«Приглашение»

2049

Описание

Овдовевшая, и известная всему миру летчица тридцати восьми лет, Жаклин О'Нейл, преодолевая предрассудки — свои и окружающих — выходит замуж за влюбленного в нее молодого человека, моложе ее на десять лет — Вильяма Монтгомери…



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1934 год

Джеки была счастлива, потому что вела самолет. В парящем полете высоко над землей, догоняя ветры и щурясь на заходящее солнце, Джеки и самолет напрягали все силы. Джеки двигалась, и самолет двигался, потому что тело самолета было частью ее тела, и она могла управлять им точно так же, как она двигает своими руками и ногами — не задумываясь. Улыбаясь, она накренила самолет на одно крыло, чтобы насладиться видом высокогорной пустыни Колорадо.

В первый момент она не могла поверить своим глазам: в центре этого «не знаю где», в удалении от любой дороги на многие мили, находился автомобиль. И, размышляя о том, что машина, видимо, брошена, она развернула самолет, сделав поворот через крыло, чтобы на этот раз разглядеть все получше. Вчера машины здесь не было, так что, может быть, кто-то нуждается в помощи.

Она опустилась ниже, так низко, насколько могла рискнуть, но стволы пиний, выросшие здесь до 20 футов, помешали ей удержать нужную высоту. Она зашла на второй круг и увидела, что в тени автомобиля стоит человек, который приветственно машет ей рукой.

Улыбаясь, она развернула свой самолет, направляясь на базу, домой. С ним все в порядке, так что, как только она посадит машину на полосе в Этернити, она позвонит шерифу, чтобы послали помощь терпящему бедствие путешественнику.

В душе она посмеивалась, потому что путешественники часто оказывались в бедственном положении в Колорадо. Они разглядывают плоский ландшафт по обеим сторонам дороги и смело решаются подъехать к природе поближе. Но при этом не принимают во внимание колючки величиной с мизинец и острые камни, острия которых не стачиваются даже сильными сезонными ливнями.

Она не следила за тем, что делает, может быть, из-за того, что смеялась, и поэтому не заметила птицу величиной с ягненка, которая залетела прямо в пропеллер. Сомнительно, что она сумела бы избежать столкновения, но хотя бы попыталась. Но что случилось — случилось. Только что она подлетала к дому, и вот уже птичьи перья и кровь заляпали ей защитные очки, а самолет пошел вниз.

Джеки была хорошим пилотом, одним из лучших в Америке. И несомненно у нее была большая практика с тех пор, как в восемнадцать лет она получила лицензию на вождение, сейчас, в тридцать восемь, она была асом. Столкновение с этой птицей напрочь выбило из нее все знания и мастерство. Поэтому, когда мотор зачихал, Джеки знала, что управление потеряно — она валится мертвым грузом.

Быстро сорвав защитные очки, чтобы хоть что-то видеть, она приглядывалась, нет ли местечка для посадки. Ей годилось любое широкое, хорошо просматриваемое место, без деревьев и камней, которые могли бы оторвать крылья самолета.

Единственную такую возможность давала старая дорога в город-призрак Этернити. Она не знала, что выросло на ней или какой мусор нанесло на эту дорогу, заброшенную много лет назад, но другого выбора у нее не было. В мгновение ока она направила нос машины на «взлетно-посадочную полосу» и стала снижаться.

Она увидела валун, загородивший дорогу и перенесенный сюда весенней льдиной, и она только молилась, чтобы самолет остановился до удара об этот дурацкий камень.

Но удача ей не улыбнулась — она врезалась в него. При ударе она услышала болезненный хруст разваливающегося пропеллера. Думать о чем-либо она не могла. Ударившись головой о приборную доску, она отключилась.

Затем Джеки поняла, что ее поднимают две очень сильные мускулистые руки и выносят из самолета.

— Вы мой рыцарь-избавитель? — спросила она сквозь дремоту. Она почувствовала, как что-то теплое стекает с ее лица. Когда Джеки подняла руку, чтобы стереть это, она решила, что кровь, но у нее что-то случилось со зрением, да и смеркалось слишком быстро, чтобы разглядеть.

— Я сильно ранена? — спросила она, зная, что мужчина не захочет говорить ей правду. Она видела пару раз людей, искалеченных в авиакатастрофе. Они лежали при смерти, но их уверяли, что завтра они будут в полном порядке.

— Не думаю, — ответил мужчина, — мне кажется, что вы только ударились головой и слегка ее разбили.

— О, ну тогда у меня все в порядке. Крепче моей головы нет ни у кого.

Мужчина все еще нес ее, и казалось, что он совсем не замечает тяжести ее тела. Она же только чувствовала, как у нее кружится голова. Она повернула голову назад, чтобы посмотреть на него. В меркнущем свете дня он выглядел необыкновенным. Потом Джеки припомнила, что она только что разбила голову при аварии самолета. Она знала о нем главное — у него три головы и шесть глаз. Ей повезло, как никому на свете: разбившись посреди этих акров «не знаю где», быть спасенной красивым мужчиной.

— Кто вы? — спросила она тупо, потому что вдруг почувствовала, что засыпает.

— Вильям Монтгомери, — ответил он.

— Монтгомери из Чендлера?

Когда он подтвердил это, она прижалась к его широкой груди и затихла довольная. По крайней мере теперь у нее не было подозрений в его намерениях. Если это Монтгомери из Чендлера, тогда он благороден и честен и никогда не обратит эту ситуацию во зло. У Монтгомери во все времена были доброе имя и надежность.

Отойдя на какое-то расстояние от самолета, они подошли к его машине, силуэт которой она смутно угадывала в сумеречном свете. Он заботливо усадил ее на землю и, держа за подбородок рукой, заглянул ей в глаза.

— Я хочу, чтобы вы оставались здесь и ждали меня. Я пойду принесу одеяла из машины, а потом разожгу костер. Если вы не появитесь на летном поле, вас кто-нибудь будет разыскивать?

— Нет, — прошептала она. Ей понравился его голос и обаяние его властности. И он заставил ее почувствовать, что уж он-то позаботится обо всем, включая и ее самое.

— Я рассчитывал провести здесь ночь, поэтому меня тоже искать не будут, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы не спали, пока я отлучусь. Вы меня слышите? Если у вас сотрясение мозга и вы уснете, то можете не проснуться. Понимаете?

В полудреме Джеки кивнула и увидела, как он уходит. Этот мужчина очень хорошо выглядит, только и успела она подумать, потому что сползла на землю и сразу же заснула. Буквально секунду спустя он тряс ее.

— Джеки! Жаклин! — повторял он до тех пор, пока она не открыла нехотя глаза и не взглянула на него.

— Как вы узнали мое имя? — спросила она. — Мы встречались раньше? Я знаю стольких Монтгомери, что не могу справиться с их именами. Билл, так, кажется, ваше имя?

— Вильям, — сказал он твердо. — Да, мы встречались раньше, но я не думаю, что вы вспомните. Это была не знаменательная встреча.

— Не знаменательная встреча, — повторила она, снова закрывая глаза, но Вильям посадил ее, накрыл ее плечи одеялом, а потом стал растирать ей руки.

— Не спите, Джеки, — сказал он, и она с усилием прислушалась. — Не спите и разговаривайте со мной. Расскажите мне о Чарли.

Она перестала улыбаться при упоминании имени мужа.

Чарли умер два года назад.

Вильям собирал топливо для костра, наблюдая за ней. Совсем стемнело, поэтому он с трудом находил на земле ветки чойи и валежник. Он много раз встречал ее мужа, который ему очень нравился: такой большой и сильный седой человек, который любил хорошо посмеяться, хорошо поесть и хорошо выпить, а летать мог на всем, что можно было поднять в воздух.

И теперь, глядя на нее, такую вялую, он понимал, что ее нужно разогреть — теплом снаружи и едой изнутри, и не дать ей заснуть. Ясно, что сейчас она в состоянии шока, а в сочетании с ее травмой это может не позволить ей увидеть новый рассвет.

— Джеки! — сказал он резко. — Какая ложь была самой большой из всех, что вы когда-нибудь говорили?

— Я не лгала, — ответила она сонно. — Но это сложно. Всегда проговоришься.

— Конечно, вы лгали. Все лгут. Вы хвалили на женщине шляпку, хотя шляпка была страшная. Я спрашиваю вас не о том, лгали вы или нет. Я только хочу знать, какая ложь была главной.

Вильям Монтгомери складывал топливо, которое набирал, поэтому, задавая ей вопросы, он говорил громко. Он не мог позволить ей заснуть.

— Я обычно врала матери о том, где была.

— А что еще?

Когда она отвечала, ее голос был так тих, что он с трудом мог ее расслышать.

— Я говорила Чарльзу, что люблю его.

— А вы его не любили? — Вильям принуждал ее говорить, поэтому сейчас он ломал сучья у ее ног.

— Не сразу. Он был старше меня, старше на двадцать один год, и вначале он казался мне отцом. Я обычно пропускала школу, чтобы вторую половину дня провести с ним и с самолетами. Я полюбила аэропланы с той минуты, как увидела их.

— В общем, вы вышли замуж за Чарли, чтобы быть рядом с самолетами.

— Да, — ответила она. Она сидела прямо, поддерживая рукой свою окровавленную голову. Вильям убрал руку Джеки и повернул ее лицо к себе, чтобы вытереть кровь своим носовым платком.

Он успокоил себя и ее, увидев, что рана у нее на голове небольшая, и сказал:

— Продолжайте. Когда вы поняли, что любите его?

— Я вообще об этом не думала, пока мы не прожили вместе почти пять лет. Самолет Чарли потерялся во время метели, и когда я представила, что не увижу его больше никогда, то поняла, как сильно его люблю.

Помолчав, она взглянула на Вильяма и увидела, что он наклонился над валежиной, пытаясь всунуть ее в костер.

— А как насчет вас?

— Я ни разу не говорил Чарли, что люблю его.

Джеки рассмеялась.

— Нет, какая ваша самая большая ложь?

— Я сказал отцу, что вмятину на крыле машины сделал не я.

— М-м-м, — промычала Джеки, немного занервничав, — но это не такое ужасное вранье. Нет ли чего получше?

— Я сказал матери, что я не из тех, кто зараз съедает целый пирог с земляникой. Я сказал брату, что сестра сломала его рогатку. Я сказал…

— Ладно, ладно, — засмеялась Джеки, — картина ясна. Вы законченный лжец. Теперь спрошу я. Что вы считаете самым ужасным из того, что может женщина сказать мужчине?

Вильям не колебался ни секунды:

— Какая проба серебра вам нравится больше всего?

Джеки ухмыльнулась. Ей начинал нравиться этот мужчина, и ее непреодолимая сонливость стала отступать.

— А что самое ужасное мужчина может сказать женщине? — спросил он.

Джеки тоже не затруднилась с ответом:

— Когда вы ходите по магазинам, а мужчина говорит: «Ну, теперь ты точно знаешь, что ищешь?»

С довольным смехом он прошагал к машине, открыл дверь и стал собирать вещи для ночевки.

— А что самое приятное может мужчина сказать женщине?

— Я люблю тебя. Вот что. Если он именно это имеет в виду. Если даже не имеет, то его нужно подстегнуть, чтобы он это выговорил. А как вы считаете?

— Да, — сказал он.

— Что — да?

— Да — это самое лучшее, что может женщина сказать мужчине.

Джеки засмеялась:

— Без всяких вопросов? И совсем не важно, о чем ее спрашивают, вам это приятнее всего услышать?

— Всегда приятно слышать «да» из женских уст, и сейчас, и раньше.

— И что же, неужели такой мужчина, как вы, никогда не слышал, чтобы женщина сказала ему «да», о чем бы он ни просил ее?

Он притащил одеяло, походную флягу и корзину с едой и усмехнулся:

— Один или два раза, не больше.

— Хорошо, теперь моя очередь. Какое самое доброе дело вы сделали и промолчали об этом?

— Я сообразил, что нужно пристроить крыло к зданию больницы в Дэнвере, и перевел деньги анонимно.

— Вот это да! — сказала она, вспомнив, как богаты были Монтгомери.

— А вы?

Джеки засмеялась:

— Чарли и я были женаты около четырех лет, а с Чарли никогда не задержишься на одном месте столько, чтобы запомнить имена соседей, то есть пустить корни. Но в том году мы снимали маленький домик с очень милой кухней, и я решила приготовить ему роскошный обед на День Благодарения. Я ни о чем другом не могла говорить за две недели до праздника. Я планировала и делала закупки, а в День Благодарения уже в четыре часа дня у меня все было готово, даже индейка. Чарли ушел из дома в полдень, но обещал вернуться к пяти, когда все будет готово и можно накрывать на стол. Он собирался пригласить кого-нибудь из пилотов, то есть предполагалось, что у нас будет вечеринка. В полночь я захотела спать, но так разозлилась, что заснула в углу. На следующее утро явился Чарли, улегся на софу, и от моего прекрасного Дня Благодарения остались только развалины. И вы знаете, что я сделала?

— Я удивлен, что после этого Чарли остался жив.

— Жизнь я ему оставила, но сотворила ужасную вещь — я не могла позволить ему съесть что-то из того обеда. Увязала все в джутовый мешок, отослала на летное поле, взяла самолет Чарли и вылетела в горы. Мы тогда жили в Западной Вирджинии, в Смоукис. Там я увидела прилепившуюся к склону горы жалкую полуразрушенную лачугу с тонкой струйкой дыма из трубы. И я забросила этот мешок прямо на веранду у входа в дом.

Она прижала колени к груди и затихла.

— До этой минуты я никогда не рассказывала об этом. Позже я слышала, что та семья уверяла, что ангел бросил им угощение прямо с небес.

Костер сейчас горел хорошо, и он улыбнулся ей из-за пламени.

— Эта история мне нравится. Что же сказал Чарли, когда не обнаружил индейки?

Она пожала плечами.

— Чарли был доволен, и когда бывала индейка, и когда бывали бобы. Что до еды, то его прельщало количество, а не качество.

Она взглянула на него и спросила:

— А что самое ужасное было в вашей жизни?

Вильям ответил не раздумывая:

— Родился богатым.

Джеки тихо свистнула:

— Вы должны считать, что это самое лучшее, что произошло в вашей жизни.

— Ну да. Это и самое лучшее, и самое худшее.

— Кажется, я могу это понять, — сказала она задумчиво.

Вильям намочил носовой платок водой из фляги и, держа Джеки одной рукой за подбородок, стал промывать ей рану на голове.

Он спросил:

— А какая ваша самая большая неприглядная тайна, о которой вы никому не рассказывали?

— Если я расскажу, это уже будет не секрет.

— Вы думаете, что я кому-нибудь проболтаюсь?

Она повернула голову и взглянула на него, на его красивое, в отблесках пламени, лицо — темные волосы, темные глаза, загорелая кожа и этот длинный нос Монтгомери.

Быть может, из-за необычных обстоятельств и из-за темной ночи вокруг, у костра, она вдруг почувствовала, что он ей близок.

— Я целовалась с другим мужчиной, когда была замужем за Чарли, — прошептала она.

— И это все?

— В общем, запачкалась. А у вас?

— Я нарушил соглашение.

— Это на самом деле плохо? А если у вас изменились взгляды…

— Я не сдержал обещания и она решила, что это очень плохо.

— А-а, я понимаю, — сказала Джеки, улыбаясь и обхватив руками колени.

— Какая ваша любимая еда?

— Мороженое.

Она засмеялась:

— Моя тоже. Любимый цвет?

— Голубой. А ваш?

Она взглянула на него.

— Голубой.

Отряхнув ладони, он подошел и сел рядом с ней. Когда Джеки вздрогнула от холодного горного воздуха, он обнял ее за плечи так непринужденно, как вздохнул, и положил ее голову себе на грудь.

— Не возражаете?

Джеки не могла говорить. Как хорошо ощущать прикосновение другого человеческого существа! Чарли нравилось обнимать ее, и она часто сидела на его коленях, уютно примостившись под его руками, когда он вслух читал ей какие-нибудь журналы о самолетах. Она не сознавала, что опять засыпает, пока его голос не разбудил ее как бы толчком.

— А какое самое большое разочарование в вашей жизни? — резко спросил он.

— Что я не родилась с формами Мэй Уэст, — быстро ответила она.

Она часто жаловалась Чарли, что парни считают ее такой же, как они, потому что она выглядит, как они: худое лицо с широким ртом, широкие плечи, прямые бедра и длинные ноги.

— Вы шутите? — спросил Вильям голосом, полным недоверия. — Вы одна из самых красивых женщин, которых я видел. Сколько раз я замирал на месте, когда встречал вас на улицах Чендлера.

— В самом деле?! — воскликнула она, тут уж пробудившись окончательно. — А вы уверены, что точно знаете, кто я?

— Вы знаменитая Жаклин О'Нейл. Вы завоевали почти все награды, учрежденные для пилотов; побывали почти повсюду на земном шаре.

— Еще бы, я просто перелезла через гору. Счастье, что я посадила самолет в каком-то ковбойском лагере.

Он знал, что она лжет. Он читал все, что тогда писали о ней. После того, как самолет разбился в метель, она смогла выбраться, спустившись по невероятно крутому склону горы. Используя давно забытые способы определения местонахождения, она двигалась по солнцу днем и по звездам ночью. Она держалась мужественно, а на снегу оставляла знаки из веток, поэтому ее и смогли найти самолеты-спасатели.

Улыбаясь, он крепче обнял ее за плечи и обрадовался, что и она придвинулась к нему.

— Ну и как я хожу? — спросила она осторожно, не желая, чтобы он посчитал, что она напрашивается на комплимент, хотя именно это как раз и делала.

— Длинными шагами, пожирающими землю. Взрослые мужчины останавливались для того, чтобы посмотреть, как вы идете. Спина прямая, голова высоко, ветер играет вашими прекрасными густыми волосами, ваш…

Джеки захохотала:

— Где же вы пропадали всю мою жизнь?

— Да здесь, в Чендлере, поджидая, когда вы вернетесь.

— Вы могли вообще не дождаться, потому что я не думала сюда возвращаться. Я была такой беспокойной, когда уезжала отсюда. Больше всего на свете хотелось вырваться из этого заброшенного городишка. Мне хотелось разъезжать, передвигаться с места на место, повидать и то, и се.

— И вот вы все эго получили. А дальше что, как вы считаете?

— Во-первых, вот уже семь или восемь лет я мечтаю о другом, о теплице для цветов, например. Мне хочется посеять семена, а потом наблюдать, как будут развиваться растения. Я хочу быть уверена, что место, где я лягу спать и где проснусь, будет одно и то же.

— Так что после смерти Чарли вы вернулись в старый, надоевший до ужаса Чендлер…

— Да, — подтвердила она, улыбаясь на его груди, — в скучный, старый Чендлер, где ничто не меняется, а знать все друг о друге — это единственное занятие.

— А сейчас вы счастливы?

— Я, ээ!.. Почему это я должна отвечать на все вопросы? А как насчет вас? Почему я не встретила вас раньше? Вот уж правда — это была «незначительная встреча». Думаю, что мы раньше не встречались, а то бы я вас запомнила.

— Благодарю вас. Принимаю это как комплимент. — Он отодвинулся от нее, чтобы подбросить валежник в костер. — Как насчет того, чтобы поесть? Сэндвич? Чего-нибудь солененького?

— Звучит заманчиво. — Джеки пришло в голову, что ему не хочется обсуждать их первую встречу, и Джеки решила, что, может быть, она его когда-то осадила, по своему обыкновению. Тогда это спасало ее гордость. Она скорее могла сказать мальчику, что «прямо всю жизнь мечтала танцевать с таким лягушонком», чем признаться в том, что просто у нее нет нового платья.

Она выросла в Чендлере. Отец умер, когда ей исполнилось двенадцать лет, а мать, воображавшая себя красавицей с Юга, опустилась, замкнулась в себе" и перестала выходить из дома. Так Джеки прожила шесть лет. У них были деньги, полученные по страховке, брат матери тоже присылал деньги, но на жизнь едва-едва хватало. То, что разваливающийся старый домишко на окраине города не рухнул им на головы, было заслугой Джеки. Когда другие девочки учились красить губы, Джеки все свои уик-энды проводила, латая крышу. Она строгала доски, строила забор, чинила веранду, делала новые ступеньки для лестницы. Она знала, как пользоваться ножовкой, но как пользоваться пилкой для ногтей не имела представления. И вот однажды, когда Джеки уже было восемнадцать, она увидела в небе пролетавший аэроплан. Длинный флаг, прикрепленный к его хвосту, извещал о воздушном шоу на завтра. Мать Джеки, хотя была здоровой и цветущей, как одуванчик на лугу, в этот день решила упасть в обморок, потому что ей не хотелось, чтобы Джеки уходила из дому. Но Джеки ушла, и вот тогда она повстречалась с Чарли. Когда спустя три дня он покидал этот городишко, Джеки была с ним. А на следующей неделе они поженились.

Мать ее вернулась к брату в Джорджию. Брат не захотел носиться с ее ипохондрией, заняв ее работой по воспитанию своих шестерых детей. Судя по письмам, которые Джеки получала от матери вплоть до ее смерти, такое решение дяди было наилучшим. Уехав из Чендлера, мать была очень счастлива и сблизилась с родственниками.

— Двадцать лет, — прошептала Джеки.

— Что?

— Исполнилось двадцать лет, как я уехала вместе с Чарли. Иногда кажется, что это было вчера, а иногда — что прошло три человеческих жизни. — Она взглянула на него. — А не встречались ли мы тогда, до того, как я уехала с Чарли?

— Да, — подтвердил Монтгомери, улыбаясь. — Мы встречались тогда. Я обожал вас, а вы на меня даже не взглянули ни разу.

Она засмеялась.

— Могу поверить. Я была просто переполнена спесью юности.

— И сейчас тоже?

— Спесью — может быть, но уже не юности.

При этих словах Вильям взглянул на нее поверх пламени костра, и на какое-то мгновение Джеки подумала, что он на нее разозлился. Только она хотела спросить, в чем дело, как он быстро обошел костер, поднял ее на руки и крепко поцеловал прямо в губы.

За свою жизнь Джеки целовалась только с двумя мужчинами: со своим мужем Чарли и с пилотом, который улетал и мог назад не вернуться. И ни один из тех поцелуев не был похож на этот. Этот же поцелуй сказал ей: я хочу заниматься с тобой любовью, хочу проводить с тобой ночи, мне нравится касаться тебя и держать тебя на руках.

Когда он опустил ее, Джеки прямо грохнулась на землю.

— Мне показалось, что немного юности в вас еще осталось, — сказал насмешливо Вильям и подбросил в огонь ветку.

Джеки молчала, но следила за ним глазами. Как это, в самом деле, она его не может вспомнить? По крайней мере полдюжины Монтгомери ходило с ней в колледж, но она не помнит никого по имени Вильям. Конечно, у этих Монтгомери всегда было по пять или шесть имен перед самой фамилией. Может быть, его прозвали «Сверкающим» или «Королем», а может быть, девочки именно его называли «Замечательным»? После того как Вильям ее поцеловал, между ними установилось какое-то неловкое молчание, которое было им нарушено.

— Ладно, — сказал он энергично, — у вас три желания, какие?

Она было открыла рот, чтобы что-то сказать, но потом замолчала, глядя на него в глупой растерянности.

— Смелее, — заметил он, — разве оно такое уж плохое? В чем дело?

— Вообще-то это желание на самом деле неплохое. Только оно скучное.

— Как, у Джеки О'Нейл, знаменитейшей женщины-пилота, скучное желание? Невероятно!

И в ту же минуту она поняла — ей не хочется говорить ему о своем желании, потому что не хочется его разочаровывать. Ведь он, видно, знал о ней все, если кто-то способен узнать что-то о другом человеке, основываясь при этом на числе побитых рекордов и аппаратов, из газетных сообщений, которые драматизируют случившееся — на самом деле правда намного прозаичнее.

— Мне хотелось бы где-нибудь обосноваться, а Чендлер мне близок, — ответила она. — Сейчас, когда я повидала мир, я вижу, что Чендлер очень милый городок. Но я нигде не смогу устроиться, если не найду возможности для своего бизнеса.

Когда он попытался заговорить, она подняла руку:

— Я знаю, знаю, ваша семья и Таггерты хорошо мне платят за фрахт, но в одиночку я никогда не заработаю денег. Мне хочется нанять молодых пилотов и открыть свой маленький бизнес. Я люблю делить работу с кем-то, мне хочется управлять движением пассажиров и грузов, в том числе — почтовых, отсюда и до Дэнвера. Но, чтобы раскрутить все это, нужен начальный капитал.

— Но… — Он не мог сообразить, как бы высказаться так, чтобы ее не обидеть.

Джеки знала, о чем он сейчас думает: «Джеки О'Нейл, величайшая женщина-пилот своего столетия, занимается всего лишь воздушной почтой из Колорадо на Восточном побережье. А королева „бочки“ перевозит только почтовые открытки. О, какой ужас! Это ужасная трагедия!»

— Все, что вы тут сейчас наговорили — штучки для детской потехи. Я же имею в виду не это. — Он снова сел рядом с ней и серьезно посмотрел на нее. — Я уверен, что вам по силам начать свой бизнес, если есть желание. Такого рода дела найдутся.

«Если у вас столько денег, сколько их в семье Монтгомери», — невольно подумала Джеки.

— Даже у первокласснейшего пилота должен быть собственный аппарат. Только что я видела свой — с расплющенным носом у трехтонной глыбы.

В ее голосе появились поучающие нотки.

— Понимаю вас. — Он сжал ее руку и опустил глаза. — Желание номер два.

— Нет. Теперь ваше желание номер один.

— У меня одно-единственное желание: я должен чего-то достичь сам, без денег Монтгомери.

Он посмотрел на нее.

— Ваша очередь. Второе желание.

— Может быть — кудрявые волосы? — спросила она, рассмешив его.

— Скажите мне правду. В жизни ведь есть множество других вещей, кроме бизнеса. — Он произнес это так значительно, как будто она разочаровала его, не пожелав получить ковер-самолет или часть Вселенной. — Как насчет второго мужа?

В его голосе прозвучала такая надежда, что она засмеялась.

— А что, вы предлагаете себя?

— Так вы принимаете мое предложение? — При звуке его страстно напряженного и совершенно серьезного голоса она попыталась от него отодвинуться, но он быстро удержал ее. — Ладно, не бойтесь.

— А какое ваше второе желание? — спросила она.

— Наверное, быть таким же, как мой отец, — хорошим человеком.

— Ну, с вашим враньем вам никогда не сравниться с девочками Бисли.

Он засмеялся, и возникшее между ними напряжение ослабло.

— Так вы не хотите рассказать мне о других желаниях? Что еще вы хотите от жизни?

— Если я расскажу, вы сочтете это нелепостью.

— А вы попробуйте.

Было все-таки что-то располагающее в нем, потому что захотелось сказать ему правду. Некоторым друзьям Чарли Джеки бы наплела что-то занимательное — вроде победить в гонке на приз Тэгги, а сейчас ей хотелось признаться, чего она на самом деле хочет.

— Ну, ладно. То, чего мне хочется — совершенно обычное дело. Первые двенадцать лет моей жизни были больны мои родители, а после смерти отца я опекала мать-инвалида, страстно мечтая посещать школу танцев и прочее в таком роде, но не пришлось: в моей помощи всегда нуждался один из родителей. Последние двенадцать лет я путешествовала и летала, а это большое нервное напряжение. Временами казалось, что ежедневно происходят все новые, глубоко волнующие события. Чарли был непоседой и неугомонным настолько, насколько вялой была моя мать. Меня приглашали на ланч в Белый дом, я побывала в доброй половине стран мира, встречаясь с массой знаменитостей. А после этого… — Она быстро взглянула на него. Несколько лет назад она выполнила некое задание, в котором была нужда в то время. Впоследствии в Америке по ее поводу сделалась «шумиха». — Мое фото было в газетах, — закончила она.

— Американская героиня, — заключил он, сверкнув глазами.

— А что, может быть!.. Где бы ни была потом, я тосковала по всему этому.

— Но вы изменились, когда умер Чарли, — сказал Вильям, и это прозвучало почти ревниво.

— Нет, это раньше произошло. Я вдруг сообразила — мои автографы люди берут ради самих себя, а не ради меня. Все это мне нравится, поймите меня правильно. Однажды Чарли и я, на отдельных самолетах, трое суток без сна и отдыха провели в изнурительных перелетах через сильные лесные пожары. Я уже сказала, что президент пригласил меня поздравить. Так вот, когда я там сидела на жестком стуле в каком-то темном маленьком офисе, подумала — больше никогда; думаю, что, если звонок от президента США ничего не вызывает кроме скуки — это момент, когда нужно заняться чем-то другим.

Вильям немного помолчал.

— Вы сказали, что вам хочется обыкновенного. А что это — обыкновенное? Она усмехнулась:

— Откуда мне знать? Этого я никогда не видела, а еще меньше нормально жила. Не думаю, что звонки от президента, шампанское, проживание в гостиницах, богатство сегодня и нищета завтра — это нормально. Это волнует, но это и утомительно.

Он с удовольствием рассмеялся.

— Да, правда, нам всегда хочется того, чего у нас нет. Самая обыкновенная жизнь была у меня. Я ходил в обычные школы, изучал управление бизнесом, а после колледжа вернулся в Чендлер помогать вести семейные дела. Самое захватывающее событие — это три дня в Мехико, которые я провел с одним из братьев.

— Ну и?..

— Что — ну и?

— Что вы делали в Мехико эти три дня?

— Ели, посещали достопримечательности. Порыбачили немного. — Он замолчал. — Почему вы смеетесь?

— Два красивых молодых человека одни в таком городе, как Мехико, и вы идете смотреть достопримечательности! Вы даже не напились?

— Нет, — засмеялся Вильям, — а что у вас было самым захватывающим?

— Вообще-то трудно что-то выбрать. Возбуждают глубокие витые «петли». — Она подняла голову. — А однажды граф из Венеции пытался сорвать с меня одежду.

— И вы нашли это волнующим? — холодно заметил Вильям.

— Ну да, если принять во внимание, что мы летели на высоте десяти тысяч футов, и его самолет полз прямо мне навстречу. После нескольких скольжений на крыло он вернулся на свое место. Он еще кричал, что аэроплан — это единственное место, где он не занимался любовью.

Вильям рассмеялся.

— Расскажите мне еще что-нибудь. Мне так нравится, когда вы рассказываете о своей жизни.

— А я не уверена, что это было. Однажды, например, я падала на землю — когда отказал мотор — в самолете без шасси, об одном крыле и половинке второго. Это возбуждало больше, чем мне хотелось.

— А какие страны вам больше всего понравились?

— Да все. Нет, правда, я серьезно. В каждой стране есть что-то особенное, а плохое я старалась не замечать.

Вильям помолчал несколько минут, уставившись взглядом в костер.

— Чарли просто повезло, что прожил с вами столько лет. Я ему завидую.

Повернув голову, она взглянула на задумавшегося Вильяма.

— Это прозвучало так, словно вы несете факел.

— Для вас? Да, несу. Обожать вас — стало моей привычкой с давних пор.

— Очень лестно. Но тогда вы могли мне признаться в любви, предложить несколько миллионов Монтгомери, и я не осела бы в Чендлере.

Они сидели рядом, глядели на огонь, и одной рукой он обнимал ее за плечи.

— Что вам нужно для того, чтобы начать свое дело по фрахту? — спросил он.

— Серьезно?

— Совершенно серьезно.

Прежде чем отвечать, она помолчала. Может, у нее и шишка сейчас на голове, но ведь мозги в полном порядке. Чарли прямо вбил в нее, что пилот без денег должен всегда высматривать любителя самолетов, у которого эти деньги есть. Он обычно приговаривал: «Вот браки, совершаемые на небесах!»

Ей не следовало бы пользоваться предложением этого мужчины, но раз он скучает на сундуках с деньгами, ладно, быть может, они отыщут нечто, что займет его досуг.

Она глубоко вздохнула, пытаясь отогнать чувство вины. Если ему от нее что-то нужно, то потому, что он верит в Джеки — героиню Америки. Но если она возьмет деньги, это уже будет не так альтруистично — появится что-то примитивное, вроде хлеба насущного или красивой одежды.

— Пару хороших, легких самолетов, механика на полный рабочий день, ангары и несколько старых аэропланов — потрошить на запчасти. А также деньги на жалованье пилотам, пока я не смогу платить им сама.

— А еще что-нибудь нужно? Может быть — партнер?

Она тут же сообразила, что он имеет в виду. Но разве сейчас время принимать такое решение: из головы сочится кровь, мысли расползлись. А как заманчиво представить этого мужчину своим партнером! Улыбаясь, она посмотрела на него, пытаясь определить, кто он.

— А кто ваши родители?

— Джеймс и Нелли.

— А-а… все понятно: с этими двумя половина городка в родстве.

Вильям улыбнулся — всю свою жизнь он слышал шутки насчет количества детей в их семье: «Всего-навсего двенадцать». Он опустошал большую корзину для пикника, в которую вошло еды на полдюжины едоков. Не говоря ни слова, он стал делать ей сэндвич. Джеки за ним наблюдала в остолбенении, потому что он делал его именно так, как она делала бы для себя сама: много мяса, горчица — еще и еще, помидоры. Потом положил ломтики маринованных овощей поверх помидора, ломти хлеба прикрыл двумя листиками салата, чтобы они не промокли. Наблюдая за выражением его лица, она поняла — он не обращает ни малейшего внимания на то, что делает, а сосредоточился на собственных мыслях. Но несомненно было одно — именно ей он делает этот сэндвич, потому что ее сэндвичи были, скажем так, необычны.

— Посмотрите, что я сделал, — сказал Вильям. — Если хотите, я и вам сделаю сэндвич… — Он взглянул на нее. — Вы какой хотите?

— В точности такой же, какой вы сделали для себя.

Вначале на его красивом лице появился мгновенный испуг, потом он рассмеялся.

— Честное слово? Ведь мои сэндвичи все ненавидят.

— Мои тоже, — заметила она, протягивая руку, — давайте этот поделим, а второй сделаю я. Вместо перца я нарежу маслины.

— И каждый тогда скажет, что маслины скатятся.

— Ха, только идиоты не сообразят, как нужно держать хлеб.

Они переглянулись из-за своих сэндвичей и заулыбались друг другу.

— Может, нам и дружбу так же разделить? — спросила Джеки, и они засмеялись.

— Как насчет кетчупа?

— Ненавижу полуфабрикаты.

— Луку?

— Побольше, это вам подойдет. Попкорн?

— Я могу их есть сколько угодно. А вы?

— Тоже. — Опершись на локти, он глядел на огонь, и она почувствовала — он сейчас скажет ей что-то важное. — Если я вам дам деньги на несколько самолетов и на то, что еще нужно, гожусь я вам в партнеры?

— Вы когда-нибудь летали раньше? — Это было неважно, но вопрос давал ей время подумать. Даже если бы он не был из Монтгомери и не наделен всем, что дает это имя, она хорошо разбиралась в людях и видела: этот человек был солью земли, прямо-таки каменной стеной. Иногда в аэропорту бывает суматоха, особенно когда случается авария. Она не сомневалась — этот мужчина не будет паниковать, даже оказавшись на вулкане.

Трудность была в другом — готова ли она к тесному общению с мужчиной. Прошло два года со дня смерти Чарли, больше года она прожила в Чендлере и была безумно одинока. Она устала в одиночестве есть, спать в одинокой постели, устала проводить в одиночестве вечера, когда не с кем перемолвиться словом. А этот мужчина был очень и очень привлекателен — и внешне, и по своему положению…

— Брал уроки два года, — мягко сказал Вильям, глядя на Джеки умоляющими глазами.

— Ну, хорошо, — заметила она тоже мягко, а когда это проговорила, почувствовала, как по телу бегут мурашки. Ей нравился этот мужчина, и очень. Ей нравилась его обязательность, нравилось, как и что он говорит, как он двигается, и как он ест, и что ест. Ей понравилось, как он поцеловал ее и как заставил прочувствовать свой поцелуй. За всю свою жизнь она не припомнила, чтобы когда-нибудь совершенно обыденно и даже старомодно выглядящий мужчина так сильно нравился ей, как этот. Прежде ее тянуло к мужчинам. Она соврала бы, если бы это отрицала. Но ведь есть разница между половой тягой к мужчине и желанием прижаться к нему, есть с ним попкорн и делиться секретами.

Когда-то Чарли нанял на работу великолепного пилота. Он был так божественно красив, что ей трудно было даже смотреть на него. Когда она увидела его в первый раз, то уронила гаечный ключ и чуть не попала Чарли по голове. Несколько дней она немела, бывая рядом с ним. Потом сообразила, что ему самому собственная внешность нравится гораздо больше, чем ей. Проведя же с ним полгода, она даже забыла, что когда-то находила его красивым. Джеки окончательно поняла за время их супружества с Чарли, что дружба — это самое важное в отношениях мужчины и женщины.

— Ну, хорошо, — повторила она, протягивая руку для рукопожатия, — но при одном условии. Он крепко пожал ее руку.

— Все, что угодно.

— Вы должны сказать мне, какая у вас самая страшная тайна. Я хочу знать правду, и не рассказывайте мне о каких-то соглашениях — это все для публики.

Вильям усмехнулся.

— Джеки О'Нейл, вы ужасная торговка.

Она не отпускала его руку.

— Скажите мне, или мы вместе работать не будем.

— Ладно, — слегка улыбнувшись, сказал он, — вы будете иногда делать мне сэндвич с маслинами, а я расскажу вам правду о Мехико.

— О-о? — протянула она, поднимая брови.

В жизни человека бывают волшебные моменты, и эта ночь была именно такой. Позднее Джеки казалось, что эта ночь была великолепна, совершенна во всем — от сказочного спасения до романтической раны на голове и красивого мужчины, заботившегося о ней. А взявшись опекать ее, он и опекал. Он накормил и обогрел ее, позаботился о ее удобстве. Больше того, он сделал так, что она чувствовала себя хорошо. Он расположил к себе тем, что знал все фигуры высшего пилотажа, которые она проделывала, каждый поставленный ею рекорд и каждый необычный случай, который с ней произошел. Все это было потому, что он любил ее многие годы.

Они разговаривали как давние друзья; друзья, а не любовники. Джеки часто надоедали мужчины, чьи помыслы были сосредоточены на том, как затащить ее в постель: каждое их слово, каждый жест были направлены к этому вожделенному концу. Они хвастали, рассказывая, сколько у них денег, сколько у них земли и насколько они лучше других мужчин. Вильям был уютен как друг.

В какой-то момент он разложил одеяло и уложил ее головой на свое крепкое бедро. Опершись спиной о дерево, он гладил ее волосы, поощряя вопросами рассказывать о себе. Через несколько секунд она вдруг осознала, что рассказывает ему о Чарли, о том, как жила с ним, о разочарованиях и нужде, о победах и поражениях.

