«Интерьер для птицы счастья»

Светлана Демидова Интерьер для птицы счастья

Честно говоря, Саша думала, что «помятое лицо» – это литературная метафора, однажды кем-то удачно найденная и эксплуатируемая теперь всяким, кому лень придумать собственное сравнение. Сегодняшнее утро предоставило ей доказательства того, что помятое лицо – не писательский экзерсис, не стилевая принадлежность какого-нибудь Акакия Акакиевича как литературного персонажа, а суровая правда жизни. Из зеркала ванной комнаты на Сашу смотрело ее собственное лицо с явственным отпечатком загнувшегося уголка наволочки с пуговицей.

Саша коснулась отпечатка пальцами. Он был глубоким и рельефным. Саша потерла щеку ладонью. Щека покраснела, но рубцы отпечатка сделались еще отчетливей и бордовее. Какой ужас! Зачем она спит на этой старой маминой наволочке с пуговицами? Жалко выбросить! Вот они – издержки плюшкинизма! Куда ни глянь – сплошной Гоголь!

Намылив жесткую массажную мочалку, Саша с ожесточением принялась стирать ею пуговичный отпечаток. Он не стирался. Он приобрел одинаковый со щекой оттенок сырого мяса, но просматривался все так же отчетливо. Саша поняла, что пошла по неверному пути, и густо намазала щеку жирным ночным кремом. В ожидании его воздействия она постояла немного у зеркала, но ожидания не выдержала: стала пальцем протирать в креме окошечко, чтобы понаблюдать за процессом. Процесс не шел.

«Нет, – решила Саша, – надо взять себя в руки и отвлечься от щеки завтраком». Она варила кофе, делала себе бутерброды и потом даже пила и ела, но отпечаток наволочки не выходил у нее из головы. Вот оно. Началось. Необратимый процесс ее старения как физического тела скоро станет заметен широкой общественности. Говорят, что у женщины самыми первыми стареют шея и руки. Саша дотронулась рукой до шеи. Пожалуй, вяловата… А руки? Она придирчиво осмотрела тыльные стороны ладоней. Вроде бы пока ничего, хотя синеватые жилочки уже несколько выступают и поверхность утратила былую мраморную гладкость. Но по сравнению со щекой это такие пустяки, о которых даже думать пока не стоит. Зато стоит купить крем для рук подороже. Хватит на себе экономить!

Саша запустила палец поглубже в крем и ощупала щеку. Отпечаток был на месте. Ноготь даже попал в рытвинку самого глубокого рубца. Ну и как идти в таком виде на работу? Она тяжко вздохнула, но в ванную прошла решительно и занялась там глазами, стараясь не опускаться взглядом ниже их.

Сегодня она наденет кремовый пушистый джемпер из ангоры, а потому макияж должен быть нежным. На веки она положила бледно-персиковые тени, ресницы подкрасила чуть-чуть, чтобы они не выступали из лица вульгарным черным забором. Получилось как раз то, что надо, и дольше тянуть было уже нельзя. Хочешь не хочешь, а пора переходить к щекам. Саша выудила из баночки розовый ватный шарик и стерла крем. Отпечаток как будто бы стал бледнее, но ненамного. Что ж! Придется на работе прикрывать щеку платочком, будто бы у нее болит зуб.

На обезображенное место Саша выдавила чуть ли не полтюбика тонального крема. Он так удачно заполнил емкости рубцов, что можно было смело переходить к губам. Саша вчера купила чудную помаду: благородная платина с оттенком чайной розы. Тон в тон к джемперу из ангоры. Ольга онемеет от зависти. Саша немного помучает подругу, а потом подарит ей точно такой же тюбик, потому что Ольга плохо переносит, когда у нее нет чего-нибудь такого, что есть у Саши.

Волосами Саша решила не заморачиваться – все равно под шапкой любая прическа придет в полную негодность. Она быстро натянула вышеозначенный джемпер, узкую черную юбку с небольшим разрезом на боку, взглянула на часы и вылетела в прихожую.

Та-а-ак: сапоги, дубленка, шапка… Но что это? Саша в ужасе застыла перед зеркалом с новой норковой шапкой в руках. Тональный крем, сосредоточившись в рубцах отпечатка, образовал на ее щеке что-то вроде товарного знака, клейма или тавра. Какой ужас! Клейменая скотинка, выставочный образец, новая религиозная секта… Саша вытащила из сумки платок и вытерла щеку, еще раз с отвращением взглянула на себя в зеркало и вышла из квартиры.

До налоговой инспекции, где она работала, Саша всегда, в любую погоду, шла пешком, на что требовалось минут сорок. Пешком всегда и возвращалась. Этот моцион являлся насущной необходимостью, потому что работа была сидячая и движений Саше не хватало. Сегодня тем более не стоило пользоваться транспортом, чтобы не предъявлять кондуктору и пассажирам помятую щеку.

Утро было чудесным: морозным и звонким. Вчера, несмотря на декабрь, была настоящая оттепель, что, в общем-то, для Питера в порядке вещей, а сегодня ветки деревьев покрылись пушистыми кристалликами застывшей вчерашней влаги и под белым светом фонарей казались сделанными из елочной мишуры. Украшенные натеками празднично блестящей изморози дома сделались похожими на мятные пряники, облитые белой глазурью. Саша подумала, что скоро Новый год, и почему-то по-детски обрадовалась, хотя радоваться было абсолютно нечему. Даже самый захудалый Дед Морозишко не принесет ей никакого подарка.

Саша шла осторожно, потому что под снежной крошкой на тротуарах скрывался лед, и не сразу заметила, как из-за какого-то угла вынырнул мужчина и зашагал впереди нее. Впрочем, глагол «зашагал» к производимым мужчиной движениям не подходил. Он ступал, будто крался, – мягко, как кот или тигр, и при этом довольно быстро. Мужчина был высоким, длинноногим и очень гибким. Это сразу бросалось в глаза, несмотря на то, что одет он был в теплую зимнюю куртку, которая должна была бы скрадывать эту гибкость.

На голову мужчина надел черную фетровую кепку с опущенным на уши отворотом. Вообще-то подобное ношение кепки Саша не приветствовала. Для нее кепка, закрывающая уши, была чем-то сродни завязанной на бантик под подбородком шапке-ушанке. Но этому мужчине кепка с отворотом шла. Ему вообще все шло: и слегка вылезший из-за ворота темный шарф в редкую тонкую красную клетку, и болтающаяся на боку мягкая черная сумка, и поблескивающие брюки, тоже черные и, похоже, дорогие.

Саша решила, что мужчина должен быть очень молод, судя по стилю, гибкости и стремительности его утреннего полета. Ей хотелось бы увидеть его анфас, но для этого надо было бы бежать, скользя каблуками по заснеженному льду, а потом выскакивать из-за его спины и неприлично заглядывать в лицо. Впрочем, и заглядывать нечего. Ясно же: у него должен быть волевой подбородок, нос с легкой горбинкой, короткая стрижка черных волос и безжалостные глаза тигра со зрачком поперек. Это штучный товар. Эксклюзив. Такие мужчины очень дороги и знают себе цену. Саша зачем-то спешила вслед за эксклюзивом как привязанная и очень удивилась, когда он начал подниматься на крылечко их инспекции Федеральной налоговой службы. На какой-то миг перед ее глазами мелькнул его профиль, и она успела заметить, что тигр не так уж и юн.

Когда она вошла в коридор инспекции, никакого штучного мужчины там не было. Возле стены стояли два охранника, меняющиеся сменами, – обычные мужланы поточного способа производства для массового женского потребителя. А может, никакого тигра и не было? Фантом? Зимний мираж? Предновогодняя фантазия? Саша улыбнулась собственным мыслям и тут только вспомнила о клейме на своей щеке. Она бросилась к зеркалу гардероба и, придирчиво осмотрев лицо, освобожденно вздохнула. Сорока минут все-таки хватило, чтобы щека разгладилась и приобрела ровный с мороза розовый цвет.

Офис встретил ее казенным запахом бумаг и немытых со вчерашнего вечера чашек с застывшей на донышках кофейной гущей. Саша поспешила открыть форточку и встала под нее, жадно вдыхая арбузный аромат зимы, который в помещении ощущался гораздо отчетливей и был вкуснее, чем на улице.

– Вечно ты, Александра, вымораживаешь с утра помещение! – услышала она за спиной и торопливо захлопнула форточку.

С Марьяной Валерьевной Тереховой, начальницей Сашиного отдела учетности и анализа, с утра лучше не связываться, а то весь день пойдет наперекосяк. Проверено. Вообще-то Марьяна неплохая тетка, но по утрам у нее всегда плохое настроение. Сама она это объясняет тем, что, являясь стопроцентной совой, по дороге на работу еще не успевает как следует проснуться.

Саша сняла дубленку, повесила ее в шкаф, еще раз с удовольствием полюбовалась блестящими ворсинками новой норковой шапки, положила ее на полочку и подошла к зеркалу. Ну вот! Шапка, конечно, красивая, ничего не скажешь, но из-за нее у волос нет никакого вида, а ведь только вчера вымыла голову. Все эти мысли были действом сугубо ритуальным. Заговором от противного. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. У Саши были прекрасные волосы. Собственно, волосы – это лучшее, что имелось в ее арсенале. Волосы были густыми и тяжелыми. Им не требовались завивка или укладка. Сейчас из-под шапки они выползли спутанными тусклыми прядями, но стоит провести по ним щеткой, и они красиво улягутся на плечи, взяв в темную раму лицо.

Марьяна Валерьевна особенно ненавидит Сашины волосы, потому что сама располагает жалкими кудельками, которыми с трудом прикрывает розовую кожу черепа. Во всем остальном она не хуже Саши, а может быть, даже лучше. У нее современная спортивная фигура с широкими плечами и узкими бедрами и волевое лицо хозяйки жизни. У Марьяны всегда все хорошо получается, начиная с работы и заканчивая личной жизнью. Или наоборот – сначала у нее заладилась личная жизнь, а потом уже она пришла работать в налоговую инспекцию.

Марьяна Валерьевна Терехова была замужем за прекрасным человеком, который обожал ее и двух сыновей, Ванечку и Митю. Когда Марьяну особенно допекали Сашины волосы, она всегда вспоминала, что собственные начали у нее выпадать во время второй беременности, а до этого были еще лучше, чем у Саши, и что если бы Саша второй раз забеременела, то совершенно неизвестно, какие у нее были бы сейчас волосы. На эти ее инсинуации Саша старалась не реагировать, а тюкать на своем компьютере, потому что однажды она среагировала… Впрочем, об этом лучше не вспоминать.

Саша постаралась причесаться, не раздражая Марьяну Валерьевну, и сразу села за работу. Ей срочно надо добить отчет по начислениям и поступлениям денежных средств.

– Да оторвись ты, наконец, от компьютера, Сашка! – Миловидная женщина с длинными висячими серьгами потрясла ее за плечо.

– Отстань, Ольга! Мне надо доделать отчет, – Саша, даже не поворачивая головы, дернула плечом, за которое ее потрясли.

– Успеешь еще! А то за этим отчетом проворонишь главное событие сегодняшнего дня!

– Какое еще событие? – без всякого интереса спросила Саша, продолжая набирать текст проворными пальцами.

– Он пришел! – Ольга сказала это таким тоном, будто возвестила воспитанникам младшей группы детского сада о приходе Деда Мороза.

– Кто? – вяло откликнулась Саша, продолжая печатать.

– Да новый зам – вот кто!

– Ну и что?

– А то, что твой отчет может вообще не понадобиться. Неужели не понятно? Новая метла по-новому метет.

– Мы замам не подчиняемся, нас курирует сама Волгина, ты же знаешь, – ответила подруге Саша.

– Ты что забыла? – возмутилась Ольга. Этого зама как раз и собирались взять, чтобы бросить на ваш отдел. У Волгиной и без вас забот – полон рот.

Саша сняла пальцы с клавиатуры и, крутанувшись на стуле, повернулась к подруге, так и держа перед собой растопыренные руки, как хирург, которому медсестра перед операцией должна натянуть стерильные перчатки.

– Ну… без отчета же все равно нельзя… – растерянно пробормотала она.

– Конечно, нельзя. Но вдруг он потребует его в какой-нибудь другой форме? Говорят, из Москвы новую программу прислали. Зачем сорок раз переделывать одно и то же… – Последние слова Ольга договаривала уже по инерции, без всякого интереса, потому что заметила новую Сашину помаду. Она приблизила свое лицо к лицу подруги, еще раз придирчиво осмотрела ее платиновые губы, нашла их превосходными и, не имея сил скрыть зависть, очень грустно спросила: – Откуда такая красотища? Где купила?

– В «Пассаже», – ответила Саша и улыбнулась. Именно на такую реакцию она и рассчитывала.

– Надо же! И ведь как раз к моему летнему костюму… Тому, палевому… ну… желтоватому… с вышитыми цветами… Сколько она стоит? Хотя… такую помаду наверняка уже всю разобрали…

– Тебе как раз хватило! Я тебе тоже купила! – Саша вытащила из сумочки серебристый тюбик и протянула Ольге. – Бери!

– Сашка! Да ты просто… – Ольга от избытка чувств собиралась броситься подруге на шею, но Марьяна Валерьевна бесцеремонно прервала мало интересный для нее разговор подруг:

– Ольга, а вы его уже видели?

– Нет, но говорят, после обеда он пойдет знакомиться с сотрудниками. – Ольга посмотрела на часы. – То есть, девоньки, ровно через полтора часа. Готовьтесь! Секретутка сказала – красавец мужчина! Высокий, стройный и гибкий, как латинос, танцующий ламбаду, а лицом – прямо Голливуд отдыхает!

Сашу будто толкнули в грудь. Неужели… утренний мужчина не мираж? Он их новый начальник? Секретарше Анюте он показался красавцем и даже латиносом. Хотя на безрыбье ей что угодно могло показаться… В налоговой инспекции работали одни женщины, если не считать бесконечно сменяющих друг друга охранников в однообразно-унылой синей форме, с какими-то стертыми лицами и до безобразия ленивыми движениями. Охранники сидели в застекленной кабинке у входных дверей, вылезая из нее только для перекура, и напоминали Саше замерзших синих раков.

Конечно, ежедневно в коридорах инспекции толклись мужчины из числа налогоплательщиков, но, что касается корпоративных вечеринок, то на них дамам налоговой приходилось тащить свои самовары и зорко следить, чтобы какая-нибудь из сослуживиц не пристроилась к ним попить чайку. Поскольку вечеринки, как тому и положено быть, сопровождались употреблением горячительных напитков, то к чужим мужьям пристраивались не только незамужние инспекторши, но и те, которым свои собственные надоели уже до тошнотворного состояния.

Как правило, после совместной встречи Нового года или празднования Международного женского дня 8-е Марта между сослуживицами происходило несколько крутых разборок вплоть до попыток повыцарапать глазенки и повыдрать волосенки. Некоторое количество сотрудниц инспекции поссорились насмерть, а одна – даже уволилась из налоговой и вышла замуж за отбитого на одном из таких банкетов чужого мужа.

Саша на подобные вечеринки ходила редко. Ей было скучно несколько часов подряд есть, пить и вести светские разговоры ни о чем. Она не любила застольных песен, типа: «Зацвела за окошком белоснежная вишня…», терпеть не могла салаты «Оливье» и с крабовыми палочками, презирала танцы под кабацкие мотивы и не нуждалась во внимании чужих мужей. Ей одного своего собственного хватило за глаза и за уши.

Вообще-то она уже не была замужем. Они развелись с Юрием пять лет назад, когда сыну Сереже было семь лет. Развод был кровавым. Юрий разводиться категорически не желал, потому что утверждал, что любит Сашу. Если он ее и любил, то, как говорится, «по-своему». И очень даже по-своему.

Юрий был патологически ревнив. Саша не имела права задержаться дольше отпущенных ей пятнадцати минут нигде: ни на работе, ни в магазине, ни у подруг, ни у матери, ни у врача. Как только истекало контрольное время, муж начинал звонить всем, чьи телефоны знал. Даже если Саша была у врача и он собственными глазами видел талон к нему, Юрий все равно принимался названивать матери и всем подругам, докучая им одним и тем же вопросом: не знают ли они, где может проводить время его жена. Все уже поняли, что пытаться как-то выручить Сашу – себе и ей дороже, и Юрию говорили только правду. Но ему все равно казалось, что все круговым заговором покрывают его жену, которая под предлогом посещения зубного врача или, что еще подозрительнее, гинеколога развлекается у кого-нибудь на квартире с любовником.

Он встречал опоздавшую в коридоре тяжелым взглядом карих глаз и постоянным приветствием: «Ну, как он? Крутой самец?» После того как на свое возмущенное: «С ума сошел? Я была у врача!» – она несколько раз получила по звонкой пощечине, Саша научилась сдерживать свои эмоции и помалкивать, пока муж не успокоится. Ее молчание его тоже раздражало, но злило меньше, потому что давало возможность выговориться, и в этих разговорах он постепенно терял весь свой пыл и вдохновение.

Бурный всплеск эмоций Юрия заканчивался обычно покаянным «прости», очередным объяснением в пламенной любви и грубым насилием в постели, когда Саша, закусив губу, думала только о том, что если бы в такой момент у нее в руках случайно оказался нож, то она воткнула бы его мужу в грудь с таким же сладострастием, с каким он терзал ее тело. Ко всему этому стоит добавить еще и то, что фамилия Юрия была Арбенин. Саша несколько раз предлагала ему перечитать «Маскарад» или хотя бы вспомнить, как плохо кончили лермонтовский Арбенин и его жена Нина, но муж с раздражением отмахивался и говорил, что этот бестселлер девятнадцатого века уже давно и безнадежно устарел.

Свою отвратительную семейную жизнь Саша влачила из-за Сережи, который любил отца, но после первой же пощечины заговорила о разводе. Юрий ползал перед ней на коленях, истово просил прощения и буквально лобызал ступни. Она простила, получив за это в подарок бриллиантовые сережки и такой жесткий секс, что готова была засунуть ему эти серьги в мокрый рот, который высасывал из ее тела жизнь. Когда она пыталась намекнуть мужу, что его ласки отдают садизмом, он обижался и называл ее фригидной женщиной, которая ничего не понимает в интимных отношениях.

После второй пощечины муж свозил Сашу в Ялту, на море. В душном номере пансионата Юрий насиловал ее по несколько раз в день в комнате, в душевой и, что особенно ему нравилось, на лоджии, чуть ли не на виду у отдыхающих. Саша еле вытерпела отведенные путевкой пятнадцать дней, потому что кроме ожесточенного секса ей приходилось выдерживать нападки мужа, продолжавшего бурно ревновать ее ко всем отдыхающим Ялты.

После третьей пощечины Саша подала на развод. Юрий чуть не плакал, терзая ее любовными признаниями и разговорами о Сереже, который останется без отца. Саша и сама мучилась тем, что семилетнему ребенку невозможно объяснить, почему разводятся папа и мама, которых он одинаково любил. Кроме того, во всех остальных отношениях Юрий был очень неплохим человеком. Подруга Ольга стыдила Сашу и призывала одуматься, потому что такого мужика, как Юрий, сразу подберут, а она, Саша, потом будет только локти кусать.

– Я не хочу, чтобы мой собственный муж меня насиловал, как сексуальный маньяк в лифте, – говорила Саша подруге. – Неужели это трудно понять?

– Трудно! – отвечала Ольга. – Я, например, была бы не против, чтобы мой Кирюха меня насиловал. Если бы ты только знала, как мне надоело это его сюсюканье: «Олюшка, тебе хорошо? Олюшка, тебе не больно? Олюшка, а ты не могла бы…» Противно! Мужик должен быть мужиком! Я хочу стонать под его ласками, а только и делаю, что отвечаю: «Мне хорошо, мне замечательно, я на седьмом небе от восторга, у меня ничего не болит, и я даже могу перевернуться, если тебе так хочется!» Настоящий мужчина должен сжимать меня в объятиях и бросать на постель, как измятый цветок, а не…

– Дура ты, Ольга… – Саша всегда прерывала подругу на этом месте. – Если хочешь, можешь соблазнить Юрку на пробу и проверить на себе, каково это – быть измятым цветком.

– А я бы и согласилась, – смеялась Ольга. – Только он на других женщин вообще не смотрит, что также говорит в его пользу. Любит он тебя.

– Я очень долго тоже верила в это, потому и на развод не подавала.

– Неужели ты будешь утверждать, что твой муж тебя не любит?

– Он маньяк, Оля. Настоящий сексуальный маньяк.

– Маньяки – они по подворотням шастают или, как ты уже упомянула, в лифтах производят свои развратные действия. И, заметь, с разными особами! К тому же они все, как правило, получили в детстве или юности психическую травму, которую им нанесла женщина, за что женщинам и мстят.

– Я думаю, что маньяки могут быть самых разных видов, и… откуда мне знать, может, какая-нибудь подобная травма у Арбенина была. Не станет же он про такое рассказывать жене!

– Ну, не знаю! Мне кажется, что Кирюха мне все говорит. Вот я не хочу что-то про него знать, а он все равно рассказывает и рассказывает. Ну скажи, для чего мне знать, как у него первый раз все неудачно получилось с какой-то там однокурсницей? Какое мне до этого дело! Лучше бы врал про половой гигантизм, честное слово!

– Твой Кирилл очень хороший, мягкий человек. Я его обожаю! – Саша очень хорошо знала, как прекратить подобные разговоры.

– Но-но! Даже и не смей мечтать! – смеялась Ольга. – Хоть он мне и поднадоел со своими «сю-сю-сю», но если от них абстрагироваться, то в остальном он мне, пожалуй, подходит.

На самом деле Саша не могла представить, как интимные отношения могут доставлять удовольствие даже с таким милым человеком, как Кирилл. Хочешь не хочешь, всегда наступает момент, когда мужчина за себя практически не отвечает. Юрий так и вообще контролировать себя не мог.

Освободившись от мужа, Саша на мужчин вообще больше никогда не смотрела. Они ее больше не интересовали. Эта глава ее жизни прочитана, последняя страница перевернута, и она не собирается перечитывать ее заново или читать дальше о мужчинах и связанном с ними сексе.

За пять лет, прошедшие с развода, новый зам с мягкой тигриной походкой был первым, на кого она загляделась. Да и то со стороны спины. Неужели мужчины с такими вкрадчивыми плавными движениями тоже резки и жестоки в постели? Саша ужаснулась собственным мыслям и углубилась в работу, потому что Ольгу уже кликнули на рабочее место. «Все-таки, – решила Саша, – она доделает отчет. Пусть новый зам посмотрит, как они привыкли подводить годовые итоги». Поправить готовое, если ему что-то не понравится, всегда быстрее, чем печатать все заново.

Начальница инспекции, Ирина Федоровна Волгина, привела своего нового зама гораздо раньше, чем обещала Ольга, то есть до обеда.

– Знакомьтесь, голубушки, – пропела Ирина Федоровна, – перед вами новый заместитель, который будет курировать именно ваш отдел. – Его зовут Владимир Викторович Халаимов.

Дописывая начатое слово, Саша представила себе, как обернется и увидит волевое лицо мужчины-тигра с холодными желтыми глазами, хищным носом и волевыми складками, спускающимися от трепещущих крыльев носа ко рту с узкими бледными губами. Ей, работающей среди женщин, хотелось отдыхать взглядом на мужественном лице. Да-да, только отдыхать взглядом. Ничего другое ее не интересовало. А так, вообще, знает она эту мужественность…

Новый зам настолько не соответствовал Сашиным представлениям, что она невольно отшатнулась, будто увидела жуткого уродца. На самом деле мужчина уродцем не являлся. Мало того: он был красив. Но не звериной красотой жесткого самоуверенного самца, а теплой, русской, прямо-таки сказочной.

Его лицо оказалось таким же мягким, как и походка. Все черты были плавно закруглены, разглажены и как бы выставлены напоказ. Широко распахнутые глаза были серыми с голубизной. Если бы Халаимов надел голубую рубашку, то они наверняка сделались бы небесного цвета. Никаких волевых складок: ни между бровей, ни у рта. Полные, красиво очерченные розовые губы. Гладкие щеки, без синевы сбритой щетины, поскольку Халаимов не был брюнетом. Владимир Викторович имел светло-пшеничные волосы, стриженные не коротко, а таким образом, что прическа делала его похожим на возмужавшего Ивана-царевича или, может быть, на пушкинского царя Салтана. Возраст Халаимова Саша определить не смогла. Ему с одинаковым успехом могло быть и тридцать лет, и все пятьдесят.

Владимир Викторович Халаимов улыбнулся. Лучше бы он не улыбался, потому что Саша почувствовала, как у всех женщин их отдела зашлись сердца. Это не была улыбка начальника. Это была улыбка Алеши Карамазова – светлая, трогательная, смущенная. Пожалуй, вместо дорогого костюма ему больше подошла бы ряса священнослужителя, вместо ноутбука и факса – крест и святое писание, а вместо налоговых деклараций – индульгенции в свитках. Да и губам, кажущимся непорочными, пожалуй, пристало произносить молитвы, а не отдавать руководящие указания.

Начальница представляла Халаимову сотрудниц отдела по очереди, давая каждой краткую положительную характеристику. Саша видела, что Марьяна впала в состояние совершеннейшей растерянности, чего никогда раньше за ней не замечалось. Энергичная и собранная, она никогда не расползалась в такую аморфную массу, которая вдруг предстала перед новым начальником.

– Марьяна Валерьевна Терехова, начальник отдела учетности и анализа, – представила ее Ирина Федоровна. – Отдел Марьяны Валерьевны осуществляет контроль работы всей нашей налоговой службы в целом. Сюда стекаются данные о всех начислениях: и по выездной проверке, и по камеральной. В общем, они обобщают весь наш технологический процесс. И именно эту работу вы, Владимир Викторович, и будете контролировать.

Лица Халаимова Саша не видела, поскольку он стоял к ней спиной, но Марьяна свое лицо утратила напрочь. Она страшно покраснела, верхняя губа у нее задергалась, как бывало обычно в минуты гнева, а руки поползли вверх, якобы поправлять прическу. Саша понимала, что таким образом она пыталась скрыть от нового мужчины жалкую серую поросль на голове.

Новый начальник что-то сказал Марьяне, но она ответила тихо и, видимо, невпопад, потому что Ирина Федоровна вынуждена была ее прикрыть:

– Ну… это Марьяна Валерьевна что-то засмущалась, а на самом деле она прекрасно разбирается в данном вопросе.

Владимир Викторович кивнул, развернулся к коллективу и опять улыбнулся. И опять у всех женщин отдела учетности и анализа одинаково затрепетало в груди. Может быть, это затрепетали сердца, а может быть, какие-то особые органы, о наличии которых у себя они и не подозревали до прихода в инспекцию Халаимова.

Каждой женщине показалось, что он по-особенному улыбнулся ей одной, а остальным так, только из вежливости. Каждая сравнила его со своим мужем, и все мужья до единого сразу проиграли. Более того, стало ясно: все они заполучат нынче ночью в свои постели жен, которые в пиковый интимный момент будут представлять, что предаются любви вовсе не с опостылевшим мужем, а с заместителем начальницы налоговой инспекции.

Саша, как и все остальные женщины, тоже представила себя в постели с новым замом. Неужели даже этот человек с округлыми чертами и кошачьими движениями в интимные минуты превращается в жестокого резкого самца? А, собственно, почему бы нет? Ее муж Юрий внешне тоже ничем не напоминал полового садиста… Именно на этом месте Сашиных размышлений начальство подошло к ней.

– А это Александра Сергеевна Арбенина, – представила ее Волгина.

– Арбенина? – переспросил Владимир Викторович, улыбнувшись еще шире и обворожительней. – «Маскарад»?

– И не говорите, сплошной «Маскарад», – ответно и несколько вымученно улыбнулась Саша.

Новый начальник так понимающе посмотрел на нее, что Саше показалось, будто между ними протянулась невидимая нить взаимопонимания. Она почувствовала, как на виске вдруг нервно запульсировала жилка. К чему бы это? Неужели в ней все-таки жива надежда на то, что не все мужчины такие, как ее бывший муж? Неужели она, битая-перебитая жизнью и изнасилованная мужчиной разными садистскими способами, еще на что-то рассчитывает?

– Надеюсь, вы не имеете в виду работу? – спросил Халаимов.

Саша не успела ему ответить, потому что начальница уже представляла ему третью сотрудницу их отдела – молоденькую и очень хорошенькую татарочку Эльмиру. Смуглое Эльмирино личико от смущения немедленно приобрело оттенок красно-оранжевых китайских мандаринов.

Саша не пожелала смотреть, как Владимир Викторович будет реагировать на знойную Эльмирину красоту, и отвернулась к компьютеру. Ей хотелось сохранить в памяти тот особый взгляд и ту особенную улыбку, которыми одарил ее новый зам. На его правой руке не было обручального кольца. Конечно, это обстоятельство еще ни о чем не говорило, но все-таки Саше было приятно.

– Д-а-а… Ольга была права-а-а… настоящий Голливу-у-уд… – протянула после ухода начальства Тамара Ивановна Михайлова, старший налоговый инспектор и мать троих детей. – Хоть в кино снимай. Правда, Марьяна Валерьевна?

Марьяна почему-то не ответила, и Тамара Ивановна несколько переиначила вопрос:

– Как вам все-таки новый зам, Марьяна Валерьевна?

– Ничего, – индифферентно ответила Терехова, и Саше это почему-то показалось подозрительным. Она отвернула голову от своего отчета и посмотрела на Марьяну. Лицо той пылало похлеще китайских мандаринов.

Халаимов произвел на нее неизгладимое впечатление, поняла Саша. До этого додумалась и Тамара Ивановна. Но, разумеется, она не стала демонстрировать начальству свою прозорливость и поспешила обернуться к Эльмире. Эльмира тоже была потрясена красотой нового зама до глубины души и никак не могла оторвать взгляда от двери, за которой он только что скрылся.

– Никак влюбилась с первого взгляда? – расхохоталась Тамара Ивановна своим громким дробным смехом, от которого все в отделе всегда вздрагивали и к которому за много лет совместной работы так и не могли привыкнуть.

– Вы, Тамарочка Ивановна, грохочете вечно, как ударная установка, – недовольно проворчала Эльмира, а потом с удовольствием потянулась и ответила вместо Марьяны: – В такого красавца грех не влюбиться! Он на меня та-а-ак посмотрее-е-ел! Прямо не могу-у-у… У меня прямо все внутри съежилось!

– На чужой каравай, подруга, свой жалкий ротишко не разевай! – посоветовала ей Тамара Ивановна. – Не про твою честь мужчинка!

– Это еще почему? – возмутилась Эльмира.

– Девчонка ты еще совсем! А новый зам – мужчина солидный, сразу видно.

– С чего это видно? Вот как вы думаете, сколько ему лет?

– Ну… думаю, лет сорок, – предположила Тамара Ивановна.

– А я так думаю, что тридцать, – заявила Эльмира. – Может, конечно, с маленьким хвостиком. А это мне в самый раз!

– Перебьешься, вертишейка!

– Почему это я должна перебиваться? Мне уже двадцать шесть. Самый смак! Я не замужем, и, в отличие от всех вас, семеро по лавкам меня дома не дожидаются.

– Зато он наверняка женат, и его дома, может, и не семеро, но сколько-нибудь по лавкам да ждут.

– Да ну-у-у… Такие мужчины не бывают многодетными. Ну… один-два ребенка – не больше!

– Что ты задумала, мусульманское отродье? – опять загрохотала Тамара Ивановна. – Вы посмотрите на нее! Вместо того чтобы паранджой прикрыться и помалкивать, она на наших мужиков зарится, и даже дети ее не смущают!

– А представляете, какие у нас с ним детишки могут получиться! – тоненько засмеялась в ответ Эльмира. – Один черненький, как я, другой – беленький, как Владимир Викторович!

Тамара Ивановна с Эльмирой еще долго смеялись, незлобиво перебранивались. Они обсудили новое начальство не только с ног до головы, но даже представили, как он может выглядеть без элегантного костюма. Саша бросала косые взгляды на Марьяну Валерьевну. Та, естественно, не участвовала в разговоре сослуживиц, но, что уже не так естественно, не прерывала его, хотя очень не любила, когда женщины, как она говорила, трепали языками. Марьяна Валерьевна сидела, уставившись в экран монитора и методично ударяла двумя пальцами обеих рук по одним и тем же клавишам. А поскольку ее монитор был развернут так, что Саша могла его видеть, она и увидела, как по белому полю документа бегут строчки, состоящие всего из букв: сбсбсбсбсбсбс…

– Слушай, Сашка! Новый зам – такая душка! – щебетала Ольга, когда они с Сашей отправились в обеденный перерыв в соседнее кафе «Восторг».

Честно говоря, этот «Восторг» был весьма жалкой забегаловкой, которая расположилась в бывшем помещении магазина скобяных товаров и паразитировала на телах и здоровье служащих налоговой инспекции. Рядом с инспекцией больше не было ни одного заведения общепита, поэтому инспекторши вынуждены были без всякого восторга посещать этот «Восторг». Они, правда, дружно и не сговариваясь игнорировали красочный плакат, предлагавший бизнес-ленч «всего за девяносто пять рублей», и брали в кафе только салаты и выпечку с кофе.

На губах Ольги уже сверкала платиной новая помада, которая, как поняла Саша, явно не сумеет дожить до летних времен и палевого костюма с вышивкой. Ольга с удовольствием оглядела себя в зеркале, поправила ноготком и без того безупречную линию помады на нижней губе и продолжила свой щебет:

– Наши все выпали в осадок. Я и сама-то почти что выпала… Красавец! Князь Игорь!

– Почему князь Игорь? – спросила Саша.

– Ну… не знаю, почему… так… как в опере… Можно и князем Владимиром назвать. Очень русская у него красота. Без всякой примеси. Князь Владимир – Ясно Солнышко!

Саше не хотелось признаваться, что Халаимов на нее тоже произвел очень большое впечатление, и она перебила Ольгу:

– Нашла тоже Солнышко! С такой фамилией он вряд ли чистокровный русский.

– Да какая разница, какая у него фамилия! Русский – не русский… Все равно суперстар! Неужели будешь утверждать, что тебе он не понравился?

– Не буду, – ответила Саша. – Он действительно интересный мужчина. Но не про нашу честь.

– Почему не про нашу? – беспечно спросила Ольга, выбирая себе тарелки с горкой салата повыше и с пирожным покрупнее.

– Потому что у тебя есть Кирюха, а я для такого супермена рылом не вышла, – ответила Саша и понесла свои тарелки к столику.

– Не скажи, – Ольга шлепнулась на стул и вилкой показала на Сашины волосы. – Твоим волосам вся налоговая завидует.

– Волосы в женщине не главное, – ответила Саша и вспомнила, как Марьяна Валерьевна прикрывала обеими ладонями свою редкую поросль. – Надо, чтобы еще и лицо… Да и все остальное тоже…

– У тебя и лицо вполне приличное, и фигура нормальная. Слушай, Сашка, а может, ты поморгаешь ему, а?

– Зачем?

– Затем! Что ты все одна да одна…

– Он наверняка женат.

– Ну и что? Сегодня женат, а завтра, глядишь, и…

– Что ты говоришь, Ольга! – возмутилась Саша. – Представь, что где-нибудь вот так же обсуждают твоего Кирилла!

Ольга чуть не подавилась пирожным, которое почти наполовину засунула в рот, закусывая им, как хлебом, салат из свеклы с яйцом. Она постаралась прожевать как можно быстрее, чтобы сказать:

– Мой Кирилл, во-первых, не такой супермен, как этот, а во-вторых, ему никто, кроме меня, не нужен, так что я могу быть за него совершенно спокойна. Но ты все-таки обдумай мое предложение, а я со своей стороны обещаю тебе всяческое содействие.

– Например?

– Ну… еще пока не знаю какое, но как только понадобится – я к твоим услугам. Поговорить с ним, например, намекнуть… или вызвать куда-нибудь для переговоров… В общем, Александра, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Всю вторую половину дня Саша доделывала отчет, потому что Марьяна Валерьевна сказала, что завтра понесет его на ознакомление новому заму. То, что она помянула Владимира Викторовича, Саше очень мешало. Она стала бояться, что напишет какую-нибудь глупость и будет бледно выглядеть перед этим красивым мужчиной. Она три раза переделывала две последние страницы отчета и аналитическую записку к нему, потому что, перечитывая, находила все новые и новые нелепые ошибки. Это ее испугало не на шутку, ведь обычно она была очень внимательна и ошибок в работе никогда не допускала. Терехова в последнее время даже перестала проверять ее отчеты, так как они всегда оказывались безупречными и начальнице стало жаль зря тратить на них время.

После окончания рабочего дня Саша выходила из инспекции вместе с Ольгой. На крыльце мимо них проскользнул Халаимов, одарив обеих прощальной улыбкой, и пошел вдоль домов в ту сторону, где не было транспортных остановок.

– Нет, ты только посмотри, что у него за походка! Прямо снежный барс! Ирбис! – восхитилась Ольга, а потом заодно и удивилась: – Странно, неужели у него нет машины? Такие люди в трамваях не ездят.

– Видишь же, что он пошел пешком. Может быть, рядом живет, – предположила Саша.

– Слушай, он пошел в твою сторону! – обрадовалась Ольга. – Может, догонишь?

– Зачем?

– Завяжешь легкий треп, мол, нам по пути и все такое…

– Отстань, Ольга, – нахмурилась Саша.

– Отстану, конечно, – заверила ее подруга, – потому что, видишь, мой автобус катит! А завтра начну сначала! Готовься!

Последние слова Ольга крикнула уже из дверей автобуса, в который проворно впрыгнула чуть ли не на ходу. Саша улыбнулась ей на прощание и пошла к дому по давно проторенному маршруту: дворами и переулками. Халаимова впереди уже видно не было, да и вряд ли он ходит теми же подворотнями, что и Саша. Она, кстати, так и не смогла вспомнить, откуда, из-за какого угла, он вынырнул утром.

Она зашла в универсам, находящийся недалеко от ее дома, чтобы что-нибудь купить себе на ужин. Первым делом положила в корзинку пирог с абрикосовой начинкой, который уже как-то брала и с большим удовольствием съела чуть ли не весь сразу. Рядом на полке увидела точно такой же, но с голубикой. Может, взять и этот? В таких упаковках они долго могут храниться. Или вот этот? Яблоки с корицей… Тоже, наверное вкусно…

– Я смотрю, у вас в семье – сплошные сладкоежки! – услышала она рядом веселый голос.

С двумя коробками в руках и одной – в корзинке Саша повернулась на голос и увидела Владимира Викторовича Халаимова, нового зама Волгиной. Отворот его кепки был загнут на место, и волосы красиво золотились между черным фетром головного убора и темно-синей тканью куртки. Глаза при ярком магазинном освещении казались не голубоватыми, а темно-серыми и лукавыми. Халаимов по-доброму улыбался, держа в руках две винные бутылки.

– А у вас, судя по… – Саша подбородком показала на бутылки, но не договорила, потому что новый зам засмеялся, и ей тоже пришлось улыбнуться.

– Нет, это не домой. В подарок. У моего друга сегодня день рождения. Ему нравится коньяк «Медный всадник», а вино «Саперави» – для его жены. Она обожает грузинские вина.

– Оправдывайтесь, оправдывайтесь… – все так же улыбаясь, проговорила Саша, а потом добавила: – А я вот оправдываться не буду, потому что съем все сама! – и положила в корзинку и «голубику», и «яблоки с корицей».

– Что ж, вам можно, – ответил Халаимов, вставая за ней в небольшую очередь в кассу. – У вас прекрасная фигура.

Саша почувствовала, что краснеет. Она стояла к Халаимову как раз той щекой, которая утром была помята, и ей почему-то казалось, что тавро с пуговицей от наволочки опять проступило. Она с ужасом схватилась за щеку рукой.

– У вас и руки очень красивые, – склоняясь к самому ее уху, проговорил новый начальник. – На запястье только не хватает браслета… Нины Арбениной.

Саша вскинула на него встревоженные глаза. Что он такое говорит? Зачем?

– С вас сто тридцать пять рублей за три пирога, – сказала кассирша, что дало возможность Саше отвлечься от Халаимова и его странных слов.

Она заплатила деньги. Ей хотелось бежать от нового зама со всех ног, но пока она трясущимися руками тщетно пыталась засунуть в пакет коробки, он тоже успел рассчитаться на кассе.

– Давайте помогу, – предложил Владимир Викторович, поставив свои бутылки на столик с корзинками, и без церемоний вырвал у нее пакет.

Саша, все так же путаясь в своих собственных руках и коробках, с трудом упаковала пироги.

– Спасибо, – сказала она и зачем-то добавила: – А браслеты иногда расстегиваются и теряются, что приносит их владелицам несчастье.

– Существуют браслеты без застежки, – многозначительно проговорил Халаимов, и Саша совершенно растерялась.

Зачем он ей все это говорит? Почему так странно смотрит? Видимо, у него в арсенале несколько взглядов. Один, карамазовский, – для женского коллектива в целом, другой, тот которым он сейчас смотрит на нее, – влекущий, соблазняющий и отнюдь не невинный. Лицемер… Совратит и никакой индульгенции не выдаст. И что ему от нее нужно? Саша нервно дернулась, нелепо пожала плечами и сказала:

– Ну… Я пойду. До свидания, – и поскорее повернулась к нему спиной, в которую тут же ударило его утверждение:

– Меня тремя пирогами не обмануть. Вы ведь не замужем!

Она медленно развернулась и с вызовом спросила:

– И что?

– Хотите пойти со мной на день рождения? – Халаимов спрашивал так, будто был полностью уверен в ее положительном ответе.

Саша чувствовала, что готова пойти с ним куда угодно, но односложно ответила:

– Нет.

– Почему? – искренне удивился он. Видимо, женщины ему никогда не отказывали или, во всяком случае, очень редко.

– Я вас не знаю, – ответила Саша. – Вижу первый раз в жизни.

– Четвертый, – рассмеялся Халаимов, и лицо его опять приобрело выражение добрейшего Ивана-царевича.

– Как это четвертый?

– Так это! Второй раз – в вашем отделе, третий раз – вечером на крыльце инспекции, четвертый – сейчас.

– А первый? – испуганно спросила Саша.

– А первый – утром. Вы же позади меня шли на работу. Разве не так?

– А у вас разве глаза на затылке?

– Я видел вас, когда поднимался на крыльцо. И не буду скрывать, вы мне сразу понравились. Честно говоря, я хотел вам сказать об этом завтра, когда приглашу на переговоры по отчету, но раз уж так получилось, то почему бы не сказать сегодня? Так как?

– Что как?

– Пойдете со мной на день рождения?

– Нет.

– Но почему? – еще искренней удивился Халаимов. Он явно не понимал, что могло удерживать ее теперь, когда он сказал, что она ему нравится.

– Потому что, несмотря на наши «многочисленные встречи», я все-таки вас совершенно не знаю.

– И чего вы боитесь?

– Ничего, кроме неловкости. Я не люблю быть на людях и чувствовать себя не в своей тарелке.

– Какую ерунду вы говорите, Сашенька!

– Разве? Вот вы меня назвали Сашенькой. А мне вас как называть? Неужели Володечкой? Или лучше Вовочкой? Как вы привыкли?

Халаимов опять заливисто рассмеялся. Она невольно улыбнулась тоже.

– Нет, вы не зря мне понравились с первого взгляда, – отсмеявшись, сказал Халаимов. – Зовите Володей, если вам не трудно.

– Мне трудно! – уже довольно сердито ответила Саша и развернулась к выходу из магазина.

Он грубовато задержал ее за руку и уже без всякого смеха спросил:

– А хотите, я не пойду на день рождения?

– Можете и не ходить. Мне-то что за дело? – Саша вырвалась и стремительно пошла к выходу. Сердце ее тревожно билось и совершало какие-то невозможные взлеты и падения внутри ее тела. Она чувствовала, что очень хочет, чтобы он не пошел на день рождения. Она хочет, чтобы он смотрел на нее своим манящим взглядом и цепко держал за руку.

Он догнал ее на крыльце универсама, развернул к себе за плечо и совсем другим тоном, ласково-обволакивающим и слегка заискивающим, попросил:

– А пригласите меня к себе на пироги… Вон у вас сколько. Вам одной не съесть…

Саша растерялась. Не слишком ли быстро развиваются события? Всего восемь рабочих часов прошло с того момента, когда она впервые увидела этого мужчину и пожелала его, и вот ее желания уже начинают исполняться. Не странно ли это? И как ей к этому относиться?

Она отвернулась от него и медленно пошла по направлению к дому, молча и не оглядываясь.

– Означает ли это, что я приглашен? – спросил Халаимов, который тут же ее догнал и мягко, пружинисто зашагал рядом, не отставая ни на шаг.

Саша по-прежнему молчала. Она боялась его прогнать. Она боялась его не прогонять. Она боялась сказать что-нибудь не то. Она боялась молчать. Ей мешали проклятые коробки с пирогами, которые своими острыми углами уже прорвали пакет и грозились сделать то же самое с ее колготками.

Халаимов, будто почувствовав ее опасения, взял у нее из рук пакет. От его руки к Сашиной пробежала электрическая искра и насквозь пробила ее. Саша вздрогнула, посмотрела на нового зама и поняла, что теперь уже не прогонит. Может быть, это судьба? Или всего лишь одно ее мгновение, то самое, которое просят остановиться, ибо оно прекрасно? Будь потом что будет, но она, Саша, сегодняшним вечером будет рядом с самым красивым мужчиной из тех, которые ей только встречались в жизни. Она потом выкупит у Владимира Викторовича ту самую индульгенцию, которая виделась ей в его руках при знакомстве в инспекции.

Они молчали всю дорогу до Сашиной квартиры. Открыв дверь ключом, она еще раз заглянула в его глаза, поняла, что готова ради них на все, и прошла в коридор. Вошедший следом Халаимов повесил на ручку двери пакет, помог снять верхнюю одежду Саше, потом скинул свои куртку с кепкой и тут же, в коридоре, заключил ее в объятия.

Саша хотела воспротивиться, но он закрыл ей рот своими красивыми губами, и она задохнулась от неожиданности и того трепетного чувства, которое считала давно утраченным и не поддающимся восстановлению. Он покрывал поцелуями ее лицо, волосы, шею, а руки уже забирались под джемпер из ангоры.

Саша напряглась, ожидая, что Владимир Викторович сейчас грубо стащит с нее одежду и начнет насиловать прямо на полу в прихожей, как иногда любил делать Арбенин, которого очень возбуждала нестандартность обстановки. Но Халаимов, ласково проведя прохладными пальцами по ее груди, вдруг подхватил ее на руки и понес в комнату. Он покружил Сашу по квартире и не нашел, куда ее можно возложить, потому что оба имеющиеся в наличии дивана были собраны и не располагали к занятиям любовью.

Тогда он, не спуская ее с рук, выбросил вперед длинную гибкую ногу и носком выдвинул вперед диван. Не привыкшая к подобному обращению мебелина издала протяжный стон, и Халаимов опустил Сашу на слегка сбившееся покрывало. Она сама сдернула джемпер. Он раздевался рядом. Они смотрели друг другу в глаза. За джемпер – пиджак, за белую футболочку – рубашку в тонкую клетку, за юбку – брюки, за бюстгальтер… Ему нечего было сбросить взамен, и он припал губами к ее обнажившейся груди.

Саша зажмурилась и сжала губы в ожидании боли и приступа отвращения. Она уже не понимала, зачем решилась на этот шаг. Что за первобытное желание в ней взыграло? Неужели на нее так завораживающе подействовала красота лица и необыкновенная мягкость и грациозность движений нового зама? Неужели красивые люди всегда все получают по первому требованию?

В отличие от Юрия, Владимир Викторович был терпелив и нежен. И вдобавок никуда не спешил. Привыкшая к бешеному штурму и натиску, Саша не понимала, что происходит. Ей казалось, что он нарочно медлит, чтобы ее помучить. Он специально целует и ласкает ее грудь, гладит ее своими шелковыми пальцами, чтобы потом неожиданно вгрызться в нее и одновременно взрезать тело снизу до жгучих искр из глаз. Халаимов, удобно устроившись у нее на груди, почему-то не спешил этого делать.

Саша замерла в ожидании ужаса, который должен вот-вот ее накрыть и которым она должна заплатить за то, что пожелала мужчину. Владимир Викторович наконец спустился ниже. Саша закусила губу. Сейчас ей будет больно. Надо перетерпеть. Но, наверное, не стоит ему показывать, что она не умеет наслаждаться сексом. Пусть он думает, что ей приятно.

Она соорудила на лице выражение, которое видела у женщин в подобной ситуации в сериалах, и вдруг… поняла, что это мускульное состояние как нельзя лучше соответствует выражению ее собственных эмоций на настоящий момент. Она почувствовала, что ей действительно приятно. Более чем приятно. В ее словаре не было слов, чтобы описать свои новые ощущения.

Неожиданно для себя Саша застонала, а тело ее непроизвольно выгнулось дугой под руками Халаимова. Ей стало казаться, что оно, ее тело, превратилось в сплошной нарыв: еще немного, и она разорвется на части от прихлынувшей ко всем его точкам крови.

Саша не знала, что делать. Она извивалась под телом заместителя начальницы налоговой инспекции. Ей хотелось кричать и плакать, и просить о чем-то, но она никак не могла сообразить, о чем. Она, прожившая в браке восемь лет, была совершенно неопытна. Но Владимир Викторович знал, что надо делать. Она ждала рвущей на части боли, а получила освобождение от всех земных тягот. Ее тело сделалось легким и невесомым. Может быть, это смерть? Как она прекрасна в таком случае! Или не смерть… Может, это… любовь…

– Ты прекрасна, Сашенька, – шепнул ей на ухо Халаимов и лег с ней рядом на спину.

Разве они уже на «ты»? Вроде после «этого» все всегда на «ты»… Она не сможет. Да, она не сможет назвать его Володей. Они совершенно незнакомы. Он начальник, она – его подчиненная и даже не по прямой. Их разделяет целый пролет служебной лестницы… пропасть… вечность…

Саша решила, что сеанс окончен, схватила рукой валяющийся под рукой джемпер и, стыдливо прикрывшись им, поднялась с дивана. Владимир Викторович не стеснялся. Он лежал перед ней, красивый и совершенный, как античная скульптура. Саша не могла отвести от него глаз, а он улыбался, довольный собой, своим ослепляющим телом и тем, что произошло. И, похоже, довольный ею, Сашей.

И она не устояла. Она отбросила свой джемпер и впервые в своей жизни опустилась на колени перед мужчиной. Вздрагивая и пугаясь собственной смелости, она провела рукой по рельефной тугой мускулатуре и с опаской посмотрела в глаза Халаимова. То ли она делает? Его взгляд сказал: то. И она, не помня себя, принялась целовать прекрасное лицо, крепкое, долгое тело. А потом ей опять показалось, что отлетела душа и вместо нее слетела с небес сама Любовь.

Одеваться он начал неожиданно и сосредоточенно, будто куда-то опаздывал. Саша решила, что он хочет еще поспеть на день рождения, и даже не сделала попытки его задержать. Она сидела на диване обнаженной, уже не спеша одеваться, и завороженно следила, как он натягивает брюки, застегивает рубашку. Халаимов все делал красиво и грациозно. Процесс вульгарного одевания превращался в иллюзион.

– Ну, мне надо бежать, – сказал он, будто только так и положено прощаться после интимной близости.

Саша не шелохнулась. Он подошел к ней, поднял с дивана своими сильными руками и прижал к себе. Все тело ее опять задрожало, но его это уже не интересовало. Он чмокнул ее в щеку и стремительно вышел в коридор.

Когда за ним захлопнулась входная дверь, Саша долго еще стояла столбом посреди комнаты, пока не почувствовала, что замерзла. Она побрела в Сережину комнату за халатом. У большого зеркала шкафа задержалась и посмотрела на себя. Да-а-а… Прямо скажем, не нимфа… С нее скульптуру лепить не станут. Грудь несколько обвисла. Что не удивительно – Сережу она кормила долго, почти до года. Молока было много, и теперь под сосками красовались белые червеобразные растяжки. Такие же червячки змеились и на животе. Как же она об этом забыла? Стоило ли себя демонстрировать во всей такой красе? Можно было хоть свет притушить… Впрочем, теперь это уже не имеет значения.

Саша накинула халат и еще раз вздрогнула, будто ее тела коснулась не ткань, а нежные руки Халаимова. Она вздохнула и пошла собирать разбросанную по полу одежду. Когда белье, юбка и джемпер водворились на привычные места, Саша задумалась. А был ли здесь Владимир Викторович? Не плод ли ее расстроенного воображения все случившееся? Может, ей надо лечиться?

Саша вышла в коридор и почему-то испугалась. На столике так и стояли две бутылки: пузатая коньячная и винная, длинная и тонкая. У Саши задрожали коленки. Почему он их не взял? Забыл? А как же день рождения? К черту день рождения! Какое ей дело до какого-то дня рождения?! Она только что целовалась с таким мужчиной, о котором не могла раньше и мечтать. Она была с ним! Он был с ней! Он сказал ей, что она прекрасна!

Нет, она ни за что не понесет ему эти бутылки на работу, и ему придется прийти к ней за ними еще раз. Еще раз… Хм, другого раза, пожалуй, не будет. Он наверняка уже купил другие. А она, Саша, скорее всего, была всего лишь эпизодом в его бурной биографии. Слишком уж он смел. Сопротивления даже и не предполагал. Саша вспомнила, как смущенно он смотрел в глаза женщин ее отдела. Как он умудряется сохранять такой непорочный взгляд?

