелище ужаснуло ее как ничто другое в шестнадцатом столетии. Годовалый или чуть старше мальчик был от шеи до ножек плотно завернут в полотняные свивальники и подвешен к колышку в стене и очень напоминал мумию. Вся нижняя часть свивальников, через которую он отправлял свои естественные надобности, очевидно, из-за того, что их никто и не думал менять, насквозь пропиталась мочой и экскрементами. Они были и в деревянной бадье, стоявшей под ним на полу.

Дуглесс замерла, в ужасе уставившись на ребенка, глаза которого были полуприкрыты.

– Видишь, ребенок в полном порядке! – сказал Николас. – Ничего с ним не сделалось!

– Значит, ничего не сделалось, – пробормотала Дуглесс. Да если б у них в двадцатом столетии родители вздумали сотворить нечто подобное, их тотчас же лишили бы родительских прав и отдали под суд, а тут Николас заявляет, что ребенок «в полном порядке»!

– Ну-ка, сними его! – распорядилась она.

– Снять?! – удивился Николас. – Но ему ничто не угрожает, и нет причины для того, чтобы…

– Снимай! – приказала Дуглесс, уставясь на него. С видом явного неодобрения Николас схватил ребенка за свивальник в области плеч и держал в вытянутой руке – так, чтобы моча капала на пол, но ни в коем случае не на него. Поворачиваясь лицом к Дуглесс, он спросил:

– Ну, и что же мне теперь делать с ним?!

– Мы сейчас же выкупаем его и оденем так, как полагается, – ответила она. – А ходить он уже умеет? А говорить?

– Но откуда мне знать? – с удивлением спросил Николас.

Дуглесс в отчаянии заморгала глазами: да, между их мирами пролегла не просто временная пропасть! Ей, конечно, потребовалось на это некоторое время, но в конечном итоге она добилась того, что в комнату втащили большую деревянную лохань и принесли горячей воды. Николас что-то бормотал, жалобно стенал и чертыхался, но все-таки развернул своего дурно пахнущего, покрытого грязью сына и погрузил в теплую воду. Несчастный младенец был весь, от пояса и ниже, покрыт сыпью из-за своих свивальников! Дуглесс достала один из кусочков своего драгоценного туалетного мыла и осторожно вымыла ребенка.

В какой-то момент появилась и нянька и, страшно расстроившись, стала говорить, что Дуглесс, наверное, хочет убить мальчика. Николас сначала не вмешивался – возможно потому, что в душе был, вероятно, согласен с нянькой, – но Дуглесс продолжала пристально глядеть ему в глаза, и в итоге он прогнал женщину.

От теплой воды ребенок несколько оживился, и Дуглесс поняла, что он, должно быть, пребывал в состоянии некоторого анабиоза! И она хорошенько отчитала Николаса!

– Но это позволяет избавиться от детского плача! – оправдывался Николас. – Стоит ослабить немного свивальники, и дети начинают орать что есть мочи!

– Что ж, давай-ка тебя упакуем в подобные свивальники и подвесим на колышек, а потом поглядим, не будешь ли ты визжать, как недорезанный поросенок! – возмутилась Дуглесс.

– Но ребенок еще ничего не соображает! – воскликнул Николас, явно ошарашенный и ее действиями, и ходом ее мыслей.

– В самом деле? Да у него уже и сейчас вполне достаточно мозгов, чтобы поступить учиться в Йелл! – ответила она.

– В Йелл? – переспросил он.

– Ну, неважно! А что, у вас уже изобрели английские булавки или еще нет?

Пришлось Дуглесс импровизировать, изобретая что-то вроде пеленок. Николас особенно протестовал, когда, скалывая края сделанной из полотняной тряпки пеленки, она пустила в ход свои броши – одну с бриллиантом, а другую с изумрудами. Плохо только, что у нее не нашлось хоть немного цинковой мази, чтобы смазать опрелости на теле ребенка. Когда наконец малыш был чисто вымыт, насухо вытерт и присыпан пудрой – спасибо еще за бесплатный образец пудры, предложенный ей в какой-то гостинице и засунутой затем в дорожную сумку! – она передала его отцу. Вид у Николаса был испуганный и озадаченный одновременно, но он взял мальчика и спустя некоторое время даже улыбнулся ему. Ребенок тоже улыбнулся в ответ.

– Как его зовут? – спросила Дуглесс.

– Джеймс, – ответил Николас.

Она вновь взяла у него ребенка: это был очень красивый мальчик, с такими же, как у Николаса, темными волосами и голубыми глазами. На подбородке у него обозначилась ямочка.

– Ну, давай-ка посмотрим, умеешь ли ты ходить! – сказала Дуглесс и поставила ребенка на пол – после нескольких неровных шажков тот благополучно достиг ее протянутых к нему рук.

Она еще около часа играла с ребенком, и все это время Николас оставался с ними. Когда Дуглесс стала укладывать малыша спать на ночь, то обнаружила еще кое-что новое в том, как люди елизаветинской эпохи заботились о своих детях. В колыбельке Джеймса, в самой ее середине, была дырка, и ребенка на ночь привязывали так, чтобы его попка приходилась прямо на дырку, а снизу под дырку опять-таки подставляли лохань!

Когда Дуглесс потребовала, чтобы ребенку положили обычную перину, Николас глаза вытаращил от удивления. Нянька разразилась жалобами, и Дуглесс вполне понимала ее мотивы: ведь никаких резиновых штанов на ребенке нет, и к утру вся перина наверняка будет мокрая и грязная, а как стирать перину, набитую гусиным пухом?! В конечном итоге она решила и эту проблему, положив поверх перины кусок вощеной ткани – той, из которой шили плащи-дождевики. Нянька все сделала так, как велела Дуглесс, но все еще продолжала ворчать, когда они с Николасом выходили из комнаты.

– Пойдем поужинаем! – сказал Николас. – Отпразднуем очищение моего сына! – И, произнося это, он взял руку Дуглесс и сунул себе под руку.

***

Откинувшись на спинку скамьи, Николас смотрел, как Дуглесс играет с его сыном. Солнце светило ярко, воздух был напоен ароматом роз, и Николасу казалось, что все в этом мире чудесно! Минуло три дня с того часа, когда Дуглесс сняла ребенка с колышка и вытащила его из свивальника, и все эти три дня ребенок большую часть времени провел в их обществе. Вдобавок к этому еще куча всякого любопытствующего народа являлась проводить время с ними. Николас был просто потрясен, обнаружив, сколь глубоко погрузилась Дуглесс в заботы семейства Стэффорд за то небольшое время, которое она провела с ними. Каждое утро она занималась так называемой «репетицией» с маленькой толстушкой наследницей, и накануне они с ней представили веселую пьеску, в ходе которой обе были обряжены в смешные крестьянские одежды. Они пели песенку – типа «мы едем, едем, едем и песенку поем…» и сыпали шутками, граничившими с богохульством!

По ходу пьесы Николас сознательно удерживался от смеха, потому что знал, что все это устроено для Кита. Она сама сказала Николасу об этом. Все остальные члены семейства буквально заливались хохотом во время представления – все, кроме него!

А позже, когда они оказались вдвоем, она стала смеяться над ним и говорить, что он ревнует. Ревнует?! Он, Николас Стеффорд, ревнует?! Да он может с любой женщиной, какую только захочет, переспать – и вдруг ревнует?! С чего бы это?! Но она все улыбалась с таким понимающим видом, что он сграбастал ее в охапку, чтобы прекратить это, и принялся целовать, пока она была уже не в состоянии не только думать о каком-либо ином мужчине, но даже вспомнить собственное имя.

А теперь он сидит тут, привалившись к скале, наблюдает за тем, как Дуглесс играет в мячик с его сыном, и наслаждается полным покоем. Неужели это любовь? – подумал он. – Неужели та самая любовь, которую воспевают трубадуры? Но как может он испытывать любовь к женщине, с которой даже ни разу не переспал?! Однажды он думал, что влюбился – в одну цыганку-полукровку, которая проделывала с его телом совершенно потрясающие вещи! Но с этой Дуглесс ведь все не так – они только разговаривают да смеются!

И она так часто твердила ему про эти наброски, которые обнаружила, роясь в его вещах, что он даже принялся за новые рисунки! И Кит ему сказал, что уже весной можно будет начать строительство замка в Торнвике.

Они беседуют, поют вместе песни, катаются верхом, гуляют. И он рассказал ей о себе такие вещи, какие еще никогда не сообщал ни одной живой душе!

Пару дней назад в дом к Стэффордам забрел один художник, и Николас заказал ему миниатюрный портрет Дуглесс. Скоро он будет готов.

Вот он глядит на нее и приходит к мысли, что попросту не может без нее жить! Она часто говорит о том, что ему следует делать после ее ухода. И больше всего – о чистоте, так что он просто слышать об этом уже не в силах. Но она без конца твердит, что чистота – самое главное в жизни!

После ее ухода… Да он и представить себе не может, как будет жить без нее! Сегодня, к примеру, он только и делал, что твердил себе: «мне следует поделиться этим с Дуглесс»! Она говорила, что там, в ее времени, мужчины и женщины полноправные партнеры и делятся друг с другом своими мыслями. Ему известно, что последний муж матери частенько интересовался мнением леди Маргарет по тому или иному поводу, но что-то он не припомнит, чтобы отчим хотя бы раз спросил у матери: «Ну как у тебя прошел день?», а вот Дуглесс спрашивает!

И еще – ребенок. Разумеется, ребенок – всегда дополнительное бремя, но все-таки бывают такие минуты, когда он счастлив оттого, что мальчик улыбается ему! И малыш смотрит на него, Николаса, как если бы он был самим Господом Богом! Вот вчера он усадил мальчика на седло перед собой, и тот залился таким смехом, что Николас невольно улыбнулся.

Дуглесс засмеялась над какой-то проделкой ребенка, и ее смех вернул его к действительности. Лучи солнца играют у нее в волосах, но кажется, что и солнце-то светит лишь тогда, когда она рядом! Ему хотелось трогать ее, обнимать, заниматься с нею любовью, но страх перед тем, что она может вдруг исчезнуть, удерживал его от того, чтобы затащить ее в постель. Да, конечно, он не упускал случая поцеловать ее, потрогать каждый кусочек ее тела, до которого только мог добраться! Вечерами, уединившись в каком-нибудь укромном уголке, они прижимались друг к другу и смотрели вместе на огонь в камине или на звездное небо за распахнутым окном. Он крепко прижимал ее к себе, но дальше этого они не заходили: слишком велик был риск потерять ее!

Тут к Николасу приблизился мальчик-слуга и сообщил, что леди Маргарет желает видеть его. С большой неохотой он покинул сад и направился в дом.

Мать ждала его в своем кабинете рядом со спальней.

– Ну что, ты сказал ей? – спросила леди Маргарет с выражением решимости на лице.

Николасу не требовалось пояснений, что именно она имеет в виду.

– Нет, еще не сказал!

– Знаешь, Николас, ты заходишь слишком уж далеко! Я проявляла снисходительность к этой женщине, потому что она спасла жизнь Киту, но твое поведение… – Она не договорила, ибо не было нужды выражать все это в словах.

Николас подошел к окну, приоткрыл его и выглянул в сад.

Теперь ему была видна Дуглесс.

– Я бы желал всю жизнь не разлучаться с женщиной из рода Монтгомери, – тихо произнес он.

С силой захлопнув окошко, леди Маргарет пристально поглядела на сына, буквально сверля его взглядом.

– Нет! – воскликнула она. – Ты не можешь этого сделать! Мы ведь уже получили то, что дали в приданое Летиции Калпин, и часть денег истрачена на покупку овец! Летиция принесет нам земли и свое доброе имя. Твои дети окажутся в родстве с наследниками трона! И ты не можешь просто взять и отбросить все это ради ничего собой не представляющей женщины!

– Но она – все для меня! – возразил Николас.

– Она ничего собою не представляет! – повторила леди Маргарет, не сводя с него глаз. – Два дня назад возвратился гонец из Ланконии. Нет там никакого короля по фамилии Монтгомери! И эта Дуглесс Монтгомери – не более чем болтливая…

– Можешь не продолжать! – оборвал ее Николас. – Я с самого начала не верил тому, что она королевских кровей, но теперь она значит для меня куда больше, чем кровные узы и собственность!

Леди Маргарет со вздохом сказала:

– Не ты первый потерял голову от любви! Еще в девушках я влюбилась в своего двоюродного брата и отказалась выходить замуж за твоего отца. Моя мать колотила меня до тех пор, пока я не согласилась! – Прищурив глаза, она глянула на Николаса. – И она оказалась права: твой отец дал мне двух сыновей, а мой двоюродный брат проиграл все свое состояние!

– Что касается Дуглесс, то она вряд ли проиграет мое состояние!

– Однако же и не увеличит его! – воскликнула леди Маргарет и, заставив себя успокоиться, спросила:

– Что все-таки беспокоит тебя?! Ну, Киту хоть предстоит жениться на толстушке, а ты вступишь в брак с одной из самых знаменитых красавиц Англии! Летиция, конечно же, куда красивее, чем эта женщина Монтгомери!

– Да что мне за дело до ее денег и красоты? – ответил Николас. – У Летиции камень вместо сердца! И замуж за меня, младшего сына в семье, она идет лишь потому, что я – в некотором родстве с королевой. Пусть поищет кого-нибудь другого, кому не нужно душевное тепло, а лишь одна красота!

– Так ты намерен расторгнуть сделку?! Нарушить данное слово? – с нескрываемым ужасом спросила леди Маргарет.

– Как я могу жениться на одной женщине, если моим сердцем владеет другая?! – воскликнул он.

Презрительно засмеявшись, леди Маргарет ответила:

– Вот уж не думала, что ты такой дурак! Ну оставь эту женщину из рода Монтгомери при себе – сделаешь ее, скажем, горничной своей будущей супруги! Я думаю, Летиции безразлично, станешь ты наведываться в ее спальню каждую ночь или нет! Сделай Летиции ребенка, а затем ступай к своей Монтгомери! Именно так и поступил мой второй супруг, а я не возражала. Хотя, конечно, та женщина родила ему троих детей, а я только одного, да и тот умер! – с горечью договорила она.

– Я не верю, что Дуглесс согласится на подобную сделку! – ответил Николас, отворачиваясь от матери. – Не думаю, что там, в ее стране, позволительны такие вещи!

– В ее стране? – переспросила леди Маргарет. – А где же она, эта страна?! Разумеется, это не Ланкония. Откуда к ней приходит знание всех этих игр и развлечений? Откуда все эти странные приспособления, что она носит с собой? Она складывает цифры при помощи какой-то машинки! И у нее есть магические таблетки! А может, она послана самим дьяволом?! Ты что, хочешь жить в грехе с одной из прислужниц дьявола?!

– Она не ведьма! Она попросту из… – начал Николас и умолк, глянув на мать. Ну не может он рассказать ей правду насчет Дуглесс! Ведь и сама Дуглесс как-то заметила, что сейчас все домочадцы любят ее только потому, что она спасла жизнь Киту, но вскоре это забудется!

– Ты что, поверил во все ее сказки? – пристально глядя сыну в глаза, спросила леди Маргарет, – Неужели ты веришь всем ее россказням?! Да эта женщина – лгунья и… – Она чуть замешкалась, но продолжила:

– Она везде сует свой нос! Заставила тебя рисовать дома, будто ты – лавочник какой-то! А девчонку, на которой должен жениться Кит, подговорила одеться в крестьянское платье! Она забирает чужих детей из-под присмотра няньки! А детей наших слуг учит читать и писать – как будто им это нужно! Она…

– Но ведь ты сама все это поощряла! – воскликнул ошарашенный Николас. – Это я был единственным человеком, который молил вас о том, что надо быть поосторожнее, когда она только появилась здесь! И ты взяла у нее предложенную таблетку!

– Да, я это сделала! Поначалу она меня очень даже забавляла! – ответила леди Маргарет. – Пожалуй, она забавляла бы меня и теперь, если бы мой младший сын не вообразил себя влюбленным в нее! – И, смягчившись, она положила ладонь на руку Николаса. – Люби Господа Бога, люби, поскольку должен, своих детей, когда они вырастут, только не дари любви женщине-лгунье! Что ей от тебя нужно, что нужно от всех нас?! Послушайся же меня, Николас: берегись этой женщины! Она слишком многое меняет в нашей семье. Она чего-то добивается!

– Нет, – тихо ответил Николас. – Если она и хочет чего-то, то только помочь! Ее послали…

– Послали? – воскликнула леди Маргарет. – Кто же ее послал?! И что может она от нас получить? – Зрачки у леди Маргарет расширились. – Кит говорил, что кто-то пытался утащить его под воду и он едва не утонул. А может, эта женщина Монтгомери нарочно подстроила все так, чтобы казалось, будто она спасла его! Возможно, даже она желала его смерти! Ведь после смерти Кита ты стал бы графом, а она держала бы тебя в кулаке!

– Нет, нет и нет! – вскричал Николас. – Она вовсе не из таких! Она ведь ничего и не знала насчет Кита, потому что я солгал ей про ту дверь в Беллвуде!

При этих словах на красивом лице леди Маргарет появилось смятение.

– Скажи мне, что ты знаешь об этой женщине! – потребовала она.

– Ничего! – ответил Николас. – Во всяком случае ничего плохого! И, верь мне, женщина эта хочет нам всем лишь добра! Нет у нее никаких злокозненных намерений!

– Тогда почему она стремится помешать твоей свадьбе?

– Она и не стремится! – ответил Николас и отвернулся от матери. Когда он впервые повстречался с Дуглесс, она наговорила немало чудовищных вещей о Летиции, но больше это не повторялось! Слова матери заставили его несколько усомниться в искренности Дуглесс.

Приблизясь к нему, леди Маргарет тихо спросила:

– Скажи, а эта женщина из рода Монтгомери тебя любит?

– Да, – ответил он.

– В таком случае она должна хотеть лучшего для тебя! А наилучшее – это Летиция Калпин. Женщина из рода Монтгомери должна понимать, что никакого приданого она принести не может. Насчет дяди-короля она наврала, так что теперь я сомневаюсь, есть ли у нее хоть какие-то достойные родственники! Кто же она такая? Дочь лавочника, что ли?

