«Приходи в полночь»

Сюзанна Форстер Приходи в полночь

Глава 1

Она явно была тут не одна. По облупившейся стене многоэтажной автостоянки метнулась тень, а звук осторожных шагов мог означать только одно: за Ли Раппапорт кто-то идет. Она сунула руку в сумочку за ключами от машины, но отделение на «молнии», в котором она обычно держала большое латунное кольцо, оказалось пустым.

Щелчок металлического лезвия заставил ее остановиться.

Она в панике повернулась и увидела, как из мрака ближайшего бокса материализовался незнакомец — высокий, гибкий, угрожающего вида. Его солнцезащитные очки с зеркальными стеклами отражали свет, голова была покрыта красной банданой, а черные волосы, выбивавшиеся из-под нее, вились, как змеи горгоны Медузы. И как только он двинулся к ней по изрытому выбоинами бетону с животным высокомерием человека, вообразившего себя богом этой подземной части испано-язычного квартала, или баррио, Ли отчетливо поняла: он собирается ее изнасиловать.

Если бы она увидела его раньше, то, возможно, успела бы добежать до своей машины. Но она оставила автомобиль на верхнем этаже и теперь оказалась в лабиринте цементных стен, из которого, казалось, не было выхода.

Мысли Ли лихорадочно метались, когда противник замер футах в двадцати от нее. Сомневаться не приходилось — он не даст ей возможности убежать. Он знал: бежать ей некуда. Скорее всего, он получал извращенное наслаждение, продлевая мучительное ожидание жертвы. На нем были джинсы с большими прорехами, а красная бандана могла соответствовать цвету банды, но рубашка у него не была застегнута на все пуговицы, как у уличных хулиганов Лос-Анджелеса. Рукава рабочей рубахи были закатаны выше локтя, сама она распахнута на груди, а под ней виднелась белая, в пятнах пота майка и янтарного цвета кожа. На запястье змеился серебряный браслет. Член банды или нет, но он был явно опасен.

Должно быть, Ли ошибочно свернула на Салерно-стрит. Она заехала в этот гараж, думая спросить у кого-нибудь дорогу, но ей не следовало покидать спасительное убежище своего автомобиля. Она согласилась оценить психическое состояние обвиняемого по делу об убийстве. Этого человека выпустили под залог в миллион долларов, и она никак не предполагала, что, пытаясь выполнить свою работу, окажется в лос-анджелесских трущобах. Вообще-то ее должен был сопровождать служащий из офиса прокурора, но он не пришел.

Незнакомец поднял зеркальные очки на макушку и двинулся к ней. Взглядом, горячим как уголь, он скользнул по ее телу, в глубине его глаз сверкнул огонек узнавания. Ли, защищаясь, подняла руки, попятилась. Он был слишком сильным, чтобы сражаться с ним, и убежать от него шансов у нее не было.

«Кричи!» — приказала себе Ли, ее нервы натянулись как струны, но крикнуть она не успела. Он набросился на нее прежде, чем она успела вдохнуть. С молниеносной скоростью обхватив ее, он зажал ей рот ладонью и прижал к цементной стене. Другая рука грубо прошлась по ее шее.

— Делай вид, что тебе это нравится, — хрипло прошептал он. — Или ты покойница.

Едкая боль страха стиснула горло Ли. Она попыталась оттолкнуть мужчину, но он плечом прижал ее к стене с такой силой, что вышиб все желание сопротивляться. Холодный цемент царапал сквозь одежду спину, оставляя ссадины на плечах. Горячие ладони клеймили ее кожу и не давали дышать.

В ушах у нее зазвенело. Все вокруг стало вращаться, она почувствовала, что у нее подкашиваются ноги, и судорожно вцепилась в его рубаху. И тогда, так же неожиданно, как напал, он ее отпустил. Она стала хватать ртом воздух, но не успела заговорить, не успела даже подумать о том, чтобы заговорить, как он встряхнул ее за плечи и повернул так, чтобы она могла увидеть двух бандитов, которые ее преследовали.

— Эта сука — моя! — предостерег он мужчин, голос его прозвучал негромко, с угрозой. Он запустил пальцы в светлые, стриженные под «пажа» волосы Ли, собрал их в горсть и притянул к себе.

Мужчины колебались, топчась на месте подобно шакалам. На лицах у обоих красовалась татуировка в виде знака отличия их шайки.

Насильник оборвал сдавленные протесты Ли, грубо прижав ее к своему плечу.

— Прикоснись ко мне, — выдохнул он ей в волосы.

Ли инстинктивно положила руку ему на плечо.

— Не здесь. Прикоснись как женщина, которая хочет. — Он пнул ее ногой, и Ли, вздрогнув, уронила руку и провела по стальным мышцам его бедра. — На свете существует кое-что и похуже, — прошептал он. — Например, смерть.

Шакалы стали приближаться.

Напавший на Ли мужчина выхватил из кожаных ножен на ремне джинсов клинок, похожий на кинжал. Блеск серебристой стали прорезал мрак. В воздухе запахло страхом и потом.

— Тут вам не показательные выступления, вы, ублюдки! — бросил он мужчинам. — Убирайтесь отсюда к черту!

Один из мужчин зашипел как змея. Но оба попятились, угрюмо отступая и бросая на Ли сердитые взгляды. Еще через мгновение они исчезли за той самой стеной, которая помешала ей убежать. Она услышала шипение гидравлического механизма выходящей на лестницу двери и осознала, насколько близка была к спасению. Если бы она продолжала идти, а не повернулась, сейчас она уже сидела бы в своей машине и ехала домой.

Ли судорожно вздохнула. Ее так сильно трясло, что она почти съехала по стене на пол.

— Спасибо, — прошептала она, глядя на мужчину, пришедшего ей на помощь. Слова замерли у нее в горле. Его глаза были полны вожделения — красивые, пылающие. Его чувственное лицо было необыкновенно привлекательным.

— Исчезни, — мягко проговорил он.

Он хочет, чтобы она ушла? После того как рисковал ради нее своей жизнью? Ли покачнулась, все еще не совсем уверенно стоя на ногах. Ей казалось, она должна что-то сделать, что-то сказать. Но что? И чего она ждала. Что его тронет ее благодарность? Должно быть, она по наивности надеялась на какой-то знак сочувствия. Да, если она чего-то и ждала, то только не этого — не напряженной тишины и дьявольского огня в его глазах.

Смущенная, все еще скованная страхом, Ли неуверенно пошла прочь, а потом побежала к двери, звук механизма которой она слышала несколько мгновений назад. Затхлая лестница казалась пустой, когда она там очутилась. Ли рванулась вверх, на тот уровень, где оставила машину. Легкие горели, бедра ныли при каждом шаге, но она не остановилась, пока не заперлась в своей сверкающей белой «акуре».

* * *

Змея под красным соусом была слишком острой, маленький ультрамодный ресторанчик в Санта-Монике — переполнен посетителями, кондиционер над головой Ли гнал ей за воротник влажные волны. И, что хуже всего, официант бесследно исчез как раз в тот момент, когда Ли понадобилась вода со льдом. Она подумала, что изо рта у нее вот-вот вырвется пламя, и забрала у своего жениха запотевший стакан с пивом «Корона», чтобы залить огонь.

Глоток ледяной жидкости принес облегчение — и вызвал ухмылку Доусона Рида.

— Я же предупреждал, — поддразнил он, указывая на лежавшую на его тарелке, аппетитную, но совершенно бесформенную лепешку из пшеничной муки, сочившуюся овощной приправой. — Надо было заказать утку.

— Мне следовало заказать пиво, — возразила Ли, делая еще один глоток. Скользкий стакан чуть не вырвался у нее из рук, когда Доусон взялся за него, и она, повинуясь импульсу, сделала вид, что не отдает. — Ой, извини! — воскликнула она, когда пиво выплеснулось на его тонкие шерстяные брюки.

Доусон тихо пробормотал ругательство и схватил салфетку, чтобы промокнуть пятно. Наблюдая за ним, Ли размышляла, почему в присутствии жениха она всегда чувствует себя такой неловкой. Даже в такой невыигрышной ситуации, как сейчас, Доусон действовал абсолютно непринужденно, и она ему завидовала — он был одним из тех счастливых человеческих существ, что от природы наделены грацией. И тело его было создано для одежды от кутюр, и круглые, в черепаховой оправе очки идеально дополняли его лицо с четко очерченным квадратным подбородком. Без очков его лицо могло бы показаться слишком красивым. По счастью, Ли находила эффектных, хорошо одетых мужчин очень сексуальными. И Доусон явно относился к их числу.

— Ты обдумала мое предложение? — спросил он, обмакнув салфетку в стакан с водой и продолжив сражение с оскорбительным пятном.

— А я и не знала, что ты сделал мне предложение, — вполне искренне произнесла Ли.

Он поднял на нее глаза.

— Относительно суда над Монтерой по делу об убийстве.

— Ах это…

Ли уже объясняла, что не хочет иметь отношения к этому громкому делу. Обвиняемый был фотографом, и Доусон, видимо, считал, что она способна стать идеальным свидетелем обвинения, поскольку провела ряд успешных работ в области диагностической техники в Стэнфордском университете. Она не согласилась, но Доусон недаром был прокурором округа Лос-Анджелеса. Для него отказ ответом не являлся, он был стимулом.

— У кого еще здесь есть такой опыт, Ли? — возразил он. Он явно стремился ее переубедить и делал это с удовольствием. — У тебя лицензия психолога со специализацией в арт терапии. Ты работала с самыми разными клиентами, включая осужденных по уголовным делам. Ты разработала метод тестирования, выявляющий скрытую агрессию. Мне не найти другого человека с таким послужным списком.

— Я могу перечислить тебе полдюжины имен, даже не заглядывая в справочник Американской ассоциации психологов, — заверила его Ли.

Метрдотель, немолодой мужчина со втянутыми в хвост седыми волосами и увешанный большим количеством индейских украшений, выбрал именно этот момент, чтобы поблизости от Ли и Доусона посадить другую пару. Они заняли соседний столик, где даже локти некуда было поставить. Доусон понизил голос и продолжал убеждать ее:

— А среди них есть женщины до тридцати лет, чьи работы привлекли внимание всего психологического сообщества? Есть ли среди них такие, что пишут книгу руководство о психологическом тестировании? Кроме того, я хочу, чтобы моим экспертом была именно женщина. Ведь Монтера избил женщину.

— Его обвиняют в том, что он убил свою подружку, — напомнила Ли. — А если ты забыл, то и меня чуть не избили вчера, когда я пыталась успеть на встречу с ним. Между прочим, твой помощник не сообразил, что студия Ника Монтеры находится в самом центре баррио.

— Одна из его студий. Еще одна у него в Коулдуотер-Кэньоне. Это была наша ошибка, — галантно признал Доусон, воздержавшись от напоминания, что Ли предприняла эту поездку без сопровождения. — Я устрою так, что Монтера сам придет в твой офис.

Ли оставалась непреклонной:

— Я не согласна, Доусон. У меня нет опыта выступлений в качестве свидетеля-эксперта, а то, что мы с тобой помолвлены, может подорвать ко мне доверие присяжных. — На самом деле Ли не была столь неопытна, как заявляла. Ее наставник Карл Джонсон, человек, вместе с которым она составила «Руководство по арт-терапии Джонсона — Раппапорт», неоднократно пользовался их тестом, будучи свидетелем-экспертом, и благодаря ему Ли отлично представляла себе весь процесс.

— Ты создательница уникальной диагностической техники. Этого достаточно для доверия. Ну же, Ли. — Доусон показал ей наполовину пустую бутылку пива: — Я даже отдам тебе остатки моей «Короны».

Ли посмотрела на только что расположившуюся рядом пару, брюнетку за сорок с пышным бюстом, на чей вкус в отношении одежды повлиял просмотр слишком большого числа фильмов с участием Джейн Расселл, и более молодого мужчину с бронзовым загаром и мускулистой шеей. Хотя ни один из них не смотрел на Ли, их явно заинтересовала небольшая драма по соседству.

— Доусон, ты меня не слушаешь, — едва слышно, но с нажимом упрекнула жениха Ли. — Я тебе уже сказала, что не хочу браться за это дело. Я сказала «нет», Доусон. Нет! Ты Должен считаться с этим.

— Я считаюсь, Ли. Ладно, если не хочешь тестировать его, я найду кого-нибудь другого, одного из этих психиатров, кого в нашей конторе годами держат на подхвате.

Ли улыбнулась, довольная, но все еще оставаясь начеку. Она обожала Доусона, но недавно поняла, что у него очень много общего с ее матерью. Они оба люди, которые любят покомандовать и умеют навязать свою волю с таким искусством, что вы даже не замечаете, как вами «управляют». Они редко сдаются и почти всегда получают то, чего хотят. Несколько лет назад Ли с матерью достигли нелегкого перемирия, и ей не хотелось снова отвоевывать свою независимость. Поэтому, когда ее жених капитулировал, она почувствовала некоторое облегчение. Возможно, это значит, что ей не придется выходить замуж за свою мать.

Метрдотель появился снова и склонился над соседним столиком, чтобы принять заказ у новой пары. У Ли было искушение посоветовать им воздержаться от змеи под красным соусом. Но она беспокоилась напрасно.

— Утка по-индейски для обоих, — сказал мужчина с бронзовым загаром. — И не забудьте овощи.

— У меня никогда не было никого, похожего на него. Секс был просто сверхъестественным.

Нахмурившись, Ли оторвалась от журнальной статьи, которую читала, крутя педали своего велосипеда-тренажера. Работал телевизор, и потрясающая рыжеволосая женщина давала интервью в пятичасовых новостях. Ли отчаянно пыталась сосредоточиться на статье. Это было ключевое исследование для ее книги, анализ агрессивных фантазий подростков-мальчиков, но книга не могла состязаться со сверхъестественным сексом. По-видимому, рыжая пела дифирамбы своему бывшему другу.

Заинтригованная, Ли смахнула со лба влажные волосы и стала прислушиваться сквозь позвякивание и постукивание колес велосипеда.

— Разумеется, я не верю, что он кого-то убил, — настаивала женщина. — Он во многом порочный мужчина — в хорошем смысле, если хотите знать мое мнение, а вы, конечно, хотите, иначе не стали бы со мной беседовать. Но он не убийца. Готова дать голову на отсечение.

Ли вытерла пот со лба. Она чувствовала, как в ней все замирает, появляется ощущение полного спокойствия, которое охватывало ее, когда просыпалось воображение. Она так много занималась созданием теста, ставившего науку выше субъективных мнений, что давно отказалась доверять голосу интуиции. Но что-то вдруг заставило этот голос заговорить. И причиной была эта рыжеволосая женщина.

— Вы когда-нибудь его боялись? — спросил журналист-мужчина, поднося микрофон к блестящим, персикового цвета губам женщины.

— О, всегда! — Ее голубые глаза искрились смехом.

— Почему? Что он делал?

— Дар этого человека — от Бога. Если бы я от него не сбежала, то взорвалась бы от экстаза. — Она подмигнула, словно говоря, что все это было шуткой, и золотистые браслеты у нее на запястьях громко звякнули, когда она прятала бретельку черного бюстгальтера под пастельного цвета свитер. — Ну а если серьезно, — продолжала она, — он оказывал на меня самое невероятное воздействие. Иногда мне казалось, будто он меня гипнотизирует или что то в этом роде… подавляет мою волю, понимаете? Ну разве не глупость? Я безумно его любила, но мне пришлось его оставить. Я начала терять контроль над своей жизнью…

Переднее колесо велосипеда бешено крутилось, но Ли уже не касалась педалей. Листки бумаги выпали из ее рук и разлетелись по полу, когда на экране появилось изображение Ника Монтеры. Взгляд угольно-черных глаз и совершенные линии лица невозможно было не узнать. Это был тот самый человек, который спас ее в гараже.

Прикоснись как женщина, которая хочет.

Ли все еще помнила потрясение от возбуждения, которое она испытала, погладив его по бедру. Она боялась за свою жизнь, но сексуальное желание, пусть и мимолетное, ни с чем нельзя было спутать. Она не знала, как еще это описать. Так, значит, это, думала она, глядя, как образ на экране меркнет, и есть Ник Монтера.

Глава 2

Алека Саттерфилда называли летучей мышью-вампиром калифорнийских криминальных тяжб. Поговаривали, что он оценивает страх свидетеля по биению жилки у него на виске. И его партнеры по «Глак и Саттерфилд», престижной юридической фирме Сенчури-Сити, свято верили, что он склоняется к горлу своих противников с меланхолической улыбкой и восхитительно обнаженными клыками. Его бледная кожа, изысканные черные, как соболий мех, волосы и склонность к черним водолазкам, вне всякого сомнения, столько же основательно подкрепляли его имидж, как и череда, фигурально выражаясь, обескровленных тел, которые он оставлял позади себя. Кроме того, было известно, что он не пьет ничего крепче замороженной русской водки, оттаявшей затем до состояния талого снега. И «Кровавой Мэри», разумеется.

Саттерфилд сделал себе имя, защищая известных преступников-служащих — мерзавцев-дилеров, международных финансистов и политиков-ветеранов, — многие из которых работали, намеренно обманывая общественность. Его также знали и как любителя браться за непонятные дела, связанные с громкими убийствами.

В настоящий момент он был донельзя заворожен своим последним клиентом… мужчиной, который, несколько мгновений назад войдя в пентхаус Саттерфилда, отказался сесть и сейчас непринужденно, если не сказать небрежно, опирался на каминную полку зеленого итальянского мрамора, преспокойно засунув руки в карманы помятых шелковых брюк свободного покроя.

Ник Монтера был одним из самых потрясающих, самых убийственных персонажей, с которыми Алек Саттерфилд когда либо сталкивался за двадцать лет работы. Алек гордился тем, что мог быстро и точно определить психопатологии своих клиентов, но Монтера был чарующей загадкой. Судя по его досье, он вырос в пропитанном наркотиками испаноязычном квартале, когда ему было десять лет, потерял мать, а в семнадцать отсидел за решеткой за убийство.

И тем не менее Монтера справился со своим прошлым, стал фотографом-художником и достиг высот известности на западном побережье. Программа стипендий для начальной школы позволила ему открыть классы фотографии, а пресса дала его карьере толчок, изобразив эдаким сексуальным волшебником. Репутация героя-любовника, созданная прессой, базировалась на его запоминающихся интимных женских портретах. Казалось, объекты работ таяли перед магнетической силой его камеры. Скандальность, присущая работам Монтеры, быстро сделала его культовой фигурой в мире художественной фотографии.

Алек мысленно улыбнулся. Женщины. Они любили этого ужасного сукина сына. Мать Монтеры была англо-американкой, возможно, французского происхождения, но темная чувственность черт Ника была унаследована вместе с латиноамериканской кровью его отца. Ник был красив угрюмой красотой актера, пользующегося популярностью у женщин, но даже с этими четко очерченными скулами и густыми черными волосами он не смог бы заработать себе на жизнь внешностью. В его глазах всегда угадывалась тревога. Эти глаза были холодны, отличались какой-то особой арктической синевой и невозмутимостью. Как и сам Ник Монтера.

Сравнения с пламенем и льдом категорически не годились для описания этого человека, пришел к выводу Алек. Монтера был ледником с пульсирующим внутри огоньком тротила. Смертельная и, возможно, безупречная комбинация для совершения преступления, в котором его обвиняли, — предумышленное убийство одной из моделей. Убийца зашел настолько далеко, что придал телу красавицы модели ту позу, в которой Монтера как-то ее сфотографировал.

Нет нужды говорить, что Алек чрезвычайно заинтересовался этим делом.

Он поднялся со стула и, обойдя письменный стол, присел на край столешницы.

— Вы по уши в гуано, скажем так, мистер Монтера, — произнес Саттерфилд, неторопливо складывая руки на груди.

Монтера отвлекся от разглядывания тканого ковра работы индейцев навахо.

— Поэтому я и нанял вас, мистер Саттерфилд. Чтобы вы меня выкопали. Одолжите лопату, если понадобится.

— Возможно, бульдозер был бы более кстати. У вас нет алиби.

— А у них нет свидетелей, — заметил Монтера. — Никто не видел, что я ее убил, не так ли?

— Но вообще-то… кто-то видел.

— Прошу прощения?

Держу пари, просишь. Алек был доволен. По крайней мере теперь он привлек внимание Монтеры. Его клиент пока не расстался с каминной полкой, но эти его глаза — ацетиленовые горелки — внезапно сделались обжигающе внимательными. Подождем, пока он услышит остальное, подумал Алек. Может, он даже достанет руки из карманов.

— По-видимому, вам будет столь же интересно узнать об этом, как было и мне, мистер Монтера. Один из соседей, сидевший у себя на крыльце, утверждает, что видел, как вы входили в квартиру умершей женщины около шести пополудни в вечер убийства. Простите мое любопытство… — для пущего эффекта Алек понизил голос, — … но какого черта вы не сказали мне, что были в квартире Дженифер Тейрин в тот вечер?

Еле заметная улыбка Монтеры ничуть не растопила его ледяного взгляда.

— Но это же совершенно очевидно, разве нет? Я не хотел, чтобы вы — или кто бы то ни было — знали об этом.

Алеку Саттерфилду все труднее становилось сохранять свое легендарное хладнокровие. Он привык к уважению, если не к исключительной почтительности, со стороны своих клиентов. Они тонули, а он был их спасательным кругом. Это были простые, основанные на страхе отношения, которые он, вне всякого сомнения, предпочитал, но Монтера, похоже, не боялся.

В Калифорнии был снова введен смертный приговор, а это означало, что на карту поставлена жизнь его клиента. Однако Алек не мог вывести парня из себя. К этому моменту Монтера должен был бы клясться, что он не убивал Дженифер, и умолять Алека поверить ему. Саттерфилд знал, что этот фотограф умеет, когда хочет, включить свое обаяние. Алек видел этого человека с женщинами, видел, какой эффект он на них производит. Ник не делал ничего особенного, лишь чуть фокусировал взгляд своих опасных синих глаз, и речевые центры в женских мозгах, по всей видимости, отказывали.

— Мне прочитать вам лекцию о том, что надо доверять своему адвокату, мистер Монтера? — спросил Алек. Недовольство сделало резким его обычно вкрадчивый и тихий голос. — Лекцию, в которой я сообщу, что вам надо рассказать мне все, что я не смогу представлять ваши интересы до тех пор, пока вы не расскажете мне все?

— Доверять вам, мистер Саттерфилд? — Монтера вытащил руку из кармана, в ней были банкноты. — Вот чему я доверяю. — Он поднял стодолларовую бумажку. — Мне уже доводилось проходить через уголовный суд, и я очень близко знаком с правосудием. Оно — очень дорогая шлюха, но, по счастью, сейчас я могу себе позволить оплатить ее услуги.

Монтера щелчком направил банкноту в сторону Алека.

— Думаю, мы оба понимаем, что это значит для вас, Саттерфилд.

Деньги приземлились на участок пола, блестевший между ними.

Алек почувствовал, как у него наливается теплом шея. Гнев? Он не мог припомнить, когда в последний раз по настоящему злился на клиента. Во всяком случае, это было давно. Люди его положения в основном обладали безупречными манерами.

— Умник… — прошипел он. — Чертов умник! Мне следовало бы вызвать охрану, чтобы она вышвырнула тебя отсюда.

Монтера пожал плечами:

— Так мог бы поступить я. Но не вы. Это очень значительное дело, даже для вас. И это именно та грязь, в которой вы любите копаться. Газетчики будут роиться вокруг этого суда. Налет уже начался, а вы в отличие от меня ничего так не любите, как оказаться в ослепляющем свете вспышек. Вы эксгибиционист, советник. Вы хотите известности. И славы.

Алек стряхнул невидимую пылинку с рукава своего пиджака от Армани и выверенным движением поправил манжеты.

— Вы заблуждаетесь, мистер Монтера. Печально заблуждаетесь. Я уже достаточно известен. И моей карьере не требуется поддержка в виде дурной славы, благодарю вас.

Боже, это же нелепость! Какой-то фарс! Может, одежда Алека Саттерфилда и безупречна, но сердце у него скачет как бешеное. И что еще хуже, он понимал, что чуть ли не жеманится опровергая слова Монтеры, как девочка-подросток, которая, разыгрывая недотрогу, набивает себе цену.

— Вас же это возбуждает, не так ли, Саттерфилд? — добавил Монтера, развивая свое преимущество. — Я слышу это по вашему голосу. Дело вас взвинчивает, неужели нет? Именно поэтому вы и не вышвырнете меня отсюда. Вы не можете. Потому что уже очень давно ничто не дарило вам таких ощущений.

— Алек с горечью вздохнул. Это было правдой. Спасение грязных политиков больше не приносило ему таких ощущений. Возможно, и никогда не приносило. Периодически ему требовалось все перетряхнуть, балансируя на самой вершине скалы и заигрывая с желанием кинуться в бездну. Поэтому он не собирался выгонять Ника Монтеру. Но, видит Бог, следовало бы.

— А как же синяк на шее Дженифер Тейрин? — бросил он — Коронер говорит, что это отпечаток кольца, кольца со змеиной головой. Отпечаток настолько ясный, что виден даже язык этой твари.

Алек поймал себя на том, что пристально смотрит на браслет Монтеры. Это была удивительно красивая вещица. Серебряная рептилия лениво змеилась вокруг сильного запястья мужчины, хвост обвивал ее гладкую сверкающую голову.

— Где ваше кольцо, Монтера? В пару вашему браслету? В полицейском отчете говорится, что вы заявили, будто его украли.

— Его украли.

— Да, но когда? Как? Мне нужно больше информации, нужны подробности. Я не могу строить защиту на зыбучих песках.

— У меня нет никакой информации. Я обнаружил его пропажу как раз на той неделе, когда убили Дженифер. Точной даты я не помню, но на ночь я всегда оставляю свои вещи — часы, украшения, мелочь — на комоде под зеркалом. Когда я проснулся утром, кольца не было.

— Его украли до нападения на нее? Или после?

— До него… Может, дня за два.

Алек читал полицейский отчет. Монтера сказал арестовавшему его полисмену, что в тот вечер принял горячий душ, выпил пару бокалов вина и уснул на диване. Он ничего не видел, ничего не слышал.

— Больше ничего не пропало? — спросил Алек, начиная рассматривать разные возможности. — Только кольцо? Есть ли какая-то вероятность, что вас подставили? Это чертовски шаткий вариант, но на данный момент он может оказаться единственным. У вас есть враги?

Монтера потер подбородок.

— А у кого их нет? Может, до безумия ревнивый муж? Мои фотографии весьма интимны. У меня были проблемы с мужьями некоторых моих моделей… даже с их приятелями.

— Вы с ними спали? Со своими моделями?

— Я сказал, что мои снимки интимны.

— Значит, вы с ними не спали? — Алек издал негромкий смешок. — Никто этому не поверит. Не с вашей репутацией.

— Вы говорите о моей репутации, — процедил Монтера. — Но не говорите обо мне.

Алек покрутил перстень-печатку на мизинце, оставив его повернутым слегка вбок. В настоящий момент его клиент явно не играл ни в какие игры, но он, без сомнения, умел гениально манипулировать людьми, особенно женщинами. Если на Дженифер его чары не подействовали, он мог совершить что-то экстраординарное. Возможно также, что он хотел только попугать ее, но ситуация вышла из-под контроля.

— Вы так и не сказали мне, что же произошло в тот вечер, — поднял взгляд Алек. — Вы заявили, что несколько недель не встречались с Дженифер, но сосед видел, как вы входили к ней, а полиция нашла ваши отпечатки по всей квартире. Свежие отпечатки.

Монтера перешагнул через деньги, которые по-прежнему лежали на полу, и приблизился к окну с видом на Сенчури-Сити. Яркое полуденное солнце создало серебристый ореол вокруг его головы и плеч, отбросив на лицо густую тень, когда он обернулся. Алек не был фотографом, но не мог не подумать о том, какой невероятный портрет можно было бы сейчас сделать.

— Она позвонила и попросила приехать, — объяснил Монтера — Когда я приехал, она пила. Мы поссорились, и я ушел.

— Из-за чего поссорились?

— Из-за наших отношений.

— Мне показалось, будто вы сказали, что у вас не было отношений.

— Их и не было. Это она хотела, чтобы были.

— О Боже! Разве вы не знаете, как это воспримут присяжные? Ссора любовников, переросшая в драку. Только обвинение вывернет все наизнанку. Преподнесет так, будто это она вас отвергла. И попытается доказать, что вы ее убили и оставили на ней свое «клеймо».

— Но все было иначе…

— Неужели? Заключение экспертов гласит, что кожа у нее под ногтями принадлежала вам. Волосы на ее одежде были ваши. Там остались следы борьбы…

— Она пыталась остановить меня, когда я уходил. Она была пьяна.

— Иисусе! Это дурно пахнет, Монтера. Воняет, даже лежа на льду. У вас нет алиби. Вас видели на месте преступления. Вы поссорились с женщиной, которую задушили. И на шее трупа нашли вашу отметину — змеиную голову, как на браслете.

Алек замолчал, давая Монтере время переварить плохие новости. В этот момент его клиент должен был официально поклясться, что он не убивал. Алек поставил на колени кое-кого из власть имущих Америки — известных сенаторов, обвиняемых в получении взяток, богатых финансистов, обвиняемых в даче оных. Теперь пришла очередь Ника Монтеры. На колени, герой-любовник. Клянись, что не ты прикончил эту глупую сучку!

Но герой-любовник не заглотил приманку. Он и глазом не моргнул.

Алеку доставило бы ни с чем не сравнимое удовольствие увидеть унижение своего клиента, но он с невольным восхищением вынужден был признать, что Монтера не согнулся под его давлением. Сердце Алека снова сильно забилось, на этот раз настойчиво, почти яростно. Ему отказано в удовольствии заставить другого человека пресмыкаться перед ним, но втайне он был доволен. Страстное отрицание вины всегда убеждало его в отчаянном положении клиента. Вопросы вины и невиновности занимали его меньше всего, когда он брался за дело. Адвокаты помоложе мечтали о том, чтобы столкнуться с чем-то новым, создать юридический прецедент. Они хотели стать героями. Алек же давно покончил с героикой. Пока у него была власть творить чудеса, ему хотелось играть роль творца — Бога или дьявола, не важно кого.

Он соскользнул с края стола и вернулся к своему креслу, давая понять, что их беседа окончена.

— Надеюсь, вы не возражаете против присутствия в нашей команде женщины? — произнес он, глядя в календарь, чтобы проверить расписание встреч. — Это поможет разбить иллюзию о войне полов.

Не говоря ни слова, Монтера вышел из сияющего облака, но его молчание словно таило в себе угрозу.

— Пока я на свободе, меня может защищать хоть марсианин. Однако это за ваши услуги я плачу целое состояние.

— Я буду к вашим услугам, как только понадоблюсь, — сказал Алек, жестом отметая сомнения клиента. — А пока нам надо добиться, чтобы в состав жюри присяжных включили как можно больше женщин. Чем больше, тем лучше, если это, конечно, не будут оголтелые феминистки.

— Если нам повезет, возможно, суд будет пикетироваться Национальной организацией женщин.

— Алек возмутился:

— Как мне заставить вас понять, что это катастрофа, мой друг? Вам может грозить смертный приговор. И говоря о везении, вы представляете, насколько вам повезло, что вам оставлена свобода передвижения? При убийстве первой степени с отягчающими обстоятельствами под залог не выпускают. Если бы я не убедил судью сделать в вашем случае исключение, вы сидели бы сейчас за решеткой. Так что, мистер Монтера, если вы действительно хотите помочь, то хотя бы некоторое время не впутывайтесь в неприятности, надевайте в суд строгий синий костюм. И, Бога ради, сделайте свою прическу покороче!

Монтера вышел из тени.

— Не путайте себя со мной, Саттерфилд, — тихо предостерег он. — Судья сделал для меня исключение из-за моей работы с детьми в баррио. Кроме того, в этой стране только один из четырех обвиняемых в убийстве бывает осужден, а те, кто отбывает тюремное заключение, в среднем менее чем через год выходят на свободу.

Алек изо всех сил уперся пальцами в столешницу и наклонился вперед.

— Откуда, черт возьми, вам это известно?

— Узнать это было несложно.

— Тогда, может, вам следует самому представлять себя и в суде?

— Если бы я мог, то сделал бы и это А пока, вместо того чтобы пытаться убедить меня, что меня поджарят, почему бы вам не начать отрабатывать свои деньги? Счет у нас три к одному. С такими шансами любой ловкий адвокат может спасти мою задницу — даже вы.

В звенящей тишине Алек смотрел, как его клиент поворачивается, чтобы уйти. Монтера дошел до двери, приоткрыл ее, затем остановился.

— Да, кстати, — сказал он, обернувшись. — Если вам интересно. Я этого не делал.

«Боже мой!» — подумал Алек, когда дверь захлопнулась. Его только что поимели, даже не поцеловав. И нежен Монтера не был.

Глава 3

Западная гильдия маринистов Художественного совета Лос-Анджелеса давала свой ежегодный зимний карнавал — большой благотворительный аукцион, — который стал гвоздем сезона, и в этот умеренно теплый январский вечер большой бальный зал отеля «Ритц-Карлтон» был переполнен сливками южного общества.

Мать Ли Раппапорт, женщина, чья небывалая способность убеждать вошла в легенду, уже несколько лет привлекала свою дочь к организации этого мероприятия. Кейт Раппапорт была тут оформителем, хозяйкой и координатором. В этот вечер, лавируя в толпе людей, облаченных в вечерние туалеты, и очаровывая своих гостей остроумием и эксцентричностью, Кейт, несомненно, была и королевой вечера.

В помещении было много женщин гораздо красивее, включая и саму Ли, но ни одна не умела привлечь внимание присутствующих так, как Кейт. Все поворачивались в ее сторону, и раздавался шепот восхищения, а если часть замечаний, отпущенных дамами, и сквозила завистью и намеренно акцентировала внимание на том, «как хорошо Кейт сохранилась в свои пятьдесят три», то мужчины проявляли откровенно эротический интерес независимо от возраста — ее и их.

Ли отметила, что оказалась в числе восхищавшихся, но в то же время испытывающих двойственные чувства женщин. Она стояла прижав к пылающей щеке прохладный хрусталь бокала с шампанским, и, наблюдая за матерью, удивлялась, как могла столь восхитительная Кейт произвести на свет ребенка с таким непохожим на ее собственный темпераментом. Ли обожала мать, как почти все, кто знакомился с ней поближе, но она давно распрощалась с надеждой на внимание мужчин, если рядом была Кейт. Пустые хлопоты.

В этот вечер Ли выглядела прекрасно: длинные золотистые волосы стянуты в довольно тугой узел на затылке, умеренный макияж, черное креповое платье от Энн Тейлор до колен подчеркнуто пестрым жакетом и черными замшевыми туфлями на высоких каблуках. Сам по себе наряд был потрясающий, но он проигрывал рядом с лиловым платьем Кейт от Оскара де ла Ренты.

Никто, пожалуй, не смог бы назвать Ли застенчивой. Возможно, сдержанной. Задумчивой. Если она и была по своему настойчивой, то ее энергия скрывалась внутри. Ли была «глубоким прудом, чья вода залита лунным светом, гораздо более недоступным и загадочным, чем ее сверкающая мать», — во всяком случае, так утверждала колонка светской хроники одного из журналов. Кейт возразила против этого. «Неужели они действительно считают, что я не загадочная? — спросила она после прочтения этого пассажа за завтраком. — Как странно».

И вот теперь Ли, несколько забавляясь, смотрела, как ее мать поймала Доусона Рида, совещавшегося с группой молодых адвокатов. Кейт заботливо поправила его галстук-бабочку, а затем отправила за клюквенным соком с перье — ничего крепче она никогда не пила. Ли почти видела, как пульсировала кровь в висках Доусона, когда он извинялся перед своими протеже и пошел выполнять поручение Кейт. Никто во всем цивилизованном мире не посмел бы использовать Доусона Рида в качестве мальчика на побегушках, кроме матери Ли.

Это была одна из причин, по которой она любила Кейт.

И это была одна из основных причин, по которым Ли любила Доусона. Он не мог устоять перед ее матерью. Они с Кейт слишком схожи, чтобы быть совместимыми. По крайней мере они не могли объединиться и напуститься на Ли, заставляя ее стать более общительной. Они оба считали ее слишком замкнутой и слегка сдвинутой в том, что касалось ее работы.

— Кейт сегодня в наилучшей форме, — проворчал Доусон несколько мгновений спустя, присоединившись к Ли в задней части зала, где она тихо дожидалась, пока все рассядутся в предвкушении аукциона. Ли всегда была скорее наблюдателем жизни, чем ее участником. Пожалуй, только два дня назад… когда мужчина, которого она никогда раньше не видела, прижал ее к стене, грубо дал волю рукам и приказал вести себя так, будто ей это нравится, она впервые почувствовала, что действительно живет.

Ли озорно улыбнулась и протянула свой полный до краев бокал шампанского жениху:

— Что ты сделаешь, если я поправлю твой галстук и попрошу принести мне свежего шампанского?

Доусон покраснел, поняв, что скомпрометирован.

— Мне следовало это сделать, не так ли?

— Спешите! Иначе кто-то другой купит эту обнаженную красавицу! — провозгласил с подиума знаменитый аукционист. — Или я повешу ее в мужской раздевалке у себя в теннисном клубе!

Аукцион начался, и мастер церемоний, знаменитый комический актер, читающий сводки погоды на местном телевидении, пытался соблазнить собравшихся ню рубенсовских форм.

— Она будет идеально смотреться рядом с моим плакатом рекламы пива, как вы считаете? — спросил он.

Не прошло и нескольких секунд, как гости стонали и покатывались от смеха над невежеством артиста в области искусства. Но торги, к большому облегчению Ли, пошли оживленно. И ее мать, и Доусон были активистами художественного совета, и Кейт много усилий приложила, планируя сбор средств. В нынешнем году это было непросто. Средства совета значительно урезали, и программа грантов для школ, выделяемых на неосновные предметы, оказалась под угрозой закрытия.

Большая часть лотов поступила от процветающих местных художников, но несколько видных коллекционеров, среди них и Доусон, пожертвовали ценные произведения из своих собраний, что сделало торги весьма бурными. Фривольный юмор комика поддерживал атмосферу веселья, и даже когда цены взлетали до шестизначных цифр, все выкрикивали свои ставки и яростно жаловались, когда проигрывали. В этом престижном месте никто не голосовал, поднимая руку или деликатно сигнализируя серебряными авторучками от Тиффани.

— Так, так… что тут у нас?

Ведущий поднял фотографию в тонах сепии — мужчина и женщина в поразительно эротичной позе. Оба персонажа были полностью одеты, но завораживающей эту фотографию делала именно поза моделей. Ладонь мужчины неторопливой, почти невыносимо чувственной лаской обвивала шею женщины, а бедром он раздвигал ей ноги.

— Это фотография Ника Монтеры, — объявил аукционист, подняв обрамленное произведение высоко над головой. — Подождите, пока не услышите название. Что я получу за «Приходи в полночь»?

Ли с удивлением повернулась к матери и Доусону. Она с трудом обрела голос:

— Как одна из работ Ника Монтеры оказалась на аукционе?

— Должно быть, ведущий пожелал пошутить, — сказал Доусон.

— Вовсе нет, — возразила Кейт. — В нынешнем году этот фотохудожник внес очень большой вклад в нашу программу грантов. Монтера добровольно вызвался учить детей из баррио фотографии и около месяца назад передал несколько фотографий нашему комитету. Поэтому я подумала, что раз уж он сейчас так знаменит…

— Знаменит? Мама, его обвиняют в убийстве одной из его моделей! В том, что он ее задушил. — Ли, поняв, что мужчина на фотографии напоминает самого Монтеру, похолодела.

— О… в самом деле? — Кейт рассмотрела фотографию, которую держал аукционист. — Боже мой!

— Давайте, ребята! — подбадривал распорядитель. — Начальная ставка — пять тысяч долларов, но эта фотография стоит в десять раз дороже. А к завтрашнему дню цена, возможно, поднимется еще выше.

— Пять пятьсот! — выкрикнул один.

— Шесть! — закричал другой.

Торги пошли серьезно, цена быстро росла. Покупатели словно обезумели, когда пробрались поближе, чтобы рассмотреть снимок. Но Ли ощущала и другое, подводное течение шока и недоумения, распространяющееся в толпе. Кое кто из присутствующих пребывал в ужасе от происходящего, и она чувствовала, что недовольство вот-вот прорвется.

Кейт, видимо, тоже это поняла, так как направилась к подиуму.

— Прошу прощения! — крикнула она. — Это ошибка!

Ведущий неохотно передал Кейт микрофон, когда она поднялась на возвышение.

— Мне очень жаль, — объяснила она мелодичным голосом, дрожавшим от волнения, — но работа Монтеры была выставлена на продажу по ошибке. Она очень красива и, я уверена, должно быть, очень ценна, но политика нашей гильдии не позволяет наживаться на чьем-либо несчастье, поэтому, если вы минутку подождете, мы перейдем к следующему лоту…

Пока мать Ли и аукционист пытались исправить положение, она обратила внимание на шепот гостей.

— Если эту фотографию примут в качестве вещественного доказательства, — пробормотал рядом с ней мужчина, — Монтеру поджарят живьем.

— Убийство первой степени, — согласился другой.

— Присяжным даже не придется долго размышлять, — предсказал третий.

Аукционист повернул фотографию к стене, но образы словно огнем запечатлелись в мозгу Ли. Ей казалось, что она уже видела эту фотографию раньше, в более примитивной форме, возможно, во сне. Ее одолевали непрошеные эротические мысли после пугающего случая в детстве — столкновения с одним из молодых мужчин, протеже ее матери. Тогда у нее впервые появились сомнения в собственной сексуальной привлекательности. Но это было совсем другое ощущение, больше походившее на долго подавляемые темные фантазии, ищущие выражения.

— Может, и хорошо, что ты не оцениваешь состояние Монтеры, — сказал Доусон, беря ее за руку оберегающим жестом. — По мне, так он просто тошнотворен. — Он провел указательным пальцем вокруг ее указательного, как делал много раз за те три года, что они были вместе. Это был не просто жест симпатии. Он стал символом их солидарности. Их связи.

Но почему-то сейчас вид их переплетенных пальцев поднял внутри Ли волну, близкую к панике. По какой-то причине ей захотелось вырвать свою руку, но она не могла заставить себя сделать это.

— Я передумала, Доусон, — с мягкой решимостью произнесла она.

— Передумала? Насчет чего?

— Насчет Ника Монтеры. Я хочу взяться за это дело.

* * *

Ли не была готова к приходу Ника Монтеры. Она попросила свою помощницу назначить встречу с ним на это утро, и он должен был появиться через несколько минут, но она еще не получила его досье, запрошенное ею в офисе окружного прокурора. В своей оценке она не собиралась полностью опираться на полицейские отчеты, но чувствовала себя неуверенно, хотя бы не просмотрев имеющиеся о нем сведения. Ли планировала провести обстоятельную беседу и применить целую обойму тестов, включая проекционный тест Джонсона — Раппапорт.

Она не хотела, чтобы присяжные или сам Монтера нащупали какую-то из ее слабых сторон. В этом смысле она намеревалась провести свою экспертизу по всем правилам. Если необходимо, она вооружится всей доступной ей методикой ведения бесед и всеми известными психиатрии диагностическими устройствами. Целью ее общения с клиентами было достичь отношений полного доверия и преодолеть отчужденность, но Монтера не искал ни ее совета, ни помощи. Этого искал штат Калифорния. Ее просили документально подтвердить выводы полиции.

Ли взглянула на часы, досадуя, что не смогла с большей пользой распорядиться свободным временем, появившимся из-за опоздания Монтеры. Вне всякого сомнения, она волновалась из за того, что произошло при их предыдущей встрече. Он с огромным риском для себя оградил ее от домогательств двух хулиганов. Возможно, он даже спас ей жизнь. Ли следовало бы испытывать благодарность, а не смущение и желание оправдаться. Избыточная компенсация, подумала она. Ли старательно пыталась оправиться от первого раунда в схватке характеров, который он выиграл, не пошевелив и пальцем. «Вздохни поглубже, Ли, — приказала она себе. — Расслабься, как ты часто советуешь своим клиентам».

В ее расположенном на десятом этаже кабинете, перед окном, с выходящим на побережье Санта-Моники, был устроен огромный террариум, где нашли приют две маленькие черепашки. Во время своего последипломного курса, когда Ли занималась с детьми арт-терапией, клиника, в которой она проходила практику, использовала черепах, чтобы привлечь детей к совместным играм. Ли настолько привязалась к этим медлительным существам, что уговорила своего начальника отдать ей пару, когда клиника закрылась из-за нехватки средств.

Теперь она встала из-за стола и подошла к террариуму. Зиг, названный так в честь отца понятия «зависти к пенису», дремал в лучах солнца, льющихся в окно. Фрау Эмми, названная по имени одной из самых знаменитых пациенток Фрейда, блаженствовала в неглубокой ванночке. Ли провела пальцем по твердому, шероховатому панцирю Эмми и поймала себя на мысли что завидует природным доспехам черепахи. Но несмотря на кажущуюся защищенность, Эмми обладала роковой уязвимостью. У нее была только одна схема действий. Панцирь, на который она полагалась, был примитивной и негибкой стратегией. Если бы она столкнулась с умным хищником, который знал бы, как ее перевернуть, она стала бы совершенно беспомощной.

Черепаха моргнула и печально посмотрела на Ли, когда она протянула палец, чтобы погладить свою питомицу по голове. Голова моментально исчезла. Умница, подумала Ли.

Интерком издал несколько отрывистых звуков, что означало — Нэнси Мэхони, помощница Ли, испытывала неуверенность или нетерпение.

— Здесь мистер Монтера, — объявила Нэнси в своей типичной манере, словно ей не хватало воздуха.

Неуверенность, решила Ли. Она вернулась к столу и нажала кнопку внутренней связи:

— Досье из офиса окружного прокурора так и не прибыли?

— Еще нет. Позвонить им еще раз?

— Да, пожалуйста. И попроси мистера Монтеру войти.

Ли вздохнула и посмотрела на часы. Придется обойтись без досье. Очевидно, офис окружного прокурора снова ее подвел. Придется поговорить об этом с Доусоном.

Беседуя с клиентами, Ли редко сидела за столом, но сегодня собиралась остаться в своем кресле. Ей хотелось сидеть и чем нибудь заниматься, когда войдет Монтера… возможно, даже оказаться слишком занятой, чтобы заметить его появление.

Управляемая на расстоянии задвижка двери, щелкнув, отошла в сторону.

Пока дверь открывалась, Ли углубилась в материал, касающийся применения теста Джонсона — Раппапорт для оценки агрессивного поведения малолетних преступников. Выяснялось, что подростки, которые часто думали об агрессии, были менее склонны действовать под влиянием подобных импульсов.

— Интересно… — пробормотала она.

Ли ждала, что задвижка снова встанет на место, обозначив щелчком, что дверь закрылась, но характерного звука все не было. На столе лежал карандаш. Ли взяла его и сделала пару пометок в блокноте, затем подперла подбородок тупым концом карандаша, и все это как бы между прочим, задумчиво.

Тишина удивила ее. Почему он ничего не сказал? Вполне возможно, он узнал в ней женщину, которую спас, и удивился. Возможно также, он решил выждать, зная, что тот, кто заговорит первым, даст своему противнику огромную фору. Мужчина, обладающий столь явным инстинктом обольщения, должен знать о такого рода вещах, пусть даже и интуитивно.

В какую игру вы играете, мистер Монтера?

Она продолжила делать заметки, сильно нажимая на карандаш. Приглушенный звук уличного движения, доносившийся снизу, периодически усиливался гудками клаксонов и скрежетом тормозов.

Ли вздрогнула, когда на стол легла тень, упав на ее руку.

— Ой! — Она так быстро вскочила с кресла, что оно отлетело назад. — Что вы делаете?

Он был здесь — совсем рядом, — по ту сторону стола.

Его темные выразительные брови дрогнули, то ли с подозрением, то ли от смущения — понять она не смогла. Ее сердце билось так неистово, что она с трудом соображала, но одно, осваиваясь с его молчаливым присутствием, она осознала: это был не ужасающий незнакомец из баррио, которого она встретила тогда. На этот раз при нем, вероятно, не было никакого оружия, и одежда на нем была самая обычная. Он казался высоким и потрясающе привлекательным, вот только горящий взгляд его проницательных глаз смущал. Ничего удивительного, что все женщины падают к его ногам. Ничего удивительного.

Несколько великоватое пальто спортивного покроя достало бы до пола у другого, не столь высокого человека. Оно было синевато-серого цвета и едва ли не длиннее его синих джинсов. Черный свитер с V-образным вырезом, надетый под пальто, открывал выступающие ключицы и волосы на груди, черные как сажа — словно неосвещенный уголок его сердца. Густые волосы были собраны в хвост на затылке.

— Ник Монтера? — Самый глупый вопрос, какой когда-либо задавала Ли.

— А в чем дело? — поинтересовался он. — Ваша помощница сказала, что вы готовы.

— Все в порядке, просто я… не слышала, как вы вошли. Пожалуйста. — Она указала на ряд стульев с подголовниками перед столом. — Садитесь.

Он кивнул, но остался стоять. Ли прикоснулась пальцами к столу, поняв, что игра еще не кончилась. Он не собирался садиться, пока стоит она. Неужели только в этом дело? Он ждал, чтобы она первой сделала ход, это очень походило на то, как хищник терпеливо ждет, чтобы жертва побежала, ты бежишь — я преследую.

Она не сделает этой ошибки, решила Ли. Никогда.

Его взгляд стал более напряженным. Ли чувствовала, как воздух в помещении словно сгущается. Этот человек может взглядом поставить тебя на колени, поняла она.

— Значит, это доктор Раппапорт? — Он небрежно нарушил молчание, оглядывая ее кабинет. Помедлил, пока читал надпись на латунной табличке у нее на столе. — И мы с вами уже встречались, не так ли?

Ты прекрасно знаешь, что встречались, Монтера.

— Насколько я помню, вы велели мне исчезнуть.

— Что-то промелькнуло в его взгляде и пропало. Тень улыбки, возможно, или кратчайшее ощущение сексуальности, словно он вспомнил об интимности, которую навязал ей, чтобы отогнать нападавших.

— Вы не последовали моему совету, да?

Он имеет в виду сегодняшнюю встречу, поняла Ли, а не ту, первую. Но не успела она подобрать ответ, как Монтера уже придвинул стул и удобно на нем устроился.

— Спасибо. — Его губы искривились в иронической улыбке. — Я решил, что, пожалуй, сяду. Не знаю, как вы…

Он откинулся на стуле, несмотря на то что под шестью футами его роста решетчатое сооружение показалось собранным из спичек, и уставился на довольно узкий темно-серый пиджак Ли, словно мог слышать биение ее сердца под нагрудным карманом.

Быстрым движением кисти Ли притянула свое кресло, села и открыла досье, подготовленное Нэнси. Технически она выиграла. Тогда почему же она чувствует себя так, будто проиграла?

— Обычно первое собеседование я поручаю своей помощнице, — объяснила она, и голос ее зазвенел. — Но в данном случае я подумала, что разумнее будет провести эту беседу самой.

— Мне это подходит, — сказал он. — Личное обслуживание… с улыбкой.

Ли не улыбнулась.

— Дата вашего рождения, мистер Монтера?

Ответы на вопросы подтвердили, что Нику Монтере тридцать семь лет, он уроженец Калифорнии и никогда не был женат или обручен. Ли не слишком удивилась, поскольку Доусон сказал ей, что Монтера вырос в восточном баррио Лос-Анжелеса и в молодости отсидел в тюрьме. Тем не менее она ожидала хотя бы одной серьезной связи с кем-то.

— Пол? — спросила она не задумываясь.

Он не ответил, вопрос повис в воздухе; Ли подняла глаза.

— Вы хорошо в этом поднаторели. — Насмешка сообщила его голосу приятную хрипотцу. Потом он осмотрел лицензии, дипломы и благодарности на стене рядом с ее столом. — Должно быть, вы учились много лет.

— Много, — мягко подтвердила она. — У меня это очень хорошо получается.

К этому моменту они уже осторожно улыбались друг другу, и Ли осознала, что буквально за несколько секунд он очень умело разоружил ее. Монтера так ловко разрядил напряженную ситуацию, что она не успела этого заметить. Его глаза были цвета искрящегося арктического лета, такой резкой и чистой голубизны, что сверкали и физически поражали своей красотой.

Внезапно Ли ощутила нечто, что и удивило и обеспокоило ее. Ей скорее понравился этот враг женщин, этот «опасный» преступник, который умел шутить и улыбаться. Его улыбка была покоряюще сексуальной. Ей захотелось увидеть ее снова. Почувствовать тепло его глаз. Ее очень потянуло к нему, очень. Это было интуитивное влечение, но от этого оно не стало менее прекрасным.

Она сверилась со своим рабочим блокнотом, чувствуя необычную легкость. Так вот как воздействует на женщин Монтеpa? Заставляет их отчаянно хотеть познакомиться с ним поближе? Его очарование обладало особым свойством, поняла она. Заставь их ждать, заставь терзаться, дай им ровно столько, чтобы им захотелось больше. Это был один из самых действенных приемов, известных в бихевиоризме. Она улыбнулась. Спросите любую белую мышь…

— Насколько я понимаю, в юности у вас были проблемы, — сказала она. — Вы какое-то время провели в тюрьме. Хотите рассказать мне об этом?

На его лицо набежала тень, но Ли не поняла, что это было. Боль? Гнев?

— Рассказывать особо нечего, — ответил он. — Мне было семнадцать, но меня судили как взрослого и дали пять лет. Я отсидел три.

— Как умер тот человек? — Она знала подробности, но хотела услышать историю из его уст. Если Монтера будет лгать ей — или себе, — то основой для выводов станет правильно прочитанный язык его жестов и мимики.

— Быстро. Надеюсь, в мучениях.

Ли почувствовала, как по ее рукам пробежал холодок. Он хотел смерти этого человека. По крайней мере это было правдой.

— Это была самооборона, — объяснил он. — Но, к несчастью, присяжные с этим не согласились. На парне, который на меня напал, насчитали полдюжины ножевых ранений — многовато, по-видимому.

— Но он действительно напал на вас?

— Он бросился на меня с ножом, — спокойно заметил Монтера. — Меня это жутко разозлило.

Ли была достаточно осторожна, чтобы не выдать своих чувств. Клиенты всегда наблюдают за психиатрами, высматривая сигналы, которые подсказывают им, безопасно или нет раскрыть свои самые темные тайны незнакомому человеку.

Некоторые из них испытывали психиатра совсем как дети, проверяющие родителей, пытаясь узнать, как много те им позволят, прежде чем остановят. В случае с Монтерой она поняла, что такое тестирование может оказаться опасным.

— Вы были очень молоды, — продолжала она. — Всего семнадцать лет. На что это было похоже… убить человека?

— Это была необходимость. Или он — или я.

Ли думала, что сумеет почувствовать сожаление, возможно, даже поймет, что за облачко затуманило до этого его лицо, но ее оптимизм оказался преждевременным. Он смотрел на нее, как могло показаться, без особого интереса, но глаза его посветлели, и взгляд их сделался жестким.

— Вы просто не поняли, доктор, — сказал он. — Вы думаете, что в такие моменты есть рациональный выбор? Убивать или не убивать? Это абсурд. В баррио нет выбора. Ты или успел, или умер.

Сейчас он ищет оправданий, решила Ли.

— У каждого есть выбор.

Его лицо потемнело, он дернулся.

— Какой бы у вас был выбор, если бы я тогда не подоспел? — Ее молчание подстегнуло его. — Ответьте мне, доктор. Что бы вы сделали, если б меня там не оказалось?

Ли выверенным движением отложила карандаш. Легкость, которую она чувствовала до этого, снова наполнила ее члены, это ощущение отвлекало ее. Увы, на этот раз она надавила слишком сильно и победы не одержала.

— Я бы их уговорила, — сказала она.

— Уговорили? — Раздался холодный, иронический смех. — Как вот сейчас со мной? У вас не было бы времени на разговоры. Эти мерзавцы набросились бы на вас, как звери.

— Так же, как вы? — Мгновение Ли не осознавала, что эти слова произнесла она. Вопрос прозвучал в ее мозгу как обвинение. — Мистер Монтера, — быстро сказала она, — я вполне оценила то, что вы сделали, но я работала с опасными клиентами. И я действительно знаю, как разрядить обстановку. Со мной ничего бы не случилось.

— В конторе или в больнице — может быть. Но не в баррио. Ни малейшего шанса.

Даже если бы его уверенность не спровоцировала ее, то последние пренебрежительные слова сделали это.

— Я работала в тюрьмах с осужденными убийцами! — горячо возразила она.

— В окружении могучих охранников? Какого черта вы не хотите признать, что находились в опасности?

— Я и не говорила, что не была в опасности! — Ли поразилась силе его голоса. Он злился, но что-то крепко держало его в узде, поняла она. Исключительно крепко, словно внутри его был механизм с пружиной, отмеряющей силу. — Я сознаю, что могла пострадать…

— Вас могли изнасиловать, доктор. Или убить.

— Колесики кресла Ли крякнули под ней. Этот звук получился до странности похожим на крик о помощи. Сердце ее сжалось, ей пришлось приложить значительное усилие, чтобы вздохнуть. Но она по-прежнему оставалась психиатром, и ей показалось любопытным, что мужчина, обвиненный в убийстве одной женщины, выказывает такую заботу о безопасности другой. Но разумеется, обвиненный — это всего лишь условный термин, как не уставала она напоминать другим.

— Я пыталась поблагодарить вас тогда, — напомнила она. — Вы мне не позволили.

— Мне нужна была не благодарность… — Он замолчал, грубое слово застыло у него на языке.

— А чего же вы хотели? — спросила она.

— Ничего. Забудьте.

Но Ли была чуть ли не парализована внезапной яростью, промелькнувшей в его взгляде. Смысл этого взгляда был очевиден. Монтера с таким же успехом мог сказать: «Я хотел тебя, сука!» В тот день в гараже она видела его голодное желание и темную страсть. Она почувствовала, как эти чувства охватывают и ее. Монтера смотрел на нее с гневом, будто уже знал ее, словно желал и в то же время презирал ее. Но почему? Почему он так на нее смотрел?

Один из ее дипломов висел криво. Этот удивительный факт приковал ее внимание, когда она взглянула на стену, где демонстрировались ее карьерные и академические успехи. Просто ерунда — криво висящий диплом, — но по какой-то причине ей понадобилось непременно его поправить. Ли резко встала и пошла это сделать.

Для нее эта стена символизировала почти все, чего она хотела достичь. Это была всего одна сторона жизни Ли, и, возможно, она придавала слишком большое значение этим вещам, но все эти документы были для нее источником большой гордости и радости.

Когда она потянулась к заключенному в бронзовую рамку сертификату, что-то заставило ее помедлить и отступить назад. Мгновение спустя она услышала свист, скрип и глухой удар.

— А-ах!

Отскочив назад, она вытаращила глаза на сверкающее лезвие ножа, вонзившегося в стену рядом с рамкой.

Она круто развернулась, ожидая, что Монтера бросится на нее.

— Вы ненормальный?! — воскликнула она. — Что вы делаете?!

Он неподвижно сидел в кресле, откинувшись, словно и не двигался вовсе, его поза была расслабленной, лицо ничего не выражало. Взгляд его говорил: подумаешь, велика важность, он каждый день бросает ножи, и это лишь способ немного отвлечься, небольшая практика по метанию в цель. Но если его внешний вид выражал пассивность, то к его голосу это не относилось.

— Вы ничего не знаете об опасности, — спокойно проговорил он. — И обо мне тоже.

Ли заставила себя сдвинуться с места. Она пошла к столу, но тут же застыла на месте, потому что он поднялся.

— Прошу вас! — выпалила она. — Оставайтесь на месте.

Застыв, она смотрела, как он приближается к ней, и содрогнулась, когда он остановился, чтобы рассмотреть ее. Его глаза скользнули по ней, затем он направился к тому месту в стене, куда воткнулся нож. Лезвие издало скрип, когда он вытащил его из стены, затем он сунул оружие в кожаные ножны, приклепанные к ремню джинсов.

— Расслабьтесь, — велел он ей. — Если бы я целился в вас, я бы в вас попал. Я только поставил точку, так сказать.

Расслабиться? Ли словно пережила землетрясение, причем едва пережила. Она трепетала всем своим существом и все еще была не в силах осознать, что произошло. Она с трудом держалась на ногах.

— Ну и как ощущения, доктор? — поинтересовался он. — Это показалось вам опасным? Был ли у вас выбор в данном случае?

Она ничего не ответила. Ничего. Она понятия не имела, в каком смысле он может вновь сорваться с цепи. И не собиралась рисковать, чтобы это выяснить. Еще один наглядный урок ей не требовался, премного благодарна. Надо было подумать, как удалить его из кабинета, но пока существовала более насущная проблема. Он сделал какое-то движение у нее за спиной.

— Мне кое-что любопытно, — сказал он. — Просто любопытно, доктор. Вы хоть посмотрели на тех двух бандитов, тогда, в гараже?

— Что вы хотите сказать?

— Вы видели блеск в их глазах? Похоть?

— Нет, я их не разглядела, — солгала она.

Он обходил ее, подбираясь с другой стороны, словно решая, что с ней делать — как, когда и где сделать эту блондинку — гринго своей дрожащей жертвой.

— Они вас хотели, — заверил Монтера, его речь замедлилась, усилился испанский акцент. — Они жутко вас хотели. Мы, латинос, имеем на вас, цыпочек, особые виды, разве вы не знали? Вы — мечта каждого подростка в баррио…

— Пожалуйста, прекратите.

Он горько усмехнулся:

— Но это правда, доктор. Вы — первое, о чем думает бедный сонный парень, когда просыпается утром. И последнее, о чем он думает, засыпая. Фантазии о вас съедают его живьем, доктор. Они заставляют его изводиться, потеть и удовлетворять себя.

Полы пальто качнулись, когда Монтера встал перед ней. Он оказался в полосе света, идущего от окна, и его тень упала на дальнюю стену, образовав огромный демонический силуэт. Ли молилась Богу, чтобы этот человек от нее отстал, но хищный блеск в его глазах сказал ей: он только начал терзать ее, он питается ее страхом, он всю жизнь ждал этого момента расплаты.

— Когда он фантазирует, доктор, когда этот одинокий уличный мальчишка заворачивается в свое разноцветное пончо и вызывает свои жалкие мечты обитателя баррио, он страстно желает дотронуться до вашей бледной кожи…

Пока Монтера говорил, Ли не смотрела на него и не двигалась. Она попыталась отключиться от его голоса, но не смогла. Его гнев питался презрением, но даже его пренебрежение обладало язвительностью и больно жалило. У Ли упало сердце, когда она поняла, что происходит. Вплоть до этого обвинения в убийстве Ник Монтера мог получить любую женщину, которую хотел. Но так было не всегда. Он говорил не о каждом ребенке из баррио, он говорил о себе, и в глубине души он ненавидел то, что олицетворяла собой Ли Раппапорт. Печально, но в то же время он хотел ее, вероятно, по той же самой причине, по какой ненавидел… поскольку вырос с убеждением, что не сможет этого получить.

— Он фантазирует о крепких белых грудях и розовых сосках, доктор. Он мечтает о том, как они смягчатся в его руках, сладостью отзовутся на его губах…

Ли внутренне напряглась, ей было больно. Он возобновил свой круговой обход, и она чувствовала на себе его взгляд. Она словно осязала его голос, бархатная хватка которого заставила ее почувствовать, насколько плотно ее пиджак облегает фигуру. Она почувствовала влагу между ногами, в ней нарастал жар.

— Вы золотая девочка, — сообщил он ей, — приз. Вы — все, чего он когда-либо хотел. Но может ли он получить вас, а, доктор? Может?!

Последний вопрос подействовал на Ли, как удар хлыста, но она не посмела взглянуть на него. Она не вынесла бы отвращения в его глазах.

— Ребенок из баррио имел несчастье родиться не в том месте. Для людей из вашего мира он разве что объект жалости. Он достаточно хорош для благотворительности, подачки, но недостаточно хорош для…

Ли тряхнула головой, не в состоянии дольше выносить это.

— Прекратите, — взмолилась она. — Вернитесь на место и сядьте. Мы можем об этом поговорить…

Он снова встал перед ней, его пальто зловеще взметнулось, взгляд стал острым, как лезвие ножа.

— Поговорить о чем, милашка? О том, какую боль причиняют мечты? И как они вызывают желание причинить ответную боль?

Она покачала головой:

— Не знаю, о ком вы говорите, мистер Монтера, но это не я. Это не я! Я не та золотая девушка, которую вы описали, и я не заслуживаю такой отповеди!

Подняв голову, он какое-то мгновение пристально смотрел на нее, взгляд его стал оценивающим и осторожным, но все еще был полон презрения. Он не хотел уступить ни на йоту, но, возможно, она немного удивила его, заставила подумать о ней по-другому. Наконец он отступил, пропуская ее.

Ли бросилась к своему столу, едва сдерживая дрожь, и с облегчением опустилась в кресло. Колесики скрипнули, послав новый призыв о помощи. Собравшись с силами, она напряглась, прижав локти к бокам. Ей надо найти способ справиться с этим кошмаром. За помощью обратиться не к кому, никто не придет к ней на выручку. Ник Монтера ее не спасет.

— Пожалуйста, сядьте, — наконец произнесла она, обращаясь к нему. Это казалось единственным способом заставить его подумать, что она собирается продолжать беседу. Это даст ей немного времени, чтобы решить, что делать дальше.

Монтера посмотрел на нее через плечо и оторвался от того, что привлекло его внимание за окном.

— Без проблем, — с сарказмом проговорил он. — Можем поиграть по правилам, если вы этого хотите.

— В этом кабинете только один запрет, мистер Монтера. Никакого оружия. Пожалуйста, никогда больше не приносите сюда нож. Если ношение оружие не является нарушением условий вашего выхода под залог, то станет, и я не замедлю об этом сообщить кому следует.

Ли сложила руки на столе, в кабинете воцарилась тишина. Ли все еще дрожала всем телом, но начинала думать, что, может, и существует шанс восстановить контроль над ситуацией. Если Ник Монтера сделает так, как попросила она, если он сядет и будет вести себя подобающим образом, она посчитает возможным продолжить собеседование. Если же нет, то вызовет охрану и его вышвырнут отсюда. И Доусону придется подыскивать себе другого эксперта.

— Давайте продолжим, — предложила Ли.

Монтера пошел к ней, остановившись по пути, чтобы что-то подобрать. Ли посмотрела на него настороженно, но с любопытством, когда он остановился перед ее столом.

Он посмотрел на ее записи, потом на нее.

— В какую игру ты играешь? — спросил он.

Ли защитным жестом поднесла руку к горлу.

— О чем вы?

— Это написано в вашем блокноте. — Он указал на желтый блокнот, в котором она делала пометки, когда он пришел.

Она в смятении опустила глаза и увидела вопрос, который не помнила как написала. «В какую игру ты играешь, Монтера?» Она почувствовала, что ее застигли врасплох, и ее реакция последовала незамедлительно, спонтанно. Она поднялась, задыхаясь от холодной ярости.

— Вы собираетесь сесть, мистер Монтера? Или мне прервать беседу?

— Вы уронили вот это. — Он протянул ей автоматический карандаш.

Не веря своим глазам, Ли смотрела на стол. Как она могла его уронить? Она положила его на лист бумаги. Но теперь его на столе не было. Проклятый карандаш находился у него в руке!

— Видимо, да. — Ее пальцы задели его пальцы, когда она выхватила карандаш. — Спасибо.

— Не за что, — отозвался он, не отводя взгляда от карандаша. — У вас руки как лед, доктор. Интересно, почему?

— Негодяй, — прошептала она. — Хватит пытаться запугать меня!

Тогда он мрачно улыбнулся, словно она наконец сказала что-то, чему можно было доверять.

Ли понимала, что сможет обрести почву под ногами, только держась за тот небольшой властный перевес, который ей удалось отстоять. Но он был крупнее ее, настолько крупнее, что жесткое заявление типа «убирайся-с-глаз-долой» только подчеркнуло бы разницу в их весовых категориях. Она ощутила некую смехотворность своего сердитого взгляда, и эта неловкость только усилилась, когда она уловила выражение его лица. Он ни в малейшей степени не испугался разозленной женщины — психотерапевта. Разве что слегка позабавился.

— Я собирался сесть, — сказал он.

— Прошу вас, сделайте это.

Они внимательно посмотрели друг другу в глаза, и Ли ударилась ногой о ножку кресла. Она пыталась попятиться, поняла Ли. Их разделяло меньше фута, но и это расстояние показалось ей слишком маленьким. Ее все еще пронизывал страх, но теперь к нему добавилась злость, и это создавало напряженное, вибрирующее возбуждение, которое, казалось, мешало ей думать.

Она все еще потрясена, должно быть, так.

Чувства Ли предельно обострились. Она даже улавливала оттенки исходящих от него запахов — плотный хлопок его джемпера, хвойный мужской лосьон после бритья. А его глаза… Она только теперь поняла, что они ей напоминают. Они были того невообразимого оттенка голубого, который заставляет подумать о молнии за мгновение до ее вспышки.

— Что такое? — спросил он, изучая ее. — У вас выступила испарина.

Ли снова двинула ногой, но ножка кресла стала непреодолимым барьером. Потребовался бы домкрат, чтобы сдвинуть кресло. Она почувствовала, как металл впивается в лодыжку, причиняя ей сильную боль, но не могла пошевелиться.

Что-то теплое прижалось к ее руке с внутренней стороны запястья. Она не нашла в себе силы поднять взгляд, но поняла, что это он. Он касался ее. Да. Он приложил пальцы к внутренней стороне ее запястья и легонько прижал чувствительный участок.

— У вас бешеный пульс, — сказал Монтера, наклонившись ближе и с любопытством разглядывая ее лицо. В глазах его промелькнула мягкая улыбка. Он посмотрел на ее рот, на влагу на нижней губе, оставленную движением ее розового языка. — Ну как, приятно, да? — спросил он.

Ли никогда так остро не чувствовала близость мужчины. Каждая клеточка ее кожи, каждый поднявшийся волосок на руках жаждали наслаждения. Если бы ощущения обладали звуком, то все ее тело запело бы. «Приятно? — подумала она. Горло у нее пересохло и сжалось, сердце ослабело. — Приятно? Чудесно!»

Глава 4

— Мистер Монтера, я на самом деле считаю, что вам следует… — Голос Ли сел, став низким.

— Я тоже считаю, что мне следует, — согласился он.

Кончиками пальцев она сжала столешницу, когда Монтера посмотрел на нее. Даже вопроса не было — ей следует запретить ему делать что бы он там ни имел в виду, но, судя по всему, она была неспособна с этим справиться. Она была слишком захвачена моментом, чтобы реагировать, но в то же время была полностью околдована тем, что происходило, — и как психиатр, и как женщина. Она не понимала, почему так сильно откликается на его прикосновение, особенно после его выходки с ножом. Как ему удалось буквально за несколько мгновений превратить ее в сгусток оголенных нервных окончаний?

Ее страшно интересовало, как он соблазнял свои модели. Неужели пугал до полусмерти и пользовался их слабостью? Страх иногда вызывает другие виды возбуждения, например сексуальное. И все-таки Ли представления не имела, как он это сделал. Она просто не хотела, чтобы он останавливался. Груди ее потяжелели от чувственных ощущений. Легкая ткань шелкового лифчика натянулась и давила на тело.

Боже, если она, психолог, настолько податлива, насколько же готова отозваться жаждущая, ничего не подозревающая женщина!

— Сядьте, мистер Монтера, — произнесла она, придав своему голосу решимость. — Немедленно.

Он улыбнулся уголком губ, темные волосы упали ему на лоб.

— Мне думалось, доктор, других запретов, кроме как на оружие, нет.

Выражение его лица сказало Ли, что он собирается испытать ее, как никто и никогда не испытывал ее раньше. И его глаза, такие странные и подвижные, теперь подернулись алмазной дымкой. Он демон, решила она. Один из приспешников Сатаны.

— Не надо, — на выдохе прошептала она, когда он наклонился было вперед.

Она откинулась назад, думая, что он попытается сделать что-то уж совсем безумное, например, поцеловать ее. Но еще не восстановив самообладание, она поняла, что он просто согнулся, чтоб сесть на край ее стола.

— Как скажете, доктор, — сказал он. — Попросили меня сесть, я сижу.

— Я имела в виду — на свое место.

— В таком случае…

— Что вы делаете? — Ли не могла поверить своим глазам, когда он наклонился вперед и положил руку на узкое пространство стола между ее рукой и телом. Он как будто хотел ее обнять.

— Заимствую ваш карандаш. Против этого есть запрет?

— Да, — чуть не задохнувшись, ответила она. — Есть. Я только что его установила.

Если до этого ее пульс был бешеным, то теперь он просто зашкаливал. Ее разум вопил, уговаривая что-то предпринять, но, как и раньше, она ничего не сделала, чтобы остановить Монтеру. Она лишь настороженно наблюдала, как он берет карандаш, лежавший у ее руки, затем блокнот и заключает написанный ею вопрос в круг. Это может оказаться просто великолепной возможностью понаблюдать за ним, сказала она себе.

Ей не было видно, что он рисует, но мягкие движения заинтриговали ее. Закончив, он сунул карандаш в нагрудный карман ее пиджака и бросил блокнот на стол. Ли взглянула на рисунок. Вокруг слов «В какую игру ты играешь, Монтера?» он нарисовал свернувшуюся кольцом змею. Первым впечатлением Ли было, что в рисунке заключается угроза, более того — непреодолимое зло, но она подавила желание проанализировать то, что видит. Она изучит этот образ потом.

— Игра — это жизнь, доктор. И мы оба в нее играем.

При звуке его голоса Ли подняла глаза, но не раньше, чем поняла, что нарисованная змея — точная копия браслета на его запястье. Она знала подробности убийства и то, что на шее мертвой женщины был обнаружен синяк — отпечаток змеиной головы. Чего она не понимала, так это почему Монтера стремится, чтобы его ассоциировали с этим символом. Браслет по-прежнему у него на руке, но зачем? Был ли это вызов? Еще один способ пренебречь общественным мнением? Или Ник Монтера — член секретного общества, поклоняющегося злу?

Ли почти не сомневалась, что в порыве страсти он способен убить человека. Большинство людей способны в соответствующих условиях. Но обладал ли он достаточным хладнокровием, чтобы расположить тело жертвы точно в той позе, в которой он ее фотографировал? От этой мысли по спине Ли побежал холодок.

Когда, усевшись, она наконец посмотрела на него, ее раздирали противоречия. Здравый смысл советовал ей немедленно закончить беседу и отказаться от дела. Монтера опасный и непредсказуемый человек, казалось, испытывавший по отношению к ней враждебность, и тем не менее что-то удерживало ее от действий по разумному сценарию. Любопытство, поняла она. Он возбудил в ней сильнейшее любопытство и даже больше. Он побудил ее к действию. Ей захотелось узнать, кто же та золотая девушка, обидевшая его, когда он был еще ребенком. Ей захотелось узнать о женщинах, которых он фотографировал, о змее, которую он носил. Но больше всего ей хотелось узнать, на самом ли деле он убийца.