Саша вернулась в комнату, еще хранившую запах его парфюмерии: что-то ванильно-чувственное… Или теперь все, связанное с Халаимовым, будет восприниматься ею именно так? Конечно, он больше не придет. Да и был ли он здесь? Вот уже и не пахнет ванилью… Если бы не две бутылки… Может, они тоже ей почудились? Вот сейчас еще раз выйдет в прихожую, и их там, конечно, не окажется…

Она хотела пулей вылететь в коридор, но заставила себя идти медленно и размеренно. Если бутылки ей примерещились, то это будет означать, что у нее маниакальный психоз ввиду неудовлетворенных женских желаний. Странно… Пока она сегодня утром не увидела на улице нового зама, у нее и желаний-то никаких не было. Муж отбил у нее всяческие желания. Она даже не могла и представить, чего именно ей нужно было желать. Теперь-то знает…

Бутылки стояли на месте. Все те же: коньячная и винная. Так что же такое произошло? Почему? Не мог же Владимир Викторович вдруг взять и сразу в нее влюбиться. Конечно же, нет. Наверняка завтра в инспекции он будет делать вид, что между ними ничего не было. А ей что делать? Ее будет трясти мелкой дрожью только при упоминании его имени. Зачем же она ему поддалась? Он теперь будет думать, что… Но разве можно было устоять? Разве кто-нибудь может перед ним устоять? Интересно, был ли такой прецедент?

А она… За пару часов она узнала столько нового о себе и своих женских желаниях, сколько не смогла узнать за восемь лет жизни с Арбениным.

Саша сняла с дверной ручки пакет с пирогами и пошла на кухню. Теперь можно устроить пир.

Надо же, какой сладкий пирог! Этот, с яблоками и корицей. Сладкий и с легкой горчинкой, как… любовь… Саша замерла с куском пирога во рту. Она, обнимая Халаимова и сливаясь с ним, явственно ощутила чувство любви. Любви? Но этого же не может быть! Скорее всего, это был всего-навсего тот самый знаменитый оргазм, о котором она столько слышала и которого ни разу не испытала, живя с Арбениным. А любовь… Любовь возникает, когда человека как следует узнаешь, съешь с ним не один пуд соли… Хотя… с Арбениным она много чего съела: и соли, и перца, и горчицы, но такого возвышенного чувства, как сегодня, никогда не испытывала. Может, она влюбилась в нового зама? От этой мысли тело Саши под тонким халатом покрылось мурашками. Влюбилась? Она и в Юрия была влюблена… Очень влюблена…

Они познакомились в баре, куда Сашу затащила тогдашняя ее подруга Лида Салтыкова. Надо сказать, что Саша всегда была одиночкой по натуре и дружить не очень умела. Все подруги, которые бывали у нее в жизни, как-то сами прилеплялись к ней и мужественно терпели ее странности. Странности заключались в том, что Саша не слишком любила развлекаться, была погруженной в себя домоседкой и запросто могла променять дискотеку на вечернее чтение какой-нибудь книги, преимущественно классики, русской или зарубежной, или на так любимое ею рисование.

Однажды Саше пришлось готовиться к экзамену вместе с Салтыковой по одному учебнику, которых в институтской библиотеке на всех не хватало, и с тех пор Лида к ней намертво приклеилась.

Идти в бар Саша не хотела, потому что вообще не любила ходить в места, где много народу, где курят и тем более пьют. Лида потратила много слов для уговоров, привела массу, как ей казалось, убедительных аргументов в пользу посещения бара и с большим удовлетворением от результатов собственной деятельности повела подругу в недавно открывшееся заведение под названием «Дерби». Она даже не могла предположить, что Саша согласилась пойти только потому, что Лида надоела ей, как жужжащая возле уха муха. «Лучше перетерпеть пару часов этот бар, как стоматологический кабинет, – подумала Саша, – чем слушать Салтыкову весь вечер».

В баре, который изо всех сил пыжился оправдать свое название, все стены были увешаны конной упряжью, жокейскими шапочками, хлыстиками и конными портретами в медальонах, окруженных венками из лавровых листьев. Коктейли тоже имели соответствующие названия: «Забег», «Фаворит», «Жокей», «Иноходец», «Рысак» и даже «Амазонка». Девушки взяли себе по «Амазонке» и по куску пирога с сыром «Ипподром». Пирог оказался вязким и непропеченным, а расплавившийся сыр тянулся нескончаемыми нитями и вяз в зубах.

– Ну и гадость этот «Ипподром»! – с сожалением вынуждена была констатировать Лида.

– «Амазонка» не лучше, – подхватила Саша. – Я думала, коктейль назван в честь женщины-всадницы, а, похоже, этими стаканами черпали воду из настоящей Амазонки, с тиной и головастиками.

– Фу, Сашка! Придумаешь тоже! Прямо уже и пить это неохота!

– Ну и не пей! Вот посмотри! Что это у меня на дне, если не головастик? – Саша с брезгливостью придвинула к подруге высокий стакан с желтой мутноватой жидкостью.

Лида внимательно разглядела бултыхающиеся на дне в бурых хлопьях составляющие коктейля и предположила:

– Слушай, а может, это оливка… Их иногда в коктейли вроде бы добавляют… для экзотики…

– Какая же это оливка, если у нее хвост! – сморщилась Саша.

Салтыкова брезгливо поджала губы, еще раз потрясла стаканом с хвостатыми составляющими и вынесла приговор:

– Точно! Головастик! Или, может быть, вообще чей-то эмбрион!

Тут уже и Сашу передернуло.

– Ну и зачем ты меня сюда тащила? – спросила она.

– Ну… я же не знала, что тут так плохо с едой и… выпивкой. Я думала, отдохнем, оттянемся в новом баре. Интерьерчик-то клевый! Мне, Саш, вон тот конь нравится. На правой стене. Черный.

– Кони бывают не черные, а вороные.

– Все равно! Знаешь, раз выпить не удалось, думаю, надо курнуть. Пойду чего-нибудь куплю.

Лида спрыгнула с высокого стула с сиденьем в виде седла и пошла к барной стойке. Бармен, молодой блондин, весь в цепях и кольцах, очевидно, оказался очень разговорчивым, потому что Салтыкова надолго зависла около него.

Саша сидела в своем седле и раздражалась все больше и больше. Курить ей не хотелось. Она вообще редко курила, а если и бралась за сигарету, то только для того, чтобы не выглядеть белой вороной в студенческой компании. Сизый дым и без помощи двух подруг и так уже почти полностью заполнил помещение бара. Из колонок, подвешенных где-то под потолком, гремела музыка, но никто не танцевал. Да и вообще народу было мало.

Саша пересчитала оставшиеся деньги. Похоже, должно хватить на два коржика, которые она видела в углу витрины. После мерзкого сырного пирога и пары глотков мутной «Амазонки» есть захотелось по-настоящему. Она уже спрыгнула со стула на пол, когда вернулась Лида еще с двумя полными стаканами в руках и зажатым под подбородком целлофановым пакетом.

– Садись, – велела она Саше. – Шурик прислал.

– Что еще за Шурик?

– Бармен! Представляешь, оказывается, мы с ним в параллельных классах учились. Когда мы «Амазонку» брали, я его даже не узнала. Он вообще-то черноволосый, а тут вдруг стал белоснежный, как ангелок. Выкрасился. Говорит мне сейчас: «Чего родных не узнаешь?!» Я пригляделась – Шурик!

Лида шлепнула на стол стаканы с ярко-оранжевой жидкостью.

– А это еще что? – Саша опасливо покосилась на ядовитую окраску очередного напитка.

– Коктейль называется «Виктория», то есть – победа. Шурик сказал, что делал, как себе. Я видела, он наливал сок манго и апельсиновый, сухое вино и еще что-то… покрепче. Сверху шоколадом посыпал, корицей и даже вроде бы тертым орехом… Видишь, целая горка. Не пожалел. А это, – Лида надорвала пакет, – это какое-то печенье навороченное. Тоже сказал, что от себя отрывает. Гляди – с маком! Вкусное! Попробуй, так и тает во рту…

«Виктория» оказалась ничего себе, весьма пьянящей и приятной на вкус. В течение вечера Шурик еще несколько раз подносил девушкам коктейли, сделанные, как для себя, потому что явно намеревался закрепить успех и продолжить встречи с неожиданно, но удачно встреченной Лидой за пределами «Дерби». Чтобы Салтыкова ненароком не улизнула, он подвел к подругам в качестве соглядатая молодого человека.

– Вот, Лид! Узнаёшь Юрика? Тоже в нашем классе учился.

– Арбелин, кажется… – попыталась вспомнить Лида.

– Арбенин, – поправил ее молодой человек и улыбнулся. – Классику надо знать.

– А-а-а! – беспечно махнула рукой Салтыкова. – Всю ее все равно не упомнишь. Арбенин – он где был? В «Войне и мире»?

Молодой человек почувствовал, что Лиде совершенно не важен его ответ, и кивнул головой. Саше это понравилось. И весь он понравился тоже: смуглолицый, пышноволосый, с очень яркими сочными губами.

– В общем, так! – уже во всю распоряжался Шурик. – Сейчас за вами ухаживает Юрик, потом я подменяюсь, и мы вчетвером закатываемся ко мне на квартиру! Заметано?

– Заметано! – хихикнула уже пьяненькая Лида.

– Заметано, – утвердительно кивнул головой Юра и вопросительно посмотрел на Сашу.

В его взгляде ей почудилась просьба. Даже не просьба, а мольба – тоже согласиться на предложение Шурика. И она, прямо глядя в его темные глаза, тоже кивнула головой.

В «Дерби» не танцевали, поэтому молодые люди без устали занимались этим у Шурика. Он снимал комнату в двухкомнатной квартире, где жила еще одна молодая пара. Очень скоро пара присоединилась к их веселью, но Саша на следующий день не могла даже вспомнить их лиц, потому что смотрела только на Юру. Юра тоже смотрел только на нее. Это устраивало и Салтыкову с Шуриком, и соседей.

Саша чувствовала себя уже сильно опьяневшей, когда вдруг сообразила, что они с Юрой в комнате одни. Соседи удалились в собственную опочивальню, Лида с Шуриком, очевидно, выкатились на кухню. В комнате было полутемно, из магнитофона неслось «The Show Must Go On» Фредди Меркьюри. Атмосфера была настолько интимной, что губы Арбенина на ее шее показались Саше очень уместными. Она не имела ничего и против того, чтобы соединить свои губы с его. Они целовались под закордонного Меркьюри, потом под отечественных исполнителей до тех пор, пока у Саши не заболела откинутая назад шея.

Комната Шурика имела одно спальное место в виде поставленной прямо на пол, без ножек, широкой двуспальной тахты. В этот вечер Юра мог сделать с Сашей, что угодно. Она не смогла бы противиться алкоголю, музыке и красивому молодому человеку с яркими и такими вкусными губами. Но он ограничился только поцелуями и скромными стыдливыми ласками на Шуриковой тахте. Он же не позволил ей уснуть в этой квартире и отвез домой. Это и решило все дело.

Утром Саша с нежностью вспоминала смуглого парня с яркими губами и классической фамилией, который не воспользовался ситуацией и, пафосно говоря, сберег ее девичью честь. Ей где-то даже жалко было, что сберег. Она зябко поеживалась, когда вспоминала его поцелуи и руки, ласково поглаживающие ее тело через одежду.

Днем Саша поняла, что Юра Арбенин ей очень понравился, а вечером она уже честно призналась себе, что влюбилась. Она как раз раздумывала над тем, не поговорить ли на предмет него с Салтыковой, когда он сам позвонил ей по телефону и пригласил на свидание. Положив трубку, Саша сладко поежилась. Они с Юрой в этот день оба думали друг о друге и оба собирались позвонить Салтыковой. Арбенин успел первым. И это было здорово!

Они встретились на Дворцовой площади у Ангела. Увидели друг друга и оба мучительно покраснели. И очень долго не могли разговориться. И кто знает, когда бы еще разговорились, если бы не хлынул дождь.

– Бежим! – крикнул Юра, взял ее за руку, и они бросились под арку Главного штаба. Там уже набилось приличное количество прячущегося от дождя народа, и Арбенин обнял ее, как бы отгораживая и пряча от всех. Она уткнулась лицом ему в грудь, и его запах показался ей до того родным, что она сама подняла к нему лицо для поцелуя. И они целовались у стены арки Главного штаба, никого не стесняясь. Все люди тоже казались родными и такими же счастливыми, как они.

Через некоторое время под арку забежала группа насквозь промокших молодых людей. У одного парня болталась на груди гитара, и он тут же принялся на ней бренчать и даже что-то негромко петь. Сначала Саша с Юрой, занятые собой и своими новыми ощущениями, не прислушивались, а потом вынуждены были отвлечься друг от друга. Притихли и обернулись к молодым людям вообще все, кто спасался от дождя под аркой. Парень пел очень хорошо. Мелодия была незамысловатой, но очень трогательной, а слова, очевидно, были написаны для девушки, которая стояла рядом с парнем и застенчиво улыбалась.

Парень пел:

Мы гуляли по Дворцовой, Ангел вслед глядел с колонны, Твоим обликом мадонны Очарован. Облицован Небосвод был чем-то серым, Что для Питера нормально. Ревновал тебя я к небу, К всяким ангелам случайным. Было в городе остылом Мне тревожно отчего-то, «Посмотри! Вот кони Клодта!» — Ты сказала, руку вскинув. Укротитель юный скромно Улыбнулся с постамента. Понял я с того момента, Что давно с тобой знаком он. Мы простились на вокзале. Изваяньем безголосым Я застыл. С немым вопросом Провожал тебя глазами. Вслед за электричкой – ветер, А по шпалам – Клодта кони, За тобой спешат погоней, Укротитель юный бледен. За конями – Ангел быстрый — От колонны оторвался. Победитель – город мглистый — Я тогда себе признался И побрел пустым кварталом, Неприкаянный и грешный. «У меня тебя не стало…» — Повторял я безутешно.

В те времена еще не так часто можно было услышать уличных музыкантов, и восторженные горожане вместо денежных знаков осыпали юного менестреля аплодисментами, а одна женщина даже отдала его девушке свой букет из красных гвоздик. Саше тоже очень понравилась молодая пара и песня. И только тогда, когда была уже «глубоко» замужем, она вдруг поняла, что песня того парнишки была ей как бы предупреждением. «Ревновал тебя я к небу, всяким ангелам случайным», – эти слова можно было сделать эпиграфом ко всей ее семейной жизни с Арбениным. Саше надо было бежать от Юрия, как героине песни, может быть, даже вскочив на коня клодтовского укротителя, но она не смогла распознать в случайном уличном музыканте провидца.

Они с Арбениным через месяц подали заявление в загс. Лида Салтыкова, узнав о наметившейся свадьбе, раз сто повторила: «Ну вот! А ведь не хотела идти в „Дерби“! Если бы не я, где бы вы сейчас были с Юриком?» – и потребовала, чтобы их с Шуриком непременно взяли в свидетели.

Первая брачная ночь молодоженов была настоящей первой у обоих. Выяснилось, что тогда, у Шурика, Юра не столько щадил Сашину девичью честь, сколько боялся своей неопытности и возможной в связи с этим неудачи. После того как отношения были узаконены, он посчитал, что жена не имеет права сбежать от него даже в том случае, если у него ничего не получится. Против печати в паспорте не попрешь.

У него все получилось. Саша взвыла от боли, а Арбенин глубокомысленно изрек, что женщинам всегда в первый раз бывает больно. Саша это тоже слышала и даже читала, а потому решила перетерпеть первую брачную ночь, как судьбоносный поход в бар «Дерби». И она терпела все восемь лет брака, а Юрию даже никогда не приходило в голову, что у них что-то не так. Ему с женой было хорошо. Других женщин он не желал и считал, что Саша с жиру бесится: он ее любит изо всех сил, а она, вместо того чтобы стонать от наслаждения, глупо и упрямо каменеет, стиснув зубы. Он призывал ее расслабиться, отбросить в сторону всякие предрассудки и наслаждаться его телом так же, как он наслаждается ее. У Саши ничего не получалось.

Женщины отдела учета и анализа инспекции Федеральной налоговой службы, в которой Саша наконец закрепилась после того, как сменила несколько других неудачных мест работы, тоже не были в восторге от своих мужей. Марьяна Валерьевна Терехова не поддерживала подобных разговоров, поскольку вообще старалась держать в отношениях с подчиненными некоторую дистанцию, но однажды все-таки обмолвилась. Сказала она нечто противоположное: что даже не может представить такого, чтобы женщина в интимные моменты ничего не чувствовала, и что мужчина – не мужчина, если не может доставить женщине удовольствие. Когда Терехова вышла в коридор, Тамара Ивановна, старший инспектор и многоопытная мать троих детей, глубокомысленно изрекла:

– Врет и не краснеет. Цену себе набивает, мол, у нее все самое-самое, и даже мужик, как в кино.

После этого ценного замечания Саша удостоверилась, что у всех на сексуальном фронте примерно так же, как у нее, и продолжала терпеть изощрения своего мужа, которые все больше и больше отдавали садизмом…

Со сладкими от пирога губами Саша уселась за письменный стол, где лежала деревянная дощечка, выкрашенная черной тушью. Посреди черного поля белел гуашевый подмалевок фантастической птицы с женской головой…

Когда Саша училась в третьем классе, мама отвела ее в кружок народного творчества при соседнем ЖЭКе. В те достопамятные времена при ЖЭКах еще существовали бесплатные кружки для детей и прочих желающих. В кружке народного творчества маленькая худенькая женщина Галина Петровна Завадская учила грунтовать деревянные заготовки разделочных досок, пасхальных яиц, шкатулок и матрешек, расписывать их гуашевыми красками, темперой и покрывать лаком.

Саша оказалась одной из самых терпеливых и талантливых учениц. В кружок к Галине Петровне она ходила четыре года, освоила и прописную, и мазковую техники. Из-под ее кисточек выходили вполне профессиональные работы, которые не раз побеждали на всяческих конкурсах детского творчества. Возможно, после восьмого класса Саша поступила бы в какое-нибудь художественное училище, если бы Галина Петровна внезапно не умерла и кружок не закрылся.

Вообще-то она умерла совсем не внезапно. Она долго болела и с большим трудом вела свой кружок, но дети, разумеется, об этом и не догадывались. Саша училась тогда еще только в седьмом классе, а в девятом уже пришло другое увлечение – математикой, и она всерьез стала готовиться к поступлению в финансово-экономический институт.

Но страсть к росписи у нее осталась. Саша продолжала покупать на рынках деревянные заготовки, грунтовала их, как учила Галина Петровна, и с замиранием сердца расписывала, никогда не зная в начале работы, что выйдет из-под ее кисточки в конце. Саша одарила всех родственников, знакомых и подруг своими досками, шкатулками и матрешками, вполне отдавая себе отчет, что они никому не нужны. В современных квартирах не было места ее народному искусству. Даже несмотря на то что Саша выработала свой стиль и расписывала доски фантастическими птицами, зверями и цветами, каких никогда не было не только в природе, но и в практике ни одной из школ росписи по дереву, ее работы не смотрелись в хайтековских интерьерах. Для стиля минимализма они были инородными и слишком яркими пятнами.

Сашины птицы, выполненные мазковой техникой, имели радужное оперение и женские головы. Они были совершенно своеобразными, но у зрителя, при взгляде на них, то ли в памяти, то ли в воображении всплывал Алконост, Сирин или Гамаюн, самые известные птицы славянской мифологии. На самом деле это были птицы мифологии Сашиной души.

Гораздо больше, чем мазковую, она любила прописную технику, потому что та давала больше возможности для проявления фантазии. Птичьи перья и уборы Саша составляла из мелких деталей, которые, в свою очередь, заполнялись тонкими линиями, точками, перекрестьями и окружностями, составляющими причудливый геометрический узор. Бледные лица птиц имели огромные глаза с выражением запредельного знания. Сама Саша не знала того, что знали ее женщины-птицы.

Арбенин ненавидел и птиц, и кисти, и баночки цветной гуаши, и особенно запах лака, от которого у него болела голова. Он считал «эту мазню» пустым времяпрепровождением. Женщина должна варить борщи, печь пироги и воспитывать ребенка. А если у нее остается свободное время, то его вполне можно заполнить сексом, тем более что Сережу очень часто брали к себе погостить обе бабушки и возможности для этого у супругов были неограниченными.

Юрий говорил, что его раздражает согбенная над доской спина жены, ее выпачканные краской пальцы и, главное, ему не нравится, когда жилую комнату превращают в мастерскую. Он хочет жить в уюте, утопая в ласках жены, а не в ядовитых парах лака. Его бесит, когда в каждом углу обеих их комнат он натыкается на выпученные инфернальные глаза птичьих монстров, которые неизвестно что замышляют.

После развода Саша опять достала свои доски и краски. Отвыкшие от кистей пальцы поначалу не слушались, но терпения ей было не занимать. Примерно через месяц она опять уже твердо держала кисть и могла провести самую тонкую линию, изобразить идеальные окружности. Все нижние ящики Сережиного секретера уже были заняты Сашиными работами, но она писала все новые и новые, потому что этого просила душа…

Саша полчаса трудилась над лицом своей птицы, когда вдруг почувствовала, что рисует не птицу, а себя: горчичного цвета округлые глаза, тонкий, со слегка вздернутым кончиком нос, удлиненные тонкие и бледные губы. Саша заглянула птице в свои собственные глаза и покрыла ее щеки легкими веснушками, а под правым глазом ткнула темно-коричневую родинку.

После этого она минут пять просидела в раздумье над вопросом, каким оперением одеть себя-птицу, и решила, что больше всего ей подойдет зеленовато-желтая гамма. Саша обмакнула кисточку в охру, потом вдруг промыла ее, развела на палитре коричневую гуашь с белой, добавила капельку кармина и изобразила птице обнаженную грудь. Дальше уже ничего не оставалось, как продолжать писать свое обнаженное тело. Она только что разглядывала себя в зеркало, а потому не щадила: вот она, слегка обвисшая грудь, вот рубцы растяжек, вот несколько широковатые по современным меркам бедра.

А волосы… Сейчас она напишет свои прекрасные волосы, которым завидует вся налоговая инспекция.

Саша выставила строем перед собой баночки разноцветной гуаши, но вместо волос начала вдруг рисовать фантастические цветы. Получалась не женщина и не птица. Из-под Сашиных рук рождалось на свет фантастическое существо с ее собственным лицом и телом и цветами на длинных закрученных спиралями стеблях вместо волос.

Поскольку подмалевок был рассчитан на птицу с крыльями и с хвостом, то на черном фоне доски осталось много белого поля. Саша и там начала рисовать цветы и маленьких юрких большеглазых и пушистых зверушек, которые, путаясь в стеблях и цветочных венчиках, прижимались к женскому телу.

Когда доска была закончена, Саша с трудом разогнула спину и с удивлением отметила, что работала четыре часа без перерыва. На будильнике, настойчиво тикавшем на книжной полке, стрелки показывали пятнадцать минут первого ночи.

* * *

Марьяна Валерьевна Терехова, строгая начальница отдела учета и анализа налоговой службы, испытала настоящий шок, когда посмотрела в ясные глаза нового зама Халаимова Владимира Викторовича. Таких красивых мужчин она никогда в жизни не видела, если не считать рекламные проспекты, голливудские фильмы и некоторые отечественные сериалы. Перед ней стоял и улыбался не виртуальный красавец, а живой, из плоти и крови. У него слегка завернулся кончик воротника рубашки, на плече прилепилась тоненькая ворсинка, а его парфюмерия источала какой-то необычный горьковато-сладковатый запах.

Марьяна буквально потеряла дар речи, потому что испугалась, что Халаимов заметил, какие у нее неказистые волосы. А может, все-таки не заметил? Только бы не заметил! Она невпопад ответила на какой-то его вопрос, потому что толком и не поняла, что он спросил. Да разве какие-то вопросы могли сейчас иметь значение? Она думала совершенно о другом: этот мужчина должен принадлежать ей! И он будет принадлежать ей!

Марьяна Валерьевна всегда получала от жизни то, что хотела. Потом она иногда раскаивалась, когда получала желаемое, но ни разу еще не проиграла и никому ничего не уступила. В школе она училась лучше всех и шла на золотую медаль, и обязательно получила бы ее, если бы в выпускном классе вовремя не переориентировалась и не поставила себе другую цель. Что такое медаль? Престижная железяка, которая на самом деле никакая и не золотая! Пусть за нее борются зубрилки. Она легко поступит в институт и без золотой медали. Серебряная ей и так уже обеспечена.

Где-то перед самым выпуском из школы, кажется, в апреле, Марьяна вдруг с удивлением обнаружила, что кроме нее никто так жилы не рвет. Все вроде бы и учатся, вроде бы и готовятся к поступлению в вузы, но тем не менее не забывают и о личной жизни. Почти все девчонки дружили либо с одноклассниками, либо с мальчиками из параллельных классов. У самых красивых в качестве кавалеров были уже студенты вузов и курсанты военных морских училищ.

Пусть Марьяна и не красавица, но девушка весьма приятной внешности. Правда, вот волосы… Да, прической она и в юности не могла похвастаться, но носила такую короткую мальчиковую стрижку, которая сама по себе была вызовом общественному мнению. Никто не посмел бы и подумать, что все дело тут в слабых и неказистых волосах. Каждому казалось, что супер-Марьяна держит свой, особый и отличный от других стиль.

Одним словом, задумавшись о личной жизни, Марьяна тут же почувствовала себя обманутой и обделенной. Для начала она бросила взгляд на одноклассников и обнаружила, что Женя Федосеев очень даже ничего себе: высокий, стройный и буйноволосый. Дело несколько осложнялось тем, что он уже во всю дружил с Люсей Шевцовой и на Марьяну не обращал ровным счетом никакого внимания. Но не такова была Марьяна, чтобы отступить при первых же трудностях.

Определив, таким образом, объект, Марьяна наплевала на чувства Люси Шевцовой и приступила к атаке. Сначала она выяснила, когда обоих ее родителей весь вечер не будет дома. Определившись с днем, Марьяна попросила у Федосеева старый учебник Ландсберга по физике. Этот самый Ландсберг, разумеется, у нее имелся, все три тома, но она сделала вид, что просто задыхается без него.

Она договорилась с Женей встретиться на станции метро «Чернышевская», но очень вовремя позвонила и сказала, что у нее неожиданно поднялась температура и она была бы благодарна, если бы Женя собственноручно занес ей этот учебник. Если ему, конечно, не трудно. Парень решил, что помощь однокласснице труда ему не составит никакого, и обещал прийти. К тому моменту, когда Федосеев должен был появиться, Марьяна разложила постель, надела самую красивую ночную сорочку на тоненьких бретельках и, читая учебник анатомии для восьмого класса, распалила себя так, что готова была наброситься на Женю прямо у входной двери.

С трудом сдержавшись, она предложила ему пройти в комнату, якобы для того, чтобы проверить, есть ли у Ландсберга та глава, которая ее особенно интересует в свете поступления в институт. Извинившись и сославшись на температуру, она скинула халатик, забралась в постель и принялась сосредоточенно перелистывать учебник. При этом тонкая бретелька с ее плеча все съезжала и съезжала до тех пор, пока сорочка не обнажила маленькую крепкую грудь с нежно-розовым соском.

О том, что Женя увидел то, что ему намеренно демонстрировали, Марьяна поняла по напряженному сопению, но головы не подняла, «увлеченная» Ландсбергом. Она несколько сменила позу, одеяло съехало, и Жениному взору предстало обнаженное бедро и наполовину прикрытый все той же тонкой сорочкой темный треугольник между ног.

– Ну… я пойду, – пробормотал Федосеев таким полузадушенным голосом, что Марьяна поняла: только что посеянное уже дало первые всходы. Ей хотелось собрать весь урожай, поэтому сорочка сама собой полезла вверх, ноги раздвинулись, и бедный Женя Федосеев увидел то, чего никогда прежде не видел и, главное, чего никак не рассчитывал увидеть в ближайшие полгода.

Федосеев прирос к стулу, уже не собираясь никуда уходить, а Марьяна, воспользовавшись его замешательством, выбралась из постели. Вторая бретелька сама собой скатилась по шелковистому плечу, сорочка упала на пол, и Жене ничего не оставалось делать, как припасть к беззастенчиво предлагающему себя блистающему телу.

Люся Шевцова была благополучно Женей забыта. Она плакала, требовала объяснений и на нервной почве съехала на сплошные трояки, но это никого не волновало. Женя с Марьяной упали в омут плотской любви, от чего сами весьма пострадали, потому что выныривали лишь к контрольным и сочинениям, и то от случая к случаю. Марьяна не получила даже серебряной медали, но в институт все же поступила. Женя в Политех провалился и отчалил в армию, аж на Кольский полуостров.

Кольский полуостров был так запредельно далеко, что очень скоро Марьяне надоело отвечать на Женины романтические послания. Тем более что в одной с ней группе финансово-экономического института, куда она поступила, учился некто Влад Терехов.

Терехов был старше ее на три года и армию уже успел благополучно отслужить, из чего следовало, что ни на какой полуостров его больше не зашлют. Он казался Марьяне очень взрослым, независимым и мужественным. Она попыталась провернуть с ним вариант с учебником и съехавшей ночной рубашонкой, но успеха он не возымел. Видимо, Терехов уже кое-чего повидал на этом свете, а потому на обнаженку ожидаемым образом не прореагировал. Он прикрыл «больную» девушку одеялом и ушел восвояси, то есть в студенческую общагу.

Марьяна весь вечер прорыдала в подушку и чудным образом заболела по-настоящему. Наутро у нее действительно поднялась температура и дико заболело горло. Она не посещала лекции около двух недель, и по истечении последней Влад Терехов заявился к ней сам с пакетом апельсинов и двумя пирожными «буше».

– Ну, давай, что ли, чаю попьем, – предложил он.

Марьяна, которая уже почти поправилась и от Терехова ничего хорошего не ожидала, плюхнула перед ним на стол чашку с чаем, выложила на тарелочку сразу оба пирожных и зло сказала:

– Трескай!

Терехов не смутился, съел оба пирожных и, улыбнувшись, спросил:

– Обиделась?

Марьяна, запакованная в плотный спортивный костюм на «молнии», сделала вид, что не поняла его намека на прошлую задравшуюся ночнушку. Терехов и этим не смутился.

– Я просто не люблю, когда меня держат за идиота, – сказал он.

– И что? – истерично выкрикнула Марьяна.

– Ничего. Я думал, что ты прикидываешься заболевшей, а девчонки сказали, будто у тебя температура чуть градусник насквозь не прошибла.

– И что? – опять проклекотала Марьяна.

– Ничего… Жаль, что на тебе нет той самой… рубашечки, – без всякой улыбки сказал он. – Сейчас я, пожалуй, оценил бы.

– Перебьешься! Раньше ценить надо было!

– Ну ладно, – согласился Терехов. – Я тогда пойду.

– Скатертью дорога! – рявкнула Марьяна и понеслась открывать ему входную дверь.

В прихожей квартиры, расположенной в старом питерском доме, Терехов ногой захлопнул дверь, услужливо открытую Марьяной, прижал ее к стене и поцеловал так, что ей стал отвратителен толстый спортивный костюм, старый свитер под ним, детская маечка, хабэшные колготки и трусы в зелененькие цветочки. И тем не менее, кроме поцелуя, Терехов в тот день так ничего и не урвал. Дело было не только в заношенных трусиках – Марьяна не хотела ему прощать проигнорированную задравшуюся рубашонку. И не прощала долго. Она крутила романы со многими парнями и особенно любила целоваться со своими поклонниками на виду у Терехова. Он, глядя на ее выкрутасы, кривил губы, целовался с другими, а перед самым выпуском, остановив ее в институтском коридоре, сказал:

– Хватит, Марьяна! Выходи за меня замуж.

– С какой это стати?! – спросила она по инерции зло и заносчиво.

– Ты любишь меня, я знаю, – серьезно ответил он.

– Да?! – сделала она удивленные глаза, а в груди у нее все затрепетало от небывалого ощущения победы над непобедимым Тереховым.

– Конечно, любишь. И я…

– Что ты?

– Я тоже люблю тебя, Маша…

Машей Марьяну звали только в раннем детстве. Лет в шесть она заявила родителям, что ненавидит глупые сказки про глупых Маш с глупыми медведями, и потребовала, чтобы ее всегда звали только полным именем. Мама еще пару месяцев сбивалась на Машу, но дочь так зло и по-взрослому поправляла ее: «Марь-я-на!", что бедная женщина вынуждена была сдаться.

Это ее детское имя – «Маша» – в устах сурового Терехова прозвучало как объявление о полной и безоговорочной капитуляции, что несказанно утешило сильно уязвленное им же Марьянино самолюбие. Отныне одному лишь Владу Терехову разрешалось звать ее Машей. Такой вот он получил знак отличия от других. Такую награду.

Поженились они сразу после окончания института. Марьяна никак не могла понять, что испытывала во Дворце бракосочетания, когда Терехов надевал ей на руку обручальное кольцо. Любовь ли? Любила ли она Влада или всего лишь праздновала победу? Его поцелуи были вкуса сбывшегося желания.

В постели она представляла, как он мучился, когда она его отвергала, и наслаждение от этого делалось еще слаще, еще острее, еще пронзительней. В конце концов она привыкла к тому, что дарит себя мужу, и это ощущение превосходства над ним постепенно перенесла и на все другие области их семейной жизни.

Терехов оказался любящим и терпеливым мужем и нежным отцом. Марьяна могла смело доверить ему детей с самого младенчества, зная, что он вовремя и покормит их, и переоденет, и укачает. В случае необходимости Влад мог и обед приготовить, и квартиру убрать, и даже простирнуть ее колготки.

Марьяна воспринимала это как должное и была уверена, что в очередной раз вытянула в жизни счастливый билет. На других мужчин она никогда больше не смотрела, потому что, в дополнение ко всему вышеперечисленному, Терехов имел неплохую внешность и был страстен в постели.

И вот теперь, когда Марьяна считала свою жизнь вполне устоявшейся и отлаженной, когда уже не ждала от нее никаких сюрпризов, в их налоговую инспекцию пришел Владимир Викторович Халаимов. От его взгляда у Марьяны немедленно скрутило внутренности, как когда-то в юности, когда она читала учебник анатомии, поджидая Женю Федосеева. Начальница инспекции что-то говорила о ней новому заму, а Марьяна больше всего хотела бы в этот момент оказаться перед ним в той самой сорочке со спущенной с плеча бретелькой.

Выстукивая на компьютере бесконечные ряды из «б» и «с», она думала о том, что надо немедленно что-то предпринять! Надо каким-то образом дать понять новому заму, что он произвел на нее большое впечатление. Два раза в жизни ей удавалось завоевывать нужных мужчин учебниками и полуобнаженным телом. Ясно, что с Халаимовым этот вариант не пройдет, но другого опыта у Марьяны Валерьевны не было. Она думала над обрушившейся на нее проблемой половину рабочего дня до обеда, а в кафе «Восторг», поглощая дежурный салат «Столичный», наконец придумала: для начала нужно съездить в салон «Мадлен», в котором продавались парики, шиньоны и всяческого вида накладки. Конечно, она понимала, что, если завтра же явится в инспекцию в шикарном парике, всем сразу станет ясно для чего, вернее, для кого она его надела. Но в таком шикарном салоне, как «Мадлен», специалисты должны быть настолько высокого уровня, что наверняка смогут помочь ей в ее щекотливом положении.

Марьяна Валерьевна еле дождалась конца рабочего дня, при этом насмерть переругалась с Тамарой Ивановной, сделала несколько едких замечаний Эльмирке и была раздражена тем, что не удалось придраться к пышноволосой Арбениной. Та весь день тюкала на компьютере, и ей в голову даже не приходили мысли о салонах, типа «Мадлен».

Вынырнув из толпы, льющейся из метро на станции «Василеостровская», Марьяна сразу увидела «Мадлен». Салон, расположившийся на первом этаже старого дома, казался декорацией к шикарному сериалу про красивую жизнь, прилепленной к краснокирпичному и весьма неказистому зданию. В отличие от других окон дома, узких и глубоко утопленных в стены, огромные витрины салона сверкали новейшими стеклопакетами и представляли собой настоящее произведение дизайнерского искусства. В нишах, затейливо затянутых темно-бордовой тканью драпировки, стояли на разной высоте женские бюстики на длинных шеях и с гладкими продолговатыми лицами. Одни лица не имели ничего, кроме чувственных сочных губ, другие – только огромные манящие глаза.

На каждой модели красовался парик. Парики были так искусно и прихотливо освещены скрытыми от глаз светильниками, что их волосы казались живыми. Видимо, где-то внизу витрины еще находился и замаскированный вентилятор. Под легкими потоками воздуха прядки париков слегка трепетали и набегали на белые лица. Казалось, еще чуть-чуть, и из складок ткани появятся такие же белые руки с тонкими длинными пальцами и отбросят от щек мешающие пряди.

Марьяна простояла у витрины минут десять. Ей нравились все парики до единого. Все они были лучше ее собственных жалких волос. Она еще раз коснулась рукой своей жидкой челки, торчащей из-под шапки, горько вздохнула и открыла дверь «Мадлен». Приход Марьяны был отмечен мелодичными переливами колокольчиков, и перед ней почти сразу возникла молодая женщина в очень красивом темно-синем костюме и белой блузке. Женщина так радостно улыбнулась и протянула к ней руки с длинными ухоженными ногтями, будто только ее и ждала, безотлучно дежуря у дверей.

– Милости просим! – пропела она неожиданно глубоким низким голосом, и Марьяна поняла, что ей далеко за тридцать. – Меня зовут Дарьей. Я менеджер салона «Мадлен» и вся к вашим услугам. Раздевайтесь, – она показала рукой на причудливо изогнутую стальную вешалку, – и проходите.

Дождавшись, когда клиентка снимет верхнюю одежду, Дарья под локоток провела Марьяну к двум креслам, стоявшим у стены небольшого пустынного холла.

Потолок и стены холла тоже были задрапированы тканью, тяжелой и темно-бордовой. Светильники, установленные вдоль стен на полу, так необычно освещали помещение снизу, что создавалась полная иллюзия того, что люди находятся внутри шкатулки, обитой бордовым бархатом. Марьяна мысленно поаплодировала находчивости дизайнера. В таком помещении невольно чувствуешь себя драгоценностью.

Странно только, что холл пуст. Неужели у салона мало клиентов? Наверняка мало. Марьяна прикинула, скольким женщинам налоговой инспекции стоило бы прикупить паричок, и поняла, что очень немногим. То-то менеджер Дарья вцепилась в нее, как в находку.

Дарья показала Марьяне рукой на кресло, сама опустилась в соседнее и спросила:

– Что желаете: кофе, чай, минеральную воду, коньяк?

Марьяна ничего такого не желала, потому что не была уверена, что у нее и на парик-то хватит. Все-таки она утром еще не знала, что после работы поедет в «Мадлен». Она отрицательно помотала головой и даже усилила отрицание жестко и одеревенело скрещенными на груди руками.

– Да не волнуйтесь вы так! – по-доброму улыбнулась Дарья. – Напитки, как говорится, за счет заведения. Мы сейчас с вами побеседуем о том, что вы хотите у нас заказать, а за чашечкой чая или кофе наше общение пойдет непринужденнее. Не так ли?

Марьяна, косясь на прекрасное каштановое каре менеджерихи, пыталась угадать, парик на ней или свои собственные волосы, но сделать этого не смогла и еле слышно произнесла:

– Ну… если вы так считаете… тогда, пожалуй, кофе…

Дарья, ни к кому не обращаясь, сказала в пространство:

– Два кофе. – Потом посмотрела в глаза Марьяне и спросила: – Вы ведь у нас впервые, не так ли?

Марьяна кивнула. В момент ее кивка из открывшейся прямо в драпировке двери вышла молодая девушка в таком же темно-синем костюме, как у Дарьи. За собой она везла сервировочный столик с игрушечным кофейным сервизом. Марьяне сразу стало понятно, почему заведение так разбрасывается своим кофе. Чашечки были не более наперстка. Много не выпьешь. Жмоты и лицемеры. Лишь бы пыль в глаза пустить. У них и парики, наверное, такие же: только в темноте на них смотреть и при освещении снизу. А взглянешь на себя при дневном свете и ужаснешься!

Девушка поставила на стол чашки, кофейник, молочник, вазочку с такими же крошечными, как все остальные, печенюшками и, обворожительно улыбнувшись клиентке, исчезла в стене вместе со своим столиком. Марьяна невольно отметила, что у нее прекрасные белокурые волосы. И без всякого сомнения – натуральные.

Дарья налила в чашечки кофе, и по помещению поплыл такой волшебный аромат, что Марьяна взяла обратно все свои невысказанные предположения на предмет жмотства салона. Кофе был хороший и явно не из дешевых.

– Прошу вас! Угощайтесь! – Дарья сделала рукой приглашающий к трапезе жест, и Марьяне ничего не оставалось, как поднести к губам крохотную чашечку.

Дарья дождалась, когда клиентка глотнет кофе, и уверенно произнесла:

– Ну вот! И вы себя уже лучше чувствуете, не так ли?

Марьяна, обжегшись горячим кофе, подумала, что если это Каштановое Каре еще хоть один раз спросит: «Не так ли?», то она уйдет из «Мадлен» и купит что-нибудь подходящее в ларьке возле метро.

Дарья с хорошо натренированным изяществом тоже глотнула кофе и наконец приступила к делу:

– Ну что же! Теперь, пожалуй, можно и определиться с заказом.

Марьяна, напрягшись, ждала сакраментального «Не так ли?», чтобы можно было сразу сбежать, но женщина, опустив это присловье, спросила:

– Расскажите, что вы хотите.

Поскольку раздражающего ее вопроса не прозвучало, Марьяна вынуждена была начать:

– Понимаете, я сама не знаю, что мне лучше всего у вас заказать. Дело в том… Вы, конечно, уже обратили внимание на мои волосы…

Менеджер дипломатично кивнула, едва-едва, и ее каштановое каре слегка колыхнулось.

– Так вот, – продолжила Марьяна, – мне хотелось бы, чтобы изменение моей внешности не бросилось в глаза слишком резко… Понимаете?

Дарья еще раз утвердительно колыхнула своим каре и сразу предложила:

– Тогда вам следует начать с отдельных накладок, например, с одной – на затылке. Сейчас мы примерим. Пройдемте, – и она неуловимым движением распахнула перед Марьяной дверь в другое помещение.

Оно представляло собой маленькую комнатку с большим, во всю стену, зеркалом и крутящимся креслом перед ним. Марьяна была усажена в кресло, а Дарья где-то нажала какую-то кнопку, и стены комнаты разъехались в стороны, обнажив застекленный шкаф с париками на белых болванках, уже без всяких глаз и губ, и штабелями темно-синих коробок. Из одной коробки она вытащила нечто пушисто-пепельное и приложила к затылку клиентки. Марьяна невольно улыбнулась. Ее прическа сразу стала пышнее.

– Вот-вот! – торопливо заговорила она, боясь, что это богатство опять будет спрятано в недра коробочки. – Я возьму у вас это! Сколько стоит? Как это прикреплять? А оно не свалится?

– Мне кажется, что эта накладка несколько не подходит к тону и фактуре ваших волос, – покачала своим каре Дарья.

– А мне кажется, что ничего…

– Насколько я поняла, вы хотели, чтобы ваше преображение происходило постепенно…

– Да-да! – перебила ее Марьяна. – И это как раз то, что нужно. Потом, наверное, можно будет добавить что-нибудь сбоку…

– Взгляните! – Дарья крутанула кресло, в котором сидела Марьяна, и дала в руки нетерпеливой клиентке зеркало, чтобы она могла рассмотреть свой затылок.

Зеркало в ослабевшей Марьяниной руке дрогнуло и чуть не упало на пол. Накладка на ее затылке смотрелась пушистым хвостиком зайца-беляка.

– А другого цвета у вас, конечно, нет? – упавшим голосом спросила Марьяна.

– У нас есть разные цвета, но ваш собственный цвет такой… неординарный, что придется перекрашивать. И еще… думаю, стоит подобрать более тонкий исходный материал.

– Материал? – переспросила Марьяна. – А это разве не натуральные волосы?

– Это синтетическое волокно, но оно ничуть не хуже натурального волоса. Его также можно мыть и красить.

– То есть сегодня мне купить у вас ничего не удастся?

– Пожалуй… нет, – с сожалением тряхнула своим каре Дарья. – Но вот уже завтра…

– Понимаете, мне нужно сегодня! Обязательно сегодня! – Марьяна проговорила это таким тоном, будто от накладки зависела вся ее жизнь. – Может быть, вы подскажете адреса других салонов?

– Я могу подсказать, но думаю, что вам и там сразу ничего не предложат.

– Это вы специально так говорите! – почему-то вдруг разозлилась Марьяна. – Чтобы клиенты от вас не уходили…

Дарья улыбнулась:

– Вы зря так думаете. Нам хватает клиентов, поверьте. Мы, кроме отдельных лиц обслуживаем театральные коллективы и киностудии. Не горячитесь. Особенно не советую ничего покупать в самопальных бутиках. Купив там накладку, вы рискуете оказаться в смешном положении, когда она у вас отстегнется в самый ответственный момент или расползется в клочья на дожде. И что такое один вечер? Завтра вы сможете забрать свой заказ уже в десять часов утра.

– В десять… – Марьяна прикинула, что с утра можно заехать в управление, потом завернуть в «Мадлен», а из салона уже отправиться к себе в налоговую. – Ну хорошо. Только ровно в десять!

– Разумеется! Мы никогда не подводим наших клиентов. – Дарья откуда-то вытащила ножницы и, улыбаясь, попросила: – Разрешите отрезать у вас прядку, чтобы сверяться с ней по цвету и фактуре.

Марьяна кивнула. Дарья звонко лязгнула ножницами, уложила прядку в конвертик и предложила пройти в следующую комнату, чтобы оформить заказ.

Марьяна подавала семье ужин, тупо глядя в пол.

– Что с тобой, Маша? – спросил Влад. – Неприятности на работе?

– Маме, наверно, угрожают злостные неплательщики налогов, – сострил одиннадцатиклассник Митя.

Поскольку эта его шутка была дежурной, даже Влад сморщился и предложил:

– Придумал бы ты, брат, что-нибудь поновее, а то уже скулы сводит от твоего незатейливого юмора, честное слово!

– Пожалуйста! – ничуть не обиделся Митя. – Тогда вполне могло произойти другое. Например… например, пришел новый начальник! А новые начальники обычно не любят старые порядки, и вот он…

– Хватит пороть чушь! – выкрикнула испуганная Марьяна и так шлепнула о стол тарелкой, что она развалилась пополам.

– Ну, это уже вообще ни на что не похоже! – Рассерженный Влад вскочил со стула и бросил жене, выходя из кухни: – Приведи, пожалуйста, себя в порядок, а потом мы, может быть, все-таки и поужинаем.

Митя, которому очень хотелось есть, зачерпнул ложкой жареной картошки прямо со сковородки, загрузил в рот, схватил с тарелочки сосиску и выбежал из кухни вслед за отцом. Марьяна в изнеможении опустилась на стул, с которого только что встал Влад.

Разве можно так распускаться? Она никогда прежде не позволяла себе такого. Хотя… такого с ней и не случалось прежде… Все равно: семья – это святое! Ее мужчины ни в чем не виноваты. Хорошо хоть Ванечка не видел ее в таком состоянии. Младший сын ходил к репетитору по русскому языку и вот-вот должен был вернуться домой.

Марьяна потерла обеими руками лицо, будто надеясь стереть то, что непременно должно было остаться на нем после взгляда Халаимова. Влад прав. Надо срочно привести себя в порядок. Что-то она совсем расползлась… Но она никогда еще не была в подобной ситуации. А что в такой ситуации делать с Владом? Неужели разводиться? Сейчас Марьяна наконец осознала, что никогда его не любила. Никогда! Она вообще никого и никогда не любила. За ее почти сорокалетнюю жизнь у нее было всего двое мужчин. Женя Федосеев – жалкий статист, которого она использовала в корыстных целях ознакомления с анатомией, мужской и женской, и с которым прошла свой первый секс-курс, и еще Влад. Муж.

Конечно, Марьяна когда-то сама выделила его из всех в институте, но полюбить, похоже, так и не сподобилась. Сначала пыталась вульгарно соблазнить, потом ненавидела за то, что не поддался, и в конце концов добыла его как трофей в изнуряющей и неравной борьбе. Трофей оказался хорошим мужем и отцом, но сейчас это только осложняло дело.

Прежде чем разводиться, надо все как следует взвесить. Во-первых, у них с Тереховым дети. Их никак нельзя сбрасывать со счетов, учитывая, что оба сына обожают отца. Во-вторых, где гарантия, что Халаимов женится на ней? В-третьих, нет гарантии и того, что она захочет за него замуж, когда познакомится с ним поближе. В-четвертых… Это «в-четвертых» было самым скользким моментом… В-четвертых, Владимир Викторович вполне может и не соблазниться ею. Каждый прожитый день работает против нее, ибо не делает ее краше, а только добавляет морщин и седых волос. Кроме того, в налоговой инспекции столько женщин всевозможных возрастов, комплекции, интеллекта и сексапильности, что Марьяна на фоне некоторых может очень даже бледно выглядеть.

Вот если вспомнить хотя бы Эльмирку с Арбениной… Эльмирка – настоящая восточная красавица с миндалевидными вишневыми глазами, угольными ресницами и волосами. К тому же она молода и не против выйти замуж. Новый начальник ей понравился, и она, судя по всему, настроилась на флирт с ним.

По лицу Арбениной никогда сразу не поймешь, что у нее на уме. Может, пока и ничего. Но она тоже моложе Марьяны, и у нее такие волосы, от одного вида которых можно сойти с ума. Или Марьяне просто так кажется, потому что у нее самой с волосами напряженка? А еще Александра разведена. То есть свободна. То есть у нее не будет таких проблем, как у некоторых…

Марьяна дошла в своих размышлениях до того, что вообще-то Халаимов может быть весьма счастливо женат и влюблен в свою жену до умопомрачения, когда в замке заскрежетал ключ. Это возвращался от репетитора пятиклассник Ванечка. Марьяна еще раз потерла лицо руками, стирая с него свои преступные мысли, и пошла встречать сына.

– Я больше не буду ходить к этой крысе! – заявил с порога Ванечка.

– Ваня! Что за выражения? Людмила Ивановна никакая не крыса, а очень красивая женщина.

– Может, и красивая, только крыса! Крыса!! Крыса!!! – выкрикнул Ванечка и разрыдался, уткнувшись в висящую на вешалке Митину куртку.

– По какому случаю вопли? – поинтересовался Влад, выходя в прихожую. За ним выглянул из комнаты и Митя.

– Да вот… – Марьяна развела руками. – Похоже, они опять не поладили с Людмилой Ивановной.

– Да-а-а… – ныл Ванечка, – разве с ней можно пола-а-адить… С ней совершенно невозмо-о-о-жно ла-а-адить, потому что у нее зубы… вот… – Он развернулся к родителям со зверски обнаженными зубами. – Вот такие! Как у крысы! И она ими щелкает! Щелкает!!! Она вот меня загрызет, тогда будете знать! – Мальчик снова принялся рыдать в Митину куртку.

– Что-то ты, брат, сочиняешь, – сказал Влад. – Я сколько раз тебя водил к Людмиле Ивановне и что-то никогда не видел у нее крысиных зубов.

Из куртки вынырнуло красное злое лицо Ванечки.

– Это потому что она при тебе их прячет! – прокричал он. – А как только ты уйдешь, так она их и выставляет!

– Ну, выходит, Людмила Ивановна прямо трансформер какой-то! – расхохотался Митя.

– А ты вообще молчи! – Ванечка налетел на брата и замолотил по его груди маленькими кулачками.

Митя, хохоча, схватил его за запястья, и блокированный Ванечка впал в самую настоящую истерику. Тут уж пришлось вмешаться родителям. Влад разжал руки Мите и затолкал его в комнату, а Марьяна принялась успокаивать Ванечку. Она прижала его к себе, целовала в стриженый теплый затылок и поглаживала вздрагивающую спину. И в этот момент она опять вспомнила о Халаимове. Ее внезапно возникшая страсть к нему может отнять у нее Ванечку. Она не знала, почему так подумала, но очень испугалась и еще сильней прижала к себе сына.

– Знаешь, я думаю, что Ваньке больше не стоит ходить к этой Людмиле, – сказал Влад, когда они с Марьяной уже лежали в постели.

– У него будет «пара» по русскому, – отозвалась она.

– Лучше «пара» по русскому, чем искореженная психика.

– Но у нее нет никаких выдающихся зубов.

– Я знаю. – Влад рассмеялся. – Но Ваньку очень хорошо понимаю. В детском саду я ненавидел няньку Антонину Мелентьевну. Во-первых, потому что никак не мог запомнить ее отчества, во-вторых, потому что от нее пахло кошками, как в нашем подъезде. И я, представь, всем рассказывал, что во время тихого часа она превращается в грязную вонючую кошатину, которая ходит между нашими кроватками и выбирает, кого бы загрызть своими гнилыми зубами. В конце концов я так поверил в эту свою выдумку, что перестал спать в тихий час. Как бы я ни караулил няньку, ни разу так и не увидел, как она превращается в кошку, но готов был драться с каждым, кто посмел бы сказать, что это неправда.

Марьяна тоже улыбнулась и сказала:

– Ладно, пусть не ходит. Может, потом найдем какого-нибудь другого репетитора…

– А может, черт с ними, с репетиторами, а? Мы почему-то учились без всяких репетиторов и ничего…

– Сейчас другое время.

– Ну уж не для русского языка! – возмутился Влад. – С ним особых метаморфоз не должно было произойти. Это тебе не история, которую можно переписывать до бесконечности. Язык вообще все время пытаются упростить…

– Доупрощаются, что великим и могучим один мат останется, – буркнула Марьяна.

– Расскажи-ка мне лучше, Маша, отчего ты сегодня не в духе, – решил сменить тему Терехов.