– Учителя.

– Ах вот оно что! – воскликнула леди Маргарет. – Наконец-то я слышу правду! Ну и что же она может предложить семейству Стэффорд? У нее же ничего нет! – И, вновь положив ладонь на его руку, она сказала:

– Я вовсе не прошу тебя совсем отказаться от нее: пусть остается с тобой в нашем доме или же уезжает вместе с тобой и твоей женой. Взрослей себе рядом с этой женщиной! Люби ее! Веди себя с ней вольно! – Тут лицо леди Маргарет вновь приняло жесткое выражение, и она решительно проговорила:

– Но ты не можешь сделать ее своей женой! Ты меня понял?! Стэффорды не женятся на дочках учителей без пенса в кармане!

– Да, сударыня, я вполне понял вас! – ответил Николас, и глаза его потемнели от гнева. – И это я, более, чем кто-либо, ощущаю на своих плечах бремя нашего семейного имени! Хорошо, я исполню свой долг и женюсь на бессердечной красотке Летиции!

– И прекрасно! – воскликнула леди Маргарет, но понизив голос, добавила:

– Мне ненавистна мысль, что что-то может случиться с этой женщиной Монтгомери! Я к ней привязалась!

Николас некоторое время остолбенело глядел на мать, потом повернулся и вышел из комнаты. В ярости он бросился в свою спальню и без сил прислонился к двери, прикрыв глаза. Последние слова матери были более чем ясны для него: либо исполни свой долг и женись на Летиции Калпин, либо «что-то случится» с Дуглесс! Он хорошо понимал, как отнесется Дуглесс к его женитьбе: разумеется, она не останется с ним в одном доме и не согласится прислуживать его жене!

Значит, он потеряет Дуглесс и приобретет Летицию! Обменять любящие глаза Дуглесс на расчетливый холодный взор Летиции! Когда он впервые встретил Летицию, она поразила его своей красотой: темно-карие глаза, темные кудри, полные яркие губы. Но он, Николас, немало покрутился среди красивых женщин и быстро научился видеть и понимать, что скрыто за внешней красотой. По дому Стэффордов Летиция ходила, устремляя алчные взоры на золотую посуду, как бы мысленно оценивая ее стоимость – мозг ее явно работал как весы, прикидывая, сколько у Стэффордов в наличии золота, а сколько серебра!

Пытался он и соблазнить Летицию, но не преуспел в этом. И не потому, что она так уж противилась ему, просто она не выказала к этому никакого интереса: целовать Летицию было все равно что целовать теплую мраморную статую!

Стало быть, долг! – подумал он. Да, таков его долг: жениться на женщине, у которой больше денег и кровь – самая голубая!

– О Дуглесс! – прошептал он, прикрывая глаза. Придется сегодня сказать о неизбежно надвигающейся свадьбе! Он больше не может откладывать этот разговор!

***

– Ты не можешь жениться на ней! – едва слышно проговорила Дуглесс.

– Любовь моя! – воскликнул Николас, протягивая к ней руки.

Они сейчас были в центре лабиринта из зеленых изгородей – он специально привел ее сюда, чтобы поведать эту печальную весть. Дуглесс не знает, как выбираться из лабиринта, и поэтому вряд ли она убежит от него.

– Я должен на ней жениться! – сказал Николас, – В этом мой долг перед семьей!

Дуглесс пыталась изо всех сил сохранять спокойствие. Говорила себе, что ей предстоит осуществить вполне конкретное дело, что она обязана объяснить Николасу, почему он не может жениться на Летиции. Но когда любимый мужчина сообщает о браке с другой, логика, отступает!

– Долг, значит?! – процедила она сквозь зубы. – Разумеется! Не приходится сомневаться в том, какое это великое испытание для тебя – жениться на красивой куколке вроде Летиции! Мне, вероятно, на спор следовало бы утверждать, как ты страшишься этого события! К тому же, как я догадываюсь, ты и меня тоже хочешь, не правда ли?! Сразу – и жену и любовницу! Да только я не могу быть твоей любовницей – или могу? – И, поглядев на него, она сказала:

– Может, даже и могла бы! Скажи, а если б я согласилась улечься с тобой в постель, это удержало бы тебя от женитьбы на этой злокозненной женщине?!

– Злокозненной? – переспросил Николас. Он уже шагнул к ней и раскрыл объятия, но остановился. – Нет! Летиция, конечно, жадна, но чтобы быть злокозненной?!

– Да что ты понимаешь в злых кознях? – воскликнула Дуглесс, прижимая к груди сжатые в кулаки руки. – Все вы, мужчины, совершенна одинаковы – независимо от того, в какое время вы родились! Вы ничего не видите кроме внешности! Красотка может заполучить любого мужчину, какого только пожелает, и не важно, насколько безобразна ее душа! И если женщина уродлива, все остальное не имеет значения!

Николас опустил протянутые к ней руки, и в глазах его появились искорки гнева.

– Ну да! – сердито воскликнул он. – Да, только это одно и прельщает меня! Меня не заботит ни долг, ни семейная честь, ни женщина, которую я люблю! Все, что меня интересует, это как бы поскорее содрать одежды с божественного тела Летиции!

У Дуглесс даже сердце замерло, и возникло чувство, будто он ударил ее по щеке. Она резко повернулась и пошла прочь от него, но сразу поняла, что не знает, как выбраться из лабиринта! И она вновь повернулась к нему лицом, ее всю буквально трясло от гнева и вдруг, совершенно неожиданно, чувство гнева покинуло ее. Рухнув на скамью, Дуглесс закрыла лицо руками.

– Боже ты мой! – только и смогла прошептать она. Николас сел нею рядом, крепко обнял и не выпускал, пока она рыдала у него на груди.

– Это – нечто такое, что я обязан сделать! – говорил он. – Все это было договорено уже давно. И я этого не хочу, во вся ком случае, теперь не хочу, с тех пор, как у меня появилась ты! Но я должен это сделать! Случись что-нибудь с Китом, я стану графом, и мой долг – произвести наследника!

– Но Летиция не может иметь детей! – пробормотала Дуглесс, однако разобрать слова было трудно, поскольку она спрятала лицо на груди у Николаса.

Вытащив из кармана и протянув ей носовой платок, он переспросил:

– Что-что?!

Высморкавшись, Дуглесс повторила отчетливо:

– Летиция не может иметь детей!

– Откуда тебе это известно? – воскликнул он.

– Это Летиция подстроила твою казнь! О Николас, Бога ради, пожалуйста, не женись на ней! Ты не можешь сделать ее своей женой: она же убьет тебя! – Теперь Дуглесс начинала понемногу успокаиваться и вспоминать, что же такое она должна была сказать ему. – Я давно собиралась сообщить это тебе, но думала, что пока еще рано. Что ты должен научиться доверять мне. Я знаю, как сильно ты любишь Летицию, и…

– Люблю?! Люблю Летицию Калпин? Да кто тебе это сказал?

– Ты и сказал! Сказал, что из-за великой любви к ней ты должен вернуться в свой шестнадцатый век. Вскочив со скамьи, он вскричал:

– Так я что: все-таки полюбил ее, что ли?! Дуглесс шмыгнула носом и опять высморкалась. Потом сказала:

– Когда ты явился ко мне, то был уже в течение четырех лет женат на ней.

– Но мне потребовалось бы куда более четырех лет, чтобы заставить себя полюбить эту женщину! – пробормотал Николас.

– Что? Что ты говоришь?!

– Ну, расскажи мне побольше об этой любви, которую я якобы питал к своей жене! – попросил Николас.

В горле у Дуглесс стоял комок, и ей было трудно говорить, но она все же нашла в себе силы и пересказала ему то, что он некогда говорил ей. Он очень внимательно расспрашивал ее о подробностях их последних дней, проведенных вместе. И Дуглесс, держа его большую руку двумя своими, отвечала на все его вопросы.

Потом он тихонько поднял ее голову, взяв кончиками пальцев за подбородок, и сказал:

– Когда мы были вместе, я знал, что должен вернуться. И, вероятно, не желал, чтобы ты страдала после моего ухода. Поэтому я делал все, чтобы ты разлюбила меня!

Глаза Дуглесс расширились, в них искорками посверкивали слезинки.

– Да, ты так и говорил! – прошептала она. – В ту нашу последнюю ночь ты сказал, что не прикоснешься ко мне, потому что должен уйти!

Убрав у нее с лица мокрую от слез прядь волос, он с улыбкой проговорил:

– Конечно! Проживи я хоть тысячу лет с Летицией, все равно не смог бы ее полюбить!

– О Николас! – воскликнула Дуглесс и, обняв его за шею, принялась осыпать поцелуями. – Я знала, знала, что ты сделаешь все как надо! Знала, что ты не станешь жениться на ней!

А теперь все будет хорошо: тебя не казнят, у Летиции не останется. оснований для того, чтобы пытаться убить тебя или Кита, и она не спутается с Робертом Сидни, потому что ты не сделал Арабелле ребенка! О Николас, я так и знала, что ты на ней не женишься!

Высвободившись из ее объятий и взяв ее за руки, Николас проговорил, пристально глядя ей в глаза:

– Я поклялся жениться на Летиции и через три дня уеду, чтобы вступить с ней в брак. – Дуглесс попыталась вырваться от него, но он, не отпуская ее рук, договорил:

– Мой путь – не твой путь. И мы живем в разных эпохах' Я не столь свободен, как ты, и не волен вступать в брак лишь в соответствии с одними своими желаниями! – И, приблизив губы к ее лицу, он сказал:

– Ты должна меня понять! Моя свадьба – дело давно решенное, и это хорошая партия: супруга моя, как предполагается, принесет в семейство Стэффорд богатство и родственные связи.

– А что, эти самые «богатство и родственные связи» очень помогут, когда палач отсечет тебе голову? – гневно выкрикнула Дуглесс. – Ты и на смерть пойдешь, думая о том, сколь замечательным был этот брак, да?

– Ты должна рассказать мне все! – ответил он. – И возможно, это поможет мне снять с себя обвинения в измене!

Вырвав наконец руки, Дуглесс отошла от него в самый дальний угол лужайки в центре лабиринта.

– Как же! – воскликнула она. – Смог ты помешать гибели Кита в озере? Точно так же сумеешь предотвратить и собственную казнь. Да если бы не было меня, твой брат давно был бы мертв, а твоя очаровательная Летиция уже вышла бы замуж за графа!

Улыбаясь одними краешками губ, Николас ответил:

– Ну, будь я графом, мог бы не жениться на Летиции: моя мать, вне всякого сомнения, побудила бы меня вступить в брак с этой толстушкой Люси!

– Что ж, – вскричала Дуглесс, – ты, разумеется, волен смеяться надо мною сколько угодно! Но могу тебя заверить, что, когда ты в прошлый раз являлся ко мне, тебе было вовсе не до смеха! Когда перед глазами топор палача, что-то не хочется веселиться!

– Да, верно, – вздыхая ответил Николас. – Настрой при таких обстоятельствах не очень веселый! Ну что, расскажешь мне о Летиции? Все, что тебе известно о ней!

Присев на скамью в дальнем конце лужайки, чтобы быть подальше от его объятий, Дуглесс устремила взгляд на зеленую стенку подстриженных кустов перед нею и неспешно стала рассказывать с самого начала: о том, что прочитала в бумагах леди Маргарет, обнаруженных в проломе стены. О приглашении в дом Хэарвудов, которого Николас довольно-таки нахально добился для них, о встрече с Ли и Арабеллой.

– Мы с тобой, – продолжала она, – в течение всего уик-энда только и делали, что читали бумаги да задавали вопросы, но выяснили очень немногое. Желая узнать больше, ты под конец наставил на Ли свою шпагу, и он сообщил имя человека, оклеветавшего тебя, – Роберт Сидни. Казалось, ты мог уже вернуться в свое время, но этого не произошло и ты остался… – Тут она на мгновение прикрыла глаза. – Мы чудесно провели время, но потом… – Она осеклась: боль, которую она испытывала в то утро в церкви, когда исчез Николас, все еще была с нею. – Мы занимались любовью, – нашла в себе силы договорить она. – И ты потом исчез. А уже после этого я выяснила, что тебя все-таки казнили!

Повздыхав, Дуглесс рассказала о встрече с Ли, который из обнаруженных записок леди Маргарет узнал истину обо всем происшедшем, а также о том, что подлинная суть всех событий стала известна леди Маргарет лишь после смерти его, Николаса.

Рассказала она и о том, как Летиция хотела выйти замуж за кого-нибудь из Стэффордов, произвести на свет младенца-наследника, а затем посадить этого ребенка на английский престол. По версии леди Маргарет, – и Дуглесс разделяла ее! – именно Летиция подстроила убийство Кита, чтобы вступить в брак не просто с младшим сыном семьи Стэффорд, а с графом!

– После свадьбы Летиция побуждала тебя обратился в суд с иском, – продолжила Дуглесс. – Она хотела привлечь на свою сторону как можно больше людей, но ты отказался.

– Да, – заметил Николас, – я и впрямь не люблю судов: слишком уж много интриг теперь затевают люди. Глядя прямо ему в глаза, Дуглесс продолжила:

– Так вот: ты отказал Летиции, и поэтому она попыталась избавиться от тебя. На запястье у тебя, когда мы встретились, я заметила рубец от глубокого, длинного пореза – это ты свалился с лошади примерно через год после женитьбы. Ты тогда сказал, что кто-то ослабил подпругу на лошади!

Николас молчал, и Дуглесс рассказала, как Летиция начала искать кого-нибудь, кто помог бы ей убрать Николаса, и нашла. Это был Роберт Сидни.

– Этот Сидни, – сказала Дуглесс, – тебя возненавидел за то, что ты занимался любовью с его женой на столе и обрюхатил ее. Леди Маргарет полагала, что Сидни убил обоих – Арабеллу и ребенка!

– Но я вовсе не делал ребенка Арабелле! – возразил Николас тихим голосом.

– И когда ты стал собирать войско для войны в Уэльсе, – продолжала меж тем Дуглесс, – Летиция воспользовалась случаем и заставила Роберта оклеветать тебя перед королевой, обвинив в предательстве. Королева Елизавета и без того нервничала из-за Марии, правительницы Шотландии, а возможно, до нее и прежде доходили слухи, будто Стэффорды намерены объединиться с силами Марии.

Дуглесс посмотрела на Николаса, на его красивое лицо, заглянула в ярко-голубые глаза, коснулась пальцами мягкой темной бородки.

– И они отрубили тебе голову… – шепотом договорила она, моргая, чтобы согнать с глаз слезы. Николас поцеловал ее в ладонь.

– После твоей… – продолжала Дуглесс, опять отворачиваясь от него и понурившись, – после твоей казни Роберт Сидни шантажом вынудил Летицию выйти за него замуж. Он думал, что теперь сумеет посадить своего сына от нее на английский престол, да только красотка Летиция, женщина, из-за которой погиб настоящий мужчина, оказалась бесплодной! Никаких детей она иметь не могла! – И, пожав плечами, Дуглесс добавила:

– Ли говорил, что это – ирония судьбы: Летиция погубила семейство Стэффорд ради ребенка, которого ей не суждено было иметь!

Некоторое время они сидели молча, затем Николас спросил:

– А что сталось с моей матерью? Повернувшись к нему, Дуглесс ответила:

– Королева конфисковала все владения Стэффордов, и Роберт Сидни побудил леди Маргарет выйти замуж за Дики Хэарвуда.

– За Хэарвуда?! – с отвращением переспросил Николас.

– Да, – повторила Дуглесс. – У нее был выбор: либо выйти замуж, либо умереть голодной смертью. Королева предоставила Сидни права на пару твоих поместий, а потом кто-то спихнул твою мать с лестницы, и она сломала себе шею! – Она помолчала, дав время Николасу справиться с дыханием, а затем договорила:

– После этого никаких Стэффордов не осталось: Летиции удалось всех вас извести под корень!

И, подняв голову, она посмотрела на пего: Николас был бледен.

Он поднялся со скамьи и подошел к зеленой изгороди, постоял там, обдумывая услышанное, потом повернулся к Дуглесс и проговорил:

– Да, все, о чем ты рассказываешь, быть может, и случилось когда-то, но не могло бы произойти сейчас!

Все ясно: он хочет сказать, что сейчас ничто не мешает его браку с Летицией! Ярость так и забурлила у нее в крови!

– Надеюсь, теперь, все узнав, ты не совершишь такую глупость, не станешь жениться на ней. Или все-таки женишься?!

– Но рассказанное тобой не могло бы произойти сейчас! – возразил он. – Арабелле я ребенка не делал, так что у Роберта нет оснований ненавидеть меня. Кит жив, и у меня нет причин собирать войско, а уж если этим придется заниматься Киту, то, можешь быть уверена, я сперва обращусь к королеве и испрошу высочайшего повеления.

– Послушай, Николас! – воскликнула Дуглесс, вскакивая. – Ты разве не понимаешь, что будущее тебе знать не дано?! Когда ты являлся ко мне, в мою эпоху, в книгах было написано, будто ты умер за три дня до казни, но после твоего возвращения в прошлое в них повествовалось уже о твоей казни! Историю ведь так легко переделать! Если ты все же женишься на Летиции, то что же, я по возвращении прочту о том, что Кита убили как-нибудь иначе, да?! И, возможно, Летиция придумала еще какой-нибудь способ организовать твою казнь? А может быть – и это вполне вероятно! – она сыскала себе в помощники кого-нибудь еще?! Я совершенно уверена, что найдутся и другие мужчины, имеющие хорошеньких жен и сильно ненавидящие тебя!

Николас не мог не улыбнуться ее последним словам и сказал:

– Ну, такие мужчины, безусловно, найдутся! Один, а то и два!

– Ты напрасно так шутишь! – вскричала Дуглесс. – Я говорю с тобой о вещах, прямо относящихся к твоей жизни и смерти, а ты надо мной насмехаешься!