И он рассказал о своей жизни — превосходной, по крайней мере так казалось Джеки: никто никогда с ним сурово не обращался и не выказывал к нему неприязни, никогда ни за что не надо было бороться.

— Когда я думаю о себе, меня обескураживает мысль, выдержу ли я, если меня проверить на прочность? — размышлял он, уставившись взглядом в огонь. — Способен ли я сделать что-то без денег моего отца и без поддержки семьи Монтгомери?

— Уверена, что сможете, — ответила Джеки. — Вы удивитесь, на что способны, когда обязаны будете действовать.

— Вроде посадки самолета, у которого орел сломал винт?

— Разве важно, что было?

— Вы посадили самолет так легко, как другой передвинул бы стул. Вы испугались?

— Не было времени пугаться — много чего надо было сделать. Эй! — Она подняла на него глаза. — Почему вы не женились? Как это вас еще не окрутила какая-нибудь?

— Я еще не встретил такую, какую хочу. Мне нравится женщина, у которой есть голова на плечах.

— И прекрасная головка, надо думать, — заметила Джеки насмешливо.

— Это не так важно, как то, что внутри.

— А знаете, вы мне нравитесь. На самом деле.

— Времени достаточно. Вы не замерзли? Не голодны? Пить не хотите?

— Нет, ничего не надо. Все прекрасно.

— В этом — вы вся.

Джеки была смущена комплиментом, но кроме того — благодарна.

— Когда вы хотите начать… наше партнерство? — (Когда вы станете проводить со мной больше времени — вот что на самом деле ей хотелось спросить).

— Завтра я должен на несколько дней уехать в Дэнвер, там получу в банке деньги и вернусь в субботу. Не возражаете, если я приду к вам на поле во второй половине дня? Вы можете дать мне перечень всего, что нужно — я бы захватил это из Дэнвера?

Она рассмеялась.

— Как насчет нескольких новых самолетов для начала?

— Какого типа вы бы хотели?

Он стал серьезен в той мере, в какой она была легкомысленна, так что Джеки тоже одумалась.

— Может, пару Уэйкос для начала? — Сама же подумала — а потом что-нибудь потяжелее, такие, что смогут перевозить дюжину богатых пассажиров с комфортом.

— Отлично. Посмотрю, что смогу сделать.

— Даже так?! — воскликнула Джеки. — Я щелкну пальцами, и появятся два новых самолета?!

— Не пустые. Я пригоню их. И вы должны взять меня с самолетами.

— Это немного смахивает на угрозу.

— Я понимаю: нищие выбирать не могут.

Вытянувшись, она зевнула и легла около него.

— Думаю, будет неплохо, если вы сейчас поспите, — сказал он, укрывая ее одеялом.

— А вы как? — сонно отозвалась она. — Вам тоже нужно выспаться.

— Нет, я спать не буду и послежу за костром.

— И будете меня охранять, — пробормотала она, потому что глаза у нее слипались. Нет, она не сомневалась в надежности этого мужчины; улыбаясь, она засыпала, чувствуя себя так же спокойно, как дома в собственной постели, несмотря на то, что на каком-то расстоянии от них завывали койоты.

ГЛАВА ВТОРАЯ

— Доброе утро!

Джеки устало приподнялась и села на землю, какое-то время не соображая, где она находится. Щурясь от яркого дневного света, она искоса взглянула на женщину, сидящую на камне напротив нее.

— Хотите кофе?

Зевая, Джеки взяла оловянную кружку, которую ей протянули.

— А вы кто?

— Сестра Вильяма.

— О-о, — сказала она, будучи не в состоянии задавать вопросы, однако огляделась вокруг. Машины Вильяма не было, а на его месте стоял пикап.

Ей улыбалась хорошенькая темноволосая женщина, лет тридцати.

— Вы, должно быть, в недоумении, а случилось вот что. Прошлой ночью у нашей мамы было очередное предчувствие. Ей иногда приходит в голову, что кто-то из детей болен, или с ним случится несчастье, или он находится в опасности. А так как большинство ее предчувствий сбываются, отец поверил, когда она сказала: «Потерялся Вильям». Это было в три часа ночи, я предложила поехать вместе. Вильяма нетрудно найти, потому что он всегда составляет карту, на которой указано, где он должен быть. — Она подняла брови. — Вильям очень ответственный человек. — Последние слова она выговорила с насмешкой, подмигивая, как будто Джеки считает Вильяма прямо неизвестно кем.

Джеки открыла было рот, чтобы его защитить, но передумала.

— Так вот как вы нас отыскали.

— Да, все из-за мамы, почувствовавшей, в какой вы опасности. — Она кивнула на самолет Джеки.

— А где он?

— Вильям? Ох, он вынужден был уехать. Он сказал, что должен попасть в Дэнвер как можно скорее — ему нужно купить там что-то очень важное. Ни отцу, ни мне он не сказал, о чем идет речь. — Она взглянула на ее кружку. — А вы тоже не знаете, зачем он поехал?

Джеки сидела, прижав колени к груди, и молчала. Вильям очень обязательный, размышляла она, чувствуя даже некоторую дрожь от волнения. В Чарли было много забавного, и людям он нравился, но ведь не им пришлось прожить с Чарли жизнь. Он никогда не помнил, куда клал свои вещи: Джеки обычно повторяла, что потеряла половину жизни, отыскивая то, что потерял Чарли в течение часа. Это Джеки приходилось играть роль жены-злодейки, освобождая мужа от одного из приглашений на обед, когда Чарли соглашался придти в два разных дома в один и тот же вечер. Никогда не возникал вопрос, сколько денег принесет Чарли в дом — он никогда не доносил до дома полной суммы, сколько бы ни получил. Однажды они провели изнурительную неделю на аэрошоу, пролетая через горящий сенной сарай — для просвещения и на радость нескольких сотен фермеров и их семей. Но владелец шоу сделал большую ошибку, вручив их заработок Чарли прямо в баре. Чарли принесли на следующий день, мертвецки пьяного, без единого пенни: он напоил всех вокруг, оплатив все напитки, которые нашлись в баре. Да, ответственность в мужчине — это было то, к чему за свою жизнь Джеки не привыкла.

— Если вы готовы, мы с отцом отвезем вас назад в Чендлер, а за самолетом кого-нибудь пришлем.

— Благодарю вас, это было бы прекрасно.

Допив кофе, она встала, потянулась и осмотрелась, улыбаясь. Прошлой ночью Вильям сказал, что обо всем позаботится, и вот он уже действует: не только ответственный мужчина, но и человек слова.

Много лет назад Этернити был процветающим маленьким городком по соседству с большим городом Дэнвером, что на пути в Сан-Франциско. Своим существованием городок был обязан серебряным приискам, и долгие годы его жители процветали.

Хотя люди строились быстро, здания были крепкими и хорошей постройки — все благодаря румынскому плотнику, который тут и разбогател. Здания не были рухлядью, годной только для поджогов — обычной участи таких городков, чья жизнь уложилась в десять лет.

После того как серебро было исчерпано, большинство постоянных жителей покинули городок — он медленно умирал. Но в 1880-м наступило короткое возрождение. Богатая молодая женщина по фамилии Монтгомери из исключительно состоятельной семьи, жившей в восточном штате, приехав в городок, открыла магазин одежды, который держался на плаву с помощью других состоятельных людей, живших на сотни миль вокруг. Но молодая женщина влюбилась, родила детей — одного за другим — и интерес к магазину потеряла. Потерян интерес — потеряно и качество товара в магазине. Постепенно городок Вечность — Этернити — приходил в упадок, уезжало все больше людей. Те, кто еще мог рожать детей, уезжали как можно быстрее. А каждый отъезжавший продавал свою землю и дом родственникам молодой женщины, однажды попытавшейся вернуть городок к жизни, пока, наконец, последний дом и каждый клочок земли не стали собственностью все той же семьи Монтгомери.

А когда наступил двадцатый век, в городке не было ни единой души, а строения, выстоявшие в погодных катаклизмах все эти годы — благодаря умелому плотнику и его беспокойному покрикиванию — были свободны.

Около двух лет назад, буквально через несколько дней после смерти Чарли, Джеки получила письмо от отпрыска семьи Монтгомери. Он сообщал, что его семья, проживающая сейчас в соседнем с Чендлером городке — Колорадо, нуждается в обслуживании грузовых перевозок из Чендлера в Дэнвер и в Лос-Анджелес, и, если ее интересует работа, он все оборудует для полетов. Она приняла его предложение тотчас же. Через шесть месяцев она выполнила и оплатила все свои обязательства и была готова для переезда в Чендлер. Когда умер Чарли, Джеки была так убита горем, что о будущем не думала, но когда его не стало, обнаружилось, что вместе с ним ушли почти все ее амбиции. Быть может, именно похвалы Чарли по поводу совершенных ею достижений в высшем пилотаже толкали ее к более высоким и более трудным подвигам. Как бы там ни было, Джеки больше не хотела проводить свою жизнь в путешествиях вокруг земного шара, пролетая вверх дном в самолете, ожидая в страхе аудиенций, которые прямо-таки повергали ее в ужас.

Она послала мистеру Монтгомери подробный перечень того, что ей нужно: посадочная площадка, достаточно вместительный ангар для четырех самолетов (у нее были большие надежды на будущее) и удобный дом, который она смогла бы выкупить, потому что мечтала о собственном, своем доме-месте, откуда никто бы ее не выселил. Приняв такое решение, она не представляла, что ей делать с Питом — механиком Чарли. Она знала Пита еще в юности, потому что познакомилась с ним в тот же день, когда встретила Чарли. С тех пор он всегда был рядом. Но это вовсе не означало, что Джеки о нем хоть что-то знала. Пит был молчалив — слова не вытянешь. Сначала ей просто становилось жутко от его постоянного молчаливого присутствия, потому что Пит всегда был там, где находился Чарли, которому он был абсолютно предан.

— Он когда-нибудь хоть что-нибудь говорил? — допытывалась Джеки у Чарли, когда они были одни в постели. Временами все-таки ей приходило в голову, что нужно заглянуть под кровать и убедиться, что там нет Пита.

А Чарли только хохотал.

— Ты недооцениваешь Пита. Говорить ему не хочется, но он все замечает и все слышит. К тому же он талантливый механик.

— Во мне он вызывает нервную дрожь, — призналась Джеки.

Тут Чарли снова захохотал, повалил ее на кровать и набросился с поцелуями. После этого они редко поминали Пита: он был чем-то постоянным — почти как самолеты.

С годами она стала понимать, что за клад этот Пит. К тому же, когда этот маленький щуплый человек увидел, что Джеки тоже предана Чарли, не крутит гут с другими мужчинами и не делает Чарли небо с овчинку, он и о ней стал заботиться тоже. Пит устроил так, что ее самолеты были всегда в порядке, а все, что касается механической части, работало, как часы.

С годами Джеки привыкла к нему и даже с ним разговаривала: его молчаливое присутствие было очень уютным. Когда она рассказывала, он ничего не советовал и даже никак не комментировал — он просто слушал ее, давая ей возможность самой рассортировать свои дела и в них разобраться.

Естественно, что после смерти Чарли, Пит остался рядом, но когда Джеки решилась вернуться в Чендлер, она просто не представляла, что там будет делать он. Она рассказала ему о своих планах и готова была предложить ему пойти работать с одним из тысячи друзей Чарли — мужчин. Пит выслушал ее, и его обветренное старое лицо ничего не выразило, потом спросил: «Когда мы двинемся?» По этим нескольким словам Джеки поняла — его преданность Чарли перешла на нее, и она знала — это дорогого стоит. Чарли повторял, что Пит — сноб: он может работать только с лучшими. Никакие деньги не могли бы заставить Пита работать на того, кого он лучшим не признавал. Когда Пит сказал, что уезжает с ней, Джеки поняла, что он одобрил ее таланты и ее решение. От избытка чувств она поцеловала морщинистую колючую щеку и с удовольствием заметила его смущение.

Она прилетела в Чендлер, а Пит пригнал ее машину, наполнив трейлер всем необходимым для их жизни, то есть — инструментами и деталями моторов. Мебели и одежды, достойных упоминания, не было ни у нее, ни у Пита.

Она не представляла, что ее ждет в обновленном городе Этернити. Она была готова увидеть жалкий домишко на семи ветрах — именно в таких они обычно жили с Чарли в трудную минуту жизни, но го, что она нашла, было прекрасно. Мистер Монтгомери обновил городскую гостиницу, и это было — надо прямо сказать — мило.

Коридор был свежеоклеен обоями кремового цвета с узорами из красных роз. Все деревянные детали обстановки были дубовые, их недавно отлакировали. В Этернити из Чендлера протянули новую линию телефонных проводов, так что у нее был телефон. Прекрасная ванная комната была оборудована на первом этаже и отделана розовым мрамором. Все сверкало чистотой, все приветствовало Джеки.

Городские платные конюшни были превращены во вместительный ангар с высокими дверями, так что они могли работать над самолетами и в плохую погоду. Дом приходского священника (вот бы похохотал над этим Чарли) был к тому же переделан для Пита. Магазин кузнечных изделий был превращен в склад машин с наборами инструментов; таких новых и совершенных, что Пит почти прослезился.

В стороне мистер Монтгомери построил для Джеки лучшую взлетно-посадочную полосу, которую она когда-либо видела — за расходами не постояли. А на полях за городом стояли три разбитых самолета, которые можно было потрошить на запасные части.

Такого теплого приема, как в этом городке, Джеки не получала нигде за всю жизнь. Она была и близко к Чендлеру, чтобы не чувствовать себя в изоляции, но и достаточно далеко, чтобы быть свободной. Ей казалось — она вернулась домой.

Идя к мистеру Монтгомери торговаться о своем жаловании за фрахт, она готовилась к битве. И почти слышала, что Чарли говорит ей: «Бей его, детка! Не позволяй ему обмануть себя. Назначай самую высокую плату, которую ты бы хотела, и отсюда начинай торговаться». Как только она увидела мистера Монтгомери, которого знала всю жизнь, у нее вспотели ладони.

Ей так нравился этот прелестный призрачный городок, что она думала — это ей следовало бы платить за то, что он позволил ей жить здесь. Через тридцать минут она уходила в изумлении. Мистер Монтгомери предложил ей в три раза больше того, что она хотела просить, и дал ей еще бонус для подписания двухгодичного контракта. Теперь она сможет купить мебель: наконец-то может купить вещи, которые будут ее собственные!

Сейчас, спустя год, она сервировала чай в гостиной своего хорошенького домика.

— Что, в самом деле, с тобой происходит? — спрашивала Терри Пелмен у своей подруги, когда Джеки вошла в гостиную, внося на подносе приборы к чаю. Весь последний год каждый заработанный цент она тратила на то, чтобы сделать свой дом еще прекраснее: богато обитые стулья и глубокая кушетка мшисто-зеленого цвета и розовый, ручной работы, мохнатый коврик, письменный стол красного дерева и всюду антиквариат.

— Со мной — ничего, — ответила Джеки, ставя поднос с красивыми чашками и заварным чайником на столик напротив кушетки. Ни единая душа, знавшая Джеки раньше, не подозревала, как она изголодалась по красивым вещам. С Чарли она всегда жила без запасов — от выплаты до выплаты: он считал, что собственность принижает личность.

— Мне ты врать не можешь, Жаклин О'Нейл. Меня не обманешь. Я знаю тебя всю жизнь, и что-то произошло — это точно.

Улыбаясь, Джеки села в кресло, обитое набивным хлопком с рисунком из цветов и листьев папоротника. Она посмотрела на приятельницу, наливая ей чай. Они были одного возраста — обеим по тридцать восемь, но, глядя на них, никто бы этого не заподозрил. После выпуска из высшей школы Джеки упорхнула, чтобы провести жизнь в разных уголках земного шара, а Терри вышла замуж за своего школьного поклонника на следующий день после выпуска. За эти годы она родила троих детей, теперь детки превратились в огромных парней девятнадцати, восемнадцати и семнадцати лет.

После каждых родов Терри прибавляла в весе и уже не смогла от него избавиться. Где-то в начале этой длинной дороги она решила, что уже состарилась. Когда Джеки ворчала, что она собой не занимается, Терри говорила: «Детей и Ралфа заботит только то, что я ставлю на стол, а не то, как я в это время одета. Они не заметят, даже если я буду выглядеть, как Харлоу».

— Ну, давай, рассказывай, — настаивала Терри, расширив глаза, — ты встретила мужчину — вот что! Мы, женщины, такие дурочки. Даже замужество не спасает от влюбчивости, а раз так — тут ничего не поделаешь. Ну, какой он? Где же ты его встретила?

Джеки хотелось рассказать Терри о Вильяме, но не хотелось и оказаться в глупом положении. Что, если ночь, проведенная вместе, на Вильяма подействовала не так, как на нее? Что, если он считает это обычной встречей? Быть может, он уже и сейчас о ней забыл, забыл и об их партнерстве. Ведь Чарли забывал. Чарли часто выпивал, встречаясь с людьми, и оставлял их в полной уверенности, что он их лучший друг. Он строил планы о совместном бизнесе, заражая их энтузиазмом, а на следующий день, когда люди, готовые действовать по обговоренным планам, находили его, он с трудом их припоминал. И, конечно, опять Джеки должна была и уладить, и сгладить, и увести Чарли из-под удара.

— Фактически, это был не мужчина. — Джеки старалась врать так, чтобы этого никто не заметил. — Ну, хорошо, да… Но не в том смысле, что ты думаешь. Помнишь, пару ночей тому назад разбился мой самолет?

Терри недоверчиво покачала головой.

— Да, помню, — ответила Терри, восхищаясь смелостью своей подруги.

— Там оказался мужчина, и…

— Как? Ты встретила мужчину среди этого — не знаю как назвать? Как его зовут? Откуда же он появился? А он не пытался?

Джеки засмеялась. Когда они с Терри учились, они мало друг друга знали. У Терри была нормальная семья, а у Джеки — странная и к тому же в стесненных обстоятельствах.

Они ближе познакомились друг с другом уже после того, как Джеки уехала из Чендлера. Когда им исполнилось по двадцать лет, Терри послала Джеки письмо, поздравляя с победой в ее первых воздушных гонках. Терри писала, что она понимает жизнь Джеки, потому что ее собственная жизнь тоже волнующая и нервная. В тот день, когда Джеки выиграла гонки, сыну Терри в рот попала оса. А ее муж уронил на ногу раму и месяц не работал, к тому же она обнаружила, что беременна третьим ребенком. «Для полного счастья мне не хватает саранчи, — писала она, — пожалуйста, опиши мне свое монотонное житье — оно уравновесит мое, такое, возбуждающее и веселое».

Письмо тронуло Джеки. Она получила массу писем от людей, знавших ее раньше, но многие письма вызывали в ней досаду: пишущие обычно утверждали, что их беспокоит, помнит ли она их сейчас, когда так знаменита. Это выглядело так, что победа в воздушных гонках, описанная в газетах, растворила ей память. Или что каждая знаменитость, ею встреченная, заменила «незначительную» персону из ее прошлого. К счастью, Джеки написала Терри все о гонках, о людях, которых узнала, о том, на что все похоже парение в вышине над толпой в воздушных шоу. В первый раз она описывала свои победы, а потом стала писать о поражениях, которые случались в ее жизни; о плохом самочувствии, жаловалась на боль в сердце. Она писала о знакомых, погибших в огне при авариях, о мужчинах и женщинах, прошедших через ее жизнь. Рассказывала о Чарли — как его безответственность временами сводит ее с ума. Она объяснила Терри, что завидует ей — ее тихой, мирной жизни, ее мужу, который всегда рядом, занятый их домом и детьми.

Терри старалась, чтобы Джеки никогда не узнала, как много значит для нее их переписка. Это время стало лучшей частью жизни Терри. Она использовала все свои творческие возможности, чтобы сделать эти письма интересными и забавными для Джеки, и прежде всего — жизнерадостными. Поразительным было то, что такая знаменитая и вызывающая толки женщина как Джеки стала представлять Терри как мудреца: кем-то, имевшим возможность уехать и повидать мир, но мудро решившим остаться дома, пустить корни и поднимать детей. А Терри никогда не писала своей подруге ничего такою, что могло как-то повлиять на ее не совсем верное представление о жизни Терри. О, она бывала насмешлива временами, делая удачные замечания о Ралфе и мальчишках, но почему-то Терри рисовала картину жизни такой хорошей, такой великолепной, что ей самой было смешно. Если бы она поведала правду, ничего бы не осталось — только треп.

Истина же заключалась в том, что Терри вышла замуж за первого мужчину, который сделал ей предложение, потому что безумно страшилась остаться старой девой. Хотя ему хотелось подождать с детьми, она так боялась, что он ее бросит, что забеременела уже в первую брачную ночь — или, быть может, за неделю до свадьбы — точно не знала. И никогда не писала Джеки правды о своей жизни: что ее муж почти все время проводит с приятелями в мужской компании за кружкой пива, а дома спит, накрывшись раскрытой газетой. Вместо этого она описывала Джеки жизнь, которая проходит так, как изображалось в романе Бетти Крокер. Она описывала сад, который они с мужем возделывают, чтобы у них были свежие овощи и пряные травы для мальчиков. Правдой же было то, что муж за многие годы потерял уже четвертую работу, а ее отец освоил маленький огородик на их заднем дворе, чтобы помочь ей прокормить семью. И, конечно, мальчишки — все в отца, к овощам не притрагиваются, так что Терри проводит долгие часы за консервированием, чтобы продать консервы холостому фермеру-скотоводу за мясо, которое так любят ее мужчины. Терри писала Джеки, что Ралф всегда проводит воскресенья с семьей, естественно — ведь он не просыпался с субботней ночи. Она описывала Джеки, как приятно иметь семью. Яркими мазками она рисовала ей цветы, своих детишек, жующих ее вкусную еду. Каждая капля воображения Терри писала картины идеального бытия. Писание этих писем и планы — что именно в них написать — занимали солидный кусок ее жизни.

Когда крупный здоровый мальчишка терроризировал маленькую девочку соседей, а второй бросался едой на кухне, Терри находилась в ванной: ее тошнило, потому что была беременна третьим; она в это время размышляла только о том, как ей представить свою жизнь в письмах Джеки.

Когда мальчики подросли и по росту догнали отца, когда она уже не могла ни дать им ума, ни справиться с ними, переписка с Джеки сделалась для нее еще большей необходимостью. Подход к воспитанию детей у ее мужа был такой: чем сильнее, тем лучше для них. Чем чаще они попадали в переделки в школе, тем больше отец гордился ими. Терри пробовала поговорить с ним, объяснить, что он поощряет их преступное поведение, но у него резон был один: он так рос, и вырос отлично. Терри же хорошо знала, что он никогда не мог удержаться на работе дольше восьми месяцев, потому что начинал стычки со своими боссами. Сыновья вели себя так же, как отец, в спорах с учителями и наставниками, владельцами лавок и вообще со всяким, кому случалось попасть им под руку.

Реальная жизнь Терри и жизнь, которую она описывала Джеки, не имели друг к другу никакого отношения. Теперь же, когда ее здоровенные неуклюжие сыновья почти выросли и редко бывали дома, самым радостным событием в ее существовании были визиты в старый нежилой городок, чтобы побыть с Джеки. Она не имела представления, знает ли Джеки о ней правду. Узнать это было бы легко, потому что «знать каждому о каждом в Чендлере — это единственное занятие», но Терри сомневалась, что Джеки это сделала. В глазах жителей Чендлера, Джеки была знаменитостью, и Терри не думала, что люди кинутся рассказывать ей о скучной жизни никому не нужной Терри Пелмен. А пока — так часто, как только могла, Терри навещала Джеки, и обе поддерживали фасад великолепной счастливой жизни Терри; в этой жизни у нее было все: крепкая любовь хорошего человека, трое красивых сыновей, превращающихся в прекрасных незаурядных молодых мужчин, и милый, гостеприимный дом.

— Это не совсем то, что ты думаешь, — сказала Джеки, смеясь. — Это не романтическая встреча. То есть, он меня поцеловал, но…

— Ты разбиваешь самолет, прекрасный мужчина приходит в ночи, спасает тебя, — она подняла брови, — целует, а ты говоришь — это не совсем то. Ну, тогда — что это?

— Терри, ты неисправима. Я думаю, что ты не успокоишься, пока не увидишь меня замужем и беременную.

— А почему бы тебе не стать такой же, как мы, грешные?

— Подумай, что говоришь. Ведь, если бы я не знала, как ты любишь семью, я бы…

— Рассказывай!

— Собственно, особо и рассказывать не о чем, — сказала Джеки, подумав про себя — а ведь это так и есть. То, что было между ней и Вильямом — только ее дело. Она не хотела рассказывать о своих чувствах, а потом выглядеть дурочкой из-за какого-то мужчины. И уж точно она не хотела говорить Терри, что этот мужчина был одним из сыновей Джеймса и Нелли Монтгомери. По ряду случайных причин, Терри, по-видимому, верила, что каждый мужчина в Чендлере — никчемный. Быть может, она думала, что заполучила единственного достойного, а может быть, по пословице — «чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь». Она знала всех мужчин Чендлера столько времени, что была уверена в их неспособности внушить страсть или даже любовь. У Терри было собственное представление о великолепном мужчине: чем экзотичнее, тем лучше. Она однажды допытывалась у Джеки, как это она могла — быть во Франции и не влюбиться во француза. «Или египтянина, — добавила Джеки, смеясь, — они самые красивые мужчины на земном шаре». — В самом деле — это просто деловое соглашение. Я упомянула о своем желании начать фрахтовый бизнес, а он сказал, что посмотрит, что можно сделать, только это и было. Он уехал в Дэнвер купить пару самолетов.

— И это все?

— Да, все.

Терри ничего не сказала, но поставила свою чашку, откинулась на спинку стула и уставилась на подругу.

— Я не уйду отсюда, пока ты все мне не расскажешь. Могу позвонить Ралфу — пусть он пришлет сюда мою одежду. Если мальчики соскучатся по своей маме, я надеюсь, ты не будешь возражать, если они здесь поживут с нами…

От этой угрозы Джеки прямо задрожала, но сообразила, что Терри пора уезжать. Она была примером, подтверждающим, что любовь слепа, в отношении к своим гигантским, полуграмотным, распутным сыновьям, неприятным всем, кроме матери. В последний раз один из них, приезжавший забрать Терри, припер Джеки к углу кухни и стал ей бормотать, что такая женщина, как она, должно быть, «томиться по мужику», и что ему хотелось бы утолить ее желание. Джеки едва унесла ноги, «случайно» уронив ему на левую ногу кастрюльку. С тех пор Джеки изъявила желание сама отвозить Терри, потому что ее подруга не могла водить машину.

— Я… он понравился мне, — сказала Джеки, хотевшая с кем-нибудь поговорить о Вильяме, но в го же время и боявшаяся рассказывать. Ее реакция на Вильяма была необычна. Джеки была замужем большую часть своей жизни, но никогда не была влюблена. Она вышла замуж за Чарли, чтобы уехать из Чендлера. Чарли это знал и не обращал внимания на то, что его использовали. Он с удовольствием обещал жениться на длинноногой, неопытной девушке, полной жадного любопытства и желания работать. Уже через двадцать часов после встречи с ней Чарли почувствовал, что она заботится о нем. Он не ошибся в ней. Все годы, что они прожили вместе, она следила за оплатой счетов, за крышей над головой, она улаживала все его трудности, делая беспокойную жизнь Чарли мирной настолько, насколько возможно. Он отплатил ей тем, что показал мир. — Он мне понравился, — повторила Джеки. — Вот все, что можно сказать. Он там был, когда я разбилась, позаботился обо мне. Мы разговаривали. Все очень просто…

«Разговаривали так, как будто мы знакомы вечность, — думала она. — Разговаривали, словно никогда не сможем остановиться; разговаривали, как старые, новые, лучшие друзья».

— Кто он?

— Ну, только Вильям, я не помню.

— Он живет в Чендлере?

— Я не знаю, не уверена. — Она отвечала быстро, чтобы Терри не спросила у нее, как же она согласилась стать партнером человека, даже не узнав его фамилии. — Ах, Терри, ничего не преувеличивай. Я в жизни встречалась с тысячью мужчин, сотням давала уроки вождения, и этот такой же.

— Можешь врать себе, но не мне. Ты смущаешься, как девочка. Так когда же я его увижу?

— Не знаю. Кажется, его сестра сказала, что он должен вернуться в субботу.

День, просто врезавшийся в ее память. «Суббота, к вечеру», — говорила его сестра. Три часа пополудни. Джеки решила надеть маленький желтый с белым фартук с кружевными оборками, а под него белую блузку. Он видел ее в кожаном комбинезоне с волосами, смятыми кожаным шлемом, а в этот раз. думала она, неплохо показать себя с другой стороны, скажем, что она может вести дом и даже быть чьей-то женой.

Джеки пришла в себя, услышав смех Терри.

— Ну, милая, с тобой плохо, очень плохо. Ты напомнила мне себя в восемнадцать лет…

Тон Терри дал почувствовать, что путь, которым собирается идти Джеки, подходит для восемнадцати лет и глуповат для тридцати восьми. При резком сигнале автомобиля Джеки подскочила и так резко повернула голову к окну, что Терри опять расхохоталась.

— Это мой старшенький, — сказала Терри.

— Надо бы пригласить его выпить молока с булочкой, — сказала Джеки, надеясь все же, что не придется терпеть здесь неприятного хитрого парнишку.

— Нет, я должна возвращаться, — бодро сказала Терри, пытаясь скрыть разочарование в голосе. Ее трое сыновей и муж всегда считали предательством, если она уезжала во второй половине дня. Дома они всегда оставляли за собой беспорядок. Она знала, что сейчас вернется к рассыпанной на полу еде, распахнутым настежь — навстречу тысячам мух — дверям и к сердитым мужчинам, жалующимся, что в доме нет еды.

— Позвоню тебе в воскресенье, попытаюсь все узнать, — говорила Терри, торопясь уйти, потому что ее сын прямо лежал на клаксоне, издавая непрерывный противный звук.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В следующие дни Джеки пыталась успокоиться, но все было напрасно. Она пыталась убедить себя, что она зрелая женщина, а не легкомысленный подросток, но собственных советов не слушала. Она жалела, что родилась женщиной.

Главный недостаток всех женщин — это то, что, встретив располагающего к себе мужчину, они в считанные минуты начинают планировать свадьбу. Она объясняла себе, что это была обычная встреча, ничего выдающегося, что у нее просто была пробита голова, но ни о чем другом, кроме инцидента, она думать не могла.

Она припомнила многих мужчин, которых знала за эти годы. Когда-то, когда она путешествовала на корабле с Чарли, рядом оказался очень приятный мужчина, который… ладно, на самом деле он был более чем приятен. Он был абсолютно великолепен: высокий, темный блондин, с хрустально-прозрачными голубыми глазами. Восемнадцать лет, а то и больше провел в разных университетах, изучая массу дисциплин, так что она просто упивалась, беседуя с ним. Он был блестящий, образованный, безумно красивый — все, чего может желать женщина, но, хотя они провели целых четыре дня, путешествуя вдвоем, так как Чарли страдал от морской болезни, Джеки в него не влюбилась. Конечно, она объясняла это тем, что была замужем. Быть может, Вильям был первым интересным, красивым мужчиной, которого она узнала с тех пор, как овдовела?

Она усмехнулась при этой мысли. После смерти Чарли она отвергла несколько мужчин, пришедших предложить ей «ответить на их ожидания». Когда она была в горе, не зная, что ей делать с собой без забот о Чарли, вдруг нашлось много мужчин, предлагавших все, что она пожелает. Это было одновременно и лестно, и мучительно.

Она никуда не ходила в течение шести месяцев после смерти Чарли, но ее достало сочетание одиночества и постоянных предложений, получаемых ею. Через шесть месяцев она стала ходить подряд на все обеды и спектакли, автогонки и пикники. И всюду было одно и то же. «Сколько у вас братьев и сестер?», «Где вы ходили в школу?», «Сколько гонок вы выиграли?», «Кого из знаменитостей вы знаете?», «Что напоминал обед в Белом доме?»…

Через шесть месяцев таких посещений она уже хотела сделать карточки с этой жизненно важной для всех информацией, чтобы снова и снова не повторять надоевшее. Встречалось ли что-то интересное в разговорах? Вроде — «Какая самая большая ложь в вашей жизни?» — этого она не могла припомнить. А вот Вильям об этом спросил у нее. И он же сделал ей сэндвич, какой она любит, истинный сэндвич, а не традиционный — с жареной гусятиной или мясом с горчицей.

Спустя год после смерти Чарли она прибыла в Чендлер, уставшая от коловращения народа, который слишком много видел, а теперь погружался в апатию — плата за времена, когда все объедались развлечениями. Джеки страшилась, что если останется с этими людьми, то и сама станет такой же. Она хотела быть с теми, кто еще удивляется, когда говорит об аэропланах. «Не знаем, как они не падают», — говорили люди. Слова, от которых однажды она расплакалась, рассердившись на людскую глупость, сейчас пленяли ее своей непосредственностью. Ей нравился Чендлер и его народ — люди, у которых мало что было в жизни… За исключением, пожалуй, того, что именно они и держат этот мир на своих плечах…

И сейчас, в этом маленьком сонном городке, она встретила мужчину, который сделал го, на что был способен Чарли, больше никто — заинтересовал ее.

В четверг она вычистила до блеска дом. В пятницу она сделала закупки, истратив в два раза больше, чем тратила на одежду за три месяца, а вернувшись домой, поняла, что ненавидит все, что купила. Она сменила салфетки в уборной и выбросила все, что копилось годами. И не могла никак решить — то ли стараться выглядеть домашней хозяйкой с мягким характером, то ли всемирно известной соблазнительницей. А может быть, она должна одеться как «объехавшая весь мир звезда в домашней обстановке» — в брюки строгого стиля и шелковую кофточку?..

В субботнее утро она была уверена, что вся ее жизнь зависит от второй половины дня, и знала: что ни выберет — все будет не так. Когда утром она проснулась, то была сердита: сердита на себя из-за того, что ведет себя как подросток, изголодавшийся по любви. Может быть, этот мужчина и не появится. Даже если он придет, может быть Джеки нарядится так, как будто она собирается в школу танцев. А что, если он придет в рабочей одежде, готовый к разборке мотора или чего там еще? Что, если он вообще не покажется? Она пришла в конюшню, превращенную в ангар, взобралась на стремянку и попробовала снять с самолета пропеллер. Первым делом она уронила гаечный ключ, ударив по ногтю на пальце, и содрала ярко-красный лак на другом. Повернув руку к свету, она сморщилась. «Какого стоило труда сделать руки красивыми, — думала она, но потом пожала плечами. — Может быть, лучше и не пытаться произвести на него впечатление?»

Стоя на стремянке в замасленном комбинезоне, когда-то даже приятного серого цвета, а теперь бесцветном, Джеки подтягивала лопасть пропеллера гаечным ключом. Убирая волосы с глаз, она выпачкала щеку, и тут — когда она осматривала вал винта — заметила пару ног, обутых очень дорого. Вытерев лицо рукавом комбинезона и измазав его еще больше, она опять посмотрела вниз и увидела молодого мужчину приятного вида, уставившегося на нее. Он был высокий, темноволосый и темноглазый; смотрел очень серьезно, как будто чего-то от нее ждал.

— Вам помочь? — спросила она. Большинство людей, появляющихся в Этернити, если не были друзьями, были или туристами, осматривающими город теней, или заблудившимися.

— Помнишь меня? — спросил мужчина очень приятным голосом.

Она перестала отгадывать и посмотрела вниз. Сейчас, когда он задал вопрос, в нем появилось что-то знакомое, но опознать его она не могла. Без сомнения, он жил в Чендлере, и она ходила с ним в школу.

— Извини, — сказала она, — не могу тебя узнать. Даже не улыбнувшись, он сказал:

— Помнишь вот это?

Держа что-то пальцами, он поднял руку, но она не могла сказать, что там. Из любопытства она спустилась вниз со стремянки и встала перед ним. Ее считали высокой женщиной, но этот мужчина возвышался над ней на несколько дюймов, и сейчас, когда она была близко, он казался совсем знакомым. Взяв безделушку из его руки, она разглядела, что это школьный значок: «СХС» было выдавлено золотом на эмалевом фоне цветов школы — голубого и золотого. Вначале значок ничего ей не поведал, но затем, взглянув в темные, серьезные глаза мужчины, она улыбнулась.

— Ты — малыш Вилли Монтгомери, правда? Я тебя не узнала. Ты вырос. — Отступив, она оглядела его. Да ты сделался просто красавцем. У тебя, наверное, сотни подружек? Как твои роди гели? Чем сейчас занимаешься? О, да у меня тысяча вопросов! Почему же ты раньше не приходил проведать меня?

На его лице появился намек на улыбку, выдававший его радость от такого теплого приема.

— Подружек у меня нет. Ты была единственной девушкой, которую я всегда любил.

Джеки снова засмеялась.

— Ты совсем не изменился. Все такой же серьезный, прямо старичок. — Она непринужденно взяла его за руку. — Почему бы нам не выпить по чашке чая, и ты расскажешь мне о себе. Я помню, как неловко я с тобой обращалась.

Пойдя несколько шагов, она взглянула на него снова.

— Невозможно поверить, что когда-то я меняла твои пеленки.

Все еще улыбаясь, держась за руки, они шагали к ее дому. Вилли и в детстве говорил мало, и сейчас его молчание дало Джеки время припомнить прошлое. Он и его братья и сестры были ее первой работой в качестве почасовой няни. Это на них она познакомилась с уходом за детьми и грязными пеленками.

Когда после первого дня работы она вернулась домой, то сказала матери, что у нее никогда-никогда не будет детей, и что детей нужно держать в сарае с соломой до тех пор, пока они его не взломают.

Но Вилли ей всегда нравился. Он был спокойный и всегда был готов слушать или заниматься всем, что предлагала Джеки. Если она предлагала читать вслух другим детям, они обязательно хотели играть «в обезьян в винограднике». Если Джеки собиралась играть с ними на воздухе в мяч, то дети хотели сидеть тихо в доме и играть в куклы или железную дорогу.

А Вилли был другой. Он всегда хотел делать то, что хотела делать Джеки. Вначале она думала, что он просто послушный, но много раз за эти годы мать Вилли спрашивала у Джеки, чем она собирается заниматься с детьми сегодня. Услышав ответ Джеки, его мать, смеясь, говорила: «Это именно то, что Вилли хотел бы делать».

Джеки была благодарна этому малышу, но его привязанность раздражала, когда она ушла из нянек, и он стал ходить за ней по пятам. Если он был в городе с семьей и видел Джеки, то уходил от своих и сопровождал ее. Не обращая внимания ни на что, он переходил широкую улицу прямо перед бегущими лошадьми и автомобилями. Он хотел быть с Джеки всюду, где была она. Мать Джеки посмеивалась над дочерью, считая, что Вилли влюблен в нее. Когда Вилли стал появляться на пороге их дома по вечерам, он сделался докучливым младшим братишкой, которого у нее не было, и которого она никогда не хотела иметь.