— Вчера в новостях выступала одна женщина, — сказала Ли, полная решимости возобновить беседу. — Она рассказывала о ваших с ней отношениях. Она призналась, что они вышли за рамки позирования.

Он посмотрел в окно кабинета, на ярком свету черты его лица казались застывшими. Лицо Монтеры при взгляде на него сбоку напоминало ястребиные профили его испанских предков. Смягчали его облик только голубые глаза, осененные густыми темными ресницами.

Ли редко думала о мужчинах с точки зрения красоты, но с ним на это трудно было не обратить внимания. От него исходила угроза, он обладал зловещей грацией, заставлявшей рассматривать его и пытаться понять, что же такого в нем привлекательного.

— Пола Купер не имеет к этому делу никакого отношения, — сказал он.

— Может, и нет. Но она защищала вас. Мне бы хотелось узнать о ней побольше… о вас и о ней.

— Мне нечего сказать.

— Мистер Монтера, надо ли мне напоминать вам, что я работаю на окружного прокурора и что в ваших интересах вам стоит подумать о сотрудничестве?

Он коротко и резко рассмеялся:

— Неужели действительно имеет значение, какое я произвожу впечатление, доктор? Окружному прокурору нужен обвиняемый, и вам заплатили, чтобы вы помогли получить его. Ведь ваша работа состоит в том, чтобы представить меня похожим на убийцу?

— Мне платят за то, чтобы я провела оценку вашей личности. И я намерена сделать это со всей профессиональной бесстрастностью. Именно поэтому я проанализирую ваши рисунки и применю некоторые психологические тесты. Они позволят мне быть объективной… даже если я лично нахожу это трудным.

Теперь он притих, его спортивное пальто распахнулось, правая рука покоилась на затянутом в джинсовую ткань бедре.

— Никакой тест не скажет вам, кто я, доктор. Если хотите меня узнать, вам придется пойти туда, где я обитаю, войти в мой мир. Рискните.

По счастью, она могла не отвечать на его вызов.

— Сейчас вы в моем мире, — возразила Ли. — Так и должно быть. Ни у кого из нас нет свободы, которой мы могли бы желать в данной ситуации, но на это есть причины.

— Причины безопасности? — спросил он. — Вашей безопасности?

— Я работаю здесь, — уклончиво ответила она. — Здесь мои инструменты. Так же как ваши инструменты находятся в вашей студии.

— И какие же инструменты могут вам сказать, что человек способен на преднамеренное убийство? Есть ли инструмент, позволяющий открыть его сердце и заглянуть туда? Есть ли инструмент, проникающий в его мозг?

На это у Ли ответа не было. Она ничего не нашла в себе, кроме отрезвляющего удивления. Он поднял голову, словно ожидая ее слов, его глаза встретились с ее глазами, но она оказалась безоружна. Не существовало тестов, позволяющих заглянуть человеку в сердце. Она откинулась в кресле, сознавая, что он раскрыл, возможно, самый серьезный недостаток ее работы — абстрактную и безличную природу тестов, которые она собиралась ему предложить. Они сведут его личность к числам и процентам, и, что хуже всего, если результаты будут неверно оценены, на лбу его навсегда будет выжжено клеймо.

Монтера поднялся и резко бросил:

— Если бы я убил женщину, зачем бы я объявил об этом всему миру, придав ее телу именно ту позу, в которой я когда-то ее фотографировал?

Еще долго после того, как ушел Ник Монтера, Ли раздумывала над этим вопросом. Ключа для ответа не было, и по какому-то непонятному ощущению она была, пожалуй, рада этому. К своему удивлению, Ли поняла, что предпочитает думать, будто он этого не делал, хотя его агрессивное поведение должно было бы заставить ее думать по-другому. Постепенно она нашла одну причину, которая могла бы дать толчок макиавеллиевским инстинктам социопата. Ник Монтера был фотографом, и цена его работ взлетела до астрономических цифр после того, как ему было предъявлено обвинение в убийстве. Сама природа преступления привлекла к его работам огромное внимание, и он, без сомнения, должен был стать очень богатым человеком по окончании процесса. Истинный социопат не стал бы уклоняться от такого отчаянного номера, особенно если был бы абсолютно уверен, что это сойдет ему с рук.

Зачем бы я объявил об этом всему миру?..

Отличный вопрос.

* * *

— Хорошо, детки, продолжайте работать дальше. Следующий папин класс затаив дыхание ждет своей встречи с мастером.

Бербанкская актерская мастерская взорвалась громким гулом, когда двадцать с лишним студентов всех возрастов, убеждений и цветов кожи зашевелились, убирая свои сценарии и спеша пойти на пробы, в танцевальный класс или какое-то другое место, запланированное на остаток этого утра. Обладатель скрипучего голоса, их седеющий наставник Джил Чемберс, легендарный, игравший на Бродвее актер, был нынешним гуру новейшей в кажущейся бесконечной серии способов актерского перевоплощения, поразивших Голливуд со времен метода Станиславского.

Пола Купер закрыла сценарий, над которым работал класс, сунула бумаги в раскрытую сумку и скривилась, поняв, что придавила камамбер и крекеры, которыми собиралась перекусить вместо ленча.

— Глаз — шлюха, ухо — девственница! — крикнул Джил своим уходившим подопечным. — Пусть эти магнитофоны будут у вас постоянно включены. Поймайте своих матерей, братьев и любовников, когда они естественны, и принесите мне это в виде захватывающих диалогов.

— Глаз — шлюха? Что это значит, Пола?

Пола обернулась на приглушенный голос брюнетки, своей фигуристой соседки по классу, и улыбнулась. Джобет Тернер приехала сюда из глубинки и даже сейчас, спустя три года, не до конца понимала, что такое Голливуд. Пола всегда считала, что в этом и кроется секрет привлекательности ее подруги. Она еще могла удивляться.

— Это означает, что мы всё видели, Джо, — сказала она. — Видели и, вероятно, делали.

— А… понятно.

Джобет поправила лямку своей огромной холщовой сумки, висевшей на плече, и поднялась, готовая последовать за остальными студентами, выходившими из крохотного помещения на первом этаже репертуарного театра.

Несколько минут спустя обе женщины шагали по оживленной улице в ярком мареве. Чего ни одна из них не заметила, пока они шли и болтали, так это неприметного коричневого двухдверного седана, который медленно продвигался за ними и припарковался на первом же свободном месте.

— Разве это не противозаконно? — ни с того ни с сего спросила у Полы Джо.

— Что?

— Записывать людей без их ведома.

— Наверное, — согласилась Пола. — Но я это делаю все время. Это интересно. Дает тебе ощущение власти, особенно над парнями. — Она весело рассмеялась. — Все, что они говорят, может быть использовано против них.

— А! — вскрикнула Джо, поняв смысл слов подруги. — Это когда они, например, дают разные обещания в момент возбуждения?

Пола постучала по ее виску:

— В самую точку.

— Может, выпьем кофе? — спросила Джо. — Мой преподаватель отменил занятие, так что у меня образовалось три часа свободного времени. — Она усиленно пыталась избавиться от своего акцента жительницы Среднего Запада.

— Извини! — Пола вздохнула. — У меня встреча насчет съемок рекламы шампуня на яхте. — Она поправила золотые эполеты на темно-синем кардигане, затем стащила берет такого же цвета, и ее блестящие рыжие волосы упали сверкающим каскадом. — Ну, что скажешь? Хороши?

— Боже, как же тебе повезло! — с завистью протянула Джо. — Роскошные волосы и реклама шампуня.

Запустив обе руки в густые пряди, Пола отвела их от лица.

— Мне повезло? Если бы у меня была твоя фигура, я без труда нашла бы работу.

Обе женщины понимали ценность физических данных в индустрии шоу-бизнеса, помешанного на красоте. У Джобет была большая грудь, и она платила за свое обучение, работая на телевидении и в кино дублером тела. Пола была довольно удачливой моделью фотографов. Но обе они приближались к тридцати годам и уже чувствовали уколы извечного безразличия дельцов от кино к немолодым женщинам.

— Подвезешь меня до машины? — спросила Джо, когда они подошли к покрытому пылью красному «рэббиту» с откидывающимся верхом. — Мне пришлось запарковаться за милю отсюда.

— Хороший предлог, — подмигнув, заявила Пола. — Помоги мне опустить верх.

Опустив тяжелый виниловый верх, они кинули сумки на заднее сиденье и забрались в маленький автомобиль. Солнце светило им в глаза, головы были заняты будущим, и они не заметили, как коричневый седан тихонько влился в уличное движение и последовал за Полой до перекрестка, втиснувшись в полосу левого поворота почти сразу же после нее.

— Эй, это прекрасно, прекрасно… покажи мне свое роскошное тело и как следует потяни-ись. Так, продолжай. Хорошо… потянись для меня, малышка. Выгни спину, ноги вытяни до Китая. Вот та-а-ак, — сказал Ник и раскатисто засмеялся. — Вот так просто прекрасно!

Ник редко работал с цветной пленкой и никогда не делал фотографий, бьющих на эффект роскоши, но сегодня он устоять не смог. Мэрилин, периодически позировавшая ему, пребывала в редком для нее рабочем настроении. Стройная и чувственная, она подвигла его на композицию, невероятно простую, но в то же время позволяющую выявить чистоту линии и цвета, которая была такой же эффектной, как все, что он делал.

Из листа фанеры он вырезал подобие горного ландшафта, подсветил сзади, уложил ее перед ним в томной позе так, чтобы изгибы ее тела контрастировали с резкой линией гор. Проявлением изобретательности стало насыщенное сияние оранжевого заката — свет вольфрамовой лампы на раскрашенном заднике.

Теплый свет блестел на теле Мэрилин, создавая глубокие тени и подчеркивая женскую таинственность. Нагота редко вдохновляла Ника. Этой же модели недоставало тонкости, но сегодня удалось все. Лежавшая на боку Мэрилин была сфинксом, символом невозмутимости и загадочности. А теперь, лежа на спине и потягиваясь, она казалась очаровательной игрушкой.

Ник двигался вокруг нее, очарованный красотой ее стройного тела. Он любил, когда объект поначалу сопротивлялся ему, сдаваясь только тогда, когда он убеждал модель, что она необыкновенная, что она — основа его творческого видения. Остальное получалось само собой. С помощью ласковых уговоров он прорывал оборону, словно любовник, вовлекая в свою работу и ее, заставляя участвовать в воплощении замысла.

И наступал момент, когда она окончательно размякала, подчиняясь происходящему, подчиняясь камере, и это приносило ему огромное удовлетворение. Иногда он задавался вопросом: не это ли в первую очередь привлекало его в эту область — неотразимая власть фотографа над своими объектами, тонкое подчинение, навязываемое камерой?

Сейчас Мэрилин молча смотрела на него, в ее зеленых кошачьих глазах читалось любопытство, и Ник понял, что перестал снимать.

— Повернись, — попросил он ее; его голос упал до шепота. — Медленно, вот так, медленно. Покажи мне свою спину… ну же, покажи мне свою чудную спинку. Хорошо, хорошо, хорошо… еще немного… еще чуть-чуть. Поворачивайся… еще. Снято!

Упав на колени, чтобы снять под другим углом, и повернув объектив, чтобы навести фокус, он быстро делал снимки, ловя ее на вздохе, запечатлевая ее, пока она позирует именно так, как ему нужно, — с выгнутой спиной и крестцом, почти упершимся ему в лицо.

— Боже, — проговорил он, — держи эту позу. Я хочу снять тебя вот так… именно так.

Но Мэрилин уже овладевало беспокойство. По ее грациозной спине пробежала нервная дрожь, а глаза заблестели, когда она заметила что-то постороннее.

Ник быстро сменил скорость затвора, поняв, что времени у него осталось мало.

— Подожди, малышка, — попросил он, заговорив быстрее, когда она перевернулась на живот. — Замри вот так! — взмолился он. У него созрела идея для другого снимка, но было поздно.

Мэрилин уже сидела и щурилась, глядя куда-то вдаль. Она отвлеклась, явно заинтересовавшись вспышкой света в углу студии.

— Замри! — крикнул Ник.

Но его объект потерял интерес к фривольным заботам людей и их взрослым игрушкам. Она кое-что заметила — шерстистое четвероногое существо — и явно собиралась им поужинать. Если сможет его поймать.

Собравшись, как тугая пружина, Мэрилин спрыгнула с сиденья, устроенного Ником специально для нее, метнулась по полу студии, как маленькая дикая кошка из джунглей, и набросилась на мышь, пахнущую кошачьей мятой, которую он купил для нее в магазине для домашних животных, схватила за голову и энергично потрясла красную мягкую игрушку.

Ник засмеялся и положил камеру на алюминиевый треножник. Ему ловко удалось заставить ее подчиниться хотя бы на несколько минут, зная, какая она охотница. Кошку он обнаружил у себя в студии, как-то раз придя туда. Он решил, что гостья забралась через окно, и судя по тому, что кошка позаимствовала его переполненную бельевую корзину, устроив в ней свою постель, похоже было, что она собирается здесь остаться.

Он никогда раньше не видел белых кошек, но скорее всего именно ее урчание — быстрое, задыхающееся и сексуальное, словно у нее была астма, — побудило его назвать ее Мэрилин. Сначала он честно пытался от нее избавиться. Поспрашивал по соседству, дал объявление в газету, но никто не откликнулся. И вот так Ник Монтера стал гордым владельцем белокурой секс-бомбы с астмой в начальной стадии и дурным характером.

Пахучая мышь бежала по сверкающему деревянному полу, а Мэрилин прихлопывала ее лапой. Ник поймал мышь и поднял ее. Кошка сразу изготовилась для прыжка, произведя на Ника впечатление: уши прижаты, глаза отливают бронзой, хвост бешено мечется.

Нападение было неизбежно. И это заставило Ника вспомнить о положении, в котором оказался он сам. Мэрилин жаждала крови. Только вот в кошачьем царстве это убийством не считается. Это называется выживанием сильнейших. Законом джунглей. Но в мире Ника — человеческих джунглях — правят законы цивилизации и «высшего» общества, если судить по доктору Ли Раппапорт. Тут не проходило — ты убьешь или убьют тебя. Когда человека судили за убийство и признавали виновным, то у него забирали либо свободу, либо жизнь. В семнадцать лет у Ника уже отнимали его свободу.

Осталось только одно.

Он почувствовал, как что-то тянет его за запястье, и понял, что Мэрилин зацепила мышь. Она вытащила ее у него из пальцев и теперь каталась по полу, вцепившись в игрушку зубами и когтями.

Ник очнулся и схватил камеру. Неловкими пальцами он стал наводить фокус и каким-то образом нажал на вспышку. 35 миллиметровый «Кэнон» начал неистово вспыхивать, прежде чем он установил параметры на камере. Мэрилин прервала свое роскошное нападение и посмотрела на него с любопытством. «Чем там занят этот парень? — словно хотела спросить она. — Почему бы ему не обзавестись собственной мышкой?»

Ник положил камеру. Даже самый никудышный фотограф знает, когда момент упущен. Он присел на корточки рядом с одной из вольфрамовых ламп, которые использовал для имитации заката. Задник для Мэрилин занимал только угол студии. Все помещение было заставлено разнообразными зеркалами и отражающими поверхностями в форме призм — для будущих съемок, которые ему пришлось отложить из-за обвинения в убийстве.

Он в первый раз держал в руках камеру после той ночи, когда полицейские забрали его и отвезли на допрос. В последнее время, если он не корпел над юридическими книгами, помогая подготовить свое дело, Ник сражался с мучительными головными болями, от которых страдал с самого детства, — обретавшейся по соседству банде не понравились его глаза гринго, за что он получил по голове и был оставлен умирать на улице. Хорошо бы вот так тихо исчезнуть сегодня. Никакой юридической зауми. Никакой помрачающей разум боли.

Он услышал мяуканье и посмотрел вниз.

Мэрилин перестала мучить мышку и гордо шествовала к нему, а из пасти у нее торчала половинка тела игрушки с длинным красным хвостом. Кошка подошла к нему и бросила мышь к его ногам в качестве подношения.

— Следи за своим поведением, — с притворной серьезностью предостерег ее Ник. — Ты можешь прослыть убийцей.

Глава 5

Осталось ли еще в холодильнике мятное мороженое?

Ли подняла взгляд от стола, пораженная этой внезапной мыслью. Она изучала рисунок Ника Монтеры в блокноте, когда ее как ударом молнии пронзило неодолимое желание поесть изысканного мороженого.

Было поздно, два часа ночи на часах на стене ее кабинета. Она не проголодалась, но внезапная потребность была столь настоятельной, что, по-видимому, шла из подсознания. Видно, ей следовало отвлечься от губительного притяжения к рисунку Монтеры. Мятное мороженое было единственной слабостью, которой она поддавалась в эти дни. Обычно Ли уступала своему желанию, чтобы поднять дух, когда неважно себя чувствовала, но в настоящий момент она вряд ли нуждалась в подбадривании. Ее охватило непонятное, сильное и неотвязное чувство.

Ли не могла точно сказать, когда впервые ощутила это возбуждение. Вероятно, еще до того, как заставила себя вылезти из теплой постели, спуститься вниз по темной лестнице и уселась за этот стол. Она не могла уснуть из-за поразительных образов, возникающих перед ней, поэтому решила прекратить сражение с подсознанием.

Она с опаской дотронулась пальцем до рисунка. Змея казалась такой живой, словно могла сойти с лежавшей перед ней страницы. В этом символе, догадалась Ли, заключена огромная энергия. Точно так же, как и в нарисовавшем его человеке. Ли не сомневалась, что Ник Монтера окажется самым интригующим объектом, который она когда-либо анализировала.

Она прикрыла тонкими пальцами рот, подавляя зевок. Ее руки были холодны как лед. Это тоже нервы? Или просто еще один из приступов, какими она страдала в детстве? Она помнила, что иногда они бывали настолько жестокими, что ей приходилось долго сидеть перед обогревателем в своей комнате, чтобы согреться. А сейчас и ноги тоже были ледяными. Она давно сообразила, что, возможно, за этим стояло всего лишь плохое кровообращение, но часто задавалась вопросом: а не является ли это своеобразной реакцией на недостаток эмоционального тепла в ее жизни? Особенно это касалось ее отношений с матерью.

В самых фантастических мечтах в детстве Ли представляла себя пришелицей с другой планеты и боялась, что в ее жилах течет вовсе не горячая красная кровь обитателей Земли. Она сделала ошибку, поделившись своей тревогой с матерью. Кейт дала классический ответ: «А разве я тебе не говорила? Я взяла тебя у ящериц. Веди себя хорошо, а не то отдам назад».

Ли печально улыбнулась и стала массировать руки, надавливая на суставы пальцев и терпя нарастающую боль, пока ее плоть боролась, расставаясь с внутренним холодом. Сейчас она могла смеяться, но тогда ей было четыре года и она была слишком мала, чтобы оценить шутку матери.

Она заставила себя встать из-за стола и походить. Деревянные полы тихо поскрипывали под босыми ногами, ее тень шевелилась перед лампой под зеленым, как в банке, абажуром. Раньше ее кабинет был спальней, но потом она увеличила окна, поставила сиденья у стен и превратила это помещение в солярий. Свет и тепло, наполнявшие комнату в течение дня, побудили ее перенести сюда письменный стол и работать здесь. Но уютная обстановка, которую она так любила при свете дня, ночью казалась несколько зловещей. Слишком много стекла, слишком все на виду.

И темнота. Чересчур много темноты.

Скрестив руки на груди, Ли сунула ладони в тепло подмышек. Надо было надеть толстый, ворсистый халат, но она так торопилась, что сбежала вниз в одной ночной рубашке.

Ее тень появлялась и исчезала в черной глубине оконных проемов, пока она мерила шагами комнату, размышляя, что значит змея для нарисовавшего ее человека. Ее справочники говорили, что эта рептилия была символом древним и примитивным, как и само это существо, и чаще всего ассоциировалась со злом. В райском саду змея стала воплощением Сатаны и инструментом соблазнения Евы.

Но в еще более древних религиях змея была символом обновления. Змея, сбрасывающая кожу и кусающая свой собственный хвост, олицетворяла постоянное возвращение всего на круги своя. Также она означала желание, охватывающее разум и тело, но не под давлением силы, а из стремления подчиниться. «Империализм души» — так один из справочников называл романтическую любовь, утверждая, что влюбленными движет их собственный порыв принести себя в жертву, чтобы доказать свою преданность.

Когда Ли остановилась, на нее повеяло знакомым запахом, словно было открыто окно и в комнату ворвался ветерок. Слабый аромат мяты насытил воздух, удивив ее. Ли обернулась, увидев свое отражение в темном оконном стекле. Позади Ли ярко горела лампа, и сквозь ночную рубашку просвечивали очертания ее тела. Мерцающий свет превращал ее в неземное и в то же время плотское существо — обнаженный ангел, защищенный собственной чистотой. Сияние превратило ее светлые волосы в подобие золотой ауры, и на какой-то миг она позволила себе вспомнить произошедший с ней в детстве случай. Ли почти представила себе, как кто-то стоит по другую сторону темного окна и разглядывает ее.

«Видел ли он то же самое?» — спросила она себя.

В висках у нее застучало, когда она впитала эротический вызов, который, казалось, исходил от ее же призрачного образа. Но тогда она была моложе, была такой юной…

Наконец Ли выбросила тот случай из головы, но не смогла отделаться от захватывающей дух сексуальности, исходившей от ее отражения. Она не уходила. Ли хотелось верить, что это иллюзия, но многие говорили ей, что она желанна. Доусон повторял это много раз, но она никогда не чувствовала себя желанной. Подростком она выглядела королевой школы, но ей всегда недоставало уверенности в себе. Она всегда считала, что причиной тому — ее сверхвластная мать, но возможно, один молодой человек в тот странный день нанес ей более глубокий удар, чем она сознавала…

Она продолжала смотреть на окна, загипнотизированная контрастом тьмы и света. Постепенно ее взгляд прошел сквозь сияющую фигуру в глубь январской ночи, лишенной призраков. Мысли крутились в ее голове, как сорванные ветром листья, как небольшой вихрь, который начал выстраиваться в узор. Ее мозг, похоже, всегда работал подобным образом, когда какая-то идея начинала приобретать очертания. Осознание, рождающееся из хаоса. Но сейчас это было скорее озарение, а не план действий, и оно не имело никакого отношения к Ли Раппапорт и к ее мыслям о собственной привлекательности. Оно имело отношение к Нику Монтере.

Для Ли браслет-змея оказался непреодолимо сексуальным, но возможно, для него он имел другое значение, более глубокое…

Ее отражение растворилось в потоке белого огня, когда она повернулась. На столе стоял телефон, отвечающий последнему слову техники. Ли направилась к нему, зная, что не сможет дождаться утра, чтобы дать делу ход. Если она не позаботится об этом сейчас, то не сможет уснуть. Она редко пользовалась микрофоном, но сейчас автоматически нажала нужную кнопку, а затем другую — на компьютеризированной панели, которая и набрала автоответчик в ее офисе. После двух звонков она услышала записанный голос своей помощницы.

— Нэнси… — Пальцы Ли выбивали стремительную дробь на пластмассовом корпусе телефона. — Если ты еще не назначила новую встречу с Ником Монтерой, сделай это, пожалуйста. Я бы хотела снова встретиться с ним в офисе как можно скорее. Спасибо. До завтра.

Она нажала на рычаг отбоя, затем перевернула блокнот рисунком вниз и пошла искать мятное мороженое.

В комнате для переговоров вот-вот готова была взорваться бомба. Совещание Доусона Рида по выработке стратегии только что застопорилось. Одна половина его прокурорской команды, состоявшей из шести человек, сердито поглядывала на другую с намерением затеять смертоубийство за столом переговоров с гладкой ореховой столешницей. Другая половина нервозно теребила автоматические карандаши, одежду или что там оказалось под рукой, словно дожидаясь детонации.

Казалось, даже отопительная система помещения вот-вот взорвется. Непрерывное шипение, доносившееся из вентиляционных отверстий в стене, напоминало звук, с каким пар вырывается из распираемой давлением пароварки.

Доусон встал из-за стола и подошел к охладителю воды. Вытащил из держателя бумажную чашечку, наполнил ее и одним глотком выпил тепловатую воду, затем наполнил чашечку снова. Жажда его не мучила, и он терпеть не мог эти тонкие сосуды. Доусон едва сдерживался, чтобы не скомкать чашечку, но ему хотелось установить какую-то дистанцию между собой и своей пришедшей в боевую готовность командой. Взглянуть на нее как бы со стороны.

Междоусобная война ничуть его не огорчала. Напротив. Она давала ему возможность понаблюдать за некоторыми из новеньких в условиях обстрела и увидеть, как они справятся с конфликтом. Он редко поручал молодежи громкие дела, но этот случай был уникальным и требовал от него большей гибкости. Поэтому он все утро терпеливо наблюдал их игру, дожидаясь, кто пробьется на вершину. В данном случае это была она. Его команда об этом еще не знала, но он уже решил, что хочет, чтобы это дело вела женщина. Вопрос состоял в том, которая из них.

Он набрал в рот воды, проглотил ее с гримасой отвращения и вернулся к столу.

— Защита, вероятно, потребует смены судебного округа на предварительных слушаниях, — сказал он, сминая чашку и швыряя ее в переполненную мусорную корзинку. — Они скажут, что Монтера не может ожидать справедливого суда в Лос-Анджелесе. Это слишком очевидно. Ваше мнение? — спросил он, желая увидеть, кто заглотнет наживку.

Первым подскочил Мейнард Кейес, напористый молодой адвокат, только что окончивший Йельскую школу права.

— Они правы, — сказал он. — Монтера стал культовой фигурой. Дело настолько очевидно, что ему нигде не гарантирован справедливый суд, он может спокойно остаться и здесь.

Доусон не обратил внимания на фырканье других членов группы.

— Что, если защита предложит сделку? Мы готовы к соглашению о признании вины обвиняемым?

Он адресовал вопрос Кларе Санчес, высокой красивой девушке, питающей слабость к красным блейзерам и проработавшей в его конторе чуть больше года. Она еще не проявила достаточно смекалки в зале суда, чтобы полностью удовлетворить Доусона, но ему нравилась ее уверенность в себе. Ноги у нее тоже были неплохи.

— Почему нет? — холодно ответила она. — Убийство первой степени требует злого умысла и преднамеренности. Даже если Дженифер Тейрин сильно разозлила Монтеру, когда давала против него свидетельские показания, это было двадцать лет назад. Как вы докажете, что кто-то мог таить злобу столь долго?

Зашуршали бумаги, и задвигались стулья, ясно указывая на несогласие, но первым заговорил Мейнард Кейес.

— Нам не надо этого доказывать, — возразил он. — Достаточно показать такую возможность. Монтера не сидел в засаде двадцать лет. Она снова появилась в его жизни, растравила старые раны и предоставила ему прекрасную возможность поквитаться с ней.

Низкое шипение сотрясло обогреватель.

Клара скрестила длинные ноги и откинулась на спинку стула.

— Вы полагаете, что до этого он не держал на нее зла? Не пойдет, Мейнард. Кроме того, зачем ставить наше дело под угрозу, забирая слишком высоко? Убийство по неосторожности или даже убийство второй степени — это пара пустяков, но какое жюри отправит тридцатисемилетнего рецидивиста на смерть?

— Он уже отсидел за убийство по неосторожности!

Мейнард начал горячиться, и Доусон разделял его чувства. Аргументы Санчес были разумны, однако ее слова могли быть истолкованы и как сочувствие Монтере. Слишком плохо, подумал Доусон, представляя себе сценарий, по которому эта пылкая молодая женщина латиноамериканского происхождения, взвинченная этим преступлением против всех женщин, добивается торжества справедливости, даже если это будет означать осуждение одного из незадачливых представителей ее собственной нации, даже если это будет означать газовую камеру.

Она была бы великолепна, но, к сожалению, не выказала достаточно ярости. Доусон уже не в первый раз ставил для себя под вопрос ее жесткость. По его мнению, результативный обвинитель должен обладать этаким не знающим жалости тщеславием не для того, чтобы продвинуться по служебной лестнице, но для того, чтобы выиграть дело, а это, в конце концов, одно и то же. Обвинитель должен жаждать крови, но Доусон не находил достаточных признаков кровожадности в Кларе Санчес.

Он утешил себя тем, что в его команде она будет чертовски хорошей движущей силой. Надо признать, что это было символическое предоставление равных прав в его худшем виде, но он был готов к упрекам в политической некорректности, если это могло помочь выиграть дело. А ему надо было выиграть. Шел год выборов, и хороший процесс был жизненно необходим, если Доусон хотел избежать первичных выборов на альтернативной основе. Но что еще важнее, выигранное дело застраховало бы его от скелета в шкафу, находящегося там уже двадцать один год, скелета, который легко можно найти, если Доусон не будет предельно осторожным. Он был вовлечен в закулисную борьбу во время первого суда над Ником Монтерой, хотя почти никто не знал об этом. И он намеревался оставить всех в неведении.

— Может, Клара — поклонница Ника Монтеры? — предположила одна из женщин-заместительниц.

В комнате послышались смешки.

Санчес покраснела.

— Лично я нахожу его работы оскорбительными. Его модели кажутся жертвами — Спящими красавицами и Золушками, — дожидающимися освобождения. А эта фотография, где мужчина держит руки на горле женщины, как она называется? «Приходи в полночь»? Трудно определить, поцелуй это или какая-то извращенная сексуальность. Одной этой работы достаточно, чтобы признать его виновным.

Голос Доусона прервал ее гневную тираду:

— Признать его виновным, мисс Санчес? Ника Монтеру видели входившим в дом жертвы в тот вечер, когда она погибла, у нас есть его отпечатки, у нас есть образцы волос и кожи, а у него нет чертова алиби. Мне мало признать этого мерзавца виновным. Я хочу пригвоздить его к кресту. Я рассчитываю на смертный приговор, не меньше. Вопросы есть?

Клара Санчес, казалось, испугалась, затем она вздохнула и покачала головой. Вопросов нет. Никаких.

Доусон искривил губы в улыбке. Если она не почувствовала жажды крови, то по крайней мере стала податливой. Это начало. К тому времени как он с ней закончит, она бросится на Монтеру с острым ножом.

* * *

— Черт возьми! Что са гаткую мусику ты слушаешь? И почему ты голый?

Ник Монтера вышел из задумчивости и поднял глаза на свою домработницу, которая стояла в проеме арки в мавританском стиле, ведущей на кухню, и с ужасом на него смотрела. Она застала его, когда он грезил днем, прислонившись к выложенной плиткой кухонной стойке, в одних трусах, с полотенцем на шее. Голым он не был, но для Марии Эстелы Инконсолаты Торрес трусы от Кляйна были настолько облегающими, что ее это шокировало.

Ник не удивился. Эстела, как она предпочитала, чтобы ее называли, была беженкой из Центральной Америки, и ее переполняла радость оттого, что последние несколько лет она жила в свободной стране. Эстела не понимала ни цинизма Ника, ни его увлеченности противоположным полом. Она истово придерживалась веры своих отцов, верила в сглаз и важность присутствия настоящего перца чили в соусе кирпично-красного цвета, который всегда готовила. Неудивительно, что она не одобряла почти все, что делал Ник Монтера, и уже несколько лет.

— Женщины, женщины, всегда эти женщины! — сетовала она, глядя на его работы. — Почему ты не фотографируешь природу?

— Женщины и есть природа, — объяснял он.

Но она не смягчалась. Они никогда не обсуждали выдвинутые против него обвинения в убийстве, но он не удивился бы, узнав, что в глубине своего глубоко верующего сердца она убеждена, будто он разделался с несколькими из своих бывших моделей с первобытной жесткостью. И тем не менее неделю за неделей Эстела приходила, неизменная, как восход солнца, чтобы прибрать у него. От ее соуса глаза лезли на лоб, и она была его добрым гением. Но он не хотел бы увидеть ее в жюри присяжных на своем суде.

Кухня и столовая в его студии представляли собой одно открытое, просторное помещение, украшенное несколькими большими веерными пальмами и геранью с яркими красными цветами, мексиканской керамикой и испанскими сундуками с затейливой резьбой. В плетеной тростниковой мебели явно просматривалось мавританское и португальское влияние. Ник любил музыку, и в примыкающей к столовой-кухне гостиной, или зале, как называла это помещение Эстела, современная стереосистема извергала симфонию Дворжака «Из Нового Света» достаточно громко, чтобы сравниться с агрессивными рекламными роликами. Ник хотел, чтобы звук окружал его со всех сторон.

Эстела зажала уши, подошла к механизму и стала рассматривать кнопки и переключатели с таким видом, словно имела дело с дьяволом.

— Матерь Божья, — пробормотала она по-испански, найдя нужную кнопку и яростно на нее нажимая. Музыка оборвалась, и в студии воцарилась зловещая тишина, не считая удовлетворенного фырканья Эстелы. — И что это са мусика? — с подозрением спросила она, повернувшись к Нику. — Я думать, ты любишь джаз.

— Люблю, — подтвердил он. — Но у меня было настроение послушать что-то другое.

Это была правда, за исключением одного. Когда Ник включил систему, он точно знал, что хотел услышать, и стал это искать. Он даже знал почему.

Эстела, казалось, пришла в недоумение от его меланхоличного настроения.

— Так… ты хочешь стоять вот так? — Она схватила со своего лотка для рабочего инвентаря метелку из перьев для сметания пыли и уперла руки в пышные бока. — И как я буду убирать, когда ты в таком виде? Когда твоя волосатая задница торчит наружу!

Ник оглядел себя, ища подтверждения ее словам. Он увидел волосатые икры и бедра, его живот и грудь были тоже щедро снабжены темной растительностью, но задница у него не торчала, а если даже и так, то, насколько он помнил, никаких волос на ней не было.

Эстела не ответила на его ухмылку.

— Ладно, только ради вас, сеньора, — проговорил он. — Только ради вас я удалю свою волосатую задницу с ваших глаз.

— Хорошо! — пропыхтела она. — Очень хорошо. И куда ты пойдешь?

— Я собираюсь запереться в темной комнате и погоревать там какое-то время, а потом, может, напечатаю несколько фотографий.

Она закатила темные выразительные глаза:

— Аи, фотографии женщин, бьюсь об заклад!

— Совершенно верно.

Ник уже был на полпути из кухни, но успел сдернуть полотенце с шеи и швырнуть его на один из плетеных стульев у бара. Самое меньшее, что он мог сделать, — это позволить Эстеле обозреть свою задницу во всей ее девственной чистоте.

Ее выстраданный стон заставил его улыбнуться. Инконсолата — «безутешная». Правильно ее назвали.

В вестибюле своего дома-студии он устроил небольшой демонстрационный зал с белыми стенами, мебелью красного дерева и куполообразным стеклянным потолком. Далее простиралось рабочее помещение — изобиловавшая закутками комната была уставлена сложным фотооборудованием, которое он использовал, работая в основном над рекламой, тут же находились два помещения для переодевания, темная комната, внутренний дворик с естественным освещением и сад-терраса для съемок на улице.

Его работы были представлены в галереях, но он понял, что для бизнеса ему не помешает место в рабочей студии, где клиенты смогут увидеть его снимки. Не то чтобы в настоящий момент у дверей собралась очередь, но он слышал, что галереи бойко распродавали его фотографии с тех пор, как разнеслась новость об убийстве. Ничто так не оживляет интерес, как скандал. Только одно превосходило скандал — смерть автора. Это гарантировало немедленную славу.

Даже для Дженифер…

Ник мгновение помедлил, рассматривая то место на стене, где висела ее фотография. Детективы из отдела по расследованию убийств конфисковали ее, но Нику не нужна была фотография, чтобы оживить в памяти образ этой женщины. Красавица Дженифер, безумно, отчаянно несчастная Дженифер. Ее безжизненные глаза смотрели с экранов телевизоров и с первых страниц главных газет на протяжении дней, недель. Она всегда говорила, что когда нибудь мир встанет и признает ее. Теперь он вставал.

Ник пожалел, что не захватил полотенце. В студии стоял ледяной холод, а шея у него была влажной от пота. Эстела любила выключать обогреватель, когда работала, и он сам старался поддерживать в этом помещении прохладу, если только ему не предстояла работа с моделью. Гусиная кожа казалась извинительной, когда ты вырос в покосившейся хибаре в Восточном Лос-Анджелесе, с разбитыми окнами вместо кондиционера. По счастью, в одной из комнат для переодевания он держал хлопчатобумажный спортивный костюм на тот случай, если между сеансами фотосъемок удастся втиснуть тренировку.

Брюки и обрезанная черная футболка висели на крючке за дверью этой комнаты. «Si esta vibora te pica, no hay remedio en la botica». Натягивая мягкую хлопчатобумажную ткань, Ник повторил инструкцию на футболке. Она предостерегала от неосторожного обращения с огнем, но он предпочитал дословный перевод: «Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь».

С тех пор как в средствах массовой информации разразилась эта буря, он редко позволял себе думать о Дженифер. Существовала граница между страстью и одержимостью, и Дженифер неоднократно ее переходила. Если Ник и сожалел о ее смерти, то в основном потому, что стал ее причиной. Жизнь моделей не так легка, как кажется, все они отравлены ядом самолюбования, но Дженифер — особый случай. Она была одержима идеей пострадать за любовь, может, даже умереть ради нее. Она искала статуса жертвы, стремилась к нему. Она была и святой, и блудницей, идеальной и безнадежно испорченной, и в конце концов она заставила его презирать ее. Боже, он, конечно же, сожалел о ее смерти… но он не собирался отправляться из-за этого в газовую камеру.

В темной комнате было темно, как в исповедальне.

Ник закрыл за собой дверь, и чернильная тьма озарилась пунцовым светом, когда он включил красную лампу. Несколько минут спустя он уже смотрел, как материализуется в проявочном растворе лицо его последнего объекта. Женщина, обретавшая у него на глазах очертания, резко отличалась от Дженифер. Физически она была очень на нее похожа — обе были стройными, среднего роста, — но цвет волос у них был разный. Медовые волосы этой женщины были забраны в хвост, в ушах висели тонкие золотые серьги в виде колец. Хотя она была миловидной, внимание привлекал ее задумчивый профиль.

Она несла на себе хрупкий отпечаток эмоционального ущерба, а он находил это неотразимым в женщинах. Еще она была одинока. Это было ясно по тому, как она бросила свой велосипед, чтобы посмотреть в витрину расположенного на побережье зоомагазина. За стеклом резвились котята, но один из них — серо-белый, с большими глазами — сидел в стороне от остальных и казался одиноким и испуганным. Женщина на мгновение прислонилась лбом к стеклу, сочувствуя ему всей душой. Маленький неудачник покорил ее сердце, понял Ник, и, без сомнения, однажды разобьет его.

Он занялся следующим снимком — женщина уезжала на велосипеде прочь от магазина, одна, без котенка…

Когда он закончил, в темной комнате висела и сушилась дюжина снимков. Обычно он пользовался глянцевателем, но все же больше любил старомодные методы домашней темной комнаты, когда он проявлял пленку, отснятую по личным мотивам. Это напоминало ему о том волшебстве, которое он ощущал ребенком, когда смотрел на пойманные им на пленку мгновения жизни. Удары сердца — так он называл их тогда. На последней фотографии женщина стояла на длинном пирсе, вглядываясь в горизонт, рожок с мороженым таял в ее руке. Он поймал один удар сердца. Ее сердца.

Когда Ник вышел из темной комнаты и вернулся на кухню, там царили сладковато-едкие ароматы чили и лука. Огромный чугунный котел булькал на самой большой конфорке газовой плиты. Ник приподнял крышку и с наслаждением вдохнул запах. Эстела решила побаловать его одним из своих знаменитых рагу по-сальвадорски. Как видно, его голая задница показалась ей несколько костлявой.

Он глянул через плечо, чтобы убедиться, что его не застигнут на месте преступления, окунул палец в горячую густую смесь и облизал. Матерь Божья! Он сделает предложение этой женщине в ту же минуту, как она вернется на кухню. Пряное кушанье воспламенило язык, а желудок принялся усиленно вырабатывать соки. Он слышал где-то рядом сердитое гудение пылесоса, но к счастью для христианских добродетелей Эстелы, самой ее поблизости не было. По всей видимости, она отправилась освобождать другие помещения студии от его мрачного присутствия.

Мигающий красный огонек на телефоне с автоответчиком сообщил ему, что кто-то звонил, пока он был в темной комнате. Эстела не слышала звонка из-за шума пылесоса или просто не захотела ответить, как часто бывало. Она никогда не одобряла его «женщин».

Короткий горловой крик привлек внимание Ника.

Мэрилин вспрыгнула на стойку и потерлась о Ника, пока он перематывал пленку. Он рассеянно почесал кошку, но она настойчиво прижималась к его ладони, требуя к себе полного внимания.

Первое сообщение поступило от задыхающейся особы:

— Мистер Монтера? Это Нэнси из офиса доктора Раппапорт. Доктор снова хотела бы с вами встретиться. Не могли бы вы как можно скорее перезвонить в ее офис?

Ник оставил Мэрилин, чтобы еще раз прослушать это сообщение, и теперь кошка громко выражала неудовольствие. Он ждал этого звонка. Он знал, что большинство обвиняемых в убийстве неохотно соглашаются на встречи с экспертом стороны обвинения, особенно с таким, который способен проникнуть в их психику и выпустить на свет их демонов. Однако он хотел видеться с доктором Раппапорт столько, сколько возможно. Его не заботила батарея ее тестов и необыкновенная диагностическая техника, потому что он знал, что в конце концов убедит ее в своей невиновности, что бы ни показали тесты. Все, что ему было нужно, — это время и возможность. Ему всегда требовалось только это.

Мэрилин снова издала сексуальный горловой звук и уперлась головой в изгиб его плеча, потом выгнулась, прижавшись к его груди, и наконец повернулась так, что хвост ее прошелся по его лицу. Ник улыбнулся, подхватил извивающуюся кошку на руки и держал ее нежно, но крепко, зарываясь пальцами в густую белую шерсть ее загривка.

— Распутница, — тихо пробормотал он.

И так как она откликнулась на его ласки, он погладил ее бархатные ушки и почесал под подбородком кончиками пальцев.

Мэрилин была в хорошем расположении духа — большая редкость.

«Теперь ты моя, — подумал Ник и тихо засмеялся. — Моя целиком».

Он всегда завидовал животным, которые отдаются удовольствиям, не боясь показаться слабыми. Где-то на эволюционной лестнице люди утратили эту способность, но взгляд вошедшей в транс Мэрилин подтверждал его эротическое главенство. Она принадлежала ему, готовая подчиниться его желаниям, покорная рабыня наслаждений, которые он ей подарит. Ник почувствовал, что по спине у него пробежала точно такая же волна удовольствия. Очевидно, он не утратил своей характерной черты. Была еще одна особа женского пола, загипнотизированная чувственностью змеи… беспомощная перед лицом кольцевого заклинания этой рептилии.

Он по опыту знал, что женщины всегда откликаются на правильно подобранную стимуляцию. Нужно только немного терпения, чтобы отыскать, что заводит их. Слишком часто мужчины считают, что их жены и возлюбленные чувствуют то же, что они, и разделяют их потребности. Они не дают себе труда найти то, чего ей не хватает, о чем она мечтает, чего боится.

Ник угадывал, чего им не хватает. Он понимал, чего они боятся.

Он уже давно понял, что женщины рождены отдавать. Они контролируют свой мир с помощью актов выкармливания и поддержки. Их пугал пассивный акт принятия, впускания в себя. Они понимали, насколько рискованно открыть себя для удовольствий, довериться мужчине. Открыв мужчине себя, они теряли все. Но если ты убеждал их, что в твоих руках они в безопасности, что ты хочешь только того, что потерял сам — способности чувствовать, смеяться, плакать, — они сразу ободрялись. И как только женщина приучалась испытывать таким образом удовольствие с мужчиной — и сексуальное, и эмоциональное, — она попадала на крючок. Она просто хотела еще, еще и еще.

Он отнял руку от горла Мэрилин и смотрел, как широко раскрылись ее глаза, услышал низкий, утробный, жаждущий вопль. Ли Раппапорт нечего было бояться… нечего, кроме себя самой. Он знал, что ей нравилось. Он знал, чего ей не хватает.

Глава 6

Обычно, когда Ли хотела узнать о сексуальной жизни клиента, она просто задавала вопросы. Но почему-то сегодня это казалось немыслимым. Ник Монтера был широко известен как «сексуальный волшебник», но если она вынудит его оправдываться, он, вероятно, сочтет нужным защищать эту легенду или отрицать ее. В любом случае правды она не узнает…

Деликатное покашливание вернуло ее к действительности и заставило вздрогнуть. Ли резко убрала ладонь от лица, осознав, что теребила маленькое золотое колечко, украшавшее ее ухо. Она поглаживала сережку, когда нервничала или задумывалась. Это действовало на нее успокаивающе.

— Что у нас сегодня, док? — тихо спросил Монтера. — Мне предстоит разглядывать большие и противные чернильные пятна? Или вы обреете мне голову и прикрепите электроды? Я принес палку — держать во рту, чтобы не откусить язык.

Ли заметила мрачную, но ослепительную улыбку своего клиента и его великолепную нескладность — только так она могла описать манеру Ника Монтеры устраивать свое длинное тело на стуле в ее кабинете. Одну руку он забросил за спинку, а другой рассеянно теребил пальто. Его вытянутые вперед ноги слегка разошлись в довольно провокационной манере, в зависимости от местоположения наблюдателя.

Местоположение Ли великолепно для этого подходило.

Возможно, он этого и хотел.

Она заставила свой взгляд подняться повыше. Теперь его улыбка, отметила она, являла собой шедевр хрупкости. Ли улыбнулась бы в ответ, если б не его глаза. Они, казалось, в этой шутке не участвовали. Они были такой же ледяной синевы, что и его кашемировый джемпер с V-образным вырезом.

Густые черные волосы. Длиннющие ноги. И дьявольская ухмылка. Он был фантастически сексуальным подозреваемым в убийстве. И почти забывался тот факт, что он склонен был носить при себе оружие.

— Вы не являетесь кандидатом на шоковую терапию, — сообщила ему Ли. — Вы слишком дерзкий.

— Дерзкий… хорошее слово. Я бы предпочел… красивый, высокомерный, сногсшибательный.

— Знаю. — Она придвинула к себе блокнот и взяла карандаш. — Если мы покончили со сбором предварительной информации — а я искренне надеюсь, что это так, — почему бы вам не рассказать мне о себе?

Откинув голову, он рассматривал ее из-под ресниц, оказавшихся почти такими же черными и густыми, как у нее.

— Хорошо, есть одна страшная тайна, доктор. Я фотограф и должен разбираться в цвете. Серый — не ваш цвет.

Ли тронула рукав своего сизо-серого кардигана, который надела с такой же шелковой блузкой и свободными брюками. Она никогда не считала себя рабыней моды, но именно в это утро она вдумчиво подбирала цвета наряда, включая замшевые туфельки с перепонкой, обычно никогда не заботясь о своем внешнем виде до такой степени.

— А что не так? — спросила она.

— Вам нужен цвет поярче. Голубой подошел бы больше. Он по контрасту выявил бы цвет вашего лица и поймал бы блики ваших глаз.

— Поймал блики глаз?

Ли чувствовала давление на чувствительную точку рядом с переносицей, на которую слишком сильно нажимали ее очки в роговой оправе. Прикосновением указательного пальца она их поправила. Очки были нужны Ли только для чтения, но она забыла их снять.

— Источники света, отражающиеся в глазах объекта, — продолжал он. — Фотографы, умеющие рассмотреть красоту своих объектов, сосредоточены на них. Разумеется, было бы лучше, если б я мог видеть ваши глаза, — добавил он.

Она поглубже уселась в кресле, сложила на груди руки и одарила его уничтожающим взглядом.

— Мистер Монтера, когда мне понадобится консультация по части гардероба, я отправлюсь в «Нордстром», благодарю.

— И там несколько неудовлетворенных продавщиц оденут вас в пиджаки и брюки мужского покроя. Вы этого хотите? Походить на мужчину?

— Чего я хочу, так это чтобы вы покончили с ментальной мастурбацией и ответили на мой вопрос!

Он слегка откачнулся назад, словно необыкновенно наслаждаясь их небольшим разногласием.

— Не получается, док.

— Что не получается?

— Это жесткое заявление. Вы слишком стараетесь, а вам это все равно не идет. Ваша сила в мягкости. Вы — женщина.

То, как поплыл при последних словах его голос, вызвало у Ли желание смотреть в любую сторону, только не на него. Внутри ее что-то свернулось и развернулось, словно приливное течение. Она уже потянулась, чтобы снять очки, но вовремя опомнилась. Минутку. Минутку! Она не станет из за него менять свое поведение. И это не имеет отношения к ее полу. Она профессионал и намерена вести себя соответственно.

«Что ж, попробуем еще раз, — подумала она. — Если он не ответит на этот чертов вопрос сразу, я немедленно прекращу беседу и отправлю его собирать вещи».

— Как вы занялись фотографией? — спросила она.

Он мгновение смотрел на нее, словно свыкаясь с мыслью, что не сможет взять это столкновение под свой контроль. Вероятно, это ощущение оказалось для него внове, подумала Ли. Он не был клиентом, поэтому сопереживание не являлось целью беседы, но ей было интересно, смогла бы она достичь с ним согласия, если бы цель была такой. Несмотря на свою небрежность, он был очень властным человеком. А она была слишком настороже, чтобы уступить свои позиции.

— Причиной стала женщина, — отозвался он.

— Прошу прощения?

— Это случилось из-за женщины.

Ли почему-то не удивилась. В голове у нее возник образ красивой женщины, сидящей на подоконнике. На ней не было ничего, кроме мужского пальто, которое она небрежно запахнула на груди, но выставила перед камерой длинные обнаженные ноги. Она как будто куда-то вглядывалась, если бы ее глаза не были завязаны поясом от пальто, а шея не изогнута под изысканным, почти болезненным углом. Это была фотография Дженифер Тейрин, живой и мертвой.

— Это была женщина, которую вы захотели сфотографировать? — спросила Ли.

— Напротив. Она хотела, чтобы я фотографировал.

— Ваша мать?

Ник Монтера замер, словно ему нанесли удар. Даже прекратил поглаживать спинку стула. Но он тут же рассмеялся, отгоняя наваждение.

— Нет, — сказал он, — моя учительница, в четвертом классе. Она подала заявку на грант в Художественный совет. Нас обеспечили фотокамерами, местный фотограф коротко объяснил нам, как ими пользоваться, а затем почтенная миссис Трини Мальдонадо выпустила нас — тридцать десятилеток, — вооруженных и очень опасных.

— Что вы снимали?

— Лачуги, на заднем дворе которых сушилось белье и перед которыми высились груды мусора. Шелудивых собак, спящих рядом с пьяными, чтобы было потеплее, и наркоманов, умерших в переулках. Я никогда не осознавал, какое уродство окружало меня, пока не взглянул на него сквозь видоискатель. В Сан-Рамоне не было ничего хорошего — совсем никакой красоты, — и даже красная и розовая герань, которую пыталась выращивать в нашем бетонном дворике моя мать, была покрыта черной сажей.

— И что вы чувствовали?

Он посмотрел на нее так, словно в жизни не встречал никого глупее.

— Как вы думаете, что я мог чувствовать? Я презирал это место. Отец пил. Мать плакала. Типичная сцена для баррио, за исключением того, что Фейт Монтера была англо-американкой. Моя мать так никогда и не вписалась в эту жизнь. Я тоже — ее сын-полукровка.

— Это уродство стало стимулом, заставившим вас выбраться из баррио?

И снова этот взгляд. Ты что, действительно дура, женщина?

Он выпрямился на стуле, потом подался вперед, разглядывая ее, будто установить контакт с таким бесконечно наивным человеком стало для него своеобразным вызовом.

— Никому не нужен стимул, чтобы захотеть выбраться оттуда. Я не мог выбраться. Мне было десять лет.

— Что вы сделали?

— То же, что и все. Я болтался там, ожидая какого нибудь случая. В конце концов я сблизился кое с кем из других отверженных, скорее ради защиты, чем из за дружбы. Никому мы были не нужны, поэтому создали свою банду, «Буревестники». Нашим символом стала змея с перьями, один из ацтекских богов.

— Вы забросили фотографию?

— На время. Но потом я нашел объект для съемок, который не мог уничтожить даже баррио.

"Женщины", — подумала она.

— Свет, — сказал он. Он глянул в окно, где в отдалении сияло полуденное марево. — Я открыл для себя свет. Свет солнца, свет лампы, пламя костра. Я поймал свет в глазах беззубого старика и лунный свет, отражающийся от проржавевшего хромированного бампера брошенного автомобиля на Серано-стрит. Я сфотографировал капли воды после ливня, в которых играло солнце.

Его голос смягчился, но что-то прорывалось наружу, что-то очень острое. Почему ей показалось, что это страсть? Или тоска? Потребность в чем-то. Внезапно Ли напряглась, чтобы не пропустить ни одного слова.

— Я бы хотела посмотреть какие-нибудь из тех фотографий, — услышала она свой голос.

Но ее замечание не смогло пробиться сквозь его воспоминания.

— В комнате моей матери была лампа, — продолжал он. — С белым абажуром, отделанным рюшем. Он был порван, а края рюша пожелтели. Я думаю, эта лампа была с ней с самого ее детства. Раз или два я застал ее, когда она нежилась в свете этой лампы, о чем-то мечтая. Тогда она была такой красивой…

Если вы хотите что-то узнать о мужчине, спросите о его матери.

Ли научилась этому не в колледже. Это была одна из поговорок ее матери. Кейт Раппапорт была неглупой женщиной.

Она с удивлением подняла глаза, поняв: что-то изменилось. Монтера стоял у единственного в комнате окна, но она не слышала, как он поднялся. Она заставила себя оставаться на месте и наблюдать за ним из безопасного убежища за своим столом. Он расстроился? Или открыл ей больше, чем хотел? Все ее профессиональные инстинкты были начеку, предостерегая от личного любопытства. Он раскрылся добровольно, и если она станет задавать слишком много вопросов, он может опять закрыться.

— Я не фотографировал только один вид света. — Он колебался, в его тоне звучали нотки исповеди.

— Какой же?

— Утренний свет, — после долгой паузы ответил он. — Восход солнца. Смешно, да? Я даже не мог посмотреть на восход без чувства… не знаю, как его назвать… без боли в сердце, наверное. Что-то было в этом мягком розовом сиянии, в том, как оно обещало, что все будет хорошо. Может, даже лучше, чем хорошо, — совершенно, как в мечтах.

— Мечтать нужно. Детям это нужно…

Он покачал головой:

— В Сан-Рамоне мечты не сбывались. Ночные кошмары — может быть. Рассвет означал новый день пресмыкания перед «мужчиной» и выпрашивания денег на карманные расходы. Мы развлекались, наблюдая, как в переулках колются наркоманы. Если нам хотелось ощущений поострее, мы осмеливались выходить на улицы и увертывались от пуль бандитов. Я бодрствовал всю ночь, чтобы целый день спать, поэтому мне никогда не приходилось видеть, как всходит солнце.

Хотя Ли едва различила, как поднялись его плечи, она поняла, что он вздохнул, и ощутила боль.

— А как же школа? — спросила она. — Вам же надо было подниматься, чтобы идти в школу?

Ей хотелось, чтобы беседа не прерывалась. Она даже повторила вопрос, но он не ответил.

Поддавшись мощному импульсу, она поднялась. Сняла очки и положила их на стол, затем подошла к нему. Он стоял к ней спиной, и его неподвижность слегка напугала ее. Или, может, ее встревожили его крепкие шея и плечи. Рост у нее был пять футов четыре дюйма. Он же был выше шести футов, а его вес, должно быть, превышал ее вес раза в два. Он представлял бы угрозу даже для психиатра-мужчины. Теперь он словно ушел в себя, как в тот момент, когда она упомянула его мать.

— Ник? — Называла ли она его по имени раньше?

Когда он не ответил, она дотронулась до него. Она ощутила кончик каждого своего пальца, коснувшегося его свитера. Кашемир был мягким, но чуть покалывал кожу, а бледно-голубая шерсть, нагретая теплом его тела, вызывала у Ли другие ощущения. Его волосы были черными и блестящими и казались мягкими как шелк. Она уловила запах чего-то мятного и знакомого. Одеколон? Аромат отвлек ее, напомнив о странном эротическом инциденте, когда она была девочкой.

Ли рассеянно отметила какой-то низкий, глухой звук. Не успела она определить, что это, как Ник развернулся и темный взрыв движений обрушился на ее руки, заставив ее потерять равновесие. Ноги у нее подогнулись, но мозг не смог отреагировать на происходящее достаточно быстро и определить, что происходит. У нее закружилась голова, и она уже больше ни о чем не могла думать, как только о том, чтобы не упасть, потому что не контролировала себя. Она как будто летела с лестницы вниз. Ее словно подхватил ураган. Что бы ни происходило, ее разум не мог этого постичь, и остановить это она не могла.

Ее колени мягко ударились о ковер, и она застонала. Мир бешено вращался, затягивая Ли в какую-то черную воронку, и затем все внезапно прекратилось. Кошмар рассеялся. Она сидела на полу в — своем кабинете и цеплялась за свитер Ника Монтеры.

— Прекратите! — крикнула она.

Он крепко держал ее за запястья. Сила его воздействия на нее была столь велика, что она не могла найти никаких слов и только молча дрожала. У нее в запасе не осталось ни мужества, ни спокойствия. И сил бороться с ним у нее не было.

— Мне не нравится, когда ко мне прикасаются, — грубо прошептал он дрожащим от ярости голосом. — Таким образом.

Силой только своих рук он удерживал ее на коленях. Глаза его сверкали, а дыхание точно так же источало угрозу, как и в тот день, когда он спас ее. Ли чувствовала, как эта угроза просачивается в ее тело через его руки, отзывается в ее плоти, в ее разуме. Она вздрогнула, но на мгновение была покорена ее безумной, призывной мощью и полностью захвачена происходящим.

В насилии таилась своего рода поэзия, поняла Ли, своеобразная красота. Оно отзывалось в ней сладостным, неотразимым влечением. Пробуждением самого темного и самого волнующего природного инстинкта. Монтера заставил ее вспомнить то, что она почувствовала в тот день, когда он спас ее, — восторг освобождения, не похожий ни на одно известное ей до того чувство… или с тех пор. Спасший ее мужчина мог с такой же легкостью и убить ее. Этот мужчина тоже. Они оба были противниками.

— Вы делаете мне больно… — с трудом выдавила Ли.

Глаза его блеснули победным блеском узнавания, потом он ругнулся, словно только что понял, что она вовсе не является новым и незнакомым демоном. Всмотревшись в ее лицо, он, казалось, понял, где находится и что случилось. Он взглянул на ее сгорбленные плечи, на собственные стиснутые на ее запястьях пальцы, словно не веря своим глазам. С болью, медленно разжал руки.

Ли опустилась на пол, лишенная сил. Боже милосердный, что же случилось? Она просто к нему прикоснулась, а он поставил ее на колени? Именно это он и сделал?

— Никогда не подходите к мужчине вот так, — сказал он. — Никогда!

Она покачала головой, отказываясь посмотреть на него.

— Я едва до вас дотронулась.

— Вы неслышно подошли ко мне сзади. А мне показалось, что вы работали с осужденными. Я думал, вы были в тюрьме.

Ли взорвалась гневом и страхом:

— Бога ради, тут же не тюрьма!

Выступившие слезы огнем жгли глаза. Она не могла сморгнуть их. На одном запястье уже начали проступать синяки. Она погладила руку и тихо ругнулась.

— Боже… — Он не отводя глаз смотрел на то, что натворил; выражение его лица резко изменилось. Казалось, он хочет снова прийти ей на помощь. Однако он вновь стал ей выговаривать: — Что вы хотели сделать? Как вы могли так рисковать?

Ли не поняла, почему он разошелся. Она вообще едва понимала смысл его вопросов.

— Откуда я знала, что это так рискованно?

Наступила тишина, прерываемая только шумом транспорта внизу на улице. Он заставил Ли вспомнить, что, помимо кошмара, в котором она оказалась, существует нормальный мир.

— Как вы себя чувствуете? — наконец спросил Ник.

Поскольку он мог побояться помочь ей, она сделала попытку подняться, но потеряла равновесие.

— Ой! — вырвалось у нее, когда она всем телом упала на болевшую руку. Ли прижала саднящее запястье к груди. Устремленные на Ника глаза были полны слез.

Во взгляде его ярко-синих глаз отразилась боль. Он сжал кулаки и судорожно вздохнул.

Ли не знала, что с ним происходит. Казалось, внутри у него схлестнулись два порыва, он будто не мог понять — хочет он помочь ей или причинить боль. Она его не боялась, но взгляд его синих глаз вызвал у нее сочувствие. На мгновение что-то заставило его раскрыться, разгладило маску.

А потом, так же неожиданно, все кончилось.

Он откинул со лба волосы и, сделав один глубокий вздох, восстановил самообладание. Он снова был Ником Монтерой, холодным и осторожным мужчиной, отвечающим за свою судьбу, какой бы злой она ни была.

Ли должна была спросить себя, не вообразила ли она себе все остальное, не шок ли заставил ее увидеть в его лице — и в его характере — что-то иное, что она хотела там видеть. Но не могла же она выдумать стиснутые зубы и вспыхнувшие глаза. Они были такими синими, что было больно смотреть.

— Что происходит? — спросила она. Ей хотелось, чтобы он объяснился, но он, видимо, не понял ее.

Он отступил, давая ей место. Ли почти не видела возможности сохранить профессиональное достоинство, но каким-то образом ей удалось подняться на ноги, не причинив себе боли, привести в порядок одежду и вернуться за стол. Когда она посмотрела на него, он стоял на прежнем месте.

— Вы хорошо себя чувствуете? — повторил он вопрос. Но теперь его голос звучал натянуто, сдержанно.

— Прошу вас уйти, — сказала она.

Это казалось единственным решением. Ник Монтера, вне всякого сомнения, обладал некими деструктивными импульсами, а она была слишком растерянна, чтобы сообразить, как ему помочь. В тот момент, когда он на нее набросился, она потеряла всякую надежду справиться с ситуацией как профессионал… и кроме того, у нее были все права прервать встречу, даже если бы она знала, что делать. Она не являлась его психиатром. Ее наняли в качестве свидетеля обвинения.

— Если я причинил вам боль… — При этих словах он глубоко вздохнул.

— Нет, ничего страшного… просто уйдите.

Он не стал предпринимать новых попыток извиниться. Возможно, он, как и она, понял, что сказать им обоим было нечего. Когда она подняла глаза, он повернулся, но не раньше, чем она успела заметить в его светло-синих глазах искорку сожаления.

Глядя, как он идет по кабинету, Ли ощутила ужасную печаль. Грациозной и при этом будоражащей походкой он дошел до двери и открыл ее. Когда он удалился, Ли потрогала болевшее запястье. «Что ты наделал, Ник Монтера? — думала она. — Я знаю о тебе немногим больше, чем раньше, за исключением того, что ты способен на насильственные действия… и мне придется об этом сообщить».

Возможно, ему не слишком долго осталось волноваться из за восходов солнца, подумала она. Утро в тюрьме, как правило, розовым не бывает, а ее свидетельские показания, без сомнения, помогут отправить его туда. Она положила ледяные ладони на стол и наклонила голову. Она промерзла до костей.

Глава 7

Ли не осознавала, что трогает себя, пока визг шин по асфальту не вывел ее из задумчивости. Качнувшись вперед над ремнем безопасности, она осознала две вещи… ее жених остановился перед кооперативным домом на Манхэттен-Бич, где она жила, и смотрел на нее с выражением, которое говорило: «Что-то тут не так?» Доусон убрал руки с руля и вопросительно наклонил голову.

— В чем дело? — поинтересовалась Ли.

— Ты что-то там потеряла?

Он взглядом указал на ее пальцы, скользнувшие за вырез черной крепдешиновой блузки.

— Где?

Она проследила за его взглядом и густо покраснела. Доктора Ли Раппапорт застали с поличным за очень аутоэротичным занятием, которое так любят анализировать психологи. Она рассеянно поглаживала мягкую округлость, выступавшую из розовой чашечки бюстгальтера. Ли смутно припомнила, что это началось как какое-то покалывание и она почувствовала потребность узнать, что это, но, видимо, не остановилась, когда покалывание прекратилось.

— Ах это? — спросила она, как будто это ничего не значило.

Это и не значило ничего, обычный акт самостимуляции. Если бы в такое положение попал кто-то из ее клиентов, она попросила бы этого человека рассказать правду. Не объясняйте, не защищайтесь, не оправдывайтесь, советовала она. Признайте, что чувствуете себя немного глупо. Поделитесь своими чувствами с более знающим человеком. Это укрепит доверительную связь.

Поэтому Ли была весьма заинтригована, поймав себя на беззастенчивом вранье.

— Руки замерзли, — сказала она Доусону. — Ты же знаешь меня, я все время мерзну.

Она убрала руку из-за выреза блузки и начала массировать разгоряченные пальцы, словно отморозила их.

— Давай согрею.

— Очень мило с твоей стороны, Доусон, правда. Но у меня был длинный тяжелый день.

Днем они присутствовали на важном матче по поло, деньги на проведение которого дала Национальная лига благотворительности, а вечер посвятили сбору средств, и, несмотря на список впечатляющих гостей, казалось, это мероприятие никогда не кончится. Честно говоря, Ли уже начала немного уставать от светских обязанностей, в которые окунулась, став невестой Доусона. Она всегда участвовала в делах Художественного совета из-за своей матери, но желание Доусона быть переизбранным на пост окружного прокурора, казалось, возвело их на вершину социальной лестницы южного общества.

— Я не говорил тебе, что мне очень понравился твой наряд? — спросил Доусон. Он принялся поигрывать с подолом ее облегающей черной юбки — присобирал его пальцами, разыгрывая подглядывание.

— Да, большое спасибо…

Ли смотрела, как ее нога обнажается все больше и больше. Втайне она была довольна, что в черных шелковых чулках ее икра выглядит стройной. Колено тоже смотрелось неплохо. Ей стало интересно, возбуждает ли это зрелище Доусона, потому что на нее оно оказало очень интересное воздействие. Мышцы бедер приятно напряглись, а внизу живота словно запорхали бабочки.

Она издала какой-то непонятный звук, когда пальцы Доусона коснулись ее ноги, игриво поглаживая чувствительный изгиб колена и пробираясь выше по бедру. Он широко улыбнулся и продолжил свои действия, как если бы она его поощрила. Но она имела в виду совсем не это. Ли хотела запротестовать, но почему-то вышло похоже на приглушенный вскрик удовольствия.

— Доусон, нам надо попрощаться, как ты считаешь?.. Доусон, что ты делаешь?

— Всего лишь пытаюсь помочь тебе решить проблемы с кровообращением.

— Боюсь, кровообращение у меня уже не улучшится.

— А мне кажется, мы можем немного поправить дело.

Круговыми движениями, легкими как пушинка, он принялся поглаживать ее бедро. Ощущения оказались восхитительно стимулирующими, и, к растерянности Ли, ее тело невольно ответило. По ягодицам пробежала дрожь, они сжались. Нервы напряглись в ожидании.

— Должен заметить, — севшим голосом проговорил Доусон, — что сегодня вечером замерзшей ты не выглядишь. И даже чуть охладившейся. Вы выглядите очень горячей, леди.

— Что ж, спасибо, но…

— Это игра в поло так тебя завела, да? Потные мужчины и фыркающие лошади. Женщинам это нравится, верно?

— Неужели? — Ли тоже осипла. — Полагаю, вся эта выпущенная на свободу лошадиная мощь действует весьма возбуждающе.

Мужчины в обтягивающих брюках, выставляющих их хозяйство. Буйство тестостерона. Возможно, поэтому она и трогала себя.

Доусон продолжал задирать ей юбку, пока не показался верхний край чулок. Они оба замолчали, разглядывая стройную линию ее ноги. Она бежала, как река, от щиколотки до колена, деликатно переходя в округлость напрягшегося бедра.

С губ Доусона сорвался короткий вздох, и он облизал их быстрым движением языка. Он был похож на голодающего, который пожирает глазами изобильный стол. Когда он посмотрел на Ли, его серо-голубые глаза сделались темными, как агаты.

— Ты возбуждена, — сказал он. — Я в этом не сомневаюсь.

У Ли еще оставалось достаточно профессионального интереса, чтобы испытывать любопытство в отношении состояния ее жениха… почти столько же любопытства, как в отношении самой себя. Страсть никогда не являлась движущей силой ее отношений с Доусоном, и уж тем более они не занимались любовью в машине.

«Почему нет?» — подумала она.

— Иди ко мне, — хрипло сказал он.

Обхватив ладонью затылок Ли, он притянул ее к себе. Ли упала в его объятия с возгласом удивления. Она едва успела прижать ладони к его груди, чтобы замедлить падение.

— Доусон?! — воскликнула она.

— Молчи! — приказал он, нависая над ней и пригвождая к сиденью требовательным поцелуем. Одна ладонь жгла ей спину, вторая забиралась в лифчик.

Теперь Ли была по-настоящему изумлена. Вспышка его страсти оскорбляла ее чувства. Он никогда не применял силу, и она почти позволила увлечь себя, но почувствовала, что происходит что-то непонятное. Пока Доусон целовал ее, в мозгу у нее словно проплывали кадры замедленной киносъемки. Она видела себя и все, что с ней происходит, — страстные поцелуи, прерывистые вздохи. Но с лицом Доусона что-то происходило. Оно менялось, превращаясь в лицо другого человека.

Этот накладывающийся образ был темным, но взгляд этого мужчины ярко пылал. Ли сразу поняла, кто это и что он может сделать. С ней. С любой женщиной, к которой прикоснется. Мысленно она слышала его голос. Он бил по ее нервам как бархатный хлыст, распаляя ее воображение и тело. Она почти чувствовала его ладони, ласкающие ее с той же сладкой болью.

Какая-то часть ее сознания пыталась сопротивляться, но образы были слишком соблазнительны, и мысли вернулись к тому моменту у нее в кабинете, когда она подняла глаза и Ник Монтера увидел ее слезы. На мгновение какое-то опустошительное чувство растопило лед этих глаз. И она сама чуть не растаяла вслед за ними. Теперь образ был настолько реальным, таким живым, что ей захотелось задержать его, позволить себе еще чуть-чуть с ним поиграть. Она с любопытством провела пальцами по его подбородку. Завитки у него на затылке оказались такими шелковистыми, как она себе и представляла.

Он поймал ее ладонь и поднес к своим губам, прихватив зубами чувствительный участок кожи. А затем мягко прикусил, посылая по ее телу вихрь ощущений.

— А-ах… — вздохнула она, исторгая возглас невыносимого удовольствия. — Я хочу, Ник…

— Что? — тихо переспросил Доусон. — Что ты сказала?

Ли распахнула глаза. Посмотрела на своего раскрасневшегося и тяжело дышащего жениха.

— О Боже, Доусон, прости меня. Я не знаю, почему так сказала. Я ничего не имела в виду, ничего такого. Я была так поглощена…

Но Доусон схватил ее за плечи и жестом собственника притянул к себе.

— Эй, малышка, все нормально. Все хорошо!

— Да?

— Да, обожаю, когда ты так говоришь.

— Как?

— Ты знаешь как… когда ты так возбуждена и взволнованна. — Он убрал волосы от лица Ли, открыв ее хрупкую шею, а затем начал покрывать это чувствительное место быстрыми, легкими укусами любви. — Ты никогда раньше не говорила мне этого слова.

Теперь Ли смутилась по-настоящему.

— Какого слова?

— «Дик». — Он тихо простонал и глотнул воздуха, глядя ей в глаза. — Ты сказала, что хочешь мой «Дик», разве нет?

— Твой «Дик»?.. — Она побагровела и чуть не поперхнулась этим словом.

— Боже, как ты сексуальна! — Его пальцы нежно коснулись ее алых щек, а затем приподняли подбородок. — Как это называется? Сексуальный румянец? Никогда не видел тебя такой возбужденной.

Ли пребывала в смятении. Она была очень сильно возбуждена, но не по той причине, что думал Доусон. В этих обстоятельствах она не могла заниматься с ним любовью, не могла, думая о мужчине, являющемся подозреваемым в убийстве, которого сам же Доусон и поручил ей обследовать.

Доусон начал расстегивать на ней блузку.

Внезапно Ли оглушительно чихнула.

— Что такое? — спросил он.

— Должно быть, я заболеваю, наверное, из-за холода.

— Не страшно. Через секунду ты у меня станешь горячей, как фейерверк Четвертого июля.

Ли снова чихнула, несколько раз подряд. Ее словно прорвало.

Доусон отстранился, явно обескураженный.

«О, Ли, Ли! — думала она. — Посмотри, до чего ты докатилась. Ты разыграла плохое кровообращение, а теперь и это чихание. Две откровенных лжи за один вечер! Нос у тебя еще не вырос? И даже если нет, то так вести себя нельзя». Она приложила огромные усилия, желая разобраться в своих ошибках и слабых местах. Она много работала над тем, чтобы научиться квалифицировать типы личности, а конечной целью являлось стремление сделать человеческое поведение более объяснимым и предсказуемым. Но люди не слишком аккуратны в своих мотивах. Они беспорядочны и импульсивны. Она надеялась несколько поправить дело в этой области, привнести немного порядка в состояние человека, но каким-то образом просчиталась и угодила в непонятную заваруху.

Теперь Ли поняла, что никогда по-настоящему не сочувствовала клиентам, попавшим в подобную ситуацию.

— Может, я лучше провожу тебя домой? — предложил Доусон.

— Пожалуй, так будет действительно лучше, — согласилась Ли, с трудом произнеся эти слова и разразившись очередным приступом чихания.

* * *

— Приготовьтесь, — приглушенным голосом предупредила Нэнси Мэхони, едва Ли вошла в приемную своего кабинета в Санта-Монике на следующее утро. — Тебя ждет сюрприз.

Ее помощница говорила по телефону, когда вошла Ли. И сейчас Нэнси прикрыла трубку рукой и выскочила из-за стола, чтобы не дать Ли войти в кабинет.

Ли могла вообразить лишь один настолько большой сюрприз.

— Ты вызвала охрану? — спросила она у Нэнси.

— Нет-нет… это не он. Это одна из его бывших моделей, Пола Купер. Ну, помнишь, сексуальная рыжая, которая выступала по телевизору с интервью.

— Что она здесь делает?

— Не знаю, но она просто рвется поговорить с тобой. Я пыталась ее остановить, но она налила себе кофе и проследовала мимо меня. Интересная женщина. Себе на уме.