– Так… не знаю… – ответила она. – Разве у тебя не бывает, что настроение портится неизвестно от чего?

– Я всегда знаю, от чего оно у меня портится.

– А я не всегда. В метро давка… От шубы опять две пуговицы оторвали и все ноги отдавили, сапоги прямо не отчистить… Противно!

– Ерунда все это, Маша… – Терехов навис над женой. Его глаза смотрели ей прямо в душу.

Марьяна испугалась, что Влад сейчас все прочтет по ее глазам, поспешила их прикрыть и тут же почувствовала на своих губах губы мужа. В самый остросладостный момент она чуть не разрыдалась, потому что вместо лица Влада ей почудилось рядом лицо заместителя начальницы налоговой инспекции Ирины Федоровны Волгиной – Владимира Викторовича Халаимова.

* * *

Эльмира Тимуровна Фаткуллина по пути с работы домой обошла несколько магазинов, бутиков и два вещевых рынка при станциях метро. Домой она вернулась, отягощенная двумя объемистыми пакетами. Сунув в рот кусок колбасы, чтобы заморить приличного по размерам червячка, который грыз с голодухи ее желудок, она приступила к примерке.

Брючный костюм бутылочного цвета из ткани стрейч сидел как влитой. У пиджака не было ворота, зато был удачный крой. Полы застегивались на одну пуговицу под грудью. Грудь, приподнятая специальным бюстгальтером, весьма соблазнительно обтягивалась тонким джемперком светло-зеленого цвета. Летом можно будет надевать открытый топ, и грудь будет выступать над пиджаком двумя выпуклыми смуглыми полукружьями. Жаль, что сейчас не лето… Но и в джемперке она тоже очень сексапильно выглядит!

Блузка из тонкого прозрачного шелка цвета охры тоже очень хороша. Ее можно будет расстегивать до самого… предела даже и зимой. В инспекции тепло. Брюки тоже классные! Они красиво обтягивают узкие современные бедра и дальше клешатся чуть ли не в две юбки. Халаимов наверняка обалдеет, когда увидит ее завтра в этом костюме.

Эльмира, крутясь перед зеркалом, перебрала в уме всех женщин налоговой инспекции и, к собственному удовольствию, утвердилась во мнении, что конкуренток у нее практически нет, если не считать одну или двух, не больше. Вот, например, в их отделе учета отчетности и анализа вообще не на кого смотреть, включая начальницу.

Конечно, Марьяна Валерьевна женщина неординарная. Эльмира ее уважает как специалиста. И фигура у Тереховой ничего, современная: узкие бедра, длинные ноги, но лицо… Лицо оставляет желать лучшего. На нем четко прописаны все ее сорок лет. Кожа дрябловата, кончик носа все время краснеет, а уж о волосах и вообще говорить не приходится: жалкая пожухлая осенняя травка.

Тамару Ивановну можно совсем не принимать в расчет. Ей скоро полтинник, а выглядит она на все шестьдесят. Тетка, конечно, хорошая, приколистка. Они с Эльмирой все время вместе хихикают, а когда нет Марьяны, даже хохочут во все горло, но как женщина она собой ничего не представляет: толстое, расплывшееся тело, три подбородка, копна пегих полуседых волос и сарделечные пальцы. Когда она работает на компьютере, то Эльмире все время кажется, что их раздувшиеся подушечки отскакивают от клавиатуры, как резиновые. К тому же Тамара Ивановна везде ходит парой с мужем – седоусым, коротеньким и таким же пухленьким, как она сама. Василий Гаврилович каждый вечер встречает свою Тамару Ивановну на крыльце инспекции, и они бок о бок катятся домой, как два колобка. Конечно, сегодня Тамара оторвалась на Халаимове по полной программе: предположила даже габаритные размеры интимных частей тела, но все-таки на его внимание она наверняка не претендует.

Что касается Саши Арбениной, то она, конечно, выглядит неплохо, но уж слишком тиха и занудна. Кроме того, ее бедра по современным меркам явно широковаты. Наверняка именно по этой причине она очень редко носит брюки. Этот шикарный костюм, который купила Эльмира, ей не пошел бы. Да и Сашино лицо, если честно, совершенно заурядно. Таких женщин на улицах Петербурга – тысячи.

Да и среди остальных дам налоговой инспекции конкуренцию Эльмире, пожалуй, могут составить только секретарша Анютка и начальница отдела информационных технологий Жанна Леонидовна Прохорова.

Жанна Леонидовна женщина необыкновенной стильности. Она носит невероятную стрижку: практически бритый, как у мужчин, затылок и пышный верх с рваной челкой, которая закрывает половину глаз. Эльмира всегда удивляется, как Жанна из-под своей челки ориентируется в пространстве. Но она хорошо ориентируется. И Халаимова наверняка отлично рассмотрела. А он вполне может польститься на ее черные наряды с красными геометрическими бусами, над которыми призывно сверкают мокрым блеском яркие кровавые губы.

Но гораздо большей опасностью, нежели Жанна Леонидовна, является Анютка. Во-первых, она секретарша и на этой почве может постоянно лезть Халаимову на глаза со всякими документиками, факсами и прочей лабудой. Кроме того, она представляет собой именно тот тип девушек, который называют походным набором олигарха. Возраст – двадцать два года. Рост – метр восемьдесят. Грудь – третий номер. Ноги вообще неизвестно где начинаются, а там, где заканчиваются, имеют еще и каблук сантиметров двенадцать. Глаза у Анютки голубые, волосы по пояс и золотого цвета, а губы вызывающе пухлые и всегда стартово приоткрыты, чтобы особенно не утруждаться, когда придется предаваться поцелуям.

Все охранники при виде Анютки немеют, столбенеют и в этот момент могут запросто проворонить целый террористический отряд моджахедок-смертниц с пластидом на пузе. Секретарша отлично знает, какое столбнячное впечатление производит на вневедомственную охрану, поэтому иногда специально останавливается против их кабинки, раскладывает на столике для налогоплательщиков какие-то бумажки и склоняется к ним, будто бы разбирая важные документы. Коротюсенькая юбочка при этом задирается по самое дальше некуда, и любой из охранников впадает в пятиминутный транс.

Халаимов наверняка такой же мужчина, как и эти вневедомственные бездельники. И если Анютка станет разбирать документы на журнальном столике против его рабочего стола, то совершенно неизвестно, во что он впадет за закрытой дверью своего кабинета.

Конечно, Владимир Викторович женат, причем или на красавице, или на дочери какого-нибудь очень большого человека. Впрочем, некоторые дочери бывают одновременно и красавицами тоже. В общем, на ординарных тетках такие мужчины не женятся. Одним словом, за Халаимова придется побороться. Выйти за него замуж – это, разумеется, верх мечтаний, восхождение на Эверест или даже десантирование на оборотную сторону Луны. Это может и не получиться. Но даже только походить какое-то время у него в фаворитках – многого стоит.

Эльмира собралась снять костюм и наконец поесть, когда раздался звонок во входную дверь. Она прислушалась. Мать разговаривала с Аликом. Притащился! Ждали тут его!

– Элька! – крикнула из коридора мать. – К тебе Алька!

Что у матери за манера! «Элька», «Алька»… Будто они собачонки какие! Эльмира презрительно надула губы, а в дверь уже просунул свою долговязую фигуру Алик и сразу расплылся в улыбке:

– Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! Это ж куда ты при таком параде собралась, узнать можно?

– Нравится? – не смогла не улыбнуться ему и Эльмира. – Только что купила. Примеряю вот…

– Супер! Класс! – еще раз восхитился молодой человек и попытался заключить девушку в объятия.

Она вырвалась и сердито буркнула:

– Помнешь ведь, медведь!

– Подумаешь, помну. Погладим! – хохотнул Алик и закрыл ей рот поцелуем.

Вообще-то за Алика Эльмира собиралась выйти замуж. Он ей уже несколько раз предлагал. Положительного ответа она ему еще не дала, но уже целую неделю склонялась к тому, чтобы согласиться. И вдруг нате вам – произошло явление народу Владимира Викторовича Халаимова.

Конечно, целуется Алик так, что временно можно и забыть нового зама. Тем более что руки молодого человека уже забрались глубоко под новую блузочку цвета охры, а потом очень легко справились с «молнией» на не менее новых брюках. Лежа сверху на жестоко смятом костюме, Эльмира решила, что напоследок эти невинные удовольствия не повредят. Алика придется отучать от себя постепенно.

– Элька! Алька! Идите ужинать, что ли! – раздался из-за двери голос матери.

Эльмира знала, что мать ни за что не войдет к ней в комнату, и потому не спешила одеваться. Мать рада тому, что дочь соблазняет Алика, сына богатеньких родителей, имеющего собственную квартиру в новом комплексе возле станции метро «Звездная». Она ждет не дождется, когда Эльмира выйдет за него замуж и съедет с квартиры, тогда в ее комнату можно будет вселить пятнадцатилетнего Амира, который пока теснится в одной девятиметровой комнатушке с десятилетними близняшками Зарой и Азой. Бедная мама! Бедный Амир! Бедные близняшки! У Эльмиры появилась другая цель, отличная от генеральной линии семьи Фаткуллиных.

Кто такой Алик Северов против Владимира Халаимова? Жалкий мальчишка! Ему только двадцать четыре. Он на целых два года моложе ее. Сосунок! Она его всему и учила. Это сейчас он осмелел и корчит из себя супербоя, а что было в начале их знакомства… У него тряслись ручки и ножки, а щечки покрывались рваными малиновыми пятнами. Эльмира собиралась своими руками выпестовать себе мужа и так в этом преуспела, что прямо жаль бросать дело на полдороге. Она с Аликом мучилась, а пожинать плоды будет другая? Обидно, но… Но можно ведь не рвать с ним окончательно. Кто знает, как там дело пойдет с Халаимовым? Может, все же придется выйти замуж за Алика.

* * *

Владимир Викторович Халаимов был красивым мужчиной и отлично знал это с самого что ни на есть нежного возраста. Маленького Володечку зацеловывали материнские приятельницы, воспитательницы и врачи-педиатры. В него были влюблены все девочки их детского сада, двора, средней школы и Финансово-экономического института имени Вознесенского. Уже в детском саду он научился пользоваться всеобщей любовью и пресекать попытки к сближению некоторых особо навязчивых представительниц женского пола. Он всегда выбирал сам.

В детском саду Володя сам встал в пару с Леночкой Жуковой, которая была похожа на пушистый одуванчик. Ее головка, окруженная облаком воздушных светлых волос, казалось, с трудом удерживалась тонкой шейкой с голубоватыми жилочками. Володя защищал Леночку от Пети Короедова, который все время пытался засунуть руку в облако ее волос. Мальчики даже несколько раз подрались из-за Леночки, но победа осталась за Халаимовым, потому что он с детства был необыкновенно гибким, что являлось преимуществом перед неповоротливостью увальня Короедова.

В первый класс Володя поступил за руку с Леночкой. Очень скоро, очевидно, под непомерной тяжестью школьных нагрузок, одуванчиковые волосы Жуковой опали, и сказочная девочка превратилась в очень заурядную белобрысую Ленку. Володя выдернул свою руку из жуковской ладони и пересел от нее к Кате Бердяевой, которая на тот момент считалась первой красавицей их пятого «А». Катя задохнулась от восторга, но просуществовать в таком задохнувшемся состоянии смогла не более месяца. Именно столько понадобилось Халаимову, чтобы возненавидеть ее глаза, выпученные от невероятности свалившегося на нее счастья. Ему больше не хотелось легких побед.

Тяжелую победу обещала Верочка Лозовицкая из параллельного класса «Б». В том, что победа будет за ним, Володя не сомневался, но предварительно надо было раскидать по сторонам пару-тройку Вериных поклонников из числа собственных ее одноклассников.

К сожалению, Верочка Лозовицкая, огненно рыжая особа с зелеными глазами, неприступной крепостью тоже не оказалась. Парочка ее одноклассников, правда, попыталась устранить с дороги конкурента путем устройства ему в его же подъезде темной. Невероятная гибкость снова помогла Халаимову – он выскользнул из-под накинутой на голову грязной тряпки, и троим претендентам на Верочкино сердце пришлось драться с ним лицом к лицу. Володя оказался выше и сильнее обоих, а потому исход поединка был решен в его пользу. Конечно, у него была разбита губа и рассечена бровь, но шрамы, как известно, только придают мужчине шарма.

Вера очень гордилась тем, что красавец Володя Халаимов из-за нее дрался с превосходящими силами противника и нанес им сокрушительный удар, но… С этой своей гордостью и с этим своим восхищением она показалась ему очень скучной.

Таким образом, уже в шестом классе средней школы Владимир Халаимов понял, что женщины – существа скучные, нудные, приставучие и страшно глупые. Вплоть до выпускного класса он ни до одной девочки больше и не снизошел. С презрением рвал любовные записочки и демонстративно выбрасывал на помойку игрушечных зайчиков и мишек, которыми заваливали его девчонки на 23 февраля, Новый год и дни рождения. Освободившись таким образом от отвлекающих дум о женской части своего окружения, Володя Халаимов целиком ушел в учебу, спорт и КВН, который цвел в их школе пышным цветом.

Почти перед самыми выпускными экзаменами он наконец не просто выбрал себе самую лучшую из имеющихся в наличии девушек, а по-настоящему влюбился в одноклассницу, с которой учился с самого первого класса, но которую никогда вообще не замечал рядом. Мила Кондрашова не была красавицей в общепринятом смысле этого слова. Она, как и детсадовская Жукова-одуванчик, была необычна – имела огромные выпуклые стрекозиные глаза, в которых, казалось, отражался весь мир.

Володя сидел против Милы за столом, где они переписывали экзаменационные билеты по литературе. Сначала он увидел себя в глазах Милы, а потом и саму девушку. Кроме удивительных голубоватых глаз, она имела еще толстую пепельную косу, единственную на всю школу. Глядя на Милу, Халаимов понял, что всегда будет предпочитать красавицам женщин необычных, с изюминкой, не таких, как все.

В этот же день он увязался провожать Милу домой. Девушка даже не могла помыслить, что он именно ее провожает. Она была уверена, что ему сегодня просто с ней по пути. Когда Халаимов предложил ей вечером встретиться, Мила так широко раскрыла и без того огромные глаза, что Володя не выдержал и расхохотался. Глаза девушки потемнели. Она посчитала его поведение оскорбительным и залепила новоявленному поклоннику такую мощную пощечину, что Халаимов от неожиданности пошатнулся, крякнул и… с удовольствием рассмеялся еще раз.

Мила скрылась за дверью подъезда, а потрясенный Володя поплелся домой, понимая, что ему теперь не будет покоя, пока Мила не согласится с ним встретиться. Он добивался Кондрашовой целый месяц и даже похудел с непривычных переживаний.

– Да неужели ты не видишь, как я тебя люблю?! – отчаянно крикнул он девушке, когда она очередной раз намеревалась скрыться от него в подъезде собственного дома.

На этот его вопль, исходящий из самой души, Мила не смогла не обернуться. Она отпустила ручку двери подъезда и подошла к нему вплотную.

– Повтори, что ты сейчас сказал! – приказала девушка.

– Я люблю тебя, – послушно повторил Халаимов. И почувствовал, как от этих слов у него внутри что-то плавится, дрожит и наливается сладкой болью. – Я люблю тебя! – повторил он еще раз, чтобы снова испытать новое невероятное ощущение боли и сладости одновременно.

Мила провела рукой по его щеке. Ощущение боли и сладости усилилось. Халаимов почувствовал, что готов разрыдаться. Он притянул девушку к себе и впервые неумело поцеловал. Из правого глаза от счастья выползла слеза. Мила ее не заметила, потому что и сама была поцелована впервые. Да еще неприступным Халаимовым, о котором мечтала вся женская половина их школы!

А потом они целовались все более и более профессионально, но когда Володя посчитал, что пора переходить к следующей по списку процедуре, Мила неожиданно заартачилась. Они оба дрожали от жарких объятий и уже не находили утоления в страстных поцелуях, но как только Володя порывался расстегнуть на девушке хотя бы блузочку, она отскакивала в сторону и говорила, что еще не готова к другим отношениям.

Трудно сказать, как долго она сопротивлялась бы, но после выпускного вечера и поступления в разные вузы надобность в ее согласии на другие отношения отпала. Как, впрочем, и надобность в ней самой. Володя увлекся своей однокурсницей Ингой Рязанцевой. Инга тоже не была красавицей. Пожалуй, она была даже некрасивой: лицо с крупными, слегка лошадиными чертами, высокий рост, по-мужски большие ступни и ладони, маленькая подростковая грудь, которую она никогда не прятала в бюстгальтеры, круглые, выпуклые, как ягоды, соски, всегда вызывающе торчавшие под обтягивающей тканью футболок и блузок.

Несмотря на Ингину некрасивость, в нее были влюблены все парни их курса. Она была потрясающе остроумной, дружила только с молодыми людьми, курила «Беломорканал», пила водку, прекрасно пела под гитару романсы проникновенным и настоящим контральто и очень скоро стала первой примой институтской команды КВН. Халаимов, еще со школы увлекавшийся этой игрой, тоже довольно быстро оказался на первых ролях в институтской сборной.

Каким чудом они успевали еще и учиться, Владимир и сам не понимал. Сборная Финансово-экономического института имени Вознесенского очень скоро побила команды других вузов, подала заявку в Высшую лигу и сумела пробиться на телевизионные игрища. В воспоминаниях от тех времен у Халаимова остались постоянное ощущение адреналина в крови да хмельной угар попоек после игр и во время подготовок к ним. Как в калейдоскопе, менялись города, гостиницы, люди, полузнакомые женщины в одной с ним постели. Постоянной была только Инга… Ее не брал ни алкоголь, ни бессонные ночи, ни многочасовые переезды и перелеты. Она была все время весела, все так же остроумна, и ее благосклонности добивались абсолютно все мужчины, так или иначе причастные к КВН: и игроки, и устроители шоу, и телевизионщики.

Халаимов был увлечен ею не меньше других, но даже и не пробовал подступиться к Рязанцевой. Она казалась ему недоступной. Он много раз видел ее в компании с руководителями телевизионных каналов и был уверен, что до простого кавээнщика она никогда не снизойдет.

Однажды, во время летних игр, которые проходили в Сочи, они, будучи в приличном подпитии, всей командой с местными девочками отправились ночью купаться на море. Все разбрелись по пляжу, и Халаимов вдруг обнаружил, что находится в непосредственной близости к Рязанцевой, а рядом вообще никого нет. Он еще не успел подумать о том, повезло ему или нет, а Инга сняла через голову сарафанчик, и ее подростковые груди нацелились ягодинами сосков прямо ему в глаза. Володя не успел и охнуть, а девушка сбросила еще и трусики и вошла в море.

Она не оглядываясь плыла в темную даль, а Халаимов никак не мог решить, до какой степени ему раздеться. В конце концов он последовал ее примеру и поспешил за ней. Он догнал ее довольно быстро. Она лежала на воде на спине, запрокинув голову, и вяло шевелила руками. Морская вода лениво омывала ее соски и плескалась между ног, взвивая хохолок темных волос.

Халаимов отбуксировал Ингу к берегу. Она смеялась тихим смехом, когда он вынес ее из моря на песок. Все между ними произошло так естественно, как будто только так и могло быть. Как будто Инга только и ждала случая, когда они окажутся вдвоем на ночном пляже. Она не стеснялась ничего и устроила ему такое пиршество плоти, что на следующее утро он предложил ей стать его женой. На удивление, она не отказала.

Личностями они к тому времени были довольно известными, и в сочинском загсе их мгновенно расписали без всяких условных сроков. Свадьба была такая же пьяная и разгульная, как все мероприятия, которые устраивали кавээнщики. В конце концов Инга и Володя бросили сотоварищей в гостиничном ресторане наслаждаться свадьбой без молодоженов, а сами опять пошли к морю, где все у них началось. Инга опять на его глазах разделась. Он сбросил свой свадебный костюм. И они, обнаженные и временно свободные от КВН, поплыли вдвоем к торчащему из воды утесу, где и отдавались друг другу до самого утра.

А потом опять был КВН. Правда, Инга стала постепенно раздражать Халаимова. Он понял, что образование от него ускользает. Никто, конечно, не посмел бы дать ему плохой диплом, поскольку команда, в которой он стал уже капитаном, прославила вуз на всю страну, но именно образование ускользало. Володя понял, что насмерть забыл то, чему его учили на первых курсах, и решил оставить КВН. До пенсии в него играть все равно не будешь, а устраиваться в жизни как-то придется.

Он поделился своими мыслями с женой, но Инга от него отмахнулась. Ей, кроме диплома, пусть наполовину липового, уже не нужно было ничего. Она так органично чувствовала себя на сцене под прицелом телевизионных камер, так здорово пела, пародировала модных певичек и мгновенно реагировала на любые провокационные вопросы и выпады, что очень скоро ее стали приглашать ведущей различных шоу. А в конце концов она прочно осела на питерском телевидении.

Диплом ей принесли на тарелочке в качестве платы за прежние заслуги перед вузом, и Инга Рязанцева (она оставила себе девичью фамилию) стала одной из самых модных телеведущих страны. Каналы пускались на всяческие ухищрения и интриги, чтобы переманить ее к себе, потому что с приходом на передачу Инги резко повышался рейтинг и передачи, и соответственно канала. Инга купалась в славе и во всеобщей любви, а дома бывала очень редко. Съемки, репетиции, интервью, презентации… Поначалу она пыталась таскать за собой мужа, потому что его красота очень неплохо работала на ее имидж, но Владимиру это быстро надоело. Все светские тусовки казались ему на один манер: скучными и претенциозными в начале, разнузданными – в разгаре и переходящими в дикие нечеловеческие оргии – в конце. От этого Халаимов подустал еще во времена своей кавээновской молодости.

А Инга очень похорошела. Красавицей она, конечно, не стала, но приобрела такую лощеность, холеность и элегантность, которые привлекали мужчин не меньше, чем красота. Халаимов был уверен, что она ему изменяет. Когда он первый раз это понял, то готов был убить соперника. Не сделал этого только потому, что Инга не давала никакого повода подумать, что разлюбила мужа. Она была с ним так же ласкова и страстна. Владимир решил перетерпеть увлечение Инги, поскольку очень любил ее, а потом как-то притерпелся к ее изменам и скоро вообще перестал расстраиваться на этот счет. Если ему подворачивалась какая-нибудь интересная женская особь, он тоже не отказывался ни от каких удовольствий. Похоже, что и Инга об этом догадывалась, но тоже находила такое положение вещей совершенно нормальным. Таким образом, свобода супругов не была ограничена ничем, они оставались друзьями и всегда могли друг на друга рассчитывать. У них родилась дочка Маняшка, которая все свое младенчество и раннее детство провела в объятиях Ингиной матери, а сейчас уже училась в Англии. Последнее время Халаимов ловил себя на том, что постепенно забывает, как выглядит собственная дочь, и мучился тем, что совершенно не переживает и на этот счет тоже.

Дом их был полной чашей ввиду сумасшедших гонораров Инги. Сам Халаимов в качестве главного экономиста компьютерной фирмы зарабатывал куда меньше, но тоже вполне прилично. К сорока годам Владимир Викторович имел все, что только можно пожелать иметь в нашей стране, и в то же время… не имел ничего. Его жена принадлежала телевидению, дочь – Англии, а сам он постоянно находился в состоянии непроходящей скуки и даже побаивался, что в конце концов впадет в депрессию, потому что ему абсолютно нечего желать в жизни.

Когда ему предложили перейти на работу в налоговую инспекцию, он согласился, не раздумывая. Просто ему очень хотелось хоть как-нибудь переменить жизнь. Они с Ингой жили неподалеку от инспекции, и ему даже понравилось, что ходить на работу можно будет пешком. Он, конечно, водил машину, имел престижную «Мазду», но сидеть за рулем не любил.

Сашу Арбенину он в самом деле сразу отметил боковым зрением, поднимаясь на крыльцо нового места работы. Когда он знакомился с работой отделов, Саша понравилась ему еще больше. Она была из тех самых женщин с изюминкой, которые его всегда привлекали. У нее было бледное гладкое лицо в раме темных тяжелых волос, узкие бесчувственные губы с опущенными уголками и женственная фигура, выгодно отличавшаяся от Ингиной – мальчишеской, без бедер и груди.

Он случайно столкнулся с Арбениной в универсаме в первый же день работы на новом месте и решил ковать железо, пока горячо. Саша сдалась сразу, но это не была так опостылевшая Халаимову женская готовность к спариванию с красивым самцом. Отдаваясь, Саша как бы пробовала его на зуб и даже будто бы одновременно наблюдала за ними обоими со стороны. Она ничего не сказала ему, ничего не спросила и не пыталась остановить, когда он собрался уходить.

А он и сам не мог понять, почему вдруг засобирался. На день рождения к приятелю идти уже совершенно расхотелось, и он мог бы остаться с Сашей, но почему-то не посмел. На прощание он быстро прижал ее к себе и еще быстрее отпустил, стараясь не глядеть в лицо. Ему казалось, что если взглянет, то не уйдет никогда и она будет вынуждена с позором изгнать его из своего дома.

Выйдя из Сашиной квартиры, Владимир Викторович первым делом поехал на Невский проспект в самый дорогой ювелирный магазин. Зачем? «У Саши Арбениной должен быть браслет», – решил он. Неспроста у нее такая фамилия. Браслет, который он купит ей, будет особым знаком. Она поймет. Она сразу все про него поймет. Если еще не поняла.

Халаимов хотел выбрать браслет, который не расстегивается, но вскоре понял, что такой потерять еще легче. Он совершенно загонял молоденькую хорошенькую продавщицу, но все-таки нашел именно то, о чем мечталось где-то в подсознании. Он выбрал серебро с фианитами не потому, что пожалел денег, а потому, что браслет был очень изящным: блестящие звенья чередовались с матовыми, и в каждое блестящее звено был вправлен продолговатый прозрачный камень. Замочек состоял из двух частей и в застегнутом состоянии был похож на вензель из переплетенных между собой букв. В этих завитках, если очень постараться, можно было узнать «А» – Александра и «В» – Владимир.

Дома, где Халаимов собирался получше рассмотреть браслет и помечтать о Саше, неожиданно вдруг оказалась Инга, причем, как назло, в самом игривом настроении. Она была слегка прикрыта коротеньким халатиком с драконами и без пуговиц, некрепко перепоясанным золотым шнуром с кистями. Она говорила по телефону, полулежа в кресле. При виде мужа Инга тепло улыбнулась, приветственно махнула рукой, а пояс халатика сам собой начал развязываться. Когда Халаимов ненароком бросил взгляд на жену, пояс уже валялся на полу, драконов видно не было, потому что вместо них, спрятавших свои огнедышащие морды в складках ткани, торчали маленькие груди над плоским крепким животом, натренированным всяческими новомодными оздоровительными упражнениями.

– Ну, пока, милая! Целую! Володечка пришел, – пропела Инга в трубку своим особым сексуальным голосом, положила ее на аппарат и поднялась с кресла навстречу ему уже без халата.

– Может, я хотя бы приму душ? – без особой надежды спросил Халаимов.

Когда Инге хотелось плотских удовольствий, преград на ее пути не существовало. Так оно было и на этот раз.

– Мы можем принять его вместе, – предложила она, расстегивая на муже рубашку.

Душ с Ингой после близости с Сашей показался Халаимову извращением.

– Ладно, давай без душа, – вяло согласился он и поймал себя на том, что едва удержался от того, чтобы не сморщиться.

Когда все было кончено, Инга сказала:

– От тебя пахнет чужой женщиной.

– А от тебя – чужим мужчиной, – попытался отделаться от нее Владимир.

– Врешь. Я сегодня взяла выходной, никуда не ездила, перед твоим приходом специально приняла ванну и намазалась специальным кремом. Поэтому я пахну не мужчиной, а душистым, возбуждающим чувственность кремом. Специально для тебя…

– А что так вдруг? – все же не смог не сморщиться Халаимов. – Мне кажется, что ты уже давно прекрасно обходишься и без моей чувственности. Зачем понадобился крем?

– Затем! Надоело мне все, Володя! Это телевидение… это такая клоака… ты не представляешь…

– Это я-то не представляю? – усмехнулся бывший кавээнщик Халаимов, вся молодость которого прошла под прицелом телекамер.

– Хочешь, я все брошу? Начнем новую жизнь… Маняшку домой заберем… – с жаром проговорила Инга, целуя мужа в мускулистое плечо.

– Так она сюда и поедет, держи карман шире! Вспомни, в прошлом году она даже не согласилась приехать к нам на Новый год! У нее там своя жизнь.

– Ну и ладно, пусть живет своей. А у нас будет жизнь своя. Мы столько упустили, Володечка! Тебе не кажется?

– Возможно. Только… – Халаимов замолчал, будто бы занятый одеванием.

– Что? – испугалась Инга. – Что «только»? Договаривай, Володечка! Я… я опоздала?

Владимир Викторович посмотрел на жену, по-прежнему имеющую тело подростка и крупную голову, будто приставленную к нему от другой женщины. Сейчас, без макияжа, лицо Инги более чем когда-нибудь походило на лошадиное – крупными зубами, удлиненным носом и пухлыми влажными губами.

Халаимов пожал плечами, неловко тряхнул брюками, и на голые колени Инги выпал синий бархатный футляр, из которого серебристой змейкой выскользнул браслет.

Инга вздрогнула. Она сердцем поняла, что это подарок не ей, и двумя пальцами передала мужу сначала браслет, а потом узкую синюю коробочку. Халаимов не знал, что ему лучше сделать: спрятать футляр обратно в карман или подарить браслет жене, раз уж так вышло. Поколебавшись, он спросил жену:

– Нравится?

Она подняла к мужу такое несчастное лицо, что ему сделалось не по себе.

– Знаешь, Володечка, – совершенно новым, потухшим голосом сказала Инга, – мне кажется, что я сейчас отдала бы жизнь за то, чтобы эта вещица предназначалась мне. Но она ведь не мне…

Халаимов и хотел бы ее разуверить, но не смог.

* * *

Марьяна Валерьевна Терехова купила себе уже три накладки, и прическа ее выглядела гораздо лучше прежнего. Ее ухищрений, похоже, никто особенно не заметил, потому что преображения других женщин налоговой инспекции были куда кардинальнее. Мать троих детей Тамара Ивановна Михайлова наконец остригла свою львиную гриву и даже сделала маникюр на толстых пальцах. Эльмира меняла один шикарный костюм за другим, и каждый был еще более вызывающим и сексапильным, чем предыдущий. Когда она явилась в отдел в коротком джемперке, который недвусмысленно обнажал смуглый живот при каждом поднятии рук, Марьяна посчитала, что в качестве руководителя имеет полное право сделать ей замечание.

– Ты не на молодежной дискотеке, Эльмира! – строго сказала она подчиненной, когда ее взгляд в очередной раз уперся в красиво обнажившийся живот.

– Моя одежда абсолютно не мешает трудовому процессу, – весело отозвалась Эльмира.

– Но у нас же в инспекции полно налогоплательщиков!

– Это на втором этаже, где ИНН получают, их полно, а у нас так себе… среднее количество. И потом, мне кажется, что любому налогоплательщику приятно посмотреть на красиво одетую женщину.

– Но у нас же не казино и не стриптиз-бар! – продолжала возмущаться Марьяна. – У нас даже… форма специальная есть!

– Вот вы ее и наденьте! – посоветовала начальнице Эльмира.

Сотрудникам налоговой инспекции, как солдатам, действительно выдавали полное обмундирование: верхнюю одежду, обувь на все сезоны и костюмы, состоящие из синей юбки в складку и белого пиджака. Практически никто из женщин обмундирование не носил, но все всегда его получали, чтобы продать или подарить каким-нибудь малоимущим родственникам и знакомым. Лишь Тамара Ивановна летом иногда носила белый пиджак. Все остальное было такого отжившего фасона, что даже она обмундированием не соблазнялась.

С приходом в инспекцию Халаимова приоделись не только женщины отдела учета отчетности и анализа, но и все остальные. Стильная начальница отдела информационных технологий Жанна Леонидовна Прохорова сменила черный цвет одежды на интенсивный красный и вместо крупной, геометрической формы бижутерии увесилась золотом и платиной. На Анютку вообще стало невозможно смотреть без содрогания, потому что ее грудь третьего номера натуральным образом вываливалась из бюстье без верхних половинок, а юбки превратились в нечто вроде набедренных повязок.

Халаимов с трудом сдерживал улыбку, когда секретарша наклонялась к нему, подавая кофе, которого он никогда не просил. Он имел счастье рассмотреть все белье, которое имела в наличии девушка, и в общем-то даже жалел ее. Она ведь не могла и предположить, что ее формы и классические цвета куклы Барби не производят на него никакого впечатления. Ему все время хотелось посоветовать ей застегнуть блузку и одернуть задравшуюся юбчонку. От удушающего же запаха духов Анюты у Халаимова болела голова.

От духов Анюты голова у Владимира Викторовича болела физически, а фигурально она болела от того, что Саша Арбенина ускользала от него. За две недели, что он уже отработал в инспекции, ему так и не удалось с ней ни переговорить, ни оказаться наедине. Однажды он даже решил прийти к ней домой, но дверь ему никто не открыл, хотя он настойчиво трезвонил минут пятнадцать. Ее телефон, номер которого он узнал в инспекции, тоже почему-то молчал.

Владимир Викторович очень не любил не получать то, что запланировано, а потому распалился уже так, как когда-то в юности после памятной пощечины Милы Кондрашовой. То, что после неслабого с ним секса женщина делает вид, будто между ними ничего не произошло, казалось ему унизительным и оскорбляющим его мужское достоинство. Кроме того, Саша ему в самом деле нравилась, и он очень хотел опять прижаться к ее мягкому и душистому телу. Дело постепенно приближалось к Новому году, и встречать его Халаимов хотел с Сашей. Минутная жалость к жене быстро прошла, и браслет ждал своего часа. Он должен был украсить запястье Арбениной. Тогда уж она никуда от него не денется.

Вокруг Халаимова вся налоговая инспекция плела заговоры и интриги, но он ничего не замечал, поскольку к женскому поклонению давно привык, а мысли его были заняты одной лишь Сашей.

Марьяна Валерьевна Терехова перестала спать ночами. Она ревновала Халаимова ко всем женщинам сразу, и особенно к Анюте с Эльмирой. Однажды она пришла в кабинет зама за подписью и увидела, как секретарша готовит на низеньком столике кофе. Марьяна содрогнулась. Она понимала, что если бы была начальником-мужчиной, то имела бы эту девчонку на кожаном диване кабинета раз по десять на дню. Очевидно, Владимир Викторович и имел, потому что не обращал никакого внимания на непристойно заголившуюся секретаршу. Очевидно, такой вид Анютки был для него привычен и… удобен. Возни с раздеванием практически никакой.

Потрясенная Марьяна явилась в отдел с дрожащими губами. Она с трудом успокоилась, а потом, в этот же день, на обеде в кафе увидела сидящих за одним столиком и мирно болтающих зама и Эльмиру Фаткуллину. В голове бедной Марьяны совершенно помутилось. Она, так и не поев, вернулась в отдел, дождалась Эльмиру и устроила ей страшный разнос за очередной отчет. Поскольку сроки подготовки отчета еще не вышли, Эльмира совершенно справедливо огрызалась, на что начальница ответила, что уволит ее, если та еще раз позволит себе повысить голос и возмущаться справедливыми требованиями начальства.

– На твое место, Эльмира, в два счета найдутся желающие! – закончила Марьяна и принялась проверять кассовые поручения.

– Вы не имеете права, – прошептала Эльмира. – Я ничего не сделала и могу… пожаловаться…

– Кому? – расхохоталась Марьяна. – Профсоюзному комитету, который давно уже приказал долго жить? Или… Халаимову, которого ты бесстыдно соблазняешь… своим голым животом?

– Я?.. Соблазняю?.. – растерялась Эльмира, поскольку она действительно изо всех сил старалась его соблазнить. Она только думала, что это не слишком заметно постороннему глазу.

После этой перебранки в бюро воцарилась мертвая тишина, которая продолжалась вплоть до самого конца рабочего дня. В половине шестого всех подчиненных Марьяны Валерьевны как ветром сдуло. Та осталась сидеть одна, уронив голову на руки. Что она наделала? Зачем привязалась к Эльмирке? Та действительно ни в чем не виновата… кроме голого живота. Да разве есть в этом какая-то ее вина? У девчонки голый живот, а у нее, Марьяны – накладки! Она ничем не лучше Фаткуллиной, а наоборот, даже хуже, потому что, кроме накладок, у нее есть еще муж и дети, а она, отдаваясь ночами мужу, мечтает только о Халаимове.

Терехова тяжело поднялась из-за стола, чтобы идти домой, когда в дверь заглянул Владимир Викторович.

– Марьяна Валерьевна! Арбенина уже ушла? – спросил он. – У меня к ней два слова по поводу….

– Ушла, – с трудом проговорила Марьяна. При виде Халаимова у нее вдруг пересохло во рту.

– С вами все в порядке? – спросил Владимир Викторович. – Что-то вы неважно выглядите… Вам плохо?

Он побежал к чайнику, плеснул воды в первую же попавшуюся чашку и протянул ее Марьяне. Она хотела взять ее у него из рук, но ставшие вдруг непослушными пальцы не удержали чашку, и вода вылилась на дорогие брюки Халаимова. Он на это деликатно не среагировал и участливо спросил:

– Может быть, вызвать врача?

– При чем тут врач?! – выкрикнула Марьяна, закрыла лицо руками и затряслась в беззвучном плаче.

– Ну… тогда я совсем не понимаю, что происходит, – обескураженный Халаимов присел на кончик стола, с испугом глядя на плачущую женщину.

– Что же тут непонятного? – всхлипнула Марьяна. – Все как на ладони. Вы не можете не видеть, что я… вас… люблю…

Когда начальница отдела учета отчетности и анализа выговорила это, ей сразу полегчало. Сразу перестало болеть за грудиной. Она успокоилась, вытерла слезы и села за свой стол напротив Халаимова.

– Это мое признание ни к чему вас не обязывает, – уже абсолютно ровным голосом сказала она. – Я должна была вам это сказать, потому что любовь созрела во мне, как нарыв. Я места себе не находила…

– А теперь? – спросил Халаимов, который не очень четко представлял, что ему лучше всего сейчас сделать. Женщины всю жизнь вешались ему на шею, и признаний, подобных этому, он слышал достаточное количество, чтобы не впадать (смотря по обстоятельствам) в состояние восторга, вины или раздражения. Чаще всего, правда, женщины делали свои признания, находясь хорошо подшофе, что потом всегда давало возможность свести дело к пьяной шутке.

– Понимаете, Владимир Викторович, – продолжила Марьяна, – оказалось, что я никогда в жизни не была влюблена, хотя у меня случались и поклонники, и… муж есть… Я не знала, как это – быть влюбленной, как это – любить. Вы не поверите, но я поначалу даже не поняла, что влюбилась. Я подумала, что заболела, до того мне было плохо физически. Не сразу догадалась, что все дело в вас…

Несколько растроганный Халаимов подошел поближе к Марьяне, но она сделала рукой запрещающий жест, предлагая остановиться.

– Нет-нет! Мне от вас ничего не надо, – невесело усмехнулась она. – Хотя, конечно, мечталось… Видите? – Терехова демонстративно отстегнула от волос накладки и с кривой улыбкой бросила их на стол. – Купила эти штуки за сумасшедшие деньги, чтобы вам понравиться. В такой дорогущий салон для этого забрела, вы не представляете! Там клиентам даже кофе подают за счет заведения… Свои-то волосы у меня довольно неудачные… мягко говоря…

Халаимов почувствовал, как к горлу подступил комок сочувствия. Женщина будто обнажалась перед ним, стыдясь своей некрасивости и одновременно бравируя ею. Он бросил на Марьяну косой изучающий взгляд. Пожалуй, она не в его вкусе. И дело тут не в волосах. Он никогда и не смотрел на ее волосы. Марьяна Терехова имела фигуру, очень похожую на фигуру Инги. Это был уже давно изученный и пройденный вариант, который его совершенно не вдохновлял. Но тем не менее слова Марьяны что-то разбередили в его душе. Владимир Викторович задумался. А любил ли он кого-нибудь всеми силами души, чтобы вот так, как эта женщина, мучиться и страдать? Всего один раз в жизни он испытал страшные муки ревности, когда узнал про Ингу с оператором, но даже та испепеляющая ревность как-то быстро притупилась, а потом и вовсе сошла на нет. После Инги он не влюблялся вообще. Да, выделял понравившихся женщин из толпы и добивался их столько, сколько те были способны сопротивляться. Сейчас ему нравилась Саша Арбенина. Он взял ее с ходу, а теперь она почему-то уклонялась от встреч. Неужели он ей не понравился? Все его женщины обычно были им довольны.

– О чем задумались, Владимир Викторович? – Халаимов вздрогнул от голоса Марьяны. – Честное слово, не стоит так озабочиваться тем, что я вам сейчас наговорила. Не беспокойтесь. Все потечет своим чередом. Идите спокойно домой.

Марьяна сгребла в ящик стола пушистые хвостики накладок, встала с места, подошла к шкафу и вытащила из него шубу. Халаимов перехватил ее у нее, чтобы помочь одеться. Женщина всунула руки в рукава. Владимир Викторович накинул шубу ей на плечи и вдруг резко развернул к себе. Терехова была высокой. Они оказались друг перед другом лицом к лицу. Глаза Марьяны ни о чем не просили и ничего не боялись. В них не было привычного Владимиру восхищения, подобострастия или заискивания. Они излучали лишь спокойную уверенность, как бы говорили: Марьяна имеет право на любовь к нему. И Халаимов дрогнул. Ему надо было лишь чуть-чуть наклониться, чтобы коснуться своими губами ее ничего не ждущих губ. Терехова не ответила на его поцелуй, продолжая пугающе пристально глядеть в его глаза.

– Я что-то сделал не так? – спросил Владимир Викторович.

– Не знаю… – покачала головой Марьяна. – Вам же это не нужно.

– Я и сам не знаю, что мне нужно и кто мне нужен. А вдруг как раз вы? Вдруг вы та самая, единственная… мимо которой нельзя пройти?

Марьяна слабо улыбнулась:

– Вряд ли я – та самая… Но попробовать можно…

Она сбросила на пол свою дорогую шубу и прижалась к нему всем телом. И на поцелуй его она ответила, и целовала его сама, и была счастлива этими поцелуями, как никогда в жизни. И именно Марьяна Валерьевна прекратила объятия на том самом высоком пике, когда уже очень трудно себя контролировать. Она резко оттолкнула от себя Халаимова, подхватила с пола шубу, сумку – со стола и, забыв переобуться в сапоги, солдатским строевым шагом прямо в туфлях вышла из отдела. Совершенно сбитый с толку Халаимов в большой задумчивости опять опустился на угол стола.

Марьяна Валерьевна Терехова только в автобусе спохватилась, что забыла надеть шапку и что на ее ногах в декабрьский мороз красуются летние туфли с открытой пяткой, в которых она обычно ходила на работе. Она усмехнулась. Разве имеют значение какие-то глупые туфли и не менее глупые люди, которые показывают на них пальцами? Разве что-нибудь имеет значение, кроме того, что только что произошло между ней и Халаимовым? Конечно, эти поцелуи не повлекут за собой никакого продолжения. Владимир Викторович всего лишь поддался на ее признание, как поддался бы любой мужчина. Разве кто-нибудь из них может отказаться от того, что им так беззастенчиво предлагают? Сейчас он наверняка уже жалеет о случившемся, и совершенно напрасно. Она, Марьяна, больше ничем его не побеспокоит. Воспоминаний о его поцелуях ей хватит на всю оставшуюся жизнь. У нее никогда ранее так не сжималось сердце и не подступали к глазам слезы утоленного желания. Ей от него не нужно больше ничего. Но с Владом придется разводиться. Она не сможет жить во лжи. Она любит другого. Она ни о ком не может думать, кроме Владимира.

– Маша! Что за фокусы? – Влад удивленно смотрел на летние туфли жены, которые она снимала в прихожей. – Тебе не кажется, что на дворе зима?

– Забыла переобуться, – пробормотала она.

– Ерунда какая-то… Как можно забыть надеть теплую обувь, когда на улице снега по колено? Ну-ка, марш в ванную! Я тебе сейчас горчицу в тазике разведу.

– Не надо никакой горчицы, Влад! – Марьяна развернулась к мужу с таким новым для него выражением лица, что он, застыв на месте, сиплым голосом спросил:

– Что случилось, Маша?

– Я влюбилась, – бесстрастно сообщила она.

– Что значит «влюбилась»?

– Это значит именно то, что ты только что услышал. Нам надо разойтись.

– Почему? – Влад так удивился, будто не слышал главного кодового слова «влюбилась».

– Сказала же: я полюбила другого человека, – уже с раздражением повысила голос Марьяна.

– Ничего не понимаю, – все так же сипло проговорил Влад и попытался откашляться. Ему казалось, что, откашлявшись, он сможет избавиться от этого странного сообщения, которым его огорошила жена. Но сколько он ни кашлял, лучше ему не становилось, а Марьяна говорила уже о совершенно невозможных вещах:

– Я целовалась с ним, Влад!

– Целовалась…

– Да ты хоть понимаешь, о чем я говорю? – Марьяна подошла к нему вплотную и потрясла за полы расстегнутой рубашки.

– Не очень… – ответил муж.

– Я люблю другого! Я целовалась с ним! Я изменила тебе, Влад! И если он захочет, буду изменять тебе снова и снова! Понял?!

До Терехова наконец дошел точный смысл того, что пыталась донести до него жена. Это придало ему сил, и уже своим обычным голосом он сказал:

– Ты всегда была очень откровенна.

– Откровенность лучше, чем ложь.

– Не уверен. В нашем случае не уверен… Я предпочел бы этого не знать.

– Ты с ума сошел, Терехов! Неужели тебе хотелось бы, чтобы тебя водили за нос? Неужели тебе хотелось бы, чтобы я спала с тобой, а думала о другом мужчине?

– А неужели тебе какой-то там чужой, пусть даже, может, и офигительный мужик дороже детей?

– Что ты этим хочешь сказать? – теперь горло перехватило у Марьяны.

– Я хочу сказать, что ты могла бы молча перетерпеть свою неземную любовь ради детей. Помучилась бы месячишко, а она, глядишь, и утихла бы.

– Что ты говоришь, Влад?! Как это – утихла бы? У тебя что, есть опыт? Ты что же, бывало, терпел и у тебя утихало?

– А ты что думала? Что я ангел с крыльями? И на моем пути попадались женщины, от которых сердце заходилось. Но я всегда помнил, что у нас с тобой дети!

– То есть ты хочешь сказать, что изменял мне? – охнула Марьяна и в изнеможении привалилась к стене прихожей.

– Вот это… нет… – помотал головой Влад. – Я же сказал, что все эти любови можно перетерпеть, потому что семья – важнее, дети – важнее.

– И… сколько же ты раз… терпел? – не выдержала Марьяна, хотя изо всех сил старалась не задать этого вопроса.

– А вот это, милая, тебя абсолютно не касается, особенно в твоем нынешнем смертельно влюбленном состоянии.

Влад достал из встроенного шкафчика пачку сухой горчицы, сунул жене в руки и сказал:

– Попарь ноги и заодно подумай, стоит ли все крушить из-за мужика, которому наверняка на фиг не нужны твои дети.

Марьяна поплелась в ванную, насыпала горчицы в тазик, развела водой, села на перекидную дощечку и сунула ноги в воду прямо в колготках. Сначала она не могла думать ни о чем, кроме того, что вода очень горячая. Потом ноги привыкли. От ступней к коленям поползло приятное тепло.

Ничего себе ситуация получается… Она принесла повинную голову Владу, рассчитывая на его возмущение, крик и неконтролируемое намерение стереть соперника с лица земли. Она предполагала, что будет вымаливать у мужа прощение и благодарить за счастливую жизнь, которую он ей столько лет обеспечивал. Пока она ехала домой, у нее в голове прокрутился целый мелодраматический сценарий объяснения с Тереховым. В финале собственной пьесы Марьяна надеялась получить прощение, ответную благодарность за годы безмятежной семейной жизни и униженные просьбы мужа разрешить ему видеться с детьми по выходным.

А что вышло? Вместо красивой мелодрамы – какой-то пошлый фарс! Она, Марьяна, была приподнята своей любовью над землей и серыми буднями, а Влад… опустил ее… в таз с горчицей. Поцелуи Халаимова, которые казались ей прекрасными и значительными, теперь выглядели преступными и какими-то мелкими, жалкими, украденными.

Как там говорил Влад? На его пути тоже были женщины, от которых заходилось сердце? Что же это значит? Это значит, что он ее не любил? Влад Терехов, до которого она, Марьяна, снизошла в юности, не любил? Нет… Не может быть… Он столько раз доказывал ей свою любовь и делом, и в постели. Конечно же, он любит ее, потому и предложил не спешить, перетерпеть… Какое ужасное слово! Она не может терпеть! Она никогда прежде не любила. Она скоро разменяет пятый десяток, и ей уже нельзя так разбрасываться чувствами. Ее любовь к Халаимову, как ни смешно это звучит, наверняка и есть та самая пресловутая лебединая песнь. И уж она пропоет ее от всей души! А дети… Что ж дети… Дети никуда не денутся. Они всегда будут с ней.

А потом был обычный семейный вечер. Пришел с тренировки Митя, потом со дня рождения одноклассника – Ванечка. Марьяна кормила семью ужином, проверяла у Ванечки уроки, перебранивалась с Митей по поводу разбросанных по всей квартире грязных носков, и над всем этим бытом парило новое ощущение сбывшегося (или почти сбывшегося) желания. Даже если ее отношения с Халаимовым не разовьются дальше, сегодня она уже имела достаточно для того, чтобы ощущать себя счастливой.

Влад весь вечер вел себя так ровно и спокойно, будто никакого тягостного разговора между ними не было. Принимая перед сном душ, Марьяна размышляла о том, где постелить Владу. Теперь она должна быть чистой для Владимира. Пожалуй, Терехов может поспать в гостиной, если сдвинуть два кресла.

Когда Марьяна зашла в спальню, Влад читал газету, полулежа в их супружеской постели.

– И что… ты будешь спать со мной… после того, что я тебе сказала? – удивилась она.

– Я буду спать не с тобой, а рядом, – отозвался Влад, не отрываясь от газеты. – Если ты рассчитывала, что я улягусь на коврик у дверей в прихожей, то зря.

– Не передергивай, пожалуйста! Можно же…

– И не надейся! – Влад отбросил газету и посмотрел на жену почти с ненавистью. – Я же сказал: пугать детей я не намерен! А тебе я даю время, чтобы привести себя в чувство.

– А если я не смогу?

Терехов сел в постели и внимательно оглядел ее с ног до головы, и Марьяна будто увидела себя его глазами: стареющая тетка с увядшим лицом, редкими волосенками и широченными, как у пловчих на длинные дистанции, плечами.

– Ты уверена, что твой… возлюбленный (будем называть его так красиво) женится на тебе? – спросил он.

– Нет, – честно ответила она.

– Он женат?

– Наверняка.

– То есть ты не знаешь?

– Не знаю.

– То есть роман только начался?

– Да…

– А ты хочешь за него замуж?

– Не знаю, Влад. Ничего не знаю. – Марьяна ничком упала на постель рядом с мужем. – Я люблю его, и все! Больше мне нечего сказать тебе…

* * *

Владимир Викторович Халаимов, выйдя из отдела учета отчетности и анализа, чувствовал себя не в своей тарелке. Марьяна Валерьевна оказалась женщиной страстной и повела себя нестандартно. Всегда «брал» он. Сегодня его «взяла» Марьяна. Она не просила, не унижалась, не согласилась на его предложение. Она уведомила его в своей любви, поцеловала столько раз, сколько посчитала нужным, и ушла.

Домой идти не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Он еще раз удостоверился в том, что, по большому счету, ничего не имел в жизни: ни настоящей семьи, ни любовницы, к которой рвалось бы сердце. Пустота. Случайные женщины. Случайные связи. Саша… Марьяна… Куда все-таки каждый день растворяется Саша?

Халаимов пошел в свой кабинет, где в дверях его встретила растрепанная Анюта с раздувающимися ноздрями.

Владимир Викторович спросил, не случилось ли чего экстраординарного в его отсутствие. Анюта не ответила и молчала так выразительно, что Халаимов, который уже зашел в кабинет, вынужден был к ней обернуться. В дополнение к раздувающимся ноздрям за эти секунды секретарша успела приобрести уже абсолютно ровный багровый цвет лица. Грудь ее вздымалась так мощно, что розовые ягодки сосков то выскакивали из чашечек ненавистного Владимиру бюстье, то снова погружались вниз.

– Ну и что сие означает? – вынужден был спросить Халаимов.

– Сие означает, что я все видела!

– Что именно?

– Все! Как вы лапали Марьяну Валерьевну Терехову, начальницу отдела учета отчетности и анализа!

– Лапал? Фу-у-у, Анюта! Что за терминология?

– Нормальная терминология! В самый раз подходит к вашим действиям!

Владимир Викторович, сморщившись, подошел к шкафу и вытащил из него свою куртку. Всунув руки в рукава, надев шарф и нахлобучив кепку, он повернулся к дверям и опять наткнулся на загородившую проход Анюту.

– Интересно, что вы нашли в этой старой вытертой кошке? – крикнула девушка и еще решительней выставила вперед шикарную грудь.

– Анюта, какое вам до этого дело? – скривился Халаимов.

