«На дне»

На дне (fb2) - На дне [Фейк!!!] 1674K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ульяна Соболева

ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ 8. На дне

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ:

Как же мне страшно. Что может быть ужаснее, чем оказаться в захваченном террористами автобусе? Например, узнать, что твой бывший муж – их главарь, жуткий убийца Аслан Шамхадов. Пока нас держали в плену в ущелье, я еще верила, что такого просто не может быть. Но потом увидела фото… Шрам, родинка. Это он. Мой муж. Боевики уже захватили контрольно-пропускной пункт и уничтожили всех, кто там был. Заложников убивают по одному, а оставшихся морят голодом и не выпускают даже в туалет. И все это – по приказу Максима, то есть… Аслана. Как выбраться из ловушки и спасти детей? И как смириться с кошмарной истиной, что некогда любимый человек оказался монстром?

ВНИМАНИЕ! Римейк серии Любви за гранью. Могут быть и будут повторения в тексте! Похожий сюжет! Похожие диалоги и тд. Конечно, будет и своя линия, свои ответвления, даже новейшие повороты в сюжете, но это адаптация. ПРОШУ УЧЕСТЬ И ПРИНЯТЬ К СВЕДЕНИЮ!

18+

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ:

Жестокий герой, физическое, сексуальное и психологическое насилие, кровь и сцены жестокости.

ГЛАВА 1

В истинной любви воплощается всё самое лучшее и самое отвратительное, что только есть в нашей жизни. Любовь оправдывает всё, что помогает ей выстоять. 

Любовь смертоносна, разрушительна. Впуская любовь в сердце, не знаешь, ангел ли поселился в твоей душе или демон. Или же тот и другой. Такова любовь. Нет в ней благородства, зато есть отвага и свобода, есть красота и преданность, есть подлость и низость. 

(с) «Тайна древнего замка», Эрик Вальц

Я не могла и не хотела верить, что это происходит на самом деле, что Максим и вот это чудовище, отдавшее приказ захватить автобус с людьми, может быть один и тот же человек. Но я видела собственными глазами, что это он. Шрам у виска, родинка на скуле. Все это было видно на снимке. Это не кто-то похожий.

Я слышала, как они говорят по рации о каких-то поставках, о том, что боевики взяли КПП неподалеку отсюда и… там все мертвы. И весь этот беспредел контролирует мой муж. Мой бывший муж. Прошли те дни, когда я в это не верила. Жуткие дни, пока нас держали возле ущелья и обращались с нами, как со скотом. Я все еще надеялась, что он здесь, чтобы спасти нас, что это розыгрыш, недоразумение… Но я ошибалась. Все было настоящим. Захват автобуса, боевики и правда о том, что Макс Воронов – это и есть жуткий убийца Аслан Шамхадов.

Нас держали в самом автобусе. Выпускали в туалет по одному. В первый день я сидела в самом конце и молила Бога, чтобы дети молчали, чтобы они не просились в туалет, не требовали есть и пить. Дала им по яблоку и пирожку. На какое-то время им хватит. Но что делать к вечеру.

А к вечеру и начался ад. Нескольких заложников убили. Еду и воду нам не дали, и мы делились тем, что есть друг у друга. Главное, что были сердобольные пассажиры, которые отдавали моим детям сэндвичи. Но это все в первый день. День, в который мы надеялись, что нас выпустят.

Надежда испарилась, когда боевики застрелили женщину, попытавшуюся позвонить, и паренька, который забился в приступе эпилепсии и испугал одного из ублюдков. Обо всем, что они делали, докладывали Аслану. Я слышала, как они переговариваются… слышала голос Максима. Он уже выучил их словечки, жаргон. Выучил все… И мне стало страшно, что я что-то упустила. Что я чего-то не знаю о нем. Что те годы, когда Андрей и Савелий еще не были знакомы со Зверем, кем он был? Откуда появился? Нет ли чего-то, чего никто из нас даже не подозревал о нем.

А потом гнала эти мысли подальше, не хотела верить. Не хотела даже допускать сомнениям закрасться в мою голову… До того дня, когда Максим собственным голосом отдал приказ расстрелять ту женщину. Расстрелять за то, что она позвонила кому-то из своих родных. Расстрелять, чтоб другим неповадно было.

– Эй, – я приоткрыла глаза, стараясь не думать о том, что ужасно хочу в туалет, – эй, ты спишь?

Мой сосед сзади мужчина лет сорока очень тихо шепнул мне на ухо, наклонившись вперед.

– Пытаюсь.

Боевики сидели снаружи у костра, они врубили музыку на радиоприемнике, и до нас доносились их смех и голоса.

– Я видел, у тебя есть телефон.

– А толку от него? Я не могу позвонить.

– Попросись в туалет и позвони.

– У меня двое детей, если меня убьют, они останутся одни.

– Тогда дай свой сотовый мне.

Его так же могли убить, отобрать мобильник, и тогда все шансы сказать Изгою, где я, у меня отпадали.

– Я сама.

– Так действуй. Нас скоро здесь всех перестреляют.

Я посмотрела на спящего Яшу и на Таю. Судорожно сглотнула. Третий день плена. На них грязные вещи, Тая запрела. Вчера она плакала от голода и просила кушать, я отдала им последние бутерброды. Утром она начнет просить есть, и Яша тоже. Я должна придумать, где взять еду, найти для них воду. Вечером укачивала Таю, перебирая ее волосики, и задыхалась от мысли, что это ее отец обрек нас на все эти ужасы.

«Хочу к папе». – тихо канючила она, а я не знала, что ей сказать. Что это Макс заставляет их голодать, что он ушел от нас? Яша ничего не спрашивал, даже о том, где сейчас его отец, и мне почему-то казалось, что он все понимает. Видит мой страх, мои слезы, когда я снова и снова рассматриваю газету, и понимает. Он с упреком смотрел на меня и отворачивался к окну.

– Хотели бы, уже перестреляли. – ответила я и прижала к себе дочь.

– Не вынуждай меня отобрать у тебя сотовый силой.

Мужик схватил меня за плечо, и я резко повела им, сбрасывая его руку.

– А ты попробуй! – огрызнулась и щелкнула перочинным ножиком, ткнула острием ему в запястье. – Я тебе яйца в дырочку обеспечу. Только тронь!

– Дура! Я помочь хочу! Думаешь, когда твои дети орать от голода будут, боевики их не пристрелят, как пацана того?

– Не надо мне помогать, я сама себе помогу.

Он прав. Надо что-то делать. Время идет. Может быть, Яша и потерпит, а Тая начнет хныкать, она слишком маленькая. Я уложила их рядом, накрыла своей курткой и пошла к выходу, подняв руки вверх.

– Куда прешься?

Один из боевиков преградил мне выход из автобуса.

– В туалет хочу.

– Зачастили с туалетом, да? Терпи до утра.

Я заставила себя проглотить жуткую неприязнь и чувство, что меня разрывает от страха и ненависти. Заставила себя улыбнуться.

– Не могу терпеть. Ну очень надо. Пожалуйста, сжальтесь над девушкой. Вы ведь мужчина… настоящий мужчина, не чета нашим. Никогда русские не нравились…

Бородач ухмыльнулся.

– Хитрая сучка, знает, как подластиться. Ты только болтать сладко умеешь или еще чем порадуешь?

– Может, и порадую.

Я не просто рисковала, а ужасно рисковала, и мне надо было отправить смску Изгою. Срочно и очень быстро. Он отследит звонок, и нас найдут. Это единственная надежда.

– Зовут как?

– Дарина.

Я намеренно не меняла свое имя. Может, пригодится, что он знает настоящее.

– Спускайся, Дарина.

Подал мне руку, и я, схватившись за нее, спрыгнула с подножки.

– Че там у тебя, Закир?

– Девочку в туалет проведу.

– Проведи-проведи.

Они заржали, а я судорожно сглотнула. Если полезет ко мне там в кустах, что я делать буду? Как отбиваться от него, в автобусе дети. Прирезать даже не смогу.

– Красивый ты, Дарина. Стройный, волосы красивый. Муж есть?

– Есть.

– Плохо.

Идет сзади, а я оглядываюсь по сторонам, чувствуя, что заводит в лес, и не отобьюсь от него потом.

– Я это… я сама, ладно? Я быстро.

– Ну давай. Только не долго.

Зашла за кусты и присела на корточки, быстро сотовый достала.

– А у меня русский девушка был. Тоже красивый. Не такой, как ты, но симпатичный. Изменил мне, и я ей шею свернул. Жалко ее был. Очень жалко.

«Нас взяли в заложники возле какого-то ущелья, несколько километров от границы с Чечней. Их пятеро. Вооружены. Есть рации».

– Ты скоро там?

– Скоро-скоро. Иду.

Сунула телефон за штанину в носок, едва успела, как Закир кусты раздвинул и ко мне шагнул.

– А что ты стоишь?

Брови на носу свел и смотрит исподлобья.

– Ты что здесь делал, а? Дарина?

– Штаны застегивала и тебя ждала. Девушки парней сами звать стесняются.

А сама в кармане нож нащупала. Не смогу я. Не смогу даже ради детей. Потом только горло себе резать.

– Какая ты… Ну я пришел.

Шагнул ко мне, и в эту секунду раздались крики со стороны автобуса.

– Закир! Сюда иди!

Он выругался на своем, кивнул мне, чтоб за ним шла. А я Богу тихо помолилась, спасибо сказала. Когда к автобусу подошли, я увидела того мужика, что за мной сзади сидел, он на земле валялся со связанными руками и кляпом во рту, на лице кровоподтеки.

– Удрать хотел. Выскочил из автобуса и побежал.

– Так че мне мешал? Пристрелил бы и все!

– Аслан сказал больше никого не убивать.

– Та ладно, одним ублюдком меньше.

– Я приказы не нарушаю. Засунь его обратно в автобус.

– А что там с обменом?

– Пока нет новостей. Аслан переговоры ведет, когда Назира согласятся отпустить, даст нам знать.

– А если не согласятся?

– Он им сутки дал, потом расстреливать заложников будем. Таков его приказ.

«– Зверь дошел до финиша и идет сюда.

Ахмед резко обернулся к ним, дернул меня к себе с такой силой, что я подвернула ногу и повисла у него на руке.

– Ты же сказал, что Эдик пошел по его следу, мать твою!

Рустам судорожно сглотнул слюну и, быстро посмотрев на Марата, хрипло сказал:

– Эдик мертв. Болтается на финишной ленте. Прямо у болота. Зверь заманил его в трясину, а потом пристрелил. Тело повесил напротив камер. Посмотри сам!

Ахмед с тихим рычанием погнул вилку, потом схватил меня за волосы и потащил на веранду. Гости стояли в полной тишине и смотрели на экраны – там, на красной ленте, перекинутой через ветку дерева, раскачивался труп мужчины в камуфляжном костюме с залитым кровью лицом. Словно насмешка, в кадр попадала сама лента, а на ней белыми буквами написано «финиш».

Но я уже не смотрела на экраны – я увидела Максима. Он приближался к дому со стороны леса, слегка прихрамывая, с ружьем в одной руке и окровавленным ножом в другой. Гости притихли, они тоже смотрели на него. А у меня колени начали подгибаться.

– У нас за воротами несколько тачек с Воронами, Ахмед, – тихо сказал Марат. – Если он отсюда не выйдет – начнется бойня.

Но я слышала его, как сквозь вату. Я на Макса смотрела, как он проходит мимо гостей, и те шарахаются от него, как от прокаженного. В каком-то мистическом ужасе, словно от смерти. Он и был похож на смерть. Бледный, даже издалека видно, насколько. Перепачканный кровью, в разорванной рубашке. Захотелось закричать, но крик застрял где-то в районе сердца. Ахмед прижал вилку к моему горлу.

– Не дергайся, тварь. Марат, скажи нашим, чтоб ему дали подняться. Не стрелять!

Тот что-то рявкнул на своем языке в рацию, а Ахмед продолжал царапать мою кожу вилкой. Музыка смолкла, и я слышала только биение своего сердца. Когда дверь открылась и Макс зашел в комнату, я громко всхлипнула, но Ахмед сильнее сжал меня под ребрами. Максим остановился в дверях, и я, тяжело дыша, смотрела на его лицо и чувствовала, что именно сейчас готова разрыдаться, но что-то останавливало меня. Что-то в его взгляде. Страшное. Нечеловеческое. Никогда его таким не видела. Он смотрел на них на всех исподлобья. Словно готов разорвать на части голыми руками… и самое жуткое, что я в этот момент ни на секунду не усомнилась в том, что он может это сделать. Он не в себе. На какой-то тонкой грани перед окончательным безумием… у него в зрачках жажда их смерти. Не из мести. А именно азарт убийцы…»

Меня передернуло от появившейся перед глазами картинки. Тот жуткий Макс вернулся… Или он никогда не исчезал? Кто он на самом деле? Что скрывается за этими синими глазами, которые умели смотреть на меня с такой страстью?

Глаза моего Зверя… или уже не моего… а был ли он моим когда-то? Свернувшись в позу эмбриона, я кусала рукава своей куртки, стараясь не выть, как раненное животное, обнимая детей и вспоминая, как он улыбался мне, как нежно смотрел на нашу дочь, когда она родилась, как носил меня на руках… как впервые взял меня… как впервые сказал мне, что любит. Именно в такой последовательности. Почему-то от настоящего к прошлому… назад… в тот день, как я увидела его впервые и обрекла себя на проклятие, на медленную смерть. Потому что я все равно любила его. Несмотря ни на что.

ГЛАВА 2

Любовь дает лишь себе и берет лишь от себя. Любовь ничем не владеет и не хочет, чтобы кто-нибудь владел ею. Ибо любовь довольствуется любовью. И не думай, что ты можешь править путями любви, ибо если любовь сочтет тебя достойным, она будет направлять твой путь. 

(с) просторы интернета 

Ночью они все сидели возле автобуса на улице. К утру засыпали с автоматами в руках. Особо нас никто не сторожил. Я это поняла сразу. Мы для них ничего из себя не представляли. Так, кучка мяса, которую они хотели обменять на кого-то из своих. Поэтому могут стрелять и творить с нами что угодно. А после обмена нас вообще всех убьют.

– Пи-пи хочу, – сонно пробормотала Тая, и я вся внутренне подобралась. Ну вот и начинается. Они там все злые снаружи, дерганые после того, что тот мужик вытворил, могут и не пустить в туалет.

Я посмотрела на Закира – при нем был автомат и, скорее всего, нож. Но он мне казался менее опасным, чем остальные. А точнее, я видела, что нравлюсь ему, а это эмоции. Когда человек испытывает эмоции, он теряет бдительность. Этому меня учил Макс. От одной мысли о нем стало невыносимо больно. Не сейчас. Не в эту секунду. Я должна думать о детях прежде всего. Агония на потом, когда на это будут силы и время. Славик где-то рядом. Он спасет нас. Он что-то обязательно придумает и вытащит нас отсюда. Только потом я начну думать. Иначе с ума сойду и захлебнусь в отчаянии.

– Мама… очень хочу пи-пи.

Я осторожно разбудила Яшу и приложила указательный палец к его губам.

– Я сейчас попрошу, чтоб нас выпустили в туалет. Ведите себя очень тихо. Никуда не бегите, не кричите и не плачьте. Хорошо?

Яша кивнул, и я обняла его за худенькие плечи.

– Ты молодец. Ты очень хорошо справляешься. Мы все вместе сходим в кустики, и все вместе вернемся. А я попытаюсь найти вам воду и что-то вкусное.

Я прикрыла Таю своей курткой и постучала в окошко автобуса. Боевики тут же насторожились, но Закир махнул рукой, и они расслабились, а он подошел к окну с похотливой улыбочкой.

– Что такое, красивая, ночи никак не можешь дождаться? Я б ночью и сам пришел.

– Дети в туалет хотят, – улыбка начала пропадать, – мои дети. Спать потом лягут и …

Я улыбнулась, и он в ответ, но глаза цепкие, злые, прошелся взглядом по окнам, сжимая автомат двумя руками. Потом дулом указал на дверь и кивнул головой, мол, выходи.

– Яша, помнишь, что я говорила? Спокойно идем, а потом обратно. Не бежать и не кричать. Смотри за сестрой.

Мы шли впереди чечена, одетого в камуфляжный костюм, и я периодически оглядывалась, держа детей за руки. Если удастся включить незаметно сотовый, можно посмотреть – ответил ли мне Изгой. Я даже думать не хотела, что связи не было, и он мог не получить мою смску. Вся надежда была на него, и я, как утопающая, цеплялась за слова Андрея.

– Твой дети слишком разные. У них не один и тот же отец?

– У них разные матери. Девочка моя, а мальчик — сын мужа.

– Как тебя муж одну такую красивую с дочкой отпустил? Я б дома под замок посадил. Дурной у вас мужик у русских. Не воспитывают баб своих. Голыми перед мужиками выставляют, ноги, сиськи, задница – все наружу и одних отпускают. Сами водку пьют, а жена гулять, пить и курить можно, потом плачут, что баба изменил и семья разрушена. Я б такую жену так воспитал – она б у меня как шелковый был.

– Зачем же всех под одну гребенку?

– Под одну что?

– Зачем обобщать? И у русских другие мужчины бывают. Люди разные.

Ухмыльнулся в черные густые усы.

– Но точно не твой, если мы здесь с тобой разговариваем, и я твою дочь, его сына и тебя под прицелом держу.

Отчего-то подумалось, что если бы Макс об этом узнал, то Закир бы жевал свои кишки и при этом долго оставался живым, завывая от страшных мучений… а потом… потом вспомнила, что Макса больше нет. И кто знает, был ли он вообще когда-нибудь. Ведь приказы этому ублюдку отдает именно он.

– Ну если ты другой, зачем женщин и детей под прицелом держишь?

Черные брови сошлись на переносице,

– Аллах так велел. Народ свой защищать.

– А чем твоему Аллаху угрожаю я и мои дети?

Ему явно не понравилось, куда разговор уклонился, и брови превратились в одну сплошную линию, а глаза злобно сверкнули.

– Я с женщиной глупым это обсуждать не стану. Ты давай делай свои дела, и мы совсем о другом с тобой поговорим.

Приблизился ко мне и по щеке пальцем провел, потом по шее, по губам.

– Будешь послушный и хороший, я воды и еды дам.

– Не трогай ее! – крикнул Яшка и бросился на боевика, вцепился в его ногу и повис на ней. – Руки убери от нее! Гад поганый!

Я чуть в обморок от страха не упала. Если сейчас Закир разозлится и выстрелит… я же сказала, что это не мой сын! Схватила мальчика и прижала к себе.

– Он просто меня защищает. Просто глупый еще мальчик. Вы не злитесь на него. Он сам не понимает, что говорит. Молчи, малыш. Молчииии…

Задыхаясь и лихорадочно гладя по голове, моля Бога, чтоб Яша молчал.

– Отчего глупый? Умный! Настоящий джигит растет! Своих женщин пытается защитить!

Наклонился к Яше и протянул ему конфету.

– На, держи. Смелый ты. Закир любит смелых. Отдай мне палку.

Я думала мальчик не возьмет конфету, но он взял и спрятал в карман, а палку не отдал. Боевик не стал настаивать, он мне на кусты кивнул, и я повела туда Таю. Пока снимала с нее колготки, одной рукой искала свой сотовый, но его нигде не было. Черт! Неужели он выпал где-то в автобусе?

– Мама, эти дяди плохие, да?

– Да… плохие, и поэтому надо вести себя хорошо. Слушаться маму.

Быстро натягивая колготки обратно и ощупывая себя снова и снова.

– Что вы там так долго?

– Сейчас-сейчас!

Нет телефона. Господи! Помоги! Где ж я его деть могла? Или украл кто-то. Почему именно сейчас… Ну где же он?

– Выходите. Вы начинаете меня злить.

Я вывела Таю за руку и посмотрела на Яшу, он так и стоял между нами и Закиром с палкой и смотрел на него исподлобья. Я даже не сомневалась, что он бы бросился на ублюдка, если бы тот нам угрожал. Папин мальчик. Весь в Макса. Даже смотрит, как он — зверенышем… и снова эта боль полосует по нервам. Его папа по другую сторону баррикад, и я уже не знаю, кто он на самом деле.

Чечен расплылся в улыбке, едва нас увидел. Поправил штаны и сделал несколько шагов ко мне навстречу,

– Теперь скажи своим детям – пусть погуляют, а мы с тобой отойдем ненадолго.

А вот этого я не ожидала прямо сейчас. Думала, удастся время потянуть, поговорить. Идиотка! Оглянулась на Яшу и на Таю и стиснула челюсти. Если откажу, что будет? Он ведь с автоматом и ножом. Может убить нас прямо здесь. Тяжело дыша, перевела взгляд на чечена, а он, видя мое замешательство, улыбаться перестал.

– Скажи, чтоб погуляли и никуда не уходили. Не то с собаками найду. И хватит мне улыбаться. Пошли.

Надо медленно выдохнуть и думать только о детях… я должна думать только о них.

– Мам, а можно я поиглаю… – и сотовый мне протягивает. От ужаса у меня зашевелились волосы на затылке и прошибло холодным потом. Если Закир сотовый отберет, то увидит смску и поймет, что кто-то идет за нами и номера узнает. Я выхватила у нее телефон и раздавила его ногой.

– Ах ты сукааааа! – взревел чечен и бросился на меня, схватил за горло. Я отбивалась, что есть мочи, как меня учили на курсах самообороны, как учил сам Максим. Но что я против здоровенного мужика с военной подготовкой? Он навалился на меня, опрокидывая на землю, придавливая всем телом. Замахнулся и наотмашь ударил по лицу, по одной щеке, потом по другой.

– Тварь! Сука! Я тебя на куски порву!

И вдруг глаза широко распахнул и застыл. Потом медленно назад оборачивается, а я увидела Яшу с окровавленным ножом. Видимо, стащил его у чечена, когда первый раз на него набросился. Оттолкнула от себя Закира что есть силы, и он на бок с хрипом завалился, а я вскочила на ноги, схватила Таю на руки и Яшу за плечо.

– Бежим! Быстрее!

Потом все же склонилась к раненному Закиру, который держался за бок и хрипел, выдернула флягу у него из-за пояса, сунула за пояс себе, отобрала автомат, зажигалку, конфеты. Направила на него дуло автомата… потом передумала. И нет, не от жалости… патронов жалко. Я не знаю, сколько их у него там, а нас могут преследовать.

– Яша, беги! Так быстро, как умеешь!

Мы бросились вглубь леса что есть мочи, не оборачиваясь. Вот и все. Обратной дороги больше нет. Надо выбираться отсюда.

Мы бежали около часа или двух. Путаясь вокруг деревьев и слыша вдалеке собачий лай. Ублюдки обнаружили своего товарища и теперь гнались за нами. Я отрывала от одежды куски ткани и бросала в кустах, а мы мчались совсем в другую сторону, чтобы запутать следы. Так учил меня Максим… Он учил меня всему в этой жизни… всему, кроме того, как жить без него. И это самое жестокое, что он сделал со мной – оставил одну. Одну со всем этим адом, со всеми этими страшными сомнениями, с жуткими доказательствами его вины… нет! Не вины! Хуже! Доказательствами того, что он и не он вовсе. Доказательствами того, что нас не было никогда… А как же небо? Оно тоже мне лгало?

– Даша! – закричал мальчик, и я встрепенулась. – Смотриии!

Нет! Нееееет! Не сейчас! Трясла головой, прогоняла мысли прочь. Выжить. Спасти детей. Вот о чем я должна думать, и я выживу. Выживу, чего бы мне это не стоило.

– Здесь мертвое животное…

Рядом с кустами валялся дохлый шакал, его разодрал какой-то другой зверь и довольно давно, так как в воздухе стоял отвратительный запах. К горлу подступила тошнота. Вспомнились дохлые крысы в детском доме.

– Воняет! – сказала Тая и закрыла носик ладошкой, я отвернула ее так, чтоб она не видела полуразложившееся животное.

– Я устал, – тихо сказал Яша, который до этой секунды не жаловался.

А я… я придумала, как скрыться от собак.

– Закройте глаза и носы и постарайтесь дышать ртами, хорошо?

Я обмазала одежду детей и свою кровью мертвого шакала. Мне казалось, этот сильный и мерзкий запах собьет псов с нашего следа. Яша не жаловался, а Тая хныкала, что ей воняет и першит в горлышке. Наверное, вонь вызывала у моей малышки позывы к рвоте.

– А теперь нам надо найти, где спрятаться.

Вскоре мы все же оторвались от погони, и собачий лай стих, они нас потеряли. У меня получилось. Я сама выбилась из сил, и Яша уже еле переставлял ноги, когда мы наконец-то нашли глубокую охотничью яму. Это было спасением. Мы спустились в нее по двум толстым палкам, предварительно обломав ветви и оставив сучья по бокам. Я показала Яше, как спуститься, а потом посадила Таю к себе на спину и спустилась сама. Оставила ее с братом, выбралась наружу, нашла пушистые ветки и прикрыла яму сверху так, чтоб ее не было видно, потом насобирала дров. Вернулась обратно к детям, постелила свою куртку, разложила ветки и подожгла, чтобы согреть детей и согреться самой. Ночью в лесу было очень холодно и сыро, пробирало до костей. Пока мы бежали, мы этого не чувствовали, а сейчас я видела, как дрожит Тая и кутается в тонкую куртку Яша. Тая уснула сразу, а мальчик лег рядом, но не спал, а смотрел на языки пламени. Такой еще ребенок, совсем малыш. И эти ресницы длинные, как у девочки, носик ровный, губки бантиком. Едва уловимые черты проступающей будущей взрослости, но лишь штрихами, и это сходство с Максимом… И снова полоснуло воспоминанием, как Яша ножом Закира ударил.

– Ты как нож у него украл? – тихо спросила и руки вытянула к огню.

– Когда бросился ему на ногу, почувствовал за штаниной, он в ботинок его спрятал, и рукоять торчала. Я в фильме видел, как один парень так оружие у врага украл.

Тоже встал и ладошки к костру протянул. Рядом с моими они маленькие и тонкие.

– Аааа, как ножом ударить, тоже видел?

– Конечно! Я фильмы про войну смотрел и боевики всякие. Мымра спать ложилась, а я смотрел.

Уверенно отвечает. Даже восторженно.

– Не страшно было человека ножом?

Спросила и затаилась, у самой до сих пор мурашки по коже.

– Неа! Если б я его не ударил, он бы тебя убил. Тут выбирать надо было – или ты, или он.

Кого-то мне это напомнило даже блеск в синих глазах звериный, как у маленького волчонка.

– И ты меня выбрал?

Он кивнул и вдруг обнял меня за шею, прижался всем телом.

– Ты теперь моя мама. Я за тебя кого угодно убью. Даже его!

– Кого его?

– Отца!

Вся сжалась, внутренности перевернулись от его слов, тошнота к горлу подобралась.

– А он здесь при чем?

– Я видел ту газету и узнал его! Мы из-за него здесь... Он плохой!

И сердце ухнуло вниз, сжалось спазмом сильным и болезненным, как будто ребенок озвучил то, чего я так сильно боялась.

– Нет! Ты что? Твой папа не плохой! Мы не знаем, почему он там, нельзя осуждать человека, не выслушав, не дав возможности оправдаться! Посмотри на меня и запомни, – я обхватила личико ребенка ладонями, приблизила к своему, глядя прямо в ярко-синие глаза, – твой отец самый сильный, самый лучший и самый... самый любящий! И никогда не думай иначе! Что бы не случилось, не смей так думать!

– Тогда что он делает там? Почему не спасает нас?

– Он не знает, что мы здесь! Когда узнает, обязательно спасёт! Вот увидишь! Твой отец ради нас землю вверх ногами перевернет и ад подожжет вместе с дьяволом! Понял? Помни об этом! Помни всегда!

Мне ужасно хотелось верить в свои же слова, и пока я страстно говорила свою речь, я верила, всем сердцем и всей душой верила. А когда Яша уснул, и я осталась один на один со своими мыслями и страхами, верить было сложнее.

Утром я скормила им конфеты, дала нагретой воды. Где-то здесь должна быть река или ручей. Я слышала, об этом говорили боевики, когда мы на автобусе ехали. Мне бы найти водоем и помыть детей. Особенно Таю. А потом идти к дороге. Если вода пресная, то можно набрать во флягу… но этого мало, конечно. Найти б какую-то емкость. Люди всегда после себя мусор оставляют, и сейчас мне бы это было на руку.

Ручей я нашла неподалеку от нашего укрытия. Я даже не знала, как это назвать. В географии я совсем не сильна. Течение быстрое и шумное. Я вернулась за Яшей и Таей. Пока дети плескались в воде, я лихорадочно думала о том, куда бежать. Как незамеченными выйти к дороге. У нас ничего нет – ни денег, ни телефона. Ничего.

Яша играет с Таей… Вот она беззаботность детства, когда можно отключить все мысли, забыть об опасности и наслаждаться каждым мгновением. Если бы все это было не здесь… а где-то в другом месте, и Максим был с нами. Смотрел, как они играют вместе. Наши дети. Наша Тая и наш Яша. Он ведь стал моим с той секунды, как я впервые обняла его худенькое тельце и заглянула в синие глаза, полные боли и надежды. Я бы уже никогда от него не отказалась.

– Все! Хватит! Вылезайте!

– Неее! Еще немного. Совсееем чуть-чуть.

– Хорошо. Еще немного… – и устало улыбнулась. Пусть плескаются, ночью придется идти к дороге и, возможно, утром тоже.

И вдруг послышался собачий лай совсем близко. Я подпрыгнула на месте, даже не успела о чем-то подумать, рванула в воду, выхватив автомат, поворачиваясь спиной к детям, закрывая их собой, и лицом к берегу, куда выскочили две немецкие овчарки, а за ними один из чеченов.

– Яшаааа, бери Таю и на другой берег, быстро! Прячьтесь!

Позади нас только каменистый островок и углубление в камнях. Дети наверняка спрятались именно там, потому что больше негде, а я, целясь в боевика, пятилась за ними спиной. От отчаяния и понимания, что это конец, похолодело все внутри, и дыхание застряло в ребрах, причиняя адскую боль.

– Ни шагу! Я тебе башку прострелю! – прорычала чечену, который сделал шаг к воде.

– Опусти оружие, дэвочка, и живая останешься!

Он пошел на меня, а я в доказательство, что не шучу, прицелилась и выстрелила. Пуля зацепила ему ухо, и я увидела, как кровь брызнула на камуфляжную куртку. Да, Максим научил меня хорошо стрелять с любого вида оружия и всегда говорил, что я очень меткая.

– Сссссука!

– Следующий выстрел тебе в глаз!

Чечен опустил автомат и несколько секунд с ненавистью смотрел на меня, потом поднес рацию к лицу.

– Нашел сучку. Нет с ней никого. Только дети. Никуда не денется. На островке они.

ГЛАВА 3

Женщина не может быть счастлива, если она нелюбима, а ей нужно только это. Женщина, которую не любят, — это ноль и ничего больше. Уж поверьте мне: молодая она или старая, мать, любовница… Женщина, которую не любят, — погибшая женщина. Она может спокойно умирать, это уже не важно. 

(с) Коко Шанель

Никто и не думал к нам приближаться. Зачем им это? Они просто окружили нас и стерегли с собаками, не давая даже высунуть нос из-за камней. Стреляли то в воздух, то по песку так, что Тая вскрикивала, а Яша сжимал пальцы в кулаки и изо всех сил старался не подавать виду, что ему страшно.

Они знали, что делают. Ведь у нас не осталось ни пресной воды, ни еды. А со мной маленькие дети.

– Кушать хочу… мам.

Отломила кусочек своей шоколадки и протянула ей и Яше, понимая, что завтра нам придется выйти из убежища. С берега доносится запах жареного мяса и треск костра. А наше место так мало, что мне негде развести огонь, и я изо всех сил прижимаю к себе детей, растираю им плечи и ручки, ножки, чтоб отогреть. Яша протянул Тае свою часть конфеты.

– Кушай сам, ты что!

– Она маленькая, и она девочка. Пусть ест, а я потерплю.

Мой мальчик, какой же ты уже маленький и сильный мужчина. Привлекла его к себе и поцеловала в макушку. Прошел еще один день. Адский. Жаркий. Воды осталось несколько капель, и я отдала ее детям. К вечеру ощущение безысходности и понимание, что Изгой не придет, довели меня до отчаяния. Хотелось рыдать от бессилия и рвать на себе волосы.

– Эй, русская, жрать не хочешь? Выходи, мы тебя накормим!

И ржут.

– Да, напихаем тебе в рот, а мелких твоих поджарим! Выходииии!

Мне хотелось их расстрелять, хотелось исполосовать их автоматной очередью. Но такое только в кино показывают, а у меня наяву все. И едва я вскину автомат, они убьют меня, и дети останутся сами. От одной мысли об этом стало страшно до дикой дрожи.

Тая лежала на моих коленях, а Яша забился возле камней и дрожал от холода. Меня мучила страшная жажда. О голоде я старалась вообще не думать. А вот журчание воды неподалеку сводило с ума. Но если я выйду из укрытия, меня тут же подстрелят. Жажда… она страшнее всего, она сводит с ума, и я изо всех сил стараюсь глотать слюну, чтобы не так саднило в горле, и мысль о том, что во фляге есть немножко воды, пульсирует в висках, и я адскими усилиями воли сдерживаю себя, чтобы не выпить последнее.

Легла рядом с Таей и обняла ее маленькое тельце. Я не буду думать ни о чем, не буду думать о жажде… Но не могла. Повернулась к Яше.

Я смотрела на его спину, на худенькие плечи, потом опять на Таю, бледную и ослабленную, она вздрагивала во сне. И вдруг я резко встала. В тот же момент Яша повернулся ко мне.

– Нет! Не ходи к ним! Неееет! – он яростно тряс головой. – Не надоооо!

– У меня нет выхода, Яшенька, нету, понимаешь?

– Они тебя убьют!

– Не убьют!

Я подползла к нему и обняла его за плечи.

– Твой отец там, и он не позволит им этого сделать.

– А если позволит? – и в глазах отразился ужас.

– Нет, не позволит. Что ты! – я обхватила лицо малыша ладонями. – Он должен узнать, что мы здесь, и никто нас не тронет.

Я говорила это и… и изо всех сил надеялась, что именно так и будет. Я приняла решение, и почему-то мне стало легче. Бездействие и ожидание убивают, умертвляют всю надежду. Мои дети больше не будут голодать и умирать от жажды. Я все еще Дарина Воронова. А Тая ЕГО дочь! Как и Яша его сын!

Пусть сейчас я и жалкое подобие той Даши, которой была. Тень. Отражение в грязной воде. Но ему придется подумать о детях, если не обо мне. Ничего. Пусть смотрит, в каком мы состоянии и до чего он нас довел. Пусть узнает, что мы здесь.

– Я сейчас выйду к ним, а вы прячьтесь здесь… Если…если услышите выстрелы, ничего не делайте и просто ждите. Они вас не тронут.

Говорила и цепенела от ужаса, если ничего не получится, мы все умрем. Дети умрут из-за меня. Я виновата. Я притащила их сюда. От паники вся покрылась каплями холодного пота. Не думать об этом. Только не думать!

Наклонилась, поцеловала спящую Таю, потом Яшу и встала в полный рост.

Боевики лежали возле костра. Их было трое и две собаки. Я могу успеть застрелить хотя бы одного. А может, двоих. Только это ничего не изменит, и тогда они не пощадят детей. Я вошла в воду и медленно пошла в их сторону. Собаки приподняли морды и пошевелили ушами, но лаять не стали. Когда я вышла на берег, дрожа от холода, стуча зубами и сказала:

– Эй!

Ублюдки повскакивали и схватились за автоматы. А потом один из них усмехнулся и тут же расхохотался.

– А вот и птичка прилетела. Кушать всем хочется. Я же говорил, что она придет.

Встал с земли, а я вздернула подбородок и швырнула ему автомат.

– Свяжись со своим главным. Скажи, говорить с ним хочу.

Они переглянулись, и лысый с одной бородой без усов продолжил ржать.

– С каким главным, дэвочка? Я здесь главный. Мама и папа. За едой пришел? Так и скажи. Я добрый. Я тебя вначале любить, потом он любить, потом он, а потом кормить и детей накормить. Ахмед обещает.

Какое гадское имя. Аж всю передернуло. Подошел ко мне и дернул к себе за шиворот.

– Раздевайся.

По телу прошла дрожь, и я напряглась так, что казалось, все нервы полопаются.

– Аслану своему передай, что здесь его жена и дети.

Ахмед… проклятое мерзкое имя, продолжал смеяться, а потом вдруг перестал.

– Чья жена?

– Аслана Шамхадова вашего.

– Ты?

Осмотрел меня с ног до головы и с неверием снова уставился мне в глаза.

– Лжешь!

– Так проверь. Свяжись с ним и сам у него спроси.

– Что она там несет? Что за бред?

Бородатый разжал пальцы и посмотрел на своих товарищей. Сказал им что-то на своем языке, и они переглянулись. Один из них протянул Ахмеду сотовый, и тот быстро набрал чей-то номер.

– Да, брат. Взяли. Сама вышла. – перевел взгляд на меня, потянул носом и смачно харкнул на землю. – Не могу сейчас горло перерезать. Аслана позови. Надо! Она утверждает, что жена его! – и тут же расхохотался. – Ясно! Так и знал!

Повернулся ко мне с ослепительно-гадкой усмешкой.

– Аслан говорит, у него слишком много жен, и он разрешает одной из них перерезать глотку.

– Скажи ему… Скажи ему – в космосе погасли все звезды, ни одной не осталось.

Он заржал снова и опять что-то в трубку на своем сказал, попутно протягивая руку и расстегивая первую пуговицу на моей кофте, а мне кажется, я сейчас сдохну на месте. И вдруг замер. Улыбка исчезла. Повернулся к своим.

– Аслан велел пока не трогать и к нему привести. Детей тащите в автобус.

Мне завязали глаза и забросили в машину. Я только и успела увидеть ВАЗ, выкрашенный в цвет «хаки», меня затолкали в багажник и громко хлопнули крышкой. Я старалась думать о том, что с детьми ничего не случится, и Максим отдаст приказ их не трогать, но не была ни в чем уверена. Ведь ему сказали, что их двое, а он знает, что у нас один ребенок. Мы куда-то приехали примерно через час-полтора. И вот теперь жалкую, истощенную, грязную меня тащат по темным коридорам, внутрь заброшенного здания, а я и не сопротивляюсь. Сил нет. Даже произнести одно слово. Я все же добралась к нему живая. И теперь осталось одно – увидеть его и сказать о наших детях, а потом уже можно умирать, если он так решит.

Вдалеке слышались голоса, музыка, стоны и крики. Музыка восточная, а разговоры на чужом языке и на русском. В основном орут мужчины, а женские крики можно назвать, скорее, характерными стонами. Кто-то истерически смеется. Меня продолжали тащить, и шум с музыкой приближались… Мне вдруг стало безумно страшно. Мне захотелось забиться в истерике и умолять этих людей не снимать с моих глаз повязку. Пусть не делают этого, пусть я останусь в святом неведении или ослепну.

– Аслан, мы привезли ее. Что с ней делать?

Ему ответили не сразу, а я не просто взмолилась, я внутренне взвыла. Мне одновременно хотелось, чтоб ответ произнес знакомый голос, давая шанс выжить нашим детям, и в то же время казалось я умру на месте, если услышу его… если узнаю в голосе Нечеловека голос своего мужа. И услышала… Сердце рвануло вниз, болезненно сжалось и замерло.

– Сними с нее повязку, Рустам.

Хрипло, с придыханием, будто бежит и, задыхаясь, прерывается. Повязку содрали, и мне показалось, что я попала в Преисподнюю и вижу вакханалию похоти и разврата. Повсюду обнаженные тела, сплетенные в дикой нескончаемой оргии секса и боли. Пиршество демонов, сорвавшихся с цепи от безнаказанности и абсолютной власти. Когда-то я уже видела нечто подобное. Видела, как пользуют и насилуют женщин… и ОН обещал мне, что больше никогда я не увижу ничего подобного. Он убережет и позаботится обо мне. .

Не уберег… И самое жуткое из всего, что могло произойти, он был там… там, в самом центре всего этого хаоса. Мой муж…

В глазах тут же потемнело, сердце перестало биться. Боже… ведь так люди умирают? Такую боль они испытывают в момент смерти? Или смерть не столь болезненна, как это…как это… Слов не было. Я онемела. Я увидела Зверя в истинном обличии, таким, как никогда не видела его раньше. Похотливого, мерзкого самца. Нет, он не бежал, он был занят. Настолько занят, что не обернулся ко мне. Максим развлекался с тремя обнаженными девушками. Одну из них он целовал в шею, громко, смачно, оставляя засосы и не прекращая дико, неистово трахать ее, сминая пальцами крутые бедра, шлепая по ним и оставляя на них красные следы. Голый по пояс, со спущенными на колени штанами он яростно двигался, ритмично сжимая свои упругие ягодицы при каждом толчке. Две другие девки ожидали очереди, облизывая его босые ноги, обсасывая пальцы, тянули к ему руки, хватали за грудь, лезли целовать его спину и шею. Умоляющие глаза, жадно приоткрытые рты, ищущие ладони, скользящие по его идеальному бронзовому телу. Я зашлась в безмолвном вопле адской боли и отчаянья. Казалось, я так громко ору, что кровь течет из ушей, а на самом деле не издала ни звука. Только глаза остекленели, чтобы запомнить навечно свою смерть.

В тот момент, когда наши дети страдают от голода и жажды в руках ублюдков, убиты невинные люди, захвачен автобус с заложниками — мой муж пирует.

Бал во время чумы, и мне воняет трупным смрадом и кажется, что все эти подонки там, трахающиеся, как животные, насилующие женщин, которым запрещено сопротивляться, давно уже не являются людьми.

– Аслан! – крикнул тот, что удерживал меня под руку, чтоб я не упала. – Куда ее? Здесь оставить?

А меня уже не стало. Я умерла. Такую боль выдержать невозможно, и ненависть слишком пустое чувство по сравнению с тем, что я испытывала к НЕМУ. Это казнь. Ампутация меня самой. Безжалостная и совершенно молниеносная.

Макс обернулся, скользнул по мне мутным взглядом и продолжил совокупляться с блондинкой, извивающейся под ним и виляющей задом, завывающей от каждого его толчка. Мой муж держал ее за волосы и за горло, и по его мощной спине прокатились волны наслаждения. Он ускорил толчки, и струйки пота покатились по его смуглой коже, рельефно бугрящимся мышцам, вздувающимся в такт движениям. Он сильнее сдавил горло девушки так, что она захрипела. Я услышала его последний рык и с омерзением поняла, что он кончил в тот момент, когда переломал ей шейные позвонки. И никого это не ужаснуло. Никого, кроме меня. О Боже… Жуткое полуголое чудовище не могло быть моим мужем.

– Аслан. Эта русская полудохлая и тощая утверждает, что она – твоя жена.

Он заржал, а я не выдержала и обмякла в его руках. Повисла, не в силах стоять на ногах. Мне не хотелось никуда смотреть, мне хотелось выдрать себе глаза и никогда не видеть то, что увидела.

Максим откинулся на кушетку, застегивая ширинку, оттолкнул мертвую девушку носком солдатского ботинка. Две другие продолжали цепляться за его ноги, тянули к нему руки. А он смотрел на меня. Прямо мне в глаза. И я впервые не знала, что вижу там, в этих жутких синих глазах. Потом отпил из фляги и кивнул одному из своих людей:

– Уведите ее, я потом с ней разберусь. Пусть в подвале сидит. Стереги. Башкой за нее отвечаешь. Сбежит – сверну. И не трогать!

Меня тут же потащили обратно, идти сама я не могла. У меня отказали ноги. Я их просто не чувствовала, они онемели. Но возле выхода я не выдержала и обернулась, чтобы зайтись от боли – он даже не смотрел мне вслед. Посадил на колени другую темноволосую девушку и, зарывшись пальцами в ее роскошные длинные волосы, такие, как раньше были у меня, жадно впился в ее губы, и она прильнула к нему всем телом. Я обмякла совершенно и закрыла глаза. Нет. Ни одной слезы не было. Я высохла, замерзла настолько, что слезы превратились в лед и резали меня осколками изнутри. Я истекала кровью. Один из ублюдков поднял меня на руки и вынес оттуда. Как же адски больно все отмирает… все. Кроме этой проклятой и ненормальной любви к своему убийце.

Меня бросили в жалкое подобие темницы. Скорее, подвальное помещение, разделенное на секторы с решетками, где кроме меня были еще люди. Упала на пол. Но боли не почувствовала, прислонилась щекой к ледяному кафелю и закрыла глаза. Я не знаю, сколько времени пролежала там. Наверное, несколько часов. Внутри все горело от жажды и голода. В голове нарастал дикий рев, в горле пекло. Я умираю? Или еще нет? Как бы я хотела… но нельзя. Сначала я вымолю жизнь моим детям, ДА, ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО МОИМ ДЕТЯМ, а потом…потом пусть делает со мной, что хочет.

В тот самый момент, когда почувствовала первые судороги и позывы к голодной рвоте, лязгнули замки, мне швырнули бутерброд, завернутый в пищевую пленку. Словно сквозь туман я услышала голоса боевиков:

– С чего бы такая милость? Другие подыхают от голода уже несколько суток, а эту только притащили и сразу кормить. Трахнуть бы сучку и горло перерезать. Слышал, она Закира ранила, дрянь.

– Аслан приказал накормить… значит, у него насчет нее свои планы. Нам какое дело?

– Да какие на хер планы насчет этой? Ты ее видел? Кожа да кости. У меня на такое не встанет.

– А трахать хотел бы. Вот, может, и он хочет. Ты ж знаешь правила. Новеньких сначала Аслан и Шамиль, потом мы… если жива останется.

Ухмыльнулся и на меня посмотрел.

– Я б ее разочек раком поставил. Никто б не узнал.

– Тебе сказано – не трогать, вот и не трогай. Или хочешь, как Иса, без яиц остаться?

– Я жрать хочу и девку хочу. А мне запрещают трахнуть даже этот мешок с костями.

– Правый рука – твой друг, брат.

– Да пошел ты!

Они громко заржали, а я из последних сил поползла к свертку… протянула руку и замерла. Вспомнила голодные глаза Таи и Яши, и стало до дикости стыдно, что я сейчас поем, а они там… Если выживу, еду надо им отнести. Прижала сверток к груди и легла на пол, закрывая глаза. Наверное, я теряла сознание или засыпала от усталости и перенесенного шока.

И перед глазами только ОН. Картинки обрывочные из нашего прошлого и улыбка, везде его дьявольская улыбка, которую я требовала запретить законом, а теперь любила и так же люто ее ненавидела за то, что она вообще существует.

Из сна меня вырвал удар под ребра. Достаточно сильный, чтоб меня подкинуло, и я открыла глаза.

– А ну жри, тварь! Сдохнешь мне еще здесь, а я потом отвечать за тебя буду перед Асланом!

Отрицательно качнула головой и вцепилась в свёрток.

– Держи ее, а я впихну в эту суку насильно. Открой рот, тварь! Давай!

Я стиснула зубы, но они были в тысячи раз сильнее, больно давили мне на щеки.

– Эй! Вы! Аслан сказал к нему ее привести через полчаса! Вы что творите! Не трогать!

Крикнул кто-то, и я выдохнула с облегчением, когда пальцы мучителей разжались. Меня приподняли с пола, побили слегка по щекам и прислонили к губам горлышко бутылки, в горло полилась прохладная вода, и я начала пить ее жадными глотками, цепляясь за руки боевика дрожащими пальцами.

– Два идиота! Он же сказал – не трогать! Она от жажды уже сознание теряла!

Похлопал меня по щекам и в глаза посмотрел серьезными непроницаемыми темными глазами. Все лицо скрывает густая щетина.

– Вот теперь в себя пришла. Давай подними ее и пошли. Я к вечеру еще хочу поучаствовать в празднике – Шамиль возвращается. Его отпустили.

Меня рывком подняли с пола, и я пошатнулась. Голова все еще кружилась, а в висках пульсировало дикое желание вцепиться в этих ублюдков и рвать ногтями и зубами.

– Не пойму, на хер она ему сдалась? Худая, ободранная, грязная. Он ее реально трахать собрался?

