Леонид Жуховицкий Ребенок к ноябрю (повесть)
После того звонка Дарья три дня думала в одиночку — колебалась. Когда стало невмоготу, позвонила Надин — мол, есть разговор, надо посоветоваться.
— А где проблема? — удивилась Надин. — Заваливайся прямо сейчас. Мужик, вон, сохнет, весь у двери извертелся, а ее нет и нет. Другая бы на твоем месте бегом бежала.
Она говорила громко и с удовольствием, видно, муж сидел рядом.
— Потерпит, — ответила Дарья.
Это были их обычные шуточки.
В общем-то, все было ясно, большого выбора не предлагалось. Вот только решиться было не просто. Ведь это не шутки — всю жизнь менять.
До Гаврюшиных было неблизко, минут сорок и две пересадки. Но дорога накатана — уже лет семь, с тех пор как Надька с Ленькой получили свою двухкомнатную, Дарья ездила к ним каждую неделю, а то и два раза, а то и все три. Если же Леньку угоняли в командировку, то и вообще переселялась. В огромной Москве у Дарьи только и было две таких набитых дороги — на работу и к Гаврюшам. По сути, Надька с Ленькой были ее семьей, она и смотрела на них как на семью: на равных с Надькой готовила, прибиралась, стирала и штопала Ленькины носки, возилась с ребятенком — Кешка, ныне восьмилетний прохиндей, уже в раннем детстве ее раскусил и с тех пор любил, но снисходительно и небескорыстно, ездил на ней верхом и использовал ее как щит в своих осложнениях с матерью. Ближе Гаврюшиных у Дарьи на свете никого не было.
Открыла Надин, ногой придвинула тапочки. В маленькой комнате с перерывами взвывал телевизор — Ленька смотрел что-то спортивное. Кешки не слышалось, не дожидаясь вопроса, Надин сказала — у стариков. Старики были Ленькины, Надькины жили далеко, за Уралом.
Прошли в большую комнату, сели. Надин была в халате, из разбросанных по дивану подушечек слепила гнездышко— ловила кайф. Дарья села в свое кресло: оно когда-то и покупалось в расчете на нее, потому что раскладывалось на ночь.
— Ну, — сказала Надин, — чего там?
Дарья медлила, она вообще спешить не умела.
— Ну? Телись, телись.
— Верка звонила, — буркнула Дарья, кося в сторону, — Верка Лаптева. Помнишь?
— С телефонной станции, что ли?
— Спохватилась, — ворчливо осудила Дарья, — она уже сто лет как в райисполкоме.
— Так я ее и не видела сто лет. Ну?
— Вот тебе и «ну», — Дарья снова скосила глаза, словно дальше говорить предстояло о стыдном. — Выселять нас будут.
— Так, — сказала Надин, — любопытно. Действительно, новость. И куда?
— Откуда ж она знает? Она там мелкая сошка. Институт, тот, здоровый, что на углу, забирает дом. Ну, а нас…
— Новость, — повторила Надин и музыкально постучала пальцами по деревянной боковинке дивана.
— А я что говорю!
— Ну, и?
— «Ну, и», — осудила Дарья Надькину торопливость. — Вот и пришла посоветоваться.
— Да, тут, конечно… — начала было Надин, запнулась и крикнула — Эй, Леший!
Ленька за стенкой приглушил звук и что-то мыкнул в ответ.
— Давай, давай! — снова крикнула Надин и по-домашнему, без удовольствия, пожаловалась: — Вот черт Леший, совсем обленился.
Вошел Ленька в джинсах, распахнутой рубахе и носках — тапочки он не любил, а подметала Надин чисто.
Кличка появилась у него давно, еще когда они с Надькой женихались. Из Леньки стал Лешей, из Леши — Лешим… Тут справили свадьбу, нужда в новых ласкательных прозвищах отпала, и молодой муж так и остался Лешим.
— Ого, — восхитился Ленька, — какие люди к нам ходят!
Он приподнял Дарью с кресла, поцеловал и привычно облапал, в шутку, не ощутимо. Дарья равнодушно высвободилась, сняла его руки с груди: Ленька был почти все равно, что Надин, его прикосновения эмоций не вызывали.
— Обрадовался, — проворчала она, — братик Вася.
«Братик Вася» — это была еще одна его кличка. Лет пятнадцать назад, Дарья тогда еще жила в общежитии, Надин и Ленька провожали ее с вечерушки домой. Перед дверьми Ленька стал придуриваться, проситься ночевать. «Мне-то что, вахтерша не пустит», — отмахнулась Дарья. «А ты скажи, братик Вася из деревни приехал»… Так за ним и осталось — «братик Вася».
Вообще в их компании, теперь практически распавшейся, по именам не звали, каждому находили кликуху. Не специально, само получалось. И всем это нравилось: возникал как бы свой язык, ограждавший от посторонних, дававший хоть малое, но ощущение избранности…
Кстати, и Дарья по бумажкам значилась вовсе не Дарьей — в чумную минуту родители записали ее Джульеттой, с тем и жила на потеху сверстникам. Она уже и сама не помнила, как из ненавистной Джульетты переназвалась в Дарью. Зато уж это имя сидело на ней, как влитое. Приземистая, крепко сбитая, с крепкими икрами и сильными короткими руками, волосы цветом и качеством в паклю, сумрачное лицо с постоянной морщиной на лбу от тугой, медлительной мысли… Дарья! Дарья — и только так. Хотела даже паспорт переписать, но Надин отговорила — это ведь сколько документов менять, да еще объясняй всем и каждому…
— Леший, — сказала Надин, — ну-ка, напрягись. Дашкин дом расселять будут.
— Да? И как же… — машинально озаботился Ленька, душой еще не оторвавшийся от вопящего ящика. Потом до него дошло: — Так это же здорово. Квартиру дадут.
— Дадут, — огрызнулась Дарья, — догонят и еще дадут.
— Сунут в малосемейку к какой-нибудь бабуле, — хмуро поддержала Надин.
— Так сейчас же вроде нельзя? — удивился Ленька. — Вон в газетах…
Женщины посмотрели на него с сожалением. Он растерялся:
— Ну, а чего делать?
— Чего ж тут поделаешь, — за Дарью ответила Надин, — выбирать не из чего. Сама-то как?
Дарья снова отвела глаза:
— Да я чего? Тут и думать нечего. Если уж рожать, так теперь.
Тут врубился и Ленька:
— А чего — верно! Родишь — куда денутся. Вынь да положь.
— На мать-одиночек особый список, — проинформировала практичная Надин, — если мальчик, вообще двухкомнатную обязаны. Найдем пути.
Надин вообще была умна, в житейских сложностях ориентировалась быстро и вела дом, как опытный водитель, едва заметно пошевеливая руль. Но последнее слово всегда оставляла за мужем, чтобы чувствовал себя главой семьи. Вот и сейчас повернулась к нему:
— Ну что, мужик, как решишь: рожать или не рожать?
Ленька неуверенно посмотрел на жену:
— А чего бы и не родить? Ты как считаешь?
— Я что, — сказала Надин, — я девушка забитая, крепостная… В общем, подруга, мужик велел — значит, рожай и не сомневайся.
Дарья молчала.
— Еще проблемы? — насторожилась Надин.
— А ты думала!
— И чего еще?
— Ну, ты даешь, — с укором отозвалась Дарья. — Рожают-то от кого-то.
— Ну, на такое дело любителей…
— Я первый! — перебил Ленька и поднял руку.
— Вот видишь. А ты опасаешься…
Дарья переждала смешки, выждала паузу и только потом сказала то важное, ради чего, собственно, и пришла:
— Я ведь не замуж напрашиваюсь. Если замуж, тогда чего уж, тогда где берут, туда и беги. А уж ребенка — это извините…
— Ну и кто на примете? — осторожно поинтересовалась Надин.
— В том-то и дело, что пока не ясно.
Подруга задумалась.
— Это ты верно, ребенка от кого попало нельзя. И гены нужны приличные, и… Все-таки, нравиться должен мужик. Без охоты, вон, и блины подгорают. Ну, хоть какого типа — прикидывала?
— Ну… — замялась Дарья.
Ленька снова вклинился:
— Я не подойду?
Она слегка обиделась на его легкомыслие:
— Обойдемся. Нам дурак не нужен, нам умного надо.
— Ну, умный — ясно, — не отвлекаясь на мужа, подхватила Надин, — а еще?
— Не алкаш.
— Ясно. Дальше?
— Красавец, конечно, не обязательно, но…
— Чтоб смотрелся?
— Не урода же рожать, чтоб всю жизнь мучился.
— Возраст? — деловито продолжала Надин.
Дарья пожала плечами:
— Да это, в общем, без разницы. Хоть тридцать, хоть пятьдесят.
— А нация какая? — всунулся Ленька.
Дарья растерялась:
— Да, наверное, все равно. Европейская.
— Ну, а латыш, например?
— А Латвия тебе в Азии? — возразила Надин.
— А армянин?
— Да если хороший…
— Армяне умные, — поддержала Надин.
Дарья вспомнила рослого красивого таджика, с которым познакомилась когда-то в поезде, и уже решительно проговорила:
— Нация все равно какая.
— Ясно, — сказала Надин, — еще?
— Н-ну… Характер, конечно. Лучше бы добрый, по крайней мере, не эгоист. Характер-то передается. Вот у меня мать была упрямая — сами видите…
— Видим, — охотно согласился Леший.
Надин подытожила:
— Значит так: не дурак, не алкаш, не эгоист и смотрится. Еще?
— Хватит, — сказала Дарья, — такого не найти.
Внезапная Дарьина хмурость подействовала на подругу, она тоже потускнела и притихла. Ленька же наоборот решил поднять настроение и стал доказывать, что мужиков полно, проблем не будет, вот только Дарье надо выбрать с умом.
— Конкретная идея есть? — допытывался он.
Дарья уклонилась, сказала, там видно будет.
Разговор усох, Лешего опять потянуло к телевизору — приглушенный, но не выключенный, он так и бормотал за стеной.
— Сиди, — приказала Надин и тут же, умница, смягчила: — останемся тут, две дуры — на что годимся без мужика?
— Справитесь, — ободрил Леший, словно бы машинально продвигаясь к маленькой комнате. В дверях вдруг остановился и радостно заорал: — Тройню рожай! Тройню! Пятикомнатную дадут!
Оставалась еще сложность, которой пока что не касались. В конце концов, чтобы у подруги не было неясностей, Дарья заговорила сама:
— Насчет денег продумала. Восемьсот на книжке, еще подкоплю, пока время есть, на ремонте подхалтурю. А потом буду вязать. За вязку сейчас хорошо дают, у нас бухгалтерша вяжет.
— Ты разве вяжешь?
— За девять-то месяцев научусь! — уверенно возразила Дарья.
Надин помолчала, покивала и лишь потом негромко отозвалась:
— Ладно, это все дела переживаемые. В конце концов, у нас мужик есть. Лень!
Леший за стенкой вновь приглушил телевизор.
— Зашибешь лишнюю тридцатку для любимой женщины?
— Для Дашки, что ли?
