«Брачный марафон»

Татьяна Веденская БРАЧНЫЙ МАРАФОН

Незамужним девушкам, перешагнувшим тридцатилетний рубеж посвящается

Часть 1. Рыбки в мутной воде

Глава 1. Немного истории (про меня).

Итак, мормоны. Просто позор, на что приходится расходовать Интернет-трафик моих работодателей. На поиски информации о мормонах!!! Никогда бы ни подумала, что подобная история произошла со мной. Впрочем, как говорит моя мама, если бы на то была моя воля, я никогда ни о чем не подумала. Ладно, читаю с экрана компьютера статью какого-то американского умника. Место действия – моя драгоценная каторга. Время – начало июня. Просто глупо тратить начало июня на прояснение ситуации с мормонами, а что делать? «В ответ на все возмущенные возгласы общественности, мормоны уверяют, что, во-первых, многоженство не было у них так уж широко распространено». Ага, не было, как же, если уж добралось до наших московских реалий. «Во-вторых, многоженство среди мормонов было отчасти необходимо из-за того, что уменьшилось количество мужчин». С этим не поспоришь, действительно, мужик нынче действительно перевелся, раз мормоны стали так процветать. Ну ладно, поехали дальше. «В-третьих, многоженство в основном было делом благотворительности, чтобы заботиться о пожилых женщинах и вдовах». Интересно, какое отношение этот бред имеет ко мне? Хотя? Возможно, современные мормоны считают, что тридцатник для женщины – вполне ничего себе пенсионный возраст. Да, пожалуй, третий пункт имеет ко мне самое прямое отношение, как это ни прискорбно, потому что никаких других объяснений, как я умудрилась попасть в такой переплет, у меня нет. Итак, по порядку... Знать бы еще, кого именно призвать к этому самому порядку.

Всю свою сознательную жизнь я прожила самым что ни на есть банальным образом, не совершив никаких экстремально-выдающихся подвигов. Мама говорит, что ту часть жизни, которая является бессознательной, я тоже не отметила ничем особенным, однако я предпочитаю верить, что хотя бы младенцем я была уникальным. В конце концов, каждый человек имеет право видеть в себе изюминку. Однако при заполнении биографии я могу гордиться, что каждый мой пункт будет соответствовать признанным социальным стандартам. Родилась. Росла. Училась в школе (с переменным успехом). Поступила в институт. В педагогический. Произношу гордо, потому что если не буду верить, что это круто, будет сложно объяснить такой, мягко говоря, неэксклюзивный выбор даже самой себе. Если докопаться до первопричины, она будет крыться в географических показателях. От моей родной улицы Бориса Галушкина до Сельскохозяйственной улицы, где дислоцировались будущие педагоги, было всего двадцать минут пешком.

– Дочка, ты уверена, что знаешь, кем хочешь стать? – спросила меня мамочка, когда я думала только о том, чтобы добиться поцелуя от Сережки из параллельного одиннадцатого класса. Ее вопрос поставил меня в тупик. Мой тупик не явился сюрпризом для моей мамы. Она до сих пор считает, что я постоянно нахожусь в состоянии клинического непонимания происходящего.

– Нет, не уверена, – пожала плечами я.

– Тогда почему бы тебе не пойти на факультет делопроизводства в пединститут около ВДНХ, – предложила мама.

– Почему туда? – уточнила я.

– Это близко к дому, а профессия секретаря всегда прокормит тебя. При твоей легкомысленности это будет большим подспорьем, – весомо аргументировала мама. Я не нашла ничего против. Мама оказалась права во всем, кроме одного. Учиться в институте, где на одного мальчика приходилось пятнадцать-двадцать девочек, было довольно скучно. Приходилось искать приключения на свою голову где-то по дороге из института домой. Много ли приключений можно найти за двадцать минут пешей прогулки?

– В этом институте ужасная тоска! – жаловалась я.

– Зато безопасно, – ставила все по своим местам мама. Угроза моей безопасности пугала маму гораздо больше, чем было нужно для дела. Я все-таки умудрилась пережить за время учебы в институте пару-другую завалящих романов. Ни один из них так и не вышел за рамки разумного, чему очень радовалась мамуля, в отличие от меня. Таким образом, проведя под крылом матери двадцать три года, я не удосужилась (по ее же словам) вырасти и превратиться в сознательного члена общества. Поэтому ей пришлось сдать меня секретарем в добрые руки одного старого знакомого по партийной линии, заведующего кафедрой каких-то немыслимых наук в МГУ. Я натянула костюм, принялась отвечать на звонки и печатать на старой печатной машинке бредовые тексты типа: «тенденции экзистенциального подхода в классификации методик религиозного разделения течений в индуистской конформистской этике». Я не понимала ни слова, однако мама решила, что мое будущее вполне наметилось и пора переходить к плану «Б».

– Теперь ты можешь с чистой совестью сосредоточиться на замужестве, – сообщила она радостную новость, вручая мне подарок на двадцати трехлетие.

– А раньше? – решила удивиться я. – Раньше рано было?

– Раньше ты была еще молода. Ты могла бы наделать глупостей.

– Понятно, – протянула я, разворачивая завернутую в цветастую бумагу книгу о семейной психологии. Надо же, никогда не стремилась наделать никаких глупостей, однако в тот далекий день двадцати трехлетия, глядя на символ «очередного этапа становления меня как успешной личности» (книга для семейной жизни), врученный мамой, мне захотелось немедленно пуститься во все тяжкие. К сожалению, двадцать три года – довольно сложный возраст, чтобы начать учиться курить и пить самогон, слушая гитарный вой подростков в подъезде. Пришлось мне в выражении протеста перед деспотией матери ограничиться красивым бурным романом. Первым романом, к которому мама отнеслась с глобальным неодобрением. Первым, в котором взрослый мужчина, намного старше меня, однозначно не собирался ограничиваться поцелуями в кинотеатре и стихами на лестничной клетке.

– Этот мужчина никогда не сможет позаботиться о тебе должным образом, – отрезала мамочка, когда я представила ей Олега Петровича. Мне было непонятно, что за смысл мама вкладывает в выражение «должным образом». На мой глупый взгляд умелые и искушенные объятия Олега Петровича, а также столь мало изученные мной радости секса уже выгодно выделяли его из невыразительной кучки моих прыщавых институтских возлюбленных.

– Я очень люблю вашу дочь и сделаю все, чтобы она была счастлива, – с достоинством оппонировал он. Мама неодобрительно выслушала его уверения, а вечером принялась докапываться, где это я умудрилась откопать такое чудо.

– Мы познакомились в МГУ. Он приходил, чтобы купить какую-то сложную книжку, которую написал твой этот политический знакомый, – попыталась я переложить ответственность за наше с ним знакомство на маму.

– Так Олег Петрович – научный работник? – с сомнением переспросила она. Любые доводы в пользу моего героя романа она брала под сомнения. Как обидно было теперь признать, что мама была права. Есть в этом что-то неправильное, когда твоя мама лучше, чем ты знает, как тебе жить.

– Нет, он не научный работник. Он – бизнесмен. Но он ОЧЕНЬ образован, с ним ОЧЕНЬ интересно, – отбивалась от прародительницы я. Однако наши с ней противоречия зашли в тупик, главным образом из-за того, что Олег Петрович, постоянно работая над вопросом моего счастья, совершенно не греб в сторону ЗАГСа.

– Дорогая, как это ни ужасно, я женат на женщине, которая ничего не значит для меня.

– Как это? – обалдела я, когда услышала про его ОБСТОЯТЕЛЬСТВА в первый раз. – Почему же ты с ней живешь?

– Мы с ней растим ребенка. Я не могу его сейчас оставить, хотя мы с женой спим в разных комнатах, – трагическим голосом заверил меня Олег Петрович.

– Но это же невозможно. Если ты любишь меня, то ты должен это все как-то решить, – выдавила я из себя. Надо признаться, подобные разговоры я заводила всего пару-тройку раз за всю историю наших с Олегом Петровичем отношений. Я, конечно же, хотела замуж. По-крайней мере, я понимала, что должна бы хотеть, но… Мне было двадцать три, ему – чуть за сорок, я не была расположена думать дальше завтрашней распродажи обуви, а он с удовольствием тратил на меня деньги, так что включать «думалку» я не желала. А зря. В любом случае, если уж я и удосуживалась пригвоздить его к стенке, он легко и не напрягаясь развеивал все мои сомнения.

– Дорогая, ты же знаешь, что я люблю только тебя. Сейчас моей дочери десять лет. В шестнадцать ее характер полностью сформируется и я смогу оформить наши отношения по закону. А пока я ведь всегда рядом, верно?

– Верно, – кивала я, наслаждаясь его взрослой стабильностью и уверенностью в себе. В самом деле, мы с ним жили фактически семьей. Он снимал двухкомнатную квартиру на Юго-Западной, где я была эдакой порхающей с ветки на ветку беззаботной хозяйкой. Два или три раза в неделю он приезжал и ночевал со мной, обычно это были будни. В остальные дни я принимала у себя многочисленных подруг, с которыми мы предавались гаданиям и всякой астрологической чуши, от которой получали неземное наслаждение.

– Когда вы поженитесь? – постоянно спрашивала меня мать, пока мне не надоело. Тогда я сказала ей, что мы с Олегом Петровичем УЖЕ поженились.

– Мы поженились в прошлом году, – беззаботно прощебетала я в трубку, чувствуя, что мои щеки пунцовеют от стыда.

– Как это? – опешила мама.

– Он не хотел, чтобы это событие сопровождалось каким-то шумом. В конце концов, он разведенный мужчина, зачем устраивать громкие свадьбы, – с упоением врала я, стараясь одновременно сделать маме приятное и унять постоянно возбуждаемые ее вопросами мысли о шаткости моего истинного положения.

– Но меня ты обязана была пригласить, – обиделась мама. Поверила, значит, с облегчением вздохнула я. Мамуля, конечно, усыпала меня контрольными в голову вопросами, но за все годы жизни рядом с ней уж что-что, а врать я научилась вполне корректно. Слава Богу, ей не пришла в голову простая идея проверить мой паспорт. Впрочем, это не так просто, проверить паспорт двадцати пятилетней женщины, которая уже два года живет с мужчиной под сорок на другом конце города.

После того, как я малодушно проигнорировала проблему, вместо того, чтобы ее решать, мама полностью переключилась на устройство судьбы моего младшего брата, который в тот момент вошел в период армейского призывного созревания. Вся бронебойная мощь маминых ресурсов была направлена на сохранение российской армии от чумы по имени Рома Барков, поэтому судьба Катерины Барковой перестала быть вопросом номер один. Замужем и замужем. Слава Богу. Давай рожай внуков.

– Как ты могла? – спросит меня когда-нибудь мамуля, пристально и с пристрастием сверля меня взглядом. Тогда я взовьюсь ужом и примусь каяться, на полном серьезе признавая, что мама была права во всем, а мне надо было с самого начала устраниться от управления своей судьбой, предоставив все ей. Надеюсь, что этот день никогда не наступит. Вот уже два года как мама с чувством выполненного по отношению к деткам долга живет в деревне, экологически чисто питаясь и угощая нас домашними яйцами и зеленью с огорода. После того, как угроза махать кирзовыми сапогами по просторам Родины перестала нависать над бестолковой головой моего братца, мама как-то расслабилась и решила пожить для себя. Согласно давно разработанному плану, она купила дом в деревне, положила в чемодан все свои вещи, прихватила моего отца, чтобы не пропал без нее, и отбыла на покой. А мы с тех пор пытаемся жить своими головами, хотя это довольно сложно, поскольку все предыдущие годы нас от этого методично отучали. Ромик стал двадцати трехлетним оболтусом, который в основном спит или пьет пиво в ночных клубах. Мы ездим к маме два-три раза в год, где она с укоризной требует хоть от кого-нибудь из нас исполнения биологического долга. Столько же раз в месяц она принимает от нас устный отчет по телефону. В таких условиях мы оба научились лихо и залихватски врать. Это малодушно, я все понимаю, но, воспитанные железобетонно любящей мамой, мы через некоторую долю малодушия сохраняем себя от полного разрушения. Что нам делать, если без ее присмотра мы резко перестали соответствовать высокому званию ее идеальных детей?

– Так, что случилось? Хватит молчать и копаться в Интернете! Откуда вдруг такой интерес к мормонам? – тряхнула меня за плечо подруга, Римма Воронина. Я вынырнула из пучины воспоминаний детства и осознала, что сижу в офисе корпорации «Premier Media World», куда перешла работать года два назад, потому что МГУ с его заумью окончательно перестало платить секретарям. Работать бесплатно в условиях дикой скуки и отсутствия подружек я не могла, однако все так и тянулось бы, если бы добрые люди в лице Исполняющей Обязанности Проведения Риммы не перетащили меня из-за старенькой пишущей машинки МГУ за новенький компьютер «Премьер Медиа».

– У меня горе, – наморщив лоб, попыталась отвязаться от нее я. Однако заявление о горе из моих благополучных и беззаботных уст поразило ее так, словно ромашка заявила, что наконец стала-таки кактусом.

– У тебя? И что же это за горе? Ноготь сломала? – предположила она.

– Мне пришлось бросить Олега Петровича, – раскрыла все карты я.

– Что значит, пришлось? Почему? – заинтересовалась Римка. Я принялась паниковать. Вот уже шесть лет я вела совершенно бесполезный и восхитительный образ жизни, который устраивал меня на все сто, поэтому необходимость что-нибудь менять вводила меня в транс.

– Потому что… Потому что так дальше нельзя, – не решилась сказать ей правду я.

– Что именно нельзя? – нависла надо мной всеми своими девяноста килограммами подруга.

– Ну, он же на мне так и не женился. И потом, я хочу ребенка. И даже двух, – зачастила я, но Римма на раз вычисляла мое вранье.

– На все на это тебе абсолютно наплевать. Что случилось? – приперла меня к стенке она. Я не нашла больше в себе сил сдерживаться и расплакалась. И было отчего.

– Оказалось, что Олег Петрович, столь благородно живущий с женой ради ребенка и со мной ради любви, все время врал мне! – сквозь слезы выдохнула я.

– Да ну, – придвинулась Римма.

– Он поставил сроком своих моральных обязательств шестнадцатилетие своей дочери. Оно как раз должно было совпасть с моим тридцатилетием, вернее, прийтись на один год с ним. Поэтому я думала, что скоро свадьба, потом ребенка рожу, потом… Олег Петрович купит нам с маленьким квартирку, чтобы не снимать чужие углы, я буду лепить с ребенком из пластилина зайцев, кроликов и медведей, запихивать в него кашу и ни разу не скажу, что знаю, кем он должен стать.

– Ну и? – начала раздражаться Римка.

– А Олег Петрович всячески поощрял во мне эту уверенность. Стал последние полгода чаще приезжать и ночевать со мной. Дарил цветы, подарки, был невероятно ласков.

– Не реви. Что случилось? Он тебя бросил?

– Нет, – еще горше залилась я. В самом деле, если бы он меня бросил, это было бы даже легче, потому что не пришлось бы ничего решать, предпринимать. Все решилось бы само. Как я это не люблю, суетиться, что-то там менять. А ведь пришлось, заставили, как всегда.

– А что? – начала терять терпение Римма.

– На той неделе мне позвонила какая-то женщина. Незнакомая. Не представилась, ничего не сказала о себе. Только спросила, я ли Катя Баркова.

– Это что, его жена? – предположила Римма. – Так это естественно, что она сейчас будет бороться за него, ты должна была быть к этому готова. Разве ты согласилась бы на развод так легко?

– Это не жена была, – с досадой взмахнула рукой я. – Это была какая-то посторонняя девушка. Очень уверенный голос, зовут Лидия. Она спросила, живу ли я с Олегом Петровичем. Я сказала, что таки да, живу, но это не ее дело.

– А она?

– Она засмеялась и сказала, что ее звонок – это благо прежде всего для меня. Вот так.

– Это почему? – Римма была настолько заинтересована, что про свои прямые обязанности и думать забыла. Она сидела на столешнице моего стола, опершись массивной спиной на офисную стойку.

– Короче, она тоже живет с Олегом Петровичем, только не шесть лет, а полгода. И она заподозрила его в лицемерии.

– Почему?

– Что ты почемукаешь как попугай, – раздражилась я. – Потому что он никогда ее по имени не называл. Только рыбкой, зайкой или еще какой-нибудь зверюгой. Словно боялся имена перепутать. Она начала за ним наблюдать. Подслушивать разговоры.

– Вот скотина, – всплеснула руками Римма.

– Ага. А я зайчик из плейбоя. Как дура просидела с ним лучшие шесть лет жизни, – обиделась я. – В общем, таких, как я у него еще двое. Он снимает еще две квартиры. Для Лидии. И Ирины. Она совсем молоденькая.

– И все? – деланно пожала плечами подруга.

– Еще жена.

– Ах да, про нее я забыла. Так это он – мормон? – догадалась она.

– Я не знаю. Просто я предположила… Должно же быть этому какое-то объяснение!

– Неплохое ты нашла объяснение. И вообще, нормальные бабы идут и морду бьют, а не ищут объяснения, – возмутилась она.

– Я морду бить ходила. Мы в выходные встречались, – попыталась оправдаться я.

– Кто мы? – вытаращила глаза Римка.

– Я, Лидия, Ирина и его жена. И знаешь что!

– Что?!

– Он и с женой тоже прекрасно живет! У них, оказывается, действительно есть дочь, которой почти исполнилось шестнадцать.

– Хоть в чем-то не врал, – попыталась утешить меня Римма.

– Ага. И сын, которому всего год. И Ирина эта – беременная. А жене пофиг. Она сказала, что давно привыкла, что Олег Петрович полигамный мужчина и не ревнует. Тоже ведь мормонша проклятая. – Я рыдала. Не то слово драма, прожить шесть лет с мужчиной, который казался воплощением идеала, чтобы узнать, что он просто любит жить с разными женщинами.

– Что делать? Ты с ним говорила?

– Говорила, – уныло кивнула я. – Теперь даже жалею.

– Жалеешь? Он тебя обидел? – нахмурилась Римма.

– Эта Лидия предложила поймать его с поличным. Вчера мы засели у нее на квартире (кстати, моя лучше) в засаде. А он, когда нас увидел, так огорчился, что чуть не расплакался. И говорил, что любит нас всех. И был очень искренен, – нараспев прорыдала я, вспомнив его страдающее от неминуемой потери лицо. Наверное, в его возрасте трудно расставаться с любимыми женщинами. Даже если их – толпа.

– От скотство, – воскликнула Римма и оглянулась, видимо, прикидывая, кому первому рассказать столь достойную историю.

– И что он не понимает, что нас не устраивает. Деньги он на нас тратит, не жалеет. Со всеми проводит примерно поровну времени. Признает всех детей и всех любит.

– Ангел! – кивнула Таня Дронова, которая, оказывается, все слушала за стенкой тонкой офисной перегородки. Она высунула веснушчатый нос на миловидном двадцати пятилетнем лице, обрамленном рыжими волосами и с интересом посмотрела на меня. Не каждый день сидишь рядом с жертвой мормона.

– Не то слова. Просто пойди и поищи другого такого. А самое ужасное, что каждой из нас действительно было с ним хорошо! – всхлипнула я. – Я жила за ним шесть лет и ДЕЙСТВИТЕЛЬНО была вполне счастлива. А теперь получается, что мамочка была права с самого первого дня. Я полная идиотка, а он – недостойная сволочь. И уж то, что мама права, просто ужасно!

– Не реви, – скомандовала Римма. – Ты с ним уже поговорила?

– Ну да! Прямо там, как договаривались. Сначала Лидия, потом я. Встали и сказали, чтобы он не смел больше ни на секунду появляться в наших жизнях. Я потом только подумала, что может, не стоило.

– А он?

– Он сказал, что не против, если это нам действительно нужно. Для него сейчас эта беременная девочка Ирина – задача номер один. И жена. И счастья нам пожелал! – я затряслась в рыданиях. Уже давно я свое счастье связывала только с его седеющим благородным образом. Я, хоть и росла при живом отце, фактически воспринимала его как еще одного захребетника на шее матушки, потому что он был таким же несмышленым сосунком, как и мы с братом. По выходным он тихонько квасил с мужиками за домино. А в будни забивался к телевизору и весь вечер читал газеты. Поэтому Олег Петрович стал для меня всем – мужчиной, любовником, отцом, старшим товарищем. Ответом на все вопросы, возможностью в эти вопросы даже не вникать. А теперь, как по заказу, я заполучила в личное пользование душевную травму и целое ведро вопросов, требующих немедленного разрешения. Где мне жить? Через неделю надо платить за квартиру, а это, между прочим, шестьсот долларов, не хрен собачий. Вся моя зарплата составляет пятьсот, так что это вопрос сразу отнесся к зоне не решаемых. И главное – как сказать обо всем этом маме!!!!!!!

– Будешь маме говорить? – с сомнением спросила Таня. Из-за близкого расположения рабочих мест она полностью владела всей полнотой информации про мою жизнь, впрочем, как и я про ее. Я бы с закрытыми глазами сказала, кто Танька по гороскопу, какой характер у ее мужа и когда у нее в последний раз был пробой в средней чакре, но об этом не буду.

– Не знаю. Думаю, может пока подождать, – затряслась я.

– Чего? Чего ждать?! – возмутилась Римма. – Ты же понимаешь, что ничего не изменить.

– Ничего? – подняла я на нее влажные от слез глаза. Где-то на подкорке я все-таки надеялась, что Римма что-нибудь придумает. Имитировать беременность, опоить и тайно женить на себе, пригрозить, что украду ребенка и заставить… А если Римма говорит, что ничего не изменить, значит все, тупик.

– А что, ты бы хотела вернуть эту многоженскую сволочь?

– Я не знаю.

– Не реви. Вот, читай, – Римма ткнула в экран компьютера, где до сих пор висела статья про мормонов. – «Многоженство в основном было делом благотворительности, чтобы заботиться о пожилых женщинах и вдовах». Ты что, хочешь быть предметом благотворительности? Пожилая ты моя!

– Ничего я не хочу, – насупилась я и пошла мыть лицо холодной водой.

Однако даже после этого рабочее настроение не снизошло на меня. Откровенно говоря, и в лучшие дни я была, мягко говоря, прохладна к своим прямым трудовым обязанностям. А уж в день такого траура стучать по клавиатуре и приятным голосом вещать в трубку мне не моглось совершенно. Я по-тихому срыла от Римкиного навязчивого сочувствия, дорулила до офисной столовой, где под неодобрительные взгляды сослуживцев принялась лить слезы за барной стойкой.

– Еще мартини? – вежливо переспрашивал бармен, а я кивала и пыталась выяснить у него, почему это они – мужики, такие козлы. И, главное, почему это одни (имелись в виду такие, как бармен, мой братец и большинство обычных, не мормонских мужиков) жадятся на каждый рубль и норовят дать жене в нос, если она найдет зарплату, а другие (имелся в виду Олег Петрович) оплачивают по три съемные квартиры и умудряются содержать четыре фактически семьи сразу. И почему это я должна считать мерзавцами последних (Олега Петровича) и пытаться полюбить первых (жлобских подонков). И кому это все надо?

– Ты еще спроси, что делать, Чернышевская! – обиделся бармен и стал недоливать мне мартини. А между тем основную зону проблем он очертил очень верно. Мне, почти тридцатилетней женщине, впервые в жизни предстояло найти ответ на вопрос «Что делать». И надо честно признать, что это меня совершенно не радовало.

Глава 2. Кто к нам с чем зачем, тот от того и того…

Трагедия моей жизни заключается главным образом в том, что я всегда уповаю на высшие силы и надеюсь, что все «складется» само. В основном так и происходило. Я бегала по поляне и нюхала ромашки, а Божественная Воля в лице моей матушки исполняла все необходимое. Оставалось только принять исполненное по описи. И почему меня это так обижало? Мечтала-мечтала о самостоятельности, вот и накаркала. Что с ней теперь делать, ума не приложу. Шесть прекрасных лет я приезжала на Юго-Западную и восхитительно чувствовала себя хозяйкой ставшей почти родной квартиры. Стоп, так нельзя. Сейчас, когда я точно знаю, что прошлого не вернуть, я обязана думать по-другому. Буду учиться думать про всю мою жизнь с Олегом Петровичем в мстительно-уничтожающем стиле. «Шесть ужасных лет я перлась сквозь пургу на Юго-Западную, где мучилась от одиночества, пытаясь… что же я пыталась? Как бы поужасающее выразиться? Пыталась готовить ужасно изысканные блюда, чтобы развлечь издевательски веселых подруг, которые мучительно часто приезжали ко мне в это мрачное логово мормона. Мучительно часто мы зажигали отвратительно пахнущие лавандой свечи и гадали на горьком и ужасно черном кофе, которое предсказывало всем нам мучительные и ужасные гадости. А сколько страшных кошмаров снилось мне на этом ужасающе порочном ортопедически-отвратительном ложе! Какое счастье, что теперь все наладится, и я смогу наслаждаться своей взрослостью в родной комнатке на Бориса Галушкина». Все, на сегодня достаточно реально смотреть на окружающий мир, а то хочется плакать. Надо быть сильной, собирать вещи, куда-то там их паковать, вызывать грузчиков, которые обязательно половину украдут, а вторую потеряют. А может, тогда все это бросить здесь и забуриться к Полине, моей бывшей однокласснице? А что, скажу, что здесь был пожар, устроенный возмущенной общественностью, и поеду к братцу налегке. С другой стороны, что я потом скажу маме?

Примерно в таких размышлениях и самомедитациях я покидала убежище Олега Петровича. Я не решилась устроить пожар и, проклиная все на свете, дотащила свой скарб до родного дома. Я, конечно, не рассчитывала на излучающего радость Ромку. Два последних года он прожил в родительской квартире один, в свое удовольствие таская сюда всяческих девиц и дружков. Насколько я имела представление об его образе жизни, он вставал за полдень, а домой являлся глубокой ночью и не каждый день. Однако реальность потрясла меня куда больше. Продавившись по московским пробкам от улицы Миклухо-Маклая (оказывается, это не партийная кличка, как я всегда думала, а фамилия!) до ВДНХ, я надеялась побыстрее преодолеть последние метры дистанции и выгрузить все свое многочисленное и бесполезное барахло, однако дверь нам (мне и вопящему о потерянном времени водителю Газели) никто не открыл. Я поковыряла ее своим ключом, но засов новенькой металлической преграды, которую мама специально делала на заказ в фирме с совершенно звериным названием, был задвинут изнутри. В этом случае ключи были совершенно бессмысленны.

– Может, постучать монтировкой? – предложил сочувствующий водитель.

– Давайте, – обрадовалась я, так как мои набойки на каблуках сбила об дверь довольно быстро. На самом деле поведение братца меня возмущало так, что дальше некуда. Еще вчера я предупредила его о своем приезде, чтобы не пришлось наткнуться на что-нибудь такое, о чем я, как сознательная старшая сестра буду обязана донести маме. Мамины нервы надо беречь, поэтому я старалась проявить максимальную корректность и лояльность к Ромкиной личной жизни. А он мне подложил такую собаку. Или свинью? Кого обычно подкладывают? Хотя, подложить свинью – что в этом может быть обычного?

– Стучать? – переспросил на всякий случай водитель. Я с опаской посмотрела на дверь и кивнула.

Грохот от ударов монтировки по металлу превзошел все мои ожидания. Я с уважением посмотрела на водилу и приготовилась услышать за дверью шаги. Шагов не было. Водитель покрылся испариной.

– А вдруг с ним что-то случилось, – с вызовом принялась оправдываться я. – Может, у него приступ чего-нибудь.

– Чего? – сквозь зубы процедил он. – От приступа совести в обморок упал?

– Хотя бы, – отвернулась и постаралась не паниковать я.

Седьмой этаж исключал попытки перелезть на балкон через соседское окно. Прошло еще минут десять, пока водитель бегал вокруг дома и орал. Наконец он охрип и поднялся обратно. Я вдохнула поглубже и принялась паниковать. А что мне оставалось? Если бы я немедленно не почувствовала признаков панической атаки, головокружения и озноба, водитель бы вызвал у меня все вышеперечисленное грубыми и неприятными средствами. А так он помог мне прилечь на кушетку у соседей, молча выгрузил мое барахло около похожей на последний бастион, позади которого Москва, двери и отбыл с миром, даже не потребовав как следует чаевых. То есть, он попытался, конечно, но я при его появлении в коридоре соседской квартиры немедленно выпадала в осадок. Стребовать чаевые с бездыханного тела, лежащего среди аромата валерианы и карвалола было довольно проблематично. В общем, он уехал, я мало-помалу пришла в себя и принялась караулить скарб, подпирая дверь в рай.

– Ну, Ромка, только выйди. Убью, – пообещала я в небеса.

Словно услышав угрозу, Рома из квартиры выходить не спешил. Только к вечеру, словно оборотень, подчиняющийся зову луны, он выполз, бледный и отрешенный, явно планируя направить стопы в какой-нибудь ночной клуб. Завидев его красивый бледный анфас, я встрепенулась, сбросила сонливость и собралась орать.

– Ты что тут делаешь?! – настолько искренне и непосредственно изумился он, что я фактически подавилась своим возмущением.

– Я!!!! (твою мать!!!) ТУТ!!! УЖЕ С ОБЕДА!!! (твою мать!!!) СИЖУ И КУКУЮ!!! – выпустила гнев наружу я.

– А чего не зашла? – невинно оглядел меня с ног до головы он.

– Мне на лестнице больше нравится. Тут к людям ближе, – попыталась поострить я, но Роман еще не включал юморилку, поэтому ни одна эмоция не пробежала по его личику.

– Ну-ну, – протянул он и принялся помогать мне затаскивать сумки – коробки – чемоданы – пакеты.

– И почему же ты не открывал? – полюбопытствовала я. – Просто интересно.

– Я плеер слушал.

– Полдня?! – поразилась я.

– А что? Я под музыку живу, – гордо заявил братик. – А это что за хрень?

– Это не хрень! Это – люстра Чижевского! Я под нее тоже живу, – ответила я, хотя, если честно, страшную круглую штуковину приволок и подвесил под потолок Олег Петрович. Он был мнителен во всем, что касалось здоровья. Еще бы, ему всех жен-детей поднимать! Короче, мысль, что можно воткнуть в розетку некое похожее на ежа чудо техники и дышать экологически чистым правильно заряженным горным воздухом, очень отвечала его мечтам. Не знаю, насколько эта штуковина действительно полезна, но при отъезде я решила, что раз уж все равно плачу за Газель, так не оставлю камня на камне. В смысле, заберу все, кроме мебели, которая, на самом деле была не Олега Петровича, а хозяйская.

– И надолго ты ко мне? – осторожненько поинтересовался Ромик. Я взвилась круче огней пионерского костра.

– Навечно! И чтобы больше никогда не запирался на засов. И баб не водил. И мужиков.

– А они-то мне зачем? – попытался обидеться он.

– А я почем знаю? – отрезала я. – Чтоб никого. А то маме доложу.

– Это бесчеловечно! – на полном серьезе испугался братец. Аж пятнами пошел. Что-что, а инструмент воздействия у меня есть.

– То-то, – удовлетворенно кивнула я и пошла осваиваться в родных пенатах.

Однако даже поверженный брат не мог искупить того состояния подавленности и одиночества, которое охватило меня. Я поплакала в ванной, пошлепала по пустой квартире, в которой провела все свое счастливое детство, босыми ногами, позвонила паре-другой подруг и уснула, совершенно обесточенная.

Завтра была суббота. Обычно по субботам я собирала у себя небольшое, но очень светское общество, и придавалась безделью. Не смотря даже на отсутствие братца, который счел за лучшее не мозолить уж мне сразу глаза и переночевать где-то подальше, я никого не позвала. Просто никого не хотела видеть. Что странно и нетипично для меня.

– Может, температуру померить, – заволновалась я. Температура была предательски нормальной. Тридцать шесть и шесть. Через двадцать минут исступленного держания подмышкой тридцать шесть и семь.

– Сволочь! – разозлилась я и принялась копаться в Интернете, пытаясь найти объяснение своей пугающей тяги к одиночеству. Про тягу ничего не нашла, зато откопала наш с Ромкой гороскоп совместимости. Он гласил: «Весы крайне сложно уживаются с Рыбами. Это тяжелый союз малопонимающих друг друга людей, живущих разными интересами. Союз может быть сохранен только благодаря Весам, которые всегда стремятся сохранить равновесие. Впрочем, Рыба тоже предпочитает на открытый конфликт не идти. Но они быстро надоедают друг другу. Так и живут – у каждого свои интересы, каждый тянет в свою сторону». Я подумала, что этот гороскоп удивительно точно и сжато передал всю пугающую палитру нашей с братом родственной любви. Тяжелый союз малопонимающих друг друга людей! Вот что меня ждет теперь вместо радостей любви.

– Катюха, говорят, ты вернулась домой? – вежливо поинтересовался чей-то смутно знакомый женский голос в телефонной трубке, которую я схватила раньше, чем подумала, надо ли оно мне.

– Нет. Это не я! – попыталась глупо отмазаться я.

Голос не повелся.

– Тогда мы сейчас будем, – обрадовал меня он.

Я оторопело послушала короткие гудки и стала строить предположения насчет того, кто бы это мог быть. Наташка, вернее Наташки в количестве двух штук, которые живут в кирпичной пятиэтажке напротив? Эти самые Наташки неразлучны с самого детства и всегда любили ходить ко мне в гости, но откуда они могли узнать. Или Полина? Но как я могла не узнать свою лучшую школьную подругу. И опять же, откуда она могла узнать. Может, воспользоваться братовой идеей и не открывать замок?

– А ну открывай! – проорала дверь.

Сколько я не делала вид, что меня нет, что я в душе, в плеере, в гробу в белых тапочках – дверь не прекращала звонить и стучать на все лады. Я превозмогла неожиданное отвращение к людям и отперла.

На пороге были представлены все мои школьные и дворовые подруги, а также и друзья. Народу было пугающе много, я даже испугалась, что меня сейчас начнут грабить или бить, но Полина протиснулась сквозь Наташек и протянула мне бутылку вина.

– Проходите, рада вас видеть, – заулыбалась я.

– И мы, и мы, – закивали присутствующие, с интересом осматривая меня со всех сторон.

– На мне узоров нету и цветы не растут, – возмутилась я.

– Ты и правда жила с мормоном? – высунулась из-за холодильника, в котором разочарованно копалась уже минут пять, Наташка намбер ван. Я осела на пол, как пожухлая листва.

– Познавательно уже то, что народу, да еще в таком количестве, известно о моем приезде. А уж про мормона я просто молчу! Я что – жила в шоу Трумена? Вы понатыкали в меня жучков?

– Твой братец вчера ночевал у моего брата, – прояснила суть вопроса Наташка намбер ту.

Вот так молниеносно и бесперебойно сработал наш дворовый телеграф. Как, впрочем, и всегда. Теперь надо только молиться, чтобы он не донес эту жуткую весть до пригородов Воронежа, где моя мама мирно взращивала укроп с кабачками.

– Выпей, – сочувственно протянул мне бокал какой-то миловидный парень с приятным, но совершенно незнакомым лицом.

Я приняла бокал и погрузилась в раздумья относительно того, как именно собираюсь жить в этом рассаднике сплетен и алкоголизма. Потом мысли унесли меня по какому-то Гольфстриму к Олегу Петровичу и я, опрокидывая в себя стопку за стопкой, рыдала, что по ужасному стечению обстоятельств никого лучше, нежнее и прекраснее этого изувера у меня не было и, наверное, не будет. Меня утешали, слезы горячими ручьями стекали за воротник, цвет лица неумолимо приближался к пионерскому галстуку, а я также неумолимо понимала, что жизнь моя кончена, а впереди ждет беспросветная череда унылых дней, среди которых потеряется моя молодость. Двадцать девять лет – возраст, в котором женщина уже должна проверять у кого-нибудь уроки, а мужа воспринимать, как непременный атрибут типа шифоньера. У меня же не было даже намека ни на то, ни на другое. Но самое страшное, что пройдет короткое лето, настанет сентябрь, мир вокруг станет ярким и разноцветным. И в день моего рождения, двадцать пятого числа, я в полном одиночестве и стерильности разменяю четвертый десяток.

К утру понедельника у меня закономерно и, при этом, невыносимо болела голова. Нервно захлебывающийся будильник сыграл на моих нервах траурный марш, я разлепила глаза и принялась судорожно искать отмазку для работы. Я редко пропускала этот неиссякаемый источник общения и наличности, но иногда все же лживо придуривалась, чтобы полежать в тишине и одиночестве. Померила температуру. Результат нулевой. В смысле, градус соответствовал средним показателям, что при условии тяжелого похмелья было удивительно. Позвоню и скажу, что кот разбил будильник.

– У тебя нет кота! – услышала я голос совести, очень похожий на Риммин.

– Ну и ладно. А тогда… Я не смогла проснуться, потому что мой мозг отказался приходить в себя!

– Тогда тебя пора вязать и паковать в дурдом, – оппонировала совесть. Я загрустила. Оставалась одна надежда на гороскоп. Вдруг он категорически запретит мне идти на работу? Я зашла в Интернет и на знакомом астрологическом сайте нашла-таки то, что мне пригодилось. Оказалось, что гороскоп для Весов на этот понедельник был самым что ни на есть пугающим. «Остерегайтесь негативных контактов, не принимайте судьбоносных решений, они могут испортить вам всю жизнь. Также воздержитесь от тяжелых физических нагрузок, возможно получение травмы». Конечно, судьбоносные решения не входили в программу моих рабочих полномочий. Но что такое есть моя работа секретаря, кроме как негативный контакт и тяжелая физическая нагрузка? Уж кто-кто, а Римка не сможет противостоять такому аргументу!

– Римка не сможет, а вот начальник отдела очень даже сможет. Еще не хватало сейчас потерять работу, – гадко аргументировал внутренний голос. Я со стоном добралась до кухни и со спокойствием зомби помешивала в турке кофе до тех пор, пока оно «совершенно неожиданно» не разлилось по всей газовой плите.

– Вот такая у меня реакция! – восхитилась я собственной ловкости. Плиту мыть не стала, оставила эту радость братцу. Собрала волю в кулак, глаза в кучку, тело в узел и пошкандыбала на работу.

От ВДНХ до Савеловской было даже ближе, чем от Юго-Западной, что порадовало бы меня в других обстоятельствах, но сегодня мозг отказывался выдавать даже простейшие импульсы типа «подойди к выходу, дура, тебе сейчас выходить». Что уж там говорить про анализ времени пути.

Может быть, именно моим тяжелым нравственным и физическим состоянием объясняется то, что происходило дальше. Очень возможно. Скорее всего, будучи в нормальном состоянии, я никогда не согласилась бы на такое безумие. Хотя, при умелом обращении из меня всегда можно было вить любые веревки. Не человек, а ходячее макраме, честное слово. В общем, непонятно, что именно заставило меня согласиться. Но по порядку. Я доковыляла до офиса, дважды чуть не попав под мчащуюся по развязке Дмитровского шоссе и Сущевского вала машину. Вдохнув привычный аромат выхлопных газов, я нырнула в нашу проходную и поднялась на старом дребезжащем лифте на десятый этаж.

– Приветик, ты опоздала, – порадовалась за меня охрана.

– И вам того же, – угрюмо отмахнулась я. Наверняка эти гады уже отметили в журнале прихода мой промах, так что штраф в десять долларов мне обеспечен.

– Ты не заболела? – озабоченно осмотрела меня Римма. Таня Дронова тряхнула рыжими кудрями и подсунула мне чашку кофе.

– Спасибо тебе, добрый человек, – искренне порадовалась я. Хоть кто-то догадался выразить сочувствие не в абстрактных формах, а в виде дымящейся кружки Нескафе.

Потягивая горькую жидкость, я мямлила в трубку стандартные приветствия, переключала звонящих на сотрудников, сотрудников на других сотрудников, иногда забывая, кто кого хотел и переключая звонки наугад в надежде, что абонент больше не перезвонит. Это, кстати, была достаточно популярная у нас в офисе забава. Негласное распоряжение руководство именно на нас, секретарей центрального отдела возлагало обязанности по сдерживанию клиентов со скандальными намерениями. Допустим, у меня поступал вот такой звонок:

– Девушка, соедините меня с кем-то, кто сможет мне внятно объяснить, почему на стендах напротив главного супермаркета в Сыктывкаре написано «Молочница» вместо «Доярка». Мой бренд называется «Доярка».

– Одну секундочку, я уточню, – вежливо и ласково отвечаю я. На самом деле я не только понятия не имею про пиар в Сыктывкаре и про то, кто этим занимается, но и про то, у кого это можно уточнить, тем более за секундочку. Я жду пару минут, потом подключаюсь снова.

– Ну, уточнили? – кипящим от возмущения голосом переспрашивает клиент.

– Будьте добры, назовите ваши реквизиты, номер договора и суть проблемы, – еще более ласково переспрашиваю я. Клиент отвечает еще раз все по второму кругу.

– Я Вася Иванов, ООО «Маслобойни Калинина», договор номер 322223, на стендах напротив главного супермаркета в Сыктывкаре написано «Молочница» вместо «Доярка». Мой бренд называется «Доярка».

– И что вы хотите? – спрашиваю я.

– Разобраться!

– Одну минуточку, – снова отключаюсь и пару минут полирую ногти я. Затем переключаю на любой внутренний номер. Что называется, на кого Бог пошлет. Если, например, сегодня пятое июня, я переключаю на внутренний номер 0506. Минут десять клиент и неопределенный сотрудник из какого-нибудь филиала выясняют, что их неправильно соединили, и они ничем не могут друг другу помочь. Сотрудник впервые слышит и о Доярке, и о Молочнице и о «Маслобойнях Калинина». Он вообще занимается сбором статистики и общественного мнения. А клиент, растеряв большую часть своего негодования, частенько уже не перезванивает. Но если даже и перезванивает, половина его возмущения уже потеряна. Тогда перехожу к плану «Б» и принимаюсь сочувствовать.

– Да, вы правы. Возмутительно! – повторяю его слова я.

– Недопустимо! Просто непрофессионально! – кричит мне он, уже не пытаясь найти истинного виновного.

– Совершенно непрофессионально! – киваю я.

– Что же делать? – выпустив весь пар, спрашивает клиент.

– Пишите жалобу, – советую я. Таким простым и неутомительным способом решается уйма конфликтов. Думаю, именно в этом и состоит профессионализм секретаря большой корпорации. Ну и в умении печатать бессмысленные докладные записки, статистические отчеты по центральному отделу и играть в Солитер или Косынку.

Последние служебные обязанности я исполняла с особенным профессионализмом. Но в этот понедельник мозги не были способны разложить даже самый простейший пасьянс, что не укрылось от бдительного ока Риммы.

– Плохо? – кивнула на экран с зашедшим в тупик карточным раскладом она.

– Очень, – кивнула я и попыталась сидя уснуть. Это у меня еще могло получиться, однако, не просыпаясь, отвечать на звонки я пока еще не умела. Жаль.

– Страдаешь? – прояснила мою мотивацию она.

– А то! – я не стала спорить.

– Что думаешь делать?

– Может, отравлюсь, – поделилась идеей я.

После этого Римма принялась бить в колокол и объявлять экстренный совет по спасению утопающей. То есть меня. Я была против, но сил сопротивляться ее агрессивному натиску у меня все равно не было. Поэтому вместо сытного и вкусного обеда я была вынуждена сидеть в центре круга из любвеобильных коллег по работе и выслушивать их советы. Коллег набралось аж пять штук. Во-первых, Римма, составляющая программы по исследованию тех или иных явлений рынка, душою вела войну против мужского свинства и шовинизма. Далее Таня Дронова, менеджер, ведущий переговоры с клиентами, которые пока еще думают о нас только хорошее. У нее было нежное лицо, но вполне стервоподобный взгляд на любовь. Анечка, очень способный маркетолог, еще больше меня и Римки страдала от лишнего веса и поэтому ненавидела всех мужчин. Лиля, заместитель начальника отдела, к мужчинам относилась вполне положительно, была замужем, имела любовника, но присоединилась к Стратегическому Совету в силу должностных полномочий. Она не могла пропустить ни одного важного события внутри нашего отдела статистики и маркетинга. И, наконец, Саша Селиванова, совершенно посторонняя нашей компании карьеристка, метившая на должность Лили, присоединилась к нам в поисках компромата на конкурентку и из чистого любопытства.

– Ты хоть понимаешь, что эти козлы не стоят твоих страданий?! – призвала меня к ответу Римма.

Белые начинают и выигрывают, вяло подумала я и попыталась сдаться сразу.

– Я понимаю. Я буду стараться выбросить их из головы.

– Не их, а именно этого твоего мормона! – уточнила Лиля, поскольку выбрасывать из головы всех мужиков она правильным не считала.

– Почему вы его мормоном называете? Это я просто так предположила, он этого вовсе и не утверждал! – уточнила я.

– Конечно – конечно, – кивнула Саша Селиванова. – Он просто развратный старый козел. Тебе лучше?

– Намного, – опустила голову я.

– Так, страдание и безделье – верный путь к гибели, – снова взяла инициативу в свои руки Римма. – Тебе нельзя оставаться одной.

– Мне что, к тебе подселиться? – ужаснулась я, представив, как много легче мне станет в Римкиной однушке, где пьет и матерится ее муж-автомеханик, а на кухне воет под гитару пятнадцатилетний сынок.

– Только не к Римме. После ее дома тебе захочется остаться старой девой навсегда, – усмехнулась Таня Дронова.

– А в этом нет ничего страшного, – покраснела пухлая Анечка. Ей было за сорок, но выглядела она, наверное, за пятьдесят, потому что при росте в сто шестьдесят сантиметров весила под центнер. Это обстоятельство вкупе с комплексом неполноценности мешало ей наладить какие бы то ни было отношения с мужчинами. Оставалось одно. Делать вид, что одиночество – именно то, что ей нужно для счастья. Хотя я лично не видела человека столь легкого и покладистого, как Анечка. Ей бы родить пятерых малышей, нянчиться с ними, пока они не обеспечат ей табунчик внуков, и при этом кормить ароматными пирогами всех, кто завернет в ее гостеприимный дом.

– Ну конечно, ничего страшного. Это просто катастрофа! – фыркнула Римма, благоразумно оставив в покое тему моего переезда.

– Мужчины не обращают внимания на неудачниц, готовых на все по первому требованию. Вот у меня нет никаких проблем с личной жизнью, – встряла громкая Селиванова, а я в очередной раз порадовалась, что она не является моей близкой подругой. По-моему, ее интересовало только собственное великолепие, а на чувства и проблемы окружающих было наплевать.

– У тебя их и быть не может, – брезгливо сморщила веснушчатый носик Таня. – Откуда у тебя сердце? Ты ради себя любимой по головам пойдешь.

– Ты просто завидуешь, – тоном уверенного в своей правоте удава отмахнулась Саша.

Повисла тяжелая пауза, в процессе которой каждая из присутствующих помянула Селиванову про себя недобрым матерным словом.

– Так, хорош сопли распускать. Надо составить план действий, – сказала Римма, посмотрев на часы. – А то обед кончится.

– Чтобы составить план действий, надо понять, какова цель! – вставила умница Аня. – У тебя какая цель? Ты замуж хочешь?

– Нет, – замахала головой я.

На самом деле у меня лично целей не было вообще. Когда-то я мечтала о настоящей любви, но после моего мормонистого ловеласа не очень в нее верила, а уж строить конкретные планы вообще было не в духе моего характера. Однажды я, правда, составила один план. Я была тогда повернута на кармическом законе бытия и всячески стремилась очистить от груза вековых грехов свою личную карму. Первым пунктом генеральной уборки кармы было «Простить всех обидчиков и попросить прощения у всех обиженных». Обидчиков я насчитала около трех. Матушку, Наташку намбер ту (за то, что ее братец вечно разносил обо мне сплетни, хотя, кстати, было бы логичнее заявить в обидчики его самого) и братца Ромку собственной персоной. А вот с обиженными было сложнее. Я точно знала, что всех не упомню. Поэтому я подумала и решила просить прощение оптом, у всех сразу. Наверное, все-таки это было неправильно. Но с первым пунктом я кое-как разгреблась, а вот на втором пункте срезалась. Казалось бы, чего сложного. Всего-то и надо было, что заказать молебен за всех умерших родственников. Как сейчас помню, я пошла в храм неподалеку от Проспекта Вернадского, который знающие люди рекомендовали как «благодатный». Там я отстояла сумасшедшую очередь за свечками, потом под злобное ворчание старушек в очереди писала имена всех умерших родственников, которых могла вспомнить. Память в условиях внешнего противодействия начала подводить. А когда меня спросили, все ли умершие были крещеными, я окончательно растерялась. Часть умерших была мне знакома понаслышке, некоторые всю жизнь прожили при атеистическом Советском Союзе. Сказать точно, кто был крещен, а кто нет, я не могла. Меня обругали, посоветовали ограничиться свечкой около… не помню, какого-то квадратного стола. И сказали, что мне надо каяться в своих грехах, не переставая. И что даже это вряд ли мне поможет. Мне показалось, будто на меня набросилась стая черных ворон в обличии пенсионерок с перекошенными от злости лицами. В общем, я поняла, что православный храм – это их территория, их прайд. Вернусь туда сразу после торжественного выхода на пенсию. А пока буду лучше играть в буддистскую игру самопознания. Говорят, она тоже очищает карму, а кроме этого она весьма увлекательна.

– Алло! Ты о чем думаешь? – пощелкала пальцами около моего лица Римма.

Я дернулась и вернулась к аудитории.

– Я? О том, что у меня нет никаких конкретных целей. Я вполне готова плыть по течению.

– Ага. Пока тебя не выловит из него твоя матушка и не займется твоей судьбой сама. Ты хочешь довести до этого? – намеренно напугала меня противная Римка. Я побледнела. О маме я пока вообще старалась не думать.

– Тогда надо все-таки взять ответственность за свою жизнь в свои руки, – сочувственно посмотрела на меня Таня Дронова.

Я растерялась.

– И что это значит? Мне надо что ли, на улице к мужикам приставать?

– Нет, конечно, – успокоили меня все. – Это они должны приставать к тебе.

– Интересно, с чего бы? Никогда не приставали, а теперь все как один с цепи сорвутся, – усомнилась я.

– Так раньше ты была кто? – ласково улыбнулась Римка.

– Кто? – отшатнулась от нее я.

– Тетеря. Тютя. Размазня.

– А теперь?

– Ты должна стать настоящей акулой. Стервой. Охотницей.

– Я? – от неожиданности я затрясла тем, что у птиц именуют гузкой.

– Именно.

– Я не смогу.

– Сможешь!

– Точно не смогу, – затрепыхалась, представляя, как охочусь на мужчин с гарпуном и гранатами, я. После этого Таня Дронова, от которой я уж никак не ожидала такой подлянки, использовала прием психологического давления, в простонародье именуемый методом трех «да».

– Ты согласна, что этот Мормон Петрович обошелся с тобой по-свински? – спросила она в первый раз.

– Да, – не нашла возражений я, потому что это именно так и было.

– Ты понимаешь, что мужчины в основном просто пользуются нами, используют нас по своему усмотрению? – спросила она во второй раз.

– Да, – снова безвольно кивнула я.

– Ты хочешь стать счастливой? – прикончила меня она.

– Да, – кивнула я и поняла, что дальше соглашусь на все, что они не предложат.

– Тебе выпала честь отомстить за весь женский род! Мы научим тебя, а ты сделаешь это. Сама, повинуясь только железной логике и разуму, отберешь для себя богатого и привлекательного козла и женишь его на себе. Согласна?

– Да, – на психологическом автоматизме выдохнула я и тут же пожалела.

– Чистая, холодная месть!

– Если не ты, то кто же?! – заваливали меня лозунгами дамы.

– Клянись, – зная мой ненадежный нрав, потребовала Римма.

Будучи в состоянии умственного затмения, я заразилась всеобщим негодованием и воодушевлением. Мое раненое сознание рисовало картины загородных дворцов, свиты поклонников, горы разбитых мужских сердец под моими ногами. Мысль о том, что я совершенно не желаю разбивать чьи-то сердца, вылетела в трубу, как призрачный дымок.

– Клянусь всем, что есть у меня дорогого (непонятно, чем, на самом деле), запечатать двери в свое сердце, отгородиться от любви ледяными стенами и в тишине и спокойствии холодного разума отомстить за все обиды, причиненные мужчинами лично мне и всему женскому роду! – тараторила я вслед за Риммой, не вполне осознавая причин и последствий своих действий.

– А не крутовато? – усомнилась Лиля, но ажиотаж уже охватил присутствующих. Каждой из нас было что предъявить мужчинам, и всем показалось, что сегодня для них настал судный день.

– Нормально. Повторяй дальше! – замахала на Лилю рукой Римма.

– Обязуюсь не пожалеть труда и времени, чтобы занять место, достойное меня. Клянусь не довольствоваться малым, а взять все, что причитается мне по праву победителя.

– Это что именно? – не поняла Саша Селиванова, которой, по-моему, происходящее казалось полным бредом.

– Клянись. Выйду замуж только за обеспеченного мужчину с годовым доходом не меньше… – фантазировала Римма.

– Ста пятидесяти тысяч долларов США, – подсказала прагматичная Таня.

– Загородным домом, машиной, квартирой…

– Это нереально, – запнулась я.

– Реально, – нахмурилась Римма. Ее брак с автомехаником давал ей право желать для меня совершенно другой судьбы. Это надо было уважать.

– И еще! – вмешалась Лиля.

Мы повернулись к ней.

– Что?

– Пусть поклянется, что он не будет старше пятидесяти лет.

– Почему?

– Жить с импотентом, пусть даже и богатым, ужасно! – с неожиданной болью в голосе объяснилась она.

Мы затихли. Я машинально доклялась до конца, про себя подумав, что теперь точно не выйду замуж никогда, потому что под эти требования не подойдет никто. Коллеги плотоядно смотрели на меня, словно я уже была их законной добычей. И как меня угораздило наговорить все эти глупости? Хорошо, что жизнь с мамочкой научила меня легко относиться к нарушению данных клятв, подумала я.

– Пойду я, пожалуй, отсюда. Интересно, с чего вы решили, что такую, мягко сказать, глобальную задачу, может решить средней паршивости женщина за тридцать, без выдающихся способностей и, к тому же, совершенно лишенная силы воли? – Саша Селиванова недобро усмехнулась и встала со своего места.

– Мне еще нет и тридцати, – возмутилась я, хотя оставшиеся три месяца было трудно назвать длительной дистанцией.

– И что? Это что-то меняет? Скорее уж такой мужик женится на ком-то вроде меня, – Селиванова развернула корму в сторону отдела. Я взбесилась. Вот вам и все мужики – сволочи. А эта, не ко сну будет сказано, дрянь, что – карамелька?

– Стервозина. Кать, не обращай внимания, – бросилась ко мне Римма. Я улыбнулась.

– Рим, ты знаешь, я конечно и, правда, не очень-то подхожу на роль акулы брачной стихии, но думаю, что все же скорее женятся на мне, чем на этой… машине-убийце.

– Попробуем? – с задором в глазах спросила меня Таня Дронова.

Я посмотрела в ее чистые голубые глаза, обрамленные рыжими локонами.

– А может, ты?

– Я и так давно в строю, – усмехнулась она.

– Ну, тогда я с вами, – кивнула я и расслабилась. В конце концов, клин клином вышибают. Гори оно все синим пламенем, мне и вправду совершенно нечем занять свое время. То есть, есть чем. Я могу скитаться по подругам, могу пойти на очередной психологический тренинг, могу часами скачивать анекдоты из Интернета, но это все бренно. Надо, в самом деле, сделать в жизни хоть что-то достойное. Выйду замуж за миллионера. Хотя бы за сотнетысячеонера, хрен бы с ним. И как будет здорово увидеть лицо матушки, когда я приеду полоть ее грядки не одна, а с мужем-красавцем, сидящим за рулем какого-нибудь Лексуса хай-класса. Ради этого стоит немного попотеть.

Глава 3. Назвалась груздем – изволь соответствовать.

Пословицу «молодо-зелено» в контексте совместного проживания с братцем я начала понимать в совершенно другом смысле. Образ его жизни приводил к устойчивому зеленоватому оттенку его лица, а поскольку, как ни крути, он действительно был вполне молод, формулировка «молодо-зелено» полностью соответствовала действительности. От чего мне не было легче. Жить в одном флаконе с молодым бесполезным существом, которое легко ориентируется в течениях музыки «хаус», но не ответит на вопрос «какое сегодня число и день недели», было сложно и неприятно. Иногда мне начинало казаться, что даже в вопросах месяца или года он ориентируется с трудом. Видя на деревьях зеленые листья, вдыхая раскаленный солнцем воздух, он сделает предположение, что на дворе лето. Однако задачку «выбери из трех месяцев один правильный» может и не решить. Уходя утром на работу, я не знала достоверно, что меня может ждать дома вечером. Пару раз я натыкалась на голых девиц, шастающих по коридору в ванну и обратно. Само по себе это не было плохим, даже наоборот, могло свидетельствовать об относительной нормальности Ромки, однако их количество (от двух до пяти, как в яслях) и частая сменяемость наводили на грустные мысли. Грустные мысли были такими: во-первых, как я могу надеяться устроить личную жизнь, если даже мой собственный брат живет с таким непотребством. Во-вторых, не пора ли бить в колокола и звать на помощь маму. В-третьих, если позвать на помощь к Роме маму, как потом смотреть ему в глаза. И, наконец, в-четвертых, что делать мне самой, если тут появится мама. Вышеизложенное останавливало меня практически в полете, я оставляла все как есть. А уж с тех пор, как братец вычислил, что я скрываю от мамули разрыв с Олегом Петровичем, желание исполнить долг старшей сестры умерло короткой естественной смертью.

– Слушай, а ты вообще-то была его женой? – ехидно спросил братец, когда я пыталась призвать его к порядку, не курить и, тем более, не оставлять бычки на кухне. Я покраснела и что-то забубнила себе под нос.

– Зачем, теперь, собственно, это… И кому это нужно…

– Нет?! – ахнул от открывшихся перспектив он.

– Ну… почему нет. В известном смысле, да, – неумело врала я.

– А в смысле регистрации в ЗАГСЕ? – припер меня к стенке Роман. Да уж, тяжелый союз малопонимающих друг друга людей налицо.

– Не твое собачье дело! – фыркнула я и гордо вышла из кухни.

В тот же вечер мелкий гад спер у меня из сумки паспорт и выяснил всю страшную правду. Естественно, после этого мы стали чем-то вроде подельников преступления, организованной бандой, морочащей голову честным людям (маме). На ее вопросы о Роме я набирала в грудь побольше воздуха и выдавала:

– Ромочка очень много работает. Так устает, что я прямо не хочу его будить, пусть поспит. – А он, в свою очередь, на вопрос мамы, почему я опять толкусь на Галушкина, а не еду к мужу, говорил разные варианты следующего:

– Катюша очень за меня волнуется. Ездит мне еду готовить чуть ли не каждый день. Что бы я без нее делал. Может, и правда жениться?

– Какие же у меня чудесные детки, – вытирала слезы умиления мама, а мое сердце сжималось в отвращении к себе.

Слава богу, мамины звонки раздавались не чаще пары раз в месяц. Авось, к ее следующему приезду, который ожидался не раньше моего дня рождения в сентябре, что-нибудь уже изменится в позитивную сторону и я смогу предъявить маме подходящего мужа вместо Олега Петровича. Хотя бы кандидата.

– Чтобы предъявить кандидата маме, надо самой хотя бы теоретически понять, где ты его собираешься взять, – возразила на мою не слишком логическую конструкцию Таня Дронова. Со дня эпохального Стратегического Совета прошло около двух недель, за время которых ровным счетом ничего не произошло. Главным образом из-за того, что все ждали конструктивных действий от меня, а я как-то не понимала, с чего начать.

– Я его собираюсь взять… где-нибудь, – заверила я Таню. Таня помрачнела.

– Думается мне, что ты его заполучишь, когда рак на горе свистнет. Рим, ты-то хоть не молчи.

– Что тут сказать. От Катерины пользы никакой, один вред, – со вздохом согласилась она.

Я запаниковала.

– А что я должна делать? Обещали меня научить, а сами только ругаетесь. Это нечестно. Не можете помочь, так хоть не требуйте ничего.

– Катя права, – согласилась замначальника Лиля. – Интересно, кого она может найти здесь, в нашем отделе? У нас одни только женщины.

– Виктор Олегович не в счет? – бросила пробный камень Таня.

Виктор – это наш непосредственный начальник отдела, однако на практике он только пару раз в неделю выползает из своего кабинета, чтобы громко и энергично (в смысле, криком) рассказать нам, до чего все мы тут глупы, бесполезны и невообразимо не соответствуем своим должностям и зарплатам. К тому же, он женат.

– Он женат, – озвучила я протест.

– Ерунда. Было бы желание, – легко отмахнулась Римма, хотя лично мне кольцо на пальце не казалось такой уж легкой преградой.

– Ему больше пятидесяти и у него нет загородного дома, – отрезала Лиля.

– А дачка в Шатуре? – попыталась было встрять Анечка, но тут же умолкла, осознав, сколь мало шатурский сарай имеет право именоваться загородным домом.

– Не пойдет, – подвела итог Таня Дронова.

Я с облегчением вздохнула, но не тут-то было. Дамы вошли в раж. Если уж они решили устроить мое женское счастье, так просто не отступятся.

– Бери выше. Дирекция? – обозначила задачу Лиля.

– Юрий Михалыч, Борис, Николай не помню как отчество…

– Николаев в совете директоров два, – поправила Таню Лиля. – Все женаты, как один.

– Я уже сказала, это решаемо, – насупилась Римма. – Кто нам подходит?

– Ну, в принципе, Борис подходит. У него коттедж где-то под Пушкиным. И вполне еще молод. Лет сорок девять.

– Молод? – ахнула я. – Это, по-моему, последний критический рубеж.

– И что плохого? Помрет – будешь свободной молодой богатой вдовой, – утешила меня Лиля.

Я посмотрела на нее со страхом. Интересно, она сейчас что, озвучила свою мечту?

– Борис не проканает, – усмехнулась из-за перегородки в переговорную Селиванова. – Он пьет, как сапожник и играет в казино.

– Точно? – усомнилась Римма.

– Как в тире снайпер, – кивнула Лиля. – Я тоже слышала. Он, вроде, в прошлом году Мерседес проиграл по-пьяни.

– Козел, – фыркнула я.

– Н-да, за такого замуж выходить – проблем не оберешься, – загрустила Римма.

– А если Николая? – предложила Лиля.

– Которого? – оживилась Таня Дронова.

– Который шоу возглавляет, – пояснила Лиля свою мысль.

Я воскресила в памяти мысленный образ чернявого дерганого мужика, организующего всякие световые шоу на городских праздниках и поморщилась.

– Он очень страшный, – взмолилась я.

Все посмотрели на меня как на умалишенную. Потом переглянулись между собой.

– Эдак она нам все дело испортит, – произнесла трагическим голосом Римма.

– Всенепременно испортит, – гавкнула из-за перегородки Селиванова.

– Внешность в твоей задаче стоит на последнем месте. Чем страшнее богатый мужик, тем проще с ним справиться, – стала делиться опытом Таня Дронова.

– Но ведь с ним спать придется! – уперлась я.

– А вот и нет, – улыбнулась Танюша. Римма одобрительно кивала. – Чтобы мужика на себе женить, как раз не спать с ним нужно, а обещать и дразнить. Слушайте, да она ничего вообще не рубит!

– Темнотища!

– Средние века, первый период феодализма! – поддержали все.

Я затравленно оглянулась. Неужели я и в самом деле должна переводить все на доллары? И зачем мне нужно такое замужество?

– Придется всему учить, – вздохнула Таня Дронова. Я заинтересовалась, чему именно она хочет меня научить? Спать с уродами? Не спать с уродами? – Выпускать ее в люди такую нельзя, это факт. Надо сесть и составить список мероприятий.

– Декларацию независимости, – невпопад ляпнула Анечка, но всем понравилось. Взяли лист бумаги, красивым Анечкиным почерком обозвали и принялись туда вписывать невообразимое количество пунктов.

– Вы что, хотите, чтобы я все это сделала? Вы в своем уме? – разоралась я.

– А что? Не так и много. Или ты хочешь всю жизнь прожить с Ромочкой? – ехидно улыбнулась Римка.

– Кобра ты, а не подруга, – демонстративно плюнула в ее сторону я, но на бумажку стала смотреть внимательнее. Первым пунктом в ней шла правильная мотивация. «Представить и во всех деталях рассмотреть образ будущего мужа», гласил он.

– Это мне не сложно. Высокий, стройный блондин с чувственными губами, – порадовалась я.

– Скорее низенький лысый толстячок с чувственным кошельком, – хохотнула Селиванова. Я поперхнулась и оглянулась на девушек. Девушки кивали.

– Тебе придется каждое утро представлять себе свою мечту. И не обертку, а именно содержание. Сколько у него денег, какой у него должен быть транспорт и т.п.

– Что далее? – нехотя кивнула я. Далее шел весьма неприятный пункт про мое «внешнее и внутреннее соответствие». Оно состояло из следующих коротеньких, но убийственных положений:

– Ты должна похудеть.

– Ты должна прилично одеваться. И не просто прилично, а даже именно неприлично, чтобы у мужчины твоей мечты при виде тебя дух перехватывало.

– Ты должна вести себя как уверенная в себе светская женщина (это как?)

– Перестать тратить время на сериалы (жестоко, бесчеловечно)

– Научиться владеть собой, контролировать эмоции

– Не пить!!!

– А я разве пью? – возмутилась я.

– Как лошадь, – с жалостью посмотрела на меня Таня. Я попыталась не вспоминать про мои ежевечерние бокалы красного вина «для здоровья и хорошего сна» и мне это вполне удалось.

– Я не согласна. И сериалы я совсем немного смотрю.

– Кто последний видел Хосе Антонио живым? – с ходу налетела на меня Анечка.

– Падре Рикардо, – не успев еще ничего сообразить, ляпнула я.

Таня демонстративно развела руки в стороны.

– Что и требовалось доказать! Это же стало известно только во вчерашней серии.

– Но ведь вы-то тоже смотрите? – чуть не заплакала я.

– Мы замуж не хотим. Или нет, мы хотим, но нас мормон не бросал, – отбила атаку Таня.

– Я замуж не хочу, – надулась Анечка. Я вздохнула и спросила, с чего именно мне начать свое превращение в настоящую леди «белая кость – голубая кровь». Дамы оживились.

– Ты посмотри, как ты одета! Это же полная асексуальность и неряшество. Позор! – бичевала меня Римма. Я хотела возразить, что ее вечные юбки «на два кулака ниже колена» тоже не слишком сексуальны, но не успела.

– Вот что делает женщину женщиной?

– Походка? – вспомнила я подходящий случаю фильм «Служебный роман». Если я все правильно поняла, именно он мне и светит.

– И это тоже. Кстати, походка должна чуть приоткрывать завесу тайны, а у тебя это просто бег табуна на водопой.

– А какая у меня тайна? – поинтересовалась я.

– Любая. Надо придумать. Будешь в обед отрабатывать походку. И чтоб с завтрашнего дня ходила на шпильках и с миниатюрной сумочкой-косметичкой, а не с этим комплектом туриста, – ткнула в мою вместительную и удобную холщевую сумку Таня Дронова.