– Тебе какая разница? Лично мне насрать, что он с ней делать будет, и подбери слюни. Никакая она не страшная, если у тебя на нее колом стоит.

– Да пошел ты!

– У меня на вечер вот что есть.

Помахал перед носом второго боевика пакетиком с белым порошком.

А меня толкнули в спину.

– Давай иди, сучка, сама. Я задолбался тебя таскать!

ГЛАВА 4

Легко ли быть Богом? А Ты попробуй. Сначала полюби. Легко любить добрых, щедрых душой, умных, красивых, интересных и талантливых. Хотя бы близких по духу. А Ты полюби тех, кто плюёт в душу, кто плодит низость и бьёт в спину, полюби тех кто предаёт и лжёт. 

Полюби, зная, что ничего не изменится, и эти люди не станут лучше благодаря твоей любви. Они сожгут, распнут, даже не добьют до конца, бросив мучиться. А Ты прости. Всё прости и продолжай любить. Искренне, не щадя себя, глубоко, как любят идеал, как матери любят сыновей, как женщина любит мужчину, как скрипач любит свою скрипку, как способен любить только Бог. Когда этого станет мало — распахни грудь. Пусть твоя душа станет проходным двором, для каждой боли, для каждой беды. Для любой судьбы, уже потерянной в бездне времён, или только грядущей. 

(с) Аль Квотион

– Пусть снимет свои шмотки и наденет вот это. – ткнули мне в руки какое-то платье, скорее напоминающее бесформенный мешок.

– У нас не было приказа ее раздевать.

Один из боевиков, тот, что хлопал меня по щекам и вливал воду, пожал плечами.

– Это правила для всех – заложники снимают одежду. Мы должны знать, что она ничего не прячет в своих штанах или кофте. Да и шмотки хорошие – отдадим в лагерь. Раздевайся.

Я отрицательно качнула головой.

– Я сказал, раздевайся, или я раздену.

Щелкнул пальцами, и я увидела в его руке нож. Нет… умирать мне нельзя. Там дети. Сами. Отвернулась и стянула с себя кофту, затем штаны. Один из тварей присвистнул.

– А говоришь, кожа да кости. Уууух, какая задница. Я б и на сиськи посмотрел. Пусть повернется.

– Рустам!

– Что? Я ж не трахаю. Я потрогать хочу.

Почувствовала, как меня облапали за ягодицы и больно ущипнули. Стиснула челюсти и закусила нижнюю губу.

– Повернись, сучка.

Я быстро схватила платье и начала натягивать через голову.

– Повернись, тварь, я сказал! – схватил за волосы, дергая к себе.

– Да пошел ты! – плюнула ему в рожу, и он наотмашь ударил меня по щеке, так, что в глазах заплясали искры.

– Уймись! Приказано было не трогать!

– Она в меня плюнула, уууу, сукааа! – снова замахнулся, но его оттолкнули в сторону, не давая меня ударить, а у меня от страха засосало под ложечкой, и все тело начало дрожать. Я больше не была уверена, что человек, который назывался моим мужем, защитит меня.

– Все! Отпусти! Я успокоился! – схватил меня под руку. – Пошла! Давай!

***

Когда меня вывели снова в коридоры, я наконец-то вздохнула. Из-за стен все еще доносились звуки музыки, хохот, звон разбитого стекла. Но мы не пошли в сторону адского праздника, мы свернули к узкой лестнице, ведущей наверх. Видимо, в покои самих хозяев вертепа. И если снаружи здание казалось недостроенным, внутри было все устроено для личного комфорта его обитателей. Нет, никакого шика, естественно. Ничего, что более или менее походило бы на то, что я привыкла видеть в нашем доме. Скорее, некое подобие цивилизации, где стены без покрытия и обоев, но на них мог висеть плазменный телевизор, а на полу ковры один на другом, но кое-где просвечивает голый бетон. Поднялись на последний этаж, и один из боевиков постучал в железную дверь:

– Аслан, привел к тебе русскую.

– Входи.

Отворив железную дверь, втолкнул меня внутрь. Узкая комната, без окон, практически без мебели. Только шикарная двуспальная кровать, кресло и тумбочка. На кресле валяются вещи. И я увидела ЕГО, появившегося сбоку, из темноты. Скользнул по мне безразличным взглядом и повернулся к Рустаму:

– Я разве приказывал ее раздевать?

– Так всех заложников…

Он вдруг сгреб Рустама за шкирку, и у того с головы слетела шапка.

– Я спрашиваю – Я ПРИКАЗЫВАЛ ЕЕ РАЗДЕВАТЬ?

Повернулся ко мне и, схватив за лицо, развернул на свет, при этом совершенно не глядя мне в глаза… а я…я не могу смотреть на него. Просто не могу. Меня тошнит от одной мысли, что я увижу родное лицо так близко и… пойму, что оно стало настолько чужим и страшным.

– А это что? Кто?! Это сделал кто?

Несколько секунд смотрел Рустаму в глаза. Потом за шкирку подтащил к тумбе, схватил за руку, насильно заставил положить ее на деревянную поверхность.

– Не надо, Аслан… не надо, брат! Она меня оскорбила… она в меня плюнула… брат, не надо, прошу!

Максим посмотрел на боевика, и тот весь обмяк, покрываясь потом.

– Разожми пальцы, или это будет рука.

– Аслааааан.

– Разожми!

– Аааааааааааа...

Я зажмурилась, когда услышала дикий вопль.

– Еще раз тронешь кого-то или что-то без моего приказа, пристрелю, как бешеную собаку. Скажи спасибо, что жив остался.

– Спасибооо, – рыданием.

Я все еще стояла с крепко зажмуренными глазами, вжавшись в стену спиной, когда захлопнулась железная дверь.

Послышались шаги, и я скорее угадала, чем увидела, что Максим стоит напротив меня. Еще несколько шагов, и он совсем рядом. Я медленно открыла глаза. Наши взгляды встретились, и тело пронизал ток, пригвоздив меня к полу.

Нет больше синевы… она спрятана под линзами. На меня смотрит сама чернота. И в ней нет жалости. Глаза, налитые кровью, с мешками под нижними воспаленными веками, затуманенные наркотиками, просто царапают мое лицо. Он рассматривает меня… как подопытное насекомое. Скрестив руки на груди.

– Идиотка, – скрипучим, хриплым голосом, так не похожим на его собственный. Молчу, глядя на него и дрожа всем телом. – Кто прислал?

– Там… в автобусе твои дети. Они голодают. Позаботься о детях… М

– АСЛАН! – прорычал тихо, не давая назвать его имя.

– Аслан…, – повторила жалким срывающимся шепотом. Но он даже не обратил внимание на мои слова, закурил, с шипением затянулся сигаретой и выпустил дым мне в лицо.

– Я спросил, кто прислал и зачем?

Усмехнулась пересохшими губами.

– Прислал? О чем ты… мы к тебе приехали. Я и дети… Они там в автобусе, ты понимаешь? Их же могут пристрелить, обидеть, ударить! Там Таяяяя. Она не ела несколько дней.

Он отошел к тумбе, и я захлебнулась криком, когда мой муж смахнул с нее пальцы… о боже… боже мой…, открыл ящик, достал два стакана. Налил себе воды, потом повернулся ко мне.

– Пить хочешь?

Пить? Он предлагает мне пить, после того, как я сказала ему, что наша дочь в автобусе с террористами?

– НЕТ! Я не хочу пить! Я хочу, чтоб ты сжалился над нашей дочкой и над…над твоим сыном!

– Сыном? У меня нет сына! Как, впрочем, нет и жалости.

– Это сын…сын сестры Фимы… ты с ней… у тебя… Его Яша зовут. Я усыновила и…

– Мне неинтересно, можешь не рассказывать о широте и доброте твоей души.

Снова подошел ко мне и ткнул мне в руку стакан.

– Так вот насчет жалости. У тебя ее не было, когда ты тащилась сюда и тащила их за собой. Хотя знаешь, – ухмыльнулся жуткой ухмылкой, которую я никогда не видела по отношению к себе, – хорошо, что ты здесь. Мне нужно пару услуг от моего так называемого братца, и ты мне обеспечишь его сговорчивость, как и дети.

Неужели мне это говорит он, вот с таким ледяным равнодушием… Боже, кто он? Дьявол? К кому я пришла просить?

– Дай мне еду и отпусти меня к детям. Отпусти нас всех…. Если ты больше не ты… отпусти нас!

Он расхохотался, и я невольно закрыла уши руками.

– Отпустить сестру Андрея Воронова? Ты сама приплыла ко мне в руки и поможешь сделать его посговорчивей. И будешь молчать о том, кто я такой… иначе я отрежу тебе язык.

Прозвучало с ненавистью и так зловеще, что я не усомнилась в его словах. Это не была угроза, и черные глаза сверлили во мне дыру.

– Не сестру Андрея Воронова… а жену Максима Воронова! Ты забыл, что я все еще не дала тебе развод. Твои дети носят твою фамилию. Мы все Вороновы, такие же, как и ты. Твоя кровь и плоть! Максиииим! Сжалься. Я пришла к тебе умолять. Пусть ты вычеркнул меня, пусть совсем обезумел от смерти и крови, но вспомни о дочке. Нашей дочке. Твоей!

Он вдруг резко развернулся ко мне.

– Я не Воронов. У меня не было фамилии никогда, и никто из вас не знает, кто я на самом деле. Поэтому насрать на развод. И на тебя. Ты мне никто. И всегда была никем!

И ни слова о детях. Бьет наотмашь каждой фразой… пусть бы бил словами и о них… но он избегает даже упоминать. Как будто именно это он не слышит или не хочет слышать.

Максим залпом осушил стакан с водой и швырнул его о стену. Осколки стекла символично засверкали на полу. Вот так он разбил и нашу любовь… нет не сейчас… а когда отказался от нас и добровольно решил избавиться от всех воспоминаний. Я бросилась к нему и вцепилась в рукав куртки.

– Посмотри на меня, Максиииим. Что ты делаешь? Где ты? Я не вижу тебя… Кто это… кто передо мной сейчас? Где ты дел Максима, которого я так безумно любила?

– Любила? – усмехнулся с оскалом, не весело, а страшно, зло. – Пох*й! Поняла? Мне плевать. На тебя, на сраную любовь, на всякую ху***ту, которую ты там себе придумала и пытаешься меня ею «лечить». Я никогда и никого не любил и любить не умею. И ты конченая дура, если думала, что когда-то было иначе.

Выдернул руку и грубо оттолкнул меня от себя… Я бы зарыдала сейчас, взвыла бы, но не смогла произнести ничего, кроме ужасающе хриплого:

– Тебя убьют здесь…. ты это понимаешь? Ты…ты ведь умрешь здесь, Максим. Или ваши, или наши…убьют.

Прошептала я, чувствуя, как по щекам катятся слезы. Боже, неужели я все еще его жалею? Неужели я в самом деле так дико боюсь, что он погибнет…

– Ты, кажется, пришла сюда умолять дать еды твоим детям? Так давай начинай… без прелюдий, слюней и соплей. Удиви меня. Сделай что-то, чего я еще не видел от тебя. Побейся головой о стены, разорви на себе одежду, расцарапай грудь, – он смотрел на меня диким остекленевшим взглядом и жутко улыбался, – а вдруг она проснется… моя жалость, и я отправлю тебя нахрен с парочкой сэндвичей. Рискни.

И мне стало по-настоящему жутко… я действительно больше не видела перед собой Максима. Передо мной стоял Аслан Шамхадов… и мне вдруг показалось, что на самом деле так было всегда.

– Ты! Ничего в тебе нет человеческого? Ты все это занюхал кокаином или чем ты заглушаешь угрызения совести? – меня начало трясти, словно от холода, зубы стучат, и в висках холод стынет. – Мы жили вместе, спали в одной постели. Я любила тебя любым, принимала любым и готова была простить что угодно за то, чтобы наше дыхание оставалось одним на двоих… Ты хочешь сказать, что все это ложь? Почему ты рвешь меня на части, Ма…? – и осеклась, не назвав по имени.

– Дыхание? Углекислый газ, ты хотела сказать?! Все, что ты делала, было по доброй воле, и чтоб вырваться из той нищеты, которая светила детдомовке без гроша за душой. Тебе маячило лишь две дороги – или на панель, или за решетку за воровство. Но ты оказалась умной девочкой и решила, что лучше трахаться и сосать у одного, и заиметь миллионы. Думала, схватила черта за бороду, и твои сладкие дырки медом намазаны? Поверь, они самые обыкновенные, как и у тысячи других баб! Или ты считала, что привяжешь меня к своей юбке дочерью? Решила, что я теперь весь целиком и полностью твой? Ничто не сможет удержать меня, Дарина. Ничто и никто! Ни ты, ни твой ребёнок, ни братец так называемый. НИКТО! Мне насрать. Если ты в это не веришь, то у тебя большая проблема, так как и на это мне тоже насрать.

– Пусть так. Пусть насрать на меня. На дочь? ТВОЮ дочь! Тоже насрать?

В горле начало драть от приближающегося истерического вопля.

– Тоже насрать! – равнодушно сказал он, и я бросилась на него, не выдержала. Замахнулась, чтобы влепить пощёчину, чтобы разодрать ему лицо, но Максим схватил меня за запястье, сдавил до хруста с такой силой, что я от боли застонала, а он заставил меня скрючившись опуститься на колени. По моим щекам потекли слезы, я смотрела на него снизу вверх, а он на меня не смотрел, сжал челюсти и вглядывался в никуда остекленевшим взглядом, а потом прошипел, сдавив мою руку еще сильнее:

– Нет больше того человека, ясно? Даже больше – его никогда не было. Ты его придумала в своей маленькой и пустой голове с розовым конфетти вместо мозгов. Шевели извилинами, начни видеть правду без розовых очков. Ты пришла сюда с определенной целью, а я озвучу тебе способ ее достижения, либо забудь о своей цели. Есть Зверь. Он был, и он будет. Из человеческого в нем только тело и голос. И интересуют его на данный момент совершенно банальные потребности. И ты либо удовлетворишь их, либо будешь сидеть в подвале, пока твой брат не согласится на мои условия.

Максим разжал пальцы, и я рухнула на пол, растирая запястье, на котором остались бордовые кровоподтеки.

– Ты действительно Зверь… Я, и правда, где-то просмотрела и ошиблась. Я не хочу с тобой больше говорить. Нам не о чем. Сытый голодного не поймет. Но если когда-нибудь наркота и вся дурь выветрится из твоей головы… ты не простишь себе этого… Если. Но я сомневаюсь, что это произойдет. Твой Зверь убил человека, которого я любила… И не только его… Ты – убийца. И в моих глазах ничто этого не изменит. Никогда.

Неожиданно его бледное бородатое лицо озарила улыбка, сверкнули белые зубы, и я с колкой болью в сердце подумала, что его красоту не портит даже эта борода, даже этот синеватый оттенок кожи, как у ожившего мертвеца, и эти синяки под огромными впалыми глазами. Описание звучит ужасно… а наяву он дьявольски красив. Мрачно и обреченно.

Он подошел к кровати и с размаху уселся на нее, откинулся на руках назад.

– Ну так как насчет моих потребностей? Удовлетворишь их, и я подобрею. Иди ко мне. Можешь подползти — меня это заводит.

Похлопал по колену, подзывая к себе, как собаку. И я ощутила, как тошнота подступает к горлу. Скольких он перетрахал на этой постели, на этом ковре. В этой проклятой комнате. Скольких притаскивали сюда несчастных, чтобы издеваться и насиловать их…

– Я сказал, ко мне подойди.

Поднялась и на ватных ногах приблизилась к нему, а он смотрит на меня снизу вверх и победоносно улыбается. Глаза сухо, лихорадочно блестят. Ему нравится меня унижать, нравится видеть, как я дрожу от ярости. Я какое-то время смотрела ему в лицо, а потом хрипло прошептала:

– Ты мне противен. От тебя воняет твоими шлюхами, падалью, и я тебя презираю.

– Как же охуи****но слышать от тебя наконец-то правду. «Я люблю тебя» так скучно и так банально, а главное – так тошнотворно-лживо. Предлагаю договориться. Нам ведь больше нечего скрывать друг от друга. Каждый знает, чего он хочет.

– И чего ты хочешь? – прошипела я, дрожа всем телом.

– Прямо сейчас? Чтоб ты мне отсосала. – его слова повергли меня в ступор, я застыла, ощущая, как немеет все тело. – Ну так как? Отсосешь? Нет? Жаль. Придется позвать другую.

Я не выдержала и плюнула ему в лицо, а он подскочил с кровати и замахнулся, вынудив меня зажмуриться и приготовиться ощутить удар… но его не последовало. Вместо этого щелкнул замок на двери:

– Уведи ее, пусть вымоется, переоденется, поест. К ночи приведёшь обратно. Пусть Гульнара ею займется. Никаких охранников и грязных камер. Понял?

– Понял.

– Если хоть кто-то тронет пальцем – вырву кадык!

Сказал очень тихо, но я все же услышала. Как будто тонкий, как паутина, луч света, пробившийся сквозь тьму. Я задыхалась от отчаянья и безысходности. Он меня не слышит. Этот Зверь. И в нем не осталось и следа от Максима, которого я знала. Животное. Жуткий хищник. А я тупая добыча, которая сама пришла к нему в руки. Я вытерла слезы тыльной стороной ладони, а внутри все высыхало, превращалось в пустыню, вымирало. Наши дети там одни, голодные, брошенные, а их отец пирует, вдоволь наглотавшись наркоты, пьет, жрет, удовлетворяет свои низменные желания.

Меня привели в комнату, завешанную коврами, с низкими мягкими топчанами. Женщина в хиджабе поприветствовала меня кивком головы и повела в соседнее помещение, где оказался душ и ванная. Она дала мне полотенце и на ломаном русском велела мне вымыться.

Отвращение поднималось с низа живота и захлестывало волной безумного отчаяния. Так же когда-то меня готовили к встрече с Бакитом, и я ждала… боже, я ведь так ждала, что мой Зверь спасет меня. А сейчас… он ничем не отличается от подонка и садиста, братца Ахмеда, да и от Ахмеда тоже не отличался. Лучше бы я осталась рядом с детьми. Мы бы пережили это вместе или вместе умерли от голода или от рук террористов. А я бросила их… снова пошла к нему. Поверила, что он может помочь вопреки всему, что это его очередная игра и он защитит нас! Я все еще жила иллюзиями и пряталась за жалкой оболочкой той великой любви, которая сгорела в его ненависти и жажде мести всем. Как мерзко он говорил слово «братец», как пренебрежительно говорил о нашей дочери. Неужели это все правда, и передо мной настоящий Максим Воронов… или как его звали всегда по-настоящему… а мы все видели кого-то другого?

Женщина расчесала мне волосы, надела на меня платье, но я не смотрела ни на наряд, ни на нее. Я отключила разум. Я больше не могла думать. Я стала сплошным синяком, сгустком дикой боли, которая нарастала и грозилась меня задушить. И снова лестница, коридоры, двери, лязг замков. А от меня осталась лишь жалкая оболочка, с трудом воспринимающая происходящее. Я ломалась и не выдерживала нервного напряжения. Захлопнулась дверь, и я открыла глаза. Снова то же помещение, полумрак и тихая музыка. Постель расстелена.

Мой муж развалился на белых простынях в камуфляжной одежде. Даже не взглянул на меня, он был занят выстраиванием белых полосок кокаина на тумбе. Наклонился вперед и, вставив свернутую в трубочку купюру в ноздрю, шумно потянул полоску. Закатил глаза, запрокидывая голову и наслаждаясь полученным кайфом, а я чуть не застонала вслух, закусила губу до крови.

– Рано или поздно ты убьешь себя сам.

Рассмеялся, подняв на меня тяжелый, подернутый дымкой, взгляд, втер остатки порошка в десну и облизал палец.

– Мертвецов убить уже невозможно… А вообще, разве ты не жаждешь моей смерти?

А я смотрела на него и понимала, что в эту секунду я жажду своей… жажду и жалею, что очнулась от проклятой комы. Как же хочется отобрать у него нож, торчащий из-за голенища ботинка, и всадить себе в грудь, прекратить эту пытку.

Но я не имею право даже на это. Там дети. Я должна их спасти.

– Что стоишь на пороге, как чужая? Иди сюда. Мы заключим с тобой интересную сделку, ты делаешь мне хорошо, а я звоню своим ребятам, и детей накормят. Ну как? Тебе нравится?

Закрыла глаза, пытаясь унять волну боли. Это вытерпеть невозможно. Где-то должен быть предел.

– Избей меня и брось в подвал. Если тебе это доставит удовольствие. Или избей и оставь харкать кровью у твоих ног…. я буду молчать или кричать, как захочешь. Избей меня молча и прикажи накормить моих детей.

Он встал с постели и подошел ко мне, медленно сделал круг и остановился напротив. Я вся внутренне сжалась, обхватила плечи руками.

– Избить? Ты предпочитаешь боль сексу со мной? С каких пор? Можно подумать, это будет впервые. Я трахал тебя в самых разных позах и самыми разными способами. Мы можем вспомнить, как охрененно нам было когда-то вдвоем в постели, а чаще вне ее. Невелика цена за жизнь. Всего лишь раздвинуть ноги перед собственным бывшим мужем.

Он тронул мои волосы, а я стиснула челюсти и сжала руки в кулаки, вспарывая кожу на ладонях. Впервые внутри меня ничего не отозвалось на его прикосновения. Глухо и пусто. Только ненависть к себе и к нему. Пальцы перебирали мои локоны, потом он провел по моей скуле, по нижней губе.

– Ты удивительно красива, Дарина. Самая красивая из всех женщин, побывавших в моей постели… Даже сейчас, униженная, дрожащая, худая и бледная… но такая красивая.

– Как ты еще не сдох от СПИДа или сифилиса со всеми шлюхами, побывавшими в твоей постели.

– Я разборчив, милая. И есть такое прекрасное изобретение человечества – презерватив. Но селекция все же превыше всего. Именно поэтому моей женой была ты… – трогает мою скулу, а меня трясет всю, и слезы из-под закрытых век катятся. Как же это грязно. Он грязный, руки его по локоть в крови. Если отдамся ему здесь, никогда от всего этого не отмоюсь.

– Слезы… такие чистые и хрустальные. О чем плачешь, милая?

Как же омерзительно звучит эта «милая», и как же отчаянно где-то там внутри что-то жаждет услышать «малыш»… и понимает, что это нежное слово из прошлого нельзя марать всей этой грязью. Милая естественней, застасканней и грязнее.

– Ты ж не с целкой пришла сюда проститься.

Резко повернул к себе и взял за подбородок.

– Когда я тебя лишал девственности, ты не плакала. Раздевайся, Дарина.

ГЛАВА 5

Боль чуть утихает, потом возвращается с новой силой. В конце концов она становится постоянной и невыносимой. Этот период — ад. Когда просыпаешься утром и плачешь оттого, что снова проснулась и опять надо терпеть. Потом охватывает гнев и отчаяние, злость на весь белый свет, на себя, на него. И дикое желание излечиться, надежда на то, что все равно пройдет, надо только перетерпеть. Не проходит. И тогда возникает смирение. К боли привыкаешь и понимаешь, что теперь так будет всегда. И надо учиться как-то с этим жить. 

(с) Просторы интернета

Я дышала все тяжелее и тяжелее, сердце билось так сильно, что грудь сдавило железным обручем, мне хотелось сделать ему больно хоть как-то. Мне хотелось разломать это жуткое равнодушие. Пусть после этого он разломает меня саму на части. Если бы я могла сейчас вонзить в него нож и ударить да так, чтоб жил, но кровью истекал, как я. Чтоб корчился от страданий. Но я смогла только крикнуть, сжимая кулаки:

– Да пошел ты! Пусть шлюхи твои раздеваются! Для тебя не то что раздеваться… на тебя смотреть тошно до рвоты! Лучше бы я для твоих ублюдков разделась и легла под них, чем под тебя!

Злой оскал, почти звериный, и челюсть вперед выдвинулась. Брови нависли над налитыми кровью глазами.

– А что, предлагали раздеться? Чего отказалась, уже б на свободе была!

– Предлагали! Много чего предлагали! Но я считала себя все еще женой… верность мужу своему хранила. Верность, которая на хрен ему не нужна. Он ведь уже и не он! Зря не разделась и не отдалась твоему псу Закиру на травке. Он хотел, аж слюни текли. Уверена, чечен остался бы доволен, и я могла бы сбежать, а может, он и сам отпустил бы меня за усердие. Когда он задницу мою трогал, губами причмокивал, и грудь мяли его дружки… Мой муж многому меня научил и даже говорил, что я горячая в постели. Как думаешь, им бы понравилось меня трахать?

Замахнулся так, что я не просто глаза закрыла, а перед ними потемнело от ожидания удара, и я его услышала такой силы, что уши заложило. Один, второй, третий. Быстро моргая, приоткрыла веки – Зверь со всей дури по стене бьет, и я слышу, как его кости хрустят. И этот хруст эхом в моем сердце отзывается толчками крови на разрыв. Не выдержала, перехватила его запястье.

– ХВАТИТ!

А он окровавленными пальцами меня за лицо схватил, пачкая кровью, размазывая ее по моим щекам.

– Что хватит? – срывающимся хриплым голосом. – Чувствуешь, как кровью воняет и смертью? – глаза застывшие, мертвые. – А я чувствую! – впился этим мертвым взглядом в меня. – МНЕ понравится тебя трахать.

Схватил за волосы и поволок к постели, швырнул на нее изо всех сил, так, что к стене отлетела, потом за ноги к себе дернул и навалился всем телом. Услышала скрип расстегиваемой ширинки и закрыла глаза, чувствуя, как трясет всю, как слезы наворачиваются на глаза. Максим впился в мои губы своими сухими и горячими губами. А меня передернуло от гадливости… перед глазами эти же губы, целующие другую. Изо всех сил укусила так, что рот наполнился его кровью, но Макса это не остановило, все равно целует, кусает, надавливая жестоким ртом на мой, заставляя раскрыть его шире, вбивает язык глубже, заставляя задыхаться. Вцепилась ногтями в его щеку, пытаясь оттолкнуть, но он перехватил мои руки и заломил над моей головой, а мне на секунду удалось избавиться от натиска его рта.

– Не трогааай, – зашипела ему в лицо, – не смей ко мне прикасаться! Не смей своими грязными руками убийцы трогать меня! От тебя воняет смертью!

– Ничего, потерпишь! Грязными руками? О, да. Очень грязными. Ничего. Испачкаешься немного. Зато потом поорешь для меня, как всегда, когда войду в тебя по самые яйца!

Грубо, мерзко, нарочито пошло и отвратительно, без капли любви и эмоций. А мне вдруг стало так невыносимо горько, что я не смогла терпеть… расклеилась и обмякла ненадолго.

– Не делай этого снова!

Всхлипнула, отрицательно качая головой, пытаясь увернуться от его рта.

– Не усложняй. Я всего лишь тебя отымею… Раздвинь ноги, Дарина. – дышит мне в лицо, а меня передергивает от отвращения, от картинок его, совокупляющегося с той девушкой… которую он потом… О, Божеее! Нет! Я этого не выдержу! И нет, это не страх. Это был предел, тот предел невозврата, за которым умрет наша любовь навсегда. Во мне… А в нем она уже умерла. Ощутила его жадные ладони на своей груди, сопит, дышит, как голодное животное, и я не слышу почти своих тихих всхлипываний, своих криков. Он слишком силен, а я слишком ослабла, чтобы дать ему отпор. Только трепыхаться под ним и дергаться, пытаясь не дать задрать платье, увернуться от губ, пятнающих кожу мокрыми поцелуями. Чем сильнее сопротивляюсь, тем настойчивей его губы, тем сильнее кусает кожу и рычит, удерживая мои руки одной рукой, а другой шаря по моему телу. Задрал подол вверх, раздвинул ноги коленями, проводя пальцами по промежности.

Посмотрела в его бледное, искаженное примитивной похотью и яростью лицо и задохнулась от жалости к нам обоим. Вот она бездна. Мы на дне.

Неужели он делает это снова… топчет и рвет меня на части. Этот кошмар возвращается. И никто больше этого не сможет забыть и простить. Я зарыдала от бессилия и ощущения, что меня сейчас захлестнет агонией, если возьмет, если войдет насильно. Но его ничто не остановит. Он сумасшедший, обезумевший и потерявший человеческий облик Зверь. Он схватил добычу окровавленными зубами и не сможет их разжать.

– Посмотри на себя! Животное! Во что ты превратился? Ты больше не человек, ты…

– Ктоооо? – взревел и склонился ко мне так близко, что кончики его взмокших волос щекочут мне лоб.

– Никто… ты просто жуткое никто! Для меня! Ты лучше бей. Давай. Так, чтоб мясо висело ошметками. Когда-то у тебя прекрасно получилось! Клятвы ни черта не стоят, особенно если их говорил кто-то, кого на самом деле никогда не существовало! Не забудь только сдавить пальцы уже до конца!

Прохрипела я, глядя ему в глаза, сквозь туман, чувствуя полную опустошенность,

– Только убей, пожалуйста… убей меня в этот раз! Я с этой ненавистью жить не смогу все равно…

Максим остановился. Замер. Дрожа всем телом, всматриваясь мне в глаза, как будто наконец-то услышал меня. Капли пота упали мне на щеку и смешались с моими слезами. Я ощущаю эту грань… как в нем клокочет адская похоть и что-то еще.

– Будешь жить. Никуда не денешься! – выдохнул и отпрянул назад.

Пальцы, сжимающие мои бедра, медленно разжались. В этот момент в его комнату громко постучали.

– Бл**дь!

Соскочил с постели и пошел к двери, а я забилась в угол кровати, стуча зубами и содрогаясь от ощущения, что только что стояла одной ногой в разрытой могиле. Захлебывалась слезами, не веря, что этого не произошло. Не веря, что отсрочка все еще позволяет умирающей любви хрипло дышать, хватая синим помертвевшим ртом углекислый газ нашей ненависти к друг другу.

– Я сказал, не беспокоить меня!

– Шамиль вернулся. Видеть тебя желает. И… там одного русского поймали. Крутился вокруг лагеря.

Максим втащил чечена внутрь помещения.

– Слушай меня внимательно, Джабар... Эта женщина – моя, – кивнул на меня, – головой за нее отвечать будешь. За ее безопасность. Никого не подпускать, понял?

Подошел ко мне, стянул с кровати, поправляя платье, застегивая пуговицы на груди. А я не просто дрожу, меня подбрасывает, колотит так, что кажется, я подпрыгиваю на месте. Моя любовь умирала в таких страшных муках, что казалось, я от боли не сдержусь и начну орать беспрерывно, сгибаясь пополам и катаясь по полу. Максим поднял мое лицо за подбородок и вдруг вытер большими пальцами слезы со щек.

Я… вздрогнула так, как если бы он меня сейчас ударил, и широко распахнула глаза, всматриваясь в его черные бездны и выискивая за этой мглой клочки моей невыносимой синевы. Но ее не было… только веки чуть опустились и брови сошлись на переносице, как от сильного страдания… как будто ему так же больно, как и мне. Но ровно на секунду. На считанное проклятое и такое быстрое мгновение… но его хватило, чтоб мое сердце снова начало биться. Медленно… как будто я только что сделала свой первый глоток воздуха. Вынырнув со дна пропасти.

– Шамиль – мой брат. Поняла? Слушаться его будешь, как и меня. Уважение выказывать и почтение. Рот закрытым держи, пока я не разрешу говорить! Ясно?

Я нахмурилась, ничего не понимая.

– Ясно, я спросил? – и сдавил мне запястье. – Ослушаешься – высеку!

Повернулся к Джабару.

– Скажи Шамилю, что я тут с женой своей разбирался, сейчас выйду его встретить.

Джабар быстро закивал и на меня в изумлении посмотрел.

– А ты здесь останешься. Когда велю – тогда выйдешь. Пусть ей принесут нормальную одежду.

Шли часы, или минуты, или секунды. Я потеряла счет времени. Просто смотрела в одну точку и раскачивалась из стороны в сторону, как маятник. Меня не покидало ощущение, что это начало конца. Слишком много смерти и боли. Настолько много, что, наверное, я никогда не смогу этого забыть.

Остатки гордости и самоуважения остались где-то на дне всей той грязи, что я видела, и сожаление. Да, он так и не стал моим… я не смогла удержать его, как и те, кто были до меня, как и те, кто будут после. Мечты… какие же идиотские они были. Мечты о нас. О долгой жизни рядом с ним. Приручить Зверя. Вот чего я хотела. А на самом деле он всего лишь какое-то время позволял кормить его с руки, а потом просто развернулся и ушел на свободу, при этом став таким же чужим и опасным, как и любой хищник.

Как горько это осознавать. Горько понимать, что даже дети не имеют для него значения. Ни одного приоритета, ни одной ценности, которая могла бы это остановить.

Снаружи что-то праздновали, кричали, пели песни. Началась очередная вакханалия. А мне уже все равно. Все мои мысли были о детях, о братьях… особенно об Изгое. Получил ли он мое сообщение? Найдет ли детей? Сможет ли освободить их?

Я старалась не думать о Максиме. Отключиться, но не получалось. Каждая мысль о нем причиняла мне дикую боль, невыносимую. И во мне не осталось ревности, не осталось чувства, что он меня унизил и предал. Нет. Если б я чувствовала всего лишь это, мне бы не было так страшно… еще не все было бы потеряно. Гораздо хуже – я ощущала жуткую пустоту внутри. Как будто во мне вырезали дыру. Глухое, черное отчаяние, сводящее с ума, окутало меня и окунало в панику каждый раз, когда я думала о завтрашнем дне и понимала, что у нас его нет.

Мне даже не было больше больно от того, что я видела его с другими женщинами, от того, что он спал с ними, имел их у меня на глазах. Это было странное отупение от понимания, что их количество сводит их значимость в его жизни на «нет». Такое нельзя назвать изменой. Это хуже измены. Это такая грязь, такое болото, при котором я понимала, что пусть я и нахожусь в стороне, но меня всю окатило помоями. Здесь больше нет уважения ко мне, как к его жене, как к матери его детей.

И я уже не ревновала его к тем безликим обнаженным телам, над которыми они глумились всем своим вертепом. Такая ревность ниже моего достоинства. Мне было их искренне жаль. Особенно тех, кто больше никогда не откроет глаза после моего мужа… а еще я им завидовала. Их он не мучил так долго, как меня. Он не топтал и не выдирал с мясом их души и сердца. А меня рвал на части, ломал, крошил, сжигал, топтался по мне ногами и топил в своей грязи.

И сводило с ума понимание – с этого дна ему уже никогда не подняться и от этой грязи не отмыться. Не в моих глазах. В его собственных. Придет момент, когда он прозреет. Я не верила, что там, под толстой коркой гнилого панциря не прячется его израненная, вымотанная и сломанная душа. Он спрятал ее, закопал и засыпал землей. Но рано или поздно она выберется наружу и…. он не сможет с этим жить дальше. Что бы не натворил этот проклятый безумец, он всегда останется моим Максимом. Моим мужем. Моим первым и единственным мужчиной. Отцом моей дочки и нерожденного младенца, которого мы потеряли. Никогда и никого я не буду любить так, как люблю его. После такой любви остается только выжженная зола. На ней уже никогда и ничего не вырастет. После той страсти, того урагана, который мог подарить Максим Воронов, становишься рабыней, зависимой от дьявольских эмоций и от той сладкой боли, которую может дать только он.

И нет таких сил, такого лекарства, способного излечить от этой болезни. И пусть я сумасшедшая, пусть я ненормальная, тряпка, у которой нет достоинства и гордости, но все это принадлежало мне, я все это выбрала сама, я была со всем согласна, лишь бы он какое-то время назывался моим. И я пошла за ним в это пекло.

Падаю, спотыкаюсь, раздираю в кровь колени и ладони и снова иду, ползу в его мрак. И в этом только моя вина.

Я должна до него достучаться. Должна сделать так, чтоб он отправил детей обратно домой. Пусть оставит меня себе и мучит до самой смерти. Я согласна.

Жутко лишь одно – он ведь уже не вернется из этой бездны обратно… А я? Смогу ли я вернуться одна без него? Что я буду делать, если он меня отпустит?

Снаружи снова послышались хохот, музыка и выстрелы. Я медленно выдохнула и облокотилась о стену, обхватив себя руками, глядя вверх.

Тусклые лампочки в центре потолка, без плафонов, с мелкими мошками, крутящимися вокруг и замертво падающими на светлое пятно вниз, на старый ковер. Я прислушалась к звукам, встала с кровати и прокралась к двери. Там царил хаос. Я различала стоны, крики и снова хохот.

Там снова царит тот ад, который я застала, когда меня сюда привезли. Неужели они опять насилуют и убивают несчастных девушек или измываются над пленными. Я прижалась к двери, закусив губу до крови, содрогаясь от ужаса. Я изо всех сил старалась не сойти с ума. Думать о детях.

Меня приказали стеречь, меня не убьют. Хотя кто знает. Мой муж меняет свои решения со скоростью звука. Я уже не могла быть ни в чем уверена. Любящий нежный отец смог превратиться в жестокого тирана, который обрек своих детей на голод и ужас плена, разве он может пожалеть меня? Сомневаюсь. Я уже не имею над ним никакой власти. Я ему теперь никто. Он от меня отказался. Максим Воронов собственноручно подписал бумаги о нашем разводе. Да он и не Воронов больше.

В этот момент послышались шаги, кто-то приблизился к двери. Я вжалась в стену, мечтая с ней слиться, притаилась за дверью в ожидании.

Повернулся ключ в замке, и я увидела Джабара. Он бросил мне какую-то черную ткань.

– Надень это на себя, закрой волосы и иди за мной, женщина.

– Куда? – спросила я и прижала к себе ткань.

– Твой муж приказал привести тебя. Не задавай лишних вопросов. Здесь не принято, чтоб женщины болтали.

Ткань, которую он мне дал, оказалось платком или чем-то, напоминающим платок. Наверное, хочет, чтоб я намотала на себя. Я покрутила платок в руках и снова посмотрела на Джабара.

– Я не умею это надевать.

Он выругался на своем языке. То, что это было ругательство, я даже не сомневалась.

– Идем, возьми это с собой, тебе помогут.

Надежда, что он оставит меня в покое и снова закроет в комнате Максима, лопнула как мыльный пузырь.

Он вывел меня другой дорогой, через какую-то узкую дверь в большое помещение, полное женщин. У нескольких из них на руках были маленькие дети. Они смолкли и смотрели на меня. Нет. Не враждебно. Скорее, равнодушно. Как будто привыкли. И… мне стало страшно. В их глазах было пусто. Там не было страха, любви, ненависти, а полная пустота.

– Эй, Дагмара, повяжи на голову жены Аслана платок.

Одна из женщин, полноватая и высокая, встала со скамейки, отложила шитье в сторону, когда я посмотрела, что именно она зашивает, то судорожно сглотнула – это была черная маска с прорезями для глаз.

– Жена? – переспросила и уже с любопытством посмотрела на меня. – Мало ему здесь жен.

– Молчи, женщина, твое дело за порядком присматривать, а не рот раскрывать.

Стало тяжело дышать. Она сказала про жен, а мне словно дали еще раз под ребра да так, что дыхание выбило. Осмотрелась по сторонам, разглядывая похожие лица под черными платками. Кто из них? Какую он своей называет?

– Джанан. Давай, повяжи платок. Пошустрее.

Ко мне подошла молоденькая девушка с огромными серыми глазами. Вроде похожа на русскую и кожа светлая, одета во все черное, закрыта с ног до головы. Показалось, что видела ее где-то… но где? Она молча у меня рывком платок выхватила. Дернула так, что ткань затрещала. Отрывистыми движениями мне на голову надела. На шее намотала, заколола сбоку булавкой.

– Сегодня тебя к себе не возьмет — ее трахать будет.

Тихо сказала Дагмара, а я резко повернулась к девушке, и наши взгляды встретились. А перед глазами другая картина, где он девушку в губы целует, усадив к себе на колени. ЕЕ.

И в этих глазах я увидела не просто ненависть, а отчаянье и боль. Боже! Сколько ей? Восемнадцать хоть есть? Он с ума сошел?

И сердце такая тоска сдавила, что стало нечем дышать, комок в горле застрял жесткий, как камень. Когда я его полюбила, мне было шестнадцать… и на всех его баб я смотрела с таким же отчаянием и болью. А он… как он смотрит на нее? Как смотрел когда-то на меня?

– Идем. Налюбуешься на них еще, – прорычал Джабар и кивнул головой на выход. Мы вышли на улицу, и в нос ударил запах костра и жареного мяса.

– Сууууууукаааа, – крик по-русски и стон боли после глухого удара. Я обернулась, и с губ сорвался стон, а внутри все похолодело, и по телу разлилась волна отчаянного ужаса.

На железном турнике висел Изгой, весь залитый кровью, избитый и израненный. Раздетый до пояса. Два боевика били его в живот, а он плевал в них кровью и матерился. На все это спокойно смотрел Макс и потягивал кальян рядом с другим бородатым чеченом.

ГЛАВА 6

Глава 6

На самом деле человек по-настоящему счастлив только тогда, когда он меньше всего обращает внимание на время и когда его не подгоняет страх. И все-таки, даже если тебя подгоняет страх, можно смеяться. А что же еще остается делать?

(с) Ремарк

Я надеялась, что эта встреча последняя, что на этом ложь будет окончена и позже я смогу рассказать Максиму правду. На душе повис тяжелейший камень и давил мне на сердце. Мы встретились с Кариной в кафе в центре города.

Она показалась мне повзрослевшей за какие-то считанные месяцы, вдруг стала такой серьезной, красивой, и в глазах появился блеск. Такой обычно появляется у влюбленных или у сумасшедших. Мне кажется, мои глаза точно такие же.

– Я влюбилась, Даринкааа, я влюбилась.

Я рассеянно ей улыбнулась, оглядываясь по сторонам.

– В кого?

– Это… это пока секрет. И мы скоро увидимся.

Я посмотрела на девушку и отпила свой апельсиновый сок.

– А вы что еще не виделись?

– Не спрашивай… это покажется бредом… но мы не виделись. Мы переписывались много месяцев.

– Я думаю, что мне это бредом не покажется.

«Я в туалете, жду тебя там. Времени мало». – смска заставила вздрогнуть и сдавить сотовый.

Выдохнула. Как он проскользнул мимо меня? Или пришел раньше и ждал все время?

– Я в туалет. Прости. У меня последнее время ужасное несварение желудка. После этой аварии все наперекосяк. Вернусь, и расскажешь мне про своего загадочного любимого по переписке.

Карина кивнула и увлеченно уткнулась в сотовый. Наверное, с этим парнем переписывается. Ничего, скоро все это закончится, и тогда я уделю ей внимание. Всем уделю и выдохну наконец-то. Спокойным шагом пошла в уборную, посматривая на охрану, стоящую у входа в кафе, и еще одного типа у барной стойки. Максим обещал, что не будет так настойчиво следить, но ничего не изменилось. Они буквально сидели у меня на голове. Толкнула дверцу и вошла в туалет. Меня тут же сгребли в охапку и прижали к стене. Почувствовала чей-то рот на своих губах. Хотела дернуться, но Дима прошептал мне в губы.

– Не дергайся. Так не видно ни моего, ни твоего лица. Флэшка?

Я сунула ему в ладонь.

– Возьми и подавись.

– Вкуснее давиться твоим язычком. – прикусил мою губу, беря меня за руку, потянул ее к своему паху.

– За ширинкой потайной карман. Расстегни и положи туда.

– А не пошел бы ты, – а он снова к моим губам.

– Я сказал, положи и можешь уходить.

Лихорадочно дернула молнию на его штанах, кривясь от отвращения, просунула туда пальцы, и Дима, сукин сын, демонстративно громко застонал и ткнулся в мою руку своим членом.

– Урод! Оторву на хрен!

– Не оторвала ж. Умница. С тобой свяжутся позже!

– Что значит свяжутся?

– То и значит. Все. Давай. Уходи и хвост свой уводи. А вообще жаль, что все так… я о тебе каждую ночь думаю.

– А я о тебе – представляю, как ты сдохнешь, когда он узнает!

– О чем? О том, что ты лезла мне в ширинку?

– Ублюдок!

– Давай иди. Здесь не так уж приятно торчать.

Меня трясло от какого-то отвратительного чувства, что что-то не так во всем этом. Что-то происходит, и я не понимаю, что именно. Вышла из туалета, поправляя волосы, и села обратно за стол.

– Ты очень бледная, что-то случилось?

– Ннннет. Плохо себя почувствовала, но это ерунда. Иногда голова и желудок болят.

Улыбнулась Карине, потом посмотрела на свой сотовый.

– Чееерт, совсем забыла, мы с Максимом хотели забрать Таю и поехать с ней в парк. Прости, Кариш, прости. Я такая рассеянная. Фаина говорит, что это последствия.

Карина совершенно не обиделась, она была поглощена своим собеседником в смартфоне.

– Ничего страшного… я обязательно расскажу тебе после встречи.

И мне стало стыдно, что я даже интерес не проявила. Бросила взгляд на туалет и решила, что ублюдку не помешает постоять возле унитаза еще немного.

– Покажи мне своего красавца.

Карина смущенно улыбнулась и протянула мне свой сотовый. От неожиданности я отпрянула назад. Нет, не то чтоб я была расисткой или имела какие-то предубеждения, но парень с откровенно арабской внешностью немного смутил. Просто Карина казалась мне как-то не в теме. Хотя я слышала, что наших девочек привлекают восточные парни.

– Его зовут Халид. Он учится в университете и мечтает стать ветеринаром. Он очень добрый и живет в Америке. Скоро приедет, чтобы встретиться со мной.

Я выдохнула и опять посмотрела на часы.

– Очень симпатичный мальчик. Надеюсь, ты не разочаруешься. Прости, милая, мне надо идти.

Я попрощалась с ней, обняла и поцеловала в обе щеки.

После передачи флэшки облегчения не наступило. Казалось, я сделала что-то мерзкое и неприятное. И губы жгло после мерзких поцелуев Димы. Как он мог мне нравиться? Он отвратительный слизняк. И мне до безумия хотелось домой. К Максиму. Сказать, что я передумала, и мы заберем Таю домой.

Хочу увидеть его, убедиться, что все хорошо. Я быстро поднялась по ступеням, распахнула дверь кабинета и глубоко вздохнула. Максима там не оказалось. Поблескивал экран монитора, и все еще дымилась сигарета. Я пошла в спальню, толкнула дверь. Тишина и полумрак. Решила вернуться обратно в кабинет и дождаться его. Ноутбук был все еще открыт, и я подошла к столу, наклонилась вперед, рассматривая заставку – на ней нас трое. Мы где-то все вместе на берегу моря. Счастливые, улыбающиеся. Теперь все точно наладится и изменится. Позади раздался шорох, и я обернулась. Мое дыхание участилось. Мой муж стоял позади меня, облокотившись о косяк двери. У него был странный взгляд, непроницаемый. Он слегка прищурился, осматривая с ног до головы.

– Как быстро вернулась. Опять по мне соскучилась?

Я кивнула и улыбнулась, но он не улыбнулся в ответ. Закрыл кабинет изнутри на ключ.

– Ну что, расскажешь, как прошла встреча с Кариной?

Я несколько раз моргнула, еще не придавая значения странному звучанию его голоса. В нем были совсем иные нотки.

– Располагайся поудобней, – кивнул в сторону кресла, а сам налил себе виски и положил в стакан лед, – поделишься, что рассказывала Карина?

Я присела на кожаное кресло, еще не понимая, почему мне так тревожно и что именно меня пугает.

– Все хорошо. Она познакомилась с парнем. Кажется, даже влюбилась.

Остановился напротив меня, широко расставив ноги.

– Этим вы занимались весь вечер?

– Чем?

– Обсуждали ее парня?

Я кивнула, а Максим забрал у меня сумочку, обошел кресло и стал позади меня. Его горячие ладони легли мне на плечи. Приятно принялись разминать их и потирать затылок. Я даже разомлела от касания его пальцев. Тревога начала отступать, и я прикрыла веки.

– Так значит, скучала по мне, да?

– Мммм, очень сильно, невыносимо скучала.

Его пальцы запускали ворох мурашек по моей коже, и дыхание начало прерываться от предвкушения, что он на этом не остановится.