Ли не знала, что предпринять. Беседы с другими возможными свидетелями по делу Монтеры не соответствовали ее роли свидетеля-эксперта, но мисс Купер уже сидела в ее кабинете, и Ли было любопытно увидеть бывшую модель фотографа. Если эта женщина сообщит нечто такое, что повлияет на оценку Ли Ника Монтеры, Ли сообщит эту информацию суду.

— Налей себе кофе, — предложила Нэнси, возвращаясь к телефонному разговору. — Тебе он понадобится.

Кофейный уголок, как любила называть его Нэнси, представлял собой маленькую уютную нишу рядом со стеллажом для журналов. Там стояла отличная европейская кофеварка, а все необходимое было разложено и расставлено на столике рядом. От льющегося в чашку Ли темного напитка распространялся восхитительный запах орехов и шоколада. Ее помощница обожала изысканные сорта кофе, и Ли, как правило, тоже, но в это утро она с удовольствием бы выпила простого и крепкого. Добавив в чашку сливок и сахара, она сделала глоток и закрыла глаза. Готова или нет, но идти надо.

Повернувшись, она увидела, что Нэнси закончила говорить по телефону и теперь разглядывает ее.

— Голубой блейзер очень тебе к лицу, — одобрила она. — С брюками цвета хаки ты немного похожа на школьницу, но все равно мило. Жаль, что ты не надела что нибудь короткое и облегающее. Или красное. На фоне твоей посетительницы все носительницы икс-хромосом выглядят бледными и незначительными.

— Не в первый раз.

Ли подхватила свой кейс и направилась в кабинет.

Хорошо, что, входя в комнату, чашку с кофе она держала крепко. Чемоданчику повезло меньше. Он выскользнул и грохнулся об пол, когда она, пораженная, застыла в дверях.

— Что вы делаете? — спросила она женщину, вторгшуюся в ее кабинет.

Пола Купер стояла на четвереньках, выразительно откинув голову и подняв высоко вверх вытянутую ногу. Маленькое помещение наполнял густой запах. Видимо, это ее духи.

— О, простите, — сказала она, оглянувшись на Ли и сохраняя свою экстравагантную позу. — «Стальная попка».

— Прошу прощения?

— «Стальная попка», кассета с упражнениями. Разве у вас такой нет? — Она еще раз оглядела Ли и озорно подмигнула: — Нет, думаю, нет.

Ли легко могла бы обидеться — и, без сомнения, обиделась бы, — если б не улыбка ее посетительницы, обезоруживающая теплом. Ли поймала себя на том, что улыбается в ответ. На Полу Купер трудно обижаться, поняла она.

К тому моменту как Ли подняла кейс и подошла к столу, Пола встала на ноги и оправила одежду — экзотическое сочетание черного балетного трико, шарфа от Гермеса и плотно облегающего мини цвета электрик. С головы до пят в отличной спортивной форме, роста приблизительно пять футов десять дюймов — даже в голубых замшевых туфлях на низком каблуке, — и хорошо за двадцать, и тем не менее все еще мечта фотографа.

Нанося последний штрих, она тряхнула головой, чтобы убрать назад волосы. Ее длинная, по моде, стрижка лучилась и струилась по плечам облаком рыжевато-каштанового сияния. Лак на ногтях сочетался со сливово красной помадой. Должно быть, хорошая краска для волос, подумала Ли. Уже одного этого было достаточно, чтобы попросить женщину уйти. Но Ли сгорала не просто от обычного любопытства. Какого рода отношения были между Полой Купер и Ником Монтерой, помимо сексуальных?

Пределы ответственности Ли в деле Монтеры были несколько туманны в подобной ситуации. Ее наняли, чтобы оценить обвиняемого и представить экспертную оценку его умственного и эмоционального состояния, равно как и способности совершить преступление. Беседы с другими людьми были для этого необязательны, насколько поняла Ли, но она не могла устоять перед возможностью поговорить с Полой Купер.

— Мисс Купер, не так ли? — спросила Ли.

— Прошу вас, называйте меня Пола!

Ли кивнула, все еще не решаясь предложить посетительнице сесть.

— Вы танцовщица? — начала она.

— Танцовщица, актриса, модель… цыганка-гадалка. — Ослепительно улыбнувшись, Пола подошла к стулу, на котором оставила сумочку, и, взяв звякнувшее золотистой цепочкой-ручкой изящное голубое изделие из замши, повесила его на плечо. — По правде говоря, у меня нет хрустального шара, но я умею кое-что другое. Кажется, я могу предсказывать будущее, просто взглянув на человека. Посмотрим… — Она подняла бровь и вперилась в Ли. — Да, совершенно определенно — вы на пороге.

— На пороге чего?

— Чего-то значительного. Я бы сказала, в ближайший месяц-полтора, может, даже скорее. Критическое событие.

— Может, мне стоит застраховаться?

Визитерша словно не заметила ее иронии.

— Если только вы собираетесь умереть от перевозбуждения, — уколола Пола. — С другой стороны, если вы думаете о подстраховке, контроль за рождаемостью может оказаться неплохой идеей. Это «событие» предполагает участие представителя противоположного пола.

Ли улыбнулась и уселась на свое вращающееся кресло. Ладно, наживку она заглотнула.

Пола тоже села.

— Мужчина в вашей жизни? Он высокий, красивый, очень умный?

Очень умный? Она говорит про Доусона? Ли слегка пожала плечами, подтверждая.

Пола со значением кивнула:

— Я вижу, события закручиваются, доктор. Но если позволите, один маленький совет. Что бы ни случилось, не путайте секс с любовью. Для таких романтиков, как мы, это губительно. Сужу по собственному горькому опыту.

Ли мучилась любопытством, не о своих ли отношениях с Монтерой она говорит.

— И поэтому вы сегодня здесь?

Пола театрально вздохнула:

— Я несколько дней все не могла решить, надо ли мне идти к вам или нет. Пожалуй, это обдуманный риск.

— Риск? Разговор со мной?

— Просто, мне кажется, вам надо кое-что знать о деле Ника Монтеры. Вы ведь психиатр, который оценивает его состояние, правильно?

— Один из нескольких. Защита, без сомнения, пригласит своего.

Внезапно задумавшись, Пола смотрела в пол.

— Никто из них не узнает правды, доктор Раппапорт. Ни один из них, даже вы. Никто не знает Ника Монтеру, как я… — Шелковистые ресницы медленно поднялись, явив затуманенный взгляд. — И даже я его не знаю.

— Мисс Купер, это дело об убийстве, и меня пригласил штат, чтобы я свидетельствовала против Монтеры. Возможно, вам следует поговорить с его адвокатом?

— С Алеком Саттерфилдом? Я пыталась, но он ничего и слушать не хочет. Он видел меня по телевизору и говорит, что я принесла его клиенту больше вреда, чем пользы, но я не одна из чокнутых поклонниц Ника Монтеры и делаю это не ради того, чтобы привлечь к себе внимание. Мне надо с кем-то поговорить.

Она помедлила, будто ожидая, что Ли прервет ее, затем заторопилась.

— Ник не похож ни на кого, с кем вы когда-либо имели дело, — сказала она. — Я вам гарантирую. Существуют вещи, которые вам следует о нем знать, это очень важно. Есть такие стороны его натуры, которых не видно никому.

Ли почувствовала, как ее затягивает что-то непреодолимое. Она сделала глоток кофе, надеясь, что подостывший напиток ее отвлечет, но ощутила себя ребенком, которого притягивают музыка и яркие огни карнавала.

— Что вы имеете в виду?

— Я знаю, это звучит безумно, но Ник — гораздо больше, чем просто талантливый фотограф. Он обладает некой властью над людьми. Когда я ответила на его объявление о моделях, то пришла в его студию в самом сексуальном наряде, какой смогла соорудить. Он посмотрел на меня, извинился за то, что отнял у меня время, и попрощался. Понимаете? Попрощался! Вы можете в это поверить? Я была в отчаянии. Мне очень нужна была работа, поэтому я позвонила ему — несколько раз, насколько я помню. Наконец он согласился снова меня принять, но на его условиях.

Сумочка Полы лежала у нее на коленях, и теперь модель принялась перебирать звенья цепочки, словно они были бусинами четок.

— «Когда вы придете ко мне в студию, — сказал он, — приходите голой. Оставьте свою дурацкую одежду и макияж дома. Вы понятия не имеете, Пола, какая вы — или какой можете быть. Я могу помочь вам узнать, какая Пола Купер на самом деле, но вы должны достаточно доверять мне, чтобы позволить мне это сделать, тогда мы сможем работать вместе». — Она остановилась перевести дух. — Вот так он сказал, это его слова. Я перепугалась до смерти, но пошла.

— И что произошло?

— Он тут же понял, что я нервничаю, и это ему, кажется, понравилось. «Продолжай бояться, — сказал он. — Это настоящий страх». Он встал рядом со мной на колени и разговаривал со мной, как с ребенком. Ну, я и потеряла голову. Очень скоро я уже плакала, сморкалась и рассказывала ему то, чего не рассказала бы и родной матери. С того момента он над всем установил свой контроль, до мельчайших деталей. Он точно знал, что ему нужно для съемок, и не позволил гримерше даже прикоснуться ко мне. Отпустил ее, и все сделал сам — прическу, макияж. Даже одел меня.

— Одел вас?

— В один из своих старых свитеров… серый кашемировый свитер с вырезом уголком. Он оказался мне велик, я в нем просто утонула, но он этого и добивался.

— Чувственный образ? — спросила Ли.

— Нет-нет! Ничего подобного. Я получилась похожей на беспризорного ребенка — напуганный, удивленный ребенок, скорчившийся внутри серого шерстяного свитера. Просто сердце разрывалось, правда. Он будто бы сфотографировал меня обнаженной — не физически, а духовно.

Она открыла сумочку, порылась в отделении на «молнии» и достала уменьшенную фотографию. Ли встала, чтобы взять ее у подошедшей к столу Полы.

— Я бы вас не узнала, — честно сказала Ли.

На модели не было косметики, а рыжие волосы были убраны от лица и свободно рассыпались по плечам. Пола выглядела лет на пятнадцать, и несчастное выражение ее лица брало за душу. Но то, что под свитером она была обнажена, придавало снимку эротический оттенок. Становилось интересно, что такое с ней, почему она дошла до такого состояния, и на ум приходили самые соблазнительные образы… раскованная сексуальная игра, вышедшая из под контроля, бурная ссора любовников. Или с ней плохо обращались?

— Он это умеет, — сказала Пола. — Он заставляет вас интересоваться, что случилось с женщинами на его фотографиях. Он заставляет вас чувствовать, будто вы их знаете, потому что вы как раз и знаете. Вы смотрите на собственные страхи, свои тайные желания. Свое собственное крушение.

Ли больше не колебалась насчет того, иметь ей с Полой Купер дело или нет. Она хотела получить ответы на несколько своих вопросов.

— Расскажите мне о той силе, которой, как вы говорите, он обладает.

Пола вернулась на свое место.

— Не знаю, как описать, но ее ощущаешь почти физически. Ник очень естественный, очень мужественный. У меня было много мужчин, но по части мужественности с ним не сравнится никто.

Она помедлила, словно Ли собиралась оспорить ее утверждение.

Ли этого не сделала.

— Эта сила, как он ею пользуется?

— Хотела бы я знать! Отлила бы себе в бутылочку. Ничего явного, но он умеет заставить вас чувствовать себя центром его мира, создается впечатление, что весь его мир целиком сосредоточен на вас. Только на вас. Он создает поле физической энергии — как земное притяжение. Я знаю только, что, если побыть рядом с ним достаточно долго, это засасывает. Я не могу вообразить женщину, которая сможет устоять перед ним, если он обратит на нее внимание.

Золотистая цепочка позвякивала в пальцах со сливово-красными ногтями.

— В ваших устах это звучит так, будто он один из харизматических лидеров с тучей преданных последователей, — задумчиво произнесла Ли. — Вы имеете в виду такой тип людей, которые могут влиять на мысли, промывать мозги, чтобы окружающие выполняли их приказы?

— Да, что-то в этом роде, только Ник делает это строго в области отношений между мужчиной и женщиной. Он сосредоточен на своих объектах. Я считаю, что пребывание с ним действует возбуждающе… и сильнее, чем алкоголь или наркотики, клянусь. К нему можно пристраститься. Я просто потеряла контроль.

— Как? Сексуально?

— Это только одна сторона. Но было и другое. То, как он берет на себя ответственность. Постепенно у меня выработался условный рефлекс на все, что с ним связано, даже на звук его голоса. Ему только нужно было заговорить со мной в своей сексуальной манере, и я включалась, страстно желая его, понимая, что готова умереть ради его прикосновения. Это одновременно был и рай, и ад. Он словно ввел меня в сексуальный транс, и я не могла из него выйти. — Вздрогнув, она помолчала. — Иногда это было ужасно.

— И как же вы выбрались? — спросила Ли.

Пола, казалось, не слышала вопроса.

— Вы обратили внимание на его глаза?

— Конечно.

— Но вы заглянули в них по-настоящему? Иногда их синева настолько холодна и прозрачна, что кажется, будто заглядываешь в бесконечность. Как тот фокус с зеркалами, когда ваше лицо повторяется бесконечное число раз. Оно отражается все дальше и дальше. Иногда мне казалось, что Ник и есть мой хрустальный шар. Я смотрела в его глаза и могла читать будущее.

Эта женщина была одержима, по ее же собственному признанию, но Ли не могла не вспомнить и свою реакцию на эти синие глаза, такие синие, что они казались раскаленными.

— Он же латино, вы знаете, — продолжала Пола. — Латино с голубыми глазами. Вы не находите это интересным?

— По-моему, его мать была англичанкой.

— Да, она умерла, когда он был еще мальчиком. Тогда я его не знала, но, думаю, эта потеря должна была перевернуть его. Он таит в себе огромную печаль, доктор Раппапорт, и это она делает его таким жестким. Он может быть грубым. Он легко прибегает к грубости.

— Каким образом?

— Он знал мои тайны… и иногда обращал их против меня. Я боялась темноты, и он запер меня в жуткой темной комнате, пока я не начала умолять его выпустить меня. Потом я потеряла сознание у него в руках, а он клялся, что это случайность, что просто дверь захлопнулась.

— Это действительно было случайностью?

— Не знаю. И никогда не узнаю. Секс тоже становился игрой с ним. Он знал, что меня возбуждает, и иногда форменным образом мучил меня… самой роскошной пыткой, конечно. Он доводил меня до экстаза. Я не могла насытиться. Я попалась на крючок. Я бы все для него сделала, даже продала себя, если бы он попросил. Вот тогда я и поняла, что надо уходить. Он причинял мне боль. Не хотел, но причинял. А я была только рада. Я была отчаянной женщиной, доктор. Я хотела всего, что мог дать мне Ник Монтера, даже боли.

— Вы до сих пор с ним не покончили, да?

— Видимо, нет, но я никогда к нему не вернусь.

Ли начала поглаживать золотое колечко в ухе. Боже, и почему у нее так колотится сердце? Она надеялась, что Пола не слышит, как от его ударов подрагивает ее голос.

— Зачем вы пришли сюда, мисс Купер? — спросила она. — Чтобы сказать мне, что Ник Монтера убил Дженифер Тейрин?

Сумочка Полы со стуком упала на пол.

— Нет! Я пришла сказать, что он ее не убивал! Ник никого не мог лишить жизни. Он способен на многое, но только не на хладнокровное убийство.

— Боюсь, вы ошибаетесь. Ник Монтера, когда ему было семнадцать лет, отнял жизнь человека. Он убил главаря банды и отсидел в тюрьме три года за непредумышленное убийство.

Если Ли ожидала шока или неверия от своей посетительницы, то ничего такого она не увидела. Убийственное сообщение Ли не произвело на Полу Купер никакого впечатления.

— Это совсем другое, — пожала плечами она. — Ник влюбился в девушку главаря. Она была юной и белой… убежала из богатой семьи. Главарь банды застал их вместе и бросился на Ника с ножом. Это была самооборона, доктор. Именно так все и произошло, но у Ника не было ни одного шанса выпутаться. Даже суд был подстроен.

— Как это?

— Дженифер Тейрин свидетельствовала против Ника. Лучше бы она его убила. Она обвинила его в изнасиловании и нападении на ее друга. Наверное, она боялась мести со стороны банды.

Ли была потрясена.

— Дженифер Тейрин была подругой главаря банды? Это та самая женщина, в убийстве которой обвиняют Ника? Его бывшая модель?

— Да, а вы не знали?

Ли не знала. Но если это правда — если Дженифер Тейрин была той самой девушкой, что предала Ника, — тогда Пола Купер просто-напросто дала обвинению мотив убийства.

— А кто еще об этом знает?

Пола смотрела на нее с недоумением.

— Я думала, все знают. Это должно быть в его полицейском досье. Я понимаю, что это выглядит плохо, но это не значит, что он… — Она вскочила со стула, движимая желанием заставить Ли понять. — Он ее не убивал, доктор. Поверьте мне! Он не мог, потому что я знаю, кто это сделал.

— Вы знаете… — Ли упала в кресло. Больше она уже ничего не воспринимала, но Пола была вне себя.

— Это дружок Дженифер, — заявила она. — Он задушил ее и подставил Ника.

— Почему вы так решили?

— У меня нет доказательств, но Джек Таггарт, коп из отдела по расследованию убийств, — ублюдок- садист. Дженифер ушла от него несколько месяцев назад, и он впал в ярость, особенно когда узнал, что она вернулась к Нику.

— Вернулась к Нику? После того как свидетельствовала против него? Почему она это сделала?

— Потому что она все еще не покончила с ним… или чувствовала вину за то, что с ним сделала. Однажды она появилась на пороге его дома, умоляя позволить ей объясниться. Дженифер сказала, что ей не нужно ничего, кроме его прощения. Они несколько раз встречались, он сделал пару ее снимков, вот и все.

— Вы знаете, что было между ними? И как?

— Мы с Ником поддерживали отношения даже после того, как наша сексуальная связь прекратилась. Он рассказывал мне о многом.

Ли встала и подошла к окну, надеясь, что в голове у нее прояснится. Уличное движение внизу было интенсивным, и в воздухе уже сгустился смог, но луч солнца пробился сквозь голубое стекло террариума, и две сонные черепашки наслаждались тропическим теплом. Ни одна из них не двигалась. Ли нередко спрашивала себя, не слишком ли тяжело им таскать свои природные доспехи? Какова цена безопасности? Неподвижность?

— Позвольте мне убедиться, что я все поняла правильно. — Ли стояла перед террариумом, впитывая проникавшее сквозь него тепло. — Вы считаете, что Таггарт в порыве ревности убил Дженифер, а затем уложил, как на фотографии, которую сделал Ник?

— Да — и почему нет?! — ведь он пытался подставить Ника.

Пораженная злостью в голосе своей посетительницы, Ли обернулась. Лицо Полы пылало, глаза сверкали. Она подняла сумочку и нервно теребила ручку-цепочку. Ли удивилась, как она до сих пор не сломала ногти.

— Мисс Купер, зачем вы сюда пришли? — спросила Ли. — Почему вы захотели со мной поговорить?

— Я надеялась убедить вас, что Ник никого не убивал. Но может, его адвокат прав, может, я причинила ему вред, а не помогла. Да? Я только сделала хуже?

Ли покачала головой:

— Я не знаю, что вы сделали.

Это парадокс, поняла Ли, до глубины души тронутая отчаянием на лице Полы Купер. Чем больше Ли узнавала о Нике Монтере, тем меньше, как ей казалось, она его понимала. После их последней встречи она вплотную подошла к тому, чтобы устраниться от этого дела, но не смогла этого сделать. Как преломляет лучи призма, так ее память преломляла мгновения неприкрытой беззащитности, когда он встал рядом с ней на колени, озаренный лучом раскаяния. Она больше не могла бросить это дело, как не могла забыть боль, промелькнувшую в его глазах на долю секунды.

Прежде она думала, что ограничится беседой и тестированием в своем кабинете, но теперь она уже не была уверена, что этого будет достаточно. Он сказал ей, что, если она хочет узнать, кто он такой, она должна прийти туда, где живет он. В его студию. Фотография была его жизнью. Даже убийство, в котором его обвиняли, искаженным образом отражало его работу. Придется увидеть его за работой.

Ли дотронулась до сережки, пробежав пальцами по внешней и по внутренней поверхности колечка. От нее не требовалось свидетельствовать, верит она или нет, что он убийца, нужно было просто дать заключение, способен он на преступление или нет. Но она хотела узнать, был ли Ник Монтера хладнокровным убийцей или нет. Более того, ей нужно было это узнать.

Глава 8

На крутых склонах и серпантине дорог Колдуотер-Кэньона обитало удивительное количество живых форм. Экзотическая флора и фауна сосуществовали с рок-звездами, магнатами кино, художниками всевозможных направлений и даже с группой активных борцов за охрану природы под названием «Люди-деревья». Миллионные сооружения висели по склонам скал, а коттеджи в деревенском стиле усыпали террасные склоны гор. Для путешествующих писателей каньон был безумным лоскутным одеялом, мешаниной людей и гумуса. Неосторожным гостям он представлялся географической загадкой, по сложности подобной лабиринту.

Сегодня одной из таких неосторожных гостий оказалась сама Ли. Она уже накрутила несколько миль по петляющей дороге и пришла к заключению, что выхода из лабиринта нет, когда заметила подъезд к дому Ника Монтеры. Она рассмотрела его студию сквозь небольшую тополиную рощу, когда направила свой автомобиль по гравийной дорожке, идущей между изящных деревьев.

Причудливое одноэтажное здание, казалось, все состояло из окон, световых люков и грубой кровельной дранки. Ли не заметила никакого движения, пока подъезжала и парковалась, но она намеренно приехала на полчаса раньше времени, о котором договорилась Нэнси.

Она заглушила мотор, глубоко вздохнула и проверила гладко натянутые чулки, прежде чем выбраться из машины. Ли редко надевала юбку со свитером, но сегодня на ней была небесно-голубая двойка, возможно, чтобы не походить на школьницу. Волосы она распустила по плечам, сделав косой пробор.

Кейт Раппапорт одобрила бы ее внешний вид, с иронией подумала Ли. Доусон тоже, но он не одобрил бы ее путешествия в одиночку. Ли знала, что она рискует, но решила отказаться от сопровождающего из офиса окружного прокурора. Она не могла надеяться установить хоть какое то взаимопонимание, если бы за спиной у нее маячил телохранитель. Это изменило бы их отношения и разрушило то хрупкое доверие, которое еще было между ней и Монтерой. И потом, она не знала, санкционировал бы суд ее «визит домой», но если она хотела получить ответы на терзавшие ее вопросы, надо было взять на себя какую-то ответственность.

Утвердившись в этой мысли, Ли, прихватив кейс, вышла из машины.

Дом Монтеры окружала веранда, увитая бугенвиллеей, густо усыпанной оранжевыми и пурпурными цветами, а парадная дверь была сделана из восьми деревянных панелей, богато украшенных резьбой. В неистовых изображениях птиц и змей Ли узнала влияние искусства древних ацтеков, но смысловым центром композиции были сияющее солнце и безмятежный месяц.

Стучать в дверь приходилось по страшной индейской маске из бронзы, которая звучала гулко. На пробный стук Ли никто не отозвался, но от прикосновения дверь легко приоткрылась, и, войдя, она очутилась в круглом вестибюле. Солнечный свет лился сквозь стеклянный куполообразный потолок, озаряя висевшие на стенах фотографии.

Работы Ника Монтеры, поняла Ли. Они были выполнены явно в его стиле. Мрачные фотографии являлись этюдами, изображавшими женщин в разной степени физического и духовного обнажения, одни — грустные и задумчивые, другие — охваченные эротическим желанием, но на все снимки было тяжело смотреть из-за их пронзительно меланхоличного настроения.

Ли поставила кейс у столика рядом с дверью и пошла осмотреть выставку.

Центром экспозиции оказался черно-белый портрет чрезвычайно эффектной модели. Красота ее была столь необычной, что Ли просто потянуло к снимку. Молодая женщина сидела одна, в тени, в задумчивой позе, ноги подобраны, взгляд устремлен в пространство. Картина была пронизана чувством одиночества. Тона были блеклыми, но красивыми, а сама фотография пульсировала от невысказанной тоски. Глядя на снимок, Ли ощутила тяжесть в груди, давящую на сердце печаль. Она реагировала на это изображение так, словно сфотографировали ее. Или кого-то из ее знакомых.

Она не могла вообразить, чтобы человек, создавший работы такой глубины и силы, мог отнять жизнь у женщины. Ведь он постиг ее душу. Ли потянулась к золотому колечку в ухе, но спохватилась и вместо этого поправила подплечник. Она поняла, что Монтерой движут интересы художника, но что, если он захотел чего то большего, чем обнажить души своих моделей? Что, если он пожелал всецело обладать ими?

Мужчины, патологически одержимые контролем, будучи отвергнуты женщиной, нередко реагируют жестоко, и виды этой жестокости бывают символичны. Вполне можно было предположить, что он расположил безжизненное тело Дженифер в той же самой беззащитной позе, в какой сфотографировал ее, таким образом создавая иллюзию, что она по-прежнему принадлежит ему.

Ли резко обернулась, ей как будто что-то послышалось. Приглушенный плач? От вестибюля отходило несколько коридоров. Один из них, тускло освещенный рассеянным светом, как будто вел в саму студию. Хотя Ли испытывала все большую неловкость оттого, что ходит тут незваной гостьей, она прошла до конца коридора, слыша постукивание своих невысоких каблуков по черной плитке. Коридор заканчивался похожим на пещеру помещением со световыми люками в потолке и деревянным полом.

Комната была погружена в тень, разглядеть ее было трудно, но Ли смогла различить лампы, ширмы и другое оборудование. Помещение было уставлено множеством зеркал и отражающих поверхностей, как для съемок. По периметру студии высокие панели из черного пластика создавали ощущение уединенности, а в одном месте пробивался сквозь щель между панелями мягкий голубоватый свет. Услышав тихий разговор, Ли осторожно приблизилась.

С того места, где находилась Ли, казалось, что Ник Монтера стоит на полу на одном колене, но больше ничего видно не было. Она подошла поближе к щели, и, когда поле ее зрения расширилось, ее взору предстала сцена невероятной интимности. Только слепящий белый свет и ширмы-рефлекторы подсказали ей, что идет съемка.

Ник действительно стоял на колене рядом с низкой скамьей, на которой сидела модель, молодая женщина, босая, завернутая в не по размеру большой мужской махровый халат. Она была явно расстроена, а он ее успокаивал. Его голос звучал мягко, отечески, и наконец он привлек ее в свои объятия, усмиряя ее приглушенные рыдания с сочувствием, поистине трогательным.

Ли редко наблюдала в мужчинах такую чувствительность и никогда не испытывала на себе такой нежности сама. Отец бросил мать Ли ради другой женщины, когда самой Ли было два года. Она знала Дрю Раппапорта по его фотографиям и немного сверх того. Мать с явной озлобленностью сказала ей, что ее отец был редким мерзавцем, слишком одержимым жаждой странствий, чтобы навьючить себя таким багажом, как маленький ребенок. Поэтому Ли иногда думала, что, может, он ушел из-за нее. Возможно, именно поэтому тихие всхлипы девушки модели пробили защиту Ли. Из-за внезапной боли в горле ей стало трудно дышать.

В глазах девушки еще блестели слезы, когда Ник поднялся и повернулся к ней, погладил ее по подбородку, приподнял грустное личико. Она назвала его по имени и с готовностью потянулась к нему, когда он взял с треножника камеру. Мгновение спустя он уже стремительно щелкал затвором камеры, успокаивающе разговаривая с девушкой.

— Все хорошо, малышка, ты прекрасна, когда плачешь, — услышала Ли его слова.

В смущении она попятилась от проема. Неужели он намеренно довел эту женщину до такого состояния? Ощущая во рту отвратительный привкус из-за пережитого потрясения, она выбралась из студии и поспешила назад в холл, раздумывая, остаться ей или уехать. Она сделала то, за чем приехала, — увидела Монтеру за работой.

Еще ничего не решив, она почувствовала, как что-то легкое мазнуло ее по щиколотке. Она посмотрела вниз и увидела прелестное гибкое существо, глядевшее на нее. Взмахнув белым хвостом, кошка повернулась и пошла по холлу, затем вспрыгнула на деревянный резной комод в мавританском стиле, словно расположилась в первом ряду зрительного зала.

— Ну и откуда ты взялась? — спросила Ли.

— Она, возможно, хотела бы задать вам тот же вопрос.

Ли обернулась и увидела Ника Монтеру, стоявшего в проеме того коридора, по которому она пришла. Она была все еще потрясена увиденным, но теперь уходить уже было поздно. Придется с ним общаться.

— Я знаю, что приехала рано, — заметила она.

Он пожал плечами, как бы прерывая ее извинение.

До этого Ли не заметила, что было на нем надето, что неудивительно при сложившихся обстоятельствах. Теперь же она не могла не обратить внимания на его босые ноги, серые спортивные брюки и черную футболку. Последняя казалась предметом одежды, уцелевшим после активных занятий спортом: рукава оторваны, снизу отрезан значительный кусок, открывая темную рельефную карту мышц, сбегавших от груди до пупка и ниже, где на бедрах свободно сидели тренировочные брюки.

На футболке красовалась надпись на испанском языке, а над ней свернулась клубочком серебряная змея: «Si esta vibora te pica, no hay remedio en la botica». Ли слабо знала испанский, но одно слово она поняла. Змея.

— «Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь».

— Прошу прощения?

Он повторил поговорку на беглом испанском, с таким удовольствием перекатывая во рту гласные, словно получал от этого сексуальное наслаждение.

— Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь. Вот что это значит, — объяснил он.

— А, понятно… — Ли облинула пересохшие губы.

Возможно, все дело было в том, как он сложил руки на груди и принялся ее разглядывать, но его взгляд оказал на нее настолько чувственное воздействие, что ей захотелось бежать прочь. Черноволосый и светлоглазый, он сам напоминал мифическую змею, жестокую и хитрую. Красивую, но смертельно опасную. Он был при этом неотразим.

— Ваша помощница сообщила мне, что вы приедете, — сказал он. — Но забыла сказать зачем.

— Я подумала, что мне не помешает посмотреть ваши работы.

— В самом деле? — Он казался заинтригованным, но настроен был скептически. — Вот здесь у меня висит кое что. — Он ступил в холл и обвел рукой стены, указывая на фотографии, которые она уже видели, затем указал на столик у двери: — Позади вас незаконченная коллекция.

Ли повернулась к папке, лежавшей открытой на столе. Здесь тоже находились этюды женской натуры, но эти работы были намеренно эротичны. Стиль викторианской эпохи, основной мотив — вода. Лепестки роз плавали по поверхности зеркальных прудов, где плескались и плавали обнаженные женщины. Каждая модель, казалось, была погружена в трепет какого то внутреннего пробуждения, ее бурная сексуальность передавалась образами, выполненными в тонах сепии. Но настроение было слегка скорбным, меланхоличным, и это бросилось Ли в глаза. Нагота моделей была скорее эмоциональной, чем физической. Что он сделал, чтобы заставить женщин забыть о себе до такой степени?

Ли вздрогнула, как будто над ней совершили насилие. Он каким-то образом проник в их неосуществленные желания, в их самые насущные женские нужды. В священные вещи, подумала она. В такие вещи, которые не следует знать о женщине ни одному мужчине, потому что это делает женщин слишком уязвимыми.

Она перевернула страницу, чувствуя, что он подошел к ней сзади.

— Они красивы, — сказала она.

— Спасибо. К сожалению, мне пришлось закрыть проект.

— Почему?

Ли поняла, что ответ не нужен, когда увидела следующую фотографию: молодая женщина стояла по щиколотку в мелком пруду, наклонившись над своим отражением. Одной рукой она касалась своей груди и смотрела на это с изысканным изумлением, отразившимся на ее лице. Но внимание приковывала ее вторая рука. Она направлялась к ее промежности, пальцы расправлены в откровенном, жаждущем жесте.

Ли стремительно отдернула от страницы руку.

— Почему я закрыл проект? — Он засмеялся. — Потому что модели, с которыми я обычно работаю, не хотят раздеваться перед фотографом, над которым висит обвинение в убийстве. Вряд ли я могу их за это винить.

Он встал рядом с ней, и Ли поняла, что он наблюдает за тем, как она рассматривает его работы. На следующем снимке женщина стояла на четвереньках, спина выгнута, она смотрит на что-то позади нее. Ночная рубашка женщины задрана, беззастенчиво показывая ее наготу. Явно заметно, что ее одолевают эротические фантазии.

— Если она простоит так еще немного, — пробормотал Монтера, — ее оседлает какой-нибудь парень.

У Ли перехватило дыхание. Она в гневе повернулась к нему:

— Да как вы смеете?

По его красивому лицу скользнула улыбка:

— Как я смею что? Разве вы не чувствуете… что она хочет заняться любовью? Разве это плохо?

На секунду Ли безнадежно растерялась. Он нарочно сбивает ее.

— Я имею в виду ваше замечание. Оно было абсолютно неподобающим.

— Мы не в вашем кабинете, доктор. Здесь работаю я, и, к счастью, ваши правила здесь не действуют. А если бы действовали, я бы никогда ничего не сделал. Во всяком случае, ничего стоящего.

— Каким же образом мои правила вам мешают?

— Ваши правила, чьи бы то ни было правила… Я очень давно перестал беспокоиться по поводу того, что подобает, а что нет. Это мешает хорошему искусству. Или хорошему сексу. Всему хорошему.

Ли захлопнула папку.

— Я приехала сюда не для разговоров о хорошем сексе. Я приехала посмотреть на ваши работы, а может, даже посмотреть, как вы работаете, если это можно устроить.

— А что плохого в сексе, доктор, хорошем или не очень? Мои работы именно об этом. И обо мне. И если только у вас не удалены яичники, как у лежащей там Мэрилин… — Он указал большим пальцем на кошку, которая с надеждой взглянула на него при звуке своего имени. — Тогда и о вас тоже.

Если он пытался ее дразнить, то был весьма близок к успеху. Она с удовольствием сказала бы ему все, что думает о его отношении к сексу как к смыслу жизни, чего он, несомненно, и добивался. Но она не собиралась забывать о своих профессиональных принципах только потому, что он в них не верил.

— Если смотреть поверхностно, то, возможно, некоторые ваши работы посвящены сексу, — признала она. — Но в них есть и что-то еще. — Она подошла к ближайшей фотографии на стене, изображавшей женщину, чье настроение было таким же мрачным и грозным, как небо позади нее. — Эта женщина явно несчастна, и мне кажется, о сексе она не думает.

— Не будьте так уверены. — Он снова тихо рассмеялся. — Может, у нее только что был не слишком удачный акт.

Ли гневно фыркнула:

— Ну и задница же вы, мистер Монтера! На тот случай, если вы еще об этом не знаете.

Равнодушно глядя на нее, он сунул руку под свою обрезанную футболку, будто собираясь почесать живот, покрытый темными волосами.

— Вы мне больше нравитесь, доктор, когда сердитесь. Тогда ваши глаза мечут молнии.

Больше всего на свете Ли хотелось повернуться и уйти. Этот человек использует вульгарные выражения и почесывается у нее на глазах! Но Ник Монтера слишком часто заставлял ее чувствовать себя сухой формалисткой. Если прежде ей было просто любопытно, то теперь она с упрямой решимостью готовилась выяснить, что питает темную движущую силу этого фотографа. И если ее теории верны, разгадка здесь, в его работе, в фотографиях, развешанных по стенам.

— Что вы чувствовали, когда фотографировали этих женщин? — спросила она. Вопрос прозвучал резче, чем ей хотелось.

Он подошел к дремавшей кошке и принялся легко перебирать пальцами мягкую шерстку. Мэрилин развернулась и потянулась на солнце, как маленькая львица, пока Монтера ее гладил. Его браслет-змейка поблескивал, как древний символ эротической связи между человеком и животным.

Довольное урчание кошки разносилось по всему помещению. Ли нетерпеливо переступила с ноги на ногу. И наконец Монтера посмотрел в ее сторону. Выражение его лица давало понять, что его общение с кошкой было вознаграждено гораздо больше, чем общение с ней, но — вечный оптимист — он намерен провести еще один раунд.

— Что я чувствовал? Это слишком расплывчатый вопрос, доктор. Не могли бы вы его детализировать?

— Ваши модели раскрываются перед вами. Это ясно видно по снимкам. Они вам доверяют. Вам никогда не казалось, что вы злоупотребляете их доверием? Эксплуатируете их?

— Черт побери, нет… Я делаю их бессмертными.

Каблучки Ли резко клацнули по плитке. Так же, как он обессмертил Дженифер Тейрин?

— Как именно?

Он продолжал поглаживать кошку, по-прежнему гипнотизируя ее своими волшебными прикосновениями.

— Они показывают себя мне, — тихо произнес он. — Они раскрываются передо мной, как никогда до этого и никогда потом. И я плачу им сполна. Это момент чистой истины. Я запечатлеваю его… навсегда.

Ли мгновение помолчала, наблюдая, как он ласкает кошку.

— Они никогда не чувствуют себя выставленными напоказ? Или будто над ними совершили насилие?

— Нет, если они мне доверяют. Да и почему они должны это чувствовать? Я их мать, их отец, их прошлое, настоящее и будущее… — Он посмотрел на нее. — Я их биограф.

«И их любовник?» — подумала она.

— А если они вам не доверяют? Что тогда?

— Тогда я с ними не работаю. Они или полностью отдаются работе, или уходят.

— Понятно.

— Неужели? — Он чесал шелковистую шерстку под подбородком у Мэрилин, но взгляд его следил за рукой Ли, теребившей мочку уха и яркое золотое колечко. — Мне кажется, вы не понимаете, — проговорил он.

Ли поправила подплечники.

— Я понимаю то, что вы требуете от женщины полного подчинения своему видению. Вы хотите контроля, полного контроля над ней.

— Подчинения… интересный выбор слова. Я бы выбрал другое. Я бы назвал это покорением.

— А есть разница?

— Большая. Первое предполагает принуждение и сопротивление. Второе предполагает выбор — пленница, которая добровольно отдается зависимости… и находит в этом удовольствие.

— Но и то и другое — зависимость, — заметила Ли. — Разве это не весьма архаичное понимание выбора?

Он потянулся, выгнувшись, и сел на край комода рядом с кошкой. Недовольное мяуканье Мэрилин было вознаграждено медленными, успокаивающими движениями.

— Мы все зависимы, доктор, — сказал он. — Мы только можем притворяться, что это не так. Можем размахивать флагами и кричать о свободе, но никто из нас не владеет своей душой.

— Вы действительно этому верите? — Ли поймала себя на том, что смотрит на него во все глаза, пораженная его убежденностью.

Его взгляд был проницательным и в то же время успокаивающим. Когда он включал его на полную мощь, как лампы в студии, эффект оказывался гипнотическим. Она пыталась найти аргумент против его заявления, но в голову ничего не приходило. Его слова задели в ней какую-то струнку. Ей не хотелось с ним соглашаться, но она знала: в чем-то он прав.

— Значит, вот что вы даете этим женщинам, — проговорила она, и ее голос затих, пока она пыталась понять, что хочет сказать. — На одно мгновение? Вы возвращаете им их души? Или по крайней мере отблеск их душ?

Он медленно кивнул:

— Да… да, именно это.

Теперь он смотрел на нее так, словно она в первый раз сказала что-то умное и стоящее, что то, с чем он действительно согласен. В глубине своего существа Ли ощутила едва уловимый трепет, отвечая на какой-то импульс, неподвластный ее контролю. Она мысленно взмолилась, чтобы в голосе ее не слышалось дрожи.

— Понимаю, — сказала она.

На этот раз он ее не поправил.

— Вы когда-нибудь это пробовали, доктор? — спросил он. — Вы когда-нибудь полностью чему-нибудь покорялись? Или кому-нибудь?

— Мы все покоряемся, разве нет? В тех или иных обстоятельствах.

— Вы бы так не говорили, если бы с вами это было. Это не сравнимо ни с чем. Другого такого чувства нет. Это рай — или самое близкое к нему из доступного нам. Физический, эмоциональный, сексуальный.

Горловой возглас Мэрилин подтвердил его слова. Кошка выбрала этот момент, чтобы перевернуться на спину и, выгнув спину, предложить Нику погладить ее живот. Он легонько ее пощекотал, и короткий резкий вопль сказал всем присутствующим в пределах слышимости, что она пребывает в полном экстазе.

— Почему бы мне и вас не сфотографировать? — спросил он, продолжая усмирять кошку.

— Нет, это не… — Она чуть не сказала «подобает».

Ник встал и направился к ней.

— Обещаю, что больно не будет. И это единственный способ увидеть меня за работой. Сегодня у меня больше не будет съемок.

— Нет, в самом деле. Это обсуждению не подлежит.

— Вы не хотите стать частью моей коллекции отражений в пруду?

Его взгляд скользнул по ее телу, загоревшись мужским одобрением. Он оглядел ее с головы до ног, оценил и как фотограф; и как мужчина — искусство и мужественность так перемешались, что отделить их уже не представлялось возможным.

— Вам может понравиться позировать обнаженной, — сказал он. — Мне бы понравилось.

— Что ж… решено. — Она легко рассмеялась. — Вы позируете, я фотографирую.

Теперь ее сердце бешено стучало. Интересно, подумала Ли, в комнате находятся два взволнованных существа женского пола. Одно — отчаянно желавшее привлечь его внимание, а другое — отчаянно желавшее избежать его.

Нет, позировать Ли не хотела, но в то же время представляла себя в красивых, наполненных чувственностью сценах его коллекции… дотрагивающейся до себя, лениво плещущейся в темных серебристых прудах. Обнаженной. Свободной узнать…

Она прервала череду образов, в горле у нее пересохло, шея внезапно вспотела. Ей не следовало сюда приезжать. Он опасен, но она боялась не за свою жизнь.

— Сделайте это еще раз, — странно осипшим голосом попросил он.

— Что? — Ли не помнила, чтобы она что-то сделала.

— Оближите для меня губы.

Ли хотела возразить, что она этого не делала, но ее верхняя губа действительно была влажной и прохладной.

— Ну же, доктор, — подбодрил он. — Снизойдите на минутку до моих просьб. Я не прошу вас раздеваться. Я только хочу, чтобы вы махнули вашим язычком по губам, как сделали это минуту назад.

Она вспомнила, что сравнивала звук его голоса с бархатным хлыстом. Сегодня в его тоне присутствовало немного сгустившегося воздуха, как будто он разговаривал со стыдливой невестой, которую надо за ручку подвести к сексуальной стороне супружества. Ли не понравилось такое сравнение.

— Вот так? — Кончиком языка она увлажнила верхнюю губу.

Он широко улыбнулся:

— Да, так. Именно так.

И не успела Ли опомниться, как он уже подошел к ней и принялся менять ее прическу, закладывая с одной стороны пряди за ухо, а другую часть волос вздымая высокой волной над лицом. Но что поразило ее больше всего, так это то, что она позволила ему проделать все это. В его действиях сквозила такая естественность, словно он имел право прикасаться к ней любым способом просто потому, что владел безошибочным инстинктом угадывать скрытые тайны женской души.

— Не затягивайтесь так туго, доктор, — сказал он, засовывая палец за воротник. — Всем надо дышать, даже вам.

У Ли никогда не было трудностей с дыханием. А вот если она будет ходить с расстегнутым воротником, то переохладится.

Затем он дотронулся до ее сережки, потрогав колечко пальцами, словно проверяя его могущество. Остро чувствуя прикосновения Ника, Ли ощутила, как его большой палец прошелся по внутренней стороне мочки уха. Это был легчайший намек на контакт, но почему-то натянулись все ее нервы. Она едва подавила дрожь.

Наконец он отступил, любуясь делом своих рук.

— Хорошо, да, так хорошо. А теперь приподнимите юбку, доктор, подтяните ее так, будто вы проверяете, не спустилась ли на чулке петля.

Удивленная Ли опустила глаза, вспомнив инцидент в машине Доусона, когда ее юбка ползла вверх по бедрам, как она вспоминала о нем, о Нике. Теперь она провела ладонью по гладкой ткани облегающей юбки, разгладила ее. Ли сделала это скорее рефлекторно, чем в ответ на его просьбу, но она не ожидала ощущений, которые вызовет это простое прикосновение. Они были захватывающие. Кожа покрылась испариной. Она чувствовала ее под туго натянутым нейлоном чулок, когда начала делать то, о чем он ее попросил, — медленно поднимать юбку. Что же с ней происходит? Ее охватила дрожь, и она закрыла глаза. Только на секунду, сказала себе Ли, чтобы перевести дух.

— Получится великолепная фотография, — сказал он.

Она мысленно представила зажженные лампы, Ника, двигающегося вокруг нее и щелкающего камерой. Она видела это с потрясающей ясностью…

— Ой! — вскрикнула она. Глаза у нее распахнулись, когда она почувствовала укол боли в лодыжке. — Что вы делаете?

Ник с недоумением приподнял брови. Потом они оба быстро посмотрели вниз. Прочь от них удалялась Мэрилин, помахивая хвостом и победно сверкая глазами.

Ник приглушенно рассмеялся:

— Мэрилин… как тебе не стыдно!

Но Ли не обратила внимания на комическую сторону произошедшего. Кошка укусила ее. Она не повредила ей кожу, но лодыжка горела, а на колготках спустилась петля!

— Как вы, ничего? — Монтера, извиняясь, пожал плечами, но в его глазах поблескивали скорее смешинки, чем сочувствие. — Она большая собственница, эта девчонка. Но я ее уже фотографировал.

— Надо же! — сухо отозвалась Ли.

Но втайне она была благодарна Мэрилин. Умное животное положило конец сеансу фотосъемок Ника Монтеры. И к счастью для Ли, ее укусила кошка. А не змея.

Глава 9

— Эфиопское кафе, мама?

Ли огляделась, надеясь подсмотреть, что едят другие представители ищущей острых ощущений толпы, вышедшей на ленч. В ресторане, кафелем и тентами напоминавшем турецкий базар, стоял запах пряной смеси чеснока и имбиря и сотни других экзотических специй, с которыми Аи никогда не сталкивалась.

— Ты когда-нибудь уже здесь бывала? — спросила она.

— Разумеется, дорогая. — Кейт одобрительно проглядывала меню. — Мы с Кенджи были здесь на прошлой неделе. Не бери тушеную верблюжатину. Слишком соленая. А вот тефтели из рыбы и картофеля с карри просто чудесны.

Кенджи был последним открытием Кейт, японский художник, создававший мобили из проводов и автомобильных деталей и нуждавшийся в покровителе почти так же остро, как Кейт необходимо было ощущать себя покровительницей. Ли всегда интересовало, были ли связи ее матери не только творческими, но и сексуальными, но она никогда ее об этом не спрашивала, вероятно, из-за выработавшейся у нее благодаря консультациям привычки не вмешиваться в чужие дела. Кейт, однако, не столь уважительно относилась к частной жизни Ли, вероятно, из-за выработавшейся у нее привычки вмешиваться в чужие дела.

— Я подумала, что будет интересно попробовать что-то новенькое, — заявила Кейт. — Сколько себя помню, по четвергам в половине первого мы всегда обедаем в «Ритц Карлтоне». Ничего хорошего, дорогая. Идешь по жизни как лунатик. Периодически каждый должен брать привычный распорядок дня и вытряхивать из него пыль, как из старого коврика. Возьми его обеими руками, Ли. Возьми и встряхни.

Ли кивнула матери поверх меню.

— Ньеленг? — спросила она, спотыкаясь на незнакомом слове. — Как ты думаешь, что это такое? Наверное, что-то с фенхелем?

Ли знала: с матерью бесполезно спорить, если та решительно настроилась по какому-то поводу. А в этом случае оказалось, что Кейт права. Жизнь Ли стала предсказуемой. За последний год она значительно сократила прием клиентов, чтобы больше времени посвящать своей рукописи. Иногда ей так хотелось увидеть ее изданной, что она уже чувствовала во рту вкус шампанского, которое пьют в честь выхода книги на вечеринке в издательстве. Это ее немного беспокоило. Если бы подобное желание появилось у одной из ее клиенток, она бы предположила, что мечта увидеть свое имя на обложке книги — еще один способ отмежеваться от властной матери.

— Пожалуй, я возьму фаршированный манный пирог, — сказала Кейт.

— Ни одного многослойного бутерброда в меню, — заключила Ли, когда официант принес им мятный чай, крепкий и сладкий, с плавающими на поверхности сосновыми орешками, а также дымящиеся горячие овалы свежеиспеченного хлеба в соломенной корзинке. — Доусону это не понравится.

— Доусону? — с упреком переспросила Кейт. — Я не знала, что он приглашен. Я думала, четверг — это наш день, твой и мой.

Ли надеялась, что ее улыбка получилась не слишком горестной. Четверг был днем, когда ее мать рассказывала ей о прошедшей неделе, а Ли внимательно слушала и аплодировала в нужных местах, что неизменно вдохновляло Кейт на повторение ее самых лучших хитов. Ее мать не нарочно вела себя так бесчувственно, давным-давно поняла Ли. Кейт была прирожденной актрисой, которая по настоящему верила, что жизнь — это ее сцена, а «шоу» — ее первейшая обязанность.

— Дорогая, зачем ты его пригласила?

— Я его не приглашала, — объяснила Ли. — Доусон оставил у Нэнси несколько сообщений. Ему нужно о чем то со мной поговорить, но мы никак не можем друг друга поймать, поэтому Нэнси и сказала ему, где я сегодня буду обедать. — Она, извиняясь, пожала плечами. — Он, может, и не придет.

— Придет. Доусон не упустит возможности испортить приятный день.

— Мама! — Кейт слегка опешила от упрека в голосе Ли. — Ты думаешь, вы двое не сможете научиться ладить? Ведь он станет членом нашей семьи.

— Надеюсь, не раньше, чем научится обходиться без многослойных бутербродов. Ли, этот человек лишен воображения. Честно говоря, и ты тоже! Что это за брак будет, я тебя спрашиваю?

— Очень прочный, я надеюсь.

Кейт с видом заговорщицы нагнулась вперед:

— Привычки мужчины в еде — ключ к его либидо, моя дорогая дочка-доктор. Если Доусон не попробует чего-то новенького, ваша сексуальная жизнь будет из-за этого страдать. Он станет очень предсказуемым партнером. Человек, не совершенствующий свои вкусы, наверняка скучен в постели. Ты этого не знала, милая? Но ты же психиатр. — Золотые браслеты громко звякнули, когда Кейт сбросила ярко-зеленую шаль. — Твой отец всегда любил хорошие кулинарные приключения.

— Мой отец убежал с другой женщиной, — заметила Ли. Кейт любила рассказывать другим, что у ее бывшего мужа были голубые глаза, как у Пола Ньюмена, и сложная родословная, но он не обладал сдержанностью красавца актера, когда дело доходило до противоположного пола.

— У Дрю Раппапорта были недостатки, — признала Кейт. — Но в постели с ним никогда не было скучно.

— Что ты говоришь? Значит, лучше хороший секс с мужчиной, чем серьезные отношения?

— Вопрос не всегда стоит — что лучше. Иногда вопрос в том, что имеется в наличии. У тебя могут быть серьезные отношения с домашним животным. Найти хороший секс гораздо труднее. Нужен хороший мужчина.

Ли отложила меню, свой щит. Ее мать обладала удивительной способностью обращать любой спор в свою пользу.

— Ты стала бы отличным политиком, — признала Ли.

Кейт явно намеревалась продолжить беседу и, вероятно, так бы и поступила, если б Ли не заметила идущего к ним Доусона. Он выглядел смущенным и более чем не на месте в своем двубортном деловом костюме среди обедающей богемной публики. Грациозные, с кожей цвета черного дерева официанты сновали взад и вперед в цветастых одеяниях и фесках, нося подносы с толстыми кусками жареного мяса, рисом и тушеными овощами и яркими десертами.

— Может, кто-нибудь соблаговолит объяснить мне, почему официанты тут ходят в банных халатах и шлепанцах? — спросил Доусон, наконец добравшись до их столика.

— Чтобы раздражить тебя, Доусон, — сухо отозвалась Кейт. — Это единственная цель их жизни.

— Им это удалось, — парировал он, осматриваясь. — Если бы я хотел какой-нибудь гадости, то пообедал бы в кафетерии в суде. Здесь подают к еде пилюли от малярии?

Ли собрала все меню.

— Я сделаю заказ, пока вы не начали войну и не испортили мне аппетит. Тушеная верблюжатина соленая, — сообщила она Доусону. — Тефтели из рыбы и картофеля чудесные.

— А у них есть многослойные бутерброды? — спросил он.

Кейт пробормотала что-то насчет предсказуемого секса, и Ли быстренько сменила тему.

— Зачем ты меня искал? — спросила она Доусона. — Нэнси сказала, это важно.

Он попытался, впрочем безуспешно, привлечь внимание проходившего официанта.

— Нам нужна твоя оценка Монтеры, чтобы мы могли навести на дело глянец, — ответил он. — Мы уже выстроили в одну линию заключения экспертов и врачей. У нас даже есть сосед, который видел Монтеру рядом с местом преступления. Твой доклад должен стать последним гвоздем в крышке его гроба, колом в сердце, так сказать.

Ли отнесла последнее замечание на счет профессионального рвения. Обвинители по уголовным делам сталкиваются с таким количеством грязи и мерзости, что часто становятся ужасно оторванными от жизни, как некоторые хирурги.

— Послушать тебя, так это ты ведешь дело, — заметила она. — Я думала, ты поручил его кому-то другому.

— Я держу руку на пульсе. Близятся выборы, и пресса набросилась на это дело, как туча блох на собаку. Так что это важно.

— Возможно, важно для блох, — пробормотала Кейт.

— Мне надо кое-что тебе сказать. — Ли завладела вниманием Доусона и рассказала ему о визите Полы Купер и ее страстном заявлении, что Монтера невиновен. — Она считает, это сделал друг Дженифер Тейрин, Джек Тагтарт. Ты его знаешь? Он девять лет служит в полицейском управлении Лос-Анджелеса, в отделе по расследованию убийств, и, по мнению мисс Купер, он жестокий садист.

Доусон ударился коленом о ножку стола, и Ли схватила свой покачнувшийся стакан с водой, удерживая его.

— Это чушь, Ли! — с неожиданной резкостью заявил он. — Полная чушь. Вся эта вредная болтовня о жестокости связывает руки хорошим полицейским. А Тагтарт хороший коп.

— Боже мой, Доусон, — пробормотала Кейт. — Сколько пыла!

Ли тоже была ошарашена. Она взяла стакан, потом поставила на место, даже не поднеся к губам. Видно, на Доусоне сказалось напряжение в связи с избирательной кампанией, подумала она.

— И по-твоему, я должен верить какой-то бывшей модели Монтеры? — продолжал он. — Женщине, которая, без сомнения, до сих пор в него влюблена? Да она даже не сможет стать свидетелем защиты.

— Но разве ты не собираешься проверить ее подозрения в отношении Таггарта? — спросила Ли. — Кто то должен поговорить с этим человеком. Я позвонила ему и назначила встречу, чтобы…

— Что ты сделала? — Доусон приподнялся со стула.

— На… назначила встречу.

— С Джеком Таггартом? Зачем, черт возьми?

— Потому что Пола Купер считает, что это сделал он, и она очень в этом уверена. Тебе никогда не приходило в голову, что вы могли обвинить не того человека? Что Ник Монтера может быть невиновным?

— Это не моя работа — решать, виновен или нет Ник Монтера, и я более чем уверен, что не твоя. Это дело присяжных. От тебя мне нужно только мнение эксперта, Ли. Скажи нам, способен ли Монтера совершить преступление или нет. Если да, то объясни, почему он именно в такой позе оставил убитую. Покажи нам темную сторону этого человека, его мотивы.

— Легче сказать, чем сделать, — стала защищаться Ли. — Я не знаю, способен ли он. — Это было не совсем правдой. В глубине души она считала Монтеру способным на преступление. Но она не знала, сделал ли он то, на что был способен.

— Сколько раз ты с ним встречалась? — настаивал Доусон.

— Кажется, два раза. Или три.

— Ты не помнишь точно? Ты его уже тестировала?

Ли покачала головой, видя, что они привлекают внимание. Даже ее мать сидела тихая и задумчивая, впервые за всю историю их ленчей по четвергам.

— Понятно, — протянул Доусон. — Ты встречалась с ним уже три раза, но еще не тестировала его и не сформировала собственного мнения о его характере. Какого же черта ты делала? Позировала для одного из его календарей?

Ли возмутилась:

— Он не делает календари. И что ты на меня набросился? Я только упомянула имя Полы Купер. Не понимаю, почему никто не хочет поговорить с этой женщиной. Средства массовой информации так просто горят желанием.

Доусон пренебрежительно отмахнулся от последнего замечания:

— Это какая-то мастурбация. Купер не хватает паблисити, и она снабжает прессу подробностями о фантастическом сексе, а взамен получает немного рекламного времени.

— Надеюсь, ты прав. — В голосе Ли зазвучало предостережение. — Надеюсь, дело только в этом, Доусон. Потому что всем придется пережить большое унижение, если ты не прав.

Доусон слегка распрямил плечи и поправил узел галстука. Казалось, он пытается успокоиться.

— Если Пола Купер не перестанет болтать, она может оказаться следующей мертвой экс-моделью.

Рука Ли замерла в воздухе. Она собиралась взять корзиночку с хлебом, чтобы предложить остальным, пока он еще горячий.

— Ради всего святого, что это значит, Доусон? — Это прозвучало как личная угроза, но, должно быть, он говорил о Монтере. — Если ты намекаешь, что ее может убить Ник Монтера, зачем ему это делать? Она же пытается помочь ему.

— Психам причины не нужны. — Доусон взял корзинку, положил себе хлеба и передал ее Ли. — Это ты должна знать, только, кажется, не знаешь.

Сбитая с толку агрессивностью жениха, Ли передала корзинку матери. Это было нечто большее, чем профессиональное рвение. Доусон вел себя как… как кто? Ревнивый соперник? Но она не рассказывала ему об авансах Монтеры. Или о своей поездке в его студию. И теперь была рада, что не сделала этого.

Подошел официант, чтобы принять заказ, и Ли заметила, что ее мать разглядывает Доусона с новым интересом. По-видимому, ей понравилась его бульдожья хватка. Что ж, а ей не понравилась. Ни капельки. Она не понимала, что означает выступление Доусона, но впервые за многие годы совет матери показался ей не таким уж плохим.

Периодически каждый должен брать привычный распорядок дня и вытряхивать из него пыль, как из старого коврика. Возьми его обеими руками, Ли. Возьми и встряхни.

У Полы Купер был один из лучших дней в ее жизни. Одета она была сногсшибательно, причесана — высший класс, и платят ей за то, чтобы в течение часа она выглядела потрясающе сексуально. Но самое лучшее то, что она только что связала мужчину своими колготками.

— Тебе не больно? — спросила она Джонни Уандера, крупного блондина и тоже модель, которому связала за спиной руки.

— Пальцы у меня еще не посинели? — саркастически осведомился Джонни. — А то они что-то онемели. Может, немного ослабишь узел?

Пола посмотрела на свои красные ногти и с сомнением поджала губы.

— Свеженький маникюр, — объяснила она со вздохом сожаления. — Извини.

— Вы, двое, готовы или нет?! — крикнул фотограф, нетерпеливо прижимая камеру к бедру. — Я вам не помешал?

Пола ослепительно ему улыбнулась:

— Конечно, нет, Стэн.

Стэн Тидуэлл был фотографом-асом коммерческой рекламы и занозой в одном месте, но слишком важной фигурой в индустрии моды, чтобы Пола рискнула с ним поссориться. Она получила эту съемку рекламы колготок только потому, что однажды вечером «феррари» Стэна чуть не сбил ее на пешеходном переходе на Мелроуз. Перед этим он пропустил пару стаканчиков и совсем не хотел вмешательства полиции. А Пола уже начинала волноваться из-за перерыва в своей карьере.

— С помощью колготок «Эмбуш» мужчину можно поймать по-разному! — выкрикнул последнюю строчку рекламного текста Стэн, напоминая Поле и Джонни, чего от них ждут. — Так что лови мужчину, Пола. Начали!

Пола была и польщена, и встревожена. Тидуэлл, казалось, рассчитывал, что она предложит какое-то решение. Сама реклама была всего лишь фотографией внутри фотографии светского приема в элегантном особняке в георгианском стиле. Для рекламы на целый разворот Полу одели в обтягивающее мини из золотой ткани, открыв длинные стройные ноги. Джонни в униформе идеального официанта подавал шампанское гостям, а сам украдкой и с вожделением посматривал на сверкающие золотыми искорками колготки Полы.

На этот снимок они потратили целый день, изнурительный процесс, доведший всех до невменяемого состояния, за исключением. Полы, которая наслаждалась каждой секундой съемок и внимания. И вот теперь, позируя рядом с роскошной кроватью в огороженном закутке, призванном изображать спальню в этом особняке, они работали над меньшей фотографией для этой рекламы. Пола, по прежнему сверкающая, как рождественская елка, должна была связать Джонни своими колготками «Эмбуш» единственно для того, чтобы насладиться им каким-нибудь порочным способом. Но пока ничего не выходило. Стэн не ощущал нужной ему энергии.

Пола предложила первое, что пришло ей в голову.

— Почему бы мне не повести себя с ним грубо? — спросила она. — Немножко его встряхнуть?

— Встряхнуть меня? — Джонни это как будто не понравилось. Он уже снял куртку официанта, расстегнул рубашку, и на щеке у него красовался большой сочный отпечаток губ, оставленный Полой.

— Встряхнуть его? — эхом отозвался Стэн.

— Ну да, вот так…

И, не обращая внимания на явное нежелание Джонни, Пола развернула его спиной к себе. Его руки все еще были связаны за спиной, поэтому она ухватилась за концы нейлоновых колготок, словно была королевой джунглей, подчиняющей себе свою жертву, и растянула их в разные стороны, насколько хватило рук. И когда Джонни покачнулся назад, она для равновесия уперлась ему в ягодицы острым, как спица, высоким каблуком.

— Ат-лично, девочка! Класс! — издала вопль одобрения одна из ассистенток Стэна. Другая сунула в рот два пальца и свистнула.

— Пола! — воскликнул Стэн. — Просто фантастика! Джонни?.. В чем дело?

— Мне больно, — сдавленным голосом пожаловался Джонни.

Стэн не поверил своим ушам:

— Боже, парень! Роскошная женщина связывает тебя, чтобы довести тебя до исступления и подарить наслаждение. Сбываются мечты. Изобрази-ка нам возбуждение!

— У меня отваливаются руки, — канючил Джонни.

Если бы у Полы был пистолет, она дала бы его этому хнычущему ублюдку. Она вывела бы его из его убожества, как хромую лошадь. А потом пусть себе волнуется из за онемевших пальцев. Однако пистолета у нее не было, и поскольку вероятность того, что кто-нибудь вложит ей его в руку, была ничтожно мала, все это были, как обычно, фантазии.

— Я знаю акупунктурную точку на внутреннем сгибе локтя, — успокаивающе предложила она Джонни, поглаживая его по руке. — Она снимает боль и прочищает чакру.

Джонни, изогнувшись, посмотрел на нее через плечо:

— Я знаю точку получше. На внутренней стороне бедра.

— Начинай, Пола, — устало сказал Стэн. — Встряхни парня. Локоть, бедро, все, что угодно. Хоть по яйцам ему дай. Давайте это снимем!

Пола озорно баюкала связанные руки Джонни.

— Ой! — запротестовал он, сжавшись, когда она надавила костяшками пальцев на изгиб локтя.

— Здесь и должно быть больно, — объяснила она.

Но Джонни, казалось, было уже все равно. Дернув плечами, он высвободился из рук Полы, заставляя ее действовать. Схватив колготки, она потащила его назад, на место съемок, только на этот раз, поднимая ногу, она нацелилась в самую болезненную точку. "Вот так тебе!", — подумала она, всаживая каблук.

Джонни выкатил глаза.

— Уй-я-а-а! — завопил он, подпрыгнув.

— Вот оно! Вот оно! — заверещал Стэн, будто стал свидетелем чуда. Он принялся яростно снимать, бегая вокруг этой пары, погрузившись в творческий экстаз, который охватывает фотографа, поймавшего в видоискатель своей камеры идеальный вид.

Джонни замер на месте, на его лице играла вымученная улыбка, по лбу струился пот. Пола видела выражение его лица в зеркале напротив, он казался рабом в цепях, неизвестно почему довольным. Ее собственная улыбка сияла блаженным удовлетворением. Да, с помощью колготок «Эмбуш» мужчину можно поймать по-разному. Это будет фотография всей ее жизни! Съемочная площадка так и искрилась энергией.

— Закончили! — прокричал Стэн, встав на колени и отсняв последний кадр пленки. — Собираем вещи и уходим.

Через минуту Пола уже стояла за большой ширмой в восточном стиле, переодеваясь, чтобы идти домой. Она посмотрела на себя в большое зеркало в подвижной раме, завороженная блеском своих глаз, преобразившим, казалось, все ее существо. Она никогда не выглядела и не чувствовала себя такой роскошной. Ей не хотелось снимать красивую одежду и украшения. Не хотелось, чтобы съемки заканчивались.

Она неохотно расстегнула «молнию» облегающего платья, и оно упало на пол. Оставшись в трусиках и дорогих украшениях, которые помощница Стэна выбрала для съемок — колье из искусственных бриллиантов, такой же браслет и заколки для волос, — она продолжала наслаждаться своим отражением.

Наконец она с неохотой сняла браслет и заколки и положила их на маленький туалетный столик, зная, что скоро их кто-то заберет. Колье она повесила на пальцы и с грустной улыбкой стала любоваться его блеском. Горло у нее сжалось от сильного, мучительного желания обладать этой вещью. Это все равно что унести домой частичку этого волшебного дня и сохранить ее навеки.

Мгновение спустя, быстро оглядевшись, она поддалась неотразимому импульсу и положила ожерелье в свою хозяйственную сумку. Чего Пола не услышала, когда, нагнувшись, быстро застегнула ее, так это слабого шума работающей современной аппаратуры. В другом конце помещения, в тени ниши, которая вела к двери аварийного выхода, мужчина в неприметном сером костюме с видеокамерой на плече записывал на пленку каждое ее движение.

— Кто съел мои записи по этому делу? — бормотала, ни к кому не обращаясь, Ли.

Она была одна в своем кабинете и еще раз быстро прошла по комнате, взглядом обыскивая все поверхности, поднимая папки, книги и научные журналы. На сегодняшнее утро, чуть позже, у нее была назначена встреча с Джеком Таггартом, которую она собиралась отменить, чтобы утихомирить Доусона, но когда она позвонила в отдел по расследованию убийств, Тагтарт сам снял трубку.

— Доктор Раппапорт, — предостерег он странно сдавленным голосом, — если у вас есть хоть малейшее сомнение, что это Ник Монтера убил Дженифер Тейрин, я буду рад его развеять. Этот человек — чудовище. Могу принести вам уйму доказательств его ненормальных игр с женщинами.

Ошарашенная таким заявлением, Ли спросила Тагтарта, выступит ли он свидетелем обвинения, и он ответил, что, возможно, его не станут вызывать.

— Прокурор не хочет сыграть на руку защите, — объяснил он ей. — Они заявят, что я ревновал из-за того, что Дженифер бросила меня ради Монтеры. Но все было совсем не так. Он трахал ее мозги.

К концу разговора Ли решила не отменять встречу. Если Доусон узнает… что ж, она как нибудь с этим справится, когда это произойдет. Ее волновала и другая проблема: пропало досье Монтеры. Они с Нэнси один раз уже обыскали оба помещения. Оставалось только мысленно восстановить все свои действия. Выносила ли она досье из кабинета?

Она подошла к сумочке и вытащила ключи из отделения на «молнии», надеясь, что это вызовет какие-то ассоциации. К счастью, она была человеком привычки. Уходя из офиса, она обязательно брала и сумочку, и кейс. Ее кейс? Она бросила взгляд на небольшую тумбочку за письменным столом и увидела, что чемоданчика тоже нет. Еще одна минута размышлений убедила ее, что она, должно быть, оставила кейс в холле дома Монтеры, когда пошла на звук непонятного шума.

Ключи мягко звякнули, когда она повернула кольцо в руках. Она могла попросить Нэнси позвонить, даже послать за ним свою помощницу. Но если Монтера еще не заметил кейса, звонок даст ему об этом знать, а она не хотела, чтобы он читал ее записи. Они были слишком личными. Она заберет их сама по пути на встречу с Таггартом. Если ей повезет, она сможет забрать его у Монтеры, а он даже ничего не узнает.

Когда полчаса спустя она подъехала к его студии, там стоял джип «ренигейд». Если это машина Монтеры, это могло означать все, что угодно. Может, он и уезжал сегодня утром, но сейчас определенно был дома. Проклятие! Она посмотрела в зеркало заднего вида, проверяя блестящую красную губную помаду и пряди светлых волос, выбившихся из забранных в хвост волос.

Ее серые глаза ярко сверкали от дурного предчувствия, она никогда не видела их такими. Даже одна мысль о встрече с ним вызывала в ней запрограммированную и предсказуемую волну женских реакций. Она прихорашивалась? Это выглядело жалко! По крайней мере на ней был ее любимый наряд — темно-синий блейзер и брюки цвета хаки, — все это она надела для встречи с Таггартом.

На этот раз стучать она не стала. Ли все еще надеялась незамеченной проскользнуть в вестибюль, схватить кейс и исчезнуть, прежде чем кто-нибудь ее заметит. Но когда она открыла дверь, в глаза ей тут же бросилась фотография красивой безутешной женщины, выполненная в тонах сепии. Почему она почувствовала такую тягу к этой фотографии? Женщина не походила на нее, нет, но что-то в ней было. Что-то…

Определенные образы способны вызывать у людей эмоциональный подъем, воскрешать воспоминания, связанные с радостью и болью, и все это с той же остротой, как в момент их настоящего переживания. Зритель мог заплакать или испытать прилив безумной надежды без всякой видимой причины. Эта фотография была из числа таких вот образов.

Выложенный черной плиткой пол поймал отражение Ли, когда она повернулась, ища свой чемоданчик. В холле его не было, поняла Ли, стремительно осмотрев помещение. Куда он его унес? В студию? В жилые помещения? У нее не было желания вновь оказаться в студии, но это казалось куда безопаснее, чем вторгнуться в его личное жилье.

Первое, что увидела Ли, войдя в похожую на пещеру комнату, была ее тетрадь. Помещение было освещено слабо, только стоящий в центре студии похожий на алтарь стол был залит светом единственной яркой лампы. Ее тетрадь лежала открытой, на виду, в слепящем круге света.

— Что это такое? — выдохнула Ли, ошеломленная странной сценой. Казалось, ее записи были принесены в жертву в ходе какого-то языческого ритуала. Она вглядывалась в темноту, ища Монтеру, ожидая увидеть его лучистые глаза, направленные на нее. Но пятно света притягивало ее к себе. Все, что она могла видеть, — это ослепительно белое пятно.

Он нашел ее записи по его делу. Прочел их и теперь заставляет ее узнать об этом. Она и боялась дотронуться до тетради, и боролась с желанием схватить ее и убежать. Что произойдет, если она войдет в горячий круг света? Включится ли сигнализация? Захлопнется ли дверь, сделав ее узницей этой студии?

«Черт бы его побрал!» — подумала она, внезапно разозлившись. Он был мастером игр ума. Он заставил ее прыгать через обручи, и вот теперь другая игра. Выведенная из себя его проделками, она подошла к столу.

Тетрадь лежала в пределах досягаемости. Она уже провела пальцами по ее страницам, когда услышала скрип дверных петель. Ее рука застыла в воздухе, голова резко дернулась вверх. Пытаясь вглядеться во тьму за пределами слепящего светового пятна, она почувствовала, как ее охватывает паника. Ли помнила о множестве зеркал, но сейчас не могла различить ничего, кроме зловещих теней. По ногам потянуло ледяным сквозняком, а слегка едкий запах поразил обоняние.

Попятившись из круга, она увидела его.

В окружении пунцовой ауры, он, казалось, выступил из пламени. У Ли так сдавило горло, что она была не в состоянии издать хоть какой-то звук. Грохот стоял оглушительный. Она с трудом поняла — это стучит ее сердце. То, что она видела, было всего лишь световыми трюками. Она поняла: он, наверное, вышел из красного сияния темной комнаты. На миг это видение вызвало у нее первобытный ужас. Он показался ей кем-то вроде чудовища, воплощения зла.

— Ник? — позвала она срывающимся голосом.

Он повернулся к ней, и его глаза сверкнули красным, как у демона.

Боже милосердный, подумала она. Кто этот человек? Кто такой Ник Монтера? Хладнокровный психопат? Сумасшедший убийца? Она пыталась убедить себя, что это лишь странное освещение. Должно было быть. Перед ней была иллюзия, воображаемый образ, существующий только в потаенных уголках ее психики.

Ли облизнула пересохшие губы. Она подавила желание убежать, когда он вышел из сияния темной комнаты, и, к своему огромному облегчению, оказалась права. По мере того как Ник Монтера приближался, красная аура упала, как плащ, и чудовище превратилось в человека.

Он бросил полотенце, которым вытирал руки, на стол.

— Еще один неожиданный визит?

Его сардонический тон резал как ножом. Он сразу вывел Ли из сумеречной зоны ее воображения.

— Я вижу, вы нашли мою тетрадь, — натянуто произнесла она. — Могли бы позвонить и сообщить мне.

— Мог… но тогда вы бы за ней не приехали, верно? — Ее записи блестели в центре круга.

— Я приехала, — заверила она его. — И хочу ее забрать. — Ли подошла к столу, захлопнула и взяла тетрадь, не позволив ему остановить себя.

— Это вам не поможет, — сказал он ей. — Я прочел все до слова… «Гипнотически опасно, сексуально завораживает, животное обаяние»… Это должно льстить мне, доктор? Это ваше клиническое мнение? Или то, что вы чувствуете?

— Разумеется, это мое клиническое мнение. И я имела в виду ваши работы, а не вас.

Она отступила назад и попыталась сориентироваться, когда вышла из светового пятна. Только бы подобраться поближе к двери.

— Вы, кажется, что-то забыли.

— Что вы хотите этим сказать?

На шее у Ника висел предмет, похожий на матерчатый пояс. Он снял его и принялся небрежно пропускать полотняную ткань между пальцами. Ли узнала в ней пояс от его спортивного пальто. Еще она признала в нем потенциальное оружие. На фотографии Ника глаза Дженифер Тейрин были завязаны похожим поясом — поясом пальто, которое было на ней надето.

— Что я забыла? — спросила она.

Он качнул поясом в сторону темного предмета, прислоненного к ножке стола.

— Это вам нужно?

Это был кейс Ли. Она было сказала «да», но потом сообразила, что это ловушка. Он хотел, чтобы она подошла за ним.

— Отойдите от стола, — резко приказала она.

Монтера пожал плечами, как бы говоря: нет проблем.