– У меня тогда ничего не поместится, – пискнула я.

– А что именно ты помещаешь в эту авоську? – азартно лязгнула челюстями Селиванова, которой прилюдное избиение младенцев понравилось настолько, что она выползла из своего змеиного гнезда и присоединилась.

– Важные и нужные вещи, – вцепилась в сумку я, но Саша Селиванова была сильнее. Сумка вылетела из моих рук пробкой от взболтанного шампанского, а ее содержимое было немилосердно вытряхнуто на стол.

– Н-да, дела, – понеслись по комнате вздохи.

– Интересно, зачем тебе все эти бумаги? И вообще, что это? «купить: мыло, прокладки, средство против соли на обуви, капусту… ». Это что, ты это еще зимой писала?

– Я не буду отвечать на вопросы без адвоката, – отвернулась я.

– Так, рассыпанные спички – наверняка дико важная вещь, только обо что ты их чиркать собираешься? А этот журнал устарел еще пару месяцев назад. Потом, зачем тебе такой толстый ежедневник, если у тебя нет никаких дел.

– Интересно, а почему в этом чемодане нет косметики? – удивилась Таня Дронова. Я уже почти рыдала. Какие сволочи, в самом деле.

– Достаточно. Походке учиться я еще готова, но в моем белье ковыряться не позволю, – выкрикнула я.

– Ты что, в этой сумке еще и белье носишь? – ахнула Римма.

Я сгребла все со стола в сумку и убежала в туалет плакать. Ну и черт с ними, с красными глазами. Я не прямо сегодня собираюсь совратить миллионера моей мечты, а тот факт, что с общепризнанной точки зрения я являюсь страшненьким, толстым существом, бесполезно разбазаривающим свои лучшие годы, надо было хорошенько оплакать. Я всегда была уверена, что я просто миленькая симпатичная девушка с чуточкой лишнего веса, так как не считала, что вес в семьдесят килограмм при росте в сто шестьдесят восемь является патологическим. Оказывается, мне уже практически пора на полную переборку двигателя и прочих запчастей. В общем, я уставилась в зеркало и принялась изучать свое отражение.

Ничего утешительного я там не нашла. Бледное, лишенное загара усталое лицо с курносым носиком, вполне себе обычные пепельные волосы, которые только с большой натяжкой могли принадлежать блондинке, заплаканные и лишенные признаков косметики зеленые глаза. При умелой эксплуатации все это можно было довести до вполне приличных показателей, но при отсутствии ухода смотрелось простенько и обычно. Тело было одето в несколько полинявшую, но в свое время очень даже дорогую блузку. Я как-то до сих пор считала, что она очень мне идет. И, конечно, джинсы. В приличных фирмах, где секретарь является лицом (или еще какой-нибудь привлекательной частью тела) фирмы, ходить в джинсах не позволяется, но у нас креативный подход и демократия. Поэтому секретари отделов ходят в чем Бог на душу положит. Мои джинсы являли собой компромисс стоимости и долговечности. Хит всех времен и народов, в них я смогу привлечь внимание разве что шофера дальнобойщика. Именно в таких джинсах сельских девчонок заваливают на сеновал после клубной дискотеки. Может, я и утрирую, но в таком виде я точно не стану лакомым кусочком для олигарха. Надо что-то делать. «Хоть походку надо сразу исправить», решила я. «Нельзя терять время, а то можно превратиться в старушку из детской сказки», подумала я, и поэтому немедленно отправилась в один затерянный коридор, где никто никогда не ходил, так как ходить через него было некуда.

– Лучше поздно, чем никогда, – твердила я про себя, пытаясь добиться от своего дефиле хоть чуточку романтичности, женственности и загадки. Оказалось, что я сто лет не передвигалась на своих вполне ординарных конечностях сексуально. Бедра не колыхались, а дергались из стороны в сторону. Тайну я пыталась подбавить через плавные, задумчивые движения кисти руки. Мол, я тут иду, вся такая нежная и к поцелуям зовущая, а мысли мои далеко. Я мысленно где-то там, куда вам никогда не попасть. Однако отражение в зеркале сбоку показывало что-то надуманное и вульгарное. Может быть, у Ренаты Литвиновой и получается вполне качественный продукт из вычурных вихляний, а у меня, по-моему, не очень. Попробую закатить глаза.

– Я даже не знаю, почему я сегодня в таком настроении, – попыталась чувственно произнести я, одновременно хлопая ресницами.

– Ерунда какая-то, – тут же расстроилась, что мой голос звучит без Литвиновского придыхания, как у макаки, передразнивающей посетителей. Еще я опробовала отстраненную, загадочную походку, но на мой взгляд вместо женщины-загадки у меня все время выходила женщина-идиотка, а отстраненность и погруженность в свой внутренний мир делала меня похожей на параноика.

– У вас репетиция нового спектакля? – услышала я голос за спиной. – Я бы тоже не отказался от роли.

– Вы кто? – обернулась и от неожиданности больно ударилась плечом об угол я.

– Я? Илья. Просто вот запутался и, кажется, не туда пришел. Хотя, может быть и туда, – смеялся незнакомец Илья, заинтересованно оглядывая меня с ног до головы. Интересно, давно он тут наблюдал за моими муками творчества? А ведь специально выбрала совершенно непроходной, тупиковый коридор. Чтоб ему пропасть!

– Не туда – не туда. Можете разворачивать корму, – огрызнулась я, но вдруг подумала, что не имею права отпустить живого незнакомого мужчину просто так. Вдруг это нечаянно забредший по нити судьбы олигарх? Правда, на олигарха он не тянул. Среднего роста мужчина лет за тридцать в чистеньком, но совершенно простом сером костюмчике и голубой рубашечке в бледную клетку. Волосы темно-пепельные, клочками, на носу очки, губы тонковатые, не волевые, подбородок небрит и с ямочкой посредине. Глаза непонятно какие, прищуренные и, вот сволочь, насмешливые.

– Корму? А чем вы только что тут занимались? Готовитесь в кружок «бальные танцы»?

– У меня скоро прием у английской королевы, вот и тренируюсь, – буркнула я.

Илья расхохотался каким-то заразительным звонким смехом. Я не выдержала и прыснула тоже.

– Вы работаете в «Премьер-Медиа»? – спросил он.

– Да, а вы?

– Я тоже. В новом филиале, в программах по развитию корпоративных брендов. А вас как зовут?

– Екатерина Великая. Вы рекламщик? – загрустила я.

– Что-то вроде того, – кивнул он. – Это вас как-то огорчает?

– А что? – не поняла я.

– У вас грустное выражение лица, а пять минут назад вы так весело скакали по коридору, – поддразнил меня он.

– Я грущу, потому что мне срочно надо выйти замуж за олигарха. Или за кого-то в этом духе. А вы – рекламщик. Чего же мне веселиться? – ляпнула я и практически сразу начала жалеть об этом. Вот вам и женщина – тайна, не могу удержать язык за зубами и пять минут.

– А зачем так срочно выходить замуж? – засмеялся Илья.

– Меня тут один мормон бросил, ну и общественность требует возмездия, – улыбнулась я в ответ.

– Я тут, собственно, искал столовую. Может быть, вы мне покажете, как ее найти, а я вас за это угощу обедом? Я много чего знаю и про олигархов, и про мужчин в целом. Могу быть полезен, – имитируя серьезность, подал мне руку этот нелепый маменькин сынок в сером костюме «сыночек, я повесила глаженую рубашку на стульчик». Но его посредственность и стандартность была для меня как глоток чистого воздуха. После эксклюзивных призывов коллег мне дико захотелось просто потрепаться с ничего не выражающим из себя мужиком, поэтому я выбросила из головы все заветы подруг и кивнула. Мы пошли обедать. Я в очередной раз поняла, что акула из меня никакая, раз я не умею одним колючим ядовитым взглядом отшить неподходящего мужчину, чтобы он больше никогда не мелькнул на моем горизонте. Наоборот, я иду с ним обедать и треплюсь о своих матримониальных планах, словно бы он – представитель брачной конторы.

Кстати, его советы и вправду отличались нестандартностью и чисто мужской логикой. Через пять минут стояния в очереди за супом и котлетами мы с Ильей были уже на ты и активно обсуждали мою тактику и стратегию.

– Почему ты думаешь, что мужчины хотят видеть недоступную, погруженную в себя загадку? – ерничал он. – У нас что, других проблем мало?

– У вас, простых смертных, может и много, а у богачей доступные простенькие девушки вызывают аллергию. Они у них уже оскомину набили.

– Да? – почесал за ухом Илья. – И многим олигархам ты оскомину набила?

– Сейчас я тебе нос набью, – обиделась я, но про себя поразилась, что треплюсь с ним, как со старым знакомцем. Чудеса!

– Серьезно, с чего ты все это решила?

– Римка сказала, – честно призналась я. – Я олигархов в глаза не видела.

– Понятно. А, кстати, почему вы вообще пытаетесь окрутить российских олигархов, большинство из которых произошло от бандитов и убийц.

– А кого надо?

– Иностранных обывателей, средний и высокий класс. Они с радостью женятся на хороших русских женщинах, а их уровень жизни для нас кажется вполне королевским. Ты ведь к этому стремишься? Жить в роскоши? – уточнил Илья.

Я задумалась. К чему я действительно стремлюсь? Роскошь? На самом деле я не чувствовала особой алчности никогда. Я просто хочу, чтобы в моей жизни что-то начало происходить. Какая-то особенно роскошная роскошь меня даже пугает. Я побежала к Римме, чтобы сказать ей об этом.

– Кто тебе навешал всей этой лапши на уши?

– Один новенький рекламщик из брендового отдела, – промямлила я.

– Рекламщик? Это не наш формат. Зачем ты тратишь время на всякую ерунду? – разозлилась Римма.

– Да не тратила я ничего, – раздосадовано огрызнулась я. – Просто случайно познакомились и поболтали.

– А что за рекламщик? – высунула любопытный нос из-за перегородки Селиванова. – Как выглядит?

– Серый костюм, голубая рубашка. Небритый, прикольный. На носу симпатичные очки. Редко людям идут очки, но ему идут, – описала его я.

– А зовут?

– Илья, – отмахнулась от Селивановой я.

Она напряглась и с раздражением посмотрела на меня, потом щелкнула пальцами и цокнула языком.

– Я знаю его. Илья Полянский, новый бренд-менеджер с седьмого этажа. Ничего особенного, обычный клерк, к тому же из Краснодара. Ну и вкус у тебя. С такими плебейскими амбициями тебе и правда нужен кто-то попроще.

– Причем тут мой вкус. И вообще, если бы я с ним пыталась кокетничать, стал бы он мне советовать выйти замуж за рубеж, – ляпнула я сдуру.

Все как по команде замолчали и переглянулись. Было видно, что им, конечно, хочется расстрелять меня за то, что я шляюсь по столовым неизвестно с кем, но мысль про «замуж за рубеж» перекрыла все их недовольство. Мое недостойное поведение было отброшено на помойку, а идея выдать меня в иностранные руки получила самый широкий общественный резонанс. Стали думать, отчего это такая простая и гениальная мысль не пришла нам самим в головы. Ответа на вопрос не нашли. Зато нашли сайты, где можно было дать брачное объявление для заграничных женихов.

– Может, не надо так быстро, – испугалась я, глядя, как Таня Дронова пришпиливает к файлу мою фотографию и пишет по-английски биографию. Судя по ней, я стала не только красивее, милее, добрее и умнее, но и выше как минимум сантиметров на пять. И мой вес как-то сам собой слетел с шестидесяти восьми до пятидесяти девяти.

– Это нереально! – забилась в конвульсиях я.

– Не думаю, что тебя сразу по прилете в цитадель цивилизации будут взвешивать и обмерять, – утешила меня она. – Сбросишь килограмм пять и сойдешь за модель.

– Не сойду! Они по пятьдесят кило весят! Помилуйте, может не надо?

– Надо, Федя, надо. Тебе этого рекламщика сам Бог послал. Устами младенца глаголет истина.

– Он – младенец сильно за тридцать. И я не знаю английского.

– Так чего ты тут сидишь? – возмутилась Римма. – Или и учи. Быстро запишись на курсы.

– Я люблю Родину, – с пафосом высказалась я.

– И прекрасно. На расстоянии ваши взаимные чувства только усилятся, – подвела итог Таня Дронова и нажала кнопку, пересылающую мое брачное резюме в просторы Интернета, а меня пинком прямо в мое светлое будущее. Иногда маленький шажок для человека означает огромный шаг для человечества, и это верно не только для космонавтов, шагающих по Луне. Одно нажатие кнопки компьютера, а такое количество проблем, что уму непостижимо.

Глава 4. Которую я провела в попытках сойти на «нет»

Следующие несколько недель прошли для меня как во сне. В страшном сне. Я не верила, что это происходит со мной. Все началось в тот самый день, когда моя, мягко говоря, преувеличенная биография разлетелась и размножилась по разбросанным в разных точках галактики серверам. Классные дамы моего офиса всерьез решили, что задача «выдать Катерину Баркову за иностранца» вполне решаема. Если что и мешает счастью, так это моя же собственная внешность.

– Ты посмотри на себя, это же позор! – горячилась Римма, хотя на мой взгляд и сама не могла считаться эталоном женской привлекательности.

– А что со мной еще такое? В чем проблема? – не понимала я.

– Ты же толстая, как беременный бегемот! Это мы уже обсудили, но надо же что-то делать. Ты ходишь в столовую чаще, чем поднимаешь трубку телефона на рабочем месте, – без излишней корректности прояснила проблему похожая на циклеванную доску Селиванова.

– Я?! – задохнулась от возмущения я.

К сожалению, мое возмущение не было никем поддержано.

– И в самом деле. Килограмм пять – семь сбросить надо, кровь из носу. А то сейчас ты даже с виду очевидно не пятьдесят девять. Врать больше чем на пять кило опасно, – смущенно кивнула Таня Дронова.

Анечка покрылась красными и бурыми пятнами, втянула в себя живот, и забилась всем своим центнером в глубину рабочего места. Если уж мне надо худеть «кровь из носу», то ей, по-видимому, просто пора застрелиться.

– Я ненавижу диеты, – начала испуганно пятиться к выходу я.

Итак, многое в моих трудовых буднях сильно изменилось к худшему. Если раньше процесс сбора на работу занимал минут десять-пятнадцать, да и те я пила кофе, сонно разглядывая пейзаж за окном, то теперь я по сорок минут торчала в ванной, пытаясь слепить из себя подобие Мерилин Монро. Результаты оставляли желать, а настроение портилось. Хотя подружки вполне оценили мои порывы.

– Вот молодец, накрасилась! – хвалили меня все вокруг. – Такими темпами мы через полгода на свадьбе будем плясать.

– Ага, интересно, как вы все попадете на мою заграничную свадьбу? – ерничала я, хотя даже самой себе не признавалась, что крашусь и пытаюсь комбинировать мои слабо сочетаемые тряпки главным образом из-за того, что не хочу попасться на глаза Илье в каком-то еще нелепом виде. Я про себя решила, что достаточно и одного раза, но если бы об этом догадался кто-то из моего отдела, меня бы сожрали на месте, как стая аллигаторов крошку-овечку. Я не делала очевидных попыток встретиться с ним, а только чуть чаще стала заглядывать в столовую, думая, что никто ни о чем не подозревает. К сожалению, включая Илью. Получается, что все-таки мои метания в столовую были замечены, но истолкованы неправильно.

– С таким количеством бизнес-ланчей ты через месяц переплюнешь Аньку, – жестоко, как обычно, констатировала Селиванова. Всех передернуло, хотя, слава Богу, самой Анечки в тот момент не было на месте, так что дело обошлось без непоправимой душевной раны. Однако сами по себе слова Селивановой были приняты к сведению. Решено было, что с завтрашнего дня я буду истощать организм разгрузочными днями.

– Это что за хрень? – поинтересовалась я, поскольку до сего дня никакие диеты не нарушали моего спокойного безмятежного сна.

– Это значит, что завтра ты с утра вылакаешь чашку кофе без молока и пошлепаешь на работу. И кофе будет самым сытным блюдом твоего дня, – проинструктировала меня Лиля, которая справедливо считалась асом по похудению. К ее сорока пяти она прекрасно выглядела. У нее был любовник, молодой, довольно бесполезный программист, который появлялся в ее телефонной трубке не реже трех раз в неделю. Рядом с ней он выглядел бледным сморчком. Да, Лиля умела следить за собой, что тут скажешь. Может, она действительно ждала счастливой поры, когда ее супруг, обеспеченный стареющий «папик» из тех, кого так старательно подбирали мне, прикажет долго жить и предоставит ей возможность насладиться статусом свободной богатой вдовы.

– А бутербродик? – заискивающе заглянула я ей в глаза.

– Разгрузочный день – это такой день, в который твой желудок будет отдыхать от нагрузки, которую ты не снимала с него долгие тридцать лет.

– Двадцать девять, – обиделась я.

– Ну и что, – обиделась Лиля.

Я подумала, что совершенно непонятно, зачем в эти самые разгрузочные дни ходить в столовую. Этот момент вызвал во мне громкое противодействие.

– Интересно, а что я смогу взять в столовой, чтобы желудок не перенапрягся? – громко поинтересовалась у тишины я. Лиля переглянулась с Таней Дроновой и тяжело вздохнула.

– Именно что в столовой тебе вообще нечего делать. Только провоцировать организм. В разгрузочный день можно только пить безалкогольные негазированные напитки.

– Взяла бутылочку «Святого источника» и наслаждаешься весь день, – добила меня Римма.

– Понятно, – теперь уже тяжело вздохнула я.

Однако если мне и вправду придется встретиться с кем-то из счастливых получателей моих «писем счастья», неплохо будет и правда немного больше соответствовать заявленным там параметрам. На следующий день, кротко влив в себя чашку кофе, я в совершенно отвратительном настроении поплелась на работу. Мне было грустно и плохо, но окружающим, наоборот, было вполне хорошо. Что интересно, моя разгрузка настолько увлекла окружающих, что практически весь день занимала первые строчки наших девичьих хит-парадов.

– Ну как, что чувствуешь? – заботливо спрашивала Римма, глядя на меня, как на язычника, впервые идущего к причастию.

– Ничего. Только есть хочется, – делилась я, лакая безвкусную водичку.

– Это ничего, – утешала меня она. – Разгрузка – это только начало.

– Да что ты, а дальше что? Загрузка? – усмехнулась я.

– Тебе нужен план. Важно не только сбросить лишние кило, но и привести организм в тонус.

– Чего-чего, а тонуса мне сейчас и правда не хватает, – согласилась я. – Правда, я почему-то думаю, что мне его придала бы тарелка супа, но об этом ни слова.

– Глупая. Тонус появляется исключительно с помощью правильных физических нагрузок. Слово «фитнес» тебе что-нибудь говорит? – с жалостью взглянула на меня Танюша Дронова. Я попыталась остановить приступ паники.

– Мне что, теперь придется по три часа в день качать мышцы на тренажерах?

– Почему по три? Не надо, – утешила меня Лиля.

– Слава Богу, а то я подумала, что пора вешаться, – улыбнулась я.

– Сорок минут на бассейн, а перед этим час на тренажерах. Всего час. Необязательно сразу работать над всеми группами мышц. Можно так: в понедельник пресс, во вторник плечевой пояс, в среду бедра…

– А в пятницу похороны, – кивнула в такт ее голосу я. Всю жизнь я избегала полезных физкультурных процедур как чумы. Даже на школьных экзекуциях я умудрялась недобрать показатели и нормативы чуть ли не вдвое. «Так плохо прыгать в длину – уже рекорд», любил говорить про меня старый подтянутый физрук, которого за его лысину называли «череп». Простенько и со вкусом.

– А ты думала, что это легко – быть настоящей женщиной? – приперла меня к стенке Римка. Я вспомнила весь свой опыт общения с матушкой и пообещала всем, что с завтрашнего дня буду совершать чудеса спортивного развития.

Пообещать – не значит жениться. Все заулыбались и отпустили меня с миром домой. Там, в тишине и одиночестве я честно бегала из угла в угол, чтобы не нажраться всякой дряни и не нарушить священный покой моего отдыхающего желудка. Летнее солнышко осветило багрянцем крыши заляпанных смогом домов и село за горизонт. На город спустилась ночь. Оказалось, что спать на голодный желудок практически невозможно. Я подпирала стену и пыталась сконцентрироваться на перипетиях Анжелики и короля.

– Ты че, не спишь? – заглянул ко мне в комнату бледно-зеленый призрак родного брата.

– Я голодаю. Это очень полезно, и потом, я скоро похудею и стану как Синди Кроуфорд, – попыталась излить душу родному человеку я.

– Ну-ну. А я тут красной икры принес. Угостили. Пойду тогда ее всю съем, – зарезал меня без ножа он.

В течение следующих пятнадцати минут я старательно вчитывалась в гордые и полные отваги вопли Анжелики, которая не хотела спать с коронованным красавцем, храня верность непонятно где болтающемуся инвалиду Рескатору, но мой мозг буравили звяканья посуды на кухне.

– И что ты тут ешь, скотина? – не выдержала и приперлась к брату я, бросив Анжелику на произвол судьбы.

– Я еще ничего не съел. Вот, только приготовил. Сейчас будет чай, – широким жестом показал на скатерть самобранку Ромочка. Там краснели от возбуждения бутербродики. Я сглотнула слюну.

– Мне нельзя. Я на разгрузке.

– Что же делать? А хочется? – задумался братец.

– Очень, – чуть не расплакалась я.

– Послушай, ты же уже весь день разгружалась? – озарилось внезапным светом его лицо.

– И? – подозрительно посмотрела на него я.

– И то, что сейчас уже без пяти двенадцать. Подожди пять минут и ешь на здоровье, – порадовал меня он.

Я бы, конечно, должна была понять, что есть по ночам по определению запрещено кандидаткам в жены миллионеров, но я малодушно проигнорировала все правильные мысли и напряженно проводила стрелки часов в новый день. Уверив себя, что разгрузочный день честно закончился с боем курантов, я села за стол.

– Приятного аппетита, – вежливо пожелал мне братишка и мы с чувством, толком и расстановкой провели ближайший час. Сон сытого человека окупил все мои муки, совесть не мучила меня, взывая ко мне через сновидения. Спала я прекрасно, просто прекрасно.

Утром совесть подняла меня на полчаса раньше срока, который был необходим даже с учетом шпаклевки и разглаживания смятых брюк.

– Чего ты хочешь? – спросила я у нее.

– Икры, – ответила она. – А все остальное тебе выскажут на работе.

– Ясненько, – кивнула я.

Совесть не ошиблась. Глядя на мое лоснящееся от удовольствие лицо, Лиля первая заподозрила неладное.

– Ела?

– Когда? – сделала вид, что не понимаю ее, я.

– Вчера!

– Нет, – сказала чистую правду я. Правда, я не стала уточнять, что ела я сегодня. А она про сегодня и не спрашивала.

– Ни крошки?

– Вчера – нет, – кивнула я.

Лиля пару минут помолчала и отошла, но Римма, видимо, не раз уже сама влетавшая в подобные передряги, поймала меня с поличным.

– А ночью? – не давая мне отвести взгляда, прошипела она. Я растерялась и замямлила что-то невразумительное.

– Все ясно, – подвела итог Татьяна Дронова. А ведь я ее когда-то считала милой душевной девушкой.

– И ничего страшного! С кем не бывает? – лебезила я.

– Мы надеялись, что обойдемся малой кровью, но тебе нужно все по полной программе. Итак, с завтрашнего дня садишься на режим. С утра встаешь пораньше и бегаешь, – нанесла удар Таня. «Ненавижу», подумалось мне.

– А не проконтролируете, – огрызнулась я.

– Бег, конечно, не проконтролируем, но ты будешь каждый день фотографироваться на телефоне. И не дай Бог время или дата не совпадут.

– Звери, – прокричала я. – Лучше мне никогда не видеть мужа.

– Малодушно! Но ничего. Хорошо, что мы рядом, – поддержали меня со всех сторон. Одна только Селиванова хищно улыбалась за перегородкой. В конечном итоге, было решено составить мне индивидуальную программу по превращению меня из обезьяны в человека. Или наоборот, потому что это как посмотреть. Поскольку денег на фитнес-клуб у меня все равно не было, бег по утрам решили совместить с обливанием ледяной водой.

– Я простужусь! – трепыхалась я.

– Закаливание еще никому не вредило, – неожиданно возразила Анечка. Я посмотрела ей в глаза и поняла, что водные процедуры были ей близки и знакомы.

– Но это же ужасно больно – вылить на себя ведро ледяной воды! – пыталась призвать их к разумности я.

– Вовсе нет. Выброс адреналина, энергия и хорошее самочувствие на целый день. Моржи в среднем живут дольше обычных людей на десять-пятнадцать процентов, – забубнила шаблонными лозунгами Анечка.

Я поняла, что сопротивление бесполезно. И потом, кто измерял, когда бы помер этот самый морж, если бы избегал нырять в ледяную муть проруби? Будь я немного сильнее и самостоятельнее, я бы их всех послала бы к чертовой бабушке, но воспитание матушки приучило меня безоговорочно подчиняться любой команде, произнесенной строгим, уверенным и громким голосом. Я пообещала обливаться.

– Ты сфотографируешься в купальнике и обмеряешься сантиметром, – продолжила пытку Лиля.

– Это еще зачем? – заподозрила подвох я.

– Чтобы была видна динамика! – отрезала она. – Хотя нет. Лучше я тебя сама обмеряю, а то ты сразу смухлюешь.

– Я честный человек, – возмутилась я.

– Знаем – знаем, – зашумели все.

Я пригорюнилась и пошла домой.

Поскольку следующее утро несло мне страсти бега и ледяной профилактики здоровья, весь вечер я лопала печенья и конфеты. Любые порывы раскаяния я душила в зародыше, не желая ничего слышать. В итоге наутро я смогла добежать только до входа во Всесоюзную Выставку Достижений Народного Хозяйства. Как ни старалась я отдышаться, отсидеться и унять сердцебиение и боль в левом (и правом, и вообще везде) боку, домой я плелась пешком и безо всякой надежды обрести обещанные силы и заряд энергии. Хотелось лечь и умереть.

– Не пойду на работу. Мне вредно так перенапрягаться. Проще подыскать другое место. Секретари всем нужны! – ворчала себе под нос я.

– Ты облилась водой? – спросил меня Рома, сонно потирая ступней волосатую ногу.

– И ты, Брут! – в сердцах воскликнула я.

– Мне позвонила Римма и сказала, что я должен у тебя это спросить. А я, между прочим, спать хочу! – застонал брат. – Сама подходи к этому долбаному телефону.

– Выкинь его в мусоропровод, – заплакала я, плетясь на негнущихся ногах в ванну. Там я набрала в ведерко воду и, трясясь от холода, разоблачилась. Ведро ледяной воды, которое я опрокинула на себя, даже не подозревая, что меня ждет, произвело эффект, сравнимый с Хиросимой и Нагасаки, вместе взятых. Несколько секунд мне казалось, что я уже никогда не смогу вдохнуть в себя воздух. Потом каждая клеточка моего истерзанного бегом тела отозвалась микровзрывом. По-рыбьи хлопая ртом, я выскочила из ванной и забралась под одеяло. Минут через пятнадцать я согрелась и почти в истоме начала засыпать, однако таймер тикал. Пора было на трудовую вахту. Я встала и поплелась на работу, думая, что в таком темпе я дойду до предела очень-очень быстро. Дня за три, не больше.

– Облилась? – с пристрастием осмотрела меня Римма.

– Да, – обреченно кивнула я ей.

Говорить ни с кем не хотелось, я ощущала себя человеком, только что перенесшим тяжелую и опасную хирургическую операцию. Видимо, чувствуя, в каком состоянии я нахожусь, никто не пытался влезть в мою душу каблуками-шпильками. Я автоматически отвечала на телефонные звонки, перебирала бумажки и старалась ни с кем не встретиться глазами. К обеду я поплелась в сторону столовой, не помня ни о чем, о чем должна бы была помнить. Я угрюмо отстояла шумную голодную очередь и набросала на поднос все, от чего должна была отказаться без сожаления. Куриная ножка, салат с майонезом и кусок пирога – все это должно было хоть как-то искупить мои муки.

– Неплохо! Тебя не кормили неделю? – предположил, заглянув на мой поднос через плечо, невесть откуда взявшийся Илья. Я поняла, что не в состоянии радоваться встрече, которую подсознательно ждала всю неделю.

– Только один день, – пробубнила я. Но, взглянула на его поднос и просветлела лицом. – Кто бы говорил!

– А что? Я же не собираюсь замуж за олигарха. Мне пироги не помешают! – улыбнулся он своей удивительной доброжелательной улыбкой. Я невольно подобралась и улыбнулась в ответ.

– Мои коллеги считают, что мне надо немного похудеть, – поделилась болью я. А вдруг он сейчас скажет, что мне просто совершенно незачем так себя истязать? И тогда я радостно расслаблюсь и выкину из головы все рекомендации этих пираний. С другой стороны, я представила, как коллеги по отделу примутся вбивать свои рекомендации обратно в мою башку и решила погодить с расслабоном.

– И что они думают делать для этого? – заинтересовался он.

– Требуют, чтобы я три раза в неделю голодала, бегала по утрам и обливалась холодной водой.

– Некисло, – присвистнул Илья. – И как, получается?

– Пока не очень, – тяжело вздохнула я.

– Голодать три дня в неделю очень тяжело. А вот обливания я и сам очень уважаю, – легко прокомментировал мою ядерную войну Илья.

– И что, ты сам пробовал? – усомнилась я.

– А как же! Я и сейчас это делаю, когда хочу взбодриться, – поделился опытом он.

– Но я СОВЕРШЕННО не почувствовала обещанного прилива сил. Мне хочется спать и есть! – разозлилась я.

– Это просто первая реакция на изменения. Нужна практика. И не переборщить. Начинай с прохладной воды. Этого достаточно. И не выплескивай все сразу, а сначала оботрись мокрым полотенцем. Это намного легче и приятнее. А вот с бегом поосторожнее. Лучше начать с ходьбы. Одень в уши музыку и попробуй быстро пройтись, может, так понравится. А как твои матримониальные планы? – поинтересовался он.

Я внимательно осмотрела его беззаботный жующий вид. Вроде бы получалось, что его занимало и интересовало все, что меня касается. Причем ему удавалось как-то так говорить, что слова не казались безапелляционным утверждением. Просто мнение. Хочешь – слушай, а хочешь – выкинь и забудь. Я слушала. Мне с ним было приятно поговорить. Так и хотелось выложить все наболевшее и попросить совета.

Кстати говоря, через некоторое время мои матримониальные планы как раз потребовали хорошего дельного совета. Дело в том, что с легкой руки Тани Дроновой в куче сайтов англоязычных стран появилась моя роскошная фотография (хотя, говоря по правде, весьма средняя) с описанием моих неистощимых «прелестей» и достоинств. А поскольку девушки с цифрой «два» в первой колонке возраста, с образованием, пристойной внешностью и готовностью к серьезным отношениям ценились в сети весьма высоко, на почтовый ящик Риммы обвалилось море писем от кандидатов на мое будущее счастье. Мне их получать не доверялось.

– Почему я не могу получать весточки любви на свой мейл? – возмущалась я.

– Зачем тебе весь этот спам? Мы занимается конкретным бизнес-проектом, а ты изо всей кучи писем выберешь самого неподходящего. И пиши пропало, – отмахнулась от меня Римка.

– Почему ты мне не доверяешь, – пыталась обидеться я, но мои вопли были грубо проигнорированы. Римма осуществляла первичный отбор кандидатов, Таня Дронова переводила письма. Основной лавинообразный поток иностранцев составляли ловеласы, желающие простого сермяжного секса. Они не стеснялись в выражениях и призывали меня к «свободе и гармонии природного инстинкта».

– Жгучий брюнет Максимилиан, с французскими корнями и темпераментом, будет рад слиться с вами в едином порыве страсти. О себе: около 40 лет, техничный, красивый, без комплексов, люблю эксперименты, – под общий хохот зачитывала Танюша.

– Черномордый старый козел, маленький лысый урод-извращенец, – со смехом переводила подобные письма с мужского языка на язык правды Саша Селиванова. В конечном итоге, после двухнедельных мучений Римма и Таня отобрали для меня около пяти вполне приличных на первый взгляд кандидатур. Два американца «чуть за сорок», два европейца разной локализации и один новозеландец.

– Я абсолютно ничего не знаю про Новую Зеландию! – спорила о его включении в список я.

– Ничего. Нормальная англоязычная страна. Стерпится-слюбится, – отрезала Римка. Я напугалась, что скоро могу оказаться непонятно зачем у черта на куличках. Однако долго бояться мне никто не дал, поскольку мое незнание языка создавало уже вполне ощутимые проблемы. Получалось, что на самом деле со всеми моими «протеже» переписывалась Таня Дронова, что ее категорически не устраивало.

– Я, может, и не против уехать на ПМЖ, но здесь у меня вполне приличный парень, который совершенно не одобрит подобной эпистолярии, – пояснила она мне и выложила пачку распечатанных на принтере писем. – Разбирайся дальше сама.

– Спасибо, – пискнула я и попыталась выкинуть письма из головы и из ящика рабочего стола.

– Только попробуй! – пригрозила мне Римка. – Вот, дарю тебе словарь. И найди уже курсы. Они все начинаются с сентября, так что время у тебя есть.

– Что же мне делать? – спросила я у Ильи, когда мы очередной раз «совершенно случайно» столкнулись в столовой. Чтобы наша случайная встреча не прошла мимо нас, мы с некоторых пор с маниакальной пунктуальностью являлись в столовую оба ровно без четверти два. Если одного из нас не было, второй начинал грустить и терять аппетит. Впрочем, не знаю, терял ли Илья аппетит во время моих авралов, когда из кабинета вылетал наш начальник отдела и заставлял всех «наконец перестать разминать вола, а для разнообразия немного поработать над прямыми задачами». Но мне его в такие моменты определенно не доставало.

– Давай, я тебе письма поперевожу, – благородно предложил он.

– А ты что, знаешь английский? – взвизгнула от восторга я.

– Ну, немного могу разобрать, – скромно потупился он. Впрочем, конечно же, он дразнился, как и всегда.

– А ответы поможешь составить? – принялась взбираться к нему на шею с ногами я. Он не возражал.

– Я могу даже тебя потренировать разговорному английскому. А то уедешь и придется самой колупаться.

– Здорово! – восхитилась я. – А это тебя не затруднит?

– Нисколько, – сфальшивил он. Впрочем, я могла бы и сама догадаться, что невозможно потратить кучу времени на обучение английской морфологии, и не затрудниться. Но если уж он сам добровольно идет на это – я-то чего буду рыпаться. Ура!

– Римма, я нашла того, кто подучит меня английскому еще до сентября! – радостно поделилась успехами я с подругой.

– Только не говори мне, что это твой Илья, с которым ты бесполезно набиваешь организм калориями в столовой! – с досадой отмахнулась она.

– А что ты имеешь против него? Я с ним просто болтаю! Он – очень хороший человек, – слабо защищалась я.

– Ты просто неразборчивая дебилка! – встряла в разговор взъерошенная Селиванова. – Тебе надо худеть и изучать этикет, чтобы не ударить лицом в грязь, когда поедешь в Новую Зеландию, а ты толстеешь, чтобы поболтать с лимитчиком из Краснодара.

– А тебе чего? Не твое собачье дело! Я могу болтать с кем хочу! А на смену стиля и этикет у меня все равно денег нет, – горячилась я. Мне было непонятно, зачем и почему мерзкая Селиванова поливает грязью человека, которого никогда в глаза не видела.

– Хоть бы тогда эрудированность подняла. Давно ты читала журнал «Итоги»? – пригвоздила меня к стене она. Я растерялась.

– Он дико скучный. Какое мне дело до проблемы демографического кризиса в Индии.

– Темнота! – с удовольствием констатировала факт моей дремучести Саша.

– Ладно, хрен бы с ней, с эрудированностью, – объявила конец раунда Таня Дронова. – Пусть действительно учится английскому. Хоть бы и у этого Ильи, черт бы его побрал.

– Обязательно, – заулыбалась я.

– Только пожалуйста, не вляпайся ни в какую очередную дурацкую историю! – без особой надежды попросила Римма.

– Он – не то, что тебе надо, – кивнула Таня.

Саша Селиванова фыркнула и вышла в курилку. Туда ей и дорога. А теперь, как бы там ни было, я смогу честно и с полного одобрения коллектива видеться с Ильей, потому что это будет не хухры-мухры, а уроки английского языка. И как бы там не сложилась история с моим замужеством, я с пользой и в полном душевном восторге проведу с ним немало приятных минут. Надеюсь, что так.

– Ну как? Ты решилась? Готова грызть гранит науки? – спросил он меня на следующий день, когда я мучительно пыталась отказаться от котлеты в пользу свекольного салата.

– С удовольствием, если только тебе не будет в тягость, – кивнула я и с удивлением отметила, что при взгляде на его насмешливое небритое лицо у меня замирает сердце. Ой, не довести б до беды, подумала я. Ненароком влюбляться в совершенно не тех мужчин – это как раз то, что мне лучше всего удается.

– What are you doing now? – огорошил меня он.

– Ась?

– Что ты планировала делать сегодня после работы? – улыбнулся он.

– Я сказала бы конечно, что собиралась хорошенько проштудировать мировую политическую и экономическую информацию, но, если честно, до конца моего любимого сериала осталось всего несколько серий. Я не могу так просто отказать себе в этом.

– Что? – теперь уже была его очередь поперхнуться компотом.

– А то. Все требуют, чтобы я стала сознательным взрослым членом общества, но пока я не узнаю, чьим же на самом деле ребенком была Луиза Мария, я взрослеть отказываюсь! – гордо закончила я.

– Я не настаиваю, – засмеялся Илья. – Попробуй передать свою любовь к сериалам на английском.

– I love serial, – начала я познания иностранных пучин.

– В случае, когда речь не идет о большом светлом советском чувстве любви, заменяй love на like, ok? – улыбнулся он.

– Ok! – кивнула и отчего-то покраснела я. Странно, с того дня, как Илья посоветовал мне не бросать обливания, я и правда вполне адекватно опрокидываю на себя ведро с ледяной (ну, не ледяной, а прохладной, что с того) водой (ну хорошо, с почти теплой). А пешая прогулка с музыкой в ушах действительно гораздо больше подошла к моему неспортивному организму. Теперь вот начинаю говорить по-английски. Кажется, он имеет на меня самое положительное влияние. А я-то думала, что это невозможно. Хотя… Это моя мамуля говорила, что «горбатого могила исправит». Но она как-то с самого детства все ждала, когда я покачусь по наклонной. Кстати, интересно, до какой степени она не доверяет своей собственной генетике. С чего бы? Что называется, есть повод задуматься!

Глава 5. Happy birthday to you

Духовно-нравственная переписка с томящимися за океаном кандидатами на мое сердце и руку с немного облупившимся маникюром продвигалась семимильными шагами. Наибольший интерес, по мнению общественности, представлял активный новозеландец Кристиан, который был то ли фермером, то ли животноводом. Женщины в Новой Зеландии были довольно дефицитным товаром, поэтому среднестатистический представитель среднего класса Крис был настроен решительно и серьезно. Настолько решительно, что к концу сентября мы вплотную подошли к возможности вызова и моей поездки на первое свидание.

– Я не могу дождаться, когда смогу рассказать тебе о своих чувствах, глядя в глаза. Я очень хочу детей, – читал мне Илья письмо пугающе нежного новозеландца. Самым ужасным для меня было то, что Крис был всерьез готов платить за мой перелет из московской осени в новозеландские весенние экологически чистые субтропики. Он так устал искать себе девушку с семейными мечтами, что готов был принять меня в любящие объятия, не взвешивая и не измеряя. Единственный вопрос, который его волновал – могу ли я рожать детей.

– Как я буду жить с ним на этом его пастбище? – паниковала я, глядя, как Илья переводит мои корректные многообещающие ответы.

– Ну, скорее всего поначалу тебя захватит романтика. Большой дом с видом на реку, катание на лошадях по саванне, поцелуи при луне. А потом ты родишь ребенка, разведешься с ним, оттяпаешь половину его имущества и посоветуешь поискать жену в Таиланде, – усмехнулся Илья. – Как написать? «Ценю близкие доверительные отношения» или «хочу найти взаимопонимание»?

– Напиши «ценю банковский счет и отсутствие больших сексуальных претензий», – мрачно бросила я и вышла из комнаты. Илья с пониманием проводил меня взглядом. Мы тренировали английский у меня дома, где, обложившись учебниками, я с восторгом пыталась предлагать to drink a cup of tee or a cup of cafe.

– May be the bottle of Martini or wine? – хотелось сказать мне на самом деле. Говорить с Ильей на любом языке было приятно и не напряжно. А вот читать вместе с ним письма моих англоговорящих претендентов было не так уж здорово. Подруги криком кричали, что пора менять Илью и его сомнительные знания на платные и очень перспективные курсы, но я, делая вид, что мне не хватает денег, продолжала уроки. Если честно, с момента «Принятия Решения» утекло уже столько воды, что я бы давно забила на этих Крисов, Смитов и Лайонов, если бы не возможность под этим предлогом сидеть за моим маленьким столом у меня дома и склоняться над одним и тем же учебником, по которому со смехом можно было разыгрывать самые нелепые сценки.

– My mother’s house dispose in the village, – с серьезным лицом вещала я, думая, какой смысл в том, чтобы по-английски оповестить кого-то, что моя матушка сеет укроп в воронежской деревне.

– Really? – деланно потрясался Илья и мы хохотали.

– I very-very like to eat a candy! – делилась я самым наболевшим, поскольку разгрузочные дни вызывали во мне непреодолимое стремление к конфеткам и к шоколаду вообще, в любом его виде.

– What are you think about it? – с садистской улыбкой Илья доставал из какого-нибудь кармана своей объемной кожаной сумки шоколадку.

– И что мне теперь делать? Отказаться по-английски? – сглатывала слюну я.

– Слопать по-русски, – смеялся он. – Тебе совсем не так уж и нужно худеть, и потом, никогда нельзя отказывать себе в необходимом.

– Да уж, этот обломок сладкой жизни мне категорически необходим, – соглашалась я. В таком ключе изучать язык я могла бы вечно. Однако на работе все требовали динамики. Дело шло к моему дню рождения, я должна была что-то предпринять в связи с вызовом Кристиана.

– Ты поедешь в Зеландию? – допрашивала меня с пристрастием Римма.

– Сколько ты весишь? Ты когда последний раз взвешивалась? – спрашивала Таня Дронова. – Почему от тебя вечно пахнет шоколадом?

– Я вешу столько же, сколько и два дня назад. Или ты думала, я похудею за два дня? – зверела я.

– Ладно, живи, – выпускала она меня из своих цепких объятий. – Но контроль за тобой совершенно необходим! Ты и сама должна это понимать.

– Конечно-конечно, – сюсюкала я и выметалась в столовку. Странное дело, у меня иногда появлялось такое ощущение, что я раздваиваюсь. Как-то раньше была Катя Баркова и все. А теперь Катя Баркова как личность и Катя Баркова как физиологический организм. И у них разные цели и задачи.

– А какие задачи у организма? – заинтересовалась Римка, когда я в очередной раз мучалась совестью из-за лишней плюшки.

– Организм только и делает, что хочет шоколада. И пирожок, и салатик. Старается меня обдурить, запутать и измотать. «Слопай это сейчас, а завтра станешь самой правильной изо всех правильных, похудеешь так, что все ахнут!».

– Это точно, кстати! – отреагировала Анечка. – Я тоже это замечала. Наверное, это реакция организма на стресс. Ты его прекращаешь кормить, а он думает, что пришла война. И готовит запасы, чтобы пережить долгую ядерную зиму.

– И вовсе это не это! – гавкнула Селиванова. – Одна сплошная лень с малодушие. Безволие.

– Наверное, – уныло кивнула я, подумав про себя, что не очень-то это приятно, спорить с самой собой, как шизофреник. Раньше я не задумывалась о похудении, лопала, что под руку попадет и никак не страдала. И не поправлялась. Ну, может, чуть-чуть. По килограмму в три года. А теперь я испытываю приливы паники, когда меня заставляют взойти на весы. Хорошо хоть, что весы у меня дома показывают числа с погрешностью в пару кило в любую сторону.

– Когда худеешь, можно слопать конфет больше, чем когда спокойно живешь и не думаешь об этом, – поддержала меня Римка. Все-таки не такая уж она была злая внутри. Просто хочется ей сделать из меня мечту поэта. А как тут по-другому, если в день моего рождения придется признать, что я уже не так молода для инфантильного одиночества. Завтра, двадцать пятого сентября мне официально присвоят очередное звание, на погонах нашьют лычки «тридцатилетней», и ничего с этим поделать было нельзя.

Гороскоп, который я по привычке читала пару раз в месяц, пытаясь жить в соответствии с мировой гармонией, утром моего первого в четвертом десятке дня высказался необычно подробно, словно бы пытался предостеречь меня – непутевую блудную дочь, от множества невидимых и ужасных подводных камней.

«Сегодня не лучший день для общения со старшими, родители станут настаивать на своем, переубеждать их бесполезно. Напряженная домашняя атмосфера побудит Вас провести вечер в обществе друзей. Если решается жилищный вопрос, то необходимо будет „покрутиться“, чтобы не остаться в дураках. Успешны знакомства и поездки».

Я долго вчитывалась в строчки, пытаясь понять, пора ли мне уже спасаться бегством или еще можно погодить. В целом, общения со старшими я особенно не ожидала, если не акцентировать внимание на том, что Римка и Илья все же были несколько старше меня. Мама с утра прекрасно проявилась в телефонной трубке, пожелала мне обычных в такой день радостей жизни и отчалила собирать кабачки.

– Будь хорошей девочкой, веди себя как подобает, уважай старших и заботься о близких и будет тебе счастье, – в обычном для моей мамы ключе напутствовала меня она, а я, на секунду забывшись, почувствовала себя девочкой-первоклассницей, которой поправляют сбившиеся банты и плечики кружевного фартучка.

– Спасибо, мамочка, – елейным тоном лила на нее дочернюю любовь я.

– Как здоровье Олега Петровича? – формально проявила интерес к моему «мужу» мама. Я поперхнулась. Потому что как-то давненько о нем не вспоминала.

– Прекрасно, – с максимальной степенью естественности в голосе выдавила я. – Жаль только, что он в командировке.

– Да что ты? – удивилась мама. Не то чтобы командировка была таким уж редким явлением, но за все время моей жизни с псевдомужем он ни разу не покидал города. Зная маму, я попыталась моментально искренне поверить в то, что он действительно уехал у командировку и что он действительно все еще мой официальный муж. Потому что если я хочу, чтобы в это поверила мамуля, то ни на секунду не должна усомниться в этом сама.

– Вернется только через неделю, какая жалость.

– А что он тебе подарил? – огорошила меня мама. Странно, что она не посвятила свою жизнь следственным действиям, к ним у нее явный талант.

– Подарок! – я тоже не лыком шита.

– Хороший? – засомневалась мама.

– Цепочку с кулоном, очень красивую, – ляпнула я и сразу же пожалела, потому что теперь надо было срочно думать, где взять напрокат такую цепочку. Мама у меня добрая женщина, но она никогда ничего не забудет и не перепутает. Врать ей было также сложно, как и запихивать голову в пасть тигра. В первый же приезд в Воронежский рай красоты и природы надо нацепить подарок. Я кусала ногти, пытаясь выработать план, а также пытаясь поднять себя с кровати и заставить трудиться над именинным столом. Но в этот момент с затейливыми поздравлениями позвонил Илья и я тут же принялась самозабвенно трепаться. Я вняла всем его пожеланиям, покраснела от затейливых до обратного эффекта комплиментов и принялась жаловаться на горькую жизнь, создающую мне проблемы на ровном месте.

– А когда ты туда поедешь? – переспросил меня Илья, которому я по уже хорошо сложившейся привычке выболтала всю проблему.

– К Новому Году точно поеду. Но мама может соскучиться в любую минуту, поэтому любые праздники могут быть объявлены Днем Семьи. В том числе Ноябрьские, а они через месяц.

– Чуть больше.

– Все равно мало чтобы раздобыть приличный кулон. Потому что Олег Петрович не стал бы мне дарить говна, ой, то есть дряни. То есть… – запуталась в нецензурной лексике я.

– Я примерно понял, – засмеялся Илья. – Слушай, а почему бы не сказать маме, что ты уже почти гражданка Новой Зеландии? А Олега Петровича давно можно почтить как павшего смертью храбрых?

– Что ты! – ужаснулась я. – Мама тут же примется устраивать мою судьбу с яростью, перед которой окажутся бессильными все. Это будет куда хуже Римки «сотоварищи».

– Н-да, – хмыкнул Полянский. – Так во сколько приходить?

– Сразу после работы. К половине шестого. Раз уж я взяла отгул по такому грустному поводу, как тридцатилетие, надо этот отгул достойно отгулять. Я уже практически приступила к изготовлению праздничного стола! – гордо похвасталась я. Это была не совсем правда, хотя действительно еще с вечера я мужественно сгоняла Ромку на рынок и теперь любовалась на ряды сумок с ингредиентами, которые надо бы превратить во что-то праздничное, восхитительное. Буду вспоминать наши Юго-Западные изыски. Подругам бы я наметала оливье с жареной курицей, потому что им после второй стопки будет вполне все равно, чем закусывать. Но вот Илье хотелось продемонстрировать свои кулинарные таланты. Должны же у меня быть какие-то другие качества кроме алчности и способности к вранью.

– Зачем ты его пригласила! – разоралась Римка, когда спросила про список гостей. – Как далеко у вас все зашло?

– Совсем недалеко. Даже past continuum до конца не прошли, – включила глухаря я. Ничего не хочу знать, потому что во всем этом моем тридцатилетии Илья будет единственным, что действительно по-настоящему может порадовать меня. Вернее, его шутки, смешки, дразнилки. Его еле заметный саркастический ум, его легкость, его обычность, которой так не хватает в Крисе и ему подобных.

– Дура. Все дело испортишь! Завтра же будешь подавать на визу. Вызов уже неделю как пришел, а она, понимаешь, Илью пригласила! – пыхтела Римма.

– А еще минута, тебя я вычеркну из приглашенных, – пригрозила я. Римка отдышалась, вполне вежливо уточнила, что мне подарить, как будто не собиралась ограничиться покупкой туалетной воды около метро и пообещала «не портить мне праздник». Я еще раз вчиталась в гороскоп. «Напряженная домашняя атмосфера побудит Вас провести вечер в обществе друзей». Что-то пока все наоборот.

К пяти часам я, под воздействием вдохновения, накрыла стол, который потряс даже меня саму. Я не нарушила заветы «Лиги худеющих женщин среднего возраста». Салаты заправляла только легким майонезом, торт купила с надписью «низкокалорийный», хотя и знала, что это дикая чушь и вранье. Какая разница, если это все равно торт, в котором килограмм теста, сахара, сливок, пусть даже и растительных. Просто надпись «низкокалорийный» приятно грела душу и давала полные моральные основания слопать не один маленький, а два больших куска. Или больше, но это если дадут. Короче, в целях конспирации все маскировалось под диетическую пищу. Даже колбасу, сыр и прочие конфетки-бараночки я замаскировала зеленью, чтобы сохранялась имитация овощной направленности. Вечер обещал быть томным. Сначала проснувшийся братец подарил мне какие-то суперстильные кроссовки для моего утреннего бега. Оказывается, эти физкультурные ухищрения не оставили его равнодушным.

– Они легкие, дышащие и не сдавливают ногу, – промямлил он, переминаясь с ноги на ногу, а я вдруг расчувствовалась, потому что какой-то излишней любви в Ромке никак не предполагалось.

– С днем рожденья поздравляем, счастья-радости желаем, – глупо ухмыляясь, оттарабанили мои Полинки-Наташки, завалившись дружною гурьбой в мой дом. Я заглянула в пакет, который, по идее, должен был содержать подарочки. Там было… Конечно!

– Бейлиз? Вау! И Виски!

– Мы знали, чем порадовать нашу Катюшу, – нежно глядя на накрытый стол, пояснила Наташа Намбер Ван.

– Не слопайте все сразу, умоляю, – пыталась я сохранить внешний дизайн до прихода Ильи. Однако он приехал позже всех, заставив меня изрядно подергаться. Я дергалась, прислушиваясь ко входной двери, дергалась, потому что это звонил не он, а Римма, дергалась, потому что не хотела, чтобы Римма поняла, что я дергаюсь. Поэтому, к тому времени, когда он пришел, я уже совершенно задолбалась дергаться и принялась переживать и бояться, что он вообще не придет. Я смотрела на веселящихся по поводу моей начинающейся старости подружек и представляла себе причины Илюшкиной неявки. У меня выходили прямо противоположные варианты. То он попал под автобус, который протащил его десять метров, и теперь он лежит без сознания на операционном столе в институте Склифосовского. То он просто не захотел прийти, потому что у меня скучно, глупо и сама я страшная, толстая врушка, не заслуживающая внимания. Надо сказать, на таких фантазиях я с трудом сдерживала слезы. Первый вариант мне нравился куда больше, по крайней мерее, тогда я могла бы героически проводить дни и ночи на кушетке около его палаты. Стол планомерно уничтожался, народ планомерно набирался. Точнее даже так: содержимое стола планомерно перемещалось внутрь гостей. Я пила Бейлиз. Надо было хоть чем-то радовать себя.

– Ждешь Илью? – с пристрастием посмотрела в мои грустные, как у коровы зимой, глаза Римка.

– Вот еще. Он просто учит меня английскому. И все. Было просто неудобно не пригласить его, – вальяжно врала я.

– Звонят! – поднял вверх указательный палец Ромка. Я рванула к двери. Римма неодобрительно посмотрела мне вслед. Я понимала, что еще буду платить по этому счету, но на этот раз за дверью стоял Илья Полянский, обычный мужчина в джинсах и теплом пуловере как будто домашней вязки, к которому я пообещала относиться с полнейшим равнодушием.

– С Днем рождения, – улыбнулся он. Его очки блеснули, отсвечивая свет лампы в прихожей. Я улыбнулась в ответ, в первый раз за весь день почувствовав радость и ощутив праздник. – Желаю счастья и прочих сопутствующих радостей.

– Спасибо, – вежливо присела в книксене я.

– Это тебе подарок, – протянул он мне большую цветастую коробочку с бантом.

– Что это? – распахнула все глаза я. Коробка была настолько большой, что в ней поместился бы кухонный комбайн. Непонятно, что такого мог туда засунуть Илья. Я попыталась что-то прочитать по его глазам, но у меня ничего не получилось. Он как всегда насмешливо улыбался.

– Раскрой!

– А можно? – как-то с опаской осмотрела роскошную обертку я. Но тут подскочили остальные участники беспредела и стали требовать, чтобы я открыла эту тайну. После этого я в полной мере ощутила все удовольствие от аттракциона «коробка в коробке». Я разрывала одну обертку и обнаруживала под ней еще одну. Потом еще и еще. Сначала я складывала бумажки и коробки аккуратненько, но потом уже одновременно и злилась, и смеялась, и пыхтела. Конечный размер конечной коробки составлял примерно пенал из-под ручки. Я распахнула его и обомлела. С замершим от восторга сердцем я держала на ладонях прекрасный кулон. То ли с рубином, то ли с его имитацией. То ли из золота, то ли, как я надеялась, нет. Потому что объяснить себе, что мы с Ильей просто «дружим» на предмет иностранных языков, если он преподнес мне золотое колье с рубином, я никак не смогу.

– Какая красота! Но это же, наверное, невероятно дорого! Я не могу принять такой подарок, – еле заставила себя вымолвить положенные в таком случае слова.

– Это еще почему? – возмутился он.

– Это уж слишком.

– Больше тянет на взятку! – кивнула Римма.

– Я вас уверяю, это совсем не так и дорого. Это же ведь просто бижутерия. И потом, тебе не полтора года исполняется, а самый крутой юбилей в жизни, – помолчав, стал объясняться он.

– Это не драгоценности?

– Нет, – искренне удивился вопросу он. У меня отлегло от сердца.

– Тогда спасибо! – улыбнулась я. – Но с чего бы это ты… Мог бы принести туалетной воды… Все равно ее все носят, – от растерянности несла какой-то бред.

– Помнишь, утром мы говорили, – засмеялся он.

– О чем? – не въехала с первого раза я.

– О маме. О подарке Олега Петровича, – я вспомнила мое вранье для мамы и все поняла. Вот умничка!

– То есть, мне есть, чем отмазаться перед мамой! – наконец осознала всю полезность подарка я. Он и был роскошен. Невероятно красивая вещь, для подделки. Все-таки и у нас могут делать, когда захотят. Или это импортная? Кто ее знает. Очень тонкой работы дико красивая цепочка с тоненьким золотым кулоном, свисающим золотой каплей. И красноватый камень внутри. Настоящее колье. Смотрится дико дорого, а я могу нацепить ее и таскать, не испытывая никакой двусмысленности. Красота! Тут же я не стала тянуть, перешла от слов к делу и нацепила колье на шею, мы принялись пить-гулять, день рожденья справлять. Илья удивительным образом радовал меня, даже когда просто лопал остатки салатов. Мои изыски канули в лету еще за час до его прихода, я радовалась тому, что осталось хоть что-то. Илья пришел, не попав под автобус, и жизнь казалась мне очень приятной штукой. Пока мой гороскоп не начал сбываться в самом неожиданном соответствии.

Случилось это примерно часов в девять вечера. В дверь позвонили. Нельзя утверждать достоверно, что мы услышали звонок с первого раза. Все-таки мы довольно рано начали, к тому же страдая в ожидании Ильи, я нахлопалась ирландским ликером, который удивительно легко и приятно пьется, невзирая на довольно высокий градус. Ромка, радуясь, что наконец-то в дом пришел праздник, завел свой излюбленный кислотный «хаус», так что, вполне возможно, в дверь звонили довольно долго. Наконец Полянский, как самый трезвый в силу своего опоздания человек, дернул меня за рукав и прокричал в ухо:

– Катюш, там, кажется, звонят!

– Что?

– Звонят в дверь! Не слышишь?

– Я никого не жду, – пожала плечами и пошла открывать я. На пороге стоял самый страшный кошмар. Мама собственной персоной, нежданно-негаданно материализовавшаяся на нашем пороге. С виду моя мамочка тянет на самый нежный изо всех возможных божьих одуванов. Ее чистенький шелковый платочек обрамляет морщинистое доброе лицо старушки, основной радостью которой должна быть прополка огорода, что, в общем-то, соответствует действительности. Но только не сегодня. Сегодня мамуля снова была политработником, матерью с большой буквы и единственным человеком, способным понимать, что для нас с Ромкой лучше. Меня, соответственно, парализовало.

– С днем рождения, – сухо, по-военному отрапортовала мама и, отставив меня в сторону как вешалку с пальто, прошла в наш вертеп. Я попыталась сбросить оцепенение и предупредить брата.

– Ромочка, к нам мама приехала, вот радость! – прокукарекала я срывающимся голосом. Мама недобро посмотрела на меня, потом на Полянского, с интересом разглядывавшего нашу немую сцену из коридора и быстро прошла внутрь помещения. Но не успела. То ли мой слабый крик все-таки долетел до адресата, то ли Илья просек фишку и предупредил всех заранее, но музыка моментально стихла. Квартира погрузилась в тишину.

– Ромочка, здравствуй, – тоном директора школы изрекла мама, оглядывая окрестности. Я с ужасом заглянула в комнату через ее плечо. Увиденное позволило мне, с одной стороны, немного расслабиться, а с другой, потребовало мобилизации всех сил. Ромочка успел. На столе красовались только бутылки с «Колокольчиком». Спиртное, за исключением пары никому до этого не интересных бутылок шампанского, исчезло. Раскрасневшиеся лица подруг и друзей детства излучали позитивизм и положительное влияние. Из динамиков потекла тихая мелодия Самоцветов.

– Мамочка, как ты тут оказалась? Вот это сюрприз! – растянулся в улыбке Ромкин рот.

– Прошу за стол! – радушно развела в стороны руки я.

– Я не голодна. Только попить бы чего-то, – присела на стул мама. Ее лицо было еще более обеспокоенным, чем когда она только вошла и ожидала увидеть царство порока, пьянства и безответственности. Интересно, что к порокам и безответственности она всегда была готова.

– Чай? Кофе? Минералка? – суетилась Полинка, пытаясь сбросить опьянение.

– Кофейку, – милостиво разрешила мама. – Ну, познакомь меня со своими друзьями, Катенька. Я смотрю, у тебя появились и новые лица.

– Да. Это Римма, моя коллега по работе, – кивнула в сторону смущенной разбором полетов Риммы.

– Как жаль, что Олега Петровича нет. Когда он приезжает? – поинтересовалась мамуля, вызвав молчаливый переполох среди моих друзей. Далеко не все были посвящены в наш обман. Я в панике оглядела всех, пытаясь телепатировать призыв к молчанию ягнят.

– Где-то через неделю, – опустила глаза я. Римма возмущенно фыркнула, но промолчала. Все-таки есть у нее на плечах что-то, кроме копилки диет.

– А что это за молодой человек? – показала пальцем на Полянского мама. Сколько раз я слышала от нее, что показывать пальцем на человека крайне неприлично. Но, видимо, мама не считала, что мои друзья заслуживают высокого звания человека. Не больше питекантропа, однозначно. А какая проблема ткнуть пальцем в питекантропа?

– Меня зовут Илья. Я коллега Олега Петровича. Мы работаем в одном отделе, – внезапно понес Полянский. У меня отвисла челюсть, но мама не заметила этого, так как пыталась вернуть на место свою.

– Вы работаете с Олегом Петровичем? – переспросила мама. Она всегда все понимает с первого раза, так что ее действительно «вставило». За долгие годы моего «замужества» не появилось ни одного фигуранта со стороны «мужа». Это было чем-то очень новым.

– Да. Конечно, у него более важный участок, ведь он пробивает совершенно новое направление. Я решаю задачи попроще, приходится признать. Но ведь рабочие несоответствия не должны мешать дружбе? – засыпал мою маму словами Илья. Я смотрела на него в немом восхищении.

– Конечно, не должно. А чем именно занимается Олег Петрович. Катя мне про него совсем ничего не рассказывала, – повелась на разговор мама.

– Он делает всю основную работу, необходимую для принятия решения о долгосрочных контрактах с партнерами из регионов. Жаль, конечно, что эта работа требует такого количества командировок, но что делать? Кроме Олега, никто не справляется с этим так быстро. И знаете что?

– Что? – обалдело смотрела на Полянского мама.

– Он ни разу не ошибался. Это просто удивительно. Вот, в том году его посылали провести экспертизу во Владивосток. Все знают, какие деньги крутятся во Владике, все-таки, это не совсем простой регион, верно?

– Да, – шелестела запутанная, как клубок в руках кота, мать.

– А он категорически воспротивился этому контракту. Я тебе рассказывал, помнишь, – обратился ко мне Илья, толкая локтем в бок. Я сбросила оцепенение и принялась кивать.

– Это перед прошлым Новым Годом? – подала реплику я. Интересно, откуда Полянский умеет так виртуозно врать? У него, что, тоже было трудное детство?

– Именно. Он так и сказал: «Категорически!». Впрочем, что я вас гружу дурацкими проблемами. Кому интересно говорить о работе на юбилее такой очаровательной девушки? – Илья широким жестом разлил присутствующим Колокольчик.

– Выпьем за Катюшку, – вмешалась Наташка Намбер Ту.

– Может, все-таки шампанского? – неуверенно предложила мама, дезориентированная положительностью нашей компании. Ей тут же налили шампанского, которое по-праздничному шарахнуло в потолок. Мы мирно пили Колокольчик. А кому какое дело, что пока Илья поднимал рейтинг моего «мужа», Ромик долил в газировку Виски? Никому.

– Вы видели, что Олег Петрович подарил Кате? – аккуратно спросила у мамы Полина. Я подмигнула ей с благодарностью и принялась сиять кулоном Полянского. День Рождения удался, это было несомненно. Нейтрализовать маму, которая в порыве недоверия к детям преодолела кучу километров, уже было несомненной удачей. Конечно, где-то на окраине сознания я понимала, что день, когда вскроется вся страшная правда, будет последним в моей самостоятельной жизни, но, с другой стороны, я могу ведь и правда, выйти замуж за Криса. Вряд ли мама с таким же энтузиазмом прилетит вправлять мне мозги в Новую Зеландию. С этого момента замужество предстало передо мной с совершенно другой стороны. Надо срочно делать визу. Есть в идее жить на другой стороне земного шара своя невинная прелесть.

– Может, слинять отсюда как-нибудь? – тихо прошептал мне на ухо Полянский. Я вспомнила гороскоп, который еще с утра рекомендовал мне не злоупотреблять общением с родителями, и кивнула. Он (гороскоп) ведь предупреждал, что «напряженная домашняя атмосфера побудит Вас провести вечер в обществе друзей». Напряженная домашняя обстановка была налицо. Пить водку, выдавая ее за Ессентуки становилось все сложнее, а провести вечер в обществе друзей, и правда, хотелось все больше. Тем более что с каждым часом угроза, что кто-то что-то ляпнет и испортит весь, с таким трудом достигнутый, эффект. Что там было дальше? «Если решается жилищный вопрос, то необходимо будет "покрутиться", чтобы не остаться в дураках». И правда, легко можно остаться в дураках, то бишь с мамой, бросившей свой экологический рай и принявшейся «ставить нас на ноги». Мы будем уходить и приходить по часам, отчитываться за каждую лишнюю минуту и выслушивать упреки в безвременной кончине кабачков и томатов, которые требовали засолки, закатки, мариновки и прочих трудоемких действий. Мой жилищный вопрос напрямую зависел от происходящего. «Успешны знакомства и поездки». Нет, допустить маминого переезда в столицу было никак нельзя. Раз гороскоп говорит, что поездки сегодня успешны, надо тикать.

Глава 6. Подтверждающая, что подруги не зря волновались

Москва – столица нашей немного похудевшей Родины, а кроме этого она – источник и рассадник неисчерпаемого количества удовольствий и соблазнов. Дремучий абориген из глубинки всерьез рискует лишиться здравого рассудка и кошелька, если окажется один на один с вечерней Москвой. Уже на вокзале его зачаруют и опутают огни реклам: игровые автоматы, интим-магазины, кафе и рестораны. Ларьки-ларьки-ларьки… Минус некоторое количество наличности обеспечено, плюс некоторая головная боль весьма вероятны. Однажды мой папашка, попав на просторы Павелецкого вокзала по поручению мамы, решил испить пивка. Невинное само по себе, это мероприятие породило для него такие проблемы, из-за которых его в одиночестве больше не выпускают даже в Сельпо. По крайней мере, стараются. Дело было так. Купив в привокзальном ларьке Очаковскую бутылку, папуля некоторое время любовался на искрящиеся капли росы, которые покрыли холодную матовую поверхность стекла, а потом, соответственно, употребил сие великолепие внутрь. Нашли мы его только через два дня. В городской больнице номер четырнадцать, куда его доставили сотрудники милиции. Слава Богу, что в наше время еще приходит кому-то в голову, что если под кустами шиповника летом валяется мужик в одних трусах, то это совсем не обязательно есть акт проявления его доброй воли. Анализ показал такое количество клофелина в папиной крови, что все мы перекрестились от радости, что он вообще жив.