— А у тебя что, еще любимые есть?
Ленька всунулся в дверь, постучал себя по груди и торжественно заявил, что, пока он жив, Дашка с голоду не помрет.
Когда ящик вновь заорал, сказала:
— Ничего. Надо будет, и полтинник подкинет. В чем, в чем, а в этом мужик. Добытчик.
Надин была прижимиста, каждой копейке знала нужное место — хозяйка! Все для дома, для семьи. Дарья чуть не разревелась от умиления. И раньше-то чувствовала себя у Гаврюшиных родней, а тут и вовсе… Надо же, какие люди! Да ближе и на свете никого нет. Вот скажи ей — умри за Надьку, или за Леньку, или за Кешку-прохиндея…
Кресло разбирать не стали, постелили на Кешкином диване. Уже в темноте долго, из комнаты в комнату, переговаривались. Ленька, дурачок, как всегда, хохмил, звал к себе, чтобы с левого бока не дуло. Дарья, как всегда, отвечала:
— Сейчас, только шнурки наглажу…
Ничего, поддержат. Есть друзья. Не пропадет.
Дарьину судьбу в основном определили две черты характера: упрямство и порядочность. Порядочность обрисовалась со временем, а вот упряма была с детства. Как упряма! Мать требовала, чтобы звала отчима папой, лупила по щекам, однажды в кровь разбила лицо — восьмилетняя Дарья, тогда еще Джульетта, стояла насмерть. Как-то крикнула матери: «Ты предатель!» Результатом была высылка к вдовой тетке в подмосковный промышленный городок, дымный, но перспективный, вскоре вошедший в пределы столицы. С теткой, слабовольной и больной, Дарья ужилась на диво мирно: тетка приказывать не умела, только просила, добром же из Дарьи можно было веревки вить.
Впоследствии упрямство стоило Дарье среднего технического образования: на втором курсе техникума, где училась вместе с Надин, вступила в конфликт с глупой и хамоватой завучихой. Извинилась бы, и все — но Дарья, уверенная в своей правоте, уперлась рогом, в результате чего стала ученицей штукатура-маляра на строительстве овощехранилища. Да и потом сменила чуть не десяток работ — из-за расхождений с начальством во взглядах на справедливость. Последние шесть лет стояла у станка в шлифовальном цехе. Заводик был плохонький, но иногда доходило и до двухсот. Хватало.
Нынешней коммуналкой она тоже была обязана характеру. Тетка умерла от почек (Дарья ходила за ней до последнего), оставив квартиру Дарье и Ленуське, младшей сестре, которую успела прописать за месяц до последней больницы. Ленуська вышла замуж, родила, мужа довольно быстро разлюбила, но разводиться не стала, а начала долгую и сладостную окопную войну, в которой была любительница и мастерица. Муж был добр и простоват. Дарья, постоянно привлекаемая в третейские судьи, встала на его сторону. Сестра злобилась, с глазу на глаз устраивала скандалы, надрывно вопрошала, кто Дарье родная кровь — она или этот. И опять Дарья упиралась — мол, он же прав. «Да какая тебе разница?!» — бесновалась Ленуська. Кончилось разменом, воюющие супруги отправились в двухкомнатную малометражку, а Дарью с ее справедливостью спихнули в коммуналку: три одиноких бабки, длинный захламленный коридор, кухня с запахом вокзала, ванна в ржавых царапинах и один на всех допотопный железный телефон.
Ну и плевать. Жить можно. Делов-то!
Замужем Дарья никогда не была. Романы время от времени возникали, девушка была влюбчива, но кончались, как правило, одинаково: тут уж срабатывала Дарьина порядочность, неизменная и в двадцать лет, и в тридцать, и в нынешние тридцать восемь. После первого же горизонтального свидания она смотрела на нового мужика как на единственного и последнего, иначе просто не могла. Правда, его верности не требовала, на это ума хватало, но о своей объявляла истово, будто клялась. На благодушных современных мужчин, выросших в традициях постельной демократии, это производило впечатление шоковое: они просто не могли понять, почему акция… не более значительная, чем партия в шашки, воспринимается столь торжественно. И — что за этим кроется — сдвиг по фазе или коварный расчет? В любом случае требовалось бежать. Они и сбегали. А Дарья вновь терпеливо ждала человека, которому понадобится ее пожизненная преданность.
Впрочем, в последние годы с ней что-то произошло — перестала ждать. Видно, не судьба. Что ж, и холостячки живут, не всем же замуж, тем более с ее характером. Дарья стала подумывать о ребенке. Не конкретно, а так, вообще.
Теперь же расплывчатая идея впрямую приложилась к ситуации.
Дарья так и видела свою будущую жизнь: маленькая уютная квартирка, кухня с набором красных рижских кастрюль, чешское кресло-качалка. Занавески зелененькие, обои в тон, понадобится, сама переклеит. И — мальчишка, упрямец, нахал, бандит вроде Кешки, может, даже еще нахальнее. Уж он ей даст жизни! Ничего, справится. В бассейн его станет водить. Купит ему сапожки резиновые, за грибами поедут в Петушки…
Дарьину идею звали Павлом, мужик был хоть куда. Лет восемь назад, у Дарьи возник с ним бурный роман, мгновенно закрутившийся и мгновенно оборвавшийся. Павел был наладчик, но особенный, его даже за границу посылали — хотя тут, может, и врал. Веселый, бесшабашный, щедрый, он и внешне бросался в глаза: поджарый, узколицый, с искрящейся породистой сединой. За аристократичность рожи Дарья про себя окрестила его «Граф», и в разговорах с Надин он тоже проходил под этой кличкой.
Встретились они на многолюдной праздничной вечеринке, и Дарья втюрилась сразу и так откровенно, что он выделил ее из толпы прочих баб, загипнотизированных его болтовней, и, даже не дождавшись, пока опустеют бутылки, на такси уволок к себе.
Сколько же ему тогда было? Да под сорок, наверное.
Квартира у Графа была новая, маленькая, почти пустая, но с холодильником и широченной лежанкой, которую он называл «сексодром». На стене висела красивая теннисная ракетка с иностранными буквами. В прихожей Дарья разулась, стала искать тапочки — но тут налетел Граф, схватил, понес, швырнул на мягкое — и она пришла в себя лишь тогда, когда в ответ на ее лепет о вечной любви мужик зарокотал изумленно: «Да ты что, мать? Тебе хорошо? Ну и мне нормально. Чего еще надо?»
Дарье хватило бы и ее собственной вечной любви. Но где-то на третью встречу Павел попросил в следующий раз прийти с подругой. «Зачем?», — удивилась Дарья. «А для компании. Чтоб веселее». Она не поняла, а когда дошло, надулась и ушла. Он вслед ласково назвал дурой, но не удерживал.
Потом Дарья долго жалела, что так все оборвалось. Надо было похитрить, потянуть. Ну гад, конечно, — так ведь все они гады. Зато нравился как — сил нет! Месяца через два случайно пересеклись, поговорили даже, можно было что-то наладить — но Дарьино упрямство раньше нее родилось…
Теперь, однако, в первую очередь вспомнилось именно о нем. Ясное дело, прохвост тот еще, подругу ему подавай. Для жизни такой мужик — подумать страшно. Но для генов… для генов, пожалуй, в самый раз.
Два дня понадобилось, чтобы узнать его телефон. Номер Дарья набирала без трепета, ведь звонила она в какой-то мере по делу и в какой-то мере не только своему: ребенок, хоть и существовал только в замысле, тоже имел некие права.
Граф вспомнил после большой паузы и наводящих вопросов, но вспомнив, пожалуй, даже обрадовался — может, потому, что вечер впереди маячил пустой, а тут что-то засветилось. После разных «ну, что?», «ну, как?» он все же поинтересовался, с чего это она вдруг надумала. Дарья уклончиво ответила, что есть разговор.
— Ну не по телефону же! — вальяжно возмутился Граф. — Ты же знаешь, я не телефонный человек.
— А тогда чего не зовешь? — в лоб спросила Дарья.
Граф несколько растерялся:
— То есть как это не зову? Вот именно что зову. Бери тачку и приезжай.
В другой раз Дарья обошлась бы автобусом, но тут, ввиду важности предприятия, взяла такси. На всякий случай прихватила все ночное и утреннее, вплоть до зубной щетки: в прежние времена Граф такие дела не откладывал. Как пойдет разговор, Дарью не тревожило, как-нибудь да пойдет. В конце концов, не клянчить едет, скорей уж одарить: пусть ценит, что обратилась к нему, могла бы и другого выбрать.
Граф ее ждал, открыл сразу. В темноватой прихожей он выглядел, как прежде, но в комнате, при свете, стало заметно, что прошедшие годы проехались по нему основательно: лоб в морщинах, верхние зубы сжеваны и корявы, на затылке лысина с детскую ладонь. Лысина Дарье особенно не понравилась, но виду не подала: бог с ней, для дела какая разница, дети-то лысыми не растут.
Судя по всему, за прошедшие годы Пашка не только красивее, но и богаче не стал. Правда, мебелишки чуть прибавилось, но лежанка стояла все та же, под обшарпанным пледом она была вся в рытвинах, как заезженная проселочная дорога, — поработали подруги! Ракетки на стене уже не было, в углу у окна валялись три пары стоптанных кроссовок. Почему здесь, а не в прихожей, Дарья допытываться не стала: у такого прохвоста все не как у людей.
Граф даже не слишком ее разглядывал, сразу полез. Она отстранилась:
— Погоди, отдышаться дай.
Ясно было, что все может выйти само собой, никакие разговоры не понадобятся. Но так Дарье не хотелось. Прохвост не прохвост, а должен понять значительность момента, не в любовники его вербуют — в отцы.
— Все холостой? — спросила она с некоторым осуждением.
Он махнул рукой:
— Провел два эксперимента — не по мне!
— Детей, небось, наплодил, — начала Дарья, надеясь, что на этой теме беседа задержится и сама собой выведет на предстоящее событие. Но Граф только хмыкнул и потащил ее на кухню, где расторопно вытащил из холодильника колбасу, огурцы и запотевшую бутылку.
— Спрячь, — сказала Дарья, — не надо.
— Да ты что? По чуть-чуть.
— Не надо! — уже настойчиво повторила она.
— Не хочешь, что ли?
— Просто — не надо.
— Ну ладно, — согласился Пашка, — не то время, чтобы силком поить. Я вот хватану для настроения…
Он так сноровисто обезглавил бутылку, что Дарья почти крикнула:
— Ну не надо, не пей!
— Почему? — изумился Граф.
— Ты чего, с каждой бабой бутылку достаешь?
Он уставился на нее с искренним удивлением:
— Старуха, да ты что? Ты где живешь? Если на каждую по бутылке, это сколько же по нынешним ценам надо иметь? А я не миллионер. Вот эта бутылка, не поверишь, два месяца стоит. Зачем добро переводить, если и так дают?
— Хозяйственный! — сказала Дарья.
— А ты думала. Только в особых случаях, вот как для тебя.
«Особый случай» был все же приятен. Дарья возразила поласковей:
— Вот и на меня не траться. Дешевле обойдусь.