Ее мать и мать Вилли договорились, что она будет заниматься с Вилли три дня в послеобеденные часы. Когда Джеки это узнала, она разозлилась и решила избавиться от ребенка. Она придумывала, что бы такое сделать, чтобы перепугать его до полусмерти. В пятнадцать лет она была совершенным сорванцом, а Вилли — в свои пять — крупным не по возрасту и очень крепким. Джеки взбиралась на дерево, часами оставляя Вилли одного внизу. Она надеялась, что он пожалуется своей матери, но он молчал. Его терпение было бесконечным; и еще казалось, что шестое чувство Вилли помогало ему разбираться в том, что можно и нельзя делать. Когда ему было пять, он не катался на канате, привязанном к суку дерева и свисающему над водой. Не делал этого и в шесть лет. Но когда ему исполнилось семь, он все-таки взобрался на канат и стал кататься на нем. Джеки заметила, что он боится, но, сжав маленький рот, он проделал это, а потом по-собачьи поплыл за ней по воде. Она воздержалась от поздравлений, но, улыбаясь, подмигнула ему. И была вознаграждена одной из редких улыбок Вилли.

После этого они подружились. Джеки учила его плавать и позволяла ему помогать ей по дому. Вилли, говорящий только тогда, когда было что сказать, заметил, что дом Джеки интереснее, чем его. В его доме все делают слуги, а в ее — люди делают хорошее для себя.

Однажды Джеки остановилась на улице, чтобы поздороваться с самым красивым мальчиком из ее класса, но Вилли протиснулся маленьким телом между ними и сказал подростку шестифутового роста, что Джеки — его девушка, а он может быть свободен, для его же блага. Шесть месяцев в школе насмехались над ней. Другие дети безжалостно подшучивали по поводу ее телохранителя в три фута ростом, который собирается ставить им синяки и разбивать коленки.

— Джеки, ты его подбрасываешь, чтобы поцеловать перед сном? — веселились они.

Когда Вилли исполнилось семь лет, народ в городке прозвал его Тенью Джеки. Где только возможно, он был с ней; не имело значения, что она предпринимала, чтобы воспрепятствовать этому. Она вопила на него, рассказывая, что она о нем думает, пыталась даже сказать, что его ненавидит, но он постоянно был рядом.

Когда ей исполнилось семнадцать, с ней возвращался домой из школы один мальчик. Они остановились на секунду около почтового ящика, так как мальчик вынимал запутавшийся лист из волос Джеки, когда из кустов вылетел семилетний Вилли, дикий, как бешеный кот, и сбил своим телом не ожидавшего броска мальчика. Джеки, конечно, готова была умереть на месте. Она оттянула Вилли от мальчика, извиняясь перед ним, но мальчик был раздосадован, так как Вилли смахнул его на грязную дорогу. На следующий день каждый в школе говорил Джеки колкости об ее крошечном любовнике, которого она прячет в кустах. Мать Вилли, приятная женщина, услыхав о скандальной истории, пришла извиняться перед Джеки: «Он так сильно любит тебя, Джеки». Но в семнадцать лет Джеки хотелось услышать, что ее любит капитан футбольной команды, а не ребенок, ростом ей по пояс. Она не разговаривала с Вилли три недели после этого случая, но смягчилась, когда, встав утром, нашла его спящим на перилах веранды. Ночью он перелез через окно своей спальни и подождал приезда молочника. Пристроившись между молочными бидонами, он дождался, когда водитель остановится у дома Джеки, и вышел. Свернувшись калачиком на перекладинах перил, он и заснул. Когда Джеки увидела его, то сказала, что он — это просто казни египетские, а ее мать решила, что Вилли очень сообразительный.

Вилли был ее хвостиком и в тот день, когда она встретила Чарли, тут же влюбилась в аэроплан. Вилли спросил:

— Аэропланы ты любишь больше, чем меня?

— Да я укусы комаров люблю больше, чем тебя! — ответила она.

Вилли, как обычно, ничего не ответил, что уязвило ее больше, чем если бы он вопил, верещал или плакал, как другие дети. Но Вилли был странный маленький мальчик, больше похожий на старичка, чем на нормального ребенка.

Когда она уезжала из дома с Чарли, то трусливо избежала встречи со своей матерью, оставив ей записку. Но на полпути к аэродрому она внезапно вернулась. Она попросила знакомого подбросить ее к дому Вилли, где в этот день праздновали день рождения. Большинство из одиннадцати братьев и сестер Вилли с другими детьми Чендлера орали так, что земля сотрясалась, но Вилли не было видно. Его мать — само спокойствие среди хаоса, увидев Джеки, показала ей в сторону веранды.

Она нашла сидящего там Вилли, в одиночестве читающего книгу об аэропланах. Посмотрев на него, Джеки неожиданно подумала, что немного все-таки его любит. Когда важный, редко улыбающийся малыш Вилли увидел ее, идущую к нему, его лицо осветилось радостью.

— Ты никогда не приходила меня проведать, — сказал он, и то, как он это сказал, вызвало в ней чувство вины. Может, она была слишком строга к нему? Все-таки им часто было хорошо.

Он посмотрел на ее чемодан.

— Ты с ним уезжаешь, да? — В его голосе было страдание.

— Да, еду. И ты — единственный, кому я это сказала. Маме я оставила записку.

Вилли кивнул, как взрослый.

— Она не захочет, чтобы ты уехала.

— Она может заставить меня остаться.

— Да, она — может.

Она всегда обращалась с ним как со взрослым мужчиной, но тут, заметив его грусть, протянула руку и погладила ему волосы.

— Увидимся еще, малыш, — сказала она и хотела уйти, но Вилли крепко обхватил ее за талию.

— Я люблю тебя, Джеки! И буду любить тебя всегда!

Опустившись на колени, она внимательно посмотрела ему в глаза.

— Хорошо… может, и я тоже люблю тебя… немножко.

— Ты за меня пойдешь замуж?

Джеки засмеялась.

— Я собираюсь выйти замуж за солидного старого мужчину и поглядеть на мир.

— Ты не можешь это сделать, — прошептал он. — Я тебя увидел первым.

Поднимаясь, Джеки посмотрела на него, на ручейки слез, стекающие по ангельским щечкам.

— Сейчас я должна уехать. Когда-нибудь мы с тобой еще увидимся, детка. Я в этом уверена.

Даже Джеки не верила своим словам. Она решила уехать из этого «однолошадного городка» и никогда не возвращаться. Джеки собиралась повидать мир! Импульсивно, как она делала многое, она отколола от своей блузки значок — голубой с золотом, цвета школы, и отдала ему. Зачем ей нужен значок какой-то школы в каком-то городе?

Вилли так уставился на этот значок, что не сразу осознал, что Джеки уходит, уходит своей обычной походкой, близкой к бегу.

— Ты мне напишешь? — протянул он, труся позади нее, безуспешно пытаясь задержать.

— Обязательно, детка, — ответила она через плечо. — Я обязательно напишу.

И не написала, конечно, ни разу за все прошедшие годы. Она вспомнила Вилли не больше шести раз, и только тогда, когда в компании речь заходила о маленьких городках. Как бы аккомпанируя рассказчику, она, смеясь, рассказывала историю о малыше Вилли Монтгомери, который был ее мучением от двенадцати до восемнадцати лет. Пару раз интересовалась его судьбой, но знала, что у него есть деньги и связи Монтгомери, так что он может делать все, что ему понравится.

— Возможно, женат сейчас и имеет полдюжины малышей, — сказал однажды какой-то парень.

— Это невозможно, — возразила Джеки. — Вилли еще ребенок. Я совсем недавно меняла ему пеленки.

— Джеки, я думаю, что ты должна произвести небольшие арифметические действия.

К своему ужасу, она сообразила, что «малышу» Вилли Монтгомери около двадцати пяти лет.

— Вы заставили меня почувствовать возраст, — засмеялась она. — Мне казалось, прошло не больше трех лет, как я уехала из Чендлера. — Она тяжело вздохнула, когда Чарли напомнил ей, что они женаты уже семнадцать лет.

Так что сейчас, много лет спустя, она стояла лицом к лицу с маленьким мальчиком, который клялся, что будет любить ее вечно. Только он не выглядел тем малышом, которого она запомнила. Шестифутового роста, медлительный, широкоплечий, стройный и очень красивый.

— Ты должен войти и выпить горячего шоколада, — сказала она, — с печеньем. — Она хотела напомнить себе, что, в сравнении с ней, Вилли все еще дитя. А глядя на него, помнить об этом было трудно.

— Предпочитаю кофе, — ответил он, меняя ход ее мыслей.

Войдя в дом, она чувствовала себя немного неловко и должна была заставлять себя двигаться.

— Как твоя семья?

— Все в порядке. А как твоя мама?

— Умерла пару лет назад, — ответила она через плечо, потому что шла в кухню. Вилли шел за ней.

— Извини, позволь я помогу тебе, — сказал он, доставая над ее головой коробку со свежими кофейными зернами.

Джеки хотела повернуться, но вдруг замерла, уставившись на загорелое лицо Вилли, затем ее глаза поднялись к его подбородку, такому квадратному, как будто его просто вытесала рука плотника. На минуту она почувствовала, что у нее перехватило дыхание. С трудом взяв себя в руки, она, наконец, отошла под его внимательным взглядом.

— Господи, да ты вылитый отец! Как он, между прочим?

— Такой же, как и четыре дня тому назад, когда ты его видела…

— Да, конечно. Я…

Вилли засмеялся над шуткой, известной только ему, потом пододвинул стул к столу в хорошенькой кухне и заставил ее сесть.

— Кофе приготовлю я, — сказал он.

— Ты можешь это сделать?! — Джеки принадлежала к той категории женщин, которые считали, что мужчины ничего не умеют, кроме как расплачиваться или получать деньги. Они могут воевать, вести гигантский по размаху бизнес, но они не могут накормить себя или выбрать себе самому одежду без того, чтобы сзади не стояла женщина.

Вилли насыпал нужное количество зерен в мельницу и стал крутить ручку, наблюдая за ней с легкой улыбкой.

— Так расскажи мне все о своей жизни, — сказала она, посмеиваясь над ним, пытаясь заставить себя помнить, что этому мужчине она меняла пеленки.

— Ходил в школу, окончил колледж, а сейчас помогаю отцу во всем.

— Управляешь миллионами Монтгомери, правда?

— Более-менее…

— Нет жены или детей? — Казалось немыслимым думать, что малыш, у которого она была няней, уже вырос настолько, что может быть женат или иметь детей.

— Я уже говорил, что ты единственная женщина, которую я любил и люблю. Я тебе это сказал в тот день, когда ты уезжала…

Джеки засмеялась.

— В тот день тебе было восемь лет, и мой ремень по тебе плакал.

— С тех пор я вырос. — Говоря это, он повернулся и высыпал молотый кофе в кофейник, так что Джеки и сама убедилась, что он вырос отличным парнем.

— Как поживает твоя семья? — спросила она в третий раз по крайней мере.

Вилли повернулся, достал бумажник из бокового кармана, вынул пачку фотографий и протянул их ей.

— Мои племянницы и племянники, — сказал он, — или, по крайней мере, часть из них.

Пока кофе варился, он показывал ей фотографии детей, снятых отдельно и группами. Ей понравилось, что он сентиментален настолько, чтобы носить при себе фото детей, что он знал возраст и основные черты характера каждого ребенка. Но весь этот показ Джеки был не особенно приятен. Она помнила родителей этих детей такими, какими стали теперь их дети… Была и одна маленькая темноволосая девочка в том же возрасте, что и ее мама, когда Джеки видела ее в последний раз.

— Боюсь, я состарилась, — пробормотала Джеки. В душе она не постарела ни на день с тех пор, как уехала из Чендлера. Она все еще чувствовала себя восемнадцатилетней, все еще чувствовала, что много чего предстоит сделать, прежде чем она остепенится и начнет жить как зрелый человек. Она даже не знала точно, чем хочет заниматься, у нее была затянувшаяся юность, пока она летала, участвуя в шоу и гонках, где исполняла фигуры высшего пилотажа и трюки, поражавшие мир, но сейчас она была почти готова осесть и сделаться взрослой. Ей пришло в голову, что она должна быть готова к замужеству с «реальным» человеком, у которого работа от девяти до пяти, мужчиной, который вечером приходит домой и читает газету. Она даже подумала, что, может быть, сейчас она почти готова к семейной жизни. Терри развеселилась бы, услышав это, потому что две девчонки из их высшей школы уже стали бабушками.

— Ты никогда не состаришься, Джеки, — нежно сказал Вилли почти у ее уха. Почувствовав на коже, его дыхание, Джеки подскочила. Что с ней происходит, если близость такого ребенка как Вилли на нее подействовала таким образом?

— Что… — начала было она, но замолкла, потому что услышала самолет. По звуку было похоже, что он падает на землю. Поставив чашку с кофе, она прошла через гостиную и через переднюю дверь вышла на летное поле. Вилли шел за ней следом. Заслонив глаза от солнца, они увидели, как самолет заходит на посадку. Джеки сразу же поняла, что пилот неопытный: самолет слишком быстро оказался на небольшой высоте.

Пилот вел самолет на посадку без всякого соображения, и Джеки хотелось бы послать ему хоть немного своего умения. Он мог сбить трубу старого дома на холме, и от такого удара самолет мог упасть. Вилли обогнал ее и подошел к самолету первым. Когда показался пилот, он поднял руки.

Джеки поздно сообразила, что пилот — женщина. Только женщина может быть так тонка, и только красивая женщина может так легко принять протянутые руки мужчины, помогающие ей спуститься. Девушка сняла защитные очки и кожаный шлем, высвобождая черные, как вороново крыло, волосы, потом повернулась к Джеки с выражением огорчения на своем милом лице.

— Мне так хотелось вам понравиться, — сказала она, — а вместо этого я чуть сама не убилась, сбила несколько деревьев и… — Она посмотрела на Вилли. — И еще эта труба, о которую я чуть не ударилась.

— Не более того, — ответил он.

Слова замерли на губах Джеки. Она вспомнила время, когда хотела произвести впечатление на Чарли своим мастерством, но, если он был рядом, она летала просто отвратительно.

И, вместо лекции, она улыбнулась девушке.

— Помнишь мою кузину Рейнату, правда?

Джеки вначале не узнала, но потом взглянула на девушку с испугом.

— Рей? Вы — малышка Рей?

Она помнила Рейнату пятилетним колобочком в вечно запачканной одежде и со сбитыми коленками. Всегда она старалась поспевать за старшими ребятишками, всегда падала и пачкалась. Сейчас она была высокая, красивая и в брачном возрасте.

— Конечно, я тебя помню, — сказала Джеки насколько возможно любезнее, с трудом скрывая раздражение перед доказательством скЪротечности времени. Пожав руку молодой женщине, Джеки пригласила ее на чашечку кофе.

— Спасибо, с удовольствием! Я только взгляну на грузовик внизу… Ах, я буду через минуту. — И она — вся энергия и движение — побежала по направлению к дороге, ведущей в Этернити, где только что появился грузовик.

— Думаю, мне надо помочь, — сказал Вилли и двинулся в том же направлении, куда пошла кузина.

Джеки, сбитая с толку, медленно шла за ними. Что там происходит? Самолет, на котором прилетела Рей, был типа Уэйко, такой сияющее новый, как будто вчера с завода. Это был тип самолета, о котором она договорилась с Вильямом — своим спасителем, и который хотела больше всего. Это совпадение или…

Между тем она дошла до грузовика — его уже разгружали, а вещи переносили в старую гостиницу, которую она арендовала у отца Вилли: кровать и постельное льняное белье, стул, пару маленьких столов, лампы и подставки для занавесок и вешалок. Вся ситуация настолько привела ее в замешательство, что какое-то время Джеки не могла слова вымолвить.

— Может, ты мне скажешь, что происходит? — спросила она наконец у Вилли, отведя его в сторону. — И будь добр, попроси этих мужчин прекратить переносить вещи в мой дом. У меня всего достаточно.

Вилли выглядел удивленным.

— Верхний этаж ведь свободен, не так ли? Ты этот этаж не арендуешь, так?

— Нет, не арендую. Твой отец…

— О, я выкупил у отца гостиницу. Сначала негодяй хотел десять, но у меня не для того ученая степень по бизнесу, чтобы этим шутить. Я не хочу, чтобы меня обманывали, даже если это мой отец…

Джеки была уверена, что история очень забавна, но в этот момент она даже не улыбнулась.

— Что происходит?

— Понимаю, я должен был вначале спросить твое разрешение. Я хочу сказать — это твой дом, или, по крайней мере, нижние три этажа, но у меня на самом деле не было времени спрашивать. Я должен был оформить соглашение как можно скорее, чтобы у нас было больше времени подготовиться к торжественному открытию. Я подумал, что будет намного удобнее, если я поживу рядом, вместо поездок из Чендлера каждый день, так что я купил гостиницу у отца и нанял людей очистить верхний этаж. Моя мама нашла для меня на чердаке обстановку и…

— Подожди минуту! — почти вскрикнула она, — что ты собираешься делать на торжественном открытии? Что я должна делать с гонкой вроде этой? Почему ты говоришь мне «мы»? — В ту минуту как она спросила, она уже знала ответ. Прямо перед ней стоял, заслонив ее от солнца, не малыш Вилли Монтгомери, а Вильям, рыцарь-спаситель, человек, вытянувший ее из разбитого самолета, заинтриговавший своим разговором, вновь заинтересовавший жизнью и даже заставивший снова думать о любви. Мужчина, с которым она начала мечтать, в которого влюбилась, на самом деле был мальчик очень высокого роста.

Первым чувством Джеки была досада.

— Думаю, произошла ошибка. Ты должен забрать свои вещи и вернуться в Чендлер. Опустив голову вниз, так, чтобы он не разглядел, как запылало ее лицо, она направилась к гостинице, где мужчины проносили маленький стол через переднюю дверь. Но Вильям поймал ее за руку.

— Джеки… — начал он.

— Разве в вашей семье не учили тебя называть старших полным именем? Для тебя я — мисс О'Нейл. Он держал ее за руку.

— Я думаю, мы об этом поговорим…

— Не думаю, что мы вообще будем разговаривать. Эй! — Она закричала мужчине, направлявшемуся из отеля к грузовику. — Больше ничего не вносите. Малыш Вилли здесь не остается.

Мужчины захихикали, переводя взгляд с Джеки на Вильяма поверх ее головы. Он был выше ее на несколько дюймов, довольно тяжеловесный, и никому не пришло в голову назвать его «малыш Вилли».

Вильям коротко кивнул мужчинам.

— Прервемся, — приказал он. Затем, все еще крепко держа Джеки за руку, он повел ее вниз по усыпанной перекати-полем улице. Не говоря ни слова, он завел ее в здание, где когда-то был один из салунов Этернити — внутри было полдюжины сломанных стульев и несколько грязных столов, и решительно усадил на единственный стул, у которого были целы все четыре ножки. — Сейчас, Джеки.

Она немедленно, как ванька-встанька, поднялась.

— Не пытайся что-нибудь мне объяснять. Произошла ужасная ошибка, вот и все. Сейчас я хочу, чтобы ты забрал свои вещи из моего дома… — Она заколебалась. — Или, раз место принадлежит тебе, уехать должна я.

Ее сердце при этом заявлении разбилось. На первые два этажа гостиницы у нее уже оформлена аренда на девяносто девять лет: по плану — аренда одного этажа в год, пока все не станет ее собственностью. Когда она впервые предложила Джеймсу Монтгомери арендовать у него гостиницу, он запросил совсем немного, но она спросила, сколько надо платить за этаж. Стараясь не смеяться, он разделил арендную плату на пять равных частей. Тогда Джеки попросила его снизить плату за аренду двух других этажей. С десятью процентами скидки, она была в состоянии позволить себе арендовать оба этажа, а через шесть месяцев она добавит аренду третьего этажа при двенадцати с половиной процентах скидки.

Аренда на девяносто девять лет давала ей возможность чувствовать себя достаточно надежно, чтобы все деньги, что у нее были, потратить на украшение своего хорошенького домика, и вот сейчас она должна покинуть его.

— Я начну собираться немедленно.

— Что с тобой происходит? — спросил Вилли, становясь между нею и дверью. — Ты думаешь, что я втянул тебя в любовную историю? Я же думал — мы решили, что будем вместе вести бизнес. Что еще нас связывает? Что-то, о чем я не знаю?

Джеки села снова, молясь о том, чтобы она была способна пережить этот день. Он прав, конечно. Она вела себя, как идиотка. Между ними ничего нет, за исключением того, что было в ее мыслях. Той ночью он ведь знал, кто она, знал, что она старше настолько, чтобы быть его… ну, скажем, его старшей сестрой. Он знал, что она раньше была его няней.

Так что — это значит, что все, буквально все, что она воображала о чувствах, было только с ее стороны. Он ее поцеловал, но она должна быть искренней перед собой: это не был поцелуй, разжигающий мировой пожар. Ладно, временами ей казалось, что поцелуй был интимным, а иногда — больше дружеским. А что с их беседой? Тоже довольно обычная. Если он хотел ее разбудить, то ясно, что скучными вопросами об учителе во втором классе это ему не удалось бы сделать.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросил он.

Она смотрела на него и думала: невозможно работать, живя с ним под одной крышей. Ей хотелось думать, что в городке поднимутся сплетни, но люди без всяких сомнений решат, что она и Вильям — учитель с учеником, без намека на скандал. Джеки была уверена, что и Вильям считает, так же, как они. Джеки была его ментором, его героиней, его учителем — в том как ловить жуков, как качаться на канате и как задерживать дыхание под водой на целую минуту. Нет, все-таки она уверена, что с Вильямом не будет проблем.

Трудность будет в ней самой и в ее жизни — она не сможет видеть этого прекрасного молодого человека и не забывать, что он всего-навсего мальчик, а она, в сравнении с ним, старая женщина. Когда в душе вам восемнадцать, трудно всегда помнить, что на самом деле это не так. Временами страшно смотреть в зеркало и видеть стареющее лицо. Никогда уже мужчина не скажет ей: «Когда ты просыпаешься, ты выглядишь, как дитя». Сейчас она уже так не выглядит — она прекрасно знает, что не выглядит на восемнадцать и никогда не будет снова так выглядеть.

— Я думаю, будет лучше, если ты будешь жить в Чендлере, — сказала она взрослым тоном. — Будет лучше для… Просто лучше, вот так. — Она все сделала, чтобы это прозвучало бесцветно. Если вы погибаете из-за мужчины на десять лет моложе вас, из-за мужчины, которого вы нянчили, разве это не инцест?

— Для того, чтобы начать бизнес, мы должны массу времени проводить вместе, я думаю, будет просто нелепо ездить в Чендлер сорок миль в день, туда и обратно. Что, если нам надо будет что-нибудь обсудить вечером?

— Это можно сделать по телефону.

— Что, если тебе нужно будет помочь с самолетами?

— Я хорошо с этим справлялась до тебя. Думаю, что и дальше смогу это делать.

— Что, если у меня появится какой-то вопрос?

— Подождешь до утра. Ты же ждешь утра, чтобы открыть рождественские подарки, не правда ли?

Он отошел от нее, поставил ногу на ограждение бара, а локоть на кассу, подперев голову рукой. «Сейчас ему бы стакан виски „Редай“, шестизарядный револьвер на боку, и он был бы вылитый гангстер», — подумала Джеки. Прочь… Она определенно должна убрать его прочь из Этернити — и из себя, если удастся.

Когда он повернулся к ней, лицо его было серьезно, и она вспомнила важного молчаливого мальчика, каким он когда-то был.

— Нет, — сказал он, протянув к ней руку, как будто для того, чтобы помочь ей подняться.

— Что это значит — нет?

— Это значит, что я буду жить в Этернити столько, сколько нужно. Решаю я.

— Ты… — прямо-таки зашипела она. На секунду ей показалось, будто она опять его няня, и он не слушается ее, но когда она встала перед ним и посмотрела ему в глаза, то заглянула в глаза мужчины, а не ребенка. Повернувшись на пятках, она покинула салун, и каждый ее шаг был наполнен гневом.

Скоро она зашла далеко в пустыню, окружающую Этернити, пытаясь продумать, что же ей делать. Ее сильно смущало, что она испытала такую… такие сильные чувства к этому молодому человеку в ту первую ночь. Почему же какое-то шестое чувство не подсказало ей, что она о жизни знает больше, чем он? Почему она не поняла, что имеет дело не со взрослым, а с большим ребенком? Но, как это ни странно, она не могла припомнить ничего, что указывало бы на то, что он намного, намного ее моложе. За исключением, пожалуй, его смешливости в ту ночь. Интересно, почему с годами людям меньше хочется смеяться? Казалось бы, совсем наоборот: смех нужнее в старости, потому что помогает выстоять. Смех может помочь — вопреки всем болям и страданиям — мышцам, которые теперь не растягиваются, а задерживают вас на месте. Меньше смеются и… пожалуйста — готов постаревший человек. Может, это способ угадать чей-то возраст. Если смеются пятьдесят раз на дню — дети. Двадцать раз в день означает, что им двадцать. Десять раз в день значит, они разменяли четвертый десяток. К тому времени как им станет сорок, кажется — ничто на свете их не рассмешит.

Около года назад Джеки пришла на обед с очень приятным мужчиной и они встретились еще с тремя другими парами. За все время обеда не было даже намека на улыбку. Все говорили о деньгах или закладных и торговались. Позднее ее приятель спросил Джеки, хорошо ли провела время, и она ответила, что люди казались, скажем так, немного старыми. На что мужчина жестко ответил, что его друзья моложе ее. «Только по возрасту», — вывернулась она. Больше он не объявился.

Так что сейчас ее трудность заключалась в некоем молодом человеке, очень молодом человеке по имени Вильям Монтгомери. Ей нужно было от него избавиться, удалить его от себя. Она себе не доверяла в отношениях с ним. Ее тянуло к нему в ту ночь, когда он вытащил ее из самолета, и потом, утром, она почувствовала эго снова. Может быть, это из-за отсутствия мужской компании в течение последних месяцев, особенно учитывая то, что она многие годы общалась почти исключительно с мужчинами, однако она так не считала. Молчаливость Вилли, манера делать то, что он обещал сделать, привлекали ее. Ну да, думала она, после безалаберной жизни с Чарли она способна влюбиться даже в обезьяну, если это создание разделяет ее мысли, если оно делает то, что обещало сделать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

У Джеки сильно стучало сердце, когда она въезжала в заброшенный городок, который стал ее домом. Фонарь на веранде тепло светился, и внутри в доме горели лампы. Кто-то поджидает ее. Это не пустой дом, он согрет жизнью другого человека.

С трудом она заставила себя прекратить фантазировать. Человек в доме всего-навсего мальчик, он ее партнер по бизнесу — и ничего больше. Тихо, чтобы его не потревожить, она закрыла дверцу машины и вошла в дом. Пахнуло стряпней, живым теплом и светом. Никогда еще этот хорошенький домик так ее не встречал.

Он был на кухне и мыл посуду. Он стоял спиной к ней, рукава засучены, сильные загорелые ладони в мыльной пене. Минуту она молча стояла в дверях, наблюдая за ним. Она знала, что он банковский работник, долго учился, то есть провел большую часть своей жизни, уткнув нос в книгу, но у него было тело атлета. Так как Джеки выросла в Чендлере, то она знала, что все Монтгомери любили физические занятия: они занимались греблей и плаваньем, ездили верхом, взбирались на вершины гор, ходили пешком, хотя могли ездить.

Тело Вильяма это подтверждало. Под тонкой рубашкой из хлопка его загорелая спина состояла из одних мускулов — один около другого — холмы и долины ландшафта большой красоты. Брюки обтягивали сильные бедра и ягодицы, натягивая ткань. Джеки должна была прижать руки к бокам и сжать пальцы, чтобы успокоиться, потому что ей до боли захотелось дотронуться до него, обнять его за талию, прижиматься лицом к его спине, пока он не повернется ее поцеловать.

— Хочешь кофе? — мягко спросил он, все еще стоя к ней спиной.

Она вздрогнула от его слов: когда же он понял, что она здесь? Не следил ли он за отражением ее лица в темном стекле напротив?

— Нет, — едва слышно прошептала она и вышла из комнаты.

Конечно, она могла принять предложение выпить кофе, а потом посидеть с ним и поболтать немного. Сидела же она по вечерам с сотнями мужчин, разговаривая о самолетах, людях, о политике — обо всем, что приходило на ум. Редко бывало, что к кому-то из них ее тянуло. И уж определенно до этого она не влюблялась. «Как же возникает притяжение? — подумала она. — Почему с одним мужчиной ты сидишь и разговариваешь спокойно, а с другим не можешь?» Она часто видела, как женщины влюблялись в парней, которые не казались ей интересными. Теперь она одна из таких влюбленных — при появлении этого единственного мужчины у нее начинают потеть ладони и пропадает способность связно говорить или даже думать.

Но, что бы она к нему ни чувствовала, на этого мужчину наложено табу.

Джеки подняла голову и одарила Вильяма своей лучшей взрослой улыбкой:

— Разве тебе не пора в постель?

Она надеялась сразить его, поставить на то место, где он находился, когда она была няней, но он сраженным не выглядел. Напротив, он ей слегка улыбнулся, отчего на сердце у нее потеплело.

— Я не собираюсь спать. А ты?

К своему ужасу, Джеки почувствовала себя смущенной, как восемнадцатилетняя девственница, Наблюдая за ее смущением, он улыбнулся, потом сказал:

— Выйдем, я хочу показать тебе кое-что. По-приятельски взяв за руку, он вывел ее из дома.

— Я потерял тебя сегодня вечером, — сказал он мягко, задержав ее руку, когда она попыталась ее убрать. — Хорошо, не буду, — сказал он весело. — Я тут подумал о расширении.

Она отреагировала сразу.

— Расширение? Как мы можем расширять то, что даже не родилось? — Только такой, молодой-зеленый, может думать, что все возможно. А с годами узнаешь, что всему есть предел. Нужно поставить его на место, подумала она.

Казалось, Вильям даже не заметил толику здравого смысла, прозвучавшую в ее речи.

— Если вы богаты, как я, возможны очень многие вещи.

Для здравого смысла даже чересчур богат, подумала она. Когда приходится выбирать между мудростью и деньгами, к несчастью, деньги обычно выигрывают. Она твердила себе, что ее должно шокировать его вульгарное заявление о своем богатстве, но ей это даже понравилось. Она всегда презирала людей, жалующихся на тяжелое житье, когда вокруг снуют слуги, ждущие возможности обслужить.

Однако, нравится то, что он сказал, или нет, она не собиралась упустить возможность еще раз напомнить ему о разнице в возрасте:

— Думаю, что с годами ты поймешь, что на свете есть вещи, более ценные, чем деньги.

— И что же это?

— Быстрота ума, здравый смысл. Счастье. Э… э… — Она задумалась, потом посмотрела в его смеющиеся глаза и на его волосы в лунном свете. Он крепко сжимал ее руку. И совершенно потерянно добавила:

— И какая у тебя идея?

Она была женщиной, любящей делать, и этот разговор на философские темы ее утомил.

Вильям засмеялся — таким немного покровительственным смехом, что стал раздражать ее, поцеловал в лоб, как будто она была ребенком, и указал на пустые поля, лежащие к югу от Этернити.

— Мы можем построить другую взлетно-посадочную полосу, откуда сможет взлетать пара больших самолетов. Может быть, «Белланка», я правильно называю?

— Да, — ответила она спокойно, — название правильное.

— Мы можем начать транспортное обслуживание из Дэнвера в Лос-Анджелес.

— Здесь, Чендлер, а не Дэнвер.

— Мы откроем авиалинию не в Дэнвере, мы начнем бизнес отсюда, перевозя товары моей семьи в Дэнвер. Разгрузимся там, возьмем людей и груз в Дэн-вере, а потом полетим в Лос-Анджелес.

По-видимому, он не заметил даже, как притихла Джеки.

— А кто будет водить эти самолеты?

— Ты можешь обучать народ. У меня есть несколько двоюродных сестер, которые хотят научиться летать. А если ты станешь первой женщиной, победившей в гонке Тэгги, ты привлечешь многих женщин, которые хотят научиться летать. Может быть, у тебя все пилоты будут женщины. Ну, как — тебе понравилось?

Она была уверена, что он пытается завоевать ее расположение, говоря, что откроет компанию, где все пилоты — женщины, и в других обстоятельствах она была бы ему признательна. Но сейчас все, что она услышала, было слово «Тэгги». Она сразу отпрянула от него.

— Победить в Тэгги? Да ты в своем уме? У меня нет никакого желания участвовать в этой гонке, а еще меньше — победить в ней.

— Почему? — спросил он прямо. — Ты лучший пилот в мире, лучше многих мужчин, и уж определенно лучше всякой другой женщины. Ты можешь обойти всякого. В последний год мужчина, победивший в Тэгги, не имел и половины твоего опыта или мастерства. Он был ничто в сравнении с тобой.

О небеса! Как приятно спорить, когда так очевидно поклонение героине. Особенно потому, что он сказал правду, — она знала это. Она однажды летала с победителем последней гонки Тэгги и недоумевала, есть ли у него лицензия на выпуск детских игрушек, не то что на собственный самолет. Он победил не мастерством, а везением.

— Я не собираюсь участвовать в этой гонке или в какой-нибудь еще, — ответила она и собралась уйти, резко повернувшись на пятках. Он поймал ее руку.

— Ну, почему, Джеки? Ты — лучший пилот в Америке, может быть — в мире, но в большой гонке участвовать не хочешь. Раньше ты ставила рекорды на дальность и скорость, а несколько лет назад перестала участвовать. Я думал, что это из-за нервов, но это не так — я видел, что нервы у тебя в порядке, так почему ты не хочешь участвовать в гонке и выиграть ее?

— Потому что я слишком стара, — сказала она быстро, желая хоть что-то ему ответить и прекратить разговор на эту тему. — У меня уже не такая быстрая реакция, как у более молодых, летающих сегодня. Я буду в бизнесе долго-долго, и…

— Ты мне лжешь. Почему?

Она просто ненавидела, когда люди не верят тому, что им говорят. Почему люди не могут сразу принять то, что говорят им другие? Почему он не может понять, что она слишком стара для полетов в этой проклятой гонке, и оставить домыслы?

— Мне не нравятся гонки, — ответила она. — Это бесполезная трата газолина, в котором нуждается наша страна. Когда другие люди голодают, пилоты участвуют в бессмысленном расточительстве. С годами ты поймешь, что деньги можно потратить на более нужное дело, чем гонки и другие штучки.

После этой небольшой речи Вильям фыркнул:

— Отсутствие денег в обращении — вот что плохо для американской экономики сейчас. Люди хранят свои сбережения, боясь их тратить. Что этой стране нужно, так это увеличить расходы. А гонки, наподобие Тэгги, доставляют удовольствие людям, находящимся в депрессии.

Он замолчал и посмотрел на нее так пристально, как будто желал заглянуть ей в душу. Когда же она отвернулась, пряча глаза, он взял ее за подбородок, повернув ее лицо так, чтобы встретиться с ней глазами.

— За этим еще что-то кроется… Почему ты не хочешь сказать правду?

Она сердито оттолкнула его, шагнув в темноту ночи, в черную тень старого магазина одежды, чтобы он не мог разглядеть ее глаз.

Глупо, думала она. Глупо чувствовать себя так плохо, разочаровав его. Много, много людей считают, что она должна участвовать в гонке и конкуренции, и она высмеивала эти предложения. Но у нее было необъяснимое желание поблагодарить Вильяма.

Собственные слова ее испугали:

— Зачем? Какое имеет значение, выиграю я какие-то гонки или нет?

Она с отвращением почувствовала жалобный тон в голосе. «Почему не полюбить меня такой, какая я есть?!» — хотелось крикнуть ей.

— Я хочу, чтобы о тебе помнили, — ответил он просто.

Не нужно быть гением, чтобы понять, что он имел в виду: книги по истории, напоминающие людям, кто сделал больше, лучше; кто летал выше, быстрее, дальше. Если Джеки перестанет ставить рекорды и побеждать в гонках, то все, что она сделала, умрет вместе с ней. Иногда она чувствовала гнев и даже зависть, читая, что какое-то ничтожество, у которого знаний в голове с мизинец, попадает в исторические книги, поставив несколько рекордов в авиации.

— Ты это обдумай, — сказал он ей и себе. Когда они возвращались, он глубоко вздохнул. — Ладно, прекращаю. На сегодняшний вечер, во всяком случае. Но не навсегда. А ты скажешь мне правду, если я…

— Что? — спросила она неожиданно тихо.

— Я вызову тебя на дуэль. — Даже в темноте она разглядела, как у него оживленно блеснули глаза. — Оружие выбираю я?

— Конечно, — ответил он тем же тоном, — все что хочешь: шпаги, пистолеты. — Он поднял брови. — Борьба.

— Самолеты, — сказала она. — Дуэль будет на самолетах.

Когда Вильям тяжко вздохнул, она не выдержала и захохотала.

Джеки и Вильям рассмеялись — их глаза встретились и они обнялись. А что может быть опаснее такого смеха? Смех намного сильнее всяких поцелуев. Вам удастся не влюбиться в мужчину, если единственное, что в нем привлекает — сексуальный интерес, но вы не устоите перед мужчиной, который вас рассмешит. Смеясь вместе с ним, невольно начинаешь мечтать о жизни с таким мужчиной, видящим ее светлые стороны и смеющимся, даже когда ожидаются неприятности.

— Ну, хватит, — сказала она мягко и, повернувшись, пошла к дому.

Он стоял, не двигаясь, и молча следил, как она от него уходит.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Спустя два дня, после еще одной бессонной ночи, Джеки осознала — ей нужно что-то предпринимать. Каждую ночь она ворочалась в постели, ежеминутно просыпаясь и прислушиваясь, не слышно ли Вильяма. Конечно, она понимала, что невозможно его услышать через два этажа, но это не имело значения. Она знала — он там, она ощущала его присутствие. Утром следующего дня, около трех часов пополудни, она проснулась и поговорила сама с собой. Ее вывод был таков: или ей надо уехать, или она спятит. Когда она была моложе, ей казалось, она всегда знала, почему поступает так или иначе и, если считала, что ее поведение основано на чем-то детском — вроде ревности или зависти — старалась это чувство обойти. Но с возрастом она стала мудрой и узнала, что такое человек.

По той или иной причине она знала, что должна от него избавиться. Предположим, Терри придет с визитом и обнаружит ее и Вильяма живущими в одном доме? Будь это Париж, она отбросила бы все, что занимает сейчас ее мысли, но в провинциальном непросвещенном Чендлере (штат Колорадо) тридцативосьмилетняя женщина не может выйти замуж за мужчину на десять лет моложе.