– Но как же так, – плевалась от страха и возмущения мама. Сотрудник ОВД, простоватый рязанский парень Сергей Парубков, дописал протокол показаний папы, добродушно утерся и пояснил:

– Накачали пивко-то.

– Но я же его сам открывал, – простонал страдающий всей душей папаша.

– А кого трясет чужое горе? – глубокомысленно вопросил Парубков. – Шприцом в крышку вогнали. Творят что хотят. Никакого порядку.

– Как будто не вы – источник порядка! – возмутилась мама, но Парубков посмотрел на нее таким взглядом, что стало ясно. К порядку он не имеет никакого отношения. У него в жизни совершенно другие заботы. Так что впечатлений от посещения сердца России мало не бывает, но нам, ее коренным жителям, все-таки несколько сложнее. Кремль мы видели, в мавзолее на труп любовались, а большой театр воспринимаем не только как колыбель мирового искусства, но и как точку сборки гомосексуалистов интеллигентского толка. Нас трудно удивить. Если там надо сообща решить, куда бы пойти взаимно пощекотать нервы, это вполне может завести нас в тупик. То есть, и завело, если брать конкретно нашу компанию в конкретно мое день рождения. Мы эстетично высыпали на улицу, помахав маме платочком. Я даже позволила ей стянуть с меня козырный костюмчик, в котором я мечтала потрясать Полянского и дальше и натянуть на меня «Очень миленькое платьице», которое мама подарила мне на юбилей. Плиссерованая юбочка, кружевной воротничок, шелк натуральный, но в такой мелкий отстойный цветочек, что «мама, роди меня обратно»! Правда, вряд ли мама способна на такие коренные меры по моему воспитанию. Однако платье пришлось нацепить, чтобы соблюсти образ паиньки. Теперь я стояла, окруженная пьяной гурьбой подельников по вранью, прикрывала подарок легким жакетом и грустила.

– А может, на дискотеку? – банальничала Римма.

– Ага. В клуб, кому за тридцать, – съязвил мой братец.

– Как раз мне теперь туда можно, – съязвила я. Все замолчали и посмотрели на меня. Я понимала, что портить друзьям настроение нехорошо, но в таком виде я не могла чувствовать себя никем, кроме доярки на сельской сходке.

– А какие предложения у тебя? – с вызовом спросила Римма. Я пожала плечами. Если честно, в таком платье я хотела разве что быть похороненной.

– Тогда, может, в боулинг? – внес конструктивное предложение Полянский. Я с уважением оглядела его умную голову. Действительно, боулинг – чуть ли не единственное место, где платье не имеет никакого значения.

– Ночь на дворе… – протянули Наташки нестройным хором. – Все забито. И зашито.

– Я договорился, – рассеянно бросил Полянский, убирая в карман свой сотовый. – В Норде через час освобождается дорожка, так что нет повода не покидаться шарами.

– Ура! – захлопали в ладоши мы. А я, если быть точной, не просто захлопала в ладоши, а вся затрепыхалась от восторга. Полянский, хоть и из Краснодара, но просто кладезь добродетелей. Редко мне в жизни попадались люди, способные так быстро и легко решать абсолютно любые вопросы, которые им подбрасывала жизнь.

Боулинг – забавная штука. Вся сложность этого развлечения говорит о том, что изобретатели не искали легких путей. Например, о том, чтобы перекинуться в боулинг на дому нечего и мечтать. Для этого вам потребуется как минимум:

1. Дорожка длинная идеально ровная, гладкая, с двумя сточными канавами по краям. 1 штука.

2. Шары тяжелые и скользкие как сволочи. Много штук разного веса, из которых ни одна не будет достаточно легкой для вас.

3. Механическая трасса типа лыжного подъемника, по которой будут кататься, периодически застревая, шары, которыми вы промазали. 1 штука.

4. Кегли – такие белые хреновины, типа наших городков, которые надо сбивать шарами, и которые остаются стоять, как натуральные неваляшки. Непонятно сколько штук, потому что даже если кто-то в них попадал, за ними открывался еще один ряд, а потом еще… Издевательство в чистом, первозданном виде.

5. Робот, который эти кегли собирает. Самый тупой и медленный робот в мире, из-за которого вы, отправив шар в далекое эротическое путешествие по дорожке, будете иметь возможность счастливо попить пивка минут десять-пятнадцать. Даже если ваш удар не потревожил даже пыль на кеглях, робот выдвинет над ними какие-то датчики, и обстоятельно осмотрит всю глубину ваших глубин.

6. Телевизор, который по очереди и попеременно станет обзывать вас всех мазилами, хреновыми ковбоями и косыми придурками. Все это по-английски, но от этого вам не будет легче, потому что свои заявления он подкрепит исчерпывающей анимацией. 1 штука.

– Больше не могу, – заскрежетал зубами Полянский, в очередной раз промазав. Я философски переживала его неудачи, поскольку мои шары не достигали даже середины дорожки. В самом деле, было бы проще сразу запускать их по канавке. Тогда я хотя бы не дергалась из-за результатов.

– А я бы наверняка играла лучше, если бы не выстаивала по полчаса в нелепой очереди, – раздосадовано взвизгнула Полинка. Я промолчала, хотя и правда, не стоило вступать в бой вдесятером. Два попытки, которым предшествовали восемнадцать чужих, дезориентировали окончательно.

– Ей-богу, ерунда. Прекрасное место, – уверял всех мой братец, который, чуть ли не единственный из всех, выбил пару раз сплит, хотя и пил все время какие-то тропические коктейли, похожие на джунгли. Неудивительно, что ему было хорошо. Этому бездельнику всегда везло. Даже просто в том, что он родился вторым, был свой неоспоримый плюс. Его никогда не воспитывали, как «единственного ребенка в семье». А когда он соизволил родиться, то все равно часть маминого арсенала я принимала на себя.

– Что-то этот праздник перестает меня радовать, – пробормотала я себе под нос и ретировалась во двор. Так, чисто подышать воздухом, потому что ждать своей очереди на позор мне стало совсем невмоготу. Ночь опустилась на городской ландшафт. Помойки тихо зашебуршали, крысы собирали урожай дня. Рыночные торговцы растаскивали непроданные помидоры по Газелям. Их рабочий день никогда не заканчивается, странно, что они до сих пор еще не стали владыками мира. Если бы они свои способности применяли не в обвешивании свеклой, а в стратегии или мировой политике, у остальных не было бы шанса. Но Господь Бог никогда не промахивается. Он встроил им в глаза калькуляторы, но заменил мозг половым влечением. С тех пор они плодятся, как кролики и пашут, как ишаки.

– О чем задумалась? – раздался у меня над ухом голос Полянского.

– О том, как это красиво, – показала рукой на площадь Южного Медведкова я.

– Что именно? – заинтересовался он. – Мусор? Или вопли пьяноты?

– Смешно, – кивнула я, не проявив на лице и тени улыбки. На мой взгляд, красота видна повсюду. В городе ее умело маскируют под уродство, но она пробивается сквозь витрины и прилавки, отражается на лицах торговок укропом. А старушки, которые собирают бутылки, в иных обстоятельствах стали бы объектом поклонения. Если бы их запечатлел Рембрандт, например. Но, конечно, если Илья Полянский видит только грязь, незачем лезть к нему со своей глупой романтикой.

– Ага. Слушай, ты не устала? У меня от этих шаров уже почти отнимается рука, – сменил тему он. Молодец.

– Я скоро уже сама тут отнимусь. Но как прекратить весь этот беспредел? – развела руками я.

– Ну… Есть несколько вариантов. Можно просто сбежать. Поймать не успеют.

– Ну, у тебя, может, и есть время, а моя очередь подойдет с минуты на минуту. Тут-то меня и сцапают! – оппонировала я.

– Тогда надо тихонько попросить портье стереть наши имена из телевизора. Пусть себе очередь играет дальше, – предложил он.

– Гениально! – прокричала я и чуть не запрыгала на одной ножке. – А мы сбежим.

– Господи, это платье – просто чудо, – неожиданно порадовал меня Илья. Я зарделась от удовольствия, хотя, хоть убейте, не могла понять, что в этом шедевре готового платья можно найти. Мужская душа – потемки.

– Спасибо, – присела в реверансе я.

– Не за что, – покровительственно положил мне руку на плечо он. Я замлела. Даже больше, чем планировала. – Ты в нем словно сошла с рекламных плакатов шестидесятых. Видела, такие яркие, где милые домохозяйки улыбаются и держат в руках пылесос?

– Ах ты, сволочь! – взвилась я и попыталась его побить. Полянский, как всегда, хохотал. Все-таки, не понимаю, что мне в нем нравится? Ведь аморальный тип. Римма не зря меня о нем предупреждала.

– Куда прикажете переместить прекрасную Белоснежку? – усмехнулся и играючи отразил мою атаку он.

– На луну, – выпендрилась я.

– Нет проблем! – сделал что-то типа жеста фокусника Илья. Уж не знаю, как он решал вопрос с боулингом, но никто из наших не вышел призвать меня к ответственности и пресечь грехопадение. А весь опыт моей жизни подсказывал: не пойман – не вор. Пока они будут в неведении кидаться шарами, я успею пережить пару приятных минут. А потом никто не помешает мне свалить все на высокую степень опьянения. Я могу вообще ничего не помнить!

– Готова? – с придыханием спросил Полянский, которому, видимо, передалась часть моего мандража.

– Это не так уж и важно, – ответила я и села в такси.

Иногда и пары минут достаточно, чтобы развалить дружбу. Конечно, никто не обещал, что на ее месте получится создать любовь, но воистину, об этом я в тот момент думала меньше всего. Думанье никогда не приносило пользы. Я принимала взвешенные решения, а потом зевала от скуки. Так что я просто села в машину, дверь захлопнулась и мы с Полянским покатили по улицам города.

– К останкинской башне, пожалуйста, – лихо скомандовал Илья. И в ту же минуту я поняла, что больше не смогу спокойно сидеть с ним рядом над учебником английского. Просто потому, что дрожу от мысли, что возможно, только возможно, он меня обнимет за плечи. Меня так давно никто не обнимал за плечи. – Тебе удобно? Не жарко?

– А? Что? – не врубилась я, погрузившись в эротическую нирвану. – Нет, все нормально.

– А то ты что-то вся красная, как помидор. Может, у тебя давление поднялось? – заботливо переспросил он. Мне отрезало. Да что ж это такое, почему, как только я краснею от возбуждения, мне предлагают измерить давление.

– А у тебя ничего не поднялось? – оборвала его я и отвернулась. Вот так-то. Пусть тоже обломается. Знай наших. Интересно, почему он хохочет? Ни за что не повернусь.

– Ты прелесть, – без тени обиды пробормотал Полянский и…да, о да. Положил руку на талию. Ура! Вечер перестает быть томным.

– Что ты делаешь? – для порядку возмутилась я. Мне же потом надо будет рассказывать Римке, что это все ОН.

– Я? – с лукавой улыбкой поймал мой взгляд он. – Пробую, что будет, если тебя обнять. Вдруг током шарахнет?

– Ну, и как? – процедила я. Эта моя полнейшая неспособность вывести его из равновесия выводила из равновесия меня.

– Ты знаешь, на ощупь это платье гораздо лучше, чем на вид, – глубокомысленно заявил он, словно оценивая ткань, вывешенную на манекене. Но поскольку моя спина, в отличие от пластмассовой, была в избытке оснащена нервными окончаниями, то невольно изогнулась в такую кошачью дугу. Я замерла и попыталась унять сердцебиение. Полянский с интересом смотрел на меня, только лупы не хватало.

– Я что, лабораторная мышь? – возмутилась я и сбросила с себя его руку. Его «противную», «наглую» руку. Его нежную, уверенную руку.

– Нет. Просто мне платье понравилось, – Полянский уставился на мои губы. Я уставилась в окно, стараясь не думать о том, что может означать такой взгляд. Но в голову невольно лезли мысли о том, как неудачно приехала мама. Просто совершенно не к месту. Теперь вот сиди на этой башне до самого утра. Может, есть какие-то варианты. Стоп! Приличная девушка не может такого думать. Приличная девушка должна думать о… о… Может, у него дома никого нет?

– А где ты живешь? – ляпнула я, поскольку осознала, что до сих пор ничего про него не знаю.

– Опля! Интересно, откуда такие повороты? Меня что, отправляют домой? – немедленно застебался он. Действительно, с чего я решила, что он просто так возьмет и ответит на вопрос. Когда это он так поступал?

– Приехали, молодые люди, – устало пробормотал шофер, которому было совершенно неинтересно, что мы чувствовали. Он выбросил нас у подавляющего своими размерами подножия останкинской башни. Вокруг была темень. Ни души, даже боязно. Однако хороший повод сделать испуганные глаза.

– Господи, какое жуткое место! – ахнула я, даже немного переборщив. Все-таки старый жилой район, а не сцена из триллера. – Ты здесь бывал раньше?

– Страшно? – понимающе блеснул глазами Илья. – Иди ко мне, я тебя защищу от всех чудовищ из-под кровати.

– Настоящий рыцарь, – причмокнула от восхищения я. По каким-то неведомым причинам мы оба, не переставая, делали вид, что все происходящее – фарс. Комедия, не в серьез разыгрываемая нами на потеху публике. Но то, что его рука снова охватила мою «стройную» талию, а его нога практически вплотную слилась с моей, было совсем не смешно. Приятно – да, захватывающе – да. Но не смешно. Мы пошли к башне.

Не смотря на совсем уже недетское время ресторан «Седьмое небо» был открыт для страждущих. В самом деле, чем не луна? Роскошные виды на сияющий похлеще новогодней елки город, тихая музыка, маленькие столы… Романтика.

– Что будете пить? – спросила нас официантка, своими выпуклостями отдаленно напоминающая снежную бабу. Этот образ удачно дополнял яркий искусственный румянец на ее щеках и неправдоподобные губы морковного цвета.

– Коньяк, – сказала я прежде, чем успела подумать, что это просто верх неприличия. Полянский с задором кивнул.

– Два коньяка. И какой-нибудь салатик.

– Горячее желаете? – ровным голосом продолжила она цитировать меню.

– Нет, спасибо. Может, позже, – ответила я. Мало ли что может принести этот вечер мне, одинокой, давно не имевшей ласки женщине. К чему же наедаться до состояния колобка?

– Десерт? – не моргнула и глазом та.

– Не нужно.

– Сок, пепси? Зеленый чай?

– Ни за что! – начала закипать я.

– Шоколад? Хлеб? К салату подать дополнительные соусы?

– Нет, – рявкнул Илья. – Сразу принесите четыре коньяка и два салата. И все!

– Сию минуту, – спокойно отрапортовала снежная баба и отчалила. Вот бы мне такое спокойствие. Правильно Илья заказал сразу четыре коньяка. Не хочется у этой дамы что-то дозаказывать.

– Как тебе понравился день рождения? – спросил Илья. Причем, поскольку нас разделяло пространство стола, он не стал выдуриваться и спросил это нормальным голосом.

– Очень здорово. И кулон, – защебетала я. Кулон ведь и правда был выше всяких похвал. – Если бы не мама, вообще было бы без комментариев.

– С другой стороны, если бы не мама, не сидеть бы нам с тобой сейчас здесь. Вместе, вдвоем, – я расслышала нотки многозначительности. И что мне делать, как реагировать? Хорошо, что на мне надето мое самое лучшее белье!

– Это уж точно, – смущенно кивнула я и уткнулась в стол.

– А тебе не приходило в голову, что и раньше нам случалось сидеть рядом, только вдвоем? – отметил он.

– Сегодня у меня такое чувство, что все по-другому.

– По-какому? – уточнил он.

– Как будто я тебя совсем не знаю. И вижу впервые. Странно! – я подумала, что, в целом, совершенно не кривлю душой. Да, Полянский нравился мне и раньше. Его насмешки, уверенный взгляд, критичное отношение ко всему подряд. Легкость, с которой он проходил с подносом к столику в столовой, словно бы он во дворце и непринужденно идет к своей ложе.

– Ну, уж нет. Это я, Полянский. Ау! Придется мне пересесть, а то ты совсем потеряешь ориентацию в пространстве, – он сделал ход конем, изобразив, что просто из заботы о ближнем меняет свою половину стола на мою. Я взвизгнула и пересела на его. Он усмехнулся и повторил. Я не осталась в долгу, причем до такой степени, что зашатался стол.

– Молодые люди, может, не будем мебель ломать? – менторским тоном обратилась к нам снежная баба. Ее парик трясся в возмущении. Я захохотала, подумав: «Что за идиоты взяли эту хохлому в официанты», но запихнула хохот внутрь. Все-таки, это невежливо, смеяться над внешними недостатками других. Сама, чай, не Бритни Спирс.

– Мы больше не будем, – серьезно закивал Полянский, забавно краснея. – Я за ней прослежу. Буду держать ее в руках. Дорогая, выпей коньяку. Тебе нужно успокоиться!

– Я спокойна, как удав! – гордо сказала я, выскочив из-за стола, чтобы не дать-таки Полянскому плюхнуться рядом. Если бы подобные акробатические номера я в свое время имела возможность проделывать с Олегом Петровичем, то наверняка предпочла не расставаться никогда, а смириться с наличием еще некоторого количества жен. От волнения у меня сбилось дыхание.

– Видела, как мы высоко? – прошептал мне на ушко Илья.

– Ну, в окно я смотрела, – с недоумением пожала плечами я.

– А просто под ногами? Нет? Ну-ка, пошли, – взял меня за руку он. Я затрепетала, почувствовав свою ладонь, сжатую его сильными, чуть шероховатыми пальцами. Длинными и нервными, как у пианиста, хотя, скорее всего, они у него такие от большого опыта работы за компьютером.

– И где же она? Обещанная высота? – я делала вид, что прикосновения для меня не так интересны, как цель. На самом деле я даже не понимала, куда он меня ведет. А зря. Нет, не то, чтобы я была сильно нервной особой или боялась высоты. Просто… Просто я, собственно, никогда и не ощущала никакой высоты, поэтому теперь, когда Полянский вдруг хлопнул в ладоши и крикнул «Вуаля», я практически впервые в жизни впала в самый настоящий, неподдельный ступор. Под моими ногами ничего не было. То есть, не совсем так. Что-то там, конечно, было, но настолько далеко внизу и в темноте, что реально выглядело как туманная бездонная пропасть. Я закрыла лицо руками и зажмурилась.

– Что с тобой? Что с тобой? – тряс меня за рукав Полянский. Позже я выяснила, что это была такая народная развлекалочка, устроенная хозяевами башни. Стеклянный пол был не просто пуленепробиваемым – он был бронебойным. У меня не было ни одного шанса упасть, но логика не успела включиться. Я посмотрела вниз, поняла, что вишу в пустоте над бездонной бесконечностью, и впала в ступор. Поэтому ничего вразумительного ответить Илье не смогла. Только завизжала.

– Ты что, боишься высоты? – кричал он на меня, буквально отлепляя от лица мои пальцы. – Почему же ты меня не предупредила.

– Я и сама не знала, – попробовала объясниться я. Но ощущение, что я продолжаю висеть в воздухе и при падении стану лепешкой на асфальте, продолжалось. Не помогал даже коньяк, меня все равно трясло, хотя визжать я перестала, так, тихо поскуливала.

– Прости, мне в голову не могло прийти… Бедная девочка. Катенька, малыш, прости. Я идиот, – убитым голосом причитал Полянский. Когда до меня дошел смысл выдаваемых в эфир слов, мне резко полегчало.

– Ты не знал, – прошептала я, глядя на него широко распахнутыми, еще мокрыми от слез глазами. Губы у меня подрагивали, транслируя весь пережитый ужас. Илья гладил меня по волосам.

– Господи, какая же ты нежная. Караул, – вдруг встряхнул волосами он. И поцеловал меня в губы. Аккуратно прикоснулся к ним своими чуть тонковатыми губами, на секунду замер, но уже в следующее мгновение, целовал меня с яростью, которая бывает только тогда, когда мужчина получает, что-то, чего давно вожделел. Кого-то, кого множество раз уже целовал и прижимал к себе в воображении так, как сейчас прижимал к себе меня. Черт его знает, что еще он творил со мной в своей голове, особенно если судить по опасному огню в его глазах. Жуткая пугающая высота превратилась для меня в парение на облаках, я закрыла глаза и полетела.

Простое движение тела может и не содержать порыва души, но, в любом случае, что-то произойдет. За один поцелуй можно узнать о человеке больше, чем за год знакомства. Например, захочется ли вам, чтобы это продолжалось или вы с трудом дождетесь, пока сальные объятия закончатся. Лично мне хотелось, чтобы это длилось вечно. Я узнала, что у него сухие губы. Что его щетина довольно чувствительно колется, а ямочка на подбородке такая выразительная, что я чувствую ее даже щекой. А от свитера исходит какой-то сложный аромат жареной еды, мужского дезодоранта Fa и чего-то лично его, мужского, неповторимого. Незабываемого. Запах, как произведение искусства, может раз и навсегда покорить вас необъяснимой красотой или оттолкнуть, не оставив места вопросам «А вдруг он хороший человек?» Запах Полянского я могла бы вдыхать вечно.

– Ты как? – тихонько спросил он и чмокнул меня в нос. Я усмехнулась. Еще пять минут назад мы создавали столько шума, а теперь шепчем.

– Прекрасно. А ты?

– На луне, – кивнул он и снова прижал меня к себе.

Глава 7. Одна голова – хорошо, а без нее лучше

Многие тысячи умников, решая вопрос о логике этого мира, говорят: «Миром правит интеллект». Умник Шекспир утверждал, что мир – театр, а люди в нем актеры. Макаревич развил эту мысль до образа марионетки. «Кукол дергают за нитки, на лице у них улыбки». Эта теория всем хороша, но ровно до тех пор, пока не начнешь задумываться о том, кто же режиссер этого водевиля. Поразительно быстро понимаешь, что не ты, не ты… Поскольку задумываться я никогда не любила, то еще в детстве разработала личную теорию, объясняющую все законы мироздания. На мой скромный взгляд, земной шар раскручивается исключительно благодаря лени. Чем спокойнее лежишь на диване, тем выше вероятность счастья. Поэтому для того, чтобы нежиться в кровати, человечеству пришлось изобрести города, технологию строительства многоквартирных домов, системы здравоохранения, канализацию, наконец. Исключительно ради права спокойно таращиться в телевизор пришлось корпеть над созданием стиральной, посудомоечной машины и пылесоса. Это если не считать изобретения самого телевизора. А разве не ленью порождена всемирная паутина? Виртуальная реальность – не что иное как возможность вести активный образ жизни, не вставая с дивана. Если вдуматься, то получится, что для пары часов полноценного бестолкового безделья надо очень хорошо поработать. Однако мир под завязку набит людьми и событиями, из-за которых приходится нестись неведомо куда, высунув от напряжения язык. Машины ломаются, страдают от накипи, природные катаклизмы и войны способны надолго лишить нас дивана, а постановления правительства страны запросто оставят без гроша. Вот тогда появляется возможность проявить бойцовские качества.

Моя мама была тайфуном, пожаром и правительственным переворотом в одном лице. Лень и желание понежиться на солнышке никогда не терзали ее трудолюбивую душу. Она смогла бы заменить собой целый муравейник. В целях соблюдения мирового равновесия нам с братом пришлось лениться с утроенным рвением, чтобы нейтрализовать мамину солнечную активность. Очень может быть, что если бы не мы, земля сошла бы с орбиты.

– Катюша, почему у тебя носки и трусы лежат в одном ящике? – спросила меня мама, делая вид, что не удивлена моему раннему приходу. Я явилась только под утро, растрепанная, с опухшими глазами и воспаленными губами. Полянский на последнем издыхании полчаса обнимался со мной около подъезда. Ночь прошла, оставив приятный след в сердце и неприятный на внешности. Меньше всего меня интересовало, где лежат мои трусы. Я готова была обойтись вообще без них, причем с удовольствием.

– А что? – тупо прикорнула я около дверного косяка. С одной стороны, радостно, что Илья не стал форсировать отношения. Вряд ли в таком «совершенно никаком» состоянии я смогла бы получить пять баллов по сексуальности. Но с другой стороны, мама… воспитание… долг человека и гражданина… Невыносимо.

– Белье надо проглаживать с двух сторон и хранить в отдельном ящичке. А у тебя все свалено в кучу. Позор! И как это терпит Олег Петрович? А где его вещи? – о господи, я совсем завралась. Если мама сейчас задаст еще хоть пару вопросов, я расколюсь. Пора впадать в панику и спасаться бегством.

– На той квартире. Он же здесь не живет, только я появляюсь, – затараторила я и принялась создавать видимость бурной деятельности. Включила кофемолку, чайник, стала непонятно зачем ставить кастрюлю с водой на плиту и набирать ванну. Мама с недоумением наблюдала за мной, пытаясь отгадать, что из этого всего может получиться. Я бросила в воду пачку макарон, достала из холодильника старый, почти уже мертвый кусок сыра, единственный уцелевший обломок праздничного стола, и с видом человека, который смертельно устал, скрылась за стенами ванной.

– Только не делай слишком горячую воду, – прокричала в щель мама. – Это вредно для сосудов. А у тебя, похоже, давление.

– Хорошо! – гаркнула я и прибавила кипяточку. Знала бы она, что именно и куда мне давит. Я закрыла глаза и принялась медитировать. Сначала я представила маму, которая с улыбкой собирает сумку, присаживается «на дорожку» и исчезает под стук колес поезда на Воронеж. Мне стало легче. Потом я во всех подробностях вспоминала каждый поцелуй, каждое слово, каждый намек… Его лицо, его руки… Анализ состояния тела подтвердил: я в полном восторге. Теперь только остается лечь на диван и дождаться продолжения.

– Ты там не утонула? – поинтересовался Ромик.

– Пошел вон! – крикнула я, но чуть не прикусила себе язык, вспомнив, что мама отбыла восвояси только в мечтах. А «употреблять такие выражения недостойно уважающей себя молодой женщины».

– Сама пошла. Я ей несу благую весть, как голубь мира, а она орет!

– Это ты-то голубь? – засмеялась я.

– Мама уехала. Я проводил ее до метро! Я сказал, что у тебя был тяжелый день и тебе надо отдохнуть. Так-то! Цени!

– Я не ослышалась?! – завопила я. Неужели правы буддисты и мысль действительно материальна до ТАКОЙ степени?

– Пляши, – засмеялся от удовольствия Ромик. Я нырнула под воду и принялась мечтать.

* * *

Я отгуливала накопившиеся отгулы, валяясь на диване и мечтая под стоны сериалов. Жизнь казалась прекрасной сказкой, но… Он не звонил. Непонятно, почему. Он не позвонил в среду. И в четверг. В пятницу я вышла на работу и пообедала дважды, нанеся непоправимый ущерб фигуре, но даже это не помогло и пришлось отбыть домой не солоно хлебав. Полянский как сквозь землю провалился.

– Наверное, занят. Но это и к лучшему. Впереди выходные, наверняка он что-то придумает, – уговаривала я себя, но он не объявился и в выходные. Не то, чтобы это меня напрягло. На самом деле мы и не договаривались ни о чем таком. Н-да. Непонятно, почему я так зациклилась на звонках. Может, у него уже были другие планы на week-end, состоящие из чего-то более важного, нежели поцелуи. Или он до сих пор не может прийти в себя, так потрясен моей невероятно привлекательной личностью. Хотя это бред. Был бы потрясен, точно бы оборвал все провода.

– О чем мечтаешь? О Новой Зеландии? – раздался над моим ухом противный голос Селивановой. Я вздрогнула и огляделась. Реальность окутала меня со всех сторон. Я на работе, сижу перед своим компом, справа сереет телефонный аппарат с заедающей кнопкой Flash. Мне тридцать лет. Селиванова.

– Нет уж. О ней точно не мечтаю, – вздохнула я.

– А почему, интересно? – через плечо спросила задыхающаяся от быстрой ходьбы Римма. Надо же, иногда и она опаздывает. Обычно у нее в голову встроен хронометр.

– Потому что я не люблю кенгуру, – отмахнулась я, но внутренне сжалась. Час расплаты настал. Всю пятницу Римма молчала, видимо, надеясь, что я сама приду, бухнусь в ноги и примусь каяться. Теперь она решила, что пора брать быка за рога.

– Или потому что любишь погулять с Полянским? – закипела она. Я не поднимала глаз, но, даже не глядя, чувствовала, как она взбешена. – Как ты могла так просто уехать и всех нас там бросить?

– Я… Я выпила! Я не помню, – нелепо затрепыхалась я, но все самые лучшие отмазки не заработали.

– Мы столько сделали для твоего будущего, а ты бездумно плюнула на все и улепентнула с первым же встречным! – плевалась Римма. Селиванова заинтересованно слушала.

– А что, у вас что-то было с Полянским? – уточнила она. Я замотала головой, потому что ведь ничего же и не было. Так, пара поцелуев и несколько нежных фраз.

– Точно? – пристально всмотрелась в мое краснеющее лицо Римма. На шум подгребла Таня Дронова.

– А чего именно не было? – со знанием дела подключилась она. – Целовались?

– Ну…

– Все ясно. Это конец! – всплеснула Таня руками. Честно говоря, несмотря на ее трагический тон, я была бы дико рада, если бы это был конец. В самом деле, разве собиралась я отчалить в дальнюю страну, к неведомому мужику. Купить билет, сесть на самолет и перелететь океаны в надежде на большое человеческое счастье?

– Зачем же ты всем нам голову морочила? – тоном раненого кабана возопила Римка.

– Да ничего я не морочила, – возмутилась из защитных соображений я. – Вы сами все за меня решали. И делали.

– Вот это точно, – подскочила Лиля. – С чего мы сами решили, что Баркова хочет удачно выйти замуж? Нашей Катечке хочется простого сермяжного секса.

– Что? Неужели я дожил до того, что средь бела дня в своем отделе слышу слово СЕКС на полную громкость?! – заорал Виктор Олегович, наш начальник, мужская душа которого не выдержала потасовки. Я мысленно перекрестилась с благодарностью. Интересное дело, я вроде бы на работе, мама вроде бы в Воронеже, а на меня выливают ушаты грязи, как две капли воды напоминающие матушкины. Кому какое дело, даже если мне действительно хочется простого сермяжного секса. А кстати, это так или нет? Надо прикинуть. Я хочу, чтобы Полянский мне позвонил. Я жду не дождусь обеда, чтобы попытаться «совершенно случайно» встретиться с ним в столовой. Иногда я отключаюсь от трансляции реальности и выпадаю в мысли о его частях тела. И о нем в целом. И о его голосе, запахе. Это про секс?

– Я просто к нему хорошо отношусь. И все, – прошелестела я и принялась изображать трудовую деятельность. Римма презрительно дернула плечами и прошла к своему месту исполнения профессиональных обязанностей, где принялась в поте лица чистить и полировать ногти. Весь день она делала вид, будто я привидение. Между нами словно бы повисла клякса, по консистенции напоминающая кисель или студень. Она невидимо разделяла нас, не давая даже обменяться взглядами. Я почувствовала, что начинаю страдать и мучиться угрызениями совести.

– У вас с Полянским все серьезно? – подсела на мой стол тощая Селиванова. Дружить с ней мне совершенно не хотелось, но в условиях группового бойкота я пошла на некоторый компромисс.

– Не знаю. Просто погуляли и все. Пока даже не созванивались, – довольно громко ответила я, чтобы донести свою невиновность до масс. Массы источали презрение и недоверие.

– А-а. Я-то думала, что уже в ЗАГС пора, – разочарованно протянула Селиванова и отчалила. Я вздохнула спокойнее и сосредоточилась на часах. Время обеда настало и прошло. Я шла в столовую, как партизан идет через минное поле. Меня сверлили в спину упреками, мне давали понять, что я – сплошное разочарование. Когда же в столовой мне пришлось ограничиться котлетой и опять перебиться без так и не появившегося Полянского, я почувствовала, наконец, некоторую подавленность, к которой меня весь день склоняли окружающие дамы.

– Наверное, ты права, – выдавила я из себя признание, когда Римма обиженно собиралась домой. Конечно, если бы она вправду не хотела со мной общаться, она не перекладывала бы прокладки полчаса из одного кармана сумки в другой. Она явно ждала меня. Так что, раз уж нет Полянского, ради чего я должна портить отношения с Риммой?

– В чем именно? – потребовала самобичевания в обмен на мир она.

– Во всем. Не надо было с ним никуда ходить. И целоваться не надо было. Я просто доверчивая дурочка, – от своих слов я сама же чуть не расплакалась. А ведь как все хорошо начиналось!

– Глупенькая, – нежно, по-матерински пролепетала Римма. Меня даже чуть-чуть передернуло. – Ну, пойдем. Хочешь, поедем ко мне?

* * *

Если гора не идет к Магомету, то Магомет притащится к горе сам. Народная мудрость не промазала мимо меня. Счастливое будущее само решило расставить все точки над «и», причем самым неожиданным образом. Не успела я как следует пострадать из-за Полянского, как страдать оказалось совершенно невозможно. Не ко времени, не к месту. Во вторник, прямо с утра, когда я только начинала отсчитывать часы, оставшиеся до обеда, пришло письмо одного моего кандидата на семейное счастья, некоего Лайона, компьютерного бизнесмена из Вашингтона, сорока двух лет от роду. С этим самым Лайоном мы переписывались с июня, причем достаточно регулярно. Однако никаких предложений соответствующего толка он не вносил, посему я не рассматривала его в качестве объекта притязаний на мою свободу. Письмо, как всегда, получила Римма. Сначала она издала боевой кличь каманчей. Или кого-то в таком роде.

– Вау! – сказала она. – Это-то и называется судьба.

– Ты о чем? – полюбопытствовала Таня Дронова, которая с трепетом относилась к вопросам судьбы.

– Да так, – принялась кокетничать Римка. – Значит, Кать, ты говоришь, что не любишь кенгуру. И Новую Зеландию тоже.

– А что? – осторожно спросила я, предчувствуя подвох.

– А то! Вот и ответ на твои молитвы! – тыкнула пальцем в экран она.

– Да где? – возмутилась Таня Дронова, пытаясь заглянуть на экран сверху.

– Помнишь Лайона? – интриговала Римма.

– Ну, – пожала плечами я.

– Баранки гну! – тоном победителя взвилась Римма. – Он приезжает в Москву. Чтобы познакомиться с тобой поближе!

– Вот это да, – выдохнула эмоции Анечка. Романтика переливалась в ее глазах всеми оттенками радуги. Преобладал все же зеленый, под цвет доллара.

– Не поняла, – затупила я. – Никогда всерьез не воспринимала наше с Лайоном щебетание.

– А он воспринимал. Вот, почитай сама. Я, правда, перевела через интернетный переводчик, получилось довольно криво.

– Дайте мне, я переведу, – с энтузиазмом откликнулась Таня, готовая оказать любую любезность в обмен на участие в сплетне. Через несколько минут мы дружною гурьбой вчитывались в послание из-за океана.

«Дорогая Екатерина. Рад сообщить, и, надеюсь, что ты также будешь рада, что мне подвернулась возможность повидать тебя лично. Я еду в Москву по делам фирмы, налаживать сеть одного представительства, так что смогу, вероятно, увидеться с тобой. Думаю, глупо упускать такой шанс. Я пробуду в России до самого Нового Года, так что будет время познакомиться по-настоящему. Ты согласна? Напиши, как тебя найти в Москве и рада ли ты моему приезду. Кто знает, возможно, обратно мы уже поедем вместе. Искренне твой, Лайон».

– С каких это пор он – искренне мой? – заворчала я.

– Ты что, не рада? – потряслась Римма. Я отвернулась и загрустила. Интересно, Полянский так больше никогда и не появится? Даже в столовую не придет?

– Алло?! – заорали все.

– Я рада, просто счастлива. Лайон приезжает. Супер. Напишите, что я страстно мечтаю с ним познакомиться поближе. Напишите ему мой адрес и телефон. Пишите что хотите, хоть размер моей груди, – сказала я, потому что вдруг ужасно обиделась на Полянского и на судьбу. Или же большей частью потому, что это было именно то, чего от меня и желали услышать.

– Другое дело, – одобрительно загудело наше осиное гнездо.

Через полчаса всемирная паутина оттаранила в Вашингтон душевно составленное Таней Дроновой письмо. От меня. По нему выходило, что в приезде Лайона я вижу настоящий перст судьбы. Что мое сердце трепещет в ожидании большого светлого чувства и что я рекомендую ему поселиться в гостинице Космос по приезде. Так мы сможем видеться чаще. Откровенно говоря, гораздо чаще, чем мне бы хотелось. От гостиницы Космос до моего дома пешком пять минут неторопливым шагом, так что остается надеяться, что этот пресловутый Лайон будет слишком занят, чтобы уделять много внимания моей персоне. Или вообще, его самолет разобьется и рухнет куда-нибудь посреди океана. Нет. Так нельзя. Ради того, чтобы я не встречалась с дохлым американцем, Всевышнему придется загубить слишком много народу. Пожалуй, такого удара моей карме не вынести никогда.

– Тебе надо срочно подготовиться! – наперебой заверещали бабы, осматривая меня. Я удивилась, поскольку в последнее время, по ощущениям, только и делала, что занималась собой. Я даже бегать не бросила, то есть ходить. Наоборот, прогулки под музыку очень помогали ставить мозги на место. Не то чтобы я похудела, поскольку голодовки я давно сменила на перекусы, но одевалась вполне аккуратно (главным образом ради Полянского) и красилась ежедневно. Что они имеют в виду?

– А то, – урезонила меня Лиля, опытная, как видно, в интимных делах. – Наверняка тебе предстоит раздеваться. И что ты покажешь? Ни эпиляции, ни загара, ни-че-го!

– Н-да, – отвернулись от нас в растерянности Римма и Анечка. Видимо, одна, в силу давно заплесневевшего замужества, а другая, в силу комплексов из-за лишнего веса, тоже не имели ни эпиляции, ни загара. Я удивилась, потому что никогда не считала эти элементы необходимыми и категорическими. Плохо, конечно, если на ногах кучерявятся березовые рощи, но, в целом, на мой взгляд, это не так критично. Вот отсутствие физического влечения не лечится никак, а подмышки побрить никогда не поздно.

– Американцы – народ привередливый, – заверила меня Селиванова тоном знатока из клуба «Что? Где? Когда?», – им подавай совершенство. Трепетную женскую душу в красиво упакованном, ухоженном русском теле. На меньшее они не согласны.

– Ну, ничего, – сбавила темп Римма. – Время у нас еще есть, все успеется.

– Конечно, – радостно кивнула я, но, как оказалось, поторопилась. Времени-то у меня и не оказалось. То есть, конечно, оно должно было быть, поскольку это действительно не так просто – прилететь из Вашингтона в Россию. Но оказалось, что Лайон – любитель сюрпризов. Он не писал мне о своих планах раньше «потому что ужасно боялся сглазить. Я поставил твою фотографию в рамку и смотрю на твое спокойное нежное лицо каждый вечер. Я так и вижу, как ты будешь встречать меня по вечерам дома, когда я буду возвращаться с работы. Мне так многое хочется тебе дать, что я сам пугаюсь своих чувств – ведь я никогда даже не видел тебя лично. Я давно хотел приехать в Россию, даже специально взял программу, связанную с Москвой. Но пока не уверился окончательно, решил не писать, не волновать тебя. Искренне твой Лайон!».

– Вот так, – развела руками Таня Дронова, когда в среду перевела это его письмо. Оказалось, что тот не стал волновать меня до такой степени, что уже имел на руках билет до Москвы на пятнадцатое октября. А поскольку сегодня было уже третье, времени на эпиляцию и загар осталось совсем мало. По-честному, даже времени толком впасть в ужас и панику у меня не осталось. На бешеных скоростях меня погнали в салон красоты, расположенный неподалеку от работы. Три дня я подвергалась разного рода пыткам. Результаты пилингов, солярия и масок отсматривали с пристрастием в туалете. На вскидку, результат был сомнительным и не стоил тех денег, которых стоил.

– Видимо, все-таки надо заниматься собой регулярно. Такие марш-броски результатов не дают, – вертела в руках мой подбородок Римма. Туалет уже надрывался изображать из себя косметический кабинет, но на войне как на войне. На выходные я отбыла домой с обещаниями качать пресс, делать огуречные маски и мазать тело увлажняющим кремом. Я чувствовала себя рабыней, которую готовят на продажу. Скоро будут осматривать зубы и проверять на отсутствие аномалий, а я буду стоять и делать вид, что мечтаю об этом больше всего на свете. Если бы я осмелилась сказать вслух, что вовсе не уверена в желании дефилировать перед этим «Искренне моим Лайоном» в голом виде, меня бы забили камнями. Поэтому я молчала. Все выходные из чувства протеста я лежала на диване и жевала бутерброды. В порядке исключения я мазалась кремом. После солярия кожа высохла и стала пожухлой, как осенний лист. Наверное, я в порыве энтузиазма переборщила с количеством минут на сеансе.

В понедельник, поскольку было уже восьмое октября и медлить дольше было преступлению подобно, я явилась на работу с твердым намерением найти скотину Полянского, потребовать объяснений и написать Лайону, что «конечно, буду рада познакомиться лично, но вовсе не намерена торопить события и форсировать отношения». Однако скотина Полянский нашелся сам. Я увидела его, как только вышла из лифта. Он стоял, такой же обычный, как и всегда, в проходе к нашему отделу и беседовал беседу с Селивановой. Беседу они беседовали весьма увлекательную, потому что по сторонам не оглядывались и друг от друга не отвлекались. Илья был одет в легкий спортивный трикотажный джемпер, что-то типа Nike, только сильно поюзанный и истертый, и в синие джинсы. Просто парень в просто джинсах, но я впервые обратила внимание, что он, пожалуй, единственный из всех известных мне мужчин, который ничего не пытается из себя изобразить. Ни через одежду, ни через поведение и манеры. Он единственный если стоял, то просто стоял, не задумываясь, походит ли на плейбоя. Если говорил, то просто говорил, не пытаясь выказать какой-то там ум, авторитет или исключительность. И сейчас он просто стоял в простой одежде рядом с нафуфыренной Селивановой и выглядел круче всех. На мой взгляд. Крутой парень, прикидывающийся простачком, крутой именно в этой своей фуфайке от Nike и джинсах. Или мне это все приглючилось, потому что я дико, страшно рада видеть его? Пусть даже и через полторы недели после нашего полета на луну. Я внутренне подтянулась, подобралась и с улыбкой направилась к нему. Он, как почувствовал, обернулся и наткнулся взглядом в мое сгоревшее в ультрафиолетовых лучах лицо. Но не улыбнулся. Совершенно не улыбнулся. Даже немного дернулся, если я ничего не попутала.

– Привет, – заизлучала радость и счастье я.

– Ага, – кивнул он. – Ну, я пойду, пожалуй.

– Куда, – растерялась я. Всего я ожидала, но не такого. Я перевела взгляд с него на Селиванову, потом обратно на него, потом у меня упало. Селиванова вызывающе улыбалась и активно делала вид «Я здесь совершенно не причем».

– Работать надо, – скучающе пояснил Полянский и направился к лифтам. Я сбросила оцепенение и бросилась за ним.

– Послушай, а тебе не кажется, что это не слишком красиво?! – шипела и кипела я.

– Что именно? – спокойно уточнил он, не сбавляя шаг.

– Сначала затащить девушку на башню и там целовать, потом пропасть на десять дней и явиться только затем, чтобы сказать при встрече «Я пойду, пожалуй?»

– Нет. Не кажется, – пожал плечами он. Я озверела. Даже предыдущая фраза, произнесенная вслух, стоила мне нескольких лет жизни. Какая сволочь!

– Что, черт возьми, происходит? – заорала я и дернула его за плечо. Он резко остановился и развернулся ко мне. Вдруг я обратила внимание, что он весь тоже кипит от бешенства. Что же ему такое наплела стерва Селиванова? Почему я, дура, не прихожу на работу вовремя?! Соблюла бы трудовое законодательство, Илья ничего не услышал бы про Вашингтон и про мои матримониальные планы. Кретинка!

– Ты и правда хочешь знать? – фыркнул он, аккуратно сняв мою безвольную кисть со своего плеча.

– Да, – кивнула я.

– Ну… Я встречаюсь с девушкой на башне, целуюсь с ней, утром мне приходится срочно лететь на переговоры в Берлин, а когда я возвращаюсь, выясняется, что девушка уже практически уезжает в Америку. Нашла себе принца получше!

– Я вовсе не собираюсь в Америку! – воскликнула я, думая, как именно я убью суку Селиванову.

– Да что ты? И почему же ты не сообщила об этом Лайону? И, кстати, зачем тогда ты так срочно поджаривалась в солярии? На тебе же просто следы ожогов! – добил меня он. Я онемела. А Илья Полянский оглядел меня проницательным анализирующим взором, подбил какой-то там внутренний баланс, скалькулировал неизвестные мне факты, потом кивнул чему-то там внутри себя и скрылся за блестящей сталью дверей лифта.

Я стояла посреди коридора, оглушенная и растерянная. Нелепая, глупая ошибка. Я и представить не могла себе, что он просто уехал куда-то на эту неделю. Но, почему он не позвонил? Ведь мог бы позвонить? А если не мог? Если номер забыл или просто слишком много работал? Или даже подумать не мог, что я за десять дней решусь кардинально изменить курс? Уехал в Берлин. Какая я дура, тут же побежала эпилироваться и загорать для другого. ДЛЯ ДРУГОГО. Да что бы я теперь ему не рассказала, на кого бы не свалила свои поступки – я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ходила в салон, на моей физиономии ДЕЙСТВИТЕЛЬНО следы трудов косметологов. И я никогда не смогу доказать, что это было просто так. Вряд ли в лексиконе Ильи Полянского найдется словосочетание «просто так». Потому что, в отличие от меня он просто так ничего не делает.

Часть 2. American dream

Глава 1. Отольются кошке мышкины слезки

Достоинство – единственное, что есть смысл хранить, когда профукала все остальное. Эту злободневную истину я освоила еще в детстве, лет в семь. Ожидался мой день рожденья, а поскольку в том году я впервые открыла гостеприимные двери школы и по этому поводу испытала самый настоящий стресс, родители решили порадовать меня по-настоящему. Стресс, главным образом, я испытала от неожиданно обрушившейся на меня правды. Меня же ведь очень бережно и аккуратно готовили к началу учебного процесса. Кормили сказками о том, что школа – это чудесное место, где с детьми весело играют в догонялки и лапту, а после уроков кормят пирогами. Я же в своих мечтах довела эти сказки до абсурда, решив, что уроки будут чем-то типа циркового аттракциона, где нам вдобавок еще разрешат лично погладить всех тигров, львов и медведей. Каково же было мое удивление, когда учительница молча забрала у меня огромный букет гладиолусов, провела в заставленный маленькими партами и стульчиками класс, где предложила сесть и замолчать на сорок пять минут.

– Сегодня мы проверим, кто из вас знает алфавит, – радостно объявила она и стала пытать нас со всем пристрастием Малюты Скуратова. Радости жизни, связанные с алфавитом, счетными палочками и рисованием достали меня еще в садике, так что я почувствовала себя преданной и беспардонно обманутой.

– Ну как? – с волнением поправила мне бантик мама, когда я вылетела на школьный двор.

– Что как? – насупилась я.

– Как прошел первый день? – рассерженно уточнила она.

– Пожалуй, неплохо, – прикинув, ответила я.

– Ну и слава Богу, – передохнула мама, которая, зная меня, видимо, хорошего не ждала. И правильно. Потому что я не закончила.

– Но одного раза вполне достаточно. Пожалуй, я больше туда не пойду, – глубокомысленно выдала я комментарий, ясно давая понять, что хорошенького помаленьку. Мама онемела. Весь вечер на семейном совете шепотом решали, как привить мне любовь к знаниям. Ничего лучше, чем заверить меня, что все будет хорошо и что когда-нибудь я все пойму и еще скажу им спасибо, они не придумали. На следующее утро меня, хныкающую и упирающуюся, снова сдали «учительнице первой моей». Я решила выяснить все обстоятельно и обратилась за консультацией к внушающей доверие огромной пожилой даме, которая работала уборщицей. На мой вопрос «Доколе?» она вздохнула, отставила на минуту швабру и обстоятельно объяснила мне, что, во-первых, ходить или не ходить в школу – вопрос даже не риторический. Ходить придется. Сколько? Как минимум, лет восемь, но если я хочу попасть в институт, то все десять. Что такое институт? Примерно то же самое, что и школа, только еще хуже. Во-вторых, ученье – свет, а неученье – тьма, чему она сама лучший пример. А в-третьих, жизнь вообще несправедливая штука. В прострации я вернулась в класс и просидела там до конца занятий. Десять лет! Наверное, такое же чувство испытывает подсудимый, выслушивая приговор в зале суда.

– Как вы могли? – с болью в голосе спросила я папу, когда тот с опаской встретил меня у школы. – Десять лет, это же невозможно.

– Все не так страшно, – попытался отмахнуться папа. Но я впала в самую настоящую депрессию, то есть категорически отказалась пить полезный кефир на ночь и не скакала по кроватям. Это было совершенно на меня не похоже. Мне стали измерять температуру и осматривать язык. Они были пугающе нормальными.

– Дело плохо, – вздохнула мама.

– Может, пройдет само? – цинично предположил папа, на что я еще пуще принялась смотреть в потолок застывшим взглядом, потому что скоро был мой День Рождения. Я посчитала, что имею право на День Рождения рассчитывать на действительно ценный подарок. Мою израненную душу устроила бы кукла размером с моего младшего брата, особенно если она будет облачена в настоящее платье принцессы. Я тонко сообщила об этом матери. Когда она пила в кухне чай, я встала посреди коридора и громко сказала в потолок:

– Господи, сделай так, чтобы на именины мне подарили большую куклу в прекрасном платье. Иначе мне и жить незачем!

– Нельзя оставить ребенка в таком состоянии, – отрезала мама и подняла на уши всю свою политическую элиту. В результате двадцать пятого сентября я сидела в кровати почти до самого обеда и с замиранием сердца любовалась на метровую куклу «Лялю», комфортно расположившуюся в коробке с прозрачной стенкой. Платье, в котором она была одета, потрясло бы любое воображение. Мне даже во сне не снилось одеть что-то подобное на себя. Темно-синий, цвета южного неба под вечер, шелк был расшит серебряными звездами. Кружево струилось от воротника к рукавам, от пояска к оборкам юбки. Золотоволосое чудо в сказочном облачении. Ради такого я была готова ходить в школу еще лет двадцать. По-крайней мере, в тот день точно была готова.

– Ты счастлива? – спросила меня мама, утирая слезу. То ли это была слеза умиления, то ли она подсчитала, во что ей обошлась кукляшка.

– Очень, – кивнула я и погрузилась в нирвану. Дрожащими руками я вытаскивала ЕЕ из коробки и тут же, пугаясь, клала обратно. Я ставила ее перед собой за столом и глотала еду, не разбирая вкуса. Смотрела только на НЕЕ. Наконец, часам к трем, я осмелела и начала ее теребить и интересоваться, что там у нее под платьем. Оказалось, что трусики, маечка и носочки. Полнейший восторг.

Кошмар подкрался незаметно. Я, как заботливая королева-мать, кормила свою принцессу обедом из разведенной в кипятке гуаши коричневого, под цвет жареных баклажан, оттенка.

– Катюша! Ты что там делаешь? – проорала из коридора мама в целях проверки связи.

– Играю, – отрапортовала я, но не рассчитала, дернула рукой и пролила миску прямо на платье принцессы. Наверное, именно в тот момент я впервые прочувствовала, что такое – выброс адреналина в кровь. Она, натурально, забурлила. Я осела на пол перед куклой и пыталась осознать всю глубину падения. Кружево и звезды неоспоримо покоричневели.

– Только бы не увидела мама, – прошептала я и стала сдирать с куклы платье. Немедленно постирать! Все будет хорошо! Я прокралась в ванну и побарахтала драгоценность в тазике. Кое-как отжатое платье требовалось просушить. Возможно, если бы я хоть на секунду включила думалку и посоветовалась бы хоть с кем-то, все было бы не так плохо. Но думать вредно, поэтому я по-тихому стащила из стенного шкафа утюг и воткнула его в сеть. Просушка красивого платья, состоящего из стопроцентного полиэстера, утюгом закончилась трагически. Подошва утюга оплавила кружево воротника, прожгла дыру на грудке и скукожила до состояния пластмассы часть юбки. Честно говоря, я его еле-еле отлепила. В комнате серьезно завоняло жженым полиэтиленом.

– Что же делать? – окончательно впала в панику я.

– Ух ты! Это ты чего сделала? – с восторгом оглядывая последствия ЧП, спросил Ромка. Я обернулась к нему так резко, что чуть не вывернула шею. Плотоядный блеск его глаз подтвердил мои худшие опасения. Сдаст меня, фашистский прихвостень, и не постесняется. Вероятно, экстремальная ситуация взбодрила мой апатичный мозг. Он лихорадочно заработал и выдал ответ: пора воспользоваться маминым уроком номер один. Пора хранить достоинство.

– Я переделываю платье. Оно было неправильным, – отрезала я. – Выйди вон, еще не время.

– А, ну-ну, – с недоверием скрылся он. Я огляделась по сторонам, нашла ножницы и, давясь слезами, приступила. Отрезала и выкинула кружевной воротник. На место дыры я прицепила булавкой какой-то дурацкий цветочек, а юбку кое-как склеила и закрепила нитками, забрав в складку пластмассовый след.

– Так гораздо лучше, – заставляла я себя повторять, не обращая внимания на охреневшее лицо мамы. Папа, осмотрев остатки былой роскоши, заявил, что водка остыла уже достаточно, и предпочел заанестезироваться. Мне такое счастье было не дано.

– Ты уверена, дочка, что так лучше? – робко уточняла мама, на что мне пришлось весь вечер делать вид, что от такого «эксклюзива» мне страсть как получшело. Надо ли говорить, что двадцать шестого числа я посадила куклу на шкаф и постаралась забыть о ее существовании.

Достоинство! Вот что зазвучало в моей голове, как только до боли притягательная фигура Полянского скрылась за створками лифта. Когда я повернула голову в сторону своего отдела и увидела заинтересованные беспардонные глаза Селивановой, то почувствовала дежавю. Надо сделать так, будто именно того, что произошло, я как раз и желала больше всего. Всю жизнь мечтала. Пусть даже никто не поверит, но чтоб ни одного вопроса, ни одного упрека. Ни единого слова сочувствия, от которого я разревусь и потеку грязевым ручьем по стенам родного учреждения. Улыбочку! Вас снимают скрытой камерой.

– Слава Богу, хоть с Полянским все выяснили, – с облегчением выдала я Селивановой, пытаясь понять, слышала ли, могла ли она услышать подлинный текст диалога.

– А что он хотел? – удивленно спросила она. Ее недоумение меня успокоило. Нет. Не слышала. Только строила предположения по выражениям лиц.

– Да, мы же с ним ведь все-таки… Ну, теперь он хоть понял, что я – не его вариант, – неслась я.

– А что, он что-нибудь тебе предлагал? – с недоверием уточнила эта стерва.

– Я не стала дожидаться предложений. Мало ли, кто с кем поцеловался по-пьяни. Мне теперь надо думать о серьезных вещах, – тут я почувствовала предел и бросилась к рабочему столу. У меня в нижнем ящике, под стопкой журналов «Лиза. Отдохни!», пылилась должностная инструкция, которую мне когда-то поручили вбить в компьютер, да так и забыли потребовать результат. Я достала ее и принялась молотить по клавишам с яростью, на которую только была способна.

– С тобой все в порядке? – спросила Таня Дронова. Видимо, я все-таки не до конца контролировала выражение лица.

– Не очень. По-моему, у меня температура, – проронила я. Дальше я принялась совершенно искренне постанывать, прикладывать руку ко лбу и закрывать слезящиеся глаза.

– Можешь допечатать завтра, – забеспокоился Виктор Олегович, который некоторое время с удивлением разглядывал инструкцию. Похоже, он ее не опознал.

– Я пойду? – не стала капризничать я.

– Иди-иди, – ласково кивнул он, осторожно дыша в противоположную от меня сторону. Видимо, он решил, что я подцепила очень птичий грипп. Я в полубессознательном состоянии выбралась из здания, добрела до ближайшего кафе, зашла туда, заказала дрожащим голосом чай и разревелась. Не очень прилично, конечно, хлюпать отнюдь не киношным носом и вытирать слезы с покрывшихся красными пятнами щек, но на приличия мне было наплевать. Почему это ОН моментально поверил всему, что наболтала про меня Селиванова? Сволочь! Сам не звонил, пропал, а теперь не удосужился даже послушать моего мнения. Да я сама с ТАКИМ не желаю больше иметь ничего общего!

– Но ведь именно в этом и проблема, что Селиванова наболтала ему про тебя правду, – тихо укорял меня внутренний голос. – Она же и не знает, что ты ни в какую Америку не стремишься.

– А все равно! – обиженным ослом упивалась своей обидой я. – Сам дурак, мог бы спросить. И вообще…

– Что вообще? Неужели ты готова наделать очередную кучу глупостей, только чтобы избежать любых маломальских проблем?

– А вот и не глупостей, – отрезала я и включила глухаря. Не знаю, хорошо это или плохо, но всю жизнь я ощущала внутри себя наличие некоего предохранителя, который в экстремальных условиях отрубал мою способность к логическому анализу своего поведения. Я просто отключалась и начинала вести себя подобно некоему папоротнику, который просто растет в лесу. Ни по ком не страдает, никого не любит. Просто растет. Именно этим я и решила заняться. Поскольку на работе меня ждали разборки, к которым я не была готова, а также, главным образом, разборки, которые меня НЕ ждали, как бы я к ним не готовилась, я решила использовать богатые возможности стресса до конца. Я слегла всерьез.

– Тридцать восемь и семь, – не без удовольствия отметила я показания термометра к утру. – Надо вызвать врача.

– Я вызову, – с беспокойством, которое насмешило меня, пообещал Ромка. Внутри я ощущала себя мошенником, которого вот-вот поймают с поличным, но, как ни странно, даже врач не стала поднимать меня и мои личные стенания на смех. Наоборот, она оценила высоту ртутного столбика, отметила мои слезящиеся покрасневшие глаза и даже что-то нашла нездоровое в том, как я дышу.

– Больничный режим, однозначно. Покажетесь в следующую среду, – ободрила меня она. Краешком сознания я порадовалась свободе и ненужности ходить на работу, после чего повернулась лицом к стене и снова заделалась папоротником. Я пересчитала все цветочки на правой половине обоев, затем перешла на левую и уснула. Почему-то никогда мне не хватало сил досчитать все цветки до конца. Лучшее снотворное срабатывало без промаха.

Однако не получается спать вечно, если все-таки теоретически ты еще жива, поэтому где-то к пятнице я прочухалась, скинула с себя папоротникообразное состояние и приняла вертикальное положение. Чисто из интереса, что из этого выйдет.

– Может, тебе еще полежать? – взволнованно уточнил Ромик. – А то ты просто-таки прозрачная, натурально приведение.

– Да что ты? Как Карлсон? – с недоверием дошаталась до зеркала я. Оттуда, из Зазеркалья на меня глядело бледнолицее существо в огромной ночной рубашке, фиолетовые круги под глазами и оскалившиеся губы придавали существу окончательно инопланетный вид. Я подумала, что в таком жалостном виде меня бы пожалел даже Полянский, если бы имел возможность посмотреть. А может, ему фотографию выслать? И с обратной стороны попросить прощения на случай моей скорой смерти. Что-то типа «Я знаю, как мало значу в твоей жизни теперь, но прошу всего лишь прощения. Если мне суждено умереть, знай – я не предавала тебя, я любила тебя всем сердцем! Всем моим разбитым сердцем! Искренне твоя навеки Катя Баркова». И фотка с потерянным выражением лица. Бледного, почти прозрачного лица.

– Блеск! – не удержавшись от всего великолепия мечты, высказалась вслух я.

– Ты о чем? – озадаченно смотрел на меня братец. Я оглядела его с ног до головы и помрачнела.

– Вот скажи, если бы из-за тебя девушка почти умерла, ты бы ее простил? – решила сделать что-то типа тест-драйва я.

– За что? – деловито уточнил он.

– За… предполагаемую измену, – подбавила данных я.

– Предполагаемую или реальную? – не отставал он.

– Ну, предполагаемую. Хотя вполне реальную, – усложнила задачу я. Ромка задумался, почесал репу и ответил:

– Ну его, на фиг. Один раз смогла, значит и второй раз налево пойдет. Нехай помирает, раз такая дура. Тем более, когда «почти» помирают, то это всегда проходит.

– Сам ты дурак последний, – взвилась я, ясно давая понять, что Ромик, как всегда, выбрал неправильный вариант ответа. Пусть и честный, но неправильный. Гад. И Полянский в таком случае тоже гад первостатейный. И на примирение мне нечего рассчитывать, так что осталось мне только действительно лечь и помереть. Но… Что-то как-то неохота. В другой раз. А пока остались у меня в жизни какие-никакие незавершенные дела. Например, отомстить этой сволочи Полянскому за его тупой мужской шовинизм. Подумаешь, увидел загорелую девушку. Эка невидаль! Мог бы и … Так, стоп. Это я уже говорила. Тогда надо мстить Селивановой. Хоть и не слишком понятно, за что, но зато приятно. И дело это пойдет только на пользу моей карме.

После такой мозговой активности измотанный организм потребовал душевного отдыха, который я себе организовала в виде Полинки, которая всю субботу с готовностью поливала мужской род грязью и подогревала мне, болящей, глинтвейн. В воскресенье я мазала уже отошедшую от мук красоты морду лица сметаной и увлажняющими кремами, а внутрь себя запихивала полезную овсянку с вареньем. Радость жизни возвращалась ко мне практически бегом. К вечеру понедельника я была настолько довольна неожиданно обломившимся мне отпуском, что была готова, во-первых, вообще навсегда отказаться от мужчин. Во-вторых, я в который раз убедилась, что женщины, в большинстве своем (не считая Селивановой) гораздо лучше, умнее и мудрее мужчин. В-третьих, подумала, что работа не волк, в лес не убежит, а посему надо как-то к среде стереть с лица это довольное лоснящееся выражение, а то тетя-доктор меня пошлет… Просто пошлет. На работу. Что, в-пятых, однозначно не может быть выражением космической справедливости. Потому как по справедливости я имею право еще на недельку безделья.

– Надо вечером пить холодное молоко. Можно раскашляться, – вошел в мое положение Ромка. Что-что, а работу он ненавидел также как и я. Однако космическая справедливость в который раз показала мне, кто в доме хозяин, и сделала все по-своему. Не желая, видимо, допустить моего падения в пропасть лесбиянства и мужененавистничества, она организовала мне мужчину с доставкой на дом. Прямо в понедельник вечером. Пятнадцатого октября. Ромик, как всегда, куда-то собирался, потому что было уже довольно поздно, за окном стемнело. Самое время вампирам вылезать из своих углов. Поэтому он был сосредоточен и зол. Когда в дверь позвонили в сто тридцать пятый раз, он заорал.

– ЗВОНЯТ, ТВОЮ МАТЬ! КАТЬКА! ТВОЮ МАТЬ!

– У меня та же мать, что и твоя мать! – спокойно отреагировала я. А меня не возьмешь на такой дешевый понт. Пришлось Ромику бросать свои поиски дисков, правильных джинсов, тусовочных «кенгурух» и прочего кошмара, в котором он посещал ночные бдения вампиров и шлепать в прихожую. Я расслабленно уставилась на голубой экран. В прихожей было тихо. Потом я услышала взволнованный голос Ромки, который вежливо (Вежливо!!!) предлагал кому-то пройти на кухню и испить кофейку.

– Кто там? – тихо спросила я у него, когда он материализовался на моем пороге с помертвевшим лицом. – Налоговая? Или ОВД? В чем тебя обвиняют?

– Это к тебе, – выдавил он. – Кажется, Лайон.

– Кто? – подпрыгнула на кровати я.

– Лайон! Пьет кофе на нашей кухне. Ты что, и правда решила эмигрировать? – потрясался он. Я задумалась. Как это я умудрилась забыть про его приезд? Ладно, у меня есть железобетонное объяснение, я болела.

– Только откуда у нас кофе? – на всякий случай уточнила я, потому что последнюю ложку Нескафе я уничтожила еще в воскресенье.

– Я налил. Из банки в шкафчике, – как ни в чем не бывало пожал плечами он. Я взвилась и стала лихорадочно одевать на себя что-то более приличное, нежели необъятная ночнушка третьей свежести.

– Как ты мог! – параллельно шипела я на брата. – Неужели же не видел, что это вовсе и не кофе.

– А что? – удивился он. Действительно, если в банке из-под кофе лежит порошок темного цвета, зачем о нем думать, кофе он или не кофе. А ведь это был слабительный коктейль для похудания. Что-то типа Гербалайф, только нашего, бронебойного российского производства. Продукт Римкиного беспокойства о моей фигуре.

– Здравствуй, Лайон. НЕ ПЕЙ! – выдохнула я, не успев даже принять соответствующий вид. Только и смогла, что ведьмой влететь на кухню и остолбенеть перед совершенно иностранного вида худощавым мужиком. Он выглядел устало, но с интересом оглядел меня с ног до головы. Ничего особенно утешительного он там не увидел, поскольку я действительно нацепила что Бог послал, паникуя из-за его здоровья и благополучия.

– Are you all right? – спросил меня он, пытаясь как-то объяснить себе мои разные тапки. Один из плюшевого мишки, другой из плюшевого зайца. Я люблю плюшевые тапки, но вечно их путаю и теряю. Не считаю это недостатком! Я вынула у него из рук чашечку и аккуратно посмотрела внутрь. Вот черт, так и есть. Половину выпил. Нет в жизни счастья. Этот коктейльчик настолько бронебойный, что я, попробовав один раз, оставила его жить в шкафчике до лучших времен. Терять вес такой ценой я не была согласна.

– Я олл райт, – кивнула я и стала лихорадочно думать, что делать с американцем, которого мой братец напоил слабительным. Я ткнула в кружку. – Зачем ты это пил?

– I think it was cafe! – проявил неожиданное понимание русской речи он. Его глаза выражали недоумение. Кстати о глазах. В панике я не успела его как следует разглядеть, а ведь между тем поглядеть было на что. Если бы я повнимательнее разглядывала в свое время его фотографии, я, может быть, и вовсе не влюблялась бы в Полянского. Лайон представлял из себя удивительно классического, высокого и стройного красавца, шатена с чуть вьющимися волосами, идеально выбритым лицом и большими зелеными глазами. Просто-таки библейский красавец с этническими еврейскими чертами, но без огромного носа.

– Это не кофе, – пояснила свои неадекватные действия активным болтанием головы вправо-влево я. И предложила ему чай. Конечно, чай тоже нельзя было назвать идеальным, так как я даже не помнила, когда его заварили. Но он хотя бы не был слабительным.

– Can I drink it? Really? Are you sure? – он с недоверием осматривал напиток. Я с недоверием осматривала его. Интересно, что мне с ним теперь делать? Неожиданно мою притворно-больную голову посетила гениальная мысль. Вот он – ответ на все мои молитвы! Надо каким-нибудь образом приволочь его на работу, чтобы все (особенно Селиванова) увидели мой триумф. Только надо сделать так, чтобы он реально был дико влюбленным в меня иностранцем, бросающим к моим ногам весь мир.