Он отступил назад, но недостаточно далеко для Ли. Глядя, как он протягивает пояс сквозь пальцы, она поняла, что он не собирается отпускать ее с чемоданчиком. И вполне возможно, вообще не собирается ее отпускать.

— Отойдите дальше от стола, — потребовала она, чуть отступая от него.

Ли уже решила оставить кейс, но не хотела, чтобы он это понял. Если она хочет отсюда выбраться, то должна сделать это сейчас. Она сделала еще один осторожный шаг назад и наткнулась на что-то крепкое и острое. Сначала ударился ее каблук, а затем дверная ручка впилась ей в бедро. Громко простонали дверные петли, и преграда подалась под ее весом. Ли круто развернулась, но было поздно. Она ударилась о движущуюся дверь плечом и захлопнула ее. Прижав тетрадь к груди, она поняла, что попала в ловушку.

— Передумали? — спросил Монтера.

Она повернулась к нему, готовая, если потребуется, защищаться. Адреналин толчками поступал в кровь, но интуиция подсказала ей, что непосредственной опасности нет. Он обмотал пояс вокруг своего запястья и рассматривал Ли с тем пристальным вниманием, какое мужчина испытывает к женщине, вызвавшей у него интерес. Одетый в джинсы и белую хлопчатобумажную рубашку, с забранными в хвост волосами, Ник Монтера почти соответствовал расхожему клише: высокий, темноволосый, красивый. Почти…

Тени сгладили латиноамериканскую лепку его лица, подчеркнув глубокий рельеф в провалах, созданных крепкими мышцами его челюсти. Нет, он был не красив, а прекрасно опасен, как бывает прекрасна страшная опасность.

— Вы хотите, чтобы я вам его подал? — спросил он.

— Нет…

Он снова пожал плечами:

— Как угодно.

Когда он стал приближаться к Ли, бежать ей было некуда, она ничего не могла предпринять… только смотреть на пояс, теперь напоминавший живое существо. Пояс заскользил вниз, и она мысленно взмолилась, чтобы Ник позволил ему упасть. Она работала с закоренелыми преступниками. Она знала, как разрядить опасную ситуацию, но это была опасность совсем иного рода. Она никогда не сталкивалась с угрозой, подобной той, что исходила от него. Эта угроза была направлена против ее страхов, ее женственности, скрытых и неуправляемых импульсов. И до этого дня это возбуждало ее настолько же сильно, насколько и путало.

До этого дня…

Она дернулась, когда он поймал ускользнувший было пояс и протащил его сквозь сжатые в кулак пальцы. С тщательностью завзятого палача Ник растянул его, словно определяя, хватит ли его для ее шеи.

— Что вы собираетесь делать? — спросила она.

Блеск его глаз сказал ей, что он получает удовольствие от ее неуверенности.

— Небольшая тренировка рук. Не хотите стать помощницей чародея?

Она покачала головой, а он тем временем завязывал на поясе узел за узлом. Ник действовал так быстро, что казалось, даже не касается пояса, и, когда закончил, пояс стал похож на узел червяков в жестянке рыболова.

Он дал ей другой конец и велел как следует за него потянуть. Она подчинилась, и все узлы до единого с легкостью распустились, вызвав легкую волну.

— Вы тоже проделываете фокусы, верно? — насмешливо заметил он. — Я поражен.

Ли протянула ему пояс, только на этот раз он повесил его ей на шею, так, чтобы конец его свободно свисал с ее плеча, касаясь груди.

Он отвернулся, чтобы взять ее кейс.

— Не могу отпустить вас без него, — сказал он.

— Мне пора, — прошептала она. Ее сердце колотилось с такой силой, что она едва слышала сама себя. — Я спешу.

— Я тоже, доктор… никогда так не спешил в своей жизни. — К удивлению Ли, он вручил ей кейс, затем отодвинулся в сторону, словно давая ей пройти. Она увидела проем и поняла, что это ее шанс. Она могла открыть дверь и уйти. Он отпускал ее. Но она сделала ошибку, посмотрев на него, когда ей следовало бежать. Бежать!

Она повернулась не в ту сторону — к нему, — и он двинулся к ней. Настигнув ее в дверях, он обхватил шею Ли рукой и повернул ее лицо к себе. Их губы оказались на расстоянии нескольких дюймов. Она почувствовала слабый запах кофе, густого и горячего, а еще запах мяты, вызвавший у нее эротические образы. Она почувствовала, как второй рукой он свободно обматывает пояс вокруг ее запястья.

Тетрадь и кейс упали на пол.

Пролетали секунды. Наэлектризованные, пульсирующие секунды, в течение которых она ждала, что он что то сделает, заломит ей вторую руку за спину, свяжет ее. Реакция ее тела оказалась поразительной. Ей показалось, будто ее пронзила молния. Она почувствовала себя ослабевшей, ослепшей.

Его большой палец мягко провел у нее под подбородком. Его дыхание опалило ее губы.

— Что вас сюда привело, доктор? — спросил он. — Чего вы хотите?

— Я приехала за своей тетрадью. Я думала, что смогу найти ее и уехать, не потревожив вас.

— Не получилось, не так ли? Вы меня очень растревожили.

— Я сейчас уеду… Пожалуйста! Я даже не стану заниматься вашим делом. Они назначат другого врача, пожалуйста…

— Я не хочу другого врача, я хочу…

— Что?

Ворот ее шелковой блузки распахнулся, и он это заметил. Тыльной стороной руки Ник дотронулся до влажной кожи, провел по ключицам, потом спустился вниз, до того места, где начиналась выпуклость ее груди. Возбуждение пронзило ее, как электрический ток.

Ли издала неясный, сексуально насыщенный звук. В нем должно было бы прозвучать отчаяние, но прозвучал секс, черт побери. Она ничего не могла с собой поделать.

Ник посмотрел на нее потемневшими от удовольствия глазами.

— Вот это, — хрипло выговорил он. — Только этого я и хотел… узнать, врач или женщина написала эти слова.

Глава 10

Ли все еще трясло, когда она вошла в кафе на Хилл стрит, где должна была встретиться с Джеком Тагтартом. В маленьком ресторанчике, специализировавшемся на ленчах, пахло беконом и луком, а с полдюжины посетителей, наклонившись над столами с пластиковым покрытием, с аппетитом заправлялись холестерином.

Таггарт сказал Ли, чтобы она искала его в отдельном кабинете у запасного выхода. Он не сообщил, что ему слегка за тридцать, что у него рыжеватые волосы, а сам он красив грубоватой мужской красотой. Может, она приготовилась увидеть седого, с обгрызенными ногтями, подстриженного под машинку и с бритой шеей копа, но поджидавший ее мужчина ничуть не походил на жестокого человека, описанного Полой Купер.

— Доктор Раппапорт? — спросил он, поднявшись, когда Ли подошла к кабинке. — Я Джек Таггарт.

Он, казалось, немного удивился, когда Ли протянула ему руку, но пожатие его было крепким и дружеским. Когда они уселись, он протянул ей меню.

— Тунец здесь совсем неплох, — сказал он.

Мысль о еде чуть не заставила Ли бежать в туалет. Она все еще чувствовала себя не в своей тарелке после встречи с Монтерой этим утром, и от ресторанных запахов ее замутило.

— Я поздно обедала, — объяснила она. — Я выпью только воды «Эвиан»… — Она спохватилась, когда его бровь презрительно приподнялась. — Воды, — сказала она. — Просто воды, безо льда.

Таггарт заказал бифштекс с жареным картофелем и обычную кока колу в бутылке. К тому моменту, когда еду принесли, у Ли сложилось впечатление, что он достаточно приятный человек, разве что немного скованный. Но их застольная беседа увяла, когда она взялась за тепловатую воду, а он приступил к еде. Выложив кусочки картофеля в одну шеренгу, как заключенных перед командой, отряженной для расстрела, он полил их кетчупом и стал один за другим методично поедать, начав с правого края тарелки. Было ясно, что это своеобразный ритуал, и Ли стало интересно, доставляло ли это ему вкусовое наслаждение или давало ощущение порядка.

Дожевав последний кусочек и запив его колой, Таггарт поднял глаза.

— И что вы думаете о Нике Монтере, доктор? Он сумасшедший?

— Это не касается его рассудка, — объяснила Ли.

— Да, не касается, — подчеркнуто заявил он. — Если этот парень сумасшедший, тогда я — Джек Потрошитель. Он змея, доктор Раппапорт. Он один из этих гладких удавов. Он оборачивается вокруг женщин, как будто любит их, но только на самом деле он их не любит. Он их убивает. Они очень быстро слабеют и не могут сопротивляться, но он продолжает сжимать их, пока они не умирают.

Ли поставила стакан.

— У вас нет сомнений, что Монтера опасный человек?

Шея Таггарта в вороте красной рубашки из хлопчатобумажной фланели напряглась. Он оттолкнул тарелку с нетронутым двойным бутербродом.

— У меня нет сомнений в том, что он мерзкий убийца! Он нападает на вожделеющих женщин. Затягивает их и высасывает из них жизнь. Он убивает их медленно, и они даже не понимают, что это происходит.

Ли перебила его:

— Но с Дженифер Тейрин получилось совсем не так. Кто то задушил ее. Вполне намеренно.

В серо стальных глазах полицейского промелькнула ярость.

— Черт побери… — Он осекся. — Да, это было сделано намеренно. Это была месть. Он хотел, чтобы она вернулась. Он был одержим мыслью отнять ее у меня, но не для себя. Он хотел заставить ее заплатить за то, что она сделала ему, когда они были детьми.

— Вы имеете в виду обвинение в непреднамеренном убийстве? — Таггарт кивнул и сердито отпил еще глоток колы.

— Дженифер любила немного выпить, по крайней мере когда я с ней познакомился. Как то раз она набралась довольно сильно и призналась, что дала ложные показания. Она сказала, что Монтера ее изнасиловал и заколол ее друга. Обвинения в изнасиловании были сняты, но из за ее показаний Монтеру на три года упекли в тюрьму.

— И он ее убил? Из мести?

Бутылка с кока колой брякнула о стол, сильно покачнувшись, прежде чем восстановить равновесие на толстом кружке подставке.

Таггарт наклонился вперед, опершись на руки и словно освободившись от давящего на него веса.

— Это случилось не из за того, что она посадила его, доктор. Никакой мужчина не станет из за этого убивать. Он убил ее потому, что любил. Он ее любил, мэм. А она его — нет.

Ли не могла сдержать дрожи. Он произнес это с такой убежденностью, что ей не захотелось расспрашивать его дальше. Стакан с водой оставил влажные крути на сияющей столешнице, и Ли, взяв салфетку, принялась их вытирать.

Немного погодя Таггарт выпрямился и откинулся на темно бордовую спинку диванчика.

— Монтера заслуживает смерти, — тихо произнес он полным злобы голосом. — Я бы задушил его голыми руками. А еще лучше — задушил бы на глазах у него женщину, которая нравится ему.

Ли пребывала в растерянности и решила быть еще более осторожной.

— Вы сказали, Дженифер не любила Ника Монтеру. Если это правда, то почему она бросила вас из за него?

— Она растерялась, только и всего. Дженифер не могла жить с тем, что сделала ему. Она думала, Монтера простит ее, но он меньше всего думал о прощении. Он выследил ее как животное, заманил в ловушку и убил.

— Сержант Таггарт, у вас есть доказательства? — Полицейский попытался улыбнуться:

— Мне не нужны доказательства, доктор. Окружной прокурор собрал достаточно доказательств, чтобы обвинить этого ублюдка, а заодно и его мать… только за то, что она произвела его на свет.

* * *

Кто то вломился в его студию в баррио. Ник заметил признаки этого, еще только въехав на своем джипе «ренигейд» на подъездную дорожку, ведущую к обшарпанному оштукатуренному дому. Трещины в косяках дверной коробки ясно давали понять: кто то пытался проникнуть внутрь, возможно, с помощью лома. Ржавая металлическая ручка болталась на одном шурупе.

— Дьявол! — тихо выругался Ник и вышел из машины. — Если я доберусь до этих мерзавцев, то кто то получит у меня сполна.

Когда вдоль низенького кустарника он пошел вокруг дома к задней двери, под ногами у него захрустело битое стекло. Взломщик, не сумевший войти в парадную дверь, залез в дом через окно единственной спальни, Г образного помещения, в котором в свое время из за недостатка места вынуждена была спать вся семья. В последнее время местная шпана врывалась и устраивала в доме погром каждую неделю, оставляя после себя шприцы из под героина и стреляные гильзы и унося с собой фотооборудование.

Ник не мог помешать этим вторжениям, но нашел способ защитить свои вещи. Самые дорогие он спрятал в пространстве между двумя недостроенными стенами, а для отвода глаз положил на виду пару дешевых камер. Пока замысел удался, но с этим взломом что то было не так. Его земляков не остановило бы такое незначительное препятствие, как задвижка. Они просто снесли бы дверь с петель.

Зайдя за дом, Ник увидел, что задняя дверь распахнута настежь. Он вытащил нож из прикрепленных к поясу ножен, и, как всегда, ощущение смертоносной холодной стали в руке пробудило в нем жестокие инстинкты. Это было как ответом на невыразимую ярость, преследовавшую его всю жизнь, так и реакцией человека, желающего выжить. От акта кровавого возмездия получаешь странное и жуткое наслаждение. Это было естественное ощущение, унаследованное человеком от животных. Мы все прирожденные убийцы. Ник понял это, еще будучи ребенком. Мальчик, родившийся в Сан Рамоне, обречен убить или быть убитым. Отец сказал Нику об этом, когда ему было шесть лет, а в семнадцать это предсказание сбылось. Это была поэзия мужественности, погребальный плач баррио. Чего не сказал отец, так это того, что, когда убьешь, все меняется. Ты сам меняешься навсегда.

Бесшумно он вошел в кухоньку, переделанную в темную комнату. Дом был погружен во мрак, за исключением полоски света в коридоре. Как видно, вандалы уже повеселились и ушли, может быть, несколько дней назад. Но Ник все еще чувствовал вонь их отчаяния и хитрости. Он знал, что двигало ими — то же яростное желание завоевать признание, которое вызволило его из ада баррио, едва он нашел путь к бегству. Может, они перестали искать, но сейчас его это не волновало. Если он когда нибудь поймает этих подонков, он им яйца поотрывает.

Из кухни он пошел в спальню, где спрятал оборудование. Дверь была открыта, и Ник с порога увидел, что его тайник не обнаружили. Камеры, оставленные на старом комоде, исчезли, но фальшивая панель была не тронута.

Он сунул нож в ножны, осторожно вошел в комнату и опустился у панели на колени, предварительно убедившись, что он один. Налетчики так спешили стащить дешевые камеры, что совсем не обратили на панель внимания. Еще одно ритуальное жертвоприношение богам грозы, с холодной улыбкой подумал он. По крайней мере наживку они заглотили.

Волоски у него на шее поднялись, когда он услышал какой то звук. За многие годы его чувства настолько обострились, что он мог ощутить присутствие другого человека, даже если не было никаких явных сигналов. Стояла какая то неестественная неподвижная тишина.

Слабый скрип половицы подтвердил, что интуиция его не подвела. Он был не один. Его так и подмывало схватиться за нож, но он знал, что делать этого не следует. Никогда не воюй с призраками.

— Не делай глупостей! — прошипел кто то.

Все еще стоя на коленях, Ник повернулся и оказался перед лицом распростершей руки Девы Марии в миниатюре. Прежде чем он успел среагировать, Пресвятая Дева наклонилась вперед, как сражающийся баран, и грубо ударила его в лоб. У Монтеры посыпались искры из глаз, из затылка по телу разлилась боль: откинувшись назад, он сильно ударился о стену.

Сквозь обвал белых хлопьев гипса и саднящую боль Ник пытался рассмотреть напавшего на него. Он ожидал увидеть дуло автоматического оружия, но мальчишка, смотревший на него, напоминал скорее напутанное животное, чем бандита. Кто бы ни был этот ребенок, он ударил Ника по голове статуей Богоматери, не сообразив, вероятно, что гипс разлетится. Маленькая спальня стала похожа на Альпы зимой.

Мальчик уронил камеры, которые прижимал к себе другой рукой, и собрался бежать, но Ник нырнул вперед и схватил его.

— Не так быстро! — сказал он, возвращая мальчика на место.

У Ника выступили слезы на глазах. Покалывание в затылке подсказало ему, что надвигается самая страшная из головных болей. Его череп, должно быть, разлетелся на большее число кусков, чем статуя.

— Иди ты знаешь куда! — проревел мальчик, пытаясь вырваться и пинаясь.

— У уф! — Ник согнулся пополам от прямого попадания в тазовую кость. Этот маленький негодяй еще сделает его евнухом. Поймав мелькающие конечности, он вскочил на ноги и захватил мальчишку в замок. — Как тебя зовут? — рявкнул он, ничуть не тронутый вскриком боли. — Сколько тебе лет?

— Мне пятнадцать, ты, задница!

Ник хмыкнул в ответ на эту браваду. Ребенку было не больше девяти или десяти лет. Он оказался худым заморышем, только карие глаза метали молнии.

— Пятнадцать? Здорово. Настоящий бандит! Тебя будут судить как взрослого и засадят твою костлявую задницу в Сан Квентин.

— Давай, зови копов! — взорвался, защищаясь, мальчик. — Мне то что? Мой брат Хесус уже в Сан Квентине. Смертный приговор. — Он гордо вскинул голову, словно это была наивысшая честь, на какую мог надеяться его земляк.

— Замечательно, — саркастически заметил Ник. — Что он сделал? Замочил копа?

— Да! Откуда ты знаешь? — Ребенок казался искренне удивленным, даже польщенным. — Ты читал про Хесуса в газетах?

Ник отпустил мальчика и толкнул его к железной кровати, единственному предмету мебели в комнате, помимо гниющего плетеного туалетного столика. Ребенок споткнулся и упал на кровать, но не стал садиться там, а сел на полу, подобрав ноги и заслонившись руками, как от удара.

— Твой брат никакой не герой, — сказал ему Ник, вытряхивая из волос остатки гипса и отряхивая выцветшую рубашку из грубого хлопка и джинсы. — Твой брат — вонючий труп! Он уже покойник! Ты убиваешь копа, и тебя наказывают в назидание другим.

Мальчик глянул на Ника, но в его пристальном взгляде не было злобы, а странная радость.

— Не могут они наказать Хесуса ни в какое назидание, — хрипло сказал он. — Он этого не делал! В ту ночь он застрелил нескольких человек, но не убивал этого чертова копа.

— За что же ему вынесли смертный приговор?

— Откуда я знаю! Наверное, его подставили копы. Может, они хотят его смерти. Хесус — он плохой, приятель! El mero chingon, главный пес.

Ник тихо выругался, скорее от досады, чем от злости. Детей баррио не запугаешь. Он знал это по личному опыту. Это были хитрые помойные крысы, росшие с чувством фатализма, непонятным чужаку. Нужно было родиться здесь, чтобы понять эту душевную пустоту. Даже десятилетнему бандиту нечего было терять. Нечего. У них не было будущего. Жить хорошо — означало жить, нарушая закон, торгуя наркотиками или промышляя контрабандой. Альтернативой были мизерная зарплата или пособие. Их странное, искаженное понятие о личной чести было единственным, чего никто не мог у них отнять.

Ник встал на колени, чтобы поднять одну из камер, которые выпали из рук мальчика.

— Что ты собирался с ней сделать? — спросил он. Вопрос был задан между прочим, пока Ник поднимал и возвращал на место крышку объектива. — Продать, чтобы купить наркотики?

Ник взглянул на своего заложника и увидел, что впервые с момента их встречи на его лице появилось расчетливое выражение.

— Это деньги для моей бабушки, — сказал ребенок, неудачно подражая бойскауту. — Она больна.

— Ну да, конечно, и твоя больная бабушка перевозит контрабандное оружие, да?

— Да пошел ты, ублюдок!

Ник наклонился в сторону мальчика, протягивая ему камеру.

— Ты хочешь отсюда выбраться? Ты хочешь выбраться из Сан Рамона?

— Нет. — Сев на корточки, тот с мрачной гордостью взглянул на Ника. — Мне здесь нравится.

— Тебе нравится эта вонючая клоака? Тебе нравятся годные на металлолом машины, грязные бродяги и трупы?

— Да… может, и нравятся. А тебе то что, задница?

— Это ты в заднице, малыш. И ты останешься в заднице, если не послушаешь меня. — Ник протянул ему камеру, почти ткнул в лицо, заставляя его понять. — Тебе не нужны ни оружие, ни наркотики. Вот твое оружие. Оно очень мощное. Оно может вытащить тебя отсюда. Оно и меня вытащило! — Мальчик смотрел на него с подозрением:

— Что это ты делаешь? Отдаешь мне камеру?

— Да, я отдаю тебе эту камеру… но при одном условии. Ты должен пользоваться ею, а не продавать.

— Чего? А как ее использовать?

— Делать фотографии. Ты сделаешь фотографии этого места, а я тебе за них заплачу.

Плечи мальчика затряслись в немом смехе.

— Ты же сказал, что это место — клоака, а теперь хочешь его фотографировать? Снимать наркоманов и трупы? Ты считаешь, я дурак? Может, это ты дурак, а?

Ник положил камеру на пол. Поднялся и посмотрел из окна спальни, глядя на куски битого стекла и ряды уродливых оштукатуренных хибар, слепленных из источенного временем дерева и проволоки, — это была улица Салерно. Здесь воняло фасолью, автомобильными выхлопами и самогоном. Он сохранил родительский дом не из сентиментальности. У дома гнил фундамент. Но Ник не желал ничего ремонтировать. Ему хотелось оставить его таким, ущербным.

Он пообещал себе, что когда нибудь сфотографирует дыру, в которой он вырос, ржавеющие остовы автомобилей, мертвые тела и все остальное. Убожество Сан Рамона стало привычным для Ника. Он его почти не замечал. Но они его увидят. Это он тоже себе пообещал. Однажды он откроет своим богатым покровителям их самодовольные глаза на то, как на самом деле живет другая половина. И как умирает.

— Да, — наконец произнес Ник. — Мне нужны фотографии этого места.

Когда он обернулся, мальчик рассматривал его с неприкрытым любопытством.

— Кажется, я уже тебя видел, — сказал он, разглядывая его. — Кажется, я видел тебя по телику. Ты не тот человек, которого обвиняют в убийстве? О тебе тут говорят. Говорят, что ты прикончил какую то женщину, очень красивую. Тебя тоже приговорят к смерти, да? — Ник кивнул:

— Похоже на то.

— Эй, это же здорово, приятель! Ты станешь героем, прямо как мой брат Хесус. Может, копы и тебя подставили?

Ник втянул пахнущий плесенью воздух комнаты.

— Бери добро и катись отсюда, слышишь?

Мальчик вскочил на ноги, как выскакивает из коробки чертик. Он подхватил с пола камеру и направился к двери, уже явно просчитав путь к отступлению.

Ник нетерпеливо махнул рукой.

— Сделай мне фотографии, — буркнул он. — Или я приду тебя искать, бандит. Можешь оставить отснятую пленку на кухне. Я заплачу за кадры, которые использую. — Он ткнул большим пальцем в сторону разбитого окна спальни. — Ты знаешь, как войти.

Мальчик попытался улыбнуться, но это получилось у него не слишком удачно.

— Я Мануэль Ортега, — сказал он. — Меня все называют Манни, и я происхожу от длинной линии храбрых мужчин со стороны моего отца. Моя семья… мы революционеры… ну, вы знаете, как мексиканцы Панчо Вилла и Эмилиано Сапата.

У Ника сдавило горло. Впервые в голосе мальчика почти зазвучало отчаяние. Нику больше понравилось, когда он защищался. Цеплявшийся за гордость, за все, что хоть как то могло сделать его кем то большим, чем он был — грязным помоечным крысенком из Сан Рамона, — Манни каким то образом унизил себя. Нику хотелось заплакать.

— Убирайся отсюда! — бросил он. Мальчик прижал к груди камеру и убежал.

Немного позже, покончив с приступом презрения к себе, Ник оглядел спальню с гневом и болью в сердце. На гниющем плетеном туалетном столике в потускневшей рамке в форме сердца стояла свадебная фотография Армандо и Фейт Монтера, его родителей. «Что сложилось не так?» — с горечью подумал он.

Воспоминания превратили его улыбку в гримасу. Семья его отца происходила из Веракруса, морского порта на Карибском побережье Мексики. Армандо Монтера был гордым молодым человеком, учителем мексиканской истории и культуры, когда познакомился с красавицей Фейт. Добрая гринга секретарша приехала в «город праздник» в отпуск и влюбилась в недозволенное — в иностранный порт, в красивого пылкого латиноамериканца.

Хотя Фейт говорила только на «туристическом» испанском и была абсолютно несведуща в сердечных делах, они поженились в тот же вечер, как познакомились. Это было безумное, импульсивное решение, огромная страсть. Бог создал их полностью противоположными — темное и светлое, огонь и дождь. Они были архетипами мужского и женского, солнца и луны. И если они полюбили друг друга из за этих различий, то именно эти различия и убили их любовь.

Ник родился в Веракрусе в первый год их семейной жизни. Но Фейт не могла жить в Мексике. Она тосковала по дому, поэтому Армандо оборвал свои корни и привез ее в Лос Анджелес, думая, что это ее спасет. Но это погубило обоих. Работу в школе он найти не смог и был слишком горд, чтобы просить помощи. Со временем они оказались в баррио, в Сан Рамоне, где Фейт за гроши гладила белье, а Армандо перебивался поденной работой.

Армандо начал пить еще до трагической смерти молодой жены, но после этого все вообще изменилось. Ожесточившийся и агрессивный, он набрасывался на всех и вся, а особенно на сына — живой символ его неудачной жизни. Когда то Ник обожал отца, но любовь не может вынести постоянного насилия. Вскоре она сменилась страхом и презрением.

Всего через два года Армандо Монтера умер от цирроза печени, но Ник не пришел на похороны. К тому времени ненависть к отцу у него прошла. Ему было просто все равно. Он выбил из себя неприязнь к нему, когда стал подростком.

На глаза ему попался неровный осколок стекла. Повинуясь импульсу, он подошел, поднял его и принялся рассеянно чертить на цементном полу спальни. И все таки он не спасся. Все его изысканные фотографии и студия в престижном квартале ничего не значили. Когда опадала шелуха, он, подобно Манни, по прежнему был местной помоечной крысой.

Ник Монтера жил в соответствии с предсказанием отца. Если его признают виновным в убийстве, то отправят в газовую камеру. Хесус Ортега уже встретил свою судьбу. Мануэль Ортега встретит свою. Но Ник Монтера в тюрьму не собирался. Он не собирался умирать. Черта с два он позволит этому случиться!

Он упорно рисовал, одержимый желанием точно изобразить свою модель. Он хотел передать лебединый изгиб ее шеи и холодное совершенство красивого рта. Он хотел передать сдержанную красоту, принцессу, искушающую всех мужчин, но не принадлежащую никому. Вырисовывая линию ее уха, мочку, где должно висеть золотое колечко, он почувствовал, словно это ему протыкают ухо.

Доктор Ли Раппапорт, думал он, глядя на свое несовершенное творение. Золотая девушка. Психиатр. Теперь она была женщиной, которой он мог бы устроить пытку наслаждением. Это была женщина, которую он мог ненавидеть… или любить.

Ладонь Ника сжалась вокруг куска стекла, и сильная боль пронзила руку. Он уронил осколок, издал глухой стон. Глядя на струившуюся из руки кровь, он понял, что должен сделать. Если он не может убедить суд в своей невиновности, тогда он должен убедить их в виновности другого человека. И эта женщина, этот красивый недоступный врач, похожая на всех остальных женщин, которые заставляли его истекать кровью, — она поможет ему в этом.

Глава 11

— Ли! Как продвигается книга? Мы здесь очень волнуемся по этому поводу!

— Отлично… — Ли старательно прочистила горло, пытаясь изгнать из своего голоса скрипучесть. — Просто прекрасно, Вэл!

Телефонную трубку она взяла правой рукой, поэтому за чашкой с кофе потянулась левой. Она ожидала звонка от Доусона. Какое счастье, что вместо этого позвонила ее издательница.

— Дела здесь идут своим чередом. — Ли продела пальцы в ручку чашки и в то же время попыталась взглянуть на часы у себя на руке. Сколько сейчас времени? Семь вечера? Значит, в сэ Нью Йорке десять. Должно быть, Вэл звонит ей из дома.

— Прекрасно! — воскликнула Вэл. — Чем скорее ты передашь нам рукопись, тем лучше, Ли. Мы уже поставили «Запретные побуждения» в план на весну следующего года. Могу тебе сказать, что я жду не дождусь прочесть твою книгу!

— Боже мой!

— Что такое? Ли? Ли!

Кофе разлился по столу, по новенькой матерчатой обивке. Чашка замерла в каком то полунаклоне, из нее продолжал сочиться кофе. Ли схватила коробку с салфетками «Клинекс» со столика рядом с письменным столом. Придержать трубку плечом и вырвать из коробки побольше салфеток было абсолютно невыполнимой задачей!

— Ли? Что случилось?

— Разлила кофе! — резко бросила она, ожесточенно промокая лужицу. — Какая я неуклюжая!

Из за молчания на другом конце провода повышенный тон Ли прозвучал еще более злобно. Она походила на жертву системы физиологического контроля. Тихо выругавшись, она швырнула комок пропитавшихся кофе салфеток в корзину.

Вэл кашлянула.

— Ли, дорогая моя, — сказала она. — Я хотела порадовать тебя этим звонком. Если у тебя проблемы, мы можем поговорить об этом, а? Мы планируем широкомасштабную рекламную кампанию для этой книги, и время — это главное. У тебя возникли трудности с предоставлением рукописи? Ли?..

Ли отстранила трубку от уха и показала ей язык. Дорогая? Получи, бесчувственная, несговорчивая нью йоркская издательша. Искусство — не рабыня твоего издательского плана!

Сама идея показать свой темперамент вызвала у Ли улыбку. В конце концов, она была психиатром и клиницистом, пишущим книгу о раскрытии тайн психики через анализ личных рисунков. Кое кто из ее коллег мог послужить примером ответственного взрослого поведения — образцы для подражания, — не вдаваясь в запретные побуждения, которые она документировала. Неудивительно, что, показав язык, она почувствовала себя так хорошо. Надо делать это почаще.

— Ли? Ты слышишь меня? Нас прервали?

— Одна трудность существует, Вэл, — призналась она.

— Очень интересно. И что же это?

— Это суд Монтеры. — Ли потрогала пальцем пятна кофе на столе. И совершенно напрасно. Ей никогда не вывести с пестрой ткани эти жуткие коричневые пятна, а в кабинете пахло, как в кафе. — У меня такое чувство, что я окажусь слишком глубоко в него втянутой. Я подумываю о том, чтобы отказаться от дела.

— Боже мой, Ли, зачем? Вся страна заворожена Ником Монтерой, и именно тебя выбрали, чтобы оценить его личность! Это тебе не кусочек. Это целый пирог. Да любой с радостью вырвал бы у тебя из рук это дело. Это же готовая реклама для книги!

— Да, пожалуй.

— Пожалуй? Если ты внесешь Монтеру в «Запретные побуждения», то книга прямиком попадет в категорию бестселлеров. Ты сможешь даже сделать отдельную книгу, целиком посвященную ему, если захочешь. Проследишь всю его жизнь, расскажешь о его детстве в баррио! Поверь мне, Ли, аудитория есть. Это может оказаться сенсационным делом.

Ли подумала о том, что бы значило для нее такое признание не далее как несколько недель назад. Тогда она сделала бы все, что угодно, чтобы выйти из холодной тени своей матери. Не то чтобы она хотела себе славы и судьбы Кейт. Она просто хотела отделиться, а сделать это всегда значило для нее добиться чего то самой. Клиенту она бы посоветовала заглянуть в себя в поисках самопризнания, доказательства того, что он чего то стоит, причем скорее в малых делах, чем в грандиозных свершениях. Она бы посоветовала этому клиенту признать себя таким, как он есть. Но врачи обычно плохие пациенты, и Ли не была исключением.

— Позволь мне это обдумать, ладно, Вэл?

— Да о чем тут думать?

Ли сняла очки для чтения и потерла горевшие глаза.

— Ну, меня заботит этическая сторона вопроса, во первых, — сказала она. — Монтера отвечает перед судом своей жизнью, и я призвана служить интересам правосудия, а не собирать материал для книги. Кроме того, я его еще не тестировала. Происходят… разные вещи.

— Ну, тогда за дело. Вперед, Ли! Протестируй же его, а потом позвони мне и расскажи все про его грязные делишки, каждую горячую подробность его фантастической сексуальной жизни.

— Я вижу, тебя нисколько не волнует моя моральная дилемма.

— Ли, я серьезно, ты не можешь не написать эту книгу. Такой шанс выпадает раз в жизни. Виноват он или нет, женщины всей страны увлечены им. Ты должна рассказать нам, почему мы загипнотизированы.

«Вероятно, я знаю, — подумала Ли. — Он темный, красивый и сексуальный, с ослепительной улыбкой. И боится восхода солнца».

Затем она с неохотой признала, что есть и другая сторона вопроса:

— Если он виновен, тогда женщинам надо рассказать, как действуют подобные мужчины, как они опутывают женщин своей паутиной.

— Моя девочка! — воскликнула Вэл.

— Разумеется, мне придется задержать эту часть книги до окончания суда, но и даже тогда я ничего не обещаю, Вэл.

Пока издательница продолжала уговаривать Ли, та думала о своих тревогах. Ее беспокоило, что никто, даже ее жених, не разделял подозрений Полы Купер в отношении Джека Таггарта. Она понимала, что посвящать во все это Вэл смысла нет. В настоящий момент ее издательница не могла быть объективной. Ей нужна была книга и — гори все синим пламенем.

— Так почему женщины повсюду хотят от этого мужчины ребенка? — поинтересовалась Вэл, врываясь в мысли Ли. — Надеюсь, ты объяснишь это в своей книге. Это из за опасности?

Ли расхохоталась.

— Ты про какую то нашу знакомую, Вэл? Признавайся! Ой, заканчиваем. Кто то ко мне стучит.

Это было правдой. Кто то яростно барабанил в дверь офиса Ли, и звучало это очень настойчиво. Она поспешно пообещала Вэл, что не бросит проект, повесила трубку и побежала к главной двери.

За дверью ее ждал сюрприз в виде озабоченной улыбки и быстрого приветственного взмаха рукой Полы Купер.

* * *

В этот вечер Алек Саттерфилд решил пойти на поводу у всех своих гедонистических желаний. Облаченный в темно красный шелковый халат и возлежавший на кушетке подобно Калигуле, он предался вакханалии всех органов чувств — рядом стояли сильно охлажденная водка, тарелки с омлетом, севрюжьей икрой, лимонным суфле. Звучала соната Шуберта, и наготове была кассета с фильмом Бунюэля, вставленная в видеомагнитофон. Он посмотрит фильм, если позднее не сможет заснуть.

Хотя он не думал, что со сном возникнут какие то проблемы. Он уже слегка захмелел от первой, пробной, порции спиртного. Обмакнув палец в горку серебристо черной икры, он направил черную пахучую каплю в рот.

— Амброзия, — пробормотал он, чуть постанывая.

Он был человеком, понимающим толк в сибаритстве, и единственное, что можно было бы добавить к сегодняшнему меню, — это добрый старомодный оральный секс. К несчастью, он слишком расслабился, чтобы снять трубку. Даже звонок в его любимую службу казался усилием, хотя визит одного из представителей их мужского персонала стал бы интересным развлечением.

Алек считал себя счастливчиком, имея эклектические вкусы в том, что касалось полового удовлетворения. Его возбуждал вид партнеров, а не их пол. Если они были темноволосые, грозные или экзотичные, он мог преспокойно позабавиться как с мужчинами, так и с женщинами.

— Кто там? — севшим голосом промямлил он, встревоженный движением теней рядом с дверью в его спальню.

Его экономка, страшная камбоджийка за пятьдесят, имела обыкновение топтаться на месте, когда хотела привлечь его внимание.

— Я вам не помешал?

Приправленный сарказмом голос, несомненно, принадлежал мужчине. Он моментально вывел Алека из его теплого ступора и заставил сесть.

— Что, черт возьми, вы здесь делаете?! — гаркнул он, когда в комнату ступил его клиент.

Ник Монтера казался воплощением самого страшного кошмара приверженца Америки для «белых протестантов англосаксонского происхождения». Выйдя из тени, он, как никогда, напоминал настоящего дикаря из баррио, готового прирезать паршивого гринго лишь ради его кошелька. Голова его была обвязана красным платком банданой в стиле уличных бандитов. Потертые джинсы зияли прорехами на коленях, рубашка была расстегнута, медальон с изображением святого Христофора блестел на темной поросли, украшавшей мускулатуру его торса. Еще более угрожающим казался нож в ножнах на поясе, который он небрежно показал, заправляя рубаху в джинсы.

Если бы в руках у Алека был пистолет, он уже разрядил бы его до последнего патрона.

— Кто вас впустил? — спросил он дрожащим голосом.

— Ваша экономка.

— Думаете, я поверю? Удивительно, что она не подняла тревогу и не заорала.

На лице Монтеры промелькнула улыбка, такая же темная, как его мексиканская душа.

— Мне кажется, я ей понравился, — сказал он. — Я пообещал, что замолвлю за нее перед вами словечко. Она говорит, вы ни разу не прибавляли ей жалованья за все время, что она у вас работает. Я слышал, что Комитет Браунинга не слишком жалует своих членов, которые эксплуатируют рабочую силу нелегально. Говорят, это публично ставят им в вину.

На этот раз Алек распознал жар, которым наливалась его шея, и это была злоба. Его клиент вел себя как животное. Если бы Алек не обладал таким сильным инстинктом самосохранения, он сам бы включил сигнализацию.

— Я не занимаюсь служебными делами дома, — отрывисто сообщил он Монтере. — Позвоните завтра в мой офис и договоритесь о встрече. И потрудитесь надеть какую нибудь цивильную одежду.

Войдя в комнату, Монтера захлопнул дверь.

— Это не займет много времени.

Алек повернулся на кушетке и торопливо запахнул халат.

— Убирайся отсюда, ты, ненормальный сукин сын! Надо было отправить тебя в тюрьму!

— Что вам следует сделать, советник, так это послушать меня в течение десяти минут.

Монтера вышел на свет, его глаза были такого же холодного цвета, что и зеркальные очки, свисавшие из нагрудного кармана.

— Зачем?

— Затем, что я знаю, кто убил Дженифер Тейрин. — Услышав эту новость, Алек не мог сдержать презрительного смешка.

— И как я полагаю, это не вы?

— Это ее бывший друг Джек Таггарт.

— У вас есть доказательства?

— Таггарт — коп из отдела по расследованию убийств полиции Лос Анджелеса. У него были мотив и возможность.

Алек выхватил бутылку водки из ведерка со льдом и глотнул горячительной жидкости прямо из горлышка. На глазах выступили слезы, у него перехватило дыхание, и он злобно глянул на клиента.

— О чем вы говорите, Монтера? Объяснитесь… и постарайтесь повразумительней.

— Кто лучше, чем коп из отдела по расследованию убийств, может устроить убийство и подставить другого?

— Вы говорите, что Таггарт вас подставил? Он задушил Дженифер Тейрин, и сделал это так, чтобы подумали на вас? И чего ему так стараться? И вообще кому то?

Ник быстро описал запутанную историю своих подростковых отношений с Дженифер Тейрин и то, как много лет спустя она связалась с Таггартом, а потом бросила его, желая получить прощение за ложные показания.

— Она говорила мне, что он много раз угрожал убить ее, если она его бросит, — объяснил Монтера. — Он жестокий сукин сын, насильник, до безумия ревнив. Ее притягивало к подобным мужчинам… мужчинам, которые господствовали над ней.

— Включая вас? — Алек сунул бутылку в ведерко со льдом, взял салфетку и промокнул влагу над верхней губой. — Ваши отпечатки нашли по всему ее телу. Вы признали, что у вас было столкновение с этой женщиной.

— Я объяснил это. Она была пьяна. И не хотела, чтобы я уходил.

Алек кивнул на серебряную змею на запястье Монтеры:

— Браслет составляет пару с кольцом, которое, по вашему заявлению, было у вас украдено, верно? Удивлен, что полиция не конфисковала его.

— Они конфисковали настоящий браслет. У меня есть еще один.

— Зачем?

— Он имеет особое значение.

— Он передавался по наследству? Подарок?

— Не совсем. Его значение символично. — Алек прищурился:

— Что случилось с кольцом, Ник? Ваше заявление, что его украли, слишком банально.

Монтера сорвал с головы бандану и тряхнул черными волосами, словно освобождаясь. На скулах заходили желваки.

— Я рассказал вам, что случилось, — заметил он.

Голос его прозвучал настолько тихо, что Алека пробрала дрожь. Все в этом человеке пугало его до полусмерти. Это был какой то готовый взорваться заряд динамита. Алек рванул за концы пояса, затянув его излишне туго, когда поднялся с кушетки. Ему хотелось еще выпить, но он решил сдержаться.

— О'кей, давайте посмотрим, что я понял, — сказал он, тщательно избегая встречаться с нервирующим его взглядом Монтеры. — Кольцо украл Таггарт, так вы говорите? Он сознательно планировал убить Дженифер Тейрин путем удушения, заклеймить ее вашим кольцом, а затем придать ее телу точно такую же позу, как на вашей фотографии?

Монтера сунул бандану в задний карман джинсов.

— Все верно. — Алек вздохнул:

— Это оказалось просто удачей или блестящим планом, что ее убили как раз в тот вечер, когда вы поссорились?

— Таггарт — коп. Он выжидал удобного момента. И знал, что такой момент наступит.

— Знал? В самом деле? Почему это?

— Он знал Дженифер. Она была эмоциональной особой. Постепенно она все доводила до конфронтации. Ему нужно было всего лишь следить. Он следил за нами. И ждал.

— А его мотив?

— Дженифер бросила его ради меня. Его мотивом была месть… нам обоим. Что может быть лучшей расплатой — убить ее и подставить меня?

— Вы описываете законченного психопата?

— Я описываю Джека Таггарта. Проверьте его полицейское досье. Он уже дважды привлекался к ответственности за несанкционированное применение силы.

Алек мерил шагами комнату, не слишком радуясь этой информации. Он обдумывал несколько различных линий защиты, включая возможность того, что Монтеру подставили, но он предпочел бы другую версию.

— И почему вы не поделились со мной этой своей историей раньше? — спросил он.

— Я надеялся, что вы узнаете об этом сами. Глупо с моей стороны, не находите?

Алек взорвался:

— Вы на самом деле думаете, что можете выполнить эту работу лучше меня, да?! Как это вы так сглупили, что наняли меня, такого олуха?

Глаза Монтеры блеснули невысказанным презрением.

— Вы не олух, Саттерфилд. Вы просто не заинтересованы. А я заинтересован. На карту поставлена моя жизнь. Я хочу, чтобы вы защищали меня так, словно это ваша жизнь поставлена на карту. Вы можете это сделать?

Алек облизнул губы и посмотрел на бутылку водки. Этот сукин сын доведет его до перепоя.

— У меня есть кое какие идеи, — сказал он. — Частичная недееспособность, во первых. Мы можем попытаться доказать, что вы не отвечали за свои поступки, что вы пили, что она разозлилась и втянула вас в это…

— Мой Бог! — выдохнул Монтера. — Да зачем вообще брать на себя такой труд — защищать меня? Почему сразу не сдать меня, надев наручники? Частичная недееспособность… да это все равно что открытым текстом сказать, что это сделал я, понял, ты, задница!

— Полегче! — Алек предостерегающе поднял руку. — Я сказал, это был один из вариантов. У меня есть и другие.

— Например?

— Я разгромлю их доказательства, дискредитирую их свидетелей…

— Нападите на этих судейских, — вмешался Монтера. — Покажите, как их свидетель сжимает женскую шею с синяком в виде змеиной головы. Спросите его, мог ли это быть синяк на шее Дженифер. И когда он скажет «да», покажите ему, как делается такая отметина — с помощью ацтекского ожерелья ручной работы, которое всегда носила Дженифер. — Алек в шоке вытаращил на него глаза.

— Это хорошо, — признал он, с трудом заставив себя слабо кивнуть.

— Вы чертовски правы, это хорошо. А вы, с другой стороны, некомпетентны. Я не отправил вас восвояси, Саттерфилд, по той единственной причине, что мы оба знаем: вам нужно это дело, а раз так, вас можно держать под контролем. Только не предпринимайте ничего без моего ведома, и мы с вами выберемся.

Монтера подошел к ведерку со льдом, чтобы угоститься первоклассной выпивкой. Запотевшая бутылка вылетела из ледовых глубин как торпеда, и Монтера высоко поднял ее, салютуя Алеку. Этот салют стал последним жестом Монтеры, он повернулся и вышел из комнаты.

Алек смотрел ему вслед, не веря своим глазам. Когда хлопнула входная дверь, он с безумными глазами круто повернулся к пустому ведерку. Его ограбили! Он захватил немного льда рукой и сунул в пересохшее горло. Затем с искренним отчаянием доел остатки трапезы — холодный омлет, икру и опавшее суфле.

План Монтеры по дискредитации судебных экспертов был весьма далек от совершенства. Почему этот ублюдок настаивает, что его подставил полицейский? Прямо как в кино. На них обоих обрушатся все силы закона — полицейское управление Лос Анджелеса, офис окружного прокурора. Боже, почему не губернатор! Хуже того, мотивы Таггарта были неубедительны, если только этот полицейский полностью не спятил.

Алек все больше негодовал, обдумывая план Монтеры. Теперь его занимало психическое здоровье уже не Джека Таггарта. Он начал думать, что либо его клиент сумасшедший, либо виновен по самые уши. А вполне возможно, и то и другое.

Глава 12

— О… здравствуйте. — Удивление Ли было густо приправлено колебаниями. Она неловко помедлила на пороге своего кабинета, пытаясь придумать, как бы повежливее спровадить посетительницу. — Пола Купер? Что то случилось? Я как раз собиралась все запереть и уйти.

Пола взглянула на свои часы — большие черные цифры на светящемся зеленом циферблате подтвердили, что уже больше семи вечера.

— Да, поздновато, — согласилась она. — Но я так рада, что застала вас. Я ужинала в маленьком итальянском ресторанчике в конце улицы. Вы пробовали их минестроне? Они подают его с мидиями и шафраном. Великолепно!

Она засмеялась, жестом фокусника достала из кармана золотого парчового жилета салфетку и на манер придирчивого гурмана промокнула уголки рта.

— В любом случае я увидела свет в окне вашего кабинета и понадеялась, что вы все еще здесь.

Ли невольно улыбнулась. Пола Купер умела обезоружить, но Ли не собиралась втягиваться еще в одну беседу о Нике Монтере.

— Плохо рассчитываю время, — извинилась она. — Я как раз заканчивала. Я завалена работой и пыталась хоть как то разгрести свои дела.

— Да, конечно. — Тонкие пальцы сжали салфетку, словно Пола собиралась смять ее. — Иначе зачем бы вам находиться здесь так поздно? Я только хотела узнать, удалось ли вам расследовать то, что я рассказала про Джека Таггарта?

Ли чувствовала, что ее посетительница как то изменилась, но не могла понять, в чем это выражалось. Ее парчовый жилет, брюки и свободно повязанный галстук составляли идеальный контраст с густыми рыжими волосами, которые соблазнительно прикрывали один глаз, а с другой стороны были заправлены за ухо. При любых других обстоятельствах она показалась бы даже еще красивее, чем раньше, но в том, что касалось деталей, у Ли был наметанный глаз художника… и что то было не так.

— Я поговорила об этом с одним из сотрудников прокурорской конторы, — сказала Ли, надеясь, что это сойдет за ответ.

— Да… и?

— Да ничего. Я передала информацию. Это все, что я могла сделать, правда. На их усмотрение заняться ею.

— Но они не станут действовать, доктор Раппапорт. Таггарт — страж закона. Это же братство. Вы же знаете, как они покрывают друг друга. — Салфетка затрепетала в ее сжатых пальцах, словно надеялась спастись, прежде чем оказаться смятой. — С кем вы говорили в офисе прокурора?

— По моему, это неподходящий вопрос, Пола. Мне на самом деле не стоит больше обсуждать с вами эти проблемы. Я сделала что могла. — Слабый довод, но никакого другого у Ли не было. — Нам просто придется позволить правосудию идти своим путем.

Она сделала шаг назад, словно собиралась закрыть дверь, но Пола быстро шагнула на освободившееся место, упершись ладонями в косяки.

— Доктор Раппапорт, вы шутите! Ник Монтера — это уже судимый выходец из баррио. Он испаноязычный мужчина, обвиняемый в убийстве белой женщины из уважаемой семьи. Если мы оставим все это на правосудие, то он закончит в газовой камере!

— Мне очень жаль. Я больше ничем не могу помочь.

— Нет, можете! У вас роман с этим окружным прокурором, разве не так, доктор Раппапорт? Я где то читала, что вы с ним помолвлены.

— Где вы это прочли?

— В газете… кажется, в «Таймс». Вы вдвоем были на каком то благотворительном матче по поло. Если вы помолвлены с окружным прокурором, значит, вы кое что можете.

Как видно, нет, подумала Ли. Доусон не проявил ни малейшего интереса к теории Полы, когда Ли рассказала ему о ней за ленчем.

— Я допущу серьезное этическое нарушение, если воспользуюсь своими отношениями с Доусоном, чтобы повлиять на исход дела. Предполагается, что эксперт, привлекаемый к подобным делам, остается нейтральным. Его свидетельства регистрируют, интерпретируют их для присяжных, и все.

Скомканная салфетка Полы давно упала на пол.

— Ваш жених действительно окружной прокурор? — спросила она. — И его зовут Доусон Рид?

— Да… а что?

Гневный взгляд Полы встретился с глазами Ли, затем Пола отвела глаза, словно решая, что делать дальше.

— А вы знаете, что в свое время Доусон Рид встречался с Дженифер Тейрин?

— Что?! — Если бы Ли не ухватилась за косяк, она неминуемо упала бы назад. — Что вы такое говорите?

Пола скрутила уголки жилета.

— Это правда, — сказала она. — Они знали друг друга… хорошо.

— Хорошо знали друг друга? — Теперь Ли была не просто поражена, она пришла в раздражение. — О чем вы?

Что за фокус показывает тут Пола? Она отчаянно хочет помочь Монтере, это ясно, но это не извиняет ее, если она хочет исказить факты, чтобы вовлечь в дело Доусона. Это просто нелепо.

— Это правда, — настаивала Пола. — Несколько лет назад мы с Дженифер вместе снимали квартиру. У нас было мало работы моделей, чтобы платить за квартиру, поэтому мы устроились на временную работу, нашли в городе жилье и делили расходы пополам.

Ли нетерпеливо прервала ее:

— Вы сказали, что они встречались с Доусоном. Что вы имели в виду?

— Я никогда не видела его в нашей квартире, но он оставлял сообщения на автоответчике. Дженифер иногда прослушивала их при мне. И я даже слышала, как она ему перезванивала и договаривалась о встречах.

Ли раздирали два желания — забросать Полу вопросами и отмахнуться от всего.

— Я уверена, мой жених не единственный Доусон Рид в Южной Калифорнии.

Пола пожала плечами:

— Довольно необычное имя. Сколько еще может быть людей с таким именем?

— Вы, должно быть, не так поняли, — оборвала ее Ли. Ли не собирается позволить этой новости пустить корни и прорасти, как другие ядовитые семена, посеянные Полой. Чего она по настоящему хотела, так это чтоб ее посетительница ушла. Пола только усложнила ей жизнь.

— Дженифер рассказывала мне обо всех мужчинах, с которыми общалась, — выпалила Пола. — Включая Ника. С ним она потерпела полное фиаско. Она даже призналась мне, что оговорила Ника, давая показания, и чувствует себя виноватой. Но она никогда не упоминала Доусона. Она держала его в секрете… по какой то причине.

— Нет… — Ли покачала головой. — Это был кто то другой. Должен был быть. А теперь мне и в самом деле пора.

— Конечно. — Пола нехотя отступила в коридор. Улыбнувшись с отчаянием, она предприняла последнюю попытку повлиять на мнение Ли: — Полиция преследует не того человека, доктор. Прошу вас, поговорите со своим женихом! Скажите ему, что знаете про него и Дженифер.

Измученная Ли захлопнула дверь и прислонилась к ней. Ладонь все еще лежала на ручке двери, лбом она прижалась к лакированному дереву. Сердце колотилось. Ей нужна была минутка, всего одна минутка, чтобы прийти в себя.

Но прошло значительно больше времени, прежде чем она смогла оторваться от двери и вздохнуть свободнее. Салфетка Полы Купер лежала у ног Ли, и она, стараясь не упасть, наклонилась и подобрала ее. Она была выведена из равновесия, и эта салфетка ничуть не помогла ее вестибулярному аппарату. Вся она была вдоль и поперек исписана именем Ника Монтеры. Ее посетительница все еще любила Монтеру, поняла Ли. До самозабвения.

Разглядывая салфетку, Ли внезапно поняла, что изменилось в облике Полы Купер. Ее ногти! Они были срезаны — или обкусаны — почти до мяса. Во время их предыдущей встречи с Полой ногти у той были длинными, ухоженными и покрытыми лаком в тон сливово красной помаде. Может, они были накладными, но Ли они показались настоящими.

Это несоответствие привело Ли к еще одной, более тревожной, цепочке мыслей. Она с самого начала подозревала, что Пола пришла на помощь Монтере только ради популярности. Ник Монтера был «темным любимцем» средств массовой информации, таинственным латинским любовником, о чьей абсолютной, как говорили, власти над женщинами, которых он фотографировал, вовсю сплетничали. Несколько публикаций, включая и материал в «Ньюсуик», подхватили слова Полы о «сверхъестественном сексе» и цитировали их. Какая с трудом добывающая средства к существованию модель не попытается воспользоваться такой великолепной возможностью, чтобы привлечь к себе внимание всей нации?

Ли захотелось отшвырнуть проклятую салфетку. Мысли возбуждали, они возникали быстрее, чем она могла их обдумать. Может, у Полы тоже был мотив для убийства? Ревность, «зеленоглазая ведьма», как в «Отелло»? Она доводила женщин и до более безумных действий, чем убийство, и если Пола хотела расчистить путь для своих отношений с Ником…

Изучая затейливый почерк, наклонный и крупный, она поняла, что в ее рассуждения закрался просчет. Если Пола хотела убрать Дженифер с дороги, чтобы заполучить Ника для себя, зачем ей было подставлять его и вешать на него убийство? Это не имело смысла, если ею двигало желание вернуть его. Какие тут могут быть отношения с человеком, которому грозит смертный приговор!

Ли скомкала салфетку. Она ощутила тошноту, граничившую со страхом. Дело Монтеры становилось слишком запутанным. Казалось, его сети раскинулись во все стороны, пытаясь изловить ее, невзирая на все ее старания спастись от них.

Ей хотелось думать о нем как о чем то, что раз и навсегда будет решено в суде. Она даст показания и тем самым положит конец своему участию в нем. Ник Монтера или виновен, или нет. Но все было не так просто. В дело вовлечены другие люди, включая ее жениха, и она не понимает, как это получилось. Если у Доусона когда то были какие то отношения с Дженифер Тейрин, почему он никогда об этом не упоминал?

В коридоре звякнули ключи, и дверь распахнулась. Раздавшийся вой пылесоса дал понять, что уборщики добрались до ее этажа. Было поздно, и она чувствовала себя совершенно выжатой. Возвращаясь в свой кабинет и проходя мимо стола помощницы, Ли остановилась, раздираемая противоречиями. Наконец она бросила скомканную салфетку в мусорную корзину Нэнси.

На короткое время Ли смогла взять себя в руки, но снедавшая ее тревога нисколько не развеялась. Что еще знала и не сказала Пола Купер о деле Монтеры?

* * *

Ник стянул одноразовые перчатки и кинул их в коробку для мусора, стоявшую в темной комнате. На веревке перед ним висело несколько еще влажных после окончательной промывки снимков, выдержанных в тонах сепии. Из за реактивов в помещении сильно пахло серой, но Ник почти не обращал на это внимания, одну за другой рассматривая фотографии. Он был доволен своей последней работой. Он снова поймал ее в задумчивом настроении, застигнутую ярким солнцем, погрузившим в тень половину ее лица, отчего она казалась неуверенной и беззащитной, уловил дымку, туманящую ее серые глаза, когда она тревожится. Или смотрит на котят.

В то утро она катила свой велосипед по тротуару и в какой то момент вдруг повернулась и посмотрела прямо в объектив его камеры. Увидеть его она, разумеется, не могла. Он спрятался в пустынном патио пляжного ресторана более чем в ста футах от нее, вооружившись объективом. Но его сердцу понадобились все силы, чтобы стукнуть в очередной раз.

Он хотел ее такой, печальной.

Наполовину на солнце, наполовину в тени.

Ему безумно захотелось дотронуться до ее милого печального лица, совсем легонько, чтобы еще больше разжечь боль желания. Оно было как проклятие, это желание, словно острый нож, поворачивающийся в его груди, но больше ничто в то утро его не ожидало. Потребность наказать ту, которой он был одержим, исчезла или по крайней мере дремала, и поэтому он позволил этому чувству, этому безумству увлечь себя. В конце концов, она на мгновение заставила его забыть, кто он такой. В тот день в ее кабинете, когда она побудила его рассказать о своей работе, он снова почувствовал себя мальчишкой, полным жажды свершений и надежд.

Боже, за одно это ее можно было ненавидеть!

И вот теперь, разглядывая фотографии, висевшие в зловещем красном море его темной комнаты, он чувствовал, как поворачивается тот самый нож, причиняя сладкую, острую боль. Ник закрыл глаза, его ладонь скользнула под хлопчатобумажную футболку, рассеянно потирая шрам, рассекавший темные завитки волос у него на животе. Ему надо до чего то дотронуться, и если это не может быть она…

Проводя рукой по животу, по выпуклостям мышц, он снова позволил своему желанию вырваться наружу, прежде чем смог его обуздать.

— Господи… — хрипло прошептал он.

Ник знал, что случится, когда он прижжет рану. Как только он ее запечатает, энергия потечет прямо в пах. Соберется там, похожая на огонь, и у него начнется эрекция. Боже, все те ночи, когда он лежал в постели, умирая от желания обладать женщиной, но не в состоянии представить себя ни с кем, кроме нее…

Она… безумное наслаждение, связанное с ней… он знал всю нежность, которую нужно знать в связи с этим безумием… раздвинутые ноги, сдавленные вздохи, маленькие округлые груди, деликатно вздымающиеся над ее грудной клеткой. Ее мягкость взывала к нему в его снах, но когда он тянулся к ней, то не находил ничего, кроме своего набухшего возбуждения, и тогда он давал своему телу то, что оно требовало. Разрядку.

И снова искушение сунуть руку за свободно завязанный шнур спортивных штанов оказалось почти непреодолимым. Выношенная мягкая ткань касалась его напряженного члена легко, как женская ладонь. В другом состоянии он, наверное, смог бы насладиться этим чувством, но он умирал… умирал от желания прикоснуться к ней, умирал из за нее.

Резкий вопль вывел Ника из эротического транса. Последовавший затем сокрушительный треск заставил его стремительно вернуться к действительности. По темной комнате заметался красно черный свет — повернувшись, он задел лампу, и теперь она широко раскачивалась из стороны в сторону. Когда он распахнул дверь, взору его предстал настоящий хаос. Мэрилин носилась по комнате огромными скачками, уши прижаты, когти стучат по сияющему деревянному полу, отражающему каждое ее движение. Эстела тоже находилась в студии, неуверенно кружа по ней и пытаясь поймать кошку. В другом конце студии лежал опрокинутый стеллаж и валялось разное оборудование, удлинители и зажимы. Упала и пара камер в футлярах.

— О мой Бог! — восклицала Эстела, попутно ругая кошку и потрясая руками при виде этого кавардака.

Видимо, Мэрилин обследовала шаткий стеллаж, где он хранил запасные детали и дополнительное оборудование, и перевернула все это сооружение.

Ник вздрогнул, когда Эстела принялась ногой сгребать валяющиеся на полу предметы в кучу.

— Кошмар! — причитала она, с трудом нагнувшись, чтобы поднять камеру «Никон Ф 4». — Посмотри ка! Просто несчастье какое то!

— Эстела! — взорвался Ник. — Оставь это!

Она отпустила камеру и, качнувшись назад, упала на колени.

— Почему? — прошептала она. — Кто то сошел с ума?

— Я уберу, — сказал Ник, шагая к ней и припечатывая каждый свой шаг угрожающим видом. — Иди… уходи отсюда. У тебя, наверное, есть чем заняться.

Она стала отмахиваться от него, словно он хотел ударить ее, но он все равно схватил ее за руку и поднял на ноги, возможно, чуть грубее, чем намеревался.

— Ублюдок! — выкрикнула она, заковыляв к двери в ту же секунду, как вырвала свою руку. Дрожащие, негодующие звуки ее фырканья заполнили комнату, а когда она добралась до порога, то повернулась и вызывающе ткнула в его сторону средним пальцем. Вся ярость ее католической морали содержалась в этом одном непристойном жесте. По всей видимости, довольная собой, она послала ему гневный взгляд, проклинавший его со всей силой дурного глаза.

Как только она повернулась к нему спиной, Ник позволил себе улыбку, столь же быструю, сколь и холодную. Он смотрел, как она, переваливаясь, удаляется по коридору, а когда убедился, что ушла, захлопнул дверь в студию, запер ее и подошел к камере, которая лежала под ногами у его экономки, к той, которую она собиралась поднять.

При падении «Никон» пострадал, но не это сейчас заботило Ника. Диск диафрагмы на его 400 миллиметровом фотоаппарате болтался свободно и упал Нику на ладонь, когда он прикоснулся к нему. Он наклонил объектив, и на руку ему выкатился сверточек в пузырчатом пластике, какой используют для упаковки. Сквозь пластик ясно была видна голова серебряной змеи.

В глазах у Ника заплясал красный свет, предвестник очередной мигрени. Он сжал кулак, давя пузырьки. Когда пакетик окончательно скрылся в ладони Ника, мышцы у него на предплечье напряглись, и он тихо выругался. Это была улика, которую все искали, которая могла отправить его на смерть. Надо найти для кольца более надежное место.

Глава 13

Резкий шум, донесшийся из интеркома, возвестил о подключении помощницы Ли.

— Доктор Раппапорт? — задыхаясь, поинтересовалась Нэнси. — На первой линии мистер Рид, звонит в ответ на твой звонок.

— Спасибо, Нэнси. — Палец Ли повис над мигающей кнопкой.

— Постой! — вмешалась Нэнси. — Твой клиент тоже здесь. Ник Монтера. Попросить его подождать?

Ли легонько постучала по кнопке. Она ждала этого звонка. Им с Доусоном надо было поговорить. Она, как, без сомнения, и он, была завалена работой, но надо было что то делать. Ей не удалось связаться с ним после ее разговора с Полой Купер накануне.

Огонек настойчиво мигал. Ли почти ощущала нетерпение Доусона, которого заставляли ждать, но убрала руку. Сейчас не время для разговора, который может осложниться, а ей надо сконцентрироваться на предстоящем сеансе.

— Узнай, сможет ли Доусон поужинать со мной сегодня, ладно? — попросила она Нэнси. — И если да, закажи столик в итальянском ресторанчике на нашей улице. Спасибо.

— А назначенная встреча?

— Пригласи его ко мне через минуту.

Как только интерком отключился, Ли соединила подушечки большого пальца и мизинца и как следует сжала их, применяя технику постгипнотического самовнушения, разработанную для обретения спокойствия. Через несколько секунд она почувствовала, что дыхание стало глубже, а мышцы плеч расслабились. Она уже много лет не пользовалась этой техникой. По счастью, она ей по прежнему помогала. Теперь Ли чувствовала себя готовой даже к встрече с Ником Монтерой.

Она уменьшила количество тестов, которые собиралась дать Монтере, до стандартной анкеты и двух проективных тестов, одним из которых был тест Джонсона — Раппапорт. Анкету обрабатывать будет Нэнси, на компьютере.

— О… — прошептала Нэнси, — готова ты или нет, но он идет.

Ли положила локти на подлокотники кресла и выжидательно посмотрела на дверь, радуясь тому, какой расслабленной и профессионально готовой она себя чувствует. Она почти не удивилась, когда Монтера открыл дверь и вошел. Первым ее впечатлением было ощущение высоты и мощи, яркого контраста. На нем был темный костюм, двубортный, отличного покроя, с кремовой водолазкой, воротник которой касался его крепкой, твердо очерченной челюсти.

Костюм, по всей видимости, от европейского дизайнера, должен был бы придать ему деловой вид, но он лишь подчеркнул красоту его сильного тела и синеву глаз. Густые черные волосы были забраны в свободный хвост, и от этого он казался учтивым и зловещим, умеющим себя держать гангстером. Он был мужчиной того типа, к которому женщины поползут на коленях по битому стеклу, неохотно признала Ли, хотя не созналась бы ему в этом под страхом смерти.

Ей стало интересно, почему он так прилично оделся. Он менял свой облик, как хамелеон, но был ли это просто инстинкт защитной окраски или симптом какого то более глубокого расстройства, например, социопатии? Когда нужно, он мог быть очаровательным и, без сомнения, был умен. Ключом к этому были его криминальная юность и явное отвращение к властям. Тут таилось много интересных особенностей, но Ли решила не делать выводов, пока не получит результаты тестов.

— Садитесь, пожалуйста, — проговорила она, водружая на нос свои огромные очки в роговой оправе, чтобы еще раз проверить материалы для первого теста. — Я бы хотела начать.

— Хорошо… я тоже.

Она глянула на него поверх очков, ничуть не сомневаясь, что его улыбка отдает сарказмом или ярко выраженной сексуальностью. Но ничего подобного не заметила. Он улыбался с той вежливостью, какую в потенциально неловкой ситуации один взрослый человек демонстрирует другому. От неожиданности она моргнула и улыбнулась в ответ. Вероятно, им предстояло разыграть образцового пациента и внушающего благоговейный страх психолога. Приятное разнообразие.

— Я покажу вам несколько картинок, мистер Монтера, — сказала Ли. — Я хочу, чтобы по каждой из них вы написали историю, короткую историю, подходящую к данной картинке, так сказать…

Она ясно осознавала, что он наблюдал за ней, пока она говорила.

— Пишите, что приходит в голову, — попросила она. — Не останавливайтесь, чтобы детально проанализировать. Мне нужна ваша первая реакция, хорошо?

— Ваша сережка, — произнес он.

— Что? — Ли ощутила нервные окончания своей ладони. Ник откинулся на стуле, словно для того, чтобы рассмотреть Ли.

— Вы не дотронулись до своей сережки. Мне всегда казалось, что вы делаете это, когда ощущаете угрозу, чтобы как то обезопасить себя. Это значит, что сегодня вы чувствуете себя в безопасности?

Хамелеон сменил окраску, поняла Ли, но не свое поведение.

— Здесь я врач, мистер Монтера. Пожалуйста, постарайтесь не забывать об этом, пока мы будем работать.

Она сняла очки и положила их на стол, затем подняла первую карточку. На рисунке был изображен мальчик, пристально рассматривающий скрипку. Ли положила рисунок на стол перед Ником.

— Что приходит вам на ум, когда вы смотрите на эту картинку?

На его лице промелькнуло выражение боли.

— Вы могли бы найти художника, обладающего большим воображением.

— Воображение должны проявить вы, мистер Монтера. Вот. Напишите о том, что видите. — Она передала официальный бланк и остро отточенный карандаш. — Пусть эстетический аспект вас не волнует. Я оцениваю не ваш художественный вкус. Опишите, что чувствует мальчик, о чем он думает.

Ник писал быстро, сосредоточенно, удивив и порадовав ее. Он не задавал вопросов и не отпускал замечаний насчет того, что видел. Монтера просто писал то, что приходило ему в голову, как она и просила. К тому моменту, когда он покончил с комплектом карточек, в комнату приник густой аромат свежезаваренного кофе, и Ли предложила сделать перерыв.

— Может, выпьем по чашечке перед следующим тестом? — спросила она. — По моему, Нэнси сварила целый кофейник.

Он улыбнулся:

— Пахнет шоколадными трюфелями.

— Орехи… ее любимые.

Ли вышла за кофе, а когда вернулась, Ник стоял у окна, рассматривая террариум.

— Вы любите животных, да? — спросил он, когда она шла к нему с чашкой дымящегося кофе.

— Почему вы так думаете? — Ли постаралась, чтобы их пальцы не соприкоснулись, когда она передавала ему чашку, затем немедленно ретировалась к своему письменному столу.

— Просто догадка, — ответил он. — Вы похожи на человека, который подбирает бездомных животных. И кого же? Кошек или собак?

Ли сделала глоток кофе, не совсем понимая, куда он клонит.

— У меня нет никого, кроме черепах, — сказала она. — Но я действительно люблю животных. В этом вы правы.

— Каких то в особенности?

— Думаю, всех.

Он смотрел на нее, и его черные волосы блестели на свету.

— Выберите для меня, назовите одно.

— Ладно… — Все, что угодно, лишь бы объект был доволен, подумала Ли. Особенно учитывая, что ему надо пройти еще один тест, а ей хочется сохранить атмосферу доверия. — Ястребы, наверное. Да, ястребы… мне нравится, как они парят в воздушных потоках. Они не прикованы к земле. Они полностью свободны.

— Интересно… а лошади?

— А что лошади? — расслабившись, рассмеялась она. — Вы проводите маркетинговое исследование для производителей кормов для лошадей?

— Неблагодарная работа, но… — Он пожал плечами, подтверждая.

— Я очень люблю лошадей. — Она обхватила чашку ладонями, наслаждаясь теплом, проникавшим в ее озябшие пальцы. — Но если уж речь зашла о четвероногих, то я скорей неравнодушна к львицам.

— Королевам джунглей?

Ли наклонила голову, словно выдавая давно хранимый секрет.

— Никто не станет связываться с матерью львицей.

— Ястребы, львица и?.. Кто еще?

— Мы составляем какой то список?

— Доставьте мне удовольствие. Назовите еще одно животное.

— Ладно, — согласилась она, подавляя вздох. — Наверное, крот.

— Крот? Да почему, ради всего святого?

— Они такие некрасивые, несчастные зверушки. Мне кажется, их никто не любит, даже собственные матери.

Улыбка Монтеры сказала Ли, что она его заинтриговала.

— Я прошла тест? — спросила она.

— Не знаю, доктор. Это вы мне скажете. — Он воспроизвел ее позу, прислонившись к стоявшему позади него столику и взяв чашку с кофе в ладони. — Первым вы назвали ястреба. Это то как вы хотите, чтобы вас воспринимали другие. Второй была львица — так вы видите себя сами. А крот… Извините, но такая вы на самом деле.

Ли ухватилась за полу своего пиджака, почти не осознавая, что собирается застегнуть его на все пуговицы. Смех ее прозвучал, пожалуй, излишне резко.

— Понятно… значит, я претендую на ястреба или, может, львицу, но в душе на самом деле крот?

Его синие глаза насмешливо прищурились.

— Забавно, но на крота вы не похожи.

— Боюсь даже спросить, на кого же я похожа.

— Вам нечего бояться насчет себя, доктор.

Она видела, что Ник изучает ее прическу, словно ему было любопытно, как с помощью гребней она подобрала с обеих сторон свои светлые волосы, выпустив несколько золотистых завитков. Она почти ощущала исходивший от него жар. Взгляд Ника скользнул по внушительным подплечникам ее пиджака, потом по ее узкой юбке.

Сегодня Ли как следует постаралась, чтобы выглядеть женственной, надев вместо брюк юбку. Она сказала себе, что сделала это из за ожидаемой встречи с Доусоном, но теперь начала сомневаться. Не было ли здесь другой, более веской причины? Не для того ли надела она юбку, чтобы Ник Монтера мог посмотреть на нее именно так, чтобы он мог увидеть ее ноги, а затем сделать то, что могут сделать любые другие мужчины в подобных обстоятельствах, — представить, как он раздвигает их?

Ли мысленно одернула себя. Что это с ней творится? Неужели она так изголодалась по мужскому вниманию, что опустилась до обольщения своего клиента? Но как бы эта мысль ее ни беспокоила, она не могла отрицать, что замечания Монтеры по поводу ее внешнего вида не оставили ее равнодушной. Его одобрение было ей небезразлично. Это было совершенно ясно. И ей было важно заслужить это одобрение. Он ненавязчиво, но настойчиво пользовался своими чарами, добившись, чтобы Ли настолько привыкла испытывать удовольствие от его мужского внимания — или его интереса, — что она начала ожидать его, искать его.

— Поверьте мне, доктор, — сказал он. — Вы красавица. Если бы я мог вас сфотографировать… если бы мог придать вам нужную позу, одеть вас, причесать ваши волосы именно так, как я хочу… — Он не закончил предложение. Это за него сделали его глаза.

Ли воспротивилась настоятельному желанию дотронуться до сережки, хотя этот импульс просто потряс ее. В детстве она чаще всего чувствовала себя кротом и до сих пор не переросла этот образ, несмотря на свою потрясающую внешность. Повзрослев, она в душе оставалась одной из этих некрасивых зверушек, только никто этого не знал. До самого недавнего времени, да, точно… пока не познакомилась с ним.

До встречи с Монтерой она никогда не становилась объектом столь пристального интереса, за исключением одного случая в ее жизни, и это было в детстве. Поэтому она оказалась такой уязвимой перед ним? Потому что очень хотела, чтобы ее заметили, хотела в чьих то глазах выглядеть особенной? Он давал Ли ощущение, что видит в ней нечто, чего не видит никто другой, качества, не видимые простым человеческим глазом, и только он один обладает волшебной способностью распознавать их.

Все это, конечно, прекрасно, говорила она себе. Прекрасно для других женщин. Но не для нее. Это просто здорово, когда какой то парень обращает на тебя внимание, но не тогда, когда тебя наняли оценить его криминальные наклонности.

— Это научный тест? — спросила она, зная, что скорее всего это не так. — Вы провели подтверждающие исследования?

— Я придумал его специально для вас. Это достаточно научно?

Она соскользнула с края стола, одернула пиджак и, обойдя стол, села в кресло.

— Вернемся к делу, — произнесла Ли бодрым профессиональным тоном, как только уселась.

Монтера и не подумал последовать ее приглашению. Он продолжал сидеть там, где сидел, глядя на нее.

— Я жду вашего мнения о своем тесте, — сказал он.

Ли выждала пять секунд, прежде чем снова выказать насмешливый интерес:

— Полагаю, вы совершили огромный прорыв в области психологии.

Их взгляды скрестились, и хотя Ли очень хотела бы одержать победу в этом поединке, ей это не удалось. Синева его глаз поглотила ее. Когда она перевела взгляд на оклеенные обоями стены кабинета, на материалы тестов на своем столе, то увидела все это словно через синий фильтр. Казалось, комната находится глубоко под водой.

— Другими словами, я попал в точку, — мягко проговорил Ник.