– Серьезно?

Пальцы гладят мою шею нежно и вкрадчиво.

– Тебе уже лучше. Желудок не болит?

– Нет.

Мягко улыбаясь, и вдруг ощутила дикое напряжение во всем теле, и ласкающая мое горло рука схватила меня за волосы на затылке, мгновенно до дикости больно дернула назад. От неожиданности и острого жжения в корнях, мои глаза широко распахнулись, и на них навернулись слезы. Я не говорила ему… я говорила Карине… О Боже…

Ощутила, как губы Максима прижались к моему горлу, к бешено пульсирующей венке и прошлись по натянутым мышцам кончиком языка.

– Мне больно, – тихо прошептала я.

– Больно? – переспросил, покусывая мою кожу на затылке, но не ослабляя хватку.

– Очень… – пальцы слегка разжались, поглаживая зудящие корни.

Может быть, Карина сказала, что я плохо себя чувствую. Да, скорее всего. Но почему тогда в его голосе не было заботы? Почему он так больно сжал мои волосы?

– Я не хотел причинить тебе боль, любимая… Я хотел всего лишь спросить, насколько ты счастлива со мной здесь? Ты чувствуешь мою любовь к себе?

Я кивнула и медленно выдохнула. Может, это опять какая-то ревность.

– Деньги… тебе хватает денег, драгоценностей, подарков? Ты в чем-то нуждаешься?

– О нет… ни в чем, – искренне выдохнула я и задрала голову, чтобы увидеть его лицо, – я нуждаюсь только в одном – в тебе.

В эту секунду его рука сдавила самое горло с такой силой, что у меня глаза вылезли из орбит и кислород перестал поступать в горло.

– Антон! – крикнул и тут же распахнулась дверь, но я не видела, кто вошел. Я пыталась оттянуть его руку, сдавливающую мне горло так, что начало темнеть перед глазами. И я видела его лицо, видела почерневшие радужки и стиснутые челюсти. Страх вспыхнул под кожей и рассыпался по всему телу адреналином.

Я начинала понимать. И от каждой мысли, которая приходила мне в голову, я понимала все сильнее и ужасалась масштабам того, что может произойти. Можно подумать, я знала… я могла только предполагать.

– Поверни к нам ноутбук и нажми на пуск. – ослабил хватку и наклонился к моему уху, – сейчас мы посмотрим, как и для чего ты нуждалась во мне, Дашааа.

Я посмотрела на его лицо такое ослепительно идеальное, до боли в груди. Что я чувствую? Не знаю, что-то очень мощное, завораживающее, парализующее мою волю. Былое чувство, словно каждое слово может погрузить меня в зыбучие пески, вернулось. Как я могла считать, что не боюсь его?

«Он ловко манипулировал тобой, он дал тебе уверенность, он заставил расслабиться и позволил не бояться.»

На экране я увидела себя, прокравшуюся в кабинет и включающую компьютер, вставляющую в него флэшку. От ужаса сердце чуть не выскочило из груди.

– Это не то, это… я все… я объясню.

Схватил снова за волосы и толкнул вперед, удерживая одной рукой.

– Заткнись и смотри дальше. Самое интересное впереди!

Там, на экране я выглядела воровкой. Это было отвратительно настолько, что я всхлипнула.

– В чем дело? Тебе не нравится то, что ты видишь? Может скажешь, что тебя подставили или заставили? Или для любовничка старалась? А взамен что? Трахнет или вылижет до суха, как ты любишь? Только не говори, что за деньги!

– Нееет… Максим, пожалуйста. Все не так, – зарыдала надсадно и громко.

– Смотрим, я сказал! А ты выйди вон! – рявкнул на Антона, и тот быстро покинул комнату. Теперь я видела себя, едущую в машине и постоянно поглядывающую в свой сотовый. Дальше кафе, и я с Кариной, а потом туалет и… О боже! Меня лапает и целует Дима, и я засовываю руку ему в ширинку. Я судорожно ловила ртом воздух, не в силах поверить тому, что вижу на экране, и тому, как это выглядит там.

– Все…все не так. Мне пришлось! Меня шантажировали и...

Максим расхохотался оглушительно громко.

– Ты ведь уже знала, кто я и кто твой брат. Неужели ты думала, а точнее, думаешь, что я решу, будто ты поверила, что Вороновы не могут выдернуть сердце даже самому дьяволу?

– Я боялась!

– Не того боялась, – дернул за волосы назад еще сильнее, – надо было бояться, что я узнаю! А я знаю все, что он тебе сказал. От тебя воняет им за версту. Каждый кусочек твоей кожи, твои волосы пропитались его запахом. Его вонючим и дешевым одеколоном!

Я наконец-то смогла вздохнуть, но в груди болело и саднило. Я посмотрела на Максима. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. В его глазах не осталось ничего человеческого, там все затянуто черной пеленой ненависти и презрения.

– Когда ты его целовала, ты не забыла рассказать, что только что отсосала мне и не подмылась после того, как я тебя трахал? Или может, его это возбуждает?

Пальцы сдавливали горло все сильнее, и у меня перед глазами поплыли круги.

– Я не… не целовала. Это он… это все не так.

– Ну да, а в ширинку к нему ты полезла тоже из страха? И как его член? Сравнила оба? Нравится мой или его?

Резко отпустил мою шею, и я уронила голову на грудь, сама схватилась за саднящее горло обеими руками.

– Вот она – настоящая ты. Лживая и лицемерная тварь, которая влезла мне в душу. Я просто идиот и настроил замков на песке, а моя Даша умерла, разбилась на машине, и не нужно было ее воскрешать. Вместо нее появилось чудовище… Но во всем есть свои плюсы, теперь я могу не скрывать, какое чудовище живет и во мне. Я вас познакомлю поближе. Твои друзья тебе не лгали – я зверь. И я научу тебя бояться и давиться от страха собственной кровью. Чтобы от тебя воняло ужасом, как его одеколоном от твоих волос! Пошли, пообщаешься со своим любовником. Последняя встреча. Больше такого шанса не будет!

Схватил меня за руку и потащил к лестнице. Но я еще не боялась… я все еще не верила, что это происходит на самом деле, как не верила тому, что он зверь. И напрасно, потому что уже через секунду я увижу то, что не забуду никогда в своей жизни… А еще я не понимала, что настал конец всему, и мой мир расколется на куски. И мы оба будем на краю пропасти балансировать на волоске от смерти. Самое жуткое, что мы будем по разные стороны друг от друга… и сколько бы я не тянула руки, их скорее обрубят, чем возьмут в свои.

Глава 7

Самый легкий характер у циников, самый невыносимый у идеалистов. Вам не кажется это странным?

(с) Ремарк

Дима висел на веревке в подвале нашего же дома. Связанный, с кляпом во рту, с загнанным взглядом. Я зажмурилась, чувствуя позывы к рвоте.

Меня окутывал, разъедал мне мозги запах мочи и сырости. Я словно ощущала вибрацию того ужаса, который испытывал Дима. Я хотела вырваться и бежать прочь, сломя голову, куда глаза глядят, но ледяные пальцы мужа сжимали мою руку все сильнее. Он повел меня дальше. Толкнул дверь ногой, и я вздрогнула, у меня сердце дернулось так сильно, что казалось, я сейчас упаду в обморок. Я не верила своим глазам. За одной из дверей сидела женщина с ребенком, она прижимала мальчика к себе и рыдала навзрыд. Это была не жена Димы. Я не знала кто это, но мой муж не собирался держать меня в неведении.

– Любовница Димочки. И его бастардик. У Димочки тоже есть самое дорогое. И он не хотел бы с этим расстаться.

– Максим… не надо, ты что? Это же… это же ребенок и женщина.

– Ну он же тронул мою женщину, а я всегда люблю возвращать долги. А ты б тоже родила ему бастардика, а, Дарина?

Я ничего не ответила. Убеждать его сейчас в чем-то было совершенно напрасно. От него несло спиртным, и я видела осоловевшие и в то же время безумные глаза. Посмотрела на Диму, привязанного к крюку на потолке, он уронил голову на грудь, и из его рта текла кровь, она залила подбородок, грудь. На полу виднелись бордовые пятна. Я пошатнулась и сдавленно всхлипнула. На теле несчастного багровые кровоподтеки, нет живого места. Из-за меня. Я должна была знать и предвидеть, что так будет. Когда я подняла глаза на Максима, он улыбался. Триумфально, его ноздри хищно трепетали. Он наслаждался тем, что я увидела, моим ужасом, граничащим с шоком. Боже… я не верила, что это происходит на самом деле. Так не могло быть.

«А ведь ты прекрасно знала, что он такое. Тебе говорили, и ты вначале поверила, а потом… потом он тебя трахнул, и ты забыла обо всем, кроме того, как сладко стонать под ним и извиваться обезумевшим от похоти животным».

– Максим, отпусти женщину и ребёнка. Я прошу тебя! – от ужаса мой голос срывался на шепот.

Но он меня не слушал, набрал чей-то номер, и я услышала, как он отдает приказ:

– Бабу и пацана вывезите в лес, вы знаете, что делать. А этого урода резать по кусочку, пока не заговорит, кто за всем этим стоит. Данила слишком слаб, и он бы зассал пойти против нас, если бы не имел очень сильной спины и чьих-то ушей с загребущими лапами.

Максим пошел к выходу, словно забыв обо мне, а я закрыла рот обеими руками, глядя, как женщину и ребенка схватили люди Максима и куда-то потащили.

А к Диме зашли несколько фигур в черных одеяниях, с немецкими овчарками на цепях. Псы скалились и рычали. Плотоядно высовывали языки, слизывая с пола кровь, принюхивались к добыче.

– Подожди! – я бросилась следом за мужем, но меня парализовал его взгляд, настолько ледяной, что я почувствовала, как тонкие иголки покалывают мое тело. Он знал, что я это сделаю. Знал, что побегу и буду умолять. Значит, есть надежда, маленькая, ничтожная. Значит, он хотел, чтобы я умоляла. Этот спектакль для меня, и, черт возьми, я сделаю все, чтобы он не закончился смертями этих людей.

– Пожалуйста, Максим. Не надо. Я умоляю. Останови их. Это же люди. Пусть он оступился, пусть он перешел тебе дорогу, но зачем так жестоко?

Он обернулся, и его улыбка была похожа на оскал волка, который готов рвать добычу на куски

– Жалкая попытка добиться от меня еще чего-то, испытать на мне свои силы, как ты делала все это время. Поиграться с бесхребетным идиотом. Я достаточно выполнял твои просьбы и капризы. Теперь моя очередь получать удовольствие. Он лишится пальцев. За то, что посмел к тебе прикасаться, и за то, что посмел заключить со мной позорнейшую сделку. Думал, что играет с честным игроком и получит свой куш, выиграв пари. А ставка была на жизнь, и я выигрывал в любом случае!

Я задохнулась, у меня потемнело перед глазами. Что значит пари? Что значит ставки? О чем он говорит вообще? Я не могла ничего понять… ничего.

– Мальчик был настолько глуп, что решил показать мне, какая она, моя жена, на самом деле. Заключил со мной пари, что если ты предашь меня, если ты станешь его шлюхой, то я отдам ему некие бумаги, которые так жаждет получить покровитель Данилы Петровича. Но разве с дьяволом заключают сделки? Если бы он проиграл, то остался бы хотя бы жив… Но он, мать твою, выиграл! Снял для меня самые пикантные моменты вашего свидания!

– Что будет с ним? – обреченно спросила и облокотилась о холодную стену. Максим обернулся ко мне.

– Как забавно. Тебя волнует, что будет с ним, а что с тобой будет? Ты об этом не думала?

Не знаю, я не могла спросить, наверное, я слишком боялась его ответа. Тот, кто с таким изощренным садизмом отдавал приказы причинять страдания, что он мог сделать со мной, той, кто его предала? А я предала, в его глазах я не просто предала, а еще и…. Хоть и мотивы были совсем иными, чем считал мой муж.

– Ты убьешь его, да?

Максим смотрел на меня сверху вниз. А я отметила про себя, что на нем моя любимая светло-синяя рубашка. А на воротнике большое пятно крови. Максим закурил сигарету, посмотрел на меня, медленно пуская колечки дыма.

– Теперь нам надо узнать, кто на самом деле дергал за ниточки этого безмозглого идиота. С него сдерут кожу живьем. Ты можешь остаться и понаблюдать за тем, как это будет происходить. Ты так верила, что я чудовище, и я решил тебя больше не разочаровывать. Каждому да воздастся по вере его. Вот он Зверь. Самый настоящий прямо перед тобой. Можешь начинать молиться.

Черные зрачки заблестели, а ярко-синяя радужка стала еще более насыщенной, в предвкушении расправы, а я содрогнулась от ужаса. Онемела. Только сейчас я осознала, что передо мной не просто Зверь. Передо мной действительно хищное животное. И никто и ничто не остановит его, даже я.

– Максим, пожалуйста. Не убивай его. Это моя вина. Я должна была рассказать тебе о шантаже, рассказать о том, что они требовали от меня. Прийти к тебе и….

Он приложил палец к моим губам и даже провел им по нижней, слегка оттягивая ее вниз.

– Ооо, неужели в твою голову начали приходить умные мысли, а самое главное, как вовремя, Даша! Прям как раз, когда надо! Ты должна была сказать мне, что давно мечтала раздвинуть перед ним ноги, еще со школы. И что бегала, как шавка, и выполняла его поручения, потому что текла по нему! Ты даже не брезговала и под меня ложиться, брать в рот, подставлять мне свои очаровательные дырочки, лишь бы я, как лох, начал тебе доверять! А оказывается, моя девочка сохла по своей первой любви. Пожалела, что целку ему не отдала, а, Дашаа?!

Он схватил меня за волосы и рванул к себе. Его глаза впились в мое лицо, поджигая изнутри, заставляя корчиться в агонии ужаса, потому что в них я прочитала смертный приговор. Всем им… а возможно, и мне. Я никогда его таким не видела… но именно в этот момент я поверила всему, что говорил Дима. Поверила тому, что он мог меня… мог меня убивать и насиловать. Вот этот Максим мог!

– Я защищала нас. Нашу семью… он сказал, что они убьют нашу дочь, что тебя убьют и Андрея!

– Бред! Они так же до этого показали тебе, какие мы звери, или это было неубедительно?

– Я хотела помочь им, я…

– Димочка позвонил мне еще до вашей первой встречи, до той самой, которую ты выпросила таким изощренным способом. Он сказал, что ты его девка и что сливаешь им информацию. Я не верил. Я пригрозил ему смертью за ложь! Но он, мать его, сказал правду! И за это он сдохнет мучительной смертью!

Максим ударил по стене кулаком в миллиметре от моего лица, и я зажмурилась, затаив дыхание. Его пальцы все еще сжимали мои волосы на затылке, не давая пошевелиться.

– Он сдохнет. Не говори ни слова. Он просто сдохнет. И пусть скажет спасибо, что так быстро. А ты будешь на это смотреть. Как я смотрел это видео, где ты лезла к нему в штаны! Суууука! Как мне это развидеть?

Я вцепилась в его рукав, меня трясло, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал.

– Хорошо… хорошо, я ужасная, как ты считаешь, и Дмитрий… и он ужасен, но женщина с ребенком? При чем здесь они? Отпусти их. Не становись …

– Кем? Зверем? Так я и так Зверь, Дарина!

– Прошу тебя. Только не женщина и ребенок. Ты сам отец… представь, что это твоя маленькая принцесса… Максиииим.

Я с надеждой смотрела на него, Господи, пусть сжалится над ними. Я не хочу, чтобы погиб ребёнок. Я не хочу на это смотреть. Я не хочу… чтобы ОН это сделал с ними. Пусть накажет меня. Я предатель. Я виновата.

Максим отшвырнул мою руку и посмотрел на меня исподлобья. Какой тяжелый, невыносимый взгляд, как гранитный камень, плита могильная. Дернул сильнее за волосы, и я запрокинула голову, посмотрела в его глаза, и впервые они мне показались страшными.

– Зачем мне оставлять их в живых? Ради чего? Знать, что пока он дышит, ты думаешь о нем и мечтаешь о том, что между вами могло быть, и не было? Нееет! Он сдохнет! Мучительно и очень больно!

Последние слова он прорычал мне в лицо, отшвырнул к стене и пошел к двери, я хотела броситься за ним, но Максим вдруг щелкнул пальцами, и из темноты показалась охрана.

Запереть ее здесь. Пусть смотрит. Выпустите, когда закончите допрос.

В этот момент я услышала жуткий вопль и повернулась к стеклу, у меня подогнулись колени. Дмитрий бился на веревке, корчась от боли. Псы тянули его за штанины, злобно рыча и пытаясь сорваться с цепи, чтобы впиться жадными пастями в окровавленную плоть. Я не смогу смотреть на это... я не смогу. А потом закричала женщина, ее схватили и потащили туда, где висел Дима. И я не выдержала.

– Нееет! Максим! Не уходи! Умоляю! Я на все согласна, только пощади женщину и ребенка. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Все, что бы ты не захотел! Отпустите их. Не становись детоубийцей! Не надоооо! Это могла бы быть наша…

– МОЯ! НЕ НАША! ТОЛЬКО МОЯ ДОЧЬ!

Рявкнул мне в лицо, и я упала на колени, обхватила его ноги руками. Прижалась к ним всем телом, подняв на него заплаканное лицо в мольбе:

– Пожалуйста, отпусти их. Я во всем виновата. Они просто люди. Просто женщина и мальчик. Пожалей. Меня не жалей, а их пожалей... Отпусти, заклинаю тебя. Ради дочки, отпусти!

Рывком поднял меня с колен и притянул за локти к себе.

– Значит, согласна на все? Предлагаешь мне сделку?

Я подняла голову, надеясь, на сострадание, надеясь, что смягчила его, но нет, он смотрел на меня с холодной решимостью, сжав челюсти с такой силой, что на них играли желваки.

– Сделка, – повторила, едва шевеля губами.

– Уверена, что согласишься играть по моим правилам и во всем подчиняться мне? Выполнять все мои капризы?

Я подняла на него лицо, залитое слезами, испытывая жалкую надежду, что он сжалился, и его тронули мои слезы. Но Максим ухмылялся. Он словно наслаждался моей болью. Его глаза хищно блестели.

– Никогда нем думал, что мне доставят радость твои слезы. Но я ошибался. Нет ничего вкуснее, чем смотреть, как тебе больно. Так на что ты готова ради того, чтобы я отпустил их?

– На все, отпусти женщину и ребенка, и я сделаю все, что ты захочешь.

Он меня заставил смотреть себе в глаза, удерживая за подбородок.

– Ммм. Реально согласна. А ты не думала, что это может быть больно? Что быть моей игрушкой и шлюхой это вовсе не быть моей малышкой и женой? Откуда ты знаешь, какой я с бл***ми? Я буду драть тебя, когда захочу и куда захочу в любую дырку, в любой позе и в любом месте. Ты уверена, что хочешь узнать о моих самых мерзких фантазиях и исполнить их? А хочешь? – он увлекся, его трясло от возбуждения и словно предвкушения. – А ведь я сейчас дам тебе выбор. Убью их всех троих, а тебя отпущу. Дам свободу. М? как тебе? Отпущу тебя завтра, когда их тела похоронят где-то за городом.

Я судорожно глотнула воздух.

– Отпусти их, пожалуйста…

– Неужели это «да»? Больше права выбора не будет! Я буду играться с тобой, пока ты мне не надоешь и мне не захочется тебя вышвырнуть. И как раньше никогда не будет. Ты теперь бесправное никто. Моя кукла! И ты будешь выполнять все мои приказы. Самые разные!

Я кивнула и закрыла лицо руками, услышала сквозь гул в голове.

– Антон, завяжите ей глаза и вывезите отсюда. Дай ей денег и вели убираться из города. Начнет трепаться, ей и ее пацану отрежут языки. Этого… эту мразь пытать, пока не откроет имена.

Максим спрятал сотовый в карман и посмотрел на меня, я уже не содрогалась от ужаса, я была близка к обмороку. Все мои страхи, все мои опасения и самые жуткие кошмары воплотились наяву.

– Вот и все. Ты все же выбрала меня, моя девочка. Не важно, как я выдрал этот выбор, но он состоялся, – наклонился к моему уху, – теперь я буду трахать тебя, как последнюю бл***дь. Как захочу, куда захочу и где захочу… И еще… ты больше не увидишь мою дочь. Матери-шлюхе не светит общаться с моим ребенком. Ты здесь для того, чтобы развлекать меня по первому зову. Пока мне это не надоест и не вышвырну тебя, как отработанный материал.

Глава 8

Раскаяние — самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить.

(с) Ремарк

Ну вот и все. Что теперь будет со мной? Что будет дальше со всеми нами? Как жить в этом кошмаре? Я ведь совершенно не знаю Макса. Я не помню его. Мои сведения обрывочны. Либо жуть, которую рассказывал мне Дима, либо то ошибочное приторно-горькое сумасшествие, которым окутал меня мой муж, заставив обезуметь от любви к нему. Влюбиться в него заново с такой силой, что этот ураган сметал все доводы рассудка. Стало страшно, что как тогда уже не будет. Погасло то ослепительное солнце в его глазах, которое грело меня. Максим любил меня прошлую. А настоящую… настоящую он так и не понял, не принял и возненавидел. Первые дни я боялась, что он поступит со мной как когда-то, как в тех сведениях из больницы, которые мне показали. Боялась побоев и насилия. Но ничего подобного не происходило. Максим больше не ударил меня ни разу. Ооо, я действительно плохо его знала, потому что никто не говорил и не предупреждал, что он может пытать меня психологически, извести так, что я не буду знать, куда себя деть. Я осталась одна. Как те, кто ждут приговора в камере и считают секунды, которые кажутся им бесконечными. Так и я. Я ждала его приговора. Наверное, ему нужно время, чтобы остыть и решить, как поступить со мной дальше. В сердце теплилась надежда – ведь он меня любит, возможно, пощадит, и меня не ждет та же участь, что и других его женщин. Ведь я не другая – я его жена.

И тут же голоса сомнения, наперебой внутри криками и шепотом, стонами и всхлипами. Ты теперь никто. Ты только называешься женой. Он отнял у тебя даже возможность видеться с дочкой. Ты уже не та Дарина и никогда ею не будешь, а она не вернется в тебя. Есть ТЫ. А ты причинила ему боль, ты предала его. И насколько эта боль была сильна, судить может только он, а тебе придется ждать его приговора.

Но ведь он говорил, что любит меня. НЕ МЕНЯ – ЕЕ! Меня он любил лишь потому, что я внешне на нее похожа.

Я ничего для него не сделала… тогда как она любила его, поддерживала, она была с ним в трудные минуты и прощала его, а ты… ты только предавала, ты отталкивала его и его дочку. Ты сделала все, чтобы убить его любовь! От отчаяния я вся задрожала. Чего мне ожидать от Зверя, которому причинили боль, которого обманули и который считает, что ему изменяли? И Зверя, который понял, что женщины, которую он любил, все же нет. Неужели он меня убьет?

Так уже было один раз и может быть снова. Но тогда меня оболгали, а сейчас… я сама во всем виновата. У меня есть лишь один шанс – вернуть его чувства или пробудить новые. У нас состоялась сделка. Он предложил, а я согласилась. На самое отвратительное и унизительное положение при нем. И это мой шанс. Пусть грязный, отвратительный, но шанс.

Только чем это все закончится? Стать его игрушкой, рабой… а если посмею быть непослушной, он меня начнет ломать. А если именно в этом и есть мое спасение. В покорности. Разве я не могу быть равным противником в этой игре. Если я изучу его? Если пойму его и стану ЕЮ, может, у меня получится вернуть все обратно?

Самое дикое в этой ситуации было то, что мои чувства к нему никуда не пропали, не исчезли, и несмотря на увиденную мною жестокость, они лишь обострились. Было в этом нечто острое, запредельно-притягательное и умопомрачительно порочное. Меня влекло к нему, швыряло к его ногам. Меня пленила и манила боль от его сильных рук, жадные поцелуи до синяков. Максим очень сильный мужчина, властный, порабощающий своим давлением, и вместе с этим страшный и опасный, как дикий зверь. Ему невероятно подходила эта кличка – ЗВЕРЬ. Она отражала всю его сущность. И что-то неправильное и странное во мне тянуло именно к этому человеку. И несмотря на весь кошмар происходящего, разве при словах: «Теперь я буду трахать тебя, как последнюю бл***дь. Как захочу, куда захочу и где захочу…», меня не пронизало необъяснимым возбуждением вместе со страхом? Волна бешеного адреналина, узел внизу живота и желание, чтоб трахал именно так, как сказал.

Видела его взгляд, его синие, темные, как грозовое небо, нагнетенное тучами, глаза и возгоралась от одной мысли, что он по-прежнему, после всего, меня хочет. И тут же вспомнился Дима, подвешенный на страшном крюке, испуганная женщина, ребенок и те фотографии… те люди с выколотыми глазами, которые посмели перейти дорогу Максу Воронову. Зверю.

Меня может ждать то же самое, и никто не остановит моего мужа. Ни брат, ни Фаина… никто. Ведь они до сих пор не вмешивались и не вмешаются. Фаинаааа… Сердце подпрыгнуло, заколотилось. Фая, она может мне помочь, она единственная, кого он послушает. Она скажет мне, как там моя маленькая девочка. Я бросилась к сотовому, набрала ее номер, но услышала, что моя сим-карта заблокирована для исходящих звонков. Швырнула мобильный. Он не даст мне ни с кем говорить. Раньше особо не давал, а теперь и подавно.

***

В дверь постучали, и я вздрогнула, а потом сама себе зло усмехнулась. Зверь стучать не станет. Вышибет к такой-то матери, если решу закрыться. Зашел его пес, который вечно немой тенью шастал везде за мной по дому.

– Максим Савельевич приказал вам собираться. Через пару часов у вас самолет.

– Самолет куда?

– Вы улетаете сегодня в Прагу.

Я кивнула и пропустила служанку с двумя дорожными чемоданами. Она принялась складывать мои вещи, перебирая гардероб и не интересуясь мои мнением. Я смотрела, как аккуратно в стопочку складываются мои платья, чулки, нижнее белье, украшения.

– А джинсы, майки?

– Максим Савельевич велел только платья, юбки. Никаких брюк, джинсов и костюмов. Мне перечислили, что именно сложить. Не волнуйтесь.

Даже так? Перечислил, что сложить? Он что, знает из чего состоит моя гардеробная? Я сама не знаю, а он знает все вплоть до цвета моих комплектов нижнего белья. Я для него как на ладони, а он для меня как за семью замками, и когда срываешь один, за ним появляется еще два. Разве наше соглашение заключало в себя отъезды куда-то, неужели я теперь во всем буду бесправной марионеткой? Это слишком. Я человек! И пора бы ему об этом напомнить!

Прошла быстрым шагом мимо девушки, которая продолжала собирать чемоданы, и направилась в кабинет своего мужа.

– Я не поеду ни в какую Прагу! И тем более, как заключенная в той робе, что ты подобрал для меня!

Выплеснула едва открыла дверь и замерла, так как он был не один. Несколько парней, которых я обычно у нас дома не видела. Они что-то тихо обсуждали, и мой муж чертил какие-то линии на бумаге. Бородатый здоровяк кивал и тыкал в бумажку толстым пальцем.

– Вот здесь будет ряд машин и здесь. Вы не приближаетесь и займете позиции за деревьями, чтоб эти суки вас не видели. Выжидать будете с ночи. Если я не поднял руку, то вы не дергаетесь… Все свободны!

Потом медленно повернулся ко мне, зажимая зубами сигарету, чуть щурясь от дыма, кивнул бородачу на дверь, и мрачная компания удалилась. Они на меня даже не посмотрели, и я знала почему – он мог бы им за это выколоть глаза. Не знаю, но эта мысль промелькнула в мозгу и стало не по себе.

Как хорошо он выглядит, по сравнению со мной заплаканной, с припухшими глазами, взъерошенными волосами и в домашнем платье. Максим чисто выбрит, никакой щетины. И я бы никогда не подумала, что ему настолько идет эта гладкость. Его волосы блестят и зачесаны назад, на нем светло-голубая рубашка. Из-за этого цвета его глаза кажутся не темно-синими, а льдисто-голубыми. Рукава рубашки закатаны, и я судорожно сглотнула, когда посмотрела на его руки. Такие сильные, жилистые, широкие запястья с большим циферблатом часов, и у меня что-то затрепетало внутри от взгляда на них. В кабинете витает запах его парфюма и сигарет. Его красота сейчас кажется вкрадчиво опасной, как у ленивого зверя, греющегося на солнце. Но я почему-то не доверяю этому обманчиво спокойному виду. Мне кажется, зверь в полной боевой готовности кинуться на жертву и растерзать.

Он окинул меня взглядом с ног до головы. Уничижительным взглядом. Не выпуская сигарету из зубов, и я вдруг ощутила себя жалкой, ничтожной и совершенно неподходящей такому мужчине, как он.

– Закрой дверь на ключ.

От звука его голоса внутри оборвалась какая-то струна, и дрожь прошла по телу.

Непроизвольно подчинилась, но с порога не двинулась.

Он отвернулся и собрал все бумаги на столе, аккуратно сложил в ящик, сбил пепел в пепельницу. Отодвинул ее на край стола, закрыл ноутбук и смахнул невидимую пыль со столешницы. Все движения размеренно спокойные. Но чем аккуратней и медленней двигались его руки, тем больше я ощущала, как раскаляется в кабинете воздух. На меня не смотрел, совершенно игнорируя мое присутствие. Словно я пустое место.

– Никогда больше не смей врываться в мой кабинет без стука и без приглашения. Это не твоя спальня. Тебе здесь делать нечего.

Сказал довольно тихо и спокойно, но меня обожгло его холодом.

– И еще – ты поедешь, куда я скажу и когда скажу.

Наконец-то посмотрел на меня, и мне захотелось исчезнуть, стать невидимой, прозрачной. Взгляд, полный презрения, словно я отвратительное насекомое. Нет, не опасное и не ядовитое, а именно отвратительное.

– Я долго думал, как поступить с тобой. Я мог бы насрать на все. На свою семью. На твоего брата, да на всех и наказать тебя так, как ты того заслужила. Но… я этого не сделаю. Многое изменилось. Как и я сам. Ты моя жена, а мы теперь играем в большие игры, а не машем ножами и пистолетами. И я дорожу всем тем, чего мы достигли за это время. Ты обязана сопровождать меня везде, присутствовать на встречах с моими партнерами, светиться перед прессой. И никаких скандалов. Ты будешь делать все, что я скажу. И столько времени, сколько мне это будет нужно. Возможно, пару месяцев, возможно, год. Поверь, твое общество и твой богатый внутренний мир мне больше не интересны. Потому что там пусто. Там звенит какими-то непонятными мне ценностями и приоритетами. Мне плевать на твои желания, чувства, на твои проблемы. Да и на тебя плевать. Меня интересуют мои желания, мои проблемы. Пока мне все еще интересно, чтоб ты удовлетворяла некоторые из них – ты будешь это делать тем способом, который выберу я.

Перевоплощение было мгновенным, и голубые глаза стали опять темно-синими. А меня шатало от его дикой сексуальности, и в то же время поднималась волна ненависти и боли. Все это смешивалось в адский коктейль. Даже сейчас, когда его голос холоднее жидкого азота, он проникал мне под кожу и заставлял сердце биться намного быстрее.

– И ты думаешь, мой брат не узнает о том, что ты будешь со мной делать?

Усмехнулся, глядя на меня, и затушил пальцами сигарету. Бросил в пепельницу.

– А что я буду с тобой делать, Дарина?

– Думаешь, они не вмешаются, если ты будешь бить меня и насиловать?

Он расхохотался. Сразу же после моих слов. Запрокинул голову и смеялся оскорбительно громко так, что у меня руки сжались в кулаки.

– Думаешь, я буду тебя бить и насиловать? Серьезно? А ну подойди ко мне.

Я отрицательно качнула головой, а он перестал смеяться, достал из пачки еще одну сигарету, опустился в стоящее возле стола кресло и снова закурил.

– Подойди, Дарина, чтоб я не вставал и не подходил к тебе. Ты ведь так не хочешь, чтоб тебя били и насиловали.

Стало страшно… страшно, что он говорит это серьезно, но в тот же момент я уловила блеск в его глазах, и по телу прошла ответная дрожь мурашек. Медленно подошла и стала напротив Максима.

– Ко мне подойди.

Я сделала еще один шаг, а он схватил меня за платье и подтащил к себе. Резко задрал подол и посмотрел вниз, а я шумно выдохнула и ощутила, как сердце больно забилось в груди и дышать стало намного сложнее

– Снимай, – щелкнул резинкой моих трусиков. Я хотела отбросить его руку, но он схватил меня за бедро и удержал сильнее. – Снимай, я сказал. Давай. Сама снимай. Условия сделки ты помнишь.

Я стиснула челюсти и стянула с себя трусики, позволила им упасть вниз и повиснуть на щиколотках. Максим резко коленом раздвинул мне ноги и совершенно неожиданно, удержав меня за поясницу, вошел в мое тело указательным пальцем на всю длину.

– Т-ц-ц-ц… как думаешь, ты всегда течешь, когда боишься, что тебя изнасилуют? Или это впервые?

Толкнулся пальцем внутри и вытащил его из моего тела, рассматривая на свету, как он блестит от моей влаги.

– Мокрая, дрожащая от ужаса несчастная жертва. Так ты зачем пришла? Чтоб сказать, что не хочешь ехать в Прагу? Или чтоб я тебя избил и изнасиловал?

Вытер палец о подол моего платья, продолжая смотреть на меня снизу вверх, но при этом маленькой и ничтожной чувствовала себя я. А мне хотелось провалиться сквозь землю. Колени предательски дрожали. Я чувствовала себя униженной до такой степени, что на глаза навернулись слезы.

– Я хочу видеть твои соски, они тоже боятся насилия? И поэтому так сжались. Покажи мне свои соски, Дарина. – голос звучит низко, но угрожающе безапелляционно. – Сейчас.

Как пошло, отвратительно откровенно и так… так обжигающе возбуждает. Я расстегнула пуговицы на груди и позволила платью сползти с плеч. Ткань предательски зацепилась за твердые кончики. Они затвердели еще сильнее от его взгляда. Усмехнулся и пустил дым в мою сторону.

– Расстегни мне ширинку и сядь сверху. Я хочу, чтоб ты ублажила меня. Сама. Давай отрабатывай условия сделки. Если мне понравится – дам поблажку. – и снова усмехнулся, а у меня по всему телу прошла дрожь ярости и… да, да, да, да, я испытала возбуждение. Не знаю почему. Не знаююю, я ничего с ним не знаю и не понимаю.

– Расстегивай.

Кивнул на свою ширинку и посмотрел мне в глаза, никогда и ни у кого я не видела настолько тяжелый взгляд. Порой невыносимый своим давлением на волю, психологически ломающий.

– Нет! Я не стану этого делать!

– Станешь. Расстегнешь ширинку, раздвинешь ноги, сядешь на мой член и будешь скакать на нем, пока я не кончу. Я так хочу. А ты не хочешь узнать, что значит нарушать условия сделки. Тебе не понравится то наказание, которое за этим последует.

Наши взгляды скрестились, и я физически почувствовала, что проигрываю, он все равно заставит. Найдет способ и сломает, и это только начало. Проверка на прочность. Максим раздвинул ноги и, откинувшись на спинку кресла, снова легким небрежным кивком показал на свой пах.

– Приступай.

Он склонил голову набок и облизал нижнюю губу. Расслабленный, довольный собой, упивается собственным превосходством. Я не знала, что чувствую в этот момент: ненависть, страх или патологическое возбуждение, глядя на красноречиво выпирающую выпуклость под ширинкой его элегантных серых брюк.

– Максим… пожалуйста, мы ведь можем иначе.

– Закрой рот и делай, что я сказал. Я хочу так. Расстегни! – зарычал так, что зазвенел бокал на столе и стекла в шкафу и окнах. – Я просто сказал тебе расстегнуть. Сделай то, что я сказал. Не надо разговаривать. Разговаривать будешь, когда я скажу.

Я ощутила первые отголоски страха, наклонилась, расстегнула его штаны, моя грудь колыхалась, пока я возилась со змейкой, и я знала, что он на нее смотрит.

– Подними платье, возьми член рукой и садись на него.

Смотрит вниз на свою плоть и на мои пальцы, которые обхватили его эрекцию, невольно прошлись по узловатым венам и бархатной головке.

– Сядь! – рявкнул, уже не сдерживаясь, и я ввела в себя его горячий и каменный член, а он дернул меня за волосы сзади, заставляя изогнуться и принять его полностью. А потом схватился за поручни кресла.

– Работай, Дарина. Сначала медленно.

Увидев его взгляд, я и ужаснулась, и содрогнулась от похоти одновременно. Безумие, расплавленное в ненависти, и дикое желание. Отражение в синем ядовитом безумии – я на нем, одетая, истекающая соками, униженная и раздавленная. Такая беззащитно жалкая перед этим дьяволом, красивым, как смертный грех.

– Двигайся, черт возьми, шевелись. Давай. Не надо играться в девственницу.

Приподнялась и опустилась обратно. Тяжело дыша, смотрела на его лицо, на то, как заострились черты, и на эту сигарету между полных губ.

У меня сильно тянет низ живота и пульсирует плоть. Потому что знаю, ЧТО он может творить этими губами. Я ощущаю его каждым кусочком плоти. Такой непривычно огромный для меня, так сильно наполняет изнутри. Всхлипываю от этой наполненности с каждым движением, поднимаясь и опускаясь, краснея, когда он смотрит туда, где его плоть входит в мою. Дрожа всем телом от того, как растягивает изнутри.

Какое же красивое у него лицо в этот момент. Он даже не подозревает насколько… разве мужчина может быть настолько красивым? Дьявол. Самый настоящий. Порочный. Извращенный. Животное. Сексуальное до такой степени, что, лишь глядя на то, как исказились его черты от наслаждения, хочется унизительно быстро кончить. Он убрал сигарету, швырнул в пепельницу, а я невольно наклонилась, чтобы сомкнуть свои губы на его губах, но он резко схватил меня за волосы и дернул назад. Не давая даже коснуться себя.

А меня трясет от этого напряжения, возбуждения и… разочарования. Оно живет отдельно от того безумия, которое разрывает меня на части. Слишком чувствительно плоть трется о его каменный член, скользит набухшим клитором по стволу, по вздувшимся венам, и от каждого трения темнеет перед глазами.

– Быстрее! – хрипло приказом.

И я ускоряю темп, грудь подскакивает, и соски разрывает от тряски. Они ноют от желания, чтоб он к ним прикоснулся, но Максим не трогает меня. Он впился в поручни кресла и смотрит на меня бешеным взглядом.

И я по-прежнему опускаюсь на него сама. Быстрее и быстрее. Не прекращая смотреть ему в глаза затуманенным взглядом, смотреть на то, как стекают капли пота по бледному лицу и пролегла складка между бровей. Сдерживает похоть, словно сжимает ее в кулаке. И я вижу, как он борется с собой, как сильно вздымается его грудь. Как рвано дышит сквозь стиснутые зубы. Мне хочется, чтобы он не выдержал, чтобы жадно насадил на себя… безумно хочется. Когда сама, не то… не так. Хочется его властных толчков, хочется его мощи.

– Тыыы, – выдыхаю, – трахни меня тыыы… пожалуйста.

Закатывая глаза и проводя руками по груди. Я этот щелчок услышала сама. Словно воздух взорвался. Макс приподнялся с рыком, сдавил мои бедра, дергая меня к себе, зарываясь лицом между моими грудями, и хрипло застонал:

– Твою мать, Дарина…

Закричала, чувствуя, как схватил за бедра и начал сильно и жестко насаживать на себя. Резкими рывками. Быстро, настолько сильно и быстро, что меня выгибает назад и я захлебываюсь стонами, ощутив его рот на своем соске. Оргазм взрывается огненной вспышкой внизу живота, обвивая все тело, и я бьюсь на нем, как в агонии, судорожно сжимая его член стенками лона. Извиваясь, крича его имя. Скорее беззвучно… открывая рот и хватая воздух. Не отпуская его бешеный, дикий взгляд. Кончая под него долго и жадно. И тут же услышала, как громко застонал он сам, как сильнее и жестче насадил на свою плоть, как горячими струями излился внутри. Прикрыла пьяные глаза и смотрела из-под дрожащих ресниц, как исказилось его лицо в момент оргазма. Пожирала этот оскал взглядом и ощущала, как скручивает изнутри, словно обожжённая смертельным ядом. Знать, что он меня хочет. Знать, что горит так же, как и я.

Рука Максима сильнее сжала мои бедра, и я услышала сдавленный хриплый стон, он ударил по венам, как инъекция героина, мгновенно опьяняя триумфом и мазохистским удовольствием.

Муж разжал пальцы, давая наконец свободу, и я увидела, как он запрокинул голову на спинку кресла, еще подрагивает после оргазма, глаза полузакрыты.

– Свободна, – не открывая глаз, спихивая с себя, – молодец.

Лениво приоткрыл глаза, застегнул штаны и потянулся к сотовому, мне сделал знак рукой, чтоб убиралась. Встал с кресла и пошел к окну, раздвигая шторы и поворачиваясь ко мне спиной.

Я выскочила из его кабинета. Грязная, униженная, с мокрыми от его семени бедрами. Верно, зачем бить и насиловать, если можно вот так унизить. Можно показать мое место и дать почувствовать себя шлюхой. От обиды по щекам катились слезы…

На секунду мне захотелось, чтобы все умерли в тот день: чужая женщина, ее ребенок. Да просто все! А я снова завоевала доверие своего мужа… вернула его нежность… вернула того мужчину, который дарил мне свою любовь.

Но это было невозможно. Время не поворачивается обратно, оно неумолимо бежит вперед, оставляя наши ошибки в прошлом и утаскивая их жестокие последствия в будущее. И это ничем не изменить.

Глава 9

То, чего не можешь заполучить, всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни.

(с) Ремарк

Прошла неделя, как мы прилетели в Прагу, а мне кажется, что целая вечность. Оказывается, у нас здесь есть огромный красивый дом, больше похожий на замок или викторианскую крепость, он полон обслуги и охраны. Бесконечные коридоры, шикарные комнаты, веранды и балконы. Я могла бы восхищаться окружающей роскошью, но я словно попала в лабиринт без выхода. Лабиринт, в котором я просто маленькая ничтожная кукла, окруженная вниманием обслуги, и такая одинокая. Свободная, но в тот же момент скованная по рукам и ногам. Моя жизнь за последние месяцы изменялась настолько стремительно, что я уже не знала, в какой момент мне ждать очередного удара. Мои эмоции, чувства, мечты – все стало иным и все крутилось только вокруг моего мужа.

Чем больше он от меня отдалялся, тем сильнее меня тянуло к нему. С яростной силой, с диким унизительным безумством. Я тосковала по его прикосновениям, по его взгляду, по его улыбке. Меня ломало. Даже по его так раздражающему меня ранее слову «малыш». Понимала, что все это я держала в своих руках и потеряла нелепо, по собственной глупости. Максим был рядом и в тот же момент стал настолько недосягаемым, что мне казалось, мы и не были никогда с ним близки. Чужие люди. Совершенно. И в его глазах ледяная бездна безразличия. И если я сделаю шаг к нему навстречу, я неминуемо сломаю шею, там, на дне его синих холодных глаз. Разобьюсь насмерть об осколки его безразличия. Я даже не представляла, насколько близка к истине.

И пока что просто чудом не наступила на острые края этих самых осколков и не порезалась в мясо. И мое тело, моя душа, она жаждала вернуть то, что было. Жаждала его. У меня элементарная ломка, как у наркомана, которого насильно сдернули с иглы. На которую сами и подсадили. И пути обратно нет совершенно. Я накрепко сижу на этом личном сорте смертельного яда. И без новой дозы я просто живой труп. Подобие человека, личности и самой себя. Это ужасно на самом деле. Неужели так было и раньше? Кто ты, Максим Воронов, ты разве не человек? Почему моя любовь к тебе настолько страшная, что я сама ее боюсь?

Это как болезненное озарение. Я хочу его ласки, я жажду его взгляда, я согласна даже на грубость. Только пусть заметит, что я рядом. Просто посмотрит на меня. Один раз. Неужели в нем ничего не осталось? Совершенно ни одной эмоции ко мне? Пусть наказывает, но не равнодушием. Мне больно, черт возьми. Но кому это интересно? Точно не моему мужу, который занят встречами с партнерами, светскими вечеринками, ночными поездками за город. Без меня. Мои желания обернулись моим же наказанием. Словно все обернулось против меня. Я хотела, чтобы он оставил меня в покое, и он оставил в тот самый момент, когда я уже жаждала его присутствия. Не просто жаждала, я без него задыхалась… Оказывается, можно дышать присутствием человека и начать задыхаться, когда его нет рядом.

Я ожидала жестокости, физического насилия, да чего угодно, но не ожидала холодного безразличия. Оказывается, это гораздо больнее, это невыносимо, от этого хочется выть и кусать губы до крови. Быть для него всем и стать никем. Пустым местом. Просто женщиной с его фамилией, которой посчастливилось родить от него ребенка, женщиной, которая оступилась и упала, а обратно ей уже не подняться. Потому что он не позволит. Такие, как Максим, не умеют прощать. Они мстят безжалостно и долго, мстят опустошая, выворачивая наизнанку. А я хотела поговорить, я хотела объяснить, чтобы он понял почему, но ему не важно. Нет никаких «почему», есть голые факты. Я посмела поступить по-своему, я предала, я лгала. Зачем? По какой причине? Это не имело никакого значения. Моему мужу наплевать на причины. Для таких, как он, есть черное и белое… Нет, черное и серое. Белого не бывает. А точнее, была я, в прошлой жизни. Так мне говорили, так я чувствовала, но я уже не та.

На мои просьбы о встрече мне отвечали, что он занят, на мои мольбы поговорить, переданные через его секретаря, мне говорили, что Максим сейчас не может ответить, он говорит по второй линии. Мои попытки прорваться сквозь стену его молчаливой охраны заканчивались тем, что меня просто насильно выставляли за дверь его апартаментов. Бесконечные банкеты превратились в пытку, в утонченное издевательство, в игру. Я стояла рядом с ним, держала его под руку, я улыбалась репортерам и его деловым партнерам, но я никогда не удостаивалась даже взгляда. Меня не существовало. Я умерла для него. Меня отсылали в свою комнату после торжественной части, и дальше я могла лишь слышать их голоса, угадывать, фантазировать и скулить от одиночества. Постепенно это начало сводить с ума.

***

Очередной банкет. Классическая музыка, умопомрачительные наряды, вышколенные официанты и мой муж – ослепительный, до неприличия сексуальный в элегантном костюме с неизменной сигаретой в зубах, окруженный своей свитой. Порочный самец, готовый к спариванию с каждой самкой. И женщины… много женщин… без лиц и без имени. Словно сучки возле единственного кобеля, который выбирает, кого отыметь сегодня. Они порхают вокруг, всегда близко и навязчиво. Одна кружит с ним в танце, другая салютует ему бокалом, третья призывно улыбается, четвертая…

И я гадаю, с кем из них он уже переспал и когда это было. Меня разрывает от ревности, от непонимания, как вдруг все изменилось, и я перестала иметь какие-либо права рядом с ним. Захотелось вцепиться в патлы сучке с короткой стрижкой, которая вилась рядом с ним и кокетливо строила глазки, даже хватала под руку и что-то шептала на ухо. Они любовники? Он сейчас ее трахает? Если да, то я… я просто вырву себе все волосы. Только я этого даже не узнаю. Ведь мне запрещено входить в его апартаменты, мне запрещено появляться в банкетном зале. Мне все запрещено. Как он сказал: я лишь выполняю роль, просто тень, от которой нельзя избавиться, но и терпеть тоже невыносимо. И я подглядывала, смотрела издалека на веселье.

А потом вдруг что-то лопнуло внутри, когда брюнетка в очередной раз вцепилась в его локоть своими когтями, и он накрыл ее руку своей ладонью. Я выскочила в коридор, тяжело дыша, чувствуя, как сейчас взорвусь… И пытаясь себя сдержать.