Можно не считаться с разницей в возрасте, но ведь Вильям толковал о Тэгги. Ей нужно это прекратить. У Вильяма глаза фанатика, благодетеля. Он добивается от нее победы в гонке чтобы ее имя вошло в историю. А с таким блеском в глазах он. видимо, готов сделать что-то абсурдное, вроде того, чтобы объявить в городке, что она собирается участвовать, надеясь переломить ее нежелание.

Джеки было не до меланхолии — она в это время наряжалась, хотя, по ее мнению, это было глупейшее дело в ее жизни, но все равно — наряжалась. Заполучить мужчину с деньгами и бизнесом, такого, как Вильям Монтгомери — сладкая мечта всякого пилота. Вильям не пытался затмить Джеки, не старался главенствовать в управлении их бизнесом. Ему только захотелось заложить фундамент и выполнять эту трудную работу по финансовой части. Каждый раз, обращаясь к Джеки, он говорил что-то вроде: «Я уверен, ты лучше знаешь».

Это раздражало. Но что в нем приводило в бешенство на самом деле — это то, что ей нравилось крутиться около него — медленно и осторожно. С Вильямом она стала чувствовать себя в безопасности — только этим все и объяснилось, по ее мнению.

В первый день он спросил, где она держит свои книги, и Джеки почувствовала раздражение, потому что решила, что он пытается попасть в ее спальню, где у нее была одна-единственная полка с книгами. Он же имел в виду расчетные книги, а для нее это было излишеством.

— Ах… — сказала она, и начала плести ему, как много разного народа в городке благодарны ей за перевозки багажа в Дэнвер и доставки грузов в Тринидад. Она сможет вспомнить даты полетов, их длительность, и даже — кто платил курами, а кто наличными.

Сидя и зачарованно слушая описание денежной стороны ее жизни, Вильям поморгал и сказал, что купит шкафы и закажет необходимый набор бухгалтерских книг. Пытаясь быть, насколько это возможно, дерзкой, Джеки выпорхнула из комнаты, бросив через плечо:

— Надеюсь, ты не ждешь, что я буду записывать каждый заработанный пенни в какую-то книгу.

Джеки хотелось заставить Вильяма сказать, что он уезжает, хотелось дать понять ему и каждому возможному посетителю, что их связывает только бизнес. А при достижении этой цели уж точно она не будет самым вежливым партнером в их бизнесе. Саботировать себя глупо, потому что Вильям с каждым днем нравился ей все больше. Никакие ее шпильки не задевали Вильяма: он был просто гением покоя. Когда однажды трех человек вызвали для отмены запланированных полетов в Дэнвер, она могла сразу ставить на то, что объяснялся с ними Вильям. Все дни она бесконечно поддевала его.

— Конечно, что может малыш, вроде тебя, знать о разочаровании? — говорила она. — Ты еще мало прожил, чтобы понять, как иногда бывает трудна жизнь.

Вильям не сказал ни слова, но поднял брови так, что ей захотелось спрятаться под стол. Когда он такое проделывал, легче было поверить, что он дитя.

С каждой минутой Джеки осознавала опасность проживания рядом с этим молодым человеком. В первый вечер он пользовался ее кухней, когда ее не было, а во второй вечер спросил, может ли спускаться вниз в ее кухню, потому что ему нужна горячая плита. Отказать в этой просьбе она не могла и уже воображала себя сидящей за кухонным столом с мужчиной и улыбающейся ему из-за бутылки вина…

В обеденное время она обнаружила, что срочно нужно ехать в Чендлер за коробкой тканей.

В местном ресторане, куда она зашла пообедать, к ней подошла Рейната.

— Не возражаешь, я сяду с тобой? — спросила молодая, красивая девушка.

— Садись, — ответила Джеки, склонившись над тарелкой какой-то стряпни, названной «дежурным блюдом».

Заказав коктейль, Рейната сказала:

— Ты собираешься стать первой женщиной, выигравшей Тэгги?

Сказанное заставило Джеки выйти из оцепенения.

— Где ты это услышала?

— В одном доме в гостях.

— Кажется, Вильям упоминал об этом… У него тяжелый случай поклонения героине. Ты знаешь, многие молодые люди такое чувствуют по отношению к женщине постарше.

— Сомневаюсь, что у Вильяма такие чувства по отношению к тебе. — Рей улыбнулась и потянула из соломинки.

Джеки прямо взвилась из-за стола.

— Видишь ли, кроме бизнеса у меня с Вилли Монтгомери ничего нет, а всякий, кто говорит другое — проклятый лгун. Он для меня дитя, и ничего больше. Это я ему меняла пеленки. Глядя на него, я всегда представляю его мордашку с молочными усами, и мне всегда хочется погладить его головку и спеть баю-баю. Я хочу… — Она замолчала, потому что все посетители в ресторанчике замолчали и уставились на нее. «Отлично, — подумала Джеки, — если и не было подозрений, теперь они появились». — Должна идти, — пробормотала она Рей, попросту убегая.

И сейчас, насладившись за три дня покоем и организованностью Вильяма, она осознавала, что должна от него избавиться. Но как? Оскорбления на него не действуют… Когда он был ребенком, Джеки много грубостей ему наговорила, пытаясь от него избавиться, но ничего не сработало.

И… Странно, но ей стала приятна молчаливая компания. Он был тверд, как скала, прямо-таки якорь в ее жизни, не имеющей ничего постоянного.

Так как же ей заставить его уйти? Уйти до того, как весь городок на все лады начнет обсуждать их обоих?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Вилли, ты хотел бы полететь со мной? — ласково спросила Джеки. — Мне хочется посмотреть, какой ты пилот. — Улыбка, которой она его одарила, мед во взгляде превратила в отраву.

Один раз в детстве ей удалось от него избавиться, когда она забросила его на бревно, высоко лежащее над холодным, каменистым и бурлящим ручьем. Он перешел ручей, а потом сказал ей: «Больше я тебя не люблю», и Джеки неделю его не видела. Конечно, исправить ничего было нельзя, но ей его не хватало. В конце концов она «нечаянно» оказалась перед их домом. Его мать приказала Вилли выйти. Они не сказали ни слова — ничего нелепее оправданий нет, но когда она уходила, Вильям опять тащился позади.

«Сегодня, — думала она, — этот аэроплан будет бревном через стремнину». Только теперь она не пойдет за ним, чтобы привести его обратно.

Один из Уэйко, выбранных Вильямом, был снабжен механизмом управления для пилота и ученика, так что самолетом можно было управлять с обоих мест. Вильям был впереди, Джеки сзади, Пит, ее механик, прокрутил винт, и Джеки подала знак Вильяму, подняв большой палец, чтобы он стартовал с полосы.

Снова она над ним потешалась. Он выглядел таким милым, таким невинным, сидя здесь; каждый его жест говорил, что он хочет произвести на нее впечатление своим мастерством пилота. Она не удивилась бы, узнав, что уроки он брал из-за того, что умеет летать его героиня, Джеки.

Но Джеки знала, что пилотирование, как и все в жизни, — это талант, а таланту не научишь. Вас можно научить технике, по книгам вы можете выучиться летать, но есть талантливые, а есть те, кому в этом отказано.

Несколько лет назад авиаконструктор построил прекрасный маленький самолет об одном крыле. Он думал произвести в авиации революцию и с великой надеждой послал первого пилота испытать его. Самолет выдержал все лучше, чем ожидалось, но через несколько часов пилот погиб, по неизвестной причине врезавшись в гору.

Конструктор пытался доказать людям, что авария — результат ошибки пилота, но почти все пилоты считали, что самолет приносит несчастье. На линию выкатили второй аппарат, взлетел второй пилот — случилось то же самое. После второй аварии никто из летающей братии, оказавшись у самолета, не могли не перекреститься, или не рассмеяться, или сделать то и другое сразу.

Расстроенный конструктор пришел к Джеки и предложил ей большую сумму денег за то, чтобы она взлетела на его самолете. Джеки верила, что, если пришел твой час умирать, неважно, где ты находишься — на земле или в воздухе. По ней — так лучше в воздухе, так что она приняла предложение. Многие ее отговаривали, но она не послушала их.

В воздухе маленький самолет оказался пределом мечтаний. Слушался великолепно, хотелось летать вечно. Неожиданно первый бензобак опустел почти на три минуты раньше, чем положено. Джеки перевела переключатель на второй бак и снова запустила мотор.

Он не заработал. Либо второй бак пустой, либо закупорка бензопровода, и топливо не поступает в мотор. — Вот в чем дело, — пробормотала Джеки самой себе, задумавшись на минуту, как сообщить людям на землю, что других пилотов погубила неисправная топливная система. И что странно — перед лицом смерти ее голова была совершенно ясной. Она посмотрела на переключатель топливного бака. «Включить» и «выключить» — говорила небольшая наклейка. Или надо читать — выключить и включить? Она повернула в другую сторону, проверила мотор и… он заработал.

Смеясь, она бросила самолет к земле и получила большое удовольствие, сообщив конструктору, что в его самолете единственный недостаток — не правильная надпись на переключателе топлива. И никто, кроме Джеки, не догадался переключить выключатель по-другому. Талант? Инстинкт? Джеки жива сейчас потому, что не летала по книге.

Уже через десять минут полета с Вильямом Джеки поняла, что он никогда не сообразит повернуть переключатель в другую сторону. Вильям был ужасно хорошим пилотом: за каждым его движением стояло правило. Случайностей он не допускал, безопасность полная.

Через тридцать минут Джеки надоело до слез. Разве он не понимает, что полет — это творчество? Аэропланам и книгам не сойтись. Аэропланы движутся по воздуху. И что может быть созидательнее? Вильям летел так, как будто по облакам были расставлены дорожные знаки. Она была готова увидеть его вытянутую руку и сигнал правого поворота.

Через сорок пять минут она уже изнемогала. Показав ему, что хочет взять управление, пилотировать стала она.

Есть два способа полета: с пассажирами и без них. Обычно Джеки старалась вести себя должным образом, когда у нее был пассажир, но сейчас ей хотелось заставить Вильяма сказать, что он не хочет быть ее партнером и, может быть, кроме этого, хотелось показать и еще кое-что. Первое — очистка кабины. Пилоты — отчаянные головы — любят хвастаться чистотой своих кабин. Они это проделывали так — поворачивали самолет вверх дном и немного качали крыльями. Конечно, вы должны убедиться при этом, что ремни сидений пристегнуты. Случалось, что народ выпадал.

Джеки все это проделала, а потом повторила. И снова перевернула машину вверх дном и вошла в пике, а затем быстро вернулась в положение горизонтального полета. Ей, видите ли, надо было избавиться от грязного обрывка. Пыль и грязь, несколько оберток от жевательной резинки пролетели мимо ее лица. Впереди нее сильные руки Вильяма вцепились мертвой хваткой в края кабины, как будто он держал сам себя.

Затем пришло время твиста. Она переходила с крыла на крыло, с крыла на крыло. Быстро она вошла в петлю, описав полный вертикальный круг. Все это сопровождалось ее собственным изобретением, который кто-то назвал «сумасшедшая петля в твисте», в которой она одновременно делала «твист» и петлю. Выйдя из «сумасшедшей петли», она вошла в штопор, и мир неожиданно и непривычно затих, пока снова не заработал мотор.

Раньше, когда она только училась летать, Чарли приучил ее к любым экстремальным ситуациям. Он заставлял ее взлетать с пляжей, дорог, футбольных полей, гоночных треков. Она летала боком, вверх дном, при боковом ветре, при попутном в безветрие. Он научил ее, что надо делать при пожаре на борту и при обледенении крыльев. Он показал ей, как надо располагаться в кабине, прожигая отверстие в тумане теплом от мотора, когда между ней и землей остается слой тонкого тумана. Он научил ее, как сажать самолет на воду, и что делать, если ее снесет в море.

Сейчас она решила показав Вильяму почти все, чему научилась. Она плыла между высокими деревьями, до дюйма рассчитывая расстояние между ними. Одна ошибка в расчете — и могло оторвать крылья. Когда она летела между деревьями, она сделала пару «бочек». Точно направив самолет на горизонт, она сделала несколько боковых поворотов в триста шестьдесят градусов, один за другим, уйдя от столкновения с горой на каких-то четыре дюйма.

Когда она уехала с Чарли и первую неделю почти не вылезала из кабины, он сказал: «Детка, у тебя гироскоп в голове. Для тебя лететь вверх дном и задом наперед одно и то же. Ты всегда знаешь, где окажешься». Сейчас Джеки летела вверх дном, одновременно маневрируя между деревьями, а ее голова была перпендикулярна земле.

Она знала, что бензина мало, так что направилась назад к Этернити, выписывая в небе свое имя. Инверсионный след ничто по сравнению со следом от дымовых шашек, прикрепленных к хвосту самолета, но ей было все равно.

Как только она попала на полосу в Этернити, мотор заглох — бензин кончился. Превосходно, подумала она. Она рассчитала превосходно. Чарли мог бы ею гордиться.

После того, как Джеки посадила самолет, Вильям сидел на своем месте, не двигаясь — голова откинута, глаза закрыты. Она поняла, что он жестоко напуган. Не так много народа смогло пройти через только что испытанное Вильямом, но его не вырвало. Каким-то образом ему удалось справиться с желудком.

Вставая, Джеки дотронулась рукой до него, и он быстро, чересчур быстро, открыл глаза, чтобы на нее взглянуть, потом слабо тряхнул головой. Он не принял протянутую руку, чтобы сойти на землю. На земле Джеки старалась не смотреть, как он с трудом выбирался из самолета. Когда, наконец, посмотрела на него, лицо его было бледным, на коже появились морщины, и он нетвердо стоял на ногах.

— Все в порядке, Джеки, — сказал он тихо, потому что глубоко вздохнул, изо всех сил стараясь справиться с тошнотой. — Ты победила. Пакую вещи и уезжаю. Меня здесь не будет уже через несколько часов.

Сейчас ничто не сняло бы тяжелого чувства. Она дорожила их дружбой, ей только не хотелось ежедневно сталкиваться с ним в доме и в своей жизни.

— Вильям, я…

Когда он повернулся, чтобы взглянуть на нее, его глаза сверкнули, и бледная кожа даже покраснела от ярости. Старомодная, угрожающая жизни ярость.

Когда он заговорил, его голос был спокойный и очень тихий.

— Подозреваю, сейчас ты мне скажешь — останемся друзьями. Мою дружбу ты всегда дрессировала… — Он шагнул к ней, сделавшись вдруг огромным. — Мне не нужна твоя дружба, я ее никогда не хотел, Джеки. Я хочу твоей любви с детства.

При этом заявлении она совершила ошибку — слегка улыбнулась. И этот смешок что-то сломал в Вильяме. Даже в детстве у него были хорошие манеры и мягкий характер, а сейчас, казалось, он превратился в нечто грозное, даже опасное. Он шагнул к ней, заставив ее отступить назад.

— Тебя изумляет мое желание любви? Что же тебя рассмешило? Глупый малыш Вилли Монтгомери, бегающий хвостом за эксцентричной Джеки О'Нейл? О да, ты всегда была эксцентричной. Ты даже в детстве от всех отличалась. Другие дети старались точно копировать друг друга, а ты нет. Сейчас ты скажешь, что и тебе хотелось бы наряжаться по последней моде и не выделяться в компании, но истина в том, что тебе нравилось, взобравшись на крышу своего дома, прибивать черепицу на место. Да и любила уходить от других детей своего класса ты тоже только потому, что точно знала, что хочешь делать. Когда тебе было шестнадцать, не было ни одной девочки, взбиравшейся на деревья и по канатам, а ты такое делала. Всегда делала что хотела, а остальное посылала к черту.

Не очень-то приятную картинку он нарисовал: она вышла странной и эгоистичной особой. Джеки открыла было рог, но он навис над ней так, что ее спина изогнулась назад.

— И я полюбил тебя за отвагу — быть такой, какая ты есть. Ты не пыталась приспособиться. В этом городке, где каждый знает каждого, ты нашла способ быть тем, кем тебе хотелось быть. Нашла способ делать то, что хотела делать. И когда появилась возможность уехать, ты не колебалась, а поступила открыто. Ни страданий, ни задних мыслей, ни даже взгляда назад. Знала, что хочешь, и за этим уехала. Я это в тебе любил, Джеки. Я был мальчиком, но я ясно видел, кем ты была и что собиралась делать, и за это я тебя любил. Сейчас я мужчина, и знаю: то, что я чувствовал тогда, не было детской любовью. Не знаю, как это объяснить. Тогда я любил тебя как мужчина, и сейчас люблю так же.

— Сейчас?! — пролепетала она, глядя ему в глаза. Уж точно, трудно было считать его ребенком в эту минуту.

— Да, сейчас! Может быть, мы похожи, но в противоположности. Я полюбил тебя, как только увидел.

Мне было пять лет, когда ты пришла к нам. Мама открыла дверь. Ты стояла там, пятнадцатилетняя, очень высокая и очень тонкая, и волосы падали тебе на глаза — в спешке ты не успела закрепить их сзади. Ты была хорошенькая по-особому — тебе не надо было прибегать ни к каким ухищрениям, чтобы разбивать мужские сердца. Я взглянул на тебя и сразу влюбился, и с тех пор никогда не переставал тебя любить. Он наклонялся над ней все ниже и ниже…

— Я один из тех, кто организовал гонки Тэгги, надеясь зазвать тебя назад в Чендлер. Это я попросил отца написать тебе после смерти Чарли и пригласить тебя для обслуживания полетов нашей семьи. Я анонимно давал деньги для шести аэрошоу для тебя и Чарли, когда узнал, что Чарли пропил твои сбережения. И твой самоотверженный подвиг по спасению жертв пожара описал президенту мой дядя.

— Ты?.. — растерянно прошептала она.

— Да, я. Я любил тебя всегда. Всегда. Без колебаний. Когда ты взглянула на самолет и поняла, что полеты — это то, чем ты будешь заниматься, я знал, что мы должны быть вместе. Я встречался всего с несколькими женщинами. А в постели не был ни с одной, потому что чувствовал бы предающим тебя. Я ждал тебя, а пока ждал, заботился о тебе, как только мог, изо всех сил. — Внезапно он выпрямился и посмотрел на нее. — И вот сейчас… ты…

От того, как он выговорил «ты», по ее коже побежали мурашки.

— Я в тебе ошибся. Думал — в тебе есть стержень. Ты смогла уехать с мужчиной вдвое старше, взбудоражив целый город; ты научилась летать на самолете лучше, чем любой ныне живущий мужчина, и ты можешь смеяться при мысли, что мужчина тебе равен. Ты качалась на ветках деревьев, когда другие девочки боялись замочить волосы. Ты могла делать в жизни все, что хотела. Ты жила так, как ты хотела, не считаясь, что подумает остальной мир. Но когда пришло время любить, ты трусишь. Ты готова отбросить меня только потому, что в наших водительских правах сказано — мы разного возраста.

Она попыталась защитить себя, но он не дал сказать ей и слова.

— Не пытайся зря лгать мне или себе. Единственное, что между нами стоит — это твое нелепое убеждение, что мы не должны быть вместе из-за нашего возраста. Ты не дала себе возможности ближе познакомиться со мной. Боялась со мной разговаривать из страха, что обнаружишь — у меня есть голова на плечах, голова мужчины. Я больше не мальчик, а ты никогда не была взрослой. Я родился взрослым мужчиной, а ты, Джеки — ребенком, и всегда им останешься. Никогда не повзрослеешь, или, по крайней мере, никогда не состаришься. Ты знаешь, почему я тебя так сильно люблю?

— Нет, — прошептала она.

— Потому, что ты продлеваешь мою молодость. Неважно, сколько тебе лет, в тебе всегда свежесть детского восприятия. Ты представления не имеешь, как работает ум других людей. Мы, ординарные, думаем о закладных и болях в спине, а ты нет. Никогда не думала и не будешь. Если ты хочешь летать на самолете, ты это делаешь. Для тебя никогда не имело значения, что о тебе скажут другие. Ревность к Чарли меня сжирала. Он мгновенно оценил тебя, почувствовал, что надо ухватиться за тебя. Ты благодарна ему, но он всегда знал — ему нужно стоять на коленях и целовать землю, по которой ты ходишь. Он был уверен, что ты всегда позаботишься и развеселишь его. — Вильям усмехнулся. — Перед вашим отъездом Чарли взъерошил мне волосы и сказал: «Будь удачливей, малыш, в следующий раз». Тогда ты была наградой ему…

Презрительная насмешка исказила красивое лицо Вильяма, а то, как он смерил ее взглядом, смутило даже его самого.

— Да, ты была наградой. Я никогда не думал, что это случится, но ты состарилась, Джеки. Ты сделалась старухой.

Он постоял перед ней минуту, как будто ожидая чего-то. Может быть, он ожидал, что она обовьет его руками и скажет, что она не состарилась, а доказательство тому — ее желание жить с мужчиной на десять лет ее моложе. Но она не сделала этого. Как раз это она и не смогла сделать. Неважно, что он говорил: когда она глядела на него, она видела малыша Вилли Монтгомери, и до тех пор, пока этот образ в ее сознании, она не сможет думать о нем иначе, чем как о ребенке.

После долгой минуты молчания он сказал:

— Ладно, Джеки, ты выиграла. Или мы оба проиграли? Я пакуюсь и уезжаю отсюда немедленно.

Она не шевельнулась, и он ушел. Одна ее часть грустила, другая освободилась. Теперь больше не было неопределенности, не было страдания. Не будет больше слежки за его сильным молодым телом, передвигающимся по дому, не надо бессонно лежать и вслушиваться в звуки.

Когда она пошла от дома, ей хотелось идти и идти — часы и мили. Она не хотела видеть его отъезда. И оттягивала, насколько могла, возвращение в пустой дом.

Она не плакала и могла бы глядеть под ноги, но по разным причинам не стала этого делать. Может, ее голова была чересчур забита, может… Только вдруг Джеки сообразила, что перед ней уже нет твердой земли — она оказалась на краю скалистого арройо[1], заваленного мусором всех поколений жителей. Обычно ловкая, она попыталась задержаться на краю, но попала ногой на обвалившийся камень и скатилась вниз.

Она приземлилась в середину груды ржавого металла, когда-то бывшей «фордом». Пораженная, она тряхнула головой, соображая, не сломала ли чего. Нет, все цело — все в порядке, облегченно вздохнула и улыбнулась. Все еще улыбаясь, она провела рукой по лбу и почувствовала что-то горячее и густое — кровь. Она увидела, что ею залита вся рука, разглядела порез на ладони правой руки. Вокруг нее всюду были острые края покрытого ржавчиной металла — она порезалась об один из таких кусков. Мгновенно пронеслась мысль о столбняке.

— Джеки!

Она даже не удивилась, услышав голос Вильяма, звавшего ее с некоторой тревогой. В детстве у него была способность чувствовать, когда ей нужна помощь. Не имело значения, где она была — он всегда ее находил.

— Здесь! — закричала она, но голос был не похож на крик: звучал слабо и беспомощно, как будто она сделалась тенью самой себя. Но Вильям ее услышал и скоро появился на краю арройо — намного выше ее головы — и посмотрел вниз.

Она не представляла, как он выглядит, пока не разглядела лицо Вильяма. Оно сделалось бледным. Оглядев себя, она увидела, что вся в крови: блузка, брюки, наверняка и лицо тоже. Казалось, кровь на руке никогда не остановится: бесконечная струйка красной крови бежала и бежала по ладони.

Буквально на секунду Джеки закрыла глаза, но этого оказалось достаточно, чтобы Вильям уже был на дне арройо. Она слышала, как он спускается — камни падали так, будто он был очень далеко от нее. В дремоте она улыбалась и удивлялась тому, что с пути Вильяма камни сдвигаются сами по себе.

— Джеки, — позвал он, — проснись. Ты меня слышишь? Проснись.

— Я не сплю, — отвечала она, не чувствуя себя в собственном теле. — Мы этим уже занимались раньше, — сказала она, улыбаясь, — собираешься спасти меня еще раз?

— Да-да, малыш. Держись крепче, и я тебя вынесу отсюда.

Она засмеялась, когда он сказал «малыш». Обычно так ее звал Чарли. Да, в самом деле, многие мужчины тоже называли ее так время от времени. Она слышала Вильяма, двигающегося около нее, потом звук разрываемой материи, она раскрыла глаза — на широкой голой груди Вильяма играли мускулы. Кожа была чистой и гладкой — без единого волоска — и выглядела мягкой и теплой.

— Слушай меня, Джеки, — сказал он. — Ты потеряла много крови, и кажется, у тебя начинается шок. Я хочу, чтобы ты сосредоточилась и делала, что я скажу. Поняла?

Она кивнула, слабо улыбаясь, но встревожилась, когда он быстро завязал жгут вокруг ее запястья, используя полоски от рубашки. Появилась сильная боль.

— Больно? — спросил он.

— Да, — ответила она с наигранной храбростью.

— Хорошо. Боль тебе не даст заснуть. Сейчас вытащу тебя отсюда, а дома доктор наложит швы на рану.

— Ничего мне не нужно… На самом деле это просто сильная царапина… Достаточно обработать порез йодом.

— Трусиха, — сказал он, взвалив ее на плечо и начиная взбираться вверх.

Джеки подумала, что все ее тело шириной с его одно плечо. Она начала уже выходить из первоначального шока — рука заныла сильнее.

— Если твой отец тебя прогонит, ты сможешь работать, спасая женщин, попавших в беду. Конечно, это тяжело отразится на твоем гардеробе. Вильям, я ужасно тяжелая? — Она говорила из кокетства, надеясь, что он ответит, что она прямо-таки пушинка.

— Да, тяжелая. Ты выглядишь худощавой, можно подумать — легкая, но ты тяжеловата.

Что было ждать от мужчины, который все расставил в ее кухне по размеру?

— Знаешь, я могу идти. Порезала руку, не ногу, и чувствую себя лучше. Если тяжело меня нести, я пойду.

— Нет, — вот все, что он сказал.

Когда он выбрался на край арройо, она думала, он ее опустит на землю, но он понес и дальше, прямо к дому. У нее на самом деле уже все было в порядке, только боль поднималась вверх по руке и начинала заполнять ее опустевшее тело. Ее руки висели за спиной Вилли, но крови на руке было так много, что разглядеть рану было трудно. Она успокаивала себя, говоря, что рана неглубокая. «Уж точно не такая, чтобы накладывать швы. У меня всегда крови много, что считается несомненным признаком хорошего здоровья… В самом деле, я не вижу необходимости вызывать доктора. Промыть мылом, сделать хороший плотный бандаж — и я в полном порядке…»

И, как бы читая ее мысли, Вильям сказал:

— Швы, и ничего другого.

Сморщившись, она опустила руку, перестав ее разглядывать.

Через три часа, с наложенными швами, похожая одеждой на жителей Гонконга, и в постели, Джеки чувствовала себя одинокой. «Как можно быть настолько глупой, чтобы свалиться в каньон?»

Все произошедшее она объясняла потерей быстроты соображения.

Вдруг отворилась дверь ее спальни и вошел Вильям с едой на подносе. Он поставил поднос ей на колени.

— Куриный суп, крекеры, салат, лимонад и на десерт шоколадный пудинг. Сейчас съешь, и все будет хорошо.

— Вильям, в самом деле, я отлично могу кормить себя сама. Видя, что ты делаешь, всякий решит, что у меня брюшной тиф. Я собираюсь встать и…

Вильям смотрел с любопытством, как она отставила поднос и начала подниматься. Но у нее тут же закружилась голова, и, подняв руку ко лбу, как дама времен королевы Виктории, она опять легла в постель.

— Так что ты говорила? Чувствуешь себя не так плохо, Джеки? Это только небольшой порез — на двадцать шесть стежков, а крови потеряла столько, что три вампира были бы в добром здравии месяц. Так почему же ты в постели? Не подняться ли в самолете? Сделать пару фигур?

Она знала: заслужила насмешки. Вообще — когда накладывали швы, вела себя, как ребенок. Юный Блэр вошел в ее дом, пригнав машину отца так, как будто разбился самолет. Юный Блэр, прозванный так для отличия от матери — тоже доктора и тоже по фамилии Блэр, растерянно посмотрел на Вильяма, как будто спрашивая разрешения.

— Швы. Я ее подержу.

И вот все это было проделано.

Юный Блэр накладывал швы, а Вильям крепко держал Джеки, обращаясь с ней так, как будто она была младенцем из королевской семьи. Он гладил ей волосы и задавал глупые вопросы о самолетах. Казалось, он старается ее или рассердить, или рассмешить, или, может быть, только хотел ее отвлечь. В какой-то мере это ему удалось — постоянные вопросы Вильяма плюс боль раздражали ее до такой степени, что она сказала:

— Вильям Монтгомери, ты ничего не знаешь о самолетах. Тебе следует иметь дело с бумажными самолетиками. У тебя нет таланта, и ты не чувствуешь ни аэропланов, ни воздуха.

— Почему ты не хочешь участвовать в Тэгги? — отбил он мяч, пользуясь ситуацией, в надежде что она проговорится.

— Потому, что… О, что это вы берете? Иглу для шитья седел? Оказывается, вы заблуждаетесь насчет моей кожи…

Юный Блэр не обращал на нее никакого внимания и продолжал накладывать швы.

— Почти закончил. Это очень плохой порез, Джеки. Я хочу, чтобы вы как можно меньше пользовались рукой в следующие несколько дней. Нужно, чтобы вы дали ране время затянуться. Это значит — никаких полетов.

— Но…

Вильям прервал ее:

— Я о ней позабочусь.

— А кто позаботится о таком малыше, как ты? — воскликнула Джеки, не в силах от сильной боли следить, что говорит и чьи чувства ранит.

Казалось, Вильям не заметил укола.

— Менять мои пеленки я найму восемнадцатилетнюю девственницу. Не возражаешь?

Джеки почувствовала, как краснеет. Посмотрев на опущенную голову Юного Блэра, бинтовавшего ей ладонь, она поняла, что он с трудом сдерживает смех. Вильям дал ему понять, что она ревнива, и что они любовники — все это от правды очень далеко. И она хотела объяснить это доктору, но не знала — как.

После того, как швы были наложены и Джеки, наконец, смогла передохнуть, положив голову на подушки, она с раздражением увидела, как Юный Блэр отвел Вильяма в сторону и разговаривал с ним так, как будто тот был мужем Джеки или даже отцом.

— Покой, — слышала она спокойный голос Юного Блэра. — Ей станет лучше через день-два, но сейчас ей нужен уход.

— Конечно, — ответил Вильям, как будто было естественно, что этот молодой человек будет о ней заботиться.

Так что теперь Вильям приготовил для нее еду, настаивая, чтобы она поела.

— Я не голодна, — сказала она, и даже для нее это прозвучало, как каприз ребенка.

Вильям стоял над ней и смотрел с высоты своего роста.

— Ладно, — сказал он миролюбиво. — Сделаем, как ты хочешь. Я позвоню сиделке и заплачу ей за уход в течение нескольких следующих дней. Не буду больше тебе докучать.

— Я сама могу о себе позаботиться, — сказала она вызывающе.

— Сможешь? — Он вздернул бровь. — Как ты собираешься вымыть волосы одной рукой? Догадываюсь, что оставишь их так, с высохшей кровью. Она мух приманит, но какое это имеет значение? Ты толстокожая. Ты это перенесешь. Как ты собираешься есть одной рукой? В доме еды только на прикорм золотой рыбке. Пожалуй, лучше позвоню сиделке. Я, кажется, слышал, что мисс Нортон свободна.

При этом имени Джеки побледнела. Мисс Нортон была ночным кошмаром каждого ребенка: большая, сильная, весьма несимпатичная. Она родилась сразу взрослой — с волосами стального цвета, одетая в накрахмаленную белую униформу и выглядящая пятидесятилетней — и она ни на день не постарела со дня своего рождения, хотя и старше была Джеки на сто лет.

— Я… Ну… не может ли придти кто-нибудь еще? Что случилось с милой, симпатичной миссис Паттерсон?

— Некоторые матери в городке вообразили, что сироп от кашля, который она давала детям, провоцирует потом любовь к виски. Мы подумали, что, может быть, в другом городе она будет счастливей, чем в Чендлере. Ты можешь остаться со мной, с мисс Нортон или можешь найти себе другую сиделку. Одного только я не могу — оставить тебя без ухода. Ты не заслуживаешь моей помощи после всего, что натворила со мной сегодня, но одну тебя здесь не оставлю.

Он наклонил набок голову.

— В чем твои трудности, Джеки? Сделал ли я какой-то оскорбительный жест по Отношению к тебе? Сказал ли я что-нибудь, что заставляет бояться моих неоправданных намерений по отношению к тебе?

— Не-е-е-е-е-т, — протянула она, напрягая всю силу воли, чтобы не покраснеть. Помня, сколько потеряла она крови сегодня, удивительно было, что покраснеть ей все-таки удалось.

— Что не так? Или ты думаешь — у меня с тобой может что-то получиться? В конце концов, ты мне постоянно напоминаешь, что я всего-навсего мальчик. Как может такое дитя, как я, сотворить что-нибудь, о чем, видимо, ты думаешь? А кроме того — ты женщина старая, помнишь?

— Да, — сказала она нерешительно. — Я догадываюсь. То есть считаю, да, конечно…

— Ладно, Джеки, буду благороден с тобой. Разве я не Монтгомери? Или ты так долго была в отъезде, что забыла о гордости моей семьи? Неужели ты думаешь, что я попытаюсь сделать что-то женщине, которая дала мне ясно понять, что ей тягостен даже мой вид? Сегодня ты сделала все, чтобы показать, что не хочешь иметь со мной дела. Ты мне доказала, что готова прикончить дружбу всей жизни, чтобы не быть рядом со мной. Ты знаешь, что я чувствовал сегодня?

— Вот здесь ты должен остановиться, — сказала она, силясь не запоминать всего, что он туг наговорил. Она еще никогда не чувствовала себя настолько ничтожной.

— Ладно, ты мне сделала больно, и я тебе вернул должок. Ты разъяснила, что не хочешь меня и никогда не захочешь, и что я всегда останусь для тебя мальчиком. Вот и быть посему.

Она старалась прочесть выражение его лица, но не смогла. Вилли и ребенком был непроницаем. Он везде следовал за ней, но она никогда не понимала, нравится ли ему, или он считает ее всего-навсего необычной.

— Как раз сейчас тебе нужно помочь, и мне легко это сделать. Юный Блэр сказал, тебе нельзя двигать рукой в течение недели. Я сделаю все, что ты хочешь: останусь или могу уехать и нанять кого-нибудь другого ухаживать за тобой, решай. Если я останусь, это будет в виде… — Он засмеялся. — Помнишь те времена, когда ты была моей няней? Может быть, сейчас я смогу вернуть долг. Теперь я стану твоей няней. Разве это не похоже на взаимовыгодную торговлю?

— Я… Я не знаю, — тихо ответила Джеки. Вся правая сторона тела болела, волосы слиплись — она устала безмерно. Единственное, чего она хотела — быть чистой и спать.

— Пойдем, — сказал он, беря ее за здоровую руку и поднимая с постели. — Ты сейчас ничего не соображаешь. Надо принять ванну, я вымою тебе волосы, и тогда ты заснешь.

— Не думаю…

— Ты это редко делаешь. Вначале ты делаешь, а потом думаешь. — Когда она встала перед ним, он заглянул ей в глаза. — Джеки, ты на самом деле думаешь, что я из тех мальчиков, которые воспользуются своим преимуществом, когда женщине плохо и больно?

Что-то из того, что он наговорил, было для нее неприятным. Может быть, то, что «мальчик» и «женщина» звучали одновременно. Неважно, что ее беспокоило, она знала, что он никогда не воспользуется ситуацией. Он не был тем типом мужчин, которого должна бояться женщина. Больше похоже на то, что Вильяму нужно бояться женщин.

— Ты не сумеешь вымыть мне голову, — наконец сказала она. — Я вымою сама.

— Одной рукой не сможешь.

Что бы он ни говорил, что бы ни делал, все ее смущало. Может, она сравнивал его с Чарли, но единственным мужчиной, знакомым ей в реальности, был Чарли. Чарли был фигурой великого Отца, он отдавал приказы и издавал декреты, чаще говорил «нет», чем «да», но для роли матери не годился. Благодарение небу, Джеки как пилот была почти всегда здоровой, потому что, когда она болела, Чарли это быстро надоедало, и он уходил из дома до тех пор, пока она снова не была на ногах. Она вспомнила себя — больную, в лихорадке, ужасно слабую и пытающуюся на кухне открыть банку с супом.

Сейчас она задавалась вопросом, мужское ли это дело — вымыть голову женщине, может быть, что знакомые мужчины, с которыми сводила ее жизнь, разделяли ее представление о том, что должен и не должен делать мужчина. Это, конечно же, было дикостью. Если мужчина сделал «бабью работу», мужская часть его тела отваливалась, что ли? Или съежилась, пока он ею не пользовался? Да нет, конечно же. В ее жизни было два мужчины — отец и муж, проводившие свою жизнь на стульях, прося поднести им то одно, то другое. И это было естественно — женщина должна давать, а мужчина получать… Но когда дает мужчина — это как-то… странно, не по правилам.

Вильям по-дружески обнял ее за плечи, без намека на сексуальность, отчего она опять смутилась. Этим утром он кричал, что любит ее, любил, но сейчас она ему не нравится. Вот он ведет ее в ванную, чтобы… Что?

— Не задумывайся, — приказал Вильям, открывая дверь в ванную. Он на минуту ее оставил, чтобы принести стакан воды, а потом достал из маленького пузырька пилюлю. — Вот, прими это.

— Что это такое?

— Это или лекарство, сделанное из известных с древности трав, растущих в Южной Африке, после приема которого женщина будет делать все, что захочет от нее мужчина. Или это обезболивающее — рука будет меньше болеть. Будешь принимать?

Она даже не улыбнулась, взяла с ладони пилюлю и проглотила с водой.

— Хорошо, сейчас снимем эту окровавленную рубашку.

Джеки открыла рот, чтобы что-то сказать. А что она могла сказать? На ней был бюстгальтер, который полностью прикрывал ее скудную грудь. А разве она на публике не появлялась летом в платьях на бретельках? Какая разница?

Внезапно Вильям ухватил ее за плечи и повернул лицом к себе.

— Джеки, я не насильник. И не тот человек, который воспользуется положением женщины, потерявшей много крови. И мне не так… не так нужна компания женщины, чтобы прибегать к трюкам, раздевая ее. Все, что я хочу — это смыть с тебя кровь. У тебя отвратительный вид, и от тебя дурно пахнет. Ты можешь обернуться полотенцем, так что я ничего не увижу, но что-нибудь надо сделать, чтобы ты стала чистой.

Пилюля стала действовать, боль ослабла, и она почувствовала облегчение. Улыбаясь, она начала медленно расстегивать блузку, но одной рукой трудно было справиться с этим. Боль опять пронзила ее, когда она хотела помочь себе забинтованной рукой. Наконец Вильям быстро расстегнул блузку и спустил ее с плеч. Только что она была тридцативосьмилетней женщиной и вдруг сделалась девочкой с косичками, наклонившейся над тазом для мытья головы.