– Пей-пей. Не бойся, – кивнула я, прикидывая, что именно надо сделать в первую очередь. Ведь не исключено, что когда Полянский (эта сволочь Полянский) узнает про нас с Лайоном, ему будет больно. Откуда он узнает? Ну, уж это как-нибудь организуется. Главное, побыстрее организовать нашу с Лайоном любовь. Лавер.

– I very glad to see you. I need you will be beauty, but you queen! – затарахтел он. Я разобрала в его словах какие-то ужасающе банальные комплименты, но языковой барьер встал передо мной во всей своей красе. Просто какая-то китайская стена. Ага, надо найти разговорник!

– How is your flight? – выдавила я из себя знакомую фразу и бросилась за литературой.

Впрочем, оказалось, что не так страшен черт, как его малюют. При желании и наличии словаря можно объясниться даже с эскимосом, не то что с человеком, который больше интересуется твоей внешностью, нежели лексиконом. Через пару часов мы с Лайоном мило щебетали на моей кухне и дощебетались до того, что ему лучше сегодня остаться ночевать у меня (на диване в кухне, конечно), а завтра я покажу ему Москву. Поскольку я не стала гнать его на улицу и оказалась достаточно похожа на высланную ему в свое время Риммой фотографию, Лайон был незамысловато счастлив. Его поездка в Россию вполне совпала с ожиданиями, хотя акклиматизация и смена часовых поясов далась ему «неожиданно» тяжело. Он приходил в себя всю ночь, практически не слезая с нашего унитаза, отчего я испытывала определенные муки совести.

– По крайней мере, он не станет подавать на нас в суд! – глубокомысленно хихикал Ромка. – Индивидуальная непереносимость местной воды.

– Сейчас я устрою тебе индивидуальную непереносимость местной сестры! – попыталась побить родственника веником я. Лайон, усталый и умиленный, наслаждался русским темпераментом и колоритом, пока, часам к десяти утра не уснул, наконец, тяжелым, неглубоким сном. Я обрадовалась, что его «акклиматизация» более-менее завершилась и у меня появилась возможность подумать. А подумать, наконец, мне надо было всерьез. Допустить промашку в акции мести «за все то зло» я не могла.

Глава 2. Заигрались детки, оказались в клетке

Издревле люди в поисках безопасности изобретали все более и более надежные стены. Крепостные рвы, мосты на огромных цепях, бешеные злые псы, кусающие всех по ночам. Со временем историки пришли к небанальному выводу, что крепостная защита – самая неэффективная. Как, почему – неизвестно, но со временем, при определенном желании и упорстве завоевывались любые крепости. Если не помогали штурмы, завоеватели шли на хитрости. Когда и они разбивались о каменные неприступные стены – оставалась длительная изматывающая осада. Достоверно известно, что длительных голодовок в каменном мешке, выстроенном своими руками, не выдерживал никто. Как минимум, съедали всех крыс и собак, что нарушало экологическое равновесие и приводило к катастрофам, как максимум, какая-нибудь измученная отсутствием пряников красавица (обычно дочь князя или графа) по-тихому открывала городские ворота и отдавала свое трепетное тело на милость победителя. Варвары обновляли генофонд вычурной аристократии молодой горячей кровью, так и происходила эволюция. Сейчас я странным образом ощущала крепостью саму себя. Я смотрела на Москву, открывая ее самые красивые уголки Лайону, и меня не покидало ощущение чего-то удивительного, непостижимого. Я стою рядом с завоевателем нового тысячелетия, представителем расы, считающей свою страну уникальной цитаделью, а себя правителями земли, вершителями судеб. Лайон – вершитель судеб человечества работал в какой-то компьютерной компании и устанавливал, отлаживал и чинил какие-то бесконечные сети. Если бы он чем-то подобным занимался у нас в стране, вряд ли его сочли интересным кандидатом в мужья, но его мягкий английский открывал перед ним любые двери. В-принципе, именно так перед ним пала и моя дверь. Весь вторник я провела, катая Лайона Виллера (как выяснилось) по Тверской и Неглинной. Мы осмотрели Кремль, прогулялись по Старому Арбату, поглазели на чудеса Манежной площади.

– И в вас есть красивый мест! – с изумлением высказался Лайон на ломаном русском, коверкая слова согласно инструкциям разговорника.

– Очень даже много, – почти обиделась я. Но Лайон попросил отвести его «в какая-то рестаран, плиз. Угощать милый Екатерина», поэтому я резко сменила гнев на милость и доставила его в уютный суши-бар, что называется, в лучшем виде.

– Любишь суши? – одобрительно кивнул Лайон. Я пожала плечами. Я реально люблю все подряд, но сейчас мне просто важно было найти реальный контакт с этим буржуазным пережитком. Ведь завтра среда, а это значит, что я пойду к врачу, который оглядит мое излучающее здоровье лицо и прикроет весь этот праздник. В четверг я буду вынуждена посмотреть в глаза сослуживцев, которые, наверное, уже рвут и мечут в ожидании объяснений. Моя осада будет столь кровопролитной, что я, скорее всего, сдамся прямо сразу и выболтаю все. Вот только вопрос, что именно все.

– Я встретилась с Лайоном и у нас любовь, – это был первый вариант, но для него мы с Лайоном были еще недостаточно близки. Для этого хорошо бы уже демонстрировать поцелуи и объятья, а американец, явно задавленный тамошним феминизмом, пока боится даже открыто смотреть на меня.

– Лайон – очень интересный человек. Не чета нашим русским идиотам. Вчера, когда мы с ним сидели в… – тоже вариант, потому что есть намек на потенциальные отношения. Поэтому мне было в целом все равно, где сидеть.

– Полянский и правда ничего не понимает в женщинах. Как он мог упустить такую?! – из уст кого-нибудь независимого, а лучше всего из уст Селивановой – вот мечта, которая незримо мерцает в небе. Ориентир, типа Полярной звезды, единственная надежда моряка. Он еще пожалеет!

– Катья, ты так… хорошо! Я нравиться? Лично? – я ценила его попытки говорить по-русски, но, если честно, он мне не очень-то «нравиться. Лично». Да, красив, да, хорош. При всех прочих равных вариантах я должна была бы прыгать от счастья, но почему-то не хотелось. Однако было не до привередливости.

– Очень! Расскажи о себе еще. Почему такой мужчина до сих пор одинок и ищет свою судьбу в России, – излучала восторги я. Лайон вполне мне верил, если судить по его возбужденному и лихорадочному поведению.

– Я не искать. Я найти, – уверил он меня и вдруг встал, чтобы пристально посмотреть мне в глаза. Я невольно поднялась вслед за ним, не выпуская бокала из рук. – Это ты!

– Как романтично, – поперхнулась вином я. Интересно, как он может так быстро все понять? Хотя о чем это я? Мы с ним знакомы целую кучу времени. Я написала ему уйму трепетных и серьезных писем. Еще бы, ведь мне помогал с этим Илья Полянский! Эх, сейчас расплачусь!

– Do you love me? – потрясенно смотрел на мои слезы Лайон. Мысль, что я плачу из-за него, явно порадовала его.

– Yes! – только и смогла выдохнуть я. А что мне оставалось? Я еще могла бы что-то объяснить русскому мужчине, хотя после этого он развернулся и бросил бы меня прямо в ресторане. А как договориться с человеком, который выбирает слова из арсенала «Сто фраз для общения в России».

– I’m happy! – выдохнул он. Внезапно он схватил мою ладонь в свою и принялся ее нежно теребить. Я переминалась с ноги на ногу. Он истолковал это как томление. Его пальцы были тонкими и холодными, хотя при этом оставались чуть влажными. Не приведи Господи, сейчас придется целоваться.

– Я тоже, – прошептала я и плюхнулась на стул. Кажется, мир перевернулся. Когда я честно желаю отдать мужчине все, он только и делает, как приглядывается к моему загару и ищет подвох, а когда я просто закашливаюсь перед посторонним человеком, он готов принимать это за самые искренние проявления чувств. Парадокс. Ну, да нам только на руку.

К четвергу наши с Лайоном отношения уже вполне тянули на близкие, доверительные. Он уехал для разнообразия поработать над установкой каких-то программ на каких-то фирмах с безликими англоязычными названиями. Я передохнула спокойно и отправилась предъявлять себя в Премьер-Медиа. К Полянскому. К Селивановой. Орудия, к бою.

– Как ты себя чувствуешь? – взволнованно осмотрела меня Римма. – Я звонила, но Ромка не дал с тобой поговорить. Просто собака Баскервилей.

– Ага. Баскервильская сука. В смысле, порвет любого, – зло, не смотря на ее сочувственный вид, бросила я. Не смогла удержаться. Как только увидела Римкино лицо, сразу вспомнила, как она гнала меня в этот злосчастный салон красоты.

– Я что-то не пойму. А твой америкос-то приехал или как? – с вызовом подошла к моему столу Селиванова. Я надела на лицо приветливую, радужную физиономию.

– Сашенька! Рада тебя видеть. Ну, конечно приехал. А я вам не говорила? Странно. Совсем все из головы выпадает!

– Отчего бы? – раздосадовано протянула та.

– Ну, так приходится напрягать мозги, чтобы говорить по-английски, просто сил нет, – искренне, почти не кривя душой, объяснила я. – Хорошо, хоть, что мы с ним часто молчим.

– Какая многозначительность! – мечтательно и с пониманием кивнула Лиля. Она тоже была не прочь толково помолчать с кем-то подходящим пару часов.

– Ну да ладно. Надо и работой заняться! – отстранилась от дальнейших расспросов я. Народная мудрость учит, что лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Что-то в этом роде я и организовывала для офисных дам.

– Пойдешь обедать? – испробовала последнее средство для морального давления Саша Селиванова.

– Нет, – легко перебирая бумажки, отмахнулась я.

– Что так? – с некоторой игривостью интимно пробасила она.

– Надо беречь фигуру. Мало ли куда меня занесет, – я демонстративно подтянула грудь вверх и прошла к рабочему столу. Нельзя сказать, чтобы я вправду собралась худеть, но даже самый минимальный шанс столкнуться без свидетелей с Ильей приводил меня в состояние шока и потери аппетита.

– Всегда бы так! – бегал вокруг меня с дико довольным видом Виктор Олегович. Мое трудолюбие потрясло его воображение. Я напечатала инструкцию и развесила ее на стенах, я составила статистический отчет о количестве звонков, который был очень нужен отделу по привлечению клиентов уже много лет. Я даже умудрилась переделать журнал дежурств по отделу, за что на меня посмотрели волком все сотрудницы. Пока в этом журнале была путаница, размер и очередность тупой вечерне-утренней вахты определялась товарно-денежными факторами, а теперь график четко закреплял эти почетные обязанности за всеми по порядку. Кроме меня. А секретарям и не положено. Я бы и еще каких-нибудь гадостей натворила, если бы за мной не приехал Лайон. Он вышел из лифта и сразу привлек к себе всеобщее внимание. Долговязый, в футболке, джинсах и твидовом пиджаке, с немного неправильным, нерусским строением подбородка, сразу выдающим в нем иностранца, он был неуловимо привлекательным в своей мнимой беспомощности.

– Hello! Can I find Ekaterina Barkova? My name is Lion, – сказал мой лев Лайон, хотя все и так поняли, кто перед ними. Его фотографии в свое время тщательно изучили все в нашем отделе. Все, кроме меня, потому что я в тот момент изучала живого Полянского.

– Катя, за тобой пришли! – фальшиво взвизгнула Анечка и принялась пялиться на Лайона. Я немного подержала паузу, делая вид, что перекладываю бумажки, а потом повернулась к нему. Он подошел прямо к моему столу, а я так нежно ему улыбнулась, что он сначала даже немного растерялся от такой бурной радости с моей стороны. Но потом, вспомнив, как видно, мои слезы умиления и любви, расслабился, улыбнулся, буркнул утробно «you are pleasure! May I kiss you?» и чмокнул куда-то в область лица.

– Вау! – на американский манер прокомментировали происходящее все. Селиванова с холодным от бешенства лицом смотрела на нашу нежную воркотню.

– Мои поздравления, – проговорил кто-то из-за спины. Я обернулась. Сердце немного ухнуло вниз, потому что это был Полянский собственной персоной. Полянский с лицом такого же оттенка, что и у Селивановой. Не сомневаюсь, что именно она его и предупредила.

– Спасибо, очень приятно! – я заставила себя сказать банальность равнодушным, немного мечтательным тоном. Затем широко улыбнулась и отчалила в обнимку с моим импортным чудом в перьях, наслаждаться полной, безоговорочной победой над всеми своими врагами. Врагами, ради которых еще недавно я была готова переворачивать горы. Только вот почему-то они у меня забыли спросить. Лайон собственническим жестом обхватил мою талию, вывел меня на улицу и посадил в такси.

– I want you, – прошептал он мне на ухо. Я настолько далеко ушла в свои мысли, что почти забыла, что сижу рядом с ним. Вот он, мой труднодоступный и престижный главный приз. Зачем гоняться за неведомой птицей, которая в любой момент разобьет мне сердце? Есть человек, который мне симпатичен (будем считать, что это так и есть. А что? Ведь не противен же!) и которому симпатична я. Даже больше. Что там насчет I want you?

– What are you think about it? – взволнованно и вопросительно заглянул мне в глаза он. Почему бы и нет, подумалось мне. Раз уж Полянский покрыт равнодушным презрением как ледовой коркой, чего мне экономить? Кого ждать?

– I think it is very good, – кивнула я, пытаясь сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас. В конце концов, рядом со мной взрослый мужчина, которому хочется увезти меня на край света в качестве своей жены. Край света – это именно то, чего мне сейчас так не хватает.

Как-то раз я познакомилась с одним мальчишкой. Это было в институте, на первом курсе. Его звали Алексеем. Кажется. Он был смешным, веселым, кормил меня шоколадками и рассказывал о деревенском доме, в котором он вырос вместе со своей бабушкой. От его рассказов веяло незатейливыми домашними радостями, этаким простором полей, свободой человека, который может гулять по лесу в любой момент времени, сколько пожелает, что мне, городской жительнице до мозга костей, казалось невероятным. Таким же невероятным, как и то, что моя мама, всю жизнь искавшая комфорта и удобств, проводит теперь свою старость, копаясь в грядках. Так вот. Алексей (кажется) стал склонять меня к половым взаимоотношениям (по выражению моей мамочки), к чему я, в целом, относилась положительно, но со страхом. В школе, когда мои одноклассницы, одна за другой, лопались, как воздушные шарики, я панически боялась мамы и блюла себя. Когда большое осиное гнездо под названием десятый «Б» разлетелось кто куда, я, наконец, позволила себе расслабиться. Поэтому любое предложение любви представляло для меня интерес хотя бы в чисто познавательных целях. Алексей, пепельный блондин довольно привлекательной наружности был обладателем койки в общежитии нашего института, что давало широкие возможности для постижения гармонии мира и предназначения женщины. И все бы было неплохо, даже не смотря на то, что я довольно спокойна к такого рода пепельной красоте, если бы не одно «но». Собственно говоря, это даже не «но». Мне действительно было хорошо с Алексеем в те несколько раз, за которые я поняла, что пружинные кровати мешают любви даже больше чем презервативы, а вопросы «сделал ли ты реферат по истории?» в самый неподходящий момент могут довести до белого каления кого хочешь. Мне было хорошо настолько, насколько любая женщина чувствует себя обязанной чувствовать себя хорошо с мужчиной, с которым она сочла возможным соединиться телами. Но у него были холодные мокрые пальцы. Вот это и была та деталь, которую я пронесла через года. Я не запомнила ничего про его лицо, кроме того, что оно было симпатичным и обрамлялось прядями пепельных волос. Я не помню, испытывала ли я к нему какие-то настоящие чувства, хоть на пять минут. Но его холодные мокрые пальцы я так и не забыла.

– Дорогая, тебе хорошо? (Darling, are you happy?), – спросил меня Лайон, глядя на мое вспотевшее от жары и волнения лицо, когда я судорожно пыталась убедить себя, что мне было именно это и нужно.

– Да, конечно, – ответила я, но сама пыталась сбросить с себя это воспоминание о холодных мокрых пальцах, которыми меня он меня обнимал. Все, что угодно я была готова принять в нем. Он был мягким, приятным, даже несколько робким человеком, который умудрился дожить до сорока двух лет и все равно поверить в любовь по переписке. Многое в нем импонировало, но Боже, его пальцы! Если это продлится дольше тех трех месяцев, на которые он приехал в Россию, я буду просить его греть их под горячей водой. Или спать в перчатках.

– Are you wanted to sleep?

– Угу, – кивнула я и закрыла глаза. Итак, я – женщина, которая встречается с Американцем. Завидуйте, бабы, всем скопом. А то я не буду понимать, на черта мне все это сдалось.

Время – весьма субъективный объект изучения. Как оно течет? Быстро? Когда я в школе прогуливала урок географии, оно летело вслед за мной, вприпрыжку и все равно не поспевало. Так я быстро летела вперед. А когда мне пришлось проходить делопроизводство, время замедлило свой бег и поволоклось со скоростью гужевой повозки. Лекции о правильности инструкций по формированию папок в отделах кадров государственных предприятий лились в мои уши, как плавленый свинец. Обжигающие, тягучие, навсегда лишающие слуха… Невероятно медленный предмет! Два месяца моей жизни, пока Лайон Виллер настраивал в Москве какие-то сети, шли размеренно. Ни шатко – ни валко. Я чувствовала себя лошадью, которую взнуздали и ведут на конюшню. Ласково, с любовью поглаживая по холке. Но, даже любуясь красотой кобылы, кто поинтересуется ее мнением?

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Америку, – сказал Лайон, когда я наливала ему чай. Мы уже много ночей подряд спали вместе в моей узкой постели, но я уже не ожидала от него никаких конкретных действий.

– Ты уверен? – дрожащим голосом переспросила я. Меня учили, что доступные женщины не привлекают мужчин. Как запретный плод, я уже не должна была представлять интереса.

– Абсолютно. Ты чудесная женщина (beautiful women) и отличная хозяйка. Нам хорошо вместе, – кивал он в такт своим словам. Я с трудом успевала улавливать их английский смысл. – Я думаю, ты будешь счастлива со мной в Вашингтоне.

– Но я могу начать скучать по Родине! – замямлила я что-то невразумительное.

– Мы же будем время от времени сюда приезжать, – уверенно заявил он. – И потом, дом женщины там, где ее дети и муж. Это давно известный факт.

– Факт, – повторила я. Растерянность моя уже не знала предела. Я всем отомстила, всех отвернула от себя на сто восемьдесят градусов. Полянский теперь уверен на сто процентов, что я над ним смеялась. Селиванова вообще сошла со счетов. Я так надеялась, что Лайон уже насытился русским бытом с тараканами и матерщиной и вскоре упакует чемоданы, перекрестится да и отбудет на землю обетованную искать себе американку. Или филлипинку. Я заплакала.

– Ну-ну. Не надо. Все будет хорошо. Я буду о тебе заботиться, – заботливо прижал меня к груди мой жених (кажется, теперь так получается? Какой кошмар). Он явно решил, что это слезы радости и потрясения от нее. Возможно, он даже чувствовал себя благодетелем, воплощающим в жизнь мою мечту. Я в панике думала, как я могла все довести до такого. И что теперь делать? Куда бежать?

– А-а-а-а! – завыла я в полный голос. Лайон перепугался и стал отпаивать меня водой. Потом водкой. Потом, на радостях отпоился ею и сам немного. И вот, наконец, под действием легкого разогрева его пальцы перестали леденеть. Он прижимал меня к себе теплыми руками, гладил по волосам, целовал грудь и стаскивал с меня остатки домашних халатов. Я расслабилась и подумала, что если немного потерпеть, все наладится как-нибудь само. Самая моя любимая мысль.

Наутро, немного простонав для порядку, от головной боли мы с Лайоном обменялись трезвыми мыслеформами.

– Ты теперь моя невеста, – сообщил он радостно. Я подумала, что термин «невеста» мне однозначно нравится, кто бы его не произнес. Лишь бы про меня.

– А ты – жених, – хихикнула я.

– Я хочу сделать тебе подарок. Это кольцо моей матери. Прими его от меня в честь нашей помолвки, – торжественно прошептал он и достал откуда-то из-под моей подушки черную бархатную коробочку. Я взвизгнула от восторга. На мягкой подкладке, в маленьком разрезе блестело и переливалось тонкое золотое кольцо с огромным, по-настоящему огромным бриллиантом. Что ни говори, а есть истинная прелесть в американском подходе. Лайон нежно, с любовью нацепил мне на палец это великолепие и не без удовольствия наблюдал за моим потрясенным, ошарашенным, обалдевшим, охреневшим видом.

– Это же просто баснословные деньги! – в шоке запричитала я на двух языках.

– Ты – моя самая главная драгоценность! – романтично прошептал Лайон и поцеловал мне руку. Все это было так красиво, в том числе и мой растрепанный вид, и чайник, который стоял прямо на письменном столе, и Лайоновы яркий нелепый твидовый пиджак, сумка, и негармоничные футболки – совершенно хаотически разбросанные по помещению, что я не смогла ничего с собой поделать.

– Я согласна! – кивнула я, глядя на кольцо. Я переводила взгляд с него на кольцо, с кольца на него, потом я смотрела на себя в кольце, на палец с кольцом на мое руке и понимала, что делаю правильный выбор. Никто и никогда не делал мне предложения. «Дорогая, нам надо потерпеть, пока не вырастут мои дети!» было единственным, что хоть как-то походило на предложение. Поэтому я согласилась на все. И лететь в Вашингтон, и жить в его доме, и рожать его детей, и зваться Екатериной Виллер… На все.

– Мы должны получить для тебя визу! – в ажитации завился ужом мой будущий муж. Это было не так-то просто, потому что через месяц Лайон должен был улетать. Нельзя сказать, чтобы я была сильно против его отлета. В конце концов, я до сих пор уверена, что согласилась стать его женой под влиянием красивой минуты, а еще более под влиянием красивого кольца. Думаю, что каким-то краем сознания Лайон все это понимал. Он вообще оказался довольно проницательным товарищем, которому удалось неплохо изучить мою натуру за два месяца.

– Я не знаю, как это сделать, – растерянно пробормотала я, представляя себе некую туманную кипу документов, которые мне придется собрать для выезда за рубеж. Свои знания я почерпнула большей частью из киноромана «Интердевочка». Там была сцена, где на выезд требовалось согласие родителей. Поскольку я жила спокойно только в связи с отсутствием мамули, то процедуру получения ее согласия на мой выезд в Штаты представляла себе примерно как кошмар на улице Вязов.

– Ну что за глупость, – расхохотался один дорого выглядевший адвокат, к которому Лайон потащил меня на консультацию. – Это уже прошлый век, мезозойская эра. Никакого согласия ни на что не требуется. Но вопрос, что за визу вы хотите получить?

– Туристическую? – предположил Лайон.

– Нереально, – покачал головой адвокат. – Молодая одинокая женщина без детей и имущества хочет прокатиться в гости к молодому одинокому программисту? Не дадут.

– Что же делать? – растерялись мы.

– Ну, теоретически можно получать визу невесты. Вы, я так понимаю, уже сделали предложение?

– Конечно, – кивнул Лайон.

– Только это тоже довольно сложная процедура. Требуется уйма документов. Потребуется, как минимум, пара месяцев.

– У нас их нет, – с облегчением вздохнула я и уже приготовилась стаскивать с пальца кольцо. Я уже достаточно налюбовалась на него, а, кроме того, продемонстрировала всем на работе как боевой трофей. Все прониклись ко мне уважением, признали во мне женщину-вамп. Я была согласна этим и ограничиться.

– Но есть же какой-то выход, – повысил голос Лайон и взял меня за руку. Хотел оказать мне поддержку. Но пальцы были ужасно холодными.

– Конечно, – с улычкой фокусника прокрутился на кресле адвокат. – Надо пожениться здесь.

– Гениально, – кивнул Лайон Виллер. Я в ужасе переводила взгляд то на него, то на адвоката. Вот зараза. Как это – пожениться тут?

– В ЗАГСАХ, конечно, тоже есть сроки. Месяц…

– Но я должен ехать! – возмущенно прошипел Лайон. Я с надеждой возопила к небесам. Небеса промолчали.

– Вот и захватите с собой билеты. И командировочные документы, в которых указаны ваши сроки пребывания. Напишите заявление на имя начальника ЗАГСА. В случае чего потребуйте письменный отказ и вас распишут хоть в тот же день. А как вашей жене, мадам Екатерине визу мы сделаем за неделю. Это уж я вам гарантирую.

– Прекрасно! – потер ручки Лайон. – Надо позвонить твоим родителям. Возможно, они захотят побывать на нашей свадьбе!

– Ни за что! – испугалась я. Чувство, что я сплю и что мне снится туманный, совершенно нереальный сон, не покидало мне. Как можно пригласить в сон мою маму? Уж лучше я ей потом сообщу, что, как она и мечтала, я обзавелась заветным штампом в паспорте. Да не простым, а, с точки зрения большинства российских девушек, золотым. Видимо, я до последней минуты не верила, что все происходящее реально. Даже когда от адвоката мы с Лайоном поехали на Сущевский Вал, в серое, подавляющее своей квадратной архитектурой здание Дворца Бракосочетания, единственного, в котором расписывали с иностранцами. Даже когда мы подавали заявления и пререкались через нанятую нами переводчицу по поводу сроков и заявлений с мрачной, бросавшей на меня испепеляющие взгляды директрисой этой брачной конторы.

– Предательница Родины! – говорила она мне взглядом. – Кто будет от русских кобелей рожать? Одна я, что ли?

– Я тут не причем! – кричала я ей в ответ глазами. – Я сама не понимаю, что происходит. Это какой-то анекдот!

– Приходите завтра, раз вам так неймется, – вслух произнесла директриса и отвернулась. Расстроилась. Только еще неизвестно, кто расстроился больше.

– Отпросись с работы, – отдал команду уставший от тревог и волнений Лайон. – И пригласи подруг, пусть будут какие-то свидетели в России. А по-настоящему отпразднуем дома.

– Окей, – уже привычно кивнула я. Дома. Неужели скоро мой дом будет располагаться в Вашингтоне? Наверное, во мне и правда много детского, потому что помимо воли я затрепетала в ожидании новых, удивительных, невероятных перемен.

На моей свадьбе присутствовали:

1. Мой младший брат Ромка, который всю церемонию провел с распахнутым ртом.

2. Моя подруга Римма, которая настояла на роли свидетельницы. Она поставила свою подпись в журнале актов гражданского состояния с видом человека, с честью выполнившего свою работу. Она, как и обещала, выдала меня замуж. За иностранца. Галочка в списке ее добрых дел получилась весьма и весьма жирной.

3. Полинка, которой просто не верилось, что все это происходит.

4. Саша Селиванова, ее я пригласила сама, просто чтобы посмотреть, как она будет демонстрировать отсутствующий и безразличный вид. У нее получалось не очень.

5. Виктор Олегович, которому захотелось отдохнуть и расслабиться. К тому же у него была машина, на которую Римма педантично налепила какие-то розовые банты. Она демонстрировала собой свадебный кортеж.

На моей свадьбе я была в красивом костюме бежевого цвета, который Лайон купил мне на выставке ВДНХ сразу после подачи заявления. Он активно участвовал в его выборе и проявил недюжинный вкус, хотя сам факт его въедливого участия меня не порадовал. Костюм был дорогим и блестящим, что придавало ему некоторую праздничность, но все-таки он был очень приличествующим моменту. Свадьбе взрослых самостоятельных людей, которые делают это, чтобы получить визу.

На моей свадьбе я напилась вдрызг. Хорошо, что меня не тошнило. Но первую брачную ночь я не помню. Зато прекрасно помню первое брачное утро. Лайон, подтянутый и серьезный, подошел ко мне и потряс за плечо:

– Миссис Виллер, подъем (stand up!). Пора к адвокату. Нам еще надо успеть купить тебе билет на самолет.

– На самолет? – переспросила с недоумением я.

– Ну конечно! Я заплатил за твою визу почти тысячу долларов, так что хочу, чтобы мы летели на одном самолете, – он нежно потрогал меня за грудь. Так нежно, как трогают свое.

– И когда мы улетаем?

– После Нового Года. Двадцатого января. А что? – невинно смотрел в мои глаза мой муж. Мой муж! На моей кухне! Пил кофе! А я улетала в Вашингтон двадцатого января. Ну разве я могла в это поверить?

Глава 3. Welcome to paradise

В мире все относительно. Старик Эйнштейн был прав, утверждая это. Какие-то простые, зачастую совершенно незаметные вещи могут играть принципиальное значение для мироздания. Как у Бредбери в рассказе про машину времени. Там кучка пьяных искателей приключений на свою задницу полетели на сафари в доисторический период. Перехватив по дороге марку LSD, они отстрелили динозавру доисторическую голову, в результате чего он громко и с последствиями завалился в болотную тину. А пока он падал, один обдолбанный турист от страха наделал в штаны. Все бы ничего, если бы он ограничил проблему своими штанами, но он, как настоящий мужчина, пошел до конца и стал в панике бегать по первозданной земле нашей планеты. Ну и, натурально, затоптал бабочку. Чего именно она не успела сделать в так беспонтово прерванной жизни, история умалчивает, но проблемы одного трусливого козла огребло все человечество. По версии гениального фантаста, из-за бабочки изменилась расстановка политических сил на мировой арене. Я больше склоняюсь к тому, что человечество вообще переродилось бы в соленые огурцы. Может, это уже произошло. Во всяком случае, я точно наступила на свою бабочку. Казалось бы, чего такого. Спрашивает тебя толстая угрюмая тетя в костюме:

– Согласна ли ты, Катя Баркова, взять в мужья Лайона Д. Виллера?

– Да, – киваю я, чтобы не огрести немедленный расстрел на месте.

– Да, согласен! – восклицает по-английски он и потирает палец в ожидании кольца. Потом все дежурно хлопают, открывается шампанское и со всех сторон несутся поздравления. Мой паспорт пересекает штамп «Подлежит замене в связи со сменой фамилии», но сама я ничего не чувствую. Никаких перемен. Бабочка уже умерла и ее душа отлетела на небеса, а я пью виски со льдом и думаю, что завтра смогу как-то решить вопрос к общему мировому благу. Однако последствия бездумного «Я согласна» накрывали меня волнами, нарастали снежным комом, который грозил снести все мое существование. Сначала в ЖЭКе мне выдали новенький паспорт, именующий меня Екатериной Виллер. Замена общегражданского паспорта в рекордное время (два дня) обошлась Лайону всего в двести долларов, в то время как получение заграничного паспорта за трое суток уже стоило шестьсот.

– Expensive (дорого)! – восклицал Лайон и осматривал меня, словно пытался прикинуть, окуплюсь ли я.

– Может, ты поедешь, а я потом к тебе доберусь? – с готовностью предлагала снизить траты я. Наверное, это было достойно экономной любящей жены, потому что Лайон сразу умилялся, трепал меня за подбородок и говорил, что дураков нет. Он погрузит меня на один самолет с собой, в этом не может быть никаких сомнений.

– Ты меня любишь? – уточнял он, в очередной раз распахивая свой кошелек перед нашей прогнившей бюрократической системой.

– Очень, – кивала я, в ужасе чувствуя, что вязну окончательно. Однако не это меня добило насмерть. И даже не то, что все мои бумаги через неделю кричали о моей принадлежности этому, в общем-то, малознакомому мужчине, а прием в посольстве США усилиями адвоката был назначен на девятое января.

– Тогда ни о чем не беспокойся, – кивал удовлетворенный моим ответом Лайон. У меня появилось ощущение, что он боится моего побега с тонущего корабля, поэтому решил выложить любые деньги, чтобы только упаковать меня в свой чемодан и вывести в качестве ручной клади, пока я еще не собралась с мыслями.

– Хорошо, – с готовностью соглашалась я ни о чем не беспокоиться, однако беспокойство, как симптом хронического недолеченного заболевания, разъедало меня помимо моей воли. Я слишком расшалилась. Как я теперь это буду объяснять моей маме? Маме, которая, небось, по всему Воронежу ищет подарки мне, Ромке и Олегу Петровичу!

– Как мы будет справлять Рождество? – полюбопытствовал Лайон.

– Рождество же еще далеко, – с непониманием посмотрела на него я, поскольку еще не представляла себе, как справлю Новый Год.

– Почему? (Why?), – удивился он. – Рождество двадцать пятого декабря. Это же послезавтра.

– Послезавтра? – тряхнула головой я, надеясь поставить нейроны мозга в какие-то нужные места.

– Я же католик, ты забыла? – дожевывал бутерброд Лайон. Я подумала, что даже и не знала, поэтому не имела шансов забыть. Интересно, как много мне еще предстоит узнать и изменить. Оказывается, они (американы) Новый Год не празднуют.

– Но мы-то будем? – жалобно всхлипнула я. Лайон поперхнулся, я постучала ему по спине.

– Конечно, дорогая. Раз для тебя это важно, – серьезно ответил он, снова продемонстрировав свою приближенность к идеалу. Однако тут раздался звонок, которого я боялась все эти два месяца. Слава Богу, что он оказался телефонным, а не звонком в дверь.

– Катюша, доченька, как ты? Все у Ромки болтаешься? Ждете нас к Новому Году? Олег Петрович будет? – вывалила на меня все вопросы своего подсознания мама. Я помертвела. Конечно, можно было снова врать, как и всегда, но передо мной сидел Лайон Виллер. Он смотрел на меня и ничего не знал про мои высокодуховные отношения с матушкой. И про Олега Петровича тоже. Вряд ли он отнесся бы с пониманием, если бы я попросила его изобразить иностранного коллегу моего мужа.

– Я в порядке, мам. Мы вас ждем. Но Олега Петровича не будет, – выдавила я из себя и замолчала, испытывая потребность наглотаться снотворного.

– Почему? – немедленно учуяла подвох она.

– Потому что… Потому что я… он…

– Что ты лепечешь?! Не пугай меня.

– Не буду, – кивнула я и замолчала. Я понятия не имела, что сказать дальше. Я была уверена, что настал мой смертный час.

– Нет уж, говори! – настояла мать. – Вы с ним расстались!

– Да, – с облегчением подтвердила ее версию я. А что? Конечно же мы с ним расстались. Причем давно.

– И что теперь? Развод? Что вообще произошло? Это все из-за того, что у вас не было детей. Давно надо было рожать, я тебе говорила. Вот, теперь будешь всю жизнь одинокой! Горе ты мое, как ребенок, – тарахтела она, не давая вставить мне не слова. Да я не особо и пыталась.

– Who is call up? – довольно громко вставил слово Лайон, которому, как я думаю не понравилось потерянное выражение моего лица.

– My mother, – ляпнула я.

– Это с кем ты там болтаешь по-английски? – мгновенно среагировала мамуля.

– С мужем, – продолжила ляпать я.

– С КЕМ????? – в шоке переспросила мама. Я замолчала. Меня парализовало. Я четко знала, что уже сказала больше, чем было надо. По-хорошему, я не только сказала, но и сделала больше, чем надо. – Что ты молчишь? Я сейчас все брошу и приеду к вам. Что там происходит!

– Приезжай к нам на Рождество. Я познакомлю тебя с мужем, – собралась с силами и выдавила я.

– Так долго я ждать не могу, – искренне отреагировала мамуля.

– И не надо. Он католик. У них рождество двадцать пятого декабря. Послезавтра, – «утешила» я ее.

Тут случилось невероятное. Мама замолчала. Она молчала довольно долго. По моим ощущениям, минут семь, не меньше. Потом сухо отрапортовала, что приедет послезавтра к обеду и нежно попрощалась со мной. Она даже не спросила, как его зовут! Даже не спросила, чем он занимается, сколько ему лет, из какой он семьи, что он кончал и сколько он получает. Она не спросила ни-че-го! Ой, неужели я разбила своей матери сердце, как она с детства и говорила?

Двадцать пятого декабря, к обеду, а точнее к четырнадцати часам тридцати минутам звонок в моей двери чинно прозвенел три раза.

– С праздником, дочка, – вежливо поцеловала меня в щечку мама, не пытаясь почему-то пролететь коршуном по квартире и найти все наши страшные тайны. Не попыталась поймать нас с Ромкой с каким-нибудь поличным.

– Поздравляю, детка, – откашлявшись, забегал по мне глазами папочка. Я осмотрела родителей и с радостью отметила, что сердца у них обоих на месте и бьются в положенном режиме.

– Спасибо, проходите, – гостеприимно развела руками я, забыв, что нахожусь в их собственной квартире. Но тут из ванной вышел чистый, хорошо пахнущий Лайон и родители застыли в немом изумлении.

– Hello, I’m very glad to see you. I’m Lion, you now. I think you are parents my wife. I’m right?

– Что? – переспросила в панике мама. В ее время учили язык вероятного противника, тогда это была Германия.

– Он говорит, что очень рад познакомиться с родителями его жены, – перевела я.

– С кем? – переспросил, как глухой, папа.

– С вами. Вы же мои родители, – пожала плечами я. Мама долго держала рот открытым, поскольку даже само наличие непонятно откуда взявшегося, живого (а не мифического) мужа – иностранца было непосильно для нее и не сочеталось с ее представлениями обо мне. А уж мои познания в английском окончательно ввели маму в ступор. В нем мы и отпраздновали иноземное Рождество. Мама чинно отправляла себе в рот листики салата и делала вид, что жует их. Папа страдал и мечтал вернуться в свой деревенский дом. Я дозировано нагружала их информацией о том, что Олег Петрович отошел в мир иной (иносказательно, конечно), еще в том году. Что наш развод уже состоялся (также как и свадьба, они навсегда останутся только в памяти моих предков). И что теперь я Екатерина Виллер, жена американского программиста, с которым у нас любовь (I need to do your daughter very happy!).

– Где же он будет работать? – с ноткой растерянности осмотрела Лайонов твидовый пиджак на футболку и джинсы мама. Тут мне пришлось открыть ей главное.

– Он работает в Вашингтоне.

– И? – отказалась понимать мама.

– И все! – отказалась разъяснять я. Над праздничным столом повисла унылая пауза.

– Ты что, хочешь сказать что вы будете жить в Америке? – вдруг озвучил мои страхи папа.

– Yes, America. Washington. We are fly away to 20 January, – неожиданно врубился в смысл речей и взял инициативу в свои руки Лайон.

– Когда-когда! – заорала мама. – Двадцатого января? Прямо через месяц? И почему, черт возьми, я ничего об этом не знаю? Ты никуда не поедешь! Я запрещаю! Это идиотизм. Ты там пропадешь. Откуда только ты откопала этого Лайона?

– Я его не откапывала, – попыталась встрять я. Но на самом деле я вдруг стала тешить себя бездумной надежной, что моя мама силой своего бронебойного характера расставит все по местам и отправит Лайона в Штаты одного. А меня накажет, посадит на цепь и примется кормить манной кашей, приводя в чувство.

– Сама бы ты никогда не додумалась выкинуть такое! – утвердила меня в надежде мама. Но тут Лайон встал из-за стола и спокойно вышел куда-то, пробормотав только сорри.

– Куда это он? – испуганно спросил папа. Минут через десять Лайон так же спокойно вернулся к нам, составил в одну сторону стола все чашки – тарелки и стал раскладывать перед мамой пасьянс из моего свидетельства о браке, паспорта и загранпаспорта. А также фотографии, где мы целуемся и мои письма.

– И что? – растерянно шептала мама. Лайон улыбнулся и взял меня за руку.

– It’s wedding-ring, are you see?

– Что он говорит, – переспросила мама, разглядывая сияющий на моем пальце бриллиант.

– Это обручальное кольцо. А это свадебные кольца, – пояснила я его жестикуляцию. – А это наши билеты на самолет. Очень дорогие.

– We are fly away to 20 January. It is impossible to change, – уверенно и спокойно пояснил он. Затем он взял меня за талию, притянул к себе и сказал четко и размеренно, – она мой жена. Wife. For ever. Навсегда.

– Что ж это такое? – слабо вскрикнула мама и стала растирать папе грудь в районе сердца. Я стояла как парализованная. Навсегда? Как это? Я не готова! Я не планировала. Я не хочу! Не может быть! Однако, час за часом, в реальность этого безумия поверили даже мои родители. Мама всплакнула, выпила водочки, полистала мои детские альбомы, но потом встряхнулась и потянулась за разговорником. Через час они с Лайоном чудно любили друг друга. Лайон обещал маме заботиться обо мне по всей строгости закона, а она, коряво поясняя свою скудную лексику жестами, давала ему инструкции по наиболее оптимальной эксплуатации меня в хозяйстве. Лайон с пониманием кивал и даже что-то записывал.

– Не давайте ей много мороженого, оно ей вредно. И мандарины. У нее в детстве была ужасная аллергия.

– Allergy? – с интересом уточнял он.

– Да-да. И следите, чтобы она высыпалась. Она способна смотреть телевизор хоть до утра.

– Мама, ну что ты такое говоришь? – возмущалась я.

– Помолчи, – отрезала мама. Потом она прикинула и решила, что раз я через месяц уеду из удобоваримой зоны доступа, то, пожалуй, этот месяц она проведет со мной. Лайон радушно согласился, ему было все равно. Он ждал только визы и отлета, на остальное ему было плевать. Лишь бы по ночам он мог прижимать меня к себе собственническими руками. Холодными руками.

Мама его одобрила. Уровень его доходов, взгляды на жизнь и семейная история устроили ее. Она решила, что вполне готова доверить меня в его заботливые американские руки. После того как они душевно и по-родственному отпраздновали Новый Год русского разлива, их отношения стали окончательно гармоничными.

– Благословляю, – прослезилась мама. Я поняла, что теперь ничто не спасет меня от расплаты за грехи мои тяжкие. Даже гороскоп льстиво пообещал мне «удачных перемен, связанных со сменой места жительства». Девятого января усталый консул с красивыми голубыми глазами задал мне несколько вопросов относительно качества и силы моей любви к мистеру Виллеру. Я поклялась в огромном чувстве, показала письма, которыми мы обменивались с июня, показала фотографии и прочий компромат. Консул вздохнул, пробормотал что-то себе под нос да и дал мне визу.

– Дал? Правда? – не верили подружки на моей работе. Бывшей работе, поскольку вихрь, который нес меня неведомо куда, не оставлял мне времени для какой-то смешной (как сказал Лайон) работы.

– Ага, – загрустила я.

– Вот повезло! – хором восхитились все вокруг. – Неужели ты улетаешь?

– Улетаю, – уныло кивнула я и оглянулась. Непонятно, зачем, но я все-таки бездумно искала и надеялась увидеть Полянского. Даже его имя мне было больно произносить. Даже про себя. Но, несмотря на это, я бы хотела попрощаться. Хоть слово. Хоть взгляд.

– Ну и молодец. У нас тут совершенно нечего ловить, – вдумчиво произнесла Таня Дронова. – Может, и мне там кого-нибудь подберешь.

– Обязательно, – пообещала я. – Наливай. Все-таки в последний раз сидим. Может быть.

– Не вопрос, – кивнула Таня и налила. Через час я поняла, что Полянского мне не видать. Не ходит он больше теми же коридорами, что и я. Я заплакала.

– Ты чего ревешь? – затрясла меня за плечи Римма. – Уезжать не хочешь? Или чего? Ты только подумай, какая жизнь тебя ждет! Свой дом. Деньги. Магазины. Шмотки сколько хочешь. Машину научишься водить.

– Я? – удивилась я. Признаться, я совершенно не думала о том, что буду делать, когда улечу. – Слушай, а ты не видела Полянского?

– Полянского? – подозрительно переспросила Римма, но мне было не до корректности.

– Да. Полянского. Он тут появляется? Обо мне не спрашивает?

– Да выкинь ты его из головы! – посоветовала мне Лиля. – Таких у тебя еще десяток наберется.

– А все-таки? – настаивала я. Римма молчала, избегая моего взгляда. – Говори!

– Он появляется. И спрашивает. Но это не важно.

– Как это, не важно? – заволновалась я. – Он обо мне спрашивает? Может, он меня простил?

– За что простил? – возмутилась Римма. Но я лихорадочно соображала, что мне делать. Если есть шанс, что я смогу помириться с Ильей, я ни за что не могу ехать. Надо продать все, что у меня есть и вернуть Лайону затраченные деньги. Хотя что у меня есть? Только и всего, что его же бриллиантовое кольцо и поддельное колье Полянского. Ну и ничего. Займу, потом отдам. Надо поговорить с Ильей.

– Мне надо поговорить с Ильей! – засуетилась я. – Как бы его найти. У вас ни у кого нет его телефона?

– Не надо тебе с ним говорить, – тяжело вздохнула Анечке.

– Почему? – отказалась понимать я.

– Они с Селивановой встречаются. Уже с месяц, наверное. Как ты замуж вышла, так она его и утешила.

– В каком с-смысле, – растерялась я.

– В прямом! – разоралась Римма. – В эротико-сексуальном. Конкретнее? Она с ним спит.

– Не надо. Не надо конкретнее, – прошептала я. – Не надо.

* * *

Современный темп жизни предполагает невероятные скорости перемещения из одной точки земли в другую. Многие бизнесмены ведут свои дела по всему миру, поэтому им приходится проводить много времени в воздухе. Комфорт и удобство для многих является основным критерием при выборе авиакомпании и самолета. Когда тебе предстоит перелет из Москвы в Вашингтон, то качество этого перелета очень актуально. Потому что это не просто сесть в поезд и доехать до Воронежа. Похожий на ливерную колбасу механизм поднимет тебя на высоту до десяти тысяч метров над уровнем моря и потащит через города и страны. Я никогда не летала на самолетах. Никогда не путешествовала за рубеж, ограничиваясь маминым огородом и крымскими пляжами. Я запаниковала еще в аэропорту.

– Деточка, позвони мне сразу, как только вы приземлитесь! – плакала и прижимала меня к себе около таможни мама. Люди с чемоданами облепили нас со всех сторон. Лайон посадил меня на тележку поверх вещей и принялся под одобрительные взгляды мамы и завистливые взгляды провожающих молодых женщин поить меня кофе из автомата. Он был сама нежность.

– Я позвоню, мама. Сразу. Ты записала наш адрес? И телефоны? А то вдруг я не дозвонюсь! – причитала я.

– All is fine, – поминутно заверял нас Лайон, высматривая на стенде наш рейс. Наконец объявили начало регистрации и мы покатили за полосу отчуждения. Я так и сидела на тележке и глазами намертво вцепилась в маму. Стеклянные двери отделили меня от нее, меня от России, меня от Полянского, от себя, от всего, что было мне дорого в жизни…

– Вы летите рейсом до Нью-Иорка? – спросила меня вышколенная девушка с прибитой к щекам улыбкой.

– No, we flying up to the Paris, – протянул ей билеты Лайон. Я сползла с чемодана и встала рядом с ним. В условиях совершенно незнакомого пейзажа я вдруг захотела прилепиться к нему липкой лентой, чтоб он меня ненароком не потерял по дороге.

– Можно попросить ваши паспорта?

– Конечно, – кивнула я и пощупала взглядом пачку документов в руках супруга. Как странно, что этот совершенно неизвестный мне солидный (потому что в плаще) иностранец – мой супруг.

– Все в порядке. Ваш рейс до Вашингтона с пересадкой в Париже. После регистрации пройдите к самолету по коридору С. Счастливого пути.

– А досмотр? – возмутилась я. В фильмах показывали, что таможенники перетряхивают багаж, иногда даже раздевают догола. А у нас только проверили паспорта.

– Все в порядке, – улыбнулась моей панике девушка в форме. – Впервые за границу.

– Ага, – сглотнула слюну я. Лайон вопросительно посмотрел на меня. Я кивнула, что уже могу идти, и через пятнадцать минут мы располагались в мягких креслах аэробуса компании Люфтганза.

– Ты счастлива? – в который раз потребовал ответа Лайон. Я кивнула. Гул двигателей показался мне с непривычки ужасно громким. Я залепляла уши руками и принималась с неистовством сосать барбариски, которые мне сунула в карман всезнающая мама. Не успела я хоть как-то привыкнуть к ощущению невообразимой высоты и скорости, как нас пристегнули к креслам снова и бросили на французскую землю, где долго, около трех часов болтали по коридорам, запутавшись, то ли нас надо пересадить на полосу GS, то ли S-G.

– Devils frights! – ворчал Лайон. Я не понимала, что он говорит и и поэтому все время переспрашивала. Тогда он принялся раздражаться на меня. Я обиделась и чуть не расплакалась посреди парижского аэропорта.

– I’m sorry, – тут же раскаялся и принялся обнимать меня Лайон. Он снизошел до моих проблем, полез в разговорник и ткнул там в выражение «Отвратительное обслуживание». Я утерла нос и стала уговаривать себя, что у Лайона есть все основания быть сердитым и раздражаться. Однако сам факт, что он умеет раздражаться и повышать голос, был для меня сюрпризом. Совершенно неприятным сюрпризом.

– Как долго мы будем лететь? – спросила я красивого стюарда в стильной форме.

– Около двенадцати часов, – улыбнулся он. Я и сама понимала, что мой интерес несколько запоздал. И почему я, действительно, не додумалась уточнить все обстоятельства полета заранее. Вот вам и результат моей всегдашней расхлябанности. Уже в Париже я чувствовала себя дико вымотанной и усталой. А теперь оказывается, что мои муки только начались! Двенадцать часов сидеть в самолете и читать журнальчики. Которые написаны по-английски. Интересно, почему я такая дура, что не взяла с собой книжек на родном языке?

– Ты счастлива? – в очередной раз уточнил Лайон. Я сделала вид, что сплю. Он помялся, но решил не настаивать. Накрыл меня по плечи теплым пледом и принялся листать какие-то автомобильные журналы. Весь полет я провела почти в бреду. Из текста журналов я могла с интересом читать только рекламу, потому что только ее смысл я понимала почти до конца. Если мне по-настоящему удавалось уснуть, то по пробуждении меня ждал шок от английской речи, обступившей мои уши со всех сторон. Сзади соседи негромко что-то обсуждали на английском. Я успевала понять разве что предлоги. Телевизор крутил бессмысленный американский боевик, но из наушников летели английские крики. Лайон устал и обращался ко мне только по-английски. Даже стюарды предоставляли только выбор из английского или французского языка.

– У меня болит голова, – пожаловалась я Лайону. Он попросил стюарда принести таблетку анальгина и возобновил чтение. Я подумала, что удивительным образом я упустила из вида самое главное, что испортит мне жизнь прямо сейчас. Отныне мне не с кем будет словом перемолвиться. А те слова, которые я смогу слышать и произносить сама, будут английскими. Я все время, двадцать четыре часа семь дней в неделю буду слушать и разговаривать на другом языке. И в контексте этого уже не так важно, хороший человек Лайон или не очень. Счастливой на английском языке я быть не умею.

Глава 4. Кто у кого в долгу?

Биологические часы – тонкий механизм, способный годами молотить, не допуская сбоев и отставаний даже на секунду. Программисты, которые закачивали в человечество пакет прикладных программ, были товарищами дико грамотными. Все те поделки, которые, краснея от натуги, создавали и создают карьеристы Билла Гейтса, не идут ни в какое сравнение с нашими, человеческими программами. Взять хотя бы простейшую и до оскомины знакомую всем работникам компьютерного труда программу Microsoft Word. Вроде бы все просто. Редактор для создания и приведения в удобоваримую форму текстов. Однако если начать по-настоящему пользоваться всеми этими кнопками выравнивания текста, создания списков, таблиц и колонок, результаты могут вас потрясти. Рисунки, которые вы аккуратно расставите по бокам, в любую секунду по своей личной инициативе перескакивают в любые части текста. Списки, которые должны аккуратно выравниваться, вдруг хаотически начинают отступать от края необъяснимое количество сантиметров. Новый абзац начитается не через положенные полтора сантиметра, а за все пятнадцать. Ох, и намучилась я, создавая суррогаты таблично-списочных инструкций. Я даже пробовала делать все это в Microsoft Excel, но там дружок Билли все норовил придать моим словам численно-материальный смысл и перемножить их. Попытки найти среднее число из русских букв приводили к самым неожиданным результатам. Чаще всего компьютер вис и говорил, что задача решена быть не может. А к чему это я? Ах да, про биологические часы. Если раньше я думала, что у нас защита «от дурака» гораздо надежнее Гейтсовской, то теперь поняла, что есть на свете средство, которое поломает любую человеческую программу. Авиаперелет до Вашингтона – вот кряк к любой нашей системе безопасности. Когда меня запихнули в ливерную колбасу и подняли на высоту десять тысяч метров, я не думала, что это будет так ужасно. Гул от двигателей надрывал мне все уши.

– Ты скоро привыкнешь, – заверил меня Лайон уверенным тоном. Он сам словно бы и не страдал от этого кошмара.

– Я никогда не привыкну, – вздохнула я. Однако когда наша ливерная колбаса приземлилась в аэропорте Даллес, меня ждал еще более «приятный» сюрприз. Выйдя из сияющих стеклянных коридоров таможни и зала прилета, я уткнулась в белый день. Все мои биологические часы кричали, что мне давно пора отрубаться, что на дворе глубокая ночь, а эта Америка улыбалась мне ясным солнечным днем на фоне голубого неба.

– Ты что-то неважно выглядишь, – констатировал факт Лайон. Он упаковал меня в такси и покатил по улицам города, который показался мне бесконечным. Я то и дело норовила отрубиться и уснуть, поэтому осматривать достопримечательности не смогла.

– А сколько сейчас времени? До сих пор гудит в ушах, – пожаловалась я, когда такси замерло перед низеньким забором аккуратного кирпичного домика.

– Около трех часов, – ответил Лайон, вытаскивая и сваливая на газон наши чемоданы. Я же замерла, потрясенная видом места, которое, как я поняла, и было нашим домом.

– Это что? Наше? Твое? – залепетала я. Лайон довольно улыбнулся и оглядел свое гнездо хозяйским взглядом. Гнездо и правда было хоть куда. Я почувствовала, как у меня от восторга ухает куда-то вниз сердце. Если я смогу каждое утро пить кофе на этом идеальном зелененьком газоне, если я смогу поливать розовые кусты, которые рассажу по контуру лестничных перил, если я буду смотреть на американскую реальность из-за этих идеально ровных, без сквозняков, окон, если я буду взбираться на третий этаж в спальню…

– Три этажа? Целых три? Какой красивый дом! Какой ровненький кирпич! И фонарик! Это все наше? Или тут еще кто-то живет, – затарабанила я по-русски, но смеющийся Лайон прекрасно понял смысл моих вопросов.

– It’s my house, yes. We will live here. Here is underground floor, it’s for guests. Our bedroom place is on the second floor. Okay?

– Окей, – кивнула я, хотя не очень поняла, что он имел в виду. Бедрум – это спальня. Я и так не сомневалась, что она там есть. Это довольно печально, что у американцев нет старой доброй английской традиции спать в разных комнатах с женой. А еще лучше, в разных половинах дома. Как в старых советских фильмах про красивую загнивающую жизнь.

– Графиня сейчас на своей половине принимает гостей, сэр. Что-нибудь ей передать? – чопорным тоном спросил бы у Лайона мажордом.

– Нет, спасибо. Я сам загляну к ней как-нибудь, – ответил бы Лайон и скрылся. Так мы были бы с ним гораздо счастливее. Однако даже не смотря на общую спальню и критическую степень моей усталости, я оббежала весь наш огромный (особенно после двушки на ВДНХ) дом. Действительно, небольшие окошки внизу принадлежали помещению, которое больше походило на подвал. Однако в этом подвале было больше места, чем в стандартной хрущевке. Там была большая гостевая комната, душ, туалет и помещение для хлама.

– А где сам хлам? – удивилась я. Потому что в России все давно уже уставили бы закатанными огурцами, квашенной капустой, старым сервантом (жалко же выбрасывать) и детской одеждой за три поколения (а вдруг пригодится).

– Я только год как купил этот дом, – гордо объяснил суть Лайон, давая понять, что мне оказана великая честь собственноручно навалить здесь весь необходимый хлам.

– А это что? – разглядывала я большую пустую комнату, примыкающую к белой, как офис, кухне.

– Dinning-room, – окинул любвеобильным взором залу Лайон. Я так и увидела его мечту. Мы накроем белой скатертью большой круглый стол, я буду готовить борщ (очень вкусный горячий красный рагу) и кормить его при свечах, когда он придет с работы. А что? На такой кухне и в такой dinning-room отчего бы и не устроить ужин при свечах.

– Чудно! – кивнула я и побежала дальше. К столовой примыкала, фактически являясь ее частью, гостиная. Там стоял бежевый диван, маленький журнальный столик и телевизор. Первый этаж включал в себя еще две комнаты и ванну. Все в офисных ровных тонах, везде на полу мягкий ковролин бежевого цвета.

– Nursery, – с придыханием сказал Лайон, показывая мне эти совершенно пустые комнатки. Я потянулась к словарю. Оказалось, что это он про детские комнаты. Надо же, с таким умилением. Радует хотя бы то, что жилищных проблем у моих детей не будет. Однако больше всего меня согрел второй этаж нашего таунхауса (потому что все-таки справедливости ради надо отметить, что это был не отдельно стоящий дом, а слепленный с длинной линией таких же трехэтажных строений сектор). Самая обжитая, самая меблированная часть дома. Большая белая (и почему только у них тут все белое) ванна выходила прямо в спальню, тридцатиметровое помещение с большими окнами, большой кроватью и большими встроенными шкафами. Зеркало на стене Лайон купил, видимо, исключительно для женщины, которую мечтал здесь поселить.

– For beauty, – махнул рукой он. Я представила, как расставлю здесь все свои баночки и кремчики. Буду каждое утро принимать душ, не ожидая, пока Ромка выпрется из ванны в своих дебильных наушниках. Буду постригать газон. Буду… Примерно на этих мечтах я ненадолго прилегла отдохнуть на двухметровую кровать. Я не хотела ничего такого, даже не стала снимать с кроватки плюшевое покрывало. Как-то так, само собой отрубилась. Видимо, биологические часы вконец обалдели от происходящего и просто криком велели мне «СПАТЬ».

Проснулась я около двух часов. Сначала я долго не могла понять 2:00 чего показывают электронные мерзавцы на тумбочке. Потом выглянула в окно и решила, что для двух дня слишком темно. Я походила по дому туда-сюда. Попила воды. Порассматривала санузлы, потрясающие своей чистотой и кондовостью. Никаких деталей на соплях. Никогда, даже через десять лет, не понадобится дергать этот унитаз за железочку, приподнимая фаянсовую крышечку, чтобы спустить воду. И через десять лет кнопка будет чинно делать это сама. Да и краны вряд ли будут требовать замены прокладок с частотой, соответствующей женским критическим дням.

– Ты где (where are you?), – послышался сверху голос Лайона. Он, в трусах и тапках высматривал меня в темноте.

– Я здесь. Вышла попить водички, – отозвалась я.

– Иди ко мне, – скомандовал Лайон. Видимо, право и возможность иметь в своем доме свою собственную женщину в свободном доступе, будила Лайоново воображение. Я пошлепала исполнять супружеский долг, а потом долго лежала в темноте, ожидая рассвета под храп моего супруга. По моим биологическим часам еще в 2:00 было утро. Спать я больше не смогла.

В таком режиме я ночевала около двух недель. По каким-то внутренним причинам зависимость от российского времени не хотела вышибаться из меня никакими средствами. Самое позднее, до чего мне удавалось дотянуть, было 6:00 по нашим электронным часам в спальне. Я и так и эдак обходила спальню стороной, но мой организм спокойно отключался и на диване в living-room, и на стуле в кухне, если уж совсем не было других вариантов.

– Мы с тобой не можем даже вместе поужинать! – злился Лайон. Я думаю, на ужин ему реально было наплевать. В конце концов, он и до меня как-то решал этот вопрос, а вот спать с бесчувственным телом, которое ничего не хочет по определению, кроме сладких снов, он задолбался.

– А что я могу? – разводила руками я. Честно говоря, жизнь в четырех стенах, пусть даже и очень красивых, и с выходом на газон, начинала казаться мне скучноватой. Если бы я могла, я спала бы круглосуточно.

– Тебе надо чем-то заниматься, – предположил Лайон.

– Да чем тут можно заниматься? Тут никто не понимает ни одного моего слова! – возмущалась я. – Даже ты говоришь со мной только по-английски!

– Но ты писала, что хорошо владеешь языком! – возмущался в ответ он. Я прикусывала язык и затыклась. Не объяснять же ему, тем более теперь, что я вовсе и не переписывалась с ним. А хорошо владел языком скорее Полянский. Эта сволочь, не могу и не желаю даже имени его произносить. Даже думать. Из-за него я теперь наслаждаюсь прогулками в парках и бездельем.

– Не так уж плохо это и звучит, – приструнила я себя. В целом, пара приятных моментов в моем пребывании тут все же была. Во-первых, теплый и влажный климат Вашингтона не требовал вооружения шерстяными рейтузами, свитерами и телогрейками. В конце января я судно чувствовала себя в легком пальтишке и шарфике на шее. Во-вторых, на лицах прохожих светились улыбки. Просто появлялось ощущение, что улыбки прилепляли к их лицам с самого рождения и не отлепляли никогда.

– Как ты?

– Я прекрасно! Великолепно! Потрясающе! – неслось со всех сторон. Хотелось верить, что в ближайшее время я зарожусь этой бациллой и тоже буду бегать в полной уверенности, что жизнь прекрасна именно у меня и именно тут. В-третьих, оказалось, что Вашингтон разбит на небольшие райончики – городки, типа наших Люберец, только лучше. Мы жили в квартале Fall-Church, что в переводе означало что-то типа Осенняя церковь. Красиво и романтично. И действительно, район был очень хорош. В его центре стояла чудная церквушка (т.е, костел, извиняюсь), которая давала некоторое одухотворенное настроение. Таунхаусы красиво очерчивали дороги, по которым неслышно скользили машины. Их было немного. Трассы и автомагистрали гудели где-то за пределами Fall-Church, а у нас были тротуары, газоны и небольшой парк.

– Кто это? – завизжала я, когда Лайон впервые повел меня в парк выгуливать. Я чувствовала себя совершенно также, как домашний пуделек, потому что как бы я не чувствовала себя в обществе Лайона, гулять без хозяина не могла. Боялась заблудиться, боялась, что меня кто-нибудь о чем-нибудь спросит, а я не пойму, боялась хулиганов… Спасибо, что он хоть поводок мне на шею не предлагал надевать.

– Это белки, – смеясь над моим испугом ответил Лайон. Я уставилась в некое жирное, нагловатое меховое существо, не слишком-то напоминающее наших белок. – Их тут много.

– Много? – поразилась я. Оказалось, что весь Вашингтон набит черными белками, выведенными в свое время в Германии. Вообще, американцы все поголовно помешаны на экологии и правах животных. Бездомная собака на улицах города была бы также удивительна, как НЛО. Любители живности натурально собирали в пакетики испражнения, чтобы не портить местный колорит. Я подумала, что в лучшем случае готова завести рыбок, которые не могут требовать от меня соблюдения их прав в силу природной молчаливости.

– В субботу мы поедем в магазин за продуктами. Подготовь список необходимого, – посоветовал мне Лайон. Я была рада любой активной перемене. К концу моей акклиматизации (которая была не в пример дольше Лайоновой московской) я насиделась дома перед англоязычным телевизором до опупения. Программы, которые крутились на голубом экране, были преимущественно новостями или тупыми сериалами. Хотя я всю жизнь и любила сериалы, их английская реинкарнация совсем меня не впечатлила. Может быть, из-за того, что я все время чувствовала, что я не дома. Не в России.

Когда я впервые засела за списки, то не очень понимала, чего именно ждет от меня Лайон. Я набросала список продуктов первой необходимости, а остальное решила докупать по необходимости. Наверное, это и был мой первый прокол, хотя в России я именно так и поступала. И здесь не видела особенных причин изменять привычки, ведь все недостающее можно было докупить в магазинчиках Fall-Church. Их было в избытке.

– Это дорогие магазины. Я специально вожу тебя в большой супермаркет по субботам, чтобы не переплачивать за ерунду, – обиженно отреагировал Лайон на мою просьбу дать денег на муку для блинчиков, которая поступила от меня во вторник.

– Но она стоит всего три доллара, – воззвала я к его разуму.

– Три доллара тут, три доллара там. Если бы я считал, как ты, я не купил бы этот дом! – уперся Лайон. В итоге я ждала субботы, чтобы достать муки. Печь блинчики мне к тому времени уже перехотелось. Откровенно говоря, не так это было страшно на самом деле. Потому что действительно по субботам Лайон покупал в Молле все, что я записывала, почти не скупясь. Почти, так как некоторые вещи он не брал, потому что это «слишком дорого». Вообще слова «это слишком дорого» Лайон начал употреблять регулярно.

– У меня порвались колготки. Я возьму другие? – спрашивала я его около стойки колготок.

– Это дорого. Может, ты не будешь надевать колготки под джинсы? – отвечал он, а у меня кровь приливала к щекам. Неужели колготки – повод для экономии. Мы ведь живем в трехэтажном доме. На всякий случай я больше не просила у него денег на колготки. Обходилась со старыми очень осторожно, а под джинсы действительно одевала носки, которых Лайон (щедрый Лайон) купил мне на распродаже целый десяток.

К началу марта выяснилось, что у Лайона все же были иные резоны, кроме сексуальных, чтобы вывезти себе женщину на дом из России. Хотя все это время я была уверена, что моя лояльность в половых вопросах полностью перекрывает его «благодеяния» по отношению ко мне. В конце концов, я не так уж и сильно была счастлива здесь, в Америке, чтобы чувствовать себя облагодетельствованной по полной программе. Я сплю с мужчиной, который ничего не может поделать с влажностью своих ладоней, который худющий до такой степени, что можно перепутать его со скелетом. Если смотреть на Лайона в одежде, еще можно восхищаться его высоким ростом и зелеными глазами. Он красивый мужик, я не спорю. Но не в моем вкусе, я не люблю пересчитывать ребра. Однако оказалось, что он ждет от меня не только половых радостей. Секс, экономия, домашний труд – вот три кита, на которых мой драгоценный супруг решил выстроить семейное счастье. Никогда не думала, что мне придется сидеть в роскошном доме роскошного района роскошной страны без единого доллара в кармане и без единой пары целых колготок.

– Почему ты не дашь мне денег на карманные расходы? – спрашивала я, накладывая ему на ужин вареного геркулеса. Чистый акт мести.

– А зачем? – удивлялся он. – Ты же все равно сидишь дома?

– Я именно поэтому и сижу дома! – завелась я. До этого дня я запихивала свое возмещение внутрь, также как и тоску по человеческим отношениям. Я помнила, что должна проявлять мудрость и терпение, пока мою жизнь окончательно не превратили в ад. Благодаря этому мы умудрились дожить до марта, не разу не поругавшись по-настоящему. Оказалось, что быт отравляет существование в любой точке земного шара, и «нормальная» семейная жизнь накрыла меня в Америке ничуть не хуже, чем могла бы накрыть в России.

– Куда тебе ходить? Ты же не понимаешь языка, не водишь машину и друзей у тебя нет. Только деньги переводить! – восклицал Лайон, противно брызгая слюной.

– Я скучаю! Ты не даешь мне даже звонить моим друзьям! – начала вываливать все накопленные претензии я.

– Ты звонишь по выходным маме! Разве этого мало? Каждый твой разговор с Россией стоит не меньше двадцати долларов. Вот когда я найду более дешевый тариф, будешь болтать хоть часами!