***

Я вернулась к себе, медленно подошла к зеркалу, глядя на свое отражение, и мне невыносимо захотелось его разбить. Потому что там лицо… которое принадлежит нам обеим. Лицо, которое любят, а меня, сидящую под этой кожей, ненавидят. А потом я ощутила эту волну злости.

Несколько секунд я смотрела себе в глаза. Чего я хочу? Внимания любой ценой. Так что мне мешает ЭТО сделать? Напомнить о себе. Заставить сравнивать с ними. Ведь он любил меня, хотел. Это не может исчезнуть, даже не смотря на ненависть и презрение ко мне. Так чего я жду? Я женщина, я имею иное оружие. Распахнула шкаф с вещами, схватила ворох платьев и швырнула на постель. Он заметит меня. Сегодня. Сейчас.

Я вошла в залу триумфально, с гордо поднятой головой. Не посмеет прогнать при всех. Возможно, потом накажет за своеволие, но прогнать не сможет. Меня заметили сразу, да и как не заметить в таком наряде? Я выбрала самое соблазнительное платье, самое дерзкое, которое никогда бы не решилась надеть. Я даже не знала, каким чудом оно вообще попало в мой гардероб.

Тонкий черный трикотаж с серебристыми вкраплениями, с разрезами по бокам до самых бедер. Открытая спина, плечи и полное отсутствие нижнего белья. Я распустила волосы, я помнила, как он любил это делать, трогать мои локоны, наматывать на пальцы. Он говорил, что они ему нравятся даже вот такими, не длинными.

И тут же волна мужского внимания, волна едкого любопытства. И я ощутила эти взгляды, эту заинтересованность и блестящие глаза. Ощутила так же и женское раздражение, когда ощущают соперницу на эмоциональном уровне. Как мигающую опасность.

Максим танцевал с той сучкой с короткой стрижкой в обтягивающем черном мини-платье, он единственный, кто еще не заметил моего появления, на долю секунды позже чем остальные. Как раз в тот момент, когда я подала руку его партнеру из США и непринужденно ответила ему по-английски на комплимент, Максим обернулся и… улыбка исчезла с его губ. Она стерлась так же мгновенно, как и почернел взгляд его синих глаз. Осмотрел меня с ног до головы и стиснул челюсти. Он в ярости. Все еще кружит в танце свою партнершу, но не сводит с меня глаз. Наблюдает, как я беру бокал с шампанским из рук его партнера, как кладу руку тому на плечо, когда он любезно предложил потанцевать.

Фрэнк молод, очень симпатичен, у него модная стрижка, безупречно сидящий на нем костюм и этот умопомрачительный налет Голливуда. Он мог бы сниматься для обложек журналов.

Вскоре мы поравнялись в танце с Максимом и его партнершей, которая смотрела на меня с нескрываемым триумфом, и американец, широко улыбаясь, сказал моему мужу:

– Если бы я знал, что у тебя такая красивая жена, Макс, я бы приехал заключить с вами договор намного раньше. Ты счастливчик и редкий сукин сын, отхватить такой бриллиант.

– Еще какой счастливчик. Но я совершенно нежадный счастливчик. Развлекайся, Фрэнки. Моя жена обворожительна во всем.

– У вас свободные отношения? – удивился американец. – Если это так, то я бы украл тебя у него и забрал себе, чтобы никогда и никому не отдать.

Я криво усмехнулась.

– Но ты женат, насколько я знаю.

– А разве это помеха?

Я его почти не слышала, смотрела, как Максим сжимает стриженую за талию, как крутит ее в танце и как его ладонь ложится ей на ягодицы.

Когда-то мой муж тоже не хотел меня показывать кому бы то ни было… но, наверное, все изменилось. С Максимом ни в чем быть уверенной нельзя.

– Алекс, как и все женщины в этой зале, попала под очарование вашего мужа, – продолжал шептать американец, подливая масла в огонь моей ревности.

– И кто такая эта Алекс?

– Владелица судостроительной кампании, а также некоторых нелегальных бизнесов. Говорят, она связана с русской мафией и с перевозкой оружия. Но… это лишь сплетни. Хотя она похожа на роковую женщину. Дважды вдова.

Я отпила шампанского и посмотрела на женщину, танцующую с Максимом, еще раз.

Красивая той ядовитой красотой, от которой у мужчин сносит все планки. Яркая, сочная. Старше меня, но стройная и гибкая, как пантера.

– Похоже, они были знакомы и раньше. Вчера она присутствовала при подписании контракта и стала официальным совладельцем акций вместе с господином Вороновым.

Я взяла еще один бокал шампанского и осушила его до дна. Знакомы раньше… Насколько знакомы, что Максим решил взять ее в бизнес? Пусть я ничего в этом не понимала, но ощущение, что я за бортом, что я вне каких-либо его дел, а эта дрянь – да, просто сводили с ума.

Американец продолжал кружить меня в танце уже до неприличия долго. А мой муж удалился вместе со своей давней знакомой за массивными дверьми залы. У меня закружилась голова, ревность может резать нервы на куски. Я словно видела его глазами других женщин и как никто знала, как он может соблазнять и лишать воли, как может крутить женским сознанием. Куда они пошли? В его кабинет? Или он повел ее в свою спальню? Я чувствовала, как бледнею, как тошнота подступает к горлу.

– С тобой все в порядке?

Я повернулась к американцу, и от мыслей, ударивших в голову, захотелось сотворить что-то дикое и ужасное:

– Конечно. Хочешь посмотреть со мной дом? Мой супруг показывал тебе веранду в левой части здания? Там великолепный вид на озеро.

Как же ловко я опутывала себя кошмаром, сама ступала на эту зыбкую почву и не понимала, к чему меня это приведет, не осознавала, что играю с огнем. Так близко подобраться к бездне могла только я, ничего не знающая, глупая дурочка. Я просто… я просто хотела его внимания, я вне себя от ревности, боли и одиночества. А он… он так жесток со мной!

Американец пошел со мной по бесконечным коридорам. Он восхищался роскошью и красотой нашего дома. Сокрушался, что уже давно мечтал купить себе недвижимость в Праге, но теперь его ничто не остановит. Он обязательно найдет дом по соседству с нами. Мы вышли на веранду, и я попросила слугу принести нам еще по бокалу шампанского. Я старалась не обращать внимание на охранника, сверлящего меня взглядом. Пусть доложит своему хозяину. Прямо сейчас. Немедленно. Пусть скажет, что я здесь одна с американцем, и он обнял меня за талию и рассказывает о том, как прекрасен рассвет в его родной Филадельфии, и он как-нибудь пригласит меня туда погостить.

– А меня пригласишь погостить?

Вздрогнула и едва сдержала улыбку, аж сердце в груди перевернулось.

В горле тут же пересохло, и еще один глоток шампанского погнал кровь по венам еще быстрее. Максим зашел на веранду с бокалом виски.

– Ну так как – пригласишь или нет?

Спросил у американца, но посмотрел на меня.

– Приглашу. Отчего не пригласить.

Американец вроде начал чувствовать, что что-то не так. Потому что взгляд Максима заставил меня всю съежиться и мгновенно пожалеть, что я вообще все это затеяла.

– Но твоя жена не против погостить у меня одна, если ты отпустишь, – и в этот момент я поняла, что американец говорит что-то совсем не то и не так, и ему б замолчать, а он своими шутками все только портит… Я и сама не думала, что все вдруг обернется чем-то настолько неприятно-серьезным.

– Чего ж не отпустить, – ответил тому по-английски и резко дернул меня к себе за локоть, прошипев уже по-русски, – пошла к себе в комнату! Быстро!

– Максим… не надо.

– Я сказал, вон пошла! К себе! Сейчас!

Глава 10

Ошибочно предполагать, будто все люди обладают одинаковой способностью чувствовать.

© Эрих Мария Ремарк

Когда он вернулся, меня скрутило пополам спазмом где-то вверху живота, вроде и не тошнит, а там камень застыл. Не вдохнуть, не выдохнуть. И глаза невольно зажмурила, словно это могло меня спасти от ужаса, который прочла и увидела. Нет, я не могла на это пойти добровольно, не могла любить вот это лютое чудовище, вывернувшее меня наизнанку. Он же убивал меня. Разве этого вокруг никто не понял? Как его вообще ко мне подпустили? Господи, кому меня отдали и за что? Кем я была вообще? Какая я была? Я терпела? Я не пыталась сбежать? Нееет, я не могла это прощать. Та женщина на фотографиях, так похожая на меня, не может быть мною. Как она… после того, как у нее ребра срастались и руки… разрывы зашивали… родила ему? О господи, я не могла быть этим убогим существом, я бы не позволила ему, не простила бы никогда, я и сейчас понять и простить не могу. А тогда… как я вернулась после всего, что он со мной сделал? Меня заставили. Иначе этого не объяснить. Он силой удерживал меня возле себя и насиловал. Я боялась его и поэтому притворялась. А потом я, наверное, боялась за ребенка. Значит, вот что они все от меня скрывали. Но почему? Та была согласна молчать, а эта могла заговорить? Я что-то про них знаю?

– Дарья… вам плохо?

Кивнула и взяла дрожащей рукой стакан с водой. Стуча зубами о стекло, сделала несколько глотков. Мне было не только плохо – мне было невыносимо страшно. Я погрузилась в панику и не видела выхода из этой ужасной ситуации, где рядом со мной находились люди, которым было плевать на то, что делает со мной мой муж. И слабой надеждой – может, они не знали? Ведь Андрей, он так искренне любил меня, я же видела это по глазам, и Карина… дети не умеют так лгать.

– Я понимаю, что вам страшно и трудно в это поверить, но вы убедились сами. Все снимки сделаны в больнице и в карете скорой помощи, когда вас доставили в реанимацию. Вы так же читали заключение врачей. Мне к этому нечего добавить. Вы все видите сами.

Я снова несколько раз кивнула и поставила стакан на стол. Мне вообще казалось, что я посмотрела какой-то идиотский фильм с собой в главной роли, но это был действительно фильм, а не моя жизнь. И тот человек, который мне все это показал… он не вызывал чувства благодарности, он как раз вызывал чувство жгучего раздражения за то, что поселил в моей душе этот панический страх перед людьми, которым я верила. Он вдруг вышвырнул меня в человеческую пустыню из мертвых тел и гнилых душ, где я озираюсь по сторонам и не вижу никого, кто мог бы протянуть мне руку помощи, и это по-настоящему страшно. Ведь даже вот этому от меня что-то нужно. Данила Петрович обошел стол и приблизился к окну, отодвинул шторку пальцем и внимательно посмотрел на улицу, а затем обернулся ко мне:

– У вас, конечно же, есть выбор, и никто не станет вас заставлять делать то, чего вы не хотите. Мы можем забыть об этой встрече. Я уничтожу все записи, которые вы видели, и вас отвезут обратно в город. Вы нас не найдете, а мы вас больше не потревожим. А еще вы можете постараться нам помочь и наказать виновных в смерти вашего родного отца, в исчезновении вашего младшего брата, которого до сих пор не нашли... И….

Но в этот момент где-то снаружи кто-то сдавленно вскрикнул, я почувствовала, как по телу прошла волна невольной дрожи. Словно я сразу поняла – это за мной. Данила схватился за пистолет. Второй его помощник не успел. Распахнулась от сильного удара дверь. Я вскрикнула, когда увидела Макса и шестерых парней с пистолетами в руках. Один из них тут же выстрелил в ногу помощнику Данилы Петровича, и едва тот упал, выбили у него пистолет, скрутили на полу.

Макс остановился в дверях.

Он был похож на маньяка-убийцу с всклокоченными волосами и взглядом исподлобья, которым он обвел помещение и остановил его на мне. Красивый и ужасный одновременно. Теперь я чувствовала его звериную сущность, которая и внушала тот самый суеверный ужас, как перед стихией, которую невозможно контролировать. Он нашел меня. И нашел очень быстро, судя по реакции Данилы Петровича и его людей, явно неготовых к нападению. Судя по всему, они не ожидали увидеть Максима так скоро.

Но я вдруг поняла, что все, что прочла здесь и узнала, было правдой. Да, нас связывало с этим жутким человеком общее прошлое. То самое, в котором я покорно принимала от него побои и насилие, молча мирилась со своей участью рабыни или игрушки. Вот и сейчас он пришел забрать меня, и ему совершенно плевать, что я думаю по этому поводу. Посмотрел на Данилу Петровича и презрительно скривился.

– Отойди от нее, – проговорил тихо, но в голосе клокотала скрытая ярость, – отойди к стене. Давай. Медленно положи пистолет на пол без лишних движений и отходи к стене. Руки за голову. Одно неверное движение, и я выстрелю тебе в глаз.

А у меня перед глазами трупы с дырками вместо век.

Макс посмотрел на Данилу Петровича, когда тот отодвинулся к стене и поднял руки за голову. Зверь улыбнулся. Жуткая улыбка, больше похожая на оскал.

– Вот и свиделись, Данила Петрович. Да-да-да, мы о вас знаем. Так же, как и вы о нас. Знаем на три шага вперед и нашли эту точку за…, – Максим посмотрел на часы на запястье, – за тридцать минут. Все остальное время заняло наблюдение за зданием и устранение твоей охраны. Ты, и правда, считал, что сможешь увезти мою жену так, чтоб я ее не нашел без последствий для тебя и твоих людей? Это было ошибкой – привезти ее сюда. Ты мог жить спокойно, пока не сильно мне мешал. Но ты тронул то, что принадлежит мне. И я хочу знать, кто тебе поручил тронуть? И я узнаю… Мне расскажут, не сомневайся.

Макс повернулся ко мне и стиснул на секунду челюсти, играя желваками и втягивая в себя воздух через нос.

– О, я вижу ты теперь многое знаешь. Как чудесно. Этот ублюдок сократил мне долгие дни, а то и месяцы гребаного осточертевшего до оскомины фарса. Я пришел за тобой. Пора прекращать этот спектакль и игру в добрых родственничков – он мне дьявольски опостылел!

– Я никуда не пойду, – всхлипнула и попятилась к стене. – Я хочу позвонить Андрею. Пусть он меня заберет.

– Ясно.

Перевел взгляд на Данилу и поднял руку с пистолетом:

– Выбирай, куда мне выстрелить. Назови любую часть тела, которую тебе не жалко. Не то я выберу сам.

И снова эта жуткая улыбка, от которой у меня немеют кончики пальцев и дико колотится сердце в груди. А вот Данила стал таким же белым, как и стена, к которой он прислонился.

– Я не просто мент.

– А я не просто упырь, на которых ты охотишься.

– Это будет иметь последствия.

– Ты мне угрожаешь? Это уже имеет последствия для тебя. Так что? Нога. Рука. Глаз. Палец или ухо? Что можно отстрелить ЗА ТО, ЧТО ТЫ, МРАЗЬ, ПОСМЕЛ ТРОНУТЬ МОЕ?

У меня все внутри похолодело. Макс говорил так, словно я его собственность, его вещь, игрушка. Но после того, что я узнала, разве можно сомневаться? Ведь этот монстр истязал меня похлеще любого садиста. И морально, и физически. Для него я и есть самая настоящая игрушка.

Я видела, как от страха посерело лицо агента, вся уверенность исчезла, он смертельно боялся, и я видела этот ужас на его лице и в расширенных зрачках.

Я тяжело дышала, чувствовала, что этот человек на волосок от смерти, мгновение, и он будет мертв или покалечен. Макс повернулся ко мне:

– Уверен, тебе красочно расписали, какие мы все монстры. Так что не думаю, что ты удивишься, если я отстрелю ему палец или нос, верно, малыш? А потом прикажу найти и разодрать на части твоего друга мусорка, который втерся к нам в доверие и долгие годы работал на два фронта. Ты готов лишиться части своего тела, мент? У тебя ведь хватило смелости так рисковать. Попытка того стоила? Я узнаю, кто и сколько могли тебе заплатить за этот гениальный план по внедрению моей жены в вашу долбаную ячейку неудачников. Только ты не учел одного – ОНА МОЯ! К ней нельзя подходить, прикасаться, смотреть и даже дышать на нее.

Мне стало страшно. Эти слова… они звучали как приговор мне и этому несчастному. Это я виновата, я пришла к Диме, я умоляла его помочь. Я начала все это. Если люди погибнут – это будет на моей совести. Пусть лучше Макс сорвет свой гнев на мне, я справлюсь… боже, я надеюсь, что справлюсь. Если он позволит мне вообще что-либо говорить. Кошмар… этот страшный человек, он ведь мой муж.

– Максим… отпусти их. Я пойду с тобой. Отпусти, – крикнула я и прижала руки к груди. Мое сердце билось как бешеное, дыхание раздирало легкие.

Макс засмеялся и взвел курок, его рука даже не дрогнула. Он бросил на меня взгляд полный яростного триумфа. О да, он был рад, что я все знаю. У него теперь развязаны руки. Своим диким любопытством я освободила его от необходимости деликатно щадить мой разум. Теперь можно было стрелять в людей, а не только в собак. Теперь можно было делать все, что он хочет.

– Ты и так пойдешь со мной. Все. Спектакль окончен. Хочешь ты того или нет. Меня больше не волнует твое мнение. А он слишком много себе позволил и потому лишится части тела. Мне так хочется. Я слишком зол и хочу пустить немного крови.

Я бросилась к Максу и повисла у него на руке, на секунду мне показалось, что он вздрогнул от моего прикосновения, всем телом, словно по нему прошла волна судороги:

– Макс, не трогай его, пожалуйста, я умоляю. Не надо. Не сейчас. Давай уйдем. Ты хотел, чтобы я пошла с тобой – я иду. Отпусти его… Он работает. У него такая профессия. В том нет ничего личного. Зачем его наказывать?

Его горящие возбуждением глаза впились мне в лицо, и я выдержала взгляд, несмотря на панический ужас:

– Пожалуйста… не надо. Прошу тебя. Давай просто уйдем.

Я не верила, что это сработает, не верила до последнего, пока вдруг не увидела, как Максим опустил пистолет и сунул его за пояс, поправляя кожаную куртку.

– Живи, мразь. Считай, что сегодня тебе ужасно подфартило. В следующий раз так радужно наша встреча не окончится.

Данила медленно выдохнул, по его вискам градом катился пот. Он смотрел на меня с сожалением, от которого мне стало не по себе, и в тоже время с надеждой, что я окажусь той самой идиоткой, которая все же согласится им помочь, что он сделал верную ставку. И самое страшное – я понимала, что даже если и сделаю то, о чем он просит, он не сможет ничем помочь мне. Мне теперь никто не поможет.

– Мы можем идти, или мне увести тебя насильно?

– Это тот выбор, что ты мне даешь?

– А кто сказал, что я вообще собираюсь давать тебе выбор? Все. Выборы окончены. Теперь выбираю только я.

Внезапно Макс схватил меня за руку и сильно дернул к себе. Так, что я почти упала ему на грудь:

– Ты часть нашей семьи. Ты одна из нас. Моя женщина и моя жена, и именно этот выбор был всецело твоим.

– Это была не я. И я больше не хочу этого.

– Чего именно?

Сдавил мою руку с такой силой, что у меня потемнело перед глазами.

– Быть твоей женой и частью вашей проклятой семьи.

Он сжимал мою руку до хруста, а я понимала, что все это правда, то, что я прочла. Я жила с монстром и садистом. Сейчас он причинял мне боль и даже не чувствовал этого. Или ему было все равно. Я упрямо стиснула челюсти, а он процедил мне прямо в лицо:

– Семью все же не выбирают, и, как бы ты не отказывалась от нее, ты все равно часть ее особого Вороновского механизма, а насчет брака со мной – ты будешь моей женой, пока Я не захочу это изменить, ясно?

Я пыталась высвободить горящее от его хватки запястье, но он сжимал его с такой силой, что у меня темнело перед глазами.

– Ясно… а теперь отпусти меня. Мне больно.

Пальцы Макса медленно разжались, он взял меня под локоть и потащил к двери. Вот я и узнала правду… может, мне стоило находиться в неведении, и тогда, наверное, я могла бы избежать вот этого панического ужаса и предобморочного состояния от понимания, что я полностью во власти этого зверя и психопата, и самое жуткое – он имеет на меня все права.

Глава 11

Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.

© Эрих Мария Ремарк

Вот и кончилась иллюзия, которую они все так усиленно лепили вокруг меня из фальшивых картонных декораций. Мой персональный палач забрал свою собственность домой, а точнее, в клетку, где и было мое место. Никогда не поверю, что любила это чудовище и согласилась выйти за него. Наверное, он вынудил меня каким-то образом, надавил, заставил. Я не знаю, куда мы сейчас ехали в его черном бронированном джипе с затемненными окнами. Теперь даже его машина казалась мне тюрьмой на колесах. Так смешно, я считала, что меня во всем ограничивают и лгут мне, а оказывается, именно в моем неведении и была моя свобода. За рулем сидел один из призраков моего мужа. Они все напоминали мне тени из какого-то фильма ужасов. Казалось, он поднимет руку, щелкнет пальцами, и вся эта стая бросится драть на части только по его беззвучной команде «фас».

С этой секунды я на него не смотрела и смотреть не собиралась. Так было легче без его глаз звериных с тяжелым и невыносимым взглядом. А еще я не хотела, чтоб он увидел в моих глазах страх. Потому что я дико его боялась. До дрожи в пальцах и судорог в животе. Господи… неужели он заявит на меня свои права? А если я откажусь? Меня изобьют и возьмут насильно? От панического ужаса по телу прошла дрожь.

Я содрогнулась от одной мысли, что этот монстр может прийти ко мне в спальню. Можно было не смотреть ему в глаза, потому что я и так чувствовала его взгляд кожей, он смотрел на меня, прожигал насквозь. Но Макс молчал, и я предпочла сидеть тихо и не задавать вопросов, потому что боялась получить ответы. Я все еще пребывала в состоянии шока после той правды, что открылась мне так неожиданно. Это был ощутимый удар по моей психике. Настолько сильный, что я с трудом держала себя в руках. Если бы я могла сейчас на ходу выпрыгнуть из машины, я бы так и сделала. Но он сидел рядом, и все двери были заблокированы, я сама слышала этот щелчок. Положила руку на кресло и почувствовала, как она предательски дрожит, в ту же секунду ее накрыла его ладонь, и я интуитивно одернула к себе с такой силой, что сама отшатнулась к дверце машины. Он расхохотался, и мне захотелось зажать уши руками. Его хохот звучал как издевательское карканье.

Когда мы приехали, Максим по-хозяйски взял меня под локоть и провел в дом. Охрана и слуги вежливо здоровались. Они меня помнили, а я их нет. Они казались мне такими же жуткими, как и их хозяин. Но по сравнению с ним, они просто щенки, готовые выполнить любое его указание, и я не сомневалась – если он прикажет им разорвать меня на части, они так и сделают. Не раздумывая. Потому что они испытывали дикий страх и фанатичное чувство преданности. И я не могла понять, чем он заслужил подобную преданность.

– Я хочу к себе в комнату, – тихо попросила я. Не решаясь обвести взглядом дом и сжимая руки замком между собой.

– Здесь все комнаты твои, но ни в одной из них ты не жила. Ведь у нас была общая спальня, малыш.

Я вскинула голову и посмотрела ему в глаза – как же всегда тяжело выдерживать его взгляд. Я не выдерживаю и всегда отвожу свой первая.

– Тебе постелют в любой из комнат.

А можно где-то очень далеко от тебя?

– Иногда ты спала в комнате Таисии. Там есть твои вещи. Я прикажу перенести все остальное.

– Таиисии?

Переспросила, и имя невольно заставило внутри что-то дрогнуть. Сердце наполнилось чем-то необъяснимо хорошим. Наверное, я ее знала.

– Да. В детской. Когда мы пытались отучить нашу дочь спать с нами. Сейчас она у Фаины.

Дочь. Боже… боже мой! Это непостижимо уму. У меня есть дочь. Как такое может быть? Как ужиться и смириться с этой мыслью? И сердце дергается и щемит. Мой ребенок. Я ведь любила ее… даже сейчас внутри есть отголоски этой любви. Значит, мой мозг хотя бы что-то сохранил. Нечто святое и нежное, что не стирается никогда.

– Спасибо. Я поживу там, да.

– Вот и отлично, она находится рядом с нашей спальней. Я проведу тебя туда, все остальные вещи привезут ближе к вечеру. Я уже распорядился. Вечером я покажу тебе весь дом.

– А можно не показывать? Я не хочу пока что ничего рассматривать. Я не готова.

Снова почувствовала, как жжет меня своим невыносимым взглядом.

– Как же тебя качественно обработали, что каждая секунда со мной превращается для тебя в пытку. А раньше ты говорила, что дышать без меня не можешь…

Его голос дрогнул, а я стиснула пальцы между собой до хруста. Он лжет. Я не могла ему такое говорить. Не могла. Но и сказать этого вслух не смогла, я не знала его реакции. Я ее боялась.

– Можешь ничего не говорить. В отличие от тебя, я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. И перестань дрожать. Никто тебя здесь не обидит.

Прозвучало неубедительно… очень неубедительно после всего, что я видела там… после того, как видела себя саму на фото, утыканную трубками, с руками синими от гематом и следами пальцев на скулах и на горле. Содрогнулась от ужаса и даже не посмотрела на него.

Максим остановился напротив двери и толкнул ее от себя. Мы вошли в просторную спальню, и я на секунду замерла. Да. В этой комнате жил ребенок. Все с любовью обставлено светлой мебелью, на полках игрушки, шторы украшены рюшами, ковер с изображением героев мультфильмов. Почему-то здесь мой страх немного отступил. Я прошла внутрь и одернула шторы, впуская солнечный свет. На полке возле письменного стола стояли несколько фотографий в серебряных рамках. Я подошла ближе и взяла одну из них в руки. Со снимка на меня смотрела светловолосая малышка, очень похожая на меня саму. Сердце сжалось и пропустило несколько ударов, в нем что-то шевельнулось. Щемящее, нежное. Где-то вдалеке.

– Это Тая. Мы фотографировали ее в день рождения всего лишь год назад.

Я повернулась к Максу. О господи… это наш общий ребенок. Мы делили постель, мы зачали ребенка. Это похоже на кошмар. Или не делили? Возможно, он брал меня силой.

– Сколько ей?

– Два года.

Я поставила фото на место.

– Она скучает по тебе. Она очень маленькая и не может уснуть без тебя по ночам. Она спала с нами обычно в нашей постели. Посередине. Потом я уносил ее в детскую… чтобы… На хер, это не важно все.

Я дышала очень тяжело, он намеренно сказал все таким тоном, чтобы я почувствовала угрызения совести? Или мне кажется в его голосе горечь. Господи, кому верить? Что это за спектакли или испытания, и почему все это происходит со мной?

– Ты вернешь ее теперь домой?

– Ты увидишься с ней, когда будешь к этому готова. Не уверен, что сейчас это было бы к месту, судя по твоей реакции и на меня, и на наш дом.

– И кто определит, насколько я готова к встрече с моим ребенком? Ты?

– Да. Я.

– Я в этом даже не сомневаюсь. Теперь я хочу знать – кто я в этом доме? Хозяйка или…

– Хозяйка, если я не решу по-другому, ты всегда была и будешь в этом доме хозяйкой.

Можно было даже не сомневаться, что все зависит только от него и его решений. Впрочем, разве раньше было иначе? Одного не пойму, как я с этим мирилась?

– Я хочу уточнить. То есть я совершенно свободный человек и могу уходить, когда и куда хочу?

– Ты не можешь уходить, когда тебе вздумается, потому что это опасно. Ты можешь уйти с моего разрешения и с охраной.

– Значит, хозяйка и свобода – это лишь иллюзия. Весьма интересно. А если я не хочу здесь жить с тобой? – выпалила ему прямо в лицо, ощущая, как внутри поднимается волна протеста.

– Тебе кажется, что ты не хочешь, – вкрадчиво очень тихо, при этом взяв меня за руку чуть выше локтя, – у тебя потеря памяти, и ты можешь наделать кучу глупостей, а мне бы очень не хотелось, чтобы с тобой что-то произошло, малыш.

– А можно обо мне позаботится кто-то другой? Или мои пожелания здесь не учитываются?

Вот теперь его взгляд стал убийственным.

– Нельзя. Кто-то другой до этой секунды отвратительно справлялся со своими обязанностями, маленькая.

«Малыш» и «маленькая» не знаю, что из этого меня раздражало больше. Он словно клеймил меня этими словами, ставил на мне печать принадлежности ему.

– Значит, я под арестом?

– Под арестом. Если тебе нравится именно такая формулировка, я не стану тебя разочаровывать. Я вообще люблю угождать хорошеньким женщинам. В особенности своим.

Он сказал это во множественном числе, и меня передернуло. Еще и изменял мне, и даже этого не скрывает.

– Пока к тебе не вернется память, я позабочусь о тебе.

– Значит, ты меня оберегаешь от меня самой? Как благородно.

Его зрачки сузились, и на резко очерченных скулах заиграли желваки.

– Благородно? Пожалуй, сочту это за комплимент. Несмотря на тот сарказм, с которым ты это сказала. То, что показали тебе эти служебные шавки, кардинально отличается от правды. А точнее, они вывернули правду так, как им было удобно, чтоб ты сделала то, что они хотят.

Я усмехнулась:

– Это значит, что вы ведете честный образ жизни, и все, что я видела, видеомонтаж? Ты считаешь, что я потеряла память или потеряла мозги?

Макс облокотился о косяк двери:

– Нет, это значит, что у всего есть свои причины и свои логические объяснения.

– Какое логическое объяснение может быть тому, что ты на моих глазах чуть не убил людей?

– Когда-нибудь ты поймешь.

– А если нет? Что тогда? Ты будешь держать меня здесь вечно? Заботиться обо мне через силу, запирать меня в этом доме, а дальше наручники и ошейник? Если я никогда не вспомню, я буду обречена жить с тобой насильно?

Его глаза потемнели еще на один тон, и он шагнул ко мне, а я инстинктивно шарахнулась к стене. Макс тут же остановился и поднял руки вверх. Смотрел на меня с каким-то сожалением, с какой-то то ли болью, то ли разочарованием. Но уже через несколько секунд его взгляд стал совершенно непроницаем.

– Страшно? Думаешь, я тебя буду насиловать? Не бойся, я тебя не трону. Ты сама рано или поздно захочешь, чтобы я к тебе прикоснулся, и я сделаю все, чтобы этот момент настал быстрее, чем ты думаешь.

Можно подумать, мне от этого легче. Я не попрошу, в тот момент это было больше, чем уверенность. Я не верила ему. Однажды он тронул. Я, кажется, еле выжила после этого. Наверное, в моих глазах отразился весь ужас, который я испытала, вспомнив о прочитанном. Макс сделал шаг назад и облокотился о косяк двери.

– Сегодня ко мне должны приехать деловые партнеры с женами, я не планировал, что придется вернуть тебя домой, и они думают, что ты уехала, но раз ты здесь, тебе придется к ним выйти и отыграть роль моей жены.

– Пусть бы считали, что я уехала. Зачем их ставить в известность. Я бы не выходила из комнаты.

– А говоришь, что у тебя только амнезия.

Я быстро на него посмотрела и задохнулась от злости, когда увидела издевательскую усмешку.

– Едва я тебя привез домой, в каждом из кустов за этим особняком отщелкали камеры репортёров, и каждая собака знает, что ты вернулась домой. Утренние газеты будут пестреть этой прекрасной новостью.

Я кивнула и вдруг почувствовала резкую боль в висках. Настолько резкую, что у меня все поплыло перед глазами и подогнулись колени. Я лишь ощутила, как Макс подхватил меня, не давая упасть. Тяжело дыша, я облокотилась о стену, чувствуя, как приступ медленно проходит.

Макс резко повернул меня к себе, он смотрел мне в глаза, и мы почти соприкасались лбами. Я снова почувствовала, как по всему телу разливается жар от его близости. Дикое ощущение невероятной по своей силе слабости, словно я превращаюсь в вату, в пластилин. Словно его власть распространяется далеко за пределы моего понимания. Власть надо мной.

Глава 12

То, чего не можешь заполучить, всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом состоит романтика и идиотизм человеческой жизни.

© Эрих Мария Ремарк

– Послушай меня, девочка. Это твой дом. Ты в нем всегда была хозяйкой, и каждая из тех вещей, что ты здесь видишь, выбрана тобой. Никто и никогда тебе не причинит здесь зла. Это наш… твой мир. Ты мне веришь?

Как же он умел менять тон голоса, и сейчас он звучал так низко, так отчаянно хрипло, словно Макс ужасно нервничал и не мог справиться со своими эмоциями… или превосходно играл для меня очередную роль.

– Нет. Я тебе не верю! – отчаянно громко, упираясь руками в его плечи, чтоб не приближался… потому что я напрягаюсь от его близости. А взгляд его синих глаз гипнотизирует, держит, утягивает в бездну.

– Придется поверить. У тебя нет другого выбора.

– Конечно, ведь меня лишили любого права на выбор.

И снова все расплылось перед глазами и подогнулись ноги, не осталось сил сопротивляться, когда он подхватил меня на руки и сел со мной в кресло. Приступ боли сдавил виски и постепенно отпускал, словно обруч из колючей проволоки медленно разматывался, освобождая голову от мучительного сжатия.

– Не бойся… сейчас пройдет. Фаина говорила, что так будет. Расслабься, это должно помочь… я знаю… я читал.

Почувствовала, как его пальцы гладят меня по голове, массируя виски, надавливая на кожу затылка и принося облегчение, возвращая способность нормально дышать и постепенно рассеивая темный туман перед глазами.

Я приподняла тяжелую голову и посмотрела ему в лицо – закрыл глаза и тяжело дыша продолжает растирать мне виски. Осознала, что сижу у него на коленях, и по телу неожиданно прошла острая судорога возбуждения. Макс, кажется, погрузился в транс, его тело слегка дрожало и ноздри трепетали, а верхняя губа слегка дергалась. Словно наркоман, который получил инъекцию наркотика внутривенно… и мне вдруг стало не по себе от мысли, что я тому причиной. Но взгляд от его лица оторвать не могла, слишком красивый какой-то запредельной человеческому пониманию красотой.

Внезапно он отнял руки и посмотрел на меня: пьяный взгляд с поволокой, и еще один мощный разряд по нервам, как подтверждение его темной власти над моим телом.

– Я позабочусь, чтоб этих приступов больше не было.

Конечно, ведь ты стал их причиной. И ты прекрасно об этом знаешь. Дотронулся до моих волос, а я высвободилась из его рук так быстро, насколько смогла, и буквально отскочила в сторону, поправляя юбку и пытаясь не показать, что у меня все еще кружится голова. Только я не могла понять то ли от его близости, то ли все еще от приступа.

– Вот и скажешь своим гостям, что я плохо себя чувствую. Мне не до приемов и вечеринок. Я хочу побыть одна. Переодеться и лечь в постель. Когда привезут мои вещи?

Несколько секунд смотрел мне в глаза.

– Не знаю. Скорее всего, сегодня вечером. Но весь твой гардероб в нашей спальне. Ты можешь зайти и переодеться.

Я невольно напряглась всем телом, а он усмехнулся:

– Не волнуйся, я за тобой туда не пойду, но если ты считаешь, что под твоей одеждой осталось хоть что-то, чего я не видел, ты сильно заблуждаешься… я видел тебя всю, трогал тебя всю, ласкал…

– Хватит! – выпалила так громко, что от неожиданности замолчала, а он рассмеялся. Почему его смех всегда слышится таким издевательским, словно видит меня насквозь и знает, что он меня волнует. Все в нем волнует, и вот эти наглые и пошлые намеки тоже вызывают реакцию. И за это хотелось впиться в его красивое лицо ногтями.

– Ты любила одеваться при мне… ты любила, чтоб я тебя одевал, а еще ты любила, чтобы я тебя раздевал.

К моим щекам прилила вся краска, и они стали пунцового цвета, я почувствовала, как сильно они горят.

– Впрочем, какая разница, это все было в прошлой жизни, верно? А в этой я все еще твой муж и все еще имею на тебя все права. Отдыхай, малыш. Можешь не выходить к гостям.

Он вышел из комнаты, оставив после себя свой особенный запах. Тот самый, что так невидимо вплетался в мою одежду. И повсюду преследовал меня навязчиво и неуловимо. И самое ужасное – он мне нравился… я втягивала его в себя и понимала, что он правильный. Нет, ничего в этом правильного нет. Это рефлексы, как у животного. Просто я и раньше чувствовала его запах и привыкла к нему. Так реагируют на что угодно привычное.

Ведь Данила, как его там по отчеству, говорил мне об этом, говорил о том, что Макс использовал свою власть надо мной, чтобы привязать к себе. Что ж, я склонна в это поверить. Сама мысль о том, что теперь он будет находиться слишком близко от меня, вызывала чувство непреодолимого страха и паники, даже боли, в какой-то степени. Свою слабость осознавать и понимать, что никто не вступится, ведь если все это правда, для окружающих этот человек в своем праве. А еще меня мучил страх. Дикий и необъяснимый ужас, что я снова впаду в патологическую зависимость от него. Что он каким-то непостижимым образом способен заставить меня сходить по нему с ума.

И это опасно… это, словно сжимать в пальцах лезвие опасной бритвы и точно знать, что одно неверное движение – и оно изрежет меня на куски. И никто, ни один врач даже самый талантливый не сошьет меня обратно.

Я слышала, как они съезжались, его гости. Как скрипели покрышки по подъездной дороге. Слышала женские и мужские голоса и играющую где-то внизу музыку. А я заперлась изнутри в детской спальне, и мне не становилось легче или спокойней. Я была уверена, что он войдет в любую дверь, если захочет. Либо с ключом. Либо выбьет одним ударом. Несдержанный. Вспыльчивый и эмоциональный. Ходячая граната с вырванной чекой, никогда не знаешь, рванет ли она сейчас или позже.

Мне было страшно, я не чувствовала этот дом своим, я не знала, что здесь вообще мое в этом мире, который лишь за одни сутки стал чужим и враждебным.

Мне не с кем поговорить, некому пожаловаться. Они все скрывали от меня правду. Я чужая для них. Для всех.

Посмотрела на часы и твердо решила не идти на проклятый ужин. Мне нечего там делать. Я имею право отказаться. И плевать на этих его партнеров, плевать на всех. Они мне никто. Я никого из них не знаю, не помню. Но и сидеть в этой комнате было невыносимо. Мне казалось, я сойду с ума от мыслей, что лезли в голову. Можно было принять снотворное, но и это было страшно.

Я даже выглянула в окно, с любопытством разглядывая гостей. Шикарно одетые, в дорогих украшениях они заходили в дом. И все же меня одолевало любопытство. Какую жизнь я вела в этом доме? Если я была хозяйкой, как говорит Макс, чем я занималась в свободное время? Помимо того, что развлекала самого хозяина? Как проходил мои день в этом доме.

Я вышла из комнаты и, оглядываясь, проскользнула к лестнице, ведущей наверх на веранду, я хотела рассмотреть их со стороны. Определить степень опасности. Но не увидела ничего странного. Гости собрались у бассейна, официанты разносили напитки, женщины увлеченно беседовали и разглядывали разноцветный фонтан, который хрустальными струями стекал прямо в бассейн. Мужчины играли в карты за столом и курили сигары. Мой муж был среди них. Если бы я не знала, какое он чудовище, я бы в очередной раз залюбовалась им. Потому что никого красивее никогда не встречала, уверена и в прошлой жизни тоже. Посмотрела на открытые ворота и охрану, снующую с рациями возле бассейна.

Я вдруг подумала, что, если они все настолько заняты, я могу просто удрать. И в ту же секунду Макс вскинул голову и посмотрел прямо на меня, бокал застыл у него в руках, а потом губы растянула его эта фирменная дрянная улыбочка, от которой я вся наэлектризовывалась. И он вдруг сделал этот жест… кивком головы. Такой обычный жест и в то же время… так кивают только своим, только близким «иди сюда» или «иди ко мне». И внутри все всколыхнулось, появилось непреодолимое желание прийти. Оно стало таким сильным, что я решительно вышла из своей комнаты, прошла в соседнюю и распахнула там двери настежь.

И застыла на пороге. Взгляд тут же задержался на широкой кровати, на зеркалах вместо потолка, отражающих ложе во всей красе. Перед глазами вдруг возникли сплетенные на ней, яростно занимающиеся сексом. Выгибающаяся обнаженная женщина с острыми сосками и широко раскрытым в крике ртом, закатившимися глазами и разметавшимися по подушкам волосами и дико двигающийся сверху на ней мужчина, впившийся в ее бедра пальцами и хватающий жадным ртом ее соски… Макс и… и я. Задохнулась от яркости картинки… нет, это не могут быть воспоминания, это лишь мое воображение. Сумасшествие какое-то. Стало невыносимо жарко и потянуло низ живота.

Я отвернулась и прошла к гардеробной, распахнула двойную дверь и вдруг поняла, что точно знала, где она находится. Интересно, это впервые происходило со мной в этом доме. Я зажгла свет и осмотрела свои наряды. Выбирать особо не хотелось, и взяла первое попавшееся платье ярко-алого цвета, достала из ящика туфли на высоком каблуке. Переодевалась я настолько быстро, что мне позавидовал бы новобранец в армии. Постоянно оглядываясь на дверь. От волнения у меня не получалось застегнуть платье, и когда я наконец-то справилась с замком, то вся взмокла. Подошла к зеркалу, и рука привычно потянулась к расческе в левом ящике. Снова удар током – и это я тоже знаю. Получается – я помню очень многое. Где-то в подсознании хранятся воспоминания и всплывают, только когда я делаю что-то, что делала слишком часто.

Я спустилась вниз, готовая в любой момент сбежать, лететь без оглядки. Особенно когда увидела, как резко Макс обернулся и прожег меня взглядом.

В элегантной рубашке и в то же время небрежно расстегнутой на груди, с подтянутыми рукавами жакета. Сжимает в руках бокал и смотрит на меня из-под приопущенных век. С ног до головы миллиметр за миллиметром осматривает меня. Смесь аристократизма, цинизма и животных инстинктов. Я остановилась, полная твердой решимости вернуться обратно, но в этот момент он улыбнулся и отсалютовал мне бокалом. Удивительно, как улыбка может преобразить лицо, мне захотелось зажмуриться. И этот взгляд, черт бы его побрал за этот невыносимый взгляд. Хотя он и есть черт. Если бы дьявол спустился на землю, он бы точно принял облик моего мужа.

Макс пошел мне навстречу и, взяв меня под локоть, наклонился к моему уху:

– Ты выбрала мое самое любимое платье, малыш. А еще я был уверен, что ты придешь, ты ведь ужасно любопытная девочка.

– Мне стало скучно.

– Кто бы сомневался… а ведь раньше ты боялась, когда собиралось много людей.

Да, боялась… я помнила, что всегда, оказываясь в слишком людных местах, я чувствовала себя очень дискомфортно.

– И кто меня излечил от этого страха? – спросила очень тихо, продолжая рассматривать гостей.

– Я. Не волнуйся, вряд ли тебе начнут задавать много вопросов. В любом случае я рядом. И… я рад, что ты пришла.

Подняла на него взгляд, и тут же опять перехватило дыхание – этот цвет существует в природе? У людей вообще бывают настолько синие глаза? Очень светлые сейчас. Неправдоподобно светлые, и закат отражается в них розовато-сиреневыми пятнами, как и мое лицо. И взгляд… он не колол, он согревал. Словно меня окутало теплой шалью. Как настолько можно транслировать эмоции и заражать ими других?

Конечно, он доволен, что я сделала так, как он хотел.

– Так почему красный? Для меня?

– Просто бросилось в глаза.

– И ты решила бросаться в глаза всем мужчинам на этом вечере?

Чуть нахмурилась.

– А раньше я любила нравиться мужчинам?

– Ты любила нравиться только мне. Тебе было наплевать на других…

Опустил взгляд к вырезу моего платья, затем на мою шею, покрывшуюся таким же румянцем, как и щеки. Я чувствовала, как от его взглядов горит моя кожа. Я напряглась от ощущения, что физически чувствую эти касания.

К страху примешивалось странное чувство триумфа, совершенно необъяснимое, но где-то в подсознании я понимала, чтобы нравиться такому мужчине, как Макс Воронов, нужно быть нереально красивой и совершенно особенной, уникальной. Неужели я была для него именно такой… и нужна ли мне страсть этого человека. В прошлом она меня покалечила душевно и физически.

– К этому наряду есть одна вещица. Она принадлежит тебе…

Он сунул руку в карман, в этот момент к нему подошел один из его псов в черном элегантном костюме.

– Есть прогресс, вы должны это услышать. Он начал говорить.

Макс смерил его гневным взглядом:

– Мне не до этого сейчас, ты не видишь, я занят? Записывай все. Я потом просмотрю.

На самом деле, он не хотел, чтобы говорили при мне. И я вдруг подумала, что речь идет о том несчастном, которого держат на привязи, как животное, и мучают. Тот человек, о котором говорил Данила. Я содрогнулась от ужаса, и Макс внимательно посмотрел мне в глаза:

– Что тебя напугало? Он? Или то, о чем мы говорили с ним?

– Ты! Меня пугаешь только ты! Потому что ты отдаешь приказы кого-то истязать и снимать это на камеру, чтобы ты посмотрел.

– Меньше слушай то, что не предназначено для твоих ушей, и будешь спокойней спать. Когда ты выбрала стать частью моей жизни, прекрасно знала – какая она и какой я.

– Это было в прошлой жизни, как ты сказал.

– У каждого преступления есть срок давности, свое ты совершила недавно, и отвечать тебе за него придется по всей строгости закона.

Вроде бы шутит, но взгляд стал серьёзным и совершенно непроницаемым.

– А закон – это ты?

– Верно. А закон для тебя – это я. Идем к гостям. Давай утолим их любопытство, и каждый сыграет свою роль.

Макс провел меня к столу и познакомил с гостями, я кивала и глупо улыбалась на комплименты. Я чувствовала себя беспомощной, особенно потому, что сейчас я всецело зависела от своего мужа, и только он поддерживал беседу. А я рассеянно смотрела на лица людей, так легко узнаваемых, ведь я видела их по телевизору, и не раз. За масками добродушных политиков и шоуменов прятались чудовища, бесчувственные монстры, люди, которые фигурировали в досье Данилы Петровича. Оказывается, у меня отменная память на лица.

Женщины бросали на меня любопытные взгляды. Я бы сказала – полные зависти. Они громко смеялись. Иногда задавали мне вопросы, и я отвечала, стараясь соответствовать их манере. Постепенно вечер превращался в пытку. С одной стороны Макс, с другой эти дамы, которые так и норовили застать меня врасплох самыми нелепыми вопросами.

Когда мужчины удалились в кабинет, а я осталась наедине с серпентарием, одна из змей, довольно известная певица, с самой очаровательной улыбкой спросила:

– Всегда удивлялась женщинам, которые связывали свою жизнь с настолько ослепительными и яркими мужчинами. Вы ведь ревнуете его к другим женщинам… более… крас… в смысле, более известными, например?

Ревновать? Я никогда не задумывалась об этом, пожалуй, я еще ни разу не испытывала подобное чувство. Но именно в этот момент что-то ощутимо кольнуло в груди при взгляде на эту блондинку с длинными ресницами и пышной грудью. Интересно, она себя имеет в виду? Он с ней спал?

– Зачем ревновать, если этот ослепительный и яркий мужчина выбрал именно меня?

Женщины переглянулись, и та, что спросила, засмеялась, а меня укололо еще сильнее и продолжило колоть. Теперь мне казалось, что у нее отвратительно надутый рот и волосы – белая мочалка. И как бы талантливо она не пела…

– Ну, милая моя, мужской выбор — это весьма относительный критерий. Иногда они женятся на одних, а спят с другими. Все знают, как Макс любит красивых женщин. Я бы с ума сходила от ревности.

– У вас такие богатые познания о выборе женатых мужчин. Вы уже были замужем или вас обычно выбирают для других целей?

Улыбка с ее лица мгновенно пропала. Ей не понравился мой ответ. Она не привыкла, чтобы с ней говорили таким тоном, но промолчала. Перевела разговор на другую тему, а я вдруг подумала о том, что, как жене Макса, мне позволено все – даже нахамить этой размалеванной дуре, знаменитой приме, и она проглотит. Так кто тогда мой муж в этом мире? Сколько власти он имеет? Ответ напрашивался сам собой – его власть безгранична. Потому что все они его боятся, и его, и всю нашу семью. Тот человек был прав.