С испугом Джеки поняла, как это здорово, когда мужчина моет тебе голову. Когда она приходила в косметический салон, ей мыла голову женщина. Она делала это хорошо, но всегда спешила, потому что ее ждало еще шесть клиенток в очереди.

Сильные руки Вильяма массировали ей кожу, не царапая ногтями, не было чувства, что он хочет скорее закончить. Обезболивающее вызвало дремоту, словно она выпила пару рюмок после тяжелой дневной работы. Она не была пьющей, но и трезвенницей не была тоже. Она ощущала одно расслабление: тело ее теплело и размягчалось от наслаждения массажем, который делал Вильям. После массажа головы он перешел к шее: казалось, он точно знает, какая мышца напряжена и где надавить, чтобы она расслабилась.

Он промыл ее волосы второй раз, обернул голову полотенцем — она почувствовала себя кинозвездой и распрямилась.

— Я наполню ванну, а ты раздевайся и надень халат.

С этими словами он повернулся спиной к ней и открыл воду. После нескольких секунд колебания Джеки сняла с себя влажную одежду и надела халат, висевший на двери. Когда Вильям оглянулся на нее, ванна была заполнена горячей водой со слоем пены в пять дюймов толщиной. Если она погрузится в этот толстый непрозрачный слой, ее совсем не будет видно.

— Я принесу еще полотенца, а ты ложись в ванну. И осторожней — не намочи бандаж.

Уходя, он погасил свет, так что ванная комната освещалась только светом через стекло из спальни.

Когда он ушел, она сняла халат и вступила в горячую-горячую воду. Ничего нет роскошнее ванны, наполненной горячей водой с пеной. Редко она позволяла себе удовольствие полежать в ванне. Редко у нее на это было время, а что важнее — она редко делала что-нибудь такое, чисто чувственное для себя самой. «Ведь можно вымыться под душем, так зачем еще тратить столько времени и изводить зря мыло и воду?»

Закрыв глаза, она позволила воде просто пропитывать кожу и проходить прямо до костей. Пена для ванны была ей подарком от Терри на Рождество два года тому назад. Терри считала, что одинокая женщина наслаждается такими роскошными вещами, как лежание в горячей воде, но Джеки даже не раскрыла пузырек. Пена пахла, как целая корзина согретых солнцем, свежесорванных абрикосов.

Она уже почти заснула, когда Вильям тихо открыл дверь в ванную. Повернув голову, она ему улыбнулась, и он закрыл дверь.

Должно быть, она уснула, когда через полчаса он снова вошел в комнату и начал мыть ей лицо. Когда она открыла рот, он сказал:

— Даже не думай протестовать, — так что она опять выпрямилась и закрыла глаза. Она была слишком сонной, слишком расслабленной, чтобы думать о чем-нибудь. Он вымыл ее лицо, измазанное кровью, шею, левое плечо и здоровую руку. Подвинувшись к краю ванны, он, намылив руки, сделал ей массаж ног, и при этом она не чувствовала себя равнодушной.

В ванной было почти темно: после мягкого массажа ног в горячей воде, запаха пенной ванны в сочетании с пилюлей Джеки почувствовала себя просто замечательно. Иногда казалось, что у нее, проработавшей всю жизнь, никогда не было времени порадоваться чему-нибудь. Всегда перед ней стояли какие-то цели, а если не цели — то ответственность за хлеб насущный.

Когда Вильям закончил массаж, она улыбнулась ему, такому красивому в золотом свете, плывущем из спальни.

— Спасибо тебе, — прошептала она, когда он подвинул вешалку с полотенцами, чтобы взять пушистое белое полотенце для нее.

— Поднимайся, я тебя высушу.

Сказав это, он отвернулся, закрыв глаза. Джеки поднялась, вышла, мыло еще стекало с кожи, и он завернул ее в полотенце. Невзирая на свое расслабленное состояние, она вздрогнула.

— Замерзла?

— Нет, — прошептала она, и ее голова каким-то образом оказалась на его плече.

Отодвинувшись, он взял ее за подбородок.

— Ты устала.

Вильям поднял ее на руки и понес в спальню, где поставил около кровати и подал красную пижаму.

— Надень ее. Мне следовало бы помочь тебе, но ты это утром вспомнишь и возненавидишь меня.

Это ее рассмешило. Она быстро надела пижамные штаны и скользнула в постель.

— Лучше? — спросил он, подтыкая одеяло около подбородка.

— Это ты у своей няни научился купать людей и относить их в постель? — поддразнивала она его.

Вильям перестал подтыкать и бросил на нее острый взгляд.

— По мнению моей няни, купание детей — это «пожар», и необходимо вызывать пожарных с нижнего этажа под нами.

Джеки ухмыльнулась:

— Это не правда.

— Слово чести. И никогда она нас не относила в постель. Все, что она делала, это — «Спать!» И, ей-богу, мы шли. Если кто-нибудь из нас осмеливался ее не слушаться, она связывала нам ноги вместе и подвешивала нас на балконе, пока мы не решали, что уж лучше ложиться в постель.

— Совсем не правда.

— Да, это так, клянусь.

— Должно же быть что-то хорошее у твоей няни. Она не могла быть полным чудовищем.

— Ммм, да. Она была уникальна. Она не знала, что на свете существуют правила, так что, когда мы были с ней, мы могли есть кашу на обед, а мясо на завтрак. И она никогда не пыталась заставить нас силой быть тем, чем мы не были.

— О? — протянула Джеки с гордостью.

— Иногда родителям приходят в голову странные мысли о своих детях. Они думают, что они должны быть все похожи. По-видимому, они считают, что есть идеальный ребенок, и пытаются подогнать под этот идеал. Если ребенок не любит спорт, родители говорят: «Ты должен выйти и поиграть в футбол». Если ребенку нравится играть на воздухе, родители говорят: «Почему ты никогда не посидишь и не почитаешь?» И кажется, каким бы ты ни был ребенком, кому-нибудь хочется изменить тебя.

— Но твоя няня этого не делала?

— Нет… Люди ей нравились или не нравились, в зависимости от того, какие они были. Но изменить их она не пыталась.

Джеки находила эту беседу сверхинтересной и очень бы хотела ее продолжить, но засыпала.

— Она не пыталась изменить тебя? — прошептала она, глаза ее закрылись.

— Нет. Она не жаловалась, что я был тоже… Она не жаловалась, что я не похож на других детей, потому что сама ни на кого не была похожа, и она понимала, как приятно быть непохожим.

— Неприспособленные к жизни, а ты вдвойне. — Ее голос было еле слышен.

— Нет, мы были оба уникальны. — Наклонившись, он поцеловал ее в лоб. — Сейчас спи, и, может быть, Добрая Фея исполнит ночью твое самое большое желание.

Она ничего не ответила и все еще улыбалась, когда он выключил свет и вышел из комнаты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда Джеки проснулась на следующее утро, вместе с ней проснулись пульсирующая боль в правой руке и абсолютно пустой желудок. Слишком слабая и сонная, чтобы вставать, она бодрствовала, тупо прислушиваясь к глухому постукиванию, доносящемуся из кухни. Любопытство взяло верх над дремотой, к тому же из кухни доносились запахи, которые она не могла распознать: курица… травы… свежеиспеченный хлеб… и что-то резковатое, похожее на горячий яблочный сидр. Она встала с постели и поплелась, куда повел ее нос.

Как раз перед кухней Вильям строгал маленьким ручным рубанком снятую с петель кухонную решетчатую дверь, поставив ее на плитки тротуара. Солнце светило через белоснежные тонкие занавески кухни, а круглый сосновый стол был заставлен посудой с едой, закрытой салфетками.

Она следила, как напрягается его сильная спина под бледно-голубой рубашкой из хлопка с изношенными манжетами. Сильные худые руки двигали рубанок по ребру двери почти ласкающим движением.

Приглаживая волосы ладонью, Джеки хотела бы бегом вернуться в ванную и провести час, а то и больше, работая над своим лицом и волосами, а может быть, и над ногтями. Но заставила себя стоять там, где стояла: она не собиралась заниматься глупыми женскими уловками.

— Что делаешь? — спросила она. Повернувшись, он подарил ей улыбку, такую же яркую, как и солнечный свет.

— Кое-что укрепляю. — Он прислонил дверь к стене дома и подошел к ней. — Дайте мне взглянуть на моего пациента, — сказал он и повернул ее голову лицом к свету.

— У меня рука порезана, а не лицо.

— Много чего можно узнать, заглянув кому-нибудь в глаза.

— О близорукости? Или сколько этот кто-то выпил накануне вечером? И что именно пил?

— В твоем случае — не пил, сейчас белки глаз ясные, а вчера вечером были серые от боли и усталости. Голодная?

— Просто голодающая.

— Я так и думал. Садись, я тебе дам тарелку. Она позволила ему ухаживать за ней. Как приятно ухаживание мужчины за столом: она даже не протестовала, не говорила, что он гость, и что она должна за ним поухаживать. Этим утром она не чувствовала, что он гость. В это утро она чувствовала… Хотя зачем нужно так глубоко заглядывать в душу и разбираться в своих чувствах?

Может, все еще действовала обезболивающая пилюля, но этим утром Джеки не была такой нервной, как обычно бывала с ним рядом. Обычно она чувствовала себя так, как будто должна бежать от Вильяма, а в это утро мир казался легким и радостным, как будто она надела очки от солнца.

Она тихо сидела, пока он наливал горячий кофе, не возражая против сахара и молока. Кофе для ребенка, думала она, зная, что сегодня все вкусно.

— Завтрак или ланч? — спросил он.

Взглянув на часы, она увидела, что почти час дня, и что проспала она около четырнадцати часов. Так долго она не спала, пожалуй, никогда в жизни.

— Ланч, — ответила она, наблюдая за тем, как он клал ей на тарелку чудовищного размера кусок пирога, приготовленного в горшке. Курицу окружала морковь и зеленый горошек, политые сметанным соусом. Все это пахло фенхелем, а хлеб был теплый, прямо из печки. Глиняная кружка наполнена горячим яблочным сидром.

— Это ты приготовил? — спросила она подозрительно.

Он засмеялся.

— Не совсем. Комплименты будете говорить повару нашей семьи. Один из моих братьев привез это примерно час назад.

Она была так занята едой, что ничего не прокомментировала, игнорируя факт, что Вильям уставился на нее. наблюдая за ней с затаенной улыбкой.

— Джеки, сколько времени прошло с тех пор, как ты была в отпуске? В настоящем отпуске? Без самолетов и без всего, что их напоминает?

— Мне это было не нужно. — Она улыбнулась ему над полупустой тарелкой. — А у тебя как? Когда был твой последний отпуск?

— Точно так же, как у тебя. Они рассмеялись.

— Хорошо, — сказал он, — я — Красный Король и…

— Кто?

— Красный Король, в противоположность Белой Королеве Алисы.

— А… Знаю.

— Вот что. Объявляю этот день праздником. Никаких книжек, никаких планов на будущее, никаких…

— Никаких разговоров о Тэгги? — предположила она.

— Никаких разговоров о Тэгги. Так, а что люди делают в праздники? — Он выглядел искренне озадаченным. — Давай посмотрим… Тратят больше денег, чем они могут себе позволить. Спят в чужих, неудобных постелях. Едят странную пищу, от которой заболевают. Поднимаются в четыре часа дня и проводят шестнадцать часов, бродя и разглядывая что-нибудь или очень большое, или очень древнее. Или же осмысливают то и другое, пока больше всего на свете им не захочется выспаться в собственной постели. Звучит неплохо, правда?

— Необыкновенно.

— Так ты хочешь поехать куда-нибудь?

— Ты имеешь в виду экзотическое место и подальше?

— Ну да.

Она захихикала.

— Как насчет того, чтобы пройтись к одному из старых шахтерских городков? Вдруг найдем что-нибудь интересное? Может, серебряные самородки попадутся.

— Для меня эго звучит достаточно экзотически. Думаешь, ты осилишь?

— Да, — ответила она, — хочется выйти отсюда на солнце.

Невзирая на порезанную руку, она чувствовала себя хорошо, ощущая покой и леность, и не была, как обычно, безмерно уставшей или неотдохнувшей. Может, из-за вчерашней потери крови, может быть, потому, что сегодня не избегала компании Вильяма и не нервничала. Или, может, даже потому, что чувствовала себя перед собой виноватой, подобно тому, как, сидя на диете, вы прощаете себе нарушение курса похудения. Вы уговариваете себя, что заслуживаете прощения, потому что у вас насморк, а может, даже вы спустились в кухню, ведь плохо морить себя голодом во время болезни. И тогда вы быстро съедаете пять порций мороженого.

Сейчас она чувствовала себя так, как будто между ней и Вильямом возникли особенные обстоятельства. Вчера он ее выручил, может быть, даже спас ей жизнь, остановив кровь. Так может ли она настаивать, чтобы он покинул этот дом сегодня? Она вынуждена быть вежливой, доброжелательной с ним, а вот завтра она заставит его уйти. Ну а сегодня она обязана быть с ним приятной в обращении. И может, будучи приятной для Вильяма, она также станет приятна сама себе.

— Если ты уже съела все, что стоит на столе, идем одевать тебя и двинемся.

— Я могу сама одеться, — сухо возразила она.

После этого замечания он подошел к ней и расстегнул две пуговицы на пижамной куртке.

— Теперь застегни опять, — предложил он.

Джеки попыталась это сделать, но рука сразу сильно заболела; Вильям сидел, самодовольно глядя на нее, пока она пыталась справиться с пуговицами левой рукой. Через несколько минут неудач она, взглянув на него, вонзила в него свое жало.

— Держу пари, что ты полностью освоился здесь, пока я спала, — заметила она, пытаясь спасти чувство собственного достоинства, — чем еще ты тут распорядился, кроме кухонной двери?

Он засмеялся:

— Я привел в порядок кое-что.

При этих словах Джеки встала из-за стола и выдвинула кухонные ящики. Она так гордилась своим хорошеньким домом, что, передвигаясь по нему, очень много думала над тем, где хотела бы хранить разные вещи. Она держала утварь для стряпни в шкафчике около плиты. Вещи, которые она использовала при мытье, она разместила около раковины. Приспособления, чаще всего бывшие в ходу, она держала под рукой — в передней части ящика, а то, что редко, использовалось в быту, вроде резки для яиц, задвигала подальше.

Вильям все в ящиках переложил. Там, где был милый художественный беспорядок, сейчас был порядок почти военный. Все ложки со всех мест в кухне лежали в одном ящике, подобранные точно по размеру и материалу. Сначала деревянные ложки, потом эмалированные, потом из нержавеющей стали. Он даже не соображал, что для стряпни у нее особенные ложки, еще ложку она берет при подкрашивании носков, а еще одной пользуется, когда прочищает стоки. Теперь они все оказались вместе. С ножами та же история: нож для кровельных работ лежал рядом с хлебным. Горшки с растениями на подоконниках были расставлены по размеру, так что выглядели наподобие русских матрешек. Он поставил душистую герань рядом с пряными травами, так что ей пришлось бы читать этикетку, вместо того чтобы сразу срезать стебель базилика. Наконец, раздражала его самонадеянность, не говоря уж о том, что перекладывание заново всего, что лежало в кухонных ящиках, займет целые часы. Но сейчас лучше всего — дать ему понять, что она думает о его пренебрежительно-гордом мужском допущении, что он больше нее понимает в организованности, и что он имеет право переставлять ее личную собственность.

Она улыбнулась очень мило, а потом — один за другим — выдвинула ящики и здоровой рукой смешала решительно все в этом упорядоченном содержимом.

Когда она выдвинула третий ящик, Вильям выпрыгнул из-за стола, нахмурившись.

— Ты сейчас делаешь это из вызова, но вот что: вести организованную жизнь — облегчение. То, как я все тут сделал, позволит тебе сразу найти потерянную вещь.

— Это мне-то? Я вообще ничего не теряю.

Она открыла ящик под номером четыре, но тут Вильям схватил ее за руку.

— Перестань. — Когда она попыталась вырвать руку, он прижал ее к себе. — Неорганизованности нет прощения! — Вильям хлопнул по столу, а Джеки захохотала так, что он засмеялся.

— Не дам тебе это сделать, — сказал он, — ты не представляешь, сколько времени я потратил, чтобы все рассортировать в этих ящиках.

— Меньше, чем надо мне, чтобы привести все в порядок — так, как было раньше.

За несколько секунд их разногласие превратилось в игру — кто кого перетянет: Вильям убирал ее руку назад всякий раз, как она бралась за ручку ящика.

— Знаешь, ты просто идиот! — воскликнула она, смеясь, и остановилась перед ним. — Я держу вещи там, где я ими пользуюсь.

— Ха! Может, ты с этого начала, но сейчас вещи у тебя лежат всюду, где тебе случилось остановиться по дороге. В одном ящике девяносто девять процентов всех вещей, а в ближайшем к раковине ящике осколки от посуды. Лень — вот твой организатор!

Ну и что, что в этих словах была какая-то правда? Все-таки ужасно, когда люди узнают тебя ближе и тогда видят твои недостатки. Намного лучше до того, как они тебя хорошо узнают: они еще считают, что ты без недостатков.

— Дай мне пройти, — потребовала она, пробираясь перед ним. И каким-то образом она оказалась полностью в его руках, лицом к лицу, упираясь плечом.

— Мне нравится, — сказал он, прижавшись и нюхая ее шею. — Ты хорошо пахнешь — как усыпляющие духи.

— Как — что?

Вильям целовал ее шею, а руки крепко обнимали за спину, сминая тонкую ткань халата и пижамы.

— Я… не думаю, что это надо делать.

Ее голова запрокинулась, глаза закрылись. Она должна его остановить, думала она. Но это опять было, как мороженое во время диеты. Ну как она может остановить этого взрослого мужчину, если она такая слабая после потери крови? Она его легко остановит, когда почувствует себя лучше.

— Джеки, какая ты красивая. На что ты похожа сейчас, как думаешь?

— Как будто спала в сарае?

— Да. — Его губы ласкали в это время ухо. — Ты такая теплая, мягкая и желанная, очень желанная. Охрипла немного, и глаза полузакрыты. — Его руки скользнули вниз по спине до изгиба ягодиц и… остановились именно на этой волнующе изогнутой линии, тогда как губы крепко прижались к ее горлу.

— Ах, Вильям, мне нужно одеться.

— Конечно, — ответил он и отступил от нее так быстро, что она упала спиной на раковину, за которую ухватилась здоровой рукой. Он прошел к двери кухни и постоял в дверном проеме какое-то время спиной к ней. Она видела, как ходили его плечи, словно он сам себя успокаивал, глубоко вздыхая.

— Нам этого не следует больше делать, — проговорила она успокаивающим тоном.

— Мне — нет. — Его голос прозвучал решительно, как будто он сказал сам себе, что не может вновь делать то, что только что вытворял. Когда он к ней повернулся, он снова улыбался. Единственное, что она все-таки заметила — кожа у него на шее немного покраснела.

Успокоившись, Вильям подошел, быстро расстегнул ей пижамную куртку сверху донизу.

— Сейчас иди одеваться. Я застегну все пуговицы и завяжу твои шнурки. — Он поднял голову и с мольбой во взгляде добавил:

— Только молнии, Джеки, попробуй застегнуть сама.

Она засмеялась, но он уже стал серьезным.

— Сделаю все, что смогу, — ответила она торжественно, но внутри просто пузырилась от радости. Как радостно чувствовать, что тебя хотят, думала она, прибежав в спальню. Когда вам семнадцать, а мужчины вас вожделеют, это пугает. Вы представления не имеете, что вам с ними делать. В этом возрасте вы хотите, чтобы о вас думали как об интеллигентной женщине, не как о ребенке. В семнадцать вы хотите доказать матери, что вы достаточно взрослая для того, чтобы убежать из дома и заботиться о мужчине — как она и сделала. Вас раздражает, что все, на что мужчина способен — это вас лапать. Почему семнадцатилетние парни на задумываются серьезно о жизни и будущем? А в тридцать восемь не нужно доказывать ничего ни себе, ни матери. К тридцати восьми вы уже знаете, что вести дом и заботиться о мужчине — не такой уж великий выбор, всего-навсего повторение.

И вот гак бесконечно — стирать его носки, соображать, чем его накормить, и все делать снова и снова. В тридцать восемь вы хотите чувствовать, что желанны, и вы удивляетесь, что же происходит со всеми этими семнадцатилетними парнями, которые не могли удержать руки, чтобы не тискать девушек. Только женщина расслабится и захочет немножко побаловаться, как она уже замужем за мужчиной, единственное желание которого — спать после обеда в кресле до тех пор, пока не нужно будет идти спать в постель. Куда девается их прошлая энергия и все, чего они так страстно желали?

Иногда Джеки казалось, что мужчины и женщины поменялись местами. Когда она только что вышла замуж за Чарли, ей хотелось доказать ему, что ему стоило на ней жениться. Для нее это значило готовить, содержать в чистоте его одежду, ну и, конечно, летать. Ей так хотелось произвести на него впечатление своими полетами… Но Чарли больше любил проводить послеобеденное время в постели. Джеки же хотелось проводить это время в самолете.

Сейчас, много лет спустя, чувства Джеки были теми же, что и у Чарли в свое время. Она самоутвердилась и для себя, и для мира, и сейчас она не возражала бы… Да, не возражала бы провести послеобеденное время в постели с мужчиной.

Конечно, напоминала она себе, не с этим мужчиной. Этот мужчина, этот очень молодой мужчина, Вильям Монтгомери, не входит в расчет. Если уж у нее нет теперь мужчины, она должна поискать кого-то более… подходящего. Да, это слово точное. Подходящий обозначает правильный возраст, правильную социальную базу и все правильное. Означает человека, который может помочь ей на жизненных перекрестках. Да, это правильно. У мужчины постарше есть жизненный опыт в помощи женщине. При этой мысли Джеки фыркнула: у нее уже был мужчина, который больше был отцом, чем мужем. В третьем отце она не нуждалась.

Джеки тряхнула головой, чтобы в ней прояснилось. Только одно радует, подумала она. Раз в нее могли влюбиться студенты начальной школы педагогов, то и Вильям подумал, что влюблен в пожилую женщину. А она достаточно зрелая, чтобы насладиться его вниманием, разве не так? Радуйся этому и этого держись.

Улыбаясь и чувствуя себя зрелой, она сделала все, чтобы снять пижаму и надеть габардиновые брюки мужского покроя, рубашку из рейона с карманами-клапанами, а большой белый кардиган накинула на плечи. Она справилась с большой молнией на брюках, но с пуговицами не смогла. Она даже дольше обычного занималась волосами и лицом, простив себе и это. Любая женщина хочет выглядеть хорошо, разве не так? Раньше Джеки много раз посмеивалась над женщинами, которые укладывали волосы даже перед полетом на аэроплане, теперь она сама стала этим заниматься.

Придерживая полы рубашки, она прошла в гостиную, где Вильям занял себя, наводя свои порядки в ящиках ее стола. Когда она закончила комментарий по этому поводу, он повернулся и сказал ей, что выглядит она прекрасно и, судя по его глазам, не лгал.

— Что же ты подумал, выдвигая мои ящики? — сердито фыркнула она.

— Эти — ящики — дамские панталоны? — спросил он, застегивая ей блузку.

— Ясно, что нет! — вскричала она голосом шокированной классной дамы из плохого романа. — Ты можешь вести себя как надо?

— Это зависит от того, что каждый понимает под правильным поведением. С моей точки зрения, я веду себя хорошо.

— Тогда веди себя хорошо и с моей точки зрения. Наклонившись, он взял корзину для пикника и обнял ее.

— Только когда ты решишь, какова твоя точка зрения. — Он не дал ей даже шанса ответить на всю эту чепуху. — Ты уверена, что готова к этому?

Она знала, что он имеет в виду ее травму, но по ряду причин вопрос ее раздражал. Не думает ли он, что ей больше подходит кресло-качалка у камина?

— Я могу вскарабкаться на гору быстрее тебя, городского мальчика. Когда ты учился грамоте, я уже водила самолеты, запускала моторы из… — Она замолчала, потому что Вильям откровенно смеялся над ней. Она сердито сузила глаза, но от этого он только расхохотался еще больше.

— Пошли, Тарзан, пошли, — сказал он, взяв ее под руку и ведя к двери.

Кто бы поверил, удивлялась она, что малыш Вилли Монтгомери сделается таким шутником? Таким весельчаком — в истинно старомодном стиле. Может, ему и не нравилось лететь вверх дном на самолете, но ведь многие люди не считают это забавным. Но другие вещи Вильяма веселили.

Его чувство юмора было похоже на детское. Джеки веселило, когда люди, сидя в баре, обмениваются острыми словечками, но ее также смешили и шутки типа «поскользнуться-на-банановой-кожуре». Очень смешно изображая сильнейшую усталость, Вильям то и дело припадал к ней. Беспрестанно обхватывая ее руками, он то прижимался к ее шее, то клал голову на ее плечо. Она призывала его это прекратить, но в ее словах силы было не больше, чем в морских водорослях.

Положа руку на сердце, надо признать, что Джеки очень веселила игра с Вильямом. Ей не пришлось играть ни ребенком, ни молодой женщиной. Вильям был прав, когда спрашивал, что она хочет делать, когда повзрослеет. На самом деле ей хочется быть зрелой и независимой.

Когда ей было десять лет, ей хотелось быть взрослой. Раздраженная ее поведением, мать однажды сказала: «Джеки, а ты когда-нибудь собираешься быть ребенком?»

Интересно, может чей-нибудь возраст развернуться на сто восемьдесят градусов? Чтобы молодеть, старея годами? Когда она училась в высшей школе, все, что хотели дети — это играть, и хорошо проводить время. Они считали, что Джеки переполнена гордостью. Но она думала только о будущем: чем будет заниматься, как уедет из этого городка и что-нибудь совершит в жизни. Другие девочки ее возраста, когда их спрашивали, говорили, что хотят «выйти замуж за Бобби и быть лучшей женщиной на свете». Свой пренебрежительный хохот Джеки сейчас вспоминала с неловкостью.

Она пропустила игры. Упустила время ухаживания перед замужеством с Чарли. Ну, каким мог быть медовый месяц, если им пришлось провести его в аэроплане? Чарли был ее учителем в той же мере, что и мужем. Тогда ей это понравилось, и она была этому рада, но сейчас хотела расслабиться и… нюхать розы.

Вильям ее смешил. Он дразнил ее и гонялся за ней вокруг дерева, пытаясь поймать, а к вечеру он расстелил одеяло на солнце, на нагретых солнцем камнях около гребня горы, так что они сидели и любовались величественным видом. Из корзины он достал вино, сыр, хлеб, маслины, горчицу, холодную жареную курицу, крошечные порции паштета в формах в виде цветов, помидоры, холодный лимонад — в общем, пиршество. Джеки прижалась к теплому камню и опять позволила Вильяму ей прислуживать.

— Весь день ты о чем-то постоянно думаешь, — сказал он, наливая ей стакан красного вина.

— Терпеть не могу, когда ты знаешь, что делается у меня в голове.

Помолчав, он спросил.

— Скажи, что тебя занимает?

Она не хотела ему ничего говорить. Все время ее точила мысль, что скоро все, что происходит между ними, подойдет к концу.

— Я думаю обо всем, что ты вчера сказал.

— Джеки, — начал он.

Она почувствовала — он собирается извиниться и, чтобы его остановить, махнула рукой.

— Нет, ничего не говори. Я принимаю все, в чем ты меня обвинял. Ребенком я чувствовала, что должна быть лучшей, что должна добиться успеха. Казалось, не было ни одного человека, который бы понял, что я хотела стать похожей на других детей. Я пыталась. Хотела быть в компании, когда они шли в аптеку после школы, пили содовую и флиртовали с мальчиками. Но по ряду причин я не могла, видимо, делать то, что требовалось. — Она выпила вино и поглядела на сияние уже садящегося солнца. — Ты знаешь мою подругу Терри Пелмен? Когда-то я ее мало знала, но я всегда ей завидовала — во многом. В школе она всегда была окружена мальчиками. Она всегда знала о последней моде и умела все это носить. Никаких ошибок, ничего не к месту — все правильно, тогда как на мне все было, как на вешалке. Мне хотелось жить так же, как она, но у меня не получалось. Можешь ты представить, как это было?

— Да, — ответил он просто, и она знала, что он ее понял. — Я думаю, многие прыгали от одной вещи к другой по глупости. Они не понимали, что жизнь нужно планировать. Половина забавного заключается в планировании. Я много не говорил и поэтому, может, они думали, что я тупица, но я всегда все планировал на завтра и на следующий день, и еще на следующий. — Он помолчал минуту. — Я открыл в жизни нечто, что другим, видимо, неизвестно: если твой план достаточно проработан, ты можешь добиться, чтобы произошла счастливая случайность.

— Да, — сказала она, но не спросила, что бы он хотел, чтобы случилось. Она боялась… — Я тебя поняла. Как ты отличался от других — неважно, что бы это ни было, так и я: я была странной, и когда не смогла войти в компанию, я утерла нос другим детям, говоря им и себе, что они мне не нужны.

— И тогда ты влюбилась, — предположил он сочувственно.

— В Чарли? — В ее голосе прозвучало сомнение.

— Во что-то покрупнее Чарли.

Она засмеялась:

— Ах, да, в аэропланы. Ты знаешь, я обычно думала, что аэропланы мужского рода, но чем старше я становлюсь, тем больше склоняюсь к мысли, что они женского рода. Я их уже не пытаюсь победить, они стали моими очень и очень добрыми друзьями. И с ними я многое испытала в жизни.

— А как насчет мужчин?

Она вглядывалась в горизонт и не ответила ему. Он настаивал:

— Как ты хочешь построить свою жизнь, Джеки?

Она не смотрела на него, а когда заговорила, в голосе прозвучала страсть:

— Кое-что во мне изменилось. Я не знаю, что это. Долгие годы мне хотелось завоевать мир. Я так ясно представляла, чего хочу и как этого достигну. Я все завершила, собрав набор наград, и сейчас не знаю, куда двигаться. Какая-то часть меня сердится, что мир движется, когда я все стою на месте, но какая-то часть меня хочет выращивать розы и…

Внезапно она прервалась и отпила вина.

— И иметь детей, — дополнил он с удивляющей и раздражающей точностью.

— Какая нелепость! Ты знаешь, что две девочки из моего класса сейчас бабушки? Что я буду с детьми делать? Кроме того, какой мужчина моего возраста захочет строить семью с начала?

Она остановилась, потому что протестовала как-то чересчур горячо.

Джеки слишком была занята самолетами и заботами о Чарли, чтобы думать еще о выводке детей.

— Я вижу, что на самом деле я хочу всего. Все, что предлагает мир, то я и хочу. Но не хочу брать что попало: только то, чего у меня нет.

Вильям засмеялся, и, освещенное солнцем, его лицо сделалось особенно красивым.

— Все я тебе не смогу дать, но я очень хочу на тебе жениться, и у тебя будет столько детей, сколько ты захочешь.

Джеки знала, что он предлагает серьезно, и ее рот пересох. Внутри нее возникло почти непреодолимое желание сказать ему «да». Чувство было почти такое же сильное, как тогда, когда она впервые увидела аэроплан. Тогда она ничего не знала о мире. Она не представляла жестокость людей, что они будут судить о ней и ее способностях еще до встречи с ней Сейчас она стала старше, у нее больше опыта, она больше знает о боли и радости, и она знала, что люди будут говорить. Если она выйдет замуж за Вильяма, они ничего не увидят в этом браке, кроме разницы в возрасте.

— Не отвечай, — сказал он, силясь улыбнуться. — Это только мысли вслух.

— Да, только мысли. — Она попыталась справиться с выражением лица, так что, когда она повернулась к нему, он не увидел, что у нее в глазах. — Мы слишком серьезны. А мы должны подумать, кто будет чистить кухню. И ты наведешь в моей кухне тот порядок, какой я хочу, и в моем столе тоже.

— Ха, да знаешь ли ты, что у тебя пакет спиц и ниток лежит в столе, а пассатижи в корзине для шитья?

Ничего такого она не знала, но не сомневалась, что так оно и есть. Иногда человек бывает так занят, что кладет вещи, где работал, но ведь это не его забота, не правда ли?

— Не имеет значения, где я держу вещи. Эго мой дом!

— Только временно. Разве я не упомянул, что все дома в Эренити — моя собственность, так же, как и земля?

Джеки рассмеялась. Только Монтгомери мог таким бесцеремонным тоном сказать, что владеет городом.

— Так, значит, ты получил эти дома в свой двадцать первый день рождения?

Она так пошутила, но по тому, как Вильям покраснел, она сообразила, что не ошиблась, и развеселилась.

— Всякий другой человек на земле просил бы подарить ему путешествие вокруг земного шара или дворец, или даже бриллиантовое ожерелье, а что просит мой прочный, как скала, всегда наперед рассчитывающий Вильям? Город призраков! Разрушенный, ничего не стоящий старый город, который люди бросили, когда город еще жил. Что же заставило тебя просить о таком подарке?

Он напряженно взглянул на нее:

— Я мог построить здесь летное поле.

Ответ был простой, а сказано было много. Он говорил, что всегда все планировал: и городок, и аэрополе было для нее приманкой. Несмотря на то, что она была замужем за другим мужчиной и не имела намерения возвращаться в свой родной городок, Вильям планировал привезти ее обратно. Как это он тогда сказал? Что, если план достаточно проработан, можно добиться, чтобы произошла счастливая случайность. Не потому ли она сейчас здесь, что он хотел ее так сильно и планировал так тщательно, что она вернулась?

Она смеялась над ним, но это сработало, и она почувствовала себя польщенной. Чарли никогда не завоевывал ее: у него всегда было чувство, что он облагодетельствовал ее, увозя из ничтожного Ченд-лера. Он позволял Джеки завоевывать его с помощью работы, работы и работы. И вот перед ней теперь был мужчина, который провел целые годы, обдумывая, как завоевать ее.

— Свою ценность я узнала благодаря тебе, — сказала она ласково. — Я почувствовала себя так, как будто я — драгоценность.

— Ты и есть драгоценность.

В его голосе прозвучала такая искренность, что Джеки смутилась.

— Благодарю тебя, — еле слышно прошептала она.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Это просто рай, думала Джеки, это как сделать одну за другой пятнадцать «бочек», это так же хорошо, как сама жизнь. Она лежала на своей хорошенькой кушетке, занятая лучшим, что можно вообразить: слушала радиопрограмму, включенную Вильямом. На самом же деле она наблюдала, как он начищает свою и ее обувь, целую гору футовой высоты. Он ворчал на нее, а она ненавидела его за мужскую самонадеянность, но, может, и ей неплохо открыть корзину для рукоделия и взять ножницы вместо пассатижей. И, наверное, будет неплохо надеть сияющую обувь…

За окном дождь, Вильям затопил камин, изгнав из дома холодный ночной горный воздух. Он же настоял на том, чтобы Джеки прилегла на кушетке, накрыл ее теплым одеялом, и теперь ей ничего не остается, как тихо лежать и слушать радио. И наблюдать за ним, подумала она. Кто бы мог подумать, что вид мужчины, делающего что-то очень домашнее — вроде чистки обуви — будет так ее волновать? Но это простое занятие заставляло ее больше думать о любви, чем его поцелуи. А ведь Джеки точно известно, что не на страсти основан хороший брак… Ведь, если что-то нужно смонтировать, один из вас должен читать инструкцию, пока другой собирает. Джеки всегда казалось, что мужчины не любят получать от женщины вообще какие-нибудь распоряжения. Эти мелкие споры могут испортить вечернее и послеобеденное время.

Джеки твердо знала, что влюбленные должны уметь сосуществовать день за днем, чтобы иметь возможность жить в мире и гармонии.

Вот это и было ее трудностью в отношениях с Вильямом. С ним было чрезвычайно легко жить, если забыть эту его глупую идею все планировать, а также требование, чтобы она клала вещи туда, куда положено — по его мнению. С ним было легко жить — каждый день, день за днем. Когда он был голоден, он не высматривал, где ближайшая женщина, которая приготовит ему горячую еду, как будто для нее это выделение желез — вроде грудного молока. Он не ждал, что она все на свете для него сделает. Вот сейчас он полирует Джеки туфли, а она делала это за свою жизнь всего лишь пару раз. В конце концов, кому было замечать, чищены ее туфли или нет? Другим пилотам? Чарли? Аэропланам?

Его голос вывел ее из задумчивости.

— Джеки, — сказал он, и кротость в его голосе немедленно заставила ее броситься к оружию. Голос прозвучал так, будто он сделал что-то, что не должен был делать, или же собирался сделать то, что делать не должен.

— Да? — откликнулась она тоже невинно.

— Приводя в порядок твой стол, я нашел нечто очень интересное.

— Ну и что же это было? Ножницы, выступившие из шеренги на полдюйма?

Он не обратил внимания на ее насмешку, так что она поняла, что он поймал довольно крупную рыбу.

— Я нашел письмо из журнала, в котором тебя просят написать для них что-нибудь о полетах.

— А-а, — протянула она, пытаясь придумать, как его перевести на другую тему. Но она знала, что его главная цель — вставить ее имя в книги по истории и, раз он не может сделать ее победительницей гонок, может, он преуспеет в превращении ее в писательницу.

— Я думаю, что это великолепная идея, — продолжал он кротко, — все, что ты знаешь об аэропланах — бесценно. Ты можешь помочь новому поколению молодых женщин научиться летать, приохотив к этому через чтение. Ты можешь поделиться своим мастерством и вдохновить целую нацию.

— Да, правда, если я сделала бы это, у меня не было бы нужды снова садиться в аэроплан. Тогда я могла бы отрастить крылья и лететь прямо на небеса.

Снова он проигнорировал ее замечание.

— Посмотри на это.

Журнал прислал статью как образец: Найте Стинсон, летающая машинистка, рассказывает о своем первом полете. Просматривая статью, он насмешливо фыркнул.

— Летающая машинистка, между прочим. А ты — истинный пилот.

— К твоему сведению, Найте — моя подруга, и пилот замечательный. — Ее голос прозвучал немного враждебно, как будто она была готова сражаться за свою подругу.

— Извините меня, я не хотел тебя обидеть. Прости, если мне случается подумать, что ты лучший пилот на свете — среди мужчин и женщин. Даже архангел Гавриил завидует твоим полетам.

Когда она взглянула на него, он улыбнулся ей так, что она поняла — он ей отплатил.

— Почему же ты не хочешь попробовать писать?

С беспомощной улыбкой она подняла забинтованную руку, показав ему, что такая задача ей непосильна. Вильям моментально схватил перо и бумагу.

— Расскажи, о чем тебе хотелось бы поведать, я это запишу.

— Полеты развлекают, поэтому мне это нравится. Вы тоже должны это испытать.

— Посерьезнее, Джеки. У тебя должно быть нечто, что ты хотела бы сказать миллионам молодых женщин, интересующимся, как стать пилотом.

Она подумала немного, потом засмеялась.