Граф подозрительно глянул на нее — голову дурит или как? — и все же потянулся к бутылке.
— Ну не надо же!
— Раз уж откупорена. Не по-русски…
— Ну прошу тебя!
Он недоуменно отставил бутылку:
— Слушай, а почему?
— Почему, почему, — хмуро проворчала Дарья. — Потому! Еще не хватало — рожать от алкаша.
Пауза вышла довольно долгой.
— Как — рожать? — с глупой улыбкой переспросил, наконец, Граф.
— Не знаешь, как рожают?
— Ты чего, рожать надумала?
— Дошло, наконец.
— А… почему вдруг?
Вопрос был, может, и не совсем дурацкий, но Дарья не сочла нужным реагировать.
— Да нет, я, конечно… Хочешь так хочешь… — Пашка все же собрался с духом и выдавил: — Почему именно от меня-то?
Она хмыкнула презрительно:
— А ты что, не мужик?
— Мужик-то мужик, но… Я ведь жениться не собираюсь.
— Да кому ты нужен — жениться!
— Ну а ребенок чей будет?
— Мой, чей же еще.
— Только твой?
— Ну не твой же.
— Нет, все-таки…
— Да ты чего, боишься, что ли? — уже в упор спросила она.
— Чего мне бояться? — неуверенно возмутился Граф. — Тоже еще… делов…
— Ну слава богу. А то уж подумала, и на это не годишься.
— На это как-нибудь, — возразил Пашка с самонадеянностью профессионала.
Они попили чаю, скучновато перебирая немногочисленных общих знакомых. Пашка сунулся заново ставить чайник, Дарья его остановила. Тогда он сказал, бодрясь:
— Ну?
— Чего — «ну»? Стели, — глухо отозвалась она. — В ванной полотенце хоть чистое?
— Нормальное. Ты в комнате разденься, а то шмотки замочишь.
— Высохнут, — ответила Дарья и пошла в душ. Ей не хотелось раздеваться при нем и просто не хотелось с ним соглашаться.
В ванной зеркало было треснувшее, зато в полстены, Дарья разделась, посмотрела на себя. Ничего, кое-что осталось, бывает и хуже. Не Венера, куда там, но смотреть можно. И живот не висит, в порядке живот. Растянется, конечно — ну да ладно, для такого дела не жалко. А может потом и назад уберется, другие-то рожают, и ничего.
Граф негромко стукнул в дверь.
— Чего тебе? — крикнула она, убавив воду,
— Помочь не надо, а? Спинку помылить.
— Обойдемся, — ответила Дарья и уж потом удивилась: чудно, раньше бы от одного его голоса сомлела. И чего с мужиком стало? Постель, вон, пошел стелить. Прежде бы послушался, как же! Схватил бы, швырнул — только бы тряпки ее по комнате запорхали…
Она надела рубашку и халатик, пошла в комнату. Легла. Граф возился на кухне, позвякивал посудой. Потом вошел, сел на край лежанки.
Дарья молчала.
— М-да, — сказал он, — интересная ситуация. А ты молодец.
— Почему?
— Без отца рожать не боишься?
— Почему же без отца? Не от святого же духа.
— Постой, но ты же сама…
— Сама, — оборвала она, — сама. Успокойся. К тебе никаких претензий.
— А я что, я спокоен…
Не снимая брюк, он прилег рядом, отогнул одеяло. Руки полезли под рубашку, зашарили по груди, по животу. Чужие, вялые руки — ну хоть бы что-нибудь ощутила!
Дарье стало неприятно.
— Постой, — сказала она.
— Чего?
— Ну погоди, не надо.
Он продолжал свою механическую работу, и Дарья крикнула, рывком отодвинулась:
— Ну говорю же — не лезь!
— Да ты чего? — возмутился Граф. — Ну, знаешь… Сама, понимаешь…
— Чего сама? Думаешь, поманил — а я и разбежалась?
— Я поманил?!
— А кто ж еще? — огрызнулась вопреки всякой логике. — Тоже мне деятель! Достал свою бутылку — так я тебе сразу ножки веером, да?
— Да пошла ты! — оскорбленно завопил Пашка, вскакивая с лежанки.
— И пойду, — сказала она с достоинством, — еще как пойду.
Резко встала, сбросила рубашку — плевать, пусть смотрит! — и стала одеваться. Побросала в сумку ночное и, отведя душу, громко хлопнула дверью.
Еще не хватало — рожать от труса…
Дарья была тугодумка, знала это свое качество, но не стыдилась его и даже уважала. Ну, тугодумка. А чего суетиться? Зато уж как решит…
На решениях своих Дарья стояла твердо, тут сказывалось упрямство.
На сей раз Дарья ворочала мозгами до самой субботы, но решить ничего не удалось. Ясно стало одно: вновь не миновать совета с Гаврюшиными.
— Ну и как идея? — спросила Надин. По Дарьиному лицу она все поняла, просто ждала подробностей.
— И говорить не о чем, — ответила Дарья, — не тот человек. Посмотрела вблизи…
— Он-то соглашался?
— Да уж лежал рядом. В брюках. Трус последний.
Леший сидел рядом, чинил магнитофон, но его Дарья не стеснялась, словно двум подругам рассказывала.
— Ну и как теперь? — спросил он, орудуя ершиком.
— Как, как… Другого надо искать.
— Думала? — это уже Надин.
— Чего тут думать? — хмуро ответила Дарья. — Нет никого.
Подруга постаралась поднять настроение:
— Ну, так уж и никого… Никого — не бывает. У вас, вон, и в конторе этого добра…
Последние два года Дарья работала диспетчером в заводском гараже.
— Ага, — возразила она, — а потом каждый день с ним нос к носу?
— Не любись, где живешь, — поучительно изрек Ленька, не отрывая глаз от моторчика.
— А другие варианты? — вернула к делу Надин.
Признаваться было нерадостно, но стыд Дарья преодолела раньше, пока думала в одиночку. Она сказала просто:
— Никаких других вариантов у меня нет.
Надин не поверила:
— А тот последний, в очках?
— И видеть его не хочу, — буркнула Дарья, — жмот чертов. Взял двадцатку взаймы, и будто его и не было никогда.
— А тот, со стройки!
— Когда это было! Да он и пьет.
Надин, чуть подумав, повернулась к мужу:
— Эй, Леший, ну-ка напрягись. Кто там из твоих обормотов, а?
Ленька поднял глаза к потолку:
— Хм… Это поразмыслить надо.
— Может, Ряполов?
— Не, он жены боится.
— Тут всех делов на два часа.
— Ты его бабу не знаешь. После работы на час задержится, она его носом обнюхивает.
— Носом?
— Вот именно, что носом.
— Живут же люди! — восхитилась Надин. — Ну, а Колька рыжий? Уже год холостой. Даш, помнишь, на дне рожденья…
— Рыжего не надо, — отказалась Дарья.
— Почему?
— Еще унаследует. Потом всю жизнь дразнить будут.
— Ладно, обойдемся без рыжих, — согласилась подруга и опять затеребила мужа; — Ну-ка, давай, кто там у тебя еще? Во — Степаныч!
— Он же парторг.
— Да у него глаза кобелиные.
— Не станет, — покачал головой Ленька. — Просто так — пожалуйста, а чтоб дети — не станет.
Надин немного подумала и оживилась:
— Стой, а Ветлугин? Самое то, чего еще искать?
Леший досадливо отмахнулся:
— Да он же в загранку завербовался, на Кубе сейчас. К зиме, правда, в отпуск собирался…
— К зиме мне уже родить надо, — угрюмо напомнила Дарья. Она поскучнела, настроение пошло вниз. И тут явно не светило, а кроме Гаврюшиных пойти было не к кому. Ну к кому? С таким-то делом?
Видно, Ленька заметил ее состояние, потому что заторопился, стал вспоминать какие-то фамилии — правда, сам же всех и отверг. Зато в конце выдал идею: служба знакомств. А чего? Бюллетени издают. Кому-то же везет! Дать объявление, хочу познакомиться, то, се…
Надин, знавшая все про все, объявление отвела, там очередь на полгода, но за идею мужа похвалила: можно ведь и без объявления, есть вечера знакомств, как раз в воскресенье в Доме культуры «Кому за тридцать»:
Пойти Дарья согласилась, но только на пару с Надин. Решили взять и Лешего для компании и страховки, чтоб в случае невезухи не горбиться нищенками у стены.
Дом культуры был большой, с колоннами, с тяжелой дверью. Тетка в дверях Лешего пустила, а с женщин потребовала билеты.
— Билеты? — не совсем искренне удивилась Надин, видно, про них слышавшая, но за прочими хлопотами упустившая эту деталь.
— Билеты, — подтвердила тетка с удовольствием, похоже, маленький скандальчик в дверях разнообразил ее жизнь. — Полтора рубля с барышни.
— А этого чего ж пустили? — кивнула на мужа Надин.
— А этому положено. — совсем уж расплылась тетка, — мужчина. Барышень-то у нас всегда битком, а вот кавалеров по общежитиям ловят. Дефицит!
— Надо же, а? — повернулась к Дарье Надин. — А мы и не ценим… Ну что ж, кавалер, раскошеливайся.
Леший слетал за билетами, и они вошли.
Народу было полно, сотни небось три. Поначалу Дарья глядела только на баб. С мужиками успеется, какие есть. А шансы ее будут зависеть от баб — вон их сколько, и все конкурентки.
Довольно быстро Дарья успокоилась. Бабы были наряжены, в прозрачных блузках, колготках с узорами, от свежих причесок несло лаком. Стояли парочками, а то и по трое, возбужденно кудахтали, в их суетливой праздничности было что-то жалкое. Куры несчастные!
Рядом с Надин и Ленькой Дарья чувствовала себя уверенно. Никаких нарядов, никаких причесок, юбка и свитер, спортивный стиль. Деловая женщина — и разница с курами сразу видна. Они прибежали мужика искать, а Дарья просто заглянула из любопытства, составить представление. Даже, точней, для хохмы. Посмеяться.
Куры были нарядны, а петухи все больше в затрапезе. Кто в чем. И джинсы, и штаны мятые, и куртки чуть не лыжные, и рубахи нараспашку! Ходили по залу, как по рынку, разглядывали, выбирали. В другой бы раз Дарья на мужиков разозлилась за нахальство и самомнение — тоже еще принцы! Но теперь она была даже довольна: таким кавалерам она больше соответствовала.
Стульев было мало, только у глухой торцовой стены, и все заняты: какие-то угрюмые бабешки влипли в них намертво и вставать не собирались. Во анекдот! И чего пришли, за что по рупь с полтиной платили?
Дарья для разгона потанцевала с Лешим, потом втроем независимо постояли у стены. Хохмили. Смеялись. Составляли представление.
Спустя время велели Леньке отойти — торчит рядом, как пугало, женихов отгоняет. Леший обиделся:
— А тогда на черта сюда тащили?
Надин невозмутимо ответила:
— Ты сюда чего шел? Бабу искать? Вот и ищи.