Дуглесс вся напряглась и замерла. Пытаясь привлечь ее к себе и обнять, Николас сказал:

– Дорогая моя, это замечательно, что ты так обо мне заботишься, замечательно и то, что предупредила меня обо всем! Отныне я стану проявлять особую осторожность!

– Ты рассуждаешь как все мужчины! – В голосе ее звучала плохо скрываемая ярость. Она резко отстранилась от него и продолжала:

– Ты, стало быть, считаешь, что ни одна женщина не сможет причинить настоящего вреда такому, как ты, – верно? И потому насмехаешься надо мной! Почему бы тебе вдобавок не подмигнуть мне, не погладить по голове, а? И почему бы не посоветовать вернуться к своему шитью и предоставить мужчинам, столь способным на понимание, решать вопросы вроде тех, что касаются жизни и смерти?!

– Ну, Бога ради, Дуглесс! – взмолился он, протягивая к ней руки.

– Не прикасайся ко мне! Сбереги объятия для твоей очаровательной Летиции! Скажи только: неужели красота ее стоит того, чтобы весь род Стеффордов прекратил свое существование? Чтобы умерли ты и твоя мать?

Руки у Николаса как-то бессильно повисли, и он сказал:

– Да если я сообщу всему нашему семейству и дому Калпинов, что решил нарушить клятву, не жениться, потому что некая женщина из будущего утверждает, будто моя невеста может потом прикончить всех Стэффордов, меня сочтут просто глупцом; а с тобой… с тобой обойдутся не слишком-то хорошо!

– Значит, ты жизнью готов пожертвовать, только бы о тебе дурно не говорили, да?

Сжав руки в кулаки, Николас мучительно искал способ растолковать ей, к чему может привести его отказ жениться.

– Разве у вас там, в вашем веке, вы не заключаете контрактов? – спросил он. – Ну, таких законных сделок на бумаге?

– Разумеется, заключаем, – отозвалась она. – Мы заключаем договоры и контракты на все на свете, в том числе и брачные контракты подписываем, но при этом в брак следует вступать по любви, а не…

– Но мы не вступаем в брак по любви, мы не можем этого себе позволить! – воскликнул он. – Погляди вокруг. Ты видела, сколько всякого добра в этом доме? И это лишь один из домов, которыми владеет мое семейство! И богатства эти появились у нас, потому что предки мои женились и выходили замуж ради поместий, а не по любви! Мой дед, например, женился на сущей мегере, но она принесла с собой в приданое три дома и полным-полно посуды!

– Да, Николас, эти рассуждения я понимаю, но брак… брак – это нечто такое интимное! Это не то, что заключить контракт на какую-нибудь работу: брак предполагает любовь и детей, и еще – дом, и чувство защищенности, и приобретение друга! – возразила Дуглесс.

– Стало быть, можно жить в нищете, зато с тем, кого любишь! – парировал Николас. – А что, эта самая «любовь» будет кормить тебя, одевать, поддерживать тепло в доме зимой?! Брак-то и подразумевает куда большее, чем то, о чем ты говоришь! Но ты бедна, и поэтому понять этого не способна!

– К твоему сведению, я вовсе не бедна! – воскликнула Дуглесс, и глаза ее засверкали от гнева. – Совсем даже не бедна! Наша семья очень богата, и денег у нас полно. Но это вовсе не означает, что я не хочу любви и готова продаться за высокую цену!

– Каким же образом твое семейство приобрело свои богатства? – тихо спросил Николас.

– Я толком не знаю, – ответила она. – У нас они как-то всегда были… Мой отец говорил, что наши предки вступали в брак… – Тут она запнулась и посмотрела на него.

– Так на ком женились твои предки? – спросил он.

– Ой, ни на ком! Это была просто шутка! Он ничего особенного не хотел этим сказать!

– На ком все-таки?! – настаивал Николас.

– На богатых женщинах! – сердито ответила она. – Да, он говорил, что наши предки весьма преуспели в выборе богатых невест!

На это сообщение Николас никак не отреагировал – просто стоял и смотрел на нее.

Гнев ее тотчас улетучился, и, приблизившись к нему, она обняла его и крепко-крепко к нему прижалась.

– Ладно, – воскликнула она, – женись на деньгах! Возьми в жены самую богатую в мире женщину, но Бога ради, только не Летицию! Она – дрянь! Она причинит тебе зло, причинит зло всем вам!

Николас отстранил ее от себя, чтобы поглядеть ей в глаза, потом сказал:

– Летиция Калпин – самое большее, на что я могу рассчитывать. Я же младший сын в семье, самый обычный рыцарь, и у меня ничего нет, все принадлежит Киту! И мне повезло, что брат столь щедр и позволяет мне жить за его счет. Те земли, что принесет в нашу семью Летиция, будут во благо всем нам. Как же я могу отплатить черной неблагодарностью брату, который дал мне столь много?

– Летиция – вовсе не самое большее, на что ты можешь рассчитывать! – возразила Дуглесс. – Ты нравишься женщинам и можешь найти другую. Если тебе суждено жениться на деньгах, мы поищем другую невесту, богатую, но не столь амбициозную, как Летиция!

Снисходительно улыбаясь, Николас ответил:

– Но спать с женщиной – вовсе не то же самое, что вступать с ней в брак! И тут ты должна мне верить: Летиция для меня – хорошая партия. И не чадо хмурить брови! Я буду в полной безопасности, разве ты сама этого не понимаешь?! Ведь Летиция была опасна, пока я ничего не знал о ее планах, но теперь знаю все и вполне смогу постоять и за себя, и за свою семью!

– Ты что, всякий раз, садясь на лошадь, станешь проверять, не подрезал ли кто подпруги, да? А как насчет подсыпанного в пищу яда? А как быть, скажем, с проволокой, натянутой поперек лестницы?! А если она наймет подонков, которые забьют тебя до смерти?! А как насчет того, что тебя утопят? Или сожгут?!

Все с той же снисходительной усмешкой Николас ответил тоном, каким обычно говорят с детьми:

– Я рад, что тебя это так волнует! Вот ты и поможешь мне следить за тем, чтобы ничего не случилось!

– Кто?! Я?! – воскликнула она, отпрянув от него, – Я, да?!

– Ну да, ты! – ответил он. – Ты останешься со мной. – И, бросив на нее свой особый взгляд из-под ресниц, добавил:

– Станешь прислуживать моей жене.

Дуглесс понадобилось некоторое время, чтобы отреагировать на это его предложение.

– Ага, значит, прислуживать твоей жене?! – с деланным спокойствием спросила она. – То есть ты хочешь сказать, что я буду помогать ей одеваться, проверять, не слишком ли горяча вода в лохани для ее купания, и делать другие подобные же вещи, да?!

Однако ее интонация не могла обмануть его. – Ну, Дуглесс же, – воскликнул он, – любимая моя, дорогая, единственная! Это будет не так уж плохо: мы сможем большую часть времени быть вместе!

– И что, это самое «время вместе» будем проводить с письменного разрешения твоей жены? Так, да?!

– Послушай, Дуглесс! – взмолился он.

– И ты еще можешь спрашивать, согласна ли я на это, после того, что ты наговорил по поводу моей жизни с Робертом?! Да, по крайней мере, живя с Робертом, я была для него единственной женщиной! А ты… ты просишь меня прислуживать этой… этой убийце! А что, по-твоему, я стала бы делать по ночам, пока ты будешь заделывать ей твоего наследника, а?!

Выражение лица у Николаса стало напряженным, и он ответил:

– Но ты не вправе требовать от меня соблюдения целибата! Ты же сама говоришь, что не можешь спать со мною, потому что боишься, что тебя вернут в будущее!

– А, ну, конечно! Понимаю: значит, только я могу соблюдать целибат, и это – замечательно! А тебе, господин жеребчик Махо, нужно, видите ли, еженощно спать с новыми и новыми женщинами! А что, интересно, ты станешь делать в те ночи, когда Летиция скажет тебе «нет!», а?! За горничными будешь гоняться и зазывать их в беседку, что ли?!

– Ну, в таком тоне тебе непозволительно со мной разговаривать! – воскликнул Николас, и глаза его потемнели от гнева.

– Да?! Непозволительно, значит?! – вскричала она. – Но если один человек проделывает путь длиной в четыре сотни лет исключительно для того, чтобы предупредить об опасности другого, а этот другой единственно из-за своего тщеславия и слушать его не желает, то в этом случае позволительно высказать все, что хочется, черт тебя побери! Валяй, женись на своей Летиции, и сам увидишь, трогает это меня или нет! Давай, убивай Кита, убивай свою мать! Теряй свои поместья, которые ты, дьявол тебя побери, считаешь столь ценными! И теряй свою башку!

Выкрикнув последнюю фразу; она кинулась бегом по лабиринту, не соображая куда бежит, глаза ее застилали слезы.

Буквально через три минуты она сбилась с пути и просто плакала, остановившись на какой-то дорожке. А может, все-таки никому не дано изменить ход истории? – думала она. – Может, просто судьбой предназначено, чтобы Кит умер, а Николасу отрубили голову? Может, вообще никогда и не предполагалось, что хоть кто-то из семейства Стэффорд выживет? Может, никто на свете неспособен изменить то, что должно произойти?!

К ней подошел Николас, но не произнес ни слова, и Дуглесс была этому только рада. Она знала, что слова – и это ощущал каждый из них – не могут изменить того, что должно свершиться. Сохраняя молчание, она проследовала за ним, и до самого конца лабиринта оба не произнесли ни слова.

Глава 19

Последовавшие затем трое суток были для Дуглесс подлинным адом. Абсолютно все в доме Стэффордов пришли в необычайное возбуждение в связи с известием о предстоящей свадьбе Николаса и только об этом и толковали. Все разговоры велись о еде, одежде, о приглашениях на торжество и о том, как происходили свадьбы у других. На гигантские телеги укладывались всевозможные вещи, которые Николас с Китом собирались взять с собой. Дуглесс с чувством обреченности наблюдала за этими приготовлениями. Кит с Николасом взяли с собой не только одежду, но и мебель, а также слуг.

У Дуглесс было такое ощущение, будто каждая вещь, погружаемая на телеги, ложится всей тяжестью ей на сердце. Она делала все новые и новые попытки поговорить с Николасом, но он не желал ее слушать. Долг для него был превыше всего, и она понимала, что Николас не откажется от своих обязательств перед семьей ни за что, не откажется не только ради любви, но даже ради собственной жизни!

Вечером накануне отъезда Николаса Дуглесс чувствовала себя хуже, чем когда-либо. Даже когда ее любовника, игравшего на бирже, забрали в тюрьму, ее тогдашние терзания не шли ни в какое сравнение с тем, что она переживала сейчас. Такое же она испытала в тот день, когда Николас, находясь с ней в церкви, внезапно возвратился в шестнадцатый век!

С наступлением ночи Дуглесс извлекла из сумки прозрачную шелковую ночную рубашку и, стащив с себя пышное и тяжелое платье, скользнула в нее. Затем накинула позаимствованный у Гонории халат и направилась в спальню Николаса.

Остановившись у двери, она прижала ладонь к стене. Она знала, просто чувствовала, что Николас не спит, и, не постучав, распахнула дверь. Николас сидел в кровати до пояса укрытый грубой простыней, обнаженная грудь и крепкий, плоский живот оставались открытыми. Он что-то пил из серебряного кубка и даже не поднял глаз, когда она вошла.

– Нам надо поговорить! – шепотом произнесла Дуглесс. В спальне царила тишина, если не считать потрескивания поленьев в камине и шороха пламени свечи.

– Да нет, – отозвался он. – Не о чем нам больше говорить. Каждый из нас должен делать то, что должен.

– Николас! – шепотом позвала она, но он не смотрел на нее. Тогда она сбросила широкий халат елизаветинской эпохи и осталась в одной рубашке: тоненькие лямки, низкий вырез и облегающая тело прозрачная ткань, казалось, совершенно не оставляли простора для игры воображения.

Будто тигрица, подкрадывающаяся к жертве, она поползла к нему через всю кровать.

– О Николас, – прошептала она, – только не женись на ней!

Когда она оказалась у него совсем под боком, он наконец-то поднял на нее глаза – и от удивления даже расплескал вино из кубка!

– Что это ты вытворяешь? – спросил он, задыхаясь, и глаза его, округлившиеся от изумления, загорелись.

– Быть может, эту ночь ты проведешь со мной?! – Она была от него совсем уже близко.

Взор Николаса скользнул по ее груди, едва прикрытой ночной рубашкой, и он протянул руку, чтобы коснуться плеча, – пальцы его дрожали.

– Одну ночь! – прошептала она, оказавшись рядом с ним. Реакция Николаса была мгновенной: руки его обвились вокруг нее, губы прижались к ее губам, и он приник к ним, как жаждущий к источнику. Рубашка ее порвалась, когда его руки, а затем и губы стали ласкать ее груди.

– Одну эту ночь – в обмен на твое обещание! – сказала Дуглесс, откидывая голову назад. Она изо всех сил старалась удержать в памяти, что именно ей нужно сделать, пока руки и губы Николаса не изгонят окончательно любые мысли из ее головы! – Дай мне клятву! – воскликнула она.

– Все, что у меня есть, – твое. Да разве ты этого не знаешь?! – отозвался он, а губы его при этом скользили ниже и дальше по всему телу… Руки его при этом лежали у нее на бедрах, и пальцы зарывались в податливую плоть.

– В таком случае не уезжай завтра! – сказала она. – Одну сегодняшнюю ночь за завтрашний день!

Сильные руки Николаса при этом поднимали ее бедра, так что рубашка трещала по швам и почти сползла с тела.

– Ты можешь иметь все мои «завтра»! – воскликнул он.

– Ну, пожалуйста, Николас! – молила Дуглесс, пытаясь вспомнить, что именно ей следует сказать, но его ласки мешали. – Ну, пожалуйста, любовь моя! Я скоро уйду, и ты должен дать мне клятву!

Секунду спустя Николас поднял голову и, прижимаясь лицом к ее дивному телу, перебрался повыше и взглянул ей в глаза. Он плохо соображал, охваченный страстью, эта женщина так много для него значила, но все же он услышал ее.

– Ну, и какой же клятвы ты от меня хочешь? – спросил он, и голос его прозвучал глухо.

Приподняв голову, Дуглесс ответила:

– Я проведу эту ночь с тобой, только обещай, что не женишься на Летиции после моего ухода! – почти невозмутимо произнесла она.

Долго, очень долго Николас пристально смотрел ей в глаза. У Дуглесс даже дыхание перехватило: не так-то просто было ей решиться на это, но она должна помешать этому браку, если даже ей придется навсегда потерять Николаса и вернуться в свою эпоху!

Внезапно он скатился с нее, спрыгнул с постели и накинул на себя что-то вроде халата. Подойдя к камину, он долго стоял, повернувшись к ней спиной, и когда заговорил, голос у него был сдавленный, хриплый:

– Неужели ты думаешь, что ради одной-единственной ночи я соглашусь расстаться с тобой навеки?! И неужто ценишь себя столь низко, что готова продаться в обмен на мое обещание?!

Его слова заставили Дуглесс почувствовать себя такой ничтожной! Натягивая то, что осталось рубашки, она, словно оправдываясь, проговорила:

– Я не смогла придумать ничего лучшего, но готова на все, только бы не было твоей свадьбы!

Обернувшись, он посмотрел на нее, и глаза его потемнели от обуревавших его чувств.

– Ты рассказывала мне о твоей стране, о ваших обычаях, – начал он. – Но неужто ты вообразила, что весь мир живет по вашим правилам? Предстоящая свадьба для меня лично ничего не значит, но ты почему-то придаешь огромное значение.

– Я не могу допустить, чтобы ты рисковал жизнью ради…

– Да, но ты рискуешь нашими жизнями ради нее! – гневно воскликнул он, не дав ей договорить, и глаза его засверкали. – Ты мне без конца твердила, что никогда не сможешь лечь со мной в постель, и вот, однако же, ты здесь, одетая как… как какая-нибудь… – Он не договорил.

Дуглесс и впрямь почувствовала себя этакой проституткой и натянула простыню на свои голые плечи.

– Поверь мне, я всего лишь пыталась отговорить тебя от этой женитьбы, – проговорила она, чувствуя, что вот-вот расплачется.

Он подошел к кровати и, склонившись над Дуглесс, сказал:

– Что же это за любовь у тебя ко мне?! Она побуждает тебя залезть ко мне в постель и вести себя подобно… шлюхе?! Да, тебе не нужны богатства. Но ты хочешь, чтобы я обесчестил свою семью, чтобы отказался от того, что для меня важнее всего на свете!

– О, не надо, пожалуйста, не надо! – проговорила Дуглесс, закрывая лицо ладонями. – Я этого не вынесу! Я никогда и не думала…

Присаживаясь на краешек кровати, он убрал с лица ее руки и сказал:

– Ты хоть понимаешь, как меня страшит эта свадьба? Как я боюсь женщины, которую обязан сделать своей женой?! Будь я свободен, находись в вашем времени, я взял бы в жены ту, которую люблю, но здесь не могу этого сделать! Мне не прокормить жену. А Кит, женись я на тебе, лишил бы меня крова, пищи и одежды…

– Нет, Кит вовсе не такой! И уж конечно, мы бы нашли какой-нибудь выход, чтобы жить вместе! Ты помогаешь Киту управлять поместьями, и он не стал бы просто вышвыривать тебя вон, он бы…

Крепко сжимая ее запястья, Николас воскликнул:

– Ты что, не способна понять, что я говорю?! Я должен вступить в этот брак!

– Нет! – прошептала она, – нет и нет!

– Но ты не можешь остановить то, что должно случиться! – вскричал он. – Ты только можешь помочь мне!

– Но как?! Каким образом? Разве я в силах отвести от тебя топор палача?!

– Да, именно, – ответил он. – Ты можешь это сделать! Можешь остаться со мной навсегда!

– Навсегда?! А ты, значит, станешь жить с другой женщиной, да? Спать с нею? Заниматься с нею любовью?!

Отпуская ее руки и продолжая глядеть на голые плечи, едва прикрытые простыней, он воскликнул:

– Что ж, тогда делай это! Видно, ты предпочитаешь навеки расстаться со мной, чем видеть меня с другой!