— Кое-что я могу сказать миру. У тебя ручка наготове?

С удовлетворенной улыбкой Вильям начал писать:

— Если женщина занимала когда-нибудь нижайшую ступень на социальной лестнице, она останется на ней до конца жизни, невзирая на то, чего потом достигнет. Даже если ей случится стать президентом Вселенной, люди скажут: «Мисс Джоунс, прежде секретарь, сейчас президент Вселенной». Сложность в том, что она подпрыгнула выше себя, ибо в глубине души мы все осознаем, что мисс Джоунс на самом деле только секретарь в приемной. С другой стороны, если мужчина сделается президентом Вселенной, люди говорят: «Мистер Джоунс, который раньше трудился в почтовой конторе, сейчас управляет Вселенной». Сложность в том, что этот мистер Джоунс слишком великолепен, чтобы занимать такое низкое положение. Различие между ними в том, что мисс Джоунс — это секретарь, претендующий быть мировым лидером, а мистер Джоунс — это мировой лидер в процессе развития, даже когда он сортирует почту.

Еще до того, как она закончила первое предложение, Вильям отложил ручку и перестал писать. Полностью закончив свое заявление, она самодовольно засмеялась. Ей не хотелось писать статьи, похожие на засахаренные, пахнущие фиалками вещи, пытаясь убедить молодых женщин идти в авиацию. Чтобы летать на самолете, женщине нужно быть самоуверенной, потому что мир авиации очень грубый. Нужно очень жестко конкурировать с мужчинами, полагающими, что вас ждет неудача уже потому, что вы женщина, а кроме того, по их мнению, вы обязательно должны быть не сообразительны и некомпетентны.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросила она невинно.

— То о чем я думаю, не подойдет для этого журнала. Ладно, я хочу есть. Пойдем спорить, кто будет нарезать тебе еду. Мне нравится путь, ведущий меня к победе.

Его помощь на кухне она приняла со смехом.

Когда Джеки проснулась на следующий день, у нее было ощущение радости бытия. Она была еще нездорова, ведь так? Ну, ладно, точнее — не совсем здорова, но все-таки в той мере, что не должна принимать решение об уходе Вильяма. Когда она выздоровеет, он, конечно, должен уйти, но сейчас можно отложить это решение. Он ее друг, и он ей помогает. Вот и все, что их связывает.

Какое изумительное воскресное утро! Вильям приготовил пироги с черникой, пропитав их маслом с сиропом; она оба хохотали, как дети. Странно все-таки, как по-детски могут вести себя двое взрослых, когда их никто не видит. Все, что они говорили, казалось им или очень остроумным, или смешным. Она не помнила, чтобы они столько хохотали, даже когда были детьми. Джеки всегда рассматривала жизнь как вызов, где что-то завоевывают, а Вильям, видно, считал, что Джеки — его вызов. Что бы ни было в прошлом, настоящее было другим: вместе им было легко и весело.

После завтрака Вильям мыл посуду, а Джеки, изображая великое страдание от боли, которой не было, вытирала. Когда посуда была чистая, они пошли в столовую, где Вильям предложил читать ей комиксы из газеты. Совершенно естественно, что она должна была сидеть в кольце его рук, чтобы можно было разглядывать картинки, а как еще сидеть? Вот она и ела яблоко, откусывая с ним по очереди — раз она, раз он. В общем, сцена из рая.

Звук рожка и шуршание гравия приближающейся машины вызвали на лице Джеки выражение ужаса.

— Это Терри, — сказала она в страхе, как будто это самое ужасное, что могло случиться. В следующую секунду она отбросила руку Вильяма и встала, в суматохе пытаясь прибрать комнату. Казалось, всюду бросаются в глаза признаки совместного проживания с Вильямом, и она судорожно пыталась уничтожить все следы.

— Что с тобой произошло? — спросил он, не двигаясь с кушетки.

— Это Терри, — повторила она снова, как будто эти слова все объясняют. У большого кресла стояли домашние туфли Вильяма. Его рубашка с оторванным карманом свисала из ее корзины для шитья: она обещала ее зашить, когда заживет рука. Его плащ висел на вешалке у двери.

В суматохе она пыталась все это собрать, но ее руки уже были заняты — она искала место, куда все это можно спрятать. Что, если у Терри появится причина заглянуть в кладовку? Джеки двинулась в спальню, потом остановилась. Это было последнее место, где можно прятать вещи Вильяма.

Неслышно перед ней появился Вильям и взял вещи из рук.

— Я уберу их, — сказал он спокойно.

В его тоне было что-то такое, что ей не хотелось бы слышать. Без сомнения, она задела его чувства, но сейчас она об этом не могла думать. Об объяснении с ним она должна беспокоиться позже.

— Терри не должна видеть, что со мной здесь живет мужчина, — сказала она, пытаясь прикрыть ложью свои действия. Но один-единственный взгляд в глаза Вильяма сказал ей, что он ей не поверил. Он понял, что она смущена присутствием мужских вещей в ее столовой только потому, что это вещи «неподходящего» мужчины, молодого человека. Более того — не такого мужчины, которого она с гордостью представила бы своим друзьям.

Пока Джеки искала еще какие-нибудь следы присутствия Вильяма, она старалась не думать, что делает. Позже она убеждала себя (и Вильяма), что она только старалась защитить свою репутацию.

Она взглянула на него, нагруженного вещами:

— Может быть, ты… — начала она.

— Конечно, — ответил он, повернулся и пошел по лестнице наверх.

Она хотела его позвать, но остановилась, услышав громкий стук в дверь. Она повернулась и пошла открывать.

— Чем, в самом деле, ты занимаешься? — спросила Терри, — я стучала четыре раза. Только сегодня утром я услышала о несчастном случае с тобой. Почему ты не позвонила? Может, я смогла бы приехать ухаживать за тобой.

— Как мило, что ты предлагаешь помощь, но я уже здорова. В самом деле…

— А мне сказали, что это не так.

Терри вошла после Джеки и осмотрела комнату. На взгляд Джеки, улик пребывания другого человека не было, но комната неуловимо изменилась: меньше беспорядка и больше аккуратности.

— Что-то происходит, — сказала Терри, повернувшись и пристально вглядываясь в подругу. — Что происходит?

— Ничего, — ответила Джеки, но должна была прочистить горло в середине слова: даже на собственный слух прозвучал так, как будто она лжет.

— Мм… — протянула Терри, совершенно неудовлетворенная. Так что ты делала эту неделю?

Как будто обессилев (что было на самом деле), Терри прямо упала в большое низкое кресло. Ее муж на этой неделе потерял еще одну работу, и у них было сражение. «Работа — это же не связка ключей, — кричала она на него, — ты не мог ее потерять без причины. Что ты натворил?» Что потом случилось, лучше не вспоминать. Только несчастный случай с Джеки дал возможность Терри уехать из дома сегодня.

Но ей не хотелось говорить о своей жизни, она ни думать, ни говорить о ней не хотела. У Джеки захватывающая жизнь, у Джеки есть все, что может быть хорошего в жизни, все, что должен иметь человек.

Усаживаясь поудобнее, Терри засунула руку под подушку кресла и — как малышка Джек Хорнер — вытянула лакомство в виде мужского носка.

С носком в руке она выглядела озадаченной. Затем, увидев, как покраснела Джеки, и как Джеки вырвала носок у нее из руки, Терри рассмеялась.

— У тебя есть мужчина, — смеясь, констатировала она. — Так вот почему ты так долго не открывала дверь. Ну, признайся, кто же он?

Видимо, даже неудачное замужество не может излечить женщину от мечты о любовной связи. Хотя собственный муж оказался не так хорош, Терри продолжала свято верить, что где-нибудь именно ее ждет не дождется рыцарь и настоящая любовь.

При виде смущения Джеки Терри начала настаивать:

— Кто он? Не могу поверить — что-то происходит, а ты ничего мне не рассказываешь. Я не могу прислушиваться ко всем шептаниям в городе, так что ты облегчишь мое положение, если сама скажешь мне, кто он.

— Никто, — твердо ответила Джеки. — Хочешь чаю?

— Конечно, но информации я хочу больше.

То, что происходит в моей жизни, не касается Терри, огрызнулась мысленно Джеки. Но Терри здесь была ни причем, так что Джеки силилась не терять терпения, невзирая на множество неуклюжих, наводящих и смущающих вопросов, которые задавала Терри.

— Какого чая тебе заварить? — наконец, спросила Джеки, так вцепившись рукой в банку с чаем, что побелели костяшки пальцев.

— Тот, что ему завариваешь, — самодовольно сказала Терри, сделав Джеки гримасу.

— Ищете что-нибудь? — спросил Вильям у сына Терри. На первый взгляд, «мальчик», кажется, не делал никаких пакостей, только бродил около самолета, припаркованного в ангаре, но Вильям знал всех в Чендлере. Мужчины семьи Пелмен были никчемны, ленивы, тупы и враждебны. Вильям не доверял бы этому переростку даже в церкви.

— А ты что тут делаешь? — спросило большое дитя, сердито вздернув густые черные брови. Он был красив грубой красотой — толстогубый, с глубоко посаженными глазами, и полон того духа борьбы, который людям часто придают тупость и пренебрежение к другим. Хотел он этого или нет, но, казалось, он бросал вызов всякому, кто вступал с ним в контакт; всякому, кто мог намекнуть, что он не такой сообразительный, как все остальные.

Внезапно выражение его лица прояснилось: он обрадовался своей догадливости, точно обезьяна, когда она сообразит вдруг, как решить задачу, поставленную перед ней ученым.

— Да ты при ней, что ли?

— Простите? — с каменным лицом спросил Вильям. Он не был уверен, но, кажется, этому Пелмену было около восемнадцати и звали его Лэри.

— Здесь эта Джеки. А ты при ней, точно? — К ужасу Вильяма, Лэри подтолкнул его локтем, как будто они были лучшие друзья, парни с общими тайнами.

— Я на нее положил глаз, когда она только появилась. Мать сказала — хоть она вообще-то ничего не соображает — ну, что эта леди облетела весь мир, и я сразу сообразил, что она делает кое-какие штучки. Понял, о чем я? — Он подмигнул Вильяму. — Делает кое-какие штучки, о которых леди в Чендлере и слыхом не слыхивали. Так вот, сейчас Джеки в этом задрипанном городке, а я так и не слыхал, что бы она с кем-то была, понял, о чем я? Так я сообразил, что она прямо извелась по мужику. И думаю — вот и помогу ей успокоиться. Она старая лошадка, но я соображаю: она будет на седьмом небе от счастья, когда к ней в постель попадет настоящий мужик. Может, она томится по этому делу все это время, да еще после того, как занималась с этими любителями, парнями-иностранцами. Ясно, я понял, что ты тут первый, ладно, давай, делай, что хочешь. Нормально — ты Монтгомери, и… порядок. Слушай, а потом дашь мне отступного — я ее ведь первый заметил. Можешь работу дать мне и отцу, ну и… премия сейчас… и потом. Что скажешь?

— Ты не видела мои туфли?

Молча ужаснувшись, Джеки повернулась к кухонной двери и увидела стоящего там Вильяма, с выражением потерявшегося мальчика на лице. Только что она потратила тридцать минут, пытаясь заставить Терри поверить, что у нее нет никакого мужчины, уж точно никого из Чендлера, и вот оно — Вильям на пороге. И спрашивает о своих туфлях, ни больше ни меньше.

Она была готова убить его, но знала — чтобы она ни сказала, будет еще хуже. Через час после того, как Терри увидит Вильяма Монтгомери в ее доме, весь городок Чендлер будет жить сплетней, что старушка Джеки ухватилась за малыша Вильяма.

— Неужели это Вилли Монтгомери? — воскликнула Терри. — Я не видела тебя целую вечность. Что ты здесь делаешь?

«Что собирается Вильям сказать на это? Собирается сказать правду? Что он вертится все время около меня, точно так, как делал это в детстве?» — пронеслось в голове Джеки.

— Джеки и я собираемся вести вместе бизнес.

— Как мило! А как твои родители поживают?

Пока Вильям отвечал на эти вопросы, Джеки вглядывалась в него. Обычно Вильям был очень аккуратный, волосок к волоску, рубашка тоже всегда заправлена. Сейчас он был растрепан, а на его щеке было темное пятно, как будто or ушиба. Поглядев на его руки, она увидела, что костяшки пальцев на правой руке слегка кровоточат. Когда он увидел, куда направлен ее взгляд, он спрятал руку за спину и держал ее там, отвечая на вопросы Терри о его семье.

— Ну, и каковы твои успехи в школе? — продолжала спрашивать Терри.

Это дало Джеки долгую минуту передышки, потому что она поняла, что в голове Терри не укладывается, что Вильям может быть мужчиной, состоящим при Джеки, человеком, которого бы Терри допрашивала с удовольствием следователя времен испанской инквизиции.

Суть дела была в том, что Терри расспрашивала Вильяма таким тоном, каким взрослые говорят с детьми. Каждую минуту Джеки ждала, что услышит вопрос, моет ли Вильям уши.

— Так ты помогаешь Джеки? — удовлетворенно говорила Терри. — Как ты великодушен, притом, что и своя жизнь требует внимания. У такого красивого молодого человека, как ты, должно быть, сотни хорошеньких подружек.

— Есть несколько, — ответил Вильям, добродушно улыбаясь.

Эта улыбка вызвала в Джеки ярость. Это была улыбка мальчика, который убеждает пожилую женщину, что он старается вести себя наилучшим образом.

Снаружи клаксон затрубил беспрерывно: ужасный сын Терри домогался, чтобы мать уезжала, и немедленно.

— Если тебе понадобится любая помощь при уходе за Джеки, дай мне знать. — Терри говорила это, надевая шляпку, которую ей подал Вильям. — Ты всегда был джентльмен, правда ведь, Джеки. Ты вспомни, какой он был. Даже когда он был маленьким мальчиком, он был такой вежливый.

Джеки не хотела ничего отвечать: она не хотела вспоминать, что знала Вильяма маленьким мальчиком.

— Да, конечно, ты помнишь, — повторила Терри, не получив ответа от Джеки. — Ты ведь была его няней, и обычно он тебя сопровождал везде. Ну и эскапады вы оба вытворяли! А сейчас, Вилли, как это приятно, что ты помогаешь Джеки, когда понадобилось. Ну, хорошо. Пожалуйста, передай привет твоим родителям. Может быть, ты бы сошелся с моими ребятками.

— Да, — сказал Джеки чрезвычайно противным тоном, — может быть, мы сможем поиграть с ними в следующий раз… В песочнице. Или, может, лучше пойти с ними в цирк. Они могут покататься на слонах и поесть сахарной ваты.

Терри выглядела удивленной и сконфуженной, слыша ее голос, полный ненависти.

— Хорошо… возможно…

— У Джеки болит рука, — сказал миролюбиво Вильям, и его спокойствие раздражало Джеки еще сильнее. — Это из-за руки она в таком напряжении.

— Проводишь меня до машины, хорошо? — обратилась Терри к Джеки.

Крепко прижав руки к бокам, Джеки пошла со своей подругой к машине, где ее огромный сын сидел, возвышаясь над рулем. Когда они подошли, он отвернул голову, но Джеки успела заметить полосу высохшей крови — от носа через всю щеку.

— Не думай, что ты можешь от меня отвертеться, — весело сказала Терри, когда они подошли к машине, — я все выясню, что за мужчина у тебя появился.

Джеки сжала зубы.

— Вильям не ребенок, и ты это знаешь. Ты даже не заметила, что он стал мужчиной, — неожиданно выпалила она.

Терри выглядела обескураженной, как будто Джеки выговорила, что это не так.

— Ты считаешь, что я задела его чувства, спрашивая о его родителях? Дети в таком возрасте очень чувствительны.

— Вильям не ребенок. — Голос Джеки прозвучал громче, чем ей хотелось бы. Ну почему она не может быть более мудрой и хладнокровной? Нет, она это может, так же, как может рассказать Терри о том, что начинает чувствовать к Вильяму.

— Конечно, нет, — сказала спокойно Терри. — Вилли не ребенок, но уж если ты видела когда-нибудь кого-то в пеленках, то всегда его и видишь в этих пеленках. — Она склонила голову набок. — Да что с тобой делается? Я думаю, очень мило, что Вильям заботится о тебе. Уж ты, точно, частенько заботилась о нем когда-то. Помню его всегда позади тебя. Все в школе обычно посмеивались над тем, как бегал за тобой Вилли Монтгомери. — Она закончила речь и, обняв Джеки за плечи, грустно взглянула на нее. — Вилли должен быть тебе самым близким, пока у тебя нет собственных детей.

— Ну да, если бы я родила его в десять лет! — выпалила Джеки очень ядовито.

Терри испугалась горячности Джеки.

— Извини, — сказала она миролюбиво, — не сомневаюсь, что бездетность должна быть для тебя болезненным напоминанием. Я ничего не имела в виду, кроме того, что сказала. Только считаю, что очень хорошо, что Вилли здесь с тобой. Он очень добр.

Джеки не могла больше ничего слышать, абсолютно ничего, Терри назвала все, как надо, и добилась того, что Джеки почувствовала, что ей добрая сотня лет. Если верить Терри, Джеки — старая бездетная женщина, уже прожившая своей век, и теперь без всякой надежды на будущее. По мнению Терри, Джеки должна быть благодарна, что юный мужчина, такой, как Вильям, «помогает» ей, пока она калека. У Терри это прозвучало так, как будто не рука у нее порезана, а Джеки больна по меньшей мере возрастным артритом — передвигается в инвалидном кресле, а милый, юный Вилли Монтгомери, от всей доброты своего сердца, катит эту инвалидную коляску.

Терри взялась за ручку дверцы машины, но потом быстро ухватила Джеки за плечо и отвела в сторону, чтобы ее не мог услышать сын.

— Не думай, что забуду об этом твоем мужчине. Тебе не удастся сохранить от меня секрет.

— У меня нет от тебя секретов, — ответила Джеки сердито и честно.

Терри глядела так, как будто ей хотелось заплакать. Джеки была в ее жизни в центре внимания, и она не могла даже вообразить, что она ее обидела. Может быть, Джеки говорит правду, и у нее просто нет мужчины. Может быть, Терри не права? Может быть, в Джеки поднялась внезапная, необъяснимая враждебность, потому что Терри что-то приняла за правду — а это не так, и сейчас Джеки смущена, потому что на самом деле у нее никого нет.

— Помнишь, я тебе рассказывала об Эдварде Брауне? Он снова о тебе спрашивал, — сказала она мягко, взглянув на своего мрачного большого сына, сидящего в машине. — Он о тебе спрашивал несколько раз. Ты в самом деле ему нравишься, а он — добыча неплохая.

Внутри Джеки эмоции прямо клокотали — она не могла говорить. Терри приняла ее молчание за поощрение.

— Он очень милый человек, Джеки, — убежденно сказала Терри. — Ему около пятидесяти пяти, вдовец. Его дети выросли, так что с ним у тебя трудностей не будет. Ты же знаешь, неродные дети могут создавать хлопоты. Он достаточно состоятелен, так что сможет поддерживать тебя после того, как ты перестанешь летать.

Джеки знала, что имеет в виду Терри: «Когда ты образумишься, решишь стать взрослой и бросишь возиться с этими дурацкими самолетами, тогда этот человек позаботится о тебе».

Терри даже не представляла, какие мысли проносятся в голове у Джеки. По ее мнению, положение Эдварда Брауна было чудесным. Мужчина, владеющий всеми обувными магазинами в радиусе сотни миль, с приятным домом, украшенным антиквариатом, унаследованным от родителей. Сильный и надежный мужчина, уют в доме были для Терри воплощением мечты. Ей не хотелось больше жить с треволнениями. Пьяная ярость ее мужа и кровавые битвы между ним и сыновьями волновали ее больше, чем хотелось бы. По мысли Терри, счастье — это покупка чего-то хорошенького и хрупкого с чувством уверенности, что это не разобьют за двадцать четыре часа.

— Такой приятный мужчина, этот Эдвард Браун, — продолжала воодушевленно Терри — он живет в Чендлере пятнадцать лет, и все его только хвалят. Ни одного скандального слова. Его жена тоже была милая, и они, точно, жили в большой любви. Он очень горевал, когда она умерла два года назад — как я понимаю — он теперь очень одинок. Любая незамужняя женщина в Чендлере от двадцати до пятидесяти хотела бы быть с ним рядом. Он встречается с женщинами и сейчас, но с одной и той же не бывал больше двух раз. А о тебе он спрашивал несколько раз. Я говорила ему, что он может позвонить тебе, но он сказал, что хочет знать, как ты к этому отнесешься. Я думаю, он робеет. Джеки, уж я-то знаю, какая ты можешь быть требовательная. Думаю, что он считает тебя знаменитостью, так что немного побаивается звонить тебе без предварительного разрешения. — Терри настойчиво глядела в глаза Джеки:

— Можно ему сказать, чтобы он позвонил?

— Я… Я не знаю, — честно призналась Джеки. «Ну, почему жизнь должна быть такой запутанной?»

Дежки поняла, что другого пути освободиться от Терри нет, как только позволить ей позвонить этому Эдварду Брауну. А почему бы Джеки и не встретиться с этим очень и очень подходящим мужчиной? Разве она занята еще кем-то? Или хотя бы встречается с кем-то еще? Любит другого мужчину? Нет, у нее этого нет. Она полностью и абсолютно свободна. И кроме того — ее тяга к Вильяму, может, на девяносто процентов состоит из одиночества. Ее обычно окружали люди, а сейчас она вдруг оказалась так одинока, что, возможно, любой мужчина, неважно какого возраста, будет казаться ей хорошим.

— Скажи ему, пусть позвонит, — разрешила Джеки с каким-то слабым чувством вины.

Терри крепко обняла свою подругу, а потом села в ржавую старую машину позади своего сердитого сына, который помчался прочь с такой скоростью, что летящий гравий из-под колес ударил Джеки по ногам.

Когда Терри уехала, Джеки решила сейчас же объясниться с Вильямом. Ей не понравился тот факт, что он так вульгарно объявил о своем присутствии Терри, и, имей Терри немного больше проницательности, она могла бы сообразить, что Джеки и Вильям были… были каким-то образом вместе.

В доме она обнаружила, что Вильям, сидя, на кушетке, читает газету. Он посмотрел на нее — казалось, он ждет, что она сядет рядом, и они закончат читать комиксы, как будто визит Терри ничего не изменил.

Едва закрыв дверь, она сказала жестко:

— Я хочу с тобой поговорить.

— Что я опять натворил? — спросил он изумленно.

Она не собиралась легкомысленно отнестись к предмету разговора. Что, он не соображает, какого рода пересуды могут пойти?

— Можешь убираться с этой своей игрой с Терри в маленького мальчика, это не для меня.

Господи! Она только намеревалась отругать его за то, что он подверг опасности ее репутацию, скомпрометировав ее, когда вошел в комнату, спрашивая о своих туфлях. Но с губ сорвались совершенно другие слова.

— Как ты мог позволить Терри обращаться с собой, как с ребенком? — допытывалась она. Пару раз Вильям моргнул, глядя на нее.

— Так это тебе причинило боль? — И он, подняв газету, закрыл ею лицо. — Пожилые всегда относятся к более молодым, как к детям. Всегда. И они всегда так будут относиться, и неважно, сколько тебе лет.

Как ей показалось, Вильям таким образом положил конец дискуссии, но Джеки вдруг ужасно рассердилась.

— Пожилые! — зашипела она. — Что это значит? Терри моего возраста, она даже на три месяца меня моложе!

Совершенно невозмутимый, Вильям перевернул страницу газеты.

— Некоторые и в двадцать старики, а другие молоды и в шестьдесят.

— И что именно это доказывает?

Вильям не затруднил себя ответом, что рассердило ее еще больше. Продолжая читать эту проклятую газету, он закрывал ею свое лицо, так что она его не видела. Трудно, просто невозможно кому-нибудь найти серьезный аргумент для самой важной в жизни темы. С самого начала она была уверена, что Вильям ошибается, несерьезно принимая во внимание разницу в их возрасте. Он вел себя так, как будто это неважно.

— Что ты сделал с сыном Терри? — спросила она пытаясь другим путем заставить его реагировать.

— Изо всех сил старался научить его манерам: он кое-чему еще должен поучиться.

Джеки отчасти хотелось поблагодарить его за вмешательство, а отчасти она была немного раздосадована. Всякая женщина хочет быть прекрасной принцессой, за честь которой сражается красивый молодой мужчина, который затем непременно окажется принцем. Но в реальном мире Джеки не нравилось заключение, что она принадлежит Вильяму, и поэтому он имел право делать что-то самоуправное, вроде того, что он проделал с сыном Терри.

Принцесса или нет, но ответ Вильяма подействовал — паруса на лодке у нее спущены. Она чего-то добивалась от него, но не знала — чего именно.

— В городке есть человек, который хочет со мной встретиться, — сказала она, стараясь, чтобы это прозвучало обыкновенно, но даже по тому, как она говорила, было заметно, что ей хочется вызвать у Вильяма ревность. Когда он не поднял глаз от газеты, она промурлыкала:

— Терри говорит, он ужасно милый… Эдвард Браун. Ты его знаешь? Терри сказала, что он замечательный человек. В годах, с жизненным опытом. Он прожил в браке долгие годы — уже объезжен, так сказать. Должен понимать женщин…

Она все стояла, ожидая хоть какой-нибудь реакции от него. Наконец он медленно свернул часть газеты, которую читал, так, чтобы эта часть была поверх других разделов, и начал читать другой раздел.

— Я думаю, что должна с ним встретиться, — сказал он из-за газеты.

— По… Что?

— Мистер Браун — это милый человек. Он очень нравится моей маме, да и отцу тоже.

— Ты хочешь, чтобы я встретилась с ним? — Даже она сама слышала у себя в голосе недоверие.

— Я думаю, ты должна пойти. — Он взглянул на нее из-за газеты. — В самом деле, Джеки, тебе нужно осмотреться. Ты не можешь от Чарли перейти ко мне. Тебе нужно посмотреть, какой здесь есть выбор.

Она не знала, было это сказано, чтобы ее рассердить или только сконфузить.

— К твоему сведению, я знакома с массой мужчин, кроме тебя и Чарли.

— Ммм, — заметил он. — «Иностранцев, парней-любителей…» — Любителей?.. это были слова не Вильяма. Звучало почти как цитата кого-то еще.

— Что с тобой происходит такое?

— Я не представляю, что ты имеешь в виду. Ты сказала, что Терри предложила тебе встретиться с Эдвардом Брауном. Я согласен, что ты должна пойти. Что я сказал не так? Я понял, что ты хочешь встретиться с мистером Брауном, или ты не об этом говорила?

Что она могла сказать? Что она просто хотела, чтобы он ревновал?

— Да, конечно, это хорошая мысль. Я… я скажу Терри.

Неожиданно зазвонил телефон. Джеки машинально взяла трубку. Звонила Терри, чтобы сказать ей, что она только что «случайно» встретила Эдварда Брауна на улице, они стали разговаривать и, видимо, Эдвард хочет пригласить Джеки сегодня вечером.

— У тебя все в порядке? — Терри задала этот вопрос так, как будто она спрашивала Джеки, рада ли она получить пару миллионов долларов.

Джеки отказалась говорить о том, что она делает.

— Хорошо, — отвечала она Терри. — Да, я встречусь с Эдвардом в «Коесеветри», самом лучшем ресторане Чендлера, в восемь вечера сегодня.

— Ах да, Джеки, — сказала Терри, — надень это свое бежевое шелковое платье. То, с золотыми пуговицами.

— А я думала надеть комбинезон, который надеваю для работы в самолете, — насмешливо протянула Джеки. Она сыта по горло теми, кто считает, что она не знает, как себя вести, как одеваться и как распоряжаться собственной жизнью. Тут же она почувствовала себя виноватой, что разговаривает с Терри так язвительно. — Я там буду и постараюсь выглядеть респектабельно.

— Ну хорошо, — сказала нерешительно Терри, сознавая, что снова она что-то сделала не так. Но в то же время она чувствовала — цель оправдывает средства, потому что была уверена, что Джеки и Эдвард отлично подойдут друг другу и влюбятся немедленно. И когда-нибудь Джеки еще будет ей благодарна за это знакомство.

Опустив трубку, Джеки взглянула на Вильяма, на его лицо, закрытое газетой.

— У меня встреча сегодня вечером, — сказала она, и ей казалось, что сердце у нее стучало прямо в горле. Очень глупо, но она вдруг представила Вильяма, отбрасывающего газету в сторону, обнимающего ее и говорящего ей, что она не должна идти на свидание с другим мужчиной.

Но ничего подобного не произошло. На самом деле Вильям сделал какое-то замечание, не имеющее значения, так что Джеки, опустив плечи, поплелась из комнаты. Ей не привелось увидеть, как Вильям смял в ком газетные страницы и как швырнул этот ком в камин с такой силой, что подвинул большое полено. Это полено вывернуло ближнее полено на пол, так что он чуть не сжег коврик при камине. Джеки не привелось увидеть, как пламя на прикаминном коврике, на полу, и на ковре, и на четырех журналах Вильям затаптывал с такой яростью, что менее прочный пол просто провалился бы. Через час или позже, когда она вернулась одетая, Вильям все еще спокойно читал газету, как будто уход Джеки на свидание не имел для него никакого значения.

Джеки должна была отметить, что, если судить только по внешнему виду, в Эдварде Брауне было все, что только может пожелать женщина: высокий, мускулистый, широкоплечий, узкобедрый. Небольшие запасы жира на нем позволяли женщине догадываться, что он будет радоваться вкусной пище. У него были темные волосы, только на висках чуть-чуть с сединой, и чудесные карие глаза. Хотя он был очень красив, в нем было спокойствие, говорившее, что сам он не представляет, как привлекателен.

«Неудивительно, что женщины Чендлера по нему убиваются», — подумала Джеки.

— Мисс О'Нейл, — сказал он, протягивая руку. — Не могу выразить, как мне приятно, что вы приняли мое приглашение. Я ваш многолетний поклонник.

— Я надеюсь, что не так уж много лет, — ответила она, сверкнув глазами, чем озадачила его: видимо, он не понял ее юмора.

Любезно, с хорошими манерами, которые у него, возможно, были от рождения, он подвинул ей стул. Когда они смотрели меню, воцарилось длительное, почти неловкое молчание. Затем Эдвард со знанием дела заказал бутылку французского вина. Когда был сделан заказ, Джеки еле удержалась, чтобы не посмотреть на часы. Кажется, вечер будет очень длинным. Она надеялась, что Вильяму интересно, где она и что делает. Она напомнила себе, что не имеет значения, что думает и что делает малыш Вилли Монтгомери. Это преходящая часть ее жизни.

— Весь ритуал такого свидания немного угнетает, вы согласны? — заметил Эдвард, глядя на нее через свет свечей в подсвечнике. — Это заставляет пару обыкновенных людей нервничать и сомневаться. Да и ставит их в невероятную ситуацию, заставляя отыскивать друг в друге хорошие качества.

Джеки засмеялась.

— Да, мне тоже это кажется ужасным. Его глаза блеснули.

— Вам обо мне так же много рассказывала Терри, как и мне о вас?

На это Джеки расхохоталась. ФБР сколько не знает об уголовниках, столько Терри по телефону рассказала об Эдварде Брауне. Она много раз подчеркивала, как Эдвард интересуется Джеки.

— Я думаю, что он влюблен в тебя с давних времен, — говорила Терри. — Он о тебе много знает и задавал мне тысячи вопросов.

— И не сомневаюсь, что ты меня прямо святой изобразила, — отвечала Джеки.

— Ты разве ждала, что я буду ему говорить о твоих недостатках? — спросила Терри, а потом, глубоко вздохнув, добавила:

— Он любит разглядывать мой альбом, посвященный тебе.

Так что сейчас Джеки было интересно знать точно, что рассказывала Терри этому человеку.

— Да, Терри говорила о вас беспрестанно. Единственное, что она упустила, есть ли на вас татуировка. Снова Эдвард был обескуражен.

— Нет, нет ни одной, — ответил он серьезно. — А, я понял. Вы подумали так потому, что я служил во флоте.

Джеки ни о чем таком не думала, а только хотела внести каплю легкомысленности в эту ситуацию, но ее не поняли. От объяснения ее удержало появление салатов.

— Думаю, мы можем немножко поговорить о том, как жили прежде, — сказал он:

— Конечно, вам это проще, вы ведь всемирно известны.

Джеки ненавидела, когда люди так говорили. Это звучало так, как будто ей не нужно ничего, что есть у других людей: любви, дружбы и тепла.

Какое-то время Эдвард занимался салатом, а Джеки наблюдала за ним. Она его вообще не знала и приняла его предложение отчасти в пику, но когда глядела на него, то размышляла: этот тип мужчины, за которого я должна выходить замуж. Этот мужчина без недостатков: хороший возраст, происхождение, образование. Это человек, которого она может показать всем, и каждый скажет: «Какой прекрасный человек ваш муж!»

— Вы потеряли мужа тогда же, когда и я овдовел? — спросил он сочувственно, так сочувственно, как Джеки еще не слышала.

Его вопрос шел от самого сердца, и Джеки также ответила:

— Да, — ожидая, что он скажет еще. «Вокруг него сделалось печально, романтично», — подумала она, понимая, почему Терри и другие женщины так сильно хотят, чтобы он женился.

— Вы знаете, что самое главное в моей потере? — Когда она кивнула, он продолжил:

— Я потерял того, кто меня знал. Мы с женой прожили много лет вместе, и она только раз взглянет на меня и скажет: «У тебя болит голова». Каждый год на Рождество наши взрослые дети дарили мне комнатные тапочки и галстуки, а моя жена — маленькие корабли в бутылках или вырезанные из слоновой кости силуэты кораблей, потому что только она знала о моей мечте — кругосветном путешествии, когда я уйду от дел. Она покупала мне всю одежду точно по моему вкусу. Готовила именно то, что я люблю. Много лет, прожитые вместе, позволили нам достичь этой степени комфорта, и вот все это я потерял.

Джеки молчала — в это время она думала о Чарли: как много он знал о ней, и плохого, и хорошего.

— Когда мой муж хотел, чтобы я сделала что-нибудь, что не хотела делать, он знал точно, какою лестью можно заставить меня сделать это.

Эдвард засмеялся.

— Кора всегда очень много тратила. Не на себя, конечно, на меня и детей. Временами я сердился на нее, но она всегда знала, как надо меня успокоить.

Когда унесли тарелки из-под салата, Джеки осознала, что они беседуют об одиночестве, великом одиночестве, которое чувствовал каждый при потере очень близкого человека. Они говорили о том, что потеряли. Как ей нравилось, что Чарли называл ее разными словечками. В тот день, когда они встретились, Чарли назвал ее ангелом, и ей это очень понравилось, а через неделю он перестал называть ее своим ангелом. Через год или больше после того, как они поженились, она его спросила, почему он ее так не называет. Чарли засмеялся и сказал: «Потому что ты, дорогая моя, не ангел. Ты — дьяволенок».

Джеки мучилась, сознавая, что ее тянет к Вильяму от одиночества. Разве теплое тело не лучше, чем пустое место рядом? Она и Вильям — разве на самом деле не неудачники оба? Он просто создан для нее, ведь так? И ведь между ними очень много различий!

— Что вы намереваетесь делать? — спросил Эдвард.

— Я расширяю фрахт и перевозку пассажиров, а Вильям Монтгомери мой партнер в этом деле.

— Вильям Монтгомери? А, вы говорите о малыше Вилли? — Он весело засмеялся. — Я догадываюсь, конечно, что он немного подрос, верно? Сколько ему сейчас?

— Двадцать восемь, — сказала она, берясь за ножку бокала.

— Дети растут, быстро взрослеют. Разве неудивительно, что вот вы видите ребенка на трехколесном велосипеде, и вот он уже женится? — Он тепло улыбнулся ей, как бы приглашая присоединиться к нему. — Конечно, это ведь и наше собственное зеркало: только недавно были смеющимися подростками, и вот уже люди среднего возраста.

Джеки нехотя ему улыбнулась. Интересно, каждую ли женщину шокирует первое обращение к ней как к женщине среднего возраста? Джеки сообразила, что все же это выражение, казалось, больше подходит к ее родителям, чем к ней.

— У вас нет детей?

— Нет, — ответила Джеки тихо. То, как он задал ей этот вопрос, прозвучало так, как будто шансов у нее больше нет.

— Женщина, которая выйдет за меня замуж, должна быть готова иметь детей.

— Да? — спросила Джеки с воодушевлением.

— Ну да. — Он тепло ей улыбнулся, ее энтузиазм ему понравился. Его жена всегда сожалела о судьбе женщин, у которых не было детей. Она повторяла, что женщина без детей как бы «не закончена». — У меня сын и дочь в Дэнвере, я горжусь тем, что у меня два внука. Мальчику шесть месяцев и девочке два года. Прекрасные, необыкновенные, талантливые… — Он прервал свою речь и застенчиво улыбнулся. — За минуту я всю картину вам обрисовал. — Когда Джеки раскрыла было рот, желая спросить, как их увидеть, он махнул рукой. — Нет, хватит. Хочу услышать, что вы о себе расскажете. Вы сказали, что планируете расширить свой бизнес, связанный с полетами. Считаю, что очень разумно с вашей стороны взять в партнеры молодого человека, такого, как Вилли. У него деньги Монтгомери, а при его молодости он сможет летать вместо вас. Джеки глянула на него с сильным раздражением.

— Вильям как пилот — так себе.

— Ах, вот как. Но я уверен — вы сможете нанять других. У него, кажется, есть молодые кузины, которые летают? Вспоминаю, что некоторые из них летают здесь.

— Мне больше нравится летать самой, — сказала она, опустив голову.

Эдвард тут же увидел, как обидел ее.

— Конечно, вы и сами можете. Простите меня.

Я не хотел ничего такого сказать. Вы годами живете без отдыха. А я вот-вот отойду от дел. Поэтому я и думаю, что эта дорога подходит и для других.

Он возражал так горячо, что было ясно, что он отступил, только щадя ее чувства. Опять воцарилось неловкое молчание. Джеки, опустив голову, крошила на тарелке рыбное блюдо. Она заказала рыбу, потому что не могла справиться с вилкой, ей казалось неудобным просить мужчину нарезать ей отбивную. Только Вильям… Прекрати! — приказала она себе.

Эдвард до конца не понимал, что обидного он ей сказал. Когда его жене исполнилось сорок — скоро и Джеки будет столько же — она два дня плакала. Она сказала, что молодость кончилась, и что она не хочет быть женщиной среднего возраста. Может быть, в этом трудность и у Джеки. Ей не хочется встретиться лицом к лицу с фактом, что у нее теперь не может быть детей. Вот-вот газеты перестанут писать истории о том, что она, самый молодой пилот, сделала то или другое. Может быть, ухудшилась острота зрения или ее реакция. А может, видя, как пилоты помоложе делают все очень хорошо, и как стареет собственное тело, она впадает в гнев. Часто именно возраст заставляет кого-то впервые рассердиться.