– Я бы хотела поболтать хоть пару минут, но не с мамой! – орала я.

– Да ты просто тухнешь от безделья! – орал он. Я поймала себя на мысли, что за весь этот диалог я ни разу не полезла за словарем.

– Я?! От безделья?!!!

– Именно! Разве я думал, что ты ТАК будешь проводить время? – совершенно искренне обиделся он. На что?

– А как, по-твоему, я должна его проводить? – уперла руки в боки я.

– А так, – насупился он и замолчал. Видимо, он все-таки боялся, что если меня довести, я перестану отзываться на его поцелуи по ночам. Но все-таки мужское в нем проиграло супружескому и он решил высказаться. – Жена должна держать дом в порядке. А у нас что? Вещи свалены в кучи, а ты валяешься чуть ли не до обеда.

– Я же подаю тебе завтрак! – парировала я.

– Это бутерброд? Вечный бутерброд с сыром, когда на свете есть пудинги, муссы, круассаны…

– Ничего себе! Разве я нанималась к тебе в повара и уборщицы?

– А почему нет? – заорал он еще громче. – Я работаю целыми днями, чтобы обеспечивать тебя. Я потратил чертову уйму денег, чтобы вытащить тебя из этой жуткой страны с холодом и болезнями, я люблю тебя и забочусь о тебе! Неужели же не нормально баловать меня вкусными завтраками? И гладить мои рубашки?

– Рубашки? – удивилась я. Гладить мужские рубашки я не умела по определению, поскольку никогда не делала этого. Я сдавала их в химчистку, когда по субботам мы приезжали в супермаркет. – Я не думала, что ты ждешь от меня этого.

– Я жду от тебя помощи. Экономии. У нас великая страна, но с большими ценами. Если мы хотим завести ребенка, то надо все считать, каждый доллар.

– Ребенка? – переспросила я. Конечно, для меня это не было сюрпризом, ведь на первом этаже ждали своего часа две пустые комнаты, но я никак не могла предположить, что ради «счастья» родить Лайону ребенка, я должна перестать жить по-человечески и стать приложением к дому и пылесосу. И потом, неужели я так дорого обхожусь, что надо экономить именно на мне.

– Неужели я тебе так дорого обхожусь? – решила усовестить Лайона я.

– А как ты думала? – возмутился он и убежал наверх. Я с удивлением посмотрела ему вслед, но минут через пять-семь он вернулся, держа в руках длинный список.

– Что это? – уточнила я, хотя и сама догадалась, что передо мной прейскурант за перенесение в рай.

– Посмотри! – протянул его мне Лайон, с бледным от бешенства и испуга лицом. В списке значилось:

1. Перелет до Вашингтона – 3000 $

2. Адвокат в России – 500 $

3. Виза – 150 $

4. Паспорт РФ – 200 $

5. Загранпаспорт – 600 $

6. Свадьба – 500 $

7. Бриллиантовое кольцо матери – 1500 $

8. Обручальные кольца – 300$

9. Рестораны и прогулки в России – 500 $

10. Питание в Америке – 800 $

ИТОГО: 7950 $

– Это все?! – ледяным тоном спросила я.

– Ты посчитай сама, – запаниковал Лайон. Видимо, желание продемонстрировать мне в цифрах всю степень чувства ко мне давно разъедала его изнутри, раз он не смог с собой справиться, но включение в список маминого кольца, которого он, очевидно, не покупал, а также посчитанные до доллара расходы по моему питанию потрясли меня до глубины души.

– Я не буду ничего считать. Я не просила у тебя ничего этого. Я оказала тебе честь и стала твоей женой…

– Постой, ты же ведь должна понимать сама, что это вовсе не честь, – зачастил он. Я вытаращилась.

– В каком смысле?

– Да русские девушки готовы за латиноса выскочить замуж, чтобы только оказаться здесь. Я же – нормальный мужчина с хорошей работой и люблю тебя. Трачу на тебя деньги! Если кто и оказал честь, так это я!

– Ну, хватит. Достаточно с меня такой чести! – заорала я и принялась метаться по дому в поисках куртки и сапог. Логика отступила от меня на недосягаемое расстояние, я вылетела из дома под крики Лайона, что я дура, сама не понимаю, что творю.

– Тебе некуда идти! Не глупи, быстро возвращайся! – вопил он под заинтересованные взгляды соседей. Я неслась вперед без единой мысли. Вернее, у меня были мысли. Примерно такие – «Вот скотина!», «Циничная сволочь!», «И ведь все подсчитал!». И так далее. Но конструктива не было никакого. А поскольку сцену он закатил мне под вечер, когда вернулся с работы, то примерно через час начало темнеть. Как раз к этому моменту я окончательно потеряла понимание топографии. Если бы меня спросили, где находится Fall-Church, я махнула бы в какую-нибудь неопределенную сторону и наверняка бы ошиблась. Я вышла из района парков и черных белок и шла по какой-то автостраде в неизвестном направлении. Периодически мне казалось, что надо куда-нибудь повернуть, хотя, хоть убейте, я не знала зачем. Я поворачивала. Переходила дорогу, углублялась куда-то и меняла направления.

– Господи, помоги! – говорила я про себя. Не знаю, чего я хотела. Наверное, насмотревшись кинофильмов про американскую дольче виту, я подсознательно надеялась, что здесь под каждым кустом сидит по Ричарду Гиру. Отель «Ритц», клубника со сливками и секс на рояле за большие деньги – все это меня сейчас очень бы устроило. Я топала навстречу «шансу» несколько часов, и где-то ближе к полночи меня действительно начали окрикивать заинтересованные мужские голоса из автомобилей. Но их обладатели совершенно не напоминали Ричарда Гира. Я шарахалась в тень деревьев с краю трассы и прибавляла шагу. Мысль о том, что я посреди чужой страны без паспорта и денег, глубокой ночью, я усилено загоняла в самые глубины подсознания. Потому что стоило подумать такую мысль, как можно останавливаться посреди дороги и кричать караул.

– Fuck me, baby! – все чаще слышалось с разных сторон. Возможно, что я половину придумала сама, но даже и второй половины хватило бы, чтобы заработать нервный тик и начать заикаться.

– Вернись назад! – шептал напуганный до смерти внутренний голос. Я бы уже и рада была вернуться, но даже теоретически не представляла, куда возвращаться. Да и мысль, что мне придется смотреть в уверенные в своей правоте глаза Лайона, гнала меня вперед. Пока я не оказалась в совершенно ужасном квартале. Момент перехода я не осознала. Просто шла-шла, как Красная Шапочка по лесу, пока не уперлась. До сих пор не знаю, что именно это было за место. Деревья сменились домами, но от этого стало только беспокойнее. Из-за углов и подворотен на меня смотрели белые глаза на черном фоне. Негры. Негритянские детки. Я-то уж точно никогда не была расисткой. Цвет кожи ничего значить не может, если есть душевное понимание, но тут речь шла о каком-то другом мире. Типа нашего цыганского, с его кучами тряпья, нищетой и гордыней. Высокомерные взгляды при босых ногах. А ведь в Америке разрешено свободное ношение оружия! Эта мысль пронзила меня иголкой, по венам потек смертельный ужас.

– What time is it? – раздался голос за моей спиной.

– I don’t know, – пробормотала я, но стало ясно, что время интересует говоривших меньше всего. Я обернулась и увидела немного замороженную толпу подростков лет пятнадцати. В руках у одного была палка типа бейсбольной биты. Детки смотрели на меня выжидающе, словно пытались навскидку определить, какого рода сопротивление я способна оказать.

– Вот и конец, – проговорил мой внутренний голос и отключил звук. Я начала кричать раньше, чем эти детки на меня набросились. С меня сорвали пальто и прижали меня к земле, пытаясь заткнуть рот скользкими грязными пальцами. Кто-то шарил по моим карманам джинсов, кто-то, видимо не веря, что может по земле ходить дура без единого цента, без единой кредитки, пытался найти клад в моем бюстгальтере.

– Пустите! – шипела, отплевываясь я. То, что этой ораве не пришло в голову возжелать моего девичьего тела, радовало. Хотя что, я больше не представляю с этой точки зрения интереса? Мне удалось еще какое-то время поорать на всю улицу, пока кто-то не стукнул меня по голове. Не очень сильно, видимо, стукнувший не имел достаточного практического опыта. В конце концов, не мог же ребенок к своим еще небольшим годам научиться вырубать взрослую тетку одним ударом.

– She’s have a nothing! – возмущался один из них, демонстрируя абсолютную стерильность моих карманов пальто.

– Сейчас меня грохнут. От обиды, – пискнул внутренний голос. – Не лежи как бревно, кусайся!

– Kill her, – сказал кто-то. А вот эта фраза мне не понравилась совершенно. Я как-то уже смирилась с тем, что меня потрясут на предмет наличности, поставят пару синяков и выгонят с позором из этого Гарлема. Вариант «Kill her» никак не входил в мои планы. Я заорала и задергалась так, что они даже несколько опешили. Не знаю, как это происходит. То ли Господь Бог всевидящим оком отслеживает, чтобы смертный час не настал раньше им запланированного срока, то ли карма, которая еще не отработана до конца, не позволяет убить одинокую беззащитную девушку, без денег забредшую в негритянский квартал. Я помню только, что весь наш клубок тел осветился ярким бело-голубым светом и негритята стали таять, как вампиры при солнечном свете. Надо мной склонился полицейский и что-то затарабанил по-английски. Что-то про чьи-то права.

Глава 5. Мышка-норушка

Истина – самое спорное понятие на всем белом свете. Вроде бы чего сложного, отличить белое от черного и наоборот. Снег белый, грязь черная. Всего и делов. Однако истина, по сути, является условным соглашением большинства. И не больше. Почему? Социологи утверждают, что понимание истинности, также как и формирование норм морали происходит в период становления личности, т.е, в детстве. Иными словами, яблоко от яблони недалеко упадет. Возьмем, к примеру, такое очевидное негодяйство, как ложь. Однозначно и неоспоримо это зло. Не так ли? Но если уточнить это у правоверного мусульманина, он ответит, что ложь во имя Аллаха, которая направлена на борьбу с неверными – благое дело. Его так учили с детских лет. Вот и растаяла непреложная истина. Если вглядеться, таким образом растает любая система верований на свете. Свекровь свято верит в то, что ее сыночек имеет право на самое лучшее, а именно, на чистые носки, идеально выглаженные рубашки, свежие парные котлетки и обожание со стороны жены. С другой стороны, жена будет искренне считать, что сама имеет право на обожание со стороны мужа, а гладить рубашки – не в этом счастье. Можно сдать в химчистку. Кто прав? Обе, что занимательно, поскольку они просто стоят с разных сторон баррикады. Так что, на мой взгляд, прав всегда тот, у кого ружье. Если личная жизнь супругов проходит на территории свекрови, а основной доход на душу населения формируется из ее же заработной платы, то, скорее всего, придется демонстрировать обожание и котлеты. Если же ружье в ваших уверенных самостоятельных руках, можно ограничиться бесконтактными поцелуями два раза в год. В моем случае ружье было у Лайона. И все мои попытки доказать, что это не так, привели меня в разодранном и побитом состоянии в полицейский участок. Он (участок) весьма сильно напоминал наши обезьянники и запахом, и интерьером. Как говорится, сюда не ступала нога дизайнера. Их сотрудники тоже курили всю дорогу напропалую, отчего я стала задыхаться уже минут через десять.

– С вами все в порядке? – выдыхал мне дым в лицо огромный негр в полицейской форме. Белого цвета кожи тут не было ни у кого.

– Нет, не в порядке, – стирая кровь, запекшуюся в уголке губ, отвечала я. На это негр разражался потоком нецензурной английской брани, общий смысл которой сводился к тому, что я натурально псих ненормальный, раз приперлась в этот район (он произносил название, но я не могла его ни понять, ни повторить, ни запомнить).

– Как тебе только это пришло в твою тупую белую голову? – с интересом светил мне в глаза лампой он.

– А что? – только и могла выговорить я.

– Да если бы я не остановился, тебя бы уже закопали, – вежливо описал мои потенциальные перспективы он.

– А, понятно, – кивала я и преданно смотрела в его темное лицо. Ничто, никакой трехступенчатый мат, никакие запахи или дым в глаза не могли поколебать моего счастья сидеть с этой, а не с той стороны полицейского участка.

– Что тебе понятно?! Ни один нормальный человек в здравом уме не сунется в… (непереводимое название района), – я сидела, наслаждаясь безопасностью. Орите на меня, стучите по голове, только не выгоняйте. Плиз!!! Откуда ж я знала, что Америка разбита на сектора, где действуют разные законы и порядки. Вот здесь ты можешь спокойно наслаждаться прохладой и плевать в небо, а вот тут тебя укокошат ради пары долларов и даже имени не спросят. В Москве меня могли укокошить с одинаковой степенью вероятности в любом месте и в любое время. Но такого места, где бы меня гарантированно расчленили, я не знала.

– На черта мне эти проблемы, – продолжал делиться со мной эмоциями мой чернокожий ангел-хранитель. Я с умилением любовалась на облеванные стены. Я жива. Я в целости и сохранности. – Ты хоть кто?

– Резонный вопрос, – восхитилась его профессионализмом я. – Меня зовут Екатерина Виллер.

– Паспорт?

– Нетути! – порадовала его я. Сказать с уверенностью, что я была адекватна, не смог бы никто.

– Чудно. А где ты живешь? – продолжил знакомиться он.

– Я? В Fall Church, – не стала запираться я.

– А именно? – уточнил он.

– Точнее не знаю. Я живу с Лайоном Виллером, – сказала все как есть я. После получаса матерщины и оплевывания меня всякими нелицеприятными терминами негр нашел-таки телефон Лайона Виллера и потребовал его к барьеру. Лайон явился минут через пятнадцать, бледный и взволнованный сверх всякой меры.

– Ты что же натворила? – набросился он на меня.

– Это как так получилась, что ваша супруга шлялась по негритянским кварталам без денег и документов? – набросился на него негр сразу после изучения моих документов.

– Она сама ушла! Мы поссорились, – оправдывался Лайон. Успеха его выступление не имело.

– Это не повод подвергать риску ее жизнь. Это чудо, что она еще жива, – устало вымолвил полицейский, дал Лайону подписать какие-то бумаги и вручил ему меня с рук на руки.

По дороге к дому мы оба, не сговариваясь, молчали как рыбы. Тенистый ил нашего таунхауса вызвал у меня чувство покоя и отчаяния одновременно. Ясное дело, что с этого дня я не выйду за его стены без сопровождения мужа ни за какие коврижки. Даже теоретический интерес к возможностям Америки упокоился во мне с миром. Хотелось только забиться в самый дальний угол дома и по возможности отключить сознание.

– Как я должен это все понимать? – орал на меня Лайон. – Ты выставляешь меня идиотом.

– Меня только что чуть не убили, а тебя интересует добрая репутация? – орала я, перемешивая английские слова и русский мат.

– Ты вляпалась в историю по собственной дури! – с видом истины в первой инстанции вещал Лайон.

– Я вляпалась в историю с ТОБОЙ по собственной дури. А это все – ее последствия! – высказалась я, после чего муженек парализовано замолчал. В его глазах защелкал счетчик купюр. Если я сейчас примусь разводиться, все его расходы канут в лету безо всяких дивидендов.

– Я люблю тебя! Я так за тебя испугался! – дал задний ход Лайон. – Но ты должна понимать, что я отвечаю за тебя. Здесь, где ты ничего не знаешь и можешь натворить непоправимых глупостей, ты обязана беспрекословно слушаться меня.

– Беспрекословно? – переспросила я.

– Беспрекословно! – важно кивнул он. Слово явно нравилось ему, он был готов повторять его бесконечно. Тут я и осознала со всей очевидностью, что у Лайона теперь ружье.

Семейная жизнь вошла в свою колею, как это и было по-видимому изначально задумано. Лайон отдавал распоряжения, старательно заботясь о том, чтобы я не скучала от безделья. Что постирать, что погладить, что зашить и что приготовить на ужин его монаршему величеству.

– Я принес тебе подарок! – обрадовал меня как-то он по возвращении с работы. На обеденный стол передо мной легла толстенная книга «Кулинарные советы», содержавшая в себе бесконечное количество рецептов самых разных кухонь самых разных стран мира.

– И что мне с ней делать? – спросила я, поскольку никакого желания готовить изыски не испытывала. Я была мышью, забившейся в нору от огромного страшного кота по кличке «Угроза выживанию».

– Я буду показывать тебе, чего хочу попробовать, а ты будешь готовить. Я буду выбирать на неделю вперед.

– Прекрасно! – кивнула я. А что делать? Даже в тюрьме заключенных заставляют вязать варежки. Никто же не спрашивает, насколько им это нравится.

– Посиди со мной, – противным шепотом позвал меня в гостиную Лайон. Он обожал эти игры в идеальную семью. Мы смотрели с ним новости и какие-то фильмы на дисках по его выбору. Я разминала его уставшие от целого дня работы за компьютером плечи, а он рассказывал мне события дня. У него были тупицы-начальники, идиоты-коллеги, сволочи-полицейские с их вечными штрафами за неправильную парковку. Жалоб хватало. Интересно, если бы все эти потоки я выслушивала бы от Полянского, я бы также аморфно и равнодушно позволяла бы вливать их себе в уши? Если раньше мне и мысль об Илье доставляла боль, то теперь, то ли от одиночества, то ли от какой-то душевной пустоты, я не только вспоминала о нем, но и часто представляла, будто он рядом. Будто это его я жду с работы и для него готовлю «паэлью», «буйабес» или «фахитос».

– Какая прелесть! Ты просто кудесница! – восхищался моими успехами Лайон, когда лопал приготовленное для Полянского блюдо. Я даже пробовала закрывать глаза и представлять себе, что сплю я тоже с Полянским, но мокрые ладони и суетливая настырность Лайона ни разу не дали мне забыть, с кем я и где. Но, в целом, я начинала привыкать. Лайон, телевизор, кухня и утюг наяву, Полянский, его рассказы, шутки и подтрунивания внутри моей души, запечатанные в кокон и надежно скрытые от посторонних глаз.

Май выдался жарким. Конечно, май и в России – не самое холодное время года, но в Вашингтоне не в пример теплее. Зимой Fall Church покрыт ознобом и мурашками, как голая обезьяна на ветру. Около нуля с плюсом или минусом в разные стороны, но NEVER никакого снега. Никогда. Если здесь когда-то выпадал снег, начиналась мобилизация всех чрезвычайных сил, как при стихийном бедствии. Было смешно смотреть, как паникуют при виде легкой пороши, от которой в России даже бы и не чихнули. Еще в России Лайон воспринимал снег как некий химический элемент, который способен разъесть все вокруг не хуже кислоты. Думаю, в Вашингтоне к нему все относились аналогичным образом. Тепло зимы плавно перетекало в жару весты, к маю мы имели вполне серьезное лето. Влажность как всегда все только усиливала. Я в таких условиях стремилась к амебообразному состоянию. И хотя мозги мои с завидной периодичностью напоминали, что я несчастна и одинока, у меня отлично получалось погрузиться в летний анабиоз и ни о чем не думать. У нас с Лайоном установилось некоторое равновесие, что-то наподобие перемирия, при котором над полем боя развеваются белые флаги и стоит тишина, но все это только до первого, обычно совершенно случайного выстрела. Я выстрелила совершенно ненамеренно. Было воскресенье. Я скучала. Как и всегда.

– Может, сходим куда-нибудь? – закинула удочку я. Страсть к прогулкам в одиночестве так и покинула меня навсегда.

– Не знаю даже. Я так устал на этой неделе, – пожал плечами супруг и снова щелкнул кнопкой на пульте. Watch TV. Единственное мое развлечение на веки веков. И самый лучший курс разговорного английского, как выяснилось на практике. От него меня тошнило.

– И как ты можешь смотреть эту чушь? Хоть бы нормальный канал был! Неужели на весь Вашингтон только и есть что новостные и домашние каналы?

– А что, тебе мало? – удивился Лайон.

– Еще бы! Да в Москве телевидение было куда интереснее, – возмутилась я.

– В Америке телевидение гораздо разнообразнее и интереснее! Оно самое прогрессивное в мире, – бросился защищать честь страны Лайон.

– И где оно? – подсекла я его. Он подавился своими словами и вытаращился на меня.

– Оно… Ну… Надо платить, оно же кабельное. Но там огромный выбор, на любой вкус, – отводя взгляд, пояснил он. Я чуть не задохнулась от бешенства.

– Чудно! Я тут мру со скуки, уже выучила наизусть все мировые новости и с точностью до номера лота знаю, что за дрянь продают в этих бесконечных «Магазинах на диване», а оказывается, что у нас просто нет нормального TV! Подключи! – потребовала я. Лайон побледнел и выдал гениальное:

– А зачем оно нам, если я целый день на работе?

– Ты что, издеваешься? – еле сдерживаясь, переспросила я.

– Ну, почему? Кабельное телевидение – это слишком дорого. У нас и так полно расходов! Надо экономить! – завел любимую волынку он. Я сжала губы и ограничилась прогулкой по уже набившему мне оскомину парку Fall Church. В контексте такого феерического подхода я ощутила себя аналогом домашней кошки, в которую встроили функцию сексуальных утех. Лайон всерьез считает лишним тратиться на что-то кроме Вискаса.

– Я так больше не могу, – воздела я руки к небу возле чистенького равнодушного костела. – Я пойду работать. Язык я уже знаю достаточно. Любая работа, хоть мыть полы в Макдональдсе, будет лучше этой растительной жизни.

– Ага, так ОН тебе и даст, – ехидно хмыкнул кто-то внутри. Я сделала вид, что не слышала. С трудом дождавшись понедельника, я с милой улыбкой помахала платочком в окошко, глядя, как Лайон упаковывает свои жерди в машину и бросилась к телефону. В газете, которую Лайон покупал ради колонки тупых анекдотов, был раздел частных объявлений. С трудом продираясь сквозь неадаптированный письменный английский, я нашла несколько объявлений о работе. Одно от какой-то косметологической фирмы. Там, как и в России, требовались бесконечные распространители. Другое, которое заинтересовало меня больше, предлагало надомную работу по рассортировке какой-то неведомой документации. Что-то типа Золушкиного отсева пшена от гречки, только на бумаге. Итак, я долго собралась с духом, науськивала себя воспоминаниями о Лайоновых гадких словах «А зачем тебе телевидение?», и, наконец, набрала номер.

– Медикал Клиник, Келли Трентон слушает, – ответили мне стандартным вежливым голосом. Этим голосом в Америке вам сообщат, что родилась двойня, им же вас уведомят о банкротстве.

– Я хотела узнать относительно надомной работы, – дрожа всем телом, спросила я.

– Сортировке? – уточнила Келли.

– Да, спасибо! – обрадовалась я. Значит, это не утка. Неужели я смогу решить хоть часть своих проблем?

– Вас устраивает доход с выполненной работы? – спросила она.

– А какой примерно объем в месяц можно делать?

– Редко когда больше чем на тысячу долларов, – с сожалением пояснила она, но я внутренне вся возликовала. Тысяча баксов, просто за то, чтобы перебирать бумажки. Это значит, что я смогу покупать себе одежду! Я уже столько раз приценивалась, в этом капиталистическом раю можно купить отличное платье всего за пять долларов. А джинсы на распродаже могут стоить вообще три! Невероятно! Я еще смогу и машину купить. Жизнь не стоит на месте.

– Меня устраивает, – в восторге согласилась я. – Когда начинать?

– Перешлите по факсу ваши документы и можете подъезжать через пару дней, – сдержанно отреагировала на мою эйфорию Келли. Но я все равно ее уже почти по-родственному любила.

– А ничего, что я не гражданка США? – вдруг испугалась я.

– Но вы официально тут проживаете? У вас не просрочена виза? Она допускает работу?

– Конечно! – выдохнула я, потому что знала, что виза у меня постоянная и дает право на все, включая гражданство через три года.

– Отлично. Окей. Тогда пересылайте… Секундочку… Паспорт, гринкарту, копию карточки социального страхования и идентификационный номер.

– Хорошо, – промямлила я, осев на диван. Как ни крути, а такого количества документов у меня точно нет. Интересно, почему я решила, что для устройства на работу достаточно только паспорта с визой? Ну, ладно. Будем решать проблемы по мере их поступления. В конце концов, я не обязана выходить на работу завтра. Главное, что у меня появилась цель. Я хочу хоть немного встать на свои личные ноги. Дождемся Лайона и призовем к ответу.

– Привет, беби. Как прошел день? – устало стянув с ног ботинки и бросив их посреди коридора, спросил он. Надо же, меня за такое пилит по часу, а сам ждет, что я за ним ботинки уберу. Господи, я становлюсь ворчливой, как старая стерва.

– Чудно. Дорогой, я как раз хотела с тобой поговорить, – «тонко» намекнула я. Лайон замер и напрягся.

– Поговорить? Сейчас? Я очень устал. Отложим до выходных? – тоном парламентера в стане врага предложил он. Чертов дипломат, мы точно не подождем до выходных.

– Я тоже устала. Но мы поговорим сейчас. До ужина. До анекдотов и новостей. Ясно? – я встала в боевую позицию воина. Лайон понял, что не отвертеться и кивнул. – Вот и прекрасно. Скажи, а мне никаких документов оформлять не надо? Все-таки, я тут уже почти четыре месяца.

– Какие документы? – опешил Лайнуша.

– Ну, гринкарту там и социальную страховую карту. Еще, кажется, какой-то номер, – оживила его память я. Он. Судя по тому, как задергался, слышал об этом не впервые.

– А откуда ты это знаешь? Кто тебе сказал? Ты что, с кем-то путаешься, пока я на работе? – забросал меня обвинениями он. По самую шейку, почти утопил.

– Я звонила по объявлению, узнавала насчет работы, – не нашла, что соврать на такие дикие инсинуации я.

– Работы? – потрясенно уставился на меня муженек. – А зачем ты звонила насчет работы? И что за работа? У тебя что, мало дел есть дома? И потом, в нашей семье работаю я.

– А разве не ты постоянно кричишь, что денег не хватает? – отстреливалась я.

– Я не о том, что их не хватает, а о том, что надо экономить. Это в России привыкли ни о чем не думать и швыряться деньгами, чтобы потом голодать.

– Не надо грязи! И ты уходишь от темы. Где моя гринкарта? И страховка? Почему до сих пор не занялась их оформлением. Где это делается?

– В эмиграционном управлении. Но я точно знаю, что это можно делать не сразу, – обнаружил неожиданную информированность он.

– Не сразу? А когда? – волновалась я. Мне так не терпелось зажить привычной независимой жизнью, что ради этого я была готова горы перевернуть, не то что Лайона дожать.

– В течение года и даже позже. Главное – начать это делать в период действия визы, а она у тебя годовая. Не волнуйся, потихоньку сделаем. Но зачем тебе работать? – заглядывал мне в глаза он. – Мы же собирались завести ребенка. Тогда ты все равно будешь сидеть дома.

– Надо же, как ты все ладненько за меня решил! А я вот пока не хочу ребенка. Пиши мне адрес эмиграционной службы, – в голос заорала я. Лайон перепугался и зашуршал справочником. Через несколько минут я имела все, что мне нужно. Правда, где-то на окраине сознания я удивлялась такой дикой сговорчивости Лайона. На следующий день со сговорчивостью все стало ясно. Какая опасность была дать мне все телефоны, если по всем ним мне монотонным вежливым голосом ответили примерно одно и то же.

– Вам нужна гринкарта? Приносите паспорт, свидетельство о браке, и все документы мужа. Паспорт, карточки страхования, справку из банка, ID.

– А он сам не нужен? – с надеждой спросила я, прикидывая, как смогу украсть его бумаги. Абсурд, конечно, но чем черт не шутит.

– Как это не нужен? А кто будет писать заявление? Вы же на его статус приехали!

– Это как? – не поняла я.

– Вы имеете право на гринкарту и прочие радости жизни, только если он не против. Вдруг ваш муж уже подал на развод? Тогда никаких прав на жительство у вас нет, – важно пояснил чиновник. Уж не знаю, что дернуло его милость заговорить со мной по телефону. Наверное, просто не смог удержаться. Приятно, черт возьми, указать «этой лимите» на ее место. Многие москвичи любят пройтись таким же боком по белорусам и украинцам. Вот Бог сподобил, и я дожила.

– А разве я не могу сама получить гринкарту? – обалдела я.

– Нет, конечно. А вдруг у вас брак фиктивный? – резонно возразил чиновник, после чего устал бесплатно объясняться со мной и повесил трубку. В общем и целом, я узнала все, что нужно и даже более. Я была Лайоновой собственностью. Целиком, с потрохами. Получите – распишитесь. Что, кстати, он и делал, когда изымал меня из полицейского участка. А теперь оказалось, что даже с точки зрения американского законодательства я могла делать только то, что он мне позволит. А он позволяет мне только чистить его унитазы и утешать его в сексуальном смысле. Чудно! Великолепно!

– Когда ты займешься моими документами! – вопила я, пытаясь залить свое горе вином, купленным на распродаже по три доллара за пять литров. От вина тошнило.

– Как только, так сразу, – отвечал в той или иной формулировке Лайон. На его лице (роже) был написан восторг и удовольствие. Еще бы. На сей раз все зависело только от него! Чудесно! Да он успеет мне роту детей засадить, прежде чем соберется в эмиграционную службу.

– Ты не имеешь права так со мной поступать! – барахталась без воды я.

– Я просто должен выбрать время. Вот, может быть, когда будет отпуск, – уверял меня он. Я смотрела на него, я слушала его дыхание по ночам и, задумываясь, сопоставляя факты и цифры, начала понимать, как сильно он боится меня потерять. Трогательно, не правда ли? Такая сильная любовь, что мужчина боится даже выпустить меня на улицу в одиночестве. Новая одежда? А вдруг я в ней понравлюсь кому-нибудь кроме него? Кому-то, кто не станет высчитывать стоимость разговоров с мамой и экономить на кабельном телевидении. Гринкарта? Конечно-конечно, тем более что когда кончится виза, ее все равно делать придется, но отчего бы за этот год не привязать меня к себе цепями, против которых окажется бессильна любая зеленая карта? Если бы он боялся потерять меня из-за дикой любви, я еще могла бы это понять. Я жила бы этим чувством собственной уникальности. Но он, как и все настоящие американцы, тщательно оберегал свои инвестиции и следил, чтобы не было перерасхода. Я бы не удивилась, если бы узнала, что он высчитывает стоимость тех блюд, что я готовила дома, суммирует экономию и наслаждается от такой выгодной женитьбы. Может, даже плюсует стирку и уборку дома. Я и пыталась угодить, и заискивала. На войне все средства хороши, но, право, я чувствовала себя хуже продажной женщины. Надежда таяла с каждым днем, с каждой неделей. Отпуск Лайон планировал взять в сентябре. «Если дадут, дорогая».

Таким образом, примерно к середине июня я начала сходить с ума. Три этажа таунхауса, завядшие розы около лестничных перил, кухня, уборка, стирка, глажка. По выходным помогать Лайону релаксировать после тяжелой рабочей недели. По субботам традиционный звонок маме.

– Как ты, милая? – дежурно волновалась мама.

– Все хорошо, мамочка. А как у вас? – традиционно заверяла ее я. Мама давно успокоилась и решила, что мое будущее пусть и в далеких, но надежных руках. Однако настал и мой предел.

– Я больше так не могу! – заявила я маме, не думая о последствиях.

– Ты о чем? – строго уточнила мама. Действительно, о чем это я. Как бы поточнее выразить чувства, чтобы уложиться в отведенный мне Лайоном трафик.

– Я видеть больше не могу Лайона. Он мне опротивел!

– Что ты такое говоришь, деточка. Господь с тобой. Такой хороший муж. Вы поссорились? – забеспокоилась мама.

– Ты удивительно проницательна. Мы ссоримся постоянно, – почти рыдала я. Лайон с беспокойством вслушивался в мою речь. Я вела себя в несоответствии с протоколом.

– Это из-за тебя. Вечно ты что-нибудь выкинешь. Никакого терпения. И даже не говори мне что Лайон плохо о тебе заботится, – отключила рацию на прием мама.

– Да, именно это и происходит! Он ужасно обо мне заботится! – заорала я. Лайон дернулся всем телом и подошел ближе. Я с вызовом посмотрела ему в глаза, он отвел их и не решился прервать связь.

– И что именно он не делает? – с раздражением вступила в диалог мама. Я чувствовала, что теряю очки даже когда молчу. – Он тебя не кормит?

– Кормит. На убой! – визжала я.

– Ты ходишь в рваном?

– Он даже колготки мне не покупает, говорит, чтобы я под джинсы носила рваные!

– И что? Вообще, под джинсы можно носки носить. Вы молодая семья, вам надо экономить.

– Поразительно! – захохотала я. – Ты говоришь в точности как он.

– Что еще у тебя за претензии? – тоном врача, успокаивающего клиента с весенним обострением продолжила сеанс материнского утешения она.

– Он… Он не делает мне документы.

– Почему? – удивилась мама. – Это незаконно?

– Ну, пока у меня еще виза есть. Я могу по ней жить. Но не могу работать! – причитала я, не имея сил остановиться. Хоть я и понимала, что мама – совсем не тот человек, который может меня понять, но мне ТАК СИЛЬНО нужно было с кем-то поговорить, все равно с кем.

– А зачем тебе работать? – резонно возразила она. Я так и думала, что она это скажет, но у меня опустились руки. – Тебе надо детей рожать.

– В том-то и дело, что я не хочу рожать Лайону детей! – выпалила я и замерла.

– ЧТО? ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ?

– Не хочу! Не могу! Мама, забери меня отсюда. Вытащи. Я больше не могу. У меня здесь никого нет.

– Ты сама выбрала эту жизнь, теперь не жалуйся, – устало заявила мама. – Он – твой муж и ты должна…

– Не рассказывай мне, чего я кому должна. Я всю жизнь кому-то что-то должна. Я его ненавижу! И все равно не останусь здесь, – плакала я. Лайон тряхнул головой и вырвал трубку из моих скользких рук. Из моих мокрых и холодных рук. С кем поведешься – от того и наберешься. Лайон долго что-то обсуждал с моей мамой на двух языках, потом дал мне трубку, чтобы я выслушала пожелания всего хорошего и требования «вести себя хорошо и слушаться Лайона». Сказать, что я была в шоке, значит не сказать ничего. Шок согласно медицинской терминологии – временное краткосрочное изменение восприятия действительности, связанное с невозможностью вынести боль. Шок должен сопровождаться потерей физической чувствительности. Мои нервы работали как часы. А вот душевная чувствительность снизилась до состояния ледников Антарктики. Я не могла и не хотела больше ничего. Совершенно ничего. В том числе и наших субботних профилактических бесед с мамой.

Глава 6. Психология бессознательного

Красота спасет мир, как утверждал великий классик, но, если вдуматься, совершенно непонятно, что именно он имел в виду. В мире полно красоты. Водопады, горячие ключи, заснеженные шапки гор, бушующий океан, наконец. Всему этому великолепию тысячи лет и никто не видел, чтобы в мире от этого что-то поменялось. Войн не стало меньше. Правительства как думали о набивании своих карманов, так и думают по сей день. Голодающим так и не протянута рука помощи. Жаль, что мы не можем спросить лично у Достоевского, поэтому до всего приходится доходить самим. Спасения мира все время откладывается на неопределенный срок. Теоретики сошлись на том, что женский идеал и является тем самым ключом от рая. Красивая богиня – женщина, жена, мать уже много веков спасает человечество как минимум от вымирания. А как максимум стимулирует воображение мужчин и благословляет на подвиги.

– Все из-за женщин, – уверенно заявляют мужчины и оттачивают свои клинки. Нам же остается только стремиться к совершенству. Конкуренция за места на олимпе высочайшая, быть музой – не такая простая работа. Того и гляди тебя обскачет более молодая и белокурая муза. В наш век прогресса перекись водорода уравняла всех в правах, но взамен средства массовой информации навязали совершенно невыносимый образ «Настоящей красоты». Лишний вес. Притча во языцех, философский камень современной женщины, заботливо вложенный ей в руки рекламой.

– Все твои проблемы из-за него, – ласково шепчет на ухо голос современного змия.

– Неужели? И трубы у меня протекают из-за лишнего веса? – удивляемся мы.

– А как же. Стройные девушки все поголовно живут в особняках. Только похудей, и стразу все станет прекрасным. Сказочным.

– Но как? Ведь кушать-то хочется? – переспрашиваем мы у змия. В ответ он сует нам в руки тайские таблетки, японские диеты, разгрузочные чаи и пилюли для заполнения «лишнего» пространства в желудке. Измотанные многолетней борьбой, мы так стараемся, что от натуги даже набираем лишние килограммы. Но только для того, чтобы снова и снова выйти на тропу войны. Самые смелые не останавливаются на полдороге и делают операции на желудке. Кстати, в Америке такого рода «лечение» популярно в полный рост. Я сама долгие годы знала, что стоит мне сбросить десяток килограмм, как к моим ногам тут же осыплются принц Уильям и Роман Абрамович в одном флаконе. Или Абрамович женат? Не помню. Так или иначе, кто-нибудь тут же прибежит и осыплет меня золотом и каштанами. Однако все мои потуги окончились поражением. Я сбросила три кило, но в Вашингтоне от длительного лежания на диване и самоуспокоительных перекусов я набрала их обратно. Что, кстати, сильно не одобрил Лайон.

– Тебе надо следить за собой. Я куплю тебе кроссовки, будешь бегать по утрам в парке, – не допускающим возражений тоном установил он. Однако бег (особенно в моем, очень пешеходном варианте) только усиливал желание что-нибудь пожевать. Я совсем уже было потеряла надежду, как вдруг небеса вдруг решили смилостивиться надо мной и осенили меня своей божественной дланью. Или что там они еще делают дланью?

– Ты чего не ешь? – спросил меня Лайон в воскресенье утром, сразу после знаменательного разговора с мамулей.

– Что-то не хочется, – ответила я, и сама удивилась своим словам. На столе дымились плюшки, стоял омлет. Все было миленько, по-домашнему, но мне действительно кусок в горло не полез. Неужели нервный стресс воспрепятствует аппетиту, замерла от возбуждения я. Подождала обеда.

– Тебе положить ветчины? – предложил Лайон.

– Я только выпью вина, – ответила я и одним махом проскочила обед.

– Что с тобой? – забеспокоился Лайон. Возможно, он решил, что я способна объявить голодовку. Однако я действительно не хотела есть. Ура! Да здравствует депрессия. Надо подольше не приходить в себя. Сброшу весь лишний жир, а уж потом буду думать, как латать душевные раны.

– Со мной ничего! – ответила я мужу. – Решила сбросить лишний вес.

– Дело хорошее, – одобрил после некоторых уговоров Лайон мои порывы. Наверняка он решил, что это ради его прекрасных глаз я так стараюсь. И пускай. И даже лучше. Так как я боялась возврата аппетита, то старалась днем на кухню даже не заходить. Честно говоря, не очень-то и хотелось. Как и всякой худеющей, мне было сложно сохранять бодрость и оптимизм. Больше всего мне хотелось полежать и поспать.

– Можно, я не буду мыть пол каждый день? – просила я у Лайона увольнительной. Он внимательно смотрел на меня и кивал. Я подозреваю, что мой активный процесс все-таки как-то сильно тревожил его.

– Знаешь, ты действительно похудела! Здорово похудела, – отметил несомненные результаты он через месяц. Я торжествовала. Настоящая глубокая депрессия – это просто клад. Весы показали мне минус девять килограмм. Так много я не теряла никогда, хотя это и немудрено. Весь месяц я практически ничего не ела.

– Почему твоя жена совсем не кушает салат? – удивлялись друзья Лайона, которых он время от времени приглашал к нам домой. Это были две довольно чопорные семейные пары, с мужчинами из которых он поддерживал отношения на работе. Вообще-то Лайон был нелюдимым и замкнутым человеком, судя по тому, что ему не удалось жениться до сорока двух лет. Его родители жили где-то в Техасе и были, если я правильно поняла из его малочисленных рассказов, фермерами. Он не стремился поддерживать отношения, но собирался навестить их на следующее Рождество.

– Мы будем ездить к ним на Рождество. У нас в Америке не злоупотребляют общением с родственниками.

– Как я тебя понимаю! – совершенно искренне воскликнула я, что для нас большая редкость. Я тоже никогда не стремилась злоупотреблять общением с мамой. Так что его друзья, женатые люди, помешанные на распродажах и скидках, были единственными, с кем я пересекалась кроме мужа. При таком вакууме я ценила любое живое слово. Хотя их слова можно было назвать живыми с большой натяжкой.

– Мы купили этот салат на распродаже. Так он стоит по двенадцать долларов за кило.

– Да что вы говорите? – неискренне восхищалась я. Почему-то есть салат, который ТАК стоил двенадцать долларов, а мы купили за три – им казалось невероятно вкусным. Для меня же не было никакой особенной разницы. Салат и салат. Не хочу – не буду.

– Слушай, я думаю, что тебе надо повременить с твоей диетой. Бренда сказала, что на тебе совсем лица нет. И глаза в темных кругах, – высказался Лайон, когда я намывала посуду после вечеринки.

– Интересно, а ты сам не видишь, есть у меня лицо или нет? – позабавилась я. Развернувшись к Лайону, я продемонстрировала ему свои круги под глазами. – Посмотри сам. Как, на твой взгляд, я выгляжу?

– Ну… Стройнее, изящнее.

– Моя фигура все больше напоминает твою! – тонко подметила я. И сама испугалась. А что, если я скоро и правда стану такой же как Лайон. Буду бегать по парку, искать товары на распродажах и читать колонку анекдотов. Кошмар.

– Тебе надо следить за здоровьем. У меня нет денег на врачей для тебя, – подвел итог Лайон. Я решила, что в чем-то он прав и надо прекращать эту депрессию к чертовой матери.

– Буду есть! – сказала я себе и на следующее утро намазала себе бутерброд с плавленым сыром.

– Не хочу, – ответил мой желудок.

– Надо, Федя, – сказала я и впихнула бутерброд внутрь. Через пару минут борьбы бутерброд перекочевал в унитаз. Я сидела и пыталась отдышаться около него.

– Забавно, – подумала я и до обеда легла отдыхать в тенечке около дома. Конец июля жарил атмосферу с такой яростью, что я местами чувствовала себя как в Африке. На обед я решила повторить эксперимент и забабахала себе куриного бульона.

– Не пройдет! – ответил мой желудок. И отказался глотать.

– Чудесно, – восхитилась я и задумалась. Депрессия депрессией, а голодать и пропадать я пока мест не планировала. Вдруг со мной что-то не так? Я решила поделиться соображениями с Лайоном.

– Ты понимаешь, я не могу есть. Просто даже смотреть на еду противно.

– А раньше с тобой такое было? – задумчиво пробормотал Лайон.

– Никогда, – честно призналась я.

– Может, ты отравилась? – предположил он.

– Может, у доктора спросим? – предложила я. Лайон сбросил с себя сонливое оцепенение и вытаращился на меня.

– Доктора? Как ты себе это представляешь? У тебя даже страховки нет! – возмутился он.

– А разве я в этом виновата? – удивилась я. – У меня и гринкарты нет. Только что же я – то с этим могу поделать?

– Ничего не надо. Ты просто устала. Тебе надо отдохнуть. И… и… я куплю тебе фруктов, – расщедрился он.

– Вот спасибо, – в пояс поклонилась я. – Не буду я фрукты. Не смогу!

– А ты попробуй, – настоял он. Мы уложили меня спать на второй этаж. На следующий вечер Лайон приволок домой апельсинов и груш. Я рассмотрела повнимательнее, как они красиво лежат в корзине для фруктов, затем перестала контролировать себя и еле успела добраться до унитаза.

– Что ж это такое? – перепугался Лайон. – Тебе надо еще поспать.

– Не возражаю, – пролепетала я и отправилась спать. Что интересно, спать я могла сколько угодно. Хоть неделями. Однако в планы Лайона мой круглосуточный сон не входил. Он осмотрел меня со всех сторон, полюбовался, как я чудно и без последствий пью чай и решил, что со мной ничего страшного не происходит.

– Ничего страшного, – сообщил он мне и вручил пачку общеукрепляющего фиточая. Благодетель.

– Ты уверен? – юродствовала я. – Может, тебе тогда пойти работать врачом? У вас же тут врачи дико много получают!

– Прекрати! – взбесился и забегал по квартире он. В результате этого тараканьего бега он приволок термометр и полчаса мерил мне температуру во всяких точках моего тела. И так и эдак выходило не больше тридцати шести и восьми.

– Ну, значит я точно здорова! – отреагировала на подобное внимание я и принялась валяться на кровати и голодать дальше.

– Может, ты не ешь из-за безделья? – предположил Лайон через неделю, потому что питаться за доллары в закусочных ему надоело.

– Я не могу ничего делать. Отвези меня в поликлинику! – требовала я. Но он уже выбрал политику непротивления и на все отвечал:

– Это просто женские капризы.

– Ну конечно, – кивала я и через дикую ломоту в ногах и спине шла мастерить завтрак. Иногда это сходило мне с рук. Иногда после этого я не могла справиться с дурнотой весь день. Запах жареной еды или тостов доводил меня до белого каления. Лайон мерил температуру и убегал на работу. Так, наверное, и выглядят страусы, зарывшиеся головой в песок. Забавно, если подумать, какое место у них при этом остается ну совершенно без присмотра.

К концу августа я похудела еще на семь килограмм, хотя лицо совершенно опухло от чая и воды. Я не выходила гулять, не ездила с Лайоном по субботам в супермаркет и перестала принимать в доме Лайоновых гостей. Ощущение, что со мной что-то не так переросло в уверенность, однако делать с этим я ничего не желала. Лежать на диване в гостиной и смотреть сериалы, которые уже не пугали меня тупостью – вот был весь предел моих мечтаний.

– Господи, ты похожа на корову! – воскликнул в один из выходных муженек. Я подумала-подумала, да и обиделась.

– А что ты хотел? Я тебе же говорю, что я болею.

– Да ты просто превратилась в ленивую суку! С тобой теперь даже спать противно! Ты что, думаешь, я буду тебя просто так задарма кормить, пока ты тут валяешься и ни хрена не делаешь.

– У меня даже нет сил возмутиться, – вслух отметила я. – Но уж на прокорм меня ты последние месяцы много денег не тратишь.

– Все равно. Видал я этих жен фермеров из Техаса. В точности как ты сейчас. Валяются целый день и жрут попкорн. Я специально женился на интеллигентной девушке! Если бы я хотел картофельный клубень в качестве жены – я бы обошелся девками из Техаса.

– Вот и отправь меня отсюда, – одобрила его порыв я. Наконец-то наши чувства хоть в чем-то совпадают.

– Ну уж нет! – заорал он и больно схватил меня за руку. Я вскрикнула и в изумлении уставилась на него.

– Прекрати!

– Ты пойдешь и умоешься. Причешешься и приведешь себя в порядок. Ты снова станешь готовить еду и убираться. А если нет… – лязгал от напряжения он.

– Что если нет? Убьешь меня? Примешься бить? Рабыню себе завел? – неожиданно вышла из апатии и принялась визжать я. Истерика – дело хорошее, если нужно сбросить подавленные эмоции. Но это был не наш случай. Мы ненавидели друг друга, как только могут ненавидеть люди, столь сильно обманувшиеся в своих ожиданиях, как мы. Я искала покоя, а нашла рабство. Он искал покорности, а нашел апатию. Я не знаю, чего еще он искал. Я встала с дивана, попыталась наброситься на него, вцепиться ему в волосы, сделать что-нибудь, чтобы хоть как-то прекратить то безумие, в которое нас засасывало вместе, вдвоем. Он нелепо отмахивался от меня, хватал мне за руки и пытался прижать к стене.

– Я все равно тебя не отпущу! – кричал он, все больше и больше впадая в раж. Не думаю, чтобы до меня Лайон поднял руку хоть на одну женщину. Не думаю, что он один был в этом виноват. Полностью и целиком беру ответственность и разделяю ее с ним. Его ладонь оторвалась от моего запястья и переместилась к моим щекам. Пощечины, одна за одной, посыпались на меня. Я отворачивалась и лягалась, как могла.

– Скотина. Если бы я хотела, чтобы меня били по щекам, я нашла бы такую возможность и в России, – вопила я, молотя его кулаками. Думаю, в тот день мы впервые как никогда открыто и честно выражали свои чувства друг к другу. Я заехала ему коленом в пах.

– Дрянь! – заорал он и сделал примерно то же самое со мной. Мы оба согнулись пополам и ошалелыми глазами уставились друг на друга. Я устало сползла по стенке на ковролин. Он с опаской посмотрел на меня, потом на свои руки и сделал то же самое. Сполз на ковролин. Мы молчали и думали каждый о своем. Нам было почти хорошо.

– Вот и сбросили стресс, – сказала я и, пошатываясь, отчалила в спальню. Усталость навалилась такая, что даже под угрозой смерти я не осталась бы стоять на своих двоих. Если бы Лайон захотел меня в ту ночь убить, я не оказала бы ни малейшего сопротивления. Никакого. Но он побродил по дому, погремел стаканами, а потом пришел в спальню, как побитый пес. От него пахло виски. У нас в доме была бутылка Ред Лейбл, которую мы держали для гостей. Я поймала себя на мысли, что впервые вижу Лайона выпившим в Америке. Дома, в Москве он не отказывался от рюмки водки (Бесплатной Рюмки Водки), но чтобы тут!

– Чего ты хочешь от меня? – спросил он, неуверенно присев на кровать.

– Ничего, – честно ответила я и отвернулась, когда он попытался меня обнять. Ночью у меня началась менструация.

Акклиматизация – сложная штука, которая помимо всяких радостей типа расстройств нервного характера и нарушений сна приводит к разбалансировке месячного цикла. У меня за эти полгода понятие «регулярные месячные» исчезло как вид. Они то были, то не были. То были, но какие-то не слишком-то выразительные. Каждый раз я удивлялась и радовалась им, как нежданным, но очень приятным гостям.

– Я опять не беременна. Радостно, – каждый раз думала я. Секс с Лайоном был занятием не только малоприятным, но и чреватым проблемами. Но в России я не подумала о противозачаточных таблетках. Я, откровенно сказать, вообще ни о чем таком не думала. А уж по приезде в Штаты было глупо пытаться выпросить у Лайона контрацепции. Но я, хоть это и было глупо, все же попыталась.

– Я же так хочу ребеночка! – возмутился до глубины души Лайон и категорически отказался от переговоров. Так что теперь я только и ждала, когда же это я окончательно влечу. Однако на этот раз сигнал свободы прозвучал гораздо громче обычного. Я проснулась ночью от сильной боли в области живота.

– Что с тобой? – подозрительно повернулся ко мне Лайон.

– У меня живот болит, месячные, – успокоила его я. Такого рода боли часто сопровождают девушек ежемесячно. Есть теория, что эта боль возникает оттого что живешь не с тем мужчиной. Если это верно, то моя боль даже недостаточно выражала наше с Лайоном несоответствие.

– А, ну-ну, – ответил он и перевернулся на другой бок. К утру в нашем доме закончились прокладки.

– Что-то не так, – побледнела и со страхом смотрела на мужа я.

– Может, просто у тебя кровь слишком жидкая? – гениально предположил он. И, спохватившись, стал собираться на работу. – Я привезу тебе прокладок после работы. Хоть вагон.

– Утешил, – обозлилась я. – Мне надо ко врачу!

– Но ведь это же обычное для женщины дело?! Зачем к врачу! Врач – это минимум пятьсот долларов.

– А похороны – минимум тысячи три, – цинично добавила я. Он замер и заткнулся. Его пальцы истерично крутили ремешок от портфеля.

– Послушай, детка. Я понимаю. Я дурак. Я должен был давно тебе оформить документы и страховку. Давай так. Я завтра беру выходной и мы едем в эмиграционную службу. А оттуда прямиком в страховую кампанию. Это стоит не меньше тысячи долларов, но что делать. Надо – так надо, – с пониманием приобнял меня за плечи он.

– Хорошо, – слабо кивнула я и попыталась представить, как это я дотяну до завтра. С таким-то потоком. С водопадом. Однако к вечеру поток утихомирился. Вот и славненько, подумала я, вдруг все обошлось? Не тут-то было. К полуночи я проснулась оттого, что что-то дико холодное елозит по моему лбу. Оказалось, что это была Лайонова рука.

– Что ты делаешь! Убирайся, – пробормотала я, потому что секс с морозильной камерой не входил в мои планы. Лайоново лицо то приближалось, то удалялось на неопределенное расстояние, как на качелях. Мне показалось, что я не проснулась до конца. Все вокруг расплывалось перед глазами.

– Вот дурак, – рассмеялась и отключилась я. Потом аттракцион стал еще интереснее. Вокруг меня стали плясать какие-то фигуры, похожие на привидения. Они меня легко, как пушинку, подхватили на руки и понесли катать по небу. Это было даже приятно. Первое приятное воспоминание за вот уже два с лишним месяца. Наконец-то я могу спокойно поспать…

– Не спать.

– Не спать.

– НЕ СПАТЬ!!!

– НЕ ДАВАЙТЕ ЕЙ СПАТЬ!!!

– Господи, как же они достали-то меня!

– Готовьте операционную, наркоз. У кого ее документы?

– Надо же, как в сериале Скорой Помощи, – восхитилась я, вдруг открыв глаза на секунду. Больничный коридор мелькал по краям сознания. Я поняла, что Лайон все-таки отвез меня куда-то, но гораздо больше меня потрясла мысль, что я лежу на каталке и слушаю английские вопли и ВСЕ ПОНИМАЮ. И даже сама могу думать на том же самом языке.

– У нее нет ни на что аллергии? – спросил чей-то строгий голос.

– Я не знаю. Не знаю, – ответил ему истерический знакомый. Ах да, моего мужа. Лайона.

– Это важно. У нас нет времени на тесты! – возмутился строгий.

– На что-то есть. Ее мать мне говорила, – продолжал паниковать тот. Я засмеялась.

– Делайте наркоз. У меня аллергия только на мандарины. Если съем зараз пару килограмм, – вымолвила я, поразив всех своим неожиданным адекватным присутствием. Вокруг все закрутилось, завертелось. Мне нацепили на лицо маску, от которой стало гораздо труднее дышать. И, наконец, как я давно мечтала, я полетела. Полетела, но не домой.

Операция длилась около часа. Она осложнялась моей температурой. Оказывается, меня привезли с температурой сорок. Из-за нее-то я и не могла четко различать предметы вокруг. Возможно, я начинала потихоньку бредить. Потом говорили, что если бы Лайон не привез меня в ту ночь, случайно почувствовав, что у меня сильный жар, все было бы кончено. Надо же, я действительно находилась целиком и полностью в его руках. Если бы он не дал себе труда ощупать мой лоб или не счел бы это совершенно однозначным сигналом к действию и расходам, то меня действительно похоронили бы на чистеньком аккуратном кладбище с беленькими крестами.

– Надо же, как интересно поворачивается жизнь, – поделилась своими чувствами с соседкой по палате я. Я лежала в простом госпитале, где не предусмотрена палаты для каждого человека, диваны и цветы на подоконниках. Нас было трое, но одна все время спала и спала. Как и я до этого.

– Все в руках Божьих, – ответила соседка.

– Ну, иногда что-то зависит и от нас, – решила не согласиться я. – Можно следить за здоровьем и…

– Если уж заболел, то все кончено, – вздохнула она. Пожилая (лет пятидесяти пяти) американка была необычно подавлена и печальна.

– А в чем дело? – поинтересовалась из вежливости я. Она с удивлением посмотрела на меня. У них ведь не приняты откровенные разговоры. Но, видимо, ей было очень грустно, так что она неуверенно улыбнулась и протянула мне печенье.

– Я не знаю, как буду за все платить, – пояснила она. – У меня нашли сахарный диабет. Это страшно дорого.

– Сочувствую, – закивала соответственно случаю я, а сама в панике стала думать, что до сих пор не знаю, что же такое нашли у меня. Я отправилась по коридору к медицинскому посту, где замороченная документами и звонками девушка впервые произнесла слово «беби».

– Как беби? – опешила я. – У меня же были месячные!

– Вы не могли не знать, – не поверила мне она. – У вас был выкидыш. Беременность сроком двенадцать недель. Вы же не могли ничего не заметить за три месяца!

– Могла, – охнула я и присела на стульчик. Вот откуда моя депрессия, мои голодовки и реакции на еду!

– Это странно, – с сомнением осмотрела меня медсестра. Потом она отвернулась и уткнулась в компьютер.

– Подождите, не отворачивайтесь, – засуетилась я. – А что со мной произошло? Почему я… это… потеряла ребенка.

– Вы же упали! – с возмущением ответила медсестра. Я потерянно озиралась по сторонам. Упала? Ниоткуда я не падала. Вообще не было никаких травм, кроме… Кроме Лайонова удара в живот! Неужели же все это из-за него? Господи, разве бывает все на свете так плохо? Я в панике забралась на свою койку в палате и попыталась отключиться. Упала. Он соврал! Соврал! Он довел меня до ужасного состояния, он не вез меня ко врачу, когда это было нужно, он орал на меня, хотя я дошла до состояния коровы из-за того, что носила под сердцем его ребенка. Вот это да. А теперь он засунул меня в черти какую больницу для бедняков, чтобы не переплачивать за лечение и врет, будто я откуда-то упала!

– Привет, детка. Как ты? – раздался вдруг заискивающий голос из-за двери. Я обернулась, не в силах поверить собственным ушам. Неужели он явился сюда и будет делать вид, будто он – ангел. Заботливый муж и его несчастная жена, которая по нелепой случайности потеряла ребенка. Какое горе.

– Что тебе здесь надо? – сквозь зубы выплюнула я.

– Как же? Я твой муж. Вот, принес тебе йогуртов. Доктор сказал, что тебе надо есть белок, чтобы поправляться.

– От тебя мне теперь ничего не нужно, кроме билета на самолет, – я смахнула испарину, выступившую на моем лбу.

– О, не надо так переживать, – вдруг понес околесицу он. – Я понимаю, ты пережила ужасный стресс. Это настоящее испытание для женской психики. Просто невозможно вынести такое. Но я с тобой. Я буду рядом, что бы не случилось.

– Только не пытайся выдать меня за сумасшедшую! – выдохнула я. – Уж я – то точно знаю, что ниоткуда не падала.

– Я ничего не пытаюсь выдать, – запричитал он. – Мы же с тобой семья. Ну, поссорились. С кем не бывает? Уверен, у нас будут и другие дети.

– Другие дети? Ты о чем? – ужаснулась я.

– Тебе нельзя волноваться. Не кричи. Выпей минеральной воды, – принялся кудахтать вокруг меня он. Мне захотелось бежать на край света. Прямо сейчас, в ночной сорочке, босиком. Чтобы только больше никогда не видеть этого отвратительного лицемера.

– Ты удивительное ничтожество! – выплеснула на него я.

– У тебя гормональный стресс. Ты даже не представляешь, как я переживаю, что потерял этого ребенка, – вдруг всхлипнул Лайон. Ах да, он же так мечтал стать отцом! Какая ирония, из-за его экономии и жлобства он потерял то, ради чего выписывал меня из России. Так ему и надо. Переживает. Он больше переживает из-за счета, который ему выставят за операцию. Ха-ха!

– Так, где Екатерина Виллер? – в комнату вошел невыразительный пожилой американец в огромных, старомодных очках.

– Это я, – с испугом подала опознавательный знак я. Кто его знает, чего еще кому от меня нужно в этой неизвестной стране.

– Меня зовут Дональд Карстен. Я из службы социального надзора. Могу я задать вам пару вопросов? – вежливо и отстраненно спросил он, не глядя на Лайона. А тот к моему вящему удовольствию вдруг побледнел, будто вампир за секунду высосал из него всю кровь.

– А в чем дело? – уточнила я.

– Вы поступили с общим воспалением, с угрозой перитонита. Процесс, который врачи локализовали, был слишком запущенным. Непонятно, почему вы не обратились в больницу раньше? И, к тому же, выкидыш вызван определенной травмой, похожей на удар. На теле у вас синяки. И у вас нет страховки. Мы не можем не вмешаться. Вы должны дать объяснения.

– Объяснения? – с интересом посмотрела на него я. Уже давно я была готова дать объяснения любому, кто только пожелает их выслушать. Подсознательно я ждала этого дня уже больше полугода. С тех самых пор, как пересекла таможню и ступила на «благословенную» землю мечты.

Глава 7. Песнь о настоящей дружбе

Больница – не курорт, тут не забалуешь. Место скорби, слез и расходов, для некоторых вплоть до банкротства. От своей соседки по палате я по самые уши наслушалась историй о том, чем кончили те или иные ее знакомые, которым довелось заболеть чем-то, не включенным в перечень допустимых проблем со здоровьем.

– А когда Майкл сломал ногу, ему пришлось обратиться в местную больницу. А она не была партнером его страховой компании, – тарахтела она, пытаясь убедить меня (и себя заодно), что ей еще повезло.

– И что же? – зевая, спрашивала я. Этот американский менталитет до сих пор удивлял меня. Все подсчитать с точностью до доллара, и в своем, и в чужом кармане.

– Ему это обошлось в четырнадцать тысяч долларов. Наложили гипс и сделали рентген. Он посчитал, что ему было бы дешевле перелететь со сломанной ногой в свой штат.

– Перелетел?

– Нет, – огорчилась та. – Поэтому-то и четырнадцать тысяч. Снимать гипс тоже пришлось там.

– А у нас в России это делают бесплатно, – выпендрилась я. Национальный патриотизм начал расцветать во мне буйным цветом. Мне по-настоящему было жалко соседку по палате, это ужасно, когда ты узнаешь о хроническом и очень тяжелом заболевании. В любой стране, любой человек. Но за два дня лежания на соседних койках я выучила назубок, сколько стоит инсулин, какую часть ей компенсирует страховая компания, и во что выльется доплата за обследование, которое она делала в этой больнице.

– Хорошо, что удалось устроиться сюда. В частных клиниках это было бы вдвое дороже.

– Надо же, и тут экономия, – не удержалась и выдала комментарий насупленная девушка, которая почти все время до этого спала.

– А что тут такого? – возмутилась моя соседка. – Все экономят.

– А почему все-таки вы вообще чего-то должны доплачивать? – решила уточнить я. – Для чего тогда нужна страховка, если все равно приходится оплачивать все из своего кармана. Вот в России…

– Не знаю, что там у вас в России, – фыркнула молчаливая девушка, – а если ты хотела ничего не доплачивать за страховки, то ты просто приехала не в ту страну.

– Странно, а почему никто не подает в суд за такое безобразие? – закинула я мысль.

– Интересно, ты с какой планеты сюда упала? Точно инопланетянка. Да любой суд разорит тебя еще быстрее, чем страховки. Сама не рада будешь. Ты хоть представляешь, сколько стоят адвокаты?

– Нет, – заинтересовалась я. Адвокаты для меня были фигурами мифическими.

– Адвокаты – это те, кто до нитки раздевает врачей, когда те до нитки раздевают всех остальных. Болеть и судиться у нас себе могут позволить только очень богатые люди. ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ богатые.

– Как интересно, – искренне воскликнула я. Право, для меня эти дни лежания в клинике были самыми настоящими каникулами. Женские разговоры (пусть даже и на английском) и никакого Лайона. Я была готова болеть и болтать вечно. – Вот откуда эта неудержимая тяга к распродажам и скидкам. У вас постоянное чувство, что черные дни уже наступают на пятки.

– Настоящий американец за пять долларов муху на лету трахнет, – высказалась сообразно моменту девушка и отвернулась к стене. Уж не знаю, что именно заставляло ее так чернушно отзываться о любимой Родине, но я хохотала как сумасшедшая. Пока не приходил Лайон.

– Здравствуй, рыбка. Ну, как ты сегодня? – заботливо ставил в воду новый веник из уродских цветов он.

– Не называй меня рыбкой! – возмутилась я, потому что еще во времена Олега Петровича задолбалась именоваться всякими животными кличками.

– Извини, – покорно кивал Лайон. – Что тебе привезти? Хочешь винограда?

– Не хочу, – надувала губы я. Лайон с его заботой был еще ужаснее, чем Лайон с идиотскими требованиями бегать по парку и готовить фахитос. Но поскольку больше ко мне никто не приходил и приходить не мог, я радовалась ему, не смотря ни на что.

– Странные у вас отношения! – как-то вечером, после того, как мы с Лайоном в очередной раз поругались у моего одра, заметила девушка. Девушку звали Мария, она была пуэрториканкой, эмигранткой во втором поколении. Наверное, поэтому у нее было красивое живое лицо с выразительными карими глазами и такое похожее на мое мнение обо всех этих радостях американского реалити-шоу.

– В каком смысле? – не поняла я. Вернее, я просто решила уточнить, что именно показалось ей странным. Потому что у нас были странные на все сто отношения.

– Ну, он ходит к тебе как на работу, а глаза холодные. Ты ждешь его, а сама, по-моему, ненавидишь его лютой ненавистью, – пожала плечами Мария.

– Ненавижу? – удивилась я. – Он же мой муж.

– И что? Одно другому не противоречит, – глубокомысленно встряла соседка с диабетом. Я посмотрела на Марию. Надо же, как точно она отметила мое настоящее отношение к Лайону. Я его ненавижу.

– Да. Я его ненавижу, – кивнула я и зажевала слова куском банана. – Как странно, я ни разу вот так честно не сказала этого вслух. Даже про себя, даже самой себе.

– Нормальная женская реакция, – с удовольствием принялась препарировать меня диабетичка. – Психологи отмечают, что женщина стремится свалить всю вину за свои чувства на мужчину.

– Что это за бред? – скорчила рожу пуэрториканка Мария.

– И не бред вовсе. Вот ты ненавидишь мужа. Почему? – блистая от удовольствия глазами, соседка повернулась ко мне.

– Ну… он плохо со мной обращался. Он относится ко мне как к рабыне. И… и у него нет никаких интересов, с ним невероятно скучно. Но он упертый, шагу мне не дает ступить, – начала перечислять я.

– Вот и смотри сама, – тоном фокусника, демонстрирующего отгадку взмахнула рукой соседка. Даже Мария сбросила мнимую апатию и повернулась ко мне. – Она ненавидит его, потому что он ничтожество и мерзавец. Верно?

– Ну, да. В конце концов, он даже не отправлял ее к врачу, – напомнила ей Мария. Я кивнула. Про это я как раз забыла упомянуть.

– А вот и нет. Это все ерунда. Она ненавидит его, просто потому что ненавидит. И все! – победно закончила соседка. Мария от разочарования аж сплюнула. Я тоже как-то ожидала более глубоких выводов.

– Глупости, – фыркнула Мария и щелкнула пультом телевизора. Соседка обиженно покраснела.

– Вы не понимаете. Нельзя ненавидеть за что-то. Можно просто ненавидеть. Потому что этот человек ненавистен. Именно этот, а не кто-то другой. С другим вы все пережили бы по-другому. Вы нашли бы какие-то плюсы, которые оказались бы для вас существенными. А с этим все плохо. И плохо-то все именно потому, что он – это он, а не кто-то другой.

– Гениально. А теперь можно, я посмотрю ток-шоу? – едко спросила Мария. Она явно была не в восторге. Я же, тем временем, переваривала услышанное. И оно не показалось мне совсем уж бессмыслицей. Почему-то.