Это была уже хохма, а при хохме отступать не полагалось. Леший с угрозой проговорил:
— Вот так, значит? Ладно. Ладно. Вы так, и мы так. Только чтобы потом без скандалов.
Ворча на ходу, он отправился искать бабу. Надин сказала:
— Ну вот мужик и пристроен, теперь можно делом заняться.
Они стали разглядывать мужчин, прикидывать варианты. Одного одобрили обе сразу: рослый блондин с крупным грубоватым лицом стоял у окна, облокотившись на подоконник, от его вызывающе белой куртки веяло уверенностью и почти курортной свободой. Какая-то в кружевах разлетелась к нему на белый танец. Он поглядел на нее с недоумением, танцевать пошел, но едва кончилась музыка, бросил посреди зала и вернулся к своему подоконнику.
— Ценит себя! — неодобрительно заметила Дарья.
— А ты думала, — спокойно отозвалась Надин, — такие собой не дешевят.
— А тогда чего сюда притащился?
— Мало ли… Может, жена ушла, пятая или шестая. Или в жилплощади нуждается. А то просто в общежитии отловили — помнишь, эта, у входа… Да ладно, тебе-то что? Притащился, и слава богу. Вот будет опять белый — беги, пока не обогнали.
— Чести много.
— А для хохмы.
— Разве что для хохмы…
Этот вариант Дарью устраивал, он не касался достоинства.
Но следующий танец был не белый, и их обеих пригласили. Почти одновременно подошли двое, Надин взял тот, что посимпатичней, а к Дарье подкатился, щуплый мужичишка, одетый, правда, модно и дорого, в серую импортную куртку с замшевой грудью и вязаными рукавами. Чести, что и говорить, было не много, но Дарья почувствовала себя уверенней: уж лучше танцевать с кем придется, чем дурой на выданье жаться у стены.
Несмотря на мелкую конституцию, кавалер выплясывал умело и даже порывался выделывать какие-то фигуры. Дарья не поддалась: и не дискотека тут, и она не девочка. Она вообще считала, что надо вести себя соответственно возрасту, ну, может, лет на пять меньше, ну на десять. А пенсионерка под пионерку — смешно и больше ничего.
Видимо, кавалер оценил ее сдержанность, потому что спросил вежливо и даже с робостью:
— Простите, как вас зовут?
Она глянула на него высокомерно, выдержала паузу и только тогда назвалась. Он тоже представился.
— Георгий. Можно Жора.
Слегка кивнув, Дарья приняла это к сведению — ни Георгием, ни Жорой называть его она не собиралась. Но когда танец кончился, кавалер удивил — он не повел ее к Надин, а прямо среди зала спросил:
— Слушай, ты врать — умеешь?
Дарья даже растерялась — ишь ты, так сразу и на «ты». Но автоматизм сработал, ответила надменно:
— А я вообще никогда не вру.
— Ну, таких людей не бывает, — отмахнулся Жора, — все врут, даже я иногда. Лучше скажи — сейчас не врать можешь?
Ей стало любопытно, и она ответила:
— Ну, допустим, могу. А что?
— Тогда давай поговорим.
— Ну давай, — согласилась Дарья. Хохма так хохма.
— Ты зачем сюда пришла?
— Интересно… А ты зачем?
— Да ты не обижайся, — успокоил он, — ведь не так просто пришла, верно? И я не так. Сюда просто не приходят. Так чего темнить? По-моему, лучше честно, на вранье только время уходит, и больше ничего. Все равно же все понятно. Ты вот, например, замуж думаешь, да?
— Интересный разговор, — сказала Дарья, — мало ли чего я думаю.
— Да ты не темни, зачем темнить-то?
— Ишь ты, — она посмотрела на него, — сам-то темнишь.
— Я? Да где я темню? Я прямо говорю: нужна жена. Жена и пацан.
— Ишь ты, пацана ему!
— Можно и девку, — согласился Жора. — В общем, ребенок. Есть готовый — пожалуйста. Я человек прямой: понравится женщина — ноу проблем. И сразу пропишу.
— А чего это тебе так пригрело? — осуждающе поинтересовалась Дарья. Мужичонка был ей безразличен, но не понравилось, что он в первом же разговоре так араписто все обещает. Сам дурак или дуру ищет?
— Обстоятельства, — сказал Жора. И чуть помедлив, объяснил: — Ломают нас. Дом ломают.
— Та-ак, — протянула Дарья, — надо же!
— Чего — так? Ну чего — так? — заторопился Жора. — Я же не из-за этого. Давно жениться хотел, я по натуре вообще человек семейный. Теперь просто срочность появилась.
Уже заиграли новое, может, даже белый танец — Надин делала Дарье знаки. Но нельзя же было посреди разговора взять и уйти: это было бы грубо, а грубость Дарья не уважала. Какой бы человек ни был, а грубить не надо, этим никогда ничего не добьешься, только покажешь плохое воспитание.
— Ну так как? — спросил Жора.
— Чего — как?
— Встретимся еще?
— Зачем?
— Темнишь все, — проговорил он неодобрительно. — Встретимся, сходим куда-нибудь.
— Ну и ну. Быстрый!
— А чего особенного? Все ведь так женятся. Познакомятся, встретятся, а там уж смотрят, годятся друг другу или нет. Чего ж тут смешного? Что честно говорю, как есть?
Теперь Дарья не жалела, что именно этот щупленький позвал ее танцевать. Что, что, а хохма получалась. Будет, что Надин рассказать.
— М-да, — Дарья наморщила лоб, — подумать надо.
— Думай, — согласился он. — Это ведь не тапочки купить. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю…
— А чего именно ко мне подошел? — полюбопытствовала она. — Подруга-то моя поинтересней.
Жора подумал немного:
— В физиономии у тебя есть что-то порядочное.
Дарья устыдилась. Человек к ней по-хорошему, открыто, тоже ведь проблемы у мужика. А она ему мозги пудрит… Вздохнув, она серьезно сказала:
— Вообще-то мне и думать нечего. Я тебе не гожусь.
— Это почему?
— Тот же самый вариант: вас сносят, нас выселяют. Самой бы кого прописать.
— Ты смотри, как столкнулись.
— То-то и оно. Так что не трать время, ищи еще. Вон их сколько.
— Да, — задумался Жора, — выходит, тебе тоже супруг нужен. А то и с пацаном. Ребенка нет?
— Был бы, чего бы я сюда шла.
— А если мужик с ребенком?
— Какой мужик, какой ребенок.
— Да нет, это я так, — пояснил он, — у меня ничего конкретного. Просто думаю, какой вариант тебе получше… Тебе муж нужен какого типа?
— Не бери в голову. Какой нужен, такому я не нужна. Обойдусь. Рожу, и все.
— От кого?
— Посмотрим… Ладно, действуй, счастливо тебе.
Она пошла к Надин. Жора позвал уже вслед:
— Даш!
Она обернулась. Надо же — уже приятель, Дашей зовет…
— У тебя коммуналка? — спросил он.
— В чем и вопрос.
— И у меня коммуналка, — грустно сказал Жора.
Надин встретила ее упреком:
— Ну ты чего ж? Как раз было белое танго.
— Заболтал мужичок.
— Серьезные намерения?
— А ты думала! Деловой. Завтра в ЗАГС, послезавтра прописка.
— Так чего ж ты?
— Был бы росточком побольше…
— Ну уж с тебя-то будет.
— Ага. На коньках и в кепке.
Надин показала глазами в сторону:
— Леший-то, смотри, успехом пользуется. Уже третью кадрит. Ценится мужик, хоть в аренду сдавай. Большие деньги можно сделать.
Леший словно почувствовал, что разговор о нем, издали глянул на жену и скорчил рожу: мол, хотела хохму, вот и получай. Надин шевельнула ладошкой, мол, давай, давай, и обернулась к Дарье:
— Зря надеются бабоньки, не среагирует. Совсем домашний стал. Стареет, что ли, мужик? Раньше так и норовил налево, а теперь лучше телик поглядит.
Дарья всегда завидовала невозмутимости подруги, позавидовала и сейчас. Ну держится! И никогда не поймешь, где всерьез, где развлекается. Дарья пыталась даже ей подражать, но не получалось, медленно думала, а у Надин нужные слова прямо от зубов отскакивали. Вообще Дарье нравилось в подруге все. Когда нападала мечтательность, будущая жизнь виделась именно как у Гаврюшнных, чтобы тоже тесно и уютно, и чай на кухне, и телик в спальне, и муж чтобы походил на Леньку, и пацан, как Кешка. Дружно жили Гаврюшины, дружно и весело, вот бы все так…
— Твой-то совсем застоялся. — Надин кивнула в сторону намеченного блондина. — Чего томишь мужика?
— Подождет, — так же небрежно, через губу, ответила Дарья, словно блондин у своего подоконника и впрямь только тем и занимался, что ждал ее, — да и морда, гляди, какая-то надутая.
— Тебе на эту морду смотреть одну ночь…
Танцы, надо сказать, были паршивенькие, бабы в основном вертелись друг с другом. Дарья с Надин до такого убожества, естественно, не опускались, и у них хватало времени обсудить Дарьиного блондина, который, правда, и не подозревал, что уже рассмотрен и распределен.
Тут вновь возник щуплый Жора и киношно-банальным полупоклоном предложил свои услуги. Все было бесперспективно, но Дарья пошла: во-первых, нехорошо было без причины отказывать, во-вторых, понимала, что когда женщину приглашают, ее акции растут. Дарья заметила, что туфли у Жоры на толстой подошве да еще на каблуках. Она чуть не расхохоталась — ну деятель, по сантиметру росточек натягивает! Он был, конечно, повыше нее, но не намного. Не так, как ей нравилось. Впрочем, в танго он вел умело, рука твердо лежала на талии — какой ни есть, а мужик.
Он почти сразу спросил:
— Ты сколько получаешь?
— А тебе зачем? — на всякий случай потянула она.
— Тайна, что ли?
— Зачем тайна? Мне хватает. — Он молча ждал, а она ответила: — Если с премией, двести.
— Нормально, — одобрил Жора, — для женщины вполне,
— А сам что, академик?
Он с достоинством возразил:
— Не знаю, как академики, а доктору наук вполне взаймы дам.
Это было уже любопытно. Дарья спросила:
— А ты кто?
— Мастер по теликам. — Он уловил разочарование в ее лице и усмехнулся. — По иномаркам я, поняла? В том числе по видео. Приставки монтирую. И вообще все, что надо. Нас таких на город человека три.
— Важный человек, — подхватила она, — повезет кому-то.
— Повезет! — с вызовом согласился он.
Танец кончился, толпа, в основном бабская, стала растекаться. Но Жора ее не отпустил, придержал за локоть:
— Постой. Тебе ведь рожать надо, так?
— Ну?
— У меня конкретное предложение.
— Любопытно.
— Рожай от меня.
Дарья даже глаза вылупила:
— Это еще с какой стати?
— А я тебе денег дам, — объяснил Жора. — Деньги на ребенка понадобятся, так? Вот я их тебе и дам.
Ей стало весело. Забавный мужичонка!
— И много отсыпешь?
— Для начала тысячи три.