Мужчины вернулись через несколько минут. Макс улыбался. Похоже, у него было чудесное настроение, в отличие от меня. Судя по всему, сделка состоялась.

– Ну как, продержалась в серпентарии? Какая из змей оказалась самой ядовитой?

– Та, с которой ты судя по всему в близком знакомстве.

– Не усложняй, – улыбка не сходила с его губ, – хотя это чертовски охренительно видеть, что ты уже ревнуешь. Судя по ее кислой физиономии, моя малышка дала сдачи? Тебе понравилось это чувство? Говорить все, что вздумается? Рядом со мной ты можешь делать абсолютно все.

– У тебя синдром бога?

– У меня синдром дьявола. С богом у нас отношения не сложились… Хотя, когда я смотрю на тебя, я каждый раз думаю, что в каком-то месте он просчитался и по ошибке послал мне тебя, а потом постоянно пытался забрать. Но я не отдал. Так что мы с ним враги.

У него удивительно получалось говорить какие-то невыносимо сумасшедшие вещи, от которых сильно колотилось сердце. Я вспомнила, как читала про Джакомо Казанову, кажется, он мог брать у моего мужа уроки по совращению. Только пусть не оттачивает свое мастерство на мне.

Мой муж на несколько минут отошел, а когда вернулся, заиграла музыка. Какая-то неожиданно медленная и знакомая. Я любила этого певца еще с детства, и он… он определенно знал об этом. Он словно доказывал мне, что знает обо мне все. И у меня по коже побежали мурашки… да, мне это нравилось, как и первые аккорды любимой композиции и настолько не подходящей именно моему мужу. Особенно после последних сказанных им слов о Боге… или наоборот.

Вниз по небесной лестнице

Обернувшись облаком опускался Бог.

Ты посадила деревце,

Я его от холода еле уберег.

(с) Валерий Меладзе. Я не могу без тебя.

Макс привлек меня к себе за локоть, заглядывая в глаза.

– Потанцуй со мной, малыш, – тяжелый взгляд синих глаз проник под кожу, отравляя ядом и пробуждая то ли ледяной холод, то ли пожар. Неужели просит, а не ставит перед фактом?

– Красивые слова… послушай… когда-то тебе нравилось, – и больше не спрашивая моего разрешения, Макс обнял меня за талию и требовательно прижал к себе. Он танцевал очень легко, уверенно вел меня в танце, а я не могла расслабиться, напряжение было столь велико, а от постоянного усилия соблюдать между нами дистанцию спину сводило судорогой, и болела шея. И эти слова… да, я их невольно слушала. Как-то жадно и с отчаянным биением в груди.

Я за нелюбовь тебя простил давно,

Ты же за любовь меня прости

Голос певца окутывал дымкой тягучего и горького соблазна и иллюзий. Иллюзией чужой тоски. Его тоски.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя.

Видишь, куда ни беги –

Все повторится опять.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя

Жить нелюбви вопреки

И от любви умирать.

Ты посадила деревце,

А оно не вовремя в зиму зацвело.

Я за нелюбовь тебя простил давно,

Ты же за любовь меня прости

Подняла голову и встретилась с ним взглядом. И там на дне его расширенных зрачков та же самая тоска… и ведь это не может быть правдой. Это вызывало диссонанс внутри меня. Жестокая нежность там, где ей нет места совершенно. Неужели он мне хочет этим что-то сказать? Или это снова какая-то игра?

– Зачем это все? – спросила я, отодвигаясь как можно дальше, но мне было достаточно и его ладони на моей талии, чтобы лишиться привычного внутреннего равновесия.

– Что именно? – сжал сильнее мою талию и прислонился лбом к моему лбу.

– Эти танцы, музыка… это такая игра?

– Я никогда с тобой не играл, малыш.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя.

Видишь, куда ни беги,

Все повторится опять.

Я не могу без тебя.

Я не могу без тебя

Жить нелюбви вопреки

И от любви умирать

Блестящие глаза так близко и губы… такие чувственные, я слышу, как он судорожно сглотнул и повел щекой по моей щеке.

– Я бы хотел уметь играть… но с тобой никогда не получалось. Я не могу… не могу чувствовать твой запах и играть, слышать твой голос и играть, прикасаться к тебе и играть. Ты так невероятно пахнешь счастьем, маленькая. У всего самого сладкого твой запах, Дашааа, твой.

[Я за нелюбовь тебя простил давно,

Ты же за любовь меня прости]

Он преодолел мое сопротивление и прижал меня к себе сильнее. Я хотела высвободиться, но он стиснул мое запястье и положил себе на грудь. Под ладонью бешено колотилось его сердце.

– Как думаешь, это тоже игра?

– Не надо, – так жалобно, словно сама себя умоляла не поддаваться этому голосу, обволакивающему похлеще дурмана. Дурман, который толкал прижаться к нему сильнее, поднять голову и подставить свои губы его губам под эти мучительно горькие слова песни.

И я молила Бога, чтоб эта музыка закончилась и этот вечер. Я до безумия хотела оказаться одна и закрыться от него на десять замков. Потому что теперь я уже боялась не только его, но и себя тоже.

Когда музыка смолкла, я все же сбежала, сославшись на головную боль, а потом долго мылась в душе смывая с себя его запах, его близость, все его. А в голове все звучали и звучали слова песни, и я затыкала уши ладонями. Неправда. Все это неправда. Звери не умеют любить. Они умеют лишь испытывать чувство голода и ярости. Самые примитивные инстинкты.

А еще они умеют охотиться на добычу… умные звери. Макс Воронов был не только умным, но и опытным, а еще он изучил свою жертву… тогда как жертва понятия не имела, в какую ловушку ее заманят в следующий раз и сожрут.

Глава 13. Макс

Еще ничего не потеряно, — повторил я. — Человека теряешь, только когда он умирает.

© Эрих Мария Ремарк

Всегда ненавидел утро, особенно когда ее не было рядом со мной. И пусть, бл*дь, я сейчас спал один, а точнее, смотрел в потолок и пытался справиться с бешеной эрекцией и желанием взять ее. Вот она за стенкой. Выбить на хрен дверь, швырнуть поперек постели и… от одной мысли об этом скручивало в узел все внутренности и начинала дымиться кожа. Я покрывался потом, как кипятком, и буквально силой сдерживал себя, чтобы не сделать этого – не вломиться к ней и не совершить ошибки, за которую сам себя не прощу. Иногда мне казалось, что я слышу, как в темноте скрипят ржавые кольца цепи, на которую я посадил своего самого алчного зверя – адскую похоть по ней.

Но я начал любить и утро, и вечер, и день, и каждую секунду долбаного времени, потому что она здесь со мной под одной крышей живая… Все остальное такая херня. Все остальное поправимо. Я так думал… пока меня не скрутило в дичайшем приступе невыносимого желания увидеть, как она спит. Разбудить ее, как раньше. Я сам приготовил ей кофе с молоком, как она любит, и пожарил яичницу с беконом. Да, повар из меня не ахти какой, но это я делать научился.

Поднимался к ней с подносом в руках. Ромашкой в стакане с водой и с этой яичницей. И боялся… да, как тупой болван, я боялся, что она сейчас наденет мне на голову этот поднос и пошлет меня к такой-то матери из ее комнаты. Но мне повезло – она спала. Не услышала даже, как я открыл дверь своим ключом, как зацепился за край ковра и чуть не растянулся там с этим дурацким подносом, как поставил поднос на тумбочку и сел рядом с кроватью, придвинув кресло и покручивая между пальцами ромашку. Смотрел на нее, как ошалевший от голода нищий, как одичавший в пустыне смотрит на мираж. Я жрал ее взглядом и сам не понимал, что у меня ноздри раздуваются, и что я дышу, как паровоз. Меня возбудило ее голое плечо со спущенной лямкой ночнушки. Возбудило до одурения, и я скрипел челюстью от желания жадно впиться в него губами, оставить на нем засосы, содрать эту ночнушку и… От возбуждения мне казалось – у меня дрожат даже кончики волос.

В этот момент она подскочила на постели, как от кошмарного сна. Но как только открыла глаза, тут же вскрикнула и завернулась в одеяло. Увидела меня, шарахнулась, как от прокаженного, и к похоти примешалась едкая горечь с неконтролируемой яростью.

– Что ты здесь делаешь? – закричала она и беспомощно осмотрелась по сторонам в поисках одежды. А я с садистским удовольствием отметил, что ее одежда слишком далеко, и ей придется ради этого встать и пройти через всю комнату вот в этой полупрозрачной ночнушке. Я бы сдох, если бы сейчас увидел ее грудь.

– Захотел принести тебе завтрак в постель. Как раньше.

Она нервно усмехнулась.

– А ты носил мне завтрак в постель?

– Конечно. Иногда после бурного секса на утро у тебя болели ножки и между ними до такой степени, что я даже носил тебя в душ.

Ее щеки стали пунцовыми, а я чуть не застонал вслух от того, что представил себе ее распахнутые в стороны длинные ноги.

– И ты считаешь, что имеешь право вот так заходить и сидеть здесь, когда тебе вздумается?

– Я имею гораздо больше прав, и ты об этом прекрасно знаешь. Я мог бы ими воспользоваться, но ПОКА не стану этого делать.

Минута очарования была разрушена.

– А потом ты будешь предъявлять свои права насильно?

В глазах неподдельный страх, а мне хочется за это заставить ее орать от наслаждения подо мной.

– Нет. Это скучно, слишком быстро и неинтересно.

Я встал с кресла и, пройдя через комнату, взял ее халат. Швырнул ей на постель.

– Вставай. Мы скоро уезжаем.

– Тебе доставляет удовольствие мною командовать, заставлять делать все, что ты хочешь? Упиваешься своей властью?

Я преодолел между нами расстояние и сел на край ее постели. Резко привлек ее к себе за затылок, всматриваясь в слегка испуганные глаза.

– Я получаю удовольствие от того, что ты рядом, малыш. От того, что ты жива, я слышу твой голос, чувствую, как ты дышишь со мной одним воздухом. И ничто больше с этим не сравнится.

Она оторопела от моих слов, а я зарылся в ее волосы еще глубже, лаская пальцами затылок и видя, как сползает одеяло с ее груди. Увижу, как просвечивают через щелк ее соски, и кончу в штаны на хер. Но Даша вдруг сильно дернулась и отшатнулась от меня назад, прикрываясь до самого подбородка. Я тут же встал с кровати, и всего передернуло от титанического усилия перебороть сумасшедшее наваждение.

– Давай собирайся. Поедем с тобой прогуляемся.

– Поиграем в мужа и жену?

– Ну почему поиграем, мы и есть муж и жена.

– И как долго это будет продолжаться? Вот эта игра, этот спектакль, который доставляет удовольствие одному тебе.

Ударила с такой силой, что я прокусил щеку до крови и почувствовал стальной привкус во рту. Отрезвляющий и приводящий в чувство. Вот она твоя реальность, Макс – она ненавидит тебя. Она мечтает от тебя сбежать. Хрена с два! От меня только на тот свет!

– Пока я этого хочу!

Со всей дури хлопнул дверью и не удержался – ударил несколько раз кулаком по стене с такой силой, что разбил костяшки пальцев. За дверью послышался грохот посуды. Вышвырнула принесенный мною завтрак.

***

Она заставила меня ждать больше часа. Намеренно растягивала время. Глупая – я мог бы прождать ее до самой смерти и не сойти с места. Но я больше всего на свете ненавидел ждать и, естественно, когда моя жена спустилась по лестнице, я ошпарил ее взглядом полным ярости и… чтоб эту маленькую сучку… похоти. Все, во что она одевалась, сводило меня с ума и будоражило мое воображение. Каждая тряпка на ее теле превращалась в дико сексуальный соблазн. Даже намеренно скромный брючный костюм, обтянувший ее ноги и бедра, заставил меня сжать руки в кулаки и мысленно выматериться, и заодно взмолиться дьяволу, чтоб у меня не встал на ее задницу прямо сейчас. Мастурбация уже не спасала, напряжение скопилось в мозгах и требовало разрядки.

– Я бы выехал из дома даже ночью. У меня нет проблем подождать, пока мне это интересно.

Я отвез ее в приют для животных проведать Демона, и пока она плакала от счастья, что он выжил, я ходил взад и вперед вдоль вольера и старался на нее не смотреть. Потому что мне было больно. Меня накрывало этой бл*дской безысходностью и бессилием, потому что я уже не знал, как мне к ней подойти, что сказать и что сделать, чтоб ее взгляд изменился, чтоб он стал ненадолго другим… таким, как раньше. Потому что я уже на стены хотел лезть без ее любви… я не мог жить без ее заботы и тоски по мне. Я хотел видеть свое отражение в ее глазах и знать, что, когда я приползу к ней весь разодранный в клочья, она соберет меня по пылинкам… но той женщины, что любила меня так самоотверженно, больше не было. Была вот эта. Похожая на нее, и все же не она. Словно я разговариваю со снятой копией. С каким-то близнецом.

– Можно мы заберем их к нам домой? Демона и Молли?

Медленно развернулся к ней и…. сказал:

– Да.

Потому что у нее на ресницах дрожали слезы, потому что она кусала губы, и я видел, что совершенно не рассчитывала на это «да». Но я сказал его не поэтому. Совсем не поэтому. Я не выносил ее слёзы. Ненавидел, когда она плачет.

– Правда?

– Да. Мы можем их забрать.

Всю обратную дорогу она сидела на заднем сиденье и тискала собак, а я в очередной раз мечтал стать хотя бы собачьим ухом, чтоб меня потрепали. Я уже молчу о том, чтоб мне целовали морду и причитали, какой я милый и какой мокрый у меня нос. Украдкой наблюдал за ней… и все же это она. Со своей безграничной и какой-то абсурдной для этого мира добротой. С радостью, от которой словно взрывной волной заражает все вокруг.

Потом я уехал. На гребаных два дня, которые казались мне бесконечными. Звонил туда каждый час и проверял камеры наблюдения. В доме знали, что выпускать мою жену в мое отсутствие из дома нельзя даже с охраной.

Да, жестокий приказ, да, я понимал, что перегибаю. Но я не хотел ее потерять. Я трусливо боялся, что, если она уйдет – я не смогу ее вернуть обратно даже насильно. И я готов был держать ее под замком. Конченый и больной ублюдок. Я понимал, что так нельзя и что это нас совершенно не сближает, но ничего не мог с собой поделать.

Я знал, что она мечется в доме, как запертая в клетке птичка, бьется о нее, рыдает в своей комнате после отказа охраны выпустить ее за пределы дома. Мне повезло или не повезло только в одном – она одинаково не доверяла никому из нас… и когда мой брат позвонил ей, чтоб спросить – как она, моя гипернапуганная козлами из спецслужб жена ответила, что ей здесь даже лучше, чем в доме Графа. Не знаю, поверил он ей или нет, но в данный момент Андрей уехал на Ближний Восток улаживать наши с ним дела и заодно узнать, кто роет под нас яму, кто именно крышует переправщиков стволов через наши каналы. Кому на руку крах империи Вороновых. Оказывается, мы завалили далеко не всех наших врагов, и Ахмед – это ерунда по сравнению с теми, кто за ним стоял. Я сам вернулся из поездки спустя два дня. Едва успел принять душ, как услышал стук в дверь, а потом она за кем-то захлопнулась. Я решил, что это кто-то из обслуги. А когда вышел из ванной комнаты, замер на пороге, увидев ЕЁ в своей спальне. Светло-голубые глаза расширены, смотрит на меня, словно шокированная или… я даже не знал, что именно выражают ее глаза. Точнее, я не думал, что там может появиться вот этот странный и такой мозговыносящий блеск. Перевела взгляд на мой торс и ниже. Увидел, как она сглотнула и провела кончиком языка по пересохшим губам. Меня тут же шандарахнуло током во все тысячу вольт. Потому что ей нравилось то, что она видит… она никогда не умела скрывать свои эмоции, и сейчас точно знал, что она шокирована.

Ужасно захотелось увидеть, как ее щеки вспыхнут румянцем, и я не удержался.

– Если ты попросишь, я даже сниму полотенце, чтоб ты могла рассмотреть меня всего и везде.

И дааа, дааа, черт меня раздери, она покраснела. Женщина, которую я трахал в самых разных позах, вылизывал ее сладкие дырочки, кончал в ее маленький обворожительный ротик, очаровательно покрылась румянцем от кончиков волос до кончиков ногтей на ногах, вдетых в какие-то пушистые шлепанцы.

Она вздрогнула, и выражение ее глаз тут же изменилось.

– Где Танечка?

От удивления я даже растерялся. Какая Танечка и о чем мы сейчас?

– Не понял.

– У тебя в доме…

– У нас в доме.

– Хорошо, у нас в доме работала девочка лет девятнадцати – Танечка. Она стиркой занималась и уборкой в столовой.

– И?

Я с любопытством смотрел на ее зардевшееся лицо и чуть подрагивающие пальчики.

– Она исчезла. Ее никто не видел со вчерашнего дня.

– И?

– Что значит «и»? Твой работник пропал, и ты говоришь просто «и»? Молоденькая девочка совсем.

И я вдруг начал понимать, к чему она клонит, и почему ее глаза так сверкают, а руки сжаты в кулаки. Улыбка медленно стерлась с моего лица, и вместо нее мне захотелось оскалиться и выпалить ей в раскрасневшееся лицо:

– Ты считаешь, я ее вы**ал и закопал у нас в саду? Ты за этим сюда пришла? Узнать – не трахает и не жрет ли монстр маленьких девочек?

Она покраснела, а я захохотал ей прямо в лицо. Вот теперь красней, маленькая, и злись. Вот теперь я заслужил, чтоб ты метала в меня молнии и готова была выцарапать мне глаза. А хочешь, ты взовьешься и тебя разорвет на части от возмущения?

– Так вот… я очень люблю жрать маленьких, вкусных девочек.

Облизался, а у нее глаза расширились от ужаса, и я хохотал, как ненормальный, не зная, хочется ли мне сейчас свернуть ей шею или жадно впиться в ее приоткрывшийся рот, и показать, КАК бы я ее сожрал.

Глава 14. Максим

Только несчастный знает, что такое счастье. Счастливец ощущает радость жизни не более, чем манекен: он только демонстрирует эту радость, но она ему не дана. Свет не светит, когда светло. Он светит во тьме.

© Эрих Мария Ремарк

– И… и где она теперь?

Голос чуть дрогнул, а мне… мне хотелось завыть волком, ведь она даже не сомневается, что я на такое способен. Такой быстрой вербовке позавидовала бы даже разведка.

– А как ты думаешь? Ну давай отпусти фантазию. Я ее убил? Закопал у нас в саду? Спрятал в подвале? Оооо, а может, она закрыта в платяном шкафу, вся связанная веревками, и истекает кровью?

Она просто зажмурилась и так и стояла с закрытыми глазами, не решаясь на меня посмотреть. Словно я такое лютое чудище, что от моей близости у нее разорвется сердце.

– Ну давай. Ты пришла ко мне в спальню требовать ответов. Значит, у тебя есть своя особая версия. Например, о том, что я трахаю нашу обслугу, да? Тебя это разозлило бы, или все же ты считаешь, что я так же занимаюсь и расчлененкой? На что, по-твоему, способен такой, как я?

– На что угодно! Ты способен на что угодно! Ты на моих глазах стрелял в Демона, ты держишь меня в клетке, ты спрятал от меня нашего ребенка и только ты решишь, когда я могу ее увидеть. Я не знаю тебя! Не знаю, кто ты! Да! Для меня ты чудовище, способное на все!

Зато честно. Зато ножом не в спину, а в самое сердце. Что ж, наверное, ты заслужил, Зверь. За ее прошлые страдания, которые она безропотно снесла от тебя, пришла отдача. Ответка, мать ее. Да так, чтоб от боли темнело в глазах и трещали кости. Но я опять расхохотался, как идиот. Видел, что она вздрагивает от этого хохота, и все равно не мог заткнуться.

– Ну так, как? Поиграем? Как думаешь, она жива?

– А… а ты мог реально убить эту девочку?

Спросила, так и не открывая глаз, и губы дрожат. Бл****дь. Как мне это вытерпеть? Что сделать, чтоб все это изменить и отмотать назад.

– Мог. Ты ведь в этом даже не сомневаешься, и правильно, мог. Но пока не убил.

Мне было интересно, как-то по-мазохистски интересно, как далеко она зайдет. Кем реально считает меня на самом деле. Что именно вдолбили в ее маленькую головку эти ублюдки? И с каждым ее ответом понимал, что там тьма кромешная, и меня там больше нет ни в ее голове, ни в ее сердце, душе. Нигде меня нет.

– Она очень юная и у нее больная мать. Таня берется за любую работу, чтобы оплатить ее лечение. Мне девочки рассказали на кухне. Отпусти ее. Пожалуйста! Неужели ты можешь так поступать с людьми?

– Юная? Ну и что? Ты лезла ко мне в ширинку, едва тебе исполнилось восемнадцать. И ты была совершенно не ребенком. Оооо, как ты меня соблазняла, малыш. Что ты со мной творила…

Увлекся и сам не понял, как повел большим пальцем по ее пухлым губам.

– А что я творил с тобой… Зачем мне ее отпускать…? С чего бы мне вдруг стать настолько добрым?

Дотронулся до нее, и бешеная ярость испарилась, я продолжал гладить ее нижнюю губу, и по всему телу проходили волны дрожи.

– Отпусти. Пожалей ее. Я прошу тебя. Отпусти, и я постараюсь делать все, как ты хочешь.

– Так уж и все? Какое заманчивое предложение…, – а сам как завороженный глажу костяшками пальцев ее скулу, подбородок. Какая нежная кожа, такая гладкая. – Пожалеть? Ты, правда, думаешь, что женщину в моей постели нужно жалеть? – провел по ее шее, и меня повело от той дрожи, что прошла по ее телу. Все еще отзывчивая на мои прикосновения, – хотя после бесчисленных оргазмов, от которых срывается горло, наверное, стоит сжалиться… как думаешь, малыш, она кричит от наслаждения, когда я ее трахаю, или плачет? Ты и кричала, и плакала, маленькая… хныкала… так сладко… так нежно.

Обошел вокруг нее и убрал волосы с ее затылка, обнажая шею, такую тонкую и хрупкую. Пальцами по позвонкам сверху по шелку блузки.

– Значит, на все? Заменишь мне ее? Я оголодавший молодой самец, который не трахался несколько месяцев, пока его жена была в коме. Утолишь мой голод, Дашааа? Вернешься в мою спальню? В мою постель? – наклонился и втянул запах ее кожи на затылке, едва касаясь ее губами, – мы так редко занимались сексом в постели. Потому что я брал тебя везде. Ты дашь мне жадно кусать твою шею, пока ты извиваешься подо мной?

Мне нравилась ее дрожь, она сводила с ума, я поднял взгляд и посмотрел на наше отражение в зеркале на стене. Твою ж мать, как же нереально сексуально ты выглядишь, малыш, такая взволнованная, напуганная, с этими восхитительно распахнутыми губами и подернутыми дымкой глазами.

– Ну что? Обменяем ее на тебя. Я сегодня отпускаю птичку Татьяну к ее мамочке, а ты приходишь в эту спальню и ублажаешь меня до самого утра. Хотя, может, твое отвращение и ненависть все же перевесят столь благородные порывы щедрой души, и мы оставим все как есть? Но ты же представляешь, что тогда ждет малышку Таню? Подвалы нашего дома, железные скобы, плеть, разные отвратительные приспособления для пыток и постоянный секс… голодный, животный секс. А потом, может быть, я ее и отпущу.

Я видел, как она сомневается, и это забавляло и злило одновременно. Какая-то ее часть допускала, что я все это могу сделать. Когда она только успела начитаться или насмотреться дряни, где происходила подобная хрень? Нет, я б не отказался связать ей руки и, перекинув через колено, отхлестать по заднице, а потом зализать все следы от ударов вместе с ее дырочками, а с другими извращениями давно было покончено.

– Ну! Давай, малыш. Ты слишком долго думаешь. Твой выбор прямо сейчас, или через минуту он станет неактуальным.

– Я согласна… – выдохнула, содрогаясь всем телом, – отпусти ее.

И меня отпустило, а точнее, накрыло диким и безудержным весельем. Я снял полотенце, повернувшись к ней спиной, натянул штаны и подошел к мини-бару. Налил себе коньяк и снова расхохотался, отпивая из бокала и доставая сигарету из пачки.

– Таня позвонила мне, еще когда я был вне города, и попросилась уехать к матери. Ей стало хуже. Это случилось так внезапно, что она не успела никого из куриц предупредить и уехала. Она вернется после того, как мать выпишут из больницы.

Я переместился с бокалом к креслу и на ходу набросил рубашку, удерживая сигарету зубами и наблюдая за Дашей, за тем, как она широко распахнула глаза и смотрит на меня. И там на дне ее глаз самое разное выражение… Хотя ни одно из них не напоминает мне ее прежнюю рядом со мной. Я затянулся сигаретой и выпустил дым в приоткрытое окно.

– Что такое? Ты расстроилась или обрадовалась, я что-то не пойму? Могу тебя утешить – мое предложение в силе. Ты по-прежнему можешь прийти ко мне в постель и ублажать меня до утра. Хотя бы в качестве извинений. Я сочувствую. Наверное, представлять, что я лютый монстр, было намного интереснее.

Смотрит чуть исподлобья, то ли готова удрать в любую секунду, то ли не знаю, что у нее там на уме.

– К слову, ты можешь и забрать свое согласие обратно. Мне не интересно заставлять тебя, я люблю, когда женщины меня просят и умоляют. Я подожду, пока ты попросишь сама.

– Никогда не попрошу! Устанешь ждать!

Она хотела выскочить из комнаты, но, когда захлопнула дверь, выйти без ключа уже было нельзя. Дернула несколько раз ручку и прислонилась спиной к двери, а я не спеша подошел к ней и облокотился одной рукой на дверь, нависая над ней и считывая малейшую реакцию с ее красивого и перепуганного лица.

– Уже уходишь? А как же наша сделка? Девушка на воле.

– Сделка была нечестной.

Усмехнулся и задрожал, когда она зажмурилась от моей улыбки.

«– Тебя нужно штрафовать каждый раз, когда ты улыбаешься!

– Чего это?

– Потому что от твоей улыбки… от нее больно в груди. Ты слишком красивый мерзавец. Так нельзя.

– Как так?

– Сводить с ума своей улыбкой.

– А ты сходишь с ума, малыш?

– Я от тебя вечно пьяная, Маааксииим… я в нескончаемом кайфе, как наркоманка.

– Хочешь дозу? Прямо сейчас?»

Эхом в голове ее слова, и злость опять откатывает отливом, хочется вдавить ее в себя до хруста и не выпускать из объятий. Как же я соскучился по ней, истосковался.

– Чего ты от меня хочешь, Макс?

– Максим.

– Что?

Глаза распахнулись, и я от разочарования отпрянул назад. Просто взгляд. С неприязнью, с равнодушием. Не ее взгляд. Чужой.

– Ты называла меня всегда Максим.

– Не я. Она. Какая-то другая я. Которой, возможно, больше никогда не будет. Пойми это. Она может не вернуться, и останусь только я… а я другая. Что же мы тогда будем делать, Макс? Так жить? Ты меня запирать в доме, а я отчаянно мечтать вырваться на волю?

Она была права. Чертовски права, и я знал это. Мой разум все понимал… а сердцем я не готов был ее отпустить. Я все еще на что-то надеялся. Я все еще пытался удержать руками воздух, в котором остался лишь ее призрак.

– Я хочу так ничтожно мало, Даша, – прислонился лбом к ее лбу, – шанс хочу… с тобой быть хочу, тебя хочу, понимаешь? Я хочу тебя!

И нет, я не вложил в это «хочу» первобытно-примитивный смысл. Я хотел всю ее в своей жизни… и она впервые правильно меня поняла.

– Это много, – ответила так же шепотом и в глаза мне посмотрела, – для меня это пока что непосильно много. Ты давишь меня… ты меня душишь… Максим.

Ее «Максим» полоснуло тонким лезвием по нервам и сжало горло тисками.

– Давай попробуем по-другому, – хрипло шёпотом, не отпуская ее взгляд, потому что он… он вдруг перестал быть настолько чужим и ледяным.

– По-другому?

– Да. Давай ты сама установишь правила.

В ее глазах промелькнуло недоверие. Она искала подвох в моих словах.

– Не трогай меня, пока я тебе не позволила.

Я отпрянул назад, но зрительный контакт не прервал и все так же смотрел ей в глаза.

– Я не привык спрашивать разрешения, но, если ты скажешь «нет», это зачтется.

Кивнула и взмахнула своими длиннющими ресницами, мне внутри все перевернула.

– Мое условие – ты сопровождаешь меня везде, где мне потребуется твое присутствие.

– Ты не будешь по утрам сидеть у меня в комнате и пялиться, как я сплю.

Усмехнулся.

– Потому что ты не накрашена и не почистила зубы?

Уголки ее губ тоже слегка вздернулись вверх.

– И поэтому тоже.

– Хорошо. Я не буду сидеть в кресле и пялиться на тебя по утрам. Я буду стоять у двери и пялиться оттуда.

– Нет! – уже улыбается, – ты будешь стучаться, а не ломиться, как к себе домой.

– Ну, вообще-то, я у себя дома.

– Моя комната – это ты в гостях. Поэтому стучись.

– Ладно, я буду стучаться.

«Если не забуду».

– Ты будешь принимать мои подарки.

– А ты мне еще ничего не дарил.

– Разве?

– Да.

– Может, именно поэтому я в такой немилости?

Она снова улыбнулась, и мне до боли в скулах захотелось схватить ее за лицо обеими руками и жадно сожрать ее улыбку голодными губами.

– И не смотри на меня так.

– Как?

– Как Зверь.

– Голодный Зверь, ты хотела сказать. Ну лицемерить взглядом я еще не научился. Я действительно голоден.

Посмотрел на ее грудь, прикрытую тонким шелком блузки, и перевел взгляд на ее губы.

– А может, ты отпустишь меня к Андрею, и мы там начнем все по-другому?

Хитрая маленькая ведьма. Прекрасно работает голова, и тут же выстраивается стратегия.

– Нет. Я тебя не отпущу ни к Андрею, ни к Карине, ни к кому бы то ни было еще.

– Совсем-совсем?

– Совсем. Разве что в моем сопровождении.

Ей все же удалось меня расслабить. Я чувствовал какое-то облегчение за все эти дни беспрерывной войны.

– Скоро концерт у Лексы. Мы приглашены. Я хочу, чтоб ты пошла вместе со мной. И хочу, чтоб наша семья не сомневалась, что у нас действительно все хорошо.

– А взамен я могу тоже что-то попросить?

Как быстро ты учишь правила, девочка, и отбираешь у меня контроль. Начинаешь управлять ситуацией… ты просто еще не представляешь, насколько ты можешь вертеть мною.

– Но когда-нибудь… ты ведь позволишь мне выезжать из дома самой?

– Возможно, с охраной. Так что ты хочешь попросить взамен, Даша?

– Я хочу увидеть нашу дочь… она мне сегодня приснилась.

И выражение ее глаз изменилось… нет, там не появилась вселенская материнская любовь, там спряталась грусть и растерянность. А я боялся думать, что будет с Таей, когда она увидит маму. Фая говорила, что малышка кричит и зовет ее каждую ночь.

– Она очень маленькая… и она пока не поймет, если ты будешь не такой, как всегда. Но ты ее увидишь. Издалека. Я обещаю, что очень скоро. Постепенно все случится, если ты, и правда, захочешь.

Даша кивнула и тяжело вздохнула.

– Мне просто очень страшно…, – вдруг сказала она.

У меня болезненно сжалось все внутри. Моя маленькая девочка. Я невольно потянулся, чтобы обнять, но она сделала шаг назад, и я опустил руки. Потянулся к двери, достав ключ из кармана штанов, открыл ей и выпустил в коридор. Когда за ней закрылась дверь, я сполз по ней на пол и обхватил голову руками, ударяясь о нее затылком.

«– Не я. Она. Какая-то иная я. Которой, возможно, больше никогда не будет. Пойми это. Она может не вернуться, и останусь только я… а я другая. Что же мы тогда будем делать, Макс? Так жить? Ты меня запирать в доме, а я отчаянно мечтать вырваться на волю?».

И я не знал ответов на ее вопросы… не знал и боялся, что именно так и будет, пока я просто не убью ее за то, что она другая.

Глава 15. Дарина

Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя. Люди живут чувствами, а для чувств безразлично, кто прав.

© Эрих Мария Ремарк

Он сдержал слово… Потом я узнаю, что Макс Воронов всегда держит данные обещания… и нет, в этом нет ничего хорошего. Лучше бы он был самым жутким лжецом. В эти дни я все же начала чувствовать себя более уверенно. Не то, чтоб спокойно, но трясти от страха и напряжения меня перестало. Максим соблюдал те условия, которые я поставила. И мне вдруг показалось, что я наконец-то смогла отодвинуть его на приличную дистанцию. Наивная глупая дурочка. Никакой дистанции не было и в помине. Зверь просто решил сделать вид, что играет по моим правилам. Они вроде как и соблюдались, и мне это давало ложную иллюзию, что я все же как-то держу ситуацию под контролем. На самом деле просто он решил, что пока что его устраивает данная ситуация, и позволял мне тешить себя фантазиями и иллюзиями на его счет. Он вообще умел играть любую роль, как для меня, так и для других.

И когда несколько дней меня никто не преследовал, никто не врывался в мою комнату, не стоял назойливо над душой, жить в этом доме стало немного спокойней. И тогда пришло здоровое любопытство. Ведь в этом доме, по словам Макса, все выбирала и покупала именно я, и была здесь полноправной хозяйкой. Я жадно осматривала каждый уголок дома. Заглядывала в комнаты, балконы, подсобки. Не было ни одного места, куда б я не засунула свой нос и… что поражало – меня действительно никто не остановил и ни одна дверь не была запертой. Никто и ничего от меня не прятал. И, да, мне здесь все нравилось. Я готова была поверить, что выбирала сама, потому что меня не раздражало ничего вплоть до мелочей, возникало ощущение комфорта и уюта. Наверное, еще и это успокаивало – дом не казался мне чужим и враждебным, как его хозяин.

Если я искала какую-то вещь или даже хотела взять книгу – они оказывались именно в том месте, где я думала, что они должны быть, и я радовалась. Да, мне нравилось устраивать такие проверки себе.

Поправляла рамки с картинами, вглядываясь в них и понимая – это точно выбрано мною. Неужели я могла с такой любовью обставлять дом, где меня обижали и унижали? Это выбивалось из той картины, которую мне нарисовали, и казалось странным. Почему у жертвы и вещи было право слова, выбора, и она сама обставляла ненавистный ей дом… Хотя… ведь мне сказали, что я его любила. Несмотря ни на что, я была одержима своим палачом. И в это тоже было трудно поверить.

Макс в эти дни не искал со мной общения, не приходил в мою комнату, и я не видела его дома… но слышала, как по вечерам его машина подъезжает к воротам. Как поднимается по лестнице, иногда затаив дыхание слышала, как его шаги затихают у двери моей спальни… а потом снова звучат в тишине в направлении его комнаты или кабинета. Но он не давал мне ни на секунду забыть, что я принадлежу ему. Неизменные цветы каждое утро. Весь дом заставлен ромашками. Где он их доставал в таком количестве, я понятия не имела. Но они постоянно были свежесрезанными.

Потом я узнаю, что их выращивают специально для меня в оранжерее в конце сада. В любое время года мои любимые ромашки расставлены в вазах по всему дому. На завтрак, обед и ужин мне подавали именно то, что я люблю. Иногда я злилась и назло всем заказывала что-то другое… потом мне становилось стыдно. Еще через день для меня была выделена другая спальня, ее закончили в кратчайшие сроки. Сделали в ней ремонт и перевезли все мои вещи вплоть до безделушек. Я хотела возмутиться, что комнату обставили без меня и… и не смогла, потому что мне все в ней понравилось. Все без исключения, даже две картины с изображением бушующего моря и зимнего лесного пейзажа. Он знал обо мне даже это. Пугает, когда кто-то изучил тебя настолько, что знает о тебе буквально каждую мелочь. Он окружал меня заботой, а мне это напоминало тоненькую паутину, которой паук обволакивает маленькую и глупую бабочку. И хотя сам тарантул даже не приближался к ней, она точно знала, что ее рано или поздно сожрут.

Все было иначе, кроме одного – за пределы дома меня не выпускали. Мне говорили, что такого приказа они не получали. А я… я еще не готова была идти и просить моего мужа о чем-то. Я наслаждалась иллюзорной дистанцией между нами и была ему за нее благодарна.

Я опять начала принимать лекарства, назначенные мне неврологом и психотерапевтом. Иногда меня от них сильно клонило в сон, я сама не заметила, как уснула в гостиной с книгой в руках. Утром открыла глаза уже в своей комнате на постели и… и в одном нижнем белье. Меня перенесли, уложили и раздели, пока я спала. Вся краска вдруг прилила к лицу вместе с яростью на того, кто это сделал. Можно было и не раздевать… я только представила себе, как он смотрел на меня спящую и почти голую, как всю начинало трясти. На столе снова цветы, кофе и слоеные шоколадные булочки. Автоматически откусила одну из них и посмотрела на свой сотовый. На заблокированном экране светилось новое сообщение с неизвестного номера.

«Не выбрасывай завтрак – поешь. Я не рассматривал. Я только перенес в постель и стянул с тебя это ужасно тесное платье, иначе ты бы в нем задохнулась. Разрешаю записать мне штрафное очко, и я выполню любое твое маленькое желание».

Улыбнулась. Точнее, закусила улыбку вместе с нижней губой. Очаровательнейший мерзавец. Не рассматривал он.

Следом еще одна смска.

«Лгу – рассматривал. Долго. Согласен на большое желание».

Усмехнулась и отпила кофе. Вкуснооо. Как я люблю. Пиликнуло еще одно сообщение.

«Кроме отпустить».

Я тихо рассмеялась и тут же замолчала. Это было впервые. Я впервые улыбнулась ему и засмеялась. Впервые мне действительно было хорошо. И он не напрягал меня… нет, совсем не напрягал. И от мысли, как горел голодом его ярко-синий взгляд, мне вдруг стало очень жарко. Низ живота ошпарило кипятком.

Когда пришла четвертая смска, я умывалась, глянула на дисплей:

«Сегодня у Лексы концерт, я тебя о нем предупреждал. Он будет проходить в закрытом клубе. Я хотел бы видеть тебя в белом и купил для тебя платье. Я исправился и сделал тебе первый подарок – он подойдет к цвету твоих глаз. И небольшая личная просьба, когда откроешь маленькую бархатную коробку, надень то, что в ней, пожалуйста. Это мое условие на сегодняшний вечер».

Я вышла из ванной и направилась к столу, где стояло несколько картонных пакетов и та самая коробочка, о которой было сказано в сообщении. Так как я проспала большую часть дня, то уже вполне можно было собираться.

За подносом пришла молодая девушка с длинной темной косой, в очках. Она аккуратно сложила на него мою чашку и блюдце, но прежде чем уйти, тихо сказала.

– Вы простите, что я вас отвлекаю. Но Максим Савельевич попросил меня сказать вам, что я вернулась. Меня зовут Таня. Я убираю в вашей комнате по воскресеньям.

Я улыбнулась ей и кивнула, а сама почувствовала укол где-то под ребрами. Ощутимый укол. Стало даже не по себе. Он нарочно попросил ее это сказать, чтоб я поняла, что обидела и оскорбила его своими подозрениями. Во мне бушевали противоречивые чувства, с одной стороны, мне действительно было стыдно, а с другой – разве он не мог играть для меня в любую из его манипуляторских игр.

Мне почему-то не сразу захотелось открыть маленькую коробочку. Я вначале посмотрела содержимое пакетов, и краска тут же прилила к лицу снова – белоснежное нижнее белье, тончайшее кружево и дизайн, от которого по телу пробегали мурашки. Слишком откровенно и настолько сексуально, что в горле мгновенно пересохло. Ажурный пояс и чулки телесного цвета с кружевными резинками. Когда представила себе, как он это выбирает, листая каталоги с сигарой в зубах, снова стало очень жарко. Это не мужчина – это сам дьявол, и он способен свести с ума любую женщину, зная, как именно это можно сделать – вогнать в краску и заставить думать о сексе даже без намека на него. И он искушал меня, он обрушил на меня весь свой опыт и умение обольщать. Потому что я не устояла перед этой красотой, мне, как и любой женщине, ужасно захотелось примерить все это на себя. Особенно когда я увидела платье перламутрового цвета с полностью открытым верхом и вставками гипюра на талии и на груди. Край лифа усыпан голубыми камнями.

Поддавшись внезапному порыву, я сбросила халат и облачилась в нижнее белье, натянула чулки, расправляя пальцами резинки, сунула ноги в туфли и подошла к зеркалу. Эротично до бесстыдства. Продумана каждая деталь, чтобы выглядеть более раздетой, чем одетой. Платье сидело просто идеально, подчеркивая каждый изгиб моего тела, открывая плечи и половину груди. В футлярах оказались серьги, ожерелье и браслет из белого золота с такими же камнями, как и на платье. Я с полуоткрытым ртом приложила украшения к своей груди. Покрутилась перед зеркалом. А потом протянула руку к маленькой коробочке и, когда открыла, невольно вздрогнула – там лежало обручальное кольцо. Я его узнала – оно висело на цепочке Максима в тот день, когда я увидела его впервые в доме Андрея. Дрожащими пальцами положила кольцо на ладонь. Обычное обручальное колечко без всяких украшений. И мне вдруг почему-то подумалось, что именно так и должно было быть… если мы женились по любви. Нет вычурного, извращенно шикарного кольца, а вот такое вот тоненькое и простенькое… Я невольно надела его на палец, идеально село именно туда, где виднелась светлая полоска кожи. Нет никаких сомнений – это мое кольцо, и я его практически никогда не снимала. Сняла с пальца и положила обратно в коробку. Я пока что была не готова надеть его – это означало признать свою принадлежность и его права на меня. Признать, что я его жена.

***

В этот раз мы ехали с водителем, и Максим сидел со мной на заднем сиденье. И это была самая невыносимая поездка из всех, что были ранее вместе с ним, потому что он меня рассматривал. Нагло. Пошло, раздевая глазами, пожирая ими мое декольте, ноги в разрезах платья, и этот голодный взгляд… он вызывал ответную реакцию, от него становилось очень горячо внизу живота, от него наливалось истомой все тело. Нет, он не смотрел – он трахал взглядом. Развратно и грязно прямо в этой машине, и я чувствовала, о чем он думает, когда нервно облизывает нижнюю губу и смотрит на мою грудь. Его взгляд застыл и зрачки расширились, а меня бросало в кипяток от понимания, что он себе представляет… Господи, а ведь мы наверняка занимались сексом в этой машине… Боже! Почему я подумала об этом?

– Не смотри так, – прошептала и судорожно сглотнула, когда этот безумный взгляд встретился с моим.

– Не могу, – чуть севшим голосом, – когда ты нервничаешь, ты тяжело дышишь, и твоя грудь сильно колышется…

Я тут же перестала дышать, а он вдруг добавил:

– Я вспоминаю, как брал тебя в этой машине, на этом сиденье. Ты прыгала на моих коленях и моем члене, а твоя грудь колыхалась у меня перед глазами совершенно голая.

О, господи! Я стиснула руки и сделала глубокий вдох. Пусть он замолчит! Он что – прочел мои мысли? Этот голос и как все было сказано заставили задохнуться от нахлынувшей дрожи во всем теле, словно я мгновенно наэлектризовалась.

– Не надо мне этого говорить?

Пожал плечами явно довольный произведенным эффектом и моими пылающими щеками.

– Почему? Секс – это одна из немаловажных сторон супружеской жизни. Ты ведь хотела их вспомнить.

– Но не это.

– Да ладно. Я смутил тебя? Всегда любил смотреть, как ты смущаешься.

Я с раздражением отвернулась к окну… потому что, кроме смущения, я почувствовала и то самое неуправляемое возбуждение. Представила то, что он сказал, и сжала колени, потому что между ног вдруг стало влажно и начало слегка пульсировать. Но в этот момент Максим вдруг взял меня за руку.

– Ты не надела кольцо? Я ведь просил его надеть! Это было важным условием!

Высвободив руку, я сложила их на груди так, чтоб он снова не схватил меня за нее.

– Не прикасайся, пожалуйста, мы договаривались.

– Мы много о чем договаривались, малыш, но, кажется, кто-то не собирается соблюдать правила. Игры в одни ворота не выйдет.

Сказал, как отрезал, полоснул сталью, напоминая – кто он и что я делаю рядом с ним.

– Почему не надела, Дарина?

– Потому что я пока не осознаю себя твоей женой.

– Не признаешь, ты хотела сказать. Осознать – ты давно уже все осознала. Вроде не маленькая.

– Какая разница – то или другое? Итог один – я пока не могу надеть это кольцо. Да и какое это имеет значение? Сейчас многие не носят обручальные кольца.

Максим вдруг резко наклонил меня к себе за затылок:

– Если я о чем-то тебя прошу – это имеет значение для меня. Я не бросаюсь словами, малыш. Для меня это имеет такое же значение, как и то, что ты здесь рядом со мной.

Его близость нервировала и заставляла судорожно сжимать пальцы, кусать губы от волнения. Никто и никогда не волновал меня настолько сильно и настолько остро. Все в нем режет, колет, бьет, оставляет следы. Каждое слово или прикосновение. Сейчас он до дикости жадно считывал реакцию с моего лица. Ждал, что я отвечу.

– А мне нужно время, чтобы это стало иметь значение и для меня, Максим. Разве ты не хочешь, чтоб я надела его по доброй воле?

Синие глаза вспыхнули, обожгли пламенем, заставили вздрогнуть.

– Я хочу с тобой все, Дарина. Я хочу с тобой все по доброй воле…

Напряжение начало спадать и тут же достигло апогея от того, что он прорычал мне прямо в губы, внезапно подавшись вперед и стиснув пальцами мой затылок:

– Но рано или поздно я устану ждать и отберу насильно, и так, как хочу я!

Глава 16. Дарина

От судьбы никому не уйти, – сказал он нетерпеливо. – И никто не знает, когда она тебя настигнет. Какой смысл вести торг со временем?

© Эрих Мария Ремарк

Когда я очутилась в закрытом клубе сразу после концерта, я впервые почувствовала себя обычным человеком. Видимо, моя паника обострялась из-за того, что я постоянно была закрыта в четырех стенах. Как в доме брата, так и у Макса. Когда увидела Андрея, почему-то вся настороженность, вызванная разговором с тем Данилой Петровичем, куда-то испарилась. Я ощутила, что соскучилась по брату. Верно говорят – кровь не вода. Есть в этом что-то необъяснимо верное. Он обнял меня, и как-то стало внутри тепло и спокойно. По объятиям можно понять – кто и как к тебе относится, и я ощущала на физическом уровне – Андрей меня любит.

– Хорош тискать мою жену – я ж твою не тискаю.

– Не хватало.

– Ну как? Убедился? Цела и невидима. Теперь поставь на место.

– Цела и невредима? – посмотрел мне в глаза своими темно-карими, и я кивнула, с облегчением улыбаясь. – Этот поганец не врет? Или открутить ему уши?

– Смотри, чтоб я тебе не отгрыз что-то более ценное, чем уши.

– Фу, Зверь. Не думал, что ты настолько не брезгливый.

– Нет. Я как раз ужасно брезгливый и то, что ты подумал, скорее, оторвал бы.

– Моя жена будет на тебя очень зла. Поверь, в ярости моя кавказская женщина страшнее любой ядовитой змеи.

Я смотрела то на одного, то на другого и понимала, что эти двое совершенно не враги, как мне рассказывали. Они по-настоящему родственные души, и эти словесные перепалки – от них веет теплом, не сарказмом или ядом.

– Так я ж о пальцах. Ты еще и пошлый.

– Я тоже о пальцах… а ты о чем подумал?