Я проснулась посреди ночи. Не оттого, что меня что-то разбудило, а сама по себе. От мысли, которая варилась во мне даже во сне, как рагу на медленном огне. Почему я так сильно ненавижу Лайона? Когда все это началось? Еще в России? Но ведь тогда он не был таким уж мерзавцем. Кольцо подарил, за все платил. Да и здесь, что он уж ТАКОГО страшного делал? Экономил? Да они все тут на этом помешаны. Мух на лету трахают!

– Он тебя ударил. Поднял на тебя руку, – уверенно произнес внутренний червяк.

– Ага. После того, как я подняла на него ногу. Не надо грязи. Он ударил меня в живот, я отшибла ему яйца. Еще неизвестно, что хуже. И потом, если бы не он, рожать бы мне сейчас, как миленькой.

– Молчу, – затих червяк. И правильно. Я вдруг все поняла.

– Я все поняла! – затрясла я Марию за ее смуглое красивое плечо.

– Что? Кого позвать? Тебе плохо? Который час? – отреагировала потоком сознания на мои потрясывания она.

– Я все поняла! Я не могу с Лайоном спать. Я его ненавижу, потому что ненавижу с ним спать. Я ненавижу его тело. Если бы на его месте был Полянский, я бы позволила ему бить меня по голове кирзовыми сапогами. Я бы прожила всю жизнь без единого доллара, только бы спать с ним по ночам. Мне вообще бы не было нужно ничего!

– Ну, это ты загнула, – с сомнением терла глаза Мария. Мои откровения сильного впечатления на нее не произвели.

На следующий день я в полной ажитации еле дождалась Лайона. Я даже смотрела на него теперь другими глазами. Вот, чуть не испортила жизнь и себе, и хорошему человеку. То есть, о чем это я. Вполне испортила. Но, возможно, что я еще смогу все исправить!

– Лайон! Ты пришел? Что так поздно? Мне надо с тобой поговорить! – набросилась на него я. Он с опаской на меня посмотрел. После того моего разговора с сотрудником службы социального надзора он все время боялся, что я организую ему каких-то проблем. Термин «поговорить» он воспринимал только в таком ракурсе.

– Что-то не так? Тебя обидели?

– Нет. Не обидели. Все в порядке! Но все не так, – волновалась я. – Я вдруг поняла, отчего у нас берутся все проблемы.

– Да? – заинтересовался Лайон. – И откуда?

– Мы просто не любим друг друга! – открыла ему глаза я. Он помрачнел и отвел глаза.

– Я тебя люблю, – уперто пробурчал он.

– Но ты не понимаешь! Нельзя рожать детей с нелюбимой женщиной. Нельзя спать с нелюбимым мужчиной! Я честно пыталась. Но это невозможно. Я повеситься готова от мысли, что это придется делать всю жизнь.

– Почему же ты не сообщила мне об этом в России? – упрекнул он.

– Я сама тогда не понимала, насколько это важно. Все говорили, что можно обойтись, что деньги все решают. Даже мама!

– Ты просто взбалмошная девчонка, несмотря на возраст. Придумала какую-то ерунду, – затрещал Лайон. Я даже растерялась. С чего я решила, что он сразу все поймет и отпустит меня с пожеланиями большого женского счастья.

– Я не люблю тебя! И никогда не полюблю. Нам надо развестись!

– Сама додумалась! Или кто присоветовал? – он с подозрением обвел взглядом палату. Пуэрториканка Мария отстраненно листала журнальчик.

– Господи, да как ты не видишь сам? Мы будем несчастны всю жизнь. Отпусти меня.

– Никуда я тебя не отпущу. Надо тебя выписывать поскорее. Может, у тебя кризис на почве выкидыша. Откормишься и придешь в себя. Съездим в Майами, отдохнем. Тебе никогда не было противно со мной спать. Ты это просто придумала.

– Не смей врать! – заорала я. – Ты врешь самому себе. Я ненавижу тебя, как мужчину ненавижу. Мы могли бы даже стать друзьями, это по всему видно, но я ненавижу твои холодные мокрые пальцы, твои худые ноги.

– Перестань позорить меня на людях, – зашипел Лайон. – Секс должно обсуждать только в постели, вдвоем. Если ты так уж настаиваешь, что у тебя проблемы, я готов пойти к сексопатологу и их решить. Я не для того женился, чтобы развестись.

– Это какой-то бред. Ты не слышишь меня! – я обессилено упала в кровать и заплакала. Лайон оглядел меня, поставил на тумбочку сок и вышел. Я испугалась. Вот теперь я испугалась по-настоящему. Если он готов жить со мной, даже точно зная, что я его не люблю, значит, я для него и правда всего лишь вещь.

– Дорогостоящая вещь, – согласилась со мной Мария. – Попала ты, подруга.

– Не то слово.

– Надо что-то делать, – возмутилась соседка с диабетом. – Не может же он тебя держать насильно.

– Может, – уверенно возразила пуэрториканка. В ее жизни читался какой-то ценный опыт, которым она не хотела делиться, но могла намекать. – И станет. Потом она родит ребенка и он выкинет ее на улицу, чтобы она смогла наконец спать с кем придется.

– Не отберет же он ребенка у матери? – усомнилась я. В России детей всегда оставляли с мамой. Да и как ребенок может жить с одним отцом.

– Это почему же? Ты в Америке, детка! Ребенка оставят добропорядочному американскому гражданину. А тебя депортируют и помашут ручкой. Ты кто? Даже не эмигрантка. Вообще пустое место!

– Но ребенок без матери не может…

– Он ему ее подберет, не волнуйся. В интересах ребенка надо понимать, что отец ему даст гораздо больше! – прогнусавила, изображая судью, Мария.

– Слава Богу, что пока у меня нет никакого ребенка, – перекрестилась я. – Надо срочно что-то придумать.

– Ты так уж сильно хочешь жить в Вашингтоне? – спросила меня соседка с диабетом.

– Я? – удивилась я. – Вообще не хочу.

– Тогда просто ноги в руки и лети в Москву, – щелкнула пальцами она. Я застыла. Действительно, ведь я просто должна улететь. Но билет! Он же стоит бешеных денег!

– Займи у кого-нибудь, – ответила на мои вопли соседка.

– У кого? Все мои друзья в России. Вы же не дадите мне три тысячи долларов на перелет.

– Так дорого? – удивилась она.

– Я не знаю точно. Столько Лайон заплатит за билет сюда, он писал мне список. В свое время, – замялась я.

– Попрекал? – с пониманием кивнула Мария. Я опять поймала себя на мысли, что с ней могло когда-то произойти что-то подобное.

– Что-то типа того, – подтвердила я.

– Скорее всего, врал, завышал цену. Вряд ли перелет стоит больше тысячи. Но мы тебе, конечно, ее не дадим, – исчерпывающе пояснила Мария. – И даже ста долларов не дадим. Потому что это все – не наши проблемы. А здесь все только и заняты, что решением своих проблем.

– Я понимаю, – побледнела от стыда я. Дожила. Выпрашиваю денег у соседей по больничной палате.

– Я дам тебе свою телефонную карту. Там есть долларов тридцать, если я ничего не путаю. Это может как-то тебе помочь? – продолжила Мария.

– Конечно! – захлопала в ладоши я. Надо же, как иногда много могут значить какие-то тридцать долларов. Я прижала телефонную карту к груди и стала ждать ночи. У меня есть деньги на один, максимум на два разговора. Этого должно хватить.

Телефонная связь – гениальное изобретение прогресса, которое невероятным образом способно соединить между собой людей между двумя полушариями земли. Сигнал, который поступает на АТС после того, как я наберу нужную комбинацию цифр, оттуда летит неведомыми мне тропами и дорогами. Может быть, мой голос понесут оптоволоконные кабели, проложенные по дну океана. Или его подхватят мощные радиоволны, перекликающиеся между собой. Или спутники за какую-то долю секунды сосвистятся между собой в открытом космическом пространстве, и лучом, пучком света или импульса перешлют на московскую землю мои гудки. Не знаю, как это выглядело в точности, но моя мечтательная голова представляла себе все примерно так. И вот, когда вся эта скорбная богадельня погрузилась в сон и только негромко шумело вдали приемное отделение, которому подваливали работы даже в три часа ночи, я слушала гудки, которые, по всем расчетам, должны были разрывать телефон на моем родном рабочем столе в моем родном офисе родного города. Там было одиннадцать утра. Самое время быть на работе, даже с учетом всех необходимых и неизбежных опозданий.

– Холдинг Премьер-медиа слушает, оператор Дарья Комарова у телефона, – оглушили меня вроде бы негромкие русские слова. Я закашлялась от волнения.

– Будьте добры, позовите Римму.

– Минуточку, – бесстрастно, очень, кстати, по-американски, ответила Дарья. Видать, и у нас наука менеджмента не стоит без дела.

– Алло? – раздался в телефоне до боли знакомый и родной голос Римки.

– Привет, – еле сдерживаясь, чтобы не завизжать, сказала я.

– Привет. Катька, ты что ль? Вот это да! Здорово живешь! – бурно заверещала Римка. Я стояла посреди коридора в тапках и ночной сорочке и была дико счастлива.

– Я так по тебе соскучилась, – честно сказала я и заплакала. От радости.

– Что ты? Плачешь? У тебя все в порядке, – сразу просекла меня Римма. Все-таки она знает меня как облупленную, ничего не скроешь.

– Ничего не в порядке. Все очень плохо. Я в больнице.

– Что случилось? – испугалась она. Даже приятно, что кто-то искренне способен за меня испугаться.

– Был выкидыш, но это не главное.

– Как это?

– Послушай, у меня не очень много времени. Мне подарили телефонную карту, а Лайон не дает мне вам звонить. Вообще он держит меня почти что под домашним арестом.

– Какой кошмар! – ужаснулась она. Вот, испугалась, а теперь ужаснулась. Нормальные вести из-за границы.

– Вообще-то кошмар не в этом, а в том, что я его совершенно не люблю, не могу видеть, но ему на это совершенно наплевать. Он не дает мне развода. Не выпускает из дома, держит как домашнее животное, – частила я, усугубляя эффект. Мне надо было напугать ее посильнее, чтобы она не отказалась собрать для меня деньги.

– Что я могу для тебя сделать? – севшим голосом спросила она. Ура! Мне удалось!

– Вывези меня отсюда.

– Но как? – не поняла она.

– Запиши мой телефон. Только будешь звонить, не разговаривай, если подойдет Лайон. Сразу бросай трубку. Окей?

– Окей, – растерянно согласилась она.

– Узнай, сколько стоит билет на самолет до Москвы. Любой билет на любой самолет, только чтобы он был в продаже.

– Но где я могу это узнать? – забуксовала Римка.

– Это совсем не сложно, посмотри в интернете на американских сайтах авиакомпаний. Попроси Таню Дроновы тебе перевести. Пусть забронирует билет.

– А почему ты сама это не сделаешь? Это же проще оттуда, – спросила она. Я даже засмеялась.

– У меня есть всего одна чужая телефонная карточка, на которой сейчас кончатся деньги. Ни Интернета, ни цента наличности, ни права выходить из дома. Что-нибудь еще тебе рассказать? – ерничала я.

– Ничего себе, – ахнула она. – Неужели все так плохо?

– Еще хуже, – заверила я ее. – Ты записала номер?

– Да.

– На всякий случай запиши еще и адрес. Забронируйте билет. Я не знаю, сколько он может стоить. Но думаю, чтобы улететь быстро, будет стоить тысячи две. Я должна очень торопиться, пока Лайон не нашел способ оставить меня тут навсегда. Перешли деньги переводом через систему Ситибанка. Он есть у меня в Fall Church. Тебе придется самой узнать его реквизиты. Спроси, выдадут ли они их по моему загранпаспорту.

– Как все сложно! – возопила Римма.

– Ты полагаешь? Если тебе это не удастся, все упростится до невозможности, – разозлилась я. В конце концов, она – моя последняя надежда. А ей лень подключить мозги. – Я отдам все до цента. И заплачу сверху. И свожу всех, кто даст хоть сто долларов, в ресторан. И буду выгуливать твоих детей в парке. Что хочешь!

– Ладно-ладно. Но мне надо все узнать. Ты сможешь перезвонить мне через неделю? Все-таки это большие деньги!

– Я постараюсь. Но если я не позвоню, это будет значить, что у меня просто нет такой возможности. Перезвони сама. Хорошо?

– Да, – пролепетала Римка. Я представила себе, как она с удивлением озирается по сторонам. Как-никак, она весьма активно участвовала в организации моего «счастья». Но откуда она могла знать? Она хотела как лучше.

– Я люблю тебя. Надеюсь, что у меня получится вернуться, – прошептала я и повесила трубку. Я выстрелила единственным патроном их единственного доступного мне ружья. Теперь вся надежда была на нее. То, что она должна была сделать, было совсем непросто. Но я старалась верить, что женщина, которая была способна перебросить меня через океаны, сможет вернуть меня обратно.

С утра доктор, радостно улыбаясь, сообщил мне, что пора выписываться. Я осмотрела свою палату. Была пятница, поэтому из больницы старались выписать всех. Каждый лишний день стоил кучи денег, которую люди хотели сэкономить. Лайон не был исключением.

– Я обеспечу ей полный покой! – клялся и божился он. Конечно, четыре дня после общего воспаления – это недостаточный срок. Даже курс антибиотиков еще не был завершен до конца.

– Будете пить таблетки, – милостиво согласился выпустить меня из больницы доктор. – Но только категорический постельный режим.

– Конечно-конечно! – радовался Лайон. Дома он был готов заботиться обо мне в полный рост. Лишь бы я не имела возможности снова предаваться мечтам о разводе.

– Если что, немедленно звоните. Не вздумайте снова затянуть. Это подсудное дело, – на всякий случай попугал мужа доктор. – Оплата у нас на ресепшн. Подпишите счет и мы перешлем его в ваш банк. У вас совместный счет?

– Мы еще оформляем, – залебезил Лайон. Совместный счет? Это что за ерунда? А вдруг я имею право на какие-нибудь деньги.

– Ну, не принципиально, – кивнул доктор и убежал вперед по коридору. Лайон помог мне собрать вещи (йогурты тоже забери, доедим дома) и вывел в приемный покой. На ресепшн царила суматоха. Кучи людей сновали туда-сюда без остановок. Звонили телефоны, операторы одной рукой поднимали трубки, а другой что-то отмечали в компьютерах. Кто-то еще умудрялся при этом пить кофе и отвечать на вопросы стоящих за стойкой людей. Просто железные люди эти операторы на ресепшн. Я ведь и сама одна из них, подумала я с гордостью.

– Вы за счетом? – окликнул нас толстенький негр в голубом халате.

– Да, – грустно кивнул Лайон.

– Миссис Виллер? Вот, пожалуйста, – протянул он Лайону листок. Я через его плечо взглянула на него. Да уж, после пары раз такого удовольствия я бы и сама принялась бегать по распродажам и мух на лету трахать. Список потрясал.

1.– Экстренная госпитализация. 400 долларов

2.– Предварительный осмотр. 300 долларов

3.– Обезболивание при поступлении. 200 долларов

4.– Препараты терапии. 500 долларов

5.– Анестезия. 700 долларов

6.– Операция. 2300 долларов

7.– Пребывание в палате. 4 дня. 1000 долларов

8.– Услуги медперсонала. 650 долларов

9.– Ультразвуковое исследование. 2 раза. 800 долларов

10.– Консультация психолога. 300 долларов

11.– Прочее. 200 долларов

Итого: 7300 долларов США как одна копеечка. И скажите спасибо, что это не частная клиника. Там было бы вдвое дороже! Я в шоке наблюдала за гаммой эмоций, которая прошлась по Лайонову лицу. Я считала, что он виноват сам, раз не отвез меня, когда операция еще не была нужна, мне все равно стало немного жаль его. Простое желание обрести семью, пусть даже и не очень корректно выбранным путем, уже поставило Лайона на такие деньги, что мама дорогая. Совесть начала пульсировать при мысли, что я пытаюсь организовать побег. Впрочем, может быть, Римке и не удастся собрать нужную сумму и сделать все, что требуется для моей самоликвидации. Тогда Лайону и карты в руки. В условиях полной изоляции я не успею оглянуться, как буду снова делать ультразвук. Теперь он станет каждый месяц проверять меня на беременность. Чтобы не проморгать.

– Никакой сексуальной жизни минимум две недели, – сказал добрый доктор, отдавая Лайону мою выписку.

– А когда можно снова попробовать завести ребенка? – спросил Лайон, выразительно затыкая мне рот взглядом.

– Лучше подождать полгода. И поправить здоровье супруги. Но, в целом, это была травма. Очень запущенная травма. А так особых противопоказаний нет.

– Спасибо, доктор, – восторженно окинул меня плотоядным взором супруг. Меня передернуло. У меня на все про все было всего две недели. Жалость – недопустимая роскошь в моем положении. Да, я сама во всем виновата. Но и мужа моего нельзя сравнить с пряником печатным. В целом, ему также наплевать на меня, как и всем остальным. Ему нужно мое покорное безответное тело, которое со временем родит ему потомство. Возможно, это не самое плохое желание на свете, и он – не самый плохой, но наши цели диаметрально противоположны. Он будет ждать положительного теста на беременность, а я – Римкиного звонка. Посмотрим, кто дождется первый.

– Лайон Виллер здесь проживает? – спросил у меня вежливый женский голос в телефоне, когда я подбежала к нему ранним осенним утром. Я чувствовала себя прекрасно, и Лайон, чувствуя это, осматривал меня, оценивая, с какой стороны ко мне подступаться.

– Никаких посягательств до моего Дня Рождения, – категорически послала его подальше я, но время стремительно утекало сквозь пальцы. Оставался всего один день. Каждый звонок, каждый редкий звонок телефона в нашем доме я переживала как надежду и как поражение. Счета из больницы, звонки коллег Лайона по работе, даже звонки моей мамы – все это было не то, не то…

– Здесь проживает! – выкрикнула я девушке. – Позвоните вечером или что-то ему передайте.

– Мне нужна Екатерина, его жена. Это вы? – аккуратно спросила она. Мое сердце ухнуло куда-то вниз и застучало.

– Да, это я.

– Меня зовут Елена Зотова. Меня наняли ваши друзья. Я могу передать вам деньги или купить авиабилет, как вы скажете.

– Как я скажу? Елена, это правда? Это не сон? Меня не глючит? – по-русски защебетала я.

– Не глючит, – усмехнулась она и перешла на мой родной, любимый, красивый, звучный, выразительный, гармоничный язык великого Пушкина. – Так что именно мы будем делать?

– Уезжать! – засмеялась я и подумала, что лучшего подарка на День Рождения Римка, а вернее Господь Бог в ее лице, и придумать не мог!

Часть 3. Очевидное – невероятное

Глава 1. Мистер Виллер делает ход конем.

Основной закон мирозданья, расставляющий все по своим местам, гласит: неисповедимы пути Господни. Есть еще вариант «Человек предполагает, а Бог располагает». А такая формулировка мне нравится больше всего. «Все, что ни делается – все к лучшему». То бишь, можно вообще никогда не напрягаться ни по какому поводу. Все равно все сложится самым идеальным образом. Например, если у вас украли кошелек, то успокойтесь и идите петь песни. Наверняка эти деньги не пошли бы вам на пользу. Или бы пропили, или потратили бы на проститутку, которая заразила бы вас СПИДом. Условно говоря. Или вот, например, аварии. С увеличением количества транспортных средств участились случаи мелких, но крайне противных аварий. В основном это происходит из-за повального пьянства за рулем. Однако если вам размолотили весь передок и пора подсчитывать, во что вам обойдется латание пробоин на судне – не торопитесь клясть небеса. А вдруг посредством трех мелких аварий ангел-хранитель уберегает вас от одной крупной, при которой услуги жестянщика уже не понадобятся? А понадобятся услуги гробовщика. В таком контексте можно рассматривать и вопросы эмиграции. Потому что не будет двух одинаковых эмигрантов, также как не встречается людей с одинаковыми отпечатками пальцев. Кому-то игрушечный рай из папье-маше надоест через три дня, а кто-то годами будет наслаждаться возможностями американской демократии. Чем бы дитя (имеется в виду homo sapiens) не тешилось, лишь бы было счастливо. А счастье – это путь, которым надо идти всю жизнь. Причем ни для одного человека он не выложен асфальтом. Вихлявые тропки, перепутанные между собой. И знаки, по которым не умеет читать никто. Интуитивная разметка, которую нанес на вехи судьбы небесный ГИБДДшник. Пойди разберись и не забреди в глухую чащу. Для меня Вашингтон был – что темный лес, полный негритянских волков. Для Елены Зотовой стал родным домом. Мы встретились у меня дома на следующий день. Я проводила Лайона на работу и стала печь пирог для неведомой дорогой гостьи. Давно я не испытывала такого вдохновения. Из ничего я соорудила настоящий американский чизкейк, тающий во рту сырный пирог, залитый воздушным сливочным соусом. Угощать человека, который понимает русскую речь – это был настоящий праздник, прежде всего для меня.

– Давайте-ка, я сразу откопирую ваш паспорт, чтобы заказать билет. А то потом времени не будет. У меня через час еще одна встреча неподалеку, – уверенным, немного заносчивым тоном отрапортовала Елена Зотова на мое предложение испить чайку.

– А как же пирог? – расстроилась я. Впрочем, если судить по Елениной тощей фигуре, еле просвечивающей из-под свободного бежевого костюма с большим количеством складок, то пироги действительно не были ее коньком. Вот интересно, что весь мир кричит о диких проблемах американцев с лишним весом, а мне попадаются только особи с обтянутыми кожей остовами. Я и сама за время пребывания здесь уменьшилась на пятнадцать кило, которые не возвращаются ко мне, несмотря на все труды Лайона. Тоска по родине, не иначе.

– Пирог потом. Несите паспорт, – скомандовала Елена. Я подумала, что ни все ли мне равно, подружимся ли мы с этой адвокатшей? Я улечу, а ей здесь жить. Бегать по распродажам, платить налоги, высчитывать все до цента. Никакой другой, в таком случае, она и быть не может. Американка.

– Одну минуту, – кивнула я и пошла в спальню.

– Скоро там? – крикнула она через десять минут. Ничего утешительного я сказать не могла. Паспорта не было! Ни за минуту, ни за десять я не нашла и следа. Папка с документами, которая всегда лежала в столе, в верхнем ящике стола, пропала бесследно. Ни свидетельства о браке, ни билетов, которыми я сюда прилетела, ни паспорта – ничего.

– Я поищу в других местах! – крикнула я бодрым голосом, боясь, что деловая и собранная Зотова пожурит меня и уйдет. – Наверное, я просто забыла.

– Давайте побыстрее, – начала раздражаться она. Я поскакала по этажам. Никогда не любила игр в следователей и обыски, так что не имею ни малейшего практического опыта в этой области, но когда припрет, задергаешься, как миленькая.

– Ноль! Зеро! Ничего нет! Нигде! – орала я, вытряхивая на пол содержимое шкафов. Елена подошла ко мне и с интересом посмотрела на кучу барахла.

– А когда вы видели его в последний раз? – спросила она.

– Кого? Лайона? С утра, – ответила я.

– Да не Лайона. Паспорт.

– А! Кажется… в больнице, – застыла, вспоминая, я. Лайон доставал мой паспорт из своей барсетки, когда получал выписку. – Точно, в больнице.

– А он не мог его там оставить? – продолжала Елена. Я с благодарностью смотрела на ее попытки как-то реанимировать ситуацию, потому что, вообще-то, она была больше похожа на человека, который скажет: позвоните мне, когда решите вашу проблему.

– Нет. И потом, пропала целая папка с документами. Такая синенькая, – растерянно описывала я. Елена задумалась. Потерла лоб. Прошла в кухню, где налила себе воды.

– Вы мне вот этот пирог хотели предложить? – спросила вдруг она. Я взвилась ужом.

– Ага. Я его специально испекла.

– Подождите тогда минутку. Я позвоню и перенесу встречу.

– Конечно! – я с изумлением смотрела, как американский адвокат трансформируется в живую русскую девушку. Прямо оборотень, да и только. Она что-то там сказала про неожиданную задержку и вернулась на кухню. Вид у нее был боевой.

– Ну, где ваш пирог? – потерла ручки она. Я за минуту наметала на стол все, что было в доме и присела на краешек стула. Панический ужас, который плескался где-то на подступах моего сознания, отступал только из-за наличия в доме этой женщины. Я знала, что когда она уйдет, я начну рыдать и биться головой о стену.

– Я не представляю, что мне делать! – осторожно начала я. – Может, вы дадите мне совет? Он бы мне совсем не повредил.

– А мог ваш муж намеренно унести ваши документы из дому? – в лоб спросила Елена.

– Мог ли Лайон? Да он все, что угодно может, – всплеснула руками я.

– Очень вкусно, – подняла указательный палец вверх она.

– Что? – не поняла я.

– Чизкейк! Давно не пробовала ничего более вкусного, – помахала куском жующая Елена. Меня не покидало ощущение, что интерес к пирогу был для нее явно вторичен, но я так и не смогла понять ее истинных мотивов перевоплощения в мисс «Внимание к людям 2002».

– А, спасибо, – кивнула я. Пирог меня совсем не волновал.

– Вы ведь хотите сбежать, правильно я поняла?

– Очень правильно, – кивнула я. Сбежать! Кто бы мог подумать, что я буду пытаться отсюда сбежать.

– А почему вам надо сбегать? Только потому, что муж вас не пускает. Так? – словно уточняя условия задачи, докапывалась до меня Елена.

– Так, – болванчиком кивала я.

– Это выражается в исчезновении документов. А в чем еще? – продолжала неведомый допрос она.

– Ну… Он никуда меня не пускает. Не дает мне звонить друзьям и… и не делает мне гринкарту, чтобы я не могла устроиться на работу. Наличных у меня ни цента.

– А кредитка? Общий счет?

– Какой счет? – уже во второй раз меня спрашивали про общий счет, а я ни сном, ни духом.

– У вас должен быть общий счет на домашние расходы. Его нет, – утвердительно заявила она.

– Нет, – развела руками я. – Ничего нет. И медицинской страховки нет.

– Нормально, – кивнула с удовлетворением Елена. – Сколько вы здесь?

– С января, – я принялась загибать пальцы, – восемь месяцев копейка в копейку. Я прилетела двадцать первого января, а сегодня двадцать третье сентября.

– И восемь месяцев вы сидите дома, а ваш супруг прячет от вас документы и не делает гринкарту? – уточнила она.

– Точно так, – ответила я. Интересно, что теперь с этими вопиющими фактами предпринять?

– А он заставлял вас что-нибудь делать? К чему-нибудь принуждает? – я начала уяснять логику ее мыслей, но не нащупывала никаких оснований для прилюдного линчевания Лайона. Мужик как мужик, хотел от меня того же, что и все.

– Ну, в принципе, только то, что обязана делать жена, – пояснила я. – Мыть полы, готовить по кулинарной книге, убирать, стирать. Экономить. Спать с ним. Все как у всех.

– Ладно, думаю, этого достаточно. Вам никогда не приходило в голову, что все это – нарушение прав личности? – деловито уточнила она.

– Даже не знаю, – усомнилась я. – Мытье полов? Конечно, каждый день мыть полы – и правда нарушение прав человека, но вряд ли где-то есть подходящая статья. А… Вот то, что он меня ко врачу не вез – это да, нарушение. А остального добра во всякой семье полные телеги.

– С чего вы взяли? Это в России мужики женятся, чтобы сэкономить на домработницах и исключить угрозу раннего простатита, а мы в Америке, где свадьба – акт любви, при котором права должны соблюдаться с удвоенной… а что про врачей? – вдруг осеклась она.

– А вам не рассказывали? – удивилась я. Римка, уж если берется что-то доводить до сведения, на полдороге не останавливается. Хотя, стоимость сплетен по тарифу международной телефонной связи могла научить ее, что молчание – золото.

– Ничего не рассказывали. Сказали, что вам денег не дают на перелет, – покачала головой Елена. Она в задумчивости дожевывала уже третий кусман чизкейка и все более нравилась мне.

– Ага, – приготовилась рассказывать я. – Он же не делал мне документов. И страховку не покупал. Все говорил, что потом – потом. Вот мы и пропустили, что я забеременела. Месячные и так были нерегулярные. И он…

– А он не готовил вас к беременности? – переспросила она. И, достав из емкой стильной сумки миниатюрный карманный компьютер, стала что-то в него вписывать стилусом.

– А что там готовить? – удивилась я. – Вот когда я похудела, он засуетился. Начал чаями меня поить, апельсинов принес.

– Героический поступок, – зацокала языком Зотова. – А что, вы так сильно похудели?

– Ну, да, в общем. На семнадцать килограмм.

– Ничего себе, – присвистнула она и осмотрела меня с новым интересом. Я приосанилась.

– Но это скорее связано с депрессией после нападения, – тарахтела я.

– С чем? – закашлялась и отставила остатки пирога Елена.

– Ну, с избиением. Когда я поругалась и ушла из дома, на меня напали негритянские подростки, – пояснила я. Елена таращилась на меня глазами обалдевшей черепахи Тартиллы.

– И Лайон вас отпустил? Одну?

– А что? Я сама ушла, – попыталась заступиться за Лайона я. А то по Елениному он вообще выйдет окончательным подлецом.

– Так. Достаточно. Мне надо подумать, – задумчиво поднялась со стула Елена. Адвокатский процессор начал прилаживать мои россказни к действующему законодательству.

– А как же билет? – засуетилась я. Меня не волновали проблемы этичности. Все это, в конце концов, прошлое. А в настоящем я спешу забыть все это как страшный сон. Самолет и мягкая посадка в Шереметьево – вот все, что надо для моего счастья.

– Насчет билета подождем. Надо узнать, где ваш паспорт, по мнению мужа. Аккуратно спросите его об этом.

– Ага, а он мне также аккуратно в лоб залепит и запрет в подвале.

– Он вас БИЛ? – замерла адвокатша. Я запаниковала. Совершенно незачем афишировать историю, в которой у меня самой рыльце в пушку. С другой стороны надо же как-то заставить Лайона отдать документы. Эх, ладно. Потом пойду свечку в кастеле поставлю. Хотя, католическое благоволение, как я понимаю, на православных не распространяется.

– Ну, один раз только ударил. Когда у меня выкидыш случился, – сдала Лайона с потрохами я. – Но я сама виновата. Вернее, мы оба…

– ВЫКИДЫШ? – окончательно обалдела Елена. – Отчего?

– Ну. От этого. От удара.

– А куда он ударил?

– Куда пришлось, – отвела глаза я. Весь мой вид был как у Карлсона. А я чего, я ничего. Мы просто тут плюшками баловались.

– В живот? – пригвоздила меня Елена.

– В том числе, – огорченно кивнула я.

– И последнее. Хотя это было бы уж слишком хорошо. Это где-нибудь зафиксировано? Хотя о чем я. Он бы вам не дал и до полицейского участка добраться, – беседовала сама с собой Елена.

– Не дал бы, – согласилась я. – Но в больнице ко мне приходил некто Дональд Карстен. Он записывал мои показания. А я была дико зла и показала там гадостей полный протокол. И про удар, и про синяки. И про выкидыш, как долго меня Лайон не вез к врачу. Он все записал и, наверное, подшил отчет к медицинской карте. Но это всего-навсего мои показания. Они даже ничем не подтверждены.

– Почему? Медицинский осмотр был? – Елена снова начала копаться в своем компьютере.

– Был. А можно Лайона всем этим пугнуть и потребовать, чтобы он вернул паспорт? – вдруг задумалась я. – И может даже, пусть перелет оплатит.

– Все можно, – в полной прострации ответила Елена. – Я вернусь через несколько дней. Может, через неделю. А пока мы с вами тут жучка поставим. Пусть пишет ваши разговоры.

– Зачем? – опешила я. – Это уж слишком.

– Вы попросите отдать вам паспорт. В этой комнате. И вообще пусть все разговоры будут идти в этой комнате.

– Это же, наверное, дорого, – вдруг испугалась я. А что, если эта мадам разводит меня на деньги?

– Это не ваши проблемы. Ваши проблемы – потерпеть еще несколько недель, – «порадовала» меня она. – Думаю, вы даже сама не понимаете, как с точки зрения закона можно интерпретировать действия вашего супруга. Я только должна ознакомиться с документами. Съезжу в больницу, в полицейский участок, поговорю кое с кем, а вы ждите.

– Несколько НЕДЕЛЬ? – воскликнула я. – Невозможно. Я через пару недель окажусь беременной. Не надо ничего интерпретировать. Я хочу домой!

– Воспользуйтесь контрацептивами, – не повела и бровью Елена. – Неужели вы не желаете компенсировать свои моральные травмы?

– Моральные травмы? Я не уверена, что из этого что-то получится. Он – американец, а я кто? Никто. И потом, где, по-вашему, я возьму эти самые контрацептивы. Может, предложить Лайону пользоваться презервативом? То-то он обрадуется, – пригорюнилась я.

Елена снова вытаращилась на меня. Видимо, женщина в таком рабском положении приводила ее в изумление.

– Поехали! – коротко скомандовала она.

Через час я сидела в изумительной (и явно очень дорогой) клинике на пушистом мягком диване. Доктор осмотрел меня, спросил относительно операции (у Елены от моего подробного рассказа волосы совсем стали дыбом, а пальцы задергались в нервном приступе. Она как будто рефлекторно пересчитывала купюры). Затем мне всадили какой-то укол в плечо и заверили, что беременность мне никак не грозит в течение полугода, как минимум. Это меня порадовало однозначно. В остальном, я совершенно не понимала происходящего.

– Пообещайте, что станете безоговорочно слушаться меня, – жестко приказала Елена.

– Обещаю, – пробормотала я, – если вы обещаете, что я рано или поздно вернусь в Россию.

– Это без сомнения, – кивнула она, распечатывая на больничном принтере какой-то договор.

– Но не к пенсии, – уточнила я. Я уже тертый калач, стреляный воробей. Меня на мякине не проведешь. Я тоже могу быть жесткой и заранее оговаривать условия.

– Совершенно точно в течение года. Или раньше, если вы дадите мне доверенность на ведение процесса. Как только иск будет принят на рассмотрение, вы сможете улететь. Так вас устроит? – деловито оглядела меня она.

– Очень! – ответила я. – Только одно условие.

– Какое? – нахмурилась Елена.

– Вы должны обещать, что в случае победы компенсируете все мои расходы на перелет. А то для меня не так просто вернуть подругам три штуки. Или сколько они вам передали?

– Я вам гарантирую, – с облегчением вздохнула Елена, – что в случае победы вы не только компенсируете все расходы, но и получите деньги сверху. Ровно половину от того, что я смогу отсудить для вас. Окей?

– Окей, – кивнула я и подписала бумаги, которые оказались договором, по которому я нанимала Елену для ведения дела. За половину всего, что она для меня потребует. Пятьдесят процентов! Не хило! Однако! С другой стороны, она не получит ничего, если проиграет. Так что флаг ей в руки. Пусть теперь она разбивает себе лоб о Лайоновы идиотизмы.

На следующее утро в мой дом пришли какие-то строгие необщительные мужчины (нас прислала Елена. Вы должны были быть предупреждены). Они пошлялись по дому, попереворачивали какие-то вазы, развинтили и свинтили обратно телефон.

– Это и есть прослушка? – с интересом приглядывалась я.

– Все разговоры будут фиксироваться. Старайтесь не допускать, чтобы посторонние звуки мешали записи. Вода, посудомойка (мы ей не пользовались, потому что я и сама неплохо справлялась на Лайнов взгляд), стиральная машина, газонокосилка. Любой громкий агрегат. Потом будут проблемы с идентификацией голосов, – бесстрастно пояснил Джеймс Бонд в рабочей форме монтера телевизоров. У меня кровь застыла в жилах. Интересно, Лайон способен на убийство? Поживем – увидим.

Тридцать один год – грустная дата, особенно когда в твоей жизни так ничего и не происходит. Правда, моя жизнь явно не стояла на месте, однако есть некоторая разница между переменами и стихийными бедствиями. Перемены – это когда тебе прибавляют зарплату или сообщают, что ты выиграла в лотерею. А когда тебя запихивают в самолет до Вашингтона и выкидывают на землю другого полушария под ручку с нелюбимым мужчиной – это ураган, тайфун или цунами. Двадцать пятого сентября две тысячи второго года за окном нашего таунхауса неуютный порывистый ветер поднимал вверх и переворачивал желтые осенние листья. Была среда, в связи с чем Лайон отбыл на работу также, как и обычно. Утром он спустился в гостиную, где я по соглашению сторон ночевала до дня рождения (а врач так велел!), чмокнул в щечку (Happy birthday to you), чуть дольше, чем я надеялась, задержал руку на моей груди и прошептал «До вечера». Я сделала вид, что категорически неспособна проснуться, но, как только за ним захлопнулась входная дверь, вскочила и поскакала в душ. Порадую-ка я себя, полежу в пенной ванной, намечтаюсь о Полянском до одурения, завернусь в махровый халат и буду пить кофе с сыром, пока не пойму, что готова к труду и обороне. Сегодня на повестке дня стоял праздничный ужин и попытка получить по-настоящему ценные подарок на день рождения – вернуть паспорт.

– Дорогая, какие чудные запахи! – засюсюкал Лайон, просочившись в прихожую. – Знаешь, я сегодня целый день ничего не ел, так и думал, что ты сделаешь что-то удивительное.

– Мой руки и проходи, – крикнула из кухни я. Борщ дымился в супнице, оливье переливался всеми цветами радуги, а ватрушки сияли поджаристой корочкой.

– Вау! Красота! – обалдел от такого великолепия Лайон.

– На мой день рождения у нас будет настоящий русский праздничный стол, – сама порадовалась я. Эх, может, отложить разговор на завтра?

– Ты у меня чудо! – расчувствовался Лайон. Он посмотрел на меня сальными глазами и притянул к груди. Поцелуй был долгим и мучительным. Невозможно. Я не могу. Ну почему я не люблю его? Ведь не самый плохой муж на свете! Ну, подумаешь, экономный. И циничный. А что, мой Олег Петрович был идеалом? Но с ним я жила целых шесть лет и прощала его женатость и кучу детей. С Лайоном же я не могу даже спокойно поцеловаться.

– Пойдем к столу, – попыталась вырваться из его страстных объятий я.

– В спальню. Я уже с ума схожу, – прорычал Лайон и попытался подхватить меня на руки.

– Нет. Не сейчас. Я не могу! – заверещала я.

– Но почему? – посмотрел на меня потемневшими глазами он. И почему только я от этого испытываю страстное желание бежать?

– Я так долго готовила этот ужин! – лицемерно отмазалась я. А ведь я могу быть стервой! Надо же!

– Давай, я подарю тебе подарок, – выпустил меня из рук Лайон. Я с интересом смотрела ему вслед. Подарок? Лайон? Это же почти не пересекающиеся параллельные прямые. Лайон суетливо покопался в недрах свой сумки и вдруг извлек из нее миниатюрный кулон-колье. Я замерла. Кулон. Опять кулон.

– Какая прелесть, – выдавила из себя я. – И как тебе пришло в голову подарить мне его.

– Ну, тридцать один год – конечно, не круглая дата. Но, учитывая все, что ты перенесла… Я подумал, тебе будет приятно. Получить что-то красивое.

– Мне приятно, – заверила я его, вертя в руках маленькое колье, похожее на искрящийся дождь, рассыпанный по серебру. – Что это за камни?

– Стразы. И серебряное напыление. Правда, выглядят совсем как настоящие? – возбужденно жестикулировал Лайон.

– Это не драгоценность? – удивилась я. – А как похоже!

– Когда ты родишь нашего первого ребенка, я подарю тебе изумрудное ожерелье, – с пафосом сообщил Лайон.

– Первого? – в изумлении посмотрела на него я. Надо же, как у него все предусмотрено. Настоящий ранжир. А я, между прочим, от законного мужа вполне была бы готова принять и подлинное колье. Хотя бы с одним завалященьким бриллиантом. Не слишком почетно получить за все мои муки купленное наверняка на распродаже колье с «напылением». Вот такой Лайон и есть. У него все дутое, покрытое слоем напыления. Пожалуй, надо не строить больше иллюзий. Пора соблюдать свои интересы.

– Знаешь, я хотела с тобой поговорить, – пробормотала я, оставив колье на столике и забыв о нем навсегда. Если уж я не хочу Лайона, незачем мне и хотеть его подарков.

– О чем? – деловито спросил он. – Слушай, я так проголодался.

– Очень хорошо. Как раз и поговорим в гостиной, – улыбнулась я, вспоминая, что там стоит микрофон.

– А что такое? – напряженно вгляделся в меня Лайон. Да, я была загадкой, которую было не под силу разгадать даже мне самой, но сегодня никому не надо будет решать ребус. Играем почти в открытую. Почти, потому что Елену, как джокер, я все-таки припрячу в рукаве. Я подождала, пока Лайон еще раз вымоет руки, потом сядет за стол, потом прошла в кухню, выключила капающую из крана воду и прислушалась, нет ли каких-то дополнительных шумов. Потом села за стол к нему, кивнула, чтобы он налил мне вина и, наконец, выпалила:

– Знаешь, я смотрела в столе и не нашла своих документов. Ты их не брал?

– Я? А зачем тебе? – немедленно напрягся всем телом и побледнел Лайон. Значит, я была права. Он их попросту выкрал.

– Мне? Я хотела посмотреть, до какого числа у меня виза.

– Зачем? – уже жестко и громко повторил Лайон.

– Хочу навестить родителей в России, – как ни в чем не бывало продолжила я. И отпила вина из бокала.

– Это не входило в мои планы. Я не дам тебе денег на поездку.

– Ничего. Я съезжу за счет принимающей стороны, – беззаботно щебетала я. – Где паспорт?

– Паспорт? – начал тупо тянуть время он.

– Паспорт, – кивнула и улыбнулась я.

– Я не дам тебе паспорт.

– Что? – переспросила я.

– Не дам. Не думай, что можешь решать, когда и куда тебе ехать. Сиди и не думай! – внезапно поехавшим и визгливым голосом прокукарекал он и бахнул кулаком по столу.

– Я свободный человек и сама могу решать, что мне делать! – забросила наживку я, а у самой внутри все кричало: Лайон, как же так? Почему ты не замечаешь, что я так не вела себя никогда? Никакого чувства самосохранения!

– Ты – свободный человек? С чего ты взяла! Ты – моя! И забудь о свободе. Ты родишь ребенка и будешь идеальной женой. Я тебя исправлю! Ты у меня перестанешь…

– Замолчи! – зашипела, как драная кошка я. – Я не хочу с тобой жить!

– Придется. ПРИДЕТСЯ! – уже не в состоянии контролировать себя, орал Лайон. – Ты у меня в долгу. Навсегда! По крайней мере, надолго.

– Иди в задницу! – равнодушно выкрикнула я и стала пить вино. Красный от бешенства Лайон, в озверении уставился на меня. Потом он поднялся и направился ко мне. Я сначала делала вид, что мне на это наплевать, но потом испугалась по настоящему.

– Я тебе покажу твое место! – зарычал Лайон и, краснея от натуги, попытался вывернуть мне руки. Я брыкалась и вырывалась, даже скинула со стола все мои пироги, но это ему было по барабану.

– Отстань, псих ненормальный! – заорала я от боли в запястьях, думая, что вот, все наши ужасно интимные крики пишутся на пленку. Потом я собралась с духом и плюнула ему в лицо. Нет, не то, чтобы харкнула, да и не приучена я к такому. «Разве может приличная девушка, воспитанная в интеллигентной семье»… и все такое. Просто обозначила и все. Эдакое «тьфу на тебя», но на Лайона оно произвело удивительный эффект. Он замер и как-то пришел в сознание. Выпустил меня из рук, оглянулся по сторонам, а потом посмотрел на меня нормальными живыми глазами.

– Я всего-то хотел нормальной семьи, – вымолвил и заплакал он. Медленно осел на диван и уронил голову в ладони. Я смотрела на него: на шее пульсирует жилка, худые пальцы закрывают почти все лицо. Ноги в светло-голубых джинсах тянутся целую вечность, до самых кроссовок. Плечи неритмично подрагивают. Бить женщину – явно не его конек. Я присела рядом. Мне вдруг стало жалко его до слез. В конце концов, на свете наверняка ходит женщина, для которой Лайон – самая настоящая пара. Мечта поэта. А я – поделка из России, суррогат, не очень умелое выражение его фантазии про то, как он привезет из бедной страны симпатичную блондинку, которая из одной только благодарности за такое огромное благодеяние будет всю жизнь его любить, гладить ему футболки и рожать детей. Что ж, в каждом из нас гнездится целая куча фантазий, основанная просто-напросто ни на чем.

Глава 2. Ничего личного, только бизнес

Мне хотелось кричать. От того, как глупо перекосилась вся наша избушка-жизнь посреди летящих мимо нас курсивом событий и лет. Кричать о том, как я отношусь к нему, Лайону. И не о том, как ненавижу его, совсем нет. Теперь, когда мы сидим при свечах в разоренной гостиной его дома и молчим, ожидая следующего удара, я совершенно не рада возможности его нанести. Я бы даже хотела присесть рядом с ним и гладить его по волосам, утешать его в горе. Говорить о том, что нет и не будет второго шанса. Надо начинать жить прямо сейчас, потому что каждый шаг будет единственным, а какой-то, со временем, станет последним. Наш мир так устроен, что в нем можно только любить или не любить. Все остальное – на то Божья воля. Тем более жалки хаотические попытки что-то там просчитать, подстелить куда-то соломки. Привести из России кого-то, кто будет любить по определению и никогда не сделает больно. И кого не надо любить в ответ. Перевести все на деньги. Смешно и нелепо, а, главное, совершенно не работает, потому что именно я – результат подобных расчетов. И именно я сделаю Лайону так больно, как никогда не сделала бы та, которая бы его полюбила и которую полюбил бы он. Если бы не решил, что вообще не готов больше любить. Больше… Больше, чем когда? Я прожила с ним год жизни, но понятия не имею, что за женщина разбила его сердце и заставила искать другие пути. Потому что он для меня – закрытая книга, которую я даже не хочу читать. Ну почему он не понял этого раньше? И почему я не поняла, что не люблю и не полюблю его никогда и не за какие деньги. Зачем мы довели все до этого дня, когда Лайон страдает от боли, которой я ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ не должна была причинить, а я встаю, иду к телефону и набираю номер своего адвоката. Я делаю ровно то, что и делает любой НОРМАЛЬНЫЙ АМЕРИКАНЕЦ.

– Мне надо связаться со своим адвокатом! – фраза, чудовищная по своей эффективности. Я должна бы сказать, что мне больно, что ты меня обидел, а я обидела тебя. О том, как мне горько потерять целый год жизни, что это не пройдет бесследно. В нашем-то с тобой, Лайон, возрасте! При наших-то преувеличенных страхах. Но я зову на помощь человека, который разделит нас с тобой стеной, из-за которой уже не будет слышно ни одного живого слова. Я стану той, которую ты пытался навсегда забыть, наверняка я стану отражением того, отчего ты так долго бежал. Забавно!

– Кому ты звонишь? – слабо окрикнул меня Лайон.

– Мне надо связаться с моим адвокатом, – громко и четко продекламировала я. Как стишок в детском садике.

– С кем?! – подскочил на месте мой муж. Снежный ком покатился на нас с удвоенной силой. Живые люди исчезли. Остался его банковский счет, его права и свободы и мои интересы, мои свободы и мои права.

– С адвокатом, – кивнула я, спокойно глядя ему в глаза.

– Отдай мне телефон, – сверкая глазами, поднялся и пошел на меня он.

– Зачем? – уточнила я. Мне было незачем спешить куда-то или пытаться что-то из его действий предотвратить. Они были мне НА РУКУ.

– Откуда ты откопала адвоката? Откуда вообще у тебя деньги на адвоката! – он вырвал телефон из моих рук.

– Это не твой вопрос. Твой вопрос – что ты будешь говорить, объясняясь с судьей по каждому сказанному в этой комнате слову.

– Что? – застыл, как соляной столп, Лайон. Я молча пила вино. Он сжимал пальцами телефон, но, кажется, до него начало доходить, что не в телефоне счастье.

– То, – кивнула я.

– Это невозможно! – лепетал Лайон.

– Почему же? Дай мне позвонить. Это все равно ничего не изменит для тебя, – я сама удивлялась тому, как спокойна и даже местами весела я была. Все-таки хорошо, что я к Лайону совершенно, ну совершенно равнодушна. – Ну, давай же.

– Нет, – шепнул он. Я подошла и вынула из его пальцев аппарат. Ничего сложного, никакого сопротивления. Теперь ружье у меня, а, кроме того, оно уже выстрелило и вполне попало в цель.

– Алло. Елена? Это Катя Баркова. То есть Виллер. Вы знаете, у нас тут тяжелый конфликт, я не хотела бы больше оставаться в этом доме, – сообщила ей я. Она уточнила, записывался ли наш конфликт. Я сказала, что должен был, но это надо уточнить у специалистов. Весь наш разговор шел на английском языке. Из чистой политкорректности. Лайон понимал каждое сказанное слово, но все равно ничего не понимал.

– Катя, мы поселим вас в гостинице. За нее будет платить ваш муж, ладно? – спросила Елена.

– А он обязан оплатить мне гостиницу? – громко уточнила я, чтобы Лайон понял, о чем речь. Он понял и побледнел.

– Обязан-обязан. Ждите на улице, за вами приедут. Вещи заберете потом, с представителем социальной службы. Заранее составьте список ценностей, с которыми вы приехали.

– Ценностей? Какие у меня ценности? – удивилась я. Единственной ценностью было колье, которое мне подарил Полянский, но оно осталось дома, в Москве. Мне было больно на него смотреть, а когда я уезжала, то была уверена, что никогда не захочу вспоминать даже имени Полянского. Какая я была глупенькая. Впрочем, ценность подарка Полянского не измеряется долларами.

– Ну, не важно, – отмахнулась Елена и повесила трубку. Я посмотрела на Лайона. На него было жалко смотреть. Вдруг я вспомнила, что мой палец украшает обручальное кольцо с бриллиантом. Кольцо матери, которое, как потом выяснилось, не имеет никакого отношения к старой фермерше из Техаса, которая родила Лайона Виллера, и стоило ему полторы тысячи долларов. Я полминуты смотрела на этот атрибут красивой жизни, смотрела даже с сожалением. Ведь именно из-за него я, по большому счету, и приехала сюда. Но полминуты прошли, я без усилия стянула кольцо с пальца, видимо, пальцы тоже сильно похудели.

– Лайон, это твое. Я думаю, будет лучше, если я его тебе верну, – я положила кольцо на его ладонь.

– Ты уходишь? – все еще не веря, спросил он. – И ничего нельзя сделать?

– О, я без сомнения ухожу, – уверила его я. – Можно сделать только хуже.

Чужие лица, от которых я уже довольно сильно отвыкла, сидя в Лайоновой крепости, окружили меня со всех сторон. Недалекое лицо таксиста, который всю дорогу кормил меня россказнями о тайных обществах масонов, поработивших мир. Любезная равнодушная улыбка портье (бабы) в гостинице. Торжественная походка официантов в гостиничном ресторане. Некоторый перегруз, связанный со сменой обстановки, вымотал меня, но, в целом, я чувствовала себя просто прекрасно. Жизнь била ключом, но теперь уже не только по голове, поскольку я вдруг поняла, что без Лайона могу чувствовать себя чудным образом практически где угодно.

– Еще салата? – с видимым раздражением спросил официант, когда я закончила с предыдущим. С потерей семейного статуса ко мне вернулся аппетит.

– Давайте перейдем к десерту, – смилостивилась я с той целью, чтобы довести до России хоть десяток из потерянных семнадцати килограмм.

– Десерт? – изумился официант, но приволок мне огромную чашку с помесью шоколада, взбитых сливок, варенья и фруктов. В Америке все, что связано с едой, имеет какие-то гипертрофированные размеры. Если честно, большое счастье, что Лайон из экономии заставлял меня готовить и питаться дома. Если бы меня допустили до Американских ресторанов, я бы превратилась в бочку с жиром еще до беременности. И она бы мне уже не помогла. Еще не известно, сколько времени займет здесь мой судебный процесс. За это время, за счет Лайона я смогу отожрать немало.

– Катя, вот вы где? Я вас обыскалась. У меня куча новостей, – живой походкой доплясала до меня Елена. Я распахнула глаза и сбросила дремоту, вызванную обилием еды.

– Вы меня пугаете! – пошутила я. Право слово, я даже и не знала, чем меня можно напугать теперь.

– О, все в порядке! Новости прекрасные. Мы прослушали запись! О такой можно было только мечтать, – щебетала Елена. Как мало человеку надо для счастья.

– Я и не сомневалась, – кивнула я. В конце концов, я сама была участником событий.

– Кроме того, я получила материалы из больницы. Это просто удивительно, что они не возбудили дознание по таким вопиющим фактам. Я могу объяснить это только тем, что вы – эмигрантка, причем без статуса. И еще тем, что вы сама не написали заявление.

– Ага. Так бы мне Лайон и позволил, – передернуло меня. Все же, как ни крути, а его мне даже вспоминать не хочется. Я чувствую себя гадюкой по отношению к нему, но даже это – приятное чувство.

– В участке также сохранились данные о нападении. Все просто прекрасно. Я на той же неделе буду возбуждать дело!

– А паспорт? – напомнила ей я. Она кивнула, хлопнула себя по лбу и принялась копаться в своей бездонной папке.

– Вот, держите, – скромно опустила она глазки, отдавая мне заветную корочку. Я захлопала в ладоши как трехлетка на детском утреннике.

– Как вам это удалось?

– У нас, адвокатов, свои секреты. Лайон сам «случайно» нашел его дома. А мы за это убрали пару требований. Словом, он обошелся без уголовного преследования. Но развод мы начинаем прямо с понедельника.

– Так скоро? – порадовалась за нее я. Развод, суд, процесс… Куча людей неизвестного мне назначения. Все это было так мало мне знакомо, что я не стала вдумываться и сочла за лучшее довериться Елене.

– Обычно у меня уходит около месяца на подготовку процесса, но тут практически нечего готовить. Да, с вами надо держать ухо востро, – кокетливо бросила на меня взгляд Елена. Я удивилась и даже больше. Со мной? Востро?

– Со мной?

– Вам словно черт ворожит. Еще никогда я не имела таких роскошных оснований. Просто девяносто процентов за то, что мы выиграем, – смеялась Елена.

– Девяносто? – остыла, как сковородка под ледяной струей я. Роскошные основания должны давать сотню, так, по-моему?

– Ну, у нас, адвокатов, есть золотое правило – никогда не давать ста процентов, – пояснила Зотова. И откуда в такой маленькой худенькой женщине столько знаний и ума?

– Почему? – спросила я. Мне было скучно, потому что сидеть целый день в гостинице, где за тобой убирают, стирают и тебя кормят, было чудно, но заниматься было совершенно нечем. Поговорю с Еленой – убью пару часов, да еще, глядишь, узнаю чего нового.

– Потому что всегда есть десять процентов за то, что на Вашингтон нападут инопланетяне или что русские начнут ядерную войну. А я дала вам сто процентов и должна за свои слова попадать на деньги, – несло Елену. Я усмехнулась.

– В этих случаях мне будет не до компенсаций.

– Вы так думаете? А вот ваш муж успел бы опротестовать мой договор, пока инопланетяне склоняли бы его к генетическим опытам и совокуплению с медузами! – победно завершила Елена. Я расхохоталась. В чем-то она права. Пока Лайон жив – он будет бороться за каждый доллар.

– Кстати, я вот тут интересуюсь, неужели он ничего не предпринимает? – спросила я. – Как-то это не похоже на него.

– Почему? Предпринимает, конечно! У него, в конце концов, тоже есть адвокат.

– И что? Вы считаете, у нас все равно есть шансы?

– Даже не сомневайтесь. С таким количеством доказательств мы докажем нарушение прав личности и вред здоровью и моральному состоянию только так. У нас на правах личности пунктик, – Елена заказала кофе, который ей принесли с такой же огромной кружке, как и мне десерт.

– Странно. А неужели он не может опровергнуть мои слова? Свидетелей нанять?

– Нанять? – пришла в восторг Елена. – Да, вы все еще дитя России. Здесь лжесвидетельствование гораздо страшнее наказывается. Нанять свидетелей!

– И что же? Он компенсирует мне все? И перелет оплатит? И вам тоже это все не будет накладно? – конкретизировалась я.

– Перелет?! Вы что, какой перелет? Мы подадим иск на полмиллиона долларов! – вдруг ошарашила меня Елена. Я аж поперхнулась.

– На сколько?

– На полмиллиона долларов. Я думаю, что я даже любезна. Можно было бы и на семьсот тысяч, но не следует проявлять необоснованную жадность, – словно проверяя саму себя, бормотала Елена. Я сидела, то краснея как рак, то бледнея как простыня.

– Он же не переживет такое. Да и это наверняка невозможно! Бред какой-то!

– Я вас уверяю, что очень даже возможно! – заверила меня Зотова. – Мы не в России, мы – в Америке.

– Это я и без вас знаю, – вдруг впала в раж я. – И я хочу только одного – уехать отсюда. Если вы втянете меня в такой ненормальный судебный процесс, то в Москву я не попаду до второго пришествия!

– Перестаньте! – хлопнула по столу адвокатша. – Вы что, не понимаете, что получите половину? Вам что, совершенно ничего не надо? Он же вас тут превратил в раба!

– Это мое дело! – вдруг выдала я, неожиданно даже для самой себя. – Я больше не испытываю никакой любви к деньгам. И так я достаточно потратила времени и нервов, чтобы заполучить каких-то там денег. И ничего хорошего из того не вышло. Уехать отсюда, оставив Лайона в долгах и злобе – нет уж, увольте.

– Вы что, не хотите подавать в суд? – изумилась Елена. – Хотите все ему простить?

– Нет, отчего же? Я готова на компенсацию вашего труда, на оплату перелета, на какие-то деньги для того, чтобы прийти в себя. На первое время. Но чтобы эти расходы не сломали Лайону жизнь. Не заставили продать дом или сменить работу. Или влезть в кредит.

– И сколько же мне прикажете заявлять? – злобно глядя на меня исподлобья, едко переспросила меня Елена.

– Ну, решайте, конечно, сами. Мне хватит и пяти тысяч. Дом у меня есть, пусть даже и с братом. Работа… Думаю, что меня и на старую возьмут. Посмотрите, сколько нужно вам. Плюс все расходы тут, – нерешительно посмотрела на нее я. Елена сидела в шоке и перебирала бумажки в своей папке.

– Н-да, неожиданно. Ладно, я подумаю. Подумаю… – вышла из ресторана она. Я сидела и впадала в панику. А вдруг она теперь меня бросит. И не станет вообще подавать в суд, а выставит мне счет за перелет и проживание в гостинице. Мол, меня просили только передать вам деньги на билет до Москвы. В этих условиях я больше ни на что не согласна. Получите – распишитесь. Вот здорово, из-за своей глупости я буду корячиться и выплачивать Римке три тысячи. Мне на это понадобятся годы. По-крайней мере, года три. Эх, дура я дура.

– Вы что-нибудь еще будете есть? – уже озлобленно спросил официант.

– Нет, спасибо. Ничего я больше не буду, – скорее для себя самой сказала я и поднялась к себе в номер. Пушистый плед, телевизор, вода в графине. Что-то меня это больше не радует. Может, позвонить Елене и сказать, что я на все согласна? Пусть Лайон решает свои проблемы сам. В конце концов, разве я обязана о нем думать? Он-то сам много обо мне думал?

– Давай, звони! Ты хоть представляешь, как потом будешь жить? – грубо оборвал меня внутренний голос. Ну, вот. Опять он! Каждый раз, когда он что-то мне говорит, у меня возникают проблемы.

– Прекрасно буду жить! Богато! – вертелась, как уж на сковородке, я.

– Давай, представляй в деталях. У Лайона отнимут полмиллиона долларов. Он продаст дом, чтобы выплатить их тебе. И потом всю жизнь будет жить с резиновой имитацией коровы, потому что подойти к женщине после этого он не сможет.

– А может, он станет голубым? – предложила вариант я.

– И что, тебе от этого станет легче? – укорил меня голос. – Ты сломаешь ему жизнь. И всегда будешь нести за это ответственность. Ты этого хочешь?

– Не очень, – огорчилась я. Придется перебиваться без полмиллиона, а как жаль. Я легла спать. Кто спит – обедает. Раз уж я такая добрая, надо переставать набивать себе желудок за счет Лайона. «Несчастного» Лайона. Лайона, который убивался, если приходилось покупать рисовую крупу без скидки. А сейчас, небось, подсчитывает общую сумму затрат на женитьбу. Минусовой баланс. Ладно. Нечего делать вид, будто хочется спать. Я выбираю чистую совесть при пустом кармане. Никто не сказал, что Елена окончательно передумала. Все не так плохо. Зато скоро я буду сидеть в России и болтать с Римкой. Рассказывать про экзотику красивой жизни, про американских мужчин. Про систему страхования, по которой пожилым пенсионерам приходится самостоятельно рвать друг другу зубы. Так, стоп. А кто сказал, что для этого надо ждать перелета. Кажется. Я уже две недели как в гостинице. Количество Лайонов – ни одного. Количество телефонов, с которых можно позвонить домой – как минимум один, и тот прямо у меня под носом, стоит на тумбочке. Если Елена не пошлет меня подальше, я даже не буду оплачивать этот звонок! Красота!

– Римка, привет! – завопила я в трубку, после того, как та около двадцати гудков делала вид, что спит. А нечего дрыхнуть, когда на дворе уже пять утра. И когда подруга хочет донести до нее свою благодарность, можно сказать, на крыльях любви. Прямо через океаны.

– Господи Катька! Ты? – сонно прошепелявила Римма.

– Я! Ура! Как же приятно слышать твой недовольный брюзжащий голос! – не могла справиться с эмоциями я.

– Который час? – зевнула Римма.

– Не так это и важно, – отвлекла ее я, – Особенно по сравнению с тем, что я скоро буду улетать в Москву.

– Буду улетать! Кто так говорит? Ты уж совсем забыла русскую речь, – фыркнула Римка. – Слушай, а чего ты не перезвонила тогда? Я ждала.

– Да не до этого стало. Сама знаешь.

– О чем? – удивилась Римма.

– А тебе что, Елена не звонит? – удивилась я

– Нет, – подтвердила Римма.

– А, ну конечно. Это же дорого, – кивнула я. – Слушай, у меня тут полный порядок. Ты не волнуйся. Я либо так, либо с Еленой, все компенсирую.

– Да я и не волнуюсь, – все еще обалдевшим голосом успокоила меня Римма.

– Я просто хотела тебе сказать спасибо за все, – серьезно произнесла я. И даже прослезилась.

– Да за что? – принялась кокетничать Римка. Вот в этом она вся. Как же мне ее не хватало.

– Не придуривайся! – скомандовала я. – За все. Большое, огромное, искреннее человеческое спасибо за то, что ты есть на белом свете.

– Да не за что, – бросила Римма. – Слушай, я еще не проснулась. Это свинство, выражать благодарность в такое время. Приезжай и пообсасываем каждый твой чих.

– Договорились! – потерла ручки я. Все таки, с друзьями не пропадешь нигде. Теперь осталось только понять, до чего интересного там додумается Елена Зотова и, как говорится, определяться с перспективами.

Теплые мысли, как ветер с Родины, заполнили меня до краев. Я была добра, мила, приятна в обхождении. Меня не напрягала ни одна сволочь из обслуживающего персонала. А ведь в моей гостинице, как, я полагаю, в любой гостинице мира, было отчего напрячься. Одни официанты с их гордыми неприступными лицами президентов дружественных республик чего стоили. Но, конечно, уборщицы всегда перекрывали все и вся. Даже в Соединенных Штатах Америки они считали, что люди, которые ходят по земле (прямо этими ужасными грязными ботинками, и где только они берут эту грязь), а не летают по воздуху, который не надо протирать влажной тряпкой согласно условиям контракта, эти люди – просто сатанисты и рассадники зла. По их выходило, что тапки должно одевать еще до того, как пересечешь черту номера. Что пить из стаканов сок – преступление, которое они терпят исключительно благодаря своему ангельскому характеру. Потому что сок – напиток, который обязательно оставит пятна на ковре, столе или телевизионной тумбочке. Правда, капитализм обязывает уборщиц держать свои чувства при себе, но они как-то умудряются транслировать их, не издавая ни звука. Телепатия и телекинез. В их присутствии ты сразу начинаешь ощущать, как грязно и бесполезно текут твои дни.

– Привет, как дела? – привычно влетела ко мне в номер Елена Зотова, когда я только проснулась, отпила из стакана вишневого сока, пролила каплю на бежевый плед и теперь пыталась любой ценой стереть пятно собственными силами. Получить телепатический удар под дых я была не готова.

– I’m fine, – привычно бросила я. Эти вопросы-ответы не имели никакого практического значения, но ритуал надо было соблюдать. Здесь за жалобы и отсутствие улыбки могли бы оштрафовать.

– Читала гороскоп? – неожиданно удивила меня она.

– Нет. А где? – забеспокоилась я. Гороскопы – моя страсть, которая не удовлетворялась уже очень-очень давно. Я теперь, как алкоголик, который узнал, что кончилась кодировка. Любые предсказания, знаки судьбы или пророчества действовали на меня с интенсивностью антидепрессантов.

– Вот, например, – сунула мне под нос глянцевый журнальчик с телепрограммой, типа нашего «Семь дней» Елена. Я схватила и в ажитации нашла строчку «Весы».

– Хорошие новости! – победно предвосхитила мое чтение Елена. Она явно его уже читала и стремилась направить поток моей мозговой активности в нужное ей русло. Гороскоп гласил: черная полоса позади. Хорошие новости откроют вам второе дыхание. Доверяйте сердцу, и оно вас не обманет.

– И что это за новости, – повернулась к своей сороке, с хвостом, увешанным нормативными актами я.

– Вы не радуетесь? Гороскоп только подтвердил то, о чем я говорила. Вам черт ворожит.

– Я ему отступных плачу, – заверила ее я и потребовала немедленно прояснить гороскоп. То есть, про то, что черная полоса осталась в Fall Church, я знала и сама. Все, что не Лайон есть удача и праздник. Но новость, которой я бы обрадовалась, должна содержать дату моего перелета. Елена же выложила передо мной несколько бледных бумажек с какими-то цифрами, печатями и текстами.

– Теперь вы поймете, кто такой Лайон Виллер на самом деле! – торжественно заверила меня она.

– Что я пойму? Я ничего не понимаю? – ковырялась в документах я. И потом, какое мне дело, кто такой Лайон Виллер на самом деле? Хоть бы даже он оказался тайным извращенцем. То же мне сюрприз! – Вот это вроде из банка.

– Именно, – победно сверкнула глазами она.

– И? – потрясла в руках бумажку я. – Что с того? У него что, куча долгов?

– Вы видите цифры? Вот, столбиком. Мы сделали запрос в банк, вы же супруга и при разводе можете требовать раздел имущества.

– Я же вам сказала, что не хочу никакого раздела. Не хватало еще и счет его распиливать, – возмутилась я. Вот алчная стерва! Я же ее предупредила! Мне такого труда стоит держать свою алчность в узде, что с ее я уже не могу совладать.