— Ого! Стоит подумать. А зачем тебе это?
— Детей люблю, — сказал Жора.
Дарья давно уже привыкла: на танцах чего не услышишь, чем глупее, тем веселее. Правда, мужичонка на высоких каблуках глядел серьезно, но кто его знает, может, у него юмор такой? Вон, и Надин никогда не усмехается. На всякий случай Дарья включилась в хохму:
— Рискованное дело. А обманешь? Залечу — и ни тебя, ни денег.
— Деньги вперед дам.
— Авансом, значит? А вдруг ребенка не получится?
— Вернешь.
— А присвою?
— Тогда твои будут. Значит, тебе совесть позволяет.
— Судом не потребуешь?
— Нет, — сказал он твердо, — это уже будут деньги грязные, я их и в руки не возьму.
Волосики у Жоры были редкие, с рыжинкой, узкие бровки решительно сошлись. Дарье стало жалко этого нелепого невезучего мужичка, похожего на стареющего подростка. Старается, туфли, вон, купил, на вечера ходит…
— В общем, так, — решил Жора, — неделю думай, а потом позвоню. Телефон есть?
— Лучше свой оставь, надумаю, сама позвоню, — в тон ему серьезно ответила Дарья. Раздавать телефоны было не в ее правилах.
Жора полез во внутренний карман, достал кошелек и вынул тонкую белую картоночку, на которой типографскими буквами было оттиснуто: «Пузырев Георгий Николаевич, телемеханик широкого профиля». И — телефон.
— Ну, даешь! — поразилась Дарья.
— А чего? — небрежно отозвался он. — Нормальная визитная карточка. По всей Европе принято.
Дарья взяла карточку, поискала, куда спрятать, и так и оставила в руках.
— Погоди, — сообразила она вдруг, — а если ребенок получится не такой? Не понравится? Некрасивый.
— Мне отдашь, — жестко ответил Жора, — пять тысяч доплачу.
— Интересно рассуждаешь, — удивилась Дарья, — кто же тебе ребенка продаст? Ты бы продал?
— Я мужчина.
— Ишь ты, мужчина. А женщина, выходит, продаст?
Он сказал:
— Женщина что угодно продаст.
Ну и мужичонка подвернулся, надо же! Маленький, а злющий, прямо бульдожка. Дарья еще больше его пожалела.
Вернувшись к Надин, она показала визитную карточку. Подруга повертела ее в руках и оценила:
— Прямо иностранец. Был бы ростом повыше — то, что доктор прописал. Мы вот думаем, одни бабы маются — а вон, видишь, мужики, бедолаги, тоже суетятся. Всем несладко.
Дарья думала картонку выкинуть, но Надин не велела: зачем выбрасывать хорошую вещь, пускай лежит, авось, когда и понадобится. Телевизор чинить! Дарья посмеялась, завернула рукав у свитера и пристроила гладкую картонку за отворот.
Подошел Леший, стал хвастаться адресами, одна дама была кандидат наук и лишь недавно из Алжира. Но тут объявили белый танец, и Надин несильно толкнула подругу в плечо:
— Иди.
— А, может… — вдруг заколебалась Дарья.
— Иди, тебе говорят!
Дарья шла через зал и боясь, и надеясь, что опередят. Но едва блондин отлип от своего подоконника, едва сгреб ее лопатку в большую ладонь, успокоилась. Главное сделано — танцует. Еще, вот, заговорить — и все, знакомы. А там… В конце концов, чего он сюда шел, танцами любоваться? Всем одного надо. И слава богу. Чего надо, то и получит…
— Вы здесь первый раз? — начала Дарья.
Блондин глянул на зал, словно вспоминая, и лишь тогда ответил:
— Ага.
Голос был низкий, тяжелый. Мужской.
— И я первый. Не люблю такие сборища. Народу много, а уюта нет.
Кавалер, и тут помедлив, согласился:
— Ага.
— Я Дарья. А вы?
— Петр.
И имя хорошее, подумала она. Ей было легко, ничего не сковывало. Не для себя же старалась, для ребенка. Петр двигался так себе, вперевалку, но танцевать с ним было очень приятно — Дарья просто утонула в его лапищах.
— А после вечера вы чего делаете?
Блондин чуть шевельнул здоровущими плечами:
— Черт его знает! Вроде, ничего.
Музыка кончилась, он не спеша убрал руки.
— Я тут недалеко, — сказала Дарья, — если хотите, можно кофейку попить.
Блондин глянул на нее сверху и спросил своим роскошным медвежьим басом:
— А у тебя СПИДа нет?
Дарья повернулась и быстро пошла. Хам паршивый. Двух слов связать не может, а туда же… Дебил!
Увидев ее лицо, Надин вскинулась:
— Чего?
У Дарьи тряслись губы:
— Да ну… Хам паршивый. Двух слов связать не может, а туда же… Дебил!
— А чего он, чего? — возмущенно залопотал Леший.
Умная Надин поняла сразу:
— А ты чего ждала? Издали было видно — дебил. К дебилу, между прочим, и шла. Для хохмы.
«Хохма» позволила кое-как усмехнуться. Но все вдруг стало противно: и толпа, и запах пота в зале, и запах конюшен в коридоре, и толстый пожилой милиционер, что, набросив шинель, курил в дверях, — базар ему тут, что ли?
Гаврюшины зазывали к себе, чуть не силой тащили. Дарья уперлась: домой, только домой. Поймали такси, Гаврюшины завезли Дарью и поехали дальше.
Квартира, где жила, Дарье не нравилась — сарай сараем. А вот комната нравилась в даже очень. Большая, шестнадцать метров, квадратная, с высоким красивым окном. И выходило окно удачно, как раз на троллейбусную остановку. Когда становилось невмоготу, Дарья садилась на подоконник и ждала, пока из-за угла не выплывет домик на колесах с матово светящимся лбом. Ближе, светлее, потом шуршанье внизу… Будто в кино, она смотрела, как выходят люди, выходят и растекаются, кто куда. К Дарье они отношения не имели, но одиночество отпускало.
Когда хитрая Ленуська искала размен послаще для себя, а Дарье было так противно, что хоть бы как, только скорее, она поехала смотреть с Надин очередной вариант. Надин, уловив настроение подруги, сразу стала искать плюсы. Молча обойдя бесхозный коридор, она встала посреди комнаты, глянула в окно и сказала: «По крайней мере, есть свое лицо». И с тех пор, когда Дарью жалели за коммунальный кошмар, она возражала с некоторым даже снобизмом: «По крайней мере, есть свое лицо».
Сразу после переезда поняв, что комната эта ей на несчитанные годы, она и обустраиваться стала надолго. Случайной вещи не было ни одной, каждая продумана и любима. Когда приходилось, Дарья за деньгами не стояла: диван-кровать обошелся чуть не в две зарплаты, на кресла с журнальным столиком вообще пришлось копить и копить. Буфет, правда, купила недорого, по объявлению, импортный, современный, но под старину: если потом, когда расселят, поставить этот буфет в кухне, получится уже не кухня, как бы гостиная, красивое и уютное место для позднего чая. Книг у Дарьи было немного, зато все по своему вкусу, тут она даже на Надин не ориентировалась. Подруга собирала стихи и детективы, а Дарья предпочитала про любовь. Особенно ей нравились переводные, там любовь была настоящая, и говорили не так, как теперь. Конечно, Дарья понимала, что сейчас аристократов нет, да и не нужны они никому, время другое. Но разве в нашу эпоху нельзя себя вести благородно? Сама Дарья, по крайней мере, старалась…
Вернувшись с вечера, Дарья разложила диван-кровать, легла, стала думать, почему этот хам так по-хамски себя с ней вел. Ну хоть бы чем заслужила! Ведь никакого повода не дала. И главное, громко, на весь зал, хам избалованный…
Потом Дарья ощутила раскаянье. Чего там, и у самой рыльце в пушку. Сама-то кого искала? Порядочного мужика искала? Как бы не так — красавца искала. Вот и нарвалась, сперва на Графа, потом на этого дебила. За что боролась, на то и напоролась. От красавца рожать решила! Чтобы потом вырос в такого вот хама и девок на танцах про СПИД спрашивал…
Она так себя запрезирала, будто кого предала. Хотя чего там — и в самом деле предала. К Графу на такси поперлась, к хаму паршивому через весь зал на танец побежала — а Витьку, например, хоть раз вспомнила? Да ни разу! А ведь если по справедливости, кто заслужил, как не он? Мало, что земляк, сосед, сюда вместе ехали — так ведь сколько за ней ходил! И любил, и замуж звал. А помогал как! Барахло с той квартиры на эту перетаскивал — кто? Деньги на диван одалживал — кто? А она об него только что ноги не вытирала, тварь неблагодарная. Ведь вот же благородный человек, настоящий друг — а она? Перед знакомыми стыдилась, дура проклятая. Как же, она с Надин на поэзию ходит, на музыку — а Витька лимита, кирпичи кладет, прописку зарабатывает, с ним в приличную компанию все равно, что на танцы в валенках. И ведь женился — а все к ней ходил, подарки таскал, цветы да апельсины. Хоть обращаться по-людски ведь могла же, могла! Как-то ехали в трамвае — вздыхает. Чего, говорит, размечтался? А он — мечтаю, говорит, чтобы сын был похож на меня, а дочка на тебя. Ведь комплимент сказал дуре! А она такую рожу состроила, будто ей нашатырь в нос…
Последние годы не виделись — но звонил, поздравлял с праздниками, открытки присылал. Со стройки он давно ушел. на завод, взяли как спортсмена, в баскетбол играл. Его и пристроили где-то при стадионе, сперва сторожем, потом вроде тренера, с детьми возиться. Ну и что — тоже ведь кому-то надо. Она тогда еще спросила Надин — тренер это хорошо или плохо? А Надин ответила, что тренер при заводе это сто двадцать рэ. Конечно, не зарплата для мужика, но — раз нравится? Тем более — как спортсмену с квартирой помогли… И, что характерно, Дарья в его квартире ни разу не была. А ведь сколько звал! И на новоселье, и когда сын родился, и на день рождения. Все находилось что-то поинтересней. Вроде этого хама со СПИДом…
Витьке позвоню, решила Дарья.
У Витьки все телефоны сменились, но Дарья нашла его через завод. На стадионе сказали, будет вечером, у них тренировка с восьми до десяти. Перезванивать Дарья не стала, заявится сюрпризом, так даже интереснее.
Вечером опять оделась в спортивном стиле (тем более на стадион!) и поехала так, чтобы угадать к девяти. Кстати, и посмотрит, чем он там занимается.
Как с Витькой говорить, она придумала сразу. Не чужой человек, всякие подходы ни к чему. Сперва скажет, что дело. А когда спросит, что за сложности, прямо ответит его же словами: хочу, мол, чтобы сын был похож на тебя. А уж там разъяснит про расселение. Он ей апельсины дарил — вот и она ему подарок сделает…
Стадион, хоть и при заводе, был хороший, большой, с просторной раздевалкой и телевизором у стойки вахтера. Дарья сказала, к кому, и ей показали, какой лестницей подниматься.