– Нет-нет! – взволнованно проговорила она. – Дело совсем не в этом! Попросту Летиция – само воплощенное зло! Я же тебе говорила, что она намерена сделать! Ну, женись на какой-нибудь другой женщине!

Грустно улыбнувшись на это, Николас спросил:

– Да разве ты позволила бы мне взять в жены другую? Касаться ее? Неужто впрямь согласилась бы отойти в сторонку и так жить до конца дней твоих и моих?

Дуглесс сглотнула стоявший в горле комок. В самом деле, смогла бы она находиться с ним в одном доме, если бы он жил с другой? И что бы она стала делать – выступать в роли незамужней тетушки детей Николаса? И что чувствовала бы, если бы каждую ночь он отправлялся в постель с другой? И сколь долго он продолжал бы любить ее, если бы не мог к ней прикасаться? И вообще, хватило бы у них сил любить лишь платонически?!

– Не знаю, – тихо ответила она. – Да, я не знаю, смогла ли бы видеть тебя с другой женщиной! О, Николас, Николас, я просто не знаю, что и делать!

Николас сел рядом и, крепко обняв ее, сказал:

– Я не пойду на риск потерять тебя даже ради сотни таких, как Летиция! Ты – все для меня! Сам Господь Бог направил тебя ко мне, и я не намерен тебя отпускать!

Он распахнул полу халата и положил ее голову себе на грудь. Глаза ее наполнились слезами.

– Мне страшно, – прошептала она. – Эта Летиция…

– Ой, ну, самая обычная женщина, не более и не менее! И нет у нее ни слишком большого ума, ни каких-либо чудодейственных амулетов, гарантирующих ей власть. Если ты будешь рядом со мной, она не сможет причинить вреда ни мне, ни моему семейству.

– Рядом с тобой? – переспросила она, ласково проведя пальцами по его груди. – Думаешь, я могла бы находиться рядом и не касаться тебя?

Отстраняя ее трепещущие пальцы, он спросил:

– А ты уверена, что должна будешь вернуться, если я…

– Да, – твердо произнесла она. – Уверена. Сжимая ее пальцы, он глядел на них так, как голодный смотрит на пиршественный стол.

– Значит, мы многого лишимся, если хоть разок попробуем, да?!

– Да, – печально отозвалась она. – Многого, очень и очень многого!

Отпустив ее руку, он сказал:

– Тогда уходи: я все-таки мужчина и не вынесу такого искушения!

Дуглесс и сама знала, что ей следует уйти, но она все медлила и снова попыталась положить ладонь на грудь Николаса.

– Уходи же! – повелительно выкрикнул он.

Она скатилась с кровати и выбежала из спальни. Примчавшись в комнату Гонории, она скользнула в постель, но уснуть не могла.

Итак, завтра мужчина, которого она любит, который значит для нее так много, что даже время не в силах их разлучить! – уезжает, чтобы жениться на другой! Что же будет делать Дуглесс, когда Николас привезет сюда свою красавицу жену? Уже за одно то, что все только и говорили о красоте Летиции, Дуглесс могла ее возненавидеть. Следует ли ей присесть в учтивом поклоне и поприветствовать ее?! И произнести что-нибудь вроде: «Надеюсь, вы получили достаточно удовольствия, находясь с ним? Он что, и с вами оказался столь же пылким любовником, каким был со мной?!»

И Дуглесс вообразила, как Николас и его очаровательная жена вместе смеются какой-то одним им понятной шутке. Она явственно представила себе, как Николас подхватывает Летицию на руки и уносит в их совместную спальню! И что потом – неужто они склонят головы над совместной трапезой и станут улыбаться друг другу?!

И Дуглесс изо всех сил саданула кулаком по подушке, так что Гонория даже вздрогнула во сне. Все мужчины – такие болваны! Они просто неспособны пройти мимо какого-то хорошенького женского личика! И когда какой-нибудь мужчина интересуется женщиной, то все, что он хочет о ней знать, это хорошенькая ли она! Ни один мужчина никогда не спросил, есть ли у женщины какие-то моральные принципы, честна ли она, добра ли, любит ли детей… Дуглесс представилось, как эта распрекрасная Летиция станет под самым носом Николаса мучить какого-нибудь щенка, а он и не заметит этого, потому что его дорогая, исполненная страсти Летиция устремит на него из-под ресниц блещущий похотью взор!

– Ох уж эти мужики! – пробормотала Дуглесс и тут же подумала, что к данному случаю это не относится: ведь Николас сегодня ночью не позволил ей соблазнить себя, ибо боялся ее потерять. И если уж это не любовь, то что же тогда любовь?

– А может, он попросту сберегал себя для Летиции? – пробормотала Дуглесс в подушку и залилась слезами.

Взошло солнце, а Дуглесс все плакала. Ощущение было такое, что она попросту не в силах остановиться. Гонория делала все, что в ее силах, чтобы ободрить Дуглесс, но ничто не помогало.

Дуглесс просто была не способна что-либо видеть, слышать, не могла думать ни о чем, кроме Николаса и красавицы, на которой ему предстояло жениться. Конечно, выбор у нее есть, страшный выбор, в общем-то, даже и не выбор, и одна только мысль о нем побудила ее еще пуще расплакаться. Она могла бы остаться жить в шестнадцатом столетии и смотреть на Николаса с женой, на то, как они болтают друг с Другом, как Летиции отвели почетное место в семейной иерархии! Конечно, она могла потребовать, чтобы Николас отказался от жены, иначе она, Дуглесс, его покинет! Но что в таком случае она стала бы делать?! Как смогла бы заработать себе на жизнь в этом шестнадцатом веке? Водить такси, что ли?! А может, стать секретаршей высокого ранга? Она довольно-таки хорошо управляется с компьютером! Но Дуглесс достаточно времени провела в елизаветинской эпохе и поняла, что женщина здесь не может существовать без мужчины! Она даже не может проскакать одна на лошади милю-другую, не опасаясь грабителей!

Но уйти от Николаса значило бы отдать его прямо в руки этой коварной Летиции?!

Так что же ей делать, если и уйти нельзя, и остаться невозможно? Конечно, она может соблазнить Николаса, а затем, проведя всего лишь одну дивную, исполненную страсти ночь, вернуться назад, в свой двадцатый век. Но без Николаса! Одна-одинешенька! С сознанием того, что уже никогда не увидит его! И она вообразила, как сидит у себя дома, в Мэне, и размышляет над тем, что все отдала бы, только бы глядеть на него, перемолвиться с ним словечком. Пусть спит хоть с сотней женщин, ей наплевать.

– Да, подобную ситуацию движение за освобождение женщин явно не принимает в расчет! – пробормотала она сквозь слезы. Апостолы движения за раскрепощение женщин утверждают, что женщине не следует позволять мужчине иметь любовные связи на стороне, наверное, именно поэтому, предположила Дуглесс, она и не желает, чтобы он женился на другой женщине!

Да, все или ничего! Если уж владеть им, то владеть безраздельно, и физически, и духовно! А бросить его – значит для нее, Дуглесс, абсолютное, вечное одиночество, а для Николаса и членов его семьи даже, возможно, и гибель!

Она мысленно перебирала всевозможные варианты, и чем больше думала, тем сильнее плакала. И так день за днем. Гонория заботилась о том, чтобы ее ежедневно одевали, уговаривала поесть, но аппетита у Дуглесс не было никакого. Ее вообще ничто не интересовало: все мысли были сосредоточены лишь на Николасе.

Сначала многочисленные обитатели дома Стэффордов отнеслись с сочувствием к слезам Дуглесс. Они понимали, почему она плачет, потому что видели, как они с Николасом смотрят друг на друга, как они касаются друг друга. Некоторые из них лишь вздыхали и вспоминали о собственной первой любви. И когда Николас уехал, чтобы организовать все для свадьбы, а Дуглесс осталась с разбитым от горя сердцем, они испытывали к ней сочувствие. Однако прошло уже несколько дней, а Дуглесс все не переставала плакать, и симпатии к ней поубавилось. В беседах друг с другом они уже спрашивали: да что же, собственно, хорошего в этой женщине? Леди Маргарет оделила Дуглесс всем на свете, а чем она ее отблагодарила? И где те новые забавы и песни, которыми, должна была развлекать их эта Дуглесс?!

На четвертые сутки леди Маргарет призвала Дуглесс к себе.

Ослабевшая от непрерывного поста и бесконечного слезоизлияния, Дуглесс стояла перед леди Маргарет понурив голову. Вся физиономия у нее опухла и покраснела, а щеки были мокры от слез.

Некоторое время, глядя на Дуглесс и прислушиваясь к ее тихим всхлипываниям, леди Маргарет хранила молчание, но затем распорядилась:

– Ну-ка, прекратите немедленно! Я устала от вашего плача!

– Не могу, – запинаясь проговорила Дуглесс. – Похоже, я просто не в силах остановиться!

Скорчив в ответ гримасу, леди Маргарет сказала:

– Да что же вы, совсем бесхарактерны, что ли?! Ведь мой сын, как дурак, вбил себе в голову, что любит вас!

– С этим я согласна, – промычала Дуглесс, – я его недостойна!

Тут леди Маргарет села и погладила Дуглесс по голове. Она слишком хороша знала своего младшего сына, знала, что слезы этой женщины просто разорвут его чрезмерно мягкое сердце! Ведь Николас уже сам начал думать, что не может исполнить свой долг и вступить в брак с женщиной из рода Калпинов! И ежели он, воротясь домой, обнаружит, что эта странная рыжеволосая девка без конца рыдает из-за любви к нему, то как же тогда будет с предстоящей свадьбой?! Она, леди Маргарет, всегда могла найти разумный подход к Киту, но Николас, как и его отец, был упрям. Она, разумеется, не думает, что Николас возьмет да и сотворит такое, но как все-таки быть, если он, увидев по возвращении красные глаза этой Дуглесс, вдруг попытается отказаться от женитьбы?!

Леди Маргарет продолжала глядеть на склоненную перед нею головку. Да, этой женщине следует покинуть их дом! Но почему тогда она, леди Маргарет, медлит? Почему позволила этой молодке остаться у них, в доме Стэффордов?! Николас вначале прямо-таки в бешенство пришел, увидев, что его мать в такой степени доверяет этой странно одетой, с каким-то странным выговором молодой женщине, что даже решается принять от нее неизвестно какую таблетку! Но почему-то леди Маргарет, едва лишь глянув на незнакомку, почувствовала к ней доверие! Да, даже жизнь свою вверила ей!

А Николас разозлился! Леди Маргарет улыбнулась при воспоминании об этом. Насколько помнится, Николас тогда запер девицу в грязной каморке на самом верхнем этаже дома, где ее поедом ели блохи, а леди Маргарет в это время препиралась из-за нее с сыном! Николас намеревался вышвырнуть ее из дома прямо на проезжую дорогу, и леди Маргарет, по правде говоря, понимала, что он прав. Но все-таки что-то мешало ей поступить подобным образом.

А в конечном итоге именно Николас вдруг встал и пошел за девушкой. Он все пытался «урезонить» мать (доказать ей во что бы то ни стало, что всегда и во всем прав!), но неожиданно прервал беседу, вскочил и, выйдя из комнаты, отправился за девицей!

Вспомнив о бессмысленной выдумке девицы, что она якобы принцесса из отдаленной Ланконии, леди Маргарет еще шире улыбнулась. Разумеется, она и тогда ни на минуту не поверила ей, но эта глупейшая история дала ей повод оставить девицу при себе, несмотря на самые энергичные возражения со стороны Николаса.

И ведь первые дни ее пребывания у них были просто замечательными. Девушка оказалась очень живая, развлекала их, выходя за пределы всяческой фантазии! Даже речи ее казались забавными, а уж действия никогда не переставали радовать, озадачивать, чаровать! И конечно, во многих отношениях девица была такой глупышкой – в том, как одеваться, к примеру, или даже как есть, но во всем остальном проявила смекалку и была очень и очень умна! О медицине, например, она знала куда больше, чем любой лекарь. А какие забавные истории рассказывала о луне и звездах и что земля, мол, круглая! А еще она придумала такое широкое, на низеньких ножках сиденье, изнутри набитое войлоком, а сверху обтянутое материей, прибиваемой к нему гвоздями. Это сиденье она назвала «мягким креслом» и презентовала его леди Маргарет. И она, конечно, не ведала о том, что чуть ли не половина обитателей дома подымалась рано поутру и пряталась за кустами в саду, чтобы поглазеть, как она купается в фонтане, пользуясь при этом потрясающей пеной, которой мазала тело и волосы! Леди Маргарет втайне от Дуглесс тщательно исследовала, что за чудесные предметы хранятся в мешке этой девицы, и даже попользовалась ее маленькой щеточкой и чем-то, именуемым «зубная паста».

Да, конечно, развлекала их девушка очень хорошо, так что одно время леди Маргарет даже стала надеяться, что Дуглесс никогда-никогда не уедет от них!

Но вот Николас взял да и влюбился в нее! Сначала леди Маргарет не было до этого никакого дела. Молодые люди часто влюбляются. Вон Кит, когда ему стукнуло шестнадцать, тоже влюбился в одну из ее приближенных дам. Ну, она, леди Маргарет, тогда позаботилась о том, чтобы дама эта влезла в постель Кита и научила паре-другой всяких штучек, а потом послала Кита на кухню, где, как ей было известно, работала одна распутная служанка. Так что через какую-то неделю Кит был опять «влюблен» – теперь уже в эту потаскушку служанку!

С Николасом у леди Маргарет никогда не было подобных хлопот: Николаса никогда не требовалось знакомить с какой-нибудь женщиной. Шли годы, и он свободно дарил им радости тела, но только не сердца!

Ей, кажется, следовало бы знать, что когда Николас и впрямь отдаст кому-то свое сердце, то сделает это окончательно, и даже целая сотня распутных служанок не сможет уже пленить его! На первых порах леди Маргарет была даже рада, когда Николас стал проявлять необыкновенный интерес к этой Дуглесс Монтгомери. Она тогда думала, что, когда Николас воротится со своей невестой, то, поскольку эта рыжеволосая Дуглесс любит сына, у нее не появится искушения покинуть дом Стэффордов. Да и сама леди Маргарет очень бы заскучала, лишившись смешных забав и познаний девушки, если б та вздумала уйти.

Но проходили дни, и леди Маргарет, к великому своему удивлению, стала замечать, сколь сильно Николас привязался к этой девице. А когда наконец леди Маргарет обратила внимание на то, что творится, то осталась очень недовольна. Младший сын до безумия влюбился в эту женщину. Старший постоянно твердил, что Дуглесс следует щедро одарить, а будущая жена Кита почти ни о чем ином и не говорила, кроме как о том, что там еще сказала или сделала Дуглесс!

Да и все прочие обитатели дома в разговорах ссылались только на нее: Дуглесс говорит, что детей не следует заворачивать в свивальники! Дуглесс говорит, что рану сперва нужно промыть. Дуглесс говорит, что мой супруг не имеет никакого права колотить меня. Дуглесс говорит, что женщина должна распоряжаться своими деньгами! Дуглесс говорит то, Дуглесс говорит это, вспоминала леди Маргарет. Так кто же все-таки управляет тут всем у Стэффордов? Сами ли Стэффорды или эта девчонка, навравшая про свои родственные связи?!

И вот теперь она стоит перед леди Маргарет и все плачет и плачет и делает это уже несколько дней! При мысли о том, как слезы этой девицы воздействуют решительно на всех в доме, леди Маргарет даже зубы стиснула!

Но более всех прочих, разумеется, они рассчитаны на Николаса, утверждавшего, что любит Дуглесс, на Николаса, посмевшего даже заговорить о возможности нарушить клятвенное обещание из-за этой женщины, у которой ничего нет и которая и сама-то ничто! Однако именно эта женщина, которой леди Маргарет дала столь много, угрожает теперь всей ее семье! Если только Николас вздумал бы расторгнуть свою сделку с семейством Калпин, то… Да нет, ей даже думать не хочется о том, что может случиться!

Так что, рыжеволосая должна уйти!

И, придав лицу суровое выражение и жестко поджав губы, леди Маргарет сказала:

– Вернулся гонец из Ланконии. Вы – никакая не принцесса и ни с кем из членов королевского дома вы не состоите в родстве. Так кто же вы?

– П-п-просто женщина, и ничего больше, – ответила Дуглесс, шмыгая носом.

– Мы дали вам все, что только могла предложить наша семья, а вы нас обманули.

– Да, обманула, – покорно сказала Дуглесс, не поднимая головы, готовая согласиться со всем, что бы ей ни сказали. Теперь уже ничто ее не испугает. Утром должна состояться свадьба! Так что Николас женится все-таки на своей красавице Летиции!

Набрав в легкие воздуха, леди Маргарет распорядилась:

– Завтра поутру вы нас покинете. Заберете лишь те одежды, в которых явились сюда, и навсегда уйдете из дома Стэффордов.

Дуглесс потребовалось некоторое время, чтобы уразуметь Сказанное. Она поглядела на леди Маргарет, моргая полными слез глазами, и сказала:

– Что, покинуть? Но ведь Николас хотел, чтобы я осталась, чтобы была здесь, когда он вернется.

– Вы полагаете, его супруга пожелает видеть вас? Мой глупец сын слишком уж привязался к вам, и вы причиняете ему зло!

– Нет, я бы никогда не причинила зла Николасу! Наоборот! Я явилась сюда, чтобы спасти его! – воскликнула Дуглесс.

Пристально глядя на нее, леди Маргарет спросила:

– Ну, и откуда же вы явились? Где жили до того, как прибыли к нам?

Дуглесс приказала себе молчать. Да и что она могла ответить леди Маргарет? Скажи она правду, неизвестно чем бы это для нее закончилось, и уж наверняка ей больше не представился бы случай вновь увидеться с Николасом!

– Я… я придумаю всякие развлечения! – произнесла она с отчаянием в голосе. – Я знаю еще много песен, и игры тоже, и могу рассказать вам еще очень много всяких историй про Америку! Про аэропланы и автомобили, и…

Но леди Маргарет жестом остановила ее:

– Мне наскучили все эти ваши забавы. И я не в состоянии кормить вас и одевать. Но все-таки кто вы? Дочь крестьянина, что ли?