Ли уронила ладонь на колено и, соединив подушечки большого пальца и мизинца, сильно нажала, преисполненная решимости покончить с неудобством в желудке. Лихорадочное биение пульса, отдававшееся в пальцах, сказало ей, что уже слишком поздно. Успокаивающая техника больше не помогала.

— Давайте все таки продолжим, — резко произнесла она, указывая на стул, который он покинул. — У меня есть еще несколько картинок, которые я хотела бы вам показать. Это репродукции живописных работ. Из числа вполне серьезного искусства. Думаю, воображение этих художников вас порадует.

Когда он сел, Ли включила магнитофон, стоявший на столике у ее письменного стола, и села на стул рядом с Монтерой. Этот тест требовал доверия и взаимодействия, которых нельзя было достичь, если остаться за столом. Пришлось пойти на риск. Может, именно поэтому она и ощущала нервозность.

Ли уже опробовала технику проведения этого теста в тюрьме, на осужденных. Она показывала им подборку картин, специально подобранных, чтобы вызвать бессознательные сексуальные и/или бессознательные импульсы насилия по отношению к женщинам. Эти картины она собиралась использовать и сегодня, некоторые были откровенно эротического содержания.

— Расскажите мне об этих женщинах, — попросила она, передавая ему репродукцию «Падающего листа», работы начала века, изображающей трех стройных обнаженных женщин, в экстазе распростертых на куче опавшей палой листвы. Спины женщин изгибались, как луки, руки были раскинуты, лица искажены то ли мукой, то ли наслаждением.

Монтера откинулся на стуле и стал рассматривать их, прижав большой палец к губам, чтобы не улыбнуться.

— Всегда этого медвежонка Смоуки нет, когда он нужен, — язвительно заметил он. — Эти малышки так разгорячены, что могут поджечь лес, и кто же станет его тушить?

— Они разгорячены сексуально? Или разозлены?

— Разгорячены в ожидании долгой трудной ночи. — Он поднял глаза, впившись взглядом в Ли. — В этом не может быть никаких сомнений, доктор. Злостью тут и не пахнет. Тут пахнет совокуплением.

Кресло Ли скрипнуло, словно она собиралась встать. И снова комната наполнилась синим светом, а локти Ли резко уперлись в жесткие, обтянутые кожей подлокотники кресла. Она напомнила себе, что его ответ вполне типичен и совсем неудивителен. Тест был составлен так, чтобы расшевелить тестируемых, предлагая им сначала самые очевидные и легко объяснимые картины. Грубые ответы были обычны, особенно среди респондентов мужчин. Значение имела реакция на репродукции со скрытым смыслом, показываемые обычно позднее.

Если бы любой другой тестируемый заявил то, что сейчас сказал Монтера, это ее вовсе не обеспокоило бы.

— Если бы вы набрели на этих трех женщин в таком состоянии, что случилось бы дальше? — спросила она. — Опишите, пожалуйста.

Он хрипло рассмеялся:

— Если бы я продавал вибраторы, то устроил бы аукцион и разбогател.

Такие же неуместные ответы он дал и к следующим нескольким картинам, среди которых было изображение сидящей женщины и огромного, обожающего ее волкодава, стоявшего рядом с ней и положившего голову ей на колени. Его морда, несомненно, самая длинная в мире, была интимно зарыта в складках ее юбки.

— Интересно, кого она назвала бы вторым и третьим? — пробормотал Ник, имея в виду свой тест с животными.

И только когда Ли показала ему репродукцию с картины Германка Мэста «Судьба красавицы», он посерьезнел. Художник изобразил красивую молодую женщину, обнаженную. Она безжизненно лежала на белых простынях, а на одеяле, прикрывавшем ее ноги, распростерся молодой человек.

— Что здесь произошло? — спросила она у Монтеры, передавая ему репродукцию. — Можете мне рассказать?

Монтера сделал движение, чтобы взять картинку, но помедлил, увидев, что на ней. Щеки у него ввалились, резко обозначив контуры скул, пока он рассматривал трагическую сцену.

— Что то не так? — спросила Ли.

Глаза его сузились до щелочек, но что то жаркое и страшное промелькнуло в их глубине, когда он поднял взгляд на Ли.

— Почему вы мне ее показываете?

Ли постаралась не выронить картинку. «Держи ровно!» — приказала она себе, но руки у нее дрожали. Она снова увидела тот мрак, что жил внутри его, темную страсть, настолько пропитанную болью, что становилось страшно.

— Это — часть теста, — ответила Ли, стараясь, чтобы не дрожал голос. — Пожалуйста, постарайтесь дать ответ. Что, по вашему мнению, произошло между этими двумя людьми?

Он поднял голову, словно не мог вынести вида картины, но в то же время не мог отвести от нее глаз.

— Мужчина в отчаянии, — ответил он.

— Почему?

— Он считает, что убил ее.

— И он действительно… убил ее?

Когда он наконец ответил, его медленный кивок заставил сердце Ли подпрыгнуть с такой болезненной силой, что она почти потеряла способность соображать. Она не представляла, что означает это простое обдуманное движение. Соглашается ли он с этим выбором? Или сам признается в чем то?

— Я не понимаю, — сказала она. — Если он в отчаянии, тогда он не мог желать ее смерти.

— Он и не желал.

— И как же это случилось?

— По глупости.

— По глупости? Тогда это был несчастный случай? — Ли хотела, чтобы Ник согласился. Она ждала от него подтверждения этому.

— Нет. Он потерял голову. Поддался.

— Чему?

— Гневу, жадности… своему нездоровому эго. — Картинка весила, кажется, тысячу фунтов. Ли положила ее на колени и минуту молчала. Нервы у нее были на пределе, но теперь продолжать надо было осторожно. У нее возникло ощущение, словно она наткнулась на какое то тайное знание, таившее в себе огромную силу, но она не знает, как с этим знанием обращаться, или не знает, таит оно в себе добро или зло.

— Этот мужчина на картине… — начала Ли. — Расскажите мне о нем. Вам кажется, он испытывает огромное раскаяние?

— Я бы назвал его огромным, да. И еще я бы назвал его невыносимым.

— Что он теперь сделает? Что с ним будет?

— Не знаю. Наверное, умрет из за своих грехов. По своему, но умрет.

Картины на этом не кончились. Ли как раз подходила к подборке, призванной вызвать бессознательные ответы, но не могла продолжать. Внутри ее происходила борьба. Монтера с самой первой беседы был проинформирован, что сеансы тестирования будут записываться на пленку, и если защита не найдет способа запретить представление этих записей в качестве улик, они могут быть даже использованы против него. По настоящему толковый обвинитель сумеет подать это как признание вины, и на присяжных они, без сомнения, произведут впечатление, так же как и на нее. Она ощутила желание остановить Ника, не позволить ему больше ничего сказать. Она может уничтожить запись…

Резкий стук привел ее в чувство. Она барабанила своими очками по столешнице, как будто могла каким то образом найти решение вставшей перед ней дилеммы. Уничтожение записи неэтично и непрофессионально, и хотя ей становилось дурно при мысли о том, что она передаст эту запись в контору окружного прокурора, есть вещи, с которыми приходится считаться. Если запись будет содержать что то, что можно использовать для доказательства вины, Ли внесет неоценимый вклад в работу обвинения. Более того, ее тест будет оценен так, как ей и не снилось. Все годы борьбы и самоотречения — тяжелой и нудной работы, по мнению ее матери, — окажутся ненапрасными.

Похоже было, что она стояла на перепутье — либо погубить свою карьеру, либо дать ей новый толчок.

Когда она подняла глаза, то увидела, что Монтера отвернулся и смотрит в окно. Ли стало интересно, что предстает перед его внутренним взором, когда сознание вот так отвлечено.

— Может, нам стоит прерваться? — предложила она.

— Нет, — спокойно отозвался он, — думаю, нам следует продолжить. Я хочу посмотреть следующую картину.

Ли поставила коробку с материалами между ними. Картина, о которой он говорил, изображала весенний сад, заросший цветами, женщина викторианской эпохи раздевалась перед зеркальным прудом. Она явно собиралась искупаться, никем не замеченная, а рядом находился свирепого вида черный доберман, который стерег ее одежду, а возможно, и добродетель.

— Почему эта?

— Потому что женщина похожа на вас.

Густые золотистые волосы женщины были заколоты гребнями, а молочно белая кожа и стройное, с полными грудями тело просвечивали сквозь тонкую кружевную рубашку на ней. Но более всего поражало выражение ее лица, пока она раздевалась, — осторожная сдержанность, выдававшая греховное наслаждение. Ей, совершенно очевидно, даже хотелось поежиться от восхитительного возбуждения, от имевшейся у нее тайны, и эта мысль вызвала у Ли такое же желание поежиться.

— Мне так не кажется… — твердо сказала она.

— Правда? — Ник наклонился и, взяв картинку, стал рассматривать ее с многозначительной улыбкой. — Ну, тогда, возможно, я почувствовал себя охраняющим ее зверем.

— Что вы хотите этим сказать?

— Посмотрите на него… он возбужден.

Монтера передал ей репродукцию, и хотя Ли совсем не хотелось ее брать, выбора у нее не было. Блестящий черный доберман весь напрягся, каждый мускул застыл, обещая физическое действие. Он походил на сжатую пружину. От него веяло мужской чувственностью, пока он наблюдал за своей хозяйкой и ждал ее приказаний. И его мужской пол не вызывал никаких сомнений.

— Он действительно выглядит свирепо, — согласилась Ли, — но не в том смысле, в каком считаете вы.

— Это в каком же таком смысле? Вы хотите сказать, что он не возбужден, потому что его не стимулируют… физически?

Ли вспыхнула:

— Да, именно это я имею в виду.

— Интересно, если бы все было по другому, если бы он был мужчиной, скажем, шофером дамы… мускулистым молодым парнем, которого заставили стоять на страже и смотреть, как она раздевается? — Монтера задумчиво потер нижнюю губу. — Ваше мнение клинициста, доктор? Будет ли считаться, что в этой ситуации молодой человек получит физическую стимуляцию?

Ли почувствовала себя неловко. Все в ней дрожало. Напряжение, нараставшее внутри ее, было непомерно велико. Следовало прекратить эту линию вопросов. Как женщина она чувствовала себя скомпрометированной и запугиваемой. И в то же время клинический опыт побуждал ее действовать дальше, раскрутить Монтеру и узнать, к чему он клонит.

— Возможно, но не все мужчины воспользовались бы подобной ситуацией, — сказала она. — Некоторые нашли бы это морально…

— Но любой мужчина захотел бы, — оборвал ее Монтера. — Особенно если женщина похожа на нее… на вас.

Ли поднялась и отошла к окну, не желая, чтобы он заметил, какое воздействие на нее оказывает. Она повернулась к нему:

— Мне действительно не хотелось бы, чтобы вы…

— Не хотелось бы, чтобы я не делал чего, доктор? Говорил подобные вещи? Но разве я здесь не для этого?

— Вы здесь не для того, чтобы говорить обо мне.

— А почему нет? Почему я не могу говорить о вас, если эта женщина напомнила мне вас? — Голос его сделался тихим и хриплым. — Вы никогда не задумывались, на что это похоже, когда мужчина хочет вас до такой степени, доктор? Что у него встает только потому, что он на вас смотрит?

Ли обхватила свои запястья и отвернулась, глядя на город за окном. Она не ответила. Пусть ответом ему станет молчание. А она получит немного времени, чтобы разрядить напряжение и подумать, как ей закончить встречу.

Но мгновение спустя она услышала, как скрипнул стул, а затем резкий щелчок сказал ей, что случилось, — Ник Монтера выключил магнитофон.

Глава 14

Ли не слышала, как Ник Монтера подошел к ней сзади, но увидела его отражение в оконном стекле, и это отражение зачаровало ее. По мере того как проявлялись черты его лица, как они обретали плоть, как он становился похожим на чародея, в чем его всегда и обвиняли. Более того, он был похож на мужчину, которого Аи представляла себе в мечтах, — демоническая страсть и темный огонь.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал он.

— Я бы попросила вас уйти. Беседа окончена.

— Ты когда нибудь представляла себе…

— Не надо, — прошептала она. — … что это такое…

— Нет!

— … когда мужчина хочет тебя так сильно?

— Пожалуйста, замолчите! — Но он не замолчал.

— Я хочу тебя так сильно! — проговорил он.

Ли издала какой то непонятный звук, пораженная этим заявлением.

— Нет, — тихо возразила она. И наконец, разъяренная, повернулась к нему. — Я врач!

Он протянул ей тетрадь.

— Что вы делаете? — спросила она, поняв, что он, должно быть, взял ее со стола.

— Откройте, — попросил он, — на последней странице. — Она мгновение смотрела на тетрадь, затем вырвала ее из рук Монтеры и начала лихорадочно листать. Страницы шелестели под ее пальцами, некоторые из них наполовину отрывались от спирального кольца. Ли была опасно близка к потере контроля над собой, и если потеряет, понимала она, то вряд ли обретет его снова. Слова застряли у нее в горле, пальцы начали дрожать, их свела судорога, когда она вынуждена была признать, что сегодня между ней и Ником Монтерой должно что то произойти. Что то, что навсегда изменит ее жизнь.

— Последняя страница, — повторил он.

Добравшись до последней страницы, она чуть слышно ругнулась, увидев, что он нарисовал там карандашом. Женщина, прижатая к стене, голова повернута в сторону, словно женщина напугана или возбуждена. Мужчина рядом с ней — скорее тень, чем фигура во плоти, — обхватил ее горло ладонью в эротической ласке, которая заставила Ли ощутить то же, что и эта женщина. И ей захотелось отвернуться.

Ли смотрела на рисунок Ника Монтеры, впитывая его темное, дикое настроение. Кто эта женщина — сомнений быть не могло. Так же как и в отношении мужчины.

— Когда вы это нарисовали? — спросила она.

— Вы оставили тетрадь у меня в студии. — Он дотронулся до смятого листка. — Скажите мне, доктор, кто эта женщина? — мягко потребовал он. — Скажите, что она чувствует?

— Нет… — Ли попыталась закрыть тетрадь, но он остановил ее и забрал тетрадь.

— Тогда я вам скажу, — проговорил он, кладя тетрадку на столик. — Она возбуждена, как никогда в жизни. Ощущения, охватившие ее, заставляют ее чувствовать себя безумной, наэлектризованной, бессмертной. Ей все по силам. Она может сравниться с богами. Но она не хочет бессмертия, доктор. Она хочет жизни, в трудах и заботах, обычной жизни. Она хочет жара. Животного жара. И хочет этого с ним, с мужчиной, который пригвоздил ее к стене.

— Вы не имеете права, — прошептала она.

— Я имею полное право. Ведь это я заставил ее испытать эти чувства.

Он схватил ее за руку, словно почувствовал, что она вот вот попятится. Ли смотрела на его руку, на длинные темные пальцы, смыкающиеся на ее тонком запястье. Она никогда не видела ничего более захватывающего, чем контраст цвета их кожи. Она словно в первый раз увидела эту разницу, и это околдовало ее.

Подняв глаза, она встретилась с его взглядом, и весь мир вдруг сузился до высшей степени эмоциональной зрительной связи, возникшей между ними. Этот человек отвечал на все запретные импульсы, которые она когда либо ощущала. Он воплощал все, что ее пугало, ту черту риска, которую она никогда не переступала. Она интуитивно поняла, что подчинение своего желания такому мужчине, как он, — это вход в царство плоти и чувств. В сладкий сексуальный ад для непосвященных.

Другую ладонь он положил ей на горло.

— Прекратите, — предостерегла она, не в силах больше смотреть ему в глаза. — Если вы этого не сделаете, я не смогу продолжать работать с вами. Мне придется отказаться от дела.

— Тогда сделайте это, — сказал он, заставляя ее снова посмотреть на него и глядя в ее глаза так настойчиво, что она почувствовала, что слабеет. — Откажитесь от этого дела. Вам же хочется этого, не так ли? Того, что происходит сейчас в вашем кабинете? Прямо сейчас в вашей жизни? — Голос его стал грубее. — Я этого хочу.

— Прошу вас, — взмолилась Ли, — уходите.

— Уйти? — Он рассмеялся, не веря своим ушам. — Посмотри на меня, Ли… доктор… как бы я вас ни называл! Посмотрите мне в лицо, а потом скажите, будто не знаете, что тут происходит. Скажите, будто не знаете, что вы… со мной делаете.

Он по прежнему каким то образом удерживал ее взгляд, преодолевая все ее попытки посмотреть в сторону. Его глаза почернели от неудовлетворенности и желания, от внезапного гнева. В них читалась ярость человека, который заклеймен — обречен — с самого момента своего зачатия быть не таким, как она, человеком, который никогда не получит того, что обещает восход солнца.

На глазах Ли выступили слезы, быстрые и неудержимые.

— Простите…

Она едва понимала, почему извиняется и что испытывает, но чувствовала, что именно она стала причиной его глубокой неудовлетворенности, что своим видом и самой своей безмятежной жизнью она олицетворяет все, что было для него недоступно. Не для фотографа, который, без сомнения, мог обладать любой женщиной, которую пожелает. Она напомнила Нику Монтере о его прошлом, о том, кем он был прежде — обитателем трущоб, полукровкой с улицы.

Она опустила ресницы, и по щеке покатилась слеза.

Он остановил бег соленой капли, преградив ей дорогу пальцем, и нахмурился при виде влажной дорожки, которую она оставила. Какая то внутренняя угроза заставила его сжать зубы.

— Это из за меня, доктор? Я сказал что то, что тронуло ваше сердце? Больше я ничего не хочу знать. Мне достаточно и того, что я затронул ваше сердце.

Его глаза тоже блестели, и Ли поняла, что проиграла. С этим она сражаться не могла. Его беззащитность была бесконечно сильнее его злобы.

— Я могу вам помочь, — сказала она, — но только не так.

— Нет, именно так, черт побери! Только так… Ли, пожалуйста.

Он погладил ее по лицу, и она на мгновение прикрыла глаза, покоренная его нежностью. Она почувствовала, как он вздрогнул, и пронзившее Ли острое желание заставило безумно захотеть того, чего она не имела права хотеть. Его. От желания у нее перехватило дыхание. Ее затрясло.

Она бессознательно коснулась его губ пальцами, страшась того, что он мог сделать, и в то же время не в силах остановить его.

— Боже, ты до меня дотронулась, и я уже готов, — заметил он сдавленным от эмоций голосом. — Я думаю о тебе, и у меня встает.

Ли оказалась не готова к подобной откровенности. Его боль и одиночество были туманными, прекрасными, как и его фотографии. Тихо простонав, он без предупреждения подхватил ее под мышки и, приподняв, прижал к себе. И хотя разум кричал, что надо сопротивляться, она не могла. Он действовал быстро и был таким сильным. Казалось, Ник обладает силой, способной подавлять все остальное в своем мире — и в ее, — все тревоги. Этот человек контролировал Ли каким то невообразимым, завораживающим образом, и сопротивляться было невозможно.

— Я хочу тебя, — прошептал он. — Как тот свирепый черный зверь на твоей картинке. И я хочу тебя так, как хочет он.

Он прижал ее к стене, и она невольно приникла к нему. Когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, она выгнулась ему навстречу. Ощутив его пальцы на своей шее, Ли выдохнула его имя. Его бедра огнем обожгли ее ноги. Она никогда ничего не знала мягче его губ — и ничего тверже его тела. Но его прикосновение затмило все остальные ощущения. Думать Ли не могла, она ничего не могла делать, только наслаждаться его близостью.

С улицы внизу доносился шум транспорта — звуки автомобильных гудков и газующих двигателей. В воздухе и в его дыхании чувствовался запах кофе с макадамией. Но Ли была настолько поглощена ощущениями, которые дарило ей соприкосновение их тел, что больше ни о чем не могла думать.

Стремительный стук его сердца заставлял ее безоговорочно подчиняться. Его бицепс надавил ей на грудь, и ей захотелось убедиться, что человеческая плоть может быть такой твердой. Когда она дотронулась до него, тихий судорожный вздох удовольствия эхом отозвался в ее голове.

— Я ждал этого всю свою жизнь, — сказал он.

Он поспешными движениями вытащил ее блузку из юбки и сунул руки под одежду. От его прикосновения по ее телу побежали мурашки. Мысленно она с жадностью прослеживала их путь. Когда же он прикоснулся к ее спине и взял ее за ягодицы, она ощутила дикое желание почувствовать его внутри себя. Ей захотелось сладости, ада всего этого.

— Вы когда нибудь занимались этим у стены, доктор? — Ли вспыхнула. Вопрос прозвучал грубо, и пока она собиралась с ответом, он прижал к ее губам палец.

— Не отвечай, — хрипло пробормотал он. — Ничего не говори. Я не хочу знать. Мне невыносимо думать, что ты была с кем то другим. Боже!

От смущения у Ли сдавило горло.

— Я не могу тебя делить. — Он стал гладить ее лицо, очерчивая большими пальцами щеки. — Я должен быть единственным.

Она недоверчиво покачала головой.

— Произнеси мое имя, Ли… назови меня Ником. Скажи это.

— Ник… — Она прикусила нижнюю губу, чтобы скрыть дрожь, нараставшую внутри ее. — Зачем ты это делаешь? Что случилось?

— Ничего не случилось. Я тебя хочу… Я всегда тебя хотел. С того момента, как увидел. Боже, ты была прекрасна, но так недоступна! Я был глупым, романтичным ребенком…

Ли уперлась руками в его руки.

— О чем ты говоришь?

— А что такое? — Его взгляд затуманился, когда он посмотрел ей в глаза. — Что я сказал?

— Ты сказал, что был ребенком. Мы познакомились всего несколько недель назад, Ник. Как ты мог быть ребенком?

Она снова надавила на его руки, но он лишь крепче обнял ее.

— Погоди, — произнес он смущенно. — Я сказал это неосознанно. Может, я на секунду потерялся во времени?

От его неловкой улыбки ей стало нестерпимо больно. И хотя она ничего не сказала, вопрос, взволновавший ее, был мучительным: «Какую другую женщину ты так хотел все эти годы? Кого, Ник? Дженифер?»

— Ли, подожди, — заговорил он, хватая ее за запястья. — Давай поговорим об этом. — Его серебряный браслет сверкнул на свету.

— Отпустите меня… — Она попыталась вырваться, но жгучая боль заставила ее прильнуть к нему. Браслет оказался зажатым между их руками, и приподнятая голова змеи впилась в ее кожу, когда она попыталась высвободиться. — Посмотрите, что вы наделали! — Рука ее взлетела, когда он отпустил ее. На внутренней стороне запястья, там, где прижался браслет, краснел похожий на рубец след.

— Ли?

Он дотронулся до нее, но она отмахнулась от его попытки помочь.

— Все в порядке, — решительно произнесла она, обхватывая себя руками и отодвигаясь от него.

Она только теперь начала осознавать, что случилось и насколько это серьезно. Его боль тронула ее, и она по человечески, с сочувствием откликнулась на нее. Но она опасно далеко вышла за рамки своего профессионального долга. Она была опытным специалистом, и это накладывало на нее ответственность за все, что происходило между ними, пусть инициатором выступал он. В ее обязанности входила и охрана благополучия объекта, даже если это означало необходимость отбиваться от его сексуальных притязаний. Ей никогда и ни за что нельзя было позволять Нику даже подумать, что она может ответить на его недвусмысленные намеки. Она пренебрегла своим долгом, и если об этом случае сообщат в Комитет по этике, у нее могут отобрать лицензию.

— Пожалуйста, уходите, — попросила она. — Прямо сейчас, вам понятно? Я хочу, чтобы вы ушли.

— Нет, Ли, только не сейчас. На этот раз я тебя не оставлю… — Ника захлестывали эмоции, но резкий шум прервал его.

— Доктор Раппапорт? — раздался по интеркому голос Нэнси. — На первой линии мистер Рид.

Ли уставилась на мигавший огонек, осознав, что она растрепанна, одежда ее в беспорядке и сама она тяжело дышит. Содрогнувшись, Ли подошла к столу.

— Нэнси, — сказала она, нажав на кнопку, — мистер Монтера уходит. Если через минуту он не появится в приемной, вызови охрану.

— Ли, у тебя все в порядке? — спросила Нэнси.

— Да, Нэнси. Просто прошу тебя сделать, как я сказала.

Палец Ли все еще давил на кнопку, когда она услышала, как открылась и захлопнулась дверь ее кабинета. Он ушел. Ей следовало бы почувствовать облегчение, но единственными ощущениями были легкость во всем теле и жуткое стеснение в груди. Ужас от допущенной профессиональной ошибки сменился болезненным осознанием потери. Боль и страсть Ника Монтеры были вызваны чувством к другой женщине, поняла она, каким то романтическим увлечением из его прошлого. Не доктора Ли Раппапорт он хотел. Она просто напоминала Монтере женщину его мечты. Впрочем, сгодилась бы любая другая блондинка.

Чуть позже, все так же стоя у стола, Ли почувствовала, что ее боль превращается в злость. Она едва дышала, так разъярилась. Он снова проделал с ней это, и она ему позволила. Он, как голодного ребенка, заманил ее на праздник, где подают множество изысканных блюд, а затем захлопнул ловушку. Она с самого начала чувствовала глубинную угрозу, исходившую от него, но все равно раскрылась навстречу ему. Как она могла это допустить? Может, у нее полный упадок сил? Или она даже более сумасшедшая, чем Ник Монтера?

Она подавила дрожь, собрала все оставшиеся силы. Надо немедленно разрешить эту ситуацию, и есть только один способ. Мигающий огонек на телефонном аппарате напомнил ей, что Доусон все еще ждет. Если он был не рад, что его заставили ждать, то, не сомневалась Ли, еще менее приятной ему покажется тема беседы, которую она собиралась завести за ужином.

* * *

Как разговаривать с обнаженным человеком, не отводя глаз?

Ли обдумывала это затруднительное положение, сидя на краю кровати Доусона и пытаясь не смотреть, как он вытирается после душа. Она, конечно, уже видела своего жениха обнаженным. Но в последнее время из за ее загруженности работой и его поглощенности перевыборами их отношения стали платоническими.

Она почти забыла, как выглядят интимные части его тела, и теперь ей было немного не по себе. К тому же на уме у нее было совсем другое.

— У тебя точно нет времени, Доусон? — спросила она, пока он вытирал светло русые волосы мягким черным полотенцем. — Даже для чашечки кофе? Я надеялась, мы сможем поговорить.

— Не могу, Ли. Я же сказал тебе, что сегодня вечером я основной докладчик на конференции по сбору средств для благотворительной организации «Юнайтед уэй». Я уже и так опаздываю. — Он отбросил полотенце и взял фен.

Ли отвела взгляд. Необходимо было его внимание, а не урок анатомии. Ей нужно было поговорить о жизненно важных вещах — о беседе с Полой Купер и встревожившем ее столкновении с Монтерой. Правда, обсуждать второй вопрос ей не очень хотелось. И вдаваться в подробности она тоже не собиралась, но Доусону потребуются аргументированные доводы относительно ее решения оставить дело Монтеры.

Вздох Ли отразил всю тяжесть давившего на ее плечи груза. И пока фен гудел, как целый рой злых пчел, она осматривалась в спальне Доусона, недавно отделанной заново. Ванную комнату устроили в большом алькове, где на внушительном пьедестале черного мрамора установили ванну джакузи и душ, отгородив их театрального вида стенками из стеклянных кирпичей.

Ли провела ладонью по шелковистому покрывалу в черно золотую клетку. Доусон недавно всю свою квартиру отделал в стиле неомодерна. Он сам подобрал все ткани и рисунки, и Ли пришлось признать, что получилось отлично. Обстановка была выдержана в черных и кремовых тонах, акцентированных букетами красных маков и картинами в рамах теплого золотого оттенка. Для мужчины он обладал изысканным вкусом, более изощренным и авангардным, чем ее собственный. Ли отдавала предпочтение не требующим большого ухода домашним растениям и террариумам, которые можно было приобрести на дешевых распродажах и в которых обитали дремлющие черепашки.

— Как идет оценка Монтеры? — спросил Доусон, выключив фен и взяв зубную щетку.

— Я тестировала его сегодня, — ответила Ли.

— Отлично! Молю Бога, чтобы он оказался буйнопомешанным. Нам понадобится куча пороха для этого процесса. У прессы выдастся славный денек, если мы проиграем еще одно большое дело, особенно накануне выборов. Меня все еще пинают за дело Менендеса.

— Я как раз собиралась поговорить с тобой о Монтере.

— Подожди, Ли! — Доусон ткнул зубной щеткой в сторону телевизора, который беззвучно мерцал с выключенным звуком. — Это биржевые сводки. Проверь для меня «Эквинокс», пока я чищу зубы. Спасибо, малышка.

— «Эквинокс»? — Цифры и символы ползли по черной полоске в нижней части экрана. Ли прищурилась. — Что нужно проверить?

— Стоимость на момент закрытия биржи.

— А «Эквинокс» могли сократить до «ЭКНС», Доусон? Похоже, что… м м м… двенадцать и пять восьмых. Похоже?

Доусон отскочил от раковины, рот его был полон пенящейся зеленой зубной пасты.

— Двенадцать и пять восьмых? — пробулькал он. — Значит, я только что потерял кучу денег!

— Может, я не так прочитала? — Ли почувствовала себя виноватой.

— Продолжай смотреть, — брызгая пеной, приказал он. — Сводку покажут снова.

Она бросила грустный взгляд в сторону телевизора, рассеянно отметив предмет, похожий на объектив фотокамеры, который торчал из открытого ящика в столе для аппаратуры. Слегка заинтересовавшись, Ли, может, и пошла бы посмотреть, что это такое, если бы ее мысли не были полностью заняты делом Монтеры.

— Доусон, это важно, — сказала она, решив так или иначе привлечь его внимание. Раз Ник Монтера, похоже, его не интересовал, может, заинтересует кое что другое. — Ко мне снова приходила та женщина… Пола Купер, модель.

Доусон набрал в рот воды, прополоскал и выплюнул.

— Я принял меры, — сказал он, взяв полотенце, чтобы стереть оставшиеся зеленые пятнышки. — Я поручил заняться Джеком Таггартом, и один парень его проверяет. На ночь убийства у него неопровержимое алиби. Он был на дежурстве.

Ли на секунду охватило отчаяние. Видимо, ей очень хотелось, чтобы виновным оказался Джек Тагтарт. Конечно, хотелось. Тогда все было бы гораздо проще, сказала она себе. Она могла бы оставить это дело и выбросить его из головы.

Теперь Доусон наспех водил электробритвой по подбородку, косясь одним глазом на экран. Ее удивило, что он нисколько не стесняется своего тела. Они встретились на каком то мероприятии Художественного совета и начали встречаться три года назад, но он ни разу не демонстрировал так открыто свою наготу. Может, просто его мысли заняты другим?

— Ты накинул бы что нибудь, — предложила она.

— А ты лучше бы сняла что нибудь. — Он подмигнул ей. — Ты же знаешь мой девиз. Всегда есть место для желе.

Доусон как то в шутку сравнил звук, который получается, когда накладываешь желе, со звуками во время занятий сексом, и с тех пор любое упоминание о вязком продукте означало, что он в настроении. Не слишком то романтично. Кроме того, Ли была уверена, что сейчас он сказал это в шутку, но чтобы обезопасить себя полностью, она поднесла указательный палец к носу и тихонько чихнула.

— Опять? — с шутливым ужасом спросил он, отводя глаза от телеэкрана. — Может, тебе провериться на аллергию, Ли?

— А вдруг у меня аллергия на тебя? — пробормотала она, зная, что он не слушает. Он уже снова занялся бритвой. — Доусон, я пришла сюда не для того, чтобы разговаривать о Джеке Таггарте. — Она встала с кровати и значительно повысила голос. — Пола Купер сказала мне нечто такое, что очень меня обеспокоило.

— Да? И что же это?

Покончив с бритвой, Доусон повернулся к переносной стоячей вешалке, где он разложил одежду. Надел трусы и майку и сел на пуфик, чтобы натянуть белые носки.

— Куда провалился этот «Эквинокс»? — бормотал он, всматриваясь в экран.

Ли на мгновение отвлеклась на предмет, который она видела в открытом ящике его стола. Встав, она получила лучший обзор. Это был не фотоаппарат, поняла она. Видеокамера. Она что то не припоминала, чтобы Доусон когда нибудь снимал на видеокамеру.

— Доусон, а когда ты купил…

— Ш-ш-ш, Ли, минутку!

Ли глубоко вздохнула, приготовясь отстаивать свою жизнь, и шагнула, перекрыв ему связь с Уолл-стрит.

— Ли! Что ты делаешь? — Он вытянул шею в одну сторону, потом в другую, пытаясь заглянуть за ее спину. — Я вот-вот стану нищим, дай мне хотя бы увидеть, как это случится.

Ли не отступила.

— Пола Купер сказала, что одно время у тебя были отношения с Дженифер Тейрин. Это правда?

Доусон натянул один носок, потом другой, явно рассерженный. И только встав, чтобы надеть рубашку, и уже сунув одну руку в рукав, он вдруг замер, круто повернулся и уставился на Ли.

— Что сказала Пола Купер?

«Поздравляю, Ли! Наконец то ты привлекла его внимание». Она повторила слова модели, внимательно следя за реакцией Доусона. Он явно хотел уклониться от ответа. И даже если бы она не догадалась об этом по его жестам и еле уловимой растерянности, то интуиция подсказала бы ей, что между жертвой убийства и Доусоном была связь, выходившая за рамки этого дела.

— Я знал ее, — объяснил он, натягивая строгую рубашку, — но только с профессиональной стороны. — Он с особой тщательностью расправил на себе рубашку, прежде чем начать ее застегивать. — Я работал в офисе окружного прокурора, когда она давала показания против Монтеры. Я несколько раз с ней беседовал.

— Я даже не знала, что ты принимал участие в подготовке того дела. Почему ты мне не сказал?

— Это было двадцать лет назад. Не обо всех же делах я тебе рассказываю. — Он закончил застегивать рубашку, взял брюки и отошел, чтобы надеть их. — А теперь, если ты не против, я бы хотел узнать, придется ли мне завтра стоять в очереди за бесплатным супом.

Но Ли была против.

— Пола жила с Дженифер, Доусон, — сказала она, снова загораживая ему обзор. — Они вместе снимали квартиру. Она сказала, ты звонил ей туда.

— Я мог звонить ей туда. Ну и что? В этом нет ничего необычного. Она проходила свидетелем по делу.

— Нет, это было позже, через несколько лет после суда. Дженифер работала моделью у фотографа. Почему ты звонил ей тогда?

Он надел брюки и застегнул их, прежде чем повернуться к Ли.

— Я бы не стал! — с жаром воскликнул он. — И не звонил. На что ты намекаешь, Ли?

— Я ни на что не намекаю. Я лишь пытаюсь выяснить, почему Пола Купер считает, будто у вас с Дженифер были какие то отношения.

— Пола Купер — это женщина, которая отчаянно нуждается в рекламе.

— Да, возможно…

— Ты поверишь моему слову против нее?

— Дело не в этом, Доусон. Я просто пытаюсь понять, что случилось.

— Ничего не случилось. О, Ли, отойди от телевизора! Вот он! «Эквинокс», двадцать четыре с половиной. — Он испустил стон облегчения. — Я все еще платежеспособен! Наверное, ты прочла что то другое, может быть, «Эквинтекс»?

Он подошел к шкафу, вынул оттуда смокинг и надел его. Демонстративно ухмыляясь, сунул ноги в дорогие кожаные туфли, оглядел себя в зеркале и простер руку.

— И какой урок мы извлекли из этого маленького приключения, Ли? Что мы не должны делать поспешных выводов, пока не соберем всю информацию, верно?

«Что мы извлекли из этого маленького приключения, — думала Ли, — так это то, что Доусон Рид не слишком склонен беседовать о Дженифер Тейрин».

Он застегнул смокинг, расправил лацканы и подошел к ней. Его серые глаза светились обожанием.

— Ты можешь подождать меня, пока я не вернусь? Я скучаю по тебе, Ли, правда. Последнее время мы очень мало видимся.

Она была удивлена и тронута, но события этого дня вымотали ее.

— Да нет, Доусон, я едва жива.

Один из гребней в ее волосах ослаб. Он слегка нажал на него, чтобы закрепить, потом погладил ее по лицу.

— Извини за ужин, — сказал он. — В холодильнике есть суши. Приготовь себе. А еще я купил твое любимое мороженое, зеленое. Теперь мне нужно бежать.

Он накинул пальто и поспешил к двери, и Ли улыбнулась, глядя ему вслед. Доусон, он такой — всегда торопится, но ничего не забывает. Она не могла поверить, что он скрывает от нее что то по настоящему серьезное, хотя была твердо уверена: он сказал не все. Ей не совсем понравилось, как быстро он отмахнулся от слов Полы Купер, но куда больше ее заботила новость, которую она ему еще не сообщила.

Ли нашла пульт дистанционного управления на столике рядом с кроватью Доусона и выключила телевизор, радуясь, что он наконец померк. Уходя из спальни, она даже не заглянула в открытый ящик, где лежал заинтересовавший ее предмет. Ее мысли были сосредоточены на мятном мороженом — награде для встревоженного мозга.

Глава 15

«Живешь как собака, а потом подыхаешь».

Глубокая мысль, подумал Ник, размышляя над одной из многих надписей, обрамлявших неоновую рекламу пива за стойкой бара в таверне «Гоут Хилл». Утоляющий жажду источник в районе Реседа представлял собой настоящую ядовитую свалку мудрых изречений наклеек. А кофе был просто отравой. Ник уже целый вечер сидел на одном из табуретов, обитых имитацией козлиной шкуры, уговаривая кружку бурды, которая и на вид, и на вкус была словно замешена на песке.

Но по крайней мере он находил слабое утешение в том, что здесь было спокойно. Если вы искали смысла своей печальной жизни или просто хотели посидеть в стороне от чужих глаз, то вы совершенно безнаказанно могли предаться этому в таверне «Гоут — Хилл».

Этим вечером Ника ничуть не заботил смысл жизни, но возможность скрыться от чужих глаз представлялась привлекательной. Голова у него раскалывалась от боли, и казалось, вот вот треснет. Как обычно, боль зародилась в основании черепа и, как поддетый ногой футбольный мяч, скакнула дальше. Он помнил, как иногда она взрывалась так резко, что у него буквально темнело в глазах.

Скривившись, он ткнул большим пальцем в мучительно напряженные мышцы затылка — и поблагодарил «Койотов», призраков его беспутной юности, за эту боль. Его родители перебрались в Сан Рамон из Реседы, когда ему было шесть лет, и с самого первого дня его стали преследовать «Койоты», одна из нескольких местных банд чистокровных испаноязычных подростков. Подогретая спиртным гордость его отца за семейство Монтера, ведущее свою родословную от испанских конкистадоров, и светлые волосы и голубые глаза его матери сделали их в баррио объектом подозрений, а затем и ненависти. Основную тяжесть этого удара принял на себя Ник.

До критической точки все дошло из за смерти его матери. Скорбь и чувство вины привели Ника к конфронтации с бандой и безрассудному поступку, едва не стоившему ему жизни. Он умер бы на улице Сан Рамона, если бы не таинственный старик, вызвавший «скорую помощь». Когда Ник очнулся в больнице, в руке он сжимал серебряный браслет, а в голове звучали слова старика: «Эта змея тебя спасет».

Ник получил несколько страшных ударов по голове во время уличной драки, один из которых едва не переломил ему шею. Отец пытался убедить его, что старик ему привиделся, что браслет, наверное, принадлежал одному из членов банды, напавшей на него. Но Ник верил, что серебряная змея была талисманом. Вероятно, и до сих пор верит. Он по прежнему с религиозным почтением носил ее.

Ник с иронией посмотрел на красивую, источающую зло тварь, обвившуюся вокруг его запястья. Предполагалось, что змея должна спасти его? Больше похоже, что это его билет в ад, и там его встретит тот седой старик. Сам Сатана, не иначе.

— Освежить? — спросил бармен, наклоняясь к нему.

— Конечно. — Ник подтолкнул кружку к бармену. — И плесни туда чего нибудь погорячее, ладно, Харв?

К этому моменту Ник с легкостью мог бы справиться с пятью порциями хорошего спиртного и так и поступил бы, если б не одно условие его выхода под залог. Он не должен был выпивать. Судья не потрудился объяснить почему, но Ник подозревал, что это имело отношение скорее к его этнической принадлежности, чем к криминальному прошлому. Для большинства слуг закона выходец из баррио автоматически был убийцей, вором или пьяницей. А часто и тем, и другим, и третьим.

Прямо над головой бармена был закреплен телевизор. Шли одиннадцатичасовые новости, и внимание Ника привлекла шумная группа журналистов, столпившихся в холле отеля «Балтимор». Они теснили друг друга и протягивали микрофоны к светловолосому, с квадратным подбородком мужчине, который сильно смахивал на окружного прокурора.

— Мистер Рид! — прокричал один из журналистов. — Правда ли, что вы собираетесь потребовать для Монтеры смертного приговора?

Это достопочтенный окружной прокурор Лос Анджелеса, понял Ник. Доусон Рид блеснул улыбкой, над которой хорошо потрудились дантисты и которая говорила об отчаянии, замаскированном под высшую уверенность. Еще один нечистоплотный политик борется за переизбрание, пришел к выводу Ник. Как видно, бедный мерзавец на самом деле хотел служить государству.

— Я никогда не комментирую слухи, — бесстрастно ответил Рид. — Но я могу сказать следующее. Если бы суд состоялся сегодня, мы представили бы более чем достаточно улик для весомого обвинения. Ник Монтера виновен как первородный грех, парни, и мы докажем это.

— Соотношение ваших побед и поражений в последнее время склонилось в пользу последних! — крикнул кто то из репортеров. — Как насчет провала Майкла Джексона?

— А как быть с делом братьев Менендес? — крикнул другой. — Это политический маневр? Вы нападаете на Монтеру, чтобы сохранить лицо и вернуть доверие избирателей?

Улыбка Рида потеряла теплоту.

— Уголовный суд — не соревнование в популярности, дамы и господа. Мой офис работает с каждым делом по своим меркам. Проиграли бы мы последние десять дел или выиграли последние двадцать, мы все равно выдвинули бы обвинение против мистера Монтеры.

Журналисты упомянули два очень громких дела знаменитостей, которые команда Рида проиграла с королевским достоинством и на виду у всех. При других обстоятельствах Ник, возможно, был бы доволен, что Доусон Рид попал в передрягу, но сейчас речь шла о его собственной судьбе. Прокурор, по всей видимости, находился под огромным давлением, ему нужно было добиться обвинения, но Нику не улыбалось стать жертвенным ягненком на алтаре карьеры Доусона Рида.

Толпа снова забеспокоилась. Завертелись головы. Раздались крики:

— Мистер Саттерфилд! Сюда!

Ник увидел, как его адвоката грубо подхватили два репортера. Интересно, что Саттерфилд и окружной прокурор вращаются в одних кругах, подумал Ник. Интересно, но не удивительно.

Микрофоны, как крылатые ракеты, нацелились на адвоката защиты.

— Окружной прокурор говорит, что у него уже готово дело на Монтеру, — остается только открыть и закрыть. Ваши комментарии?

Алек Саттерфилд внимательно рассмотрел бледные лунки своих ухоженных ногтей, прежде чем ответить журналистам. Это была тактика проволочек, которая позволяла справиться с большей частью неудобных вопросов. Своим спокойствием в гуще хаоса он внушал всем суеверный ужас, и казалось, родился в этом черном костюме и с этими вьющимися черными волосами, причем каждый волосок находился на своем месте.

Ник пожалел, что этот человек и наполовину не так хорош, как кажется.

— При всем моем уважении к стороне обвинения, — заговорил Саттерфилд, — я видел боеприпасы прокурора, и он бьет мимо. Его улики косвенны, его свидетель находится на испытательном сроке за вождение в нетрезвом виде. Я не волнуюсь. Я готов к схватке.

Ник поднял голову. Саттерфилд явно радовался возможности покрасоваться — и напасть на прокурора. По мнению Ника, это был самый никудышный подход, стратегия хватания за соломинку, когда у тебя нет хорошей защиты. Если твои улики не выдерживают критики, охаивай улики противника. Если твои свидетели были пьяны, бросай бутылки.

План этот Нику не нравился, но по крайней мере им пока удавалось продолжать игру. Он потер пальцем край кружки, уловил запах кофе и удивился — чем бармен разбавляет это пойло? Растворителем?

— Почему вас называют вампиром, мистер Саттерфилд? — спросил кто то.

Ник поднял взгляд вовремя, чтобы увидеть, как глаза Саттерфилда зловеще блеснули.

— Вам следовало бы спросить об этом мистера Рида. Он уже сталкивался со мной. Мой клиент невиновен, и только это имеет значение. Мы докажем это без тени сомнения.

Бестелесная улыбка Саттерфилда еще оставалась, подобно призраку, на экране, когда поверх нее возникло лицо Ника. Это был кусок видеозаписи, сделанной в ночь, когда его арестовали. Ник сидел в полицейской машине, глядя в окно, и камера снимала крупным планом его лицо. Глаза отливали металлом, пылая яростью на весь мир. Волосы закрывали лицо, словно темная вздувшаяся река.

— Боже!

Это слово вырвалось у не поверившего своим глазам Ника. Прищурившись, он смотрел на себя как посторонний, как случайный прохожий, оказавшийся рядом с местом происшествия. Это существо на экране жило какой то своей внутренней и пугающей жизнью. Даже по настоящему дурные люди редко считают себя такими. Чарли Мэнсон не считал себя чудовищем, и, разумеется, Ник никогда не думал о себе подобным образом. Но в это мгновение он увидел зло. Он увидел чудовище — как и все остальные, кто смотрел эту запись. Если этот кусок будут показывать часто, он — покойник. На присяжных рассчитывать не придется.

По счастью, никто из дюжины завсегдатаев бара не обращал внимания ни на телевизор, ни на их обреченного соседа, обнаружил Ник, оглядевшись. В таверне «Гоут Хилл» его никто не знал, поэтому он и болтался тут, вместо того чтобы идти домой. С тех пор как папарацци узнали, где он живет, его студия в Колдуотер Кэньон была похожа на военный лагерь.

Он сделал глоток ядовитого кофе и усилием воли заставил себя проглотить его. Напиток был мерзким, в таком же настроении пребывал и он сам. У проклятого мало причин быть очаровательным. И еще меньше — быть очарованным. Живешь как собака, а потом подыхаешь, согласно изречению на стене. Но если он действительно должен умереть, сначала он должен кое что сделать. Он никогда не купался в море нагишом и никогда не ел гранатов. Черт, хотя бы раз, но должен же он встретить рассвет! — Волна тоски захлестнула его, мешая дышать. Боже милосердный, сколько же всего он хочет сделать! Он хочет пробежать марафон и петь оперные арии, принимая душ. Так, разные глупости. Но одно желание доминировало. Прежде чем умереть, он хотел похитить сердце одной женщины. Ее сердце. Ли.

Кто то нажал кнопку музыкального автомата, и заиграла пластинка. Это была песня восьмидесятых годов, слушая ее, он всегда думал о женщине, которую преследует возлюбленный. Мужчина клялся следить за каждым движением, за каждым вздохом. «За каждым сердцем, которое ты разобьешь, — подумал Ник, перефразируя текст. — Я буду там, наблюдая за тобой».

Она подумала, что он говорил о ком то другом. Может, и так. Может, для него она была скорее фантазией, чем реальностью: Белоснежка, Золушка, Клаудиа Шиффер — все заключены в одной. Но именно волосы Ли струились меж его пальцев шелковым потоком. И это вкус Ли он все еще чувствовал на своих губах. Она была кофе с запахом макадамии и сладкой женщиной для секса. Его мучило сознание того, что он никогда не познает удовольствия держать ее, обнаженную, в своих объятиях. Что он никогда не почувствует, как ее красивые ноги обхватывают его, как ее тело сливается с его телом.

Он сидел, опустив голову, и вдруг по движению рядом с ним понял, что на соседний табурет кто то опустился. Не глядя, он также понял, что это женщина. По ее запаху, по шуршанию одежды, по стуку задевших стойку бара ногтей. По крайней мере в этом змея его не подводила. Он по прежнему сохранял способность все воспринимать необыкновенно остро, когда дело касалось противоположного пола. Женщин он ощущал шестым чувством. Он впитывал их присутствие, словно они были сделаны из чего то воздушного, а не из плоти, он улавливал их заинтересованность и сочувствие, откликаясь скорее интуицией, чем разумом.

А эту женщину он к тому же знал. Опознавательных знаков было много, включая духи — масло розовой герани. Он сам их для нее выбрал. Но не аромат убедил его окончательно. А то, что она еще не заговорила. И еще важнее — не дотронулась до него. Она знала, как он реагирует, если кто то подходит к нему сзади и прикасается без предупреждения. Она знала, на что способно это чудовище.

Она ждала, пока он сам обратится к ней, и это подсказало ему, что соседка по стойке бара оказалась здесь не случайно.

Первое, что пришло ему в голову, когда он повернулся к ней, что она изменила цвет волос. Потом он понял, что это освещение сделало ее рыжие волосы темными.

— Мне показалось, мы договорились не делать этого, Пола, — сказал он.

Она печально улыбнулась:

— Мне надо было увидеть тебя, Ник. Чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

— Убедилась?

— Нет, выглядишь ты плохо.

Пола Купер легко дотронулась до его волос, осторожно убирая их со лба. На ее лице отразились бесконечная нежность, открытая беззащитность и чисто женский расчет. Он знал: она сделает все, что угодно, лишь бы спасти его, все, что в ее силах. Он понимал: она не собирается выполнять их соглашение и держаться от него подальше. Она пересечет линию, которую он провел. Она уже сделала это бесчисленными способами, и это означало только одно — доверять ей нельзя.

* * *

— Ли, этот человек опасен. Если результаты его тестирования хоть сколько-нибудь достоверны, то он убил не только Дженифер Тейрин, возможно, он убил еще десяток женщин.

Нэнси Мэхони поудобнее устроилась на стуле напротив письменного стола Ли. Она подтянула колени к подбородку и скрестила ноги в лодыжках, напоминая своей позой кренделек и бросая тем самым вызов йогам.

Ли была слишком поглощена вышагиванием по своему кабинету, чтобы оценить гибкость своей помощницы. Этим утром она пришла в офис с одной мыслью — решить проблему с Ником Монтерой. Она всю ночь не сомкнула глаз, заново переживая события предыдущего дня. Ей необходимо было объяснить свое поведение. Срыв ее, может, и был понятен чисто по человечески, но оказался в высшей степени безответственным. Она была дипломированным психологом, но вела себя совсем не так. Единственное, что ей оставалось, — определить свои профессиональные обязанности и вести себя соответственно.

К счастью, Нэнси была потрясающим ассистентом. Ее помощь Ли в работе над рукописью стала неоценимой, а кроме того, она заканчивала курс психологии в колледже и была знакома с широким спектром диагностических методик. Но хотя Ли и чувствовала себя спокойно, обсуждая результаты тестов Ника с Нэнси, она не раскрыла ей истинной природы их столкновения.

В данный момент эта информация была слишком взрывной, чтобы делать ее достоянием гласности.

Ли расхаживала по кабинету; он, казалось, уменьшился, а узор ковра видоизменился и стал походить на клубок змей у нее под ногами.

— Я знаю, что показывают его результаты, — сказала она, поворачиваясь к помощнице. — Но тесты ненадежны, особенно проективные.

Нэнси приподняла бровь в шутливом ужасе:

— Ненадежны? Но только не тест Джонсона — Раппапорт!

Ли улыбнулась, осознав, что впервые за несколько дней позволила себе расслабиться. Она вместе с Карлом Джонсоном хотела создать диагностический метод, который позволил бы различать скрытые фантазийные желания и внешние проявления этих желаний. Другими словами, они желали добиться того, чего с достаточной точностью не мог дать ни один психометрический тест, — определять и предсказывать поведение. В первом они преуспели, заслужив похвалы коллег практиков. Добились ли они успеха во втором, все еще оставалось предметом дискуссий, но их работа была признана образцовой, по ней выверялись другие подобные тесты.

— Хорошо, а как насчет личной анкеты? — возразила Нэнси. — Это объективный тест. Он стандартизован и обрабатывается на компьютере, тут не может быть двойственной интерпретации или ошибки. У него там полный набор — паранойя, социопатия. Это почти такое же отклонение от нормы, какое получила и ты, Ли.

— Да, но эти результаты могут быть искажены воспоминаниями о жизненных испытаниях… — с большей, чем ей хотелось бы, страстью ответила Ли, но на это ее подвиг какой-то внутренний инстинкт. — Ник вырос в баррио. Он отсидел в тюрьме… надо признать, не очень то благоприятное воздействие окружения на формирование социальной модели поведения. Обвиняемый выживает всеми правдами и неправдами, и для него паранойя полностью оправдана. Его действительно пытались убить. Нэнси пожала плечами:

— Мне все равно, Ли. Думаю, этот парень представляет собой угрозу в чистом виде.

Ли возобновила хождение по кругу, снова уставясь на гипнотический узор ковра. «Vipera», вспомнила она на испанском слово «змея». Она словно шагала по морю змей, странно зачарованная их скрытой силой. Некоторые вещи в жизни захватывают неодолимо — эротические знаки и символы, архетипические мужчины. «К какой темной стороне нашей натуры они взывают? — подумала она. — И почему мы откликаемся?»

Наконец она остановилась и вздохнула, не в силах отрицать то, что стало до боли очевидным.

— Я тоже, Нэнси.

Нэнси слегка подалась вперед:

— Ты тоже считаешь его опасным? Тогда почему не можешь дать показания? Это твой этический долг.

— Не могу уже только потому, что мы с тобой обсуждаем этот вопрос. Я больше не могу доверять своей объективности в том, что касается Ника Монтеры. Боюсь, я становлюсь… эмоционально вовлеченной.

Встревоженное выражение лица Нэнси сменилось улыбкой:

— Тут я с тобой полностью согласна. Он убийственно привлекателен!

Ли хотела поддернуть рукава своего бордового кардигана, но вспомнила о синяке на запястье.

— Да, убийственно, — тихо согласилась она, — и возможно, он действительно очень опасен.

— И в этом я с тобой согласна. Что же ты будешь делать?

— Не знаю.

Интуиция Ли боролась с более чем достаточными свидетельствами его вины. Суды всегда предпочитали улики домыслам. Она тоже.

— Психически он здоров, — сказала она, скорее для себя, чем для Нэнси. — Он без труда различает, что хорошо, а что плохо, но все результаты тестов свидетельствуют о социопатических тенденциях. И кто, кроме социопата, совершит такой бездумный поступок — придаст телу жертвы такую позу, как сделал он? — Она вздохнула. — И почему я этому не верю?

— О чем ты?

— Я просто этому не верю, Нэнси, и никогда не верила. Несмотря на тесты, несмотря на улики, несмотря ни на что.

Нэнси как то странно посмотрела на нее:

— Ты хоть слышишь себя? Ты только что сказала, что лишь социопат придаст телу жертвы такую позу, как это сделал он. Он сделал. Разве ты не так сказала?

Ли подняла взгляд от ковра. У нее закружилась голова. Ей показалось, что она плывет. Внезапно она почувствовала настоятельную необходимость выбраться из этой маленькой, давящей комнаты — ей не хватало воздуха.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Ли? — Нэнси вскочила помочь ей. — Что такое? У тебя такой вид, будто ты сейчас потеряешь сознание.

— Вот именно, — согласилась Ли, прижав пальцы к влажному лбу. — И поэтому я прекращаю участвовать в подготовке дела. Я потеряла голову.

— Ты сказала Доусону?

— О чем? — раздался мужской голос.

Напуганная голосом жениха, Ли мгновенно обернулась. Доусон стоял в дверях ее кабинета, плащ небрежно наброшен на плечи, словно он собирался в большой спешке. «Как много он успел услышать?» — подумала она. Невозможно было понять, рассержен он или ей это просто кажется из за ощущения собственной вины.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Мы же должны пообедать вместе, разве не так?

Ли посмотрела на свои часы, поразившись, как много времени прошло.

— Я правильно понял тебя, Ли? — спросил Доусон. — Ты отказываешься от дела Монтеры? Но почему так поздно?

— Э… простите… — Нэнси подняла руку, как ребенок, желающий привлечь внимание родителей. — Может, я выйду, а вы обсудите этот вопрос?

— Нет, Нэнси, останься! — попросила Ли и одарила Доусона извиняющейся улыбкой. — Мы с ней еще не закончили.

Доусон смерил Ли взглядом, заметив и бледную, в испарине, кожу, и переплетенные пальцы.

— Что случилось? — спросил он. — У тебя трудности с оценкой? Монтера тебе досаждает?

— Нет, дело не в этом. Мы с Нэнси как раз обсуждали результаты его тестов. Мне кажется, в них скорее отражаются травмы, полученные в детстве вследствие его происхождения, а не склонность к насилию.

— Ты говоришь о психических травмах, полученных в детстве? — Он уставился на нее так, словно она потеряла рассудок. — Ты серьезно?

— Да! — Ответ прозвучал резко. — Более чем.

— Значит, твои показания были бы такими?

— Да, возможно… не знаю, Доусон. — Ли прислонилась к столику, чувствуя, что начинает сказываться недостаток сна. Она была измучена, на грани нервного срыва. — В этом вся проблема, — сказала она. — Тебе нужен человек, который убедительно даст показания. Человек, который верит в интерпретацию этих тестов, а я тут не гожусь.

— А как же твой тест? Ты применила его?

Ли кивнула, хотя это было не совсем правдой. Она не могла признаться, что не закончила тест.

— Тест указывает на несколько эротизированное восприятие действительности.

— Эротизированное, то есть сексуальное? И это все?

— Ну, еще есть признаки существования проблемы с обузданием импульсов.

— Обуздание импульсов? Что это значит? Способность к насилию?

— Да, возможно. — Возможно? Ли чуть не рассмеялась. Она была свидетелем насильственных действий этого человека и даже стала их объектом. Тогда почему же теперь она это скрывает?

Когда Ли снова глянула на ковер под ногами, в ее мозгу вспышкой мелькнул образ огромной змеи, опутавшей женщину, ползущей по ее телу. Затылок Ли покрылся испариной, ее охватила дрожь.

— Доусон, — резко проговорила она, — может, мы перенесем наш обед? Нам с Нэнси действительно еще нужно кое что здесь закончить. Она хочет уйти сегодня пораньше.

Ли едва не запаниковала, когда Доусон, ища подтверждения, посмотрел на Нэнси. Она только что ему солгала и сделала свою помощницу соучастницей. По счастью, небрежное движение плеча Нэнси удовлетворило его.

Доусон сорвал с себя плащ и перебросил его через руку. Рука под тканью сжалась в кулак.

— Я, кажется, все равно потерял аппетит.

— Прости меня, — сказала Ли, тут же почувствовав угрызения совести.

— Не переживай. Я, так или иначе, не стал бы сейчас тратить время на еду. Мне ведь надо найти нового свидетеля-эксперта. — Он улыбнулся едко, с сарказмом.

Ли не знала, что ответить. Доусон посмотрел на нее и ее помощницу так, словно они предали его, потом повернулся и вышел из кабинета. Нэнси, которая снова устроилась на стуле, выглядела очень взволнованной.

Мгновение спустя Ли отвернулась к окну, к террариуму с толстыми стеклянными стенками. Ее домашние животные, как назвала она черепах в разговоре с Ником, обладали удивительной способностью прятаться, тем самым защищая себя. Может, это и косная стратегия, зато она срабатывает чаще, чем не срабатывает… Пока кто-то не перевернет их на спину.

«Я поступила правильно», — сказала себе Ли.

Глава 16

Бокал красного калифорнийского вина и пульт дистанционного управления телевизора. Вот единственные друзья Ли этой долгой и одинокой ночью. Они должны помочь ей преодолеть и ее остаток. Уже два часа. Устроившись на своей «удобной деревянной викторианской кровати с пологом на четырех столбиках», как было написано в объявлении магазина антикварной мебели, которая составляла главный предмет мебели в ее спальне, она смотрела «Глухое местечко» — свой любимый фильм с Хамфри Богартом и Глорией Грэм.

Обычно, когда Ли чувствовала себя столь измученной, как сегодня, ей было достаточно включить этот старый фильм, и через мгновение она уже роняла голову на декадентские роскошные подушки, обитые красным бархатом. Но этой ночью, даже в сочетании с вином и подушками, Богарту не удавался его трюк.

Пульт покоился в ладони Ли, и она беспокойно переключала кнопки. Последний час она то и дело перескакивала с фильма на канал новостей и обратно, но только сейчас приказала себе остановиться. Ей все равно, говорят по Си-эн-эн о суде над Монтерой или нет. Она отказалась от этого дела, и сейчас ей хотелось только одного — спокойно досмотреть великолепный старый фильм. Она обожала сцену, когда Грэм прикуривала две сигареты от одной спички и передавала одну из них Богарту…

Или это было в фильме «Сейчас, путешественник!», с Бетт Дейвис и Полом Хенрейдом?

Видимо, все старые фильмы перепутались у нее в голове.

Тем более надо посмотреть этот, сказала себе она. Взбила поудобнее подушки и поерзала на кровати, ища прохладное место для ног. Это говорило в пользу нового покрывала, под которым она чувствовала себя до неприличия тепло, особенно сейчас, когда ей казалось, что большую часть жизни она провела в криогенной камере.

Но только Ли идеально устроилась, почувствовав себя при этом значительно лучше, как на канале включился блок рекламы. Сначала задыхающаяся компания «девушек для вечеринок» попыталась убедить ее немедленно позвонить им по некоему номеру телефона, а затем Слим Уитмэн стал баюкать ее последней коллекцией своих лучших хитов.

— Вот черт!

Рука Ли дернулась, словно под током. Она подняла пульт и заставила Слима исчезнуть вместе с его вибрирующим фальцетом. Кнопка переключения каналов вернула ее на Си-эн-эн.

— Какие меры предпринимаются, чтобы определить местонахождение Полы Купер? — спрашивал телекомментатор, пока в объективе камеры появлялся крупный мужчина лет сорока, в котором Ли узнала одного из заместителей Доусона.

— Официальные меры как таковые пока не предпринимались, — ответил заместитель окружного прокурора. — Мы просто хотели бы, чтобы она явилась дать свидетельские показания. Разумеется, мы найдем ее и вручим повестку, если придется.

Ли нажала на кнопку громкости. Что-то случилось с Полой Купер? Ли не поняла. Она слишком поздно включилась в интервью, но было ясно, что теперь команда Доусона хочет, чтобы Пола дала свидетельские показания, хотя до этого, казалось, ничуть ею не интересовались.

— А если вы не сможете найти ее, чтобы вручить повестку? — спросил журналист.

Юрист с вежливой улыбкой отмел вопрос:

— Мы ее найдем.

Ли слушала, как журналист подводит итоги, но смогла понять лишь, что люди окружного прокурора пытались найти Полу Купер, но не смогли сделать этого. Информационное сообщение, видимо, было записано днем, поняла Ли, потому что мужчины стояли перед зданием окружного суда Лос-Анджелеса среди бела дня.

Взволнованная, Ли отбросила покрывала и села. Пытаться уснуть смысла не было. С таким же успехом она могла принять холодный душ. Ничего страшного произойти не могло, уговаривала она себя, беря халат. Пола могла поехать куда-нибудь на несколько дней, никому не сказав. Это было возможно, но Ли все равно тревожилась. Пола слишком близко к сердцу принимала грядущий суд над Ником… и громко об этом заявляла. Может, кто-то не хочет, чтобы она дала показания?

Именно это и пугало Ли.

«Я больше не занимаюсь этим делом», — напомнила себе она, застегивая халат. Белое шитье халата было таким же легким и тонким, как ее ночная рубашка, но она решила спуститься в кабинет поработать, и одеваться, казалось, было ни к чему. Если уж она собирается бодрствовать всю ночь, то может хотя бы что-нибудь сделать.

Когда она спустилась в кабинет, ее озабоченность исчезновением Полы Купер сменилась более насущной проблемой. Ли весь день пыталась дозвониться до Доусона, но его не было, и позже он не перезвонил. Ли сожалела о том, каким образом он узнал, что она решила не давать показания. Он явно был разочарован и глубоко озабочен этим делом, но она приняла профессиональное решение. И она была уверена, что сделала правильный выбор. Практически любой эксперт окажется более полезным свидетелем прокурора, чем она.

Усевшись за стол, Ли не могла решить, с чего начать. Ее личная и профессиональная жизнь переплелись, и эта неразбериха отразилась на всем, даже на ее рукописи. Ее издательница хотела, чтобы книга была посвящена Нику, но теперь это было невозможно.

Ли рассеянно начала листать свою тетрадь, пока не дошла до страницы с его рисунком. Тогда она беседовала с ним в первый раз, и ее заметки живо вызвали в памяти тот день. «В какую игру ты играешь?» — спросил он у нее. Она не поняла, что он делает, пока он не нарисовал змею вокруг этого вопроса. И прочел вслух то, что она написала о нем самом.

В тот день рисунок ее околдовал, и сейчас, глядя на него, она повернула руку, чтобы увидеть синяк у себя на запястье. Розово-фиолетовый на ее бледной коже, он выглядел до странности красивым, походя скорее на цветок, чем на змею.

Ей стало страшно, по коже побежали мурашки. Он заклеймил ее, как заклеймил Дженифер Тейрин. Это было очень похоже на подпись. Его подпись. У Ли перехватило дыхание — что-то похожее она уже видела… картину, рисунок? Вспомнив, она даже тихо вскрикнула. Кажется, карточку с подобным рисунком они с Карлом Джонсоном решили не включать в свой тест, поскольку не пришли к согласию относительно того, что он символизировал.

Ли встала и пошла к картотеке. Неиспользованные карточки хранились в коробке в глубине одного из ящиков, и она тут же нашла вызвавший тогда сомнения рисунок. Он был сделан углем: женщина висела в воздухе, ее голова наклонилась вперед, словно женщина была без сознания, а серебряная змея, кусающая себя за хвост, обхватывала кольцами ее обнаженное тело. Рисунок датировался 1896 годом, художник был неизвестен, но название у картины было — «Женщина».

На первый взгляд образ казался неземным, даже приятным, но что-то было в нем тревожащее. Ли испытывала беспокойство от одного взгляда на рисунок. Но одна деталь особенно ее поразила, посеяв ужас в душе. Змея почти полностью была идентична браслету Ника Монтеры.

Ли бросила карточку в ящик и сделала шаг назад. Это совпадение. Другого объяснения быть не может, но она не могла заставить себя вернуться за стол. Возбуждение, охватившее ее, было знакомым, как мягкий стук дождя по крыше, только сейчас этот дождь грохотал, как сильный град.

Ее силуэт, как призрак, отразился на стеклянной стене кабинета. Глядя на фантом в белом шитье, Ли пошла навстречу отражению, нерешительно, но желая лучше разглядеть себя, устранить искажения. По мере приближения к зеркальной поверхности ей почудилось, что по другую сторону стены кто-то стоит, наблюдая за ней.

Сердце у нее заколотилось с такой силой, что пришлось остановиться. Подойти ближе она не могла. У нее уже было такое чувство, что за ней наблюдают, в этой самой комнате. Раньше. С самого детства ее преследует ощущение того, что за ней следит кто-то невидимый. С тех пор как она познакомилась с Ником Монтерой, все стало еще хуже. Разумеется, это была фантазия, всего лишь ее воображение, но это не спасло ее от чувства страха, как при ощущении реальной угрозы.

Она отвернулась от окна, желая отвлечься от этих мыслей, прекрасно зная, откуда они идут. Ее эротические вспышки относились к гораздо более раннему времени. Ей было не больше тринадцати, расцветающему подростку, когда она обнаружила, что один из мужчин — протеже ее матери — подглядывает за ней, когда она раздевается, чтобы принять утром душ. Это был молодой южноафриканец, ремесленник, к которому Ли втайне тянуло.

В ванной комнате была скользящая дверь, которая не закрывалась до конца, и Ли поняла, что он, должно быть, уже давно незаметно следит за ней. Сначала ее парализовал страх, но когда она укрылась в душевой кабинке, ее уже сотрясала дрожь странного и болезненного возбуждения. Когда она включила воду, теплые струи, коснувшиеся тела, подарили ей небывалое ощущение.

В следующие несколько недель он еще несколько раз появлялся у двери, заставляя Ли трепетать от смущения и внутренней дрожи. Он разбудил ее воображение и направил его в новое тайное русло, а однажды утром она, набравшись мужества, посмотрела в ответ на него. Замирая от смущения, Ли подняла голову и увидела, что он делает, как трогает себя, как горят первобытным голодом его глаза.

В тот день все ее возбуждение исчезло, приведя к ужасному конфликту в душе. Она никогда раньше не видела возбужденного мужчину, и вид его оголенной плоти и исходившая от него похоть, оказались для Ли слишком сильным впечатлением. Хрупкий цветок чувственности был вытеснен шоком, виной и стыдом. На ее крик прибежала мать, и молодой человек был бесцеремонно вышвырнут из студии великой Кейт Раппапорт.

— Зачем ему было подглядывать за нескладной тринадцатилетней девчонкой, когда в доме есть взрослая женщина? — недоумевала потом Кейт, смеясь вместе со своими друзьями-художниками. Она была очень удивлена и, несомненно, гораздо больше обижена на него за его предпочтения, а не за то, что он смутил покой ее юной дочери.

Ли пыталась изгнать этот эпизод из своей памяти, но так и не смогла подавить эротические вспышки, которые врывались в ее мысли в самое неподходящее время. В колледже она занялась психологией в первую очередь для того, чтобы узнать все о себе, но вскоре обнаружила, что легче и безопаснее забыться, анализируя проблемы других людей.

Со временем она объяснила себе эти связанные с либидо вспышки как всего лишь подавленную энергию, ищущую реализации, и перевела этот эпизод в разряд детских экспериментов, как игру в доктора. Ей стало легче, но все же она не могла отрицать, что запретные мысли владели ею, как ничто другое в ее жизни.

Вздрогнув, Ли сообразила, что продолжает стоять там, где остановилась, спиной к окну. Ее изумило, что ступни ног у нее повернуты в сторону, а руки прижаты к животу, словно ее поймали на лету. «Очень мило, доктор Раппапорт, — с иронией подумала она. — Но для одной ночи уже достаточно промедлений. Принимайся за работу».

Сев за стол, она первым делом закрыла свои записи по делу Монтеры и отложила их в сторону. Покончив с этим, она сделала глубокий вдох, открыла нижний ящик и вытащила заброшенную рукопись. За Ником Монтерой наблюдала теперь не она, поэтому он не сможет стать центральной фигурой ее книги.

Так что ей оставалось вернуться к первоначальной теме, которая заключалась в том, чтобы сделать тест Джонсона — Раппапорт доступным для широкого круга, разработав его упрощенную версию. Сначала ей эта идея не понравилась, она боялась, что вся их с Карлом нелегкая работа будет превращена во что-то вроде игры для вечеринок, но издательница заверила, что ее книга станет неоценимым инструментом для тех, кто хочет заглянуть в себя и кто не обладает достаточными знаниями или навыками, чтобы разобраться в академических учебниках.

Ли начала перебирать страницы, отыскивая то место, где закончила правку. Но уже найдя это место и почти принявшись за работу, она не могла избавиться от ощущения, что рядом кто-то есть. И это было не просто ощущение, будто за ней наблюдают. Она чувствовала это почти физически. На нее давил, ее прожигал чей-то взгляд. И еще она почувствовала что-то знакомое. Почему-то она поняла, что это был знакомый ей человек. Более того, она ощущала это со всей нетронутостью чувств той тринадцатилетней девочки, когда ее инстинкты были чисты и не затуманены разумом взрослого человека.

Тогда она посмотрела на него. Она сделала это импульсивно и, как жена Лота, обратилась в соляной столп. На этот раз она не позволит себе разрушить очарование.

Закрыв глаза, Ли представила, как встает во весь рост, спина слегка согнута, плечи чуть сведены, пока она расстегивает халат и дает ему упасть на стул. Прохладный воздух проникает сквозь дырочки шитья ее ночной рубашки, словно касаясь ее кожи крохотными пальчиками, успокаивая и в то же время возбуждая ее.

Она ни разу до этого не ощущала с такой остротой текстуру ткани. Легкий хлопок ласкал ее тело, овевал его, будто сотканный из воздушных потоков. Это оказалось восхитительной стимуляцией. По телу ее побежала легкая дрожь, груди напряглись.

По мере того как ощущения нарастали, Ли позволила себе выдохнуть и открыла глаза. И поняла, что воображения было недостаточно. Ей захотелось сделать это. Ей хотелось осуществить свою фантазию, пережить все эти ощущения, зная, что рядом кто-то есть, что кто-то за ней наблюдает. Импульс был настолько мощным, что подавить его ей удалось только не менее мощным усилием воли.

Ли схватилась за свою книгу, словно это был спасательный круг. Стопка листов выпала из негнущихся пальцев и легла на место. Ли не представляла, что делать дальше. На шее выступила испарина, во рту пересохло. Она утратила способность двигаться. И даже если бы и не утратила, то мышцы спины свело такой судорогой, что она просто не смогла бы пошевелиться.

Вот так же ее сковало в тот день, когда Ник Монтера подошел к ней сзади в ее кабинете… в тот день, когда прошептал те оскорбительные слова, дразня ее, вынуждая ответить. Он не знал о ее эротических девичьих переживаниях, а если бы и знал, это ничего не изменило бы. Он с этим не посчитался бы. Это было не похоже на него. Тот мальчик не был мужчиной…

Вы никогда не задумывались, на что это похоже, когда мужчина хочет вас до такой степени, Ли?

Он назвал ее Ли? Он произнес ее имя? Она не помнила. Но, да, она представляла себе это… всю жизнь.

Что у него встает только потому, что он на вас смотрит?

Нет! Этого она не хотела. Зачем ему понадобилось говорить так грубо, шокировать ее? Она не желала, чтобы мужчина реагировал на нее подобным образом. Не каждый мужчина… Существовал только один мужчина, взглядов которого она жаждала и у которого вставал бы при взгляде на нее. Только один.

Я хочу тебя так сильно…

— О Боже, — прошептала Ли.

Каким-то образом, несмотря на онемевшие руки и ноги, Ли поднялась со стула. Она едва дышала и дрожала всем телом, но крохотные перламутровые пуговки халата поддались под ее безнадежно неуклюжими пальцами. И когда она расстегнула последнюю, халат соскользнул с ее рук и упал на стул изящной пеной тонкой ткани и шитья.

Ощущения оказались точно такими, как она их представляла, только еще сильнее. Ли и вообразить не могла, что ее тело способно на такой объем чувств. Ей показалось, что она сейчас расстанется с телом. Прохладный воздух, проникая сквозь дырочки ночной рубашки, освежил разгоряченную кожу и привел Ли в чувство. Ткань ласкала ее своим легким, как пух, прикосновением, льнула к грудям, пока они не отяжелели, а соски приятно не напряглись.