Витька, заметно располневший, в синем тренировочном костюме с белыми полосками, командовал целым табуном девок — их было штук двенадцать, не меньше. Разные, от маленьких до здоровенных, метра под два, в коротких трусиках и маечках с номерами на спинах, они быстро бежали по залу. Витька хлопнул в ладоши и крикнул:
— Стоп! Прыжки. Раз, два, три, четыре…
Девки всем табуном запрыгали.
Дарья подошла, тронула за рукав. Витька обернулся, глянул с недоумением, но узнав, жутко обрадовался, сгреб, зацеловал.
— Ну, ты молодец! Ну, порадовала…
Девки все прыгали.
— Стоп! — крикнул он. — Гусиный шаг!
Девки, низко присев, вперевалку двинулись вокруг расчерченной площадки.
— Сколько же не виделись, а?
— Давно не виделись, — успокоила Дарья. При избытке народу столь бурная радость была смешна.
— Землячка! — объяснил Витька то ли всем сразу, то ли кому-то специально и тут же рявкнул: — Галя — колени! Тебе, Ситникова, тебе!
Одна из самых здоровенных заканючила:
— Ну Виктор Степанович…
— Колени, сказал!
И молодая великанша, застонав, послушно опустила зад чуть не до полу.
— Смотри, как слушаются, — изумилась Дарья.
— А как же? Я же тренер.
— Так у тебя, вроде, дети были?
— Ну, были. Так ведь мы когда виделись? Выросли дети, давно за женщин играют.
— Играют-то хорошо?
— По обществу первые, — скромно похвастался Витька. — По России, правда… Но, вообще-то, дело идет. Вот зимой в Болгарии были, четыре встречи — три победы.
— И все вот так слушаются? — не могла смириться Дарья.
Он усмехнулся:
— Мы в августе в Польшу едем, в город Радом. А кто не слушается, те дома посидят.
Дарья только головой покачала. Ну и ну. Большой человек, начальник. Кто бы мог подумать…
Витька, снова хлопнув в ладоши, заставил девок кидать мяч друг другу. Дарья спросила:
— Сколько ты здесь получаешь?
— Сто двадцать. Но сотни две с половиной делаю. Плюс, конечно…
Что за плюс, Дарья так и не узнала, потому что Витька, подозвав красивую девчонку с прической под мальчика, стал ей резко выговаривать, что не туда бежит и не так кидает. Та начала оправдываться, но Витька оборвал:
— Ты не выступай, а слушай и делай. Все. Пошла!
И девчонка покорно побежала на свое место.
Ну, командир…
Вскоре он крикнул, что тренировка закончена, и табун повалил из зала. Витька вздохнул с подчеркнутым облегчением, улыбнулся и спросил:
— Ну? Просто в гости? Или чего стряслось?
— Дело есть, — как и наметила, приступила Дарья.
— Что такое?
Но произнести вторую фразу оказалось куда трудней, чем Дарья предполагала загодя — уж очень теперешний Витька был не похож на того, что в прежние годы таскал ей апельсины и стеснялся зайти. Был парень, взрослый женатый парень, а нынче — мужик. Умелый, уверенный, знающий себе цену мужик. Скажет, конечно, скажет, но не так вот, с кондачка…
— Погоди. Как живешь-то?
Витька пожал плечами:
— Нормально. В общем, даже хорошо. Старею, правда, помаленьку, сорок вон на носу — но тут уж куда денешься…
— Ладно, будет тебе, тоже старик нашелся, — оборвала Дарья, потому что, старя себя, он как бы старил и ее. Потом осторожно спросила, как дома: догадывалась, что не блеск, почти сразу после женитьбы Витька стал скучать, едва речь заходила о супружнице.
Он и сейчас поскучнел:
— А чего там может быть нового! Служба. Там служу, здесь отдыхаю.
— Парню сколько?
— Парню девять, дочке пять.
Значит, и дочка есть. Как же она запамятовала…
— Это и держит, — сказал Витька.
Вообще-то Дарья не любила, когда мужики жалуются на жен, но сейчас ей это было на руку, облегчался дальнейший разговор. Правда, та красивая фраза, про похожего сына, никак не вставлялась. К тому же мешали две девки, уже одетые, с влажными волосами, которые шастали по залу, собирая мячи в большие сетки.
— Может, на воздух? — мотнула головой Дарья.
— Пошли.
В коридоре Витька попросил ее минутку подождать и, чуть пройдя вперед, остановился у двери с табличкой «Раздевалка» и черненьким женским профилем. Он постучался и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Дарья тоже подошла, заглянула. Раздевалка была безлюдна, на лавке у стены стояли две большие модные сумки, одна совсем шикарная, другая победней, с вешалки свисали пятнистые штаны и еще что-то дорогое и редкое. Дальше, за полуоткрытой дверью душевой, шумело и плескалось.
— Света! — крикнул Витька. — Света Ващенко!
И тут — Дарья только глаза вытаращила — из душевой выскочила та красивая девчонка со стрижкой под мальчика и прямо голяком зашлепала к Витьке. Углядев сзади Дарью, вроде бы запнулась, покраснела, но назад все же не сквозанула, наоборот, чуть ускорила шаг. На смуглой коже выделялся бледный треугольничек.
— На вот тебе ключи, — сказал Витька и швырнул ей целую связку, — все запрешь. Кладовку проверь и свет выруби. Я внизу буду, на лавочке.
— Ага, — кивнула девчонка, бросила ключи в богатую сумку и побежала в душ, светлея аккуратной задницей.
И загореть успела, совсем уж подавленно подумала Дарья.
Удручало даже не беспардонное нахальство, а девкина фигурка: с такими ногами можно шастать голяком! Да и вообще все… Соплюха ведь, совсем соплюха — а прическа какая, а сумка, а штаны вон висят… Прямо артистка: ногти на ногах в лаке, даже волосики на стыдном месте будто в парикмахерской прилизаны…
— Это и есть твой плюс? — спросила она Витьку.
— А? — увидев ее рядом, он смутился. — Понимаешь, у нас ведь все поездки, то игры, то сборы, живем тесно…
— Они у тебя все так, телешом, бегают?
— Да нет, конечно, но… Я ведь раньше массажистом подрабатывал… Жизнь, понимаешь…
— Да, понимаю, — отпустила ему грехи Дарья.
Когда спускались по лестнице, Витька спросил:
— Так чего за дело?
— Дело-то? Да есть дело, но…
— Какое еще «но»? Давай, говори. Если в моих силах…
— Это не срочно, — сказала Дарья, — когда-нибудь потом. Дом наш хотят расселять. Может, и мне что перепадет. Так вот… ну, когда, в общем… Переехать поможешь?
Он даже обиделся:
— Да ты что? Чтоб я тебе не помог — было? Тоже еще вопросики… Приведу свой курятник — видала, какие лошади? — да они тебя вместе с домом куда надо перенесут!
— Значит, тогда позвоню, да? — Дарья поцеловала его в щеку и пошла к метро…
Ладно, авось, когда-нибудь переехать поможет.
— Допустим. Ну и что? — спросила Надин.
— Ну и все. Противно мне стало! — громко объяснила Дарья, тоном компенсируя недостаток уверенности.
Они сидели на кухне у Гаврюшиных, гоняли чай, ели принесенный Дарьей торт «Праздничный» и пытались на пару разобраться в том, что одной Дарье понять было не под силу.
— Что противно? — нудновато поинтересовалась Надин, сбивая Дарьины эмоции.
— Все противно! Смотреть на нее противно!
— Ах, смотреть. Ну, ну, — Надин покивала вроде бы с сочувствием, после чего жестко сказала: — Вот к этому, мать, привыкай. Смотреть на них тебе придется до конца жизни. И будет все хуже и хуже.
— Почему?
— Потому, что мы с тобой будем все старей, а они все моложе.
— Но я же не про это, — попыталась защититься Дарья, — это пускай. Но чтобы вот так нахально, голяком…
Тут Надин скривилась с таким пренебрежением, что Дарья даже растерялась. Чего она такого сказала? Ведь не врет же…
Потом поняла, что, пожалуй, врет. Все одинаковы, и она не лучше. Лет десять назад летом ездили на озеро, ночью купались всей компанией, и она со всеми. Ну и чего? Ничего. Или в деревне, когда с Надин и еще одной подружкой пошли в хозяйскую баню, чисто скобленую, с жаркой каменкой, а потом, разойдясь, крикнули Лешего, и он отлупцевал их распаренным веником так, что дергались и вопили…
Неужели зависть? Дарья огорчилась. Уж завистливой себя никогда не считала.
— Мы с тобой, слава богу, наплясались, — сказала Надин, — а она на эту гулянку только пришла. Вот и вертит всем, что вертится. Ну и черт с ней, пока что и нам с тобой места хватит. А с Витькой надо было договориться. Телефон теперь знаешь — позвони и договорись.
— Это исключено, — уперлась Дарья.
— Вот тебе раз!
— Ты пойми, он же меня любил. Я для него светлое воспоминание. А тут приду клянчить, как побирушка.
— Не клянчить, а попросить об услуге.
Дарья молчала. Надин посмотрела на нее внимательно:
— Ну? Давай.
— Чего?
— Ведь надумала что-то, так? Вот и давай.
Дарья собралась с духом.
— Надь… Ну ведь живу я как-то? И ничего, нормально, очень даже вполне. Ну, конечно, хорошо бы… Но вот видишь — не судьба. Не выходит. Чего ж головой об стену биться? Если как-нибудь само получится… Ну, а нет… Ведь однокомнатную и так могут дать, кому-то же дают?
Вопрос прозвучал столь жалко, что Надин даже не стала отвечать. Она крикнула в дверь:
— Мужик!
Из комнаты послышалось неопределенное ворчание.
— Лень!
Леший вошел и остановился в дверях.
— Чайку не хочешь! Гляди, какой торт.
— Потом, — сказал Ленька, налаживаясь назад.
— Сядь, — остановила Надин, — послушай, чего любимая женщина сообразила.
Он неохотно сел на край стула — видно, оторвали от своего.
— Раздумала девушка, — сказала Надин, — не хочет квартиру получать.
— Как не хочет?
— Так. Не нуждается. В коммуналке, говорит, лучше. Тем более — гены нынче большой дефицит. Только по праздникам отпускают, и то самым передовым.
Ленька, привыкший к манере жены, уставился на Дарью.
— Ну, не выходит, — повторила она совсем уж беспомощно.
— Что не выходит?
Дарья молчала, и Надин объяснила сама:
— От чего дети бывают.
Ленька протестующе вскинул брови:
— Что значит не выходит? Два раза сорвалось, так уже и не выходит?
— Три раза, — поправила Дарья.
— Ну, три. Так ведь не тридцать же! Вон, все лето впереди. Поедет в Сочи…
Надин сказала с досадой:
— Лень, какие Сочи? А если осенью выселять начнут?
Леший погрузился в размышления:
— Ну а, допустим, Дашка будет на пятом месяце?
— Площадь дают не на пузо, а на человека.