Они расхохотались, и я вместе с ними неожиданно для себя. Мы сели за уютный столик, отделенный от других гостей клуба. Было немного непривычно оказаться в столь людном месте, давала знать о себе давняя нелюбовь к большим сборищам людей. Но мне нравилось здесь. Нравилось выйти из дома и из обстановки, в которой я чувствовала себя пленницей. Пока мы ожидали заказ, к Лексе подходили поклонники и просили автограф. Она грациозно подписывала диски, флаеры. Такая хрупкая и юная рядом с Андреем. Такая вся маленькая, худенькая. Но видно, что любит его до умопомрачения. Глаз с него не сводит.

Такая интересная пара они. Мой брат очень сдержанный, и она говорливая, веселая. Лекса постоянно о чем-то меня спрашивала, что-то рассказывала, смешные ситуации с концертов, казусы с поклонниками. Я уже давно столько не смеялась. Потом мужчины ушли куда-то, я так поняла – что-то обсудить. Что-то не для наших ушей. Лекса бросила настороженный взгляд на мужа и на Максима, но возражать не стала, как, впрочем, и я.

– Я просто удивлена, как ты решилась вернуться домой? Тяжело тебе там?

Александра отпила шампанское из бокала и посмотрела на меня. И я тут же вспомнила обещание, данное Максиму. Кивнула, ковыряясь в тарелке.

– Все в порядке? Ты справляешься?

– Да. У нас все хорошо.

Черт! Максим, почему ты оставил меня, я не знаю, что отвечать и что говорить. Кажется, мы дружили, и я была с ней откровенной, а теперь? Что я ей вообще рассказывала и доверяла ли?

– Та ладно, хорошо? Ты серьезно? Разве с этим маньяком может быть все хорошо? Мне кажется, с ним может быть как угодно. Но не хорошо. Тем более после такой долгой разлуки между вами.

Глаза Лексы блестели, и она загадочно на меня посматривала.

– А как должно с ним быть? – растерянно спросила я и отложила вилку.

Александра перестала улыбаться, видимо, понимая, что, кажется, сказала что-то не то.

– Знаешь, когда-то я увидела вас обоих впервые. Не помню, на какой из вечеринок это было, или вы приезжали к Андрею, но я помню, что мне показалось, что от вас в разные стороны разлетаются электрические разряды. А еще, что вы оба прошиты невидимой красной ниткой и намертво прилеплены к друг другу.

Как странно… хотя, может быть, он заставлял меня играть эту роль для всех вместе с ним.

– Ты смотрела на него глазами одержимой, повернутой на нем сумасшедшей. Не все так умеют.

– Одержимой?

– Да, совершенно одержимой и влюбленной до безумия…, впрочем, он смотрел на тебя точно так же.

А потом тихо добавила.

– И сейчас смотрит. Макс все то время, что ты была в коме, проводил у твоей постели. Иногда по двадцать четыре часа в сутки.

Андрей и Максим как раз вернулись с улицы, и в этот момент к моему мужу подошла какая-то женщина. Она неожиданно повисла у него на шее, расцеловала его в щеки. Высокая. Стройная. Какая-то жилистая с большой грудью и крутыми ягодицами, с пышной блондинистой шевелюрой.

– Я думала, в этом клубе есть селекция, и вульгарных шалав сюда не впускают.

Сказала Лекса и нахмурила тонкие аккуратные брови. Кажется, она решила, что мне все это не нравится…. но я сама еще не понимала, что именно сейчас чувствую. Однозначно, она меня раздражала. Все в ней. Начиная с прически и заканчивая роскошным телом. По сравнению с ней, я – плоская доска.

– Ну вот, дамочка навязалась за наш столик. Даже обе.

Когда мужчины подвели к нашему столу двух женщин, я поняла, что они сестры, либо они просто очень между собой похожи. Блондинка висла на руке моего мужа и буквально терлась о его локоть своим пятым размером в глубоком декольте.

– Дарина, Лекса, позвольте вам представить Инессу, мою давнюю знакомую и довольно известную актрису и танцовщицу. Мы познакомились в Венеции на открытии европейского фестиваля кино.

«И ты трахал ее все то время» добавила про себя я и вдруг ощутила укол в области груди, очень резкий и болезненный, особенно кололо, когда грудастая блондинка стискивала локоть моего мужа и улыбалась полными губами, явно довольная этой встречей. Как, впрочем, и он. Еще бы не радоваться, когда ее грудь буквально впечатывается в его руку.

– О да, это было неповторимое время, Максииим, – потянула вторая и тоже улыбнулась. – Я сестра Инессы. Правда, я чуть младше и не актриса. Но развлекаемся мы всегда вместе. Этот клуб одно из самых престижных мест в городе. У вашего мужа по-другому не бывает.

– А то. У меня всегда все самое лучшее и престижное, – и… посмотрел в ее декольте, а у меня вся краска к щекам прилила. Захотелось его как минимум пнуть. Ногой. Потому что Инесса хлопала длинными ресницами и многозначительно смотрела на моего мужа. Видимо, Лексе эти вульгарные девки надоели, и она утянула Андрея танцевать. Сестры мгновенно оживились, они начали спорить – кто из них потанцует с моим мужем. А мне захотелось выщипать патлы им обеим. По очереди. Потому что он явно наслаждался происходящим и лыбился, как чеширский кот, развалившись на стуле напротив меня и потягивая свой коньяк, глядя мне в глаза изучающим взглядом.

– Ой, вы знаете, ваш муж превосходно танцует. Я украду его у вас совсем ненадолго. Вы позволите?

– Конечно. Вы даже можете украсть его надолго, – улыбаясь ответила я и откинулась на спинку стула. – Я разрешаю. Развлекайтесь.

Но когда они ушли, я не удержалась и посмотрела им вслед… особенно на его руку у нее на талии. Желание сломать ему пальцы возникло неожиданно и очень навязчиво запульсировало в висках.

Оказывается, я только что подписала себе приговор на пытку, потому что, когда она приподнялась и что-то зашептала ему на ухо, он улыбнулся ей своей невыносимой улыбкой. Я стиснула вилку с такой силой, что погнула ее.

Максим резко привлек ее к себе и склонился к шее, повернул женщину ко мне спиной и посмотрел на меня, словно ожидая моей реакции, медленно провел кончиками пальцев по ее руке, и она прогнулась навстречу, прижимаясь к нему еще сильнее. Каким-то непостижимым образом я почувствовала, как эти нервные и длинные пальцы касаются меня самой. Непроизвольно сжала вилку еще сильнее, когда увидела, как его губы скользят по впадинке на плече партнерши, точнее, в миллиметре от нее. Он продолжал смотреть на меня, словно показывал мне, какую власть имеет над ней. И я понимала, что, если Максим захочет, он отымеет эту девку прямо здесь на лестнице или в туалете, или еще где-то, где пожелает. Ее и сестру, и не важно кого. А они умрут от счастья стоять на коленях и ублажать его.

Мне казалось, что он демонстрирует мне – от чего отказываюсь я сама, когда отвергаю его, и волна ярости поднялась изнутри вместе с этой колющей болью, чье название я уже прекрасно осознала – ревность. Жгучая и невыносимо острая. Особенно когда увидела лицо этой Инессы, как закатились ее глаза от чего-то, что он прошептал ей на ухо. Да, Максим не сделал ничего такого. Ничего из того, что могло бы оскорбить его жену, но мне хватило и этой сцены, чтобы от жгучего гнева зарделись щеки и начали дрожать руки. Вот так он их соблазнял, и я ничем от них не отличаюсь. Вот так он заставляет их делать то, что он хочет. И я бы не удивилась, если бы узнала, что он мне изменял… может быть, даже с этой Инессой.

Почему-то опять возникло едкое чувство презрения к себе в прошлом. Словно там я была бесхребетной овцой, которой управляли, как хотели. И на закланье она тоже шла добровольно. Себя в прошлом я называла «она». Мне казалось, что это совершенно два разных человека, и я никак не могла быть ею. Смотреть и дальше, как мой муж соблазняет белобрысую, мне не хотелось, как и чувствовать эти болезненные уколы под ребрами, от которых сводило скулы и пальцы сжимались в кулаки. Но запасного выхода я так и не нашла, заблудилась в коридорах, можно сказать, в трех соснах. Оказалась на лестнице, ведущей наверх. До меня здесь кто-то побывал и здесь воняло табачным дымом. Я распахнула настежь окно и, медленно выдохнув, наклонилась вперед, опираясь на ладони и всматриваясь в полумрак, едва освещенный прожекторами с другой стороны здания. Зря я куда-то с ним поехала, нужно было не принимать никаких условий игры, настаивать на своем, поговорить в конце концов с Андреем.

И что? Куда ты пойдешь? На улицу? Ты целиком и полностью зависима от них, даже твои документы у твоего мужа. Ты никто без этой семьи. Ты сирота и детдомовка. Нужно немного остыть, начать делать что-то правильное, вести себя как-то иначе. Ведь из каждой ситуации есть выход. Я его найду.

Издалека доносилась музыка, по-прежнему какая-то медленная, и я подумала о том, что мой муж наконец-то забыл обо мне и нашел себе иное развлечение.

– Надоела толпа?

Вздрогнула, но не обернулась. Но внутри появилось странное ощущение радости. Совершенно неуместное и идиотское. Нашел меня. Можно было даже не сомневаться, что нашел бы так или иначе, даже если б ушла отсюда. Оставил тех сучек и пришел ко мне…, наверное, я более интересный квест.

– Все надоело, – ответила очень тихо, напрягаясь все больше, потому что теперь он стоял за моей спиной так близко, что я чувствовала его дыхание в свой затылок.

– Надоело смотреть, как я танцую с другой, Даринааа?

Господи! Почему он даже мое имя произносит так, словно я уже лежу под ним с раскинутыми в стороны ногами? Тронул мое плечо и прошелся кончиками пальцев вниз по руке, вызывая дикое стадо мурашек.

– Ты ведь хотела, чтоб я так же прикоснулся к тебе? – вкрадчиво, тихо, щекоча шепотом мою шею. И меня ведет то ли от выпитого шампанского, то ли от этой невыносимой близости и его запаха. Он ведь охотится на меня, как самый настоящий хищник, преследует, ставит ловушки. Максим слишком опытный и знает, какую из своих дьявольских уловок применить ко мне в тот или иной момент. Даже сейчас, стоя за моей спиной, он прекрасно понимал, как это волнует – не иметь пути к отступлению, быть зажатой им здесь без возможности убежать.

И его присутствие одновременно пугает и сильно возбуждает. Сводит с ума, как и всех женщин, к которым он приближается. Мне кажется, рядом с ним стирается все: возраст, принципы, вероисповедание. Он словно змей искуситель вытягивает самые грязные и порочные желания наружу. Потому что мне, да, хотелось, чтобы он прикоснулся, и это было поражение… я, кажется, скоро совсем не смогу сопротивляться, у меня закончатся остатки силы воли, и я превращусь в покорное сходящее с ума от похоти животное… такое же, как и он.

Пальцы скользят все ниже по плечу, вперед к ключицам, ласкают мою шею.

– У тебя все такая же нежная кожа. Шелковая на ощупь, гладкая. Каждый раз, когда я прикасался к тебе, ты покрывалась именно такими мурашками, и твое дыхание учащалось, как и сейчас.

Прерывистый хриплый шепот проникает ядом под кожу, завораживает, посылая электрические импульсы удовольствия по всему телу, словно каждое его слово ласкает его, дразнит, мучает. У меня начала кружиться голова, и я впилась в подоконник.

– Ты всегда была такой отзывчивой, и мне нравилось… нравилось доводить тебя иногда быстро, иногда безумно медленно.

Все тело наливалось томлением, и его слова погружали меня в какой-то транс адского возбуждения, не поддающегося контролю. Никогда больше… о боже, как же невыносимо звучит его голос… никогда больше не буду пить столько шампанского. Он ведь манипулирует мной, моим сознанием, моим телом… как он это делает? Это какое-то наваждение. Я сама не поняла, как его пальцы потянули вниз змейку на моем платье, расстегнули лифчик и высвободили грудь. У меня закатились глаза, когда ночная прохлада коснулась сосков, и я услышала его тихий стон себе на ухо.

– Да, малыш, позволь показать тебе… какая ты невыносимо чувствительная до сих пор.

Все так же кончиками пальцев очерчивая полушария грудей, а у меня соски сжались до боли и до адской пульсации между ног.

– Нет!

Резко развернулась и уперлась руками ему в грудь.

– Отпусти меня! Я хочу уйти. Уехать отсюда.

Это было похоже на истерику, меня било крупной дрожью, и я просто не могла спокойно находиться рядом с ним.

– Почему? – его голос все так же спокоен и вкрадчив, удерживает меня за талию и ласкает пальцами голую спину, вверх и вниз по позвоночнику, не успокаивая, нееет, раздражая еще больше. Я схватилась за лиф платья, пытаясь натянуть его вверх, но он перехватил мое запястье и завел руку мне за спину, сдавил там обе руки сильной ладонью, как тисками.

– Боишься не устоять перед соблазном? Боишься, что я увижу, что ты меня хочешь?

Да! Я боюсь! Я не просто боюсь, меня колотит от понимания, что если сдамся, если позволю ему, то превращусь в жалкое подобие человека, превращусь в его куклу. Попыталась вырваться, и лиф платья сполз еще ниже на самую талию, и я увидела, как он смотрит на мою грудь. Ненавижу его глаза… ненавижу, потому что у мужчины не может быть и не должно быть настолько красивых глаз. Чудовищно красивых с поволокой, с тяжелыми веками под бахромой длинных ресниц. И этот цвет ядовито-синий, неестественный, убийственно синий. И он вкладывал в этот взгляд так много, так невозможно много порока, что меня трясло, и я медленно погружалась в их вязкую глубину. Максим имел слишком ослепительную внешность. Таких мужчин можно увидеть лишь в глянцевых журналах или по телевизору и то так же редко, как падающую с неба звезду. Мучительная красота, лишающая возможности оторвать от него взгляд, заставляющая впадать в ступор и любоваться, ощущая трепет во всем теле. Я не видела ни одного недостатка… и да, я их искала. Я буквально мечтала найти хотя бы что-то отталкивающее, неправильное, обычное… но нет. Словно его создал сам дьявол по своему подобию. Сплошной секс во всем – в линии черных бровей, в густых непокорных волосах, в изгибе губ, в этой ухоженной щетине. Все они там снаружи мечтали быть на моем месте… мечтали, чтоб он их трахнул хотя бы один раз. Я все это видела. Не слепая и не идиотка. Но я не хотела быть одной из них! Не хотела, как в прошлом, становиться на все согласной раболепно преклоняющейся тряпкой, ползающей у его ног. Не хотела ради его любви соглашаться на все… хотя нет. О какой любви я вообще думаю. Он на нее не способен. Звери умеют только удовлетворять голод, жажду и желание совокупляться. Такие обычно любят только себя, самоуверенно и напыщенно. Если бы он любил меня, то не насиловал бы и не бил, не превратил бы в онемевший синий от побоев кусок мяса. Ведь я это видела своими глазами.

Но ведь не помнила? Ведь никто больше мне не говорил об этом… а что если мне солгали? Нет, зачем им мне лгать. Это все правда… я ведь чувствую, что это правда. В этот раз не будет так, как хочет он. Не стану я раболепно падать на колени, не стану поддаваться соблазну, он не сможет со мной…

В эту секунду его ладонь накрыла мою грудь, и губы приблизились к моим губам.

– Сердце выскакивает, да? Колотится о мою руку… когда-то ты говорила, что тебе больно от того, как сильно ты меня хочешь. И я, как истинный садист, хочу причинить тебе эту боль снова….

Выдыхает мне прямо в губы, щекочет горячим дыханием, отбивает напрочь всю силу воли, сжигает ее в ничто. И я дышу его короткими и частыми выдохами с терпким запахом сигарет и виски, с запахом его дыхания. Распрямил ладонь и потер самый кончик соска, мой рот непроизвольно приоткрылся, и глаза затянуло поволокой. Внизу живота стало невыносимо тяжело, и между ног словно обожгло раскаленным железом.

– Даааа, вот так, маленькая. Ты всегда бурно отзывалась на ласку. Начинала дрожать, если я сдавливал твой сосок сильнее и просовывал руку тебе между ног. Под мокрые трусики.

Максим смотрел мне в глаза и тихо шептал, поглаживая сосок, царапая по нему ногтем, обводя его вокруг по ореоле и чуть сжимая:

– Тебе ведь хочется, чтобы я сейчас потрогал тебя совсем в другом месте. Там внизу, где так горячо. Хочешь мои пальцы в себе, малыш?

Да, я хотела. Я так адски этого хотела, что меня и в самом деле трясло, зажатая им, с заведенными за спину руками, изогнутая навстречу ласкающей ладони. Его пальцы трогали, покручивали то один сосок, то другой, то сдавливали, то нежно растирали. И меня разрывало от адской жажды, я смотрела как загипнотизированная на его губы, тяжело дыша и отдаваясь бешеной пульсации во всем теле. Смотрела на его рот, и мне до дикости хотелось, чтобы он вгрызся им в мои пересохшие губы, чтобы ворвался языком, почувствовать его скольжение у себя во рту.

– Хотела бы, чтоб я обхватил твой сосок губами, малыш, хотела бы ощутить, как он сжимается еще туже у меня во рту? Как я прикусываю его зубами?

Мое тело охватило лихорадкой, я уже мысленно видела, как он целует мою грудь и как я выгибаюсь навстречу его губам. По телу прошла первая волна кипятка. Щеки запылали так сильно, словно мне надавали пощечин. Теперь, когда он сжимал мои соски, они стали еще чувствительней, и я вздрагивала и коротко выдыхала каждый раз, когда его пальцы сжимали и перекатывали самые кончики. Тянули на себя. Боже, что со мной происходит? Он ведь еще не целовал меня… он просто трогает мою грудь, а меня всю подбрасывает так, словно я в самом пекле яростного секса… Господи, я ведь не знаю, что значит быть в самом пекле… Но он покажет, он опустит меня в кипящее масло своей дьявольской похоти и разврата. Я даже в этом не сомневалась. Возбуждение становилось настолько невыносимым, что в очередной раз, когда Максим сдавил мой сосок, я застонала, и он зарычал мне в губы в ответ.

– Попроси… и я дам тебе все, что ты захочешь. Попроси, Дашааа, скажи – пожалуйста, Максииим.

– Нет! – истерическим выдохом ему в рот.

– Не попросишь, чтобы я довел тебя до оргазма, малыш…? Ты ведь уже на грани. Всего лишь одно слово. Я ведь знаю, какая ты мокрая, как судорожно сжимается твоя дырочка и твой клитор. Я бы сейчас жадно лизал его, обхватывал губами и исступленно сосал, пока ты орешь мое имя.

Я уже не дышала, я всхлипывала, и над губой выступили капли горячего пота. Меня трясло всем телом, а влага намочила внутреннюю сторону бедер. Нееет, ему не надо меня насиловать… он мог заставить… он мог вот так вот брать одними словами. И это тоже насилие, черт бы его побрал. Максим провел языком по моим губам, заставляя взвиться всем телом, чувствуя неумолимо приближающийся оргазм и не имея никакой возможности сопротивляться.

– Поддеть там внизу языком, вот так, – наклонился и лизнул мой сосок, ударил по нему языком и обвел вокруг, мои глаза непроизвольно закатились, и я запрокинула голову назад. Не надо… это так невыносимо, я не могу. – Жадно и долго вылизывать тебя, моя девочка, пожирать твои спазмы, трахать твою сладкую дырочку пальцами и языком, и снова сосать твой ноющий клитор, прежде чем войду в тебя членом. Чтобы билась подо мной и хрипела, срывала горло от наслаждения. Хочешь, чтоб я сорвал тебя… прямо сейчас… вот так.

Я ощутила его горячий рот на своей груди, бешено трепещущий на соске язык и первые тянущие движения рта, и точка невозврата была пройдена с громким гортанным стоном. Быстро и неконтролируемо меня накрыло, клитор задергался между складками мокрой плоти без единого прикосновения, судорожно сокращаясь, сбивая меня с ног, вырывая громкий стон изнеможения, и я, откинув голову назад, содрогалась в оглушительно остром оргазме. А он жадно кусал мои соски, продлевая это безумие, эти постыдные конвульсии, сжимая все так же мои руки и не давая упасть. Потом наступила тишина, в которой было слышно лишь наше общее дыхание. Мои щеки взмокли от слез, и я боялась открыть глаза. Меня шатало от стыда и от понимания, что я унизительно кончила только от того, что он ласкал мою грудь. Даже не целовал и не брал меня. Мое тело… оно меня предало. Как и мой разум.

– Посмотри на меня, малыш… открой глаза.

Я отрицательно покачала головой.

– Уходи. – сквозь зубы, чтоб не разрыдаться от унижения. Какая же я убогая идиотка. Такая вся жалкая, ничтожная. Неет, ничего не изменилось, я как была его подстилкой тогда, так и осталась ею сейчас.

– Не стыдись меня. Твое тело просто очень чувствительное… а я слишком хорошо его изучил.

Что за адскую власть он имеет надо мной, во что я превратилась рядом с ним, что еще он заставит меня сделать всего лишь силой своего голоса? Он просто манипулирует мной, как хочет. Это ужасно. И я просто отвратительна.

– Уходи! – прокричала и приоткрыла глаза, – убирайся, не прикасайся ко мне больше никогда.

Он не ожидал, и его руки разжались, и я чуть не упала, хватаясь за подоконник и натягивая платье, лихорадочно пытаясь его застегнуть и, конечно же, безуспешно.

– Что за истерика? Чего ты стыдишься?

– Всего! – выпалила уже не сдерживая слез. – Всего стыжусь. Рядом с тобой!

– Это просто этап привыкания. Я твой муж, я видел тебя всю. Я трогал тебя везде. Я трахал тебя везде.

– Это было в прошлом. Сейчас я этого не хочу! Мой разум не хочет тебя! Мое сердце не хочет! Душа не хочет! А тело… да, это просто насилие. Похоть. Ты пробуждаешь во мне похоть, как и в любой самке, которую совращаешь. Ты лжешь и мне, и себе! Потому что я не хочу тебя! Потому что мою душу тебе не совратить никогда!

Наверное, это было слишком, потому что Максим отшатнулся и сильно побледнел. Словно я ударила его в солнечное сплетение, и ему перекрыло кислород… или мне кажется? Я уже ополоумела рядом с ним. Но я не могла замолчать, меня все еще трясло отголосками унизительного экстаза. И я несла какую-то эмоциональную ерунду, рыдая в истерике и презрении к себе.

– Ты хочешь от меня этого? Вот так, как сейчас? Голый секс? Это тебе нужно? Так и скажи – я раздвину ноги и дам тебе, лишь бы знать, что отпустишь рано или поздно. Но ты хочешь большего. Нету большего у меня для тебя. Я не счастлива здесь. Мне плохо рядом с тобой. Меня давит и душит, когда ты близко.

– Заткнись! – рявкнул так громко, что у меня заложило уши.

Не замахнулся, но дернулся в мою сторону, и я замолчала, глядя в миг потемневшие глаза.

– Я все понял!

И вдруг схватил меня за горло и впечатал в стекло. Неожиданно подняв и усадив на подоконник болезненным рывком, заставившим закашляться и втянуть судорожно воздух. Глаза уже не горели голодом, они сжигали меня адской яростью.

– Пусть так. Пусть это будет только твое тело. Мне насрать на твою душу, к дьяволу ее. И сердце к такой-то матери. Потому что его там, наверное, уже давно нет. Но я был первым и буду последним, кто тебя трахал. Запомни это хорошо раз и навсегда. Никто к тебе больше не прикоснется, даже если ты мне надоешь. Никуда я тебя не отпущу – разве что на тот свет. Из моего дома ты уйдешь только в гробу, Дарина.

Я задыхалась от его хватки и пыталась разжать его пальцы, но это было бесполезно. И мне стало по-настоящему страшно – на меня смотрели глаза психопата, невменяемый взгляд, дикий. Ни одного сомнения в серьезности сказанных им жутких слов у меня не возникло.

– Значит, вот так ты удерживал меня рядом с собой – под страхом смерти?

Прохрипела ему в лицо.

– Ты готова была умереть, лишь бы не оказаться вне досягаемости моего дыхания… и судя по всему, ты таки умерла. Та ты. Ее больше нет. Но я настолько одержим тобой, малыш, что я согласен даже на суррогат. Согласен, дьявол тебя раздери, Даринааа!

Прислонился лбом к моему лбу и разжал пальцы.

– Поехали домой. Вечеринка окончена.

Глава 17. Дарина

Секунды, минуты, часы. Длиной в вечность и неизвестность. Я ждала. Это самое невыносимое - ждать. Нет, именно его я могла ждать бесконечно долго. Но сейчас я ждала НАС. Будем ли МЫ еще или НАС уже нет?

Та ночь дала мне надежду. Она поселила во мне маленький луч света, который я увидела в его глазах, когда он смотрел на меня перед тем, как ушел. Такой безумно красивый, родной. Я не могла поверить, что со мной он может быть другим. Это же я. Его маленькая, его малышка. Это же мне он что-то читал, когда я не могла уснуть, это меня он по ночам носил на руках, это ко мне он относился так нежно и бережно, что мне мог бы позавидовать хрусталь.

Все кажется каким-то кошмаром, каким-то спутанным бредом. Как быстро может измениться жизнь. Как по щелчку пальцев какого-то дьявольского кукловода, который обрезал куклам все нитки, а теперь сжигает их в печи и смотрит, как корчатся их лица в пламени.

 Его не было сутки, а мне казалось, прошла целая вечность. Страшно смотреть на часы. Ощущение, что каждая минута приближает меня к концу, к какой-то чудовищной точке невозврата, и чем дольше его нет, тем страшнее становится. Предчувствие, которое давит, душит надежду. Мне кажется, я чувствую, как на расстоянии от меня Максим меняется, отдаляется, разрывает все, что нас связывало, и закапывает глубоко в грязь.

Подъехала машина, и я бросилась к окну. Увидела Фиму. Прижалась лицом к стеклу, глядя, как он говорит по телефону. Четкое ощущение, что с НИМ. Мне всегда казалось, что мы с Максимом связаны какой-то невидимой ниточкой, даже леской, и она больно режет, если он отдаляется от меня, а еще я всегда могла чувствовать его на расстоянии. Словно я и была частью его.

Фима прошел в дом, а я босиком, крадучись, по ступеням вниз. Хотела знать, о чем они говорят. А вдруг Макс что-то передаст для меня, вдруг я пойму из их разговора о его решении.

Споткнулась, цепляясь за перила, и больно вывихнула руку, но, стиснув зубы, на носочках спустилась к той самой двери и замерла.

Я услышала женские стоны и надсадные крики. Где-то вдалеке. Как будто в доме, но не понятно, где. Вначале показалось, что кто-то мучается от боли, а потом я поняла, и все внутри похолодело. Так бывает в момент, когда еще не понимаешь, что происходит… не понимаешь, но чувствуешь. Затылком, глухими ударами сердца, и мелкими трещинами по нему идет то самое разрушение, после которого оно уже никогда не станет целым.

- Он что, ее трахает?

- Ну у Зверя свои методы… не выключил сотовый. Аудиопорно. Как он ее… Охренеть!

Я поняла, что включена громкая связь, когда услышала голос своего мужа:

«- Так кто я? Мальчик? Забыла, как меня называла? Забыла, чьи сапоги вылизывала и умоляла кончить тебе в рот?»

Раздался гогот.

- Тихо, придурки. Походу мадам напросилась на хорошую трепку.

- Да на еб***ю она напросилась. Орет как резаная. Что он с ней там делает?

- Трахает. Что он еще может с ней там делать? Вот сейчас… сейчас она кончит… Аааа… ааа…аааа.

- Не, ну бабы - это загадка природы. Я им цветы, деньги, шмотки, а он ее, походу, ремнем, а она воет благим матом и “НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ”?

- Тихо, б***.

- Это кого он там?

- Бывшая его, Тахир слетел - надо связи другие налаживать.

- Их у него столько было…

- Тихо, я сказал.

- Да выключи. Ну нахер. Пусть наслаждается.

Снова смех и пошлые шуточки. Я медленно сползла по стенке. Впервые в жизни мне казалось, что с меня слезает кожа живьем, все нервы оголены и лопаются от напряжения. Мне никогда не было настолько больно, как в эту секунду. Я задыхаюсь, мне невыносимо хочется сделать судорожный вздох, но я не могу, держусь за горло и с открытым ртом смотрю в никуда. В собственную боль - у нее лицо моего мужа, его синие глаза, его взгляд и наглая, похотливая улыбка… Не мне, не для меня… Оставил меня здесь, чтобы трахать других женщин, чтобы снова быть свободным, чтобы изменять мне в тот момент, когда я тут жду каждую секунду и корчусь в агонии, забытая, брошенная, растоптанная, истекающая кровью. Я жду его… жду… Думаю о том, есть ли МЫ, а нас и не было никогда. Есть ОН, а я скорее приложение к нему, приложение, в котором усомнились и готовы сломать, чтоб не мешало.

- Дарина Александровна?

Подняла голову, чувствуя, как хочется оглушительно заорать, так чтоб все голосовые связки полопались, и не могу. Смотрю на Фиму и задыхаюсь.

- Вам плохо?

Нет, мне не плохо. Я разрываюсь на части. Он не видит, как моя кожа слезает, как лопается изнутри, как кровь капает на пол? Неужели этого не видно?

- Что вы здесь делаете? Вам что-то было нужно?

Подхватил меня под руки, поднимая с пола, оглядывается на своих людей, они давятся смехом, а я понимаю, что сейчас сойду с ума. Они все поняли. Поняли, что я слышала, и мне хочется разбить их физиономии в кровь. Чтоб не смели ТАК смотреть на меня. Не смели. Как на идиотку, которую запер собственный муж, а сам трахает своих шлюх… как на ту, чьи дни в этом дом и в жизни их предводителя уже сочтены.

- Валите отсюда. Тачки снаружи пробейте, - Фима повел меня вверх по ступеням. Я не сопротивлялась. Снова и снова слышала голос мужа… хриплый, полный похоти, на фоне стонов другой женщины и чувствовала, как от адской боли внутри всё дрожит. Мне кажется, что моё тело превратилось в горящий факел, а душа сжимается в камень. Невыносимо. Пусть это прекратится. Хотя бы на секунду, чтобы вздохнуть, но оно не прекращается. Я смотрела на Фиму, и мне хотелось проорать ему, чтобы не прикасался ко мне… чтобы исчез. Чтобы все они исчезли. В ушах стоит их издевательский смех. Мужское жестокое удовольствие - видеть женское унижение, животное желание испачкать грязью.

Его измена меня раздавила. Мгновенно. Размазала. Каждый вздох обжигает изнутри. Даже когда упрекал, бил, кричал мне в лицо всю эту ложь и грязь, обзывал - я не чувствовала себя разодранной на ошметки. Я все еще была целой. А сейчас он разбил меня окончательно.

- Вам принести воды?

Я слышала голос Фимы, но не могла понять ни слова, посмотрела на него и отрицательно качнула головой.

- Мне нечем дышать, - хрипло, едва слышно, сжимая горло обеими руками, - открой окна.

Взгляд застыл на его служебном сотовом телефоне, который он положил на комод, пока открывал все окна в моей спальне. Становилось холодно, а я горела. Меня жжет так, что по щекам непроизвольно катятся слезы.

- Вы замерзнете.

- Не замерзну. Там тоже открой, - показала рукой на дальнее окно у кровати, а сама потянула руку за телефоном и, схватив, спрятала его в складках юбки.

- Так лучше?

- Да. Так лучше. Уходи. Я хочу побыть одна.

Едва он вышел, я закрыла за ним дверь на ключ и прислонилась к ней лбом. Сама не поняла, как, ломая ногти, провела по обшивке, оставляя кровавые полосы.

За что он со мной так? За что, Максим? Что ты делаешь со мной, с нами? Ты нас похоронил? Вот так просто… пока я тут… ты с ней. С какой бывшей? Как правильно они сказали - а сколько их у тебя? Бывших, нынешних, будущих. Где я среди них?

Мне стало страшно, жутко, панически жутко от того, что я поняла - он убил меня. В себе. Меня и правда больше нет. Я ничтожная идиотка, которая во что-то верила, а не во что было верить. Не в кого. Не был моим никогда. Только себе принадлежал. Только о себе думал. Изменял и будет изменять. Никогда не буду единственной. И скорее всего, не была…

Подошла к окну и дернула решетки. В груди вой застрял. Дикий вопль отчаяния. Но я не закричала, нет. Только со сдавленным стоном и рыданием дернула еще раз решетку, прижимаясь к ней лицом, чтобы унять жар. Мне холодно, и я сгораю. Чувствую, как мерзнет кожа, вижу, как изо рта вырывается пар. Я хотела бы замерзнуть сейчас. Покрыться льдом. Стать непробиваемой.

Это не ревность… ревность другая. Она сводит с ума, она монотонна, она ядовита, а я не ревную, я чувствую, что меня опустили с головой в грязь и держат там, давая захлебываться вонючей водой предательства. Я глотаю ее, глотаю, и я в ней тону. Одна. Мне не за кого хвататься, тот единственный, кто мог бы меня спасти - он же и топит. Обернулась к телефону Фимы, медленно подошла и взяла в руки. Сама не поняла, как открыла список вызовов и среди них номер Макса, а совсем рядом номер Бакита. Нахмурилась, глядя на оба номера.

«- Все разговоры всегда записываются. Рабочие номера на круглосуточной записи. Полный контроль. Они сами не знают об этом.

- Следишь за ними или за мной?

- Доверять нельзя никому, мелкая. Запомни это очень хорошо. Нет. Я тебя охраняю.

- Или контролируешь?

- Какая разница. И то, и другое. Твой муж маньяк. Ты разве не знала?

- Знала. Когда ты вернешься?

- Около двух недель займет, малыш. Может, вырвусь на выходные и потом обратно».

Записываются… Я решительно нажала на кнопку вызова номера Бакита. Пошли длинные гудки и зазвучала какая-то восточная мелодия.

- Что такое, Фима? Мы только вчера говорили с тобой. Он получил переписку?

- Это не Фима!

Несколько секунд молчания. А у меня внутри все стихло. Даже боль притупилась на мгновения. Фима? Звонил Бакиту? О Господи!

Калейдоскоп вдруг щелчком сложился. Мне аж дыхание выбило. Переписка, о которой твердил Бакит там, на судне, точная информация обо мне, ощущение, что в почте кто-то побывал…

- Не узнал?

- Неужели ты? Еще живая?

- Позвонила поздравить - у тебя все получилось. Радуйся. Ты гений. Фиму в помощники взял? Ловко.

- У меня длинные руки, птичка. Очень длинные. Я говорил тебе, чтоб ты выбрала меня. Удивлен, как ты все еще разговариваешь.

- Не удивляйся слишком сильно. Они все узнают рано или поздно.

- Ключевое здесь - рано или поздно, девочка.

- Где ты нашел эту мразь? Сколько денег потратил на то, чтобы создать моего двойника?

- О-о-о-о, оно того стоило. Ахмед постарался. Похожа, да? Ты оценила? Зверь точно оценил. Правда, ее уже нет. Ушла на корм рыбкам. Я приду на твои похороны. Обещаю. Если тебя не закопают в какой-то сточной канаве. Какие цветы ты любишь? Ромашки, если не ошибаюсь?

- Я не люблю цветы… я люблю еловые венки, которые принесут на твою могилу, ублюдок. Он найдет и убьет тебя. Обещаю. Потом… позже. Он тебя убьет…

«Только вначале он убил меня».

Ручка двери повернулась, и я резко выключила звонок, стирая последний вызов.

- Дарина Сергеевна. Откройте! - услышала голос Фимы, говорит негромко, словно боится, чтоб не услышали.

- Пошел вон!

- Отдайте сотовый!

- Что такое? Испугался?

- Давайте по-хорошему договоримся!

- Договоримся? Разве ты не договорился уже с Бакитом? Он мне сказал, что у вас полное взаимопонимание. За сколько ты продался, Фима?

Я истерически расхохоталась. Договоримся с кем? И о чем? С этой мразью, которую Макс пригрел рядом с собой? Если бы я могла сейчас… Если бы мне уже не стало все равно… Но он узнает. Позже. Обязательно. Только меня уже рядом не будет.

- Я могу вас вывезти отсюда. У меня есть связи. Вас никто не найдет. Все можно решить. Вы меня слышите?

Я села на пол у стены, телефон рядом положила и глаза закрыла. Вывезти? Зачем? Куда? Мне уже на все наплевать. Он просто этого не понимает. Ему страшно… и мне страшно.

- Открой дверь, сука!

Я продолжаю смеяться, а по щекам слезы катятся. Просто уже ничего не имеет значения. НИЧЕГО. Какая разница, что вот оно, мое оправдание, у меня в руках, какая разница, если Макс меня предал?

- Испугался, Фима? Смерти испугался? Умирать не больно… жить больно… очень больно, - глаза закрыла, тяжело дыша.

- Я тебя закопаю. Ты сдохнешь вместе со мной! Я тебя за собой потяну.

- Фима, что там у тебя? - голос одного из охранников.

- Сотовый стянула и закрылась. Бакиту звонила. Набирай Макса.

Шаги отдалялись, а я снова в окно на небо смотрю - все еще ни одной звезды. Их больше и не будет. Мои звезды закончились. Макс их зажег, он же их и погасил.

Больше ко мне никто не приходил, а я часами смотрела на это небо.

Смотрела, как все погружается во мрак, утопает в щупальцах черного марева. Ни звезды, ни лунного света, только фонари. Тогда я думала, что умерла и это тоже забавно потому что я была еще жива. Настолько жива, что я чувствовала каждый удар своего сердца. Потому что билось больно.

К дому снова подъехала машина, но я не пошевелилась… хотя я уже точно знала, кто приехал.

У меня начали дрожать колени. Сильно дрожать. От звука его голоса. Он отдал приказ всем убираться вон, а я продолжала смотреть на проклятое небо. Больше не возникало вопросов о его решении. Надежда умерла еще несколько часов назад. Да и мне уже не хотелось ничего. Я уже не прощу… и не хочу прощать. Это и правда конец.

Слышала его шаги по лестнице. Очень быстрые. Вышиб дверь с ноги и остановился на пороге, отыскивая меня безумным взглядом. Нашел и замер на какие-то минуты, растянувшиеся на столетия

Когда он сделал шаг ко мне - всё же стало страшно. Страшно и очень холодно. Так холодно, что изо рта вырывался пар. Я задрожала, обхватывая себя руками... Его взгляд... Пустой. Жуткий. Как сама смерть. Мертвый взгляд. На очень бледном лице. Настолько бледном, что отдавал синевой из-за щетины и темных кругов под глазами.

Но где-то внутри все же почувствовала всплеск радости... Ненормальный. Едва уловимый. Словно я пересохла и вдруг стала глотками пить его присутствие. Как и всегда, когда видела его после разлуки. Только сейчас смотрю, и все разрывается внутри, разламывается, распадается на части. Я уже там, на дне пропасти. Резко завыл ветер, и я вздрогнула.

В его руке хлыст. Почти такой же, как был у Бакита, и сжимает он его с такой силой, что мне кажется, я слышу, как хрустят кости.

- Я вернулся,- голос скрипит и хрипит, отдает эхом в полупустой комнате.

- Вижу, - так же хрипло, глядя на него и понимая, что не узнаю. Чужой. Совершенно чужой. За какие-то сутки. Не знаю я его больше. А может, и не знала вовсе.

Никогда раньше не чувствовала запах смерти, а сейчас мне начало казаться, что ею пахнет каждая пылинка в этой комнате. Не моей смертью, а НАШЕЙ. Всё умирает… все то, что связывало меня с Максом. Умирает так болезненно, что я ощущаю, как веет могильным холодом и агония разрывает виски. Мне так страшно… Ни одного вздоха и ни одного удара сердца. Словно и там, внутри меня, становится пусто. Вихрями гуляет отчаяние и обреченность с тяжелой обоюдной ненавистью.

Он меня ударил не сразу, вначале швырнул на колени, расстегивая ширинку и хватая меня за волосы. Я не сказала ни слова. Смотрела снизу-вверх в его глаза и не видела в них его… а только смерть. Нет… не ту смерть, а нашу. Теперь я отчетливо понимала, что нас больше нет.

- Бакит, Ахмед… кто еще? Сколько их было? Под кого ты ложилась? Под скольких, сука?

- Сколько валялось под тобой?

И тогда ударил по лицу. Сильно. Так сильно, что в глазах потемнело.

А потом начался ад. Он сдирал с меня одежду, рвал в лохмотья, цепляя кожу, оставляя ссадины, опуская мне на спину хлыст.

Я даже не сопротивлялась, из моих глаз просто катились слезы. Я отползала от него, а он шел следом и бил. Поднимала к нему лицо, залитое слезами. В каждой слезе кусочек нашей любви. Это она… уплывает куда-то по моим щекам, под его рычание и мое понимание, что это конец… Да, я хорошо его знала. Я больше для него не маленькая девочка, не малыш. Я обычная шлюха, которую можно драть на части, пока она не сдохнет. И он раздерет… каждый кусок меня. Раздерет и отымеет, помечая и предъявляя права, пока я буду корчиться в агонии. Живой я отсюда не выйду… а умолять пощадить не хочу.

Смотри мне в глаза, Макс, убивай и смотри. Видишь, там тоже пусто? Видишь там свое отражение? Я уже не плачу, потому что мне больно, я плачу, потому что ты убиваешь мою безоговорочную, абсолютную любовь к тебе… это её ты сейчас унизительно поставил на колени и обрываешь ее бабочкам крылья. Она так кричит. Ты больше не слышишь ее? Она так громко кричит… Весь смысл моей жизни состоял в ней… когда ты убьешь её, что останется у меня? Что останется мне, Макс? Тогда убей нас обеих… Сегодня. Позже я пойму, что ты и пришел меня убивать.

Это не секс… это начало смертельной пытки, и я смотрела на это лицо, чувствовала его пальцы в своих волосах, захлебывалась и задыхалась от толчков его члена во рту, и понимала, что больше эти руки никогда не прикоснутся ко мне, чтобы любить… они будут убивать. Изощренно, до дикости больно. Отправят меня в ад мучений. Он умеет сделать это так извращенно, что я превращусь в кусок сырого мяса... Если я выживу, Максим, если ты не убьешь меня сегодня... я никогда тебя не прощу.

И я видела в его глазах иную похоть, не ту, к которой привыкла, а безумие и жажду моей боли и смерти. Он мог бы убить меня за секунду, но этого слишком мало. Зверь хотел получить свою долю наслаждения перед тем, как я умру, и самое страшное, что оно не приходило. Он будет увеличивать дозу, он будет искать этот кайф, а до тех пор не убьет. А найдет ли? Возможно, я об этом никогда не узнаю. Да, я плакала. Громко, навзрыд, но не кричала. Пока не кричала. Пока не развернул на живот и не ворвался в мое тело. Жестоко. Грубо. Я не могла поверить, что тот, кто заставлял меня орать от наслаждения, способен причинить мне такие адские муки. Он меня насиловал с такой жестокостью, так зверски, что мне казалось, я слепну от боли. Полосовал хлыстом, вцепившись в волосы, бил по лицу. Он что-то хрипло кричал, а я не слышала. Я просто хотела, чтобы это побыстрее закончилось.

Я ни о чем не просила, все, что можно было попросить, уже вымаливала раньше - и понимание, и шанс… дать мне хотя бы один шанс оправдаться.

Но с таким судьей, как Макс, уже нет никаких шансов. Он же и есть Палач, и приговор вынесен, он просто приводит его в исполнение с какой-то чудовищной отсрочкой.

От боли я грызла губы и кусала запястья, от слез ничего не видела. От криков сорвала горло. Я только слышала его рычание, чувствовала толчки внутри своего тела и свист хлыста, которым полосовал мою спину. Жутко от того, что это же он мог сделать иначе, жутко от того, что умел разогреть до невыносимого возбуждения… Что именно он - опытный, чуткий любовник, умеющий дарить дичайшее наслаждение… сейчас изуверски насиловал мое тело и душу. Моментами мне казалось, что я умру от боли, потому что он не останавливался, ему не нужна была передышка, он убивал меня и растягивал это удовольствие до бесконечности… точнее, он гнался за ним, но наверняка понимал, что когда кончит - я уже буду мертва. Только быстрая расправа не входила в его планы. Я боялась открыть глаза и посмотреть… Боялась увидеть себя, утопающую в собственной крови.

Он брал меня везде. Врывался в каждое отверстие в моем теле. Вертел, как тряпичную куклу, уже разодранную и изломанную.

Почти теряя сознание, вынырнула из марева боли от рывка за волосы. Я не слышала, что он говорит, только смотрела в обезумевшие глаза и больше не видела Макса, от него ничего не осталось, я видела зверя. Он хохотал мне в лицо и стало страшно… Впервые я его возненавидела.

Пнул в спину, опрокидывая на пол и вдавил голову в пол, продолжая вдалбливаться в мое тело, обездвиживая и разрывая изнутри.

- Шлюха Бакита, Ахмеда.. и моя. Наша общая шлюха. Что такое? Тебе не нравится так? Не нравится настоящая боль? Давай покричи, как для них.

- Макс, - собственный голос похож на хриплый треск, еле шевеля разбитыми губами, - убей меня. Пожалуйста, - слезы опять потекли по щекам, смешиваясь с кровью, - убей меня. Ради…- он слышал... я знаю, но продолжал вдалбливаться и бить, боль ослепляла, и я не могла уже нормально говорить, - ради того… что… было между нами… убей.

Я не хотела после этого выживать. Уже не хотела. Я слишком любила его, чтобы потом жить с этими воспоминаниями. Такое не забывают. Лучше смерть. Так лучше для нас обоих.

Я вдруг перестала чувствовать. Есть, наверное, физический предел, когда человек перестает воспринимать реальность, утопая в диких мучениях. Морально Макс уже убил меня, растоптал и вытер ноги о мою душу. Я слышала собственные крики, я кашляла и захлебывалась слезами. Не могла вздохнуть и не хотела открывать глаза. Я боялась увидеть его и запомнить таким. Я боялась, что последним, что отразится в моих глазах, станет его лицо, искаженное отвратительной похотью и безумной ненавистью ко мне. Я боялась увидеть на нем наслаждение от моей смерти. Я хотела где-то там... очень глубоко, где наше счастье истекало моей кровью, верить, что ему жаль. Жаль нас. Только моя любовь умирала, а я все еще была жива. Я не хочу больше выныривать из мрака, там хорошо. Там темно и холодно. Там уже не страшно.

Последнее что я помню, это собственный вопль дикой боли и нехватку кислорода. Его пальцы на моем горле сжимаются все сильнее.

- Я же любил тебя, сука… я так любил тебя… любил… любил, тварь. Слышишь? Я любил тебя-я-я-я…- хриплым рыданием.

Я погружалась во тьму. Медленно, с мучительной агонией от каждого выныривания, раздираемая им на части, потому что он рвал меня везде, и облегчением от беспамятства, когда тьма накрывала с головой. Когда поняла, что больше не смогу открыть глаза, что еще одного вздоха не будет, и я иду на дно, собрала все свои силы, чтобы очень тихо, едва шевеля губами, прохрипеть:

- Не любил… Я дышала только тобой… а ты не умеешь. Не прощу… никогда… не прощу.

Глава 18. Андрей

Я готов был сейчас благодарить хоть Бога, хоть самого черта за то, что наконец-то мы нашли хотя бы это подтверждение своим догадкам. След на простыне не соответствовал обуви Дарины. Это была не она! Не она! А ведь мы не зря не могли в это поверить… Нельзя так ошибаться, нельзя притворяться настолько искусно изо дня в день. Рисовать улыбку и изображать на своем лице вот это неподдельный восторг, а глаза наполнить блеском счастья. Я чувствовал себя так, словно мне дали наконец-то вдохнуть, и от глотка свежего воздуха вдруг закружилась голова. Настолько сильно, что пришлось даже присесть. Нас может сбить с ног не только потрясение, но и облегчение, когда тело, сжатое на протяжении длительного времени тисками напряжения, вдруг обмякло, избавившись от ненавистного плена.