– Такое! Я тут уж не знаю, как одеться и накраситься, а вы почему-то целуетесь с какой-то подержанной бабой, которую, как ни крась, все равно…

Халаимов глядел на разъяренную секретаршу и понимал, что в ее лице приобретает смертельного врага и постоянную головную боль. Но… не утешать же ему всех женщин на своем жизненном пути, в самом-то деле… Марьяны Тереховой ему на сегодня явно уже достаточно. Владимир Викторович перебросил сумку с одного плеча на другое, довольно резко отодвинул девушку со своего пути и вышел наконец из кабинета.

Выйдя из инспекции на улицу, Халаимов будто нырнул в холодную воду. Мороз стоял нешуточный. Настоящий, декабрьский. Пришлось опустить отворот кепки на уши. Перчаток в карманах не оказалось. Видимо, забыл их в кабинете. Но не возвращаться же за ними! Меньше всего ему хотелось сейчас еще раз встретиться с секретаршей Анютой.

Владимир Викторович сунул руки в карманы и огляделся. Под светом фонарей в воздухе сверкали снежные кристаллики. Матовые плафоны фонарей были окружены ореолами застывшего на морозе света и казались зимними одуванчиками. В такое же красивое морозное утро в дрожащем мареве снежных блесток он впервые увидел Сашу… Саша… Вот кто может его спасти! Вот кого он смог бы полюбить по-настоящему! Только бы она этого захотела! Странно, что приходится задумываться об этом. До встречи с ней все женщины сами его хотели.

Владимир Викторович по-мальчишески спрыгнул с крыльца через перильца и зашагал к Сашиному кварталу. На этот раз она оказалась дома и очень долго стояла на пороге, молча и не сдвигаясь с места.

– Может, ты меня все-таки впустишь? – не выдержал Халаимов.

– Впущу, если вы будете разговаривать со мной на «вы»! – отозвалась она.

Владимир Викторович готов был пообещать все, что угодно, лишь бы войти. На столике в прихожей он первым делом увидел свои бутылки. Интересно, хороший это знак или плохой? Наверно, плохой… Халаимов бросил куртку на столик, закрыв ею бутылки, чтобы они не мозолили глаза, и вошел в комнату. Саша, кутаясь в расписную павловопосадскую шаль, забилась в угол дивана. Владимир Викторович, как ни осматривался вокруг, так и не смог догадаться, что она делала до его прихода.

– Я уже как-то заходил, – сказал он, садясь напротив Саши в кресло. – Вас, – он намеренно подчеркнул голосом это «вас», – не было дома. Несколько дней, между прочим. И телефон не отвечал. Почему вы от меня прячетесь, Саша?

– Я не прячусь, – ответила она. – Мне пришлось несколько раз съездить к сыну.

– К сыну? Съездить? А где он у вас?

– Он у меня учится в школе юных математиков при университете.

– Там пансион?

– Да, полный. Очень редко отпускают детей домой. Даже в каникулы они ездят в другие города и даже страны на всякие там олимпиады…

– Почему вы говорите об этом так печально? – улыбнулся Халаимов. – Вы должны гордиться сыном.

– Я горжусь, но… Сережа постепенно отвыкает от дома и от меня, а я… Я очень скучаю.

– Я вас понимаю. У меня у самого дочка учится в Лондоне. Мне кажется, что мы с женой ей уже вообще не нужны.

– Зачем вы пришли, Владимир Викторович? – резко сменила тему Саша, еще плотнее закутавшись в шаль.

– Я пришел не к вам… я пришел к тебе, Саша…

– Зачем?

Он покусал в раздумье губы и ответил:

– Не знаю… Может быть, за теплом, которого мне так не хватает в жизни. Может быть, за тем, что было у нас в прошлый раз. Может быть, за тем и другим одновременно. А может быть, за чем-то третьим, чего я еще не могу сформулировать. Давай выпьем моего вина или коньяка, бутылки так и стоят в прихожей. Я здорово замерз. Перчатки забыл в инспекции и вообще…

– Из закуски у меня только «питпродуктовские» сосиски «Сливочные», – невесело улыбнулась Саша.

– Тащи свои сосиски!

Халаимов принес из прихожей обе бутылки и спросил:

– Что ты будешь: «Медного всадника» или «Саперави»?

– Пожалуй, чуть-чуть «Всадника», – отозвалась Саша. – Я тоже замерзла. Батареи едва теплые.

Халаимов дотронулся рукой до радиаторов, которые действительно оказались чуть теплыми. Он подивился, что не заметил холода в квартире. Видимо, присутствие Саши так возбуждающе действовало на него, что состояние окружающей среды не имело никакого значения.

Владимир Викторович открыл фирменную бутылку и разлил по бокалам янтарный маслянистый коньяк. Закусывая его сосисками «Сливочными», Саша и Халаимов молча смотрели в глаза друг другу.

– Что ты думаешь обо мне, Саша? – спросил Халаимов.

– Я думаю, что вы все всегда получали от жизни по щучьему велению, по своему хотению.

Владимир посмотрел на Сашу сквозь бокал с коньяком и согласился с ней:

– Все было почти так, но это не принесло мне счастья.

– И вы решили поискать его в моей квартире?

– Саша! – возмутился он. – Прекрати говорить мне «вы». В конце концов, это ханжество. Мы были близки, и ты сама этого хотела. Я это чувствовал. Я не насильник!

– Да… я сама хотела… Но вам ни за что не догадаться почему.

– Причина всегда одна: желание любви или хотя бы одной ее составной части – секса.

Саша промолчала. Халаимов вспомнил Марьяну. Обе эти женщины: и Саша, и Терехова, действовали нестандартно. От Марьяны исходила мощная сила, которой он не смог не подчиниться. Саша была ему непонятна вообще.

– Я не понравился тебе? – спросил он.

– Вы… – упрямо начала Саша.

– Ты! – с не меньшим упорством перебил он ее.

– Ну хорошо, пусть будет «ты»… Так вот: ты не можешь не нравиться и знаешь это. Если же тебя интересует, влюблена ли я, то – нет. Не влюблена.

– Так за чем же дело стало? Влюбись, пожалуйста! – попытался пошутить он.

– Вряд ли у меня это получится.

– Брось, Саша! Я очень хорошо помню, как ты сидела передо мной на этом вот самом диване, обнаженная и прекрасная! Твои руки ласкали мое тело, а лицо было таким… если еще и не влюбленным, то очень близким к тому. Не будешь же ты утверждать, что этого не было?

– Не буду! – смутилась Саша. – Ну, захотелось давно разведенной женщине плотских утех… Что в этом ужасного?

– Плотских утех? И только?

– И только!

Саша вскочила с дивана и встала против Халаимова – строгая, собранная и серьезная. И он вдруг понял, что она изо всех сил старается не сдаться ему еще раз.

Он сунул руку в карман, достал плоскую коробочку из синего бархата. Браслет пришелся Саше точно по руке. Она так была удивлена этим его жестом, что даже не отдернула руку.

– Что это? – прошептала она.

– Разве ты не видишь? Это браслет. У женщины с фамилией Арбенина должен быть браслет.

– Одной женщине с такой фамилией он принес… смерть.

– Эта история не про тебя, Саша…

Она рассматривала браслет, серебрящийся на руке, а он уже целовал ее в теплую шею, показавшуюся из съехавшей в сторону шали.

– Ты считаешь, что я должна отработать браслет? – спросила она, не уклоняясь от его поцелуев.

– Не пытайся меня оскорбить. Это всего лишь подарок. Мне было хорошо с тобой, а тебе со мной. Опять же приходится говорить, что я это чувствовал… Да что там, чувствовал! Я это точно знаю!

Яркая посадская шаль упала на пол. Быстрые пальцы Халаимова расстегивали на Саше такой же пестрый, как шаль, халатик. Она замерла на какой-то миг, а потом вдруг так рванула ворот его рубашки, что отлетела пуговица и ударилась о бутылку «Медного всадника».

Обнаженные груди Владимира и Саши соприкоснулись, руки сплелись, а поцелуй был таким долгим и страстным, что у обоих дрогнули колени.

В комнате действительно было очень холодно. Халаимов наконец почувствовал это – как только сбросил рубашку. Но уже через несколько минут ему сделалось жарко. Саша отдавалась Владимиру так неистово, будто всю жизнь ждала этого свидания с ним. Он не остался в долгу и сделал для нее все, что мог.

А потом они лежали рядом на собственной смятой одежде, брошенной на холодный пол комнаты, и обоим казалось, что от их тел к белому потолку поднимается сияние и тепло.

– Уходи, Володя, – сказала вдруг Саша.

– Но почему? – удивился он.

– Между нами никогда ничего не сможет быть, кроме этого.

– Кроме чего – «этого»?

– Кроме… секса…

– То есть ты по-прежнему утверждаешь, что не сможешь меня полюбить.

– Да, именно это я и утверждаю.

– Почему?!

Халаимов уже который раз повторял свое «почему?», но Саша не смогла ответить ничего вразумительнее «я так чувствую».

– Такую вещицу мог подарить только мужчина. И я очень рада, что таковой у тебя, Шурочек, нашелся. Давно пора! Хватит кукситься! Такая роскошная женщина не должна быть одна! – стрекотала Тамара Ивановна, разглядывая на Сашиной руке серебряный браслет.

Рядом выпрыгивала из юбки Эльмира. Из нее непрерывным потоком сыпались вопросы: «А он из чего?», «А что это за камешки?», «А где такие браслеты продаются?» и тому подобные. Саша уже не знала, куда ей деваться от сослуживиц, когда наконец пришла Марьяна, и все тут же молча уселись за свои рабочие места. Несправедливый разнос, учиненный начальницей Эльмире, забыт еще не был.

Ближе к обеду Эльмира возвратилась с бумагами от начальницы инспекции с таким странным лицом, что Тамара Ивановна еле дождалась момента, когда Марьяна куда-то выйдет, чтобы спросить:

– Колись, мусульманское отродье, что ты новенького вызнала у Анютки! У тебя так горят глазки, что совершенно ясно: новость сногсшибательная! Верно?

– Настолько сногсшибательная, что вы, Тамарочка Ивановна, лучше сразу ухватитесь за стояк парового отопления, который рядом с вами!

– Так он же горячий…

– Клянусь, вы этого не почувствуете, зато на ногах удержитесь.

– Ладно уже тебе, Эльмирка, не томи! – возмутилась Тамара Ивановна и, вместо того чтобы держаться за стояк, вплотную подошла к столу Эльмиры.

– Идите-ка лучше посмотрите, нет ли в коридоре Тереховой? – предложила Эльмира.

Тамара Ивановна выглянула за дверь, громовым голосом сообщила:

– Нет ее! – и потребовала: – Ну-ка, быстро выкладывай свою новость!

– Выкладываю: у нашей Марьяшки любовь с Халаимовым! Вот! – И Эльмира оглядела присутствующих убийственным взглядом. – Представляете, до чего докатилась? То-то она будто с цепи сорвалась! Боится, что все откроется!

– Да брось ты… – махнула рукой Тамара Ивановна. – Брехня все это! Сплетни!

– Да Анютка сама видела! Вчера! После работы!

– Что она там видела? Твоя Анютка соврет – недорого возьмет!

– Чего бы это ей врать, – возмутилась Эльмира, – если она сама на Халаимова рассчитывала, и вдруг – нате вам – застает их… сами догадываетесь за чем!

– Ну и за чем же? – не отставала неугомонная Тамара Ивановна.

– За этим за самым… на кожаном диванчике в кабинете Халаимова. Марьяшка вся в неглиже, и он не лучше!

– Ерунда! – рубанула рукой воздух решительная Тамара Ивановна. – Не такие они дураки, чтобы не закрыться на ключ при таких обстоятельствах. Врет твоя Анютка!

– Да она мало того, что всем, чем хотите, клянется, так еще и вся в слезах! Как же, она уж перед Владимиром Викторовичем и так и эдак, а он предпочел ее евростандарт какой-то старой вешалке!

Тамара Ивановна хотела еще кое-что возразить, но в отдел вошла раскрасневшаяся и какая-то взвинченная Марьяна. И каждая из ее подчиненных тут же подумала, что она вернулась из кабинета Халаимова.

У Саши подрагивали руки, которыми она набирала очередной отчет. Браслет красиво сверкал у нее на руке. Ей очень хотелось сорвать его и выбросить в корзину для мусора, стоящую у дверей, но она понимала, что этот жест будет слишком правильно истолкован. Более того, она понимала, что ей придется ходить на работу в браслете еще несколько дней, чтобы все перестали обращать внимание как на его присутствие, так и потом на отсутствие.

Саша удивлялась, что чуть было не поверила в то, что делается необходимой Халаимову и единственной для него. Она-то корила себя за то, что выставила его за дверь тогда, когда ему так хотелось побыть возле нее подольше. Она-то, дурочка, считала себя бесчувственной и ругала за потребительское отношение к Владимиру Викторовичу и честно намеревалась его полюбить. И что же теперь выясняется? Выясняется, что он пришел к ней после офисного секса с Марьяной? Как же она этого не почувствовала? Они теперь с начальницей чуть ли не молочные сестры! Какая же все это гадость! И она, Саша, такая же гадкая, ничем не лучше их двоих!

На обеде в кафе Ольга завела ту же песнь, что и Эльмира:

– Ты слышала, Сашка, что рассказывают про вашу шефиню и Халаимова?

– Слышала, – угрюмо отозвалась Саша.

– Я вот, между прочим, предлагала тебе поторопиться и помигать Володечке, а ты, как всегда, все пустила на самотек. Помнишь, я даже предлагала свои услуги?

– Тебе хотелось бы, чтобы вместо Марьяниных перемывали мои кости?

– Ну… ты же не опустилась бы до грубого совокупления на рабочем столе!

– Уже на столе? – расхохоталась Саша. – Утром это еще был диван. Не удивлюсь, если к вечеру Халаимов с Марьяной будут уличены в групповухе с начальницей инспекции – пятидесятичетырехлетней Ириной Федоровной Волгиной!

– Ну… может, что и присочинили… В таких делах без этого не бывает… Но и дыма без огня тоже не бывает, как известно. Можешь мне поверить – что-то между ними было! Кстати, откуда у тебя этот браслетик? Такая изящная вещица!

Саша инстинктивно одернула рукав, чтобы проклятый браслет поскорее скрылся с глаз Ольги, и малопонятной скороговоркой произнесла:

– Купила. Хотела себя побаловать.

– Молодец! Где купила? Хочу такой же! Не бойся. – Ольга не дала Саше ничего возразить, – в инспекцию носить не буду. Даю слово! Сколько он стоит?

Саша, которая никогда в жизни не покупала себе ничего, кроме бижутерии, растерялась. Она совершенно не знала, сколько стоит серебро, и назвала первую пришедшую на ум сумму:

– Пятьсот рублей.

– Зачем ты мне врешь, Сашка? Мы же подруги! Ну потратилась… душа попросила… Я же пойму. Вот это мое любимое серебряное колечко без всяких камней и с минимальной насечкой, – она ткнула Саше в нос свою руку, – стоит четыреста. А ты говоришь – браслет пятьсот!

– Ну… и сколько же он стоит, по-твоему? – осторожно спросила Саша.

– Думаю, тысячи две с половиной, потому как с камнями.

– Две восемьсот, – выпалила Саша и плотно заткнула себе рот булочкой с орехами, но от Ольги не так-то легко было отвязаться.

– Где купила?

– В «Бирюзе» на Невском.

Саша опять назвала первую пришедшую на ум ювелирную фирму, но она очень устроила Ольгу.

– Хорошо, что недалеко, – сказала она. – Сегодня же после работы съезжу.

В конце рабочего дня Саша столкнулась в коридоре с Халаимовым. Он ласково улыбнулся ей. Она же, проходя мимо, злобно процедила сквозь зубы:

– Чтобы больше никогда я не видела вас у себя в доме. Не впущу, вплоть до милиции.

Саша стремглав вернулась на рабочее место, пока бдительное око секретарши Анюты не засекло ее рядом с начальством, а опять сбитый с толку Владимир Викторович остался стоять в коридоре.

Между тем декабрь своим чередом подходил к концу, и женщины налоговой инспекции помимо насущных служебных дел в рабочем порядке решали и вопросы, касающиеся празднования Нового года.

– Неужели Марьяшка приведет своего Владислава Александровича к нам на праздник? – спросила Тамару Ивановну Эльмира. Сама она в этот раз не хотела приглашать Алика, потому что намеревалась хотя бы в предновогодний вечер урвать себе немножечко от Халаимова. На Анютку он явно не запал, а с пеговолосой начальницей, пожалуй, можно и побороться. Было бы где!

– А чего бы ей его не привести? Не станет же она миловаться с замом на глазах у всей инспекции, – заявила мать троих детей. – Все будет чин-чинарем! Вот увидишь!

– Ой, не скажите, Тамара Ивановна! Под горячительные напитки, да под красивую музыку, да под Новый год такого можно наделать – потом век не расхлебаешь!

– Ну, вообще-то… Марьяна… она может! Она уж если разойдется, так ее нипочем не остановишь!

– Если бы вы только знали, Тамара Ивановна, что Анютка рассказывает про них… – понизила голос до шепота Эльмира. – Ну… прямо ничего не стыдятся.

Саша уронила на пол справочник, подняла его, нервно швырнула на стол и вышла из отдела.

– Что-то наша Сашенька сама не своя последнее время, – сочувственно произнесла Тамара Ивановна.

– Слушайте! – заблестела глазами Эльмира. – А, может быть, она тоже от Халаимова в отпаде? Последнее время я стала замечать, что как только мы заведем речь о Владимире Викторовиче, она немедленно выходит из отдела. К чему бы это? Как вы думаете?

– Н-не знаю… Я вообще-то не замечала…

– А вы присмотритесь, Тамара Ивановна, присмотритесь! Что-то тут не так… Клянусь, это будет не новогодний банкет, а битва гигантов! Кто кого!

– Про банкет ничего не скажу, у нас вечно после праздника какая-нибудь битва. А что касается Арбениной, то Халаимов ей ни к чему. Видала, какой у нее браслетик? Такой подарок может сделать только любимый и ответно влюбленный мужчина. Так что у Сашки все в порядке. Сражаться тебе, мусульманское отродье, придется только с Тереховой. А она стоит двух Арбениных и трех Анюток вместе взятых! – Тамара Ивановна подмигнула Эльмире и опять оглушительно расхохоталась.

* * *

Влад Терехов любил свою жену. Вернее, он так считал и никогда на этот счет не раздумывал. У него не было поводов сомневаться в своих чувствах. Семья – это твердыня, тыл, оплот, в который он свято верил, который берег и охранял. Ради семьи он мог пожертвовать многим, если не всем. И жертвовал, когда в том появлялась необходимость. Они вместе с Марьяной закончили один институт, и после его окончания Влад с большим энтузиазмом работал начальником планово-экономической группы небольшого завода по производству туристического снаряжения: рюкзаков, палаток и прочего. Его зарплата была столь же небольшой, как и сам завод.

Когда сыновья подросли до такой степени, что компьютер превратился в предмет первой необходимости, Терехов понял, что нужно искать другую, более денежную работу. Он сунулся было в пару-тройку частных фирмочек, которым требовались услуги опытного экономиста, но очень скоро понял, что, оказывая им эти услуги, будет постоянно ходить по лезвию ножа. Он не дал себя втянуть в криминал не только из-за врожденной честности и порядочности, но опять-таки из-за семьи: он ни за что не станет заниматься ничем таким, что могло бы даже косвенно повредить Марьяне и детям.

Однажды в одной из газет он увидел приглашение на курсы строительно-отделочных работ и дизайна интерьеров с последующим трудоустройством на очень приличные деньги. Нельзя сказать, что он сразу и безоговорочно поверил в такие неслыханные посулы, да еще через газету, но на установочное собрание почему-то решил съездить. Скорее всего, потому, что курсы находились не на окраине Питера в подвальном помещении со входом со двора, а в приличном Доме культуры имени Виктора Газа, театральный зал которого они часто посещали с Марьяной в юности.

Дом культуры отдал под курсы всего лишь одну небольшую комнатку, заставленную разнокалиберными стульями, где и проходило установочное собрание. Его вела очень приятная женщина лет тридцати пяти, которой Влад как-то сразу поверил. Она очень толково разъяснила, чему их здесь могут научить, показала все это на фотографиях и на стенах той комнаты, в которой проходило собрание. Влад думал, что помещение находится в состоянии ремонта, и почти попал в точку. Оказалось, что на этих стенах «курсанты» получают первые навыки альфрейных, фактурных и даже лепных работ.

Женщина сказала, что настоящим трудоустройством, типа: взять за руку и отвести в то место, где много платят, они не занимаются, но каждый, окончивший курсы, получит распечатку со всеми имеющимися на данный момент вакансиями по Питеру по полученной специализации. Та зарплата, которую они обещали через газету, является средней по городу в интерьерном бизнесе. Другие «курсанты», которые не захотят всю жизнь заниматься тем, чему их научат на курсах, смогут в собственной квартире закатить такой ремонт, что все друзья-приятели будут смертельно завидовать и просить их сделать у себя точь-в-точь такой же.

Влад Терехов, который, кроме побелки потолка мелом, оклейки стен бумажными обоями и окраски дверей, стен и пола масляными красками, никогда ничем другим не занимался, был заинтригован, заинтересован и восхищен. Их с Марьяной квартира давно уже требовала хорошего ремонта, и он надеялся, что знания и навыки, которые он непременно получит на курсах, помогут ему произвести его с наименьшими затратами и таким же потрясающим способом, каким были отделаны помещения на фотографиях женщины, ведущей собрание.

Он выложил за курсы кругленькую сумму, целый месяц после работы мотался в Дом культуры имени Газа, но никогда потом об этом не пожалел. Двое преподавателей курсов: та самая приятная женщина, Ольга Васильевна, и не менее приятный мужчина, ее муж Сергей Николаевич, за этот месяц вооружили желающих такими мощными знаниями и навыками, которые стоили, наверное, нескольких лет обучения в каком-нибудь строительном училище, а то и в архитектурном вузе.

Еще учась на курсах, Влад с тремя мужчинами и одной женщиной объединились в ударную группу и даже умудрились выпросить себе у преподавателя первый заказ на пробу. Сергей Николаевич долго отказывался, утверждая, что подыскивать себе заказы они должны сами, но в конце концов сдался и предложил настырным ученикам поработать в качестве «подай-принеси» при оформлении магазинчика, который надо было организовать в полуподвальном помещении соответствующего дизайна: с текущими трубами, шмыгающими между ног орущими кошками и кучами разногабаритного хлама на полу.

За эту работу бригада Влада денег не получила. Сергей Николаевич считал, что первый заказ всегда должен быть выполнен бесплатно, иначе удача будет обходить стороной. Преподаватель вообще говорил много интересного и сыпал афоризмами, которые Терехов жадно запоминал. Его жизненным кредо стало любимое выражение Сергея Николаевича: «Вцепитесь в свою цель! Удачу от неудачи отделяет всего один миллиметр». Это утверждение очень скоро Влад проверил на собственной шкуре.

Еще преподаватель любил повторять: «Сосредоточьтесь на своих талантах, верьте в себя даже тогда, когда в вас никто не верит, создавайте легенды о себе и сами верьте в них». И Влад Терехов физически прочувствовал, что все действительно зависит от него самого. Никто ничего и никогда не принесет ему на блюдечке с голубой каемочкой. Никто не станет ждать, пока он научится работать. На смену уже идет новое поколение молодых, сильных и смелых ребят с абсолютно новым мышлением. Только один Сергей Николаевич чуть ли не каждый месяц выпускает две группы интерьер-дизайнеров высокого класса.

Конечно, не все из записавшихся на курсы выдерживали этот месяц, потому что обучение было весьма интенсивным. Каждую неделю преподаватель заставлял делать на ватмане развертки помещений с четко прописанными элементами декора. Сначала одну стену и потолок. Потом прибавился пол. Потом надо было изобразить декорируемое помещение в перспективе. В качестве выпускной работы требовалось представить собственный эксклюзивный проект полной отделки кафе, ресторана, холла гостиницы или просто обычной жилой комнаты, просчитав весь бизнес-проект, включая затраты на материалы, мебель, аксессуары, стоимость работ и прочее.

Мало кто серьезно подходил к заданиям Сергея Николаевича, считая, что только клинические идиоты могут согласиться так мучиться за свои же собственные немалые деньги, заплаченные за курсы. С теми же, кто действительно хотел научиться новой специальности, преподаватель работал, не жалея времени и сил. Он любил свое дело и с энтузиазмом передавал знания другим.

Из группы Влада, которая первоначально насчитывала около двадцати человек, к выпуску подошла только их сплоченная пятерка. На той первой для себя отделке подвала под магазин они закрепили полученные на курсах знания и утвердились во мнении, что смогут работать вместе. Лидером сразу был признан Влад, хотя раньше он всегда считал себя весьма заурядным человеком со средними способностями и возможностями.

После обучения на курсах и, главное, после совместной работы рядом с Сергеем Николаевичем он понял, что на самом деле удача вовсе не слепа и фатальна. Она всегда рядом с тем, кто много трудится и идет вперед, несмотря на трудности и неудачи. Вместо известного выражения: «Не ошибается тот, кто ничего не делает» Влад полюбил афоризм Сергея Николаевича: «За отсутствие ошибок всегда приходится расплачиваться отсутствием успехов». И еще один: «Всегда можно найти тысячу причин для ничегонеделанья! Начинайте там, где вы находитесь!». Маленькая бригада Влада Терехова скоро прочувствовала, что к большим победам надо продвигаться маленькими шажками, иметь терпение и не торопить события.

Сначала было плохо с заказами. Влад ездил по крупным дизайнерским фирмам и договаривался с диспетчерами, чтобы его бригаде передавали маленькие заказы, которые невыгодно брать на исполнение большой компании. А еще он ходил по замызганным магазинчикам с альбомом фотографий уже отделанных их пятеркой помещений и предлагал директорам свои услуги. Соглашались, разумеется, далеко не все, ссылаясь на отсутствие денег.

Помятуя наставления Сергея Николаевича, что лучше работать с оборота, чем с наценки, поначалу маленькая фирмочка Влада не гнушалась никакими заказами. Они ремонтировали классы и коридоры средних школ, лестничные пролеты типовых многоэтажек, ориентируясь на заказчиков со средним достатком, а иногда вообще работая себе в убыток. Но вскоре слава об их бригаде покатилась по Питеру впереди них. Сначала Влада со товарищи стали приглашать владельцы магазинов и кафе, решившие обновить интерьер, а потом и «новые русские» в свои огромные квартиры и загородные особняки. Работы навалилось такое количество, что все пятеро смогли наконец уволиться со своих прежних мест службы, за которые до сих пор еще цеплялись, и целиком посвятить себя отделке помещений.

Влад, который занялся дизайном и строительными работами только ради денег, довольно скоро вошел во вкус и даже полюбил свое новое дело. Особенное удовольствие ему доставляла начальная стадия, когда надо было составить проект, представив внутренним взором, как может преобразиться помещение, затем сделать на бумаге его развертку, как учил Сергей Николаевич, прописать элементы декора и составить смету затрат. Его товарищи скоро поняли, что никто из них не умеет так быстро и качественно просчитывать проект, как бывший экономист Терехов, и полностью от этого отстранились. Влад стал осуществлять общее руководство, выдавал идеи, вел переговоры с заказчиками и считал деньги. Собственно, интерьерными работами он уже не занимался. Ребята называли его Мозгом и даже не позволяли ему «портить ручки», когда Владу вдруг приходила в голову идея собственными силами претворить в жизнь только что придуманное.

Вскоре Влад почувствовал, что его компании не хватает художника. Он до деталей продумывал интерьер, начиная от отделки стен и заканчивая дизайном дверных ручек. Он мог посоветовать заказчику, какую лучше купить мебель, драпировку и светильники, мог даже сам спроектировать необычные бра, столик или камин. По мере того как росло его мастерство, ему стало мечтаться о большем. Например, в некоторые интерьеры ему хотелось ввести живописные панно. Он ездил по магазинам, выставкам и «толчкам» уличных художников и даже кое-что покупал. Заказчики даже бывали довольны, но Терехов чувствовал, что это все не то. Ему нужен был художник-единомышленник, который подхватывал бы его идею и развивал ее в живописных образах. Такие люди ему пока не попадались, хотя он целенаправленно искал.

Однажды Влад привел в квартиру, которую оформляла его фирма, одного художника с улицы. Его картины, выставленные на продажу на Невском проспекте, понравились Терехову. Это были воздушные, наполненные голубоватым светом пейзажи. Квартира как раз была выполнена в сине-голубых тонах, и Влад подумал, что в простенке между окнами хорошо будет смотреться такой слегка размытый пейзаж. Просто купить у художника картину он не мог, потому что ни одна не подошла бы по размеру.

Владу показалось, что парень понял его замысел, но тот через условленный срок вместо пейзажа принес экстремальную картину, представляющую собой исходящие друг из друга синие, винтом закрученные спирали. Эти спирали Терехов у него ни под каким видом не взял, и они крупно поссорились. Но правда была на стороне Влада: художнику он заказывал пейзаж, а не модернистское полотно, что и было отражено в предусмотрительно составленном договоре. Влад уже давно понял, что верить на слово никому нельзя, и всегда оформлял договоры с привлекаемыми со стороны работниками.

Таким образом, художника у фирмы Влада так и не было. Он уже подумывал о том, не походить ли ему по художественным училищам в поисках талантливых студентов, не отягощенных еще собственными навязчивыми идеями, когда жена вдруг заявила ему, что любит другого. Честно говоря, он ей даже не сразу поверил. Ему казалось, что Марьяна любить не умеет вообще. Отвечать на любовь – это пожалуйста, а вот любить… Он не тешил себя иллюзиями, что Марьяна его обожает. Считал, что устраивает свою жену по ряду причин, и принимал ее такой, какова она есть.

Влад решил, что кто-то втрескался в его жену, а она по неопытности не устояла. Он разглядывал Марьяну, прикидывая в уме, что в ее облике может потрясти постороннего мужика, и не находил ничего. Она выглядела на все свои сорок. От глаз расходились в стороны лучики сухих морщинок, от носа к губам тянулись две глубокие складки, под подбородком, когда она нагибала голову, уже слегка провисала дрябловатая кожа. Особой красотой Марьяна и в юности не блистала, но брала своим темпераментом, свежей силой и брызжущей через край энергией. Он влюбился в нее, потому что она постоянно ускользала, провоцировала его, заставляла нервничать и беспокоиться. Когда Влад впервые сжал ее в объятиях, то понял, что она почти так же сильна физически, как он. И для него стало делом чести победить непобедимую Марьяну, пересилить ее силу. Терехов добился того, что она пошла с ним во Дворец бракосочетания, но никогда до конца не был уверен в ее любви. Может быть, именно неуверенность в жене и держала его в постоянном тонусе.

Несмотря на это, их семейная жизнь текла спокойно, без сюрпризов и даже без серьезных размолвок. Они с женой в конце концов стали настоящими друзьями, да и в постели у них тоже было все в порядке. Своих двух мальчишек они оба обожали, и Владу казалось, что он вполне счастлив. А с тех пор как переквалифицировался из экономиста в дизайнера по интерьеру и владельца собственной частной фирмы, он считал себя счастливым вдвойне.

Очень скоро Терехов понял, что Марьяна влюбилась не на шутку. Она начала покупать себе новую одежду, дорогую косметику и даже какие-то жуткие нашлепки на голову в виде заячьих хвостов. Когда в ее арсенале появились депиляционные кремы и современное минимизированное белье, Влад по-настоящему испугался. Вся его налаженная и благоустроенная жизнь грозила пойти под откос. Он не был готов к этому. Терехов не обманывал Марьяну, когда говорил, что ни разу не изменял ей. Он действительно не изменял, но не потому, что не было случая или не подворачивалось достойных женщин, а потому что его устраивала та семейная жизнь, которую он имел, и менять ее он не хотел. С появлением любовницы ему пришлось бы врать и изворачиваться, чего Влад не любил и не умел. Кроме того, пришлось бы искать какие-то места для встреч, заморачиваться подарками и, главное, тратить на женщину драгоценное время, которое он мог посвятить любимому делу, сыновьям и жене. Бывший экономист Терехов всегда все просчитывал заранее, и в деле с любовницами «минусы» всегда сводили на нет все «плюсы».

Единственная женщина их фирмы Наташа Кузнецова не раз делала Владу авансы и намекала на то, что он ей очень симпатичен. Она была в разводе, к тому же бездетной и при квартире, благодаря чему их отношения с Тереховым могли бы развиваться по самой облегченной программе. Внешне Наташа была весьма обыкновенной женщиной, но не дурнушкой и ничуть не хуже Марьяны. Однажды Влад даже чуть не пал в объятия Кузнецовой, когда они обмывали у нее на квартире удачно сданный и очень денежный проект. В определенный момент все мужики совершенно неожиданно куда-то дружно испарились, и Влад обнаружил, что они остались с Наташей вдвоем и что у нее уже очень глубоко расстегнулась блузочка. Терехов был в состоянии очень приличного подпития, но все-таки умудрился сообразить, что если сегодня ей сдаться, то придется это делать и впоследствии, а такой головной боли ему не надо. Он должен быть свободным. Свободу же ему давала только честная супружеская жизнь с Марьяной. Наташа здорово обиделась, когда он проигнорировал ее прелести, и даже какое-то время разговаривала с ним напряженно и зло, но потом все как-то утряслось и сгладилось.

Теперь же над свободой Влада опять нависла угроза. Конечно, он мог развестись и получить эту самую свободу уже более высокой степени, но все это было сопряжено с нервотрепкой, разменом квартиры, с объяснениями с мальчишками и опять-таки с потерей драгоценного времени, которое он с большим удовольствием потратил бы на что-нибудь более полезное. Он решил затаиться и переждать Марьянину любовь как стихийное бедствие.

– Ничего не понимаю… Куда же все делось? – нервно бросала в пространство Марьяна, в третий раз перезагружая компьютер.

– Да что случилось-то, Марьяна Валерьевна? – не выдержала Тамара Ивановна.

– Куда-то исчезли лицевые счета плательщиков, – растерянно развела руками начальница.

– Куда же они могли исчезнуть? – Тамара Ивановна подошла к компьютеру Марьяны и сама принялась проглядывать файлы. Через некоторое время она угрюмо констатировала: – Их действительно нет… – и даже схватилась рукой за сердце.

Марьяна решила выключить компьютер и включить его снова. Возле нее собрались уже все сотрудницы отдела, потому что исчезло то, без чего налоговая инспекция не может существовать вообще. Это обеспокоило и Сашу, и Эльмиру. Однако после выключения и включения компьютера пропавшие файлы так и не объявились.

– Я, между прочим, всегда говорила, что надо дублировать информацию на других носителях, – в сгустившейся напряженной тишине сказала Эльмира. – Надо приучиться даже дневную работу копировать на дискетах или дисках.

– Никогда же такого не было, – потерянно прошептала Марьяна и больными глазами оглядела подчиненных. – Что же теперь делать? У вас осталось в компьютерах хоть что-то?

– Конечно, кое-что у нас есть, но ведь это – капля в море… – жалким голосом ответила ей Тамара Ивановна.

– Вот так новогодний подарочек… – пробормотала Эльмира. – И премии ни хрена не получим!

– О чем ты говоришь, Эльмира! – вступила в разговор Саша. – Разве дело в премии? Надо срочно что-то делать!

– И я даже знаю что, – сказала Марьяна. – Надо срочно найти хорошего компьютерщика. Информация так просто исчезнуть из компьютера не может. Она где-то болтается на жестком диске. Искать надо.

– Ну… вообще-то я могу попросить своего Алика, – предложила Эльмира. – Помните, он нам осенью все программы в компьютерах переустанавливал?

– Точно! Эльмирочка, милая! Попроси Алика, а… – Марьяна заискивающе посмотрела в глаза сотруднице, на которой совсем недавно неприлично и прилюдно сорвала плохое настроение. – А я уж со своей стороны… не забуду… и премию и вообще…

– Ладно уж, попрошу. Думаю, завтра он сможет подойти.

– Эльмирочка, – продолжала заискивать Марьяна, – а сегодня он не сможет? Хотя бы вечером? Потому что если у него не получится, то надо срочно искать другого человека… Ты же понимаешь…

– Ладно, сейчас попробую позвонить. Может, он еще не ушел из дома…

Алик, к счастью, не ушел. И после долгих уговоров он согласился прийти в инспекцию после обеда.

Марьяна крутилась на своем стуле, как на раскаленной сковородке, и ничем не могла заниматься. Что будет, если Алик не сможет отыскать лицевые счета? Она плохо представляла, как их можно восстановить в короткий срок. Случай из ряда вон! Такого еще не бывало. Если счета не найдутся, ее отстранят от должности или вообще уволят. И тут начальница отдела учета отчетности и анализа с ужасом осознала, что не столько боится быть уволенной, сколько… потерять для себя навсегда Халаимова.

С того памятного разговора с Владом супруги больше не касались темы новой Марьяниной любви и жили рядом, как соседи, как воспитатели общих детей. Влад был с женой ровен, спокоен и никак не показывал своего отношения к происходящему, кроме того, что больше не вступал с ней в интимные отношения, не обнимал, не целовал в щеку, когда они встречались дома после работы, и никогда больше не называл Машей. Марьяну это выводило из себя. Ей хотелось, чтобы муж кричал, гневался и злился, чтобы он вызвал Халаимова на дуэль или хотя бы изъявил желание дать ему в морду. Ничего такого Терехов не изъявлял. Он сразу согласился отдать свою жену другому, и от этого у Марьяны болела душа. Неужели за столько лет совместной жизни она, жена, так и не вошла в его плоть и кровь? Неужели они чужие друг другу люди?

А Владимиру Викторовичу уже было за что дать в морду. Позавчера Марьяна не выдержала и ближе к концу рабочего дня пришла к нему в кабинет с бумагами. Около часа они вместе обсуждали аналитическую записку к отчету Арбениной. Анютка то и дело заходила к ним, чтобы предложить чаю, кофе или свою помощь. В конце концов Халаимов разозлился и сказал, что если она еще раз посмеет ввалиться в его кабинет без стука и отвлечь их от работы, то он уволит ее без выходного пособия. Оскорбленная Анютка тут же надела шубку, еще раз ворвалась в кабинет и объявила, что уходит домой и не несет никакой ответственности за то, что через пятнадцать минут должны позвонить из министерства, а ее не будет на месте. Халаимов на этот ее пассаж даже головы не поднял от бумаг.

Когда за секретаршей с шумом захлопнулась дверь, а ее шубка промелькнула за окном, Марьяна уставилась в лицо Халаимова. Оно было усталым и каким-то измученным.

– Вам нездоровится, Владимир Викторович? – спросила она.

– С чего вы взяли? – поднял он на нее удивленные глаза, и Марьяна еще раз удостоверилась в том, что на душе у него неспокойно.

– Я уже говорила, что люблю вас, а потому очень остро чувствую перемены в вашем состоянии.

– Марьяна Валерьевна, что вы от меня хотите? – спросил Халаимов, отбросив от себя на бумаги ручку.

– Я приглашаю вас провести со мной вечер, – дрогнувшим голосом объявила Марьяна. – Я постараюсь, чтобы вы хотя бы на пару часов отвлеклись от тяжких дум, а ваше лицо разгладилось бы.

– Вы поразительная женщина, Марьяна Валерьевна! – усмехнулся Владимир Викторович. – Вы постоянно берете на себя мужскую роль. Все эти слова должен бы, по правилам, говорить вам я.

– Но вы ведь не говорите. Приходится мне.

– И вы не допускаете отказа с моей стороны?

– Не допускаю.

– Почему?

– Причин много. Перечислить?

– Пожалуй… Мне очень хотелось бы их услышать.

– Хорошо. – Марьяна кивнула и заговорила тренированным голосом руководителя, бесстрастно, но убедительно: – Причина первая: мужчины никогда не отказываются от женщины, которая сама себя предлагает, даже если она не очень молода и не слишком хороша собой. Вторая: в личной жизни у вас сейчас происходит что-то не очень радостное, и я могу помочь вам скрасить хотя бы один вечер. Третья: я всегда получала от жизни то, что хотела.

– Вот эта третья… – начал Халаимов, но Терехова его перебила:

– Я понимаю, что вам тут же захотелось дать мне понять, что этот случай может стать исключением. Может. Но не станет, потому что я откровенна и не держу камня за пазухой. Я не собираюсь разводить вас с женой, у меня у самой семья. Я не собираюсь навязываться вам каждый день и афишировать в инспекции наши отношения. Я не уверена, что еще когда-нибудь испытаю чувство, подобное тому, которое испытываю к вам. Думаю, что это последняя любовь, которая одним людям даруется в конце репродуктивного периода, а другим нет.

– А вы не перебираете, Марьяна? – скривился Халаимов. – Насчет репродуктивного периода – это как-то слишком…

– Я честна с вами, Владимир Викторович, и не приукрашиваю действительность. Мне сорок лет, и лет через десять, а то и через пять, на меня уже вообще ни один мужчина не посмотрит.

– Но вы сможете взять его таким же напором, как меня сейчас…

– Я не беру кого попало. Я уже не раз сказала, что люблю вас. За все мои сорок лет – впервые… Вряд ли влюблюсь еще…

– А как же муж?

– Это совсем другая история… Вам это знать совершенно не нужно.

– Нет, вам действительно надо было родиться мужчиной!

– Возможно, но я родилась женщиной. А потому зачем вам от меня отказываться? Поедемте со мной!

– В номера? – усмехнулся Владимир Викторович, все еще поражаясь тому, что его «снимают», как девицу определенной профессии.

– К моей подруге, – не отреагировала на его усмешку Марьяна. – Она сейчас живет в другой квартире. У меня есть ключ.

Халаимов схватил ручку, валяющуюся на бумагах, покрутил ее в руках, опять отбросил от себя и встал со стула:

– Вы правы! У меня нет повода отказываться. Поехали.

Марьяна поднялась со своего стула, и они опять оказались стоящими друг против друга – глаза в глаза. Халаимову показалось отвратительным продолжать играть женскую роль, и он привлек Терехову к себе. Целовалась Марьяна Валерьевна так страстно и самозабвенно, что замначальника налоговой инспекции понял, что действительно проведет очень неплохой вечер. Он, конечно, предпочел бы Тереховой Сашу, но та наотрез отказалась поддерживать с ним какие бы то ни было отношения. Халаимов решил поехать с Марьяной еще и назло Арбениной. Ему даже хотелось бы, чтобы Саша об этом узнала.

– Может быть, мне приколоть в волосы мои мохнатые штучки… ну, которые я специально для вас купила? – засмеялась вдруг Марьяна.

– Зачем? – удивился Халаимов.

– Чтобы быть красивее. Чтобы вам понравиться.

– Пожалуй, вы и так мне нравитесь, Марьяна Валерьевна. Во всяком случае, вы меня здорово заинтересовали…

Эльмирин Алик явился на полтора часа позже обещанного времени, но никто не посмел сказать ему ни слова осуждения и даже наоборот – все создавали ему всяческие условия. Марьяна Валерьевна лично варила для него кофе из натуральных зерен, Саша отдала парню специальную плоскую подушку, которую обычно подкладывала себе под спину. Тамара Ивановна специально для Алика сбегала в кафе «Восторг» за самыми дорогими фирменными пирожными под названием «Сатурн». Эти «Сатурны» представляли собой потрясающие по своей слоистости сооружения: бисквит, абрикосовое варенье, взбитые сливки, опять бисквит, вареная сгущенка, снова бисквит и опять сливки, посыпанные кокосовой стружкой. А сверху это великолепие венчало еще и надетое несколько набекрень кольцо Сатурна, сделанное из чего-то хрустящего, розового и очень сладкого.

Эльмира смотрела на сосредоточенного Алика, и он ей очень даже нравился, хотя… Халаимов все-таки больше. В последнее время она стала верить Анюте, что между Тереховой и замом что-то есть. Глаза Марьяны подернулись какой-то потусторонней дымкой. Она стала немножко рассеянной и не в меру задумчивой. Похоже, она даже не очень удивилась тому, что нечаянно уничтожила лицевые счета.

Выдув два бокала кофе, съев три «Сатурна», предназначенных для него, и четыре самых дешевых пирожных «Картошка», которые Тамара Ивановна купила для поднятия тонуса сотрудницам отдела, Алик откинулся на спинку компьютерного кресла с амортизатором в виде Сашиной плоской подушки и позвал Марьяну, которая все это время корчилась за маленьким журнальным столиком:

– Поглядите, это то, что вы потеряли?

Терехова от волнения пошла красными пятнами и осторожно приблизилась к своему компьютеру, боясь спугнуть пойманные счета. Она заглянула на монитор несколько сбоку, настраивая себя на то, что Алик мог найти в компьютерных анналах что-нибудь совершенно ненужное. На мониторе красовались те самые потерянные документы.

– Алик, вы гений… – слабым голосом проговорила Марьяна и чуть не расплакалась, что было для нее совершенно несвойственно. – Вы спасли всю налоговую инспекцию. Просите, чего хотите!

– Ну… разве что полцарства, – рассмеялся довольный собою Алик. – Принцесса у меня уже есть. – И он обернулся к Эльмире.

Принцесса Эльмира кусала губы и смотрела на него таким гневным взглядом, будто хотела испепелить на месте. Она кивнула ему в сторону двери и быстро вышла из отдела. Алик отправился за ней следом.

– Зачем ты это сделал? – Эльмира прижала своего молодого человека к стене коридора. – Мы так не договаривались!

– А как мы договаривались?

– Не строй из себя дурака! Ты все прекрасно знаешь! Ты НЕ ДОЛЖЕН был найти эти счета! Я это тебе сразу сказала, как только встретила на пороге инспекции. Скажешь, я тебе этого не говорила?

– Ну… что-то такое сказала, только я не очень понял. – Объевшийся пирожными Алик жмурился от удовольствия и улыбался, глядя на Эльмиру влюбленными глазами, что только добавляло ей раздражения.

– Не понял, мог бы переспросить!

– Так мне тогда казалось, что я понял. Честно говоря, я уже и сам не верил, что найду, и вдруг раз – они и выскочили! – Алик протянул руку, намереваясь приобнять девушку за плечо, но она резко отстранилась.

– Мог бы засунуть их обратно! – крикнула она на весь коридор и тут же прихлопнула себе рот рукой.

– Элечка! Ну жалко же! Чуть ли не два часа работы!

– Я тебе больше не Элечка, понял?! Ни о чем попросить нельзя… Положиться совершенно невозможно! – У Эльмиры так раздувались тонкие восточные ноздри, что Алик не мог опять не улыбнуться.

– Ну Элечка… – Парень еще раз попытался ее обнять, но она снова ловко вывернулась из его объятий.

– Сказала же, больше никаких Элечек! Ты не оправдал моего доверия!

– Ну хорошо… – Алик был само терпение. – Не оправдал… Только ты мне все-таки объясни, зачем же тогда было меня звать? Чтобы ничего не найти?

– Затем, чтобы она удостоверилась, что найти невозможно.

– Кто она?

– Да начальница! – Эльмира уже чуть не плакала.

– Зачем?

– Чтобы больше никого не звала искать!

– Ничего не понимаю, – покачал головой Алик. – Весь ваш отдел мечтал, чтобы счета нашлись, а ты – нет… Почему?

– Алик! Ты идиот! – презрительно бросила своему молодому человеку Эльмира.

– Возможно, – уже без улыбки произнес тот. – Но ты все-таки ответь на мой вопрос. Зачем тебе нужно было, чтобы я ничего не нашел?

– Чтобы ей хвоста накрутили! Неужели не понятно? Орет на меня, унижает… Пусть бы на себя то же самое примерила!

Разгневанная Эльмира была очень хороша, но Алику ее поведение стало казаться странным.

– А если бы она не потеряла счета, какую бы ты ей казнь придумала? – спросил он.

– Она не могла не потерять…

– То есть?

– То есть это я их уничтожила!

Что-то вроде этого Алик уже предполагал, но все-таки переспросил:

– Уничтожила лицевые счета плательщиков?

– Представь себе, уничтожила. А ты, идиот, их зачем-то нашел! – Эльмира вытерла наманикюренным пальчиком выскочившую на щеку злую слезу.

– Знаешь что, милая… Мне кажется, что тебя отдали бы под суд, если бы узнали, чьих рук это дело. – В голосе Алика послышался настоящий испуг.

– А ты вернись туда, – Эльмира очень красиво выбросила руку в сторону своего отдела, – и донеси на меня!

– Дура! – Алик наконец разозлился.

– Сам дурак! А еще ты… – Девушка замолчала, потому что никак не могла придумать эпитет пооскорбительнее.

– Ну что я? Договаривай! – Молодой человек сложил на груди руки, намереваясь с достоинством принять любой удар.

– Пожалуйста! Оказалось, что тебе… лишь бы выслужиться перед нашей Марьяной! – выпалила Эльмира. Она сама понимала, что говорит глупость, но удержаться от нее никак не могла.

– Да какое мне дело до вашей Марьяны? Ты попросила, я – пришел.

– Лучше бы не приходил!

– В самом деле, было бы лучше, – согласился Алик, обиженно сверкнул глазами и отправился в гардероб. На полпути он обернулся и бросил Эльмире: – Хорошо бы еще узнать, чем она тебе так насолила. Вряд ли дело только в том, что накричала на тебя и тем унизила. Больно уж месть несоразмерна преступлению…

– А вот это уже не твое дело, понял?

– Чего ж тут не понятного! – кивнул головой Алик и скрылся в гардеробе.

У Эльмиры уже дрожали не только ноздри. Она дрожала вся! Разумеется, дело было не в том, что начальница на нее накричала – Марьяна частенько позволяла себе покрикивать на подчиненных. Все дело было в Халаимове. Он не должен встречаться с Марьяной, но почему-то явно встречался. Пожалуй, Эльмира недооценила начальницу при первоначальном анализе расклада сил. Терехова была очень сильной личностью и умела подчинять себе людей. Очевидно, Владимир Викторович оказался слабее характером, раз клюнул на ее престарелые прелести. С потерей лицевых счетов Марьяна Валерьевна потеряла бы половину своей силы, если не всю целиком. Интересно было бы посмотреть, как она объяснялась бы на предмет этой потери с замом и как он – с начальницей инспекции! Небось любовь вмиг прошла бы, когда на карту оказалось бы поставленным служебное положение.

А Алик – идиот из идиотов. Эльмира ему все правильно объяснила. Подумаешь, обиделся! Видала она таких Аликов! Да у нее их будет тысяча штук! Еще и лучше!

* * *

На празднование Нового года налоговая инспекция сняла маленький ресторанчик в один зал, чтобы никто посторонний им не мешал.

Когда Владимир Викторович Халаимов вошел в зал под руку с женой, все присутствующие дружно охнули. Все, конечно, понимали, что женой такого красавца должна быть женщина во всех отношениях необыкновенная, но что ею окажется знаменитая ведущая телевизионных шоу Инга Рязанцева, никто не ожидал. И еще труднее было ожидать, что звезда такого масштаба посчитает возможным осчастливить своим присутствием скромный праздник налоговой инспекции.

Инга была одета в брючный костюм цвета индиго с белой окантовкой по всем швам. Прозрачные синие туфли были похожи на хрустальные. Точно такого же цвета и той же степени прозрачности, как туфли, были ее украшения: крупные граненые серьги, ожерелье и огромный, излучающий искры перстень на правой руке.

Женщины налоговой инспекции сразу показались себе жалкими дурнушками в нарядах с вещевых рынков и из недорогих магазинов, но в то же время они находились в трепетном предвкушении удовольствия, с которым будут рассказывать родственникам и знакомым, что встречали Новый год в одной компании с самой Ингой Рязанцевой. Они изо всех сил старались запомнить ее сложный макияж, экстравагантную прическу и каждый белый кантик на одежде.

Марьяна сидела за столиком вместе со своим отделом и со своим мужем. Ей стоило большого труда уговорить Влада пойти с ней на праздник…

– Уж не собираешься ли ты знакомить меня со своим любовником? – спросил он, когда она первый раз подступилась к нему с этим вопросом.

– Не собираюсь. Я собираюсь поступить так, чтобы у женщин налоговой инспекции не возникало ненужных вопросов.

– Интересно, в какой степени осведомлены о ваших отношениях сослуживицы? И какие в их головах зреют вопросы? Ты собираешься мной прикрыться, будто бы чиста и непорочна, или желаешь продемонстрировать им рогатого, ничего не подозревающего осла?

– У ослов не бывает рогов, – попыталась свести дело к шутке Марьяна.

– Ну тогда козла! – не принял ее тона Терехов.

– Владик! Зачем ты так?

– Оставь, пожалуйста, «Владика» до лучших времен, если они, конечно, наступят, и ответь на заданный вопрос: в каком качестве ты собираешься выставить меня на новогоднее обозрение своим сотрудницам?

– Я уже ответила. Хочу, чтобы все было, как всегда.

– Зачем тебе это?

– Ты же сам говорил, что у меня все может пройти… и тогда…

– Ой, Марьяна, насчет тебя не знаю, а вот у меня, боюсь, уже не пройдет… Но на ваш банкет, пожалуй, схожу. Хочу взглянуть, на кого ты меня променяла…

– У тебя практически нет шансов, – нагнулся Влад к жене, когда рассмотрел Халаимова с его звездной женой.

– Оттого, что его жена так популярна? – криво улыбнулась Марьяна, поправляя лацкан нового пиджака терракотового цвета.

– Оттого, что вы с ней примерно одного типа. На вас даже костюмы сидят одинаково. Зачем мужику менять шило на мыло?

– Это ты говоришь мне назло?

– Это я анализирую ситуацию. А что касается ЕГО, то он на уровне. Не фуфло. У тебя всегда был хороший вкус, Марьяна.

Напротив четы Тереховых сидели Эльмира с Аликом. После ссоры в коридоре инспекции Эльмира целый день была рада тому, что молодой человек ей не звонит, домой к ним не пришел и вообще – не достает. Но уже на следующий день она почувствовала некоторый дискомфорт, а вечером позвонила ему сама.