— Если как следует похлопотать…
Дарья ела тортик, разговор шел как бы мимо нее. Но именно это успокаивало и обнадеживало. Слава богу, не одна, под защитой. И Ленька, вон, кипятится, как отец или брат, и Надин говорит то, что и сама Дарья сказала бы, только у Надин выходит понятней и умней. Обсудят, подумают и решат, а ей скажут, что делать. Сколько раз так бывало, и никогда не приходилось жалеть. Не одна, есть люди…
Дарья подрезала тортика и положила на блюдце Лешему и Надин.
— Да ты посмотри на нее, — говорила подруга, — пойдет она хлопотать?
— Я пойду! — воинственно заявил Ленька. — Сам пойду!
— Это конечно, — кивнула Надин, — придется. Но ты прикинь реально. Однокомнатных всегда мало, а желающих — и блатных, и богатых, и всяких…
Ленька упрямо мотнул головой:
— А вот это плевать! На Дарье и так всю жизнь ездят. Хоть блатные, хоть богатые, а квартиру она должна получить… Даш, ну чего ты? Соберись. Ты же красивая баба.
— Да будет тебе, — улыбнулась Дарья. Хоть и врет, а слушать приятно.
— Ну, привлекательная, — сбавил Леший, — я мужчина, мне лучше знать.
— Лень, — терпеливо вернула к делу Надин, — ну не выходит у нее. Заело что-то, бывает же. Давай-ка еще раз, вспомни своих.
— Да вспоминал, — сразу потух Ленька. Потом вдруг вскинулся: — Стойте, бабы. Есть же вариант. Во всех газетах пишут! Делают искусственно в больнице. Искусственное осеменение.
— Как коровам, что ли? — уточнила Дарья.
— Ну! — хохотнул Ленька. — Один шприц, и никаких хлопот.
Дарья с достоинством поджала губы:
— Я все-таки не корова. Уж как-нибудь без шприца обойдусь.
Надин идея тоже не пришлась по душе. Да и сам Леший за нее не цеплялся. Он вновь задумался, потом спросил, есть ли у Дарьи отгулы, и узнав, что есть, сказал, что лучше всего съездить в Ригу. Поездом ночь, самолетом час. С гостиницей, правда, надо покумекать.
— А чего в Риге? — заинтересовалась Дарья. В Ригу она давно хотела, слышала много, но ни разу не была.
— Понимаешь, — постепенно воодушевляясь, стал объяснять Ленька, — мужики наши недавно были, рассказывали. Портовый город. И этим все сказано. Моряки. Представляешь, приходят парни из загранки, полгода без берега. Да они кидаются на все, что шевелится! Ни знакомиться не надо, ни разговаривать, ни черта. Все, что от тебя требуется, — попадись ему на пути.
— Ну, знаешь, — обиделась Дарья, — я себя не на помойке нашла.
Ленька растерялся, стал что-то объяснять, обещал обмозговать все как следует… Потом погладил Дарью по щеке и ушел в комнату.
Сказать было больше нечего, молчать тяжело. Надин крикнула Лешему, чтобы принес телик, тот притащил — ящик у Гаврюшиных был удобный, маленький, как раз для малометражной квартиры. Хорошая вещь — и новостишку подкинет, и развлечет за поздним чаем, и успокоит, как сейчас.
Надин пощелкала программами и остановилась на первой. Международный комментатор говорил про НАТО, губы его иронично кривились. Обычно Дарье нравился этот хорошо одетый везучий мужчина в красивом галстуке и солидной прическе, уверенно рассказывающий о странах, где самой Дарье вовек не побывать. Но сейчас было неприятно смотреть на ухоженное породистое лицо человека, который удобно устроился в жизни и для которого Дарья со всеми ее заботами не существует и никогда не будет существовать.
Надин снова говорила, наверняка что-то разумное, но Дарья в слова не вникала — отключилась, ушла в свое. Она поняла четко: никакого путного совета ей сейчас не дадут, она не знает, как быть, но и они тоже. А раз так, не станет она больше никого искать. Не станет унижаться. Надо ребенка, конечно, надо, еще как надо. Но не какого же попало. Не от кого же угодно! Что за ребенок, если противно вспоминать отца? Пусть лучше через год, пусть в коммуналке, в малосемейке — но от хорошего человека.
Дарья сидела, сгорбившись, по кончикам пальцев ползла противная дрожь. Ребенок тут был ни при чем, от ребенка она отказываться не собиралась, авось, повезет, когда-нибудь да родит, не старуха, года три еще вполне есть. Но ее оглушало и давило крушение всего, что успела наметить. Не будет тесноватой уютной квартирки, гнезда, норы, где не страшно стариться, где и для сына угол, и для себя угол, и для обоих вместе стол на кухне, маленький цветной телевизор и полка, где всегда будет запас чая, пара банок с вареньем и кексик с изюмом, который и черствый хорош.
Мечта эта еще не рухнула, но жутче всего было именно то, что не рухнула, а рушится прямо сейчас, на глазах. Надо было срочно что-то делать — а что? И даже хотелось, чтобы все скорей развалилось до конца, осталось позади, и не надо было больше себя грызть, не надо дергаться, заранее зная, что все равно ничего не выйдет, кроме нового стыда…
Надин произнесла что-то вопросительное, а Дарья наобум возразила:
— Чего ж тут поделаешь, раз не судьба?
В судьбу она верила: повезет, так повезет, а не повезет, так хоть лбом об стену.
— Да при чем тут судьба? — чуть не заорала Надин. — У тебя квартира висит! Может, единственный шанс в жизни. Кто тебе даст другой? И плюй ты на все, отпуск возьми прямо сейчас, хоть в Тбилиси, хоть в Ригу, что хочешь делай — но рожай. Хоть от черта.
Это было обидно, и Дарья обиделась:
— Тебе легко говорить.
— Только не надувайся!
— У тебя-то Кешка не от черта.
— Как не от черта, — нашлась Надин, — а от кого же! От Лешего!
Дарья не выдержала, засмеялась.
— Лень! — крикнула Надин в комнату, дождалась, пока муж войдет, и объявила: — Тут тебе заказ.
— Что такое?
— Девушке Кешка понравился.
— А я при чем?
— Во мужик, а? Дожили. Забыл, как Кешки делаются?
— Не бойся, помню.
— Тогда за чем дело стало? Дуры мы с тобой, Дарья. В Ригу, вон, собираемся, а тут под боком… Ну-ка глянь — годится?
— В самый раз, — буркнула Дарья.
— И девушка согласна, — повеселела Надин. Глаза ее азартно заблестели — начиналась хохма, а по хохмам она была большой специалист. — Ну?
— Прямо сейчас? — ворчливо поинтересовался Леший, похоже, ему надоело, что весь вечер дергают туда-сюда.
— Боится, — подначила Надин и подмигнула Дарье, — грозился, грозился, а как до дела — боится.
— Я, что ли?
— А кто же еще.
— Меня уговаривать не надо, ты Дарью уговори.
— Даш, тебя надо уговаривать?
— Я — всегда пожалуйста, — почти автоматически ответила Дарья, за многие годы привыкшая к таким разговорам, — вот только шнурки наглажу.
Главное при хохме было ни от чего не отказываться и не смеяться.
— Думаешь, шучу? — спросила Надин. — А я ведь серьезно. — И на обеспокоенный взгляд мужа: — Ну чего уставился? Иди работай. Для Дашки не жалко. Не пропадать же квартире.
— Надь… — растерянно начала Дарья.
Подруга отпустила ей секунд двадцать на междометия, после чего прервала:
— Все, финита. Шлепай. Дело есть дело. Да и мужик, авось, взбодрится. А то он сейчас у меня все больше по магнитофонам.
— Я по магнитофонам?! — словно бы не поверил Леший.
— Ну, не я же, — чуть смягчила Надин, — я в них вообще не разбираюсь.
Но Лешка уже уперся:
— По магнитофонам, да? Ладно. Пошли, Дашка. Магнитофон чинить! Пошли, — он глянул на жену и грозно предупредил: — Только чтобы не рыдать потом!
— Ну раз уж у меня такая судьба горемычная, — развела руками Надин.
— Горемычная? Очень хорошо. Пошли, Дарья.
— Бедная девушка, — сказала Надин, — досталась извергу, тиранит и рыдать не велит.
— Ладно, ладно, — угрожал Ленька, таща Дарью за рукав. — Пошли! Мы вот тоже посмеемся…
Дарья чувствовала себя между ними дура дурой! Глаза Надин азартно блестели, Леший обиделся и завелся. Где хохма, что всерьез? Поди разбери… А главное, чего делать-то? Идти плохо, упираться глупо. Она совсем уж беспомощно глянула на Надин.
Но та, похоже, происходящим только развлекалась:
— Чего ж делать, ведут — иди. Мы девушки безответные, нам — как велят. Опять же, в семейной жизни разнообразие.
— Будет тебе разнообразие, будет! — мрачно пообещал Леший.
Дарья перестала упираться. В конце концов, Гаврюшины всегда решали за нее, и хуже пока что не получалось…
Через полчаса Дарья вышла из маленькой комнаты, застегнула блузку и прошла на кухню.
— Чайку? — спросила Надин.
Дарья взяла чашку, села.
— Порядок? — Надин улыбалась, но голос дрогнул,
— Да ну, — сказала Дарья, — братик Вася.
— Чего, чего?
— Родственничек.
Зашел Леший, молча сам себе налил чашку. Надин придвинула ему блюдце с тортиком и ласково укорила:
— Чего ж ты жену-то любимую позоришь, а?
Теперь голос звучал легко.
Он сказал зло:
— Уважаю я Дашку. Ничего не могу с собой поделать — уважаю. Ну, как сестра.
— Вот тебе раз. Меня, значит, не уважаешь?
— А за что тебя уважать? — огрызнулся Ленька.
— И в кого я такая несчастная уродилась? — не без удовольствия пожаловалась Надин. — Родной муж и тот не уважает.
Дарья допила свою чашку и засобиралась домой.
— Оставайся, — сказала Надин, — поздно же.
— Да нет, поеду.
Надин тронула мужа за локоть:
— Проводи до метро.
— Не надо, такси поймаю.
— Проводи, — с мягкой настойчивостью повторила Надин.
На улице повезло, такси схватили почти у подъезда. Ленька сунул водителю пятерку.
Вздохнув, попросил Дарью:
— Ты приходи.
Она кивнула.
— Придешь? — и грустно объяснил: — Я ведь тебя люблю.
Дарья молча села в машину.
Дома Дарья сразу же легла, хотя спать не собиралась, да и знала, что все равно не уснет: надо было обдумать все происшедшее. Не потому, что ей этого хотелось, наоборот, ей бы лучше сразу все забыть, но Дарья себя знала — пока не поймет, что к чему, не сможет ни спать, ни вообще жить дальше. Охватившая ее тупость постепенно отпускала, но это было только хуже, будто наркоз отходил, и все им приглушенное пугающе набирало силу. Чем дальше, тем острее нарастало ощущение пропажи и беды. Все рухнуло! Все погибло!
О квартире она почти не думала, это уже не казалось бедой. Ну, не будет ее, так ведь и сейчас нет, не получила, но и не потеряла. Гаврюшины — вот беда настоящая.