Правду говорят, не бывает идеальных преступлений, и зачастую самая, на первый взгляд, незначительная мелочь может сорвать весь план. Как бы тщательно его не продумывали. А масштаб задумки я оценил по достоинству. Понимал, сколько работы было проделано, и что все это время мы находились под чужим наблюдением. Устроили реалити-шоу, бл***. Маршрут они знали, одежду подобрали, время по секундам рассчитали, чтобы у охраны подозрение не вызвать. День, когда она решила к отцу ехать. Даже тайных ход в соседнюю с примерочной подсобку пробили… Дьявол! Меня передернуло от того, что вся подготовка совершалась практически у нас под носом. На наших глазах, при всех мерах безопасности к нам смогли подобраться настолько близко. И от этого ощущения мороз побежал по коже, перед глазами сразу Карина возникла, я даже набрал ее номер и смог успокоиться только после того, как услышал ее очередное «Ну па-а-ап, ну сколько мне еще здесь сидеть».

Самая гениальная часть их плана состояла в создании точной копии Дарины. Они ее слепили, словно из пластилина, придав те же черты лица, изгибы, цвет глаз, даже жесты, а это значило лишь одно - они сутками штудировали видеозаписи, на которых она присутствовала, изучали, чтобы та, вторая, с точностью до миллиметра смогла их повторить. Это была виртуозно проделанная работа, потому что даже мы не смогли заметить подвох. Смотрели эту чертову видеозапись и не увидели разницу. Вина на обоих лежит теперь. Что не смогли главного разглядеть.

Вот так, мысль за мыслью, радость сменялась очередной тревогой. Потому что впереди - самое трудное. Найти Макса… Это вопрос времени, только от осознания того, что у меня его нет, хотелось орать и ломать все вокруг. У меня не просто его нет, я могу опоздать… Нет! Этого не случится! Каким бы отмороженным он ни был.. Он не сможет причинить ей боль… Не станет! Это же Дашка, с которой он пылинки сдувал, которую на руках готов был всю жизнь носить, прихоти любые исполнял, раньше даже, чем она могла о них подумать. Его сила и слабость одновременно.

Понимал, как жалко сейчас звучат эти мысли, потому что знал, что мог. Еще как мог. Потому что зачастую мы больше всего ненавидим того, кого продолжаем любить. Ненавидим, потому что не можем выбросить из своего сердца за ненадобностью. Ненавидим, потому что с каждым днем лишь больнее. И ужасающая догадка, словно удар в солнечное сплетение, заставляет согнуться пополам, зажимая рукой рот, преодолевая подкатывающую тошноту - а что, если я уже опоздал? Что, если…

Так, хватит! Мысли иногда могут свести с ума. Одних они доводят до самоубийства, других - превозносят до небес. Они способны как убивать, так и воскрешать, как губить, так и обретать себя вновь. Нет большей силы, чем сила мысли, и именно поэтому я не имею сейчас права думать о непоправимом. Мы справимся! И с этим тоже справимся. Заберу сестру оттуда… А с Максом... Потом все, сейчас другое важно! Сжимал в руках телефон, который наконец-то зазвонил:

- Да, Глеб!

- Андрей Савельевич, ваш брат вышел на связь…

- Когда?

- Буквально несколько минут назад. Видео прислал, просил проверить…

- Что за видео? Звонок отследили?

- Видео для взрослых, Андрей Савельевич. Вряд ли вы таким увлекаетесь, хотя один технический аспект этого видео может вам очень понравится

- Глеб, сюда выезжай. Мне не до загадок…

Я сейчас услышал главное - Макс появился, а значит, найдем его в считанные часы. Давно задание своим дал все звонки отслеживать. Да и если видео слал, тут уже Глеб постарается - не спрячется братец. Хватит бегать! Глаза пора открывать и платить по счетам. У каждого они свои.

Через полчаса мы уже сидели с Глебом в моем кабинете. Он разговор с Максом на диктофон записал - мозги у парня работают без передышки. Видео включил, а мне сквозь землю провалиться хотелось. За те минуты, пока наблюдал, все прочувствовал - ненависть, ярость дикую, и острое желание убить подонка, медленно, полосуя таким же хлыстом по всему телу, пока кровью не изойдет и кожа в тряпку не превратится. Не выдержал, встал из-за стола, невыносимо было смотреть. А как подумал, что это кино Максу показали, то заехал кулаком о стену от злости.

- Бл****, он убьет ее! Если он это видел - он убьет, если уже не убил!

- Андрей Савельвеч, но он проверить просил. Простите меня, конечно, за цинизм, но зачем выяснять, если бы убил уже…

- Понимаю я, Глеб, только он на коксе крепко сидит, хрен его знает, что там в голове его происходит.

- Я хотел отзвониться ему, про след рассказать, только все, пропала связь. До сих пор так и не появился. Сказал, что для экспертизы полтора дня нужно. Только нам-то уже предварительный результат и так известен… Склеили хорошо, но видно, что наспех. Но тут глаз нужен, сами понимаете. Да и по звуку тут нюансы свои… голоса… Две разные женщины в начале и в конце записи.

- Черт! Как не вовремя ты, Макс, решил в подполье уйти. Оклематься он захотел… Отморозок лживый!

Чертыхнулся, заставляя себя замолчать. Все труднее становилось с собой совладать, слова ненужные вырывались сами собой. Это наше, мы разберемся, не стоит лишним ушам знать что-то. Довольно уже нашей изнанки повидал паренек этот тихий.

Я ходил по комнате, матерясь, то вслух, то про себя, в сотый раз звоня ФСБшникам, чтобы услышать наконец-то, что вышли не него. Господи! Она там, с ним. Одна. Беззащитная. С этим больным ею же монстром. Картинки одна хуже другой проносились перед глазами. Не мог справляться уже с их бешеным потоком. Эмоции прорывались сквозь броню трезвомыслия, раздирая на части слабые попытки не думать. Чувствовал, как начинаю терять контроль. Как тело потряхивает и скулы сводит от гребаной беспомощности. Когда теряешь способность рассуждать, думать, анализировать, потому что тебе, бл***, страшно. За нее, за них, за жизни наши, разрушенные по чужой прихоти. Да, я боялся, боялся как, наверное, никогда до этого, что опять потеряю. Потеряю того, кого люблю, того, кто стал частью жизни, которая начинала вновь приобретать смысл. Боялся за того, за кого нес ответственность. Да, именно ответственность. Какой бы взрослой она не была, но я всегда чувствовал, что должен беречь. Предотвратить. Поддержать. А сейчас… сейчас защищать, возможно, уже и некого.

Звонок… опять. Наконец-то! Ответил, не глядя на дисплей. Сейчас мне могли звонить только по одному поводу.

- Да!

- Граф, есть!

- Ехать куда?

- Они в 30 километрах от города, по ленинградскому шоссе.

- Выезжаем. Людей возьми, несколько машин. И еще, - сделал короткую паузу, еще крепче сжимая в руке телефон, - тот проверенный экипаж реаниматологов от Фаины…

Давал последнее указание, а каждое слово - спазмом в горле, потому что признал сейчас вслух, что готовиться нужно к худшему. Нет в этой истории счастливого конца. Нет. И быть не могло. Сейчас самое главное - просто успеть.

- Андрей… еще одно.

- Что?

- Мы проверили всех, как ты говорил.

- Крысу нашли?

- Да!

- И кто это?

- Не по телефону… Хитрожопый больно - вдруг спугнем. Но я дал необходимые указания. От нас не уйдет!

- Если уйдет - то ты знаешь, кто уйдет вслед за ним. Отбой!

***

Мы действовали настолько быстро, что нам позавидовал бы самый вышколенный отряд спецназа. Несколько машин остановились у ворот особняка, а через какие-то мгновения мы были уже внутри. Послышались выстрелы, каждый, кто посмел поднять ствол, валялся в луже собственной крови, а те, кто поумнее, просто молча выходили со вскинутыми вверх руками. Я бежал по коридору, заглядывая то в одну комнату, то в другую, со злостью захлопывая двери, потому что не мог найти сестру и Макса.

- Да что за чертов лабиринт! Сколько здесь этих гребаных комнат…

Мечась от одной двери к другой, расстегивая пуговицы воротника и чувствуя, как по лицу стекают капли пота. Когда напряжение отдает болью в груди, судорогой в мышцах, когда хочется спешить, и в то же время ноги становятся ватными, отказываясь делать очередной шаг. Чтобы оттянуть тот самый момент. Хотя бы несколько минут отсрочки. Потому что там, вот за той или за следующей дверью, можно найти… Найти то, чего никогда в жизни не захочешь увидеть опять.

Только я увидел. Пришлось… Нельзя уйти от того, что сам же ищешь. Увидел и оторопел, понимая, что к такому невозможно подготовиться. Что лучше ослеп бы, чем так. Первого, кого заметил - Макса, который засунул револьвер себе в рот и смотрел перед собой, не говоря ни слова. Он сидел, упершись о стену, смотрел в одну точку и даже не вздрогнул, когда я ворвался в комнату. Он не видел меня, смотрел куда-то в сторону и не слышал ни звука, а глаза - пустые, неживые, словно ненастоящие. Как будто не человек перед тобой - а манекен, обтянутый человеческой кожей. Я слету выбил ногой пистолет из его рук и пнул подальше в сторону, в глаза его смотрю - а он не реагирует. Вообще. Ни слова, ни движения, ни сопротивления. Я готов был к драке, ругани, борьбе, я даже замахнулся, чтобы заехать ему в челюсть, только тут не с кем было драться. Он сейчас был не здесь, шевелил губами, повторяя что-то про себя. Опять и опять, снова и снова. И мне казалось, что вот так вот выглядит крайняя грань безумия. Не того, яростного, которое сметает все на своем пути, а опустошающего, того, которое превращает человека в жалкую оболочку. Ты можешь делать с ней что угодно - больше не страшна никакая физическая боль, потому что вся она - внутри. Она - это все, что осталось. Она разливается внутри, вытесняя все… чувства, эмоции, мечты, сожаления - все. Заполняя собой нутро, сжирая, обугливая, кромсая… медленно, изощренно, не позволяя выплескивать себя наружу. Боль, которая становится тобой.

Его моментально увели… Приказал отвезти в загородный дом и закрыть… Теперь у тебя, Макс, будет много времени, чтобы “оклематься”.

А после того, как увидел сестру, тут же пожалел, что сам не пристрелил ублюдка этого больного. Будь он проклят! Проклят тысячу раз! Потому что то, что он с ней сделал… Так не поступают даже с самой последней тварью.

Это не человек. Это психопат, который не заслуживает теперь даже того, чтобы просто смотреть в ее сторону.

Бл***! Как же больно! Смотреть больно, а что же пережила она! У Меня руки задрожали от того, что увидел! Застыл на месте на миг, словно парализовало меня, сделать шага не мог, надеясь, что с ума сошел и мои же глаза сейчас меня обманывают. Что мираж это… что меня, бл***, самого героином накачали и сейчас я вижу какие-то галлюцинации.

Она лежит на полу… Не двигается, ладонь маленькую в кулак сжала, а я смотрю на ее пальцы, перепачканные кровью, ногти, обломанные до мяса, бурые разводы крови на полу, и не могу пошевелиться. Понимаю, что пульс нащупать нужно, а руки словно не мне принадлежат. Боюсь, бл***, что прикоснусь - и не почувствую биение жилки, что тело ее коченеть начинает…

Гребаное дежавю... Еще одна женщина, которую любил, лежит в луже крови и умирает у меня на глазах. Смотрю на сестру - и свадебное платье вижу, волосы вместо темных светлыми стали, на губы безмолвно сжатые смотрю - а они шептать начинают... Замотал головой, рассеивая это видение. Я начинаю сходить с ума. От этой боли, от вины, от страха, что поздно уже… От злости на самого себя, что не уберег. Еще одну!

Дернулся наконец-то и приложил пальцы к шее. Еще раз и еще раз, убеждаясь, что это не игра моего воображения. Жива! Жива! Словно из кошмара вынырнул.

- Врачей сюда. Быстро! Быстро, я сказал!

Они вбежали в комнату, а я орал на них, чтоб аккуратнее там, чтобы боль не причинили, и хотелось смеяться над самим собой. Какая боль? Что может быть еще больнее? Да и не в сознании она, не чувствует ничего. Только хотелось сейчас с ней, как с сокровищем хрупким, аккуратно, бережно, словно вину свою искупая за то, что не успел вовремя.

Они унесли ее, прикрыв тело простыней. Белоснежной, чистой, как ее душа, и на ней сразу же проступили красные пятна. Как проклятие. Ткань пропиталась ее кровью, только эти раны ничто по сравнению с тем, что она почувствует, когда проснется…

Потом, спустя время, когда я буду перематывать в голове этот день бессчетное количество раз, я пойму, что заставило меня возненавидеть Макса. Да, у меня было много причин для этого, но щелчок произошел в тот момент, когда посмотрел на ее кожу. Она была настолько бледной, тонкой и чувствительной, что Дарине всегда приходилось прятаться от солнца, чтоб не обгореть, за это Карина шутливо дразнила ее, называя аристократкой. А тогда я не увидел на ней ни одного живого места. Ублюдок закрасил эту хрупкую бледность кровавыми узорами ссадин и увечий, исполосовал до месива, превратив в кусок мяса. Когда прибежали врачи и начали перекладывать ее на носилки, я вздрагивал каждый раз, когда к ней кто-то прикасался. Потому что там не осталось тела - оно превратилось в одну сплошную рану.

Я спустился вниз по стене и крепко сжал голову руками. Что же ты натворил, Макс? Что ты, бл***, наделал. Я не дам тебе сдохнуть, я тебя с того света вытащу, чтобы ты жил с этим. Один. Чтобы каждый день перед глазами у тебя все это кровавой пеленой стояло, чтобы ни один крик не затихал в голове и сводил с ума. Только рядом никого не будет. У тебя больше нет ни брата, ни жены, никого. Ты сам так захотел. Сам выбрал…

Какой мразью нужно быть, чтобы совершить это! Лучше убил бы! Одним выстрелом. Горло перерезал. Казнил. Но вот так… как последнюю дрянь. Надругался. Унизил. Растоптал. Цинично ломал, наслаждаться ее криками, болью и страданиями…

На полу - тоже все в крови. Казалось, что вся комната залита ею. Даже стены. На них - брызги алого цвета, они еще не успели побагроветь, слишком свежие. Словно еще один удар: “Вот, смотри, Андрей, что он с ней делал. Смотри!” Дьявол, как же тяжело. Невыносимо тяжело. Да лучше бы не отыскалась она тогда. Выживала, как умела, в том интернате. И выжила бы, выжила. Потому что там всегда готова была к удару, там ни к кому спиной не повернешься, не говоря уже о доверии. Там она смогла бы противостоять опасности, потому что знала каждую из них в лицо. И что получила в итоге? Картинку идеальной семьи? От счастья парила, чтобы потом в собственной крови захлебнуться.

Мы спасем ее. Спасем. Иначе все это не имеет смысла. Только проклянет она нас за это. Что вытащили ее с того света. Не захочет жить, а придется. И в этом ее личный ад будет. Продолжать жить…

***

Ефим откинулся на спинку стула, сплевывая кровь и время от времени прикрывая веки от того, что обильный пот градом стекал по его лицу, щипля в глазах и застилая взор. Здесь и правда было чертовски жарко. С каждым часом, что он сидел здесь, температуру в помещении повышали еще на несколько градусов.

Я распахнул дверь, прошел несколько шагов и поставил на край стола бутылку с ледяной водой. По запотевшему стеклу бежали вниз влажные струйки, и я увидел, как Фима судорожно сглотнул. Жажда… Она сильнее голода во сто крат. И этот его жест очень ярко продемонстрировал, что он хочет жить. Тело не лжет, наши движения часто неподвластны установкам разума, и он сколько угодно мог орать о том, что не боится смерти, только инстинкт самосохранения не обманешь.

Откупорил бутылку и, наливая воду в два стакана, подвинул один к Ефиму, зная, что он и так не сможет взять его, так как его руки заведены за спину и закованы в наручники.

- Ну что, Фима, как тебе отпуск? Тепло, никаких заданий, начальства… Спасибо не надумал сказать?

- Да иди ты к черту, Граф! - облизал пересохшие губы, задергался на стуле в безнадежной попытке освободить руки.

- В прошлый раз ты был более многословным… - ухмыльнулся и прищурил глаза, - силенки покидают, понимаю… Дерзко, но глупо. Я был о тебе более хорошего мнения. Даже иногда допускал наличие мозгов. А оно вот как… Или ты только чужие указания выполнять умеешь?

- Да мне пофиг, что вы там думаете. Я все сделал, как хотел… И добился своего… - он захохотал, только смех получился каким-то жалким, он сильно ослаб за эти два дня. Надеялся на то, что пристрелю на месте, провоцировал, словами бросался, только просчитался.

- Добился, говоришь? Отомстил за кудрявую шатеночку… В этом смысл твоей жизни? - я швырнул на стол стопку фотографий, на которых крупным планом была изображена мертвая девушка, она покончила жизнь самоубийством, вскрыв вены. А так же прозрачный файл, в котором - окровавленное лезвие. Я знал, что сейчас последует реакция, уверен был. Это выведет его на эмоции.

- Твари! Ненавижу! - он сжал губы и отрицательно замотал головой. Голос дрогнул, еще несколько взглядов на фото - и он сорвется. - Убери! Убери, бл***, я сказал!

Я собрал фото в одну стопку и, обойдя стол, остановился у него за спиной. Рассматривая изображения, выкладывая по одному на стол, прямо перед его глазами, и комментируя.

- Ну почему же убери, Фима, - положил первую фото, - нам же интересны ценности наших сотрудников… - вторая фото легла поверх первой. - Красивая у тебя сестра, правда… Даже здесь… Представляю, какой она при жизни была. Наверное, я и сам не упустил бы такую…

Он еще сильнее задергался, пытаясь встать, порывался ко мне, наивно думая, что эти попытки к чему-то приведут. А я понимал, что должен его сейчас доломать. У него силы на исходе, откинется скоро, и мне порядком надоело тратить на него время.

- Настоящая красавица, - еще одно фото. - Только глупая, уж прости. Куда ты смотрел, Фима, когда она в свои шестнадцать по койкам мужским кочевала, а? Хреновый из тебя брат…

- Да пошел ты на***. Вместе со своим ублюдком Зверем. Это он...он виноват… Из-за него она… Но ничего, я отомстил! Отомстил… Его сука тоже гниет теперь в земле, - моментальный удар в челюсть, еще один, раз за разом, пока его лицо не залилось кровью.

- Будем считать это предупреждением, - потер кулак и, едва сдерживаясь, отошел на несколько шагов в сторону. Рано еще, Андрей, получишь что нужно - тогда.

- Что ты хочешь от меня, - по его лицу бежали слезы. - Что? Вы уже и так все знаете. Все... Все, что сделал. Как в доверие втерся, как докладывал о каждом шаге, как доступы к почте ее сделал, информацию передавал…

- Ты прекрасно знаешь, что мне нужно. Вся информация по Ахмеду и Бакиту. И как мне со Славой связаться… Я сейчас не о номере телефона.

- Да хрен тебе, а не Слава, понял! Вынюхал все же, да? А он не в курсе пока...

- Фима, из-за твоей несговорчивости еще одна милая девчушка пострадать может… Или ты думаешь, я не узнал? Интересно, а ребенок чей? Зверю анализ ДНК не придется делать, как думаешь? Но дело твое, думай… Или все втроем - на тот свет, а? Заждалась вас там сестренка…

Он побледнел настолько сильно, что казалось, слился со стеной, которая была выкрашена в кипельно-белый цвет.

- Граф, неужели ты такая тварь, что ребенка тронешь?

- Быстрее, чем ты думаешь, Фима.

- Не трогай! Не трогай! Я убью тебя! Клянусь, с того света вернусь и убью!

Опять удар в челюсть. Стул зашатался и с грохотом свалился, и Ефим, привязанный к нему намертво, оказался на полу. Он поддался панике и дергался из стороны в сторону, полностью потеряв самообладание. Я присел на корточки и, крепко сжав пальцами его кадык, от чего он взвыл от боли, отчеканил:

- Таланты угомони! Разорался, как баба. У тебя выбора нет. Информация мне нужна, и я ее получу. Не от тебя, так от других. Только второй вариант - не в твоих интересах! - и бросил ему фото ребенка, который спал в детской кроватке.

- Я все скажу… Скажу, будь ты проклят… Только ребенка не трогай...

ГЛАВА 19

Я с тобой, пусть мы врозь,

Пусть те дни ветер унёс,

Как листву жёлтых берёз.

Я наяву прошлым живу,

Ты мой единственный нежный!

Ты со мной лишь во сне,

Мы вдвоем наедине.

Я зову, ты нужен мне,

Вновь наяву прошлым живу,

Ты мой единственный нежный!

Ты и я, нас разделить нельзя,

Без тебя нет для меня ни дня.

Пусть любовь далека и близка как весна,

Но навсегда в нашу жизнь я влюблена!

Мы с тобой в блеске свеч,

Нас любовь смогла сберечь.

Я живу для новых встреч с тобой,

Я наяву счастьем живу,

Ты мой единственный нежный!

Ты и я, нас разделить нельзя,

Без тебя нет для меня ни дня.

Пусть любовь далека и близка как весна

Но навсегда в нашу жизнь я влюблена!

Ты мой единственный нежный...

(с) Зара. Мой ласковый и нежный зверь

Когда меня тащили прочь, я успела обернуться и бросить последний взгляд на Максима, а он именно в эту секунду полоснул противника по плечу, под гомон и выкрики своих товарищей. Это было короткое мгновение, но мне его хватило для того, чтобы в глазах стало темно, а сердце зашлось от мерзкого ощущения, которое сдавило его тисками. На лице моего мужа отразилось испытываемое им наслаждение, глаза закатились в немом экстазе, когда кровь боевика забрызгала ему лицо. Я уже видела этот блеск в глазах, видела этот звериный оскал хищника, пустившего жертве кровь. И это прошлое захлестнуло меня картинками, от которых волна дрожи прошла по всему телу. Как давно все это было, а кажется, что прошло всего лишь несколько дней… а прошла целая жизнь. От Даши-ребенка, до взрослой женщины, жены самого страшного человека в криминальном мире.

{– Я вас загрызу, горло перекушу, не трогайте меня! Ублюдки! – заорала, чувствуя, как Длинный пытается схватить меня, чтоб перекинуть через плечо. Я изловчилась и укусила его за запястье, а он тут же ударил наотмашь по губам, и у меня из глаз непроизвольно брызнули слезы.

– Останешься без зубов и сосать станет удобнее, правда, платить меньше будут, – длинный заржал и все же перекинул меня через плечо.

– Бл**, Жора, ни хрена себе, глянь, кто прикатил?

Длинный замер, придавив меня посильнее, чтоб не брыкалась.

– Какого хрена Зверю здесь надо в такое время?

Жора поставил меня обратно, удерживая за шкирку на вытянутой руке.

– Мне интересно, какого ему вообще здесь надо? Ствол есть?

– Нет. Дома оставил.

– Хреново.

– Не ссы. Может, пронесет.

Я посмотрела на того, кого они назвали Зверем, и сердце радостно подпрыгнуло – Макс вернулся. За мной.

– Здорово, Макс, зачем пожаловал?

– Девку оставь, Лис. Руки убери и отойди в сторону.

– Тебе какая разница? Не ты нас крышуешь. Девка наша.

Треск… очень характерный, и вой того, кому-то только что, кажется, сломали нос или челюсть. Коротышка стоял на четвереньках и матерился, зажимая лицо руками, сквозь пальцы сочилась кровь. Длинный выпустил мои волосы, но продолжал держать меня за шкирку, пятясь назад.

– Эй-эй-эй, потише, Зверь, потише. Это наша шлюха, бабки не отдавала. Какого хера? Ты что, защитником малолетних сосок заделался? Говори, зачем пришел. Все мирно порешаем.

– Нечего решать. За ней пришел. Это моя девка.

Я смотрела на Макса, вытирая разбитые губы тыльной стороной ладони. Коротышка только поднялся с колен, намереваясь наброситься на Макса сзади, но тот резко обернулся и уложил его обратно ударом ноги.

В руке у Длинного блеснуло лезвие.

– Уходи, Зверь, по-хорошему. Попишу и ее, и тебя.

Макс склонил голову к одному плечу, потом к другому, хрустя шейными позвонками.

– Отпусти, я сказал. Не люблю повторять дважды.

Длинный заржал, но очень неубедительно, фальшиво. Его рука, которой он сжимал меня за затылок, дрожала, как и нож в его второй руке.

– Вали отсюда, это не твоя территория. Не хрен здесь права качать. Мы не под тобой ходим.

– А трижды не повторяю вообще.

Я не успела понять, как Макс выбил у Длинного нож. Это было слишком быстро и неожиданно. Потому что в данный момент он просто методично превращал лицо Жоры в месиво, а тот орал и пытался спрятаться, закрывался руками, полз по асфальту, а Макс догонял, переворачивал на спину и снова бил, сначала по рукам, ломая кости, а потом снова в лицо.

– Я не знал, что девка твоя. Она стояла тут… Я думал, шлюха… Я… Зверь, пожалуйста, давай забудем. – он захлёбывался кровью, кашлял, – Забирай сучку и забудем. Прекращай… Зверь… мать твою, ааааа.

Коротышка давно удрал, его машина, завизжав покрышками, скрылась из вида еще пару минут назад. Я снова посмотрела на Макса, который склонился над Жорой и опять замахнулся. Точнее, над тем, что было Жорой. Лица я там уже не видела. Сплошной синяк и кровавое месиво. Меня передернуло от ужаса.

– Макс, хватит! – закричала так громко, что уши заложило, заливаясь слезами и дрожа всем телом. – Ты же убьешь его! Не надо!

Макс повернул ко мне голову, и я увидела его взгляд – очень страшный, холодный, безумный, словно ему нравится то, что он сейчас делает. Взгляд психопата. Меня передернуло.

– Хватит, – едва шевеля разбитыми губами, прошептала я.

Он отшвырнул Длинного и пнул ногой, тот замычал, пытаясь встать, шатаясь на коленях, свернулся пополам и начал блевать на асфальт.

– Живи, мразь, ей спасибо скажи}.

Он улыбался, как и тогда на дороге, неосознанно, удовлетворенно, вытер щеку тыльной стороной ладони и швырнул нож в дерево. А меня насильно отвернули и затолкали в какой-то вонючий сарай, открыли крышку погреба и столкнули вниз. Крышка с грохотом закрылась, звякнул замок. Я оказалась в кромешной тьме. Протянула руки вперед – это какой-то погреб, на полках стоят банки и мешки. Ощупала все впереди себя и медленно опустилась на пол, застеленный каким-то картоном, обняла себя обеими руками, пытаясь унять дрожь.

«Главное, что Максим жив. Все остальное совершенно не важно. И я не стану сейчас думать, какой ценой он выжил и что происходит там наверху. Над нами одно и тоже небо, и нам светят одни и те же звезды. И если его сердце бьется – значит, и мое не остановится. И пусть все горит синим пламенем. Я справлюсь, я все смогу выдержать, я способна на что угодно ради него».

И на какие-то наносекунды меня охватывает первобытным ужасом, что я могу ошибаться… что я не переживу разочарования, оно способно меня убить. Со всем можно смириться, со всем можно постараться жить дальше, со всем, кроме его смерти и моей смерти в нем. Если внутри, там, под толстой шерстью, за окровавленными клыками и жадно вздымающейся звериной грудной клеткой нет для меня места, то я уже труп. Я способна вытерпеть все, кроме его равнодушия ко мне. Я сильнее титана и крепче гранита, если мой Зверь все еще любит меня… и слабее былинки, ничтожней пепла на ветру, если разлюбил. Тогда я проиграла… тогда я принесла в жертву свои материнские чувства, свою свободу, свою жизнь на алтарь пустоты.

Прошло несколько часов. Не знаю точно – сколько, но я считала про себя минуты, чтобы не сойти с ума, а потом незаметно для себя задремала.

Меня разбудили шорохи. Я насчитала, что сейчас глубокая ночь, но я ведь могу и заблуждаться. Вверху кто-то крадучись передвигался. Мои глаза привыкли к темноте, и я уже различала стеллажи, стоящие в ряд консервные и стеклянные банки. Наверху что-то двигали, но весьма осторожно. Что сейчас? Утро? День? Вечер? Может быть, я ошиблась? Кто ходит там? Неужели Шамиль уже прислал за мной? Но создавалось впечатление, что там сверху что-то ищут. Чья-то нога ступила прямо на крышку погреба – раздался скрип. Неслышно вскочила с пола и прижалась спиной к стеллажам. Неудачно прижалась — раздался звон, банки ударились друг о друга, когда один из стеллажей пошатнулся. Наверху стало очень тихо. Меня услышали. Сердце тревожно пропустило один удар, и липкие пальчики страха поскребли по онемевшему затылку. Звякнул замок, что-то заскрипело, как будто трется металл о металл или скребётся. Крышка погреба открылась, а я сильно зажмурилась, когда услышала, как ко мне вниз кто-то спрыгнул.

Оно зашлось сразу. Мое сердце. Заныло, застонало, защемило так, что дышать стало больно. Я ощутила ЕГО кожей, каждой мурашкой на своем теле, каждой порой, каждой сошедшей по нему с ума молекулой, каждым пропущенным биением пульса. Его запах, его сжатое и прерывистое дыхание. Ни с кем и ни с чем никогда не спутать. Мне хотелось громко, надрывно заорать, завопить так, чтоб проклятые банки полопались, а вместо крика рот просто открылся и из горла вырвался едва слышный, хриплый, клокочущий стон. Я так и не открыла глаза, мой подбородок дрожал, я не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Хватала воздух, как рыба жадно хватает воду после того, как чуть не иссохла насмерть. А потом медленно приоткрыла веки и встретилась с его взглядом. Его глаза блестят во мраке, влажно блестят. Там плещется океан боли, и она не только его… там плещется и моя тоже. И мы оба тонем в ней, жадно хватаемся друг за друга, идем на дно, не отрывая взглядов и не произнося ни слова. Блеск в его глазах превращается в дрожащее стекло… оно расколется и изрежет нас обоих, потому что я впервые вижу, как он плачет. Мой Зверь. Плачет от боли. Да, мой родной, она слишком невыносимая, чтобы терпеть. Я знаю. Ты пришел за мной. А иначе и быть не могло.

Они все могли говорить, что угодно. Шамиль, мой брат, не важно кто. Своего мужчину по-настоящему знаю только я. Только я могу чувствовать его изнутри, только мне дано такое проклятие быть его вторым сердцебиением и биться в такт его дыханию. Мой жуткий зверь нашел бы меня даже в пасти у самого дьявола и выбил бы последнему все клыки. Потому что для Максима Воронова нет ничего невозможного, потому что самое адское и жуткое порождение кошмара – это он сам. И дьявол ничто в сравнении с ним. Максим неисчислимо долго смотрел мне в глаза, а потом тяжело рухнул вниз, на колени, к моим ногам, сдавил щиколотки и прижался лицом к ледяным ступням, прижался к ним шершавыми губами, опаляя словно кипятком. В тишине только наше дыхание – его хриплое, свистящее и срывающееся мое. Целует мои грязные ноги, а я смотрю на сгорбленную, скрюченную фигуру, на распростёртого на полу самого сильного, самого гордого из всех мужчин, что я когда-либо знала, и понимаю, что ни одно слово не было бы красноречивей этих немых касаний губами.

Может, кому-то нужны клятвы, признания, тонны обещаний и тонны речей о прощении… а для меня каждая секунда, что мой мужчина стоит передо мной на коленях, молча уткнувшись лицом в мои ступни, драгоценнее любой, самой горячей мольбы о прощении. И он ждет. Смиренно, внизу, ждет моего решения, сдавливая мои щиколотки горячими руками. Раздавленный, одинокий, вечно непрощенный, никем не понятый отверженный дикий зверь, загнанный в ловушку собственных страстей монстр, склонивший голову к моим ногам.

Я медленно опустилась вниз, к нему, зарываясь обеими руками в жесткие волосы, запуская в них скрюченные пальцы, сдавливая с такой силой, что казалось, могу их вырвать с корнями, с тихим стоном, вжимаясь лицом в его макушку, застыв в невыкричанном рыдании, зажмурившись до боли.

Так и стояли, согнутые, дрожащие, лихорадочно хватающиеся друг за друга, хаотично сдавливающие волосы, плечи, пока наши лица не соприкоснулись в жестком трении щек, в касаниях лбом о лоб, тыкании губами в губы, в слезы, губами в глаза. Куда попало, лишь бы трогать, касаться, дышать, втягивать свой смертельный наркотик. И ни одного слова. Трение моей щеки о его жесткую бороду намного ярче любого слова. Мы в агонии возрождения из пепла. Нашего очередного воскрешения. И оно проходит в адской боли и в тишине. Только пальцы находят друг друга и давят до хруста, а губы ищут, хватают воздух, волосы, ресницы, одежду.

И я хочу жить. В эти минуты я отчаянно хочу жить, хочу выбраться отсюда вместе с ним, хочу вернуться к нашим детям. Хочу привезти к ним живого отца, а не груз двести. Может быть, я не права, может быть, я должна была сидеть там, с ними, в безопасности и ждать… но я лучше сдохну рядом с ним, чем буду сидеть, сложа руки, пока моего мужчину рвут на части. И если мы оба отсюда не вернемся… пусть они простят меня, мои малыши. Но я не могу иначе. Или это уже буду не я.

Наши сухие губы наконец-то нашли друг друга. И мы оба с рыданием выдохнули, глотая горькое дыхание. Страсть слишком ничтожное слово… это общая пытка, общая аномалия, схлестнувшаяся до срастания мясом. Мне казалось, я слышу в тишине, как переплетаются наши мышцы и сухожилия, как врастают друг в друга кости с жадным чавканьем и треском. Изголодавшиеся, сумасшедшие, разломанные до крошева, мы исцеляли друг друга, склеивали, взращивали, соединяли. Я не знаю, чьи слезы глотаю, его или свои, только сжатые пальцы и жадно вжимающиеся друг в друга тела и так же алчно вгрызающиеся рты.

Мы так и не сказали ни слова. Максим осторожно поднял меня с пола. Еще несколько секунд смотрел мне в глаза, нежно касаясь моей щеки, а я прижалась губами к его ладони и в изнеможении прикрыла веки. Он попятился назад, к лестнице. Я сдавила его руку в ужасе, боясь отпустить. А мой муж осыпал мое запястье поцелуями и прижал ладонь к своей груди. Всем своим видом показывая мне, что он здесь. Со мной. Для этого нашел меня в этом подвале. Чтоб я знала – он рядом.

Как паук взобрался наверх, клацнул замком, что-то придвинул, и его шаги растаяли в темноте. Завтра Шамиль явится за ответом, и если я скажу «нет»… нам с Максимом придется пройти все круги ада. Вытерпеть то, что не может вытерпеть человек. Я улыбнулась уголком рта. Наверное, эта улыбка была зловещей. Мы справимся. Все вы здесь жалкие ничтожества. Мой муж обведет вокруг пальца любого из вас, расставит ловушки для каждого. Как там ее звали? Башира? Она была права. Вас всех ждет лютая смерть, ведь по ваши души пришел мой собственный дьявол и ваш персональный палач.

ГЛАВА 20

Враг не может предать. Предатель — это всегда тот, кто ещё вчера был другом. Не торопись делиться с друзьями самым сокровенным. Всегда оставляй в своём доме, полном гостей, запертую на ключ кладовку, в которую никому, кроме тебя, нет доступа. Всегда оставляй себе дверь, о которой никто, кроме тебя, не знает, и через которую ты в любой момент можешь бежать из своего дома.

(с) Публий Корнелий Тацит

Шамиль оттолкнул от себя обнаженную женщину и откинулся на шелковые простыни, тяжело дыша и исходясь потом, который стекал по его волосатой груди и струился по подмышкам вниз на постель. Его борода взмокла, волосы прилипли ко лбу. Он устал. Возраст дает о себе знать, как и болезни, заработанные по отсидкам и вечным небом над головой вместо потолка. Больные кости, посаженый желудок, слабые легкие. Иногда от болей помогал лишь наркотик. Никто, ни одна живая душа, кроме первой жены Малики, не знали о его пристрастии, не знали, что его ноги и пах исколоты героином. Да она и перестала быть ему давно женой. Стала сестрой, матерью, верным другом. Аллах дал им единственного сына, и тот погиб в праведной войне. Малику, он ее любил… не плотской любовью, нет. Похоть давно ушла из их отношений. Он ее любил по-иному. И она всегда была рядом с ним. Все эти годы ездила следом в неизменной черной одежде. Его лекарь, его утешение и единственная законная жена. Она связывалась с курьерами, она привозила то, о чем не знала ни одна живая душа. И сейчас Шамиль оставил ее в деревне, внизу… а ему скоро понадобится лекарство. Надо послать за ней. Пусть будет рядом.

– Пошла отсюда! – пнул девку ногой и потянулся за чаем со льдом. После тюрем и переездов, после запаха гари и копоти его горло постоянно жгло и першило. Он всегда хотел пить, его мучила жажда. Словно в его глотке вечная преисподняя, и языки пламени лижут его изнутри. Холодные напитки остужали гортань и успокаивали жжение. Лекарства не помогали. Какие диагнозы ему только не ставили – от фарингита до невроза. Бестолковые ублюдки. Просто внутри него живет дух огня и мести. И пока Шамиль не сразит всех своих ненавистных и проклятых противников, он не погаснет.

Посмотрел, как очередная шлюшка натягивает на себя платье и выбирается бочком из его спальни – захотелось свернуть ей голову, но было банально лень встать с постели, иначе он раздавил бы ее, как надоедливое насекомое. Они осточертели ему. Бесконечные, бесхребетные сучки с одинаковыми лицами, телами и даже одинаковыми именами. Безвкусные, пресные, тошнящие до оскомины. Он уже давно перестал получать удовольствие от совокуплений. Давно сменил это на другие, более утонченные, в его понимании, удовольствия. Сейчас ему не хотелось секса, ему хотелось крови и боли. Он предвкушал встречу с русской невесткой и плотоядно облизывал пересохшие губы. Пусть только попробует отказать… Нет большего наслаждения, чем смотреть на чужие страдания. Это ненормальная энергетика, она подпитывала, давала силы, его личный наркотик, с которым не сравнится ничто. Гадюка, которая привезла его брата из вражьего государства, организовала им встречу, божилась, тварь, что нашла того, на чьи поиски Шамиль жизнь положил, теперь бесила его до невозможности.

Сучка Алекс, а на самом деле позор их нации, унизительная смесь, дочь от шлюхи матери и отца чечена – Алия, подливала масло в огонь, распалила ярость и гнев. Когда очередная жена Аслана согласится с предложением Шамиля, а она согласится, Алекс-Алию казнят. Сотрут с лица земли, да так, чтобы от нее ничего не осталось. Даже пепла. Он лично ею займется. Свою миссию она выполнила, а сейчас только раздражает его своими ядовитыми речами.

Сеет в нем сомнения, говорит, что брат может и не братом оказаться, что ошибиться могла и она, и те люди, которые Аслана нашли. Что подослать могли брата, подставного подсунуть, чтобы планы все сломать, и пока говорила картинки у Шамиля складывались одна мрачнее другой.

Но Шамхадов все же ей не верил. Он хорошо изучил Аслана за время их общения. Знал о нем все. Владея психоанализом, аналитическим умом, он долго присматривался к Аслану. И тот был похож на его брата больше, чем сам Шамиль мог бы желать. Зверюга пострашнее самых фанатичных и радикально настроенных воинов и борцов за свободу, необузданней, сильнее. Один стоит сотни солдат. Все соответствовало биографии, даже знак смертника. Один в один. Его кровь. Его гордость. Брат. Мужчина из его семьи.

И его побег от Карима чего стоил. Завалил десятерых русских солдат, взорвал три машины. Шамиль проверил… лично. По всем новостям и интернет источникам говорилось о десятерых убитых и сгоревших военных джипах. Он раздумывал достать ли брата из смертельной ловушки или пусть предатель получит по заслугам. Бл*дская сука Алия накрутила его так, что он готов был сам убить Аслана. Но тот выбрался, выжил, выдрался из самого Ада. Дикая тварь, опасная, злая. Такая, какой и должна быть тварь по фамилии Шамхадов. Не мог чужак быть настолько похож на самого Шамиля и даже превосходить его в чем-то, чем вызывать бурную ярость и восхищение. Враги слишком трусливы, чтобы отважиться на такое… да и где взять настолько психанутого смертника, готового прийти в логово самого Шамиля Шамхадова и заявить, что он его брат. Сама мысль об этом смешна и нелепа.

Одно только не сходилось – Дарина, которая пришла к нему в руки. Он даже ушам своим не поверил, когда получил подобное известие. Жена, которую Аслан, по его словам, отправил прочь, изгнал, вдруг объявилась и предлагает любую сделку за жизнь своего мужа. Это насколько надо быть дерзкой и непокорной, насколько самоуверенной или безнадежно глупой… И это вызывало жгучий интерес, и не клеилось с образом Аслана. Разве жена не должна трепетать и бояться такого человека?

А потом увидел ее… и… что-то изменилось. Шамиль принял решение, которое не принимал никогда, и не верил сам себе, что с ним это происходит. Его посетила идея, что вот она, его вторая половина. Идеальна для него. Воспылал к ней похотью еще в лагере, предложил Аслану поделиться… какая жена на войне? Походные шлюхи все. Одноразовые. Часто трахали их вместе, иногда даже одновременно. Но тот не уступил… и уже тогда вызвал злость и зависть. Как будто прятал от брата что-то ценное и особенное. Захотелось отобрать. Захотелось взять себе насильно. Как в детстве, которого не помнил Аслан, потерявший память. Шамиль всегда был сильнее. Всегда забирал то, что хотел, себе, и никто не мог отнять, даже родители. В детстве Аслан много и часто болел, был худощавым с впалой грудью и до смерти боялся старшего брата. Но жизнь в детдоме изменила его до неузнаваемости. И если раньше Шамилю было стыдно называть трусливого слизняка своим братом, то сейчас он гордился Асланом. Пока Алия–гадина не начала сеять сомнения, напевать в ухо, выстанывать под ним, когда он ее трахал, о том, что обмануть мог всех Аслан… Ничего, скоро все будет известно. А пока что чеченца ждут приятные минуты с невесткой.

Он все же отберет то, что хочется. Присвоит себе, как когда-то. Но на этот раз по-тихому. Никому не нужно знать, какая птичка прилетела в когти самого Шамиля.

Как же Шамиль ждал, когда она позовет его и увидит сюрприииз. В виде живого мужа. Пусть порадуется. Ненадолго. Пусть увидит, что Шамиль предугадал ее просьбу и выполнил ее желание. Какая же нежная и красивая, упрямая сучка. Ему нравились ее голубые глаза, белая кожа, блестящие темные волосы. И она восхитительно пахла. Сама кожа, сами волосы. Ооо, он уже предвкушал их страстные совокупления, их звериный секс. Если даже сам Зверь от нее без ума… то какой должна быть эта женщина, способная свести с ума самого Аслана.

Теперь понятно, за что поплатился Закир. Жестоко поплатился за подобные желания. Потому что он идиот. Тупой придурок не сразу понял, что такие женщины просто так не катаются по автобусам. Шамиль смотрел на свою невестку и чувствовал, как кровь быстрее бежит по венам. Она ему нравилась. Будоражила. Возбуждала.

А потом разозлила, взбесила своим упрямством и идиотской уверенностью именно в том, что Аслан примет ее обратно, простит. На секунду сам Шамиль засомневался в своих способностях читать людей по глазам и поступкам. Она так отчаянно рвалась к своему мужу, что казалось, считает себя бессмертной. Ничего. Он преподнесет ее падение так красочно, так виртуозно, что Аслан сам сдерет с нее кожу живьем.

Но иногда… были моменты, когда Шамилю казалось, что Аслан дает ему чувствовать то, что сам хочет, а все остальное скрывает, как за глухой стеной, через которую не пробиться. И эта вера в глазах русской жены брата, этот стальной блеск, эта непостижимая самоотдача. Как что-то ускользающее от понимания… что-то странное.

Что если ее муж здесь совсем по другой причине. И на секунду. На долю секунды в голове Шамиля сложился мрачный пазл. Отличный от всех других, отличный от того пазла, который его устраивал до сих пор. А что если она права? Не странное ли это совпадение – девка пришла к нему, и в этот момент Аслан спасся из плена Карима и убил с десяток солдат. Да, Шамиль все проверил, его мучили сомнения – но ни одной зацепки.

Он лично встречал Аслана. Окровавленного, истекающего кровью от ножевого в бедро. Истощенного, избитого Каримом и потрёпанного русскими. Что ж, если Аслан на самом деле не Аслан и обвел его вокруг пальца, то момент истины настанет очень быстро… Шамиль ожидает приезда одного человека… и этот человек либо развеет все сомнения, либо…либо Шамхадов раздерет предателя и лжебрата на ошметки.

Но сначала самое вкусное… сначала он увидит ее. Свою добычу. От одной мысли о ней, у чеченца сладко ныло в паху. Пусть только попробует ему отказать и пожалеет о том, что родилась. Пожалеет о каждой секунде своей жизни. Такого жуткого наказания не нарисует ни одно больное воображение.

ГЛАВА 21

Чем человек неудачливей в жизни, тем он завистливей и ядовитее, как безмолвная гадюка, и нападает на тех, кто ходит на ногах, а не ползает в грязи, как она сама…

(с) просторы интернета

Она ему отказала. Осмелилась. Смотрела в глаза и с каким-то мазохистским упоением твердила свое проклятое «нет». Нескончаемо долго. Нет, нет, нет.

– Аслана люблю. Не изменю никогда. Лучше смерть, чем под тебя. Смерть от руки мужа лучше, чем жизнь с таким шакалом, как ты, способным жену брата украсть.

Вот же тварь! У него невольно взлетела рука, и он ударил ее изо всех сил. Наотмашь так, что русская сука впечаталась в стену и сползла по ней на пол уже без сознания. Стерва. Кого волнует ее сраное «нет». Кому оно нужно. Мог и не спрашивать.

– Ты еще пожалеешь о своем «нет». Шамилю дважды не отказывают.

Он отправит ее в деревню и спрячет. Малика присмотрит за ней и не даст сбежать. Накачает наркотой, если надо. А он будет приезжать и драть ее во все дырки. Не захотела по-хорошему, будет по-плохому. Вначале отымеет ее, оттрахает, поразвлекается, а потом швырнет в ноги Аслану и скажет, что эта сука сама к нему пришла. Скажет, что это она предала своего мужа и бросалась в ноги Шамилю.

Ооо, он гений, он сам дьявол. Это будет двойное, нет, бл*дь, тройное удовольствие. Наказать суку руками ее же мужа. Пусть зашибет ее камнями у всех на глазах. Шамиль получит сразу все призы. К тому времени он уже узнает всю правду… и его сомнения будут развеяны. И если Алия окажется права, сдохнут все втроем.

Какое милое и бесполезное чувство – любовь. Вот это ошибка и слабость бесхребетных людишек. Разрушительная, такая полезная, такая нужная слабость. А Шамиль не раз пользовался этим неистребимым пороком слабаков.

И кто сказал, что любовь – это чувство одно из самых величественных и прекрасных. Черта с два. Это болото, это дно. Опустившись и увязнув в нем, пути обратно уже нет. Оно засасывает самыми уродливыми эмоциями, самыми низменными, гадкими и грязными. И с этого дна можно извлечь столько тьмы и ненависти, сколько не видывала сама преисподняя.

Шамилю нравилось видеть, как другие ныряют на это дно, нравилось вешать камень на шею и смотреть, как они тонут. И эту дуру он утопит в ее же грязи. Зверей любить нельзя. Они слишком дики и свободолюбивы, слишком горды, чтобы не загрызть того, кто эту гордость запятнал предательством и изменой.

И Шамиль покажет Аслану, какую змею тот пригрел у себя на груди… пусть сдерет с нее кожу… Но прежде. О, прежде он поразвлекается всласть. Любимая вещь брата должна побывать и в руках старшего. Надо делиться. Не быть жадным.

Шамиль вышел на балкон и посмотрел вниз. Волна возбуждения прокатилась по телу, засверкали глаза. Момент истины так близок. Смотрит, как ее засовывают в машину, как отчаянно она дергается и наверняка пытается орать, но ее рот заклеен, а руки и ноги связаны. Как же он обожал моменты, когда они еще не понимали, что обречены, пытались сопротивляться и цеплялись за жизнь, ища спасения. Он давал ей шанс… но она свой выбор сделала, а значит, сдохнет такой смертью, что ей не позавидуют сами великомученики. Но чуть позже.