– Мой отец учитель, и я тоже учу. Леди Маргарет, вы не можете просто выгнать меня вон. Мне некуда идти, и Николасу я нужна. Я должна защитить его, как защитила Кита. Я же спасла Киту жизнь, ведь вы это помните?! Он тогда еще предлагал мне дом. Теперь я приму его от Кита.

– Вы тогда попросили о вознаграждении и получили его. Это из-за вас мой сын занят работой, более приличествующей торговцу!

– Не… – И Дуглесс умоляюще протянула к ней руки.

– Вы уйдете! – повторила леди Маргарет. – Мы не потерпим у себя лгунью!

– Я стану мыть посуду, – молила Дуглесс. – Стану вашим семейным врачом: я просто не могу причинить зла большего, чем пиявки! И я…

– Нет, вы уйдете! – почти перешла на крик леди Маргарет, и глаза ее сверкнули, будто пара драгоценных камней. – Нет! Я более не потерплю вас у себя в доме! Мой сын просил освободить его от клятвенного обещания, и все ради вас!

– Правда? – спросила Дуглесс почти с улыбкой. – Но он никогда не говорил мне об этом!

– Вы вводите смуту в мой дом! – воскликнула леди Маргарет. – Вы околдовали моего сына, и он теперь не знает, в чем состоит его долг! Так что радуйтесь, что я не велю выпороть вас плетьми!

– А разве это лучше? Отправить меня туда, к тем… к тем людям? Отослать прочь от Николаса?!

Отвернувшись от нее, леди Маргарет заявила;

– Я не собираюсь спорить с вами! Сегодня прощайтесь со всеми, а завтра поутру вас отвезут из моего дома. А теперь – уходите! У меня нет желания видеть вас!

Дуглесс покорно вышла из комнаты. Ничего не видя перед собой от слез, она как-то добралась до комнаты Гонории. Той стоило бросить лишь взгляд на ее лицо, и она сразу догадалась, что случилось нечто нехорошее. Впрочем, для Гонории это не было неожиданностью.

– Леди Маргарет гонит вас, да? – шепотом спросила Гонория.

Дуглесс кивнула в ответ.

– А у вас есть куда пойти? Есть кому о вас позаботиться? Дуглесс помотала головой.

– Мне придется оставить Николаса этой злокозненной женщине!

– Леди Летиции, что ли? – озадаченно спросила Гонория. – Эта дама, быть может, несколько холодна, но не думаю, чтоб злокозненна.

– Вы просто ее не знаете! – воскликнула Дуглесс.

– А вы знаете?!

– Ну, я-то много чего знаю о ней! И знаю, что именно она собирается предпринять!

Гонория уже научилась пропускать мимо ушей эти странные речи Дуглесс и подумала, что ей, пожалуй, и не хочется знать все о Дуглесс.

– Так куда же вы пойдете? – повторила Гонория.

– Не имею ни малейшего представления, – ответила. Дуглесс.

– А родные у вас есть? – допытывалась Гонория.

– Может, и есть, – слабо улыбнувшись, ответила Дуглесс. – Кажется, в шестнадцатом веке где-то должны проживать некие Монтгомери!

– Но вы их не знаете? – спросила Гонория.

– Нет, знаю одного только Николаса! – ответила Дуглесс. Да, Николаса, который к настоящему моменту, без сомнения, уже вступил в брак? Она-то воображала, будто у нее есть свобода выбора, будто она может выбирать между тем, чтобы уйти или остаться, но теперь судьбу ее уже решили за нее! – Да, знаю Николаса и знаю все, что случится потом! – устало произнесла она.

– Тогда вы поедете к моей родне! – твердо заявила Гонория. – Им понравятся ваши игры и ваши песни. И они станут о вас заботиться! – Выдавив из себя некоторое подобие улыбки, Дуглесс сказала:

– Большое-большое вам спасибо, но, если мне нельзя быть с Николасом, то я вообще не хочу оставаться здесь! У Гонории даже лицо побелело, и она выкрикнула:

– Но самоубийство – дело противное Господу!

– Господу? – шепотом переспросила Дуглесс, и глаза ее вновь заволокло слезами. – Да Господь Бог и проделал все это со мной, и теперь все идет хуже некуда! – И, смежив веки, она прошептала:

– Ну, пожалуйста! Пожалуйста, Николас, не женись на ней! Пожалуйста, умоляю тебя!

Встревоженная Гонория подошла к ней и пощупала ее лоб.

– Да вы горите! – сказала она. – Вам нужно лечь, – вы больны!

– Я уже переболела! – пробормотала Дуглесс, позволив Гонории уложить себя в постель. Она как в тумане чувствовала на себе руки Гонории, расстегивавшие лиф ее платья, а потом забылась тяжелым сном.

Через несколько часов она открыла глаза и увидела, что в комнате уже темно. Она лежала в постели Гонории, и на ней была лишь ее полотняная рубашка, а волосы распущены. Подушка вся промокла, и она поняла, что плакала все время, пока спала.

– Николас! – прошептала она. Да, теперь он уже женат! Женат на женщине, которая убьет его, а со временем погубит и всех Стэффордов! Она закрыла глаза и снова задремала, а когда Проснулась, уже наступила ночь и в комнате было совсем темно. Гонория спала рядом с нею.

Что-то не в порядке! – подумала Дуглесс. – Очень и очень не в порядке! Она вспомнила, что леди Маргарет требовала от нее утром покинуть дом Стэффордов, но кроме этого явно случилось что-то еще!

– Николас! – прошептала она. – Я нужна Николасу! Она встала с постели и прошла на лестницу. Там все было тихо. Босая она спустилась вниз, переступая через лужицы, оставшиеся на полу после уборки, вышла через заднюю дверь и направилась в сторону парка, следуя инстинкту и какому-то внутреннему голосу, который вел ее.

Пройдя кирпичную террасу, она спустилась по ступенькам в сад, прошла по насыпной дорожке и свернула к садику со сложным переплетением дорожек. На небе виднелась лишь четвертушка луны, вокруг царил мрак, но ей и не нужно было ничего видеть, ибо ее вело внутреннее зрение.

Приближаясь к садику, она услышала плеск фонтана, где до отъезда Николаса ежедневно принимала душ. Но с того дня, как уехал Николас, она даже не выходила из дому.

В фонтане стоял Николас – совершенно голый, и тело его было покрыто мыльной пеной!

Дуглесс даже не успела что-то понять или о чем-то подумать! Только что она была перед фонтаном, а в следующее мгновение уже трепыхалась в мокрых руках Николаса и, обнимая его, целовала со всем отчаянием и страхом за него!

Все произошло настолько внезапно, что у нее просто не было времени хоть чуточку подумать. Вот она в объятиях, а вот они оба уже на земле, и при этом она без одежд! И они слились воедино с таким нетерпением, какое бывает у вырвавшегося на волю узника, так что Дуглесс даже взвизгнула. И Николас не слишком нежно, о нет, вовсе не нежно, выгнул ее тело, распластав ее на каменной скамье, и резко, будто слепящая молния, вошел в нее. Дуглесс же, вцепившись ему в плечи, впиваясь ногтями в его тело, обхватила ногами его талию, целиком отдаваясь ему!

Быстрыми, бешеными, сумасшедшими толчками они рвались навстречу друг другу, и тела их, залитые потом, впиваясь одно в другое, поднимались и опускались одновременно – снова, и снова, и снова!

Когда все уже шло к концу, Николас, подсунул под нее свои сильные руки, приподнял ее за ягодицы, чтобы в последнем толчке проникнуть в нее еще глубже! В глазах у Дуглесс потемнело, и тело ее напряглось в последнем пароксизме страсти: что-то выкрикнув, она почувствовала, что напряжение наконец-то отпустило ее!

Лишь спустя какое-то время она начала приходить в себя. Николас улыбался ей, и его зубы белели во тьме. Даже во мраке она могла видеть, как он счастлив.

Теперь к Дуглесс вернулась способность соображать.

– Что же мы наделали? – прошептала она. Высвобождаясь из ее плотно обхвативших его ног, Николас, приподняв, поставил ее рядом с собой и ответил:

– Мы только-только начали!

Она, моргая, растерянно глядела на него и все пыталась побудить свой разум работать лучше, но все тело ее еще трепетало от близости с ним. Соски подрагивали, прижимаясь к его груди.

– Отчего же ты здесь? – наконец проговорила она. – Боже ты мой! Николас, что же мы с тобой натворили?! – Она хотела было сесть на скамью, но он крепко обнял ее.

– У нас еще будет время для слов, – сказал он. – А сейчас я хочу сделать то, чего всегда хотел больше всего на свете!

– Нет! – воскликнула она, отшатываясь от него и шаря в темноте в поисках своей рубашки, вернее, того, что от нее осталось. – Нет, сейчас мы должны поговорить! Другого случая у нас не будет. О Николас! – воскликнула она – и голос ее делался все громче, – у нас больше не будет времени!

Он привлек ее к себе и сказал:

– Так ты все же настаиваешь на том, что вот-вот исчезнешь, да? – спросил он. – Ну, вот же, гляди! Мы лишь попробовали – право же, только попробовали! – друг друга, а ты осталась здесь!

Ну как объяснить ему?! Она рухнула на скамью и, понурив голову, сказала:

– Я знала, что ты тут, я чувствовала. А сейчас знаю, что это – наша последняя ночь!

Николас ничего не ответил, постоял некоторое время, потом сел рядом с нею, близко-близко, но не прикоснулся к ней и тихо сказал:

– Я-то всегда тебя чувствовал! Этой ночью ты услышала мой зов, но со мной так было всегда. И после того, как я уехал… – помолчав, он продолжил:

– Я чувствовал твои слезы. Я ничего не слышал, кроме твоих рыданий. Я не мог даже смотреть на Летицию, потому что все время видел лишь тебя, в слезах! – Он сжал ее руку. – Я расстался с Летицией – никому ничего не сказал, даже Киту, просто взял лошадь и уехал. В тот момент, когда я должен был произносить слова клятвы, я мчался к тебе! И вот только что добрался…

Именно этого она и добивалась, но сейчас ей стало страшно. И, глядя на него, она спросила:

– Что же теперь будет?

– Будет… – задумчиво начал он, -…будет… взрыв возмущения! Да… взрыв… с обеих сторон: Кит… и моя мать… – Не договорив, он отвернулся от нее.

Дуглесс видела, как он мучается, разрываясь между долгом и любовью. И ведь ее уже не будет, чтобы ему помочь! Сжимая его руку, она спросила:

– Ты не женишься на ней, даже когда я уйду? Он глянул на нее, глаза его блестели:

– А ты могла бы меня сейчас покинуть?

Ее глаза наполнились слезами и, бросившись ему на грудь, она воскликнула:

– Я никогда бы не покинула тебя, будь у меня выбор, но его нет, теперь уже нет. Да, сейчас места для выбора не осталось! Я скоро от тебя уйду, я знаю это – чувствую! Целуя ее, он отвел с ее лица волосы и спросил шепотом:

– Сколько же еще у тебя времени? – Думаю, это случится на рассвете. Никак не позже! И я, Николас… Поцелуем заставив ее замолчать, он проговорил:

– Что до меня, то я скорее проведу несколько часов с тобой, чем всю жизнь с другой! Хватит, не надо более разговоров! Пошли, последние часы мы проведем любя друг друга! Он приподнял ее, поставил рядом с собой, а затем повел к фонтану и стал намыливать ее же туалетным мылом.

– Ты оставила его здесь! – сказал он, улыбаясь ей. Забудь о том, что это конец! – сказала себе Дуглесс. Да, нужно просто забыть об этом! Пусть время остановится на одну эту ночь!

– А откуда ты узнал, что я тут моюсь? – запинаясь спросила она.

– Я был одним из тех, кто подглядывал, – ответил Николас.

– Подглядывал?! – переспросила она, перестав намыливаться, и Николас так и замер под ее взглядом. – Кто же тут подглядывал за мной? – с возмущением спросила она.

– Да все, – ухмыляясь ответил он. – А ты разве не заметила, как мужчины весь день зевают? Им ведь приходилось вставать очень-очень рано, чтобы успеть спрятаться! – Спрятаться?! – воскликнула она, приходя в еще большую ярость. – А ты, значит, был одним из них, признавайся, был? И ты допускал такое?! Дозволял этим мужчинам шпионить за мной?!

– Да, но, останови я тебя, сам лишился бы удовольствия! В этом-то и дело!

– Дело! – вскричала она. – Да как ты?! – И она кинулась на него с кулаками.

Николас отступил, а потом схватил ее и прижал к себе. Он забыл о своем желании мылить ее и, склонив голову, принялся целовать ее груди, в то время как на них лилась из фонтана вода.

– Я всегда мечтал об этом, – говорил он, – еще со времени того моего видения!

– Да, в душе! – пробормотала она. – Это был душ! – Пальцы ее рук ерошили ему волосы, а губы его скользили все ниже и ниже… Вот он опустился перед нею на колени! – О Николас, Николас мой! – воскликнула она.

И они занялись любовью – в точности так, как это делали когда-то, в воде. Для Николаса это было открытием ее тела, но для Дуглесс – чем-то, о чем она помнила и чего желала все эти долгие недели и что наконец сбылось! Руки ее блуждали по всему его телу, как бы и припоминая и стараясь запомнить, и она безотчетно стремилась найти на нем такие новые местечки, которых не касалась или не целовала прежде.

Прошли часы, прежде чем они решили отдохнуть. Вода перестала течь, и они с Николасом улеглись прямо на сладко пахнущую траву, сжимая друг друга в объятиях.

– Нам все же нужно поговорить! – наконец произнесла она.

– О нет, не надо! – ответил он. Прижимаясь к нему все теснее, она сказала:

– Но я должна! Мне совсем не хочется, поверь! Но это мой долг!

– Придет утро, солнечные лучи коснутся твоих волос, и ты только посмеешься над всем этим! – отозвался Николас. – Никакая ты не женщина из будущего! Сейчас ты здесь со мной и так будет всегда!

– Мне хотелось бы… – начала она, с трудом проглотив подкативший к горлу комок. Рука ее блуждала по телу Николаса, – осталось не много времени, совсем не много. – Ну, пожалуйста, Николас, – взмолилась она, – выслушай меня! Прошлый раз, когда ты ушел в свое столетие, никто о тебе и не помнил! – начала Дуглесс. – Как будто ты никогда и не существовал! И это было так страшно! – Она уткнулась лицом ему в плечо. – Ты появился и исчез, и никто не помнил об этом – как если бы я попросту выдумала тебя!

– Наверное, так уж мне суждено! – предположил Николас.

– Но я-то никогда не забуду тебя! – воскликнула она, приподнимаясь на локте, чтобы в который уже раз посмотреть на него, потрогать его бороду, провести пальцами по щекам, погладить брови, поцеловать глаза.

– И я тебя не забуду! – проговорил он, тоже приподнимаясь и целуя ее в губы, но когда захотел большего, Дуглесс чуть-чуть отодвинулась.

– Возможно, и меня здесь забудут, когда я уйду. Ты должен воспринять это, как должное. И не надо… не знаю даже, как сказать… не надо приходить в ярость и требовать, чтобы меня вспомнили!

– Да ну, никто тебя не забудет!

– Нет, скорее всего, именно так и случится! Я вот тут научила людей всяким песням! А если бы они их запомнили? Это наверняка привело бы к краху лучших бродвейских шоу двадцатого века! – Она попыталась улыбнуться, однако это не очень-то получилось! – Обещай мне, поклянись!

– Ну, разумеется, я не женюсь на Летиции! Я вообще сомневаюсь, что меня попросят об этом во второй раз! – с иронией в голосе проговорил он.

– И прекрасно! Право, чудесно, просто чудесно! Тогда по крайней мере мне не придется читать о том, как тебе отрубили голову! – Она ласково провела пальцами по его шее. – Обещай также, что позаботишься о Джеймсе, – чтобы больше никаких свивальников и, хотя бы изредка, играй с ним немного!

Целуя кончики ее пальцев, он кивнул в ответ.

– И, пожалуйста, прояви заботу о Гонории – она была так добра ко мне, – продолжила Дуглесс.

– Хорошо, найду для нее самого лучшего из мужей! – отозвался он.

– Именно, – сказала она, – не самого богатого, а самого лучшего! Обещаешь, да? – Когда он кивнул в ответ, она продолжила:

– И пусть тот, кто возьмется выполнять обязанности повитухи, хорошенько вымоет руки! И еще – ты должен выстроить замок в Торнвике и оставить записи, в которых было бы сказано, что именно ты спроектировал его! Надо, чтобы сведения об этом сохранились в истории!

Улыбаясь, он спросил:

– И больше ничего? Тогда тебе придется остаться здесь, а то я все забуду!

– Я бы и осталась, – прошептала Дуглесс. – Только не могу! Не подаришь ли свой миниатюрный портрет?

– Я могу подарить тебе все: и сердце, и душу, саму жизнь! – воскликнул он.

Сжимая его голову ладонями, она проговорила:

– О, Николас, я не в состоянии это вынести!

– Да ведь ничего и нет скверного, что требовалось бы вы: носить! – ответил он, целуя ее руку, потом плечо, и снова его губы поползли вниз… – Возможно, Кит даст мне небольшое поместье и мы бы…

Она отодвинулась от него, посмотрела ему в глаза и сказала:

– Заверни этот свой миниатюрный портрет в промасленную тряпку или еще во что-нибудь, чтобы предохранить от порчи в течение последующих четырех сотен лет, и спрячь его за… Как там называется эта штука, к которой крепятся балки?

– Консоль, – ответил он. – Да, так вот в Торнвике ты сделаешь консоль, которая будет изображать Кита. А портрет завернешь в тряпку и спрячешь за консолью. И когда… когда я вернусь, я ее достану? Он в этот момент целовал ее грудь.

– Ты меня слышишь, а?