– Ну и куда ты пропал? – спросила она как можно равнодушнее.

– Занят, – односложно ответил обычно очень говорливый молодой человек.

– Можно узнать, чем? – все так же мало заинтересованно продолжила Эльмира.

– Нельзя! – рявкнул в трубку Алик.

Такое его поведение было новым для Эльмиры и страшно ей не понравилось. Она хотела бросить трубку, но потом вдруг вспомнила, что подруга Галка давно строит Алику глазки. Эльмира даже пару раз намекала на то, что ее поведение недостойно подруги. А Галка на сей счет отвечала, что если Алик любит Эльмиру, то наплюет на всякие посторонние глазки, а если не наплюет, значит, не любит, и Эльмире лучше узнать об этом заранее, чем потом локти кусать.

Эльмира представила, как Алик целуется с Галкой, содрогнулась всем телом и сказала в трубку:

– Ну ладно… Признаю: я вчера погорячилась…

– По-моему, это называется по-другому, – уже гораздо мягче ответил молодой человек.

Эльмира решила закрепить успех и нашла в себе силы попросить у Алика прощения и покаяться в дурном нраве. Чтобы парень не принялся уточнять, зачем она организовала подлянку своей начальнице, Эльмира скрепя сердце даже сказала, что очень по нему скучает. В конце концов, Халаимов – это журавль в небе, а Алик – синица в руке. Глупо будет, если она упустит и журавля, и синицу. Галка – такая сексапильная, почти как секретарша Анютка, и если Алик попадется ей на крючок, то все, пиши пропало.

Молодые люди помирились. Алик примчался к Эльмире домой, и ночью она сделала все от нее зависящее, чтобы молодой человек забыл и думать об уничтоженных ею лицевых счетах, а также и не помышлял бы о Галке и ей подобных. Действия Эльмиры оказались очень правильными и своевременными, потому что раздосадованный Алик действительно собирался подвалить к Галке, так как, разумеется, давно замечал ее игривые взгляды, пухлые блестящие губки и очень тонкую талию.

В свете всего происшедшего Эльмире ничего не оставалось делать, как пригласить своего молодого человека на празднование Нового года в свой родной коллектив, хотя до истории с лицевыми счетами она этого делать не собиралась.

Сейчас же, сидя против Тереховых, Алик не держал уже в уме ни Галки, ни пропавших и счастливо найденных лицевых счетов. Во-первых, Эльмира будет получше всякой Галки, во-вторых, на какие-то там лицевые счета ему вообще наплевать, а в-третьих, перед ним стояла огромная тарелища с деликатесными бутербродами, ароматы которых манили и смущали его ничуть не меньше, чем чувственный запах духов рядом сидящей восточной красавицы. Алик смог вытерпеть сидение рядом с этой тарелкой не более десяти минут и, так и не дождавшись указаний, поздравлений, а с ними и начала банкета, схватил бутерброд с черной икрой и принялся радостно нажевывать его крепкими молодыми зубами, одновременно протягивая руку за вторым бутербродом, с красной рыбой. Эльмира в это время бросала завистливые взгляды на жену Халаимова. Конечно, где же ей взять денег на такие туфли, как у нее? Или на костюм… Цена праздничного наряда Рязанцевой наверняка исчисляется суммой в у.е. с умопомрачительным количеством нулей.

Дома Эльмире казалось, что ее шелковое платье абрикосового цвета – верх изысканности, здесь же, в ресторане, она увидела и кривую строчку на рукаве, и отколовшийся краешек пуговки под жемчуг. С другой стороны, Рязанцева выглядела много старше, чем на экранах телевизоров, и при всей своей шикарности была чем-то похожа на уставшую лошадь. Когда Эльмира смотрела ее шоу, то ни в чем лошадином популярную ведущую не уличала. Теперь же, ненавидя ее за то, что она является женой Халаимова, девушка безжалостно отмечала и длинные выступающие вперед зубы, и излишне крутой лоб, и чересчур крупный нос, и костлявость, которая на экране казалась стильностью, а на самом деле являла собой вульгарную нехватку мягких тканей тела.

Подведя итоги своих наблюдений, Эльмира решила, что дело ее еще до конца не проиграно, журавль еще вполне в пределах досягаемости и главная ее задача заключается в том, чтобы влиять на Алика так, чтобы он хорошо пил и меньше закусывал. Она вырвала из его рук уже ополовиненный второй бутерброд с рыбой, шмякнула на тарелку и змеиным голосом прошипела:

– Прекрати меня позорить! Будто с голодного острова приехал!

Саша Арбенина, как всегда, идти на праздник не хотела, но Ольга так привязалась к ней, что отвертеться оказалось совершенно невозможно. Они с Кириллом даже заехали за ней на такси, и теперь Саша сидела за столиком Ольгиного отдела, чтобы быть, как выразилась подруга, у нее под рукой. Она тоже пыталась разглядеть жену Халаимова, но все время натыкалась на его вопрошающий и грустный взгляд. Есть, конечно, от чего ему грустить! Ей бы его заботы… Такая жена! И еще плюс все женщины налоговой инспекции, готовые к любым услугам! Хорошо, что она, Саша, взяла себя в руки и больше не поддается ни на какие его происки.

Секретарша Анюта сидела за столиком начальства. Она специально пришла одна, чтобы не быть отягощенной никаким кавалером, и возлагала большие надежды на новое платье, блестящее и «полуголое», похожее на то, в которых спортсменки чемпионатов бальных танцев выступают в латиноамериканской программе. Ее волосы были залиты золотым лаком, а лицо и декольте покрыто специальными блестками для тела. Она думала, что будет выглядеть по-новогоднему сказочно, но, по сравнению с элегантной Ингой Рязанцевой в довольно-таки строгом костюме, ощущала себя покрытой сусальным золотом матрешкой. На фоне жены Халаимова Анюта стала казаться себе абсолютно голой. И в конце концов она даже была вынуждена уйти с праздника, прикрывая грудь маленькой блестящей сумочкой.

Анюта шла по заснеженному Питеру без шапки, в песцовой шубке практически на голое тело, страшно мерзла и плакала. Слезы, скатываясь по блестящим щекам, приобретали цвет и консистенцию расплавленного золота. Анюта, которой Халаимов никогда ничего не обещал и даже не делал никаких авансов, почему-то считала себя обманутой и оскорбленной. Если бы на ее пути попался какой-нибудь незамерзший пруд, а рядом с ним некто, вроде Карамзина с бумагой, чернильницей и гусиным пером, то человечество вскоре имело бы счастье ознакомиться с новым бестселлером под названием «Бедная Анюта».

А Инга Рязанцева никак не могла понять, зачем муж притащил ее в этот занюханный ресторан, где она должна находиться рядом с людьми не ее круга. Владимир вообще удивлял ее тем, что не хотел работать на телевидении. С его-то красотой и кавээновским навыком работы перед телекамерой его разорвали бы на куски питерские каналы, но он уперся в какую-то идиотскую налоговую инспекцию и занимается тем, что ему, по большому счету, совершенно не интересно. Он томился в компьютерной фирме, теперь томится в инспекции, а в этот вечер на пару с ним должна зачем-то томиться во второсортном ресторане и она, знаменитая на всю страну Инга Рязанцева!

Она согласилась пойти на праздник мужниного коллектива только потому, что поняла: именно там, на месте новой службы, Владимир нашел себе очередную женщину. Инга почувствовала это кожей голых коленей, на которые из брюк мужа выскользнула змейка серебряного браслета. И еще она в тот же самый момент каким-то образом почуяла, что женщина, которой предназначалось это изысканное украшение, не отвечает ему взаимностью. Это плохо. Для такого мужчины, как ее муж, это тяжкий удар по самолюбию, и, видимо, именно вследствие этого удара он теперь постоянно находится во взвинченном и нервном состоянии. Обычно все увлечения Владимира очень быстро и бесследно проходили, потому что ему скоро надоедали сговорчивые и услужливые самки. Если эта женщина от него ускользает, то он, пожалуй, может серьезно влюбиться. Особенно не понравился Инге браслет. Несмотря на его явную дешевизну, он был слишком хорош для того, чтобы дарить его дежурной любовнице. Недорогая, но эксклюзивная вещица. Сделанная от души. Такие украшения дарят возлюбленным. Против сексуальных игрищ мужа на стороне Рязанцева ничего не имела, но мужнина влюбленность в ее планы никак не входила.

Пожалуй, впервые в жизни Инга испытала болезненный укол ревности. Нет, не укол, а так… укольчик, резкий, быстрый, но очень чувствительный. Она, конечно, и сама не святая, но отдавать мужа другой женщине не собирается. Попользоваться – это пожалуйста, но чтобы навсегда – ни за что! Они с Володей так хорошо подходят друг другу, что брак их должен остаться незыблемым. От добра добра не ищут. Инга надеялась, что Халаимов тоже это понимает и ценит ее как жену за то, что она никогда не устраивает ему истерик, скандалов и сцен ревности. К тому же они очень хорошо смотрятся вдвоем: оба высокие, статные, элегантные.

Неплохо бы посмотреть на ту, которая сумела отказать Владимиру. Неужели в налоговых инспекциях нынче водятся недоступные особы? Интересно, в какой степени она не доступна и, главное, почему? Инга Рязанцева поняла, что должна лечь костьми, но вычислить эту женщину и заставить ее сдаться мужу. Чем раньше он ее получит, тем скорее бросит. Этот постулат давно проверен жизнью.

Потягивая дешевое кисловатое вино, Инга рассматривала женщин налоговой инспекции и не находила никого, на кого мог бы так сильно запасть ее муж. По-настоящему красивой была только одна полуголая девица. Кажется, секретарша. Она старалась не смотреть на Халаимова, но ее голова на точеной шее сама собой поворачивалась к Владимиру, а большие голубые глаза смотрели на него заискивающе и просяще. Рязанцева понимала, что у секретарши нет никаких шансов. Ее мужа никогда не интересовали безупречные красавицы. Девушка, похоже, это тоже поняла и вскоре куда-то исчезла.

Но и каких-то особенных женщин, с изюминкой, Инга не замечала. Хороша, конечно, стильная особа с короткой рваной стрижкой и огромными украшениями, но, пожалуй, старовата. Лицо моложавое, а вот руки выдают. Даже сумасшедшей величины перстни не скрывали, что суставы уже повреждены артритом.

Когда народ прилично выпил и окончательно раздухарился, Инге пришлось выйти в общий круг, чтобы влиться в танцующий в три притопа и три прихлопа коллектив. Брезгливо отодвигаясь от одной сильно подвыпившей тетки, она почти столкнулась с другой женщиной и чуть не вскрикнула от неожиданного открытия. На правой руке женщины с длинными висячими серьгами был тот самый браслет, который совсем недавно скатился ей на колени из открывшегося бархатного синего футляра. Сомнений быть не могло. Это тот самый браслет. Инга узнала бы его из тысяч похожих. При виде украшения ее кожу продрал такой мороз, что Рязанцева удивилась: неужели она до такой степени любит мужа?

Инга подняла глаза на лицо женщины. Хорошенькая – и только. Лет тридцати пяти. Странно… Ничего особенного в ней нет. Она не может быть ею! Инга почувствовала бы исходящую от нее опасность. Хотя… с другой стороны, кто знает, что может взбрести в голову стареющему мужику. Все-таки Володька уже не мальчик, к тому же не привык к отказам. А если данная особа отказала, то это могло перевернуть все его представления о женщинах вообще!

Рядом с дамой в серьгах и мужнином браслете все время терся какой-то мужчинка. Похоже, муж… По сравнению с Владимиром, конечно, полное ничто, потасканный интеллигентишка в очках, с уже хорошо наметившейся плешью и в безвкусном галстуке. Неужели из-за такого ничтожества эта, в серьгах, отказывает ее Владимиру? А что же сам Халаимов? Инга поискала глазами мужа. Он был в соседнем круге и явно искал кого-то глазами. Рязанцева поймала его взгляд и кивнула на женщину в браслете. Владимир непонимающе вскинул брови. Инга решила взять дело в свои руки, поскольку новая пассия мужа ничего особенного собой не представляла. Наверное, и ценна-то только тем, что недоступна. И вот именно с этим нужно как можно скорее покончить!

Инга еще раз оглядела мужа женщины. Конечно, с таким очень трудно иметь любовника. Не сводит с жены глаз. Наверняка страшный ревнивец и зануда. Но обвести эдакого вокруг пальца – настоящее наслаждение. Рязанцева приблизилась к женщине, насколько это было возможно, и шепнула ей на ухо:

– Нам надо поговорить.

Женщина взглянула на Ингу со священным ужасом во взоре и от этого очень похорошела. Жену Халаимова опять уколола тоненькая иголочка ревности, но она не дала этому чувству разрастись в нечто большее и лишающее рассудка. Рязанцева взяла женщину в браслете под руку и увлекла за собой в холл ресторана. В месте для курения она предложила ей сигарету, но та отказалась, сославшись на то, что ее муж не переносит запаха табака. Инга убрала сигареты в сумочку и усадила женщину рядом с собой на мягкий диванчик под необыкновенно разросшимся растением с крупными глянцевыми листьями. Муж женщины в браслете, конечно, тут же очутился рядом и, похоже, намеревался устроиться на диванчик чуть ли не рядом с ними.

– Кирилл, иди в зал, – отослала его жена. – Нам надо поговорить. Я скоро приду.

Интеллигентишка с неудовольствием почесал свою хорошо наметившуюся плешь, но из холла все-таки ушел.

Женщина в браслете перевела на Ингу по-прежнему очень удивленные глаза.

– У меня к вам очень деликатное дело, – начала Рязанцева, разглядывая лицо соперницы и очень рассчитывая на то, что как только эта особа наконец падет, так сразу перестанет соперницей ей являться. – Понимаете, мой муж… он очень сильно в вас влюблен и…

Инга не договорила, потому что женщина сделалась очень бледной и чуть ли не в обморочном состоянии откинулась на спинку диванчика. Жене Халаимова тоже чуть не стало плохо. Неужели эдакая заурядная бабенция все-таки посмела влюбиться в ее мужа? Инга не знала, как бороться с заурядными. Не имела опыта. У них какой-то другой менталитет. Только бы не ошибиться! Только бы все сделать правильно!

– Этого не может быть… – прошептала женщина.

– Он ведь вам тоже нравится, – интимно придвинулась к ней Инга и ласково взяла за ту руку, на которой сверкал браслет, хотя готова была удушить собеседницу на месте, – не правда ли? Уж от меня можете не скрываться, потому что я желаю вам только добра, поверьте!

Женщина посмотрела на нее с таким ужасом, который можно было уже классифицировать не как священный, а как смертельный. Инга приписала это тому, что особа боялась разоблачения и мести обманутой жены, и заговорила еще более доверительно:

– Понимаете, у меня и самой есть… увлечение на стороне, и поэтому я не буду против, если вы наконец дадите Владимиру зеленый свет. Он так извелся от безответной любви, что на него просто жалко смотреть.

– Вы… вы уверены в том, что говорите? – наконец выдавила из себя женщина.

– Безусловно! Простите, как вас зовут?

– Ольга…

– Так вот, Оленька, я все знаю и ничего не имею против. Доказательством может послужить то, что я знаю: этот браслет подарил вам Владимир. – Она дотронулась до блистающего серебра и даже решила пойти на некоторое преувеличение собственного участия в данной истории: – Более того, я сама посоветовала ему подарить вам эту вещицу. Так что выше нос, Оленька, и – полный вперед!

Выполнив свою миссию, Инга царственно поднялась с диванчика и отправилась в туалетную комнату поправить косметику и прическу.

Ольга еще долго сидела на диване. Жена Халаимова уже вышла из туалета и скрылась в зале, на диванчик рядом уже уселся Кирилл, когда она наконец пришла в себя. Муж захотел немедленно узнать, что за дела могут быть у его жены с самой Рязанцевой, но Ольга, грубовато оттолкнув его, побежала в зал. Она нашла глазами танцующую с Эльмириным Аликом Сашу, бросилась к ним и прямо-таки вырвала подругу из рук остолбеневшего от такого нахальства молодого человека.

В холле, опять шуганув в зал абсолютно дезориентированного Кирилла, Ольга усадила Сашу на тот же диванчик, где только что сидела с женой Халаимова.

– Колись, Сашка, – строго начала она. – Для каких целей ты дала мне поносить этот браслет?

– Ты же сама привязалась ко мне, как липучка, – удивилась вопросу Саша. – Я ведь не виновата, что в «Бирюзе» уже не было таких украшений.

– Зачем ты мне врешь, Сашка? Я все знаю! Ни в какой «Бирюзе» ты его не покупала!

Все существо Саши изобразило собой вопрос, а лицо начала медленно заливать краска.

– Ага, краснеешь… – констатировала Ольга. – Совесть-то надо иметь! Дала мне поносить такое украшение, которое признала… Догадайся с трех раз, кто?

Саша непонимающе помотала головой.

– Жена Халаимова, вот кто! – выпалила Ольга. – На кой черт ты мне дала эту дрянь? – Она стала судорожно расстегивать браслет и, как только это ей удалось, с раздражением бросила его на колени подруге. – Ну ты, Саня, и врунья! Тихий омут, в котором сама знаешь, кто водится. Мужчины за просто так эдакие подарки не делают. Ты спала с ним, да?

Ольга сказала это просто так, на всякий случай, никак не рассчитывая на положительный ответ, но Саша затравленно кивнула.

– Ну даешь, подруга! – поразилась Ольга. – И молчит! Зачем браслет-то дала?

– Чтобы он видел, что мне абсолютно наплевать на его подарки и… на него самого!

– Ой, ладно врать-то! Поссорились, так помиритесь. На такого мужчину – и плевать? Мне-то хоть не ври! Расплевалась тут…

– Саша, неужели вы правду сказали вашей подруге? – раздался вдруг за их спиной голос Халаимова.

Обе подруги вскочили с диванчика. Браслет скатился с Сашиных колен на пол. Перед ними с напряженным лицом стоял заместитель начальника налоговой инспекции. Саша молчала.

– Девчонки, вот вы где! А я обыскался! – к живописной группе из подруг и Халаимова опять приблизился Ольгин муж, которого уже очень прилично покачивало из стороны в сторону. – Ну-ка пойдемте обе танцевать! Там такая музыка!

– Мы сейчас с тобой непременно пойдем, – Ольга взяла под руку Кирилла, – а они пойдут чуть позже… – Она показала рукой на Сашу с Халаимовым и с большой неохотой отправилась в танцевальный зал именно в тот момент, когда в коридоре должно было произойти историческое, прямо-таки эпохальное событие.

– Ответь же мне наконец, Саша, – попросил Халаимов, когда Ольга с мужем скрылись в зале.

Саша посмотрела в его красивые печальные глаза и сказала:

– Какая вам разница, Владимир Викторович, что я о вас думаю. На каждое мое «нет» вы найдете – да и находите! – десятки «да» со стороны других женщин инспекции. Разве не так?

– Ты имеешь в виду, что-нибудь конкретное?

– И конкретное тоже. Слухов по инспекции ходит много, но то, что касается моей начальницы, – это ведь не слухи, а правда…

– Саша! – приблизился к ней Халаимов. – Я не буду ничего отрицать, но…

В коридор высыпала группа хохочущих женщин и мужчин.

– Пойдемте лучше танцевать, Владимир Викторович, – предложила растерянная Саша. – А то неудобно так стоять… на виду у всех…

В зале звучала медленная мелодия, и она вынуждена была положить руки на плечи Халаимова. А он вдруг с такой силой прижал к себе ее тело, что она чуть не вскрикнула.

– Сашенька, – зашептал он ей в ухо. – Я виноват… но я не мог предположить, что… полюблю тебя…

Саша в испуге отшатнулась, но он не дал ей уйти от него и продолжил, захлебываясь и запинаясь:

– Со мной давно ничего подобного не было. Да, я менял женщин, как хотел, потому что… словом, они тоже были не против… Сейчас же я только о тебе и думаю… Поверь, Саша… Мне свет не мил… Я люблю тебя так, что… даже не знаю, как высказать это… Одно твое слово, и я разведусь с Ингой! Мы давно уже живем, как чужие… У нее своя жизнь, телевизионная… у меня своя… Вернее, никакой жизни!

– А как же Марьяна Валерьевна? – зачем-то спросила Саша.

– Марьяна Валерьевна утешится. Она очень сильная женщина. Хочешь верь, хочешь нет, но она сама кого хочешь изнасилует. А что касается остальных слухов, то они лишь слухи и есть…

Саша в смятении прижималась к его плечу. Она никак не могла понять, радоваться ей его признанию или нет. Халаимов быстро поцеловал ее в висок. Ни он, ни Саша, занятые друг другом, не замечали, что из-за столика начальства за ними внимательно следит телезвезда российского масштаба Инга Рязанцева. Закаменевшая Инга изо всех сил сжимала в руке фужер все с тем же кислым вином. Она поняла, что с браслетом произошла какая-то ошибка и именно сейчас ее муж танцует с ТОЙ самой женщиной. Ревность уже не колола ее тоненькими иголочками, она вонзила в ее душу такое жало, что знаменитая ведущая еле дышала. Опасения Инги были не напрасны. ЭТУ женщину ей не победить. Она далеко не красавица, но от нее исходит такая тихая прелесть, и она так женственна, что Халаимова вполне можно понять. Именно женственности всегда не хватало Инге. И у нее никогда ее не будет. Она может скупить самые дорогие наряды и умопомрачительную обувь, эксклюзивные украшения в тысячу раз лучше этого дурацкого серебряного браслета, она может сделать прическу в самом модном салоне и с ног до головы вымазаться разжигающими половое влечение маслами, но мягкой и женственной ей никогда не стать. Инга сильная, по-мужски решительная телевизионная лошадка. Похоже, муж от этой ее силы устал.

Музыка закончилась. В продолжение культурной программы намечались какие-то игры, и Халаимов вынужден был отвести Сашу к ее месту за столиком. Она была рада, что получила передышку, потому что совершенно не знала, как реагировать на его признание. Но за столом сразу поняла, что передышки не будет, потому что почувствовала на себе яростный взгляд Марьяны Тереховой. Эльмира пригласила всех пойти поучаствовать в каких-то веселых конкурсах, но Терехова рявкнула, чтобы все немедленно убирались без них, потому что им с Сашей немедленно надо обсудить одно очень важное дело. Саша видела, с каким странным лицом поднялся с места Марьянин муж, и ждала от начальницы чего-нибудь ужасного. И это ужасное тут же незамедлительно последовало.

– Я сотру тебя с лица земли, если ты еще раз приблизишься к нему, – сообщила ей Терехова, постукивая по столу длинными твердыми пальцами в многочисленных кольцах.

– Каким образом? – спросила Саша.

– Я найду способ, – уверенно заявила Марьяна.

Саша в этом не сомневалась, но ей не хотелось сдаваться, и она с вызовом ответила:

– Он любит меня!

– А я люблю его!

– Это ничего не меняет!

– Изменит! Он будет любить меня!

– Вы станете его привораживать? – усмехнулась Саша.

– Мне не надо его привораживать. Я и так с ним сплю.

– На здоровье! – Саша рассмеялась в лицо начальнице, встала из-за стола, выбежала в коридор и чуть ли не кубарем скатилась по лестнице в полуподвальчик гардероба.

Там надевал куртку муж Марьяны Тереховой. Саша бросила на него сочувственный взгляд и подала гардеробщику номерок. Когда она, торопливо одевшись, выскочила на улицу, у дверей ресторана курил Терехов.

– А вы почему так рано уходите? – спросил он. – Кажется, вас зовут Александрой…

– Да, а вас… – Саша поняла, что забыла его имя.

– Владиславом. Но можно и короче – Владом. Вы домой?

– Домой.

– Вас проводить?

– Зачем? – испугалась Саша. Этого только не хватало!

– Поздно уже. – Он взглянул на часы. – Скоро одиннадцать. Вы далеко живете?

– Надо ехать на метро.

– Поехали, – твердо сказал он и решительно взял ее под руку.

До метро они по-солдатски шагали в ногу и молчали. На эскалаторе Терехов спросил:

– Почему в гардеробе вы одарили меня таким презрительным взглядом?

– Вам показалось, – ответила она.

– Ну… я, наверное, неверно выразился. Не презрительным, а таким, мол: бедолага ты, бедолага!

Саша нервно пожала плечами и отвернулась в сторону. Терехов железными пальцам повернул ее лицо к себе и чуть ли не на все метро выкрикнул:

– Все знают, что я… рогоносец, да?

Саша не без труда высвободила лицо и раздраженно бросила:

– Это не дает вам права… – и осеклась, и даже сказала: – Простите…

– Это вы меня простите, Саша… – выдохнул он. – Веду себя, как… не знаю кто… Вы уж точно ни в чем не виноваты.

Саша покраснела так, что защипало глаза, но Терехов, погруженный в свои невеселые мысли, этого не заметил. До Сашиной остановки они ехали молча, молча поднимались вверх по эскалатору, молча подошли к ее дому.

– Вот я и дома, – сказала Саша. – Спасибо, что проводили.

– Да… да… – рассеянно проронил он. – Какие тут могут быть благодарности… Пустяки…

Саша повернулась к двери подъезда, а Терехов вдруг попросил:

– Не бросайте меня так, Саша… Я что-то сам не свой…

– Вы хотите, чтобы мы еще прогулялись? – предположила она.

– Прогулялись? Нет, пожалуй… Пригласите меня к себе на чай… Вы же в разводе… одна… Я помню, Марьяна рассказывала, как тяжело вы разводились.

Саша замерла в замешательстве.

– Не бойтесь меня… – невесело усмехнулся Терехов. – Вы же все знаете… Не могу я сейчас идти домой… Хоть плачь, как девчонка, которую бросил на танцах кавалер… Помогите мне, Саша…

Она открыла дверь подъезда и пригласила Терехова войти.

Уже в лифте Влад вытащил мобильник и позвонил домой:

– Митька, это я. Да-да… Ваня спит? Хорошо… В общем, так: мама приедет из ресторана одна, скажешь, что меня вызвали на объект… Ну… я ушел тихо, чтобы не мешать ей веселиться… Когда приду? Откуда я знаю… Как закончим, так и приду!

Саша открывала дверь, когда Влад, убирая в карман телефон, поморщился и сказал:

– Ненавижу врать.

– Но у вас неплохо получается, – хмыкнула Саша и пропустила его в квартиру.

– У нас у всех это неплохо получается… когда припрет…

– Хотя… с другой стороны… – задумалась Саша, расстегнув дубленку. – Вы не погорячились? «Вызвали на объект» – звучит, как фраза из анекдота или из какого-нибудь комедийного фильма про неверного мужа.

– Ну… во-первых, муж я верный… – вздохнул Терехов. – А во-вторых, мы действительно часто работаем по ночам, когда заказчики очень уж торопят.

– А вы кто?

– Даже не знаю, как сказать, кто… Мастер по отделке интерьеров – наверное, так будет правильно. В общем, дизайнер.

– Проходите в комнату, – предложила ему Саша. – А я сейчас заварю чай. Вы ведь заказывали?

– Я заказывал, конечно, но это так… не обязательно… не беспокойтесь…

– Нет уж, нет уж! – рассмеялась Саша. – Как говорится, первое слово дороже второго!

Терехов, смущаясь собственной навязчивости, прошел в комнату, а Саша отправилась на кухню. Она налила в чайник воды, поставила его на газ и задумалась. Зачем она согласилась на то, чтобы Терехов поднялся к ней в квартиру? Узнает Марьяна – убьет самым натуральным образом. С Марьяной Валерьевной связываться – себе дороже! Ей не стоит даже перечить и возражать: уничтожит, превратит в пыль и пепел. Саша вспомнила, как однажды возразила…

Начальницей Терехова было неплохой, но признаваться в собственных ошибках очень не любила и особенно не терпела, когда ее уличали в них подчиненные. Однажды Саша имела неосторожность высказать Марьяне Валерьевне свое мнение – сказала, что одна графа в новой таблице отчета совершенно лишняя. А ее, эту графу, начальница сама и разработала. У Тереховой сначала покраснел кончик носа, потом нездоровая краснота залила все лицо и шею. Марьяна Валерьевна смерила Сашу презрительным взглядом и, очень четко артикулируя, будто разговаривала с человеком с пониженным слухом, выдала следующее:

– Когда вы, Александра Сергеевна Арбенина, главный инспектор налоговой службы, дорастете до должности начальника отдела, тогда мы с вами и обсудим, какие графы в какой таблице лишние.

Саша тогда по своей привычке только пожала плечами, что означало: делайте, как хотите. Но через несколько дней начальница инспекции Волгина вернула отчет с перечеркнутой крест-накрест именно той графой в той самой таблице, о которой говорила Саша. Сверху красным маркером размашистым почерком Ирины Федоровны было написано: «Эти данные уже приведены выше. Получается „масло масляное“. Сама же таблица вполне удачна. Думаю, такой вариант стоит согласовать в управлении».

Терехова не могла простить Саше эту несчастную таблицу около месяца. Она неутомимой землеройкой рылась в Сашиных документах, чтобы отыскать в них ошибки и прилюдно осрамить Арбенину, которая, во-первых, посмела посягнуть на святая святых, то есть на начальство, а во-вторых, оказалась свидетельницей афронта собственного руководителя.

Ошибок в документах не находилось, потому что Саша была очень аккуратна. Тереховой пришлось цепляться за всякие мелочи, типа не вынесенной вовремя мусорной корзины, невымытой чашки из-под кофе, засохшей герани на подоконнике возле Сашиного стола и даже по поводу того, что так и не пришли электрики починить сгоревшую розетку. Эта лишняя графа раз и навсегда научила Сашу не возражать начальнице, а потому она даже не попыталась огрызнуться на предмет того, что уж к розетке не имеет никакого отношения.

После того, что Саша услышала сегодня от Халаимова, она испугалась Марьяны уже не на шутку. Лишняя графа – сущие пустяки по сравнению с тем, что они с Тереховой делят постель с одним мужчиной. Если Марьяна об этом узнает, Саше вообще не жить. Если бы она умирала от любви к Владимиру Викторовичу, тогда еще стоило бы сразиться с начальницей, а так… Мало было этого открытия, так теперь еще в Сашиной квартире появился муж Марьяны… Ужас! Хотя… может, она и обрадуется. Похоже, она страшно влюблена в Халаимова. Она в Халаимова… А Халаимов… Врет он все про любовь! Какая может быть любовь, когда он то с ней, с Сашей, то с Марьяной… А может, и еще с кем-нибудь. Например, с Эльмирой. Она без конца изрекает на предмет Владимира Викторовича всякие двусмыслицы. А Анютка? Над ее беззастенчивыми попытками соблазнить зама прямо на рабочем месте смеется уже вся инспекция. А может, зря смеется…

Как же он крепко прижал ее к себе в танце… Как горячо шептал о любви… До чего же хочется, чтобы его слова были правдой… Он даже сказал, что готов развестись со своей теледивой. Что, если взять да и предположить, как Халаимов и впрямь разведется с Рязанцевой и женится на ней, на Саше? Нет, не стоит предполагать. Если бы он готов был на такое, то сейчас сидел бы возле нее на кухне или мылся бы в ее ванной, потом они вместе пили бы чай, а потом… Саша вспомнила мягкие губы Халаимова, его шелковистые волосы, античное тело, и по ее коже пробежали мурашки. Все-таки ей с ним было хорошо. Так хорошо, что…

На этом месте Сашины размышления прервал заливистый свисток чайника. Она выключила газ, заварила чай, достала из шкафчика нарядные чашки, мельхиоровые ложечки и пакетик с печеньем «Кудесница», которое очень любила и часто покупала. Пересыпав его на тарелочку, она поставила все необходимое на жостовский поднос с крупными красными цветами и понесла в комнату.

Муж Марьяны Тереховой сидел на полу и рассматривал Сашины расписные доски. Она и забыла, что весь ковер был завален ее работами, из которых она хотела отобрать лучшие для новогоднего подарка двоюродным сестрам, которые одни лишь ценили ее творчество.

– А вот и чай, – сказала Саша и вынуждена была поставить поднос на пол, потому что стол был заставлен баночками с гуашью, водой и лаком. Отовсюду топорщили хвосты разнокалиберные кисточки и пестрели яркими пятнами тряпки, о которые она вытирала руки. Саша посмотрела на Влада с таким смущением, будто он уличил ее в извращенных наклонностях, и торопливо сказала: – Сейчас я все уберу… или, может быть, пройдем в кухню? Там ничего такого не валяется. Все чисто.

– Подождите, Саша, – растерянно посмотрел на нее Терехов. – Это… ну то, что валяется, как вы выразились… это все ваше?

– Мое…

– То есть это ваши работы?

– Мои.

– Вы все это сами? – продолжал он удивляться.

– Ну разумеется, сама… – улыбнулась Саша, радуясь его интересу и удивлению. – Какой вы чудак… Кто же ко мне будет приходить, чтобы тут расписывать доски?

– У вас есть художественное образование? – деловито осведомился Терехов.

– Образования нет, но в детстве я несколько лет училась росписи по дереву у одной замечательной женщины, пока она…

– Пока она что?

– Пока она не умерла.

– Извините, я не хотел… – смутился Терехов.

– Да что вы в самом деле! Это было очень давно, – рассмеялась Саша. – Я училась тогда в седьмом классе. Как говорится, все быльем поросло.

– Но работы-то нынешние, правда? Они красками пахнут и лаком. – Он поднес одну из досок к лицу и, как показалось Саше, с удовольствием вдохнул острый запах.

– Работы всякие. И нынешние, и старые…

– Вы где-нибудь их выставляли? – поинтересовался Терехов.

– Да вы что! Кто же их возьмет на выставку? Их даже перекупщики изделий народных промыслов не возьмут.

– Почему? – удивился он.

– Потому что нет такого промысла. Одни только мои фантазии.

– Но ведь это же здорово! – восхитился он, и Саша почувствовала острую благодарность к нему за это.

– Вы находите? – осторожно спросила она.

– Нахожу. Я, конечно, не специалист. У меня тоже нет никакого образования, ни художественного, ни искусствоведческого, но я нутром чувствую красоту.

– Спасибо, – окончательно смутилась Саша. – Мне приятно, что вам понравилось. Но жизни у этих досок нет.

– Почему?

– Они не смотрятся в современных интерьерах. Ни в один не вписываются. Я многим друзьям дарила, но никто никуда так и не повесил. Стесняются моей мазни.

– Не знаю, в каких квартирах живут ваши друзья, но по части интерьеров я большой специалист. И я уверен, что можно разработать такой проект, куда ваши доски войдут органичной деталью, – уверенно сказал Терехов.

– Вы шутите… – прошептала Саша.

– Ничуть.

Влад встал с пола и оглядел комнату, в которой находился. Она ему явно не понравилась, потому что он стремительно прошел в кухню, чуть не опрокинув Сашин чайник на подносе.

– А вот здесь… Идите сюда! – позвал он ее из кухни.

Когда она явилась на его трубный глас, Терехов, счастливо улыбаясь, сказал:

– А вот здесь можно забабахать такой дизайн-проект, где без ваших работ будет… ну… никак! Хотите, сделаем вам ремонт?

Ошеломленная его напором, Саша молчала, осторожно и недоверчиво улыбаясь.

– Ну? Что же вы молчите? – обиженно сказал Влад, неожиданно напомнив ей сына Сережу, когда тот на нее сердился.

– Что же я могу сказать? У меня сейчас нет денег и вообще… я не собиралась… еще и не очень грязно…

– Да при чем тут грязно или не грязно?! – довольно грубо и громко выкрикнул Терехов. – Понимаете, я нашел! Наконец-то я нашел! – И он даже слегка подпрыгнул на месте, слегка ударившись о плафон кухонного фонарика и скособочив его.

– Что вы нашли? – удивилась его прыжкам Саша.

– Художника нашел! – Он поправил плафон и посмотрел ей глаза. – Вас нашел! Вы сможете!

– Что смогу? – изумленная Саша опустилась на табуретку возле стола.

– Слушайте, я предлагаю вам бартер! – возбужденно заговорил Терехов. – Я… то есть мы с ребятами делаем у вас в кухне ремонт, куда в лучшем виде впишутся ваши доски… Это будет совершенно бесплатно, – предотвратил он рвущиеся из Саши возражения. – Вернее, не совсем бесплатно! В качестве платы вы поможете нам оформить один бар. Я там кое-что задумал, и мне как раз нужен художник именно вашего плана…

– Вы уверены? – испугалась Саша. Ей казалось, что в ее кухне разыгрывается что-то водевильное и ненастоящее. Терехов ее с кем-то спутал, а работы ему понравились, потому что он находится в состоянии алкогольного опьянения после ресторана. Сейчас он выпьет чаю, окончательно протрезвеет, и им обоим станет стыдно от того, что он спьяну предложил, а она поверила. Саша осторожно улыбнулась и предложила: – Может быть, мы все-таки лучше выпьем чаю, раз уж все равно собирались?

– Ну конечно, выпьем! – согласился Влад.

Его глаза сверкали, лицо разрумянилось, и он совсем уже не походил на несчастного обманутого мужа, которого надо было срочно спасать от тяжких, испепеляющих душу дум. Саша теперь ясно видела, что Влад Терехов довольно хорош собой. Он не был таким писаным красавцем, как Халаимов, но имел правильные черты лица, чистую смуглую кожу и черные с проседью волосы, падающие на лоб отдельными тонкими прядками. Глаза его, карие и глубоко посаженные, сверкали из темных впадин ослепительными белками. Удивительно белыми и ровными были и его зубы, которые то и дело демонстрировала радостная улыбка.

Терехов с большим аппетитом грыз печенье, прихлебывал чай и рассказывал ей о своей работе, которую так неожиданно приобрел и которая стала смыслом ее жизни. Саша бросила невольный взгляд на часы, которые показывали уже половину первого ночи. Влад замер с набитым ртом, натужно проглотил печенье и испуганно спросил:

– Я обнаглел, да? Уже поздно, а я тут все разглагольствую… Вам пора спать, да?

Его белозубая улыбка вмиг померкла, еще глубже запали глаза и натянулись скулы. Саше было жаль его, но спать ей действительно хотелось. Она еще придумывала какую-нибудь фразу поделикатнее, которой его можно спровадить из дома, как он опять заговорил сам:

– Простите… Я сейчас уйду… Хотя… Знаете, Саша, вообще-то я не хочу идти домой, и вы знаете почему. Разрешите мне остаться у вас… Вот здесь. В кухне. Бросьте мне на пол какое-нибудь старое одеяло, которое не жалко, и дайте бумаги с карандашом. Не поверите, но у меня аж руки чешутся… Такая идея в голову пришла по поводу вашей кухни… Я немного почерчу, а потом прикорну на вашем одеяле. А, Саша? Или можно даже какое-нибудь старое пальто бросить… ненужное… в каждом доме есть…

Он смотрел на нее не столько просительно, сколько с уверенностью в том, что нашел самый лучший выход из создавшейся не очень ловкой ситуации.

– Влад, вам все равно ведь придется возвращаться домой, – Саша решила отрезвить его сразу. – Не станете же вы у меня жить?

– Конечно, не стану. Не бойтесь. Но сегодня разрешите остаться. Всего один разик!

Саша улыбнулась. Именно таким тоном Сережа обычно просил на пляже еще один разик окунуться в воду, прокатиться еще кружок на велосипеде, зажечь еще одну палочку бенгальского огня на Новый год. И она сдалась. В этом году Сережа будет праздновать Новый год в Финляндии, в одну из школ которой в порядке культурно-математического обмена повезут их класс. Она уже пережила это, заставляя себя думать, что поездка будет Сереже в радость и на пользу. Сейчас, вспомнив сына, Саша поняла, что совсем не против, чтобы у нее переночевал этот странный чужой муж, до смешного похожий на ее дорогого мальчика.

– Вы можете лечь в комнате сына. Там есть и постель, и стол с бумагой и карандашами.

– А где он, сын? – почему-то испугался Терехов.

– Он в физико-математической школе при университете учится. Там полный пансион.

– Талант, значит, – освобожденно улыбнулся Влад, потому что ему почему-то вдруг пришло на ум несчастье, которое могло приключиться с Сашиным сыном.

– Говорят, талант, – ответно улыбнулась Саша.

– Нет, я не буду в его комнате, – опять как-то по-детски потупил глаза Терехов.

Саша рассмеялась.

– Перестаньте! Все нормально! Гостей всегда стараются положить на лучшие места.

– Во-первых, я – незваный гость, который хуже татарина, – возразил он. – А во-вторых, мне действительно тут лучше: я буду видеть стены, над которыми придется работать.

– Как хотите, – пожала плечами Саша и принесла ему надувной матрас, подушку и одеяло.

– Вот это в самый раз! – обрадовался Влад, а Саша отправилась за бумагой.

Стоило ей положить ее на кухонный стол, как Терехов совершенно забыл о существовании хозяйки квартиры. Он тут же принялся что-то чертить и подсчитывать. Саша постояла несколько минут рядом. Влад реагировал на нее не больше, чем на слегка жужжащий холодильник. Она еще раз пожала плечами и отправилась в ванную.

Саша стояла под горячими струями и удивлялась тому, что оставила в собственной кухне совершенно постороннего мужчину, который еще и решил сделать ей ремонт по собственному эксклюзивному проекту. А что, если он не пошутил и действительно позволит ей принять участие в оформлении бара? А что тут такого удивительного? Уж она-то умеет держать в руках кисточку. У нее вполне может получиться. От предвкушения работы, о которой она всегда мечтала, у Саши почему-то защекотало в носу, и ей захотелось чихнуть. Она чихнула в ладошку, негромко рассмеялась и поймала себя на том, что ей очень хочется подпрыгнуть до потолка, как только что это сделал в кухне Терехов. Прыгать она не стала, потому что в скользкой мокрой ванне это делать опасно. Саша намылила свою любимую губку в виде большого розового сердца и опять задумалась. Неужели муж начальницы принесет ей такие серьезные перемены в жизни? Нет, все-таки этого не может быть. Она наверняка напрасно размечталась…

Саша вытерлась полотенцем, и его мягкое прикосновение к коже опять напомнило ей о Халаимове. Он сказал, что любит ее… Если действительно любит, то лучше бы он сейчас был на ее кухне… Нет… Лучше бы он сейчас был с ней в постели… Саша поежилась, надела халат и выскользнула из ванной. Влад Терехов не обратил на нее никакого внимания. Может, он специально делает вид, что не замечает ее, а как только она ляжет, тут же явится к ней, чтобы… чтобы отомстить жене?

Ну что ж… Саша уселась по-турецки в постели в ожидании Терехова. И приготовила обвинительную речь. Она собралась его стыдить и пригвождать, взывать к порядочности и человечности. Постепенно речь разрослась до необыкновенных размеров и запестрела цитатами из классиков, русских и зарубежных. Саше хотелось, чтобы Влад приходил быстрее, потому что глаза ее уже слипались, мысли путались, и она боялась забыть особо красивые пассажи. Но Терехов почему-то все не приходил и не приходил. Часы показывали уже начало третьего, а он все шуршал на кухне бумагой.

Саша устала сидеть. У нее затекли ноги, а цитаты окончательно перепутались в голове. Она, не снимая халата, прилегла сверху на покрывало и уснула, так и не дождавшись явления чужого мужа.

Утром Саша очень удивилась, что спит в халате, но, посмотрев на разбросанные по всей комнате расписанные доски, сразу все вспомнила и прислушалась. Из кухни не раздавалось ни звука. Осторожно спустив ноги с постели, она вдела их в тапочки с песцовой опушкой и, очень осторожно ступая, направилась в кухню, ожидая увидеть либо красиво спящего еще вполне моложавого мужчину, либо отвратительно раззявившего рот мужика на пятом десятке. Но ничего такого не увидела. Терехов спал на надувном матрасе, свернувшись клубком и закрывшись с головой одеялом.

А кухонный стол оказался завален бумагами. Некоторые из них были заполнены длинными колонками цифр. Сверху на бумагах лежали маленький карманный калькулятор и мобильный телефон. К графину был прислонен сплошняком исчерченный лист из Сережиного альбома для рисования, на котором Саша мало что удалось разобрать. Плита, вытяжка и мойка, разумеется, были легко узнаваемы, все остальное представляло собой месиво из разной толщины и плотности линий.

Разочарованная Саша собралась направиться в ванную, когда вдруг проснулся тереховский мобильник, выдав мелодию старого футбольного марша. Саша вздрогнула. Из-под одеяла выпросталась рука, которая принялась ощупывать пол рядом с матрасом, видимо, пытаясь найти трубку на привычном месте. Телефон не находился, и из одеяла вынырнул заспанный взъерошенный Влад. Он открыл глаза и с ужасом уставился на Сашу. Она посильнее запахнула на груди халат и сказала:

– Ваш телефон звонит.

– Мой? Где? – Чувствовалось, что Терехов еще не вполне осознал, где находится.

Саша подала ему мобильник, и он глухим голосом проговорил:

– Слушаю. Кто это? А… Да… Я тут… в одном месте… – Он наконец проснулся и даже подмигнул Саше. Она почему-то смутилась, поспешила скрыться в ванной и даже включила воду на полную мощность, чтобы не слышать, о чем он говорит.

Потом они пили кофе, и Терехов пытался объяснить ей, что пытался изобразить на своем чертеже.

– Понимаете, это я разные фактуры пытался обозначить. Вам непонятно, но ребята разберутся. Мы сделаем вам кухню, стилизованную под народные промыслы. Вот здесь и здесь, – он ткнул пальцем в свой чертеж, – поместятся две ваши женщины-птицы: одна, которая вся в золоте, будто солнечный день, а вторая, которая изображает ночь. Вон она на подоконнике лежит.

Саша взяла в руки доску. Терехов все угадал правильно. Она действительно изображала Птицу-День и Птицу-Ночь. День была в жарком, золотисто-оранжевом оперение, а Ночь в фиолетово-синих перьях. День была счастлива, весела и улыбчива, Ночь – задумчива, печальна и с глазами, в которых поблескивали непролитые слезы. Когда она работала над этими досками, то вспоминались Сирин и Алконост Виктора Васнецова, но старалась не подражать, а творить свое. Ей тоже нравились эти птицы, и было приятно, что Влад из груды досок безошибочно выбрал именно их.

– А вот здесь, посередине, мне бы хотелось, чтобы вы выполнили розетку, в которой не было бы птиц, а только какой-нибудь растительный орнамент. И чтобы цвета дня плавно переходили в цвета ночи. Как вам такая идея?

– Мне нравится, пожалуй… но круглой доски у меня нет…

– Это ерунда, доску мы найдем! Главное, чтобы вы еще согласились… – он пытливо заглянул ей в глаза, – «испортить» вашу мебель…

– Как это испортить? – испугалась Саша, оглядывая свою еще вполне приличную мебельную стенку.

– Ну… не то чтобы испортить… Расписать, как доски… Можете на такое отважиться?

У Саши в груди что-то екнуло. И даже почему-то щелкнула коленка. Она стала думать, что это от старости, потому что она уже никуда не годная старая вешалка. Еще она вспомнила, как совсем недавно на ее щеке отпечаталась пуговица от наволочки. Обо всем этом она думала, чтобы не думать о мебели. Но Влад Терехов сдаваться не собирался.

– Не молчите, Саша! У вас, конечно, хорошая мебель, но если вы согласитесь на мое предложение, она будет не просто хорошая – она станет эксклюзивная!

– Я не знаю, что вам сказать, – промямлила Саша. – Это все так неожиданно…

– Ладно, я сейчас не буду приставать к вам с ножом к горлу. У вас еще есть время подумать. Дня три следующей недели мы будем доделывать старый объект, в четверг можем приступить к вашей кухне. Потом Новый год… А после Нового года, числа… третьего января, вы едете с нами смотреть помещение бара. Идет?

– Съездить я, конечно, могу…

– Вот и отлично! – Влад решил больше ничего у нее не уточнять. Он собрал в стопочку свои листы, распихал их по карманам куртки и, уже одевшись, вытащил из бумажника визитку.

– Вот тут мои телефоны. Позвоните, пожалуйста, если решитесь на переделку вашей кухни и… на работу со мной. Если все-таки решитесь, – он посмотрел Саше в глаза таким странным взглядом, что у нее почему-то похолодели ладони, – то сделайте, пожалуйста, эскизы розетки и росписи мебели. Я думаю, нужна даже не столько полноценная роспись панелей, сколько окантовочный орнамент… Впрочем, вы можете придумать и что-нибудь свое. Идет?

Он улыбнулся. А Саша так и не смогла выдавить улыбку. Она была растеряна и смущена.

– Ну! Не печальтесь, Саша! И, главное, не пугайтесь! – весело сказал он. – Все же хорошо! Я ни на чем не собираюсь настаивать. Решение будете принимать вы!

Он потоптался перед ней в прихожей и на прощание проговорил, уже не так весело и громко:

– Спасибо за… убежище. Если бы не вы… то и не знаю, что было бы вчерашним вечером у нас дома… Вы меня спасли. Вы нас обоих с Марьяной спасли… Сейчас все уже видится не в таком черном свете, как вчера. До свидания. Звоните. Буду ждать.

Когда стремительный Терехов ушел, Саша оглядела свою кухонную мебель со светлыми желтыми панелями. Она специально выбирала такие, чтобы в помещении, где она больше всего любила находиться, было светло. И что же теперь? Если исходить из идеи «День и Ночь», то светло уже не будет… То есть должно быть одновременно и светло, и темно… И как же это может быть одновременно?

Саша взяла чистый альбомный лист, не использованный Тереховым, остро заточенный им карандаш и принялась рисовать цветы. Сначала с раскрывшимися солнечными венчиками, потом голубые, закрывающиеся на ночь… Потом принесла краски и так увлеклась, что проработала на кухне почти всю субботу, пока не почувствовала, что зверски проголодалась.

Часы показывали без четверти семь часов вечера. На полу веером лежали эскизы розеток и орнаментов, которыми можно было бы украсить мебельные панели.

В воскресенье Саше позвонил Халаимов. Она делала уже шестой вариант розетки и отвлеклась от своей работы с большим неудовольствием. Владимир Викторович сразу уловил его в ее тоне и спросил:

– Ты совершенно не хочешь меня знать, Саша?

– Нет… но… – замялась она.

– Ты, наверное, думаешь, что я сказал тебе о любви спьяну?

Саше стыдно было признаться, что все это время, работая над предложением Терехова, она ни разу не вспомнила ни о Халаимове, ни о его любви.

– Молчишь… – усмехнулся в трубку Владимир Викторович. – А я не спьяну сказал. Я могу еще тысячу раз повторить это. Мне очень хотелось бы повторить… Можно я приеду, Саша?

– Нет! – слишком поспешно выкрикнула она.

– У тебя кто-то есть?

У нее никого и ничего не было, кроме предложения мужа Марьяны Валерьевны, работа над которым заполнила все ее существо. Впервые за много лет, прошедших со смерти ее учительницы росписи по дереву, кого-то заинтересовали ее работы, заинтересовала ее сущность художницы и фантазерки.

– Нет, Володя, у меня никого нет. Просто я очень занята, честное слово.

– Что ж! Уже одно только обращение «Володя» очень обнадеживает. Может быть, ты сможешь освободиться вечером?

– Нет… Вечером я тоже не смогу… Понимаешь, мне тут неожиданно работу предложили, которую я очень люблю… Я всю жизнь об этом мечтала.

– И что же это за работа?

– Я не буду пока ничего говорить. Сглазить боюсь…

– Ну хорошо… Тогда… до завтра?

– Конечно, до завтра!

– Целую тебя, Сашенька.

Саша осторожно положила на рычаг трубку и с ужасом уставилась на себя в зеркало, висящее напротив. Она была нечесана, испачкана краской, с глубоко запавшими глазами и серым лицом. Она измучила себя рисованием и совершенно не взволновалась словами самого красивого мужчины, который только встречался ей в жизни: «Целую тебя, Сашенька». Ей уже не нужны были ничьи поцелуи. Ей нужна была только работа, которую предложил ей Влад Терехов.

В инспекцию взмыленная Саша влетела с пиканьем часов. Вообще-то она еще никогда в жизни не опаздывала на работу. Но вчера просидела над рисунками чуть ли не до трех ночи, а к утру так разоспалась, что даже не услышала звонка будильника. Неизвестно, когда она вообще проснулась бы, если бы не соседский карапуз Ленечка, который терпеть не мог ходить в детский сад. Каждое утро мальчишка устраивал на лестничной площадке митинг протеста и иногда даже ломился в соседские квартиры в поисках политического убежища. Благодаря завываниям Ленечки Саша проснулась и даже почти не опоздала на работу.

Конечно, все уже были на местах. Марьяна Валерьевна одарила ее таким ненавидящим взглядом, что Саша, сбросив дубленку и шапку, даже не стала расчесывать спутанные волосы, чтобы не вывести начальницу окончательно из себя. Она пригладила их пятерней, свернула в не слишком опрятный узел, заколола дежурной заколкой с покривившимся кончиком и бесшумно проскользнула за свой компьютер.

В отделе висела до предела наэлектризованная тишина. Все вроде бы занимались работой, но Саша видела, как напряжена спина Марьяны, как кусает губы Эльмира и как бегают глаза у Тамары Ивановны. Наверное, после Сашиного ухода из ресторана там произошло еще что-нибудь из ряда вон выходящее. А может быть, Терехова узнала, где провел ночь ее собственный муж? В теплом помещении Саше вдруг стало холодно. Решив набросить на плечи шарф, она подошла к шкафу с верхней одеждой, и в этот момент открылась дверь, а в образовавшейся щели показалась голова Ольги. Ольга, моментально вцепившись в Сашин локоть, вытащила ее в коридор и быстро пошла, не оглядываясь, на второй этаж. На лестнице Саша вырвала свою руку у подруги и спросила:

– Зачем мы туда идем?