Ну как она посмотрит в глаза Надин? Как посмотрит в глаза Леньке? Самые ей близкие люди, единственно близкие — где они теперь?
Потеряла, все потеряла!
И главное, можно было поправить, ну ведь можно, даже потом. Ну чего она подхватилась уезжать? Ведь звали же дуру остаться! И надо было остаться. Посидели бы на кухне, чайку попили, Надька бы чего-нибудь отмочила, посмеялись бы втроем. И вышло бы, что все делалось для хохмы. А на улице, когда Ленька провожал? Как он здорово сказал: «Я ведь тебя люблю». А она? Ну что стоило сказать — и я тебя? Язык бы отсох? Ведь для кого же он старался? Не для себя же, для нее. Ну не вышло — но старался же. Ну почему, почему она такая тварь неблагодарная?
За все знакомство с Гаврюшиными у них было ссоры три, не больше, и всякий раз через какое-то время Надин или Леший звонили и сводили все к хохме. Но всякий раз Дарья с ужасом думала, что теперь-то уж точно конец. И сейчас так думала, с той лишь разницей, что после ее нынешнего хамства даже слабенькой надежды впереди не маячило.
А больше всего Дарья корила себя, что пошла поперек судьбы, из-за этого все и получилось. Ведь знала, что невезучая, проверено уже. И Надин ей как-то сказала: «Твое дело — лопать, что дают». Чистую ведь правду сказала! Вот и сейчас — размечталась, планы строила, выбирала… А в результате? В результате ей же граблями по лбу. Переупрямить судьбу, наверное, можно — но не с ее глупыми бабскими мозгами…
Теперь Дарье казалось, что до сих пор она жила совсем не плохо, да что там, хорошо жила: и дом, и работа, и друзья. Все ведь было! А дальше? Дальше-то что? Куда теперь девать вечера? Телик, с которым не поговоришь. Подоконник — глядеть сквозь стекло на троллейбус? Три старухи сидят по комнатам, и она будет, пока не станет четвертой, такой же выцветшей и шаркающей, как они…
Ей вдруг мучительно захотелось с кем-нибудь поговорить, о чем угодно, просто словом переброситься. Только не с соседками, нет — бабки неплохие, но спят давно, да и разговор был нужен не приближающий к ним, а отдаляющий. Позвонить, что ли, кому? Но кому? На верхней страничке памяти отчетливо виднелся лишь один телефон — Гаврюшиных.
Дарья достала блокнот, хотя заранее знала, что ничего там не вычитает. Фамилий мало, одна-две на листок. По работе… по работе… поликлиника… прачечная… совсем уж печальное имя, бывшая сослуживица, умерла в прошлом году… Попадались мужские имена, но редко, все больше давние, непрочные ниточки отношений годы назад оборвались. Женские шли погуще — но кому из этих баб в половине первого ночи нужна подавленная Дарья со всеми ее бестолковыми проблемами?
Оставалось листка три, скорей всего, вовсе пустых, когда из блокнотика выскользнула тонкая гладенькая картонка. Визитная карточка — «Пузырев Георгий Николаевич, телемеханик широкого профиля». Надо же! Прямо анекдот, вот только смеяться нет настроения.
Маленький, рыжеватенький, на высоких каблуках — последний ее ухажер, после него никто не польстится. Судьба словно ткнула ее носом в реальность — бери, что дают, и не гонись за несбыточным. Дарья повертела в пальцах карточку и упрямо поджала губы. Уж это-то право за ней осталось: не брать, что дают.
Она совсем было сунула глянцевую картонку назад — но передумала. Позвонить-то можно. Для хохмы. Хоть голос живой услышать. Вон ведь какой мужичонка — даже деньги предлагал…
Дарья накинула халат, вышла в коридор и набрала номер. Ночь, конечно, первый час — ну и что? Спит так спит, три гудка подождет и повесит трубку.
Ждать, однако, не пришлось, отозвались сразу. Голос был хриплый спросонья, но ответ разумный и даже деловой:
— Пузырев слушает!
— Георгий Николаевич? — спросила она, чтобы дать ему время очухаться.
— Да, я.
— Не разбудила?
— Ничего. А кто говорит?
— Что ж знакомых-то забываешь? — машинально укорила Дарья, но тут же ей стало стыдно дешевой среди ночи словесной игры, и она объяснила: — Помнишь, на вечере знакомств танцевали?
— Даша, что ли? — почти крикнул он.
— Ну.
— Здорово, что позвонила, — обрадовался он.
— Вот — позвонила.
— А я ждал, — сказал он серьезно, — очень ждал.
— Ну вот видишь — позвонила.
Сейчас ей было приятно, что хоть кто-то ее ждал, хоть такой нелепый мужичонка.
— Ты когда бываешь свободна? — спросил он.
Дарья, помолчав, ответила:
— Жор, да ни к чему все это. Я ведь так позвонила. Нашла вот карточку твою и позвонила. Так что извини…
— Постой! — крикнул он.
— Чего?
— Постой. Не вешай трубку, ладно?
В голосе его был почти страх, и Дарью это тронуло: тоже ведь человек, ждет, надеется. В конце концов, ростик свой не сам же выбирал.
— Ну, не вешаю, — сказала она, — а чего?
— Дай мне твой телефон, а?
— Зачем?
— Я хочу тебя видеть.
— А хочешь видеть, так зачем телефон? Бери такси и приезжай. Ты же богатый.
— Сейчас?
— Ну.
— Адрес какой?
Он спросил это так сразу, что Дарья поняла — действительно приедет. А вот нужно ли ей, чтобы приехал, — этого она пока не знала.
— А чего делать будем?
— Поговорим, — сказал он серьезно. Никакого второго смысла в голосе не ощущалось.
— Только у меня вина нету, чай один, — полушуткой предупредила она.
— А вот это меня не волнует, — сказал Жора, — я вообще не пью.
Он опять спросил адрес, и Дарья назвала.
Что ж, раз уж так вышло, пускай приезжает. Чаю попить.
Она забыла предупредить, чтобы не звонил, не тревожил старух. Пришлось приоткрыть входную дверь и вслушиваться в шаги на лестнице.
Щуплый мужичонка взбежал на третий этаж так быстро, и щеки его были так чисто выбриты, и галстучек так аккуратно повязан, что Дарья поняла — чаем обойдется. Заслужил мужик, какой ни есть, а человек. Пусть хоть он порадуется.
Мужичонка при малых габаритах оказался бойким, аж заходился от страсти. Дарья сперва не принимала его всерьез, но в конце концов и она зажглась. Когда лежала рядом в темноте, она спросила:
— За что ты баб так не любишь?
Он ответил хмуро:
— А их не за что любить.
— И меня?
— Ты хоть на человека похожа.
Дарья зажгла ночничок. Полежали молча, и Жора вдруг сказал:
— Если родишь, я тебе пять тысяч дам. Три сразу, а на две расписку напишу.
— Ну и ну! — изумилась Дарья. — Только крупными бумажками, я мелкие не люблю.
Жора шутку не принял, вообще мужичонка был положительный. Дарье стало его совсем уж жалко: в наше время без смеха разве проживешь? Потому и мрачный, и дерганый.
Она любила мужиков крупных, массивных. И трудно было воспринимать как мужское лежащее рядом щуплое тельце, и странным казались касания маленьких легких рук. Но человек, в эту жуткую ночь избавивший ее от одиночества, имел право на благодарность…
Потом, умиротворенный, он проговорил с надеждой:
— А хорошо бы, ты прямо сейчас забеременела,
— Это еще зачем?
— Родила бы.
— Размечтался! — хмыкнула Дарья. — И думать забудь. Если что, аборт сделаю.
— Тебе же надо ребенка, — глухо напомнил он.
— Мало ли чего надо… — она махнула ладонью по его жестким волосенкам и сказала как бы в шутку, но твердо — Ты же рыжий. Уж рожать, так не от рыжего.
И тут же ей ожгло щеку. От неожиданности она крикнула шепотом:
— Ты что, спятил?
Мужичонка рывком сел на постели, губы его тряслись.
— Сука! — выдавил он с жалобной ненавистью. — Мразь! — он снова замахнулся, но не ударил.
— Да ты чего? — удивленно и испуганно пыталась урезонить его Дарья, на всякий случай защищаясь локтем. — Ты чего? Я же шучу.
— Сука! — крикнул он и вдруг, отвернувшись, заплакал.
— Жора, ну ты чего? Чего ты? — забормотала Дарья.
На пощечину она почти не обиделась, уже выработалось что-то вроде привычки: почему-то получилось так, что время от времени ее били. Когда это случилось в первый раз, она с возмущением побежала к Надин. Та, выслушав подробности, повздыхав, успокоила: «Плюнь и забудь. Ничего не поделаешь, бить тебя будут. Не часто, но будут». «За что?» — ошарашенно спросила Дарья. «Я так думаю, за дело», — ответила Надин. И права оказалась — случаев таких было не много, но были. И всякий раз, обдумав происшедшее, Дарья с огорчением убеждалась, что — за дело…
— Жор, ну чего ты, — все успокаивала она, — шутка же. Ты что, шуток не понимаешь?
Мужичонка зло обернулся к ней:
— А я их не хочу понимать! Подлые у тебя шутки. Сволочные. Я честный человек, поняла? Я копейки чужой в жизни не взял. Мне красть незачем, я зарабатываю. Я мастер, поняла? Специалист!
— Да я что, против? — защищалась Дарья, совсем сбитая с толку.
Он продолжал, не слушая, с гневом и болью:
— От подонка рожать можно, от вора можно, от гада. А от рыжего нельзя, да?
— Да шучу же я! — почти в голос крикнула Дарья, уже не думая о бабках за стеной. — Шутка это! Юмор!
— Мне ваш юмор вонючий с детства вот так! — полоснул ладонью по горлу Жора. Торопясь, он натянул трусы на тощие ягодицы и стал надевать рубаху. Уже застегнув, вспомнил про майку, попытался сорвать рубаху через голову. Пуговица отлетела, слабо стукнула об пол.
— Ну куда ты? — попыталась остановить Дарья.
— Туда!
— Ну погоди. Пуговицу хоть пришью.
— Дома пришью.
— Да вот у меня и иголка, — убеждала Дарья, схватив со столика коробку для ниток, — ну чего ты, ей-богу? Обиделся?
Он не ответил, но не протестовал, когда она потянула рубаху у него из рук.
— Обиделся, — вздохнула Дарья. — Ну, виновата, сорвалось по-глупому. Да только не злись. Ну хочешь — ударь.
— Чего это мне тебя бить, я не шпана, — сказал мужичонка. Он сидел, свесив ноги с постели, со штанами в руках.
— Да не торопись ты, — сказала Дарья, — полежи лучше, отдохни. А я пока чайник поставлю, У меня варенье есть.
— Нужно мне твое варенье… — проворчал мужичонка, но штаны отложил.
Дарья накинула халатик и побежала на кухню ставить чай.
Комментарии к книге «Ребенок к ноябрю», Леонид Аронович Жуховицкий
Всего 0 комментариев