– Да-да, – отозвался он, – я все слышал! Джеймс. Гонория. Повитухи. Торнвик. Изображение Кита. – Проговаривая все это, пункт за пунктом, он всякий раз легонько целовал ее в грудь. – Ну, а теперь, любовь моя, – прошептал он, – иди ко мне!

Он приподнял ее, посадил на себя, и Дуглесс тотчас забыла обо всем на свете, ощущая лишь плоть мужчины, которого так любила! Он поглаживал ее ягодицы и ее груди, и они раскачивались вдвоем – вверх, вниз, поначалу тихонько, а затем все быстрее и быстрее!

Потом Николас, не отрываясь от нее, перевернулся, и вот она уже лежит навзничь, а он, испытывая новый прилив страсти, входит в нее, глубоко-глубоко, и ее тело выгибается навстречу ему! И они, запрокинув головы назад, изогнулись дугой, а затем рухнули на траву, и Николас так и остался на ней, крепко-крепко прижимая ее к себе!

– Люблю тебя! – прошептал он. – И буду любить всегда, во все времена!

Прижимаясь к нему и обнимая его так сильно, как только могла, Дуглесс спросила:

– Так ты не забудешь меня?!

– Никогда! – ответил он. – Никогда не забуду! И если завтра умру, душа моя все равно будет помнить тебя!

– Не говори о смерти! – воскликнула Дуглесс. – Только о жизни! Я живу, когда я с тобой! Только с тобой – я нечто цельное!

– А я – с тобой! – отозвался он и, перевернувшись на бок, подтянул ее поближе к себе. – Гляди, уже восходит солнце!

– О, Николас, – произнесла она, – мне страшно! Гладя ее мокрую голову, он сказал:

– Чего же ты страшишься? Что тебя увидят такой неодетой, да? Так все это мы уже видели прежде!

– Ах ты шельма! – смеясь воскликнула Дуглесс. – Никогда тебе не прощу, что ты не рассказал мне об этом!

– Ничего, – отозвался он, – у меня впереди еще целая жизнь – успею вымолить прощенье.

– Да, – шепнула она. – Да! На это понадобится целая жизнь! Глядя на посветлевшее небо, он проговорил:

– Нам пора. Я должен рассказать матери а своем поступке. Скоро здесь будет Кит..

– Да, они рассердятся. Еще как! И я тут бессильна помочь.

– Нет, ты должна пойти со мной к Киту! Я не буду стесняться – попрошу брата дать нам кров, хотя бы в благодарность за то, что ты спасла ему жизнь!

Дуглесс посмотрела на небо – с каждой секундой оно становилось все светлее. Сейчас она почти готова была поверить в то, что сможет остаться здесь с Николасом.

– Да, мы будем жить в каком-нибудь хорошеньком маленьком домике, – сказала она и поспешила добавить:

– И у нас с тобой будет совсем немного слуг – человек с полсотни или около того! – Она улыбнулась. – А детей заведем целую дюжина! Я люблю детей! И мы станем хорошенько учить их всему и конечно же мыться! И, кто знает, может даже они изобретут сливной унитаз!

Усмехаясь, Николас проговорил:

– Уж слишком много ты моешься! Мои сыновья не…

– Наши с тобой сыновья! – перебила она его. – И я намерена рассказать тебе о движении за соблюдение прав женщин!

Он привлек ее к себе, крепко обнял и спросил;

– А что, это отнимет много времени?

– Лет четыреста! – шепотом ответила она.

– Ну в таком случае я дам тебе время на это! – отозвался Николас.

– Да, – сказала она улыбаясь. – Время! У нас с тобой будет столько времени, сколько нам нужно!

Он поцеловал ее долгим крепким и глубоким поцелуем, а потом шепнул:

– Всегда! Я стану любить тебя сквозь время! Дуглесс ощутила на себе его руки, его губы прижались к ее губам, но уже в следующее мгновение она оказалась в церквушке Эшбертона, а в небе над ней, оставляя след в облаках, летел реактивный самолет.

Глава 20

Дуглесс не плакала – ощущения ее были слишком глубокими, слишком значительными, чтобы просто расплакаться. Она сидела на полу маленькой церкви в Эшбертоне и знала, что за спиной у нее мраморное надгробие над могилой Николаса. Она не находила в себе сил взглянуть на него и вместо теплой плоти Николаса увидеть его запечатленным в холодном мраморе.

Некоторое время она сидела и смотрела на интерьер церкви – такой старый, такой простенький. Некрашеные потолочные балки и стены, пол без всяких узоров. На скамьях в первых рядах – подушечки с ручной обвязкой, как показалось Дуглесс, очень грубые – она уже привыкла к изысканным вышивкам дам – приближенных леди Маргарет.

Дверь открылась, и вошел священник. Дуглесс не тронулась с места.

– С вами все в порядке? – спросил он. Дуглесс сначала даже не поняла его: он говорил с каким-то акцентом.

– Сколько времени я провела здесь? – спросила она. Священник нахмурился: поведение этой молодой женщины казалось весьма странным! То она перебегает дорогу перед мчащимися на полной скорости машинами, то утверждает, что пришла вдвоем с каким-то мужчиной, хотя была одна, а теперь вот не успела войти, как спрашивает, долго ли тут пробыла!

– Ну, несколько минут, не более того, – ответил священник.

Дуглесс могла лишь слабо улыбнуться на это: подумать только – всего лишь несколько минут! Несколько недель она прожила в шестнадцатом столетии, а здесь прошло всего несколько минут! Она попыталась подняться, но ноги плохо держали ее, и священник помог ей встать.

– Может, вам стоит показаться врачу? – спросил он. Психиатру, должно быть! – чуть не выпалила в ответ ему Дуглесс. Интересно, расскажи она о происшедшем с ней психиатру, стал бы он писать об этом книгу или превратил все в некий «фильм недели», собирающий кассу?!

– Нет, не стоит, – ответила она священнику. – Право же, я чувствую себя превосходно! Просто мне нужно вернуться в гостиницу и… – шепотом добавила она. А что потом? Что мне делать там без Николаса?! – подумала она и шагнула к выходу.

– Не забудьте вашу сумку! – напомнил священник. Дуглесс обернулась и увидела, что на полу возле надгробия валяется ее старая дорожная сумка. Ее содержимое ведь так помогло ей, когда она пребывала в елизаветинской эпохе! И, глядя на сумку, она прониклась чувством какой-то общности с ней: ведь где бы она ни была, сумка тоже неизменно сопровождала ее! Подойдя к сумке, Дуглесс машинально расстегнула молнию на ней и сразу поняла, что все там нетронуто – ей даже не потребовалось рассматривать содержимое. Таблетки в пузырьке все были целы, а ведь она их так щедро раздаривала! И тюбик с зубной пастой оказался нетронутым! Таблетки от простуды тоже были на месте, и ни одна страничка из дневника не пропала! Все-все было на месте!

Подобрав с полу сумку, она перекинула лямку через плечо и уже хотела выйти, но внезапно остановилась и внимательно посмотрела на основание могилы. Что-то тут переменилось! Она даже не сразу поняла, что именно, но что-то изменилось!

Стараясь не смотреть на мраморную скульптуру Николаса, она уставилась на основание надгробия.

– Что-то не так? – спросил священник. Дуглесс дважды перечитала надпись на надгробии, пока наконец поняла, что именно не так!

– Да, дата! – шепотом ответила она.

– Дата? – удивленно переспросил он. – Ах, ну, конечно! Да, эта могила очень и очень старая!

На надгробии датой смерти Николаса был указан тысяча пятьсот девяносто девятый год! А вовсе не тысяча пятьсот шестьдесят четвертый! Она склонилась над надгробием и потрогала высеченные цифры кончиками пальцев, проверяя себя, правильно ли она все рассмотрела. Да, еще тридцать пять лет! Значит, он прожил еще целых тридцать пять лет после дня предполагаемой казни!

И только коснувшись надписи, она осмелилась поднять глаза и посмотреть на само надгробие. На нем скульптурно был запечатлен Николас, но теперь его изображение выглядело совсем иначе. Перед нею был не молодой человек, умерший в расцвете сил, а мужчина гораздо старше, который вполне мог прожить весь отпущенный ему срок! Осмотрев внимательно его изображение, она заметила, что и одежды на Николасе совсем иные: длинные бриджи по моде тысяча пятьсот девяносто девятого года, а вовсе не укороченные, которые носили тридцатью годами ранее!

Ласково проводя пальцами по его холодной щеке, по линии морщинок под глазами, искусно исполненных скульптором, она прошептала:

– Стало быть, мы сделали это! Да, Николас, любимый мой, мы сделали это!

– Прошу прощения? – недоуменно спросил священник. Дуглесс поглядела на него и, одарив ослепительной улыбкой, воскликнула:

– Так мы все же изменили ход истории! – И с этими словами, продолжая улыбаться, она вышла из церкви во двор, залитый солнечным светом.

Испытывая некоторую растерянность, Дуглесс немного постояла на церковном кладбище. Надгробия на могилах были такими старыми, а прямо перед нею по улице пронесся автомобиль, и у Дуглесс при виде этой машины даже дыхание перехватило! Хватая ртом воздух, она чувствовала себя так, будто легкие вот-вот лопнут! Какое-то время у нее было глубокое ощущение, что все здесь какое-то не такое, не правильное! В своей простенькой одежде она самой себе казалась чуть ли не голой и какой-то заурядной. Она с отвращением оглядела юбку и блузку, вызвавшие в ней только тоску! Теперь, когда на ней не было корсета, у нее появились неприятные ощущения в спине, словно она потеряла опору, а ее кожаные сапожки немилосердно жали!

Мимо пронеслась еще машина, и Дуглесс стало даже нехорошо из-за ее скорости. Пройдя к церковной калитке, она распахнула ее и вышла на тротуар. Так странно чувствовать под ногами бетонные плитки! На ходу она с недоумением смотрела на высившиеся перед нею дома: сколько там лишнего стекла! А на магазинных дверях и окнах – надписи! И кто в состоянии прочитать их?! Она вспомнила, что в тех местах, где побывала, мало кто умел читать, так что рекламные знаки представляли собой просто рисованные картинки, с изображением товаров, которыми торговали магазины.

И как тут все чисто! Ни грязи, ни вони от вылитого на улицу содержимого ночных горшков, ни кухонных отбросов и роющихся в них свиней! Да и люди, попадавшиеся ей на улице, одеты весьма странно: в такие же простецкие платья, что и на ней! И казалось, нет ни богатых, ни бедных: никаких нищих в грязных лохмотьях и никаких леди в юбках с жемчугами!

Медленно-медленно Дуглесс брела по улице, широко открытыми глазами разглядывая все, как если бы никогда прежде не бывала в этом двадцатом веке! Запах пищи заставил ее зайти в паб. Некоторое время она стояла в проходе, озираясь по сторонам: помещение явно было задумано как некоторая копия таверны времен королевы Елизаветы, но очень и очень отличалась от той таверны! Слишком уж тут чисто, слишком тихо и… слишком одиноко! Посетители за столиками изолированы друг от друга и так не похожи на общительных, шумных людей елизаветинских времен!

У задней стены на черной доске мелом было написано меню на сегодняшний день. Дуглесс заказала сразу шесть блюд, не обратив внимания на поднятые в изумлении брови официантки, а потом уселась за столик и стала потягивать пиво. Сама эта пивная кружка из толстого стекла казалась ей странной, а пиво – наполовину разбавленным водой.

Положив сумку на соседний стул, Дуглесс принялась рыться в ней. На самом дне лежал туристический справочник, повествующий о всех исторических памятниках Великобритании. Там был упомянут и Беллвуд, и, как и прежде, замок был открыт для посетителей.

Она посмотрела, что еще пишут о других домах Николаса. Ни один из них не был отнесен к разряду «руин»! Все одиннадцать особняков из тех, которыми некогда владел Николас, сохранились! И тремя из них все еще владели представители семейства Стэффорд!

Дуглесс еще раз перечитала страничку. В справочнике сообщалось, что семейство Стэффорд – одно из старейших и богатейших в Англии, что еще в семнадцатом веке кое-кто из них женился на членах королевской семьи и что герцог Стэффорд, живущий и ныне, доводится двоюродным братом английской королеве!

– Значит, герцог! – прошептала Дуглесс. – Смотри-ка, Николас, твои потомки стали герцогами!

Тут принесли заказанную еду, и Дуглесс неприятно поразило то, как именно были поданы блюда: без всяких церемоний их все сразу поставили на стол!

Она принялась за еду, продолжая одновременно читать туристический справочник. Кроме Беллвуда, все прочие дома Николаса оказались частными резиденциями, и публику в них не пускали! Торнвик тоже оказался частной резиденцией, но небольшая часть его по четвергам была открыта для посетите; лей. «Нынешний герцог считает, что весь мир должен приобщиться к красоте Торнвика, спроектированного его предком и блистательным ученым Николасом Стэффордом», – прочитала она в справочнике.

– Блистательным ученым! – шепотом повторила она. Значит, не «дамский угодник», как его называли когда-то, не «ловелас», не «распутник», а «блистательный ученый»!

Она закрыла справочник и подняла глаза. Над нею со странным выражением лица склонилась официантка.

– Что-то не так с вашей вилкой? – спросила она.

– С вилкой? – переспросила Дуглесс, не понимая, в чем дело. Но официантка все продолжала глядеть на Дуглесс, пока та не перевела взгляд на свою пустую тарелку: рядом лежала вилка, к которой Дуглесс и не прикоснулась, ибо ела только ложкой и ножом. – Ничего-ничего, все в порядке, просто я… – Ей никак не приходило в голову, что бы. такое сказать официантке. Она просто улыбнулась и стала смотреть свой счет. Выписанная там сумма – в средние века на эти деньги можно было бы купить, наверное, сотню обедов! – заставила ее покраснеть. Она заплатила и вышла на улицу.

И тут решила, что должна постоянно двигаться: стоит ей остановиться, и мысли о Николасе, о том, что она навсегда потеряла его, снова будут мучить ее.

Она почти побежала на станцию, чтобы успеть на первый поезд, идущий, в Беллвуд. Она должна увидеть, что там изменилось! Пока шел поезд, Дуглесс изучала справочник – чтобы хоть чем-то занять себя и не думать о своей утрате.

Теперь она отлично знала, как пройти от станции к замку Беллвуд. По меркам времени двадцатого столетия она побывала в этом доме всего лишь вчера – в тот самый день, когда узнала о казни Николаса. И тогда гид была не очень-то любезна с ней – она запомнила, что Дуглесс пыталась открыть стоявшую на охране дверь, и экскурсантам пришлось задержаться.

Дуглесс купила входной билет, брошюру с описанием маршрута и вместе с другими посетителями пошла к дому – впереди группы шла все та же женщина-экскурсовод.

При первом посещении Дуглесс нашла замок таким прекрасным, но теперь он казался ей голым, унылым и лишенным жизни. На полках над очагами не хватало серебряных и золотых тарелок, на столах не лежали искусно вышитые женскими руками скатерти, а на стульях не было красивых подушечек. Но, самое главное, в залах не сновали туда-сюда богато одетые люди, никто не смеялся, и ниоткуда не доносились звуки музыки!

Не успела Дуглесс прийти в себя из-за поразившей ее безвкусной пустоты в убранстве дома, как толпа экскурсантов уже ввалилась в комнату Николаса. Дуглесс, отойдя в сторонку, смотрела на портрет Николаса и слушала то, что говорил гид. Теперь ее рассказ был иным, очень и очень отличным от прежнего!

Казалось, экскурсоводу не хватает прилагательных в превосходной степени при описании Николаса.

– Он был подлинным представителем эпохи Возрождения, – рассказывала экскурсовод, – но во многом значительно опередил свое время. Спроектированные им великолепные здания до сих пор служат образцом зодчества. Он добился огромных успехов и в области медицины, написал книгу о профилактике болезней, которая, если бы к ее рекомендациям в должной мере прислушивались, спасла тысячи человеческих жизней!

– А о чем, собственно, эта книга? – спросила Дуглесс. Гид, явно припоминая неприятный эпизод с открыванием двери, смерила ее тяжелым взглядом, прежде чем ответить:

– Ну, если говорить в целом, речь в ней шла о том, что врачам и акушеркам следует тщательно мыть руки. А теперь, с вашего позволения, мы осмотрим…

На этом Дуглесс рассталась с экскурсией и, выйдя из замка опять через калитку с надписью «Вход», направилась к библиотеке. Библиотекарша, взглянув на нее, с улыбкой спросила:

– Книги из собрания Стэффордов?

– Да, – ответила Дуглесс. Для всех людей здесь не прошло и суток с тех пор, как она побывала в городке в прошлый раз!

Весь остаток дня она провела за чтением книг по истории. Теперь в них буквально любая информация подавалась совершенно иначе. Она встречала в книгах имена людей, которых знала и успела полюбить. Для остальных читателей они, вероятно, были всего-навсего именами, упоминаемыми в исторических сочинениях, но для нее – живыми людьми, из плоти и крови!

Сообщалось, что, пережив трех своих супругов, леди Маргарет больше не вышла замуж и дожила до семидесяти с лишним лет.

Кит женился на крошке Люси, и в одной из книг говорилось, что Люси была весьма щедрой в благотворительных делах и покровительствовала художникам и музыкантам. Кит благополучно управлял поместьями Стэффордов, пока в возрасте сорока Двух лет не умер от болезни желудка. Поскольку у него с Люси детей не было, графский титул и все земли перешли Николасу.

Читая о Николасе, она даже дотрагивалась пальцами до напечатанных в книге слов, как если бы этот жест мог приблизить его к ней. Прочитав о том, что Николас так никогда и не женился, она почувствовала, что глаза ее наполнилось слезами, и быстро смахнула их с ресниц.

Николас дожил до вполне почтенного возраста – шестидесяти двух лет и за свою жизнь сделал массу замечательных вещей. В книгах детально расписывались красота и самобытность спроектированных им зданий. «Использование им в зодчестве стекла надолго опередило эпоху», – замечал один из авторов.