«Может быть, — думал он, — она беспокоится, привлекательна ли еще для мужчин или нет».

— Мне нравятся зрелые женщины, — сказал он, — они больше разбираются в жизни. — В его глазах промелькнула искорка. — Они не ждут от мужчины чрезмерного.

Он намекал на себя, но Джеки этого не поняла.

— Вы хотите сказать, женщина постарше знает, что она найдет в муже, чтобы больше не ждать прекрасного молодого человека, который покорит ее?

Это было совсем не то, что он подразумевал, и уж совсем не то, что он сказал. Временами казалось, что ее что-то волнует, но он не так хорошо ее знал, чтобы разобраться, в чем тут дело. И он решил, что лучше просто сменить тему.

— Я собираюсь когда-нибудь совершить кругосветное путешествие, — сказал Эдвард, решив, что говорить о путешествии приятнее, чем говорить о старости.

— Что вы говорите?! — воскликнула Джеки, придавая своему голосу хоть немного интереса. Она знала, что он не собирался унизить ее, говоря, что ему нравятся зрелые женщины. Она — женщина зрелая. Тогда почему же эхом в ее ушах звучат слова Вильяма: «Я очень хочу на тебе жениться, а детей у тебя будет столько, сколько ты захочешь». Он ведь не сказал: «…столько детей, сколько тебе позволит иметь возраст до климакса». А сможет ли зрелая женщина заиметь дюжину ребятишек?

— А вы когда-то были моряком? — заставила она себя задать вопрос.

Этот вопрос озадачил Эдварда, сообразившего, что она думает, будто говоря о кругосветке, он собирается сам управлять судном. Принимая во внимание ее мастерство в управлении самолетами, было понятно, что она предполагает и в других способность к тому, что умеет делать сама.

— Я имел в виду, что собираюсь отправиться в круиз вместе с несколькими сотнями других пассажиров.

— А-а, — протянула Джеки в ответ, и это было все. Она бывала в городах, когда туда в порт заходили корабли, совершавшие круизы, и внезапно каждый магазин, каждый ресторанчик начинал буквально клубиться от туристов, скупающих все, что могло быть названо сувениром.

— Поедемте со мной, Джеки, — сказал Эдвард, удивив и себя, и ее.

— Что?!

— Я все бумаги оформлю, все оплачу. Я не жду, что вы за меня выйдете замуж. Я куплю нам отдельные каюты, и мы будем путешествовать компаньонами, друзьями. Вместе поглядим на мир. Или даже так — вы поглядите на мир во второй раз. — Он наклонился над столом и взял ее руку в свою — большую и теплую. — Я знаю, мы можем быть друзьями. Я так много о вас читал, хочется все узнать о вашей, такой напряженной, жизни. Особенно о том времени, когда вы перевозили обожженных детей в больницу и вас пригласил президент. Должно быть, вы прямо начинены такими историями.

— Не лучше ли взять с собой радио?

— Простите, не понял.

— Брать меня с собой, чтобы я рассказывала всякие истории — это все равно что иметь с собой радио. Вы можете накормить меня обедом — и я включена. Купите мне безделушку, и вы уже имеете рассказ. Оплатите весь круиз, и вы избавлены от скуки на корабле, где месяцами совершенно нечем заняться.

Когда она закончила речь, он сидел, распрямившись на стуле, с каменным выражением лица. Это был скорее вид бизнесмена, чем вид человека, обедающего с хорошенькой женщиной.

— Извините, — сказала она, глубоко вздохнув. — Мистер Браун, я не имею в виду ничего обидного, но я думаю, что вы влюбились из-за восторгов Терри по поводу того, что мне удалось совершить в жизни. А я женщина, точно такая же, какой была и ваша жена. Я не общественный институт, а уж тем более — не особенно хорошая рассказчица. Я живу напряженно и не намереваюсь уходить на покой.

О Господи, но так она испортит все дело. Это очень приятная личность, наподобие Терри. Но почему у нее такое чувство, что девяносто процентов интереса к ней у Терри и Эдварда основано на ее славе? Какая другая причина могла быть у этого человека, чтобы приглашать ее? Уж определенно она не самая красивая незамужняя женщина в городе. Тогда почему он интересуется именно ею?

И он уже ответил на этот вопрос: ему нужна компаньонка. Ему пятьдесят пять лет, он устал искать длинноногих женщин, чтобы начать семейную жизнь. На этом этапе своей жизни он хочет иметь кого-то, с кем можно поговорить, а кто лучший кандидат для этого, как не женщина, облетевшая весь мир и «начиненная историями»?

После отповеди Джеки вечер уже нельзя было спасти. В неловком молчании они провели остаток ужина.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда Джеки вернулась домой, она не удивилась, увидев, что дом не освещен, и нигде нет признаков присутствия Вильяма. Что он тут должен дожидаться?

Она встряхнула головой, чтобы в ней прояснилось. Между ней и Вильямом ничего нет, вообще ничего, и ничего не будет. Он сказал, что ее любит, хотя она делала все возможное, чтобы удержать его от этой любви. Она вспомнила, как летая на самолете вверх дном, довела его до болезни. Даже если она не сможет вернуть его любовь, не очень вежливо с ее стороны быть такой противной во всем остальном.

Когда она направилась в кухню, ей казалось, будто каждый фут ее тела весит не меньше тысячи фунтов. В мозгу беспрерывно раздавалось эхом: Вильям, Вильям, Вильям. Казалось, он был всем, о чем она была способна думать, а кроме того — под запретом. Запретный плод в райском саду — это он.

— А мы помним, что там случилось, — сказала она громко, открывая дверь.

Как только она включила свет, она поняла, что тут что-то не так. Вначале она не знала, что именно, какое-то мгновение стоя в дверях и осматривая комнату. Все было точно так же, как было при ее уходе. Она не увидела перемен, а уж тем более чего-то неприятного. В кухне все было то же, все, как она оставила.

Внезапно она сообразила, что именно не так: все было, как до прихода Вильяма. За очень короткое время она приспособилась к порядкам Вильяма: он все убирал с глаз долой. Может, он вещи клал не в то место, но, по крайней мере, на виду их не было. Но сегодня вечером ничего не было убрано. На кухонной доске были следы еды, которую Вильям готовил себе сам, а грязная посуда так и осталась в раковине, даже не залитая мыльной водой. Импульсивно она открыла дверцу холодильника, и, вместо обычного порядка, она увидела хаос. Все выглядело так, будто пьяный двухлетка продолжил в холодильнике пасхальную охоту за яйцами.

Она даже не поняла, почему беспорядок в холодильнике настолько ухудшил ее состояние, но это было так. Может быть, ей должно было стать лучше при этом доказательстве того, что Вильям взорвался из-за ее свидания с другим мужчиной, но это как-то ухудшило ее состояние. Точным словом тут была «безнадежность».

— Джеки, — громко произнесла она, — ты безнадежна. Только что ты встретила прекрасного мужчину, которому нравишься, а ты страдаешь, потому что твой партнер по бизнесу не привел в порядок кухню.

Уныло она прошла через темный дом в спальню. Она знала, что это ее шанс порвать все отношения с Вильямом. Утром ей надо сказать ему, что провела изумительное время с изумительным человеком, и будущее вместе с ним ее интересует еще больше. Как это по-французски называют? «Insouciance». Да, она должна описать сегодняшний вечер с insouciance.

Но вместо того, чтобы изобразить леди, оставленную без помощи, войдя в спальню, она бросилась на кровать на стеганое ватное одеяло, почти его обхватив, и зарыдала. Как могла ее жизнь так ужасно измениться? Почему она все время думает о Вильяме? Сегодня вечером не было минуты, когда бы она не задавалась вопросом, что он делает и о чем думает. Она сравнивала милого мистера Брауна с Вильямом во всем, что бы тот ни делал, ни говорил.

Когда она почувствовала на голове сильную мужскую руку, которая могла принадлежать только Вильяму, она не удивилась. Разве он не оказывался всегда рядом, когда был ей нужен? Когда самолет врезался в камень, он был там и спас ее. Когда порезала ладонь, он остановил кровь. И раньше, когда ей с мужем нужны были деньги, Вильям, узнав, что им плохо, анонимно помог им.

— Расскажи мне, что случилось?

Уткнув лицо в покрывало, она затрясла головой. Нет, она не хочет ему рассказывать, когда нет другой причины для слез — только она сама, не знающая, в чем состоит истинная трудность.

Конечно, казалось совершенно естественным, что Вильям взял ее на руки. Он наклонился над изголовьем, протянул длинные ноги на кровати, положив ее поперек себя, на свою широкую грудь.

— Выпей вот это, — сказал он, поднося к ее губам бокал бренди, и когда она сделала несколько больших глотков, он поставил бокал на ночной столик. — А сейчас расскажи, почему ты плачешь.

— Я не могу тебе рассказать, — застонала она. — Кому же ты расскажешь, кроме меня?

К несчастью, и тут он был прав. Она не могла рассказать Терри, потому что Терри не должна знать о Вильяме. Вильям — эта тайна. Но Вильям ее друг, и был ее другом всегда, сколько себя помнит.

— Как прошло… свидание? — спросил он с подвохом в голосе.

Лежа головой на его груди, у сердца, Джеки смогла почувствовать страсть, кипевшую внутри него. Сейчас она должна рассказать ему о сегодняшнем вечере с продуманными подробностями. Она должна остановить Вильяма — и себя — и не помышлять, что когда-нибудь что-нибудь может быть между ними.

— Было все прекрасно, — сказала она, — он был превосходен. — Слова звучали странно, потому что в тоне ее голоса «превосходен» прозвучало как «ужасен». И слезы потекли с новой силой.

— Ах, Вильям, — сказала она, прижимаясь к нему и заливая слезами его рубашку. — Я знаю, что должна делать. Я должна выйти замуж за кого-то, такого, как Эдвард Браун. Он отлично подходит мне. Он подходящего возраста, подходящего социального положения. Подходит мне по внешним данным. Все превосходно. Он одинок, и я одинока. Мы пара, созданная на небесах.

Вильям подал ей платок, и она громко высморкалась.

— Он такой приятный мужчина, а я с ним была ужасна. Все, что он говорил, я воспринимала не так, как надо. Он… он назвал меня зрелой женщиной.

— Это говорит о том, что он о тебе ничего не знает, — отметил Вильям насмешливо. Джеки фыркнула.

— Он ничего обо мне не знает. Он хотел, чтобы я рассказывала ему истории о моей волнующей жизни. Как будто бы я была леди исследователь, показывающая фото родственников. — Она опять залилась слезами. — Но он ведь очень милый. Почему я так ужасно с ним обошлась? И почему я не могу сделать то, что сулит мне только хорошее? Почему я не делаю то, что мне следует делать?

— Почему ты не влюбилась в этого мужчину, если он настолько прекрасен? — Слова Вильяма звучали тихо, но она слышала, лежа на его груди головой, как застучало его сердце, а тело напряглось, как будто он говорил что-то очень важное для себя.

— Потому что он… безнадежно стар, — выпалила Джеки, — ничто его не веселило. И на тебя не похож. Ты меня смешишь. Ты…

Она прервала речь, чтобы взглянуть на него.

— Почему ты улыбаешься? — эта улыбка задела ее чувства. — Я изливаю тебе душу, а ты смеешься!

— Джеки, любовь моя, — задумчиво сказал он, обнимая ее крепче, — только ты считаешь меня весельчаком. Ни одна другая девушка ни разу не говорила мне, что я весельчак. Когда в группе хотели заняться чем-то, что я считал глупым или опасным, много раз меня обзывали стариком, потому что я всех отговаривал.

— Дети! — воскликнула Джеки с насмешливой иронией.

При этих словах он захихикал, погладив ее руки сверху.

— Ты знаешь, что я в тебе люблю, Джеки?

— Во мне ничего нет, что стоит любви, — горько сказала она. — Я просто дурочка.

Это заявление он проигнорировал.

— Одно, все-таки есть, но именно это я в тебе люблю особенно: когда ты была ребенком, ты была взрослой, а сейчас, когда ты взрослая, ты ребенок. Я даже думаю, что, когда ты родилась, тебе было двадцать пять лет, и ты ничуть не изменилась с тех пор. А возможно, и никогда не изменишься.

— Мне уже не двадцать пять. Я зрелая женщина. Ах, Вильям, что мне делать? Этот мужчина очень мне подходит.

— Так же, как брокколи.

— Что?!

— Брокколи тоже очень подходят для тебя — они полезные. Человек должен их есть каждый день. В самом деле, людям следует есть отварную курицу, брокколи и коричневый рис. Человек не должен есть шоколад или мороженое. Или жареный в масле попкорн.

— Да о чем ты говоришь?

— Эдвард Браун… Он — как брокколи.

— А-а, — протянула она, начиная понимать. — Ага, я поняла, что себя ты считаешь шоколадным мороженым.

— Я бы сказал — больше похож на ванильное.

Через силу она улыбнулась.

— Высоко себя ценишь, ведь так? — Улыбка ее исчезла внезапно, так же, как и появилась. — Вильям, что же мне делать? Ты и я не можем… не можем быть вместе. Ты знаешь это так же, как и я. Но я все время о тебе думаю. Даже сегодня вечером, когда я была с этим милым человеком, я… Ах, Вильям, ну что я буду делать?

Только удары его сердца, отдающиеся ей в щеку, выдавали, что ее слова подействовали на Вильяма. Ведь она призналась, что любит его, ведь так?

— Один вопрос к тебе, — сказал он. — Если бы ты никогда не знала меня ребенком и впервые со мной встретилась, когда упал твой самолет, и если бы я был твоего возраста или старше на несколько лет, что бы ты чувствовала ко мне?

Джеки задумалась. У Вильяма было чувство юмора, которое отличалось от других людей. Она любила его благородство и то, как он умеет посмеяться над собой. Конечно, на свете много других людей у которых есть чувство юмора. Он не единственный. Но ведь в мире и очень много Эдвардов Браунов, людей, которые не смеются. И очень много Эдвардов Браунов, которые считают себя старыми, потому что об этом им говорит паспорт.

Но должен ли быть другим Вильям, если ему вместо двадцати восьми было бы тридцать восемь? И вдруг она поняла какую-то часть его характера. Если он женится на женщине моложе, он должен взять ответственность за ее обучение (Джеки слишком хорошо узнала, что мужья постарше считают, что две трети их забот — это обучение своих молодых жен науке жизни) — и возьмется за это дело так серьезно, что превратится в старика через пять минут после того, как скажет «я буду учить». Довольно странно, но она считала, что сберечь его молодым сможет только такая, как она. Ему нужен кто-то, кто летает на аэропланах вверх дном — и сейчас, и потом; кто-то, кто удержит Вильяма от превращения в т ого, кем называли его мальчишки в колледже.

— Джеки? Ты собираешься мне отвечать? Скажи мне правду. Что бы ты обо мне подумала, если бы не знала ничего обо мне в прошлом? И если бы в моем свидетельстве о рождении стояла другая дата?

— Я бы подумала, что нужна тебе, — ответила она ласково. — Нужна, чтобы сберечь тебя молодым.

Джеки еще что-то говорила — не зная, о чем, — когда почувствовала дыхание Вильяма на своих волосах. Это было так, как будто они были невинными детьми, утешающими друг друга, а через минуту они поняли, что стали взрослыми, способными к весьма взрослым чувствам.

Совершенно неожиданно она осознала, что его сильные руки уже на ее спине, а его губы прижались к ее шее.

— Вильям, — прошептала она.

Казалось, он ее не услышал, потому что крепко прижал все ее тело к себе. Она скорее почувствовала, чем услышала его вздох, потому что прижималась к его стальной грудной клетке.

Медленно, как будто это было самым важным, что он когда-нибудь делал, Вильям запустил пальцы в ее волосы и потянулся губами к ее губам. Он ее целовал и прежде, но не так. Раньше он себя контролировал; казалось, ему хотелось показать ей что-то. У тех поцелуев было начало, был и конец.

А этот был — сама нежность. Вся нежность, доброта и чувственность. Это было так, как будто он хотел целовать ее долго — несмотря ни на что, и сейчас, если бы ему было позволено, он собирался спасти каждую секунду поцелуя. Было и еще что-то в этом поцелуе: беззащитность. Он позволял ей увидеть, как много она для него значит, разрешая ей разглядеть его страстное желание и томление, и его любовь. Он показал ей, как легко она может его ранить. Этим поцелуем он не скрывал себя, но позволял разглядеть и прочувствовать самые скрытные свои чувства. Он доверялся ей полностью.

Она знала, что он никогда не возьмет то, что ему не предложат, и чтобы от этого поцелуя перейти еще дальше, первое движение должна сделать она. Вильям очень ее уважает, чтобы сделать что-нибудь, что она запретит позже.

Поцелуй длился и увеличивалось страстное желание, которое она в нем чувствовала. Это было почти так явственно, будто она в этом поцелуе ощущала всю его душу. Когда он отодвинулся от нее, он дрожал от той железной воли, с которой он напрягал силы, чтобы держать себя в руках. Она чувствовала, что ему хочется наклониться над ней, может, даже раздеть ее и заняться с ней необузданной любовью. А вместо этого он ограничил себя одним нежным, долгим поцелуем.

— Вильям, — прошептала она.

— Да? — Его обычно глубокий голос был хриплым от подавленного чувства.

— Я… — Она не знала, что сказать. Женщинам с детства вдалбливали, что агрессором должен быть мужчина. Конечно, после нескольких лет супружества женщина частенько видит, что если она что-то не начнет, то ничего и не начнется. Так и сейчас: она хотела сказать Вильяму, что все хорошо, что она хочет его гак же сильно, как и он. Может быть, это нехорошо и, может быть, завтра она это запретит, но тогда пусть уж миру придет конец, и никогда не наступит завтра. Для разрешения ей не понадобились слова: она воспользовалась извечным приемом, позволив своему телу сказать «да». Повернувшись к нему, она приоткрыла навстречу ему рот, прижалась к нему ногами и расслабилась.

Она боялась, что он будет спрашивать у нее, уверена ли она, что хочет его, этим самым давая ей еще шанс изменить решение. Но Вильям на слова время не тратил. Вместо речей на нее глядела пара самых довольных глаз, которые она когда-либо видела. Он глядел, как ребенок, которому дали в первый раз попробовать мороженое, и он собирался порадоваться этому от души.

Конечно, ей пришлось больше, чем хотелось бы, размышлять над тем, что Вильям сказал в минуту гнева, что он девственник. И не один раз она, проснувшись ночью, воображала себя пожившей женщиной, обучающей застенчивого — хотя и желанного и чрезвычайно красивого — молодого мужчину тому, что надо делать. Она представляла себя французской куртизанкой, над обучением которой трудился весь свет, помнящей, что надо быть мягкой, ласковой, имея в виду его первые впечатления. Ей хотелось сделать это первое половое удовольствие запомнившимся абсолютной красотой.

Мечты в одиночестве не имели ничего общего с реальностью. А реальностью оказались почти две сотни фунтов полного энтузиазма голодного самца. Никакой стыдливости. Никаких колебаний. А красота всего этого была в избытке энергии, беспристрастном удовольствии, в абсолютной радости и удивлении Вильяма. Вильям, должно быть, очень быстро расстегнул пуговицы. В эту минуту она была полностью одета, а в следующую — на ней уже ничего не было. В одну минуту она томилась, а в следующую счастливо смеялась от удовольствия, потому что Вильям начал ласково гладить ее кожу.

Руки Вильяма были на ней сразу повсюду, отыскивая и исследуя… За руками следовал рот, и, если Джеки стонала от наслаждения, он, казалось, нашел ключи от райских врат. Обхватив рукой одну ее грудь, лаская губами другую, он попробовал по-разному двигаться, чтобы увидеть, как будет лучше для них обоих. И… все было великолепно.

— Вильям, — попыталась она позвать, но его любящий рот заставлял ее так содрогаться от удовольствия, что соображала она с трудом. — Твой…

Она прервалась, потому что не могла вспомнить, что намеревалась сказать. Да и кто смог бы что-то вспомнить сложное — вроде слов, когда он ее так ласкает? Руки его были на ее бедрах, сильные ладони пробегали по изгибам ног. Теперь она разделяла восхищение мужчин, имеющих дело с девственницами. Думать, что этот мужчина никогда не был с другой! Она чувствовала себя необыкновенной. Она чувствовала себя уникальной, несравненной — подобно королеве Вселенной. То, что этот божественный мужчина никогда не дотрагивался до другой женщины, заставляло ее, как ничто другое, чувствовать, что он принадлежит ей.

Ее тело становилось безвольным и податливым, мягким и легким.

— Твоя… — опять начала она.

— Моя — что? — с трудом прошептал он. В голосе его была отрава наслаждения.

Она потянула его за воротник. Она была совсем голой, восхитительно голой, открытой глазам и рукам Вильяма, он же — полностью одет.

После непринужденности, с которой он раздевался, она не удивилась, что явление его наготы было как вспышка.

О небеса, он был прекрасен. Кожа похожа на что-то новенькое, на что-то, что родилось только вчера. Мускулистая грудь, сильные и новенькие мышцы, сверкающие молодостью. Ей никогда не приходило в голову, что так бывает, но от вида его прекрасного тела она еще больше ослабела от желания. Ее руки страстно обыскали его всего — все по отдельности, что ей удалось потрогать. Потом она перевернулась так, чтобы дотронуться ртом до его сияющего голого плеча, а руки двинулись вниз.

Она не ожидала выражения блаженства и восторга, появившихся на лице Вильяма и в его голосе, когда она трогала его самые интимные места. А больше всего она наслаждалась тем, что он не сравнивает ее с кем-то еще. Никакая другая женщина не ласкала его. Не дотрагивалась руками или губами. Он принадлежал ей единственной.

Когда он продвинул свое большое, тяжелое тело по ней, чтобы войти в нее, Джеки изогнулась навстречу. Прежде она никогда не чувствовала так точно, так соответственно, так «вот как это должно быть», как ощутила соединение своего тела с Вильямом. «Дома» — промелькнуло в мозгу: он пришел домой, и она была в этот момент дома. Они были там, где и намеревались быть.

— Да, да, — все, что она могла сказать, когда Вильям задвигался на ней. Она чувствовала «экстаз» — хотя это слово неточное. Просто не было слов описать радость. Было возбуждение, всегда сопровождающее акт, но с Вильямом было еще что-то. Казалось, он касался каких-то дальних ее глубин, до этого не тронутых. У нее раньше были просто физические акты, а сейчас — не только физический, а почти духовный: ведь она чувствовала, что привязана теперь к этому мужчине последним возможным способом. Они были друзьями, знали мысли и тайны друг друга, но до сих пор они не допускали такого слияния.

Еще Джеки подумала о том, что в первый раз Вильям должен очень быстро кончить. И, к счастью, большому счастью — она ошиблась. Через несколько минут она начала пробуждаться внутри.

— Вильям, ты просто чудо, — сказала она в экстазе изогнув спину и закрыв глаза, и услышала его смех — самодовольный смех мужчины, когда он очень гордится собой. Потом он прижался к ней своей потной грудью, уткнувшись в ее шею.

Всю следующую неделю Джеки прожила в мире грез. Все свои прежние телесные утехи она разделяла только с Чарли, так что заниматься любовью с Вильямом для нее тоже было ново. Когда Джеки встретилась с Чарли, он отправлялся в постель с любой, из которой ему удалось вырвать «да» или только «может быть». К тому времени, как он встретил Джеки, он уже знал, что ему нравится, и как он хотел бы заниматься любовью. Он опробовал все положения и все возможные вариации. Как большинство женщин, она была очень любопытна и просила рассказать ей о его прошлых впечатлениях, и ей рассказали, как какая-то девушка в Сингапуре была великолепна, делая так-и-так, а потом другая девушка во Флориде была особенно хороша в чем-то еще. Вначале Джеки не задумывалась об этом, но с годами поняла, что чувствует себя запуганной. Как может такая худышка, как она, конкурировать с женщинами, которым столько известно? Однажды она призналась в этом Чарли, и он посмеялся над ней, заверив ее, что она лучше всех, и он скорее с ней пойдет в постель, чем со всеми женщинами в мире. На время она себя почувствовала лучше, но все-таки, все-таки оставалось что-то ноющее, какое-то беспокойство, что, возможно, другие женщины более… более что? Соблазнительны? Больше изощрены в технике?

А с Вильямом она чувствовала себя свободной — свободной от сравнений, свободной от необходимости тянуться к стандартам, установленным кем-то еще. И кто бы подумал, что на земле свобода и является возбуждающим средством?

А кроме того, кто бы подумал, что солидный, надежный, честный гражданин Вильям Монтгомери будет в постели демоном-искусителем? За все годы, что она знала Вильяма, она не заметила в нем творческой жилки. Напротив, казалось, он был миниатюрной копией свода — «Как надо». Даже в детстве, рисуя, он никогда не вылезал за линии.

В течение одной недели не делали ничего, абсолютно ничего. Они оправдывали себя тем, что им нужно подождать, пока заживет рука у Джеки, прежде чем они возьмутся за полеты, работу над моторами или рассмотрят финансовый аспект начавшегося бизнеса. Истина же была (а в этой истине они даже перед собой не признавались) в том, что их так интересовали тела друг друга, что ни о чем другом они и думать не могли.

Джеки убеждала себя не сравнивать Вильяма с Чарли, но все равно сравнивала. Чарли был очень сексуальным. Казалось, он о сексе думал все время и ему нравились намеки на темы пола. И все — парящие аэропланы, кресла, да что угодно, напоминало ему о сексе. Он о нем размышлял, смеясь по этому поводу или желая это обсудить.

Вильям в этом отличался полностью. Глядя через стол на тщательно одетого Вильяма за завтраком, Джеки не могла поверить, что это был тот же человек, который час назад забавлялся с ней в постели. Не было никого более преисполненного достоинства, чем одетый Вильям. Он был так хладнокровен, так отстранен, так официален, что во рту у него не должно бы таять масло. Всю свою молодость Вильям был стариком, у него были установившиеся привычки старого человека. Ей приходилось видеть, как люди старше возрастом просили у него совета, и когда у нее были трудности, она сразу обращалась к Вильяму. Естественно было бы предположить, что Вильям в постели достаточно стыдливый. Поэтому она была просто ошеломлена, обнаружив, насколько он был страстным.

К своему удовольствию, она заметила, что, как только Вильям раздевался, он делался чувственным — как ребенок. Дети увидят грязную лужу и, зная, что грязь приятна и прохладна, сейчас же разденутся и намажутся грязью. У них нет предвзятых представлений, они не знают, что грязь любить нельзя, потому что грязь не бывает «приятной» и «подходящей». Вот это простодушие, эту детскую чувственность Вильям принес в постель. У него не было желания разделаться с этим, развернуться и идти спать. Он интересовался не только критическим моментом… Вильяму в этом нравилось все.

Джеки даже на минуту не допускала мысли, что она сексуально подавлена. В самом деле, когда женщина однажды спросила ее, что она находит в таком старом мужчине, как Чарли, Джеки захохотала. Она не соглашалась, бывало, с Чарли в чем-то, и у нее к нему были претензии, но никогда у них не возникало проблем в постели.

По крайней мере она так думала — пока не появился Вильям. Неудивительно, что мужчины предпочитают женщин-девственниц, неудивительно, что мужчина готов убить того, кто к «его» женщине прикоснется. Ведь если женщине позволить запрыгивать в постель с другими мужчинами, она начнет сравнивать — точно так, как сейчас она сравнивает Чарли с Вильямом. А если женщина сравнивает любовников, что же тогда произойдет с миром? Тогда придется мужчинам перестать говорить — «Я лучше всех, малыш», а начать доказывать, что они хороши на самом деле?

Если бы она хоть раз переспала с мужчиной вроде Вильяма до того, как отправилась в постель с Чарли… Ладно, она даже не хочет об этом думать.

Через пару дней она перестала сравнивать своих мужчин, позволив себе просто радоваться. Она не смогла бы никогда объяснить кому-нибудь, что с Вильямом она тоже чувствовала себя девственницей.

Они гладили и разглядывали друг друга и ласкались, будто они были первой парой, открывшей, как приятно, когда прижимаешься своей кожей к коже другого.

Они не говорили о сексе и, казалось, даже не думали о нем. Телесные утехи были чем-то, что только что случилось, чем-то спонтанным и радостным, чистым и счастливым, полным удовольствия. Казалось, они повторяли: «Если я сделаю вот так, это будет чувствоваться? А если вот так?» Вильям спокойно лежал, сколько ей хотелось, пока она обегала пальцами его твердые бедра, его широкую грудь.

И поцелуи с Вильямом были такие, будто это они их открыли — это изысканное удовольствие. «Люблю еду более питательную, малыш», — говаривал он. И Джеки не представляла, что иссохлась по поцелуям, как человек по воде в пустыне. Она и Вильям целовались беспрестанно. Обнаженная, распростершись на нем, она целовала его лицо — глаза и длинный нос, поддразнивая, что на носу умещается шестнадцать поцелуев, пока нежно не начинала сосать его нижнюю губу. Она ощупывала его зубы языком и обводила контуры его рта.

Потом они менялись местами, и он целовал ее. Его руки ласкали ее руки и плечи, пока он страстно целовал ее лицо. Целые часы они проводили в постели, ласкаясь, разглядывая, целуясь, разведывая и исследуя. Иногда Джеки казалось, что они похожи на Адама и Еву, что они первая пара, получающая такое наслаждение.

Казалось, что и любовью они занимались каждый раз по-разному. Иногда на них находила такая страсть, что они даже не успевали до конца раздеться. А в другой раз это занимало у них часы. Однако желание их не покидало и всегда заставало врасплох. Вот они сидят на кушетке — Вильям, читает газету, а Джеки — пришивает пуговицу к его рубашке, а уже в следующую минуту они срывают с себя одежду. И после всего этого они глядели друг на друга с испуганным выражением, как бы говоря: «Как же это случилось?»

Само по себе занятие любовью было божественным. Свобода, — думала она, — главенство свободы. С Вильямом, который (она была уверена) ее не судит и не сравнивает. Она знала, что что бы она ни делала, это было верно и единственно правильно. Когда она осознала, что кому-то нравится все, все она ни делает, удивительно, как изменился ее внешний вид. Через пару первых дней она и Вильям, казалось, заняли позицию — «Давай, вот так попробуем и посмотрим, что из этого получится, какое ощущение». Ощущение для них стало всем. Касания рук, ног и пробы положений в постели.

А кроме того — это творчество Вильяма. Выглядело так, что все свое воображение он сберег для этой единственной будущей оказии. Он отсидел в школе, заучивая слова, придуманные другими, но наплевал на все, отказавшись от участия в этой изобретательности попугая. И вот, наконец, он нашел место, где не существовали правила, которых нужно было придерживаться. И однажды, наверное, на третий день, в момент, когда они лежали все в поту, Вильям с таким чувством сказал: «Джеки, я такое люблю», что она громко засмеялась. «Я тоже», — заверила она.

Они встречались за эту неделю с единственным человеком — молчаливым Питом. Они старались изо всех сил скрыть от него свою страсть. Но безуспешно. Джеки вспомнила арабскую пословицу, которая ей всегда нравилась: «Невозможно спрятать три вещи: беременность, любовь и мужчину верхом на верблюде» То, что второе — правда, они с Вильямом доказали. Наутро после первой проведенной вместе ночи она сказала, что будет лучше скрыть от других свою новоявленную страсть. С большой неохотой Вильям должен был согласиться.

— Раз ты не хочешь выйти за меня замуж, я думаю, нужно быть осторожнее, — сказал он.

Джеки особенно настаивала, что так должно быть лучше для репутации обоих.

Выйдя из дома убедив себя в том, что они — лучшие актеры на земле, и поэтому никто не догадается, что между ними кое-что изменилось, они смогли валять дурака с Питом всего одиннадцать минут, не больше. Он очищал части распределителя тряпкой, смоченной в керосине, а они, изображая, будто ничего не изменилось, стояли по обе стороны от него и говорили о планах работ на этот день. Несколько минут Джеки и Вильям друг на друга не глядели. Потом Вильям что-то сказал о перевозке пассажиров в Дэнвер, и когда Джеки ответила ему, она по ошибке посмотрела ему в глаза. На какое-то время они замолчали, глядя поверх головы Пита друг на друга. В следующий момент Пит поднял глаза и так покраснел, как будто он ввалился в спальню, где находилась пара во время медового месяца. Он бежал из ангара, оставив Джеки и Вильяма стоять наедине и глядеть друг на друга, ничего не делая. Кипевшая во взгляде страсть чуть не подожгла керосин.

Не обменявшись ни единым словом, не объяснившись даже движением бровей, они повернули к дому. Едва закрыв за собой дверь, они сбросили на пол одежду и крепко прижались телами друг к другу, обхватившись руками. И в течение следующих двух дней из дома не выходили.

На восьмой день идиллия закончилась, когда миссис Бисли, городская сплетница, прошла без стука прямо в спальню и увидела Джеки и Вильяма в одной постели.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вильям и Джеки были одни в доме и сидели вдвоем на софе в гостиной. Но слово «вместе», пожалуй, не очень точное, потому что Джеки примостилась на конце дивана, как можно дальше от Вильяма. В это утро известная в городе собирательница сплетен, гордящаяся тем, что у нее нет даже представления о том, что обозначает закрытая дверь, вошла прямо в спальню. Без сомнения, она чувствовала себя обязанной точно выяснить, что делается в этом городе призраков, так что надела свою лучшую шляпку и придумала в свое оправдание извинение, суть которого состояла в необходимости одолжить что-нибудь у Джеки. Это было абсурдом, потому что миссис Бисли жила намного ближе к магазинам и к другим соседям, чем к Джеки.

Но увидела она то, что и надеялась увидеть: нечто, что утолило ее голод. Она хлопнула дверью и унеслась на своем маленьком автомобиле раньше, чем Вильям успел надеть брюки и задержать ее отъезд. В городке всегда ходила шутка, что самый быстрый бегун в мире — это девушка из семьи Бисли с горячим куском «жареного».

Так что сейчас случилось то, чего так боялась Джеки. В Чендлере ей хотелось сделаться респектабельной, доказать городским жителям, что она не легкомысленна и заслуживает лучшего места в этом городка… Один-единственный раз в жизни она хотела приспособиться к ним, не быть аутсайдером. Но в это утро миссис Бисли уничтожила ее единственный шанс. Сейчас она должна приготовиться, что, выйдя в городок, увидит людей, отводящих глаза при встрече с ней. Она приготовилась к тому, что они повторяют все истории, в которых когда-нибудь она была главным персонажем.

Вильям не хотел уезжать, но Джеки просила его поехать в Дэнвер на несколько дней.

— Мне нужно встретить это одной, — сказала она, имея в виду жителей Чендлера.

— Встретить одной что, Джеки? Что здесь нужно встречать? Неужели ты думаешь, что мы — первая пара в этом городке, забравшаяся вместе в постель до женитьбы? Половину детишек в этом городке вежливо называют «недоношенными», потому что они родились через шесть месяцев после свадьбы.

Она не собиралась ему отвечать, потому что он знал так же, как и она, что они пара необычная:

Когда она не ответила, он повернулся и ушел из комнаты и почти сразу же вернулся со своими чемоданами. Он хотел обнять ее, но она отстранилась. Поджав губы, он погрузил багаж.

— Я вернусь через три дня, — сказал он, уходя из дома.

Джеки не пришлось долго ждать, когда разверзнутся небеса. Они разверзлись в виде Терри с сердитым лицом. Она подходила к дому напряженной походкой и была готова к битве.

— Это правда? — спросила она сразу же, как только Джеки открыла дверь, не утруждаясь даже традиционным приветствием.

— Не представляю, о чем ты говоришь, — ответила Джеки, пытаясь спасти собственное достоинство. Почему люди всегда считают, что должны говорить с вами «для вашего же собственного блага?» — Хочешь чаю?

— Нет, я никакого чая не хочу. Что я хочу — это попробовать привести тебя в чувство. Ты же не думаешь выйти замуж за этого… за это дитя, ведь нет?

Джеки бросила на нее многозначительный взгляд.

— Вильям не ребенок, он мужчина.

И тут ее напугал вид Терри, которая согнулась на софе, залившись слезами. Джеки этого не ожидала. Она ожидала ярость и гнев со стороны своей подруги, но только не слезы. Джеки подошла к ней и обняла за плечи.

— Ну, говори.

— Нет, — вздохнула Терри, — ты не хочешь разговаривать. Ты даже не знаешь, Джеки, как много значишь для меня. Ты хоть представляешь, как ты нужна мне в жизни?

К несчастью, Джеки не представляла, что она значит для Терри. Она не могла быть равнодушной к этим ее ужасным сыновьям; она слышала разговоры о муже Терри, который не мог удержаться на работе. Пару раз в городке Джеки встречала Терри, когда та ее не замечала, со страдальческим выражением; это было не то лицо, которое она показывала Джеки.

— Да, — сказала Джеки, подавая Терри несколько платков. — Думаю, я тебя понимаю.

— Ты — мой идол. Ты идол для многих женщин в Америке. Ты не такая ординарная, как я. Ты особенная.

Да, думала Джеки, вот это было одной из главных трудностей в ее жизни. Она хотела летать, но никогда не хотела быть знаменитостью.

Терри посмотрела на нее.

— Ты собираешься выйти за него замуж?

— Я? Не знаю.

— А он делал тебе предложение?

Джеки не ответила, потому что Терри нужно было отвечать не на все вопросы.

— Но ты об этом думала?

— Да, конечно, думала. Я обо всем этом думала и думаю бесконечно.

— А ты думала, что всегда будешь выглядеть старше него? Женщины помоложе будут заигрывать с ним, а когда увидят тебя, скажут: «У него старая жена». Все-таки лучше быть моложе и красивее мужчины.

Эго было так, как будто Терри повторяла собственные мысли Джеки. Она разыгрывала эту дьявольскую защиту перед собой тысячи раз.

— Соответствие по возрасту — это еще не гарантия счастья, — ответила она устало, но ее утомленный голос не остановил Терри. Она продолжала вещать, сморкаясь при этом в платок.

— Все твои друзья будут обращаться с ним, как с ребенком, не как с мужчиной. Ты будешь говорить о чем-то, что случилось когда-то с тобой, а он даже не помнит этого, потому что все это происходило, когда он еще и ходить не научился.

Джеки не желала, чтобы ее вовлекали в этот разговор, но сейчас Терри ее рассердила.

— Почему возраст берут во внимание только тогда, когда старше женщина, а не мужчина? Должен ли мужчина беспокоиться, когда, влюбившись в более молодую женщину, собирается рассказать ей о том, что случилось до ее рождения? Или, смеясь и шлепнув ее по заднице, говорит что-то вроде «А сейчас, любимая, отправляйся на кухню и дай нам, взрослым мужчинам, потолковать?» Считаешь ли ты, что такое положение вещей лучше? Это ты поощряешь?

Терри растерянно молчала. Наконец она сказала:

— Как он может о тебе заботиться? Ты — взрослая женщина.