– Затем, чтобы быть от Тереховой подальше.

– Да? А что… – Саше вдруг сделалось плохо до тошноты. Марьяна наверняка узнала о муже. Может, он ей вообще сам сказал, где ночевал, чтобы отыграться. Может, наплел, что между ними что-то было. Саша сглотнула липкий ком у горла и сказала: – Ничего же не было…

– В каком смысле? – Ольга опять схватила подругу за руку и потащила в зимний сад, организованный на втором этаже их здания. – Ну-ка объяснись! Я еле вытерпела эти выходные. При Кирилле ведь не позвонишь, не спросишь…

Саша села на скамеечку под разросшейся китайской розой, потерла абсолютно не накрашенное лицо ладонями и спросила:

– Что тебя конкретно интересует?

– Меня конкретно интересует все! – Ольга плюхнулась рядом с подругой, придвинулась к ней как можно ближе и даже доверительно взяла под руку.

– Я не знаю, что тебе сказать, Оля, честное слово… – тяжело вздохнув, сказала Саша. – Все так запуталось… Может, ты сначала расскажешь, не произошло ли в ресторане чего-нибудь непоправимого, когда я ушла? Наши женщины в отделе какие-то странные, напряженные, злые… А я будто виновата…

– А я всегда говорила, что бабьему коллективу нельзя праздновать с мужьями! Как работаем без мужичья, так и праздновать надо без них. Или с какими-нибудь чужими людьми. Приглашать, к примеру, соседнее отделение милиции. А то себе дороже получается. Как банкет – так разбитые семьи!

– Ну… и?

– Ну и опять разбитые! – выпалила Ольга.

– Чьи?

– А то ты не знаешь…

– Да не томи ты, Ольга! Что я могу знать, кроме того, что и так все знали до этого праздника.

– Ну, не скажи! До этого праздника никто не знал, что у тебя любовь-морковь с Халаимовым.

– А теперь что, все знают? – еле ворочая языком от ужаса, прошептала Саша.

– Лично я, честно говоря, не в курсе. Я никому ничего не говорила, а держит ли язык за зубами твой Володечка – мне неизвестно.

Саша потерянно молчала.

– Саш, – Ольга ткнула ее локтем в бок, – а как у вас все получилось-то?

– Сама не знаю, как-то вдруг раз – и получилось…

– Ну а как он… в смысле, как мужчина? А то знаешь, иногда бывает, что мужики напускают на себя та-а-кую крутизну, а сами ничего собой и не представляют. А у этого, может, вообще все в красоту ушло, а, Саш?

– Все нормально, Ольга.

– Тебе, кстати, здорово повезло!

– Это в чем же?

Ольга наклонилась к самому уху подруги и прошептала:

– В том, что его жена, представь, абсолютно не против.

– В каком смысле? – Саша опять вспомнила Марьяну.

– В прямом! Представь, что Рязанцева меня с тобой перепутала и доверительно сообщила, что сама имеет связь на стороне, а потому не против, чтобы и ее Володечка… тоже… ну, ты понимаешь… В общем, тебе официально разрешили пользоваться Халаимовым! Никаких сцен закатывать не будут! – торжественно закончила Ольга.

– Ничего не понимаю, – окончательно позеленела от страха Саша. – Что значит, Рязанцева тебя со мной перепутала? Это как? Почему? И почему она с тобой вообще о Владимире говорила? Разве она знает, что ты моя подруга? Вы что, были с ней раньше знакомы?

– Совсем с ума сошла! – всплеснула руками Ольга. – Неужели ты не помнишь, что я тебе на банкете говорила? Рязанцева узнала браслет, а потому решила, что я – это ты. И разрешила мне, то есть – тебе, пользоваться собственным мужем на здоровье. И даже, прикинь, призывала начать как можно быстрее! Похоже, у нее самой здорово свербит в одном месте. Прямо не понимаю, чего ей надо? Неужели может найтись кто-то лучше ее мужа?

– Ерунда какая… – проговорила Саша.

– Никакая не ерунда! Говорю же: повезло тебе. Мало того, что потрясающий мужчина достался, так еще и его собственная жена самоустраняется и гарантирует отсутствие скандалов. Скажи, Сашка, ты его здорово любишь?

Саша вскинула на подругу испуганные глаза и отрицательно покачала головой.

– И что это значит? – не поняла Ольга.

– То и значит, что я его… не люблю.

– Как же так?

– Вот так…

– Ничего не понимаю!

– Я и сама мало что понимаю, Оля… – Саше очень не хотелось обо всем этом разговаривать, но не обижать же подругу.

– А он, по-моему… того… – начала Ольга.

– Ладно, хватит про него! – оборвала ее Саша. – Что произошло в ресторане?

– Все, что произошло, милая моя, от него никак не отделимо.

– Ну и?

– Ну и… вот… Все в конце концов, как всегда, здорово напились. Ваша Эльмирка просто повисла на Халаимове. Этот ее мальчик, Алик, кажется, кричал, что убьет Владимира при первой же возможности. Тамара Ивановна со своим Василием Гавриловичем даже вынуждены были вызвать такси и развезти Эльмирку с ее беснующимся кавалером по домам. А потом, потом вообще произошло ужасное…

– Что? – охнула Саша.

– Терехова при всем честном народе заявила Инге Рязанцевой, что любит ее мужа.

– Зачем же при всех?

– Кто ж ее знает… Может, выпила лишнего, а может, от отчаяния, потому что Владимир ее даже танцевать не приглашал. Он как раз танцевал с собственной женой, когда к ним подошла Марьяна и сделала свое официальное заявление. Она, наверное, думала, что никто больше ее слов не услышит, но ведь ты сама знаешь, какой у нее громкий голос. Очень многие слышали.

– А что Рязанцева?

– А Рязанцева, ушлая телезвезда, тренированная светская львица, не дрогнула ни одним мускулом, представляешь! Она ответила, что ее муж так хорош собой, что она постоянно слышит подобные заявления от женщин самого разного сорта и что если бы она все их принимала во внимание, то давно уже прописалась бы в психбольнице имени Кащенко.

– А Марьяна?

– А Терехова заявила, – представляешь, никого не стесняясь! – что ей плевать на всех остальных женщин любого сорта, потому что Халаимов давно с ней спит. А Инга сказала, что ее мало волнует, с кем спит ее муж, потому что в конечном счете он всегда возвращается к ней. И добавила, что она лично дала мужу полную свободу действий. Что, кстати, – Ольга очень значительно качнула любимыми висячими серьгами, – вполне соответствует тому, что она мне говорила один на один в коридоре. Поэтому ты все-таки подумай, прежде чем отказываться от…

– А что сам Владимир? – нетерпеливо перебила ее Саша.

– А на нем лица не было. Чувствовалось, что ему страшно стыдно, неловко и отвратительно. Он пытался увести жену домой, но она вырвалась и объявила, что поедет одна, а он пусть возвращается, когда полностью удовлетворит эту престарелую тетку с мышиными волосами.

– Какой ужас!

– Вот именно! Инга с большим понтом уехала. Марьяна была вся в слезах, а Халаимов вообще не знал, что ему делать. Хорошо, что наше ресторанное время уже кончилось, а то вообще трудно предположить, что было бы дальше. Все стали потихоньку расходиться, хотя, честно тебе скажу, каждому хотелось досмотреть это представление до конца. Но как-то было неловко…

– А что Марьяна?

– Последнее, что я видела, это то, как она рыдала на груди нашего зама, приговаривая, что любит его больше жизни, а он с перекошенным лицом механическим жестом гладил ее по тем самым «мышиным» волосам.

– И что теперь?

– Откуда ж я знаю, что теперь? Судя по последнему выражению лица Халаимова, он должен был дать Тереховой от ворот поворот и даже, может быть, рассказать ей о тебе. Слушай, мне кажется, он тебя любит! Сам-то не говорил про это?

– Говорил…

– А ты?

Саша поморщилась и ответила:

– Я уже сказала тебе, что я его не люблю.

– Но почему? – Глаза Ольги готовы были выпрыгнуть из орбит. – Из-за него наши бабенции готовы горло друг другу перегрызть, а ты почему-то нос воротишь… Ты же холостая! Почему бы тебе не отбить Володечку от Марьяшки, если собственная его жена от него так запросто отказывается?

– Не знаю, Ольга… Ничего не знаю. Я уже сорок раз пожалела, что поддалась ему. Понимаешь, у меня так давно не было мужчины… А он такой красивый… как бог… такой ласковый…

– Ну так и бери его себе!

– Не нужен он мне, понимаешь? Мне стыдно смотреть ему в глаза. Я его использовала, чтобы удостовериться, что во мне еще не совсем умерла женщина, что я могу, как и все, получать удовольствие от интимных отношений. Мне очень важно было в этом удостовериться! Ты же помнишь, что со мной вытворял Арбенин!

– Слушай, Сашка, а может, ты, попользовавшись Халаимовым, в кого-нибудь другого влюбилась? С новыми-то ощущениями от интимных отношений…

– Нет, Оля, ни в кого я не влюбилась. Вокруг меня и мужчин-то нет.

– Как это нет? А я?

Подруги вздрогнули. К ним приближался бывший Сашин одноклассник Дима Охремчук, который нынче держал небольшую мастерскую автосервиса. Он подсел к Саше с другой стороны и интимно зашептал в ухо:

– Александра! Я готов на любые услуги, вплоть до самых интимных, если ты мне опять поможешь в срочном порядке сдать декларацию! Ну просто позарез надо, именно сегодня, иначе все: мне кранты!

– Слушай, Охрамчук, я же тебе уж столько раз говорила, что наш отдел не занимается физическими лицами! Ты как раз находишься на том этаже, где работают с такими, как ты. Пройди вон в тот кабинет. Видишь, дверь полуоткрыта…

– Сашурочка! Я оказался на этом этаже именно потому, что не нашел тебя на твоем. В том кабинете, на который ты показываешь своим хорошеньким пальчиком, меня пошлют подальше, потому что у всех в головах уже один сплошной Новый год. А мне позарез нужно сейчас! Я, как ты знаешь, в долгу не останусь! – и Охремчук приоткрыл новенький, еще пахнущий кожей темно-коричневый кейс, в котором лежали бутылки коньяка и шампанского, а также две коробки дорогих конфет.

– Нет, Дима, сегодня я не могу… – покачала головой Саша и подумала о том, что больше всего на свете ей сейчас хочется поплакать где-нибудь в уголке, а до декларации Охремчука нет абсолютно никакого дела.

– Ну почему? Всегда могла, а теперь вдруг не можешь? Если тут мало, – он так тряхнул своим вместительным кейсом, что жидкость в бутылках жалобно булькнула, – так ты скажи. За мной не заржавеет! Ты же знаешь: я – щедрый!

– Мне начальница сегодня не позволит этим заниматься, – жалко промямлила Саша. – Ей и так всегда не нравилось, когда я за твои дела принималась, а уж сейчас…

– Так я всему вашему отделу поставлю! Фруктов принесу, вина! Какое ваша начальница любит?

– Вот что! – Ольга взяла инициативу в свои руки. – Александра сегодня действительно не сможет вам помочь в связи с серьезными… производственными проблемами… Но наш отдел вполне может кое-что для вас сделать… Давайте ваши документы!

Охремчук моментально вытащил из-за пазухи свои бумаги и спросил:

– Пакетика нет? Переложить бы все это… Эта «сумочка», – он опять энергично потряс кейсом, – мне еще сегодня пригодится…

– Вы сами сходите в магазин и купите пакет и принесете все в нем к концу дня в комнату номер двадцать восемь на первом этаже. Начальница моя любит херес, а я – мартини с грейпфрутовым соком! Все ясно?

– Как день! – возликовал Охремчук. – Лечу за мартини!

– И за хересом! – обворожительно улыбнулась Ольга.

– Не стоит сомневаться в моей памяти! – бывший Сашин одноклассник уже утратил к ней всяческий интерес и под ручку повел Ольгу к лестнице на первый этаж. – Может быть, купить еще и…

Что еще предлагал Ольге Охремчук, Саша уже не слышала, но знала, что Димка действительно щедр. Наверняка устроит сегодня Ольгиному отделу целый банкет.

Саша еще несколько минут посидела под розой, пару раз тяжко вздохнула и вслед за Ольгой с Охремчуком начала спускаться вниз по лестнице. Когда она вернулась на свое место, в отделе по-прежнему все молчали и сосредоточенно работали. Саша уселась за компьютер и даже успела набрать два листа, когда секретарша Анюта по громкой связи пригласила ее пройти в кабинет Владимира Викторовича Халаимова для переговоров по работе. В отделе, казалось, стало еще тише, хотя вроде бы тише было уже некуда. Избегая смотреть на сослуживиц, Саша на всякий случай взяла папочку, в которой лежали всякие черновые бумаги, и отправилась в кабинет к заму.

При виде ее Анюта так замолотила пальцами по клавиатуре компьютера, что Саша поняла: гораздо с большим удовольствием секретарша сомкнула бы свои длинные пальцы на ее шее. Анюта не могла ничего знать про любовное признание Халаимова, но заранее ненавидела всякую женщину, переступающую порог кабинета заместителя начальницы налоговой инспекции. Саша вошла в кабинет, приблизилась к столу Владимира Викторовича, положила перед ним свою папку и сказала:

– Вот здесь некоторые таблицы в другом виде. Мы так никогда не делали, но мне кажется, что этот вариант лучше, потому что компактнее.

– Саша-а-а… – протянул Халаимов. – О чем ты говоришь! Какие еще таблицы?! Я позвал тебя совершенно для другого. – Вот! – Он бросил на стол тот самый серебряный браслет. – Ты его все-таки потеряла. Видимо, к Лермонтову стоило прислушаться, хотя он был совсем мальчишкой… Браслеты не приносят счастья женщинам, носящим фамилию Арбенина. – Он поднялся из-за стола, обошел его кругом, вплотную приблизился к Саше и заговорил так проникновенно, что у нее сжалось сердце: – Я умираю без тебя… Мне так плохо, что никаких сил нет… Хоть уходи из инспекции. Я люблю тебя, Саша, так люблю, как никого и никогда…

Он привлек ее, вяло сопротивляющуюся, к себе, и в этот момент в кабинет влетела Марьяна Терехова. Она мигом оценила композицию из двух тел и дьявольски расхохоталась:

– Ну ты молодец, Халаимов! Спишь сразу с двумя? Или с тремя? Или с четырьмя?

– Зря ты так, Марьяна, – ответил ей Владимир, не выпуская из объятий застывшую Сашу.

– Зря? Это зря она, Арбенина, к тебе липнет! Я ее предупреждала! Я ее уволю!

– За что? – удивился Халаимов.

– За нарушение должностных инструкций. Она постоянно выдает налогоплательщикам ИНН за конфеты и алкогольные напитки, хотя наш отдел этим не занимается. Сегодня я уже видела в инспекции одного ее клиента, который наверняка опять уговаривал ее вне очереди и не вовремя оформить декларацию о доходах. Кроме того, на прошлой неделе она сознательно, чтобы мне насолить, уничтожила в моем компьютере лицевые счета плательщиков, а вы можете себе представить, что было бы тогда с инспекцией. Хорошо, один компьютерный бог помог нам их отыскать! Если бы не он, то мы все к Новому году были бы в хорошей заднице и вряд ли сегодня беседовали бы с вами в этом кабинете! Скорее всего, стояли бы в очереди на бирже труда!

Саша освободилась от рук Халаимова и сказала дрожащим голосом:

– Вы, Марьяна Валерьевна, прекрасно знаете, что я не имею к исчезновению лицевых счетов никакого отношения.

– Откуда же я могу знать? Этого никто не знает! Но ни у кого, кроме тебя, не было повода мне мстить!

– У меня тоже нет повода вам мстить.

Марьяна зловеще расхохоталась.

– Я думаю, что не в вашей, Марьяна Валерьевна, компетенции уволить сотрудника по личному вашему желанию, – твердо сказал Халаимов, перейдя на официальный тон.

– Ты, Володечка, здесь работаешь без году неделя, а я – с самого основания инспекции. Ты просто еще не в курсе, что здесь в моей компетенции, а что нет.

– Ты не сделаешь этого, Марьяна! – опять перешел на «ты» и Халаимов.

– Еще как сделаю! – На глазах Тереховой показались слезы. – Я люблю тебя, Володя! Ты это знаешь: и теперь все это знают. Я здесь как на лобном месте: все за моей спиной смеются и перешептываются. Я готова это терпеть. Я что угодно могу вытерпеть ради тебя! Только… не ее… Пусть она не лезет!

– Марьяна! Выбирай выражения! Саша никуда не лезет! Это я к ней… лезу! Я люблю ее, прости меня…

Лицо Тереховой побледнело до синевы и некрасиво съежилось. Сейчас ей можно было дать все пятьдесят. Она тряхнула головой, как уставшая измученная кляча, и спросила, уже не гневно, а с надрывом:

– Ее любишь… а зачем же… был… со мной?

– Ты этого хотела.

– Ты исполняешь желания всех женщин, которые… об этом просят?

– Не всех, но ты…

Саша не хотелось присутствовать при этом разговоре дальше. Она дернулась, чтобы уйти, однако Халаимов ее не пустил.

– Подожди! Я предлагаю сейчас же расставить все точки над «i», – сказал он. – Все в твоих руках, Саша. Что ты мне скажешь?

Больше всего на свете Саше хотелось провалиться сквозь пол налоговой инспекции в подвал и подземными коммуникациями сбежать в какой-нибудь другой город или даже в другую страну. Ей было жалко всех: растерзанную униженную Марьяну, влюбленного и раздавленного Халаимова, себя, которая что ни скажет сейчас, все будет плохо… Она набрала в грудь побольше воздуха и твердо сказала:

– Ты хороший человек, Володя! Мне с тобой было очень хорошо. Более того – я благодарна тебе, потому что ты помог мне… Я уже давно отчаялась и ничему не верила, а ты вдохнул в меня жизнь. Но… Ты тоже меня прости! Я не люблю тебя. Прости! Прости! – И она выбежала из кабинета, стукнув дверью секретаршу Анюту.

Та, проводив изумленными глазами ненормальную Арбенину, которая по доброй воле отказалась от Владимира Викторовича, опять приникла к дверям. А за ними уже опять говорила Марьяна:

– Вот видишь, Володя, все решилось… Не так, как ты хотел, но… Выбора у тебя теперь нет.

– Что значит нет? – каким-то надтреснутым голосом отозвался Халаимов. – Я, между прочим, женат.

– Ты ее не любишь!

– Мы прожили вместе много лет, у нас есть дочь. Мы с Ингой всегда понимали друг друга. Она никогда не устраивала мне истерик и не приставала с ножом к горлу, как ты.

– Она просто тебя не любит!

– Скорее всего, она-то как раз и любит, потому что чаще всего исходила из моих интересов, а ты…

– Что я?

– А ты, Марьяна, думаешь только о себе! – жестко бросил Тереховой Халаимов и сел за стол, давая ей понять, что аудиенция закончена.

– Что ты знаешь обо мне? – крикнула Марьяна, не собираясь никуда уходить.

– Я действительно мало знаю о тебе, но на вечере в ресторане узнал кое-что. Я думал, что у тебя несчастная семейная жизнь, муж – злодей и монстр и так далее. А все оказалось не так.

– Что не так?

– Все не так. Я видел твоего мужа. Очень приличный человек, и на лице его была такая боль… Ты бы обернулась к нему лицом, Марьяна. Мне показалось, что он тебя любит.

– Может быть. Но что же мне делать, если я не могу больше любить его, когда есть ты?

– Ты видишь, я не побежал за Арбениной, умоляя ее о любви. Может, и ты, Марьяна, пойдешь поработаешь, а? Мы все-таки на службе…

Терехова побледнела еще больше и походкой человека, жизнь которого кончена, вышла из кабинета. Анюта получила еще один ощутимый шлепок дверью, но Марьяна даже не разозлилась на то, что секретарша нагло их подслушивала. Все и так все знали. Ей еще долго придется ходить сквозь строй, где вместо шпицрутенов на ее спину будут обрушиваться сплетни и насмешки.

Что же ей делать? Марьяна никогда еще не была в таком положении. Она даже не очень хорошо представляла себе, что ее так уничтожило: безответная любовь или уязвленное самолюбие. Впервые в жизни она не получила того, чего хотела. Вернее, кое-что получила и одно время даже была счастлива этим, но теперь ей хотелось иметь Халаимова для полного и безраздельного пользования. Ей хотелось, чтобы он летел к ней на свидание, когда ей этого захочется, хотелось ходить с ним под руку по ресторанам, чтобы все видели, насколько красив ее мужчина. Она жаждала его поцелуев и ласк до такой степени, что горячо делалось во всем теле.

Володя сказал, что она думает только о себе. Это неправда! Она принесла ему в жертву свою семью. Они ведь неплохо жили с Тереховым. Он действительно был хорошим мужем и отцом. А она, Марьяна, готова отказаться от него во имя новой своей любви, которая не сулит ей счастья. Даже собственных детей она практически принесла в жертву – давно не разговаривала с Митей, не проверяла уроки у Ванечки. И вовсе она не жестокая, холодная мать, как кто-нибудь может подумать. Марьяна просто знала, что Влад не даст детям пропасть. Влад вообще готов ее ждать столько, сколько понадобится. Он сам ей это сказал. Поэтому у нее еще есть время. Может быть, Халаимов все-таки сможет ее полюбить? Ну чем она его не устраивает? В постели с ним она готова на все, только бы ему с ней было хорошо! Вовсе не всегда она думает о себе! Она вообще только о нем, о Володе, одном и думает…

– Ну и что ты теперь собираешься делать? – спросила Эльмиру секретарша Анюта.

Девушки на нервной почве курили в туалете прямо против затейливо выполненной таблички: «Милые дамы! Просим соблюдать в туалете чистоту и не курить!»

– Понятия не имею! – Эльмира кубометрами заглатывала горький дым и постукивала по кафельному полу носком модной туфельки, идеально подходящей к тому самому брючному костюму цвета бутылочного стекла, на который когда-то возлагались такие большие надежды. – Все рухнуло в одночасье! Понимаешь, все рух-ну-ло!

– Пить надо меньше, – бросила ей Анюта, – и не вешаться в пьяном виде мужикам на шеи. Мне, знаешь, Танька из отдела Прохоровой рассказывала, что ты на вечере вытворяла!

Эльмира пропустила это замечание мимо ушей и, прикурив вторую сигарету от первой, заговорила снова:

– Ну, Арбенина! Ну, змеюга! Неужели Халаимов прямо так и сказал, что любит ее?

– Именно так и сказал! – Анюта нервно выпустила в потолок плотную струю дыма. – Он даже, прикинь, сказал, что умирает без нее.

– Наверняка он и с ней спал, раз так влюбился! – сообразила Эльмира. – Ну, Сашка! А ведь прикидывается чуть ли не непорочной Девой Марией! Ведь, если бы не она…

– И что, если бы не она?

– Да он уже почти мне сдался! Марьяшка же была просто смешна! Все до сих пор над ней ухахатываются!

– Дура ты, Эльмирка, – констатировала Анюта, которая впервые с момента прихода в инспекцию нового зама наконец застегнула блузку до самого подбородка и вместо набедренной повязки надела джинсы. – Халаимов по-настоящему влюблен в Арбенину. Я это сегодня поняла. Такое чувство не сыграть, Элька! Так что ни тебе, ни мне, ни Марьяшке вашей ничего не отвалится. Я бы на твоем месте помирилась с Аликом. Такой хороший парень…

– Ага! Станет он мириться, как же! Держи карман шире! – Эльмира так дрогнула ноздрями, что Анюта спросила:

– Так ты поэтому такая злющая? Из-за Алика?

– А ты думаешь, что я имела в виду, когда тебе вдалбливала, что у меня все рухнуло в одночасье? Никого теперь нет: ни зама, ни Алика! Мамаша злющая, как мегера! Она ж надеялась, что я к Алику перееду… Знаешь ведь, какая у нас теснотища… А теперь она говорит, что переселит меня к близняшкам, а Амира, поскольку он уже настоящий мужчина, в мою, отдельную комнату. В общем, никакой личной жизни! Настоящая трагедия! Шекспир отдыхает!

– Ну… может, с Аликом-то еще не все потеряно? – сочувственно проговорила Анюта.

– Ага! Как же! Я его уже сто раз с Галкой видела! Змеища еще та – давно на него зарилась. А он тоже хорош! Чуть что – и сразу к Галке! А она же крашеная, сплошная перекись… И ногти нарощенные… Ничего натурального! Ты же ее видела!

– Эль! А если прикинуться, что ты без него жить не можешь?

– Это как? – живо заинтересовалась Эльмира.

– Ну… вроде как заболела с горя и… почти что умираешь…

– Да-а-а… в нашей семейке умрешь, как же! У нас же совершенно негде нормально умереть – сидим друг у друга на головах.

– Слушай, а давай будто ты ко мне зашла, и тебе будто у меня стало плохо… – предложила Анюта.

– И ты будто бы даже сделала мне укол… – подхватила Эльмира. – Помнишь, ты мне как-то но-шпу вкалывала?

– Ага! Можно, знаешь, даже капельницу организовать. Люська, соседка, она медсестра и должна мне пятьсот рублей. Да чтобы подольше их не отдавать, она что хочешь сделает!

И две отвергнутые Владимиром Викторовичем Халаимовым девушки, красавицы и умницы, так увлеклись спасением гибнущей былой любви, что начисто забыли о заместителе начальницы налоговой инспекции, который и был причиной всех их несчастий. А Анюта при этом успевала еще думать о том, не посмотреть ли ей сегодня же благосклонно на нового молодого охранника, у которого имеются в наличии очень шикарные ботинки военизированного образца, навороченные очки с тонированными стеклами и реденькие стильные усики.

Во вторник Саша Арбенина позвонила на мобильник Владу Терехову.

– Я сделала эскизы, – сказала она. – Целую кучу. Не могу даже выбрать, что лучше. Слишком увлеклась.

– Отлично! – отозвался Влад. – Не зря я на вас надеялся. – Если я подскочу сегодня вечерком, часикам… к десяти… Не будет слишком поздно?

– Не будет, – ответила Саша, и Терехов, радостно прокричав «До встречи!», отключился.

Весь вечер до встречи с Владом Саша нервно перебирала эскизы. Одни листы она, забраковав, засовывала в ящик письменного стола, другие раскладывала на диване и на полу. Потом снова вытаскивала те, которые забраковала, а в стол запихивала другие. За этим малопродуктивным занятием ее и застал Влад. Саша даже не успела причесаться. На ее голове в разные стороны торчали два хвоста, перетянутые детскими резинками, лицо опять было перепачкано краской, и вся она, в длинной рыжей футболке и в полосатых гольфах напоминала повзрослевшую, но при этом весьма мало поумневшую Пеппи Длинныйчулок.

Терехов с трудом сдержал улыбку при виде Саши и поспешил пройти к эскизам. Он перебирал их так долго и внимательно, что Саша совершенно отчаялась. Видимо, все не то. Она столько трудилась, и все впустую. Ему ничего не нравится. Конечно, разве она знает, чего он хотел. Они, в общем-то, толком и не поговорили утром. Терехов очень быстро умчался.

– Ну что… все не то, да? – дрожащим голосом спросила Саша. – Только не вздумайте меня щадить! Я не профессионал и вообще… Я вам не навязывалась, вы сами…

Влад улыбнулся:

– Что вы, Саша! Все настолько хорошо, что я тоже замучился выбором. На кухню так много не надо… Знаете, давайте сделаем вот что: будем с вами убирать по одному эскизу в сторону, пока не останется одна розетка и один орнамент на мебель. Иначе мы будем мучиться с вариантами до второго пришествия.

Саша согласилась, и в конце концов на полу осталась розетка с яркими дневными бабочками на одной стороне и бледными ночными мотыльками на другой. В качестве орнамента таким же образом были выбраны переплетенные ветки темно-зеленого плюща, охваченные тонкими плетями вьюнка с голубоватыми и розовыми граммофончиками.

– То, что надо! – констатировал Влад. – А об остальных работах не беспокойтесь! Найдем и им применение! Вот увидите!

И он заторопился – у него беспрестанно трезвонил мобильник. Похоже, Терехову надо было находиться в нескольких местах одновременно.

– К четвергу, Саша, пожалуйста, вынесите всю утварь из кухни в комнаты, ладно?

– А мебель?

– Мебель мы сами. А эскизы плюща я возьму, потому что надо будет сделать по ним трафареты, чтобы пустить такой же орнамент по фризу. Так что до четверга, Саша!

Терехов ушел, а ей было жаль, что он ушел так быстро.

В четверг, 29 декабря, часов в восемь вечера Влад Терехов со товарищи пришел к Саше. Они принесли с собой так много всяких невероятных причиндалов, рулонов, ведер с красками, что она даже испугалась. Зачем она на все это согласилась? Жила себе спокойно, так нет…

Пока Саша приходила в себя, приткнувшись к собственной вешалке, мужчины, не обращая на нее никакого внимания, уже расстелили в ее комнате большие куски какого-то пластика и начали перетаскивать мебель. Влад, заметив наконец, в каком состоянии смятения находится Саша, подошел к ней и, тепло улыбнувшись, сказал:

– Ну, Саша! Почему вы все время так пугаетесь? Все будет в порядке! Новый год вы будете встречать в новой кухне. Если, конечно, нам поможете.

– Я? Помогу? – совсем растерялась Саша. – Как же я вам помогу?

Ей совсем не хотелось помогать чужим людям, которые разоряли ее жилище. Ей хотелось срочно заползти в какую-нибудь нору, из которой никто не смог бы ее достать.

– Сашенька! – Терехов взял ее заледеневшую руку в свою. – Ну можно ли так бояться обыкновенную ремонтную бригаду?!

Она своей руки не отняла, потому что через его ладонь в ее организм вливалось живительное тепло. Влад все так же за руку подвел ее к кухонному шкафу-пеналу, который уже стоял посредине комнаты.

– Вот смотрите, – показал он на пенал, – этот шкаф мы поставим в ту половину кухни, в которой будет царствовать День, поэтому, как только вы придете в себя, можете писать на нем свой плющ с вьюнками.

– С вьюнками… – эхом отозвалась Саша. – Как же? Чем же? У меня же только гуашь и темпера. Они же смываются.

– Все предусмотрено! – Влад оставил ее в комнате, вышел в коридор и вернулся с большой коробкой. – Вот! Это специальные акриловые краски. Тут, в боковом отделении, есть и кисти. Хорошие – колонковые и беличьи. Разного размера. А вот эта круглая доска под розетку.

Саша придирчиво оглядела доску, не нашла в ней дефектов и отставила в сторону, потом раскрыла коробку и с необыкновенным трепетом принялась вынимать из отделений баночки с красками самых радужных цветов. При виде такого богатства у нее перехватило горло. Она с трудом сглатывала нервные комки, мешающие дышать, шепотом читала названия цветов и разглядывала кисточки с таким восторгом и восхищением, будто девочка, которой только что подарили кукольный домик с мебелью, посудкой и целой кукольной семьей. Саша вздыхала, покачивала головой, облизывала пересыхающие губы и не замечала, что уже несколько минут Влад смотрит на нее с удивлением и даже с некоторой растерянностью во взгляде. Когда она закончила расставлять на столе баночки с краской и подняла на него подернутые влагой глаза, Влад улыбнулся.

– Ну, теперь я вижу, что вы вполне готовы к работе, – сказал он.

– Не совсем. Доску под розетку нужно загрунтовать, а для этого – сварить крахмал или льняное семя… А кухня же…

– Не волнуйтесь. Наша Наталья сварит вам крахмал. Только после обеда, хорошо? А мы сейчас пару полок и стол, которые пока находятся в кухне, покрасим краскопультом в сине-голубые тона разной насыщенности. Они будут стоять в стороне Ночи. Мне кажется, что вьюнки на той части мебели вы должны изобразить с закрытыми на ночь венчиками.

– Да-да! – подхватила Саша. – А чтобы оживить композицию, думаю, нужно ввести в орнамент несколько белых мотыльков, как на эскизе розетки!

– Только чуть мельче!

– Конечно…

Они замерли, глядя друг на друга и поражаясь такому неожиданному совпадению вкусов и взаимопониманию. Саша подумала, что чужой муж Терехов очень интересный мужчина, а «интересный мужчина» Терехов нашел Сашу трогательной, беззащитной и… необыкновенно талантливой.

– Я хочу вас попросить об одной вещи, – сказал Влад. – Не заходите на кухню, пока мы вас не позовем.

– Почему? – удивилась Саша. – Это же моя кухня.

– Понимаете, одна из заповедей дизайнера, которую мне вдолбил в голову мой учитель, звучит так: «Не показывай заказчику половины работы!»

– Почему?

– Потому что недоделанная работа обычно выглядит так странно, что у заказчика от огорчения сразу вытягивается лицо, на глаза набегают слезы праведного гнева, и он с ужасом шепчет: «Неужели это так и будет… и за мои же кровные денежки…»

Саша рассмеялась:

– Точно! Мои подмалевки под рисунки тоже выглядят ужасно.

– Ну, раз вы рассмеялись, то скажу, что заповедь моего учителя Сергея Николаевича на самом деле звучит чуть-чуть по-другому: «Не показывай ДУРАКУ половины работы».

Саша опять рассмеялась, но потом сделалась серьезной и спросила:

– Но… как же есть? У меня нет даже электрочайника!

– Саша! Обижаете! Мы не первый год замужем. Все будет, как надо. Ну… я пошел… в кухню, а вы тут работайте. Хорошо?

Влад ласково поглядел на нее теплыми темными глазами, и Саше вдруг стало легко и хорошо. И чего это она приуныла? К Новому году у нее будет эксклюзивная кухня! А сейчас она приступит к самому своему любимому делу – к росписи! И она приступила. Очнулась только тогда, когда Влад позвал ее перекусить. Они уже всей бригадой расположились в ее комнате, а она даже не заметила, когда они зашли. У них действительно все было с собой: и электрочайник, и небольшая микроволновка, и даже огромная сумка-холодильник.

– Присаживайтесь, тезка, – подвинул ей стул огромный мужчина, которого все называли Саней.

– Мне как-то неудобно, – пролепетала она. – Вы для меня делаете… и я же у вас есть буду…

– Бросьте, садитесь! Не выпендривайтесь! – грубовато осадил ее Саня.

– Владик сказал, что вы с нами работать будете. Правда? – спросила хорошенькая кругленькая женщина с лицом, усыпанным мелкими точками голубой краски.

– Не знаю, – опять испугалась Саша. – Как получится… Если вам понравится моя работа…

– Отстаньте от человека, – вступился за Сашу Влад, который сразу понял, что художница опять находится в состоянии тревоги, чуть ли не на грани обморока. – Берите, Саша, бутерброды. Ешьте и ни на кого не обращайте внимания. Вон в том контейнере – горячая курица. Чай сами наливайте, сколько надо.

Саша присела на кончик стула, будто находилась не в своей квартире, и тут же почувствовала, как от запаха еды у нее закружилась голова. Она набросилась на курицу с таким аппетитом, что все рассмеялись, и лед наконец был сломан. Товарищи Влада расспрашивали Сашу о том, где она училась росписи, хвалили ее работы и рассказывали об объекте, который был у них следующим на очереди – о баре под названием «Бойцовый петух».

Саша очередной раз испугалась, что воинственные бойцовые петухи у нее не выйдут, потому что она всю жизнь рисовала только волооких женщин-птиц. Она с трудом прожевала кусок кекса, так как ей показалось: только что возникшее братство с товарищами Влада непременно даст трещину в ближайшее же время. Она не сможет соответствовать высоким меркам этих мастеров. Она все-таки неправильный художник, ведь по-настоящему нигде не училась ни рисунку, ни живописи. Ее возможности ограничены цветами, орнаментами и фантастическими животными. Саша допивала чай, а Терехов уже гнал своих приятелей на работу. Когда они остались в комнате вдвоем, Влад присел перед Сашей на корточки, заглянул ей в глаза и сказал:

– У вас все получится. Только немедленно перестаньте бояться!

Она смущенно улыбнулась:

– Все-то вы про меня знаете, господин Терехов…

– Кое-что уже понял. Вам не хватает уверенности в себе. – Он поднялся в полный рост, пошел в кухню и уже из коридора крикнул:

– У нас с вами все получится! Вот увидите!

И от того, что он сказал не «у вас», а «у нас», ей стало легко и спокойно. Она допила чай и отправилась к своим плющу и вьюнкам.

Квартиру Сашину бригада Влада покинула в первом часу ночи. Терехов задержался.

– Вы помните, о чем мы с вами договорились, Саша? – спросил он.

– О чем? – удивилась она.

– Вот те на! Да о том, что вы в кухню не заглядываете! Мы вам оставили и чайник, и полную сумку еды. Кстати, дайте мне ключи. Вы уйдете на работу, а мы часов в девять утра уже приступим.

Саша порылась в ящичке тумбочки, вытащила два ключа на тоненьком колечке и протянула Владу. Он взял их у нее, ласково коснувшись руки. Она почему-то покраснела, а он сказал: «Выше нос!» – и вышел на лестницу.

Первым делом Саша, конечно же, прошла в кухню. Ей не столько хотелось увидеть то, что делала бригада, сколько удостовериться в том, что они с Тереховым действительно понимают друг друга с полуслова. И она удостоверилась. В хаосе пятен, полос и кое-где уже проступивших веток орнамента она увидела все, что хотела увидеть. Это были те самые тона, которые использовала бы она сама, если бы ей пришлось покрывать стены. Именно стена кухни с окном была ответственна за День, противоположная – за Ночь. На той стене, где должны были быть помещены две ее доски с птицами, День плавно переходил в Ночь, но кое-где все же вихрился неровными туманными пятнами. Именно так сделала бы она. Сашу даже пробрала дрожь от того, что ее ощущения так совпадали с чувством цвета мужа начальницы, которая грозилась стереть ее с лица земли. Теперь у Марьяны еще больше оснований разделаться со своей подчиненной. Влад Терехов, ее муж, приходил к Саше, брал ее за руку, говорил: «У нас все получится!» и должен был прийти еще не раз.

Саша закрыла дверь в кухню и прошла в комнату. Она хотела было приняться за розетку, поскольку крахмал, который действительно ей сварила на кухне Наташа, уже впитался в доску и высох, но побоялась, что опять увлечется, а потом проспит на работу. Надо постараться достойно пережить это тридцатое декабря – последний рабочий день уходящего года.

В отделе по-прежнему царило напряжение. Обстановка казалась взрывоопасной. Марьяна Валерьевна была не по-новогоднему черна лицом и, что называется, не прибрана. На ней был весьма невыразительного цвета свитер с растянутым воротом, а губы – бледны и не накрашены. Саша, как могла, ежилась за своим компьютером и считала часы с минутами до конца рабочего дня, когда она сможет вернуться домой и на целые новогодне-рождественские каникулы забыть и о Марьяне, и о Халаимове, и вообще обо всем, что так неприятно тревожило и раздражало ее на работе.

Из отдела Саша старалась не выходить, чтобы не столкнуться с Владимиром в коридоре. Подруга Ольга была в отгуле, и это дало Саше возможность даже не ходить на обед.

Перед тем как надеть шубу и уйти в кафе, где обедали все сотрудницы отдела, Марьяна Валерьевна все-таки подошла к Саше и задушевно произнесла:

– Простите меня, Саша. Я была не права. Наговорила вам всякой ерунды в кабинете… Халаимова. Ничего не бойтесь. Я не собираюсь вам мстить. Это был жалкий вопль бабы, которой предпочли другую. Простите.

Терехова набросила шубу и пошла на обед. Саша чуть не разрыдалась. Начальница попросила у нее прощения! Мало того, что это вообще дело небывалое, так еще… Она же не знает, что… Она вообще ничего не знает… Саша еще не могла сформулировать словами то, что томило ее. Все еще было в области подсознания, но она уже понимала, что виновата перед Марьяной так, что даже и попросить прощения у нее не сможет, потому что ни одна жена этого никогда не простит.

Перед уходом из инспекции уже одетая Саша все же столкнулась в гардеробе с Халаимовым. Он поздравил ее с наступающим Новым годом, а взгляд его спрашивал другое: «Все-таки не любишь?»

Саша печально покачала головой и еле слышно прошептала:

– Прости.

Она шла домой и думала о том, что на один сегодняшний день выпало слишком много просьб о прощении. Владимиру это ее «прости» не поможет, а Марьяна Валерьевна очень скоро пожалеет о том, что унижалась перед своей подчиненной. Саша поморщилась от душевной боли и прибавила шагу. Она хотела поскорее взглянуть в глаза Влада. Хотела немедленно знать, обрадуется он ей или нет.

Влад обрадовался. Он так улыбнулся и так бросился ей навстречу, что в Сашиных сосудах открылись ранее закрытые шлюзы, и в кровь потекли горячие волны какого-то нового вещества, которое еще никогда не вырабатывал ее организм. «Он мне нравится, – подумала Саша. – Как же мне нравится чужой муж! Я чувствую его всем телом! Какая же я преступница!»

Влад схватил ее за руку и повел в кухню. Она не была еще до конца готова, но все уже было понятно. Две женщины-птицы нашли свои места на стене, где сходились, вихрясь в извечной борьбе, День и Ночь. Не хватало еще розетки, которую Саша даже не успела начать расписывать, растительного орнамента на некоторых полках, и голубоватая дверь с синим стеклом стояла прислоненной к стене коридора.

– Ну как? – спросил Влад.

– Лучше и быть не может, – честно ответила Саша. Она огляделась по сторонам и, не найдя членов тереховской бригады, спросила: – А где все?

– Я отпустил их. Надо же людям к празднику подготовиться. Я сейчас навешу дверь, а если вы успеете за сегодняшний вечер… ну… и за завтрашнее утро расписать розетку и вот эти синие полки, то, как я и обещал, встретите Новый год в эксклюзивной кухне. Успеете?

– Не знаю… Я постараюсь. Мне очень хочется успеть. А вы… – Саша вдруг испугалась, что Влад сейчас навесит дверь, уйдет и она больше никогда не увидит его у себя дома. – Вы придете завтра… чтобы повесить розетку… – Конец этого предложения до того съежился у нее во рту, что оно потеряло свой вопросительный знак.

Он кивнул, и Саше показалось, что у него тоже не хватило сил на полноценный ответ. Она хотела сразу броситься к росписи, но Влад предложил ей все-таки выпить чаю, и Саша сразу почувствовала, как зверски проголодалась.

– Вы знаете, а я ведь сегодня и не обедала, – сказала она и осеклась. Ему совершенно незачем знать, почему она не обедала. Саша виновато взглянула на него и добавила: – Не хотелось почему-то…

Влад опять кивнул, и они молча выпили чаю с бутербродами, которые быстро приготовила Саша. Ей было очень не по себе. Она мечтала вырваться из наэлектризованной обстановки своего отдела, но дома ей стало еще хуже. С трудом проглотив последний кусок, Саша поставила чашку в мойку и преувеличенно бодрым голосом сказала:

– Ну, я пошла писать розетку.

Влад в третий раз молча кивнул. Он действительно быстро навесил дверь, пожелал ей успешной работы и ушел, обещая зайти часам к двенадцати последнего дня уходящего года. Когда за Тереховым захлопнулась дверь, Саша уселась на пол своей эксклюзивной кухни и горько расплакалась. Она старалась не думать, о чем плачет. Просто выливала из себя слезами накопившееся напряжение сегодняшнего дня.

Плакать она перестала как-то сразу, мгновенно, потому что поняла: если не перестанет, то разболится голова и работать она не сможет. Саша поднялась с пола, плеснула себе в лицо холодной воды и принесла в кухню из комнаты круглую доску. Теперь надо подбирать краски так, чтобы они гармонировали с общим колером стен и мебели.

К одиннадцати вечера розетка была готова. Сашу пошатывало от усталости. Кроме двух бутербродов утром и двух, которые она съела в компании с Тереховым, больше ничего у нее во рту за сегодняшний день не было. Она подумала, не сделать ли яичницу, но решила, что сил на подобный подвиг у нее не хватит. Саша прошла в комнату, рухнула на диван и заснула с руками и лицом, вымазанными красками.

Все утро она трудилась над орнаментом мебели и в половине одиннадцатого, вымотанная до предела, с трудом засунула непослушное тело под душ. Она еще сушила волосы полотенцем, когда пришел Влад. Саша ойкнула и побежала переодеваться. Судорожно перебирала «плечики» в шкафу и не нашла ничего лучшего, чем старенькие синие джинсы и голубой джемперок, который давно уже не носила на работу. Надо, чтобы Терехов понял, что она вовсе и не для него переодевалась.

Когда Саша вернулась в кухню, Влад уже повесил розетку между двумя птицами. Интерьер приобрел законченность, и Саше от этого вдруг стало грустно. Терехов мгновенно прореагировал.

– Не грустить! – строго сказал он, сходил в коридор, принес объемистый пакет и выставил из него на стол бутылку шампанского и маленький нарядный тортик, выложил пару нарезок колбас твердого копчения и килограмма два фруктов.

Саша всплеснула руками от неожиданности и стыда. Ей ведь даже не пришло в голову, что Терехова надо хоть как-то отблагодарить за то, что он для нее сделал.

– Вот ворона! – сказала она про себя. – А я ведь ничего… А сегодня Новый год… Ужас какой!

– Никакого ужаса! – улыбнулся Влад. – Нам хватит. Тащите фужеры!

Саша принесла из комнаты два фужера как раз в тот момент, когда хлопнула пробка и из бутылки показался хобот пушистой пены. Терехов разлил шампанское и поднял бокал. Саша приготовилась к тосту за новую кухню или за уходящий год, но Влад вдруг сказал:

– А давайте-ка, Саша, выпьем на брудершафт! Что-то мы слишком долго задержались на «вы»! – И, не дожидаясь ее согласия, перекинул свою руку через локоть ее руки.

Они пили шипучий напиток, безотрывно смотря в глаза друг другу. Когда шампанское в фужерах закончилось, Терехов отставил свой в сторону, не без труда вытащил Сашин из ее закаменевших пальцев и поставил туда же, а затем прижался своими губами к ее губам. Поцелуй получился несколько длиннее того, который обыкновенно соответствует брудершафту, то есть братству душ. Саше очень хотелось, чтобы он не кончался вообще никогда, но Влад все-таки оторвался от ее губ и сказал:

– Ну вот, теперь мы на «ты». Ты не возражаешь, Саша?

Она не возражала. Разве она могла возражать? Она принялась нарезать хлеб, чтобы сделать бутерброды с принесенной им колбасой и одновременно спрятать глаза, которые молили о другом поцелуе, отнюдь не братском.

– Нет-нет, Сашенька, – сказал он. – Мне надо бежать. Сегодня Новый год – любимый детский праздник. У меня Ванька совсем еще пацаненок, а я даже подарок не успел ему купить.

Саша застыла с ножом в руках, а Терехов быстро оделся, опять подмигнул ей и вышел из ее квартиры. Саша выронила нож. Теперь можно было плакать столько, сколько душе угодно. Расписывать больше ничего не надо, на работу идти не надо, даже Новый год встречать не надо. На что он ей одной, этот праздник? Она знала, что через пару часов обязательно позвонит Ольга и, как всегда, позовет ее праздновать к ним, часам к одиннадцати вечера. Саша идти не хотела. Она вообще ничего не хотела. Она выдернула шнур телефона из розетки и поняла, что слез не будет. Видимо, вчера все вылились. Пожалуй, есть смысл представить, что сегодня никакой не Новый год, а обыкновенный выходной. Тогда можно даже постирать что-нибудь или разобраться наконец в шкафах. Пожалуй, она так и сделает. Надо держать себя в руках. Наше спасение – в нас самих.

* * *

Влад Терехов гонял по магазинам, но никак не мог проникнуться ощущением приближения праздника. Кое-что ему мешало. Он очень хорошо понимал, что именно ему мешает, и от этого раздражался все больше и больше. Марьяна уже пару дней молчала и смотрела на него глазами побитой собаки. Видимо, этот голливудский красавец дал ей полную отставку, чего, в общем-то, и следовало ожидать. Перед ним наверняка и не такие, как Марьяна, простынками всю жизнь стелились, а помоложе и посексуальнее.

Вся беда в том, что он, Влад, совершенно другими глазами теперь смотрел на жену. Он всегда знал, что она не слишком хороша собой, но раньше это его совершенно не волновало. Она была матерью его детей, что и являлось для него главным. Теперь он видел, что Марьяна сильно состарилась к сорока годам. Наталья Кузнецова, которой уже сорок четыре, выглядит гораздо…

Влад купил Марьяне в подарок набор из полупрозрачной нежно-розовой ночной сорочки и пеньюара с опушкой из лебединых перьев. Он сунул нарядную коробку на заднее сиденье машины, где уже громоздились подарки и для Мити, и для Ванечки, и для матери, к которой непременно нужно сегодня успеть заехать, сел за руль и задумался. Вся беда в том, что ему совершенно не хотелось смотреть на жену ни в нарядном платье, ни в джинсах, ни в этом элитном белье, ни без белья! И не потому, что она потеряла свои упругие формы, и даже не потому, что изменила ему. Пожалуй, наконец стоило признаться самому себе, в чем дело. Все дело в том, что перед его глазами уже несколько дней стояла только испуганная Саша со щеками, измазанными краской. Он и сейчас чувствовал вкус ее губ. Как она там сегодня встретит Новый год одна? Он мог бы поклясться, что она будет одна, и от этого ему почему-то становилось тревожно и тоскливо.

Влад вышел из машины и опять углубился в галереи Гостиного Двора. Он обязательно должен купить Саше подарок. Только вот какой? Он ведь ей никто. У него нет никаких прав ни на белье, ни на косметику, ни на духи, ни на ювелирные украшения. Саша все может истолковать неправильно. Влад с тоской во взоре слонялся по секциям и, когда уже совершенно отчаялся, нашел наконец-то, что нужно. Это ей понравится. Непременно понравится! Влад представил, как загорятся ее глаза. У нее будет такое же лицо, как тогда, когда она вынимала из коробки разноцветные баночки акриловых красок и рассматривала связку кисточек. Она будет счастлива, как маленькая девочка.

Довольный собой, Влад сунул подарок в карман куртки и поехал к матери. Он привез ей теплый оренбургский пуховый платок, о котором она давно мечтала, поговорил с ней о ее болезнях, записал названия лекарств, которые надо будет привезти в следующий раз, и очень подробно рассказал о детях, избегая поминать Марьяну. Когда он, как и всегда, пригласил мать встречать Новый год с ними, она опять отказалась:

– Зачем я буду вам мешать? Вы люди молодые, вам надо веселиться, а мне скоро захочется спать.

– Мы тебя и уложим на кресле в детской комнате или в нашей спальне. Где захочешь.

– Нет, сынок, мне на моем диване лучше. Никому не мешаю. Что хочу, то и делаю. Хочу – телевизор смотрю, хочу – книжку читаю, а надоест – все выключу, спать лягу.

Эти разговоры давно стали ритуальными. Оба знали, что она никуда не поедет, но каждый раз тридцать первого декабря вели почти заученный диалог заново. Сегодня Влад больше, чем когда-нибудь, хотел, чтобы мать поехала к ним, потому что праздник с глазу на глаз с Марьяной его пугал. Но она все-таки наотрез отказалась. Влад поцеловал мать в теплую щеку, как и всегда пахнущую любимым ромашковым кремом, и поехал домой. По пути он заезжал еще за фруктами, овощами, сладостями, бенгальскими огнями и хлопушками. Он готов был скупить все новогодние товары города, только бы оттянуть возвращение домой. В конце концов тянуть дальше стало уже смешно, и Терехов повернул к себе на Моховую.

До дому он добрался часам к восьми. В квартире пахло елкой и пирогами. Она была наполнена теми знакомыми каждому ароматами домашнего праздника, который Влад всегда так любил. Ваня с Митей встретили его радостными воплями, как Деда Мороза. Митя мгновенно нарядился в новую кожаную куртку, которую клянчил с осени, а Ванечка тут же принялся тянуть по комнате железную дорогу. Чтобы не встречаться с Марьяной, хлопочущей в кухне, Влад, наскоро умывшись, присоединился к Ванечке. Потом к ним подсел Митя, и вскоре они втроем, как одногодки, с азартом гоняли по комнате электричку, товарняк и скорый поезд.

Марьяна несколько раз приходила на них посмотреть, но Влад так ни разу и не поднял головы, не повернулся к ней лицом. Зато Ванечка кричал изо всех сил:

– Мама! Мама! Ты только посмотри, что мне подарил папа! Он у нас настоящий Дед Мороз! Даже лучше! Помнишь ведь, какую ерунду мне тот Дед подарил в прошлом году!

В прошлом году Ванечке под елку положили яркую настольную игру, которая ему, уже поднаторевшему в компьютерных играх, совершенно не понравилась. Ваня долго дулся на Деда Мороза и даже написал ему письмо с настоятельной просьбой в следующем году к нему не приезжать, раз он держит его за грудного ребенка.

Влад не видел, как реагировала Марьяна на подарки сыновьям, и с ужасом думал, что когда-нибудь все-таки придется встать с пола, сесть за стол и начать праздновать.

Когда железная дорога уже поднадоела всем, кроме Ванечки, Влад «сел» на телефон и начал методично обзванивать по записной книжке всех друзей, приятелей и деловых знакомых, включая даже тех, с кем не общался уже несколько лет. Он пространно поздравлял их с Новым годом, расспрашивал, как дела, хотя дела многих его уже давно совершенно не интересовали. Потом он заперся в ванной, долго мылся и брился, но в половине одиннадцатого все-таки вынужден был сесть за праздничный стол.