В одной из книг повествовалось о том, что собой представляли медицинские новации Николаса, в частности, его крестовые походы против грязи, борьба за чистоту. «Если бы его советам в достаточной мере вняли, – сообщал автор, – то основы современной медицины оказались бы заложенными несколькими столетиями ранее».

«Намного опередил свое время!» – утверждалось по поводу различных вещей в разных книгах.

Дуглесс откинулась на спинку кресла. Значит, нет больше никаких упоминаний об Арабелле Настольной! И никакой высосанной из пальца и вычитанной из чьего-то дневника истории о том, каким бабником был некогда Николас! И ни слова о предательстве! И ничего о заговоре, в котором участвовали его супруга и его друг! Самое же главное – никакой казни!

Она покинула библиотеку, когда ее уже собирались закрывать, и поехала назад, в Эшбертон. Ее номер в гостинице все еще оставался за нею, и в шкафу висели ее тряпки.

Оказавшись в номере, она обнаружила, что испытывает некоторые трудности с привыканием ко всему современному, в особенности к ванной. Моясь под душем, она почувствовала, что ей неприятна горячая вода и секущие тело иголочки струй. Подав в душ одну холодную воду и привернув кран так, чтобы из него лилась лишь слабая струйка, Дуглесс почувствовала себя более привычно.

Работающий в туалете слив показался ей попросту какой-то ненужной растратой воды, и она не переставала в удивлении глядеться в большое зеркало на стене.

Съев ужин, который ей доставили в номер, Дуглесс надела тонюсенькую ночную рубашку и почувствовала себя прямо-таки падшей женщиной! А улегшись в постель, ощутила одиночество из-за того, что рядом с нею не посапывает во сне Гонория.

К собственному удивлению, заснула она мгновенно и, если и видела какие-то сны, то вспомнить их уже не могла.

Утром она привела в некоторое замешательство прислугу гостиницы, когда на завтрак заказала для себя жареную говядину и пиво, но англичане, должно быть, с большей терпимостью и пониманием, чем другие люди, относятся ко всяким экстравагантным чудакам!

До Торнвика она добралась ровно в десять утра, как раз когда открывали ворота для экскурсантов. Купив входной билет, Дуглесс двинулась по положенному маршруту. Экскурсовод пространно повествовала о семействе Стэффорд – о тех из них, кто сейчас владел замком, и в особенности о блистательном Николасе Стэффорде.

– Он так никогда и не женился, – сообщила экскурсовод, нервно подергивая веком, – но у него был сын по имени Джеймс. Когда старший брат Николаса умер, не оставив потомства, его собственность унаследовал Николас, а после его кончины земли Стэффордов отошли Джеймсу.

Дуглесс улыбнулась, вспоминая славного малыша, с которым играла.

Экскурсовод между тем продолжала:

– Джеймс заключил чрезвычайно выгодный брак и утроил наследственное состояние семейства. Именно благодаря Джеймсу семейство Стэффордов получило по-настоящему значительные средства!

И этот мальчик мог бы умереть, если бы она, Дуглесс, не вмешалась тогда!

Гид, продолжая свой рассказ о следующих поколениях семейства Стэффорд, предложила экскурсантам перейти в другой зал, но Дуглесс потихоньку ускользнула из группы. Когда она была в Торнвике во время прежнего своего посещения, половина замка лежала в руинах, и Николас показал ей консоль с профилем Кита – наверху, примерно на той высоте, где должен был находиться третий этаж здания. К сожалению, однако, помещения третьего этажа были закрыты для публики.

Приоткрыв дверь с надписью «Вход воспрещен», Дуглесс оказалась в небольшой гостиной с мебелью, обтянутой типично английским ситцем. Ощущая себя в какой-то степени шпионкой, но одновременно твердо зная, что это необходимо, Дуглесс прокралась к дверям и тихонько выглянула. В холле никого не было, и она на цыпочках перебежала через него, с благодарностью думая, что по коврам украдкой пробираться по дому куда проще, чем по полам, прикрытым шуршащими соломенными циновками.

Найдя лестницу, она поднялась на третий этаж. Дважды ей пришлось прятаться, услышав чьи-то шаги, но ее никто не заметил. В доме Николаса было так много слуг, что никому из тайно проникших во внутренние покои не удалось бы добраться незамеченным до третьего этажа, но те времена давным-давно прошли!

Оказавшись на третьем этаже, Дуглесс не сразу сориентировалась и старалась припомнить, где же все-таки должна находиться эта самая консоль. Она тщательно проверила одну за другой три комнаты, пока наконец не проникла в спальню и не увидела ее – консоль выступала вверху, над красивым шкафом для одежды, отделанным ореховым деревом.

В это время из соседнего помещения, где находилась ванная, в спальню зашла горничная, и Дуглесс буквально распласталась в промежутке между гардеробом и стеной и затаила дыхание. Горничная, проверив, на месте ли простыни на кровати, вышла из комнаты.

Оставшись в одиночестве, Дуглесс тотчас взялась за работу: придвинув к гардеробу тяжелый стул, она влезла на него, а затем – после трех неудачных попыток – на верх гардероба. Едва она просунула ладонь под старинную каменную консоль, как дверь вновь открылась и Дуглесс затаилась, прижавшись к стене.

В комнату опять вошла горничная, на этот раз с целой охапкой полотенец в руках, и Дуглесс затаив дыхание ждала, когда женщина снова покинет спальню.

Когда дверь за горничной закрылась, Дуглесс ощупала каменный лик Кита – все казалось выполненным с большим запасом прочности. Теперь она пожалела, что не проявила достаточной предусмотрительности и не прихватила с собой хотя бы отвертку или небольшой ломик. Она тянула за каменный лик, раскачивала его и была уже готова отказаться от своей затеи, когда вдруг почувствовала, что камень поддается под ее рукой.

Она ободрала кожу на костяшках пальцев и обломала все ногти, но зато смогла наконец-то отодвинуть каменный лик в сторону. Из-за него при этом выдвинулся продолговатый камень, вошедший аккуратно в выемку консоли.

Пристав на цыпочки, Дуглесс заглянула за барельеф. Внутри в укрытии лежало что-то, завернутое в тряпицу. Быстро схватив сверток, она сунула его в карман, задвинула барельеф на место и осторожно спустилась со шкафа. Времени для того, чтобы поставить на место стул, у нее не было, и она поспешила прочь из спальни.

Никто ее не заметил, и она благополучно присоединилась к своей группе как раз тогда, когда все осматривали последнее помещение.

– А здесь перед нами экспозиция кружев, – вещала гид. – Большая часть образцов относится к викторианскому времени, но есть и небольшой образчик кружев шестнадцатого столетия.

Дуглесс со всем вниманием принялась слушать пояснения экскурсовода.

– Весьма вероятно, что, хотя лорд Николас Стэффорд, живший в шестнадцатом веке, никогда не вступал в брак, – рассказывала гид, – в его жизни была некая таинственная незнакомка. Уже лежа на смертном одре, он попросил, чтобы его похоронили вместе с этим кусочком кружева. Его сын Джеймс говорил позже, что, поскольку это кружево значило столь много для его возлюбленного родителя, его следует бережно хранить в семье на самом почетном месте!

Дуглесс пришлось ждать, пока другие экскурсанты не осмотрят кружево и не пойдут дальше. Наконец она и сама заглянула в витрину – там, под стеклом, лежал пожелтевший и сделавшийся ветхим тот самый кружевной воротничок, который некогда сплела для нее Гонория. Внутри было искусно выработано имя «Дуглесс».

– Что? Дуглесс? – сказал один из экскурсантов, хихикая. – А может, старина Ник и не женился-то просто потому, что был немножко… – и он, покрутив в воздухе ладонью руки, договорил:

– …ну, да вы сами знаете!

– К вашему сведению, – взорвалась Дуглесс, не дожидаясь, пока ему ответит экскурсовод, – «Дуглесс» в шестнадцатом веке было женским именем, и я также могу вас заверить, что Николас вовсе не был немножко этаким… – и, пристально глядя на него, докончила:

– …сами знаете кем! – Пулей пролетев мимо экскурсовода, она выскочила из залы, а затем и из замка.

Проходя по парку, Дуглесс слышала восклицания экскурсантов, восторгавшихся красотою садов, но самой ей они показались какими-то беспорядочными и совершенно неухоженными. Забравшись подальше, в укромный уголок, она присела на скамью и вынула из кармана сверток.

Не спеша она стала разворачивать его, и оттого, что пальцы ее трогали сейчас обертку из покрытой воском ткани, которой некогда касался Николас, руки ее задрожали.

Из свертка появился миниатюрный портрет Николаса, и краски на нем остались такими же сочными и яркими, как и в тот день, когда его писали.

– О Николас! – прошептала она, касаясь изображения кончиками пальцев. – О Николас, неужели я и впрямь навсегда рассталась с тобой? Неужели ты окончательно покинул меня?!

Она смотрела на портрет, гладила его, а когда перевернула, то увидела, что на обратной стороне что-то нацарапано. Повернув портрет так, чтобы надпись была освещена солнцем, она прочла: +++

Время ничего не значит – Любовь будет вечной! +++

Под этим стояла буква "Н", а над нею – "Д"!

Откинув назад голову и прислоняясь затылком к холодной каменной спинке старинной скамьи, она смахнула с глаз набежавшие слезы.

– О, Николас, вернись же ко мне! – прошептала она. – Ну, пожалуйста, вернись!

Просидев довольно долго в саду, она наконец поднялась со скамьи. Ленч уже прошел, но в кафе она заказала чашку крепкого черного чая с молоком и тарелку «сконов». В Беллвуде она приобрела справочник для туристов и еще один купила в Торнвике, так что теперь, поедая «сконы» и запивая их чаем, она одновременно читала справочники.

С каждой новой прочитанной строчкой она повторяла себе, что боль, которую она испытывает, утратив любимого, искупается переменами, происшедшими в прошлом. Что, в самом деле, значит чувство, возникшее между двумя людьми, если, отказавшись от любви, они смогли переменить ход истории?! Кит остался в живых, леди Маргарет тоже выжила, выжил Джеймс, и Николас не был казнен. И не только их жизни, но сама честь семьи была спасена, а нынешний Стэффорд – герцог и состоит в родстве с королевой!

На фоне всего этого что может значить небольшое любовное приключение?!

Покинув кафе, Дуглесс зашагала к станции. Теперь она может ехать домой, лететь в Америку, назад, к своей родне! И никогда более она не будет чувствовать себя какой-то посторонней в своей семье и никогда ей не придется прикидываться кем-то, кем она в действительности не является!

Сидя в поезде, который вез ее в Эшбертон, она твердила себе, что должна испытывать настоящий подъем! Ведь им с Николасом столь многое удалось! Ну кому еще удалось изменить ход истории?! А вот ей, Дуглесс, такая возможность представилась! Ведь благодаря ее усилиям семейство Стэффорд и сейчас процветает! И сейчас еще стоят те прекрасные здания, которые спроектировал Николас, а ведь это она убедила его использовать свой талант по назначению!

Но полностью изменить ход своих мыслей она не могла: что толку внушать себе, что именно она должна чувствовать, если на самом деле ей плохо, по-настоящему плохо.

В Эшбертоне она медленно побрела к своей гостинице. Надо будет позвонить в кассу и забронировать билет!

Но в вестибюле гостиницы ее поджидали Роберт с Глорией. В данный момент она не была уверена, что найдет в себе достаточно сил, чтобы противостоять им.

– Я сейчас принесу браслет, – сказала она и поскорее, пока он не заговорил с ней, отвернулась. Однако он остановил ее, схватив за руку.

– Слушай, Дуглесс, мы не могли бы поговорить?

Она вся напряглась, готовая выслушать его оскорбления.

– Я же сказала, что сейчас принесу браслет, и прошу извинить меня за то, что держала его у себя.

– Ну, пожалуйста! – повторил он, и выражение его глаз было нежным.

Дуглесс взглянула на Глорию – с лица девушки куда-то пропало самодовольное выражение, когда казалось, она хотела сказать: «Я все же заставлю вас обратить на меня внимание!» В полном изнеможении Дуглесс опустилась в кресло напротив отца с дочерью. Прямо-таки – Люси и Роберт Сидни! – подумала Дуглесс. Просто поразительно сходство Глории С невестой Кита, современного Роберта – с Робертом из шестнадцатого столетия! Дуглесс подумала о том, что они с Николасом совершенно изменили течение жизни этих людей: у Роберта Сидни не осталось решительно никаких причин, чтобы ненавидеть Николаса, который и не думал заделывать Арабелле ребенка на столе! А Люси благодаря Дуглесс обрела некоторую веру в себя!

Откашлявшись, Роберт произнес:

– Знаешь, мы с Глорией обсудили все, и мы… гм… пришли к выводу, что, возможно, были не вполне справедливы к тебе.

Глаза Дуглесс округлились от удивления. Когда-то, на каком-то витке своей жизни она смотрела на Роберта как бы с шорами на глазах: видела лишь то, что хотела видеть, и наделяла его такими чертами характера, которых у него и в помине не было. Теперь, как бы обозревая всю их предыдущую жизнь вдвоем, она понимала, что он никогда не любил ее!

– Чего ты от меня хочешь? – устало спросила она.

– Ну, мы просто хотели извиниться, – ответил Роберт, – и были бы очень рады, если бы ты присоединилась к нам на весь остаток нашей поездки!

– И вы можете сидеть впереди! – добавила Глория. Дуглесс лишь переводила взгляд с одного на другую, совершенно озадаченная – и не тем, что они говорили, потому что Роберт нередко и в прошлом извинялся или даже предпринимал что-то, чтобы добиться от нее того, чего ему хотелось, а тем, сколь искренни были выражения их лиц! Казалось, они и впрямь верят в то, что произносят!

– Да нет уж, – мягко ответила она, – Завтра утром улетаю домой!

Склонившись к ней, Роберт взял ее за руку:

– Надеюсь, ты имеешь в виду мой дом! – спросил он, и глаза его заблестели, – Тот дом, который станет нашим, как только мы с тобой поженимся!

– Поженимся? – прошептала Дуглесс.

– Да, Дуглесс! Пожалуйста, выходи за меня замуж! Я был таким дураком, что не понимал, как хорошо мы с тобой жили!

Дуглесс лишь слегка усмехнулась. Ну вот, она и услышала то, чего ей так сильно хотелось: можно выйти замуж за всеми уважаемого, надежного человека!

Сделав глубокий вдох, она улыбнулась Роберту, ибо вдруг почувствовала, что ей не хочется продаваться так дешево! Теперь она уже не та недотепа-малышка в семье, не достигшая высот, которые занимают в своем положении ее старшие сестры! Она – женщина, которую перебрасывали в другую эпоху, и она там не только сумела выжить, но и осуществить крайне трудную задачу! Нет, больше ей не требуется как-то реабилитировать себя в глазах слишком идеального семейства, притаскивая в дом какого-нибудь вполне преуспевающего супруга! Нет, теперь и сама Дуглесс может преуспеть в жизни!

И, взяв руку Роберта, она вернула ее к нему на колени и очень любезно проговорила:

– Спасибо, но не нужно, большое спасибо!

– Но я думал, ты хочешь выйти замуж! – воскликнул он, глядя на нее в полной растерянности.

– И еще папочка говорил, что я могла бы быть подружкой невесты на вашей свадьбе! – добавила Глория.

– Когда я и впрямь соберусь замуж, то выйду за того, кто всего себя отдаст мне! – проговорила Дуглесс, а затем, глядя на Глорию, добавила:

– Ну, и подружек на собственную свадьбу я предпочту выбирать сама!

Глория вся залилась краской и потупясь уставилась на свои ногти.

– Да, Дуглесс, ты изменилась! – тихо заметил Роберт.

– Да, изменилась. Или нет? – отозвалась Дуглесс, как бы и сама удивляясь сказанному. – Да, верно, действительно изменилась! – подтвердила она и встала. – Сейчас я принесу ваш браслет!

Она пошла к лестнице, но Роберт, оставив Глорию в вестибюле, двинулся за ней. Он не произнес ни слова, пока она не отперла дверь номера и не вошла в комнату. Последовав за нею, он закрыл за собой дверь.

– Скажи, Дуглесс, у тебя есть кто-то другой, да? – спросил он.

Она достала из своего чемодана браслетик с бриллиантами и протянула Роберту.

– Нет, у меня никого нет, – ответила она, вновь ощущая всю боль из-за утраты Николаса.

– И даже того парня, которому, по твоим словам, ты помогала в его изысканиях?

– Нет, все изыскания закончились, и он… он исчез.

– Навсегда? – спросил Роберт.

– Да, настолько навсегда, насколько это позволяет одно лишь время! – ответила Дуглесс и на мгновение отвернулась в сторону. Затем, глядя на Роберта, сказала:

– Знаешь, я абсолютно измоталась, а утром мне предстоит длинный перелет домой, так что сейчас лучше всего распрощаться. Когда я окажусь в Штатах, заберу у тебя свои вещи.

– Но, Дуглесс! – воскликнул он. – Пожалуйста, пересмотри свое решение! Мы же не можем взять да и покончить со всем, что у нас было, просто из-за какой-то небольшой ссоры. Мы же любим друг друга!

Она поглядела на него и подумала, что действительно когда-то, в какой-то период ее жизни, ей казалось, что она его любит. А затем их отношения развивались лишь в одну сторону: Дуглесс всячески стремилась ублажить его и всегда пыталась сделать что-нибудь ему приятное.

– Что тебя так изменило? – спросила она. – Как случилось, что всего лишь несколько дней тому назад ты взял да и бросил меня совершенно одну, в чужой стране, не оставив ни пенса, а теперь вновь здесь и упрашиваешь меня выйти за тебя замуж?!

Роберт слегка покраснел и в замешательстве отвернулся от нее.