Но поглотило ее напряжение, таившееся гораздо глубже.

Во всех самых чувствительных уголках своего тела она ощутила покалывание, словно маленькими иголочками, которое усиливало ее возбуждение, наполняя невыносимым ожиданием нового, очень нежного укола. Да, это было похоже на такие ощущения, но, гораздо приятнее. С каждым вздохом интенсивность этого переживания нарастала, пока Ли не показалось, что она дошла до черты, которая отделяет наслаждение от муки.

Новая волна вины накрыла ее, когда она опустила вниз руку, чтобы прикоснуться к себе. «Я не собираюсь ничего делать», — заверила она себя, поднимая рубашку и проводя прохладными пальцами по пылающей коже. Ей просто захотелось узнать, что значит быть настолько возбужденной, испытать те физические ощущения, которые вырываются на волю, когда тело становится настолько отзывчивым.

Ее ищущие пальцы украдкой дотянулись до мягких светлых завитков. И вдруг, в одно мгновение, она узнала это, когда острое наслаждение заставило ее вскинуть голову. Она чуть не задохнулась от звука, вырвавшегося из ее горла. Ноги у нее подогнулись, и сладкое, жаркое желание в самом центре ее существа потребовало, чтобы она сделала что-то, все, что угодно, но только разрядила это напряжение. Ладони ее сжались в кулаки, и она согнулась в сладостном экстазе. Если существовала граница, разделяющая наслаждение и боль, она ее перешла.

— Это безумие! — выдохнула Ли.

Она обливалась потом, как бегун на длинные дистанции, тряслась, как от электрошока, и ничего не понимала. Физиология секса была ей знакома, но это было гораздо сильнее. Выброс адреналина был такой, словно она только что избежала смерти. Она не могла так реагировать на этого человека. В этом не было смысла. Она едва его знала. Это был ответ на какие то ее внутренние, нерешенные проблемы. Ник Монтера был символом, только и всего. Он воплощал какой-то комплекс, который она еще в себе не преодолела.

Как только ее дыхание стало успокаиваться, Ли принялась анализировать произошедшее. Она хотела все понять, потому что тогда она, возможно, перестанет испытывать это чувство. Она во многом по-прежнему оставалась угловатым тринадцатилетним подростком, а ее сексуальность превратилась в заложницу суровой правды жизни, воплощенной в том возбужденном юноше.

Фантазии о Монтере заставили ее вернуться к той заблокированной активности и признать: существует что-то большее, чем просто подавленная энергия. Она заново переживала лихорадочное пробуждение девочки-подростка, потому что Ли женщина должна была заново пережить тот отринутый опыт, прежде чем подготовить себя к переживаниям женщины.

Дело не в нем. А в том, что он собой представляет — способ освободиться вместе с кем-то, таким же темным, как и импульсы, которые ее пугали. Все это очень хорошо выстраивалось, просто идеально. Она могла бы уже и покончить с этим… но ни один из ее блестящих доводов, казалось, не имел значения, потому что этот мужчина и то, что он ей сказал, по-прежнему заполняли ее чувства.

Посмотри на меня. Ли. Посмотри мне в лицо и скажи, что не знаешь, что ты… со мной делаешь.

Что она с ним сделала? Что может сделать с таким мужчиной нескладная тринадцатилетняя девочка? Все, что она помнила, — это то, что он сделал с ней, как он поднял ее к своим губам. Все, что вставало перед ее мысленным взором, — это рисунок, который он нарисовал, это его рука, гладившая ее шею, его губы рядом с ее ухом, его шепот, его способность воспламенить ее разум теми жуткими вещами, которые он с ней проделал.

У нее задрожали ноги, капли пота начали стекать по шее. Тонкий серебристый поток струился, собираясь в озерцо между грудями, прежде чем устремиться ниже.

Отстраняя влажную ткань рубашки от тела, она поняла, что газеты говорили правду о Нике Монтере. Он был чародеем. Он был способен полностью подчинить женщину с помощью некоего сочетания чувственности и сексуальной власти. Он проделал это с ней.

Замерзнув, она внезапно содрогнулась всем телом. Кожа была влажной, ночная рубашка тоже. Увидев себя как бы со стороны, она в отчаянии застонала, и этот звук заставил ее рассмеяться. Что это на нее нашло? Вы только посмотрите!

Не раздумывая, она сняла рубашку, отшвырнула ее и потянулась за халатом. Уже беря его, Ли услышала какой то стук, как будто ветка ударилась в оконную раму. Она подняла голову, и увиденное заставило ее застыть в шоке. За окном стоял и смотрел на нее мужчина.

Не веря своим глазам, Ли схватила халат, чтобы прикрыться. Это была галлюцинация. Фантазия была настолько реальной, что сыграла дурную шутку с ее чувствами. Но когда мужчина подошел ближе и она поняла, кто это, ничто не смогло сдержать крика, который сорвался с ее губ:

— Доусон?!

* * *

— Я приду в себя через минуту.

Трясущаяся Ли сидела в гостиной, завернувшись в вязаный шерстяной плед, снятый с дивана. Она успела накинуть халат, прежде чем впустила Доусона через переднюю дверь, но дрожи унять не смогла. Он приехал, подумав, что она, может быть, еще не спит и они смогут поговорить. Ли понимала, что это нужно, но ее единственной целью сейчас было мягко убедить его уехать.

— Ну как ты придешь в себя через минуту? — спрашивал стоявший в другом конце комнаты Доусон, снимая с себя белый шерстяной шарф и протягивая ей. Он был в смокинге, надетом по случаю какого-то официального мероприятия. — Ты в испарине, глаза лихорадочно блестят, а если подойти поближе, то, наверное, будет слышно, как у тебя стучат зубы.

Значит ли это, что он считает ее больной? Что он не видел, чем она занималась? Ура!

— Не подходи близко, — предостерегла она. — Я не хочу, чтобы ты подцепил от меня какую-нибудь инфекцию.

— Может, отвезти тебя в больницу?

— Там мне порекомендуют принять аспирин и лечь в постель, и именно это мне и нужно. — Она поежилась, поплотнее заворачиваясь в плед. — Сделаешь мне свой знаменитый горячий пунш, а, Доусон? Он и горячая ванна поставят меня на ноги.

Когда он повернулся к бару, измученная Ли с облегчением вытянулась на диване, понимая, что избавилась от Доусона. И проделала это она уже не в первый раз.

* * *

Ник Монтера стоял на грани совершения поступка, который либо спасет, либо погубит его. Глядя сквозь частично занавешенные окна своей студии на представителей средств массовой информации, взявших его дом в три кольца и разбивших палаточный лагерь на принадлежавшей ему земле, он вдруг подумал о цирке. Внезапно он понял, почему животные в шапито ходят по клетке и злобно глядят на зевак равнодушным, но таящим смертельную угрозу взглядом. Еще он понял, почему они вдруг бесятся и нападают на служителей.

Что-то теплое ткнулось в его голую голень. Он посмотрел вниз и увидел Мэрилин, трущуюся о его ногу. Она резко мяукнула, и по слегка раздраженному оттенку этого горлового звука Ник понял, что она голодна. Несмотря на все его попытки извиниться, домоправительница не приходила к нему с того самого дня, когда он грубо вытолкал ее из студии. А без стабилизирующего присутствия Эстелы все очень быстро разладилось. Ник даже забывал поесть.

— Ты мешаешь моей самоубийственной миссии, — сказал он кошке, подхватывая ее и направляясь на кухню. — Но что поделать, сначала самое важное.

Он посадил Мэрилин на стойку и пошел поискать для нее какой-нибудь еды, стряхивая с черной футболки и шортов ее шерсть. Он выдвигал ящики и открывал дверцы буфетов. И где Эстела прячет кошачий корм? В холодильнике притаились куриные крылышки, но Ник засомневался, что его избалованная питомица снизойдет до жареной курицы из закусочной.

Когти Мэрилин клацнули по керамическим плиткам — она готовилась к принятию пищи.

Минуту спустя, отделив мясо от костей, Ник поставил на стойку перед кошкой тарелку с нежными белыми кусочками курятины. Мэрилин набросилась на них с жадностью, но в то же время грациозно, напомнив ему, что кошки — животные непростые.

Наблюдая за тем, как она ест, предпочитая жирному и острому соусу лакомые кусочки чистого мяса, он был поражен тем, насколько она напоминала ему женщин, с которыми он был знаком. Красивые и поглощенные собой, многие из них были привязаны к своим лакомым кусочкам до самозабвения, но никогда, никогда с ними ни в чем нельзя было быть уверенным. Ему вспомнилась одна женщина в особенности. Появление Полы Купер прошлым вечером его удивило, хотя, пожалуй, и не должно было.

Она была настоящей артисткой по части женских уловок и изображения беззащитности, но в ее случае уязвимость была настоящей, а его инстинкт самосохранения в эти дни был настолько обострен, что он не собирался принимать участие ни в чем, что напрямую не помогло бы продлить его жизнь. Никаких эмоциональных ловушек для Ника Монтеры. Он там был и сделал это. И на первом месте у него теперь стояли практические соображения, устранение препятствий, и Пола Купер, заверил он себя, не станет одним из них.

На самом деле краткая тайная встреча обернулась для Ника неожиданной удачей. Она помогла ему по-новому взглянуть на возможность снять с себя обвинение в убийстве. Идея была безумной, но кто не рискует, тот не побеждает, как любит повторять его отсутствующая домоправительница.

— Матерь Божья!

Схватившись за голову, Ник размышлял над тем, в какую зону бедствия превратилась его жизнь с момента ухода Эстелы. Грязные тарелки стопой громоздились в раковине, мусор сыпался из пакета, а кипа газет в углу становилась пожароопасной. Даже шорты и футболку он вытащил из корзины с грязным бельем. Нет, надо ее вернуть. Это самая главная задача на сегодня — вот только сначала он выпьет кофе и позвонит, чтобы окончательно решить свою судьбу.

Минуту спустя кофе уже булькал в кофеварке, а Ник, прислонясь к холодильнику, набирал на переносной трубке номер своего адвоката. Секретарь Саттерфилда ответила после первого звонка и тут же соединила его с юристом.

— Ник? — Голос Алека был теплым и сердечным. — Чем могу служить?

— Забавно, что вы еще спрашиваете, — ответил Ник. Он помолчал, не для эффекта, а чтобы его голос прозвучал абсолютно ровно. Он не хотел ничем, особенно чувствами, выдать себя, чтобы адвокат не мог использовать это против него. — Я хочу, чтобы вы вызвали Ли Раппапорт в качестве свидетеля защиты.

В трубке послышался вздох удивления:

— Вы с ума сошли?

— Конечно, спросите у врача.

— Она же психиатр обвинения! Зачем вы хотите вызвать такого враждебно настроенного свидетеля?

— Объясню потом. — Ник не был уверен, что его телефон не прослушивается или что Саттерфилд не записывает их разговор на пленку. — Остальную информацию лучше передать лично.

— Объясните сейчас или я этого не сделаю!

— Делайте, — холодно ответил Ник. — Или вы уволены.

Ответ Саттерфилда был кратким.

— Да пошел ты, — пробормотал он за секунду до того, как прервал связь.

Кладя трубку, Ник увидел, что Мэрилин закончила подкрепляться и смотрит на него так, словно ожидает, что он сейчас взмахнет рукой и пустая тарелка волшебным образом наполнится снова.

— Я хороший, Мэрилин, — тихо засмеялся он. — Но не настолько.

Кошка прошествовала к нему, и он облокотился на стойку, чтобы погладить шелковистую шерстку. От кошки пахло курицей и соусом, и, когда она потянулась к его руке, чисто женское урчание удовольствия задрожало в ее горле. Ник улыбнулся.

Теперь ему осталось только вернуть Эстелу.

Глава 17

Прошло три недели.

Телевизионные гуру от погоды скромно называли это февральской волной жары, но живучие лосанджелесцы лишь смеялись над такой формулировкой. Когда солнце поднималось в зенит и всякое движение воздуха прекращалось, для них наступали самые жаркие зимние денечки. Город забытых ангелов превращался в разъяренный реактор. Если бы у этих ангелов был выбор, многие из них предпочли бы пить свой утренний кофе в аду.

Этим утром температура за стенами окружного суда Лос-Анджелеса приближалась к точке кипения, и толпа, сгрудившаяся у входа, выказывала признаки утомления. Четвертое сословие — пресса — уже разделось до рубашек с коротким рукавом, открытых блузок, а в иных случаях и до футболок. Поклонницы Ника Монтеры обмахивали раскрасневшиеся лица табличками с надписью «Свободу Ники!».

Все они жаждали хоть краем глаза увидеть своего любимца, и, пробираясь сквозь толпу газетчиков и тележурналистов, Ли порадовалась, что ее никто не знает. Она надела легкий костюм из голубого льна из уважения к погоде, но все равно обливалась потом, без сомнения, в равной степени от нервозности и от жары.

Ее вызвала защита, но люди Доусона провели целое сражение, доказывая, что ее оценка подсудимого являлась закрытой информацией. Защита обвинила прокурора в попытке скрыть важные факты, способные помочь защите. Поэтому Ли была свидетелем поневоле, как это называлось.

Адвокат Ника, казалось, верил, что ее показания помогут делу, хотя она не представляла, каким образом. Психологические тесты указывали, что его клиент был способен совершить преступление, в котором его обвиняли. Если бы на Ли надавили, то она вынуждена была бы признать: да, Ник Монтера обладает эмоциональной психологией убийцы. Но она могла добавить, что почти каждый человек при соответствующих обстоятельствах способен совершить тяжкое преступление на почве страсти. Это ли хотел услышать Саттерфилд?

Ли удивилась, когда, войдя в здание суда, увидела направляющегося к ней Доусона. Она думала, что он постарается избежать встречи, ведь в этом деле он лично не выступает обвинителем и стремится держаться в стороне. Однако Ли была уверена: в случае победы обвинения он выйдет из тени, чтобы разделить ответственность — и славу.

В ультраконсервативном сером костюме с темно-бордовым галстуком Доусон выглядел просто потрясающе. Он даже улыбался, направляясь к Ли, но она смотрела на него совершенно серьезно. Он пришел в ярость, когда узнал, что ей направили повестку. Доусон разразился гневной тирадой, высказал подозрение, что она участвует в заговоре против него, и предупредил, что она ведет себя необдуманно, словно это она была виновата в действиях защиты. Он даже угрожал разорвать их отношения. Ли была настолько возмущена его поведением, что почти не общалась с ним с того момента.

— Ну как ты? — подойдя, спросил он с искренней заботой в голосе. — Может, выпьем по чашечке кофе до начала заседания?

Она отрицательно покачала головой:

— Спасибо, но мне нужно еще раз просмотреть свои записи.

Он отступил на шаг, чтобы получше разглядеть Ли, и она смущенно вспыхнула, заметив его явное одобрение.

— Ты выглядишь чудесно, — сказал Доусон.

Она постаралась как можно равнодушнее пожать плечами:

— Ответственный день в суде.

— По-моему, нам надо поговорить, Ли.

— Меня вызвали повесткой, Доусон, — быстро заговорила она, стремясь избежать новой стычки. — У меня нет выбора — я должна дать показания. Ты бы предпочел, чтобы меня арестовали за неуважение к суду?

Взяв Ли за локоть, Доусон отвел ее в сторонку.

— Будь осторожна, Ли, прошу тебя. Как только журналисты узнают, что ты недоброжелательный свидетель, они станут цепляться к каждому твоему слову. Я знаю, ты будешь внимательна к тому, что важно… к нашей помолвке, разумеется, и… будешь помнить о предстоящих выборах. До них всего несколько месяцев.

— Не тревожься. Я никак не смогла бы забыть, что ты ждешь перевыборов.

Она посмотрела на часы, и Доусон, схватив ее за рукав, с нежностью притянул к себе.

— Я просто не хочу, чтобы ты там растерялась, понимаешь? Там ведется жестокая игра. Тебя не пощадят, Ли. Не помогут даже наши отношения. На самом деле это способно даже ухудшить дело. Обвинение может почувствовать необходимость обойтись с тобой построже.

— Я постараюсь. Мои показания будут такими же, как если бы меня вызвали твои люди.

— Но они могут прозвучать по-иному. Твои слова могут извратить, и вот ты уже говоришь, что Монтера — бойскаут, что он переводит через дорогу пожилых леди и котят.

— Может, так и есть, Доусон.

Голос Доусона упал до быстрого, злого шепота:

— Бога ради, Ли! Этот человек — хищник. Меня просто корежит, когда я думаю, что твои показания могут освободить его и он продолжит охоту за невинными женщинами.

Ли подавила в себе желание встать на защиту Ника. Она понимала, к чему клонит Доусон. Если отбросить тесты и психологический портрет, она не была убеждена, что Монтера виновен. И Доусон это знал, но он не хотел, чтобы она произносила это на суде. Сегодня его озабоченность была столь явной, что Ли испытала потребность заверить Доусона: она никогда не сделает ничего, что могло бы ему повредить. В конце концов, он ее жених, и до последнего времени у них были очень хорошие отношения.

Доусон всегда поддерживал ее и заботился, и она в ответ платила ему тем же. Она не сомневалась в их счастливом будущем — до недавнего времени. Обычно он был спокойным, уверенным и надежным, и она не знала, как отнестись к этой его внезапной паранойе. Сейчас он вел себя как человек, которому угрожают — как личности и как профессионалу. Какое-то время она думала, что он ревнует к Нику Монтере, но ее заботили и другие вещи. Она не забыла, как он отмахнулся от нее, когда она спросила его о Дженифер Тейрин…

Внезапный шум вернул Ли к действительности — двери здания суда распахнулись, и вся толпа, роившаяся на улице, ввалилась внутрь. Журналисты боролись за лучшие места и совали микрофоны тем, кто оказался в эпицентре этого тайфуна.

Одним из этих людей был Ник Монтера.

Ли стиснула ручку кейса и, подняв, прижала его к животу. Разумеется, Монтеру показывали в новостях, но все это были старые видеозаписи. А теперь все происходило в реальности, здесь и сейчас. Перед журналистами был обвиняемый в убийстве Ник Монтера, во плоти, вступающий в священные коридоры правосудия. Вот-вот начнется суд, ставка на котором — его жизнь, и Ли оказалась совсем не готова к встрече с ним.

На нем был светлый, бурого оттенка, двубортный костюм и рубашка цвета морской волны, великолепно оттенявшая его смуглую кожу. Он не потрудился обрезать волосы, как сделало бы большинство обвиняемых, кому грозил смертный приговор, но с этой своей длинной и блестящей черной гривой он казался удивительно привлекательным. Монтера выглядел оскорбленным, аристократичным и угрюмым, не говоря уж о том, что воплощал в себе суть мужчины. Сильнодействующая смесь, если жюри присяжных будет преимущественно женским, а Ли слышала, что так и есть.

Справа от Ника шел Алек Саттерфилд. Привлекательную женщину лет тридцати, которая охраняла левый фланг Монтеры, Ли не знала, но сразу отреагировала на нее как на соперницу. У женщины были длинные ноги, темные волосы, уложенные в сексуальный овальный пучок на затылке, и, насколько могла судить Ли, она была слишком роскошна, чтобы быть юристом. Тем не менее держалась женщина по деловому, и Ли могла только подумать, что Саттерфилд мудро решил привлечь одну из своих коллег провести некоторые из допросов свидетелей.

Ник проявлял к женщине заботу, заметила Ли, отгоняя назойливых журналистов. Мысль о том, что у него могут быть отношения с кем-то еще, почему-то причинила Ли боль. Ее ужасно взволновало, что он мог раскрываться перед этой женщиной, говорить ей то же, что поведал Ли во время их бесед… о том, что к занятиям фотографией его привела игра света, что он никогда не мог заставить себя встретить восход солнца. Она даже думать не хотела о том, что между ними могло быть что-то большее.

Ли импульсивно обернулась к Доусону и увидела, что он тоже рассматривает эту процессию. Но что поразило ее, так это выражение его лица. Его взгляд, обращенный на Ника Монтеру, горел неприкрытой злобой.

* * *

— Это он. — Голос старика дрогнул и оборвался, когда он указал на подсудимого, к вящей радости собравшихся в зале суда. — Этого человека я видел, когда он входил в квартиру Дженифер в тот вечер. — Он показал на Ника Монтеру.

Клара Санчес, статная заместительница окружного прокурора, ведущая это дело, простерла руку в сторону Ника, идя к столу, за которым сидел обвиняемый.

— Это именно тот человек, мистер Вашингтон? Вы абсолютно в этом уверены?

— Да, мэм, уверен.

— Почему вы так уверены? Разве вы не могли ошибиться? Вы сказали, что это был вечер, около шести часов. На улице было темно.

Свидетель, тщедушный мужчина за шестьдесят, энергично замотал головой, так что прядь жестких волос упала на лоб.

— Не так уж и поздно было. И не так уж темно. Я люблю посидеть на крылечке после ужина. Каждый вечер сижу. Тогда-то я его и увидел. — Он широко ухмыльнулся и продолжил: — Я в тот вечер съел добрую свиную отбивную с яблочным соусом и черносливом. Память-то у меня, может, и получше, чем у вас, мэм.

В зале суда послышались смешки.

— Не сомневаюсь, мистер Вашингтон, — смеясь, согласилась Санчес. — Я в этом уверена. Но свидетели часто ошибаются.

— Ничего я не ошибаюсь! — возмутился он. — Я и раньше его видел. Много раз. Он был ее дружком, она мне так сказала. Она говорила, что у него плохой характер. Сказала, что он злился на нее. Так и сказала — злился.

— Протестую, ваша честь! — вскочил со своего места Алек Саттерфилд. — Это показания с чужих слов. Что сказала или не сказала мистеру Вашингтону мисс Тейрин, нам неизвестно. Я требую, чтобы это было вычеркнуто.

— Ваша честь, — возразила Санчес, — я утверждаю, что показания мистера Вашингтона дают представление о мнении жертвы в отношении человека, которого обвиняют в ее убийстве. Они попадают под исключение из закона о показаниях, основанных на слухах.

Судья, стройная чернокожая женщина, обладающая обманчиво мягкой внешностью, поразмыслила.

— Это замечание останется, советник, — наконец сказала она. — Можете продолжать.

— Спасибо, ваша честь, я закончила. — Клара Санчес с победным видом вернулась к своему столу и села. Помедлив для пущего эффекта, она повернулась к Алеку Саттерфилду: — Свидетель ваш.

Все глаза устремились на Саттерфилда, когда он достал из папки фотоснимок, поднялся и подошел к свидетелю. Адвокат не только привлек всеобщее внимание, но и разжег жгучее любопытство в умах публики. «Что сейчас предпримет этот вампир? — думали все. — Как ему удастся дискредитировать приятного старика, не потеряв симпатий зала к себе и, следовательно, к своему клиенту?»

— Мистер Вашингтон, вы пьете? — спросил Саттерфилд, подойдя к старику.

— Прошу прощения? — Саттерфилд вручил снимок свидетелю:

— Это вы на фотографии, мистер Вашингтон? И если да, то не будете ли столь любезны сказать суду, что вы делали в тот момент, когда был сделан этот снимок?

Разглядывая снимок, мистер Вашингтон побелел. Выждав несколько секунд неловкого молчания, Саттерфилд заговорил:

— Может, я помогу вам, мистер Вашингтон? Вы сидите у себя на крыльце и пьете из литровой бутылки водку «Попай», не так ли, сэр?

Вашингтон кивнул и облизал пересохшие губы, возвращая снимок.

Стремительным движением Саттерфилд передал фотографию судье и попросил зарегистрировать ее как вещественное доказательство группы «А» защиты.

— Вы пьете, не так ли, мистер Вашингтон? — снова спросил он, поворачиваясь к свидетелю. — Вы пьете каждый вечер. Выпиваете почти целую литровую бутылку водки, верно?

Санчес вскочила:

— Протестую! Наводящие вопросы свидетелю.

— Поддерживаю, — сказала судья. — Мистер Саттерфилд, ограничьте свой допрос вопросами, пожалуйста.

— Ваша честь, — объяснил Саттерфилд, — я пытался доказать, что пристрастие мистера Вашингтона к спиртному достаточно серьезно и что оно ставит под сомнение его способность узнать человека. Ваша честь, я сообщаю суду, что мистер Вашингтон законченный алкоголик. — Саттерфилд подошел к свидетелю, глаза его блестели, голос прозвучал мягко: — Это правда, мистер Вашингтон? Вы алкоголик?

Вашингтон наклонил голову, прядь жестких волос опять упала ему на лоб. Кивок был еле заметным.

Печальная улыбка заиграла на губах Саттерфилда.

— И вы каждый вечер целиком выпиваете литровую бутылку водки — или почти целиком, — сидя на крыльце после ужина? — Не дожидаясь ответа, адвокат кивнул судье: — Благодарю вас, ваша честь, я закончил допрос свидетеля.

Саттерфилд вернулся на место под восхищенный гул публики. Явно довольный собой, он принял поздравления от сидевших за его столом — похлопывание по рукаву от молодой коллеги и улыбку от клиента, Ника Монтеры.

— Уже… нет, — дрожащим голосом произнес Вашингтон, пытаясь подняться со свидетельского места.

Шепот прекратился. Все головы повернулись в ту сторону, а журналисты подались вперед, когда старик умоляюще посмотрел на судью.

— Что-то не так, мистер Вашингтон? — спросила она.

— Я больше не пью, — произнес старик, явно униженный необходимостью публично признавать свои пороки. — Я просто притворялся, что пью, вот. Наверное, это уж очень глупо, да? Но каждый раз, когда мне до смерти хотелось выпить, я наливал в бутылку воды из-под крана и делал несколько глотков. Ну, иногда я еще находил в соседском мусоре винные пробки и нюхал их, — добавил он сконфуженно.

Судья нагнулась со своего места, пристально глядя на свидетеля:

— Вы хотите сказать суду, что вы не употребляете алкогольных напитков, мистер Вашингтон?

— Верно. Я трезв как стеклышко, мэм. Уже полгода.

— А эта фотография? — Она взяла снимок, представленный Саттерфилдом как вещественное доказательство, и повернула фотографию так, чтобы старик мог ее видеть.

Тот с гордостью кивнул:

— Это я, точно, с бутылкой воды. Я не пью уже сто восемьдесят два дня и… — он взглянул на часы, — десять часов. И я был абсолютно трезв в тот вечер, когда убили Дженни. — Он принялся теребить пиджак. — Хотите взглянуть на мою нашивку от «Анонимных алкоголиков» за шесть месяцев трезвости, мэм? Я получил ее неделю назад.

Судья откинулась на стуле и улыбнулась:

— Нет, благодарю вас, мистер Вашингтон, я вам верю… Примите мои самые сердечные поздравления по поводу вашей трезвости.

Зал суда взорвался аплодисментами, и мистер Вашингтон помахал рукой своим поклонникам, прежде чем осторожно сойти со свидетельского места. Толпа обрела своего героя, а Алек Саттерфилд проиграл первый раунд.

* * *

Процесс Ника Монтеры был горячей новостью. Его имя украшало первые полосы всех газет, а его лицо автоматически гарантировало подробный рассказ, и не только в местных пятичасовых новостях, но и по всем сетям, независимым станциям и кабельному телевидению. Си-эн-эн нарисовала его всесторонний портрет, включая интервью его домоправительницы, которая до последнего времени работала у него и горячо выступала в его защиту. «Упрямый человек, но сердце у него доброе», — сказала Эстела, и на глазах у нее выступили слезы, когда она показала его подарок — крест на тонкой золотой цепочке. Канал новостей показал светлую кошку, карабкавшуюся по огромному платану, который рос у него на участке.

Одна из радиостанций пригласила известного психолога, чтобы тот объяснил причины необычайной притягательности Монтеры для женщин. Испаноязычное сообщество объединилось, поддерживая попавшего в беду соплеменника. Мужчины недоумевали по поводу его «роковой привлекательности». Женщины повсюду были очарованы им. Они нашли своего темного принца, мужчину, чье освобождение стало их личной мечтой и личной фантазией.

По мере того как разбирательство по делу Монтеры продвигалось вперед и становилось ясно, что скорее всего его признают виновным, общественное мнение разделилось. Те, кто считал Монтеру виновным, громко требовали смертного приговора. В частности, религиозные группировки объявили его приспешником Сатаны, считая доказательством его греховности синие глаза и браслет в виде змеи. Поддерживавшие Монтеру призывали к справедливости, а если нет, то хотя бы к снисхождению. Суд вынужден был нанять телохранителей, чтобы защитить его от толпы, которая жаждала увидеть подсудимого и прикоснуться к нему.

Ли могла наблюдать за всем этим на расстоянии. Как свидетелю ей запрещено было появляться в зале суда, кроме как для дачи показаний. При обычных обстоятельствах она оставалась бы в коридоре рядом с залом суда, но из за пристального внимания средств массовой информации ее держали в маленькой, похожей на камеру комнатке, где ее чувство изолированности нарастало день ото дня, час от часу, пока она ждала вызова. Трудно было не думать о худшем. Пола Купер предрекала, что справедливого суда над Ником не получится, и теперь эти мрачные предсказания, похоже, сбывались. Если его признают виновным и отправят в Сан-Квентин — ждать исполнения смертного приговора, — что она почувствует? Что сможет сделать?

Когда Ли возвращалась вечером домой, то прочитывала газетные отчеты о судебных заседаниях и ловила каждое слово в новостях, сознавая, что с ней происходит то, в чем обвинил ее Доусон, — она превращается в поклонницу Ника Монтеры. Выбора у нее не было. Сообщения средств массовой информации питали ее страхи, но другого источника узнать о ходе процессе она не имела. Ли не могла полагаться на рассказы Доусона и не хотела доверяться Алеку Саттерфилду, особенно после длительной беседы с ним.

Ее личный внутренний конфликт, связанный с Ником, оставался неразрешимым. Этот человек по-прежнему пугал и беспокоил ее, однако мысли о нем вытеснили из ее головы все остальное. Она пыталась их заблокировать только для того, чтобы ее стал преследовать один и тот же сон, который неизменно начинался с рисунка, сделанного Монтерой. Она прижата к стене, его рука на ее горле. Его прикосновение фатально, неотразимая сила вытягивает воздух из ее легких и сдавливает ее, лишая способности вырваться и убежать. Он подавлял ее. Он увлекал ее в темное, мрачное возбуждение. Она все время просыпалась задыхаясь.

Ее реакции были обострены физическим желанием, которое должно было бы указать ей, насколько глубоко она увязла. Но Ли больше боялась за Ника, чем его самого. Может, потому, что он был осужденным, она не так страшилась признаться себе в своих фантазиях о близости с ним. Если бы Ник Монтера был свободным человеком, она побежала бы прочь без оглядки. Или хотя бы попыталась. Но он не был свободен. Ему грозила смерть, и Ли никуда не могла убежать от чувства ответственности или своей озабоченности его судьбой. Этот процесс значил для нее гораздо больше, чем очередная сенсация средств массовой информации, вызывающая огромное, но преходящее любопытство. Ник же был ее личным крестом, мужчиной, в невиновность которого она верила с самого начала, несмотря на все свидетельства против него, мужчиной, которого она могла спасти… если бы ей предоставили возможность говорить.

Раньше Ли не хотела давать показания, но теперь, по иронии судьбы, когда шла третья неделя суда, она начала бояться, что ей так и не дадут слова. Обвинение уже вызывало своих экспертов, которые составили уничтожающий портрет Ника, представив его как ритуального убийцу. Ли следила за показаниями криминалистов по выпускам новостей и испытала жуткое разочарование, увидев, как они повредили Нику. Она не могла защитить его от этих нападений, но молча, мысленно, сердцем была рядом с ним.

И защита, и обвинение по-прежнему разыскивали Полу Купер, которая исчезла без следа. Ли затеяла свой собственный поиск, сначала раздобыв домашний номер телефона Полы через офис Доусона, а затем оставляя сообщения на ее автоответчике. Она надеялась, что Пола захочет довериться ей, если не доверяет закону или средствам массовой информации, но ответа не получила.

Обвинение начало видеть во всем этом нечистую игру, а Ли подозревала, что Пола исчезла не по доброй воле. Больше невозможно было думать, что та уехала отдохнуть. Суд над Монтерой был главной новостью. Пола не могла не появиться на процессе. Кто-то не хотел, чтобы Пола дала показания, по крайней мере так считала Ли.

В один из последних дней, когда защита завершала свои выступления, Ли воспользовалась неожиданно представившейся возможностью. Судья объявил перерыв, когда Ли находилась в дамской комнате, и несколько женщин-зрительниц были поглощены беседой о том, как разворачиваются события в зале суда. Ли в беседу не вступила, но когда все возвращались в зал, незаметно проскользнула вместе с ними.

И теперь, стоя в самом дальнем углу помещения, Ли осознала, какой непозволительный поступок она совершила. Если ее заметит судья, ее дисквалифицируют как свидетеля. Могут даже посадить в тюрьму за неуважение к суду. С колотящимся сердцем изучая профиль Ника, она заставила себя обратить внимание на некоторые вещи, включая ее увлечение судом и им самим. Она полностью забросила работу над рукописью, избегала контактов с издательницей, ставя под угрозу их отношения. Ее отношения с Доусоном тоже дошли до того, что за последние недели они виделись всего дважды, и то один раз их встречу устроила Кейт, мать Ли, которая вдруг почему-то обеспокоилась состоянием их помолвки.

«Что же со мной происходит?» — подумала Ли. Серьезный нервный срыв? Или она превращается в одну из тех женщин, которые эмоционально привязываются к властному и опасному мужчине? Ник Монтера мог быть и тем, и другим, и всем вместе, если хотел, а еще он воплощал в себе суть фотографий, которые делал. Он заставлял вас заглянуть в темные уголки вашего воображения, хотели вы этого или нет.

Резко стукнул молоток судьи, вырвав Ли из плена ее мыслей. Вперед вышел служащий суда, готовясь сделать объявление. Ли не следила за ходом заседания, но, повинуясь какому то шестому чувству, от которого стянуло кожу головы, она тихо пробралась к выходу, как будто угадала ближайшее будущее.

За ней как раз закрылась дверь, когда разнесся усиленный микрофоном голос служащего:

— Защита вызывает доктора Ли Раппапорт.

Глава 18

Ник Монтера с нечеловеческой сосредоточенностью смотрел, как Ли Раппапорт приносит присягу. Она казалась холодной и собранной в черном вискозном костюме. Ему это не понравилось. Ему хотелось думать, что она страдает. Ему хотелось думать, что ее сердце болит под этим идеально сидящем на ней, сшитом на заказ жакетом и что вся эта дурно пахнущая история хорошенько ее встряхнула.

«Пострадай, малышка…» У него пересохло в горле, пока он смотрел, как она занимает свидетельское место. Двигалась она грациозно, сдержанно, напомнив ему свечу, длинную, изящную свечу в хрустальной люстре. «Я прошу немного, Ли. Пострадай совсем чуть-чуть, чтобы я увидел, что небезразличен тебе».

Когда она села, Алек Саттерфилд встал и подошел к свидетельскому месту. Ник посоветовал своему адвокату, как разговаривать с врачом, и если Саттерфилд проиграет и на этот раз, Ник собирался уволить его, даже если это означало, что ему придется защищать себя самому.

— Доктор Раппапорт, — начал адвокат, поправляя золотой перстень-печатку на мизинце, — пожалуйста, расскажите суду о своем образовании и научной деятельности.

Ли коротко описала академическую подготовку, полученную в Калифорнийском и Стэнфордеком университетах, свой клинический опыт, включая обширную научную деятельность и опубликованные работы, а также рассказала о психологическом тесте, который разработала вместе с Карлом Джонсоном.

— Очень хорошо, доктор. А теперь не могли бы вы поподробнее рассказать о вашем тесте? Кажется, он называется «Руководство по арт-терапии Джонсона — Раппапорт».

— Да, конечно, — кивнула Ли и принялась описывать основное содержание своей методики, стараясь сделать это просто и доступно для присяжных.

Она являла собой образец профессионала. В ее блестяще выстроенной линии поведения оказался только один маленький прокол. Ник улыбнулся, когда она рассеянно затеребила золотое колечко-серьгу. В один прекрасный день он отберет у нее эти серьги и предложит поиграть чем-нибудь другим… если проживет достаточно долго.

Ли тем временем говорила, что это оценочный тест, призванный придумать рассказ по репродукциям с настоящих картин, отобранных из-за их символического содержания.

— Этот тест считается проективным, — пояснила она, — что означает: тест составлен таким образом, чтобы объект мог отдаться свободной игре своего воображения, внутренним конфликтам и страхам и «спроектировать» их на материалы теста. Мы с доктором Джонсоном разработали оценочные шкалы и количественные нормы, которые позволяют нам сравнить ответы объекта с базовой группой более тысячи респондентов.

— Был ли этот тест специально разработан, чтобы оценивать способность к насилию?

— Тест имеет несколько сфер применения. Одна из версий была разработана специально для оценки агрессивных и/или сексуальных побуждений. Количественные нормы базируются на ответах более чем пятисот заключенных, все они осуждены за совершение тяжких уголовных преступлений.

— И именно этот тест вы дали Нику Монтере?

— Да.

Ник крутил серебряный браслет на запястье. Доктор забыла упомянуть, что они так и не закончили с ее хваленым тестом. Они застряли на той хитрой картинке с псом-стражем. «Верно, доктор? — подумал он, глядя на нее и желая, чтобы она посмотрела на него хоть раз. — Застряли, да?»

— Под чьим руководством? — спросил Саттерфилд.

Она казалась удивленной:

— Прошу прощения?

— Кто посоветовал вам применить этот тест?

— А, сотрудники офиса окружного прокурора. Они связались со мной и попросили провести оценку состояния мистера Монтеры.

— Понятно. Тогда почему вас не оказалось в списке свидетелей обвинения?

Она потянулась к сережке, но вовремя остановилась.

— Потому что я попросила, чтобы меня отстранили от этого дела.

— Вы попросили, чтобы вас отстранили? — Адвокат защиты глянул через плечо на Клару Санчес и ее команду, как бы говоря: «Внимание, мои уважаемые коллеги, сейчас я вас поимею и хочу, чтобы вы это заметили». — Как интересно, доктор Раппапорт. Вы отстранились от дела. Почему же вы это сделали?

Ли глубоко вздохнула, выдав тем самым едва заметную неуверенность. «Что, нервы не выдерживают?» — подумал Ник.

Ему хотелось зааплодировать. Мало что могло доставить ему большее удовольствие, чем зрелище гибели этого врача.

Она продолжила несколько поспешнее, чем прежде, и чуть менее сдержанно:

— Желая провести клиническое сравнение, я дала мистеру Монтере всю подборку тестов, включая и свой собственный. По большей части результаты были достаточно однородны, чтобы сделать предварительные выводы, но были и некоторые расхождения, и, принимая во внимание историю мистера Монтеры, я начала сомневаться в надежности некоторых оценок.

— Расхождения? Не могли бы вы пояснить нам какие? В простых выражениях, доктор. — Саттерфилд ослепительно улыбнулся двенадцати присяжным. — Я уверен, дамы и господа в нашем жюри прекрасно вас понимают, а вот у меня с этим трудности.

Смех и одобрительные кивки присяжных — именно этого и добивался Саттерфилд.

— Разумеется, — заверила всех Ли. — Ответы мистера Монтеры, оцененные по нескольким шкалам, показали антисоциальные тенденции, сверхконтролируемую агрессию и паранойю, но это ничуть не удивительно для человека его происхождения. Он вырос в баррио, известном войнами между бандами. Условия его жизни требовали, чтобы он развил в себе эти склонности единственно из необходимости выжить.

— Понятно. Значит, если мы живем в условиях постоянной угрозы нападения, нам нужно развить в себе паранойю и агрессивность, вы это имеете в виду?

— Совершенно верно. Тесты также показали высокий уровень интеллекта мистера Монтеры, что смягчает агрессивное поведение объектов с повышенными социопатическими оценками.

— С повышенными социопатическими оценками?

— Простите… объектов с антисоциальными тенденциями. Исследования показали, что объекты, получающие более низкие оценки по стандартизованным тестам на умственное развитие, скорее могут совершить насилие. Кроме того, мистер Монтера — художник, а творческие личности видят мир несколько иначе, чем мы с вами. Уже один этот фактор может поставить под сомнение надежность норм, на которых основываются мой и другие тесты.

— Все это очень интересно, доктор, но, боюсь, еще не совсем мне понятно. Поэтому давайте посмотрим, нельзя ли упростить. — Адвокат сделал эффектную паузу, снова взглянув на присяжных. — Доктор Раппапорт, основываясь на вашей оценке Ника Монтеры, считаете ли вы, что он убил Дженифер Тейрин предумышленно, как настаивает обвинение?

— Протестую, ваша честь! — взлетела рука Клары Санчес. — Свидетельница здесь не для того, чтобы излагать свои домыслы.

Саттерфилд подошел к судейскому месту.

— Ваша честь, я спрашиваю мнение доктора Раппапорт, основанное на ее оценке моего подзащитного.

Судья кивнула.

— Можете ответить на вопрос, — обратилась она к Ли.

Смятение затуманило красивые серые глаза Ли. Она взглянула на Ника, и их глаза встретились на достаточно долгое мгновение, чтобы все в ней сжалось.

— Это трудный вопрос, — произнесла наконец Ли. — Если вы спрашиваете, считаю ли я его способным на такое преступление…

— Нет, я спрашиваю вас, считаете ли вы, что он ее убил, — пояснил Саттерфилд. — Каково ваше мнение профессионала и клинициста, доктор Раппапорт? Считаете ли вы, что Ник Монтера убил Дженифер Тейрин?

Ли слегка покраснела и отвела глаза:

— Нет, не считаю.

— Протестую! — Санчес была вне себя. — Мнение свидетеля не является показаниями эксперта!

— Отклоняю протест, — твердо сказала судья. — У доктора спросили ее мнение клинициста, и она его высказала.

Напряжение, сковавшее Ника, исчезло без следа. Матерь Божья, подумал он, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться вслух. Он в ней не ошибся. Женщина, которая жалеет котят, не колеблясь защитит угнетенного, повергнутого во прах и по-настоящему в этом нуждающегося. Доктор сделала именно то, на что он надеялся. Она смело встала на его сторону.

Криво усмехаясь, Саттерфилд повернулся к Кларе Санчес:

— Свидетельница ваша.

На какой то миг всем показалось, что Санчес откажется от перекрестного допроса. Но она постучала карандашом по лежавшим перед ней бумагам, вздохнула, отбросила карандаш и встала:

— Доктор Раппапорт, вы любите Ника Монтеру?

По всему залу суда послышались вздохи удивления.

— Протестую, ваша честь! — Саттерфилд вскочил, словно подброшенный пружиной. — Вопрос обвинителя не только не относится к делу, но и оскорбителен.

Санчес злобно глянула на Саттерфилда и пошла к судейскому месту.

— Ваша честь, есть основания считать, что у этого свидетеля-эксперта могли сложиться с обвиняемым отношения, выходящие за рамки ее профессиональных обязанностей. Исходя из этого, вопрос полностью относится к делу, и я прошу вашего разрешения продолжить эту линию допроса.

— Протестую! — вспылил Саттерфилд. — Здесь суд не над доктором Раппапорт.

— Под сомнением ее вывод клинициста, — настаивала Санчес. — Обвинение имеет право убедиться в надежности доктора как эксперта. Ваша честь?

У судьи был такой вид, словно она раскусила что-то очень горькое.

— Мне не нравится такой поворот событий, — сказала она. — Совсем не нравится. Разрешаю задать еще один или два вопроса, но добирайтесь до существа дела побыстрее.

Казалось, что Санчес самой не нравится эта ситуация. Она прикусила нижнюю губу, рассматривая Ли.

— Доктор Раппапорт, сколько часов вы потратили на оценку подсудимого?

Ли пожала плечами:

— Точно не знаю. Я хотела сделать эту работу. Я сообщала в офис прокурора, что не возьмусь за это дело, если у меня не будет столько времени, сколько нужно для подобной оценки. В конце концов, на карту поставлена жизнь человека.

Санчес кивнула:

— Да, это верно. И это очень вас тревожит, не так ли, доктор Раппапорт? Тот факт, что на карту поставлена жизнь Ника Монтеры?

И снова Ли вспыхнула:

— Разумеется, тревожит. Как профессионал и дипломированный психиатр, я очень серьезно подхожу к ответственности, которую налагает оценка психического состояния клиента, не важно, что это за клиент. Если на карту поставлена жизнь, я не остановлюсь ни перед чем, чтобы узнать правду. Я бы не стала свидетельницей, если бы приложила все усилия, чтобы разобраться с мистером Монтерой. Поэтому я и отказалась от дела, советник.

Ник нашел ее негодование абсолютно убедительным. Однако, судя по всему, заместитель окружного прокурора готовилась открыть огонь.

— Все это очень хорошо, доктор. Очень впечатляет, но мне любопытно узнать, насколько усердны вы были как эксперт. Я так поняла, что вы совершили несколько поездок домой к мистеру Монтере, не так ли?

— Его дом — это еще и его студия. Да, я ездила туда оценить его фотографии и рабочие привычки.

— Сколько раз?

— Два или три.

— Вопреки совету окружного прокурора?

— Я посчитала это необходимым…

Санчес оборвала Ли, настаивая на точном ответе на вопрос, и когда Ли наконец признала, что сделала это вопреки совету окружного прокурора, Санчес перешла к добиванию жертвы. Она рассказала о нежелании Ли тестировать подсудимого даже после настойчивых просьб, о ее внезапном отказе от дела. И закончила настоящей бомбой:

— Доктор Раппапорт, вы признавались своей помощнице, что находите Ника Монтеру очень привлекательным? Вы говорили, что боитесь эмоционально привязаться к нему?

— Нет! Не такими словами, я…

— Протестую! — закричал Саттерфилд. — Наводящие вопросы свидетелю!

— Отклоняется. — Судья повернулась к Ли: — Свидетельница должна ответить на вопрос.

И пока Ли пыталась подобрать слова, Ник с трудом подавил сильнейшее желание прийти ей на помощь. Потрясенное выражение ее лица подсказало ему, что Ли кто-то предал, и он очень сомневался, чтобы это была ее помощница Нэнси. Наверное, ее жених каким-то образом дал своим людям такую информацию — и разрешение ее использовать. Доусон Рид, вне всякого сомнения, отчаянно хотел выиграть это дело, если пошел даже на унижение Ли.

— Доктор, — продолжала заместитель окружного прокурора, — помните, что вы принесли присягу, поклялись говорить правду. Вы можете честно сказать, что единственной причиной, по которой вы отказались от дела, была ваша неуверенность в вине подсудимого? Или потому, что вы эмоционально привязались к Нику Монтере за время тестирования?

Ли явно переживала жестокую внутреннюю борьбу. Она была выбита из седла, но собирала силы для ответа. Наблюдая за ней, Ник испытывал все муки ада. С одной стороны, он никогда так не хотел услышать признание женщины в ее чувствах. С другой — этим она могла легко уничтожить их обоих.

— Это зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слова «эмоционально привязалась», — сказала Ли. — Я привязалась к мистеру Монтере не больше, чем к любому своему клиенту, с которым работала бы столь же напряженно. Вам становится небезразлична судьба человека.

Небольшая ложь ради самосохранения, подумал Ник. Он по крайней мере надеялся, что она ни к одному из своих пациентов не привязывалась так, как к нему.

— «Становится небезразлична»? — подчеркнула ее слова Санчес. — Интересная формулировка, доктор. Я воспользуюсь ею, если вы не возражаете. Если вам настолько «небезразличен» Ник Монтера, вы действительно считаете себя способной объективно его оценить? Возможно, все сказанное вами здесь — следствие влияния ваших чувств к нему?

— Нет! — горячо возразила Ли. — Моя оценка основана на многих часах бесед и тестирования, а не на моих чувствах…

— Спасибо, доктор Раппапорт.

Обвинитель попыталась прервать ее, но Ли резко повернулась к судье:

— Ваша честь, разрешите мне продолжить? Под сомнение поставлена не только моя надежность как свидетеля, но и моя профессиональная репутация.

— Ваша честь…

Судья подняла руку, заставляя обвинителя замолчать.

— Продолжайте, доктор Раппапорт, — сказала она.

Совершенно бесстрастная, Ли повернулась к залу:

— Работа всей моей жизни, вместе с доктором Джонсоном, была посвящена тому, чтобы сделать психологические оценки более научными и надежными. В настоящее время я пишу книгу о своем тесте, чтобы сделать его доступным для личного пользования. Более того, я дипломированный психиатр. Я провела бесчисленные часы, учась, как быть одновременно объективной и внимательной. Я знаю, как отделить свои чувства от клинического мнения. И я делаю это в своей работе каждый день.

Она вдруг замолчала, и Нику показалось, что зал вот-вот взорвется аплодисментами. Она была великолепна, пылающая праведным гневом. Он с бьющимся сердцем смотрел на нее. Но, к несчастью для них обоих, похоже, никто не купился на ее рассказ. Осмотревшись, Ник увидел напряженные лица присяжных. Они хотели ей верить, но не могли.

Он не знал, плакать ему или смеяться. Своим смущенным отказом от любви к нему доктор Ли Раппапорт призналась всему миру в обратном. Она поколебала его мир. Но и определила его судьбу.

— Доктор Раппапорт здесь!

— Доктор! Вы еще одна жертва Ника Монтеры?

— А как же ваш жених? Что думает по этому поводу окружной прокурор?

Дикий шум сразу же обрушился на нее в коридоре за дверями зала суда. Она оказалась не готова к нападению прессы и попыталась пробраться к выходу. На нее налетели со всех сторон, перед ней мелькали чьи-то лица, плечи, руки, все безжалостно теснили друг друга, стремясь добраться до нее. Образовалась жуткая давка.

— Пожалуйста, — попросила она, прижимая кейс к груди. — Дайте мне пройти. У меня нет никаких комментариев.

Какая то женщина сунула ей в лицо микрофон:

— Вы любите Ника Монтеру, доктор?

— Ваша помолвка расторгнута?! — прокричал кто-то позади нее.

— Без комментариев, — умоляюще проговорила Ли.

До выхода было меньше двадцати футов, но она не могла их преодолеть! У двери стоял охранник. Прикрываясь своим чемоданчиком, как щитом, она пригнула голову и начала проталкиваться сквозь густую толпу. Если она доберется до него, он ей поможет.

— Сюда, мэм.

Кто-то крепко схватил Ли за руку и потащил за собой в противоположном направлении. Сначала она не поняла, кто это, только по голосу определила, что мужчина. Он уводил ее от этого столпотворения, похоже, к другому выходу.

— Куда мы идем? — спросила Ли, как только мужчина оказался к ней достаточно близко. Она не узнавала своего спасителя, а его спортивного покроя пиджак, солнечные очки и квадратный подбородок спокойствия не прибавили.

— Мне велено вызволить вас, мэм. Идемте сюда.

Оглянувшись на беснующуюся позади толпу, Ли, вздохнув, выбрала меньшее из двух зол. Мужчина открыл дверь и быстро протолкнул Ли вперед, одновременно оттесняя журналистов, норовивших протиснуться в узкий коридорчик за дверью. Когда дверь захлопнулась, отрезав шум и крики, Ли, если бы у нее было время, вздохнула бы с облегчением. Она и забыла, как благословенна тишина.

Освещен коридор был слабо, и Ли ослепла от яркого солнца, когда ее спаситель открыл дверь на улицу в другом конце коридора. Тридцатипятиградусная жара навалилась на нее со всей тяжестью.

— Такси, мэм, — сказал мужчина, указывая на желтый автомобиль, скромно припаркованный у тротуара. Когда задняя дверь такси открылась, Ли увидела, что несколько репортеров выскочили из-за угла здания суда. Она побежала к машине, и когда добралась до нее, пот струился по ней ручьями.

— Доктор! — проревел кто-то позади нее. — Вы спите с Монтерой?

Ли еще садилась в машину, а водитель уже завел мотор. Когда Ли пришла в себя и повернула голову посмотреть, кто ее спутник, было уже поздно. Машина неслась по Хилл-стрит, а рядом с ней сидел человек, которого она меньше всего хотела сейчас видеть, а может, и никогда.

— Прости меня, Ли, — сказал Доусон. — Я пытался предупредить тебя, что может произойти.

Ли с размаху поставила между ними кейс. В такси воняло грязными ковриками и потом, но это было лучше, чем запах сидевшего рядом с ней человека. Кожа Доусона была бледной и влажной от напряжения, глаза за стеклами очков от Армани казались огромными, но Ли не испытывала никакого сочувствия. Ее лицо пылало от гнева ничуть не меньше, чем от жары.

— Ты пытался предупредить, что собираешься выставить меня на публичное осмеяние? — спросила она. — Что ты собираешься вывалять в грязи мою профессиональную репутацию? Доусон, это окажется во всех газетах страны! Я стану посмешищем. Моя издательница, возможно, аннулирует договор со мной!

С безрассудным жестом, что было для него совершенно нехарактерно, Доусон нагнулся и достал букет цветов.

Ли была настолько поражена, что оттолкнула это воплощение смехотворной просьбы о примирении.

— Ты с ума сошел? Ты что, не понимаешь, насколько оскорбительны твои цветы? Я не хочу, чтобы мне устраивали ловушки, Доусон, особенно мой собственный жених!

— Все было не так, Ли. Я просил Клару не использовать это.

— Ну а она использовала! Что дает тебе прекрасный повод ее уволить. Она не выполнила прямого приказа.

Где-то в глубине души Ли понимала, что ведет себя по детски, но ей было все равно. Увольнение было наименьшей карой, какую она могла придумать для Клары Санчес.

Доусон избегал ее взгляда. Ли увидела, как подпрыгнул его кадык, когда он сглотнул, и поняла, что еще не знает самого худшего.

— В чем дело? — спросила она, отталкивая его, когда он попытался взять ее за руку. — Говори, Доусон.

— Я велел Кларе не использовать это, если только ситуация не станет крайней, понимаешь? Я приказал ей ни под каким видом не пользоваться этой информацией, если только не настанет конец света. Я не знаю, что случилось. Должно быть, твои показания оказались настолько убедительными, что она решила — пришло время бросить бомбу.

Капля пота скатилась по его виску.

От ярости Ли даже не могла говорить. На глазах у нее выступили слезы, и на какое-то мгновение она подумала о том, чтобы выпрыгнуть из машины. Когда она наконец обрела дар речи, то голос дрожал от злости и неверия:

— Значит, вот как? Моя карьера и мой покой не имеют никакой ценности, просто это еще один гвоздь в крышку гроба Ника Монтеры?

— Все имеет ценность, Ли, и в первую очередь наши отношения. Я все продумал. Мы устроим пресс-конференцию и вместе покажем, что мы заодно. Я подниму вопрос о тактике Клары. Я категорически заявлю, что ничему не верю, ни единому слову. Мы объявим дату нашей свадьбы, расскажем о наших планах…

— Свадьбы не будет, Доусон.

Пораженный, он подался к ней:

— Ли, прошу тебя! Ты это не серьезно?

И внезапно Ли поняла, в чем дело и в чем всегда было дело. Сожаление в глазах ее жениха не имело никакого отношения к чувству вины за содеянное. Он искал ее прощения не потому, что причинил ей боль. Он пытался избежать собственной боли — боли, связанной с потерей ее, Ли, и социального статуса, который она несет с собой. Социопат действует в своих интересах, часто не задумываясь и не сожалея о том, чего это будет стоить другим людям. Ника Монтеру можно было оправдать тем, что он пережил в детстве. Интересно, а как мог бы оправдаться Доусон?

— Вполне серьезно. — Голос Ли смягчился и сделался печальным, когда она осознала, как глубоко ее это поразило. — Даже если бы я смогла простить тебя, Доусон, у нас все равно ничего бы не вышло. Я не хочу становиться женой окружного прокурора. Я не хочу жить исключительно твоими интересами. Я не собираюсь жертвовать всем ради твоей карьеры.

В его глазах закипел гнев.

— Но ради него ты все это отшвырнула?

Теперь Ли поняла, что еще им двигало. Ревность, как она и подозревала.

— Я ничего не отшвырнула ради него. Я взялась за это дело, потому что ты убедил меня. Это было моей первой ошибкой — и роковой. Мне надо было предвидеть остальное. Пожалуйста, остановитесь! — попросила она водителя. — Я хочу выйти.

Ли открыла дверцу еще до того, как машина остановилась. Доусон попытался удержать ее, в его охрипшем голосе звучало сожаление:

— Я не позволю тебе это сделать, Ли.

— Все уже сделано, Доусон. И это сделал ты.

Она пресекла его попытки остановить ее, подхватила кейс и, выбравшись из такси, огляделась в недоумении. Она не знала, где находится.

— Ли…

Дверь захлопнулась, оборвав его голос. Исполненная решимости убежать от него, Ли покрепче ухватила свой чемоданчик и поспешила к похожему на деловой центр зданию. Ступеньки привели ее в обширный внутренний двор, где она помедлила у небольшого фонтана. В воде плескались два голубя. Она покачала головой и двинулась дальше. Даже это она не смогла сделать как надо! Достойно порвать с этим негодяем.

Она чувствовала себя несчастной, и, похоже, это ощущение, заставило ее бродить по кругу, поглядывая туда, откуда она пришла. «Я ищу его, — сообразила Ли, — смотрю, не преследует ли он меня». Но что было еще хуже, она чувствовала себя слишком слабой и беззащитной, чтобы капитулировать, если бы он появился. Ее карьера и личная жизнь лежали в руинах. Все, с чем она связывала свои надежды и мечты — ее имя, ее репутация, — все то, что она большего всего ценила и чем больше всего дорожила в жизни, все это пошло прахом.

Мгновение спустя, стоя на верхней ступеньке лестницы, она увидела, что такси уехало. Доусона нигде не было видно.

Глава 19

В ее гостиной царили темнота и тишина, как в морге, и именно этого Ли и хотелось. Она нарочно выключила свет, телевизор, все, что могло напомнить ей о том, что за дверью продолжает бурлить обычная жизнь. Она даже отключила настенные часы с маятником, потому что хотела, чтобы весь мир остановился в этот день… в день, когда остановился ее мир.

Когда она приехала домой в день суда над Монтерой и предательства Доусона, ее единственным желанием было преодолеть этот ужас, перешагнуть через роковые ошибки и начать все сначала. Но остальной мир, поняла она, упивался ее горем, и после того как Ли целый вечер лицезрела себя по всем телеканалам и выслушивала зловещие предсказания в отношении судьбы Ника, она вытащила вилку из розетки.

Его признают виновным и приговорят к смерти.

Только почему ей кажется, что это она собирается умереть?

Последний час она сидела в одной ночной рубашке на ворсистом бирманском ковре, привалившись к дивану и вытянув ноги. Для развлечения она слушала телефонные звонки. Автоответчик уже был переполнен сообщениями, а когда она попыталась отключить звонок, то сломала переключатель. Телефон нельзя было заставить замолчать, вытащив вилку из розетки, но вероятно, придется сделать это, с корнем вырвав соединение из стены.

Это обстоятельство ее радовало. Она уже насчитала тринадцать звонков. Еще два — и ее аппарат закончит свои дни в мешке с мусором.

— Один, — сказала она, неловко вставая на ноги. И второй, и третий звонок уже прозвучали, пока она добралась до столика, и когда она стала шарить в темноте, ища шнур, то столкнула телефон со стола.

— Ли! — крикнул кто-то, когда трубка, соскочив, ударилась об пол. — Ли, ты здесь?

Ли вздрогнула. Ее переполняло отвращение к непрестанно звонившему телефону, и она не хотела даже дотрагиваться до него. Поэтому упала на колени и, наклонившись, прислушалась. Женщина продолжала взывать к ней, и Ли узнала свою помощницу.

— Нэнси? Что случилось?

— Ли! Боже мой, Ли! Где ты? Я звоню тебе весь вечер. Ты смотрела телевизор? Ты следила за судом?

За судом! Ли свернулась в позу эмбриона. Если слушания закончились и его признали виновным, она не хочет об этом знать.

— Он свободен, Ли! Ник Монтера свободен!

Ли замерла, не веря услышанному. Она не верила. Она боялась этому поверить!

— Ли, ради Бога! Ты здесь? Включи телевизор. Там показывают запись показаний Полы Купер. Она стала сегодня неожиданным свидетелем защиты!

Ли резко поднялась, сначала на колени, потом на ноги. Она не смогла найти в темноте пульт телевизора, но ей удалось открыть панель, и она наугад стала нажимать на кнопки, пока не засветился экран. В потрясенной тишине, слыша доносившиеся из трубки крики Нэнси, Ли смотрела, как на экране появляется залитое слезами лицо Полы Купер. Она сидела на свидетельском месте, и ее допрашивал Алек Саттерфилд.

— В ту ночь, когда была убита Дженифер Тейрин, чуть не умерла еще одна женщина, — говорил Саттерфилд. — Не могли бы вы сказать нам, кто это был, мисс Купер?

— Это была я. — Лицо Полы стало пепельно-серым, глаза огромными и запавшими. — В ту ночь я пыталась покончить с собой.

Она стала рассказывать, как ее бросил друг и она впала в уныние. И перерезала себе вены, потом испугалась и позвонила Монтере, который приехал к ней и отвез в больницу. Потом доставил к себе и просидел с ней всю ночь, пока она спала.

— Я заставила его пообещать, что он никому об этом не расскажет, — сказала Пола. — Моя карьера модели только-только стала набирать обороты. Я подписала договор с косметической компанией на рекламу шампуня и боялась, что меня уволят, если разразится какой-нибудь скандал.

Она отбросила назад длинные роскошные волосы, словно рекламировала шампунь.

— Я знала, что Ник не убивал Дженифер. Не мог. Они действительно поссорились, но он уехал задолго до того, как ее убили. Он был со мной, когда это случилось. — Она с мольбой повернулась к присяжным: — Я все надеялась, что его оправдают без моего вмешательства, но когда увидела, как все оборачивается…

Вмешался ведущий новостей, объясняя, что следующим защита вызвала служащего отделения неотложной помощи одной из клиник. Молодой человек подтвердил рассказ Полы и сообщил, что она была на приеме той ночью. Он также узнал в Нике сопровождавшего ее мужчину.

— Благодаря этим показаниям сегодня вечером Ник Монтера был освобожден. Мы поймали его, когда он выходил из здания суда после процесса. Вот что он сказал…

На экране появились Ник и команда его защиты, пробиравшиеся сквозь толпу. Журналист прокричал:

— Куда вы теперь направитесь, мистер Монтера?

Ник выдавил слабую улыбку.

— Во всяком случае, не в Диснейленд, — ответил он. — Я очень рад, что меня оправдали, но мы так и не узнали, кто убил Дженифер Тейрин. Я собираюсь выяснить, кто это сделал.

Объектив камеры надвигался на него, пока его глаза не заполнили весь экран, словно две кобальтовые звезды. Ли хотела отвернуться, но не смогла. Казалось, эти глаза смотрят прямо на нее, передавая какое-то телепатическое сообщение. Когда она наконец отвела глаза, темнота ее гостиной оказалась окрашена в синий цвет. Он свободен.

* * *

Звук напоминал рокот заходящего где-то в отдалении на посадку вертолета. Вырвавшись из глубокого сна, Ли попыталась сесть в кровати, в висках у нее вибрировал звук низкой частоты. Он был приглушенный и рокочущий, как гул барабана или грома.

Она повернулась на бок, полусонная и дрожащая от выступившей на теле испарины. Голые руки и ноги покрылись «гусиной кожей». Видимо, из-за нестерпимой жары она откинула во сне покрывала. За последние сутки жаркие денечки вполне оправдали свою репутацию, сделав погоду тихой и душной.

Ли даже не подумала о том, что можно чего-то опасаться, вставая со своей кровати с пологом. Она была слишком занята этим звуком. Шторы были задернуты настолько плотно, что было не понять — день на дворе или ночь, но в комнате приятно пахло малиновым чаем со льдом, который она оставила недопитым на ночном столике.

Грохот уже прекратился, когда она открыла дверь спальни и вышла в коридор, но любопытство ее было разбужено, поэтому она накинула халат, который держала в руке, и отправилась на разведку. В доме было темно и душно, но настолько тихо, что ей стало не по себе. Может, шум ей только приснился, но она так не думала.

Ли включила настольную лампу на столике в гостиной, и комната озарилась мягким светом. Все, похоже, находилось на своих местах. Черная фарфоровая собака, которую мать привезла ей в подарок из своего путешествия на Восток, сидела в прихожей на выложенном плиткой полу рядом с пальмой в кадке. Серебряный поднос на кофейном столике, на нем графины с бренди и амаретто. Даже пунцовые декоративные подушки на диване лежали точно в том порядке, как она их оставила.

Но теперь раздался новый звук — мягкий стук, который позвал ее к входной двери. Похоже было, что кто-то стучится. Не снимая цепочки, она приоткрыла дверь и посмотрела на улицу. Тихий дождик делал весеннюю ночь прозрачно сияющей.

Так вот что это, подумала она улыбаясь. Гроза. В это время года грозовые дожди были такими же шумными, как и краткими. Удовлетворенная тем, что разрешила эту загадку, Ли захлопнула дверь и уже готова была закрыть ее на задвижку. Но какое-то неясное ощущение заставило ее остановиться и подумать над тем, что она только что увидела. Осталось еще что-то нерешенное, какой-то образ, который она скорее почувствовала, чем заметила.

Она подошла к окну и посмотрела на улицу. Платаны, росшие вдоль подъездной дорожки, отбрасывали густую тень, затрудняя обзор, но на дороге будто бы стоял человек. Она вцепилась в подоконник.

Там действительно кто-то стоял. Он стоял, прислонившись к автомобилю, припаркованному у тротуара, руки засунуты глубоко в карманы пальто, он смотрит на ее порог.

Стоит под дождем…

Смотрит на ее порог…

Как давно он там?

Тени скрывали его лицо, но она и так знала, кто это. Его лицо, каждая его черточка стояли у нее перед глазами. У Ли до боли свело скулы. В четыре часа утра рядом с ее домом под дождем стоял Ник Монтера. Это не укладывалось в сознании, но она все же осознала это. С самой первой встречи в гараже их отношения были предопределены, хотя она не могла объяснить это ни тестами, ни психологическими портретами. Они строились на уровне интуиции, первобытной и мощной.

Ли-клиницист знала о Нике Монтере все, что можно. Он был воплощением всех темных грез, которые когда-либо посещали ее, красивым, чувственным отклонением от нормы, явившимся из ее подсознания. Ничем другим нельзя было объяснить ту власть, которую он над ней приобрел. Ли-женщина знала о нем только одно: он — мужчина. Особь мужского пола, олицетворявшая мужественность и животное начало. Эта правда давила на ее женскую сущность, как земное притяжение. Ничто не имело значения… и здесь таилась опасность. Ее одержимость была чем-то большим, чем тайная мечта. Она была сексуальной, химической. Он был там. И все в нем притягивало ее, даже ее страхи.

Парадная дверь тихонько скрипнула, когда она открыла ее, и этот звук отозвался в ее нервах, жалобный и боязливый. Дождь перешел в искрящуюся морось. Ли словно окутало паутиной, когда она сошла с крыльца. Она помедлила, но лишь для того, чтобы вздохнуть поглубже, прежде чем двинуться по дорожке. Она вздрогнула, попав босыми ногами в прохладные лужицы. Ночь была довольно теплой и неподвижной, однако Ли почувствовала, как по телу побежали мурашки.

Он, не двигаясь, смотрел, как она идет к нему. Его неподвижность напугала ее. Оскорбленная часть натуры Ника Монтеры жаждала вырваться на волю, и не это ли привело его сюда? Все его вспышки насилия были направлены на нее, поэтому приближение к нему могло быть связано со страшным риском. Но что-то в душе Ли, сам этот страх, сводящий желудок, заставляли ее двигаться вперед.

На нем были пальто, джинсы и белая футболка. Серебристые набойки на носках его ковбойских сапог сверкали как звезды, когда на них падал свет. Он был насквозь мокрым. Теперь она это увидела. Когда он поднял голову, вода побежала по лицу, капая с подбородка. Капли дрожали у него на губах. Сверкали в волосах, от них слиплись его длинные ресницы.

Вид у него был мистический, он казался этаким современным колдуном, вызывающим дождь.

Ли никогда не видела ничего прекраснее дождя, блестевшего на его лице и сделавшего его волосы совершенно черными. Дождь подчеркнул все черты его лица, ничуть их не смягчив, а, напротив, заострив скулы и углубив тени.

Она остановилась на дорожке в двадцати футах от него. Легкое движение — он приподнял голову — вывело ее из транса. Внезапно Ли всеми чувствами ощутила — его, себя, все, что их окружало. Воздух был напоен душистым запахом мокрой земли и свежескошенной травы. Ночь была тихой, как небеса после бури. И на ней была лишь полотняная рубашка и такой же халат.

Она тоже промокла. Промокла и дрожала в лунном свете.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Кроме того, что заклинаю дождь? — В его голубых глазах заплясали искорки. Даже его медлительная насмешливая речь не могла их погасить. — Видимо, трезвею.

— Ты пил?

Он откинул назад волосы и глубоко засунул руки в карманы плаща.

— Я бы сказал — праздновал.

— Значит, ты…

— Нет, не пьян. Не так, как ты думаешь.

Он внимательно смотрел на нее, впитывая взглядом капли на ее лице и шее, быстро стекавшие по груди за вырез ночной рубашки. Халат Ли был распахнут, и рубашка начала намокать и липнуть к телу, сделавшись местами прозрачной. Ли почувствовала, как наливаются ее груди. Она чувствовала, как натягивается ткань, и, когда сдвинула материю, глаза его зажглись голодом. Это было видно даже в темноте.

— Я уеду, если хочешь, — сказал он. — Только скажи, и я уеду.

Его голос звучал так, что казалось, будто именно этого он от нее и хочет.

Его лицо стало напряженным — он пытался сдержать свои чувства. Но из-за капель дождя на щеках и длинных ресницах можно было подумать, что он плачет.

У Ли сжалось сердце. Она знала — нельзя поддаваться внезапным чувствам, но при виде его она испытала такое облегчение, такое немыслимое облегчение, так обрадовалась, что он на свободе… Подобный импульс был чистым безумием, но ей захотелось стереть эти капли-слезы, дотронуться до его губ и заставить его улыбнуться. Ей до боли захотелось это сделать.

— Ник, что ты делаешь здесь в четыре часа утра? — спросила она наконец, не придумав ничего более нежного. — Чего ты хочешь?

— Боже… — Он рассмеялся быстро, хрипло. — Да многого. Хочу съесть этот чертов гранат и… так, что еще? Хочу распевать оперные арии, принимая душ, и войти голым в море. — У него на скулах заходили желваки. — Есть еще кое-что, Ли. Еще одна вещь, которую я хочу сделать…

Она боялась поднять на него глаза.

Вода блестела на тротуаре между ними, стекала ручейком с ее халата, образовав у ее ног лужицу. Под ногами у нее хлюпнуло, когда она двинула пальцами, и это заставило ее на мгновение замереть. Она удивилась своим ощущениям: ступни замерзли и сделались очень чувствительными, но в то же время горели как в огне. Вся она, казалось, состояла из воды, собиравшейся в лужицы и хлюпавшей и в то же время кипевшей энергией.

Рукам вдруг стало холодно. Внезапно дождевая морось сделалась холодной. Мысли смешались.

— Ли…

Она как во сне наблюдала, как он вынимает руки из карманов и отталкивается от автомобиля.

— Нет, — произнесла она, пытаясь придумать, как его остановить.

Он двинулся к ней, и ее тело отреагировало на это как на физическую угрозу. Дыхание стеснилось, во рту пересохло настолько, что она не могла даже сглотнуть. Эти сигналы появлялись немедленно. Каждый раз, когда он приближался к ней, она не знала, противостоять ему или спасаться бегством. Только на этот раз угроза была настоящей. Она больше не была его врачом. Их не разделяли этические или юридические барьеры, ничто не могло помешать ему сделать то, что было у него на уме, если только она не найдет способ… Ее поразила ирония ситуации. У нее нет никаких шансов сделать это!

Непонятная обволакивающая беспомощность охватила ее, когда она отвела взгляд. А что у него на уме? Она перебрала разные возможности, но понять времени не было. Ощущение тепла на груди привлекло ее внимание.

— Тебе несладко пришлось на суде, — заметил он.

— Да, — почти автоматически ответила она. Он прикасался к ней. Кончиками пальцев гладил сквозь ткань рубашки ее ключицу.

— Ты хорошо держалась.

— Нет, я не выдержала.

Если бы это был кто-то другой, если бы он касался чего-то другого, она, может, и остановила бы его. Но он был настолько поглощен этим, как художник, изучающий новый материал, и в конце концов, ключица — такая невинная часть тела.

Она стала считать его прикосновения, отмечая размер захватываемой поверхности, постоянно изменяющееся давление. Она делала это в ответ на лихорадочную точность своей нервной системы. Она даже считала секунды между прикосновениями, отмечая их тысячные доли… дожидаясь следующего прикосновения.

Но когда его пальцы остановились, когда они скользнули к ее шее, она сдавленно вскрикнула. Уже невозможно было смотреть на происходящее как бы со стороны. У нее слишком кружилась голова. Сердце выпрыгивало из груди. Все в ее сиюминутном мире, даже следующий удар сердца, казалось, устремилось к конечной точке — к его ладони.

Она отвернулась от него… и почувствовала его прикосновение к своей спине.

— Ли… — Его голос упал до шепота, хриплого от страсти. — Не отворачивайся от меня. Никогда этого не делай.

Она закрыла глаза, содрогнувшись всем телом. Прохладная испарина перемешалась с каплями дождя. Она вымокла с головы до пят. Все ее тело покрылось сладкой пахучей влагой, включая теплую влагу между ног.

«И почему мне не отвернуться? — подумала она. — Что ты сделаешь, Ник? Убьешь меня?» Внутри ее поднялся страх, но она испугалась не за свою жизнь. Она услышала нечто в его голосе, отголосок того желания, что жило в ней. Ей почему-то стало страшно, что ему может быть так же больно, как ей, что его сжигает такая же потребность. Возможно, она испугалась потому, что точно не знала, кто ему нужен. Она или какая-то несбыточная мечта о девушке из его прошлого? Хотел ли он Ли Раппапорт? Или для осуществления его мечты подойдет любая блондинка из хорошей семьи?

— Ли… повернись. Посмотри на меня.

Он провел пальцами по ее голой руке, наэлектризовав ее. И хотя она попыталась его остановить, в ее мозгу вспыхнула картинка — они занимаются любовью, его сильное тело движется на ней. Видение было смазанным, неясным, но темный образ воспламенил ее воображение. В их совокуплении присутствовало утоление голода, прекрасная животная страсть. Его нагота безумно возбуждала и представала перед ее мысленным взором во всех подробностях. Она откуда-то знала, как он выглядит, что она почувствует при виде его наготы. И это знание исходило из глубины ее существа. Оно снова вернуло ее к блестящему дождю. Яркому, жгучему дождю.

Ли захотела повернуться, но он не дал ей.

— Не двигайся, — попросил он. — Только наклони голову.