За все то время, что был дома, Влад первый раз взглянул на жену. Она была в новом серебристом платье и с необычной пушистой прической. Лицо было красиво накрашено, ногти покрыты жемчужным лаком, и вся она была такая праздничная и торжественная, что у Влада защемило где-то под челюстью. Он собрал все свое мужество и принялся вести домашний праздник, как делал всегда. Они ели Марьянины салаты и запеченного гуся, пили соки, смотрели по телевизору юмористические передачи и слушали рассказы детей, как они встречали праздник в школе.

Когда Влад уже истощил все свои душевные силы и боялся, что замолчит всерьез и надолго, вдруг пришли с поздравлениями соседи. Влад расслабился и повеселел. Новый год они встретили вместе с молодой и веселой парой, которая после двенадцати сразу же заспешила к родственникам, живущим по соседству. Митя созвонился с приятелями и отправился вместе с ними на Невский. Там уже вовсю шло разрекламированное телевидением городское гулянье с элементами лазерного шоу. Ванечка еще час отчаянно боролся со сном и в конце концов заснул рядом со своей новой железной дорогой.

Когда сын был уложен в кровать, Влад остался с глазу на глаз с Марьяной. Он, по-прежнему пряча глаза, сходил в коридор, где оставил пакет с подарком жене, потоптался там гораздо дольше необходимого и вернулся в комнату. Открыл нарядную коробку и вручил жене со словами:

– Это тебе.

Марьяна с встревоженным лицом взяла коробку, охнула и посмотрела на мужа такими благодарными глазами, что у него защемило сразу во всех местах, где только у человека может щемить.

– Я примерю? – спросила Марьяна таким голосом, каким обычно приглашала мужа к интимным отношениям. Красивое белье тоже к этому располагало.

Влад понял: Марьяна решила, что он ее простил. Иначе зачем бы ему преподносить ей такой подарок?

Пока жена копошилась в спальне, Влад пытался придумать, что он скажет, когда она вернется в комнату в нарядном полупрозрачном белье, но так ничего и не придумал. Марьяна вышла к нему счастливая и красивая, как в молодости, но по выражению лица мужа сразу поняла, что радость ее напрасна. Лицо ее жалко скривилось, и она спросила:

– Зачем же ты тогда купил мне все это? – и провела дрожащей рукой по легким перышкам на рукаве пеньюара.

– Так ведь Новый год… – отозвался Влад.

– И только?

– А чего бы ты хотела, Марьяна?

– Хотела, чтобы ты меня простил…

Влад понимал, как тяжело Марьяне далась эта просьба о прощении, но помочь ей ничем не мог.

– Мне кажется, еще не время, – проронил он. – Не могла же ты так быстро разлюбить своего красавца.

– Я хотела бы разлюбить… Ты мог бы мне в этом помочь…

– Знаешь, пока постарайся как-нибудь без меня, – уже не глядя на жену, буркнул Влад. – Если почувствую, что у тебя начинает получаться, может быть, и окажу посильную помощь… если смогу… А сейчас мне надо уйти…

– Как уйти? – испугалась Марьяна, и от лица ее отхлынула кровь. – Ночью?

– Сегодня же необычная ночь. Сегодня праздник.

– И ты… ты бросишь меня в праздник? Когда мы могли бы… Когда я думала, что…

– Скажи честно, милая моя жена, – горько улыбнулся Влад, – если бы ваш новый зам пригласил тебя встречать Новый год с ним, ты обо мне вспомнила бы?

Марьяна кусала губы и с трудом сдерживала рыдания. Смотреть на ее мучения у Терехова больше не было сил, тем более что он ничего не мог для нее сделать. Влад сдернул с вешалки куртку и вышел из дому в морозную сверкающую ночь. Всюду гуляли подвыпившие веселые питерцы – взрывали петарды, жгли бенгальские огни, горланили песни и желали друг другу счастья в наступившем году. Терехов прогрел машину и поехал к Саше.

Она долго не открывала, но он был настойчив и трезвонил до тех пор, пока заспанный женский голос не спросил из-за дверей:

– Кто это?

– Саша! Это я! Влад Терехов! Немедленно открывай! Стыдно спать в такую волшебную ночь!

– Подождите, – просипела из-за двери Саша. – Я сейчас… только оденусь.

Влад, улыбаясь, привалился к стене возле двери. Через некоторое время дверь открылась, и перед Тереховым оказалась Саша все в тех же джинсиках и голубом стареньком джемперке. Влад прошел сразу в комнату. Саша приплелась за ним, напоминая своим видом взъерошенную, потревоженную в гнезде птичку.

– У тебя на щеке отпечаталась подушка, – рассмеялся Влад.

Саша испуганно схватилась за щеку. Ее пальцы ощупали рубцы. Она посмотрела Владу в глаза, отдернула руку и с вызовом сказала:

– Да! У меня теперь всегда на лице отпечатывается подушка! Хоть не спи! Зачем вы пришли, Влад?

– Не «вы», а «ты», – поправил ее Терехов. – Разве ты забыла, что мы сегодня пили на брудершафт?

– Помню. Хорошо, я могу спросить по-другому: зачем… ты… пришел?

– Я принес тебе подарок, – сказал он и вытащил из кармана прозрачный шар на подставке.

На дне шара расположился средневековый замок с башенками со шпилями, крепостной стеной, рвом и горбатым мостиком на цепях над ним. Влад перевернул шар, потряс его, а потом поставил на стол на подставку. Вокруг замка сначала закружился снежный вихрь, а потом успокоившиеся снежинки стали медленно оседать на башенки, флюгеры и балкончики. Саша опустилась перед столом на колени, чтобы игрушка оказалась прямо перед глазами. Она опять потрясла шар, и замок снова окутала метель.

Влад смотрел на нее во все глаза. Она реагировала именно так, как он и предполагал. Лицо ее осветилось восхищением и детским восторгом.

– Я давно хотела такую игрушку, – сказала Саша. – Я много раз видела такие же в западных фильмах. Я вообще-то не люблю всяких их Барби да Микки-Маусов… Но этот снег… эти шары всегда меня очаровывали. Как ты узнал об этом, Влад?

– Не знаю… Просто вдруг увидел в магазине и подумал, что тебе понравится.

Саша поднялась с колен, опять очень строго посмотрела Терехову в глаза и спросила:

– И все-таки, зачем ты пришел, Влад?

Терехов сбросил куртку на кресло, сел рядом с ней и сказал:

– Нам надо договориться насчет «Бойцового петуха». Ты обещала пойти с нами смотреть тот бар, помнишь?

– Помню. Но мне кажется, что это не мой жанр. Мои рисунки романтического направления, а для бара нужно что-то жесткое. У меня может не получиться.

– А мне сдается, что среди досок, которые у тебя валялись по всей комнате в вечер нашей первой встречи, был какой-то петух. Нет?

– Вообще-то петухи у меня есть, только они не такие, как надо. Они все в цветных перьях, сказочные – у которых шелкова головушка и масляна бородушка.

– Давай еще раз посмотрим! Может, их можно взять за основу, кое-что изменить и…

– Ладно, – согласилась Саша. – Давай посмотрим. – Она пригласила его в Сережину комнату, открыла секретер и начала вытаскивать на ковер стопки досок. – Ищи, тут должно быть четыре петуха. Может, какой-нибудь и впрямь подойдет…

– Та-а-ак, вот один! – Влад отложил в сторону огненно-рыжего петуха с огромным хвостом, с которого дождем сыпались перья. – А вот еще один, фиолетовый. Ничего себе: фиолетовый петух! Фантазерка ты, Саша! А вот эта птица хоть и не петух, но тоже классная. Ее тоже возьмем для образца.

Саша выгружала и выгружала доски, и вдруг Влад замолчал, уставившись на одну из ее работ.

– Ну что? Нашел еще петуха? – спросила Саша, посмотрела на Влада и поразилась его изменившемуся лицу.

Она подошла к Терехову и заглянула через его плечо. Он держал в руках доску, где Саша изобразила себя в обнаженном виде после первого свидания с Халаимовым. Она попыталась вырвать из его рук работу, но Влад очень цепко держал ее сильными пальцами.

– Это ты? – В его голосе прозвучало удивление и еще что-то.

– Нет, не я… Это просто… символическая женщина… – жалким голосом проговорила Саша.

– И что же она символизирует? – слишком жестко спросил Влад.

– Я… я не знаю… Просто фантазия…

– Это не фантазия, Саша, это ты.

– Ну и что? Я не имею права изобразить себя? – запальчиво и истерично выкрикнула она.

– Имеешь. И я завидую тому… ради кого ты написала себя такой…

– Нет! – выкрикнула Саша, потому что ей стало больно от его мгновенно потухших глаз. – Это совсем не то, что ты подумал! Это другое! Она просто похожа на меня, но это не я! Влад! Поверь!

Но он уже одевался, он уже спускался по лестнице, он уже ехал в машине, а она все кричала, захлебываясь и размазывая слезы:

– Это не я, Влад! Это же не я! Это совсем другая женщина! Ее больше не существует! Как же ты не понимаешь?!

Третьего января Терехов все-таки приехал к Саше, чего она никак не ожидала. Уже на пороге она увидела перед собой совсем другого человека – делового, неулыбчивого, сосредоточенного сугубо на деле. Похоже, он забыл или не хотел вспоминать, что они пили на брудершафт, и разговаривал с ней строго официально по имени-отчеству:

– Собирайтесь, Александра Сергеевна. Надеюсь, наш договор в силе?

Саше не понравился его тон, его строгость и деловитость. Она помнила поцелуй, который Влад с трудом прервал. Она помнила его улыбку и ласковое прикосновение его руки, не очень понимала, что с ним произошло, почему на него так странно подействовало ее фантасмагорическое ню. Она разозлилась на Терехова и заодно на всех мужчин сразу. Что они себе позволяют? Один восемь лет насиловал, другой в первый же день знакомства склонил к соитию, а этот… этот вообще, кажется, решил, что она должна быть именно такой, какую он себе придумал: несчастной, забитой, закомплексованной дурочкой, которую он станет потихоньку осчастливливать в пику собственной загулявшей супруге.

Саша посмотрела на Терехова одним из самых своих презрительных взглядов и ответила:

– А если я так не считаю?

Влад удивленно качнул головой, немного помолчал, а потом проговорил ровно и бесстрастно, но Саша чувствовала, что внутри у него все клокотало, пенилось и готово было взорваться вулканом:

– Но мы же вам сделали кухню бесплатно!

– Вам заплатить? В баксах? В евро? – Саша потянулась к сумочке, будто бы все ее отделения были забиты конвертируемой валютой. А потом посмотрела ему в глаза и спросила: – А может быть, вы, Владислав… кажется… Александрович, предпочитаете натурой?

Терехов побелел от гнева, но сказал намеренно с самым ледяным спокойствием, на которое только был способен:

– Вы заплатите нам работой на объекте.

– И кто же меня может заставить? – возмутилась Саша.

Влад отвел глаза в сторону, опять помолчал, видимо, для того, чтобы успокоиться и не вспылить, и сказал:

– Ладно, Саша, я не прав. Не знаю, что на меня нашло. Я прошу тебя поехать в кафе. Оно принадлежит одному питерскому денежному мешку, у которого по всему городу раскиданы всяческие заведения общепита. Если ему понравится, как мы отделаем этот бар, он пообещал отдать нам крупный заказ на оформление ресторана в самом центре. У меня уже есть идея, и без тебя мне… никак…

– Что брать с собой? – по-деловому спросила Саша. На таких началах она согласна была с ним работать. Главное – не переходить на личности.

– У нас вообще-то все есть, но, может быть, тебе захочется сделать какие-нибудь заметки или… эскизы в своем блокноте… любимой ручкой или фломастером…

– Хорошо, – согласилась она. – Жди меня внизу. Я возьму то, что мне может понадобиться, и выйду.

Все! Она теперь не впустит в свою квартиру ни одного представителя мужского пола. От них одна только морока, тоска и слезы. Она в лучшем виде обойдется без этого!

До Петроградской стороны, где находился бар, Саша с Владом ехали молча. Она отказалась садиться на сиденье рядом с ним и всю дорогу за его спиной читала детектив, который специально взяла с собой в качестве самого необходимого предмета. Книгой она собиралась отгораживаться от Терехова, когда тот вздумает обратиться к ней не по делу. Терехов не обращался к ней вообще. На заледенелых питерских дорогах машину трясло так, что текст прыгал у Саши перед глазами вверх-вниз и справа-налево, но она упрямо продолжала читать, мало что понимая из с трудом прочитанного, только чтобы не глядеть на Влада.

Объект находился в полуподвальном помещении. Маленькие окна совсем не пропускали света, потому что были забраны темно-мутными витражами с изображением рыб, крабов и морских звезд. На полу в центральном зале лежали аккуратно сметенные в пирамиды кучи сора, высились штабеля грязных вонючих ящиков, а у одной из стен стояли черные осклизлые бочки.

– Ну и бар! – презрительно бросила Терехову Саша и с отвращением выдохнула воздух. – Запах, как на помойке или на городской свалке!

– Я забыл тебе сказать, что здесь сначала был рыбный магазин, а потом, года два, склад какой-то вонючей дряни. – Влад тоже невольно поморщился.

– Неужели можно будет избавиться от этого запаха? – с большим сомнением спросила Саша.

– Когда вынесем ящики и бочки, уже станет лучше. А потом… мы ведь сделаем здесь капитальный ремонт, снимем все, что впитало запах: пол, облицовку стен, с потолка все соскребем, двери поменяем и вставим новые оконные рамы, – ответил Влад.

Прикрывая нос рукой, Саша прошлась по помещению. Ноги утопали в слое мягкой хлопьевидной пыли, и черные сапоги в одно мгновение сделались грязно-серыми. Возле насквозь прогнивших бочек запах был особенно невыносим. Похоже, что все эти два года в них тухла и разлагалась какая-нибудь атлантическая сельдь особо изысканного пряного посола. Саша вернулась к Терехову и сказала:

– Знаешь, похоже, я не смогу представить здесь никакого петуха, ни бойцового, ни с масляной головушкой. У меня воображения не хватит.

– Ну… ты уж как-нибудь постарайся. – Влад опять улыбнулся ей той смущенной улыбкой, которая Саше так нравилась. – Редко удается получить новое помещение, где есть простор для фантазии. Чаще всего приходится делать конфетку чуть ли не из общественного туалета. Вот смотри, что я тут прикинул.

Влад достал папку с бумагами и вынул кусок ватмановского листа. Саша взглянула на него и опять, как и у себя на кухне, увидела переплетение линий разной толщины и кривизны.

– Я тут ничего не понимаю, – фыркнула она.

– Вот это – периметр зала, – терпеливо начал объяснять он. – Столики я хочу поставить на круглые платформы, будто на бойцовые ринги. Стойка бара будет у стены на более высокой платформе. На стене мне как раз очень нужен петух… Чем-то похожий на твоего огненного… И чем крупнее, тем лучше. Если его хвост изогнуть вот таким образом, – Влад показал на своем листе три крутые дуги, – то бутылки, утопленные в специальных нишах, будут изображать перья. В общем, получится эдакий бутылочный хвост. Еще петухи, поменьше, нужны вот в тех простенках. – Он показал рукой на стену с окнами. – Настоящие, бойцовые, злые, рвущиеся в бой и роняющие оперение…

– Надо делать в три цвета, – сказала вдруг Саша, которая в нагромождении тереховских линий наконец увидела эскиз бара. – В красном, черном и…

– Оранжевом? – предположил Влад.

– Нет. Нужен контрастный – белый! – возразила она.

– Зачем же белый, когда тут бой, кровь!

– Белого будет немного… Так… чуть-чуть… Например, маленькое отлетевшее перышко, пушистое и невинное. А еще белый мазок хорош, чтобы изобразить остекленевший глаз петуха.

– Пожа-а-алуй… – восхищенно протянул Терехов.

– Только… – Голос Саши как-то мгновенно потух. – Здесь не подойдут мои лакированные доски…

– Почему?

– Не знаю… В этом помещении не должно быть блеска, теплоты дерева. Живопись должна быть матовой и, как ты раньше говорил, жесткой. Я даже уже вижу перья… Не такие, как я люблю рисовать, шелковистые, атласные и изгибающиеся… Они должны быть острыми, как мечи и, может быть, даже зазубренными. Тебе, Влад, придется приглашать другого художника. Я, кроме дерева и бумаги, ни на чем никогда не рисовала.

– Здрасте-пожалуйста! А кто рисовал плющ на пластике своих полок?

– Так то пластик… А здесь подошло бы что-нибудь вроде фресок…

– Это письмо по мокрой штукатурке, что ли?

– Да.

– Ерунда! Сделаем!

– Как это? Ты умеешь?

– У меня такой учитель был, закачаешься! Он нам давал и основы письма по сырому. У меня все записано. Я не художник, поэтому использовал эту технику только так, по мелочи. А ты конспект почитаешь и, думаю, все поймешь. Главное, эскизы сделай! Ты ведь теперь все представила, да?

Саша еще раз оглядела захламленное помещение, в котором ей уже виделся шикарный стильный бар, и сказала:

– Знаешь, а столики на платформах можно обнести стойками с толстыми канатами… с такими декоративными узлами, а окна… М-да-м, что ж с окнами-то делать… Это же ужас, а не окна… Какие-то рыбы, крабы…

– А-а, ерунда, – отмахнулся Влад. – Вставим другие стекла – и все дела!

– Но хорошо бы тоже с витражами.

– Как скажешь!

– Нет, вы что, и витражи можете? – удивилась Саша.

– Ну… не настоящие, конечно. Имитацию, но смотреться будут не хуже настоящих. Если бы окна были высоко, можно было бы вообще закосить под готику! А эти окна слишком низко расположены.

– И что? Не понимаю, почему на них нельзя?

– Потому что такие витражи делаются на основе цветных лаков, а их легко повредить. Какой-нибудь урод напьется и начнет выцарапывать на окне всяческие непристойности.

– А как же тогда?

– Можно не лак, а те же акриловые краски использовать, которыми ты свою мебель расписывала. Такое покрытие прочнее, хотя при большом желании и его, конечно, можно испортить. А что тебе видится на окнах?

– Всего лишь по перу. Черному – на красном фоне и, наоборот, красному – на черном.

– И опять кое-где маленькие белые пушинки?

– Точно!

В вонючем полуподвале бывшего рыбного магазина Влад и Саша были почти счастливы. Они взахлеб обсуждали декор помещения, перебивая и дополняя друг друга. Одна идея вырастала из другой, мысль одного продолжалась и развивалась другим. Терехов понимал, что если бы он не познакомился с Сашей и не привез ее сюда, то все, что он придумал, не получило бы такого блестящего завершения и не было бы так гармонично. Александра Арбенина оказалась для него настоящим подарком судьбы – новогодним или рождественским.

Влад присел на край самого чистого ящика в ожидании, пока Саша, закусив от возбуждения губу и на время забыв про тошнотворный запах, что-то писала и зарисовывала в детской тетрадке в клеточку, которую вытащила из сумки. Терехов смотрел на нее и вспоминал ту доску, на которой она изобразила себя обнаженной и аллегорически прекрасной. Влад сразу понял, что у нее есть мужчина, который регулярно видит ее такой. Ему сразу захотелось, говоря высоким штилем, вызвать счастливчика на дуэль, а если по-простому – то хорошенечко набить ему морду.

Саша Владу нравилась. Во-первых, своей непохожестью на Марьяну. Она, в отличие от его жены, была очень женственна. Сашин свитерок вздымала довольно пышная грудь, а джинсы обтягивали не по-современному округлые бедра. Она казалась уютной и очень домашней. Движения Марьяны были резки и угловаты, Сашины – плавно закруглены и изящны. А волосы… Какие у Саши волосы! Когда она резко поворачивалась, тугая блистающая волна описывала глянцевый круг, как в телевизионной рекламе шампуней.

Терехов думал еще и о том, что если бы Марьяну не угораздило влюбиться в зама начальницы налоговой инспекции, то он, Влад, наверное, никогда не обратил бы внимания на Сашу. Они ведь уже встречались на корпоративных вечеринках, но пока жена была ему верна, он всерьез не смотрел на окружающих женщин. Так, иногда отмечал для себя: вот эта вроде бы ничего – и только. Но он ни разу не отметил Сашу! Ее красота была неброской. Но какой же она оказалась волнующей при близком рассмотрении…

Когда Терехов явился к Саше после встречи Нового года в кругу семьи, он старался не задумываться над тем, чем это свидание может закончиться. Он чувствовал, что Саша тоже симпатизирует ему, и просто хотел побыть с ней рядом. Возможно, они выпили бы с ней за Новый год, возможно, еще раз на брудершафт, и поцелуй можно было бы затянуть, а там, глядишь, и… В тот момент он воспринимал себя обманутым мужем, который тоже может себе позволить кое-что, раз уж такова жизнь вообще и их с Марьяной в частности. Расслабившись в объятиях подчиненной собственной жены и таким образом расквитавшись со всеми распутными женщинами скопом, он, возможно, вернулся бы домой и даже, наверное, простил бы Марьяну. С кем не бывает. И на старуху бывает проруха.

Но когда Терехов увидел доску с обнаженной женщиной в цветах и с прильнувшими к ее телу фантастическими зверушками, он сразу понял, что ничего простенького и фривольного у него с Сашей не выйдет. Такую женщину нужно любить или… не трогать… Он выбежал от Саши взбудораженный, сконфуженный и растревоженный до самых глубин души.

Он действительно вернулся домой и даже сделал вид, что простил жену, но… Но образ прекрасной обнаженной женщины не покидал его. Терехова это злило. Он не хотел подчиниться новому чувству, как никогда не желал на свою голову никаких романов. Ему было чем заняться в жизни. Ему некогда бегать на свиданки. Он уже не мальчик. У него есть серьезная работа и любимые дети, ради которых он, собственно, и гнет спину. И он запросто сможет обуздать себя. Подумаешь, баба в цветах! Что он, голых женщин не видел? Открой любой мужской журнал и смотри сколько хочешь! Там тебе и в цветах, и без цветов, и с котами, и даже на лошадях!

Сначала Влад пообещал себе, что забудет Сашу Арбенину как недоразумение. Потом вспомнил, что ему позарез нужен художник именно ее плана, и решил перейти с ней на сурово-официальные отношения. Сегодня он попробовал провести свой план в жизнь и… не смог. Мало того, что Саша не приняла его тона, так у него самого все так дрожало внутри, что он готов был бухнуться перед ней на колени и умолять о любви. Ясно, что ей его любовь и на дух не нужна. У нее есть тот, который смотрит на нее в цветах…

Сегодня всю дорогу от Сашиного дома до Петроградской стороны Терехов придумывал, что бы такое умное сказать Саше, чтобы хоть как-то наладить отношения, но она, надувшись, читала книгу. И только сейчас, в баре, они опять нашли общий язык. Саша понимала его с полуслова. Она сразу представила то, что он хочет сделать с помещением, и детализировала его идею. Если все получится, как задумано, то им отвалят кучу денег и еще один выгодный заказ. Влад силился обрадоваться этому и никак не мог. Ему нужны были не деньги и заказ. Ему позарез нужна была эта женщина, бродящая с детской тетрадкой по вонючему подвалу. Нужна не только как художница… Несмотря на все, он даже был готов отказаться от нее как от художницы, если бы только она… если бы с ней…

Додумать до конца эти рвущие душу мысли он не смог, потому что Саша, убрав в сумку свою тетрадку, подошла к нему и сказала:

– Давай поскорей уйдем отсюда, а то уже совершенно нечем дышать.

Он вез ее домой и рассказывал о том, что задумал оформление ресторана, заказ на которое они непременно получат после этого бара, сделать в японском стиле. Предлагал ей тоже подумать над декоративными элементами, обещал много денег в случае успеха.

– Вас никогда не обманывают ваши заказчики? – спросила Саша.

– Почти никогда. Во-первых, мы уже достигли такого уровня мастерства, что с кем попало не работаем, только по рекомендациям. Во-вторых, существует система авансирования и процентовки.

– А раньше обманывали?

– Я тебе уже рассказывал, что познавал дизайн на курсах. Так вот, наш преподаватель обучал нас не только специальности, но и основам маркетинга. Он рассказывал даже, как определить тип заказчика и что от каждого типа можно ожидать. На последнем занятии научил, как отомстить тому, кто не захочет вдруг платить, причем отомстить таким иезуитским образом, чтобы тот на коленях приполз обратно и заплатил в два раза больше.

– Ну и как же это? – заинтересовалась Саша.

– Если ты подозреваешь, что клиент собирается тебя «кинуть», нужно к моменту последних денежных расчетов оставить, например, в его квартире маленький незавершенный уголок…

– Подумаешь, месть! Сам доделает, если уголок маленький.

– Не спеши с выводами, Саша! – улыбнулся Влад. – Представь: клиент, который в течение всего ремонта был счастлив и доволен, в конце твоих праведных трудов вдруг заявляет, что все сделано не так и вопреки его настоятельным просьбам, а потому последнюю сумму он урезает в два раза. Ты соглашаешься, что это справедливо, но при этом в том незавершенном уголке делаешь маленькую нишу, вмуровываешь в нее сырое яйцо с надтреснутой скорлупой и закрываешь его тонким слоем какого-нибудь плитонита, а сверху – прекрасными обоями заказчика. Через определенное время клиент приползает к тебе с удвоенной суммой в зубах и умоляет избавить его от душераздирающего запаха, в котором буквально не может больше существовать его семья.

Саша расхохоталась.

– Неужели такое возможно? – спросила она, все еще смеясь. – И часто вы так издеваетесь над людьми?

– Если честно, нам не приходилось ни разу, но, думаю, способ действительно универсальный.

У Сашиного подъезда Терехов спросил:

– Когда будут готовы эскизы?

– Не знаю… Я вообще-то человек увлекающийся. Если начнет получаться, то мне порой и остановиться-то трудно, – ответила она. – Но может ведь и не пойти работа…

Влад покачал чуть укоризненно головой:

– Если ты всерьез решишь работать с нами, то тебе придется учиться рассчитывать свои силы и возможности, потому что всегда существуют договорные сроки сдачи работы. Конечно, в случае острой необходимости их можно перенести, но обычно это заказчику не нравится и часто карается уменьшением гонорара.

– Честно говоря, я еще не решила до конца, хочу ли с вами работать. Я привыкла, что рисование для меня – отдых, радость. А тут какие-то сроки, спешка, заказчики, которым может что-то не понравиться… Мне надо серьезно все это обдумать.

– Но бар-то мы сделаем? – с надеждой посмотрел ей в глаза Влад.

– Бар сделаем, а дальше – не знаю… – отвела взгляд Саша.

– Хорошо. У тебя еще есть время для раздумий. Когда мне все-таки заехать за эскизами? – спросил Влад нарочито равнодушным тоном, хотя ему казалось, что от ее ответа зависит вся его дальнейшая жизнь.

– Не надо заезжать, – ответила она. – Позвони мне завтра вечером, и мы договоримся о встрече на… какой-нибудь нейтральной территории.

Влад кивнул и с обреченным видом сел в машину. Она не хочет его знать. Неужели все из-за того, что сегодня при встрече он повел себя излишне грубо? Можно ли исправить положение? Или лучше оставить все, как есть? Ведь, соответственно, зачем ему все эти приключения? Если вдруг (что, конечно, маловероятно) Саша ответит ему «да», то тогда придется менять всю жизнь. Вообще ВСЮ, вплоть до места жительства и разлуки с сыновьями! Ему не нужна любовница. Если уж… так идти придется до конца… Другая жена? Готов ли он к этому?

Терехов не смог ответить себе на этот вопрос.

Саша зашла в квартиру, сбросила одежду, обувь и в изнеможении бросилась на диван. Надо расслабиться… Надо перевести дух и накопить сил, чтобы сказать Терехову твердое «нет!». Она уже загорелась бойцовыми петухами и эту работу выполнит, но… но в будущем ни за что она не станет работать с Владом! Не может она с ним работать. Он ей слишком нравится, чтобы трудиться бок о бок, безмятежно болтать и поддерживать легкие товарищеские отношения – это дается ей с неимоверным трудом. Вот сегодня он всего лишь подал ей руку, чтобы помочь выйти из машины, а ее от такого почти невесомого прикосновения будто насквозь пронзило чем-то острым и горячим.

На столе возле дивана стоял тереховский подарок. Саша взяла холодный шар в руки, согрела его в ладонях, а потом сделала так, чтобы на башенки замка повалили хлопья снега. За окном тоже пошел снег. И эта параллельность зимы в двух таких разных мирах растрогала Сашу. Влад сейчас едет в машине сквозь снег. У нее в комнате тоже кружатся снежинки. Их двоих разделяет и объединяет снег. Саша представила себя крошечной принцессой, которая могла бы жить в подаренном замке. Она выходила бы на крепостную стену, вся в соболях и расшитой серебром мантии, и махала бы красным платком, чтобы Влад, скачущий на коне сквозь плотную завесу метели, не заблудился и поскорей доскакал до нее.

Дурацкие фантазии! Влада Терехова ждут совсем в другом… замке… И если не королева-мать, то маленькие наследные принцы уж обязательно дожидаются своего отца.

Саша еще раз тряхнула шар и поставила его на подоконник поближе к настоящему снегу. Потом прошла в Сережину комнату и вытащила из секретера ту злополучную доску, после которой Влад так переменился к ней. И зачем она изобразила себя в таком виде? Прямо обнаженная маха. Купальщица на берегу лесного озера. Дура из дур.

Она взяла нож, соскребла «дуре из дур» лицо, придвинула к себе краски и изобразила женщине страшную и уродливую морду королевы троллей. Теплое пышное тело не соответствовало морщинистой злобной маске, но в этом был особый сюрреалистический ужас. Прислонив к стеклу, Саша поставила доску рядом с шаром, в котором снег уже улегся, и приступила к бойцовым петухам.

На следующий день, в восемь часов вечера, вместо того чтобы позвонить, Влад явился к Саше лично. Она долго не хотела его впускать, но на все ее «у меня не убрано» да «мы так не договаривались» он бубнил «ерунда» и все же прошел в квартиру. И без всякого к тому предложения со стороны хозяйки повесил куртку на вешалку и даже снял заснеженную обувь.

В комнате он сразу бросился к ее эскизам. Они были еще не закончены, но лицо его так просияло, что Саша поняла: она сделала именно то, чего он от нее ожидал.

– Я поражаюсь, как ты точно угадываешь то, что я могу всего лишь мысленно себе представить! – восхищенно сказал он. – Я ведь тебе не говорил, какими мне видятся эти петухи… Как ты узнала?

– Я просто представила своего сына Сережу, когда он на меня сердится, – ответила Саша. – У него так забавно топорщатся на затылке вихры! Как у настоящего бойцового петушка! Потом я подумала, что в бар будут ходить не дети, а молодые крутые парни, и изобразила перья, будто сделанные из жести… нет из дамасской стали. Сразу захотелось ввести еще один цвет – серебристый. Ты не против?

– Конечно, не… – начал Влад и осекся.

Саша проследила за его взглядом. Терехов с ужасом смотрел на королеву троллей, которая красовалась на подоконнике возле его подарка. Саша поспешила задернуть занавеску, но было уже поздно. Влад повернул к ней перекошенное лицо и пугающе тихо спросил:

– Зачем ты это сделала?

Саша непонимающе помотала головой и зябко повела плечами. Она никак не могла сообразить, почему это изображение оказывает на него столь странное воздействие. Влад шагнул к ней, тряхнул за плечи и опять спросил:

– Это ты мне назло? Специально?

Саша хотела вывернуться из его рук, но ей не удалось.

– Да в чем дело-то? – испуганно спросила она. – Какое отношение эта доска имеет к тебе? Я не понимаю!

– Все ты понимаешь! Ты же каким-то чудом чувствуешь все, что творится у меня в душе! Ты же понимаешь меня с полуслова! Ты не можешь не видеть, что я схожу по тебе с ума! Не можешь! Ведь ты же все знаешь! Знаешь! – выкрикивал он.

Саша молчала. Она не знала. Ее саму неудержимо тянуло к нему. Она, конечно, чувствовала, что и Терехов испытывает к ней определенный интерес, но никак не могла его точно классифицировать. Кроме того, ей очень мешало то обстоятельство, что Влад был мужем Марьяны.

– Почему ты молчишь, Саша? – болезненно сморщившись, произнес Влад. – Ты хочешь, чтобы я высказался до конца? Пожалуйста, я скажу… Я люблю тебя! Я подыхаю без тебя! Мне ночами снится эта картина! И… вдруг эдакая жуткая морда на твоем теле… Это чтобы я знал свое место? Ты так жестока, Саша?

– Мне тоже полагается знать свое место, – ответила она. – И это место должно быть как можно дальше от тебя.

– Почему? Ты любишь другого?

– Ты женат, Влад.

– Да моя жена уже наставила мне рога! Ты же знаешь!

– Не хочешь ли ты на мне за это отыграться?

– Не хочу. Я вообще заставлял себя смотреть на Марьянин роман сквозь пальцы, пока тебя не встретил…

– Может быть, есть смысл продолжать смотреть на ее роман сквозь пальцы?

– Опоздала она, понимаешь! Мне уже все равно, Саша, с кем она и как. Я люблю тебя и хочу только одного – чтобы и ты меня… любила… Поверь, я долго думал, прежде чем сказать тебе это. Замучился, взвешивая все «за» и «против». Еще сегодня утром сказал себе, что между нами ничего невозможно в силу объективных причин. А уже днем понял, что, если тебя сегодня не увижу – с ума сойду. Видишь, смог дотерпеть только до восьми часов. Больше никак…

Терехов продолжал держать ее за плечи. Саша продолжала молчать. Влад усмехнулся, опустил руки и с горечью сказал:

– Значит, все напрасно. Мне лучше уйти… – и повернулся к ней вмиг ссутулившейся спиной.

Но разве она могла дать ему уйти после всего только что им сказанного? Саша вцепилась дрожащими пальцами в его свитер и уткнулась лицом где-то между лопаток. Терехов медленно развернулся, и ей пришлось ткнуться носом ему в грудь. Влад утонул лицом в ее волосах. Он прижимал ее к себе все крепче и крепче. Ему казалось, что если он хоть немного расслабит объятия, то она сразу исчезнет из комнаты и ему придется всю оставшуюся жизнь потратить на ее поиски. Но Саша не собиралась исчезать. Она еще не знала, как сложатся дальнейшие ее отношения с мужем собственной начальницы, но за сегодняшний вечер решила прожить целую жизнь. И пусть завтра снова продолжится то, что стоит называть лишь жалким словом – существование. Ей уже будет что лелеять в памяти.

Она подняла к Владу лицо, обняла его за шею и надолго забыла обо всем, что не имело отношения к их губам, рукам и телам…

– Я люблю тебя… я люблю тебя… – шептала она, целуя его лицо, шею и грудь. – Только надо было удавить эту любовь в самом зародыше! И я честно собиралась это сделать.

– Что ты говоришь, Саша? Ты же так не думаешь!

– Я именно так и думаю! С каким видом я явлюсь после праздников пред светлые очи моей начальницы Марьяны Валерьевны?

– А ты можешь уволиться?

– И стать твоей содержанкой?

– Ты будешь работать с нами на общих равных условиях и зарабатывать, между прочим, очень неплохие деньги.

– А ты будешь приходить ко мне в свободное от семьи время?

– Разве ты не выйдешь за меня замуж?

– Влад! Ты что, мусульманин? Зачем тебе две жены?

Терехов сел на постели и посмотрел на нее тяжелым взглядом, от которого ей сделалось жутко.

– Саша, я не могу так, чтобы с двумя женщинами одновременно… – серьезно сказал он. – Я был верен Марьяне, пока она это ценила. Мне не нужны развлечения на стороне. Я слишком занятой человек и очень ценю свое время. Мне нужен тыл, родной дом. Марьяна наш дом разрушила. Я думал, что мы его как-нибудь слепим обратно, но тут… случилась ты… И все! С этим уже ничего не поделать!

– А как же дети, Влад?

– Не знаю, как… Думаю, Марьяна разрешит мне видеться с ними. Она все-таки не самодурка… Да и ты… Ты ведь не будешь против, чтобы я встречался с сыновьями?

– Я люблю тебя…

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Я сделаю так, как лучше будет тебе.

– Я люблю тебя…

– Я люблю тебя…

Они повторяли эти слова снова и снова, будто впервые, и никак не могли насытиться их музыкой. Им казалось, что если на свете вдруг исчезнут все остальные слова и выражения, то этими тремя можно будет выразить абсолютно все. Потом куда-то исчезли и эти три слова, потому что Саша с Владом опять принялись изъясняться на другом языке – языке прикосновений, проникновений и совпадений тел, сущностей и сути.

А потом они три дня вместе работали в «Бойцовом петухе». Саша с восторгом следила за преображением грязного запущенного подвала в ультрасовременное питейное заведение. Бригада Терехова действовала дружно и слаженно. Мастера тут же, в будущем баре, перекусывали чем-нибудь из своей объемистой сумки-холодильника, и время от времени кто-нибудь из них даже сворачивался калачиком в укромном уголке на специально предусмотренном для этих целей матрасике – отдыхал минут двадцать-тридцать и вновь приступал к своей части работы.

Ночи Саша с Владом проводили вместе в ее квартире. Саша старалась не думать о том, объяснялся ли Терехов с женой или просто не приезжал домой ночевать. Она знала, что в ближайшее время вопрос о продолжении ее взаимоотношений с чужим мужем созреет настолько, что от его решения будет уже никак не отвертеться, и пыталась пока думать только о хорошем. Она наслаждалась любовью. С ней рядом был мужчина, которого она наконец полюбила до самоотречения. Это был тот самый случай, когда вслед за любимым – хоть в ссылку, хоть на каторгу. Они совпадали с Владом во всем. Саша была так счастлива, что полубессонные ночи совершенно не отражались ни на ее внешности, ни на работоспособности. Она необыкновенно похорошела и физически чувствовала это.

К вечеру седьмого января Сашины плечи начали постепенно никнуть, а лицо вытягиваться и превращаться в трагическую маску. Восьмого января ей надо было выходить на работу в инспекцию. Приближался роковой час, когда надо решать, как существовать дальше. Влад это тоже понимал и предложил своим товарищам разойтись по домам. Мастера отправились переодеваться в соседние помещения, а их шеф вместе с Сашей приступил к обсуждению классического русского вопроса «Что делать?».

– Сейчас отвезу тебя домой и поеду объясняться с Марьяной, – сказал Влад.

– Я боюсь, – всхлипнула Саша.

Он прижал ее к себе, поцеловал в макушку и спросил:

– И чего же ты боишься? – хотя прекрасно все понимал.

– Боюсь, что ты не сможешь уйти из семьи. И в то же время понимаю, что, если не уйдешь, – это будет правильно.

– Честно говоря, я и сам побаиваюсь разговора с Марьяной и особенно с сыновьями, но… Все уже решено, Саша. Я люблю тебя, и изменить это невозможно.

– Владислав Александрович! – преувеличенно громко крикнула из коридора Наташа Кузнецова. – Вас тут жена разыскивает! Пожалуйста, сюда, Марьяна Валерьевна! Вот тут дверь!

Саша отскочила от Влада и принялась перебирать собственные эскизы, низко опустив голову к столику. В дверях появилась Марьяна. Боковым зрением Саша заметила, что лицо ее бледно и встревоженно. Терехова спросила мужа:

– Влад! В чем дело? Куда ты исчез? – и вдруг увидела Сашу. Лицо ее мгновенно покраснело, и она даже схватилась обеими руками за щеки.

– Арбенина?! Что вы здесь делаете? – потрясенно воскликнула она, от неожиданности перейдя на «вы» с подчиненной, с которой сто лет была на «ты».

– Я? Я тут работаю… – жалко пролепетала Саша.

– Она наша художница, – поддержал ее Влад.

– А вы, ребята, ничего не путаете? – севшим голосом спросила Марьяна. – Мне почему-то все время казалось, что Александра Сергеевна Арбенина работает главным инспектором нашей налоговой службы и даже в моем подчинении.

– И тем не менее Александра Сергеевна помогает нам оформлять этот бар. Видишь, по ее эскизам сделаны витражи, а панно на той стене она расписывала собственными руками, – довольно спокойно заявил Влад. А Саша для доказательства даже вытянула вперед руки, как всегда, перепачканные краской.

– Что-то я никогда раньше не замечала за Александрой подобных талантов, – дрогнувшим голосом сказала Марьяна и так тяжело опустилась на коробку с напольной плиткой, будто ее совсем не держали ноги. Она расстегнула шубу, сняла с шеи платок с кистями и, тяжело дыша, перевела взгляд на мужа. – Почему ты никогда не говорил мне, что вы вместе работаете?

– Мы работаем вместе первый раз, честное слово.

– И когда же ты успел ее подрядить?

– Я не подрядил. Я попросил нам помочь.

– Это не меняет сути дела. Когда ты успел, Влад?

– Разве это так важно?

– Важно! – крикнула Марьяна и вскочила с коробки. – Ты и сам знаешь, что важно! Но почему ты пригласил именно ее? Мне назло, да? Чтобы мне сделать больнее?

– Какую бы женщину я ни пригласил, тебе, скорее всего, это точно так же не понравилось бы! – не остался в долгу Влад.

Саша понимала, что Терехов не до конца осознает, что происходит. Он не знал, что Халаимов предпочел Марьяне именно ее, Сашу. Он не мог даже представить, какой униженной чувствовала сейчас себя его жена. На глазах начальницы отдела учетности и анализа набухали слезы, которым она изо всех сил старалась не дать пролиться. Саша уже готова была заплакать вместе с женой Влада. Она готова была принести себя в жертву и уйти, только бы не видеть несчастные глаза Тереховой. И она ушла бы, если бы Влад не задержал Сашу за руку, чуть не выдернув ее из сустава.

– Постой, – сказал он. – Все равно уж… Чем раньше все решим, тем лучше…

Он отпустил руку Саши и обратился к жене:

– Нам надо развестись, Марьяна.

– Из-за нее?! Из-за Александры?! – прохрипела женщина, хватая ртом воздух.

Саша испугалась, что к начальнице сейчас придется вызывать «Скорую помощь», и бросилась к Терехову:

– Не надо, Влад! Ты же видишь, что сейчас не время! И вообще… Мне ничего не надо!

– Саша! – Влад повернул к ней искаженное душевными переживаниями лицо. – Мне больно точно так же, как вам обеим. Но тянуть нельзя. Тут нужны хирургические методы, иначе мы все втроем будем несчастны…

– Втроем? – переспросила Марьяна. – И вы уже на «ты»? Я все-таки плохо понимаю, что происходит. Или понимаю, но мне… не хочется в это верить…

– На самом деле все просто, Марьяна. Я люблю Сашу. Так получилось… Нам с тобой надо расстаться.

По лицу жены Терехова пробежала судорога. Но она справилась с собой и довольно спокойно сказала:

– Я очень хорошо помню, Влад, что ты мне советовал. Может, не стоит спешить с разводом? Ты говорил, что наши с тобой дети важнее всего, важнее любых переживаний и любовей. Разве не так?

– Я отлично помню, что говорил, но… Словом, я сейчас понимаю тебя, Марьяна. Когда я позволил себе разглагольствовать на предмет того, что в жизни важнее, сам я еще не был влюблен в другую женщину. Понятно, что в нашей ситуации больше всего пострадают дети, но, во-первых, я не собираюсь от них отказываться, во-вторых… Понимаешь, у них впереди собственная большая жизнь, а у нас… У нас не так уж много осталось.

– Уж не собираешься ли ты помирать в ближайшее время? – невесело усмехнулась Марьяна.

– Дело не в этом. Вряд ли когда-нибудь мне еще раз повезет так, как сейчас. Вряд ли я еще встречу женщину, которую… для которой…. В общем, ты и сама все отлично понимаешь.

– Мне кажется, что ты не все понимаешь. Вернее, ты, Терехов, знаешь о своей новой возлюбленной далеко не все.

– Все, что с ней происходило до нашей встречи, меня абсолютно не касается, – сказал Влад, мельком взглянув на Сашу. Та вся подобралась и сжалась так, будто над ее головой была занесена карающая десница.

– Кое-что тебя очень даже касается, – не унималась Марьяна. – Ты наверняка не знаешь, что заместитель начальницы налоговой инспекции… да-да… тот самый голливудский красавец Владимир Викторович Халаимов дал мне от ворот поворот именно из-за Арбениной Александры Сергеевны. Представь, он при мне клялся ей в любви и называл ее на «ты». Прямо совсем как ты сейчас! Она у нас многостаночница, эта душка Александра Сергеевна! Внешность, Терехов, оказывается, бывает очень обманчива. Так что… ты бы пригляделся к Сашеньке попристальней!

Карающая десница опустилась. Саша помертвела. Кровь совершенно отлила от ее лица. Она понимала, что Марьяна Валерьевна отомстила ей по всем правилам искусства мести, и даже считала ее где-то правой.

– Все это для меня не имеет никакого значения, – ответил жене Терехов. Но обе женщины поняли, что имеет.

– Ладно, – устало произнесла Марьяна, надевая на шею платок и застегиваясь. – Пожалуй, я пойду… А ты, Влад, когда окончательно разберешься в своем половом вопросе, возвращайся домой. Клянусь, я никогда в жизни не напомню тебе об этом твоем… приключении… И очень надеюсь, что больше в твоей жизни уже не будет такого «везения».

Марьяна ушла, осторожно прикрыв за собой дверь. Саша посмотрела в глаза Терехову и по их выражению не смогла понять, о чем он думает.

– Та картина, где ты в цветах, была написана для него? – после непродолжительного, но очень тяжкого молчания спросил Влад.

– Я писала ее для себя, но после его ухода, – честно призналась Саша. Обманывать и изворачиваться она не хотела.

– И как же теперь?

– А что изменилось, Влад? Ты ведь только что сказал, что для тебя не имеет значения моя прошлая жизнь. Перед тобой я абсолютна чиста…

Влад, закрыв голову руками, опустился на ящик с плиткой, на котором только что сидела его жена. Саша поняла, что он очень сомневается в ее чистоте.

– Я уйду сейчас, – сказала она. – А ты и в самом деле подумай хорошенько обо всем. И реши, куда тебе возвращаться. Может быть, действительно домой, к Марьяне Валерьевне… и сыновьям…

Сложив аккуратной стопочкой эскизы, Саша пошла к двери. Она рассчитывала, что Влад ее задержит, но он не задержал. По улице она специально шла медленно. Она очень надеялась, что Терехов наконец очнется от потрясения и догонит ее, хотя бы для того, чтобы объясниться, но он так и не догнал. И, скорее всего, это было правильно. Он, конечно же, знает, что Халаимов пришел в инспекцию меньше месяца назад, и наверняка ужаснулся Сашиной способности нырять из постели в постель. Она и сама ужаснулась бы, если бы узнала такое о какой-нибудь другой женщине. Она непременно подумала бы, что та женщина собирает мужчин для коллекции или меняет их спортивного интереса ради. Наверняка сейчас об этом думает и Влад.

Конечно, можно было бы бухнуться перед ним на колени и попытаться доказать, что он все неправильно понял. Но ведь не поверит! Разве какой-нибудь мужчина в состоянии понять, какой трагедией была Сашина жизнь с Арбениным? Разве можно кому-нибудь объяснить, почему она отдалась Халаимову, которого никогда не любила? Разве могла она знать, обнимая Владимира Викторовича, что буквально через несколько дней встретит Влада, которого полюбит?

Она, Саша, правильно сделала, что ничего не стала объяснять. Объяснению это не подлежит. Она всегда будет помнить чужого мужа и благодарить судьбу за краткое счастье с ним. Только вот как теперь находиться в собственной кухне, где все сделано по его проекту и его руками? Она там не будет просыхать от слез. Может быть, сделать ремонт заново, а птицам тоже намалевать гнусные тролличьи морды?

Да что там кухня?! От окатившего все ее существо холода Саша даже приостановилась посреди тротуара, получив солидный тычок в спину и замысловатое ругательство от прохожего, на чьем пути остановилась. Разве о кухне ей надо беспокоиться? Ей завтра идти на работу в инспекцию! Завтра ей предстоит встреча с Марьяной Валерьевной на рабочем месте! Вот где будет настоящий кошмар!

Впрочем, никакого кошмара. Она уволится, и все. Правда, сразу уволиться не удастся, придется отрабатывать положенные две недели. Хотя при особых обстоятельствах вроде бы можно не выжидать этот срок… Терехова наверняка и сама заинтересована в том, чтобы как можно быстрей с Сашей распрощаться.

Ну хорошо, она уволится, а что дальше? Дальше надо искать другое место работы. И где же его искать? Что она умеет? Пожалуй, ничего… На работе с Владом можно теперь поставить большой жирный крест. «Бойцового петуха» они как-нибудь завершат и без нее. Там уже почти все готово. А дальше Терехов будет обходиться без нее, как обходился раньше. Если уж совсем припрет, найдет какого-нибудь художника. Может, и не сразу, но обязательно найдет. Разве в Питере мало художников? И получше ее найдутся!

На собственной кухне у Саши моментально навернулись на глаза слезы. До чего же все нескладно получилось! Как же ей горько! Как же она его любит! От этой сумасшедшей любви у нее болит все тело… Любовь – это, оказывается, настоящая физическая боль… И, похоже, она собирается нарастать по спирали. Не зря люди от неутоленной любви впадают в состояние аффекта и совершают неадекватные действия. Как же Саша их теперь понимает! Как же ей хочется совершить что-нибудь неадекватное! Например, выпить уксусной кислоты или перерезать себе вены.

Саша посмотрела на синие нити на своем запястье и нашла их очень беззащитными. Нет, она не станет ничего такого делать. У нее есть Сережа. Конечно, он сейчас в ней не слишком нуждается, но кто знает, как повернется жизнь дальше. К сожалению, часто так случается, что юные гении вырастают в весьма заурядных взрослых. Может быть, она еще пригодится собственному сыну впоследствии.

На другой кухне, не такой эксклюзивной, но тоже очень красивой, изо всех сил прямила спину Марьяна Валерьевна Терехова. Плакать она не могла, потому что оба сына были дома и смотрели какой-то идиотский ужастик по телевизору. При других обстоятельствах она просто выключила бы мерзостный ящик и нашла сыновьям более полезные занятия, но сегодня была рада, что они оба увлеклись и не видят ее лихорадочно блестящих глаз.

Марьяна размышляла над превратностями судьбы и пыталась выстроить логические цепочки происшедшего с ней. Жизнь явно раскололась на две части: до Халаимова и после Халаимова. Все, что было «до», зависело от нее самой и от ее желаний. Ей стоило только чего-нибудь сильно захотеть, и желаемое спелым яблоком падало ей на ладонь. Одни «яблоки» спели дольше, другие – быстрее, но ни одно не упало мимо. После Халаимова Марьяна лишилась практически всего, кроме сыновей. И она сочла нужным поблагодарить за это судьбу. Говорят ведь, что за материнские загулы почти всегда расплачиваются дети и особенно часто – почему-то именно сыновья. Ее Ванечка и Митя живы и здоровы. Это безусловный плюс. Видимо, платить по счетам будет она сама, лично. Неужели Влад ее бросит? Конечно, Марьяна сама подтолкнула его к этому, она одна лишь во всем виновата, но… Почему все-таки Арбенина? Что в ней такого, что все мужики, как один, сходят с ума? Сто лет с ней вместе проработала и никогда не замечала в Александре ничего особенного. Волосы, конечно, хороши, но и только…

Между «до Халаимова» и «после…» находилась крошечная площадочка не до конца утоленной страсти, эдакое плато Любви. Это плато было настолько мало, что двоим на нем не хватило места, и Володя, не удержавшись, «сорвался в пропасть». Марьяна удивлялась тому, что не испытывала сейчас от этого события всепоглощающего горя, на которое рассчитывала. Ей хотелось бы страдать и возвыситься посредством этого страдания над досужими разговорами, сплетнями и косыми взглядами. Она намеревалась гордо нести сквозь строй знамя своей единственной любви и даже рассчитывала на некоторую зависть со стороны сослуживиц, у которых жизнь была абсолютно бесцветна и однообразна. Но где же то знамя? И почему ей сегодня совершенно не хочется гордо размахивать им?

Неужели все дело в Терехове? Марьяна, конечно, очень виновата перед ним, но… Но ведь она его не обманывала, а почти сразу честно во всем призналась. Поэтому он просто обязан проникнуться ее ролью великомученицы, с одной стороны, четко осознающей всю низость своего падения, а с другой, находящейся над ним, на высоте своей любви. Марьяне даже казалось, что Влад каким-нибудь образом обязан отдать ей должное.

На деле все получилось по-другому. Вместо ожидаемого «отдания должного» муж взял да и влюбился в другую женщину. И это рвало Марьяне душу гораздо сильнее, чем полная отставка у Владимира Викторовича Халаимова. Она, сильная женщина с мужским характером, оказалась не готова к отставке у собственного мужа. Она гордо удалилась от Арбениной с Владом, но вовсе не была уверена в своей победе над Сашей. Страшно подумать, но сейчас она отдала бы все на свете, чтобы Влад вернулся домой. Пробегая воспоминаниями по собственной семейной жизни, Марьяна ни к чему не могла придраться. Терехов всегда ставил интересы семьи выше своих собственных. Он любил сыновей, любил их дом. Ей всегда казалось, что он любил ее… А она… Она только принимала его любовь…

Но ведь можно, наверное, как-то себя перепрограммировать! Влад больше других достоин ее любви, гораздо больше, чем Владимир! И она постарается его полюбить. Смешно, но теперь она знает, как это – любить… И теперь, когда Терехов отказывается от нее, полюбить его ей будет проще. Ей снова есть за что бороться! Она сделает все, чтобы вернуть в семью мужа! Она научится любить его… Заставит себя, раз это нужно для дела! Она и так уже почти что любит… Конечно, вот уже и мурашки бегут по коже…

Взвинтив себя до предела, Марьяна налила в любимый бокал Влада воды из-под крана и залпом выпила. Что же это такое получается? Получается, что дикая животная страсть к Халаимову разбудила в ней любовь к мужу? Нет… Не так… Марьяна хотела быть честной с собой. Скорее всего, дело в том, что от нее ускользает то, что принадлежит ей по праву. И мириться с этим она не станет! Теперь, когда с Халаимовым покончено окончательно (при этих мыслях у Марьяны Валерьевны все же слегка кольнуло где-то под сердцем), когда у них с Владом все могло бы быть так хорошо, как не было раньше, откуда-то снова выползла Арбенина… Она постоянно откуда-то выползает! Стерва! Тихоня! Лицемерка! Что же с ней делать? Уволить! Ее непременно надо уволить, потому что в одном отделе им вместе никак не удастся сосуществовать. Конечно, как специалист Александра выше и Тамары, и Эльмирки вместе взятых, но это ничего… Фаткуллина – девка неглупая, научится. Как говаривал «отец народов» – незаменимых людей у нас нет.