– Право, я в самом деле приношу тебе извинения за все случившееся! – выдавил он из себя. Потом посмотрел ей в глаза, и выражение лица у него было неподдельно искренним и чуть-чуть смущенным. – Это была глупейшая история! – проговорил он, – Все это твои деньги, они приводили меня просто в бешенство, ты же знаешь! Я с огромными трудностями учился в медицинском институте, питаясь одной консервированной фасолью, а у тебя было все! Была семья, которая души в тебе не чаяла, и богатства, накопленные за столетия. Мне было ненавистно твое поведение, когда ты разыгрывала какой-то фарс, живя лишь на свою учительскую зарплату, потому что я отлично знал, что, стоит тебе только попросить, и тебе твои родичи дадут столько денег, сколько ты захочешь! Когда я бросил тебя у церкви, я знал, что твоя сумочка у Глории и был даже этому рад! Мне хотелось, чтобы ты почувствовала, что такое – пытаться выжить, не имея денег, и всегда полагаться исключительно на себя, как это вечно приходилось делать мне! – Он глубоко вздохнул, лицо его приняло мягкое выражение, и он продолжил:

– Но вчера вечером вдруг все изменилось. Мы с Глорией были в ресторане, и внезапно я ощутил острое желание, чтобы и ты была с нами. И я… я больше не злился на тебя. Скажи, ну есть ли в этом какой-то смысл?! Вся злость, которую я испытывал из-за того, что тебе всегда было дано все, мгновенно испарилась, будто ее и не было никогда, она пропала, исчезла начисто! – Подойдя к ней и положив руки ей на плечи, он проговорил:

– Я был просто дураком, что позволил тебе уйти, отпустил от себя такую женщину, как ты! Если бы только ты разрешила, я всю оставшуюся жизнь только и делал бы, что исправлял свою ошибку! Мы можем и не вступать в брак, если тебе этого не хочется! Нам даже не обязательно жить вместе! Я бы… я бы стал за тобой ухаживать, если бы ты разрешила! Да, ухаживать, одаривать тебя цветами и конфетами и… и еще воздушными шарами! Ну, что скажешь на это? Дашь мне еще шанс?

Дуглесс внимательно смотрела на него. Роберт сказал, что вчера его злость прошла. Все время, что она провела в шестнадцатом веке, соответствовало всего лишь нескольким минутам по счету века двадцатого, и вот за столь короткий срок, находясь с Николасом, она как-то сумела стереть с лиц Глории и Роберта одинаковое выражение злости! А может, эта самая злость Роберта была подспудно вызвана тем горьким чувством, которое он испытал из-за событий, произошедших в шестнадцатом веке? Ведь когда Роберт впервые увидел Николаса, то смотрел на него с нескрываемой яростью. Но почему? Может, потому, что некогда Николас сделал ребенка его жене?

Глория как будто тоже совсем не испытывает более злости к ней, Дуглесс! Может, это из-за того, что когда-то Дуглесс помогла более быстрому созреванию Люси?!

Дуглесс даже головой помотала, чтобы упорядочить свои мысли. Как это говорил Николас: «Если даже мне суждено умереть завтра, душа моя будет помнить тебя!»? Так может, Роберт и Глория воплощают собой души тех людей, которые жили когда-то?!

– Так ты дашь мне еще шанс? – повторил Роберт, – Нет, – ответила Дуглесс, улыбаясь и целуя его в щеку, – нет, не дам, хотя очень благодарна тебе за твое предложение!

Он отстранился от нее, и Дуглесс с удовлетворением увидела, что злости он не испытывает.

– У тебя есть кто-то еще? – вновь спросил он, как бы демонстрируя, что его "я" легче справляется с ее отказом, чем ее собственное, предпочитающее в ситуации выбора скорее уж не иметь дела ни с кем, чем предпочесть его!

– В определенном смысле – есть! – ответила она. Роберт поглядел на браслетик на своей ладони.

– Да, – задумчиво произнес он, – если бы только вместо этого я тогда купил обручальное колечко… Впрочем, кто знает? – И, вновь подняв на нее глаза, договорил:

– Ладно, кем бы он ни был, этот сукин сын, он – счастливчик! Желаю тебе всего хорошего, что только есть на белом свете! – И с этими словами он вышел из комнаты, закрыв за собою дверь.

Некоторое время Дуглесс стояла в пустой комнате, а потом пошла к телефону, чтобы позвонить родителям, – ей захотелось услышать их голоса.

Трубку взяла Элизабет.

– А что, мама с папой еще не вернулись? – спросила Дуглесс.

– Да нет, они еще там, в своей хижине. Слушай, Дуглесс, я все же настаиваю на том, чтобы ты объяснила, что там у тебя происходит! Если ты опять влипла в какую-нибудь передрягу, лучше скажи, чтобы я могла тебя из нее вытащить! Надеюсь, на этот раз тебя не посадили, а?

К собственному изумлению, Дуглесс обнаружила, что слова ее во всех отношениях совершенной старшей сестры на этот раз не злят ее и не заставляют испытывать комплекс вины!

– Слушай, Элизабет, – решительно произнесла она, – я была бы очень признательна, если бы ты больше не разговаривала со мной подобным образом! Я, собственно, позвонила затем, чтобы сообщить, что возвращаюсь домой.

– О! – протянула Элизабет. – Я ведь решительно ничего плохого не имела в виду, дело в том, что вечно во что-нибудь вляпываешься – не в одно, так в другое!

Дуглесс на это ничего не ответила.

– Хорошо, извини! – произнесла Элизабет. – Встретить вас с Робертом или же у вас будет своя машина?

– Я буду одна, – ответила Дуглесс.

– 0! – во второй раз воскликнула Элизабет, вновь предоставляя Дуглесс возможность что-то объяснить. Но поскольку Дуглесс молчала, Элизабет произнесла:

– Слушай, Дуглесс, мы все будем очень-очень рады видеть тебя!

– И я тоже буду рада увидеться с вами! – ответила Дуглесс. – Не надо меня встречать: возьму машину напрокат. И я… я скучала по тебе, Элизабет!

– Давай, скорее приезжай домой, и я приготовлю по этому случаю праздничный обед!

Тяжко вздохнув в ответ на это предложение, Дуглесс спросила:

– Слушай, а когда возвращается мама?

– Ну ладно, ладно, – сказала Элизабет, – разумеется, я – не самая лучшая повариха в мире! Ты все приготовишь, а я уберусь на кухне!

– Заметано! – ответила Дуглесс. – Послезавтра я буду дома.

– Да, Дуглесс! – воскликнула Элизабет. – Я по тебе тоже скучала!

Дуглесс положила трубку и улыбнулась: по всей видимости, изменилось не только течение истории, переменилось также и настоящее! Она знала, просто ощущала это каким-то внутренним чувством, что уже никогда впредь ей не быть героиней семейных шутливых историй, потому что она уже не чувствует себя никчемной и неспособной обустроить собственную жизнь!

Она позвонила в аэропорт Хитроу, забронировала билет на самолет и принялась укладываться.

Глава 21

Дуглесс пришлось встать очень рано, чтобы успеть на поезд до Лондона, а оттуда еще долго ехать в дорогом такси до аэропорта. Чувство удовлетворенности, которое поддерживало ее с той минуты, когда она покинула шестнадцатый век, начало исчезать. Теперь она ощущала только страшную усталость и полное одиночество. Да, она уже дважды влюблялась в Николаса! И она помнит, как он появился в двадцатом столетии и какое удивление было у него на лице, когда он прикоснулся к книге с цветными фотографиями в ней! Помнит, как он зачарованно следил за тем, как таксист переключает скорости на рычаге передач! Помнит и журнальчик «Плейбой» в ящике, когда они были в гостях у Арабеллы!

А когда она сама оказалась в шестнадцатом веке и он сначала не вспомнил ее и даже испытывал к ней ненависть, она стала думать, что он изменился. Но это оказалось не так: он остался тем же человеком, который более, чем с собой, считается с интересами своей семьи, и когда он попытался и ее, Дуглесс, ввести в лоно своей семьи, то и любовь его к ней сделалась такой же цельной, какой была ко всем родным!

Объявили посадку, а Дуглесс все ждала чего-то до самой последней минуты. А может, ей не следует покидать Англию? В Англии она все-таки была бы ближе к Николасу. Может, ей следует купить дом в Эшбертоне и ежедневно ходить к нему на могилу? Может, если она станет хорошенько молить Бога об этом, он вернет ее к Николасу?!

Как она ни сдерживалась, слезы полились из глаз. Да, Николас окончательно и навсегда ушел от нее! И уже никогда вновь ей не видеть и не слышать его, не прикасаться к нему!

Слезы застилали глаза, и, садясь в самолет, она наткнулась на какого-то мужчину, а ее дорожная сумка при этом сорвалась у нее с плеча и шлепнулась на колени какого-то пассажира из салона первого класса.

– Ой, очень прошу извинить меня! – проговорила она и посмотрела прямо в голубые глаза очень красивого мужчины. На какую-то долю секунды сердце ее отчаянно забилось, но она тут же одернула себя: нет, это не Николас, глаза у него совсем другие!

Она забрала с колен мужчины свою сумку, а он с явным интересом уставился на нее. Но Дуглесс не проявила к нему ни малейшего внимания: тот единственный на свете мужчина, к которому она питала интерес, был погребен под мраморной плитой!

Она пробралась на свое место, запихнула сумку под сиденье перед собой и посмотрела в окно. Самолет как раз начал выруливать на стартовую полосу, и Дуглесс, осознавая вдруг, что прощается с Англией, расплакалась. Какой-то мужчина, сидевший рядом, в кресле у прохода, вероятно, англичанин, уткнулся в газету, чтобы не смущать ее.

Дуглесс очень старалась сдержать поток слез. Мысленно утешая себя, она приводила всякие пустяковые аргументы и напоминала себе, сколь многого она сумела добиться, так что потеря Николаса – относительно небольшая плата за все хорошее, что ей удалось совершить. Однако подобные соображения заставляли ее плакать еще сильнее.

К тому времени, когда самолет поднялся в воздух и надпись на табло «Прикрепите привязные ремни» погасла, Дуглесс уже рыдала столь отчаянно, что даже не замечала, что происходит рядом. Между тем голубоглазый мужчина из первого класса с бутылкой шампанского и двумя бокалами в руке подошел к ним и попросил соседа Дуглесс поменяться с ним местами.

– Вот, возьмите! – проговорил он. Сквозь слезы она разглядела бокал с шампанским, который протягивал ей ее новый сосед.

– Не смущайтесь, берите! – настаивал он. – Это вам поможет!

– Вы что… а… американец, наверное? – спросила она, глотая слезы.

– Я из Колорадо. А вы?

– Из М… М… Мэна, – с трудом выговорила Дуглесс и, взяв у него бокал, принялась пить так поспешно, что поперхнулась. – У ме… у меня двоюродные братья в Колорадо.

– Да что вы? А где?

– В Чэндлере, – ответила она, чувствуя, что слезы уже не льются так сильно, как раньше.

– А это не Таггерты, случайно? – спросил он. Она вновь взглянула на него: темные волосы и голубые глаза – прямо как у Николаса! И слезы опять полились вовсю.

Она смогла лишь кивнуть в ответ.

– Когда-то я ездил с отцом в Чэндлер и там встречался с Таггертами, – проговорил незнакомец и представился:

– Меня зовут Рид Стэнфорд. – Он протянул руку, намереваясь обменяться рукопожатиями, но когда она не приняла его руки, сам взял ее руку в свою и, пожимая, проговорил:

– Очень приятно познакомиться с вами! – Он продолжал держать ее руку в своей и молча смотрел, пока Дуглесс не выдернула свою руку.

– Прошу прощения.

– Вот что, – сказала она тогда, – господин…

– Стэнфорд, – подсказал он.

– Да. Мистер Стэнфорд, – начала она, шмыгнув носом. – Я понятия не имею о том, чем именно умудрилась произвести на вас впечатление этакой легкой на «съем» девицы, но смею вас заверить, что я вовсе не такая. Так что, по-моему, вам лучше всего забрать с собой свое шампанское и вернуться на свое место! – Произнеся все это, она изо всех сил старалась быть по-королевски чопорной, но как-то не получалось, поскольку нос у нее покраснел, глаза опухли, а по щекам струились слезы.

Он, однако, и не подумал забрать свой бокал и никуда не ушел.

Дуглесс начала злиться. Может, он – извращенец, обожающий плачущих женщин?! Интересно, что там, черт побери, могло приключиться с ним в детстве, что заставляет его возбуждаться при виде слез?

– Если вы сейчас же не уйдете, мне придется позвать стюардессу, – решительно проговорила она.

Повернувшись к ней, он поглядел ей в глаза и сказал:

– Пожалуйста, не зовите! – И что-то было такое в выражении его глаз, отчего рука Дуглесс, уже протянувшаяся к кнопке вызова стюардессы, повисла в воздухе. – Вы должны мне верить, – проговорил между тем сосед. – Я за всю свою жизнь никогда не делал ничего подобного! То есть хочу сказать, никогда прежде я не клеился ни к одной женщине в самолетах! И даже за стойками баров не клеился, если хотите знать! Дело попросту в том, что вы мне кого-то напоминаете!

Дуглесс больше уже не плакала: что-то знакомое было в том, как он слегка крутанул головой.

– Кого же? – спросила она.

Он легонько усмехнулся в ответ, и сердце в груди Дуглесс забилось: Николас иногда усмехался точно так же!

– Если бы я и рассказал вам, вы бы мне все равно не поверили – слишком уж это показалось бы вам неестественным! – проговорил он.

– Что ж, опробуйте это на мне! Воображение у меня очень развито!

– Ну хорошо, – сказал он. – Вы напоминаете мне одну даму на портрете.

Теперь Дуглесс уже слушала его очень внимательно.

– Когда я был еще ребенком, лет одиннадцати, что ли, мои родители вместе со мной и старшим братом на год переехали на жительство в Англию – мой отец там работал. А мать имела привычку таскать брата и меня по всяким антикварным магазинам, и, боюсь, я не слишком-то был признателен ей за эти выходы. Так все и шло, пока в один прекрасный день, в субботу, я не увидел этот портрет. – Он немного помолчал и, наполнив опустевший бокал Дуглесс, продолжал:

– Это была миниатюра, выполненная маслом, где-то еще в шестнадцатом веке, и представляла собой портрет некой дамы. – Тут он посмотрел на нее, и взгляд его был почти ласкающим – несмотря на ее распухшую от слез физиономию! – Мне очень захотелось иметь этот портрет, – продолжал сосед. – Я этого не в состоянии толком объяснить: не то чтобы я попросту хотел его иметь, нет, я должен был получить его! – сказал он и, улыбаясь, продолжал:

– Боюсь, что в тот момент я был – как бы выразиться поточнее? – не слишком послушным ребенком, озвучивающим громким голосом свои просьбы. Портрет оказался чрезвычайно дорогим, и мать не желала и слушать мои настойчивые просьбы. Однако я не соглашался ни с каким «нет» в качестве ответа на них! В следующую же субботу я самостоятельно сел в метро, вернулся в тот антикварный магазин и все, что у меня было, отдал в качестве предварительного взноса в уплату за портрет. А было у меня что-то около пяти фунтов. – Повернув к ней голову и улыбаясь ей, он продолжил:

– Теперь-то, возвращаясь памятью к тем событиям, я думаю, что старик владелец магазина решил, что я хочу стать коллекционером картин. Но я вовсе не собирался ничего коллекционировать: мне был нужен один лишь этот портрет!

– Ну и что же, вы получили его? – шепотом спросила Дуглесс.

– О да. Мои родители сперва подумали, что я спятил, и решительно заявили, что миниатюра елизаветинских времен – вовсе не игрушка для ребенка, но, когда увидели, что неделю за неделей я трачу все свои карманные деньги только на плату за этот портрет, стали мне помогать. А затем, как раз перед самым нашим отлетом из Англии, когда я почувствовал, что мне никогда не накопить денег на этот портрет, отец повез меня в антикварный магазин и купил его мне в подарок. – Сказав это, сосед откинулся на спинку кресла, как если бы это был конец всей истории.

– А этот портрет у вас при себе? – опять шепотом спросила Дуглесс.

– Да, он всегда со мной – я с ним никогда не расстаюсь. Хотите взглянуть?

Дуглесс только и смогла, что кивнуть в ответ. Из внутреннего кармана пальто сосед извлек маленький кожаный футляр и передал его Дуглесс. Медленно-медленно она открыла крышку. Там, на подкладке из черного бархата, покоился тот самый ее миниатюрный портрет, который некогда заказал Николас. Не спрашивая разрешения, она извлекла его из шкатулки, перевернула и подставила его оборотную сторону к свету.

– «Душа моя найдет твою», – проговорил Рид. – Вот что там написано, а вместо подписи – большое "К". Мне всегда хотелось понять, что именно означают эти слова и что обозначает это "К".

– "К" – Колин! – не задумываясь воскликнула Дуглесс.

– А откуда вы это знаете? – спросил он.

– Что именно?

– Ну, что мое второе имя – Колин. Полностью меня зовут Рид Колин Стэнфорд.

Теперь она наконец по-настоящему внимательно посмотрела на него. Он же посмотрел на портрет, а потом на нее, и взгляд его при этом был такой же, как у Николаса, – из-под ресниц.

– А чем вы зарабатываете себе на жизнь? – прошептала она.

– Я – архитектор, – ответил он.

У нее даже дыхание перехватило, и она спросила еще:

– А женаты вы когда-нибудь были?

– Вы прямо к самой сути подбираетесь, верно? Нет, женат я никогда не был, но должен сказать вам правду: однажды расстался с женщиной чуть ли не у самого алтаря. И это было самое скверное, что я когда-либо делал за всю свою жизнь!

– И как же звали эту женщину? – едва слышно спросила Дуглесс даже не шепотом, а одними губами.

– Летиция, – ответил он.

Именно в этот момент у их кресел остановилась стюардесса.

– На обед у нас ростбиф или куриные котлеты по-киевски, – сказала она. – Вы что предпочитаете? Поворачиваясь к Дуглесс, Рид спросил:

– Ну, так как – вы пообедаете со мной?

«Душа моя найдет твою», – когда-то написал Николас. Да, души! Не тела, а души! – подумала она.

– Да, конечно, я пообедаю с вами! – воскликнула Дуглесс.

Он улыбнулся ей – и это была улыбка Николаса!

О Господи, – мысленно произнесла она, – благодарю Тебя!

Благодарю Тебя!

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21