Она пребывала в недоумении, пока не почувствовала, как Ник убирает влажные волосы с ее шеи. Прикосновение его ладоней к ее разгоряченной коже было прохладным и шелковистым. Она слегка наклонила голову и почувствовала, как что-то похожее на пушинку коснулось ее шеи. Она не смогла бы с уверенностью сказать, он это коснулся ее или туман, но ощущение оказалось на удивление приятным. Она еще ниже наклонила голову.

Его пальцы скользили по ее коже, и она слышала его глубокие вздохи и чувствовала его теплое дыхание на своих волосах. От него слабо пахло табаком и дорогой выпивкой. Скотчем, подумала она. Ее мысли становились все более мягкими и гибкими, как и ее мышцы. Что бы он ни делал, это было безумно сексуально. Скоро она станет слабой, как котенок…

— Ох!

Ее пронзила боль, от которой она на мгновение замерла. От жгучего ощущения у нее перехватило дыхание, и если бы Ник не подхватил ее, она, вполне возможно, упала бы на землю. Ее как будто что-то укололо — когти или клыки, — и она вспомнила о пословице на футболке Ника: «Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь».

— Что случилось? — спросила она, неловко поворачиваясь в его руках.

Он заслонял свет находившейся позади него луны, и Ли не могла видеть выражение его лица, но почему-то представила себе его резким, как этот укус. Что он с ней сделал? Ей стало нехорошо, голова закружилась.

Шея сзади горела. Она дотронулась до нее, но ничего не нащупала.

— Это ты сделал?

— М-м-м… змея.

Он держал ее за руку, и серебряный браслет блестел у него на запястье. Вокруг змеиной головы мерцала непонятная аура. Это ее укусило? А что еще могло это быть… за исключением его самого? Ли казалось, будто в ее организм ввели яд и он притупляет ее чувства. Взгляд ее туманился, ноги подгибались. Или она просто таким образом реагировала на него, на его близость? Надо отодвинуться. Она подумала об этом.

— Останься со мной, — попросил он, обволакивая ее своим голосом, как чарами волшебника.

— Не могу. Что-то случилось, у меня кружится голова.

— Ты возбуждена.

— Да? — Она подняла на него глаза.

— Да.

Он поднес к ее лицу ладонь, словно она была диким существом, которое он успокоит своим прикосновением. Ее веки отяжелели, ноги ослабли. Она мечтала о том, чтобы Ник Монтера ее покорил, чтобы он успокоил ее сердце. Она думала о нем и разные страшные вещи, что он, например, способен на убийство. Он может даже убить ее. И хорошо, решила она; ее мысли лениво скользили одна за другой. Она готова умереть. Все лучше, чем быть такой окоченевшей, а без него она будет именно такой.

— Ты нравишься мне такая, — проговорил он. — Одурманенная. Возбужденная.

Он стал наклоняться к ней, взяв ее лицо в ладони и не давая отвернуться, если бы она захотела. Но она не хотела. Она с готовностью откинула голову. И с несвойственной ей импульсивностью протянула к нему губы, и готова была отдать ему все, что в ее власти. Когда он наклонился, чтобы принять этот дар, она подавила звук в горле. Его место занял вздох… мягкий, судорожный, сладкий.

С первым прикосновением его губ не могло сравниться ни одно интимное соприкосновение с другим человеческим существом в ее жизни. Оно было таким же стихийным, как разбудившая ее гроза, — простым, но глубинным. Запустив ладонь в ее волосы, он удерживал ее голову. Другой рукой завел ее руку за спину, удерживая там. Он пленил ее, но движения его губ на ее губах были такими же легкими и нежными, как шепот в ночи. Ей казалось, будто ее целует туман. Она переживала мучительное возбуждение, к ее приоткрытым губам словно прикасался пух одуванчиков, щекоча ее, скользя по щекам и дыша в уши. Его губы были пухом одуванчиков. Но ей уже хотелось большего. Его рта целиком. Крепкого поцелуя на своих губах.

Он оторвался от нее, проведя дрожащими пальцами по ее дрожащим губам.

— Теперь, когда у меня есть это, — сказал он, — я хочу остальное. Я хочу проникнуть в твой рот.

Да, она тоже этого хотела, хотя, пожалуй, не совсем поняла, что он имел в виду.

— Сопротивляйся, — попросил он.

Тогда она сжала губы, вызвав у него улыбку.

Положив ладони ей на шею, он ласковыми поглаживаниями вынудил ее взглянуть на него. И когда она это сделала, очертил кончиками пальцев контуры ее губ, заставив ее испытать прилив удовольствия. Он водил пальцами вокруг ее губ, пока она не застонала. Ли уже едва терпела их нараставшую чувствительность. Она сжала губы, пытаясь сопротивляться ему, когда он легко поцеловал ее, пробуя на вкус, и нашел вход. Он пронзил ее языком, и от этого влажного проникновения она почувствовала, будто в нее вошли везде.

Но он еще не закончил с ней, все еще только начиналось. Он играл с ее языком, пока горло Ли не сдавило от нестерпимого жара. Когда он оторвался от нее, она шаталась от наслаждения и оказалась не готова к тому, что он наклонил голову и укусил нежную кожу под ее нижней губой.

— Ой!

Укус принес то же жгучее ощущение. На глазах у Ли выступили слезы. Он ее клеймит, догадалась она. Он ставит маленькие знаки своей власти по всему ее телу. Когда он закончит, она вся будет в синяках… и это пришлось ей по душе.

У нее снова закружилась голова.

Он слегка отстранился, чтобы посмотреть на нее, и ей захотелось спрятаться от этого пристального взгляда.

— Что ты сделал? — тихо спросила она. — Я едва держусь на ногах.

— Вот и хорошо, — прошептал он. — Я тебя поддержу.

— Поцелуешь меня? — взмолилась она.

Ей казалось, что она может целовать его вечно и что ей, наверное, будет этого достаточно — его восхитительных губ. «Но будет ли этого достаточно ему?» — подумала она. Отблеск темного наслаждения, мелькавший в его глазах, позволял предположить это. Но когда она случайно коснулась его бедром, то почувствовала, что он возбужден.

— Ты знаешь, что ты со мной делаешь, — сказал он.

И она знала не только то, что она делает с ним, но и совершенно точно знала, что хочет, чтобы сделали с ней. И кто. Ему больше ничего не нужно было ни говорить, ни делать. Он соблазнил ее одним прикосновением своей восставшей плоти. Секунду назад для всепоглощающего удовольствия ей было достаточно его поцелуя. Теперь же ничто не удовлетворило бы ее, кроме занятия с ним любовью. Ей просто нужно было ощутить его внутри себя. Это было так же необходимо, как дышать.

Его ладонь скользнула за вырез ее ночной рубашки.

— Я хочу заняться с тобой любовью под дождем, — сказал он, холодя ей кожу пальцами. — А потом хочу слизнуть каждую каплю дождя с твоего тела.

Она покраснела от удовольствия, и ее вдруг охватил по-настоящему сумасшедший порыв. Неуверенно отступив от него на несколько шагов, она начала медленно поднимать подол ночной рубашки, потихоньку открывая ему свое тело. Ее влажные бедра блестели, и к тому моменту, когда она подняла тонкую белую ткань до золотистых волос, венчавших ее лобок, она почувствовала себя довольно смело.

Он долго смотрел на нее, словно снимал на пленку. Огонь желания в его глазах запылал по-настоящему жарко, и Ли только сейчас начала понимать, какой костер она разожгла. Не собираясь уступать, она стала помахивать подолом рубашки, позволяя на краткие мгновения увидеть еще немного.

Он поднял голову, наклонил, потом под другим углом.

— Это не сеанс фотосъемки, — заметила она.

— Еще какой! — не согласился он. — Ты попала в поле моего зрения. И я мысленно тебя фотографирую.

— Камерой?

Он улыбнулся:

— Снимок за снимком, пока не кончится…

— … пленка?

Он опустил ладонь на ширинку джинсов, застегивающуюся на пуговицы.

— Все, Ли. Я хочу отдать тебе все.

— Подожди, — сказала она. — Что ты делаешь?

Но он уже шел к ней, и исходившая от него сексуальная угроза сообщила ей, что она в беде. Ли опустила рубашку и попятилась, двигаясь быстро, чтобы он не смог сократить расстояние между ними. Она добралась до дома, благополучно избежав его, пока не наскочила на боковую стенку крыльца, не имея возможности двигаться дальше.

К этому времени он уже расстегнул верхние пуговицы.

— Что ты делаешь? — повторила она.

— Превращаюсь в камень, Ли. Для этого много не нужно… только ты.

У нее безумно засосало под ложечкой. «Только я?» — подумала она. Он ее хотел, только ее? И хотя она умирала от желания узнать ответ на этот вопрос, спросить не смогла. Она была слишком возбуждена, и сейчас ей было все равно, кого именно хотел он. Она хотела его!

Он прижал ее к стене, упершись в нее одной рукой. В эту минуту он нисколько не был похож на чародея, в нем не чувствовалось ничего сверхъестественного. Даже когда его пальто взметнулось вокруг него, как зловещее черное облако, не возникло никаких сомнений в качестве его игрек-хромосом. Он был стопроцентным сексуально возбужденным мужчиной.

Она прекрасно сознавала, что другая его рука занята чем-то сомнительным в непосредственной близости к нижней части его тела, но она не могла заставить себя посмотреть туда. Она надеялась, что он не стимулирует себя или что-то в этом роде. Она упадет в обморок. Застыв на месте и сжавшись под его телом, она недоумевала, куда подевалась ее смелость.

— Мне кажется, тебе стоит посмотреть на то, что ты сделала, Ли. Может, ты захочешь взять эту картинку в свой тест. — Ирония сделала его голос резким. — Придумайте историю по этой картинке. Расскажите мне, что делает этот красивый мужчина, как он до этого дошел и что, черт возьми, он сделает дальше.

Не отпуская ее взгляда, он нарочито медленно освободился от джинсов. На этот раз никаких сомнений в том, что он делает, не осталось.

Любопытство — возможно, самое низменное из людских побуждений — заставило Ли украдкой бросить взгляд вниз. Она лишь чуть опустила глаза, но и этого оказалось более чем достаточно. Как и его самого. Она увидела силу и мощь, грозную энергию и увеличивающийся в размерах орган.

С тихим стоном Ли как могла далеко запрокинула голову назад. Смотреть на эрекцию Ника Монтеры было все равно что смотреть на солнце. Еще секунда, и она ослепла бы. Может, было виновато ее прошлое — шок тринадцатилетней девочки, преждевременно столкнувшейся с мужской сексуальностью, — но она никогда не чувствовала себя комфортно при виде возбужденного мужчины. Завороженной — да. Но не спокойной. Нисколько.

— Тебе не обязательно смотреть… — Он обольщал ее мучительно мягкими интонациями, словами, которые, казалось, застревали у него в горле, душили его. — Можешь просто потрогать. Это все для тебя, Ли. Только для тебя.

Надо, чтобы ее снова укусила змея. Только так она сможет через это пройти. Ей надо снова испытать это чувство одурманенности, сумасшествия и смелости. Она закрыла глаза и почувствовала, как его пальцы погладили ее по щеке, подушечка большого пальца, приглашая, тихонько раздвинула ее губы. И если ее разум сопротивлялся чувственному вступлению, то тело ответило моментальной вспышкой. Ее губы с готовностью разомкнулись, она стала покусывать и сосать его все дальше проникающий палец. Он был сладкой конфетой, дразнящей и соблазняющей ее. Когда он отнял эту конфету, она была словно опоена наркотиком.

Веки ее затрепетали, поднялись.

Хватит, девочка, сказало выражение его лица. Поиграли и хватит.

Ответ Ли был безрассуден. Она опустила руку и кончиками пальцев прикоснулась к воплощению его мужественности, вздымавшейся в паху.

— Какой большой! — выдохнула она, проводя пальцами по всей его длине.

Она взяла его в ладонь и слегка сжала. Улыбка Ника сменилась гримасой боли.

— Боже, я готов тебя растерзать! Разорвать на кусочки и съесть живьем, и мне все будет мало.

Не успела Ли отпустить Ника, как он подхватил ее и, подняв, прижал к стене. Он держал ее, как детскую игрушку, и пристально смотрел на нее, пока она не испугалась, что растает от жара его тела. Она почувствовала движение воздуха, выходившего из его ноздрей, когда он стал наклоняться к ней, а потом остановился.

Он слишком долго заставляет ее ждать! Она произнесла его имя, ее груди напряглись, нацелившись на него.

Она почувствовала, как он задрожал, сдерживаясь и сдерживая ее. С губ Ли сорвалось еще одно слово, наполненное такой страстью и бесстыдством, что Ник потерял над собой контроль.

Все сдерживающие барьеры рухнули, и он закрыл ей рот внезапным голодным поцелуем, наказывая, пожирая ее. Ли никогда не подвергалась нападению такой страсти. Он выплескивал гнев и неконтролируемые желания. Он хотел, чтобы она умерла и исчезла из его жизни. Он хотел, чтобы она оказалась в его постели этой ночью, каждую ночь, его женщина, его! Она вскрикивала под этим натиском, но не от боли, страха или холода. Ничего этого она не чувствовала. Его пальто укрывало их обоих, а ее нервы уже давно огородили ее от любых потрясений. Ее крики шли из глубины души, которая всегда инстинктивно узнает свою половину. Она вскрикивала, испытывая голую природную потребность.

К тому моменту, когда Ник поставил ее на ноги, он тяжело дышал и дрожал так же сильно, как и она.

— Теперь сюда, — сказал он, опуская руку и дотрагиваясь до средоточия ее женственности сквозь влажную тонкую ткань. — Я пришел ради этого. Ради этого я существую.

— Тогда возьми это… — скорее всхлипнула, чем сказала она. — Побыстрее.

Он высоко поднял ее ногу, рубашка Ли задралась до бедра, открыв его взору все. Он накрыл ладонью мягкие золотистые завитки, а затем погрузил внутрь ее два пальца, проникая глубоко, медленно, пока она не закричала, прося закончить это, довести ее до экстаза.

По-видимому, она нравилась ему такой, нуждающейся в нем, умоляющей о большем. По-видимому, он знал, что и ей это нравится, потому что не обратил внимания на ее просьбы остановиться. Сунув пальцы еще глубже, он стал ласкать ее, гладя большим пальцем ее розовую набухшую плоть, напрягшийся чувствительный бутон, пока она не начала извиваться и стонать, как наркоман, истязаемый безумием, готовым поглотить его разум и тело. Она возбудилась до крайности, когда он наконец вытащил блестевшие от ее соков пальцы.

— Сейчас? — Он взялся за свою плоть.

— Да! — выдохнула она.

Она хотела, чтобы он пронзил ее быстро и глубоко, сразу. Но она все еще была тугой после его пальцев, а ее тело не позволяло такого чувственного насилия, независимо от того, насколько отчаянно она в этом нуждалась. Он мог только ослабить напряжение ее мышц легкими толчками, заставляя ее понемногу принимать его в себя. Когда он вошел в Ли, она застонала. Когда он оказался там, где она хотела, глубоко погруженным в нее, она снова была на грани оргазма. Но он сделал всего несколько дивных движений, а потом вообще перестал двигаться и начал покидать ее.

Ее тело отреагировало очень болезненно, она судорожно вцепилась ему в плечи.

— Что ты делаешь?

— Хочу отвести тебя в дом.

— В дом? Зачем?

Он погладил ее по волосам и, прикоснувшись к ее губам поцелуем, улыбнулся ей сквозь боль своей собственной неудовлетворенности.

— Потому что ты шумная распутница, Ли, — моя сладкая, гордая Ли, — а в городской тюрьме нам не позволят закончить наши занятия любовью.

Теперь она уже открыто плакала, сама не зная почему. Сладкая и гордая? Шумная распутница? И это все она? Кто эта женщина, которую он довел до полубезумия? Кто такая Ли Рапаппорт? Она утирала обильные слезы, пока он заворачивал ее в свое пальто и вел в дом.

Но едва за ними закрылась дверь, пальто упало на пол, и она изогнулась в его руках.

— Закончи, — взмолилась она. — Закончи со мной, черт тебя возьми!

— Еще и нетерпеливая распутница, да?

Он подвел Ли к кофейному столику перед диваном, отпустив ее только для того, чтобы освободить его. Серебряный поднос и графины он снял и поставил на пол, но все остальное — журналы и какие-то мелочи — одним движением смахнул.

— Я схожу с ума из-за тебя. — Он посадил ее на отполированную до зеркального блеска поверхность стола. — Схожу с ума! Ты ведь знаешь об этом?

Рубашка Ли завернулась на влажных коленях, и он провел ладонями по ткани и по блестящим бедрам, прежде чем раздвинуть их. Его кожа казалась такой же темной на фоне ее кожи, как стволы платанов в лунном свете. В ее мозгу вспышкой высветился образ мужчины без лица, в черной одежде, стоящего перед ней на коленях и вводящего пальцы в ее тело, открывая ее для его прикосновений.

Ее окутал мускусный запах мужского тела и влажной одежды. Она хотела закрыть глаза, когда он наклонил голову к золоту у нее между ног, но контраст цвета их кожи вновь поразил ее. Его кожа была цвета бренди. Но когда он прикоснулся к Ли языком, когда провел им по поверхности средоточия ее желания, она забыла обо всех контрастах и вскрикнула:

— Нет, прошу тебя!.. — Она запустила пальцы в его волосы и попыталась отвести его голову. — Ты обещал!

Он поймал ее за запястья, крепко сжал их. Пронзительно-голубые глаза обжигали.

— Я ничего тебе не обещал…

— Обещал!

— Ничего не обещал. — Голос его сделался резким. — Но я дам все, что тебе нужно, Ли, все, что тебе нужно, и больше. А ты в ответ дашь мне одну вещь… всего одну.

Внезапно она поняла, и ее охватил ужас.

— Нет, — прошептала она. — Нет!

Его руки сжимали ее как стальными наручниками. Он так крепко держал ее за запястья, что она не могла даже двинуть руками, а когда она попыталась свести ноги, он раздвинул их плечами. Не обращая внимания на ее лихорадочные мольбы, он снова углубился в ее тайны, и она закричала от примитивного, первобытного наслаждения. Это действительно было безумие. Пытка! Он навязывал ей наслаждение. Если такова была его месть — довести обезумевшего врача до сумасшедшего дома, — она ему удавалась!

Его язык ласкал и гладил, как не смогли бы никакие пальцы. Ли только что не воспаряла в небеса. Ее тело напрягалось под нежными прикосновениями его губ, под сладкими, тягучими поцелуями. Обрушившаяся на нее мягкая, чувственная боль заставляла каменеть мышцы бедер и лишала сил. Она чувствовала, как внутри ее поднимается новый дикий крик, чувствовала, как нарастает волна наслаждения, но она так и не вырвалась наружу. Ли, дрожа всем телом, резко дернулась вперед, движимая смиренной покорностью, подчиняясь его власти над ней — желая дать ему то, что он хочет.

— Все, что угодно! — прорыдала она. — Я дам тебе все, что угодно…

Он так глубоко проник в нее языком, что она только взметнулась над столом в немом изумлении. Резкий укус заставил ее задохнуться. Он снова заклеймил ее. Даже там…

Через несколько секунд он довел ее до оргазма, взрыв которого был настолько прекрасен, что она отключилась от этого мира. Сладкая, гордая Ли Раппапорт, которая уже не сознавала, кто она и где находится, разлетелась на куски и снова соединилась в одно целое, как по волшебству. Где-то высоко небесный фокусник взмахивал рукой и щедро раскланивался перед космосом. Она не представляла, что существует такой накал чувств. В ее жизни такого никогда не было. Никогда. Только одно было не так, только одного не хватало. Его.

Ее тело снова задрожало, его снова свело судорогой желания.

— Ник…

Она потянулась к нему, он приподнял ее, и они соединились. Внезапно он оказался в ее объятиях, в ней, двигаясь внутри ее, проникая так глубоко и даря ей такое наслаждением, что она снова подошла к границе экстаза. Она обнимала его, и он был здесь — часть ее тела, голос ее разума, резкий крик ее сердца. Он был здесь, обнимал ее, любил ее, благоговейно шептал ее имя, вызывая у нее слезы. Он дал ей все, что обещал, все и больше. Он воплотил ее фантазии в реальность, а все, чего он хотел взамен, все, чего он хотел в своей жизни… была она.

Ли задрожала в его руках.

Где-то в глубине души она реагировала на него как на свою половину. Их союз был ее судьбой, вот только с кем она соединилась — с человеком или волшебником, темным охотником за душами? Но кем бы ни был Ник Монтера, он имел на нее все права, потому что она несла на себе знаки его нежности — внутри и снаружи.

Глава 20

В гостиной было почти темно, только ленивые оранжевые огни колыхались в газовом камине. Тишину нарушал мягкий стук дождя по крыше, а метавшиеся по стенам комнаты тени казались струями янтарных водопадов.

Они устроились на полу. Ник, обнаженный, с закрытыми глазами, лежал на спине, подставив лицо и тело теплу огня, а Ли, устроившись рядом с ним, рассматривала его кожу, следя, как она окрашивается густыми золотыми тенями. До этого она стащила с дивана плед, чтобы укрыть их обоих, но кончилось тем, что укрытой оказалась только она — наверное, она постепенно стащила плед с Ника.

Видимо, она излечилась от своего страха и презрения к обнаженному мужскому телу. И не только от этого — она ни разу не чихнула. Ее бывший жених гордился бы ею. Ну, может, и нет, мысленно признала она. В первый раз за все утро она вспомнила о Доусоне. И это было первым напоминанием о мире, который она хотела забыть.

Она по-прежнему не могла до конца осознать, что за последние несколько дней произошло в ее жизни — личной и профессиональной. Очень скоро она узнает, как это отразилось на ее карьере, хотя уже поступили два тревожных телефонных звонка — от ее издательницы, а также из Комитета по этике Ассоциации психологов, который уведомил, что на нее подана жалоба.

Она не ответила ни на тот, ни на другой. Ее мысли не шли дальше переворота в ее личной жизни. Неужели это правда, что у них с Доусоном отношения разорваны? А у них с Ником возникли? И что еще удивительнее, это казалось ей правильным. Как это может быть? Этого она не понимала. Конфликт нельзя отменить, как приглашение на ужин, даже после ночи поразительного секса. После суда население мира Ли сжалось до одного человека. Этой ночью она расширила этот узкий круг, включив туда Ника, но их соединение казалось скорее мечтой, чем реальностью, особенно сейчас, когда она лежала в освещенной пламенем комнате рядом с этим «темным принцем».

Она печально улыбнулась. Эти слова с легкой руки прессы вошли в обиход. Даже какой-то комик в ночной программе кабельного канала жаловался, что его девушка одержима желанием потрахаться с «темным принцем». Ли лежала и думала о той эмоциональной цене, которую она заплатила, подчинившись своим чувствам к Нику Монтере, о сладкой сексуальной пытке для непосвященных. Она никогда не испытывала такого трепета, не знала такого примитивного наслаждения. Крохотные ранки на ее теле все еще болели. В одном средства массовой информации оказались правы. Он таки был темным принцем. Он был всем, что про него думали, — но только не убийцей.

Вздох вернул ее в настоящее. Его вздох.

Еще окончательно не проснувшись, Ник провел по своему телу рукой — от груди до паха. Движение было бессознательное, видимо, оставшееся от атавистического желания души воссоединиться с телом, а может, так он приходил в себя после сна. Сначала он тронул черную поросль на груди, затем последовал за ручейком волос, сбегавшим к животу, где белел шрам от удара ножом. Все это заняло несколько секунд. Потом он накрыл ладонью темные волосы на лобке.

Наблюдая за ним, Ли испытала ни с чем не сравнимое возбуждение. Она понимала, что движение это непроизвольное и самое естественное, но соски у него напряглись, а другая стратегическая мышца заметно увеличилась в объеме. Последним ударом по самообладанию Ли стал блеск серебряного браслета на фоне его смуглой кожи.

Она все еще приходила в себя, когда он повернул к ней голову, глаза его приоткрылись, и он посмотрел на нее из под ресниц.

— Какой я видел сон… — проговорил он. Голос был отстраненным и охрипшим после сна. — Но это лучше.

Он протянул руку к ее волосам, и она наклонила голову, чтобы ему легче было дотянуться до ее светлых прядей. Закрыв глаза, она впитывала движения его пальцев, пробиравшихся сквозь золото ее волос, наслаждалась нежной властью его ладони, массировавшей ей затылок. Он без труда дарил наслаждение и принимал его. Ей захотелось стать такой же свободной.

— Желаете полный массаж? — спросил он, повернувшись на бок, когда она открыла глаза. — Но что гораздо важнее, собираешься ли ты им со мной поделиться?

— Чем?

— Пледом, который ты узурпировала. Я что-то уж очень оголен.

Но хорошо укрыться вдвоем тоже не получилось. Что-нибудь все время высовывалось наружу, и тогда Ли решила сложить плед вдвое и укрыть себе и Нику хотя бы торс. Чего она делать не хотела, так это нависнуть голой грудью над его лицом, но именно так и получилось.

Она почувствовала острое наслаждение и, повернувшись к нему, успела уловить слабую улыбку на его губах, прежде чем они сомкнулись на ее мягком розовом соске. Он еще и двух раз не потянул губами за сосок, как Ли готова была оседлать Ника! Она была настолько готова, настолько быстро возбудилась, что провела рукой по его торсу к паху, сделав это точно так же, как до этого он сам.

— Ты плохая, — сказал он. Эти слова он едва выдавил сквозь зубы.

— Это ты меня такой сделал.

— Я хочу, чтобы ты была такой.

Из озорства она притворилась, что желает отодвинуться от него, — ей захотелось усилить напряжение, подразнить его, пока он не начнет сходить с ума от желания и не решит наказать ее за чувственные преступления. Побуждение было чисто женским, и ничего подобного она никогда не испытывала, не говоря уж о том, чтобы последовать подобному импульсу.

Он мгновенно схватил ее за запястья и притянул к себе, держа ее над собой и ловя ее искрящийся взгляд.

— И куда это ты собралась, Ли?

— Мне надо кое что сделать, — сказала она, беззвучно посмеиваясь.

— Давай вдвоем, милая.

— Извини, парнишка, это попозже…

— Парнишка? Ты еще пожалеешь.

Она уже довела его до крайности. Об этом сказало пламя, полыхавшее в его глазах. Но она, отбросив назад волосы, все равно постаралась вырваться, излучая дерзость и неповиновение и предлагая ему попытаться удержать ее.

— Сучка, — тихо проговорил он. Резким рывком, которому позавидовал бы и профессиональный спортсмен, притянул ее к себе и перекатился, так что она оказалась под ним. — Сейчас я тебя поимею, ты, сладкая сучка-блондинка. Потому что именно этого ты от меня и хочешь, не так ли?

Отвечать ей не требовалось. Она извивалась, задыхаясь от сладостных спазмов желания. Ее бедра терлись о его сжатые ноги, а из горла у нее вырывались вопли чисто чувственного наслаждения.

Не прошло и нескольких секунд, как он в нее вошел, а Ли уже была у черты. Она никогда не испытывала такого безумного, граничащего с мукой вожделения. В нем была какая-то чистота, идущая от древних ритуалов очищения. Она испытала несколько оргазмов, кажется, бесконечную их череду, пока он мощно двигался внутри ее, и каждый раз она безвольно обмякала под ним, пока в ней не нарастала новая волна наслаждения. Это было какое-то первобытное совокупление. Ли как будто унесло в тот же самый темный мир болезненной эротики, который питал его работы.

Когда все закончилось, она оказалась выжатой физически и эмоционально. Опустошение был ее защитой, ее коконом. Усталость была столь же приятной, сколь и глубокой. Ли словно выходила из комы, и когда она наконец открыла глаза навстречу миру, Ник сидел рядом с ней, на плечи он накинул пальто, в руке держал бокал бренди.

— Сенбернара вызывали?

Она была слишком измучена, чтобы улыбнуться.

— Я не могу двинуться, — простонала она, и тогда он приподнял ее. Она попыталась сесть, но это ей не удалось. Радуясь его силе, она прислонилась к его груди, и он укутал ее пледом. Она никогда не знала таких нежных мужских объятий. Он гладил ее по волосам, шептал что-то, уткнувшись ей в висок. Он был ее отцом, возлюбленным, священником и целителем — всем, чего жаждало ее изголодавшееся сердце. Положив голову ему на плечо, она позволила себе почувствовать то, чего никогда не испытывала даже ребенком, — ощущение, что о ней заботятся. Ли глубоко, от полноты души вздохнула. Это были новые ощущения — его нежность, любящая забота. И она испугалась того, насколько ей это понравилось.

— Ну как? — спросил он, поднося бокал к ее губам. — Выпьешь глоток?

Потягивая бренди, Ли осознала, что сквозь шторы пробивается розовый свет. Это был рассвет, а рядом с ней сидел мужчина, который боится рассвета. Если она отвлечет его, он не заметит.

— Как ты нашел бокалы? — спросила она. — Они стоят в буфете в коридоре.

— Надо же — она мне рассказывает!

Ли не могла видеть его, но почувствовала в голосе какую-то грусть.

— Тебе повезло, что я настойчивый, — смеясь, сказал он. — Где я только не смотрел, доктор. Зато теперь я знаю все твои кухонные тайны. Например, вот этот бокал я нашел там, куда ни за что не догадался бы заглянуть холостяк, — в посудомоечной машине.

— Я на пути к организованности, — заметила она, наслаждаясь теплом его рук и тела.

— Может, я и постараюсь простить тебя за неорганизованность, но тебе весь уик-энд придется ходить голой и непричесанной.

— Пока ты рядом, я на это готова.

Она взглянула на него поверх своего плеча, ожидая беспутной улыбки, но вдруг увидела насмешливую серьезность и получила поцелуй в уголок рта. Внутри ее все сжалось в ожидании. Нет, только не это. Какой ужас! Она не может снова этого хотеть! Ли издала тихий стон.

Он негромко рассмеялся и нежно прикусил мочку ее уха.

— Ты все же сладкая сучка-блондинка. Не могу поверить, какая ты горячая.

— Я тоже! — Ли было не до смеха. Бедра болели, а другая часть ее тела зудела от чувствительности. Она вся была как свежий синяк. — Больше не целуй меня, хорошо? Сделай что-нибудь братское.

Он поднял ее волосы и губами приласкал маленькую ранку на ее шее.

— Ничего более братского я придумать не могу.

Ли вздохнула, твердо решив не замечать мелкой дрожи в желудке.

— Надеюсь, сестер у тебя нет?

Снизойдя до ее просьбы, он стал покачиваться, обняв ее и успокаивая, как огорченного ребенка, поглаживая, шепча разные ласковые глупости, пока наконец она не расслабилась в надежном кольце его рук. Но, к сожалению, место нервозности сразу же заняли другие сомнения и заботы. Прошедшей ночью в угаре страсти было сказано много всякого. По его словам можно было подумать, что она для него единственная женщина в мире, центр его существования, и как бы ей ни хотелось в это верить, она помнила рассказ Полы Купер о том, что он заставлял ее чувствовать то же самое.

Ли не хотелось стать одной из многочисленных побед Ника Монтеры. Она не горела желанием превратиться в одну из обитательниц его фотографического гарема — полураздетое меланхоличное существо женского пола. Не желала она быть и осуществлением его детских мечтаний.

— Зачем ты приехал сюда этой ночью? — очень мягко спросила она.

Он пропустил пряди ее волос сквозь пальцы, словно расправлял золотые нити.

— Мне показалось, мы с этим разобрались.

— Ты говорил что-то насчет поедания гранатов, это я помню, но ты сказал, есть еще кое-что, что ты хотел бы сделать.

— Быть с вами, доктор. Я думал, что выразился достаточно ясно, но если вы все еще сомневаетесь…

Она отстранилась, когда он потянулся к ней.

— С этим все ясно, — заверила она его, заворачиваясь в плед и отодвигаясь от него.

Ей пока не хотелось смотреть ему в лицо. Нужно было кое-что объяснить, и вряд ли задача упростилась бы, если б ей пришлось встретиться с самым обольщающим взглядом в мире.

Она услышала, как он встал и натянул джинсы. Это послужило для Ли сигналом. Она была готова, когда он вернулся и сел рядом.

— Почему я, Ник? Вот что я хочу знать. Что во мне привлекательного?

— Ты такая милая и беззащитная, но еще лучше сказать так — мне всегда нравились кроты.

— Я серьезно, Ник! Это потому, что я блондинка?

— А еще что придумаешь?

Проклятие! Он собирается обратить все в шутку.

— Тогда, может, потому, что я врач? Это тебя привлекает? Или потому, что ты думал, будто я для тебя недоступна?

— Больше всех остальных.

Она обиженно замерла. Он рассмеялся:

— Ты недоступная блондинка, сука-докторша! Что еще нужно мужчине?

Она сердито посмотрела на Ника, задетая его грубостью.

— И что из этого имеет ко мне отношение, Ник? Можешь сказать?

Должно быть, в ее голосе прорвалась боль, потому что его улыбка померкла. Он покаянно обнял ее:

— Это все относится к тебе, Ли, но не имеет никакого отношения ни к светлым волосам, ни к ученым степеням, ни к чему другому.

— Значит, это не имеет отношения к Дженифер или другой девушке-мечте из прошлого?

— Значит, вот в чем дело? Ты думаешь, будто стала осуществлением моей мечты? — Он с удивлением смотрел на нее. — Может, поначалу ты и напоминала мне о вещах, которых, как мне казалось, никогда у меня не будет, но дело совсем не в этом, Ли. Из-за меня ты пошла на невероятный риск. Ты поставила под удар свою карьеру, разорвала помолвку. Я знаю, эти вещи для тебя много значат, но ты ни с чем не посчиталась. Это мне следует спросить тебя, почему… — Он помолчал. — Почему ты это сделала, Ли?

— Я думала, что суд над тобой будет несправедливым.

— Значит, ко мне лично это никакого отношения не имеет? Все дело только в справедливости?

Она отвела взгляд, чтобы он не прочитал ответа в ее глазах.

— Так я и думал. — Он секунду помолчал. — Ты не осуществление моей мечты, Ли. Подростком я бы не обратил на тебя внимания.

Если бы он знал, чего хочет ее сердце, он так и сказал бы. Его пальцы коснулись ее пальцев, и она схватила его ладонь и крепко сжала, но не позволила обнять себя. В ней бушевало слишком много эмоций. Если он приблизится, она не выдержит, и он узнает, насколько она беззащитна. Она даже может произнести слова, которым и сама-то почти не верит.

— Слава Богу, что Пола Купер явилась на суд, — сказала она. — Если бы не это… ты бы сейчас здесь не сидел.

— Да. — Их пальцы переплелись. — Спасибо Богу за Полу. — В его голосе слышалось нежелание развивать эту тему, но Ли до сих пор не до конца понимала, что произошло в суде и какие у него отношения с его бывшей моделью. И решила попытаться еще раз:

— Я поймала выпуск новостей, в котором ты сказал, что тебя подставили. И кто это, по-твоему, сделал?

Его упорное молчание побудило ее немного нажать.

— Или мне нельзя спрашивать? — поинтересовалась она, натягивая на себя плед, чтобы прикрыть грудь. Ей было трудно поверить, будто он не разделяет ее чувств после того, что между ними было, после их разговора. Но мужчины часто с неохотой говорят на темы, которые женщины поднимают совершенно естественно. Ключевые факторы обычно самые болезненньге. Очень часто мужчина защищается, вообще уходя от обсуждения.

— У Дженифер был друг, — проронил он.

— Да… — подхватила она, надеясь, что беседа не увянет. — Пола мне сказала. Он полицейский… Джек Тагтарт. Ты думаешь, это его рук дело?

Ник презрительно вздернул губу.

— Я знаю, что виноват этот негодяй. Но только не представляю, как это доказать.

— Возможно, я смогу помочь. Я один раз разговаривала с Таггартом.

Его реакция последовала незамедлительно.

— Зачем тебе это понадобилось? — Он схватил ее с неожиданной силой, его пальцы впились в ее тело так, словно он хотел сделать что-то неразумное. — Он же маньяк, Ли! Я не хочу, чтобы ты даже подходила к нему.

— Не волнуйся, не буду, — торопливо пообещала она. — Мне кажется, разумнее будет предоставить полиции заняться этим делом.

— Полиции? Он и есть полиция.

Ли начала жалеть, что затеяла этот разговор. Он разрушал чудесную интерлюдию. Возникшая между ними близость исчезала, в их мир вторгалась грубая действительность, напоминая обо всех нерешенных проблемах — ее карьере, ее издательнице, ее матери. Что скажут все эти люди, когда узнают, с кем она была? Что скажет Доусон? Ли вполне обоснованно полагала, что он не считает их разрыв окончательным, хотя сама она придерживалась другого мнения.

Внезапная перемена в настроении Ника смутила ее. Видимо, суд был запретной темой, но Ли не понимала, как событие, сблизившее их и изменившее их жизни, может оказаться под запретом. Ей хотелось снова заговорить об этом, но она боялась испытывать на прочность его чувства к ней. Если она его оттолкнет, он может совершить что-нибудь ужасное, например, полностью уйдет в себя или, что еще хуже, бросит ее. Последнее значительно облегчило бы жизнь всем заинтересованным сторонам, но такая перспектива заставила Ли внутренне содрогнуться. Она не может так рисковать. Возможно, завтра или послезавтра, но не сейчас, когда она еще до малейшей подробности помнит, как он ее обнимал, помнит каждое его слово или сладкое признание.

Ли отняла у него свою ладонь, теряя надежду как-то преодолеть отчужденность между ними. Была и еще одна причина, по которой ей не хотелось думать о будущем. Она очень сильно сомневалась, что сможет обрести счастье с Ником Монтерой, так зачем пытаться? Дело не только во внешних силах, направленных против них, дело в самом этом человеке. Он был абсолютно непредсказуемым, человеком настроения. Он был сильным и высокомерным. И хотел все держать под контролем.

С губ Ли сорвался вздох. «О, Ли, Ли! — подумала она. — Именно по этим причинам ты и не хочешь отпустить этого мужчину! Тебя угораздило увлечься бывшим уголовником, бросающимся ножами и кусающим твою шею».

Она подтянула колени к груди и сунула руки под уютный плед. Ли снова чувствовала себя мумией, вернувшейся в саркофаг. Из-под пледа торчали только светловолосая голова и пальцы ног.

— Как тебе эта погода, а? — безжизненно заметила она. — Жуть, правда?

Ник не ответил, но что-то в ее неподвижном облике привлекло его внимание. Он так рассматривал пальцы ее ног, словно никогда не видел ничего более поразительного, и даже потрогал один из них указательным пальцем.

Не веря своим глазам, Ли смотрела, как Ник провел по нему пальцем, потом приподнял, словно проверяя на гибкость. Потом он начал забавляться с остальными ее пальцами, и скоро Ли уже не могла сдержать улыбки.

Его рука замерла.

— Ли? Тебе там хорошо?

Она пристально на него посмотрела, забыв о всякой осторожности.

— Пообещай мне одну вещь, Ник, хорошо? Только одну.

Он с удивлением посмотрел на нее из-под темных ресниц. Если он и хотел что-то сказать, то осекся, увидев выражение ее лица.

— Я не хочу, чтобы ты сам занимался Таггартом, — сказала она, намереваясь достучаться до него любым способом. — Придумай что-нибудь. Найми детектива. Все, что угодно. Только не делай этого сам.

Когда он почувствовал, что она действительно этим озабочена, в глазах его начало таять выражение отчужденности.

— Правда, Ник, может, ты вообще все это бросишь? — не унималась она. — Преследовать такого человека очень опасно.

Он улыбнулся не сразу, но этого стоило дождаться.

— Ты что, Ли, считаешь меня сумасшедшим? — спросил он. — Впрочем, можешь не отвечать.

Они оба рассмеялись.

Казалось, мрак рассеялся, но в то же время Ник посерьезнел, словно в первый раз осознал что-то.

— Ты попросила, чтобы я дал тебе обещание. Я никогда не давал тебе никаких обещаний, верно?

— Нет, никогда.

— Тогда, на мой взгляд, это исторический момент. — Он легко побарабанил по торчавшим из-под пледа пальчикам Ли, словно выбивая дробь на барабане. — Даю тебе слово, Ли. Я не сделаю ничего, что может грозить мне опасностью.

Он помолчал, его пальцы замерли, когда он посмотрел на нее. В его улыбке сквозила печаль.

— Не теперь, — тихо признался он. — После этой ночи… после тебя.

Ли хотела вздохнуть, но не смогла. Неистово заколотилось сердце. Глядя на Ника, она едва посмела улыбнуться. Что-то было в выражении его лица, но что — она не могла понять. Надежда? Была ли это действительно надежда? Или она просто вообразила то, что хотела увидеть? Боже, поддержи ее! Боже, помоги ей! Он дал обещание, торжественную клятву. Если Ник ее нарушит, если он так с ней поступит, она умрет.

— На тебя это так не похоже, дорогая. Ты всегда была такой разумной.

Яростно забренчали кубики льда — Ли принялась размешивать искусственный подсластитель в холодном фруктовом чае. Ей не слишком все это нравилось, но сегодняшний ленч с Кейт оказался заметной вехой в их отношениях. Ее мать настоятельно советовала ей быть более осмотрительной. Такое в истории отношений матери и дочери Раппапорт случилось впервые.

— Мне казалось, что в данном случае это разумно. — Ли попробовала чай и поморщилась. Добавила немного лимона, чтобы уменьшить сладость, и перелила смесь в свой стакан. — Не ты ли посоветовала мне встряхнуть свою жизнь, как коврик?

— Да, но ты выкинула коврик в окно, Ли. Ты выбросила в окно все коврики в доме.

Беспокойство матери заинтриговало Ли. Она, конечно, не могла назвать это «пить залпом», но Кейт уже осушила несколькими крупными глотками бокал белого вина и потянулась за бутылкой, чтобы налить себе еще. По предложению Кейт, чтобы не смущать общественность, в этот день они обедали на застекленной террасе дома Кейт в Пасадене, где выросла Ли.

— Что касается Ника Монтеры, — продолжала Кейт, — то ради него ты ввязалась в скандал и выставила себя на посмешище. Тебе не кажется, что этого достаточно? Неужели необходимо еще и встречаться с ним?

Ли откинулась на скрипучем плетеном стуле и посмотрела мимо матери на деревья в саду, где она так любила играть ребенком. В воздухе пахло нежной юной листвой и сырой плодородной землей. Наступала весна, с ее неистовой силой обновления всего на свете.

— Я решила последовать твоему совету и найти себе мужчину с эклектическим вкусом, — сказала она. — Кстати, ты была права. С ним не скучно.

Кейт фыркнула:

— Уверена, что Ник Монтера какой угодно, но только не скучный. Однако когда я рекомендовала тебе мужчину с эклектическим вкусом, то не думала о мужчине со вкусом к убийству.

— Его оправдали, — спокойно заметила Ли.

— Я знаю. — Кейт взмахнула рукой, чтобы отвлечь Ли от созерцания сада. — Но тебе не показалось странным появление этой его бывшей подруги? Как-то очень вовремя. Если Доусон это не проверил, то ему следовало бы…

Ли со злостью повернулась к матери.

— Проверить что? — спросила она гневно. — Тебе кажется, люди Доусона недостаточно помотали Нику нервы? Присяжные решили, что он невиновен. Все было по закону. Его единственное преступление — это пребывание со мной, твоей дочерью.

В последнее время Ли стала получать анонимные телефонные звонки, но ей не хотелось пугать мать. В основном в трубке зловеще молчали, кто-то просто молчал на том конце провода, но один раз объявился и Доусон, поинтересовался, как у нее дела. Не успела она сказать и нескольких слов, как он стал уговаривать ее вернуться к нему. Он оставлял сообщения на ее автоответчике, предостерегал от общения с Ником, словно надеялся убедить, что она совершает ошибку.

— Что ж, может, это и правда, — признала Кейт. — Но ты не можешь отрицать, что у Ника Монтеры не самая лучшая репутация в отношении женщин. — Она наклонилась вперед и, поджав губы, принялась рассматривать Ли. — Что это у тебя около рта? Он не бьет тебя?

— Да, бьет, мама. Он делает именно это. Ник Монтера меня бьет… и мне это нравится.

— Ли! Ты сошла с ума?

Ли потрогала крохотную припухлость рядом с губами, отчего ее охватил сладкий трепет. Она отодвинула чай со льдом. Хватит этой сладкой водички, она тоже нальет себе вина. Прогонит все свои страхи и заботы, громко рассмеется. Весна уже почти вступила в свои права, «самое жестокое и самое справедливое время года», а мужчина, с которым она связалась, имеет не самую лучшую репутацию в отношении женщин. Это хорошо? Или она на самом деле сошла с ума, как считает ее мать?

Анонимные звонки продолжались и в последующие дни. Каждый раз, когда телефон подавал голос, в мозгу Ли звенели предостерегающие колокольчики. Нику об этих звонках она еще не рассказала. Ей не хотелось разжигать его подозрения насчет Джека Таггарта. Ли решила, что это, должно быть, звонил Доусон или Таггарт, и была абсолютно уверена, что Ник захочет с ними разобраться.

Она справлялась с ситуацией, позволяя сообщениям скапливаться на ее автоответчике. Эта страусиная политика позволяла ей не обращать внимания на анонимные звонки и на все остальное, с чем ей не хотелось иметь дела. Она позвонила лишь матери и издательнице и коротко сказала, что напряженно работает над своим проектом и свяжется с ними, как только закончит. Она не стала уточнять, что ее проектом был Ник Монтера.

Тем временем они с Ником стали беглыми любовниками, живущими в грезах и во взятом взаймы времени. Они оба понимали, что их безмятежные дни сочтены. Средства массовой информации еще не обнаружили место их обитания, поэтому они как могли наслаждались свободой, зная, что продлится это недолго. Замаскировавшись с помощью кепок и солнечных очков, они ездили по пляжу на велосипедах, ходили по магазинам и в кино.

Ли угостила Ника своим любимым мятным мороженым, а он в ответ однажды вечером тайком привел ее в студию и на скорую руку приготовил коктейль «Маргарита» и свежие креветки, вымоченные в соке лайма, — свое любимое блюдо. Домоправительница Ника Эстела, которую тот всячески умасливал, даря предметы культа и давая клятвы вести себя хорошо, оставила в холодильнике пирог с фруктами. Ли уплетала за обе щеки, пила без меры, а потом совратила Ника заняться с ней любовью прямо на кухонном столе, под бдительным оком Мэрилин. И если она сделала это, чтобы досадить кошке, то ей это удалось. Мэрилин свернулась клубочком, накрыв нос хвостом, и в тот вечер ее больше не было видно.

Ли не очень точно помнила, что еще они с Ником делали в ту ночь. Детали расплывались в памяти, но одно Ли помнила точно — как бешено она извивалась в его руках на фоне фантастических декораций из стекла и зеркал, которые он установил в студии. Все кончилось на его кровати с водяным матрасом, на котором, измученная, она провалилась в сон и видела себя во сне русалкой, спешащей к берегу на гребне серебристо-синей волны.

На следующее утро все изменилось. Когда они с Ником вернулись в ее дом, их встретили газетчики и съемочная группа с телевидения. Средства массовой информации разыскали их. Не прошло и суток, как сообщения о них появились во всех местных выпусках новостей и на первых страницах всех газет южной Калифорнии, включая «Лос-Анджелес таймс». «Свидетель-эксперт встречается с сексуальным волшебником!» — гласил заголовок.

— Ник! — позвала Ли, прослушав на следующий вечер сообщения на автоответчике. — «Вэнити фэр»? Ник, иди сюда! Тебе сегодня звонили из журнала «Вэнити фэр»!

Она обнаружила его в душе и вытащила оттуда, голого и мокрого. Пока он вытирался, она прослушала множество сообщений. Все звонившие интересовались им и его работой. Ли боялась, что паблисити уничтожит ее карьеру, но оно обернулось удачей для Ника.

На протяжении нескольких следующих дней его завалили предложениями от дилеров со всей страны. Критики разливались по поводу темной силы и очищающих эмоций, исходивших от его работ. Все говорили о раскрутке его карьеры в национальном масштабе, о престижных показах и мировом признании.

Всем хотелось заполучить кусочек Ника Монтеры. Продолжали поступать звонки от таких элитных журналов, как «Вог» и «Джентльменз куотерли». Историей его жизни заинтересовался Голливуд, а ведущий Эм-ти-ви пожелал поговорить с ним о рок-музыке. Ли была потрясена этим натиском. Такая возможность бывает раз в жизни, и хотя ее одолевали заботы по поводу затруднений с собственной карьерой, она была ужасно рада за Ника. Еще она радовалась тому, что вся эта шумиха отвлекла его мысли от Джека Таггарта. Тем не менее Ли не переставала задумываться о том, как феноменальный успех Ника отразится на их отношениях.

Когда она поделилась с ним своими опасениями, он подхватил ее на руки и отнес на викторианскую постель с пологом. Ник признался Ли, как он в ней нуждается, сказал, будто хочет ее настолько, что это желание вытеснило из его жизни все другие мысли и устремления. Ли просто не могла перед ним устоять. Они занимались любовью, как при замедленной съемке в кино, словно воплощая несбыточную, безумно пьянящую мечту. Секс с ним стал наркотиком удовольствия, вводимым прямо в вену, поняла она. Она вводила себе в вену Ника Монтеру.

Но откладывать принятие решения относительно своей карьеры Ник больше не мог. Начальная цена его фотографий выросла в четыре раза, и предсказывали, что вскоре она достигнет заоблачных высот. Зная это, он, чтобы разобраться с предложениями, нанял самого лучшего агента.

В этот вечер Ли почему-то нервничала, дожидаясь Ника со встречи с новым агентом. На плите булькал густой суп из индейки с фасолью, и Ли уже начала потягивать вино, поняв, что Ник задержится.

— Всего-то неделю как узнала мужчину в библейском смысле слова, — пробормотала она себе под нос, — и вот уже соломенная вдова из-за его карьеры.

Она сидела за кухонным столом в одной только огромной хлопчатобумажной рубашке Ника, постукивала по полу ногой и разглядывала пустой бокал. Когда она встала, чтобы налить себе еще шардонне, хлопнула входная дверь.

— Я опоздал? — спросил Ник, появляясь на пороге кухни.

На нем были джинсы и замшевый пиджак, который она особенно любила и из-под которого виднелась белая рубашка с расстегнутым воротом. Иногда Ли хотелось, чтобы он не выглядел так сексуально. Все чаще и чаще, если говорить честно.

— Что случилось? — спросила она, переходя прямо к делу. В последнее время ей мало что удавалось сделать. Средства массовой информации вынудили ее запереться в четырех стенах. Она много дней не была у себя в офисе, и вынужденное заточение начало угнетать ее. Кроме того, на карту было поставлено очень многое, по крайней мере ей так казалось.

— Я уезжаю, — сказал он.

— О Боже… — вырвалось у Ли, потому что эмоции переполняли ее и сдержаться ей не удалось. Она отвернулась, прижав пальцы к губам.

— Все в порядке, — успокоил ее Ник. — Это ненадолго. Я сказал, что дней на пять, не больше.

— А куда ты едешь?

— Но Восточное побережье, в Нью-Йорк. Проведу пару показов, побеседуем с представителями нескольких журналов. Поехали со мной.

— Нет…

Он как будто действительно хотел, чтобы она поехала, но они уже договорились, что не станут появляться на людях вместе, чтобы не будоражить журналистов.

— Ли, не волнуйся, — попросил он. — Я уеду ненадолго и принес тебе кое-что, чтобы ты не скучала. Посмотри.

Ласка в его голосе наконец заставила ее повернуться.

— О, Ник!

На ладони у него сидел крохотный серый котенок. Ник, державший одинокое маленькое существо, выглядел так трогательно, что на глаза Ли навернулись слезы. Ей захотелось упасть на колени и разрыдаться от радости. Она поняла, что произошло, — она ступила с обрыва и летит сквозь сотрясающую нервную систему пустоту, а это означало, что ее душа больше ей не принадлежит. Она сходила с ума по ним обоим. По котенку и по этому мужчине.

Глава 21

Звонил телефон, а Ли никак не могла открыть дверь. Большая часть журналистов последовала за Ником в Нью Йорк, поэтому она предприняла стремительный набег на круглосуточно работающий магазин, чтобы купить кошачьей еды. По счастью, никто ее не заметил, но зато, кажется, заело замок! Конечно же, это звонит Ник. Она знала, что Ник.

Покупки с грохотом упали на цементный пол. Консервные банки выкатились из пакета. Ли яростно крутила ключ, кривясь от боли, когда его края врезались ей в пальцы. Если она не успеет ответить, то умрет! Он отсутствовал уже три дня, но еще ни разу и не позвонил. Сейчас около девяти вечера, значит, в Нью-Йорке за полночь, но у него такое напряженное расписание. Возможно, у него только теперь появилась возможность позвонить.

— А-ах! — воскликнула она от боли и облегчения, когда ключ наконец повернулся и замок открылся.

Распахнув дверь, она увидела Скромника, серо-белый комок пуха, который получил свою кличку за сдержанный нрав. Котенок несся к ней по прихожей.

— Скромник, все в порядке!

Ли метнулась к телефону и успела схватить трубку на последнем звонке, прежде чем включился автоответчик.

— Алло?

Ее голос отозвался эхом, как в пустом туннеле. Абонент на том конце, похоже, отключился, хотя гудка не было. Опять анонимный звонок? При других обстоятельствах она не ответила бы на звонок. Ли подождала, все еще надеясь, что это Ник. Может, он положил трубку как раз в тот момент, когда она ответила, и невольно блокировал линию, превратив ее в мертвое пространство, через которое не прорвется ни один звонок, ни к ней, ни от нее.

— Алло? Вы слышите меня?

Ли разочарованно ткнула в кнопку разъединения, но тишина, словно сопротивляясь ей, никуда не делась. Линия действительно оказалась блокированной.

— Доктор Ли Раппапорт?

Ли подпрыгнула.

— Да!

Мужской голос звучал тихо, но очень ясно, словно человек находился рядом с ней в комнате. Ли огляделась, пытаясь взять себя в руки. Это не Ник, но, возможно, это его агент.

— Кто это?

— Вы в опасности, доктор.

Ли замерла, слушая звонившего. На голос Доусона не похоже, но и на других ее знакомых тоже. Она не смогла бы сказать, звонил ли этот человек раньше, но мужской голос был жутким. Казалось, человек стоит позади нее и шепчет ей на ухо, настолько четкой была слышимость.

— Если вы мне не верите, — сказал он, — поезжайте в студию Ника Монтеры. Посмотрите в темной комнате.

— Кто это?

Подозрения Ли разгорелись с новой силой. Этот человек говорит о Нике. Это или журналист, желающий состряпать сенсационный материал, или кто-то, нанятый Доусоном, чтобы разыграть злую шутку.

— Вы хотите умереть, как Дженифер Тейрин, доктор?

Ли даже не попыталась скрыть раздражения:

— Если вы сейчас же не назоветесь, я повешу трубку!

Он продолжил, как если бы она молчала:

— В студии есть боковая дверь. Ключ в двери. Поезжайте туда, доктор. Поезжайте и посмотрите, что сделал ваш любовник.

Связь резко оборвалась.

— Наверное, какой-то псих, — твердо произнесла Ли, кладя трубку. — Ненормальный, которого хлебом не корми — дай попугать людей. Или отчаянно нуждающийся в материале журналист.

Но когда она обернулась и увидела Скромника, подглядывавшего за ней из-за приоткрытой двери, то вполне разделила страх котенка.

Ключа в двери не было.

Ли шарила в темноте на ощупь, пытаясь открыть боковую дверь в студию Ника и чувствуя себя полной дурой оттого, что попалась на удочку звонившего. Но по крайней мере никакие журналисты ее здесь не ждали. Папарацци исчезли сразу же, как Ник улетел в Нью-Йорк, хотя они могли прятаться где-нибудь в кустах, снимая на видеопленку, как она вламывается к нему в дом.

А ей действительно придется вломиться, поняла она, поворачивая дверную ручку. Дверь была заперта кое-как. Она даже не совсем плотно сидела на петлях, так что Ли, пожалуй, с ней справится. В последнее время немного похолодало, и на Ли был теплый стеганый жакет.

И вот теперь, собираясь выломать дверь, она надеялась, что подплечники как-то предохранят ее плечо. В первый раз она толкнула потихоньку, пробуя свои силы и проверяя прочность двери. В следующие удары она вкладывала все больше силы, пока не услышала, как что-то треснуло в дверной коробке. Тогда Ли двумя руками ухватилась за ручку, уперлась ногой в косяк и стала тянуть, пока дверь не поддалась.

Дверь открылась в непроглядную тьму. Недоумевая, почему не догадалась захватить фонарик, Ли ощупью стала пробираться вдоль стены, ища выключатель, и очень скоро добралась до другой двери. К ее огромному облегчению, дверь оказалась не заперта и вела прямо в студию.

Помещение тускло освещалось мигающими лампочками под потолком. В центре комнаты было расставлено несколько похожих на леса сооружений, образуя что-то вроде лабиринта в комнате смеха. И над всем этим доминировали огромные кривые зеркала всех мыслимых видов. Они были закреплены на лесах, свисали с потолка, подвешенные на проводах, стояли повсюду внизу. Когда Ник приводил ее сюда есть креветки и пить коктейли, они с ним танцевали среди еще не до конца смонтированных декораций. Сейчас они были почти готовы. Он работал над ними при каждом удобном случае, готовясь к предстоящим съемкам.

Света было достаточно, но Ли постояла в дверях, чтобы быстро обшарить взглядом помещение и убедиться, что она одна. Ник говорил, что его домоправительница бывает здесь только днем, и никого другого, подъезжая к дому, Ли на участке не заметила. Все его жилище было погружено в темноту, включая и жилые комнаты. Эстела наверняка уже давно ушла домой.

Темную комнату Ли нашла практически сразу. От заливавшего ее красного света становилось как-то не по себе, но это была необходимая предосторожность. Ли слабо разбиралась в процессах проявки и печати и не хотела испортить не проявленную пленку.

Глядя на ряды фотографий, вывешенных для просушки, Ли очень удивилась. Ник говорил ей, что только и мечтает вернуться к работе, но она не знала, что в последние дни он фотографировал. Первая группа снимков оказалась скорее беспорядочно нащелканными на улице фотографиями, а не тщательно подготовленными студийными работами, но что-то в этих снимках ее насторожило.

Ей было трудно сфокусировать взгляд, и сначала она подумала, что пятна крови на фотографиях кажущиеся, из-за света. Но при ближайшем рассмотрении увидела, что на всех на них были запечатлены страшные по своей жестокости сцены. Зверски зарезанный мужчина лежал на оживленном перекрестке, а мимо спокойно проезжали машины. Крохотный ребенок плакал над другим ребенком — мертвым, может, своим старшим братом. Водитель в смятом автомобиле с раздавленной о руль грудной клеткой, шелудивая собака, убитая выстрелом в голову.

Ли сделалось нехорошо. Неужели звонивший имел в виду это? Фотографии были страшными, но она не понимала, почему этот человек решил, что они грозят ей опасностью. Она повернулась к фотографиям, висевшим позади нее. На них была, кажется, одна и та же женщина, которую снимали, все больше приближая объектив. Она лежала на постели обнаженная, руки раскинуты, она явно спала, и падающие на нее крест-накрест тени создавали впечатление, будто она связана.

Фотографии приковывали внимание, пугали, и Ли шагнула ближе, чтобы разглядеть их.

— О Господи! — выдохнула она, осознав, на кого смотрит.

Распростершаяся на кровати обнаженная женщина была она! На первом снимке она была вся целиком, но на остальных фотографиях он брал в объектив только верхнюю часть ее тела и снимал со все большим увеличением. На последнем снимке были только ее голова и шея, и падавшие тени создавали иллюзию, словно она задушена.

В красном свете эта сцена казалась еще более жуткой, а женщина — мертвой. Ли попятилась, ей захотелось убежать из комнаты. На пол грохнулся лоток. Она развернулась и натолкнулась на что-то еще, на рабочий стол-стойку. Нечаянно сбила электрический таймер, на кафельный пол упал и разлетелся вдребезги мерный стакан. Все вокруг нее рушилось! Метавшиеся красные тени придавали комнате зловещий вид, а запах аммиака окутал ее как облаком, щекоча ноздри.

Она сорвала один из снимков крупным планом и выскочила из комнаты, смяв фотографию в руке. Даже в огромной, похожей на ангар студии она долго не могла отдышаться. Когда он ее сфотографировал? Только в ту ночь, когда они здесь оставались. В ту ночь, когда она перебрала коктейлей и любви.

Ли привалилась к закрывшейся двери в темную комнату. У нее было такое чувство, будто ее изнасиловали. Нет, она этому не верит. Он не мог так с ней поступить — фотографировать ее обнаженной без ее ведома. Он не мог так грубо вторгнуться в ее жизнь. Ник никогда не воспользовался бы их отношениями для собственной выгоды.

Из-за тусклого освещения в студии мало что можно было рассмотреть, но Ли решила найти телефон. Когда она попыталась пройти по комнате, ей показалось, будто она снова пьяна. Она позвонит Нику и расскажет о своей находке, пусть он объяснит ей, что все это значит. Это, должно быть, какой-нибудь фототрюк.

Напротив кладовки, через которую она вошла, находился маленький кабинет. Мебели там почти не было, и казалось, комнатой почти не пользуются, но на столе стоял телефон, а номер Ника она запомнила. Если ничего не изменилось, он должен быть в «Меридиэне», гостинице на Манхэттене.

Мгновение спустя гостиничная телефонистка соединила ее с его комнатой. Голос у Ника был сонный, но Ли испытала острое облегчение, услышав его. Он звучал настолько ободряюще нормально, что все ее страхи начали рассеиваться.

— Я звоню из твоей студии, — сказала она. Бросив скомканный снимок на стол, она торопливо объяснила, что случилось. — Когда ты меня сфотографировал, Ник? И почему не сказал мне?

Воцарилась тишина. Она напугала Ли.

— Ник, ты слышишь меня?

— Что ты делаешь в моей студии, Ли? — поинтересовался он. — Как ты проникла туда?

Он спросил это таким жестким и холодным тоном, что Ли не смогла ответить. Она чуть не до боли сжала трубку, в шоке глядя на снимок… на крупный план своего символического удушения. Покачиваясь в немом отчаянии, она положила трубку на аппарат.

* * *

Ли не могла заставить себя проглотить больше одного-двух глотков ромашкового чая, который сварила, чтобы успокоить нервы. Она уже около часа находилась дома, но от все нараставшего внутреннего напряжения кружилась голова и болело сердце. Она не могла замедлить лихорадочного бега мыслей или прекратить снова и снова проигрывать в памяти мучительные воспоминания о том, что увидела в студии Ника. Он с таким же успехом мог ударить ее. Такое впечатление произвела на нее его холодная ярость.

Телефон зазвонил, когда она встала, чтобы отнести посуду в мойку. Звякнули фарфоровый чайник и чашка, торопливо поставленные в нержавеющую мойку, когда Ли бросилась к телефону. Она была уверена, что это звонит Ник, что просто произошло какое-то недоразумение.

— Доктор Раппапорт?

— Да?

Ли вцепилась в стол. Очень осторожно присела на один из высоких табуретов у стойки. Это был он, человек, предостерегавший ее насчет Ника. Первым ее побуждением было повесить трубку, но она подавила его, осознав, что голос как будто знаком ей. Если человек пытается изменить его, то может допустить промах — сказать что-нибудь, что позволит ей узнать его.

— Теперь вы мне верите? — спросил он. — Я предупреждал, что ваша жизнь в опасности. Скоро он на вас нападет, возможно, даже сегодня ночью.

— Кто нападет?

— Ник Монтера.

Ли отпустила стол, пальцы у нее побелели.

— Ник в Нью-Йорке! Я с ним говорила.

— Он возвращается…

— Это абсурд.

— Вы ему мешаете, доктор. Вы слишком много знаете.

— Мешаю ему? Что…

Связь оборвалась, прежде чем она успела закончить мысль. Что он имел в виду? Ли смотрела на зажатую в руке трубку, словно она превратилась в оружие, и в каком-то смысле так и было. За последние несколько недель этот аппарат вторгался в ее личную жизнь и причинял ущерб рассудку. А теперь он стал угрожать ее чувству безопасности, заставляя ее опасаться за свою жизнь.

Ли положила трубку на место и скрестила руки на груди, крепко ухватившись за плечи. Казалось, она летит в бесконечном пространстве по воле ветров и приливов. За последние дни и недели изменилась вся ее жизнь, разорвались почти все связи. И вот теперь уничтожена и последняя, с Ником. У нее ничего не осталось.

Ее навыки по оказанию помощи во время кризисных состояний мало чем могли ей помочь. Она не только превратилась в жертву, но еще и утратила связь с реальностью, а самое страшное — не понимает, кто есть кто. Все происходящее выходило за рамки рационального поведения. Это было психическое землетрясение, оставившее ее без опоры, лишившее ее места, куда можно было бы броситься за помощью.

Нику она позвонить не могла. Он стал одним из мучителей. О Доусоне тоже не могло быть и речи. Оставалась Кейт, ее мать, но она скорее всего посоветует ей обратиться в полицию, а Ли не хотела вмешивать в это посторонних, особенно учитывая преследования со стороны журналистов.

Если бы только ей удалось узнать звонившего.

Тихое мяуканье у ног привлекло внимание Ли.

— Скромник!

Забыв обо всем, она опустилась на кухонный пол, чтобы подобрать котенка. Проглотив подступивший к горлу комок, она стояла на коленях, прижимая к своему телу крошечный комочек тепла.

— Слава Богу, что ты у меня есть, — сказала она.

Неловкими пальцами Ли почесала ему за шелковистыми ушками, погладила белые отметины на лбу.

Тельце котенка тихо завибрировало, и Ли чуть не задохнулась от этого звука. Она откинула голову назад, на глазах у нее выступили слезы. Восславим Господа за то, что хоть что-то осталось нормальным. Котята по-прежнему поют свои песенки!

Немного погодя, когда Ли кормила Скромника кусочком тунца, положенного на бумажную тарелку, в голову ей пришла одна мысль. Она какое-то время накапливала на автоответчике поступавшие звонки, особенно в дни перед отлетом Ника. Она испытывала чувство вины, что прибегает к такой тактике, но теперь порадовалась, что поступила именно так. Ли захотела прослушать все сообщения, все мужские голоса. Может, она найдет какую-нибудь зацепку и узнает звонившего?

Ли прослушала всю кассету, морщась от грубых попыток некоторых репортеров из бульварных листков вынудить ее ответить на их звонки. Голос матери заставил Ли почувствовать себя виноватой, а слушая сообщения своей издательницы, она задалась вопросом, остался ли в силе контракт на написание книги. Были также длинные куски, где не было слышно ничего, кроме дыхания на противоположном конце провода. Но только звонок Полы Купер заставил ее вздрогнуть.

Голос модели звучал тихо и настойчиво.

— Доктор Раппапорт, мне надо с вами поговорить, — сказала она.

К сожалению, Пола не назвала дату, поэтому Ли не знала, когда та звонила, но номер модель оставила.

Звонок был местный, но Ли не настолько хорошо разбиралась в номерах телефонов, чтобы по первым трем цифрам определить, откуда звонили. Она несколько раз набрала номер, но никто не ответил и автоответчик не включился. Наконец Ли связалась с телефонисткой, которая заверила ее, что линия в порядке, и сказала, что номер зарегистрирован в Западном Голливуде. Других номеров на имя Полы Купер не оказалось, поэтому Ли время от времени набирала номер, но потом сдалась, решив перезвонить утром.

По мере того как проходила ночь, на Ли наваливалась усталость, но она знала, что все равно не сможет заснуть. Угрозы звонившего ее беспокоили. Что бы Ник ни сделал с фотографиями, Ли не могла поверить, что он захочет причинить ей вред. Это было бессмысленно. Если она ему мешала, он мог просто уйти из ее жизни. Он ничем не был ей обязан. И она не знала ничего такого, что могла бы использовать против него. По крайней мере она так считала.

Ближе к рассвету Ли вернулась к работе над рукописью, и это помогло ей почувствовать, что она снова обретает хоть какой-то контроль над своей жизнью. Желая избежать ощущения, будто на нее кто-то смотрит, когда она работает в своем кабинете, Ли отнесла книгу и все остальное наверх, в спальню, и плотно задернула шторы. Устроившись на кровати с мирно спавшим у нее в ногах котенком, Ли заставила себя забыть о тревогах и сосредоточиться на работе.

Задача оказалась не из легких, но Ли довольно успешно поработала, пока сквозь занавески не начали пробиваться лучи солнца. Ей вдруг пришло в голову, что тот человек ошибся. Звонивший предупредил, что на нее будет совершено нападение, и хотя она ему не поверила, страх перед опасностью всю ночь таился в уголке ее сознания.

Ли сняла очки, положила их на ночной столик и с чувством глубокого облегчения пошла раздвинуть шторы. Быстро приняв душ, она покормила котенка и снова набрала номер Полы Купер. Ответа по-прежнему не было, но не успела она положить трубку, как телефон зазвонил. Раздумывая, ответить или нет, она даже привстала на цыпочки.

Включился автоответчик. Повисла долгая, напряженная тишина — на том конце провода кто-то был.

— Доктор, — прошептал наконец звонивший, — я ошибся. Нападение произойдет сегодня вечером.

Ли бросилась к автоответчику и несколько раз прослушала сообщение, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Хотя громкость была небольшой, тон мужского голоса заставил ее подумать, что человек говорил через микрофон. Слышала ли она когда-нибудь этот голос раньше?

Ли снова вернулась к работе, но сосредоточиться не могла. Этот звонок напугал ее по-настоящему. Все ее мысли были устремлены к Нику Монтере, и все они были мрачными. Перед глазами стояли жуткие фотографии, залитые красным светом. Могло ли быть, что он уходил в агрессивные фантазии, чтобы подавить настоящие импульсы? И были ли эти снимки предвестниками насилия?

Ли припомнила взрывную реакцию Ника, когда она подошла к нему сзади в кабинете, и темную угрозу, что исходила от него в тот день, когда на нее чуть не напали два бандита. Он склонный к насилию, опасный человек. Она никогда в этом не сомневалась, но никогда не верила, что он обратит свой гнев на нее.

«И почему я об этом не задумывалась прежде?» — недоумевала она. То, что она врач, не ставит ее в исключительное положение. Психиатры часто становятся объектами нападений со стороны враждебно настроенных или одержимых паранойей пациентов, а история Ника кого угодно заставила бы задуматься. Однако Ли любым способом стремилась его оправдать, даже несмотря на результаты тестов.

У нее закружилась голова, когда она встала с кровати и пошла к окну. Это все от усталости. Ли потерла горевшие глаза, но от этого не стало легче, а желудок даже свело спазмом. Она ничего сегодня не ела, кроме каши на завтрак, а сейчас дело шло к вечеру. Тем не менее мысль о еде была невыносима.

Скромник мяукнул со своего места на кровати. Видимо, она разбудила его, и теперь он нуждался в утешении. Но даже на это у нее сейчас не было сил. «Как все это могло случиться?» — спрашивала она себя. Она много лет училась и занималась научной работой. Ее специальностью была психологическая оценка. Ее работа заключалась в том, чтобы оценивать и предсказывать поведение, и тем не менее она отказалась от фактов в пользу интуитивных ощущений. Тогда это казалось правильным. Теперь это стало казаться ужасной ошибкой.

Котенок снова громко потребовал к себе внимания, напугав Ли чуть не до полусмерти. Она покачнулась. Надо отдохнуть.

— Мне надо немного поспать, — объяснила она Скромнику.

Подошла к кровати, упала на нее поперек, повернулась на бок. Котенок, вздохнув почти как человек, положил голову на лапки, присоединяясь к ней.

Ли уснула мгновенно, провалившись в беспокойное, полубессознательное состояние, и хотя она сказала себе, что закроет глаза всего на несколько минут, ощущение было такое, словно ей сделали анестезию. Она плыла в каком-то странном сумеречном сне, сознавая, что происходит вокруг, но была не в состоянии что-нибудь сделать.

В какой-то момент Ли осознала, что темнеет, но у нее не было сил встать и задернуть шторы. Раздался какой-то глухой звук. Наверное, котенок спрыгнул с кровати, сказала она себе и снова задремала.

Она продолжала то всплывать на поверхность сознания, то снова погружаться в забытье, пока вдруг не поймала себя на том, что пытается вспомнить, что она знает о ритуальных убийцах и их патологической одержимости контролировать все и вся. Ли как-то задумывалась над этим, размышляя, не затем ли Ник убил Дженифер Тейрин, а потом придал ее телу ту беззащитную позу, в которой ее фотографировал, чтобы создать иллюзию, будто она безраздельно принадлежит ему.

Неужели разгадка именно в этом?

— Доктор!..

— Что? Кто здесь?

Ли попыталась подняться, не понимая, позвал ли кто ее или она видит сон.

— Нападение произойдет сегодня ночью…

Телефон… неужели звонил телефон? И это автоответчик записывает сообщение? Она подняла голову и поняла, что весь дом погружен во тьму. Оцепенев, Ли снова легла, шаря вокруг себя рукой. Надо проснуться и включить свет. Надо найти котенка.

— Ли?

Это был голос Ника, но он звучал словно издалека. Она снова подняла голову, но что-то ударило ее в плечо. Сокрушительный удар снова уложил ее на постель. Плечо пронзила боль, в темноте эхом отозвался крик. Ли не могла понять, человек кричал или животное. Или это она сама закричала? Может, ей все это снится?

Ее голова откинулась назад, и на лицо навалился удушающий груз, перекрыв ей дыхание. Подушка, поняла она. Кто-то пытается ее задушить! Она попробовала поднять руки и ударить того, кто сидел на ней, но двинуться не могла. Ли не могла дышать. Руки напавшего пригвоздили ее к кровати, колени больно впились в бедра.

Подушка вдавливала ее в матрас со смертельной силой, словно противник собирался продавить ее сквозь кровать. Воздуха не было. Ее легкие горели. Ли задыхалась.

Перед глазами заплясали радужные взрывы цвета. Паника оказала на Ли гальванизирующее действие. Она изогнулась всем телом, пытаясь сбросить нападавшего. И тут ей удалось освободить одну руку. Судорожно пошарив ею, она ухватилась за первую попавшуюся вещь — лампу на тяжелой медной подставке на ночном столике.

Ли со всей силой опустила лампу, целясь в голову напавшего. Треск металла о кость оказался приглушен подушкой, но Ли услышала крик боли. Отбросив подушку в сторону, Ли вскочила. Убийца попятился, и Ли лихорадочно метнулась к дверям спальни.

Искать котенка времени не было. Хоть бы он спрятался под кроватью, мысленно взмолилась она. Самым главным сейчас было найти помощь, но, слетев вниз по ступенькам и выбежав из передней двери на улицу, Ли поняла, что вся округа спит и она не может терять время, надеясь кого-нибудь разбудить. Надо добраться до своего автомобиля.