– Нет, ну вы и дура в самом деле, – всплеснула руками та. Я нахохлилась.

– От такой и слышу.

– У него на счете лежит больше полутора миллионов долларов. Мирно дремлют, прибавляя по двести-триста тысяч в год за счет нерастраченной зарплаты. А вы чуть не умерли, потому что он не желал отвезти вас к врачу. И что, вам до сих пор его жалко? – приперла меня к стенке она.

– Сколько? – только и смогла выдохнуть я.

– Если быть точной, то один миллион пятьсот семьдесят три тысячи долларов и сколько-то там центов. Ну что, поедете домой налегке? В самом деле, зачем наживаться на чужом горе! Пусть лучше наживаются на вас, – ехидничала Елена. Но не она, не она стояла у меня перед глазами. Лайон. Лайон, который подарил мне фальшивое колье с напылением, тогда как мог бы завалить подарками и оставить с собой навсегда. Ради него я оставила родину, маму, друзей и согласилась перелететь полмира, поменять язык, часовой пояс и собственную фамилию. И потерять Полянского, наконец. А он не стал оплачивать мне даже медицинскую страховку. Даже колготки и кабельный канал. Господи, да он считал меня чем-то вроде бытового робота с экономичной системой подзарядки.

– Елена? – еле шевеля губами, дала знать о том, что жива, я.

– Да? – возбужденно отозвалась она.

– Вы можете делать, все, что сочтете нужным. Даже если из-за этого его посадят на электрический стул.

– Вот это дело! – одобрила она.

– Я хочу улететь отсюда как можно скорей. Когда вы уже сможете возиться со всем этим по доверенности? – перешла на исключительно деловой тон я.

– Ну, через пару дней я уже подам заявление и будет назначена дата предварительного слушания. После этого можно подойти к судье и ходатайствовать о вашем перелете. Я думаю, с этим не будет никаких проблем, – заверила меня она.

Глава 3. Русский менталитет

Химия – самая сказочная наука в мире, поскольку большинство ее элементов для нормального человека (а тем более для нормальной женщины) так навсегда и остаются плодом больного воображения. Господин Менделеев – что-то вроде пророка от химии. «Истинно говорю вам – есть так и более никак, а почему так, хрен его знает. Приглючилось. То бишь, приснилось». Не хочу нисколько умалить великих достижений гения, но от меня все это как-то далеко. Берешь какие-то порошки, смешиваешь, заливаешь водичкой и готово. Получается какая-нибудь проблема. Или порох, или водородная бомба, или ядерная, на худой конец. Изредка, конечно, достижения химии применяются и в быту, например, создаются удобрения для полей. Но тоже не факт, что это такая уж полезная штука. Моя мама, во всяком случае, предпочитает продукты жизнедеятельности генетически немодифицированных воронежских коров. Хоть и пахнет хуже, зато кабачки и картошка растут – сласть. В таком вот ключе. Но химия человеческих душ – иное дело. Тут элементы не выстроишь в таблицу, не разложишь по полочкам. Пес его знает, что будет, если слить воедино злобу и зависть, любовь и уродство, ложь и благо. Тоже может рвануть. Лично моя жизненная пробирка в последнее время бурлила от одной-единственной плохо управляемой реакции из двух элементов. Жажда мести и чувство вины. Как обогащенный уран и графит. Кажется, так фурычат ядерные станции. Этого побольше, того поменьше и отапливается целый город. Но может случиться Чернобыль. Месть – радиоактивное чувство, сплетенное из обиды и злобы, скрученное желанием сделать также больно, как сделали тебе. Любая месть порождается одной и той же мыслью на все времена: как же можно так со мной поступать!

– Как ты мог? – спрашивает жена, в слезах глядя на изменившего ей мужа, за миг до того, как всадить ему в голову пулю. Она еще жертва, но химики наших душ уже подсыпали урана, мадам дернет спусковой крючок, а затем судья межмуниципального суда объявит, что она сама стала злодейкой.

– Как вы могли? – спрашивает у начальства уволенный пенсионер. Ему не на что жить, и он уверен, что это до сих пор проблема работодателей. Он выйдет на Красную Площадь бастовать, а при возможности устроит революцию, чтобы не на что жить стало всем. Это будет справедливо? Конечно. Сладкая месть. Но не всякая гадость есть месть.

– Мне плохо, но пусть у соседа корова сдохнет, – говорит другой сосед, глядя на полную чашу своего бывшего коллеги по НИИ. Эта сволочь заработала (наворовала, ибо откуда у честных людей деньги) на новенькую иномарку. Тогда под покровом ночи сосед берет шило и вонзает его прямо в шипованую шину бывшего друга. Пшик – и акт вандализма состоялся. Гип-гип-ура! Утром в окне он радостно наблюдает, как ненавистный коллега на морозе меняет колесо, перепачкав одежду в противоледном реагенте.

– Так ему и надо! – убеждает себя сосед. Однако часто бывает, что за тихонько сказанным «А» громыхает неожиданное «Б». Вечером он узнает, что коллега попал в аварию. Его занесло из-за лысой нешипованной запаски. И тут мы имеем второй акт Мерлезонского балета. Чувство вины. Страдая от него, сосед завалит коллегу фруктами и кефиром. Он будет осведомляться о его здоровье, а дома злиться, что вляпался в такую грязь. Чувство вины и месть. Инь – Янь, черное и белое, день и ночь. Одно никак не ходит без другого.

– Как я могла так поступать с Лайоном? – много раз спрашивала себя я. И много раз покрывалась чувством вины, как сыпью. Бедненький Лайон, он невыносимо страдает оттого что я его не люблю. И не полюблю. Как я виновата, Боже мой. Вяжите меня, семеро.

– Как мог Лайон так поступить со мной? – восклицала я в другой день, и тогда мне хотелась отлепить себя от плинтуса и размазать по нему его самого.

– Разве я могу оставаться в этой ужасной стране? С этим ужасным мужчиной? – трепыхалась я, выкинув из головы все остальные мысли кроме мысли о дороге к дому.

– Как я могу претендовать на его деньги? После всего того, что он из-за меня пережил! – говорила я себе, сидя в гостинице Вашингтона. Что же мне, теперь снова перекрасить форму и начать выколачивать из Лайона последнее? Только потому, что он не подарил мне вовремя нужное колье? И не отвел к доктору? А кто сказал, что я виновата в этом меньше его? Нечего было ворон ловить, надо было самой вызвать скорую и отбыть в больницу. Но я же слишком нерешительная для таких действий. Я всю жизнь не могу решиться и сделать то единственное, что по настоящему нужно. И нечего в таком случае плакать и гневить судьбу. Она и так ко мне благосклонна. Послала ангела в виде Елены Зотовой, которая во что-то там дунула, плюнула, устроила мне предварительное судебное слушание, на котором я ничего не понимала, отвечала на вопросы кучи незнакомых мне людей, а потом услышала:

– Ты была великолепна! Теперь можешь лететь домой. Если еще не передумала.

– Ни за что, – завертела головой я. Передумать и остаться в этом странном месте, которое для кого-то, может, и дом родной, а для меня – не тот климат? Ну уж нет. Елена Зотова вручила мне билет на самолет и кредитную карточку «на необходимые расходы». Последний привет от Лайона и первые собственные наличные деньги за последний год. Я была готова лететь и вовсе без копейки денег, а уж с пластиком Ситибанка – просто на крыльях любви. Кроме того, последние известия про Лайонов счет странным образом примирили меня с судьбой. Сначала я вся закипела и выплеснулась наружу. Оказалось, что во мне не так уж и мало гадкого, я вполне могу быть равнодушной и жестокой. Кто бы мог подумать? Я подписала все нужные бумаги и дала Елене добро требовать от Лайона сатисфакции по полной программе. На все воля Божья, вот пусть теперь Лайон помолится, чтобы Всевышний не оставил его без гроша. Как сейчас вижу, Лайон идет в кастел и с серьезным видом пытается установить доверительные отношения с каким-нибудь подходящим святым, а потом, так, чисто для подстраховки нанимает стадо акул-адвокатов. Как хорошо, что это все – теперь проблемы Елены. Я потратила неделю, чтобы скупить все более-менее подходящие мне по размеру шмотки на распродажах в Молле около гостиницы.

– Приходите к нам еще! – с умилением заворачивали мои покупки продавцы. У них ко мне возникло самое настоящее глубокое чувство. А после того, как я выкупила обуви на все четыре сезона (на самом деле потратила всего четыреста долларов, во что сама с трудом верила, глядя на кучу сапог, босоножек, кроссовок и вечерних туфелек), мне стали дарить подарки – чехлы для одежды и дисконтные карты на год вперед. В итоге я с трудом упаковала чемоданы, потому что запихнуть такое количество шмотья в три относительно маленьких (относительно сапог и пальто) контейнера было искусством похлеще театра Кабуки. Но все течет, все меняется, настал час, и я поехала на такси в аэропорт Даллеса. Провожая глазами мелькающий за окном пейзаж, я в последний раз вспомнила и тут же выкинула из головы Лайона Виллера. Неважно, хорош он или плох. Или плоха ли я. Он остается здесь, а я уезжаю. Навсегда. Нет поводов держать друг на друга зло. И для добра особых поводов я тоже не вижу. Нейтралитет. Возможно, не узнай я о том, сколь расчетливо он смотрел на наш брак – мне бы мучиться чувством вины еще лет десять как минимум. А так – я села в кресло все той же самой ливерной колбасы, что и год назад, нацепила на уши наушники плеера, в котором играла кассета с русской попсой и полетела. И просто перестала напрягаться по поводу Лайона навсегда.

– Наш самолет совершил посадку в международном аэропорте Шереметьево. Спасибо, что воспользовались рейсами нашей авиакомпании. Командир и экипаж желают вам удачного вечера, – с хорошо отрепетированным чувством отблагодарила нас, пассажиров, за бурные аплодисменты после приземления самолета стюардесса. Это были последние английские слова, которые я слышала у себя за спиной.

– Такси, кому такси. Заказываем такси недорого, – охватили меня со всех сторон русские слова. Я рассмеялась от счастья. Россия здесь и сейчас, прямо вокруг меня, неужели же это возможно? Кругом снег, середина декабря. Ровно год назад я обнаружила Лайона Виллера на пороге своего дома и поражалась тому, как плохо его англоязычное естество вписывается в московский колорит. А теперь сама стою посреди метели и жмусь от холода. Мало вписываюсь в колорит, потому что год жизни – это, как ни крути, не так уж и мало.

– Такси? – подмигнул мне парень лет тридцати. Худощавый, с тонкими, плотно сжатыми губами, он выглядел хапугой, но у него было русское лицо (в отличие от среднестатистических кавказских таксистов), чистые джинсы и приятный темный Фиат.

– Пожалуй. Только у меня нет ни рубля, – предупредила я его. Он был согласен на доллары, иены, шекели и любую имеющую оборот валюту. За что люблю Русь, что в ней никто не создает друг другу совсем уж лишних проблем.

– С ветерком, – вопросительно кивнул мне парень. Я не стала противоречить. Приехать домой, побыстрее оказаться один на один со своей комнатой, ванной, чайником, кроватью – это ли не мечта? Завтра, прямо с утра можно будет нырять в омут общения с подругами и друзьями. Завтра я подумаю, что бы такое замутить, чтобы угодить всем тем, кто вытащил меня с того света. А сегодня я готова вовсю насладиться покоем и домашним уютом Родины.

– Что за дебил? – вдруг начал орать на каждого встречного мой шофер. Мы вырулили со стоянки аэропорта. Домашний уют Родины сменился на тряску и прыжки между полосами дороги. – Куда прешь? Дороги не разбираешь? Баран! У тебя помеха справа. Вот урод.

– А что такое? – вежливо спросила я. Мои познания обрывались где-то в районе того, что переходить дорогу надо на зеленый свет, а на красный ни-ни. Смысл словосочетания «помеха справа» мне был незнаком.

– Вы, мамаша, сидите спокойно. Каждый должен свою работу… Вот скотина! – отчаянно забибикал кому-то мой водюга. – Я тебе покажу!

– Может, не надо? – спросила я его, но он ответил мне таким взглядом, что я заткнулась и вдавилась в кресло автомобиля. На самолете было спокойнее, ей-богу.

– Что делается с Москвой?! Скоро права купят все совершенно. Любой… может купить их на любом углу. – Буркнул себе под нос последнюю цензурную фразу он. А дальше принялся крыть всех матом. В те редкие минуты, когда он не крыл матом реально проносящиеся за бортом машины, он принимался крыть матом тех, кто когда-то, на его взгляд, совершали дикие… ммм, глупости за рулем, если выражаться цензурно. Тут я, наконец, поверила, что я дома, в России, в Москве. Уши начали вять.

– Тяжелая у вас работа, – поддакивала я, прикидывая, что за это экстремальное удовольствия я должна буду еще и заплатить тридцать долларов. И примерно столько же потрачу на успокоительные лекарства.

– Хорошего мало! – кивнул красный от возмущения действительностью шофер и немного успокоился. Я было подумала, что все более менее улеглось, но на него вдруг напал гораздо более тяжелый клинч. Ему чем-то не глянулся идущий впереди грузовик-бычок.

– Лимита понаехала! – забрюзжал он и принялся выглядывать из-за него вбок. Я сжалась в комок, потому что мы начали подрезать идущие рядом машины. – Ты ж посмотри – тридцать шестой регион, а туда же, в Москву. И что ему тут только надо?

– Может, он транзитом? – попробовала успокоить неврастеника я.

– Куда ты тормозишь, скотина? Кто ж ездит по трассе с такой скоростью? Ты б еще пешком бы ее толкал! – не обратил на меня внимание он. – Ну-ка, я щаз тебя поучу как ездить! Темнота областная!

– Не надо! – пискнула я, когда шофер, не глядя, перестроился в другой ряд. Прямо около моего окна оказалась какая-то синяя иномарка, которая еле успела отскочить (буквально это так и выглядело, она именно отскочила) в крайний левый ряд. – О Господи!

– Не дрейфь! – затянул тягуче водила. – Прорвемся!

– Что вы делаете?! – заорала было я, но мой писк ничего и никак не возымел. Меж тем водителю удалось-таки встроиться прямо перед грузовичком. Он победно тормозил прямо перед его носом, демонстрируя свою мощь. Я как зачарованная смотрела на этот бой быков. Вот они – настоящие мужские игры. Есть на что посмотреть! Грузовик отчаянно сигналил и тоже приходил в неистовство всеми габаритами. Я так и видела, что в нас на полной скорости въедет откуда-то приковылявший селянин, у которого может даже не оказаться путевого листа в Москву.

– Вот блядина! Получил? – ликовал мой таксист. Грузовик бибикал. А дальше никто ничего понять не успел. Демонстрируя водителю грузовика исчерпывающий американский жест неприличного содержания (из одного отнюдь не большого пальца, поднятого вверх), шофер притопил педаль газа в пол. Его глаза ловили поверженного врага в зеркале заднего вида. А на меня через лобовое стекло вдруг начала стремительно наваливаться та самая иномарка, которая увернулась от нас полминуты назад на соседней полосе.

– А-а-а-а! – тоненько завизжала я. Иномарка, видимо, тоже понявшая, что не все так просто и что за ней гонится псих, пыталась уйти от нас и даже прибавила скорость, насколько смогла. Но на этот раз ее это не спасло. От судьбы не уйдешь, сколько не прыгай. Хоть она и летела вперед, но мой таксист оказался проворнее и нагнал-таки ее, сам того не замечая. Через секунду я почувствовала глухой удар. Не самый сильный удар на свете, но и не ерунда. Иномарка удивленно дернулась и, пролетев еще несколько метров, застыла. Мой шофер изумленно посмотрел перед собой.

– А это тут откуда? – наконец изрек из себя он.

– Оно тут ехало, – ошеломленно поделилась я. Родина повернулась ко мне своим обычным местом. Только не подумайте, что лицом. Я сидела с психом в разбитом Фиате посреди русской зимы. С полным багажником американского барахла.

– Оно не могло ехать, – выдал придурок-рулевой после минутного раздумья. – Я не мог его не заметить. Я же смотрел!

– Мне показалось, что вы смотрели назад, – напомнила я, но аудитория прореагировала на мое выступление без одобрения.

– Оно тут стояло, – уперся в свою версию шофер. – Вот сволочь, стоял без сигналов, без аварийки! Да за это надо морду монтировкой бить!

– Не надо, – попыталась бастовать я. «Драку заказывали?», стучало у меня в голове. Нет! «В России драка приходит без вызова. You’re welcome!». Но тут мне на помощь пришел… грузовик. Парень из тридцать шестого региона душевно проникся спектаклем и счел своим долгом остановиться прямо за нами и выразить восхищение талантом актера-исполнителя главной роли.

– Ну что, добился своего, мудила грешный? А? – лихо улыбаясь, осматривал повреждения Фиата пацан из грузовика. Он на всякий случай помахивал монтировкой. Я на всякий случай вышла из машины и тоже стала делать вид, что осматриваю аварию. На самом деле я готовилась при начале мордобоя бежать без оглядки, чтобы только не остаться без головы прямо в первый час пребывания на родной земле.

– А ты чего остановился! Сейчас вот как врежу! – петушился мой водила, но уже без задора. Я его понимала. Весь его передок был раздавлен в лепешку. Фары рассыпались осколками по заснеженному асфальту, бампер кусками разлетелся кто куда. Двигатель дымил. И что-то там из машины текло. Водила в изумлении оглядывал «красоты». Было неясно, что вызывать. Реанимацию или ритуальные услуги для автомобилей?

– Безумству храбрых поем мы песни! – издевался грузовик. Он ходил вокруг, пытаясь запечатлеть все детали позора врага. Будет о чем рассказать в сельском клубе.

– Вот сволочь, – сплюнул мой таксист.

– Главное – не победа, главное – участие! – стебался парнишка. Такого удовольствия у него в жизни еще не было.

– Вали отсюда, – взмолился таксист. Парень почесал за ухом и через минуту грузовичок снова попилил в город со скоростью тридцать километров в час. Настроение пацана, наверное, улучшилось на много дней вперед. Радостно. А вот к нам подошел мужик внушительного двухметрового роста и объема. Он, наверное, долго ждал, что мы сами обратим на него внимание. В конце концов, это же мы его нагнали и сбили. Но поскольку таксиста больше волновал пацан из грузовика, пришлось мужику вылезать из теплой иномарки. Он подошел и принялся деловито осматривать окрестности.

– И что это было, поясни? – с интересом осматривая Фиатову труху, спросил он.

– Ты зачем тут стоял? – прошепелявил таксист.

– Я – что? – переспросил мужик и посмотрел на таксиста по-новому. Как на диковинный цветок-кароед.

– С-стоял, – задергался тот.

– Я? Стоял? Да так, как я от тебя драпал, не драпали даже фашистские войска зимой сорок пятого, – с неожиданной поэтичностью высказался мужик. – Но от тебя не скроешься! Снайпер!

– Бред какой-то, – схватился за голову водила. Мужик из иномарки в силу своего размера был спокойный, как медведь в лесу и добродушный как вышибала.

– С деньгами расставаться легко умеешь? – со всем возможным дружелюбием спросил мужик. Железные нервы! Таксист осмотрел округу. Округа была тиха и пуста. Я прилетела под вечер, так что из области в город стремилось попасть не так уж и много людей. А те, кто ехал, с интересом осматривали нашу ДТП и мирно катил восвояси.

– У меня с собой мало, – вздохнул он.

– Ну, я не против ГИБДД, – одобрил сговорчивость мужик. – Официоз – тоже штука правильная. Будешь отдавать постепенно.

– А что делать мне? – подала голос я. Они оба обернулись и посмотрели на меня, точно я была неожиданно материализовавшимся привидением.

– Детка, а ты тут откуда? – с такой радостью и радушием улыбнулся мужик, что меня всю передернуло.

– Я еду на этом такси! – гордо сообщила я и отошла поближе к машине. На всякий случай.

– На этом такси ты уже приехала, – заверил меня он. Я была с ним согласна.

Ловля другого транспортного средства ночью на морозной русской трассе заняла у меня полчаса. Поймалось только что-то жуткое, сделанное еще в доисторический период. Если бы я не отморозила себе ноги-руки, а заодно и последний ум, я бы никогда не села в Жигули-копейку, с дверьми, которые надо было захлопывать по десять раз, без подголовников, зато с кавказским трудягой за рулем. Он был перемазан в земле, одет в ватник и соблаговолил перехватить мои тридцать баксов между рейсом за картошкой после капусты. Следы транспортировки овощей были в машине повсюду. Мои чемоданы числом три штуки были за секунду вываляны в земле и луковой шелухе, а я сама была обкурена дешевым «Дукатом» до полного одурманивания.

– Прыэхалы, дарагая! – воздел палец к небу мой спаситель и забрал деньги. Я с замиранием сердца открыла скрипящую дверь машины и осталась стоять около родных стен.

– Господи, наконец-то я дома! – воскликнула я, перетаскивая чемоданы в подъезд. Неужели жива? Вот так-то! А в Вашингтоне никто бы так дешево не отделался. Дверь на тугой реактивной пружине все время норовила долбануть меня по ногам, но я не поддавалась на провокации и успевала сделать ногой что-то типа «Кия!». Дверь со стоном отлетала обратно наружу, а я втаскивала следующий чемодан. Заплеванный подъезд, придурки-водители, холод, пробки и перебои с горячей водой – как же мне всего этого не хватало! Все это так мило, близко, знакомо! Да разве можно найти место на земле, где я смогу с такой легкостью переносить любой идиотизм и бредомаразм. Нет, мне положительно надо жить только в России.

– Господи, Катя? Ты тут откуда? – щурясь от яркого света, уставился на меня Ромка.

– Ромка! Ромочка! Я вернулась! – визжала от восторга я. Он как всегда флегматично помог мне заволочь чемоданы в комнату и предложил чаю. Интересно, как это у него получается, предложить чай так, словно я никуда не уезжала, а наоборот, недавно выходила за печеньем. Мы напились чаю, потом он притащил бутылку вина, потом пришла какая-то обалденно красивая девица и стала умолять Рому не бросать ее.

– Кто ж тебя бросает? – снисходительно кивал ей братик. – Сказал же, позвоню!

– Когда? – рыдала девица. Никогда не пойму, чего интересного находят девушки в моем безалаберном братце. Такая кукла, могла бы кружить голову олигархам, а нет же, сидит у нас на кухне и портит облик краснотой и припухшими веками. Впрочем, кружить голову олигархам не так и весело.

– Ну, а как тут вообще? – сально подремывая и мурлыча от удовольствия, поинтересовалась я.

– Вообще тут сложно. Мама уверена, что ты там, а ты тут. Это сложно! – размахивал руками для наглядности Ромка. Мама?!

– Странно, – вдруг поймала себя на мысли я.

– Что странно? – поднял на меня выпившие глаза Рома. Девушка успокоилась и наслаждалась Ромкиной рукой на своем бедре. Прямо секс-символ какой-то, а не противный младший братец.

– Что-то как-то мне все равно, как на это отреагирует мама! – с удивлением обнаружила я.

– Может, температуру померить? – с сочувствием предложил Рома.

– После всей этой кутерьмы мама кажется таким малюсеньким неопасненьким злом. Даже не злом с большой буквы З, а так… злюшечком!

– Не говори «Гоп», – посоветовал мне Рома перед тем, как под лапку повел девицу в свою комнату. Я подумала, что надо бы ему жениться, раз уж такая красотка спит и видит составить его счастье. А потом я подумала, что никогда в жизни я еще не думала, что для кого было бы надо!

– Нет уж, ни за какие коврижки! – сама себе поклялась я. Пусть Ромик хоть роту девиц водит, я не суну даже кончик носа. Ему самому видней. А мне бы разобраться со своими делами.

Между тем, дел было немало. Хорошо, конечно, расслабляться в теплой родной кровати, когда у тебя в углу стоят три чемодана с одеждой, а на карточке лежит пять тысяч долларов «на необходимые расходы». Но надо немедленно отдать деньги за билет. И надо немедленно подумать, как жить дальше, а то, не приведи Господи, опять найдется кто-то, кто подумает за меня. Тогда или снова станут замуж выдавать, или устроят на работу, от которой я сломаю челюсть. Из-за частой зевоты. Я встала с кровати, умыла морду лица и набрала Римкин номер. То есть, рабочий телефон, который до сих пор помнила наизусть.

– Компания «Премьер Медиа», оператор Валентина, чем могу помочь? – близко и четко спросил голос незнакомой секретарши. Надо же, как много тут всего незнакомого.

– Римму Воронину, пожалуйста, – так же четко попросила я.

– Алло?! – сонно, как и обычно, клюнула меня в ухо подруга.

– Привет! – замерла от возбуждения я. Последовала продолжительная пауза.

– Катька? Ты откуда звонишь? Спасибо хоть, что не в пять утра, – забрюзжала она. Я засмеялась и поняла, чего хочу.

– А я тут недалеко. Увидимся? – спросила я, словно речь шла об ординарной прогулке под вязами.

– Недалеко? – затормозила Римма. – В каком смысле?

– … , – помолчала я.

– В Москве? Ты что, здесь? У нас в Москве? – заохала она.

– А то как же? – рассмеялась я. – Так как, увидимся?

– Конечно! Обалдеть. Ты когда прилетела?

– Вчера, – ответила я. – Вечером. Сразу завалилась спать.

– А, – протянула Римма. – И когда мне приехать?

– Тебе? – удивилась я. – Я думала пригласить вас в ресторан. Всех, бери кого хочешь.

– Ресторан? Какой? – проявляла преступное непонимание она. Я задумалась. На ВДНХ всегда было полно всяческих забегаловок, но разве можно сегодня повести народ в забегаловку. Только не в этот раз. Пусть дешевый коньяк «Московский» и шоколад «Вдохновение» будут потом. А сегодня…

– Я не уверена. Может, его уже закрыли, но… Помнишь, был «Японский дворик» на Проспекте Мира? Пошли туда?

– Неплохо! – одобрительно выдохнула Римма. Японские рыбины на рисе были отнюдь не самым экономичным способом питания, но мне было все равно. Не в деньгах счастье.

– Приезжайте после работы. Тогда и поболтаем. Не хочу тебя отвлекать! – сделала вид, что уважаю ее труд в Премьер Медиа я. На самом деле Римма была кем-то вроде женщины из месткома в Служебном Романе. Так что труд не входил в основной перечень ее рабочих обязанностей.

– Ну, пока, – ошарашено бросила трубку она. Интересно, кого она приведет на меня поглазеть? Наверное, Таню Дронову и Лилю. А Анечку просто наверняка. Она ни за что не пропустит такое мероприятие, да еще и на халяву. Может быть, даже вытащат из руководящей берлоги Виктора Олеговича. Я была бы очень рада с ним повидаться. Впрочем, я так истосковалась по россиянам в любых их проявлениях, что буду рада даже коню в пальто. Даже Селивановой. Хотя нет, Селивановой я не буду рада никогда.

Глава 4. Чудеса женской солидарности

Впечатление – весьма интересная штука хотя бы потому, что носит исключительно поверхностный характер. Многое в мире оценивается лишь на первый взгляд. Да что там греха таить, почти все. Бросив лишь один мимолетный взгляд, кто-то записывается в ничтожество (только ничтожество может носить такие отстойные свитера), а кто-то взлетает на пьедестал. Я сама столько раз накалывалась в жизни с этим самым первым взглядом, что стала задумываться, не погодить ли с выводами до второго. Хотя бы. Но не всегда успеваешь. На таком бегу, которым мы бежим, и первый-то получается вскользь, исподлобья. Нет времени ни к чему приглядеться. Что же делать? Приходится решать обо всем на лету. Верить на слово компетентным людям. Или источникам.

– Это потрясающий товарищ! – из уст Тани Дроновой будет сразу приравнено к истине. А вот из уст моей мамы (если допустить, что моя мама так выразится) это будет почти приговор. Знакомиться с кем-то, кого она одобряет подобно добровольному падению в шахту лифта.

– Покупайте этот йогурт и будет вам счастье! – говорит рекламная красавица и мы верим. И едим йогурт. Не задумываемся, что он такое на самом деле. Полезен он или набит консервантами и красителями. Нам это не требуется. Правда – недостижимый маячок в тумане, а мы руководствуемся сложившимся впечатлением. Такое впечатление, что этот йогурт полезен. Будем его кушать. Ням-ням!

– В Америке поселилось счастье. Это рай земной и его окрестности! – кричат в полный рост все доступные нам кинофильмы. Нет бы сесть и подумать, отчего бы голливудским фильмам кричать другое. Да у них политзадание такое – создать образ сытой теплой Америки, где каждому по коттеджу, от каждого по банковскому счету. И в СССР все дети знали, что нет Бога кроме Ленина и Сталин – пророк его на земле, а докторская колбаса – источник наслаждения и ответ на все вопросы Чемберлена. Теперь мы предпочитаем верить на слово Спилбергу и братьям Цукерам.

– В Америке рай.

– Однозначно.

– Во всяком случае, складывается такое ВПЕЧАТЛЕНИЕ, – говорят все вокруг. И оно не просто складывается. Оно пропитывает нас, также как сироп пропитывает торт. До основанья, а затем… затем мы готовы уничтожить любого, кто попробует заявить, что у нас сложилось неверное впечатление. Вот нечто подобное случилось и со мной. Я была не просто Катей, пригласившей девок в кабак. Я была впечатлением. Впечатлением от Америки. И против воли все проникались голливудской сказкой. Кроме меня.

– Катька, вау! Йес! Привет! Как поживаешь? – защебетали девчонки, увидев меня. Я сидела в глубине ресторана и ждала их.

– Пока даже и не знаю! – засмеялась я.

– Рада тебя видеть, – отрапортовала Римка, строгая, деловая и собранная. Вся из себя «женщина с опытом». Куда деваться!

– Римка, привет! Как же я без тебя скучала. Почти пропала! – верещала я. Слезы умиления пробивались из-под туши.

– Катюха! Дай поцелую, – сжала меня в объятиях Таня Дронова. – Ну ты и крутейка! Похудела, постройнела! Вот что Америка с людями делает.

– Танюша, да ты сама потрясающе выглядишь! – я готова была выражать восторг с повышенным КПД.

– Да что ты! У тебя даже цвет лица стал другой. А у нас здесь все по-прежнему, – зарделась Анечка, всем своим видом показывая, что по-прежнему – это значит тоскливо и без перемен к лучшему, к американскому счастью.

– Это просто тональный крем, – попыталась утешить девушку я.

– Всегда знала, что у нас не умеют делать косметику, – кивнула Аня, глядя на меня снизу вверх. В ее глазах сквозило восхищение. С чего бы это?

– Ерунда. Фирмы-то одни и те же. Что там, что здесь – сплошной Avon, – рассмеялась я. Но Аня смотрела мне в лицо без сочувствия.

– Они нам экспортируют только просроченные некачественные остатки, – победно добила меня она.

– А ты просто отлично смотришься в этом платье, – перевела тему я. Господи, как же я соскучилась по этому бабьему трепу ни о чем. Тряпки, мода, комплименты друг другу. Бесконечные поиски себя. Гороскопы. Кстати, завтра же поеду к Полинке и буду гадать до самой ночи на ее картах Таро. И прочитаю гороскоп на весь год вперед.

– Да брось ты! Вот у тебя платье – это да. Все-таки умеют они жить, буржуи! – с тонким ароматом зависти отмахнулась Анечка. Я удивилась. Вот уж кому-кому, а уж завидовать мне попросту глупо. Хорошо, Америка – спорный момент, но уж моя судьба никому не должна грезиться во снах.

– Господи, да эта тряпка стоит там на распродаже десять долларов. Копейки. Откуда бы у меня деньги на нормальные тряпки. Да и потом, в Америке совершенно дикие расходы на медицину и налоги. Они там помешаны на экономии, – частила я. На меня смотрели совершенно недоверчивые глаза. Еще бы, у них же было свое ВПЕЧАТЛЕНИЕ. Я не могла его поколебать так просто.

– Ты хоть не выделывайся, – подмигнула мне Лиля и пошла вперед. – Только не рассказывай, в России сказка, а в Вашингтоне суровые будни.

– Я совершенно серьезно! – напрягалась от очевидного идиотизма я. – Ничего там хорошего нет. Совершенно. То же, что и у нас, только хуже!

– Пойдемте к столу, – махнула рукой Римма. Мол, что ты нам заливаешь. Сами не маленькие. А то, что ты – дуреха, вернулась, так мы всегда говорили, что ты – дуреха. Я вздохнула и решила плюнуть на все. Не мне поднимать национальный рейтинг. В конце концов. Пусть каждый думает, что хочет.

– Прошу вот туда, – кивнула в сторону отгороженного кабинетика. Я заполучила удивительный столик, который был и не столик вовсе, а аквариум с рыбами, которые плавали прямо под тарелками. Феерично!

– Дай-ка посмотреть, – прищурилась Лиля. Не знаю, что у нее там вышло, но впечатление она уже составила. И приглашение в крутой ресторан за крутой стол только подтвердил его. Я сбежала из рая, в котором меня осыпали розами, мимозами и сахарной пудрой. Иначе откуда бабки на такой кабак?

– Это так, фигня. Чтобы хоть как-то отплатить вам за все, – попыталась отвертеться я.

– И как это ты похудела? Хоть поделись секретом, – возмутилась Лиля. – Что ни говори, а у них там экология совершенно другая. Вот что с людьми делает.

– Да при чем тут экология? – нервно рассмеялась я. Кажется, Римма не имела повода думать, что я там развлекалась и оздоровлялась.

– Как причем? В России ты похудеть никак не могла. Помнишь, сколько мы диет перепробовали? – с обидой выдавила из себя Анечка. Меня передернуло. Диеты? О чем они?

– Аня, я ни дня не худела, – серьезно проговорила я. Впечатление впечатлением, а не надо думать, что в Америке сразу по прилете худеешь на ходу.

– Интересно, что на вид ты даже очень сдулась, – хихикнула Таня. Я озадаченно замолчала. Может, Римма не рассказывала никому, что со мной там произошло? Это странно, конечно и совершенно на нее не похоже, но другого объяснения у меня нет.

– Я не худела. Это все от тяжелой жизни, – попыталась перевести все в шуточку я.

– Ну хоть не выдуривайся. Ты тянешь на пятьдесят кило! – презрительно надула губки Таня Дронова. Я обалдела. Все без исключения смотрели на меня с затаенной завистью. Господи, что ж это такое?

– Пятьдесят пять. И думаю, что это не надолго. Давайте кушать? – схватилась за спасительную соломинку я. Тяжелые минуты молчания, до того, как принесли поднос с кучей эстетичных суши и роллов, мы заполняли, тыкая в рыб под стеклом столешницы. Я была в полном недоумении. Неужели это и есть акклиматизация? Я что, совсем отвыкла от общения с нормальными живыми людьми?

– Ты к нам надолго? – вдруг вывалила на меня вопрос Лиля. Я поперхнулась куском креветки и стала долго и без особого эффекта откашливаться. Вопрос меня привел в полный раздрай. Надолго ли? О чем она?

– Я же уехала навсегда, – выдавила я сквозь кашель. Лица подружек перекосило.

– Как навсегда? – удивленно спросила Таня Дронова. Она единственная вела себя более менее адекватно и не отводила глаза в сторону. Римма методично употребляла рисовые изделия и старалась на меня не смотреть. Анечка краснела и пила саке.

– Так, – растерянно развела руками я. – Вы же это и так знали.

– Мы? – с сомнением осмотрела меня заново Лиля. – Мы только и знали, что ты собираешься прилететь. Когда-нибудь.

– Что за маразм, – вырвалось у меня. – Я же звонила. Римма? Ты что, молчала как глухонемая рыба?

– А что я должна была рассказывать? – вдруг с вызовом клюнула меня она. Что это она все время клюется?

– Ну, о том, что мне там было плохо. Что я собирала деньги на перелет. Как я тебе по чужой карте звонила.

– Ты не выглядишь женщиной, которая собирала деньги на перелет. И вообще, из Америки никто по доброй воле не улетает. Тебя что, депортировали? – неожиданно зло спросила меня Лиля. Я чуть не зарыдала.

– Да о чем вы? Америка – самый жуткий кошмар, особенно Лайон. Вы же сами дали мне денег на билет! Вам что, Зотова вообще ничего не сказала? – попыталась объясниться я. К моему уже совершенно непередаваемому удивлению, лица подруг так и не отразили понимания. Они смотрели на меня, как на сумасшедшую.

– Кто? – спросила Римма, старательно пережевывая морской гребешок. Он каучуком застревал у нее между зубами. Я сидела парализованная по полной программе.

– Зотова. Елена. Адвокат. Деньги. Я вам их отдам, – лепетала я.

– Деньги? Отдавай, если не жалко. Мы их берем всегда, – одобрила инициативу Таня Дронова. Но остальные тяжко молчали и маялись. Наконец я собралась с силами и спросила:

– Вы присылали мне деньги на самолет? Собирали их?

– Не-а, – помотала головой Аня. – Мы вообще не знали, что ты прилетишь!

– Вот это да! – ахнула я и запихнула в рот намазанного васаби угря. – А откуда же они взялись?

– Неизвестно, – хихикнула Таня Дронова. – Но зато, как я понимаю, их теперь не надо отдавать. А много денег?

– Я даже и не знаю теперь. Тысячи две-две с половиной. Кому же их… ? – заторможено кивнула я. Логика отмирала, как клетки мозга без кислорода. Откуда же тогда взялась Зотова со своим компьютером и папкой. Она что, меня обманула? Нет, это бред. Обманом всучила мне билет и решила все мои проблемы. А может, она была современным Мефистофелем? Купила мою душу за билет до Москвы? Но я ничего не подписывала кровью!

– А чего ты вернулась? – продолжила пытать меня Анечка. – Муж тебя выгнал?

– Что? – снова вытаращилась я. – Римма, я не понимаю? Я же тебе звонила! Что ты молчишь? Поясни мне хоть что-то!

– Что пояснить? – возмущенно посмотрела на меня Римма. Я не поняла, отчего она так краснеет и напрягается, но, с другой стороны, я не понимала вообще ничего. – Да. Ты звонила. Наплела какой-то чуши и исчезла. А я – то тут причем?

– То есть как? – почувствовала, как кровь приливает к щекам, я. – Я же у тебя помощи просила. Что значит – наплела чуши?

– А то, – громко затараторила Римма. Она была напугана и раздражена. – Ты звонишь и требуешь собрать неимоверные деньги. Как будто у меня в собственности банк! Я их не печатаю! Я даже не поняла, что ты хочешь. Чего тебе не сиделось в Вашингтоне? Что-то по тебе незаметно, чтобы ты сильно страдала.

– Слушай, я выпадаю, – устало выдохнула я. – То есть, если я правильно поняла, ты денег никаких не собирала и никак не пыталась мне помочь.

– Нет. И не собиралась. Я уж знаю, как ты способна напридумывать себе всякой ерунды. И что, мне каждый раз бежать и собирать для тебя деньги? Да если бы не я, ты и замуж-то не вышла бы никогда. В облаках витаешь! – визжала Римма. Мне вдруг стало смешно. Она не подумала, что я звоню всерьез! С ума сойти. Никто не принимает меня всерьез. Дожила. Тридцать один год, а вокруг все только и спешат, что поучить меня жить.

– Замуж без тебя я бы точно не вышла, – подтвердила я ее слова, придав им свой, понятный лишь мне одной смысл. И опрокинула в себя стакан саке. – Официант! Водки. Сегодня не тот день, чтобы пить эту бурду!

– Ты что? – испугалась Анечка. Я подумала, что после таких новостей сам Бог велел напиться. Пусть только попробует кто-то мне возразить.

– Я? Я хочу выпить за счастливое возвращение в Россию. Это был интересный опыт, включая твое, Римма, забавное понимание смысла слова «Помогите». Я, наверное, за всю жизнь не пережила столько, сколько за этот год.

– Вот и не надо было уезжать! – быстренько вклинилась Римма. Я свела брови на переносице.

– Я сама знаю, что мне надо, а чего не надо. Больше никогда мне не указывай! – неожиданно хлопнула кулаком по столу я. Неожиданно даже для себя. – Только так я готова делать вид, что забыла, как ты не стала собирать деньги на билет. Даже не пыталась собирать. Хотя мне было бы легче услышать, что ты их просто не набрала.

– Я не знала, что все так плохо, – вдруг наконец-то по-человечески прослезилась Римма. Вот черт, странная мадам.

– Не знала? А как же насчет того, что я тебе это сказала прямым текстом? – возмутилась я. – Римма, мне плохо! Одна надежда на тебя! Кажется, я так тебе сказала. Или нет? Что именно ты не поняла?

– Чего теперь поделаешь? Главное, все кончилось хорошо, – принялась мирить нас умная Лиля. Я выпила водки, а Римма начала ожесточенно хлебать мисо-суп. Кажется, я начала успокаиваться.

– Ты только не подумай, что я из злобы или зависти не стала этого делать, – зачастила Римма. Я усмехнулась. Надо же, ей хочется, чтобы я знала, из каких чувств она послала меня подальше. Как будто это может быть важно!

– Выбрось из головы. Это даже забавно. Значит, ты помогаешь друзьям только тогда, когда тебе самой это нравится. Буду иметь в виду. Я-то всю жизнь вкладывала другое понимание в слова «дружеская поддержка».

– Ты все не так поняла! – красная как рак, пыжилась Римма. Я отвернулась.

– А откуда же тогда взялись эти деньги? Ведь больше-то я никому не звонила. Никто не знал, – развеселилась я. Римма понапрягалась еще некоторое время, но водка делает с людьми чудеса. Через час мы все дружно обсасывали подробности моего пребывания в Вашингтоне. Со всеми интимными подробностями беспредела.

– Этот Лайон – просто подонок! – восклицала Лиля. – Правильно ты сбежала!

– Его надо было сразу сдавать полиции, – поучительно махала затухшей сигаретой Римма. Я с пониманием кивала. Мне стало так хорошо, что я была готова разделять любое мнение Риммы. И кто, в конце концов, сказал, что дружить надо только с идеальными людьми. Она меня бросила на произвол судьбы? Ну и что? Зато Бог не бросил.

– Наливай! – гостеприимно командовала я. Официанты шуршали. Русский колорит накрывал меня с головой, пока мне перед глазами не положили счет. Последним усилием воли я достала из сумки кредитку (Вау! Круто!) и оплатила весь этот банкет.

– Скоко-скоко?! – возмутилась было Римма, разглядев количество нулей.

– Мы в доле! – грустно вызвались Таня Дронова и Лиля. Римма тоже было потянулась за кошельком.

– Я сама, – пьяно затрясла указательным пальцем я. – Раз уж мне не надо отдавать вам денежки, что не может не радовать, почему бы их не пропить? Ну, в самом деле? Святое дело!

– Действительно! – одобрили мой порыв все. Мы поехали ко мне, где все-таки случился неизбежный коньяк «Московский» и шоколадки «Вдохновенье». Мы колбасились и стояли на головах до самого утра. Ну, может не до утра и не на голове, а до часа-двух ночи и на четвереньках. Главное, погуляли прекрасно. Как я и мечтала, когда представляла себе этот вечер, сидя на ступеньках лестницы в таунхаусе.

Наутро болела голова. Интересно, что за весь этот год я не напивалась ни разу до состояния, когда наутро болит голова. Девки разбрелись кто куда еще под утро, им, в отличие от меня, надо было дотащить свое тело до работы.

– Как все прошло? – любезно спросил у меня брат, вернувшийся с какой-то тусовки как раз в тот момент, когда я допивала из носика чайника остатки кипяченой воды. – Хотя я и сам вижу! Неплохо.

– Отвали, – вяло просипела я. Н-да, Россия как-то сразу потрясла меня больше, чем был готов мой неадаптированный организм. Сначала придурок – водитель, потом крутая пьянка с подругами, которая, при небольшом усилии вполне может перерасти в запой. А теперь еще и это. Откуда, позвольте вас спросить, взялась в моей жизни Елена Зотова и как мне все это прикажете понимать? Может, уже пора начинать думать, что она перепутала меня с какой-нибудь другой клиенткой смежной проблематики? Вдруг весь Вашингтон усыпан русскими девчонками, которым не на что улететь домой?

– Она назвала тебя Екатериной Виллер! Такое совпадение было бы слишком крутым, не считаешь? – зафонил внутренний голос.

– Тогда я буду считать, что это был ангел, который спустился на землю и пришел мне на помощь! – разозлилась я.

– Почему бы тебе не спросить у нее самой? – предложил голос. Впервые я подумала, что червяк-то дело говорит. Немедленно набрала номер Елены. Плевать, сколько у нее сейчас времени.

– Елена?

– Кто это? – сонно пробубнила она.

– Это Катя Виллер. Мне срочно надо узнать, кто вас нанял. Скажите мне имя, – приказным тоном потребовала я.

– Что? – замолчала Елена. Молчала около пяти минут. Я уж было испугалась, что она уснула обратно.

– Елена?

– Я здесь, – изменившимся голосом отозвалась она. – А зачем вам это?

– Я тут полагала, что по гроб жизни обязана подругам. Что они обеспечили ваше появление на моем пороге. А теперь выходит, что вы и вовсе непонятно откуда взялись!

– Но ведь никто не пострадал, – резонно заметила она.

– И что? Мне надо знать, кому я обязана спасением? Кто этот загадочный Чип и Дейл? – ерничала я.

– Я не могу сказать. Я гарантировала конфиденциальность. И ничем не смогу вам помочь, Катя. Извините. Я могу снова лечь и уснуть? – уверенно послала меня она. Я обалдела.

– Конечно, – сказала я, но Елена уже повесила трубку. Она совершенно не нуждалась в моем разрешении. Я сидела и пыталась собрать в кучу мысли, которые рассыпались шариками по кухне и теперь перекатывались по полу. Как у Лошарика. Из мультика.

– Так не бывает! – наотрез отказалась верить мне Римма, когда я ей рассказала об этом.

– Невозможно! – заявила Лиля, когда Римма рассказала об этом ей.

– Бред какой-то! – пожала плечами Таня Дронова.

– Можно с тобой поговорить? – стесняясь, спросила Анечка, неожиданно нарисовавшись на моем пороге около семи часов вечера. Ей я не рассказывала, но, думаю, кто-то ее тоже ввел в курс дела.

– Конечно, – кивнула я. – Чай будешь?

– С удовольствием, – она явно чувствовала себя не в своей тарелке.

– Ты что-то хотела мне сказать? – одобрительно улыбнулась ей я. Она поджала ноги под табуретку и отхлебнула чай.

– Да. Я не знаю, насколько это важно, но может, тебе будет интересно, – издалека зашла она. – Мне Лиля рассказала, что тебе сказала твоя адвокатша. Про конфиденциальность.

– Да уж, – смутилась я. – Мистика!

– Я тут вспомнила, что было, когда ты позвонила Римме на работу. Тогда, еще из Америки. Мы же все были на работе, так что это не стало тайной.

– И не сомневалась. И что было? – загорелась я.

– Римка тогда долго бегала по отделу и возмущалась, что ты ставишь ее в идиотское положение, – с трудом продиралась сквозь необходимость сплетать слова в связный рассказ Анечка. Я не торопила ее. Даже в полиции, когда дают показания, никто никого никогда не торопит.

– Идиотское? – переспросила я. – По-моему, если уж в нем кто-то и был, то я.

– Да, но весь офис гудел, какая ты растяпа, что не можешь ужиться с нормальным мужиком.

– Как же у нас все-таки любят перетряхнуть чужое белье, – с пониманием отозвалась я. – Судят, как будто своими глазами видели!

– А больше всех тогда смеялась Селиванова.

– Селиванова? – похолодела я.

– Ага, – многозначительно кивнула Анечка. – Селиванова. Она прямо вся ядом изошлась, что ты сама во всем виновата и заслуживаешь всяческих проблем. И что надо тебя поучить жизни. Ни в коем случае денег не высылать. Пусть ты, мол, сама решаешь, как выпутываться.

– А Римма? – нахмурилась я.

– Ну, Римма тут не причем. Она трепыхалась, конечно, но главным образом из-за того, что деньги не представляла себе где взять. А дело-то не в этом.

– А в чем? – неожиданно заволновалась я.

– Ну, ты же помнишь, что Селиванова с Полянским…

– Помню! – оборвала ее я. Еще бы я не помню, если это было самым последним и самым мощным ударом перед моим отъездом.

– Так вот. На следующее утро Селиванова пришла как в воду опущенная. Вся такая бледно-зеленая. И весь день ходила, слова не вымолвила. А потом мы узнали, что она с Полянским страшно поругалась. Он разорвал с ней отношения!

– Разорвал? А что, у них были серьезные отношения? – скривилась от боли я. Надо же! Год прошел, а мне все еще больно.

– Ну, не до такой степени, чтобы детей крестить, но он за ней часто приходил. Плотно встречались.

– И что? – решила не задерживаться на этом я.

– А то. Селиванова крепилась-крепилась, но все равно потом Лиля из нее все вытрясла. Она рыдала у нее на плече!

– Рыдала? – ахнула я. – Селиванова? Да у нее же слезные железы давно атрофировались.

– Говорю тебе, рыдала, – радовалась от своего успеха перед публикой Анечка. – И обзывала всех мужиков идиотами, которые не разбираются в людях. Я еще тогда подумала, что они поругались из-за тебя.

– Из-за меня? – ахнула я. – Какая ерунда! Почему?

– Я же помню, что между вами что-то было. А Селиванова могла тебя начать поливать грязью. То есть, сто процентов начала. Могла и при Полянском, так ей чесалось. Она ж тебя ненавидела. Еле сдерживалась.

– Не понимаю, – помрачнела я. – А за что? Я ей дороги не перебегала. Если уж на то пошло, это она у меня Илью отбила. То есть, он сам отбился. Как кафель в ванной.

– За то, что Полянский так ее и не полюбил. Ты когда уехала, она только что не плясала на костях. Все вокруг него кружила. Наслаждалась добычей. А потом началось. Он то придет, то нет. То придет и все стоит около Риммы, про тебя выспрашивает. Она аж бледнела. Она ему звонит, что-то там кричит, требует, а он трубки бросает. А после того раза и вовсе исчез. Как отрезало. Точно из-за тебя.

– Не может быть, – уперлась я.

– Почему? – заволновалась Анечка. – Они расстались на следующий же день после скандала. После твоего звонка.

– НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! – заорала я.

– Почему? – опешила Анечка.

– Да просто потому, что прошло слишком много времени. Он не так и сильно меня хотел, бросил за минуту и не обернулся. А теперь ему на меня плевать, давным-давно плевать! – я лила, лила на нее свои обиды, свою боль. Господи, я даже не представляла себе, сколько их. Передо мной прокрутилась та последняя сцена, где я стою и храню это чертово достоинство, а Илья больше не звонит, не звонит, не звонит. Кругом один Лайон без конца и края. Если Илья меня любил, я ни за что не уехала бы. Если бы он меня любил, то не стал спать с Селивановой на моих глазах. Или стал бы? Я-то стала на его глазах!

– Ну, я подумала, что просто… а вдруг это как-то тебе поможет? – растерялась Аня. Я выглядела неадекватно, что и говорить. Кто бы мог подумать, что это сочетание букв – Полянский – до сих пор разрывает мне сердце тысячей осколков.

– Этого не могло быть. Просто не могло, – мотала головой я. Не хочу даже думать об этом. Ни о чем. Доктора мне. Пусть введет меня в запой! Не могу даже представить себе Полянского, чтобы не начать рыдать.

– Я пойду? – испуганно смотрела на мою прострацию Анечка.

– Давай, – кивнула я и пошла за ней в прихожую.

– Ничего, что я вот так… тебя взволновала? – на всякий случай уточнила она.

– Да что ты! Все в порядке, – натянуто усмехнулась я. Со мной все было в полном беспорядке. Я начала рыдать сразу, как только закрыла за Анечкой дверь. Сначала давясь слезами изнутри, потом выплескивая их наружу, как прорвавшую плотину воду реки. Господи, зачем ты только создал меня на свет такой дурой! Отчего не добавил хоть каплю мозга? Я ведь люблю Полянского! Я все это время любила его! С первой минуты, как только увидела его всклокоченное, небритое лицо в коридоре нашего учреждения. С первого взгляда, с первой насмешки и навсегда. Я ни на секунду не прекращала его любить. Как же я могла уехать и не подумать, что станется с моим сердцем. Какое мне дело было до Риммы, до мамы, до Лайона, до всех денег на свете? И как, интересно, мне теперь жить? Когда-то он был рядом со мной, и я могла дотянуться руками до звезд. А теперь вокруг меня труха и чемоданы с тряпьем. И сама я набита ватой и сделана из папье-маше. Практически чучело, можно выставлять в зоологическом музее. Буду стариться, вздыхая о своей поруганной судьбе. Долгие-долгие годы вздохов, чаепитий и сериалов.

Глава 5. Врушка

Глупость – порой самый очевидный способ нарваться на неприятности, даже не заметив их. Глупый человек отличается от умного тем, что всегда уверен в собственной правоте. Умник видит пару-тройку возможных вариантов. Мудрец же – это тот, кто признает, что не понимает вообще ничего. Земля круглая? Возможно. Однако в свое время куча глупцов утверждала, что она плоская и держится на слонах. Или китах? Не столь важно, потому что все равно никто не видел этот зоопарк. Но, что интересно, в спорах о формах и размерах спалили немало народу. Религия. Казалось бы, личное дело каждого, у кого и каким образом просить счастья, здоровья и денег.

– Только Иисус! – воскликнули католики и принялись растапливать костер. Заодно на костер отправились и всякие там ведьмы – просто потому, что нечего мутить народ и за сто долларов привораживать мужей обратно в семью к страшной каракатице.

– Ересь! – кричали мужья, которых-таки приворожили. – На костер ее.

– Шарлатанка! – кричали жены, которым не удалось вернуть мужей. – В огонь!

– Я же просто пыталась помочь! – с обидой шла на костер очередная жертва человеческой глупости. И Иисус, и Будда, и форма земли – это только идея. Кто его знает, как там было на самом деле. Мудрецы не говорят «Только Иисус». Мудрецы преклоняются пред мудростью, заключенной в Библии. Или в Бхагават Гите. Или в Коране, если на то пошло. В остальное время они спокойно кушают капустную кулебяку и не тратят понапрасну дрова. Я очень люблю свою маму, признаю то великое благо, что она сотворила, родив меня на этот свет. Правда, пока что никому от этого не стало сильно теплее. Жаль-жаль. Я и сама почти замерзла. Однако факт налицо. Мама – герой. Воспитала нас с братом своими руками, как и нытика из «Больших надежд» Диккенса. И она всегда знала, что есть истина в последней инстанции. Она сама. Неизвестно, каким путем она сделала этот вывод, но он прочно укоренился в ней и расцвел, как яблоня на хорошей земле.

– Тебе надо стать секретаршей! – сказала она. – Ни на что другое ты не способна.

– Хорошо, – ответила я и, как уже было сказано выше, провела кучу лет, зевая над телефоном.

– Но ты-то сама ничего и никак не хотела решать, – не дал мне покапризничать голос изнутри. Достал меня он, до самых печенок.

– Попробовал бы ты что-то решить, когда над тобой нависает мама, – возразила я для отмазки. Но в целом все так и было. Кто я? Секретарь, которому неинтересно работать. Женщина без определенных жизненных интересов. Потерявшая свою любовь. Не нашедшая денег. Не родившая детей. Не-не-не… Сплошное «Не».

– Она прожила свою жизнь, бесцельно шатаясь по квартире, – напишут когда-нибудь в моем некрологе. Какая глупость. Что же делать? Я же ведь действительно шатаюсь по квартире. Вернее, сижу на диване в своей комнате, щелкаю пультом и ни шага не делаю к светлому будущему. Какая же я, все-таки, бесцельная личность. Я покраснела от стыда перед самой собой и решила, что надо немедленно чем-то заняться.

– Ни на что великое я пока не способна, но стоит только начать! И кто знает, вдруг через пару лет я стану новой Айседорой Дункан? Впрочем, перспективы в этом случае не очень хороши. Что б такое сделать, чтобы зауважать себя? – напряженно думала я.

– Твоя комната – лучшее отражение твоей души, – всегда говорила мама. – Уберись в ней!

– Только не это, – чуть было не взмолилась я. Страдать, рыдать или гадать я еще могла бы, но убираться… Я посмотрела вокруг себя. Обертки от шоколада, пустые бутылки, грязные чашки тут и там. Следы былой роскоши и гульбы повсюду, а вот мои чемоданы валяются распахнутыми около кровати. Я выковыривала оттуда тряпку и одевала ее. Остальные валялись как придется и покрывались пылью.

– Вот такая у тебя душа, душенька моя, – злорадствовала совесть. – Это ты не заглядывала к себе в шкаф!

– А шкаф – это уже не душа. А подсознание. Зачем трогать демонов? – возразила я.

– Какой смысл стирать с демонов пыль? – вопрошала совесть. Я начала колебаться. В конце концов, я и так совершенно бессмысленно трачу лучшие годы. Отчего бы не выкинуть на помойку еще несколько часов

– Как знаешь, – обидевшись, бросила меня лень-матушка. Я приступила. Разбирать старый шкаф – на самом деле дико интересное занятие, потому что в нем обнаруживаются старые вещи, о существовании которых ты давно позабыла. Но вспомнить которые приятно. Когда это – записки от школьных поклонников или старые астрологические прогнозы на всю жизнь вперед. Заодно можно проверить, что совпадает, а что нет. «Характер уравновешенный, спокойный. Вероятна счастливая семейная жизнь, но только если удастся выйти замуж до двадцати пяти».

– Значит, я уже пролетела, – громко вздохнула я и отправила гороскоп в помойку. Под ним обнаружилась астральная карта поля, по которой выходило (в свое время), что я – инопланетянин и альтруист. Посвящу всю жизнь раздаче петушков на палочке и контактам с внеземными родственниками.

– Может, Лайон был посланцем небес? – ухмыльнулась я и продолжила. В ящике с бельем обнаружилась старая, старательно скомканная футболка, в которой я бегала на школьную физкультуру. Вернее, я в основном бегала от нее (физкультуры), но бегала тоже очень резво, поэтому футболка из белой перекрасилась в желто-грязную, а ткань истерлась. Давно было пора выбросить эту реликвию, тем более мои достижения в спорте заставят рыдать кого угодно. Но сколько было имитировано травм, какие роскошные справки я подделывала! Куча воспоминаний. Или вот старое мамино пальто. Его уже поела моль, но оно висит, как напоминание о том, кто в доме хозяин. В мусорку его! Я в восторге напивала пакеты всякой старой рухлядью, от которой не могла избавиться годами, и даже местами чувствовала, как мне становится легче. Как будто речь не шла о куче дешевого никому не нужного барахла.

– Мы наш, мы новый мир построим! – приговаривала я, оттирая от краски стенки шкафа. Мне было почти хорошо. Дело есть дело, оно отвлечет от любых горьких мыслей. Тем более в том, чтобы выкинуть старье есть почти мистический смысл. Ты создаешь в своем доме и внутри себя пространство для нового. Хотя я и не понимала, что именно новое я хочу заполучить в свою жизнь. А, неважно. Лишь бы что-то не старое. Не Римма, не секретарь на телефоне. Не мамины попреки.

– Что это? – ахнула я, когда из дальнего угла нижнего ящика достала маленькую продолговатую коробочку. Впрочем, я в ту же секунду поняла, что передо мной. Я же сама запихнула ее в дальний угол в надежде не увидеть никогда ни коробочки, ни ее дарителя. Я сделала это в тот день, когда узнала, что он (даритель) спит с Селивановой. До этого она (коробочка) жила на моем трюмо. Вот уж точно, что у каждого в шкафу живет по скелету. Подарок Полянского, колье, в котором я так лихо щеголяла перед мамой. День, когда он впервые (и в последний раз) поцеловал меня.

– Выкинуть? – спросила я вслух саму себя, но пальцы уже вцепились в холодную гладь сплетенного металла. Я уже нацепляла подарок Полянского на шею. Я смотрела на себя, похудевшую и изменившуюся, а колье было по-прежнему прекрасно. Я села на пол и принялась рыдать снова. Как я могу изменить жизнь, как я могу чего-то там найти для себя нового, когда самый прекрасный принц моей жизни остался далеко позади? Теперь мне остается только смотреть на колье и лить слезы.

– Перестань. Это не поможет. Сними колье, положи в коробку и убери снова в тот же самый дальний уголок. Пусть лежит там и, когда ты начнешь снова пролетать мимо своего счастья, как фанера над Парижем, оно тебе напомнит об этом.

– Хорошо, – кивнула, шмыгая носом я. И принялась стаскивать с шеи колье. Не удержалась и повертела его в руках. Какая же, все-таки роскошная вещица. Даже не потускнела за год. Прекрасная, как и ее даритель. Илья тоже никогда бы для меня не потускнел. Всего несколько поцелуев, и все кончилось. Как же мне жаль!

– Ой! – вдруг крикнула в изумлении я, и выронила из рук колье. Оно тяжело осело на пол. Я смотрела на него, не в силах набраться смелости и проверить свою догадку. Даже не догадку, а так, простую фантазию, которая даже мне самой казалась нереальным бредом.

– Ромка! – заорала я, потому что мне надо было вызвать свидетеля. А то вдруг я просто тронулась головой.

– Чего тебе? – недовольно заглянул в комнату он. Интересно, я его от чего-нибудь оторвала? – Ну и бардак.

– Зайди сюда! – скомандовала я. Он втащился в комнату с выражением вселенской муки на лице.

– Ну?!

– Посмотри, что это, – ткнула пальцем в колье я. Ромик скосил на него глаза и пожал плечами

– Цацка. Откуда она у тебя?

– В свое время Илья подарил. Помнишь? – оживила его память я.

– Ну и? – устало вздохнул Ромка. На дворе было около полудня, самый сон.

– Возьми его в руки и посмотри, что у него на обороте есть, – задрожав, попросила я. Ромик удивленно перемигнулся, но колье поднял и принялся рассматривать со всех сторон.

– Хорошее колье. Чего ты от меня-то хочешь?

– Как ты думаешь, это подделка? – наконец выдала истину я.

– Подделка? Ну, все может быть. Лучше сходи в ювелирный. Но с виду все в порядке, – «утешил» меня он. Я выдохнула, утерла сопли и спросила:

– Ты тоже видишь там пробу? Мне не померещилось?

– Да что с тобой? Нормальное колье, вполне ничего себе. Если и подделка, то очень хорошая. А с чего ты решила, что это – подделка? – начал раздражаться брат.

– Да мне ее и подарили в качестве подделки! – теряла терпение я.

– Кто? Лайон? – с сочувствием кивнул брат. Он явно так и не въехал в смысл происходящего. Я вскочила и стала чертить комнату шагами.

– Полянский. Помнишь Илью?

– С которым ты английским занималась, когда готовилась уезжать? – зарезал меня без ножа он. Я застыла и уставилась на него.

– А что, это так и выглядело? – поморщилась от стыда я.

– А как это и должно было выглядеть? – заскучал Ромка. – Я пойду?

– Нет, стой. Я была в него влюблена. А он подарил мне колье. И никуда я не хотела уезжать, – заявила я.

– Странно? А зачем английский учила? – окончательно запутался братан. Мне стало совестно. Это как ж надо было скрывать свои чувства, чтоб даже собственный брат, который знает все мои номера наперечет, поверил, что я мечтаю «уж замуж зарубеж»!

– Да чтоб с Полянским время проводить! Что непонятного? – всплеснула руками я.

– А… ну-ну. И он подарил тебе поддельное колье, – стал отматывать пленку назад он.

– Нет, он подарил мне вот это колье, – снова тряхнула головой я.

– И оно – подделка, – кивнул брат. Я уже и сама запуталась.

– Это мне Полянский сказал, что это – чешская бижутерия. Подарил мне в качестве дешевой безделушки.

– Нормально, – кивнул в растерянности брат. И внимательнее посмотрел на колье. – А зачем?

– Не знаю, – огорчилась я.

– Тебя обманули. Тебе дали гораздо лучший мех. Не понимаю? Если он хотел тебя трахнуть, то зачем смолчал?

– Если бы он хотел меня трахнуть, я бы не сопротивлялась, – уверила я брата и вынула из его пальцев колье. Ну вот! Так и есть, малюсенький штампик, золотая проба на обороте колье. И что все это значит? Лайон дарил мне стразы за неудавшуюся беременность, а Илья дарит золотое колье и молчит, как партизан. Где логика!!!!

– Ты его в ювелирный снеси. Они тебе все точно скажут. Может, это какой-то другой штамп, – просунулся в щель братец. Я подумала, что он-таки дело говорит и в панике начала собирать манатки. Бежать, бежать быстрее. Пока не началось! До двери, из подъезда на фиг, по улице, по тротуару параллельно трамвайным путям. Трамвая не ждать, пленных не берем. Вот оно! Ювелирный салон «Адамас». Захожу, подхожу к прилавку, пытаюсь отдышаться… не могу отдышаться…

– Вы что-то хотели? – с волнением оглядывает меня продавщица. Она в белой блузке, черной юбке и с лицом любовницы администратора магазина.

– Да, ох, да. Хотела, – пытаюсь выговорить все я. Не получается.

– Что именно? – упорствует девушка. Наконец, мое дыхание немного прореживается. Я глубоко вздыхаю и достаю колье.

– Девушка, милая. Взгляните. Это очень важно! Это – подделка?

– Я не эксперт! – пугается она.

– Я знаю. Но мне только и всего нужно понять, есть ли хоть какая-то вероятность, что это – подлинное колье. Из золота.

– А что такое? – с интересом смотрит на меня она. Ей надо понимать мои мотивы. Хотя бы для того, чтобы потом сплетничать.

– Мне его подарили. Как бижутерию. А я вдруг подумала, что не похоже это на бижутерию, – пояснила я.

– Да зачем драгоценность выдавать за ерунду? – резонно возразила девица, но колье из моих рук взяла и принялась вертеть.

– Ну что? – заволновалась я, глядя на ее меняющееся лицо. Из нормального оно стало сначала розовым, потом заалело, а потом обесцветилось и побледнело. Задрожали губы. Так, и что это значит?

– Девушка, шли бы вы отсюда. Это не мое дело, смотреть ваши вещи, – изменившимся голосом закукарекала она. – Саша! Пойди сюда!

– Но это – не бижутерия? – пристала к ней как банный лист я.

– Что вы мне голову морочите! – взвизгнула она и начала жаться к двери служебного выхода.

– Что случилось? – вошел такой же костюмный молодой человек с карточкой администратора на лацкане пиджака. На лице строгость и важность. Сек юрити, куда деваться!

– Да вот, девушка какая-то странная. Требует, чтобы я оценила ей колье. Вдруг это мошенница! Сейчас начнет кричать, что у нее там рубина не хватает какого-нибудь! – затрепыхалась продавщица. Я офанарела.

– Рубина? – заплетающимся языком прошептала я и скосила глаза на красные камешки, во множестве разбросанные по золотой глади.

– Ой, уходите отсюда с этим вашим колье! Что вы мне тут сказки рассказываете. А может, вы его украли? Уходите, а то я милицию позову! – возмутилась она.

– Милицию? – замерла я. Девушка с недоумением смотрела на меня. – Значит, не подделка.

– Сумасшедшая? – предложил свой вариант администратор. Я поняла, что еще немного – и будут бить.

– Ухожу! – закивала им я, чуть ли не делая «КУ» из фильма Кин-дза-дза. Повернулась и осторожно пошла к выходу. Пока не поймали.