Марьяна вдруг вспомнила, как отвратительно они обе с Эльмирой вели себя на праздновании Нового года. Девчонка тоже без ума от Халаимова. Бедный Алик! Хороший парнишка. Жаль его. Ну да ничего! Они люди молодые, еще десять раз помирятся. У нее все проще, чем у них с Владом.

Марьяна поймала себя на том, что жалеет уже и Халаимова, на которого женщины вешаются гроздьями, когда услышала, как поворачивается в замке ключ. Неужели Влад? Все остальные дома… Она сделает все, чтобы он простил ее. Она скажет, что любит его. Пусть это еще не на все сто процентов правда, но на девяносто уже, пожалуй, потянет.

Слов любви Марьяна никогда ему не говорила. Даже в юности, когда он надевал ей обручальное кольцо, даже в самые сладкие интимные моменты. Сегодня она скажет это впервые… Он не сможет остаться к таким словам равнодушным… Он не сможет ей не поверить… Она готова встать перед ним на колени, только бы все было, как прежде…

Все обязательно вернется на круги своя! Или она не Марьяна Валерьевна Терехова, сильная женщина, которая всегда получала желаемое!

Заявление Саши об увольнении по собственному желанию Марьяна Терехова не только моментально подписала, но и, пользуясь своим влиянием в инспекции, сделала все, чтобы Арбениной не надо было отрабатывать положенные две недели. При всех манипуляциях с заявлением Саша с Марьяной не произнесли ни слова и даже ни разу не взглянули друг другу в глаза. Тамара Ивановна с Эльмирой тоже молчали и не отрывались от своих компьютеров.

Разохалась одна лишь Ольга, вихрем налетев на Сашу:

– Да ты что? С ума сошла? Уходить в никуда! Надо было сначала найти себе работу, а потом писать заявление!

– Неужели ты не понимаешь, что мы не можем находиться с Тереховой в одной комнате? – сказала Саша, хотя Ольга, безусловно, все понимать не могла. Она ведь ничего не знала о Марьянином муже.

– Потерпела бы! С какой стати ты должна жертвовать собой из-за начальницы, которая с жиру бесится?! У нее муж ничем не хуже Халаимова. Ну… разве что совсем чуть-чуть… Да и то смотря с какой стороны на него смотреть… Я, например, его специально на нашем банкете рассматривала и…

– Я ничем не жертвую, я просто не могу ее больше видеть, – прервала разглагольствования Ольги Саша, потому что обсуждать Влада не хотела.

– Глупости! Посмотрела бы на нее месячишко, не умерла бы. Сначала надо найти работу. Не умирать же с голоду…

– Я получила полный расчет и как-нибудь переживу, – отрезала Саша.

Отвязаться от Ольги было очень трудно. «Спас» положение Халаимов. Он показался в конце коридора, и Саша, под предлогом того, что не хочет с ним встречаться, бросила подругу у дверей своего бывшего отдела и выбежала в гардероб. Она очень быстро оделась, чтобы и в самом деле не встретиться с Владимиром Викторовичем. Но когда последний раз обернулась в дверях, увидела, что Халаимов стоит посреди гардероба, смотря ей вслед. В его глазах стыла такая тоска, какая наверняка читалась во взгляде Саши, когда она думала о Владе. И ей вдруг захотелось сказать Владимиру на прощание что-нибудь теплое, но заместитель начальницы налоговой инспекции, почувствовав это, запрещающе покачал головой.

Халаимов смотрел, как за Сашей закрылась дверь, и понимал, что она уходит из его жизни навсегда. Понимал и то, что ему тоже придется уйти из инспекции. Не потому что сплетни о нем, Марьяне, Саше и заодно об Эльмире с Анютой перешли уже всякие разумные пределы. Он привык к сплетням. Сплетни сопровождали его всю жизнь, а когда он подвизался в КВН, они вообще являлись обязательной составляющей успеха всех кавээнщиков. Сплетни специально разводили, холили, лелеяли и любовно подкармливали, как породистых животных. Давно известно: люди сплетничают о персоне до тех пор, пока ею интересуются.

Владимир Викторович не мог оставаться в инспекции из-за Саши. Здесь все и навсегда будет для него связано с ней и с его отвергнутой любовью. Халаимов, которому без конца женщины вешались на шею и объяснялись в любви, лучше других знал, что сердцу не прикажешь, что заставить полюбить нельзя. Можно, конечно, привыкнуть к человеку, смириться с постоянным его присутствием рядом, но полюбить… Точно так же трудно и разлюбить… Почти невозможно…

После того злополучного новогоднего вечера Инга словно с ума сошла. Она всерьез собралась уходить с телевидения.

– Ну и куда ты пойдешь? – спросил ее Владимир, когда она ему об этом заявила. – Что ты еще умеешь?

– Ну… найду место… У меня связи… почти везде… В конце концов, я экономист с высшим образованием, – не очень уверенно ответила она.

– Инга! Очнись! Какое высшее образование? Ты в институте толком и не училась!

– А ты? Ты ведь можешь мне помочь?

– Я не могу прочесть тебе заново весь институтский курс.

– Но… ты ведь на работе тоже не всем институтским курсом пользуешься, правда? – заискивающе глядя ему в глаза, спросила Инга.

– Правда. Только я уже собаку съел в том деле, которым занимаюсь. Я-то давно отчалил от телевидения! – уже с явным раздражением бросил жене Халаимов.

– И что же ты предлагаешь?

– Я предлагаю тебе не менять коней. Поздно уже.

– Знаешь, Володечка… – Голос Инги зазвенел на никогда ранее не слышанных им нотах. – Мне уже за сорок. Еще немного, и меня попросят и с телевидения.

– Брось! – сморщился Владимир. – Бери пример с Людмилы Марковны Гурченко. Чем старше, тем круче! Знаешь, мне кажется, что у нее жизненный процесс вообще пошел вспять. Может быть, мы даже станем свидетелями ее нового отрочества.

– Перестань! – взвизгнула Инга. – Я знаю, почему ты мне все это говоришь, почему так морщишься!

Халаимов ничего не ответил, сунул руки глубоко в карманы, что означало у него крайнюю степень раздражения, и отошел к окну.

– И почему молчишь, и почему отворачиваешься, тоже знаю! – не могла успокоиться жена. – Ты влюбился в ту инспекторшу… с волосами по плечи… толстую, как… как… корова!

– Она не толстая. Просто ты очень худая, поэтому тебе и кажется, что все остальные толстые.

– Нет, не кажется! Она толстая! Толстая! Толстая! – Инга уже рыдала в голос, некрасиво шмыгая носом и размазывая по лицу свою дорогую косметику.

Халаимов молчал, глядя в окно. Напротив него, на ветке тополя, сидел мрачный нахохлившийся воробей. Владимиру очень хотелось к воробью на ветку. Забиться бы к нему под рябенькое крыло и ничего не видеть и не слышать. И еще хорошо бы ни о чем не думать. Клевать себе крошки и хохлиться на ветке. Хотя, кто его знает, может, и воробьи думают о чем-нибудь… Например: когда же наконец кончится эта зима… Или: когда же перемрут все кошки…

Отплакавшись, Инга подошла к мужу и прижалась к его спине.

– Прости меня, Володечка… – попросила она. – Сама не знаю, что говорю… Я просто люблю тебя. Я именно сейчас это поняла, когда ты…

– Слушай, Инга! – резко обернулся к ней Халаимов. – Где ты была раньше с этим своим «люблю»? Ты ведь обскакала постели всех мужиков питерского телевидения! Чего тебя вдруг на меня поворотило?

– Но ведь и ты, Володя, не идеальный муж…

– А кто меня таким сделал? Я любил тебя и чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты спишь с тем оператором, который нас в Сочи снимал… Ведь тогда и трех месяцев с нашей свадьбы не прошло!

– Но ты же и сам… там… с Еленой, кажется…

– Да это же тебе с твоим оператором назло, чтобы не удушить его в припадке ревности! – Владимир отпихнул от себя жену, сел в кресло, положил одну длинную ногу на другую и невидящим взглядом уставился на носок своего потертого уже кожаного тапка.

– Ты прав, – согласилась Инга, зябко кутаясь в толстую пушистую домашнюю кофту, – все у нас было как-то не так… Но ведь… можно начать все сначала, а, Володечка?

Халаимов опять болезненно сморщился.

– Ну, Володя! Я знаю, что уже говорила это. Ну и что? Я могу повторить это еще сто раз! Давай начнем сначала, а? Нас многое связывает, мы хорошо знаем и понимаем друг друга, а эта инспекторша… она и не…

– Можешь быть на ее счет абсолютно спокойна, – перебил ее Халаимов, – она меня не любит.

– А ты… Неужели ты до такой степени…

– Я на краю, Инга… – горько ответил Владимир. – Мне кажется, что рушится мир, но почему-то никак не может раздавить заодно и меня…

– Ну… не надо так, Володя… – Инга села перед мужем на пол и обняла руками его колени. – Я сделаю все, чтобы тебе было легче. Я постараюсь, Володечка… Только и ты не отталкивай меня, пожалуйста!

– Мне некуда деваться, Инга. Все будет, как было… – И он с какой-то глупой надеждой отвернулся от жены к окну. Воробья на ветке уже не было.

– Нет-нет, так уже никогда не будет… – горячо зашептала Инга, коснувшись рукой красивого печального лица мужа и повернув его к себе. – Все будет по-другому! Вот увидишь…

Она поднялась с пола, села к мужу на колени и принялась целовать его так жарко и так нежно, что он не смог не откликнуться. При этом он думал о Саше, и жена знала, что он думает об «этой инспекторше», но считала, что постепенно сможет переломить ситуацию. Инспекторша далеко, а она, Инга, страстная и любящая, рядом. И она теперь будет любить своего Володечку так, что он забудет все те постели, которыми только что ее попрекал, а инспекторша… Инспекторша постепенно превратится в фантом, мираж, в красивое воспоминание…

Инга с удивлением ловила себя на том, что рада появлению в их жизни инспекторши. Ведь если бы не она, то знаменитая телеведущая могла бы никогда в жизни так и не понять, насколько ей дорог собственный муж. Жаль, что это не случилось раньше. Если бы раньше, то она родила бы Володечке еще одного ребенка и ни за что не стала бы отправлять его ни в какую раззолотую Англию. Она вообще села бы дома и стала домохозяйкой. И почему простые человеческие радости кажутся ценностью тогда, когда большая часть жизни уже прожита и почти ничего нельзя вернуть назад?! На что ей ее популярность? Разве она счастлива от нее как женщина? Что имела она ото всех своих неисчислимых связей? Даже какого-то особого, ошеломляющего новизной ощущений секса не было. Она, скорее всего, даже не сможет припомнить по имени всех, кто был допущен до ее сухого подросткового тела. И зачем все это было?! Разве ей было с кем-нибудь лучше, чем с собственным мужем?

Инга целовала своего Володечку – такие знакомые его губы, такие трогательные завитки волос у висков, и с трудом сдерживала слезы. Если он найдет в себе силы остаться с ней, она еще будет счастлива. Она перестроит всю их жизнь, и он забудет, что когда-то любил другую женщину.

Саша закрыла за собой всего лишь дверь инспекции, но ей показалось, будто она отрезала от себя всю свою прошлую жизнь. Ощущение было не из приятных. Она осталась в этом мире одна и к тому же без прошлого. О нем думать нельзя. Надо представить себя в состоянии амнезии, начать жизнь с чистого листа и без чьей-либо помощи. У Саши не было подруг, кроме Ольги. Вернее они, конечно, были живы и здоровы: и одноклассницы, и однокурсницы, но по причине своей природной замкнутости Саша не поддерживала с ними никаких отношений. Она даже не могла вспомнить, кто где работает, чтобы попытаться найти себе новое место через знакомых. Что ж, придется сходить на биржу и начать покупать специальные газеты. Не она первая, не она последняя…

Первые два дня после увольнения Саша не выходила из дома. Она целыми днями рисовала. Чистых досок у нее больше не было, и она изрисовала все Сережины альбомы. Это были уже не цветы и не птицы. Саша писала пейзажи – синие, стылые, зимние, до тех пор, пока у нее не кончились гуашь и темпера. К краскам Влада она прикасаться не смела. Она хотела переключиться на что-нибудь более радостное, чем заледеневшие поля и деревья, но больше ничего из-под ее кисточки не выходило. Еще один день она потратила на тягучие размышления над заснеженным замком Влада, а потом вынуждена была все-таки заняться поисками работы.

Саша посетила несколько фирм, магазинов и складов, где требовались экономисты или бухгалтеры, но везде ей что-нибудь не нравилось: в одном месте – наглые раздевающие глаза менеджера по кадрам, в другом – запущенное грязное помещение, до третьего места надо было добираться полтора часа…

Однажды, вернувшись домой, Саша, измученная долгой дорогой до головной боли, глотала гадкие пельмени, в которые вместо мяса была положена резиново-бумажная смесь, и надеялась умереть от несварения желудка. Когда она запила то, что называлось пельменями, кофе из разового пакетика, к ней явилась Ольга.

– Сашка! Тебе надо немедленно вернуться в инспекцию! – заверещала подруга прямо с порога.

Саша вяло поморщилась и отрицательно покачала своей больной головой. Это не произвело на Ольгу должного впечатления. Она сбросила куртку и решительно прошла в кухню, где так громко охнула, что Саша забыла о собственной головной боли и бросилась к подруге.

– Что? – крикнула она. – Что случилось, Оля?

– Ничего себе! – Ольга картинно обвела рукой Сашин интерьер. – Вот так ремонтик закатила! И во сколько тебе это обошлось? И когда ты, кстати, успела?

Саша не знала, что ей и сказать, а потому промямлила:

– Да это так… знакомые тренировались… А роспись я сама сделала. Видишь, вон висят мои птицы…

– Сашка! – Ольга молитвенно сложила руки на груди. – Ты обязательно должна познакомить меня с этими твоими знакомыми! Мы с Кирюхой как раз собирались делать ремонт, а у тебя тут… прямо райские кущи! Слушай, а плитку они кладут? А обои?

– Не знаю… я не спрашивала…

– Сашуля, ты спроси! За такую работу не жалко никаких денег!

Ольга подошла к стене, где висели расписные доски с птицами, и даже прищелкнула от восторга языком.

– Ну надо же как необычно! – восхитилась она. – Сто раз видела этих твоих девиц в перьях и даже не могла предположить, что они могут так классно смотреться на стенах! В общем, так… – Ольга шлепнулась на табуретку перед Сашей и безапелляционно заявила: – Ты мне рисуешь точно таких же теток с хвостами, а я тебе заплачу. Сколько стоит твоя работа?

– Ты с ума сошла, Ольга! – рассердилась Саша. – Я не собираюсь брать с тебя денег… да и вообще… Не хочу я больше ничего рисовать! Не могу! Не то настроение!

– Что? Все еще не нашла работу? – догадалась Ольга. – Так я же насчет этого и пришла! Представь, наша Валентинка уходит в декрет и возвращаться из него не собирается, что я очень поддерживаю. У ее мужика денег – куры не клюют! Зачем ей работать? Ну и вот: таким образом, через четыре дня у нас в отделе появится вакансия.

– И что? – лениво и машинально задала вопрос Саша. Прожив целую неделю в абсолютном вакууме, она так отвыкла от обычного напора подруги, что ей хотелось, чтобы та поскорее ушла.

– Как это что? Да наш отдел – самое лучшее место в инспекции! Сама знаешь, как к нам все рвутся. Контроль за кассовыми аппаратами – это же живая работа? На место Валентинки к нам уже человек пять просились. Прямо в ногах у начальницы валялись, а я ей предложила взять тебя. Представь, она так обрадовалась, что и не высказать словами! Все же знают, какой ты классный специалист! Так что? Сказать ей, что ты согласна?

Саша упрямо покачала головой:

– Нет, Оля. Я не вернусь в инспекцию. Эта страница моей жизни перевернута.

– Ой-ой! Какие слова! Прямо Достоевский! «Униженные и оскорбленные»! А какая страница открыта? Ты смотрела на себя в зеркало? Офелия перед сумасшествием! Анна Каренина на рельсах! Да и те наверняка лучше тебя выглядели, честное слово!

– Я найду работу. Экономисты и бухгалтеры везде нужны, – не очень уверенно возразила Саша.

– Чего же до сих пор не нашла?

– Плохо искала… Ленилась… Буду еще…

– Ну вот что: некогда мне тут с тобой, Кирюха ждет. В общем, так: у тебя в запасе четыре дня. Подумай! Все будут очень рады, если ты вернешься. А на эту волчицу Терехову – наплевать! Она еще локти кусать будет, что тебя выгнала.

– Она меня не выгоняла. Я сама ушла.

– Ладно, знаем. В общем, я побежала, а ты звони. Не будь дурой, Сашка!

Уже из лифта Ольга прокричала:

– И не забудь своих знакомых спросить про ремонт! Мы с Кирюхой заплатим, сколько надо!

Когда створки лифта скрыли от Саши Ольгино лицо, она вздохнула с облегчением, но тяжесть тут же навалилась на нее снова. Все эти дни она заставляла себя не вспоминать, что приключилось с ней за последний месяц, а Ольга явилась непрошеной гостьей и напомнила. Саша отодвинула занавеску, за которую спрятала новогодний подарок Влада и совершенно неожиданно для себя разрыдалась.

Она трясла шар, смотрела на беснующиеся над замком снежные хлопья и ревела так, будто у нее кто-то только что умер. Ну почему все так получилось? Зачем она полюбила женатого человека? Если бы Влад был свободен, она все-таки нашла бы его и рассказала, как любит, как у нее совершенно опустились руки, как у нее ничего не получается и никогда не получится, потому что его нет рядом. Она объяснила бы ему и про Халаимова, и про Арбенина. Он бы понял. Он не смог бы не понять ее.

На следующее утро Саша проснулась с тереховским шаром в руках. Сжав зубы, она снова спрятала его за занавеску и еще раз решила начать все с начала. Пожалуй, все-таки есть смысл согласиться на работу в той фирме, где ей не понравился менеджер по кадрам. В конце концов, на этого менеджера можно будет не обращать внимания, потому что сама фирма, которая почему-то называется «Чибис», производит солидное впечатление. Этот «Чибис» занимался производством канцелярских товаров и их торговлей и находился в новом высотном здании со скоростными лифтами. И при входе у них вовсе не застекленная будка с обленившимися охранниками, которые целыми днями разгадывают сканворды (на кроссворды у них мозгов не хватает) и которые в экстренной ситуации ни за что не успеют соскочить со своих насестов. У «Чибиса» при входе так называемая рецепшен – с вертушкой, пропусками и крутыми ребятами в черном.

Саша начала торопливо собираться, поскольку боялась, что передумает и никуда не поедет. На улице она ни на что не отвлекалась, чтобы опять-таки не свернуть в другую сторону и не отправиться, например, в Эрмитаж, где проходила выставка западноевропейских витражей. Саша даже не поняла, морозно на улице или подтаивает, до того была сосредоточена на фирме «Чибис». В метро ее толкали в спину, жали в бока и ругались в лицо, но она старалась думать только о новой компьютерной программе, которую совсем недавно освоила в налоговой инспекции и которой живо заинтересовался тот пресловутый менеджер. В конце концов от метро до здания фирмы она уже бежала вприпрыжку, потому что боялась: вдруг кто-нибудь успеет раньше ее. Вон та женщина, что быстро-быстро перебирает ногами впереди Саши, вполне может тоже оказаться бухгалтером, спешащим в «Чибис» по объявлению в газете.

У Саши несколько отлегло от сердца, когда спешащая женщина свернула совсем в другой подъезд. Она глубоко вздохнула, на всякий случай взглянула на себя в зеркальце, не нашла в себе бросающихся в глаза изъянов и вошла в зеркальные двери «Чибиса».

В фирме все прошло на редкость удачно. Менеджер скроил было скользкую морду и даже протянул свою розовую руку в виде рачьей клешни к Сашиной, но тут в его кабинет по каким-то своим надобностям вошел руководитель фирмы, и владелец клешни уже не смог позволить себе ни одного лишнего слова или фривольного взгляда. Саша еще раз рассказала обо всем, что она знает и умеет, и этот вовремя вошедший руководитель велел ей тут же писать заявление и завтра же явиться на работу.

Дома Саша опять достала шар Влада и сказала ему, будто бы самому Терехову:

– Ну вот и все. Завтра я начинаю новую жизнь. Снежная метель улеглась. Рыцарь ускакал из замка, и принцесса больше не станет его ждать. У нее других дел по горло.

Саша хотела поставить шар обратно за занавеску, но неожиданно раздавшийся звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Шар выскользнул из рук, ударился о чугунную батарею центрального отопления и раскололся пополам. Вода с искусственными хлопьями снега выплеснулась Саше на ноги.

– Это судьба, – сказала расколовшемуся шару Саша и пошла открывать дверь.

На пороге стоял Влад Терехов.

– Шар разбился, – сказала она ему, потому что только эта фраза и билась у нее в голове. Все остальное не имело значения. Судьба сказала свое слово. Он зря пришел.

Терехов, похоже, ничего не понял про шар, отодвинул Сашу с дороги, вошел в квартиру, закрыл за собой дверь и сказал:

– Я пришел за твоими досками.

– Какими еще досками? – удивилась она, потому что тоже не поняла, какое отношение могут иметь какие-то доски к только что разбившемуся шару.

– С птицами, петухами… Давай все. – И он поставил перед ней объемистую спортивную сумку, которую она только что заметила.

– Ничего не понимаю, – сказала Саша, – зачем тебе мои птицы?

Она действительно никак не могла взять в толк, зачем он говорит о ее птицах, когда они могли бы поговорить совсем о другом. Например, он мог бы сказать, что не может без нее жить. А она сказала бы, что у их отношений все равно нет будущего. И они наконец поговорили бы о разбившемся шаре.

– Один человек заинтересовался, когда я рассказал о твоих работах, – проговорил Влад, избегая смотреть ей в глаза. – Он может их купить.

– Что за ерунда? Я ничего не собираюсь продавать! – искренне возмутилась Саша.

– Это глупо. Я знаю, что ты сидишь без работы. Деньги тебе не помешают.

– Вот и не угадал! Я завтра уже выхожу на новое место в серьезную фирму! Называется «Чибис»! Канцтовары! Производство и торговля! И зарплата будет даже больше, чем в инспекции!

Обилие восклицательных знаков в ее короткой рекламной речи «Чибису» не произвело на Влада никакого впечатления.

– Все равно. Ты еще не скоро получишь свою первую зарплату, – сказал он.

– Какое тебе до этого дело?

– Никакого.

Саше показалось, что в коридоре, где они стояли друг против друга, померк свет. Она с большим напряжением вгляделась в спокойное лицо Терехова и севшим голосом уточнила:

– Да?

– Каков вопрос – таков ответ, – бесстрастно ответил Влад. – Давай доски.

– А если не дам?

– Я сам возьму.

Саша поняла, что победить Терехова не в силах. Она прижалась к стене коридора, чтобы он мог пройти в комнату, и довольно истерично крикнула ему в спину:

– Бери, только никаких денег мне не надо!

– Отлично! Пущу всю выручку на благотворительность! – в тон ей ответил Влад.

Саша захлебнулась негодованием и, чтобы не расплакаться при Терехове, юркнула в ванную и закрылась на защелку. Прижавшись щекой к дверной щели, она напряженно прислушивалась к тому, что происходит в квартире. Она слышала скрип дверцы секретера, стук досок друг о друга, потом какой-то непонятный шум и шелест. Когда шаги Терехова раздались в коридоре, Саша отпрянула от двери и включила воду. Сквозь шум воды услышала, как Влад прошел в кухню, что-то сделал там, потом вернулся в коридор, открыл замок… И тут же выстрелом хлопнула входная дверь. И только тогда Саша очнулась, вышла из ванной.

В Сережиной комнате секретер стоял с настежь распахнутыми дверцами. На полках лежала всего одна доска. Саша бросилась к секретеру и вытащила на свет обнаженную маху с тролличьей мордой. И чего она ее не выбросила? Надо немедленно сунуть ее в мусорное ведро, чтобы ни о чем не напоминала. Саша бросилась в кухню. Ведро оказалось полным. Она вытащила его из шкафчика, намереваясь пойти к мусоропроводу и выбросить все вместе с доской, но когда обернулась к самой красивой стене своей кухни, выронила и ведро, и королеву троллей. Вместо ее птиц Дня и Ночи красовался лишь обнажившийся крепеж. Да что ж это такое? Ничего себе! Как он мог взять этих птиц? Натуральный вор! Мародер! Мерзавец!

На ватных ногах Саша вернулась в большую комнату и не обнаружила там ни одного синего пейзажа. Чертов дизайнер! Все решил в ход пустить! Ну и деловой… Она почувствовала такое озлобление, что все остальные чувства к Терехову потускнели и съежились. И этого человека Саша собиралась любить всю жизнь! А он кем оказался? Бесчувственным бизнесменом! Недалеким «новым русским»! Вымел ее квартиру подчистую! На благотворительные цели пустит? Как же! Держи карман шире! Купит себе какой-нибудь навороченный краскопульт, набор шпателей или умопомрачительную дрель!

Перед сном Саша долго ворочалась в постели и никак не могла уснуть. Во-первых, она нервничала, потому что завтра должна была выйти на новое место работы, а во-вторых, у нее не шел из головы Терехов. Всю неделю она гнала от себя мысли о нем и так в этом преуспела, что он ей ни разу даже не приснился. Сейчас она почему-то боялась, что если заснет, то он приснится ей непременно. И непременно в таком отвратительном виде, что все воспоминания и мечты придется разом похоронить. В три часа ночи она все еще не спала, а в семь часов проснулась от звонка будильника в состоянии сладкой истомы. Влад ей все-таки приснился, но не в облике дебильного братка, каким ей вечером представлялся. Терехов целовал ее и шептал слова любви. Саша горячо поблагодарила будильник, который прервал это безобразие в незавершенной стадии.

На новом месте Сашу оформили экономистом. Работа, которую ей предстояло выполнять, конечно, отличалась от той, что она вела в инспекции, но, в общем-то, была знакомой и полностью соответствовала ее специальности, полученной в институте. Персональный компьютер работал значительно шустрее стоявшего на ее столе в налоговой, а потому общаться с ним было значительно приятнее. В комнате она оказалась вдвоем с хмурой неразговорчивой девушкой Ритой, лет двадцати пяти. Неразговорчивость сослуживицы Сашу вполне устраивала. Она вообще не была склонна к откровенности, а уж сейчас ей вообще не хотелось ни о себе рассказывать, ни слушать чужие истории.

И полетели день за днем.

В коридорах фирмы ей несколько раз попадался тот самый менеджер с наглыми глазами. Он отвратительно улыбался ей мокрыми скользкими губами и гадко подмигивал, но Саша делала вид, что ничего не замечает. В его служебные обязанности, видимо, не входил контроль деятельности уже принятых на работу кадров, а потому у него не было повода заходить в комнату, где работала Саша.

В «Чибисе» не толклись сторонние посетители, вроде налогоплательщиков, и коридоры фирмы были прохладны и полупусты. Саше даже нравилось ходить по полу коридора, отделанному розовой с дымкой плиткой, и цокать каблучками. В общем, оказалось, что на новом месте работать не так уж и плохо. Плюс был еще и в том, что напротив здания фирмы находился большой универсам, где после службы Саша покупала макароны и колбасу без жира и без вкуса, и на метро ехала почти прямо до своего квартала. Таким образом, каждый день она двигалась как бы по одному и тому же кругу, производя одни и те же движения и не сбиваясь в сторону ни на шаг. Она уже забыла про выставку витражей, которую так хотела посмотреть, и про то, что вообще существуют какие-то выставки и какая-то жизнь, отличная от той, которую она вела.

Дома Саша больше не рисовала. Она приходила с работы, варила себе макароны, ела их без всякого аппетита с колбасой и ложилась на диван к телевизору. Переключаясь с канала на канал, она смотрела подряд все фильмы и сериалы. Кончался один сериал, тут же начинался другой. Кончался второй, эстафету подхватывал третий… Поскольку во многих фильмах играли одни и те же артисты, перед Сашей разворачивалась бесконечная фантасмагорическая история. Ее главные герои из московской квартиры попадали в убойный отдел питерской милиции, потом погибали в Чечне, возрождались на горнолыжном курорте, цыганском таборе или, перевоплотившись в Брюса Уиллиса, летели в космос спасать землю от грозящего ей Армагеддона. Саша полностью растворялась в придуманном мире, забывала о своем одиночестве и находила такую жизнь вполне сносной. Ее раздражали только звонки Ольги. Она не умела свое раздражение скрыть, и подруга звонила все реже и реже.

Однажды субботним днем, увлекшись очередной мелодрамой, Саша решила не открывать входную дверь, в которую кто-то настойчиво звонил. В прошлые выходные их дому надоедали продавцы «картофеля, розового, рассыпчатого, из-под Новгорода», которые очень навязчиво обещали разнести его прямо по квартирам. Никого больше Саша не ждала, а новгородский картофель покупать не хотела, потому что, несмотря на розовость, его все-таки надо было чистить. То ли дело макароны! В конце концов она мысленно пересилила этих продавцов-надомников, оставшись лежать на диване, и звонки в дверь прекратились. Не успела Саша этому как следует обрадоваться, как зазвонил телефон. Она сняла трубку.

– Саша! Это я – Терехов. Не валяй дурака и открой дверь!

– Зачем? – как всегда, испуганно спросила она. Ей было хорошо и спокойно без него. Она не хотела больше никаких волнений.

– Открой и узнаешь.

– Я не хочу ничего знать, – сказала она и собралась бросить трубку, но, уже оторвав ее от уха, услышала его крик:

– Если не откроешь, я вышибу дверь.

Пожалуй, он это может. Лучше открыть. Саша нехотя встала с дивана и поплелась в коридор. Жаль, что она пропустит эпизод и не узнает, как Миранда ответит Лучиано на его наглую выходку…

Терехов буквально ворвался в едва открывшуюся дверь, быстро окинул взглядом Сашину домашнюю одежду и потребовал:

– Быстро переодевайся!

– С ума сошел, да? – поинтересовалась она.

– Нет… – Он нетерпеливо дернул головой. – Просто твои работы… ну… которые я брал… они очень заинтересовали некоторых людей, и они хотят с тобой поговорить.

– А я не желаю ни с кем разговаривать!

– Брось, Саш… – Терехов посмотрел на нее тем взглядом, который ей так нравился, потому что был похож на Сережин. – Ты в душе художница, и нашлись люди, которые оценили это. Глупо отказываться от их весьма выгодных предложений.

– У меня уже есть работа. И платить будут хорошо. Я уже говорила, – упрямо повторила Саша.

– Да работай ты на этой своей работе сколько хочешь! – опять разозлился Терехов. – А роспись будешь делать для души. Или не будешь делать… Как захочешь. Только давай съездим! Нас там люди ждут!

– Мог хотя бы предупредить заранее, – начала сдавать позиции Саша.

– С тобой договоришься, как же! Тебя надо тепленькой брать! Заранее предупредил бы, так ты назло мне вообще сбежала бы из дома. Разве не так?

– Может быть… – усмехнулась Саша. – И что мне надеть? Что за публика?

– Откуда мне знать, что у тебя есть в гардеробе… Надевай, что больше всего нравится. У тебя, – он бросил быстрый взгляд на часы, – не больше пятнадцати минут.

Оставив Терехова в коридоре и даже не предложив ему пройти в комнату, Саша пошла переодеваться. Гардероб у нее был небогатый, и она, поразмыслив не более двух минут, надела черную юбку с разрезом и любимый джемпер из ангоры, к которому таким чудесным образом подходила платиновая помада с оттенком чайной розы.

Терехов ничего не сказал по поводу ее наряда, но Саша увидела, что понравилась ему. И сразу пожалела, что так оделась. Ей не нужны его восторженные взгляды. Не надо ничего снова затевать. Все между ними кончено раз и навсегда.

В машине они опять ехали молча, как когда-то в «Бойцового петуха». Сейчас у Саши не было с собой спасительного детектива, и молчание казалось ей тягостным. С одной стороны, ей совсем не хотелось с ним разговаривать, с другой – был смысл расспросить, как обстоят дела с «Бойцовым петухом». Все-таки в этот бар Саша вложила много сил и души. Петухи, которых она изобразила на стенах, ей и самой понравились. Если сравнивать их с ее же прежними работами, то она выписывала петухов совершенно в другом стиле, для нее не характерном, но это-то и оказалось интереснее всего. Поскольку, кроме детского кружка при ЖЭКе, Саша нигде и никогда не училась живописи, то технику росписи ей приходилось придумывать самостоятельно. Она писала петухов короткими тонкими перекрещивающимися мазками, и они получились встрепанными и ершистыми, настоящими забияками и бойцами. Их хвосты и крылья представляли собой элементы декора, а потому были очень пышными, но кое-где в этой пышности явно не хватало выдранных в драке перьев, кое-какие перья были сломаны и висели на ниточках, а рядом торчали острые остья без всякого пера. Круглые петушиные глаза, налитые кровью, почти выскакивали из орбит, а позы были такими напряженными, что чувствовалось – в любой момент эти неугомонные птицы готовы ввязаться в новую драку.

Там, где Терехов планировал барную стойку с самым крупным петухом на стене, Саша предложила другой вариант. Он, немного подумав, согласился, и над баром в таком тугом клубке сцепились две дерущиеся птицы, что трудно было разобрать, где чья голова с раззявленным клювом, где чья лапа со скрюченными, покрытыми каплями рубиновой крови когтями. А бутылки, которые по идее Влада должны были изображать часть перьев, Саша уложила в ниши под дерущимися петухами. Получилось, будто бой идет на ринге, вымощенном пестрыми винными бутылками.

Саша рассталась с Тереховым тогда, когда почти все уже было сделано. Оставалось застеклить заново одно окно, привезти и разместить по местам мебель, светильники и аксессуары. Они договаривались с Владом, что часть светильников должна быть красными. В кровавых же тонах Саше виделись и скатерти на столах… Теперь ей было очень интересно узнать, смог ли он достать все необходимое, и она, не утерпев, спросила:

– Владислав Александрович, вы сдали бар?

– Сдали, – односложно ответил Терехов.

Она поняла, что у него нет желания говорить об этом, но посчитала такое его отношение несправедливым. Она имела право узнать, понравилась ли заказчику ее работа. Саша собралась с силами, но спросила все-таки не очень решительно:

– Ну… и как?

– Что как?

– Бар как? Все получилось, как задумывали?

– Да.

– И светильники красные нашлись?

– Нашлись, – все так же односложно отвечал Влад, что наконец разгневало Сашу.

– Послушайте, Терехов! – повысила она голос. – Вы не имеете права в таком тоне со мной разговаривать! Мы были полноправными партнерами, когда работали в баре! Разве нет?!

– И что?

– И то! Вы обязаны мне рассказать, как все закончилось! Как воспринял интерьер заказчик? Понравилось ему или нет? Может быть, что-то просил переделать?

– Все закончилось самым наилучшим образом. Только часть скатертей я решил сделать серебристыми.

– Почему?

– Потому что, когда постелили на столы одни красные, бар стал казаться залитым кровью чуть ли не по самые окна. Поменяли на белые – нарушился стиль. Попробовали черные – получился погребальный интерьер. Постелили серебристые – чего-то не хватало, – бесстрастно докладывал Влад. – Красные скатерти пополам с серебристыми оказались оптимальным вариантом.

Саша задумалась. Она очень живо представила, как меняли скатерти на столах, и поняла, что Терехов, как всегда, оказался прав. У него было необыкновенное чутье на гармонию в интерьере.

– А светильники? – опять спросила она.

– Как и договаривались: красные и белые на кованых цепях.

– Именно такие и нашлись?

– Нет. Пришлось специально заказывать.

– И успели?

Саша уже нетерпеливо ерзала на заднем сиденье. Ей очень хотелось посмотреть бар в готовом виде, но, похоже, Терехов не собирался ее туда приглашать. Он даже не посчитал нужным ей ответить и только кивнул. Саша готова была вцепиться ему сзади в волосы не хуже своего бойцового петуха.

– Сколько раз еще мне нужно спросить, чтобы вы наконец ответили: как воспринял нашу работу заказчик? – спросила она уже чуть ли не со слезой в голосе.

Терехов взглянул на нее в зеркальце заднего обзора и улыбнулся такой знакомой и такой родной улыбкой, что Саша закусила губу, чтобы не всхлипнуть.

– Да все хорошо, Саша! – сказал он. – Разве ты могла сделать плохо? Заказчик при виде дерущихся над баром петухов впал в такой многоминутный транс, что я уже совсем было собрался плеснуть ему в лицо коньячку. Но он пришел в себя сам и сказал: «Ну, даете, черти! Не ожидал! Знал, что вы всегда работаете качественно, но чтобы так…»

Саша и сама не заметила, как улыбнулась.

– Заказчик очень хорошо заплатил, как и обещал. Твоя доля лежит у меня в сейфе. Я хотел было сегодня захватить с собой, но потом побоялся, что ты вполне можешь бросить деньги мне в лицо, и решил несколько переждать. Я правильно сделал? – и он опять взглянул на нее через зеркальце.

Саша отвернулась. Ей не хотелось отвечать на этот вопрос, потому что Влад попал в точку. Сегодня при встрече она могла бы бросить деньги не только ему в лицо, но и в форточку или, например, в мусоропровод.

– Я смогу увидеть бар? – глухо спросила она.

– Конечно, когда захочешь.

– А новый заказ вы получили? Помнишь, ты говорил… – Саша не заметила, как снова перешла на «ты», но Терехов заметил, и лицо его потеплело.

– Получили. Большой ресторан с двумя залами. Я думал, зал будет один, и хотел его декорировать в японском стиле. Поскольку от задуманного отказываться не хочется, то, возможно, второй сделаю в китайском. Хозяин уже почти согласился на восточную кухню. Сейчас это в большой моде.

Терехов еще раз посмотрел на Сашу в зеркальце. Она слабо улыбнулась, но ничего не ответила. Влад вынужден был спросить:

– Ты по-прежнему отказываешься работать со мной? – и не дав ей времени на ответ, очевидно, опасаясь отрицательного, добавил: – Тебе должно бы быть интересно. Про китайский зал я, честно говоря, еще не думал, а японский должен быть выполнен в стиле минимализма. Но не европейского. И в этом особенность! Ты могла бы… Впрочем, мы приехали…

Влад затормозил. Надо было выходить из машины, и Саша получила возможность не отвечать сразу. Она еще подумает, стоит ли ей соглашаться работать дальше с Тереховым или отрубить сегодня разом все концы. Работа у нее есть. Зачем ей терзать душу, глядя каждый день на Влада, разговаривая с ним и, может, даже касаясь его рук?

Терехов открыл дверцу с Сашиной стороны и подал ей руку. Она вышла из машины и увидела, что они остановились возле Дома культуры имени Газа. Она сделала вслед за Владом пару шагов к знакомому зданию, и у нее чуть не отказали ноги. У входа высился огромный стенд, с которого на нее смотрела увеличенная во много раз фотография с ее Птицы Ночи. Внизу было написано:

Александра Арбенина.

Мифология женской души.

Персональная выставка.

Роспись по дереву.

– Что это? – прошелестела Саша непослушными губами.

– Ты же видишь – твоя выставка, – усмехнулся Влад, взял ее за руку и потащил ко входу в театральный зал.

Терехов что-то сказал билетершам, и те беспрепятственно пропустили их. Они разделись в гардеробе, находившемся в полуподвальном помещении, потом поднялись на этаж, где находился театральный зал, а затем – на балкон. Именно там, на выгнутых полукругом стенах были развешаны Сашины работы. Они были так выгодно подсвечены, что казались выполненными из драгоценных камней. Саше даже сначала показалось, что кто-то подправил доски, добавил в радужные перья птиц фосфоресцирующих красок и блесток, но, подойдя ближе, убедилась, что все дело в освещении. Даже синие ледяные пейзажи, которые вышли из-под Сашиной кисти в момент сильнейшего душевного разлада, вовсе не отталкивали зрителей, потому что казались не тускло-холодными, а сказочно-карамельными, фантастическими, будто театральные декорации к какой-нибудь детской зимней сказке.

Около ее работ толпился народ. Саша прислушалась. Разговоры были самые восторженные. Влад сунул ей в руки книгу отзывов. Саша перелистывала страницы и никак не могла толком сосредоточиться на записях. Она выхватывала отдельные слова: «прекрасные работы…», «сказочные…», «феерические…», «получили море удовольствия…», «где можно еще увидеть работы этой художницы?»… и никак не могла поверить, что все это о ней и о ее досках. Саша ощущала себя в Зазеркалье, в ирреальном мире, в который попала по ошибке. Она сейчас обернется вокруг себя три раза и вновь окажется в своей квартире с неотремонтированной кухней и стопками досок в Сережином секретере.

Саша как раз собиралась крутануться на каблуках, когда Влад за локоть потащил ее в буфет. Подвел к столику, за которым сидели двое мужчин. Один был молодой, одетый в простую темно-синюю джинсовку, а второй, почтенный и седовласый, был в строгом темном костюме и при галстуке.

– Разрешите представить… – церемонно начал Терехов, обращаясь к ним, – Александра Арбенина, собственной персоной.

Мужчины моментально вскочили со своих мест. Почтенный даже поцеловал Саше руку и очень осторожно усадил ее на стул, будто бы она была стеклянной и без его помощи могла удариться обо что-нибудь и разбиться.

– Значит, это вы! – восхищенно проговорил он, продолжая держать Сашину руку в своих. – Вы знаете, я вас примерно такой и представлял: с такими же потрясающими глазами, как у ваших фантастических персонажей.

Саша осторожно вытащила из его цепких рук свою подрагивающую ладонь, а мужчина представился:

– Иван Павлович Заграднюк. У меня художественный салон на Невском проспекте.

Саша кивнула, еще не вполне понимая, какое отношение она имеет к его салону.

– Так вот! – продолжил Заграднюк. – Я хотел бы выставить у себя ваши работы.

– Ну… выставите… – пролепетала Саша.

– Я рад, что вы не против, но… перед тем как выставить, я хотел бы их у вас купить. Как вы на это смотрите?

Саша не знала, как на это смотреть. С одной стороны, ей было радостно, что ее работы неожиданно вызвали такой интерес, с другой стороны, она не могла даже представить, сколько они могут стоить, а с третьей, ей вдруг стало ужасно жаль своих птиц. Может, не стоит с ними расставаться? Терехов почувствовал ее растерянность и вмешался:

– Иван Павлович, я представляю интересы Александры Сергеевны, и переговоры по купле-продаже мы продолжим с вами позже, тем более что далеко не все работы подлежат продаже. Сегодня важно лишь получить принципиальное согласие автора, не так ли?

– Конечно, конечно, – закивал головой Заграднюк. – Кроме того, мне хотелось бы, чтобы вы, – он показал рукой на Сашу с Владом, – обсудили вопрос и о дальнейшей поставке живописных работ в мой салон на самых выгодных для Александры Сергеевны условиях. Давайте назначим день встречи, когда мы сможем оформить все наши обязательства друг перед другом документально.

– Александра Сергеевна, – очень официально обратился к Саше Терехов, – я думаю, что трех дней нам с вами хватит, чтобы оговорить эту сделку во всех деталях. Как вы считаете?

Саша несколько раз кивнула, стараясь выглядеть как можно более собранной и решительной. После последнего ее кивка в разговор вступил парень в джинсовке. Он сунул в нос Саше какие-то корочки и представился:

– Петр Капленко, телевидение, пятый канал, программа «Персоны Петербурга». У нас готовится передача о новых питерских художниках. Уже дала согласие Мирра Филатова, кукольница… – Заметив, что Саша недоуменно пожала плечами, Капленко решил пояснить: – Ну… у нее такие большие тряпичные куклы в человеческий рост… в совершенно фантастических нарядах. Потом будут пейзажист Никитин и скульпторша Маша Рогожина. И… если, конечно, не возражаете… хотелось бы видеть на этой передаче и вас, Александра Сергеевна. У вас такое необычное искусство. Вы где учились?

Саше стало очень стыдно, что она нигде толком не училась. Она хотела так и сказать, но потом вспомнила свою учительницу Галину Петровну и устыдилась.

– Меня учила замечательная художница, мастер народных промыслов Галина Петровна Завадская, – сказала Саша. – К сожалению, Галины Петровны уже нет в живых, а то она очень порадовалась бы, что вы оценили мои работы.

– Отлично! – обрадовался Капленко. – Значит, так! – Он пошуршал в карманах джинсовки, достал пачку вдвое сложенных листов, отделил от нее несколько и протянул Саше. – Вот здесь остальные вопросы, которые мы планируем задать. Просмотрите, пожалуйста, и если найдете среди них такие, на которые не захотите отвечать, нужно оговорить это с нами заранее. Передача планируется на начало марта, поэтому я вам позвоню в конце февраля. Не возражаете?

Саша не возражала.

Из Дома культуры имени Газа Саша с Тереховым ехали опять молча. Саша была оглушена собственным успехом и по-прежнему не очень верила в реальность происходящего. Персональная выставка, художественные салоны, новые заказы, телевидение… Неужели это все происходит с ней? Все-таки это какая-то ошибка… Все в ближайшие же дни разъяснится и встанет на привычные места…

– Может быть, ты хотя бы напоишь меня чаем? – спросил Терехов, и очнувшаяся Саша обнаружила, что машина уже стоит возле ее подъезда. – Нам очень многое надо обсудить.

– Да, конечно, – кивнула она и вышла из машины.

В лифте Саша старалась не смотреть на Влада, потому что никак не могла выработать линию поведения. Конечно, весь ее сегодняшний успех подготовлен и организован им, но… Но она его ни о чем не просила! И она еще может от всего отказаться. Он сам взял тайм-аут на три дня.

Когда они уже пили чай, Терехов спросил:

– Ты будто не рада?

Саша, по своему обыкновению, пожала плечами и наконец, посмотрев в его глаза, ответила:

– Сама не знаю. Все так неожиданно… Зачем ты это сделал, Влад?

– Я сделал это для тебя. Разве непонятно?

– Но тебе-то это зачем?

Она не отрывала глаз от его лица, и Терехов не выдержал, смутился.

– Ты ведь мне так и не ответила в машине… – начал он. – Ты больше не будешь со мной работать?

– Не буду, – сказала Саша.

– Ну вот… Зря, конечно… Я так и думал, что ты откажешься. Но ведь тебе надо как-то выплескивать свои фантазии, ты же без этого не сможешь… Так почему бы не получать за работы деньги и не радовать других своим искусством? Я и подумал…

Саша встала с табуретки, скрестила руки на груди и прервала его:

– Я не о том. Нам не надо больше видеться, Влад.

– Почему? – Вскочил и он. И встал перед ней. – Мы же просто будем… как партнеры… Я помогу тебе, потому что ты в денежных делах совершенно неопытна, и этот сладкий Заграднюк в два счета обведет тебя вокруг пальца.

– Мне не вынести, Влад, если ты будешь приезжать мне на помощь, а потом уезжать… обратно… к Марьяне Валерьевне… – решилась сказать Саша.

Терехов опустил глаза и очень тихо ответил:

– Я не буду уезжать к Марьяне Валерьевне, потому что… Словом, мы не живем с ней… А ты не вини себя ни в чем, Саша. Не ты разбила нашу семью. Она сама собой разбилась… Она должна была разбиться. Не сейчас, так позже.

– Может, ты все-таки поторопился, Влад? Вы столько лет вместе прожили… – Саша говорила слова, которые, как ей казалось, обязана была говорить в этой ситуации, но Терехов в ответ только отрицательно качал головой.

– Да, прожили… Только я ума не приложу, как мы их прожили? Не любит меня Марьяна. Когда я в тот раз из «Бойцового петуха» вернулся домой, она вроде бы страшно обрадовалась. Действительно ни о чем не спрашивала, в душу не лезла. Изо всех сил пыжилась изобразить любовь, прямо из кожи вон лезла. Я выдержал этот кошмар только неделю. Вижу же – не любит… не может… не умеет… Комедия все! Фарс! Водевиль! И дело вовсе не в вашем заме. Она меня никогда не любила. И ведь я знал это, но почему-то женился, почему-то столько лет жил с ней вместе и даже считал, что с личной жизнью у меня все в порядке.

– Ты, наверное, сам любил ее, Влад, – прошептала Саша, хотя ей очень не хотелось, чтобы это было именно так.

– Самое ужасное как раз в том и состоит, что я ее тоже не любил… никогда… Влюблен, конечно, был, не без того… Но не любил. Любовь и влюбленность – разные вещи. Это я сейчас особенно хорошо понимаю. И никак в толк не возьму, зачем мы поженились? Вроде как на спор, кто кого победит, чья сила пересилит… А когда поняли, что силы равны, успокоились, кольца друг другу надели и детьми обзавелись, как все нормальные люди. И при этом считали себя счастливой семьей! Ты можешь это представить?

Саша не хотела все это представлять. Она спросила:

– И как же дети?

– Дети? Детям хуже всего… Но мы уже как-то устроились. В следующий выходной пойдем с Ванькой в цирк. Я уже и билеты взял…..

Саша молчала, не понимая, радоваться ли ей тому, что она услышала от Терехова, или огорчаться. Слишком многое навалилось на нее разом.

– Ну что ты молчишь, Саша? – не выдержал Влад. – Мне нет жизни без тебя! Неужели ты не чувствуешь этого? Я же объяснил тебе все. Ты для меня… такой подарок… Чтобы в сорок лет с хвостом наконец узнать, что такое любовь… Ведь не каждому выпадает такое счастье… Саша! Ну ты хоть понимаешь, что я тебе говорю? Неужели ты меня прогонишь?

– Но ведь ты сам ушел… Я хотела сказать тебе, что наш новый зам…

– Послушай меня, Саша! Мне плевать на вашего зама и вообще на всех твоих прошлых мужиков. Я это уже давно понял. И если даже за тот месяц, что мы с тобой не виделись, у тебя появилось тысяча штук поклонников, даже если сейчас какой-нибудь у тебя в шкафу сидит или прячется в Сережиной комнате – не имеет значения! Я готов со всеми ними биться, сражаться и… победить! Я люблю тебя! И я верил, что ты меня тоже любишь… Ты же говорила… Да я это чувствовал, черт возьми! Неужели у тебя все прошло? Ну не молчи, Саша!

Саша боялась поверить в то, что слышала от Терехова. Не слишком ли много радости приготовил для нее сегодняшний день? Или радость всего одна – Влад? Это он устроил ей выставку, его стараниями ее приглашают на телевидение. Это он сейчас говорит ей о любви… Разве можно мечтать о чем-нибудь большем?

Она не выдержала навалившегося на нее счастья, как люди не выдерживают горя. У нее затряслись плечи, она закрыла лицо руками и заплакала горько и безутешно. Терехов подбежал к ней, прижал к себе и зашептал в ухо:

– Сашка, Сашка, любимая моя… ну, прости, что я усомнился в тебе, что напридумывал себе всякой ерунды, накрутил… Ты же меня любишь, я знаю… – Он приподнял за подбородок ее мокрое лицо и попросил: – Ну скажи же мне, что я прав! Ты ведь любишь меня, Сашенька! Скажи мне это!

Говорить она не могла. Могла только кивать. Влад целовал ее мокрое лицо до тех пор, пока она наконец не успокоилась.

– Я люблю тебя… конечно же, я тебя люблю… – всхлипнула она и опять поперхнулась слезами. Смешно откашлялась и добавила: – Только твой подарок разбился. Шар со снегом… Пополам… Я была уверена, что это дурной знак. Я тебе говорила, но ты тогда меня не понял.

– Знаешь, мы сейчас занимаемся рестораном, – невпопад, как показалось Саше, ответил Влад. – Помнишь, я говорил тебе, что собираюсь оформить его в японском стиле?

– Помню. Только какое отношение это имеет…

– Самое прямое, – улыбнулся Влад, поцеловал ее в губы и, с трудом оторвавшись от них, продолжил: – Знаешь, что главное в японском интерьере?

– Что?

– Незавершенность. Помещение надо оформить так, чтобы каждому хотелось что-нибудь в него добавить, хотя добавлять нельзя.

– Почему?

– Потому что по японской философии в завершении есть смерть.

– Ничего не понимаю, Влад… Какое отношение это имеет к нам с тобой? – продолжала удивляться Саша.

– Я же сказал, что самое прямое. Есть ли что-нибудь завершеннее шара? Разве можно что-нибудь добавить к шару, если иметь в виду форму?

– Пожалуй, что к форме нельзя… – задумалась она.

– Вот он и разбился. Наши с тобой отношения не завершены, Сашенька. Наши чувства бессмертны… по крайней мере так кажется сегодня. У нас все еще впереди. Помнишь, ты обещала выйти за меня замуж?

– Помню.

– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил он и замер, ожидая ответа.

– Я умру, если не выйду за тебя замуж, – ответила она и прижалась к его груди.

Оглавление

Реклама на сайте