Она держала запасной ключ в коробочке на магните, прикрепленной к дну машины со стороны водителя, но никогда не пользовалась им за те шесть лет, что водила свою «акуру». Она даже не знала, там ли еще коробочка. Добежав до навеса, где стоял автомобиль, Ли обернулась посмотреть, не гонятся ли за ней. Ее противника нигде не было видно, тогда она упала на колени и стала шарить в поисках коробочки. Горло и легкие горели так сильно, что дыхание было пыткой, а когда пальцы нащупали проржавевшую коробочку, Ли чуть не потеряла от радости сознание.

Запах бензина резко ударил в нос, когда мгновение спустя она выводила «акуру» из-под навеса. Не обращая внимания на дорогу, Ли вывела машину на улицу и рванула вперед, но она наслаждалась свободой не больше нескольких секунд. Когда она поворачивала за угол, в зеркале заднего обзора блеснули автомобильные фары.

Ли оглянулась, и ее охватил ужас. Неужели ее преследуют? Есть только один способ узнать это — попытаться оторваться от этой машины. Она поедет так, словно от этого зависит ее жизнь. Если он от нее не отстанет, значит, он или полицейский, или напавший на нее человек.

Пять минут спустя Ли неслась по шоссе номер 405 со скоростью девяносто миль в час. Сомнений быть не могло — ее преследовали. Эти фары следовали за ней с того момента, как она выехала со своей улицы, и машина не была черно-белой. К этому времени ей уже приказали бы остановиться за превышение скорости. У этого автомобиля были большие слепящие фары, как у грузовика.

Позади прогудел клаксон. Она глянула в зеркало и увидела, что машина быстро приближается. От потных ладоней руль стал скользким, и, чтобы не потерять управление, Ли пришлось сжать его изо всех сил. Приближался выезд с шоссе. Она не могла преодолеть его на такой скорости. Надо сбавить скорость, но если ей попадется заправочная станция или ночной магазин, она сможет обратиться за помощью.

Автомобиль догнал ее прежде, чем она доехала до выезда. Содрогаясь от оглушительного гудка и слепящих огней, она стала замедлять ход и почувствовала удар в свою машину сзади. Голова Ли мотнулась назад, и она собралась, готовясь к новому удару, но внезапно машина появилась слева от нее, тараня в бок. Не прошло и нескольких секунд, как ее оттеснили на обочину.

Ли нажала на тормоза, но двигатель все еще работал, и она судорожным движением попыталась запереть двери автомобиля. Дверца распахнулась в тот момент, когда ее палец коснулся кнопки. Ли дернулась, крик застыл у нее на губах, когда она увидела, кто это.

— Какого черта ты вытворяешь? — зарычал Ник.

— Нет! — закричала она, когда он схватил ее за руку. Но тягаться с ним силой или решимостью она не могла, и он потащил ее из машины.

Глава 22

Ручка больно впивалась в бедро Ли, которая сидела в джипе Ника, как можно теснее прижавшись к дверце со стороны пассажирского сиденья. Он вел машину с пугающе холодной решимостью. И даже если его бесстрашная езда их не погубит, она хотела, чтобы их разделяло как можно большее расстояние, на какое можно было рассчитывать в машине.

Она сопротивлялась, когда он стал вытаскивать ее из машины, и даже сильно ударила его по голени. В ярости он схватил ее за лодыжки, выволок наружу, перекинул через плечо и отнес к своему джипу. Посадив Ли на переднее сиденье, Ник пригрозил, что если она попытается бежать, он свяжет ее и заткнет рот. Ли ему поверила.

Он потребовал объяснить, почему она вела себя так, что вынудила его столкнуть ее с дороги, но Ли не ответила. Она не хотела провоцировать его еще и потому, что не знала, куда он ее везет. Как будто они ехали к нему, и она не знала, как его остановить. Один за другим она отбрасывала планы спасения. Нельзя было выпрыгнуть из автомобиля на ходу, не разбившись насмерть, или схватиться за руль, не убив их обоих.

Когда они поехали по серпантину идущей по каньону дороги, Ли покрепче ухватилась за ручку и наклонила голову. Навстречу им неслись деревья, мелькали дома. Свет фар шел вперед, в бесконечность, и казался неподвижным.

Когда Ник подъехал к студии и выключил мотор, Ли сидела с закрытыми глазами. Хлопнула дверца со стороны водителя, под сердитыми шагами захрустел гравий — он обходил машину. Дверца распахнулась, и Ник, вытащив Ли из машины, подхватил ее на руки.

На этот раз она не стала сопротивляться. Она убеждала себя расслабиться, зная, что сопротивление только вызовет новую вспышку агрессии. Прижав ладони к шее, Ли позволила внести себя, как инвалида, в дом и усадить на обитый колдовской кожей диван в просторной гостиной Ника.

Свет в комнате был погашен, за исключением двух горевших на самом низком накале шестиугольных ламп, что стояли по обе стороны камина. На бронзовой панели рядом с дверью располагались ряды кнопок, похожих на кнопки интеркома. Ник нажал одну из них, и висячая лампа от Тиффани ожила, залив желтоватым светом комнату. Ли рассеянно отметила испанское влияние в ее отделке. Керамику с глазурью и ручной работы гобелены…

Выложенный черной плиткой пол…

И присутствие Ника, который стоял на зеркальном полу, всем своим видом воплощая злость. Поверх черных джинсов и рубашки на нем был надет плащ цвета хаки, голубые глаза горели огнем, но Ник все-таки очень мало напоминал ритуального убийцу.

— Ты наконец скажешь мне, что происходит? — спросил он.

Она приняла оборонительную позу, подобрав под себя ноги.

— О чем ты говоришь?

— Почему ты сорвалась с места, когда я остановился позади тебя? Ты чуть не взлетела, Ли. Неслась по меньшей мере со скоростью девяносто миль в час. Почему?

— А почему ты меня преследовал?

— Преследовал тебя? Я пытался убрать тебя с дороги, пока ты себя не угробила.

Ли поднесла руку ко рту и, глядя на Ника, стала водить пальцами по губам. Он говорит так, как будто ничего не знает о том, что с ней произошло. Можно ли этому верить?

— Я думала, ты в Нью-Йорке, — сказала она.

— Я вернулся раньше. У тебя по телефону был такой расстроенный голос. Ты бросила трубку…

Вспомнив, как он с ней поступил, представив фотографии, которые сделал, Ли вскипела. Из-за него она пережила сутки адской пытки. Она была вынуждена заново, до секунды, пересмотреть все прошедшие недели, терзать свое сердце в поисках ответа на немыслимые вопросы.

— Этой ночью на меня кто-то напал.

— Что сделал?

Она попыталась встать и не смогла. Резкая боль пронзила плечо. Рукав блузки оторван, поняла она, виден синяк на руке. В этом хаосе она совсем забыла о первом ударе по плечу.

Болело сильно, но закричать ее заставила внезапная острая боль в сердце:

— Кто-то на меня напал!

На нее опять начала наваливаться усталость, она стала слабеть.

— Не подходи, — взмолилась она, падая на диван.

— Ли? Что с тобой?

— Не подходи! — Она помахала рукой, чтобы он оставался на месте. — Мужчина, который мне звонил… Он сказал, что это ты… ты хотел моей смерти.

Он смотрел на нее, не веря своим ушам.

— Кто-то сказал тебе, что я собираюсь тебя убить?

Она смотрела на свою руку, на рану.

— Кто напал на тебя сегодня, Ли? — Его голос внезапно зазвучал жестко. — Кто это сделал?

На этот раз отмахнуться от него не удалось. Он подошел к дивану и, опустившись на колени, осмотрел рваную рану на руке Ли. Кровоточить она перестала, но уже образовался безобразный синяк.

— Кто это сделал? Скажи мне!

— Я не могла его рассмотреть.

— Но ты знаешь, кто это, да? Или думаешь, что знаешь.

Она не могла понять, зачем он затеял этот разговор. И что-то заставило ее произнести то, что, должно быть, сидело в ней всю ночь, обвинение, которое, как он должен был догадаться, она собиралась ему бросить:

— Ты! — Ее губы искривились от боли. — Я думала, это ты.

Он ухватился за подлокотник дивана с такой силой, словно внутри у него что-то взорвалось. Затем лицо Ника исказилось яростью, и он вскочил.

— Я не охочусь на женщин! — выкрикнул он.

Он отошел от нее, оглядываясь и ища, что можно разбить. Полы плаща разлетались при движении. Черные волосы блестели в свете лампы. На него было страшно смотреть. Его отражение металось в зеркально-черных плитках пола, напоминая чародея, сражающегося с силами, еще более темными, чем он сам.

Часов в комнате не было, но какие-то внутренние часы отсчитывали нараставший в нем гнев, и Ли чувствовала каждый их удар. Каждое движение его руки, каждое проявление сжатой, как пружина, энергии, говорили ей, что сейчас время — ее враг, что оно с неумолимой скоростью приближает их к катастрофе.

— Не надо… — прошептала она.

Ник схватил с подставки керамический кувшин, с виду очень древний и ценный, и направился к окну. Ли решила, что сейчас он выбросит его за окно, но Ник постоял несколько секунд, держа кувшин на весу, затем резко поставил его на место и отвернулся.

Ли подумала, что все кончилось и он пришел в себя, но не тут-то было. Ник взглянул на нее, и в его глазах она увидела столько боли, столько нестерпимой боли. Она была потрясена.

— К черту! — внезапно бросил он.

Его рука описала в воздухе дугу. Он весь был нацелен на разрушение. Кувшин полетел через комнату и разбился о бар, во все стороны полетели осколки. В следующий миг он сорвал со стены картину и насадил ее на настольную лампу.

От звука рвущегося холста Ли затошнило. Она содрогнулась от ужаса.

Ник развернулся, словно ища чего-то еще, чего-нибудь бесценного. Но больше ничего не было… кроме нее. Признавая поражение, он прерывисто вздохнул. Схватил стул и выпустил его из рук, тот с треском упал на пол и перевернулся.

Насилие имеет звук, поняла Ли. И сейчас оно отдавалось в ее ушах треском стула, стоном холста.

А посреди всего этого хаоса молча, опустив голову, стоял Ник Монтера. Вся его злость куда-то исчезла.

Ли хотела что-то сказать, но боялась.

— Это был не я, — произнес он наконец. Казалось, он разговаривает со своим отражением, мерцавшим у него под ногами. — Мне достаточно и одной смерти на своей совести.

Одной смерти? Он говорит о Дженифер? Суд признал его невиновным в этом преступлении, но Ли уже не была в этом так уверена. И поэтому спросила его.

— Нет, — ответил он. — Это была не Дженифер. Бога ради, я даже не дотронулся до Дженифер! Это была она.

Ли проследила за его взглядом, обращенным к фотографии, стоявшей на полу рядом с камином. Фотография была повернута лицом к стене. Ли ничего не видела, но догадалась. Переведя взгляд на Ника, она увидела немую муку в его глазах и поняла, что была права. Эта фотография была источником всего — его слепой ярости, его глубочайшей скорби.

Мгновение спустя Ли уже стояла на коленях рядом с камином, держа фотографию в руках. Это был портрет, который заворожил ее, когда она в первый раз приехала к нему в студию, — мечтательная женщина с печальными глазами, кульминация выставки в его демонстрационной комнате.

Но кто-то повредил снимок. Фотография была наискосок прорезана ножом. У Ли не было сомнений в том, кто это сделал. Ник по какой-то причине хотел уничтожить фотографию. Может, поставил ее рядом с камином, чтобы сжечь, но потом не смог.

— Это не Дженифер? — спросила она, все еще не понимая.

— Нет, ее звали Фейт. Она была моей матерью.

— Твоей матерью? — Ли оторвалась от поврежденного портрета и посмотрела на Ника. — Ты ее сфотографировал?

Не надо было ему даже и пытаться улыбнуться. Сердце Ли разрывалось, когда она смотрела, как кривятся его губы, как на лице появляется выражение горечи и скорби. Ли быстро отвернулась, но с испугом поняла, что очень долго будет помнить Ника именно таким.

В воцарившейся тишине Ли слышала только тиканье мистических часов.

— Когда я был еще в начальной школе, — сказал наконец Ник, — производитель фотоаппаратов выделил средства на программу стипендий для неблагополучных детей. Одним из этих детей был я.

— У тебя хорошо получалось даже тогда, — заверила его Ли.

Незабываемой фотографию делала смутная тоска женщины, но игра света и тени была схвачена удивительно мастерски для ребенка.

— Твоя мать умерла, когда тебе было десять, да? — осторожно начала Ли, постаравшись задать вопрос тоном собеседника.

— Она не умерла, ее убили. — И тихо, на выдохе, он добавил: — Ее застрелили.

Ли не могла опомниться. Он сказал, что виновен в ее смерти. Что же он тогда имел в виду? Что в десятилетнем возрасте застрелил свою мать? Должно быть, это был несчастный случай, нанесший ему ужасную травму. Теперь она начала понимать его ярость. Если Ник был виновен в ее смерти, то он все время стремился наказать себя за то, что считал невозможным простить. Всю жизнь его гложет чувство вины.

— Ты можешь об этом говорить? — спросила она.

— Здесь не о чем говорить.

«Здесь есть о чем говорить, — хотелось сказать ей. — Твоя мать умерла, а ты умираешь здесь и сейчас, умираешь каждый день из-за того, что ты сделал».

— Как это случилось? — спросила она.

— Как очень многие другие хладнокровные убийства, совершаемые воскресным днем на детском дне рождения. Она раскладывала пироги и мороженое у нас во дворе. Мне было десять лет. Я был счастлив. По пальцам можно пересчитать, сколько раз я был счастлив в жизни.

— Но ты сказал, ее застрелили.

— Да. — Он с силой провел пальцем по своей щеке. — Ее убили «койоты». Бандиты из баррио Сан-Рамон. Убить хотели меня.

— Тебя? Почему?

— Я украл партию наркотиков и оружия. Хотел добиться одобрения другой банды. И решил, что если я обчищу «койотов» и это сойдет мне с рук, то меня примут в банду. Им пришлось бы принять меня.

— Но с рук тебе это не сошло.

— Мать увидела, что очень уж лихо подкатила и остановилась машина, и велела мне уйти в дом. Если бы я это сделал, она сегодня была бы жива. Но я бросился бежать, и «койоты» открыли огонь. Когда она увидела оружие, то заслонила меня собой.

— И погибла?

Он дотронулся до груди.

— Первая же пуля убила ее. Попала прямо в сердце.

Ли беспомощно смотрела, как он сжал зубы, борясь с подступающими слезами. Теперь она все поняла. Когда его мать увидела оружие, она прикрыла собой сына. Фейт Монтера рис ковала своей жизнью, повинуясь древнему, как сама природа, инстинкту. Но когда она лишилась жизни, ее десятилетний сын взял на себя долг, который никогда не сможет отдать. В тот день он потерял не только мать — он потерял свою душу.

— Я упал рядом с ней, — сказал он. — Я обнял ее. Повсюду была кровь.

Ли не хотела, чтобы он продолжал, но, похоже, выбора у него не было. Безжизненным голосом, раздавленный грузом воспоминаний, он поведал ей остальное — что мать всегда хотела, чтобы он выбрался из баррио живым, чтобы чего-то достиг в жизни.

— Я выбрался. — Он поднял голову. — Она — нет.

Его боль была настолько неприкрытой, что у Ли сжалось сердце.

— Ты не мог знать, что она сделает. Тебе было десять лет.

Казалось, Ник ее не слышал. Сунул руки в карманы плаща, словно они почему-то символизировали его преступления.

— После этого ничто не имело значения, — сказал он. — На какое-то время у меня словно помутился рассудок, я пытался себя убить.

Ли поднялась.

— Потому ты и связался с Дженифер? Она была подругой главаря банды?

— Это было позже, но — да, одно смертельное желание следовало за другим. Даже тюрьма — эта вонючая дыра — не стала достаточным наказанием. — Он посмотрел на нее пустым взглядом. — И ничто не станет.

Ли не знала, что сказать. Ник Монтера, фотограф, в каком-то смысле был больше, чем жизнь, он был современной легендой. У него были железная воля и стальные мускулы, Ли ощутила на себе силу и того, и другого. Может, поэтому ей и было невыносимо видеть его страдания. В нем до сих пор жил несчастный десятилетний ребенок, и ей нужно было что-то сделать, сказать, пробиться к этой печали. Ей следовало помочь ему профессиональным советом, но она не могла играть в психиатра. С ним она действовала исходя только из основных человеческих инстинктов. И так было всегда.

— Что такое? — спросила она.

В глазах Ника мелькнуло какое-то горестное узнавание, когда он поднял на нее взгляд.

— Ты напоминаешь мне ее, — ответил он. — Даже физически. Она была такой же сдержанной, как ты, красивой, как ты. Наверное, в твоем характере заложена доброта. Но я не могу до тебя дотронуться, дотянуться. Она была как ты — никогда не раскрывалась до конца.

Ли услышала свое дыхание. Она удивленно вздохнула. Удивление было сладким и совершенно неожиданным.

— Тогда позволь мне дотронуться до тебя, — предложила она.

Он поднял на нее глаза такого интенсивного оттенка синевы, что они напомнили ей сапфиры. Казалось, Ник не был готов к тому, что она идет к нему, но это только вызвало у нее еще большее сочувствие. Она чувствовала себя не совсем уверенно, но ее подбадривало то, что он выбит из колеи. Это он всегда держал все под контролем, и она была благодарна этой минуте, что может заставить его затаить дыхание, как это делал с ней он, что она может заставить его вздрогнуть от удивления.

Не веря своим глазам, Ник смотрел, как она приближается к нему.

Его взгляд был настолько напряженным и растерянным, так легко было раствориться в нем, забыть, что она делает. Но когда Ли дотронулась до его лица, он закрыл глаза. По телу его пробежала дрожь. Мышцы напряглись под ее пальцами.

Она с любовью смотрела на то, что с ним происходит. С любовью и страхом. Она не хотела ранить его снова, об этом не могло быть и речи. Но не хотела, чтобы он перестал ранить сам, сладко ранить в ответ на ее действия. Его беззащитность завораживала.

— Какой у тебя нежный рот, — сказала она, хотя не касалась его там. Это казалось слишком уж навязчивым. — Это часть твоей мужской красоты… и чувственности.

На подбородке у него уже стала проступать щетина, но ей нравилось и это. Его ресницы слиплись от выступивших слез, и Ли подумала, каково это будет — прижаться к ним губами, высушить их. Она никогда раньше не пробовала на вкус мужских слез. Никогда не откликалась на мужскую боль, как сделала это сейчас. И каждая подробность поражала ее.

Когда она провела пальцами по его горлу, он подставил его, выгнув шею.

Выдохнул какое-то слово, она не расслышала. Может, он даже ругнулся, но эти слова показались ей музыкой.

— Позволь мне быть доброй, — услышала она свой шепот.

Ли заметила, как руки у него в карманах сжались в кулаки, и почувствовала, как внутри ее тоже все сжалось. Да, она касалась Ника Монтеры, да, она дотянулась до него, но что происходит с ней?

Ее охватило безумное желание. Как и насилие, оно имело звук, только на этот раз это был перезвон одиноких колокольчиков, призывные крики птиц. Они ласково звали ее. Среди всего этого безумия она позабыла о том, насколько глубоки ее чувства.

В какой-то момент движения ее рук на его лице приобрели новый смысл. Ли ощутила покалывание в кончиках пальцев, щекотание в ладонях. Когда ее ладонь скользнула по его щеке к подбородку, Ли вдруг захотелось очертить большим пальцем его губы. И пока она представляла, какой болью и нежностью это отзовется, ее пальцы поглаживали теплую кожу его щек.

И вот она уже ласкает его губы.

Мягкие изгибы его губ увлажнились, заблестели под дрожащими прикосновениями ее пальцев. Он слегка прикусил ее палец губами, и ее снова охватило желание. Тихо запело внутри.

— Я ничего не стану скрывать, — прошептала она. — Я никогда не обижу тебя так, как твоя мать.

Он открыл глаза, за черным бархатом его ресниц замерцала бледная радужка глаз. Теперь от него тоже исходило желание. Но он не сделал даже движения, чтобы до нее дотронуться. Даже не вынул руки из карманов плаща. Просто стоял и смотрел, как она смотрит на него. И только его дыхание, полное желания, говорило за него.

Ли почти боялась шевельнуться.

Его рубашка выбилась с одной стороны из джинсов, и Ли просунула руку под ткань, ища близости с ним. Гладкая кожа побуждала к исследованиями, и Ли просунула руку дальше, к его спине. Нащупала сильный позвоночник и, проведя по всей его длине пальцами, почувствовала, как Ник выгнул спину, когда она остановилась у пояса его джинсов.

— Боже, — выговорил он, — что ты со мной делаешь?

— Не знаю… Пытаюсь быть доброй?

Собственный голос удивил ее. Он был сексуальным и страстным. И звучал так, будто она сильно возбуждена. Ли ожидала, что он остановит ее в любой момент, когда легонько повела рукой по его грудной клетке. Под ее прикосновениями его мышцы сокращались и дергались, но он ее не остановил. Его руки тоже оставались там, где были.

— Всего лишь пытаюсь быть доброй, — повторила она.

Когда она положила ладонь ему на живот, дыхание Ника стало глубже. Он задохнулся, когда она повела пальцами вверх, к его соскам. Они затвердели, как алмазы, а тело приподнялось, как от боли.

Его реакция околдовала ее. Она еще никогда не сталкивалась с такой моментально действующей связью «причина — следствие». И никогда еще не встречала такого эмоционального мужчину. Он трепетал от прикосновений, издавал хриплый стон, если она слегка царапала его ногтем.

Длинный шрам спускался от ребер вниз и терялся под джинсами. Он приковывал к себе ее глаза, внимание и руки. Гордая плоть. Когда она прикоснулась к этой магической ране, внутри ее все сжалось, свернулось в комок, ей захотелось содрогнуться вместе с ним.

Она ощущала чувствительность этой раны под своими пальцами, нежный жар поврежденной плоти. И снова ей показалось, что, исследуя этот участок его тела, она исследует что-то такое же чувствительное внутри себя, ее ощущения граничили с болью, дарили блаженство и заставляли нервы натягиваться как струны.

Если она проследит этот шрам до конца, он приведет ее к источнику его боли. Допустит ли Ник это? Осмелится ли она? Его красивое лицо, искаженное горечью, сказало ей: все возможно. Может быть, он именно ради нее получил этот шрам, чтобы она могла узнать его тело, гордость и боль его существа. Шрам был символом, извивающейся змеей, увлекающей Ли по пути тайн жизни, искушающей ее.

Казалось, Ник перестал дышать, когда она, скользнув пальцами по шраму, последовала за ним за пояс джинсов. И прежде чем он успел остановить ее, она принялась расстегивать его джинсы.

Она делала это медленно, понимая при этом, каких сил ему стоит контролировать себя. Возможно, поэтому было так важно, чтобы он не останавливал ее сейчас. Он подчинялся каждому ее прикосновению, возбуждаясь все больше и больше. Расстегнув последнюю пуговицу застежки, Ли опустилась на колени.

Ли услышала, как он застонал, когда она стащила с него трусы, но не обратила на это внимания. Ник Монтера был возбужден. Все его тело было лишь дополнением этой подрагивающей плоти, вздымавшейся из центра его существа. Страшная и одновременно прекрасная, она, казалось, обладала такой же властью над ней, как и над ним. Но вместо того чтобы испугаться, Ли как завороженная смотрела на этот дар природы, который приносит мужчинам такое наслаждение и такую боль, искажая их сознание из-за неодолимых сексуальных потребностей. Сердце Ли колотилось, бедра напряглись.

Сначала она прикоснулась к нему руками, легко поглаживая эту поразительно отвердевшую плоть, ощущая мощную вибрацию, пронизывающую ее от основания и до кончика. Головка оказалась особенно чувствительной, узнала Ли. Он дернулся, когда она погладила его там.

Когда она наконец взяла его в рот, то подняла взгляд и увидела, что он за ней наблюдает. Его руки по-прежнему оставались в карманах плаща, он молча смотрел, как она ласкает самую интимную часть его тела.

Ли мельком подумала, сможет ли он испытать оргазм вот так, держа руки в карманах. Мысль эта возбудила ее, но ничего подобного не произошло. Когда Ли пустила в ход язык, ощупывая гладкие, набухшие очертания, она наконец почувствовала на себе его руки. Он запустил их ей в волосы, побуждая ее принять его в себя еще глубже.

— Будь добра и с ним, — хрипло пробормотал он.

От желания голос его звучал сдавленно. Ладони жестко давили на голову, судорожно захватывали волосы, когда он испытывал пределы ее рта и горла. Она чувствовала, как он вздрагивает в ее горле, и от шокирующего удовольствия даже ослабела. Она никогда не любила этот вид секса, никогда не хотела, чтобы мужчина заполнял ее рот, посылая в горло эти токи. Но этой ночью она захотела этого.

Ей хотелось ласкать его везде, ощущая под руками его тело, хотелось заставить его плакать от наслаждения, опустошить его. Но когда она дотронулась до него, он отстранился, покинув ее.

— Почему? — спросила она, когда он поднял ее на ноги.

— Потому что таким количеством доброты мужчину можно убить.

Он весь дрожал, кладя ладонь ей на горло и притягивая к себе. Он гладил, ласкал ее, запрокидывая ей голову назад, пока перед глазами у нее не осталось только его лицо — безумный блеск его глаз, мощные очертания его подбородка. Она упала бы, если б он не поддержал ее за талию.

— Теперь моя очередь быть добрым, — прошептал он.

Она закрыла глаза, когда горячее дыхание коснулось уголка ее рта. Его губы что-то тихо зашептали над ее губами, она не была уверена, что он ее целует. Он слегка касался ее губ, проводил по ним губами, что то бормотал, порождая неведомые Ли ощущения. Ожидание наполняло ее мукой, заставляло жадно тянуться к нему.

— Ничего не скрывай, Ли, — предупредил он, смыкая пальцы на ее горле.

— Как я могу? — слабо откликнулась она.

И когда он захватил ее мягкие губы властным поцелуем, она испытала неимоверное удивление: своим поцелуем он словно прожигал себе путь в нее. А потом он заполнил ее рот своим языком, напоминая о том, что делал с ней и что еще сделает. Ли ухватилась за рукава его плаща, чтобы устоять, но ничто не могло ослабить впечатление от пережитого ею шока. Ник воспламенил ее желание. Теперь она хотела его, немедленно, везде, во рту, внутри своего тела. Она увлажнилась. Ее тело изнывало.

— Прояви свою доброту, — попросила она, высвобождаясь из его рук.

Она стала отступать к дивану, одновременно расстегивая свои джинсы и не сводя с Ника глаз. Ей удалось поспешно избавиться от джинсов, но о блузке она даже и не вспомнила. И не зря. Потому что когда она навзничь упала на диван, Ник Монтера — мужчина, фотограф, чародей — уже оказался у нее между ног.

Он навис над ней, опершись руками, и вошел в нее одним глубоко проникающим движением. Ли издала резкий возглас удовольствия, и потянулась к нему, и почти сразу же приподнялась, настигнутая восхитительным оргазмом. Она не властна над этим мужчиной! Ему достаточно войти в нее, и она уже впадает в прострацию, забывает обо всем. Ее спина выгнулась, и кажущиеся бесконечными волны ощущений начали сотрясать тело.

Его толчки были сильными и совершенными, как летящая к цели стрела. Ли распростерлась под ним — ноги широко раздвинуты, руки закинуты за голову, вся она во власти темного колдовства. Она никогда не испытывала ничего подобного этому прекрасному, стремительному движению внутри себя. Боль глубоко внутри ее была слаще, чем сама жизнь. Словно накатывался удивительный вечный прибой, против которого не могли устоять земные силы.

Ощутив, что вот-вот снова начнутся содрогания наслаждения, она ухватилась за сильные плечи Ника и снова разрядилась оргазмом, когда Ник поцеловал ее в губы. Она обхватила его ногами, поднимаясь навстречу ему. Пронзившая ее радость была необычной и безудержной. Первобытной. Но напряжение стало отпускать только тогда, когда она почувствовала, как он освободился внутри ее, когда она наполнилась его горячим, опаляющим соком.

Потом они в изнеможении лежали рядом, тесно обнявшись. Ощущая блаженство. Именно это слово пришло на ум Ли, лежавшей в его объятиях. Она испытывала в его руках такое же блаженство, как если бы лежала в ванне, наполненной горячей водой. Тепло проникало до костей, обещая, что она больше никогда не замерзнет. Это показалось ей таким значительным, пролило такой бальзам на душу, что она погрузилась в сон, уютно уронив голову на его плечо и уткнувшись плечом ему под мышку.

Она никогда никому так не доверяла, никогда так не любила.

Немного позже, сонно приподняв голову, она поняла, что он развел в камине огонь и предлагает выпить кальвадоса и завернуться в теплый плед из шерстяной фланели.

Она встала и с мечтательной улыбкой на губах приняла от него бодрящий напиток.

— С тобой хорошо, как в горячей ванне, — пошутила она. — Я так расслабилась, что, наверное, уже не в состоянии буду двигаться.

— Как раз то, что доктор прописал?

— Да… да.

Комната наполнилась запахом горящих поленьев и ароматом кальвадоса. Ник сел рядом с Ли на диван и, обняв ее, поплотнее завернул в плед. Так они молча сидели какое-то время, потягивая кальвадос и глядя на огонь, пока наконец Ли не обратила внимание, что куда-то исчез портрет его матери. Наверное, он убрал его, пока она дремала.

Реальность встала перед ней со всей резкостью, и она отодвинулась от Ника. Ли с грустью вспомнила о своих фотографиях, которые нашла в темной комнате. Грустно спросила, зачем он их сделал.

Он даже удивился ее непонятливости.

— Я же фотограф, Ли. Когда я вижу что-то красивое, я это снимаю. Мы только что занимались любовью, в ту ночь мы занимались с тобой любовью по всему дому, если ты помнишь. Потом ты уснула на моем водяном матрасе, и я никогда ничего подобного не видел. И моим первым побуждением было запечатлеть тебя такой, в свете лампы.

Его мотив и польстил, и озаботил ее. Казалось, он не понимал, что вторгся в ее частную жизнь.

— Некоторые из снимков были увеличены. Зачем?

— Я не заметил теней, пока не проявил пленку. Они меня заворожили, и я продолжал увеличивать, чтобы посмотреть, на что они похожи.

— И на что они оказались похожи?

Он виновато улыбнулся:

— На тени.

— Правда? Только и всего? — Но Ли еще не успокоилась окончательно. — А другие фотографии? — осторожно спросила она. — Со сценами насилия?

Он удивился:

— А, ты, наверное, говоришь о фотографиях Манни. Это мой протеже.

— Изучает фотографию?

— Нет, Манни — маленький жалкий крысенок из баррио, который вломился в мой дом в Сан-Рамоне. Я заключил с ним сделку. Если он сфотографирует для меня те места, я заплачу ему за снимки, которые мне пригодятся. Это была его первая пленка.

Ли поставила бокал на столик.

— Но вся эта жестокость, Ник… Разве ребенок должен это видеть?

— Ли, он живет в этой жестокости. Пусть уж лучше фотографирует, чем принимает в этом участие. Его работы грубы, ему, конечно, недостает техники, но они — жизненны.

— Тебе удастся как-то их использовать?

— Может быть. — Он пожал плечами и сделал глоток кальвадоса. — Хочу устроить выставку. Названия пока нет… Фотодневник мальчика из баррио. Что-то в этом роде.

Глядя, как он потягивает свой напиток, Ли в который раз спросила себя, что на самом деле за человек Ник Монтера. Никакое образование, никакие учебники не могли ей помочь в разгадке этой тайны. Он был сложной натурой, как любой художник, и обладал яростью изгоя. Но он не был убийцей. Он протянул руку помощи ребенку, находящемуся в отчаянном положении. И казалось, был больше озабочен тем, чтобы показать жестокость, но не творить ее.

Ник тоже поставил бокал на столик.

— Ты действительно так огорчилась из-за этих фотографий? Прости, Ли. Я не думал, я просто действовал.

Она облизнула губы, не совсем понимая свои ощущения.

— Ладно, ничего.

— У нас гораздо более серьезная проблема. Кто-то напал на тебя этой ночью. — Ник нашел ее руку под пледом и переплел свои пальцы с ее. — Кому могло понадобиться причинить тебе вред?

— Я могу думать только на одного человека.

— На Доусона?

— Нет… на Джека Таггарта. Мне кажется, это был Таггарт, — внезапно проговорила она, вспомнив слова полицейского.

— Ты что-то про него выяснила?

— Нет, но в тот день, когда я с ним обедала, он сказал, что хотел бы тебя убить. А потом передумал и заявил, что предпочел бы добраться до женщины, которую ты любишь, и убить ее у тебя на глазах.

— Боже, да этот парень ненормальный!

— Подумай, Ник, — настаивала Ли. — Это имеет смысл. Если Таггарт считает, что ты украл у него девушку, он, со своим искаженным представлением о возмездии, должен напасть на меня… и снова подставить тебя.

В голове у Ли начала складываться картина происшедшего. Мысли бежали с такой скоростью, что она не слышала клацанья когтей по плиткам пола, негромкого, но резкого крика. Но когда Мэрилин показалась на пороге комнаты, Ли прижала ладонь к губам. Она забыла про Скромника.

— Котенок! Боже мой, Ник, котенок. Надо поехать ко мне. Я оставила его там!

Глава 23

Стоя как можно ближе к огню, Ли растирала заледеневшие пальцы. Ник был решительно против того, чтобы она ехала вместе с ним за котенком. Она доказывала, что Скромник Ника не знает, что он никогда не пойдет к чужому человеку, но аргументы Ника были более весомы.

— Я не знаю, что там у тебя дома, — сказал он. — Может, напавший остался и ждет тебя. В студии ты будешь в безопасности.

Ли предложила позвонить в полицию, но настаивать не стала. Теперь она об этом пожалела. Прошло два часа, а Ник все не возвращался. Ожидание было пыткой, но волновалась она не за себя, а за него. Если ее там кто-то поджидал, что могло помешать этому человеку напасть на Ника? Беспокоилась она и за котенка. Шум нападения мог перепугать Скромника.

Где-то в доме зазвонил телефон. Ли стремительно бросилась осматривать помещения. Она вспомнила, что видела телефон на кухне, но не совсем точно знала, как туда пройти. Там она была только один раз.

Идя на звук звонков, она из гостиной перешла в неосвещенную столовую. Когда она добралась до кухни, уже включился автоответчик. Он принимал сообщение. В темноте светилась соответствующая кнопка.

— Ник! — позвал сердитый женский голос. — Ты не можешь вечно избегать меня. Ради тебя я пошла на огромный риск. Я солгала ради тебя, Ник. Мог бы хотя бы снять трубку!

Ли уставилась на аппарат, не веря своим ушам. Голос был похож на голос Полы Купер. Ли была абсолютно уверена, что это ее голос, но она не понимала, зачем Пола звонила Нику и что она подразумевала под ложью ради него.

В следующее мгновение Ли поняла, что это может означать. Смысл имело только одно толкование… Свидетельские показания Полы были ложью. Ли бросилась снять трубку, но опоздала, услышав только гудки. Она положила трубку с чувством нарастающего ужаса. Пола пыталась дозвониться и до нее, но Ли не знала зачем, и что-то подсказывало ей: лучше и не знать, что это сообщение было лишь верхушкой айсберга. Пола сказала, что в ту ночь, когда умерла Дженифер, Ник был с ней. Если она солгала, то у Ника нет алиби на тот вечер, что означало — он мог быть убийцей.

Из-за этого звонила Пола? Хотела предупредить ее насчет Ника? Ли попятилась, потом оглянулась, обшаривая взглядом темное помещение. Ее мысли потекли сразу в двух направлениях — собственная безопасность и неминуемое возвращение Ника.

Номера Пола не оставила, и Ли решила, что Ник знает, как ее найти. Ли подумала сразу о нескольких путающих возможностях, включая вопрос, продолжаются или нет отношения между Полой и Ником. Он утверждал, что нет, но ни одна женщина не станет так рисковать из-за бросившего ее мужчины. Пола поставила на карту что-то очень важное. Зачем она это сделала?

Застыв в темной кухне, Ли мысленно проигрывала кошмарный сценарий. Насколько она знала, Пола и Ник знакомы несколько лет. Возможно, их отношения зашли так далеко, что они стали сообщниками. Возможно ли, чтобы они по какой-то причине захотели избавиться от Дженифер, зная, что Пола сможет обеспечить Нику алиби? Мотив Ника был совершенно ясен, а использование фотографии Дженифер оказалось просто блестящим штрихом. Карьера Ника пошла вперед семимильными шагами. Он стал знаменитостью, достигшим успеха мальчиком из баррио — великолепный материал для журналистов…

Ли оборвала себя, осознав, что скрутила ворот блузки во влажный комок. Она накручивает себя! Ли поспешно вышла из кухни и вернулась в гостиную, решив успокоиться. Последние несколько дней были сущим мучением. Она истощилась физически и эмоционально, может, еще и потому, что позволила своему воображению зайти слишком далеко. Она придумала кошмар из-за одного необъяснимого телефонного звонка.

Ее кальвадос стоял недопитым на краю столика. Она взяла бокал и, обхватив его обеими ладонями, сделала глоток. Пары алкоголя обожгли ей нос, а жидкость — горло, и она чуть не поперхнулась. Потом села на диван и, поставив бокал, сморгнула навернувшиеся слезы. Надо взять себя в руки и до возвращения Ника придумать, что делать.

Лопнувший пузырь горячей смолы заставил Ли вздрогнуть, когда она вернулась к огню. От крепкого соснового аромата, разлившегося в воздухе, у нее прояснилось в голове. Ее машины здесь не было, но она всегда может вызвать такси, чтобы добраться до своей «акуры». Но что она будет делать потом? Куда поедет? Мысль о встрече с Ником ее пугала, но выхода у нее не было. Если этот человек ей не безразличен — если она его любит, — тогда она хотя бы должна дать ему возможность объясниться.

Ее внимание привлекла тихо скрипнувшая дверь.

— Ник?

Она окликнула его по имени, и сердце у нее заколотилось. Точно это была дверь? Ник вернулся? Оглядевшись в поисках какого-нибудь предмета для защиты, Ли осторожно пробралась в демонстрационную комнату.

В укрытом тенью помещении стояла зловещая тишина, но все как будто было на своих местах. Женщины на портретах Ника печально, с понимающим выражением смотрели на Ли. Станет ли она в конце концов одной из них? Еще одной жертвой, которую он поместит в своей галерее? Он уже сфотографировал ее, и на этом снимке Ли Раппапорт казалась задушенной во сне.

Ли повернулась в сторону студии, привлеченная тихим мяуканьем. Мэрилин! Все эти звуки исходили от кошки!

— Мэрилин? Ты где?

Ли поискала выключатель и нашла на стене латунную панель. Первые из нажатых кнопок осветили фотографии, но не коридор. Беспокоясь о кошке, Ли решила пойти туда.

Студия выглядела точно так же, как и в ту ночь, когда она приезжала в темную комнату. Она была тускло освещена, повсюду стояли зеркала, некоторые из них свисали с потолка, другие были кривыми, давая причудливые искажения. Она видела свое смутное отражение на самых разных поверхностях. Крутом была Ли Раппапорт, она даже озабоченно смотрела с потолка. В этих декорациях Ник предусмотрел все — от дизай на до исполнения. Он всегда стремился к полному контролю над своей работой, но здесь превзошел самого себя.

Из темной комнаты донеслось шуршание.

— Мэрилин?

Проходя мимо рабочего стола, Ли взяла молоток, чтобы в случае чего было чем обороняться. Она ногой толкнула дверь в темную комнату и снова позвала кошку, ее голос отозвался эхом. В прятки, что ли, Мэрилин с ней играет?

Дверь тихо скрипнула, когда Ли открыла ее пошире, и от этого звука дико забилось сердце. Она чувствовала себя перепуганным ребенком, который ждет, что сейчас из темноты на него бросится чудовище. Темнота казалась бесконечной, словно сочилась из двери. Ли представила, как делает шаг за порог, проваливается в бездну и летит до центра Земли.

— Мэрилин?

Ли ступила в комнату ровно настолько, чтобы нашарить на стене выключатель. Запах аммиака по-прежнему был удушающе силен. Должно быть, она разбила бутылку в ту ночь, когда нашла фотографии.

— Кто здесь? — спросила она.

Ли услышала какое-то движение в темноте. Только бы это была кошка, взмолилась она мысленно. Ощупью Ли нашла выключатель. Свет на мгновение ослепил ее, а потом она увидела в дальнем конце комнаты Мэрилин, которая выгнулась над чем-то на полу. Похоже, кошка играла с каким-то маленьким металлическим предметом.

Ли испытала огромное облегчение. Никогда она не была так рада кошке Ника. Она вообще еще никогда в жизни так никому не радовалась.

— Что это? — пробормотала она.

Маленький цилиндрический предмет, казалось, притягивал к себе свет, сверкая так ярко, что Ли не смогла разглядеть его, пока не подошла поближе и не присела на корточки. Она потянулась к предмету и застыла, не донеся до него руку. Это было мужское кольцо.

Мэрилин с гордостью посмотрела на женщину, потом лапой подтолкнула к ней кольцо. Ли отскочила, словно оно было отравлено. Свернувшаяся кольцом и кусающая свой хвост серебряная змея. Это было кольцо Ника. То, которое, как он клялся, было украдено. Ли в ужасе отшатнулась.

Первой и единственной ее мыслью было — бежать. Надо перебраться отсюда в более безопасное место. Она как в тумане поднялась, испытывая ужас при виде несомненной радости Мэрилин, нашедшей зловещую игрушку. Дотрагиваться до кольца Ли не хотела, но и оставить его на полу не могла. Схватив, она затолкала его в карман джинсов и пошла к двери.

Когда она вышла из темной комнаты, в лицо ей брызнула фотовспышка. Ослепшая Ли попятилась. Щелканье переключаемого затвора камеры показалось ей автоматной очередью. Отсчитывая кадры, перед глазами у нее рвались белые бомбы фотовспышек.

— Кто это?! — крикнула она, прикрывая рукой глаза.

Слепящий свет проходил сквозь ладони, как рентгеновские лучи. Ли наткнулась на что-то твердое, затем, ища защиты, отвернулась к стене.

— Поверни голову, малышка. Вот так! Улыбнись.

— Ник? — прокричала Ли. Обернуться она не могла. Свет был слишком ярким, но голос его она слышала. — Ник, что ты делаешь? — всхлипнула она.

Она стала продвигаться вдоль стены, пытаясь спастись от взрывов света. Затвор клацал не переставая, и слышался жуткий скрежещущий звук, словно не на той скорости проигрывали магнитофонную запись. Как будто хохотали демоны.

— Ты красавица, малышка! Ты просто сногсшибательно хороша.

Голос принадлежал Нику, но что это он делал? Он узнал, что она нашла кольцо, и теперь собирается ее убить?

— Пожалуйста, Ник, не надо!

Он наступал на нее, камера сверкала, и Ли попыталась было бежать, но до двери добраться не могла, он стоял там, преграждая ей путь. Тогда она развернулась и не глядя бросилась к зеркалам.

Ее ужас отразился в миллионе поверхностей, полетев во все стороны. Она видела себя — мечущуюся, в безумии бегающую кругами, налетающую на собственное отражение и отскакивающую назад. И каждый раз, когда она поворачивала голову, сотни голов вокруг повторяли ее движение. Растерявшись, Ли замерла, желая остановить жуткую карусель.

Но это ей не удалось. Малейшее движение, отражаясь, повторялось и повторялось, и этому не было конца. Она заблудилась в море отражений. Выхода отсюда не было. Где-то среди всех этих зеркал сверкнула вспышка, и у Ли все поплыло перед глазами, как будто она наблюдала цепную реакцию фотовспышек. Каждая зеркальная поверхность зажглась, побежали белые изломанные лучи, словно электрическая гроза.

— Вот так, замри, сука! Делай, как я говорю, или ты умрешь… умрешь… умрешь… умрешь…

Его угроза грохотала у нее в ушах, отражаясь от стен студии. Ли, защищаясь, вскинула руки. Это Ник! Он хочет ее убить! Его серебристые солнцезащитные очки сверкали во всех зеркалах. Красная бандана, трепеща алым пламенем, надвигалась на нее.

Ли повернулась, ища пути к спасению. Зажегся мощный прожектор, потом другой, потом еще один. Всего один осветительный прибор превратился в бесконечную ленту света, и студия взорвалась кошмарным фейерверком. От света резало в глазах, едкая аммиачная вонь ударила в нос, но Ли отчаянно пыталась найти Ника. Казалось, он надвигался на нее со всех сторон. Его красная бандана и серебристые очки были повсюду.

И он держал револьвер!

— Нет! Ник… нет! — дико закричала Ли.

Оружие сияло во всех освещенных поверхностях. Она видела тусклый блеск холодного металла, гладкий круглый ствол, деревянную рукоятку в скрытой под перчаткой руке. Описав сверкающую дугу, револьвер нацелился на нее. Застыв на месте, Ли смотрела на дула миллионов револьверов, смотрела в немигающий глаз своей жизни и смерти.

— Это было весело, — с тихой издевкой прозвучал голос Ника. — Ты не думай, я здорово повеселился.

Металлический щелчок сказал ей, что пуля вошла в барабан револьвера.

В отчаянной попытке спрятаться от зеркал Ли присела. Если она будет смотреть вниз, она отсюда выберется. Если она ничего не видит, то он, должно быть, тоже ослеплен этим светом!

Грубый деревянный пол обжигал кожу, царапая ладони и колени, но она упрямо искала путь, которым пришла сюда позавчера ночью, искала дверь в кладовку. Ее отчаянная попытка спастись оказалась безуспешной — в спешке Ли толкнула одно из зеркал. Оно с грохотом упало на пол и разлетелось вдребезги, Ли наткнулась на что-то прочное, на мужские ноги.

Она ударила его так сильно, что он пошатнулся.

Его голос сорвался до резкого крика, обрушившегося на нее со всех сторон:

— Тебе конец! Тебе конец! Тебе конец!

Он бросился к ней, и Ли схватила первое, что подвернулось ей под руку, — маленький табурет на колесиках. И с силой запустила им в Ника. Тот упал навзничь, и револьвер, описав огромный полукруг, ударился об пол. Ли пристально следила за его падением, стараясь, чтобы зеркала не сбили ее с толку. Он налетел на металлическую опору и рикошетом отскочил прямо к ней.

— Ли! Где ты? Ли?

Ли схватила револьвер и в шоке развернулась. Это был голос Ника, но он шел совсем с другой стороны. Ее недоуменное лицо взглянуло на нее со всех сторон, под разными углами, искаженное. Она снова безнадежно заблудилась среди зеркал, потеряв ориентацию.

Красная бандана и серебряные очки смотрели на нее из каждого зеркала, с каждой поверхности, но там появилось еще одно лицо. Лицо Ника, черные волосы развеваются, голубые глаза горят безумным огнем. Это был другой образ, но оба мужчины, казалось, беспрерывно поворачиваются и вспыхивают в темноте. Ли не могла отличить одного от другого.

— Сука! — прорычал кто-то.

Ли слышала, как он идет к ней, бросается на нее сзади. Пользоваться оружием она не умела, но развернулась, и в тот момент, когда рычащее существо кинулось на нее, она автоматически нажала на курок. Тело упало к ее ногам, и резкий, пронзительный, демонический смех заполнил помещение. Серебряные очки победно заплясали в зеркалах.

— Глупая сука! — завизжал человек. — Ты только что убила не того человека!

Ли в ужасе опустилась на пол, глядя на распростертого перед ней мужчину, его плащ разметался по сторонам. На этом мужчине не было ни серебряных очков, ни красной банданы. Это был Ник, мужчина, который этой ночью занимался с ней любовью, мужчина, который поехал за котенком. Она только что его застрелила. Из его красивого рта струйкой текла кровь.

— Теперь тебе конец! — заверещал голос. — Теперь тебе точно конец, сука!

Осколок зеркала полоснул Ли по руке, разорвав рукав блузки и порезав кожу. Еще один угодил ей прямо в лицо, чуть не попав в глаз. Увидев в зеркалах свое окровавленное лицо, Ли в ужасе закричала. Человек бросал осколки зеркала, как ножи.

— Я перережу тебе горло!

Сверкающий кинжал нацелился на Ли, и когда нападающий бросился на нее, из груди у нее вырвался всхлип. Собрав все силы, все свое мужество, она подняла револьвер. Сжала оружие обеими руками, закрыла глаза и выстрелила, а потом снова и снова. Бесконечной какофонией взрывающегося стекла разлетались зеркала. И вместе с ними разлеталась душа Ли. Она лишила человека жизни и сейчас умирала сама.

Раздался крик, но Ли не смогла открыть глаза. Она услышала, как кто-то упал. Оружие вывалилось у нее из рук, и она безвольно опустилась на пол. Вокруг царила смерть и подавляла ее своим неумолимым могуществом.

Когда она наконец открыла глаза, то увидела валявшиеся на полу серебряные очки. Рядом с ними лежал ее мучитель. Ли издала слабый звук. Ни смех, ни всхлип, это был беспомощный вой загнанного в ловушку животного. Что за жестокая, садистская шутка?

Демоническое существо, нападавшее на нее с таким неистовством, вытянулось на полу студии с изяществом балерины. Лицо мертвой Полы Купер являло собой образец женской красоты и безмятежности. Такой спокойной Ли никогда ее не видела. У Ника Монтеры получился бы великолепный портрет.

— Доусон! — бросилась к бывшему жениху Ли, как только он появился в дверях больничной комнаты ожидания.

— Как он? — спросил Доусон.

— Ничего не известно. — Она схватила его руку и сильно сжала, пытаясь остановить сотрясавшую ее дрожь. Голос срывался от переполнявших ее эмоций: — Он в операционной… Он там уже несколько часов…

Дотронувшись до локтя Ли, Доусон заставил ее замолчать, словно почувствовав ее безмерную усталость. Он выглядел странно неопрятным с выступившей на подбородке светлой щетиной, но его знакомый костюм и привычный запах одеколона как бальзам подействовали на нервы Ли.

— Хочешь узнать про Полу? — спросил он. — Но это может и подождать. Наверное, сейчас не совсем подходящий момент.

Но Ли настояла, чтобы он рассказал. Она надеялась, что это отвлечет ее от мыслей о Нике, но ничего об этом не сказала.

Доусон пристально посмотрел на нее, на его лице отразилась боль. Должно быть, он очень многое хотел бы сказать, догадалась Ли, но он лишь вздохнул и отвел ее в сторону.

— Пола находится в окружной больнице, под охраной, — объяснил Доусон. — Рекламировать шампунь она теперь будет не скоро, но поправится полностью. Пуля скользнула по ребрам и пробила легкое, но не задела ни одного жизненно важного органа.

Ли с облегчением сжала руку Доусона. Она не вынесла бы смерти Полы, невзирая на то, что совершила эта женщина. Ли было достаточно того, что она ранила двух человек и что один из них — тот, кого она любит, — может умереть.

Ли захотелось сесть, ноги ее не держали. Диванчик в углу был того же цвета, что и все в этой скромной комнате, — зеленого, но это меньше всего сейчас заботило Ли.

— Почему Пола напала на меня? — спросила она, когда они с Доусоном уселись. Она отпустила его руку, благодарная за поддержку. — Из-за Ника?

Доусон снял очки и протер их подкладкой пиджака.

— Она хотела вернуть его, — сказал он, — и Макиавелли по сравнению с ней просто мальчишка. Ты никогда не была ее изначальной целью. Она напала на тебя потому, что ты разрушила ее грандиозные планы. К сожалению, ее мишенью была и Дженифер Тейрин.

— Так это Пола убила Дженифер? — спросила потрясенная Ли.

— Она убила Дженифер и подставила Ника.

— Но она же хотела его вернуть…

— Да. Поэтому ее план и оказался не только извращенным, но и блестящим. Пола считала, что Ник безумно ее любит, но просто этого не сознает. Она решила, что если спасти ему жизнь — разумеется, с большим риском для себя, — то он будет настолько благодарен, что перестанет отрицать свои истинные чувства по отношению к ней.

Ли начала понимать пугающую логику плана Полы.

— Боже мой! — в ужасе произнесла она. — Видимо, она совсем ничего не понимала. Ты говоришь, она убила Дженифер и подставила Ника, зная, что появится в последнюю минуту, чтобы спасти его?

Доусон пожал плечами:

— Она думала, Ник просто не знает своего сердца и ее предназначение — показать ему, что они две половины одного целого. Ради любви люди совершали и более странные поступки.

— Значит, насчет алиби она солгала?

— Когда ты кого-то убил, ложь, даже под присягой, уже не кажется преступлением. Ник действительно возил ее в больницу и сидел с ней там целую ночь после неумелой попытки самоубийства — тут все правда, — но это случилось за несколько недель до убийства Дженифер. Видимо, Ник отдалялся от Полы, и самоубийство было ее попыткой удержать его. Это не помогло, и она запустила в действие свой великий план, для начала соблазнив не слишком умного молодого служащего той больницы. Она купила парню машину, занималась с ним сексом и все прочее.

Ли дотронулась до сережки.

— Это не любовь, это патологическая одержимость. Ей нужна помощь.

— Не волнуйся. — В голосе Доусона, который при любых обстоятельствах оставался прокурором, зазвучал цинизм. — Эта женщина, едва успев прийти в сознание, начала мобилизовывать силы. Уверен, она бы созвала пресс-конференцию прямо у больничной койки, если бы ей позволили. Она даже заявила, кто возглавит группу ее защиты.

Ли ждала.

— Саттерфилд, — состроил гримасу Доусон. — Этот кровопийца опять в игре.

— Боже мой! Ты, наверное, ждешь не дождешься начала суда.

— Обвинителем буду не я.

Ли уловила категорический отказ в голосе Доусона, но сейчас ее занимало слишком много других нерешенных вопросов, поэтому она ни о чем его не спросила.

— Это Пола звонила мне, предостерегая насчет Ника?

— Да, она сама и звонила, — объяснил Доусон. — В ее квартире уже произвели обыск. У нее там нашли сотни аудиокассет… она записывала все, что происходило на сеансах съемок у Ника, и вообще все, что делала за последние несколько лет. У нее еще оказалась приставка к телефону, которая убирает из женского голоса высокие частоты, заставляя его звучать как мужской.

— Неудивительно, что звонивший показался мне знакомым. — Ли рассуждала вслух. — И когда она на меня напала, я все время слышала голос Ника. Должно быть, это была запись.

— Она дьявольски умна, — признал Доусон. — И безумно его любит. — Он помолчал, глядя на Ли и словно пытаясь прочесть выражение ее лица. — А как ты, Ли? Ты тоже безумно его любишь?

Ли знала: рано или поздно этот вопрос прозвучит, но надеялась, что у нее будет хоть немного времени к нему подготовиться. Она не забыла суд и предательство Доусона, но сейчас нисколько не радовалась возможности нанести ему удар.

— Не волнуйся, — мягко заверила его Ли. — Я не одержима, как Пола. И боюсь, я действительно люблю его. А вот безумно ли? Да, в этом сомнений нет.

Он не улыбнулся в ответ.

— А ты уверена, Ли? Точно уверена? Потому что если у нас есть хоть какой-то шанс…

— Уверена, — печально проговорила она. — Если Ник выживет и я буду ему по-прежнему нужна, то буду принадлежать ему.

Доусон помолчал, потом заговорил:

— Если этот негодяй будет с тобой плохо обращаться, если он когда-нибудь солжет, обманет или причинит тебе боль, я забуду о своей отставке и убью его.

Жесткость, прозвучавшая в голосе Доусона, поразила ее, но гораздо меньше, чем то, о чем он невольно сообщил.

— Отставка?

Он почесал переносицу. Без очков ее бывший жених казался бледным и похожим на мальчишку.

— Я завязываю со своей работой, — сказал он. — Хватит. Я столько всего натворил, особенно по отношению к тебе, что самому тошно.

— Но, Доусон…

— Дело гораздо хуже, чем ты думаешь, Ли. Когда я узнал, что Пола — убийца, только тогда я увидел, до чего докатился. Я бы всем пожертвовал, чтобы выиграть дело против Монтеры. И так и сделал. Я пожертвовал тобой. — Он помолчал. — Я люблю тебя, — наконец выговорил Доусон. От переполнявших эмоций его голос сел. — До этого момента я даже не знал, насколько сильно.

Аи не знала, что сказать. Ей хотелось остановить его, но ему явно нужно было выговориться.

— Прости меня, Доусон…

— Не надо. Я все это заслужил, вел себя как последний мерзавец. Я растоптал все — наши отношения, судебный процесс. В какой-то момент я даже следил за Полой Купер, — признался он, — но не потому, что подозревал ее в убийстве. Меня беспокоила исходившая от нее угроза, ведь Дженифер могла ей что-то рассказать. Пола была убийцей, а мне это даже и в голову не пришло.

— Дженифер Тейрин?

Ли вспомнила замечание Полы про отношения Доусона с той моделью.

Он колебался, не зная, продолжать или нет.

— Узнай уж все, — наконец сказал он. — Я покривлю душой, если скажу, что случившееся лежало тяжким грузом на моей совести все эти двадцать лет. Нет. Тогда я думал, что поступаю правильно. Теперь я знаю, что ошибался. Черт, я вообще ничего не знаю!

— Двадцать лет назад? Ты говоришь о суде над Ником?

— Да. — Доусон надел очки. — Я только начинал работу в офисе прокурора, когда поступило дело Монтеры, его обвиняли в убийстве и изнасиловании. Мне поручили побеседовать с Дженифер Тейрин, которая оказалась паршивой овцой в семье с большими связями. Тейрины дружили с окружным прокурором, и пока я с ней разговаривал, пришло сообщение, что если она расскажет в суде всю правду, то банда с ней поквитается.

Ли захотела убедиться, что все поняла правильно.

— Ты говоришь о ее показаниях, что она была с Ником, когда их застал главарь банды, и тогда он напал на Ника?

— Совершенно верно. Она собиралась сказать, что Монтера убил главаря в целях самозащиты, но я дал ей ясно понять, что произойдет, если она это сделает. Я объяснил, что банда будет считать ее ответственной за смерть своего главаря, потому что это она обманула его с Ником и спровоцировала нападение. Она знала, на что способны эти люди. Она сама была свидетелем разных жестокостей и на суде рассказала совершенно другую историю.

— И все ей поверили?

— Все, кроме, конечно, Монтеры, но его, еще одного подонка из баррио, никто не слушал. Мы предотвратили репрессии банды в отношении ни в чем не повинной семьи, которая — какое совпадение — имела высокопоставленных друзей. Я поступил правильно, по крайней мере это свидетельствует о том, каким я был рациональным. Я продолжал поддерживать связь с Дженифер, время от времени помогал ей деньгами… в ответ на ее молчание. И все было прекрасно, пока несколько месяцев назад она не сообщила мне, что больше не может жить с этой ложью. Она собиралась рассказать Нику всю правду и попросить у него прощения. Она заверила, что мое имя не всплывет. Она хотела только очистить свою совесть.

Он тяжко вздохнул и потер подбородок.

— Мне показалось, я отговорил ее от этой затеи, но, видимо, нет. Когда она погибла, я действительно считал, что это сделал Ник, особенно когда увидел тело.

«Интересно, — подумала Ли, — не было ли столь страстное стремление Доусона добиться обвинения Ника частично продиктовано желанием защитить себя?» Он знал, что Дженифер могла в любой момент рассказать Нику правду, не умолчав и о роли Доусона, а это значило, что и у самого Доусона был мотив желать им обоим смерти.

— Я снял свою кандидатуру, — сказал он. — И подал в отставку. Я уйду по истечении своего срока.

— И чем займешься? — спросила Ли. Она чувствовала по отношению к нему то же самое, что и к Поле. Не важно, что он сделал, она не хотела, чтобы он страдал.

— Не знаю. Я устал от этой крысиной гонки. Может, построю домик в горах, буду ловить рыбу. Может, стану продавать автомобили.

Он издал звук, похожий на смех, но в нем прозвучала боль. Он отказывается от всего, поняла Ли. Возможно, он только сейчас и осознал, что любил ее, но свои политические амбиции он любил не меньше. Ей стало грустно, но она понимала, что он принял верное решение. Доусон стремился к власти и престижу, но все это были ложные цели, и поэтому его справедливость всегда оставалась под вопросом, этика его поступков зависела от людей, занимающих более высокое положение.

— Хочешь поесть? — спросил он. — Может, хотя бы шоколадку? — В комнате ожидания стояли автоматы по продаже шоколада. — Или что-нибудь из кафетерия? Наверное, у них есть сандвичи и кофе.

На Ли навалилась усталость, и она откинулась на жесткую пластиковую спинку зеленого диванчика.

— Спасибо, но у меня нет сил даже на еду.

Закрыв глаза, она предоставила Доусона его проблемам. Рай — это диванчик в комнате ожидания, подумала она. Может, если она заснет, а потом проснется, окажется, что все это было только сном и Ник будет цел и невредим.

«Прошу тебя, Боже, дай ему выжить! Если он умрет, то это из-за меня, и тогда я тоже не смогу жить. Я слишком его люблю».

Возглас ужаса заставил Ли открыть глаза.

Она вскочила с диванчика как раз в тот момент, когда Кейт Раппапорт вошла в комнату и замерла при виде дочери. В воздухе запахло истерикой, и Ли чуть не рассмеялась. Она и не представляла, что настолько жутко выглядит.

Через секунду Кейт пришла в себя и бросилась к дочери приводить в порядок ее растерзанную одежду. В минуты кризиса Кейт всегда вела себя так, Ли это знала. Она не умела выражать материнские чувства и прибегала к наведению порядка.

И пока в течение нескольких минут Ли описывала матери кошмар последних дней, Кейт суетилась, придавая Ли цивилизованный вид.

— Ты похожа на жертву землетрясения, — бормотала Кейт.

Ли улыбнулась:

— Ты никогда не думала, что твоя дочь может попасть в такую скандальную историю, да?

— Я никогда не думала, что моя дочь обладает таким мужеством. Я вижу, как я ошибалась.

Кейт перестала суетиться и на мгновение встретилась глазами с Ли. И та ощутила тревогу матери. Она ее увидела. Во взгляде Кейт сквозила боль, когда она взяла Ли за руку. Воцарилось неловкое молчание, когда женщины обнялись. Им случалось прикасаться друг к другу подобным образом, но никогда за этим не стояли такие чувства, как сейчас.

Охватившее их взаимное чувство тепла было и физическим, и эмоциональным. Осознав это, они нерешительно улыбнулись друг другу. Их пальцы переплелись, словно они возвращались к жизни, словно только что покинули какое-то холодное место.

— Мисс Раппапорт?

Ли оглянулась и увидела, что в комнату вошел врач.

— Мужчина, в которого вы стреляли, — сказал он, — будет жить.

Ли выпустила руку матери и покачнулась, испытывая неимоверное облегчение. И если бы Кейт ее не подхватила, она упала бы на пол.

* * *

— Ай-ай-ай! — драматично причитала Мария Эстела Инконсолата Торрес. — Это судьба! Я знала, что когда-нибудь женщина выстрелит ему в сердце!

Ли стояла в стороне от небольшой группы людей, окруживших койку Ника, и смотрела, как его домоправительница хлопочет вокруг раненого воина. В сердце Нику никто не стрелял. Ли попала ему в солнечное сплетение, довольно прилично промахнувшись, если говорить о сердце. Но сегодня Эстелу эти подробности не интересовали. Она ломала руки и возносила хвалу небесам за то, что они спасли такого недостойного, такого закоренелого грешника, как Ник.

Ли добродушно улыбнулась. Это продолжалось все утро. Сегодня Ника в первый раз позволили навестить, и после завтрака к нему толпой валили посетители. Кроме того, одна за другой приходили медсестры, озабоченные тем, чтобы дать ему судно, и время от времени прорывался какой-нибудь журналист. Явился, хоть и ненадолго, даже Алек Саттерфилд, принеся Нику бутылку русской водки и в итоге налив глоток себе, прежде чем бежать на встречу с журналистами, разбившими лагерь у входа в больницу. В настоящий момент своей очереди засвидетельствовать почтение дожидался Манни Ортега.

— Ты настоящий бандит, парень! — радостно завопил он, ударяя по руке, которую ему протянул Ник. — Теперь у тебя есть и пулевая, и ножевая раны.

— Это что за разговор? — Эстела, подчеркнуто не обращая внимания на Манни, произнесшего такое богохульство, сердито посмотрела на Ника. — Какой пример ты подаешь этому мальчику? — заворчала она. — Ты меня послушай, мистер Большой Выстрел Ник Монтера. Ты послушай Эстелу Торрес. Вот кто скажет тебе, что делать! Она говорит, чтобы ты обратил свой Богом данный талант на фотографии природы… цветы, деревья, а? Подай хороший пример для el pequeno muchacho.

— Я не маленький мальчик! — запротестовал Манни.

Ник предостерегающе качнул головой.

— Не спорь с ней, muchacho. Она склонила большого мальчика на свою сторону. Эстела, для своего следующего проекта я подумываю о коллекции ястребов, львиц и кротов. Ну как тебе?

Поймав взгляд Ли, Ник подмигнул ей.

С губ Ли рвалась улыбка, хотя она постаралась сделать ее безразличной. Горло горело и стягивало от невысказанных слов. Это началось с самого утра, когда Ли вошла в палату и увидела, что мужчина, которого она чуть не потеряла, сидит в кровати и выглядит почти совсем так, как всегда, — таким живым и полным золотого тепла. Волосы его были забраны в хвост, но одна прядь выбилась и все время падала на глаза, заставляя его периодически встряхивать головой, чтобы отбросить ее. Кто бы мог подумать, что он покажется ей таким сексуальным и беззащитным в больничном халате!

Эстела фыркнула:

— Куда тебя ранило? В голову?

— Нет, — заверил ее Ник, продолжая пристально смотреть на Ли. — В сердце. Ты впервые оказалась права, Эстела. Мне попали прямо в сердце.

Ли больше не могла притворяться и безразлично улыбаться.

Эстела закатила глаза и покраснела.

Манни сморщился.

— Ну вот, — высказал он свое мнение.

— Послушайте! — попросил внимания Ник, раскинув руки и как бы обнимая всех присутствующих. — Может, вы оставите нас наедине с женщиной, которая стреляла в меня? Нам есть о чем поговорить.

Только тогда они по одному стали выходить из палаты. Манни этого явно не хотелось, и он, помедлив, обернулся у двери.

— Ну так кто же ты все-таки, великий любовник или еще кто? — спросил он Ника. — Женщины сходят по тебе с ума?

Ник прицелился в него из воображаемого пистолета.

— Послушай, muchacho, — сказал он, — что касается женщин… Главное — вовремя пригнуться.

— Это слишком просто, — улыбнулся Манни, делая вид, что поймал пулю Ника.

Следующей уходила Эстела.

— Если он будет тебе докучать, стреляй в него снова, — прошептала она Ли, проходя мимо нее.

Ли подождала, пока и все остальные, до последнего человека, выйдут из палаты, и плотно закрыла дверь. Она не запиралась, но Ли подставила под дверную ручку стул. Покончив с этим, она повернулась и медленно направилась к кровати Ника.

Он с большим интересом смотрел на ее вызывающее приближение.

— Значит… ты не убийца, — тихо проговорила Ли.

— Ты разочарована?

Она дотронулась до сережки.

— Ну, в этом было что-то — гадать, то ли ты меня поцелуешь, то ли убьешь, — признала она.

— С радостью сделал бы и то и другое. — Голос его стал хриплым от желания, когда он увидел, как она ведет пальцем по золотому колечку. — Особенно когда ты теребишь эту проклятую сережку.

Ли рассмеялась, радуясь, что у нее есть перед ним преимущество. Она не решилась бы подшучивать над ним, если бы он не был прикован к постели, но даже в таком положении желание, читавшееся на его лице, придавало ему весьма опасный вид. Хорошо бы Ник Монтера так и остался узником, зависящим от нее.

— Но поскольку ты меня не убил, — сказала она, — я бы хотела насладиться поцелуем.

Жаркая искра в его глазах говорила ей, что если бы это было в его силах, он устроил бы ей все возможные пытки и казни, пока она не запросила пощады, несмотря на то что все эти мучения были бы сладкими.

Он протянул к ней руку, и она подошла к кровати. Остановилась в предвкушении, вне пределов его досягаемости. Ей надо было кое-что ему сказать, но она не знала, как это сделать.

— Ты закончила книгу? — спросил он.

Он ищет способ нарушить молчание, подумала Ли, но оценила его заботу.

— Пока ты лежишь в больнице, у меня полно времени для работы, — ответила она. — Я отослала ее вчера. Еще мне позвонили из Комитета по этике, они отклонили поступившую на меня жалобу. По их мнению, я действовала и в рамках этики, и профессионально, когда отказалась от дела, почувствовав, что обретаю эмоциональную зависимость.

— Я рад, что ты это сделала, — проговорил он, снова протягивая к ней руку.

— Отказалась от дела?

— Обрела эмоциональную зависимость. Ну-ка иди сюда…

Он улыбнулся и поманил ее пальцем. Ли ощутила знакомую дрожь, но она еще не могла ответить на его призыв.

— У меня есть одна твоя вещь, — сказала она, засовывая пальцы в карман джинсов.

Она вытащила серебряное кольцо и увидела, как изменилось, посерьезнело выражение его лица.

— Где ты его нашла? — спросил он.

— В темной комнате в ту ночь, когда на меня напала Пола. Расскажи мне о нем.

Она внимательно слушала Ника, который рассказывал, что кольцо было на нем в ту ночь, когда полиция задержала его для допроса. Проводившие задержание полицейские показали ему фотографию тела Дженифер, которое лежало точно в такой же позе, как на его фотографии, и спросили, узнает ли он снимок, надеясь, что он скажет что-нибудь, на чем его можно будет подловить. Сначала он действительно подумал, что это его фотография — или снимок с нее, — но потом заметил отметины на шее Дженифер. Полиция приняла отпечаток змеиной головы за синяк, но наметанный глаз фотографа узнал ее сразу и понял, что его, видимо, хотят подставить. По счастью, арестовали его только через несколько дней, это дало ему возможность спрятать кольцо.

— На самом деле кольцо — подарок Полы, — признался он, протягивая руку за серебряной вещицей.

Ли подошла к постели и отдала ему кольцо. Ник повертел его, и когда заговорил, в голосе его почти не слышалось горечи:

— Она сказала, что заказала его в пару моему браслету, и я, помню, подумал, как она внимательна. А она уже планировала подставить меня. Должно быть, она сделала еще одно такое же кольцо.

— Она хотела вернуть тебя любой ценой, Ник. Пола сказала, что ты обладал над ней какой-то властью, что ты сексуально поработил ее.

Он удивленно поднял на Ли глаза:

— У нас с Полой не было таких отношений. Дружба — да, но секса не было. У нас никогда не было таких отношений.

Ли изумилась. Пола настолько убедительно рассказывала о своих отношениях с Ником, что Ли даже возбуждалась, вспоминая об этом.

— Я рада, что у тебя не было с ней интимных отношений, — призналась она.

Потом, повинуясь импульсу, открыла ящик стола рядом с кроватью Ника, взяла у него кольцо и эффектным жестом бросила его туда.

— Должна тебя предупредить, — сказала она, — что у меня есть одна общая черта с твоей кошкой Мэрилин.

— И какая же? — Ник с интересом ждал ответа.

— Я собственница.

— Звучит многообещающе. Могу я рассчитывать на укус в лодыжку, как это делает Мэрилин?

— Это самое малое, чем я могу отплатить за те отметины, которые ты наставил мне по всему телу.

Она приподняла простыню, словно собираясь украдкой заглянуть под нее.

— Что это ты делаешь? — спросил он.

— Хочу посмотреть на твой шрам. — Она сунула под простыню ладонь, ее пальцы прикоснулись к его горячему телу, но она не поняла, к какой именно его части. — Ты оставил на мне свое клеймо, — сообщила она, чуть задыхаясь, — а теперь я поставила на тебе свое.

Он охнул и дернулся, когда она коснулась закрывавшего рану пластыря.

— Мои отметины были менее болезненными.

— И получать их было гораздо веселее, — согласилась она. — Но мое клеймо навсегда. — Она приложила пальцы к повязке и сделала свирепое лицо. — Это означает, что ты мой, Ник Монтера. Что никто другой не имеет на тебя прав.

Он от души рассмеялся и сунул руку под одеяло, чтобы поймать ее ладонь. Медленно, с силой, удивительной для раненого человека, он притянул ее к себе на постель. Решительное выражение его лица безошибочно говорило, что, раненный или нет, ситуацией владеет он.

— Ты заклеймила меня, Ли, — сказал он. — Ты меня изменила.

Она покачала головой:

— Я не хочу тебя менять, Ник. Ты — это все, чего я хочу, и я хочу тебя таким, какой ты есть.

— Об этом я и говорю. — Ему нужно было, чтобы она поняла. — Ты увидела самые темные стороны моей натуры, но ты все еще здесь. Ты не убежала. В моей жизни был только один человек, который оставался со мной, — хотя, я думаю, ей много раз хотелось убежать, — но она ушла из-за моей неосторожности. — В голосе его звучала печаль. — Я всегда буду осторожен с тобой, Ли. Я сделаю все, чтобы тебе никогда не захотелось от меня убежать.

Он взял ее лицо в ладони и с благоговейным трепетом приник к ее губам. Ее имя трепетало у него на губах, легкое, как туман, воздушное, как пух одуванчиков.

По телу Ли пробежала дрожь, когда она осознала всю силу нежности Ника, немного пугаясь ее глубины. Он заставлял ее ощущать себя самой хрупкой и ценной вещью на свете — милой перепуганной девочкой, которую никогда не понимали собственные родители. Он прикоснулся к ней так, словно хорошо знал ту маленькую девочку, а не только взрослую женщину, которой она стала… взрослую женщину, которой по-прежнему требовалась ласка.

— Прости, что я в тебя стреляла, — внезапно прошептала она.

Он чуть не рассмеялся в ответ.

— Я рад, — сказал он, и его глаза вспыхнули синим пламенем. — Это означает, что все худшее у нас позади. Мы больше никогда не сделаем друг другу больно.

Его слова эхом отдались в ней, превращаясь в клятву.

Мы больше никогда не сделаем друг другу больно.

Она улыбнулась ему.

Ник поднес ее руку к губам и прикусил нежную кожу ладони, его зубы оставили розовые отметины.

— Разве что вот так, — пообещал он ей. — Знаешь, чего я хочу больше всего на свете?

— Могу себе представить!

— Нет, кроме этого.

Улыбка тронула его губы, но свет истинных чувств лился из глаз. Чистый и ясный, как дождевая вода, он был смешан с болью и надеждой и всеми другими чувствами, с которыми он так долго боролся.

— Я хочу бодрствовать целую ночь, — сказал он. — И хочу увидеть восход солнца… вместе с тобой.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Реклама на сайте