– Послушайте! – окликнула меня девица, – вы что, правда не знали?

– Ага, – хлюпнула носом я. Она смотрела на меня как на инопланетянку.

– В общем, колье ваше подлинное. Это точно. Я не знаю, чтобы где-то так подделывали рубины с бриллиантами. И уж точно это не чешская бижутерия. Да оно стоит не меньше пяти тысяч! – взорвалась она.

– Тысяч чего? – остолбенела я.

– Ну не рублей же! Долларов, конечно. У.е.

– С-спасибо, – пробормотала я.

– Показали бы, где такие мужики водятся, чтобы дарили рубины и молчали! – кокетливо бросила на прощанье девушка. И выразительно посмотрела на администратора. Или мне показалось? Я побежала домой. По-моему, еще быстрее, чем бежала из него. Мысль, что у меня в сумочке колье за пять тысяч долларов, подаренное мне – полной и окончательной идиотке, Полянским, и что его у меня могут украсть, гнала меня все быстрее и быстрее. Успокоилась я, только заперев все замки и задвинув все засовы в квартире. Ромик стоял в коридоре и с интересом смотрел на меня.

– Подделка?

– Нет, – затрясла головой я. – Оригинал.

– И камни? – поразился он.

– И рубины, и бриллианты. Пять тысяч баксов. Что мне делать, Ром?

– Н-да. Такого мужика упустила! – с сочувствием уколол меня он. Я села на пол и подумала было заплакать. Но потом вдруг подумала и передумала. Сколько можно? Кругом сплошной обман, а я плачь? Да Полянский оказался врушкой похлеще Лайона! И потом, если он мог наврать с три короба и подарить мне подлинное колье, то мог и выслать эти дурацкие деньги в Америку. На перелет!

– А вдруг это действительно он выслал мне деньги в Вашингтон, – растерянно спросила я у Ромы. – И поругался из-за меня с Селивановой. И любил меня!

– А что? Вполне, – кивнул брат. – Наврал и переслал денег. Негодяй!

– Однозначно! – согласилась я и усмехнулась сквозь слезы.

– Его просто необходимо призвать к ответу! – нежно посмотрел на меня мой любимый, дорогой братишка. – Что он себе позволяет?

– Действительно! – засмеялась я. – Надо разобраться с этим безобразием.

– Только не в таком виде! – остановил меня он, когда я сразу побежала ко входной двери. – Зря, что ли, ты приволокла из-за бугра такое количество чемоданов?

– Ты прав! – остановилась и хитро посмотрела на него я. – Что удивительно, если учесть, каким идиотом ты обычно бываешь.

– С идиотов спрос небольшой. И вы – девчонки, предпочитаете их, – урезонил меня он. Дальше мы совместно выбирали мне наряд, в котором бы я одновременно была сногсшибательна, ослепительна и неотразима, но при этом выглядела прилично, даже буднично.

– Это невозможно! – проявляла малодушие я.

– Кто ищет, тот всегда найдет! – заверял меня братец.

– Ага! Неприятности на свою голову! – согласилась я. Конечный вариант, устроивший нас обоих, состоял из шелкового летнего костюма, блеск которого удачно обрамлял мою похудевшую фигуру. Сверху на него было нацеплено пальто, но даже в этом варианте я не представляла, выйду на улицу. В такой мороз. Так одеваться можно разве что поздней весной.

– Перетерпишь! – отмел доводы разума брат. – Такси возьмешь! Лучше все равно не найти. А в офисе зимой и летом все бабы одним цветом.

– Задубею! И прическу попорчу шапкой, – осматривала покрытую лаком «непринужденную, естественную беспорядочность» моих пепельно-блондинистых волос.

– Никакой шапки. Покрутись, – удовлетворенно осмотрел меня со всех сторон Ромочка. От потрясения, что Полянский – самое настоящее чудо, я то выпадала в ненормальный жар, то покрывалась ознобом и гусиной кожей! Особенно, когда думала, что скоро его увижу. Живьем. Лично. Пусть хоть даже на миг, но я скажу ему то, что не успела тогда! Как невыносимо было мне уезжать из страны, где осталась моя любовь. Римма и все наши куры – просто идиотки, которые ничегошеньки про меня не знали. Да ладно, что это я? Все вокруг чудные, прекрасные. И Римма тоже. Мир прекрасен, но что это я? Ведь я еду, чтобы призвать Полянского к ответу! Он же – подлец. Врушка. Тренирую кулаки. В атаку! Обманщик. На штурм мерзавца. Хорошо, что до работы недалеко, а то я в любую секунду разревусь и уничтожу следы наших с Ромкой трудов. Или обледенею и превращусь в Снегурочку.

– Катя? – с удивлением встретила меня Лиля.

– Тише! Римму не зови! – прошептала я около ресепшн, приседая, чтоб меня не было заметно.

– Ты что? – оторопела она. Римма сидела внутри помещения, и я не желала попасться ей на глаза. Но как объяснить это Лиле?

– Лиль, слушай, помоги. Мне надо найти Полянского. Как бы мне это устроить? – затараторила я. Времени в обрез. Римма в любую минуту найдет нас и тогда может начаться вторая серия фильма «Анаконда пожирает все вокруг».

– А ты не хочешь просто пройти к нему? – прошептала в ответ Лиля.

– Я не знаю, куда. Я ж у него ни разу не была, – поразилась и сама я. – Даже не знаю, на каком этаже он!

– Вот кура! – правильно оценила меня Лиля. – Постой здесь.

– Спасибо! – зашипела я. Через пять минут она вернулась и сообщила, что Полянский должен быть на втором этаже, кабинет 28 «А».

– Так Витя сказал, – сообщила она. Витя? А, Виктор Олегович! Значит, он теперь Витя. Вот Лиля дает. Не стоит на месте!

– С меня причитается! – снова зашипела я и крадучись пропрыгала в лифт. Нажала второй этаж. Задрожала от страха. Затрясла гузкой. Интересно, где у меня гузка? Ой, дверь открылась. Может, не ходить? Уже иду. По коридору. Двадцать один, двадцать три, двадцать пять… Так, это не та сторона. Двадцать, двадцать два, двадцать четыре, двадцат восемь… а где же «А»?

– Девушка, подскажите, где тут кабинет двадцать восемь «а»?

– Вот тут. И есть. Проходите, – тыкнула в 28 прохожая сотрудница. Я остолбенела. Она посмотрела на меня непонимающим взглядом. Я оторвала руку от бедра и нажала на дверную ручку. Дверь мягко подалась. Неужели, неужели, неужели… нет. Не он. Какая-то девица.

– Могу я узнать, как мне найти господина Полянского? – вежливо спросила я.

– А вы по какому вопросу? – не отвлекаясь на любезный тон, спросила она. Бумаги в ее руках летали как карты у шулера. Не уверена, но по-моему, она просто перекладывала их из одной кучи в другую и обратно. Иногда стучала по ним дыроколом. Хрясть!

– Я? – растерялась я. По какому это я вопросу? – По личному.

– Даже не знаю. У него совещание. Посидите. Я спрошу, – она встала, одернула свою мини-юбку и прошлепала в дверь на противоположной стене. Я продолжала столбенеть. Совещание? Спрошу? Он что, вырос в большую шишку, пока я там боролась за существование?

– Он сейчас занят. По личным вопросам не принимает, – не без удовольствия послала меня подальше она.

– Не принимает? – окончательно запуталась я. Постояла с минуту, глядя, как девица орудует дыроколом. Она подняла глаза и дала понять, что меня тут никто не задерживает. Я пошла к двери. Зайду в другой раз. Или предварительно позвоню. Запишусь на прием.

– Дверь прикройте! – приказала мне эта секретарша. Я прикрыла и стояла, глядя на эту дверь, за которой не принимает по личным вопросам господин Полянский. Вся моя жизнь прошла перед моими глазами. Что мне терять? Кому я чего должна? На какой прием? В какие такие рабочие часы? Пошло все на фиг!

– Вы куда?! Стойте! Я вызову охрану! Кошмар! – орала девица, пытаясь схватить меня за руку. Но я была быстрее. И распахнула заветную дверь. На луну.

– Катя? – изумленно смотрел на меня Илья. Я изумленно смотрела на него. Все тот же взгляд, те же очки. Даже костюм, по-моему, тот же самый. Родной и знакомый, хочется прямо сейчас броситься через стол и прижаться к его груди. И гладить его всклокоченные волосы. Но стол! Огромный массивный стол для проведения Бог знает каких важных совещаний. Огромный светлый кабинет, я таких в жизни не видела. И он, сидит как ни в чем не бывало за столом руководителя, а рядом плесневеет от изумления какой-то полный господин в дорогом костюме. По-моему, они перепутали места! Это он должен раздавать руководящие указания. Илья же ведь…

– КАТЯ! АЛЛО! КАТЯ! – заорал Илья, пытаясь подняться из-за своего бесконечного рабочего места. Не смог, зазвонил телефон. Осел обратно, взял трубку и, не слушая, плюхнул ее обратно.

– Я ей говорила, а она все равно лезет. Хамка! – кричала и дергала меня за рукав эта секретарша. Я не замечала ничего. Только его глаза. Его уверенный, спокойный, немного насмешливый взгляд. Я не могу без него жить.

– Катя, может, уже хватит молчать? – спокойно спросил Илья Полянский. И улыбнулся.

– Мне… Мне надо… да отцепись ты, – скинула с себя лапу секретарши я, – поговорить с тобой.

– Я так и понял, – откинулся в своем руководящем кресле он. В нем он уже не смотрелся таким уж простаком. – Давайте закончим попозже. Тут у нас есть дела поважнее брендинга.

– Кончено-конечно, Илья Александрович, – засеменил к выходу костюм.

– Илья Александрович? – удивленно попробовала это новое звучание на языке я. – Ты никогда не говорил мне, что ты – Илья Александрович. И вообще. Ты, похоже, самый настоящий врушка!

– Я? – ошалело уставился на меня Илья. Я была готова рыдать от счастья, что его вижу.

– Ну-ка, признавайся, это ты подослал ко мне Зотову? – угрожающе пророкотала я.

– Кого? – забегал глазками он. Я поняла, что ОН.

– Зотову! – надвигаясь на него, повторила я. – С деньгами.

– С деньгами? – подхватил он. – Я? Да зачем бы мне это? Я что, похож на придурка?

– Ты похож на врушку. Я уверена, что это тебе я теперь обязана тем, что покинула гостеприимные американские стены!

– Я тут не причем! – замахал головой он. – Что за бред? Я и копейки не дам просто так. Деньги для меня – библия и вера! Я даром с дивана не встану.

– Не ври! – гаркнула я.

– Что ты себе позволяешь! – выделывался он. – Я вызову охрану. Обвиняет приличных людей черт знает в чем.

– Значит, не ты? – я нависла над ним.

– Нет! Категорически, – фыркал и отдувался он. Мне стало смешно.

– А это что? – вывалила я на стол колье.

– Что это? – Илья сделал вид, что не помнит его.

– Это ты подарил мне на тридцатилетие. Сказал, что бижутерия. Обманул девушку!

– Что ты имеешь в виду? – он раскраснелся и попытался откатиться на стуле к окну. – Я не позволю порочить честное имя!

– Это – оригинал. Не меньше пяти тысяч долларов. И рубины с бриллиантами. Как ты мог? – стебалась я.

– Это провокация. Мне подбросили! – стебался он. – Или ты сама подменила. Я дарил тебе полную ерунду.

– Подбросили? Значит, ты все будешь отрицать?

– А ты? Ты что, будешь отрицать, что если бы я признался, что это золото, ты бы его не взяла? – сделал выпад Илья.

– Я? Нет. Не взяла бы, – растерялась я. Не взяла бы просто потому, что так с детства вдолбили в мою пустую голову.

– Значит, я был прав! – хлопнул в ладоши Илья.

– Зотова – от тебя? – настырно уточнила я.

– Какое это имеет значение? – спокойно спросил и снова улыбнулся Полянский. Я могла поклясться, что он рад меня видеть.

– Никакого, – я махнула рукой и присела на край его стола.

– Главное, что ты смогла вернуться. Каждый человек должен иметь шанс вернуться, – многозначительно сказал он. Или мне показалось?

– Да? А тогда я скажу, что на самом деле я до смерти хочу вернуться к тебе, – я покраснела и отвернулась к окну.

– Это правда? – встал и подошел ко мне он.

– Да, – беззвучно кивнула я. – Вообще не понимаю, зачем ты меня отпустил.

– А думаешь, я понимаю? И ведь вроде знал, что нельзя доверять тому, что ты делаешь. Что при желании ты прекрасно наврешь даже самой себе. Но стоило поцеловать твои губы, как у меня начисто отшибло мозги.

– Тебе Селиванова чуши наплела, – всхлипнула, вспомнив о ней, я. – А ты и поверил. А я в солярий пошла, чтоб от меня только отстали.

– А я решил, что ты не любишь меня. И не любила, – вздохнул он, и прикоснулся ко мне. Отвел назад, за ухо какой-то особенно наглый «непринужденный естественный» локон. – А это – невыносимая мысль.

– А почему ты меня не спросил? – ткнула его кулаком в грудь я. Господи, неужели я сижу в его кабинете и смотрю на него? Спасибо!

– Потому что шанс, что ты ответишь то, что думаешь – всегда ничтожен. Ты никому и никогда не открываешь правды о себе, – серьезно и нежно сказал он.

– Это уж точно! – выдохнула я. – Поэтому лови момент. Сейчас я скажу то, что думаю и думаю уже много месяцев подряд.

– Обещаешь? – прищурился он.

– Я люблю тебя. Так, как не любила никогда и никого, – сказала я. И сделала, наконец, то, о чем так долго и так безнадежно мечтала. Я взяла Полянского за подбородок и поцеловала в его губы. Чуть тонковатая верхняя, ямочка на щеке, взгляд внимательных, чуть насмешливых глаз. С минуту он отстраненно смотрел за моими акробатическими номерами, а потом… Потом набросился на меня, как набрасывается на еду изголодавшийся человек.

Глава 6. И сказку сделать былью

Немецкая промышленность завоевала во всем мире славу самой добротной и качественной на все времена. Спокойные и не обремененные избыточной мозговой активностью бюргеры вовремя встают (никогда не забывая завести будильник), завтракают (кофе с молоком, тосты, творог), надевают зеркально начищенные башмаки и идут делать свое дело. Методично, час за часом, не прерываясь на непредусмотренные перекуры и перекусы. Им не бывает лень, они не болеют ОРВИ, монотонность никак не отравляет их жизнь. Надо четыре часа в день вставлять в пароварку шестеренку – так и будет. С такой же ответственностью они в свое время жгли людей в концлагерях. Зато теперь весь мир ценит настоящее немецкое качество. И даже спекулирует на нем. Цена на изготовленную немецкими руками пароварку вдвое отличается от цены, скажем, на китайскую.

– Немецкая проработает дольше! – говорят все. В России этот плюс не так актуален, потому что десятилетиями молотящая пароварка не продержится в любом случае. У нас не так трепетно хранят вещи. У нас их быстрее пропьют. Однако гений немецких технологов заключается не только в том, что они запрещают рабочим стоять у конвейера пьяными до состояния «Не помню, я вчера работал или нет?» Их конструктора все-таки тратят некоторое время, чтобы просчитать совместимость тех или иных материалов и частей. Немцы, например, не станут приделывать пластмассовую ручку к стальной мясорубке. Ведь ясно же, что она обломается при первом же сеансе извлечения фарша.

– А нефиг так жать! – ругнется российская промышленность в надежде удвоить продажи мясорубок за счет поломанной части. Или добить до нормального отката путем дополнительной продажи запасных ручек из той же пластмассы. Наверное, и тот, и другой подход производителей имеет право на существование, но лично мне импонируют продуманные и умело сделанные вещи. И люди. Между прочим, не так часто встретишь людей, которые строят свою жизнь с неторопливой сноровкой хорошего мастера. Примеряя себя к другим, не делая глупых выводов, опрометчивых шагов. В основном мы все делаем наобум. Тяп-ляп работает тут и там.

– Хочу замуж за принца, – вздыхает мечтательная выпускница школы. К получению диплома института частица «принца» заменяется на словосочетание «хорошего человека». К тридцати годам вообще отпадает. Остается только «Хочу замуж». Иногда из-за комплексов и непреодолимого желания исчезнуть из отчего дома «Хочу замуж» безо всяких добавок начинается прямо со школы. И когда на горизонте появляется объект, имеющий при себе самое главное – паспорт с пустой графой «семейное положение» – мы уговариваем себя, что он способен осуществить все наши мечты. Скверный характер? Ничего! Тут перешьем, там перевоспитаем и будем наслаждаться. Счастье своими руками. Немного поработали напильничком и получилось вполне ничего себе изделие. Ест котлеты, храпит и ставит в угол детей. Мечта. Как китайская подделка немецких пароварок. По статистике, не продержится и года.

– Это как Лайон? Китайская пароварка? – спросил меня Илья, помогая перепрыгнуть сугроб. Мы сбежали из офиса без оглядки и гуляли по городу, держась за руки. Целуясь на каждом перекрестке.

– Как Лайон, – согласилась я. С ним я могла говорить все, что хотела. В том числе и про мясорубки. Его это не раздражало. Не злило.

– Он был для тебя кем-то важным? – посмотрел мне в глаза Илья. – Хоть на один день?

– Нет, – подумав, ответила я ему. – Просто внезапно не стало тебя. А Лайон… Сначала он был для меня «смотрите, с кем встречается Катя! Передайте Полянскому, что она ничуть не страдает». Потом он был «от добра добра не ищут, а мне уже все-таки тридцать лет, как ни крути». И, наконец, стал «когда же это кончится. Зачем мне это было надо?»

– Какие же мы идиоты! – засмеялся Полянский и снова, в триста тридцать третий раз принялся меня целовать. И я в триста тридцать третий раз забыла, что на мне демисезонное пальто и шелковый костюм. Хотя, если бы мы зашли и стали целоваться в каком-нибудь подходящем подъезде, я бы не сочла это вульгарным. В подъездах тепло.

– А кстати, как мне понимать твой кабинет? – я перевела тему на то, что интересно мне. – И это… Илья Александрович?

– Что тебя удивляет? – сощурился Илья.

– Ну как. Я была уверена, что ты – клерк, который только тем и занимается, что рисует домики в Фотошопе. Или рекламные площади продает.

– А я именно этим примерно и занимаюсь, – расхохотался Илья. – Только на руководящем уровне. Я IT директор рекламного холдинга. Дочки Премьер Медиа.

– Это что ж такое? – не поняла ни слова я. Но то, как уверенно он это сказал, мне очень понравилось. Впрочем, мне нравилось все. – Тебя повысили, когда я уехала в принудительную эмиграцию?

– Повысили? – удивился он.

– Что, ты и тогда был этим… директором? – удивилась я.

– Ну, я, к слову сказать, Премьер Медиа вместе с парнями создавал. Еще после института. Правда, тогда это была задняя комната на одной овощной базе. Три компьютера на четверых идиотов, которые вместо того, чтобы фурами продавать пиво или с пистолетами бегать, начали разрабатывать IT технологии в России.

– Но я не могла бы не знать, если бы ты был нашим директором, – возмутилась я. Что происходит?

– В течение десяти лет я координировал региональные филиалы. В основном в Краснодаре, но потом надоело болтаться по городам и весям. Вот и решили, что пора централизоваться.

– И ты приехал в Москву! – закончила за него я.

– Ну да, – пожал он плечами. И обнял меня за плечи. Я закрыла глаза, пытаясь не думать о том, что ноги постепенно превращаются в лед. Вдруг перед моими глазами прошла, как титры к фильму, сцена годичной давности. Мы сидим на работе, Римма ворчит, я, как всегда, пытаюсь добиться того, чтобы от меня все отстали.

– Что это еще за новость? Что ты лезешь в какой-то дурацкий роман? На минуту нельзя оставить одну! – рычит Римма.

– Кто? – поведя плечом, спрашивает Селиванова. – Полянский? Это новенький рекламщик, лимита из Краснодара. Ничего особенного, нашла с кем романы крутить! Даже нет московской прописки.

– Ах сволочь! – хлопнула себя по лбу я. Илья с удивлением на меня посмотрел и остановился.

– Что такое? Я опять сказал что-то не то? – помрачнел он. Я замотала головой и принялась убеждать его, что он может нести любой бред. Даже крыть меня матом, мне это не надоест.

– Матом я не буду. А вот доставать тебя рассказами о работе и про технологии буду. Надо ж мне с кем-то общаться! – пригрозил он. Ай, боюсь – боюсь!

– Селиванова мне тогда наврала. Смешала тебя с дерьмом! – возмутилась я. – А сама, небось, уже тогда строила планы.

– А ты знаешь, – задумался Полянский, – возможно. Она была на совещании, когда я выяснял технологию поступления информации в базы. У нас с этим тогда были полные руины. А это было еще до эпохального знакомства с тобой.

– И, соответственно, ты не был на фиг никому не нужной лимитой! – возопила я к небесам. Илья усмехнулся.

– В строгом смысле, именно ей я и был. Жил в пентхаусе Соболя. Я еще не был уверен, что останусь в Москве, поэтому не хотел ничего сразу покупать, – поделился со мной мужчина моей мечты. – Ты представляешь, какие проблемы для меня были тебя куда-то пригласить. У Соболя жена и трое детей.

– Соболь – это Соболевский? Наш генеральный директор? – уточнила я.

– Ну да. Соболь. Мой однокурсник. Двоечник страшный, – засмеялся он.

Я почувствовала, что у меня кругом идет голова. Хотя, впрочем, может, это и от холода. Ну какая скотина Селиванова. Отомстить? Надо подумать над этим на досуге. Однако если на то пошло, она и так вполне неплохо наказана. Потому что я тут с ним, а она там, без него. Не смогла испортить мне всю жизнь, только один год.

– Слушай, а чего у тебя руки такие холодные? – вынул меня из мысленного анабиоза Полянский. – Замерзла?

– Немножко! – улыбнулась я. На самом деле, я уже практически была готова к длительному хранению, как готовый полуфабрикат. Но зачем портить жалобами такой вечер?

– Ничего себе! – присвистнул он. – Ну-ка, а что это у тебя за пальто? Ерунда на ерунде! Кошмар, и как ты целый час в этом ходишь?

– Ножками! – улыбнулась я. – Когда хожу, еще ничего. А вот когда стою на месте, совсем плохо. Только поцелуи и помогают.

– Поцелуи? – задумался Илья. И приступил к моей любимой части. Интересно, он никогда не бреется? Щетина колется, оставляя легкие следы уколов на моих щеках, но мне это нравится. И запах его дезодоранта. И черная кожаная куртка на меху, явно дорогая. Я никогда раньше не видела его в дорогих вещах. Впрочем, тогда была очень теплая осень. Он вообще ходил без курток.

– Господи, я помню каждый наш день! – поразилась я.

– А я понимаю, что ты уже почти отморозилась! – злобно прошипел Илья. – Ну-ка, поехали. Я думал, что погулять по такому мягкому снегу будет романтично, но ты же как всегда совершенно по сумасшедшему одета. Для летних прогулок при луне!

– Я готова гулять при луне в любое время года, – не смолчала я.

– Поехали! – Илья подтянул большой палец к дороге и нас подхватило желтое такси с флегматичным и спокойным (в отличие от моего с аэровокзала) таксистом. Мне было так хорошо, что казалось, будто вокруг другая, новая реальность. У меня сменилась вся картинка. Ничего не осталось из прошлого. Я так боялась, что никогда не увижу Илью. Или что он никогда меня не простит. Или что он уже любит другую. А теперь я еду с ним в такси, и я положила голову к нему на плечо. А кстати, куда мы едем? Куда-то в сторону области.

– А куда мы едем? – спросила я.

– Это имеет какое-то значение? Ко мне, – ответил Илья. Я замерла. К нему?

– Куда? К Соболеву? В пентхауз?

– Ну, почти, – усмехнулся Илья. – Я понял, что мне все-таки придется жить в Москве. Так что теперь у меня есть свой пентхауз.

– Свой?! – с изумлением смотрела на него я. Сначала кабинет, директорство, теперь это!

– Да! – улыбнулся он. – Я завидный жених. А ты от меня улепетнула к человеку, который не смог даже оплатить страховку!

– Ты самый настоящий принц, – подтвердила я. Но тут же запнулась. – А откуда ты знаешь про страховку?

– Я… , – замер и отвернулся Илья. – Мне же Елена Зотова звонила. Она спрашивала, что делать с твоим паспортом. Когда ты отказалась этого мерзавца на деньги ставить. Кстати, это странно. Почему тебе стало его жаль? Я бы его убил. Может, когда-нибудь я и вправду соберусь!

– Так! О Господи. Да она же тебе все докладывала! – покрылась пятнами стыда я. Одно дело знать, что Лайон остался в прошлом, а Полянский – в сахарном настоящем. И совсем другое, понимать, что о всех моих приключениях ему известно в деталях.

– Ну, не все. Я не расспрашивал, – попытался отвертеться Илья. – Просто хотел помочь.

– А про больницу? – напряженно всмотрелась в Илью я. Он помолчал и нервно кивнул. Знает. Черт. Про выкидыш. Кошмар. Что теперь делать! Это ж позор!

– Только не убегай! – он вдруг запаниковал и стал хватать меня за плечи, словно пытаясь связать. Я чувствовала, что в моей голове крутится лента с тем, что было известно Зотовой и что она могла ему передать.

– Просто ужас. Я бы ни за что не хотела, чтобы ты все знал! – я почувствовала, как глаза наполняются слезами. Мы вышли из машины, я даже не успела понять, где именно, где-то на Ленинском проспекте, около огроменного нового дома с техногенными окнами. Высота – тридцать этажей плюс-минус бесконечность.

– Послушай, мы сейчас поднимемся ко мне в квартиру, я налью тебе вина, и ты успокоишься. Почему, в конце концов, ты не хочешь, чтобы я все знал?

– Потому что ты будешь меня презирать! – выпалила я. Он изумленно оглядел меня с ног до головы.

– Я хочу, чтобы ты могла рассказать мне все, что угодно. Любой бред. Я не сочту тебя глупой, неразумной, безответственной или неспособной на правильные поступки. Словом, я не сделаю ничего того, к чему ты так привыкла.

– Почему? – спросила я. Никогда и никто не говорил мне таких слов. Никто и не понимал, насколько я устала от постоянного спора о том, что для меня лучше и как глупо и бесполезно я трачу свою жизнь.

– Потому что я люблю тебя именно такой как ты есть. Со всеми твоими гороскопами, глупостями и сериалами. Захочешь, я куплю тебе специальный пакет программ со сплошными сериалами. И будешь целыми днями составлять астрологические прогнозы. Запишешься в клуб психологии или изотерики. Куда хочешь. А потом будешь рассказывать мне про все это по вечерам!

– Ты сам псих! – засмеялась я.

– Если тебе будет трудно или кто-то тебя обидит, я бы хотел, чтобы ты ко мне первому пришла за помощью, зная, что судить тебя я никогда не буду.

– Это просто невероятно! Ты самый настоящий принц! – ахнула я, когда он вдруг схватил меня на руки и вынес из лифта на каком-то невероятно высоком этаже. Около лифтов стаяли кадки с пальмами. А между ними раскинулось широченное окно, сквозь которое Москва сияла всеми своими огнями.

– Нравится? – спросил Илья, приблизив свое лицо к моему. Его глаза сияли, как драгоценные камни.

– Очень! – кивнула ему я. – Это прямо как там, в ресторане, на Седьмом Небе!

– Ты тоже заметила? – порадовался Илья. – Я из-за этого вида ее и купил, эту огромную пустую квартиру.

– Вот эту? – ахнула я, когда меня поставили на пол в холле какой-то бесконечности. Бесконечность с лестницей на второй этаж этой бесконечности.

– Ты даже не принц – ты король! – оценила крутизну недвижимости я. – Римка просто дура, что велела мне разрабатывать каких-то иностранцев.

– Слушай, я бы не хотел, чтобы ты принялась разрабатывать меня! – помрачнел Илья. Я подошла к нему и обняла за плечи.

– А что бы ты хотел? – зазывно глядя ему в глаза, спросила я. С придыханием. Эротично.

– Чтобы ты меня любила, – охрипшим голосом сказал он.

– Тогда, может, начнем прямо сейчас? – с мнимой легкостью я провела рукой по его лицу. Он замер и остановил свой взгляд на моих губах. Я столько раз в жизни подходила к какой-нибудь постели и отдавала свое тело какому-то мужчине, который был рядом со мной, но никогда не чувствовала того, что чувствовала, глядя на Илью Полянского. Скромного менеджера, превратившегося вдруг в невероятного принца домашней выделки, за которым не надо бегать, высунув язык, не надо перелетать океаны с пересадкой в Париже. Он, оказывается, всегда был тут, под рукой. Смеялся, шутил, лез с поцелуями. Его совершенно не надо было искать. А между тем, его руки как нельзя лучше подходили к моим рукам. Его губы идеально соответствовали моим губам. Вплоть до этой его ямочки на подбородке, которую я целовала и целовала, не переставая. Он прикасался ко мне, прикасался к моей груди, к волосам, обнимал меня за плечи, целовал их и тихо вдыхал мой запах. Нам не нужна была музыка, она была у нас в сердцах. Мы были похожи на разные детали одной и той же машины. Инструмента любви, сотворенного умелыми терпеливыми мастерами небесными. Они не промахнулись ни в чем, сделав нас идеальным целым. Идеальными любовниками, людьми, нашедшими свою любовь. Когда он закрывал глаза, я любовалась его прекрасным лицом. Когда он открывал глаза, то мое тело розовело под его взглядом. Он стащил с меня мой глупый летний шелковый костюм и смотрел, какая я на самом деле. А я замирала и таяла от счастья. Мы не расцепляли рук, не отрывали друг от друга губ, нам не нужны были слова. Дотянуться до какого-то дивана в какой-то комнате и рухнуть на него, вот и весь рай. Мир, исчезнувший и проявившийся вновь в одном-единственном диване. Как фотография в темной комнате, проступала из небытия на бумаге наша любовь.

– Мы созданы друг для друга, – не спросил, а скорее просто констатировал факт он. Он и я. Извечная гармония, недостижимая и простая, как земля и небо, приняла нас в свои объятия. Мы перестали быть в одиночку, по отдельности. Вечность застыла и превратила нас в одно живое существо. Прикоснулась к нам волшебной палочкой, и вся планета на миг стал целым вместе с нами. Один миг, ради которого стоило жить.

– Ты лучше всех. Нет. Ты единственный, кто есть на всей земле, – прошептала я, лежа без сил в тихой пустой квартире. Чужой незнакомой квартире, в которой все было так, как только могло мечтаться и сниться в самом вещем сне. Илья оказался именно таким, как я знала, чувствовала с самого первого дня нашей встречи. Как глупо было сомневаться в чем-то, когда буквально все: запах тела, тепло, пальцы, тонкие, теплые и сухие, оказалось именно таким, каким надо. Его спокойствие, с которым он вставал, чтобы зажечь свечу или принести еще вина. Мой тихий смех, мои басни, которыми я кормлю всех вокруг. Мое желание слушать его бесконечно.

– Как я жил без тебя! – удивлялся он, рассматривая мое уставшее от его ласк лицо.

– Я – твоя, – просто и легко сообщила я ему. Он улыбнулся и откинулся на подушку. Закрыл глаза. Только для того, чтобы через час снова быть вместе, соединяться воедино, целовать каждую минуту друг друга и скучать от каждой минуты врозь – мы и родились на свете.

– Скажи мне…

– Я люблю тебя, – договаривала я, когда он еще не успевал спросить.

– Тебе хорошо?

– Да. Не отходи ни на шаг, – шептал он мне на ухо, лишь только я начинала шевелиться.

– Не уйду, – уверяла его я, глядя, как за окном гаснут звезды и свет в окнах домов.

– Хочешь воды? Или вина? – спросил он меня, когда звезды за окном совсем исчезли и их сменил бледный, подернутый тучами и смогом рассвет. Я была в самом лучшем городе на земле.

– Вина с утра? – улыбнулась я. – Как это отразится на моем моральном состоянии? Что скажет мой брат, увидев меня в таком виде?

– Брат? – не понял он. – Ты собираешься бросить меня и уехать к брату?

– А что? – не поняла я. – Ты больше не собираешься ходить на работу? Мы будем только пить вино и заниматься любовью? А что же будет, когда мы все выпьем?

– Знаешь что, – внезапно посерьезнел он. – Это большая удача, что мы вообще получили этот второй шанс. Третьего может и не быть. Кто тебя знает, на какие номера ты способна еще. И я тоже не самый легкий и простой человек на свете. Ты меня любишь?

– Больше жизни! – кивнула я и откусила сыру. Единственная еда, которая жила на полке его холодильника.

– И я тебя. Думаю, это супердостаточное основание, чтобы ты осталась здесь навсегда.

– В каком смысле? – напряглась всем телом я.

– Ну, посуди сама. Зотова со временем доделает твой развод, тогда мы сможем пожениться.

– Пожениться? – подняла я бровь.

– Ты согласна? – между делом уточнил он. Я кивнула.

– Конечно. Продолжай.

– А пока мы бы могли жить так. Я человек обеспеченный, хоть и скрывал это, как дурак. Не хотел, чтобы тебя на меня науськивали твои акулы-подружки. А зря, лучше бы науськивали. Многих проблем удалось бы избежать. Ну, да ладно. Теперь ты знаешь. Я имею неплохие доходы. И смогу обеспечить тебя и детей, которых ты можешь захотеть родить.

– Что значит, могу захотеть? – не поняла я. – А что, ты можешь и не захотеть?

– Я хочу! – серьезно посмотрел на меня он. – Мне много лет, у меня есть все, что только может понадобиться. А вот детей нет. Если так случится, я буду прыгать до небес. Но…

– Но?

– Я понимаю, что ты пережила. И не хочу ни в чем на тебя давить. Так что, как ты захочешь. Хотя я, конечно…

– Общую мысль я поняла, – оборвала его я. Он смутился и посмотрел на меня чуть ли не жалобно.

– И вообще могу обеспечить всех, кого ты только захочешь. Маму, папу, брата, Римму или черта лысого. Мне все равно! – принялся заваливать меня обещаниями он.

– Постой! – я принялась скакать от возмущения по квартире. – Я не пойму. Что это ты затеял за разговор? Деньги-деньги-деньги… Я не говорила тебе, что готова бродить и сбирать милостыню, если такова будет твоя воля?

– Нет! – оторопел Илья. – На хрена оно мне надо?

– Ну, мало ли! – сморщила я лоб. – Всяко в жизни бывает. Или готова зимовать на краю земли, пока ты будешь устанавливать рекламные щиты для тюленей и пингвинов.

– Что? – засмеялся во весь голос мой дорогой Полянский. Люблю! Люблю!

– А то! И уж конечно я рожу от тебя всех, кого мне только пошлет Всевышний. Больше-то от меня вряд ли будет какая-то польза, – я важно продефилировала перед ним в одном… ни в чем, ни в чем. Это не прошло для меня без последствий. Ближайшие полчаса у меня оказались заняты спортивной программой, которой я могла бы заниматься с ним бесконечно. Чего не сказать про Лайона. С ним я не натянула бы и на нормы ГТО.

– Так ты готова, пока я не соображу что-то насчет пингвинов, перебиться здесь, в этой квартире, которую, если честно, я купил в надежде, что когда-нибудь ты будешь ходить по ней голой.

– Ась? – обалдела я.

– Ты будешь со мной жить? – рявкнул он.

– Конечно, – удивилась его непонятливости я. – Выгонять с милицией придется. По доброй воле я от тебя не уйду никогда!

– Ты мое счастье, – облегченно вздохнул он. И притянул меня к себе. И снова прогулял работу. Такими темпами мы и правда скоро будем развлекать пингвинов.

– Хочешь, слетаем на какое-нибудь море? – шепнул он мне на ухо, заодно целуя меня в него. Я уткнулась ему в грудь (которая тоже оказалась как раз нужного размера, формы, запаха и всего остального, как и все в нем) и сказала «нет». На черта мне сдалось какое-то зарубежное море, когда единственное, о чем я мечтала всю жизнь, и так здесь, со мной. Прямо сейчас. И морям, и пингвинам придется пока подождать.

Глава 7. Сами с усами

Преступник должен быть наказан – гласит уголовный кодекс. Или какой? Во всяком случае, так обычно говорят во всяких фильмах. Я не любитель детективных сериалов, мне больше по душе мексиканское мыло про любовь. Хотя тоже бесит, что в некоторых сериях герои едва успевают попить кофе. А уж ответа на вопрос, от кого ребенок, надо ждать по два-три месяца. Но кровь, килограммами гуаши разлитая по пленке какого-нибудь Бандитского Петербурга меня вгоняет в ступор. Такое ощущение, что там убивают на каждом шагу и никого это особенно не удивляет. Не проблема. Человек туда, человек сюда. Одним больше – одним меньше. От нас не убудет. Но преступник должен быть наказан. Вор должен сидеть в тюрьме. Современные сериалы про убийство делятся на два типа. Первый тип. Сериал бытовой, приближенный к реальности. Отличительные признаки:

1. Преступления там совершаются обыденные, а возможно даже списанные с реальных уголовных дел. Поэтому все довольно скучно. Или склад обокрадут, или бабулю Раскольников убьет. Как максимум, маньяк, но это очень растиражированная тема.

2. Преступники там – тюремный бомонд, со сленгом, татуировками и перегаром. Все очень реально, так что сочувствия вызывают самый минимум. Все как в жизни, только хуже.

3. Милиция. Именно ей в этой группе отведено особое место. Она – последняя надежда народонаселения на спокойный сон. Нищие, голодные (но очень честные) молодые люди в китайских (секонд хенд) пуховиках из последних сил отворачивают лица от конвертов с деньгами и борются со злом.

4. Юмор. Непонятно, зачем вообще в таких сериалах убивать, когда можно вполне успешно оставить описание повседневного труда сотрудников ОВД. Хохот и повышение рейтинга обеспечено. По-моему, их и смотрят ради того, чтобы посмеяться, как менты (из-за уже окончательного полного и беспросветного отсутствия денег) стреляют денег на пиво, а потом весело похмеляются в кабинетах.

Второй тип поострее. Это сериал мудреный, про красивую жизнь. В нем все в точности наоборот, т.е.

1. Преступления там нереальны, как мечта. По типу того нажми на кнопку и получишь результат в виде сразу же виллы на Кипре. Прямо так и хочется тоже вот также красиво жать кнопки.

2. Как правило, главный злодей там совсем не злой, а даже скорее секс-символ, которого кто-то обидел. То ли братки, то ли менты, то ли бабы. То ли все сразу или по очереди. Он мстит и только поэтому соглашается нажать кнопку и получить виллу. А так бы ни-ни!

3. Милиция и братки в этих кинах – практически одно и то же. Как вурдалаки-оборотни. Днем – погоны, ночью – золотые цепи. Нищих и голодных в этих сериалах нет. Наоборот, все ездят на Мерседесах, едят в ресторанах, а женщин держат в соляриях и спортклубах. Но как-то сразу понятно, что все плохо кончат.

4. Юмор. Его тут нет. А чего смеяться, когда все так плохо?

Одно объединяет все эти длинные саги о грехах человеческих. Кара не замедлит накрыть всех, кого на это подписал сценарист. Как ни крути. Эту грустную мысль я долго и тщательно муссировала, когда кара за собственное раздолбайство накрыла меня с головой. То ли от акклиматизации, то ли от волнений и нервов, а, что вернее всего, от гуляний в летней одежде по московской зиме, меня накрыл грипп. К обеду, когда Илья уже начал продумывать культурную программу (надо тебе купить шубу и сапоги на меху, а потом по ресторанам), я почувствовала первые признаки надвигающейся ответственности за безалаберность. Голова начала тянуть к земле как кандалы. Виски прострелила боль. Я еще отвечала на поцелуи, но уже не могла на вопросы.

– И что это такое, позволь спросить? – вопрошал Илья, когда я на его предложение искупать меня в огромной, сияющей мытым новеньким кафелем ванной, ответила храпом или стоном. Чем-то таким.

– А? Что-то мне не по себе. Я полежу, ладно?

– Конечно, лежи, – растерянно кивнул Илья и запаниковал. В его пенатах не нашлось ничего жароизмеряющего, как, впрочем, не нашлось и чая, меда, молока, масла, хлеба, колбасы и вообще ничего.

– Куда же бежать! – в панике кусал ногти он, потому что я окончательно и бесповоротно была наказана на вчерашнюю опрометчивость большой температурой и ломотой в костях.

– Ничего страшного, – попыталась успокоить его я. После чего он стал вызывать скорую помощь.

– Как не можете приехать? Почему? Какие поликлиники? Да она уже почти совсем спит! И что, что простуда? Куда позвонить? Я не знаю, где она прописана!

– Перестань, – чуть не заплакала от досады я. Но кашель с соплями уже испортили мой внешний вид до такой степени, что пара лишних слез ничего бы не изменила. Сексуальности во мне не осталось никакой.

– Не перестану, – сел рядом со мной на диван Илья и принялся целовать меня куда придется. После чего ему все-таки удалось вызвать какого-то дикого платного терапевта из клиники «Авиценна», который долго делал вид, что страшно возмущен необходимостью переться на ночь глядя куда-то на Ленинский проспект к больной, которая банально кашляет, чихает и температурит.

– Что страшного? Подождите до завтра!

– У меня даже градусника нет. А вдруг у нее запредельная температура! – аргументировал Полянский. Я умилялась.

– Сходили бы да и купили! – усмехнулся врач, заставляя меня говорить «А».

– Я не оставлю ее одну! – патетично прикрыл вопрос Полянский.

– Ну, как знаете. Давайте ваши деньги, раз не жаль. У девушки грипп, тридцать восемь и четыре. Ей надо спать, пить бульон и полоскать горло. Еще будете капать в нос. Через неделю будет как новая.

– Ей не надо в больницу? – с пристрастием пытал доктора Илья. Даже мне стало неудобно перед специалистам, а ведь я практически спала. Возможно ли, чтоб Илью так напугала моя Вашингтонская история, чтоб он теперь пытался отправить меня в больницу по любому поводу? Так я против.

– Ей надо дать спокойно поспать! – возмутился доктор, но оттаял, увидев зеленые купюры. Переговоры закончились тем, что он самолично сходил в аптеку и принес все необходимое (Любые деньги, доктор. Я не оставлю ее одну в таком состоянии). Даже захватил хлеба, курицы и молока.

– Это зачем? – озадаченно смотрел на дохлую птичку Полянский.

– Будете делать ей бульон, я же говорил. И звоните мне, если что, – подобревшим, почти влюбленным взором окидывая на прощание нашу квартиру, сказал он. Я была вынуждена терпеть постоянные измерения температуры, пить гадкое мерзкое молоко, глотать какие-то таблетки и лежать замотанной в шарф.

– И носки. Что ты за женщина! Я посмотрел внимательно на это пальто. Оно не пальто, ты как всегда наврала мне. Оно – пиджак! Это же было безумие. В нем нельзя ходить даже весной. Теперь я верю, что ты способна улететь в Вашингтон, даже не задумавшись о том, что тебя там ждет. Вообще ни о чем не задумываться! – возмущался он, когда мне стало лучше и я просто обливалась соплями и бухикала.

– Ты меня попрекаешь! Уже! Не прошло и недели! – поймала за руку любимого я. Он дернулся и принялся клясться, что это был непременно последний раз.

– А больше никогда.

– Да брось, – откинулась на подушку я. – Я-то ведь наверняка делаю не последнюю глупость на свете. Так что от тебя я попреки принимать согласна. Только не бросай меня в терновый куст!

– Договорились! – порадовался моей лояльности дорогой Илья. И правда, от него я была готова терпеть любое брюзжание, экономию, придирки и требования каждый день мыть полы во всем бесконечном пентхаусе. Но почему-то время шло, а суровые будни так и не начались. Я по собственной воле, как только выздоровела, стала вылизывать квартиру, любовно расставляя по углам новенькие горшки с цветами (благо Лайоновы деньги еще не кончились). Я готовила ужины, лично нарывая в Интернете рецепты. Греческий суп, итальянская паста, сырные десерты, клубника на снегу.

– Что ты еще бы хотел попробовать, дорогой? – спрашивала я Илью, когда он сметал очередной изыск.

– Тебя, и снова тебя, – рычал он и возвращал мне всю выданную ему с едой энергию. Я попала в сказку, из которой почему-то никто не спешил меня выгнать. Впрочем, нет. Был один человек, который оказался совершенно не готов к моему счастью и процветанию. И однажды этот человек оказался на нашем пороге. То есть, на пороге Ильи, конечно.

– Значит, это правда! – воскликнула, пожирая меня глазами, Саша Селиванова. Она была все такой же. Стильной, яркой, похожей на акулу. Руку я не подала, побоялась, что откусит.

– Что именно? – нелюбезно поинтересовалась я. Дверь открывать не стала, впрочем, как и предлагать зайти.

– Что ты здесь! Ни стыда – ни совести. Портишь мужику жизнь!

– Я? – оторопела я. Селиванова воспользовалась минутной слабостью и прошмыгнула в квартиру. Я огорченно заметила, что она уверенно ориентируется в переплетении коридоров. Значит, не впервой.

– А ты знаешь, что у нас с Ильей была большая любовь?

– Большая любовь? – удивилась я. – Да разве ты понимаешь, что это значит?

– А ты? Ты же охотишься за состояниями! Пока Илья был беден…

– Он не был беден! – возмутилась я. – Это ты соврала, что он беден.

– Ну, хорошо! Пока ты думала, что он беден, ты его не замечала. Уехала и не обернулась. А теперь, когда ты знаешь, кто он на самом деле…

– Не твоими стараниями, – ехидничала я.

– А это не важно! Ты его охмуряешь. Переключилась на Россию. Готовишь тут ему еду, голой ходишь. Все понятно!

– Что тебе понятно! Убирайся из моей жизни, я знать тебя не желаю. Из-за тебя Илья тогда мне не поверил! – заорала я на нее.

– И теперь не поверит. Он просто еще не понял, что ты с ним только из-за денег.

– Это ты – алчная сука! – вопила я. Потом, не сдержавшись, подхватила первое, что попалось под руку, и швырнула в нее. Это оказалось подносом. Грохоту много, а толку ноль. Неправильный выбор оружия.

– Я хотя бы этого не скрываю, – Селиванова гордо посмотрела на меня и смахнула с плеча невидимую пыль. Я онемела. Снова, как и тогда, она перетасовывает факты так, что я не знаю, что им противопоставить. Я и правда не знала, что он богат. И уехала. А теперь знаю и стою с одной рубашке посреди его пентхауса. Что тут скажешь?

– Чего тебе здесь надо? – зло бросил Илья, неожиданно нарисовавшийся на пороге. Саша побледнела, видать, это не входило в ее планы.

– Я пришла, чтобы открыть тебе глаза.

– Или вернуть себе мой кошелек? – иронично спросил он.

– Ты не понимаешь. Она же живет с тобой из-за денег! – прокричала она.

– Я рад. Даже если и так, я брошу к ее ногам все, что имею, – без капли злости ответил Илья. Селиванова потрясенно молчала, глотая ртом воздух. Я осмотрелась вокруг и распрямила плечи. По-моему, меня не выгонят на улицу как предателя Родины. Можно ничего не объяснять.

– Ты… просто не знаешь, с кем связался! – пролепетала Селиванова, отступая под суровым взглядом Ильи в сторону лифта.

– Зато прекрасно знаю, с кем развязался. Придется мне сменить номер кода. До свидания, то есть прощай. Надеюсь, что ты исчезнешь совсем! – крикнул закрывающимся створкам кабины Илья. Я с трудом сдерживала эмоции.

– Спасибо! – бросилась на шею любимого на все времена мужчины я.

– Как ты? – беспокойно оглядел меня со всех сторон он. – Она тебя не пыталась побить?

– Побить? Да я бы сделала ее одной левой! – игриво показала мускулы я. Илья засмеялся и пошел мыть руки. На ужин я подавала каре ягненка в кисло-сладком соусе. Ценная вещь, особенно при свечах. Вечер прошел идеально, как и всегда.

Вся прелесть настоящей любви заключена в том, что ни через неделю (когда мы праздновали с Ильей Новый Год, занимаясь любовью на полу под елочкой), ни через две (когда он все-таки купил мне шубу до пят и заставил ходить в ней, хотя я смотрелась в ней, как боярыня Морозова перед казнью), ни через месяц (когда к нам заявилась эта стерва Селиванова) мы не теряли друг к другу интерес. Руки, который я выучила наизусть, были все также хороши, чтобы целовать их спросонок. Грудь все так же тянула прижаться и уткнуть в нее свой нос. Горящие возбужденные глаза заставляли раздеваться прямо на ходу. Тихий храп с присвистом вызывал только улыбку.

– Ты не злишься, когда я выдавливаю пасту с середины тюбика? – смеялся Илья, как-то утром решив, что мне слишком скучно умываться одной.

– Я злюсь. Я страшно злюсь! – радовалась, глядя на него, я.

– Знаешь, кто-то сказал, что именно такие мелочи разрушают любовь.

– Можешь хоть вообще перестать чистить зубы. Я буду любить тебя вечно.

– Правда? – прищурился Илья.

– А что, у тебя есть какие-то сомнения? – поинтересовалась я из чистой беспечности. Но ответ прозвучал. И, хоть он прозвучал вполне легко, я дернулась, словно меня ударили по лицу.

– Я уверен, что Селиванова не права. Насчет тебя, – заверил он меня. А поскольку он в принципе счел необходимым этот вопрос осветить, я поняла, что дело плохо. Процесс идет. И идет он не туда.

– А если права? Если бы я не посмотрела на тебя, не будь у тебя пентхауса, кабинета и золотого колье с рубинами. Что бы ты сделал? – посмотрела я на него. Он зло бросил пасту на полку и молча вышел из ванной. Я осталась в ней. Что мне делать? Как, интересно, объяснить мужчине, что я его люблю безо всяких денег, если, во-первых, я пользуюсь этими самыми деньгами, а во-вторых, такого рода объяснения делали все его женщины, не исключая, наверное, и Селиванову. Одними каре ягненка такого не пронять.

– Надо посоветоваться с кем-то, – подумала я. Так оставлять этого я не собиралась. Может, объявить голодовку? Или устроиться грузчиком в грузовой порт, где тяжелым трудом заработать на пропитание. Начать содержать Полянского?

– Как-то это все не очень! – помотала головой Наташка Намбер Ту. Я поехала к ней утешаться, потому что на моих подружек с работы у меня возникла стойкая неизлечимая аллергия. Не помогал никакой супрастин.

– А что делать?

– Сакраментальный вопрос. Покажи ему, что без тебя гораздо хуже чем с тобой.

– А как? – уперлась я, потому что банальные фразы говорить может каждый, а вот что-то реально замутить – так это не допросишься.

– Слушай, а может, надо чем-то его потрясти? – округлила глаза она.

– Чем? Нажарить ему полтонны окорочков? – вредничала я.

– Или миллион алых роз, – загрустила она. – Только это дорого.

– И вряд ли проканает, – кивнула я. Мысли, как пчелы, разлетелись собирать нектар и не спешили возвращаться. Просто сидеть и пить чай у Наташки было, конечно, приятно, но бесполезно.

– О, Катька! Откуда ты? – уперся в меня взглядом бессмысленных глаз Наташкин братец. – А Ромка уж собирался тебя с милицией искать.

– Что? – потрясенно переспросила я. – С чего бы?

– Как с чего? Ты уезжаешь перед новым годом в летней одежде совращать какого-то там мужика и исчезаешь. Это, конечно, вполне в твоем стиле, но прошел месяц уже. Братик волнуется!

– Нет, с чего бы он волнуется? – уточнила я. – Меня хоть год не будет, ему то что?

– А… ну да. Там ему звонил кто-то. По поводу твоего развода. Там что-то решилось, как я понял.

– Вот это да! Так я что, теперь свободная женщина? – обрадовалась я.

– Ты у Ромки уточни, – предложил Наташкин брат. Я подумала-подумала и решила позвонить прямо в Америку Зотовой. И наплевать, что опять непонятно, сколько там времени. Но оказалось, что в Вашингтоне утро.

– Катя! Как хорошо, что вы позвонили. Я уж и не знала, где вас искать. Мы закончили ваше дело. Все решилось на первом же слушании! – затарахтела Елена.

– Правда?! – обрадовалась я. – И как?

– Отлично! Удалось договориться. Так что поздравляю со свободой. Мне только надо как-то вам переслать копию решения суда и его перевод на русский язык. Дайте адрес, – как всегда деловито отрапортовала она. Я подумала, что как же удачно все-таки придумал Полянский с этой Еленой.

– Высылайте Полянскому. Я живу у него. Пока, во всяком случае, – огорошила я Елену. И повесила трубку. И позвонила Илье. Надо порадовать любимого.

– Милый! Зотова закончила бракоразводный процесс. Я стала свободной женщиной. Как же я тебе благодарна, что…

– Поздравляю, – холодно, как когда-то, сказал он. Я онемела.

– Что с тобой? Ты на меня сердишься? – выдавила я. Господи, только не надо хранить Достоинство. Это меня до добра не доведет.

– Ты намекаешь, что теперь нам надо бы пожениться? – ехидно спросил Илья.

– Я вижу, труды Селивановой не прошли даром, – ехидно ответила я. – Значит, теперь будем делать из меня корыстную стерву?

– Ну что ты, – широко улыбнулся Илья на том конце провода. – Ради того, чтобы проверить твои чувства, я не готов разориться. А это – единственный способ проверить их.

– Тогда до вечера? – ласково сжала зубы я.

– Ага, – кивнул он, и мы одновременно повесили трубки. А с ним не будет легко, поняла вдруг я. Он может оказаться и ревнивцем, и придирой. Может завалить меня обвинениями, которые я буду снимать с себя всю жизнь. Но, с другой стороны, я так люблю его, что даже сейчас, когда страшно злюсь и готова разорвать его на куски, я все же склоняюсь к тому, чтобы решить все мирным путем. Пойду домой с белым флагом. Буду годами доказывать чистоту намерений, если понадобится, пущу в ход тяжелую артиллерию в виде толпы деток, похожих на моего принца как две капли воды. А пока… Устрою-ка я, и правда, нестандарт. Например, надо разрисовать белые стены в прихожей акриловой краской. Написать «Я люблю тебя, Илья!» по кругу. От окна до окна. Или накуплю огромных фикусов и кактусов и сделаю зимний сад в виде того же текста. Место под этот сад есть на втором этаже. Там много света.

– Ну, пока, – кивнула Наташка, растерянно глядя, как я, слова не говоря, стала собираться уходить.

– Ага, – рассеянно вышла на улицу я. Голова вела отдельную от тела работу. Тело шло к метро, а голова прикидывала, во что обойдется мне покупка фикусов и какими красками и цветами писать буквы на обоях. И, конечно же, я прикидывала, что именно подумает и скажет Илья, когда узрит исписанную красками прихожую.

– Ты сошла с ума! – воскликнет он. А я отвечу:

– От любви к тебе. – Вот будет здорово. Однако некрасиво как-то покупать его сад за его же деньги. А моих у меня уже почти нет. Карточка Ситибанка давно разошлась на всякие мелочи типа каре ягненка. Впрочем, надо точно знать, на что я могу рассчитывать! Посмотрим-посмотрим, я добралась до дома (надо же, особняк Лайона я и за год не смогла так назвать, а здесь через месяц уже привыкла), проскользнула мимо Ильи в кабинет (а я обиженная, так что может я демонстрирую свои чувства и поэтому не подошла с поцелуями) и взлезла на сервер Ситибанка.

– Введите пинкод, – отозвалась железяка.

– Нет проблем, – я, высунув язык, ввела нужные цифры.

– Добрый вечер, Екатерина Викторовна, – залюбезничал экран. – Какую операцию желаете совершить?

– Узнать баланс, – нажала на ссылку я. И остолбенела. В башке последовательно прозвучали две мысли. Первая: этого не может быть. Вторая: только бы не завизжать. Дальше мысли кончились. Я затыкала себе рот, кусая до боли пальцы. Елена Зотова сделала все, что обещала. 250 000 $ – скромно высветился мой баланс. Я перепроверила десять раз. Зашла заново в Интернет. Ущипнула себя за щеку. Все верно. 250 000 $ – итог года жизни с Лайоном и нескольких месяцев труда адвоката. Плата за не оплаченную вовремя страховку. Значит, если я все правильно помню и мой склероз меня не подводит, Лайон потерял пятьсот тысяч. Потому что половину Елена должна была оставить себе. Или это – вся сумма, а я должна рассчитаться с ней сама? Я испугалась. Если я накуплю кактусов на все деньги, а потом не смогу расплатиться с адвокатом – будет казус! Придется звонить опять. Надеюсь, там не ночь.

– Елена?

– Да, Катя. Что-то не так? – она разговаривала рассеянно, наверное, работала за компьютером.

– Я насчет денег на счету.

– Дошли? – сразу же дернулась она.

– Да. А это все мне? – затаила я дыхание.

– Конечно! Я же обещала, – усмехнулась она.

– И как он? – не смогла удержаться я.

– Кто? Лайон? Ну, он вполне счастлив, что так легко отделался. У нас тут были целые волнения на тему вашего случая. Одна журналистка даже статью тиснула в Вашингтон Пост. Вот проныра.

– Спасибо вам за все! – искренне пробормотала я.

– Привет Полянскому! – игриво закончила Елена. – У него здесь не осталось больше девушек в таком положении? А то нам такие сотнями нужны!

Итак, я богата. Кто бы мог подумать, что все так обернется. Я не знала, что мир так устроен, что в нем радость легко оборачивается горем, а горе приносит тебя к счастью, как на горных лыжах. Компьютер погас и выдал на экран тысячи звезд. Знаменитое звездное небо Билла Гейтса. А в соседней комнате (вернее, через пару комнат по коридору) возмущенный Полянский исступленно смотрит новости, делая вид, что до меня ему и дела нет. Я вспомнила, как прекрасна была вчерашняя ночь, улыбнулась и решила залезть еще на пару сайтов. Для чего еще и нужен Интернет, как оценить наши самые безумные и смелые мечты. Моя мечта на вскидку потянула тысяч так на сто. Я списала адреса, закрыла компьютер и пошла к надутому Полянскому.

– Ты спишь?

– Сплю, – бодрым злобным голосом ответил он и намотал на себя одеяло. Неприступная крепость! Ну, да мы и не такие брали.

– Спокойной ночи, малыши, – усмехнулась я и уснула сном младенца. Бессонница – это не то, что способно испортить мне жизнь. Наутро я помчалась туда, где уверяли, что все можно сделать на три счета. А если доплатить еще, то на один. К обеду все было готово, как я и хотела. Осталось узнать, где сейчас находиться Илья. Скорее всего, он в офисе. Уточнила у его секретаря. Она уже перестала меня игнорировать и стучать мне по мозгам дыроколом. Уважительных отношений у нас еще не было, но и вражеские сошли на нет.

– Да, он в офисе. И вроде как никуда не поедет.

– Тогда я еду, – кивнула я и направилась со своей свитой к нашему зданию в самом центре города, неподалеку от Старого Арбата. Стоял прекрасный январский день. Хоть и было морозно, но солнечный свет, голубое небо и прозрачный, как родниковая вода, воздух создавали прекрасный антураж.

– Сюда? – спросил меня молодой человек с нейтральным лицом. Удивительно, как можно все время сохранять выражение «это все не мое дело»?

– Ага! – улыбнулась я. Осмотрелась на предмет не вписывающихся в интерьер деталей. Таковых не имелось. Подняла глаза и нащупала взглядом окно Ильи Полянского. Недалеко, на самом деле. Второй этаж. Удобно смотреть. Удобно орать. Ну что? Пора? Совершу-ка я самый безумный и глупый поступок в своей жизни!

– Илья! Полянский! АУ! Отзовись! ИЛЬЯЯЯЯ! Выгляни в окошко! Дам тебе горошку! – орала я, привлекая заинтересованные взгляды прохожих, которые и без того не обходили меня своим вниманием, если учесть, откуда именно я орала. – ПО-ЛЯНС-КИЙ! ПО-ЛЯНС-КИЙ! ПО-ЛЯНС-КИЙ!

– Это не мое дело, – еще активнее демонстрировал себя мой попутчик. Но потихоньку краснел. Впрочем, я тоже. Еще пара минут, и я бы заткнулась. Но Илья все же услышал меня. Или скорее остальные услышали меня, потому что в его паре окон появилось сразу неопределенное число силуэтов.

– ИЛЬЯЯЯ!!! – еще мощнее закричала я. Люди отпрянули и в одном окне нарисовался контур Ильи. На лице полнейшая растерянность и охренение. – ОТКРОЙ ОКНО!!!

– Что это такое? – закричал Илья, высунувшись на холодный ветер почти по пояс. А, ладно. Если что, потом вылечу. Мне и нужно-то всего пару минут.

– Это – мой подарок тебе!

– Что?

– ПОДАРОК! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ЛЮБЛЮ! – кричала я, начиная уже потихоньку стрематься всех этих коллег, нарисовавшихся в окнах.

– С УМА СОЙТИ! ТЫ ПСИХ НЕНОРМАЛЬНЫЙ! Я ВСЕГДА ГОВОРИЛ! ОТКУДА У ТЕБЯ ТАКИЕ ДЕНЬГИ! – кричал и хохотал в голос Илья.

– МНЕ ДЛЯ ТЕБЯ НЕ ЖАЛКО НИКАКИХ ДЕНЕГ. ПРИДЕТСЯ, ПРАВДА, ГРАБИТЬ БАНКИ! – кричала я в ответ.

– Я СПУЩУСЬ! – проорал напоследок он и исчез внутри. Однако вместо него вылезли чьи-то скабрезные рожи и народ принялся аплодировать и улюлюкать. Я быстро стушевалась и скрылась от их глаз.

– Ну ты даешь! Сумасшедшая! BMW – спортивная модель, шестерка! Это ж не меньше ста штук! – таращил глаза на перевязанную огромным шелковым бантом красную двухдверную машинку-игрушку Полянский. Глаза горели, а руки чесались, как у мальчишки при виде управляемой железной дороги.

– Мне сделали скидку, – успокоила его я.

– Еще бы! Их же берут только психи. Красная! Это ж пижонство! – он погладил капот и заглянул в салон. Там за рулем сидел мистер «это все не мое дело».

– Как и твои рубины, – усмехнулась я. – Тебе нравится?

– Не то слово! – восхищенно протянул Илья. – Но мне же придется ее водить. Я в Москве и за руль-то садиться боюсь!

– Ничего не знаю! – замотала я головой. – Желаю, чтобы мой крутой возлюбленный прокатил меня на своей крутой тачке по набережной Москва реки. С ветерком!

– Охренеть! Нет, ты точно псих. Это не лечится, ты в курсе! – уже без всякой меры принялся бегать вокруг машинки Илья.

– Я в курсе! – кивнула я.

– Я люблю тебя, поэтому, скорее всего я тоже псих! Как бы нам пожениться побыстрее? Пока нас обоих не упекли в дурдом? – Я счастливо улыбнулась. По крайней мере, никто и никогда не сможет упрекнуть меня в том, что я полюбила его из-за денег. Впрочем, думаю, что упреки найдутся и без этого. Переживем. Жизнь – как зебра, так и будет состоять из черных и белых полос. И никто мне не скажет, что будет дальше. Свадьба? Весьма вероятно. Особенно если учесть, какими глазами посмотрел на меня Илья, когда насмотрелся на свою «цацку». Дети? Я бы очень хотела, но это, что называется, как пойдет. Стараться мы, во всяком случае, будем вовсю. Начнем прямо сегодня. Деньги? Я думаю, что свою лепту в наше будущее я внесла. Так что предоставлю-ка я мужчине быть мужчиной. Пусть зарабатывает деньги, заваливает меня подарками и новостями. Я буду смотреть сериалы и готовить ужин. В этом мире и без меня хватит женщин, которые во всем стремятся быть не хуже мужчин. Попробую быть просто рядом. А что касается черных полос – тут я не сомневаюсь. Если не Господь Бог, то уж мама мне их как-нибудь обеспечит.

P. S. Мама, обеспокоенная отсутствием звонков от Лайона и отчетов о моем поведении, взяла Ромку за грудки и вытрясла-таки из него всю страшную правду обо мне. Илья, наслышанный о «достоинствах» мамули, ни за что не хотел знакомиться с ней заново. И короткая встреча на моем тридцатилетии произвела на него неизгладимое впечатление.

– Еще нашлет на нас какое-нибудь страшное заклятие, – пояснял он мне свои мотивы. Я с радостью соглашалась с ним. Мне что, больше всех надо? Ехать к маме. С Ильей. Нет уж, дудки.

– Как ты прав, дорогой! – кивала я. Илья посмотрел – посмотрел, как я отлыниваю от родительской любви, обозвал меня самой ужасной дочерью на свете и потребовал, чтобы на нашей свадьбе родители были обязательно. Мама приехала знакомиться с будущим зятем во всем черном. У нее был траур по моей загубленной судьбе.

– Я люблю вашу дочь больше жизни! – горячился Илья, но мама смотрела сквозь него. Как может быть счастлива с каким-то там русским бизнесменом дочь, которая жила В АМЕРИКЕ. Какое разочарование.

– Ужасно вульгарная у него машина! – сказала мне мама, отбывая до свадьбы домой. – Человек с таким вкусом не может принести тебе ничего хорошего.

– А квартира? – поспешила перевести тему я. Не объяснять же ей, кто именно в нашей семье страдает отсутствием вкуса.

– Более-менее, – умудрилась не высказать никакого восторга она. Подумаешь, пентхаус! Два этажа. Тоже мне, удивили. Слишком высоко!

– И на том спасибо, – я включила выдержку и терпение на полную мощность.

– Хоть внука мне роди, – вздохнула она, в очередной раз благословляя меня под венец. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Даже через десять лет семейной гармонии с Ильей (если таковую мы будем иметь в наличии) моя мама будет убиваться оттого, какая у нее, все-таки непутевая дочь. Как ни старайся, а не получается вместо нее устроить ее счастливую жизнь.

КОНЕЦ

Октябрь – Декабрь 2005

Оглавление

Часть 1. Рыбки в мутной воде

  Глава 1. Немного истории (про меня).

  Глава 2. Кто к нам с чем зачем, тот от того и того…

  Глава 3. Назвалась груздем – изволь соответствовать.

  Глава 4. Которую я провела в попытках сойти на «нет»

  Глава 5. Happy birthday to you

  Глава 6. Подтверждающая, что подруги не зря волновались

  Глава 7. Одна голова – хорошо, а без нее лучше

Часть 2. American dream

  Глава 1. Отольются кошке мышкины слезки

  Глава 2. Заигрались детки, оказались в клетке

  Глава 3. Welcome to paradise

  Глава 4. Кто у кого в долгу?

  Глава 5. Мышка-норушка

  Глава 6. Психология бессознательного

  Глава 7. Песнь о настоящей дружбе

Часть 3. Очевидное – невероятное

  Глава 1. Мистер Виллер делает ход конем.

  Глава 2. Ничего личного, только бизнес

  Глава 3. Русский менталитет

  Глава 4. Чудеса женской солидарности

  Глава 5. Врушка

  Глава 6. И сказку сделать былью

  Глава 7. Сами с усами

Реклама на сайте