— Если он женится на двадцатичетырехлетней женщине, никто не спросит о способностях мужчины в двадцать восемь лет заботиться о ней, — ответила Джеки. — Ни у кого не возникнет ни одного вопроса, если это мужчина. Почему же он сразу делается ребенком, как только его жена старше его? — Джеки начинала горячиться, затронув этот предмет. — И раз уж мы говорим на эту тему, мне кажется, я знаю, что нужно двадцатичетырехлетней девушке. Компания? Мужчина, который возьмет ответственность за жену и, может быть, за детей? Секс? Ведь все это есть, если я ему нужна. Почему же ему нужна женщина моложе?

Терри посмотрела на нее с жалостью.

— Это вопрос здравого смысла. В тридцать восемь лет, я надеюсь, ты научилась большему, чем он. Так глупо и незрело думать можно только в двадцать восемь. Я думала, что за все эти годы жизнь тебя научила чему-нибудь.

Джеки всплеснула руками в раздражении.

— Ты знаешь, чему я научилась в моей жизни? Я узнала, что не хочу проводить ни минуты своей жизни с человеком, который строит из себя какого-то полубога по отношению ко мне. Чарли был не только моим мужем, он был диктатором. Он устанавливал правила, он знал все.

— Но это способ, чтобы поддерживать то, что должно быть! — Терри почти кричала, расстроенная и перепуганная. Она очень хорошо знала, каким страшным может быть замужество, и она хотела спасти свою подругу от ошибочного выбора, а что он ошибочный, она видела так ясно, как будто смотрела в хрустальный шар.

— Кто установил это правило? — снова спросила Джеки сердитым тоном, но потом постаралась взять себя в руки. Она понимала, что Терри все это говорит с наилучшими намерениями. Терри думала, что Джеки собирается сделать ужасную ошибку, и она хотела ее предупредить. — Кто сказал, что муж должен быть учителем и инструктором для своей жены? Почему они не могут быть равными! Вильям и я равны. Он все знает о доме, семье и стабильности. Я знаю о напряжении сил и импульсивности. Если бы мы были одного возраста, или если бы он был похож на мужчину без недостатков, ты бы хотела, чтобы я за него вышла замуж? Я должна приспособиться к его способу жить. А более старый мужчина никогда не изменится в угоду моему способу жизни. Если Вильям женится на молодой женщине, она заставит его заниматься даже ее шпильками для волос. Она будет взирать на него так, будто он на все вопросы знает ответы, и бедный Вильям будет чувствовать обязанность соответствовать этим запросам. Но я знаю — повидала на свете — что нет ни правильного, ни ошибочного способа делать что-нибудь. Я не ожидаю от Вильяма, что он объяснит мне, как думать, как жить, какой порядок должен быть на туалетном столике. Я только хочу, чтобы… чтобы…

— Что — чтобы? — спросила Терри и поджала губы. Это говорило о том, что она не собиралась верить всему, что Джеки может тут наговорить.

Но Джеки не обращала внимания, что сражается в битве, где изначально обречена на поражение.

— Он любит меня. Я хочу, чтобы он был моим другом. Принимал меня такой, какая я есть. Я не хочу его изменять, а он — меня. Не взвалю на него непосильную ношу всегда иметь ответы на все вопросы. Мы равны.

— Но, Джеки, — возразила Терри добродушно, словно объясняя что-то, известное всем на свете, — мужчине нужно чувствовать, что он мужчина. Может, ты и я знаем, что и пяти мужчин на свете не найдется, знающих хотя бы половину того, что знает любая женщина, но ведь важно, чтобы мужчина думал, что он знает больше любимой женщины.

На это Джеки засмеялась.

— Терри, если ты думаешь, что Вильям честно считает, что я знаю больше, чем он, потому что я старше, тогда ты ничего не понимаешь в мужчинах. В каком возрасте твои сыновья решили, что они знают больше о мире, чем ты. потому что ты всего-навсего женщина?

Несмотря на ощущение надвигающегося несчастья, Терри не могла удержаться от смеха.

— В девять, нет, в восемь лет.

— Ладно. Только я утверждаю, что Вильям и я равны, он этого не говорит. Мы равны, потому что я не ищу у него ответов на все вопросы. Когда я вышла замуж за Чарли, я думала, что из-за того, что он старше, он знает все, что можно узнать. Для нас обоих было тяжело, когда я сообразила, что он только человек, такой же, как и мы, грешные. И мы оба хотели вернуть то время, когда я глядела на него в ослеплении, что он может сделать все. Потом доверие и надежда ушли, и ушли навсегда. А от Вильяма я не жду, что он все знает. Мне будет хорошо от его жизненной стойкости и даже молчаливого присутствия во время бурь в моей жизни. Я не идеализирую Вильяма: вижу, что он собой представляет, но то, что я вижу — я люблю. — Джеки засмеялась:

— Ты знаешь, для него само-то даже лучше, что он нравится мне таким, каков он есть, и не должен пытаться стать таким, каким его воображает романтическая девушка.

Джеки почувствовала себя лучше, выговорившись. По мере того, как слова вылетали из ее уст, она все больше и больше убеждалась в истинности того, что говорит.

— Почему это мужчина может быть ребенком в пятьдесят, но быть зрелым в двадцать восемь не может? Все женщины утверждают в один голос, что их мужья требуют больше заботы, чем пара двухлеток, так почему невероятно, что мужчина может быть взрослым в двадцать восемь? Вильям говорит…

Терри поняла, что теряет Джеки, что, в который раз. Джеки делает только то, что хочет она, и посылает остальной мир к черту.

— И мы все знаем, как много чувства у нас в двадцать восемь. — В ее голосе звучал сарказм. — В двадцать восемь меня тянули вниз трое малышей и муж, который не задерживался на работе, зато по части выпивки держался хорошо. А ты в двадцать восемь уже пролетала через горящие сараи.

— Я отказываюсь снижать мужчину до одного показателя — его возраста, — говорила сердито Джеки. — Спросите меня о его надежности, его способности думать в критических обстоятельствах, его доброте, чувстве чести, честности, чувстве юмора, о том, как он заботится о других. Почему это все ничего не стоит, а возраст — это главное?

Терри открыла рот, чтобы что-то сказать еще, но передумала. Она увидела, что бесполезно разговаривать с Джеки — она занята своими мыслями, Терри поднялась.

— Джеки, я просто трачу силы зря. Когда этот мальчик разобьет твое сердце, я помогу тебе все склеить снова.

Это заявление рассердило Джеки.

— Разве обязательно Вильям и я обречены на неудачу, раз я старше его — годами, а не духом?

Терри пошла к двери, намереваясь промолчать, но потом вернулась.

— У тебя на все есть ответы, не так ли, Джеки? Ты везде побывала, все делала, так что, конечно, знаешь все. Могу ли я хоть что-нибудь знать? Я прожила в одном и том же городе, мой муж упорно превращается в городского пьяницу, а дети, без сомнения, проведут зрелые годы в тюрьме. Что может знать такое ничтожество, как я?

— Терри, — начала было Джеки, протянув руку, чтобы дотронуться до нее, но Терри отодвинулась.

— Джеки, если я тебе понадоблюсь, я приеду, — сказала Терри, выходя.

Джеки прижалась к двери и заплакала.

— Ну почему жизнь не может быть проще? — шептала она, заливаясь слезами. — Ну почему я не похожа на других людей?

Ответа не было.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Что, удивили?

Джеки уставилась, в остолбенении открыв рот, на людей, стоявших в дверях ее дома — пятерых мужчин и двух женщин. Их лица были оживлены и счастливы, но выражения их лиц не соответствовали тому, что делалось внутри у нее.

— Джеки, ты ведь нас не ждала, так?

— Нет, — ответила она вежливо, но сердце у нее ушло в пятки. Вчера она тут возилась с Терри, и за все прошедшие часы не переступала порога дома, опасаясь разговоров жителей Чендлера о ней и Вильяме.

Сейчас у дверей толпилось семеро старых друзей Чарли, старых его собутыльников. Эти мужчины и женщины составляли раньше часть ее жизни, а теперь — нет.

Когда она смотрела на них, смеясь, принимая бутылки вина и желая приостановить праздничное бдение, она сознала, как сильно изменилась, живя в Чендлере. В Чендлере, если вас увидели в веселом настроении в три часа дня, на следующий вызывали — обычно в шесть часов пополудни — чтобы спросить, что такое с вами случилось.

— Входите, — сказала она, улыбаясь, распахивая дверь пошире. Когда все вошли, она пошла в кухню, зная, что они голодны, и что позднее по крайней мере двоим из них потребуются деньги.

— Джеки, иди сюда и расскажи, что ты делала последние два года. Мы видели сарай, полный новых самолетов. Откуда их пригнали?

При этих словах у Джеки похолодели руки, хотя она резала четвертый сэндвич. Так вот почему они здесь: они каким-то образом услышали о ее новом бизнесе и хотят войти в дело.

Внезапно ей сильно захотелось, что здесь был Вильям. Он бы вежливо, но твердо дал понять этим людям, что они нанимают только надежных, а не вышедших в тираж, чьи лучшие годы прошли и ушли.

При этой мысли она встряхнула головой, чтобы ее прояснить. Она вышла в тираж. Это ее люди, ее ровесники.

— Помогите мне! — крикнула она, входя с подносом, на котором горой возвышались сэндвичи и маринованные овощи, в столовую, где стол уже был завален пивными и винными бутылками. Один из мужчин был обвешан чемоданами.

— Надеемся, ты не возражаешь против небольшой компании на несколько дней, Джеки? — сказал один из мужчин. — Мы считали — ты не будешь против, раз вся гостиница в твоем распоряжении. Тебе, должно быть одиноко сейчас, и маленькая компания будет кстати.

— Нет, конечно, нет. Без сомнения, — ответила она, стараясь пошире улыбаться, и вернулась в те времена, когда жила с Чарли. Он был чрезвычайно щедрым человеком: все, что принадлежало ему, было точно так же в распоряжении любого. Щедрым считали Чарли, но это Джеки должна была покупать еду, готовить и стирать для всех.

Сейчас они все были здесь, желая работы и еды, и свободного поселения. Как же было ей решиться отказать им, отобрав у них последнее?

— Привет.

Она взглянула: это был Вильям, такой сильный, высокий и чистый. Солнечный свет позади головы делал его похожим на ангела-хранителя.

Опрокинув три пустые бутылки, Джеки бросилась к нему, он раскинул руки ей навстречу, прижал к груди, крепко обняв ее. Смутно она осознала, что позади них стало вдруг тихо, но ей было все равно, что они думают. До этого момента она и не представляла, как сильно она стала зависеть от Вильяма, от его стойкости.

— Эй, Джеки, собираешься нас познакомить?

Джеки представила Вильяма гостям. В комнате было шесть человек, кроме одного, старейшего друга Чарли, который на какое-то время вышел. С энтузиазмом они сказали Вильяму «привет» и предложили присоединиться к ним.

Впервые Джеки представила Вильяма как «своего» мужчину и, затаив дыхание, ждала их реакции. Насколько она могла осознать, в их реакции не было ничего необычного. За несколько минут они поведали Вильяму об их подвигах на аэропланах, а Вильям рассказывал им о приятных гостиницах в городе, где они могут остановиться. Джеки должна была скрывать свой смех. Теперь она могла расслабиться: Вильям был здесь, чтобы о ней заботиться. Он не позволит этим людям занять дом и не даст им работу до тех пор, пока они не пройдут оценку квалификации.

Спустя пять минут друг Чарли — Арнольд — вернулся в комнату.

Глэйдис, сделавшись очень дружественной с Вильямом и прижимая его руку к своей груди, сказала:

— А вот это принадлежит Джеки.

Арнольд засмеялся и протянул руку.

— А я не знал, что у Джеки с Чарли были дети, — сказал он.

В комнате воцарилась тишина. Только Вильям, казалось, был спокоен, потому что пожал руку Арнольду.

— Я надеюсь уговорить Джеки выйти за меня замуж, — сказал он ровно, по-видимому, желая своими словами перевернуть смысл сказанного раньше.

Что до Джеки, то она желала бы, чтобы провалился пол, и она бы провалилась под землю и никогда бы снова не появилась. Повернувшись на пятках, она резко вышла из комнаты, не обращая внимания на извинения Арнольда, звучавшие позади нее, и на просьбы группы вернуться.

Через минуту она почувствовала руку Вильяма на своем плече. Он пытался остановить ее, но она решила пойти в самолет, потому что это было единственное место, где она чувствовала себя в безопасности.

— Джеки, — сказал ей Вильям, — мужчина наполовину пьян и не рассуждает. Я сомневаюсь, что он может разглядеть прыщ на кончике носа.

— Он смог увидеть то, что и любой может разглядеть.

Вильям схватил ее за плечи.

— Джеки, я люблю тебя. Я люблю тебя. Мне все равно, сколько тебе лет, какая у тебя раса, толстая ты или худая. Я люблю то, что внутри тебя. — Когда она не ответила, он убрал руки с ее плеч. — Но это тебе решать, — сказал он, и его голос прозвучал холодно. — Решать должна ты.

Она отошла от него, прошла к самолету, и уже через несколько минут она была в воздухе, в своей стихии.

Если Вильям считал, что она безрассудно летала в тот день, когда взяла его с собой, он устрашился бы, видя ее сейчас.

Она летела низко над деревьями, так низко, что цеплялась за их макушки. Она летела, прямо направляясь на гору, не зная до последнего момента, сможет ли уйти от столкновения с ней. Когда самолет, его мотор напряглись изо всех сил, часть ее существа даже не замечала это.

Она уже летала много часов: прямо и вверх дном, боком, вообще всеми способами, которыми можно было поворачивать самолет.

Когда вышло все топливо, она была на высоте десяти тысяч футов и вблизи вершины горы. Ниже ее был плоский, безлесный луг, и она опустила самолет на него, не зная, да и не заботясь о том, сможет ли попасть на эту площадку или ринется через склон горы в минуту забвенья.

Она приземлилась так, что нос самолета завис над склоном горы, колеса задержались почти на самом краю пропасти.

Совершив посадку, она продолжала сидеть на своем месте, откинув голову назад, закрыв глаза и не сняв защитных очков. Она была на вершине горы с пустым топливным баком. Единственный способ отсюда выбраться — спуститься пешком вниз и опять взобраться с канистрой бензина.

Из самолета она вышла, но не стала спускаться с горы. Наоборот, она села на самой вершине, любуясь необыкновенно завораживающим видом и ожидая, когда к ней придет какая-нибудь мудрая мысль.

Мудрая мысль ее не нашла, а град нашел. Ближе к вечеру разверзлись небеса, и на ее голову посыпались градины, от которых Джеки спряталась под крыло самолета.

Когда стала приближаться ночь, она, надев кожаную куртку, свернулась калачиком и перед восходом солнца немного вздремнула. Она все еще не могла думать. Правда, она надеялась, что больше в этом и нужды не будет. Она желала бы вернуться в то время, когда жизнь была легче: когда она была моложе, и на все у нее были готовы ответы.

На следующее утро она, ничуть не удивившись, услышала приближающийся самолет. Конечно, Вильям должен искать ее. Ведь он всегда ее спасал, не так ли? Он всегда был там, где ей нужна была помощь: нужны ли ей деньги или нужно накладывать швы, или нужна помощь в обращении с надоедливыми людьми. Когда самолет был прямо над ней, она вышла из-под своего самолета и помахала пилоту, давая ему знать, что с ней все в порядке. В ответ он покачал крыльями, так что она поняла — ее увидели. С этого расстояния пилот был похож на одного из друзей Чарли. Чувствуя себя виноватой, что причинила всем такие хлопоты, она вообразила, что это Вильям поднял их всех на ее поиски.

Она была голодна и устала, сознавая к тому же, что ее ждет множество людей, которые о ней беспокоились, но спускаться с горы не была готова. Она надеялась, что за ней никто не придет. Особенно не нужен здесь Вильям. Именно сейчас ей необходимо побыть одной и обо всем подумать.

Но думать-то она и не могла. Внутри головы раздавалось очень много голосов. Был голос Вильяма, умолявший и зовущий к действию. Был голос Чарли, говоривший: «Какое значение имеет сотня лет по сравнению с этим мгновением?» Раздавались голоса Арнольда и Терри. Ведь это голос Терри сейчас эхом раздавался в ее голове?

Но все эти голоса перекрывал собственный голос Джеки. Он заслуживает лучшего. Он заслуживает женщину, которая сможет нарожать полон дом детей.

— Прекрати! — сказала она, затыкая пальцами уши. Почему же она не может расслышать, что ей говорит Терри? Сейчас в этом есть мудрость, это что-то очень здравое. Она говорит все так правильно. Так почему же она им всем не доверяет? Наступал вечер, и у нее от голода кружилась голова. Она знала — надо спускаться с горы, но все не двигалась. Она до сих пор ни на что не решалась.

Когда она по звуку безошибочно поняла, что кто-то взбирается по почти исчезнувшей лосиной тропе к вершине горы, она не сомневалась, что это Вильям. Сжав губы и скрестив руки на груди, она подбадривала себя, ожидая его появления. Что же она ему скажет?

Не веря своим глазам, она увидела не Вильяма, а его добродушную полную мать — Нелли, с огромным усилием преодолевшую гору, с огромной и тяжелой корзиной для пикника в руке.

Потребовалось какое-то время, чтобы Джеки ее узнала. Какой-то момент она даже думала, что у нее галлюцинация.

Но первые слова Нелли заставили ее шевелиться:

— Я боюсь, что у меня сердечный приступ, — сказала она с улыбкой на губах. И медленно сползла на землю.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Сердечного приступа у Нелли не было: просто она не привыкла лазать по горам, и такая нагрузка в сочетании с высотой заставили ее почувствовать себя прямо-таки умирающей. На какое-то время внимание Джеки переключилось на Нелли.

Потом они, сидя в тени, под крылом самолета, ели то, что в огромном количестве втащила Нелли на вершину горы.

Джеки терпеливо ждала, когда же начнется чтение нотаций. А Нелли ничего не говорила ни о Вильяме, ни о них обоих. Она обсудила погоду и тот факт, что самолет Джеки находится на краю гребня горы, но не затрагивала важной для нее темы.

Наконец Джеки не выдержала этого ожидания:

— Ты думаешь, что я глупая, правда? Видимо, Нелли не была удивлена внезапным вопросом Джеки.

— Нет, дорогая, я считаю — ты одна из самых прекрасных молодых женщины которых я встречала.

Джеки насмешливо фыркнула в ответ.

Нелли не подала виду, что заметила насмешку. Наоборот, она поменяла тему разговора.

— Почему ты не участвуешь в Тэгги?

Джеки засмеялась. Она смогла рассказать Вильяму, но не его матери.

— Мне не нравится быть знаменитостью, и я ненавижу полеты по приборам. Тут не талант нужен, а нужна степень по математике. Через несколько лет народ, вроде Вильяма, будет лучше летать, чем я.

На слова Джеки Нелли засмеялась без всякого намека на самомнение.

— Почему ты не хочешь выйти замуж за моего сына?

Так, вот оно, подумала Джеки.

— По множеству причин. Первое — он заслуживает лучшего. И потом — это мое тщеславие… Я не люблю все эти сплетни и разговоры.

Нелли засмеялась:

— Однако вы вызвали много пересудов. Мой бедный муж не может пройти по улице, чтобы кто-нибудь не рассказал ему какой-нибудь сплетни о двух неженатых людях, застигнутых вместе в постели. Вы всех скандализировали в Чендлере. Я уверена — вы первая пара в этом городке, перепрыгнувшая через пушку. Джеки покраснела от неловкости и опустила глаза.

— Ты знаешь, что они сейчас говорят? Что, может быть, между вами что-то было, когда вы были детьми?

Джеки растерянно заморгала:

— Что?

— Да. Миссис Бисли говорит, что связь между тобой и моим сыном все эти годы была неестественной.

Джеки раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но закрыла снова. Потом засмеялась.

— Но Вильям был ребенком! И надоедливым. Ужасно надоедливым. Я все делала, чтобы от него избавиться. Если это неестественно, то я не знаю, что это.

— Пыталась ли ты с ним на самом деле расстаться? Я помню, вы были неразлучны. И помню, что ты всегда говорила Вильяму, что он должен уйти, но когда он сидел дома, ты приходила за ним.

— Я этого не делала, — неуверенно возразила Джеки.

— А что скажешь о времени, когда у него был грипп? Ты приходила ежедневно.

— Я беспокоилась о всей вашей семье.

— Но из семьи один Вильям был болен.

Джеки воткнула палку в пыль и стала чертить круги.

— Он был всего-навсего ребенок. И сейчас ребенок. И всегда им будет.

— Ты никогда так не считала. Ты обычно спрашивала его совета во всем. Приключения ты всегда любила, но перед тем, как что-то предпринимать, ты спрашивала у Вильяма, как он считает — правильно ли это будет.

— Этого не было, — возразила Джеки, но это прозвучало по-детски.

Нелли какое-то время молчала.

— Ты знаешь, что Вильям не мог говорить целый месяц после твоего отъезда из Чендлера? Не мог говорить и с трудом ел. Ночью он засыпал, только когда я его укачивала. Я боялась, что он жить не захочет.

— Но я никогда о нем не вспоминала, — и Джеки закрыла глаза руками. — А сейчас он — эго все, о чем я думаю. Я не знаю, что делать. Вильям хочет на мне жениться. Но есть… различия между нами. Люди…

— Проклятые люди! — сказала Нелли.

Такое заявление не на шутку напугало Джеки. Нелли Монтгомери была тишайшая, благороднейшая и самая добродушная личность в мире. Ничто никогда не выводило ее из себя: ни двенадцать детей, цепляющихся за нее все сразу, ни даже случай, когда трое из них одновременно исцарапались в кровь. Нелли была человеком, около которого вы хотели бы быть во время бедствия; она сохранила бы спокойствие и перед загоном с быками. И вдруг сейчас она произнесла проклятие.

Когда Джеки на нее взглянула, на лице Нелли не было этого мягкого выражения нежности, которого она всегда знала. Это была маска гнева.

— Джеки, будь же, наконец, взрослой!

При этих словах Джеки распрямилась и вытаращила глаза.

— Ты думаешь, у других людей легкая жизнь и только у тебя, единственной, проблемы? Но тебе до этого везло.

— Везло? — прошептала Джеки. Так ее жизнь, полную бедности и борьбы, считают счастливой?

— О, я знаю, что ты думаешь: я — одна из Монтгомери и поэтому ничего не знаю, кроме роскоши и покоя. Но ты ошибаешься. Ты же всю жизнь могла делать, что хочешь, если тебе хотелось это делать. И были люди, любившие тебя все это время. Сейчас у тебя возникло одно маленькое затруднение, и ты бежишь, поджав хвост. Почему бы тебе не перестать быть такой самовлюбленной и не подумать еще о ком-то, кроме себя?

Когда Нелли начала убирать остатки еды после пикника, собираясь в обратную дорогу, Джеки, молчавшая после необычного взрыва эмоций у этой женщины, захотелось защитить себя.

— Я не эгоистка. Я думаю о Вильяме. И много думаю — как о нем, так и о себе.

— Нет, это не так! — сказала горячо Нелли. Внезапно она закрыла лицо и заплакала.

Единственное, что пришло Джеки в голову, — это обнять ее и прижать к себе.

— Прости, — сказала Нелли, вздыхая и высвобождаясь. — Это потому, что я могу представить себе все более явно, чем ты, потому что прошла через такие же трудности. Я была в такой же ситуации со своим мужем много лет назад.

— Не понимаю. Твой муж ведь не моложе тебя. На это Нелли засмеялась.

— Нет, дорогая, Джеймс не моложе меня. Но возраст в моем случае и в вашем ничего не значит, абсолютно ничего. Знаешь, ты боишься только того, что скажут другие. А жизнь меня научила, что если ты дашь власть над собой другим людям, они ею воспользуются не правильно.

Она накрыла своей рукой руку Джеки.

— Истинный друг — это тот, кто желает лучшего тебе, а не себе. — Нелли сжала обе руки Джеки. — Много лет назад Джеймс хотел на мне жениться, но я отказала, потому что другие люди, люди, которые, как я думала, меня любят, сказали, что я не могу выйти за него замуж. Они говорили, что так надо для моего же блага. И прошло много времени, очень много, пока я не сообразила, что они думают только о себе, а не о Джеймсе или обо мне. Люди — это такие эгоистичные создания.

— Я… я не думала об этом.

— Ну да, ты думаешь только, как бы поступать так же, как и другие. Многие женщины выходят замуж за мужчин на пять лет старше и живут точно так же, как и все. Ответь мне, Джеки, ты любишь Вильяма?

— Да, — всем сердцем подтвердила она.

— Что же еще нужно?

Джеки завороженно смотрела на нее, не зная, что ответить.

— Дорогая моя, ты еще не понимаешь, что самое дорогое в жизни — любовь. Это все, что есть в жизни. Деньги ничего не значат, собственность тоже, не важен твой возраст и кто твои друзья, что ты совершил в жизни — все это ничто. Единственная ценность — это любовь. Любовь делает нашу жизнь на земле стоящей хоть чего-то. И вот еще — любовь, истинная любовь — это редкость. Она не часто встречается.

Большинство людей целые жизни проводят в ее поисках и никогда ее не находят.

Она замолчала, но глаза у нее горели.

— Скажи, Джеки, если ты, ковыряя здесь землю, найдешь большой бриллиант, что ты сделаешь?

— Я его возьму, — ответила Джеки.

— А что, если в этом прекрасном брильянте будет малюсенький изъян, скажем, трещинка с краю огранки, отбросишь ли ты его из-за этого изъяна?

Джеки заплакала.

— Нет, я его оставлю, с изъяном… и вообще…

— Мой сын прекрасен во всех отношениях, но в твоих глазах у него есть изъян: я родила его через десять лет после того, как твоя мать родила тебя. И ты собираешься бросить моего сына из-за моей ошибки?

Джеки заплакала еще сильнее.

— Я не знаю, — сказала она горестно. — Не знаю, что делать.

Спустя минуту Нелли поднялась и пошла, собираясь покинуть Джеки, сидевшую с опущенной на колени головой, но вернулась.

— Пойдешь вниз вместе со мной?

Джеки криво улыбнулась Нелли.

— А много народу из Чендлера дожидается меня внизу?

— Несколько человек, — улыбаясь, ответила Нелли.

Это значило — половина Чендлера.

— А Вильям там?

Лицо Нелли стало серьезным.

— Нет, его нет. Он сказал, что ты знаешь, где он будет.

При этом заявлении сердце Джеки сжалось. Без сомнения Вильям ждет ее в таком месте, которое она должна помнить. Она не бывала там двадцать лет, но полагала, что узнает.

— Я спущусь через минуту, — сказала она, — мне надо привести в порядок лицо. — «И немного подумать, — мелькнуло в ее голове».

— Десять минут, — ответила Нелли, — не больше. Люди о тебе беспокоятся.

— Да, конечно, — согласилась Джеки. Они обе знали, что она еще не приняла решение.

Через минуту Нелли уже не было видно, а Джеки подошла к самолету, взобралась на крыло и поискала маленькую металлическую коробочку, которую она держала внутри кабины. При ней почти всегда была косметика, на случай, если она неожиданно попадет в поле зрения прессы. А сейчас, когда она собирается предстать пред лицом граждан Чендлера, лучше было бы появиться без следов слез.

Она нашла коробочку и, роясь в ней в поисках губной помады, под тремя картами и компасом увидела на дне большой белый конверт. Сердце и руки у нее задрожали — она его узнала. Она медленно достала конверт и открыла его. Это было приглашение участвовать в Тэгги. Она получила его в день похорон Чарли, и оно изменило ее жизнь. За три дня до этого она проснулась при неестественной тишине, а не громком храпе Чарли. Он умер от сильного сердечного приступа во сне, тихо и мирно, с легкой улыбкой на губах.

Несколько дней после его смерти Джеки не способна была соображать, но народ, всегда любивший Чарли, собрался попрощаться с ним, и каждый считал, что Джеки должна продолжать делать то, чем она занималась. Они считали, что она и дальше будет летать выше всех, быстрее всех и дольше всех.

В день похорон она нашла в почтовом ящике это приглашение на Тэгги в родной городок и письмо от Джеймса Монтгомери. Это была минута, когда она осознала, что ее уже просто от всего тошнит: ей надоело постоянно переезжать. Ей надоело видеть свое имя в газете, надоели одни и те же глупые вопросы. Ей хотелось пристанища. Хотелось того же, что есть у других людей.

Без всякой задней мысли она написала мистеру Монтгомери, что принимает предложение вернуться в Чендлер и начать фрахтовое дело, но участвовать в гонке не будет. Она не призналась ни ему, да и никому другому, что боится не проиграть ее, а выиграть.

Держа в руках смятое и запачканное приглашение, она прошла на край обрыва и остановилась там, разглядывая глубокую лощину. Приглашения… Не в них ли вся жизнь? — размышляла она. Разве каждому постоянно не присылают приглашения? Одни оттиснуты золотом, другие краской, одни большого размера, другие — маленького. Одни вульгарные, другие утонченные. Отбор приглашений, сделанный тобой — вот что делает жизнь интереснее. Большинство людей принимают приглашения безопасные, игнорируя необычные или связанные с риском. А Джеки риска никогда He-боялась. Джеки всегда, как заметил Вильям, делала го, что хотела. Она приняла предложение матери, утверждавшей, что она отличается от других детей, похожих между собой, как одинаковые перчатки. Приняла предложение Чарли прожить жизнь в приключениях и напряжении. А на этой дороге жизни она принимала или отвергала предложения по своему желанию. И все это — без колебаний, делая то, что инстинктивно считала правильным для себя, и ни для кого больше.

Но вот Вильям сделал ей другое предложение, возможно, важнейшее в ее жизни, а она сомневается. Почему сомневается? Потому что Вильям моложе? Или есть еще другая причина?

Отказывает ли она Вильяму, потому что боится? Потому что, как говорит Нелли, боится того, что скажет народ? Но прежде она этого не боялась. Или она боится сильно полюбить… Если она любит его так сейчас, что же будет, когда она увидит его, держащего на руках их ребенка? Как сильно она будет любить его, прожив с ним несколько лет, узнав его так, что станут родными его мысли? Что, если она при такой сильной любви потеряет его. как потеряла Чарли?

После смерти Чарли она выжила, потому что он всегда поддерживал ее независимость У нее была собственная жизнь и собственная ценность, всегда он был рядом, но в то же время и отдельно от нее. Джеки любила Чарли, но они были два человека. А Джеки и Вильям были одно целое, и даже перемешаны, как два цвета смешанной краски. Она желтая, цвета солнца, возбуждающий цвет, а Вильям голубой, цвет покоя и умиротворения. В итоге получился зеленый, цвет земли, цвет дома.

Она взглянула на приглашение в руке, потом улыбнулась. Подняв лицо к небу, она почувствовала солнечное тепло.

— Не буду прикидывать, — прошептала она, улыбаясь все шире. И уже громче сказала:

— Не буду прикидывать, что случится в будущем. Все, что хочу — это сейчас. Я люблю его, сильно люблю, а это главное. Больше ничего не имеет значения. Даже будущее. Я его люблю. Вы слышите? — Ее голос поднялся до крика:

— Люди, слышите? Я его люблю. Улыбаясь, она разорвала приглашение, вначале пополам, потом на четвертинки, потом мельче, еще мельче и стряхнула клочки с ладони, подняв руку к солнцу и ощутив на ладони дуновение ветра. Как стая маленьких белых бабочек, клочки закружились в воздухе и исчезли в каньоне.

Когда не стало видно ни единого клочка бумаги, она повернулась, чтобы спускаться с горы.

Они были внизу и дожидались ее, друзья Чарли, летавшие ее разыскивать. Много народу из Чендлера было тут же — полных любопытства и желавших чем-то оживить монотонность жизни. Здесь был Арнольд, все еще оправдывающийся по поводу ошибки. На этот раз Джеки услышала правду в его голосе, так что сказала — все в порядке, и пошла дальше, глазами разыскивая какой-нибудь признак присутствия Вильяма. Но его здесь не было. Значит, это правда, что он не придет. Пришло время ей идти за ним.

У подножия горы стоял Джеймс Монтгомери. Он пристально глядел на нее, по взгляду пытаясь разгадать ответ. Внезапно Джеки поняла, что каждый в городке знает, как сильно она и Вильям любят друг друга и любили всегда. Возможно, в глазах жителей городка они давным-давно считаются парой.

Когда Джеймс увидел выражение ее лица, он засмеялся, сразу помолодев на дюжину лет. Он не сказал ни слова, указав на машину, припаркованную недалеко от них, так что Джеки пошла прямо к ней. Как это Вильям сказал о ней? Что она «идет длинными шагами, пожирая землю».

Через несколько минут она была в машине и ехала в город, пока вдруг не сообразила, где Вильям. Он ждет ее у маленького пруда, где она учила его кататься, уцепившись за канат, а потом бросила в воду и сказала: «Плыви или умри».

Он терпеливо сидел, поджидая ее. Ее скала, подумала она, останавливаясь полюбоваться на солнечные блики на его красивой голове. Нет, нет, не скала — ее брильянт. Ее брильянт без малейшего изъяна.

— Привет, — сказала она, не дойдя до него двух шагов.

Он не взглянул на нее, ни слова не сказал, так что она присела прямо перед ним. Он избегал ее взгляда.

— В последние несколько дней я себя вела неприлично плохо, — заметила она.

— Да, неприлично. Она засмеялась.

— Ты мог бы сказать что-нибудь приятное.

— Я себя приятно не чувствую.

— А я думаю, что тебе хорошо, — возразила она, пытаясь внести в ситуацию каплю юмора, но он не улыбнулся.

Какое-то время она сидела молча, придумывая, что сказать, но ничего на ум не шло.

— Черт возьми, Вильям! Что я должна сказать? Что ты прав, а я виновата? Что именно ты хочешь услышать?

Он медленно повернулся и взглянул на нее.

— Для начала подходит.

Она открыла рот, чтобы сказать все, что о нем думает, но рассмеялась. В следующую минуту она уже повалила его, крепко целуя лицо и шею.

Вильям выставил подбородок.

— Одного извинения мало, Джеки. Мне нужно их около тысячи.

— Ха! — воскликнула она, расстегивая его рубашку и целуя свою дорожку на его груди.

Вильям взял ее за плечи и отодвинул от себя, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Я не собираюсь начинать все сначала, пока у меня не будет гарантий, что ты не собираешься меня опять бросить. Мне не пережить еще хоть один такой день, какими были последние, Джеки, я серьезно. Или ты моя полностью, или не надо ничего, никаких полумер.

— Я тебя люблю, — сказала она, — и, если хочешь, я твоя.

— Насовсем? Женитьба и все такое?

— Женитьба и все что угодно.

Он все еще держал ее на расстоянии, всматриваясь в ее глаза, как будто желая убедиться, правду ли она говорит.

— Что тебя заставило изменить свое мнение? Почему ты поняла, что вела себя, как идиотка?

Она засмеялась:

— Я поговорила с экспертом по любви.

— О? Со священником или с психиатром, а может, с экзотическим танцором?

— Ни с одним из них. Я поговорила с тем, кто любит сильно, и кого тоже сильно любят, и она убедила меня, что нет ничего важнее любви. — Джеки подняла голову. — Вильям, я тебя люблю больше самолетов.

Вильям сверкнул глазами, обхватил ее руками и едва не раздавил, обнимая.

— Сейчас я понял, что ты не шутишь.

Джеки захихикала и начала играть его поясом.

— Нет, не делай этого, — сказал он, поднимаясь и поднимая ее, — здесь могут быть Бисли и подглядывать из кустов. Прямо сейчас едем жениться.

— Сейчас? Но, Вильям, мне нужно вымыться и…

— Я тебя вымою позже.

— О? — протянула она с большим интересом. — А что еще ты сделаешь, когда мы поженимся?

Он обнял ее.

— Буду любить тебя всю жизнь, — нежно ответил он.

Она дотронулась пальцами до его висков.

— Это все, что мне надо. — Она начала было его целовать, но он отвернулся.

— Нет. Ничего не получишь, пока я не стану новобрачным. — Взяв ее за руку, он так быстро повел ее назад к дороге, что она цеплялась за растения и камни, — Да, ты знаешь, если ты выходишь замуж за учредителя, тебе не нужно платить взнос, чтобы участвовать в Тэгги?

— И что дальше?

— Так что ты сможешь участвовать в гонке.

— Нет, — возразила она счастливым голосом.

— Не скажешь мне, почему — нет?

— Вильям, я должна сделать признание. Меня страшит высота. Я не могу ее брать.

Он открыл дверцу машины, на которой она приехала, и помог ей сесть.

— Джеки, ты прямо убить меня хочешь.

— Нет, Вильям, мой любимый, я хочу быть твоей жизнью, — нежно протянула она.

Он нагнулся к ней, чтобы поцеловать ее, но передумал.

— Нет, не поцелую тебя до тех пор, пока около твоего имени не появится фамилия Монтгомери.

— Как у всякого в этом городке, — заметила она, откидываясь назад на сиденье и с улыбкой наблюдая, как он обходит машину, чтобы занять место водителя. На секунду она закрыла глаза и представила всю радость, ожидающую ее в будущем. Нелли сказала, что только любовь имеет значение, и она была права. Ничто в ее жизни не дало ей такого глубокого удовлетворения, как чувство, что этот мужчина любит ее, а она любит его.

Вильям закрыл дверцу, отпустил тормоз и поехал Они молчали, но он взял ее руку и поцеловал. Этот поцелуй сказал обо всем.

Она приняла правильное решение.

ЭПИЛОГ

Муж Терри сбежал от нее и отправился с путешествующим моряком в плавание, забрав с собой старшего сына. Эдвард Браун утешал ее, а потом через несколько месяцев после развода Терри они поженились. Эдвард решил, что воспитание оставшихся сыновей Терри гораздо более интересная цель, чем безделье на борту корабля, отправившегося в круиз, так что он посвятил себя детям. Мальчики помладше, как выяснилось, были не такими тупыми, какими казались. Обнаружилось, что, если их поощрять, им больше нравится работать головой, а не кулаками. Они оба закончили колледж и жили благополучно. Что касается Эдварда с Терри, они ежедневно благодарили Бога за то, что нашли друг друга. Джеки, Вильям и их двое детей прожили счастливо всю оставшуюся жизнь.

Примечания

1

Ручей в каменистом овраге (исп.).

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА ПЕРВАЯ
  • ГЛАВА ВТОРАЯ
  • ГЛАВА ТРЕТЬЯ
  • ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  • ГЛАВА ПЯТАЯ
  • ГЛАВА ШЕСТАЯ
  • ГЛАВА СЕДЬМАЯ
  • ГЛАВА ВОСЬМАЯ
  • ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
  • ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
  • ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
  • ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  • ЭПИЛОГ . .

    Комментарии к книге «Приглашение», Джуд Деверо

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!