Во рту выделилась слюна, и он судорожно глотнул, чувствуя эрекцию. Давно у него не вставал вот так, просто, от одних мыслей. Только с химией, только с колесами или долгими стимуляциями. Но сейчас он возбудился, эмоционально, до предела.

Он будет драть эту дрянь, и когда отдаст ее Аслану, тот живого места на ней не оставит.

А вот и сам будущий палач. Шамиль напрягся, стараясь прочесть на лице брата его эмоции, и удовлетворенно улыбнулся. Никаких эмоций. Полное равнодушие. Даже ни разу не спросил про нее за все время и людей не отправлял справиться о ней. Вот и первый момент истины. Он поработал для этого на славу. Люди Шамиля поработали на славу. Выкрали русского солдата. Сына одного из командиров. Известных, обладающих властью и званием. Если Аслан не Аслан, а вражеский шпион, то он не сможет не узнать мальчишку.

Шамиль облокотился о перила и посмотрел вниз. Запланированное вкуснейшее развлечение. Он любил, когда зрителей много, когда все жадно ловили удары хлыста, а псы рвались с цепи вылизать горячий песок. Рычали и дергались в жажде вкусить растерзанной плоти.

– Поражаюсь твоей утонченной жестокости, мой господин. И сына врага убить, и лжебрата вывести на чистую воду. Умно. А еще и жену его себе забрать. Великий человек велик во всем… и в подлости тоже тебе нет равных.

Алия подошла сзади, Шамиль пригласил ее смотреть на представление вместе с ним. А еще она ждала, что он позовет ее в свою постель, но она ему надоела. Эта игрушка брата оказалась назойливой и невкусной. Слишком приторной.

– А я поражаюсь твоей глупости и неуправляемой страсти. Аслан – один из самых лучших солдат за всю историю существования моей армии. Я тщательно его проверял, и я не ошибся. И ты поплатишься, если оговорила его.

Алия улыбнулась уголком чувственного рта и так же облокотилась на перила рядом с Шамилем.

– Аслан игрок. Талантливый, превосходный, шедевральный игрок. И я прекрасно его изучила. Он может обвести вокруг пальца любого. В том числе и тебя.

– Провести меня невозможно. А ты…ты вообще для меня прозрачна, как использованная упаковка. Он не захотел тебя, бросил, отдалил от себя и пытался от тебя избавиться. Ты мечтаешь о банальной мести. Жаждешь его смерти за то, что его член больше не долбит твою дырку, в которой кого только не побывало.

По мере того, как он говорил, ее лицо бледнело, а глаза распахивались все шире.

– Я лучше закопаю тебя собственными руками, чем лишусь такого воина, как Аслан, лишь поверив брошенной лживой сучке.

Алия сильнее сжала перила и посмотрела вниз.

– Когда-нибудь, Шамиль, ты поймешь, насколько я права. А пока что насладимся представлением. Мне оно доставит немыслимое удовольствие. Прикажи своему брату пытать мальчишку и забить его до смерти. Интересно, как он выкрутится, чтоб этого не сделать. Пусть снимают на камеру…

Шамиль громко расхохотался:

– Заключим пари? Ты готова рискнуть? Если проиграешь, то целую ночь будешь удовлетворять моих ребят. Всех. Что скажешь, Алия? Готова сделать ставки?

– А если я выиграю… что ты мне дашь, Шамиль? Чем вознаградишь за прозорливость и желание уберечь тебя от ошибок?

– Проси, чего хочешь. Не откажу ни в чем. Слово Шамхадова.

Светлые глаза женщины сверкнули алчным удовольствием.

– Я лично пристрелю твоего брата, а ты мне не помешаешь и дашь уйти после того, как я это сделаю!

– Договорились. Пристрелишь, если выиграешь, а выиграю я – тебя ни один хирург обратно не зашьет.

***

Шамиль снова посмотрел вниз. Мальчишку лет двадцати привязали к столбу… а Шамхадову показалось, что жертва слишком долго смотрит на своего палача. Несколько затянувшихся секунд. Они знакомы? Аслан узнал пацана? Видел в отряде? Знаком с его отцом? Но глаза Аслана совершенно пусты. Нет даже кровожадного блеска. Сплошной мрак.

Словно перед ним робот, машина. Раздался свист хлыста, и Шамиль резко подался вперед. Свист раздавался беспрерывно долго, так долго, что кроме этого звука не раздавалось больше ни одного другого. Кроме крика жертвы. В воздухе запахло свежей кровью, и Шамхадов повел носом. Как сладко пахнет кровь врагов. Как же сладко мальчишка кричит. Его крики, как музыка. Волшебная сказочная музыка боли. Зверь настоящий садист, изощренные удары, беспощадные.

Еще пару таких, и жертва потеряет сознание от боли. Шамиль угадал. Плеть со свистом рассекла воздух, и парнишка обессиленно повис на веревках, затих, и лишь ободранное до мяса тело дергалось от каждого удара и безжизненно раскачивалось. Ударив последний раз, Аслан подошел к пленному, приподнял веко, тронул шею, отыскивая пульс.

– Он мертв.

Шамиль какое-то время ошарашено молчал, а потом захохотал громко, раскатисто. Алия тихо застонала и впилась в перила дрожащими пальцами. Потом посмотрела на Шамиля и отрицательно качнула головой.

– Нет…нет… пощади. Я ошиблась. Я… мне показалось это лицо знакомым, показалось, что он его знает. Я… я ошиблась. Я просто заблуждалась и не хотела, чтоб тебя предали. Да… это от обиды. Женская глупость. Всего лишь. Прости, сжалься, Шамиль.

– Ни хера. Сделка есть сделка. Иди, найди вазелин и смажь свои щелки пожирнее.

– Шамииииль! – заорала, упала на колени, цепляясь ему за ноги, но он отшвырнул ее в сторону и вышел с балкона. Она ползла следом и жалобно скулила. Еще бы, сегодня ее отымеют по крайней мере двенадцать голодных чеченцев, вряд ли она останется после этого цела и невредима. Шамиль прикажет добить ее утром, свернуть подлой сучке шею. Хотя к тому времени она превратится в обезумевшее истерзанное животное.

Зверь отшвырнул хлыст на песок, пропитавшийся кровью, наступил на него, раздробив рукоять и склонил голову перед Шамилем, который хлопнул его по плечу и подошел к мертвому пацану. Он долго рассматривал его, слегка сдвинув брови. Слишком быстро все произошло. Внутри появилось какое-то странное, но очень мимолетное чувство, что его обманули. Бросил взгляд на Аслана. Тот равнодушно смотрел на жертву, потом перевел взгляд на старшего брата.

– Что-то не так, Шамиль?

– Слишком быстро сдох. Я думал, он помучается подольше.

Аслан пожал плечами.

– Не вижу ничего удивительного, что он не выдержал. У меня тяжелая рука, а он всего лишь неверная собака, слабая и ничтожная.

– Прикажи руку и пленку отправить его отцу, а тело отдайте псам.

Смотрит на реакцию Аслана, но тому, кажется, все равно. Шамиль несколько раз обошел вокруг столба, потом приподнял голову мертвеца за подбородок и чуть приоткрыл его веко. Повернулся к Аслану.

– Свободен. С утра приступишь к тренировкам. Через сутки сюда прибудут мои люди, и товар двинется в путь. Остались считанные дни до их краха, брат. Считанные дни до нашей праведной мести. И если надо будет, мы умрем за нее.

Аслан наклонил голову.

– Я готов умереть в любую секунду. Я принес клятву и на мне священная метка. Отдай приказ, и я отдам свою жизнь.

Шамиль довольно усмехнулся и вздернул тяжелый подбородок. Больше никаких сомнений – это настоящий Шамхадов. Кровный брат. Его семья.

А еще подумал о том, что он опасен… слишком силен, слишком смел. И люди это видят. Как бы не завертелось что-то неправильное и ненужное. Девку надо отдать в любом случае, пусть прилюдно ее забьет, это чуть опустит его в глазах солдат, а потом…потом пусть исполнит свою миссию и упокоится с миром во имя их праведной мести.

ГЛАВА 22

И зазвучит душа мотивом светлых чувств… судьбе наперекор, меняя тьму на свет. Ни в грош не ставя перепады температур. Ей всё нипочём. Она идёт, прихрамывая, чуть дыша, но жизнь всё ещё теплится в венах и заставляет продвигаться вопреки всем бедам и неудачам… ТОЛЬКО ВПЕРЁД!

(с) Ангелина Фениксовна

Меня привезли в другую деревню. Нет, я не видела домов или улиц, на моей голове был вонючий мешок, я только слышала уже знакомые до тошноты звуки, и стало страшно, жутко, что не найдет Максим меня здесь. Не успеет.

Я слышала, как кто-то что-то сказал на чужом языке и ответил тихий, мелодичный, женский голос. Где-то хлопнула дверь, и меня взяли под руку, впервые бережно куда-то повели, а когда мешок с головы убрали, я увидела перед собой женщину. Полуседую, с очень грустными глазами. Эти глаза казались очень большими на худом лице. Еще не старческом, но уже не молодом. Женщине на вид чуть больше пятидесяти. Ее можно назвать миловидной, но скорбные складки в уголках рта и чуть приспущенные тяжелые, широкие веки добавляли ей возраст.

По сравнению с Баширой эта женщина не внушала мне страха и отвращения. Она усадила меня на низкий стул и приветливо улыбнулась.

– Не бойся. Никто тебя здесь не обидит. Я сейчас чай нагрею, а потом обедать будем. Меня Малика зовут. А тебя?

Легкий акцент, по-русски говорит хорошо и голос у нее приятный, не резкий. Всем своим видом она излучает спокойствие.

– Даша…, – тихо ответила я и связанные руки сжала замком. Я ужасно замерзла, пока ехали. Женщина заметила, что я дрожу, и набросила мне на плечи теплый пуховый платок. Убрала мои слипшиеся волосы со лба.

– Сейчас согреешься, я натоплю.

Потом перевела взгляд на мои связанные руки.

– Я бы развязала тебя. Но я старая, не справлюсь, а ты, если сбежишь, поймают и убьют. Некуда отсюда бежать. Внизу река и лес. Там опасней, чем здесь, среди людей.

– Ваши люди страшнее любых диких зверей! – сказала я и отвернулась от нее.

Она ничего не ответила. Ушла. А я смотрела на выбеленные стены, на фотографии, вывешенные на них, на невысокие шкафчики с посудой, ковры на полу и плотные шторы на маленьких окнах. Встала со стула и подошла к стене с портретами. На одном из них Шамиль лет на двадцать моложе с пареньком… похожим чем-то на Макса. Лишь в общих чертах. Но это не Максим однозначно. На другом фото Шамиль вместе с этой женщиной и с ребенком. Мальчиком. На еще одном портрете тот же малыш, но уже постарше, потом подросток и затем уже молодой мужчина. Красивый. Глаза огромные, как у матери. И в глазах боль какая-то, тоска страшная. Нет в них счастья и радости. Не с такими глазами обычно бывают молодые люди с такой внешностью.

– Это мой сын. Зураб.

– Красивый. – сказала тихо, продолжая смотреть на глаза паренька. – На вас похож.

– Да, наш с Шамилем сын был очень красивым мальчиком.

Я резко обернулась к женщине, и внутри все сжалось, когда встретилась с ее пустыми глазами. Переспрашивать не стала. Слово «был» само по себе жуткое и необратимое. Лишние вопросы ни к чему. Нет боли сильнее, чем потеря ребенка. Ничто не сравнится с ней, и я даже представлять не хотела, в каком аду живет эта женщина. Особенно с таким мужем-нелюдем.

– Иди чай пить. Сама завариваю из трав. Согреешься, и на душе спокойней станет.

Мне бы бояться ее, мне бы шарахаться в сторону и из рук ничего не брать, но почему-то эта женщина с грустными глазами не вызывала во мне ужаса… А ведь я уже знала, кто она. Малика не скрывала. Но и в ее глазах не было ненависти, не было злости.

В комнату вдруг забежала девочка и с любопытством на меня посмотрела. Глазки большие, карие. Похожа на Малику чем-то. Та ей что-то сказала на своем языке, по голове погладила, и девочка убежала.

– Смотришь на меня и думаешь, не отравлю ли я тебя? – усмехнулась. – Нет, деточка, не отравлю. Ты мне в дочки годишься… у него таких… за всю жизнь. Привыкла я. Другими ценностями живу. Если можно так сказать.

Я подняла на нее взгляд, поднесла чашку ко рту и сделала глоток ароматного напитка. Тепло разлилось по всему телу, и я начала понемногу успокаиваться.

– Ты про зверей сказала. Зря ты так, дочка. У каждого народа есть свои герои и свои негодяи, а есть простые люди, которым посчастливилось или не посчастливилось родиться и жить в то или иное время, в тех или иных условиях. А звери… они в любой национальности есть.

Наши взгляды встретились, и я покрепче обхватила чашку, согревая озябшие пальцы. Ее голос проникал под кожу, успокаивал. Создавалось впечатление обычной беседы и даже… как бы странно это не звучало, нечаянного уюта.

– Бывает, родятся у одной матери сыновья. От одного отца. Одной крови и плоти. Похожи внешне, как близнецы. А один отца и мать на руках носит, лелеет, уважает, а второй за наследство прирежет и мать родную, и братьев, отца пристрелит ради друзей-шакалов. И воспитывались одинаково, в одном доме росли, с одного стола ели… Подлость, жестокость – она в сердце живет, а у сердца нет национальности. Оно у всех одинаковое.

Я поняла, что она хотела сказать… даже мурашки пошли по телу от этого понимания.

– Да… у всех одинаковое. Вы правы.

– Руки развяжу, если пообещаешь глупости не творить и не пытаться бежать. Я ведь держать не буду. Отпущу с Аллахом. Только там не выживешь и далеко не уйдешь. Поймают, и Шамиль жестоко накажет. Я не лгу. Стара, чтоб лгать.

– Зачем он меня сюда привел?

Впервые она усмехнулась злобно, криво. И глаза прищурила.

– За тем же, что и там к себе девок водит. Спрятал тебя. От кого, не знаю. Здесь искать никто не посмеет, и дом мой охраняется.

– Я не девка… я жена Аслана. Пришла к нему о помощи просить, на коленях умолять мужа моего спасти… а он.

– Жена Аслана? – глаза женщины широко распахнулись, сверкнули презрением. Только к кому, я так и не поняла.

– Да. Жена. Законная. Дочка у меня от него и… и сын. Одни они сейчас… ждут отца и мать домой. А Шамиль…Шамиль…, – я не знала, как это правильно сказать, чтоб не оскорбить, не обозлить ее. Иногда люди совсем не такие, какими кажутся. И друг может в одно мгновение стать самым лютым врагом. Одно неверное слово.

– А Шамиль, как всегда, захотел то, что брату принадлежит, и сам попробовать. Узнаю его натуру. Давай сюда руки, дочка. Спать пора. У нас с последними петухами ложатся.

Она сняла с меня веревку и постелила мне на пружинистой кровати с периной и огромными подушками. Постель пахла каким-то мылом и лавандой. Но я не спала. Я лежала и смотрела в потолок.

Среди ночи послышался скрип колес, как будто машина подъехала, и я в ужасе привстала на перине, забилась в угол, услышав голос Шамхадова. Приехал. И нескольких часов не прошло. Ну вот и все. Здесь никто меня спрашивать о согласии больше не станет. Тяжело дыша, соскочила с постели, озираясь в поисках оружия. Я просто так ему не дамся. Я буду сопротивляться, я буду так сопротивляться, места живого на нем не оставлю или себя изуродую, но он меня не получит. Никогда.

Взгляд упал на глиняный кувшин. Схватила, завернула в одеяло и со всех сил наступила. Треск был глухой и очень тихий. Я слышала голос Шамиля, Малики и еще каких-то мужчин. Гремела посуда. Ужинают. Потом он придет сюда.

Я сжала в ладони осколок и смотрела на дверь, гипнотизировала ее глазами, ожидая, что он скоро войдет. Когда ключ в двери повернулся, я всхлипнула и сдавила осколок с такой силой, что он порезал мне пальцы.

Но вместо Шамиля вошла Малика и приложила палец к губам.

– Он не придет. Не бойся. Он спит… и проспит еще долго. До утра. После дозы ему не до женщин, а я посильнее уколола, чтоб сморило его. Много времени у нас нет. Куда бежать, кому говорить, где ты?

– Не знаю… Мы сюда долго ехали. Это в лагерь надо. До утра не успеете.

– Не успею…

Потом повернулась ко мне.

– Они все спят. Я говорила, что ты далеко не уйдешь. Что там лес и река и… Но надо уходить. Надо. Он поиграется и убьет тебя.

Посмотрела на дверь. Потом снова на меня.

– Я тебя выведу из деревни так, что никто не увидит, а если и увидят, не скажут никому. Пойдешь по тропинке вниз, пока не услышишь журчание родника. Спустишься в самый низ и спрячешься там за камнями, а я постараюсь мужу твоему сказать, где ты.

– Спасибооо! О Боже! Спасибооо!

Я ее за руки схватила, сжала, к губам поднесла.

– Не все мы звери… сын мой из-за зверей погиб. Хороший мальчик был, добрый… Никогда не прощу. Проклинаю и буду проклинать. Не дам еще жизни ломать. Хватит. Мою искромсал.

Обняла меня быстро, потом в дорогу флягу с водой дала, хлеб.

– Знай, не все такие. И другим расскажи. Если сможешь. Мы мира хотим. Жизни сыновьям своим. Счастья дочерям. И выбора у нас нет. Я старая. Ничего не могу уже, и в деревне старики пооставались. Детей насильно отбирали. Сыновей. А я… я одного родила, а потом спицей себя… там внутри. Чтоб не рожать от него больше никогда. Чтоб убийцами детей моих не сделал. Только племянницы остались. Две. Никого больше нет.

Говорит, а сама бледная-бледная, и в глазах слезы застыли.

– Нельзя монстров, как он, плодить. Пусть сдохнет бесплодным… Я Аллаха об этом молю. И он меня слышит. Нет у него детей больше. Проклятый он мною на крови нашего сына. И я не одна такая. Знай. Не одна.

Пока бежала, слова ее жуткие в голове крутились, голос звучал и в висках пульсировал. Страшно до дрожи во всем теле. Всю жизнь вот так. Среди этого ужаса. И пойти не к кому, и защитить некому. Родник нашла сразу, по звуку. Ночью все звуки в два раза громче кажутся. И луна высоко в небе дорогу освещает. Едва я за камнями спряталась, она зашла за тучи.

До утра еще долго ждать. Холод начинает под одежду забираться. Надо постараться поспать. Когда Максим придет, мне силы понадобятся. Свернулась калачиком, укрылась платком и глаза закрыла. Разбудил меня удар в плечо. Я распахнула глаза и увидела, как надо мной склонился Шамиль, как тыкает в меня прикладом автомата.

– Вставай, сучка. Давай, вставай.

Я в ужасе вскочила на ноги, оглядываясь по сторонам, чуть пригнувшись и понимая, что это не Шамиль за мной пришел. Это сама смерть, и она будет страшной. Она будет самой жуткой. Нашел… не смогла Малика уйти. Он проснулся и все узнал.

– Я буду первым, – хохотнул Шамиль, – потом всем достанется, обещаю. Все будут драть эту тварь. Пока она не сдохнет. Продажная шалава. Сама ко мне пришла. Предлагать себя. Чтоб подобрал после того, как думала, что брата казнили. Я ее спрятал в своем доме, а она Малику мою убила. Ножом всю исполосовала. Гадинааа! Раздевайся! И ложись на спину, ноги пошире. Я тебе матку голыми руками вырывать буду.

Мерзко захохотал и ткнул меня прикладом в грудь.

– Давай сама, не то насильно раздеру на тебе все.

Я харкнула ему в лицо смачно от души.

– На хер пошел! Лживая псина! Никогда тебе себя не предлагала, и лучше сдохнуть, чем под тебя лечь! Это ты Малику убил... тыыыыы! За то, что меня отпустила. Тыыы, сука, убил ее. Слышите! Он это сделал! Предводитель ваш!

– Мразь! Как ты смеешь свой рот поганый открывать!

Ударил меня наотмашь так, что в глазах потемнело и из носа кровь полилась.

– Держите лживую падаль. Попробуем, насколько сладкие у нее дырки. Трахать и не жалеть. Пусть сдохнет под нами.

Я вырывалась с такой силой, на какую вообще была способна. Я рвала их ногтями, зубами, била ногами, выдирала волосы. Пока меня не скрутили и не свалили ничком в сухую траву. Начали задирать платье на пояс, вжимая лицом в землю. Господи, дай мне умереть раньше, молю тебя! Дай умереть!

– Остановись, Шамиль! Я сказал, остановись!

Когда услышала этот голос, заорала рыданием. О Боже…боже, спасибо тебе. Максииим. И кричать это имя нельзя, и в рот земля набилась, и силы вдруг все иссякли.

– Как ты смел правосудие над моей женщиной без меня устраивать?

Меня отпустили, и я с трудом приподнялась на четвереньки, пытаясь рассмотреть Максима из-под нависших на лицо волос. Если Малика мертва, кто предупредил его и привел сюда?

– Она жену мою убила, когда я ей кров под своей крышей дал… ко мне приходила себя предлагать, когда думала, что Карим убил тебя.

– Моя жена, мне и наказывать. Почему скрыл?

– Позор скрыл. Чтоб другие о нем не узнали.

– Шило в мешке не утаишь. Я бы все равно узнал и самосуда не простил бы.

– Я разозлился, брат. Прости. Ярость ослепила меня, когда жену свою мертвой нашел. Руки твоей женщины в крови этой святой. Накажи, да так, чтоб по справедливости. Пусть ее кровью земля обагрится, и от криков все оглохнут.

Схватил за волосы и швырнул к Максу. Тот подхватил меня под руки, и на секунду наши взгляды встретились. Подмигнул едва-едва, и у меня от облегчения из груди хрип вырвался. Я обмякла, и глаза сами закрылись. Почувствовала, что меня несут, и уронила голову на грудь своего мужа.

Вот и все. Теперь мне не страшно. Пусть хоть апокалипсис случится. Если он рядом, даже умирать не боюсь.

эпилог

Жизнь коротка и несется стрелой,

Но не одна ты, я рядом, с тобой.

Рамок приличия вечный изгой,

Плюнуть на мир, ведь с тобой я живой.

(с) Просторы интернета

– Я не собираюсь это делать прилюдно, Шамиль!

До меня доносились голоса, я видела, как они стоят друг напротив друга. Высокий и худощавый Максим и рядом с ним приземистый, коренастый Шамиль.

– Что значит, не собираешься? Люди жаждут крови и мести. Она убила мою жену! Это теперь не только твое дело. Это дело всей семьи. За девчонками кто смотреть будет? Сироты они теперь!

– По всем законам я имею право наказать ее лично и не прилюдно. Это моя женщина, и она принадлежит мне. Я расправлюсь с ней и вернусь в лагерь, Шамиль.

– У нас нет много времени. Товар уже на месте. Сегодня ночью ты должен провезти его через границу. А ты собрался по лесам скакать со своей… этой. Очередной. Ты слово давал и клятву принес.

– Я от своей клятвы не отступлюсь.

Дааа, давай, настаивай на своем, Максим. Ведь у тебя есть план. Мы сбежим. Мы уйдем вместе. Ты ведь ничего не делаешь просто так.

– Я сказал – нет! В деревне накажешь. По мне хоть в подвале, хоть на заднем дворе.

– Это. Моя. Женщина. Я буду наказывать ее там, где хочу я, и так, как хочу я.

Шамиль мерзко ухмыльнулся.

– Так бы и сказал, что хочешь напоследок ее оприходовать. Видел я, какие прелести под платьем прячет. Чем же она тебя так за яйца ухватила? Дырки золотые у нее или два языка? М? Что мне удумал перечить! Не зли меня, Аслан! Пока я жив, ты слова не имеешь. Я главный. И в семье, и здесь. При нас ее трахай. Потом башку отрежешь, и вернемся вместе.

Тяжело дыша, я смотрела то на одного, то на другого. Судорожно глотая слюну и чувствуя, что она совершенно не смачивает сухое горло.

– Да… я помню, ты главный.

Медленно развернулся ко мне и тут же резко обратно. То, что он зарезал Шамиля, я поняла по громкому хрипу и по хлынувшей изо рта крови. Она текла на спину Максима, которого Шамиль обхватил в смертельных объятиях. Рука моего мужа двигалась, и хрип клокотал в глотке Шамхадова.

– Даша! Беги! Бегиииии! Я найду!

Двое боевиков вначале застыли от шока, потом схватили автоматы, а Максим развернулся с телом Шамиля, прикрываясь им, как щитом, и выстрелил в голову одному из них, а второй опомнился и прошелся автоматной очередью в направлении Максима. Я бросилась к деревьям, скрываясь за ними, прислушиваясь к выстрелам. Слышны одиночные с разных сторон.

И куда бежать? Как найдет? Если куда глаза глядят мчусь. Подвернула ногу, упала. Жадно слушая выстрелы, отползая в кусты. Совсем рядом журчит вода. Мы не так далеко ушли от родника. Неподалеку невысокие каменные насыпи и внутри узкие гроты. То ли сделаны самой природой, то ли людьми. Бросилась туда, проскочив под струей ледяной родниковой воды, спиной к камням прижалась.

Что теперь будет? Максим Шамиля убил. Если боевики в деревне в лагере узнают, нам не жить. Нас отловят и казнят обоих. Особенно помощник Шамиля. Молчаливый и вечно плюющийся при разговоре орангутанг. Имени его не запомнила, но он верный пес Шамхадова.

Судорожно глотая воздух, смотреть на струю воды, улавливая малейшие шорохи. Выстрелы стихли. Я только тихо молюсь. Тихонечко, неслышно Отче Наш. Какая-то тень промелькнула за водной стеной, и я схватила в руки камень. Вся дрожу. Зуб на зуб не попадает.

Темная фигура промелькнула у воды и резко закрыла собой свет… Но я уже узнала. Выронила камень и с диким криком, воплем бросилась к окровавленному Максиму. Он стиснул меня в объятиях, сильно прижался лицом к моим волосам.

– Тихо, малыш, тихо… я с тобой. Это я. Все уже позади. Мы вместе. Слышишь? Мы вместе.

Не слышу. Слышать – это так ничтожно мало. Я чувствую. Как же я чувствую себя, сросшуюся с ним, не оторвать и не отрезать. Прижалась еще крепче, обхватывая мокрую шею, растворяясь в нем, боясь поверить, что это не сон. Как же до боли жутко разжать руки. Вдруг он растает, просочится сквозь пальцы.

– Как? Как ты меня нашел…. Он убил Малику. Это он… Не я.

– Убил. Да, он ее убил. Ко мне девочка пришла. Все рассказала, и где тебя искать тоже. Если бы я не успел… если бы не успел, малыш… Зачем? Зачем ты пришла к нему? Зачееем?

– За тобой! Там, где ты, там и я. Всегда вместе.

– Я мог…мог не успеть!

– Ты? – отстранилась от него и отрицательно качнула головой… захлебнулась, когда увидела, что он снял линзы, и теперь его глаза сверкают небесной синевой. – Нет, ты не мог! Ты же мой дьявол…

– Твой дьявол, малыш. И истязал тебя, как дьявол…

Максим замолчал, а я чувствовала, как боль и чувство вины раздирают его изнутри. Посмотрела на него, и он отвернулся, мое сердце дернулось в ответ. Как же сильно мой мужчина ненавидит себя. Эта ненависть переполнила его до краев, она разрывает его изнутри и мешает смотреть мне в глаза.

– Что будем делать теперь?

– Пойдем на север. Нас будут ждать на закате.

Мое сердце билось глухо и рвано, хаотично, а пальцы Максима все время непроизвольно сдавливали мои плечи. Словно мой дикий страх разорвать с ним объятия передался и ему.

Я закрыла глаза и тяжело вздохнула. Облегчения не наступило. Внутри затаилось странное сосущее чувство, оно вытягивало всю радость, мешало дышать. Что-то не так. Слишком все быстро и просто. Будет какой-то подвох? Меня где-то ждет еще один удар в сердце, или они действительно закончились?

– Я… я такая страшная и грязная. Когда мы вернемся домой, я буду валяться в ванной и долго в ней откисать, пока с меня не слезет вся эта вонь.

Пытаясь представить себе дом, нашу ванну и себя в горячей воде. Провела по затылку Максима, по бородатой щеке, а он перехватил мои пальцы губами и с наслаждением закрыл глаза.

– Ты умопомрачительно пахнешь… всегда. Этот запах пробивается через любую грязь и копоть.

И вдруг меня накрыло психопатическим счастьем, каким-то безумным чувством восторга. Неконтролируемым всплеском радости. Ослепительным и неудержимым. Я прижалась к шее Максима жадными губами, осыпала поцелуями его лицо.

– Плевать на все. Ты живой… мы живы. Мы есть. Слышишь? Мы. Как же я скучала по нам, как голодала. Я… умирала без нас.

Но Максим удержал меня за плечи, чуть отстраняясь, и наконец-то посмотрел мне прямо в глаза. Как же сильно он изменился буквально за несколько часов. Словно дико устал, опустошен полностью. До самого дна. Ничего. Я наполню тебя до краев. Я настолько полна нами, что мне хватит тебя затопить и останется еще столько же. Все забудем. Начнем сначала. Начнем с чистого листа. Мы сильные. Мы столько пережили вместе и это переживем. Нет ничего, что могло бы нас сломать. Перехватила его руки и прижала к своим щекам.

– Все закончилось. Я рядом. Как же хочется домой.

– Да… скоро ты вернешься домой.

– С тобой. Мы вернемся. Ты и я.

Обернулся на струю воды, отделяющую нас от внешнего мира. Сквозь хрусталь воды, просвечивает солнце, трава и листва. Освободился из моих объятий и отошел, отворачиваясь.

– Сейчас идти нельзя. Безопасней, когда начнет темнеть. Тела я спрятал. Искать начнут ближе к полуночи, когда настанет время отвозить товар.

Я смотрела на него и чувствовала, как мною снова овладевает отчаяние – он отдалялся. Точнее, держал дистанцию. Словно не позволял приблизиться ко мне настолько близко, чтобы я почувствовала его, приняла. Подошла вплотную и стала перед ним, прямо перед водой. В быстро бегущих струях появилось наше отражение. Стоит с закрытыми глазами, бледный, отчужденный, потерянный.

– Я давал тебе слово… давал клятву, что никогда не подниму руку. Никогда не причиню тебе боль.

– Это был не ты… Это был Аслан Шамхадов. Его больше нет. Ты его уничтожил.

– Это был я!

– У тебя не было выбора!

– Выбор есть всегда! Мне хочется…мне хочется отрезать себе пальцы, чтобы больше никогда не прикоснуться к тебе.

Обернулась к нему и сжала ладонями его скулы.

– Я хочу. Хочу, чтоб ты ко мне прикасался. Хочу этого до сумасшествия!

– После всего… после…

– Не надо, – потянула его к себе, – не надо себя истязать. Рвать на части. Я чувствую каждый разрыв, каждую царапину. Ты рвешь и меня тоже. Сжалься над нами. Не будь так жесток к нам.

Максим сжал мои пальцы, а я наклонилась и нашла его губы губами. Он отшатнулся, отвернулся от меня.

– Не могу! Я такой грязный, Даша… какой же я грязный. Мне воняет кровью, гнилью, мертвечиной.

– Посмотри на меня…

Медленно поднял тяжелые веки, и я утонула в этом насыщенно-синем, в этой глубине, в водовороте.

– Я люблю тебя, помнишь? Люблю до конца. До последнего вздоха. Моего вздоха. И ничто, и никогда не изменит мою любовь к тебе. Я чувствую твою боль, как свою, твою ненависть, как свою, твои страдания, как свои. Пожалей меня… перестань себя проклинать. Ты – смысл моей жизни. Я просто хочу быть с тобой, хочу любить тебя… хочу, чтоб ты любил меня так, как умеешь только ты.

Потянула к себе, жадно впилась в его рот поцелуем, пытаясь стереть это горькое чувство вины. Он целовал меня, но как-то отстраненно, настороженно. Как будто продолжал ставить между нами стену. Схватила его за волосы и заставила посмотреть себе в глаза.

– Что ты там видишь? Что видишь?

– Себя, – сказал срывающимся голосом.

– Потому что там ты. Везде во мне ты. Я состою из тебя, а ты из меня. Ты можешь меня ненавидеть? Давай! Возненавидь меня! Можешь?

Я прижалась к нему всем телом, жадно целуя его лицо, лихорадочно расстегивая его рубашку, прикасаясь к коже.

– Нет… не могу! – и голубизна стала влажной, дрожащей, с дикой силой, с адским остервенением прижал меня к себе. – Не могу, малышка моя, девочка моя. Не могу. Я без тебя не могу дышать, жить не могу, быть собой. Не могууу. Я умер без тебя.

И от этих слов меня бросило в дрожь, перехватило дыхание от радости, от сумасшедшего восторга. И его хриплый голос впитывался в мое тело, в мою душу, в мое больное, израненное сердце.

– Прости меня… умоляю… прости меня за все. За все… и за это тоже. Не могу сдерживаться. Сейчас хочу… пожалуйста, Даша… умоляю.

Никогда раньше он не умолял меня, не просил. И я застонала. Мучительно громко, болезненно сильно. Как же я тосковала по нему. И мир закружился, заметался в синих глазах, темнеющих от страсти, от адского голода. Измучанные, растерзанные разлукой, болью, пытками, ранами. Исполосовавшие друг друга до мяса. Совершенно обнаженные сейчас. С голыми нервными окончаниями, содрогающимися от каждого дуновения ветра.

Секунды растянулись на тысячелетия. Наконец-то я снова увидела этот сумасшедший жар в его глазах, лихорадочный блеск страсти. Максим жадно прижался губами к моей шее, стягивая мокрое платье с плеча. И внутри меня уже клокотал пожар. Наплевать на все. Это была дикая потребность в нем. Сейчас. Ощутить себя его. Ощутить себя живой. По-настоящему.

Впилась в его губы снова, и он отобрал инициативу, захватил мой рот, вторгся в него голодным языком. Я задыхалась от нетерпения, от дикой потребности утолить это безумие немедленно.

– Я хочу тебя, Даша. Я так безумно хочу всю тебя, хочу...хочу. – шепчет и жадно целует мое лицо, мои ключицы, спуская платье вниз, хватая ртом мою грудь.

Наши звериные поцелуи стали, как укусы. Дикие, жадные, первобытные. Страсть лишает всего человеческого, и даже грубость и боль доставляют невыносимое удовольствие. Запах нашего пота, мокрых тел и влаги сводит с ума, смешивается, пьянит, как наркотик. Жадные пальцы Максима сильно сжимали мою грудь, дразнили соски. Но как-то быстро, рвано, жадно, голодно. Как оголодавший давится своим первым куском пищи. Не разбирая вкуса, только бы заглотнуть побольше, утолить, унять боль во всем теле. И мои глаза закатываются от наслаждения. прогнулась навстречу ласке, обхватывая его бедро ногой, накрывая его ласкающую руку своей и сильно сжимая запястье.

Максим опустился вместе со мной на каменный пол, увлекая меня на себя, лихорадочно расстегивая ремень и ширинку, задирая подол моего платья в первобытной жажде брать. Никаких прелюдий, ласк, нежности. Только одно голое желание. Пусть войдет в меня сейчас, немедленно. Хочу ощущать его самым примитивным способом, самым что ни на есть близким. Внутри себя.

Я целовала его волосы, путаясь в них дрожащими пальцами. Почувствовала, как Максим рывками задирает мое платье до талии, сдвигая в сторону полоску трусиков, и одним резким движением насаживает на себя.

Я закричала, запрокидывая голову назад, впиваясь пальцами ему в плечи. Крик перешёл в гортанный стон.

– Бл******дь! – взревел, зарываясь лицом в мою шею, сдавливая меня обеими руками, а меня всю трясло от той дикой страсти, что я слышала в его голосе. Впилась в его волосы, отстраняя от себя, заставляя смотреть себе в глаза и сопротивляясь безумному желанию прикрыть веки от удовольствия. Я хотела тонуть в этом диком взгляде, хотела насытиться, нажраться им, наполниться до краев, и чтоб лилось наружу. Застонала, извиваясь, сдавливая мужские бедра коленями.

Вскрикнула снова, чувствуя горячий жадный рот на своей груди, дрожь его рук, хриплое, со свистом вырывающееся дыхание.

– Подожди, малыш… сейчас… – трясется весь, впиваясь зубами мне в шею, в плечо, оставляя следы, засосы.

– Не шевелись… бл***дь.

Смотрит в мои подёрнутые дымкой глаза своими пьяными, стиснул мою поясницу.

– Я… я такой голодный по тебе, малыш. Я сейчас сдохну.

И силой приподняв, сделал первый толчок внутри меня. Я закричала, чувствуя, как он рвано, хаотично, мощно проникает в меня. И меня накрывает, меня уносит, как и его. Я знаю. Что сама сдыхаю без него, что меня сейчас раздерет от оргазма на куски.

Сердце колотится, как бешеное, как простреленное навылет, лихорадочно впиваюсь в его шею, царапая затылок до крови.

– Не могу… прости, не могу.

Зарычал и ускорил движения с такой скоростью, что у меня потемнело перед глазами. Его член внутри меня напрягся и запульсировал, выплескиваясь горячим взрывом под хриплые стоны, под вздрагивание его тела. Посмотрела в его закатившиеся глаза и широко раскрытый в оскале наслаждения рот, и меня сотрясло от ослепительной волны, меня быстро и разрушительно накрыло самым едким и острым оргазмом. От неожиданности я зарыдала с криком, падая ему на грудь, сотрясаясь всем телом.

А он вдруг сдавил мою голову и заставил посмотреть на себя.

– Я люблю тебя, малыш, – отыскивая мой взгляд, заставляя вынырнуть из опьянения, из нирваны, из самой сердцевины рая, – я тебя до безумия люблю. Одну тебя. Всегда. Вечно. Только тебя. Она, как звезды. Никогда не закончится. Что бы не случилось с нами. Слышишь, Даша?

Кивнула и хотела положить голову обратно к нему на грудь, но он не дал.

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? Знаешь? Что б я не делал, что б не говорил, как бы не отталкивал тебя… ты ведь знаешь?

– Знаю.

– Я… все, что я хочу, это чтобы ты была счастлива. Понимаешь?

– Дааа. Я уже счастлива. С тобой.

– Будешь счастлива всегда?

– Конечно, буду.

– Обещаешь?

– Даааа, – засмеялась и поцеловала его в губы, – обещаю.

– Смотри. Ты пообещала.

Все же уронила голову ему на грудь и закрыла глаза. Нет женщины счастливее. Меня любит самый жуткий, самый непредсказуемый и самый сильный хищник во Вселенной.

Существует такая степень счастья и горя,

которая выходит за пределы нашей способности чувствовать.

(с) Франсуа Де Ларошфуко

Когда солнце начало садиться, мы выбрались из укрытия. Перед этим Максим один раз уходил, оставив меня одну с автоматом в руках. Вернулся с целым арсеналом оружия. Обвешанный взрывчаткой, с двумя пистолетами и еще одним автоматом через плечо. Поймав мой удивленный взгляд, усмехнулся.

– У меня здесь залежи с такими сокровищами на каждом углу. Готовился. Если уходить надо будет, чтоб в любом направлении оружие было.

Подошел ко мне и взял за руки, сжимая мои запястья.

– Послушай меня и не перебивай. Мы сейчас выходим и будем двигаться на север. Идти нам около часа быстрым шагом. По моим предположениям нас, может быть, уже ищут и идут по следу. С собаками. – быстро говорил он, надевая на меня бронежилет и затягивая ремешки по бокам. – Слушай меня, смотри на меня и чувствуй меня. Делай все, что я говорю, поняла? Даже если там, – ткнул мне в грудь пальцем, – будет больно. Ты будешь меня слушаться. Ясно? Иначе все не имеет смысла!

– А ты? А твой жилет?

– На мне тоже жилет. Под курткой. – посмотрела на дутую куртку и снова ему в глаза. – Вертолет приземлится, ты залезаешь первая, потом я. Это не обсуждается, не раздумывается, нет никаких споров. Сначала ты, потом я. И так всегда и везде. Ты все поняла?

Я согласно кивала. Боже, я была готова на что угодно. Я надышаться им не могла. Как будто до обморока голодная. Каждое слово, каждый ласковый взгляд, каждая улыбка. Мне, для меня. Мое. Как раньше. Как всегда. Ощущать его любовь каждой порой. Быть в ней уверенной, как в себе самой и даже больше.

Мы шли, петляя между деревьями, иногда останавливались, и Максим что-то сыпал на землю. Наверное, заметал наши следы. А я больше ни о чем не думала. Волнение отступило. Боевики, террористы. Они начали казаться мне чем-то в прошедшем времени. Где-то там за чертой леса.

Максим крепко держал меня за руку. Иногда останавливался и целовал меня, на секунду вырывая из реальности, заставляя сжиматься от наслаждения и такого мучительного счастья быть с ним рядом. Видеть его таким, как когда-то. Чувствовать его запах. Слышать, как нежно он шепчет мне на ухо слова любви. Так много, так невыносимо много слов, он топил меня в них, он погружал в океан какой-то безумной нежности и восторга. И я, ослепленная счастьем, изнемогающая после долгой разлуки и страданий, я просто наслаждалась каждой секундой рядом с ним. Если бы могла, впилась бы в него руками, ногами, вжалась и растворилась внутри него, чтоб стать одним целым.

– Расскажи мне о сыне. Какой он?

– Приедем, и ты увидишь его сам.

– Расскажи сейчас. Я хочу знать.

– Он похож на тебя. Как две капли воды. В нем все твое. Каждая черточка. У него даже твои ресницы. Иногда он разговаривает, как ты, и хмурит брови. Я влюбилась в его глаза, как только увидела. Я поняла, что это наш мальчик, и я никогда больше не отдам его той женщине.

На секунду остановился, развернул меня к себе. Взгляд сумасшедший, светится, горит, сияет восторгом. Как у безумца.

– Какая же ты…

– Какая?

Жадно, дико обхватил мое лицо руками.

– Не бывает таких, Дашааа. Нет таких, как ты… а если есть, то единицы. Не знаю, за что ты мне… каким образом, по какой нелепой ошибке я вдруг получил такую женщину, которой никогда не был достоин.

– Глупости… какие глупости ты говоришь, – улыбаясь, сжимая его дрожащие руки, – я просто тебя люблю. Люблю все твое и все, что от тебя.

В эту секунду послышался лай собак и хруст веток.

– Бл***дь! Твою ж мать. Бежим, Даша!

Схватил меня за руку и потащил изо всех сил за собой. Это был адский бег. Никогда в своей жизни я так быстро не бегала, но он не давал мне и секунды передышки. Тянул изо всех сил. Вдалеке приближался шум вертолета.

– Быстрее, малыш. Быстрее.

Топот ног и собачий лай теперь доносились слишком близко. Прозвучал первый выстрел, и Максим пригнул меня вниз, прикрывая собой. Что-то просвистело в воздухе, и ветка с хрустом упала нам под ноги. Максим обернулся и выстрелил куда-то назад. Заскулила собака.

– Не оглядываться, Даша! Бежать! Я сказал!

Вертолет приближался, опускался вниз. И мы выскочили на поляну. Максим тут же задвинул меня к себе за спину и автоматными очередями прошелся по кустам. В кого-то попал. Там застонали. Вытащил из-за пояса гранату и швырнул за деревья.

– Быстро в вертолет, малыш. Я догоню. Давай, девочка. Давай.

Послышался нарастающий рев. Вертолет шел на посадку. Ветер рвал мои волосы, трепал влажное платье.

И вдруг Максим сдавил мою руку, не оборачиваясь, хрипло спросил.

– Скажи, ты ведь простила меня? Простила?

– Простила… конечно, простила.

– Отлично. Прыгай в вертолет.

– А ты?

– Я потом. Я прикрою пока.

На секунду обернулся и посмотрел на меня, улыбнулся, и его глаза засияли. Я не помню, когда последний раз он вот так мне улыбался. Как будто весь мир давно взорвался, и мы одни в целой вселенной. Какие они светлые, его глаза, какие прозрачные, нежные, пронзительные до боли. Улыбнулась ему в ответ и поверила, что сейчас все закончится. Это последний рывок перед окончательной победой. А потом домой…домой, с ним.

Перед тем, как подсадить меня в вертолет, Максим резко прижал меня к себе. Так сильно, что стало нечем дышать и заболели ребра.

– Звезды… они есть, даже если их не видно. Звезды вечные. Запомни, малыш. Вечные!

На сотую долю секунды сердце сдавило холодом, как будто он говорит мне это прощаясь. Но Максим уже подсадил меня наверх, а Изгой ловко втянул в кабину.

А я смотрела в глаза Максиму. Они вдруг широко распахнулись, и он вздрогнул. Тут же обернулся, вскидывая автомат, и я увидела, как на поляну выскакивают боевики. Человек десять. Изнутри тоже доносятся выстрелы. Но я смотрю только на Максима. Ближе к плечу, по камуфляжу расползается темное пятно.

– А ты? А твой жилет?

– На мне тоже жилет. Под курткой.

Он шатается и продолжает стрелять, вижу, как что-то рвет материю внизу на штанах у колена, и он падает вниз. Жилет был один… и он отдал его мне.

Где-то внизу раздается взрыв, и вертолет делает рывок вверх. Максим повернулся и вдруг, подняв высоко руку, резко опустил ее вниз. Я прижала ладони к пыльному стеклу и вдруг почувствовала, как все внутри холодеет – вертолет начал подниматься, а мой муж даже не сдвинулся с места. Теперь он смотрел на меня… Потом посмотрел наверх и снова на меня. Губы зашевелились, и я как будто услышала шепот себе на ухо вместе с эхом:

– Вечные...вечные…вечные….

Максим дергался несколько раз, и я, застыв на месте, видела, как куртка заливается кровью. Он падает навзничь назад, раскинув руки и глядя вверх, в небо, а потом медленно переводит взгляд на меня.

– Максиииим! – заорала так, что горло вывернуло наизнанку и засаднило до слез. Я больше не слышала ни единого звука, кроме глухого биения своего останавливающегося сердца. Начала бить кулаками по стеклу, изо всех сил, до крови, сбивая костяшки. Я орала, выла, ломала ногти, пытаясь открыть дверь, но звука своего голоса не слышала и не чувствовала боли.

– Нет! Ты же говорил со мной! Ты же обещал! Нееет…нетнетнетнетнет! Не смей меня бросать! Ты клялся… обещал…, – а в висках пульсирует, что не обещал. Это я говорила про нас двоих, а он говорил только про меня. А я не слышала... не слышала его, не хотела слышать. Как же я билась в эту дверь. Лицом, плечами, ладонями. На ней оставались кровавые отпечатки. Изгой бросился ко мне, пытаясь оттащить от двери, которую у меня почти получилось открыть. Еще немного, и я бы выпала с вертолета. Но он схватил меня и потянул к себе. В этот момент я была настолько сильна, что Славик не сразу справился со мной. Я орала на одной ноте. Точнее, я понимала, что ору, но ничего не слышала. Мой рот был открыт, а лицо сковало гримасой. Я била своего брата. Я впивалась в него, рвала куртку, толкала. Пока ему наконец не удалось обездвижить меня и изо всех сил прижать к себе. Потом мне скажут, что я орала все время одно и то же «пусти меня к нему».

– Все…все, моя родная. Все. Он сделал то, что должен был сделать… он спас всех нас. Тихо….тихо, перестань себя калечить. Он бы этого не хотел.

Но я уже застыла. Я агонизировала. Меня парализовало от нечеловеческой боли. И не стало….

КОНЕЦ 8 КНИГИ

Следующая будет про Карину На игре

29.11.2019

Харьков

Бонус от имени Максима выйдет к Новому Году. В нем вы узнаете, как он выжил, его мысли, чувства. Как вы любите. А я хочу поблагодарить мою Инночку, мою дорогую помощницу и подругу за то, что помогала с вычиткой этого романа и поддерживала меня во всем. Иннуся, я люблю тебя.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg